---------------------------------------------


 Густав Эмар
 Арканзасские трапперы



 ПРОЛОГ. ПРОКЛЯТЫЙ



 ГЛАВА I. Эрмосильо

 Грустное чувство охватывает путешественника, высадившегося в первый раз на берега Центральной Америки.
 Ее открытие было вызвано исключительно только жаждой обогащения, и множество людей погибло из-за алчности и фанатизма, которые долго господствовали здесь.
 Когда золото было найдено, целые толпы авантюристов явились сюда. С кинжалом в одной руке и распятием в другой, жадно бросались они на драгоценный металл и, обогатившись, возвращались на родину, где своей безумной роскошью вызывали новые эмиграции.
 Страна не заселялась, — сюда приходили только на время. Вот почему не осталось в ней никаких следов пребывания испанцев, несмотря на то, что они на протяжении трехсот лет владели ей. А здания, возведенные туземцами за много веков до этого, сохранились и до сих пор, свидетельствуя о временах, когда страна переживала период бурного развития.
 Из всех мексиканских провинций резко выделяется Сонора. Пограничная по своему положению с владениями индейцев, она вела с ними постоянные войны. И в образе жизни, и в нравах ее населения осталось что-то дикое, отличающее его от жителей других внутренних провинций. Рио-Хила служит естественной границей Соноры, с севера на восток тянется горная цепь Сьерра-Мадре, на западе лежит Калифорнийский залив.
 Сьерра-Мадре разделяется на две ветви, из которых одна, главная, идет с севера на юг, а другая поворачивает на запад и составляет южную границу Соноры. Природа щедро наделила эту провинцию всевозможными дарами. Климат здесь теплый и очень здоровый; почва необыкновенно плодородна, золота и серебра вдоволь, много мрамора самых редких и дорогих сортов, драгоценных камней, великолепных плодов, дичи и рыбы. Единственное неудобство представляет соседство с индейцами.
 Команчи, пауни, апачи и другие индейские племена не забыли, что вся эта местность принадлежала их предкам. Во время своих частых набегов на страну они жестоко мстят белым и заставляют их дорого расплачиваться за то, что они захватили в свои руки эту землю.
 Гуаймас, Эрмосильо и Ариспе — три главных города Соноры.
 В Эрмосильо проживает более девяти тысяч жителей. Он расположен на плоской возвышенности, которая отлого спускается на северо-запад, к морю, и лежит у самой подошвы Cerro de la Compana — горы Колокола. Вершина ее покрыта громадными каменными глыбами, издающими при ударе чистый металлический звук.
 Город этот, как и все остальные в той местности, очень грязен, отстроен кое-как и состоит частью из каких-то полуразрушенных зданий, частью из глиняных мазанок.
 Был четвертый час пополудни 17 января 1817 года. В это время обыкновенно делают сиесту и все население Эрмосильо сидит по домам… Но не так было на этот раз.
 Множество народа толпилось на улице дель-Росарио. Все кричали, угрожали кому-то и страшно шумели. Несколько испанских солдат — Мексика в то время еще принадлежала испанцам — тщетно пытались водворить порядок и рассеять толпу, расталкивая тех, которые были ближе к ним.
 Шум и гвалт не только не уменьшались, а напротив — увеличивались.
 Из окон соседних домов высовывались головы любопытных. Все они смотрели на гору Колокола, около подошвы которой поднимались густые клубы дыма, и, казалось, нетерпеливо ждали чего-то.
 Вдруг послышались какие-то дикие вопли, на всех лицах выразился ужас, и толпа раздалась. В этом узком проходе показался всадник, — юноша лет шестнадцати. Он сидел на полудикой лошади и несся во весь опор.
 — Остановите его! — кричали одни.
 — Оставьте его! — вопили другие.
 — Боже мой! — шептали, крестясь, женщины. — Это сам дьявол!
 Но даже и те, которые кричали, что его нужно остановить, не только не пытались сделать это, но, напротив, со всех ног бросились в разные стороны при его приближении. А смелый юноша мчался вперед. Лицо его горело, глаза сверкали, губы насмешливо улыбались. Он держал в руке бич и хлестал им направо и налево, так что удары сыпались на тех, кто подходил слишком близко к нему или не успевал вовремя отскочить в сторону.
 — Черт возьми! — воскликнул какой-то высокий, богатырски сложенный вакеро, когда бич юноши задел его. — Этот сумасшедший чуть не сбил меня с ног! Эге! — прибавил он вполголоса. — Да это сын дона Рамона, Рафаэль! Отделаю же я тебя, любезный!
 И, развернув привязанное к поясу лассо, вакеро бросился за всадником.
 Толпа поняла его намерение, со всех сторон раздались восторженные крики и рукоплескания.
 — Браво! Браво! — вопила толпа.
 — Не промахнись, Корненсо! — кричали, хлопая в ладоши, вакерос.
 Между тем Корненсо был уже недалеко от всадника. Услышав крики толпы и, поняв, что ему грозит опасность, юноша обернулся, и лицо его побледнело.
 — Дай мне спастись, Корненсо! — закричал он, и в голосе его слышались слезы.
 — Нет, нет! — ревела толпа. — Бросай на него лассо! Лови его, Корненсо!
 Все присутствующие с восторгом предвкушали охоту на человека и не желали лишиться такого интересного зрелища.
 — Сдавайся! — предложил вакеро. — Тебе все равно не улизнуть!
 — Никогда! — решительно отвечал юноша. Он пришпорил коня, а Корненсо продолжал бежать за ним. Толпа тоже бросилась в ту сторону, куда ехал всадник.
 Толпа всегда и везде безжалостна и жестока.
 — Отпусти меня! — снова закричал юноша. — Клянусь душами чистилища, тебе придется жестоко поплатиться, если ты не оставишь меня в покое!
 Вакеро усмехнулся и взмахнул лассо.
 — Берегись, Рафаэль! — воскликнул он. — Сдаешься ты? Спрашиваю тебя в последний раз.
 — Нет! Тысячу раз нет! — гневно отвечал юноша.
 — Ну, Господи, благослови! — произнес Корненсо.
 Послышался свист лассо. В то же мгновение Рафаэль остановил на всем скаку свою лошадь, спрыгнул с седла и бросился, как ягуар, на своего врага. И, прежде чем присутствующие успели опомниться и помешать ему, он вонзил в горло противника кинжал, который всегда висит на поясе у каждого мексиканца.
 Струя крови брызнула в лицо Рафаэля. Тело вакеро рухнуло на землю, судорожно вздрогнуло и осталось неподвижным.
 Он был убит наповал.
 Крики ужаса и негодования раздались со всех сторон.
 Не обращая на них внимания, Рафаэль прыгнул в седло и, размахивая ножом, во весь опор понесся вперед. Когда толпа несколько опомнилась и захотела броситься за ним в погоню, он уже пропал из виду.
 Никто не видел, в какую сторону он уехал. В это время уголовный судья, окруженный альгвасилами note 1 , одетыми в какие-то лохмотья, подъехал к месту убийства. Он немного опоздал, как и всегда бывает в таких случаях.
 Судья дон Иниго Альбас был низеньким, толстым, апоплексического сложения человеком лет пятидесяти. Он то и дело нюхал испанский табак из золотой, усыпанной бриллиантами табакерки, казался очень простым и добродушным, но на самом деле был хитер, как лиса, удивительно хладнокровен и страшно скуп.
 Исчезновение преступника, по-видимому, нисколько не взволновало достойного судью. Он покачал головой, посмотрел на толпу и прищурил свои серые глаза.
 — Бедный Корненсо! — произнес он, с философским равнодушием набивая себе нос табаком. — Это должно было случиться с ним рано или поздно.
 — Да, беднягу ловко прикончили! — воскликнул один из вакерос.
 — Вот-вот, именно об этом-то я и думал, — отвечал судья. — На него, должно быть, напал какой-нибудь наемный убийца. Видно, что орудовал профессионал.
 — Совсем нет, — возразил, пожимая плечами, вакеро. — Его убил юноша, почти мальчик.
 — Неужели? — притворно удивился судья. — Почти мальчик?
 — Именно так, — подтвердил вакеро, очень довольный, что ему пришлось разъяснить дело. — Его убил Рафаэль, старший сын дона Рамона.
 — Кто бы мог этого ожидать? — воскликнул судья, в сущности очень довольный. — Да нет, не может быть, — засомневался он. — Рафаэлю не больше шестнадцати лет. Если бы он вздумал напасть на Корненсо, тому стоило только схватить его за руку, чтобы справиться с ним.
 — А между тем это истинная правда, Ваша Милость, — настаивал вакеро. — Мы все были свидетелями убийства. У дона Агвисара шла сегодня большая игра. Рафаэль проиграл все свои деньги и пришел в такую страшную ярость, что поджег дом дона Агвисара.
 — Черт возьми! — воскликнул судья.
 — Я говорю правду, Ваша Милость. Посмотрите сами. Дом уже сгорел, но дымится еще и до сих пор.
 — Да, вижу, — сказал судья, взглянув в ту сторону, куда указывал вакеро. — А потом?
 — Потом он вскочил на лошадь и хотел спастись бегством. Корненсо вздумал остановить его…
 — И правильно сделал!
 — Как оказалось, не совсем правильно, потому что Рафаэль прикончил его!
 — Так-так, — сказал судья. — Но будьте спокойны, друзья. Закон отомстит за его смерть.
 Присутствующие с известным недоверием отнеслись к такому заявлению судьи, и некоторые из них насмешливо ухмыльнулись.
 Нисколько не заботясь о впечатлении, которое могли произвести его слова, дон Иниго велел альгвасилам, которые уже успели обшарить карманы мертвеца, отнести его на паперть ближайшей церкви, и вернулся домой, радостно потирая руки.
 Потом он надел дорожный костюм, засунул за пояс пару пистолетов, привесил шпагу и, наскоро пообедав, вышел из дому.
 Десять вооруженных альгвасилов ждали его около двери, а слуга держал под уздцы великолепную вороную лошадь, которая нетерпеливо переступала с ноги на ногу и грызла уздечку. Дон Иниго вскочил на нее и легкой рысью поехал по городу, в сопровождении своего отряда.
 — Смотрите-ка, смотрите! — говорили друг другу прохожие. — Судья едет к дону Рамону Гарильясу. Завтра, наверное, узнаем что-нибудь новенькое.
 — Да, плохо придется его сынку, — отвечали другие. — Его, по всей вероятности, повесят.
 — И очень жаль, — сказал кто-то. — Черт возьми! Из этого мальчишки вышел бы толк. Какой великолепный удар нанес!
 Между тем судья продолжал свой путь, вежливо отвечая на все поклоны, и скоро выехал за пределы города.
 — Заряжены ваши ружья? — спросил он, плотнее закутываясь в свой плащ.
 — Да, Ваша Милость, — отвечал начальник альгвасилов.
 — Хорошо! Мы едем на асиенду дона Рамона Гарильяса и должны попасть туда до наступления ночи.
 Все пришпорили лошадей и галопом поскакали вперед.

 ГЛАВА II. Асиенда дель-Милагро

 Окрестности Эрмосильо имеют самый грустный, безотрадный вид.
 Местность, по которой пролегала дорога, ведущая из города на асиенду дель-Милагро, представляла из себя настоящую пустыню.
 Изредка только виднелись кактусы, агавы, смоковницы и камедиевые деревья,
 — все другие растения погибли бы на этой раскаленной почве, под отвесными лучами солнца.
 Местами попадались колодцы. На одном конце длинного шеста висело кожаное ведро, на другом — несколько привязанных ремнями камней. Но вода в колодцах уже давно высохла, и на дне не было ничего, кроме тины и грязи, покрытых черной, сухой коркой. Облака тонкой, едва заметной пыли поднимались при каждом легком дуновении ветра, так что трудно было дышать; а под каждым стебельком сожженной травы трещали кузнечики, с нетерпением ожидавшие благодатной ночной росы.
 На расстоянии шести миль от города картина внезапно меняется. Посреди раскаленных песков, вдруг появляется волшебный оазис — асиенда дель-Милагро.
 В то время она была одной из самых богатых во всей провинции и принадлежала дону Рамону Гарильясу.
 Сводчатый портик вел на просторный двор. Он запирался тяжелыми воротами, под одной из сторон которых был устроен подземный ход. Напротив ворот стоял двухэтажный дом с крышей из тростника и битой глины, направо и налево от него находились хозяйственные постройки.
 Верхний этаж главного здания был занят четырьмя комнатами. Окна были защищены железными вызолоченными решетками и внутренними ставнями, а в рамы были вставлены стекла — роскошь, которую позволяли себе в то время очень немногие.
 Нижний этаж состоял из трех комнат. В первой из них, очень большой, стояли старинные кресла и диваны, покрытые тисненой кожей, огромный стол и несколько бутак note 2 . Потолок был украшен резьбой, а по стенам висели в золоченых рамах старинные фамильные портреты в натуральную величину.
 Две двустворчатые двери вели в залу. Та часть ее, которая была напротив входа, несколько возвышалась над остальным полом и была покрыта ковром. На нем стояли низенькие, украшенные старинной резьбой табуретки, крытые пунцовым бархатом, с подушками для ног, и маленький квадратный рабочий столик, высотой не более восемнадцати дюймов. Эта часть комнаты предназначалась для женщин, которые обыкновенно сидели по-турецки, поджав ноги. По одной стенке залы стояли обитые пунцовым бархатом стулья, в другой была дверь в спальню. На возвышении, в алькове, находилась роскошная кровать с парчовым занавесом, украшенным золотым и серебряным позументом и такой же бахромой. Простыни и наволочки были изготовлены из самого тонкого полотна и обшиты широкими кружевами.
 Позади дома находился другой двор, где помещались кухни и кораль, а дальше
 — огромный, устроенный по английскому образцу сад, в котором росли экзотические растения и деревья.
 На асиенде справлялось что-то вроде праздника: в этот день обыкновенно осматривали и забивали рогатый скот. Рабочие устроили загон в нескольких шагах от ворот дома, пригнали туда быков и, отделив самых толстых и жирных, выпускали их по одному из ограды.
 У самого выхода из нее стоял вакеро, держа в руке что-то, похожее на большой, острый, зазубренный серп и, как только животное показывалось из ограды, необыкновенно ловко и быстро подрезал ему жилы над суставами задних ног.
 Если же ему случалось промахнуться, — что, впрочем, бывало очень редко, — другой, конный вакеро, несся галопом за быком и, набросив ему на рога лассо, удерживал его на месте до тех пор, пока ему не подрезали жилы.
 Прислонившись к портику асиенды, стоял с сигареткой в руке человек лет сорока, одетый в богатый костюм землевладельца. Легкая шляпа из панамской соломки, защищавшая его лицо от лучей заходящего солнца, стоила не менее пятисот пиастров. Он был высок, хорошо сложен и очень строен. По выражению его лица было видно, что он обладает сильным характером и непреклонной волей. Черные глаза его глядели кротко и добродушно; но когда он бывал раздражен и на смуглом лице его вспыхивал румянец, они загорались таким блеском, что и самые смелые люди не могли выносить его взгляда.
 Маленькие руки и ноги, печать аристократизма, лежащая на его лице и всей фигуре, служили признаком его происхождения от самой чистой кастильской ветви испанского дворянства.
 Это был владелец асиенды дель-Милагро, дон Рамон Гарильяс де-Сааведра. Род его давно уже жил в Мексике. Предок дона Рамона приехал сюда вместе с Кортесом и поселился здесь после того, как этот гениальный авантюрист овладел землей ацтеков.
 У дона Рамона было огромное состояние; но, несмотря на это, он вел уединенную жизнь и занимался почти исключительно обработкой земли, причем вводил в своих обширных владениях различные сельскохозяйственные новинки. У него почти не было знакомых из того общества, к которому он принадлежал: все знатные испанские семьи отдалились от него после того, как он женился на девушке смешанного происхождения, предки которой были ацтеками.
 Со времени женитьбы дона Рамона прошло уже семнадцать лет. Теперь он был отцом многочисленного семейства, состоящего из шести сыновей и трех дочерей. Рафаэль, с которым читатель познакомился в предыдущей главе, был самым старшим из его детей.
 Брак между доном Рамоном и донной Хесуситой был браком по расчету. Несмотря на это, они были относительно счастливы. Говорим «относительно» потому, что молодая девушка вышла замуж тотчас же по выходу из монастыря, и между женихом и невестой не было и речи о любви. Но привычка и совместная жизнь сблизили их, и они привязались друг к другу.
 Хесусита проводила все время с детьми; дон Рамон был поглощен делами по хозяйству, отдавал приказания слугам, охотникам и вакерос, виделся с женой только за столом, часто уезжал на охоту и проводил целые месяцы на берегах Рио-Хилы.
 Впрочем, нужно прибавить, что, несмотря на свои частые отлучки из дому, дон Рамон всегда очень внимательно относился к жене и не жалел ни трудов, ни денег, чтобы исполнять не только желания ее, но и малейшую прихоть.
 Хесусита была замечательно красива и добра, как ангел. Казалось, она примирилась с той тихой, уединенной жизнью, какую ей пришлось вести, и не желала ничего другого. Но ее бледное, грустное лицо и большие черные глаза говорили другое. Видно было, что у этой чудесной статуи пылкое сердце, что вся страсть, к которой она была способна, не найдя другого выхода, обратилась на детей и на великий подвиг святой материнской любви.
 Дон Рамон не потрудился изучить характер своей жены. Он обращался с ней с неизменной добротой и думал, что трудно найти женщину счастливее ее. И в некотором отношении он был прав: она, действительно, считала себя вполне счастливой с тех пор, как стала матерью.
 Солнце зашло, и через несколько минут пурпурный отблеск его погас. Небо потемнело, загорелись звезды, а потом вдруг поднялся сильный ветер — предвестник одной из тех страшных бурь, которые часто бывают в этой местности.
 Дворецкий, заперев в загоне оставшийся скот, созвал слуг и вакерос и направился вместе с ними к дому. В эту минуту зазвонил колокол: наступил час ужина.
 Когда дворецкий проходил мимо дона Рамона, тот остановил его.
 — Ну что, Эусебио? — спросил он. — Сколько у нас голов скота в нынешнем году?
 — Четыреста пятьдесят, Ваша Милость, — отвечал дворецкий, высокий, худощавый человек с седеющими волосами и красным лицом, остановившись и снимая шляпу, — на семьдесят пять больше, чем в прошлом году. Наши соседи
 — апачи и ягуары — не причинили нам большого вреда.
 — Потому что ты заботился о том, чтобы охранять скот, — сказал дон Рамон.
 — Я очень благодарен тебе, Эусебио, и не оставлю тебя без награды.
 — Вашу благодарность я ценю выше всякой награды, — отвечал дворецкий, лицо которого осветилось улыбкой. — Разве не следует мне смотреть за вашим имуществом совершенно так же, как если бы оно принадлежало мне?
 — Спасибо! — сказал тронутый дон Рамон, крепко пожимая руку дворецкого. — Я знаю, что ты предан мне.
 — Если бы было нужно, я отдал бы за вас жизнь! — воскликнул Эусебио. — Моя мать была вашей кормилицей, а я готов на любую жертву для вас и вашей семьи.
 — Ну, полно, Эусебио! — весело сказал дон Рамон. — Ужин готов, и сеньора ждет нас. Идем скорее!
 Они вышли на двор. Эусебио остановился на минуту, чтобы запереть ворота, что он всегда делал сам; а дон Рамон прошел в столовую, где уже собрались все слуги и вакерос.
 Огромный стол занимал всю середину комнаты. Около него стояли обитые кожей лавки и два резных кресла для хозяина и хозяйки.
 Позади кресел висело на стене большое распятие из слоновой кости, а по той и другой стороне от него, — две картины: на одной был изображен Иисус в Гефсиманском саду, на другой — Нагорная проповедь. Выбеленные известкой стены были украшены головами ягуаров, бизонов и лосей, убитых доном Рамоном.
 На столе стояла огромная миска с похлебкой из маисовой муки и мяса, множество всевозможных кушаний, бутылки с вином и графины с водой. По знаку хозяина все уселись за стол и приступили к ужину.
 Через некоторое время буря разразилась с небывалой силой. Дождь полил потоками, молнии прорезали небо, и раздались оглушительные удары грома.
 К концу ужина буря еще усилилась. Все замолчали, так как за воем ветра и раскатами грома невозможно было разобрать слов.
 Вдруг страшный удар грома раздался над самым домом: стекла зазвенели, осколки полетели на пол, ветер ворвался в комнату, и свечи потухли.
 — Господи, помилуй! С нами крестная сила! — раздались тревожные восклицания, и все вскочили с мест.
 В эту минуту зазвенел большой колокол, висевший у ворот асиенды, и какой-то дикий, сдавленный голос крикнул: «Помогите!.. Помогите!..»
 — Клянусь Богом, кого-то режут! — воскликнул дон Рамон и выбежал из столовой.
 Два выстрела раздались почти одновременно; послышался какой-то вопль, и наступила глубокая, зловещая тишина.
 Ослепительная молния прорезала темноту, и дон Рамон вошел в комнату. Он нес какого-то бесчувственного человека. Его положили на скамью и начали приводить в сознание.
 Несмотря на то, что ни в нем, ни в одежде его не было ничего необыкновенного, Рафаэль, взглянув на него, побледнел, как смерть.
 — Боже! — прошептал он. — Это судья!
 Это, действительно, был уже знакомый нам судья, который так торжественно выехал всего несколько часов тому назад из Эрмосильо.
 Теперь у него был далеко не блестящий вид: длинные, мокрые волосы его падали на грудь, изорванная и испачканная в крови одежда была в беспорядке. В правой руке он сжимал разряженный пистолет. Узнав судью, дон Рамон взглянул на сына, который не смог вынести его взгляда и опустил глаза.
 Благодаря заботам Хесуситы и ее служанки, дон Иниго наконец пришел в себя. Глубоко вздохнув, он открыл глаза, оглядел присутствующих, не сознавая, где он, и мало-помалу опомнился.
 Вдруг бледное лицо его вспыхнуло, и глаза засверкали. Устремив их на Рафаэля, который не в силах был двинуться с места, судья встал и, подойдя к юноше, положил ему руку на плечо. Потом, обернувшись к присутствующим, которые с ужасом смотрели на него, не понимая, в чем дело, он проговорил громко и торжественно:
 — Я, дон Иниго Альбас, уголовный судья Эрмосильо, именем Короля, арестую этого человека по обвинению в убийстве!
 — Пощадите меня! — воскликнул Рафаэль, падая на колени.
 — О Боже!.. — прошептала несчастная мать и лишилась сознания.

 ГЛАВА III. Суд

 На следующий день установилась чудная, ясная погода. Гроза очистила небо — на нем не было ни облачка. Солнце ослепительно сияло, птицы весело щебетали в зелени деревьев, и вся природа приняла свой обычный праздничный вид. На асиенде дель-Милагро зазвонил колокол, и рабочие принялись за дела. Одни вели лошадей, другие гнали скот на засеянные травой луга, часть отправилась в поля, а остальные исправляли причиненные бурей повреждения.
 Около ворот асиенды лежали трупы лошади и двух великолепных ягуаров.
 Эусебио, ходивший взад-вперед по двору и наблюдавший за работами, велел снять и вычистить богатую сбрую лошади, содрать шкуры с ягуаров.
 Приказание его было немедленно исполнено.
 Хотя дворецкий и исполнял свои обязанности так же внимательно, как и всегда, он был далеко не спокоен; дон Рамон, встававший обыкновенно раньше всех, до сих пор еще не выходил из спальни.
 Тотчас же после того, как судья предъявил свое страшное обвинение, и дон Рамон узнал, что его старший сын стал поджигателем и убийцей, он велел слугам удалиться из столовой и, несмотря на слезы и мольбы Хесуситы, взял веревку и крепко скрутил Рафаэля.
 Потом он увел дона Иниго в одну из дальних комнат асиенды и оставался с ним вдвоем до глубокой ночи. О чем говорили они? Чем решилась судьба Рафаэля? Никто не знал этого, — не знал и Эусебио.
 Когда таинственное совещание между доном Рамоном и судьей закончилось, хозяин отвел своего гостя в приготовленную для него спальню и вернулся в столовую, где Хесусита горько плакала над своим сыном.
 Не сказав ни слова, дон Рамон поднял юношу, отнес его в свою комнату, опустил на пол около своей постели, запер дверь на ключ и лег сам, спрятав у изголовья пару пистолетов. Так прошла вся ночь. Отец и сын молча лежали в темноте, а бедная мать стояла на коленях около запертой двери и плакала о своем погибшем первенце, с ужасом думая о том, что ей, может быть, придется расстаться с ним навсегда.
 — Гм! — пробормотал Эусебио, держа в зубах потухшую сигаретку и не замечая этого. — Чем-то кончится все это? Дон Рамон ни за что не простит сыну — он выше всего ставит честь своего дома. Неужели он допустит, чтобы его судили? Нет, не может быть! Что же он сделает?
 Дворецкий глубоко задумался. В это время дверь дома отворилась, и дон Рамон вместе с судьей вышли на двор.
 Дон Иниго глядел сурово; лицо хозяина было мрачно, как ночь.
 — Вели седлать лошадь, Эусебио, — сказал он, — и собери конвой из четырех человек, чтобы проводить дона Иниго в Эрмосильо.
 Дворецкий почтительно поклонился и пошел отдавать нужные приказания.
 — Благодарю вас, — продолжал дон Рамон, обращаясь к судье. — Вы спасли честь моего дома.
 — Не благодарите меня, дон Рамон, — отвечал судья. — У меня и в мыслях не было щадить вас, когда я выехал из города. Войдите в мое положение. Я уголовный судья Эрмосильо. Совершается убийство днем, в присутствии множества свидетелей. Положим, Корненсо был порядочным негодяем, но ведь и негодяев нельзя убивать безнаказанно. Все видели убийцу, который мчался по городу и с неслыханной дерзостью, в присутствии целой толпы, совершил свое ужасное преступление. Что же мне оставалось делать? Я обязан был схватить его, у меня не было другого выхода.
 — Да, вы правы, — пробормотал, опустив голову, дон Рамон.
 — Со мной было десять альгвасилов, — продолжал судья, — но когда началась гроза, эти трусы оставили меня одного и куда-то попрятались. В довершение всего, два ягуара погнались за мной и были уже близко, когда я подъехал к воротам вашей асиенды. Одного я убил, но другой бросился бы на меня, если бы вы не пришли ко мне на помощь и не застрелили его. Не мог же я после этого задержать вашего сына, — сына человека, спасшего мне жизнь? Это было бы с моей стороны самой черной неблагодарностью.
 — Еще раз благодарю вас, — сказал дон Рамон.
 — Нет-нет, мы квиты. Я не говорю о нескольких тысячах пиастров, которые вы передали мне. Они послужат только к тому, чтобы заткнуть глотки моим шакалам. Но я должен предупредить вас, дон Рамон: следите повнимательнее за вашим сыном. Если он еще раз попадет в мои руки, я уже не в силах буду спасти его.
 — На этот счет можете быть совершенно спокойны, дон Иниго. Мой сын больше не попадет в ваши руки.
 Дон Рамон сказал это так мрачно и, вместе с тем, так многозначительно, что судья вздрогнул и со страхом взглянул на него.
 — Подумайте о том, что вы хотите сделать! — воскликнул он.
 — О, не беспокойтесь, — отвечал дон Рамон. — Я говорю только о том, что сумею справиться с сыном и не допущу, чтобы он попал на эшафот и опозорил мое имя.
 В это время привели лошадь, и судья вскочил на нее.
 — До свиданья, дон Рамон, — сказал он. — Будьте благоразумны. Молодой человек может еще исправиться. У него слишком горячая кровь — вот и все.
 — Прощайте, дон Иниго, — сухо отвечал дон Рамон.
 Судья покачал головой и, еще раз простившись с хозяином, пришпорил лошадь и крупной рысью поехал впереди своего конвоя.
 Когда они исчезли из виду, дон Рамон вышел на двор асиенды.
 — Позвони в колокол, Эусебио, — приказал он дворецкому. — Пусть все слуги, рабочие и вакерос ждут меня в столовой.
 Эусебио с удивлением взглянул на своего господина и исполнил его распоряжение.
 «Что бы это значило?» — подумал он.
 При первом же звуке колокола сбежались все работавшие на асиенде. Через несколько минут они собрались в столовой. Никто из них не нарушал молчания, — все со страхом ждали чего-то ужасного.
 Дверь отворилась, и в комнату вошла Хесусита со всеми своими детьми, кроме Рафаэля, и села на возвышении, устроенном на одном конце столовой.
 Она была бледна. Глаза ее покраснели от слез. Наконец появился и дон Рамон. На нем был костюм из черного бархата, безо всяких украшений, и черная войлочная шляпа с широкими полями, украшенная огромным пером. Массивная золотая цепь спускалась ему на грудь, длинная шпага висела на боку. Лицо его было мрачно, густые брови грозно хмурились, а черные глаза метали молнии.
 Трепет ужаса пробежал по рядам присутствующих: дон Рамон Гарильяс одевался так только в тех случаях, когда исполнял обязанности судьи.
 Значит, кого-то будут судить? Но кого же?
 Заняв место на возвышении, рядом с женой, дон Рамон сделал знак дворецкому.
 Тот вышел из комнаты и через минуту вернулся вместе с Рафаэлем. Руки юноши были скручены за спиной. Бледный, опустив глаза, остановился он перед отцом и почтительно поклонился ему.
 В начале девятнадцатого столетия в Соноре, — в особенности же, в ее глухих отдаленных от центра округах, преимущественно страдавших от нападений индейцев, — власть отца сохранилась во всей своей неприкосновенности. Он был главой, властелином и верховным судьей своего дома, и то, что решал он, исполнялось безропотно и беспрекословно.
 Слуги и рабочие знали, что их господин обладает сильным характером и непреклонной волей, понимали, что он не пощадит Рафаэля, так как выше всего ставил честь своего рода, которая была для него дороже жизни. А потому они со страхом готовились присутствовать при той ужасной драме, которая должна была разыграться между отцом и сыном.
 Дон Рамон встал, мрачно оглядел присутствующих и, сняв шляпу, бросил ее около себя.
 — Слушайте все! — громко сказал он. — Я происхожу от древнего христианского рода, все члены которого оберегали честь его от малейшего пятна. Я получил от предков чистое, незапятнанное имя и надеялся таким же передать его своим наследникам. Но мой старший сын опозорил его. Он был вчера в игорном доме в Эрмосильо. Произошла ссора, и мой сын поджег дом, несмотря на то, что от этого мог сгореть весь город. А когда один из толпы, которая собралась на улице, вздумал остановить его, он убил этого человека наповал. Что думать о юноше, почти мальчике, у которого уже развились такие дикие инстинкты? На мне лежит обязанность заменить правосудие и вынести приговор. Клянусь Богом, я не пощажу преступника!
 Дон Рамон скрестил руки на груди и задумался.
 Никто не осмелился замолвить слово за Рафаэля. Все головы были опущены, все сердца замерли от ужаса. Рабочие и слуги очень любили старшего сына своего господина. Они восхищались его безумной смелостью, искусством, с которым он ездил верхом и владел всевозможным оружием, но больше всего ценили в нем доброту и прямодушие — основные свойства его характера. Живя в стране, где человеческая жизнь ценилась весьма дешево, они в душе вполне оправдывали несчастного юношу. У него слишком горячая кровь, и он совершил преступление под влиянием минутной вспышки гнева.
 Хесусита встала со своего места. Никогда не осмеливалась она возражать мужу, привыкла всегда и во всем беспрекословно подчиняться ему, и одна мысль о сопротивлении его воле приводила ее в ужас. Но на этот раз она не могла молчать. Она страстно любила своих детей, а больше всех — Рафаэля, своего пылкого мальчика, которого ей так часто приходилось успокаивать и утешать.
 — Не забывайте, сеньор, — сказала она, едва удерживаясь от слез, — что Рафаэль ваш первенец, и вы как отец должны быть снисходительнее к нему, чем посторонние. А я… я! — воскликнула она, зарыдав и падая на колени. — Я — его мать! О, умоляю вас, пощадите его! Пощадите моего сына!
 Дон Рамон поднял свою рыдавшую жену и посадил ее в кресло.
 — Я должен исполнить свой долг, — холодно сказал он, — и буду еще строже к нему именно потому, что он мой сын.
 — Что вы хотите сделать? — с ужасом спросила Хесусита.
 — Это не касается вас, сеньора, — отвечал дон Рамон. — Обязанность оберегать честь моего дома принадлежит только мне. Вам достаточно знать, что сын ваш уже никогда больше не совершит преступления.
 — Неужели же вы сами будете его палачом? — вскричала Хесусита.
 — Не палачом, а судьей, — отвечал дон Рамон. — Вели оседлать двух лошадей, Эусебио.
 — О Боже, Боже! — воскликнула бедная женщина, бросаясь к сыну и горячо обнимая его. — Неужели же никто не поможет мне.
 Все присутствующие были тронуты. Даже у дона Рамона показались на глазах слезы.
 — О, он спасен! — с безумной радостью проговорила мать. — Господь сжалился надо мной и смягчил сердце этого железного человека!
 — Вы ошибаетесь, сеньора, — возразил дон Рамон и, взяв ее за руку, принудил отойти от Рафаэля. — Участь вашего сына зависит не от меня. Он подлежит правосудию, и я теперь не отец его, а судья.
 Он холодно взглянул на сына.
 — Дон Рафаэль, — сказал он таким грозным голосом, что тот невольно вздрогнул. — Общество людей — не для вас. Вы оскорбили его своим преступлением. С этих пор до самой смерти вы будете жить не с людьми, а с дикими зверями. Вот мой приговор.
 Услышав эти жестокие слова, Хесусита вскочила с кресла, сделала несколько шагов и упала навзничь.
 Она была в обмороке.
 До сих пор Рафаэль стоял спокойно и не выдавал своего волнения. Увидев же, что мать его лежит без чувств, он не мог сдержаться. Слезы полились у него из глаз, и он бросился к Хесусите.
 — Мама! Мама! — отчаянно вскричал он.
 — Идем! — сказал дон Рамон, положив ему руку на плечо.
 — Посмотрите, сеньор! — воскликнул твердо Рафаэль. — Разве вы не видите? Моя мать умирает!
 — Если она умрет, вы будете ее убийцей, — сухо отвечал дон Рамон.
 Рафаэль быстро обернулся и как-то странно посмотрел на него.
 — Знаете что, сеньор? — сказал он, побледнев и стиснув зубы. — Вам лучше всего убить меня. Клянусь, что я не забуду, как беспощадно отнеслись вы сегодня ко мне и моей матери. Если я останусь жив, я поступлю так же беспощадно и с вами!
 Дон Рамон бросил на него презрительный взгляд.
 — Идем! — повторил он.
 — Идем! — так же решительно отвечал юноша.
 Хесусита начала приходить в себя и открыла глаза.
 — О, Рафаэль, Рафаэль! — в отчаянии воскликнула она, увидев, что сын ее уходит.
 В одно мгновение юноша очутился около матери и несколько раз горячо поцеловал ее, а потом подошел к отцу.
 — Теперь я готов умереть, — сказал он. — Я простился с матерью.
 Они вышли.
 Все присутствующие разошлись. Никто не произнес ни слова, — все от души жалели несчастного Рафаэля.
 А Хесусита снова лежала в обмороке.

 ГЛАВА IV. Мать

 Эусебио стоял у ворот, держа под уздцы двух оседланных лошадей.
 — Прикажете мне ехать вместе с вами? — спросил он.
 — Нет, — коротко отвечал дон Рамон. Он сел на лошадь и положил перед собой Рафаэля поперек седла.
 — Другую лошадь можешь отвести назад, — сказал он, — она не нужна мне.
 Он вонзил шпоры в бока своего коня и понесся во весь опор.
 Дворецкий грустно покачал головой и пошел к дому.
 Как только асиенда пропала из виду, дон Рамон остановился, вынул из кармана шелковый платок, завязал глаза сыну и снова пришпорил лошадь.
 Долго продолжалась эта бешеная скачка; в ней было что-то зловещее, заставлявшее сжиматься сердце.
 Этот всадник в черной одежде, мчавшийся во весь опор по песчаной пустыне; лежащий поперек седла связанный юноша, по телу которого изредка пробегала нервная дрожь — единственный признак того, что он еще жив, — во всем этом было что-то дикое и страшное, способное привести в ужас и самого смелого человека.
 Так прошло несколько часов. Отец и сын не говорили ни слова. Солнце уже заходило, несколько звезд показались на потемневшем небе, а лошадь продолжала нестись вперед.
 С каждой минутой вид пустыни становился все угрюмее, все безотраднее. Всякий след растительности исчез; кругом не было ничего, кроме песка, на котором местами виднелись груды побелевших от времени костей. Хищные птицы с резкими пронзительными криками носились над всадником, а издали начинали уже доноситься страшные завывания и глухой рев диких зверей.
 В этой местности сумерек совсем не бывает: как только заходит солнце, сразу наступает глубокая ночь.
 А дон Рамон все ехал и ехал вперед.
 Сын его не говорил ни слова: он не позволил себе ни одной жалобы, ни одной просьбы о том, чтобы отец сжалился над ним.
 Наконец, около восьми часов вечера, дон Рамон натянул поводья и остановился. Десять часов продолжалась эта безумная скачка, и загнанная лошадь едва держалась на ногах и с трудом переводила дыхание. Дон Рамон осмотрелся кругом. Довольная улыбка показалась у него на губах.
 Всюду расстилались бесконечные песчаные равнины, а с одной стороны, вдали, вырисовывались на горизонте темные очертания девственного леса, придававшие этой дикой картине еще более зловещий вид.
 Дон Рамон спрыгнул с седла, положил сына на землю, снял с лошади уздечку, дал ей корму, который захватил с собой, и, только покончив с этим, подошел к Рафаэлю и развязал ему глаза.
 Юноша не двинулся с места и холодно взглянул на отца.
 — Сеньор, — сухо сказал дон Рамон, — отсюда больше двадцати миль до моей асиенды. Вы поплатитесь жизнью, если вздумаете вернуться в мой дом. С этих пор у вас нет ни отца, ни матери, ни семьи. Вы поступили, как дикий зверь, и потому я приговариваю вас жить с ними. Я не отступлюсь от своего решения и прошу вас избавить меня от ваших просьб. Они ни приведут ни к чему.
 — Я ни о чем и не прошу вас, — отвечал глухим голосом юноша. — Разве обращаются с просьбами к палачам.
 Дон Рамон вздрогнул и взволнованно прошелся несколько раз взад и вперед.
 — В этом мешке запас провизии на два дня, — сказал он, придя в себя. — Кроме того, вот вам мой карабин с нарезным стволом, — он ни разу не изменял мне, — пара пистолетов, нож, топор и бизоньи рога с порохом и пулями. В мешке с провизией вы найдете кремни и все нужное для того, чтобы развести огонь; там лежит и Библия вашей матери. Вы умерли для общества людей и не должны возвращаться в него. Перед вами пустыня — она принадлежит вам. У меня же больше нет сына. Прощайте! Да будет милосердно к вам Небо! С этой минуты все кончено между нами. Вы начинаете новую жизнь и должны будете сами заботиться о себе. Провидение никогда не покидает тех, кто возлагает на Него все свои надежды. Теперь только Оно одно будет заботиться о вас.
 Сказав это, дон Рамон одним ударом рассек веревки, которыми были связаны руки сына, надел на лошадь уздечку, вскочил в седло и поскакал назад.
 Встав на колени, Рафаэль тревожно прислушивался к стуку лошадиных копыт и следил за темным силуэтом всадника, резко выделявшимся на освещенной луной песчаной равнине. А когда фигура отца его пропала из вида, юноша прижал руки к груди и с отчаянием посмотрел кругом себя.
 — О, мама, мама! — воскликнул он и упал без чувств.
 Проскакав некоторое время галопом, дон Рамон невольно и совершенно бессознательно натянул поводья и, когда лошадь пошла тише, стал тревожно прислушиваться, как бы ожидая, что несчастный сын позовет его. Иногда он даже делал движение, чтобы повернуть лошадь, но каждый раз жестокость и гордость, свойственные его расе, одерживали верх, и он продолжал ехать вперед.
 Занималась заря, когда дон Рамон подъехал к асиенде.
 Две фигуры стояли у ворот, поджидая его. Это были Хесусита и Эусебио. Убитая горем мать стояла неподвижно и казалась статуей отчаяния. Дон Рамон почувствовал к ней жалость и, боясь расспросов, хотел въехать в ворота.
 Хесусита бросилась к нему и ухватилась за повод.
 — Что сделали вы с моим сыном, дон Рамон? — воскликнула она.
 Он не отвечал. Видя страдания жены, он почувствовал мучительные угрызения совести. А что, если он не имел права поступить так жестоко со своим сыном?
 Глубоко взволнованная, Хесусита ждала ответа, а муж молча смотрел на нее, с болью замечая те страшные следы, которые горе оставило на этом лице, таком спокойном и ясном всего только несколько часов тому назад.
 Она была бледна как смерть; лицо ее осунулось, и какое-то непривычное выражение суровости лежало на нем; воспаленные глаза ввалились и были красны и сухи. Она уже не могла больше плакать. Голос ее прерывался, а грудь судорожно поднималась, как будто ей трудно было дышать.
 — Что вы сделали с моим сыном, дон Рамон? — снова спросила она, видя, что он не отвечает.
 Дон Рамон нерешительно взглянул на нее и отвернулся.
 — О! Вы убили его! — воскликнула она, ломая руки.
 — Нет, нет! — отвечал дон Рамон, испуганный ее отчаянием.
 Он понял, что ему невозможно уклониться от ответа. Мать требовала отчета о судьбе своего ребенка, и первый раз в своей жизни принужден он был подчиниться ее воле.
 — Что сделали вы с ним? — снова спросила она.
 — Вы узнаете все позднее, когда успокоитесь, — отвечал он.
 — Я спокойна, — возразила Хесусита. — Зачем изображать сострадание, которого в вас нет? Мой сын умер, и вы убили его!
 Дон Рамон сошел с лошади.
 — Хесусита, — сказал он, взяв жену за руки и с глубокой нежностью смотря на нее. — Клянусь тебе всем, что есть священного в мире, что сын твой жив. Я не убивал его.
 Бедная мать на минуту задумалась.
 — Я верю вам, сеньор, — сказала она. — Что же вы сделали с ним?
 — Что сделал? — нерешительно проговорил дон Рамон. — Ну хорошо, я скажу вам все. Я оставил сына вашего в пустыне; но дал ему все нужное для того, чтобы не умереть с голоду и защищаться в случае опасности.
 Хесусита пошатнулась. Нервная дрожь пробежала у нее по телу.
 — Какое великодушие! — насмешливо воскликнула она. — Да, вы поступили очень милосердно с моим сыном, дон Рамон. Вам неприятно было убивать его, и потому вы предоставили это диким зверям и жестоким индейцам. Только они одни и живут в этой пустыне.
 — Он виновен! — вполголоса, но твердо отвечал дон Рамон.
 — Ребенок никогда не виновен в глазах матери, кормившей его своим молоком!
 — горячо возразила Хесусита. — Вы осудили своего сына, сеньор, — я спасу его.
 — Что хотите вы делать? — спросил дон Рамон, пораженный ее решительным тоном.
 — Какое вам до этого дело? Я исполню свою обязанность так же, как исполнили вы то, что считали своим долгом. Пусть рассудит нас Бог! Настанет час, когда он потребует у вас отчета за кровь вашего сына!
 Дон Рамон опустил голову и, побледнев, тихо вошел в дом. Его мучили угрызения совести.
 Хесусита молча проводила его глазами.
 — Помоги мне, Боже! — воскликнула она, когда он притворил дверь. — Я должна поспеть вовремя.
 В сопровождении Эусебио Хесусита подошла к группе деревьев.
 Там стояли две оседланные лошади.
 Они сели на них.
 — Куда поедем мы, сеньора? — спросил дворецкий.
 — Искать моего сына, — твердо отвечала она.
 Надежда спасти Рафаэля оживила ее: яркий румянец горел у нее на щеках, глаза блестели.
 Эусебио отвязал четырех великолепных собак. Он дал им понюхать рубашку Рафаэля, и они с громким лаем побежали вперед. Хесусита и дворецкий радостно переглянулись и поскакали за ними.
 Собаки не могли сбиться с дороги. След шел прямо, никуда не сворачивая, и потому они бежали, не останавливаясь ни на минуту.
 Когда Хесусита подъехала к тому месту, где дон Рамон оставил Рафаэля, юноши уже не было там. Он исчез!
 Полупотухший костер дымился на песке. Должно быть, Рафаэль ушел отсюда не больше часа тому назад.
 — Что же нам делать? — спросил Эусебио.
 — Ехать дальше! — решительно отвечала Хесусита и поскакала вперед.
 Эусебио поехал за ней.
 Вечером того же дня страшная суматоха поднялась на асиенде дель-Милагро.
 Хесуситы и Эусебио не было нигде: они не вернулись домой.
 Дон Рамон отдал приказание садиться на лошадей. Через несколько минут все рабочие и вакерос, с факелами в руках, уже выехали вместе со своим господином на поиски сеньоры и дворецкого.
 Так прошла вся ночь.
 На заре нашли полуобъеденный труп лошади Хесуситы. На ней не было ни седла, ни уздечки.
 Около этого трупа земля была взрыта — видно было, что здесь происходила страшная борьба.
 Дон Рамон, потерявший всякую надежду, велел ехать назад.
 — Боже, Боже! — воскликнул он, вернувшись домой. — Неужели уже начинается расплата?
 Проходили недели, месяцы, годы, а тайна все еще оставалась неразгаданной. Несмотря на самые тщательные розыски, обитатели асиенды так и не узнали, что стало с Рафаэлем, его матерью и дворецким.




 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЧИСТОЕ СЕРДЦЕ



 ГЛАВА I. Прерия

 В западной части Соединенных Штатов, на протяжении нескольких сотен миль от берегов Миссисипи, лежит дикая, незаселенная страна. Там не видно ни хижины белого, ни вигвама индейца. Местами поднимаются там мрачные леса с тропинками, проложенными дикими зверями; местами расстилаются прерии, покрытые высокой густой травой, которая волнуется, как море, при малейшем дуновении ветерка. Несколько рек протекают там. Самые значительные из них: Канада, Арканзас и Ред-Ривер.
 На великолепных пастбищах бродят бесчисленные стада диких лошадей, бизонов, лосей и других животных, которых человек оттесняет все дальше и дальше в глубь страны.
 Сюда же приходят на охоту и самые могущественные индейские племена.
 Делавары, крики, озаги — держатся недалеко от границ пустыни, поблизости от поселений белых, с которыми уже начинают вступать в сношения. Они ведут постоянные войны с пауни, черноногими, команчами и другими независимыми племенами, кочующими в прериях или живущими в горах. Ни одно из племен не осмеливается предъявлять право на эти незаселенные земли как на свою исключительную собственность, но все они опустошают их. Отправляясь на охоту, они соединяются целыми шайками и снаряжаются как на войну.
 Да и немудрено, так как на каждом шагу они рискуют встретить или диких зверей, или врагов. Охотники, трапперы, авантюристы — так же страшны для краснокожих, как и враждебные индейские племена.
 Таким образом, прерии, где происходят постоянные войны и идет беспощадная резня, кажутся каким-то громадным кладбищем, на котором ежегодно погибают тысячи отважных людей.
 Трудно представить себе что-нибудь величественнее этих прерий, так щедро одаренных природой. С восторгом смотрит путешественник на зеленые пастбища, густые леса, широкие реки, с наслаждением прислушивается к пению скрытых в зелени птиц и к журчанию пробегающих по камням ручейков. Но посреди этой чудной природы ему ежеминутно грозит опасность, и он нередко платит жизнью за свою доверчивость.
 Был конец сентября 1837 года, наступил уже вечер — оставалось не больше часа до захода солнца. В одной из самых пустынных частей прерии сидел около костра человек, по цвету кожи белый, но одетый совершенно так же, как одеваются индейцы. Ему было не более тридцати пяти — тридцати шести лет, несколько глубоких морщин прорезывало его высокий лоб, и потому он казался старше.
 Живые, блестящие, черные глаза его смотрели кротко и задумчиво; красивое лицо дышало энергией и казалось еще бледнее от длинной черной, с синеватым отливом, бороды.
 Он был высок, строен, пропорционально сложен и, по-видимому, обладал незаурядной силой. Лицо и фигура его внушали невольную симпатию и уважение. Он казался одною из тех избранных натур, которые так редки в странах, где люди часто бывают похожи на диких зверей.
 Костюм его состоял из узких, доходящих до лодыжек панталон, стянутых кожаным поясом, и охотничьей блузы из бумажной материи, спускавшейся до колен и украшенной вышивками из разноцветной шерсти. Ворот блузы был расстегнут так, что смуглая грудь незнакомца была обнажена; на ней висела тонкая стальная цепочка с черной бархатной ладанкой. На ногах у него были высокие, до колен, сапоги из недубленой кожи лани; на голове бобровая шапка, украшенная сзади хвостом бобра. Из-под нее выбивались и падали на плечи длинные черные вьющиеся волосы, в которых уже начала просвечивать седина.
 Великолепная винтовка с нарезным стволом и пара пистолетов лежали около него; через плечо висел на ремне ягдташ, а за поясом были заткнуты два бизоньих рога с порохом и пулями. По всему видно было, что этот человек — охотник.
 Держа в руке длинный нож, без которого не может обойтись ни один из обитателей прерий, он осторожно снимал шкуру с бобра, посматривая время от времени на заднюю ногу лани, которая жарилась над костром, и чутко прислушивался к каждому легкому, доносившемуся до него звуку.
 Трудно было найти для привала место лучше того, которое выбрал охотник.
 Он сидел на лужайке, на вершине холма, с которого открывался далекий вид, так что на него не могли напасть врасплох. Ручеек протекал в нескольких шагах от охотника, низвергаясь вниз, в долину, как водопад. Для двух великолепных лошадей не было недостатка в корме. Кругом росла высокая, сочная трава, и они спокойно жевали ее.
 От костра, разведенного из сухих веток и прикрытого с трех сторон большими камнями, выступала наружу только тонкая струйка дыма, незаметная на расстоянии десяти шагов, а с четвертой стороны поднимались вековые деревья, защищавшие место привала от нескромных взглядов тех, кто мог скрываться в засаде в этой местности.
 Таким образом, все предосторожности были приняты охотником с той предусмотрительностью, к которой приучаются люди, живущие в лесах.
 Красноватый отблеск заката золотил вершины деревьев. Солнце заходило за дальние горы, когда лошади вдруг перестали есть и насторожили уши. Охотник тотчас же заметил это.
 Несмотря на то, что все кругом было тихо, что не слышно было никакого подозрительного звука — он тотчас же поставил перед огнем натянутую на двух поперечных палках бобровую шкуру и схватил винтовку.
 Послышался крик совы. Он повторился три раза, с равными промежутками.
 Охотник улыбнулся, положил карабин и снова принялся за свое дело. Через несколько минут высокая трава закачалась, и две великолепные ищейки бросились к нему. Он погладил их, а они так шумно стали выражать свою радость, что ему едва удалось заставить их успокоиться и лечь.
 Прошло еще несколько минут, и на лужайку вышел другой охотник.
 Это был высокий, худощавый, подвижный юноша лет двадцати двух, с открытым честным лицом, живыми серыми глазами и длинными золотистыми волосами, очень молодившими его.
 Он был одет совершенно так же, как и его старший товарищ. Подойдя к костру, он бросил около него несколько штук убитых птиц.
 Не обменявшись ни словом, охотники занялись приготовлениями к ужину, который должен был показаться им необыкновенно вкусным после долгой ходьбы.
 Наступила ночь. Прерия начала оживать, и издали уже доносился вой диких зверей.
 Поужинав с большим аппетитом, охотники набили и зажгли трубки. Потом, сев спиною к огню, чтобы пламя не мешало им заметить приближение подозрительного человека или хищного зверя, стали курить с тем наслаждением, которое испытывают люди, отдыхая после долгого утомительного дня и не зная наверное, скоро ли удастся им дождаться такого отдыха снова.
 — Ну? — лаконично спросил старший охотник, затягиваясь и выпуская дым.
 — Ты был прав, — отвечал его товарищ.
 — А!
 — Да, мы зашли слишком вправо и потому потеряли след;
 — Я был уверен в этом. Дело в том, Весельчак, что ты все еще никак не можешь отвыкнуть от обычаев индейцев, живущих в Канаде. Краснокожие, с которыми нам приходится иметь дело здесь, совсем не похожи на ирокезов, охотящихся в твоей стране.
 Весельчак кивнул головой.
 — Впрочем, не стоит толковать об этом, — продолжал его товарищ. — Самое главное заключается в том, чтобы узнать, кто ограбил нас.
 — Я знаю.
 — Отлично! — сказал старший охотник, вынимая изо рта трубку. — Какое же племя осмелилось украсть западни с моей меткой?
 — Команчи, Чистое Сердце.
 — Я так и думал. Десять наших лучших западней похищены в одну ночь. Клянусь, Весельчак, что им придется дорого поплатиться за это!.. Где же теперь команчи?
 — На расстоянии не больше трех миль отсюда. Их человек двенадцать. Они идут к своим горам.
 — Не все они вернутся туда, — сказал Чистое Сердце, бросив взгляд на свою винтовку.
 — Черт возьми! — воскликнул, засмеявшись, Весельчак. — Они получат только то, чего вполне заслуживают. Я знаю, что ты сумеешь наказать их, Чистое Сердце, и вполне полагаюсь в этом случае на тебя. Тебе еще больше захочется отомстить им, когда ты узнаешь, кто предводительствует ими.
 — Значит, я знаю их вождя?
 — Отчасти, — отвечал, улыбаясь, Весельчак. — Это Орлиная Голова.
 — Орлиная Голова! — воскликнул Чистое Сердце, вскочив с места. — Да, я знаю его! Очень буду рад, если мне удастся свести с ним наконец один старый, еще неоплаченный счет! Давно уже его мокасины попадаются на моей дороге и пересекают мой путь.
 Он проговорил это с такой ненавистью, что Весельчак вздрогнул. Недовольный тем, что не сдержал своего гнева, Чистое Сердце снова сел и стал спокойно курить. Но это притворное равнодушие не обмануло его товарища. На несколько минут разговор прекратился.
 Охотники задумались и, сидя рядом, молча курили.
 — Придется мне сторожить сегодня? — спросил наконец Весельчак.
 — Нет, — тихо отвечал Чистое Сердце. — Ложись спать. Я буду караулить и за тебя и за себя.
 Не возражая, Весельчак улегся около костра и через несколько минут уже крепко спал.
 Когда послышался крик совы, возвещающий о наступлении утра, Чистое Сердце, просидевший всю ночь неподвижно, как статуя, разбудил товарища.
 — Пора! — сказал он.
 — Хорошо, — отвечал Весельчак и тотчас же встал. Охотники оседлали лошадей, осторожно спустились с холма и понеслись в погоню за команчами.
 В ту же минуту взошло солнце и осветило прерию своими яркими, живительными лучами.

 ГЛАВА II. Охотники

 Скажем несколько слов об этих двух охотниках, которым придется играть важную роль в нашем рассказе.
 Чистое Сердце — под этим именем он был известен во всех прериях — пользовался репутацией необыкновенно смелого и честного человека между всеми людскими племенами, с которыми ему приходилось вступать в какие-либо сношения. Его уважали все.
 Охотники и трапперы, испанцы, американцы и метисы часто обращались к нему за советом, как к человеку опытному, изучившему жизнь и обычаи страны.
 Даже подонки общества, разные негодяи, живущие исключительно только грабежом и вымогательством, не осмеливались нападать на него и старались не попадаться ему на пути.
 Чистое Сердце не добивался ни власти, ни славы и тем не менее занял выдающееся положение, которое признавали за ним все, даже самые дикие и жестокие обитатели прерий. Он достиг этого безо всяких усилий со своей стороны, только благодаря своему уму и твердому характеру.
 И нужно заметить, что никогда не пользовался он своим влиянием для достижения каких-нибудь личных выгод. Он употреблял его только на общую пользу, стараясь облегчить каждому возможность спокойно и беспрепятственно заниматься своим делом.
 Никто не знал, кто был Чистое Сердце и откуда он пришел. Это оставалось тайной для всех.
 Лет пятнадцать или шестнадцать тому назад, когда он был еще юношей, охотники встретились с ним на берегах Арканзаса в то время, как он ставил западни для бобров. Они задали ему несколько вопросов о его прошлом, но он не пожелал отвечать на них. Охотники, и сами люди очень сдержанные, пришли к заключению, что в жизни юноши есть какая-то тайна, которую он желает скрыть, и были настолько деликатны, что тотчас же перестали расспрашивать его.
 Все трапперы и охотники прерий обычно живут по двое и по трое и никогда не разлучаются. Но Чистое Сердце всегда жил один, не имел постоянного жилища и переезжал с места на место, нигде не останавливаясь надолго.
 Мрачный и задумчивый, он избегал общества; но в случае надобности был готов помочь каждому, рискуя даже своей жизнью. А когда его начинали благодарить, он пришпоривал лошадь и уезжал ставить свои западни в какую-нибудь другую местность, чтобы дать время тем, кому он оказал услугу, забыть о ней.
 Ежегодно в одно и то же время, а именно в конце октября, Чистое Сердце уезжал куда-то на несколько недель, но куда — не знал никто. А когда он возвращался, лицо его казалось еще мрачнее и грустнее обыкновенного.
 Вернувшись после одной из таких поездок, он привел с собой пару великолепных щенят-ищеек. С тех пор он не расставался с ними и, по-видимому, очень любил их.
 Пять лет тому назад Чистое Сердце, поставив на ночь свои западни, хотел уже идти домой, как вдруг заметил огонек, блеснувший из-за деревьев. Это был индейский лагерь.
 К столбу, вбитому недалеко от костра, был привязан белый, юноша лет семнадцати. Кругом стояли вооруженные ножами индейцы и мучили несчастного, а за пыткой должна была последовать смерть.
 Поддавшись состраданию и не думая об опасности, которой подвергался сам, Чистое Сердце бросился к юноше и стал перед ним, защищая его своим телом.
 Неожиданное появление его и безумная смелость так поразили индейцев, — это были команчи, — что они с минуту стояли неподвижно.
 Не теряя времени, Чистое Сердце перерезал веревки, которыми был привязан юноша, и дал ему нож, который тот с радостью схватил. Оба они решились биться до последнего и дорого продать свою жизнь.
 Белые возбуждают в индейцах страшный, почти непреодолимый ужас. Однако после минутной нерешительности команчи опомнились. Белых было только двое, не трудно справиться с ними.
 С дикими воплями взмахнули они ножами, но в это время Чистое Сердце повернул голову и свет костра упал на его лицо.
 — Чистое Сердце! Великий бледнолицый охотник! — воскликнули команчи и, опустив ножи, почтительно отступили.
 Их вождь Орлиная Голова никогда еще не встречался с охотником. Он первый раз пришел в прерии, лежащие по берегам Арканзаса, и не понял, что привело в замешательство его воинов. К тому же он всей душой ненавидел белых и с какой-то дикой ненавистью беспощадно убивал их. Ему показалось, что команчи струсили. Это вывело его из себя, и он двинулся один к Чистому Сердцу.
 Тут случилось нечто невероятное.
 Несмотря на глубокое уважение, с которым команчи всегда относились к своему вождю, они бросились к нему и обезоружили его, чтобы он не мог сделать никакого вреда Чистому Сердцу.
 Тот поблагодарил их и, взяв оружие Орлиной Головы, сам передал его вождю, который бросил взгляд непримиримой ненависти на своего великодушного противника.
 Охотник презрительно пожал плечами и ушел вместе с юношей, очень довольный тем, что ему удалось спасти его от смерти.
 В какие-нибудь десять минут Чистое Сердце приобрел себе верного друга и злейшего врага.
 История юноши была очень проста.
 Он приехал из Канады вместе с отцом, чтобы поохотиться в прериях. Команчи напали на них. Они мужественно защищались, и после отчаянного сопротивления отец его, получивший несколько ран, умер. Эта смерть, вырвавшая жертву из рук индейцев, была очень неприятна им. Они очень заботились о своем оставшемся в живых пленнике и не допускали, чтобы он испытывал лишения: его берегли для пытки, и она уже началась, когда явился Чистое Сердце.
 Выслушав рассказ юноши, Чистое Сердце пожелал узнать его дальнейшие намерения. Наверное, он не захочет остаться в прериях и вести жизнь охотника после такого тяжелого опыта.
 — О нет, совсем наоборот! — воскликнул молодой человек. — Мне нравится эта жизнь, и, кроме того, я должен отомстить за смерть отца.
 — Да, вы правы, — отвечал Чистое Сердце.
 Он привел юношу в один из своих тайников, которые есть у каждого траппера. Это подземные кладовые, в которых они хранят свое имущество. Он вынул оттуда полный костюм траппера, ружье, нож, пару пистолетов, ягдташ и приспособления для западней и отдал все это юноше.
 — Ну, теперь можете идти, — сказал он. — Да хранит вас Бог!
 Тот молча посмотрел на охотника. Он как будто не понял его.
 Чистое Сердце улыбнулся.
 — Вы свободны, — пояснил он. — Вот все необходимое для вашей новой жизни, вам остается только выбрать себе место охоты в этих прериях. Желаю вам успеха.
 Юноша покачал головою.
 — Нет, я не хочу расставаться с вами, — отвечал он, — и уйду только в том случае, если вы прогоните меня. У меня нет ни семьи, ни друзей. Вы спасли мне жизнь, я принадлежу вам.
 — Я не требую расплаты за услуги, которые оказываю, — возразил Чистое Сердце.
 — Напротив, вы заставляете платить за них слишком дорого, если отказываетесь от благодарности! — горячо проговорил юноша. — Возьмите назад все эти вещи: они не нужны мне. Я не нищий, чтобы брать подачки. Прощайте! Я предпочитаю вернуться назад к команчам.
 Молодой человек повернулся и пошел к лагерю краснокожих.
 Чистое Сердце был тронут. Искренний, чистосердечный тон юноши очень понравился ему.
 — Остановитесь! — крикнул он.
 Тот тотчас же вернулся.
 — Я веду грустную, одинокую жизнь, — сказал Чистое Сердце. — Вам было бы слишком тяжело жить со мною. Страшное горе тяготеет надо мной и мучает меня. Зачем же связывать вам свою судьбу с таким несчастным человеком?
 — Чтобы разделить ваше горе, если вы найдете меня достойным, и утешить вас, если возможно. Человек, живущий одиноко, легко впадает в отчаяние. Ему необходим товарищ.
 — Да, это верно! — пробормотал Чистое Сердце.
 — Ну, как же вы решите? — тревожно спросил юноша.
 Чистое Сердце пристально посмотрел на него, как бы желая заглянуть ему в душу, и, по-видимому, остался доволен своим осмотром.
 — Как вас зовут? — спросил он.
 — Весельчаком, — отвечал молодой человек. — Мое настоящее имя Жорж Тальбо, но меня редко называют так.
 Чистое Сердце улыбнулся.
 — Многообещающее прозвище, — сказал он, протягивая ему руку. — Ну, Весельчак, с этой минуты я буду считать вас братом. Мы друзья на жизнь и на смерть!
 Он поцеловал его в глаза, как делают всегда в подобных случаях обитатели прерий. Весельчак отвечал ему тем же и, крепко пожав ему руку, повторил: «На жизнь и на смерть!» Вот как сошлись эти два человека. В течение пяти лет ни малейшая тень не омрачала их дружбы. Она, напротив, все увеличивалась. У них, казалось, было одно сердце, одни мысли, и они безгранично доверяли друг другу. Благодаря этому товариществу они чувствовали себя гораздо сильнее, чем прежде, и смело отваживались на такие безумные предприятия, на которые не всегда решились бы и десять человек.
 И все удавалось им. Для них не было ничего невозможного, счастье постоянно благоприятствовало им, и они не знали неудач.
 Далеко разошелся слух о них. Иные восхищались ими, другие с ужасом произносили их имена.
 Через несколько месяцев после того, как они поселились вместе, Чистое Сердце, близко узнав своего товарища, рассказал ему всю свою прошлую жизнь. У каждого человека есть потребность разделить горе с верным, испытанным другом. Чистое Сердце тоже не мог не поддаться ей. Это доверие, которого Весельчак ждал с нетерпением, но не старался вызвать ничем, сблизило их еще больше. Юноша мог теперь утешать своего несчастного друга и знал, чего не следует касаться в разговоре, чтобы не разбередить еще не зажившие раны.
 В тот день, с которого мы начали наш рассказ, старинный враг Чистого Сердца Орлиная Голова с невероятной смелостью украл у него западни. Время не смягчило вождя команчей. Он, напротив, ненавидел великого белого охотника еще больше прежнего.
 Хитрый и лукавый, как все индейцы, Орлиная Голова, по-видимому, спокойно вынес оскорбление, которое нанесли ему его воины из-за бледнолицего охотника. Затаив обиду, он, однако, не забыл о ней и терпеливо ждал той минуты, когда ему можно будет отомстить. Медленно и незаметно рыл он яму под ногами своих врагов, необыкновенно ловко распускал про них клевету и старался мало-помалу восстановить против них краснокожих. Благодаря этому, ему удалось — он сам, по крайней мере, не сомневался в этом — настроить против двух друзей не только индейцев, но и живущих в прериях белых и метисов.
 Достигнув своей цели, Орлиная Голова взял с собой тридцать воинов и, желая поскорее добиться развязки и погубить тех, кого считал своими врагами, украл у них в одну ночь все западни, вполне уверенный, что они не оставят этого безнаказанным и захотят отомстить.
 Он не ошибся в своих расчетах: все произошло именно так, как он ожидал.
 Нимало не сомневаясь в том, что Чистому Сердцу и Весельчаку не удастся найти себе союзников среди индейцев и белых, он надеялся, что с помощью тридцати решительных человек легко одолеет их, и с наслаждением думал о том, какие мучения заставит их вынести перед смертью.
 А чтобы не испугать своих врагов и быть уверенным, что они попадут в расставленную для них ловушку, Орлиная Голова постарался скрыть настоящее число своих воинов.
 Друзья, впрочем, подозревали, что их несколько больше, чем они думали; но, считая себя достаточно сильными для битвы и с двадцатью индейцами, не стали просить помощи ни у кого и решились гнаться вдвоем за команчами и отомстить им за их проделку.
 После этого несколько длинного, но необходимого отступления, вернемся к нашему прерванному рассказу.

 ГЛАВА III. След

 Орлиная Голова не принял никаких предосторожностей чтобы скрыть свой след: чем скорее догонят его белые, тем лучше.
 Охотникам не предстояло никаких затруднений, и они быстро ехали вперед по примятой высокой траве; если же иногда след как будто пропадал, им стоило только немножко нагнуться, чтобы снова увидеть его.
 Обитатели прерий не привыкли к этому. Тем более странным должно было это казаться Чистому Сердцу, жившему здесь так долго, знавшему все хитрости индейцев и искусство, с которым они, в случае надобности, скрывают свой след.
 И он, действительно, задумался. Если команчи не сочли нужным скрываться, значит, их гораздо больше двенадцати человек, или же Орлиная Голова устроил какую-нибудь засаду, в надежде, что они попадутся в нее.
 Охотники продолжали свой путь, смотря то направо, то налево, чтобы не сбиться с дороги. Но это оказывалось совершенно лишним: след шел прямо и не сворачивал никуда. Даже у Весельчака явились некоторые подозрения, и он стал тревожиться.
 Но хоть команчи и ехали, не принимая никаких предосторожностей, друзья не последовали их примеру и с обычной предосторожностью уничтожали свой след по мере того, как продвигались вперед.
 Так доехали они до небольшой речки, впадающей в Канаду.
 До лагеря команчей было уже недалеко. Чистое Сердце остановился и сделал своему товарищу знак последовать его примеру.
 Они сошли с лошадей и, взяв их под уздцы, вошли в небольшую рощицу; если команчи поставили караульных, чтобы следить за ними, они не увидят их здесь.
 Скрывшись в чаще, Чистое Сердце приложил палец к губам, предупреждая товарища, что нужно быть как можно осторожнее и, приблизив губы к самому его уху, прошептал чуть слышно:
 — Прежде чем ехать дальше, нам нужно посоветоваться и сговориться насчет того, что мы будем делать.
 Весельчак кивнул головой.
 — Нам приготовили какую-то ловушку, — продолжал Чистое Сердце. — Краснокожие слишком опытны и осторожны, чтобы поступать так безрассудно без какой-нибудь уважительной причины.
 — Конечно, — уверенно отвечал Весельчак. — След их чересчур ясен. За этим, наверное, скрывается какая-нибудь ловушка.
 — Нас, старых охотников, нельзя провести таким путем, — заметил Чистое Сердце. — Они уж слишком перехитрили. Во всяком случае, нам нужно быть как можно осторожнее и осмотреть каждый лист, каждую травинку прежде, чем приблизиться к их лагерю.
 — Сделаем лучше вот что! — сказал, осматриваясь по сторонам, Весельчак. — Спрячем наших лошадей в каком-нибудь надежном местечке, где бы можно было отыскать их в случае надобности, и пойдем пешком. Мы сможем незаметно приблизиться к лагерю и узнать число врагов.
 — Ты прав, Весельчак, — отвечал Чистое Сердце. — Ты подал великолепный совет, и нам остается только последовать ему.
 — Так пойдем скорее!
 — Зачем же? Нам, напротив, не нужно спешить. Индейцы, не видя нас, подумают, что мы не решились напасть на них, и бдительность их уменьшится. Для нас же выгоднее напасть на них врасплох, если только нам придется прибегнуть к такой крайней мере. По-моему, даже лучше всего подождать здесь наступления ночи.
 — Спрячем сначала наших лошадей, — отвечал Весельчак, — а потом потолкуем.
 Охотники осторожно выбрались из чащи и пошли не к реке, а назад. Пройдя некоторое время по дороге, по которой уже шли раньше, они свернули налево, опустились в овраг и пропали в высокой траве.
 — Это место мне незнакомо, — сказал Чистое Сердце. — Не понимаю, куда ты ведешь меня, Весельчак?
 — Положись на меня, — отвечал канадец. — Вот увидишь, в какую неприступную крепость я приведу тебя. Я совершенно случайно открыл ее. Она лежит на расстоянии двух ружейных выстрелов отсюда, и нашим лошадям будет там отлично. Да и нам самим может пригодиться эта крепость: она выдержит какую угодно осаду.
 — Карамба!(Карамба — Черт побери! (исп.)) — воскликнул Чистое Сердце, выдавший этим восклицанием свое испанское происхождение. — Как же открыл ты такое сокровище?
 — Очень просто, — спокойно отвечал Весельчак. — Некоторое время тому назад я поставил западни и, чтобы поскорее вернуться к тебе, пошел ближней дорогой, вот через эту самую гору, которая видна отсюда. Когда я был уже не особенно далеко от вершины, из-за кустов показалась голова великолепного черного медведя.
 — А! Я знаю, когда это было, — сказал Чистое Сердце. — Ты еще тогда принес медвежью шкуру. Да еще, кажется, не одну, а целых две.
 — Именно так. Медведь был не один, а с медведицей. Увидав их, я, конечно, забыл об усталости и, зарядив винтовку, бросился за ними в погоню. Ты сейчас увидишь, какое логовище они выбрали себе.
 Друзья остановились.
 Груды скал самых странных и причудливых форм амфитеатром поднимались перед ними; из расщелин утесов пробивались тощие кустарники, вершины были покрыты вьющимися растениями. Эта громада возвышалась более чем на шестьсот метров над прерией и казалась какой-то средневековой развалиной, вроде тех, которые иногда попадаются на берегах больших европейских рек.
 Охотники прерий называли ее «Белым Замком», по цвету каменной породы, из которой она состояла.
 — Мы не в состоянии будем подняться туда с нашими лошадьми, — сказал Чистое Сердце, измеряя глазами расстояние от подошвы до вершины утесов.
 — А все-таки попробуем, — отвечал Весельчак.
 Подъем оказался в высшей степени трудным и опасным. Хорошо еще, что у наших охотников были прекрасные, привычные ко всевозможным дорогам лошади. Не будь этого, они, наверное, поскользнулись бы и разбились насмерть, скатившись вниз.
 Друзья продвигались вперед очень медленно, так как им приходилось рассчитывать каждый шаг. Выбрав удобное место, они прыгали на него и поднимались вверх не прямо, а с бесчисленными поворотами, от которых кружилась голова.
 Через полчаса они дошли до маленькой площадки, имевшей в ширину не более десяти метров.
 — Здесь, — сказал Весельчак.
 — Как, здесь? — спросил Чистое Сердце, осматриваясь и не видя нигде никакого отверстия.
 Весельчак улыбнулся.
 — Идем! — сказал он.
 И, таща свою лошадь за повод, он обогнул один из утесов; Чистое Сердце с любопытством последовал за ним.
 Минут пять шли они по какому-то узкому, извивавшемуся спиралью проходу и очутились перед входом в пещеру.
 Он был совершенно незаметен за окружавшими его утесами и каменными глыбами; только благодаря счастливой случайности можно было найти его.
 Охотники вошли.
 Весельчак еще раньше заготовил огромный пук веток смолистых деревьев. Теперь он зажег две из них, и взяв одну себе, подал другую товарищу.
 При свете этих факелов пещера показалась пред ними во всем своем диком величии и красоте.
 Высокие стены ее были покрыты сталактитами, которые, отражая свет, сверкали, как драгоценные каменья, и придавали гроту какой-то волшебный вид.
 — Эта пещера, — сказал Весельчак, дав своему товарищу вдоволь налюбоваться ею, — одно из чудес прерий. Видишь эту галерею напротив нас? Она отлого спускается вниз, проходит под дном реки, около которой мы были сегодня, и заканчивается выходом в прерию, на расстоянии мили от берега. Кроме этого прохода и того, через который мы пришли сюда, из пещеры ведут в разные стороны еще четыре подземные галереи. Значит, в случае нападения, врагам ни в каком случае не удалось бы окружить нас здесь; а роскошным комнатам, которые будут в нашем распоряжении, наверное, позавидовал бы и сам президент Соединенных Штатов.
 Чистое Сердце, очень довольный открытием своего товарища, тотчас же стал внимательно осматривать пещеру и, несмотря на всю свою сдержанность, не мог удержаться от восторженных восклицаний.
 — Что же ты до сих пор не рассказал мне про нее? — спросил он.
 — Я ждал удобного случая, — отвечал Весельчак.
 Охотники отвели лошадей в одно из отделений грота, куда свет проникал через незаметные трещинки, и положили им корму. Потом, убедившись, что у тех есть все нужное и что они не в состоянии будут уйти отсюда, друзья взяли свои винтовки, свистнули собак и вошли в галерею, проходившую под речным дном.
 Через несколько времени они почувствовали, что воздух становится влажен, и глухой непрерывный шум послышался сверху: над их головами протекала река. Но в галерее было не совсем темно: слабый свет доходил сюда благодаря пустому внутри утесу, стоявшему посреди течения.
 Прошло еще полчаса, и охотники, дойдя до конца прохода, вышли в прерию. Кустарник и вьющиеся растения закрывали выход, и он был совсем незаметен.
 Довольно долго пробыли они в пещере. Они осмотрели ее во всех подробностях; зная, что в будущем она может пригодиться им, устроили что-то вроде конюшни для своих лошадей и, наконец, наскоро перекусили. Все это отняло у них много времени, и солнце уже заходило, когда они снова отправились в погоню за команчами.
 Пустив вперед ищеек, друзья скрылись в высокой траве и неслышно поползли за ними, передвигаясь на руках и коленях, задерживая дыхание, чутко прислушиваясь и внимательно осматриваясь по сторонам. Иногда они останавливались на минуту и приподнимали головы, чтобы немножко подышать свежим воздухом, и еще напряженнее прислушивались к тем легким звукам прерий, которые услышит только охотник, умеющий объяснить каждый из них.
 Глубокая тишина окутывала прерию.
 В этих пустынных местностях вся природа как будто сосредоточивается при приближении ночи и благоговейно ждет наступления темноты.
 Охотники продолжали продвигаться вперед, но еще осторожнее, чем прежде.
 Они ползли параллельно друг другу.
 Вдруг собаки сделали стойку. Умные животные как будто понимали, что теперь нельзя лаять — что это может стоить жизни их хозяевам.
 Весельчак внимательно огляделся по сторонам. Глаза его блеснули. Он весь съежился и, прыгнув как пантера, бросился на краснокожего воина, который, наклонившись вперед и опустив голову, как будто предчувствовал приближение врага.
 Все было кончено в одно мгновение. Не успел индеец крикнуть, как Весельчак уже повалил его на спину, стал ему коленом на грудь и схватил его за горло.
 Потом он хладнокровно вынул из-за пояса свой нож и вонзил его по самую рукоятку в сердце врага.
 Индеец не оказал ни малейшего сопротивления. Поняв, что ему невозможно спастись, он с презрением и ненавистью взглянул на канадца, насмешливо улыбнулся и с холодным, бесстрашным лицом принял смертельный удар.
 — Один! — хладнокровно сказал Весельчак и, оттолкнув труп, пополз дальше.
 В то время как канадец бросился на краснокожего, Чистое Сердце остановился и стал внимательно следить за ними, готовый, в случае надобности, помочь другу. А когда индеец умер, он, не говоря ни слова, продолжал свой путь.
 Через несколько минут огонек замелькал между деревьями, и охотники своим тонким обонянием почувствовали запах жареного мяса.
 Как два призрака, поднялись они по стволу огромного пробкового дуба и скрылись в его густой зелени.
 Потом они посмотрели вниз.
 Перед ними, на расстоянии не более десяти метров, лежал лагерь команчей.

 ГЛАВА IV. Путешественники

 В то время как трапперы вышли из пещеры, милях в двадцати от выхода из нее довольно большое общество белых путешественников сделало привал на берегах Канады. Местность, выбранная ими для ночлега, была очень красива, и на ней еще сохранились следы отдыхавших здесь когда-то раньше индейцев.
 Проводники-метисы быстро развьючили с дюжину мулов, за которыми, в виде конвоя, ехали солдаты-мексиканцы.
 Сделав из вьюков ограду овальной формы, проводники зажгли посредине ее костер и, покончив с этим, уселись в кружок и стали готовить себе ужин.
 Молодой офицер лет двадцати четырех — двадцати пяти, с правильным и характерным лицом, подошел к запряженному парой мулов паланкину, около которого стояли два всадника.
 — Где прикажете, сеньор, поставить палатку сеньориты? — почтительно спросил он, снимая шляпу.
 — Где хотите, капитан Агвилар, — отвечал один из всадников. — Только устройте все поскорее: моя племянница очень устала.
 Это был человек высокого роста, с резкими суровыми чертами лица, орлиным взглядом и белыми, как снега Чимборасо note 3 , волосами, одетый в роскошный, раскрашенный золотым шитьем генеральский мундир, поверх которого был наброшен военный плащ.
 Капитан поклонился и, подойдя к солдатам, велел им раскинуть хорошенькую белую с розовыми полосками палатку, которая лежала на спине одного из мулов.
 Через несколько минут генерал сошел с лошади и, подав руку молодой девушке, которая легко выпрыгнула из паланкина, отвел ее в приготовленную палатку, где, благодаря капитану Агвилару, все было устроено так уютно, как только было возможно при данных обстоятельствах.
 За генералом и его племянницей в палатку вошли еще двое.
 Один из них был низенький толстяк с круглым, красным лицом, задыхавшийся в мундире военного врача. На нем был белокурый парик и синие очки.
 Трудно было определить его возраст. Ему, казалось, было лет около пятидесяти. Звали его Жером-Бонифаций Дюрье. Он был французом по происхождению и состоял на мексиканской службе в качестве главного полкового хирурга.
 Сойдя с лошади, он очень осторожно снял привязанный за седлом большой чемодан и, не доверяя его никому, бережно понес его сам.
 Вместе с ним вошла в палатку молоденькая девушка или, вернее, девочка лет пятнадцати, с лукавым, живым личиком, вздернутым носиком и смелыми глазами. Это была метиска, исполнявшая должность горничной племянницы генерала.
 Великолепный негр, носивший громкое имя Юпитер, суетился, спеша приготовить ужин. Ему помогали двое проводников.
 — Ну, доктор? — спросил, улыбаясь, генерал, смотря на запыхавшегося толстяка, усевшегося на свой чемодан. — Как вам кажется сегодня моя племянница?
 — Сеньорита очаровательна как всегда, — любезно сказал доктор, вытирая лоб. — А какая ужасная жара! Не правда ли?
 — Я не заметил, — отвечал генерал. — По-моему, такая же, как и всегда.
 — Значит, мне только показалось это, — сказал доктор, глубоко вздыхая. — Над чем же вы смеетесь? — спросил он, обращаясь к метиске, которая вдруг громко расхохоталась.
 — Не обращайте на нее внимания, доктор, — заметила, улыбаясь, племянница генерала. — Фебея еще совсем девочка.
 — Я уже несколько раз говорил вам, донна Люция, — сказал доктор, нахмурив свои густые брови и надувая щеки, — что эта девчонка — настоящий бесенок. Вы слишком добры к ней, и кончится тем, что она сыграет с вами какую-нибудь плохую шутку.
 — У-у-х!.. Какой сердитый этот собиратель камешков! — пробормотала Фебея, намекая на страсть доктора составлять коллекции из камней и растений.
 — Ну, ну, довольно! — сказал генерал. — Утомила тебя дорога, Люция?
 — Нет, не особенно, — отвечала молодая девушка, удерживая зевоту. — Мы путешествуем уже целый месяц, и я начинаю привыкать к нашему кочевому образу жизни. Сначала это, действительно, очень утомляло меня.
 Генерал вздохнул, но не сказал ни слова. Доктор занялся камнями и растениями, собранными в течение дня, и разбирал их, а Фебея кружилась по комнате, как птичка, приготовляя все, что могло понадобиться ее госпоже.
 Воспользуемся этим временем, чтобы сказать несколько слов о племяннице генерала.
 Люция де-Бермудес была дочерью его младшей сестры. Это была очаровательная девушка лет шестнадцати. Ее большие черные глаза оттенялись длинными ресницами, умерявшими их блеск; на нежной коже сохранился пушок юности, из-за пунцовых губ виднелись жемчужные зубки, а черные с синеватым отливом волосы были так длинны, что покрывали ее всю, с головы до ног, когда она распускала свои косы.
 У нее были крошечные руки и ноги и тонкая, стройная талия; движения ее отличались гибкостью, свойственной американкам, а походка — ленивой грацией креолок.
 Невежественная, как и все ее соотечественницы, Люция была весела и беззаботна, как ребенок. Ее занимали всякие пустяки, и она совсем не знала жизни или, вернее, знала только ее хорошие стороны.
 Эта прекрасная статуя еще не жила, не думала и не испытала любви.
 Генерал воспитывал ее в самом строгом, монастырском уединении и решил взять с собой, когда отправился в прерии.
 Ни цель его поездки, ни причина, почему дядя желал, чтобы она сопровождала его — нисколько не интересовали молодую девушку.
 Путешествие по незнакомым местностям, жизнь на открытом воздухе, относительная свобода сравнительно с тем строгим заключением, в котором ее держали до сих пор, — все это радовало Люцию, и ей в голову не приходило расспрашивать дядю о причинах, побудивших его предпринять эту поездку.
 Таким образом, читателю приходится познакомиться с Люцией в то время, как она была счастливым ребенком и жила день за днем, вполне довольная своим настоящим, без всякой мысли о будущем.
 В палатку вошел капитан Агвилар, а за ним Юпитер с тарелками и блюдами.
 Фебея уже успела накрыть на стол.
 Ужин состоял из консервов и жареной ноги лани. За стол сели четверо: генерал, Люция, капитан и доктор.
 Юпитер и Фебея прислуживали.
 Сначала все молчали и были заняты только едой. Люция заговорила первая и обратилась к доктору, которого очень любила дразнить.
 — Ну что же? Много сокровищ набрали вы сегодня, доктор? — спросила она.
 — Не особенно много, сеньорита, — отвечал тот.
 — Отчего же так? — улыбаясь, сказала она. — На дороге то и дело попадаются камни. Вам не трудно было бы набрать их столько, что не мог бы снести и мул.
 — Вы, должно быть, довольны путешествием, доктор? — спросил генерал. — Теперь вы свободно можете заниматься составлением коллекций.
 — Не могу сказать, чтобы я был очень доволен, — отвечал доктор. — Я ждал от прерий гораздо большего. Если бы меня не поддерживала надежда отыскать одно редкое растение и принести, таким образом, пользу науке, я, пожалуй, даже пожалел бы, что покинул свой домик в Гваделупе, где вел такую тихую, однообразную жизнь.
 — Не забывайте, что мы еще только вошли в прерии, — сказал капитан. — Когда мы пройдем подальше вглубь, вы даже не в состоянии будете собрать все редкости, которые начнут попадаться вам на пути.
 — Очень бы желал, чтобы ваше предсказание исполнилось, капитан, — отвечал, вздохнув, ученый. — Если бы я нашел то растение, о котором говорил, это вполне удовлетворило бы меня.
 — Значит, оно очень драгоценно? — спросила Люция.
 — Еще бы, сеньорита! — горячо воскликнул доктор. — Его описал и классифицировал Линней, и с тех пор никому не удавалось найти его. Если я отыщу это сокровище, я составлю себе имя. А вы еще спрашиваете, драгоценно ли оно?
 — Для чего же служит это растение? — с любопытством спросила молодая девушка.
 — Для чего?
 — Ну да.
 — Ни для чего, — наивно отвечал ученый.
 Люция рассмеялась звонким серебристым смехом.
 — И вы все-таки называете его драгоценным? — сказала она.
 — Да, именно потому, что оно очень редко.
 — Надеюсь, что вам удастся найти его, доктор, — сказал примирительным тоном генерал. — Юпитер, позови сюда начальника проводников.
 Негр вышел и через минуту вернулся в сопровождении главного проводника.
 Это был высокий, широкоплечий человек лет сорока, с низким лбом, курчавыми волосами, медным цветом кожи и впалыми глазами, горевшими каким-то диким блеском. Его лицо нельзя было назвать особенно некрасивым, но в нем было что-то неприятное и отталкивающее. В высшей степени холодный и даже бесстрастный, он был далеко не разговорчив, а между тем ему дали прозвище «Болтун». Должно быть, индейцы или товарищи прозвали его так в шутку.
 — Выпейте-ка этот стаканчик, любезный, — сказал генерал, протягивая ему большой стакан с вином.
 Болтун поклонился и, сразу осушив стакан, в котором помещалось около литра, вытер рукавом усы.
 — Мне бы хотелось, — начал генерал, — остановиться на несколько дней в таком месте, где бы можно было без опасения произвести кое-какие розыски. Годится для этого наша стоянка?
 — Нет, — лаконично ответил Болтун.
 — Почему же?
 — Много индейцев и диких зверей.
 — А не знаете ли вы какого-нибудь подходящего места?
 — Знаю.
 — Далеко отсюда?
 — Нет.
 — А как велико расстояние?
 — Сорок миль.
 — За сколько дней можем мы дойти туда?
 — За три.
 — Отлично. Отведите нас в это место. Мы выедем завтра рано утром.
 — Все? — спросил Болтун.
 — Все, — отвечал генерал.
 — Спокойной ночи!
 И проводник ушел.
 — У Болтуна есть одна хорошая черта, — сказал, улыбаясь, генерал. — Его разговор не надоедлив.
 — А мне было бы гораздо приятнее, если бы он говорил побольше, — возразил, покачав головой, доктор. — Мне всегда подозрительны такие молчаливые люди: кажется, как будто у них есть какие-то тайны, и они боятся проговориться.
 Выйдя из палатки, Болтун присоединился к своим товарищам и некоторое время о чем-то горячо перешептывался с ними.
 Была чудная ночь. Путешественники закурили сигары и уселись около палатки.
 Люция запела прелестную, нежную креольскую песню.
 Вдруг красноватый свет показался у самого горизонта. С каждой минутой становился он все больше и ярче, а потом послышался какой-то глухой шум, похожий на отдаленные раскаты грома.
 — Что это такое? — спросил генерал, вскакивая с места.
 — Пожар в прерии, — спокойно отвечал Болтун.
 При этом ужасном известии весь лагерь заволновался.
 Нужно было бежать как можно скорее, чтобы не сгореть заживо.
 А во время суматохи один из проводников многозначительно переглянулся с Болтуном и, проскользнув между тюками, скрылся в прерии.

 ГЛАВА V. Команчи

 Чистое Сердце и Весельчак, скрывшись в ветвях пробкового дуба, наблюдали за команчами.
 Индейцы — их было человек двадцать пять — спокойно сидели и лежали около костров; одни из них ели, другие курили. Они вполне надеялись на бдительность своих караульных, и им не могло прийти в голову, что врагам удалось подкрасться к ним. На команчах была их обычная одежда из бизоньих шкур, а странная, причудливая татуировка их отличалась необыкновенным разнообразием. У иных все лицо было выкрашено киноварью, у других — черной краской, с длинной белой полосой на каждой щеке. Ружья лежали около них, а за плечами висели щиты, луки и стрелы.
 По множеству волчьих хвостов, привязанных к их мокасинам, видно было, что это лучшие воины, составляющие гордость и славу своего племени.
 В нескольких шагах от них стоял, прислонившись к дереву, Орлиная Голова. Скрестив руки на груди и слегка наклонившись вперед, он, казалось, прислушивался к каким-то звукам, которых не слышал ни один из его товарищей.
 Орлиная Голова происходил из племени озагов. Когда он был юношей, команчи усыновили его, но он до сих пор придерживался обычаев и костюма своего народа. Это был очень высокий, богатырски сложенный человек лет двадцати восьми. Грудь и руки его были обнажены; одежда состояла из куска материи, обернутой кругом бедер; обувь — из мокасин, сделанных из недубленой кожи лани. Они поднимались выше колен и были украшены множеством волчьих хвостов.
 Живые черные глаза его со слишком маленьким промежутком между ними, тонкий нос и довольно большой рот делали его похожим на хищную птицу. Выражение лица его было смело и благородно. Оно было раскрашено четырьмя красками: белой, голубой, черной и красной. Главные подвиги его во время битв были нарисованы голубым на его обнаженной груди.
 Голова его была обрита. Только узкая полоска волос оставалась посредине головы, да длинная прядь спускалась с маковки и висела сзади. Она была украшена орлиными перьями.
 К счастью для Чистого Сердца и Весельчака, индейцы вышли на войну, а не на охоту, и потому с ними не было собак. Будь с ними эти умные животные, нашим друзьям не удалось бы так незаметно подкрасться к лагерю.
 Вождь команчей стоял неподвижно, как статуя; но глаза его блестели, а тонкие ноздри раздувались. Вдруг он поднял правую руку, делая знак воинам, чтобы они замолчали.
 — Мы открыты, — прошептал Чистое Сердце так тихо, что товарищ едва мог расслышать его слова.
 — Что же нам делать? — спросил Весельчак.
 — Действовать, — коротко отвечал Чистое Сердце.
 Они стали неслышно перебираться с одной ветки на другую, с дерева на дерево, пока не очутились на противоположной стороне лагеря, где паслись лошади индейцев.
 Друзья осторожно спустились на землю и перерезали веревки, которыми были привязаны лошади. Те радостно заржали и понеслись в разные стороны.
 Весь лагерь пришел в движение. Индейцы вскочили и с дикими криками бросились в погоню за животными.
 Орлиная Голова остался один. Как бы зная, где скрываются его враги, он двинулся к ним, осторожно прячась за стволами деревьев, которые могли служить ему защитой.
 Охотники тихо отступали и осматривались по сторонам, опасаясь, что команчи зайдут сзади.
 Но нет. Крики индейцев замирали вдали; они не думали ни о чем, кроме своих лошадей.
 Подойдя к высокому дереву, Орлиная Голова остановился. Это как раз подходящее место — ствол настолько толст, что защитит его от врагов. Он взял стрелу и натянул лук.
 Но как ни был он осторожен и ловок, ему все-таки пришлось немножко выдвинуться при этом из-за ствола. В то же мгновенье Чистое Сердце вскинул ружье на плечо и выстрелил. Орлиная Голова вскрикнул от ярости и боли и упал на землю.
 Пуля попала в руку.
 Охотники бросились к нему.
 — Не трогайся с места, Орлиная Голова! — крикнул Чистое Сердце. — Ты умрешь, если сделаешь хоть один шаг.
 Индеец затаил гнев и лежал неподвижно, по-видимому, совершенно спокойный.
 — Я мог бы убить тебя, но не убил, — продолжал охотник. — Во второй раз дарю я тебе жизнь, Орлиная Голова, — во второй и в последний. Постарайся не попадаться на моем пути и не вздумай трогать мои западни. Я уже больше не пощажу тебя.
 — Орлиная Голова — вождь, знаменитый между людьми своего племени, — гордо отвечал индеец. — Он не боится смерти. Белый охотник может убить его. Он не услышит от него ни одной жалобы.
 — Нет, я не убью тебя, вождь, — сказал Чистое Сердце. — Мой Бог запрещает проливать без надобности кровь человека.
 — Должно быть, мой брат — миссионер? — заметил индеец, насмешливо улыбнувшись.
 — Нет, я честный траппер, и потому не убью тебя.
 — Мой брат похож на женщину, — сказал индеец. — Орлиная Голова не прощает. Он мстит!
 — Поступай, как знаешь, вождь, — отвечал охотник, презрительно пожав плечами. — Я не могу изменить себя. Во всяком случае, ты предупрежден. Прощай.
 — И черт бы тебя побрал! — прибавил Весельчак, презрительно толкнув индейца ногой.
 Орлиная Голова перенес, по-видимому, совершенно спокойно и это последнее оскорбление и продолжал лежать неподвижно. Но брови его грозив нахмурились, и он со страшной ненавистью проводил глазами своих врагов, которые, не обращая на него никакого внимания, ушли в лес и скрылись в чаще.
 — Напрасно ты пощадил его, Чистое Сердце, — сказал Весельчак. — Было бы гораздо благоразумнее убить его.
 — Это зачем? Что нам до него за дело? — беззаботно отвечал охотник.
 — Ах, черт! Как, зачем? — воскликнул Весельчак. — По крайней мере, в лесу было бы одной гадиной меньше.
 — Их здесь так много, — возразил Чистое Сердце, — что одна лишняя ничего не значит.
 — Да, ты, пожалуй, прав, — сказал Весельчак. — Куда же мы идем?
 — За нашими западнями. Карамба! Неужели ты думаешь, что я оставлю их команчам?
 — Отлично! Идем! — воскликнул Весельчак.
 Охотники повернули назад, но пошли не прямо, а с бесчисленными поворотами то в ту, то в другую сторону, чтобы скрыть свой след от индейцев.
 Минут через двадцать они снова подошли к лагерю. Команчи еще не вернулись, но их можно было ожидать каждую минуту.
 Не теряя времени, охотники разыскали свои западни и, взвалив их на плечи, направились к пещере, где оставили своих лошадей.
 Несмотря на то, что каждому из них пришлось нести по пять западней, они шли быстро, радуясь удачному исходу своей экспедиции и той ловкой штуке, которую им удалось сыграть с индейцами.
 Роща была уже недалеко от них, как вдруг послышалось ржание лошади.
 — Погоня! — сказал, останавливаясь, Чистое Сердце.
 — Это, может быть, просто дикая лошадь, — возразил Весельчак.
 — Нет, те ржут совсем не так. Это, по всей вероятности, команчи. Мы сейчас узнаем, в чем дело.
 Чистое Сердце лег и приложил ухо к земле. Через минуту он уже встал.
 — Я так и знал, это — команчи, — сказал он. — Но они что-то медлят. Должно быть, они сбились со следа.
 — А может быть, рана Орлиной Головы мешает им ехать быстрее.
 — Да, это возможно. Неужели же они воображают, что им удастся настигнуть нас, и мы не сумеем скрыться от них?
 — Во всяком случае, очень жаль, что нам приходится тащить эти западни, — отвечал Весельчак. — Они все-таки мешают нам.
 Чистое Сердце задумался.
 — Идем, — сказал он. — Мы можем располагать еще получасом времени. А это даже больше, чем нужно.
 Он подошел к ручью, протекавшему в нескольких шагах от них, и вошел в воду. Весельчак последовал его примеру.
 Дойдя до середины течения, Чистое Сердце бережно завернул западни в бизонью шкуру, чтобы они не попортились от воды, и опустил их на дно.
 Покончив с этим, охотники переправились через ручей, прошли шагов двести, чтобы сбить индейцев, и вернулись назад, тщательно уничтожив свои следы. Потом они вошли в лес, подозвали собак и, махнув по направлению к пещере, велели им идти туда.
 Они не могли взять с собою ищеек: индейцы заметили бы их следы на высокой траве.
 Умные животные тотчас же побежали в ту сторону, где была пещера, и через минуту пропали в темноте.
 Тогда охотники влезли на высокий пробковый дуб и, перебираясь с ветки на ветку, с одного дерева на другое, стали быстро продвигаться вперед. Такие воздушные путешествия совсем не редкость в этой стране. В ее почти девственных лесах деревья и лианы, сплетаясь между собой, образуют иногда такие непроходимые чащи, что только топором можно проложить себе дорогу.
 Для наших охотников такой способ передвижения, как не оставляющий следов на земле, — самый удобный.
 Они направлялись навстречу команчам и наконец увидели их. Индейцы ехали, как всегда, гуськом, внимательно смотря вниз, чтобы не сбиться со следа.
 Впереди ехал Орлиная Голова. Рана мешала ему, и он почти лежал на своей лошади; но глаза горели ненавистью: видно было, что он решился жестоко отомстить своим врагам.
 При приближении команчей трапперы скрылись в густой зелени и притаились, задерживая дыхание: самое легкое движение могло выдать их.
 Индейцы проехали мимо, и наши друзья снова двинулись вперед.
 — Уф! — сказал через несколько минут Весельчак. — Ловко же провели мы их!
 — Погоди радоваться, — возразил Чистое Сердце. — Нам нужно удалиться отсюда как можно скорее. Эти краснокожие дьяволы очень хитры и скоро заметят, что идут по ложному следу.
 — Черт возьми! — вскрикнул Весельчак. — Я потерял свой нож. Если они найдут его — мы пропали!
 — Очень возможно, — пробормотал Чистое Сердце. — Тем более нужно нам спешить.
 До сих пор в лесу стояла глубокая тишина. Вдруг послышался какой-то глухой гул, птицы испуганно закружились над деревьями, из чащи донесся рев и вой диких зверей, и сухие ветки затрещали у них под ногами.
 — Что это значит? — сказал Чистое Сердце, останавливаясь и тревожно осматриваясь по сторонам. — Весь лес как будто сошел с ума.
 Охотники поднялись на самую вершину дерева. К счастью, оно было одно из самых высоких.
 На расстоянии около мили от них сквозило между деревьями яркое пламя. Оно увеличивалось с каждой минутой и быстро приближалось к ним.
 — Черт побери этих команчей! — воскликнул Весельчак. — Они подожгли прерию!
 — Да, — спокойно отвечал Чистое Сердце. — Теперь мы действительно погибли.
 — Что же нам делать? — сказал Весельчак. — Неужели нет никакого выхода?
 Чистое Сердце глубоко задумался.
 Через несколько минут он поднял голову, и торжествующая улыбка показалась у него на лице.
 — Не будем терять времени и идем скорее! — воскликнул он и прибавил вполголоса: — Я не хочу умереть, не увидевшись с матерью!

 ГЛАВА VI. Спаситель

 Чтобы читатель мог яснее представить себе положение, в котором очутились трапперы, нам придется вернуться назад и сказать несколько слов о вожде команчей.
 Как только Чистое Сердце и Весельчак ушли от него покрылись за деревьями, индеец осторожно встал и, наклонившись вперед, некоторое время прислушивался к их шагам. Убедившись, что они действительно ушли, он оторвал кусок материи от своей одежды, перевязал раненую руку и, несмотря на боль и слабость от потери крови, погнался за охотниками.
 Не замеченный ими, шел он по их следу, видел, как они разыскивали свои западни, как нашли их и взвалили себе на плечи. Он был вне себя от ярости, но не мог помешать им.
 Хотя собаки охотников были прекрасной породы и выдрессированы так хорошо, что чуяли индейца на довольно большом расстоянии, они не заметили приближения Орлиной Головы. Около костров валялись остатки еды, и ищейки жадно бросились на них; охотники же, не предвидя никакой опасности, не отозвали их и позволили им поужинать.
 Только благодаря этой счастливой случайности вождь команчей не был открыт.
 Разыскав лошадей и вернувшись в лагерь, индейцы пришли в страшный гнев, узнав о ране Орлиной Головы и обо всем случившемся во время их отсутствия. Вождь очень ловко воспользовался этим и убедил их отправиться в погоню за трапперами, которые не могли уйти далеко, так как им приходилось нести западни. Можно было рассчитывать наверное, что они наконец попадутся им в руки.
 Ложный след сбил индейцев, но не надолго. Они скоро увидели свою ошибку и, внимательно осмотрев деревья, поняли, каким путем ушли трапперы.
 Тогда Орлиная Голова, видя, что все его хитрости не привели ни к чему, что все его замыслы разрушены, решил прибегнуть к той мере, которая, во всяком случае, должна была погубить его врагов: он зажег прерию.
 Разослав своих воинов в разные стороны таким образом, что они образовали довольно большой круг, он велел им поджечь траву в нескольких местах сразу. Это была блестящая мысль, но настолько жестокая, что могла прийти в голову только дикарю.
 Орлиная Голова обдумал свой план и был вполне уверен, что когда огненное кольцо окружит трапперов, — им придется или сдаться команчам, или заживо сгореть.
 Он не предвидел только одного, и довольно простого, средства спастись, которое пришло в голову Чистому Сердцу.
 По приказанию вождя воины разошлись по разным направлениям и одновременно подожгли высокую траву.
 Лето только что кончилось, дождей еще не было, и сухая трава вспыхнула, как порох. Пламя охватило прерию и быстро побежало во все стороны, но все-таки не настолько быстро, чтобы в одно мгновение соединиться и образовать кольцо.
 Чистое Сердце решил воспользоваться этим обстоятельством и выбраться, пока можно, из охваченного пожаром леса.
 В то время как индейцы с восторженными криками бесновались, как демоны, около пламени, которое должно было погубить их врагов, трапперы бросились со всех ног в проход между двумя огненными стенами, которые надвигались справа и слева и грозили соединиться сразу у них под ногами и над головой. Они задыхались от дыма, искры сыпались на них со всех сторон, деревья трещали и со страшным грохотом валились на землю; но друзья смело пробивались вперед и, наконец, выбежали за огненную ограду. Они нимало не пострадали, если не считать нескольких незначительных ожогов. А индейцы, не подозревая этого, радовались успеху своей хитрости и сторожили трапперов, в то время как те были уже далеко от них.
 Между тем пожар разрастался, деревья пылали, прерия разливалась, как огненное море, и отовсюду бежали объятые ужасом дикие звери.
 Все небо было охвачено огненным заревом, и страшный ветер гнал пред собою пламя и дым.
 Огромные деревья горели, как маяки; бесконечные стада бизонов со страшным ревом бешено носились по прерии, и горячая, как огонь, земля, казалось, дрожала от их топота. Даже сами индейцы были несколько испуганы тем, что наделали.
 А в это время в лагере мексиканцев происходила какая-то бестолковая суета. Отовсюду слышались крики и вопли, лошади вырвались и разбежались в разные стороны, солдаты бросались то туда, то сюда, хватая оружие, вьюки и седла.
 Всякий кричал, всякий отдавал приказания; но никто не слушал их, и все без толку, как безумные, бегали по лагерю.
 Между тем пламя приближалось, уничтожая все на своем пути; а несколько впереди неслись бесчисленные стада всевозможных животных, которые прыгали, выли и ревели от боли, когда огонь настигал их.
 Густые клубы дыма и искр уже надвигались на лагерь, еще минут двадцать — и все будет кончено.
 Генерал, схватив на руки племянницу, обращался то к одному, то к другому проводнику, прося их указать какой-нибудь способ спастись.
 Но они ничего не могли посоветовать: эти решительные, хладнокровные люди совсем потерялись при виде такой грозной и непредвиденной опасности.
 Да и как спастись, когда пламя окружало лагерь со всех сторон? Как пробраться через него?
 Все время дул сильный ветер, от чего пожар разгорался еще сильнее. Теперь он вдруг затих — немного ослабел и пожар.
 Провидение подарило несчастным несколько лишних минут.
 Странную картину представлял в это время лагерь.
 Пораженные ужасом, люди забыли даже о чувстве самосохранения.
 Солдаты исповедовались друг другу.
 Проводники стояли погруженные в мрачное отчаяние.
 Генерал роптал на судьбу и жаловался на несправедливость Неба.
 Люция стояла на коленях и горячо молилась.
 Что же касается доктора, то он не думал об опасности и жалел только о том, что ему не удастся найти описанное Линнеем редкое растение.
 А пламя все приближалось, и дикие звери неслись впереди него.
 — О! — воскликнул генерал, сжимая руки проводника. — Неужели же вы дадите нам сгореть, не сделав ни малейшей попытки спасти нас?
 — Против Бога не пойдешь! — хладнокровно отвечал Болтун.
 — Неужели же мы должны умереть? Неужели нет никакого средства избежать опасности?
 — Никакого.
 — Нет, есть! — воскликнул какой-то человек, по костюму охотник, с обожженным лицом и опаленными волосами, перепрыгивая через вьюки и вбегая в лагерь; за ним следовал его товарищ.
 — Кто вы? — спросил генерал.
 — Не все ли равно? — сухо ответил незнакомец. — Вам достаточно знать, что я и мой товарищ были вне опасности и для того, чтобы спасти вас, рискнули жизнью. Желаете ли вы принять наши услуги?
 — Приказывайте, — отвечал генерал. — Я первый буду повиноваться вам.
 — Вероятно, с вами нет проводников?
 — Нет, есть.
 — Значит, они изменники или трусы. Средство, которое я употреблю для вашего спасения, известно всем, живущим в прерии.
 Генерал недоверчиво взглянул на Болтуна, который невольно вздрогнул при появлении двух незнакомцев.
 — Ну, вы потом потребуете у них отчета, — сказал охотник. — Теперь есть дело поважнее.
 Увидев этого решительного человека, солдаты почувствовали, что он может спасти их. Эта надежда ободрила их, они были готовы беспрекословно повиноваться ему.
 — Нужно вырвать траву кругом лагеря, — сказал охотник. — И как можно скорее!
 Все тотчас же принялись за дело.
 — Намочим одеяла и растянем их около вьюков, — продолжал он, обращаясь к генералу.
 Капитан, доктор и генерал поспешили исполнить его приказание. Охотник указывал им, что делать, и сам работал вместе с ними, а товарищ его ловил и привязывал мулов и лошадей.
 — Скорее! Скорее! — то и дело кричал охотник. — Пламя приближается!
 И все спешили изо всех сил.
 Скоро трава вокруг лагеря была вырвана на довольно большом расстоянии.
 Люция с восторгом и изумлением глядела на неожиданно явившегося к ним на помощь незнакомца, такого твердого и спокойного посреди окружающей их опасности, как будто ему ничего не стоило справиться с грозным пламенем, быстро надвигавшимся на них со всех сторон.
 Молодая девушка не спускала с него глаз. Его голос, каждый жест, каждое движение казались ей необыкновенно привлекательными.
 Когда трава была вырвана с той лихорадочной поспешностью, с какой работают люди, спасаясь от смерти, охотник улыбнулся.
 — Все! — сказал он солдатам. — Остальное сделаем мы — я и мой товарищ. Завертывайтесь поскорее все в мокрые одеяла.
 Когда его приказание было исполнено, охотник сделал знак своему товарищу и пошел вместе с ним к пламени.
 — Я тоже пойду с вами, — сказал генерал.
 — Идите, — лаконично отвечал охотник.
 Дойдя до конца площадки, на которой была вырвана трава, он взял сухих веток, сложил их в кучку, бросил туда немного пороху и поджег его. Товарищ сделал то же самое на противоположном краю лагеря.
 — Что вы делаете? — воскликнул изумленный генерал.
 — Вы видите: борюсь огнем против огня, — спокойно отвечал охотник.
 Пламя вспыхнуло и в одно мгновение окружило весь лагерь.
 Потом огонь стал гаснуть, воздух сделался чище, дым рассеялся — и пожар прекратился.
 Все облегченно вздохнули.
 Лагерь был спасен.
 Пламя, не дойдя до него, распространилось в разные стороны и понеслось дальше.
 Все бросились к охотнику; все горячо благодарили его.
 — Вы спасли жизнь моей племянницы! — воскликнул генерал. — Я никогда не в состоянии буду отблагодарить вас за это!
 — Не считайте себя обязанным мне, генерал, — отвечал охотник. — Все, живущие в прериях, — братья. Помогая вам, я только исполнил свой долг.
 Когда лагерь был несколько приведен в порядок, все улеглись спать, чтобы успокоиться после пережитых волнений. Охотники, очень вежливо, но твердо отказавшись от всех любезных предложений генерала, легли около вьюков.
 Они проснулись с восходом солнца.
 — Теперь земля уже остыла, — сказал один из них. — Уйдем, пока эти люди еще спят. Они считают себя обязанными нам, и потому нам лучше уйти.
 — Идем! — коротко отвечал другой.
 В то время как охотники выходили из лагеря, кто-то тихо дотронулся до плеча одного из них.
 Это была Люция.
 Они остановились и почтительно поклонились ей.
 — Вы уже уходите? — произнесла она своим мягким, нежным голосом.
 — Да, сеньорита, мы должны идти, — отвечал охотник.
 — Понимаю, — улыбаясь, отвечала она. — Теперь, после того как вы спасли нас, вам больше нечего делать здесь. Не правда ли?
 Они молча наклонили головы.
 — Но, прежде чем вы уйдете, я попрошу у вас одолжения, — сказала она, обращаясь к старшему охотнику.
 — Что прикажете, сеньорита?
 Она сняла с шеи маленький бриллиантовый крестик.
 — Возьмите его от меня на память, — сказала она.
 Охотник нерешительно взглянул на нее.
 — Ради Бога! Я прошу вас! — горячо воскликнула она.
 — Извините, сеньорита, — отвечал взволнованный охотник, надев крестик на шею, на которой висела черная бархатная ладанка. — Теперь у меня будет еще талисман, кроме того, который дала мне мать.
 — Благодарю вас! — радостно сказала Люция. — Я бы еще желала знать…
 — Что, сеньорита?
 — Как вас зовут?
 — Имя моего товарища — Весельчак.
 — А ваше?
 — Чистое Сердце.
 Охотники простились с молодой девушкой, вышли из лагеря и через минуту скрылись в темноте.
 Люция следила за ними до тех пор, пока они не пропали из виду, а потом тихо вернулась в свою палатку.
 — Чистое Сердце! — прошептала она. — Я не забуду этого имени!

 ГЛАВА VII. Неожиданность

 Страсть англичан к захвату и приобретению земель перешла по наследству и к американцам. Как только был заключен мир с Англией и провозглашена независимость Соединенных Штатов, те же самые люди, которые так горячо восставали против деспотизма и притеснений, которые проповедовали свободу личности, стали с беспощадным хладнокровием притеснять и уничтожать индейцев.
 Несмотря на то, что владения их были очень обширны, настолько обширны, что не хватало рук для обработки земель, они не удовольствовались этим. Они хотели завладеть обоими океанами и стали теснить несчастных туземцев, которым пришлось все дальше и дальше отступать перед ними.
 — Они кончат тем, что загонят нас в Тихий океан! — сказал один из старых индейских вождей, и очень возможно, что предсказание его исполнится.
 В Америке — этой стране равенства и свободы, как думают многие расположенные в ее пользу или мало знающие ее люди — два народа совершенно порабощены третьим, который смотрит на них, как на вьючных животных.
 Краснокожие и негры — вот эти два народа, достойные жалости и сострадания каждого просвещенного и не только на словах гуманного человека.
 Скваттеры note 4 , люди без роду и племени, не уважающие ни права, ни закона, продвигаются все дальше и дальше к западу и выгоняют индейцев из их последних убежищ.
 За скваттерами являются пять-шесть солдат, с барабаном, трубой и офицером, держащим в руках украшенное звездами знамя.
 Эти солдаты устраивают из древесных стволов что-то вроде маленькой крепости, вешают над ней свое знамя и объявляют, что это место должно считаться границей владений Соединенных Штатов.
 Около крепости строят несколько хижин, смешанное население из белых, негров и краснокожих занимает их, и город уже готов. Ему дают какое-нибудь громкое имя, вроде Рима или Карфагена, а через несколько лет он по праву считается столицей нового штата, которого еще не существует.
 Вот как просто делаются дела в Америке.
 Через несколько дней после происшествий, о которых мы говорили в предыдущей главе, довольно странная сцена происходила в одном из поселений, которое было основано не больше двух лет тому назад на берегах Канады, в прелестной местности, у подошвы зеленеющего холма.
 Хижин двадцать было разбросано около небольшой крепости с четырьмя маленькими пушками, расположенной на берегу реки.
 Это поселение, основанное еще так недавно, приняло уже, благодаря энергии и деятельности американцев, вид городка. В трех церквях собирались для молитвы верующие трех различных сект, а в двух тавернах не было недостатка в посетителях.
 На улицах было много народу: множество лодок виднелось на реке; тележки с разными товарами то и дело проезжали, скрипя своими несмазанными колесами.
 Но несмотря на все это движение и суету, а может быть, именно благодаря им, заметно было, что что-то встревожило городок.
 Прохожие о чем-то спрашивали друг у друга, народ толпился у дверей домов, а несколько всадников поскакали в разные стороны, выслушав инструкции капитана, который в полной парадной форме прохаживался около крепости, держа в руке подзорную трубу.
 К вечеру лодки причалили к берегу, тележки вернулись домой, лошадей распрягли, скот загнали, и все жители селения собрались на площади.
 Солнце уже заходило, когда посланные капитаном разведчики вернулись.
 — Можете успокоиться, — сказал он собравшимся жителям. — Я так и знал, что это ложная тревога. Расходитесь спокойно по домам. На двадцать миль в окружности нет ни одного индейца.
 — Да! Двадцать миль — очень небольшое расстояние для краснокожих, — заметил старый охотник-метис, стоявший около капитана, опершись на свое ружье.
 — Очень возможно, Белые Глаза, — отвечал комендант. — И все-таки бояться нечего. Я посылал разведчиков только для того, чтобы успокоить население. Индейцы не осмелятся мстить нам.
 — Индейцы мстят всегда, капитан, — возразил охотник.
 — Вы, должно быть, выпили слишком много виски, Белые Глаза, и начинаете бредить наяву.
 — Дай Бог, чтобы вы были правы, капитан, — сказал метис. — Но я лучше вас знаю краснокожих. Всю жизнь прожил я по соседству с ними, а вы приехали на границу всего только два года тому назад.
 — Двух лет вполне достаточно, чтобы узнать их, — решительно отвечал командир.
 — И вы полагаете, что команчи не отомстят за смерть двух своих воинов — и знаменитых воинов — так предательски убитых здесь! — спросил охотник. — Нет, капитан, это не пройдет вам даром.
 — Вы метис, Белые Глаза, — насмешливо сказал капитан. — В вас слишком много индейской крови, и вы сами наполовину краснокожий.
 — Краснокожие — честные люди, — гордо сказал охотник. Они не убивают из одного только удовольствия проливать человеческую кровь. А что сделали вы четыре дня тому назад! Под предлогом попробовать новое ружье, присланное вам из Акрополя, вы застрелили двух индейских вождей, мирно проезжавших мимо нас в своей лодке!
 — Довольно! — воскликнул капитан. — Придержите свой язык, Белые Глаза, и избавьте меня от ваших замечаний. Я не нуждаюсь в них!
 Охотник неловко поклонился, вскинул ружье на плечо и отошел в сторону.
 — Пролитая кровь требует отмщения, — пробормотал он. — Краснокожие — мужчины и не оставят безнаказанным такого преступления.
 Капитан, раздраженный тем, что ему пришлось выслушать от метиса, вошел в крепость, а жители разошлись по домам и улеглись спать, с тем презрением к опасности, которое появляется у людей, ежеминутно подвергающихся ей.
 Час спустя, когда наступила ночь и глубокая темнота окутала городок, все население, утомленное тяжелой дневной работой, уже крепко спало.
 А между тем сведения, принесенные разведчиками капитана, были не верны. Должно быть, эти люди не имели понятия о хитрости индейцев или слишком небрежно исполнили возложенную на них обязанность.
 На расстоянии не более мили от селения, в чаще девственного леса, на опушке которого уже начали вырубать деревья, человек двести воинов-команчей терпеливо ждали удобной минуты, чтобы жестоко отомстить за нанесенное им оскорбление. Ими предводительствовало несколько самых знаменитых вождей, в числе которых был и Орлиная Голова. Несмотря на свою рану, он тоже пожелал участвовать в экспедиции.
 Так прошло несколько часов. Ни один звук не нарушал глубокой ночной тишины.
 Неподвижные как статуи, индейцы ждали, не выказывая никаких признаков нетерпения.
 Около одиннадцати часов вечера взошла луна и залила все своим серебристым светом.
 В ту же минуту донесся издали лай собаки. Он затих, потом послышался еще раз.
 Орлиная Голова вышел из-за дерева, за которым скрывался, и быстро пополз в ту сторону, где лежало селение.
 У опушки леса он остановился и внимательно осмотрелся. Потом с того места, где он стоял, донеслось и замерло вдали лошадиное ржанье. Орлиная Голова подражал ему так искусно, что две лошади отозвались на него из селения.
 Через несколько секунд вождь услышал легкий шелест листьев. Глухое мычание быка раздалось в нескольких шагах от него.
 Орлиная Голова встал, и в ту же минуту к нему подошел какой-то человек.
 Это был старый охотник Белые Глаза.
 — Что дела ют белые? — спросил вождь.
 — Спят, — отвечал метис.
 — Мой брат выдаст мне их?
 — Да, если и мне дадут то, что обещано.
 — Вождь не отступится от своего слова. А где бледнолицая женщина и Седая Голова?
 — Здесь.
 — Они будут принадлежать мне?
 — Все жители селения будут в руках моего брата, — отвечал метис.
 — Охотник не приходил?
 — Нет еще.
 — Он придет слишком поздно.
 — Очень может быть.
 — Что же скажет мне мой брат?
 — Где то, что мне обещал вождь? — спросил метис.
 — Шкуры, ружья и порох находятся под охраной моих молодых воинов, — отвечал Орлиная Голова.
 — Я верю тебе, вождь, — сказал охотник. — Но если ты вздумаешь обмануть меня…
 — У индейца только одно слово.
 — Хорошо. В таком случае, идите!
 Через несколько минут команчи уже завладели селением. Жители, застигнутые врасплох во время сна, сдались без боя и были взяты в плен.
 Потом индейцы окружили крепость и, сложив около ее стен древесные стволы, телеги, мебель и земледельческие орудия несчастных поселенцев, ждали только знака своего вождя, чтобы начать атаку.
 Какая-то фигура показалась наверху крепости и раздался крик ястреба.
 В то же мгновение индейцы подожгли свой костер и бросились к палисадам с тем диким, воинственным криком, который в пограничных местностях всегда служит предвестником самой беспощадной резни.

 ГЛАВА VIII. Месть индейцев

 Американцы очутились в безвыходном положении. Не подозревавший об опасности, капитан проснулся только после того, как раздался воинственный крик индейцев.
 Вскочив с постели, ослепленный ярким блеском пламени, он наскоро оделся и, схватив шпагу, бросился к тому месту, где спали его солдаты. Они уже встали и готовились к бою, с той беззаветной храбростью, которой отличаются янки.
 Что же делать? Как одолеть врагов?
 Весь гарнизон, считая капитана, состоял из двенадцати человек.
 Разве справится такая горсточка людей со всеми этими индейцами, силуэты которых причудливо вырисовывались на ярком пламени около стен крепости.
 Капитан вздохнул.
 — Мы погибли, — прошептал он.
 В местностях, пограничных с владениями индейцев, не имеют понятия о правилах, обязательных для цивилизованных народов во время войны.
 Горе побежденным! — вот единственный закон, который царит там.
 Враги, сражаясь друг с другом со всей жестокостью варваров, никогда не просят пощады и сами не щадят никого.
 Таким образом, каждая битва является вопросом жизни и смерти.
 Таков обычай.
 Капитан знал это и потому нисколько не заблуждался насчет участи, ожидавшей его, если он попадет в руки команчей.
 Он позволил краснокожим напасть на лагерь врасплох и теперь должен выносить последствия своей неосторожности.
 Но у коменданта не было недостатка в храбрости. Понимая, что ему не удастся одолеть индейцев, он решил, по крайней мере, умереть с честью.
 Ему не пришлось напоминать солдатам об их обязанности и убеждать их мужественно исполнять свой долг: они так же хорошо, как и он сам, знали, что у них нет другого выхода.
 Скрывшись за окопами, защитники крепости стали без перерыва стрелять в индейцев, производя страшные опустошения в их рядах.
 Выйдя на площадку, капитан прежде всего увидел старого охотника Белые Глаза.
 «Что делает он здесь и как попал сюда?» — подумал он.
 Выхватив из-за пояса пистолет, комендант бросился к метису и, схватив его за горло, приставил оружие к его груди.
 — Как попал ты в крепость, старая сова? — спросил он с тем хладнокровием, которое американцы наследовали от англичан.
 — Как? Да по всей вероятности, прошел в ворота, — отвечал, нимало не смутившись, охотник.
 — Разве ты колдун?
 — Может быть.
 — Ну, довольно шуток, — сказал капитан. — Ты продал нас своим братьям краснокожим.
 Зловещая улыбка показалась на губах метиса. Капитан заметил ее.
 — Но ты ничего не выиграешь от своего предательства, негодяй! — воскликнул он. — Ты поплатишься за него и будешь первой жертвой.
 Но в то же мгновение Белые Глаза вырвался из рук капитана и, отскочив назад, поднял свое ружье.
 — Посмотрим! — сказал он.
 Всякий ужаснулся бы, взглянув на этих двух человек, которые грозно глядели друг на друга, стоя на узкой площадке, освещенной пламенем все ярче и ярче разгоравшегося пожара.
 Это были представители двух народностей Соединенных Штатов, борьба между которыми кончится только после того, как одна из них будет окончательно истреблена и уступит свое место другой.
 А у них под ногами бой становился все бесчеловечнее, все беспощаднее.
 Индейцы с дикими воплями бросились на окопы; американцы стреляли по ним в упор или бросались на них со штыками.
 Но пожар все увеличивался, а солдаты умирали один за другим.
 Скоро все будет кончено.
 В ответ на угрозу метиса капитан презрительно усмехнулся и тотчас же выстрелил.
 Тот выронил ружье: пуля раздробила ему правую руку.
 Радостно вскрикнув, капитан бросился к нему. В мгновение метис уже лежал на земле. Офицер оперся коленом ему на грудь и взглянул на него.
 — Ну? — спросил он, засмеявшись. — Как видишь, я не ошибся.
 — Да, — отвечал метис. — Жизнь моя в твоих руках. Убей меня!
 — Будь покоен. Ты умрешь, как индеец.
 — Поторопись, если хочешь отомстить, — насмешливо сказал метис. — Скоро уж будет поздно.
 — У меня еще найдется время… Почему предал ты нас, негодяй?
 — Что тебе за дело? — спросил охотник.
 — Я хочу знать, — отвечал капитан.
 — Изволь, я скажу тебе. Твои братья, белые, истребили всю мою семью. Я хотел отомстить.
 — Но ведь собственно мы не сделали тебе ничего дурного?
 — Вы тоже белые. Убивай меня — кончай скорее. Я умру с радостью, потому что много врагов последуют за мной в могилу.
 — Если это так, — сказал капитан, — так я лучше позволю тебе присоединиться к твоим братьям. Как видишь, я очень великодушный противник.
 Он нажал изо всей силы коленом на грудь метиса и поднял нож.
 — По-индейски! — сказал он.
 И захватив левой рукой густые волосы охотника, он в одну минуту оскальпировал его.
 Белые Глаза не мог удержаться от крика, до того невыносима была боль. Кровь хлынула с его голого черепа и залила ему лицо.
 — Убей меня! Убей меня! Я не могу вынести этой адской боли! — воскликнул метис.
 — Неужели?
 — Убей меня! Убей меня!
 — С какой стати! — отвечал капитан, пожимая плечами. — Неужели ты считаешь меня палачом? Нет, я лучше отдам тебя твоим достойным друзьям.
 Он взял метиса за ноги, дотащил его до края площадки и столкнул ногой.
 Несчастный, желая спастись, схватился за бревно, несколько выступавшее наружу.
 С минуту висел он так.
 Страшно было глядеть на его голый череп, на кровь, которая заливала его искаженное ужасом и страданием лицо, на конвульсивно содрогавшееся тело.
 — Пощади меня! Убей меня! — кричал он.
 Капитан, скрестив руки, с улыбкой смотрел на него.
 Наконец ослабевшие руки несчастного уже не в состоянии были сдерживать его. Пальцы его разжались, и он выпустил бревно, за которое схватился в порыве отчаяния.
 — Палач! Да будешь ты проклят! — воскликнул он. И тело его рухнуло вниз.
 — Счастливого пути! — сказал, засмеявшись, капитан.
 В это время страшные крики раздались у ворот крепости.
 Комендант бросился на помощь к солдатам. Команчи овладели окопами. Они ворвались в крепость, убивая и скальпируя попадавшихся на пути врагов.
 Из всего гарнизона осталось в живых только четыре солдата.
 Все остальные были убиты.
 Капитан остановился.
 — Друзья! — крикнул он. — Умирайте без сожаления! Я отомстил тому, кто предал нас.
 Солдаты отвечали громким «ура» и приготовились биться насмерть. По крайней мере, они дорого продадут свою жизнь.
 В это время случилось что-то непонятное.
 Крики индейцев вдруг смолкли, как по волшебству.
 Атака прекратилась.
 — Что это значит? — пробормотал капитан. — Какую еще чертовщину придумали эти дьяволы?
 Когда Орлиная Голова завладел траншеями и входил в крепость, он велел прекратить битву.
 Всех пленных поселенцев — восьмерых мужчин и четырех женщин — подвели к крепости.
 По приказанию Орлиной Головы женщин отвели в сторону, а мужчин стали поочередно подводить к нему. Он внимательно осматривал каждого из них и делал знак своим воинам.
 Те тотчас же хватали пленника, отрубали ему обе кисти рук, скальпировали его и вталкивали в крепость.
 Семь поселенцев уже вынесли эту ужасную пытку. Остался только один. Это был высокий, худой, еще бодрый старик. Длинные, белые как снег волосы падали ему на плечи, черные глаза блестели, но на лице не заметно было никаких признаков волнения. Совершенно спокойно, по-видимому, ждал он, когда вождь сделает знак своим воинам, и ему придется вынести такую же муку, как и его несчастным товарищам. Орлиная Голова пристально глядел на него. Потом лицо его прояснилось, улыбка показалась на губах, и он протянул руку старику.
 — Usted no conocer amigo?(Ты не узнаешь друга? (исп.)) — спросил он по-испански, с сильным гортанным произношением, свойственным индейцам.
 Услышав слова вождя, старик вздрогнул и, в свою очередь, пристально посмотрел на него.
 — Орлиная Голова! — воскликнул он.
 — Да, — отвечал Орлиная Голова. — Я друг Седой Головы. У краснокожего только одно сердце. Мой отец спас мне жизнь и пойдет в мой вигвам.
 — Благодарю тебя, вождь. Я с удовольствием принимаю твое предложение, — отвечал старик, крепко пожав руку индейца.
 Он подошел к пленницам и стал около пожилой женщины с благородным, истомленным от горя лицом, на котором еще сохранились следы замечательной красоты.
 — Да будет благословенно имя Господне! — горячо сказала она, когда старик подошел к ней.
 — Бог никогда не покидает тех, кто надеется на него, — отвечал он.
 Между тем краснокожие доигрывали последний акт ужасной драмы, которую мы изобразили перед читателем.
 Когда все поселенцы были заперты в крепости, индейцы обложили ее со всех сторон древесными стволами, хворостом и другим горючим материалом. Пожар разгорелся еще больше, и огненная стена окружила несчастных американцев.
 Через несколько минут вся крепость пылала, как громадный костер, и дикие вопли неслись оттуда.
 Команчи, отойдя в сторону, смотрели на пожар, наслаждаясь своей местью.
 Пламя охватило все здание и поднималось все выше и выше. Яркий свет, как от громадного маяка, разливался вдаль.
 Наверху крепости виднелось несколько фигур. Одни из них в ужасе метались то туда, то сюда; другие — стояли на коленях и, по-видимому, горячо молились.
 Вдруг раздался страшный треск. Пронзительный, страшный крик понесся к небу, и здание рухнуло, разбрасывая от себя высокие снопы искр.
 Все было кончено!
 Американцы погибли.
 Команчи поставили высокий шест на том месте, где было селение и, пригвоздив к нему руки поселенцев, воткнули в него окровавленный топор.
 Потом они подожгли несколько еще уцелевших хижин и двинулись в путь.
 Из всех поселенцев остались в живых только четыре женщины и старик.
 Команчи взяли их с собой. И глубокая, мрачная тишина окутала дымящиеся развалины, бывшие свидетелями таких ужасных сцен.

 ГЛАВА IX. Призрак

 Ясное осеннее солнце освещало прерию. Было около восьми часов утра.
 Птицы быстро перелетали с места на место или громко пели, скрываясь в густой зелени. Иногда голова испуганной лани показывалась из-за высокой травы и тотчас же исчезала.
 Два всадника в охотничьих костюмах ехали крупной рысью по левому берегу Канады. Они сидели на великолепных полудиких лошадях, около которых бежало несколько черных, с подпалинами на груди и около глаз, ищеек.
 Эти всадники были Чистое Сердце и Весельчак. Всегда холодный и сдержанный, Чистое Сердце казался на этот раз необыкновенно веселым. Лицо его сияло, губы улыбались, и он с удовольствием смотрел по сторонам. Иногда он придерживал лошадь и пристально смотрел вдаль, как бы надеясь увидеть что-то. А потом, когда надежда его не сбывалась, нетерпеливо пришпоривал лошадь и шагов через сто снова останавливался.
 — Как ты нетерпелив! — сказал, засмеявшись, Весельчак. — Не беспокойся, мы скоро приедем.
 — Карамба! Я знаю, что мы приедем, но мне так хочется поскорее увидеть ее! Единственные счастливые минуты провожу я с той, к кому мы едем. Моя мать! Моя дорогая мать! Без жалоб, без сожалений покинула она все из любви ко мне. О, какое счастье иметь мать! Какое счастье знать, что есть сердце, бьющееся только для вас, живущее только вашей жизнью, радующееся вашей радостью, грустящее от вашей печали! Забывая и совсем не думая о себе, мать оберегает вас от всего тяжелого, что есть в жизни, самоотверженно выносит все это на своих плечах и предоставляет вам только одно хорошее. О, Весельчак! Чтобы понять то полное любви и самоотречения существо, которое называют матерью, нужно, подобно мне, потерять ее на несколько лет, а потом вдруг найти и увидеть, что она стала еще нежнее и самоотверженнее, чем прежде. Господи, как мы тихо едем! Каждая минута, которую мы теряем здесь, лишает меня поцелуя матери! Когда же будет конец?
 — Смотри, вот и брод.
 — Слава Богу! А знаешь что, Весельчак? Меня мучит сегодня какое-то тяжкое предчувствие. Мне почему-то страшно.
 — Брось эти мрачные мысли, — сказал Весельчак. — Через несколько минут мы уже будем у твоей матери.
 — Да, да. А все-таки мне кажется — может быть, я ошибаюсь — что все здесь как будто изменилось. Все кругом как-то странно тихо и пусто. Селение уж недалеко, а между тем, не слышно ни лая собак, ни пения петухов, ни тех звуков, которые всегда доносятся из местности, где живут люди.
 — Ты, пожалуй, прав, — отвечал несколько встревоженный Весельчак.
 Река делала в этом месте крутой поворот. Заросшие густым кустарником берега ее и высокие скалы заслоняли вид.
 Селение, куда они направлялись, лежало на расстоянии ружейного выстрела от берега, но оно было не видно отсюда.
 Лошади спустились с берега и уже вступили в воду, как вдруг отскочили назад, а собаки, тоже остановившись, жалобно завыли.
 — Что это значит? — пробормотал Чистое Сердце, побледнев как смерть и с ужасом осматриваясь по сторонам.
 — Посмотри! — сказал Весельчак, показывая товарищу на реку.
 Несколько трупов плыло по течению.
 — Господи! — воскликнул Чистое Сердце. — Здесь случилось что-то ужасное! Моя мать! Моя мать!
 — Не бойся. Она, наверное, в каком-нибудь безопасном месте, — сказал Весельчак, сам не веря тому, что говорил.
 Не слушая друга, старавшегося успокоить его, Чистое Сердце пришпорил лошадь и принудил ее броситься в воду.
 Через несколько минут они уже были на противоположном берегу реки.
 Тут они поняли все.
 Перед ними была картина полного разрушения. Селение и крепость обратились в груды развалин. Густые клубы дыма носились над ними. На том месте, где стояло селение, поднимался высокий шест с пригвожденными к нему руками, и коршуны с громкими криками носились над ним.
 Местами виднелись полуобъеденные трупы. Хищные звери и птицы пировали здесь ночью.
 Ни одного живого существа, кроме птиц, не видно было нигде.
 Охотники с первого взгляда увидели, в чем дело. Индейцы были здесь. Только они, со своей непримиримой ненавистью к белым, могли произвести такое страшное опустошение.
 — Предчувствие не обмануло меня! — воскликнул Чистое Сердце, задрожав от ужаса. — О моя мать! Моя мать!
 Он бросился на землю, закрыл лицо руками и зарыдал.
 Весельчак молча смотрел на него. Чем мог он утешить его? Пусть лучше он поплачет, пусть успокоится первый порыв горя. Оно не одолеет эту сильную натуру. Наступит реакция, и друг его начнет действовать.
 Он отошел от Чистого Сердца и с врожденным инстинктом охотника стал внимательно осматривать местность. Может быть, найдется хоть что-нибудь, хоть какой-нибудь след, который поможет им начать розыски.
 Долго ходил он около развалин, как вдруг издали, из кустов, донесся до него знакомый лай.
 Он бросился туда. Ищейка, очень похожая на тех, которые принадлежали ему и его товарищу, подбежала к нему и радостно запрыгала около него.
 — Ого! — сказал Весельчак. — Кто же это привязал здесь Трима?
 Он перерезал веревку и заметил, что на шее у собаки был какой-то сложенный вчетверо клочок бумаги.
 Весельчак схватил его и бросился к Чистому Сердцу.
 — Надежда! Надежда! — кричал он. — Мужайся, брат!
 Чистое Сердце знал, что Весельчак не стал бы без причины обманывать его, и, подняв свое мокрое от слез лицо, с волнением смотрел на спешившего к нему товарища.
 Между тем освобожденная собака опустила голову и с коротким отрывистым лаем побежала куда-то.
 Весельчак предвидел это и, сняв с ее шеи бумагу, обвязал ее своим галстуком.
 — Как знать, что случится! — пробормотал он, смотря на убегавшую собаку, а потом пошел к своему другу.
 — Что такое? — спросил Чистое Сердце.
 — Читай! — коротко отвечал Весельчак.
 Охотник схватил бумагу и жадно прочел ее. На ней было написано всего несколько слов:
 «Нас взяли в плен краснокожие. Не бойтесь. Ничего дурного не случилось с вашей матерью».
 — Благодарю тебя, Боже! — воскликнул Чистое Сердце, прочитав записку и пряча ее на груди. — Моя мать жива!.. О, я найду ее!
 — Еще бы! — уверенно отвечал Весельчак.
 Чистое Сердце сразу как будто переродился. Надежда оживила его; он гордо выпрямился, и лицо его просветлело.
 — Осмотрим здесь все! — сказал он. — Может быть, кто-нибудь из этих несчастных еще жив. Он даст нам нужные сведения и расскажет, что произошло здесь.
 — Отлично! — радостно отвечал Весельчак. — Начнем розыски.
 Собаки лаяли и рыли землю в том месте, где стояла крепость.
 — Нужно начинать там, — сказал Чистое Сердце.
 Они стали торопливо разбрасывать обломки и расчищать мусор.
 Минут через двадцать показался люк.
 Слабые крики доносились снизу.
 — Они здесь! — сказал Весельчак.
 — Дай Бог, чтобы мы пришли вовремя и могли спасти их! — воскликнул Чистое Сердце.
 Много времени и много трудов пришлось употребить, чтобы поднять крышку люка.
 Страшное зрелище представилось им.
 В душном, смрадном подземелье лежали буквально друг на друге человек двадцать.
 Охотники вздрогнули от ужаса и невольно отступили. Но их нерешительность продолжалась не больше мгновения. Они снова подошли к подземелью и спустились в него. Может быть, им удастся спасти кого-нибудь из этих несчастных.
 Только в одном из них еще сохранились слабые признаки жизни. Все остальные уже умерли.
 Они вынесли его из подземелья, осторожно положили на кучу сухих листьев и стали приводить в чувство.
 Собаки лизали руки и лицо раненого.
 Через несколько минут он пошевелился, открыл глаза и глубоко вздохнул.
 Весельчак осторожно разжал его стиснутые зубы и, вложив между ними горлышко кожаной фляги, влил ему в рот несколько капель рома.
 — Ему, кажется, очень плохо, — сказал он.
 — Он погиб! — отвечал, покачав головой, Чистое Сердце.
 Между тем раненый несколько оправился.
 — Боже! — прошептал он слабым, прерывающимся голосом. — Умереть! Я должен умереть!
 — Надейтесь! — сказал Весельчак.
 Легкий румянец выступил на щеках раненого, печальная улыбка показалась у него на губах.
 — А зачем мне жить? — проговорил он. — Индейцы изувечили и убили всех жителей селения — всех моих солдат. Жизнь была бы для меня слишком тяжелым бременем.
 — Не можем ли мы чем-нибудь помочь вам? — спросил Чистое Сердце. — Нет ли у вас какого-нибудь желания, которое мы могли бы исполнить? Мы сделаем для вас все, что в наших силах.
 Глаза раненого блеснули.
 — Дай твою флягу! — сказал Чистое Сердце, обращаясь к Весельчаку.
 Тот подал ее.
 Раненый выпил еще немного. Пот выступил у него на лбу, лихорадочный румянец вспыхнул на щеках.
 — Слушайте! — сказал он хриплым, прерывающимся голосом. — Я был комендантом этой крепости. Индейцы напали на селение врасплох — нас предал один негодяй-метис.
 — Как его зовут? — быстро спросил Чистое Сердце.
 — Он уже умер. Я убил его! — радостно и вместе с тем с глубокой ненавистью отвечал комендант. — Краснокожие атаковали крепость. Нас было двенадцать против четырехсот. Мы, конечно, не могли одолеть их. Нам оставалось только биться до последней капли крови. Так мы и сделали. Краснокожие, видя, что им не удастся захватить нас в плен, что мы умрем все, но не сдадимся, оскальпировали жителей, заперли их в крепости и подожгли ее.
 Голос раненого ослабел. Он выпил еще несколько капель рома и продолжал свой рассказ. Охотники внимательно слушали его.
 — Под крепостью было подземелье, служившее подвалом. Когда я увидел огненную стену, окружавшую нас со всех сторон, когда понял, что отступление невозможно, я предложил своим несчастным товарищам спуститься сюда. Я надеялся, что это может спасти нас. Через несколько минут крепость рухнула. Трудно представить страдания, которые вынесли мы в этом смрадном подвале, без воздуха, без света. Крики раненых, умолявших дать им хоть глоток воды, предсмертное хрипение умирающих — все это было так ужасно, что не поддается никакому описанию. Наши мучения увеличивались еще от недостатка воздуха. Какое-то дикое безумие охватило нас. Мы бросились друг на друга, в темноте, под развалинами крепости, начался ожесточенный бой, кончившийся смертью всех моих товарищей. Не знаю, долго ли продолжался он. Я чувствовал, что скоро последую за остальными, что смерть уже приближается ко мне, когда явились вы и отсрочили ее на несколько минут. Слава Богу! Теперь я не умру не отомщенным.
 Последние слова комендант произнес едва слышно. Наступило глубокое молчание. Раненый захрипел — у него началась агония. Вдруг, сделав страшное усилие, он приподнялся и устремил глаза на охотников.
 — Индейцы, напавшие на нас, принадлежат к племени команчей, — сказал он. — Орлиная Голова — их вождь. Поклянитесь, что вы отомстите за меня!
 — Клянемся! — решительно отвечали охотники.
 — Благодарю вас, — прошептал комендант и упал навзничь.
 Он был мертв. На искаженном лице его и в открытых глазах сохранилось выражение отчаяния и ненависти, которые он испытывал в последнюю минуту. Некоторое время друзья стояли неподвижно, смотря на него, а потом постарались оправиться и решили отдать последний долг несчастным жертвам индейцев.
 Солнце уже заходило, когда они кончили, наконец, свою тяжелую работу и похоронили их. Отдохнув несколько минут, Чистое Сердце встал и оседлал свою лошадь.
 — А теперь, брат, — сказал он, — отправимся в погоню за Орлиной Головой.
 — Едем! — отвечал Весельчак.
 Охотники бросили последний, прощальный взгляд на опустошенную местность, свистнули собак и въехали в лес по следу команчей.
 В эту минуту взошла луна, и серебристый свет ее упал на развалины американского селения, окутанные безмолвием смерти.

 ГЛАВА Х. Укрепленный лагерь

 Оставим охотников отыскивать след команчей и вернемся к генералу.
 Через несколько минут после того, как Чистое Сердце и Весельчак ушли из мексиканского лагеря, он вышел из своей палатки и, внимательно осмотревшись по сторонам, стал ходить взад и вперед, вдыхая свежий утренний воздух.
 Он казался очень озабоченным: ночные события глубоко взволновали его.
 Только теперь понял он, как опасно задуманное им путешествие, и спрашивал себя, имел ли он право брать с собой свою племянницу, такую молоденькую девушку. До сих пор она вела тихую, спокойную жизнь и, наверное, не в состоянии будет вынести страшных опасностей, которые попадаются в прериях на каждом шагу и нередко приводят в отчаяние даже самых смелых, мужественных людей. Это сильно тревожило его. Он всей душой привязался к Люции: она была его единственной любовью, единственным утешением. Без сожаления, без колебаний пожертвовал бы он ради нее всем своим состоянием. Но он не мог отказаться от своего путешествия. Важные причины побудили его предпринять эту экспедицию, и он дрожал от ужаса при одной мысли отказаться от нее.
 — Что мне делать? Что делать? — думал он. В это время Люция вышла из палатки и, увидев генерала, подбежала к нему.
 — Здравствуйте, дядя! — сказала она, обнимая и целуя его.
 — Здравствуй, дочь моя, — отвечал генерал, часто называвший ее дочерью. — Что это ты так весела сегодня, мое дитя?
 И он, в свою очередь, нежно поцеловал ее.
 — А почему же мне не быть веселой, дядя? — сказала Люция. — Мы, слава Богу, счастливо избегли опасности. Погода прекрасная, солнце сияет, а птицы распевают на каждой ветке. Мы оказались бы неблагодарными, если бы отнеслись равнодушно к милосердию Божьему, пославшему нам помощь.
 — Значит, опасность, которой мы подвергались ночью, не слишком сильно подействовала на тебя и не оставила тяжелого впечатления?
 — Я совершенно спокойна, дядя, и глубоко признательна Небу за то, что оно спасло нас.
 — Слава Богу, Люция, — сказал генерал. — Я от души рад слышать это.
 — Тем лучше и приятнее для меня, дядя.
 — А тот образ жизни, который нам приходится вести здесь, не утомляет тебя?
 — Нисколько. Такая жизнь мне даже очень нравится, — отвечала, улыбаясь, молодая девушка. — В ней столько неожиданностей.
 — Да, это правда, — сказал, тоже улыбнувшись, генерал. — Однако мы совсем забыли о незнакомцах, спасших нам жизнь, — прибавил он другим тоном.
 — Они уже ушли, — отвечала Люция.
 — Как, ушли? — воскликнул генерал.
 — Да, уже с час тому назад.
 — Почему же ты знаешь это?
 — По очень простой причине, дядя: уходя отсюда, они простились со мною.
 — Это нехорошо с их стороны, — грустно сказал генерал. — Известные обязанности есть не только у человека, принимающего услугу, но и у того, кто оказывает ее. Им не следовало уходить от нас так внезапно, не выслушав нашей благодарности и не дав нам надежды увидеть их еще раз. Мы даже не знаем их имен.
 — Я знаю их.
 — Знаешь, дочь моя? — с изумлением спросил генерал.
 — Да, дядя. Они сказали мне, как их зовут.
 — Как же?
 — Имя младшего — Весельчак.
 — А старшего?
 — Чистое Сердце.
 — О, я должен отыскать их! — воскликнул глубоко взволнованный и сам ясно не понимавший причины своего волнения генерал.
 — Кто знает? — задумчиво проговорила молодая девушка. — Может быть, при первой же опасности они снова явятся, как благодетельные гении, чтобы спасти нас.
 — Дай Бог, чтобы не такая причина побудила их вернуться к нам, — отвечал генерал.
 Капитан подошел и поздоровался с ними.
 — Ну что, капитан? — сказал, улыбаясь, генерал. — Оправились ли ваши солдаты после вчерашнего испуга?
 — Совершенно оправились, генерал. Они готовы сняться с лагеря, когда вам будет угодно.
 — Мы поедем после завтрака. Пожалуйста, посмотрите, чтобы все было в порядке, и пришлите ко мне Болтуна.
 Капитан ушел.
 — А ты, Люция, — продолжал генерал, обращаясь к племяннице, — распорядись, чтобы поскорее готовили завтрак.
 Молодая девушка убежала. Через несколько минут пришел Болтун.
 Он казался еще мрачнее и угрюмее обыкновенного.
 Генерал, по-видимому, не обратил на это внимания.
 — Я вчера говорил вам, — сказал он, — что желаю провести несколько дней в каком-нибудь безопасном месте.
 — Да, генерал.
 — Вы отвечали, что знаете такое место?
 — Да, генерал.
 — Можете вы провести нас туда?
 — Когда угодно.
 — Сколько дней потребуется на это?
 — Два дня.
 — Отлично. Мы выезжаем после завтрака.
 Болтун молча поклонился.
 — Кстати, — сказал генерал, по-видимому, совершенно равнодушно. — У нас, кажется, не хватает одного из проводников?
 — Совершенно верно.
 — Где же он?
 — Не знаю.
 — Как! Вы не знаете? — воскликнул генерал, пристально взглянув на него.
 — Не знаю. Когда начался пожар, он очень испугался и убежал.
 — Ну?
 — И, вероятно, погиб из-за своей трусости.
 — Что вы хотите сказать?
 — Я думаю, что пламя настигло его и он сгорел.
 — Бедный малый! — сказал генерал.
 Ироническая улыбка промелькнула на лице Болтуна.
 — Все, генерал? — спросил он.
 — Да… Нет, постойте!
 — Я жду.
 — Не знаете ли вы людей, которые спасли нас сегодня ночью?
 — Все знают друг друга в прериях.
 — Кто же они?
 — Охотники и трапперы.
 — Я спрашиваю у вас не про их занятия.
 — А про что же?
 — Мне бы хотелось знать, что это за люди.
 — На это я не берусь отвечать вам.
 — А как их зовут?
 — Весельчак и Чистое Сердце.
 — И вы ничего не знаете о них — никаких подробностей об их жизни?
 — Нет.
 — Ну хорошо. Можете идти.
 Болтун поклонился и тихо пошел к своим товарищам.
 — Гм! Придется следить за этим человеком, — пробормотал генерал. — В его поведении есть что-то подозрительное.
 Он отправился в палатку, где уже ждали его капитан, доктор и Люция.
 Завтрак продолжался недолго.
 Через полчаса палатку сложили, навьючили мулов, и маленький караван тронулся в путь под предводительством Болтуна, который шел шагов на двадцать впереди.
 Вид прерии совершенно изменился за ночь. На почерневшей, обожженной земле валялись кучи дымящейся золы, местами темнели обугленные, еще не упавшие деревья, издали все еще доносился гул пожара, а клубы черного дыма застилали горизонт.
 Лошади осторожно ступали по неровной почве и часто спотыкались о скелеты застигнутых пламенем зверей.
 Путешественники не могли не поддаться унылому виду окружающей их местности. Они ехали молча, погруженные в глубокую задумчивость.
 Дорога, по которой двигался караван, извивалась по узкой, сжатой между двумя холмами лощине, бывшей когда-то руслом высохшего теперь потока.
 Земля была усеяна голышами, которые подвертывались под ноги лошадям и еще больше затрудняли путь. Горячие лучи солнца отвесно падали на путешественников, и они не могли укрыться от них: страна, по которой они ехали, имела вид одной из тех бесконечных пустынь, какие попадаются в центральной Африке.
 Так прошел день. Ничего особенного не случилось, ничто не нарушило однообразия пути, за исключением только того, что все страшно утомились.
 Вечером лагерь пришлось разбить на совершенно обнаженной равнине; но вдали, на горизонте, виднелась зелень, и это ободрило путешественников: недалеко от них лежала местность, до которой не дошел пожар.
 На следующий день, за два часа до восхода солнца, караван уже тронулся в путь.
 Этот день был еще утомительнее, и вечером, когда сделали привал, люди так устали, что едва держались на ногах.
 Болтун не обманул генерала. Трудно было найти лучшую позицию для лагеря, — она казалась совершенно неприступной. Мы не станем описывать ее. Это было то самое место, где отдыхали Чистое Сердце и Весельчак в тот день, с которого начался наш рассказ.
 Бросив кругом проницательный взгляд опытного, привыкшего к битвам воина, генерал остался вполне доволен.
 — Браво! — сказал он Болтуну. — Правда, очень трудно было дойти сюда, но зато, в случае надобности, мы выдержим здесь какую угодно осаду.
 Проводник не отвечал ни слова. Насмешливая улыбка показалась у него на губах; он поклонился и ушел.
 — Как странно! — пробормотал генерал. — Человек этот кажется честным, я положительно ни в чем не могу упрекнуть его, а между тем у меня есть какое-то предчувствие, что он обманывает нас и замышляет что-то ужасное.
 Генерал решил немедленно укрепить свой лагерь. Как старый, опытный воин, он не хотел зависеть от случайности, которая нередко разрушает самые лучшие планы.
 Несмотря на то, что люди были страшно утомлены, он, не желая терять ни минуты, велел срубить деревья и устроить прочный вал с рогатками; около него солдаты вырыли широкий ров, отбрасывая землю к той стороне, где был лагерь, и за этим вторым валом сложили вьюки, из которых образовалась третья и последняя ограда.
 Потом разбили палатки, поставили часовых и только тогда решились отправиться на отдых, в котором все так нуждались.
 В продолжение двух дней путешественники ехали по ужасным дорогам, совсем почти не спали и останавливались только на самое короткое время, чтобы перекусить и покормить мулов и лошадей. А потому, как мы уже говорили, люди были страшно утомлены. Скоро глубокая тишина окутала лагерь, и все заснули. Прошло еще несколько минут, и часовые, несмотря на все усилия, последовали общему примеру и тоже крепко заснули.
 Около полуночи один из путешественников приподнялся на колени и тихо пополз из лагеря.
 Перебравшись через валы и ограду, он прилег на землю и, скрывшись в высокой траве, неслышно передвигаясь на руках и коленях, дополз до опушки леса и пропал между деревьями.
 Через некоторое время, должно быть, чувствуя себя в полной безопасности, он встал.
 В это время луна показалась из-за облаков, и бледный свет ее упал ему прямо на лицо.
 Это был Болтун!
 Он внимательно осмотрелся по сторонам, напряженно прислушался, и с того места, где он стоял, пронесся вдаль жалобный волчий вой. Он так искусно подражал ему, что мог бы обмануть и самое чуткое ухо.
 Такой же вой раздался в нескольких шагах от него, и какой-то человек, выйдя из-за деревьев, подошел к нему.
 Это был тот самый проводник, который убежал из лагеря перед тем, как начался пожар.

 ГЛАВА XI. Договор

 Индейцы и люди, постоянно живущие в лесах, объясняются между собой двумя способами, которыми и пользуются, смотря по обстоятельствам.
 Иногда они говорят, иногда прибегают к помощи знаков.
 Как тот, так и другой язык отличаются необыкновенным разнообразием и меняются, смотря по желанию.
 Эти странные, таинственные жесты понятны только немногим избранным.
 Болтун и его товарищ тоже говорили при помощи знаков. Около часа продолжался немой, но очень оживленный и, по-видимому, интересный для собеседников разговор. Они так увлеклись им, что, несмотря на всю свою привычку к осторожности, не заметили двух блестящих глаз, внимательно следивших за ними из чащи.
 — Ну, — сказал Болтун, решившись, наконец, заговорить. — Теперь все зависит от тебя.
 — Не беспокойся, я не стану терять времени.
 — Я вполне рассчитываю на тебя, Кеннеди. Мое дело кончено — я выполнил свое обещание.
 — Хорошо, хорошо. К чему лишние слова: мы и так понимаем друг друга, — сказал Кеннеди, пожав плечами. — Очень жаль только, что ты привел их в такое хорошее место. Не легко будет захватить их.
 — Это уж ваше дело, — отвечал, насмешливо улыбаясь, Болтун.
 Кеннеди с минуту пристально глядел на него.
 — Гм! — сказал он. — Берегись, Болтун! Плохо придется тому, кто вздумал бы вести двойную игру, вступив в сношения с такими людьми, как мы.
 — Я не веду двойной игры. Мы довольно давно уже знаем Друг друга, Кеннеди. Не так ли?
 — Ну?
 — Ну, так я не желаю, чтобы со мной и на этот раз случилось то же, что уже было раньше. Вот и все.
 — Отказываешься ты, что ли, или хочешь предать нас?
 — Ни то ни другое, но…
 — Но? — повторил Кеннеди.
 — Но я выдам их вам только в том случае, если буду вполне уверен, что и вы, со своей стороны, исполните мои требования. В противном случае, я не согласен.
 — Это, по крайней мере, откровенно.
 — Во всяком деле нужна честность и осторожность, — ответил, покачав головой, Болтун.
 — Верно. Повтори-ка еще раз твои условия. Я посмотрю, можем ли мы согласиться на них.
 — К чему? Ведь не ты у них главный, не так ли?
 — Конечно, но все-таки…
 — Нет, это бесполезно и не приведет ни к чему. Вот если бы Уактено-Убийца был здесь, тогда другое дело. Я уверен, что мы живо сговорились бы с ним.
 — В таком случае, говори. Я слушаю тебя, — сказал кто-то громким звучным голосом.
 В чаще послышался шорох, и человек, следивший оттуда за двумя ничего не подозревавшими собеседниками, вышел из-за деревьев и подошел к ним.
 — Вы, значит, слышали наш разговор? — сказал спокойно, как всегда, Болтун.
 — А вам неприятно это? — спросил тот, насмешливо улыбнувшись.
 — Нет, нисколько.
 — Так продолжайте. Я слушаю вас.
 — Да, это будет, действительно, гораздо лучше.
 — Говорите же.
 Человек, носивший индейское имя Уактено, был, однако, даже не метисом, а белым. Ему было не больше тридцати лет. Высокая, стройная фигура его отличалась каким-то особым изяществом. Несколько надменное выражение, свойственное людям, привыкшим к тяжелой, но свободной жизни в прериях, лежало на его красивом открытом лице.
 Он оперся на винтовку и, устремив свои блестящие черные глаза на Болтуна, с улыбкой смотрел на него.
 — Я выдам вам людей, у которых взялся быть проводником, только в том случае, если получу за это хорошее вознаграждение.
 — Конечно, — подтвердил Кеннеди, — и предводитель, наверное, согласится на это.
 — Да, — отвечал, кивнув головой, Уактено.
 — Отлично, — сказал Болтун. — Но что же я получу?
 — Скажите ваши условия, — отвечал Уактено. — Я должен знать их, чтобы решить, подходят ли они нам.
 — О, мои условия очень просты.
 — Ну?
 Болтун нерешительно остановился. Он мысленно подводил итог своих прибылей и убытков.
 — Эти мексиканцы очень богаты, — начал он наконец.
 — Весьма возможно, — отвечал Уактено.
 — А потому мне кажется, что…
 — Говорите прямо, Болтун — мне некогда слушать ваши разглагольствования. Вы метис — в вашем характере много индейского, и вы никак не можете обойтись без уловок.
 — Хорошо, — отвечал Болтун. — Я хочу получить пятьсот пиастров.
 — И если я соглашусь на это, вы выдадите мне генерала, его племянницу и всех людей, которые сопровождают его.
 — По первому вашему слову.
 — Отлично. Теперь выслушайте меня.
 — Слушаю.
 — Вы меня знаете, не правда ли?
 — Знаю хорошо.
 — Вы согласны, что на мое слово можно положиться?
 — Ваше слово — чистое золото.
 — Так вот что я скажу вам. Если вы честно исполните свое обещание и выдадите мне не всех мексиканцев, — они мне совсем не нужны, — а одну только молодую девушку, которую зовут Люцией, я буду вполне доволен. И обещаю вам заплатить за это не вашу цену, пятьсот пиастров, а восемь тысяч. Понимаете?
 Глаза Болтуна радостно блеснули.
 — Понимаю, — ответил он.
 — Ну вот и все.
 — Не знаю только, как устроить это. Очень трудно будет заставить ее одну выйти из лагеря.
 — Это уж ваше дело.
 — Мне было бы гораздо приятнее выдать вам их всех сразу.
 — Черт возьми! Зачем они мне?
 — Гм! А что скажет генерал? — нерешительно проговорил Болтун.
 — Пусть говорит что хочет. Меня это не касается. Ну что же? Согласны вы?
 — Согласен.
 — Клянетесь вы честно служить мне?
 — Клянусь.
 — Хорошо. Сколько дней думает пробыть генерал в той местности, где разбит его лагерь?
 — Десять дней.
 — Так долго? А вы еще говорили, что вам трудно будет вызвать из лагеря молодую девушку! У вас столько времени, что это не должно затруднить вас.
 — Но ведь я не знаю, когда именно должен выдать ее вам?
 — Верно. Слушайте же: я даю вам девять дней, чтобы устроить это. Накануне отъезда генерала девушка должна быть в наших руках.
 — А! Это другое дело.
 — Значит, так будет для вас удобно?
 — Как нельзя удобнее.
 — И между нами все решено?
 — Решено окончательно.
 Уактено вынул великолепную бриллиантовую булавку, которой была заколота его блуза, и протянул ее Болтуну.
 — Вот вам! — сказал он. — Это мой задаток.
 — О! — радостно воскликнул проводник, схватив булавку.
 — Если вы исполните свое обещание, — продолжал Уактено, — она будет ваша, не считая восьми тысяч пиастров. Деньги я отдам вам, когда получу девушку.
 — Вам приятно служить, — сказал Болтун. — Вы благородный и великодушный человек!
 — Помните только одно, — сурово проговорил Уактено, холодно взглянув на него. — Меня зовут убийцей, и если вы вздумаете обмануть меня, вам не удастся спастись от моей мести. Куда бы вы ни скрылись, как бы уединенно и неприступно ни было ваше убежище, — я найду вас!
 Болтун вздрогнул.
 — Я знаю это, — отвечал он. — Не беспокойтесь: я не обману вас.
 — Надеюсь. А теперь ступайте. Вам не следует оставаться здесь слишком долго, чтобы не заметили вашего отсутствия. Через девять дней я приду сюда.
 — А я передам вам молодую девушку.
 Болтун повернулся и так же неслышно и незаметно, как выходил из лагеря, вернулся в него.
 Оставшись вдвоем, Уактено и Кеннеди легли на землю и тихо поползли.
 Добравшись до ручейка, скрытого в лесной чаще, они остановились, и Кеннеди свистнул два раза.
 Послышался легкий шорох; всадник, держа за повод двух оседланных лошадей, показался из-за деревьев, в нескольких шагах от них.
 — Подъезжай, Фрэнк, — сказал Кеннеди. — Мы одни.
 Всадник подъехал к ним.
 — Ну, что нового? — спросил Кеннеди.
 — Ничего особенного, — отвечал Фрэнк. — Я видел след индейцев.
 — Ага! — сказал Уактено. — А много их?
 — Порядочно.
 — В каком направлении идет след?
 — С востока на запад.
 — Хорошо. А к какому племени принадлежат индейцы?
 — Кажется, это команчи.
 Уактено задумался.
 — Может быть, они охотятся? — сказал он.
 — Очень возможно, — отвечал Фрэнк.
 Уактено и Кеннеди сели на лошадей.
 — Отправляйтесь оба к проходу Бизона, — сказал Уактено, — и останьтесь на время в пещере, которая находится около него. Внимательно следите за мексиканцами; но берегитесь, чтобы вас не заметили.
 — Будьте спокойны, господин.
 — О, я знаю, что вы ловкие, преданные мне люди, и вполне полагаюсь на вас. Следите и за Болтуном: я не доверяю этому метису.
 — Будет исполнено.
 — А теперь — до свидания. Вы скоро получите от меня известие.
 Несмотря на темноту, всадники поскакали галопом; Кеннеди и Фрэнк поехали в одну сторону, Уактено — в другую.

 ГЛАВА XII. Психология

 Генерал так тщательно скрывал причины, побудившие его предпринять поездку в западные прерии, что никто из сопровождавших его лиц не имел о них ни малейшего понятия.
 Несколько раз уже, и, по-видимому, безо всякого повода, он отдавал приказания разбить лагерь в какой-нибудь пустынной местности и оставаться там, неизвестно с какой целью, дней десять, а иногда и больше.
 В продолжение этих остановок генерал в сопровождении проводника уезжал куда-то каждое утро и возвращался только поздно вечером.
 Что делал он в это время? Зачем предпринимал он эти таинственные экскурсии, после которых становился грустнее и мрачнее обыкновенного?
 Никто не знал этого.
 Во время отсутствия дяди Люции приходилось вести однообразную, монотонную жизнь. Целые дни печально сидела она около своей палатки и иногда, в сопровождении капитана Агвилара или толстого доктора, ездила верхом около лагеря, что не доставляло ей никакого удовольствия.
 Тот же образ жизни пришлось вести молодой девушке и на этот раз.
 Генерал бывал в лагере только по вечерам, и даже доктор, страстно желавший найти свое фантастическое растение, покинул Люцию и пропадал целые дни. Таким образом, у нее оставался только один собеседник — капитан Агвилар.
 Но, несмотря на то, что капитан был молод и неглуп, его общество имело мало привлекательного для Люции.
 Храбрый, мужественный, глубоко преданный генералу, которому был обязан всем, Агвилар с величайшим уважением и преданностью относился и к его племяннице. Он заботился о ее удобствах, старался предупредить все ее желания, но не умел развлечь ее и заинтересовать каким-нибудь разговором.
 Однако на этот раз Люция не скучала. Со времени страшной ночи пожара, с тех пор как Чистое Сердце, точно какой-нибудь сказочный герой, о подвигах которых она читала, явился так неожиданно и спас весь лагерь, новое чувство — чувство, неясное для нее самой — зародилось в сердце молодой девушки. Оно мало-помалу увеличивалось и через несколько дней овладело всем ее существом.
 Она постоянно думала об охотнике, об этом энергичном, мужественном человеке, способном бороться со всякой, самой грозной опасностью и победить ее. Она припоминала все подробности ужасной ночи, когда ему пришлось играть такую выдающуюся роль, и ей казалось, что он — герой, что образ его окружен ореолом.
 Целыми часами сидела она, погруженная в воспоминания, думая о смелости и решительности Чистого Сердца, благодаря которому и она, и дядя, и все сопровождавшие их спаслись так счастливо от смерти в то время, как у них не оставалось уже никакой надежды.
 Внезапный уход охотника, не пожелавшего выслушать самой простой благодарности и как бы совсем не думавшего о тех, кого спас, неприятно подействовал на молодую девушку. Это притворное или действительное равнодушие сильно оскорбило ее. Почему он так холодно обошелся с ними? Нет ли какого-нибудь средства заставить его раскаяться в таком безучастном отношении к ним, если им придется встретиться еще раз. Вот вопросы, которые занимали ее.
 Говорят, что от ненависти, а также, очень часто, от любопытства — один шаг до любви. Это парадокс, но он верен.
 Незаметно для самой себя Люция сделала этот шаг — и сделала его очень быстро.
 Молодая девушка, как мы уже говорили, воспитывалась в монастыре, у стен которого замирали все звуки внешнего мира. Спокойно, бесцветно прошло ее детство, среди людей, на первом плане у которых стояла религия или, вернее, обрядность и суеверие, заменяющие в Мексике религию. Когда дядя задумал отправиться в прерии и взял ее из монастыря, молодая девушка совсем не знала жизни, и как слепорожденный не может представить себе ослепительных лучей солнца, так и она не могла составить себе никакого понятия о мире, в котором так внезапно очутилась.
 Это полное неведение жизни, очень удобное для планов генерала, было далеко не так удобно для самой Люции и должно было затруднять ее на каждом шагу.
 Однако, благодаря заботливости горячо любящего ее дяди, в те несколько недель, которые прошли со времени их отъезда из Мексики, молодая девушка не испытала еще никаких тревог и волнений.
 Здесь мы сделаем небольшое отступление и расскажем об одном, по-видимому, незначительном событии, которое, однако, произвело на Люцию настолько сильное впечатление, что мы не можем умолчать о нем.
 Задумав отправиться в прерию, генерал должен был подготовить все нужное для экспедиции и найти подходящих спутников. Это отнимало у него очень много времени, и ему приходилось постоянно отлучаться из дому.
 Не желая, чтобы Люция скучала, оставаясь одна со старой дуэньей Изой, он часто отправлял ее по вечерам к одной своей родственнице, у которой собиралось большое, избранное общество. Молодая девушка проводила там время довольно приятно.
 Как-то раз гостей собралось больше обыкновенного, вечер затянулся, и было уже поздно, когда все разошлись.
 На старинных монастырских часах пробило одиннадцать в то время, как Люция и Иза, впереди которых шел слуга с фонарем, подходили к улице де-лос-Платерос, где стоял роскошный дом генерала. Но не успели еще они дойти до нее, как перед ними внезапно появились шестеро вооруженных людей. Один из них подошел к слуге и вышиб у него из рук фонарь.
 Трудно представить себе, до какой степени испугалась Люция.
 Она не в состоянии была произнести ни слова и, упав на колени, с мольбою сложила руки.
 Иза, со своей стороны, начала пронзительно кричать.
 Мексиканские бандиты, вообще очень ловкие и проворные люди, в ту же минуту завязали этой почтенной даме рот и, вполне уверенные, что полиция, с которой они были в самых приятельских отношениях, не вмешается в дело, стали преспокойно грабить женщин, которых им удалось захватить.
 На это потребовалось всего несколько минут. Люция и Иза не только не сопротивлялись, но даже сами спешили снять с себя все драгоценные вещи и отдать их бандитам, которые с большим удовольствием клали их в карманы.
 Вдруг шпага блеснула над их головами, и двое грабителей с проклятиями и бранью упали на землю.
 Остальные, озлобленные таким непрошеным вмешательством, решились отомстить за товарищей и бросились на человека, напавшего на них.
 Но тот не растерялся и, сделав шаг назад, приготовился встретить их.
 В эту минуту лунный свет упал на его лицо. Бандиты испуганно попятились и вложили в ножны свои кинжалы.
 — Ага! — сказал незнакомец, презрительно усмехнувшись и подходя к ним. — Вы узнали меня? Очень жаль, потому что я хотел как следует проучить вас. Так-то исполняете вы мои приказания?
 Смущенные бандиты не отвечали ни слова.
 — Вынимайте из карманов вещи этих дам, негодяи! — продолжал незнакомец. — Сию же минуту отдайте им все, что взяли у них!
 Грабители послушно отдали назад свою богатую добычу и сняли повязку со рта Изы.
 Люция с изумлением глядела на незнакомца. Что это за человек? Почему ни перед чем не отступающие бандиты беспрекословно повинуются ему?
 — Все ли отдали они вам, сеньорита? — спросил он у молодой девушки. — Не осталось ли еще чего-нибудь?
 — Нет, сеньор, — отвечала она, все еще не оправившись от страха и едва понимая, что говорит.
 — Ну, теперь можете убираться, негодяи! — крикнул он бандитам. — Я сам провожу этих дам.
 Оставшись один с двумя женщинами, незнакомец обратился к Люции.
 — Позвольте мне проводить вас до дому, сеньорита, — сказал он с самой утонченной любезностью. — Обопритесь на мою руку. Вы, наверное, чувствуете слабость после того испуга, который вам пришлось испытать.
 Машинально, не отвечая, Люция взяла его под руку.
 Они пошли.
 Подойдя к дому генерала, незнакомец постучал в дверь и снял шляпу.
 — Я очень счастлив, сеньорита, — сказал он, — что мог оказать вам сегодня небольшую услугу. Давно уже слежу я за вами, как тень. Милосердный Бог, давший мне возможность сказать вам несколько слов, наверное, поможет мне увидеть вас еще раз. Да, я уверен в этом, несмотря на то, что вы скоро уезжаете в далекое путешествие. Позвольте же мне сказать вам не «прощайте», а «до свидания!» Он низко поклонился и быстро ушел.
 Прошло две недели после этого происшествия, о котором Люция не сочла нужным рассказать генералу. Незнакомец не являлся. Но на пятнадцатый день, накануне отъезда из Мексики, молодая девушка, войдя в свою комнату, увидела на аналое сложенную вчетверо записку. Она состояла всего из нескольких слов:
 Вы уезжаете, донна Люция. Не забывайте, что я сказал вам: «до свидания».
 Оказавший вам услугу на улице де-лос-Платерос.
 Вся эта таинственность произвела на Люцию довольно сильное впечатление.
 Когда она увидала Чистое Сердце, ей на минуту пришло в голову, что он и незнакомец — одно и то же лицо. Но нет, не может быть. В таком случае, Чистое Сердце не ушел бы тотчас же после того, как спас ее.
 И, по мере того как приключение, случившееся с ней перед отъездом из Мексики, изглаживалось из ее памяти, она все больше и больше думала о Чистом Сердце.
 Ей так хотелось увидеть его еще раз!
 Зачем?
 Она сама не понимала этого. Ей просто хотелось взглянуть на его лицо, услышать его голос, почувствовать на себе его гордый и вместе с тем кроткий взгляд.
 Но как увидеть его?
 Это было невозможно, и молодая девушка грустно опускала голову.
 А между тем какое-то предчувствие, что-то в глубине ее сердца говорило ей, что желание ее исполнится.
 Она надеялась.
 На что?
 На какую-нибудь случайность, на новую грозную опасность, благодаря которой ей, может быть, снова удастся встретиться с ним.
 Истинная любовь может сомневаться — она никогда не отчаивается.
 Через четыре дня после того, как путешественники разбили лагерь на холме, Люция, уходя вечером в свою палатку, улыбнулась, взглянув на погруженного в какие-то грустные мысли генерала. Она наконец придумала средство, которое могло помочь ей отыскать Чистое Сердце.

 ГЛАВА XIII. Охота за пчелами

 С восходом солнца генерал вышел из тростниковой хижины, служившей ему спальней. Оседланная лошадь уже ждала его. Он вложил ногу в стремя и собирался вскочить в седло, когда Люция показалась из своей палатки.
 — Ого! Ты уже встала, — сказал, улыбаясь, генерал. — Тем лучше, моя милочка: по крайней мере, мне можно будет поцеловать тебя перед отъездом. Дай Бог, чтобы это принесло мне счастье! — прибавил он, вздохнув.
 — Нет, нет, вы не уедете так, дядя! — отвечала она в то время, как он целовал ее в лоб.
 — Почему же это, сеньорита? — весело спросил он.
 — Потому, что я приготовила вам завтрак, и вы должны перекусить перед отъездом. Ведь вы не захотите отказать мне, дядя?
 — Конечно, нет, мое дитя. Только не задерживай меня: я спешу.
 — Это отнимет у вас всего несколько минут, — сказала она, входя в палатку.
 — Ну, несколько минут — не беда, — отвечал генерал, следуя за ней.
 Завтрак тотчас же подали, и Люция села за стол вместе с дядей.
 Несмотря на то, что молодая девушка внимательно прислуживала ему, генерал заметил, что она взволнована и как-то смущенно поглядывает на него.
 — Что с тобой, Люция? — спросил он, пристально посмотрев на нее. — Ты точно хочешь обратиться ко мне с какой-то просьбой и не решаешься. Ведь ты же знаешь, что я никогда ни в чем не отказываю тебе.
 — Знаю, дядя. Но на этот раз я боюсь, что вы не согласитесь исполнить мою просьбу.
 — Ага! — весело сказал генерал. — Значит, это что-нибудь важное?
 — Совсем нет. Но я все-таки боюсь, что вы откажете мне.
 — Во всяком случае, скажи мне, в чем дело, моя милочка. Говори смело. Я сделаю все, что могу.
 — Вот видите, дядя, — начала, краснея, Люция. — Я должна сознаться вам, что жизнь в лагере не особенно приятна.
 — Я знаю это, мое дитя. Но что же я могу сделать?
 — От вас зависит все.
 — Каким же это образом?
 — Если бы вы были со мной, я бы никогда не скучала, — отвечала Люция.
 — Это очень любезно с твоей стороны, — сказал генерал. — Но ведь ты знаешь, что мне приходится уезжать на целые дни, и потому я не могу оставаться с тобой.
 — Да, в этом-то и заключается затруднение.
 — Конечно, так.
 — Но если бы вы захотели, вы могли бы уничтожить его.
 — Ты полагаешь?
 — Вполне уверена в этом.
 — Не понимаю, каким это образом. Оставаться с тобою в лагере я не могу.
 — Но есть другое средство уладить все.
 — Неужели?
 — Да, и очень простое, дядя.
 — Скажите, пожалуйста! Что же это такое, мое дитя?
 — А вы не будете бранить меня, дядя?
 — Что за вздор! Когда же я бранил тебя?
 — Это правда, вы так добры!
 — Ну, говори же, в чем дело.
 — Вот видите, дядя, вы бы могли…
 — Я бы мог?
 — Брать меня с собой, когда уезжаете из лагеря.
 — Ого! — сказал генерал, нахмурив брови. — Это довольно странное желание.
 — Что же в нем странного? По-моему, совсем естественное.
 Генерал задумался. Люция тревожно смотрела на него, как бы желая отгадать его мысли.
 — Да, так будет, пожалуй, лучше, — прошептал он наконец, подняв голову. — Так тебе очень хочется ездить со мной? — прибавил он, пристально взглянув на молодую девушку.
 — Очень хочется, дядя.
 — В таком случае, собирайся. Я каждый раз буду брать тебя с собой.
 Люция вскочила, горячо поцеловала дядю и велела оседлать свою лошадь.
 Через четверть часа генерал, его племянница, Болтун, служивший проводником, и два солдата, замыкавшие шествие, уже были в лесу.
 — В какую сторону угодно вам отправиться сегодня, генерал? — спросил Болтун.
 — Проводите нас к хижинам трапперов, о которых вы говорили вчера.
 Болтун поклонился, и маленькое общество тихо двинулось по едва заметной тропинке. Дорога была очень плоха; лианы обвивали деревья, и лошади с трудом пробирались между ними, ежеминутно спотыкаясь о выступавшие наружу древесные корни.
 Люция была вполне счастлива. Может быть, во время одной из таких поездок ей удастся встретиться с Чистым Сердцем.
 Вдруг Болтун, шедший на несколько шагов впереди, громко вскрикнул.
 — Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное, если даже вы решились закричать, — сказал генерал. — Что там такое?
 — Пчелы, ваша милость.
 — Как, пчелы? Да разве они здесь есть?
 — Они прилетели сюда совсем недавно.
 — Почему же недавно?
 — Ведь вы знаете, что пчел занесли в Америку белые? — сказал Болтун.
 — Это так, — отвечал генерал. — Но почему же они появились здесь?
 — По очень простой причине. Пчелы всегда появляются как передовой отряд белых, по мере того, как те заходят дальше вглубь Америки. Они летят впереди них, как бы прокладывая им дорогу и указывая на новые места для поселений.
 Появление пчел в необитаемой местности всегда предвещает прибытие пионеров или скваттеров.
 — Как странно! — пробормотал генерал. — Неужели же это правда?
 — Истинная правда, ваша милость. Индейцы уверены в этом, а уж они не ошибутся. Увидев пчел, они тотчас же уходят с того места, где они появились.
 — Да, это очень странно, — повторил генерал.
 — А должно быть, здешний мед очень вкусен? — спросила Люция.
 — Здесь великолепный мед, сеньорита. Если вам угодно, мы добудем его.
 — Пожалуйста, — сказал генерал.
 Болтун внимательно осмотрелся по сторонам. Несколько пчел, уже собравших добычу, поднялись вверх и быстро полетели, спеша, должно быть, в свой улей.
 Проводник сделал знак генералу и, подняв глаза кверху, побежал за ними, пробираясь между густым кустарником, сплетенными корнями и сваленными бурей деревьями. Все последовали за ним.
 Таким образом, не теряя из виду пчел, путешественники гнались за ними около часа и наконец увидели, что те подлетели к дуплу старого дерева и, пожужжав и покружившись около него, исчезли в отверстии, на высоте футов восьмидесяти от земли.
 Тогда Болтун взял топор и, сказав, чтобы все отошли подальше от дерева, начал рубить его.
 Пчел нисколько не испугали удары топора: они продолжали заниматься своим делом и совершенно спокойно влетали в улей и вылетали из него. Они нимало не смутились даже и в то время, как ствол затрещал.
 Наконец дерево со страшным грохотом упало на землю и раскололось надвое во всю длину. Внутри было множество сотов меда.
 Проводник поспешно схватил пук приготовленного заранее сена и зажег его, чтобы защититься от пчел.
 Но они не думали о мести и не жалили никого. Совершенно потерявшись, кружились они около того места, где стояло дерево, не понимая, что такое случилось.
 Болтун и солдаты стали вынимать соты и складывать их в мехи.
 Одни из них уже потемнели от времени; в других мед был светел и прозрачен, как вода.
 Между тем пчелы, не присутствовавшие при катастрофе, продолжали подлетать к тому месту, где был их улей. Не видя его, они растерянно кружились, а потом, должно быть, поняв, в чем дело, уселись на ветки соседнего дерева и грустно смотрели на развалины своего разрушенного царства.
 Люции стало от души жаль их.
 — Мне очень досадно, что я просила достать мед, — сказала она. — Моя прихоть причинила столько горя этим бедным пчелам!
 — Оставим им несколько сотов, чтобы утешить их, — заметил, пожав плечами, Болтун. — Мед все равно сейчас растащат медведи.
 — Медведи? — с изумлением повторила Люция.
 — Да, сеньорита. Никто лучше их не сумеет разыскать улей и вытащить из него мед.
 — Значит, они любят его? — с любопытством спросила молодая девушка.
 — Очень любят, сеньорита, — отвечал Болтун, угрюмое лицо которого несколько прояснилось. — Целыми неделями грызут они дерево и, сделав достаточное отверстие, просовывают в него лапы и вытаскивают, не разбирая, и мед, и пчел.
 — А теперь поедем к трапперам, — сказал генерал. — Мы и так опоздали.
 — О, мы скоро будем там, ваша милость, — отвечал проводник. — Канада в нескольких шагах от нас, а трапперы живут по берегам ее притоков.
 Маленькое общество снова тронулось в путь.
 Охота на пчел оставила в душе Люции тяжелое впечатление, и она не в силах была преодолеть его. Бедные насекомые, такие деятельные и трудолюбивые, были лишены из-за ее каприза всего своего запаса, который собирали так долго. Это огорчало ее, и она задумалась и примолкла.
 Дядя заметил это.
 — Что с тобой, Люция? — спросил он. — Ты была очень весела во время отъезда, отчего же ты теперь такая грустная?
 — Не обращайте на меня внимания, дядя, — отвечала она. — Я, как и все молодые девушки, немножко безрассудна и причудлива. Эта охота за пчелами, от которой я ждала столько удовольствия, глубоко опечалила меня.
 — Счастливое дитя! Ты можешь еще огорчаться такими пустяками! — прошептал генерал. — Дай Бог, чтобы ты подольше оставалась такою же, чтобы настоящее горе еще долго не омрачало твоей жизни!
 — Живя с вами, я всегда буду счастлива, дядя!
 — Бог знает, долго ли удастся мне охранять тебя, мое дитя.
 — Нет, нет, не говорите этого! Я надеюсь, что мы еще много лет проживем вместе.
 Генерал вздохнул.
 Наступило молчание.
 — Не кажется ли вам, дядя, — снова начала молодая девушка, — что прекрасная, величественная природа прерий как будто облагораживает мысли, возвышает душу и делает человека лучше? Что живущие на этих безграничных равнинах должны быть счастливы?
 — Откуда у тебя такие мысли, Люция? — спросил генерал, с удивлением взглянув на нее.
 — Не знаю, — застенчиво отвечала она. — До сих пор я вела тихую, спокойную жизнь, ничего не зная, прожила еще так мало; но иногда бывают минуты, когда мне кажется, что я была бы очень счастлива, если бы могла остаться навсегда в этих чудных прериях.
 Изумленный и в то же время очень довольный словами племянницы, генерал хотел ей сказать что-то, как вдруг проводник подошел к нему и, сделав знак, чтобы все замолчали, прошептал едва слышно: «Человек!»

 ГЛАВА XIV. Черный Лось

 Все остановились.
 В пустынных, незаселенных местностях на человека смотрят как на врага.
 Люди, путешествующие по прериям, боятся своих ближних еще больше, чем диких зверей. Человек является не только конкурентом, но даже очень часто, пользуясь правом сильного, отнимает у поселенца плоды его долгой, тяжелой работы.
 А потому белые, индейцы и метисы, встречаясь в прериях, всегда относятся очень недоверчиво друг к другу. Они обмениваются приветствиями и в то же время не спускают глаз один с другого, чутко прислушиваются и держат наготове свои ружья.
 Услыхав предостережения Болтуна, генерал и солдаты тотчас же приготовились к битве и, зарядив ружья, скрылись в кустах.
 Шагах в пятидесяти от путешественников стоял, опершись на ружье, какой-то человек и внимательно вглядывался в них.
 Он был высокого роста, с энергичным лицом и твердым, открытым взглядом.
 В длинных, заплетенных в косу волосах его виднелись кусочки кожи и разноцветные ленты.
 Кожаная охотничья блуза спускалась ему до колен; на ногах были гетры, украшенные шнурками, бахромой и множеством погремушек, и великолепные, вышитые бусами мокасины.
 Ярко-красное, наброшенное на плечи одеяло придерживалось на талии красным поясом, за который были заткнуты пара пистолетов, нож и индейская трубка.
 Ружье незнакомца было разукрашено киноварью и маленькими медными гвоздиками.
 Недалеко от него щипала траву и ела желуди лошадь.
 Упряжь ее была так же странно разукрашена, как и одежда ее хозяина: на поводьях блестели бусы и развевались банты, из гривы и хвоста торчали орлиные перья.
 Генерал с изумлением глядел на незнакомца.
 — К какому индейскому племени принадлежит этот человек? — спросил он у Болтуна.
 — Ни к какому, — отвечал тот.
 — Как, ни к какому?
 — Так. Это белый траппер.
 — Но почему же он так странно одет?
 Проводник пожал плечами.
 — Вы забываете, что мы в прериях, — сказал он.
 — Да, это правда, — пробормотал генерал. Между тем незнакомец, желая, должно быть, поскорее выяснить дело, решился заговорить.
 — Кто вы такие? — крикнул он по-английски. — Что вам здесь нужно?
 — Карамба! — отвечал генерал, опуская ружье и сделав знак спутникам последовать его примеру. — Мы — путешественники. Дальняя дорога утомила нас, нам жарко от горячих лучей солнца. Не позволите ли вы нам отдохнуть несколько минут в вашем ранчо?
 Генерал говорил по-испански; незнакомец ответил ему на том же языке.
 — Милости просим, — сказал он. — Если Черного Лося не трогать, он не причинит вреда никому. Я с удовольствием разделю с вами то немногое, что у меня есть.
 Когда Черный Лось сказал свое имя, Болтун в ужасе отступил и даже хотел сказать что-то, но не успел: охотник вскинул ружье на плечо и, вскочив на лошадь, уже подъехал к мексиканцам.
 — Мое ранчо очень близко отсюда, — сказал он генералу, — и если сеньорите захочется скушать кусочек хорошо приправленного горба бизона, я могу предложить ей это вкусное блюдо.
 — Благодарю вас, кабальеро, — отвечала, улыбаясь, Люция. — Мне теперь больше всего нужен отдых.
 — На все найдется время, — сказал Черный Лось и снова обратился к генералу. — Не позволите ли вы мне на время заменить вашего проводника? — спросил он.
 — Сделайте одолжение, — отвечал генерал. — Поезжайте вперед, мы последуем за вами.
 Траппер поместился во главе маленького отряда и, увидев Болтуна, нахмурил брови.
 — Гм! — пробормотал он сквозь зубы. — Что это значит? Ну, потом увидим.
 И, не обращая внимания на проводника, тоже, по-видимому, узнавшего его, он сделал знак трогаться в путь.
 Некоторое время Черный Лось ехал по берегу довольно широкого ручья, а потом вдруг круто свернул в сторону и двинулся вглубь леса.
 — Нам придется сделать небольшой крюк, — сказал он. — В этом месте ручья живут бобры, и я боюсь потревожить их.
 — О! — воскликнула Люция. — Как бы мне хотелось посмотреть на работу этих умных животных! Траппер придержал лошадь.
 — Это очень легко устроить, сеньорита, — сказал он. — Не хотите ли отправиться вместе со мной к ручью, пока ваши спутники подождут нас здесь?
 — С удовольствием! — воскликнула Люция; но, вспомнив, что не спросила разрешения у генерала, обернулась к нему. — Извините, дядя! — пробормотала она.
 Генерал пристально взглянул на охотника.
 — Ступай, мое дитя, — сказал он. — Мы подождем тебя здесь.
 — Благодарю вас, дядя! — радостно проговорила девушка и спрыгнула с лошади.
 — Не бойтесь за сеньориту, — сказал Черный Лось. — Я отвечаю за нее.
 — Я не боюсь доверить ее вам, мой друг, — отвечал генерал.
 — Благодарю вас.
 Траппер тоже сошел с лошади и через минуту исчез вместе с Люцией за деревьями.
 Отойдя на довольно порядочное расстояние от путешественников, Черный Лось остановился. Внимательно осмотревшись по сторонам, он нагнулся к девушке.
 — Выслушайте меня, — сказал он, дотронувшись до ее руки.
 Люция испуганно вздрогнула.
 Траппер заметил ее волнение.
 — Нет, не бойтесь, — продолжал он, — я честный человек, и в этой пустыне, вдвоем со мною, вы находитесь в такой же безопасности, как если бы стояли у алтаря в соборе.
 Люция искоса взглянула на своего спутника. У него было такое честное, открытое лицо, он глядел на нее так добродушно, что она успокоилась.
 — Я слушаю вас, — тихо проговорила она.
 — Мне кажется, я знаю, кто вы, — начал он. — Вы недавно приехали сюда, и ваши спутники очень внимательно осматривают прерию. Ведь так?
 — Да.
 — Один из них — не то дурак, не то шут — носит синие очки и белокурый парик. Он собирает, Бог знает зачем, всевозможные растения и камни, вместо того, чтобы ловить бобров или стрелять ланей. Я не ошибаюсь? Он действительно принадлежит к вашему обществу?
 — Да, он доктор и вместе с тем — ученый.
 — Он часто приходит сюда, и мы с ним большие приятели. Я знаю, что он хороший доктор. В течение двух месяцев у меня была страшная лихорадка, от которой я никак не мог избавиться. Он дал мне какие-то порошки и вылечил меня.
 — Тем лучше. Я очень рада, что он вылечил вас.
 — А мне очень бы хотелось чем-нибудь услужить вам, чтобы отплатить за это одолжение.
 — Благодарю вас. Но что же вы можете сделать для меня? Разве показать бобров?
 Траппер покачал головой.
 — Может быть, я пригожусь вам на что-нибудь посерьезнее и притом скорее, чем вы думаете. Выслушайте меня повнимательнее, сеньорита. Я человек бедный и незначительный, но все-таки могу дать вам хороший совет. Ваш проводник — известный негодяй; это знают все живущие в прериях. Я вполне уверен, что он готовит вам какую-нибудь ловушку. Здесь нет недостатка в дурных людях. Он мог сговориться с ними, чтобы погубить или, по меньшей мере, ограбить вас.
 — Неужели это правда? — воскликнула Люция, испуганная его словами, которые совпадали и с тем, что говорил Чистое Сердце.
 — Да, я уверен, что у него дурные намерения, хотя и не имею никаких доказательств, — ответил Черный Лось. — Я знаю прошлое Болтуна, знаю, чего можно ожидать от него. Если он еще не изменил вам, то скоро изменит и предаст вас.
 — Господи! Я передам ваши слова дяде.
 — Нет, вы не должны этого делать: вы только испортите все. Те, с кем сошелся или сойдется ваш проводник, люди смелые, решительные и хорошо знающие прерии. Кроме того, их очень много.
 — Что же мне делать? — с беспокойством спросила Люция.
 — Ждать и внимательно следить за Болтуном.
 — Но…
 — Если я предупреждаю вас об опасности, — прервал ее траппер, — то, конечно, не с тем, чтобы отказать в помощи, когда она будет нужна вам.
 — Да, я уверена в этом.
 — Сделайте же вот что: когда вы увидите, что проводник изменяет вам, пришлите ко мне своего доктора. Вы можете рассчитывать на него? Не правда ли?
 — Вполне.
 — Хорошо. Пришлите его ко мне, и пусть он скажет: «Черный Лось, час настал!» Больше ничего. Не забудете?
 — Нет. Я только не понимаю, какая польза выйдет из этого.
 Траппер загадочно улыбнулся.
 — Гм! — сказал он. — Через два часа после того, как доктор передаст мне ваше поручение, пятьдесят смелых, решительных людей, лучших стрелков прерии, явятся к вам на помощь. Эти люди по одному знаку своего командира сделают все возможное, чтобы вырвать вас из рук сообщников Болтуна.
 На минуту наступило молчание. Люция глубоко задумалась.
 Траппер опять улыбнулся.
 — Не удивляйтесь участию, которое я принимаю в вас, — сказал он. — Человек, имеющий на меня большое влияние, просил меня охранять вас во время его отсутствия. Он вынужден был уехать по важному делу.
 — Что вы хотите сказать? — с любопытством спросила Люция, — Кто этот человек?
 — Охотник, которому повинуются все белые трапперы прерий. — Он узнал, что вы взяли проводником Болтуна и заподозрил его в намерении погубить вас.
 — А как зовут его? — быстро спросила Люция.
 — Чистое Сердце. Теперь вы верите мне?
 — О, благодарю, благодарю вас! — горячо отвечала молодая девушка. — Я не забуду вашего совета и, если нам действительно понадобится помощь, не задумаюсь обратиться к вам и напомнить о вашем обещании.
 — И вы сделаете очень хорошо, сеньорита, потому что это будет вашим единственным средством спасения. Теперь вы поняли меня, и я очень рад. Пусть этот разговор останется между нами; в особенности же постарайтесь, чтобы Болтун не узнал о наших сношениях: он хитер, как бобр. Если у него появится подозрение, он выскользнет у нас из рук, как змея.
 — Не беспокойтесь, я буду осторожна.
 — А теперь пойдем взглянуть на бобров. Помните, что Чистое Сердце охраняет вас.
 — Он уже спас нам жизнь во время пожара в прериях, — взволнованно проговорила Люция.
 — Ага! — пробормотал Черный Лось, как-то загадочно взглянув на нее. — Значит, все к лучшему. Не бойтесь, сеньорита, — прибавил он громко. — Что бы ни замышляли против вас, ничего дурного не случится с вами в прериях, если вы последуете моему совету.
 — О! — воскликнула она. — В минуту опасности я обращусь к вам. Клянусь вам в этом!
 — Значит, все решено, — отвечал, улыбаясь, Черный Лось. — Идем к бобрам.
 Они продолжали свой путь и через несколько минут дошли до опушки леса.
 Траппер остановился и, сделав девушке знак последовать его примеру, нагнулся к ней и прошептал:
 — Смотрите!

 ГЛАВА XV. Бобры

 Люция осторожно раздвинула ветки ив и наклонила голову.
 Бобры запрудили не только реку, но и впадавшие в нее ручейки.
 В эту минуту около главной плотины, которую в одном месте прорвала вода, работал только один бобр, но через некоторое время к нему на подмогу явилось еще пятеро, с кусочками дерева и веток. Сложив на плотину принесенный материал, бобры исчезли под водой, но тотчас же снова вынырнули. Каждый из них захватил со дна немного ила. Потом они начали заделывать деревом и ветками пробитое в плотине отверстие, употребляя ил как цемент.
 Починив плотину, умные животные захотели, должно быть, немножко развлечься после работы и стали плавать, нырять и гоняться друг за другом, сильно ударяя по воде своими хвостами.
 Люция смотрела на них с большим интересом. Она охотно простояла бы здесь целый день, наблюдая за ними.
 В то время, как животные весело играли, показались еще два бобра. Некоторое время они серьезно смотрели на своих товарищей, не желая, по-видимому, принять участие в их игре. Потом, взобравшись на откос плотины, недалеко от того места, где стояли Люция и траппер, они уселись на задние лапы. Захватив передними ствол молоденькой сосны, бобры стали грызть его и время от времени съедали по кусочку коры, корча при этом разные смешные гримасы, очень похожие на те, которые проделывает обезьяна, очищая орех.
 Они, должно быть, хотели перегрызть и свалить дерево. Работа шла очень дружно, но Люции не удалось дождаться конца. Генерал, встревоженный долгим отсутствием племянницы, поехал ее отыскивать, и бобры, услыхав лошадиный топот, в ту же минуту исчезли под водою.
 Маленькое общество снова тронулось в путь под предводительством Черного Лося. Нужно было поспешить. Солнце поднялось уже высоко, и горячие лучи его падали почти отвесно на путешественников.
 Люция, в высшей степени заинтересованная своими наблюдениями над бобрами, стала расспрашивать траппера об образе жизни этих животных и охоте на них.
 Черный Лось, как и все, ведущие одинокую жизнь, был не прочь поболтать и очень охотно отвечал на ее вопросы.
 — Краснокожие считают бобров людьми, только не умеющими говорить, — сказал он, — и они правы. Это очень умные, смелые и предусмотрительные животные. Перед наступлением холодов каждая семья делает запасы на зиму. Работают все — и старые, и молодые. Иногда им приходится совершать далекие путешествия, чтобы найти ту кору, которая нравится им больше. Они сваливают довольно большие деревья, отгрызают ветки, разделяют их на куски фута в три длиной, сплавляют их по воде к своим хижинам и прячут в кладовые. Жилища бобров очень удобны и содержатся в высшей степени чисто и опрятно. Обглодав кору с кусочков дерева, они никогда не оставляют их в хижинах и тотчас же после еды выбрасывают все остатки в реку, за плотину. Они не допускают к себе чужих, не принадлежащих к их общине бобров, и храбро бьются, охраняя неприкосновенность своих владений.
 — Как это интересно! — воскликнула Люция.
 — Это еще не все, — сказал Черный Лось. — Весной, во время линьки, самец оставляет самку дома, а сам, как какой-нибудь важный господин, отправляется путешествовать. Иногда он уходит довольно далеко, плавает и играет в реках и ручьях, попадающихся ему на пути, а когда проголодается, выходит на берег и обгладывает молоденькие веточки тополей и ив. С наступлением лета эта жизнь холостяка прекращается: бобр вспоминает о своих обязанностях отца семейства, возвращается к своей жене и новому потомству и отправляется вместе с ними за зимними запасами.
 — Да, это одно из самых умных и интересных животных, — заметил генерал.
 — Без всякого сомнения, — сказала Люция. — Не понимаю только, зачем охотятся на них и истребляют их, когда они решительно никому не делают вреда.
 — Что же делать, сеньорита? — отвечал траппер. — Все животные созданы для человека, а у бобра, кроме того, очень ценный мех.
 — Но как же охотятся за ними? — спросил генерал. — Не все бобры так доверчивы, как эти. Иногда они очень тщательно скрывают свои жилища.
 — Вы правы, — отвечал Черный Лось. — Но опытный охотник по самым незначительным признакам найдет след бобра и, как бы ни была скрыта его хижина за кустарником и деревьями, сумеет определить даже число ее обитателей. Тогда он ставит свою западню около берега, дюйма на два — на три ниже поверхности воды, и прикрепляет ее цепью к свае, глубоко вбитой в песок или ил. Потом в отверстие западни вставляется очищенная от коры веточка, намоченная в лекарстве, как обыкновенно называем мы приманку. Веточку помещают так, что она немного высовывается из воды. Одаренный замечательно тонким обонянием, бобр чует запах приманки, вытягивает морду, чтобы схватить ее, и в это время его лапа попадает в западню. Он ныряет, снова выплывает, но не может освободиться и, наконец, погружается в воду и тонет. Вот как ловят бобров, сеньорита. Если дно слишком каменисто и нельзя вбить сваи, нам приходится нырять, чтобы найти попавших в западни бобров, и иногда проплывать довольно большое расстояние. Неудобно и то, что бобры делаются очень недоверчивы после того, как поймают несколько членов их общины. Как бы вы ни хитрили, они не идут на вашу приманку. Они очень осторожно подплывают к западням, ударяют палками по пружине, чтобы ослабить ее, а иногда даже опрокидывают западни, подтаскивают их к плотине и зарывают в песок.
 — И что же вы делаете тогда? — спросила Люция.
 — Что делаем? — повторил Черный Лось. — В таком случае нам остается только одно: мы кладем на плечи наши западни, сознаемся, что бобры победили нас и уходим куда-нибудь в другое место, где они еще не так опытны… А вот и мое ранчо.
 Путешественники подъехали к жалкой, кое-как сплетенной из веток хижине. Трапперы не заботятся об удобствах и устраивают себе самые примитивные жилища.
 — Милости просим! — сказал Черный Лось, приглашая своих гостей войти.
 Около входа сидел его товарищ. Он жарил горб бизона — очень вкусное кушанье, о котором хозяин уже заранее сообщил путешественникам.
 Траппер, исполнявший должность повара, был одет совершенно так же, как и Черный Лось. Ему было лет сорок, но тяжелый труд и лишения не прошли для него бесследно. Лицо его было покрыто морщинами, и потому он казался гораздо старше, чем был на самом деле.
 И действительно, едва ли найдется занятие, которое требовало бы столько труда, представляло столько опасностей и давало так мало, как занятие траппера.
 Индейцы и охотники очень часто нападают на этих несчастных, отнимают у них всю собранную с таким трудом добычу, безжалостно скальпируют или убивают их, и никто не обращает на это никакого внимания, никто не интересуется узнать, что сталось с ними.
 — Садитесь, сеньорита! Садитесь, господа! — любезно сказал Черный Лось. — Как ни бедна моя хижина, в ней найдется место для всех.
 Путешественники соскочили с лошадей и, войдя в жилище траппера, с удовольствием растянулись на кучах сухих листьев, покрытых лосиными, медвежьими и бизоньими шкурами.
 К обеду — настоящему обеду охотников — генерал прибавил бутылку великолепного вина, которое всегда брал с собой, отправляясь в свои экскурсии.
 Когда все поели, Люция, Болтун и солдаты остались еще на некоторое время в хижине, чтобы переждать жару, а генерал, сделав знак Черному Лосю, вышел вместе с ним.
 Отойдя на довольно большое расстояние, он сел под высоким, развесистым деревом и пригласил траппера последовать его примеру.
 — Друг мой, — сказал он после небольшого молчания. — Прежде всего позвольте мне поблагодарить вас за ваше гостеприимство, а потом задать вам несколько вопросов.
 — Вы знаете, что говорят краснокожие, кабальеро? — несколько уклончиво отвечал Черный Лось. — Они находят, что нужно хорошенько обдумать каждое слово и выкурить сначала трубку мира, а потом уже произносить его.
 — Это, конечно, очень благоразумное правило; но, в настоящем случае, оно совершенно лишнее. Я не стану задавать вам никаких нескромных вопросов, относящихся к вам лично или к вашей профессии.
 — Если я в состоянии исполнить ваше желание, кабальеро, я с удовольствием сделаю это.
 — Благодарю вас; я был вполне уверен, что вы не откажете мне, — продолжал генерал. — Сколько лет живете вы в прериях?
 — Десять лет. И молю Бога, чтобы мне удалось прожить здесь еще столько же.
 — Значит, эта жизнь вам по душе?
 — Мне даже трудно объяснить вам, насколько она мне нравится. Нужно, подобно мне, поселиться здесь юношей, вынести все лишения, страдания и опасности, чтобы понять, сколько привлекательного в такой жизни, сколько счастья и невыразимого наслаждения дает она! О, кабальеро! Самый большой, самый великолепный город старой Европы покажется ничтожным сравнительно с величием этих бесконечных прерий! Как жалка ваша узкая, правильная, размеренная по клеточкам жизнь, сравнительно с той, которую ведем мы! Только здесь человек дышит, живет и мыслит по-настоящему! Цивилизация низводит его на степень животного, думающего исключительно только об удовлетворении своих потребностей. В беспредельности же прерий, когда человек стоит лицом к лицу с Богом, мысли его становятся шире, душа возвышеннее и он делается тем, чем должен быть — венцом творения.
 Говоря это, траппер как бы преобразился. Лицо его загорелось восторгом, глаза засверкали, каждый жест отличался тем благородством, которое дает только страсть.
 Генерал глубоко вздохнул; слеза скатилась на его седые усы.
 — Вы правы, — печально сказал он. — В этой жизни много привлекательного, и человеку, привыкшему к ней, трудно променять ее на другую… Откуда вы родом?
 — Из Квебека. Я — канадец.
 — А!
 Наступило непродолжительное молчание.
 — Нет ли между вашими товарищами мексиканцев? — спросил генерал.
 — Очень много.
 — Мне бы хотелось получить о них некоторые сведения.
 — Один только человек мог бы дать вам их, кабальеро, — ответил Черный Лось. — К сожалению, его теперь нет здесь.
 — А как его зовут?
 — Чистое Сердце.
 — Чистое Сердце? — быстро проговорил генерал. — Да ведь я знаю его.
 — Совершенно верно.
 — Господи! Какая роковая случайность!
 — Если вы желаете повидаться с ним, — сказал траппер, — это можно будет устроить гораздо легче, чем вы думаете.
 — Каким же образом?
 — Очень просто. Чистое Сердце ставит свои западни рядом с моими; я и теперь стерегу и осматриваю их, вместо него. Он должен скоро вернуться.
 — Дай Бог, чтобы это было так.
 — Как только он возвратится, я извещу вас, если вы до тех пор не сниметесь с лагеря.
 — А вы знаете, где мы стоим?
 — Здесь, в прериях, мы знаем все, — с улыбкой отвечал Черный Лось.
 — Значит, я могу рассчитывать на вас!
 — Вполне.
 — Благодарю вас.
 В эту минуту из палатки вышла Люция, и генерал подошел к ней.
 Путешественники сели на лошадей и, поблагодарив траппера за его гостеприимство, поехали в лагерь.

 ГЛАВА XVI. Измена

 На обратном пути общество было далеко не так оживлено, как утром.
 Генерал думал о своем разговоре с траппером; Люция — об опасности, о которой он предостерегал ее. Болтун был тоже далеко не спокоен. О чем говорил Черный Лось с генералом и его племянницей? Не о нем ли шла речь? Это очень тревожило его, и он решил держать себя еще осторожнее, чем прежде. Только солдаты, ничего не подозревая о драме, которая разыгрывалась около них, ехали беззаботно, мечтая об отдыхе, которым будут наслаждаться по возвращении в лагерь.
 По пути Болтун беспокойно оглядывался по сторонам, как бы ища каких-нибудь следов в чаще леса, по которому ехали путешественники.
 Наступал вечер. Солнце уже заходило, и издали доносился по временам глухой рев диких зверей.
 — Далеко до лагеря? — спросил генерал.
 — Нет, — отвечал проводник. — Через час мы будем там.
 — Так едем скорее. Нам нужно выбраться из леса до наступления темноты.
 Лошадей пришпорили, и через полчаса путешественники уже подъезжали к лагерю.
 Капитан Агвилар и доктор вышли к ним навстречу.
 Ужин был уже давно готов и ждал их.
 Все сели за стол.
 Но и ужин прошел невесело. Генерал и Люция стали еще грустнее и задумчивее; остальные поддались их настроению и поели наскоро, не говоря ни слова. Когда блюда и тарелки убрали, все тотчас же разошлись под предлогом усталости. На самом же деле, генералу и его племяннице хотелось еще раз, в уединении, обдумать все события этого дня.
 Того же желал и Болтун. Нечистая совесть не давала ему спать. Он ходил по лагерю, тщетно выискивая какой-нибудь способ выйти из неприятного положения, в которое попал: ничто не приходило ему на ум, и тревога его все увеличивалась.
 А ночь уже наступила. Луна исчезла, и глубокая темнота окутала тихий лагерь.
 Все спали или казались спящими. Бодрствовал один только Болтун, взявший на себя обязанность караульного. Он сидел на вьюке и, скрестив руки, наклонив голову, глубоко задумался.
 Вдруг кто-то дотронулся до его плеча и шепнул ему на ухо:
 — Кеннеди!
 Проводник, нисколько не потерявшись, внимательно осмотрелся по сторонам и, схватив Кеннеди за руку, потащил его подальше, отыскивая такое место, где никто бы не мог увидеть их.
 Когда они прошли мимо палатки, какая-то фигура выскользнула оттуда и неслышно последовала за ними.
 — Слава Богу! — прошептал Болтун, скрывшись с товарищем за вьюками. — Я с большим нетерпением поджидал тебя, Кеннеди!
 — Разве ты знал, что я приду? — подозрительно спросил тот.
 — Не знал, но надеялся.
 — Случилось что-нибудь новое?
 — Да, и очень многое.
 — Говори же скорее.
 — Сию минуту. Все пропало!
 — Это что значит? Что ты хочешь сказать?
 — Именно то, что говорю. Сегодня генерал видел…
 — Знаю. Я видел, как вы ехали.
 — Черт возьми! Почему же ты не напал на нас?
 — Со мной был только один человек.
 — Ну так что же? Ты мог рассчитывать на меня. Наши силы были бы равны, так как генерала сопровождали два солдата.
 — Ты прав. Я не сообразил этого.
 — Очень жаль. Если бы ты был благоразумнее, мы уже успели бы расправиться с ними, тогда как теперь наше дело погибло.
 — Почему же?
 — Карай! note 5 Генерал и его племянница очень долго говорили наедине с Черным Лосем. Он давно уже знает меня и, наверное, предостерег их.
 — С какой же стати повел ты их к тому месту, где водятся бобры?
 — А откуда же я знал, что мы встретим этого проклятого траппера?
 — В нашем деле нужно предвидеть все и остерегаться всего.
 — Да, ты прав, я сделал ошибку. Но теперь уже нельзя исправить ее. Я уверен, что Черный Лось говорил обо мне с генералом.
 — Гм! Очень возможно. Что же нам делать?
 — Остается только одно: действовать как можно скорее, пока они еще не успели принять каких-либо предосторожностей.
 — За мной дело не станет — я готов.
 — А Уактено? Вернулся он?
 — Вернулся сегодня вечером. Мы все в пещере. Нас сорок человек.
 — Отлично. Как жаль, что ты пришел сюда только один. Теперь самое удобное время: они спят, как сурки. Если бы все твои люди были здесь, мы в какие-нибудь десять минут захватили бы их.
 — Ты забываешь о своем уговоре с предводителем. Ведь о нападении не было и речи.
 — Да, это правда. Зачем же ты пришел?
 — Предупредить тебя, что мы готовы и ждем только твоего сигнала, чтобы начать действовать.
 — Что же делать? Не посоветуешь ли ты мне?
 — Черт возьми! Какой же совет могу я дать тебе, когда я не живу здесь и ничего не знаю про них?
 Болтун задумался, а потом поднял голову и внимательно посмотрел на небо.
 — Слушай, — сказал он. — Сейчас еще только два часа.
 — Ну?
 — Вернись в пещеру.
 — Теперь же?
 — Да.
 — Хорошо. Дальше?
 — Скажи предводителю, что я могу выдать ему молодую девушку теперь же, ночью.
 — Гм! Не думаю, чтобы это было легко.
 — Это уж мое дело.
 — Да, конечно. Но я все-таки не понимаю, как ты добьешься этого.
 — Так слушай. Мы караулим лагерь так: ввиду того, что солдаты не привыкли к жизни прерий, они стоят около окопов днем; мы же — я и другие проводники
 — сторожим по ночам.
 — Это очень удобно.
 — Не правда ли? Теперь слушай дальше. Садитесь на лошадей и приезжайте как можно скорее сюда. Остановитесь у подошвы холма и пришлите мне шестерых самых смелых и решительных из ваших людей. Ручаюсь, что мне удастся с их помощью в несколько минут повязать всех солдат и самого генерала.
 — А ведь это недурная мысль!
 — Ты находишь?
 — Да, клянусь честью!
 — Очень рад. Когда мы перевяжем всех, я свистну, предводитель придет сюда со своим отрядом и поступит с девушкой, как ему угодно. Я не стану вмешиваться: это не мое дело.
 — Великолепно!
 — Таким образом, нам даже не придется биться и проливать кровь. Я всегда доволен, когда могу избежать этого.
 — Ты очень осторожен и предусмотрителен.
 — Еще бы! Нельзя поступать необдуманно, когда обещают такое щедрое вознаграждение.
 — Да, это так. Твоя мысль мне по душе, и я постараюсь привести ее в исполнение, — сказал Кеннеди. — Только уговоримся сначала, чтобы не было никаких недоразумений.
 — Говори, я слушаю.
 — Если предводитель, как я надеюсь, одобрит твой план, я сам выберу шестерых человек и приведу их в лагерь. Откуда лучше всего нам войти?
 — Черт возьми! Да оттуда же, откуда ты пришел сам!
 — А где будешь ты?
 — Я буду ждать вас у самого входа, чтобы помогать вам.
 — Хорошо. Значит, все решено. Больше тебе нечего сказать мне?
 — Нечего, — отвечал Болтун.
 — Так я ухожу.
 — Иди, и как можно скорее.
 — Верно. Только проводи меня до выхода. Теперь так темно, что я боюсь заблудиться. Если я нечаянно натолкнусь на одного из ваших солдат, я испорчу все дело.
 — Давай мне руку.
 — Вот она.
 Они встали и собирались уже идти, как вдруг какая-то фигура загородила им дорогу и твердый голос сказал:
 — Вы предатели и должны умереть!
 Несмотря на все свое самообладание, Болтун и Кеннеди на минуту потерялись.
 Не дав им времени опомниться, выследивший их человек выстрелил сразу из двух пистолетов. Раздался страшный крик. Один из негодяев тяжело упал на землю, а другой перескочил, как тигр, через ограду и исчез в темноте.
 Выстрелы и крики разбудили весь лагерь. Все вскочили и бросились к окопам.
 Генерал и капитан Агвилар первыми прибежали к тому месту, где разыгралась только что описанная нами сцена.
 Там стояла Люция, держа в руках два еще дымящихся пистолета. У ног ее лежал, корчась в предсмертных судорогах, какой-то человек.
 — Что это значит, Люция? Не ранена ли ты? — тревожно спросил генерал. — Что случилось?
 — Успокойтесь, я не ранена, дядя, — отвечала Люция. — Я только наказала предателя. Двое негодяев сговаривались погубить нас. Один из них убежал, но другой здесь.
 Генерал наклонился к умирающему и при свете факела, бывшего у него в руках, узнал Кеннеди, того самого проводника, который исчез так таинственно из лагеря и, как уверял Болтун, погиб во время пожара.
 — Ого! — сказал он. — Что это значит?
 — Это значит, — отвечала Люция, — что, если бы Бог не помог мне, шайка разбойников, скрывшаяся недалеко отсюда, напала бы на нас сегодня же ночью.
 — Живо! За дело! — воскликнул генерал.
 И вместе с капитаном Агвиларом они занялись всеми нужными приготовлениями на случай атаки.
 Болтун убежал, но оставшийся на его пути широкий кровавый след указывал на то, что он тяжело ранен. Случись это днем, за ним, конечно, бросились бы в погоню и настигли бы его; ночью же, в темноте, такое преследование было опасно. Враги, может быть, сидели в засаде где-нибудь поблизости, и потому генерал не позволил солдатам выходить из лагеря. Уж лучше пусть спасется этот негодяй!
 А Кеннеди уже умер.
 Между тем нервное возбуждение, поддерживавшее Люцию в минуту опасности, прошло, и она снова почувствовала себя женщиной. Страшная слабость овладела ею, глаза ее помутились, судорожная дрожь пробежала по телу. Она пошатнулась и, наверное, упала бы, если бы доктор не поддержал ее.
 Полубесчувственную, отнес он ее в палатку и употребил все средства, чтобы привести ее в себя.
 Мало-помалу молодая девушка успокоилась после тяжелой сцены, которую ей пришлось пережить, и тотчас же вспомнила о разговоре с Черным Лосем.
 Теперь, как ей казалось, наступила минута, когда следовало обратиться к нему за помощью. Она попросила доктора подойти к ней.
 — Я хочу обратиться к вам с просьбой, любезный доктор, — сказала она. — Исполните ли вы ее?
 — Можете располагать мною, сеньорита, — отвечал он.
 — Знаете вы траппера, которого зовут Черный Лось?
 — Знаю. Недалеко от его хижины живут бобры.
 — Совершенно верно. Не повидаетесь ли вы с ним завтра рано утром?
 — Зачем же?
 — У меня есть к нему очень важное поручение.
 — В таком случае, я съезжу к нему.
 — Благодарю вас, доктор.
 — Что же мне сказать Черному Лосю?
 — Передайте ему во всех подробностях то, что произошло здесь ночью.
 — А потом?
 — А потом вы скажете ему несколько слов от моего имени. Только запомните их хорошенько.
 — Говорите, сеньорита, я слушаю вас.
 — Вот что вы должны сказать ему: «Черный Лось, час настал!» Вы поняли меня?
 — Конечно, сеньорита.
 — И вы обещаете исполнить мою просьбу?
 — Клянусь вам! — серьезно отвечал доктор. — Как только взойдет солнце, я поеду к трапперу, расскажу ему обо всем, что было у нас ночью, и прибавлю: «Черный Лось, час настал!» Не желаете ли передать ему еще что-нибудь?
 — Нет, это все, мой добрый доктор.
 — Так будьте спокойны, сеньорита. Ваше желание будет исполнено.
 — Благодарю вас, — горячо сказала девушка, улыбаясь и крепко пожимая ему руку.
 И совершенно обессиленная волнением и тяжелым впечатлением, оставшимся после ночной сцены, Люция легла в постель и заснула спокойным, укрепляющим сном.
 Как только рассвело, доктор стал собираться в путь. Не слушая предостережений генерала, убеждавшего его остаться в лагере ввиду того, что враги скрываются недалеко от него, ученый упрямо стоял на своем. Он вскочил на лошадь и рысью спустился с холма.
 Доехав до опушки леса, доктор пришпорил лошадь и галопом поскакал к хижине Черного Лося.

 ГЛАВА XVII. Орлиная Голова

 Уезжая с того места, где стояло поселение американцев, Орлиная Голова постарался скрыть как можно лучше свои следы.
 Он понимал, что белые захотят отомстить ему, и принял все меры, чтобы избежать опасности, грозившей его воинам.
 Трудно представить себе то замечательное искусство, с которым индейцы скрывают свой след.
 Они идут гуськом, чтобы враги не узнали, сколько их, проходят двадцать раз по одному и тому же месту, чтобы уничтожить свой след, расправляют каждую помятую травинку, каждую согнутую ветку, а когда на пути попадаются ручьи, идут иногда целыми днями по пояс в воде.
 Воины, вождем которых был Орлиная Голова, принадлежали к клану Змей. Они пришли в прерии, чтобы поохотиться за бизонами и сразиться с пауни и сиу, с которыми вели постоянные войны.
 Покончив с этим, Орлиная Голова намерен был вернуться как можно скорее к своему племени, оставить там захваченных пленников и отправиться в поход против рассеянных в прериях трапперов — белых и метисов, — на которых индейцы не без основания смотрели всегда как на своих злейших врагов.
 Хотя воинам команчей приходилось часто останавливаться, чтобы уничтожать свои следы, они все-таки довольно быстро продвигались вперед.
 Вечером, на шестой день после того как была сожжена крепость, команчи сделали привал на берегу маленькой безымянной речки и решили провести здесь ночь.
 Лагерь индейцев устраивается очень просто. Лошадей привязывают, чтобы они не могли разбежаться; если опасности не предвидится, зажигают костер; в противном случае обходятся без него, и каждый устраивается на ночь, как хочет, и ест, что может.
 С тех пор, как команчи выехали из крепости, никто, по-видимому, не следил и не гнался за ними. Их разведчики до сих пор не заметили ничего подозрительного.
 До поселений их племени оставалось уже недалеко, и они чувствовали себя в полной безопасности.
 А потому Орлиная Голова, расставив караульных, позволил зажечь костры.
 Распорядившись всем, вождь прислонился к дереву, закурил трубку и велел привести к себе двух пленников — старика и пожилую женщину.
 Когда они подошли к нему, он ласково кивнул старику и подал ему свою трубку, которую тот взял, низко поклонившись за этот знак особой милости и расположения.
 — Хорошо ли моему брату с краснокожими? — спросил после непродолжительного молчания Орлиная Голова.
 — Мне не на что пожаловаться, вождь, — отвечал испанец. — Все обращаются со мной ласково и заботятся обо мне.
 — Мой брат — друг, — сказал Орлиная Голова.
 Старик наклонил голову.
 — Мы уже дошли до наших охотничьих земель, — продолжал вождь. — Мой брат, Седая Голова, устал от долгой жизни. Ему трудно охотиться за лосями и бизонами. Его место у костра совета.
 — Твои слова справедливы, вождь, — отвечал испанец. — Было время, когда я, как и все, живущие в прериях, целые дни охотился, не сходя с полудикого мустанга. Но теперь я уже стар, члены мои потеряли прежнюю гибкость, зрение ослабло, и я не гожусь ни для охоты, ни для битв.
 — Хорошо, — сказал Орлиная Голова, выпустив клуб дыма. — Чего же хочет мой брат? Пусть он скажет мне, и желание его будет исполнено.
 — Благодарю тебя, вождь, и воспользуюсь твоим предложением. Я был бы очень счастлив, если бы ты дал мне возможность отправиться в какое-нибудь селение людей моего цвета кожи. Я хотел бы провести с ними спокойно те немногие годы, которые мне еще осталось прожить.
 — Если брат мой не хочет жить со своими краснокожими друзьями, я исполню его желание. Это можно будет устроить, когда мы придем в поселения моего племени.
 Наступило молчание. Старик, думая, что разговор окончен, собирался уйти, но вождь остановил его.
 Прошло еще несколько минут. Индеец вытряс пепел из своей трубки, засунул ее за пояс и пристально взглянул на испанца.
 — Мой брат очень счастлив, — сказал он. — Хотя ему и пришлось пережить много зим, он совершает свой жизненный путь не один.
 — Что ты хочешь сказать? — спросил испанец. — Я не понимаю тебя, вождь.
 — У моего отца есть семья.
 — Нет, вождь, ты ошибаешься. Я совершенно одинок.
 — Как? Разве жена его не с ним?
 Грустная улыбка показалась на бледных губах старика.
 — У меня нет жены, — отвечал он.
 — А эта женщина? — спросил с притворным изумлением Орлиная Голова, показывая на испанку, которая молча стояла рядом со стариком.
 — Она — моя госпожа.
 — О-о-а! Разве мой брат невольник? — спросил, лукаво Улыбнувшись, индеец.
 — Нет, — гордо отвечал старик. — Я не невольник, а верный слуга этой женщины.
 Вождь покачал головой и задумался.
 Он не понял слов испанца, не мог уяснить себе разницы между положением слуги и раба и, видя, что такая задача ему не по силам, снова поднял голову.
 — Хорошо, — сказал он, насмешливо взглянув на старика. — Эта женщина пойдет с моим братом.
 — Я был уверен, что вождь согласится на это, — отвечал испанец.
 Женщина, до сих пор не произносившая ни слова, сочла, должно быть, нужным вмешаться в разговор.
 — От всей души благодарю вождя, — сказала она. — Он очень добр. Не позволит ли он мне попросить его еще об одной милости?
 — Мать моя может говорить. Уши мои открыты.
 — У меня есть сын, — начала испанка. — Он великий белый охотник и в настоящую минуту находится в прериях. Не согласится ли мой брат оставить нас у себя на несколько дней. Мы, может быть, встретимся с моим сыном. Под его охраной нам нечего будет бояться.
 Старик с ужасом взглянул на нее.
 — Сеньора, — сказал он по-испански. — Берегитесь, чтобы…
 — Замолчи! — гневно перебил его Орлиная Голова. — Зачем брат мой говорит при мне на незнакомом языке? Для того, чтобы я не понял его слов?
 — Нет, нет, вождь, — сказал старик, отрицательно покачав головой.
 — Так пусть же брат мой не вмешивается и позволит говорить бледнолицей женщине. Она обращается к вождю.
 Старик замолчал, но сердце его замерло от страха.
 Орлиная Голова знал, кто его пленники, и играл с ними, как кошка с мышью. Обернувшись к женщине, он любезно поклонился ей.
 — Так сын моей матери великий охотник? — ласково сказал он, улыбаясь ей. — Тем лучше.
 — Да, — горячо отвечала она. — Он один из самых смелых трапперов западных прерий.
 — О-о-а! — сказал еще любезнее вождь. — Имя такого славного воина, наверное, произносится с уважением во всех прериях?
 Старик чувствовал себя как на угольях, но не знал, что делать. Вождь зорко следил за ним, и он не решался предупредить испанку, чтобы она не произносила имени своего сына.
 — Да, он пользуется большой известностью, — отвечала она.
 — Таковы все матери! — воскликнул старик. — Им всегда кажется, что их сыновья герои. Он, конечно, прекрасный молодой человек, но ничем не отличается от других. Мой брат, наверное, даже никогда не слышал его имени.
 — А почему же знает это мой отец? — спросил, насмешливо улыбнувшись, Орлиная Голова.
 — По крайней мере, мне так кажется. А если при моем брате как-нибудь случайно и упоминали его имя, он, конечно, уже забыл его. Если вождь позволит, мы удалимся. Путь был тяжел, ночь уже наступила, и пора отдохнуть.
 — Пусть брат мой подождет еще минуту, — спокойно возразил индеец. — Как же зовут славного воина бледнолицых? — спросил он, обращаясь к женщине.
 Но та, заметив, что ее верный, преданный слуга боится, чтобы она не назвала имени своего сына, не отвечала. Она чувствовала, что поступила неблагоразумно, и не знала, как исправить свою ошибку.
 — Разве мать моя не слышит меня? — снова спросил вождь.
 — Зачем моему брату его имя? — отвечала она. — Он, наверное, даже никогда не слышал его. Может быть, вождь позволит мне уйти?
 — Сначала мать моя скажет мне имя своего сына! — воскликнул Орлиная Голова, нахмурив брови и топнув ногой.
 Приходилось покориться, и старик понял это.
 — Мой брат — великий вождь, — сказал он. — Волосы его черны, но он мудр. Я его друг. Он не захочет употребить во зло свою власть и воспользоваться случаем, предавшим в его руки мать врага. Сын этой женщины — Чистое Сердце.
 — Я знал это, — отвечал Орлиная Голова. — Почему у бледнолицых два языка и два сердца? Почему стараются они всегда обмануть краснокожих?
 — Мы не хотели обмануть тебя, вождь!
 — А я спас жизнь моего брата и моей матери. С ними обращались как с друзьями.
 — Это правда.
 — Так я докажу вам, — сказал, насмешливо улыбнувшись, Орлиная Голова, — что индейцы ничего не забывают и платят добром за зло. Кто нанес мне эту рану? Чистое Сердце! Мы враги. Мать его в моей власти, и я мог бы сейчас же убить ее. Это мое право.
 Старик и женщина молча наклонили головы.
 — Око за око, зуб за зуб — вот закон прерий, Старый Дуб, — продолжал вождь. — Но я помню нашу прежнюю дружбу и дам моему брату отсрочку. Завтра утром он поедет искать Чистое Сердце и приведет его сюда. Я буду ждать четыре дня. Если же в течение этого срока враг мой не отдастся в мои руки, мать его умрет. Мои молодые воины сожгут ее живьем, и братья мои наделают свистков из ее костей. Можете идти, — я кончил.
 Старик бросился перед ним на колени, но Орлиная Голова оттолкнул его ногой и ушел.
 — О сеньора! — воскликнул испанец. — Вы погибли!
 — Ради Бога, не приводи сюда моего сына, Эусебио! — сказала она со слезами в голосе. — Что значит моя смерть. Я и так жила слишком долго!
 Старый слуга восторженно взглянул на свою госпожу.
 — Всегда одинакова, всегда неизменна! — с умилением проговорил он.
 — Разве жизнь матери не принадлежит ее ребенку? — сказала Хесусита.
 Они упали на колени и горячо молились всю ночь.
 А Орлиная Голова как будто и не подозревал их отчаяния.

 ГЛАВА XVIII. Эусебио

 Белые, недостаточно знакомые с хитростями индейцев, наверное, потеряли бы след команчей благодаря предосторожностям, принятым их вождем. Но все эти предосторожности ничего не значили для Чистого Сердца и Весельчака.
 Они ни разу не сбились с дороги.
 Все эти повороты, зигзаги, следы привалов на таких местах, где индейцы на самом деле не останавливались, нисколько не обманули их.
 Кроме того, было еще одно очень благоприятное для них обстоятельство.
 Читатель уже знает, что ищейка, с шеи которой Весельчак снял записку, убежала тотчас же после того, как очутилась на свободе. Она спешила к своему хозяину Эусебио.
 Эти следы собаки служили путеводной нитью для наших друзей, и они без всяких затруднений ехали за команчами, которым и в голову не приходило, что враги гонятся за ними.
 Каждый вечер Чистое Сердце делал привал на том самом месте, где накануне останавливался на ночлег Орлиная Голова. Охотники ехали так быстро, что расстояние между ними и индейцами было не больше нескольких миль. Они бы, конечно, могли и догнать их; но по некоторым причинам Чистое Сердце решил еще некоторое время следовать за ними.
 Проведя ночь на лужайке, на берегу ручья, охотники собирались тронуться в путь. Лошади их были уже оседланы, а сами они наскоро закусывали стоя, чтобы не терять времени.
 И вдруг Чистое Сердце, молчавший все утро, обратился к своему товарищу.
 — Присядем на минуту, — сказал он. — Нам некуда торопиться. Орлиная Голова уже, наверное, соединился с отрядом своих воинов.
 — Ты прав, — отвечал Весельчак, растянувшись на траве. — Мы можем поговорить.
 — И как мне не пришло в голову, что у этих проклятых команчей есть подкрепление? Не можем же мы вдвоем завладеть лагерем в пятьсот человек.
 — Конечно, — спокойно отвечал Весельчак. — Их слишком много. Но все-таки, если хочешь, мы можем попробовать. Кто знает? Может быть, нам и удастся.
 — Нет, спасибо, — сказал, улыбаясь, Чистое Сердце. — Я знаю, что из этого не выйдет никакого толку.
 — Ну как хочешь.
 — Нам остается только одно: мы должны прибегнуть к хитрости.
 — Так будем хитрить. Я к твоим услугам.
 — Ведь, кажется, наши западни стоят недалеко отсюда?
 — Черт возьми! — воскликнул Весельчак. — Конечно, так, — в поселении бобров. До него не больше полумили.
 — Верно, верно. У меня голова идет кругом в эти последние дни, и я забываю обо всем. Мать моя в плену! Эта мысль сводит меня с ума. Я должен во что бы то ни стало освободить ее!
 — Совершенно согласен с тобой и буду помогать тебе всем, чем могу.
 — Так слушай же: завтра, рано утром, отправляйся к Черному Лосю и попроси его от моего имени собрать как можно больше белых охотников и трапперов.
 — Хорошо.
 — В это время я поеду в лагерь команчей и предложу выкуп за мать. Если же они откажут мне, мы попытаемся освободить ее силой. Посмотрим, что выйдет из этого. Может быть, двадцать лучших стрелков прерий и справятся с пятьюстами этих разбойников и грабителей!
 — А если они возьмут тебя в плен?
 — В таком случае, я пришлю ищейку в пещеру около реки. Если она вернется одна, ты поймешь, что это значит, и примешься за дело.
 Весельчак покачал головой.
 — Нет, я не согласен, — сказал он.
 — Как, не согласен?! — воскликнул Чистое Сердце.
 — Конечно, так. Правда, сравнительно с тобой, таким умным и смелым, я ничего не стою. Но у меня есть одно несомненное достоинство: я всей душой предан тебе.
 — Нисколько не сомневаюсь в этом, мой друг. Я знаю, что ты любишь меня, как брат.
 — И ты хочешь, чтобы я покинул тебя, чтобы я позволил тебе броситься в волчью пасть? Впрочем, такое сравнение унизительно для волков: индейцы гораздо кровожаднее и безжалостнее их! Повторяю тебе, что я не согласен. Я никогда не прощу себе, если с тобой случится несчастье.
 — Сделай милость, объяснись, Весельчак! — нетерпеливо сказал Чистое Сердце. — Клянусь честью, тебя невозможно понять!
 — Изволь, — отвечал канадец. — Я не обладаю ни особенным умом, ни красноречием, но у меня есть здравый смысл и верный взгляд, когда дело касается тех, кого я люблю. А с тех пор как умер мой отец, у меня нет никого на свете ближе и дороже тебя.
 — Говори, мой друг, — сказал Чистое Сердце, — и прости мне мою раздражительность.
 — Ты знаешь, — начал Весельчак, — что во всех прериях у нас нет врагов беспощаднее и опаснее команчей. По какой-то роковой случайности мы до сих пор бились исключительно только с ними. А так как им ни разу не удалось одержать над нами верх, то они ненавидят нас и эта ненависть еще усилилась в последнее время. Ты ранил вождя команчей в руку, вместо того, чтобы убить его, и он никогда не простит тебе твоего великодушия. На его месте, я чувствовал бы то же самое и потому нисколько не обвиняю его.
 — К делу! К делу! — прервал его Чистое Сердце.
 — А дело состоит в том, что Орлиная Голова готов на все, лишь бы получить твой скальп. Значит, если ты решишься пойти к нему в лагерь, он воспользуется удобным случаем и сведет с тобою счеты.
 — Ты забываешь, что моя мать у него в руках? Не могу же я не сделать попытки к ее освобождению.
 — Но ведь он не знает, что ты сын его пленницы, — возразил Весельчак. — Индейцы вообще очень хорошо обращаются с белыми женщинами. Ты сам знаешь это.
 — Да, это правда, — отвечал Чистое Сердце.
 — И так как никто не пойдет докладывать Орлиной Голове, что ты приходишься сыном его пленнице, то тебе нечего особенно беспокоиться за нее. Она в такой же безопасности в лагере краснокожих, как если бы была на площади в Квебеке. Значит, тебе совсем незачем рисковать жизнью. Соберем людей, будем следить за команчами и при первом удобном случае нападем на них и освободим твою мать. По-моему, это очень благоразумный план. Как тебе кажется?
 — Мне кажется, мой друг, — сказал Чистое Сердце, крепко пожимая ему руку,
 — что нет на свете человека лучше тебя, что твой совет превосходен и я последую ему.
 — Браво! — воскликнул Весельчак. — Вот это дело!
 — А теперь, — сказал, вставая, Чистое Сердце.
 — А теперь?..
 — Мы сядем на лошадей, осторожно объедем индейский лагерь, скроем получше наши следы и отправимся к Черному Лосю. Он, конечно, употребит все силы, чтобы помочь нам.
 — Отлично! — ответил Весельчак и вскочил на лошадь.
 Охотники объехали вокруг лагеря команчей, до которого, судя по дыму, поднимавшемуся от костров, было не больше двух миль, и направились к жилищу Черного Лося.
 Чистое Сердце немного успокоился. Весельчак прав: его матери не грозит ровно никакой опасности. Индейцы всегда обращаются хорошо со своими пленницами. Друзья ехали уже час, весело болтая и смеясь, как вдруг ищейки с громким радостным лаем бросились вперед.
 — Что это с ними? — сказал Чистое Сердце. — Они как будто почуяли друга.
 — Что же мудреного? Должно быть, Черный Лось идет в нашу сторону.
 — Может быть, — задумчиво проговорил Чистое Сердце.
 Охотники продолжали ехать дальше.
 Через несколько минут они увидели какого-то всадника, мчавшегося к ним во весь опор. Собаки лаяли и прыгали около его лошади.
 — Это не Черный Лось! — воскликнул Весельчак.
 — Нет, это Эусебио. Что это значит? Он один. Не случилось ли чего с моей матерью?
 — Едем скорее! — крикнул Весельчак и, пришпорив лошадь, понесся вперед.
 Встревоженный товарищ последовал за ним.
 Три всадника съехались.
 — Беда! Беда! — закричал Эусебио.
 — Что такое, Эусебио? Говорите, ради Бога! — воскликнул Чистое Сердце.
 — Ваша мать… Ваша мать, дон Рафаэль…
 — Ну? Да говорите же!
 — О Господи! — воскликнул старик. — Теперь уже слишком поздно.
 — Да в чем же, наконец, дело? Ради Бога, скорее! Вы только мучите меня!
 Эусебио с отчаянием взглянул на него.
 — Успокойтесь, дон Рафаэль, — сказал он. — Будьте мужчиной!
 — О Боже! Какое же ужасное известие привезли вы мне?
 — Ваша мать в плену у Орлиной Головы.
 — Знаю.
 — Если сегодня же утром вы не отдадитесь в руки вождя команчей, то…
 — Ну?
 — Она будет сожжена заживо!
 Чистое Сердце дико вскрикнул.
 Он пошатнулся и, наверное, упал бы, если бы товарищ не поддержал его.
 — Вы говорите, что она должна умереть сегодня? — спросил Весельчак.
 — Да.
 — Значит, время еще есть?
 — Увы! — Пытка должна была начаться с восходом солнца. А теперь — взгляните! — и он с отчаянием указал на небо.
 — О, я спасу мою мать! — воскликнул Чистое Сердце. Он пригнулся к шее лошади и помчался во весь опор.
 Остальные последовали за ним.
 — А зачем же едешь ты? — прерывающимся от волнения голосом спросил он Весельчака.
 — Чтобы помочь тебе спасти мать или умереть вместе с тобою.
 — Ну, поедем, — отвечал Чистое Сердце, вонзая шпоры в окровавленные бока своей лошади.
 Было что-то страшное и дикое в этой безумной скачке. Всадники были бледны, глаза их сверкали, зубы были стиснуты. Они неслись все трое в ряд, перепрыгивая через ручьи и рытвины, преодолевая все преграды и понукая своих лошадей, которые и без того летели как ветер и были покрыты потом и кровью.
 — О Боже, Боже! — шептал Чистое Сердце. — Спаси мою мать!

 ГЛАВА XIX. Совет великих вождей

 Несмотря на то, что объяснение между Орлиной Головой и Эусебио было не особенно приятно, вождь продолжал обращаться с ним и Хесуситой с тою мягкостью деликатностью, которые врожденны у индейцев, хоть их почему-то и называют «дикарями».
 Краснокожие вообще очень хорошо относятся к своим пленникам. Они не мучают и не тиранят их, как уверяют многие, а напротив — необыкновенно внимательны к ним и как бы сочувствуют их горю.
 Страшный приговор над Хесуситой был совершенно исключительным случаем. Главным основанием для него послужили ненависть Орлиной Головы к Чистому Сердцу и страстное желание отомстить врагу.
 Как только взошло солнце, Эусебио стал собираться в путь и простился со своей госпожой. Тяжела была эта разлука, да еще при таких ужасных обстоятельствах. Совершенно потерявшийся от горя, поехал старый слуга отыскивать Чистое Сердце, а бедная мать с разбитым сердцем отправилась дальше с воинами команчей.
 Через два дня Орлиная Голова доехал до сборного пункта, назначенного для совета главных вождей. Все племя собралось там.
 Индейский лагерь имеет очень странный и живописный вид. Когда краснокожие отправляются на охоту или войну, они устраивают на месте стоянки палатки из бизоньих шкур, натянутых на вбитые крест-накрест колья. Внизу палатки обкладываются глыбами земли, а вверху оставляется отверстие для дыма. Без этого в них невозможно было бы жить.
 Лагерь представлял очень оживленную картину. Женщины то и дело проходили с охапками дров и кусками мяса или шли около запряженных собаками тележек, на которых было сложено их имущество. Мужчины сидели на корточках около костров, разложенных по случаю хорошей погоды на открытом воздухе, и курили, разговаривая между собою.
 Но, несмотря на то, что все занимались своими обычными делами, заметно было, что в лагере готовится что-то особенное.
 Хоть солнце еще не взошло и небо только чуть-чуть порозовело на востоке, главные вожди уже собрались в вигваме совета. Судя по их серьезным задумчивым лицам, видно было, что они обдумывают какое-то важное дело.
 Эусебио еще не вернулся. Назначенный ему срок истекал с восходом солнца.
 Орлиная Голова, страстно желавший отомстить Чистому Сердцу, пригласил на совет главных вождей, чтобы добиться от них одобрения своего ужасного плана.
 Здесь мы должны еще раз напомнить читателю, что в характере индейцев нет жестокости. Пытка и убийство пленника, а тем более женщины, допускаются только в том случае, если этого требуют интересы всего племени.
 Когда вожди собрались около костра совета, один из индейцев вошел в круг, держа в руках зажженную трубку. Поклонившись на север, юг, восток и запад, он прошептал молитву и, не выпуская из рук чубука, подал трубку самому старшему вождю.
 Когда все поочередно затянулись по разу, индеец вытряс золу из трубки в костер и сказал:
 — Вожди славного племени команчей! Да поможет вам Великий Дух! Да даст Он вам мудрость, необходимую для справедливого решения!
 Он почтительно поклонился и ушел.
 Наступило молчание. Все размышляли о только что произнесенных словах.
 Наконец самый старший из вождей встал с места. Это был умный, пользующийся всеобщим уважением старик.
 Его звали Эсхис — Солнце.
 — Сын мой, Орлиная Голова, — начал он, — хочет сделать какое-то важное сообщение на совете вождей. Пусть он говорит: наши уши открыты. Орлиная Голова мудрый и храбрый воин. Мы с уважением выслушаем его слова.
 — Благодарю моего отца, — отвечал Орлиная Голова. — Он очень мудр. Великий Дух ничего не скрывает от него.
 Вожди наклонили головы.
 — Бледнолицые — самые злейшие из наших врагов, — продолжал Орлиная Голова.
 — Они постоянно преследуют и гонят нас. Мы принуждены уступать им наши лучшие охотничьи земли и удаляться в леса, как робкие лани. Многие из них приходят даже в прерии, ловят бобров, убивают лосей и бизонов, которые принадлежат нам. Эти люди грабят и убивают нас, когда могут сделать это безнаказанно. Неужели же мы должны молча, без жалоб, выносить их преследования? Неужели мы позволим разорять и убивать нас, не пытаясь отомстить? Око за око, зуб за зуб — вот закон прерий. Пусть скажут мой отец и братья, справедливо ли это?
 — Месть дозволена, — отвечал Солнце. — Это право слабых и угнетенных. Но нужно, чтобы она была соразмерна нанесенному оскорблению.
 — Слова моего отца мудры. Что скажут мои братья?
 — Солнце не может ошибаться. Его слова всегда справедливы, — сказали вожди.
 — Мой брат жалуется на кого-нибудь? — спросил старик.
 — Да, — отвечал Орлиная Голова, — меня оскорбил белый охотник. Несколько раз нападал он на мой лагерь, убил из засады многих моих воинов и ранил меня самого. Посмотрите, рубец еще не зажил. Этот человек — злейший враг команчей. Он преследует их и охотится за ними, как за дикими зверями, он наслаждается их мучениями и предсмертными стонами!
 Орлиная Голова произнес эти последние слова так горячо, с таким жаром, что трепет гнева пробежал по собранию. Очень довольный произведенным впечатлением, хитрый вождь продолжал свою речь:
 — Если бы дело касалось только одного меня, — сказал он, — я бы мог простить нанесенные мне оскорбления, как бы велики они ни были. Но дело идет о нашем общем враге, о человеке, поклявшемся погубить наш народ. Вот почему я решился отомстить ему. Мать его в моих руках. Принеся ее в жертву, мы сильнее всего поразим его. Я не поддавался ненависти и хотел быть справедливым. Мне было легко убить эту женщину, но я желал, чтобы вы, самые уважаемые вожди нашего народа, одобрили мой план. Я сделал даже больше: мне так тяжело было проливать невинную кровь, что я дал женщине четыре дня сроку и послал искать ее сына. У него была возможность спасти мать и вынести мучения вместо нее. Но у него сердце кролика. У него хватает мужества только на то, чтобы убивать безоружных врагов. Он не пришел сюда и не придет. Сегодня утром, с восходом солнца, истекает срок, который я дал ему. Солнце уже взошло. Где же этот человек? Он не явился. Что скажут мои братья? Честно я поступил или был несправедлив? Следует ли привязать эту женщину к столбу, чтобы бледнолицые грабители, испуганные ее мучениями, признали команчей грозными воинами, не прощающими нанесенной им обиды? Я кончил.
 Орлиная Голова сел и, скрестив руки на груди, наклонил голову, ожидая решения вождей.
 Наступило довольно продолжительное молчание.
 Наконец встал старейший вождь, Солнце.
 — Мой брат говорил хорошо, — сказал он. — Он не поддался ненависти и поступил справедливо. Слова его верны. Белые, самые опасные враги наши, губят и истребляют наш народ. Эта женщина должна умереть.
 — Она должна умереть! — повторили все вожди, наклонив головы.
 — Пусть же братья мои сделают все нужные приготовления, — продолжал Солнце. — Смерть пленницы будет не местью, а искуплением. Все должны знать, что команчи не мучают женщин для своего удовольствия, но умеют наказать виновных. Я кончил.
 Все встали и, почтительно поклонившись старому вождю, ушли.
 Орлиная Голова был очень доволен. Он добился своего, но ответственность падет не на него. Понимая всю жестокость своей мести, он постарался склонить на свою сторону главных вождей. А то, что решил совет, будет считаться справедливым.
 Все немедленно же занялись приготовлениями для пытки и казни.
 Женщины щипали тонкие лучинки, чтобы вбивать их под ногти пленницы, делали фитили из сердцевины бузины и смазывали их серой или шли в лес и приносили оттуда охапки сырых дров для костра. Они загорятся не сразу, и бледнолицая женщина будет умирать медленной смертью и задыхаться от дыма.
 Между тем воины обрезали ветки с прямого, высокого дерева, очистили его от коры и намазали жиром лося, смешанным с красной охрой. Когда под ним бы сложен костер, пришел колдун и произнес какие-то таинственные слова, чтобы заговорить дерево и сделать его годным для того употребления, для которого оно предназначалось.
 Когда все приготовления были закончены, Хесуситу привели к дереву и посадили на кучу дров. Началась пляска скальпа.
 Несчастная женщина казалась спокойной.
 Она пожертвовала своей жизнью, и ничто уже не могло взволновать ее.
 Опухшие от слез, лихорадочно сверкавшие глаза ее бесцельно блуждали по толпе краснокожих, ревевших, как дикие звери; но голова ее была свежа. Сердце бедной матери разрывалось от мук, сравнительно с которыми ничего не значила та пытка, которую готовили ей индейцы. Она с ужасом думала о том, что сын ее явится отдаться в руки врагов, чтобы спасти ее.
 Она внимательно прислушивалась, и каждую минуту казалось ей, что около лагеря раздаются торопливые шаги Рафаэля, спешащего к ней на помощь. Сердце Хесуситы замирало от страха, и она горячо молилась, чтобы Бог позволил ей умереть вместо сына.
 А индейцы плясали и кружились около нее. Великолепно разодетые и разукрашенные воины с выкрашенными черной краской лицами вертелись по двое вокруг столба. А впереди них двигались, ударяя в барабаны, музыканты. На головах их развевались совиные перья, а лица были раскрашены черными и красными полосами.
 Воины держали палки и ружья, на которых висели кусочки красного сукна и черные перья; во время пляски они опускали их прикладом на землю.
 По одну сторону столба помещались, образуя полукруг, мужчины, по другую — женщины.
 Орлиная Голова, бывший во главе воинов, держал в руке длинную палку, с верхушки которой свешивался скальп, а над ним поднималось чучело совы с распростертыми крыльями. Немного пониже к палке были привязаны другой скальп, шкура рыси и перья.
 Через несколько минут пляска прекратилась; музыканты подошли к осужденной и стали изо всех сил бить в барабаны и оглушительно петь.
 Потом все опять начали плясать со странными, дикими воплями, способными свести с ума несчастную, которой они говорили об ожидавших ее ужасных мучениях.
 Так продолжалось довольно долго.
 Наконец Орлиная Голова дотронулся до Хесуситы своей палкой.
 Шум мгновенно прекратился, все остановились и схватились за оружие.
 Началась пытка!

 ГЛАВА XX. Пытка

 Как только кончилась пляска скальпа, главные воины племени выстроились перед столбом с оружием в руках, а женщины, в особенности же старухи, бросились на осужденную и с бранью стали толкать, бить ее и вырывать ей волосы. Она не оказывала ни малейшего сопротивления. Несчастная женщина желала только одного: умереть скорее.
 С лихорадочным нетерпением следила она за пляской скальпа, с ужасом думая о том, что сын ее может явиться каждую минуту и встать между нею и палачами.
 Как древняя мученица, нетерпеливо ждала она смерти и в глубине души обвиняла индейцев. Зачем теряют они время на эти бесполезные обряды? Почему так медлят и как будто не решаются убить ее?
 Команчи и на самом деле выказывали некоторую нерешительность. Хоть они и считали справедливым решение совета, им неприятно было мучить беззащитную, уже пожилую женщину, которая не сделала им никакого зла.
 Даже Орлиная Голова, несмотря на всю свою ненависть к Чистому Сердцу, испытывал что-то вроде угрызений совести. Он не только не торопил своих воинов, но напротив — старался оттянуть казнь.
 Смелые, не отступающие ни перед какой опасностью люди всегда считают бесчестным мучить слабое существо, тем более женщину, у которой нет никакой защиты кроме ее слез. Если бы на месте Хесуситы был мужчина, его давно уже привязали бы к столбу.
 Пленники-индейцы презирают мучения, оскорбляют своих палачей и в предсмертных песнях обвиняют их в трусости, в неумении придумать мучения для своих жертв, хвалятся своими подвигами и пересчитывают скальпы убитых ими врагов. Насмешками и презрением они разжигают злобу врагов и отчасти оправдывают их жестокость.
 Теперь же перед команчами была слабая, полуживая женщина, терпеливо ожидавшая смерти. И эта покорность обезоруживала их.
 Смерть пленницы не только не доставит им славы: она навлечет на них всеобщее осуждение.
 Индейцы понимали это и потому колебались и медлили. Как-никак — приходилось, однако, кончать.
 Орлиная Голова подошел к Хесусите и отогнал от нее жестоких старух, мучивших ее.
 — Я сдержал свое обещание, женщина, — мрачно сказал он. — Сын твой не пришел, и ты должна умереть.
 — Благодарю, — отвечала она слабым голосом, прислоняясь к столбу, чтобы не упасть.
 Вождь посмотрел на нее, не понимая, за что она благодарит его.
 — Разве ты не боишься смерти? — спросил он.
 — Нет, — кротко отвечала она. — Я с нетерпением жду ее. Жизнь моя была долгим мучением — смерть будет избавлением.
 — А сын твой?
 — Он останется жив, если я умру. Ты поклялся мне в этом прахом своих отцов.
 — И я исполню свою клятву.
 — Так вели же поскорее убить меня.
 — Разве женщины твоего народа похожи на наших? Разве они тоже не боятся мучений? — с изумлением спросил он.
 — Да, — взволнованно отвечала она. — Ни одна мать не обратит на них внимания, когда дело идет о спасении ее детей.
 — Слушай, — сказал тронутый ее словами индеец. — У меня тоже есть мать, и я люблю ее. Если хочешь, я могу отложить твою казнь до захода солнца.
 — Зачем? Нет, воин, мне не нужна эта отсрочка. Если же тебя трогает мое горе, согласись исполнить мою просьбу.
 — Говори.
 — Вели убить меня теперь же и как можно скорее.
 — А если придет твой сын?
 — Ну так что же? Тебе нужна жертва, ведь так? Эта жертва перед тобой, и ты можешь мучить ее, как хочешь. Зачем откладывать? Вели убить меня.
 — Твое желание будет исполнено, женщина, — печально отвечал индеец. — Приготовься к смерти.
 Она наклонила голову.
 По знаку Орлиной Головы два воина схватили Хесуситу и привязали ее к столбу.
 Началась пытка ножами.
 Каждый воин брал свой нож большим и указательным пальцем и бросал его в пленницу, стараясь наносить ей только самые легкие раны.
 Индейцы всегда продолжают пытку насколько можно дольше, отнимают понемногу жизнь у своих врагов и убивают их уже полумертвыми.
 Команчи метали ножи с поразительным искусством, каждый раз попадая в пленницу, но только слегка задевая ее.
 А кровь все-таки текла.
 Хесусита закрыла глаза и горячо молилась, чтобы ей поскорее нанесли смертельный удар.
 Между тем воины, которым ее тело служило мишенью, начали мало-помалу распаляться.
 Теперь они уже не жалели бедную женщину: они думали только о том, чтобы показать свое искусство и громкими восторженными криками приветствовали особенно ловкие удары.
 Одним словом, с индейцами случилось то же, что нередко бывает и с цивилизованными народами. Вид крови опьянял их, каждый старался превзойти другого, каждому хотелось выказать свою ловкость.
 Когда все поочередно бросили ножи, лучшие стрелки племени взяли ружья.
 Нужно было иметь очень верный глаз, чтобы, стреляя в пленницу, наносить ей только незначительные раны. Не очень точно направленная пуля могла сразу прекратить ее мучения и лишить присутствующих зрелища, доставлявшего им столько удовольствия.
 При каждом выстреле судорожная дрожь пробегала по телу несчастной женщины.
 — Пора кончать! — сказал Орлиная Голова, которого трогало и изумляло самоотвержение бедной матери. — Воины команчей не кугуары. Эта женщина уже достаточно страдала. Пусть она умрет.
 Ропот послышался в той стороне, где стояли женщины и дети, больше всех наслаждавшиеся страданиями пленницы.
 Но воины были на стороне вождя. Осужденная не оскорбляла их, не смеялась над ними, и потому пытка не доставляла им удовольствия. Кроме того, им было совестно мучить женщину.
 А потому решили не втыкать ей под ногти щепок, не привязывать между пальцев серных фитилей, не намазывать лица медом как приманкой для пчел и отменить все другие пытки, перечислять которые было бы слишком долго.
 Хесуситу отвязали от столба. Перед казнью она должна была отдохнуть несколько минут и собраться с силами.
 Бедная полубесчувственная женщина упала на землю.
 Орлиная Голова подошел к ней.
 — Моя мать очень смела, — сказал он. — Она вынесла мучения с таким мужеством, что и воины могли бы позавидовать ей.
 Бледная улыбка показалась на посиневших губах Хесуситы.
 — У меня есть сын, — отвечала она, кротко взглянув на вождя. — Я страдаю за него.
 — Воин должен быть счастлив, имея такую мать.
 — Почему же вы так долго не убиваете меня? Это жестоко. Воины не должны мучить женщин.
 — Моя мать права. Пытка кончена.
 — Значит, я сейчас умру? — спросила она, облегченно вздохнув.
 — Да, костер уже готов.
 Услыхав это, бедная женщина задрожала от ужаса.
 — Разве меня сожгут? — с отчаянием воскликнула она. — Зачем же?
 — Таков обычай.
 Она закрыла лицо руками, но через минуту приподнялась и взглянула на небо.
 — Да будет воля Твоя, Господи! — покорно прошептала она.
 — Достаточно ли оправилась моя мать? Готова ли она к смерти? — спросил Орлиная Голова, с состраданием взглянув на нее.
 — Да, — твердо отвечала она, вставая.
 Орлиная Голова был изумлен. Индейцы выше всего ставят мужество и смелость.
 — Идем, — сказал он.
 Пленница решительно пошла за ним. Силы вернулись к ней. Она наконец умрет!
 Вождь подвел Хесуситу к столбу, и ее снова привязали к нему. Вокруг нее положили сырые дрова и, по знаку Орлиной Головы, зажгли их.
 Сначала дрова только тлели, и клубы черного дыма поднимались от них.
 Через несколько секунд пламя вспыхнуло и костер запылал.
 Бедная женщина дико вскрикнула.
 В ту же минуту всадник, скакавший во весь опор, подъехал к столбу.
 Соскочив с лошади, он в одно мгновенье разбросал дрова и перерезал веревки, которыми была привязана Хесусита.
 — О, зачем, зачем приехал ты сюда!? — прошептала она, падая в его объятия.
 — Прости меня! — воскликнул Чистое Сердце. — Боже! Как ты должна была страдать!
 — Уходи отсюда, Рафаэль, — сказала она, горячо целуя его. — Позволь мне умереть вместо тебя! Я твоя мать. Я хочу пожертвовать за тебя жизнью!
 — Не говори, не говори так! Ты сводишь меня с ума! — воскликнул Чистое Сердце, с отчаянием сжимая ее в своих объятиях.
 Между тем команчи, изумленные внезапным появлением охотника, успели уже опомниться и казались такими же спокойными и бесстрастными, как всегда.
 Орлиная Голова подошел к Чистому Сердцу.
 — Добро пожаловать! — сказал он. — Я уже не ждал моего брата.
 — Мне нельзя было приехать раньше, но теперь я здесь. Моя мать свободна?
 — Свободна.
 — Она может уехать, куда хочет?
 — Да.
 — Нет! — воскликнула Хесусита, подойдя к вождю и становясь между ним и Чистым Сердцем. — Теперь уж слишком поздно. Я должна умереть. Сын мой не имеет права заменить меня.
 — Что говоришь ты, мать?
 — Я говорю правду, Рафаэль, — горячо продолжала она. — Час, в который ты должен был приехать, уже прошел. Ты не имеешь права быть здесь и мешать мне умереть. Уезжай, уезжай скорее, Рафаэль! Умоляю тебя! Ради Бога! Позволь мне спасти тебя! — она обняла его и горько зарыдала.
 — Ты ослеплена своей любовью, — отвечал Чистое Сердце, нежно целуя ее. — Я не допущу такого ужаса. Нет, нет, я ни за что не уеду отсюда!
 — Боже, Боже! — проговорила, рыдая, Хесусита. — Он не хочет понять меня… Я была бы так счастлива, если бы могла умереть за него!
 И, обессиленная волнением, она упала без чувств в объятия сына.
 Чистое Сердце нежно поцеловал мать и положил ее на руки Эусебио, приехавшего несколько позднее его.
 — Уезжайте скорее! — сказал он. — Бедная мать! Дай Бог ей счастья, если только она может быть счастлива без своего сына!
 Эусебио вздохнул, крепко пожал руку Чистому Сердцу и, положив на седло свою госпожу, вскочил на лошадь и выехал из лагеря. Никто не остановил его: все расступились и дали ему дорогу.
 Чистое Сердце смотрел на свою мать, не спуская глаз. Когда же лошадь, на которой она лежала, исчезла из виду, он вздохнул и провел рукою по лбу.
 — Все кончено! — прошептал он. — Да хранит ее Бог!
 Потом он подошел к вождям, которые с изумлением и глубоким уважением глядели на него.
 — Воины-команчи! — твердо сказал он, бросив на них презрительный взгляд. — Вы все трусы! Храбрый человек не станет мучить женщину.
 Орлиная Голова улыбнулся.
 — Мы скоро увидим, — насмешливо отвечал он, — так ли храбр бледнолицый траппер, как он думает.
 — Во всяком случае, я сумею умереть, как мужчина! — гордо сказал Чистое Сердце.
 — Мать охотника свободна.
 — Ну так что же? В чем дело?
 — У пленника не должно быть оружия.
 — Да, это верно, — отвечал, презрительно усмехнувшись, Чистое Сердце. — Я сейчас отдам его тебе.
 — Нет, подожди еще, любезный друг! — вскричал кто-то.
 Это был Весельчак. На его седле лежал ребенок лет пяти, а к хвосту лошади была привязана молоденькая, довольно красивая индианка.
 — Мой сын! Моя жена! — воскликнул Орлиная Голова.
 — Да, — отвечал, смеясь, Весельчак. — Твоя жена и твой сын мои пленники. Недурно сыграно? Не правда ли?
 Он сделал знак Чистому Сердцу, и тот в одно мгновение бросился к индианке, которая дрожала от страха и с отчаянием смотрела по сторонам, и схватил ее.
 — Теперь поговорим! — сказал Весельчак. — Наши шансы равны.
 И он приложил дуло пистолета ко лбу ребенка, который пронзительно закричал, почувствовав прикосновение железа.
 — Мой сын! — вскрикнул Орлиная Голова. — Отдай мне сына!
 — А жена? Разве ты забыл про нее? — спросил Весельчак, насмешливо пожимая плечами.
 — Теперь поговорим об условиях, — сказал Чистое Сердце.




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ. УАКТЕНО — УБИЙЦА



 ГЛАВА I. Чистое Сердце

 Положение действующих лиц изменилось.
 Охотники, всего несколько минут тому назад находившиеся во власти индейцев, были теперь не только свободны, но и могли заставить своих врагов согласиться на самые тяжкие условия.
 Много ружей направилось в ту сторону, где стоял Весельчак, много стрел предназначалось ему; но по знаку Орлиной Головы все опустили ружья и вложили стрелы в колчаны.
 Воины не помнили себя от ярости. Какой позор! Два человека провели их! Они тут, в лагере, и им все-таки нельзя отомстить?
 Да и действительно, что могли сделать команчи? Убить охотников? Но в таком случае они, умирая, застрелили бы и двух пленников.
 Индейцы вообще очень любят свою семью.
 Чтобы спасти жену и детей, самый свирепый воин пойдет на такие уступки, на которые при других обстоятельствах не согласился бы, несмотря на жесточайшие пытки. То же самое испытывал и Орлиная Голова. Жена и сын его попали в плен. Они во власти Весельчака. Нужно во что бы то ни стало спасти их.
 Краснокожие больше, чем всякий другой народ, умеют найтись в любом положении и подчиниться обстоятельствам.
 Вождь команчей затаил в душе свою злобу и ненависть. Непринужденным, полным достоинства движением он сбросил с плеч одеяло, служившее ему плащом, и спокойно, с улыбкой на губах, подошел к охотникам.
 Они так же спокойно встретили его.
 — Мои бледнолицые братья очень мудры, хоть волосы их и черны, — сказал Орлиная Голова. — Им знакомы все хитрости великих воинов. Они умны, как бобры, и смелы, как львы.
 Охотники молча наклонили головы.
 — Брат мой Чистое Сердце пришел в лагерь команчей Великих Озер, — продолжал Орлиная Голова. — Теперь настал час рассеять те облака, которые встали между ним и краснокожими. Чистое Сердце справедлив. Пусть он выскажется перед великими вождями. Если они виноваты, они признают свою вину.
 — Ого! — сказал, усмехнувшись, Весельчак. — Орлиная Голова очень быстро изменил свое мнение о нас. Неужели он думает обмануть нас пустыми словами?
 Глаза индейцы блеснули ненавистью, но он тотчас же сдержал себя.
 В это время какой-то человек встал между собеседниками.
 Это был Солнце, наиболее уважаемый из вождей. Старик поднял руку.
 — Пусть дети мои выслушают меня, — сказал он. — Все разъяснится сегодня. Бледнолицые выкурят трубку совета.
 — Хорошо, — отвечал Чистое Сердце.
 Весельчак не переменил положения; он был готов при первом же подозрительном движении убить своих пленников.
 Когда трубка обошла весь круг, Солнце на минуту задумался.
 — Воины! — сказал он наконец. — Возблагодарим Владыку жизни за то, что он любит нас, своих краснокожих детей. Он привел сюда этих двух охотников, чтобы они могли открыть нам свое сердце. Пусть говорят наши бледнолицые братья, мы с уважением выслушаем их слова. Мы любим тебя, Чистое Сердце, и слышали не раз о твоей доброте к индейцам. Мы верим, что сердце твое открыто и кровь в твоих жилах светла, как солнце. Огненная вода часто затемняет ум краснокожих. Может быть, они и провинились в чем-нибудь перед моими бледнолицыми братьями. Но я надеюсь, что великие охотники забудут об этом, станут друзьями команчей и будут вместе с ними охотиться в прериях.
 — Вожди и воины племени команчей Великих Озер! — отвечал Чистое Сердце. — Глаза ваши открыты, и я уверен, что вы внимательно выслушаете меня. Великий Дух просветил мой ум и вдохнул в мою грудь дружеские слова. Сердце мое открыто для вас, ваших жен и детей. Я говорю не только за себя, но и за своего друга. Никогда не затворяли мы двери нашего вигвама перед охотниками вашего племени. Почему же воюете вы с нами? Зачем мучили вы мою мать, уже старуху, и хотели убить меня? Мне неприятно проливать кровь моих братьев краснокожих. Несмотря на все зло, которое они мне сделали, сердце мое стремится к ним.
 — Мой брат говорил хорошо, — сказал Орлиная Голова. — Но пусть он посмотрит сюда. Сделанная им рана еще не зажила.
 — Мой брат не обдумал своих слов, — отвечал Чистое Сердце. — Неужели же он считает меня таким неловким и думает, что я не мог бы убить его, если бы захотел? Я докажу ему, на что способен храбрый воин. Скажи я слово, и эта женщина, этот ребенок останутся живы.
 — Конечно, — подтвердил Весельчак.
 Дрожь пробежала по рядам воинов. Пот выступил на лбу Орлиной Головы.
 Чистое Сердце некоторое время молчал, пристально смотря на индейцев. Потом, презрительно пожав плечами, он бросил оружие, скрестил руки на груди и обратился к своему другу:
 — Освободи пленников, — спокойно сказал он.
 — Что ты хочешь делать? — воскликнул совсем сбитый с толку Весельчак. — Ты забываешь, что можешь поплатиться за это жизнью!
 — Нет, помню.
 — Ну?
 — Пожалуйста, освободи их.
 Весельчак не отвечал. Тихо насвистывая что-то, он вытащил нож и перерезал веревки, которыми были связаны пленники. Те, радостно вскрикнув, со всех ног побежали к своим друзьям, а он бросил оружие и, соскочив с лошади, подошел к Чистому Сердцу и стал рядом с ним.
 — Зачем же тебе оставаться здесь? — воскликнул тот. — Уезжай скорее, спасай свою жизнь!
 — С какой стати? — беззаботно ответил Весельчак. — Умирать приходится только раз, и я ничего не имею против того, чтобы это случилось немножко раньше, чем следует. Другого такого удобного случая, пожалуй, и не найдешь.
 Охотники крепко пожали друг другу руки.
 — А теперь, вожди, — спокойно сказал Чистое Сердце, — мы в вашей власти. Поступайте с нами, как знаете.
 Команчи с изумлением переглянулись: смелость и самоотвержение охотников превосходили все героические подвиги, о которых когда-либо слыхали в их племени. Эти бледнолицые могли не только спастись, но даже настоять на самых тяжелых для команчей условиях. И, вместо того, чтобы воспользоваться таким удобным случаем, они сами же отдаются им в руки.
 Наступило молчание. Все были глубоко взволнованы. Воспитание и образ жизни развивают в индейцах необыкновенную впечатлительность. Они способны понять чистое побуждение и истинно благородный поступок.
 После минутного колебания Орлиная Голова тоже бросил свое оружие, подошел к охотникам и, несмотря на все усилия казаться спокойным, заговорил с ними прерывающимся от волнения голосом.
 — Мы убедились, — сказал он, — что бледнолицые воины не только мудры, но и любят своих краснокожих братьев. Они говорили правду. Команчи не так умны и иногда, не желая, совершают недостойные поступки. Но мы надеемся, что Чистое Сердце забудет это и станет нашим другом. Зароем томагавк так глубоко, чтобы дети детей наших внуков и через тысячу сто месяцев не нашли его!
 Он положил руки на плечи Чистого Сердца и поцеловал его в глаза.
 — Пусть Чистое Сердце будет моим братом! — воскликнул он.
 — Я согласен, — отвечал охотник, очень довольный такой развязкой. — С этих пор я буду верным другом команчей.
 Вожди подошли к своим новым друзьям и с той наивностью, которая отличает все первобытные народы, старались всячески выказать им свою любовь и уважение.
 Чистое Сердце и Весельчак пользовались большой известностью среди воинов, принадлежащих к племени Змеи, и старики нередко рассказывали молодежи об их славных подвигах.
 Примирение между Орлиной Головой и Чистым Сердцем было полное. Ни малейшей тени былой ненависти друг к другу не осталось у них на душе.
 Героизм белого охотника одержал верх над жаждой мести краснокожего вождя.
 Они сели у входа в палатку и мирно разговаривали, как вдруг послышался какой-то пронзительный крик, и индеец с искаженным от ужаса лицом вбежал в лагерь.
 Расспросы посыпались на него со всех сторон, но он, увидав Орлиную Голову, бросился к нему.
 — Что случилось? — спросил вождь.
 Индеец злобно взглянул на охотников, которые, как и все остальные, не имели ни малейшего понятия о том, что произошло.
 — Берегитесь! — сказал он прерывающимся от усталости голосом. — Не выпускайте этих бледнолицых. Они предали нас!
 — Пусть брат мой объяснится, — отвечал Орлиная Голова.
 — Все белые трапперы, — продолжал индеец, — все Длинные Ножи западных прерий идут на нас. Их около ста человек. Они приближаются и хотят окружить наш лагерь со всех сторон.
 — Уверен ли ты, что трапперы идут сюда как враги? — спросил вождь.
 — А за чем же другим пойдут они к нам? — отвечал индеец. — Они ползут в высокой траве, как змеи, держа ружья дулом вперед, с ножами в зубах. Нас предали, вождь. Эти два человека пришли сюда, чтобы усыпить нашу бдительность.
 Чистое Сердце и Орлиная Голова улыбнулись и посмотрели друг на друга.
 — Видел ты того, кто ведет этих охотников? — снова спросил у индейца вождь.
 — Да, видел.
 — Это Амик — Черный Лось, тот самый, который сторожит западни Чистого Сердца?
 — Конечно, он.
 — Хорошо. Можешь идти, — отвечал вождь, махнув рукой, и обратился к Чистому Сердцу.
 — Что нужно делать? — спросил он.
 — Ничего. Пусть брат мой предоставит это дело мне.
 — Чистое Сердце здесь господин!
 — Я пойду навстречу белым охотникам. Орлиная Голова должен удержать своих молодых воинов до моего возвращения.
 Длинные Ножи — так индейцы называли воевавших с ними белых.
 — Будет исполнено.
 Чистое Сердце вскинул ружье на плечо, пожал руку Весельчаку, улыбнулся вождю команчей и твердым, уверенным шагом пошел к лесу.
 Через несколько минут он уже скрылся за деревьями.
 — Гм! — сказал Весельчак, закуривая трубку и обращаясь к Орлиной Голове. — Человек, поддаваясь доброму чувству, очень часто остается не в проигрыше, а в выигрыше. Не так ли, вождь?
 И, очень довольный своей фразой, которая, по его мнению, пришлась как нельзя более кстати, Весельчак выпустил густой клуб дыма.
 Орлиная Голова велел отозвать всех караульных, поставленных вокруг лагеря.
 Команчи с нетерпением стали ждать возвращения Чистого Сердца.

 ГЛАВА II. Бандиты

 В глубокой лощине, скрытой между двумя высокими холмами и лежащей почти на равном расстоянии от лагерей мексиканцев и команчей, горело несколько костров.
 Около них мелькали мрачные, зловещие фигуры, полуприкрытые жалкими лохмотьями. Их было человек сорок.
 Отъявленные негодяи, подонки общества всех стран, от России до Китая, они приютились в прериях, но даже здесь стояли совсем особняком. Они бились то с индейцами, то с охотниками, и превосходили как тех, так и других, своим коварством и жестокостью.
 Это была одна из так называемых разбойничьих шаек прерий.
 Название это как нельзя больше подходит к ним. Подобно морским разбойникам
 — пиратам, нападающим на каждое судно, которое им по силам, они жадно бросаются на всякую добычу, грабят одиноких путешественников, нападают на небольшие караваны; а когда нет ни тех, ни других, скрываются в высокой траве, подстерегают индейцев и убивают их. Дело в том, что либеральное правительство Соединенных Штатов выдает награды за скальпы туземцев, как в других странах они выдаются за убитых волков.
 Этой шайкой предводительствовал Уактено, с которым уже немного познакомился читатель.
 Лагерь был очень оживлен; по-видимому, бандиты готовились к одному из своих хищнических набегов.
 Одни из них чистили и заряжали оружие, другие чинили одежду, некоторые курили и пили вино, а остальные спали, завернувшись в дырявые плащи.
 Привязанные к кольям лошади были уже почти все оседланы.
 На некотором расстоянии друг от друга неподвижно стояли, опираясь на карабины, часовые.
 Слабое пламя потухающих костров бросало на всю эту картину красноватый отблеск, придававший лицам бандитов еще более свирепый и зловещий вид.
 Предводитель их казался очень взволнованным. Он то ходил большими шагами по лагерю, то нетерпеливо топал ногой и, остановившись, начинал внимательно прислушиваться.
 Наступила ночь. Луна скрылась, темнота окутала прерию, и ветер глухо завыл в ущельях между холмами. Мало-помалу все бандиты улеглись и заснули.
 Не спал один только Уактено.
 Вдруг до него донесся чуть слышный звук ружейного выстрела, потом другой. А затем все опять стихло.
 — Что это значит? — пробормотал Уактено. — Неужели эти негодяи попались?
 Он завернулся в плащ и пошел в ту сторону, откуда раздались выстрелы.
 Темнота была настолько непроглядна, что Уактено, хоть и знавший эту местность, мог продвигаться вперед с большим трудом. Корни, кусты, сваленные деревья то и дело преграждали путь, и ему часто приходилось останавливаться и огибать скалы и непроходимые чащи.
 Во время одной из таких остановок ему послышался вдали какой-то шорох. Листья и ветки шелестели, как будто человек или дикий зверь пробирался через кусты.
 Скрывшись за толстым стволом высокого дерева, Уактено зарядил пистолеты и, наклонив голову, стал прислушиваться.
 Все было тихо кругом. Наступил тот час ночи, когда вся природа отдыхает и все легкие ночные звуки замирают настолько, что человек слышит тишину, как говорят индейцы.
 — Я, должно быть, ошибся, — пробормотал Уактено и хотел вернуться назад.
 Но в эту минуту совершенно ясно и уже недалеко от него снова раздался шорох, а потом заглушенный стон.
 — Ага! — прошептал бандит. — Это становится интересным. Нужно узнать, в чем дело.
 Он быстро пошел вперед и через несколько минут увидел между деревьями какого-то человека. Человек этот шел с трудом, спотыкаясь на каждом шагу, часто останавливался, чтобы собраться с силами, и иногда жалобно стонал.
 Уактено бросился к нему навстречу и загородил ему дорогу.
 Тот дико вскрикнул и упал на колени.
 — О, ради Бога, — с ужасом прошептал он, — не убивайте, не убивайте меня!
 — Да это ты, Болтун! — сказал Уактено, вглядываясь в него. — Кто же это так ловко отделал тебя?
 Болтун пошатнулся к нему.
 Он был без чувств.
 — Черт побери этого дурака! — с досадой пробормотал Уактено. — Как его расспросишь теперь?
 Но у предводителя бандитов не было недостатка в находчивости. Он засунул пистолеты за пояс, поднял раненого и взвалил его себе на спину. Тяжелая ноша, по-видимому, нисколько не затрудняла его: он шел быстро и скоро вернулся в лагерь.
 Положив проводника около потухшего костра, он принес новую охапку дров и зажег их. Через несколько минут пламя ярко запылало и осветило лежащего без чувств Болтуна.
 Лицо его посинело, холодный пот выступил на лбу, а на груди была рана, из которой лилась кровь.
 — Ах, черт! — пробормотал Уактено. — Ему несдобровать! Хорошо еще, если он будет в силах рассказать мне перед смертью, кто ранил его и куда девался Кеннеди.
 Как и все живущие в прериях, Уактено имел некоторое понятие о медицине и сумел помочь раненому.
 Через несколько минут Болтун пришел в себя. Он глубоко вздохнул, открыл глаза, но не мог сначала произнести ни слова. Наконец, при помощи Уактено, проводник приподнялся и сел.
 — Все погибло, — сказал он слабым, прерывающимся голосом. — Наше дело не удалось!
 — Черт возьми! — воскликнул Уактено, с яростью топнув ногой. — Почему же это?
 — Молодая девушка — чистый дьявол! — отвечал едва слышно проводник.
 Слабость его все увеличивалась: ему оставалось уже недолго жить.
 — Если ты в силах, — сказал Уактено, не понявший восклицания раненого, — расскажи мне, в чем дело и кто твой убийца, чтобы я мог отомстить за тебя.
 Страшная улыбка показалась на посиневших губах Болтуна.
 — Кто мой убийца? — иронически повторил он.
 — Ну да.
 — Донна Люция!
 — Как? Донна Люция! — воскликнул изумленный Уактено. — Не может быть!
 — Выслушайте меня, — сказал Болтун. — Минуты мои сочтены — я скоро умру. Человек в моем положении не лжет. Не прерывайте меня, и я, может быть, успею рассказать вам все.
 — Говори, — отвечал Уактено.
 Он стал на колени около раненого, голос которого был едва слышен.
 Болтун закрыл глаза и замолчал, собираясь с силами.
 — Дайте мне водки, — с усилием проговорил он наконец.
 — Ты сошел с ума! Водка убьет тебя.
 Раненый покачал головой.
 — Она поддержит мои силы и даст мне возможность рассказать вам все. Ведь я все равно должен умереть.
 — Эта правда, — пробормотал Уактено.
 — Давайте же скорее, — продолжал Болтун, — времени у нас не много. Нужно поспешить.
 — Хорошо, — после минутного колебания отвечал Уактено и приложил к его губам свою тыквенную бутылку.
 Раненый какое-то время жадно пил. Лихорадочный румянец выступил у него на щеках, глаза заблестели.
 — А теперь, — сказал он довольно громким и твердым голосом, — не прерывайте меня; когда заметите, что я слабею, дайте мне опять глоток водки.
 Уактено кивнул головой, и Болтун начал свой рассказ.
 Он говорил долго, так как был слишком слаб. Ему приходилось часто останавливаться и собираться с силами.
 — Теперь вы видите, что я был прав, — сказал он, кончив свой рассказ. — Донна Люция — чистый дьявол. Она убила нас обоих — меня и Кеннеди. Откажитесь от своего плана. Охота за такой дичью чересчур опасна. Вам никогда не удастся завладеть этой девушкой.
 — Черт возьми! — воскликнул, нахмурив брови, Уактено. — Неужели же ты воображаешь, что я так легко отказываюсь от своих планов?
 — Ну, так желаю вам успеха, — прошептал Болтун. — Мое дело кончено, и все мои счеты сведены. Прощайте! Я иду ко всем чертям, и мы скоро встретимся там!
 Он упал навзничь.
 Уактено нагнулся и хотел поднять его. Перед ним лежал безжизненный труп: Болтун уже умер.
 — Счастливого пути! — пробормотал бандит. Он вошел в чащу, вырыл яму, положил в нее тело и закопал его. Потом, вернувшись в лагерь, он завернулся в плащ и лег около костра.
 — Утро вечера мудренее, — прошептал он. — Завтра решим, что нужно делать.
 И он крепко заснул.
 Бандиты — ранние птички. Как только взошло солнце, они уже были на ногах и собирались в путь.
 Уактено не отказался от своего плана. Он даже решился осуществить его раньше, чем предполагал, и немедленно же напасть на лагерь мексиканцев, чтобы не дать им времени подыскать себе подкрепления, соединившись с живущими в прериях трапперами. Случись это, ему, Уактено, невозможно будет справиться с ними.
 Сделав все нужные распоряжения, предводитель отдал приказание трогаться в путь. Бандиты выступили из лагеря на манер индейцев, то есть обернувшись спиною в ту сторону, куда им по-настоящему следовало ехать.
 Через некоторое время они остановились и сошли с лошадей. Потом, поручив их нескольким товарищам, они то ползком, как змеи, то перебираясь с ветки на ветку, с дерева на дерево, направились к лагерю мексиканцев.

 ГЛАВА III. Самопожертвование

 Читатель уже знает, что доктор по просьбе Люции поехал рано утром к Черному Лосю.
 Как все ученые, он был очень рассеян.
 Таинственное поручение молодой девушки заинтересовало его, и он некоторое время ломал себе голову, стараясь понять, что значили слова, которые он должен был передать трапперу.
 Почему Люция так полагается на него? Какую помощь может оказать его друзьям человек, живущий так одиноко и занимающийся исключительно только охотой да ловлей зверей?
 Доктор на возражал Люции и тотчас же согласился на ее просьбу только потому, что был глубоко предан генералу и его племяннице. Он не считал ее поручение важным, но не хотел отказать своей больной: молодая девушка, узнав, что он уехал, тотчас же успокоится.
 Итак, вполне уверенный, что из его поездки не выйдет никакого толку, доктор, вместо того, чтобы скакать во весь опор к хижине Черного Лося, сошел с лошади, взял ее за повод и стал собирать растения. Через некоторое время он так углубился в свое занятие, что позабыл и о Люции, и о ее поручении.
 Часы проходили, а доктора, которому давно уже следовало вернуться, все еще не было.
 Между тем в мексиканском лагере кипела работа.
 Генерал и капитан устраивали все нужное для того, чтобы отбить атаку.
 Но враги не показывались. Ни один подозрительный звук не нарушал глубокой тишины, и мало-помалу мексиканцы пришли к заключению, что это была ложная тревога.
 Но Люция не верила этому, и беспокойство ее все увеличивалось. Не спуская глаз, смотрела она в ту сторону, откуда должен был приехать доктор, не понимая, почему он так медлит.
 Вдруг ей показалось, что высокая трава колышется как-то странно.
 Стояла страшная жара, и не было ни малейшего ветерка. Сожженные солнцем листья деревьев были совершенно неподвижны, а трава почему-то тихо качалась.
 И что еще страннее, это легкое, едва заметное движение наблюдалось не везде. Оно мало-помалу приближалось к лагерю, и, по мере того как трава, росшая ближе к нему, начинала колебаться, та, которая была дальше, становилась совершенно неподвижной.
 Часовые, стоявшие около окопов, тоже заметили это необыкновенное явление, но не знали, чему приписать его.
 Генерал решил выяснить дело. Хоть он сам никогда не бился с индейцами, но не раз слышал о том, как они ведут войны. Ему пришло в голову, что они задумали овладеть лагерем при помощи хитрости.
 Но, не желая брать с собой солдат, которых и без того было немного, генерал решил отправиться на рекогносцировку один.
 Он подошел к окопам и собирался уже выйти из лагеря, как вдруг кто-то положил ему руку на плечо.
 Это был капитан.
 — Что вам, мой друг? — спросил генерал, оборачиваясь к нему.
 — Я бы желал задать вам один вопрос, генерал, — отвечал Агвилар.
 — Говорите.
 — Вы уезжаете из лагеря?
 — Да.
 — На рекогносцировку?
 — Совершенно верно.
 — Позвольте мне заменить вас.
 — Это почему? — с изумлением спросил генерал.
 — По очень простой причине. Я — простой офицер и обязан вам всем.
 — Ну?
 — Если я подвергнусь опасности, это нисколько не помешает успеху вашей экспедиции. Тогда как вы…
 — Я?
 — Что будет, если убьют вас?
 Генерал недоверчиво покачал головой.
 — Нужно все предвидеть, генерал, — продолжал Агвилар. — Не забудьте, с какими противниками нам приходится иметь дело.
 — Вы правы.
 — Итак, если убьют вас, экспедиция кончится ничем и ни один из нас не вернется домой. Вы — наш начальник. Распоряжаетесь вы, а мы только исполняем ваши приказания. Вам нужно остаться в лагере.
 Генерал задумался, а потом крепко пожал руку капитану.
 — Благодарю вас, — сказал он. — Но я должен взять это дело на себя. Оно настолько серьезно, что я не могу поручить его даже вам.
 — Нет, нет, — настаивал капитан. — Вы должны остаться, если не ради нас, то ради вашей племянницы. Что будет с этой слабой, невинной девушкой, если с вами случится несчастье? Она останется одинокой, без покровителя, среди диких племен, населяющих эти прерии. А моя смерть — ничего не значит. У меня нет семьи, и я обязан вам всем. Теперь я могу, наконец, доказать вам свою признательность. Дайте мне возможность отплатить вам за вашу всегдашнюю доброту ко мне.
 — Но… — начал было генерал.
 — Вы знаете, — горячо перебил его капитан, — что если бы я мог, я с радостью заменил бы вас для донны Люции. Но я еще слишком молод для этого. Позвольте же мне сделать то, что в моих силах — позвольте мне отправиться на рекогносцировку вместо вас!
 Генерал, хотя и не совсем охотно, наконец уступил ему, и молодой человек поспешно вышел из лагеря.
 Генерал следил за ним глазами до тех пор, пока тот не скрылся из виду, а потом провел рукою по лбу.
 — Славный юноша! — прошептал он. — Благородное сердце!
 — Не правда ли, дядя! — сказала Люция, незаметно подошедшая к нему.
 — Ты была здесь, мое дитя? — спросил генерал, стараясь улыбнуться ей и казаться веселым.
 — Да, здесь, и слышала все.
 — Ну, а теперь тебе нужно уйти отсюда, а то, пожалуй, индейская пуля попадет в тебя. Пойдем.
 Он взял ее за руку и отвел в палатку.
 Войдя туда вместе с ней, он нежно поцеловал ее и, попросив не выходить оттуда, вернулся к окопам. Остановившись около них, генерал стал внимательно смотреть вдаль. Что же это не возвращается доктор? Ему уж давно следовало бы быть здесь.
 — Его, наверное, захватили индейцы, — прошептал он. — Что, если они уже убили его?
 Участвовавший во многих мексиканских войнах, смелый, мужественный Агвилар был, вместе с тем, и очень осторожен.
 Отойдя на некоторое расстояние от лагеря, он лег на землю, дополз до большой каменной глыбы и спрятался за нею.
 Все было тихо кругом; ничто не выдавало приближения врагов. Капитан довольно долго осматривал местность и хотел уже вернуться в лагерь, думая, что генерал ошибся и пока еще не предвидится никакой опасности, как вдруг шагах в десяти от него выпрыгнула из травы лань и, по-видимому, чем-то страшно испуганная, понеслась дальше.
 «Ого! Это довольно подозрительно, — подумал Агвилар. — Посмотрим».
 Он вышел из-за скалы и осторожно сделал несколько шагов, внимательно смотря по сторонам.
 Трава закачалась. Какие-то люди показались из-за нее и окружили его прежде, чем он успел схватить оружие или добежать до скалы, из-за которой так неосторожно вышел.
 — Ну что же? И отлично, — спокойно сказал капитан. — По крайней мере, я знаю теперь, в чем дело.
 — Сдавайтесь! — закричал человек, ближе всех стоявший к нему. Это был Уактено.
 — Ну нет! — отвечал он. — Для этого нужно еще сначала убить меня.
 — Так вас убьют, любезный друг.
 — Я и рассчитываю на это, — насмешливо сказал капитан. — Я буду, конечно, защищаться и стрелять; друзья мои услышат выстрелы, и вам не удастся напасть на них врасплох.
 Агвилар проговорил это так спокойно, что бандиты задумались.
 — Да, ваша идея недурна, — усмехнувшись, отвечал Уактено. — Но ведь вас можно убить и так, что не будет ни криков, ни выстрелов. Таким образом, вы не достигнете своей цели.
 — Кто знает? — сказал Агвилар.
 И в то же мгновение он сделал огромный прыжок назад, свалил двух разбойников и быстро побежал в ту сторону, где был лагерь.
 Бандиты на минуту растерялись, а потом бросились за ним в погоню.
 В продолжение некоторого времени расстояние между ними и Агвиларом не уменьшалось: бандиты не могли бежать быстро, так как им приходилось принимать всевозможные предосторожности для того, чтобы их не заметили мексиканские часовые.
 Когда капитан был уже настолько близко от лагеря, что там могли услыхать его голос, он остановился перевести дух и оглянулся назад. Бандиты воспользовались этой минутной остановкой и бросились к нему. Расстояние между ним и его преследователями значительно уменьшилось.
 Что же ему теперь делать? Ведь до лагеря ни в каком случае не удастся добежать.
 Но Агвилар колебался не больше мгновения. О чем тут думать? У него все-таки есть выход. Он умрет, но умрет, как солдат и, погибая, спасет тех, за кого готов был пожертвовать жизнью.
 Прислонившись к дереву, капитан положил около себя нож, вынул из-за пояса пистолеты и, обернувшись к бандитам, которые быстро приблизились к нему, закричал, насколько мог громче:
 — Берегитесь! Берегитесь! Враги около лагеря!
 Потом он хладнокровно прицелился — у него было четыре двуствольных пистолета — и стал убивать бандитов одного за другим, крича после каждого выстрела:
 — Враги здесь! Они хотят окружить лагерь! Берегитесь!
 Разбойники пришли в страшную ярость и, уже не думая ни о каких предосторожностях, бросились к нему.
 Началась жестокая схватка. Одному человеку приходилось защищаться против двадцати, и число их не уменьшалось, так как на место каждого убитого бандита тотчас же являлся другой.
 Капитан решил пожертвовать жизнью, но хотел продать се как можно дороже.
 Мы уже говорили, что после каждого выстрела, после каждого удара ножа, он кричал, предостерегая своих друзей. Мексиканцы услышали его и стали стрелять в бандитов, которые уже не скрывались, раздраженные мужеством человека, своей грудью преграждавшего им путь.
 Наконец капитан упал на колени. Разбойники, толкая друг друга, кинулись к нему: каждому хотелось убить его.
 Такой неравный бой не мог, конечно, продолжаться долго.
 Капитан погиб, но за его смерть заплатили двенадцать убитых им бандитов.
 — Гм! — пробормотал Уактено, унимая кровь, лившуюся у него из раны на груди, и с изумлением смотря на тело врага. — Это был смелый, мужественный человек! Если и остальные похожи на него, нам трудно будет справиться с ними. Ну! — крикнул он, обращаясь к своим товарищам. — Неужели же мы позволим, чтобы в нас стреляли, как в голубей? На приступ, друзья! С Богом!
 — На приступ! На приступ! — заревели бандиты и, потрясая оружием, стали взбираться на холм.
 А мексиканцы, видевшие геройскую смерть Агвилара, приготовились отомстить за него.

 ГЛАВА IV. Доктор

 В то время как разыгрывалась эта ужасная сцена, доктор спокойно собирал растения. Достойный ученый, как мы уже говорили, совершенно погрузился в свое занятие и забыл обо всем на свете.
 Наконец, набрав огромный пук самых драгоценных, по его мнению, растений, он уселся под деревом и, вынув из ягдташа несколько сухарей, принялся за завтрак и стал разбирать найденные сокровища.
 Довольно долго уже занимался он их классификацией, испытывая при этом то невыразимое наслаждение, которое доступно только ученым и совершенно непонятно профанам. Вдруг что-то заслонило солнце, и тень упала на растения, лежавшие у него на коленях.
 Он поднял голову.
 Около дерева стоял человек, опираясь на длинное ружье.
 Это был Черный Лось.
 — Эге! — сказал он, насмешливо поглядывая на доктора. — Увидев, что трава колышется, я подумал, что в чащу забралась косуля, и чуть-чуть не выстрелил в вас.
 — Черт возьми! — воскликнул испуганный доктор. — В другой раз будьте, пожалуйста, поосторожнее. Вы могли бы убить меня!
 — Но ведь этого не случилось, — отвечал, засмеявшись, охотник. — Я вовремя увидел свою ошибку.
 — Слава Богу! — сказал доктор и, заметив какое-то редкое растение, нагнулся и сорвал его.
 — Что же вы тут делаете? — снова спросил Черный Лось.
 — Вы видите сами.
 — Я вижу, что вы вырываете сорные травы. А зачем, Бог весть!
 — О, невежество, — пробормотал доктор и прибавил снисходительным, но вместе с тем несколько презрительным тоном, свойственным ученикам Эскулапа. — Я собираю растения, мой друг, и классифицирую их. В этих прериях очень богатая флора. Я открыл три новых вида Rubia cretacea, род которого принадлежит к Rubiaceae(7).
 — А! — воскликнул охотник, вытаращив глаза и едва удерживаясь от смеха. — Так вы нашли три новых вида… чего бишь?
 — Rubia cretacea, любезный друг, — кратко отвечал доктор.
 — Каково?
 — Да, по меньшей мере три, а может быть, и четыре.
 — Ого! И это принесет какую-нибудь пользу?
 — Какую-нибудь?! — воскликнул возмущенный доктор.
 — Не сердитесь, ведь я решительно ничего не понимаю в этом.
 — Верно, — сказал ученый, смягченный смиренным тоном Черного Лося. — Вам, конечно, трудно понять громадную пользу труда ученого, двигающего вперед науку.
 — Так, так! И вы приехали в прерии только для того, чтобы рвать траву?
 — Только для этого.
 Черный Лось с изумлением взглянул на него. Он не мог представить себе, чтобы человек в здравом уме согласился выносить всевозможные лишения и даже опасности из-за того, чтобы набрать несколько ни на что не годных растений. Ему пришло в голову, что доктор сумасшедший. Он с состраданием посмотрел на него, покачал головой и вскинул ружье на плечо.
 — Да, да, вы правы, любезный друг, — сказал он тем кротким тоном, каким говорят с безумными и детьми. — Рвите себе на здоровье траву. Это не повредит никому, так как ее здесь очень много. До свидания, желаю вам успеха!
 Он свистнул собакам и пошел было, но тотчас же вернулся.
 — Мне бы хотелось задать вам еще один вопрос, — сказал он доктору, который уже снова погрузился в свое занятие.
 — Что такое?
 — Как поживает молодая девушка, заезжавшая в мою хижину со своим дядей? Надеюсь, она здорова. Я глубоко интересуюсь ею и принимаю в ней большое участие.
 Доктор вскочил и хлопнул себя по лбу.
 — Ах, я осел! — воскликнул он. — Ведь я совсем забыл!
 — Забыли что?
 — И всегда-то со мной так! — пробормотал доктор. — Хорошо еще, что беда не велика и ее легко поправить, потому что вы здесь.
 — О какой беде говорите вы? — спросил с некоторым беспокойством Черный Лось.
 — Наука так поглощает меня, — спокойно продолжал доктор, — что во время занятий я забываю даже о еде и питье. Что же мудреного, если у меня вылетают из головы поручения, которые дают мне?
 — К делу! К делу! — нетерпеливо сказал охотник.
 — Дело очень просто. Сегодня, с восходом солнца, я выехал из лагеря с тем, чтобы повидаться с вами. Но по дороге мне попадалось столько редких растений, что я сошел с лошади и стал собирать их. А потом я совсем забыл о поручении, которое должен был передать вам. Даже увидев вас, я не вспомнил о нем.
 — Так вы выехали из лагеря с восходом солнца?
 — Да.
 — А знаете, который теперь час?
 Доктор взглянул на солнце.
 — Около трех, — сказал он. — Но это ничего не значит. Я передам вам поручение донны Люции, и все уладится.
 — Дай Бог, чтобы ваша забывчивость не привела к какому-нибудь ужасному несчастью! — воскликнул Черный Лось.
 — Что вы хотите сказать?
 — Скоро узнаете. Может быть, я и ошибаюсь. Говорите же.
 — Донна Люция просила меня передать вам…
 — Значит, она сама послала вас ко мне?
 — Сама.
 — В лагере случилось что-нибудь особенное?
 — Да, да! Это, пожалуй, окажется серьезнее, чем я думал. Вот в чем дело. Ночью один из наших проводников…
 — Болтун?
 — Он самый. Вы знаете его?
 — Знаю. Что же дальше?
 — Как кажется, этот человек сговаривался с каким-то другим негодяем предать наш лагерь, должно быть, индейцам. Донна Люция случайно услышала их разговор и, когда они проходили мимо нее, выстрелила в них в упор из двух пистолетов.
 — И убила их?
 — Одного — да. Но другой, хоть и тяжело раненый, успел скрыться.
 — Кто же из них спасся?
 — Болтун.
 — А потом?
 — Потом донна Люция взяла с меня обещание повидаться с вами и сказать вам… — доктор замялся, — сказать вам…
 — Черный Лось, час настал! — прервал его охотник.
 — Именно так! — отвечал, радостно потирая руки, доктор. — У меня так и вертелись эти слова на языке, но я никак не мог припомнить их. Поручение донны Люции показалось мне очень странным. Не объясните ли вы мне, в чем тут дело?
 Охотник нагнулся к нему и схватил его за руку. Лицо его исказилось от гнева, глаза сверкали.
 — Жалкий глупец! — воскликнул он. — Почему же вы не поспешили как можно скорее повидаться со мной? Вы теряли время на разный вздор и погубили из-за этого ваших друзей. Они могут умереть, и вы будете виновником их смерти!
 — Возможно ли это? — закричал пораженный ужасом доктор, нисколько не обижаясь на то, что Черный Лось довольно бесцеремонно тряс его и говорил с ним далеко не любезно.
 — Вам дали поручение, от которого зависела жизнь стольких людей, — продолжал охотник, — а вы… О, жалкий, безумный человек! Что же теперь делать? Может быть, уже слишком поздно!
 — Не говорите, не говорите так! — горячо сказал доктор. — Я не перенесу этого! Я умру с отчаяния!
 Он закрыл лицо руками и зарыдал.
 Черному Лосю пришлось успокаивать его.
 — Мужайтесь, любезный друг, — мягко проговорил он. — Черт возьми! Очень возможно, что еще не все потеряно!
 — О, если я буду причиной такого несчастья, я не переживу этого!
 — Ну, сделанного не поправишь, — продолжал Черный Лось. — Постараемся помочь делу, насколько можем. Через несколько часов я соберу человек тридцать лучших стрелков прерий.
 — И вы их спасете? Не правда ли?
 — По крайней мере, я сделаю все, что могу. Надеюсь, что с Божьей помощью мне удастся спасти их.
 — О, да услышит вас Небо!
 — Аминь! — сказал охотник и набожно перекрестился. — А теперь выслушайте меня. Вы вернетесь в лагерь.
 — Я отправлюсь сию же минуту.
 — Но, конечно, уже не станете рвать цветов и травы? Ведь так?
 — Клянусь вам! Да будет проклят час, когда я стал собирать растения! — воскликнул с комическим отчаянием доктор.
 — Отлично. Успокойте донну Люцию, посоветуйте ее дяде получше охранять лагерь и защищаться изо всех сил в случае атаки. Скажите, что друзья скоро придут к ним на помощь.
 — Я передам им все.
 — Так садитесь на лошадь и галопом поезжайте в лагерь.
 — А что же будете делать вы?
 — Не беспокойтесь, у меня найдется дело. Постарайтесь только добраться как можно скорее до лагеря.
 — Не пройдет и часа, как я буду там.
 — Так до свидания, и желаю вам успеха. А главное, не приходите в отчаяние!
 Черный Лось выпустил поводья лошади, на которую вскочил ученый, и тот поскакал во весь опор, несмотря на то, что был плохим наездником и рисковал каждую минуту свалиться с седла.
 Охотник посмотрел ему вслед и, повернувшись, быстро вошел в лес.
 Минут через десять ему встретился Эусебио. Он ехал, поддерживая лежащую без чувств Хесуситу.
 Черный Лось был очень доволен этой встречей. Он стал расспрашивать старика о Чистом Сердце, и тот рассказал ему все, что произошло в лагере команчей.
 Потом они оба отправились в хижину Черного Лося, решив поместить там на время мать своего друга.

 ГЛАВА V. Союз

 Теперь нам приходится снова вернуться к Чистому Сердцу.
 Выйдя из лагеря команчей, охотник пошел прямо, не обращая внимания на бесчисленные, прорезывающие прерию тропинки. Минут через десять он остановился, оперся на свое ружье, внимательно осмотрелся по сторонам и некоторое время прислушивался к тем бесчисленным звукам, значение которых поймет только человек, долго живший в прериях. Потом он крикнул три раза, подражая стрекотанью сороки с таким искусством, что эти птицы, скрытые в густой зелени деревьев, тотчас же откликнулись ему.
 Не успел еще замереть последний крик его, как лес, до того безмолвный, вдруг ожил, как бы по волшебству.
 Из кустов и травы поднялись люди со смелыми, энергичными лицами, в живописных охотничьих костюмах, и окружили Чистое Сердце.
 Прежде всего он увидел Черного Лося и Эусебио, которые стояли к нему ближе, чем остальные.
 — Я понимаю, зачем вы пришли сюда, друзья, — сказал он, крепко пожимая им руки. — Благодарю вас от всей души. Но, слава Богу, мне не понадобится ваша помощь.
 — Тем лучше, — отвечал Черный Лось.
 — Значит, вам удалось вырваться из рук этих проклятых краснокожих? — спросил Эусебио.
 — Не отзывайтесь дурно о команчах, — отвечал, улыбаясь, Чистое Сердце. — Теперь они мои братья.
 — Неужели вы говорите серьезно? — воскликнул Черный Лось. — Разве вы заключили с ними мир?
 — Да, мы теперь друзья, и мне бы хотелось, чтобы и вы все помирились с ними.
 — Клянусь честью, это пришлось как нельзя более кстати, — сказал Черный Лось. — Так как вы теперь свободны, мы можем заняться другими лицами, которые находятся в страшной опасности и нуждаются в нашей помощи.
 — Что вы хотите сказать? — с любопытством спросил Чистое Сердце.
 — Я хочу сказать, что лагерь путешественников, которых вы спасли во время последнего пожара в прериях, окружен в настоящую минуту шайкой бандитов. Они хотят напасть на него, а может быть, уже и напали.
 — Нужно как можно скорее спешить к ним на помощь! — горячо сказал Чистое Сердце: он был не в силах сдержать своего волнения.
 — Черт возьми! Мы и хотели помочь им, но сначала решились освободить вас. Вы — наш глава. Без вас дело не пошло бы на лад.
 — Благодарю вас, друзья. Но теперь я свободен, и потому ничто не задерживает нас. Едем сию же минуту!
 — Постойте! — возразил Черный Лось. — Не забудьте, что у нас очень опасные противники. Когда бандиты знают, что им не дадут пощады, они бьются как тигры. Будь нас больше, мы могли бы вернее рассчитывать на успех.
 — Без сомнения. Но что же вы хотите этим сказать?
 — Так как вы помирились с краснокожими, то они могли бы…
 — Вы правы, Черный Лось, — прервал его Чистое Сердце. — Эта мысль не пришла мне в голову. Команчи будут рады случаю выказать свою храбрость и с удовольствием помогут нам. Я познакомлю вас с ними.
 Всех охотников было человек сорок.
 Они опустили ружья в знак мира и пошли за своим предводителем к индейскому лагерю.
 — А мать моя? — взволнованно спросил у Эусебио Чистое Сердце.
 — Ей не грозит никакой опасности, — отвечал тот. — Она в хижине Черного Лося.
 — Как она чувствует себя?
 — Она чувствовала бы себя хорошо, если бы не мучилась за вас. Ваша мать живет исключительно только сердцем — физические страдания не действуют на нее. Она уже оправилась после пытки, которой подвергали ее.
 — Слава Богу! Но следует как можно скорее успокоить ее насчет меня. Где ваша лошадь?
 — Спрятана недалеко отсюда.
 — Садитесь на нее и уезжайте к моей матери. Расскажите ей все и отправляйтесь вместе с ней в пещеру около реки. Там она будет в полной безопасности. Останьтесь с ней и не покидайте ее. Вам легко будет найти пещеру; она лежит недалеко от утеса Мертвого Бизона. Когда подъедете к нему, спустите собак — я не возьму их с собой. Они знают дорогу и проведут вас туда. Поняли вы меня?
 — Вполне.
 — Так уезжайте сейчас же. В лагере индейцев вы совсем не нужны, а матери моей необходимы.
 — Я еду.
 — Прощайте!
 — До свидания!
 Эусебио подозвал ищеек, связал их в одну свору и, пожав руку Чистому Сердцу, поехал направо, в лес; а охотники вышли на лужайку, на которой был разбит лагерь команчей.
 Индейцы стояли полукругом около своих вождей. Чтобы выказать уважение своим гостям, они оделись в самые лучшие костюмы.
 Чистое Сердце велел своему отряду остановиться и пошел вперед один, развернув шкуру бизона и махая ею в знак мира.
 Орлиная Голова, тоже размахивая бизоньей шкурой, выступил из группы вождей и пошел к нему навстречу.
 Остановившись в трех шагах друг от друга, они некоторое время не говорили ни слова.
 — Владыка жизни видит наши сердца, — начал наконец Чистое Сердце. — Он знает, что слова, которые произносят наши уста, правдивы. Белые охотники пришли навестить своих краснокожих братьев.
 — Добро пожаловать! — отвечал, любезно поклонившись, Орлиная Голова.
 Он произнес эти слова с тем достоинством и величием, каким отличаются все индейские вожди.
 Со всех сторон раздались восторженные восклицания, и охотники и команчи разрядили свои ружья, выстрелив в воздух.
 Все церемонии кончились; оба отряда сошлись и соединились вместе.
 Между тем Чистое Сердце, не желая терять ни минуты, решил тотчас же переговорить с Орлиной Головой. Он отозвал его в сторону, рассказал ему откровенно все, что узнал от Черного Лося, и попросил его помощи.
 Вождь улыбнулся.
 — Желание моего брата будет исполнено, — отвечал он. — Пусть он подождет немного.
 Орлиная Голова отошел от охотника и присоединился к другим вождям.
 Через несколько минут главные вожди уже собрались на совет.
 Предложение Чистого Сердца было принято и одобрено всеми. Девяносто лучших воинов под начальством Орлиной Головы должны были присоединиться к охотникам и помочь им в их предприятии.
 Союзникам следовало выступить с заходом солнца, чтобы застать врагов врасплох.
 Команчи отвечали восторженными криками на это решение вождей.
 Началась пляска великой войны, которая сопровождалась обычными в таких случаях церемониями, причем воины пели хором:
 «Wabimdam Githee Manitoo, agarmissey hapitch neatissum!" note 6 Когда солнце зашло, Орлиная Голова, зная, с какими опасными врагами им приходится иметь дело, выбрал двадцать лучших воинов, на которых мог вполне положиться, послал их вперед как разведчиков, и велел им захватить с собою бересты, чтобы на случай тревоги тотчас же разложить костер.
 Потом он осмотрел оружие своих воинов и сделал знак трогаться в путь.
 Команчи и охотники вышли из лагеря и, по обычаю туземцев, пошли гуськом, под предводительством своих вождей. Все неучаствующие в походе горячо пожелали им успеха и проводили их до опушки леса.
 Весь отряд состоял из ста тридцати смелых, прекрасно вооруженных воинов. Ими предводительствовали вожди, которых не могло остановить никакое препятствие, которым не была страшна никакая опасность.
 Ночь была очень темна. Тяжелые облака тихо плыли по небу, и из-за них только изредка проглядывала луна. Тогда бледный свет ее разливался по прерии и придавал всему окружающему какой-то призрачный вид.
 Ветер дул порывами, глухо и жалобно завывая в лощинах.
 Воины неслышно продвигались вперед и казались выходцами из могил. Они как будто спешили воспользоваться покровом темноты и совершить какое-то ужасное, преступное дело.
 В полночь отдан был приказ остановиться.
 Нужно было подождать разведчиков.
 Каждый завернулся насколько мог лучше и лег там, где стоял, чтобы при первом же сигнале тронуться в путь.
 Костров не зажигали.
 Когда индейцы выступают в поход и посылают разведчиков, они вполне полагаются на них и обходятся без караульных.
 Так прошло часа два.
 До лагеря мексиканцев было не больше трех миль; но вожди не хотели подходить к нему, не получив сначала всех нужных сведений. Главный вопрос состоял в том, свободна ли дорога. Если же на пути находятся враги, разведчики должны были узнать их число и расположение лагеря.
 В ту же минуту, когда глубоко взволнованный и непомнивший себя от нетерпения Чистое Сердце уже собирался отправиться на рекогносцировку сам, послышался легкий, едва заметный шорох. Он постепенно увеличивался, и наконец два человека показались из-за кустов.
 Один из них был разведчик команчей, другой — доктор.
 Несчастный ученый имел самый жалкий вид. Он потерял свой парик; одежда его была вся в лохмотьях, на бледном лице застыло выражение смертельного ужаса.
 Подойдя к Чистому Сердцу и Черному Лосю, доктор пошатнулся и упал на землю.
 Он был без чувств.

 ГЛАВА VI. Последний приступ

 Стоя за окопами, солдаты мужественно отражали бросившихся на приступ бандитов.
 Глубоко опечаленный смертью Агвилара, генерал, знавший, с какими беспощадными врагами ему придется иметь дело, решил защищаться до последней крайности и лучше умереть, чем попасть им в руки.
 Всех мексиканцев, считая в том числе и проводников, на помощь которых нельзя было особенно полагаться, было семнадцать человек мужчин и женщин.
 Бандитов было по меньшей мере тридцать.
 Таким образом, значительный перевес был на стороне осаждающих. Но благодаря почти неприступной позиции лагеря, расположенного на вершине утеса, эта неравномерность несколько сглаживалась.
 Уактено прекрасно понимал всю трудность атаки, на которую решился. Вначале, задумывая напасть на мексиканцев, он рассчитывал застигнуть их врасплох и, главным образом, надеялся на помощь Болтуна. Теперь же, со смертью проводника, его план рушился, и обстоятельства переменились. По-настоящему, ему следовало бы отступить и подождать более благоприятного случая; но он был так раздражен мужественной защитой капитана Агвилара, уничтожившего значительную часть его небольшого отряда, что, несмотря на риск, решился идти на приступ.
 Но когда первые минуты возбуждения прошли, когда он увидел, что его товарищи падают один за другим, не подвигаясь ни на шаг вперед, он решился, не отказываясь от своего намерения, несколько изменить план атаки. Ночью, в темноте, ему легче будет справиться с путешественниками; а если и это не удастся, он принудит их к сдаче голодом.
 Уактено был уверен, что мексиканцам нечего рассчитывать на помощь. В прериях нет никого, кроме индейцев, ненавидящих белых, да трапперов и охотников, которые и не подумают вмешаться в дело, не касающееся их лично.
 Обдумав этот новый план, Уактено решил немедленно же привести его в исполнение.
 Он оглянулся по сторонам. Несмотря на мужество бандитов, несмотря на все их усилия взобраться на холм, — это не удавалось им. Они оставались все на том же месте.
 Как только один из них выходил из-за прикрытия, пуля мексиканцев настигала его, и он падал в ров.
 Уактено дал сигнал прекратить битву.
 В то же мгновение все смолкло.
 Местность, где за минуту перед тем раздавались дикие крики и вопли, где гремели выстрелы — погрузилась в глубокую тишину.
 Люди перестали истреблять друг друга; на смену им явились хищные птицы.
 Целыми стаями носились они над трупами, с пронзительными криками опускались на них и жадно бросались на добычу. Мексиканцы с ужасом смотрели на эту страшную картину, но не решались выйти из лагеря.
 Бандиты скрылись в лощине, недоступной для выстрелов из лагеря, и сосчитали свои потери.
 Они были громадны: из сорока человек осталось в живых только девятнадцать.
 Меньше чем за час они потеряли больше половины своего отряда!
 У мексиканцев, кроме капитана Агвилара, не было ни убитых, ни раненых.
 Бандиты стали совещаться.
 Большинство настаивало на отступлении. Нужно отказать от задуманного предприятия: оно слишком рискованно и опасно.
 Уактено упал духом еще больше, чем его товарищи; но, несмотря на это, ни за что не хотел отказаться от своего плана. Он не думал о деньгах и драгоценностях, которые могли достаться ему, если бы он завладел лагерем. Будь дело только в этом, он, ни на минуту не задумываясь, дал бы приказ к отступлению. Но у него была другая, более важная причина для нападения, и поэтому он решился повторить попытку, чего бы это ни стоило и к каким бы последствиям ни привело.
 Люция была тем сокровищем, которого он добивался. Он безумно любил ее и еще в Мексике спас из рук своих бандитов.
 С тех пор он следовал за отрядом генерала шаг за шагом, ища случая похитить ее. Он готов был пойти на все, лишь бы овладеть ею. Никакая жертва не пугала его, никакое затруднение не могло остановить, никакая опасность не казалась страшной.
 А потому он употребил все силы, чтобы убедить бандитов согласиться на новый приступ. Страсть сделала его красноречивым. Он старался ободрить их, уговаривал не отступать, сделать еще одну, последнюю попытку и напасть еще раз на лагерь мексиканцев.
 Довольно трудно ему было уговорить их. Как и всегда бывает во время приступа, больше всего пострадали самые смелые и решительные люди: все они были убиты. Те же, которые остались, не хотели подвергать опасности свою жизнь.
 Наконец, при помощи убеждений и угроз, ему все-таки удалось добиться их согласия. Они обещали ему остаться и попытаться ночью напасть на лагерь.
 Когда совещание закончилось, Уактено велел бандитам скрыться как можно лучше и не трогаться с места, что бы ни вздумали делать мексиканцы.
 Он надеялся ввести путешественников в заблуждение. Не видя и не слыша бандитов, они, может быть, подумают, что те, испуганные своими потерями и неприступным положением лагеря, решились отступить и ушли.
 Этот план был довольно ловок и, отчасти, привел к тем последствиям, которых ждал Уактено.
 Солнце уже заходило. Красноватый отблеск заката горел на вершинах деревьев и скал, и легкий ветерок освежал воздух.
 Глубокая тишина нарушалась только криками хищных птиц. Они сидели на трупах, жадно рвали куски мяса и отнимали их друг у друга.
 С сокрушенным сердцем смотрел генерал на этот страшный пир. Неужели же и капитан Агвилар, спасший их всех, умерший такой геройской смертью, подвергнется такой же участи? Нет, этого невозможно допустить! Генерал решился перенести в лагерь тело капитана и похоронить его. По крайней мере, он хоть не оставит без погребения, на съедение хищным птицам, тело человека, так самоотверженно спасшего их ценой своей жизни!
 Донна Люция не осмелилась восставать против этого плана, хотя и понимала, какой опасности подвергается ее дядя.
 Генерал выбрал четверых самых смелых и решительных солдат, вышел с ними из лагеря и повел их к тому месту, где лежало тело несчастного капитана.
 Оставшиеся за окопами солдаты внимательно осматривались по сторонам, готовые, в случае опасности, тотчас же броситься на помощь своим товарищам.
 Бандиты, скрывшись в расщелинах утеса, тоже следили за ними, но не трогались с места.
 Таким образом, генерал мог беспрепятственно исполнить то, что считал своим долгом.
 Тело капитана не трудно было найти.
 Он полулежал у основания дерева, с пистолетом в одной руки и ножом в другой. Голова его была гордо приподнята, а на губах застыла улыбка. Казалось, и после смерти он еще вызывал на бой своих врагов.
 Все тело его было покрыто ранами; но генерал с радостью заметил, что, по какой-то странной случайности, птицы не тронули его.
 Солдаты скрестили ружья, положили на них труп и быстро пошли по направлению к лагерю.
 Генерал следовал за ними, осматриваясь по сторонам и внимательно вглядываясь в чащу.
 Нигде не видно было ни души, и все кругом было тихо. Бандиты исчезли, оставив после себя только груду трупов.
 Генерал облегченно вздохнул. Должно быть, враги действительно ушли, убедившись, что попытка их не приведет ни к чему.
 Стало темнеть — наступала ночь. Все, бывшие в лагере, тревожно смотрели на солдат, несших тело своего капитана. Никто не заметил темных фигур, которые неслышно скользили по утесам и, подойдя довольно близко к окопам, скрылись в засаде.
 Генерал велел положить труп на наскоро приготовленную постель и, взяв заступ, захотел сам вырыть могилу для несчастного молодого человека.
 Солдаты стали кругом, опираясь на свои ружья. Генерал снял шляпу, взял молитвенник и громко прочитал похоронную службу.
 Было что-то величественное в этой простой, но торжественной церемонии, происходившей в такой пустынной местности, посреди величественной природы, перед лицом Бога. Тысячи неясных звуков носились по прерии: казалось, какие-то таинственные голоса тоже шептали молитвы за умершего.
 Высокий седой старик набожно, с глубоким чувством отдавал последний долг молодому человеку, почти юноше, который всего несколько часов тому назад был полон жизни и сил. Кругом него печально стояли солдаты. Хотя им, среди окружающих их опасностей, грозила та же участь, они спокойно, безропотно полагались на волю Божию и горячо молились за умершего. И эта молитва, поднимаясь к небу вместе с жалобными стонами вечернего ветерка, пробегающего по веткам деревьев, напоминала первые века христианства, когда угнетенные, преследуемые последователи Христа вынуждены были удалиться в пустыни, чтобы быть ближе к Богу.
 Генерал закрыл книгу.
 Все присутствующие простились с умершим. Потом его завернули в плащ, опустили в могилу, положили рядом с ним оружие и засыпали землей.
 Только небольшая насыпь указывала на то место, где лежало тело человека, самоотверженно спасшего ценою своей жизни тех, кому он был так безгранично предан.
 Солдаты разошлись, поклявшись отомстить за убитого или умереть так же, как умер он.
 Наступила ночь.
 Генерал обошел кругом лагеря и, убедившись, что часовые стоят на своих постах, простился с Люцией и лег около входа в палатку.
 Прошло еще часа три.
 Вдруг какие-то тени показались около окопов и неслышно пробрались в лагерь. И прежде чем часовые успели крикнуть и поднять тревогу, они были уже убиты.
 Бандиты захватили лагерь мексиканцев, и в ту же минуту начались убийства и грабеж!

 ГЛАВА VII. Битва

 С диким воем, потрясая оружием, ворвались бандиты в лагерь.
 Завладев им, Уактено предоставил своим товарищам грабить все, что им захочется, и убивать кого угодно. Не обращая на них никакого внимания, он бросился к палатке.
 У входа в нее стояло семь или восемь солдат и генерал. Он приготовился защищать свою племянницу и решился скорее умереть, чем позволить бандитам дотронуться до нее.
 Увидав старика, державшего в одной руке пистолет, а в другой шпагу, Уактено остановился.
 Но нерешительность его продолжалась не больше мгновения. Он подозвал к себе человек двенадцать товарищей и поднял клинок.
 — Пропустите нас! — крикнул он.
 — Попробуй пройти! — хладнокровно отвечал генерал. Они бросились друг на друга; бандиты и солдаты последовали их примеру.
 Начался страшный, беспощадный бой. Так бьются люди, уверенные, что не дождутся ни жалости, ни сострадания от своих противников.
 Каждый думал только о том, чтобы нанести смертельный удар, не делал никакой попытки защищаться и готов был с радостью умереть, лишь бы убить побольше врагов.
 Даже смертельно раненые старались приподняться и вонзали кинжалы в тех, кто еще бился.
 Эта жесткая схватка не могла продолжаться долго. Все солдаты были перебиты. Наконец упал и генерал. Уактено тотчас же связал его своим поясом.
 У предводителя бандитов были свои причины щадить дядю донны Люции. Он даже старался защитить его во время битвы и не раз отклонял от него удары бандитов.
 Благодаря этому, генерал получил только несколько самых легких ран.
 Уактено хотел взять его живым и сумел это сделать.
 Бандиты одержали победу, но она обошлась им очень дорого: половина их товарищей была убита.
 Негр генерала Юпитер защищался так отчаянно, что с ним довольно долго не могли справиться. Схватив огромную дубину, сделанную из ствола молодого дерева, он беспощадно колотил ею тех, кто отваживался подходить слишком близко к его оружию, которым он владел с замечательным искусством.
 Наконец на него накинули лассо и, полузадушенного, свалили на землю. Один из бандитов хотел покончить с ним, но предводитель не велел убивать его.
 Связав генерала, Уактено радостно вскрикнул и, даже не перевязав своих ран, из которых лилась кровь, перепрыгнул через распростертое тело бессильного врага и бросился в палатку.
 Она была пуста.
 Люция исчезла!
 Уактено остановился, как вкопанный.
 Куда же девалась молодая девушка?
 В этой маленькой палатке, почти без мебели, положительно негде было спрятаться.
 Судя по смятой постели, видно было, что Люция спала в то время, как бандиты ворвались в лагерь.
 Она исчезла, как дух, не оставив после себя никаких следов.
 Каким же образом удалось ей уйти, когда лагерь был окружен сразу со всех сторон.
 Уактено не понимал этого.
 Такая молоденькая девушка, внезапно проснувшись от криков и выстрелов, должна была бы потеряться. А между тем она с необыкновенной смелостью и присутствием духа, по-видимому, решилась бежать. Но как же прошла она незамеченной? Ведь победители прежде всего поспешили занять все выходы.
 Тщетно старался Уактено разрешить эту загадку: она была ему не по силам.
 Он еще раз внимательно осмотрел палатку и отодвинул вьюки, за которыми могла бы спрятаться Люция. Ее не было нигде!
 Убедившись, что молодой девушки нет здесь, и он только понапрасну теряет время, Уактено выбежал из палатки и стал бродить по лагерю, внимательно оглядываясь по сторонам. Если Люции каким-то чудом удалось убежать, ему будет не трудно найти ее. Куда денется она одна ночью, не зная дороги?
 Между тем грабеж продолжался, и бандиты необыкновенно быстро справлялись с этим делом. Они, очевидно, привыкли к нему.
 Наконец, захватив все, что было можно, победители проткнули кинжалами мехи с вином и стали пить. После убийства и грабежа началась оргия!
 Вдруг громкий, пронзительный крик раздался недалеко от разбойников, и пули засвистели около них.
 Они вскочили и схватили оружие.
 В ту же минуту около лагеря появились индейцы. Как ягуары, прыгали они через вьюки, а за ними следовали охотники под предводительством Чистого Сердца, Весельчака и Черного Лося.
 Бандиты очутились в критическом положении.
 Уактено опомнился при виде опасности, грозившей его людям, и прекратил свои поиски. Собрав около себя бандитов, он велел захватить им двух пленников — генерала и негра — и затем отступать как можно скорее и разойтись в разные стороны, чтобы легче избежать преследования врагов.
 Бандиты дали залп по осаждающим и в ту же минуту рассеялись и исчезли в темноте.
 Уактено ушел последним и даже теперь, скользя между утесами, продолжал внимательно осматриваться, отыскивая следы Люции. Их не было нигде!
 Страшно раздраженный своей неудачей, предводитель бандитов вынужден был уйти; но он не отказался от своего намерения и задумывал новые ужасные планы.
 Как только Чистое Сердце узнал от доктора о нападении на лагерь мексиканцев, он решил тотчас же идти к ним на помощь.
 Но, несмотря на то, что охотники и команчи шли очень быстро, они явились слишком поздно.
 Когда бандиты обратились в бегство, Орлиная Голова и его воины бросились за ними в погоню.
 Оставшись в лагере один со своими охотниками, Чистое Сердце велел прежде всего обыскать кусты и высокую траву.
 Во время этого осмотра охотники нашли Фебею, молоденькую служанку Люции, и двух солдат, спрятавшихся в дупле дерева. Эти несчастные были до того перепуганы, что Черный Лось и его товарищи не в силах были успокоить и ободрить их.
 Они воображали, что попали в руки бандитов, и Чистому Сердцу только с большим трудом удалось убедить их, что он и его охотники не враги, а друзья, спешившие на помощь осажденным, но, к несчастью, пришедшие слишком поздно.
 Увидев, что они несколько пришли в себя, Чистое Сердце вошел вместе с ними в палатку и попросил их передать ему вкратце, как было дело.
 Когда Фебея узнала, кто был предводителем охотников и поняла, что опасности нет, она успокоилась и начала рассказывать обо всем происшедшем. Через несколько минут Чистое Сердце уже знал все.
 — Итак, капитан Агвилар убит? — сказал он.
 — Да, убит, — отвечала Фебея, вздохнув.
 — А генерал?
 — Генерал долго бился и защищался, как лев. Наконец он упал.
 — Он умер? — спросил глубоко взволнованный Чистое Сердце.
 — Нет, нет! — поспешно отвечала Фебея. — Он только ранен. Я видела, как его унесли. Мне даже кажется, что его раны не опасны; разбойники щадили его во время схватки.
 — Слава Богу! — сказал охотник и задумчиво опустил голову. — А ваша молоденькая госпожа? Где она? — прибавил он несколько нерешительно, дрожащим от волнения голосом.
 — Вы спрашиваете про донну Люцию?
 — Да, про нее. Как бы я был счастлив, если бы узнал, что с ней не случилось ничего дурного, что она находится в безопасности!
 — Ей и не грозит никакой опасности, потому что она здесь, около вас, — проговорил нежный музыкальный голос.
 И Люция, еще бледная после пережитых волнений, но спокойная, подошла к нему. Она улыбалась, глаза ее блестели.
 Все присутствующие были поражены при таком неожиданном появлении молодой девушки.
 — О, благодарю Тебя, Боже! — воскликнул Чистое Сердце. — Значит, мы все-таки пришли вовремя!
 — Да, вовремя, — отвечала она, и глаза ее затуманились, а лицо стало грустно. — Теперь, когда судьба лишила меня человека, заменявшего мне отца, я прошу вашего покровительства, кабальеро.
 — И я сделаю для вас все, что в моих силах, — горячо отвечал Чистое Сердце. — О вашем дяде не беспокойтесь. Я верну его вам, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью. Вы знаете, что я предан вам — и не с нынешнего только дня.
 Когда прошли первые минуты волнения, всем захотелось узнать, каким образом удалось девушке спастись от бандитов.
 Рассказ Люции был очень прост.
 Она легла в постель не раздеваясь, но не спала. Какая-то смутная тревога овладела ею и мешала ей заснуть. Она предчувствовала, что случится какое-нибудь несчастье.
 Услышав крики бандитов, она тотчас же вскочила и поняла, что о бегстве нечего и думать.
 Испуганно оглядевшись по сторонам, она заметила, что с гамака спускалось несколько брошенных на него одежд.
 Тогда счастливая мысль пришла ей в голову. Должно быть, ей внушило ее само Небо.
 Не дотрагиваясь до одежд и оставив их в таком же беспорядке, как они были, она проскользнула под них и забилась на дно гамака.
 Бог помог ей. Предводитель бандитов искал ее всюду, но ему не пришло в голову осмотреть гамак: он думал, что там нет никого.
 Когда он ушел, она продолжала лежать еще с час, испытывая невыразимые мучения.
 Прибытие охотников и голос Чистого Сердца — она узнала его — ободрили ее, и она вышла из гамака.
 Охотники пришли в восторг от ее рассказа и осыпали ее похвалами. Если она спаслась, то только благодаря своему мужеству и присутствию духа.
 Когда Чистое Сердце осмотрел лагерь и привел его в некоторый порядок, он снова пришел к Люции.
 — Скоро уже наступит утро, — сказал он. — Отдохните после этой страшной ночи и постарайтесь заснуть, а потом я отвезу вас к моей матери. Это святая женщина, и я знаю, что она полюбит вас, как дочь. А когда я буду уверен в том, что вам не грозит никакой опасности, я займусь освобождением вашего дяди.
 И, не дожидаясь благодарности молодой девушки, Чистое Сердце почтительно поклонился ей и вышел из палатки.
 Люция села и глубоко задумалась.

 ГЛАВА VIII. Пещера

 Прошло два дня после событий, рассказанных нами в предыдущей главе.
 Теперь мы попросим читателя отправиться вместе с нами в открытую Весельчаком пещеру, которая так понравилась Чистому Сердцу, что он чаще всего жил там.
 Был четвертый час пополудни.
 Пещера, освещенная множеством смолистых факелов, воткнутых в расщелины скалы, имела странный, фантастический вид. Казалось, тут расположился цыганский табор или остановились на привал бандиты.
 Человек сорок охотников и воинов-команчей устроились здесь, как дома. Одни из них спали, другие курили, некоторые чистили оружие или чинили одежду, а остальные сидели на корточках около костров, над которыми висели котлы с огромными кусками дичины.
 У всех выходов стояло по два часовых, которые зорко смотрели по сторонам и чутко прислушивались к каждому звуку.
 В особом помещении, отделенном от пещеры выступом скалы, сидели на грубых деревянных табуретках две женщины и мужчина. Они вполголоса разговаривали между собой.
 Эти две женщины были Хесусита и Люция, а мужчина — Эусебио. Он курил сигаретку, внимательно слушал, но говорил мало. Изредка произносил он несколько слов, но, по большей части, ограничивался только восклицаниями, выражавшими изумление или радость.
 У входа в эту совершенно отдельную комнату прохаживался взад и вперед, заложив руки назад и насвистывая что-то, Черный Лось.
 Чистого Сердца, Весельчака и Орлиной Головы нигде не было видно.
 Разговор между Хесуситой и Люцией, по-видимому, глубоко интересовал их обеих. Хесусита не раз обменивалась значительными взглядами со своим старым слугой, а он то и дело подносил ко рту сигаретку, не замечая, что она уже давно потухла.
 — О! — сказала Хесусита, благоговейно сложив руки и подняв глаза к небу. — Во всем этом виден перст Божий! — А скажите мне, моя дорогая, — продолжала она, обращаясь к молодой девушке, — знали ли вы, зачем ваш дядя генерал поехал в прерии? Не говорил ли он или не намекал ли вам об этом?
 — Никогда! — отвечала Люция.
 — Как это странно! — прошептала Хесусита.
 — Да, очень странно, — подтвердил Эусебио, стараясь затянуться своей потухшей сигареткой.
 — Но как же проводил время ваш дядя, приехав в прерии? — спросила Хесусита. — Извините меня за эти вопросы, мое дитя. Поверьте, что я спрашиваю не из пустого любопытства. Позднее вы поймете меня и убедитесь, что только из глубокого участия к вам желаю я знать все.
 — Я и теперь нимало не сомневаюсь в этом, сеньора, и не стану ничего скрывать от вас, — отвечала, нежно улыбнувшись, Люция. — Все время по приезде сюда мой дядя был очень грустен и озабочен. Он отыскивал людей, долго живших в прериях, и когда ему удавалось найти их, сидел с ними целыми часами и расспрашивал их.
 — О чем же? Вы, конечно, помните?
 — К стыду моему, я должна сознаться, сеньора, — отвечала, покраснев, молодая девушка, — что не обращала внимания на эти разговоры, в которых, как я полагала, не могло быть для меня ничего интересного. Жизнь моя до этой поездки была так однообразна, я видела мир только из-за стен монастыря, и когда мы поехали путешествовать, величественная природа, внезапно открывшаяся предо мною, до того поразила меня, что я не думала ни о чем другом. Я никогда не уставала любоваться этим чудным новым для меня зрелищем и удивляться могуществу Творца.
 — Вы правы, мое дитя, — сказала Хесусита, целуя ее в лоб. — Однако мои вопросы, всего значения которых вы не можете понять, утомляют вас. Не хотите ли поговорить о чем-нибудь другом?
 — Как вам угодно, сеньора, — отвечала Люция, тоже целуя ее. — Я очень счастлива, когда вы говорите со мной, и какой бы предмет разговора ни выбрали вы, он всегда будет интересен для меня.
 — Я и сама рада поговорить с вами, мое дитя. Однако мы так разболтались, что совсем забыли о моем сыне. Он ушел с утра, и ему уже давно следовало бы вернуться.
 — Господи! Только бы не случилось с ним какого несчастья! — воскликнула Люция.
 — Значит, вы расположены к нему? — спросила, улыбаясь, Хесусита.
 — О, сеньора! — отвечала молодая девушка, и щеки ее вспыхнули. — Как же мне не чувствовать расположения и глубокой признательности к человеку, который оказал нам столько услуг?
 — Мой сын обещал освободить вашего дядю. Будьте уверены, что он исполнит свое обещание.
 — Я нимало не сомневаюсь в этом, сеньора! — горячо воскликнула Люция. — У него такой благородный, великодушный характер! Как подходит к нему его прозвище «Чистое Сердце»!
 Хесусита и Эусебио с улыбкой смотрели на нее. Они были счастливы похвалами молодой девушки.
 Заметив, что их глаза устремлены на нее, Люция замолчала, смущенно опустила голову и покраснела еще больше.
 — Вы можете продолжать, мое дитя, — задумчиво сказала Хесусита. — Мне приятно слушать ваши отзывы о моем сыне. Да, у него благородный характер! Это избранная натура, и не все понимают его. Бог послал ему испытания, но придет день, когда ему будет оказана справедливость!
 — Неужели он несчастлив? — робко спросила молодая девушка.
 — Разве может быть кто-нибудь вполне счастлив в этом мире? — отвечала, вздохнув, Хесусита. — У всякого есть свое горе — все мы несем свое бремя. Бог соразмеряет его по силам каждого.
 В пещере послышалось какое-то движение, в нее вошло несколько человек.
 — Ваш сын вернулся, сеньора, — сказал Черный Лось.
 — Благодарю вас, мой друг, — отвечала Хесусита.
 — Слава Богу! — радостно воскликнула молодая девушка, вскочив с места, но тотчас же снова села, смущенная тем, что невольно выказала такую горячность.
 Чистое Сердце вернулся не один. С ним вместе пришли Весельчак, Орлиная Голова и несколько охотников.
 Войдя в пещеру, он прежде всего отправился к матери и, поздоровавшись с ней, поцеловал ее в лоб, а потом с каким-то странным замешательством поклонился Люции.
 Она тоже очень застенчиво ответила на его поклон.
 — Ну что же? — весело сказал он. — Очень скучали вы здесь, мои пленницы? Время, наверное, тянулось для вас страшно долго в этой пещере. Простите меня, сеньорита, за то, что я поместил в таком жалком жилище вас, привыкшую жить в великолепных дворцах. Что делать! Я не мог предложить вам ничего лучшего.
 — Около матери того, кто спас мне жизнь, кабальеро, — отвечала девушка, — я не могу думать о неудобствах помещения. Каково бы оно ни было, оно кажется мне лучше королевского дворца.
 — Вы слишком добры, — пробормотал Чистое Сердце, — и приводите меня в смущение вашей снисходительностью.
 — Удалось ли тебе сделать что-нибудь сегодня, мой сын? — спросила Хесусита, с целью прекратить разговор, который заметно смущал молодых людей. — Нет ли каких известий? Люция ужасно беспокоится о своем дяде. Ей так хочется поскорее увидеть его.
 — Я понимаю тревогу сеньориты, — отвечал Чистое Сердце, — и надеюсь, что мне скоро удастся успокоить ее. Но сегодня мы почти ничего не сделали: невозможно было отыскать следы бандитов. Это привело меня в отчаяние. К счастью, на обратном пути, в нескольких шагах от пещеры, мы встретили доктора, который, по своему обыкновению, собирал растения. Он сказал нам, что видел какого-то подозрительного человека недалеко отсюда. Мы тотчас же отправились искать этого незнакомца, нашли его и привели сюда.
 — Как видите, сеньор, — лукаво сказала Люция, — и собирание растений может принести пользу. Доктор оказал вам большую услугу.
 — Совсем не желая этого, — ответил, засмеявшись, Чистое Сердце.
 — Я и не говорю, что он желал, — шутливо сказала молодая девушка. — А все-таки вы обязаны своей удачей именно тому, что он собирал растения.
 — В этом занятии есть, конечно, своя доля пользы. Но все хорошо в свое время. А доктор, как мы знаем, не всегда соблюдает это правило.
 Несмотря на то, что эти слова напомнили присутствующим о нападении бандитов, они не могли удержаться от насмешливой улыбки при мысли о злополучном докторе.
 — Нет, нет! — воскликнула Люция. — Я не хочу, чтобы смеялись над бедным доктором. С того несчастного дня он совсем изменился. Угрызения совести терзают его, и он уже достаточно наказан за свою забывчивость.
 — Вы правы, сеньорита, и я впредь никогда не позволю себе смеяться над ним. А теперь позвольте мне удалиться. Мои товарищи умирают с голоду и ждут только меня, чтобы приняться за еду.
 — А человек, которого вы захватили? — спросил Эусебио. — Что хотите вы делать с ним?
 — Пока еще сам не знаю. После ужина я расспрошу его и решу, как поступить с ним, смотря по тому, что он будет отвечать нам.
 Котлы сняли с огня, дичину нарезали ломтями, и охотники, усевшись рядом с команчами, братски разделили трапезу.
 Дамам подали кушанье в их комнату. Эусебио исполнял должность дворецкого и прислуживал им так важно и серьезно, как будто они сидели в роскошной столовой дона Рамона.
 Два вооруженных охотника стояли около пленника и не спускали с него глаз. Но он, по-видимому, совсем не помышляя о бегстве, с аппетитом ел поставленную перед ним дичину.
 После ужина вожди отошли в сторону и некоторое время говорили вполголоса.
 Потом Чистое Сердце велел привести пленника. До сих пор на него не обращали никакого внимания. Теперь же, когда он подошел к вождям, они с изумлением взглянули на него и тотчас же узнали.
 — Уактено! — воскликнул Чистое Сердце.
 — Он самый, господа, — иронически отвечал тот. — О чем желаете вы расспросить меня? Я готов отвечать.

 ГЛАВА IX. Дипломатия

 Далеко не всякий на месте Уактено решился бы отдаться в руки врагов: для этого нужна была необыкновенная смелость. Он должен был знать, что после всего происшедшего они не задумаются жестоко отомстить ему.
 Охотники были поражены его дерзостью и пришли к заключению, что он придумал какую-нибудь ловушку и только потому решился на такой важный и опасный шаг.
 Они прекрасно понимали, что им не удалось бы захватить его, если бы он сам не пожелал этого. Он сумел так ловко скрыть свой след, нашел такое недоступное убежище, что до сих пор даже индейцы, несмотря на всю свою опытность, не могли найти его.
 Зачем же отдался он в руки самых злейших своих врагов? Что побудило его поступить так неосторожно?
 Вот какие вопросы занимали охотников, в то время как они смотрели на Уактено с тем любопытством и даже сочувствием, которое невольно возбуждает к себе и безнравственный человек, совершивший какой-нибудь смелый поступок.
 — Так как вы отдались нам, — начал после небольшой паузы Чистое Сердце, — то вы, конечно, не откажетесь ответить на вопросы, которые мы сочтем нужным предложить вам?
 Загадочная улыбка показалась на тонких, бледных губах бандита.
 — Я не только не откажусь отвечать на них, — сказал он, — но, если позволите, сам расскажу вам все. Это объяснит многое, что теперь, вероятно, кажется вам непонятным.
 Шепот удивления пробежал по рядам охотников, которые подошли ближе и внимательно слушали Уактено.
 Во всем этом было что-то странное, представлявшее глубокий интерес.
 — Говорите, — отвечал Чистое Сердце. — Мы слушаем вас.
 Уактено поклонился и в шутливом тоне рассказал о том, как ему удалось захватить лагерь.
 — Мы недурно разыграли свою игру. Не правда ли, господа? — сказал он. — Вы как знатоки этого дела не можете не согласиться со мной и, наверное, в душе одобряете меня. Но есть еще кое-что, чего вы не знаете и что я сию минуту объясню вам. Меня совсем не прельщали богатства мексиканского генерала — у меня была другая цель. Я хотел похитить донну Люцию. От самой Мексики следовал я за отрядом ее дяди и подкупил его проводника, Болтуна. Золото и драгоценности я решил предоставить моим товарищам: мне нужна была только девушка.
 — Но ведь вы, насколько мне кажется, не достигли своей цели? — иронически спросил Весельчак.
 — Вы полагаете? — спокойно проговорил Уактено. — Впрочем, отчасти вы правы: на этот раз мне не удалось. Но ведь не все еще кончено. Может быть, впоследствии я буду счастливее.
 — И вы осмеливаетесь говорить нам о своем гнусном плане! — воскликнул Чистое Сердце. — Не забывайте, что вы теперь не в своей берлоге, с бандитами, что вас окружают полтораста лучших стрелков прерий! С вашей стороны это или большая неосторожность, или страшная дерзость!
 — Ну, опасность еще не так велика. Вы знаете, что меня довольно-таки трудно испугать. Оставим же все эти угрозы и потолкуем, как люди благоразумные.
 — Все мы — охотники, трапперы и индейские воины, собравшиеся в этой пещере, имеем право, для общей безопасности, применить к вам известный закон прерий. Он говорит: «око за око, зуб за зуб». Вы обвиняетесь в грабеже, убийстве и намерении похитить молодую девушку. Вы сами сознались в этом. Что можете вы сказать в свое оправдание?
 — Всему свой черед, Чистое Сердце. В свое время мы займемся и этим, а теперь позвольте мне договорить то, что я начал. Не беспокойтесь — это отнимет всего несколько минут; а потом я сам вернусь к вопросу, по-видимому, так глубоко интересующему вас, и вы займете место судьи, которое самовольно захватили.
 — Закон, на который я указывал, дан самим Богом, — отвечал Чистое Сердце.
 — Все порядочные люди должны истреблять хищных животных, попадающихся им на пути.
 — Однако это не особенно лестное сравнение, — спокойно заметил Уактено. — Но я не особенно щекотлив и не стану обижаться. Ну что же? Позволите вы мне продолжать?
 — Говорите, и кончим скорее.
 — Именно этого-то я и желаю. Итак, в здешнем мире каждый по-своему понимает счастье: одни — слишком широко, другие — более узко. Я, со своей стороны, всегда мечтал уехать отсюда через несколько лет, поселиться в одной из чудных мексиканских провинций и жить не роскошно, но в довольстве. Как видите, я не честолюбив. Несколько месяцев тому назад, благодаря моей смелости и ловкости, мне удалось закончить очень удачно здесь, в прериях, кое-какие довольно выгодные дела. Я получил кругленькую сумму и, по своему обыкновению, решил увеличить ее при помощи процентов, для того, чтобы впоследствии иметь возможность устроить свою жизнь именно так, как я говорил. Я отправился в Мексику, отдал капитал одному пользующемуся общим уважением французскому банкиру, и притом на самых выгодных для меня условиях.
 — К чему вся эта болтовня? — нетерпеливо прервал его Чистое Сердце. — Смеетесь вы, что ли, над нами?
 — Нисколько. В Мексике я случайно увидал донну Люцию и даже оказал ей услугу.
 — Вы? — гневно крикнул Чистое Сердце.
 — А почему бы нет? Мне удалось спасти донну Люцию от бандитов, которые напали на нее в то время, как она возвращалась домой со своей дуэньей. И с первого же взгляда я безумно полюбил ее.
 — Нет, это выше сил человеческих! — воскликнул Чистое Сердце, вспыхнув от гнева. — О такой девушке как донна Люция, следует говорить не иначе как с самым глубоким уважением. Я не позволю оскорблять ее!
 — Я придерживаюсь как раз того же мнения, — насмешливо отвечал Уактено. — Итак, я горячо полюбил донну Люцию и, наведя справки, узнал, кто она; услыхал и о путешествии, задуманном ее дядей. Тогда я решил похитить ее. Положим, мой план не удался, но смею вас уверить, что я еще не окончательно отказался от него.
 — Мы постараемся принять относительно этого свои меры.
 — Сделайте одолжение, принимайте, если можете.
 — Теперь, надеюсь, вы кончили?
 — Еще не совсем. Мне нужно сказать всего несколько слов, но для этого необходимо присутствие донны Люции. От нее одной зависит все.
 — Я не понимаю вас.
 — В этом и нет никакой надобности. Но можете успокоиться, Чистое Сердце: через несколько минут вы узнаете, в чем дело.
 В продолжение этого разговора Уактено ни на минуту не потерял самообладания и присутствия духа. Он говорил шутливым тоном, насмешливо улыбался и держал себя необыкновенно свободно.
 Никто не подумал бы, что это пленник, которого собираются расстрелять. Он казался скорее гостем, пришедшим навестить своих добрых знакомых и поболтать с ними. Охотники снова отошли в сторону и стали совещаться, а он вынул сигаретку и спокойно закурил ее.
 — Донну Люцию незачем мешать в это дело, — сказал Чистое Сердце, переговорив с товарищами. — В ее присутствии нет никакой надобности.
 — Вы ошибаетесь, любезный друг, — отвечал бандит, выпуская клуб дыма. — Я докажу вам, что ее присутствие необходимо. Вы, конечно, и сами понимаете, что я не отдался бы в ваши руки, если бы не был вполне уверен в своей безопасности! И вы совершенно правы. У меня есть заложник, который ответит за меня в случае надобности. Это дядя молодой девушки. Если к двенадцати часам ночи я не вернусь в свою берлогу, как вы очень остроумно назвали мое жилище, мои храбрые товарищи расстреляют этого достойного сеньора.
 Трепет гнева пробежал по рядам охотников.
 — Я, конечно, понимаю, — продолжал Уактено, — что вам лично нет никакого дела до генерала и что вы великодушно пожертвовали бы им, лишь бы убить меня. Но, к счастью, донна Люция не будет на вашей стороне. Она любит своего дядю и дорожит его жизнью. Еще раз прошу вас позвать ее. Время идет, а до моего лагеря далеко. Если я не успею вернуться туда вовремя, вы одни будете виноваты в смерти моего заложника.
 — Я здесь, сеньор, — сказала, выходя из толпы, Люция.
 Она слышала все.
 Уактено бросил сигаретку и почтительно поклонился молодой девушке.
 — Я глубоко признателен вам, сеньорита, — любезно отвечал он, — за ту честь, которую вы сделали мне.
 — Мы можем обойтись и без этих иронических и совершенно неподходящих любезностей. Что желаете вы сказать мне?
 — Вы неверно судите обо мне, сеньорита. Надеюсь, что впоследствии мне удастся оправдаться в ваших глазах. Разве вы не узнаете меня? Я надеялся, что у вас осталось обо мне лучшее воспоминание.
 — Да, сеньор, — взволнованно проговорила молодая девушка. — Сначала я действительно думала о вас иначе и с благодарностью вспоминала об услуге, которую вы оказали мне. Но теперь, после всего происшедшего, я смотрю на вас как на преступника.
 — Это слово слишком жестоко, сеньорита!
 — Извините, если оно обидело вас. Я еще не оправилась от тех ужасов, которые мне пришлось пережить благодаря вам, а сегодня вы, по-видимому, еще хотите увеличить мои страдания. Зачем желали вы видеть меня?
 — Я в отчаянии, что вы так плохо поняли меня, сеньорита. Умоляю вас, поверьте мне! Только глубокая любовь моя к вам…
 — Не оскорбляйте меня! — прервала его Люция, гордо выпрямившись. — Что может быть общего между мною и предводителем шайки бандитов?
 Уактено вспыхнул при таких оскорбительных словах, но тотчас же сдержался.
 — Я все готов вынести от вас, сеньорита, — почтительно отвечал он. — Я заслужил это.
 — Неужели же вы настаивали на моем присутствии только для того, чтобы сказать мне несколько избитых, общих фраз? — продолжала Люция. — В таком случае, мне лучше уйти. Я не привыкла ни к такому обращению, ни к таким разговорам.
 Она повернулась и хотела подойти к Хесусите, которая тоже двинулась к ней навстречу.
 — Одну минуту, сеньорита! — воскликнул Уактено. — Так как вы не обращаете внимания на мои просьбы, вы выслушаете мои приказания.
 — Ваши приказания! — закричал Чистое Сердце, бросившись к нему. — Вы, кажется, забываете, где вы!
 — Ну, ну, без угроз! — отвечал Уактено, подняв голову.
 Он скрестил руки и презрительно оглядел присутствующих.
 — Ведь вы же знаете, что ничего не можете сделать мне, что ни одного волоса не упадет с моей головы!
 — Это слишком! — воскликнул Чистое Сердце.
 — Оставьте его, — сказала Люция, становясь между ним и Уактено. — Он не стоит вашего гнева. Пусть он выскажется прямо: это будет гораздо лучше. Я очень рада, что он сбросил маску.
 — Да, я сбросил маску! — гневно крикнул бандит. — Выслушайте же меня, безрассудная девушка. Я приду сюда еще раз через три дня. Как видите, я настолько добр, что даю вам время подумать. Если по истечении этого срока вы не согласитесь следовать за мной, вашего дядю подвергнут самой жестокой пытке. Как воспоминание о нем, я пришлю вам его голову.
 — Боже! Какой изверг! — с отчаянием воскликнула Люция.
 — Пустяки! — насмешливо отвечал бандит, пожимая плечами. — Каждый любит по-своему. Я поклялся, что вы будете моей женой.
 Но молодая девушка уже не слыхала его. Обессиленная волнением, она упала без чувств на руки Хесуситы и Эусебио.
 Ее унесли.
 — Довольно! — сказал, едва сдерживаясь, Чистое Сердце, положив руку на плечо Уактено. — Благодарите Бога за то, что можете уйти целым и невредимым из наших рук.
 — Через три дня, в этот самый час, вы снова у видите меня, — презрительно ответил тот.
 — А к тому времени счастье еще может перемениться, — заметил Весельчак.
 Уактено усмехнулся и, пожав плечами, вышел из пещеры таким твердым, уверенным шагом, как будто не произошло ничего особенного. Он даже не оглянулся. Как только он ушел, Весельчак, Черный Лось и Орлиная Голова выбежали из пещеры через другой выход и бросились по его следу. Чистое Сердце на минуту задумался, а потом, бледный, озабоченный, пошел узнать, как чувствует себя Люция.

 ГЛАВА Х. Любовь

 Чистое Сердце и Люция полюбили друг друга, сами не сознавая этого.
 Детство молодой девушки прошло, как мы знаем, в монастыре. Сердце ее еще не просыпалось. Она не знала ни горя, ни любви.
 Путешествие с дядей имело на нее большое влияние и произвело в ней перелом. При виде чудных картин природы, величественных рек, высоких гор, снежные вершины которых, казалось, достигали неба, она как бы переродилась. Повязка упала с глаз ее, и она перестала быть ребенком.
 Встреча с Чистым Сердцем, появившимся перед ней в первый раз при таких исключительных обстоятельствах, не могла пройти бесследно. Она испытывала глубокое волнение, смотря на смелого, мужественного охотника.
 Сердце ее нашло своего избранника.
 Нежная и слабая, она и должна была полюбить именно такого человека, одаренного железной волей и несокрушимой энергией. Он мог служить ей поддержкой и охранять ее от всего тяжелого в жизни.
 Вот почему Люция была счастлива в его присутствии и незаметно полюбила его.
 Последние события еще усилили ее любовь. Теперь, когда она жила вместе с ним, когда слышала, как хвалит его мать, как высоко ставят его товарищи, чувство ее стало глубже и охватило все ее существо. Она не понимала, как могла существовать, не любя его — ей казалось, что она знала его с самого рождения.
 Она жила только им и для него, была счастлива от одного его слова или улыбки, радовалась, когда он был весел, и грустила, если он уезжал.
 Чистое Сердце пришел к тому же, но совершенно другим путем.
 Долгие годы, проведенные им в прериях, не могли не повлиять на него. Величественная природа, постоянные опасности и битвы с индейцами развили в нем не только физическую, но и нравственную силу. Все прекрасное, все высокое было доступно ему. Но и он, как и Люция, до сих пор еще не испытал любви.
 Не зная ни одной женщины, кроме своей матери — индианки не возбуждали в нем ничего, кроме отвращения — он дожил до тридцати шести лет, не имея понятия о чувстве, которое приводит к подвигам самого высокого самоотвержения и вместе с тем бывает побудительной причиной ужасных преступлений.
 После долгих, утомительных часов, которые Чистое Сердце и Весельчак проводили на охоте, они, усевшись на отдых около костра, говорили только о событиях, случившихся в течение дня.
 Недели, месяцы, годы проходили так. Чистому Сердцу нравилась эта жизнь, но временами его охватывало какое-то смутное чувство недовольства, причины которого он не мог понять.
 У природы есть свои законы, и каждый человек должен подчиняться им.
 Увидав Люцию, Чистое Сердце почувствовал к ней глубокую симпатию; ему казалось, что какая-то сила влечет его к ней.
 Это не только удивило его, но даже было ему неприятно, и он стал обращаться с молодой девушкой с какой-то непривычной ему суровостью.
 Как человек гордый и властный, привыкший подчинять все своей воле, он был возмущен тем, что невольно поддается очарованию Люции и готов сам подчиниться ей.
 Но, несмотря на то, что он упрекал себя в малодушии, он не мог не думать о молодой девушке и, уходя после пожара из мексиканского лагеря, унес с собой воспоминание о ней.
 И это воспоминание стало еще живее во время разлуки.
 Ему казалось, что он слышит ее нежный музыкальный голос, видит ее улыбку, ее чудные глаза. Образ Люции не покидал его: он грезил о ней наяву, видел ее во сне.
 Но, несмотря на охватившую его страсть, Чистое Сердце не забыл, какая глубокая пропасть отделяет его от любимой девушки, понимал, как безрассудна и безнадежна его любовь. Он сотни раз называл себя безумцем и употреблял все усилия, чтобы побороть свое чувство.
 Он избегал встреч с Люцией с таким упорством, что это могло оскорбить ее, а когда им все-таки случалось бывать вместе, становился мрачен, едва отвечал на ее вопросы и ссылался на первый попавшийся предлог, чтобы уйти.
 Молодая девушка, вздохнув, грустно провожала его глазами, и иногда невольные слезы катились по ее розовым щечкам. Она считала равнодушием то, что на самом деле было любовью.
 Хесусита с проницательностью матери заметила, что ее сын и Люция любят друг друга, видела, как борется с этой любовью Чистое Сердце и, незаметно для влюбленных, вполне уверенных, что никто не подозревает об их чувствах, старалась покровительствовать им.
 Вот в каком положении были дела через два дня после того, как Уактено ушел из пещеры.
 Чистое Сердце казался еще грустнее и озабоченнее обыкновенного. Он ходил большими шагами, хмурил брови и нетерпеливо осматривался по сторонам. Потом он прислонился к стене пещеры, опустил голову и глубоко задумался.
 Так стоял он довольно долго.
 — Что с тобою, мой сын? — послышался вдруг около него нежный голос. — Отчего ты так грустен? Не получил ли ты каких-нибудь дурных известий?
 Чистое Сердце вздрогнул, как будто его разбудили, и поднял голову.
 Хесусита и Люция стояли, обнявшись, около него.
 Он печально взглянул на них.
 — Завтра кончается срок, назначенный Уактено, — сказал он. — А я еще ничего не смог придумать, чтобы спасти сеньориту и ее дядю.
 Женщины вздрогнули.
 — Завтра? — прошептала Люция. — Да, он придет завтра!
 — Что же ты сделаешь, мой сын?
 — Почем я знаю, — нетерпеливо сказал он. — Этот человек оказался сильнее меня! Он разрушил все мои планы. До сих пор мы даже не знаем, где он: наши розыски не привели ни к чему.
 — Неужели же вы выдадите меня этому бандиту, Чистое Сердце? — воскликнула Люция. — О, зачем, зачем спасли вы меня!
 — Ваши упреки убивают меня! — отвечал охотник.
 — Я не упрекаю вас, — быстро проговорила Люция. — Я только с ужасом думаю о том, что предстоит мне. Если я откажусь исполнить требование Уактено — умрет дядя, мой единственный близкий родственник; если последую за бандитом — меня ждет бесчестье!
 — О Боже! И я не могу ничего сделать! — воскликнул Чистое Сердце. — Как ужасно видеть ваши слезы, знать, что вы несчастны, и не иметь возможности помочь вам! А между тем я с радостью отдал бы за вас жизнь! Богу известно, как страдаю я оттого, что ничего не могу сделать для вас!
 — Надейся, мой сын, — сказала Хесусита. — Милосердие Господа бесконечно, и Он не оставит тебя.
 — Надеяться! На что же? Вот уже два дня, как я и мои друзья ищем Уактено и не можем найти его. Надеяться! А через несколько часов этот негодяй явится и потребует, чтобы сеньорита следовала за ним. О, лучше умереть, чем допустить такое злодейство.
 Люция с какой-то загадочной улыбкой взглянула на него и положила ему руку на плечо.
 — Любите ли вы меня, Чистое Сердце? — спросила она.
 Молодой человек вздрогнул.
 — Зачем вы спрашиваете это? — взволновано прошептал он.
 — Отвечайте мне так же прямо и откровенно, как я спрашиваю вас, — продолжала Люция. — Я хочу попросить вас об одном одолжении.
 — Приказывайте. Вы знаете, что для вас я готов на все!
 — Любите ли вы меня?
 — Я испытываю страшную пытку, видя ваши слезы; я готов отдать за вас жизнь и ценой своей крови избавить вас от малейшей неприятности. Если это любовь, то я люблю вас, сеньорита. Чего вы требуете? Для меня будет счастьем повиноваться вам.
 — Хорошо. Я напомню вам об этом завтра, когда придет Уактено. Но сначала нужно спасти моего дядю, спасти во что бы то ни стало, хотя бы мне пришлось пожертвовать за него жизнью. Он заменял мне отца, любит меня, как дочь, и я же являюсь причиной того, что он попал в руки бандитов. Поклянитесь, что вы спасете его, Чистое Сердце!
 Прежде чем молодой человек успел ответить, Черный Лось и Весельчак вошли в пещеру.
 — Наконец! — воскликнул он и бросился к ним.
 В продолжение нескольких минут трое мужчин вполголоса говорили между собой, а потом Чистое Сердце подошел к женщинам.
 Лицо его сияло.
 — Ты была права! — воскликнул он, обращаясь к матери. — Благость Божия бесконечна, и Он не покидает тех, кто надеется на Него. Надейтесь, сеньорита! Вы скоро увидите своего дядю.
 — Неужели это возможно?
 — Говорю вам: надейтесь! Прощай, матушка. Помолись за меня Богу: теперь мне больше, чем когда-нибудь, нужна Его помощь!
 Чистое Сердце вышел из пещеры, и почти все его товарищи последовали за ним. Осталось только человек двенадцать, на которых была возложена обязанность охранять женщин.
 — Что хотел он сказать? — прошептала Люция.
 — Пойдем, дочь моя, — отвечала Хесусита. — Пойдем, помолимся за него!
 Она обняла молодую девушку и вышла вместе с ней в отдельное помещение, которое они занимали в пещере.

 ГЛАВА XI. Пленники

 Когда индейцы и охотники так неожиданно явились в мексиканский лагерь, Уактено велел бандитам рассеяться в разные стороны, чтобы легче избежать преследования врагов.
 Сам Уактено и четверо его товарищей, которые несли генерала и негра, спустились с утесов, рискуя ежеминутно сорваться в пропасть и разбиться на смерть.
 Руки и ноги пленников были крепко скручены, а кляпы во рту не позволяли им кричать.
 Через некоторое время, пройдя уже довольно далеко, бандиты остановились, чтобы перевести дух и собраться с силами.
 Все было тихо кругом, и глубокая тишина окутывала прерию. Высоко вверху едва виднелись факелы охотников, но это не беспокоило бандитов. Их враги, наверное, не решатся спуститься по той опасной дороге, по которой пришли они сами.
 — Ну, друзья, нам можно немножко отдохнуть, — сказал Уактено. — Пока бояться нечего. Положите пленников и ступайте осмотреть местность.
 Через несколько минут бандиты вернулись и объявили, что нашли в скале довольно большое углубление, где можно было укрыться на время.
 — Отлично! — воскликнул Уактено. — Идем туда!
 Пришлось спуститься еще на несколько сажен вниз. Вход в углубление скалы был очень узок, и когда все вошли, предводитель велел заткнуть его одеялом.
 — Вот мы и дома! — сказал он. — Сюда никто не доберется к нам.
 Он зажег смолистый факел, и бандиты, осмотревшись, радостно вскрикнули.
 То, что в темноте они приняли за углубление, оказалось большой пещерой.
 — Эге! — сказал, усмехнувшись, Уактено. — Куда же это мы попали? Останьтесь с пленными, а я осмотрю наши владения.
 Он зажег другой факел и отправился на разведку.
 Отлогий спуск вел в пещеру, которая углублялась все дальше и дальше внутрь скалы. Она была высока и иногда расширялась, образуя что-то вроде больших зал.
 Воздух, должно быть, входил в нее через незаметные трещины, потому что факел горел ярко, и Уактено дышал свободно, не чувствуя никакого стеснения в груди.
 И чем дальше он шел, тем свежее становился воздух. По всей вероятности, у пещеры был другой выход.
 Минут через двадцать порыв ветра донесся до него, и пламя факела заколебалось.
 — Гм! — пробормотал он. — Вот и выход. Нужно быть поосторожнее. Неизвестно, что окажется по ту сторону пещеры.
 Он бросил факел, затоптал его ногой и некоторое время стоял неподвижно, вглядываясь в темноту.
 Уактено был очень осторожным человеком и в совершенстве изучил ремесло бандита. Правда, его план нападения на мексиканский лагерь не удался, но это произошло не по его вине. Он не мог предвидеть того, что случилось.
 А потому, несмотря на неудачу, он не упал духом и твердо решился воспользоваться первым удобным случаем, чтобы настоять на своем.
 Теперь счастье, казалось, снова улыбнулось ему. В самую подходящую минуту он нашел надежное убежище, которое едва ли в состоянии будут открыть его враги.
 Глубокая радость охватила его, когда он стоял в темноте и смотрел вдаль, надеясь, что ему удастся найти другой выход.
 И его надежда оправдалась.
 Когда глаза его пригляделись к темноте, он увидел вдали слабый свет и, пройдя еще несколько десятков шагов, дошел до выхода из пещеры.
 Тотчас же за ним текла какая-то речка. Таким образом, бандитам можно будет покидать своей убежище и возвращаться в него вплавь или на плоту. На воде не остается следов, и врагам не удастся найти их.
 На протяжении десяти лет жил Уактено в прериях и хорошо знал их. Ему стоило только оглядеться, чтобы понять, где он.
 Речка, около которой он стоял, находилась довольно далеко от мексиканского лагеря, и расстояние это еще увеличивалось благодаря ее извилистому течению.
 Уактено облегченно вздохнул: он узнал все, что нужно и понял, что нашел безопасное убежище.
 Он снова зажег факел и пошел назад.
 Товарищи его крепко спали, за исключением одного, сторожившего пленников. Уактено разбудил их.
 — Вставайте! — крикнул он. — Теперь не время спать. Нужно приниматься за дело.
 Бандиты встали очень неохотно, отчаянно зевая и протирая глаза.
 Уактено велел заложить и заделать покрепче отверстие, через которое они вошли в пещеру, а потом следовать за ним вместе с пленниками. Им развязали ноги, чтобы они могли идти.
 В одной из зал предводитель распорядился оставить под охраной одного из бандитов генерала и негра; сам же с тремя остальными пошел дальше.
 — Как видите, и неудача имеет свою хорошую сторону, — сказал он, дойдя до выхода. — Мы случайно нашли убежище, где никто не потревожит нас. Отправляйся на сборное место, Фрэнк, и приведи сюда всех наших — не только тех, которые участвовали вместе с нами в нападении на мексиканский лагерь, но и остальных. А ты, Антонио, ступай и добудь съестных припасов. Уходите оба и возвращайтесь как можно скорее.
 Бандиты бросились в воду и быстро поплыли.
 — Помоги мне, Гонсалес, — продолжал Уактено. — Сделаем пока запас дров для костра и наберем сухих листьев для постелей. Живо! За дело!
 Через час большой костер уже весело пылал в пещере, а бандиты крепко спали на своих мягких постелях.
 Как только занялась заря, пришли и все остальные разбойники, принадлежащие к шайке.
 Их было тридцать человек.
 Сердце предводителя запрыгало от радости при виде такого сильного подкрепления. О, он еще поправит свои дела и с избытком вознаградит себя за неудачу!
 После сытного завтрака из дичины, которую бандиты, не скупясь, запивали вином, Уактено вспомнил наконец о своих пленниках.
 Он отправился в залу, служившую им тюрьмой.
 С тех пор как генерал попал в руки разбойников, он не произнес ни слова и, по-видимому, совершенно спокойно и безропотно подчинялся своей участи.
 Никто не перевязал его ран. Они воспалились, и он страшно мучился, но ни одного стона, ни одной жалобы не сорвалось с его губ.
 Страшная мысль — мысль о том, что все его планы рухнули, что ему не удастся достигнуть цели, заставившей его приехать в прерии — убивала его.
 Все его спутники погибли. Он остался один, и едва ли бандиты пощадят его.
 Его несколько утешало только то, что племянница его не попала в плен.
 Но что сталось с ней? Что будет делать она одна в этой пустыне, где нет никого, кроме диких зверей и еще более свирепых, чем звери, индейцев? Разве может выросшая в довольстве молодая девушка вынести жизнь, полную всевозможных опасностей и лишений?
 Эта мысль еще увеличивала его страдания.
 Увидев, в каком положении был его пленник, Уактено даже испугался.
 — Успокойтесь, генерал, — сказал он. — Счастье переменчиво — я знаю это по себе. Никогда не нужно отчаиваться. Может быть, завтра же все переменится к лучшему. Дайте мне слово, что не сделаете попытки к бегству, и я сию же минуту развяжу вас.
 — Нет, я не дам обещания, которого не могу исполнить, — твердо отвечал генерал. — При первом же удобном случае я постараюсь спастись из ваших рук.
 — Браво! — сказал, засмеявшись, бандит. — На вашем месте я ответил бы так же. Мне только кажется, что как бы сильно ни было ваше желание убежать, вам не удастся сделать на шага отсюда. А потому, несмотря на ваши слова, я все-таки освобожу вас и вашего слугу, само собой разумеется, только от веревок.
 Он перерезал веревки, которыми были связаны руки генерала, и потом оказал ту же услугу негру.
 Юпитер тотчас же начал плясать и громко смеяться, показывая свои ослепительно белые зубы.
 — Успокойся, любезный, — сказал Уактено. — Будь немножко потише, если не желаешь, чтобы тебе размозжили голову.
 — Я хочу умереть вместе с моим господином, — ответил негр.
 — И отлично! Так и будем знать. Такая преданность делает тебе честь.
 Уактено снова подошел к генералу, промыл ему раны свежей, холодной водой и заботливо перевязал их. Потом, велев принести пленникам позавтракать, он ушел. Генерал не притронулся к пище, но зато Юпитер поел за двоих.
 Когда солнце уже было высоко, Уактено подозвал к себе главных членов своей шайки.
 — Кабальеро! — сказал он. — Не стану отрицать, что наша первая попытка не удалась. Два пленника — слишком недостаточная награда за наши труды. Неужели же мы ограничимся только этим и не отомстим врагам, которые навлекли на нас бесчестье? Нет, господа! Я не могу примириться с этим и придумал кое-что. Ручаюсь, что на этот раз победа будет на нашей стороне. Мне не нужно помощников — я уйду один. Следите как можно внимательнее за пленниками во время моего отсутствия. Если завтра в полночь я не вернусь к вам, подождите еще четверть часа и расстреляйте их. Поняли? Ровно в четверть первого вы расстреляете их, если я не вернусь.
 — Будьте спокойны, — отвечал Фрэнк. — Ваше приказание будет исполнено.
 — А теперь прощайте и ждите меня.
 Уактено вышел из пещеры и отправился к Чистому Сердцу.
 Читатель уже знает, что произошло во время этого свидания.

 ГЛАВА XII. Военная хитрость

 Переговорив с охотниками, предводитель бандитов тотчас же пошел назад к своей пещере.
 Он хорошо знал жизнь прерий и понимал, что враги бросятся за ним в погоню. А потому он поворачивал то вправо, то влево, делал несколько шагов вперед, снова возвращался назад и употреблял всевозможные уловки, чтобы сбить их со следа.
 Все было тихо кругом, когда Уактено подошел к реке. Он собирался уже вытащить скрытый под листьями плот, как вдруг какой-то легкий шорох донесся до него. Бандит вздрогнул и, выхватив из-за пояса пистолет, зарядил его и, неслышно ступая, осторожно пошел в ту сторону.
 Какой-то человек с заступом в руке вырывал из земли растения.
 Уактено улыбнулся и засунул за пояс пистолет.
 Он узнал доктора, который был совершенно погружен в свое любимое занятие и, по-видимому, не заметил его.
 Бросив на ученого презрительный взгляд, бандит повернулся к нему спиной, как вдруг какая-то мысль пришла ему в голову, и он, подойдя к доктору, положил ему руку на плечо.
 Тот вздрогнул и выронил из рук заступ и растения.
 — Что вам за охота, любезный друг, — насмешливо сказал Уактено, — вырывать траву не только днем, но и ночью?
 — Как? Что вы хотите сказать? — спросил доктор.
 — Да разве вы не знаете, что уже скоро полночь?
 — Кажется, так, — наивно отвечал ученый. — Но луна светит так ярко!
 — Так ярко, что вы приняли ее за солнце, — со смехом прервал его Уактено.
 — Ну, дело не в этом, — прибавил он серьезно. — Хотя вы и выглядите каким-то полупомешанным, но я слыхал, что вы хороший врач.
 — Я не раз доказывал это, сеньор, — отвечал оскорбленный доктор.
 — Отлично. Вы как раз годитесь для меня.
 Ученый нехотя поклонился. Такое внимание было, как кажется, не особенно приятно ему.
 — Что же вам угодно? — спросил он. — Вы больны?
 — Слава Богу, нет! Но один из ваших друзей, мой пленник, чувствует себя не совсем хорошо. Идите за мной.
 — Но… — начал было доктор.
 — Безо всяких «но». Ступайте за мной, или я размозжу вам голову! Не бойтесь, вы не подвергаетесь никакой опасности. Мои люди не сделают вам ничего дурного и отнесутся к вам с уважением.
 Доктор, видя, что его отговорки не послужат ни к чему, вынужден был уступить и, по-видимому, уступил даже очень охотно, судя по улыбке, показавшейся у него на губах. Бандит не заметил ее.
 Он предложил доктору идти впереди и последовал за ним.
 Когда они отошли на некоторое расстояние, какая-то рука осторожно раздвинула кусты и из-за них показалась бритая голова с длинным пучком волос, украшенным перьями. Как ягуар, индеец выскочил из засады и бросился за ними в погоню.
 Это был вождь команчей — Орлиная Голова.
 Он внимательно следил за плотом, плывшим по реке, видел, как Уактено и доктор вошли в пещеру и, когда они скрылись, вошел в лес.
 — О-о-а! Хорошо! — прошептал он.
 Это самое сильное выражение радости на языке команчей.
 Доктор просто служил приманкой для ловушки, которую расставил бандиту Орлиная Голова. И Уактено попался в нее.
 Но знал ли сам ученый, в чем дело; был ли он сообщником Орлиной Головы? Мы скоро узнаем это.
 Рано утром, на другой день, Уактено велел осмотреть местность около пещеры.
 Нигде не было никаких следов.
 Это успокоило предводителя бандитов. Значит, никто не видел, как он вернулся к своим, и не открыл его убежища.
 Чувствуя себя в полной безопасности, он решил не держать при себе столько лишних людей. Зачем они ему? Оставив в пещере десять надежных товарищей, он поручил начальство над остальными старому, заслуженному бандиту Фрэнку и отпустил их.
 Когда бандиты ушли, Уактено отвел доктора к генералу и, насмешливо представив их друг другу, оставил наедине.
 Но, уходя, он вынул из-за пояса пистолет и приставил его к груди ученого.
 — Хотя вы и полусумасшедший, — сказал он, — но у вас все-таки может явиться мысль изменить мне. Выслушайте же меня внимательно: как только я замечу что-нибудь подозрительное с вашей стороны, я прострелю вам голову. Заранее предупреждаю вас об этом. Можете теперь поступать, как вам угодно.
 Доктор казался очень встревоженным, выслушивая это предостережение, но лукавая улыбка, которой не заметил бандит, снова промелькнула у него на лице.
 Та часть пещеры, в которой поместили генерала и негра, была довольно далеко от входа.
 Кроме них, там не было никого.
 Уактено не счел нужным сторожить их.
 Они сидели на куче сухих листьев, глубоко задумавшись и опустив головы.
 — Вот и вы, доктор, — сказал генерал, когда бандит ушел. — Не знаю, радоваться мне или печалиться тому, что вы тоже попали сюда.
 — Мы одни? — поспешно спросил доктор.
 — Должно быть, — отвечал несколько удивленный генерал. — Во всяком случае, вам не трудно узнать это.
 Доктор обошел помещение пленников, внимательно оглядел все уголки и снова вернулся к ним.
 — Ну, теперь поговорим, — сказал он.
 Доктор был всегда так погружен в свои научные занятия, так рассеян, что пленники не возлагали на него особых надежд и не рассчитывали на его помощь.
 — Где моя племянница? — тревожно спросил генерал.
 — Успокойтесь. Ее принял под свое покровительство охотник Чистое Сердце; он относится к ней с глубоким уважением, и ей не грозит никакой опасности.
 Генерал облегченно вздохнул: это известие ободрило его.
 — Слава Богу! — воскликнул он. — Теперь мысль о том, что я в плену, не будет мучить меня. Зная, что Люция в безопасности, я спокойно вынесу все!
 — Нет, нет! — быстро проговорил доктор. — Вы должны освободиться как можно скорее из рук бандитов, вам нужно бежать отсюда сегодня же!
 — Почему так?
 — Я потом объясню вам все. Сначала мне нужно получить от вас некоторые сведения.
 — Спрашивайте.
 — У вас, как кажется, нет ни одной тяжелой раны. Вы не очень страдаете от них?
 — Нет.
 — Можете вы ходить?
 — Конечно.
 — То есть, я хочу сказать, в состоянии ли вы вынести долгий путь?
 — Да, если это нужно.
 — Эге! — сказал молчавший до сих пор негр. — А я то на что? У меня хватит сил, чтобы нести господина, если он устанет.
 Генерал пожал ему руку.
 — Так, так; мне это не пришло в голову, — сказал доктор. — Значит, теперь все дело только в том, чтобы убежать отсюда.
 — Очень бы желал этого, но как?
 — Как? — повторил доктор, потирая лоб. — По правде сказать, я и сам не знаю. Но будьте покойны, я придумаю что-нибудь, хотя и не знаю что.
 Послышались шаги, и через минуту показался Уактено.
 — Ну что, доктор? — спросил он. — Как чувствует себя ваш больной?
 — Не особенно хорошо.
 — Ничего, все уладится, — сказал бандит. — Генерал скоро будет свободен и тогда займется как следует своим здоровьем. А теперь пойдемте, доктор. Полагаю, что вы уже успели наговориться с вашим другом.
 Доктор молча последовал за ним.
 Ничего особенного не случилось в течение дня.
 Пленники с нетерпением дожидались ночи: уверенность доктора подействовала на них, и они невольно поддались надежде на спасение.
 Когда наступил вечер, ученый снова вошел к ним с зажженным факелом в руке. Лицо его сияло; он шел твердым, уверенным шагом.
 — Что с вами, доктор? — спросил генерал. — Вы кажетесь необыкновенно веселым.
 — И немудрено, — отвечал, улыбаясь, доктор. — Я придумал план, который даст вам возможность бежать отсюда, а вместе с вами, конечно, и мне!
 — Что же это за план?
 — Он уже наполовину исполнен.
 — Что вы хотите сказать?
 — Черт возьми! Это очень просто, но вы ни за что не догадаетесь, в чем дело. Все бандиты спят, и теперь мы здесь хозяева!
 — А если они проснутся?
 — Можете быть покойны. Эти разбойники, конечно, проснутся, но не теперь. Они будут спать по меньшей мере шесть часов.
 — Почему же вы так уверены в этом?
 — Потому что я сам заставил их заснуть, подлив им в кушанье настойку опия. После ужина они свалились, как мертвые, и храпят теперь, как кузнечные мехи!
 — Господи! Да неужели это правда? Трудно было придумать что-нибудь лучше этого!
 — Не правда ли, — сказал доктор. — Черт возьми! Мне хотелось поправить то зло, которое произошло по моей небрежности. Я не воин, но у доктора тоже есть свое оружие, которое иногда не уступит и пулям.
 — Оно в тысячу раз лучше их! — воскликнул генерал. — Вы неоцененный человек, доктор!
 — Довольно, довольно! Нам нельзя терять времени.
 — Вы правы. Идем скорее! А где же Уактено?
 — Он ушел после обеда и не сказал никому, куда идет. Я, впрочем, подозреваю, куда он отправился. Если не ошибаюсь, мы скоро встретимся с ним.
 — Ну, в путь, друзья, — сказал генерал. — Скорее!
 Идя к выходу, генерал и негр, несмотря на уверенность доктора, тревожно осматривались по сторонам.
 Бандиты крепко спали в отделении пещеры, служившем им столовой и спальней.
 Беглецы прошли мимо них.
 Дойдя до выхода, они собирались уже спустить в воду плот, как вдруг заметили при бледном свете луны другой плот, тихо плывший в их сторону. На нем было человек пятнадцать.
 Все погибло!
 Разве в состоянии они будут справиться с таким значительным числом врагов?
 — Судьба против нас! — с отчаянием прошептал генерал.
 — О, Боже! — жалобно проговорил доктор. — Неужели же все мои труды пропадут даром, и разрушится такой чудесный план!
 Беглецы скрылись в заросшей кустарником расщелине утеса и со страхом ждали приближения незнакомцев, которые были уже недалеко от них.

 ГЛАВА XIII. Закон прерий

 Окрестности пещеры, в которой жил Чистое Сердце, изменились за последнее время. Начиная от входа в нее и на довольно значительное расстояние все деревья были срублены и земля очищена. Тут стояло от полутораста до двухсот шалашей из раскрашенных в разные цвета бизоньих шкур. Все племя команчей расположилось здесь лагерем.
 Трапперы, охотники и команчи сошлись между собою как нельзя лучше.
 Посреди этого селения возвышался вигвам совета, увенчанный множеством скальпов, воткнутых на длинные шесты. Он был значительно больше всех остальных, и в нем постоянно горел большой костер.
 Необыкновенное оживление заметно было в лагере. Индейцы, раскрашенные боевыми рисунками, вооруженные как на войну, казалось, готовились к битве.
 Охотники, одетые в самые лучшие костюмы, чистили оружие, как будто оно должно было скоро понадобиться им.
 Несколько человек стояло около привязанных и совсем уже оседланных лошадей.
 Краснокожие и белые ходили то туда, то сюда и озабоченно переговаривались о чем-то.
 И, что еще страннее, караульные были расставлены кругом лагеря — мера, к которой никогда почти не прибегают индейцы.
 Видно было, что готовится что-то необычайное. А между тем нигде не видно было Чистого Сердца, Черного Лося и Орлиной Головы.
 Весельчак распоряжался всеми приготовлениями и время от времени переговаривался со старым вождем команчей — Солнцем. Оба они были чем-то сильно озабочены; лица их были серьезны, брови нахмурены.
 В этот день кончался срок, назначенный Уактено.
 Осмелится ли он прийти? Или, может быть, он только похвастался, что придет?
 Знавшие бандита достаточно хорошо, а таких было очень много, стояли за то, что он исполнит свое обещание.
 Каковы бы ни были его недостатки, нельзя было отрицать, что он безумно смел и обладает железной волей.
 На его слово можно положиться. Он не отступит ни перед чем и во что бы то ни стало сдержит его.
 И чего же ему, в сущности, бояться? Враги не страшны ему, так как генерал у него в руках. Он его заложник и отвечает за него своей жизнью.
 Было около восьми часов утра. Солнце сияло на безоблачном небе, и ослепительный свет его заливал прерию.
 Хесусита и Люция вышли из пещеры в сопровождении Эусебио.
 Обе они были бледны и грустны. Лица их казались утомленными, а глаза покраснели от слез.
 Весельчак тотчас же подошел к ним.
 — Мой сын еще не вернулся? — тревожно спросила Хесусита.
 — Нет еще, сеньора. Но не беспокойтесь: он скоро будет здесь.
 — Я не могу не бояться. Может быть, с ним что-нибудь случилось, и это задержало его.
 — Нет, нет, этого не может быть. Я только ночью ушел от него, чтобы успокоить вас и передать всем нашим его приказания. Никакой опасности не предвиделось, когда я оставил его, и вам нечего тревожиться.
 — Увы! — сказала Хесусита. — Вот уже двадцать лет, как я не знаю ни минуты покоя. Каждый вечер я с ужасом думаю о том, что, может быть, наутро не увижу сына! Неужели Господь не сжалится надо мною?
 — Успокойтесь, сеньора, — прошептала Люция, целуя ее. — Если Чистое Сердце и подвергается опасности, то только потому, что хочет спасти моего дядю. О, дай Бог, чтобы ему это удалось!
 — Мы скоро узнаем все, — сказал Весельчак. — Положитесь на меня: я не стану обманывать вас.
 — Да, вы добры и любите моего сына. Вы не были бы здесь, если бы ему грозила опасность.
 — Конечно, не был бы. Благодарю вас за хорошее мнение обо мне, сеньорита. Теперь я еще ничего не могу сказать вам; но, умоляю вас, будьте потерпеливее. В настоящую минуту Чистое Сердце заботится о счастье сеньориты.
 — О, да! — сказала Хесусита. — Он всегда неизменно добр и великодушен.
 — Потому-то и называют его Чистым Сердцем, — прошептала, краснея, Люция.
 — И он вполне достоин этого прозвища! — воскликнул Весельчак. — Я жил с ним долго, знаю его хорошо и могу лучше всякого другого оценить эту благородную натуру!
 — Теперь мне приходится поблагодарить вас, Весельчак, за хорошее мнение о моем сыне, — сказала Хесусита, пожимая ему руку.
 — Я только отдаю ему справедливость, сеньора. Если бы все охотники походили на него, жизнь в прериях была бы совсем другая!
 — Что же он не возвращается? — снова сказала Хесусита. — Время идет, а его все нет.
 — Теперь он уже скоро вернется, сеньора.
 — Я хочу увидеть его и поздороваться с ним прежде всех.
 — К несчастью, это невозможно.
 — Почему же?
 — Потому, что ваш сын не желает, чтобы вы и сеньорита присутствовали при сцене, которая будет происходить здесь. Он просит вас ждать его в пещере.
 — Но как же я узнаю, спасен ли мой дядя? — тревожно спросила Люция.
 — Вы тотчас же узнаете это, сеньорита. А теперь вам нельзя оставаться здесь. Ради Бога, уходите в пещеру!
 — Да, так будет лучше, — сказала Хесусита. — Пойдемте, моя дорогая, — прибавила она, улыбаясь Люции. — Мы должны исполнить желание моего сына.
 Люция беспрекословно последовала за ней.
 — Как счастлив тот, у кого есть мать! — прошептал Весельчак, вздохнув и провожая глазами двух женщин, входивших в пещеру.
 Вдруг послышался предостерегающий крик караульных; индеец, стоявший около вигвама совета, тоже крикнул.
 Услышав этот сигнал, бывшие на совещании вожди команчей вышли из шалаша.
 Охотники и индейские воины схватили оружие и выстроились по обе стороны от него.
 Облако пыли быстро неслось к лагерю.
 Оно рассеялось, и показалась группа всадников, мчавшихся во весь опор.
 Впереди скакал на великолепной вороной лошади человек, которого все тотчас же узнали.
 Это был Уактено. Он сдержал свое слово и приехал требовать исполнения гнусного предложения, сделанного им три дня тому назад.
 Когда воины или охотники приближаются как гости к какому-нибудь селению, хозяева обыкновенно выезжают к ним навстречу и с громкими криками стреляют в воздух. Таков обычай прерий.
 Но на этот раз не было ничего подобного.
 Команчи и охотники стояли неподвижно и молча ждали приближения бандитов.
 Эта холодная встреча не удивила Уактено. Он сделал вид, что не заметил, как недружелюбно принимают его, и смело въехал в селение. За несколько шагов от вождей, поместившихся перед вигвамом совета, всадники, сдержав лошадей на всем скаку, сразу остановились как вкопанные.
 Такая ловкость не прошла незамеченной. Охотники, знатоки по части верховой езды, были поражены искусством своих врагов и едва удержались от восторженных криков.
 Как только бандиты остановились, воины и охотники, стоявшие по обе стороны от вигвама, сошлись вместе и сомкнулись позади них.
 Таким образом, двадцать бандитов очутились в середине круга — им было отрезано отступление. Более пятисот вооруженных всадников окружили их со всех сторон. Уактено вздрогнул и пожалел о том, что приехал. Но тотчас же сдержавшись, он презрительно улыбнулся. Чего же ему бояться?
 Поклонившись вождям команчей, предводитель бандитов обратился к Весельчаку.
 — Где девушка? — спросил он.
 — Я не совсем понимаю вас, — насмешливо отвечал охотник. — Здесь нет никакой девушки, на которую вы имели бы какие-нибудь права.
 — Что это значит? — воскликнул Уактено. — Разве Чистое Сердце забыл о моем посещении и о разговоре, бывшем между нами три дня тому назад?
 — Чистое Сердце никогда не забывает ничего, — холодно ответил Весельчак. — Но теперь дело не в этом. Как осмелились вы явиться к нам с вашей шайкой?
 — Вы, как я вижу, прибегаете к уловкам и хотите уклониться от ответа, — насмешливо сказал Уактено. — Что же касается угроз, то вы могли бы избавить нас от них. Они не испугают меня.
 — И напрасно. Вы сами отдались в наши руки, и мы не будем настолько глупы, чтобы выпустить вас.
 — Ого! — воскликнул бандит. — Потрудитесь объясниться. Я положительно не понимаю вас.
 — Сейчас поймете.
 — Я слушаю.
 — В этих пустынных прериях не знают законов, установленных людьми, — сказал Весельчак. — Мы подчиняемся здесь только одному закону, данному Богом. Вы знаете его: око за око, зуб за зуб.
 — Ну-с? — сухо проговорил Уактено.
 — В продолжение десяти лет, — невозмутимо продолжал Весельчак, — вы во главе своей шайки бандитов, людей без чести и совести, были каким-то бичом прерий. У вас нет отечества, а потому вы грабите и убиваете всех, кто попадается вам на пути — и белых, и краснокожих. Вам нужна только добыча, и вы, не разбирая, нападаете на путешественников, трапперов, охотников и индейцев, если есть хоть какая-нибудь надежда поживиться. Всего несколько дней тому назад вы взяли приступом лагерь мирных путешественников-мексиканцев и безжалостно перерезали их. Пора кончить это. Мы — индейцы и охотники — собрались здесь, чтобы судить вас по закону прерий.
 — «Око за око, зуб за зуб!» — закричали все присутствующие, потрясая оружием.
 — Вы жестоко заблуждаетесь, господа, — твердо отвечал Уактено, — если полагаете, что я, как теленок на бойне, подставлю вам шею под нож. У меня уже раньше были кое-какие подозрения, и потому я явился к вам не один. Со мной двадцать смелых товарищей, которые не остановятся ни перед чем и сумеют защитить себя. Я пока еще не у вас в руках!
 — Оглянитесь кругом. Вы поймете, в какое положение поставили себя.
 Уактено осмотрелся по сторонам. Пятьсот ружей были направлены на его шайку.
 Он вздрогнул и побледнел как смерть, увидев грозившую ему опасность. Но замешательство его продолжалось не больше мгновения. Он снова оправился и насмешливо взглянул на охотника.
 — С какой стати проделываете вы эту комедию? — холодно сказал он. — Ведь вы же прекрасно знаете, что ничего не можете сделать мне. В моей власти находится человек, взятый мною в плен при нападении на мексиканский лагерь. Осмельтесь дотронуться до меня, и генерал — дядя молодой девушки, которого вам не удалось вырвать из моих рук — заплатит за нанесенное мне оскорбление своей жизнью! А потому вам лучше покончить с этими бесполезными угрозами. Выдайте мне девушку, или, клянусь Богом, не пройдет и часа, как генерал умрет!
 В эту минуту какой-то человек пробился через толпу и остановился перед бандитом.
 — Вы ошибаетесь, — сказал он. — Генерал свободен!
 Этот человек был Чистое Сердце.
 Трепет радости пробежал по рядам охотников и индейцев, а бандиты с ужасом взглянули на Уактено.

 ГЛАВА XIV. Наказание

 Генералу и двум его спутникам пришлось ждать недолго после того, как они увидели плот.
 Он подплыл к входу в пещеру, и человек пятнадцать, подняв ружья, подбежали к ней.
 Беглецы радостно вскрикнули и бросились к ним. Они увидели во главе маленького отряда Чистое Сердце, Черного Лося и Орлиную Голову.
 Объясним читателю, каким образом они попали сюда.
 Когда Уактено привел доктора в свою пещеру, Орлиная Голова, открыв убежище бандитов, вернулся к другим разведчикам и послал Весельчака к Чистому Сердцу, который и поспешил присоединиться к своим друзьям. Посоветовавшись между собой, они решили напасть на бандитов в их пещере; а чтобы они не могли спастись бегством, отряды охотников и краснокожих были размещены кругом нее.
 Когда беглецы несколько опомнились от радости при таком удачном исходе дела, генерал сказал Чистому Сердцу, что в пещере осталось десять бандитов и что они крепко спят, благодаря опию, которым угостил их доктор.
 Их тотчас же перевязали, а потом вожди собрали все отдельные отряды охотников и краснокожих и галопом поскакали в лагерь.
 После этого маленького отступления вернемся к нашему прерванному рассказу.
 Уактено изумился, услышав слова Чистого Сердца, но его изумление сменилось ужасом, когда он увидел самого генерала.
 Он понял, что все его замыслы разрушены, что все его хитрости не привели ни к чему — что он погиб!
 Лицо его вспыхнуло, глаза засверкали.
 — Ловко сыграно! — сказал он глухим, прерывающимся голосом, обращаясь к Чистому Сердцу. — Но еще не все кончено между нами. Клянусь Богом, я отомщу вам!
 Он пришпорил лошадь.
 Чистое Сердце схватил ее под уздцы.
 — Нет, постойте! — сказал он.
 Уактено злобно взглянул на него и снова пришпорил лошадь, чтобы заставить охотника выпустить ее. Она стала бить ногами и подниматься на дыбы, но Чистое Сердце крепко держал ее.
 — Что же вам еще нужно от меня? — спросил бандит.
 — Вы осуждены, — отвечал Чистое Сердце, — осуждены по закону прерий.
 Уактено вскрикнул и выхватил пистолет.
 — Горе тому, кто дотронется до меня! — сказал он. — Дайте дорогу!
 — Ну нет, — холодно отвечал Чистое Сердце, — на этот раз вы попались и не уйдете от меня.
 — Так умри! — воскликнул Уактено и прицелился в охотника.
 Весельчак, тревожно следивший за ним, бросился вперед и заслонил собою своего друга.
 Раздался выстрел, и канадец упал, обливаясь кровью.
 — Один! — сказал, громко расхохотавшись, бандит.
 — Два! — крикнул Орлиная Голова и, прыгнув как пантера, вскочил на лошадь Уактено.
 И, прежде чем тот успел сообразить, в чем дело, индеец схватил его левой рукой за волосы и откинул ему голову назад.
 — Проклятие, — прошептал бандит, стараясь освободиться от своего противника.
 Чистое Сердце выпустил повод, и испуганная, взбешенная лошадь понеслась по лагерю.
 А на ней, извиваясь как змеи, боролись два человека, стараясь убить друг друга!
 Мы уже говорили, что Орлиная Голова схватил Уактено за волосы и запрокинул ему голову. Потом он оперся коленом ему на грудь и, издав свой страшный воинский крик, поднял нож.
 — Убивай же меня, негодяй! — крикнул бандит, выстрелив из своего второго пистолета.
 Пуля пролетела мимо, не задев индейца.
 Орлиная Голова пристально взглянул на Уактено.
 — Ты трус! — презрительно сказал он. — Ты, как старая женщина, боишься смерти!
 Он сильнее надавил коленом на грудь бандита и вонзил ему в голову нож.
 Дикий, пронзительный вопль Уактено слился с торжествующим криком индейца.
 В это время лошадь споткнулась о пень и упала; противники свалились на землю.
 Один из них тотчас же вскочил.
 Это был Орлиная Голова. Он держал в руке окровавленные волосы своего врага.
 Но Уактено был еще жив. Обезумевший от ярости и боли, ослепленный кровью, лившейся ему на лицо, он поднялся и бросился на своего не ожидавшего нападения противника.
 Они начали бороться и, выхватив ножи, старались свалить друг друга.
 Несколько охотников кинулись разнимать их.
 Но когда они подбежали, все уже было кончено.
 Уактено лежал неподвижно. Орлиная Голова вонзил ему в сердце нож по самую рукоятку.
 Бандитам нечего было и думать о сопротивлении.
 Когда Уактено упал, пораженный насмерть, Фрэнк объявил от имени своих товарищей, что они сдаются.
 Чистое Сердце велел обезоружить и связать их.
 Весельчак, так самоотверженно спасший своего друга, получил тяжелую, но, к счастью, не смертельную рану. Его перенесли в пещеру и оставили на попечение Хесуситы.
 Орлиная Голова подошел к Чистому Сердцу, который, глубоко задумавшись, стоял, прислонившись к дереву.
 — Вожди собрались около костра совета и ждут моего брата, — сказал он.
 — Иду! — лаконично отвечал охотник.
 Когда они вошли в шалаш, там уже собрались все вожди; кроме них, тут были генерал, Черный Лось и несколько трапперов.
 Индеец принес трубку мира и, поклонившись на север, юг, восток и запад, подал ее поочередно каждому из вождей.
 Когда она обошла весь круг, он выбросил золу в огонь и, прошептав несколько таинственных, мистических слов, вышел из шалаша.
 Тогда старый вождь Солнце встал и поклонился присутствующим.
 — Вожди и воины! — сказал он. — Выслушайте слова, которые Владыка жизни вложил в мое сердце. Что хотите вы делать с пленниками? Может быть, вы дадите им свободу, и они вернутся к своей прежней жизни грабежа и убийства, будут похищать ваших жен, угонять ваших лошадей и убивать ваших братьев? Или, может быть, вы отведете их в каменные селения бледнолицых на востоке? Но дорога туда длинна и опасна; она перерезана высокими горами и быстрыми реками. Пленники могут ускользнуть во время этого долгого пути или напасть на вас врасплох ночью, когда вы будете спать, и убить вас. Но если вы даже приведете их в каменные селения, Длинные Ножи тотчас же освободят их. Вы знаете, что они не окажут справедливости краснокожим. Нет, воины! Владыка жизни, предавший в наши руки этих жестоких людей, осудил их на смерть. Он хочет положить конец их злодействам. Когда нам попадется на пути ягуар или бурый медведь, мы убиваем их. Эти люди свирепее ягуаров и бурых медведей; они должны ответить за пролитую кровь. Их нужно привязать к столбу и подвергнуть пытке. Око за око, зуб за зуб! Хорошо ли я говорил, могущественные воины?
 Старый вождь сел. Наступила глубокая, торжественная тишина. Все присутствующие были, по-видимому, согласны с ним.
 Чистое Сердце, видя, что никто не собирается отвечать оратору, встал со своего места.
 — Вожди и воины команчей и белые трапперы, мои братья! — сказал он. — Слова мудрого вождя справедливы. Мы должны осудить наших пленников на смерть. Это жестоко, но нам нельзя поступить иначе, если мы хотим мирно пользоваться плодами нашего тяжелого труда. Но, применяя к бандитам закон прерий, не будем бесчеловечны. Их следует наказать, но не следует наслаждаться их мучениями. Покажем нашим пленникам, что мы мстим не за себя, а за всех, живущих в прериях, — что казнь вызвана необходимостью, а не личной враждой. Их предводитель, самый виновный из всех, уже погиб от руки Орлиной Головы. Будем же справедливы, но милосердны. Предоставим им самим выбор смерти и избавим их от ненужной жестокой пытки. Владыка жизни с улыбкой взглянет на нас. Он будет доволен своими краснокожими детьми и пошлет им богатую добычу, когда они отправятся на охоту. Я кончил. Хорошо ли я говорил, могущественные воины?
 Присутствующие внимательно выслушали молодого охотника, а вожди одобрительно взглядывали на него, когда он говорил о милосердии к пленникам. Все, как белые, так и краснокожие, очень любили и уважали его.
 Орлиная Голова встал.
 — Мой брат, Чистое Сердце, говорил хорошо, — сказал он. — Он прожил не много зим, но мудрость его велика. Мы очень рады, что представился случай доказать ему нашу дружбу, и исполним его желание.
 — Благодарю моих братьев! — горячо отвечал Чистое Сердце. — Команчи — благородный народ, и я очень счастлив, что мы друзья и союзники.
 Совещание кончилось. Вожди встали и вышли из вигвама.
 Все краснокожие и охотники собрались около пленников, окруженных отрядом воинов.
 — Собаки бледнолицые! — сказал Орлиная Голова, обращаясь к бандитам. — Совет великих вождей могущественного народа команчей, владеющего обширными охотничьими землями, осудил вас. Вы жили, как дикие звери. Постарайтесь умереть не так, как умирают старые бабы. Будьте мужественны, и Владыка жизни, может быть, сжалится над вами и примет вас в те блаженные земли, где вечно охотятся храбрые, не дрогнувшие при приближении смертного часа.
 — Мы готовы, — твердо отвечал Фрэнк. — Привязывайте нас к столбу, изобретайте самые ужасные мучения. Вы не услышите от нас ни одного крика, ни одной жалобы.
 — Наш брат, Чистое Сердце, — продолжал Орлиная Голова, — ходатайствовал за вас перед советом. Вас не будут подвергать пытке. Вожди предоставляют вам самим выбор смерти.
 Такая снисходительность не обрадовала, а, напротив, глубоко оскорбила бандитов.
 Белые, постоянно живущие в прериях, перенимают у индейцев не только их обычаи, но и понятия.
 — Какое право имел Чистое Сердце ходатайствовать за нас? — воскликнул Фрэнк. — Разве не считает он нас мужчинами и думает, что мы будем кричать и просить пощады, когда нас подвергнут пытке? Нет, нет! Привязывайте нас к столбу! Вам никогда не удастся придумать для нас таких мучений, которым подвергали мы ваших воинов, попадавших в наши руки!
 Трепет гнева пробежал по рядам индейцев, а бандиты приветствовали речь Фрэнка восторженными криками.
 — Собаки! Кролики! — кричали они. — Команчи — старые бабы. Им следовало бы нарядиться в юбки!
 Чистое Сердце подошел к ним.
 — Вы не так поняли слова вождя команчей, — сказал он. — Вам самим предоставляют выбор смерти, но это не оскорбление, а напротив — знак уважения. Вот мой кинжал. Вам развяжут руки, и вы поочередно будете закалывать себя. А человек, убивающий себя сам, с одного удара, храбрее того, который привязан к столбу и оскорбляет своих врагов, стараясь избавиться от мучений и поскорее умереть.
 Одобрительные восклицания послышались со всех сторон.
 Бандиты переглянулись.
 — Мы согласны! — отвечали они.
 И вся шумная толпа сразу смолкла в ожидании ужасной сцены, которая должна была разыграться перед ней.
 — Развяжите пленников! — сказал Чистое Сердце.
 Его приказание было тотчас же исполнено.
 — Ваш кинжал? — обратился к нему Фрэнк.
 Чистое Сердце вынул кинжал и подал ему.
 — Благодарю и прощайте! — твердо сказал бандит и, распахнув одежду, медленно, с улыбкой, как бы наслаждаясь предсмертными муками, вонзил в грудь кинжал.
 Синеватая бледность разлилась у него по лицу, вытаращенные глаза дико блуждали, тело пошатнулось и упало на землю.
 Он был мертв.
 — Теперь моя очередь! — воскликнул стоявший рядом с ним бандит и, выхватив из раны окровавленный, еще дымящийся кинжал, вонзил его в сердце и упал на тело Фрэнка.
 Так поочередно умирали все бандиты. Ни один из них не колебался ни одного мгновения, ни один не поддался слабости, и каждый убивал себя, улыбаясь и благодаря Чистое Сердце.
 Присутствующие были поражены этим ужасным зрелищем и смотрели на него как очарованные, не спуская глаз. Вид крови опьянял их, и они с трудом переводили дыхание.
 Наконец из двадцати бандитов остался в живых только один. Он взглянул на груду лежащих около него трупов и поднял кинжал.
 — Очень приятно умирать в такой хорошей компании, — улыбаясь, сказал он. — Интересно бы знать, что делается с человеком после смерти. Ну, сейчас узнаем!
 Он заколол себя и упал на трупы своих товарищей.
 Эта страшная бойня продолжалась не более четверти часа.(8) Каждый из бандитов умирал с одного удара; ни одному из них не пришлось прибегать ко второму.
 — Я возьму этот кинжал, — сказал Орлиная Голова, вынимая его из трепетавшего еще тела последнего бандита. — Это хорошее оружие для воина.
 Он вытер его о траву и засунул за пояс.
 Мертвых бандитов оскальпировали, а потом трупы вынесли из лагеря.
 Их бросили хищным птицам, которые с пронзительными криками уже носились над ними. Они почуяли запах крови.
 Страшная шайка Уактено была истреблена, но, к несчастью, она была не единственной в прериях.
 Индейцы спокойно разошлись по своим шалашам. Подобные зрелища не действуют на их нервы: они слишком привыкли к ним.
 Охотники и трапперы отнеслись к этому не так легко. Несмотря на то, что им часто приходилось видеть, как проливается человеческая кровь; несмотря на то, что они и сами нередко проливали ее — ужасная сцена, которой они были свидетелями, произвела на них гнетущее впечатление.
 Чистое Сердце и генерал пошли к пещере.
 Хесусита и Люция не выходили оттуда и не подозревали о том, что происходило в лагере.

 ГЛАВА XV. Прощение

 Генерал был глубоко взволнован, снова свидевшись с Люцией.
 Он забыл обо всем, что ему пришлось вынести и пережить за последнее время, обнимая свою горячо любимую племянницу, так чудесно спасшуюся от грозившей ей опасности.
 В первые минуты свидания оба они были заняты только друг другом. Генерал расспрашивал Люцию, как жилось ей в то время, как он был в плену; ей хотелось знать, что было с ним.
 — Ну, дядя, — сказала она, когда они переговорили обо всем, — что же вы намерены теперь делать?
 — Что делать? — грустно повторил он, тяжело вздохнув. — Нам остается только одно, мое дитя. Мы должны поскорее уехать из этих ужасных мест и вернуться в Мексику.
 Сердце Люции сжалось, хотя она и сама в душе не могла не согласиться с дядей. Уехать! Значит, ей придется расстаться навсегда с человеком, которого она так горячо полюбила. С каждым днем открывала она в нем все новые достоинства, восхищалась все больше и больше его благородным характером. Она не может жить без него — он необходим для ее счастья!
 — Что с тобой, мое дитя? — спросил генерал, нежно сжимая ей руку. — Ты грустна, на глазах у тебя слезы.
 — Как же мне не грустить после всего, что произошло за последнее время? — печально отвечала Люция. — Я чувствую, что сердце мое разбито.
 — Да, это, конечно, не могло не подействовать на тебя. Но ты еще очень молода, мое дитя. Пройдет некоторое время, и все эти ужасы бесследно изгладятся из твоей памяти. Ты будешь знать, что никогда уже в жизни не придется тебе выносить ничего подобного.
 — А скоро мы уедем отсюда?
 — Если будет можно, завтра же. Зачем медлить? Мне не удалась поездка, от успеха которой зависело все счастье моей жизни. Бог не хотел этого. Да будет Его воля!
 — Что хотите вы сказать, дядя? — быстро спросила Люция.
 — Ничего такого, что могло бы интересовать тебя, мое дитя. Тебе незачем знать это — мне легче страдать одному. Я стар и давно уже привык к этому.
 — Бедный дядя!
 — Спасибо за сочувствие, моя милая. Ну, довольно об этом. Поговорим лучше о людях, которые были так добры к тебе.
 — О Чистом Сердце? — прошептала, краснея, Люция.
 — Да, о Чистом Сердце и его матери. Я не видел еще этой достойной женщины, так как она ухаживает за раненым Весельчаком, и не мог поблагодарить ее за ту любовь и заботливость, с какими она относилась к тебе.
 — Она обращалась со мною, как нежная, любящая мать!
 — Я никогда не в состоянии буду отблагодарить ее и Чистое Сердце. О, как счастлива она, имея такого сына! Я лишен этой радости — я одинок! — сказал генерал, закрывая лицо руками.
 — А я, дядя? — нежно проговорила молодая девушка.
 — Ты — моя милая, горячо любимая дочь, — отвечал генерал, обнимая и целуя ее. — Но сына у меня нет!
 — Да, — задумчиво сказала молодая девушка.
 — Так как же? — снова начал генерал. — Не могу ли я сделать чего-нибудь для Чистого Сердца? Денег он, конечно, не возьмет; я не осмелюсь и предложить их.
 На минуту наступило молчание.
 Люция обняла генерала, поцеловала его в лоб и положила головку ему на плечо, чтобы он не видел ее вспыхнувшего лица.
 — Мне пришла одна мысль, дядя, — сказала она тихим, дрожащим голосом.
 — Говори, мое дитя. Может быть, сам Бог внушил ее тебе.
 — У вас нет сына, которому вы могли бы передать свое имя и громадное состояние. Ведь так?
 — Увы! — прошептал генерал. — У меня на минуту блеснула надежда найти его, но эта надежда исчезла навсегда!.. Да, у меня нет наследника, — прибавил он громко.
 — Чистое Сердце и его мать, конечно, не захотят ничего принять от вас.
 — Я знаю это.
 — А между тем мне кажется, что, при одном условии, они согласятся на это.
 — Что же это за условие? — быстро спросил генерал.
 — Вы жалеете о том, что у вас нет сына, которому вы могли бы передать свое имя. Почему бы не усыновить вам Чистое Сердце?
 Генерал взглянул на нее. Она дрожала от волнения, на щеках ее выступил яркий румянец.
 — О, моя милая! — воскликнул он, нежно целуя ее. — Твоя мысль очень хороша, но, к несчастью, неосуществима. Я был бы счастлив иметь такого сына, как Чистое Сердце; я гордился бы им. Но ты знаешь, что у него есть мать. Она горячо любит его и, конечно, пожелает сохранить его любовь для себя, а не разделять ее с совершенно чужим ей человеком.
 — Может быть, вы и правы, — прошептала Люция.
 — Но если бы даже мать его из любви к нему и желания дать ему положение в обществе и согласилась на мое предложение, — материнская любовь не остановится ни перед какими жертвами, мое дитя! — то он сам не принял бы его. Неужели ты думаешь, что такой человек, как он, проведший столько лет в пустыне, среди величественной природы, из-за золота, которое он презирает, и имени, которое ему не нужно, согласится отказаться от жизни, полной тревог, но вместе с тем и глубоких радостей? Разве он променяет прерию на наши города? Нет, Люция, он задохнется в них! Оставим же эту мысль, мое дитя. Он никогда не согласится на мое предложение.
 — Кто знает, — сказала молодая девушка.
 — Бог свидетель, — горячо воскликнул генерал, — что я был бы глубоко счастлив, если бы это удалось. Но к чему утешать себя несбыточными надеждами? Он откажется и, по-моему, будет совершенно прав.
 — А все-таки попробуйте, дядя, — настаивала Люция. — Если Чистое Сердце и откажется, он все-таки увидит, что вы оценили его и не оказались неблагодарным.
 — Ты требуешь этого? — спросил генерал, по-видимому, и сам желавший того же.
 — Я прошу вас исполнить мою просьбу, — отвечала Люция, обнимая его и стараясь скрыть свою радость и волнение. — Не знаю почему, но мне кажется, что вам удастся.
 — Изволь, — прошептал, грустно улыбнувшись, генерал. — Попроси Чистое Сердце и его мать прийти ко мне.
 — Я сейчас приведу их к вам! — воскликнула Люция.
 Она вскочила с места и убежала.
 Оставшись один, генерал опустил голову и глубоко задумался.
 Через несколько минут Хесусита и Чистое Сердце вошли к нему в сопровождении Люции.
 Генерал поднял голову и, любезно поклонившись им, попросил племянницу удалиться.
 Молодая девушка вышла.
 В пещере было довольно темно, и так как Хесусита полузакрыла лицо кружевной вуалью, то генерал не мог рассмотреть ее.
 — Вы желали нас видеть, генерал, — весело сказал Чистое Сердце. — Как видите, мы поспешили исполнить ваше желание.
 — Благодарю вас, мой друг; надеюсь, вы позволите мне считать вас другом? Мне хотелось высказать вам и вашей доброй матери мою горячую благодарность за услуги, которые вы оказали мне и моей племяннице.
 — Ваши слова вполне вознаграждают меня за все, — взволнованно отвечал Чистое Сердце. — Я дал обет помогать в беде каждому из моих ближних и, оказывая вам услугу, только исполнил его. Ваше уважение и то удовольствие, которое я испытываю в настоящую минуту, служат для меня самой лучшей наградой.
 — А я… мне бы хотелось вознаградить вас иначе.
 — Вознаградить меня? — воскликнул Чистое Сердце, вспыхнув от гнева при таком оскорблении.
 — Позвольте мне закончить, — поспешно сказал генерал. — Если мое предложение покажется вам неподходящим, вы откажетесь от него. Я желал бы поговорить с вами откровенно, открыть вам свою душу.
 — Говорите, генерал. Я слушаю вас.
 — Я приехал в прерии с целью предпринять кое-какие розыски. Моя экспедиция, как вы знаете, не удалась: все мои спутники погибли. Теперь, оставшись один, я поневоле принужден отказаться от попытки, которая, в случае удачи, могла бы сделать меня счастливым в те немногие годы, которые мне еще осталось прожить. Бог жестоко карает меня. Все мои дети умерли, — все, кроме одного, которого в минуту гнева и безумной гордости я сам выгнал из дома! Я — старик, но около меня нет никого из близких — мой дом пуст. Я живу одиноко, без друзей, без родных. У меня нет наследника, которому я мог бы оставить — не говорю свое состояние — но свое чистое, незапятнанное имя. Хотите вы заменить мне семью, Чистое Сердце? Хотите быть моим сыном?
 На глазах генерала были слезы. Он встал и крепко сжал руку молодого человека.
 Чистое Сердце колебался, не зная, что отвечать на такое странное, неожиданное предложение.
 Хесусита откинула покрывало. Лицо ее как бы преобразилось от глубокой, восторженной радости. Она подошла к генералу и, положив ему руку на плечо, пристально взглянула на него.
 — Наконец! — воскликнула она дрожащим от волнения голосом. — Итак, дон Рамон Гарильяс, вы теперь, после двадцати лет, требуете сына, которого сами же так безжалостно выгнали из дома?
 — Что вы хотите сказать? — пробормотал генерал, побледнев как смерть.
 — Я хочу сказать, дон Рамон, что я — ваша жена Хесусита, а Чистое Сердце — ваш сын Рафаэль, которого вы прокляли!
 — О Боже! — воскликнул генерал, упав на колени. — Прости, прости меня, мой сын!
 — Отец! Что вы делаете? Встаньте! Встаньте!
 И Чистое Сердце старался поднять рыдающего старика.
 — Нет, мой сын! Я не встану до тех пор, пока ты не простишь меня!
 — Встаньте, дон Рамон, — кротко сказала Хесусита. — Ваша жена и сын уже давно забыли все. В их сердцах не осталось ничего, кроме любви и уважения к вам.
 — О! — воскликнул генерал, обнимая и целуя их. — Это слишком много счастья! Я не достоин его — я был так жесток!
 — А я стоил этого, — отвечал Чистое Сердце, — и благодаря тому, что вы наказали меня, сделался честным человеком. Забудем прошлое и будем думать только о счастливом будущем.
 В эту минуту в пещеру робко вошла Люция.
 Генерал бросился к ней и, взяв ее за руку, подвел к Хесусите, которая нежно обняла ее.
 — Дитя мое! — воскликнул он. — Я не могу усыновить Чистое Сердце — он и так мой сын! Бог в своем неизреченном милосердии дал мне счастье в то время, как я уже перестал надеяться на него!
 Люция вскрикнула от радости и, скрыв свое смущенное лицо на груди Хесуситы, протянула руку Чистому Сердцу, который, упав на колени, покрыл ее поцелуями.

 ЭПИЛОГ

 Это было несколько месяцев спустя после экспедиция графа Рауссета Бульбона.
 В то время французы пользовались большим уважением в Соноре. Все наши путешественники, случайно попадавшие туда, могли рассчитывать на самый дружеский, радушный прием.
 Поддаваясь своей страсти к путешествиям, я выехал из Мексики с единственною целью — осмотреть страну.
 Один из моих друзей-охотников подарил мне великолепного мустанга, и я проехал верхом несколько сотен миль вдоль американского континента.
 Я путешествовал, как всегда, один, делал очень небольшие переходы, пробирался через покрытые снегом горы и обширные пустыни, переплывал через быстрые реки и стремительные потоки только для того, чтобы посетить и осмотреть испанские города, расположенные по берегам Тихого океана.
 Я путешествовал уже около двух месяцев и был в нескольких милях от Эрмосильо. Меня интересовал этот город, сдавшийся через два часа после атаки графу Рауссету, отряд которого состоял всего только из двухсот пятидесяти человек. А между тем Эрмосильо — большой город с пятнадцатитысячным населением. Он окружен стенами и мог выставить против французов тысячу сто солдат под начальством генерала Браво, одного из самых храбрых мексиканских генералов!
 Солнце зашло, и сразу стемнело. Моя бедная лошадь проехала уже пятнадцать миль. За последние дни я чересчур напрягал ее силы, спеша поскорее доехать до Гуаймаса, и потому она с трудом продвигалась вперед и чуть ли не на каждом шагу спотыкалась на острые камни.
 Я сам страшно устал и проголодался. Мысль провести ночь на открытом воздухе нисколько не улыбалась мне.
 Я знал, что в окрестностях Эрмосильо есть много ферм, но нигде не виднелось ни огонька, и я боялся заблудиться в темноте.
 Впрочем, как и все люди, ведущие скитальческую жизнь, полную лишений и всевозможных случайностей, я привык к ним и довольно философски отнесся к постигшей меня неудаче. Путешественнику, в особенности в Америке, приходится полагаться во всем только на себя и не рассчитывать ни на какую постороннюю помощь.
 Итак, потеряв всякую надежду на приют и ужин, я вздохнул и подчинился своей участи. Ехать дальше было невозможно: в темноте я рисковал сбиться с дороги. Мне оставалось только отыскать подходящее место для ночлега, где нашлось бы немножко травы для моей лошади, такой же голодной, как и я сам.
 Но даже и это скромное желание не легко было исполнить. Кругом меня расстилалась сожженная солнцем пустыня, покрытая мелким, как пыль, песком. Наконец я увидел какое-то жалкое деревцо, под которым росла тощая трава.
 Я собирался уже сойти с лошади, как вдруг до меня донесся стук копыт.
 Я замер на месте.
 Встретить всадника в этих пустынях, да еще ночью, не особенно приятно.
 Конечно, он может оказаться и честным человеком, но, по большей части, оказывается негодяем.
 Я зарядил револьвер и ждал.
 Мне пришлось ждать недолго.
 Через пять минут всадник уже подскакал ко мне.
 — Добрый вечер, кабальеро! — сказал он.
 Голос и манера его были так дружелюбны, что мои подозрения тотчас же рассеялись.
 Я отвечал на его приветствие.
 — Куда едете вы так поздно? — спросил он.
 — Мне и самому очень интересно было бы узнать это, — ответил я. — Теперь так темно, что я, кажется, заблудился и решил остановиться на ночлег под этим деревом.
 — Не особенно удобный ночлег, — отвечал, покачав головой, незнакомец.
 — Да, не удобный, — отвечал я. — Но, за неимением лучшего, приходится удовольствоваться им. Я умираю от голода, лошадь моя страшно устала, и мы оба предпочитаем лучше отдохнуть здесь, чем ночью, в темноте, разыскивать приют, которого нам, по всей вероятности, и не удастся найти.
 — Гм! — сказал незнакомец, взглянув на моего мустанга, который опустив голову, старался поймать кончиками губ несколько сухих травинок. — У вас, как кажется, очень породистая лошадь. Может она, несмотря на усталость, проехать еще мили две?
 — Она в состоянии проехать и два часа, если нужно, — улыбаясь, ответил я.
 — В таком случае, следуйте за мной, — весело проговорил незнакомец. — Обещаю вам обоим приют и сытный ужин.
 — Очень рад и благодарю вас, — отвечал я, пришпоривая лошадь.
 Она, казалось, поняла, в чем дело, и пошла довольно крупной рысью.
 Мой спутник был человеком лет сорока, с умным открытым лицом. На нем был костюм землевладельца. Широкополая фетровая шляпа его была украшена широким золотым галуном; плащ спускался с плеч и закрывал круп лошади; на ногах были ботфорты с толстыми серебряными шпорами, а на левом боку, как и у всякого мексиканца, висел кинжал.
 Между нами завязался живой разговор. Не прошло и получаса, как на некотором расстоянии от нас выплыло из темноты большое, величественное здание. Это была асиенда, в которой, по словам моего проводника, я мог рассчитывать на радушный прием и хороший ужин.
 Моя лошадь заржала и прибавила шагу, а я мысленно возблагодарил свою счастливую звезду.
 При нашем приближении какой-то всадник, стоявший на карауле, окликнул нас, а семь или восемь чистокровных ищеек бросились к моему спутнику и с громким лаем и радостным визгом запрыгали около него.
 — Это я! — крикнул он караульному.
 — А, Весельчак! Наконец-то! — отвечал тот. — Вот уже больше часа, как вас ждут.
 — Скажите хозяевам, Черный Лось, что со мной приехал путешественник. — Да не забудьте прибавить, что он француз.
 — Как вы узнали это? — спросил я несколько обиженно: мне казалось, что по выговору меня не отличишь от испанца.
 — Черт возьми! — воскликнул мой спутник. — Да ведь мы почти соотечественники.
 — Каким же это образом?
 — Я канадец. Как же мне было не узнать вашего акцента?
 Разговаривая, мы подъехали к асиенде, около дверей которой толпились люди.
 Как кажется, известие о том, что я француз, произвело некоторое впечатление.
 Двенадцать слуг стояли с факелами, при свете которых я увидел человек семь или восемь мужчин и женщин, спешивших к нам навстречу.
 Хозяин асиенды, высокий мужественный человек лет пятидесяти, со смелым энергичным лицом, подошел ко мне. На его руку опиралась дама, которая в молодости была, наверное, замечательной красавицей; даже и теперь, несмотря на то, что ей было около сорока лет, она поражала своей красотой. Около них, с любопытством разглядывая меня, остановилось несколько прелестных детей.
 Немного позади стояла дама лет семидесяти и почтенный, уже совсем седой старик.
 Я одним взглядом окинул эту семью; в ней было что-то патриархальное, возбуждающее невольное сочувствие и уважение.
 — Я очень счастлив, сеньор, — сказал хозяин, беря мою лошадь под уздцы и помогая мне сойти с нее, — что мой друг Весельчак убедил вас приехать ко мне.
 — Должен сознаться, сеньор, — улыбаясь, отвечал я, — что это удалось ему без большого труда. Я не отговаривался и с глубокой признательностью принял его предложение.
 — Теперь уже поздно, и вы утомлены, — продолжал хозяин. — Если вы позволите, я проведу вас в столовую. Мы собирались ужинать, когда нам сказали о вашем приезде.
 — Благодарю вас, сеньор, — отвечал я, наклонив голову. — При таком радушном приеме я совсем забыл о своей усталости.
 — Сразу видна французская вежливость! — сказала, улыбаясь, хозяйка.
 Я предложил ей руку, и мы вошли в столовую, где на огромном столе стоял обильный ужин, аппетитный запах которого напомнил мне, что я постился в продолжение двенадцати часов.
 Все уселись вокруг стола; нас было, по меньшей мере, человек сорок.
 Вместе с хозяевами ели и слуги. На асиенде еще соблюдался этот старинный, уже выходящий из употребления обычай.
 Когда все немного подкрепили свои силы, разговор, вначале довольно вялый, заметно оживился.
 — Ну что же, Весельчак? — спросил седой патриарх моего спутника, который сидел рядом со мной и энергично работал ножом и вилкой. — Выследили вы ягуара?
 — Даже не одного, а целых двух, генерал, — отвечал Весельчак.
 — Ого! И вы вполне уверены, что их два?
 — Не думаю, чтобы я ошибался. Спросите хоть у Чистого Сердца. Он знает, что я пользовался довольно большой известностью в западных прериях.
 — Весельчак не мог ошибиться, — сказал хозяин дома. — Он для этого слишком опытный охотник.
 — В таком случае, нужно собрать загонщиков и поскорее избавиться от этих опасных соседей. Как ты думаешь, Рафаэль?
 — Я уже позаботился об этом, отец, и очень рад, что вы согласны со мною. Черный Лось, должно быть, успел все подготовить.
 — Да, все готово, — отвечал Черный Лось. — Можно отправиться на охоту когда угодно.
 Дверь отворилась, и в комнату вошел новый посетитель. Рафаэль и его жена встали и пошли к нему навстречу.
 Меня несколько удивила такая предупредительность, тем более, что гость был индеец. Я хорошо знаю краснокожих, не раз живал вместе с ними, и мне стоило только взглянуть на костюм посетителя, чтобы узнать, что он принадлежит к племени команчей.
 — О! Орлиная Голова! Орлиная Голова! — радостно кричали дети, окружив его.
 Он поочередно перецеловал их всех и дал им какие-то игрушки, которые так искусно умеют делать индейцы. Потом он, улыбаясь, подошел к столу, очень любезно раскланялся и сел между хозяином и хозяйкой.
 — А мы рассчитывали, вождь, что вы придете до захода солнца, — дружески сказала хозяйка. — Нехорошо с вашей стороны заставлять себя ждать.
 — Орлиная Голова ходил по следу ягуаров, — ответил индеец. — Теперь моей дочери нечего бояться. Они убиты.
 — Как! Вы уже убили ягуаров? — воскликнул Рафаэль.
 — Да, мой брат может взглянуть на них. Шкуры очень хороши, они лежат во дворе.
 — Вы, должно быть, всегда будете нашим Провидением, вождь! — сказал дон Рамон, протягивая ему руку.
 — Мой отец говорит хорошо, — отвечал Орлиная Голова. — Владыка жизни вложил в его уста эти слова. Семья моего отца — моя семья.
 После ужина Рафаэль проводил меня в прекрасную комфортабельную спальню. Я лег в постель и тотчас же заснул.
 На другой день хозяева стали уговаривать меня отложить на время мое путешествие и погостить у них. Нужно сознаться, что я очень охотно согласился исполнить их просьбу. Уже не говоря о том, что мне жаль было расстаться с людьми, так радушно принявшими меня, мое любопытство было возбуждено всем виденным накануне, и мне очень хотелось пробыть на асиенде еще несколько дней.
 Прошла целая неделя.
 Рафаэль и все его семейство были ко мне необыкновенно внимательны, и я чувствовал себя прекрасно в их мирном доме. Но любопытство, возбужденное во мне в первый день приезда, не уменьшилось, а увеличилось.
 Мне почему-то казалось, что окружавшие меня люди были далеко не всегда так счастливы, как теперь, что каждому из них пришлось многое пережить и перестрадать.
 Почему на их лицах появляется иногда такое скорбное выражение? Откуда взялись эти глубокие морщины? Наверное, их провело не время, а какое-нибудь тяжелое горе.
 Эта мысль преследовала меня и, несмотря на все усилия, я никак не мог отделаться от нее.
 Прошло еще некоторое время, и я стал близким человеком в этой милой семье. Все полюбили меня, горячо принимали к сердцу мои дела и откровенно говорили со мною о своих. Но интересовавший меня вопрос до сих пор остался неразрешенным. Несколько раз собирался я задать его и — не смел. Я боялся быть нескромным, боялся разбередить еще незажившие раны.
 Раз вечером я и Рафаэль возвращались с охоты. Мы были уже недалеко от дома, когда он вдруг остановился и положил руку мне на плечо.
 — Что с вами, дон Густавио? — спросил он. — Вы выглядите таким мрачным и озабоченным. Может быть, вы скучаете в нашем обществе?
 — Вы, конечно, и сами не верите тому, что говорите, — отвечал я. — Напротив, никогда в жизни не был я так счастлив, как теперь!
 — Так оставайтесь с нами! — воскликнул он. — У нашего очага всегда найдется место для друга.
 — Благодарю! — отвечал я, крепко пожимая ему руку. — Очень бы желал остаться, но не могу. Я похож на Вечного Жида. Какой-то голос постоянно твердит мне: «Иди! Иди!» И я покоряюсь своей участи.
 — Послушайте, дон Густавио! — сказал он. — Скажите мне, что тревожит вас? Мы все заметили это, но не осмеливались напрашиваться на вашу откровенность. А теперь я наконец решился и прошу вас объяснить мне, в чем дело.
 — Извольте, я исполню ваше желание, — ответил я. — Верьте только, что не пустое любопытство, а глубокое участие к вам руководит мною.
 — Смелее, смелее, — улыбаясь, сказал он. — Исповедуйтесь мне, и я заранее обещаю вам полное отпущение грехов.
 — Мне и самому гораздо приятнее высказать вам все.
 — Говорите. Я слушаю.
 — Мне почему-то кажется, что вы не всегда были так счастливы, как теперь; что это счастье куплено ценой долгах страданий!
 Печальная улыбка показалась у него на губах.
 — Простите меня! — воскликнул я. — Вот этого-то я и боялся! Ради Бога, прекратим этот разговор и забудьте о моей нескромности!
 Я был страшно недоволен собою.
 — Нет, — отвечал Рафаэль, — ваш вопрос не кажется мне нескромным. Вы сделали его из участия к нам, и ваша проницательность доказывает, что вы любите нас. Вы не ошиблись, мой друг: мы все перенесли много горя. Если желаете, я расскажу вам все, и вы убедитесь, что счастье досталось нам очень дорого. А теперь пойдемте домой; нас, наверное, уже ждут.
 После ужина Рафаэль велел поставить на стол бутылку с вином и ящик с сигаретками. Слуги приготовили все и ушли.
 — Ну, мой друг, — сказал он, — вы сейчас узнаете все. Мой отец, мать, моя дорогая жена, Весельчак, Черный Лось и Орлиная Голова участвовали в той ужасной драме, которую я расскажу вам. Если я что-нибудь забуду, они помогут мне.
 И Рафаэль рассказал мне все, что вы прочитали в этой книге.
 Страшные, потрясающие события, которые передавал мне человек, сам игравший в них такую выдающуюся роль, в высшей степени заинтересовали меня. На вас, читатель, они, конечно, не могли произвести такого сильного впечатления. Они много потеряли в моем изложении: в них нет той живости, которая составляла их главное достоинство.
 Через неделю после этого я распрощался с моими радушными хозяевами. Но вместо того, чтобы отправиться в Гуаймас, как и предполагал раньше, я принял участие в экскурсии, которую задумал Орлиная Голова, и уехал вместе с ним. Много интересного видел я во время пути и, если вы не очень скучали, читая мою книгу, я, может быть, когда-нибудь расскажу вам и об этой поездке.