Аннотация: В конце XVII века Новый Свет становится кровавой ареной для политических игр европейских монархов. В то время как Англия и Франция оспаривают господство на Атлантическом побережье Северной Америки, коренные жители континента отчаянно сражаются за свои земли и свободу. Однако разрушение и смерть, которые приносит война, не нужны никому.
 Когда-то великий вождь ирокезов взял на воспитание белого мальчика в надежде, что однажды Ренно сумеет примирить враждующие стороны. Белый по крови и индеец по духу, только он способен заставить чуждые пароды понять друг друга. Но что если голос крови окажется сильнее преданности приемному отцу? Ренно отважен и благороден, но его сердцем завладела белая женщина…
 Захватывающие приключения белого индейца разворачиваются на фоне реальных исторических событий. Ренно ожидают не только опасные сражения на бескрайних просторах Дикого Запада, но и коварные интриги при дворе короля Вильгельма III.


---------------------------------------------


 Дональд Клэйтон Портер
 Белый индеец



 ПРЕДИСЛОВИЕ


  В истории Северной Америки, пожалуй, трудно найти более драматичный период, чем полтора столетия, начиная с момента основания англичанами колонии Джеймстаун в Виргинии и заканчивая 1763 годом, когда происходила последняя из так называемых французско-индейских войн. 
  «Белый индеец» открывает серию романов, в которых пойдет речь об этой героической эпохе. 
  Великобритания и Франция покоряли все новые и новые земли; оба королевства стремились установить свое господство в Северной Америке, отправляя в Новый Свет корабли с солдатами и колонистами. Еще несколько государств, в том числе Голландия и Швеция, также не хотели остаться в стороне. Слабеющая Испания прилагала неимоверные усилия, чтобы удержать захваченные ранее земли. 
  Борьба осложнялась событиями, происходившими в далекой Европе. В 1685 году король Франции Людовик   XIV   отменил Нантский эдикт, некогда даровавший свободу вероисповедания протестантам, и тысячи французов-гугенотов хлынули в Новый Свет. Английские колонии враждовали между собой, и только общие страдания вынудили их объединиться. 
  «Белый индеец» и последующие романы серии отдают должное этим отважным людям, как индейцам, так и белым. 




 Пролог


 Однажды могауки, союзники сильного племени сенеков, поссорились с оттава, которые жили к северу от них. Оттава не хотели в одиночку сражаться с могауками и позвали на помощь племя алгонкинов, владевшее землями от Массачусетса до Квебека.
 Могауки могли обратиться за поддержкой ко всем четырем родственным племенам ирокезов, но в знак презрения к врагу послали клич только сенекам, одно имя которых вселяло ужас от побережья Гудзонова залива до испанской Флориды.
 Гонка, великий сахем племени сенеков, лично ответил на призыв. Он редко воевал, обычно выступая только во главе объединенных войск ирокезов. Но сейчас особые причины вынудили его изменить правилу.
 Десять лет Гонка мечтал о сыне, и все десять лет его заветная мечта не могла осуществиться. Первая жена родила великому сахему дочь, но и мать, и дитя погибли от лихорадки. Два года назад Гонка взял в жены Ину, женщину гораздо моложе себя, и был уверен, что теперь маниту [3] плодородия услышит его молитвы. В начале месяца сбора урожая Ина родила сына. Не успел великий сахем порадоваться, как ребенок скончался, и Ина тоже едва не умерла.
 В день смерти сына Гонка и узнал о ссоре могауков с оттава.
 На рассвете следующего дня он встал во главе трехсот крепких и могучих, как медведи, воинов.
 Оттава дорого заплатили за скорбь великого сахема. Гонка без предупреждения напал на их главное поселение и сжег его дотла. Отряд сенеков убил более ста пятидесяти человек, в то время как сами нападающие почти не пострадали. Затем воины Гонки вырезали еще два селения оттава. Враги в страхе бежали, а барабаны разнесли по бескрайним лесам весть о том, что Гонка вышел на тропу войны.
 Великий сахем повернул отряд на восток и шел двое суток, не останавливаясь на отдых. Воины, привыкшие к суровой дисциплине, не жаловались. Они бесшумно продвигались по сосновым и кедровым лесам, иногда обмениваясь улыбками, не предвещавшими врагам ничего хорошего. Сенеки были самыми грозными и доблестными воинами на свете, всегда готовыми в очередной раз подтвердить свою славу.
 Только Гонка оставался мрачным. Он шел, изредка отправляя в рот горсть сушеного маиса [4] или ломтик вяленой оленины, и иногда останавливался, чтобы напиться воды из ручья. Скальпы [5] оттава украшали набедренные повязки воинов, но Гонка не нуждался в подобных трофеях.
 Барабаны разносили весть о смертельной угрозе. Вожди и старейшины алгонкинов готовились к встрече с врагом. Они обещали оттава помощь в войне с могауками, но оттава потерпели позорное поражение, и алгонкины остались в одиночестве. Разумеется, обещания следует выполнять, но, как сказал один из старейшин (а ему было уже восемьдесят лет), алгонкины не ссорились с сенеками. И ни один разумный человек не пойдет воевать, когда сам великий сахем Гонка вышел на тропу войны.
 Алгонкины прислушались к совету старого мудреца, смыли боевую раскраску и отправили делегацию просить мира.
 Парламентеры встретились с отрядом сенеков на берегу озера Уиннипесоки, на земле, которую белые называли Нью-Гэмпширом.
 В обмен на мир алгонкины предлагали пятьсот связок вампума [6] . Но Гонка жаждал крови и потребовал большего. Он запросил семьсот связок вампума и еще сотню ожерелий из раковин гребешков [7] .
 Алгонкинам очень не хотелось воевать, и они согласились. Той же ночью оба отряда выкурили трубку мира и устроили пир.
 Гонка сидел в стороне, задумчиво глядя на огонь.
 Пир закончился, алгонкины ушли, а сенеки разбили лагерь и стали устраиваться на ночлег. Гонка продолжал неподвижно сидеть у костра, скрестив руки на груди.
 Глубокой ночью ближайшие помощники сахема, имевшие право спать рядом с ним, проснулись от негромкого звука.
 Великий сахем что-то напевал, но воины не могли разобрать слов. Индейцы вежливо заткнули уши. Ведь только Гонка и верховный хранитель веры имели право говорить с самим Великим Духом, отцом всех маниту, и подслушивать было невежливо. Воины не хотели навлекать на себя гнев собеседников, хотя трудно было сказать, чья кара представлялась им более страшной — божества или великого сахема.
 Наконец Гонка закончил молиться и уснул. С первым же лучом солнца он поднялся, и вскоре сенеки пустились в долгий путь домой.
 Они шли на запад, пока не добрались до реки Коннектикут. Двигаться вдоль берега было легче, чем прокладывать путь в зарослях.
 Вскоре сенеки подошли к Спрингфилду.
 Разведчики доложили великому сахему, что впереди находится сложенный из бревен форт белых. Стены его высоки, и нельзя сказать, сколько человек защищает крепость.
 Белые не отваживались заходить в землю сенеков, и Гонка не был с ними в ссоре. В прежние годы английские и французские торговцы приезжали к нему с подарками, и великий сахем знал, что у белых много хороших вещей. Из далекой страны они привезли острые топоры и чудесные ножи, а еще огненные дубинки. Такой дубинкой можно было с большого расстояния убить или ранить человека.
 Но Гонке не нравилось оружие пришельцев. Стрелы и дротики сделали сенеков величайшими воинами, и великий сахем не желал изменять обычаям предков.
 Однако белым принадлежало еще множество других хороших вещей. Может быть, это богатство способно заполнить пустоту, возникшую после смерти сына. Победа над оттава разожгла аппетит Гонки, а трусость алгонкинов лишила его возможности завоевать новую славу.
 Великий сахем сделал знак, и отряд остановился. Воины спрятались в лесу, ожидая наступления ночи.
 Каждый житель долины реки Коннектикут знает, что даже в мирное время настоящего спокойствия не бывает. Индейские племена постоянно воюют между собой, либо, объединившись, нападают на города и поселки англичан, французов-гугенотов, голландских беженцев из Нью-Йорка и немногочисленных скандинавов. Время от времени регулярные французские войска, вместе с отрядами союзных индейских племен устраивают истребительные рейды, чтобы держать коренных жителей залива Массачусетс в постоянном напряжении и не позволять им укреплять свои границы. Все белые обитатели пограничных земель берут с собой в поле мушкет, а ночью держат его у постели.
 Около сорока лет назад, после войны, завершившейся в 1637 году, когда колонисты истребили почти всех индейцев этой местности и заняли их территории, действительно наступил мир. Агавамы и чикопи покорились англичанам, и форт Спрингфилд стал центром западной части колонии Массачусетс.
 Деревянный форт на восточном берегу реки Коннектикут с гарнизоном в сотню человек считался неприступным. Толстые дубовые и кленовые бревна стен создавали надежную защиту от стрел и дротиков. Кроме того, в форте было четыре пушки. Самая большая, стрелявшая ядрами размером в половину человеческой головы, была, правда, не очень точна, но одного ее грохота оказывалось достаточно, чтобы дикари в панике покидали окрестности форта.
 Единственной проблемой была нехватка людей, и об этом хорошо знали офицеры. Полный военный состав собирали только в случаях крайней необходимости. Часовых выставляли из добровольцев-фермеров, и в обычное время на посту находилось не больше пятнадцати-двадцати стрелков.
 Две недели назад Джед Харпер с восторгом узнал о рождении первенца. Его супруга Минни перед разрешением от бремени чувствовала себя не очень хорошо, и Харпер заблаговременно отвез ее в форт, где она и оставалась под присмотром доктора до самых родов. Джеду пришлось вернуться на ферму, находящуюся в пяти милях от крепости. Урожай не мог ждать, и Джед трудился от восхода до заката, собирая дыни, тыквы, маис, лук и горох, чтобы маленькой семье хватило продуктов на долгую зиму.
 Закончив работу, фермер вернулся в Спрингфилд за женой и ребенком, но доктор решил, что Минни должна побыть под его присмотром еще пару дней. Джед остался с семьей в форте — как раз настал его черед нести караул. Вот уже два года индейцы не показывались в окрестностях Спрингфилда, так что часовые просто посматривали с наблюдательной вышки, нет ли кого в лесу.
 Ночь была темной, тяжелые облака затянули небо. Джед все равно не смог бы ничего разглядеть, даже если бы пытался.
 На вахту Джед прихватил с собой бутылку рома, чтобы распить ее с другими караульными, и скучающие часовые чудесно проводили время, провозглашая тосты за здоровье новорожденного колониста.
 Бедняги и не подозревали, что их ждет.
 Джед почувствовал какое-то движение сзади, обернулся и с удивлением, смешанным со смертельным ужасом, обнаружил перед собой рослого индейца, словно материализовавшегося из темноты. Это было последнее, что Джед Харпер видел в жизни — его череп хрустнул под ударом томагавка.
 Ловкие сенеки двигались молча. Одна группа занялась часовыми, другая пошла по домам. Гонка велел не брать пленников и никого не оставлять в живых. Воины в точности исполнили приказ. Времени было мало, и индейцы забирали только кухонные принадлежности, одеяла, топоры и ножи.
 Всего в ту ночь погибло сто восемьдесят девять мужчин, женщин и детей — это был самый страшный налет за всю историю форта. Ни поселенцы, ни офицеры, ни власти Массачусетса впоследствии так и не смогли установить, кто совершил нападение. Никому и в голову не пришло заподозрить индейцев сенеков, живших далеко на западе, по берегам озера Онтарио, в землях, принадлежавших колонии Нью-Йорк.
 Гонка успевал повсюду, проверяя, как выполняются его приказы. Индейцы не брали больше, чем могли донести до родного поселения. Воины продвигались от дома к дому, от комнаты к комнате, истребляя белых.
 В своей постели только что погибла молодая женщина. Простыни были залиты кровью, а воин уже занес топор над ребенком, находившимся рядом с матерью. Минни Харпер так и не успела сменить сыну пеленку, так что младенец лежал голышом.
 Гонка увидел крепкого, здорового мальчика и неожиданно для себя самого приказал воину:
 — Остановись!
 Тот послушно отвел топор.
 Гонка подошел к постели. Малыш посмотрел на него. В детских глазах не было ни страха, ни удивления. Великий сахем рассмеялся.
 Ребенок улыбнулся и загугукал в ответ.
 Это решило дело. Гонка взял дитя на руки и неуклюже завернул его в одеяло. Сын, долгожданный сын. Теперь его жене Ине есть кого приложить к груди, будущее рода обеспечено.
 Вождь назовет сына Ренно, в честь маниту плодородия, которого будет чтить до конца своих дней.
 Спустя полчаса после начала нападения индейцы ушли в ночь. Единственным оставшимся в живых из всех обитателей форта был младенец, которого родители не успели назвать. Теперь он будет носить индейское имя Ренно.




 Глава первая


 Милдред Уилсон сидела у камина в огромном зале, в усадьбе своего мужа в Корнуолле, предаваясь невеселым раздумьям. Конечно, они с Эндрю любили друг друга, а трехлетнего Джефри баловала вся семья, но в остальном их жизнь была пуста, а будущее не сулило ничего радостного. Совсем не об этом мечтали они перед свадьбой каких-то четыре года назад.
 Милдред отчаянно пыталась вспоминать только приятное. Она была хороша собой, изящна, богата. Впрочем, красавец Эндрю, младший сын знатного вельможи, вернувшего все свои владения после реставрации Карла II [8] , не нуждался в ее приданом.
 Молодая семья занимала огромный дом в Корнуолле, и в распоряжении Уилсонов был еще один, чуть поменьше, в Лондоне. Дюжина слуг с радостью исполняла любое повеление хозяев. К услугам Милдред были самые модные портные и лучшие магазины. Они с мужем провели несколько лет в Лондоне и даже были представлены Карлу, «королю-весельчаку», который всячески осыпал их своими милостями. Но придворные нравы пришлись Милдред не по душе, и теперь Уилсоны сидели взаперти в Корнуолле, и у Эндрю не было даже собственного титула.
 Но больше всего Милдред пугало то, что деятельный, энергичный супруг никак не мог найти себе занятие. Сначала Эндрю Уилсон пробовал свои силы в политике, даже претендовал на место в Палате Общин, но оказалось, что парламент не обладает никакой реальной властью, соглашаясь на любые требования короля и министров.
 Тогда Уилсон попытал счастья на военной службе, получил чин капитана и благоговел перед принцем Рупертом. Но старший брат Эндрю тоже избрал карьеру военного и, конечно, получил преимущество, став генералом, а младший так и оставался полковником.
 Размышления Милдред были прерваны стуком копыт по утоптанному снегу. Эндрю возвращался из Лондона. Он уехал, ничего не объяснив, и обещал все рассказать, когда вернется. Милдред и не думала, что так соскучится по мужу за каких-то четыре дня.
 Спустя несколько мгновений полковник Эндрю Уилсон вошел в комнату. На высоких сапогах со шпорами лежал снег. Эндрю улыбнулся и нежно обнял прильнувшую к нему супругу.
 — Все в порядке, дорогая? — с беспокойством в голосе спросил он.
 — Все хорошо. Просто я очень соскучилась. Но я не ждала тебя так рано, и обед еще не готов.
 — Не беда. Посиди со мной.
 Эндрю уселся в кресло у камина, закинув ноги на резной дубовый подлокотник.
 — Если не считать обеда в родительском доме и лицезрения Его распутного Величества, я чудесно провел время, — сообщил он.
 — Приятно слышать, — улыбнулась Милдред, протягивая мужу бокал с вином.
 — Ты ведь не знаешь Джонни Блэдшоу? Теперь — лорда Блэдшоу… Мы с ним вместе учились в Оксфорде.
 Милдред молчала, ожидая продолжения.
 — Год назад он получил пост министра колоний. Даже мой отец, хотя всем известна его ненависть к любым чиновникам, и тот признает, что Джонни отлично справляется со своими обязанностями.
 Милдред кивнула.
 — Все это время я провел вместе с Джонни, — продолжал Эндрю, глядя в огонь. — И я думаю, что мы с тобой могли бы сделать очень выгодное вложение.
 Милдред удивилась. Прежде Эндрю никогда не проявлял интереса к финансовым делам.
 — Джонни рассказал мне потрясающие вещи. В Северной Америке есть несколько наших колоний. В Виргинии, правда, в основном занимаются сельским хозяйством, а это не очень интересно. Но есть еще Массачусетс…
 Эндрю помолчал.
 Милдред никогда не слышала такого названия.
 — Главный город, Бостон, сейчас, конечно, не представляет собой ничего особенного, — наконец прервал молчание Эндрю. — Но если дело пойдет так же, как сейчас, он превратится в главный порт и торговый центр всей колонии. Отец хочет построить там верфи, так что незачем мне заниматься тем же самым.
 Эндрю был очень независимым.
 — Меня больше интересует возможность освоения дальней части колонии, западной, на границе с индейскими территориями. Там есть небольшой форт, Спрингфилд. Правда, несколько лет назад индейцы разорили его, но сейчас люди понемногу возвращаются в те места. В лесах полно зверья, а за мех на лондонском рынке дают большие деньги. Там отличный климат и одному Богу известно, какие сокровища спрятаны в земле.
 — Ты решил вложить туда деньги? — осторожно поинтересовалась Милдред.
 — Да. Земля там стоит по шиллингу за акр, в двадцать раз дешевле, чем в Корнуолле. Знаешь, дорогая, Джонни показал мне бумаги, и я так увлекся этой идеей, что сразу выкупил участок в двадцать тысяч акров, в долине реки Коннектикут.
 Цена была неслыханно низкой. А самое главное, Эндрю казался очень воодушевленным.
 — Что мы станем делать с двадцатью тысячами акров? — поразилась Милдред. — Это же огромное поместье!
 — Да, оно большое, но по меркам Нового Света не такое уж огромное. Я собираюсь его разрабатывать, дорогая.
 — Не так-то просто будет найти управляющего.
 Эндрю снова замолчал, словно в последний момент готов был передумать.
 — Я решил, — медленно произнес он, — что мы сами поедем в Массачусетс.
 Милдред изумленно посмотрела на мужа.
 — Я не говорю, что все будет просто, — ответил на невысказанный вопрос жены Эндрю Уилсон. — Потребуется много сил…
 Милдред от удивления не могла произнести ни слова.
 — Спрингфилд отстроят заново, форт будет восстановлен, с воодушевлением продолжал полковник. — А самое главное, там нужны профессиональные военные. Джонни говорит, что губернатор отдаст под мое начало все западное ополчение — местных добровольцев.
 — Понятно… — только и смогла выдавить Милдред.
 — Тебе, милая, конечно, не придется рубить деревья или проводить время на кухне за стряпней. Наймем слуг и, надеюсь, сумеем обеспечить себя всем необходимым. В Массачусетсе наше состояние умножится. Мы будем самыми богатыми во всей колонии.
 Милдред жестом остановила его:
 — Конечно, дорогой. Мне очень нравится твой пыл, но нужно решить еще кое-какие вопросы. Наши дети вырастут там невежественными дикарями.
 — Вряд ли. — Эндрю уже все продумал. — Пока сын маленький, ты сама займешься его обучением, а подрастет, мы пошлем Джефри… и остальных, когда они появятся… в английскую школу. Обещаю тебе, уж я-то исполню отцовский долг — не то что мой отец. — Эндрю улыбнулся. — И никогда не нарушу супружеского долга по отношению к самой прелестной женщиной на земле.
 Милдред не знала, что и думать.
 — Ты говоришь, что дикари сожгли город всего несколько лет назад? А там не опасно?
 — Очень опасно, — серьезно кивнул Эндрю. — И мне как раз придется позаботиться о том, чтобы люди раз и навсегда забыли об этой опасности.
 Если Эндрю не боится, подумала Милдред, то ей тоже придется побороть собственные страхи. Мысль о переезде нравилась молодой женщине все больше.
 — Ну что ж, — улыбнулась она мужу. — Я согласна.
 — У нас, конечно, есть выбор, — сказал Эндрю. — Можно остаться здесь и умирать от скуки или же принять участие в освоении нового неизведанного континента.
 — Милый Эндрю, когда ты так ставишь вопрос, я просто не могу отказаться.
 Достопочтенный Авдий Дженкинс, недавний выпускник Кембриджа, сидел в деревенском трактире неподалеку от Брэдфорда и, глядя на порцию жареной баранины, размышлял о том, что даже посвящение в сан не сумело разрешить всех его проблем.
 Хорошенькая девушка за соседним столиком, не обращая внимания на незнакомца, громко заявила:
 — Гарри, я не собиралась выходить замуж за Джонатана. Какая разница, что я говорила год назад? Я считаю, что сама имею право решать, что мне делать.
 — Ты выйдешь за него, Элизабет, — мрачно проговорил ее спутник, высокий и плотный молодой человек. — Ты же знаешь, что у нас всего два маленьких клочка земли…
 — Да, жалкие остатки от папиного поместья. Ты все проиграл в карты!
 — Хорошо, допустим, я был слишком расточителен за карточным столом, — согласился мужчина. — Но поверь, сэр Джонатан — лучшее и единственное решение наших проблем. Он, конечно, не молод, но отчаянно влюблен в тебя. А самое главное — он первый богач в округе. Сейчас же, как только я допью это пойло, мы поедем к нему и ты примешь его предложение.
 — Нет!
 Авдий Дженкинс старался не обращать внимания на соседей. Собственное положение предоставляло ему достаточно пищи для размышлений. Все было очень просто. Юному священнослужителю предлагались на выбор два прихода. Первый, находящийся в Сассексе, был невелик, но населяли его люди обеспеченные, так что священник мог рассчитывать на солидный доход. Второе же предложение было настолько нелепым, что Авдий и не думал о нем всерьез. Университетский наставник, будучи в курсе финансовых затруднений юноши, рассказал ему о колонии Массачусетс. Жители окрестностей форта Спрингфилд нуждались в услугах священника. Они обещали выстроить церковь и выделить участок земли для выращивания овощей и птицы. Кроме того, прихожане брали на себя обязательство снабжать священника мясом — вместо денег, до тех пор, пока не будут в состоянии расплачиваться наличными.
 Кому-то такая перспектива могла показаться очень заманчивой, но Авдий был трезвомыслящим молодым человеком и предпочитал мирный скучный Сассекс дикому Новому Свету.
 — Гарри, мне больно!
 Авдий обернулся и увидел, что мужчина схватил свою спутницу за руку и принялся выкручивать ее.
 — Черт возьми, делай, что тебе говорят! — прорычал Гарри.
 — Пожалуйста, отпусти!
 Гарри левой рукой ударил девушку по лицу. Авдий не выдержал:
 — Будьте любезны, сэр, немедленно отпустить леди!
 — Не лезьте не в свое дело! — огрызнулся мужчина. — Она — моя сестра, и я сам знаю, как мне с ней обращаться!
 Теперь он пытался вытащить девушку из-за стола.
 — Я просил вас оставить ее в покое. А теперь требую этого! — Авдий говорил тихо, но твердо.
 Мужчина отступил, и плачущая девушка с благодарностью улыбнулась спасителю. Гарри подошел к незнакомцу.
 — Уходите отсюда, пока я добрый, — угрожающе прохрипел он. — Предупреждаю в последний раз!
 — С удовольствием, но только когда вы прекратите мучить бедную девушку.
 Мужчина окончательно потерял терпение. Раскрасневшаяся от выпитого эля физиономия побагровела еще больше, и Гарри решил раз и навсегда расправиться с нежданным препятствием.
 — Выйдем, — предложил он Авдию, указывая на дверь, и тут же обратился к сестре: — Встретимся в доме сэра Джонатана, Элизабет.
 Авдий положил деньги рядом с нетронутым обедом и вслед за Гарри вышел на полянку позади конюшни.
 — Меня зовут Гарри Ален, — грубо заговорил мужчина. Ему было около двадцати пяти лет. — А кто вы такой, что встреваете в чужие семейные дела?
 Авдий Дженкинс искренне порадовался, что не надел сутану.
 — Ну, Дженкинс, придется научить тебя не соваться куда не следует! — Ален неприятно рассмеялся и вытащил шпагу.
 Священник отнюдь не испугался. В Кембридже он каждый день несколько часов посвящал тренировкам, и теперь не уступал опытным фехтовальщикам.
 Он обнажил доставшуюся ему от отца шпагу и спокойно наблюдал за противником. Нужно только ранить его, и тогда у девушки появится возможность отправиться туда, куда она сама сочтет нужным.
 Гарри не блистал хорошими манерами. Вместо того чтобы приветствовать противника и вежливо скрестить шпаги, он бросился вперёд, целясь прямо в горло молодому человеку.
 Авдий едва успел отскочить. Непривычное начало разозлило его. В первые секунды схватки священнику пришлось отступать, парируя целую серию яростных ударов.
 Мало-помалу он опомнился и собрался с мыслями. «Ярость, — частенько повторял университетский учитель фехтования, — злейший враг дуэлянта: ясный ум страшнее самого острого клинка».
 Старый совет спас Авдию жизнь. Он отбивался до тех пор, пока не понял, что соперник на самом деле гораздо слабее его самого. Деревенский сквайр полагался лишь на грубую силу и совершенно не знал приемов фехтования.
 Продолжая отступать, Авдий аккуратно парировал удары, ни на мгновение не выпуская шпагу противника из вида. Багровому от ярости Алену никак не удавалось добраться до обидчика. Невероятно, но этот мальчишка оказался опытным фехтовальщиком! Ален начал уставать и принялся размахивать шпагой, как дубинкой. Это уже становилось опасным, какое-нибудь неосторожное движение, и шпага Авдия могла быть просто разрублена.
 Дуэль затягивалась, и молодой священник решил ранить противника в плечо. Тот лишится возможности передвигаться, но в то же время сама рана будет не слишком серьезной. Дженкинс перешел в наступление и направил острие в цель.
 Ален не успел понять, что произошло, и в ту же секунду сделал отчаянный выпад. От резкого движения тело его переместилось чуть в сторону. Клинок Авдия устремился прямо в сердце противника.
 Юный священник был в ужасе, но уже не успевал отдернуть руку.
 Шпага глубоко вошла в тело. Гарри Ален умер на месте, и краска постепенно спала с его лица.
 Авдий окаменел от неожиданности, но через несколько мгновений вытащил клинок из бездыханного тела и вытер его об одежду убитого. Только теперь священник понял, в каком отчаянном положении оказался.
 Это была не совсем обычная дуэль. Не было ни врача, ни секундантов, которые могли бы стать свидетелями в суде. Кто подтвердит, что Авдий вынужден был защищаться? В глазах света он, скорее всего, окажется хладнокровным убийцей.
 Конечно, сестра жертвы видела, как они вместе вышли из трактира, но вряд ли девушка станет свидетельствовать против родного брата ради какого-то незнакомца.
 В худшем случае Авдию грозила виселица. А если судья и сжалится над ним, то ни один приход в Англии не примет священника-дуэлянта.
 Прекрасная жизнь в Сассексе закончилась, не успев начаться. Придется бежать в Америку, другого выхода нет.
 Стараясь не поддаваться панике, Авдий осмотрел лужайку, проверяя не оставил ли где своих вещей. Довольный, что успел заплатить за обед, он кинулся в конюшню. Из трактира так никто и не вышел.
 Лошадь была оседлана, и Авдий не мешкая тронулся в путь. Теперь он направлялся в Гулль. До порта оставалось пятьдесят миль. Дженкинс надеялся, что двадцати соверенов [9]  (всего, что у него было) хватит, чтобы оплатить проезд до Массачусетса.
 Вскоре трактир остался позади. Авдий убедился, что никто за ним не последовал, и пустил лошадь галопом. Через несколько минут он заметил впереди одинокую всадницу. Подъехав ближе, Авдий узнал невольную виновницу несчастья.
 Элизабет придержала коня и приветливо улыбнулась молодому священнику:
 — Вы были так любезны! Спасибо, что хотели мне помочь. Но я решила, что брат прав. Так что сейчас я отправляюсь прямо к сэру Джонатану и скажу, что с радостью выйду за него замуж.
 Авдий вежливо улыбнулся, приподнял шляпу и двинулся вперед, едва сдерживаясь, чтобы не пустить лошадь галопом. Комизм ситуации не выходил у него из головы. Гарри Ален погиб, погиб от его руки, он стал убийцей, и все из-за каприза молоденькой дурочки.
 Авдий не задумывался, что ждет его в далеком Новом Свете, зная только, что нужно оказаться на борту судна прежде, чем власти настигнут коварного убийцу.
 Только непоколебимая вера в милосердие Всевышнего поддерживала молодого священника в этот тяжелый час, и Авдий то и дело возносил безмолвную молитву Господу.
 Эндрю Уилсон уже сожалел, что пришел в Ньюгейтскую долговую тюрьму. Внутренний двор был переполнен узниками. Большую часть времени обитатели тюрьмы предпочитали проводить на свежем воздухе и, только замерзнув до костей, возвращались погреться в помещение, пропитанное запахом грязных тел и нечистот. Спать приходилось на полу, а помоев, которыми кормили узников раз в день, едва хватало, чтобы не умереть с голоду.
 Самое страшное заключалось в том, что люди теряли надежду когда-либо выйти на волю. Долги росли, судьи оставались равнодушными, и на перемену участи смели рассчитывать только те, у кого были родственники. Хуже всего приходилось неимущим должникам. Они не могли освободиться, не уплатив долг, а, оставаясь в тюрьме, не могли собрать необходимую сумму.
 Капитан Уилсон знал, что найти слуг в Новом Свете будет практически невозможно, и решил сделать это еще в Англии. Он шел через тюремный двор, положив руку на эфес шпаги, готовый дать отпор, если кто-нибудь из мошенников, слоняющихся по двору, посмеет подойти к нему. Два хмурых охранника не внушали доверия.
 Эндрю уже успел отказаться от трех кандидатов, даже не заговаривая с ними. Судя по выражению лица, эти типы, не моргнув глазом, убили бы их с Милдред прямо в постели.
 — Вот еще один, ваша светлость.
 Начальник караула показал на юношу лет двадцати, в когда-то добротной, а ныне оборванной одежде. Эндрю проследил за взглядом молодого человека и увидел девушку в темном платье, знавшем лучшие дни; она черпала воду из источника. Издали девушка казалось хорошенькой, хотя и неправдоподобно худой. В Ньюгейте вообще было мало толстяков.
 — Ну-ка, встань! — Начальник ткнул юношу рукояткой хлыста.
 Молодой человек покраснел.
 — Назови его светлости свое имя и объясни, как ты сюда попал.
 — Я — Томас Хиббард, — ответил заключенный, глядя в глаза знатному гостю. — Я должник, и да поможет мне Бог. Отец скончался через неделю после моей свадьбы, оставив в наследство восемьдесят соверенов долга. Вот почему я здесь и, похоже, проведу в тюрьме остаток своих дней.
 Хиббард держался с достоинством, а его речь выдавала человека образованного. Эндрю понравился этот юноша, и полковник решился.
 — Если вам угодно, я готов заплатить ваши долги. Я отправляюсь в Новый Свет, и мне нужны слуги. Мы подпишем договор на четырнадцать лет, и вы станете работать на земле, которую я недавно купил на границе с индейскими территориями. Согласны?
 Огонек блеснул в глазах Хиббарда, но тут же погас.
 — Я бы с радостью, сэр, но не могу. — Он указал на девушку, приближавшуюся к ним со встревоженным выражением на лице. — Моя жена тоже должник, потому что суд забрал те несколько соверенов, что у нее были, и объявил преступницей, как и меня. Даже если мне предложат полную свободу, я не смогу оставить ее в этом проклятом Богом месте.
 Агнесс Хиббард подошла ближе:
 — Что происходит, Том?
 Муж объяснил ей, в чем дело. Девушка кивнула, стараясь сдержать мгновенно навернувшиеся слезы.
 — Сколько вы должны, миссис Хиббард?
 — Четыре соверена, — ответил за нее супруг. Голос молодого человека был тверд и спокоен. — Для нас это все равно, что четыре тысячи.
 Эндрю Уилсон не колебался.
 — Вы поедете со мной и моей семьей в Америку, миссис Хиббард?
 Агнесс во все глаза смотрела на нежданного благодетеля. Перед ними стоял настоящий аристократ с открытым взглядом и благородной улыбкой. Впервые за полтора года, проведенные в тюрьме, к ним отнеслись с теплотой и участием.
 Муж не успел сказать ни слова, как Агнесс быстро ответила за них обоих:
 — Том и я, мы принимаем ваше предложение, полковник Уилсон. И благодарим вас от всего сердца. Клянусь, ни вы, ни ваша жена не пожалеете об этом. Неважно, что ждет нас в Америке. Хуже, чем здесь, не будет нигде!
 Хиббарды отправились за своими скудными пожитками, а Эндрю пошел в кабинет начальника. Там он уплатил долги и подписал необходимые документы.
 Наконец с долгожданными бумагами в руках супруги Хиббард подошли к тюремным воротам.
 — Теперь я куплю вам новую одежду и нормальную еду. И расскажу немного о том, что нас ждет впереди…
 Эндрю замолчал, увидев, что супруги его не слушают. Агнесс шагнула за ворота. В глазах ее стояли слезы.
 — Мы свободны, Том, — прошептала она, — свободны!
 Америка оказалась совсем не такой, как представлял себе преподобный отец Дженкинс. Бостон, правда, походил на обычные английские городишки, но западный Массачусетс был совсем другим.
 Воды реки Коннектикут оказались такими прозрачными, что с берега можно было увидеть форель и лосося в глубине. Леса на западе простирались до самого горизонта и напоминали океан, не меньше Атлантического. В лесу было полно зверья, а щедрая земля родила пшеницу, маис, лен и ячмень в таком количестве, что хватило бы на десяток колоний.
 Авдий вздохнул и принялся настилать крышу нового бревенчатого дома.
 В лесу таилось множество опасностей, от диких зверей до индейцев. Но самая главная угроза исходила с севера, где жили французы, обосновавшиеся в Канаде и стремившиеся захватить английские колонии.
 Авдий почти забыл о трагическом инциденте, послужившем причиной его бегства в Северную Америку. Теперь священник радовался, что приехал сюда, и, странное дело, чувствовал себя здесь как дома. Если бы Авдий принял тот приход в Сассексе, его жизнь сейчас была бы мирной и скучной, а здесь каждый день сулил приключения. Новые земли манили людей, и вскоре по соседству выросла еще одна усадьба — полковника Уилсона.
 Определив по солнцу который час, молодой священник вошел в дом, облачился в сутану, взял шпагу и пистолет и пошел седлать лошадь. Проезжая по берегу реки, Авдий вновь рассматривал развалины форта Спрингфилд. Индейцы, напавшие на крепость, сожгли ее до основания. Дженкинс был полностью согласен с полковником Уилсоном, что форт необходимо отстроить заново, и собирался, как только закончит строительство собственного жилища, присоединиться к добровольцам, уже начавшим разбирать развалины. Новый форт будет не по зубам ни индейцам, ни французам.
 Примерно через четверть часа Авдий подъехал к маленькому бревенчатому домику. Ему предстояла нелегкая задача.
 Во всей округе не было человека, который не беспокоился бы о судьбе вдовы Элвин. И для этого имелись серьезные причины. Ида Элвин и ее муж были одними из первых поселенцев в этих краях и, пожалуй, единственными уцелевшими после страшной резни в форте Спрингфилд. По счастливой случайности именно в ту ночь они оказались в Бостоне, куда, отправились встречать брата Иды, его жену и малышку дочь. Ида осталась жива, но беды ждали ее впереди. Брат и невестка умерли во время путешествия, и Ида с мужем удочерили племянницу, Дебору. Вскоре Ида родила сына, Уолтера, но выяснилось, что бедняжка глухонемой. Потом ушел в лес и не вернулся муж Иды, и женщина осталась одна с двумя малышами.
 Вдове приходилось выполнять всю мужскую работу на ферме. Это было слишком тяжело, и друзья пытались убедить ее переехать в Бостон, где она могла бы зарабатывать на жизнь шитьем. Совсем недавно с Идой говорили и Уилсоны. Богатство и обширные владения обеспечивали молодой чете уважение всей округи, но миссис Элвин не слишком вежливо попросила их не лезть в чужие дела. Теперь пришел черед нового священника поговорить с чересчур самостоятельной вдовой, и Авдий был не в восторге от предстоящей встречи.
 Священник вежливо постучал, и Ида сразу открыла дверь.
 — Приятная неожиданность, преподобный отец Дженкинс.
 — Я проезжал мимо и решил заглянуть, миссис Элвин, — ответил Авдий. Предлог был не самый удачный, но даже спустя годы он так и не научился придумывать повод для подобных визитов. — Привет, Дебора.
 Голубоглазая девочка пяти или шести лет с волосами цвета спелой кукурузы была похожа на куколку.
 — Добрый день, преподобный отец Дженкинс.
 Авдий подошел к колыбели и ласково улыбнулся, приветствуя малыша. Уолтер с интересом посмотрел на него.
 Ида Элвин подала чай.
 — Извините, что побеспокоил вас, — сказал Авдий. — Прошу вас, ничего не надо.
 — Чепуха! — отрезала хозяйка. — Никакого беспокойства! А если бы и так, здесь слишком давно не видели священника! Я с радостью испеку вам кекс на дорогу!
 Авдий засмеялся и обернулся к девочке, сидевшей с книгой в руках. Дебора спрыгнула на пол:
 — Можно, я пойду погуляю, тетушка Ида?
 — Хорошо, но только чтобы я видела тебя из окна.
 Дебора выбежала из дома, аккуратно прикрыв за собой дверь.
 — Сейчас здесь не слишком много индейцев, — заговорила женщина. — Во всяком случае, их никто не видел. Но никогда не стоит забывать об осторожности.
 — Конечно, — глубоко вздохнул Авдий. — Жить здесь тяжело и опасно, особенно вам, миссис Элвин.
 — Не хуже, чем всем остальным,  — твердо произнесла Ида. — Я многое испытала, но благодарю Бога за то, что он дает мне силы и мужество переносить все несчастья.
 Благоразумие одержало верх, и Авдий пошел на попятную.
 — Дебора умеет читать? — сменил он тему разговора.
 — Не вижу в этом ничего удивительного, преподобный отец Дженкинс. — Ида успокоилась и теперь маленькими глотками пила горячий чай. — Я начала учить Дебору еще совсем малышкой, когда ей было столько же, сколько сейчас Уолтеру.
 — Простите, пожалуйста, но я не предполагал, что вы умеете читать.
 — Я выучила азбуку еще в молодости. Иногда я говорю не совсем правильно, но теперь, когда Дебора уже большая, стараюсь следить за речью. — Ида задумалась. Наконец вздохнула: — Жаль, что Уолтер никогда не будет читать.
 — В форте Спрингфилд он, конечно, не научится, — подхватил Авдий. — Но в городе могут найтись люди…
 — Мы живем здесь, — тихо ответила миссис Элвин.
 — Я пришел сюда, с намерением убедить вас переехать в Бостон, где вы смогли бы заработать больше, чем здесь, занимаясь тяжелой работой. Миссис Элвин, вы умеете читать и писать. В Бостоне многие семьи нуждаются в учителях. Мне и самому не раз делали такие предложения… Самые лучшие семьи с радостью откроют перед вами двери!
 — И все-таки вы отказались и приехали в Спрингфилд, сэр, — заметила Ида, переходя в наступление. — Позвольте спросить, что заставило вас отклонить все эти заманчивые предложения?
 — Я — священник, а не учитель, мэм. Я должен прежде всего служить Господу.
 — Прекрасно, отец мой. Все должны служить Господу, и я тоже, как умею! На прошлой неделе здесь был старый Джон Бейли, а еще раньше Крукшанк. Два дня тому назад полковник Уилсон и его красавица жена заглянули, проходя мимо, и все они говорили то же самое. Они славные люди. Но все-таки не понимают, что очень невежливо давать советы тем, кто в этом не нуждается.
 — Когда-нибудь и здесь будет достаточно людей, чтобы вы смогли зарабатывать деньги шитьем. Но до тех пор, миссис Элвин, вам придется трудиться на ферме.
 — А я умею работать.
 — Конечно, но работа слишком тяжелая. А у вас двое детей, и один из них болен…
  — Я смогу прокормить и Дебору, и Уолтера!
 — Но ваша жизнь стала бы намного легче…
 — Мне не нужны удобства. — Ида Элвин встала и взглянула в глаза юному священнику. — Послушайте, преподобный отец Дженкинс. Мой муж, светлая ему память, и я расчистили эту землю своими руками, срубили деревья, выкорчевали кустарник. Это моя земля! Когда я умру, она достанется моей племяннице и сыну, а потом их детям. Никто и ничто не заставят меня покинуть форт Спрингфилд. Вы недавно в Америке, но поживете здесь и поймете, о чем я говорю. Эта земля — часть меня самой, я буду жить здесь и здесь умру. Это — мой дом.




 Глава вторая


 Сенеки жили в длинных домах [10] из обтесанных бревен, скрепленных корнями растений и обшитых толстой корой вяза. В одном доме селились родственники и члены одного клана. Но великий сахем Гонка, хотя и входил в клан Медведя, жил отдельно, как и полагалось великому сахему.
 Дом его был построен так же, как и другие, но был гораздо меньших размеров — двадцать пять футов [11] в длину и девятнадцать в ширину. Над входом красовались лосиные рога, а еще выше — вырезанный и раскрашенный красной краской тотем клана Медведя [12] .
 В центре помещения, в выложенном камнями очаге, всегда горел огонь. Прямо над очагом в крыше было сделано отверстие, а над ним на четырех столбиках лежала плита, закрывая пламя от дождя и мокрого снега; весь дым уходил наружу, и в домике почти не было копоти.
 Вдоль стены тянулся ряд деревянных сундуков. Одни были покрыты шкурами и мехом и использовались в качестве постелей, в других хранились одежда, оружие, инструменты и необходимые вещи, не поместившиеся на колышках, вбитых в противоположную стену.
 Постель Ренно была вдвое меньше, чем те, на которых спали его родители. Он мог жить здесь только до семи лет, а потом должен был перебраться в дом для мальчиков.
 Великий сахем и его семья не пользовались особыми привилегиями, и единственным предметом роскоши в доме был чугунный котелок из города белых.
 Ина, жена Гонки, посмотрела на приемного сына. Мальчик спал под мягким одеялом из чудесной теплой материи, взятым в городе белых.
 Ина посадила Ренно в люльку, предназначенную для того, чтобы переносить малыша по улице, и ребенок затих. Люлька была сделана из жесткой медвежьей шкуры, а внутри выстлана нежным, мягким мехом серебристого волка.
 Мать вышла из дома. На улице стоял мороз. Щечки мальчика порозовели, в носу защипало, и он съежился, пытаясь укрыть личико. Но вскоре согрелся и выпрямился.
 Двухлетний ребенок не может долго сидеть спокойно. Мальчик принялся ворочаться, крутиться и выглянул из люльки.
 Вышитые одежды матери развевались, она торопливо шла по глубокому снегу, Вскоре к ним присоединилась еще одна молодая женщина с такой же люлькой за спиной, мать Ановары, подружки Ренно.
 Женщины поздоровались и вышли за частокол, окружавший поселение сенеков. Ренно догадался, куда они направляются, и быстро юркнул обратно в теплый мех. Ему очень не нравилось место, куда они шли.
 Мать начала петь. Низким мелодичным голосом она призывала маниту земли и воды даровать сыну силу и мужество. Ренно задрожал. Ина была хранительницей веры и умела говорить с духами.
 Ренно знал, что маниту прячутся в верхушках деревьев, слушают и переговариваются между собой. «Будь сильным! Будь смелым!» — шелестели ветви.
 Поющие женщины медленно вышли на замерзшую поверхность небольшого озера. Люльки Ренно и Ановары поставили на лед.
 Во льду была сделана прорубь, но вода успела снова замерзнуть, так что Ине пришлось каменным топориком расчищать прорубь. Потом женщина вытащила сына и подняла высоко над головой. Малышу было холодно, но он не сопротивлялся. Личико его оставалось спокойным.
 — Маниту, дайте Ренно силу! — крикнула Ина. — Женщина-небо, взгляни на моего ребенка и сделай его крепким!
 Ренно скрестил руки на груди, словно был связан, и затаил дыхание.
 Мать опустила его в ледяную воду.
 Ренно едва не закричал. Он молча ждал, когда мать вытащит его из озера. Оказавшись на воздухе, он вдохнул полной грудью и снова замер, когда его второй раз окунули в прорубь.
 Ановара была младше и слабее. Когда ее мать повторила тот же ритуал, малышка заплакала. Женщина ладонью зажала ей рот, дав только глотнуть воздуха. Все повторилось. Ановара утихла.
 — Не плачь, дочь моя, — пропела ей мать. — Сенеки не плачут. Ты будешь сильной и храброй женщиной. Ты никогда не будешь плакать! Посмотри на Ренно. Он умеет молчать. Однажды Ренно станет великим воином.
 Ина улыбнулась, но ничего не ответила. Ренно знал, что она довольна. Мать вытерла его и укутала в мех. Свернувшись клубком, мальчик заставил себя перестать дрожать.
 Ина с гордостью посмотрела на сына. Ренно получил свою награду и не желал большего.
 Осенние запахи наполняли лес. Листья дубов, кленов и вязов стали красными и золотыми; наступила пора по примеру зверей запасать пищу на зиму. Кусты дикой малины уже были обобраны до голых ветвей, и вскоре старшие девочки отправились собирать кору сассафраса [13] .
 Мальчиков отпустили на прогулку. У них был свободный день, и теперь можно было поиграть. Старейшины собрались на совет, а воины либо охотились, либо отправились в набег на оттава. Оставшиеся дома помогали женщинам расчищать новые поля.
 Ренно шел уже седьмой год. Он был рослым и сильным, и Гонка с Иной отвели его к мальчикам, хотя тем было уже по девять. Эл-и-чи, младшему сыну великого сахема, было всего пять лет, и он пока оставался дома.
 Ренно шел последним в цепочке, но не обижался. У него был отличный нож, много охотничьих стрел, лук, и он мог постоять за себя.
 Сегодня он хотел улизнуть, выбрав подходящий момент, и поохотиться в одиночку. Узнай об этом другие, они захотели бы пойти вместе с ним, но только испортили бы все удовольствие. Без взрослых мальчишки забывали обо всем на свете, а охота требовала дисциплины.
 Еще весной Ренно начал стрелять в белок и птиц. Иногда ему попадались ласка или енот, а однажды мальчик подстрелил рыжую лисицу. Когда охотишься в одиночку, легче вспомнить, чему тебя учили. Ренно мог определить по глубине и четкости медвежьего следа, когда прошел зверь. Царапины на стволах деревьев указывали, что поблизости прячется енот, а в опавших листьях скрывались птичьи гнезда. Лоси оставляли за собой полосы примятой травы. Конечно, мальчик никогда не стрелял в крупного зверя, а увидев медвежьи или лосиные следы, немедленно сообщал старшему, как было велено.
 Небо было ясное, листья облетели, и в лесу стало светло. Ренно радовался, что ему удалось уйти, и бесшумно шел по лесу, поглядывая на деревья и камни, чтобы потом найти обратную дорогу.
 Вскоре он вышел к ручейку и, опустившись на колено, зачерпнул ладонью воду. На влажной земле отпечатались свежие следы. Очень большой медведь приходил сюда совсем недавно.
 Скоро медведи залягут на всю зиму в берлоги, а сейчас поедают орехи и ягоды, чтоб набраться сил. Наставники говорили, что осенью медведь опасней всего.
 Ренно уже собирался идти дальше, как вдруг позади него раздался треск. Из кустов выбрался огромный бурый медведь с матовой шерстью и оскаленными клыками.
 Убегать не имело смысла, медведь быстро догонит его. Ренно видел человека, который остался без глаза после схватки с медведем, и подумал, что лучше всего влезть на дерево. Мальчик перепрыгнул через ручей и бросился к высокому дубу, но было поздно. Зверь заревел, перешел ручей, встал на задние лапы, а передними принялся размахивать в воздухе.
 Ренно застыл на месте. А вдруг маниту решили испытать старшего сына главы клана Медведя? Тогда стоит ему струсить, и он погиб.
 Времени не было, и мальчик, не раздумывая, стал пускать стрелу за стрелой во врага. Все они попадали в цель, и медведь ревел от боли и ярости, но продолжал приближаться.
 Мальчик выхватил кремневый нож. Если он отступит, маниту покинут его — он должен убить зверя или погибнуть сам.
 Медведь вплотную подошел к Ренно, и тут ребенок изо всех сил ударил в мохнатое горло.
 Мальчик с трудом увернулся от страшной пасти, когти в последний раз зачерпнули воздух, и медведь медленно осел на землю.
 Ренно перевел дыхание. Он посмотрел на поверженную окровавленную тушу, к горлу подступила тошнота. Мальчик из последних сил выкрикнул боевой клич сенеков, призывая товарищей.
 Ренно не знал, сколько прошло времени, но вскоре на полянке собрались почти все мальчики и с открытыми ртами смотрели на могучую тушу хозяина лесов. Даже Ска-нон-ди, самый старший из мальчиков, смотрел на Ренно с восхищением.
 — Мы не сможем сами отнести медведя в деревню, чтобы разделать тушу, — почтительно заговорил Ска-нон-ди. — Нужно идти за помощью.
 Ренно только кивнул.
 Мальчишки со всех ног бросились через лес, каждому хотелось первым сообщить удивительную новость: маленький мальчик в одиночку убил медведя!
 Ренно остался один. Маниту помогли ему, и он мысленно благодарил их.
 В кустах снова послышался треск, и Ренно с ужасом подумал, что все начинается сначала.
 Зачем же маниту испытывать безоружного?!
 Но из кустов вылез всего-навсего медвежонок, не больше двух футов ростом. Детеныш подошел к берегу, уселся и начал почти как человек хныкать, подзывая мать.
 Ренно осторожно перебрался через ручей. Медвежонок сидел смирно, не выказывая ни страха, ни враждебности. Понятно, почему медведица накинулась на Ренно! Она защищала своего детеныша.
 Мальчик взял медвежонка на руки, и тот сразу свернулся клубком.
 — Бедняга, — заговорил Ренно, — теперь ты сирота. Мне пришлось убить твою мать, и теперь ты — моя добыча. Но не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого. Ты пойдешь со мной и станешь моим братом, как Эл-и-чи.
 Родители Ренно устроили торжественную трапезу в честь старшего сына и духа медведя. Ренно впервые сидел на месте хозяина дома. Ина постаралась приготовить самые любимые лакомства мальчика. После еды Ренно встал. Следовало поблагодарить маниту, и это была первая речь сына великого сахема. Закончив говорить, Ренно подал сестре отца Са-ни-ве медвежью шкуру. Таков был дар матери всего клана.
 Наконец пришел черед Гонки сказать свое слово. Великий сахем встал. Первый раз он обратился к сыну, как обращаются друг к другу воины.
 — Сын Гонки и Ины совершил то, на что способны не многие воины, — произнес отец. — Отныне и до конца дней суждено ему носить ожерелье из когтей этого медведя, и оно защитит воина от опасностей и ран. Благословенны Гонка и Ина, благословен клан Медведя, благословенны все сенеки, потому что Ренно — сын наш. По всем поселениям сенеков разнесется весть о его подвиге. Встань, Ренно!
 Мальчик подошел к отцу. Великий сахем положил руку ему на голову:
 — Ты прошел первую проверку на мужество. Другие испытания придут через годы. Ты встретишь их так же достойно.
 Ренно ничего не ответил.
 — Как ты назовешь медвежонка? — спросил Гонка.
 — Я-гон, — быстро ответил мальчик. Все засмеялись, а Гонка удивился:
 — Тот, у кого веселое сердце? Что это означает?
 Ренно обернулся. Медвежонок пристроился на коленях Эл-и-чи, а тот щедро угощал нового приятеля засахаренными вишнями, которые хранились в пустой тыкве.
 — Сердце мое полно радости, ведь отныне у меня два брата. Вместе мы совершим великие подвиги, и сенеки будут гордиться нами. Вместе мы одолеем всех врагов нашего народа!
 И Ренно гордо вышел из комнаты, уводя с собой Я-го-на и Эл-и-чи. Взрослые с трудом удержались от смеха, а Гонка с гордостью подумал, что духи и сам Великий Маниту смотрят на его сына.
 С тех пор Ренно и Я-гон были неразлучны. Медвежонок спал в длинном доме с остальными мальчиками, получал свою порцию маиса, овощей и меда и всюду сопровождал Ренно. Вместе они постигали искусство охоты и рыбалки, вместе открывали тайны великого леса. Скоро Я-гон вырос, но оставался таким же добрым и никому не причинял вреда. Индейцы не дразнили и не обижали медведя, а Ренно и Эл-и-чи любили его, как родного брата.
 Прошло два года. Теперь Я-гон часто уходил в лес, по несколько дней не возвращаясь в селение. Во время одной из таких отлучек названого брата Ренно встревожился.
 — Я-гон вырос, — сказал отец. — Теперь он будет жить своей жизнью. Оставь его. Как только он пожелает тебя увидеть, или тебе захочется встретиться с ним, он вернется.
 — Да будет так, отец, — согласился Ренно.
 На другой день ранним утром Ренно ушел в лес. Мальчик вернулся поздно, глаза его блестели, но никто не спрашивал, что сказал ему брат-медведь.
 С тех пор на охоте часто раздавался странный, незнакомый клич. Вскоре обычно появлялся Я-гон, и все три брата собирались вместе. К тому времени Эл-и-чи тоже вступил в отряд, и мальчики издали наблюдали, как Ренно что-то долго и серьезно объясняет медведю и младший брат иногда вставлял несколько слов.
 Никто не хотел ссориться с Ренно, потому никто не отваживался следовать за братьями, когда те вместе уходили в лес. Ренно исполнилось девять лет, но по силе и ловкости он не уступал тринадцатилетним. Сын великого сахема стал отличным стрелком, и один из воинов сделал ему тяжелые боевые стрелы. Никто не мог сравниться с Ренно в метании дротиков и томагавка.
 Я-гон превратился в огромного бурого зверя, мощного и проворного. Даже весь отряд мальчиков не смог бы противостоять ему.
 Эл-и-чи, напротив, был мал ростом, хрупок и слишком рано покинул отчий дом. Ина не хотела отпускать его в общий дом мальчиков так рано, но Гонка знал, что Ренно не даст брата в обиду, и настоял на своем. Тяжело было Ине расстаться с родным сыном. Но Ренно не разочаровал родителей и сам стал первым наставником младшего брата.
 Мальчишки вначале смотрели на Эл-и-чи презрительно, но никто не осмеливался задевать его при Ренно. Малыш был слаб и с трудом поспевал за старшими детьми, когда те бегали и плавали.
 Но прошло три месяца, и младший брат набрался сил. Мускулы его окрепли, а дух сенеков не позволял Эл-и-чи жаловаться старшему брату. Мальчик никогда не рассказывал, как над ним смеются, хотя отлично знал, что Ренно тут же отомстил бы обидчикам. Сенеки не плачут, что бы ни случилось.
 Мальчики со своим наставником часто уходили в лес на несколько дней, и с каждым разом задачи, которые ставились перед будущими воинами, становились все труднее и труднее.
 В тот день они разбили лагерь на берегу ручья. Первым делом мальчики очистили землю от кустарника, чтобы враг не мог застать их врасплох, и приготовили хворост для костра. Потом наставник собрал учеников вокруг себя.
 — Сейчас вы все разойдетесь по одному, — сказал он. — Каждый должен вернуться с добычей: зверем или рыбой. Нельзя копать коренья или собирать ягоды. Никто не имеет права делиться добычей, так что тот, кто вернется с пустыми руками, ляжет спать голодным. Теперь ступайте, и возвращайтесь, когда отец-солнце уйдет на ночлег.
 Мальчики разбежались. Эл-и-чи обрадовался. Старшие всегда смеялись над ним, а теперь его никто не будет беспокоить.
 Эл-и-чи знал, что делать. В прошлый раз Ренно показал ему в лесу маленькое, но глубокое озеро с водопадом. По словам старшего брата, там водилось много рыбы, и малыш решил принести к ужину богатую добычу. Не беда, что сам он едва одолеет две-три рыбы. Наверняка наставник не откажется от такого угощения.
 Эл-и-чи вовсе не был дурачком, каким считали его мальчики, и придумал свой способ ловить рыбу, похожий на тот, каким пользовались взрослые. Он нашел длинную прямую палку в палец толщиной, оборвал на ней ветки и листья и, держа палку наготове, осторожно улегся на берегу.
 У самой поверхности воды медленно плыла пятнистая рыба примерно шесть пальцев в длину. Эл-и-чи осторожно опустил палку, тупым концом чуть коснулся чешуи, подводя рыбку еще ближе к поверхности и быстро выдернул палку. Когда рыба оказалась совсем близко, мальчик сунул руку в воду, схватил свою добычу и выбросил на берег. Вскоре на траве лежало пять рыбешек. Этого было вполне достаточно, и намного больше того, что Эл-и-чи мог съесть сам.
 Мальчик принялся искать гибкую ветку, чтобы связать улов, и обнаружил, что за ним кто-то наблюдает. Эл-и-чи замер, а потом медленно повернулся. В тени высокого клена стоял Ска-нон-ди.
 Ска-нон-ди был самым старшим в отряде. Скоро ему предстояло испытание, после которого мальчики становились воинами. Он часто обижал Эл-и-чи, но никогда не делал этого, если рядом был Ренно.
 Радостно улыбаясь, Ска-нон-ди подошел к мальчику.
 — Богатый улов, славный рыбак, — ироническим тоном произнес он.
 Эл-и-чи вздрогнул.
 Ска-нон-ди наклонился. И не успел Эл-и-чи опомниться, как рыба полетела обратно в воду. Малыш вскрикнул от ярости и кинулся к мучителю. Ска-нон-ди захохотал и столкнул малыша в воду.
 — Полови-ка еще! Загляни в их длинные дома, там, на дне! Давай, ступай к ним, славный рыбак!
 Ска-нон-ди набрал пригоршню камней и начал швырять их в мальчика. Эл-и-чи, пытаясь увернуться, поплыл к дальнему берегу, но камни падали совсем близко: один оцарапал щеку, а другой попал в голову. Эл-и-чи вскрикнул и попробовал плыть под водой, но иногда ему все-таки приходилось выныривать. Ска-нон-ди тут же начинал бросаться камнями.
 — Хватит! — кричал Эл-и-чи, задыхаясь. — Я больше не могу! Тону!
 Ска-нон-ди громко смеялся, но вдруг резко замолчал.
 Малыш повернулся и смахнул воду с глаз.
 Неподалеку от Ска-нон-ди из лесу вышли Ренно и Я-гон. Брат снял с пояса остро отточенный нож, а медведь встал на задние лапы и заревел.
 Ренно стоял на месте, но Эл-и-чи знал, что брат готов ринуться в бой.
 — Каждый, кто обидит моего брата, умрет, — спокойно произнес старший сын Гонки.
 Ска-нон-ди выпучил глаза:
 — Я ничего ему не сделал! Мы просто играли. Ты же знаешь, как мы испытываем новичков.
 Он хотел убежать, но Я-гон двинулся следом, протягивая к нему лапу с выпущенными когтями.
 Ска-нон-ди задохнулся от ужаса.
 Ренно тихо сказал медведю несколько слов, и тот смирно уселся на землю. Казалось, зверь успокоился, но не переставал следить за обидчиком.
 — Я-гон, брат мой, всегда придет мне на помощь, — сказал Ренно. — Но с тобой я справлюсь и сам.
 Эл-и-чи, дрожа, вылез на берег и хотел было что-то сказать. Ренно жестом остановил брата:
 — Погоди! — Ренно повернулся к Ска-нон-ди. — Мужчины нашего рода умеют сражаться. Эл-и-чи младше тебя. Ты можешь разорвать его пополам. А Я-гон может сделать это с тобой, он слишком велик и силен для тебя. Я ниже тебя ростом и легче, но лучше тебе сразиться со мной. Согласен?
 — Да, — торопливо ответил Ска-нон-ди. — Но я не хочу биться со старшим сыном великого сахема. Предлагаю тебе трубку мира.
 Ренно сделал вид, что не слышит:
 — Ты знаешь, что я сильнее. Выбирай — ножи, дротики, борьба. Выбирай, мне все равно. Но, клянусь маниту, хранящим души сенеков, сражавшихся и павших на поле боя, я убью тебя. — Ренно говорил совсем тихо и спокойно, почти как Гонка, когда тот был в гневе.
 Ска-нон-ди сделал глубокий вдох.
 — Клянусь маниту леса! Клянусь, что никогда больше не трону Эл-и-чи! — выдохнул он.
 — Если тронешь — заплатишь за все. — Ренно был неумолим.
 — Я хочу мира со всем кланом Медведя.
 — Это еще надо доказать.
 Ренно обнял подошедшего Эл-и-чи за худенькие плечи. Я-гон встал, подошел к братьям, и все трое скрылись в лесу.
 Вечером Ренно все объяснил наставнику, отказавшись назвать имя обидчика, и ему позволили поделиться с Эл-и-чи дикой индейкой. Я-гон лакомился ягодами.
 А Ска-нон-ди еще долго стоял у озера. Ему было стыдно и обидно, что он потерял лицо. Ска-нон-ди поклялся маниту леса, что с лихвой отомстит сыновьям Гонки. Когда-нибудь они пожалеют, что унизили его.




 Глава третья


 К своей одиннадцатой осени Ренно так вырос и возмужал, что по силе и ловкости иногда превосходил даже взрослых воинов. Гонка сам занимался обучением сына, и раз в неделю уходил вместе с Ренно в лес. Люди считали, что великий сахем учит сына тайнам ведения войны и заключения мира, тайнам, которые сделали Гонку самым грозным и уважаемым вождем ирокезов.
 Эл-и-чи исполнилось девять. Он окреп, но все еще был мал ростом. Сверстники уважали его за ум и неизменную стойкость. Теперь Эл-и-чи всегда принимал участие в играх и борьбе, и даже если знал, что проиграет, сражался до последнего. Худощавый, но выносливый, он мог целый день шагать по лесу, совсем как взрослый воин.
 Братья всегда были рядом, и так хорошо понимали друг друга, что не нуждались в словах, словно могли читать мысли.
 В лесу они обычно проводили время с Я-го-ном. Иногда такие прогулки длились по несколько дней. Ренно и Эл-и-чи никому не рассказывали об этих встречах, а мальчики не осмеливались спрашивать сами.
 Ска-нон-ди дважды безуспешно пытался пройти испытание на право называться воином, и с трудом справился с ним на третий раз, иначе его, скорее всего, изгнали бы из племени. Теперь Ска-нон-ди был молодым воином, и мальчики редко виделись с ним.
 Ренно стал главой отряда, хотя многие ребята были старше его. Никто не мог сравниться с сыном Гонки на охоте, рыбалке или военных тренировках. Наставники удивлялись мудрости и здравому смыслу одиннадцатилетнего мальчика.
 Когда на деревьях начинали желтеть листья, мальчикам позволяли вернуться домой к родителям, и весь отряд с нетерпением ждал осени. Приходило время охоты, нужно было помочь родителям сделать запасы на зиму.
 Ина справила сыновьям новую одежду. Каждое утро они досыта наедались маисовой каши с кленовым сиропом, брали с собой в запас холодного мяса, а также непременный горшочек меда для Я-го-на и отправлялись на охоту.
 Братья любили охотиться вместе. Эл-и-чи умело выслеживал дичь, а Ренно ловко расправлялся с ней стрелами или дротиком. Однажды вместе с Я-го-ном братья убили лося. Но никто, кроме Гонки, не знал, как Я-гон помогает им. Туша убитого лося была слишком большая. Пришлось просить Я-го-на постеречь ее, а самим бежать в поселение за помощью. Три взрослых воина освежевали и отнесли добычу в деревню.
 Однажды утром братья как обычно вышли из дома. День был ясный. Дымок лесных костров смешивался с аппетитными запахами, доносившимися из длинных домов. Отец-солнце показался над горизонтом, и мальчики наслаждались покоем, царившим вокруг.
 Они миновали частокол, прошли через поле и вошли в лес, не заметив, как Ска-нон-ди украдкой направился следом. Два года ждал юный воин. Он долго следил за братьями, изучая их привычки, но теперь пришел его час. У Ска-нон-ди не было четкого плана. Может, придется их убить. Или просто опозорить перед всем селением. Там будет видно.
 Ренно с братом бесшумно шли по лесу, будто ноги их не касались сухих листьев и веток. За годы занятий сыновья Гонки привыкли к такому шагу. Они шли к югу, и вскоре Ренно жестом остановил брата. На земле виднелись отпечатки оленьих копыт. Эл-и-чи внимательно разглядывал самый большой след.
 — Это самец, — тихо сказал он, как всегда делали сенеки, чтобы их голоса не разносились по лесу.
 — Нет, это самка, — возразил Ренно, опустившись перед следом на колено.
 Ему хотелось, чтобы это оказалась самка, потому что матери больше нравилась мягкая шкура, чем жесткая и тяжелая.
 — Слишком глубокий след для самки, — не сдавался младший брат, хотя понимал, что, скорее всего, прав Ренно — он редко ошибается.
 Никто не мог определить по следу, самец или самка оленя оставили его. Ренно усмехнулся и в шутку дернул брата за волосы. Так они обычно предлагали пари: проигравший должен был вырезать мозг и потроха. Эта работа считалась самой неприятной.
 Следы были совсем свежие, и мальчики пошли вперед очень осторожно. Казалось, два призрака скользят между деревьев.
 Ска-нон-ди осторожно крался следом.
 Ренно взглянул на брата. Эл-и-чи кивнул в знак понимания. Следы вели к соляной скале. Олени часто приходили туда полакомиться.
 Ска-нон-ди тоже знал про скалу и видел оленьи следы. Сначала он хотел просто спугнуть оленя и сбежать. Но тогда братья не поймут, кто виновник неудачи, а Ска-нон-ди хотелось, чтобы они знали о его мести.
 Ренно увидел оленя и спрятался за деревьями. Эл-и-чи тоже остановился, еще до того, как увидел животное. Он присмотрелся и хмыкнул. Важенка подошла к скале и принялась лизать камень. Ренно снова оказался прав.
 Старший сын великого сахема подавил улыбку. Он выиграл, но не стал огорчать братишку. Теперь предстояло убить животное. Ренно подал знак брату, они разделились и стали обходить скалу с разных сторон. Тот, кто окажется ближе, должен стрелять первым.
 Ска-нон-ди подошел почти к самой скале и оказался между братьями. На вершине он заметил странное пятнышко, замер и наконец различил человеческую фигуру. Кто-то прятался там, наверху, но не пытался стрелять в оленя. Выходит, это враг сенеков.
 Ска-нон-ди не знал, что делать. Он жаждал мести. Но он сенека, верный сын своего народа, и если бы удалось убить или захватить в плен врага, то он, Ска-нон-ди, покрыл бы себя славой и стал настоящим воином.
 Наконец здравый смысл победил. Месть может подождать: Ренно с братом никуда не денутся.
 Юный воин обогнул полянку и пробрался к пологому склону. Теперь он смог разглядеть незнакомца. Тому было не меньше двадцати пяти лет, на нем была белая краска эри. Враг.
 Эри увидел Эл-и-чи и потянулся за стрелой.
 Ска-нон-ди оставалось еще пятьдесят ярдов [14] , но пройти их было невозможно. И он тоже решил стрелять.
 В это время Ренно почувствовал неладное, поднял голову и увидел, что Ска-нон-ди готовится стрелять. Ренно не мог видеть эри и решил, что молодой человек хочет выстрелить в него или брата.
 — Нет! — выкрикнул Ренно.
 Олень умчался, а мальчик кинулся к Эл-и-чи, чтобы сбить с ног и укрыть собственным телом.
 Эри заметил Ска-нон-ди и понял, что попал в ловушку. Враг сенеков развернулся, сменил цель и выстрелил.
 Ска-нон-ди был обречен: стрела вонзилась ему в горло. Он с хрипом вскрикнул, рухнул на землю и тут же умер.
 Ренно только теперь осознал, что им с братом угрожает. Бросившись к Эл-и-чи, он обронил свой лук. Эл-и-чи, пытаясь укрыться среди деревьев, тоже выронил оружие. Безоружный Ренно оказался прекрасной мишенью. Эри засмеялся, вытащил следующую стрелу и прицелился.
 Ренно решил умереть достойно, скрестил руки на груди и стал ждать.
 Но выстрела так и не последовало. В лесу раздался треск и рев, и Я-гон на задних лапах бросился к эри. Огромный медведь сжал его своими страшными лапами. Эри закричал. Я-гон вонзил зубы в плечо врага, потряс его, словно собака кость, и бросил к подножию скалы, туда, где еще недавно стоял олень. Медведь зарычал, опустился на четыре лапы и посмотрел на Ренно.
 Мальчик тоже молча глядел на зверя.
 — Спасибо, брат, — сумел наконец произнести Ренно. — Пусть твой зимний сон будет мирным, и да хранят тебя маниту.
 Я-гон повернулся и ушел в лес. Эл-и-чи вышел из-за деревьев:
 — Мы не увидим Я-го-на, пока на деревьях не появятся почки и не вырастет новая трава. Как нам отблагодарить его? Если бы не он, эри убил бы нас обоих.
 — Члены одной семьи не считают долги, — ответил Ренно. — Отец всегда помогает нам, но мы не говорим, что в долгу перед ним. Я старше и сильнее тебя и тоже помогаю тебе. Но когда-нибудь придет день, и ты спасешь мне жизнь.
 Потом они сплели носилки, чтобы отнести в деревню тело Ска-нон-ди. Ренно подошел к эри, опустился на колено, снял скальп и заткнул его за пояс.
 — Это добыча Я-го-на, и я возьму это для него.
 Носилки оказались тяжелыми, и они шли медленно.
 — Ска-нон-ди, — заговорил младший брат, — был настоящим сенека. Он не был нам другом, но отдал за нас жизнь, и я почитаю его память.
 — Это так, — отвечал Ренно, но сам не до конца верил в эти слова.
 Он все думал: как странно, что Ска-нон-ди появился откуда ни возьмись. Может, он как раз подстерегал братьев, а эри помешал ему? Олень сбрасывает рога, но шкура остается прежней. Так же и люди. Ска-нон-ди научился скрывать злобу, но вряд ли изменил свое отношение к братьям.
 — Эри убил бы нас, если бы Ска-нон-ди не принял эту стрелу, — продолжил Ренно. — Но я рад, что мы не остались в долгу перед его кланом. Я-гон, наш брат, отомстил за него.
 Эл-и-чи удивился мудрости старшего брата. Верно сказала Са-ни-ва, сестра отца: «Когда Ренно вырастет, не будет ему равных ни в одном племени на земле».
 Когда Ренно исполнилось четырнадцать лет, Са-ни-ва собрала всех женщин клана Медведя. Вместе с Иной они заявили, что Ренно, хоть и младше других мальчиков на один год, но готов пройти испытания. Женщины знали сына Ины и не стали спорить. Об этом решении сразу сообщили Гонке.
 Великий сахем собрал военный совет.
 — Не посылайте Ренно на испытания только потому, что он сын Гонки, — сказал глава клана Медведя. — Отправьте его, только если он действительно достоин.
 Глиняный горшочек, раскрашенный желтым и зеленым, цветами сенеков, пошел по рукам. Каждый, прежде чем передать горшочек дальше, подносил руку к горлышку и, если был против, должен был опустить один боб.
 Главный хранитель веры сенеков взял горшочек и объявил, что тот пуст. Ренно вместе с другими юношами был допущен к испытанию.
 Наконец все приготовления были завершены. Ренно старательно вычистил каждый медвежий коготь ожерелья, подаренного Гонкой, и нанизал их на новый ремешок. Потом отточил камень и тщательно выбрил голову, оставив только прядь на макушке. И теперь его и двух других мальчиков из клана Медведя привели на собрание женщин клана.
 Женщины запели, прося покровительства у маниту. Протяжно и печально, как и подобает хранительнице веры, пела Ина. Ренно неподвижно, скрестив руки на груди, сидел у ее ног.
 В тот вечер мать сразу после ужина ушла из дома, и Эл-и-чи потихоньку вышел следом за ней. Ренно остался наедине с отцом.
 Гонка набил трубку и поднес к ней уголек из очага.
 — Сын мой, тебе известны обычаи наших отцов. Мы следуем им с начала времен.
 — Да, — ответил Ренно, стараясь скрыть охватившую его тревогу.
 Всю жизнь он готовился к испытанию на мужество и знал, что оно потребует всех его сил и знаний. Если Ренно не выдержит, как он потом посмотрит в глаза родителям, младшему брату, всему клану Медведя?
 — Ты знаешь, как жить в мире с маниту леса.
 — Да, отец мой.
 — Ты крепок и отважен. Теперь тебя ждет проверка на стойкость.
 — Да, отец мой.
 Ренно слышал страшные истории об обряде посвящения в воины. Не все мальчики проходили испытание и должны были еще год оставаться с детьми.
 — Это сильный амулет, и он поможет тебе. — Гонка коснулся медвежьего ожерелья на груди сына.
 Ренно кивнул.
 Великий сахем заговорил жестко:
 — Я-гон не должен помогать тебе во время испытаний. Только ты знаешь, когда он приходит. Помни, честь не позволит тебе искать или принять его помощь.
 — Вчера мы встретились с ним, отец, — спокойно ответил Ренно. — Я объяснил ему, что сам должен пройти посвящение. Он все понял, и не придет, пока я не выдержу испытания и не стану воином.
 Гонка широко улыбнулся. Любой другой мог попытаться обмануть его, но для Ренно честь была священна.
 — Я вернусь мужчиной, отец.
 — Я верю в тебя, сын.
 Мальчик решил, что разговор окончен, и хотел встать.
 — Погоди, сын мой.
 Ренно сел. Великий сахем с трудом подбирал слова. Оставалось самое сложное.
 — Ты хочешь получить видение, которое предскажет твое будущее?
 — Да, отец мой.
 Больше всего на свете Ренно мечтал о таком видении. Гонка помолчал, но все-таки решился:
 — Может так случиться, что ты не увидишь его. Я не хочу, чтобы ты разочаровался. Иногда случается, что у воина не бывает видений до его первого боя.
 — Я знаю.
 — Ты встретил только четырнадцать зим, и, может быть, твое время еще не пришло. Многие великие вожди ни разу в жизни не получали видений.
 — Я знаю, отец.
 — Я был в твоем возрасте, когда удостоился оренды.
 Оренда была магической силой и проявлялась разными способами. Иногда, очень редко, маниту даровали ее людям. Гонка, Ина, Са-ни-ва обрели оренду еще в юности, и у Ренно были причины надеяться на милость маниту.
 — Только не стоит ждать, что духи дадут тебе силу. Они делают дары только тогда, когда сами хотят этого, а не когда этого хотим мы.
 Ренно неожиданно почувствовал стыд. Он мечтал об оренде, хотя и знал, что тем самым может обидеть и оттолкнуть духов.
  — Я спою много песен о твоем счастливом возвращении, — ласково добавил Гонка.
 Ренно наклонил голову и вышел, чтобы вернуться в отряд.
 На следующее утро цепочка мальчиков вышла из селения и направилась в лес. Все они с детства знали друг друга, часто играли вместе, но теперь никто не кричал, не шутил и не предлагал бежать наперегонки. Скоро они станут мужчинами, а мужчине не к лицу баловаться детскими играми.
 Друзья и родственники вышли проводить юношей и с молчаливой гордостью смотрели вслед отряду.
 Несколько часов молодые сенеки шли по лесу — безмолвно, словно плыли в океане деревьев. Потом без всякого сигнала остановились, подняли в знак прощания правую руку и разошлись в разные стороны.
 Ренно шел медленно, стараясь беречь силы. Солнце уже стояло высоко над головой, и душа Ренно возрадовалась. Всю жизнь его учили полагаться только на самого себя и быть отважным, и сейчас он с радостью примет любое испытание.
 Три дня Ренно должен был провести в одиночестве, стараясь собрать все внутренние силы. Потом юноши снова сойдутся вместе, и наставник предложит им несколько тяжелых испытаний. Так будет продолжаться семь дней, а потом молодые сенеки расстанутся еще на четыре дня. Вот тогда, если будет угодно маниту, Ренно получит видение.
 Сын Гонки оставил дома все свое оружие, кроме маленького ножа. Тот, кто ищет милости духов, не должен являться к ним с угрозой. День выдался теплый, к полудню стало жарко. В воздухе жужжали насекомые.
 Весь день Ренно шел по лесу, и к вечеру обнаружил склон, покрытый редким кустарником. Место казалось подходящим. Внизу бежал ручеек, а ложбина была достаточно глубокой, чтобы враг не застал Ренно врасплох. Юноша напился воды из ручейка, что было разрешено правилами, и лег отдохнуть.
 Две ночи и два дня Ренно провел на берегу ручья, перебирая в памяти легенды сенеков, иногда напевая старинные песни, которым маниту научили его предков. Голод скоро прошел, и даже мысль о еде не приходила юноше в голову.
 Разум его становился чище, образы все отчетливее, и постепенно Ренно почувствовал единство с окружающим миром.
 К концу третьего дня юноша ощутил странное головокружение. Желтые цветы, покрывавшие склон, становились все ярче и начали излучать непонятное сияние. Ветер свистел в деревьях за холмом, и Ренно слышались чьи-то голоса. Только он начинал различать отдельные звуки, как все прекращалось а через какое-то время начиналось снова. Прохладный ветер ласкал кожу, и Ренно казалось, что он парит, словно птица. Мальчик прервал пост, съев несколько кусочков сушеной оленины и горсть маиса, но еда показалась ему безвкусной.
 Пришла ночь. Ренно смотрел на звезды и луну и пел песни, которым научила его Са-ни-ва. Вскоре он уснул.
 Ему приснилось, что он в сумерках стоит перед длинным домом. До сих пор Ренно никогда не видел таких домов. Дым выходил через трубочку над крышей, а боковые отверстия были заделаны странным материалом, прочным и твердым, но прозрачным, так что можно было заглянуть внутрь. Никогда в жизни Ренно не слышал о таком волшебном веществе.
 Сон продолжался. Дверь открылась. На порог вышла женщина, и Ренно вспомнил Са-ни-ву. У женщины были такие же седые волосы. Лицо ее было строгим и гордым. Платье закрывало все тело женщины, Ренно мог разглядеть только лицо и руки, и они были совсем бледными, цвета сока молочая. Никогда прежде мальчик не видел людей с такой кожей, и ему стало страшно.
 Еще одна женщина — намного моложе первой — тоже вышла из дверей и остановилась за спиной у первой. Волосы ее сверкали на солнце, цветом напоминая початки спелой кукурузы. Ренно был так поражен, что не сразу заметил такую же, как у первой женщины, бледную кожу.
 Ренно стало еще страшнее. Девушка медленно протянула к нему руку и что-то сказала на незнакомом языке. Сенеки всегда понимали друг друга, но сейчас Ренно не мог разобрать ни одного слова.
 Отчего-то он очень испугался этих женщин, развернулся и бросился бежать.
 Вскоре Ренно замедлил шаг и подошел к другому длинному дому. Этот дом был такой же, как в селении сенеков, с обычным отверстием для дыма и без блестящего вещества в боковых отверстиях. Мальчик, не задумываясь, вошел внутрь.
 В доме никого не было, но в очаге горел огонь. Ренно сел и стал ждать.
 Вдруг огонь сказал: «Кто-то пришел. Думаю, это молодой человек».
 «Так и есть», — ответил потолок.
 Ренно замер. Он, конечно, знал, что вещи могут говорить, но только в сказках и легендах. «Я здесь, — громко сказал он, не называя своего имени. Если злой дух узнает имя человека, то сможет заколдовать его. — Я пришел просить ночлега. Где ваш хозяин?»
 Огонь засмеялся: «Она скоро придет, и тогда ты очень удивишься! А, потолок?»
 Потолок не стал смеяться. «Лучше тебе уйти, — заметил он. — Хозяйка выходит только к смелым молодым воинам. Им она дает силу. Но трусов убивает на месте».
 Ренно рассердился: «Я не трус! Испытайте меня, и увидите сами. Я с радостью приму силу, если духам угодно даровать ее мне, но каждый, кто захочет убить меня, умрет первым. Кто ваша хозяйка?»
 «Никто, — потрескивая от смеха, ответил огонь. — Она наполовину человек, но у нее нет человеческого лица».
 Ренно вспомнил огромные маски [15] , висевшие на стене общего дома в селении сенеков. Они были ужасны, но те, кто поклонялся им, иногда получали волшебную силу. Теперь Ренно вел себя очень осторожно. Эта хозяйка и в самом деле могла убить его.
 Сон все не кончался.
 Потолок засмеялся: «Я знаю, о чем ты думаешь. Ты веришь, что хозяйка даст тебе силу».
 Огонь блеснул ярче: «Думаешь, что он хранитель веры?»
 Потолок заговорил тише: «Нет. Но если он докажет свою отвагу, может, она сжалится и сделает его воином».
 Огонь поднялся выше: «Почему?»
 «Потому что он тоже наполовину одно, наполовину другое!»
 Ренно окаменел. Впервые он услышал от других то страшное, о чем никогда не говорил и старался не думать.
 «Он и сам не знает, кто он такой, — сказал потолок. — Но он не похож на других сенеков. Кожа под его набедренной повязкой, куда не заглядывает отец-солнце, бледна, как лунный свет. А волосы совсем светлые».
 Жуткая правда открылась! Ренно растерялся. Верно, его волосы были такими же, как у девушки из первого сна.
 И кожа того же цвета, что у тех женщин. Мальчик съежился от страха.
 С раннего детства он знал об этом, но никому не рассказывал. Из-за этой страшной тайны Ренно старался быть самым сильным и ловким, выносливым и отважным.
 Снаружи раздался глухой вой, и кровь застыла в жилах Ренно. Конечно, это был ветер, но Са-ни-ва рассказывала ему, как приближаются маниту. Это был именно такой звук.
 Ренно не был готов к видению, что бы оно ни сулило. Ни один воин не получал видений до конца испытаний.
 Ренно вскочил на ноги. Сон кончился.
 Ночь была прохладной, но мальчик проснулся мокрый от пота. Светало. Ренно медленно возвращался в реальный мир.
 Он выкупался в ручье и достал кролика из силка, который поставил вечером. Потом развел костер и, пока кролик жарился над огнем, поймал двух рыбешек и набрал дикой малины.
 Утром Ренно отправился к месту сбора. Пробираясь по лесу, мальчик вспомнил недавний сон и решил, что все складывается не так уж и плохо. Сон постепенно забывался, но Ренно знал, что маниту благосклонны к нему. Он совсем не хотел становиться хранителем веры и радовался, что маниту не готовят ему такую участь.
 Больше всего Ренно хотелось стать воином, прославленным и могущественным, как Гонка.
 Не важно, что его кожа и волосы такие же, как у той девушки из сна. Ренно сын Гонки и Ины. Пройдут годы, и народ сенеков сложит о нем песни.
 Лагерь находился на берегу озера. Ренно пришел одним из последних, и времени на отдых у него почти не осталось. Наставник, старший воин по имени Хавен, велел бегать вокруг озера. Некоторые юноши ослабли за последние дни и часто спотыкались. Хавен стегал их березовыми прутьями до тех пор, пока они не вставали и не продолжали бежать, высунув языки, словно усталые собаки.
 Ренно сумел избежать побоев, хотя уже не чуял под собой ног.
 Наконец Хавен подал знак. Мальчики остановились, и им было позволено съесть немного оленины, сушеной рыбы и маиса. Затем испытание продолжилось. Весь день юноши бегали. Хавен бежал рядом с ними, и если кто-то начинал отставать, наставник громко смеялся и кричал:
 — Я старик, готовый к долгому сну. Но я могу то, чего не могут эти молодые смельчаки. Да вы же еще дети, и матери должны следить за вами!
 Незадолго до захода солнца Хавен отправил своих учеников охотиться, предварительно разбив их на пары, и вскоре двое мальчиков принесли оленя. Теперь у них было достаточно свежего мяса. Все были так измучены, что чуть не уснули сразу после еды, но Хавен заставил их плясать и петь песни у костра.
 Только после полуночи юноши легли спать. Ренно уснул, как только закрыл глаза.
 Перед рассветом Хавен обошел весь отряд, плеснув каждому в лицо холодной воды. Луна уже скрылась, и было совсем темно. Мальчики позавтракали холодной олениной. Утро вновь началось с пробежки. Отряд остановился у ревущего водопада.
 — Прыгай! — крикнул Хавен.
 Никто не посмел ослушаться, и все мальчики устремились в ледяную воду. Ренно с трудом удержал равновесие, и его едва не унесло течением.
 Какое-то время юноши плавали, а потом Хавен приказал всем выстроиться вдоль берега по шею в воде. Так они простояли почти все утро. Под конец Ренно уже не чувствовал тела. Это было мучительно, но он терпел с бесстрастным выражением лица. Кое-кто не смог удержаться и стучал зубами.
 — Плывите! — вдруг скомандовал Хавен.
 Мальчики бросились во все стороны.
 Вдруг Ренно заметил, что одного из его товарищей течение сносит прямо к гряде камней у водопада, туда, где бурлила и пенилась вода. Видно, мальчик так закоченел, пока стоял на одном месте, что теперь не мог плыть.
 Хавен окликнул утопающего и бросил ему бревно. Ренно и не подозревал в старике такой силы. Но бревно упало слишком далеко, а мальчика понесло еще дальше.
 Ренно быстро оправился от испуга. Поблизости росла ива, ветви склонялись к самой воде, и юноша мгновенно придумал, что нужно сделать.
 Удивительно, но страх сразу прошел, а в ушах звучал голос Гонки. Отец часто повторял: «Настоящий воин-сенека должен отдать все ради своего народа».
 Выбора не было. Ренно ухватился за самую толстую ветку и бросился в глубину — туда, где течение было сильнее всего.
 Мало-помалу он приближался к несчастному. Сначала Ренно было жарко от волнения, но в холодной воде юноша снова начал мерзнуть. Через несколько шагов он попал ногой в ямку и потерял равновесие. Ветка вырвалась из рук, и Ренно с трудом ухватил ее за тонкий конец. Она выгнулась, словно лук, и удерживать ветку было непросто, но Ренно продолжал идти. Еще несколько шагов, и он будет на середине реки.
 Ослабевший мальчик понимал, что кто-то идет к нему на помощь, и это придавало ему сил. Он пытался плыть к своему спасителю, но течение продолжало сносить его вниз.
 Все тело сводили судороги, но Ренно старался не думать о боли. Прежде всего надо спасти друга.
 Течение унесло паренька еще на несколько ярдов.
 — Не пытайся плыть! — крикнул Ренно. — Течение слишком сильное! Стой на дне!
 Ветка кончилась. Руки болели, но Ренно знал, что стоит хоть чуть-чуть ослабить хватку, и его тоже понесет на камни. Детство осталось позади. Вот оно, испытание. Сейчас он действительно нужен брату-сенеке.
 Тяжело дыша, паренек встал на ноги, сделал несколько шагов и потянулся руками к Ренно. Теперь их разделяло всего несколько ярдов.
 Наступил критический момент. Ренно покрепче ухватился одной рукой за ветку и медленно разжал другую. Потом широко расставил ноги и наклонился вперед, вытянув свободную руку:
 — Держись! И не отпускай!
 У бедняги уже не было сил отвечать, но он понял, что надо делать. Он должен схватить Ренно за руку, или течение унесет его прямо к обрыву.
 — Давай! — кричал Ренно. Мальчик рванулся вперед.
 Их пальцы сцепились, и Ренно услышал, как хрустнули его суставы.
 — Обхвати меня, — велел он, — быстро! Я не могу держаться одной рукой.
 Измученный паренек все же сумел сделать то, что от него требовалось, и Ренно снова обеими руками схватился за ветку. Острая боль в плече прошла, и он двинулся к берегу.
 Хавен с ребятами молча стояли на берегу. Ренно сам знал, что делать.
 Когда они подошли к самому берегу, Хавен отдал команду. Мальчики выстроились цугом. Ближайший к Ренно обхватил его, и все потянули. Рывок — и Ренно с товарищем оказались на берегу. Только теперь сын Гонки выпустил ветку.
 По приказу Хавена развели костер, и мальчишки расселись вокруг, подкрепляясь олениной, маисом и сушеными яблоками.
 Спасенный паренек начал было благодарить Ренно, но тот не стал и слушать:
 — Но ведь и ты сделал бы для меня то же самое.
 Хавен собрал всех в круг.
 — Ренно поступил как воин-сенека, — сказал он. Это была высшая похвала.
 Испытания продолжались. Остаток дня мальчики, не прерываясь ни на мгновение и не сбавляя темп, бегали по высоким холмам.
 Всю неделю мальчики бегали, ныряли, развивали выносливость. Пища была скудной, а на сон оставалось несколько часов в сутки.
 — На войне, — твердил Хавен, — вам придется гораздо хуже. Тот, кто отстанет или выбьется из сил, подведет весь отряд. Эти испытания — только начало. Пройдут годы, вы станете сильнее, и когда великий сахем поведет вас по тропе войны, вы не будете знать отдыха ни днем, ни ночью. И тот, кто не выдержит тягот пути, покроет себя позором перед всеми сенеками.
 В последний, седьмой день обычный порядок был нарушен.
 — Сегодня — последний день ваших испытаний, — обратился к мальчикам Хавен. — Сегодня мы не будем бегать, плавать, взбираться на холмы. Пришла пора доказать, что ваша кровь — это кровь сенеков, и что вы заслужили право называться мужчинами.
 Хавен подошел к куче камешков. Накануне мальчики тщательно наточили их. Каждый взял по два камня, и все встали в круг.
 Хавен запел. Песня была незнакомой, мальчики прислушались и начали подпевать. Смысл песни был прост: мальчики просили помощи у маниту, отваги у Матери-Земли и силы у могучего духа Грома.
 Они пели долго, глядя прямо перед собой. Ренно чувствовал, что мысли его становятся более отчетливыми, все тело, казалось, наполняется удивительной силой, и он запел громче. «Я должен быть первым, — думал мальчик. — Я сын Гонки, главы клана Медведя. Я благородный сенека. Я должен быть первым, ради всех, кто был до меня!»
 Он взмахнул руками и провел заточенными камнями по бедрам. Хлынула кровь, но лицо его застыло, словно маска.
 Ренно все пел. Через несколько минут он наклонился и на этот раз провел камнями по икрам.
 Теперь уже весь отряд смотрел на него.
 Сын великого сахема, племянник матери клана Медведя Са-ни-вы должен быть сильнее всех. Он первый в клане, и эту честь надо заслужить. Сын Гонки не будет простым воином. Весь народ смотрит сейчас на него, и нужно быть достойным своего отца.
 И в третий раз Ренно провел камнями по телу.
 Кровь хлестала из глубоких ран.
 Петь становилось все труднее, Ренно начинал хрипеть и задыхаться, но не останавливался ни на минуту. Мальчики смотрели на него с восхищением и ужасом. Хавен встревожился.
 У Ренно закружилась голова, и он опустился на землю, скрестив ноги. В последний раз юноша провел камнями чуть выше локтей. Боль была страшной, но Ренно слышал, что воины, умиравшие от пыток, пели до последнего вздоха.
 Хавен знаком велел Ренно остановиться. Тот не послушался. Он лишь замер, чтобы набрать в грудь воздуха, и тут услышал слабый звук. Высоко в небе, прямо над головой, в солнечных лучах парил на распростертых крыльях ястреб.
 Ястреб!
 Это посланник маниту, они принимали жертву Ренно!
 Боль ушла, и Ренно словно растворился в окружающем мире. Мальчик улыбнулся, выронил камни, медленно скрестил руки на груди и замолчал.
 — Ты — мужчина, — торжественно подтвердил Хавен. — Теперь все вы — мужчины. Вы доказали, что можете называться сенеками.
 Все вошли в реку. Ренно отказался от помощи и оставался в воде, пока раны не перестали кровоточить.
 После купания Хавен раздал ребятам мох и лечебные травы, чтобы приложить к ранам. Несколько юношей сразу отправились за диким маисом, орехами и ягодами, Хавен подстрелил и принес в лагерь оленя. Тушу разделали и тут же зажарили на костре. На закате начался праздничный пир. Юные воины ели жадно, многие хватали новые куски и отбрасывали наполовину обглоданные. Но Ренно ел медленно, помня слова Са-ни-вы: «Люди, которые много едят, заставляют свой живот требовать еще больше пищи».
 После пира Хавен обошел весь отряд, прощаясь с каждым. Им предстояло собраться вместе на четвертый день, и наставник обещал, что сам пойдет искать тех, кто не сможет вернуться вовремя. Пришла очередь Ренно. Хавен сказал:
 — Если хочешь, можешь поспать у костра, а уйти утром. Ты еще слаб.
 — Я могу идти, — твердо ответил мальчик.
 — Все-таки подумай.
 — Я готов, — спокойно сказал Ренно.
 — Ну что ж. Ступай с миром, и пусть маниту пошлют тебе видение.
 Ренно так ослаб, что не стал уходить слишком далеко. У ручья мальчик нашел подходящую полянку, сплел из веток грубый, но прочный шалаш и уснул.
 Ночью Ренно внезапно проснулся, почувствовав чье-то присутствие. Схватив нож, мальчик принялся вглядываться в темноту и наконец различил смутные очертания огромного бурого медведя. Верный брат знал, что Ренно не в силах постоять за себя, и охранял его покой.
 Ренно притворился, что не замечает Я-го-на. Мальчик снова уснул, а утром поблизости уже никого не было.
 Тело Ренно горело, а голова раскалывалась от боли. Он напился воды из ручья, сменил повязки и вернулся в шалаш. Целых три дня мальчик провел в своем убежище, выбираясь только для того, чтобы напиться и искупаться. Жар не спадал, но раны понемногу затягивались, и Ренно понимал, что скоро поправится.
 Юноша много спал, но сны его были обрывочными и туманными. Каждый раз, проснувшись, он пытался вспомнить, что ему мерещилось на этот раз, но видения забывались.
 В последний день Ренно почувствовал себя намного лучше. Есть не хотелось, а раны почти затянулись. Жар спал, и мальчик ощутил прилив бодрости.
 Последняя ночь была лунной. Ренно знал, что это добрый знак. Маниту любили лунный свет.
 Во сне он опять оказался у длинного дома, как и в прошлый раз. Все было по-прежнему. Ренно вошел. Огонь горел в очаге, но в комнате никого не было.
 «Он вернулся, — сказал огонь. — Но теперь он — мужчина!»
 «Садись, — вежливо предложил потолок. — Хозяйка ждала тебя».
 Ренно словно со стороны увидел себя сидящим у огня.
 На улице послышался вой.
 Ренно вдруг пришло в голову, что женщина-маниту может вызвать его на бой. Вероятно, чтобы обрести силу, нужно победить ее?
 «Тебе не придется сражаться со мной, брат медведя, — послышался голос у него за спиной. — Ты не можешь убить меня. Ты станешь великим воином, но не я помогу тебе».
 Ренно обернулся. Женщина-маниту стояла на пороге, и луна светила ей в спину. Юноша вздрогнул и посмотрел туда, где должно было находиться лицо. Светлая дымка окутала голову существа, и он не мог разглядеть черт.
 «Ты хочешь обрести силу?»
 «Да».
 «Она придет, но не сейчас. Ты получишь ее, когда в первый раз пойдешь в битву. Это дар моего сына. Ты уже видел его».
 Ренно вспомнил про ястреба.
 «Да, это он, — ответила на невысказанный вопрос женщина-маниту. — Но я тоже принесу тебе дар. Ты станешь хранителем».
 Ренно с трудом сдержал досаду. Он никогда не испытывал желания стать хранителем веры, но человек не смеет отказываться от дара маниту. Конечно, Ренно гордился своей матерью, но всегда хотел стать воином, как отец.
 Маниту заговорила снова, и Ренно казалось, что она улыбается.
 «Тебе не придется исцелять слабых умом и телом, юный сенека. Раны души намного страшнее, и это они разделяют два великих народа — ирокезов и людей с бледной кожей, приплывших из-за великого моря».
 Ренно пытался понять, о чем она говорит.
 «Это очень трудно, но ты силен и отважен, — продолжала она. — Пройдет время, и ты обретешь мудрость. Таков мой дар».
 Ренно совсем запутался.
 «А теперь взгляни на мое лицо!» — приказала она.
 Ренно медленно встал и подошел к порогу. Дымка рассеялась, и Ренно увидел губы и пустые глаза, вырезанные, как на огромной маске. Но удивительнее всего были волосы желтого цвета — очень мягкие, они струились по спине.
 Женщина-маниту шагнула к Ренно и растворилась в воздухе.
 Видение исчезло. Ренно проснулся. Над лесом вставало солнце.
 Раны зажили, и Ренно понял, что окончательно поправился. Теперь только шрамы будут свидетельством его мужества. Он напился, искупался в ручье и запел благодарственную песню. Я-гон трещал ветками кустарника, но не показывался и вскоре ушел в лес. Ренно благодарил и его тоже.
 По дороге в лагерь юноша вспоминал, что говорила ему женщина-маниту. Он так и не понял, что она имела в виду, но твердо знал, что в первой же битве обретет силу воина.
 Мальчики один за другим возвращались в лагерь, и Хавен спрашивал каждого, получил ли он видение. Ренно наставник сразу отвел на ту сторону костра, где уже сидели двое счастливцев.
 После пира костер залили водой и закопали, чтобы враг не нашел священное место.
 Отряд выстроился в колонну. Хавен вручил Ренно совиное перо, и сын Гонки занял место впереди всех. Юные воины возвращались домой.
 Барабаны гремели, разнося весть о возвращении отряда. Люди вышли из своих домов встречать посвященных. Эл-и-чи сиял от восторга, увидев брата во главе колонны с совиным пером в волосах.
 Ренно улыбнулся и обнял младшего брата.
 Отряд вошел в дом. Началась церемония посвящения в воины. Мать и тетя Ренно стояли среди зрителей.
 Гонка, вожди и старейшины, все в боевой раскраске и пышных головных уборах, взошли на помост. Хавен встал перед ними, готовясь представить новых воинов племени.
 — Ренно! — скомандовал наставник.
 Ренно вышел вперед со скрещенными на груди руками. Отец провел желтую линию по одной щеке сына, зеленую — по другой. Только воины имели право носить раскраску, и с каждым подвигом будут прибавляться новые полосы.
 Церемония завершилась. Соплеменники поздравили молодых воинов, и те разошлись по родным домам. Теперь они могли приходить туда только в гости, а жить должны были в длинном доме, вместе с неженатыми воинами.
 Дома Ренно встретила вся семья. В глазах матери блестели слезы, но на сей раз она не стыдилась. Женщина может плакать, когда ей очень хорошо или очень плохо. Всегда сдержанная Са-ни-ва ласково взяла племянника за руку. Эл-и-чи забросал Ренно вопросами, и только строгий взгляд отца заставил его замолчать.
 Гонка сел к огню и в первый раз указал старшему сыну на почетное место с правой стороны.
 — Хавен сказал, что у тебя было видение, сын мой?
 — Да, отец.
 Ренно подробно рассказал обо всем, что видел во сне. Видения были тайной. Пока пророчество не исполнится, никто, кроме членов семьи, не должен знать о нем.
 Наконец Ренно умолк. Теперь заговорила Са-ни-ва. Она больше всех знала о маниту и видениях.
 — Хорошо, что ястреб даст тебе силу. Он самый могущественный из всех маниту.
 Гонка кивнул в знак согласия. Он тоже в свое время получил силу от ястреба.
 — Но я так и не понял, о чем говорила эта женщина.
 — Видение невозможно истолковать до конца. Пройдет время, и ты узнаешь, что тебя ждет.
 — А первая часть видения, где были женщина и девушка с бледной кожей? У нее были такие же волосы, как у маниту. Что это значит?
 Ина переглянулась с мужем и вместе с Са-ни-вой направилась к двери.
 — Пойдем, Эл-и-чи.
 Младший сын не хотел уходить, боясь пропустить самое интересное, но Гонка повел бровью, и паренек вышел на улицу следом за тетей и матерью.
 — Я хочу знать, отец, кто эти люди из видения.
 — Я не могу объяснить твоих видений, сын мой, — сухо и твердо проговорил Гонка.
 Ренно показалось, что отец что-то скрывает.
 — Я знаю. Тогда скажи мне, почему получилось так, что моя кожа под набедренной повязкой, куда редко попадают солнечные лучи, бледная, а у всех сенеков темная? Почему мои волосы желтые, а не черные, как у всех?
 Гонка, Ина и Са-ни-ва знали, что рано или поздно мальчик задаст эти вопросы. И все же Гонка не мог ответить сыну. Да, Ренно стал мужчиной, но он слишком молод и неопытен, чтобы узнать правду о своем рождении.
 — Ты — сын, Ины и мой. Ты уже стал воином, и мы гордимся тобой.
 — Я рад, что ты горд, отец. — Ренно опять ничего не понимал.
 — Тот, кто ищет знаний, должен уметь терпеть.
 — Я научусь терпеть.
 Сказывалась дисциплина сенеков. Отец не стал отвечать на вопросы. Пусть так. Маниту любят Ренно и помогут ему.




 Глава четвертая


 — Вы — позор Короны и Массачусетса! — гневно восклицала миссис Элвин. — Вы гордо называете себя мужчинами, но рано или поздно индейцы доберутся до вас! И ваши женщины отлично это знают. Пора бы вам заняться наконец делом!
 Ида Элвин, худощавая женщина средних лет, одетая в домотканое полушерстяное платье, стояла посреди церковного дворика. Как всегда, стоило ей заговорить, и все присутствовавшие почтительно умолкали. Женщины, правда, иногда называли Иду сварливой, но только за глаза.
 Позади церкви возвышался форт Спрингфилд, отстроенный и заново укрепленный после того, как шестнадцать лет назад был разрушен индейцами. В новом поселке, который теперь носил имя Хартфорд, уже ничто не напоминало о некогда разыгравшейся трагедии. На Хай-стрит появилось множество лавок, в городе открылись две гостиницы и несколько трактиров, а на окрестных фермах выращивали маис, пшеницу, табак, ячмень и овощи. Пасторальную сцену дополняли стада овец и крупного рогатого скота.
 Рядом с миссис Элвин стояла племянница, ветерок трепал ее длинные золотистые волосы. Дебора лучше других знала тетушку, и в глазах девушки то и дело мелькала веселая искорка.
 Люди начали перешептываться.
 Одиннадцатилетний сын Иды, Уолтер, мягко улыбнулся, не обращая внимания на тираду матери, и поднял глаза на летящих к северу гусей. Уолтер не мог говорить, и хотя Ида и Дебора терпеливо обучали и наставляли его, трудно было сказать, понимает ли он, что происходит вокруг.
 — Вы думаете, что все опасности уже позади? — продолжала свои нападки миссис Элвин. — Вы же знаете, что индейцы окружают нас со всех сторон, а французы нарочно платят им, чтобы те разоряли наши поселки. А вы торчите тут, как цыплята во дворе. Даже хуже. У тех хоть петух есть.
 Она остановилась, чтобы перевести дыхание, и в разговор вступил Авдий Дженкинс. Люди любили молодого священника и считали его большим дипломатом. По выходным он работал на своей земле, между фортом и новым городом, а после захода солнца навещал больных и страждущих.
 — Вы, может быть, не знаете, тетушка Ида, но во время службы я всегда держу на кафедре мушкет. Надеюсь, Всевышний не сочтет это за оскорбление.
 Дипломатия не помогла.
 — Не сомневаюсь в вас, святой отец! Но все остальные! Господь еще покарает вас за глупость и легкомыслие!
 Эйб Томас, крепкий и высокий паренек лет девятнадцати, хотел было ответить, но не нашелся и принялся смотреть в землю, переминаясь с ноги на ногу. Все знали, что Эйб влюблен в Дебору Элвин, и чтобы заслужить благосклонность девушки и ее тетки, каждую неделю приглашает Уолтера на рыбалку.
 Сверстник, Томаса Джефри Уилсон оказался куда бойчее. Единственный сын Эндрю и Милдред Уилсонов, владельцев самого крупного поместья в округе, никого не боялся. Джефри знал, что играет с огнем, но не утерпел.
 — Так Всемогущий избрал вас пророком, мэм?
 Хиббарды, доверенные слуги Уилсонов, застыли в изумлении от подобной выходки сына хозяев.
 — Извините, мэм, — торопливо вмешался Том Хиббард, — Джеф не хотел вас обидеть.
 Тетушка Ида отлично знала, чего хотел Джеф, но не собиралась опускаться до этого грубияна. Элвины уже собирались уходить, но тут во двор вышла еще одна пара. Родители Джефри, полковник Уилсон и его красавица жена, многого добились за последние годы в благодатном краю Нового Света. Поместье их процветало, Эндрю ежегодно избирался главой местной милиции и представлял свой район в собрании Массачусетса и вместе с женой пользовался любовью и уважением всей округи.
 Вот и сейчас единственным, кого раздосадовало появление супружеской четы, оказался Джефри. У него не хватало духу спорить с отцом, и он с презрительным видом отошел в сторону.
 — Что случилось? — бодро спросил полковник.
 — Я изображаю шершня, который пытается пробиться сквозь оконное стекло, — ответила тетушка Ида. — Сегодня в церкви было семьдесят три мужчины, и хоть бы один принес с собой мушкет! Ведь если бы сейчас появились индейцы, мы бы все погибли!
 Полковник, к великому удивлению собравшихся, кивнул:
 — Ваше недовольство совершенно справедливо, миссис Элвин. Но все не так плохо, как может показаться.
 — Как так, сэр Эндрю?
 — Тридцать человек постоянно находятся в форте. Погода ясная, и часовые заметят приближение индейцев с расстояния в несколько миль. По первому же сигналу тревоги все мужчины отправятся в форт. Вы и сами знаете, что это не так далеко, а уж там оружия хватит на всех. Так что, право же, вам не стоит тревожиться.
 Хиббарды, Эйб Томас и преподобный отец Дженкинс заметно оживились.
 Тетушка Ида так легко не сдавалась:
 — Почему же никто из вас не сказал об этом?
 — Потому что это никого не касается, — вмешался полковник. — Это только моя забота.
 Прихожане наконец начали расходиться.
 — Минутку, — окликнул полковник тех, кто уже направился к воротам. — Я хотел только заметить, что тревоги миссис Элвин далеко не беспочвенны. Всем вам известно, что она осталась в живых только благодаря тому, что шестнадцать лет назад уехала в Бостон встречать родственников. Именно в ту ночь индейцы сожгли форт, и я не смею упрекать ее за беспокойство.
 Милдред Уилсон что-то тихо сказала Агнесс Хиббард, а потом подошла к тетушке Иде.
 — Пойдемте к нам обедать, миссис Элвин. Агнесс приготовила чудесный ростбиф, и мы будем рады, если вы составите нам компанию.
 Отказываться было невежливо, и тетушка Ида, которая была настоящей леди, несмотря на отчаянный характер, приняла приглашение.
 — Мы будем рады и вам, преподобный отец Дженкинс, если вас не смущает столь запоздалое приглашение. Приходи и ты, Эйб, если только твои родные не будут против.
 Через несколько минут скромная двуколка Элвинов катила вниз по берегу реки. Дебора правила лошадьми, а Ида с Уолтером расположились у нее за спиной.
 Дебора, до сих пор хранившая молчание, заговорила наконец с родственницей, заменившей ей мать:
 — Зачем вы подняли весь этот шум, тетушка? Мы же с вами знаем, что в форте сразу объявят тревогу, как только завидят индейцев.
 Миссис Элвин засмеялась:
 — Конечно, знаю. Но мужчин иногда нужно щелкнуть по носу. Они и сами так поступают с женщинами. А уж когда дело касается индейцев…
 — Вы так ненавидите их всех, даже тех, кто живет рядом и в мире с нами?
 — Я их терпеть не могу. Это же дикари! И я не видела ни одного, кому можно было бы доверять. Все наши друзья погибли в ту страшную ночь, когда мы поехали за тобой в Бостон, девочка. Я никогда не забуду того, что здесь было: обломки, обуглившиеся тела… Эта кошмарная картина все время стоит перед глазами…
 — Я просто пыталась поставить себя на место индейца, — смело заговорила Дебора. — Ведь мы пришли на их землю, захватили ее, а взамен дали чайники, одеяла и зеркала. Неудивительно, что индейцы злы на нас.
 — Эта земля, — вспыхнула тетушка, — принадлежит колонии Массачусетс, а значит, подданным английской Короны, пожелавшим жить на ней. Никогда не забывай об этом!
 Дебора знала, что спорить бесполезно. Тем временем миссис Элвин сменила тему:
 — Не пойму, зачем Милдред Уилсон пригласила на обед Эйба Томаса?
 Дебора засмеялась:
 — Просто она заметила, как он смотрит на меня, и пожалела беднягу.
 — Ты напрасно так отзываешься об Эйбе. Он отличный работник, честный и благоразумный.
 — Он хороший человек, но такой скучный!
 — Ни одна порядочная женщина не смотрит на мужа, как на забаву!
 — Но мне и не нужен муж, тетушка. Во всяком случае, сейчас. Девушка совсем не обязана выходить замуж в шестнадцать, семнадцать или даже в восемнадцать лет. Я выйду замуж только тогда, когда сама смогу решать, кто достоин стать моим супругом.
 — Смотри, не останься старой девой!
 Дебора рассмеялась. Тетушка и сама знала, что это невозможно. Все в поселении и форте знали, что Дебора — первая красавица западного Массачусетса, и только ум и трезвый взгляд на вещи удерживали девушку от хвастовства.
 Конечно, когда-нибудь она выйдет замуж. Но Дебора не думала о мужчинах так плохо, как тетушка, и всерьез собиралась отдать руку и сердце только тому, кого полюбит сама. На границе жизнь трудна, развлечения редки, и людям приходится рассчитывать только на собственные силы. А без любви совсем сложно. И никто не сможет заставить Дебору выйти за нелюбимого.
 Вскоре они миновали каменную изгородь, означавшую границы поместья Уилсонов. Дебора оживилась. Впереди показался обшитый тесом дом, напоминавший старшему поколению красивые и прочные усадьбы Кента, Сассекса и Гэмпшира.
 Правда, в отличие от старой доброй Англии здесь не было ни газонов, ни цветочных клумб, а каждый дюйм [16] земли использовался под огород. К самому дому примыкали грядки тыквы, бобов, капусты, лука. Неподалеку стояли хлев и курятник, повсюду бродили коровы, а телята резвились прямо у крыльца. В Новом Свете даже самые состоятельные семейства забывали о церемониях.
 Хозяйка дома славилась своим гостеприимством. Кухня, по местному обычаю, помещалась в отдельном строении, соединенном с домом крытым переходом. Там постоянно топились две печи, одна дровяная, а другая на угле. В доме всегда было вдоволь еды.
 Гостям подали сочную розовую дыню, а потом овощной суп на говяжьем бульоне. Приправы к еде Милдред выращивала сама. За супом последовала жареная рыба, накануне выловленная полковником, и сыр, изготовленный Агнесс по семейному рецепту.
 Уилсоны прожили в Новом Свете без малого пятнадцать лет и, подобно большинству соседей, полностью обеспечивали себя продовольствием. Климат и природные условия позволяли производить на месте все необходимое, включая вино и пиво, и только чай приходилось доставлять с далекой родины.
 Хиббарды накрыли на стол и сели вместе со всеми, как и два работника фермы, копившие деньги на собственное хозяйство. Эндрю Уилсон никогда не делил домочадцев на хозяев и слуг, утверждая, что в Новом Свете все люди имеют равные права.
 Приятная атмосфера была нарушена только один раз за все время обеда, когда Милдред заметила отсутствие сына.
 — Надеюсь, Джефри скоро придет, — тихо сказала она мужу.
 Полковник покачал головой:
 — Не сомневаюсь, он разгуливает с какой-нибудь девицей или ищет неприятности на свою голову в этом новом заведении на Хай-стрит.
 — Ты же знаешь, у него такой живой характер.
 — Ему известно, что по воскресеньям мы всегда обедаем в это время. Теперь до вечера он ничего не получит. Беда невелика. Может, хотя бы пустой желудок научит его хорошим манерам?
 Какое-то время разговор велся на общие темы, и Дебора иногда знаками объясняла Уолтеру, о чем идет речь. Постепенно мужчины заговорили об отношениях между английскими и французскими колонистами.
 — Конечно, вам это может показаться громкими словами, — заметил Авдий Дженкинс, — но я считаю, что во всем виноват король Людовик [17] . Он называет себя истинным христианином, но поступки его далеки от христианских. Я беседовал с французскими беженцами-гугенотами, и если все, что они говорят, правда, то еще год назад он отменил Нантский эдикт и теперь преследует людей только за то, что они протестанты. Даже святые отцы из Квебека боятся фанатизма Людовика.
 Одно упоминание Людовика XIV взбудоражило сидящих за столом. Кое-кто даже прикрыл рукой рот, дабы не выражать собственные мысли в присутствии дам.
 — Насколько я понимаю, преподобный отец, вы расцениваете наши разногласия с французами как столкновение людей с различными религиозными убеждениями, — обратился к собеседнику полковник Уилсон. — Но мне думается, что канадские французы оказались в не менее трудных условиях, чем мы с вами, и вряд ли перенесли сюда прежние религиозные предрассудки.
 — Тогда почему они ненавидят нас, сэр? — спросила тетушка Ида. — Вы же знаете, что они дают алгонкинам, оттава и гуронам спиртное и оружие, чтобы те воевали с нами.
 — Причина довольно проста. Французы хотят получить как можно больше земли и пытаются захватить ее у нас.
 — А мы разве не хотим получать новые земли? — вступила в разговор Дебора.
 — Есть англичане, которые рассуждают так же, как французы. Но ни те, ни другие не могут понять, что большую часть Нового Света еще только предстоит заселить. Места хватит и здесь, и в Канаде — до самого Тихого океана.
 — И все останутся довольны, — заметила Дебора. — Кроме индейцев.
 Тетушка Ида рассердилась:
 — Прекрати болтать всякие глупости!
 — А я согласен с Деборой, — ответил полковник. — Французы куда умнее нас ведут себя с индейцами. Они с радостью приглашают их в города и поместья и сами подолгу живут в их деревнях, перенимая местные обычаи. И если мы хотим привлечь на нашу сторону хотя бы один крупный индейский народ, мы должны полностью изменить свое отношение к ним.
 — Вы говорите о союзе некоторых племен с французами, полковник? — спросил Авдий Дженкинс.
 — В какой-то мере. Гуроны и оттава надежные союзники французов, но мы могли бы попытаться наладить отношения с алгонкинами. Скажу больше: по мере того как наша граница будет отодвигаться на запад, к Нью-Йорку и Олбани, нам придется думать о сотрудничестве со всеми ирокезами.
 — Они же самые дикие и кровожадные — как же можно делать их нашими союзниками?
 — Другого выхода просто не будет. Ирокезы — самый многочисленный и сильный народ во всей Северной Америке. Если французы сумеют договориться с ними раньше нас, о Новой Англии можно забыть. Король Людовик не успокоится до тех пор, пока не получит все наши земли. Так что нам просто необходим крепкий союз с сенеками, могауками и другими ирокезами, иначе в Северной Америке не останется ни одного мужчины, женщины или ребенка, говорящего по-английски!
 Во второй половине дня Дебора, тетушка Ида и Уолтер вернулись домой, в скромную бревенчатую хижину на крутом восточном берегу реки Коннектикут. За последние годы Иде пришлось продать большую часть земли, оставшейся после смерти мужа, оставив всего несколько ярдов под огород. Она зарабатывала на жизнь ткачеством и шитьем, обучая тому же Дебору.
 В доме, не считая пристроенной кухни, была всего одна большая комната, где Элвины ели, работали и проводили почти все время. Часть комнаты отгородили под спальню для тетушки Иды и Деборы. Спаленка Уолтера была на чердаке, а дальний угол служил кладовой. Домик был маленький, но уютный. Огромный камин давал достаточно тепла, ветер не проникал в щели, а застекленные рамы — роскошь, которую немногие поселенцы могли себе позволить, — летом вынимали, в случае дождя закрывая окна промасленной бумагой.
 У дверей лежала записка. Соседка приглашала миссис Элвин обсудить фасон свадебного платья для дочери. В воскресный день не стоило начинать работу, но разговаривать не возбранялось, и тетушка ушла.
 Уолтер читал у себя наверху. Дебора достаточно хорошо знала брата, чтобы не верить в большую часть того, что болтали о нем злые языки. Мальчик не был ни глуп, ни ленив и вопреки недугу как мог старался пополнять свои знания.
 Девушка выпустила лошадей на маленькое пастбище, потом поставила двуколку в сарай и налила воды цыплятам. Еще одно ведро нужно было отнести в дом, чтобы было чем умыться на ночь. Все еще думая о разговоре за обедом, Дебора поставила ведро у камина.
 Вдруг в комнате послышался шорох.
 Дебора обернулась и замерла. Прямо перед ней стоял Джефри Уилсон. Судя по блестящим глазам и отвратительному запаху, он действительно провел большую часть дня, распивая ром в одном из баров.
 — Ты, кажется, удивлена? — Джефри хрипло рассмеялся.
 — Люди обычно стучат, прежде чем войти в дом, — жестко сказала Дебора.
 — Ну, я-то вошел уже давно — как только ушла старая ведьма, а ты отправилась на пастбище.
 — Не смей называть мою тетю старой ведьмой!
 — Я мог бы назвать ее и похуже, — хмыкнул Джефри и подошел ближе.
 — Что тебе надо?
 — Тебя.
 Дебора отскочила, стараясь не показывать охватившего ее страха. Уолтер все равно не услышит, если позвать на помощь, да и как мальчик смог бы ее защитить? Соседи далеко, так что рассчитывать можно только на себя.
 Джефри никогда не проявлял к ней особого интереса, но тут Дебора вспомнила, как он смотрел на нее у церкви сегодня утром, точно только что заметил, насколько девушка красива.
 — Ты пришел не по адресу, — заговорила Дебора, не зная, как отделаться от незваного гостя.
 Джефри широко улыбнулся:
 — Ты же знаешь, кто я такой! Любая девчонка в Массачусетсе с радостью пойдет за меня…
 — Извини, но я не любая. Мне такого счастья не надо!
 Девушка взяла стул и поставила его перед собой. Джефри просто отшвырнул его в сторону. Дебора шаг за шагом отходила назад и, только оказавшись у окна, сообразила, что попала в безвыходное положение. Следовало с самого начала идти к двери. Но было уже поздно. Джефри прижал девушку к окну.
 — Я нахожу ваше поведение отвратительным, сэр. Может, вам лучше навестить то самое новое заведение?
 — Я заглянул туда, но оставил все денежки в баре, так что пришлось уйти ни с чем. И потом, я так давно мечтал помиловаться с тобой. Ты не находишь, что я восхитителен?
 — Не вижу в вас ничего восхитительного, сэр.
 — Так я расскажу тебе кое-что, чего ты обо мне еще не знаешь.
 Джефри положил руки ей на плечи. Дебора оттолкнула его.
 — Вы не можете сказать или сделать ничего такого, что мне понравилось бы! Пожалуйста, уходите.
 — Что ж, я заставлю тебя быть со мною поласковее. Что скажешь, если я предложу тебе отрез чудного индийского шелка? Тебе должно понравиться.
 — Я откажусь, — с обычной прямотой заявила Дебора. — Я ни от кого не принимаю подарков. И потом, этот шелк не твой, а твоей матери.
 Ее слова взбесили Джефри, он снова схватил девушку за плечи и начал трясти.
 Деборе очень хотелось вцепиться парню в лицо, но она боялась разозлить его еще больше. Джефри всегда был задирой, обижал маленьких и слабых, к тому же сейчас он слишком пьян. Начни девушка драться, он просто возьмет ее силой.
 Джефри сжал ее обеими руками и впился губами в шею.
 Дебора отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, как вдруг почувствовала в руке что-то холодное.
 Она повернула голову. Под окном, с огромными от ярости глазами, стоял Уолтер, протягивая сестре нож с костяной рукояткой, которым они обычно резали мясо. Каким-то образом мальчик догадался о визите незваного гостя, спустился по наружной лестнице и принес с кухни нож.
 Мысленно поблагодарив брата, Дебора стиснула рукоятку и приставила нож к груди Джефри. Молодой человек разжал пальцы:
 — Где, черт бы тебя побрал, ты взяла эту штуку? Дай сюда!
 — Попробуй только взять, — глухо произнесла Дебора, — и я всажу его тебе в сердце по самую рукоятку. Уходи! Я не стану рассказывать людям, что произошло, только ради твоих родителей. Но если ты еще хоть раз придешь сюда или подойдешь ко мне, я убью тебя. Берегись, Джефри Уилсон!
 Дверь открылась, и Уолтер с тесаком для рубки мяса в руке подбежал к Деборе.
 Сестра крепко обняла мальчика. Оба с отвращением посмотрели на незваного гостя.
 Джефри был не настолько пьян, чтобы усомниться в их намерениях. Видимо, он и вправду был не слишком вежлив, так что лучше убраться подобру-поздорову. Джефри выскочил за дверь, добежал до зарослей кустарника, где оставил лошадь, и галопом помчался к родительскому дому.
 Бостон с десятитысячным населением был крупнейшим городом в английских колониях, которые тянулись вдоль атлантического побережья от дремучих лесов Массачусетса до пальм и болот Южной Каролины. Всего на полоске земли шириной не более двухсот пятидесяти миль проживало сто пятьдесят тысяч переселенцев из Англии, Голландии и Швеции.
 За долгие годы, проведенные на границе, преподобный Авдий Дженкинс впервые выбрался в город. Он был немало поражен увиденным.
 Две главные улицы, ведущие от берега к центру города и Бэкон-хилл — резиденции губернатора, были вымощены, и вероятно, в недалеком будущем та же участь ожидала и оставшуюся часть города. Покосившиеся хижины исчезли даже в бедных окраинах, а на их месте появились прочные деревянные дома.
 И все же Бостон оставался пограничным городом. В гавани стояло более двадцати судов, преимущественно английских, хотя были и голландские, испанские, датские. Иностранные матросы придавали городу необычный колорит. Однако, к разочарованию вновь прибывших, которые не желали уезжать дальше, на границу пустынных земель, атмосфера всеобщей терпимости в Бостоне оставалась лишь видимостью.
 Каждый мужчина постоянно носил при себе шпагу и пистолет, и споры гораздо чаще разрешались с помощью пуль или клинков, нежели в судебной палате.
 В каждом доме непременно была комната-мастерская, где люди сами шили одежду и обувь. На весь город приходился один-единственный сапожник.
 В кухнях были либо очаги, либо дровяные печи, и не каждая семья могла похвастать достаточным количеством чайников, кастрюль, сковородок. Кухонная утварь привозилась из Англии и стоила на местном рынке невероятно дорого. Так, чугунок на шесть порций обходился горожанам в семь пенни [18] .
 Цены на продукты были значительно ниже, а фермеры съезжались из самых отдаленных уголков, даже из Квинси. Рыбаки и охотники неизменно возвращались с богатой добычей, погреба ломились от связок лука, пучков моркови, картофеля и других корнеплодов, и даже бедняки не знали голода в стране изобилия, а столичные гости посмеивались над стадами овец и коров, только благодаря каменной ограде не забредавших на территорию губернаторский резиденции. Резиденция представляла собой трехэтажное строение из камня, которое колонисты отказывались называть дворцом, настаивая, что таковых вообще нет в Новом Свете.
 Предметом особой гордости местных жителей была милиция. Добровольцы в голубых мундирах, белых бриджах и высоких черных сапогах стояли на страже у входа в здание. Возможно, им недоставало суровой дисциплины регулярной армии, но Массачусетс предпочитал обходиться собственными силами.
 Само наличие милиции было данью уважения губернатору, Уильяму Шерли. Вице-король Массачусетса, назначенный лично Карлом II, искренне верил в будущее колонии.
 Шерли всячески поощрял тенденции к независимости, отдавая колонистам самые высокие посты в своей администрации, и люди, в свою очередь, безоговорочно поддерживали каждое его начинание.
 Было еще тепло, но в воздухе чувствовался аромат осени. Губернатор Шерли сидел у камина в конференц-зале, примыкавшем к его личному кабинету. Предстояла встреча с членами совета, начальниками трех подразделений милиции и их гражданскими помощниками. Западный приграничный район представляли полковник Эндрю Уилсон и Авдий Дженкинс.
 Собравшимся подали чай с ромом, и вскоре беседа с общих вопросов перешла на положение дел в колонии. Недавно избранный на столь высокий пост, как делегат от Спрингфилда, Авдий Дженкинс с удивлением отмечал непринужденную обстановку и отсутствие протокола.
 На встречу прибыл также бригадный генерал Уильям Пепперелл, и все встали, приветствуя человека, уже более двадцати лет принимавшего самое активное участие в бесконечной войне с французами и индейцами. Как и губернатор, генерал не носил парик и настаивал, чтобы подчиненные говорили только по существу.
 — Полагаю, ваша честь, — обратился генерал к губернатору, — вы еще не объяснили собравшимся цель нашей встречи?
 — Мы ждали вас, — ответил Шерли, — вы более всех осведомлены в этом вопросе.
 — Очень хорошо, сэр. — Генерал повернулся к аудитории. — Джентльмены, с прискорбием сообщаю вам, что Алан де Грамон вновь вышел на тропу войны. Наш лазутчик в Квебеке несколько дней назад прислал сообщение, что Грамон снял форменный мундир, обрил голову и нанес боевую раскраску гуронов.
 Командир бостонского отряда нахмурился, полковник из центрального района вздохнул, а Эндрю Уилсон выразил общее мнение, пробормотав:
 — Грамон — наше возмездие: странный, непонятный человек. Гениален, словно Александр Македонский, и коварен, словно дикий лев.
 — Прошу прощения, — вмешался Авдий Дженкинс, — кто этот Алан де Грамон?
 — Когда-то, — ответил генерал Пепперелл, — еще лейтенантом, он принял командование небольшим гарнизоном в форте Мон Рояль, на месте нынешнего поселка Монреаль. Однажды отряд отправился на задание, и пока солдат не было, кто-то напал на форт. Жена и дочь Грамона погибли. С тех пор он никогда не жил подолгу на одном месте, поклявшись отомстить убийцам.
 — Кто это сделал, генерал? — спросил Авдий.
 — Никто не знает наверняка, — вздохнул Пепперелл. — Официально считается, что это дело рук сенеков, заклятых врагов гуронов.
 — Говорят также, — добавил представитель северного района колонии, — что сенеки были в сговоре с англичанами, из Нью-Йорка или Массачусетса. Это маловероятно и до сих пор осталось недоказанным, хотя сам Грамон твердо убежден в этом.
 Генерал Пепперелл подался вперед:
 — После смерти жены скорбь Грамона была столь велика, что он ушел к дикарям и стал жить вместе с гуронами. Неизвестно, чем он занимался, но через пять лет вернулся в Квебек и получил звание капитана.
 — И теперь, — подхватил полковник Уилсон, — он возглавляет то французские войска, то отряды гуронов.
 Пепперелл развел руками:
 — На сегодняшний день он полковник и командует кавалерией короля Людовика в Новом Свете. С другой стороны, именно сейчас он вернулся к гуронам. В любом случае каждый выпад Грамона направлен в сторону нашей границы. Гуроны постоянно тревожат английские поселения, оставляя нас в покое, только когда им приходится отбиваться от сенеков.
 — Наибольшей опасности подвергается Нью-Йорк, — вступил в беседу губернатор, — и я связался с командующим гарнизоном в Олбани.
 — Есть ли у них контакты с сенеками, ваша честь?
 Шерли пожал плечами:
 — Они почти не общаются, хотя живут по соседству. Великий сахем ирокезов Гонка очень упрям и решительно отказывается иметь дело с белыми.
 — Французам, как и нам, очень хотелось бы заключить союз с ирокезами, но Грамон никогда не допустит этого. Мы обязаны воспользоваться своим преимуществом и постараться завоевать доверие Гонки. Правда, до сих пор он отвергал любые наши предложения.
 — Но если полковник Грамон атакует сенеков, не захочет ли Гонка обратиться к нам за помощью? — спросил Авдий.
 Пепперелл взглянул на губернатора:
 — Маловероятно. Даже если сенеки потерпят поражение, они позовут других ирокезов. Нам остается только надеяться, что рано или поздно Гонка согласится установить дружеские отношения с английскими колонистами. В то же время нам не следует забывать о собственных интересах. Необходимо оповестить все отряды милиции на местах. Грамон — хитрый дьявол. Невозможно предсказать, куда будет нанесен первый удар. Наиболее вероятно, что это будет западный район, ближайший к границе. Но я допускаю, что у Грамона хватит наглости явиться и в Бостон, если он будет уверен, что сумеет потом вырваться.
 — Необходимо как следует подготовиться, — заговорил Шерли. — Население должно знать о нависшей угрозе.
 Эндрю Уилсон заложил пальцы за пояс.
 — Я удвою караулы в форте Спрингфилд и других гарнизонах, а также оповещу тех, кто живет в опасных районах. Кроме того, необходимо регулярно высылать патрули в лес. Как вы думаете, что еще можно сделать?
 Пепперелл на мгновение задумался.
 — Нужно принять такие же меры в каждом районе. И нам останется только молиться, чтобы Грамон со своими индейцами оставили нас в покое.




 Глава пятая


 Солнечным утром Ренно притаился в кустах неподалеку от тропы, ведущей к маисовому полю. К своему семнадцатому лету юноша думал уже не только об охоте. Вот и сегодня Ренно еще до рассвета отправился в лес, а теперь со связкой диких индеек ждал, когда женщины пойдут в поле. Если повезет, он подарит добычу Ановаре.
 Ренно не знал, нравятся ли девушкам такие подарки, и очень боялся не угодить. Он один из лучших охотников племени и знает Ановару всю жизнь, сколько себя помнит, так отчего же так волноваться?
 Ренно как раз думал об этих сложных вещах, как вдруг услышал звонкий детский смех, и тяжело вздохнул. Конечно, Ба-лин-та снова увязалась следом.
 Прошлой весной гуроны вырезали и сожгли одну из дальних деревень сенеков. Немногих оставшихся в живых жителей доставили в главное поселение. Восьмилетняя круглолицая Ба-лин-та из клана Медведя осталась сиротой, и великий сахем, давно мечтавший о дочери, принял ее в свой дом. Теперь девочка стала всеобщей любимицей.
 Гонка, Ина и Са-ни-ва откровенно баловали ее, а Эл-и-чи все свободное время проводил с названой сестренкой. Но больше всех Ба-лин-та любила Ренно и всегда ходила за ним по пятам. Иногда Ренно начинал сердиться, но так привязался к малышке, что прощал ей все капризы и шалости.
 — Ха, Ренно! А ты и не знал, что я иду следом. Если бы я была врагом, ты был бы уже мертв, и я сняла бы твой скальп.
 Ба-лин-та сделала вид, что затыкает воображаемый скальп за пояс юбки.
 Ренно с притворной строгостью посмотрел на девочку.
 — А ты не слишком рано убежала из дома? Мама будет тревожиться.
 Ба-лин-та замотала головой:
 — О нет. Она ведь знает, что с тобой я в безопасности. Но ты не слушаешь меня, брат. И я знаю, почему.
 Ребенок предлагал мир. Ренно не хотелось лишний раз дразнить девчонку.
 — Почему?
 Ба-лин-та хихикнула:
 — Ты опять думаешь об Ановаре, а она на тебя и не смотрит.
 Са-ни-ва как-то сказала, что в некоторых вещах даже маленькие девочки разбираются лучше, чем молодые воины.
 — С чего ты взяла, что я думаю о ней?
 — Потому, что когда ты на нее смотришь, твои глаза становятся нежными, как у оленя. Но тебе не придется долго ждать. Ановара сегодня обязательно выйдет в поле.
 Ба-лин-та уселась на землю и приготовилась ждать. Ренно с досадой вздохнул.
 — Мама обещала сделать на завтрак кашу с кленовым сиропом, — заявил юноша, хотя не имел и малейшего представления о планах матери.
 — Я поела холодного картофеля перед уходом, так что не голодна.
 Девочка с трудом удержалась от улыбки. Ренно понял, что сестра дразнит его, и рассмеялся.
 — Не бойся, я сейчас уйду, — заверила сестренка. — Не пойму только, зачем так мучиться? Не такая уж она красивая, и потом, говорят, когда она была маленькой, то все время плакала. А я — нет! Я никогда не плачу. Я настоящая сенека. А знаешь что? Девушки говорят, что ты — лесной маниту. Знаешь, кто это придумал? Йала. И все согласились. Я сама слышала, когда играла с ними в длинном доме. Может, лучше отдать этих индеек Йале? — Девочка замолчала, чтобы перевести дыхание.
 Ренно покачал головой. Йала была самой красивой девушкой в селении. Многие славные воины старались добиться ее внимания, так что она и смотреть не станет на молодых. И потом, с Ановарой все было проще, хотя Ренно вообще боялся говорить с девушками.
 Юноша с упреком посмотрел на сестренку:
 — Ты слишком много слушаешь и слишком много говоришь, Ба-лин-та. Если мама узнает, что ты сплетничаешь, она рассердится.
 Ба-лин-та опустила голову и надулась.
 — Я точно знаю, что я слышала. И ты на самом деле нравишься Йале. Я это не выдумала. — Она резко подняла голову. — Но ты прав, брат. Ты всегда прав. Нужно быть осторожнее.
 Ба-лин-та побежала к дому, а Ренно смотрел ей вслед, раздумывая над тем, что только что услышал. Конечно, приятно, что Йала так говорила о нем. Ее отец был верховным хранителем веры, так что по положению она вполне годилась в жены сыну великого сахема. Но ведь о ней вздыхает так много славных воинов. Разве она станет смотреть на Ренно? Уж лучше постараться понравиться Ановаре.
 Надо только привлечь к себе ее внимание, а дальше пусть решает сама. Старинный обычай сенеков гласил, что именно женщина выбирает себе мужчину. Те, правда, могли отказаться, но первый шаг должна сделать девушка.
 Ренно уже приносил добычу в подарок родителям Ановары, и те радовались, что ему нравится их дочь. Но сама Ановара никогда не смотрела в его сторону.
 Кто знает, может, на этот раз ему повезет?
 Женщины цепочкой шли по тропинке, и Ренно увидел, что Ановара оказалась последней. Это очень хорошо, ведь теперь она даже может задержаться ненадолго и поговорить с ним.
 Ренно спрятал индеек за спину и вышел на тропинку. Первыми шли старшие женщины, и он почтительно, как и подобает, поздоровался с ними, потом кивнул тем, кто помоложе, и чуть склонил голову перед незамужними девушками.
 Ановара подошла ближе, и Ренно сделал шаг, загораживая ей путь.
 Девушка остановилась.
 — Охота была удачной, Ренно? — вежливо спросила она.
 Ренно откашлялся.
 — У нас в длинном доме очень много индюшатины. Слишком много. Может, ты возьмешь вот это. — Он протянул Ановаре связку.
 Девушка равнодушно посмотрела на индеек.
 — На третью ночь, в полнолуние, мы устраиваем праздник, — сказала она. — У нашего длинного дома. Думаю, потом все проголодаются, так что эти индейки могут пригодиться. Я сама их приготовлю, а ты приходи и попробуй.
 Ренно изо всех сил сдерживал охватившую его радость.
 — Хорошо, я приду.
 Ановара забрала птиц и направилась вслед за остальными женщинами, а Ренно повернул к деревне. Он так задумался, что чуть не столкнулся с отставшей от подруг Йалой.
 — Ты преследуешь врага? — невинным голосом поинтересовалась девушка.
 Ренно пробормотал извинения и обмолвился, что вместе с другими воинами придет на праздник.
 — Я тоже там буду, — спокойно ответила Йала. Ренно наклонил голову. Девушка немного помолчала.
 — Ановара моя подруга, и я люблю ее, но она еще ребенок. Она сама не знает, чего хочет. — Йала опять сделала паузу и заговорила громче: — А я знаю, чего хочу.
 Йала казалась такой красивой, что Ренно было приятно просто смотреть на нее. Но он очень боялся, что сейчас она скажет, кто из старших воинов нравится ей больше всех.
 Мужчина не должен сплетничать о женщинах, поэтому Ренно ничего не ответил.
 Йала внимательно посмотрела на него:
 — И еще я умею ждать. — Она повернулась и ушла. Ренно подумал, как повезет тому, кого она выберет, и стал гадать, когда же ему самому удастся принять участие в битве и превратиться в настоящего воина-сенека.
 Ренно уже два раза просил отца отпустить его в поход, но Гонка делал вид, что не слышит. Больше сын не отваживался заговорить на эту тему. Юноша чуть было не попросил о помощи мать и тетку. Отец всегда слушал их советы, Ина и Са-ни-ва, несомненно, помогли бы Ренно, зная, что тот достоин высокой чести. Но юноша понимал, что Гонке будет неприятно, если женщины заведут такой разговор, а Ренно совсем не хотелось сердить отца. «Терпение, — не раз говорила Са-ни-ва, — такая же добродетель, как мужество и стойкость».
 Прошло два дня. Жители с нетерпением ждали праздника. Один из воинов принес оленя, и Ренно сначала расстроился, увидев, как на костре жарят огромную тушу, но потом заметил в стороне Ановару, занятую его индейками, и успокоился.
 По дороге в длинный дом, где жили молодые воины, Ренно встретил Йалу и Ановару. Девушки несли деревянные подносы с маисовыми лепешками.
 Ановара прошла мимо, словно не заметив юноши. Йала, напротив, остановилась.
 — Ты придешь сегодня вечером, Ренно?
 — Конечно.
 — Хорошо. А я боялась, вдруг ты передумаешь, потому что мы пригласили очень много воинов.
 Ренно вдруг почувствовал себя увереннее:
 — Надеюсь, я тоже скоро стану воином.
 — Ну конечно.
 Ренно вернулся в длинный дом, раскрасил лицо желтой и зеленой красками и стал переодеваться. Мать недавно подарила ему новую одежду, расшитую цветными камешками. Ренно, улыбаясь, натянул новые мокасины. Это был подарок Ба-лин-ты, первая сшитая малышкой пара, и Ине пришлось немного помочь девочке, чтобы мокасины можно было носить.
 Полная луна стояла высоко в небе. Ренно гордо, как настоящий воин, шел по селению. На самом деле он чувствовал себя не так уж уверенно. У дома девушек уже стучали барабаны.
 На большом поле разложили огромный костер. На дальнем краю сидели вожди, хранители веры и старейшины со своими женами, они потягивали из тыквенных сосудов напиток из ягод, меда и воды. Барабаны гремели все громче, и скоро старики начали расходиться по домам. У огня остались только молодежь и их родители.
 Девушки, неженатые воины и несколько молодых пар уже начали плясать. Музыка была медленной, вначале танцующие выстроились длинными рядами друг против друга, с одной стороны мужчины, с другой женщины, и жестами возносили хвалу маниту луны.
 Мало-помалу танцоры начали двигаться все быстрее.
 Ренно взглядом отыскал Ановару. На ней была длинная юбка, украшенная иглами дикобраза, и кожаная рубаха с орнаментом. В волосах, ниспадающих на спину, виднелся белый цветок. Ановара смеялась и болтала с высоким воином и делала вид, что не замечает Ренно. Воин внимательно слушал девушку и кивал.
 Ренно стало неприятно. С ним Ановара не разговаривала так с тех пор, как они перестали быть детьми.
 Йала подошла к Ренно и улыбнулась. Юноша едва слышно поздоровался с ней. Ему вдруг пришло в голову, что Йале стало жаль его. Очень мило с ее стороны.
 В это время Ановара и высокий воин вышли на поле, чтобы присоединиться к танцующим. Было прохладно, и воин вежливо набросил Ановаре на плечи свою накидку. Ренно окаменел. Ановара открыто показала всему племени, что ей нравится этот воин.
 Ренно вдруг совсем расхотелось танцевать и веселиться, он побрел прочь от костра, собираясь вернуться домой, но кто-то догнал его и взял за руку. Юноша обернулся и увидел Йалу.
 — Ренно, сын Гонки, — твердо заговорила девушка, — ведет себя, как ребенок, который еще не прошел испытание.
 Ренно хотел только одного: чтобы его оставили в покое.
 — Почему ты говоришь со мной, как мать или тетя?
 Йала смотрела на юношу горящими глазами.
 — Разве Ренно не хочет стать вождем, когда вырастет?
 Это был глупый вопрос.
 — Конечно!
 — Я знаю, ты станешь им. Но тогда веди себя, как вождь. Все знают, что кожа вождя должна быть толстой, как у бизона.
 Йала была права. Отец часто говорил то же самое.
 — Вождь не должен подавать вида, что женщина ест его сердце. Это нехорошо. Ты должен танцевать и веселиться, даже если думы твои мрачны, как ночное небо.
 Ренно стало стыдно. Если люди поймут, почему он ушел, все поселение будет смеяться над ним.
 — Пойдем! — Йала потянула его за руку.
 Ренно был тронут, но не мог принять такой жертвы.
 — Ты не должна из-за меня отказываться от удовольствия.
 Йала пожала плечами. Ренно не посмел настаивать, иначе это показалось бы оскорблением. Идти рядом с Йалой было очень приятно.
 — Хочешь, я буду танцевать с тобой? — робко спросила девушка.
 Ренно улыбнулся:
 — Ты так добра. Я никогда этого не забуду.
 Йала внимательно смотрела из-под темных ресниц.
 Поднялся ветер. Приближалась гроза. Ренно торопился к месту, где два ручья сливались в реку. На плечах у него лежал олень, и теперь Ренно должен был встретиться с Эл-и-чи и отпраздновать удачную охоту.
 Брат обещал прийти на лужайку к заброшенной хижине. Давным-давно там жил старик сенека, который почему-то ушел из поселения.
 Начинался дождь. Ренно положил тушу на землю недалеко от хижины. Эл-и-чи не было, а Ренно не хотелось мокнуть под дождем. Юноша знал, что многие люди боятся даже подходить к хижине, опасаясь потревожить дух старика. Но ведь старик и при жизни никому не причинял вреда, так что его дух (если он еще здесь) тоже вряд ли способен на зло.
 Ренно наконец решился. Он повесил тушу на сук ближайшего дерева, чтобы до нее не добрались хищники, и побежал к хижине. Стены обросли сорняками и голубикой, а крыша провалилась внутрь. Ренно вошел в домик. Внутри была только полуразвалившаяся скамья, а на полу валялись сухие ветки. Теперь им с братом не придется мокнуть под дождем, собирая хворост. Ренно наклонился и принялся выгребать золу из очага. Эл-и-чи почувствует запах дыма и придет сюда. Внезапно Ренно остановился. Зола была теплой.
 Юноша вздрогнул. Может, старик и правда был колдуном? Ренно слышал про такой случай — один воин заснул в доме мертвого колдуна, и тот похитил его душу.
 Уж лучше спать под дождем, чем столкнуться со злым духом.
 Ренно хотел было уйти, но вдруг услышал тяжелые шаги. Юноша опустился на колени и приложил ухо к земле. Люди. Духи не шумят.
 Ренно выскользнул из хижины и спрятался за дерево, сжимая в руке нож.
 С противоположной стороны на лужайку вышли три воина, раскрашенные в боевые цвета гуронов.
 Они громко смеялись. Ренно понял, что враги не заметили ни его, ни туши, подвешенной на дереве.
 С поясов воинов свисали свежие скальпы, а один нес целую связку одежды и украшений. Скорее всего, гуроны возвращались из очередного набега.
 Ренно дождался, пока гуроны войдут в хижину и разведут огонь, а потом тихонько подкрался к окну. Над очагом сохли окровавленные скальпы и кожаная рубаха. Судя по вышивке, рубаха принадлежала сенека. Ренно прислушался. Воины обсуждали подробности набега, и юноша догадался, что те разорили маленькую деревушку к северу от главного поселения.
 Ренно осторожно подошел к двери.
 Ударила молния, на несколько мгновений осветив лес, и заревел дух Грома. Маниту взывали к мести.
 Ренно выкрикнул боевой клич и шагнул в открытую дверь. Щурясь от яркого света молнии, гуроны обернулись к нему, но юный воин оказался проворнее. Не успели враги опомниться, как первая стрела вонзилась в глаз одному, а вторая попала в грудь другому.
 В это время оставшийся в живых воин выхватил из-за пояса диковинную металлическую трубку с изогнутой рукояткой и навел ее на юного сенека.
 Раздался странный звук.
 Гурон пробормотал проклятие, швырнул оружие на землю, выхватил нож и бросился на врага.
 Ренно ловко отвел руку гурона в сторону. К счастью, он еще утром смазал все тело жиром, чтобы защититься от пронизывающего ветра, и теперь имел преимущество. Воин был выше и тяжелее молодого сенека и быстро сбил его с ног. Противники катались по полу, стараясь ножами достать друг друга.
 Каменное лезвие мелькнуло у самого лица, и Ренно понял, что не выдержит долгой борьбы. Он сделал вид, что целится в горло, но неожиданно ударил ножом в живот, потом еще и еще раз. Гурон начал слабеть.
 — Все, кто желает зла сенекам, умрут, — произнес сын великого сахема и ударил ножом в горло.
 Ренно медленно поднялся на ноги. Нужно было снять скальпы, но сначала ему хотелось посмотреть на незнакомое оружие.
 Предмет оказался на удивление тяжелым, чуть длиннее руки, с трубкой толщиной в палец. Отверстие было только с одной стороны, в отличие от духовых ружей, которыми пользовались онондага.
 Ренно все еще рассматривал необычную вещь, как вдруг почувствовал резкую боль в левом плече, и тут же сильный удар сбил юношу с ног, а на спину опустилось что-то очень тяжелое.
 Отчаянно извиваясь, Ренно как-то ухитрился повернуться. Огромный гурон с жутким красно-белым лицом покачивался у него на груди, коленями прижимая к земле руки юноши.
 Ренно попытался сбросить врага, но не смог. Плечо невыносимо болело.
 Гурон занес нож, металлическое лезвие блеснуло в свете пламени.
 — Послушай мои слова, сенека, прежде чем отправиться в долгий сон, — торжественно произнес он. — Ты убил трех моих воинов, и ты умрешь.
 Плечо горело, но лицо Ренно оставалось неподвижным. Сенеки умирают с честью.
 Алан де Грамон, или Золотой Орел, как его называли индейцы, зло рассмеялся:
 — Хорошенько запомни, что я тебе скажу! Ты и я не похожи на остальных воинов. Мы с тобой оба из другого мира.
 Ренно с удивлением заметил, что глаза врага не темные, как у всех, а голубые, и кожа под краской почти такая же, как у него самого.
 — Вот уже много лун я не встречал ирокеза, равного мне по силе. Я — Золотой Орел, величайший из воинов. Запомни это имя!
 — Я унесу твое имя в иной мир, Золотой Орел.
 — Я передумал. Ты отправишься туда, но позже. Ты слишком молод и не обрел своей силы. Сейчас я сильнее тебя, но придет время, ты станешь старше и выйдешь на тропу войны. Я дарю тебе жизнь, молодой сенека, чтобы ты стал воином. Может быть, ты окажешься врагом, которого я искал.
 Если бы не боль в плече, Ренно решил бы, что это сон.
 — Это мой дар, юный сенека. Прими его, и мы встретимся равными, если такова будет воля маниту.
 Металлический нож, дрожа, врезался в землю в нескольких дюймах от головы Ренно.
 — Кто ты? — спросил Грамон. — Я хочу знать имя врага Золотого Орла.
 — Меня зовут Ренно.
 — Мы еще встретимся, сенека Ренно. Слово Золотого Орла, величайшего из гуронов.
 Белый гурон встал и растворился во тьме. Ренно потерял сознание.
 Через какое-то время Ренно услышал, как кто-то зовет его. Что было потом, юноша помнил плохо. Кажется, его несли на носилках, слышались голоса воинов и отца. Потом Йала назвала его по имени, Ренно удивился и снова погрузился во тьму.
 Когда он проснулся, голова уже не болела. Откуда-то доносилось пение. Ренно попытался сесть, но тут же опустился обратно на постель. Пахло горящим табаком, кто-то посыпал тело юноши толчеными травами. Ренно узнал голос матери.
 Пение внезапно оборвалось. Юноша скосил глаза и увидел, как Са-ни-ва подает Ине чашку с горячим травяным настоем.
 Мать поднесла напиток, и Ренно начал пить маленькими глотками.
 Боль прошла. Юноша лежал в доме родителей. Ба-лин-та подкладывала дрова в очаг, а Йала крошила в огонь табачные листья.
 Ренно осторожно потянулся к левому плечу. Мускулы были напряжены, но боли совсем не чувствовалось.
 Мать и тетка улыбались, но лицо Йалы оставалось печальным.
 Ина сказала несколько слов Ба-лин-те. Девочка вышла на улицу. Воздух наполнился шумом трещоток и мужских голосов. Хранители веры пришли помочь Ренно обрести силы.
 Люди в огромных масках вошли в дом.
 — Пепел унесет твою боль! — пропел верховный хранитель веры, отец Йалы. Он умел общаться с маниту леса. — Мы развеем пепел, и ты поправишься.
 Пепел поднялся в воздух и стал медленно оседать на тело Ренно. Голова снова начала кружиться. Маска отца Йалы оказалась совсем близко, и вдруг в отверстиях блеснули голубые глаза.
 Жесткая бизонья шерсть, венчавшая маску, превратилась в бледно-желтые волосы, и Ренно узнал маниту из своего видения.
 «Ренно, сын Гонки, — сказала маска женским голосом. — Ты прошел испытание и одержал победу. Теперь ты — воин».
 Потом маска приняла прежний вид. Хранители веры пели до тех пор, пока у Ренно не заболели уши. Мать, тетя и Йала тихонько смахивали с тела юноши пепел.
 Хранители веры уходили.
 — Теперь тебе надо поесть, — сказала Ина и торжественно вручила Йале деревянную чашку.
 Девушка опустилась на колени рядом с Ренно и начала кормить его с большой ложки.
 Ренно проспал весь день, а когда проснулся, увидел сидящего рядом отца. Гонка держал в руках красивый головной убор из девяти перьев.
 — Это твое, сын мой. Перья принадлежали гуронам, которых ты убил в лесу. Скоро ты поправишься, наденешь это на голову, заткнешь за пояс три скальпа, и тогда тебя объявят воином.
 Великий сахем достал из-под своей накидки металлический нож. На рукоятке стоял знак Золотого Орла.
 — А ты видел металлическую трубку, отец?
 Гонка наклонил голову:
 — Эл-и-чи принес ее, когда нашел тебя.
 — Я никогда не видел такого оружия.
 — Ты все узнаешь на совете ирокезов. — Гонка не хотел говорить на эту тему. — Теперь объясни мне, как этот нож оказался в земле рядом с твоей головой.
 Ренно рассказал про встречу с белым гуроном, который называл себя величайшим из воинов. Отец задумался.
 — Верно, — наконец промолвил Гонка. — Золотой Орел — могучий воин. Я всегда мечтал встретиться с ним в бою. Он самый страшный из наших врагов. Но, может быть, он прав, и тебе, а не мне суждено сразиться с ним. И если так случится, не испытывай жалости. Ты должен убить его.
 — Я слышал твои слова, отец. И сделаю, как ты велишь.
 Гонка подал сыну металлический нож. Ренно положил оружие под тюфяк:
 — Когда маниту войны пошлют мне встречу с Золотым Орлом, я убью его этим самым ножом.
 Гонка встал и вышел из дома.
 Вскоре Йала принесла Ренно ароматную похлебку из бизоньего мяса, помидоров и маиса.
 Юноша не смог справиться с любопытством:
 — Почему ты ухаживаешь за мной?
 Йала отвернулась, пряча улыбку:
 — Правду говорит Са-ни-ва, что даже великие воины думают, как дети.
 — Может, великий воин должен думать, как женщина? — Ренно обиделся, что Йала не ответила на его вопрос.
 Девушка засмеялась, наклонилась и коснулась губами его лба.
 Ренно вспыхнул. Он знал, что это означает. Йала вовсе не жалеет его и уж конечно не считает братом. Она предлагает себя, женщину, ему, мужчине. Сердце Ренно бешено заколотилось.
 Йала выпрямилась и снова взяла в руку ложку:
 — Теперь тебя ждет много дел. Ты станешь воином и пойдешь на совет ирокезов. Ты выйдешь на тропу войны, и гуроны никогда не будут разорять наши поселения. А потом ты вернешься домой, и тогда мы поговорим о том, что касается только нас двоих.
 Три старших воина привели Ренно в длинный дом. Языки пламени в очаге вздымались прямо к отверстию в крыше. На помосте, в окружении вождей из других селений сенеков, сидел Гонка. Старейшины и старшие воины собрались у него за спиной.
 Напротив помоста сидели люди, прибывшие на совет из других деревень. В глубине дома Ренно заметил мать, тетю, Ба-лин-ту и Йалу. Сестренка от возбуждения переминалась с ноги на ногу.
 Ренно, в одной набедренной повязке, склонился перед отцом.
 Юноше велели подняться, и один из вождей произнес длинную речь, описывая победу над тремя гуронами. Все происходило не совсем так, Ренно отлично помнил, что случилось на самом деле, но достаточно было того, что юный сенека действительно убил врагов племени.
 Отец Йалы вышел вперед и раскрасил тело посвящаемого зеленой и желтой красками. Гонка надел на сына головной убор, и Ренно вытащил из-за пояса металлический нож.
 Мужчины принялись рассматривать его, передавая из рук в руки. Прежде чем протянуть нож соседу, каждый надрезал себе мизинец и выжимал несколько капель крови в глиняный кувшин. Отец Йалы, тихонько напевая, добавил туда воды, меда и виноградного сока.
 Гонка первым отхлебнул из кувшина, а потом пустил его по кругу. Ренно оказался последним. Он допил то, что оставалось и бросил сосуд в огонь. Теперь Ренно стал воином.
 Великий сахем обнял сына.
 Потом другие воины начали поздравлять его, а женщины потихоньку ушли.
 Жизнь Ренно переменилась. Тем же вечером он отнес свои вещи в один из длинных домов, где жили неженатые воины, и был удивлен непривычной тишиной. Никто не кричал, не играл и уж конечно не приглашал приятелей побороться.
 Теперь Ренно не придется таскать воду из колодца по просьбе матери или выполнять другую мелкую работу по дому. Старшие воины держались с Ренно на равных. У многих из них было всего по одному или по два скальпа.
 — Когда теперь мы пойдем на охоту? — подошел к брату Эл-и-чи.
 — Скоро, — улыбнулся Ренно. — Отец, правда, велел мне отдыхать и набираться сил, пока не начнется совет племен, но через несколько дней я смогу делать все, что захочу.
 — Жаль, что мне нельзя побывать на совете.
 — Потерпи, брат, и ты станешь мудрее.
 Эл-и-чи расхохотался:
 — Если бы ты был мудр и терпелив, то не напал бы в одиночку на трех гуронов!
 Ренно не нашел, что ответить.
 Жизнь в селении била ключом. Осень уже подходила к концу, но мужчины изо дня в день отправлялись в лес в поисках дичи, и даже старшие воины вместе с молодежью. Мальчики и незамужние девушки ловили рыбу, а дети собирали съедобные коренья.
 Были поставлены временные длинные дома. Великий сахем готовился к встрече гостей.
 Первыми прибыли военные вожди и хранители веры из других поселений сенеков. Наиболее уважаемые гости поселились в домах своих кланов.
 С запада и востока пришли могауки и онейда. Последними появились свирепые кайюга и онондага, которых остальные ирокезы считали тугодумами.
 Ренно удивлялся, что люди смотрят на него, как на героя. Сенека хвастались юношей, голыми руками убившим трех гуронов, и многие гости приходили просто посмотреть на него.
 — Ты станешь великим воином, как и твой отец, — обратился к Ренно старый вождь могауков. — Маниту благосклонны к тебе.
 В последний день перед началом совета Ренно с двумя воинами онондага из клана Медведя шел к тому месту, где должен был происходить совет. Воинов просили помочь строить помост для вождей. И вдруг Ренно оказался лицом к лицу с Ановарой.
 С тех пор, как он стал героем, Ановара относилась к нему совсем иначе. Вот и сейчас она ласково улыбнулась и попросила Ренно задержаться.
 Онондага пошли вперед.
 — Я хотела сказать, что горжусь тобой.
 Ренно важно наклонил голову. Ановара положила руку ему на плечо:
 — Я сказала всем моим родственницам из других племен, что ты мой старый и верный друг, и мы знакомы еще с тех пор, как матери носили нас за спиной.
 — Это так, — вежливо ответил Ренно.
 «Странно, — подумал он, — еще совсем недавно я так мечтал о ней».
 Ановара была красива, но красота эта блекла перед прелестью Йалы. И сейчас Ренно было все равно, что думает о нем Ановара. Воинам нет дела до женских разговоров.
 — А еще я сказала им, — лукаво произнесла девушка, — что мы и сейчас добрые друзья.
 Ренно похолодел. Он больше не искал благосклонности Ановары, и, самое главное, эти слухи могли повредить его отношениям с Йалой. Ренно скрестил руки на груди, кивнул и пошел догонять онондага.
 Ановара так и осталась стоять с выражением горечи на лице. Мысль о том, что никто, кроме нее самой, не виноват в этой потере, ничуть не утешала девушку.
 На следующий день рано утром пять барабанов — по числу племен — возвестили о начале совета. С одной стороны от помоста вождей сели старшие воины, места с другой стороны заняли хранители веры, молодежь длинными рядами расположилась позади. Прибыли военные вожди, каждый в роскошном головном уборе и с многочисленными скальпами за поясом. Последними вышли сахемы, в парадных накидках из бизоньих шкур. Они заняли места на помосте. Великий сахем Гонка сел на почетное место. В тот же миг, как по команде, барабаны стихли.
 Индейцы всегда ценили ораторское искусство, и вожди племен многословными речами заверили собравшихся в братских чувствах, связывающих ирокезов. Все подчеркивали нерушимость союза пяти племен.
 В полдень совет прервали, чтобы немного подкрепиться. Затем все вернулись на свои места и наконец заговорили о деле.
 Один из вождей сенеков рассказал о встрече Ренно с гуронами. Все воины повернулись в сторону юноши. Рассказ длился долго, и только в самом конце оратор достал из-под накидки и показал всем металлическую трубку.
 — Один из гуронов принес эту маленькую огненную дубинку! А у остальных были большие!
 Старший воин достал то, о чем шла речь, и все три предмета пошли по рукам.
 Ренно удивился, почему сразу не догадался, что попало к нему в руки. Он уже слышал об огненных дубинках — волшебном оружии, которое издает громкий звук и выплевывает пламя, — оно куда опаснее, чем лук и стрелы. Правда, Ренно ни разу не видел огненных дубинок, и только теперь ему стала понятна тревога отца.
 Появление мушкетов и пистолета вызвало шум. Один за другим вожди требовали без промедления выйти на тропу войны и уничтожить гуронов, а если потребуется, то и их соседей и верных союзников, оттава. А если алгонкины посмеют вмешаться в войну, то и их тоже.
 Гонка сидел неподвижно, с одеревеневшим лицом, пока не выступили все вожди. Наконец настала очередь великого сахема. Он встал. Воцарилась тишина.
 — Братья! Послушайте того, кто водил вас в бой и одержал много побед над гуронами, оттава, эри и алгонкинами. Нет воинов сильней и отважней ирокезов, но если мы сейчас выступим против наших заклятых врагов, то проиграем.
 Снова поднялся гул. Вожди и старшие воины не верили своим ушам, многие пришли в ярость. Гонка поднял руку. Гул стих.
 — Сенеки выйдут на тропу войны, и гуроны пожалеют о том, что сделали. Но мы не готовы к большой войне. Гуроны и оттава вступили в союз с белыми из города, который называют Квебек. Эти белые дали гуронам много огненных дубинок и научили пользоваться ими. Наши луки и стрелы будут бессильны.
 В словах великого сахема был смысл. Сахемы и военные вожди закивали в знак согласия.
 — Ирокезам тоже нужны огненные дубинки, и мы должны узнать, как с ними обращаться.
 Раздался одобрительный гул.
 И снова Гонка потребовал тишины.
 — Вот для чего я собрал вас на совет. Ирокезы не будут просить огненные дубинки у белых друзей гуронов и оттава, но мы можем получить оружие у других белых. Я прошу вашего согласия на то, чтобы отправить гонцов в города белых, которые называются Олбани, Спрингфилд и Бостон. Мы встретимся с белыми, и они дадут нам огненные дубинки.
 Все хором согласились. Сахем могауков задумался.
 — Брат мой, но что мы дадим взамен? Ирокезы не должны в обмен на оружие вмешиваться в войну между белыми из Бостона и Олбани с белыми из Квебека.
 Сахем онейда встал:
 — Брат мой могаук говорит правду. Белые хитры и лживы. Если мы не проявим осторожность, то нам придется сражаться вместо них с гуронами, оттава и алгонкинами.
 — Не годится сыновьям ирокезов погибать в войнах белых, — согласился Гонка. — Они жадны, так что мы дадим им то, что они считают самым ценным — шкуры бобров, выдр, лисиц и бизонов.
 Один за другим сахемы всех племен согласились с этим предложением. Ирокезы доверяли великому сахему говорить от их имени с белыми и получить огненные дубинки в обмен на меха.
 Гонка торжественно поклялся не заключать никаких союзов ни с кем из белых.
 Теперь те, кто не был согласен с решением совета, могли встать и высказать свое мнение. Кое-кто из старших воинов вообще не хотел иметь дела ни с кем из белых, но и они согласились, что у ирокезов нет другого выхода.
 Воины помоложе присутствовали только как зрители и не имели права голоса, но, оглядываясь вокруг, Ренно понял, что его соплеменники довольны решением совета. Сам Ренно считал лук и стрелы лучшим оружием, но радовался, что получит огненную дубинку и научится стрелять из нее.
 Пятеро сахемов надели особые головные уборы, украшенные оленьими рогами, и коснулись ими друг друга. Отныне соглашение стало законом для всех ирокезов. На закате начался пир.
 Наутро гости стали расходиться, и к полудню в селении остались только его жители. Младшие воины и взрослые девушки отправились разбирать временные постройки, а потом вернулись в деревню.
 Ренно очень хотел, чтобы отец назначил его одним из гонцов к белым, но тот уже выбрал трех старших воинов.
 Впрочем, юноше не стоило жаловаться на судьбу. Вскоре после того, как отец назвал имена гонцов, Ренно вместе с другими воинами позвали в длинный дом. Там уже сидели Гонка и еще один вождь, Сун-ай-йи. Последними подошли три младших воина, в том числе и Эл-и-чи.
 — Вас избрали, — произнес великий сахем, — чтобы отомстить за честь сенеков. Сун-ай-йи отведет вас в селение гуронов, и вы уничтожите его защитников!
 Ренно не помнил себя от радости. Наконец-то он будет сражаться!..
 Выступление назначили на следующее утро. Воины разошлись, остались только Гонка и оба его сына.
 — Эл-и-чи, — обратился великий сахем к младшему. — Таково было желание Сун-ай-йи, чтобы ты вместе со своими товарищами отправился в поход. Делай, что тебе прикажут, береги себя и не позорь наш клан.
 Эл-и-чи наклонил голову, его темные глаза сверкали от радости.
 — Я добуду славу моему отцу и клану Медведя.
 Потом Гонка повернулся к Ренно и обнял за недавно зажившее плечо.
 — Хотел бы я, чтобы ты остался дома, пока болезнь не уйдет из твоего тела.
 Ренно торопливо расправил плечи.
 — Но я здоров, отец.
 — Хорошо, — сказал великий сахем, старательно пряча улыбку. — Сун-ай-йи очень просил отправить тебя с отрядом. Он считает, что ты заслужил это право. Я тоже так считаю, так что не смог отказать ему.
 Ренно поблагодарил отца.
 — Ты уже доказал свою доблесть, так что не рискуй понапрасну. Я думаю, ты еще многое можешь сделать для народа сенеков.
 — Я не сделаю больше того, что должно быть сделано, — ответил Ренно, — но обещаю, что вернусь и принесу много скальпов гуронов.
 — Не сомневаюсь. — Гонка вздохнул. — Теперь мне нужно поговорить с женщинами из нашей семьи и сказать им, что сыновья отправляются на войну с гуронами.
 Братья поклонились, а когда великий сахем вышел из дома, бросились друг другу в объятия. Сбылась самая заветная мечта, и они были счастливы, даже несмотря на то, что Эл-и-чи и другие младшие воины не должны были участвовать в самом сражении.
 Ренно отправился в дом воинов, чтобы подготовиться к походу, и только поздним вечером пришел к родителям на прощальную трапезу. Ина и Са-ни-ва приготовили самые любимые лакомства детей и были спокойны, как всегда. Ина собрала два кожаных мешка с сушеным маисом и вяленой олениной.
 Гонка гордился сыновьями, но не стал говорить о сложностях предстоящего похода. Вместо этого речь зашла о гонцах к белым.
 — Я приглашу чужеземцев в селение сенеков. Вы вернетесь еще до того, как они приедут, так что будете присутствовать при переговорах, когда мы предложим белым шкуры в обмен на огненные дубинки.
 — А что ты сделаешь, отец, если эти белые потребуют, чтобы сенеки вступили в войну с другими белыми, теми, что с севера?
 — Ты слышал, что я сказал на совете. Я откажусь. Я не доверяю белым, так что не могу принять их как братьев.
 Ба-лин-та, сидевшая между Ренно и Эл-и-чи, не вытерпела:
 — Ренно, ты принесешь мне куклу гуронов?
 — Если смогу, то принесу, — заверил старший брат, — но не обещаю.
 Маленькой девочке сложно понять, что такое война. Ба-лин-та не унималась:
 — Я хочу рубашку и еще барабан.
 — Будь уверена, — попыталась успокоить ее Ина, — Ренно не забудет о тебе!
 — И еще игрушки!
 Тут вмешался Гонка:
 — Ба-лин-та, гуроны очень похожи на сенеков. Старинные легенды говорят, что когда-то мы были одним народом. Злые маниту поселились в сердцах гуронов, они ушли от нас и стали нашими врагами, но их игрушки и барабаны такие же, как у нас.
 Девочка наконец замолчала, не желая сердить отца, но по-прежнему не сводила с брата умоляющего взгляда. Ренно улыбнулся и кивнул.
 После еды Ина намазала лица сыновей золой, а Са-ни-ва дала им мешочки с травами, чтобы уберечь от злых духов.
 Ренно и Эл-и-чи крепко обняли Ба-лин-ту и отправились по домам. Отец простится с ними утром.
 В эту ночь Ренно долго не мог заснуть, но, помня о том, что ему придется провести в пути много часов, все-таки заставил себя расслабиться и наконец задремал. Юноша проснулся задолго до назначенного часа, неторопливо нанес боевую раскраску, проверил оружие и вышел на улицу.
 У дальнего конца дома виднелась женская фигурка, и Ренно догадался, что это Йала пришла проводить его. Он подошел ближе, и девушка молча протянула маленький кожаный мешочек.
 Ренно развязал ремешки и вытряхнул на ладонь вырезанную из дерева фигурку ястреба. Юноша не мог вспомнить, говорил ли Йале про сына женщины-маниту, обещавшего ему воинскую силу. Ренно просто склонил голову в знак благодарности.
 Йала потянулась к фигурке. Пальцы их встретились. Рука Ренно задрожала, а девушка положила фигурку обратно в мешочек и подвесила его к ожерелью из медвежьих когтей.
 Шнурок натянулся. Ренно уже знал, что, вернувшись из похода, пойдет прямо к Йале. Девушка прижала ладонь к его груди и исчезла в темноте так же молча, как и появилась.
 Ренно вместе с остальными пошел в длинный дом, где жили три старших воина, отправляющиеся в набег. Эл-и-чи и другие младшие уже отправились в путь, чтобы успеть поохотиться.
 Вскоре в длинный дом пришли Гонка и Сун-ай-йи.
 Сун-ай-йи был грузным, с большим животом и седеющими волосами, но все знали о необыкновенной отваге этого воина. Вот уже много лет он был военным вождем сенеков и пользовался полным доверием великого сахема.
 Все вышли на улицу. Сун-ай-йи повернулся к отряду и подал знак. Воины выстроились у него за спиной.
 Гонка поднял руку, прощаясь сразу со всеми, и только глаза его блеснули при взгляде на старшего сына.
 Деревня еще спала, когда отряд миновал частокол, пересек маисовое поле и направился в лес. Воины бежали рысцой. Это было одним из военных секретов сенеков, и каждый мальчик с детства учился быстро и подолгу бегать. Даже вождь, которому давно уже исполнилось сорок, спокойно выдерживал темп.
 Младшие воины добыли дичь, развели костер и ждали остальных на маленькой полянке. Воины радовались, что отправились в поход, но говорили тихо, чтобы голоса не разносились по лесу.
 Эл-и-чи подошел к брату, и они уселись бок о бок, с ломтями жареной оленины в руках.
 — Йала приходила проститься с тобой сегодня утром? — осторожно спросил Эл-и-чи, искоса взглянув на кожаный мешочек.
 Ренно кивнул.
 — Она сделала тебе подарок?
 — Да.
 Эл-и-чи был еще слишком мал для таких разговоров. Он с трудом удержался от смеха:
 — Она очень нравится нашей матери и тете.
 Ренно оживился:
 — Надеюсь. Но почему ты так уверен?
 — Я слышал, как они говорили об этом с отцом.
 — Что он сказал?
 Эл-и-чи пожал плечами. Обычно, когда речь шла о браке, все решали женщины, и только если у мужчин имелись серьезные возражения, они высказывали свое мнение.
 — Ба-лин-та, — продолжал младший брат, — много раз говорила Йале, что ждет не дождется, когда они станут сестрами.
 Ренно скривился. Жаль, что девочек, в отличие от мальчиков, не учат держать язык за зубами.
 — Мне бы тоже этого хотелось, — добавил Эл-и-чи. — Самая красивая девушка ирокезов станет моей сестрой!
 — Ты болтаешь совсем как Ба-лин-та, — сказал Ренно и взял еще один кусок мяса.
 Эл-и-чи тихо рассмеялся. Он во всем брал пример с Ренно и решил, когда наступит время, тоже жениться на очень красивой девушке.
 Ренно оценил восхищение брата и смягчился:
 — Только смотри, не говори об этом никому.
 — Да уже весь поселение знает, что вы с Йалой думаете друг о друге.
 Ренно было приятно, что другие интересуются его делами. Он радовался, что семья одобряет их отношения, и надеялся, что родители Йалы тоже довольны. Но теперь не время думать о таких вещах. Если воин в походе будет только и делать, что болтать о женщинах, он непременно попадет в беду.
 На ночь выставили часовых, а остальные уснули прямо у костра.
 Сенеки поднялись еще до рассвета, доели остатки мяса, напились воды из ручья и двинулись в путь. День пролетел незаметно.
 На вторую ночь жители деревни онондага принесли сенекам горячей похлебки, так что можно было не разводить костер. Впереди лежали земли могауков, и третью ночь воины провели под крышей братьев-ирокезов.
 На четвертые сутки обстановка изменилась. Теперь отряд двигался на север, по охотничьим угодьям гуронов, и вскоре вышел к большой реке. Белые люди из Квебека называли ее рекой Святого Лаврентия.
 С этого дня воины больше не разводили костров, не охотились и ели только сырую рыбу, добавляя к скудному рациону кусок вяленой оленины и горсть сушеного маиса. Отряд разделился на три колонны по десять человек, во главе каждой стоял старший воин. Никто не должен был разговаривать ни днем, ни ночью. По ночам выставляли трех дозорных, а лагерь разбивали только в таких местах, где к нему нельзя было подойти незамеченным. Каждый спал, держа под рукой лук и стрелы.
 Наконец Сун-ай-йи сказал, что им остался один дневной переход.
 У Ренно пересохло во рту. А вдруг ему доведется встретиться с белым гуроном? Хотя, может быть, им еще рано встречаться? Ренно знал, что легко устоит в схватке с обычным воином, но для такого испытания, как поединок с Золотым Орлом, опыта у юноши пока было мало.
 Последний отрезок пути сенеки шли с величайшей осторожностью, крадучись перемещались от одного дерева к другому, стараясь всегда оставаться в тени.
 И вот к полудню отряд вышел к реке. Поселение гуронов находилось на противоположном берегу. Воины напились, поели и притаились в густом кустарнике. Сун-ай-йи хотел дождаться ночи.
 Ренно назначили в дозор, наблюдать за дальним берегом, и теперь он прислушивался к незнакомым звукам, глядя на воду и вражеское поселение, и лишь изредка прикрывал глаза, чтобы снять напряжение.
 Кто-то подошел сзади, и Ренно, не оглядываясь, узнал Эл-и-чи.
 На поверхности воды появилось пятнышко. Ренно поднял взгляд на верхушки деревьев, а потом снова посмотрел на воду. Пятнышко пропало, но тут же мелькнуло снова.
 Ренно вопросительно взглянул на брата.
 Эл-и-чи медленно оглядел реку и небо над ней и пожал плечами. Иногда, если долго смотреть в одну точку, начинаешь видеть то, чего на самом деле нет.
 Ренно тронул брата за рукав и указал вверх.
 Эл-и-чи поднял взгляд и потряс головой.
 Небо слишком ясное, с досадой подумал Ренно. Отцу-солнце не мешало бы укутаться в облака. Пятнышко переместилось, и Ренно замер, когда понял, что перед ним ястреб.
 Птица подлетала все ближе и ближе. Вот она уже парила прямо над ними. Теперь ястреб начал снижаться.
 Эл-и-чи тоже с благоговением смотрел в небо.
 Рядом с Ренно закружилось перышко. Он вытянул руку, и перышко опустилось прямо на ладонь. Ястреб поднялся выше и вскоре исчез из виду.
 Ренно вставил перышко в волосы, готовый ко всему, что бы ни ждало его на том берегу.
 Когда остальные воины проснулись, Эл-и-чи коротко рассказал им, что произошло. Многие смотрели недоверчиво, но перышко в волосах Ренно говорило само за себя, и появление ястреба сочли добрым знаком. Сун-ай-йи включил Ренно в первый отряд нападающих.
 На закате десять воинов-сенеков бесшумно вышли из зарослей. Старший воин остановился и вытянул вперед руку.
 К берегу причалило каноэ. В нем сидели четверо воинов с красно-белой раскраской. Сун-ай-йи послал двух человек проверить, нет ли еще кого-нибудь поблизости. Дозорные быстро вернулись. Берег был пуст. Воины из отряда Ренно прицелились и выстрелили. Четыре гурона упали.
 Сенеки подошли к берегу. Ренно металлическим ножом снял скальп с одного из убитых.
 Сун-ай-йи велел младшим взять каноэ.
 За рекой послышались голоса. Сенеки находились теперь напротив вражеских ворот. Солнце садилось, и женщины гуронов возвращались домой с маисовых полей. Многие весело болтали, но некоторые шли в стороне, с каменными ножами в руках, то и дело оглядываясь по сторонам.
 Было ясно, что гуроны опасались нападения.
 Сенеки не хотели нападать на женщин. Это было бы нарушением законов войны и могло вызвать гнев маниту.
 Женщины прошли, и ворота закрылись.
 Сенеки насчитали снаружи шестерых часовых. Нельзя было допустить, чтобы кто-нибудь подал сигнал тревоги. Военный вождь жестом указал на шестерых, включая Ренно. Воины легли на землю и поползли по полю с маисом и тыквами. Сенеки двигались очень медленно, и Ренно с благодарностью вспомнил о долгих часах тренировок. Воинская сила наполняла все его существо.
 И только подобравшись к часовому на расстояние вытянутой руки, Ренно почувствовал страх. Юный воин замер, собрался с духом, нащупал за поясом нож и стал ждать.
 Сверчок трижды пропел свою песню, и сенеки вскочили на ноги. Ренно вонзил нож, потом еще и еще раз. Вражеский воин умер на месте, не издав ни единого звука. Ренно снял скальп и заткнул себе за пояс. Все сенеки отлично справились с заданием.
 Теперь Сун-ай-йи двинулся вперед с основной частью отряда. Воины принесли захваченное каноэ, перевернули его и приставили к частоколу, а потом один за другим взобрались наверх, словно по лестнице. Карабкаться по березовой обшивке было легко, и, добравшись до вершины, нападающие по одному спрыгнули внутрь.
 Младшие замыкали колонну. Им предстояло открыть ворота, чтобы сенеки могли уйти, совершив то, ради чего явились в селение врага.
 Воины разбились на группы и двинулись в сторону длинных домов.
 Деревня была очень похожа на селения сенеков, и Ренно вспомнил, как отец рассказывал о старинных легендах, в которых говорилось, что сенеки и гуроны раньше были одним народом.
 В домах горели огни, но воины не собирались заходить внутрь, чтобы не оказаться лицом к лицу с многочисленными обитателями. Сенеки прятались в тени, подбираясь как можно ближе к общему дому. Гуроны только что завершили вечернюю трапезу и теперь сидели снаружи, у стены, куря трубки и беседуя друг с другом.
 Военный вождь подал знак. Битва началась. Большинство гуронов погибли сразу, не успев понять, что случилось. Немногие оставшиеся бросились на сенеков.
 Ренно оказался лицом к лицу с рослым старшим воином. Уронив дымящуюся трубку, гурон выхватил из-за пояса нож.
 Юный сенека прыгнул вперед, но гурон отскочил в сторону, и Ренно промахнулся. Он еще не понял, что произошло, а гурон уже сидел на нем и, схватив за волосы, тянулся ножом к горлу.
 Ренно сумел увернуться, но получил лишь временную передышку. Физически он был слабее противника, и следующий удар мог оказаться последним.
 Ренно охватила ярость. Он подумал о только что обретенной воинской силе. Вдруг что-то обожгло руку юноши. Еще дымящаяся трубка, которую недавно курил гурон, лежала неподалеку. Ренно схватил ее и в тот миг, когда нож опять промелькнул перед его глазами, вытряхнул горящее содержимое трубки в лицо гурону.
 Тот закричал от боли, ослабил хватку и Ренно ударил врага ножом в грудь. Увидев, что противник мертв, юноша вскочил на ноги и быстро снял скальп.
 Сражение длилось несколько минут. Сенеки собрались уходить.
 Неожиданно гуроны выбежали из домов в дальнем конце селения и вскоре образовали отряд, который с легкостью мог одолеть немногочисленных нападавших. Ренно ужаснулся. Враги отреагировали гораздо быстрее, чем ожидали сенеки, и теперь было невозможно следовать первоначальному плану уйти до того, как гуроны сумеют собрать погоню.
 Нужно было отвлечь внимание гуронов, чтобы сенеки успели отойти на безопасное расстояние, и Ренно, не раздумывая, повернул назад. Эл-и-чи кричал, чтобы брат поспешил к воротам, но Ренно решил осуществить свой план.
 Он ворвался в ближайший длинный дом. Перепуганные женщины и дети сгрудились возле очага. Ренно перескочил через трехлетнюю девочку и бросился к огню.
 Женщины потянулись за ножами и кинулись на врага. Ренно не долго думая схватил горшок с кипящей похлебкой и выплеснул содержимое в их сторону. Женщины отпрянули. Ренно вытащил из очага пылающий кусок дерева и, подбежав к выходу, ткнул горящим концом в солому, которой был устлан пол. Солома вспыхнула, и не успел Ренно выскочить на улицу, как огонь охватил весь дом.
 Снаружи Ренно дожидались три воина-сенека, отстреливавшихся от гуронов.
 В это время загорелись бревенчатые стены дома, женщины и дети начали выпрыгивать из окон, срывая прикрепленные к рамам шкуры.
 Гуроны поняли, что если не потушить огонь, то вскоре он охватит все поселение, и прекратили преследование.
 Ренно добежал до ворот и попытался поджечь частокол.
 Сун-ай-йи и другие воины ждали отставших в лесу. Ренно пришел последним.
 Сенеки, не задерживаясь, отправились прямо на юг, они двигались даже быстрее, чем обычно. Воины бежали несколько часов подряд, не останавливаясь и не замедляя ход. Иногда старшие воины, замыкавшие колонну, прикладывали ухо к земле, чтобы определить, не идут ли за ними гуроны.
 На рассвете Сун-ай-йи ненадолго остановил отряд, позволив воинам утолить жажду.
 Они бежали еще два дня, останавливаясь только у рек и ручьев. Никто не отставал, даже Эл-и-чи и двое других младших воинов-подростков. Наконец они добрались до земель сенеков, и барабаны разнесли весть о свершившейся мести и благополучном возвращении отряда.
 Воины разбили лагерь и после удачной охоты устроили пир в честь победы. С этого момента охранять земли от возможного набега гуронов должны были те, кто оставался дома. Впрочем, вероятность такого нападения была невелика. Сенеки нанесли больший урон, чем потерпели сами, и честь племени была спасена. Если бы гуроны все-таки решились на ответный удар, это могло бы привести к началу войны со всеми ирокезами, к чему не были готовы ни сами гуроны, ни их союзники.
 Всю дорогу Ренно с нетерпением ждал возвращения домой, а теперь, у самого поселения, неожиданно успокоился.
 Юный воин с честью выдержал новое испытание. Он добавил три скальпа к тем, что уже висели за поясом, и обретенная воинская сила наполняла все его существо.
 Сун-ай-йи рассказал Гонке и другим вождям о том, как смелые и четкие действия Ренно спасли жизнь всему отряду. Храбрецу не полагалось особой награды, но теперь вожди знали, что отважному и предусмотрительному воину можно доверять и более ответственные задания.
 Все поселение вышло встречать отряд, и люди толпились на улицах, приветствуя своих героев. Все радовались, а мальчишки бежали за колонной.
 Ренно улыбнулся матери и тете, рядом с которыми прыгала счастливая Ба-лин-та. Трудно будет объяснить сестренке, почему он не сумел принести ей подарок.
 Только Йалы нигде не было видно. Ренно не мог понять, почему ее нет, и начал тревожиться.
 Воины остановились перед Гонкой, вождями и хранителями веры, собравшимися перед входом в общий дом. Сун-ай-йи произнес длинную речь, в деталях рассказав обо всем, что произошло в походе. Ренно с радостью наблюдал, как сияли глаза отца, когда Сун-ай-йи упоминал имя молодого воина.
 Наконец церемония подошла к концу. Воины пожал друг другу руки и разошлись.
 Ренно и Эл-и-чи отправились в родительский дом.
 — Вы — настоящие сыновья сенеков, — сказал Гонка, и для них не было высшей награды.
 Трапеза подошла к концу, и Ренно наконец спросил:
 — Что с Йалой? Я не видел ее у общего дома.
 Ина и Са-ни-ва переглянулись, но ни одна из них не сказала ни слова. Гонка откашлялся:
 — Родители отправили ее погостить к родственникам онейда. Йала проведет там несколько месяцев.
 Расспрашивать дальше не имело смысла, но Ренно встревожился еще больше. Мать и тетя поглядывали друг на друга, и он догадался, что что-то случилось. Радость ушла, и Ренно стало очень грустно.




 Глава шестая


 Преподобный Авдий Дженкинс сидел на перевернутой бочке, служившей стулом, потягивал из щербатой глиняной чашки чай и пытался скрыть от самого себя растущую досаду. После работы в поле Авдий переоделся в черное платье священника, чего обычно не делал.
 Наконец он решился, встал, оседлал лошадь и направился к дому Иды Элвин.
 Всему виной была племянница тетушки Иды, Дебора. К семнадцати годам она превратилась в настоящую красавицу, редкий цветок, который мог бы потерять всю свою прелесть, проведя остаток жизни на границе вместе с тетей и двоюродным братом. Красота, ум и обаяние сделали бы Дебору желанной гостьей и в Бостоне, и даже в далеком Лондоне. И только в Англии она сможет встретить человека, достойного ее.
 Проблема заключалась в том, что Авдию вовсе не хотелось, чтобы Дебора встретила такого человека. Недавно он понял, что влюблен в нее, и с трудом скрывал свои чувства от Деборы и остроглазой миссис Элвин.
 Нищий священник, который живет на границе и получает от прихожан яйца, картофель и копченые окорочка, не в состоянии обеспечить семью.
 К тому же у Авдия было много соперников. Юный Эйб Томас из довольно зажиточной семьи вот уже несколько лет вздыхал по прекрасной Деборе, хотя та не питала особой симпатии к медлительному и неразговорчивому пареньку.
 Ей больше подошел бы Джефри Уилсон, единственный сын самого богатого землевладельца в округе, но его манеры и образ жизни оставляли желать лучшего, и Дебора почти не скрывала своего презрения к нему.
 Сейчас девушка стояла перед Авдием, держа в руках тарелку с овсяными лепешками. Золотое облако волос обрамляло прелестное личико, и мысли молодого человека были далеки от приличных священнослужителю.
 — Они только что со сковородки, — улыбнулась Дебора. — Я испекла их, когда узнала, что вы собираетесь нас навестить.
 Авдий вообще-то не очень любил лепешки, но взял одну, попробовал и с изумлением понял, что та превосходна.
 — Что слышно о французах? — спросила тетушка Ида. — Говорят, полковник Уилсон до сих пор выставляет в форте двойной караул.
 — Это обычная предосторожность, мэм. Мы знаем, что Алан де Грамон ушел к гуронам, но, по крайней мере сейчас, они не угрожают нашим поселениям ни здесь, ни в Нью-Йорке. Скорее всего, Грамон сейчас воюет с другими индейцами. Некоторые племена, например алгонкины, склоняющиеся на нашу сторону, придерживаются того же мнения, но точно никто ничего не знает.
 — Лишь бы дикари оставили нас в покое, а друг друга пусть убивают, сколько им заблагорассудится. Может, это не совсем по-христиански, но жизнь здесь достаточно тяжела и без дикарей.
 Авдий по опыту знал, что с тетушкой Идой лучше не спорить.
 Уолтер, очень располневший за последние годы, взял несколько лепешек и затолкал себе в рот. Дебора с осуждением посмотрела на кузена, но в присутствии духовного лица не стала делать замечания. Ей всегда было неловко из-за Уолтера. Мальчик отлично справлялся с работой на ферме, ловко выполнял свои обязанности, но почти не бывал в обществе и не умел себя вести.
 Авдий проследил за пристальным взглядом Деборы и понизил голос, обращаясь к тетушке Иде:
 — Я пришел сегодня с особой целью.
 Миссис Элвин наклонила голову.
 — Не знаю, насколько удобно говорить об Уолтере, когда он находится рядом с нами.
 — Ничего, — вздохнула тетушка Ида. — Просто не нужно смотреть на него, иначе бедняжка догадается, о ком идет речь.
 — Мы много говорили о нем на днях с полковником Уилсоном. Рано или поздно Уолтеру придется научиться какому-нибудь ремеслу, и мы подумали, не захотите ли вы послать его в Бостон. Он смог бы пойти в ученики, например к булочнику или каменщику.
 Дебора опередила тетушку:
 — Боюсь, это невозможно. Мы достаточно хорошо знаем Уолтера, чтобы понимать, чего он хочет, и удовлетворять его нужды. Но с чужими людьми он пропадет.
 — Уолтер просто не выживет, — резко заговорила тетушка Ида. — Я помню, как долго он учился читать и писать. Он решит, что мы с Дебби хотим избавиться от него и поэтому отослали из дому.
 Священник был разочарован, но чувство долга одержало верх.
 — Могу я спросить вас, что вы намерены делать с ним в будущем?
 — Мы еще ничего не решили, — спокойно ответила тетушка Ида. — Я молю Бога, чтобы тот дал бедняжке голос и слух, но Всемогущий глух к моим мольбам. Мы только надеемся, что, когда меня не станет, а Дебби выйдет замуж, Уолтер будет в состоянии следить за своим телом и душой и работать на этой земле. Другого выхода нет.
 — Что ж, — осторожно продолжал Авдий, — у вас есть еще год или два, чтобы подумать о его обучении.
 Тетушка Ида кивнула, будто соглашаясь, но Дебора ничего не ответила.
 Стук в дверь прервал разговор. Никто не слышал, чтобы подъехала повозка или лошадь, но Дебора без страха подошла к двери, открыла ее и замерла.
 На пороге стояли два высоких могучих индейских воина, одетых в набедренные повязки, ноговицы и кожаные рубахи. Лица их были раскрашены зеленой и желтой красками. У каждого были при себе лук, стрелы и каменный нож, но пока незнакомцы не делали ничего угрожающего.
 — Это гуроны, и они пришли убить нас! — прошептала девушка.
 Тетушка Ида встала, собираясь схватить стоящий у камина мушкет, а Уолтер снял со стены сковороду.
 Только Авдий понял, что индейцы пришли с мирными намерениями и поспешно вмешался:
 — Не знаю, из какого они племени, но, судя по раскраске, это не гуроны.
 — Можете вы поговорить с ними? — спросила Дебора, пытаясь справиться со страхом.
 — Попробую. Полковник Уилсон научил меня языку алгонкинов, который, как он объяснил, является исходным для всех племен на сотни миль вокруг.
 Заткнув за пояс пистолет, Авдий подошел к двери. Скрестив руки на груди, воины шагнули внутрь, стараясь поменьше смотреть по сторонам.
 — Что вы здесь делаете? — спросил священник.
 — Мы посланцы сенеков, величайшего народа ирокезов, — ответил старший. — Мы пришли с миром.
 — Тогда добро пожаловать, — произнес Авдий, как только составил ответную фразу.
 Дебора и тетушка Ида по выражению его лица поняли, что он старается соблюдать осторожность, но беспокоиться не о чем.
 — Мы принесли весть вождю вашего народа.
 — Я отведу вас к нему, — сказал священник, а потом повернулся к женщинам и объяснил, о чем идет речь.
 — Не ходите с ними, — испугалась тетушка Ида. — Как только стемнеет, они перережут вам горло.
 — Думаю, что нет, — заметил Авдий. — Но в любом случае придется рискнуть. Мы впервые встречаемся с ирокезами, и для нашей будущей безопасности необходимо выяснить, зачем они прошли столь долгий путь.
 — Что ж, — не успокаивалась тетушка Ида, — на вашем месте я не выпускала бы пистолет из рук и не поворачивалась к ним спиной.
 Младший из воинов заметил Дебору и, не отрываясь, смотрел на прелестную девушку. На земле сенеков мужчина имеет право смотреть на женщину, которая ему нравится, хотя обращаться к ней до того, как она даст понять, что не имеет ничего против, считается невежливым.
 Дебора без труда поняла смысл взгляда незнакомца и похолодела. Дикарь явно жаждал ее, и Деборе просто не пришло в голову, что он никогда не видел женщин со светлыми волосами и глазами, как у Ренно.
 Авдий натянул куртку и достал из кармана шапку.
 — Будьте осторожны, — сказала Дебора на прощание. Такая забота тронула молодого человека.
 — Не бойтесь. Я смогу постоять за себя.
 Дебора и сама удивилась, что не очень тревожится за него. Священник был силен, как любой фермер, а смекалкой мог сравниться с хитрыми дикарями. Впервые девушка подумала о том, что уважает Авдия Дженкинса скорее как человека, чем как духовника.
 Священник поклонился дамам, потрепал по плечу Уолтера и повел нежданных гостей во двор, где была привязана его лошадь.
 Авдий убедился, что поблизости нет других индейцев, оседлал лошадь и отправился в путь. Сенеки без видимых усилий бежали рядом, с интересом поглядывая на освещенный луной форт.
 Но Авдий не собирался приближаться к главному оборонительному сооружению, а сделав небольшой крюк, привел сенеков к поместью Уилсонов.
 Они прибыли как раз в тот момент, когда Том Хиббард сделал свой ежевечерний обход. Увидев индейцев, он немедленно вскинул винтовку.
 — Они пришли с миром, Том, — крикнул Авдий. — Я привел их к полковнику.
 — Кто они такие, черт бы их побрал? — Хиббард рассматривал зеленую и желтую раскраску.
 — Сенеки.
 Том присвистнул и подошел ближе.
 Посланники, оставаясь невозмутимыми, вошли в большой дом белого вождя.
 Джефри Уилсон, спускавшийся по широкой изогнутой лестнице, увидел индейцев и злобно нахмурился. Выражение его лица было настолько недвусмысленным, что воины ответили тем же, недовольными взглядами встречая безмолвный вызов.
 Эндрю Уилсон принял посетителей у себя в кабинете и сначала выслушал краткое объяснение Авдия, дав гостям время освоиться.
 Индейцы были удивлены количеством пустых комнат в доме. Книжные шкафы в кабинете не вызвали у них ни малейшего интереса, зато полированный стол, за которым обычно работал хозяин, надолго привлек их внимание. Но самым любопытным для дикарей оказался камин, и сенеки надеялись, что им представится случай обследовать отверстие для дыма, используемое белыми.
 — Мы пришли с миром, — сказал старший из воинов и подал полковнику короткую полоску вампума — сыромятный ремешок с нанизанными на него ракушками.
 — Приветствую вас с миром, — ответил Эндрю Уилсон и протянул гостям записную книжку в кожаном переплете ручной работы.
 Индейцы с удовольствием осмотрели ее, и старший сказал:
 — Я пришел к вождю белых от лица Гонки, великого сахема сенеков, и от лица сахемов всех могущественных ирокезов.
 Свободно владея языком алгонкинов, полковник ответил:
 — Мой дом — ваш дом.
 После обмена любезностями все сели. Воины отказались от стульев и устроились на полу, скрестив ноги.
 Эндрю Уилсон, уже почти совсем седой, зажег одну из трубок и пустил ее по кругу.
 — Гуроны, враги сенеков, — начал индеец, — получили много огненных дубинок от белых, которые живут в городе под названием Квебек.
 Внимательно слушавший полковник кивнул. Это подтверждало слухи, что французы в Канаде дают оружие дружественным племенам.
 — Теперь сенекам тоже нужны огненные дубинки. Сенеки хотят научиться пользоваться ими. В обмен они дадут белым много шкур бобров, выдр, бизонов, лисиц и волков.
 Полковник переглянулся с Авдием и Томом. Английские колонисты здорово отстали от французов по части налаживания отношений с индейскими племенами. Ни одна попытка жителей форта Олбани установить дружеские отношения с ирокезами не увенчалась успехом.
 И теперь сенеки, главное племя ирокезов, делают первый шаг. Все складывается слишком хорошо.
 Однако оставалось еще одно препятствие. Двоюродный брат короля, принц Руперт, ведавший делами колоний, строго запрещал снабжать индейцев огнестрельным оружием.
 Правда, теперь, чтобы не допустить контакта ирокезов с французами и в то же время не дать окружить английские колонии с севера и юга, прижав их к Атлантическому океану, отступление от этого правила было единственным выходом и надеждой на спасение.
 Полковник Уилсон решился:
 — Я пойду с вами в поселение великого вождя и попрошу его выслушать ваше предложение.
 Милдред Уилсон предоставила гостям отдельные комнаты, справедливо предположив, что индейцы не пожелают спать на перине, а улягутся на полу, завернувшись в бизоньи плащи.
 На рассвете Милдред подала гостям обильный завтрак, и вскоре полковник вместе с верным Томом и сенеками отправились в Бостон. Колонисты ехали верхом. Индейцы отказались от лошадей и без устали бежали до самой столицы Массачусетса. Предположив, что индейцы не захотят останавливаться в гостиницах и трактирах, да и владельцы этих заведений могут быть против, полковник решил ночевать под открытым небом, и все четверо готовили пищу на костре. Сенеки с восторгом попробовали настоящий английский ростбиф. Наконец им представилась возможность поближе познакомиться с соседями.
 Через несколько дней путники прибыли в Бостон и направились прямо в резиденцию вице-короля. Губернатор Шерли, в знак уважения к послам, уселся на пол под портретом Карла II, Пепперелл и Уилсон последовали его примеру.
 После обмена длинными приветственными речами сенеки повторили свое предложение.
 — Для нас это первый реальный шанс остановить французов в Новом Свете, — закончив перевод, заметил по-английски Эндрю Уилсон. Он очень старался говорить как можно равнодушнее.
 — Как вы думаете, согласятся ли индейцы на полноправный военный союз? — спросил генерал. Долгое время общаясь с алгонкинами, он научился скрывать свои чувства.
 — При мне они не упоминали о подобном союзе, — ответил Уилсон, — и, думаю, было бы преждевременно и даже опасно требовать сразу так много.
 — Всему свое время, — согласился Шерли. Как всегда, слова губернатора прозвучали очень убедительно. — Я принимаю на себя всю ответственность за нарушение политики Короны и немедленно отошлю принцу Руперту подробный доклад. Не могу представить, чтобы король отказался иметь дело с самым крупным и могучим племенем Северной Америки.
 — Великий вождь Массачусетса, — обратился Эндрю Уилсон к сенекам, — принимает предложение вашего великого вождя. Мы заключим с вами сделку.
 Воины кивнули, пытаясь скрыть радость.
 — Я не собираюсь передавать индейцам наши новые длинные мушкеты, — заговорил Пепперелл, — но мы можем забрать из арсенала двести старых мушкетов, свинец, пули и пистолеты. У нас останется не очень много оружия, пока мы не получим новых поставок, но это не так страшно.
 Губернатор назначил полковника Уилсона своим представителем при сделке.
 — Возьмите с собой несколько ополченцев, — посоветовал Шерли. — Отберите хороших стрелков, чтобы они могли обучить индейцев.
 — Непременно, ваша честь. Спасибо за доверие. Вы знаете, я сделаю все, что будет в моих силах.
 — Вплоть до заключения союза, — вставил Пепперелл.
 — И это тоже, если сумею. Но, исходя из того, что мне известно об индейцах, я постараюсь представить все так, словно это они делают первый шаг.
 — У нас не так много людей, которые умеют вести переговоры, так что следует избегать ошибок, — строго сказал Шерли. — По пути вы заедете в форт Олбани. Я приготовлю письмо к властям Нью-Йорка, подтверждающее ваши полномочия, и вежливо предложу им также отправить какое-то количество оружия и нескольких инструкторов. Только не позволяйте ньюйоркцам водить вас за нос. У них самый большой запас оружия во всей колонии, так что они могут послать не меньше, чем мы сами.
 — Я буду настаивать на том, чтобы отвезти сразу все оружие — и их, и наше. Индейцы могут заподозрить нас в обмане, если я скажу им, что остальное доставят позже. Сенекам нужно оружие, чтобы сражаться с врагами, а нам нужна их помощь в войне с французами. У нас впереди еще несколько дней, и, надеюсь, мы сумеем договориться, к общему удовлетворению. Кроме французов, разумеется. Они воюют с нами уже больше двадцати лет без серьезного ущерба для себя, так что пришло время изменить ситуацию. Эта сделка — первый шаг на пути к нашей победе.
 После недолгих раздумий Эндрю решил взять с собой всего несколько человек. Помимо Авдия Дженкинса к сенекам должны были отправиться еще два юноши: Эйб Томас и Джефри Уилсон. Надежный товарищ и отличный стрелок, Эйб одинаково хорошо управлялся и с мушкетом, и с пистолетом. Несмотря на то, что родители нуждались в его помощи на ферме, Эйб согласился поехать на несколько месяцев к сенекам, чтобы научить их пользоваться оружием.
 — Надеюсь, тяготы примитивной цивилизации заставят Джефри оценить удобства, которыми он располагает здесь, — говорил полковник Уилсон жене. — Может быть, он наконец остепенится.
 Милдред нахмурилась:
 — Он думает только об удовольствиях, которыми полна Англия. Боюсь, Джефри попадет в беду. Он ведь такой вспыльчивый.
 — Теперь он не просто мой сын, а сержант милиции. Я для него — командир и, надеюсь, сумею сдерживать его.
 Власти Нью-Йорка были в восторге от открывающейся перспективы и предоставили, со своей стороны, двести мушкетов, а также пистолеты, свинец и порох.
 Единственная сложность заключалась в перевозке. Обычный способ доставки в повозках исключался, так как у индейцев не было подходящих дорог.
 Авдий Дженкинс предложил использовать вьючных лошадей, и сенеки согласились, что, может быть, удастся провести через лес груженых лошадей, хотя в некоторых местах для этого придется вырубить деревья и кустарник.
 Холодным осенним утром отряд покинул форт Спрингфилд. Небо было затянуто тучами, с запада дул сырой ветер. Путешественники на пароме переправились через реку Коннектикут, а к полудню свернули с дороги и углубились в лес.
 Один из сенеков шел впереди, полковник Уилсон и его спутники следовали за ним, второй индеец замыкал шествие. Авдий, Эйб и Джефри заботились о лошадях. Поначалу тропа была достаточно широкой, и небольшой отряд не сталкивался с серьезными затруднениями. В первый же день индейцы отправились на охоту и принесли дичи, которой хватило на несколько дней.
 У истоков реки Гудзон к отряду присоединились ньюйоркцы, и все вместе двинулись дальше. Осень подходила к концу, толстый ковер опавших листьев покрывал землю, тропа становилась все уже, и колонистам то и дело приходилось пробираться сквозь заросли кустарника и вечнозеленых растений. Путешествие, обычно занимавшее у сенеков несколько дней, растянулось более чем на две недели, и только индейцы не выказывали признаков усталости.
 — Да, их лучше иметь в числе друзей, чем врагов, — однажды вечером заметил полковник Уилсон Авдию Дженкинсу. — И я начинаю думать, что мы напрасно называем их дикарями. Удивительно, насколько они выносливы.
 Вечером на пятнадцатый день путешествия отряд прибыл в главное поселение сенеков. Мужчины и женщины заполнили все свободное пространство между длинными домами, желая посмотреть на чужеземцев. Стояла неестественная тишина. Сенеки впервые в жизни видели белых и с любопытством разглядывали их. Никто не кричал, не улыбался, и даже дети оставались спокойными.
 Англичане привязали лошадей и прошли в дом для гостей, где распаковали вещи и сложили мушкеты вдоль стены, прикрыв полотном. Рядом поместили боеприпасы, а порох убрали подальше от огня.
 Потом колонистов отвели в общий дом. Там тоже было полно народу, и гостям пришлось пробираться сквозь толпу, стараясь не толкнуть и не задеть кого-нибудь из индейцев.
 Ради торжественного случая Гонка надел свой головной убор из перьев и искусно отделанную бизонью накидку. Позади него на помосте выстроились хранители веры и сахемы, представлявшие все народы ирокезов.
 Вновь прибывшие остановились перед помостом, и полковник Уилсон произнес речь. Поприветствовав сенеков от имени своего великого вождя короля Карла II и вице-королей — губернаторов Массачусетса и Нью-Йорка, — Уилсон предложил дружбу всем народам ирокезов. Полковник подчеркнул, что колонисты хотят честной торговли, и обещал не мошенничать и не лгать. В качестве доказательства добрых намерений он принес ирокезам огненные дубинки, которые, он надеется, будут приняты.
 После речи Эндрю Уилсон преподнес великому сахему шпагу с эфесом, усыпанным драгоценными камнями, и пистолет, отделанный жемчугом.
 Ренно сразу же узнал трубку, похожую на ту, из которой его хотел убить гурон.
 Великому сахему понравилась шпага, он вытащил ее из ножен и попробовал клинок.
 Ответная речь была намного короче. Сенеки всегда рады гостям. Великий сахем говорит от лица всех ирокезов и надеется, что сделка послужит интересам обеих сторон.
 Полковник слушал очень внимательно, но Гонка так и не упомянул ни о дружбе, ни, тем более, о возможности заключения союза.
 Впрочем, сенеки оказались радушными хозяевами. После завершения церемонии представители племен ирокезов и колонисты вышли в поле за частокол, где гостеприимные жители уже разложили костры и приготовились к пиршеству.
 На следующее утро колонисты были приятно удивлены, увидев индейцев, несущих котлы с горячей водой для купания. Все жители, включая женщин и детей, опять вышли в поле, а гостям предложили показать огненные дубинки. Понятно было, что индейцы хотят соблюсти приличия и не торопятся завершать переговоры.
 Для начала полковник воткнул в землю три индейских копья и срубил три наконечника тремя ударами шпаги. Великий сахем повторил тот же опыт своей новой шпагой.
 Авдий Дженкинс приступил к демонстрации огнестрельного оружия. Подобрав сухой початок маиса, он укрепил его на воткнутой в землю ветке. Затем отошел на пятьдесят шагов, остановился и медленно поднял пистолет. Никто в Спрингфилде не стрелял из пистолета лучше него, и защитники форта искренне сожалели, что сан не позволяет Авдию вступить в их ряды.
 Сотни сенеков не сводили с него глаз. Священник немного помедлил, затем прицелился и выстрелил.
 Выстрел эхом прокатился по полю и замер среди деревьев в соседнем лесу.
 Воины смотрели, широко раскрыв глаза, но с тем же бесстрастным выражением лица. Женщины зажали руками уши, а маленькие дети, к неудовольствию своих родителей, расплакались, и их пришлось увести.
 Початок разлетелся на мелкие кусочки.
 Наступила очередь Эйба Томаса. Молодой фермер взял один из привезенных мушкетов, хотя вообще-то предпочитал винтовку. Эйб установил две мишени, вернулся на линию огня и поразил обе цели.
 Чтобы убедить хозяев в том, что здесь нет никакого волшебства, Эйб дал посмотреть мушкет индейцам, и воины начали передавать его друг другу.
 В глазах великого сахема вспыхнул огонек, и Гонка вызвал колонистов на состязание.
 Полковник Уилсон сразу же согласился.
 На столбики поместили три высохших початка. Три воина-сенека с каменными ножами в руках вышли вперед. По сигналу Гонки воины метнули ножи, и каждый попал в цель.
 Колонисты надеялись, что смогут повторить успех. Авдий, Эйб и один из ньюйоркцев попытали счастье с пистолетами и поразили две мишени из трех. Сенеки победили, хотя никто из присутствующих не усомнился в превосходстве огнестрельного оружия.
 Вывесили еще шесть мишеней. На этот раз колонисты должны были стрелять первыми. Полковник вызвал Эйба, другого ньюйоркца и, после секундного раздумья, сына.
 Человек из Нью-Йорка стрелял первым. Початок переломился пополам.
 Эйб был следующим и, как и в первый раз, разнес початок в пыль.
 Сенеки радостно зашумели, отмечая его мастерство.
 Последним из колонистов вышел Джефри. Он надменно окинул взглядом зрителей, картинно прицелился и выстрелил. Початок остался невредим.
 — Ты дернул курок, вместо того чтобы нажать, — с упреком сказал отец.
 Теперь настала очередь сенеков. Гонка назвал имя, и из рядов вышел старший воин. Он достал лук, прицелился и выстрелил. Початок упал.
 Вызвали следующего, и он тоже попал в цель. Третьим вышел воин помоложе.
 — Бог мой! — прошептал полковник, обращаясь к Авдию. — Он же белый!
 Священник недоверчиво посмотрел на юного воина. Несмотря на раскрашенное лицо, перья в волосах и семь скальпов, свисающих с пояса, юноша не был индейцем. Светлые волосы, голубые глаза и правильные черты лица указывали на английских предков.
 — Я слышал, что когда-то индейцы похищали детей, — прошептал Авдий, — но доказательство этому вижу впервые.
 Ренно и не подозревал о впечатлении, которое произвело его появление. Он бессчетное количество раз проделывал то, что предстояло продемонстрировать сейчас, так что не думал о зрителях. Сенеки снова одержали победу.
 По правилам гостеприимства не следовало огорчать гостей, и Ренно, повернувшись к Джефри Уилсону, поднял ладонь в знак приветствия и сказал на единственном языке, который знал:
 — Вызываю тебя на состязание в силе.
 Зрители кивками одобрили предложение.
 Эндрю Уилсон перевел вызов и добавил, обращаясь к сыну:
 — Тебе следует согласиться, иначе нас не будут уважать.
 Раздосадованный неудачным выстрелом, Джефри громко ответил:
 — Согласен!
 Полковник перевел ответ.
 Ренно приветливо улыбнулся, сбросил рубаху, мокасины и торжественно вручил младшему воину металлический нож.
 Джефри снял рубашку, но сапоги предпочел оставить на ногах.
 Гонка объяснил простые правила. Полковник повторил сыну по-английски:
 — Побеждает тот, кто прижмет плечи противника к земле. Запрещается бить в глаза или калечить друг друга. Помни, Джефри, от твоей победы зависит успех всего нашего дела.
 Джефри не слышал отца. Белый индеец казался юноше воплощением всего, что он ненавидел в Америке. Сенеки очертили площадку примерно двадцати пяти футов в длину и двадцати в ширину.
 Гонка подозвал колонистов к себе, чтобы вместе наблюдать за поединком. Он гордился сыном и заранее предвкушал победу.
 Ренно смотрел на великого сахема, ожидая, когда тот подаст сигнал к началу схватки. Но Джефри не ждал никаких сигналов и, видя, что противник отвлекся, ударил Ренно кулаком в лицо.
 Ренно никогда не сталкивался с кулачным боем и отступил.
 Полковник понял, что сын нанес неверный удар. Гонка поднял руку.
 Но Джефри, по-прежнему ни на кого не обращая внимания, снова бросился к Ренно и больно ударил в живот. Ренно согнулся, и следующий удар попал в скулу.
 Ренно потерял равновесие и упал на одно колено.
 На поле наступила тишина.
 — Молодой дурак все испортит,  — прошептал Эндрю Уилсон Авдию и крикнул сыну: — Хватит махать кулаками, Джеф! Ты должен бороться с ним.
 Но тот ничего не желал слушать. Он придумал, как быстрее завершить поединок, и приготовился ударить ногой.
 Ренно вовремя заметил тяжелый сапог, нацеленный ему в голову, и успел увернуться, зная, что, если удар попадет в цель, придется несладко. Юный воин медленно встал на ноги и отошел в сторону, чтобы перевести дыхание. Никогда еще в спортивном состязании он не встречался с таким коварным противником.
 Ренно поднял глаза и встретил полный ненависти взгляд.
 Пусть будет так. Это уже не дружеская схватка. Честь Ренно и всего народа сенеков должна быть спасена. Сын Гонки выкрикнул боевой клич.
 Зрители не поняли, почему он так поступил, но хором подхватили выкрик. Даже Гонка мрачно улыбнулся, надеясь, что теперь сын преподнесет этому наглецу хороший урок.
 Сам полковник, хотя и опасался за Джефри, не мог не испытывать симпатии к белому индейцу. Уилсон-младший зашел слишком далеко, и поплатится за собственную дерзость.
 Ренно медленно двигался, держась подальше от кулаков и сапог.
 Джефри замер.
 Юный воин рванулся вперед, вцепился в противника, и оба упали на землю. Ренно оказался сверху.
 Джефри снова пустил в ход кулаки и ноги, но Ренно, похоже, вовсе не замечал ударов. Он схватил Джефри за волосы, пытаясь пригнуть его голову к земле.
 Подобные приемы были запрещены в товарищеских поединках, но этот бой трудно было назвать обычным.
 Удары Джефри становились все слабее, по мере того как голова его оказывалась все ниже, и наконец колонист едва не потерял сознание. Ренно прижал противника к земле.
 Индейцы закричали.
 Авдий и один из ньюйоркцев помогли Джефри подняться на ноги.
 Эйб Томас покраснел от стыда. Джефри Уилсон уронил честь английских колоний, и теперь она должна быть восстановлена. Не задумываясь, что делает, Эйб крикнул:
 — Вызываю тебя на состязание в силе!
 Эндрю Уилсон облегченно вздохнул и немедленно перевел обращение, опасаясь, как бы ситуация не вышла из-под контроля.
 Ренно скрестил руки на груди и принял вызов. Эйб разделся до штанов, снял сапоги и передал Авдию нож и пистолет, потом вышел на площадку и протянул руку.
 Ренно никогда прежде не видел такого жеста, но догадался, что он означает, и взял Эйба за руку. Оба юноши улыбнулись. Ренно понял, что этот поединок будет совсем не таким, как первый.
 Гонка подал знак, бойцы повернулись друг к другу и схватились. Ни зрители, ни сами участники так и не поняли, кто первым упал на землю.
 Эйб был сильнее, но Ренно обладал гибкостью и прекрасной координацией движений. Однако молодой колонист твердо настроился на победу. То один, то другой юноша оказывался наверху, но ни Ренно, ни Эйбу не удавалось прижать соперника к земле.
 Они боролись долго, тела переплелись, а мускулы напоминали натянутые веревки. Непосвященному поединок мог показаться скучным, но сенеки, внимательные к каждой мелочи, смотрели в безмолвном восхищении, зная, что еще никому не удавалось победить Ренно в подобном состязании. Колонисты форта Спрингфилд переняли этот вид борьбы у местных индейцев, и Эйб тоже до сих пор не встречал себе равных.
 Молодые люди взмокли и выбились из сил, но не выпускали друг друга.
 Гонка и Эндрю Уилсон переглянулись. Оба думали об одном и том же. Целью соревнований было установление дружеской атмосферы, необходимой для успешного завершения переговоров, и теперь эта цель казалась достигнутой. Лучше всего, чтобы поединок закончился вничью.
 — Остановись, Ренно! — тихо сказал Гонка, и никто не посмел возразить. — Поединок окончен.
 — Достаточно, Эйб! — в ту же секунду выкрикнул полковник.
 Борцы отпустили друг друга и поднялись на ноги. Недавние противники посмотрели друг на друга, рассмеялись, обнялись и разошлись в стороны, восстанавливая дыхание.
 Потом сенеки соревновались в беге, метании копья, стрельбе в птиц, а Ренно и Эйб отошли в сторону. Фермер решил показать новому другу, как делать пули из свинца, и Ренно первым из сенеков выстрелил из мушкета. В свою очередь, белый индеец продемонстрировал фермеру, как обращаться с луком и стрелами.
 Вечером опять устроили пир, и молодые люди уселись рядом, сгорая от желания научиться премудростям другой цивилизации.
 Позже, когда колонисты возвращались в дом для гостей, встревоженный Авдий Дженкинс отвел полковника в сторонку.
 — Меня мучает один вопрос. Тот молодой воин и не подозревает, что он белый.
 — Я знаю только то, что он считает себя сыном великого сахема. Следовательно, нам нужно быть очень осторожными.
 — Одному Богу известно, как он оказался здесь, но это настоящий индеец, если не считать цвета кожи. Мне не терпится открыть этому юноше правду.
 — С желаниями священника трудно спорить, — сухо отозвался Эндрю Уилсон. — Но хотя бы дождитесь, пока мы заключим договор с его отцом!
 На следующее утро Ренно и Эйб отправились пробовать новое оружие, а остальные колонисты пошли на охоту вместе с сенеками. Разобиженный Джефри Уилсон плелся позади всех.
 Тем временем великий сахем пригласил Эндрю Уилсона в свой дом. Переговоры заняли большую часть дня, но в конце концов стороны пришли к соглашению. Условия были просты: сенеки получают оружие, а взамен дают две шкуры за каждый мушкет, одну за свинец и порох, необходимые для одного ствола, и по шкуре за каждый пистолет.
 Эйб Томас должен был остаться в поселении на всю зиму, чтобы научить воинов обращаться с огненными дубинками и ухаживать за ними.
 Стороны обязались не воевать друг с другом по меньшей мере дюжину лун.
 В настоящий момент ирокезы не хотели заключать с англичанами военного союза. В то же время казалось невероятным, чтобы ирокезы выступили на стороне французов — союзников ненавистных гуронов и оттава.
 Вечером состоялся третий пир. Эйб, который после отъезда Уилсона и Дженкинса должен был поселиться в одном доме с Ренно, коротко объяснил, что не намерен раздавать воинам оружие до тех пор, пока те не научатся обращаться с ним.
 Полковник Уилсон, выступавший в качестве переводчика, добавил:
 — Наше оружие очень опасно, и если человек не знает, как с ним обращаться, он может погибнуть в результате несчастного случая.
 На следующее утро, когда путешественники собрали вещи и приготовились к отъезду, Авдий Дженкинс подошел к полковнику и заявил, что не может больше молчать.
 — Надеюсь, вы знаете, что делаете, — вздохнул Уилсон.
 — Я всего лишь повинуюсь воле Божьей. Думаю, юноша должен знать правду о своем происхождении. Я не успокоюсь, пока не поговорю с ним.
 Авдий вытащил что-то из седельной сумки и отправился на поиски Ренно.
 Тот сидел в длинном доме и старательно чистил мушкет.
 — Я хочу говорить с тобой, — произнес Авдий на языке алгонкинов.
 Ренно удивился, но не выказал особого любопытства. Они молча направились в лес.
 Авдий остановился на маленькой полянке. Стояло солнечное зимнее утро. Преподобный Дженкинс произнес про себя краткую молитву и резко спросил:
 — Кто ты?
 — Я Ренно, воин сенеков, член клана Медведя.
 — Кто твои родители?
 — Я сын Гонки, великого сахема, и Ины, хранительницы веры.
 — Я принес тебе подарок. — Авдий опустил руку в карман и вытащил прямоугольный кусок отполированной стали. Стеклянные зеркала были практически недоступны, и колонисты в основном пользовались подобными предметами. — Посмотри на свое лицо.
 Ренно взял подарок, удивляясь, что видит собственное отражение даже лучше, чем в речной воде в безветренный день.
 — Что ты видишь? — Авдий знал, что разговор будет нелегким.
 — Свое лицо.
 — Хорошенько посмотри на себя, сенека Ренно. Твои волосы такого же цвета, как у людей моего народа. Твои глаза такие же, как у нас. Солнце заставило твою кожу потемнеть, но на самом деле она такая же, как у нас.
 Ренно испугался. Он знал ужасную правду, знал давно, с самого детства, но старался забыть, и сейчас ему потребовалось все его мужество. Он не хотел слушать белого священника, но страшная тайна все эти годы мучила Ренно, именно эта тайна заставляла его быть первым во всем, он хотел стать настоящим сенека.
 Ренно вспомнил девушку из видения и спросил:
 — Ты — хранитель веры?
 — Да. Для моего народа, — подтвердил Авдий.
 Ренно медленно опустил руку, в которой держал зеркало, и посмотрел на чужеземца. То, что он увидел, приободрило его. Это был не враг, как Золотой Орел или тот молодой белый, который пытался побороть его не по правилам. У этого человека были добрые и честные глаза, и он не лгал Ренно, который вдруг оказался совсем беззащитным.
 — Ты из клана маниту, который приходил ко мне?
 — Я знаю только одного великого маниту, — ответил Авдий. — Небо и земля принадлежат ему. Он всемогущ, всезнающ и для него нет ничего невозможного.
 — Я слышал твои слова, — сказал Ренно.
 — Ты сын сенеков. Никто не говорит, что это не так. Но мой народ — это твой народ, Ренно, так что ты — сын моего народа тоже.




 Глава седьмая


 Прошло много дней. Жизнь Ренно текла по-прежнему. Ему не было равных в стрельбе из мушкета, и Эйб Томас начал учить юного воина стрелять из пистолета.
 Все это время Ренно не давало покоя одно. Ему никак не удавалось отбросить прочь мысли об ужасной тайне, и он даже подумывал: а вдруг ему так легко удается обращаться с этим новым оружием только потому, что он белый?
 У юноши пропали сон и аппетит, его не привлекала даже оленья печенка. Тайна поглощала все его мысли, и наконец Ренно пришел к родителям. Здесь он повторил все, что слышал от белого хранителя веры, а потом показал пластину полированного металла, которую подарил ему Авдий.
 Гонка сидел у огня, скрестив ноги и сложив руки на груди. Тело великого сахема оставалось неподвижным, а лицо казалось высеченным из скалы.
 Ина заговорила первой:
 — Пришло время сказать правду.
 Ее муж чуть заметно кивнул и пристально посмотрел на сына.
 — Ренно — сын Гонки и Ины, — сказал наконец великий сахем. — Но так было не всегда. Ренно появился на свет не из тела Ины. Он пришел из земли белых.
 Медленно и внятно отец рассказал о военном походе, когда спас жизнь младенцу, без страха смотревшему на него. Гонка забрал малыша с собой, и в него вошел дух ребенка, которого они с Иной потеряли.
 Ренно с трудом удавалось держать себя в руках.
 — Я — сын Гонки, великого сахема, и Ины, хранительницы веры. Сенеки — мой народ, и до своих последних дней я буду принадлежать клану Медведя. Даже если бы я не знал этого, Я-гон, мой брат, подтвердил это, когда я был еще маленьким.
 Ина хотела обнять сына, но тот отстранился.
 — Но теперь мое сердце болит. Я не такой, как другие воины-сенеки.
 — Если так, — сказал Гонка, — значит, мать-земля и отец-солнце задумали для тебя что-то особенное.
 Вывод напрашивался сам собой, и Ренно воспринял его без особого удивления, только еще больше смутился. Он знал, что невежливо задавать слишком много вопросов, и ждал, пока отец заговорит снова.
 — Мы живем не так, как жили наши отцы и те, кто был до них. И годы, что лежат впереди, принесут еще больше перемен. Белые пришли на нашу землю на лодках с крыльями из белой ткани, которые летают, как птицы. Чужеземцев много, больше, чем камней на дне самого большого озера. Белые идут и идут, и с каждой луной их становится все больше.
 Ренно знал, что все это правда. Племена, жившие восточнее ирокезов, уже потеряли почти все свои охотничьи угодья.
 — Огненные дубинки белых — сильное оружие, ими легче добывать дичь для еды и уничтожать врагов нашего народа. Вот почему я купил у белых много огненных дубинок. Скоро сенеки начнут воевать не так, как это делали наши отцы и те, кто был до них. Мы будем сражаться, как белые.
  — Все воины, которые каждый день стреляют из огненных дубинок, знают, что эти слова верны, — подтвердил Ренно. — Одна огненная дубинка сильнее, чем много луков и стрел. Один металлический нож равен многим каменным ножам.
 — После того, как я уйду к предкам, ирокезы станут использовать старое оружие только для обучения. К тому времени все они будут сражаться только оружием чужеземцев, которые придут на нашу землю, чтобы сделать ее своей. Если у нас будет это оружие, и мы научимся стрелять из него, то останемся в живых. Если нет, то погибнем. Не наступил еще день, когда мы назовем белых друзьями и братьями, но он придет.
 Ренно никогда не думал о таких вещах, но в словах отца был глубокий смысл.
 — Тот, кто поведет наш народ сквозь годы, — продолжал Гонка, — должен знать и понимать тех, кто пришел в наш мир. Кто может сделать это лучше сына сенека, рожденного среди белых?
 Юноша испугался.
 — Ренно следует знать о многих вещах, — вмешалась в разговор Ина. — У меня было много видений, и маниту открыли мне будущее. Они говорили, что мой сын приведет воинов-сенеков и всех ирокезов к победе над врагом.
 Ренно выпрямился. Ничто не могло обрадовать юного воина больше, чем весть о грядущих походах.
 — Маниту не сказали мне, станет ли наш сын вождем. Еще не пришло время смотреть так далеко в будущее. — Ина замолчала, а потом медленно добавила: — Тебе многое предстоит узнать, Ренно. Но ты должен поклясться, что мои слова останутся в твоем сердце и ты не откроешь их никому из живых, даже Эл-и-чи.
 — Клянусь, мать моя.
 — Ты избран маниту, чтобы связать узами дружбы наш народ и народ белых. Вот почему ты был послан нам еще ребенком. Ты — и сенека и белый. Маниту вели тебя всю жизнь, чтобы подготовить к этой миссии.
 Никто не смеет противостоять воле маниту, чтобы не прогневать духов, и Ренно склонил голову. Он испытывал одновременно и радость и смущение. Впереди его ждали новые испытания, и пока еще он не был к ним готов. Оставалось надеяться, что маниту дадут ему опыт и знания. Сейчас нужно просто смириться с неизбежным.
 — Да будет так.
 — Воин, побеждающий в битвах, получает много ран, — сказал Гонка. — Кожа его покрыта шрамами.
 Ренно знал эту старую поговорку, но не понял, почему отец вспомнил ее именно сейчас.
 — Молодые и старшие воины, которые учатся стрелять из огненных дубинок, знают, что скоро мы обменяемся с белыми вампумами в знак дружбы. Но не все люди видят будущее. Многие хотят войны с белыми.
 — Это глупо, — сказал Ренно. — Их слишком много, и у них есть огненные дубинки.
 — То же самое я сказал на совете, и многие согласились со мной. Среди сенеков есть люди, которые не любят тебя, Ренно, потому что ты пришел к нам от белых. Эти люди глупы, ведь ты — первый из воинов-сенеков. Но мудрые слова не доходят до их ушей, многие хотят вернуться во времена предков, во времена, которые ушли.
 Ина посмотрела на мужа. Гонка едва заметно кивнул. Женщина коротко вздохнула и заговорила:
 — Ренно, ты самый молодой из воинов, но у тебя уже семь скальпов за поясом. Твой отец и я гордимся тобой, и многие люди разделяют нашу гордость. Но есть такие, кто не любит тебя, потому что у тебя светлые волосы и глаза. Больше всех ненавидит тебя хранитель веры, отец Йалы.
 Ренно вздрогнул, словно его ударили по лицу.
 — Ты должен знать это.
 Сын с трудом сдержал себя.
 — Йалу, — медленно начал он, — отослали к родственникам онейда, чтобы она не стала моей женой, когда я вернусь из селения гуронов?
 Ина сочувственно кивнула.
 — Мы не стали говорить тебе, сын мой, — сказал отец, — потому что не хотели причинить боль. Но хорошо, что ты все узнал сейчас. Маниту посылают испытания тем, кого любят, чтобы знать, хватит ли у них сил вести за собой наш народ.
 Ренно сглотнул ком, образовавшийся в горле. Отказаться от Йалы было труднее, чем пройти все предыдущие испытания.
 — Йала не станет твоей женой, — сказала Ина. — Ее отец не изменит своего решения.
 — Так что забудь о ней, — подхватил Гонка. — Ты должен доказать маниту, что достоин их веры.
 Ренно был оглушен. Выбора не оставалось, и юный воин тихо ответил:
 — Да будет так.
 На высоком берегу реки Святого Лаврентия, недалеко от города Квебека, стояла самая крупная во всей Северной Америке крепость — Цитадель. За высоким частоколом находилось множество деревянных и каменных домов, плац, административные здания, жилища старших офицеров и резиденция местного правителя. Это было сердце и мозг Новой Франции.
 Губернатором колонии был граф де Шамбертен, правивший этой дикой, бескрайней землей от имени Его Христианнейшего Величества Людовика XIV. Граф де Шамбертен был маленького роста и совершенно непредставительного вида и пытался компенсировать внешние недостатки роскошным, расшитым золотом костюмом. Камзол скрывал узкую грудь; длинные локоны падали на плечи.
 Губернатор сидел в резном кресле с высокой спинкой, которое было точной копией трона Людовика XIV. Де Шамбертена окружали его обычные собеседники. Официальная супруга, в платье с неприлично глубоким вырезом, которое, возможно, пришлось бы к месту в далекой Европе, но в этом городе казалось нелепым, сидела со скучающим лицом. Доверенный адъютант, имевший привычку разгуливать по собственным покоям в женском платье, непринужденно болтал с очень красивой девочкой-метиской, которая иногда получала сомнительное удовольствие, разделяя ложе с королевским губернатором.
 Полковник Алан де Грамон не нуждался в подобной аудитории и с трудом скрывал презрение к самому Шамбертену.
 Прямой и подтянутый, в бело-золотом мундире кавалерийского офицера, с париком на выбритой голове, Грамон прошел во внутреннее помещение дворца, остановился и отдал честь.
 Губернатору очень нравилось заставлять Грамона немного постоять перед тем, как предложить ему стул.
 — Астролог предсказал мне, что днем меня ждут дурные известия, — капризно заговорил Шамбертен, сажая метиску к себе на колени и начиная ее ласкать. — Но я и представить не мог, что меня ждет такая неприятность, как встреча с вами.
 Алан де Грамон и не пытался скрыть нетерпение:
 — Мне нужно поговорить с вами наедине, монсеньор.
 — У меня нет секретов от моих близких.
 Метиска еще сильнее прижалась к нему. Грамон заговорил строже:
 — Не дозволяется обсуждать вопросы безопасности Короны в чьем-либо присутствии. Этот приказ подписан лично Его Величеством.
 Губернатор нетерпеливо вздохнул, столкнул девушку с колен и жестом велел всем выйти.
 — Что же такого произошло, о чем никто не должен знать?
 — На днях из английских колоний вернулся один из моих лучших лазутчиков…
 — В такую мерзкую погоду? — перебил его Шамбертен, указывая на покрытое инеем окно.
 — Для моих людей погода — не препятствие.
 Губернатор взял со столика бокал и отхлебнул вина.
 — Монсеньор, — продолжал полковник, — мы столкнулись с большими трудностями. Несколько месяцев назад англичане из Массачусетса и Нью-Йорка доставили оружие ирокезам. Насколько мне известно, теперь сенеки располагают по меньшей мере тремя сотнями стволов и еще сто находятся у могауков.
 Шамбертен от возмущения чуть не поперхнулся вином:
 — Безобразие! Они воспользовались нашим же приемом! Мы первые дали оружие гуронам и оттава!
 — Именно так, монсеньор. И теперь необходимо принять ответные меры.
 — Как только станет теплее…
 — Естественно. Но у нас есть люди, которые могли бы заняться этим в любое время года.
 Шамбертен посмотрел на снег за окном.
 — Вы возьмете Бостон. — Губернатор сказал эту фразу таким тоном, как будто битва уже состоялась.
 Грамон рассмеялся. Шамбертен удивленно посмотрел на него и поднял брови.
 — Вы забываете, монсеньор, что население английских колоний по численности намного превосходит наше.
 — Тогда я немедленно пошлю в Париж требование выслать еще несколько дополнительных частей из лучших войск Его Величества.
 Полковник вздохнул:
 — Ваше письмо придет самое раннее в конце апреля. До конца лета его будут обсуждать в военном министерстве. Потом отошлют в Версаль, где письмо медленно пойдет по кабинетам, и к началу следующей зимы дойдет до Его Величества. При всем уважении к королю Людовику, следует отметить, что военные действия в Европе для него куда важнее, чем то, что происходит здесь, в Новом Свете. Даже если король согласится прислать сюда еще войска, в чем я сильно сомневаюсь, это будут жалкие крохи, которых окажется недостаточно для штурма Бостона и Нью-Йорка. Губернатор вынужден был согласиться:
 — Думаю, мы можем рассчитывать только на два полка регулярных войск, которые уже находятся здесь, в Квебеке. Но они понадобятся прежде всего для защиты самого города, если англичане решатся начать против нас военную кампанию.
 Грамон покачал головой:
 — Вот это и есть их слабое место. Нью-Йорк, Массачусетс, Коннектикут и Пенсильвания враждуют между собой, так что вряд ли будут действовать заодно. И потом, они еще не закрепили своих отношений с ирокезами. У нас появляются определенные преимущества, и нам следует ими воспользоваться.
 — Каким образом? — У губернатора разболелась голова, и он снова потянулся к бокалу.
 — Англичане должны убедиться в том, что напрасно дали ирокезам оружие. Дружба должна оборваться, пока они не заключили военного союза. Вспомните, что было с алгонкинами.
 Граф де Шамбертен считал всех индейцев кровожадными дикарями и не пытался запомнить, чем одно племя отличается от другого. Но, не желая показывать собственную неосведомленность, промолчал.
 Грамон хорошо знал графа и сдержался.
 — Алгонкины не так агрессивны, как гуроны и оттава, — объяснил он. — Они принялись раздумывать, когда мы предложили им присоединиться к нам, потому что алгонкины боятся ирокезов. Так что если сенеки, могауки и другие ирокезы примут сторону англичан, алгонкины тоже уйдут к ним, и тогда мы пропали. Нам нужно, чтобы англичане пошли войной против сенеков.
 — Очень убедительно! Но я не понимаю, как такое может произойти.
 В глазах Алана де Грамона вспыхнул огонек.
 — Представьте себе, что через несколько недель, когда станет теплее, отряд сенеков — большой отряд — устроит неожиданный набег на английские колонии. Жителей убьют, дома разграбят и сожгут, уведут женщин и детей. Англичане придут в ярость, потому что это будет предательством, и отправят карательную экспедицию, и сенеки начнут воевать с англичанами. Тем самым мы избавимся от опасности. Более того, мы завоюем доверие индейцев, ирокезы потеряют много сил, и будет легче убедить алгонкинов встать на нашу сторону.
 — Вы нарисовали чудесную картину, Грамон, но я вижу в ней один изъян. Не представляю, как мы заставим сенеков напасть на тех, кто дал им оружие!
 Королевский губернатор оказался настолько туп, что Алану захотелось придушить его.
 — Монсеньор, индейцы просто будут выглядеть, как сенеки. Англичане решат, что это действительно сенеки, но на самом деле это будут гуроны.
 — Понятно, — Шамбертен кивнул. — Это прекрасно, но если англичане заподозрят обман, то пойдут на нас войной, а мы не сможем дать им отпор.
 — Никто ничего не заподозрит, — твердо сказал Грамон, — потому что я сам поведу гуронов в этот набег.
 В тот год весна поздно пришла в земли сенеков, но наконец трава зазеленела, на деревьях набухли почки, а леса наполнились дичью. Ренно исполнилось восемнадцать лет.
 Эйб Томас, к величайшему удовольствию юного сенека, отложил отъезд еще на месяц.
 Ренно и Эйб, став настоящими друзьями, обучали друг друга своим языкам, и теперь белый индеец подолгу беседовал с англичанином.
 — Причина того, что ты хорошо стреляешь, в твоей природе, — сказал Эйб.
 — Потому, что я белый? — улыбнулся Ренно. Теперь он научился без горечи подшучивать над своим происхождением.
 — Нет, — засмеялся Эйб. — Во всяком случае, я так не думаю. Просто у тебя хорошее зрение — ты стреляешь так же хорошо, как и из лука.
 В последнее утро ученики Эйба демонстрировали свои умения. Сразу после этого Ренно и Эл-и-чи вместе с гостем должны были отправиться в путь. Ренно сам настоял на этой чести, а Эл-и-чи уговорил Гонку отпустить его с братом.
 В состязаниях принимали участие пятьдесят лучших стрелков сенеков. Большинство из них составляли молодые воины, примерно двадцатилетнего возраста. Они были ловкими, быстро учились и твердо усвоили преимущества мушкета перед традиционными луком, стрелами и дротиком.
 Один за другим воины поражали мишени, и Гонка порадовался, когда настала очередь Эл-и-чи показать свое искусство.
 В самом конце Ренно и Эйб устроили состязание между собой. Колонист выиграл с незначительным преимуществом.
 В заключение Гонка подарил гостю лук, стрелы и томагавк. В длинной торжественной речи великий сахем сказал, что учитель всегда будет желанным гостем на земле сенеков.
 Эйб обещал вернуться к новым друзьям. Воины долго прощались с ним.
 Ренно отошел в сторонку и вдруг похолодел. Навстречу ему шла Йала, еще более прекрасная и желанная, чем раньше. Он не знал, что девушка уже дома, и решил, что она вернулась прошлой ночью.
 Ренно шагнул к Йале, но тут же остановился. Она сама должна была выбрать, какие между ними будут отношения.
 Девушка могла коснуться его рукой, но прошла мимо, даже не взглянув в его сторону. Истинная дочь сенеков, Йала прошла хорошую школу и в точности исполнила волю отца. Ренно для нее больше не существовал, и юноша почувствовал себя так, как в детстве, когда мать окунала его в ледяную воду.
 Гонка последним простился с Эйбом. Великий сахем научился стрелять из подаренного пистолета, хотя все же предпочитал лук и стрелы. Вождь пожелал Эл-и-чи доброго пути и повернулся к старшему сыну.
 Ренно знал, что отец обратил внимание на поведение Йалы. Гонка положил руку на плечо сына. Ренно было приятно. Пусть кто-то не любит его, потому что он не был сенека по рождению, но он стал таким же членом этого народа, как любой другой. Сегодня Ренно получил огненную дубинку, которую возьмет с собой в путешествие. Может, настанет день, и отец Йалы передумает, и тогда они с Ренно будут вместе. Но даже если этого не случится, белый индеец никогда не станет стыдиться своего происхождения.
 Сначала путники бежали рысцой, как обычно делали сенеки, но Эйб не мог долго двигаться в таком темпе, и они пошли шагом. Во второй половине дня молодые люди остановились на берегу ручья и наловили рыбы себе на ужин.
 Они шли через лес на восток, наслаждаясь погодой, охотой и обществом друг друга. За последние месяцы Ренно и Эйб стали друзьями и питали друг к другу величайшее уважение. Теперь Эйб учился индейскому способу ходить по дикому лесу, не оставляя следов.
 На следующий день устроили охоту, и Эл-и-чи настрелял столько дичи, что им должно было хватить на несколько дней.
 — Ты станешь хорошим стрелком, — сказал Эйб. — Не таким, как твой брат, но не хуже наших ополченцев.
 Молодые люди задержались еще на полдня, решив вдоволь накупаться, и по мере того, как путешествие подходило к концу, все больше жалели о предстоящей разлуке.
 — Пойдем со мной в форт Спрингфилд, — предложил Эйб, — мама угостит вас нашей едой.
 Ренно вдруг испугался, сам не зная чего, и покачал головой. Даже если видения матери верны, и ему предстоит сыграть особую роль в укреплении дружбы между сенеками и белыми, родными ему по крови, Ренно еще не был готов к встрече с ними. Придет время, и маниту дадут знать.
 Путники вышли на опушку леса на западном берегу реки Коннектикут и остановились. Эйб посмотрел на форт.
 — Вот наш город. Может, пойдем к нам?
 — Когда-нибудь, — ответил Ренно. — Не сейчас. Братья простились с Эйбом и ушли обратно в лес. Надо идти домой, решил Ренно. Вид высоких бревенчатых стен почему-то встревожил его. Ренно и понятия не имел, что именно здесь Гонка нашел и взял его с собой, перед тем как сжечь старый форт.
 На следующий день, в воскресенье, Эйб Томас вместе с родителями пошел в церковь. Авдий Дженкинс был так рад видеть его, что, позабыв о проповеди, попросил юношу рассказать о своем путешествии.
 Эйб предпочел бы отказаться, но это было бы невежливо.
 — Я почти полгода провел с сенеками и не считаю их дикарями, — начал он. — Они добрые люди, и я люблю их. Я верю им. Я горжусь, что у меня есть настоящие друзья в этом племени. Когда-нибудь мы будем больше доверять друг другу и, надеюсь, заключим настоящий союз.
 Авдий Дженкинс подумал, что эти слова звучат намного убедительнее, чем его проповедь о братстве. После окончания службы люди окружили Эйба и принялись расспрашивать.
 — Хорошо, что вы сами не превратились в дикаря, молодой человек, — с усмешкой сказала Ида Элвин. — Дебора просила передать, что соскучилась, но осталась дома, потому что у нее болит голова.
 Эйб собрался с духом:
 — Может, она не станет возражать, если я зайду повидать ее на этой неделе?
 Улыбка тетушки Иды была лучшим приглашением.
 Полковник Уилсон отвел Эйба в сторону и выслушал короткий предварительный доклад. Пока Милдред Уилсон ждала мужа, Агнесс Хиббард подошла к ней:
 — Мы с Томом едем домой, и я сразу начну готовить воскресный ростбиф. Мы взяли коляску, так что обед сегодня не запоздает.
 Если бы Хиббарды знали, что их ждет впереди!..
 Они ехали по пустынной дороге вдоль берега реки, как вдруг индейцы с оружием и в боевой раскраске со всех сторон окружили коляску. Двое остановили кобылу, а третий подхватил вожжи.
 Том Хиббард потянулся за винтовкой, лежавшей на задней скамье, но могучий воин оглушил его плоской стороной каменного томагавка.
 Агнесс тоже хотела взять винтовку, но дикари схватили ее. Женщина пробовала кричать, но слышалось только тихое всхлипывание. Каменный нож рассек Агнесс горло, и хлынула кровь.
 Один из воинов оскальпировал ее, другой наклонился, чтобы снять скальп с Тома.
 — Не трогай его, сын мой, — резко приказал голубоглазый предводитель отряда. — Он видел, что на нас желтая и зеленая краски сенеков. Пусть расскажет об этом всем остальным. Пойдем скорее. Впереди еще много работы.
 Гурон повиновался и скрылся в зарослях вместе с Золотым Орлом.
 Дюжина воинов отлично справилась с заданием. Алан специально выбрал время для нападения, когда большинство колонистов находились в церкви.
 В итоге два фермера были убиты, оба из луков, потому что гуронам было строго запрещено использовать огнестрельное оружие. В обоих домах женщин связали и заткнули им рот, но не ранили и оставили в живых, чтобы те могли рассказать о жестоких сенеках.
 Потом Грамон поджег ферму, обитатели которой находились в церкви.
 Тем не менее француз был немного раздосадован. Он хотел взять хотя бы одного пленника, ребенка, если бы подвернулся подходящий случай. Грамон привык выполнять задуманное до конца, но теперь, после поджога, нужно было как можно скорее уходить обратно в лес.
 Грамон повел людей назад к реке, где в зарослях были спрятаны их каноэ, когда на пороге маленького домика увидел молодую женщину.
 Дебора Элвин от ужаса не могла двинуться с места. И вдруг она закричала.
 Алан де Грамон не раздумывал:
 — Схватите женщину! Мы забираем ее с собой.
 Исчезновение такой красивой блондинки, несомненно, вызовет гнев англичан. Дело сделано, и зерна вражды между колонистами и сенеки должны были принести отменные плоды. Оставалось только не дать раскрыться обману, который мог послужить причиной начала военных действий между французами и англичанами.
 Полковник доверял подчиненным и, не оборачиваясь в сторону домика, направился к берегу.
 Воины бросились к дому и влетели внутрь. Дебора даже не успела достать мушкет.
 Она боролась, кусалась, царапалась и брыкалась, но стоило девушке закричать, как индеец сильно ударил ее по лицу. Дебора окаменела, потому что до сих пор никто не смел обращаться с ней подобным образом, и не успела опомниться, как во рту у нее оказался кляп, а колени и запястья были связаны ремнями из сыромятной кожи. Один из воинов перекинул Дебору через плечо, второй поджег дом, и оба побежали к поджидавшему их каноэ.
 С другого каноэ прокричали приказ, обе лодки вышли на реку и двинулись вверх по течению.
 Через некоторое время лодки пристали к западному берегу. Воины вытащили каноэ и разбили так, что ими уже нельзя было пользоваться. Дебора заметила, что индейцы вооружены металлическими ножами европейского производства, но пока не могла оценить важность своего наблюдения. — Один из воинов снова поднял ее, легко перекинул через плечо, и отряд скрылся в лесу.
 Дебора с грустью думала о том, как жестоко ошибалась, надеясь, что колонистам удастся найти способ установить дружеские отношения с коренными жителями Северной Америки. Лицо девушки все еще горело от сильного удара, ремни больно врезались в колени и запястья, и Дебора, хотя и с опозданием, все же пришла к выводу, что тетушка Ида была права. Колонисты находились в Новом Свете в безопасности только тогда, когда силой сгоняли индейцев с их земель.
 Вдали послышался сигнал тревоги, поданный из форта, но было уже слишком поздно.
 Колонисты, стоявшие в церковном дворе, первыми прибежали в форт, где встретились с фермерами из отдаленных поселений. Люди сразу же принялись тушить горящие дома. Ополченцы по бревнышку разобрали руины, оставшиеся от домика Иды Элвин, но тела Деборы так и не нашли. Девушка пропала, скорее всего, ее захватили в плен.
 Расспросили тех, кто видел индейцев, и все они в один голос повторяли одно и то же: лица воинов были желто-зеленого цвета.
 Авдий Дженкинс первым высказал ужасную мысль, пришедшую в голову каждому, кто был знаком с индейцами.
 — Нападавшие, — сказал он во время совещания в кабинете полковника в форте, — должно быть, сенеки.
 — Не верю, — твердо возразил Эйб Томас.
 — Почему? — спросил Эндрю Уилсон.
 — Потому что Гонка, великий сахем, и все члены совета очень хорошо относились ко мне, да и ко всем нам. Великий сахем хочет, чтобы у нас были добрые отношения, и я не верю, что он задумывал такое, когда разговаривал со мной.
 — Ты слишком наивен, Эйб, — презрительно заявил Джефри Уилсон. — Лично я не верю ни одному индейцу.
 — А я верю! Сыновья великого сахема проводили меня сюда, и я готов поклясться на Библии преподобного отца Дженкинса, что они настоящие друзья.
 — Не пойму, зачем сенекам нападать на нас, — заговорил Авдий. — Они постоянно присылают нам меха в качестве платы за оружие и хотят купить еще пуль и пороха, а может, и мушкетов. Не могу понять: для чего этот бессмысленный набег?
 У него болело сердце за Дебору, теперь священник ясно понимал, что любит ее.
 — Никогда не знаешь, что на уме у дикаря, — стоял на своем Джефри.
 — В интересах сенеков и всех остальных ирокезов поддерживать с нами хорошие отношения. Если не считать погибших людей, они теряют в результате такого набега значительно больше, чем мы.
 Полковник Уилсон оборвал спор:
 — Трудно понять мысли индейцев, так что мы еще не скоро узнаем, что толкнуло сенеков на предательство. Мы построим новые дома взамен сожженных, но не сможем воскресить убитых. А сейчас прежде всего надо выслать погоню и попытаться отбить Дебору Элвин. Как только она окажется в безопасности, мы преподнесем сенекам хороший урок.
 Ренно и Эл-и-чи не спешили домой. Сенеки ни с кем не воевали, а дичи было так много, что несколько охотников могли обеспечить едой все поселение. К тому же Са-ни-ва всех незанятых молодых воинов отправляла на поля помогать ухаживать за маисом и другими посадками.
 С новыми мушкетами охотиться стало совсем легко, и братья наслаждались беззаботной жизнью. Ренно любил лес и радовался, что он — сенека. Он не мог представить себе существование в тени огромных стен, которые английские колонисты называли фортом Спрингфилд. Мужчина, который не волен ходить, охотиться и ловить рыбу там, где пожелает, — не настоящий мужчина. Ренно знал, что дух его высох и умер бы, если бы ему пришлось остаток дней пахать землю под стенами форта.
 Ренно и Эл-и-чи нашли отличное место для ночлега. Это была ложбина, со всех сторон заросшая густым, высоким кустарником, совсем рядом с рекой и водопадом, в три-четыре раза превышающим человеческий рост. Неподалеку на полянке поспели ягоды, а Эл-и-чи подстрелил еще одного оленя.
 Братья решили остаться и попытать счастья в рыбной ловле, глубокая вода под водопадом выглядела весьма многообещающе.
 Они старались вести себя осторожно, поскольку здесь могли оказаться заблудившиеся алгонкины или охотники из местных племен. Братья все время держались друг друга, огонь разводили только днем, когда его нельзя было заметить издалека, и тушили костер сразу после приготовления пищи.
 Сыновья Гонки пообедали жареной рыбой и легли отдыхать, как вдруг Ренно почудились шаги. Он приложил ухо к земле. Множество людей поднимались по поросшему мхом берегу реки. Младший брат тоже прислушался и кивнул в знак согласия.
 Вскоре на поляне у подножия водопада показался отряд. Воины были раскрашены в желтый и зеленый цвета сенеков, и Эл-и-чи хотел было выбежать, чтобы поздороваться с соплеменниками, но лежащий на животе Ренно предупреждающе поднял руку.
 Эл-и-чи ничего не понял, но повиновался. Ренно и сам не сразу осознал, что именно его встревожило. Воины были высокими, хорошо сложенными, с бронзовой кожей, и казались очень похожими на сенеков.
 Ренно внимательно изучал незнакомцев и вскоре заметил, что их огненные дубинки были не совсем такие, как та, что лежала у него за спиной.
 Воины вели себя очень странно. Они разделись, вошли в воду и начали смывать боевую раскраску. Ренно понял, что они просто замаскировались под сенеков, и холодная ярость охватила его.
 Юный воин очень осторожно поднял мушкет.
 Эл-и-чи последовал примеру брата.
 Ренно заметил на поляне пленника, со связанными руками и ногами и веревкой на поясе, другой конец которой был привязан к дереву.
 После купания воины достали вяленую оленину и сушеный маис. Один из них вытащил изо рта пленника кляп и положил еду на землю. Связанный бедняга вынужден был есть, как животное. Чтобы дотянуться до пищи, пленнику пришлось повернуться, и Ренно увидел, что это молодая женщина с волосами цвета спелой кукурузы, точно такими же, как у огромной маски, которая являлась ему в видении.
 Словно дух Грома поразил юного сенека.
 Ему стало очень жаль белую пленницу. Она была так измучена и в то же время так прекрасна.
 Видно, сама судьба привела Ренно в это место. Подобная встреча не может быть случайной.
 Юноша перевел взгляд на воинов, и тут его ожидал второй удар. По пояс в воде, смывая желтую и зеленую краски, стоял Золотой Орел.
 Тем временем воины стали наносить другие, белую и красную краски. Это были гуроны.
 Ренно обернулся к брату и торопливо заговорил на языке жестов, которым они часто пользовались в детстве. Эл-и-чи кивнул. Братья не чувствовали страха, хотя оказались вдвоем против дюжины воинов.
 Не убирая мушкет, Ренно достал лук и стрелы. Место, где они лежали, одинаково годилось и для наблюдения и для нападения. Все же сначала Ренно решил использовать традиционное оружие. Двое воинов только что вышли из воды и теперь покрывали лица, руки и туловища красной и белой краской.
 Эл-и-чи взял лук.
 Братья прицелились и одновременно выстрелили. Два гурона упали на землю, не издав ни звука. Остальные члены отряда даже не заметили, что произошло.
 Теперь братья выбрали воинов, стоящих у подножия склона, спиной к ним.
 Ренно попал, а Эл-и-чи промахнулся, его стрела скрылась в листве дерева в нескольких дюймах от гурона.
 Ренно взял мушкет. Прищурившись, он прицелился и мягко, как учил Эйб Томас, нажал на курок. Пуля попала в голову очередного врага.
 На этот раз Эл-и-чи был точен, и братья быстро перезарядили оружие, наслаждаясь необычной битвой. Раз за разом гремели выстрелы, и опешившие гуроны, не понимая, где скрываются враги, ударились в панику.
 Несколько пуль полетело в нападавших, но лишь сбили листву с деревьев. Золотой Орел выскочил из воды при первом же выстреле, но подчиненные не слушали его команд и врассыпную бросились в лес. Восемь гуронов были убиты, и их тела остались лежать на земле.
 Полковник подбежал к своему мушкету. Ренно ждал этого момента и вскочил на ноги, чтобы враг знал, с кем имеет дело.
 — Золотой Орел, храбрый гурон! — язвительно закричал он. — Ренно, сенека, вызывает тебя на бой!
 Оба подняли оружие — и оба промахнулись.
 Ренно пришло в голову, что маниту не желают, чтобы это противостояние закончилось именно сейчас. Они еще встретятся.
 Алан де Грамон скрылся в лесу.
 Золотому Орлу не оставалось ничего другого, как последовать за своими людьми, собрать их и повести дальше в Канаду. Уже потом он вспомнил об англичанке, но, поскольку не видел в ней особой надобности, возвращаться за ней не стал. Несмотря на неожиданное нападение и потерю двух третей отряда, набег прошел успешно: сенеки и англичане вот-вот должны были вцепиться друг другу в горло.
 Братья выждали некоторое время, чтобы убедиться, что гуроны не намерены возвращаться, и наконец вышли на поляну. Ренно снял пять скальпов, Эл-и-чи три, и оба остались довольны. Теперь Эл-и-чи станет полноправным воином, несмотря на свои шестнадцать лет, а у Ренно появился шанс быть избранным в старшие воины.
 Ренно вспомнил о пленнице и направился к ней. Кровь со свежих скальпов ручейками стекала по ногам. Эл-и-чи держался у брата за спиной.
 Дебора Элвин сидела под раскидистыми ветвями огромного дерева и почти не видела быстротечного боя, поэтому теперь совершенно ничего не понимала.
 Похитители исчезли, а вместо них появились эти двое, с такими же желто-зелеными лицами и с жуткими трофеями на поясе.
 Девушка выпрямилась, собрала остатки мужества и сказала:
 — Убейте меня, и покончим с этим.
 Ренно наклонился, перерезал ремни и поставил ее на ноги.
 Дебора с изумлением заметила светлые волосы, голубые глаза и правильные черты лица. Юноша был покрыт загаром, но, как и главарь похитившей ее банды, не принадлежал к индейцам. Правда, тот старался держаться подальше от нее.
 Ренно догадался, что девушка говорит на том же языке, что и Эйб Томас, и ответил, как сумел:
 — Не убивать. Теперь хорошо.
 Эти слова стали последней каплей, и Дебора разрыдалась.
 Братья беспомощно смотрели друг на друга. Женщины сенеков плакали редко, даже девочки, ровесницы Ба-лин-ты. Индейцы подумали, что девушке станет стыдно за собственную слабость, и отвернулись, чтобы дать ей прийти в себя.
 Вскоре слезы высохли, но Дебора ощущала вовсе не стыд, а облегчение. Иногда слезы помогают собраться с мыслями, и девушка поняла, что пусть временно, но ее положение изменилось в лучшую сторону.
 На берегу валялись трупы похитителей, некоторые из них были раскрашены красной и белой красками. Впрочем, для Деборы это не имело никакого значения.
 Девушка понимала, что причиной гибели большей части отряда и бегства остальных послужили эти двое. Она принялась украдкой разглядывать их.
 Белый индеец казался старше ее на год или два. Конечно, он был дикарем, но в то же время это был самый красивый мужчина из тех, кого ей доводилось видеть прежде, и будь он жителем Массачусетса, Дебора влюбилась бы в него.
 Младший, худощавый и не такой высокий, держался с тем же чувством собственного достоинства, что и старший. Оба были спокойны и уверены в себе и почему-то напоминали полковника Уилсона и Авдия Дженкинса.
 Дебора успокоилась. Она не собиралась убегать, потому что не имела ни малейшего представления о том, где сейчас находится, и понимала, что не сможет одна добраться до дому. Так или иначе, девушка полностью зависела от этих двух дикарей.
 Ренно указал на убежище и обратился к брату на языке сенеков:
 — Принеси наши вещи и столько жареного мяса, сколько мы сможем унести. Вдруг гуроны попытаются отомстить, так что мы должны уйти как можно дальше, пока они не вернулись. Я тем временем соберу их огненные дубинки.
 Эл-и-чи бегом направился к ложбине, а Ренно повернулся к девушке. Дебора покраснела и от этого стала еще красивей.
 — Оставайся здесь.
 Слова прозвучали как приказ, и девушка сразу опустилась на землю, растирая запястья и колени. Она знала, что белый индеец смотрит на нее, и покраснела еще больше.
 Ренно собрал огненные дубинки. Они были длиннее, чем у англичан, и несколько другой формы. Но действовали точно так же, и Ренно понял, что если сделать подходящие пули, то ими можно будет пользоваться. Он сложил огненные дубинки в две кучи и перевязал каждую лозой.
 Эл-и-чи вернулся.
 Ренно подошел к девушке, жестом велел ей встать и улыбнулся, показывая, что не собирается причинять ей вред. Дебора поднялась на ноги и не успела опомниться, как Ренно поднял ее и перекинул через плечо, точь-в-точь, как это делали похитители. Она разозлилась.
 — Поставь меня обратно! Я пойду сама!
 Ренно понял только одно слово.
 — Не пойдешь. Женщина очень медленно.
 Дебора поняла, что получила выговор, и не нашла достойного ответа. Потом, несмотря на унизительное положение, подчинилась.
 Вскоре девушка поняла, что младший из воинов помимо собственного оружия и запаса еды тащит еще и связку мушкетов. Вторую связку, замаскировав листьями, оставили на месте.
 Юноши перешли на быструю рысцу и теперь двигались быстрее, чем ее похитители. Дебора поняла, что сама никогда не смогла бы бежать по лесу с такой скоростью. Девушка старалась, чтобы несшему ее индейцу было как можно легче, и время от времени меняла положение.
 Они остановились только после заката, и Дебора подошла к ручью, разминая затекшие руки и ноги. Дикари уселись на землю друг против друга. Ренно махнул рукой.
 — Ешь.
 Девушке подали кусок холодной жареной оленины. Мясо было жестким, а маис сухим, словно песок. Но вскоре Дебора обнаружила, что маис довольно вкусен, особенно если жевать подольше, как это делали молодые люди. К собственному удивлению, она съела все, что ей дали.
 Ренно, не отрываясь, смотрел на девушку. Мягкий лунный свет струился между деревьями.
 Деборе стало неуютно.
 — Ренно, — сказал старший, указывая на себя.
 — Эл-и-чи, — произнес младший.
 Девушка была на грани истерики и с трудом удержалась от смеха.
 — Дебора, — сказала она и несколько раз повторила свое имя.
 — Де-бо-ра, — старший произнес имя на индейский манер, продолжая смотреть ей в лицо.
 Девушка хотела отвернуться, но сдержалась. До сих пор ей ничего не угрожало, и, хотя Дебора понятия не имела, куда ее ведут, здравый смысл подсказывал, что бояться не стоит.
 В лунном свете светлые волосы недавней пленницы приобрели серебряный блеск, как у воды на поверхности озера. Даже у Йалы волосы не меняли цвет в темноте, и белая девушка казалась Ренно все прекраснее. Ее платье на одном плече было порвано, открывая взору не тронутую загаром кожу, и юноша не смог побороть искушения дотронуться до нее.
 Дебора отшатнулась, угадав его намерение. Ренно опустил руку.
 В глазах индейца мелькнула тревога, и девушка поняла, что он не собирался причинять ей зло. Ему просто было любопытно, и Деборе пришло в голову, что он еще никогда не видел женщин ее расы.
 Девушка не знала, что сказать. Индеец почти не владел языком и вряд ли понял бы ее объяснения. Деборе захотелось взять его за руку и приложить пальцы к плечу, но тогда дикарь решит, что она предлагает ему нечто большее. Лучше ничего не делать.
 Ренно скрестил руки на груди и смотрел прямо перед собой: Он догадался, что напугал белую девушку и жалел, что был так груб. Скорее всего, в мире белых, как и у сенеков, женщина сама выбирает, какие отношения будут у нее с мужчиной.
 Фактически девушка была его пленницей. Ренно взял ее у гуронов и теперь мог делать с ней все что угодно. Другое дело, что пленница была очень похожа на огромную маску, и обидеть девушку значило бы потревожить или оскорбить маниту.
 Прошлое пленницы не интересовало Ренно. Теперь она принадлежала ему, и он нес ответственность за свою добычу. Дома надо будет обратиться за советом к матери или тете, они обычно знали все, что касается женщин.
 У самого Ренно почти не было опыта общения с женщинами. Правда, после отъезда Йалы он иногда ходил в особый длинный дом, где пленницы из других народов должны были спать с воинами-сенеками в обмен на пищу и одежду. Некоторые из них были искусны в своем деле, но удовольствие быстро проходило. Так бывает, когда мучает жажда — напьешься, но вскоре снова хочется пить.
 Ренно осознал, что желает эту прелестную белую девушку и имеет на нее право. Но лучше немного потерпеть, чем вызвать гнев маниту.
 Деборе казалось, что молодой воин забыл о ее существовании, и она не знала, как поступить. Девушка была готова ждать хоть всю ночь, только бы он подал какой-нибудь знак. Ее терпение было вознаграждено.
 — Спать, — сказал Ренно.
 Дебора улеглась на землю и тут же уснула. Ее разбудили, когда было еще темно. Луна исчезла. Воины терпеливо ждали, пока она умывалась, а потом дали девушке кусок мяса и горсть маиса.
 — Ешь, — опять сказал старший и поднял ее на плечо, предполагая, что она сможет есть по дороге.
 Каким-то образом Деборе все-таки удалось сделать это. Весь день воины, как и прежде, бежали по лесу, иногда младший прикладывал ухо к земле и с улыбкой кивал старшему. Девушка поняла, что ее похитители не стали преследовать их.
 Отряд милиции из форта Спрингфилд медленно пробирался по лесу. Уже никто не верил, что им удастся поймать участников кровавого нападения. Но люди не собирались возвращаться, надеясь, что тропа выведет их к поселению сенеков и им удастся найти и спасти Дебору Элвин.
 Главой отряда и проводником был Абель Финн, суровый фермер, бывший охотник. В первый же день он нашел разбитые каноэ и вывел отряд на тропу, по которой ушли индейцы. Эйб Томас по-прежнему утверждал, что сенеки не причастны к нападению.
 — Мы находимся намного севернее земель сенеков. Их земля — на западе, и они не могли увести Дебору в другое место.
 — Скоро все выяснится, — коротко ответил полковник. Самым тихим в отряде был Том Хиббард, все еще с повязкой на голове. Все понимали, что он хочет отомстить за смерть жены. Том скорбел молча и только однажды, когда отряд остановился на ночлег, сказал Эйбу:
 — Агнесс не вернуть, даже если убить десять человек. Но я все равно убью их.
 Через неделю отряд вышел к водопаду на небольшой речке. Над берегом кружила стая канюков [19] . Отряд подошел ближе, и птицы поднялись в воздух, яростно хлопая крыльями.
 — Мы кое-что нашли, — закричал Эйб, и все побежали к месту недавнего сражения.
 — Ничего не трогайте, — приказал полковник. Ополченцы осматривали тела восьми оскальпированных гуронов, объеденные канюками.
 Некоторые из воинов были убиты пулями, другие стрелами, и полковник не мог найти всему этому объяснения.
 Но самое важное открытие сделал как всегда надменный Джефри Уилсон:
 — На некоторых трупах остались следы зеленой и желтой красок. Похоже, индейцы как раз перекрашивались в красный с белым цвета, когда на них напали.
 Эйб и Абель Финн отправились осматривать местность, а Том подобрал несколько ремешков. Те самые ремешки, которыми была связана Дебора, но колонисты могли только догадываться об их предназначении.
 Англичанам не удалось обнаружить следы Ренно и Эл-и-чи, так что судьба Деборы осталась им неизвестной.
 Через несколько часов упорных поисков следопыты вернулись на берег.
 — Насколько мы поняли, — сказал Эйб, — дикари уходили отсюда порознь, по одному человеку. Следы расходятся в разные стороны. Все, что нам известно, это направление. Они пробираются к северу.
 — Можем мы пойти по их следу?
 — Нет, сэр, — пожал плечами Эйб. — Нужно пять-шесть опытных следопытов, по одному на каждый след, но даже если бы у нас были такие люди, поиски заняли бы несколько недель.
 — Как нам удалось выяснить, — подхватил Финн, — эти воины бежали в панике. Может быть, они снова встретились к северу отсюда, но может, и нет. Выпадет снег, и все следы исчезнут, прежде чем мы узнаем наверняка, куда они направились.
 Полковник с помощниками спустился вниз по берегу.
 — Не хотелось бы говорить этого, сэр, — обратился к нему лейтенант Дональд Доремус, в мирной жизни владелец новой гостиницы, единственный, кроме самого полковника и Авдия Дженкинса, обладатель университетского диплома во всем западном Массачусетсе. — Но, кажется, мы потерпели неудачу.
 — Боюсь, что так, Дональд, — вздохнул полковник. — Что вы думаете об этом побоище?
 — Индейцы были атакованы другим отрядом, возможно, более многочисленным.
 — Согласен.
 — Меня очень интересует эта краска. Похоже, они смывали желтую и зеленую краску сенеков и наносили красную и белую…
 — Цвета гуронов.
 — Верно, полковник. Их застали врасплох, произошла битва, и уцелевшие сбежали. Враги не пострадали совсем или же забрали с собой убитых и раненых.
 — Все так. Эйб Томас был прав. Это не сенеки напали на форт Спрингфилд.
 — Да, сэр. Сенеки отправились бы прямо на запад, в свои земли.
 К ним подошел Эйб со связкой мушкетов в руках:
 — Полковник, мы нашли это в кустах всего в нескольких футах от берега.
 Они разрезали лозу и внимательно осмотрели оружие.
 — Это не наши мушкеты, — заметил Эндрю Уилсон. — Эйб, у сенеков есть другое огнестрельное оружие, кроме того, что дали мы?
 — Нет, сэр. Во всяком случае, не было еще две недели назад. Я знал бы об этом.
 Дональд все еще рассматривал мушкет:
 — Он сделан в Пруссии, полковник. Здесь какая-то тайна. Ясно, что это мушкеты индейцев, скорее всего гуронов, но от кого они их получили, сложно сказать. Возможно, от французов, — продолжал Дональд, — потому что гуроны — их союзники: Вопрос в том, продают ли власти Канады индейцам именно французское оружие или чье-нибудь еще…
 — Это надо выяснить. Кроме того, я допускаю, что эти мушкеты принадлежали испанцам из Флориды. Генерал Пепперелл отправит запрос принцу Руперту в Лондон, и если он не знает, то проведет расследование. Пройдут месяцы, прежде чем мы получим ответ. Но в конце концов все выяснится.
 — Единственное, чего мы не знаем и не узнаем никогда, — сказал лейтенант, — так это кто спланировал и провел это нападение.
 — Боюсь, что так. То, что гуроны — союзники французов, еще не означает, что они подчиняются властям Квебека. Дикари могли действовать самостоятельно.
 — С другой стороны, ведь нас пытались убедить в том, что именно сенеки напали на наши дома… Обычно индейцы не оставляют после себя живых свидетелей.
 — Я знал, что сенеки ни в чем не виноваты, — вмешался Эйб. — Гонка — честный человек, и остальные тоже.
 — Хотел бы я быть настолько уверенным в этом, — задумчиво ответил Уилсон.
 — Что будем делать, сэр? — спросил лейтенант.
 — Боюсь, придется отказаться от погони и вернуться домой. Усилим охрану и будем ждать дальнейшего развития событий. Даже если у нас появятся доказательства того, что именно французы организовали это нападение, будет очень трудно убедить другие английские колонии отправить войска в Квебек. Но у нас нет даже доказательств.
 — А что будет с Деборой? — обратился к нему Эйб.
 Полковник нахмурился:
 — Не знаю. Нам станет известно, если она попадет в Квебек. Французы не воюют с женщинами. Индейцы, гуроны или те, кто напал на них, могли убить ее или увести в плен. Одному Богу известно, что с ней стало, но у нас нет ни людей, ни средств, чтобы обыскать всю Северную Америку!




 Глава восьмая


 Барабаны разнесли весть о возвращении сыновей великого сахема, и все жители высыпали на улицу, чтобы взглянуть на белую пленницу.
 Братья важно выступали, как и подобает великим воинам, а между ними шла молодая женщина со светлой кожей и волосами цвета спелой кукурузы. Платье ее было порвано, но Дебора шла с высоко поднятой головой, и никто не знал, чего ей стоило скрыть охвативший ее ужас.
 Дебора понимала, что индейцы вернулись домой. По обеим сторонам улицы толпились люди. Все они смотрели на девушку с бесстрастным выражением лица, но Дебора не догадывалась, что за равнодушными масками скрывается живейшее любопытство, а вовсе не враждебность, и что жители индейского поселения впервые видят белую женщину.
 Только Йала не разделяла общих чувств. Она сразу поняла, насколько опасна новая соперница. Согласно воле отца Йала избегала встреч с Ренно, но и не искала их с другими воинами.
 Йала пробивалась сквозь толпу, не желая пропускать ни слова из рассказа братьев, и на мгновение встретилась глазами с чужестранкой.
 Никогда еще Дебора не видела столько ненависти во взгляде. Эта злоба причинила ей едва ли не физическую боль. Девушка хотела отвернуться, спрятать лицо, но сумела выдержать взгляд индианки.
 Гонка только что закончил трапезу и приветствовал сыновей на пороге дома.
 — Поклонись великому сахему, — сказал Ренно по-английски.
 Дебора почувствовала себя очень глупо, приседая перед седеющим дикарем средних лет в огромном головном уборе из перьев.
 Сенеки никогда не видели подобного движения. Некоторые женщины и дети засмеялись. Ина придержала взбалмошную Ба-лин-ту, хотевшую бежать к братьям.
 Ренно подробно рассказал о встрече с гуронами, раскрашенными в боевые цвета сенеков, но не назвал имени Золотого Орла. Это его личное дело, и позже он поведает об этом отцу.
 Эл-и-чи шагнул вперед, развязал мушкеты и протянул один из них отцу:
 — Вот подарок великому сахему. Он может отдать оружие остальным воинам, которых выберет.
 Гонка осмотрел мушкеты:
 — Будет ли эта огненная дубинка и те другие убивать моих врагов?
 — Будут, — заверил его Ренно, — как только я изготовлю металлические стрелы.
 — Тогда я принимаю их, — ответил великий сахем, стараясь скрыть удовольствие. — Ренно, сын мой, верно ли, что ты убил еще пять гуронов?
 — Да, великий сахем.
 — Эл-и-чи, сын мой, верно ли, что ты убил трех гуронов?
 — Да, великий сахем.
 Гонка посмотрел на белую женщину.
 — Де-бо-ра, — произнес Ренно, — была в плену у гуронов. Мы освободили ее и привели сюда.
 Дебора узнала свое имя и встревожилась.
 — Ты сделаешь ее своей рабыней? — спросил великий сахем.
 Ренно не знал, что сказать. Он не хотел при всех проявлять симпатию к девушке с кожей того же цвета, что и у него.
 — Она говорит на языке англичан, которые продали нам огненные дубинки. Мы не хотим, чтобы они стали нашими врагами, так что я не знаю, как поступить с этой женщиной.
 Гонке не приходилось сталкиваться с такими сложностями, и он принял единственно возможное решение.
 — Ина и Са-ни-ва решат ее судьбу, — поспешно сказал он и прервал беседу, призвав всех хранителей веры и воинов на совет.
 Мужчины ушли. Ба-лин-та поняла отца так, будто белая женщина теперь станет членом их семьи, поэтому подошла к Деборе и улыбнулась.
 Это был первый дружеский жест с момента похищения, и Дебора присела на корточки, чтобы обнять девочку.
 Ба-лин-та потрогала ее волосы, убедилась, что они настоящие, и разразилась счастливым смехом.
 Уходя, Ренно заметил эту сцену и облегченно вздохнул. Конечно, мать и тетка найдут для пленницы подходящее место в селении.
 Совет начался с посвящения Эл-и-чи в воины. Конечно, юноша был очень молод, но три скальпа за поясом доказывали, что он достоин высокого звания. Никто не возражал, церемония прошла гладко, и Ренно взглядом поздравил брата.
 После этого воины разошлись, и Ренно остался один перед старейшинами.
 Гонка спустился с помоста, следом за ним шли военные вожди и хранители веры. Все они являлись старшими воинами и были равны между собой. Каждый мог говорить, что считал нужным, не боясь наказания или упрека.
 Старейшины уселись, образовав двойной круг. Ренно остался стоять снаружи. Он не знал, что происходит, но был преисполнен почтения и принял подобающий вид.
 Первым взял слово военный вождь Сун-ай-йи. Он поднялся, вышел на середину круга и заговорил как всегда коротко и по существу:
 — Ренно воин, и ему всего восемнадцать лет. Но за поясом у него двенадцать скальпов, больше, чем у многих бывало за всю жизнь. Если маниту не разгневаются на него, он станет старшим воином.
 Дух Ренно воспарил. Никто из его сверстников не удостаивался такого звания. Старший воин командовал в битве и имел бесчисленные привилегии в мирное время.
 Потом выступили старые вожди, которые больше не воевали. Старики пользовались огромным уважением, и все слушали их очень внимательно. Один за другим они одобряли решение Сун-ай-йи.
 Ренно хотелось кричать от радости, но он продолжал стоять неподвижно, сложив руки на груди, как если бы речь шла о ком-то другом.
 Потом встал Гонка:
 — Велика моя любовь к сыну, так что я не имею права голоса. Не хочу, чтобы получилось так, будто я собираюсь раньше времени сделать его старшим воином. Скажу только одно: если бы Ренно не был моим сыном, я первый подал бы голос за его избрание.
 Многие воины поддержали великого сахема.
 Ренно заметил, что отец Йалы все время молчит. Конечно, если бы хранитель веры был против того, чтобы избрать старшим воином человека, рожденного белым, он так и сказал бы, но отец Йалы сидел, поджав губы и глядя прямо перед собой.
 Несколько человек вели себя так же, но никто не выступил против Ренно открыто. Из ста человек, присутствовавших на обсуждении, противников можно было пересчитать по пальцам.
 Наконец все, кто желал выступить, сказали свое слово. Наступила тишина.
 Гонка поднялся на помост.
 — Ренно, выйди вперед.
 Юный воин подошел к самому помосту.
 — Желает ли Ренно стать старшим воином? — спросил Гонка.
 — Да, великий сахем.
 — Обещаешь ли ты всегда выполнять то, что от тебя потребуется, ради сенеков, твоего народа?
 — Обещаю, и пусть маниту покарают меня, если я нарушу слово!
 — Пусть он пройдет испытание.
 Восемь старших воинов собрались вокруг кандидата и повели его в лес. На поляне был приготовлен столб. Воины врыли его в землю, потом раздели Ренно, забрали оружие и привязали испытуемого к столбу.
 В течение четырех дней и ночей эти воины будут попарно охранять Ренно от врагов и диких зверей, а также следить, как кандидат проходит испытание.
 Ренно знал, что все это время ему запрещено говорить. Старшие воины рассказывали, что специально старались не спать, боясь, что начнут говорить во сне. Ему не разрешалось есть и пить и нужно было все время стоять прямо. Если он потеряет сознание и повиснет на ремнях, что иногда случалось, его отвяжут. Но тогда, какие бы подвиги Ренно ни совершал в будущем, он так и останется простым воином до конца своих дней.
 Конечно, знай Ренно, что его ждет, он наелся бы и напился про запас. Вот почему, подумал юноша, кандидатов никогда не предупреждают заранее. Старший воин должен быть необыкновенно мужественным, выносливым, сильным, потому что он становится примером для всего народа.
 Старшему воину полагался отдельный дом, хотя при желании он мог, пока не женится, оставаться в длинном доме для неженатых воинов. Старший воин имел право вести в битву не только сенеков, но и воинов других племен ирокезов. Никто не мог заставить старшего воина помогать женщинам в поле. В мирное время он охотился, рыбачил и совершенствовал свое воинское мастерство. Ренно получит право водить отряды на равнину охотиться на бизонов. Его могут назначить посланником сенеков к другим народам. Он может быть избран членом совета. Но самое главное, он станет братом Гонки.
 Насекомые кружились около юноши и больно кусались, но Ренно не обращал внимания на такие пустяки.
 Отец-солнце грел все сильнее, но не жег, иногда забираясь в облака. Мать-земля поддерживала испытуемого. Ночью взошла луна, и Ренно вспомнил Дебору.
 Как мать и Са-ни-ва приняли ее? Он подумал, что когда в толпе увидел Йалу, то не пожалел о том, что потерял ее. Но все же Ренно хотел ей добра, пусть даже она никогда не станет его женой.
 На второй день пошел дождь. Ренно стало легче. Вода освежала, но юноша удержался от того, чтобы слизнуть катящиеся по лицу капли. Ночью дождь прекратился, но луна так и не появилась.
 На третий день облака скрыли отца-солнце, но Ренно не испугался. Вдруг во время испытания он получит видение. Юноша с трудом подавил желание вновь увидеть огромную маску с волосами цвета спелой кукурузы. Маниту не любят, чтобы от них чего-то требовали.
 В последний день стало жарко. Вот когда Ренно пришлось по-настоящему нелегко. Он не был голоден, но губы обветрились и потрескались, в горле пересохло, начала кружиться голова. Впрочем, это не очень беспокоило Ренно. Он стоял прямо и неподвижно, не натягивая ремни. Ночью Ренно заметил — или ему показалось — ястреба, парящего над его головой в лунном свете. Ястреб оставался в вышине все последние, самые тяжелые часы испытания.
 Огромная маска не пришла, но прислала сына, и Ренно был доволен.
 На рассвете на поляне собрались все восемь воинов. Иногда кандидаты теряли сознание, после того как были перерезаны ремни, но Ренно продолжал стоять, приняв и медленно выпив чашку воды. Потом ему дали котелок с похлебкой, которую, Ренно знал, сварила для него мать, и он съел все до крошки, старательно пережевывая мясо, картофель и бобы. Силы медленно возвращались к нему.
 — Ренно, теперь ты старший воин, — торжественно сказал один из его новых товарищей.
 Все остальные приветствовали юношу, а потом раскрасили его тело и лицо зеленой краской с тонкими полосками желтого цвета. Теперь все видели, какого он звания.
 Один из воинов подал Ренно мушкет, захваченный у гуронов, и юноша понял, что это отцовский подарок.
 Ренно вернули лук, стрелы и нож, а также вручили новый томагавк. Наконец юноша надел головной убор старшего воина. Перья короной стояли вокруг головы и падали на спину. Ренно догадывался, что это работа Са-ни-вы.
 Потом Ренно оставили одного, и он вознес молитву, прося маниту и дальше защищать и направлять его. После этого можно было возвращаться в поселение. У сенеков не было принято поздравлять или хвалить вновь избранного старшего воина, потому что звание это всегда было заслуженным.
 Ренно огляделся, нет ли кого поблизости, и широко зевнул. Его клонило в сон, и юноша хотел только одного — побыстрее добраться до своего нового дома, который стоял в конце улицы, где жили только старшие воины. А вечером он отправится на трапезу в родительский дом. Дебора, конечно, тоже будет там.
 Женщины уже вышли на работу, и Ренно остановился поздороваться с матерью. Глаза Ины сияли.
 — Я горжусь тобой, сын мой.
 Он склонил голову, чего не делал ни перед одной другой женщиной, кроме матери и Са-ни-вы.
 — Ты хорошо выглядишь, — сказала Ина.
 Ренно не хотел хвастаться и просто пожал плечами в знак того, что не считает испытание чем-то особенным. Ина отвернулась, скрывая улыбку. Даже старший воин может быть мальчишкой.
 — Где сейчас Де-бо-ра? — не удержавшись, спросил сын.
 — Пока что мы с Са-ни-вой поместили ее в дом для девушек. Ты хочешь жениться на ней или взять ее в свой новый дом рабыней?
 Ренно еще не думал об этом. Ему хотелось бы жениться на белой, но он не был уверен, захочет ли она.
 — Мы еще поговорим об этом, — сказал Ренно и быстро пошел прочь.
 Ина улыбнулась, покачала головой и вернулась к женщинам.
 По дороге в поселение Ренно размышлял о словах матери, как вдруг увидел бегущую навстречу девочку.
 Ба-лин-та подбежала к брату и крепко обняла его.
 — Ты хорошо выглядишь, — повторила она недавние слова Ины.
 Ренно поблагодарил сестренку.
 — Теперь ты пойдешь в поход против эри и принесешь мне их кукол! — заявила шалунья, прыгая вокруг него.
 — Возможно, — Ренно ничего не обещал.
 — О, старший воин может делать все, что захочет. Ты даже можешь заставить девушек не мучить Де-бо-ру.
 Ренно схватил девочку за руку:
 — Что ты сказала?
 Ба-лин-та широко раскрыла глаза:
 — Они все время дразнят ее. Последние дни она работала в поле, но не знала, что нужно делать, и девушки били ее по лицу. Они ее просто мучают. И сейчас тоже.
 Ренно побежал.
 Ба-лин-та старалась не отставать.
 — Мне нравится Де-бо-ра, хотя я не понимаю, что она говорит. Ты поможешь ей, Ренно?
 Брат молчал.
 Ренно и не думал, что ему придется так быстро воспользоваться своими привилегиями. Старшие воины имели право в любое время войти в любой дом, и он бросился прямо к длинному дому, где жили девушки.
 День был теплый, и дверь оказалась распахнута настежь. Ренно шагнул через порог.
 Дебора в чужой одежде, босиком и с распущенными волосами ползала на четвереньках вокруг очага. А полдюжины молодых женщин били ее палками, а потом выхватили горящую ветку и прижгли Деборе пятки. Пленница закричала, а ее мучительницы громко рассмеялись.
 Ренно с ужасом обнаружил, что заводилами жестокой забавы были Йала и Ановара, которые обращались с белой, словно та была пленницей из племени гуронов. Ярость охватила Ренно:
 — Что вы делаете с женщиной, которую я привел в землю сенеков?
 Все замерли. Даже Ба-лин-та испугалась.
 Девушки, стоявшие у порога, отпрянули, боясь, что он ударит их рукояткой томагавка. Дебора, мечтавшая, чтобы индианок поскорее позвали на поле, с благодарностью посмотрела на своего спасителя и только через несколько секунд узнала его.
 Все молчали, наконец Йала осмелилась ответить.
 — Мы не сделали ей ничего плохого, Ренно, — вызывающе проговорила она.
 — Вы сделали ей плохо. — Взгляд жертвы наполнил его сердце жалостью. — Принесите гусиный жир и смажьте ей ноги.
 Йала хотела было отказаться, но никто не смел ослушаться приказа старшего воина. Она встала и медленно пошла через весь дом за глиняной плошкой с жиром.
 — Помоги ей, — приказал Ренно Ановаре.
 Девушки намазали жиром обожженные места, и Деборе сразу стало легче. Она старалась не плакать, зная, что слезы лишь подстегнут этих чертовок.
 Кто-то из молодых женщин хотел выйти из дома, но Ренно встал на пороге.
 — Стойте! Каждый, кто дотронется до белой или причинит ей вред, будет иметь дело со мной.
 Девушки знали, что Ренно может сообщить о том, что случилось, матери или Са-ни-ве, и тогда им придется плохо.
 — Де-бо-ра не пойдет сегодня в поле. Она останется здесь. Она будет отдыхать, пока не заживут ее раны. И помните, я никому не позволю издеваться над ней.
 Ба-лин-та помогла Деборе добраться до постели. Ренно вышел из дома и направился к своему новому жилищу, которое выстроили для него другие старшие воины за время испытаний. Очень хотелось спать. Позже он все обсудит с родителями и решит, что делать с Де-бо-рой.
 После ухода Ренно в доме стало тихо. Ба-лин-та устроилась рядом с белой, словно защищая ее. На самом деле девочка не имела права находиться в доме, но никто не посмел выгнать ее.
 Все девушки вышли из дома, не глядя на жертву.
 Йала подошла к Ановаре:
 — Я всегда знала, что Ренно больше нравятся белые женщины, чем ты или я.
 — Вообще-то мужчины могут считать ее красивой, — легкомысленно заявила Ановара. — Ты сама знаешь, какие у нее необыкновенные волосы и кожа.
 — Они такие же, как у Ренно, — злобно произнесла Йала. — Вот почему она ему так нравится. Он должен увести ее обратно в землю белых, и сам остаться там — навсегда!
 Ановара испугалась:
 — Но он — сенека. Старший воин. Это великая честь, и Ренно заслужил ее.
 — Вот что сказал мой отец, — ответила Йала. — Когда все будут думать, что он верен сенекам, он встанет против нас на сторону белых. Когда-нибудь так оно и будет. Вот увидишь.
 Ановара не знала, что ответить, так что дальше девушки шли молча.
 Вдруг Йала рассмеялась:
 — Сегодня я пораньше уйду с поля. Пойдем со мной, позабавимся.
 Ановара посмотрела на подругу, но ничего не сказала.
 — Я хочу проучить Ренно. Он думает, ему теперь все можно, потому что он старший воин. Но скоро он поймет, что на самом деле ничем не лучше других. Ренно больше никогда не захочет иметь дела с белой! О, как бы я хотела взглянуть на него тогда!
 Ожоги почти не болели, и Дебора повеселела, но ближе к вечеру опять встревожилась. Белый индеец ушел, и она знала, что девушки не преминут воспользоваться его отсутствием.
 Выхода не было. Деборе хотелось сбежать в лес, но она понимала, что не сумеет добраться до форта. Дикари схватят ее и подвергнут еще более изощренным пыткам.
 Она могла бы вытерпеть боль и унижения, если бы знала, что когда-нибудь они прекратятся, но пока никто, кроме Ренно, не вступался за нее.
 Дебора приготовилась умереть достойно. Она твердо решила не плакать и не кричать, что бы с ней ни делали.
 Девушка вспоминала, как раньше ратовала за установление дружеских отношений с индейцами, и только теперь, казалось, поняла, насколько велика пропасть между их народами. Индейцы слишком жестоки и бессердечны, чтобы можно было надеяться на какие-то добрые чувства с их стороны.
 Девушки вернулись с поля.
 Та самая красивая индианка, главная ее мучительница, подошла к Деборе и поманила рукой. Дебора знала, что лучше выполнять то, что велят, иначе ее снова будут таскать за волосы, бить и царапать. Она встала.
 Ановара подошла к Йале, и обе начали хихикать. Дебора испугалась. Индианки встали по обеим сторонам от нее и вывели наружу. Обе держались от Деборы на некотором расстоянии, судя по всему, помня о предупреждении белого индейца.
 Наступил вечер. Они шли по селению. У домов сидели воины, женщины готовили ужин, дети играли, и все, хотя и равнодушно, смотрели на Дебору. Может, когда-нибудь индейцы привыкнут к ней, и тогда она сумеет сбежать.
 Девушки подошли к небольшому дому, расположенному несколько в стороне от других. На пороге стояла женщина средних лет, в. кожаной одежде, расшитой иглами дикобраза. В руках у нее была короткая плетка из сыромятных ремешков с завязанными узелками. Индианки что-то сказали ей, втолкнули Дебору внутрь и ушли.
 Хозяйка подвела девушку к постели, указала на нее и ушла.
 Помещение наполнял аромат трав. Постели были отделены перегородками, так что у каждого обитателя была как бы своя комнатка. Женщины, жившие здесь, немного отличались от других жителей поселения. Одни были ниже ростом, другие, наоборот, выше и с раскосыми глазами. Все были одеты в нарядную, вышитую иглами или бисером одежду.
 Женщины по очереди подходили к Деборе, трогая кожу и волосы. Девушка заметила, что все обитательницы этого дома были сильно накрашены ягодным соком и сажей.
 В доме был только один мужчина, и тоже одетый в женское платье. Он двигался и вел себя, как женщина. Позже Дебора узнала, что это был воин, наказанный за трусость в бою. Теперь он должен был жить как женщина в этом доме.
 Все женщины были молоды и не проявляли к Деборе враждебности. Две из них подошли к ней, предлагая чашку ягодного сока и горшочек с веществом, похожим на сажу. Девушка понимала, что они не хотят причинить ей вреда, и позволила накрасить себе губы и подвести глаза.
 Вдруг хозяйка, стоявшая на пороге, вошла внутрь, щелкнула плетью и что-то скомандовала. Все бросились по местам.
 Через минуту в дом вошел рослый воин, весь покрытый краской. Он медленно прошел по одной стороне, задерживаясь и осматривая каждую обитательницу, потом по другой. Все спокойно смотрели ему в глаза, но Дебора постаралась не встречаться с ним взглядом.
 Обойдя весь дом, воин вернулся к женщине, сидевшей прямо напротив Деборы, и предложил ей что-то похожее на кожаный браслет с выжженным рисунком. Девушка повертела его в руках и кивнула. Потом оба разделись и начали заниматься любовью.
 Обмершая от страха, Дебора поняла, что это место — индейский публичный дом, вроде того, что недавно открылся в форте Спрингфилд. И хуже всего, она оказалась его обитательницей! Неудивительно, что чертовки так веселились.
 Она, конечно, готова пожертвовать невинностью, чтобы вернуться в свой мир. Но позволить дикарям делать с ее телом все что они пожелают, стерпеть такое унижение, Дебора была не в состоянии.
 Хозяйка подошла ближе. Плеть покачивалась у нее в руке. Дебора знала, что она способна ударить. Женщины с опаской посматривали на плеть, и Дебора только сейчас поняла, что все они пленницы, которых заставили стать проститутками.
 Ренно проспал весь день и проснулся на закате, бодрый и очень голодный. Он взглянул в металлическое зеркало, подаренное белым хранителем веры. Боевая раскраска была в полном порядке.
 Юноша надел новый головной убор и вышел из дому. Степенной походкой, как и подобает старшему воину, Ренно направлялся к дому родителей. Вечер был теплый, и дверь оставили открытой, а женщины готовили пищу над ямой, в которой горел огонь, у самого дома.
 Гонка приветствовал Ренно как равного. Отец с сыном широко улыбнулись друг другу, чего никогда не сделали бы на людях. Ренно был совершенно счастлив.
 Он поклонился матери и тете, а потом заметил Эл-и-чи, щеголявшего в перьях полноправного воина. Ба-лин-та крутилась около старшего брата, пытаясь обнять его, но старшему воину не к лицу было возиться с детьми, и Ренно не обращал на нее внимания.
 Юношу усадили на почетное место справа от отца. Семья в молчании приступила к трапезе.
 Ренно был так голоден, что накидывался на все, что попадалось ему на глаза, от похлебки до жареной индейки и оленины. Он решил было, что уже слишком взрослый для маисовой каши с кленовым сиропом, но миска в руках Ба-лин-ты выглядела так аппетитно, что Ренно попросил целую порцию.
 Мать и тетя радовались, глядя, как он ест, и пока Ренно не вытер рот тыльной стороной руки, не задавали никаких вопросов. Эл-и-чи уже рассказал им о путешествии, но они хотели услышать подробности от самого Ренно. Юноша поведал все в мельчайших подробностях, а потом сказал отцу:
 — Завтра я сделаю металлические стрелы для твоей новой огненной дубинки, а потом, если останется время, мы пойдем в поле потренироваться.
 Было бы невежливо указывать, что великий сахем нуждается в руководстве.
 Наконец разговор коснулся Де-бо-ры, и Ренно возмущенно описал, как над ней издевались этим утром.
 Мать и Са-ни-ва не разделяли его гнева.
 — Может, белые не учат своих детей терпеть боль, как мы. Но девушки не хотели причинить ей вред.
 — Я так не думаю, мать моя, — ответил Ренно. — Йала ненавидит меня теперь, не знаю почему, и так же ненавидит белую женщину.
 Ина улыбнулась. Сын теперь, конечно, старший воин, но мало что знает о женщинах.
 — Ты хочешь жениться на ней? — спросила племянника Са-ни-ва.
 Ренно не знал, что ответить.
 — Мать уже спрашивала меня об этом. Я не так хорошо знаю белую, чтобы дать ответ.
 Женщина задумалась.
 — Было бы хорошо, если бы ты женился на белой женщине. Тогда у твоих детей была бы такая же кожа, как у тебя.
 — Мои дети будут сенеками! — твердо заявил Ренно. — Не имеет значения, будет их мать белой или индианкой.
 Вся семья кивнула в знак согласия.
 — Но я не знаю, что делать с Де-бо-рой сейчас. Не стоит оставлять ее в доме для девушек.
 Он взглянул на Ину, потом на Са-ни-ву. Ба-лин-та знала, что дети не должны вмешиваться в разговоры взрослых, но не смогла удержаться.
 — О, все уже сделано, — сказала она. — Йала и Ановара увели ее сегодня вечером в тот дом.
 Ренно онемел.
 Гонка кивнул с довольным видом:
 — Думаю, это самое лучшее. Если мы вернем белую ее народу, они решат, что мы слабы. Об этом говорили на совете, и все согласились, что в этом доме она порадует многих воинов.
 — Нет! — крикнул Ренно, впервые в жизни не соглашаясь с отцом.
 Как старший воин, он имел право на собственное мнение, но не мог понять, отчего так разволновался. Вскочив на ноги, Ренно помчался к особому дому, позабыв о собственном достоинстве. Ина и Са-ни-ва обменялись улыбками.
 Ба-лин-та испугалась, зная, что слишком часто вмешивалась в разговор, а Эл-и-чи встревожено смотрел на Отца. Гонка нахмурился, но жена мягко накрыла его руку своей.
 Вдруг он улыбнулся.
 — Я опять хочу есть, — сказал великий сахем. — Хочу маисовой каши с сиропом.
 Ренно был так взволнован, что не мог собраться с мыслями. Он знал только, что ему нравится Де-бо-ра. Отец прав, белую женщину нельзя возвращать обратно, но и оставлять ее в том доме он не позволит. Хозяйка пропустила его, думая, что пришел обычный посетитель.
 Ренно огляделся и сразу заметил Дебору. Она сидела на постели, глядя себе под ноги. Ренно остановился рядом, девушка подняла голову и отпрянула, с расширившимися от ужаса глазами.
 Ренно пальцем указал на нее.
 — Я привел эту женщину как пленницу в землю сенеков! — громко сказал он. — Теперь я объявляю ее своей рабыней!
 Хозяйка знала, что он прав, и не стала вступать в спор со старшим воином. Ренно посмотрел на девушку, поманил за собой, повернулся и вышел. Дебора последовала за ним. Она не знала, что у сенеков принято, чтобы старший воин жил с женщиной. Она понимала только одно: белый индеец спас ее еще раз.
 Ренно вошел в свой новый дом и остановился на пороге. Он не знал, как поступить, и старался скрыть смущение. Пусть она ляжет на его постели, а он устроится на полу.
 — Спи! — сказал Ренно по-английски и указал на постель у дальней стены.
 Прежде чем Дебора успела ответить, он улегся на пол и укрылся плащом из бизоньей шкуры.




 Глава девятая


 Утром Ренно повел Дебору на завтрак в дом клана Медведя. Англичанка удивилась, как спокойно индианки приняли ее новое положение. Для них она стала женщиной Ренно, и хотя никто не выказывал особой приязни к белой, ее не пытались обидеть или оскорбить.
 После завтрака Дебора и Ренно вернулись в свой домик. Белый индеец взял лук и стрелы, сказал что-то, чего девушка не поняла, и ушел. Дебора решила, что он пошел на охоту, предоставив ее самой себе. Девушка сидела на жестком земляном полу и не знала, смеяться ей или плакать.
 Ренно успел увести Дебору из индейского публичного дома до того, как ею заинтересовался кто-нибудь из посетителей, и она была очень признательна ему за это. С другой стороны, скорее всего индеец потребует, чтобы Дебора стала его любовницей. Сама мысль об этом приводила девушку в ужас, но ведь все могло быть гораздо хуже. Ренно был белым, хотя и жил среди индейцев, и нужно признать, он выглядел совсем недурно…
 До сих пор Дебора не задумывалась, насколько мужчины привлекают ее физически. Возможно, потому, что она еще никогда не испытывала влечения к мужчине. Эйб Томас был очень красив, но совсем не интересовал ее. Джефри Уилсон был омерзителен, и Дебора старалась вообще не вспоминать о нем. Авдий Дженкинс привлекал ее гораздо больше, но девушка никогда не думала о священнике как о мужчине.
 В Ренно было что-то загадочное, и Дебора задумалась, понравилось бы ей заниматься с ним любовью. В первый момент девушка устыдилась собственных мыслей, но тут же пришла к выводу, что это глупо — ведь они будут жить под одной крышей, и, конечно, он начнет домогаться ее.
 Дебора почувствовала, что в домике кто-то есть, и подняла глаза. На пороге стояла Ба-лин-та с большим свертком в руках. Они улыбнулись друг другу, и девочка, уверенная, что ей рады, вошла.
 В свертке оказалось несколько кусков мягкой оленьей кожи, удивительно острый каменный нож, костяная иголка и пучки сухожилий, которые, как быстро сообразила Дебора, индейцы использовали вместо ниток.
 — Ты хочешь, чтобы я шила? — спросила она, сделав жест, будто шьет.
 Ба-лин-та повторила свое первое слово по-английски.
 — Шить, — сказала она, делая то же движение и указывая на девушку.
 Дебора поняла, что ей принесли все это, чтобы она сделала себе одежду, и в порыве благодарности внезапно обняла Ба-лин-ту. Девочка радостно прижалась к ней.
 Дебора не нуждалась в указаниях и принялась за работу. Ба-лин-та уселась напротив, скрестив ноги, и наблюдала, восхищаясь мастерством белой.
 Так прошло все утро. Дебора работала, а девочка пыталась с ней разговаривать. Вскоре каждая уже могла произнести несколько слов из чужого языка. Дебора удивлялась, как легко Ба-лин-та запоминает английские слова. Ей самой язык сенеков давался с трудом.
 Урок внезапно был прерван приходом старшей женщины. Ба-лин-та убежала. Дебора не знала, кто эта женщина, но гостья приветливо посмотрела и пригласила Дебору следовать за собой. Девушка оставила шитье.
 Женщина повела ее в свой дом, где угостила жареной рыбой и тыквой, и была очень рада, когда Дебора повторила выученные слова на языке сенеков. Ба-лин-та присоединилась к ним, и Дебора догадалась, что Ина, так звали женщину, была матерью девочки.
 После еды Ина дала Деборе несколько глиняных горшков, чтобы готовить еду на открытом огне, и несколько черпаков. Они вместе отнесли их в дом Ренно. Здесь Ина развела огонь в специальном углублении, показала Деборе, где хранятся дрова, и провела девушку по кладовым, расположенным вдоль задней стены длинного дома клана Медведя.
 — Здесь пища для всех, кто принадлежит к нашему клану, — говорила Ина, сопровождая слова жестами. — Бери, что захочешь. Бери все, что тебе нужно.
 В кладовой лежали груды свежего маиса в початках, тыквы, бобы, дыни и разные свежие и сушеные травы.
 Прошло довольно много времени, прежде чем Дебора поняла, что может брать все, что пожелает.
 Ина помогла ей отнести в дом овощи и травы, а потом настояла, чтобы Дебора пошла с ней.
 Около дома сидел Гонка и курил трубку. Дебора замерла, но он лишь вежливо кивнул ей.
 Дебора догадалась, что Ина — его жена, а Ба-лин-та — дочь. По какой-то причине семья главы племени была настроена к девушке дружески.
 Гонка, не обращая на гостью никакого внимания, опять принялся смотреть прямо перед собой.
 Только когда Ина протянула Деборе большой кусок свежей оленины, девушка догадалась, что Гонка на самом деле рассматривает ее. Ему не хотелось, чтобы она заметила это, так что Дебора сделала вид, что не смотрит в его сторону.
 В дом вошел Эл-и-чи и ласково улыбнулся Деборе. Он тоже был приветлив, и она подумала, что, скорее всего, он сын Гонки и Ины.
 Несмотря на новое звание, Эл-и-чи тут же велели принести воды в дом Ренно для его женщины.
 Юноша послушался, и Дебора пошла за ним к речке, протекавшей сразу за поселением. Эл-и-чи набрал воды и понес к дому Ренно. Там он поставил ношу, достал что-то из сумки на поясе и протянул девушке, убежав прежде, чем Дебора смогла рассмотреть, что ей дали.
 Это оказался маленький кусочек соли, отбитый от скалы. Соль была для индейцев очень большой ценностью.
 Теперь, когда у Деборы было все необходимое, она могла заняться приготовлением пищи. Жизнь на границе нелегка, и девушка умела не только шить, но и отлично готовила. Она развела огонь, приготовила овощи и положила жариться мясо. Дебора не знала, когда вернется Ренно, так что не стала варить овощи прямо сейчас, а просто положила их в горшок и добавила туда трав.
 Ренно вернулся, неся на плечах оленя. Он заметил, что Дебора готовит, и в его глазах загорелся огонек удивления и радости. Однако юноша, ничего не сказав, вышел из дома, чтобы снять шкуру и освежевать тушу. Ренно работал быстро и уверенно, а закончив, отнес большой кусок мяса в дом Гонки и Ины.
 К тому времени, когда юноша вернулся, еда была готова. Дебора уселась у огня напротив Ренно, удивляясь, что так проголодалась за долгий день. Ее позабавила эта домашняя сценка, и девушка рассмеялась, представив, что сказала бы тетушка Ида, если бы увидела племянницу сидящей на земле и обедающей с полуобнаженным дикарем.
 Ренно с любопытством взглянул на девушку, но ничего не сказал. Приятно было узнать, что белая женщина вкусно готовит, и хотя Ренно никогда не ел приготовленные таким образом тыкву и бобы, они так понравились юному сенека, что он заглянул в горшки за добавкой.
 После ужина Ренно принялся обрабатывать шкуру. Первым делом он снял с нее шерсть, а потом стал натирать смесью из мозга и кишок животного. Дебора, знакомая с этой процедурой, вышла из дому и подложила Ренно то, что осталось от кусочка соли. Эта белая оказалась не такой беспомощной, как он предполагал. Ренно взял соль, кивнув в знак благодарности.
 Дебора вернулась в дом, вычистила посуду, кухонную утварь и пошла на речку за водой. Ренно наблюдал, как девушка носит воду, но не пытался помочь. Дебора не знала, что старший воин считает ниже своего достоинства заниматься подобными вещами.
 Ренно до самой темноты трудился над шкурой. Покончив со своими делами, Дебора почувствовала невероятную усталость и заснула, едва только легла. На рассвете Ренно пошел купаться. Девушка встала, и к тому времени, когда он вернулся, завтрак был уже готов. Дебора с интересом наблюдала, как Ренно наносил боевую раскраску, затем он молча поел и вернулся к шкуре.
 Вскоре появилась Ба-лин-та, и Дебора принялась кроить и шить кожаную одежду, одновременно занимаясь уроком языка.
 Ренно вошел в дом, обнял девочку и принялся готовить вторую постель. Дебора задумалась, что это означает. Ренно делал вид, что не обращает внимания на занятия женщин, но слушал все внимательнее и, закончив наконец работу, присел рядом и принял участие в разговоре.
 Старательность белого индейца удивила Дебору, и девушка поняла, что он действительно хочет выучить ее язык. «Он знает, что он белый, — подумала она, — потому так и старается».
 Дебора совсем забыла о времени, когда Ба-лин-та сказала по-английски:
 — Я хочу есть.
 Оставив шитье, Дебора отправилась в кладовую за припасами, а затем начала готовить. Урок продолжился во время обеда. Ренно запоминал английские слова и фразы так же легко, как Ба-лин-та, и Дебора не уставала удивляться их способностям. Сама она с трудом справлялась с гортанными звуками и быстротой речи сенеков, но постепенно у нее стало получаться, и по довольному виду девочки Дебора догадалась, что ее начинают понимать. Ренно продолжал сидеть с бесстрастным выражением лица.
 Когда Дебора смастерила рубаху и юбку, Ренно подарил девушке вычищенную шкуру и знаками объяснил, что ей следует сделать накидку, такую же, как у него, пояс с сумкой и повязку на голову.
 Ина дала Деборе ножик и несколько костяных иголок разных размеров. И еще больше удивив девушку, подарила ей пару мокасин, расшитых иглами дикобраза. Впервые за много дней обувшись, Дебора даже не могла вспомнить, когда в последний раз так радовалась подарку. И все время гадала, отчего семья великого сахема так добра к ней.
 Однажды Дебора решила, что в доме пора сделать уборку, и соорудила метлу из соломы, привязав ее лозой к палке. В это время пришла Ба-лин-та, но тут же убежала, и вскоре показались Ина и еще дюжина женщин, они заглядывали в двери и окна с явным одобрением. Индианки не знали, что такое метла, но в тот же вечер в каждом доме появился подобный предмет.
 Уроки языка стали частью обычного дневного распорядка. Ренно был так же усидчив, как и Ба-лин-та, и, проведя день на охоте или рыбалке, требовал, чтобы урок проводился вечером. Однако после уроков он по-прежнему молчал, и Дебора думала, что, может быть, воины говорят с женщинами только по делу.
 Она старалась быть полезной и, к удивлению Ренно, вычистила для него прусский мушкет.
 — Ты стреляешь из огненной дубинки? — спросил юноша по-английски.
 Дебора гордо кивнула. В ее мире любая женщина должна была уметь обращаться с оружием, чтобы постоять за себя.
 Ренно захотел немедленно посмотреть на ее искусство.
 Дебора показала на пистолет.
 — Возьму маленькую огненную дубинку, — сказала девушка на языке сенеков, предпочитая это оружие громоздкому мушкету, натиравшему плечо.
 Они вышли в поле. Дебора прицелилась, выстрелила, перезарядила пистолет и выстрелила еще раз. Женщины бросили работу и смотрели только на нее. Девушка узнала своих мучительниц и решила показать им, на что способна. В результате из шести выстрелов Дебора четырежды попала в цель.
 Ренно смотрел на нее как на чудо и после этого случая стал иногда говорить с ней о разных мелочах. Девушка отвечала тем же, и их трапезы больше не проходили в унылом молчании.
 Дебора не понимала, почему Ренно не делает никаких попыток физической близости. Они спали в двенадцати футах друг от друга под одной крышей, неизбежно видя друг друга более или менее раздетыми, но белый индеец даже не пытался дотронуться до нее.
 Все же, насколько Дебора могла судить, юноша был доволен, что они живут вместе. Она уже достаточно хорошо изучила манеру индейцев, чтобы понять, что Ренно, без всякого сомнения, неравнодушен к ней. Тем не менее он никогда открыто не выражал своих чувств. Дебора твердила себе, что должна быть благодарна ему, но вдруг поняла, что немного разочарована.
 Однажды Ренно вернулся необычно рано, с оленем на плечах.
 — Позже пойдем к отцу Ренно, — сказал он и опять исчез.
 Вечером, к изумлению Деборы, они отправились в дом Гонки и Ины. Только теперь девушка поняла причину столь теплого отношения к себе.
 Помимо хозяев в доме были Эл-и-чи и Са-ни-ва. С Са-ни-вой, матерью клана Медведя, считались все, и только Гонка изредка позволял себе не соглашаться с ее мнением. Пожилая женщина во время еды говорила мало и большую часть времени откровенно разглядывала Дебору. Девушке стало неуютно под пристальным, пронизывающим взглядом. Что-то в глазах седой индианки вдруг напомнило ей тетушку Иду. Эти женщины жили в разных мирах, но обе обладали властным характером, и Дебора готова была поспорить, что они нашли бы общий язык.
 Ба-лин-та потешала взрослых, смешивая английские слова с языком сенеков, и болтала до тех пор, пока мать не заставила ее замолчать.
 Еда была очень вкусной. Дебора освоилась с индейскими рецептами, ей несложно было часами сидеть на полу, скрестив ноги, и она все чаще замечала, что ей нравятся эти люди и их отношения. Жители форта Спрингфилд презрительно называли их дикарями, но сейчас Дебора начала понимать, что это совсем не так. Их путь развития был не таким, как у жителей Старого Света, но у них были своя цивилизация и свои обычаи.
 Когда Гонка начинал говорить, а это случалось нередко, вся семья прекращала есть и слушала. Жена и сестра великого сахема вели себя свободно, но всегда считались с его мнением. Ренно, с которым Гонка обращался как с равным, постоянно выказывал ему глубокое уважение, а Эл-и-чи и Ба-лин-та благоговели перед отцом. Ба-лин-та повернулась к Ренно:
 — Ты отдашь мне рога оленя, которого убил сегодня?
 Ренно покачал головой.
 — Почему? — надулась Ба-лин-та.
 — Они мне нужны.
 — Для чего?
 Тут вмешался Гонка:
 — Ба-лин-та, дети сенеков не должны задавать вопросы старшим воинам. Он волен делать, что захочет со своей охотничьей добычей. Хватит того, что Ренно обещал сделать тебе сумку. Для чего ему эти рога — не твое дело.
 Дебора, уловившая суть короткого разговора, видела, что девочка едва сдерживает слезы.
 На следующее утро Са-ни-ва взяла Дебору с собой в поле, где росли подсолнухи. Старая индианка жестами объяснила, что девушке ради собственной безопасности следует находиться рядом с ней. Деборе и прежде приходилось много работать на земле, так что теперь она без устали трудилась целый день и завоевала уважение многих женщин. Только Йала, Ановара и другие девушки, которые мучили ее в первые дни, держались в стороне, всем своим видом давая понять, что Дебора для них не существует.
 Перед возвращением в поселение женщины отправились искупаться на маленькое озеро. Они без смущения разделись, и после секундного раздумья Дебора последовала их примеру. В форте она привыкла купаться и плавать в одиночестве, но здесь английская скромность могла показаться невежливой.
 Молодые женщины смотрели на Дебору во все глаза, и Йала сказала:
 — Ее кожа такого же цвета, как сок молочая.
 — Нет, — возразила Ановара, — она как белый цветок.
 — Почему ты думаешь, что она нравится Ренно? Как бы я хотела подпалить ее кожу, так чтобы она стала темно-коричневой!
 Девушки не знали, что Дебора понимает почти все, о чем они говорят. «Теперь, — подумала она, скрывая дрожь, — понятно, почему они так относятся ко мне. Та, которую зовут Йала, сама неравнодушна к Ренно».
 Отныне Дебора каждый день работала в поле, а Са-ни-ва или Ина всегда были поблизости.
 Ренно целую неделю сидел дома, и Дебора, вернувшись с поля, видела, что он трудится с помощью маленьких инструментов над непонятным предметом. Ренно никогда не показывал ей, что делает, пряча свою работу под циновку, и девушка знала, что согласно индейским обычаям спрашивать его об этом нельзя.
 Однажды вечером после еды Дебора стояла на пороге, наблюдая, как заходящее солнце медленно превращается из золотого в оранжевое. Она успела привыкнуть к новому образу жизни, но постоянно думала о том, сколько еще времени ей придется провести здесь. Дебора скучала по дому, по резкому голосу тетушки Иды и по доброй улыбке бедняжки Уолтера.
 Ренно молча встал позади девушки, пряча одну руку за спину.
 — Ренно, — сказал он на языке сенеков, — делает подарок Де-бо-ре.
 Девушка взяла то, что он ей протягивал, и увидела оленьи рога с затейливой резьбой по полированной поверхности, разрезанные на кусочки и собранные в ожерелье.
 Девушка была потрясена. Конечно, Йала права, и он дважды спасал Дебору вовсе не из жалости или сострадания.
 Пальцы девушки задрожали, она приложила украшение к шее и связала концы шнурка. Ренно ждал ответа.
 — Де-бо-ра, — сказала она на языке сенеков, — благодарит Ренно, старшего воина. Она кланяется ему.
 Ренно вплотную подошел к ней. Желание победило сдержанность.
 Это движение было настолько резким, что Дебора инстинктивно выпрямилась и сделала шаг назад. Прекрасный подарок наполнил теплом всю ее душу, но все же следующее действие было слишком внезапным.
 Глаза Ренно потемнели, на его лице опять застыла маска равнодушия, и он отвернулся. Не глядя на девушку, воин подошел к своей постели и лег, повернувшись к Деборе спиной.
 Для всех в поселении она была его рабыней, он мог взять ее силой, и лишь гордость удерживала Ренно от опрометчивого шага. Она приняла его подарок, но отвергла как мужчину и, конечно, имела на это право. Традиции сенеков сохранялись на протяжении многих поколений, и, наверное, в ее народе тоже так принято.
 Очень хорошо. Он, Ренно, самый молодой старший воин, когда-либо надевавший головной убор из перьев, сын великого сахема, обладатель дюжины скальпов, не позволит простой женщине догадаться, что она обидела и унизила его.
 Вскоре Ренно уснул или притворился спящим.
 Солнце спряталось за морем деревьев на западе, и только огонь в очаге освещал комнату. Напуганная Дебора так и стояла, нежно поглаживая ожерелье.
 Она знала, что обидела Ренно, но вряд ли смогла бы объяснить, что произошло ужасное недоразумение. Он был уверен, что имеет право на близость с ней, и после всего, что он для нее сделал, Дебора не смела отрицать этого права.
 Девушка разжала пересохшие губы.
 — Ренно.
 Ничего, кроме глубокого дыхания и шипения угля в очаге.
 — Ренно! — повторила она громче. Юноша даже не пошевелился.
 Дебора хотела подойти к нему, но строгое воспитание удержало ее от этого шага.
 Дебора долго не могла уснуть в ту ночь. Она составила короткую речь по-английски, надеясь хоть как-то объяснить свои чувства, и постаралась поточнее перевести ее на язык сенеков.
 Девушка несколько раз повторила фразы, чтобы говорить гладко. Только после этого ей удалось задремать.
 На рассвете Дебора проснулась. Ренно уже не было, и он не вернулся к завтраку.
 Дебора пошла в поле, и там Ина сказала ей, что Ренно вместе с Эл-и-чи отправились на охоту.
 — Когда они вернутся?
 Ина пожала плечами:
 — Когда новая луна станет полной. Может, чуть раньше или чуть позже.
 Ина догадывалась, что они поссорились, но по обычаям сенеков не имела права вмешиваться.
 Прошло две недели. Сердце Деборы разрывалось между надеждой, что Ренно выслушает и примет ее объяснение, и страхом, что он больше никогда не захочет ее видеть.
 Дебора знала, что на самом деле не была влюблена в Ренно.
 Она жила с ним под одной крышей, но никогда не знала, о чем он думает, а его привычки и понятия были чужды ей. В то же время Ренно был самым привлекательным мужчиной из тех, кого Дебора когда-либо встречала, и он, и вся его семья были очень добры, и оставались единственной надеждой девушки на будущее в этом мире. Волны страха топили надежду.
 Только через семнадцать дней Дебора получила известие о Ренно. Ранним осенним дождливым утром Ба-лин-та как обычно пришла к ней в гости.
 — Во всем виновата Йала, — сердито сказала девочка. — Так говорит мама. — Она понизила голос. — И отец тоже.
 — В чем она виновата?
 — В том, что она сделала с Ренно.
 Сердце Деборы сжалось. У нее тоже есть гордость, и если Ренно вернется к Йале, она этого не вынесет.
 — Йала выходит замуж за старшего воина из северного поселения сенеков. Он пришел два дня тому назад, — возмущенно продолжала Ба-лин-та. — И в тот же день сказал всем, кто его слышал, что Ренно — трус!
 Дебора затаила дыхание.
 — Это Йала велела Ми-кью-илу так сказать. Просто чтобы сделать плохо. Ренно смел, как медведь. Или как ястреб! — Девочка пришла в ярость.
 — Что теперь будет? — Дебора почувствовала, что ей тяжело дышать.
 — Наш отец отправил гонца за Ренно в лес. Прошлой ночью барабаны сообщили, что они встретились. Скоро Ренно вернется домой.
 — И что потом?
 Ба-лин-та посмотрела на подругу, которая была так умна в одних вещах и так невежественна в других.
 — Тыквы, которые еще остались на поле, омоются кровью.
 Не в силах одолеть страх, Дебора под дождем вместе с Ба-лин-той пошла к Ине, которая подтвердила рассказ дочери.
 — Самое страшное оскорбление для воина-сенека, когда его называют трусом. Я знаю, во всем виновата Йала. Несколько лет назад они с Ренно хотели пожениться… — Ина не стала говорить, почему они расстались. — Теперь Йала ревнует к тебе, Де-бо-ра, и заставила мужчину, который станет ее мужем, солгать. Ми-кью-ил могучий воин, за его поясом пятнадцать скальпов. И все-таки, — добавила она спокойно, — Ренно победит. Маниту открыли мне, что он одержит победу.
 — Победу? В чем?
 — Ренно докажет, что он никого не боится, даже могучего Ми-кью-ила. Завтра Ренно вернется домой. Потом они будут сражаться, и только один останется в живых.
 Дебора вздрогнула. Мужчины везде одинаковы. В форте Спрингфилд за последние годы случилось две дуэли: на шпагах и на пистолетах. Одна закончилась смертью, другая — тяжелым ранением.
 — Как их остановить, Ина?
 Лицо женщины окаменело.
 — Никто не может остановить их! Я не позволю. Великий сахем не позволит! Честь Ренно, честь клана Медведя и нашей семьи должна быть восстановлена. Завтра Ренно будет сражаться с Ми-кью-илом.
 Весь остаток дня Дебора была чуть жива от страха. Странно, но думала она вовсе не о своем будущем. Благодаря Ренно девушка вошла в семью великого сахема, и теперь беспокоилась только за судьбу белого индейца. Он силен и храбр, но еще очень молод и неопытен. О противнике Ренно Дебора знала немного, но даже эти скудные сведения приводили ее в ужас. Этой ночью девушке так и не удалось заснуть.
 На рассвете поселение проснулось от барабанного боя.
 Дебора надела новую кожаную юбку и рубаху, головную повязку и ожерелье из оленьего рога и пошла к родителям Ренно. Вся семья уже села завтракать. Дебору заставили поесть, и она с трудом сумела проглотить несколько ложек похлебки.
 Пора было идти.
 Са-ни-ва отвела Дебору в сторону и заговорила медленно, чтобы девушка поняла каждое слово:
 — Убери страх из своих глаз. Никто из сенеков не должен знать, что женщина Ренно боится за него. Его враг тоже не должен этого знать.
 Она помолчала и добавила с ударением:
 — Ренно  не должен этого знать.
 Конечно, она была права, и Дебора постаралась успокоиться.
 Гонка надел парадный головной убор из перьев и накидку из шкуры бизона и по очереди посмотрел на каждую из женщин. Темные глаза, казалось, обожгли Дебору, придавая ей смелости. Великий сахем вышел из дому и присоединился к военным вождям. Люди вышли за частокол.
 Все хранители веры собрались вместе. Во главе этой группы находился мрачный отец Йалы. Конечно, главный хранитель веры был на стороне будущего зятя, а его подчиненные обязаны были оставаться с ним, что бы ни случилось. Они прошли на противоположный край поля, вместе с теми немногими, кто считал, что хранителям веры больше, чем простым смертным, открыты помыслы маниту. Они думали, что Ренно не сможет победить.
 Но отец Йалы недооценил мать Ренно. Перед тем, как выйти из дома, Ина повесила на шею мешочек со смесью сухих трав, а Са-ни-ва взяла с собой сучковатую дубовую трость, заставлявшую воду бурлить под поверхностью земли.
 Дебора с Ба-лин-той шли следом за матерью и тетей Ренно, а за ними со всех концов поселения сенеков потянулись женщины и девушки. Дебора молчала и только выйдя за частокол спросила у Ба-лин-ты:
 — Какой знак я должна подать Ренно, чтобы он понял, что я верю в его победу?
 Девочка задумалась.
 — Разные люди подают разные знаки. Ты — женщина Ренно. Покажи ему, что твое сердце рядом с его сердцем. Дотронься руками до лица. Вот так.
 У Деборы не было другого выхода. Люди верили, что она и вправду женщина Ренно. Теперь, чтобы поддержать его веру в себя и разрешить возникшее недоразумение, Дебора должна подать ему знак при всех и доказать людям, что она действительно его женщина. А самое главное, она должна доказать это ему, Ренно.
 Дебора не знала, хватит ли у нее духа на такой поступок, но помнила, что, если бы не Ренно, она стала бы пленницей гуронов в Канаде, или же жертвой Йалы и ее подруг, или осталась бы в том доме. Теперь у девушки появилась возможность уплатить свой долг.
 Старшие воины с копьями в руках встали по краям поля, образовав квадрат стороной в тридцать футов. Их обязанностью было не позволять никому вмешиваться в ход поединка. Это была печальная обязанность, и на лицах воинов застыла скорбь.
 Гонка и отец Йалы заняли места в противоположных углах поля, каждый со своим окружением. Воины встали вдоль одной стороны, а женщины и дети заняли оставшееся пространство. Большинство зрителей старались встать поближе к Гонке, поддерживая Ренно, своего друга, товарища, соседа. Противник был чужаком из другого поселения, так что на противоположной стороне собрались только друзья Йалы и те, кто боялся гнева ее отца.
 Дебора увидела Йалу. На той было платье, вышитое цветным бисером и иглами дикобраза. На мгновение взгляды девушек встретились. Дебора смотрела холодно, и индианка отвела глаза.
 Первым на поле вышел Ми-кью-ил в сопровождении воина из своего клана. Противник был выше Ренно, с могучим торсом и сильными руками. Из одежды на нем была только набедренная повязка, и никакой боевой раскраски. Лицо, руки и грудь покрывали шрамы. Ми-кью-ил шагал важно, уверенный, что сумеет одолеть молодого, неопытного бойца.
 Дебора наблюдала за тем, как жених Йалы приветствует Гонку, и содрогнулась. Она встречала таких, как этот Ми-кью-ил, в своем мире. Огонь в глазах и грубое лицо свидетельствовали, что этот человек из тех, кто наслаждается жестокостью.
 В наступившей тишине из леса вышел Эл-и-чи. Зрители начали перешептываться. Эл-и-чи подошел к квадрату, образованному воинами, и занял место среди своих товарищей.
 Потом появился Ренно, гибкий и стройный. Как и соперник, Ренно оставил только набедренную повязку. Он быстро вышел на открытое пространство и тоже приветствовал Гонку, а потом обернулся, осматривая ряды женщин и взглядом здороваясь с матерью, тетей и младшей сестрой. На мгновение глаза его остановились на лице Деборы.
 Девушка не раздумывая поднесла руки к щекам и снова поймала взгляд Ренно.
 Выражение его глаз изменилось, Ренно продолжал смотреть на Дебору, забыв о толпе. Он так долго ждал этого знака и теперь, расправив плечи, пожирал ее взглядом.
 Деборе казалось, что вся ее жизнь осталась в прошлом. Теперь она обещала, если только белый индеец останется в живых, стать его женщиной. Тетушка Ида была бы шокирована и оскорблена нарушением священных принципов, но Дебора ни в чем не раскаивалась. Она выплатила самый большой долг, и сделала это по доброй воле единственно возможным способом.
 Девушки зашептались. Дебора и Ренно по-прежнему не сводили друг с друга глаз.
 Ренно тоже давал обещание. Он должен выйти победителем, и сделать это ради нее! Не важно, что заставило девушку изменить свое отношение к нему.
 Ренно отвел взгляд от Деборы и впервые посмотрел на Ми-кью-ила, стоящего на дальнем конце площадки. Тот был огромен и почти так же силен, как Я-гон, и Ренно знал, что грядущий бой потребует всех его сил — и моральных и физических. По ловкости и выносливости Ренно превосходил соперника, но мало кто мог сравниться с Ми-кью-илом в мощи.
 Ми-кью-ил плюнул на землю, повторяя вызов. Ренно стоял неподвижно, оценивая противника. Ми-кью-ил достал из-за пояса свое единственное оружие — каменный нож. Ренно предпочел выждать, а не хвататься сразу за свой, металлический. Прежде чем начать действовать, нужно было изучить стиль противника.
 В глазах Ми-кью-ила мелькнула ненависть, и он двинулся вперед, сделав сначала несколько шагов, а затем мощный рывок вперед.
 Ренно готов был поклясться, что именно так он и должен был поступить. Воины других племен никогда не ожидали такой яростной атаки, но Ренно с детства изучал эту тактику. До последнего шага противника он стоял неподвижно, а потом просто отступил в сторону. Ми-кью-ил проскочил мимо врага и оказался за пределами отведенного пространства.
 Некоторые воины начали смеяться, и громче всех хохотал Эл-и-чи.
 Насмешки взбесили Ми-кью-ила, глаза его загорелись ненавистью. Он вернулся на площадку и направился к противнику. Ми-кью-ил, похоже, рассчитывал, что Ренно повторит тот же маневр, и в результате чуть не врезался в соперника. А тот уклонился и немного повернул ногу.
 Ми-кью-ил споткнулся, упал на землю и секунду лежал неподвижно. Ренно вытащил нож и нагнулся, собираясь вонзить его в спину врага.
 Ми-кью-ил откатился в сторону, развернулся и ударил сам.
 Ренно поймал его за руку, а Ми-кью-ил свободной рукой ухватил юного воина за запястье. На этот раз на земле оказались оба, и теперь каждый пытался высвободить руку со смертельным оружием.
 Ренно знал, что противник превосходит его в силе и не следует затягивать поединок. Судя по всему, Ми-кью-ил подумал о том же и пнул Ренно в пах.
 От боли Ренно едва не потерял сознание. Его лицо оказалось в нескольких дюймах от лица противника, и Ренно решил этим воспользоваться. Он согнулся, делая вид, что слабеет, и Ми-кью-ил уже приготовился нанести следующий удар, как Ренно кулаком ударил его по носу. Брызнула кровь.
 Ми-кью-ил, истинный сенека, не подал виду, что ему больно и снова бросился в бой.
 Противники катались по земле, пытаясь получить преимущество и не переставая наносить яростные удары ногами.
 Толпа, затаив дыхание, придвинулась к самой черте, и старшие воины выставили копья, чтобы люди не могли пройти дальше.
 Дебора была уже не в силах смотреть на то, что происходит на площадке, ей хотелось закрыть лицо, и девушка молилась, чтобы Ренно одолел коварного противника. Она боялась, что у белого индейца не хватит сил, но продолжала надеяться на чудо.
 Соперники выпустили друг друга и, сжимая в руках ножи, поднялись на ноги. Теперь они стояли, переводя дыхание, и настороженно глядя друг на друга.
 Ренно уже доказал лживость чудовищного обвинения в трусости, но Ми-кью-ил не мог отказаться от своих слов. Никто из них не хотел терять лицо. Для сенеков честь всегда была превыше всего.
 Ренно взмахнул ножом, и Ми-кью-ил поспешно отскочил назад. Сторонники Ренно злорадно рассмеялись, и даже старшие воины не могли удержаться от улыбки. Теперь можно было упрекнуть в трусости самого Ми-кью-ила.
 Ми-кью-ил прищурился, напряг мускулы и снова двинулся вперед.
 На этот раз удар был неотвратим, и нож вонзился в левое плечо Ренно.
 Юноша не подал виду, что ранен, хотя боль оказалась мучительной, и в ту же минуту бросился на противника.
 Дебора трепетала. Крови было не очень много, но рана наверняка глубокая и причиняет страшную боль.
 Ренно лучше любого из зрителей понимал всю серьезность собственного положения. От боли кружилась голова, и он знал, что скоро потеряет сознание, и тогда противник сможет перерезать ему горло, вонзить нож прямо в сердце и стать победителем.
 Чтобы остаться в живых, нужно немедленно одолеть врага.
 Собрав последние силы, Ренно устремился на Ми-кью-ила. Левая рука беспомощно болталась вдоль тела. Бить нужно было наверняка. Ренно, не заботясь о том, что может получить новую рану, сделал обманное движение, потом еще одно. Наконец ему удалось отвлечь внимание соперника, и резким ударом молодой воин вонзил лезвие в тело врага.
 Ми-кью-ил пошатнулся, схватившись за грудь. Ренно ударил еще раз, прямо в сердце, и Ми-кью-ил умер, не успев упасть на землю. Кровь хлестала из обеих ран.
 У Ренно зашумело в ушах, перед глазами все плыло, но он все же сумел опуститься на колено и срезать прядь волос с головы врага. Теперь честь его была спасена.
 Ренно потерял сознание. Дебора кинулась вперед, оттолкнув копье, преграждавшее путь, и упала на землю рядом с победителем. Дыхание Ренно казалось совсем слабым, и, даже несмотря на загар, было видно, как он побледнел.
 Никто не пытался увести девушку с поля, а вскоре к ней подошла подчеркнуто спокойная Ина.
 — Мой сын жив, — объявила она.
 — Он тяжело ранен! — закричала Дебора.
 — Он жив!
 Эл-и-чи с другими воинами из клана Медведя прошли на поле и сцепили руки, образовав нечто вроде носилок. Ренно подняли и понесли обратно в поселение.
 Следом шли Ина, Дебора, Са-ни-ва и Ба-лин-та. Девочка с трудом сдерживала слезы. Только Гонка, по-прежнему в сопровождении военных вождей племени, казался невозмутимым.
 Йала и ее семья должны были заняться похоронами Ми-кью-ила. Проиграв схватку, он потерял право на торжественное погребение, так что предстояло просто освободить дух воина и пустить его вечно скитаться по земле без приюта и отдыха.
 Ренно положили на постель в его собственном доме, и Ина принялась за дело. Она сняла с шеи мешочек и, напевая заклинание, посыпала тело и лицо сына сухими травами.
 Дебора с нетерпением наблюдала за бессмысленным бормотанием. Ее настораживало, что рана почти не кровоточит, и девушка решила как можно скорее приложить к раненому плечу горячие припарки.
 Снаружи послышался шум, и вскоре домик заполнился хранителями веры в жутких огромных масках. Шаманы размахивали руками, пели и посыпали Ренно пеплом.
 Дебора разозлилась.
 — Прекратите! — закричала она, но в общем шуме ее никто не услышал.
 Кое-кто из хранителей веры еще испытывал симпатию к Ми-кью-илу, но тем не менее не отказывался от выполнения своих обязанностей. Наконец шаманы ушли, а их место заняли Гонка, Са-ни-ва, Эл-и-чи и Ба-лин-та. Вся семья хором возносила молитвы маниту земли и неба, леса и погоды.
 С каждым часом Дебора волновалась все сильнее. Ренно с трудом дышал, плечо опухло, начиналась лихорадка.
 — Пожалуйста, — заговорила девушка на языке сенеков, — позвольте мне помочь ему, пока не поздно.
 — Нет, — ответила Ина. — Мой сын останется жив, если на то будет воля маниту.
 — Только маниту могут спасти его, — задумчиво добавил Гонка и повел жену к выходу.
 За ними последовали младший сын и дочь. Вся семья считала, что Ренно обречен.
 Только Са-ни-ва осталась с Деборой и теперь пристально смотрела на белую девушку.
 — Ты действительно хочешь, чтобы Ренно очнулся от сна и снова стал сильным?
 — О да! — Дебора была потрясена неожиданным вопросом.
 — Я вижу то, чего не видят другие, — промолвила старая женщина. — Де-бо-ра спит в этом доме, но она — не женщина Ренно. Она отказалась стать его женщиной, и поэтому он отправился на охоту.
 Дебора спокойно встретила испытующий взгляд.
 — Таково мое желание — стать его женщиной.
 Старая индианка не сводила с нее глаз.
 — Хорошо. Я пойду и велю Гонке и Ине разрешить тебе помочь Ренно.
 Дебора достала свое старое платье и разорвала на длинные полосы. Она берегла его для возвращения домой, но сейчас выбирать не приходилось.
 В дом вошли Ина и Ба-лин-та.
 — Помоги мне, пожалуйста, — сказала Дебора. Ина уселась на землю и сложила руки на груди.
 — Я помогу, — тихонько ответила Ба-лин-та.
 —Тогда поставь на огонь два горшка с водой, а потом сходи в кладовую и принеси бутыль самого старого виноградного сока.
 Ба-лин-та сделала то, о чем ее просили, налила в горшки воды и поставила их на огонь, подкинув туда еще дров.
 Дебора знала, что индейцы не пьют вина, но они используют перебродивший сок для заготовки на зиму мяса и рыбы. Девушка помнила, что врачи в форте Спрингфилд и других местах сначала вливали в рану спирт и только потом обрабатывали ее. Дебора не знала, зачем это делается, но собиралась поступить точно так же.
 После поединка прошло уже несколько часов. Плечо стало вдвое толще, чем здоровое.
 Ренно не приходил в себя и не двигался.
 Когда вода закипела, Дебора поставила на огонь еще один горшок.
 Опухоль продолжала расти, и в глазах Ины вспыхнул недобрый огонек.
 Дебора отлично знала, чем рискует. Если Ренно умрет, виновной окажется только она. И его семья предаст ее смерти.
 Конечно, проще было оставить все, как есть, и дать ему умереть, но Дебора не могла так поступить.
 Ба-лин-та принесла бутыль с соком.
 — Еще воды, — велела Дебора, меняя припарки.
 Наконец девушка решила, что пришло время для дальнейших действий, и вылила содержимое бутыли в открытую рану.
 Потом взяла стальной нож, который один из воинов заткнул Ренно за пояс, опустила в горшок с кипящей водой и держала, пока рукоятка не стала горячей, а потом медленно и осторожно погрузила лезвие в рану.
 Ба-лин-та замерла. Глаза Ины блестели.
 Дебора вытащила нож, и из раны потекла струя густой желтой жидкости. Ее было очень много.
 Девушка вытерла нож и снова погрузила его в рану.
 Через некоторое время вместо желтой жидкости пошла чистая кровь.
 Дебора немного подождала, а потом опять приложила к ране припарки.
 Девушка не знала, сколько прошло времени, но постепенно опухоль начала спадать, и вскоре больное плечо было только немного толще здорового.
 Ренно застонал и пошевелился.
 — Теперь я помогу, — с легкой улыбкой сказала Ина. Она поднялась, опустила полоску ткани в горячую воду и спокойно приложила к ране.
 Облегчение, смешанное с невероятной усталостью, охватило Дебору.
 — Ба-лин-та, — сказала Ина, — ступай к нам домой и принеси Де-бо-ре и мне еды.
 Девочка убежала. Напряженность исчезла, и женщины всю ночь по очереди меняли припарки.
 Незадолго до рассвета Дебора решила снова прочистить рану и во второй раз взяла нож. Опять появилась желтая жидкость, но ее было намного меньше, чем в первый раз.
 К полудню цвет лица и дыхание Ренно стали нормальными, жар спал, а плечо, обложенное припарками, казалось обычного размера.
 Ина кивнула и ушла в свою кладовую за травами. Вернувшись, она растерла их в порошок, а Дебора наложила эту смесь на рану.
 Ренно опять застонал, но на этот раз тише.
 — Теперь он уснет сном силы, — сказала Ина и встала. Дебора тоже поднялась на ноги. Спину ломило, руки едва слушались.
 — Женщина Ренно теперь дочь Гонки и Ины, — сказала мать Ренно и обняла девушку.
 Дебора прижалась к ней. Может, по меркам тетушки Иды, эти люди и были дикарями, но они без раздумий приняли ее в свою семью. Сейчас Дебору переполняло чувство необыкновенного счастья.
 Ина ушла, отослав Ба-лин-ту принести еще еды.
 Дебора продолжала дежурить у постели больного. Она перевязала плечо Ренно, не сомневаясь, что теперь он поправится, и радовалась этой мысли.
 Ренно спал. Мутные образы, тени, фигуры проплывали перед ним. Иногда они становились более отчетливыми, но пульсирующая боль в плече не давала сосредоточиться.
 Наконец кризис миновал, и раненый заснул крепким здоровым сном.
 Когда сознание стало возвращаться, ему захотелось вновь увидеть огромную маску с волосами цвета спелой кукурузы. Однажды Ренно почудилось, что он видит ее, но образ тут же исчез, и юноша снова заснул.
 Когда он проснулся окончательно, голова уже не болела, и теперь Ренно видел огромную маску. Наконец-то она вернулась!
 Ренно открыл глаза и сосредоточился на голубых глазах, ожидая, когда маска заговорит. И вдруг Ренно узнал ее. Фигура была не видением, а живой молодой женщиной со светлыми волосами и голубыми глазами — Де-бо-ра!
 Ренно пытался понять ее взгляд, в котором облегчение смешивалось с каким-то другим выражением, но так и не сумел. Он знал только, что в этих глазах — вся его судьба, и, не переставая удивляться, погрузился в глубокий сон.
 Когда бы Ренно ни проснулся, Дебора была рядом. Она давала ему воды или жидкой похлебки, меняла повязку на плече; движения ее были нежными и мягкими. Когда Ренно немного окреп, она начала кормить его. Иногда юноша узнавал стряпню Деборы, иногда материнскую.
 Ина часто навещала их, и Са-ни-ва тоже, правда, задерживались они в его доме ненадолго. Эл-и-чи не хотел уходить слишком рано, но Дебора отсылала его. Ренно удивлялся, что вся семья беспрекословно ей подчиняется.
 На третий день после того, как Ренно пришел в себя, в дом вошел отец. Гонка сел на пол у постели сына.
 Дебора держалась в стороне.
 Наконец великий сахем заговорил:
 — Мой сын боролся, как подобает воину-сенека. Никто еще так не сражался, и никто не посмеет назвать его трусом.
 Ренно не мог пожелать лучшей награды.
 — Семья Ми-кью-ила сожгла его оружие и накидку. Его имя не будут упоминать в песнях клана Бизона. Память об этом воине умерла вместе с ним.
 Ренно кивнул. Не было наказания страшнее, чем изгнать память о человеке из его семьи и клана.
 Дебора понимала отдельные слова, которые произносил Гонка, но общий смысл сказанного ускользал от нее. Неважно, самое главное — Ренно приятно то, что говорит отец.
 — Вчера, — продолжал великий сахем, — собрался совет. Мы решили, что Йала и ее семья должны уехать в другое поселение нашего народа. Выберут нового верховного хранителя веры. Завтра они уйдут и больше никогда не вернутся.
 — Это хорошо, — сказал Ренно.
 Гонка разговорился и подробно рассказал о других решениях совета, даже о количестве мяса и зерна, которые надо было заготовить перед долгой холодной зимой.
 — Хватит ли у нас металлических стрел и волшебного порошка для огненных дубинок на всю зиму? — спросил Ренно.
 — Хватит, — заверил его Гонка и завел речь о необычайно удачной охоте, на которой убили сорок три оленя и лося. Теперь можно заготовить много мяса.
 Дебора видела, что Ренно устал, и вмешалась вежливо, но твердо:
 — Великий сахем много раз захочет видеть своего сына. Но он не хочет оставаться здесь, потому что его сын должен спать.
 Ренно даже испугался, настолько дерзкими были эти слова. Никто из сенеков и всех ирокезов не смел приказывать его отцу.
 Но, к великому удивлению Ренно, Гонка засмеялся и встал.
 — Де-бо-ра права, — коротко произнес он, простился с сыном и ушел.
 Ренно подумал, что никто, кроме матери, не умеет так искусно обращаться с отцом.
 Вечером Дебора впервые разрешила раненому есть самому и помогала, только если видела, что ему больно. В какое бы время дня или ночи он ни проснулся, девушка была рядом, готовая помочь.
 Ренно быстро выздоравливал. По мере того как заживало плечо, спадал жар. Но рана все еще ныла, и Дебора не позволяла юноше двигаться. Ренно заметил, что и сам, как остальные члены семьи, подчиняется ее желаниям, хотя и не всегда понимает, почему это делает.
 Осень подходила к концу. Ренно начал ходить, сначала по селению, потом по полям и лесу. Дебора всегда сопровождала его, и сенеки считали их неразлучной парой.
 Никто из них и не догадывался, о чем тревожится белая женщина. Приближалось время исполнения данного обещания.
 Через несколько дней Дебора позволила Ренно шевелить плечом, но просила юношу не делать резких движений.
 — Лучше, чтобы ты постепенно разрабатывал его, — сказала девушка, и Ренно последовал ее совету.
 В тот день, когда Ренно начал стрелять из лука левой рукой, чтобы вернуть плечу былую гибкость, Дебора поняла, что рана зажила окончательно. Девушка помнила, что согласно традициям сенеков сама должна сделать первый шаг, но не могла избавиться от страха.
 Однажды утром Ренно один ушел в поле пострелять из лука. День был холодный, и Дебора развела огонь. Потом распустила волосы и надела ожерелье из оленьих рогов, подарок Ренно. Девушка так волновалась, что не могла усидеть на месте. Она подмела дом, а потом долго расчесывала волосы щеткой, которую дали ей Гонка и Ина.
 Ренно вернулся через несколько часов и подошел к очагу.
 — Таково желание Гонки и Ины, чтобы мы пришли к ним сегодня на обед.
 — Мы пойдем, — ответила Дебора. — Ина уже сказала мне.
 Теперь! Она не может больше ждать!
 Дебора собралась с духом, подошла к Ренно и остановилась прямо перед ним.
 Молодой человек с недоумением посмотрел на нее.
 Дебора медленно поднесла руки к лицу и коснулась щек.
 Ренно начинал понимать.
 Оставалось самое трудное. Дебора глубоко вдохнула, сняла рубаху и юбку. Девушка замерла перед ним, совершенно обнаженная.
 Несколько долгих секунд Ренно стоял неподвижно, словно вырезанный из дерева, глядя на необыкновенную женщину, живое воплощение маниту, которая спасла ему жизнь и ухаживала за ним, пока он не поправился. И вот теперь эта женщина предлагала ему себя. Ренно был ошеломлен. Наконец зов плоти затмил разум.
 Ренно помнил только, что в особом доме все было совсем не так. Там он просто удовлетворял физическую потребность, а с Де-бо-рой у Ренно проснулись чувства, и казалось, что он весь охвачен пламенем.
 Пришло время отправляться на обед к Гонке и Ине. Ренно и Дебора вымылись теплой водой по обычаю белых, оделись и вышли из дома. Они медленно брели по улицам. Теперь пришла очередь Деборы следовать чужим обычаям, и она скромно шла в нескольких шагах позади Ренно.
 Ренно и Дебора уселись у очага. Плечи их соприкоснулись, руки переплелись, и, не понимая, что делают, молодые люди склонились друг к другу.
 Са-ни-ва делала вид, что ничего не происходит, и только позже встретилась глазами с Деборой.
 Взгляд старой индианки был очень красноречив. Дебора стала женщиной белого индейца.




 Глава десятая


 Внешнеполитическая ситуация в Европе осложнилась до предела. Религиозные и национальные распри только добавляли масла в огонь. Неожиданно для большинства колонистов в борьбу оказался вовлечен и Нью-Йорк.
 В 1685 году умер Карл II. Больше всего англичане опасались восшествия на престол его брата, Якова II, открыто поддерживавшего римскую католическую церковь. Ведь тогда страна вернулась бы в лоно Церкви, что означало возвращение Риму монастырей, храмов и другой собственности, экспроприированной полтора столетия назад Генрихом VIII [20] .
 Франция объявила себя первой сторонницей Рима, а Король-Солнце принял титул Всехристианнейшего. Но религиозные распри прикрывали собой борьбу за мировое господство, помимо Англии и Франции в этой борьбе участвовала еще и Испания.
 Кризис разразился в 1688 году, когда вторая жена короля Якова II родила сына. Тем самым обозначилась угроза появления новой католической династии. Якова свергли с престола, и он бежал во Францию. Трон перешел к Марии, дочери Якова от первого брака, а потом к ее зятю, принцу Вильгельму [21] , штатгальтеру Голландии, оплоту протестантов. Он взошел на трон под именем Вильгельма III и приготовился к серьезной борьбе с французами.
 После прибытия в Уайт-Холл [22] новоиспеченный король Вильгельм первым делом встретился с принцем Рупертом, двоюродным братом своей жены. Принц до сих пор занимал пост главнокомандующего армией и флотом. Несмотря на разницу в положении, Руперт и Вильгельм по-прежнему оставались старыми друзьями, товарищами по оружию.
 Собеседники устроились в скромно обставленном кабинете и потягивали столь любимый простонародьем эль.
 — Мои лазутчики сообщают, — сказал Руперт, — что за последнее время король Людовик приказал заложить в Бресте двенадцать военных кораблей.
 — Мне говорили четырнадцать, — улыбнулся Вильгельм.
 Руперт покачал головой:
 — Они успеют построить вовремя только двенадцать судов.
 Король принял упрек.
 Принц тем временем продолжал:
 — Я уже отдал распоряжения относительно нашей программы по кораблестроению. Мы объявим дополнительный набор на военную службу, так чтобы на все новые суда хватило людей.
 — Вы полагаете, что Людовик даст нам время, прежде чем начать новую войну?
 Принц пожал плечами:
 — Может, и так.
 — Боюсь, что нет. — Вильгельм дернул локон завитого парика. — Он слушает только тех, кто с ним соглашается и, подобно всем абсолютным монархам, уверен в собственной непогрешимости.
 — Нам необходимо принять ответные меры. Я уже учредил четыре новых пехотных дивизии, две бригады кавалерии и три артиллерийских полка. Французские солдаты хорошо обучены, и нам едва ли удастся одержать победу, опираясь только на патриотизм наших частей.
 — Думаю, нашим войскам, и прежде всего офицерам, необходим полевой опыт. Они совсем обленились за мирные годы.
 — Я пошлю несколько частей в Бельгию, и они примут участие в военных действиях. — Руперт откинулся на спинку кресла и зажег трубку угольком из камина. — Мы сможем ответить на любую угрозу. Будем надеяться, что Франция не развяжет войну в ближайшие год-два.
 — Мы должны еще оказывать помощь нашим союзникам.
 — Это ваша проблема, не моя. — Руперт, как всегда, был откровенен.
 — Что ж, я могу рассчитывать на собственную голландскую дивизию и хочу обратиться за помощью к австрийцам. Правда, это займет какое-то время.
 — Есть еще один вопрос, который меня очень тревожит, — заговорил Руперт. — Это наши колонии в Северной Америке.
 — Я не очень хорошо представляю, что там происходит, — признался король.
 — Наши поселения тянутся по всему побережью. В целом там проживают около ста пятидесяти тысяч человек, и поток переселенцев растет с каждым годом. Помимо этого в Америку съезжаются еще и французские гугеноты, благодаря внутренней политике Людовика. И французы охотно вступают в ряды нашей милиции.
 — Какова численность населения Новой Франции?
 — Не более семидесяти пяти тысяч, не считая союзников-индейцев.
 — Но мы вдвое превосходим их! Я не вижу особых причин для беспокойства.
 — И все же они существуют! — Принц осушил свой бокал.
 Слуга налил ему еще и отошел в сторону, готовый по первому зову услужить высокому гостю.
 — Между нашими колониями нет тесного сотрудничества. Помимо того, что между ними постоянно возникают разного рода трения, они находятся слишком далеко друг от друга. Даже кавалерии, чтобы добраться из Каролины и Виргинии до Массачусетса, потребуется несколько недель.
 — И что вы посоветуете? — жестко спросил Вильгельм. — Мы не можем допустить, чтобы французы изгнали нас из Нового Света.
 — Кроме всего прочего, — улыбнулся Руперт, — я основал новую компанию в Гудзоновом заливе. Ее потенциал неизмеримо велик.
 — Вы не ответили на мой вопрос. Как обстоят дела с французами?
 — У нас не так много судов, и мы не можем посылать их в Бостон, Филадельфию или Нью-Йорк до тех пор, пока не будем уверены в наличии там флота французов. Из сухопутных войск я также не могу выделить ни одного полка. Все наши силы потребуются здесь, в Европе, так что в колониях придется рассчитывать только на местную милицию.
 — Они имеют хоть какой-то опыт?
 — Их командующий, генерал Пепперелл, отличный солдат. То же самое касается и некоторых его подчиненных, в том числе Эндрю Уилсона, брата лорда де Бофора, члена вашего тайного совета. Возможно, этим отрядам недостает дисциплины, присущей регулярной армии, но они отлично сражаются и прекрасно проявили себя в стычках на границе.
 — Значит, ситуация не совсем безнадежна?
 — Конечно. Уильям Шерли, губернатор Массачусетса, прилагает все усилия к объединению наших колоний, и я уже сообщил ему о растущей угрозе со стороны французов. Коннектикут и Род-Айленд готовы предоставить свою милицию в распоряжение генерала Пепперелла. То же самое относится и к новой колонии Нью-Гэмпшир. Нью-Йорк, правда, настаивает на независимости своей милиции, но, думаю, когда они поймут, насколько велика угроза, то согласятся на сотрудничество.
 — Это серьезная сила.
 — Да, но этого мало. Французы быстрее, чем мы, наладили связи с местными жителями и заключили с ними военный союз. А мы только сейчас позволили продавать огнестрельное оружие крупным индейским племенам. И теперь необходимо, только очень осторожно, установить прочные отношения с дикарями.
 — При чем здесь осторожность? Я вышлю указание королевским губернаторам об установлении таких отношений.
 — Нет-нет. Вы не знаете образа мыслей обитателей Нового Света. Каждому новому губернатору приходится проникаться им в течение нескольких лет. Колонии нуждаются в умелом руководстве, а не твердом правлении, иначе они поднимут восстание.
 — Но люди и сами должны понимать, что союз с сильными племенами в их интересах!
 — Все не так просто, — невесело усмехнулся Руперт. Никто из придворных не мог позволить себе так разговаривать с королем. — Индейцы постоянно нападают на пограничные поселения, убивают или уводят в рабство наших колонистов. Попробуйте объяснить человеку, у которого оскальпировали всю семью, что он должен заключить союз с этими самыми индейцами.
 — Понятно…
 — Сейчас мы начали торговать оружием с ирокезами, самым сильным индейским народом. Но дикари очень настороженно относятся к колонистам. Невозможно сразу завоевать доверие целого народа, особенно после шестидесятилетней войны.
 — Вы правы, не следует подталкивать людей к немедленному заключению такого союза. Но ведь иначе мы можем потерять наши земли раньше, чем добьемся успеха!
 — И снова возвращаемся к Людовику. Все зависит от его решения.
 Вильгельм понял, что имел в виду Руперт, и рассмеялся:
 — Верно. Он требователен и высокомерен и никогда не задумывается о правах и чувствах других.
 Руперт кивнул:
 — Французы в Квебеке и их союзники-индейцы своими действиями могут вынудить ирокезов заключить союз с нашими колонистами.
 — Только на это я и надеюсь.
 — Король Вильгельм английский — первый враг Франции! — заявил полковник Алан де Грамон, стоя перед растопленным камином в комнате Цитадели, предназначенной для старших офицеров. — Его восшествие на престол приведет к войне между нашими государствами. Об этом знают и в Париже, и здесь, у нас. Мы должны быть готовы к войне с Бостоном и Нью-Йорком, иначе над нашими землями взовьется флаг Соединенного королевства. Таковы наши ставки, генерал. Сейчас решается, кому будет принадлежать этот континент.
 Герцог Вандомский, кузен Людовика XIV, имел за плечами не малый военный опыт. Но резкий язык сделал старика настолько непопулярным при дворе, что герцог был назначен командующим королевскими силами в Новом Свете. Для активных действий он был слишком стар, ненавидел холодную зиму и жаркое лето Канады, но переносил почетную ссылку с обычной стойкостью. Обуреваемый бесчисленными физическими недугами, герцог Вандомский все же оставался в здравом уме, обеспечившем ему почетное место в военной истории страны. Задумчиво покуривая глиняную трубку, старик опустил пораженную подагрой ногу на скамеечку.
 Все эти молодые искатели приключений походили друг на друга как две капли воды, но Грамон выделялся из общего ряда. Даже генерал вынужден был это признать. Если бы не лютая ненависть к Англии и индейцам, живущим южнее французских территорий, полковник был бы первоклассным стратегом. К несчастью, Алан был слишком груб и упрям, чтобы служить во Франции, так что свою карьеру ему предстояло сделать в Новом Свете.
 — Людовик лично обещал мне выслать весной два полка пехоты и как минимум один батальон кавалерии. Это самое большое, что можно ожидать от Парижа. Да, мы ведем войну, но основная борьба сейчас разворачивается в Европе, и нельзя требовать, чтобы высшее командование ослабляло внутренние силы.
 Алан де Грамон махнул рукой:
 — Мы не можем штурмовать Бостон с двумя полками новобранцев и несколькими всадниками! И вам это известно так же хорошо, как и мне.
 На суровом лице герцога Вандомского мелькнула легкая улыбка.
 — Терпение, молодой человек. Когда офицер обнаруживает, что дверь, ведущая к цели, заперта, он должен найти другой вход.
 Полковник замолчал. В конце концов, оба они хотят одного и того же — решения вопросов значительно более важных, чем представлял себе легкомысленный губернатор Шамбертен.
 — У английских колонистов возникают точно такие же трудности. И Лондон, и Париж считают, что судьбы мира решаются в Европе. Правительство не способно понять, что природные ресурсы и размеры этого континента делают Северную Америку землей будущего — и тот, кому она будет принадлежать, получит подлинное господство над миром. Лондон не в состоянии оказывать англичанам большую помощь, чем мы получаем из Франции, но у них есть одно преимущество — численность. И это преимущество мы могли бы использовать с выгодой для себя.
 Алан де Грамон подумал: «А вдруг правы те, кто утверждает, что герцог впадает в детство?»
 Но генерал тут же доказал, что все еще находится в здравом уме:
 — Начинать сейчас кампанию против Бостона или Нью-Йорка было бы для нас самоубийством. Следовательно, мы не должны идти на врага. Напротив, нам следует заманить англичан сюда. Их много, и они вполне могут решиться на такой шаг.
 — Что же мы этим выиграем, генерал? — От презрительного тона не осталось и следа.
 — Англичанам недостает нашей дисциплины, а их ополченцы не привыкли к жизни в лесу. Зимой они просто замерзнут, а летом растают.
 Под конец Алан де Грамон начал понимать замысел генерала.
 — И те, кто останется в живых, вздумают штурмовать неприступную Цитадель! — воскликнул он.
 — Когда же англичане будут отступать, а им придете это сделать, — развил свою мысль герцог Вандомский, поглядывая на пылающие в камине дрова, — я уверен, вы и ваши индейцы сумеете доставить им массу неприятностей.
 Глаза Грамона блеснули.
 — Мои гуроны не будут отсиживаться в кустах, и оттава не замедлят последовать их примеру. Мы убьем, по меньшей мере, вдесятеро больше англичан, чем погибнет французов при штурме Цитадели!
 — Таким образом, все наши проблемы будут решены, заключил герцог. — Англичане будут не в силах защищать Бостон или Нью-Йорк, и, когда мы добьемся своего, уверен, даже эти сонные тетери в Париже поймут, какие возможности открываются перед нами на этой земле.
 — Блестящий план, генерал, — с восхищением сказ Грамон. — Поздравляю вас, и не буду терять времени. Первым делом нужно вынудить англичан выступить в поход.
 — Очень хорошо, полковник, но будьте осторожны.
 — Осторожен?
 — Иногда ненависть к врагам мешает вам правильно оценивать положение дел. Постарайтесь не задевать ирокезов. Они получают оружие из Бостона и форта Олбани, что делает их вдвойне опасными. Если индейцы вышлют крупные силы в помощь английским колонистам в поход на Квебек, благополучный исход всей операции окажется под угрозой срыва.
 Алан де Грамон пришел в ярость:
 — Никакие ирокезы, даже сенеки, не справятся с моими гуронами!
 Старик покачал головой:
 — Не буду спорить, но не хотелось бы проверять ваше утверждение на деле, полковник. Если сотни сенеков и могауков выйдут на тропу войны вместе с англичанами, все пропало. Я запрещаю вам трогать ирокезов.
 После безвременной кончины Агнесс Хиббард, в случаях, когда требовалось приготовить пищу для важных гостей, Милдред Уилсон стряпала сама, проводя по несколько часов у плиты. В этот вечер, направляясь в обеденный зал, хозяйка встретила в коридоре сына.
 Глаза Джефри блестели, он еле стоял на ногах, и Милдред с первого взгляда поняла, что он побывал в баре Хаггерти в форте Спрингфилд. Владелец заведения неохотно принимал Джефри, но из-за высокого положения полковника Уилсона Хаггерти не мог отказать его сыну.
 — Ты опять где-то шатался весь день, Джефри? Отец хотел, чтобы ты помог ему собрать тыквы и поздний маис.
 — У него и так хватает рабочих рук, — ответил сын, пытаясь проскользнуть мимо.
 Мать продолжала преграждать ему дорогу:
 — Я хотела просить отца, чтобы он поговорил с тобой, но сейчас он занят более важными делами, и я не стала отвлекать его.
 Милдред часто задумывалась, как случилось, что их с Эндрю сын вырос таким безответственным. Он не мог найти себе занятия здесь, на границе, и одно время Милдред хотела отослать его в Лондон, где он взрослел бы вдали от пьянства, игры и распутства. Но что-то в душе противилось этому, и Милдред по-прежнему держала Джефри дома, надеясь, что когда-нибудь случится чудо и сын станет другим человеком.
 — Если ты больше ничего не хочешь мне сказать, мамочка, — проговорил Джефри, — то я лучше пойду в свою комнату.
 — Ради бога, — тихо отозвалась Милдред, — и оставайся там весь вечер. Ты не подходишь для общества наших гостей. Твоему отцу и мне надоело извиняться за твое поведение.
 Не прошло и получаса, как к дому Уилсонов подъехал бригадный генерал Пепперелл. Том Хиббард отвел его лошадь в конюшню, а Эндрю Уилсон проводил генерала в изящно убранную гостиную, где его сердечно приветствовала Милдред, одетая в одно из лондонских платьев.
 Пепперелл предпочитал белое вино более крепким напиткам. Он уселся перед огнем с бокалом в руке.
 — Такие женщины, как вы, мадам, подают пример трусихам, не желающим селиться на границе.
 — Мы с Эндрю и не мечтаем о другом доме, генерал.
 — К несчастью, многие напуганы возобновившимися нападениями индейцев. Везде, где мне пришлось побывать, от Нью-Гэмпшира до Коннектикута и Нью-Йорка, люди ведут себя одинаково. Те, у кого есть дома и хозяйство, отказываются уезжать, но вновь прибывшие точно так же отказываются жить на границе. Люди боятся.
 — Я не имею права упрекать их, — сказала Милдред. — Если бы не моя вера в Эндрю и милицию, которой он руководит, форт Спрингфилд не представлялся бы мне безопасным местом.
 Эндрю Уилсон посмотрел на генерала:
 — Что интересно, Билл, все нападения заканчиваются одинаково.
 — Вот именно. Один или двое убитых, один или два сожженных дома, пленников не берут… Такие операции сами по себе бессмысленны.
 — Терпеть не могу обвинять тех, кто, скорее всего, ни в чем не виноват, — ответил Эндрю. — Но такое впечатление, что нам бросают вызов. Причем умышленно.
 — Совершенно верно. Одно время я подозревал сенеков и могауков, предполагая, что наше оружие подстегнуло их наглость, но почерк этих нападений не подходит никому из ирокезов. — Генерал покачал головой. — У них свои представления о чести. Мы не давали им повода нападать на наши поселки и убивать наших людей.
 — Судя по описанию, — подхватил полковник, — нападавшие похожи на гуронов. Но у них нет веских причин уходить так далеко от своих земель, только чтобы потревожить нас.
 Генерал Пепперелл встал, внимательно глядя на хозяина дома:
 — В том-то и дело, Эндрю. Гуроны могут быть виновны в отдельных нападениях, но я уверен, что это спланированная против нас кампания.
 — Это означает, что за гуронами стоит Квебек, натравливающий их на нас.
 Милдред посмотрела на мужчин:
 — Почему же Новая Франция так поступает? Мы превосходим их по численности, и они не должны пытаться спровоцировать нас на новую войну.
 Эндрю пожал плечами:
 — Порой сложно понять, что движет людьми. Почему иногда новичок намеренно провоцирует опытного фехтовальщика, развязывая дуэль? Иной раз в людях проявляется упрямство, которое невозможно объяснить с позиций разума.
 — Я склонен думать так же, Эндрю, — мрачно улыбнулся генерал, — но только не в этом случае. Я уже много лет веду с герцогом Вандомским шахматную партию около нашей границы и хорошо знаю ход его мыслей. Если я не ошибаюсь, он пытается заставить нас выслать экспедицию для штурма Квебека.
 — Не понимаю, — произнесла Милдред. Полковник быстро догадался, в чем дело:
 — Мы пойдем на огромный риск, если отправим такую экспедицию.
 — Но нам придется это сделать, если мы перестанем контролировать ситуацию. Нападения продлятся еще несколько месяцев, колонисты придут в ярость и потребуют, чтобы мы наказали Квебек.
 — И тогда мы будем вовлечены в серьезную кампанию, несмотря на риск. Те, кто хочет жить на границе, потребуют этого ради безопасности своих жен и детей. Даже Лондон будет настаивать на чем-то подобном, когда король Вильгельм обнаружит, что количество переселенцев резко уменьшается.
 — Мы не готовы к большой войне, — сказал Пепперелл. — Прежде всего необходимо объединить наши силы. Массачусетс окажет помощь Нью-Йорку, но другие колонии не хотят сотрудничать с нами. Род-Айленд вообще не желает посылать милицию дальше собственных границ. Коннектикут до сих пор не верит в серьезность нависшей угрозы. Нью-Гэмпшир не в состоянии принять решение. Только несчастье заставит нас работать вместе.
 — В таком случае, — спросил Эндрю, — Массачусетс и Нью-Йорк примут на себя все тяготы этой кампании?
 — Нет! — взорвался генерал. — Это будет катастрофой.
 — Тогда что же нам остается делать?
 Уильям Пепперелл вздохнул:
 — Не знаю, что и ответить.
 — Боюсь, и мне нечего предложить, Билл.
 — Я приехал к вам потому, Эндрю, что только мы с вами можем решить эту проблему. Никто другой не обладает подобными опытом и знаниями. Если моя догадка верна, то каждый наш необдуманный шаг может принести выгоду герцогу Вандомскому. Решение этой задачи может занять одну ночь или несколько месяцев, но мы обязаны тщательно взвесить каждый следующий ход.
 — А до тех пор, — заключил полковник, — нападения будут продолжаться.
 — Да поможет нам Господь, но, боюсь, так оно и будет.
 Зима выдалась очень холодной. Толстый слой снега и льда покрыл землю, с запада непрерывно дул влажный ветер. Но Дебора Элвин твердила себе, что ей не на что жаловаться. Она оказалось в безопасности и уюте, на что никак не могла рассчитывать, когда была похищена гуронами из форта Спрингфилд.
 В доме было тепло, Дебора и Ренно только что поужинали. Девушка знала, что никогда не останется голодной на земле сенеков.
 Пришло время отдыха, и перед сном они с Ренно как обычно занимались любовью. Дебора с удивлением, но без стыда, признавалась себе, что ей нравится общество белого индейца.
 В то же время девушка понимала, что в целом их отношениям многого недостает. Обстоятельства в сочетании с непредвиденной страстью и добротой Ренно послужили причиной того, что они с Ренно стали любовниками, но теперь, по прошествии времени, Дебора начала правильно оценивать свои чувства и сложившуюся ситуацию.
 Дебора никогда не любила Ренно по-настоящему. Истинная любовь, в ее понимании, означала полную совместимость во всем, но пропасть между ними была слишком глубока. Да, у Ренно белая кожа, голубые глаза, такие же, как у Деборы, волосы, но он все-таки индеец, неспособный понять чувства, мысли и образ жизни белой женщины. С другой стороны, сама Дебора не имела представления, что творится в голове у Ренно.
 Больше всего девушка боялась забеременеть. Тогда она будет обречена провести остаток дней в селении сенеков, вдали от своего народа. Дебора не могла смириться с перспективой стать, как и Ренно, белой индианкой.
 Ренно смотрел на отблески света, пляшущие по лицу девушки, и понял, что сейчас, несмотря на физическую близость, Дебора далеко отсюда.
 — Де-бо-ра печальна, — наконец сказал он. Девушка не хотела лгать ему, но не знала, как объяснить свои чувства, и просто кивнула.
 — Хочешь, мать Ренно научит тебя делать мокасины?
 — Она учит меня. И Са-ни-ва тоже, — добавила она, прежде чем Ренно успел задать следующий вопрос. — Она показала мне, как сделать мягким мясо бизона, которое я приготовлю для тебя завтра вечером.
 Ренно чувствовал, что Дебора отдаляется еще больше, и расстроился.
 — Если бы Ренно жил в поселении моего народа, — сказала она, надеясь, что молодой человек поймет ее чувства, — он скучал бы по своей семье и друзьям. Он скучал бы по охоте с Эл-и-чи и беседам со старшими воинами.
 Ренно понял. Он вспомнил историю женщины эри, похищенной сенеками. Она стала женой воина, и с ней обращались как с равной. Но она перестала есть и спать, и так тосковала по родному племени, что в конце концов умерла.
 — Слова Де-бо-ры верны, — сказал Ренно, поднимаясь на ноги. — Я буду думать о них.
 Набросив на плечи накидку из шкуры бизона, белый индеец ушел в ночь. Дебора надеялась только, что ее жалоба не обидела его.
 Ренно миновал частокол, пересек поле и остановился на вершине поросшего лесом холма. На поляне было еще холоднее, но Ренно долго всматривался в усеянное звездами небо. Странно, но он совсем не удивился словам Деборы. Он и раньше часто замечал тоску в глазах девушки, когда та думала, что на нее никто не смотрит. Женщин сенеков с детства приучали стойко переносить тяготы. Де-бо-ра тоже была сильной, но совсем другой. Она многого не знала о жизни сенеков. Неудивительно, что Ба-лин-та постоянно находилась рядом с ней, особенно во время отлучек Ренно на охоту.
 Де-бо-ра была его женщиной, и Ренно отвечал за нее. Если бы на ее месте оказались Йала или Ановара, он бы так не тревожился, потому что они обе были сенеками. Но Де-бо-ра нуждалась в защите и помощи всей семьи.
 Ренно хотел было спросить совета у маниту, но тут же передумал. Мужчина сам должен решать проблемы, связанные с его женщиной, и духи только посмеются, если он обратится к ним за поддержкой.
 Ренно понимал, что Де-бо-ра страдает, но не винит его в этих страданиях. При этой мысли ему стало немного легче, и все же Ренно не знал, как помочь девушке.
 Ночь тянулась долго. В кустах бродили звери. Ренно не мог пойти за советом к Ине или Са-ни-ве, потому что старший воин должен иметь обо всем собственное суждение. Женщины пожалеют его, но перестанут уважать.
 Мало-помалу небо становилось светлее. Высоко над головой Ренно появилось крохотное пятнышко, но нужно было обладать очень острым зрением, чтобы его разглядеть.
 Ренно наблюдал, как пятнышко становится все больше, и не удивился, узнав ястреба.
 Может, это снова тот самый ястреб, сын огромной маски, наставницы Ренно. Молодой человек поспешно прогнал эту мысль и принялся ждать, что будет делать птица.
 Ястреб опускался все ниже, дважды описал круг, скользнул к земле и опять поднялся в небо.
 Ренно не двигался.
 Ястреб полетел точно на юго-восток.
 Ренно смотрел на птицу, пока та не исчезла из виду. Теперь он знал, что нужно делать. Ренно вернулся в спящее поселение и направился к дому.
 Дебора, притворяясь спящей, наблюдала, как Ренно снял накидку и уселся перед огнем. Его лицо было неподвижно, и девушка в который раз удивилась, как часто сенеки читают мысли друг друга, а она ничего не может увидеть в их глазах.
 Забрезжил рассвет, и девушка потянулась, притворяясь, что только проснулась:
 — Я приготовлю завтрак.
 Ренно покачал головой:
 — Сегодня я буду есть у отца.
 Он снова ушел из дома, и Дебора поняла, что Ренно принял важное решение.
 Великий сахем, его жена и дочь уже приступили к завтраку. Ина сразу освободила место для сына справа от Гонки и подала миску похлебки.
 Ренно ел молча.
 Ина подала знак, и Ба-лин-та следом за ней вышла из дома.
 Мужчины еще долго сидели молча, прежде чем Ренно сказал:
 — Душа Де-бо-ры больна. Белая женщина ничего не говорит мне, но страдает, потому что скучает по своему народу.
 Гонка осторожно подбирал слова:
 — Что ты хочешь сделать?
 — Я прошу твоего позволения вернуть ее в поселение белых.
 — Я надеялся, — сказал великий сахем, — что Де-бо-ра станет женой Ренно, потому что кожа ее такого же цвета, что и твоя. Но она не сенека, так что, может быть, лучше, если она уйдет. Ты взял ее у гуронов и имеешь право поступать с ней так, как считаешь нужным.
 Ренно был удовлетворен. И тут Гонка удивил сына:
 — Ренно пойдет в землю белых.
 Ренно не знал, что ответить.
 — Скоро придет день, — начал Гонка, — когда сенеки и другие ирокезы захотят еще больше огненных дубинок и стрел из металла. Мы еще не друзья белых, и они еще не друзья сенеков. Но ты узнаешь их, и они станут доверять тебе. Тогда они будут доверять всем сенекам.
 Ренно и в самом деле хотелось побывать в селении белых и познакомиться с людьми, чьи предки были и его предками. Хотя он знал, что никогда не станет одним из них, никогда не покинет сенеков.
 — Через несколько месяцев, — продолжил Гонка, — английские белые будут просить ирокезов о дружбе.
 Ренно удивился, с какой уверенностью отец высказал это предположение.
 — Пришли вести из маленькой деревни сенеков и от могауков, что отряды гуронов идут по их землям. Гуроны нападают на поселения белых.
 — Гуроны так раньше не делали, — возразил сын. Великий сахем кивнул, подтверждая правоту сына.
 — Французские белые платят гуронам за эти нападения.
 Неудивительно, что Гонка был вождем всех ирокезов! Никто не мог сравниться с ним умом.
 — Когда белые попросят нас о помощи, я должен буду собрать совет ирокезов. Вожди и старейшины захотят услышать слова Гонки, прежде чем принять решение. Если бы это случилось сегодня, я не смог бы ничего сказать. Поэтому я должен больше узнать об английских белых.
 Ренно начал понимать, чего хочет отец.
 — Сын, ты будешь моими глазами. Ты будешь моими ушами. Ты скажешь мне, можем ли мы доверять белым. Ты поможешь мне решить, будем ли мы покупать у них огненные дубинки и вести переговоры.
 Ренно уже видел день, когда сенеки с огненными дубинками пойдут на гуронов, но не хотел, чтобы это желание повлияло на его решение. Ему доверено дело огромной важности.
 — Ты возьмешь шесть воинов, когда поведешь Де-бо-ру к ее народу. Ты проследишь, чтобы с ней ничего не случилось в пути, и отдашь ее Уилсону, вождю белых. Тогда он поймет, что ты пришел с миром.
 Вопрос был решен, и Ренно вернулся домой. Дебора заканчивала завтрак.
 — Когда взойдет следующее солнце, — сказал Ренно, — ты возьмешь все, что у тебя есть, и пойдешь со мной.
 Дебора испугалась. Она подумала, что обидела Ренно, и он хочет отдать ее в какое-то другое племя.
 — Куда ты поведешь меня?
 Ренно удивился, что она не догадывается.
 — Я отведу тебя в селение твоего народа, и твоя душа не будет болеть.
 Слезы радости и облегчения выступили на глазах Деборы, но она попыталась скрыть их.
 Ренно отвернулся. Никто из женщин сенеков не стал бы плакать на ее месте.
 Весь день Дебора с трудом сдерживала нетерпение, и задолго до заката собрала свое нехитрое имущество. Вечером они с Ренно пошли в дом великого сахема на прощальную трапезу. Дебора хотела поблагодарить Ину, Са-ни-ву и Гонку за их доброту, но боялась, что не выдержит и расплачется.
 Са-ни-ва догадалась, о чем думает девушка.
 — Это хорошо для Де-бо-ры, что она пойдет к своему народу, — сказала пожилая индианка. — Но сердца сенеков будут печальны.
 Дебора тяжело вздохнула:
 — Мое сердце тоже будет печально.
 Гонка закончил разговор на эту тему:
 — Для Де-бо-ры всегда будет место у нашего очага.
 Эти слова означали, что она навсегда останется в сердце этих индейцев, Дебора знала, что будет скучать по ним.
 Старшие продолжали есть молча, и только Эл-и-чи, включенный в отряд, радовался приближению завтрашнего дня. Ба-лин-та воспользовалась случаем и болтала без умолку, изредка останавливаясь перевести дыхание. Ее большие глаза сияли, она заявила, что когда-нибудь навестит Де-бо-ру, и тогда белые удивятся, как хорошо она говорит на их языке. Дебора улыбнулась, подтверждая, что девочке всегда будут рады в форте Спрингфилд.
 Трапеза подошла к концу. Ина протянула руку и на секунду опустила ее на голову Деборы. Больше никто не прикоснулся к ней, никто ничего не сказал, и девушка молча простилась с сенеками.
 Этой ночью Ренно спал отдельно, показывая, что их отношения изменились.
 Дебора и Ренно проснулись затемно. Дебора поставила на огонь вчерашнюю похлебку и надела теплую одежду, сшитую для нее Иной. После еды девушка потушила огонь и набросила на плечи накидку с капюшоном из шкуры бизона. На спине Деборы висел сверток с одеждой и другими вещами. Старший воин не должен носить ничего, кроме собственного оружия.
 Ренно взял с собой лук, стрелы, томагавк, металлический нож и немецкий мушкет. Дебора и Ренно вместе подошли к частоколу, где их ждали шестеро воинов, которые тут же окружили девушку. Ренно вышел вперед, и все двинулись через замерзшие поля. На ногах путников были специальные снегоступы, чтобы можно было пройти по заснеженному лесу.
 Достигнув края поля, Дебора оглянулась. Над крышами длинных домов поднимались струйки дыма. Да, жизнь здесь примитивна и жестока, и все же Дебора будет скучать по этому индейскому поселению. За эти месяцы она стала женщиной, научилась понимать себя, научилась радоваться жизни. Теперь Дебора с уверенностью смотрела в будущее.
 Она ни в чем не винила ни себя, ни Ренно. Их союз казался ей естественным. Тетушка Ида была бы шокирована, но Дебора не чувствовала стыда. Жизнь с сенеками и близость с Ренно многому ее научили.
 Ренно без устали шел по лесу, не замедляя шаг и не останавливаясь. Через несколько часов у Деборы заболели ноги, но она не жаловалась.
 Эл-и-чи заметил, что она начала спотыкаться, и, перейдя в начало колонны, шепнул брату несколько слов.
 Ренно кивнул. Они шли еще час, потом остановились.
 Дебора знала, что Ренно не сделает для нее никаких поблажек, и заново ощутила глубину разделявшей их пропасти. Любой колонист, если в отряде была женщина, шел медленнее.
 Один из воинов дал Деборе оленины и маиса. Пища оказалась сухой и безвкусной, жевать было трудно, но девушка заставила себя поесть, размачивая еду снегом.
 Ренно отошел в сторону. В кустах раздался треск, и Дебора увидела огромного бурого медведя. Она затаила дыхание, но Ренно спокойно подошел к зверю, дотронувшись рукой до ожерелья из медвежьих когтей. Медведь остановился перед ним, и Ренно что-то мягко говорил ему.
 Зверь и не думал нападать на белого индейца. Ренно замолчал, и они долго смотрели друг на друга. Потом медведь опустился на четыре лапы и ушел прочь.
 Перед тем как продолжить путь Дебора все-таки не выдержала.
 — Как случилось, что этот медведь не напал на тебя? Я думала, тебе придется убить его, прежде чем он бросится вперед, но ты говорил с ним, как с другом.
 Ренно кивнул, как будто ничего не произошло:
 — Я-гон, мой брат, проснулся, чтобы пожелать мне успеха в земле белых.
 Дебора смотрела, как Ренно занимает свое место во главе колонны, и думала, что никогда по-настоящему не понимала его. Несмотря на месяцы, прожитые вместе, Ренно все равно оставался чужим. Хорошо, что они расстаются.
 Остаток дня Ренно шел с прежней скоростью, и Дебора подумала, что дело не только в его желаниях. Холодный воздух обжигал кожу, но девушка постоянно двигалась, иногда переходя на бег, и потому ухитрялась не мерзнуть.
 Вскоре после заката отряд остановился на берегу небольшого озера. Два воина отправились собирать хворост, двое других разложили костер, а Эл-и-чи с приятелем сделали прорубь и начали ловить рыбу. Дебора, единственная в отряде женщина, должна была приготовить еду.
 Темнело. Девушка едва присела погреться у огня, как вдруг в кустах раздался треск. Ренно и воины схватили оружие.
 И тут из кустов вышла перепачканная в снегу маленькая девочка в длинной меховой накидке и огромных снегоступах.
 — Я хочу пойти в землю белых, — сказала Ба-лин-та. — Я шла за вами весь день.
 Она боялась, что Ренно ударит ее, и кинулась к Деборе. Та обняла малышку.
 Ренно уставился на сестру.
 Эл-и-чи принес рыбу и начал смеяться.
 Ренно взглядом заставил его замолчать.
 — Эл-и-чи, пусть барабан, который говорит, отправит весть нашему отцу, — наконец принял решение предводитель маленького отряда. — Скажи ему, что Ба-лин-та идет с нами. Наша мать тревожится о ней. Если таково будет ее желание, завтра мы отправим Ба-лин-ту домой.
 Дебора восхищалась смелостью девочки, но никогда не видела, чтобы Ренно так сердился.
 Ба-лин-та вздрогнула в ее объятиях.
 — Помоги мне приготовить еду, — шепнула Дебора, готовая защищать ребенка от гнева старшего брата.
 Вместе они выпотрошили и нарезали рыбу, а потом поставили горшок на огонь.
 Тем временем Эл-и-чи передавал сообщение с помощью единственного в отряде барабана.
 Дебора и Ба-лин-та переглядывались, прислушиваясь к далекому бою барабанов, когда тайная почта сенеков несла весть великому сахему. Девочка едва сдерживала смех, и Деборе тоже стало весело. Они прятали улыбки, избегая мрачного взгляда Ренно.
 Только Гонка мог принять окончательное решение. Еда была уже готова, когда опять раздалась барабанная дробь. Пока еще трудно было разобрать смысл послания, и воины с важными лицами сели вокруг костра. Даже Эл-и-чи старательно сохранял спокойствие. Ренно стоял спиной к огню.
 Послание повторилось, потом еще раз, уже ближе.
 Радостный возглас Ба-лин-ты эхом прокатился по лесу.
 — Отец разрешил мне идти с вами! — сказала она, бросаясь на шею Деборе. — Я вернусь домой вместе с Ренно!
 Юные воины расслабились, а Эл-и-чи открыто радовался, что сестра идет с ними.
 Только Ренно оставался спокойным, подчиняясь решению великого сахема и принимая на себя дополнительную ответственность. Дебора подумала, что сейчас Ренно очень похож на Гонку, и прочесть его мысли так же трудно, как угадать, что таится за суровым взглядом великого сахема. Кожа Ренно была белой, но душой он стал настоящим индейцем.
 Дебора и Ба-лин-та, завернувшись в накидки, задремали у огня. Ренно разбудил их еще до рассвета, и после завтрака, состоявшего из неизменной оленины с маисом, отряд двинулся в путь. Из-за Ба-лин-ты приходилось идти медленнее. Удивительно, что девочка не отстала от них накануне.
 Ренно все еще был недоволен и редко смотрел на сестру, но в конце дня, когда Эл-и-чи с товарищем подстрелили пару диких индеек, молодой воин немного смягчился. Металлическим ножом он отрезал солидный кусок от зажаренной тушки и подал сестренке. Веселая искорка мелькнула в его глазах.
 Ба-лин-та поняла, что получила прощение. Она еще не смела обратиться напрямую к брату, зато на всех остальных обрушила настоящий водопад слов.
 На четвертый день повалил снег. Ренно велел разбить лагерь у подножия восточного склона холма, где не было ветра, и воины разложили большой костер.
 Ренно сам отправился на охоту и скоро вернулся с большим оленем на плечах. Двое воинов принялись разделывать тушу, а Ба-лин-та тем временем выкопала и приготовила съедобные корешки. Дебора начала жарить мясо.
 Теперь у них было достаточно пищи, чтобы переждать непогоду, и все наелись досыта. Ренно начал рассказывать длинную историю о великом воине сенека, который жил много поколений тому назад и совершил столько подвигов, что отец-солнце и мать-земля позволили ему каждый год возвращаться к живым на один день. Ренно заявил, что сам видел этого воина на охоте, и повторил их разговор. Ба-лин-та и молодые воины слушали, раскрыв глаза и затаив дыхание, веря каждому слову.
 Сначала Дебора не могла понять, завел ли Ренно эту сказку, чтобы развлечь остальных, или действительно вообразил, что так все и случилось. Он был настолько серьезен и так точен в деталях, что Дебора убедилась: он и сам считает все это правдой.
 На следующий день они пошли дальше. Дебора и Ба-лин-та несли остатки жареного мяса. Они не встречали людей: ни индейцев, ни белых, и Дебора в который раз поразилась безбрежности этих лесов. Конечно, здесь хватит места и англичанам, и ирокезам, чтобы жить бок о бок на протяжении многих лет.
 Ренно шел тем же путем, каким вел домой Эйба Томаса, и наконец отряд вышел к реке Коннектикут. На противоположном берегу возвышался форт Спрингфилд. Сенеки молча взирали на внушительное бревенчатое сооружение.
 Дебора хотела подойти к самому берегу и крикнуть, чтобы за ней и ее спутниками выслали лодку, но тогда пострадало бы достоинство Ренно, и он отклонил эту идею.
 — Утром, — сказал белый индеец, — мы сами переправимся через реку.
 Дебора поняла, что возвращение домой откладывается, но знала, что спорить со старшим воином сенеков бесполезно.
 — А если часовые начнут стрелять?
 — Никто не будет стрелять в нас.
 Дебора решила, что он не понял.
 — Часовые могут подумать, что мы собираемся напасть на форт, и тогда они откроют огонь.
 — Никто не увидит сенеков, — сказал Ренно, — так что никто не будет стрелять.
 Отряд отошел в лес и разбил лагерь.
 Ренно разбудил их еще до рассвета, и Дебора увидела бревенчатый плот. Воины построили его за ночь и теперь отнесли к реке.
 Отойдя подальше вниз по течению они спустили плот на воду. Ренно посадил на него Дебору и Ба-лин-ту, и при помощи самодельных весел два воина повели плот через реку. На воде плавали куски льда, некоторые довольно большие, но двое сенеков умело управляли плотом.
 Занялся рассвет. Ренно оказался прав. В форте непременно должны были быть часовые, и, кроме того, выставлены посты вверх и вниз по реке, но никто не заметил переправлявшихся сенеков.
 Плот достиг восточного берега, и Дебора сказала:
 — Там мой дом.
 Ренно позволил ей идти вперед, но из предосторожности шел прямо за ней. Он все еще отвечал за безопасность Деборы, даже на ее собственной земле.
 В слабом утреннем свете девушка увидела новый маленький сруб, поставленный на том же месте, где был прежний дом. Радость охватила ее.
 Из трубы вился дымок, и Дебора остановилась, разглядывая через окно огонек свечи. Притихшая Ба-лин-та подошла к ней и взяла за руку.
 Дебора словно во сне подошла к дому вместе с девочкой, все еще державшей ее за руку.
 Ренно остановился и стал ждать.
 Дебора постучала.
 Ида Элвин и глухонемой Уолтер завтракали у камина, когда раздался стук в дверь. Тетушка Ида решила, что это соседи, и пошла открывать. На пороге стояла индианка с ребенком, за ними толпились вооруженные воины. Миссис Элвин хотела было захлопнуть дверь, но Дебора шагнула через порог и откинула капюшон.
 — Неужто я так изменилась, тетушка, что вы не узнаете меня?
 Ида Элвин не проронила ни слезинки, ни когда умер муж, ни когда она узнала, что ее единственный ребенок глухонемой. Она не плакала и сейчас.
 — Господь милосердный, — прошептала Ида, обнимая племянницу.
 Потом она посмотрела на индейскую девочку, дергавшую ее за передник.
 — Я Ба-лин-та, друг Де-бо-ры, — сказала девочка по-английски. — Ты — тетя Де-бо-ры, а это Уол-тер.
 Она подошла к мальчику и улыбнулась. Уолтер радостно улыбнулся в ответ.
 — Господь милосердный, — слабеющим голосом повторила тетушка Ида.
 Вскоре семеро индейских воинов полукругом расположились возле камина, а Ида, затаив дыхание, слушала племянницу. Дебора пыталась рассказать сразу обо всем.
 — Погоди! — скомандовала тетушка, и даже индейцы с уважением отнеслись к ее тону. — Хватит того, что ты дома, дитя мое. Помоги мне приготовить еду для этих… этих головорезов.
 — Я тоже помогу, — заявила Ба-лин-та.
 Дебора обняла и поцеловала Уолтера и принялась резать копченый окорок. Она провела дома всего несколько минут, а казалось, что и не было всех этих немыслимых приключений.
 Ренно и воины попробовали окорок, но он им не очень понравился, так же как и овсянка. Вместо этого сенеки достали из сумок холодную жареную оленину.
 Тетушка Ида с любопытством и отвращением одновременно наблюдала, как индейцы держат в руках жирное мясо, откусывая крепкими зубами, словно стая собак.
 Она с изумлением обнаружила, что у предводителя, головной убор которого был больше и пышнее, чем у остальных, голубые глаза и светлые волосы. Судя по взглядам, которыми он обменивался с Деборой, их связывало нечто большее, чем простое знакомство.
 Тетушка Ида постаралась не делать поспешных выводов. Ее молитвы услышаны, любимая племянница вернулась, и сейчас этого было достаточно.
 Маленькая индианка чувствовала себя как дома. В точности подражая Уолтеру, девочка отрезала себе кусок окорока и принялась есть его с помощью вилки. Более того, судя по всему, мясо ей нравилось.
 Ба-лин-та изо всех сил старалась поговорить с Уолтером. Она знала, что юноша не говорит и не слышит. Девочка быстро поела, а потом сделала руками какой-то знак.
 Уолтер, привыкший обмениваться знаками с матерью и сестрой, понял Ба-лин-ту и ответил тем же.
 Тетушка Ида изумленно наблюдала за ними.
 — Ба-лин-та останется здесь с нами, тетушка Ида, — твердо сказала Дебора. — Она и ее семья были добры и великодушны, когда я нуждалась в друзьях.
 — Тогда я буду ей рада.
 Один вопрос был решен.
 — А теперь, — сказала Дебора, — я должна отвести Ренно к полковнику Уилсону. Ренно пришел сюда как посланник великого сахема по очень важному делу. Остальные сегодня же отправятся домой. Им трудно будет долго оставаться у нас.
 Тетушка Ида с трудом уразумела, чего хочет племянница.
 — Может, тебе лучше остаться дома, а к полковнику я отправлю соседа? А то ты можешь оказаться в опасности.
 Дебора расхохоталась.
 Ренно стоял и смотрел на женщину, похожую на Са-ни-ву. Если он хочет, чтобы белые доверяли ему, между ними не должно быть никаких недоразумений.
 — Де-бо-ра, — медленно и четко выговаривая каждое английское слово, произнес он, — была женщиной Ренно. Она в безопасности с ним.




 Глава одиннадцатая


 Весть о возвращении Деборы Элвин облетела все английские колонии, от Нью-Гэмпшира до недавно основанной Пенсильвании. В Бостоне губернатор Шерли выпустил специальное обращение о том, что «сенеки — достойные люди, заслуживающие нашего глубочайшего уважения».
 Казалось, все или почти все обитатели западного Массачусетса заглянули в маленький домик Элвинов повидать вернувшуюся Дебору. Она была грациозна и очаровательна, но мало рассказывала о своих приключениях, помимо того, что была похищена гуронами, а потом спасена сенеками, у которых и прожила несколько месяцев.
 Люди заметили, что Дебора иногда говорит по-индейски с маленькой девочкой, поселившейся в доме Элвинов. Большинство посетителей, даже те, кто прежде заявлял, что не желает иметь с индейцами ничего общего, были очарованы малышкой, отлично говорившей по-английски.
 Когда жители вдоволь наговорились о Деборе, они переключили внимание на Ренно. Дело заключалось не только в том, что Эндрю и Милдред Уилсон принимали воина у себя как дорогого гостя, а еще и в том, что пришелец, занимавший высокое положение в своем народе и называвший себя «сыном» великого сахема всех ирокезов, на самом деле был белым.
 Ида Элвин утверждала, что Ренно сильно напоминает ее старых друзей, Джеда и Минни Харпер, погибших во время Страшной Резни. Всего за несколько дней до трагедии, Минни родила мальчика. Но ни тетушка Ида, ни другие оставшиеся в живых жители не помнили, было ли найдено тело младенца.
 Неизбежно поползли слухи относительно Деборы и Ренно. Никто не отваживался задавать девушке вопросы, и мудрые люди предпочитали не заговаривать с суровым молодым дикарем о его личной жизни. Те же, кто хорошо знал тетушку Иду, утверждали, что ее молчание было очень красноречиво.
 Эйб Томас склонялся к тому, что слухи были отчасти верны, в основном, судя по тому, как Ренно и Дебора общались между собой. Эйб не стал обсуждать этот вопрос с Ренно, просто немного охладел к прежнему другу.
 Авдий Дженкинс публично высказал свое мнение по этому вопросу:
 — Мы не знаем, что пришлось сделать Деборе, на какие уступки она вынуждена была пойти, чтобы остаться в живых в незнакомом и диком месте. Если она хоть как-то согрешила, я совершенно уверен, что Бог простил ее. Она вернулась к нам целой и невредимой. Так возрадуемся с ней и за нее!
 Эндрю Уилсон сразу оценил возможности, открывающиеся в связи с неожиданным визитом Ренно в форт Спрингфилд, и немедленно связался с губернатором Шерли и генералом Пеппереллом. Наконец появлялась возможность укрепить связи с ирокезами.
 Нападения гуронов на пограничные поселения не прекращались даже зимой, и полковник Уилсон с болью рассказывал гостю о неприятных фактах.
 Когда в доме полковника появился необычный жилец, некоторые женщины в форте стали жалеть хозяйку и любили потолковать о ее проблемах. В комнате Ренно стояла постель с пуховой периной, но он предпочитал спать рядом на полу. Индеец не был требователен в еде, довольствуясь тем, что ему предлагали, но его манеры иногда шокировали гостей Уилсонов. Ренно отказывался пить что-либо, кроме воды, и пришлось объяснить ему, что не стоит выбрасывать серебряный кубок после того, как напьешься. Он не пользовался ночным горшком, шептали дамы друг дружке, а вместо этого уходил в лес за конюшней Уилсонов.
 Ренно отказывался от теплой воды, которую служанка Уилсонов приносила ему в комнату. Вместо этого он спокойно купался в ледяной воде реки Коннектикут и явно не видел в этом занятии ничего особенного.
 Белый индеец не мог долгое время находиться в небольших помещениях и часто выходил наружу подышать свежим воздухом. Из уважения к хозяевам он иногда пытался сидеть на диване или стульях, но чувствовал себя увереннее на полу со скрещенными ногами.
 Принципиальной уступкой цивилизованному обществу со стороны Ренно стал охотно принятый подарок Эндрю Уилсона. Белый индеец обнаружил, что бритва — чудесный инструмент, особенно когда необходимо удалить слой нежных желтых волосков на лице и той части головы, где не должны были расти волосы. Теперь Ренно постоянно пользовался новой бритвой.
 Эндрю и Милдред изо всех сил старались скрыть враждебность сына по отношению к гостю. Они не подозревали, что Ренно отлично знает, что именно думает о нем Джефри, и платит ему тем же. Ренно хорошо помнил юношу, который попытался обмануть его в товарищеском поединке, но сейчас белый индеец был гостем в доме Уилсонов и не обращал внимания на вызывающее поведение Джефри. Ренно ни на минуту не забывал, что Гонка велел ему изучить этих белых и установить с ними дружеские отношения.
 Огромный форт произвел сильное впечатление на Ренно. Полковник Уилсон отвел его туда на следующий же день после прибытия. Ренно, когда ему рассказывали о строительстве, впервые увидел в действии пилу, молоток и гвозди.
 — Нужно собрать все деревья в лесу, чтобы сделать это, — сказал он по-английски.
 Кое-кто из добровольцев был против, когда полковник хотел показать гостю орудия форта, но Эндрю Уилсон ничего не слушал.
 — Боитесь, что сенеки узнают секрет изготовления орудий? Что за чушь!
 Ренно с благоговением смотрел на гигантские огненные дубинки. Они были так велики, что три человека едва могли сдвинуть их с места. Рядом лежали металлические стрелы размером с тыкву.
 Полковник велел зарядить две пушки и устроил для гостя показательную стрельбу. Мишенью послужила старая баржа, стоявшая на якоре на реке.
 Раздался страшный грохот. Ренно замер на месте. Он не видел, куда полетело ядро, но баржа осталась невредима, и Ренно понял, что вождь белых в ярости из-за промаха.
 Второй выстрел оказался точнее, и Эндрю Уилсон повел гостя на берег. Повсюду валялись обломки баржи, и Ренно с удивлением взирал на то, что еще недавно было крепкими бревнами.
 Да, англичане могут стать ценными союзниками, а французы — вероломными врагами. Ренно запоминал каждую мелочь, чтобы подробно рассказать обо всем великому сахему.
 В первое же воскресенье Уилсоны предложили Ренно отправиться с ними в церковь форта Спрингфилд, и молодой человек произвел фурор, появившись в полной боевой раскраске. Ренно взял с собой лук, стрелы, нож, и Эндрю с большим трудом удалось уговорить старшего воина оставить оружие в передней.
 — Мы выказываем уважение к нашему Богу, приходя безоружными в его дом, — объяснил полковник.
 Ренно неохотно расстался с собственным оружием, только когда увидел сложенные у входа в церковь мушкеты.
 Ба-лин-та, в новом платье, сшитом для нее Деборой, прибыла с семейством Элвинов. Девочка бросилась через двор обнять брата, а потом вернулась на место и спокойно присела позади Уолтера.
 Гимны показались Ренно скучными, хотя все присутствующие присоединились к хору. Белый индеец подумал, что пению недостает пыла заклинаний сенеков. Молитвы оказались более интересными, и хотя Ренно не мог разобрать отдельные слова, он понял, что колонисты просят своего Бога о том же, о чем индейцы просят маниту: обильный урожай, избавление от болезней, мир и покой для душ умерших. Все-таки белые не так сильно отличались от сенеков.
 Ренно очень понравилась проповедь Авдия Дженкинса. Священник радовался, что Дебора вернулась домой, и Ренно было очень приятно, когда священник и прихожане приветствовали их с Ба-лин-той. Молодому воину нравился этот хранитель веры, почти так же как вождь Уилсон. Они были честными и достойными доверия людьми.
 После службы прихожане собрались во дворе. Ренно снова вспомнил сенеков, любивших постоять и посудачить около длинного дома после принятия важного решения. Мужчины разобрали свое оружие, и Ренно почувствовал себя увереннее. Все смотрели на него. У сенеков это считалось невежливым.
 Постепенно Ренно начал подмечать детали. Многие интересовались Деборой. Люди собрались вокруг нее, чтобы поздравить со счастливым возвращением. Ренно отметил, что Эйб Томас держится от него на расстоянии, но не подозревал, что сам стал причиной такой холодности.
 Многие люди сторонились сына великого сахема, но Ренно не в чем было упрекнуть их. Джефри Уилсон стоял в стороне, обмениваясь редкими кивками с отдельными прихожанами, и скоро уехал верхом в сторону города.
 К удивлению Ренно, люди избегали также молодую женщину примерно его лет, с зелеными глазами и рыжими волосами. Нетти была первой рыжей, которую он когда-либо видел, и воин подумал, что она такая же красивая, как Де-бо-ра. Только хранитель веры приветливо разговаривал с ней. Некоторые мужчины исподтишка поглядывали на Нетти, а женщины делали вид, что ее вообще не существует.
 Нетти заметила, что белый индеец обратил на нее внимание, и на секунду поймала его взгляд. Девушка оказалась смелее, чем другие белые, но в то же время едва ли не болезненно застенчивой. Пока Ренно размышлял об этом странном противоречии, Нетти опустила глаза и быстро пошла прочь в сторону города. Ее бедра покачивались из стороны в сторону, и Ренно, никогда не видевший такой походки, нашел ее волнующей.
 Уилсоны пригласили на воскресный обед много гостей, и Ренно с радостью обнаружил, что Элвины оказались в их числе. Взрослым подали бокалы с белым вином, но Ренно предпочел ягодный сок, которым угостили Ба-лин-ту.
 — Скоро ты превратишься в белую, — сказал Ренно сестре, уложившей волосы точно так же, как Дебора.
 Он улучил минутку, чтобы поговорить с Деборой наедине, и нарочно обратился к ней на языке сенеков.
 — Ты счастлива теперь, когда вернулась к своему народу?
 — Я очень счастлива,  — заверила его девушка. — Сердце мое полно благодарности к тебе.
 Остальные гости изумленно смотрели на Дебору. Авдий Дженкинс подошел к молодым людям.
 — Очень хорошо, что вы вернули нам Дебору, — сказал он Ренно. — Не могу выразить, как я рад, что вы прибыли к нам. Вы принадлежите также и нашему народу.
 Ренно покачал головой:
 — Сенека всегда остается сенека.
 — Нет, вы меня не так поняли… — Священник помедлил. — Злые люди делают плохие вещи, чтобы поссорить английских колонистов с народом ирокезов. Нам нужен мост между нашими мирами. Ренно, сын Гонки, ты принадлежишь обоим мирам, и ты станешь этим мостом.
 Гонка говорил ему то же самое. Ренно кивнул.
 — Твои слова — правда, — сказал юноша и посмотрел на Ба-лин-ту, стоявшую в углу рядом с Уолтером.
 Девочка, как обычно, трещала как сорока. Уолтер, казалось, понимал, что она говорит. Ренно заметил, что она постукивает пальцами по тыльной стороне его ладони и запястью. Ренно слышал, что маниту любят тех, кто не может слышать или говорить, и иногда даруют некоторым людям возможность общаться с ними каким-нибудь другим способом. Может, духи вложили этот дар в ребенка.
 — Сестра Ренно станет мостом тоже.
 Дебора улыбнулась:
 — Ба-лин-та скоро будет такой же жительницей Массачусетса, как и сенека.
 Ренно стало приятно, что Дебора так привязана к его сестре.
 За обедом белый индеец сидел рядом с лейтенантом Дональдом Доремусом, заместителем командира отряда милиции и владельцем местной гостиницы. Ренно не умел пользоваться вилкой, и Доремус показал ему, как можно обойтись без нее, пользуясь только ножом. Ренно был ему очень признателен.
 Еда оказалась восхитительной. Правда, суп, на его вкус, был слишком густым, и Ренно удивлялся обычаю белых готовить и подавать овощи по отдельности, вместо того чтобы разрезать на кусочки и приготовить в одном горшке. Но жареная индейка была выше всяких похвал, а бифштекс понравился Ренно даже больше, чем лосиная печень или мясо бизона.
 Но вкуснее всего оказался хлеб — сделанный из лучшей пшеничной муки, он был гораздо приятнее маисовых лепешек сенеков. Хлеб подавали горячим, и белые намазывали на него желтое вещество, приготовленное из коровьего молока.
 Ренно уже хотел было запихать в рот сразу весь кусок хлеба с маслом, но увидел, что хранитель веры отломил маленький кусочек и съел его, Ренно сделал то же самое.
 Авдий понял, что с него берут пример, и подмигнул белому индейцу. Ренно улыбнулся в ответ, и между ними завязалась безмолвная беседа. Молодой воин не смог бы объяснить, чем так важен был для него этот эпизод, точно так же как и предыдущий разговор.
 И вдруг Ба-лин-та заявила:
 — Уолтер хочет еще хлеба и индейки.
 Все замолчали и посмотрели на девочку. Тетушка Ида перевела дыхание, взяла себя в руки и так же спокойно спросила:
 — Откуда ты знаешь, дитя мое?
 — Он мне сказал, — ответила Ба-лин-та, обмениваясь широкой улыбкой с Уолтером, кивком подтвердившим ее слова.
 Разговор перешел на войну и политику. Полковник Уилсон сразу стал серьезным:
 — Думаю, генерал Пепперелл прав, полагая, что именно французы ответственны за нападения гуронов на наши поселения. На прошлой неделе в пятидесяти милях к северу была сожжена еще одна ферма. Судя по описанию, это были гуроны. Тот же отряд побывал в Нью-Йорке и вырезал всю семью, жившую недалеко от форта Олбани.
 Худощавый Том Хиббард, до сих пор оплакивавший свою жену, тихонько прошептал:
 — Нужно сжечь все деревни гуронов.
 Ренно от всего сердца поддержал человека, работавшего у вождя Уилсона:
 — Не будет мира, пока жив хоть один гурон.
 Кое-кто из гостей удивился такому кровожадному заявлению, но Эндрю Уилсон попытался взглянуть на предмет с другой стороны.
 — Ренно, сын Гонки, предположим, мы захотим, чтобы гуроны стали нашими друзьями. Что мы должны сделать для этого?
 — Тот, кто станет другом гуронов, будет врагом сенеков, — последовал бескомпромиссный ответ.
 Англичане, естественно, предпочли бы заключить союз с сенеками и другими ирокезами, чем переманивать гуронов. Полковник вздохнул:
 — Мы надеемся, что сенеки станут нашими братьями.
 Лицо Ренно было непроницаемо, и только Дебора могла догадаться, что и сенеки склонялись к тому же.
 Трудно было всерьез обсуждать идею полного истребления гуронов, но полковник Уилсон пришел к выводу, что белый индеец сможет подсказать ему, как прекратить постоянные нападения.
 — А как мы сможем заключить мир с гуронами?
 — Снять побольше скальпов, — твердо ответил Ренно. Эндрю Уилсон не хотел признаваться посланцу сенеков, что у Массачусетса не хватит сил для начала широкомасштабных военных действий.
 — Если ирокезы будут действовать заодно с англичанами, возможно, нам удастся обезопасить наши земли от французов, гуронов и оттава.
 Ренно обдумывал предложение полковника. Он понимал, что все присутствующие внимательно прислушиваются к их разговору. Ренно, правда, почти ничего не знал о французах, но зато был хорошо знаком с их союзниками.
 — Только алгонкины, — сказал он, — пришлют вампум мира, вместо того чтобы выйти на тропу войны. Гуроны не трусы, и оттава тоже.
 — Сможем ли мы — англичане и ирокезы — одержать победу, не посылая в бой всех наших воинов?
 За столом воцарилась тишина. Ренно молчал. Только опытные вожди могли бы разрешить такую задачу.
 — Когда я вернусь в землю моего народа, я задам этот вопрос великому сахему, — сказал наконец индеец. — Он выслушает голоса совета и скажет мне, как ответить.
 Таким образом, разговор откладывался до ранней весны. Эндрю заметил, как нахмурилась жена, и не стал продолжать беседу в присутствии дам.
 Подали десерт, изготовленный по рецепту Милдред. Это был пирог с яблоками, изюмом и смородиной, украшенный жженым сахаром, корицей и взбитыми сливками.
 Ба-лин-та и Уолтер набросились на лакомство, и вскоре девочка объявила, что они оба хотят добавки. Уолтер радостно улыбнулся.
 Ренно пирог показался слишком сладким. Белый индеец хотел уйти из-за стола, но все еще сидели, и он остался. Некоторые обычаи белых были очень глупы.
 Эндрю разлил по крохотным рюмкам сладкий английский ликер, очень дорогой, и угостил взрослых мужчин.
 Ренно впервые видел такую посуду. Он подумал, как было бы хорошо, если бы Милдред дала ему две такие рюмки, в подарок матери и Са-ни-ве. Даже огненные дубинки не производили на него такого впечатления, как эти предметы, почти невидимые, но прочные, как бутыли или горшки из глины, обожженной на огне. Однако содержимое волшебных рюмок Ренно совсем не понравилось. Жидкость обжигала рот и сводила желудок, и молодой человек не мог понять, почему англичанам так нравится мучить себя.
 После еды все собрались в гостиной, и Милдред улыбнулась, заметив, как тетушка Ида обнимает за плечи Ба-лин-ту. Живость ребенка и ее дружба с Уолтером преодолели давнюю неприязнь тетушки Иды к индейцам.
 Ренно видел, как Дебора и хранитель веры обменялись несколькими словами. Девушка отошла в сторону, и Авдий проводил ее взглядом. Ренно вдруг догадался, что Дженкинс хочет, чтобы Дебора стала его женщиной, и неожиданно для себя обрадовался. Они будут хорошей парой. Конечно, Ренно и сам нуждался в женщине, но знал, что больше никогда не будет спать с Деборой.
 Дебора должна все решить сама. Внешне она казалась такой слабой и мягкой, но на самом деле была сильной и независимой. Она возьмет в мужья только того, кого выберет сама.
 Ренно давно хотелось выйти на улицу, и он пригласил лейтенанта Доремуса устроить состязание по метанию томагавков. Белый проявлял к ним большой интерес.
 — Подождем, пока не уедут преподобный отец Дженкинс и Элвины, — прошептал Дональд. — Они не любят, когда в воскресенье занимаются спортом.
 Ренно не знал, что это означает, но смирился. Перед самым отъездом тетушка Ида пригласила Ренно поужинать у них на будущей неделе.
 — Но я не хочу, чтобы вы подкрались к нашему дому и напугали нас до смерти. Преподобный Дженкинс тоже будет у нас, так что по дороге заедет за вами. И смотрите, научитесь вести себя за столом!
 Ренно и лейтенант вышли в лес за коровником, и белый индеец показал, как следует метать томагавк. Казалось, все было очень просто, но юному офицеру не удалось попасть в цель.
 Урок продолжался. Ренно пообещал сделать томагавк для Доремуса. В ответ лейтенант научил его быстро перезаряжать мушкет и пистолет после выстрела, и Ренно несколько раз перезарядил оружие, пока не научился делать это с легкостью.
 Позже Доремус рассказал полковнику, что Ренно интересуется английскими методами ведения боя. На следующее утро Эндрю Уилсон привел гостя в форт и показал ему арсенал.
 — Здесь ты научишься обращаться с пушкой.
 Весь день артиллеристы учили сенека чистить орудие, прицеливаться и заряжать. На следующее утро ему объяснили, как заставить ядро лететь выше или ниже. Расстояние, на которое летело ядро, зависело от размера заряда. Но Ренно предупредили, что не нужно брать слишком много пороха.
 — Каждый артиллерист знает, что орудие может взорваться, и тогда погибнут все, кто находится рядом.
 Только на третий день Ренно позволили выстрелить из пушки. Он вычистил орудие, прицелился и только потом зарядил.
 Первые два ядра упали в воду далеко от намеченной цели. Артиллеристы вместе с лейтенантом Доремусом принялись подшучивать над ним. Ренно сосредоточился, припоминая все, чему его учили. Он вылил на ствол ведро холодной воды и очень осторожно изменил траекторию. Все знали, что у белого индейца отличное зрение и расчет, и молча наблюдали, как он слегка меняет угол ствола.
 Ренно отмерил нужное количество пороха, убедился, что в нем нет комков, аккуратно вкатил в ствол ядро и зажег огонь с помощью волшебных предметов, которые белые называли трут и кремень. Ренно поднес факел к запалу и отошел на несколько ярдов, встав за бревенчатой перегородкой.
 Пушка грохнула, дым рассеялся, и все увидели, что снаряд угодил в дальний конец баржи.
 — Лейтенант, — заговорил сержант, — этот парень — прирожденный солдат. Все мы работаем вместе уже три года, но никто из нас не умеет так целиться!
 Доремус пригласил повеселевшего Ренно пообедать в его гостинице. Сейчас лейтенанту нужно было идти, потому что его ждали торговцы и охотники.
 У артиллеристов тоже имелись свои дела. Никто из них не был профессиональным военным, но каждый добровольно проводил на службе два дня в неделю. Сержант и еще один человек вели собственное хозяйство, третий, аптекарь, на все утро закрыл свою лавку, а четвертый, самый старший, работал в баре Хаггерти.
 Ренно вернулся в поселение с аптекарем и барменом.
 — Пойдем со мной, — предложил бармен. — Хаггерт нальет нам чего-нибудь выпить, пока тебе не придет время отправляться к лейтенанту. Его заведение как раз напротив.
 По пути многие люди здоровались с Ренно, а незнакомцы просто пялились на голубоглазого раскрашенного воина.
 Зал у Хаггерти был большим и светлым. В камине пылал огонь. Простые сосновые столы и кучи соломы на полу напомнили Ренно длинные дома в его поселении. За столом сидели трое хорошо одетых мужчин. В одном из них Ренно узнал Джефри Уилсона.
 Сам Хаггерти оказался широкоплечим лысеющим мужчиной и, услышав о сегодняшних подвигах Ренно, засмеялся и хлопнул изумленного сенека по спине. Ренно истолковал это как дружеский жест.
 — Будь я проклят, если знал, что думать, когда услышал, что в форт пришел белый индеец. Будь оно все проклято, но кровь всегда берет свое.
 Ренно не понял, что имелось в виду. Джефри и его спутники встали из-за стола и двинулись к стойке.
 — Не обращай внимания, — тихо сказал Хаггерти. Я бы давно вышвырнул отсюда молодого Уилсона, если бы не его отец. А двое других еще хуже. Это земельные спекулянты, они ездят по пограничным поселкам, задешево скупают имущество у тех, кто испугался, а потом продают по немыслимым ценам тем, кто не знает, сколько это стоит на самом деле. Эти ребята просто подонки.
 Ренно ничего не знал о торговле землей. Хаггерти понравился ему, и раз хозяин бара плохо думает о тех троих, Ренно решил повернуться к ним спиной.
 Бармен налил ему эля. Ренно осторожно пригубил напиток, но тут же выплюнул. Джефри и его приятели громко рассмеялись, но Ренно помнил о возложенной на него миссии и держал себя в руках.
 Предупредительный бармен подал ему кружку с клюквенным соком. В комнату кто-то вошел. Ренно допил сок и оглянулся. Это была девушка, которую белый индеец видел возле церкви. Отблески пламени плясали в ее рыжих волосах, спускавшихся волнами по спине, а платье с глубоким вырезом приоткрывало грудь. Летом женщины сенеков часто ходили без рубах, так что обнаженная женская грудь не была для Ренно чем-то удивительным, но такого платья он еще не видел, и у него пересохло в горле. У девушки были очень яркие губы, а веки намазаны чем-то светло-зеленым, что подчеркивало необычный цвет глаз.
 Нетти заметила пристальный взгляд Ренно, и на ее лице появилось знакомое выражение смелости и смущения одновременно. Почему-то Ренно вспомнились женщины из особого дома.
 Хаггерти ухмыльнулся:
 — Так тебе приглянулась наша Нетти, да? И правда, она просто прелесть. Но предупреждаю, берет она прилично и чертовски своевольна к тому же. Я сдаю ей комнату, потому что дела у нее идут хорошо. Но кое-кто обжигается о крапиву, вместо того чтобы сорвать персик.
 Троица за столом тоже обратила внимание на девушку. Джефри что-то сказал ей.
 — Прекрати, Джефри Уилсон, — сердито ответила она. — Ты мог бы стать кем угодно в этом мире и получить все, что пожелаешь, если бы перестал пить и научился элементарной вежливости!
 Он снова что-то сказал, и все трое засмеялись.
 — Сколько возьмешь, крошка? — крикнул один из них. — Конечно, если не будешь болтать.
 — У тебя нет таких денег, и никогда не будет, хвастун! — вспыхнула Нетти.
 Земельный спекулянт подошел к ней и схватил за запястье, потом вывернул руку и больно ударил по лицу.
 — Эй, хватит! — крикнул Хаггерти и вместе с барменом рванулся вперед.
 Но прежде чем они вышли из-за стойки, Ренно стрелой пролетел через комнату. Ни участники, ни зрители разыгравшейся сценки в точности не поняли, что произошло, но земельный спекулянт перелетел через стол, Джефри Уилсон растянулся на полу, а третий мужчина съежился за стулом. Ренно даже не запыхался.
 Бармен вывел одного спекулянта, оттащил к двери его товарища и вышвырнул обоих наружу. Хаггерти помог Джефри подняться на ноги.
 — Уилсон, — сказал он, — в последнее время ты то и дело затеваешь ссоры в моем заведении. Не приходи сюда больше. Если ты еще раз перешагнешь этот порог, я попрошу задержать тебя как нарушителя общественного порядка!
 Джефри неторопливо прошел к выходу, натягивая пальто. Бармен подал Нетти рюмку коньяка.
 — Я почуял неладное, — сказал ей Хаггерти, — и должен был избавиться от них раньше. Извини.
 — Ничего. Они не первые и не последние, кто пытается оскорбить меня.
 Она залпом выпила содержимое рюмки, и этот поступок удивил Ренно больше всего.
 Нетти взглянула на него и сказала:
 — Большое спасибо. Я в долгу перед тобой.
 Зеленые глаза завораживали. Ренно снова подумал о тех женщинах.
 Хаггерти и бармен понимающе переглянулись и скромно отошли в сторонку.
 — Если хочешь, — сказала Нетти, — пойдем со мной.
 Немного смущенный, Ренно следом за ней вышел из общего зала и поднялся вверх по лестнице. Мысли его вертелись вокруг ее качающихся бедер. Ренно и Нетти вошли в большую комнату, где стояло несколько стульев и стол с масляной лампой. Тяжелые шторы были отдернуты, а основную часть помещения занимала огромная кровать с пуховой периной. Ренно еще никогда не видел такой большой постели.
 Нетти заперла дверь, достала с полки графин, два стакана и предложила Ренно выпить. Он покачал головой. Нетти быстро проглотила свою порцию.
 — Ну а теперь, — заговорила она, — надеюсь, ты удовлетворишь мое любопытство. Я никогда не видела белого, одетого, как индеец. Кто ты?
 — Я Ренно, старший воин сенеков, сын Гонки, великого сахема.
 Она провела рукой по волосам.
 В подтверждение своих слов Ренно указал на висевшие за поясом скальпы. Англичане всегда смотрели на них с отвращением.
 Оказалось, Нетти и не думала сомневаться в его словах.
 — О, я знаю, ты не шутишь. Но ты ведь понимаешь, что ты белый?
 — Моя кожа такого же цвета, что и твоя, — с достоинством проговорил Ренно. — Но я — сенека.
 — Ты мне нравишься.
 Ренно понимал, что это означает, и был потрясен. Англичане, в отличие от индейцев, не очень заботились о том, что говорят.
 — Садись, — Нетти указала на самый удобный стул. — Я не могу разговаривать стоя.
 Ренно предпочел бы сесть на пол, но вежливо подошел к стулу.
 — Богу известно, я не леди, — заявила девушка. — Хотя люди говорят, если я постараюсь, то буду на нее похожа. Я зарабатываю на жизнь, как умею. В Лондоне, Бостоне, а теперь здесь. До сих пор ни один мужчина не посмел меня осудить, по крайней мере в лицо. Но когда они видят меня в церкви или на улице, то притворяются, что меня не существует. Ты понимаешь, что я имею в виду?
 Ренно покачал головой. Эта женщина была очень красивой, и в ней был тот же внутренний огонь, что и в Деборе. Именно этого недоставало Йале. Но Ренно так и не понял, что Нетти хотела ему сказать.
 — Они платят мне, и платят много, когда им нужна шлюха, — продолжала Нетти. — В остальное время они ведут себя точно так же, как их жены. Эти двуличные святоши просто завидуют мне. На них мне наплевать. Но вот мужчины! Если они ненавидят меня, пусть будут честными до конца. Я не могу, когда со мной обращаются, как с животным.
 Ренно вспомнил о Я-го-не, благородном медведе.
 — Многие животные гораздо лучше людей.
 Нетти рассмеялась:
 — Никогда об этом не думала, но ты прав. В общем, я просто хотела сказать, что понимаю, что ты чувствуешь, когда такая дрянь, как Джефри Уилсон смотрит на тебя косо только потому, что ты индеец.
 Ренно удивился, посмотрел в ее блестящие глаза и поверил, что она действительно все понимает. Он обрадовался, что смог ей помочь.
 — Ты — мой друг, — сказал он.
 На щеке девушки под ярким пятнышком появилась ямочка.
 — Не совсем. — Нетти подошла поближе. — Не могу сказать, что плачу услугой за услугу, но хочу того же, чего и ты.
 Ренно опять ничего не понял.
 Нетти сообразила, что нужно быть более откровенной.
 — Ты мужчина, а я — женщина.
 Теперь все стало ясно, но Ренно знал, что мужчины платят ей, а у него не было ничего, что представляло бы для нее какую-либо ценность. Он не мог вспомнить, как называется вампум по-английски, и показал Нетти пустой мешочек, привязанный к поясу.
 Она медленно и аккуратно развязала ремешки на его рубахе и провела рукой по груди.
 — Иногда мне нужен мужчина, а не клиент.
 Ренно отнес девушку к кровати с периной, подумав, что там ей понравится больше, чем на полу.
 — Ты быстро учишься, — коротко рассмеялась Нетти.
 Позже Ренно недоумевал, каким образом перина осталась цела, и думал только о том, какая же крепкая мебель у белых.
 — Я знала, что так и будет, — прошептала Нетти, — но я такая жадная.
 Девушка снова коснулась Ренно, он рассмеялся и обнял ее.
 — Мы еще встретимся до твоего отъезда, — сказала Нетти, когда они оделись. — Ты даже не представляешь, что ты для меня значишь. Все эти леди и джентльмены могут сколько угодно оскорблять меня. Теперь мне наплевать.
 Ренно вовремя пришел на обед в гостиницу. Лейтенант с удивлением отметил, что гость спокоен и чувствует себя как дома даже в совершенно незнакомом месте.
 На этой неделе у полковника и его гостя состоялся очень важный разговор.
 — Колония Массачусетс хотела бы заключить договор с сенеками и другими ирокезами.
 — Я тоже хотел бы этого, — отвечал Ренно. — Но решать могут только великий сахем и совет ирокезов.
 — Когда они встретятся со мной и нашим военным вождем, генералом Пеппереллом?
 — Моему другу всегда будут рады на земле сенеков.
 Эндрю Уилсон ухватился за неожиданное приглашение.
 Было решено, что они с генералом нанесут визит Гонке еще до конца зимы.
 — Скажи великому сахему, что мы хотим разработать план, как нам вместе одолеть французов и их союзников-индейцев до того, как те решатся напасть на нас.
 Ренно самому очень хотелось выйти на тропу войны против гуронов и встретиться с Золотым Орлом. Он очень надеялся, что отец, вожди других племен и белый вождь заключат такой союз.
 Мысли о будущем занимали Ренно и в тот вечер, когда он вместе с Авдием Дженкинсом отправился на ужин к Элвинам. Ба-лин-та и Уолтер еще больше сблизились друг с другом, и девочка безошибочно понимала все, что он пытался выразить.
 Ренно знал, что принес печальные вести, и вежливо дождался конца ужина, чтобы начать говорить. Наконец Авдий Дженкинс закурил трубку, и Ренно сказал сестренке на языке сенеков:
 — Через два дня мы отправляемся в земли нашего народа.
 Дебора быстро перевела его слова священнику и тетушке. Ида расстроилась:
 — Мы будем скучать по малышке. Она такая славная и так хорошо относится к Уолтеру.
 Дебора кивнула, а Авдий добавил:
 — Верно. Она прекрасно понимает его, но как — это для меня загадка.
 Ба-лин-та по очереди посмотрела на каждого из взрослых и обратилась к брату:
 — Уол-тер хочет пойти с нами в землю сенеков. И я хочу, чтобы он пошел. Он может жить с нами в доме нашего отца.
 Ида Элвин задохнулась:
 — Но это невозможно! Уолтер беспомощен. Страшно даже подумать, что может с ним приключиться у ди… Я хотела сказать индейцев.
 — Я не согласна с вами, тетушка, — Дебора, как всегда, говорила прямо. — Я знаю сенеков. Уолтер получит отличную возможность обрести уверенность в себе.
 — Меня никто не спрашивал, — произнес Авдий, — но я думаю, что Дебора права. Всемогущий даровал этим детям возможность понимать друг друга. Вы видите, как изменился Уолтер. За такое короткое время он стал увереннее и самостоятельнее. Не кажется ли вам, чтобы было бы ошибкой разлучать их теперь?
 Дебора поднялась, в знак благодарности пожала священнику руку и тут же отошла в сторону. Ренно внимательно смотрел на Авдия. Удивительно, но ни белый хранитель веры, ни сама Дебора не понимали, что предназначены — друг другу.
 Ба-лин-та ждала ответа брата. Для нее мнение старшего воина значило гораздо больше, чем желание матери Уолтера.
 Уолтер с тревогой наблюдал за Ренно.
 — Я… я боюсь, — промолвила Ида.
 — Семья Ренно и Ба-лин-та были добры ко мне, — напомнила ей Дебора.
 — Но ты не глухонемая! — вспылила тетушка.
 — Через несколько недель полковник Уилсон отправится в селение сенеков, чтобы заключить союз с ирокезами, — сказал Авдий. — Я с радостью поеду с ним, если, конечно, он не будет против, и вернусь вместе с мальчиком.
 Ба-лин-та покачала головой:
 — Уол-тер хочет пожить у нас подольше. Мне тоже хочется, чтобы он остался в деревне сенеков на много месяцев.
 Тетушка Ида была поражена.
 Ренно знал, что все ждут его решения, он собрался с мыслями и скрестил руки на груди:
 — Те, кто не может говорить или слышать, получают другие дары маниту. Сенеки чтят таких людей. Может быть, маниту явятся Уол-теру в видениях и предложат ему помощь.
 Ба-лин-та радостно захлопала в ладоши, а в глазах Уолтера зажегся огонек.
 Дебора испугалась, что упоминание о языческих божествах заставит священника изменить точку зрения, но Авдий удивил ее.
 — Мы должны следовать по пути, указанному Господом, — пробормотал Дженкинс. — Мы не вправе решать за него, какой путь нам следует избрать. Пусть духи сенеков помогут ребенку. Он отправится с моим благословением.
 Последние возражения тетушки Иды были отвергнуты, остался только страх. Больше всего на свете она хотела, чтобы ее несчастный сын жил нормальной человеческой жизнью, и ничем не могла ему помочь.
 Ренно знал, как повела бы себя в подобных обстоятельствах Са-ни-ва, и почувствовал симпатию к этой гордой женщине.
 — Никто не причинит Уол-теру вреда, — торжественно пообещал Ренно. — Ба-лин-та — дочь Гонки, великого сахема, и Ины, хранительницы веры, и Уол-тер будет их сыном.
 Тетушка Ида не могла допустить, чтобы люди видели ее слезы, и отвернулась к огню. Она всегда так ненавидела индейцев, а теперь должна доверить им своего сына, надеясь, что дикари смогут дать ему то, чего не дал его родной народ.
 Ба-лин-та подошла к ней и взяла за руку. Этот жест любви прогнал остатки страха:
 — Что ж, тогда возьмите его с собой.
 Ба-лин-та и Уолтер, приплясывая, закружились по комнате, но взрослые хранили молчание из уважения к матери мальчика. Ренно с удовольствием принял на себя новую обязанность и пообещал научить Уолтера охотиться, ловить рыбу и выживать в диком лесу. Маниту хранят его, и мальчик непременно будет счастлив.
 В тот же вечер Ренно рассказал об этом плане Уилсонам. Полковник приготовил обоюдоострый нож в подарок Уолтеру, и на следующее утро Милдред, посовещавшись с Ренно, принялась собирать еду для путешественников. Закоптили куски говядины, уложили пакеты с маисовой крупой — вместо сушеного маиса — и еще копченый окорок. Ренно настаивал, что больше им ничего не понадобится.
 За день до ухода Ренно обнаружил, что Ида приготовила слишком много вещей для Уолтера. Белый индеец отобрал только самое необходимое для путешествия по зимнему лесу. Ренно убедился, что сапоги мальчика смазаны жиром, и позволил Уолтеру оставить шапку, телогрейку, кожаные бриджи и куртку, в которых тот обычно рубил дрова. Из трех одеял взяли два и отложили потрепанные черные бриджи и куртку, в которых Уолтер ходил в церковь. Ради Ба-лин-ты, учившейся читать по-английски, Ренно позволил взять Библию, сборник рассказов какого-то человека по имени Чосер [23] и третью книжку со стихами некоего Мильтона [24] .
 Эндрю Уилсон встал до рассвета, чтобы позавтракать вместе с гостем.
 — Через месяц, — сказал полковник, — наш военный вождь и я прибудем в селение сенеков.
 Ренно понял, что миссия его завершилась успешно.
 Прощание с тетушкой Идой было совсем простым. Она поцеловала Ба-лин-ту и не проронила ни слезинки, обнимая сына. Потом повернулась к Ренно:
 — Думаю, я делаю это потому, что Минни и Джед Харпер были такими хорошими людьми… И моими близкими друзьями.
 Дебора подошла к Ренно. В ее глазах он видел только дружбу.
 — Мы еще встретимся, — сказала девушка.
 Члены отряда милиции переправили путешественников через реку. Стоило им войти в лес, как тут же выяснилось, что Уолтер не умеет двигаться, не производя шума. Но Ба-лин-та быстро объяснила, что требуется от мальчика. После этого он стал внимательно наблюдать за Ренно, а к концу дня сумел справиться с трудной задачей.
 Вскоре Ренно обнаружил, что Уолтер видит ничуть не хуже его самого. Они шли довольно медленно, и Ренно каждый день учил мальчика пользоваться луком и стрелами. Уолтер быстро все схватывал и однажды убил большого кролика. Ба-лин-та поджарила его на костре. Конечно, ее стряпню трудно было назвать съедобной, и Ренно украдкой поедал кусочки копченого мяса, наблюдая, как дети наслаждаются плодами своего труда.
 Барабаны известили жителей поселения о приближении маленького отряда, и толпа встречающих во все глаза смотрела на Уолтера. Глаза мальчика блестели от возбуждения.
 Ренно объяснил родителям, кто такой Уолтер, и Ина пригласила его в свой дом. Мальчик был в восторге.
 Гонка сидел у огня, недалеко от входа в дом. Ренно подошел к нему и поведал о своем визите в форт Спрингфилд, включая опыт стрельбы из гигантской огненной дубинки.
 — Уилсон и Пепперелл скоро придут в земли сенеков, — сказал он, — чтобы заключить союз с ирокезами.
 — Можно им доверять? — спросил Гонка. Ренно не колебался:
 — Да, отец мой. Потому, что им нужно то же, что и нам. Они хотят одержать победу над французами, а мы хотим покорить гуронов и оттава. Им необходима мудрость великого сахема, чтобы составить военный план, который спасет жизни наших воинов и англичан. Я уверен, они дадут нам еще больше огненных дубинок, а если мы попросим, то и много мягких одеял и металлических горшков для приготовления пищи.
 Лицо Гонки оставалось неподвижным.
 — Многое случилось с тех пор, как ты ушел, — сказал он и, не тратя времени впустую, объяснил, что большой отряд оттава, лишенный разума крепким напитком, который им дали французы, сжег деревню сенеков и разорил поселение могауков. Враги не брали пленников и никого не оставили в живых.
 — Это французы заставили их сделать так?
 Гонка пожал плечами:
 — Думаю, нет. Это было бы глупо. Но французы дали оттава воду, которая жжет горло. И теперь, когда наши братья и родственники убиты и оскальпированы, французы тоже стали нашими врагами. Нам также необходим союз с англичанами, потому что наш народ хочет мести.




 Глава двенадцатая


 Прошло пять недель после возвращения Ренно. Снег толстым ковром покрыл землю, и вскоре генерал Пепперелл и полковник Уилсон с небольшим отрядом прибыли в главное поселение сенеков. Помимо множества подарков и писем для Уолтера Элвина, они привезли документ от губернатора Шерли, подтверждающий их полномочия при подписании договора с индейцами от имени колонии Массачусетс. Сахемы всех племен ирокезов собрались в поселении задолго до приезда белых.
 Двум вождям англичан было отведено отдельное жилище, а Ренно разделил свой кров с Авдием Дженкинсом, оказав тому величайшую честь. Другим членам отряда, в том числе Эйбу Томасу, довольно холодно приветствовавшему Ренно, были предоставлены места в разных длинных домах.
 Сахемы ирокезов и вожди белых безотлагательно направились в новый дом, специально построенный для этого события. Сложившаяся ситуация была слишком серьезной, и собравшиеся сразу приступили к делу. Дом охранялся отрядом старших воинов, так что гости не подвергались риску неожиданного нападения.
 Наступил полдень, и Авдий встревожился, не видя Уолтера.
 — Он скоро вернется, — коротко отвечал Ренно.
 — Как он поживает?
 Ренно улыбнулся.
 — Мать тоскует по нему, — продолжал Дженкинс, — но она мужественная женщина, и я уверен, Господь слышит ее молитвы. Дебора придерживается того же мнения.
 Ренно видел, как оживилось лицо Авдия, когда он произносил имя Деборы, и молодой воин решил больше не говорить о девушке, жившей с ним в этом самом доме.
 Авдий резко переменил тему разговора:
 — Если мы организуем совместную экспедицию, а я надеюсь, так оно и будет, я непременно приму в ней участие.
 Ренно удивился, что английский хранитель веры может участвовать в битве как воин.
 — Ты будешь сражаться с врагами?
 — Нет, мой сан запрещает это. Но я буду капелланом — главным хранителем веры.
 Дженкинс не стал уточнять, что владеет шпагой не хуже большинства военных и что священнику позволено защищаться, если на него нападают.
 Ренно встал и знаком пригласил гостя следовать за собой. Авдий вышел за частокол, и они остановились у покрытого снегом поля. Преподобному Дженкинсу показалось, что они стоят уже очень долго. Священник начал мерзнуть.
 Наконец из леса показалась группа мальчиков, двигавшихся цепочкой, каждый нес в руках связку рыбы. Ренно улыбнулся. Вторым в цепочке шел Уолтер Элвин, в одежде из оленьей кожи, расшитой иглами дикобраза. На плече мальчика висели лук и стрелы, голова была выбрита, за исключением пряди на макушке. Он похудел, но набрался сил, но самое главное заключалось в том, что Уолтер шел уверенно, спокойно глядя перед собой.
 Увидев священника, Уолтер важно поднял руку, ладонью наружу, приветствуя Дженкинса по обычаю сенеков, и рассмеялся. Авдий ответил тем же жестом со всей торжественностью и достоинством, на которые только был способен.
 Вожди все еще совещались, и Авдий вместе с Ренно отправился в жилище великого сахема, где его радостно приветствовали Ина и Са-ни-ва. Сидя у огня, священник отметил и другие перемены, произошедшие с Уолтером. Под руководством Ба-лин-ты и благодаря уважению каждого члена общества, мальчик хорошо научился читать по губам, чего ему никак не удавалось осилить дома. Еще более удивительным было использование языка жестов, который они придумали вместе с Ба-лин-той. Теперь дети не просто общались между собой, но Уолтер научился передавать окружающим простые мысли, и впервые с момента их знакомства Авдий обнаружил, что понимает мальчика.
 Ренно и его гость вернулись к себе задолго до того, как усталый, но державшийся прямо Гонка добрался до дома, чтобы поспать несколько часов. На рассвете Ина приготовила ему завтрак, пока Са-ни-ва угощала генерала Пепперелла и полковника Уилсона.
 Переговоры завершились на закате, но никто, кроме участников, не знал результатов. Не в обычаях ирокезов было обсуждать случившееся до возвращения домой, и представители из Массачусетса из уважения к традициям хозяев ничего не сообщили своим подчиненным.
 Договор был заключен. Пять ирокезских племен и Массачусетс заключали союз, к которому по желанию могли присоединиться Нью-Йорк и другие английские колонии. В знак дружбы Массачусетс должен был обеспечить ирокезов тысячей мушкетов, а также порохом и пулями. В ответ, также в знак дружбы, ирокезы отсылали в Бостон тысячу бобровых шкур. Каждая сторона имела право отправлять торговые миссии в поселения другой стороны, и каждая обязывалась прийти на помощь в случае войны с общими врагами.
 Этот пункт соглашения был обнародован немедленно. Воины сенеков и других племен ирокезов радовались, что скоро выйдут на тропу войны против ненавистных гуронов и оттава. Даже если алгонкинам дадут возможность выбора присоединиться к той или другой стороне, начнется величайшая в истории индейская война.
 Вожди обеих сторон казались более сдержанными, чем их восторженные подчиненные. На первый взгляд, перспективы кампании были обнадеживающими. Новые союзники по численности многократно превосходили противника. Массачусетс мог выставить тысячу добровольцев, хорошо владеющих огнестрельным оружием и умеющих сражаться в лесах. Ирокезы предлагали самое малое три тысячи воинов, две трети которых составляли закаленные в боях ветераны.
 В Квебеке французы держали гарнизон из тысячи двухсот человек, а гуроны и оттава могли выслать примерно полторы тысячи воинов. Согласно недавно полученным из Лондона сведениям, вскоре должны были прибыть новые части, но не более двух полков пехоты, численностью около пятисот человек, вместе с сотней кавалеристов.
 Теперь необходимо было решить другие жизненно важные вопросы: союзникам предстоял долгий путь в Канаду. Цитадель располагала семьюдесятью пушками, а на великого сахема большое впечатление произвел рассказ сына о страшной силе этих огромных огненных дубинок. Кроме того, к берегам реки Святого Лаврентия должны были причалить три или четыре французских боевых корабля. Ирокезы никогда еще не видели судов, способных перевозить сотни людей и тысячи фунтов [25] груза, но Пепперелл и Уилсон уверяли, что на таких судах обычно бывают орудия разных калибров, и возможно, их окажется больше, чем в самой Цитадели.
 Следовательно, французы могли нанести страшный урон нападавшим. Генерал Пепперелл с грустью подтвердил, что по крайней мере каждый четвертый член экспедиции может погибнуть, а каждый второй будет ранен. Кроме того, союзники могут ослабнуть, если поход продлится слишком долго, и будут не в состоянии оказать достойное сопротивление, когда французы со своими сторонниками предпримут контратаку.
 Поход будет успешным, считал генерал Пепперелл, если только колонисты Коннектикута, Род-Айленда и Нью-Гэмпшира вышлют достаточно большое количество вооруженных добровольцев из числа пограничных жителей, но эти колонии не готовы сейчас к подобным действиям. А без их помощи вся затея может оказаться самоубийством.
 После длительного обсуждения Гонка предложил послать в Квебек объединенный военный отряд, достаточно сильный, чтобы нанести французам ощутимый урон, но небольшой по численности, чтобы иметь возможность отойти на безопасное расстояние прежде, чем противник, оправившись от нападения, сумеет собраться с силами и нанести ответный удар.
 Все согласились, что риск достаточно велик, однако в случае успеха французы, гуроны и оттава существенно пострадают. Деревни ирокезов и поселки колонистов окажутся в безопасности на год или два, а за это время можно будет подготовиться к дальнейшим боевым действиям. Игра стоила свеч, преимущества были значительны, а возможные потери относительно малы.
 Определив основную стратегическую линию, вожди приступили к планированию конкретных действий. Обе стороны испытывали друг к другу величайшее уважение, несмотря на разницу в происхождении. Колонисты сознавали, что индейцы чрезвычайно опытны в ведении подобных войн, и Гонка понимал, что эти белые не новички, полагающиеся только на силу своих огненных дубинок.
 По первому вопросу мнение было единогласным: во избежание потерь в отряд следует включить только опытных бойцов. Это означало, что со стороны индейцев туда войдут исключительно старшие воины, а Массачусетс пошлет ветеранов пограничных схваток. Неопытные любители, какое бы рвение они не проявляли, оказались бы скорее помехой, чем помощью.
 Проблема численности отряда отняла больше времени. После длительного обсуждения было решено, что в отряде будет не больше четырехсот человек. Каждый воин понесет необходимый запас продовольствия, так чтобы не пришлось привлекать дополнительные силы. Каждый отвечал за собственное оружие и амуницию.
 Массачусетс должен был выставить двести добровольцев, жителей западного сектора колонии. Генерал Пепперелл лично обязался возглавить их, а полковник Уилсон становился его помощником. Ирокезам было сложнее определить состав отряда, так как все пять племен требовали допуска своих представителей. Могауки, пылавшие жаждой мести, получили право выставить семьдесят пять воинов… Двадцать пять онейда попали в отряд потому, что лучше других знали Канаду. Оставшуюся сотню составляли сенеки, и по этому пункту разногласий не возникло.
 Решено было, что отряды могауков и онейда возглавят их собственные военные вожди, а потом Гонка удивил собравшихся заявлением, что он принимает общее командование всеми ирокезами и прежде всего своими сенеками.
 Некоторые молодые вожди протестовали, утверждая, что ирокезы не могут позволить себе рисковать жизнью великого сахема в таком предприятии, но Гонка был непреклонен.
 — Честь Гонки и сенеков требуют, чтобы я нанес боевую раскраску. Но нечто большее, чем слава, заставляет меня сделать это. Другие вожди мудры и отважны, но кто из всех ирокезов может сравниться с Гонкой в силе и ловкости?
 Остальные вынуждены были признать, что никто из ныне живущих вождей не в силах соперничать с ним.
 — Вот почему Гонка должен идти. — Тон великого сахема не допускал возражений. — Нашим врагам нужно не просто дать урок. Они должны пострадать так сурово, чтобы не в состоянии были выйти на тропу войны еще много месяцев. Когда враги узнают, что Гонка ведет воинов, страх проникнет в их сердца. Много гуронов и оттава умрут. Много французов умрет. Много домов и фортов будет сожжено.
 После того как переговоры завершились, устроили пир, но даже теперь церемонии были сведены к минимуму. Настоящее празднество состоится после достижения победы. На следующее утро перед возвращением белых в Массачусетс на последнем совете решали последний вопрос. Генерал Пепперелл хотел дождаться весны, и только тогда выступить в поход, но Гонка был против.
 — Когда станет тепло, враг будет настороже. Человек подобен медведю. Когда солнце набирает силу, он начинает действовать.
 Эндрю Уилсон задумчиво улыбался:
 — Великий сахем прав. Французы и их союзники не ждут нападения, пока лежит снег. Да, нам будет труднее, но мы сможем подойти к Квебеку неожиданно и выполнить задуманное, если отправимся в путь еще до окончания зимы.
 Было решено, что поход начнется через четырнадцать дней. Этого времени едва хватало, чтобы колонисты могли вернуться домой и собрать свою часть отряда. Пепперелл и Уилсон немедленно двинулись в обратный путь, и в тот же день сахемы ирокезов вернулись в свои поселения.
 Едва они ушли, как Гонка объявил, что его главным помощником будет военный вождь Сун-ай-йи.
 Многие воины были разочарованы тем, что остаются дома, а больше всех расстроился Эл-и-чи. Однако он не смел спорить с отцом и успокаивал себя мыслью, что когда-нибудь наступит и его час.
 Ренно отчаянно надеялся попасть в отряд, но не осмеливался первым заговаривать на эту тему. В оставшуюся часть дня избранных старших воинов известили о том, что они включены в отряд, но к Ренно Сун-ай-йи не прислал гонца, и молодой человек все больше и больше досадовал. Вечером он пошел на ужин в дом родителей, но в поведении отца ничто не указывало на решение взять Ренно в поход, и молодому воину пришлось призвать все самообладание, чтобы хранить молчание.
 После еды великий сахем встал, набросил на плечи накидку и знаком подозвал старшего сына. Ренно очень удивился, когда отец вывел его в поле за частокол. Раньше они всегда следовали старинному обычаю вести беседу у очага.
 Гонка остановился, вглядываясь в лес.
 — Нехорошо старшему воину знать страх, но мой сын боится, что не пойдет со мной по тропе войны.
 — Это верно. — Ренно прекрасно знал, что не стоит лгать отцу.
 — Ты носишь на поясе двенадцать скальпов. Я горжусь тобой. Но ты не сражался во многих битвах, как твои товарищи.
 Ренно мрачно кивнул, не говоря ни слова. В глазах великого сахема мелькнула искорка:
 — Ты думаешь, я откажу тебе в удовольствии пойти со мной по тропе войны? Ты думаешь, я лишу себя этой радости?
 Невозможно было и дальше притворяться равнодушным. Несмотря на годы тренировок, Ренно не удержался от широкой улыбки безграничного облегчения.
 Гонка покачал головой:
 — Я говорю с тобой, потому что ты не будешь обычным членом отряда. Если маниту войны станет угодно, ты будешь сражаться в битве на стороне твоих братьев, но возможно, и нет.
 Ренно сразу перестал улыбаться.
 — Со времен отцов наших отцов, — торжественно произнес Гонка, — сенеки шли на войну вместе со своими братьями-ирокезами. Теперь мы должны воевать на стороне англичан. Их мысли — не наши мысли. Сражаться с ними против одного и того же врага будет нелегко.
 Ренно вынужден был согласиться и принялся гадать, почему он был удостоен такого доверия.
 — Ты побывал в поселении англичан, — продолжил великий сахем. — Ты научился говорить на языке англичан. Твои глаза и волосы такого же цвета, как у них, и они не думают о тебе как о сенека. Вот почему я хочу, чтобы ты исполнил особое поручение на тропе войны.
 Ренно знал, что лучше терпеливо ждать, чем делать преждевременные выводы.
 — Мой сын будет посланником между мной и вождем англичан. Ты понесешь мои слова к нему и его слова ко мне. Когда придет время встретиться с врагом, ты будешь рядом с вождем англичан, Уилсоном. Ты скажешь ему, что делают сенеки, и почему мы так делаем. Тогда он не совершит ошибки, которая стоила бы многих жизней его отряду.
 Ренно словно окунули в ледяную воду озера. Может, ему и доведется воспользоваться огненной дубинкой, луком и стрелами, но скорее всего обязанности посланника и советника при полковнике Уилсоне лишат его возможности добавить еще несколько скальпов себе на пояс.
 Даже любимый сын не смел задавать вопросов, когда великий сахем принимал решение. Старший воин обязан выполнять приказ. Всего несколько секунд назад Ренно боялся, что его оставят дома с женщинами, детьми и младшими воинами. Многие старшие воины, даже более опытные, чем он, оставались в селении, и не стоило протестовать, утверждая, что единственное желание Ренно — завоевать славу в схватках с гуронами и оттава, нанести страшный удар французам и прежде всего встретиться со своим личным врагом.
 — Я слышал слова великого сахема, и я сделаю то, что обязан сделать.
 Гонка повернулся и пошел к дому так быстро, что Ренно пришлось ускорить шаг, чтобы не отставать от отца.
 Эндрю Уилсон внимательно смотрел на гостя, гревшегося у очага.
 — Преподобный Дженкинс, — спросил Уилсон. — Вы уверены, что хотите отправиться в эту экспедицию? Наличие среди нас капеллана — роскошь, но, поскольку отряд состоит всего из нескольких сотен солдат, вы можете быть вовлечены в битву.
 Авдий Дженкинс улыбнулся:
 — Я знаю, чем рискую, полковник.
 — Сдается мне, вы не слишком огорчены тем, что вам придется сражаться, — рассмеялся Уилсон.
 — Прежде чем стать священником, я учился фехтованию. Знаете, я всегда отстаивал идею мира между народами. Но когда приехал в Новый Свет, то увидел оскальпированных поселенцев, убитых женщин и маленьких детей, сожженные дома… И все это только ради того, чтобы нагнать на нас страху. Что ж, полковник, французы не добились того, чтобы мы оставили землю, на которой Всемогущий дозволил нам поселиться, и мы не собираемся возвращаться обратно в Англию.
 Авдий был так пылок, так искренен, что полковник перестал его отговаривать.
 — Простите, если это похоже на проповедь, но я уже так много прочел их, что не могу изъясняться иначе. Французам следует преподать урок, которого они не забудут, а их индейские союзники должны понять, что лучше жить в мире с нами. Некоторые из ваших добровольцев называют меня священником-задирой, но я не обижаюсь на это прозвище. Я просто отказываюсь оставаться дома.
 — При таких обстоятельствах, — мягко проговорил Эндрю, — я принимаю ваше предложение. А теперь приглашаю вас поужинать вместе с нами.
 Авдий покачал головой:
 — Благодарю вас. Сказать по правде, мне предстоит одна деликатная миссия. Я хочу заехать к Элвинам и сообщить, что отправляюсь вместе с вами. Боюсь, Деборе это не понравится, особенно потому, что она на собственном опыте узнала кое-что о нравах индейцев.
 Провожая гостя до дверей, полковник понизил голос:
 — Дамы, — сказал он, — иногда не понимают, что приходит время, когда мужчина вынужден применить насилие, чтобы добиться подлинного мира.
 Уилсон удержался от замечания, что дружба между Деборой и священником становится все крепче. Не стоит вмешиваться в чужую личную жизнь.
 — У меня дома те же проблемы, — добавил полковник. Авдий удивился:
 — Миссис Уилсон не хочет отпускать вас в поход на Квебек?
 Эндрю покачал головой, но не ответил, услышав, что жена спускается вниз по лестнице.
 — Поговорим на эту тему как-нибудь в другой раз. Хотя очень надеюсь, что этот вопрос разрешится до нашей следующей встречи.
 Милдред Уилсон, по обыкновению переодевшаяся к ужину в одно из парадных платьев, повторила приглашение мужа, приветствуя священника.
 — Боюсь, что не смогу остаться, — ответил Авдий и добавил с лукавой улыбкой, обращаясь к полковнику: — Пожелайте мне удачи, сэр.
 Супруги остались наедине, и Милдред спросила:
 — Что все это значит?
 — У преподобного отца Дженкинса те же сложности, что и у меня, дорогая. Ты не будешь против, если мы немного поговорим до ужина?
 Милдред последовала за мужем в библиотеку и, отказавшись от ликера, внимательно наблюдала, как Эндрю наполняет свою рюмку.
 Полковник решил, что прямое столкновение предпочтительнее осторожных подходов.
 — Я составил список участников похода, — сказал он, — и включил туда Джефри.
 Милдред вздрогнула:
 — Ты же знаешь, что ему ненавистна служба в милиции! Он поступил туда только по твоему настоянию. Зачем кликать беду, которой так легко избежать?
 — По той простой причине, что, если я не возьму его, нас ждет еще большая беда. Джефри наш единственный ребенок, и я по-своему люблю его не меньше, чем ты, Милдред. Хотя он и бесит меня иногда…
 — Ты подтверждаешь мои слова. Ты хочешь, чтобы все стало еще хуже.
 — Дело не в этом.
 — Не в этом? — выкрикнула Милдред. — Если Джефри не повинуется приказу…
 — Он этого не сделает. За время службы он уже понял, что даже мое положение командира не спасет его от трибунала.
 Милдред опустилась в кресло:
 — Тогда я не понимаю.
 — Джефри оказался в неприятном положении. Он не занимается ничем, кроме пьянства и беготни за шлюхами. Он отказывается трудиться в поместье и так высокомерно и грубо обращается с людьми, что настроил против себя всех соседей. И в этом мы должны винить только себя, Милдред, потому что позволили ему слишком долго пробыть в Англии.
 — Уверяю тебя, мы просто избаловали его. Но мы так старались заставить его перемениться. — Голос ее дрожал. — Я боюсь, с ним может случиться что-нибудь во время этой экспедиции в Канаду. В таком деле мужчине необходимы самоконтроль и решительность, а мы с тобой знаем, что Джефри этого не хватает. Он такой легкомысленный и несообразительный. Его непременно убьют!
 Эндрю печально улыбнулся:
 — Иногда забота о самосохранении меняет солдата. Только на это я и надеюсь. Джефри еще не мужчина. Он ребенок-переросток, и я включил его в отряд лишь потому, что эта кампания поможет ему оценить свои силы. Однако должен сказать откровенно, мастерство стрелка сделает его ценным членом отряда. Конечно, риск есть, но я охотно иду на него. Теперь я прошу и тебя согласиться рискнуть, хотя знаю, что это очень трудно. В конце концов, это ты произвела Джефри на свет и ты воспитывала его все эти годы, несмотря ни на что.
 — Что это за риск?
 — Если мы потерпим поражение, а это вполне вероятно, твоя первая реакция будет легко предсказуема. Только сильный человек способен выжить в таком опасном походе, который нам предстоит. Может быть, ты окажешься не в состоянии простить себя — или меня, — если с Джефри что-нибудь случится. Может, тебе даже покажется, что это мы послали его на верную смерть.
 Милдред смотрела в огонь, непроизвольно теребя крошечный носовой платочек.
 — Если ты слишком боишься, дорогая, если сама эта идея пугает тебя, я вычеркну имя Джефри из списка. Я оставлю его в отряде, только если мы с тобой придем к согласию.
 Милдред с едва заметной улыбкой посмотрела на мужа:
 — Тебе не приходило в голову, что прежде всего я буду тревожиться о тебе, Эндрю? Ты рискуешь собственным здоровьем и жизнью, но воспринимаешь это спокойно, потому что должен идти. Вот почему я не стану возражать.
 — Правда?
 Милдред прикусила нижнюю губу и покачала головой:
 — За двадцать лет замужества я ни разу не становилась между тобой и службой и не намерена делать этого сейчас. Мы отказались от бессмысленного прозябания в Англии, чтобы помочь создать здесь новую цивилизацию. Мы потратили слишком много сил и слишком многим пожертвовали. А теперь, когда все, чего мы добились, оказалось под угрозой, я не думаю, что у тебя есть выбор. Ты нужен в отряде, как и Билл Пепперелл. Никто не сможет заменить ни его, ни тебя. Так что ты отправишься, несмотря на все мои страхи, с моим благословением и любовью.
 Муж подошел к ней, наклонился и поцеловал.
 Милдред подняла руку и кончиками пальцев коснулась его щеки. Глаза ее светились, и Эндрю понял, как возросла за прошедшие годы их любовь. Боясь оказаться слишком сентиментальным, он сделал шаг назад и отвел руки за спину.
 — Да или нет? Я беру Джефри в Квебек?
 Милдред задумалась.
 — Я хотела рассказать тебе кое-что. Я много думала об этом белом индейце. Если Ида Элвин права, он сын тех людей, которые погибли здесь, в форте Спрингфилд, во время страшной резни. Насколько отличается его теперешняя жизнь от той, какую он прожил бы, если бы остался в Массачусетсе.
 Эндрю не видел связи, но терпеливо ждал:
 — Я тоже об этом задумывался.
 — Он вырос среди дикарей, но какой он честный и благородный. Ренно обладает всеми теми качествами, которые мы хотели бы видеть в Джефри. Как я была бы горда и счастлива, будь у меня такой сын.
 Полковник кивнул.
 — Не знаю, может, Джефри уже поздно меняться. Я даже не знаю, способен ли он оценить свои поступки, Эндрю. Но — если дикая природа сделает из него мужчину, если опасности и ужасы похода послужат к его благу — возьми его с собой. Если Джефри умрет, это будет невосполнимая утрата для нас, но, может быть, он останется жив. Так что стоит рискнуть. Да, я вручаю его тебе, и пусть он станет таким сыном, о котором я всегда мечтала.
 Прибыв в форт, добровольцы прежде всего являлись с докладом к лейтенанту Дональду Доремусу. Потом сержант Эйб Томас проверял их обмундирование. Кое-кто ворчал, потому что каждому приходилось нести груз в семьдесят пять фунтов, куда входили одеяло, смена обуви и белья, порох, пули и походный рацион, состоящий из вяленой говядины, муки и бекона.
 По приказу генерала Пепперелла и полковника Уилсона пришлось отправляться в путь без вьючных лошадей. Скорость являлась решающим фактором, милиция не должна была отставать от своих индейских союзников.
 — Мы не солдаты, а животные, — жаловался Джефри Уилсон.
 Никто из его товарищей не осмеливался открыто соглашаться с ним, но все понимали, что поход будет нелегким.
 После смотра члены отряда отправились в общий зал выпить чашку чая и попрощаться со своими семьями и друзьями, которые пришли проводить их. В камине пылал огонь, и, несмотря на ранний час, в форте собралось двести пятьдесят человек со всей округи. Родители, братья и сестры, жены и дети разбились на маленькие группки, окружив своих любимых. Говорили тихо, учитывая торжественность и напряженность ситуации.
 Кое-кто удивился, увидев здесь Нетти, рыжую шлюху. Она пришла попрощаться с теми добровольцами, у которых не нашлось родственников. Несмотря на то, что они не были знакомы, девушка заговорила с молчаливым Томом Хиббардом и тепло приветствовала еще троих, хотя всего один из них когда-то был ее клиентом.
 Авдий Дженкинс, одетый не в форму, а в кожаный костюм, со шпагой и пистолетом за поясом, переходил от группы к группе, предлагая утешение тем, кто находился на грани срыва. Потом он заметил девушку с блестящими светлыми волосами, вошедшую в зал, и поспешил к ней.
 — О! — проговорил священник, чувствуя, что подходящие слова не приходят на ум, — как неожиданно…
 Дебора Элвин тоже ощущала неловкость:
 — Я не могла не проводить вас, хотя до сих пор не понимаю, почему человек, занимающий такое положение, должен идти на войну.
 — Я иду потому, что принципы, которыми я дорожу, для меня важнее, чем комфорт и безопасность.
 — Вы уже говорили мне это в тот вечер, — притворно вздохнула Дебора, но в глазах сверкнуло выдавшее ее восхищение. — Вы уже дважды побывали в земле сенеков, так что имеете некоторое представление о том, что ждет вас впереди. Но я не завидую вам.
 — Честно говоря, я и сам себе не завидую, просто делаю то, что должен. Так что я чист перед собой.
 Дебора помолчала.
 — Не будет ли излишним просить божьего человека беречь себя?
 — Божий человек такой же, как и все остальные. Он рад и растроган, когда кто-то — кто дорог ему — заботится о нем.
 Светлые глаза Деборы расширились.
 Внезапно Авдий Дженкинс взял ее за руку и отвел в небольшую комнату, которую полковник использовал как столовую, если приезжал кто-то из высокопоставленных офицеров.
 — Я хотел поговорить с вами после возвращения из Квебека, но потом подумал, что лучше обсудить это прямо сейчас. — Авдий чувствовал, что начинает нервничать, и старался говорить как можно спокойнее: — Я беден, Дебора, и никогда не стану богачом. Пройдут годы, прежде чем прихожане будут платить мне столько, что я смогу отказаться от работы на ферме. И все же я прошу вас разделить со мной мою судьбу. Согласитесь ли вы стать моей женой, когда я вернусь?
 Девушка была потрясена.
 — Благодарю вас, Авдий, — прошептала она. — Вы даже не представляете, что для меня означает ваше предложение. Но… я не могу его принять.
 Священник замер.
 — Это вовсе не из-за вас, — торопливо добавила Дебора, — а из-за моей собственной слабости. Мое прошлое не позволяет мне стать женой священника.
 Авдий улыбнулся, потом выражение его лица опять стало серьезным:
 — До меня доходили сплетни о вашей жизни в селении сенеков. Меня не волнуют эти слухи независимо от того, правдивы они или нет. Я не знаю и не хочу знать, что там произошло. Вы сделали то, что вынуждены были сделать ради спасения своей жизни, и я с гордостью предлагаю вам свое имя.
 На глазах Деборы появились слезы.
 — Я и сам не святой, — продолжал Дженкинс. — Когда-нибудь я расскажу вам о том, о чем никто не знает и даже не подозревает здесь, в Новом Свете. Я оказался в Массачусетсе после того, как в Англии хладнокровно убил человека.
 Дебора с удивлением ощутила, как чувство преданности переполняет ее:
 — Я уверена, что у вас были на то причины. И это не изменит моего мнения о вас. Я уважаю и почитаю вас более, нежели всех остальных.
 Глаза Авдия сияли:
 — Почет и уважение — прекрасные чувства. То же самое испытывает ваша тетушка или, скажем, миссис Уилсон. Но я по отношению к вам чувствую еще и нечто другое. В те долгие месяцы, которые вы провели в земле сенеков, когда никто не знал, живы вы или нет, я понял, что люблю вас.
 Дебора покраснела:
 — Я не могу утверждать, что думала о вас больше, чем всегда, пока находилась среди индейцев, и так было до тех пор, пока я не вернулась домой и, начав смотреть на вещи иначе, поняла, насколько вы превосходите других мужчин.
 Авдий взял ее за руку:
 — Вы говорите, что полюбили меня?
 Дебора кивнула.
 — Я сейчас же объявлю о нашей помолвке!
 Авдий поцеловал ее.
 И когда их губы соприкоснулись, Дебора поняла, что это ее мужчина, тот, кто был создан для нее, и с кем она хотела бы провести остаток своих дней. Обстоятельства и чувство благодарности заставили ее стать женщиной Ренно, и хотя она признавала, что желала его так же, как и он ее, физическая близость была единственным, что их связывало.
 Дебора и Авдий радостно улыбались друг другу. Священник снял с мизинца левой руки золотое кольцо и надел девушке на палец.
 — Это наследство моей матери, — пояснил он. — Я прошу тебя носить его до тех пор, пока не куплю более подходящее в Бостоне. Боюсь только, пройдут годы, прежде чем я смогу позволить себе эту роскошь. Так что, скорее всего, тебе придется носить его всю оставшуюся жизнь.
 — Это единственное кольцо, о котором я мечтала, — ответила Дебора, снова оказываясь в его объятиях.
 Молодые люди вернулись в общий зал. Тетушка Ида сразу поняла, что они уже обо всем договорились. Радостная и оживленная, она подошла к племяннице. Авдий и Дебора поцеловали ее, и впервые в жизни миссис Элвин не нашлась, что сказать.
 Приехали Эндрю и Милдред Уилсоны. Лейтенант Доремус построил отряд.
 Добровольцы образовали двойной ряд, лейтенант и сержант встали замыкающими.
 Полковник Уилсон занял место во главе шеренги, Том Хиббард встал рядом с ним. Несмотря на повышение, совпавшее с годовщиной службы в милиции и, что еще важнее, с окончанием контракта, Том выглядел таким же мрачным и одиноким, как всегда.
 Нетти жалела его и одарила самой ласковой улыбкой. Она знала, что он все еще скорбит по жене.
 Рассеянно возвращая улыбку проститутке, Том возносил безмолвную молитву: «Агнесс, любовь моя, гуроны дорого заплатят за твою смерть, — обещал он. — Господь да смилуется над ними, потому что я не буду знать жалости!»
 Полковник вытащил шпагу и приказал отправляться.
 Авдий Дженкинс выделялся из всего строя гражданским костюмом и походкой, но для Деборы Элвин не было мужчины привлекательнее него. Милдред Уилсон молилась, чтобы муж вернулся к ней невредимым, и только когда Эндрю покинул общий зал, женщина обратила внимание на сына. Джефри шел с обычной важностью и вызовом на лице, всем своим видом выражая презрение к обычным мужчинам и женщинам, которые осваивали девственные леса Массачусетса. В последнюю минуту он поднял руку, прощаясь с матерью.
 «Все так и должно быть», — подумала Милдред Уилсон.
 Лейтенант Доремус вытащил шпагу и, перед тем как уйти, взмахнул ею, прощаясь с поселенцами, чье будущее зависело от успеха их похода. Мальчишки кричали, желая уходящим вернуться с победой, и этот крик заглушал рыдания женщин.
 Холодное утро было таким же, как обычно. Великий сахем и его семья завтракали у очага. Ина встала раньше всех, чтобы приготовить традиционную похлебку, и сейчас, хотя кусок не лез в горло, притворялась, будто ничего не происходит.
 Гонка казался спокойным и безмятежным. Только те, кто хорошо знал великого сахема, видели произошедшую в нем перемену. Накануне вечером Гонка выбрил голову. Вместо обычного головного убора в волосах красовалось единственное белое орлиное перо — знак положения Гонки в племени. Лицо и туловище были покрыты свежей боевой краской, металлический нож наточен, а к поясу подвешен пистолет. За спиной великого сахема висел лук со стрелами.
 Ренно, тоже готовый к походу, ел с аппетитом и втайне обрадовался, когда Са-ни-ва подала пирожки из маисовой муки в кленовом сиропе, одно из любимых лакомств молодого воина. Благодарить тетю было неудобно, но Ренно вежливо трижды протягивал миску за новой порцией.
 Этот поход, думал Ренно, составит смысл всей его жизни. Он истинный сенека, и нет ему равных. Отец доверил ему особое задание, с которым не смог бы справиться ни один другой воин, и Ренно принял такую ответственность. Родители будут гордиться им. Если ястреб, который всегда помогал ему, и теперь придет на помощь, Ренно доведется совершить подвиги, которые принесут ему славу. Может быть, о нем тоже сложат песни, как уже сложили о его отце.
 Перед завтраком Ренно тщательно проверил свое оружие. Накануне он как следует наточил металлический нож. Томагавк был отлично сбалансирован. На поясе воина висел запас металлических стрел, пороха для мушкета, который Ренно старательно вычистил прошлой ночью, и колчан, полный стрел. Все было готово. Эта мысль еще больше подстегнула аппетит, и Ренно снова протянул Са-ни-ве миску. Старуха, никогда не признававшая никаких законов, кроме своих собственных, открыто улыбнулась племяннику.
 Эл-и-чи ел медленно, все еще расстроенный, что не идет на тропу войны, но юноша не обижался. Это было бы неуважением к отцу и брату, которыми он восхищался. Эл-и-чи будет охотиться, и ему придется защищать сенеков, особенно если эри посмеют напасть на поселение, когда почти все старшие воины отсутствуют. Однажды наступит и его черед. И тогда он тоже завоюет славу.
 Только Ба-лин-та болтала без умолку, останавливаясь, лишь для того, чтобы отправить в рот ложку похлебки и проглатывая ее значительно быстрее, чем обычно. Девочка знала, что пирожки предназначаются отцу и Ренно, но была уверена, что если доест похлебку вовремя, они поделятся с ней. Ба-лин-та, однако, помнила, что Ина не позволит ей съесть ни одного пирожка, если в миске останется хоть капля похлебки. Что ж, увлекательный рассказ о ссоре в длинном доме для девушек подождет, пока Ба-лин-та не получит солидную порцию пирожков. Отец и Ренно, конечно, расстроятся, что так и не услышали ее рассказ, но она постарается ничего не забыть и повторит историю, когда они вернутся с войны. Ба-лин-та вычистила миску и искоса взглянула на мать. Ина кивнула, пряча улыбку.
 Наконец трапеза подошла к концу. Ина встала, вручила мужу и сыну мешки, наполненные сушеной олениной и маисом. Эта пища предназначалась для крайнего случая, во время похода мужчины должны будут охотиться и ловить рыбу. Ни один сенека не останется голодным в лесу, независимо от времени года.
 Гонка и Ренно встали.
 Са-ни-ва тоже поднялась на ноги, на мгновение остановилась перед братом, потом повернулась к племяннику. Губы ее беззвучно шевелились, она просила отца-солнце и мать-землю защитить воинов.
 Ина размазала пепел по ладоням мужа и сына, но не сказала ни слова. Это могло бы показаться признаком слабости. Потом Ина вместе с Са-ни-вой вышли из дома.
 Гонка повернулся к Уолтеру Элвину, на протяжении всего завтрака скромно сидевшему в стороне, и невольно обратился к нему как к мужчине.
 Мальчик стоял прямо, его глаза светились от удовольствия.
 — Уол-тер, — сказала Ба-лин-та, — говорит, что ты вернешься домой со множеством скальпов.
 Выражение отцовского лица не изменилось, но в глазах зажегся огонек решимости.
 — Мы принесем много скальпов, и он увидит их.
 Ба-лин-та передала слова Гонки, и глаза мальчика расширились.
 На прощание девочка вопреки обычаю повисла на шее отца, и великий сахем обнял ее в ответ, чего никогда бы не сделал, будь она его сыном.
 Потом малышка бросилась к Ренно.
 — Ты принесешь мне…
 — Знаю, — перебил он, — французскую куклу. Куклу гуронов. Куклу оттава. Ничего не обещаю, но сделаю, что смогу.
 Ба-лин-та выскочила на улицу, и они с Уолтером рука об руку направились в поле.
 Теперь к отцу и брату подошел проститься Эл-и-чи. Он был полон достоинства, как и подобало воину, но в глазах юноши затаилась боль. Он спокойно попрощался с великим сахемом, помня, что терпение — не меньшая добродетель, нежели храбрость, и хотел доказать, что будет достоин награды, когда придет его час.
 Ренно трудно было прощаться с братом. Он мог представить, что сейчас чувствует Эл-и-чи, и знал, что печаль одиночества переполняет юношу.
 — Пока меня не будет, почаще навещай Я-го-на, — сказал Ренно. — Он поднимет твой дух.
 Эл-и-чи понял замысел брата. Ренно хотел напомнить, что воин, остающийся дома, несет обязанности перед своей семьей и всем народом. Тому, кто остается, не стоит стыдиться. На его плечи ложится бремя ответственности, и ему не в чем упрекнуть себя.
 Ренно уже понял, что переход от юности к мужеству для младшего брата окажется трудным и болезненным. Ренно видел, как меняется Эл-и-чи. Тот стал выше ростом и раздался в плечах. Эл-и-чи кивнул и, не оглядываясь, вышел из родительского дома. Ему предстояло присоединиться к товарищам. Вместе они будут охотиться, ловить рыбу, выполнять повседневные обязанности и обеспечивать безопасность поселения и его обитателей, пока не вернутся старшие воины.
 Оставшись наедине, Гонка и Ренно намазали жиром руки и ноги — единственные части тела, где не было краски, — чтобы защититься от мороза. Собрав оружие и надев снегоступы, они быстро двинулись через поселение в поле, где собирался отряд. Казалось, вся деревня вышла проводить воинов, но никто не разговаривал. Женщины и старики знали, что немногие из этих воинов вернутся назад, но не позволяли никому видеть их печаль. Мужчины, которым суждено погибнуть, завоюют славу на все времена, и их души присоединятся к бесчисленным сенекам, прославившимся в прошлом.
 Некоторые дети, особенно девочки, не в силах были справиться с возбуждением. Ба-лин-та улыбнулась Ренно, когда тот проходил мимо. Он шел так близко, что мог коснуться ее рукой. Ренно решил, что никто не смотрит на них, и отважился улыбнуться в ответ. Девочка громко засмеялась, но Уолтер, стоявший у нее за спиной, оставался невозмутимым, не забывая, что он мужчина.
 Три человека, которым предстояло идти впереди и разведывать дорогу, по сигналу великого сахема отделились от отряда и рысцой направились в лес.
 Гонка занял место во главе колонны, Сун-ай-йи встал за ним, и они двинулись по следу разведчиков, словно не замечая толпы провожающих.
 Наконец пришла очередь Ренно, который замыкал строй. Слишком дисциплинированный, чтобы оглянуться, он последовал за предыдущим воином, сохраняя расстояние в шесть футов. Сенеки редко меняли темп, и расстояние всегда оставалось неизменным.
 Ренно трепетал всем телом. Сколько он себя помнил, самым заветным его желанием было отправиться на тропу войны вместе с отцом. Наконец мечта сбылась. Ренно, сын Гонки, получил возможность проявить свое мастерство рядом с великим сахемом ирокезов.
 Много препятствий ожидало отряд на пути к победе, многие тяготы предстояло вынести. Жизнь прекрасна, но смерть, когда приходит ее час, неизбежна.




 Глава тринадцатая


 Разведчики онейда появились неожиданно, вынырнув из бескрайнего океана девственного леса. Их отряд присоединился к сенекам. Все вместе они отправились в главное поселение могауков, где отряд пополнился еще семьюдесятью пятью воинами.
 Задержавшись всего на одну ночь, Гонка двинулся на север вдоль берегов озера, которое французы называли Шамплейн, а индейцы Долгим, или Тонким. Добравшись до северного края озера, отряд повернул на восток.
 Охотники и рыболовы были настолько опытны, что воины питались только свежим мясом, оставляя свои запасы неприкосновенными.
 В это время Эндрю Уилсон со своим отрядом, также используя индейские снегоступы, прошел через Нью-Гэмпшир, чтобы встретиться с генералом Пеппереллом и его отрядом закаленных в боях ополченцев. Как и индейцы, солдаты не испытывали затруднений с продовольствием.
 Однажды вечером, когда командиры собрались у костра, Пепперелл заговорил о том, что беспокоило его больше всего.
 — Очень жаль, что мы не договорились встретиться с индейцами в каком-то конкретном месте, Эндрю. Этот лес тянется бесконечно. Мы даже не можем определить, где находимся — в Массачусетсе или в Канаде. Будь я проклят, если представляю, как мы отыщем своих союзников.
 — Я верю Гонке, — улыбнулся Уилсон. — Я объяснил ему, в каком направлении мы будем двигаться, и он просил нас остановиться и разбить лагерь на шестой день пути. Великий сахем сказал, что найдет нас, и не сомневаюсь, что так оно и будет.
 Вечером шестого дня колонисты остановились лагерем на берегу небольшого озера. Несколько человек, сделав во льду проруби, принялись ловить рыбу, а на следующее утро добровольцы отправились на охоту и вернулись к полудню с богатой добычей. Теперь отряду хватит продовольствия на несколько дней.
 Во второй половине дня сомнения Пепперелла рассеялись с появлением разведчиков онейда, а часом позже на место прибыл весь отряд ирокезов. Казалось, индейцы легко перенесли тяжелый поход. Они разложили костры в нескольких сотнях футов от колонистов и не выказывали никакого предубеждения, хотя обе группы не смешивались между собой.
 В тот же вечер Гонка, Сун-ай-йи и Ренно ели жареную оленину и вареные коренья у костра Пепперелла и Уилсона. Вожди обсуждали общие планы.
 — Мне кажется, — сказал Пепперелл, — что нам стоит остановиться к востоку от поселения, которое французы называют Монреаль. Проще было бы спуститься по реке Святого Лаврентия, но тогда нас могут заметить враги. Река для них — главный путь сообщения, и на ней всегда оживленное движение, независимо от времени года.
 Гонка кивнул:
 — Деревья, которые зимой остаются зелеными, укроют нас. Не стоит выходить из леса, пока мы не подойдем к поселению французов.
 — Есть еще одна проблема, — вмешался Эндрю Уилсон. — Квебек находится на противоположном берегу, а река в том месте очень широка, и на ней много плавучих льдин. Как мы сможем перебраться через нее?
 Гонка и Сун-ай-йи посовещались вполголоса между собой, а потом попытались объяснить свое предложение. Колонисты не понимали индейских слов, и Ренно взялся переводить.
 — В другое время года, — сказал Ренно, — мы бы сделали индейские лодки — каноэ. Но лед на реке очень опасен. Так что мы свяжем бревна в плоты и пересечем реку на них. Но еще придется сделать весла, чтобы плоты шли туда, куда нужно.
 Пепперелл все еще сомневался:
 — Не представляю, как мы сможем перебраться через реку Святого Лаврентия под самым носом французского гарнизона, особенно если воспользуемся плотами. Они встретят нас на месте высадки!
 Гонка даже не стал ничего объяснять.
 — Враги, — спокойно сказал он, — не увидят ирокезов или англичан.
 Пепперелл недоверчиво взглянул на него:
 — Я не могу посылать на гибель сотню наших лучших людей. Я останусь при своем мнении до тех пор, пока своими глазами не увижу ваше чудо.
 На следующее утро отец приказал Ренно остаться с полковником Уилсоном. Колонисты были более опытными стрелками по сравнению с индейцами, но очень немногие из ополченцев умели передвигаться по лесу.
 Скорость отряда резко снизилась, потому что колонисты не могли идти в том же темпе, что ирокезы. Ренно морщился, когда тяжелые сапоги ополченцев громыхали по обледеневшей земле. «Они топочут, словно стадо испуганных бизонов», — подумал он и к концу первого дня совместного похода подошел к отцу.
 — Англичане не умеют ходить тихо. Гуроны и оттава непременно услышат нас, когда мы подойдем ближе к поселению французов.
 — Значит, мы пойдем медленнее, — ответил Гонка. — И скажи Уилсону, что его воины должны ступать тише.
 Ренно передал послание, и ополченцы старались идти как можно тише. За исключением нескольких охотников, английским колонистам недоставало многолетних тренировок, позволявших ирокезам скользить по лесу, словно привидения.
 Чтобы избежать лишних сложностей, Гонка изменил первоначальный план. Двадцать пять разведчиков онейда широким кольцом окружили колонну, и если бы они обнаружили хотя бы небольшой отряд гуронов или оттава, то подали бы знак криком совы. Как только раздастся сигнал тревоги, весь отряд должен остановиться и сохранять абсолютную тишину.
 По просьбе Гонки Пепперелл приказал ополченцам ни при каких обстоятельствах не применять огнестрельное оружие. Ирокезам пришлось взять обязанности охотников на себя.
 Ренно все больше проникался симпатией к колонистам. Несмотря на все недостатки, они были мужественными людьми. Ополченцы не жаловались на тяготы долгого пешего перехода и холод. Они привыкли к другой пище, но спокойно ели жареную дичь и вареные коренья и даже к концу дня не сбивались с шага.
 Постепенно Ренно сблизился с Томом Хиббардом. Недавний слуга, намного превосходивший по возрасту большинство ополченцев, обладал неистощимой энергией. Ренно знал, что он будет надежным товарищем в бою.
 Еще Ренно очень нравился лейтенант Дональд Доремус. Он непрестанно продвигался вдоль строя, подбадривая людей и одергивая тех, кто забывался и начинал говорить слишком громко. Дональд Доремус тоже, казалось, не знал усталости, он первым вставал каждое утро, первым принимался раскладывать костры.
 Некоторые ополченцы держались с белым индейцем замкнуто, но Джефри Уилсон оставался единственным, кто выказывал свою вражду открыто. Ренно не хотел затевать ссору и старался обходить его стороной.
 Эйб ревновал к тому, что он слышал об отношениях Ренно и Деборы, и делал вид, что они незнакомы. Ренно терпел это, надеясь, что за время похода какое-нибудь событие поможет возобновить прежнюю дружбу.
 Наконец во второй половине дня онейда, которые шли впереди колонны, прислали весть, что до реки Святого Лаврентия осталось меньше половины одного дневного перехода. Отряд остановился, двадцать пять могауков отправились к онейда, а Гонка и генерал Пепперелл запретили людям разводить костры.
 Впервые ирокезы и колонисты работали плечо к плечу, вырубая и обрабатывая стволы деревьев, и через двадцать четыре часа было готово двадцать плотов, каждый из которых мог выдержать два десятка человек. Потом могауки, умевшие очень ловко передвигаться по рекам, принялись мастерить весла.
 Воины и колонисты перекусили холодным мясом, и индейцы с удивлением услышали, как ополченцы выражают недовольство. Многим из них еще только предстояло научиться жить в диком лесу.
 Только теперь Гонка объяснил свой план:
 — Еще несколько дней, прежде чем пойдет снег, воздух будет очень влажным. Ночью особенно. Так что нужно дождаться такой ночи. Тогда даже самые опытные воины гуронов не заметят нас. Могауки переправят нас через реку, и мы войдем в поселение врага прежде, чем он об этом узнает.
 Пепперелл и Уилсон переглянулись. Густой туман был обычным явлением в этой части света, особенно в окрестностях реки Святого Лаврентия. Все зависело только от того, удастся ли могаукам переправить солдат через реку.
 — Это будет нелегко, — сказал генерал. — Течение сильное, и если плот наткнется на плавучую льдину, то, скорее всего, утонет.
 — Да, риск огромный, — ответил Эндрю Уилсон, — но другого выхода у нас нет.
 Часть онейда вернулись к реке ждать наступления подходящей погоды. Были выставлены часовые. Если бы французы и их союзники индейцы узнали, что четыре сотни вооруженных солдат подошли так близко к столице Новой Франции, кампания потерпела бы поражение, даже не начавшись.
 Шли дни, и напряжение среди воинов, которым нечего было делать в ожидании подходящей погоды, возрастало. Индейцы держались с обычной выдержкой, и многие солдаты Пепперелла удивлялись Ренно, который, погрузившись в размышления, часами сидел скрестив ноги, не обращая внимания на неудобства.
 На третий день двое гуронов прошли в непосредственной близости от лагеря в сторону Квебека. Онейда подали знак. Сун-ай-йи собрал небольшой отряд, чтобы уничтожить гуронов.
 Ополченцы обрадовались, услышав звуки схватки, но хранили молчание. Генерал Пепперелл опасался, что гуронам удастся скрыться в подлеске.
 Через некоторое время Сун-ай-йи и его воины появились так же бесшумно, как исчезли. Свежие скальпы свисали с поясов двух сенеков, а в руках их были луки, стрелы и металлические ножи погибших гуронов. Сун-ай-йи с торжествующим видом смотрел на Пепперелла и Уилсона.
 Но даже этот случай не снял напряжения. Другие вражеские воины могли незамеченными проскользнуть сквозь цепь часовых и донести о приближении врага.
 На следующий день рано утром, когда командир ополченцев с помощником пытались позавтракать холодной олениной, в лагерь колонистов пришел Гонка. Великий сахем сразу заговорил о деле:
 — Вечером пойдет снег. Скоро наступит хорошая погода.
 Пепперелл и Уилсон недоверчиво посмотрели на него.
 — Великий сахем знает, — сказал им Ренно. — Он всегда знает больше, чем все другие воины.
 .Генерал не хотел оставлять лагерь и уходить к реке.
 — Если предчувствие индейцев — или их интуиция, как хотите, — заметил он, — обманет, то мы пойдем на ужасный риск из-за прихоти одного человека.
 Гонка выслушал перевод Ренно, потом, не говоря ни слова, взглянул на сына.
 Ренно знал, о чем думает отец.
 — Если англичане трусы, то ирокезы пойдут вперед одни, — перевел он наконец слова великого сахема.
 Пепперелл покраснел:
 — Куда бы ни приказал идти великий сахем, ополченцы последуют за ним!
 Гонка коротко усмехнулся.
 Оба отряда быстро свернули лагерь и выступили в поход под прикрытием пятидесяти онейда и могауков. Шли медленно, отчасти из-за необходимости соблюдать тишину, отчасти из-за того, что приходилось нести тяжелые плоты.
 Заключительный этап был пройден безо всяких происшествий, и поздно вечером разведчики онейда доложили, что отряд подошел вплотную к реке.
 Гонка, Сун-ай-йи, Пепперелл, Уилсон и Ренно притаились за деревьями, чтобы их не могли заметить с северного берега.
 Туман постепенно сгущался над рекой, и вскоре Квебек почти исчез в дымке. Уильям Пепперелл тихо, но искренне принес извинения Гонке. Сосредоточив все внимание на дальнем берегу, великий сахем кивнул. Охваченный благоговением, Ренно тоже вгляделся в туман над водой. Он никогда не предполагал о существовании такого места.
 Над всей округой возвышалась скала высотой более трехсот футов, известная под названием Бриллиантовый плащ. На ее вершине стояла Цитадель — свидетельство гения и тяжкого труда французских строителей. Сооруженный почти на краю обрыва, форт был окружен частоколом из заостренных на концах бревен, каждое из которых казалось больше тридцати футов в высоту.
 Ясно было, что перебраться через такой частокол невозможно. С внутренней стороны, недалеко от верхнего края, находились смотровые вышки, и Ренно видел разгуливающих туда и обратно часовых.
 С одной стороны, там, где в реку Святого Лаврентия впадала крошечная река Святого Карла, склон был более пологим. Там стояли дома, церкви и другие строения. Часть зданий сгрудилась внизу, а другие были построены на плато, поднимающемся к самой Цитадели. Квебек, по сути, состоял из двух частей, и верхняя была практически неприступна.
 Пока нападающие изучали свою цель, туман сгущался все больше. Темнота затрудняла обзор, и только Ренно, с его удивительным зрением, мог различить детали.
 — Отыщи два пути, — сказал ему Гонка. — Один для ирокезов, в обход города, другой для англичан перед ним.
 Углубившись в решение задачи, Ренно заметил две улицы, одну уходившую вглубь, и другую, шедшую вдоль берега, где стояло на якоре несколько военных судов. Молодой воин издали рассматривал улицы, стараясь запомнить каждую мелочь.
 — На ближней тропе вижу ворота, которые открываются в стене великого длинного дома, — сказал он на языке сенеков. Ренно настолько погрузился в свое занятие, что не мог отвлекаться ради перевода на английский. — Но я не вижу, есть ли ворота на другой тропе.
 Гонка пожал плечами:
 — Если там есть ворота, мы найдем их. Если нет, то сенеки сделают их сами.
 Становилось все темнее, и до наступления ночи Ренно нужно было изобразить все, что он увидел. Палочкой молодой воин нарисовал на снегу две улицы.
 Вожди смотрели на рисунок до тех пор, пока он не отпечатался в их памяти.
 — Единственная трудность заключается в том, что река составляет здесь пять тысяч футов в ширину.
 — Ее непросто было бы пересечь даже при самых благоприятных обстоятельствах, — сказал Пепперелл, — а из-за этих плывущих по течению льдин все предприятие становится еще опаснее. Но у нас нет выбора.
 Все опять посмотрели на реку. Туман стал тяжелее, северный берег превратился в расплывчатую полосу, а укрепления Цитадели представлялись смутными, бесформенными тенями.
 Гонка определил окончательный план атаки:
 — Ирокезов никто не услышит. Мы отправимся по длинному пути и подойдем к великому длинному дому сзади. Англичане поднимутся по короткой тропе от реки.
 Предложение имело смысл. Пепперелл и Уилсон сразу же согласились.
 — Сын мой, — сказал великий сахем, обращаясь к Ренно, — ты пойдешь с англичанами и приведешь их к воротам, которые видел.
 Ренно кивнул.
 — Надеюсь, — с улыбкой заметил Эндрю Уилсон, — ты помнишь дорогу!
 Ренно улыбнулся в ответ. Он разбирался в людях и доверял Уилсону как вождю.
 — Если мы отправимся прямо сейчас, то будем в городе еще затемно, — сказал Гонка.
 Полковник Уилсон сомневался:
 — Мы должны выждать по крайней мере час. Французы сейчас едят, а когда они едят, то пьют много вина. Вскоре они станут сонными и не такими внимательными.
 Гонка кивнул:
 — Мы подождем.
 — Самое главное — скорость, — продолжал полковник. — Как только мы откроем огонь, придется много убивать, так что цельтесь как можно точнее.
 — Каждый воин, оставшийся позади, отправится к духам своих предков, — согласился великий сахем.
 Впервые в разговор вступил Сун-ай-йи:
 — Когда атака закончится, каждый воин вернется на свой плот. Как только плот будет полон, он должен немедленно отчалить.
 Предложение было мудрым. Если первые, кто вернется из крепости, будут дожидаться остальных, союзники могут понести большие потери.
 — Французы могут выслать погоню, — задумчиво произнес полковник Уилсон. — Так что не стоит назначать место сбора у самой реки. Мы должны встретиться южнее.
 Гонка снова повернулся к Ренно:
 — Видишь клен, который стоит вон на той лужайке?
 Дерево находилось в двух или трех милях к югу, но Гонка был уверен, что сын, с детства приученный запоминать каждую мелочь, знает, о чем идет речь.
 — Я вижу его, отец.
 — Мы встретимся там, — приказал Гонка. — Ты приведешь туда англичан. Ирокезы станут ждать вас там, если маниту будет так угодно.
 Эндрю Уилсон и Уильям Пепперелл в очередной раз осознали, что будущий успех всего мероприятия зависит прежде всего от знаний и опыта индейцев.
 — Мы отправляемся немедленно, — сказал Гонка. — Когда отец-солнце покажется на небе, здесь будут гуроны и оттава.
 Предводители ополченцев достаточно хорошо понимали язык ирокезов, чтобы оценить всю важность этого замечания. Сегодня вечером нападающим не придется отдыхать. Конечно, люди устанут. Как только оба отряда встретятся, им немедленно придется начать отступление. Вожди направились к своим подчиненным, Ренно на минуту остановил отца.
 Гонка взял его за руку:
 — Хорошо, что ты сенека. Хорошо, что ты мой сын.
 — Хорошо, что ты мой отец.
 Они быстро пошли каждый в свою сторону, и Ренно вернулся к ополченцам.
 Напряжение достигло высшей точки. В полной тишине люди проверяли свое оружие, а некоторые, в том числе Джефри Уилсон, занялись едой.
 Ренно хотел сказать им, что сейчас не стоит этого делать. Сенеки верили, что воин становится яростнее, а ум его проясняется, если желудок пуст, но Ренно достаточно хорошо знал колонистов, чтобы понять, что его совет останется без внимания.
 Молодой воин присел недалеко от командиров и принялся ждать. Время от времени то генерал, то полковник доставал из кармана металлический предмет, издававший тикающий звук. Ренно подумал, что потом нужно будет расспросить, что это такое.
 Наконец полковник сказал:
 — Час прошел.
 — Очень хорошо. Тогда мы отправляемся, — ответил генерал Пепперелл. — И пусть Всемогущий явит нам свою милость сегодня ночью.
 Ополченцы спустились на берег, где их уже ждали могауки.
 Как только колонисты прибыли, ирокезы отчалили, направляясь к северному берегу, и тут же исчезли в тумане.
 Ренно оказался на плоту вместе с предводителями ополченцев. Ночь была холодной, воздух влажным, и юный сенека знал, что промерзнет до костей, прежде чем доберется до берега. Ренно занял место у передней кромки плота. Полковник Уилсон приказал отчаливать.
 Могауки оказались настоящими мастерами, и Ренно по достоинству оценил их искусство. Трое направляли плот, а четвертый веслом отгонял обломки льда. Могауки не видели плота с ирокезами, двигавшегося прямо перед ними, но ухитрялись держаться точно позади.
 Ренно видел льдины, плывущие по течению, но сохранял спокойствие, предоставляя управляться с ними тем, в чьи обязанности это входило. Воин, отгонявший льдины, казалось, обладал шестым чувством, и каждый раз, когда следующая оказывалась на пути, мягким движением отталкивал ее прочь. Ополченцы с восторгом наблюдали за ним.
 — Благодарение Господу, что они на нашей стороне, — прошептал полковник.
 У кого-то застучали зубы. Том Хиббард обернулся посмотреть, кто это, и даже Авдий Дженкинс взглянул с упреком. Ренно едва не пожалел виновного, потому что холод был пронизывающим. Могауки отлично справлялись с делом, не сражаясь с течением, а используя его для того, чтобы подобраться к северному берегу.
 Туман и тяжелые облака скрывали Квебек. Даже Ренно удивился, когда двое могауков спрыгнули с плота и принялись вытаскивать его на берег. Молодой воин тоже соскочил с плота и заметил впереди темные очертания. Это были жилища людей, обитавших в нижней части Квебека.
 Скоро причалили остальные плоты. Авдий Дженкинс вздохнул с облегчением.
 Пепперелл подал сигнал, люди построились в двойную шеренгу, а сам генерал отошел назад, чтобы возглавить основной отряд.
 Полковник Уилсон, на которого возлагалась трудная задача вести в бой передовые силы, оказался прямо за спиной Ренно. Авдий встал сразу за своим самым выдающимся прихожанином.
 Ренно было приятно, когда Том Хиббард подошел к нему, чтобы вместе идти в бой. Надежный товарищ не нуждался в указаниях.
 Эндрю Уилсон похлопал Ренно по плечу. Белый индеец медленно тронулся с места и продолжал осматриваться, пока не определил, где именно они находятся. Вскоре отряд вышел на узкую улочку, с обеих сторон застроенную домами. Сквозь промасленную бумагу, закрывавшую окна, пробивался свет ламп и свечей.
 Ренно свернул налево, прошел несколько шагов, потом повернул направо, и понял, что вышел на правильную дорогу. Инстинкт и опыт делали свое дело.
 В одном из домов рассмеялась молодая женщина, и звук эхом прокатился по улице. В другом доме двое мужчин спорили на незнакомом Ренно языке.
 Склон становился круче, под ногами лежали снег и лед, и Ренно слышал за единой тяжелое дыхание ополченцев.
 Молодой воин ощутил на лице несколько влажных, мягких капель и понял, что начинается снегопад. Видимость будет еще хуже и обеспечит нападающим дополнительную защиту. Гонка, как всегда, оказался прав.
 Кто-то закашлялся, и полковник Уилсон оглянулся посмотреть на нарушителя, но не смог разглядеть даже ближайших соседей.
 Улица поднималась к самому подножию Цитадели. Хотя в действительности высота бастионов была чуть более сотни футов, атакующим пришлось пройти как минимум втрое большее расстояние.
 Ренно скорее почувствовал, чем увидел, выступающий впереди частокол, и остановился, предупреждающе подняв руку. Полковник последовал его примеру, и колонна замерла.
 Туман и усиливающийся снегопад не давали возможности видеть, что происходит вокруг даже на расстоянии нескольких футов, но Ренно внимательно вглядывался в бревенчатую стену, умоляя маниту-ястреба даровать ему острое зрение. Ястреб видел все всегда и везде, и белый индеец с молитвой обратился к своему покровителю.
 Постепенно пятно перед глазами Ренно приняло более четкие контуры, и через какое-то время он различил две фигуры: гурона и француза, одетого в бело-золотую форму. Часовые стояли на страже прямо над воротами, которые белый индеец видел с дальнего берега.
 Если часовые заметят колонну, они подадут сигнал тревоги. Тогда все пропало.
 Гурон стоял неподвижно, как и подобает воину, со скрещенными на груди руками. Француз потирал ладони и переступал с ноги на ногу, не обращая внимания на соседа.
 Индеец был куда опаснее того, другого, и Ренно знал, что сначала следует обезвредить гурона. Как ценно было не производившее шума оружие сенеков, которое не выдавало стрелка!
 Ренно поднял лук, достал стрелу и прицелился. Том Хиббард подошел ближе, поднял бровь, и Ренно жестом указал на часовых.
 Полковник Уилсон увидел, что происходит, но решил оставить все в руках тех, кто возглавлял колонну. Полковник кивнул, даже не пытаясь вытащить пистолет. Том Хиббард так долго ждал этой минуты. Старый слуга взялся за рукоятку длинного ножа. Ренно пустил стрелу. Она попала в левую половину груди гурона, и тот умер без единого звука.
 Том наклонился вперед и высоко поднял нож. Бывший слуга тщательно приготовился к броску. Лезвие вонзилось прямо в сердце часового.
 Перед тем, как оттащить гурона в сторону, Ренно снял с него скальп и сунул кровавый трофей за пояс. Потом они с Томом налегли на ворота, те треснули, и колонна проникла внутрь, оставив ворота приоткрытыми.
 Полковнику понадобилось несколько мгновений, чтобы сориентироваться. Он изучал план этой великой крепости, но сейчас снег слепил глаза, а туман становился все гуще, и нужно было определить, в какой части крепости они находятся. Наконец Уилсон понял или решил, что понял, куда они попали, и указал направо.
 Отряд последовал за ним. Снег скрипел под ногами ополченцев. Нападающие вышли на плац. Ренно остановился и прислушался. Ирокезы уже приступили к делу. Слабый шум указывал на то, что индейцы успели проникнуть в здание слева и нашли там достаточно жертв. Полковник, зная расположение сил противника, указал вправо.
 И снова Ренно повел колонистов. Через несколько мгновений они подошли к бревенчатому зданию, похожему на длинные дома ирокезов, но гораздо вместительнее.
 Полковник достал и зарядил пистолет. Негромкий звук послужил сигналом для всей колонны. Мушкеты были немедленно заряжены, и отряд готов к бою.
 Том Хиббард распахнул дверь, и Ренно достал еще одну стрелу. Огненные дубинки англичан были сильным, страшным оружием, но в критические минуты он предпочитал свой проверенный лук.
 Отряд оказался в бараке, где отдыхали только что поужинавшие французские солдаты. Большинство из них сняли мундиры и сапоги и остались в одних сорочках. Некоторые французы читали или писали письма, растянувшись на кроватях. Довольно большая группа играла в карты, а еще несколько человек оживленно беседовали.
 Полковник сразу заметил, что мушкеты французов сложены возле входной двери, и обитатели барака оказались беззащитны, когда англичане ворвались внутрь и открыли огонь. Нападение было молниеносным и ужасным. Через несколько минут не меньше полусотни солдат лежали мертвыми, а еще больше были ранены.
 Ренно застрелил двоих из лука и спокойно скальпировал их.
 Нападение закончилось так же неожиданно, как и началось.
 — Уходим! — закричал генерал Пепперелл, перекрывая грохот выстрелов. — Уходим!
 Отряд отступил, оставляя врагов за спиной, но трудности только начинались. Едва ополченцы вышли на плац, собираясь уйти тем же путем, что и пришли, как раздались выстрелы.
 Ренно услышал знакомый клич и понял, что отступавшие сенеки завязали бой с французами и их союзниками. Спеша на звуки битвы, молодой воин пробрался к тому месту плаца, где сенеки, онейда и могауки вступили в яростную схватку с защитниками Цитадели. Ирокезы находились в лучших условиях, потому что пользовались луками и стрелами, оставаясь невидимыми.
 Колонисты отступали, пользуясь прикрытием союзников. Отряд образовал двойной ряд, и те, кто стоял впереди, опустились на одно колено.
 — Огонь! — скомандовал генерал.
 Полковник Уилсон продвигался по всей линии огня, не обращая внимания на мушкеты французов и ливень гуронских стрел. Только Авдий Дженкинс воздержался от участия в схватке.
 Ренно встретился взглядом с отцом и подошел к нему поближе. Гонка, демонстрируя удивительное спокойствие, не стрелял вслепую. Напротив, он дожидался, пока заметит вражеский мушкет или пистолет, а потом посылал в ту сторону стрелу.
 Поднявшаяся снежная буря мешала обеим сторонам, но становилось ясно, что защитники, которых было много больше, близки к победе. Необходимо было срочно отступать.
 Французы отлично понимали, что нужно врагам, и решили сорвать их планы. Защитники ринулись вперед, в руках гуронов сверкали ножи, а французы бежали с заряженными мушкетами в руках.
 — Придется уходить, пока нас не разбили наголову, — сказал полковник Уилсон.
 Генерал кивнул и отдал общий приказ об отступлении.
 Несколько самых опытных бойцов остались прикрывать отход ополченцев и ирокезов. Ренно оказался рядом с отцом.
 Гонка подавал пример остающимся позади воинам и колонистам. Не меняя позиции, он ждал, пока враг приблизится на нужное расстояние, и тогда стрелял из лука. Множество врагов лежали пронзенные стрелами великого сахема.
 Эндрю Уилсон избрал ту же тактику, и, наконец, пришла очередь проявить себя Авдию Дженкинсу. Сделав очередной выстрел, полковник передавал пистолет священнику, тот перезаряжал оружие, возвращал его и забирал следующий пистолет.
 Никто не стрелял точнее Тома Хиббарда, метившего исключительно в гуронов. Вспышки мушкета привлекали индейские стрелы, но англичанин стоял, словно заговоренный, и пулю за пулей посылал в неприятеля, с мрачной улыбкой перезаряжая оружие.
 Заветная мечта Ренно становилась реальностью. Они с отцом стояли плечо к плечу, сражаясь с врагами сенеков, и дух молодого воина ликовал. Никогда еще он не целился тщательнее. Глаза юноши горели. И перед ним вскоре выросла гора трупов. Защитники Цитадели, не обращая внимания на огромные потери, волна за волной посылали вперед пехоту и индейских воинов.
 Внезапно перед Ренно появился французский офицер. Лицо его показалось юноше знакомым. Битва застала француза врасплох, и он был в одной сорочке, хотя на голове его красовался напудренный парик. В одной руке противник держал пистолет, в другой, раненой, сжимал шпагу.
 Офицер вскинул мушкет, и парик упал с его головы.
 Ренно узнал воина: это был тот самый белый гурон, его смертельный враг!
 В тот же миг Алан де Грамон узнал молодого индейца, которого когда-то оставил в живых. Теперь положение изменилось. Ненависть сверкнула в глазах французского офицера, и он крикнул на языке гуронов:
 — Ты! Опять! Нужно было убить тебя еще тогда!
 Алан де Грамон поднял пистолет, послышался клацающий звук, но выстрел так и не раздался.
 Ренно достал металлический нож, желая покончить с врагом, но Алан де Грамон оказался проворнее. Швырнув бесполезный пистолет в голову противника, Грамон отступил, исчезнув в тумане.
 Ренно понял, что еще не пришел срок закончить их поединок. Они еще встретятся. Непонятным образом судьбы двух белых индейцев были связаны, может быть, такова воля маниту, и только один из них останется в живых после следующей встречи.
 В битве наступило короткое затишье. Первым это понял Гонка.
 — Уходим, — коротко сказал он.
 Великий сахем взглянул на сына, и никогда прежде Ренно не видел во взгляде отца столько любви и гордости.
 Для Ренно не было высшей похвалы, не было более ценной награды. Даже если бы ему было суждено погибнуть прямо сейчас, жизнь его была прожита не зря.
 Гонка и его воины тихо скользнули прочь. Эндрю Уилсон попытался последовать их примеру, но его крошечный отряд произвел столько шуму, что привлек внимание гуронов. Те поняли, что противник хочет уйти. Несколько индейцев, сориентировавшись быстрее французов, двинулись к воротам, в попытке перекрыть выход, и вновь загремели мушкеты, засверкали ножи и в воздухе засвистели стрелы. Перед каждым выстрелом следовало убедиться, что стреляешь во врага, а не в союзника.
 Ренно, Том и Авдий приблизились к воротам и увидели, что Джефри Уилсон и Эйб Томас отбиваются от группы гуронов.
 Ренно бросился к ним, вонзил нож в спину одного из гуронов, вытащил и ударил другого. Том сражался без устали, используя мушкет как дубинку, и наносил один удар за другим.
 Впервые в битву вступил Авдий Дженкинс. Он застрелил гурона, который хотел томагавком размозжить ему голову, и, быстро вытащив шпагу, сразил другого врага. Удар оглушил гурона, и он исчез в тумане.
 Ренно заметил перед собой двух раненых ополченцев. Джефри Уилсон лежал в снегу, оглушенный ударом томагавка, а Эйб Томас истекал кровью, получив две ножевые раны. Бедняга с трудом дышал.
 Ренно опустился рядом с ним на одно колено и прочел в глазах юноши близкую смерть.
 Эйб долго смотрел на старого друга и наконец узнал.
 — Ренно, — с трудом выговорил он, — прости меня. Ты ДРУГ.
 Эйб закрыл глаза.
 Несмотря на переполнявшую его скорбь, Ренно верил, что теперь Эйб соединится со своими предками. Его безжизненное тело придется оставить здесь. Но сын полковника был еще жив, так что Ренно быстро подхватил его и перекинул через плечо, словно подстреленного оленя.
 Колонистов не надо было торопить. Они проскочили в ворота следом за Авдием Дженкинсом. Молчаливый Том Хиббард двигался последним, готовый сокрушить любого, кто посмеет приблизиться к ним.
 Ренно легко бежал вниз по улице. Только сенека, с подобным грузом на плече, мог выдержать скорость, заданную Авдием. Отступающие неслись по узкой извилистой улочке к реке Святого Лаврентия.
 Конечно, многие жители нижней части города слышали звуки битвы, но у них хватило здравого смысла отсидеться за запертыми дверьми своих хижин. Люди считали, что находятся под защитой войска короля Людовика и индейских союзников Новой Франции, а потому не собирались вступать в бой, о котором ничего не знали. Так что никто из мирных жителей не вышел на улицу, чтобы помешать последним участникам набега спуститься к реке. Атака была настолько стремительной, что орудия военных кораблей даже не успели вступить в бой.
 Из Цитадели также никто не выходил. Возможно, французы, гуроны и оттава даже не поняли, что противник уже скрылся.
 Авдий растерялся, увидев перед собой темные воды реки. Ренно, однако, резко развернулся и, все еще неся на плечах бесчувственное тело Джефри Уилсона, повел товарищей к последнему плоту. Эндрю Уилсон уже собирался подавать сигнал к отплытию, когда из тумана появился юный сенека с телом солдата на плечах. Сразу узнав сына, полковник одновременно встревожился и обрадовался.
 Все забрались на плот, полковник велел отчаливать, и плот двинулся вперед.
 Ренно неподвижно стоял впереди, не обращая внимания на плывущие по реке льдины. Впервые с начала похода он почувствовал усталость, и хотя поход увенчался успехом, юный сенека не испытывал радости. Ему нравилось сражаться рядом с отцом, но было жаль, что не удалось снять скальпы с последних двух убитых гуронов — его заслуженные трофеи. Он еще встретится с гуронами, обещал себе Ренно, и непременно завершит поединок со своим личным врагом.
 Течение ускорилось. Теперь могауку приходилось прилагать все силы и умение, чтобы держать курс прямо к южному берегу. Они двигались очень медленно.
 — Ренно.
 Воин обернулся и увидел Джефри Уилсона. Сын полковника пришел в себя, хотя и был очень бледен.
 — Я обязан тебе жизнью, — медленно выговорил Джефри. — Думаю, нужно было вбить в мою голову немного ума. — Он осторожно улыбнулся. — Не рассчитываю на твою дружбу, но хочу пожать тебе руку.
 Ренно взял его за руку, а потом пожал ее, как было принято у англичан.
 — Мы братья, — торжественно заявил белый индеец.




 Эпилог


 Казалось, прошло очень много времени, прежде чем Ренно и его спутники наконец достигли берега, где колонисты дожидались прибытия последнего плота. Не дав людям времени на отдых, Ренно повел всех в лес.
 Через полчаса они вышли на поляну, где их встретили ирокезы и остальные колонисты отряда Уилсона. Индейцы сделали носилки, чтобы нести раненых, и отряд без промедления тронулся в путь.
 — Снег скроет наши следы, — сказал великий сахем. — Гуроны и оттава не смогут выследить нас.
 Рассвело, но они продолжали путь. Ирокезы, особенно сенеки, могли идти весь остаток дня, но измученным ополченцам требовался отдых. Выставили часовых. Люди уснули прямо в снегу, с оружием в руках.
 Через четыре часа Гонка велел разбудить людей. Ирокезы довольствовались своими припасами, но колонистам требовалось нечто более основательное, так что Сун-ай-йи выслал вперед нескольких охотников.
 Прежде чем двинуться в путь, союзники подсчитали потери. Двое сенеков, двое могауков, и восемь ополченцев заплатили самую высокую цену за успех похода. Четырнадцать человек были ранены, но Авдий Дженкинс, исполнявший обязанности лекаря, заверил, что раны не опасны.
 Поход продолжался. Люди останавливались лишь на несколько часов в день. Ополченцы были вконец измучены, и даже самые закаленные сенеки чувствовали усталость.
 Вскоре после того, как генерал Пепперелл объявил, что они пересекли границу Канады и вступили на территорию Массачусетса, погода переменилась. На безоблачном небе появилось теплое, сияющее солнышко, снег начал таять, а в воздухе запахло весной. Разбили лагерь. Охотники принесли оленины, диких индеек, другую дичь. Рыбаки тоже вернулись с богатым уловом. Впервые после битвы воинам позволили разложить костры.
 Победители пировали. Индейцы перемешались с белыми. Ренно сидел у костра между Томом Хиббардом и Джефри Уилсоном.
 После трапезы к Ренно подошел один из старших воинов. Великий сахем хотел видеть сына, и Ренно прошел к костру, где сидели вожди. Гонка встал, вытащил из своих волос орлиное перо и вставил его в волосы Ренно. Молодой воин был настолько поражен оказанной честью, что склонил голову, пряча лицо.
 Наблюдавшие за краткой церемонией Пепперелл и Уилсон вполголоса обменялись несколькими словами. Полковник поднялся на ноги.
 — Слушайте меня, вожди ирокезов, — торжественно произнес он. — Губернатор Шерли, наш вождь, велел нам, мне и генералу Пеппереллу, возглавить этот поход. Мы одержали победу, разгромив французов в Квебеке, их самой надежной крепости, и преподав урок, который они не скоро забудут. Теперь они будут жаждать мести. Ненависть с новой силой запылает в сердцах гуронов, оттава и других индейских народов. В Квебек пришлют еще солдат, и через год опасность станет больше, чем теперь.
 Полковник был прав. Гонка задумчиво кивал, раскуривая трубку.
 — Наш губернатор хочет отправить специального посланника, который объяснил бы сложившуюся ситуацию нашему великому королю Вильгельму, который живет в Англии. Только если король Вильгельм и члены его совета узнают и поймут, что на самом деле происходит в Новом Свете, они пришлют помощь, и мы навсегда сможем покончить с французами.
 Гонка опять кивнул.
 — Но мы должны послать такого человека, которого пожелают выслушать король и члены его совета. И мы знаем, что только один человек в силах справиться с задачей, от которой зависит будущее наших колоний на этой земле; Великий сахем, пошлешь ли ты своего сына Ренно в Англию?
 Радость Ренно сменилась разочарованием. Он устал от войны. Он достаточно насмотрелся на английских колонистов. Он хотел вернуться домой, встретиться с матерью, тетей, сестренкой, хотел насладиться восхищением всех жителей поселения. Он хотел отдохнуть, порыбачить и поохотиться вместе с Эл-и-чи и Я-го-ном, как в былые времена.
 Гонка вытащил изо рта трубку:
 — Мой сын — старший воин, и он добыл много скальпов. Теперь он носит орлиное перо. Я не могу приказывать такому человеку.
 — Это принесло бы пользу сенекам и другим ирокезам. Наш король щедр, он пришлет вам еще больше мушкетов, теплых одеял и железных горшков, чтобы готовить пищу.
 — Сын мой, — твердо сказал Гонка, — решай сам.
 Ренно сохранял бесстрастное выражение лица. Он отошел от костра и направился в лес, чтобы в одиночестве решить сложную задачу.
 Обязан ли он чем-нибудь белым, к которым принадлежит по крови?
 Ренно не знал ответа на этот вопрос, хотя и считал себя только сенека.
 Верно, он презирает гуронов и оттава и, оказав помощь англичанам, причинит зло своим врагам, равно как и французам.
 С другой стороны, он уже исполнил свой долг, сражался смело и отважно и заслужил отдых.
 Ренно признавал, что не очень хочет отправляться в путешествие, которое продлится никак не меньше месяца. Молодой воин много слышал о великом море, но не мог вообразить, как это плыть в огромной лодке. Вдобавок он с трудом представлял себе встречу с могущественным правителем в чужой стране.
 Он обратился за советом к маниту, но духи не дали ему ответа. Ренно понял, что сам должен сделать выбор, как и следовало старшему воину. Мужчина сам должен определять свою судьбу.
 Ренно вернулся к отцу.
 Они уселись друг против друга, и Гонка обратился к сыну:
 — Когда воин становится вождем, ему предстоит нелегкий выбор. На испытаниях мальчика учат терпению. Но вождь должен уметь быстро принимать решения.
 — Это так, — ответил Ренно. — Я сделал все, о чем просили англичане. Правда в том, что я хотел бы вернуться в родную землю, где увижу мать и сестру моего отца. Я сгораю от желания поохотиться с Эл-и-чи и Я-го-ном. Я хочу пребывать в мире в великим лесом и принимать его дары.
 — Ты заслужил это право, — ровно ответил Гонка. Ренно стало неудобно.
 — Но верно и то, — продолжал он, пристально глядя на отца, великого сахема сенеков, — что англичане теперь наши братья. Они вместе с ирокезами стали такой силой, что ни один индейский народ не отважится нарушить мир, а французские солдаты не осмелятся прийти на нашу землю.
 — Это так, — ответил Гонка.
 Наконец Ренно заставил себя открыть свое сердце, и слова потекли свободно:
 — Из всех воинов-сенеков я один по-настоящему брат англичанам. Моя кожа такого же цвета, что и у них. Мои глаза такие же, как у них, хотя сердце мое — сердце сенека. Я знаю, что избран маниту, чтобы объединить ирокезов и англичан.
 В глазах великого сахема отразилось восхищение.
 — У меня нет выбора, — заявил Ренно. Он говорил медленно, а сердце сжималось при мысли о разлуке со своим народом. — Не имеет значения, что я заслужил отдых. Я обязан ехать в землю великого вождя англичан. Я должен сделать то, что не по силам другим воинам.
 — Ты поступаешь правильно, сын мой, — сказал Гонка, хотя сердце его разрывалось при мысли о разлуке с сыном.
 Ренно, приняв решение, не отступал от своих слов, так же как и его отец. Пусть впереди трудности и неизвестность, и никто не знает, какую цену придется заплатить за собственное счастье, но Ренно отвечает за судьбу еще не родившихся детей.
 Он не подведет их.