---------------------------------------------


 Луис Ламур
 Бендиго Шефтер


 Людям с дубленой кожей,
 которые терпеливо и умело созидали
 то, что их изнеженные
 потомки назвали «мифом Запада».



 От автора


 Поселок, фигурирующий в моем повествовании, выдуман, хотя местность, в которой он расположен, вполне реальна. Там существовали три поселения, превратившиеся со временем в города-призраки: Майнерс-Делайт (Услада Горняка), Саут-Пасс-Сити (Город Южного ущелья) и Атлантик-Сити, названный так потому, что находился по ту сторону Континентального раздела, которая обращена к Атлантическому океану. Город в книге больше всего похож на Майнерс-Делайт. Все его жители выдуманы, но очень похожи на тех, кто когда-то прокладывал путь на Запад.
 Первой женщиной, избранной в Соединенных Штатах на официальную должность, была Эстер Хобарт Моррис. В 1870 году она стала мировым судьей. С персонажем моей повести, Рут Макен, она не имеет ничего общего. Достопочтенный Уильям X. Брайт инициировал в 1869 году закон штата Вайоминг, который предоставил женщинам право участвовать в выборах.
 Лечебное колесо находится в Вайоминге, на северном склоне гор Биг-Хорнс на высоте десяти тысяч футов. Неизвестно, кто его построил. Скорее всего, оно применялось для астрономических наблюдений. Похожее колесо найдено в Канаде и датируется 2500 годом до н. э. Примерно в то же время подобные сооружения возводились по всему миру.
 Тридцать пять лет назад, когда я впервые приехал в эти края, главная пирамида была гораздо больше, чем теперь. Всякие варвары по им одним только ведомым причинам растащили камни. Индейцы, которых я тогда расспрашивал, не могли объяснить, откуда взялось это сооружение, а только твердили: «Его построили люди, которые ушли раньше нас».
 На плоской вершине Лечебной горы есть много отверстий, и если бросить туда камень, то слышно, что он довольно долго летит вниз. В окрестностях обнаружено множество пещер, и предполагают, что вся гора внутри — полая.
 Хотя Лечебное колесо почитается как святое место многими племенами, оно построено гораздо раньше, чем в этих местах поселились любые известные нам индейцы.




 Часть первая



 Глава 1

 Мы строили дома там, где останавливались наши фургоны, торопясь кое-как слепить свои хижины, пока не пришла зима. Здесь, на этом самом месте, мы возведем свой город, здесь родится нечто новое.
 Мы вознесем здания, вымостим улицы и выроем колодцы. Мысль об этом наполняла меня таким волнением, какого я прежде никогда не знал.
 Не это ли неутолимое желание творить нечто новое надолго удерживало моего брата Каина в кузнице? Его руки любили железо, чувствовали вес молота, знали, куда его следует опустить. Он угадывал температуру раскаленного металла по цвету, и даже абрис снопа вылетающих от удара искр сообщал ему о многом.
 Было время калить, время ковать, время окунать железо в воду, и он знал, когда и что следует делать. И все же — в какую секунду кучка чужаков превращается в общество? В какой кузнице выковывается единая воля многих?
 Я не знал об этом ничего. У нас не было ни книг, ни опыта. Мы — незнакомцы и чужаки, нас случайно соединил обоз, пробивающийся на Запад, а теперь нам предстояло вместе работать и учиться примирять свои желания. Вот что нам нужно, если мы хотим выжить и стать единым целым, стать городом.
 Ближе, чем форт Бриджер, расположенный в сотне миль к юго-западу, не было ни одного поселения… Во всяком случае, мы ничего о них не слышали.
 Земли индейцев простирались вокруг, а нас было страшно мало.
 Семеро мужчин могли строить, двое парнишек — сторожить добро, тринадцать женщин и детей — собирать дрова и навоз бизонов для ночных костров, которые придется поддерживать в зимнюю пору.
 Только теперь, когда мы решили остановиться и обосноваться именно в этом месте, мы почувствовали себя чужими — испытующе поглядывали друг на друга, судили и были судимы, испытывали неловкость и ставили в неловкое положение других: ведь мы еще не узнали нрава тех, кто был с нами рядом в дороге.
 Недавно овдовевшая Рут Макен уговорила нас остановиться, пока мы не истощили своих последних запасов. Теперь мы оказались с нею вместе. Мы — те, кто поддержал ее решение.
 Отец мой любил перечитывать Библию и дал своим сыновьям библейские имена. Четверо наших братьев умерли, и из всех парней остались только мы двое. Каин, отец двух детей, и я — Бендиго Шафтер восемнадцати лет, обладатель сильных, умелых рук.
 С нами была прелестная шестнадцатилетняя сестра Лорна, которую назвали так в честь кузины из Уэльса.
 — Будешь строить для вдовы Макен, — приказал мне Каин. — Ее сынок Буд тянет на настоящего мужчину, и все же — ему всего двенадцать. Трудновато ему будет таскать и обтесывать бревна.
 Я поднялся на гору по холодку и остановился на террасе, где мы собирались строить дом. Красивое место: из-под камня бьет холодный родник, стекая ручьем в луга. Там, на бурой осенней траве, пасутся наши лошади и волы. Высокие корабельные сосны превращают террасу в настоящий парк, а крутой склон за спиной зарос крепким строевым лесом.
 Я наслаждался тишиной утра и красотой долины, раскинувшейся внизу под Бобровой грядой.
 — Вы неравнодушны к красоте, мистер Шафтер? — спросила Рут Макен.
 Меня обдало жаром, и я отвел глаза. Так случалось всегда, когда ко мне обращалась хорошенькая женщина.
 — В мужчине такое — редкость, — продолжала она.
 — Так далеко видать, что глаз не отвести. — Я сменил тему.
 — Есть люди, которые боятся далей. Простор заставляет их чувствовать себя ничтожными, им страшно принять вызов. Хорошо, что моему Буду суждено вырасти здесь. Великий край растит великих людей.
 — Да, мэм. — Я оглядывал террасу. — Я буду строить вам дом.
 — Только имейте в виду, нужно поставить дом так, чтобы весной можно было пристроить к нему еще кусок с юга. Весной мимо нас двинутся фургоны, и я хочу открыть тут лавку.
 По склону поднимался ее Буд.
 — Ты будешь помогать мистеру Шафтеру, — сказала она. — И будешь у него учиться. Не каждый мужчина знает, как построить дом.
 Рут Макен умела подарить человеку сознание собственной значимости. Что же теперь мне оставалось, как не стараться изо всех сил?
 Холодок по утрам напоминал о приближении зимы, но я обтесывал каждое бревно тщательно, не спеша.
 Мускулы рабочего человека хранят неподвластные разуму знание и сноровку, руки и сердце его полны любовью к дереву, прекрасному дереву, свежие щепки которого так и летят во все стороны.
 Я работал и думал о том, что будет со всеми нами. Мы были плохо подготовлены к зиме, хотя и оказались в лучшем положении, чем если бы продолжали свое движение дальше на Запад.
 Двигаться, конечно, проще: дорога как ловушка, она затягивает, отвлекает, все колебания откладываешь на потом, до конца путешествия. Останавливаешься — и вот маета и сомнения опять с тобой, а проблемы тут же начинают требовать решения.
 Земля обетованная — дальняя и недостижимая земля. Только вот издали она сверкает золотым огнем, а стоит к ней приблизиться, как выясняется, что легко ее не завоюешь. За нее нужно платить силой и отвагой.
 Легко рушить, тяжело строить. Насмешка дается легко, а вот идти своим путем, невзирая на насмешки, — есть удел настоящего мужчины.
 Нили Стюарт уже жалел о том, что мы остановились, и все поговаривал, что весной стоит двинуть дальше, в Калифорнию. Тома Крофта, неуверенного и сомневающегося во всем, убедить было легко, он всегда прислушивался к Нили, да и Мери была мужу под стать.
 Даже Уэбб, который первым бросил колонну фургонов, поддержав Рут Макен в ее решении, толковал о том, чтобы снова пуститься в путь, как только холмы зазеленеют весенней травой. Уэбб был беспокоен, раздражителен, решителен и силен и всегда был готов прийти другим на помощь. Он путешествовал вместе с сыном, Фосстером, или Фоссом, — самонадеянным и нахальным парнем.
 Джон Сэмпсон, мой брат Каин и я хотели остаться здесь. Мы были всем довольны, недоверие вызывал только один человек — холостяк Этан Сэкетт, вожатый всего огромного обоза, который неожиданно тоже решил здесь обосноваться.
 — Что у нас общего? — спросил Уэбб. — Он нам чужой, настоящий бродяга.
 — Он решил остаться, и теперь он один из нас.
 — Это все из-за миссис Макен. Не будь ее, он бы не остался. Говорю вам, он чужак.
 Первая ночь у костра. Мы отделились от вереницы фургонов и теперь в осеннем ночном холоде жались поближе к огню. Нам было не по себе от того, что мы сделали, нервы напряжены до предела.
 — Он с нами недолго продержится, — заявил Нили Стюарт. — Такому на месте не усидеть. Он больше смахивает на индейца, чем на белого.
 — Мы даже не знаем, каково зимовать в этой стране, — мягко сказал Стюарт. — Зря мы остановились.
 — Миссис Макен весной откроет магазин, — сказал я.
 — Что она будет продавать? — усмехнулся Стюарт. — И кому?
 — Она собирается торговать одеждой и сапогами. Еще с мужем запасла. А потом — те овощи, что мы вырастим. Будет закупать и продавать при случае.
 — Женские фантазии!
 — Нет, тут развернуться можно, — сказал Уэбб. — Все время идут обозы. Но я двину дальше, как только потеплеет.
 — А я остаюсь.
 Каин сказал это совершенно спокойно. К нему все прислушивались, но до сих пор он молчал.
 У него прямоугольное, крупное, будто вырубленное из дуба лицо, угловатое, большое и мощное тело. Но двигается он легко и прекрасно владеет каждым своим мускулом. Он не болтун и, прежде чем говорить, все хорошо обдумает.
 — Я открою кузницу и мастерскую. Вдова Макен знает, что говорит.
 — Как хочешь, — стоял на своем Стюарт. — А я поеду дальше.
 Но в голосе его уже не было прежней решимости, уверенность моего брата ее поколебала.
 — Я уйду с первой травой, — сказал Том Крофт. — Тут такая дикость. Одна только мысль об индейцах расстраивает мою жену…
 Я сник: если они уедут, у нас, в случав нападения, не хватит сил, чтобы отразить атаку индейцев. Придется уезжать тоже.
 Через долину, которую мы выбрали, пролегала тропа шошонов, но тут еще кочевали племена сиу, иногда юты и даже черноногие. Мы сами напрашивались на неприятности.
 Утром я поднимался по склону, чтобы продолжать строить дом для вдовы Макен. Вода вдоль берегов ручья застыла затейливыми кружевами, а луга поседели от инея. Дыхание превращалось в облако, и когда волы тащили поваленные мною стволы, от их шкур поднимался густой пар.
 В морозном утреннем воздухе раздавался бодрый звон топоров. Посмотрев с террасы в ту сторону, где когда-то вырастет город, я увидел брата, который вымерял шагами наш будущий дом.
 Острие обоюдоострого топора легко и глубоко входило в древесину, щепки величиной с ладонь падали к ногам. Изредка я останавливался, чтобы послушать, как переругиваются белки на соседних соснах. Останавливался ненадолго, нужно было спешить. Я радовался, что руки крепко держат инструмент, что мускулы работают исправно, радовался запаху пота и свежесрубленной сосны.
 Вместе с Будом мы выбирали деревья для порубки. Нужно было не только следить за тем, чтобы они были прямыми и толстыми, наша вырубка не должна повредить лесу, чтобы оставшимся деревьям стало легче расти.
 — Деревья — что приплод, Буд Макен, — говорил я. — Выбирать их нужно бережно, не забывая про лес.
 — Так здесь же тьма деревьев, — возразил он.
 — Лес — такое же живое существо, как и человек с его телом, — сказал я. — Каждая его частичка зависит от остальных. Лесу нужны птицы, бобры… все его звери и растения. Лес приютил у себя птиц, а они платят ему тем, что едят насекомых, удобряют почву пометом, разносят семена. Бобер строит себе плотину, и она удерживает воду на поверхности земли, и хоть он строит только для себя, но, когда жара, его запруды питают лес водой.
 Я помолчал.
 — Прислушайся — и услышишь, как лес дышит, — прошептал я.
 Этому учил меня отец. И еще он говорил, что мы — часть земли, что нас просто одолжили у нее на время, одолжили с умыслом, с мечтой о будущем.
 Он утверждал, что жить в природе — это значит жить вместе с ней. Пользоваться ее дарами, но не губить ее. Так я и был намерен действовать и теперь объяснял Буду, почему мы так тщательно выбираем деревья для порубки.
 То знание, что я получил от отца и Каина, следовало передать Буду и моим будущим сыновьям. Точно так же, как пчела, собравшая мед, передает его тем, кто сумеет извлечь из него пользу. Только научить я пока мог немногому, по большей части мне еще предстояло учиться самому.
 Свалив третье дерево, я поручил Буду обрубать ветки, а сам все поглядывал, чтобы определить, умеет ли он владеть топором. Не хотелось, чтобы он остался без ноги. Я принялся уже за четвертое дерево, когда подъехал Этан Сэкетт и остановил лошадь рядом со мной.
 Он молча склонился к передней луке седла. Потом заговорил:
 — Послушай, Бендиго. В эту пору здесь навряд ли встретишь индейцев, но все же время от времени прогуливайся к обрыву и поглядывай вокруг. Если они появятся, лучше об этом знать заранее. Гляди в оба.
 — Вы думаете, они к зиме попрятались в свои норы?
 — Наверное… Хотя ни в чем нельзя быть уверенным. Полагаюсь на тебя, Бендиго. На других мужчин я повлиять не могу. Бог им судья. Если нагрянет беда, ты, пожалуй, сумеешь выстоять. Ты да еще твой брат.
 — Уэбб будет драться, это точно. Думаю, на него можно рассчитывать. Он хоть и сварлив, а прятаться не станет, если дойдет до драки.
 — Ну что ж, может, ты и прав. И все же остерегайся его. Он опасен.
 Этан ускакал, а я работал и обдумывал то, что он мне сказал. Постепенно смысл его слов стал доходить до меня. Уэбб впадал в раздражение часто и неожиданно. Сперва я думал, что он просто мрачный и склочный тип, но по мере того, как мы продвигались на Запад, я замечал, что Уэбб все больше меняется. Он не позволял собою командовать, а если кто-то пытался на него давить, он давал отпор… Мощный отпор.
 Дорога по-разному действовала на людей, иные просто на глазах расцветали и крепли духом, как Джон Сэмпсон, например. У себя дома он был простым деревенским работягой. Всем было на него плевать. Он тихо вкалывал и радовался заработкам, вот и все. В то время как другие люди делались учителями, священниками, торговцами, банкирами.
 Но в долгой дороге, когда вереница фургонов медленно катит на Запад, от священника или банкира никакого толку. А умелый работяга может заставить любой фургон двигаться вперед без капризов. Сэмпсон то и дело выручал спутников из беды, и в конце концов к нему стали обращаться за советами. Его советы дорогого стоили.
 Когда мы переправились через Миссисипи и покатили по голым прериям, многие испугались. Сама их бесконечность заставляла людей чувствовать себя неуютно. По обе стороны дороги — лишь трава, а над головой — пустая небесная чаша. Кое-кто поджал хвост и повернул обратно. А Джон Сэмпсон словно даже вырос, вытянулся и только, знай себе, мерил землю своими длинными ногами.
 Вот и Уэбб тоже вырос, только по-другому. Видно, он всегда был склонен к насилию, только опасался закона и людской молвы. А теперь он словно закусил удила. Пока что никто с ним не ссорился — не было причины, — и все шло гладко, но Этан Сэкетт его раскусил.
 Работа была тяжелой, но никто из нас не был приучен к легкой жизни, так что работали мы безропотно. После того как я начал строить дом для миссис Макен, Джон Сэмпсон и Каин тоже принялись за дело. А Нили посиживал на дышле фургона и все пел Тому Крофту, какие мы все дураки, что здесь остановились. Уэбб послушал-послушал их причитания и принялся точить топор.
 К полудню он уже догнал в работе Сэмпсона.
 Глаза мои осматривали горы, уши ловили каждый звук. Мы жили в постоянном страхе.
 Мы пришли в дикую, нетронутую землю, но мы заложим здесь дома и пустим корни. У кого-то из нас здесь родятся дети.
 Опасность притаилась везде, но нечего рисковать без нужды. Только глупец или несмышленый ребенок напрашивается на неприятности. Жизнь сама по себе полна опасностей, чего ж самому лезть в пекло…
 Пока весна не оживит эти равнины, нас ожидают голод, холод, метели. Еды мало, чтобы пережить долгую зиму, и, как только будут готовы дома, мы станем охотиться и запасаться дровами.
 Катились день за днем, и ежедневно по три-четыре раза я поднимался на ослепительно белый утес. Я уже нашел несколько разных тропинок и всходил на вершину быстро и легко, словно по ступенькам. Поднявшись, я каждый раз осматривал окрестности в поисках индейцев. Мысленно высчитывал расстояние до второго ручья, до высокой, обожженной молнией сосны, до дальнего пригорка. Во время густого снегопада или в ночи такое знание могло стоить жизни. Позже, когда я смогу свободно ходить по этой земле, я буду знать ее лучше.
 Джон Сэмпсон, Каин, Стюарт и Крофт строили дома поблизости друг от друга, а Уэбб — чуть в стороне, но все равно все дома можно было обнести стеной или окружить фургонами так, чтобы получилось нечто вроде крепости.
 Стюарт поднялся на склон поглядеть, как я работаю.
 — Чокнутая она, что ли? — заметил он. — Так далеко строиться!
 Наверное, он был прав — дом миссис Макен отстоял от остальных ярдов на сто, а это могло быть опасным. Но она строила для будущего и согласна была рискнуть. А я старался, чтобы дом получился крепким и добротным.
 В нем не будут стрекотать сверчки: бревна я подбирал толстые, тяжелые и плотно подгонял их друг к другу. Каждая стена снизу получалась в восемнадцать дюймов, сужаясь кверху до двенадцати. Печь мы складывали из тщательно подобранных камней.
 На четвертый день пришел Этан Сэкетт, взялся за топор и принялся трудиться рядом со мной. Он был силен, гибок и прекрасно владел топором. Около часу он поработал со мной, а потом спустился дальше по склону и поработал с Джоном Сэмпсоном, самым старшим из нас.
 Пару раз он приносил с охоты добычу. Сперва двух антилоп.
 — Не самая лучшая еда, — сказал он. — Но все же — свежатина.
 Потом был двухсотфунтовый олень. Этан аккуратно разделал его и раздал всем: по куску мяса к каждому костру.
 Том Крофт, когда хотел, мог работать прилично и справлялся получше Нили Стюарта. А тот вечно придумывал себе какое-нибудь спешное дело, чтоб только поотлынивать: то нужно срочно попить воды из ведра, то поболтать с женой.
 А потом пошел снег.

 Глава 2

 Когда полетели первые снежинки, я рубил прутья крыши — она была почти готова. Только я остановился передохнуть, как первая снежинка коснулась моей щеки. Мне стало страшно.
 Теперь путь на Запад окончательно закрыт, а дорога на Восток слишком длинна. Решившись основать свое поселение в этой пустыне, мы оказались в ловушке. Наверное, зима будет длинной, морозной и трудной, а мы к ней совсем не готовы.
 Вначале снежинки кружились по две — по три, потом снег густо повалил хлопьями. Связывая прутья, я закрепил удавкой один конец вязанки, на второй накинул восьмерку и погнал волов вниз по склону.
 С бугра, где я рубил прутья, уже вырисовывались контуры нашего поселка. Каин и Джон Сэмпсон вдвоем стелили крышу на доме Каина, а Этан подавал им прутья. Миссис Сэмпсон перетаскивала постельное белье из фургона.
 Дом Рут Макен находился в тревожном удалении от остальных, но зато вид из него был самый лучший.
 Над домом Каина поднимался дымок — в нашем поселке загорелся первый огонь в очаге. Я видел, как возвращаются с дровами женщины и дети. Сэмпсон все еще работал на крыше, но я видел только его смутный силуэт.
 Дотащив прутья до дому, я поднялся на крышу, а Буд стал подавать их мне снизу. Я укладывал прутья плотным рядом, настилая временную крышу, которая будет оберегать семью Макенов до весны, когда мы перекроем дом новой крепкой дранкой. Прутья мы смазывали глиной, чтоб скрепить их и заделать щели.
 Рут Макен вошла в дом и разожгла огонь, а потом вновь вышла во двор. И тут же появился Этан, чтобы помочь втащить в дом ее добро. Рут привезла в разобранном виде любимый стул ее покойного мужа и еще комод, который, по ее словам, путешествовал с нею еще из Старого Света.
 Я жадно поглядывал на книги, которые она вносила в дом. У меня никогда не было книг, а прочесть удалось не больше четырех-пяти. Но, когда они мне попадались, я читал и перечитывал их по нескольку раз с большим вниманием.
 Внезапно застучали копыта. Этан резко обернулся, выхватывая револьвер из-под рубашки оленьей кожи.
 Нили Стюарт, натянув поводья, согнулся в седле, пытаясь заглянуть в дом.
 — Мэй у вас? Она пошла сюда с девчонкой Шафтеров и с Ленни Сэмпсоном.
 — Они были внизу у ручья. Я рубил прутья на холме и видел. Наверное, вернулись уже.
 Ветер завывал со стоном, снег хлестал в лицо. Вдруг у меня перехватило дыхание, нельзя было вымолвить и слова.
 — Едем! — сказал Нили. — Всех соберем и будем искать!
 — Искать такой толпой новичков — только след потерять, — сказал Этан.
 — Кто тебя спрашивает? — выкрикнул Нили. — Там моя сестра!
 Этан остался невозмутимым.
 — Ты часто попадал в метель, Стюарт? Через пятьдесят шагов можно потеряться навек. А ветер такой, что легче не будет.
 — Этан прав, — подтвердил я. — Вон, уже и домов не видать.
 — Так вы едете или нет?
 — Едем, — сказал Этан и повернулся к Рут Макен: — С вами ничего не случится, мэм?
 — Со мной останется Буд: нужно распаковать вещи и приготовить еду. Вернетесь, приходите ужинать. Я оставлю вам горячего супа.
 Мы поехали через поселок. Говорить мы не могли, ветер сдувал слова с губ и уносил их, но мы думали о том, что нас ждет. Ни один из нас не был готов к зиме.
 Снежный покров стремительно увеличивался: через несколько минут он вырос примерно до пары дюймов, а у северной стены домов уже начали вырисовываться сугробы.
 Нили добрался до дома Каина, опередив нас, и когда мы вместе со снеговой тучей ввалились в дверь, то услышали его слова:
 — …Если этот Сэкетт еще раз откроет пасть, я…
 — Отложи на потом, Нили. Сейчас нам нужно искать детей, пока они не замерзли окончательно.
 — Не твое дело! — выкрикнул Стюарт и повернулся к остальным: — Давайте рассредоточимся и начнем искать!
 Этан присел у стены на корточки.
 — Снег слепит глаза, а в метель легко заблудиться. Если пойдут семеро, то вернуться смогут не все. А тут остаются одни только женщины, и им кое-кто может понадобиться, пока весна не наступит.
 Нили хотел было заорать, но Каин жестом приказал ему заткнуться.
 — И что ты предлагаешь? — обратился он к Этану.
 — Идти нужно мне: я знаю эти края лучше других, и никто не будет горевать, если я не вернусь. Если Бендиго согласен, хорошо бы, чтоб он пошел со мной.
 — И я тоже, — сказал Уэбб. — Я к снегу привычен. Меня им не удивишь.
 — Хорошо. Я назвал Бендиго, потому что он не женат и у него есть выдержка. Он умеет держать себя в руках. Метель — не детская забава.
 — Вы тут болтаете, а там дети замерзают! — Голос Нили дрожал от ярости. — И не учите меня, потому что я отправляюсь немедленно!
 — Иди. Где ты собираешься их искать?
 — Там! — Нили широко взмахнул рукой.
 — Площадь не маленькая. — Этан встал. — Пошли. Только не спешить, а то вспотеете. Стоит только остановиться, как пот замерзает. Промерзаешь до самых костей, словно одежда на тебе изо льда.
 — Думаешь, они где-то у ручья?
 — Да. Ручей зарос боярышником, наверное, они нашли там ягоды. Я видел — кусты просто гнулись под их тяжестью. Они истосковались по сладкому, а тут вот оно — пожалуйста. И пошли от куста к кусту. А как заметили метель, то, может быть, остались на месте — чтоб мы могли их отыскать.
 Соображение логичное, но, увы, не берущее в расчет вздорность Мэй Стюарт. Мало вероятно, чтоб она оказалась настолько благоразумной. Она всего лишь прелестная шестнадцатилетняя барышня, год назад сделавшая прическу. И страшная воображала. Похоже, что еще лет в тринадцать она почуяла себе цену, научилась строить глазки мужчинам, задрала нос. В общем, творила, что хотела, и никто ей был не указ.
 Энн, старшей дочке Каина, было десять лет, а самому юному из них — Ленни Сэмпсону — всего-навсего шесть.
 — Мы с Бендиго и Уэббом зайдем с того края, где кусты редеют. И двинемся на север. Нили, если ты решил идти, так пробирайся с Каином к верховью ручья и двигай вниз по течению. Нужно осмотреть каждый куст. На таком ветру они нас не услышат.
 Он огляделся.
 — Кто остается — носу из дома не высовывайте. — Он прислушался к вою ветра. — В такую погоду не стоит отходить от жилья дальше, чем на пятьдесят футов.
 Мы нырнули в метель, и я понял, почему Этан уменьшил пятьдесят ярдов до пятидесяти футов. Захлопнув дверь, он остановился и добавил:
 — Если мы так и не найдем детей, лучше всего вернуться обратно. Позже мы с Бендиго отправимся снова. До весны далеко, и если есть смысл кем-то пожертвовать, так уж нами. Следует подумать не только о детях.
 Мы шли пешком. От лошадей в такую погоду, тем более в густом кустарнике, было мало пользы.
 Пару раз в жизни я попадал в метель, но эта была ни на что не похожа. С гор налетал такой ветер, словно между нами и Северным полюсом вообще не было расстояния. Снежинки превращались в кристаллы льда, которые кололи лицо. Дышать можно было, только если упрятать подбородок в воротник и втягивать воздух уголками рта.
 Наконец мы достигли ручья у подножия горы. Тут росли горная ольха, небольшие группы осин и вязов и много боярышника. Кое-где попадались и ели. Все утонуло в глубоких сугробах, кусты поменьше превратились в снежные холмики. Если дети найдутся, это будет настоящее чудо.
 Местами снег наметало на упавшее дерево, оставляя под ним нечто вроде норы, где легко мог бы спрятаться зверь или ребенок. Мы тщательно проверяли такие норы. Один раз я поскользнулся на обледенелом бревне и упал. А поднявшись, увидел, что Этан что-то рассматривает, присев на корточки.
 Это был силок на зайца. Снег вокруг силка натоптан, виднелись слегка припорошенные снегом капли крови. Этан примял самое большое пятно, наст поддался, — видно, кровь не успела еще промерзнуть.
 — Индейцы, — сказал Этан.
 Озноб страха добавился к холоду. Похоже, не прошло и часа, как какой-то индеец вынул зайца из силка и убил его. Может быть, он проверял силки в то самое время, когда дети собирали ягоды у ручья. Уж на что суров был Уэбб, но и он вздрогнул.
 — Индейцы! — сказал он. — Их отловили индейцы!
 Силок мы обнаружили случайно — еще несколько минут, и его бы замело, другие следы уже скрылись под снегом. А метель все усиливалась. У нас были с собой револьверы, и мы не собирались прекращать поиски. Возможно, индейцы и не видели детей, а те, заметив их, спрятались. Мы обследовали каждый куст, заглядывали в пещеры под корнями повалившихся деревьев, под нижние лапы елей. Но час за часом наша надежда таяла.
 Когда к нам присоединились все остальные, мы, совершенно измотанные, сгрудились под ненадежным прикрытием толстых деревьев. Нили стонал и валил все на Этана, но тот не обращал на него внимания. По выражению его лица я догадался, что он размышляет об индейцах. Зная местность и повадки краснокожих, он пытался прикинуть, далеко ли они ушли и где их лагерь.
 Я почти жалел о том, что вместе с ребятами ушла Мэй, а не моя сестра Лорна. Лорна тоже хороша собой, может быть, даже покрасивее Мэй, но своим хладнокровием она походила на Каина. Уж она бы смогла найти выход из такой ситуации.
 Приходилось возвращаться. В нас еще теплилась слабая надежда, что ребята сами нашли дорогу, но никто особенно на это не рассчитывал.
 Мы пошли за Этаном. Он чувствовал направление ветра и шел под определенным, только ему ведомым углом. Вряд ли ветер мог поменяться в самый разгар бури.
 — Бендиго, давай рискнем, — сказал Этан. — Я прикинул, где могут быть эти индейцы.
 — Только мы двое?
 — До ночи нам не вернуться. Идешь?
 Эту метель я буду помнить до своего смертного часа. Этан поставил Каина впереди.
 — Держись лицом к ветру, чтобы он дул тебе слева в глаз или в нос, — сказал он. — Через несколько минут вы попадете в долину. А как перевалите через низкую гряду, увидите деревья у дома миссис Макен, и все будет в порядке.
 Каин остановился, повернувшись к ветру широкой спиной, и глянул на Этана.
 — А ты?
 — У нас с Бендиго есть одна идея. Если что, так мы выроем яму в снегу и в ней отсидимся. Когда не слишком устал, так можно пересидеть бурю.
 Мы с Этаном вновь повернулись навстречу метели и пошли, скрючившись от ветра. Мы почти ослепли, ветер, словно бритвами, резал наши ничем не прикрытые брови. Казалось, что прошло не меньше года, пока мы забрались на бугор и остановились передохнуть в густой осиновой роще.
 — В тот день, когда мы здесь остановились, я заприметил десяток индейцев с повозками и скарбом, — сказал Этан. — Не хотел пугать женщин и потому ничего не сказал. Может быть, они просто проезжали мимо. Но силок-то свежий, недавно поставлен. Похоже, они где-то неподалеку.
 Осины росли так плотно, что ветер почти не продувал рощу.
 — Лучшее место, чтобы переждать метель — это ложбина под горой. Индейцы могут быть там. Пошли.
 Позабыв о холоде, я расстегнул куртку и положил руку на револьвер. Еще никогда я не направлял его на человека и, даст Бог, не направлю без крайней необходимости.
 — Держи его наготове, — сказал Этан. — Индейцы уважают только силу.
 Мы двинулись, утопая по колено в снегу. Еще на склоне мы почуяли запах дыма. Вот и вигвамы, целых три. Их замело снегом, и только вверху, там где были отверстия для дыма, снег подтаивал.
 Чутко прислушиваясь, мы переходили от одного вигвама к другому. Вдруг послышался голос Мэй, следом — резкие голоса индейцев. В вигваме шел спор. Этан приподнял полог и быстро вошел, я — следом.
 Посредине горел небольшой костер, после морозного воздуха внутри показалось душно и угарно. Тут же были дети и Мэй. Пока, слава Богу, они были невредимы, только сильно напуганы.
 Индейцев было пятеро. Один, молодой, просто заходился от ярости.
 Остальные оказались постарше, а тот, к которому обращался парень, был совсем стар. Но взор у него был ясен, и, как мне показалось, в глазах сверкали грозные огоньки, как будто ему не нравилось то, что выкрикивал молодой жеребец.
 Как только мы вошли, разговор оборвался. Молодой индеец схватился за томагавк. И тут же я навел на него дуло своего шестизарядного револьвера.
 Я был удивлен не меньше, чем индеец, ибо у меня и в мыслях не было вытаскивать пушку. Я выдернул ее не рассуждая. Каким бы храбрецом ни оказался молодой индеец, он прекрасно понял, что означает мой жест, и отбросил томагавк, словно кусок раскаленного железа.
 Этан заговорил со стариком на языке шошонов. Старик ответил, а Этан потихоньку переводил его слова для меня.
 — Этот молодой козел положил глаз на Мэй, он хочет оставить ее у себя, а малышей убить, но старику это не нравится. Он говорит, что шошоны — друзья белому человеку. И тут есть кое-что еще. Похоже, этот парень вырос из коротких штанишек, а старик хочет поставить его на место.
 Я не спускал глаз с юного воина. Похоже, он был в ярости, словно дикий кот в ловушке, и просто лез в драку.
 — Этан, скажи им, что мы друзья. Пусть возвращаются, когда растает снег, мы будем с ними торговать. Пусть привозят меха, шкуры — все, что могут. И поблагодари, что выручили детей из беды. Скажи, что весной у нас будут для них подарки.
 Сэкетт заговорил, но не успел старик ему ответить, как молодой взорвался в крике. Он яростно размахивал руками, будто призывал на помощь население соседних вигвамов.
 — Нужно хватать детей и бежать, — шепнул я Этану. — Здесь пахнет неприятностями.
 Этан даже не повернул головы.
 — Мэй, встань, бери детей за руки и — к нам!
 Молодой индеец вновь заорал, но я заехал ему кулаком в живот. Он согнулся от боли, а я добавил: врезал ему в скулу рукояткой револьвера.
 Остальные даже не шевелились, а старик что-то сказал на своем языке. Похоже, они не очень расстраивались от того, что случилось.
 Этан вытащил кисет с табаком и протянул его старику, показав жестом, что табак предназначен для всех. А я вынул топор работы Каина — таких не сыскать больше нигде — и протянул его старику.
 — Друг, — сказал я, тыча себе в грудь. — Это волшебный топор, он сделан из небесного железа.
 — Дети вперед, ты за ними, — сказал Этан.
 — Я позади с пушкой, а ты иди с детьми.
 Мы тащились, утопая в снегу, который с каждой минутой делался все глубже, и — Боже! — как медленно тянулось время, пока мы не перевалили через хребет. У нас за спиной кричали индейцы, и сердце гулко колотилось в моей груди.
 Мы шли вслед за Этаном, но дом наш был далеко. Нам не успеть добраться до темноты, а идти ночью, в метель — слишком рискованно. Этан искал укрытие, расположенное по ветру, подальше от индейцев. Наконец он нашел две поваленные сосны с огромными вывороченными корнями, под которыми образовалась настоящая пещера. Над ней нависали снежные сугробы. В ней можно было спрятаться от ветра и от индейцев.
 Мы утоптали снег в выемке, и получилась глубина около восьми футов. В одной из снежных стен я выкопал руками углубление и утрамбовал снег, чтобы там могли спрятаться дети.
 Этан набрал толстых сучьев, веточек и коры и разжег небольшой костер. Из сосновых веток мы построили над нашим убежищем крышу, а когда ее замело снегом, получился уютный домик.
 И все же тревога нас не покидала — лагерь шошонов был совсем близко, а кроме револьверов у нас другого оружия не было. Правда, револьверы были шестизарядными, и к каждому еще запасной барабан с патронами.
 Энн заснула у меня на руках, а Мэй пристроила голову на моем плече и крепко прижалась ко мне. Может быть, чуточку крепче, чем следовало. Для Ленни Сэмпсона Этан соорудил лежанку из веток, и измученный мальчишка тут же уснул.
 Этан смотрел на меня сверху.
 — Ну вот, славная у нас семейка, — сказал он. — Похоже, единственная за всю мою жизнь.
 — У тебя нет родни?
 Он подкинул дров в огонь.
 — Множество, вот только я давно с ними не встречался. Один вроде меня — только и знает, что шататься по свету, тоже Сэкетт — из долины Камберленд-Ривер, что в Теннесси. Как-то наткнулся я на него. Вообще я о родне не скучаю. Сэкеттов полно и в Теннесси, и в Каролине, а родной души все-таки нет. Команчи убили моего отца в ущелье у Санта-Фе, когда мне было четырнадцать. С тех пор я и шатаюсь по стране от Миссури до западных морей. И порой приходит охота, парень, чтобы был наконец свой дом, а в нем — свой человек, родная душа.
 Маленькая Энн, как и Ленни, уснула в одночасье, а вот Мэй заставляла меня нервничать: только вид делала, что спит, а сама прижималась так, будто вот-вот сползет в мои объятия. Думаю, что Этан это видел, но промолчал.
 Все у нас считали, что Этан положил глаз на вдову Макен, и нечего объяснять почему. Ей было чуть за тридцать, и она была очень красивая. Высокая, темноволосая и сероглазая, с чистой шелковистой кожей.
 Она не расстраивалась по мелочам и всегда легко и мило улыбалась. А еще она была честна и правдива, никогда не делала глупостей, была с нами, но всегда твердо и уверенно шла своим путем, держалась особняком, став кем-то вроде лидера. Однажды, когда мы ехали верхом вместе с Этаном, я ему так и сказал.
 — Так, да не так, — ответил он. — Ты, Бендиго, приглядывайся и прислушивайся. Она, конечно, женщина умная и затевает все сама, и сама делает первый шаг. Но никто даже не пошевелится, пока не даст добро Каин.
 Это как-то не приходило мне в голову, но как только он сказал, я понял, что оно так и есть. Каин был искушен в своем ремесле. Он предпочитал работать руками, а не болтать языком. Наверное, такая работа помогает думать. Он никогда не поддавался порыву чувств, не сходил с рельс, а вот решения принимал мгновенно и ошибался очень редко. Так от чужого человека я узнал кое-что о собственном брате.
 — Женщине нужен мужчина, Бендиго, даже такой, как Рут. Какой бы сильной она ни казалась. Просто она делается еще сильней, когда рядом есть такой человек, как Каин.
 Мороз крепчал, я подкидывал сучья в огонь, чтобы, не дай Бог, не замерзли дети, поддерживал огонь и размышлял о наших мужчинах.
 Больше всех, пожалуй, в дороге он из тех самых мест, что и Рут Макен. Он умел делать все на свете, его уважали за мастерство, а он все больше ощущал свою силу и достоинство. Одни люди сгибались перед суровостью неба и просторов земли, а вот он словно делался выше, и его глаза все чаще устремлялись вдаль, к горизонту.
 На горизонте, честно говоря, не было ничего. Мы проезжали по семь-восемь, а то и по двенадцать миль в день. Пару раз устраивались на ночлег там, откуда еще видно было место прежней ночевки. Для Джона Сэмпсона наше путешествие было чем-то большим, чем просто дорога, оно стало его возрождением. Сумеет ли наш поселок изменить людей так, как меняли их прерии? Я догадывался, что город создают не дома и улицы, а мужчины и женщины. Я радовался, что с нами Джон Сэмпсон, Рут Макен, мой брат Каин, и пытался понять — гожусь ли я сам для того, чтобы созидать наш будущий город.
 И вот наступило утро. Мертвое серое небо висело над белыми снежными холмами, деревья казались черными, а на севере возвышались величественные и спокойные белые горы. Мы покинули нашу нору, обошли по краю долину, в которой обосновались индейцы, и поднялись на гряду, которая закрывала наш поселок.
 Ветер улегся еще до зари, дома были отчетливо видны в прозрачном утреннем воздухе, а из их труб поднимался дым, манящий нас к теплу и безопасности. Мы остановились и долго смотрели на наш поселок, горло сжимал ком: вот оно, то, что мы построили своими руками, такое новое, но уже наше.
 Каин вышел из дому с ведром в руке и двинулся к загону доить коров. Заржала лошадь. Каин взял вилы и стал накладывать сено в ясли. Что-то заставило его поднять голову.
 Мы видели, как он замер, отбросил вилы и рванул к дому, распахивая дверь. В морозном безветренном воздухе звук его голоса легко достиг нас.
 — Мать! Они вернулись! Они вернулись с детьми!
 Открывались двери, на снег высыпали люди, прикрывая глаза рукой, чтобы нас разглядеть. Они кинулись нам навстречу, а мы побежали к ним с горы, увязая в сугробах. Этан Сэкетт медленно шел позади — к нему бежать было некому.,
 Каин обнял Энн, а Ленни прильнул к отцу.
 Глаза Нили жадно шарили по лицу Мэй.
 — С тобой все в порядке?
 — Конечно. Мистер Сэкетт и Бендиго нас спасли.
 Смущенный Нили повернулся к Этану и протянул ему руку. Это движение ему далось нелегко.
 — Спасибо, Сэкетт.
 Этан отмахнулся.
 — У Бендиго заслуги побольше. Если бы не его пушка, живыми нам оттуда не выбраться. Ну ничего. Когда начинаешь новое дело, приходится и не такое терпеть.
 Увязая в снегу, мы пошли по домам. Люди говорили без умолку — счастливые, торжествующие свою первую победу.
 Город тогда еще не родился, но начало ему было положено.

 Глава 3

 Зародышем будущего города стали пять домов и землянка с бревенчатым накатом, которую соорудил Этан Сэкетт. Как вы можете догадаться, она оказалась самым теплым жилищем из всех.
 Снегопад застал нас врасплох. В домах были готовы только стены и крыши, а окна пришлось занавешивать тентами от фургонов. Земля промерзла, и мы уже не успели сделать вокруг домов земляные насыпи для защиты от ветра. Пришлось нагребать высокие снежные валы.
 Мы работали и все поглядывали на окружающие холмы — не появятся ли индейцы. Но, похоже, хоть нас и было мало, они признали нашу силу.
 Каин как-то сказал:
 — Слава Богу, у нас появилась решимость выжить. Нас мало, но какие бы испытания не свалились нам на голову, мы выстоим. Мы никуда не уйдем отсюда, а когда придет весна, встретим ее с радостью.
 Нили Стюарт ухмылялся, но прислушивался. Наверное, и на него слова Каина действовали ободряюще, ведь Каин упорен и непоколебим, как горы. После того как Этан Сэкетт раскрыл мне глаза, я стал замечать, что мы все зависим от Каина и ждем, куда он нас поведет. Его сила передавалась другим, даже Нили Стюарт как будто выпрямлялся, слушая моего брата.
 Однажды, когда мы вырубали кусты на опушке, чтобы в них не могли спрятаться индейцы, Каин сказал:
 — Не удивительно, что египтяне смогли построить огромные пирамиды.
 — Почему? — спросил Крофт.
 — Там приветливая земля, горячее солнце, нет нужды заботиться о дровах, там течет река, приносящая плодородный ил и несущая вдоволь воды. У них хватало времени, чтобы подумать и о других вещах.
 — Нам тоже нужно найти время для таких вещей, — сказал Джон Сэмпсон. — Нашим детям недостаточно одной только пищи.
 — Ты о чем?
 — О школе. О школе с партами и с грифельными досками. На том холме я приметил пластины сланца. А поищем, так найдем и мел.
 — Да, нужна не только школа, нужна и церковь, — согласился Каин.
 — Уже и школа! — сказал Нили. — Еще дома не достроены.
 Однако похоже, что и он заинтересовался не на шутку. После этого разговора он стал как-то меньше болтать о солнечной Калифорнии.
 А я затосковал. Я из школьного возраста уже вырос, а знал мало, и все мои знания были случайными. Всю жизнь я проработал на ферме в родном Иллинойсе, а в школу ходил всего лишь несколько месяцев, да и то — от случая к случаю. Правда, родители все время читали Библию, а я запоминал и обдумывал услышанное. Потом и сам стал перечитывать отрывки. Не ради слова Божьего, а ради всех этих удивительных историй, ради музыки словесных созвучий. Я мечтал овладеть словами так, чтобы уметь говорить и писать разумно.
 Меня огорчало, что я ничего не знаю о библейских землях. Древние люди повествовали о знакомых вещах: о стадах, о пастухах, о ночных дозорах. А те, что разрушили стены Вавилона, — неужели и они тоже начинали с малого, как и мы — с ручейка, небольшого стада, нескольких стен?
 Мне хотелось бы прочитать и другие книги, но в дорогу мы взяли с собой только Библию. Там, дома, мне довелось прочесть «Свободу воли» Джонатана Эдвардса, ее оставил у нас какой-то проезжий, когда я был совсем маленьким. От него же нам достались и «Плоды одиночества» Уильяма Пенна. В моей памяти эти книги как-то связывались с кончиной моего отца, который следовал учению преподобного Джона Уитерспуна, шотландского священника. Его вполне земная философия, полная здравого смысла, видно, чем-то привлекала моего родителя. Смутно припоминаю какие-то разговоры за столом. Конечно, они имели отношение к воспитанию Каина, не к моему.
 По пути на Запад, сидя вечерами у костра, я прислушивался к разговорам мужчин, особенно к тому, что говорил незадолго до смерти муж Рут Макен, человек образованный, терпимый и вдумчивый.
 Он говорил о писателях прошлого, пересказывая своими словами те мысли, что они нам оставили в наследство. И мне захотелось встретиться с похожи людьми: с теми, кто пишет музыку, картины, книги. Однажды я сказал об этом вслух, и мистер Макен сказал:
 — Бывает, что эти люди достойны восхищения. А часто они подвержены обидным человеческим порокам и слабостям. И тем не менее значение имеет только их труд, да его плоды. Многие из тех, кто вел грешную и беспутную жизнь, оставили после себя великие, прекрасные творения. Только с такой меркой можно подходить к человеку: смотреть на то, что он успел создать и оставил после себя.
 Рут Макен догадывалась, что меня тянет к знаниям, к загадочному большому и светлому миру. Она умела понимать и сочувствовать. Парень, такой как я, мог, не смущаясь, рассказывать ей о своих мечтах. Тем более что и ее влекло к тому же. Об этом не переставал размышлять ее покойный муж, жизнь которого унесла стрела индейца в самом начале нашего пути. Другая женщина, не такая сильная, повернула бы назад. Но Рут не отступила, несмотря на то, что средства ее были на исходе и нужно было растить сына. Впрочем, возвращаться ей было некуда.
 Как-то раз, заканчивая работу у нее в доме, я передал ей то, что говорил о школе Джон Сэмпсон.
 — Школа нам, конечно, нужна, — сказала она. — Только дело тут не в здании, а в учителе. Школа — это, во-первых, учитель. А во-вторых — все остальное, где можно научиться хоть самой малости. Человек может учиться у гор и деревьев, учиться, слушая чужие разговоры и обдумывая их. Мистер Шафтер, — продолжила Рут, — а нельзя ли застелить пол досками?
 Мы все пока еще довольствовались твердо утрамбованным земляным полом.
 — Доски-то сделать можно, — сказал я вяло. — Их можно вытесать из бревен, но, сдается мне, плоские камни тоже сойдут.
 — Я предпочитаю доски, мистер Шафтер. Мне не подходит, когда говорят «сойдет». Если вас не затруднит, а?
 Так она ненароком, потихоньку воспитывала меня, сама того не подозревая. Она пускала в ход женские уловки, бросающие вызов мужскому тщеславию и гордости. Ее лукавые слова будили во мне желание показать себя с лучшей стороны.
 Пока я у нее работал, она каждый раз в полдень объявляла перерыв, объясняя это тем, что Буд нуждается в отдыхе. Мы садились за стол пить чай или кофе. Она подавала крохотные пирожки, и мы принимались беседовать. Дело было не в Буде, просто ей нравился этот обряд, он напоминал ей об иной, ушедшей жизни. Вскоре я догадался, что она тонко и незаметно направляет меня. От нее я многое узнал о том мире, что лежит за пределами нашей глухомани, о том, что мир этот так же широк и огромен, как и его познающий разум. У нее и у Каина учился я любви к созиданию и неприятию всех тех, кто предпочитает рушить.
 Она никогда не звала меня по имени, как остальные, а только «мистером Шафтером». Когда я говорил, она внимательно слушала.
 Стоило ей сказать мне о досках, как я понял, что мне от этой работы не уйти. Прощайте, рыбалка и охота — Рут Макен может доставить радость только самое лучшее, и я принялся заготавливать доски, раскалывая бревна клиньями, кувалдой и деревянным молотом.
 Однажды, когда пол был уже наполовину готов, миссис Макен подошла к своему сундуку. Когда наши фургоны еще катили на Запад, этот сундук был притчей во языцех. Несколько раз фургон завязал в грязи и сундук приходилось вытаскивать. Поднять его можно было только вчетвером, таким он был тяжелым, и некоторые, например, жена Нили Стюарта, поговаривали о том, что он полон золота. Никто никогда не видел его открытым, и только Этан Сэкетт догадывался, что в нем спрятано.
 А тут Рут открыла сундук при мне. Его содержимое оказалось ценнее золота. В три ряда там плотно лежали укутанные клеенкой книги и запас писчей бумаги.
 — Здесь пятьдесят книг, мистер Шафтер. Даже если вы прочтете только эти пятьдесят, вы получите неплохое образование. Некоторые из тех, кто кичится своей образованностью, в жизни не видели так много хороших книг.
 Нет нужды объяснять, чем пожертвовали Макены, захватив с собой эти книги. Каждая из них занимала место какого-то другого предмета, быть может, крайне необходимого. А необходимым было все: топоры, лемеха, пилы, сверла, котлы, ящики-духовки, сковородки. Основную массу груза составляли одежда и еда. Самые умные везли с собой еще и жестяные печки, так как на ветру бывает трудно разжечь костер. Нагружать больше 2500 фунтов не советовали, но те, у кого были крепкие лошади, везли больше, рассчитывая, что к концу пути половина еды будет съедена. Чаще всего так и получалось. Мы с братом привезли два фургона, Рут Макен столько же, Каин вез весь свой инструмент, а она — товар для будущей лавки.
 Рут вынула несколько книг.
 — Некоторые книги мой муж Взял с собой, потому что они могут кое-что рассказать о землях, в которых мы теперь оказались. Остальные — для образования Буда и такие, что мой муж сам хотел перечитывать. Они выбраны по весу, чтобы не возить лишней тяжести. Муж говорил, что мог бы составить другой список, и книги были бы не хуже этих. Сперва я дам вам почитать те, что о Западных землях. Они вам помогут.
 Мне и в голову не приходило, что кто-то уже успел написать тома о землях, в которых мы остановились. Рут дала мне «Торговлю в прериях» Джосии Грега, «Дневники» Луиса и Кларка, «Путешествие по прериям» Вашингтона Ирвинга и новенькую книгу «Три года среди команчей», излагающую подлинную историю Нельсона Ли, техасского рейнджера. Она была напечатана недавно, в 1859 году.
 В восторге я сунул книги под куртку и отнес домой. После ужина устроился с первой у огня. Я выбрал книгу Нельсона Ли и вскоре с головой погрузился в повествование, в котором то и дело возникали имена людей, слышанные мною в разговорах у костра. В этой книге знаменитые Джек Хейз, Бен Мак-Каллоф скакали на конях, сражались с мексиканскими бандитами, бились с команчами, а сам автор в конце концов угодил в плен к индейцам.
 Быстро бежали дни, но я не забывал подниматься на холмистую гряду, чтобы осмотреть окрестности. Иногда мы с Этаном охотились верхом или просто ездили по округе, чтобы получше ее узнать.
 Наш поселок располагался в широком Южном ущелье, по которому обычно на Запад двигались фургоны. Севернее в небо упирались горы Уинд-Ривер, и мне хотелось узнать их не хуже Этана.
 Индейцы нам больше не встречались, но мы все же были настороже, потому что они могли вернуться в любой момент. Давешний молодой воин наверняка может собрать компанию таких же, как и он, воинственных парней, и они явятся за нашими скальпами и за нашими лошадьми.
 Когда я бывал свободен от работы в доме миссис Макен, то помогал Каину. Планы у нас были громадными. Мы обустраивали кузницу, а потом собирались построить лесопилку. Нужно было заранее заготовить обтесанные брусья и дать им вылежаться.
 — В семье нашей матери все были строителями, — рассказывал Каин. — Строили корабли, пароходы, дома, мосты. Часть нашей родни — французы из Канады. Мама была хорошо образованна и говорила по-французски.
 О семье матери я знал совсем мало, еще меньше — о предках отца и дорожил каждой крупицей этих знаний. Каин помнил гораздо больше, чем я.
 Питались мы скудно, со страхом думая о предстоящей долгой зиме. Пока снег не стаял — свежего мяса не жди. Этану иногда удавалось добывать дичь, но это случалось нечасто. Наши запасы начали понемногу истощаться, а стадо из-за нехватки кормов почти не прибавляло в весе.
 Я обычно вставал первым. Просыпался и, греясь под одеялом, глядел на серый пепел в очаге, размышляя, остался ли там хоть один тлеющий уголек, чтобы раздуть огонь.
 Потом я выпрыгивал из постели и, дрожа от холода, ворошил угли, выкладывал над вчерашним угольком кучку сосновых щепок и коры и раздувал первый крохотный огонек. Как только занималось пламя, я подкидывал дров и нырял обратно в постель, ожидая, пока дом хоть немного согреется.
 Трудно сберечь огонь до утра: сосновые дрова горят жарким ярким пламенем, почти не оставляя углей, большие чурбаны поначалу тлеют, а потом гаснут совсем. Приходилось изобретать тысячи способов, как сохранить огонь, и порой некоторые из них срабатывали. А еще по утрам нужно было разбить лед в ведрах с водой, а если ведро промерзло до дна — поставить его поближе к огню, чтобы растаяло.
 Как-то наступили такие холода, что первые три дня никто не рисковал надолго покидать дом, разве что по необходимости: натаскать воды, накормить скотину, принести дров.
 Рядом с нашим поселком мы выкопали на склоне горы укрытие для скота и обнесли его снежными стенами. Корма было мало, потому что до снегопада мы успели заготовить совсем немного сена. А чтоб скот мог попить, нам приходилось делать проруби в ручье. Прорубь подновляли по два раза на дню.
 На третий день морозов лица мужчин покрылись глубокими морщинами. Женщины, не желая обременять мужчин, делали вид, что переносят невзгоды легко. Но еда была скудная, а охотиться в мороз не получалось — звери попрятались по норам.
 На шестой день я не выдержал и решил выйти с винтовкой еще затемно. Для начала, правда, заглянул к Этану. Он уже встал и сидел у очага, грея руки о чашку с горячим кофе.
 — Ты что, свихнулся? — спросил он. — В такой мороз дичи не добудешь. Сейчас градусов сорок, а то и все пятьдесят!
 — А те силки, что у реки? Вдруг в них угодил заяц?
 Он поднялся и надел куртку.
 — Надежды мало, но все же схожу с тобой. В такую погоду поодиночке гулять опасно.
 Пока он проверял и заряжал винчестер, я оглядел его жилище. Этан умел удобно устраиваться. У одной стены прилепилась широкая койка, камин, топившийся по-черному, имел вверху небольшую трубу, дым из которой проходил через толстый слой веток. Они его поглощали и рассеивали. Раньше я такого никогда не видел и решил, что когда-нибудь обязательно воспользуюсь этой уловкой. Этан знал множество таких вот штучек, они для него были обычным делом, ему и в голову не приходило рассказывать об этом другим.
 На перевале мы оба остановились перевести дух. Перед нами простиралось неподвижное белое пространство. Мы двинулись дальше, только наст скрипел под самодельными снегоступами. Мы с Этаном то и дело поглядывали друг на друга, чтобы вовремя заметить белые пятна обморожения на лице и успеть растереть обмороженное место снегом.
 Силки оказались пустыми. На обратном пути я сказал:
 — Вот, взялся читать книгу.
 — Я тоже люблю читать, когда есть что.
 — Эта книга про команчей. Ее написал человек, который побывал у них в плену.
 — Врет, наверное.
 — Не похоже. Да точно — не врет. Он один из тех, кто был вместе с Джеком Хейзом и с Беном Мак-Каллофом.
 — Вычитал там что-нибудь полезное?
 — Ну вот он, например, пишет, как экспедиция по вечерам останавливалась за час до заката. Они разжигали костер, готовили еду, а лошади могли попастись и отдохнуть. Потом они гасили костер и проезжали еще несколько миль, прежде чем остановиться на ночь.
 — Это просто здравый смысл. Тут книжки ни при чем. Я с детства делал так же.
 — А вот я никогда о таком не слыхал.
 Мы двинулись дальше.
 — Еще он описывает жуткую битву у Ходячего ручья. Там бились с индейцами.
 Этан глянул на меня, пораженный.
 — Что ты говоришь! Кто написал эту книгу?
 — Его фамилия Ли. Нельсон Ли.
 Этан стал как вкопанный.
 — Нельсон Ли написал книгу? Ничего себе! Я-то думал, что он даже расписаться не умеет.
 — Вы его знали? Вы знакомы с Нельсоном Ли?
 — Вот потеха! Да я сам был у Ходячего ручья. И участвовал в той драке. Там погиб мой друг, его звали Мотт…
 — Про него там тоже написано.
 — Ну да! Мотт был и его другом тоже.
 Когда мы уже грелись у огня в землянке Этана, он сказал:
 — Я бы с удовольствием глянул на эту книгу. С удовольствием.
 — Я должен спросить. Она принадлежит миссис Макен.
 — Да? Держу пари, что она из того сундука. Покойный Макен говорил мне, что там книги, но я не поверил.
 Каин никогда не сидел без дела, его руки всегда были чем-нибудь заняты. В эти морозные недели мы по вечерам заготовляли гвозди. Это можно было делать дома, и, кроме того, работа отвлекала от голода и тяжелых мыслей.
 Мы раскаляли в огне конец железной проволоки, а потом заостряли его ударами молота. Длина гвоздя отмечалась зарубкой, затем запихивали прут в деревяшку с дыркой и откусывали по зарубке. Другой конец расплющивался молотом, и получалась шляпка. Потом деревяшку нужно было бросить в воду, чтобы металл осел и закалился, и только потом можно было вытащить готовый гвоздь.
 Если запасов проволоки хватает, можно за день сделать несколько сот, а то и целую тысячу гвоздей. Но бревна мы гвоздями не скрепляли. Мы просто хорошо подгоняли их друг к другу и соединяли деревянными шипами — они и держались дольше, и не ржавели — не портили дерево. Мы строили на века. Так думал Каин, так думал и я. А для этого бревна нужно было подбирать не только по размеру, но и по весу.
 Еще мы заготавливали бруски для оконных рам и дранку для стен и крыши. Во время этих крутых морозов я трижды ходил выбирать подходящие деревья, а вечерами после ужина, сдвинув посуду в сторону, мы с Каином и Джоном Сэмпсоном чертили планы лесопилки и кузницы.
 Индейцы пока не показывались. Однажды я дошел до того самого места, где раньше стоял их лагерь, но там было пусто.
 — Как начнет таять, подбирай любую железку, — сказал Каин. — Сгодится все, что ни найдешь. Мало ли что могут бросить проезжающие.
 В тот вечер Этан сидел у нас.
 — К юго-западу отсюда можно кое-что найти. Несколько лет назад там были прииски.
 — Прииски? — заинтересовался Уэбб. — Какие?
 — Золотые. И похоже, с золотом там было все в порядке.
 — А кто там сейчас?
 — Индейцы.
 Пару раз к нам на огонек заходила миссис Макен. В такие вечера Каин все больше молчал, курил и смотрел на пляшущее в очаге пламя. Но он и всегда был неразговорчив, говорил только по делу.
 На девятый день мороз ослаб, а на десятый Этан Сэкетт убил оленя.

 Глава 4

 Теперь никто и не помышлял об отъезде, все толковали только о золоте.
 О золоте и о тех полах, которые я настелил в доме Рут Макен.
 Пришел и Каин, прикинул объем работы, попрыгал, чтобы проверить доски на прочность, а был он тяжел и могуч. Изучил, как подогнаны они друг к другу, как сделаны углы, потом выпрямился и сказал:
 — Я не видел работы лучше.
 То есть теперь мне было, чем гордиться.
 Тем временем Стюарт, Крофт и Уэбб насели на Этана, чтобы тот рассказал им про золото. Но он знал не так уж много. Все началось с золотоискателей, которые возвращались с приисков Калифорнии. Кому-то из них показалось, что здешние места чем-то напоминают Хенгтаун, и он на всякий случай промыл несколько лотков. А когда обнаружил немного золота, они все было остались и принялись за работу, но индейцы их вытеснили.
 Вообще-то мы целые дни проводили на охоте — нашей колонии было нужно мясо. Этан подстрелил лося, а мы с Уэббом — по антилопе, да еще напали на след медведя, похоже, огромного медведя. Перед зимней спячкой он не успел наесться как следует и потому проснулся, отряхнулся и отправился искать пищу.
 Уэбб стрелял здорово: он, например, уложил на бегу антилопу. Попал ей прямо в шею, когда она только набирала скорость. Лучшим стрелком был Этан, хотя сам он утверждал, что в этом деле я — настоящий мастак. Впрочем, Каин и Уэбб конечно же тоже не промахивались, да и у Джона Сэмпсона тоже был кое-какой охотничий опыт, а еще он когда-то давно участвовал в стычках с индейцами. Про Стюарта и Крофта я ничего не знал. Охотились они отдельно, и все полагали, что они могут сами о себе позаботиться.
 — Ну что ж, пятеро попадают туда, куда целят, — заметил Каин, когда я рассказал ему об Уэббе.
 — Шестеро, — сказал Сэмпсон. — Считай еще Рут Макен.
 Мы молча уставились на него.
 — Миссис Макен прекрасно знакома с ружьем. Не хуже нас с вами. Она стреляет с детства.
 — Ну и женщина! — только и сказал Каин.
 — Мы с ней из одного города, только я не был с ней близко знаком, просто знал в лицо. А ее муж был майором, и она разбирается в повадках индейцев, объясняется с ними знаками и даже говорит на некоторых из их языков. Вокруг нас жили сиу, и ей пришлось с мужем побывать на разных там передовых постах.
 Когда у меня выдавалось свободное время, я залезал на чердак, где тепло от печки сохранялось дольше. Половина чердака была застелена досками, и там я устроил уютное местечко с постелью. Зажигал свечу, пристроенную для безопасности в консервную банку, закутывался в одеяла и погружался в повествование Нельсона Ли о погоне за бандитом Раблоу.
 Когда глаза уставали, я принимался придумывать, как застеклить окно у вдовы Макен пустыми бутылками, которые я нашел в том месте, где когда-то жили золотоискатели. Бутылок набралось около двух дюжин. Если вырубить для окна узкий проем, равный примерно высоте бутылки, сделать внизу выем для донышек, а наверху — для горлышек… или наоборот… может получиться окно. Видно сквозь него ничего не будет, зато снаружи свет будет просачиваться… или нет, так нехорошо…
 На следующий день около полудня, когда я объяснял Рут Макен про окно, рядом оказался Этан.
 — Бендиго, ты мне нужен.
 Мы отошли с ним в сторону.
 — На гряде появились следы лошадей, подкованных, — шепнул он.
 В доме Каина собрались мужчины.
 — Если бы это были порядочные люди, они заглянули бы к нам поговорить и выпить кофе.
 — А сколько их?
 — Похоже, что трое. Они там долго стояли: глядели, что тут у нас делается. — Этан помолчал. — Вокруг бродят дезертиры, они грабят фургоны, а валят все на индейцев. Может, это кто-то из этих.
 — Что делать? — спросил Сэмпсон.
 — Готовиться к бою. Каин, если ты не против, оставайся с Сэмпсоном, Стюартом и Крофтом в доме — будете нас прикрывать. А Уэбб пусть идет с нами.
 — И что потом? — спросил Стюарт. — Может, они не хотят неприятностей?
 — Для начала поговорим с ними, — сказал Этан. — И не будем пока раскрывать, сколько нас. А если начнется заварушка, стреляйте. У нас нет другого выхода. — Он помолчал. — Возможно, им нужна наша скотина или наше добро. Но вообще-то они похищают женщин… и девушек.
 Я вернулся за своим винчестером к Рут Макен и пересказал ей все. Она только кивнула.
 — Скажите, что мы с Будом будем наготове. Отсюда хороший обзор, и сектор обстрела открыт.
 Заметив мое удивление, она заулыбалась.
 — Не забывайте, мистер Шафтер, что мой муж был офицером. Полжизни я провела в гарнизонах и армейские дела знаю.
 Потом мы с Уэббом спрятались возле дома, а Этан остался на открытом месте и возился с лошадью, как будто у него не в порядке седло. Он встал так, чтобы лошадь прикрывала его. Теперь мы были готовы.
 Они появились со стороны гряды тесной кучкой, человек около пятнадцати. А может, шестнадцать. Приблизившись, они рассредоточились, но, похоже, ничего не опасались, оценив наши силы по малому количеству домов.
 — Крепкий отряд! — заметил Сэмпсон, наблюдая за ними в подзорную трубу. — Смотри, смотри, Бендиго, — там Латрелл!
 Этот Латрелл шел вместе с нами в обозе. Он все заглядывался на мою сестру Лорну. Как-то раз она отправилась к ручью за водой, а он ее подкараулил и набросился. Но я подоспел вовремя и сбил его с ног. Кулак у меня тяжелый, закаленный плотницкой и кузнечной работой, но этот парень только отряхнулся и пошел на меня с дубиной. Ну, меня этим не испугать, я уклонился, перехватил его руку, взял за грудки и врезал ему так, что даже через две недели в форте Ларами он не мог самостоятельно выйти из фургона. Там мы его и оставили.
 Они приближались. Этан вдруг поднял руку и крикнул:
 — Стоять!
 Компания притормозила, но крупный, обросший волосами мужик в грязной кожаной куртке крикнул в ответ:
 — В чем дело? Мы просто решили вас навестить.
 Они продолжали медленно приближаться.
 — Проваливайте. Мы вас в гости не звали!
 Пока шла эта мирная беседа, мы с Уэббом подтянулись к Этану. Вдруг Уэбб резко обернулся и выругался. Оказалось, что, пока первые отвлекали наше внимание, другие начали обходить нас сзади.
 — Ни с места! — заорал им Уэбб и шепнул: — Возьмите на себя первых. С остальными я справлюсь.
 Он быстро пошел от нас прочь, опустив дуло ружья. Я старался не упускать его из виду: вдруг ему понадобится помощь.
 — Джон! — крикнул я так, чтоб меня расслышали внутри дома. — Заднее окно!
 Из дома донесся шум, и бандиты остановились, сообразив, что их уловка разгадана. Но обескуражены они не были, похоже, даже развеселились, потому что считали себя крутыми ребятами, да и числом они нас превышали.
 — Ну, ты — вперед! — услыхал я голос Уэбба и оглянулся.
 Уэбб приближался к одному из парней.
 — Вперед, скотина! — снова крикнул он, наступая на него с опущенным винчестером.
 Видно, парень решил, что с Уэббом он легко справится. Ему, как и всем нам, предстояло про него еще многое узнать, беда лишь в том, что у него на это осталось мало времени. Парень пошел на Уэбба, а тот вдруг левой рукой рванул из-под куртки шестизарядный револьвер и выстрелил. Парень рухнул.
 Тут заварилась каша.
 Из заднего окна грохнула крупнокалиберная пушка Сэмпсона, следом выстрелил Этан. Я припал на одно колено и дал три выстрела подряд с такой скоростью, какую только позволял затвор ружья. Тот парень, в которого я целился, вылетел из седла. Рухнул и повис одной ногой в стремени волосатый, в которого выпалил Этан. Лошадь его рванула прочь, волоча хозяина по снегу.
 На меня — с револьвером — галопом летел мужик. Вдруг он дернулся — это пуля из дома Макенов остановила его, выронил свою пушку и поскакал прочь, ухватившись обеими руками за луку седла, а на груди его расплывалось кровавое пятно.
 Не успели мы опомниться, как никого из нападавших уже не было. Вернее, большинства. Трое валялись на снегу, среди них — предводитель. А у нас за спиной лежал тот, которого подстрелил Уэбб, — пуля угодила ему в голову. Еще один корчился на мерзлой траве, он пытался уползти, волоча перебитую ногу.
 Подошел Каин. Глаза у него странно светились.
 — Можно было их просто попугать, — сказал он. — Зачем было затевать бойню?
 — Лучше сразу. Они бы вернулись и застали нас врасплох.
 — Уэбб перехитрил того парня. Мне кажется, он просто хотел кого-нибудь убить.
 — Это им послужит уроком.
 — Будь поосторожнее с Уэббом, — тихо сказал Каин. — Он вроде голодного зверя.
 — Соберите оружие и патроны. Мы их похороним, — приказал Этан и повернулся к Каину: — Не пора ли прочесть над ними молитву?
 — Подождите этого, он сейчас присоединится к остальным, — указал Уэбб на парня, который с ненавистью смотрел на него, корчась в луже собственной крови.
 — Дайте мне оружие, дайте мне оружие… — бормотал парень.
 Но, когда из дому вышел Сэмпсон с коробкой лекарств и бинтов, его голос уже утих. Он застыл в неподвижности.
 Показались женщины, потрясенные и бледные. Они пытались удержать детей дома, но те, увлеченные, рвались поглазеть на покойников.
 — Нужно выяснить, кто они такие, и написать их родным, — сказала миссис Сэмпсон.
 Но никто не стал шарить по карманам. Никто не хотел ничего знать про убитых. Так легче остаться в мире со своей совестью. Оружие и боеприпасы, конечно, нам нужны, их пришлось взять. Ведь у нас всего этого мало, а окружающие горы предвещают опасность в любой момент. Но больше — ничего.
 Латрелла среди убитых не оказалось. Похоже, он сбежал.
 Мы собрали ружья и ремни, поймали лошадей. Лошади были хороши, наверняка это трофеи, принадлежавшие загубленным бандитами людям.
 Вся наша колония участвовала в похоронах, а Каин читал молитву. Вот и наши первые мертвецы. Мы похоронили их на небольшой возвышенности.
 Второй раз мы столкнулись с серьезной опасностью и, поборов страх, стали еще ближе друг другу. Однако в глубине нашей общности прорастали зерна розни: ведь не все убивали, не все приспособлены к убийству и насилию. Радовались только Уэбб да я. Я хорошо видел, что сделал Уэбб, и понимал, что он нас всех спас своим неожиданным выстрелом — перехватив инициативу и смешав карты нападавших.

 Глава 5

 После Нельсона Ли я принялся за Вашингтона Ирвинга, а потом за «Торговлю в прериях». Несколько раз я разговаривал о прочитанном с Рут Макен, и получалось, что ее и мои впечатления были схожими.
 Некоторым поведение Рут внушало тревогу. Нили Стюарт жаловался, что после разговоров с Рут у его дочки Мэй «появляются мысли». И это была чистая правда.
 Но миссис Макен только улыбалась.
 — Мистер Стюарт, это очень хорошо, что у нее появляются мысли и неудовлетворенность. Тот, кто всем всегда доволен, ничего не добьется в этом мире.
 — У вас ведь один только Буд, зачем вам школа? — как-то спросил я у нее.
 — Школа нужна всем, а не только Буду. Что касается его, я хочу, чтоб ему здесь нравилось, чтоб школа помогала ему взрослеть, понимать, что у нас происходит. Чтоб он стал образованным и сумел впоследствии добиться чего-то большего. Дело, которое умеешь хорошо делать, деловые достижения — только это дает человеку настоящее счастье. А вы, мистер Шафтер? Чего вы хотите? Кем вы хотите стать?
 Стыдно признаться, но у меня не было никаких конкретных планов. Я любил жизнь, и меня не покидало ощущение, что все, что происходит сейчас со мной — преходяще. Может быть, так чувствовали все. Мы никогда не жили в обустроенных деревнях, не унаследовали, как наши европейские предки, принадлежности к каким-то классам общества. Мы — странники. Хорошо это или плохо — покажет время. Некоторые тянулись на Запад, чтобы разбогатеть и уехать обратно, другие — чтобы остаться здесь, чтобы обустроить и обогатить этот край. Только мало кто знал, как это нужно делать.
 Мне хотелось оказаться на Западе, и вот я здесь. Я вдруг перестал что-либо понимать. Я охотно помогал Каину строить кузницу и лесопилку, но в глубине души знал, что надолго здесь не задержусь. Наша страна так велика, и хочется увидеть побольше.
 — А что потом, мистер Шафтер? Ну, посмотрите вы страну, всю страну, и вот — вы уже немолоды. Что с вами будет, когда жизненные силы ослабнут?
 Она задавала опасные вопросы, они растревожили меня, и я ушел от нее полным сомнений и недовольства собой. Эти вопросы вроде больного зуба или гвоздя в подошве — хочешь о них забыть, но деться некуда, и все возвращаешься и возвращаешься к ним.
 Оставались только книги. Они открывали мне окно в широкий мир. Я читал их, потому что хотел многое узнать. Но времени было мало. Жизнь была тяжела, постоянно требовались еда и топливо. Рутинные обязанности не оставляли времени, чтоб думать о чем-нибудь, кроме ежедневного труда. Если нам чего-то не хватало, приходилось учиться обходиться без этого. Нужна хорошая школа, чтобы подготовиться к тем изменениям, которые постоянно подбрасывает жизнь, чтобы понять, что она всегда капризна, непостоянна, а перемены — правило, а не исключение. Ничто не пребывает в неизменности.
 Наша страна — страна движения. Мои предки в разное время приехали из Уэльса, из Ирландии, из Франции. Родители перекочевывали из Пенсильвании в Иллинойс, потом — в Висконсин, а дедушка с бабушкой моей матушки — из Мэна в Вирджинию. Любовь к новым местам сидела в нас глубоко.
 Мы не знали постоянного, устойчивого мира, а тот, в котором мы жили, ценил лишь основные добродетели. Зло и добро здесь ярко и выпукло противостояли друг другу.
 Книги. Со временем я обнаружил, что тут тоже нужно уметь отделить одно от другого. Иногда, казалось бы, свежая мысль оборачивалась просто результатом хорошей памяти пишущего. Образованный человек пересказывал то, чему научился когда-то, а не додумался сам. И все равно я завидовал Рут Макен, которой довелось общаться с образованными, начитанными и много путешествовавшими людьми, и мечтал, что когда-нибудь и сам окажусь среди таких.
 Пока же я был лишь одним из тех кочевников, которые во множестве своем основывали новые города. Размахивая топором в лесу, я порой приходил к странной мысли, что со временем умственные способности человека могут иссякнуть: чем больше знаний накоплено в книгах или где-то там еще, тем меньше нужды соображать и размышлять самому.
 Мы же здесь учились определять время по солнцу, направление — по тени, по течению рек или по тому, как на деревьях растут ветки. Больше всех об этом знал Этан Сэкетт, и я у него учился. Этан прекрасно знал дикую природу, он умел не только распознать на земле или в зарослях следы зверя и человека, но и угадать их повадки. Часто мы вместе ходили на охоту или выбирали деревья для рубки.
 Это было непросто, потому что вокруг не было больших лесов. Строевой лес рос только на горных кряжах, да еще небольшими островками среди лугов — вплоть до самой Уинд-Ривер. Приготовить материал для строительства лесопилки — это не значит просто повалить дерево. Его еще нужно разметить, а потом плотницким топором вытесать прямоугольный брус.
 За месяц я повалил и обтесал про запас десять огромных стволов. Под готовые брусья я подвел палки, чтобы брусья не касались земли и не гнили.
 В морозные дни охотиться было нельзя, и наши запасы еды быстро таяли. Но лишь только морозы ослабли, Этан снова стал приносить добычу. Он сам разделывал туши и делил мясо между жителями поселка.
 Как-то вечером мы сидели у огня в доме Каина.
 — Запасов еды хватит, если экономить, — сказал Уэбб. — Начнись весна пораньше, и мы до нее протянем.
 — Лучше подумай о том, как дотянуть до урожая, — сказал Сэмпсон.
 — Именно этим и займутся те люди с Востока, — сказал Этан.
 Тишина настала глубокая, в жизни такой не слышал. Этан только что вернулся с охоты с пустыми руками, но на задней луке его седла я увидел засохшее пятно крови.
 — Вы о чем, мистер Сэкетт? — спросила Рут Макен. — Что еще за люди с Востока?
 — Мормоны. Они направляются в Солт-Лейк. Измождены до крайности. Приехали из Старого Света, чтоб присоединиться к Бригаму.
 — Они голодны?
 — Они голодают, мэм.
 — Пусть едят скот. Я пару раз ел конину, это вполне съедобно, — сказал Уэбб.
 — У них нет лошадей.
 Все уставились на Этана. Нет лошадей? Да такого просто не бывает!
 — Они идут пешком, а повозки тащат на себе. Многие по дороге умерли, осталось человек тридцать.
 — Вы им рассказали о нас? — спросил Каин.
 — Я подумал, что я не вправе. Они могли бы пройти мимо, никого не заметив. Мне кажется, мы должны вместе решить, станем ли мы им помогать.
 — Чего тут решать, — сказал Нили. — Мы сами еле выживаем. Они нас съедят вместе с нашими домами.
 — Ну, не знаю, — сказал Крофт. — Пару раз мне приходилось голодать.
 — Что же с ними будет? — воскликнула Лорна. — Они ведь погибнут!
 — Это не наше дело, — настаивал Нили. — Пусть о них заботится Бригам.
 — Он им поможет. К нему уже послан человек, — сказал Этан. — Если, конечно, он доберется, и если помощь поспеет вовремя.
 — Бендиго. — Рут впервые назвала меня по имени и на «ты». — Ты сумел бы править моим фургоном?
 — Да, мэм. Конечно.
 — Эй, что за дела? — Нили вскочил, но миссис Макен, не обращая на него внимания, потянулась за платком.
 Нили аж покраснел.
 — Миссис Макен, так не пойдет! Эти люди для нас — что саранча!
 Но она уже одевалась, а глаза у нее стали огромными. Они всегда делались такими, когда она принимала серьезное решение.
 — Не ваша забота. Вы спрашивали, чем я собираюсь торговать в лавке. Так вот — это еда и одежда, мой второй фургон. И я имею право поделиться всем этим с другими.
 — Нет! — Мери Крофт всегда недолюбливала миссис Макен за ее привлекательную внешность и независимость. — Еще чего! Такую ораву на нашу голову!
 — Перестань, Мери… — возразил Том.
 — Решим сообща, — сказал Этан. — Давайте голосовать.
 — Я говорю нет! — твердо заявил Нили Стюарт.
 — Нужно помочь, — сказал Крофт.
 — Не наше дело! — злобно глянула на Тома Мери.
 — Я уже проголосовала, — сказала Рут Макен. — А ты, Бендиго?
 — Он еще мал, чтобы голосовать, — прошипела Мери.
 — Я исполняю мужскую работу, и я голосую. За то, чтобы им помочь.
 — Никакой помощи, — помолчав, сказал Уэбб.
 — Нельзя покидать страждущих, — сказал Сэмпсон.
 Миссис Сэмпсон и жена Каина, как я и думал, проголосовали «за», но Каин все еще молчал. Потом он просто сказал мне:
 — Пожалуй, стоит поставить фургоны на полозья. Возьми два фургона и все одеяла и мех, что мы сможем собрать.
 — Ты еще не голосовал, — сказал Нили.
 Каин удивленно посмотрел на него:
 — Другого у меня и в мыслях не было. Я просто соображал, как все это сделать получше.
 Уэбб встал.
 — Боюсь, мы еще об этом пожалеем, но со вторым фургоном поеду я.
 — Вы просто толпа придурков! — заявила Мери Крофт. — Пусть Бригам сам о них заботится. Это он их сюда заманил.
 К закату снова повалил крупными хлопьями снег и добраться до конюшни было непросто. Мы приладили полозья. Буд Макен вызвался ехать со мной.
 — Буд, тебе будет трудно, — сказала Рут. — Ничего такого у тебя еще не было. Поэтому старайся быть наравне со всеми. Исполняй свою часть работы.
 — Хорошо, мама.
 Видно было, что она тревожится.
 — Он уже настоящий мужчина, мэм, — сказал я. — Он справится.
 — Надеюсь. Я хочу, чтобы он, когда дорастет до вашего возраста, стал похожим на вас.
 Умела она сказать нужное слово вовремя. В пути я все вспоминал ее слова, и мне казалось, что они согревают меня в метели и холоде.
 Я ехал первым, Уэбб — за мной. С ним вместе — Том Крофт. Нас ожидал тяжелый путь, который мог обернуться гибелью.

 Глава 6

 Лошади Рут Макен были хороши, куда лучше прочих. Наверное, из-за той травы, что росла на террасе возле ее дома. Вначале лошади паслись вместе с остальными на лугах, а потом подъели траву возле дома. Она была такой же сочной, что и луговая.
 Без лошадей нам бы не справиться — они быстрее волов и умеют сами находить дорогу к дому, если хозяин погибнет. А случиться могло всякое.
 Уэббовы лошади тоже добротные и сильные, они постоянно были в работе: возили воду с водопада. С тех пор как мы приехали в эти края, они только этим и занимались. У Рут Макен источник был прямо у порога, и я все подумывал о том, чтобы устроить водопровод. Остальные возили воду бочками.
 Настоящего водопада там, где мы брали воду, не было. Просто ручей струился с невысокого утеса, а под падающую струю можно было подставить бочку. Мы привозили четыре-шесть бочек в фургоне, заливая их по самые края. По пути домой изрядная часть воды расплескивалась, и дорога постепенно превращалась в ледяную гору.
 Водопад был недалеко от основного тракта, в миле от нашего поселка. Путь к водопаду, кроме первых нескольких ярдов, пролегал вдоль тракта.
 Когда мы спустились с террасы, нам навстречу вышли Каин и Хелен. Они дали нам закрытые ведра.
 — Это суп, — сказала Хелен. — Его немного, по нескольку ложек каждому, но когда приедете, согрейте его, и он даст вам тепло и сил на обратную дорогу.
 С гор дул пронизывающий ветер, снег жалил тонкими ледяными иголками. Этан дал нам последние наставления, и мы тронулись в путь размеренным шагом. Это было часа через два после восхода — мы проверили время по серебряным часам Уэбба. До мормонов было миль двенадцать. Три-четыре часа пути в один конец. Если повезет. Под фургонами лежала глубокая колея.
 За моей спиной, чтобы не мерзнуть, притопывал и охлопывал себя Буд. На нас обоих были куртки из бизоньей шкуры и меховые ушанки. Шапку мне дала Рут Макен, это была ушанка ее покойного мужа; она оказалась мне впору, словно ее шили специально для меня. Через час мы все забыли, что такое тепло.
 Когда мы приостановились в третий раз, чтоб дать передышку лошадям, ко мне подошел Уэбб.
 — Мне это не нравится, Бен. Сейчас мы едем по колее, но если снег будет валить так же, как теперь, то колею быстро засыпет.
 — Справимся, — ответил я более уверенно, чем следовало бы.
 Нам предстояло пересечь плоскую равнину. Она тянулась многие мили на юг, и на ней царствовал ветер. Собьешься с колеи — и не отыщешь ее никогда.
 — Засекай время в пути, — предложил я. — Двинемся назад, опять заметим время.
 Снег ненадолго перестал, показалось серое небо, и я смог снова увидеть лошадей. Вокруг простирались снежные просторы девственной белизны.
 — Бендиго, а нельзя ли пройтись пешком? — спросил Буд. — Ноги окоченели.
 — Хорошая мысль, — сказал я и остановил лошадей.
 Подошел Уэбб и кивнул, когда я сказал ему, что мы пойдем пешком. Лицо у него было узкое и темное, глаза — серые и колючие. Клочок щетины на месте усов. Он казался мне холодным и жестоким. И в который раз я подумал, что такого человека лучше иметь союзником, чем соперником.
 Кроме того, что у него хорошая одежда и приехал он из Миссури, о нем никто ничего не знал. В обозе он ни с кем не сближался, а его сын Фосс, этакий дылда с разбойничьими повадками, умел наживать себе врагов. Уэбб был не таков: в чужие дела не лез, работал много, а вот к людям никакого расположения не питал.
 — Ну ты как, парень? — спросил он Буда. — Мой Фосс тоже хотел поехать, да в последнюю минуту передумал.
 — Похоже, он поумней меня, мистер Уэбб. Я и подумать не успел, как оказался в дороге.
 — Ты смелый, — сказал Уэбб. — Это мне нравится.
 Мы продолжали путь. Лицо онемело от холода, а шарф от дыхания смерзся в ледяную корку. В такой мороз хорош мех росомахи. Этан говорит, что на нем лед не нарастает.
 Дым от костра — вот что мы увидели вначале. Потом и их самих. Они сгрудились за каким-то полотном, чтобы укрыться от ветра. Вокруг стояли тележки.
 В жизни не видал более жалких, более измученных людей. Трясясь от холода, они поднимались, чтобы нас приветствовать. Трудно представить, чтобы можно было так плохо подготовиться к холодам. Я не мог понять, что мне делать: то ли восхищаться их верой и отвагой, то ли почитать их за круглых дураков.
 Они смотрели на нас ввалившимися глазами и не могли поверить тому, что видят. Мы с Будом отдали им суп, Уэбб тем временем развернул фургоны, а Том Крофт разворошил угли, чтобы согреть еду.
 — Вы от Бригама?
 Я увидал высокого сутулого мужчину в пальто из тонкого драпа. Его голос тек как-то странно, вроде журчал, и я подумал, что у него характерный английский выговор.
 — Нет. Мы из одного местечка возле тракта. Нас мало, но наш товарищ рассказал о вас. Мы приехали помочь вам.
 — Это тот человек, что принес мясо? Да благословит его Господь. Да благословит Господь вас всех.
 — Мы не можем взять ваши тележки. Скажите людям, чтобы собрали еду, одежду и оружие. Мы отведем вас в поселок, а позже вы сможете вернуться за своим имуществом.
 Он заколебался.
 — Но ведь у нас, кроме этого, ничего нет!
 — Есть, сэр. У вас есть жизнь. Вы всегда сможете вернуться и забрать свое добро.
 Они сильно изголодались и замерзли, но все равно упорно не хотели оставлять свое имущество. Их было двадцать девять человек, а у нас всего два фургона.
 Пока они ели суп, мы с Уэббом накрыли лошадей одеялами и подогрели им воды.
 По одному только виду лагеря мормонов можно было судить о том, как неопытны эти люди. У них не было даже ограждений у костра, а снег они разгребли, обнажив мерзлую землю. На снегу куда теплее, а если из палок или грунта выстроить ограждения, большая часть тепла доставалась бы им, а не улетала в морозный воздух.
 Они были худы и костлявы, замучены ходьбой по морозу. Двое с каждым шагом оставляли на снегу кровавые следы.
 — Нили прав, — сказал Уэбб. — Они сожрут нас с потрохами. Два-три дня их прокормим, а потом все положим зубы на полку. Глупая затея.
 — Жалеете, что поехали?
 — Нет. Я поехал потому, что хотел поехать.
 — Хороший вы человек, Уэбб.
 Он оторопел.
 — Не болтай глупостей. Человек я скверный и подлый.
 Я догадался, что он говорит серьезно.
 Кое-что о нем я уже сам знал. Например, что он тяжел, мрачен и раздражителен, но, когда припрет, на него можно положиться. Он мог спорить, не соглашаться, но, если требовалась сила и отвага, Уэбб был тут как тут.
 Он не рисовался, просто опасность обладала для него притягательной силой. Уступать Уэбб не умел. Он был человеком-стеной, который всегда держится до последнего. Он мог посмеиваться над патриотами, презирать благородные чувства, но непременно оказался бы в долине Фордж или вместе со стариной Беном Миланом в Аламо.
 С мормонами путешествовали грудной младенец и еще несколько малышей, которым было тяжело идти по снегу. Один мужчина с поврежденной ногой передвигался на костылях.
 Глава мормонов, Хаммерсмит, сказал, что бросить тележки они не могут.
 — Может быть, их можно привязать к фургонам? — спросил он.
 — Послушайте, мистер! Нам вообще сильно повезет, если мы доберемся до дому, — потерял терпение я. — Лошади не потянут, даже если половина ваших людей пойдет пешком. Если вы с нами — забирайтесь в фургон. Пусть Бригам беспокоится о ваших пожитках.
 Мой фургон снова шел первым. Уэбб оказался прав — с колеей у нас начались трудности. Когда мы выбрались из ложбины, я остановился и подошел к Уэббу.
 — Сколько времени мы потратили на дорогу сюда?
 — Больше четырех часов. Что-то около пяти.
 — Ехали пустые, снегу было вдвое меньше, — задумался я и добавил: — Следи за временем — часа через четыре придется смотреть в оба.
 — Думаю, на обратный путь времени уйдет вдвое больше. Через четыре часа домом даже не запахнет.
 Сейчас полдень — значит, до дому доберемся в темноте.
 Слабый след наших фургонов еще кое-где сохранился, но через час он исчез, и только изредка в тех местах, куда не доставал ветер, мы на него натыкались.
 Мы с Будом шли пешком. Мерили шагами милю за милей, а вокруг был только один снег. Большинство мужчин из мормонов и даже пара женщин, узнав о том, какой дальний и тяжкий путь нам предстоит, решили идти пешком. Приходилось махать и прихлопывать руками, чтобы не окоченеть совсем.
 На вершине холма, где мы остановились, чтобы дать лошадям передохнуть, ко мне подошел Уэбб. Его лицо было похоже на маску, усы обледенели. Тихо, чтоб никто не слышал, он сказал:
 — Бен, мы сбились с пути.
 — Давно?
 — Не знаю.
 Мне вдруг показалось, будто мы очутились в белой пещере: вокруг одни стены из снега, и нет отсюда никакого выхода.
 — Если эта публика поймет, в чем дело, начнется паника.
 — Они не должны узнать.
 Я мысленно прослеживал весь наш путь заново. С тяжелым грузом и частыми остановками мы не могли продвинуться далеко. Похоже, что мы находимся где-то между Земляничным и Каменистым ручьями. Навряд ли мы могли пересечь Земляничный, не обратив на него внимания. Каменистый тоже был проблемой — у него крутые берега, и, если его не заметить, можно попасть в беду.
 Нам казалось, что мы продвигаемся к северу, но так ли это? Ветер дует или, по крайней мере, дул с севера. Теперь он задувает справа — или мы свернули, или ветер поменял направление.
 Куда повернуть? Отходить в сторону в поисках колеи рискованно, можно не найти дороги назад. Остаться на ночь в чистом поле с этими людьми — опасно, двое из них в плохом состоянии.
 — Пошли, — сказал я.
 — Наобум?
 — Кажется, по правую руку от колеи шел склон. Если лошади начнут вязнуть, скорее всего, это и будет этот склон. В конце концов, какая теперь разница.
 И снова мы двинулись вперед, понимая, что, возможно, идем не в ту сторону. Миновали несколько ложбин и впадин и, может статься, пересекли ручей, того не заметив.
 Шли медленно. Буд помогал вести лошадей и делал это достаточно умело. Пару раз мы останавливались и докапывались до травы. Снегу намело не меньше, чем на фут.
 — Бендиго, мы заблудились?
 — Похоже на то.
 — Мама будет волноваться.
 Мы останавливались, но не слышали ни звука, только слабо позвякивали кольца постромков. И тут я решился сделать то, что давно хотел. Подошел к Уэббу и сказал:
 — Постойте здесь. Я пойду осмотрюсь.
 — Заблудишься.
 — Нет. Пройду влево шагов двести. Следы не успеет замести снегом. Вернусь и столько же пройду вправо.
 Ветер и снегопад усилились. Видно было не больше, чем на тридцать-сорок шагов. Я шел медленно, с каждым шагом прощупывая землю. Меня окружал только снег, и следы заметало гораздо быстрее, чем я предполагал. Когда я возвращался, первые следы уже наполовину запорошило. Мой поход в другую сторону также ничего не дал.
 Мы двигались вперед еще с полчаса. Лошади еле справлялись: снег делался глубже, а груз тяжелей, потому что люди один за другим выдыхались и приходилось усаживать их в фургоны. Правда, мне казалось, что лошади не случайно еле волокут фургоны — они поднимаются вверх по склону. А раз так, может быть, мы идем правильно.
 На следующей остановке на разведку отправился и Уэбб. Я пошел в одну сторону, он — в другую. Мы опасались, что можем не заметить поворота к нашему поселку. На запад от него на сотни миль тянулись одни голые прерии.
 Если мы остановимся, то негде будет взять дров и придется жечь наши фургоны.
 — Здесь каменисто, — сказал Уэбб. — Похоже, идем правильно.
 — Возможно. Только камни в этих краях повсюду.
 Ветер все усиливался. Одна из лошадей споткнулась и рухнула. Подняли ее и двинулись дальше, но тут я и сам поскользнулся и упал. Сильно ударился и вывалялся в холодном снегу. Словом, приятного мало. Встал, отряхнулся и крикнул Уэббу:
 — Тут под снегом лед.
 Они с Крофтом подошли ко мне. Мы разгребли снег. И вправду лед. Толстый слой льда со следами колес.
 — Отлично. Это водяная дорога.
 — Что?
 — Наш путь от водопада.
 Под снегом лежала намерзшая на шесть-восемь дюймов над землей корка льда от постоянно проливающейся воды. Раз мы попали на эту дорогу, нам будет легко удержать на ней лошадей, если их потянет в сторону, в глубокий снег.
 Ничего не было видно. Ветер разыгрался во всю силу, срывая тенты с фургонов, сек снегом лица.
 — Свет! — вдруг завопил Буд.
 Почуяв близость гумна, лошади пошли проворнее. Я хлестал кнутом и вопил, что было мочи.
 Сквозь снежную пелену стали вырисовываться силуэты домов. Ничего не могло быть лучше, чем подъехать к дому Каина и увидеть, как наши вылетают из дверей навстречу. Когда мы вошли в дом, Уэбб показал мне часы — возвращались мы на шесть часов дольше.
 Каин, Сэмпсон, Фосс и Стюарт распрягли лошадей, обтерли, подали сена и напоили подогретой водой. Им достался трудный, длинный и холодный денек.
 Измученных мормонов привели в дом, накормили и уложили спать. Мы поделились с ними тем немногим, что у нас было. Больше всех отдала вдова Макен.
 У нее были одеяла и одежда, которые она собиралась продавать весной. Одеяла похуже она отдала мормонам.
 Один из них, худой длинный парень моего возраста, протянул мне руку:
 — Спасибо, сэр, вы нас спасли.
 — Благодарите Уэбба, Буда и Крофта, — сказал я. — Они сделали не меньше моего.
 Я валился с ног. Устал смертельно. Похлебав немного горячего супа, заполз на чердак, вытянулся и уснул, даже не успев снять сапоги. Позже с меня их стянула Лорна.
 Я засыпал под гул голосов внизу — люди спасены, я был рад, несказанно рад, что мы это сделали. И все же что-то сжималось внутри — им ведь тоже нужно есть, а у нас нет лишнего. Впереди мрачные месяцы зимы.
 Нам с Этаном придется много охотиться. Уходить в поисках дичи далеко в прерии, а там можно столкнуться с индейцами.
 Если они вообще существуют.

 Глава 7

 Мормоны пробыли у нас дней пять, но я так ни с кем и не познакомился, кроме того худого и длинного парня, Трумэна Траска.
 На пятый день из Солт-Лейк пришли шесть больших фургонов с одеялами, едой и всем необходимым. Этан заметил фургоны и выехал навстречу тем, кто боялся найти лишь изможденные закоченевшие тела.
 Они оставили нам муки, сахару, чая. Конечно, гораздо меньше, чем было нами потрачено. Провожая их на седьмой день, мы стояли на ветру и глядели им вслед. А через час мы с Этаном, нацепив снегоступы, отправились на поиски дичи.
 Двинулись в горы, надеясь найти какое-нибудь замкнутое, укрытое от ветра место, где могло прятаться зверье. Но когда до самой темноты нам не удалось обнаружить ни следа, обоим стало не по себе. Дома нас ждали голодные люди, которые верили, что мы добудем мяса.
 Мы выбрали непродуваемое место, соорудили небольшое укрытие для себя и костра, пожевали вяленого мяса и запили его подогретой водой, в которой замешали немного муки. Так мы сидели там, беседуя о том о сем, пока нас не накрыла глубокая ночь.
 На другой день стало теплее, и мы нашли путь в широкий и глубокий каньон. Ручей там замерз, но на сосновых ветках, что глядели на юг, снег слегка подтаивал. Воздух был чист и прозрачен. Стали попадаться следы оленей, потом вдруг — медведя.
 Медведи спят всю зиму, только если хорошо наелись с осени. Но если они чувствуют голод, то просыпаются и, когда выпадают дни потеплее, отправляются искать пищу. Наевшись, они снова укладываются в берлогу.
 Нам попалось место, где медведь разгреб снег и разрывал землю в поисках съедобных корней. Обычно медведи питаются насекомыми, травой, корневищами и ягодами. Редко кто из них, кроме гризли, ест еще и мелких животных. Еще реже они нападают на человека. По необыкновенно длинным следам когтей передних лап было ясно, что перед нами следы гризли.
 Мы шли по следам до Двойного ручья, потом гризли свернул в каньон, идущий вдоль Глубокого ручья.
 — Поищем кого-нибудь другого, — сказал Этан. — Этого нам не добыть. Если он наелся, он к нам не выйдет. Да и вообще мне никогда не нравилось убивать медведей.
 Мы двинулись по склону к росшим наверху деревьям, а потом спустились к замерзшему болоту. И тут мы увидели четырех лосей.
 — Сколько до них, как думаешь? — спросил я.
 — Ярдов двести… может, больше. На белом снегу не поймешь.
 — Рискнем?
 Ветер дул поперек нашего пути, а лоси, опустив головы, что-то спокойно пощипывали на краю болота.
 Мы стали приближаться. Пять ярдов, десять… Мы держали ружья наготове, чтобы можно было сразу стрелять, если они вдруг поднимут головы. Нам удалось пройти незамеченными еще ярдов десять, и тут большой самец вскинулся и уставился на нас.
 Едва уловив его движение, мы замерли, застыли на месте и теперь стояли не дыша. Остальные лоси тоже подняли головы, а пугливый теленок отпрянул на несколько шагов. Если они начали двигаться, то в следующую секунду могут дать деру.
 Я выстрелил, как мне показалось, слишком высоко, но самец рухнул, где стоял. Выстрелил Этан, и второй лось дернулся, три раза подпрыгнул на месте и упал. Мы быстро пошли вперед и уже были от них всего в двадцати ярдах, когда мой самец стремительно поднялся на ноги. Один его рог свисал набок.
 Он помчался вскачь, а я выстрелил из ружья, как из револьвера, — с одной руки. Пуля угодила ему в левое предплечье, он пробежал ярдов тридцать и снова упал. Я перезарядил винчестер и стал приближаться.
 Первая моя пуля попала в основание рога, это просто удивило и испугало зверя. А вторая совершенно случайно — прямо в сердце. Конечно, в сердце я и целил, но попасть на таком бегу — чистая удача.
 Несмотря на холод, мы не стали терять времени, вынули ножи и принялись свежевать добычу. Похоже, что нам сильно повезло, и у нас есть шанс еще до ночи поспеть домой со свежатиной.
 Заканчивая работу, я случайно поднял голову и краем глаза отметил какую-то тень, движение за спиной Этана.
 К тому времени я уже успел разделать тушу и упаковывал мясо для переноски. Винтовка была под рукой, я начисто вытер снегом руки, не переставая следить за тем местом, где шевелилась тень, но и не глядя туда в открытую. Вдруг там взлетела птица.
 Рука потянулась к ружью. За спиной Этана возник человек. Ружье незнакомца было направлено прямо ему в затылок. Времени целиться не было, и я выстрелил сидя, держа винчестер под мышкой.
 Незнакомец качнулся на пятках и плашмя вывалился из кустов.
 Этан вскинулся, глядя в мою сторону, и по его взгляду я почувствовал, что мне тоже грозит опасность. Я резко обернулся и выстрелил.
 До человека, который возник у меня за спиной, было ярдов двести. Моя пуля зарылась в снег, не долетев до него нескольких шагов. Он рванул в сторону и исчез.
 Эхо выстрелов улеглось, и стало совершенно тихо. Этан куда-то исчез. Грянул выстрел, и моя связка дернулась. Кто-то перепутал меня со свертком.
 Я лежал, высматривая цель, но никого не видел. Их попытка захватить нас врасплох не удалась. Теперь следует ожидать нового нападения. Расположились мы крайне неудачно. Особенно Этан, если он еще оставался внизу, у самого болота. Там можно было укрыться, но нельзя было убежать, потому что тогда пришлось бы пересекать ярдов сто открытого пространства, на котором любой человек будет выделяться так же, как красная рубаха на сходке квакеров.
 Мое положение было не таким уж плохим. Со всех сторон меня окружали сосны, кусты, валуны, покрытые снегом. Беда была в том, что противника не было видно, и неизвестно, сколько их.
 Тот парень, в которого я попал, похоже, мертв. Его шляпа скатилась вниз по склону, а сам он, не шевелясь, распластался, раскинув руки. Неприятное зрелище. Чего-чего, а тащить домой мертвеца мне не хотелось.
 Затаившись, мы подождали несколько минут. Пальцы на спуске ружья стали подмерзать, хотелось подвигаться.
 Один из противников убит. Может быть, их и было-то всего двое. Но, возможно, не заметив, мы оказались возле их лагеря, и в любую минуту рискуем оказаться в окружении. Пора уходить.
 Наметив место, где деревья были погуще, я подкрался туда и резко поднялся.
 Ничего не произошло. Никто не стреляет, ничто не шевелится.
 Мертвец по-прежнему сжимает винтовку, а на его спине под курткой бугрится кобура револьвера. Его сообщники, видимо, исчезли.
 Я вышел из укрытия, вынул винчестер из мертвых рук, отстегнул патронташ и вытащил револьвер. Винтовка была новой, «генри» 44-го калибра, довольно редкая штука. У нас с Каином была пара таких, из первых. Нам они достались потому, что, когда их начали выпускать, Каин работал на заводе в Нью-Хейвене. В Иллинойс он вернулся только перед самой поездкой на Запад.
 Револьвер был старый и облезлый. В патронташе оказалось тридцать ружейных патронов.
 Подошел Этан, нагруженный лосятиной. Я взвалил на плечи свой мешок, и мы двинулись через рощу. К дереву была привязана лошадь. На седле лежало свернутое одеяло, висели две туго набитые сумки и тяжелое пальто. В кармане пальто — письма, адресованные Уину Полларду, форт Бриджер, Территория Дакоты.
 — Этот парень — один из тех, что нападали на наш поселок, — сказал Этан. — Узнаю эту лошадь. Когда-то у меня была очень похожая.
 Погрузив мясо на лошадь, мы отправились домой. Дома чужое седло с лошади повесили в сарай Каина. Все очень обрадовались, увидев свежее мясо.
 На другой день охотился Уэбб, ему удалось уложить оленя. У места нашей перестрелки он видел свежие медвежьи следы. Ну что ж, старый мишка, видно, наелся досыта и теперь сможет спокойно проспать до весны.
 — Я видел покойника, — сказал Уэбб. — Ты что-то говорил о письмах?
 Я показал ему их.
 — Что ж, парень, похоже, ты влип.
 — В каком смысле?
 — Уин Поллард. Ты убил его. Не зря мне его лицо показалось знакомым. У него несколько братьев. Это лихой народ. Когда они узнают о его гибели, то начнут на тебя охоту.
 — Он сам напросился, — сказал Этан. — Мы просто свежевали лосей, когда они на нас налетели.
 — Им все равно, — сказал Уэбб. — Эти Полларды мстительные парни.
 Следующие две недели прошли спокойно. Мы много охотились, а вечерами разговаривали или читали.
 Нили Стюарт вышел на охоту и убил антилопу. На запад от нас, возле Соснового ручья, он видел следы лошадей. Там было четверо всадников, сказал он.
 Когда этим вечером я пришел ужинать в дом Каина, то увидел Мэй Стюарт, которая помогала Лорне накрывать на стол. Она тщательно уложила волосы и выглядела очень мило, а когда проходила мимо, все задевала меня юбками.
 — Бен, у нас будут танцы! Танцы в доме миссис Макен!
 — Правда, правда! — сказала Лорна. — Это придумала Рут. Она говорила с Каином и Хелен. Говорит, что мы только и делаем, что работаем. И пора, мол, устроить танцы или вечеринку.
 — Когда?
 — На следующей неделе. В пятницу вечером. Мы испечем пирог, кексы или что-нибудь вроде этого.
 Не очень-то меня все это волновало, куда важнее было получить у Рут Макен еще одну книгу. Я чувствовал, что теряю время, а на Востоке парни моего возраста не только успели много прочесть, но и отучились по восемь-десять лет.
 Каин достал свой аккордеон. Оказалось, что Этан и Том Крофт умеют играть на скрипке, и у Крофта скрипка с собой. Кроме меня с Уэббом, все говорили о предстоящей вечеринке. Когда Уэбб подошел ко мне, я мечтал о книгах.
 — Один из этих мужиков сумел сбежать, — сказал Уэбб. — Нужно что-то предпринять.
 — Что?
 — Найти их. Раз они устраивают засады, почему бы нам не сделать то же самое?
 — Я никогда не замышлял убийства, — сказал я. — Если они нападут, буду драться.
 — А если они нападут неожиданно? Или тогда, когда большинства из нас не будет в поселке? В тот раз нам просто повезло…
 — Что ты предлагаешь?
 — Снега давно не было. Нужно их выследить и устроить им такую заварушку, чтоб они больше никогда не смели сюда соваться.
 Мне эта затея казалась бессмысленной. Нас слишком мало, чтобы так рисковать. Когда они нападали, мы оба раза сумели дать им отпор. Может быть, они уже кое-что поняли. А нам и своих забот достаточно. Хотя, если честно, оба раза нам действительно повезло. Если бы я краем глаза не уловил неожиданного движения за спиной Этана, нас бы уже не было на этом свете, а если бы в тот первый раз Уэбб не выстрелил первым, мы могли проиграть схватку.
 — Нужно поговорить с Этаном и Каином, — сказал я.
 — Нет, — возразил Каин. — Незачем искать неприятностей на свою голову. Нужно просто глядеть в оба.
 Вечером я поднялся по склону к дому Рут Макен. Погода была ясная, на черном небе ярко сверкали звезды. Я долго стоял, мечтая и размышляя о том, чем обернутся предстоящие годы, и меня наполняла невыразимая, непонятная какая-то тоска.
 Потом я вошел в дом. Там стало уютно. Миссис Макен повесила на окна и возле кроватей занавески и достала два настоящих подсвечника. Раньше мне доводилось слышать, с каким вожделением Лорна и Хелен рассуждали о «вещах» миссис Макен. Видно, женщины придают подобным штучкам очень большое значение.
 В доме только что поужинали, и пока миссис Макен мыла посуду, я стоял с ней рядом. Мы разговаривали о нашей стране и о жизни зверей и растений. Наконец она вытерла руки и достала из сундука еще одну книгу. «Уолден» Торо.
 — Торо был другом Ралфа Уолдо Эмерсона и интересно мыслил, — сказала она. — Уверена, мистер Шафтер, вам книга понравится и вам будет интересно встретиться с самим мистером Торо.
 — Он к нам приедет? — удивился я.
 — Он живет в этой книге, — улыбнулась она. — И сам расскажет вам о себе. Иногда кажется, что если бы не книги, мне бы не выжить, такой одинокой я себя чувствовала. А тут вынешь книгу из сундука, раскроешь — и словно разговариваешь со старым приятелем. Я представляю себе, как они склонялись над столами или бюро, стараясь получше выразить словами свои мысли. В этом сундуке хранятся величайшие умы человечества, и они могут говорить со мной и учить меня, как только я буду готова их выслушать.
 — И вам этого достаточно?
 Она повернулась ко мне, посмотрела своими серыми глазами и тихо сказала:
 — Да, мистер Шафтер, мне этого хватает. Людям трудно поверить, но я всегда любила только одного мужчину. Мы с ним прекрасно жили, пока его не убили. Теперь мне нужно заботиться о Буде. Моя жизнь уже состоялась. Замуж я больше не выйду, иначе я предала бы своего покойного мужа. Он был хороший, сильный человек. Мы любили и уважали друг друга, а это очень много значит.
 Кто такой Эмерсон, я, честно сказать, знать не знал, но промолчал. Потом выясню. А пока со мной был «Уолден», и когда наутро я отправился в горы, то взял его с собой.
 Распогодилось, можно было уже работать без куртки. Снег на открытых местах подтаял, хотя мы подозревали, что это ненадолго. День был подходящим для рубки леса, и я отправился на работу спозаранок.
 Все только и говорили, что о предстоящей вечеринке, а я едва мог дождаться перерыва на обед, чтоб раскрыть новую книгу. На гряде вообще-то было тихо, но я нашел укромное местечко позади трех сосен, которые росли перед нишей в скале. Ниша была неглубокой, пещерой ее не назовешь, но тут никто не мог подойти ко мне сзади. А спереди меня оберегали деревья. Я сидел там и читал, потом отложил книгу и задумался о нашем поселке и о себе.
 Через несколько недель Рождество, а там и до весны недалеко. Останутся ли здесь все остальные, когда зазеленеет трава? Появятся ли новые люди? Мы хотели, чтоб к нам присоединились другие, ждали их, но и ревновали заранее — сейчас этот поселок только наш, мы его сотворили.
 А я? Что я за человек? Кем стану? Я не знал того, что так необходимо любому мужчине, — своего предназначения. Я должен был стать кем-то, не знаю кем, потому что человек — это не то, за кого его принимают другие, а то, кем он сам считает себя.
 Так написано у Торо: «Общественное мнение — просто мелкий тиран, по сравнению с нашим собственным мнением. Судьбу человека предопределяет то, что человек думает сам о себе».
 Что мне суждено совершить в этой жизни? Будущее было от меня скрыто. Но я жаждал стать кем-то и занять достойное место в мире.
 Я спрятал книгу в сухое место, вернулся к работе и махал топором почти до захода солнца. А потом я увидал большой фургон, запряженный шестеркой хороших лошадей. Его сопровождали два всадника с ружьями. Я подхватил свое и пошел вниз, в поселок. Уэбб набирал дрова в охапку, но понял мой жест, сбегал в дом и вернулся с ружьем. Все наши мужчины уже собрались у дома Каина. В конце того, что мы называли улицей, показался фургон.
 Впереди ехал плотный, крепко сбитый всадник с холодными серо-зелеными глазами. Он поднял руку и сказал:
 — Мы друзья. Мы приехали отплатить за помощь, которую вы оказали нашим братьям. Меня зовут Портер Роквелл.
 Известное имя. Говорили, что он — предводитель данитов, «ангелов-разрушителей» Бригама. Поговаривали, что именно эти «ангелы» устраняли тех, кто доставлял церкви ненужные хлопоты. В Миссури и Иллинойсе имя Роквелла успело стать легендарным.
 — Вы совершили прекрасное доброе дело, и мы вам несказанно благодарны, — произнес он. — Мне поручено передать это вам и особо отметить миссис Макен.
 Приезжие, а среди них оказалось еще трое вооруженных мужчин, принялись разгружать фургон. Они привезли муку, сахар, соль, кофе, бочонок пикулей и многое другое. Кипы одеял и одежды передали миссис Макен взамен тех, что она отдала замерзающим мормонам.
 — Мы вам очень признательны, — сказал Роквелл. — Мы видели мало тепла и много враждебности. Если бы вы не пришли на помощь нашим братьям, они бы погибли.
 Второй всадник был мне знаком — Трумэн Траск. Теперь он выглядел куда лучше, чем раньше. Он так и остался худым, но окреп и был одет добротно.
 — Пророк велел нашему народу торговать с вами, если кто-нибудь из нас окажется поблизости или в этом случится нужда, — сказал Портер Роквелл.
 Позже я стоял рядом с Роквеллом, наблюдая, как фургон отправляется в обратную дорогу. Мормонам было велено без промедления возвращаться домой, и они не хотели терять времени. Роквелл глянул на Уэбба.
 — Кто это? — спросил он. — Мне кажется, я его знаю.
 — Он пришел сюда вместе с нами, с нашим обозом, — ответил я. — Очень хорошо стреляет.
 Роквелл посмотрел мне прямо в глаза.
 — Весной вам это ох как пригодится, — сказал он и вскочил в седло. — По этой дороге будут идти наши люди. Помогите им, если понадобится.
 — Конечно, — ответил Каин.
 Роквелл дождался Траска, и они поскакали вдогонку за фургоном. Мы смотрели им вслед.
 — Никогда раньше не видел мормонов, — сказал я.
 — Люди как люди, — пожал плечами Каин. — Ты еще не думал о Рождестве, Бендиго? Детям нужны игрушки.
 — Я еще ничего не делал, — признался я.
 — Знаю. — В его голосе послышалась зависть: — Ты читаешь книги Рут Макен. Я и сам всегда мечтал об образовании. Ты способный парень, читай побольше. — Он задумчиво оглядел меня и добавил: — Я жду от тебя великих дел, Бендиго.
 Я покраснел.
 — Великих дел? От меня? Я, конечно, буду стараться. Но я пока не знаю, чем мне хотелось бы заняться.
 — Думай, время у тебя пока есть. — Он помолчал. — Этан рассказывал мне, как ты уложил того индейца. По его мнению, ты действовал необычайно быстро. Он никогда не видел, чтобы человек так проворно обращался с оружием. Это важное умение, но с ним нужно быть осторожнее. Тот, кто действует быстро, иногда может поторопиться и наломать дров.
 — Я запомню это.
 Вначале Нили и Том Крофт построили дом на двоих, а теперь Крофт занялся строительством собственного жилища. Я помогал ему рубить деревья в лесу и рассказал, как я их выбираю.
 — Но ведь их здесь так много, — сказал он. — Все горы покрыты лесом.
 — Это так, — сказал я. — Но с каждым годом все больше и больше людей едет на Запад. А деревья должны оставаться в горах. Без них иссякнет вода и переведется дичь.
 К нам подъехал Этан Сэкетт.
 — Бандиты уехали, — сказал он. — Все.
 — Ты нашел их лагерь?
 — Да. Это к востоку отсюда, на берегу Свитуотер. Судя по следам, их было человек тридцать-сорок.
 — Они вернутся, — заметил Крофт.
 — Мне кажется, они отправились на дело. Большой набег.
 Дома, когда я вернулся, я обнаружил Мэй Стюарт, которая помогала Лорне готовить бумажные украшения для танцев. Тут же был и Ленни Сэмпсон. Каин делал гвозди. Он подтолкнул мне деревяшку для изготовления шляпок, и я потянулся за проволокой, стараясь не смотреть на Мэй.
 А ей очень хотелось, чтоб на нее все глядели. Такую хорошенькую девушку трудно не заметить. В обозе было полно народу, стеснительность у Мэй быстро прошла, и теперь она казалась ветреной, просто помешанной на мужчинах. А здесь это было совсем не к месту и нравиться не могло, разве что тому мужчине, на котором она помешалась.
 Внутренний голос подсказывал, что в кружащихся юбках Мэй таится западня. Она мила, она соблазнительна — но что из всего этого может выйти?
 Чего ей нужно? Просто внимания, мужчину или настоящего мужа? Но какой же я муж в свои восемнадцать?
 Жена и семья враждебны настоящим мечтам. Они сковывают действия мужчины, лишают его возможности рисковать и двигаться вперед. Даже те женщины, которые готовы помогать тебе во всем, оказываются для молодого парня слишком большой роскошью.
 Мэй, конечно, ни о чем таком не думала. Просто услышала зов природы. А я думал, что Мэй — девушка не для меня, ее мечты навряд ли могли соединиться с моими.
 Поэтому я отводил от нее взгляд, стараясь не слышать ее смеха. Но это было трудно. Очень трудно.

 Глава 8

 Мы жили тогда в надежде и страхе. Без надежды мы бы не двинулись на Запад и не основали город, а страх постоянно преследовал нас. Мы опасались не только лихих людей или индейцев, но и старинных врагов человека — голода, холода и жажды.
 Охота и заготовка дров давали мне время для размышлений, и я думал о том, что голод и холод, должно быть, были вечными спутниками человечества. Цивилизация — лишь тонкая перегородка между человеком и его древнейшими врагами. Человек похож на бобра, только он строит города, а бобры — запруды. Дай ему груду деревяшек, и он тут же начнет что-то из них складывать и городить, как мы в здешних краях.
 Город — это порядок, а порядок — это законы. Без них нет цивилизации, мира и покоя. Первые города стали возникать тогда, когда человек научился одомашнивать животных и выращивать растения, но благосостояние и культура появились только благодаря возникновению коллективного труда. Тогда-то у людей появилось свободное время, тогда стало возможным музицировать, рисовать, писать, читать и учиться. Ну а пока человек озабочен поисками еды и топлива, пока он то и дело озирается — нет ли за спиной врага, — ни о чем другом и думать не приходится.
 Правда, чем утонченнее цивилизация, тем она беззащитней. Всякое бедствие — война, пожар, наводнение, землетрясение — может с легкостью отбросить человека назад, и он вновь начинает охотиться и собирать сучья для костра. Он возвращается к тому уровню, на котором мы тогда жили.
 Никто никогда не может чувствовать себя в полной безопасности. Не существует ее на этом свете. Ураган или кораблекрушение легко могут вернуть человека, особенно если он не готов к беде, к дикости.
 Наш поселок — яркий пример того, как это все получается. Во главе общины становятся охотники и воины. Это мы с Этаном. Мы охотились больше всех, и все с нетерпением ждали нашего возвращения. А весной, когда жизнь станет полегче, все глаза обратятся с надеждой к Каину и Рут.
 Каин работал, как и все. Наравне с другими спокойно собирал и рубил дрова, поджидая весну, когда он начнет строить лесопилку и кузницу. Он не охотник, он — ремесленник, трудяга, создатель цивилизации.
 — Весной появятся новые люди, и нужно будет как-то охранять порядок, — сказал он мне однажды. — Если мы хотим спокойно работать, нам нужен человек со значком.
 — Разве без этого не обойтись?
 — Нет. Покуда один человек занимается делом, другой предпочтет охотиться на своих братьев. Поэтому нам нужен тот, кто будет следить за порядком. Правопорядок — это не оковы, напротив — это свобода и вольность. Тот, кто следит за порядком, ограничивает только тех, кто нарушает закон — остальным он обеспечивает свободу мирно работать, петь, смеяться и играть.
 Такое мне еще не приходило в голову.
 Однажды, когда я собирал дрова на старой индейской тропе, ко мне подъехал Этан Сэкетт. Он спешился и помог накидать дров в мою небольшую тележку.
 — Дичь попряталась, — сказал он. — Никаких следов.
 — Не съездить ли в форт Бриджеру? Запасемся кое-чем, пока погода позволяет.
 — Даже если все пойдет гладко, то это — целая неделя.
 — Но, может быть, стоит съездить, — сказал я. — Ты будешь играть на вечеринке?
 — Играть будет Том. А я буду иногда его подменять. — Он пристально глянул на меня. — Будь осторожен, Бендиго. Мэй Стюарт готовит тебе ловушку.
 У меня аж уши покраснели.
 — Да будет тебе! Я пока жениться не собираюсь.
 — Мое дело — предупредить. Не в упрек Мэй будет сказано, но она легкомысленна, и замужество ее не изменит. — Он помолчал немного, а потом добавил: — Многие о свадьбе и не помышляют, а потом вдруг оказываются в ловушке, и ничего другого им не остается: или женись, или беги в дальние края.
 Я прислонился к тележке и рассеянно следил за тем, как пар поднимается от лошадей.
 — Этан, ты когда-нибудь бывал в Сан-Франциско?
 — Пару раз. Хочешь туда податься?
 — Может быть… Я еще не решил. Я хочу кем-нибудь стать — не собираюсь торчать здесь до скончания веков. Не то что мне здесь не нравится, но ведь тут так мало народу.
 — И девушек маловато, — улыбнулся он.
 Уши мои снова покраснели.
 — Ну да, и девушки тоже. Но главное в другом. Мне нужен простор, чтоб хорошо размахнуться топором, чтоб он рубил точно и глубоко. А может, я просто дурак.
 — Мысли у тебя правильные. — Этан глядел на меня в упор. — рут Макен считает, что ты станешь большим человеком.
 — Она так сказала? — Я опять покраснел, на этот раз от удовольствия.
 — Угу… Если какая-нибудь девчонка не поймает тебя в капкан.
 Он вскочил в седло.
 — Давай-ка сами поставим капканы на бобра. Много на них не заработаешь — не то что раньше, когда все носили бобровые шапки. Но все же за приличный мех можно получить неплохие деньги.
 — Деньги — это, конечно, хорошо. Но больше всего я хочу учиться. Миссис Макен говорит, что в городах есть библиотеки, а кое-где даже можно читать бесплатно.
 Мы стали спускаться по склону.
 — Мне никогда не стать таким кузнецом, как Каин. В фермеры я тоже не гожусь. Вот бы выучиться, тогда бы я нашел свой собственный путь.
 — Нам здесь нужен скот. Одной охотой не проживешь, а с той скотиной, которая пришла с обозом, долго не продержишься. Много скота держат в Орегоне.
 — Да разве возможно пригнать оттуда целое стадо?
 — Сделать можно все, что захочешь. Главное сильно хотеть. Если пойдут дожди, то почему бы не пригнать сюда стадо… — Он глянул на меня. — Подумаешь об этом?
 — Подумаю. А ты бы поехал со мной, чтоб отгонять мошкару.
 — Да ты и сам справишься.
 — А деньги? За стадо нужно платить. Денег-то у нас нет.
 — Может, найдем золото. Тут его находили еще в 1842 году.
 В поселке я остановился у дома Рут Макен, чтобы выгрузить дрова, а Этан отправился к себе.
 Рут и Буд вышли мне навстречу, и, пока Буд укладывал дрова в поленницу, я принялся рассказывать Рут о стаде. Думал, что она посмеется над этой затеей, но она начала выспрашивать детали, и я пересказал ей все, что говорил Этан.
 — Бендиго, — сказала она. — Отвезешь дрова и приходи к нам ужинать. Обсудим все за столом.
 Вот как. Не могу сказать, что я напрашивался. Хелен готовила хорошо, хотя и слишком просто. А Рут Макен над едой колдовала. У Хелен все получалось бесхитростно и сытно, а Рут что-то там такое добавляла, и у нее все делалось не просто вкусным, а невероятно вкусным.
 Пока она готовила, я сидел рядом с ней на стуле, заложив руки за спину, и излагал свои соображения:
 — Этан согласен поехать со мной. По пути туда мы разведаем, где есть трава и вода, и обратную дорогу рассчитаем так, чтобы всегда у воды ночевать. Наймем пару человек себе в помощь. А если все хорошо получится, можно будет поехать еще раз.
 Когда мне было пятнадцать лет, я как-то помогал перегонять стадо из Иллинойса в Нью-Йорк и теперь рассказал об этом Рут. За ужином она сказала:
 — Бендиго, если ты решишься на это дело, я в нем участвую — часть скота пригонишь для меня.
 Такое мне и в голову не приходило. Я рассчитывал только хорошо поесть и изложить свои соображения благодарному слушателю, чтобы проверить их на слух. А тут вдруг все оборачивалось не просто болтовней.
 — Дорога будет трудной, миссис Макен. Было бы нечестно не предупредить вас, что по пути мы можем потерять все стадо.
 — Скот нам нужен, и я верю, что вам это предприятие под силу.
 Когда я спустился домой, Каин сидел у огня, сращивал концы веревок. Я присел рядом, подкинул дров и рассказал ему о новой затее.
 — Нужно тщательно подготовиться, — сказал он. — А главное — найти деньги.
 — Этан поедет со мной.
 Каин уверенно и проворно работал руками.
 — Дело хорошее, — сказал он. — Но нужно все взвесить. Сомневаюсь, что мы сумеем выжить без двух охотников.
 И, пожалуй, он был прав.
 — Но ведь есть еще Уэбб, — сказал я.
 — Есть, конечно.
 В его голосе прозвучало сомнение. Не доверял он Уэббу. Уэбб всегда готов употребить силу, слишком уж готов. Он может наломать дров понапрасну.
 — Может быть, стоит подождать год, — неохотно отступил я.
 Год — это так много! А я уже начал строить планы, как потрачу заработанные деньги.
 — Может, ты справишься один, — сказал Каин.
 Он вертел в руках веревку, рассматривая свою работу. У него хорошо получилось — место, где веревки соединялись, было почти незаметно.
 — Конечно, риск велик, но ты ведь парень рассудительный.
 Один?
 — Если с тобой будет Этан, ты многому от него научишься, но все равно будешь зависеть от него. Он знает так много, что поневоле станет главным. А поедешь один, все будешь делать сам.
 Он был прав. Когда мы делали что-то вместе с Этаном, я всегда оказывался на втором месте. Он был настолько опытнее, что я с легкостью перекидывал всю ответственность на него. Теперь предстоящая поездка вырисовывалась передо мной как более длительное, сложное, но и увлекательное приключение.
 Вдруг до меня дошло — если я хочу пригнать стадо в дом осенью, то отправляться в путь следует с первой весенней травой. Значит, уехать отсюда мне нужно вскоре после Нового года.
 Обдумывая подробности своего плана, я долго не мог заснуть, а когда проснулся, то услыхал, что внизу раздается смех Лорны и Мэй, и вспомнил, что сегодня вечеринка. Они к ней уже готовились.
 Мне стало стыдно, что я встаю так поздно, когда внизу уже полно народу. Обычно я просыпался первым. Я быстро надел штаны и уже потянулся за рубашкой, как снизу, в проеме, показалась Мэй,
 Ох, с этой девчонкой нужно быть настороже. Видно, Лорна ее подначила ко мне забраться. В ее глазах плясали веселые огоньки и еще кое-что другое, и я представил себе, что она могла бы натворить, останься мы в доме одни.
 Мэй неожиданно коснулась моей руки.
 — Вот это мускулы! Неужели ты такой сильный?
 — Лорна! — воззвал я, вконец растерявшись. — Забери отсюда эту девчонку!
 Лорна только смеялась внизу, а я судорожно напяливал рубашку. Слава Богу, что я собрался в Орегон. Мэй хороша собой, слишком хороша, чтобы куковать тут одной. Прав был Этан, когда говорил, что даже после замужества она не перестанет скакать козой.
 — Иди вниз, — сказал я. — Нельзя тебе сюда, ты уже большая девочка.
 — Разве ты меня замечаешь? — отозвалась она. — А вот этот красавчик, мистер Траск, заметил. Он звал меня в Солт-Лейк.
 — И которой бы ты у него была женой? Второй? Третьей?
 — Как бы там ни было, я все равно стала бы первой!
 Я застегнулся и пошел вниз обуваться. В доме вкусно пахло: девчонки пекли пироги, шили и болтали о предстоящей вечеринке. Никогда еще в нашем поселке не было такого возбуждения, я и сам им заразился. И понял, что для женщин не так важно событие само по себе — важны приготовления и болтовня о том, что будет.
 Каин в мастерской точил пилу.
 — Мне придется уехать сразу после Рождества, — сказал я.
 — Я тоже подумал об этом.
 Мне очень хотелось пуститься в путь, но было страшно, что в поселке станет одним защитником и одним охотником меньше. А если весна запоздает, так это просто беда.
 Однако ехать было нужно, и не только, чтобы я мог заработать, но и для того, чтобы наш поселок был готов к будущим суровым зимам.
 До отъезда оставался целый месяц. Нам с Этаном еще предстояло охотиться, продолжать кормить наших людей.
 А сегодня вечером нас ожидает первый праздник в нашем новом городе.

 Глава 9

 Том наяривал на скрипке, Джон Сэмпсон на флейте, и мы отплясывали, пока восточные холмы не окрасились первыми лучами солнца. Каин немного поиграл на аккордеоне, а я все танцевал: то с Лорной, то с Мэй, с Рут Макен и Хелен, с Мери Крофт и женой Нили Стюарта, которая, как мне казалось, меня недолюбливала.
 Прекрасный вечер, полный веселого смеха и песен. Среди нас мало кто умел петь, но сегодня всем пришла охота, и, наверное, наши голоса улетали далеко за продуваемые ветром и заметенные снегом холмы.
 И все равно — никто не забывал об опасности. Время от времени кто-нибудь выходил наружу, отходил подальше и вслушивался в ночную тишину.
 Пусть мне не говорят, что шестого чувства не существует, что человек не чувствует надвигающейся опасности даже тогда, когда нет еще никаких ее внешних признаков. Может быть, подсознание принимает сигналы, которые неведомы сознанию! Мне самому и многим моим знакомым зачастую случалось улавливать темные, неясные предупреждения. Вслушиваясь, мы не просто слушали, а словно бы прощупывали ночь, пытаясь расшифровать свои смутные опасения.
 Месяц светил вовсю, и нам было видно всю долину, вплоть до горных вершин, смутно белевших в лунном свете. Ничего необычного в глаза не бросалось.
 Вышла Лорна. Она была счастливой и разгоряченной, глаза ее светились.
 — Как хорошо, правда, Бен? Здорово, что мы сюда приехали.
 — А друзья, которые остались там?
 — Ну да, мне было грустно их покидать. Но ведь появятся новые друзья. Я так много узнала, многому научилась. Дома это было бы невозможно. И ты тоже, Бен. Ты тоже сильно изменился.
 — Я?
 — Конечно. Ты повзрослел и стал каким-то мудрым, что ли. Ты изменился больше всех. Каин это тоже заметил.
 Человеку трудно судить о том, как он меняется. Опыт, конечно, я кое-какой приобрел. Долго ехал на Запад, сражался с индейцами, отвечал за пропитание нашего поселка, работал, думал, наблюдал. Обрабатывая дерево для дома или моста, человек на самом деле работает над собой. В нем таится особый материал, который может принять любую форму. Беда в том, что работа над собой никогда не прекращается и можно не заметить, что тебя все тащит и тащит в одну сторону.
 — Никак весны не дождусь, — сказала Лорна. — Очень хочется побродить по горам.
 — Будь осторожна. Там можно наткнуться на индейцев. — Я помолчал. — А меня весной тут не будет. Уеду сразу после Рождества.
 — Как это?
 Я рассказал о наших планах и о предстоящем путешествии в Орегон. Стало холодно, и мы пошли в дом.
 На крыльце я оглянулся. Там, на тропе, что-то было. Черная точка, тень. Потом эта тень круто изменит мою жизнь, хотя сейчас я об этом не догадывался. Видел только, что там появилось нечто, чего не было раньше.
 За поясом у меня был револьвер. Если пойду за ружьем, нарушу общее веселье. Я сказал Лорне, что сейчас вернусь, закрыл за нею дверь и подошел к краю террасы, чтобы удостовериться, что это не обман зрения. Правую руку сунул за пазуху, чтоб не замерзли пальцы, — вдруг придется стрелять — и стал осторожно спускаться вниз по тропе.
 Тень не двигалась. Положив руку на револьвер, чтобы можно было вытащить его быстро и незаметно, я подошел поближе.
 На тропе лежал человек, а над ним, склонив голову, стояла лошадь. Похоже, он свалился с седла. Наверное, он был ничего себе парень, раз лошадь от него не сбежала.
 Не опуская револьвер, я склонился к лежащему и сунул руку ему под куртку. Сердце слабо билось, а рубашка была вся в засохшей крови. Человек не просто замерзал, он был ранен.
 Я взвалил его в седло и, придерживая рукой, дернул поводья. Лошадь быстро пошла к поселку.
 Я внес раненого в дом Джона Сэмпсона, при свете очага снял с него куртку и накрыл бизоньей шкурой. Зажег свечу, придвинул котел с водой поближе к огню и внимательно вгляделся в лицо раненого. Красивое и тонкое лицо с аристократическими чертами, волосы цвета гречишного меда, а усы чуть темнее. Казалось, ему около тридцати пяти, а может быть, и меньше.
 Я осторожно его приподнял, стянул пиджак тонкого сукна, потом — пропитанный кровью жилет и ремень ручного тиснения. Часы у него были дорогие и такие красивые, каких я в жизни не видывал, а револьвер — хорошо смазанный и в отличном состоянии. Он явно знал толк в оружии.
 Я снял с него галстук и воротник. Похоже, раненому нужна помощь посерьезнее, чем та, что я мог оказать. Нужно звать Сэмпсона, он лучше всех умел лечить раны и болезни.
 Я отвел лошадь в конюшню, распряг ее, обтер сеном и задал ей корму.
 В доме Макенов стихла музыка. Все сидели за столом. Рут протянула мне полную тарелку, но я мотнул головой и, поймав взгляд Джона Сэмпсона, отозвал его к выходу. Когда я шепотом рассказал ему о раненом, он отставил тарелку и отправился со мной. Молодежь не обратила на нас внимания, но Уэбб и Каин заметили.
 Оставив Джона с раненым, я пошел в конюшню. Удивительно, что мог делать этот человек в нашей глухомани, не взяв с собой даже одеял? Седельные сумки оказались тяжелыми. В одной обнаружилась редкая для наших краев вещь — несколько чистых белых носовых платков, — и двенадцать обернутых бумагой цилиндриков, по сорок золотых монет в каждом.
 Была там и книга на иностранном языке, и газета из Сан-Франциско, несколько мелких монет да пачка писем. На конверте значилось:
 «ДРЕЙК МОРЕЛЛ
 ОТЕЛЬ «ПАЛАС»
 САН-ФРАНЦИСКО»
 Имя это я где-то слышал. Я раскрыл газету. Она была двухмесячной давности, но почти совсем не истрепанная. Вряд ли она пробыла при нем долго. Дальше я увидел заголовок:
 «МОРЕЛЛ ОСУЖДЕН К ПОВЕШЕНИЮ»
 В газете писали, что Морелл убил человека, и притом не одного. Приговор ему был вынесен двадцать девятого августа. А сейчас оставалось лишь несколько недель до Рождества.
 Я уложил газету обратно в сумку вместе с другими вещами. Вынул из чехла винчестер Морелла и вернулся в дом.
 Морелл был раздет до пояса, и Сэмпсон уже успел смыть кровь.
 — Пуля прошла навылет, — сказал он. — Но он потерял много крови и теперь в тяжелом состоянии.
 Он посмотрел на сумки раненого.
 — Там бритвы нет, случайно? — спросил он.
 — Нет… бритвы нет, — удивился я.
 — Что-то тут не так, — сказал Сэмпсон. — Одеял при нем нет, а брился он не позже, чем вчера. Где же он останавливался?
 Морелл вдруг шевельнулся и что-то пробормотал.
 — Я подогрею суп и кофе, — сказал Джон. — А еще я нашел вот это. — Он показал на стол.
 Там лежал револьвер 44-го калибра с наручной ременной петлей. Такие пистолеты носили с собой игроки, вытащить эту игрушку из рукава можно было в одну секунду.
 Я снял куртку и повесил ее на стул, а когда обернулся, на меня смотрели широко раскрытые глаза раненого.
 — Лучше лежите спокойно, — сказал я. — Вам здорово досталось.
 — Где я? Это что — новое поселение?
 — Да. Хоть и не знаю — то ли, что вы искали.
 — У вас тут есть женщины?
 — Да.
 Он немного успокоился и попытался сесть.
 — Мне необходимо выбраться отсюда.
 — Ложитесь, — сказал Сэмпсон. — Начнете двигаться, рана примется кровоточить, и вы не дотянете до утра. Лишней крови у вас нет.
 Это подействовало. Морелл лег.
 — Кто меня нашел? Где?
 — В четверти мили отсюда, в долине. Я вас нашел.
 — Я ехал по следам ваших фургонов. Вам нужно немедленно отправиться в путь. Двигайтесь по моим следам.
 Ночь была холодной, а я уже вдоволь набегался по морозу. Я так ему и сказал.
 — Там двое детей, — отозвался он. — Они в пещере примерно в семи милях на юг от Свитуотер, у подножия Орегонских гор.
 Я ничего не знал об этих местах, но мне казалось, что до них гораздо дальше, чем он говорит, не меньше двадцати миль. Уж не ловушка ли это?
 — Что они там делают?
 — Мы прятались там, потому что там есть чем топить. Но когда я понял, что один не справлюсь, то велел им оставаться и пошел вас искать. Я слышал о вас. В конце концов, там тепло, а я мог окочуриться прямо в дороге. Нечего было их с собой тащить. Я, наверное, свалился, когда увидал ваши огни.
 — Сколько им лет?
 — Девчонке двенадцать, мальчик младше. Лет восьми или девяти. Он болен, у него жестокий кашель и жар. Еще и поэтому я не хотел брать их с собой.
 У меня еще было много вопросов, но Сэмпсон уже делал мне знаки, чтоб я заткнулся. Наверное, во всей этой истории был какой-то смысл. Мне было до крайности любопытно, что делает здесь осужденный на повешение человек с двумя чужими детьми.
 — Как найти это место?
 Он рассказал, и, надо отметить, рассказал толково. Описал все приметы и направления. Для Запада умение описать дорогу было крайне важно, ибо множество людей проходили или проезжали тысячи миль согласно указаниям, полученным в течение трех минут за выпивкой или начертанным сучком на песке. Видно было, что Мореллу знакома добрая половина страны и он хорошо знал, как выбирать приметы.
 — Я позову жену, — сказал Сэмпсон. — Наверное, нас уже все хватились, не поймут, куда это мы подевались.
 Когда он вышел, я повернулся к Мореллу:
 — Я поеду за детьми. Но берегитесь, если это окажется ловушкой.
 — При чем тут ловушка?
 — В той стороне мы похоронили нескольких негодяев, а у них есть приятели, — сказал я.
 — Я не из их компании, — усмехнулся Морелл. — Хотя, конечно, я подозрительный тип. Путешествую один. Вернее, путешествовал, пока не столкнулся с этими детьми.
 — Каким именем вы пользуетесь?
 Взгляд его стал пристальным и холодным.
 — Хороший вопрос, — сказал он. — Что вы имеете в виду?
 — Имя — личное дело каждого, — сказал я. — А для нас здесь имя не так важно, как человек. Я заглянул в ваши сумки и обнаружил там имя, но готов звать вас так, как вам будет угодно, — то есть пока вы будете играть в открытую.
 Он закрыл глаза. Я понимал, что своими расспросами отнимаю у него силы, но я должен был попытаться выяснить о нем как можно больше.
 — Меня зовут Дрейк Морелл. Это имя всегда было достойным, и я буду называться так и впредь.
 Его глаза снова закрылись, а я решил больше не откладывать предстоящую долгую поездку по морозу. Прежде чем уйти, я положил сумки Морелла так, чтобы он мог до них дотянуться.
 Моя лошадь в последнее время много работала, ей нужен был отдых, и я оседлал жеребца, которого мы забрали у бандитов. Жеребец вовсе не рвался на мороз, и все же мы двинулись, взяв с собой немного еды и накинув на седло одеяло. Ледяной ветер ударил мне в лицо. На небе ярко светили звезды. Мы ехали на юг.
 Наступило холодное серое утро. Топот копыт моего коня далеко разносился в тишине. Передо мной возвышались Орегонские горы — казалось, они, подпирая небо, вознеслись надо всей страной. Указания Морелла были точны, и вскоре я почуял запах дыма. Что ж, по крайней мере, огонь у детей еще есть.
 По следам Морелла я подъехал к тому месту, где должна была быть пещера. Пещеры не оказалось, зато обнаружилась деревянная лачуга, прислоненная к скале. У входа я увидел девочку, которая подбирала сучья. Она выпрямилась и посмотрела на меня темными, широко раскрытыми глазами. Страха в них не было. Девочка просто ждала, пока не выяснится, кто я такой и что тут делаю. Она была еще ребенком, но удивительно красивым.
 — Меня зовут Бендиго Шафтер, — сказал я. — Мистер Морелл прислал меня за вами.
 — Как он? — спросила она с тревогой. — Я так боюсь за него!
 — Когда я уезжал, он был в порядке. Ему просто нужно отлежаться.
 Она открыла дверь.
 — Дэвид болен. Вы зайдете?
 Нагнувшись, я последовал за ней. Внутри было тепло. В избушке стояли четыре койки, стол, две лавки, ведро и таз.
 На нижней койке лежал мальчик — худой, с лихорадочно блестевшими глазами. Он прерывисто и тяжело дышал. Лоб его был горячим.
 По другую сторону комнаты я увидел дверь.
 — Там что?
 — Конюшня. Есть немного сена.
 Я нашел наружный вход в конюшню и впустил туда жеребца. Он направился прямо к яслям, и я решил, что он бывал тут и раньше.
 Потом я вернулся в избушку, подбросил дров в огонь и достал свой мешок и сковороду. Кинул на сковороду пеммикан и немного снега, а когда все разогрелось, заставил девочку поесть. Сперва она отказывалась, но потом, сделав усилие, поклевала немного.
 Нужно было поскорее выбираться отсюда, но как перенесет дорогу в двадцать миль больной мальчик?
 — Он твой брат?
 — Да.
 — Дрейк Морелл ваш родственник?
 — Нет. Нет, конечно. Он был знаком с моей мамой, он нам помогал.
 Был знаком? Спросить я остерегся, но она, крепко обхватив руками колени, посмотрела на меня огромными глазищами и сказала:
 — Мама умерла на прошлой неделе. Он… мистер Морелл ее похоронил. Он собирался отвезти нас в Сент-Луис, чтобы мы могли поехать на пароходе в Новый Орлеан.
 — Так.
 — Но в форте Бриджер его встретил один человек. Он направил ружье на мистера Морелла и сказал, что его убьет, но мистер Морелл успел выстрелить раньше. Тут выстрелил еще кто-то, и нам пришлось бежать.
 — Мы поедем в наш поселок, — сказал я. — У нас там есть дети и женщины. Тебе понравится. Вчера вечером у нас даже была вечеринка. Мы пели и танцевали.
 — Я умею танцевать. И петь. А еще умею играть на скрипке и банджо.
 Оставаться здесь надолго было бы опасно. Дрова заканчивались, а по тому, как вел себя жеребец, можно было в любой момент ожидать появления бандитов. Эта избушка, видно, была одной из их нор. Но отправиться в путь, когда мальчик в таком состоянии? Если удастся подкрепить его силы горячим варевом, то к следующему утру ему, возможно, станет получше. Поправиться по-настоящему здесь ему не удастся.
 Я собрал еще дров и несколько раз пытался покормить мальчика. Есть он отказывался. Если бы здесь были Джон Сэмпсон, Хелен или миссис Макен!
 Наступила ночь. Девочка заснула. Я поддерживал огонь в печурке и надеялся на лучшее. Топливо кончалось. Я привел жеребца, чтобы он добавлял тепла своим телом. Сломал ясли и сжег, а потом принялся за дверь, которая вела в конюшню. Так мне удавалось поддерживать огонь всю длинную холодную ночь. Заснул я перед рассветом, а разбудило меня прикосновение руки к моему плечу.
 — Мистер Шафтер!
 Я сел, испытывая стыд оттого, что заснул.
 — Что случилось?
 — Мой брат, мистер Шафтер. Мне кажется, он умер.
 Это было правдой.

 Глава 10

 Дрейк Морелл попытался подняться мне навстречу.
 — Вы нашли их?
 — Мальчик умер.
 — Этого я и боялся. Как она это приняла?
 — Как солдат… пока, во всяком случае.
 — Их мать была когда-то прелестной девушкой. — Он поднял на меня глаза. — Я знал ее очень давно. Она тяжело болела, как и мальчик. У них родня в Новом Орлеане, и, если бы мне удалось отвезти их в Сент-Луис, они бы сели на пароход.
 Он помолчал. Выглядел он получше, но до выздоровления было еще далеко. Он может пролежать долго.
 — Где сейчас девочка?
 — У вдовы, Рут Макен. Нет человека, с которым ей было бы сейчас лучше. У вдовы есть сын, он чуть старше девочки.
 Когда я уходил, он опять принялся за книгу, которую я видел у него в сумке.
 У нас дома был Уэбб. Он сказал:
 — Знаешь, что это за человек? Он игрок, играет на речных пароходах и ввязывается в разные заварухи. Он отправил на тот свет с полдюжины человек.
 — И что?
 — Я подумал, вдруг тебе это интересно.
 — Пока он ведет себя вполне прилично, как и подобает джентльмену. У меня нет причины относиться к нему с недоверием.
 — Ну что ж, хороший стрелок всегда пригодится, — сказал Уэбб.
 Через пару дней я был приглашен поужинать у Рут и снова увидел девочку.
 Миссис Макен перешила для нее свое старое платье. Девочка тепло со мной поздоровалась и проводила к столу. Она выглядела старше своих двенадцати и казалась взрослой красивой девушкой с огромными печальными глазами.
 Я вернул миссис Макен «Уолден», который перечитал дважды, и мне была вручена новая книга: «Жизнеописания» Плутарха.
 — В ней говорится о древних греках и римлянах. Нет такой книги, кроме Библии, которую бы прочло большее количество людей, ставших великими, мистер Шафтер. Надеюсь, вам она понравится.
 Мы ели при свете очага и свечи. Ужин был тщательно приготовлен и сервирован. Когда мы остались одни, Рут сказала:
 — Она отважный, но странный ребенок. Ни слова не сказала о своем брате, но я слышала, как она плачет по ночам.
 — Она лишилась матери и брата почти одновременно. Она знает что-нибудь о своих родственниках в Новом Орлеане?
 — Только имена. Видела их один раз, когда была совсем маленькой. Помнит большой дом и то, что они ссорились с ее отцом. Он был актером, и ему приходилось играть не только в Нью-Йорке, но даже в Париже и в Лондоне.
 — Что с ним случилось?
 — Она не сказала, а я не спрашивала. — Тут Рут улыбнулась. — У вас теперь есть поклонница, мистер Шафтер. Вы ее герой. Вы пришли и спасли ее из ледяного царства, прямо как в сказке.
 — А что тут такого? — Я почувствовал, что краснею.
 — Что вы знаете о Дрейке Морелле? — спросила Рут.
 — Он игрок. Его приговорили к повешению в Сан-Франциско. За что — не знаю. Как ему удалось бежать — тоже. Он образованный человек, читает сейчас иностранную книгу. Может, даже латынь. Уэбб что-то о нем слыхал, это он сказал, что Морелл играл на речных пароходах. Кажется, он убил несколько человек, но ведь и мы тоже убили.
 — Только приличный человек может связать себя по рукам и ногам двумя детьми, когда самому нужно спасаться. Мне кажется, это стоящее знакомство, мистер Шафтер.
 Потянулись дни, наполненные работой и раздумьями о предстоящем путешествии. Этан рассказывал мне о водоемах, возле которых можно найти траву, о многих других важных вещах. Он показал мне начало тропы на Орегон. Мы тихо отметили День благодарения. Джон Сэмпсон отслужил короткую службу, и мы спели старые гимны: «Скала веков» и «Прейдите ко мне, любящие Господа».
 Медленно поправлялся Морелл. Он уже нанял меня и Тома Крофта, чтобы мы построили ему жилище. Он заплатил нам золотом, по двадцатидолларовому слитку каждому. Свой заработок я отложил на поездку в Орегон. Однажды я оказался у Рут Макен, когда Морелл пришел к ней за покупками. Подбирая в ее кладовке одеяла и кухонную утварь, он был отменно вежлив, но что-то в нем было еще, что не позволяло задавать лишних вопросов.
 — Есть ли тут почта? — спросил он. — Можно ли послать письмо?
 — Сейчас нет. Мы отправляли письма с Портером Роквеллом, когда он приезжал сюда. Но ответов пока не получили.
 — Тут бывает Роквелл?
 — Он приезжал поблагодарить нас. Мы помогли группе мормонов.
 — Ну, вам повезло, — сухо заметил Морелл. — Обычно его визиты заканчиваются менее счастливо.
 Он задумался.
 — Значит, регулярной почты нет, — сказал он.
 — Когда-то здесь гоняли на перекладных. Пока индейцы не угнали почтовых лошадей.
 — После Рождества я еду на Запад. Куплю стадо и пригоню его сюда, — сказал я. — Могу прихватить ваши письма.
 — Значит, вы затеваете дело, — сказал он. — Спасибо. Я напишу несколько писем.
 Он собрал все свои покупки.
 — У вас бывают гости?
 — Почти что нет. Надеемся, что весной все пойдет по-другому.
 — Наверняка.
 Он поклонился миссис Макен, и мы вышли.
 — Красивая женщина, — сказал он. — И настоящая леди.
 — У нее много книг.
 — Книг?
 — Да. Она дает их почитать. Сейчас я читаю Плутарха.
 — Вам повезло. Это был настоящий мудрец, человек мира. Да, его нужно читать. А миссис Макен тоже читает Плутарха?
 — Муж ее читал. Наверное, и она тоже.
 — Что с ним случилось?
 — Индейцы… по пути сюда. На Плато. Прежде он был майором на пограничных постах, служил на Востоке.
 Когда мы занесли его тюки в дом, я сказал:
 — Я заметил, что вы тоже любите читать.
 — У меня много книг. А вот с собой всего одна, — улыбнулся он. — Собираться, как вы понимаете, мистер Шафтер, не было времени.
 — Что ж, — сказал я, — тому, кто убегает от книг, остается только молиться и уповать на завтрашний день.
 Он глянул на меня, но промолчал. Потом сказал:
 — Когда в тебя всадили пулю, а у тебя на руках двое детей, лучше не дожидаться следующей. Думаю, с тем джентльменом я еще встречусь.
 — Скажите, а та книга… она на каком языке?
 — На латыни… Это «Сатиры» Ювенала.
 Я двинулся было к выходу, но потом остановился.
 — Мистер Морелл, вы мне нравитесь. Нам всем хотелось бы, чтоб вы задержались здесь — сколько вам будет угодно. Но есть одно «но». Насколько я понимаю, вы участвовали в нескольких перестрелках?
 — Это выбирал не я, — сухо заметил он. — Хотя и не всегда.
 — Есть тут один человек, Уэбб.
 — Знаю.
 — Он хороший человек, только непростой. Если что случается, он всегда готов прийти на помощь. Но он обидчив… сам не напрашивается на неприятности, но, если что не по нему, вспыхивает моментально.
 — Зачем вы говорите мне это?
 — Потому что мне не хотелось бы, чтобы между вами возникло какое-нибудь недоразумение, скажем, из-за необдуманного слова.
 — Спасибо. Я это запомню.
 Я снова повернулся к двери, но он вдруг спросил:
 — Вы — здешний шериф?
 — Нет, сэр. У нас нет шерифа.
 — Хорошо бы его назначить, причем еще до прихода весны. Может быть, подойдет тот человек, Уэбб?
 — Он слишком горяч.
 — Тогда вы? Вы только что проявили немалую корректность и рассудительность.
 — Я уезжаю, — сказал я. — Да и дело это мне не по душе.
 — Иногда дело само выбирает человека, — заметил он.
 Ночью я проснулся. Что-то изменилось странным и непонятным образом. Сперва я не мог понять, а потом вдруг до меня дошло. Стало теплее. Я слышал, как хлюпает вода. Когда я спустился вниз, Каин сидел на краю кровати, прислушиваясь. Я подошел к окну и всмотрелся в ночную тьму.
 — Что это там, Каин?
 — Похоже на дождь. Только этого не может быть. Зима.
 Мы открыли дверь и выглянули наружу. С карниза капало, а там, где еще вчера вечером белели снежные поля, открылись черные прогалины. Снег исчезал, словно по мановению волшебной палочки. Наши лица ласкал теплый ветер.
 — Этот ветер называется шинук, — сказал Каин. — О нем говорил Этан, помнишь?
 К рассвету снега почти не осталось, а дорога к водопаду превратилась в черную вязкую грязь. Я вытащил таз на улицу и вымылся по пояс. Воздух был чудесный.
 Установилась хорошая погода, и мы с Каином принялись за лесопилку — разметили участок и начали закладывать фундамент. Крофт и Нили Стюарт отправились на охоту, в поселке стояла тишина.
 Мы работали неторопливо, укладывая большие камни в фундамент, а те, что поменьше, откладывали для дымохода. Каин работал легко — даже самые тяжелые валуны были ему нипочем.
 — Ты был в лавке, когда Морелл покупал одеяла? — вдруг спросил он.
 Потянувшись, чтобы размять спину, я ответил:
 — Он и одежду купил. Похоже, намерен здесь остаться.
 Каин помолчал, потом вытащил трубку и раскурил ее.
 — Он нам может пригодиться. Ты говоришь, он образованный?
 — Да.
 — Тогда он составит компанию миссис Макен. Ей давно хотелось встретить образованного.
 Я с удивлением глянул на него.
 — Мне это и в голову не приходило. Им даже нечего было сказать друг другу.
 — Дай только время. Что и говорить, ей не хватает ученых разговоров. Я пару раз слышал ее мужа. Он был очень умен, хорошо говорил и всегда — со смыслом. Я так никогда не умел, — добавил Каин.
 — Если ты говоришь, то всегда — в точку. А это важнее всего.
 Он снова взялся за работу, однако, разговор этот меня смутил. В голосе Каина звучали ноты зависти. Прежде он всегда казался спокойным, уверенным в себе и ошибался куда реже, чем все остальные. Он был словно вырублен из одного куска камня, мне и в голову не могло прийти, что он находит в себе какие-то изъяны. Недостаток образования — это да, но было еще что-то такое, чего я никак не мог определить.
 Мы прервали работу на лесопилке и отправились туда, где вскоре должны были вырасти школа и церковь. Когда в конце дня мы собирали инструменты, Каин сказал:
 — Вечером мы приглашены к Рут Макен. Там будет спектакль.
 — Что?
 — Спектакль, представление. Это та девчонка, что ты привез. Говорят, она артистка. Собирается петь и читать стихи.
 — Артистка? Она?
 — Иногда они начинают с детства. Что ж, хоть какое-то развлечение. Надеюсь, миссис Стюарт не поднимет шума.
 — А чего ей не так?
 — Она считает, что негоже ребенку выставляться. Заявила это перед всеми. И была очень убедительна.
 — Неправда, девочке это полезно, — сказал я. — Ей, наверное, кажется, что мы ей дали все, что могли, а она нам — ничего. Она думает, что должна чем-то отплатить. А если миссис Стюарт не хочет смотреть, никто ее не заставляет.
 По-прежнему было тепло. Закончив все дела, мы отправились к миссис Макен. Этан и Буд ужо разложили по чурбакам доски, устроив нечто вроде скамеек.
 Чопорные Нили Стюарт с женой уже были там. Том и Мери Крофт старались им подражать, но получалось у них неважно. Не знаю, чего все ожидали и чего ждал я сам. Может быть, это будет что-то вроде школьных «дней открытых дверей» или церковных представлений, когда детишки по очереди встают на стул и «читают стишок».
 Но ничего такого не случилось.
 Она стремительно вышла и сказала:
 — Я Нинон Вовер из Бостона и Нового Орлеана. Теперь я здесь.
 Ребенком она не выглядела, была хорошо сложена и держалась отлично. Она пела «Старое дубовое ведро», популярную в то время песню, а потом «Дом, милый дом» из оперы Джона Говарда Пейна «Клари». Голос у нее был красивый, на удивление сильный и хорошо поставленный, и Морелл, который сидел рядом со мной, прошептал:
 — Она даже лучше, чем была ее мать… гораздо лучше.
 Ничего общего с тем хрупким, дрожащим от холода детенышем, которого я держал перед собой в седле тем морозным днем.
 Потом она отбивала чечетку и читала стихотворение журналиста из Филадельфии, умершего несколько лет назад. Его звали Э. А. По, а стихотворение называлось «Ворон». Раньше его слышал только Морелл, который, как выяснилось, познакомился с этим По через их общего приятеля, Джорджа Липпарда, тоже писателя.
 Никто не знал, что нужно делать, когда она закончила, но, вслед за Мореллом и миссис Макен, все зааплодировали. Я вдруг ощутил, что отношусь к этой девочке как-то странно, не так, как раньше. Каин взял ее за руку и сказал:
 — Мисс, я никогда не слыхал такого прекрасного пения!
 — Нинон, научи и меня так танцевать! — подлетела к ней Мэй Стюарт.
 — Мэй! Прекрати! — резко обернулся к ней Нили.
 Когда публика разошлась, мы с Дрейком, Рут и Нинон еще долго сидели и беседовали. До сегодняшнего дня я не знал ее имени.
 Она выступала на сцене с самого детства, играла детей в разных спектаклях, работала в Нью-Йорке, Филадельфии, Балтиморе, Мобиле, Новом Орлеане и Сан-Франциско. Когда их шоу в Сан-Франциско закрылось, они поехали в Нью-Йорк, но по дороге мать заболела воспалением легких и умерла в горах западнее нашего поселка.
 — Живи с нами, если тебе нравится, — сказала ей Рут Макен. — Нам хотелось бы, чтобы ты осталась.
 — У нее в Новом Орлеане есть родня, миссис, — отозвался Морелл. — Но она не хочет к ним ехать, а я не хочу отпускать ее от себя.
 — Ну и нечего выдумывать, — вдруг выпалил я. — Мы живем небогато, но я добьюсь, чтоб нам всего хватало.
 — Не знаю. Я еще не знаю, чего хочу.
 — Торопиться некуда, — сказала Рут Макен. — Можно не спеша все обдумать и решить.
 Когда Нинон собралась спать, мы все вышли из дома. Морелл сказал:
 — Девочка происходит из старой и очень хорошей семьи. Все ее предки по отцу были актерами, но не какими-то там бродячими артистами. Один писал прекрасную камерную музыку, а другой был придворным органистом.
 — А мать? Наверное, ее семья была против брака с актером?
 — Еще как против! Они аристократы, пуритане и крепко держатся традиций.
 Он глянул на Рут.
 — Я хорошо знаю, что ее матушке пришлось вынести из-за замужества, и могу себе представить, каким был Пол Вовер, когда они встретились. Красивый парень, талантливый музыкант и великолепный актер. А ее всегда тянуло к пению, танцам, ей нравилось выступать. Там, где ей не хватало таланта, она умела восполнить недостачу живостью и обаянием. Нинон на нее похожа. Она напоминает их обоих, да еще смахивает на своего дедушку. И очень умна.
 — Мне всегда не хватало театра, — сказала миссис Макен. — Мы никогда не жили в таких местах, где попадаются бродячие артисты, но мы ездили в театры в Бостон, Нью-Йорк, Вашингтон.
 — Мать Нинон играла в «Леди Лиона», в «Герцогине» и в «Нашем американском кузене». А еще Джульетту и Розалинду. Нинон знает наизусть большинство ролей. У нее потрясающая память.
 Еще они говорили о нашем поселке и городах Востока. Я больше слушал — ведь я ничего не знаю о тех краях.
 Вместе с Мореллом мы возвращались домой.
 — Вы останетесь? — спросил я.
 — Я подумываю об этом. Тут так спокойно.
 — Вы нам нужны. У нас уже случались неприятности, а весной их может стать еще больше. Когда я уеду, будет дорог каждый ствол.
 — Вы едете один?
 — Нельзя уезжать большим числом. Этан Сэкетт знает дорогу, но он — наш лучший охотник.
 — Одному лучше всего. — Морелл откусил кончик сигары. — Один зависит только от себя. Чем меньше людей, на которых рассчитываешь, которым доверяешься, тем лучше. Особенно в пути. Когда все зависит только от тебя самого, становишься осторожнее. Будь мудрым, мой друг, путешествуй в одиночку. Поедешь быстрее, проедешь дальше.
 — А как быть, когда я погоню стадо?
 — Нанимай людей и выгоняй, как только с ними начнут возникать проблемы. Никому не доверяй. Большинство, конечно, достойно доверия, и с ними ты ничего не потеряешь. А некоторые будут стараться тебя обокрасть или убить, но тут ты уже будешь начеку.
 Согласиться с ним на все сто было трудно, но его слова крепко засели у меня в голове.
 Я вошел в дом. Все спали. Свет очага играл на простых, привычных домашних вещах. Я почувствовал укол в сердце: вскоре я все это покину, покину место, к которому уже успел привязаться. Подбросив дров, я сидел и вспоминал, как чистый и прелестный голос Нинон выпевает слова песни «Дом, милый дом». Никогда раньше я не слыхал этой песенки, но теперь она будет со мной в моем дальнем путешествии. Это мне вдруг стало совершенно ясно.
 Держа в руках сапоги, я поднялся под крышу к своей постели. Долго лежал без сна, закинув руки за голову, глядя на отсветы огня, играющие на стропилах. Рассказ Дрейка Морелла о любви родителей Нинон не шел у меня из головы. Как это здорово! Встретить девчонку, которая бы полюбила тебя, и идти с ней по жизни вместе. Интересно, у Рут Макен с ее мужем было так же? А у Каина с Хелен? Как же было у Каина с Хелен?
 А потом я заснул.

 Глава 11

 Первым золото нашел Нили Стюарт. В шести милях от поселка у Каменного ручья.
 Мы с Каином работали на будущей лесопилке, как вдруг услышали бешеный топот лошадиных копыт. Мы бросили бревно, схватили ружья и залегли у низкой каменной стены фундамента, которая к этому времени уже успела вырасти.
 Сэмпсон бегом рванул к дому, а он уже много лет не бегал. Уэбб нырнул в свой дом и выскочил с винтовкой наперевес.
 Взмыленная лошадь принесла Нили. За. ним никто не гнался.
 — Золото! — вопил он. — Я нашел золото!
 — Угомонись, — сказал Каин. — Где ты его нашел?
 Нили протянул руку, на его ладони лежал самородок. Не больше бобового зерна, красивый и чистый. Подскочил Уэбб, за ним подошел Крофт.
 Все они загалдели враз, а Нили был так возбужден, что просто кричал. Мне это почему-то не понравилось, и я отошел на несколько ярдов, чтобы последить за округой.
 Золото обнаружилось на Каменном ручье. Снег сошел, и Нили решил съездить туда и промыть несколько лотков. Первый же лоток принес несколько крупинок, а потом вдруг возник самородок.
 Мы тут же оседлали лошадей и поехали. Если бы удалось найти еще золота, я смог бы купить много скота. Но особенной радости я не чувствовал. За золотом сюда потянутся люди, которым наплевать на наши края, жить они тут не захотят, и, как только золото иссякнет, здесь снова никого не останется. Я был молод и был не прочь поискать золота, но, пожалуй, где-нибудь в другом месте. Эта судьба — не для нас.
 Обнаружились и следы, оставленные прежними золотоискателями. Я оторвался от компании и повел лошадь вдоль ручья. Первый раз тут нашли золото около 1842 года. Старатели появлялись здесь несколько раз, но индейцы их выживали отсюда. У меня был лоток, и я остановился взять пробу. Я был молод и предпочитал во всем видеть светлую сторону, но прекрасно помнил тех людей и их россказни. Они возвращались домой с пустыми руками, без крупинки золота, которая могла бы подтвердить их байки. Часами торчать в холодном горном ручье или пробираться по горным ущельям от одного месторождения к другому — верный способ быстро состариться. Я видел только одного парня, который вернулся с приисков богатым и открыл свою лавку, — там, где мы жили раньше.
 Как только расползется весть о золоте, появятся золотоискатели, а я буду снабжать их мясом. Дичь сбежит от полчища охотников, но если мы будем держать лавку для продажи, то можем неплохо устроиться.
 Я поднимался на возвышенность. Глянул вниз — отсюда мои друзья стали похожи на муравьев. Воздух здесь оказался свежим и прохладным, дышать им было все равно что пить родниковую воду. «Хороший наблюдательный пункт», — подумал я и двинулся выше. Солнце уже шло на закат, мне хотелось продолжить путь, но у меня с собой не было ни одеяла, ни еды, и, пожалуй, пора было поворачивать к дому. Самый близкий путь — вдоль горной гряды. По дороге можно было наткнуться на лося, а нам, как всегда, не хватало свежего мяса. Я повернул на юго-восток, обогнул рощу и двинулся к дому.
 Как всегда, я был настороже. Чувства были напряжены, я готов был поймать любой знак, который посылала природа. Ярдов за двести впереди вдруг с шумом вспорхнула птица, и я тут же повернул лошадь в гущу деревьев. Птица собиралась сесть на куст… что заставило ее изменить свое намерение? Погналась за насекомым? Или испугалась кого-то, кто прячется в чаще?
 Видел ли этот неизвестный меня? Слева меня прикрывал густой осинник, справа — крутой склон. Слезая с седла, я шепотом скомандовал жеребцу стоять. Он хорошо чувствовал опасность, как любое животное. Винчестер был со мной, на ногах — мокасины.
 Лошадь меня не выдаст, осинник надежно прикрывал ее. Если жеребец будет стоять спокойно, его не разглядеть даже с расстояния в несколько шагов. Я прокрался вперед и опустился на колено, тщательно изучая то место, откуда вспорхнула птица, и все вокруг. Если там кто-то прячется, позиция у него отличная. Признаков движения я не заметил. Продвинулся вперед, притаился у скалы в углублении, которое оставил выпавший валун, а потом перебежал к трем низкорослым деревьям. Здесь я стал ждать.
 Положение солнца подсказывало, что у меня мало времени. Вскоре тот, кого я выслеживал, оставит свои позиции, если еще не сделал этого. Я увидел звериную тропу: узкий тоннель высотой фута в три, образованный нависшими кустами и частым осинником. Я пополз по тропе, продвинулся ярдов на тридцать и оказался прямо над обрывом. Вот оно, то самое местечко: аккуратная трещина в расколовшемся валуне, сквозь которую весь наш поселок можно было видеть как на ладони, оставаясь незамеченным. Густые деревья и их склоненные ветви образовали естественное укрытие.
 Кто бы тут ни прятался прежде, сейчас его уже здесь не было. Однако примятая трава и листья говорили о том, что тут кто-то был.
 — Интересно, да?
 Мышцы мои напряглись, потом расслабились. Голос звучал сзади. Быстро обернуться — значит стать покойником. Какое-то время я не двигался, потом, не поворачиваясь, спросил:
 — А вам самому не было бы интересно?
 За спиной прозвучал сухой смешок.
 — Ну-ну. Для янки ты неплохой индеец.
 Не выпуская ружья, я медленно повернулся: Человек, который сидел под деревом, был неподвижен, дуло его ружья смотрело прямо мне в грудь. Он не промахнется, а мне ни за что не поднять свою винтовку прежде, чем пуля 56-го калибра проделает во мне дыру размером с кулак.
 — Думаю, у вас есть причина не заходить к нам в поселок, — сказал я и медленно опустил винчестер.
 Пистолет под кожаной рубашкой, за поясом. Догадался ли он об этом? Обратил ли внимание, что рубашка не надевается через голову, а зашнурована спереди?
 — Думаешь правильно. Там у вас внизу есть один, которого я собираюсь убить.
 — Зачем? — сухо спросил я. — Если то, что об этих краях говорят, правильно, то нужно подождать весны, и тогда эту работу за вас сделают индейцы.
 Он снова усмехнулся.
 — Очень спокойный, да? Пожалуй, стоит тебя пристрелить, пока ты чего-нибудь не выкинул.
 Меня заводило, что он сумел подкрасться ко мне незамеченным, и — не буду скрывать — так и подмывало сравнять счет. Разве он не сказал, что собирается убить одного из наших?
 — Попробуй, — сказал я. — Внизу сразу поймут, что тут что-то не так. Тебе не смыться. Там у меня есть приятель, который тебя из-под земли достанет.
 — Все вы — просто кучка бродяг! Никто меня не достанет, даже в чистом поле, когда солнце в зените.
 — Этан Сэкетт.
 Его старые лисьи глаза метнули в меня острый взгляд. Плечи его были высоко подняты, он был худ и упруг, одет в грязную кожаную рубашку и штаны, на голове сидела потрепанная шапка из ангорской кошки.
 — Этан там? Да, этот считается. Еще как считается. О нем я даже не подумал.
 — Ты его знаешь?
 — Еще бы. Мы с ним отлавливали бобров у Йеллоустоун и вместе дрались с золотоискателями возле Гумбольта. Выходит, старина Этан там?
 Он вынул шмат табака и откусил здоровый кусок.
 — Ну и что вы, ребята, собираетесь тут делать? Золото рыть?
 — Мы основали город. Хотим остаться здесь, выращивать скот, сеять пшеницу, торговать с проезжающими.
 — Долго не протянете. Богатый люд вскорости станет ездить на паровых машинах, я так слышал.
 Моя рука была близко от револьвера, но этот человек не понимает шуток. Он успеет выстрелить первым.
 — Вы за кем охотитесь? У нас там добрые люди, они никогда никого не обижали. Мы хотим построить школу, церковь и жить семьями.
 — Какая прелесть! — ухмыльнулся он и выплюнул струйку табачной смолы к моим ногам. — Терпеть не могу города и горожан. По мне хороши только вигвамы и скво.
 — Вот и славно, — сказал я. — Почему бы вам не отправиться за всем этим прямо сейчас и не оставить нас в покое? Вы тратите время на людей, которые не сделали вам ничего плохого. И не собираются. А может, вы из той банды, что кочует на Востоке?
 — Из этих? — Он сплюнул. — Кучка подонков и убийц, вот они кто! Ну и задали вы им жару. Я здорово повеселился.
 — Вы что — здесь с тех самых пор?
 — Здесь да там, — глянул он хитро. — А у вас компании не прибавилось? Новички не появились?
 — Нет, здесь только те, что пришли с обозом, — сказал я беззаботно, тут же догадавшись, кого он имеет в виду. — Мы поняли, что до наступления зимы нам через ущелья не пройти, и остались.
 — Правильно поняли. Не дурно. Но я толкую о том, кто появился позже. О мужчине с парой молокососов.
 — Мы подобрали мужчину у тракта. Он успел нам рассказать про детей. Но один из них умер, — сказал я. — Мальчик.
 — Жаль. Я ничего не имею против молодняка. Ты говоришь, что он «успел рассказать», но не говоришь, жив ли он. Сдается мне, он жив. Этот Дрейк Морелл так легко не подохнет.
 — Так вы за Мореллом охотитесь?
 — Прямо в «яблочко». Я собираюсь его убить.
 — Я слыхал, он неплохо обращается с оружием.
 — Это так. И мог бы меня прикончить, если бы мы встретились лицом к лицу. Только встречаться я с ним не собираюсь. У него свои манеры, у меня свои. У меня — как у индейцев. Никто в здравом уме не станет рисковать скальпом, сражаясь в открытую. Мне все равно, узнает он, кто его убил, или нет. Главное, чтоб он подох. И он подохнет.
 Скоро начнет темнеть, а я все еще далеко от дома. В животе урчало от голода, и было глупо рассиживать тут и рассуждать о его планах, когда хотелось только одного — поужинать.
 — Если ты не собираешься стрелять, я поеду домой, — сказал я, поднимаясь.
 И выхватил револьвер. Управляюсь я с ним очень быстро. Тут нет моей заслуги, оно выходит само собой, только в следующее мгновение этот мужик уже пялился прямо в дуло моего револьвера.
 Мы с ним стояли, прицелившись друг в друга. Калибр у него был посолиднее, но я был уверен, что сумею выстрелить не позже, чем он.
 — Перестань. Настоящая лиса, да? — улыбался он. Но я следил за ним, а мой палец не отпускал спусковой крючок, ибо этот человек убьет, не задумавшись.
 — Мне не нравится, когда ко мне подкрадываются, — сказал я. — Совсем не нравится.
 — Так и ты мог бы меня подловить. Мог бы и пристрелить.
 — Тебя? Долго бы ловить пришлось. Кроме того, я не стреляю в спину.
 — Ну и дурак. Пожить бы тебе как индейцы. Понял бы, что главное — победа. А способ не важен.
 — Не знал, что это придумали индейцы, — сказал я. — Большинство из них гордится своими победами. Но они считают не мертвецов, а тех врагов, которых удалось перехитрить.
 — Да, такие тоже попадаются, — усмехнулся он. — Они глупые.
 — Я уезжаю. Мне не хочется тебя убивать, и я не хочу быть убитым. Тебя я оставляю для Морелла.
 Я держал его на прицеле и отступал к кустам. Но тут любопытство взяло верх, и я спросил:
 — Кстати, зачем он тебе? Он хороший человек, он рисковал жизнью, чтоб спасти детей.
 — А может, он ими только прикрывался? — ответил он. — Решил, что я его не стану убивать, пока они от него зависят. И он был прав, я бы не стал, — удивленно заметил он. — Не убил бы. Из-за любого ребенка, не говоря уж о ее детях.
 — Вы были знакомы с их матерью? — настал мой черед удивляться.
 — Знаком? Нет, сэр. Я ее только издали видел, да еще знал по голосу. Она пела, как ангел. Догадываешься, что это значит для мужчины, который истосковался по женщине? По приличной женщине. Один парень заявил как-то, что от ее пения у него скулы сводит. Пришлось ему свои зубы с полу собирать. Как подобрал, так извинился. За пятнадцать лет мне не доводилось слышать другого пения, только ее, а она пела те же песни, что и моя мать. Ее голос прямо слетал с небес, можешь мне поверить. Такая жалость, что она померла. Если хочешь знать, когда он ее похоронил, я положил цветы на ее могилу, — сказал он.
 — И тем не менее вы хотите его убить?
 — А это уже другой сказ. Да, сэр. С помощью вот этого самого ружья я отправлю его прямиком в ад. Он подстрелил двух моих братьев.
 — Может, это была ссора?
 — Конечно. Но это было их дело, а когда он их подстрелил, то развязал войну. Или он будет похоронен, или его растерзают канюки.
 — Ты бы обдумал все это получше, приятель, — сказал я. — С твоими братьями я не был знаком, но Дрейк Морелл — хороший человек, и девчонка только от него зависит. Тебе что, нужно, чтобы она осталась одна-одинешенька на свете? Через пару лет она станет женщиной… но какой женщиной?
 Он уставился на меня, но я уже замолчал, подхватил винтовку и шагнул назад, в чащу. Он сделал то же самое. Я вернулся к лошади и поехал в поселок. Так мирно начинался день… И ведь никогда не угадаешь, чем оно все может обернуться!
 Теперь мне было что рассказать Дрейку Мореллу. Я за него беспокоился.
 В поселке я встретил Этана, набиравшего дров для печки, и остановился рассказать ему о происшествии. Когда я описал ему того человека, он невесело усмехнулся:
 — Стейси Фоллет… знаю я его. Морелл раздразнил старого шакала, вот что. Старого шакала.

 Глава 12

 Пока я при свете лампы кормил и обихаживал коня, я все думал о нашем поселке — маленьком островке в море дикости и о тех опасностях, что подстерегают нас. Самые первые поселенцы, окруженные ненавистью, испытывали, наверное, то же самое.
 Человек и город всегда связаны с миром, они не остаются в одиночестве, стоит появиться кому-нибудь новому, как от него начинают расходиться круги, словно по воде. Мы поселились в предгорьях — дичь ушла наверх, в горы, и ее стало меньше. Весной наши плуги вонзятся в здешнюю землю. Она небогата, но нам предстоит с нее кормиться. С нашей сноровкой, унаследованной от многих поколений фермеров, мы облагородим почву, будем тщательно ухаживать за посевами, и — больший или меньший, — но все равно соберем урожай. И земля вокруг нас изменится.
 Стейси Фоллет скрывается в горах над поселком и угрожает одному из нас. А у нас каждый на счету, мы не можем пожертвовать одним, чтобы не ослабнуть всем вместе. Этот Стейси мне не враг, но я буду считать его таковым, потому что его глупое ружье может пробить брешь в той стене, что нам предстоит выстроить против индейцев.
 А они, по сути дела, не враги. Нам незачем с ними ссориться. У них свой путь, у нас — свой. Они нападают для куража, движимые удалью да еще чувствуя в нас смутную угрозу, которая не определяется словами, но наполняет краснокожего неясным страхом. Жизненный уклад индейцев обречен — и не потому, что бледнолицых несметное число, не потому, что у них хорошие ружья и пушки, а потому, что у них есть товар. Погибель краснокожего началась тогда, когда появился первый белый торговец и стал предлагать ему то, чего он сам не мог изготовить. Проснулось желание обладать. Нужно было покупать или брать силой.
 Иголка, стальной нож, ружье и порох, виски, разные побрякушки — вот что разрушало мир красного человека, и, воюя с белыми, он воевал против вожделений своего сердца. Некоторые из них восставали против наступления вещей, приносимых бледнолицыми, но их голос терялся в пустыне.
 Я мог бы жить как индеец, мне по душе их жизнь. Дух индейцев витает в воздухе, окликает вас в шуме лесных ветвей и в журчании горных ручьев, но не смолкает и другой голос — голос моего народа и его обычаев. Наш обычай — наступать, идти вперед, преображая мир так, чтоб всем становилось легче жить. Хотя, в некотором смысле, и сложнее.
 Когда я рассказал Дрейку Мореллу о Фоллете, он наконец заговорил.
 — Я ждал его, — сказал он. — Он самый приличный парень среди всех этих бедолаг. Они сели со мной играть, им не везло, а когда вконец проигрались, то обвинили меня в жульничестве. Один солдат поджидал, когда освободится место. Я попросил его заглянуть под стол. Как я и предполагал, с их стороны он нашел четыре спрятанные карты. То есть они сами жульничали, и очень неуклюже, мне все было видно. Пришлось мне сказать им, что я о них думаю, и они ушли. Они ждали меня на улице, но я вышел через заднюю дверь. Они стояли у стены, прислонив к ней свои ружья. У них были «спенсеры» — страшное оружие, но с ним трудно быстро управиться. Я их окликнул, один успел выстрелить, но пуля шлепнулась в грязь. Я убил обоих. Они так и остались там лежать, как две перепелки. Не ждите от меня раскаяния. Они пытались побить меня моим собственным оружием. А когда не вышло, решили пристрелить меня без всякого предупреждения. Но Стейси Фоллет — другое дело. Без него им не удалось бы прожить так долго. Он опасный человек.
 — Похоже на то.
 — Ничего не поделаешь. Нужно быть поосторожнее. Я всегда старался быть осторожным.
 — Вы смелый человек, Морелл.
 — Смелый? Каждому свое, Шафтер. Люди называют героями тех, кто один раз совершил то, что смелый делает каждый день.
 Он отвернулся.
 — Хотите, прогуляемся? Я только прихвачу свою трубку. Вы прочли Плутарха?
 — Нет еще.
 — И не торопитесь. Он того заслуживает. — Он закрыл за нами дверь. — Вы счастливее, чем думаете. В отношении книг, конечно. Когда переселяешься на Запад, много с собой не потащишь, а майор Макен, как я слышал, тщательно подбирал книги. Завидую вам, что вы начинаете именно с этих книг. Голова — как дом, который владелец обустраивает по своему вкусу. Если в доме пусто и холодно, никого, кроме себя самого, винить не приходится. А у вас есть возможность сделать свой дом удобным и даже изысканным.
 Вдруг он заговорил о другом.
 — Шафтер, вы могли бы для меня кое-что сделать?
 Я удивился. До того мне казалось, что он так прочно стоит на ногах, что ни в чем не может нуждаться.
 — Я говорю о Нинон. Если Стейси Фоллету повезет больше, чем мне, позаботьтесь о ней. Она станет красивой женщиной, Шафтер. Она необычайно талантлива. Здесь она надолго не задержится. В ней таится нечто, что потребует себя выразить. Кем бы она ни стала, у нее не будет тихой, спокойной жизни: помешают страсть, огонь, честолюбие.
 — Но она же еще ребенок.
 — Долго ли девочке быть ребенком? — Он пожал плечами. — Пока она еще ребенок, а однажды утром просыпаешься, глядь — а перед тобой уже женщина, да не одна. Целая дюжина незнакомых женщин.
 — Ей лучше остаться здесь. У нее будет время, чтобы разобраться в себе и понять, кто она такая на самом деле.
 — Чепуха, Шафтер. Ты сам это знаешь. Человек — никто, пока сам себя кем-то не сделает. У Нинон эта работа не займет много времени. Глину, из которой она слеплена, я хорошо знаю.
 Ужинали мы в тот вечер у Каина вместе с Рут и Будом. Мы говорили о книгах и о сапогах, о таинственных происшествиях и о детских мечтах, о дальних странах, где стоят древние храмы и где когда-то боги бродили среди людей. Пришел с отцом Ленни Сэмпсон и слушал, широко раскрыв глаза, пока Морелл рассказывал об Улиссе и циклопах, о Тесее и Минотавре, об Энее и возникновении Рима. Как хорошо было вот так разговаривать в теплом уютном доме! Когда разговоры иссякли, Нинон спела пару песен, и мы сели пить кофе. Потом дети отправились спать, а мы еще долго беседовали о судьбе нашего поселка.
 — Вам нужен шериф, — сказал Морелл. — Скоро пойдут люди. Вместе с мирными появятся и дикие. Если не будет представителя закона, жди беды.
 — А вы бы не взялись за эту работу? — спросил Каин.
 Морелл ответил не раздумывая.
 — Нет, — сказал он. — Я слишком известен в этих краях. Не хотелось бы накликать на всех беду. Если вы меня вытерпите, я останусь, но только не шерифом.
 — Это дело для Бендиго, — сказал Сэмпсон. — Он рассудителен, но, когда нужно, может и выстрелить.
 — Я же скоро уеду.
 — Уэбб? — предложил Морелл.
 — Нет, — сказал Каин. — Он горяч. Мне он нравится, но он опасен.
 Потом мы заговорили о городских властях. Тут и родилась мысль о муниципальных законах и выборах. Сэмпсон и я предложили в мэры Каина, но он отказался. Сказал, что самый подходящий — Джон Сэмпсон, и мы решили, что, когда будет голосование, мы выдвинем именно его. Каин выдвинет.
 Возник вопрос и о собственности на землю. Пока никто ничего не требовал, только Уэбб и Стюарт хотели застолбить приисковые участки у Каменного ручья. Никто, кроме Рут Макен. Она считала своей террасу, на которой стоял ее дом. Там было несколько акров земли и кусок луга за деревьями. На том лугу мы не пасли свой скот, потому что он хорошо просматривался только из ее дома.
 Мы подумывали об огородах и пашне. Мы с Каином и Джон Сэмпсон сговорились работать вместе, но ведь я скоро уеду. Их отношение ко мне постепенно и незаметно поменялось: я стал охотником, добытчиком, и теперь они стали считать меня ровней.
 Следующие дни мы продолжали работать. Каменная стена лесопилки уже была готова, мы начали наращивать ее бревнами. К концу недели она уже подросла до крыши.
 Нили Стюарт мыл золото. Крофт утеплял дом. А еще он нашел небольшое поле, где весной собирался сажать овощи.
 Поначалу Стюарту везло. Каждый вечер он рассуждал о золоте, потом стал говорить мало, но становился все более важным. Видно, дела его шли неплохо. Несколько раз он делал какие-то закупки у Рут, расплачиваясь золотом.
 А вот Уэбб не слишком усердствовал, только изредка появляясь на своей золотой делянке. Он предпочитал охотиться или заготавливать дрова.
 На охоту мы ходили только парой. Когда я охотился с Уэббом, всегда старался предоставить ему право на самые выигрышные выстрелы. Он стрелял метко и зря патроны не тратил. Случались и разговоры, но мне казалось, что я ему нравлюсь не больше остальных. Иногда он жаловался на Фосса, говорил, что тот ленив. Нужно, чтоб кто-нибудь, еще поменьше, чем он сам, его бы отлупил. Может, это его чему-нибудь научило бы, говорил Уэбб.
 От Плутарха я перешел к «Опыту о человеческом разуме» Локка. Основатели нашей страны читали и перечитывали эту книгу. Она и вправду сильно отличалась от всего того, что мне уже довелось читать.
 Иногда появлялись группы мормонов, мы давали им приют и пищу, за которую они всегда щедро расплачивались. Стейси Фоллет не появлялся, а когда я осмотрел его давний наблюдательный пост, то не нашел там никаких следов. Может быть, он решил уйти отсюда. Большинство из нас о нем позабыли, потому что надвигалось Рождество.
 По воскресеньям, с самого нашего приезда, мы служили мессу. Каин или Джон читали из Библии, а Том Крофт руководил пением. Нам нравилось петь.
 А потом к нам приехал Мозес Финнерли.
 Мы с Каином только что водрузили наверх толстенное бревно — стропило будущей лесопилки — и остановились перевести дух. Когда на дороге возникли три всадника, к нам подскочил Уэбб с револьвером в руке. Мой винчестер тоже всегда был наготове. Если хочешь прожить подольше, иначе нельзя.
 — Как поживаете, джентльмены? — осведомился худой человек с изможденным лицом и глубоко посаженными глазами. — Я — преподобный Мозес Финнерли, а вот брат — Джозеф Паппин, а это — брат Олли Троттер.
 Один — приземистый крепыш с пустыми глазами, которые поначалу казались веселыми. Второй — большой, толстый, с отвисшим подбородком.
 — Здравствуйте, — сказал Уэбб. — Я — Уэбб. А это братья Шафтеры.
 — Очень приятно, — сказал преподобный. — Я весьма польщен. Как мы поняли, тут у вас поселение. Мы решили, что просто обязаны принести вам слово Божие.
 — У нас есть слово Божие, — ответил Уэбб. — Библия в каждом доме. А по воскресеньям мы устраиваем чтения.
 — Это замечательно. Но Библию нужно разъяснять, сэр. Слово Господне нельзя осквернять, распространять его должны только посвященные.
 — Сойдите с лошадей, джентльмены, — сказал Каин. — Мы небогаты, но готовы поделиться с вами тем, что есть.
 — Небогаты? — глянул вокруг толстяк Олли Троттер. — Мы слыхали, что у вас тут лагерь золотоискателей..
 — Может быть, несколько лет назад тут и шла кое-какая добыча, — улыбнулся Каин. — Но мы здесь недавно. Собираемся заниматься торговлей и пахать землю.
 На лицах приезжих мелькнуло разочарование. Но разве я им судья? Тем более что близился полдень, самое время для передышки.
 Иногда замечаешь разные мелкие подробности. Например, было видно, что лошади у них не самые лучшие и прошли долгий путь. Всадники путешествовали налегке, и, если бы они не были служителями Господа, я бы сказал, что они, видимо, убрались откуда-то в спешке.
 Когда они отправились ставить свою палатку, Уэбб посмотрел им вслед, сплюнул и сказал:
 — Бен, тут дело нечисто. У этого Финнерли поганый глаз.
 Они сели за стол вместе с нами, и те взгляды, что они то и дело бросали в сторону Лорны, доверия у меня не вызывали.
 — Спасена ли ты от заблуждения, девушка? — спросил вдруг ее Финнерли, когда она проходила мимо него. — Разъясняли ли тебе милость Господню?
 Каин хотел что-то сказать, но я его опередил:
 — Она еще не успела нигде заблудиться, преподобный отец, и спасать ее нужды нет.
 — Об этом судить Господу, — повернулся он ко мне.
 — Вы правы, отец. Он будет судить всех нас.
 Мои слова и я сам не слишком ему понравились. Но, похоже, чувства оказались взаимными, так что я не обиделся. Я уважаю слуг Господних, но мой скромный опыт говорил, что для спасения души многие из них сами нуждаются в помощи своих собратьев. Мы, Шафтеры, всегда почитали Христа любящего и всепрощающего, и вряд ли я ошибся, когда решил, что в Мозесе Финнерли тлеют уголья из дьявольского костра.
 Он принялся читать длинную и витиеватую молитву, а я, особенно, когда голоден, предпочитаю слуг Господних, которые умеют сказать то, что требуется, коротко и сжато. Тем более что в его молитве больше всего говорилось о том, что Господь запрещает, а не о том, что Он прощает.
 Закончив молитву, Финнерли помолчал, а потом сказал:
 — Тот большой дом, что стоит на террасе… он чей?
 — Там живет вдова Макен, — сказала Хелен, — прекрасная женщина.
 — В этом я не сомневаюсь, — ответил Финнерли.
 И тут, легка на помине, постучалась и вошла сама Рут вместе с Нинон. На лице Каина мелькнула тень неудовольствия.
 Все, за исключением Олли Троттера, встали. Каин представил приезжим миссис Макен, и я заметил, что их лица стали такими умильными — чуть слюнки не потекли.
 — Миссис Макен, мы странники, которым негде приклонить головы, — сказал Мозес Финнерли. — А у вас большой дом. Сможете ли вы нас приютить?
 Она поглядела на него холодным, изучающим взглядом, потом улыбнулась:
 — Мой дом не так уж велик, а для троих и вовсе мал.
 — Для троих?
 — Да, святой отец. У меня есть сын. Боюсь, вам придется поискать себе что-нибудь, но обычно вновь прибывшие в наше селение сами о себе заботятся. Мы готовы поделиться едой, хоть у нас самих не густо, но дома наши очень малы.
 — Да нам нужна самая малость, — сказал брат Джозеф Паппин. — Уголочек, чтоб от ветра прикрыться. И все.
 Рут перестала улыбаться.
 — Не сочтите за черствость, но в моем доме для мужчин места нет. Вы и сами должны понимать, что на постой у женщины одинокой рассчитывать неприлично.
 Ему это не понравилось, но он все же вежливо поклонился:
 — Да, да, конечно. Я не подумал. Вы упомянули о сыне…
 — Он еще совсем мальчик.
 Она присела. Хелен подала ей кофе, и разговор продолжился. Рут Макен была не дура, так что, похоже, гости пришлись ей по душе не больше, чем нам с Уэббом..
 — Издалека ли вы изволили прибыть? — спросила миссис Макен.
 — Издалека. Но нет такого пути, который мы бы не одолели, чтоб донести до вас слово Божие.
 — Вы приехали с Запада?
 Финнерли словно пропустил ее вопрос мимо ушей и принялся разглагольствовать о Боге и делах Его, а я пил кофе, и мне казалось, что это сам дьявол цитирует Писание, чтобы добиться какой-то своей цели. Однако это было несправедливо — что я знал о них и их прошлом? Вдруг окажется, что они достойные и приличные джентльмены? Правда, как я сам себя ни укорял и ни уговаривал, поверить в это все равно не мог.
 — Завтра мы устроим службу и будем рады видеть вас всех, — сказал преподобный Финнерли.
 — А мы будем рады вас послушать, — ответил Каин и встал. — Уже поздно. Если хотите, устраивайтесь прямо здесь на полу, джентльмены. Сожалею, что не можем предложить вам ничего получше.
 Они переглянулись.
 — Разве тут нет пустого дома? Может, где-нибудь народу поменьше? Мы очень устали и…
 Тут меня словно бес попутал.
 — Может быть, у Дрейка Морелла? — предложил я.
 Финнерли дернулся, будто в него всадили нож.
 — Морелл? Он здесь? И вы приютили такого человека? — Его голос вдруг зазвенел: — Он убийца! Злодей, настоящий злодей!
 — У нас он ведет себя мирно, — сказал Джон Сэмпсон, — и мы не замечаем за ним ничего дурного.
 — Он игрок, убийца и насильник! — кричал Финнерли.
 — Мне показалось, что он настоящий джентльмен, — сказала Рут Макен. — Я уверена — он честный человек.
 Финнерли хотел продолжать, но осекся — что-то в лице Каина или в моем его остановило. Он сдержался, но глаза преподобного сузились и были полны ненависти.
 — Его все равно повесят, — заявил он. — Здесь таким не место!
 Он резко повернулся и вылетел вон. Паппин и Троттер потащились следом.
 — Помолчал бы, — сказала Хелен. — Нечего наседать на мистера Морелла.
 Я закрыл было дверь, но Рут сказала:
 — Оставьте ее пока открытой, мистер Шафтер. Здесь не мешает проветрить.
 — Чтобы проповедовать слово Божие, следует уметь хоть немного прощать, — сухо заметил Сэмпсон. — Мистер Морелл побывал в переделках, не сомневаюсь. Но ведь и у нас всякое случалось.
 — Джон, я вот все думаю, — сказал Каин, — не посеять ли нам овес? Я тут видел дикий овес, он должен хорошо расти, а у нас будет чем кормить лошадей.
 Женщины занялись бумажными украшениями для рождественской елки. Каин опять принялся за гвозди. Я уткнулся в книгу и, время от времени отрываясь от Локка, прислушивался к тихому журчанию разговора, к едва слышному потрескиванию поленьев в очаге, к тем спокойным звукам, которые исходят от трудящихся рук. Вечер не отличался от многих других, но я, к счастью, уже тогда догадывался, что через много лет именно такие вечера я буду вспоминать с нежностью.
 Когда я прочел у Джона Локка о знании и суждении, я снова задумался о Дрейке Морелле и о выходке преподобного Финнерли.
 Это вроде той истории со вспорхнувшей птицей, которая предупредила меня, что в кустах притаился Стейси Фоллет. Я ведь не знал наверняка, есть ли там кто, но, раз она вспорхнула, предположил, что есть. Судить же о Дрейке Морелле мы могли только по его нынешнему поведению и по тому, что он рисковал жизнью, спасая чужих детей. Это было то, что мы видели сами и знали достоверно, и мне этого хватало, чтобы не судить его строго, не имея для этого достаточных сведений.
 Оторвавшись от книги, я посмотрел на всех, кто был в комнате, и вдруг почувствовал себя отделенным, как бы отрезанным от них. Как будто моя мечта уже осуществилась, и я вот-вот вырвусь в дальние края и стану наконец кем-то. Но кем? Все здесь такие разные, но цельные. Или, может быть, мне лишь только так кажется?
 Этан — охотник, неотъемлемая часть гор и лесов, как волк, олень или барсук. Каин — ремесленник, руки которого умели гнуть сталь точными и уверенными движениями, а отложив молот — держать и оглаживать только что созданную вещь. И Джон Сэмпсон — человек добродетельный, богобоязненный, терпеливый и прощающий, но сильный и уверенный в себе.
 А кто я?
 Мне даны плоть и разум, такие податливые и восприимчивые, и лишь от меня зависит, каким содержимым я их наполню. Конечно, кое-что зависит от предков, кое-что от окружения, в котором я живу, от тех людей, с которыми сталкиваюсь, и все же — главное в моих руках.
 Каким человеком мне суждено стать? Что же я должен делать, чтобы стать человеком?

 Глава 13

 Сочельник был ясным и морозным. Утром выпал легкий снежок и прикрыл прогалины, оставшиеся после оттепели и ветров.
 К этому времени преподобный Мозес Финнерли и компания с помощью Нили Стюарта уже успели соорудить себе что-то вроде землянки на склоне холма рядом с поселком.
 Этан, Уэбб и я охотились без передышки, чтобы обеспечить рождественский стол свежим мясом. Неплохим охотником оказался и Олли Троттер — ему удалось подстрелить лося и оленя. Так что еды к празднику у нас было вдоволь.
 Каждую свободную минуту мы тратили на строительство. Нам удалось подвести лесопилку под крышу и сложить в ней очаг. Теперь до весны тут можно было устраивать общие встречи и вечеринки — пока лесопилка не начнет работать. Потом мы построим школу и церковь. Пока не будет церкви, все службы будут проходить в школе.
 Дрейк Морелл трудился наравне со всеми, выполняя черную работу: таскал бревна, корчевал кустарник и собирал дрова, чтобы у того, кто умеет работать с инструментом, оставалось побольше времени.
 Однажды я заговорил с Мореллом о преподобном Финнерли. Он с усмешкой глянул на меня.
 — Ничего удивительного, что я ему не нравлюсь. У него есть все основания меня не любить.
 — Отчего же?
 Он пожал плечами.
 — Вы, Бендиго, еще не видели — иногда я перебираю со спиртным и делаюсь довольно неприятным. Не дерусь, нет! Ничего такого. Но делаюсь ехидным, саркастичным и начинаю кого-нибудь донимать злыми шутками. Лучше всего не обращать на них внимания.
 — А этот преподобный — воплощение всего, что мне отвратительно в людях, — продолжал он. — Узколобый, нетерпимый и подлый. Он весь такой елейный, словно бы святой. А вот то, что он проповедует, по-моему, совсем не христианство. Да он и не проповедует, скорее мечет громы и молнии. Как будто нас всех, кроме него, обуял дьявол, и только он может всех спасти.
 Интересно. Морелл говорит то же самое, о чем и я подумал вначале.
 — А эти — Паппин и Троттер?
 — Олли Троттер — плохой человек. Финнерли спас его от суда Линча, и Троттер остался при нем. Он убивал из засады, воровал лошадей, словом, везде, где он появлялся, случалась беда. Хорошо владеет оружием, но никогда не выйдет на честный бой. После того как Финнерли спас его шею от веревки, он клянется, что раскаялся. Но я не верю. Ни на мгновение. Самый умный из них — Паппин. На собраниях он ходит по рядам с тарелкой для пожертвований. Уж он-то точно знает, с кого можно сорвать куш. Эту святую троицу выгоняли из полудюжины поселков. Они начинают с проповеди, а заканчивают тем, что пытаются прибрать к рукам власть. И здесь попробуют, поверь мне. Финнерли меня не любит, потому что однажды я задавал ему некоторые религиозные вопросы.
 — Не думал, что вы религиозны.
 — Я не религиозен. По крайней мере, в общепринятом смысле. Когда я был маленьким, меня учил Библии один прекрасный человек. Он был великим ученым, знал древне-еврейский, греческий и латынь лучше, чем я английский. Ему нравилось читать Библию и рассуждать о ней. Мы много времени проводили вместе, и я многое от него узнал… невольно, конечно, ведь я был еще мал. А эти, вроде Финнерли, меня раздражают. Но пока я трезв, терпеть можно. Лучше их вообще не замечать. Но стоит мне выпить, как черт начинает меня подзуживать, и я начинаю с ними спорить и издеваться над их якобы праведностью.
 — Ну ничего. Надолго он здесь не задержится.
 — Не стоит тешить себя этой мыслью. Если сможет, то останется. На Западе их компанию поджидают большие неприятности. Если они смогут, останутся непременно.
 Позже я пересказал слова Морелла Каину и Джону Сэмпсону.
 — Может быть, оно так и есть, но пусть у них тоже будет шанс, — сказал Джон. — Это простая справедливость. Они мне не нравятся, но пока ведут себя пристойно.
 Дрейк Морелл вдруг исчез за неделю до Рождества. Мы заметили, что его нет, только дня через три, но когда я поделился тревогой с Рут Макен, она сказала:
 — Когда он уезжал, то просил Буда приглядывать за домом. С тех пор Буд там ночует, ему нравится.
 А вернулся Морелл как раз в ясный и морозный день Сочельника. Он привел двух тяжело навьюченных лошадей. Был в форте Бриджер, в тамошней лавке. Оказалось, что он уже давным-давно заказал для нас всех подарки из Солт-Лейк.
 Каин хорошо протопил лесопилку, и мы собрались там на службу. Не успел хватиться Финнерли, как службу начал Джон Сэмпсон. Он еще на Востоке и во время нашего долгого пути руководил молитвенными собраниями. Он был красив и сед, а говорил просто и искренне. Его слова приносили подлинное облегчение — он был добр по-настоящему, а таких мало. Не только у нас здесь, но и везде.
 Конечно, Финнерли наши вольности не понравились. Я сидел сразу за ним и видел, как он ерзал, соображая, как бы занять место ведущего. Но мы заранее сговорились: не хотели, чтобы на нашей службе грозили громами и молниями и призывали Господа обрушить свой гнев на наши головы. Нам хотелось, чтобы наше собрание было полно благодарения и радости, ибо нам удалось выжить.
 Мы пели старые церковные гимны и простые песни из тех, что нам нравились, а Нинон опять спела «Дом, милый дом». Полные радости и света, мы разошлись по домам, чтобы ожидать Рождества.
 Пока все укладывались, я заглянул на конюшню проведать скотину. На улице я прислушался к ночным звукам. Ничего необычного слышно не было, но что-то меня тревожило. Я вышел из поселка и поднялся на холм, чтобы оглядеть окрестности, и увидел вдали слабый огонек. Может быть, это был костер.
 Но откуда там костер? Место там для этого мало пригодное. Может быть, тут просто обман зрения, и костер находится гораздо дальше, чем мне показалось.
 Я вернулся домой. Нужно было прихватить винтовку. Свет в доме уже погасили. Я осторожно приоткрыл дверь, меня обдало теплым воздухом. На цыпочках я вошел внутрь. Огонь почти потух, и лишь слабые отсветы умирающего пламени плясали по стенам.
 — Что случилось, Бен? — спросила Лорна и села в кровати.
 — Там на равнине какой-то огонь.
 — Костер?
 — Место для стоянки неподходящее… Вдруг это сигнал бедствия?
 — Кто же там может быть?
 — Санта-Клаус, — сказал я. — Может, один из его оленей сломал ногу.
 — Не шути, Бен. — Она встала и подошла ко мне в ночной рубашке. — Можно, я пойду туда с тобой вместе?
 — А что, кто-то уже идет?
 — Ты. Я знаю.
 — Это прогулка не для девушек. А вдруг там западня?
 Эта мысль пришла мне в голову только сейчас. Может быть, таким способом кто-то пытается выманить нас из поселка? Но вообще-то огонь горит неподалеку от тракта, и там мог оказаться просто какой-то заблудший странник. А сегодня ночь перед Рождеством.
 Я уселся, чтобы переобуться в мокасины, в них шаги почти не слышны. А когда встал, Лорна тоже была уже почти одета.
 — Я с тобой, Бендиго. Подожди немного.
 А почему бы и нет, в конце концов? Она хороший стрелок, а мне может понадобиться прикрытие. Нет, я, конечно, полный дурак. Нельзя брать девушку на такое дело. Я написал записку Каину, и мы выскользнули в ночь.
 Лошади едва не застонали, когда мы их седлали. И опять Лорна опередила меня. На небе висели крупные звезды, а снег сверкал миллионами крохотных бриллиантовых искр.
 — Бен, что там? — волновалась Лорна.
 — Может, западня. А может, кто-то попал в беду или ранен. Подъедем поближе и посмотрим. Главное, не волнуйся пока.
 Мы ехали, держась поближе к деревьям и кустам. Останавливались несколько раз, чтобы приглядеться к окрестностям, но ничего подозрительного не заметили. Мы видели только один костер. По мере нашего приближения он делался все меньше, как будто заканчивалось топливо.
 Деревья редели, наше прикрытие становилось все прозрачнее. Вдруг мы увидели то, чего раньше не замечали: ярдах в пятидесяти от костра на снегу чернело пятно.
 — Бен, там лошадь, — сказала Лорна. — Точно, лошадь.
 — Тогда должен быть и всадник. Не думаю, чтоб лошадь сумела бы сама развести огонь.
 Объезжая костер по кругу, мы постепенно приближались. Действительно, лошадь. А вот и человек… или тело, рядом с костром.
 Кто бы ни был этот человек, видно, что он просто поджег низкорослый кустарник. Когда я впервые его увидел, он горел ярко, а потом начал угасать.
 — Согрей руки и перестань нервничать, — приказал я Лорне. — Стрелять будем только в крайнем случае.
 Я спрятал винчестер в чехол и вынул револьвер. Мы подъезжали все ближе.
 Человек лежал не двигаясь. Или спал, или был без сознания. Он лежал прямо на мерзлой земле, и от огня ему пользы было мало.
 Я спешился и подошел.
 Индеец! Похоже, у него сломана нога.
 Не спуская с него глаз, я подбросил веток в огонь и подозвал Лорну.
 Индеец вдруг очнулся. Он поднялся на руках и повернулся ко мне. И тут я его узнал.
 Не скоро я забуду это лицо. Это был тот самый юный воин, который хотел оставить у себя Мэй Стюарт и убить Ленни Сэмпсона.
 Он схватился за револьвер, но я выбил оружие у него из рук.
 — Угомонись, — сказал я. — Положение у тебя аховое.
 Грудь его охотничьей стеганки была в крови. Кажется, его еще и подстрелили.
 И тут я увидел — за что.
 На его ремне висел скальп, свежий скальп с белого человека.

 Глава 14

 Его глаза горели ненавистью. Я стоял над ним с револьвером в руке, и он был уверен, что сейчас я его пристрелю. Скольких же можно избежать бед, если именно так и поступить!
 — Бен, он ранен. Его подстрелили, — сказала Лорна.
 — Вижу. А еще у него два свежих скальпа. Они не индейские. Я за ним присмотрю, а ты приведи мою лошадь.
 Она смотрела на меня в упор, пока я не покачал головой:
 — Я никогда не стрелял в беспомощного человека, но он бы уж точно выстрелил. У них к таким делам другое отношение.
 — Они могут меняться.
 — Надеюсь, — сказал я. — Потому что это тот самый парень, который похитил Мэй и Ленни.
 Она уставилась на индейца.
 — Не может быть.
 — Приведи лошадей, Лорна. На таком морозе ему лучше не станет.
 Я нагнулся, чтобы отобрать у него нож и томагавк, и он вцепился в меня. Пришлось его ударить. Сильно ударить.
 — Веди себя прилично, краснокожий, — сказал я. — Я пытаюсь спасти твою шкуру. Только вот не знаю зачем.
 Когда Лорна привела лошадей, я уложил его поперек седла, связав прежде руки. Не хотелось, чтобы он вдруг унесся на моем жеребце, да еще, возможно, прихватив в поводу коня Лорны.
 Наверное, ему было больно, когда я перекидывал его через седло, но он не издал ни звука. Только продолжал сверлить меня глазами. Я взялся за повод, и мы двинулись к дому.
 — Держи оружие наготове, — приказал я сестре. — Чуть что — стреляй.
 Не думаю, чтобы она это сделала, хотя про женщин ничего нельзя знать заранее. Сказал я это только для того, чтобы запугать индейца. Слов не поймет, но суть уловит.
 Я ничего не имею против индейцев. Они дикие люди и борются с нами теми способами, которые им привычны. Но только они не столько дерутся за свою страну, сколько воюют ради самой драки. Ни один из них не имеет права жениться или считаться полноправным воином, пока не снял скальп хоть с одного убитого им человека. Свои победы они отмечают так же, как это делали рыцари при дворе короля Артура.
 Мы вернулись в поселок, и я разбудил Каина. Вместе мы затащили индейца в дом и уложили у огня. Лорна разбудила Джона Сэмпсона. Мы вправили индейцу ногу и наложили шины.
 — Пусть лучше побудет связанным, — сказал я. — Он не понимает, что с ним происходит. Наверное, думает, что мы его лечим, чтобы потом прикончить.
 — Чьи же у него скальпы? — спросил Каин. — Он посмотрел на часы и сказал: — Ну, с Рождеством Христовым! Уже час ночи.
 Мы все поприветствовали друг друга, а потом я повернулся к индейцу.
 — И тебя тоже — с Рождеством!
 Он зыркнул и сплюнул.
 — Что ж, выдержки у него хватает, — сказал я. — Лорна, иди спать. Скоро утро.
 Джон Сэмпсон отправился домой, а Каин раскурил трубку.
 — Снега не было, должно быть, его следы сохранились, — сказал он.
 Мы глянули друг на друга, одновременно подумав о том, чем же все это может кончиться. Этот индеец убил двух белых. Судя по волосам, одна из убитых — женщина. А у этих белых наверняка остались друзья.
 — Поспи, Каин, — сказал я. — Я подежурю.
 — Хорошо. — Он встал. — Признаюсь, устал страшно. Но ты в окно поглядывай.
 — Ты не похож на Санта-Клауса, — сказал я индейцу. — И если ты преподнесешь нам подарок, то наверняка он нам не понравится.
 Я подогрел суп и взял ложку.
 — Давай открывай рот, — сказал я индейцу. — Буду тебя кормить.
 Он плюнул в мою сторону, и я улыбнулся.
 — Эй, храбрый воин! Ты что — испугался?
 Он посмотрел на меня, потом открыл рот, и я, ложка за ложкой, скормил ему целую миску супа, — руки-то у него были связаны.
 — Ты бы поспал, краснокожий.
 Я приготовил себе кофе и принес сверху сразу две книги, которые на этот раз дала мне миссис Макен: «Опыты» Монтеня и «Странствия» Вильяма Бертрама.
 Так хотелось поскорее прочесть их, что я принялся читать по куску то из одной, то из другой книги. Бертрам был ботаником, охотником за растениями, и очень много написал о племенах чероки и криков, которые обитали в Теннесси, Каролине и Джорджии.
 Читал я до самого рассвета. Индеец не отрывал от меня взгляда. Наверное, он раньше никогда не видел, как люди читают, и, хоть он не произнес ни слова, его глаза горели любопытством.
 Странное получилось рождественское утро. На печке висели чулки с подарками для каждого, а за минуту до появления всей компании Лорна повесила еще один чулок.
 Индеец все же поспал немного и теперь следил за Лорной своими черными, ничего не выражающими глазами. Потом прибежали десятилетняя Энн и четырехлетний Бобби и бросились к чулкам.
 Здесь оказались чулки для Каина, для Лорны, для Хелен и для меня. Потом Лорна отцепила тот последний чулок и положила его на колени индейцу. Он молча смотрел то на чулок, то на нее.
 Я перерезал веревку на его руках. Несмотря на боль, он не стал растирать кисти, а как кошка следил за нами, разглядывая, как мы раскрываем чулки и вынимаем оттуда вещи.
 Энн получила деревянную куклу в платье, сшитом Хелен и Лорной. Бобби — полдюжины деревянных солдатиков и пару индейцев. Индейцы нам с Каином особенно хорошо удались. Еще были леденцы, попкорн и много всякой всячины для малышей.
 В моем чулке был вязаный красный шарф от Лорны и красивый новый топорик от Каина.
 Индеец потряс свой чулок, потом полез внутрь. Первое, что он вытащил, оказалось леденцом. Он уже успел заметить, что делают дети с леденцами, поэтому полизал его, а потом сунул в рот. Еще ему достался попкорн, старый складной нож Каина, серебряная пуговица, мешочек с цветными бусами и несколько иголок — они пользовались у индейцев огромным спросом. И снова — попкорн, снова — леденцы. Он внимательно изучал каждый предмет.
 Хелен хлопотала с обедом, ей помогала Лорна. Каин кормил скот во дворе, как вдруг стремительно вошел в дом и схватил ружье.
 — Бендиго!
 Он махнул, чтобы я вышел. Я прихватил свой винчестер и присоединился к нему. На улице нас уже ждали Стюарт, Крофт и Сэмпсон. Все смотрели туда, где посреди равнины выделялась группа всадников. Они приближались.
 — Кто это, как вы думаете? — спросил Уэбб.
 — Похоже, они ищут индейца.
 — Индейца? — спросил Уэбб. — Я не видел никаких индейцев.
 — У нас в доме лежит один. Он ранен.
 Уэбб распахнул дверь и заглянул внутрь. Индеец лежал, глаза его были закрыты. Он был болезненно бледен, а рядом лежали подарки.
 — Если им нужен этот, пусть забирают.
 — Нет, — сказал я.
 Он посмотрел на меня.
 — Бендиго, — сказал он. — Мне кажется…
 — Уэбб, мы с Лорной нашли его раненным, — прервал я его. — При нем были два скальпа, но он ранен и беспомощен, а сегодня — Рождество.
 — Два свежих скальпа? Да я сам его пришью!
 — Нет, Уэбб, оставь его в покое.
 Он сверлил меня глазами.
 — Черт возьми, Бен. Ты хороший парень, но будь я проклят, если какой-нибудь краснокожий убийца появится здесь…
 — Это мы привезли его сюда, Уэбб. Если бы мы оказались в его деревне, то были бы в полной безопасности. Давай отплатим ему тем же.
 — Ты там не был в безопасности, совсем недавно. Ты и Мэй! За это его стоит убить.
 — Там не деревня, а лагерь. Лагерь — другое дело.
 Подъехали всадники, целая дюжина. Остановились.
 — Здорово, ребята. Мы выслеживаем индейца. Он — убийца. Убил двоих наших, а мы всадили по пуле в него и в лошадь.
 — Мы видели следы сапог и мокасинов около того места, где он упал. Вон там, — сказал другой. — Он у вас?
 — Он в доме, — сказал Каин.
 — Отлично! — один из них спрыгнул с лошади. — Давай лассо, Эд. Потащим его на веревке.
 — Нет, — сказал Каин.
 Они все уставились на него. Огромный бородач нагнулся.
 — Я правильно расслышал, ты сказал — нет?
 — Правильно.
 — Ты хочешь сказать, что защищаешь этого вора и убийцу?
 — Я не видел, что он натворил, а если бы видел, наверное, чувствовал бы то же, что и вы. Но мы нашли его умирающим на снегу. Мы привезли его в дом. Сегодня Рождество, джентльмены, и он останется здесь.
 Они не могли поверить своим ушам. Да и как было на это рассчитывать? Белые, кроме тех, кто очень долго прожил на Западе, всегда относились к индейцам только как к опасности или препятствию на своем пути. Индейца нужно смести или раздавить, как клопа.
 Другое дело — военные. Эти уважали индейцев как настоящих воинов. И те белые, что поселились в горах, — они тоже научились и понимать, и принимать их.
 — Слушайте меня! — заговорил человек с напряженным лицом, крутыми скулами и лихо закрученными усами. — Мы приехали за этим индейцем, и мы его заберем. Либо вы нам его отдаете, либо мы забираем сами.
 — Джентльмены, вы далеко от дома, а сегодня Рождество, — сказал я. — Мы приглашаем вас разделить с нами угощенье. Индейца мы вам не отдадим, а забрать его вам будет непросто. Кто-нибудь из нас, возможно, умрет, — добавил я, — но и вы поедете домой с телами поперек седел. Мы не хотим неприятностей. Но мы здесь живем, и если кто-то начнет стрелять, так только мы.
 Уэбб шагнул ко мне.
 — Я тоже так думаю.
 Приезжие вдруг обернулись, услышав кашель у себя за спиной, и увидели Рут Макен — в руках у нее было ружье.
 Показался Дрейк Морелл. В черной куртке и с шестизарядным револьвером. Мы поняли, что почти все пришельцы знали его в лицо.
 — Я тоже здесь живу, джентльмены, — сказал он. — Мы все заодно.
 Глаза у них забегали. Из сарая вышел Этан с винчестером наперевес.
 — Этот краснокожий убил наших друзей, а вы его защищаете, — запротестовал бородач. — Мы это так не оставим!
 — Как вам будет угодно, — сказал я. — Но мы надеемся, что на этом дело закрыто. Нам не нужны неприятности, джентльмены, и не забывайте, что у индейцев принято снимать скальпы, а вы — чужаки на их земле. Мы не забудем о том, что он совершил, тем более, что у нас самих с этим парнем случались разногласия. — Тут на меня зыркнул Уэбб. — Тем не менее мы подобрали его раненным и замерзшим и принесли к нам в дом. Если вы хотите его достать — подождите, пока он не уйдет отсюда, и гоняйтесь за ним на его территории.
 — Вы чокнутые! — Глаза бородача метались туда-сюда. — Вы слепцы, дураки чертовы!
 — Возможно, но вам придется это стерпеть, — сказал я. — Вы присоединитесь к нашему столу, джентльмены?
 — К черту! — Усатый развернул лошадь первым. — Вы еще о нас услышите. Попомните это!
 Они уехали, а мы все смотрели им вслед. Рут оставалась на месте, пока они не скрылись из глаз, потом подошла ближе.
 — Что тут случилось?
 Мы все ей рассказали, и она вошла в дом. Индеец лежал на соломенном тюфяке у огня, а рядом с ним стояла Лорна, держа в руке револьвер.
 Рут, которая знала язык племени сиу как настоящий индеец, попыталась с ним заговорить. Потом перешла на другое наречие. К ней присоединился Этан.
 — Он шошон, мэм, — сказал он и обратился к индейцу, используя знаки.
 Шошон не отвечал.
 Уэбб смотрел на него сверху вниз.
 — Это он приставал к Мэй?
 — Он не приставал, — сказала Мэй. — Может быть, он бы и начал, но Этан с Бендиго меня выручили.
 — Его вздернуть мало, — сказал Уэбб. — Эти люди правы.
 — Ты же был с нами заодно? — спросил Каин.
 Уэбб резко повернулся к нему.
 — А как же иначе?
 Вот таким был Уэбб. Человек тяжелый, полный горечи. О его прошлом никто ничего не знал. Если он когда-нибудь чего-либо боялся, то не показывал вида. Он часто и по разным поводам не соглашался с нами, но, как только появлялась опасность, он всегда становился в строй.
 В то рождественское утро, глядя всадникам вслед, я радовался, что мы вместе, что мы сумели отстоять то, во что верили, пусть даже наша вера — сумасбродство и безумие.
 А наши женщины? Хелен, Рут Макен, Лорна и даже миссис Сэмпсон, которая вдруг появилась в дверях своего дома с ружьем наперевес — до того я никогда не видал ее с оружием, — наши женщины оказались ничуть не слабее, чем те из Баварии, о которых рассказано у Монтеня.
 Когда император Конрад III длительной осадой принудил сдаться оборонявшийся город, он разрешил женщинам покинуть его, взяв с собой только самое ценное: то, что можно было вынести на себе. Они взвалили на свои спины мужей и детей и вышли из города. Император, который поклялся убить всех мужчин, поразился их мужеству и позволил им уйти.
 День Рождества выдался теплым и тихим. Мы замечательно поужинали у Рут Макен, беседовали и пели песни. Индейца пришлось прихватить с собой, — боялись, что он что-нибудь натворит в наше отсутствие. Он лежал на полу, вылупив на нас глаза, и, наверное, дивился, как мы бы дивились каким-нибудь их праздникам и обрядам.
 Дрейк Морелл рассказывал нам о юге, о Чарльстоне и Атланте и немного о Бостоне. Похоже, он долго там прожил, но порой в его речи проскальзывал странный акцент, необычная интонация, которые приводили меня в недоумение. Правда, здесь, на Западе, мы привыкли не задавать лишних вопросов. Мы звали человека так, как он сам хотел, и судили о нем только по его поведению. Все остальное оставалось его личным делом.
 Этот день был для меня важен, может быть, даже драгоценен, им заканчивалась одна жизненная полоса и начиналась другая. Иногда мне кажется, что то был последний день моей юности, но тогда я об этом не догадывался. Да, я еще пробуду дома несколько дней, до Нового года, а наутро сяду на коня и ощущая на бедре тяжесть револьвера, отправлюсь в путь, в далекий Орегон. На поясе у меня будет спрятано накопленное всеми нами золото для покупки стада. Наш первый общий вклад в будущее благосостояние.
 Заслужил ли я доверие общины? Правы ли они, доверяясь мне? Что же такого я совершил, чтобы они так мне верили?
 Я бередил себе душу, пытаясь заглянуть за горизонт. И в то же время знал, что сделаю все, что должно быть сделано. Я стану мужчиной на пути, ведущем вдаль.




 Часть вторая



 Глава 15

 Ночь после Рождества была неспокойной. Индеец оставался у нас — лежал у очага. Скальпы, которые были при нем, лишний раз доказывали, что он приучен убивать и делал это не раз. Когда-то я одержал над ним верх в его же берлоге на глазах у старейшин рода, унизил его достоинство, и убить меня, возможно, было для него единственным способом вернуть себе уважение и оправдаться в глазах старцев.
 Он наш враг и те мелкие подарки, которые ему достались, принял без всякой благодарности. Этика белого человека имеет отношение только к нему самому и, как бы ему ни хотелось верить в обратное, другие народы исповедуют иные правила жизни. Похожие до некоторой степени, но все же — другие.
 Конечно, нам хотелось верить, что, наблюдая за нами, находясь в самом центре нашей жизни, этот дикий парень начнет размышлять и заинтересуется нами. Если он на нас нападет, мы вступим с ним в драку, если будет голоден — накормим. А просить у него мы ничего не собираемся. Земли у него слишком много, и ему придется поделиться с нами.
 Ненавидел он меня не потому, что я принадлежал к другой расе, а потому, что я однажды унизил его на глазах у старших, перед которыми он много хвастал. А у меня к нему не было ненависти, как не было ее ни к одному живому существу. Тех, кто мне не нравился, я просто избегал.
 — Что мы будем с ним делать? — спросил Том Крофт. — Сколько вы собираетесь держать тут этого индейца?
 — Нужно отвезти индейца к его людям, — сказал Каин.
 Этан пожал плечами.
 — Это легче сказать, чем сделать. Но попробовать можно.
 — Нужно везти, — сказал я. — Здесь он опасен.
 — Пустить бы ему пулю в лоб, да и все дела, — сухо заметил Уэбб. — У вас что — опилки в голове? Однажды ночью он встанет и всех нас перережет.
 Я и сам думал об этом. Хотя нога его будет заживать долго, он уже пошел на поправку. Мы его неплохо кормили и лечили, так что он был в хорошей форме. Наше к нему отношение было ему непонятно. Наверное, он думал, что мы откармливаем его, чтобы потом пытать, или что-то в этом духе. Читать в его черных глазах я не умел — его верования, мысли и привычки слишком сильно отличались от моих. Когда с детства тебя приучали, что любой незнакомец — враг, сомнительно, что ты в один миг переучишься только потому, что твой желудок набит, рядом огонь и тебе подсунули пару побрякушек.
 Страшно было думать, что я уеду, а моя семья останется один на один с дикарем. Кроме Каина, мужчин в доме не будет. Поспать ему тоже иногда нужно, а вдруг однажды индеец ухитрится развязать путы?
 — Я его приволок сюда, я и уберу, — сказал я. — К северу от нас лежит их деревня. Подвезу его поближе, разведу костер и оставлю. Пусть они сами его подберут.
 — Его следует убить, — сказал Уэбб. — Он все о нас расскажет.
 — Да они и так все знают, — заметил Сэмпсон. — В чем наша сила, и каковы наши слабости. Наша сила в том, что мы знаем — стоит нам сделать хоть одну-единственную ошибку, и мы погибли.
 — Нечего было его сюда тащить, — проворчал Нили. — Преподобный прав. Диких людей всегда убивали, и в Библии про них ничего не сказано.
 — А при чем тут…
 — Раз не сказано, — перебил меня Нили, — значит, они животные.
 — Помнится, об англичанах там тоже ничего не сказано, — заметил я мягко.
 Нили бросил на меня злобный взгляд и переменил тему.
 — Нам нужно подумать о школе, — сказал он. — Мы столько говорили об этом, а теперь у нас есть человек, который мог бы стать учителем.
 Каин глянул на него и закинул одну ногу на другую.
 — Кто же это?
 — Преподобный. У нас с ним был разговор, он слегка сопротивлялся, но потом быстро согласился. Раз он останется у нас священником…
 — А разве он останется? — спросил Каин.
 — Конечно. Это его призвание. Наш Джон читает из Писания очень хорошо, но ведь он не священник. А Мозес Финнерли — священник.
 Все замолчали, потом Каин спросил:
 — Финнерли уже начал строиться?
 — Нет. Он что — должен, по-твоему, сам строить школу? Дети ведь не его. Мы тут прикинули, что твоя лесопилка до весны все равно работать не будет. Почему бы покамест не устроить там школу?
 — Хорошее предложение, — сказал я. — Не часто встретишь человека, который бы добровольно жертвовал своим временем.
 Нили завозил под столом ногами.
 — Ну, мы тут подумали, — выдавил он, — что надо бы скинуться. Его время кое-чего стоит. Да и знания тоже. Кроме него, у нас никого нет, кто мог бы этим заняться. И знаний у него достаточно.
 Наш разговор происходил у Сэмпсонов, к ним по одному стягивались люди.
 — Мне кажется, у нас есть другой человек, — сказала Рут Макен.
 — Кто же? — удивленно глянул на нее Нили.
 — Дрейк Морелл.
 Вот это да! Даже если бы кто-нибудь сейчас взял бы да и пальнул из ружья, большего удивления он бы не вызвал. Все так и подпрыгнули на месте, а потом стали пялиться друг на друга, соображая, как же это отнестись к подобному предложению.
 — Нет, это несерьезно, — не выдержала миссис Крофт.
 — Этот человек — игрок, пьяница и убийца! — рассердилась миссис Стюарт. — Говорю вам, Рут Макен — вы день ото дня становитесь все несноснее! И эти ваши заявления!
 — У него прекрасное классическое образование, — тихо сказала Рут. — Никто из присутствующих, и я в том числе, не может с ним в этом сравниться.
 — Нет, а если серьезно, — сказал Том Крофт. — Этот человек не учитель. К тому же за ним охотятся, он приговорен к повешению.
 — Преподобный оказал нам честь, что согласился учить наших детей, — настаивал Нили. — Он знает Библию и хорошо говорит. По воскресеньям он будет проповедовать, а в будние дни учить наших детей. Мне кажется, все складывается удачно. К тому же, — добавил он с вызовом, — я уже сказал ему, что он будет учителем.
 — До сих пор мы все решали сообща, — сказал Сэмпсон. — Только так можно принять правильное решение.
 — Что бы там ни было, — вставая, мягко сказал Каин, — сегодня утром мы ничего не успеем решить. Меня ждет работа. Наверное, и всех остальных тоже.
 Собрание закончилось, и мы разошлись, оставив Нили и Крофта доругиваться на ходу.
 На улице меня поджидал Этан.
 — Если ты всерьез насчет индейца, то я с тобой.
 — Спасибо, — сказал я. — Я ведь вскорости уеду. Лучше, чтоб его к тому времени здесь не было.
 Мы оседлали своих лошадей и прихватили еще одну лошадь для краснокожего.
 Когда мы пришли за индейцем, Каин встретил нас в дверях.
 — Будьте осторожны, — предупредил он. — Не нравится мне все это.
 — У нас нет выбора.
 — Как только от него отделаемся, сразу же назад, — добавил Этан.
 И мы отправились. Индеец ехал между нами. Этан чуть впереди, а я сзади, прикрывая тылы и приглядывая за краснокожим. Путь был дальний. Вокруг нас возвышались заснеженные горы и сосны, которым, похоже, очень хотелось сбросить тяжелые снежные шапки и предстать перед нами во всей своей темно-зеленой красе.
 Мы ехали вдоль безымянных озер и глубоких ущелий, где бурные водяные потоки боролись с ледяными оковами, гнали лошадей сквозь сугробы и только иногда выбирались на тропу. Наконец запахло дымом. Мы поехали осторожней, прячась в сосновом бору. Внизу под обрывом, примерно в тысяче футов под ногами, мы увидели вигвамы, рассыпавшиеся по долине. От них в нёбо поднимался горький дым. Не слезая с лошадей, мы внимательно осмотрели расположение деревни и ее окрестности. Быть может, когда-нибудь нам это пригодится.
 — Твоя деревня? — спросил я краснокожего.
 Он что-то буркнул в ответ, и я принял это как подтверждение.
 — Лошадь мы тебе подарить не можем, — сказал я. — Так что либо жди, пока тебя подберут, либо ползи. Советую подождать.
 Он только глазами сверкнул.
 Я показал ему знаком, что я ему друг, но он только поглазел на меня, а потом плюнул.
 — Ну, как хочешь, — сказал я. — Как хочешь.
 — Убью! — вдруг сказал он. — Я убью всех!
 — Тогда зови на помощь больших индейцев, — сказал я. — Сейчас ты даже букашки не убьешь.
 Мы сняли его с лошади, положили на снег, набрали сухих веток и разложили костер. Когда от сучьев костра начал подниматься дым, Этан выстрелил в воздух и мы поскакали домой.
 — Дурной парень, — через много миль сказал Этан. — Упрямый как черт. Обычно эти Едоки Овец добрый народ. Я с ними встречался.
 — Остерегайся его весной, гляди в оба, — сказал я. — Он произнес боевую клятву и, может быть, попробует напасть.
 Этан кивнул.
 — Жаль, что я не еду с тобой, — сказал он. — Путь долгий, а ты будешь совсем один.
 — Ничего не поделаешь.
 — От таких приключений на груди вырастают волосы, — сказал Этан.
 — Если не выпадут те, что на голове.
 Вечером мы держали большой совет. Я вез с собой немалые по тем временам деньги, а какой скот продается в Орегоне, никто не знал.
 У нас с Каином были кое-какие накопления, предназначавшиеся для того, чтобы сделать первые шаги в Калифорнии, куда мы поначалу хотели попасть, но часть их ушла на пополнение запасов в форте Ларами. Посчитав и прикинув возможный риск, я вложил в дело сто долларов, а двести вложил Каин. У него оставалась чистая мелочь, а у меня — всего пятьдесят на дорожные расходы.
 Рут дала двести, Дрейк Морелл — четыреста, Джон Сэмпсон — сорок, Крофт — пятьдесят, а Нили Стюарт — сотню чистым золотом.
 — Мог бы и больше, — сказал он. — Но рискованно. Так что, думаю, пока хватит.
 Последним подошел Уэбб и вручил мне шестьдесят долларов.
 — Кроме тебя никто не сможет провернуть это дело. У меня остается совсем мало монет, — сказал Уэбб, — так что постарайся все же пригнать коров. Но что бы там ни случилось, я на тебя в обиде не буду.
 — Спасибо, Уэбб. Я постараюсь.
 Я увидел себя так, как все они меня видели — очень молодым, высоким, тощим, стоявшим, широко расставив длинные ноги, — и почувствовал, что каждый из них доверил мне так много, что потерять это я не имею права. Нет, это просто немыслимо! Я увожу их будущее… и свое тоже.
 Дрейк вышел вместе со мной на улицу подышать ночным воздухом. Мы немного постояли молча, а потом он сказал:
 — У тебя с собой много денег, и тебя поджидают разные опасности: в городах воры, на дорогах вообще всякое.
 — Я буду осторожен.
 — Никому не доверяй. Даже тем, кому хочется верить. Только тогда ты будешь в безопасности. — Он помолчал и продолжил: — Жизнь есть жизнь, и человеку не дано знать, что будет с ним в следующее мгновение. Поэтому я прошу тебя: если со мной что-то случится, весь доход от этого предприятия должен пойти Нинон.
 — Я сделаю так, как вы хотите.
 — У нее есть богатые родственники, но она не пойдет к ним на содержание. Небольшая собственность даст ей некоторую самостоятельность.
 — Мистер Морелл, — сказала Рут Макен, подходя к нам, — мы собираемся открыть тут школу.
 — Да, — сказал он.
 — А в школе должен быть учитель.
 Даже в этих сумерках можно было различить, как лукаво он глядит на нее.
 — Кто же справится лучше вас? — спросил он.
 — Стюарт и Крофты хотят преподобного Мозеса Финнерли.
 — О Боже! — Он уставился на нее. — Вы шутите?
 — Нет.
 — Этот фанатичный дурак?
 — Он слуга Господа, и он готов приступить к работе.
 — Пути Господни неисповедимы, — вздохнул он. — А почему бы вам этим не заняться? У вас должен быть учительский дар.
 — Тут есть несколько парней. Например, Фосс. Они уже большие, мне с ними не совладать.
 — Зовите меня на помощь, как только я понадоблюсь, миссис Макен.
 — Спасибо, мистер Морелл. Я зову вас сейчас.
 — Прямо сейчас? Зачем?
 — Я хочу, чтобы вы стали учителем. Есть и другие, которые хотят того же самого.
 Он посмотрел на нее так, словно она лишилась рассудка, а потом сказал:
 — Вы очень добры, миссис Макен, но подумайте сами: игрок, который иногда перебирает со спиртным и убил пятерых в перестрелках. Мне кажется, вы не отдаете себе отчет в том, кому предлагаете учительскую должность.
 — Нет, я отдаю себе отчет. Я слышала, что вы игрок опытный, но честный. Что касается пьянства, то я уверена, что с детьми вы не станете пить. А перестрелки? Так нам всем приходилось пускать в ход оружие. Кажется, я сама застрелила одного человека. Не хотела, но мы защищали свои дома.
 — Вы оказываете мне честь, миссис Макен, — сказал он и повернулся ко мне. — Бендиго, как далеко это зашло?
 — Люди разделились, — ответил я. — Я — за вас. Мнение миссис Макен вы слышали. Джон Сэмпсон за вас с оговорками, Уэбб тоже. Каин своего мнения не высказал.
 — А остальные?
 — Нили, его жена и Крофты хотят Финнерли. Получается. четыре на четыре, но Каин пока еще ничего не сказал.
 — Мистер Морелл, вы джентльмен, — сказала Рут. — В вас есть достоинство и солидность. То, что вы образованны, это очевидно. Вас не соблазнить той ничтожной суммой, которую мы можем вам платить, но я умоляю вас подумать о том, что будет, если эту должность займет тот джентльмен, о котором мы говорили.
 — Миссис Макен, это недозволенный прием!
 — Я думаю о своем сыне, мистер Морелл. О Буде и о Нинон, раз я теперь о ней забочусь. Есть ведь и другие дети. Мне кажется, что им надлежит расти с любовью и уважением к знаниям. Насчет грубой реальности они все поймут и без учителя. Но я хочу, чтобы мой сын умел рассуждать логически, уважать свою страну и ее народ, чтобы он стал гражданином.
 — Это много. Я должен подумать, миссис Макен. Но Бог мой, такая дикая мысль мне никогда…
 — Подумайте, пожалуйста. — Она поежилась. — Уже холодно. Бендиго, не проводишь меня до дома? У меня есть для тебя кое-что.
 Когда мы подошли к ее дому, она прошептала:
 — Буд, наверное, уже спит. Подожди меня здесь, хорошо?
 Вскоре она снова вернулась и вложила мне что-то в руку. Это оказался «дерринджер».
 — Вдруг понадобится. Муж всегда считал, что лишнее оружие не повредит. — Она помолчала. — Его носят в рукаве. Дрейк Морелл покажет, как это делается. Он и сам так его носит.

 Глава 16

 В Орегон я отправлялся ночью. Мы решили, что так будет лучше. Никто не увидит, что я уезжаю, не последует за мной, не поймет, что в поселке стало на одно ружье меньше. И провожать меня не стали. Это мы тоже решили заранее, и я простился со всеми прямо в доме. Потом мы с Каином в последний раз спокойно поговорили с глазу на глаз, крепко пожали друг другу руки, и он снова взялся за свои гвозди.
 Еще с вечера Хелен собрала еду, и они с Лорной уложили ее в седельные сумки. Пока Каин грузил вьючную лошадь, которую пришлось взять в дорогу, я поднялся на террасу, чтобы напоследок повидать Рут Макен, Буда и Нинон.
 Я пил кофе в маленькой, словно раковина, комнате, которую я построил для Рут. Построить — одно, а превратить в дом — другое. Рут это сумела.
 Нинон подала мне кусок пирога с сушеными яблоками. Вдруг Буд сказал:
 — Олли Троттер спрашивал, когда вы собираетесь ехать.
 — Когда это было?
 — Сегодня. И пару дней назад тоже. Он говорил, что вам лучше поторопиться.
 Мне это не понравилось, не доверял я этому Троттеру. Мой отъезд осуществлялся скрытно отчасти из-за него и его приятелей.
 — Я хочу поехать с тобой, — сказала вдруг Нинон. — Правда! Я знаю кое-кого в Орегоне и в Сан-Франциско тоже. Я могла бы помочь.
 — Если что-то случится, оно случится раньше, чем я туда доберусь. А когда начинаются неприятности, лучше, чтоб голова болела об одном, а не о двоих.
 — Когда ты вернешься?
 — Не раньше будущих морозов. Путь туда долгий, а назад с коровами — еще длиннее.
 Рут подошла к сундуку и вынула две книги.
 — Хватит ли у тебя места для этих книжек? Хочешь, возьми одну или обе. Мне кажется, что в дороге тебе захочется подумать о разных вещах. Одна из книг — Блэк-стоуна.
 — Я слышал о нем.
 — Добрая часть нашего законодательства основана на его книгах. От него ты узнаешь, может быть, больше, чем из других книг.
 Нинон провожала меня до дверей.
 — Мне будет тебя не хватать, — сказала она, глядя на меня огромными глазищами.
 — Когда я вернусь, ты обо мне уже позабудешь.
 — Никогда! — Она смотрела прямо мне в глаза. — Я люблю тебя, Бендиго. Когда-нибудь я стану твоей женой.
 — Ты слишком молода, чтобы думать об этом, — сказал я. — Тебе ведь нет еще и тринадцати.
 — Почти тринадцать… Между нами разница всего в пять лет. У майора с миссис Макен была разница в девять. Мистер Каин тоже старше Хелен на девять. Я знаю, я спрашивала.
 — Ну, ты еще сто раз передумаешь, — промямлил я. — Но все равно я польщен. И надеюсь, что ты не расхочешь.
 Она поднялась на цыпочки и легонько поцеловала меня в губы. Ее поцелуй был легче, чем касание бабочкиного крыла, но я вздрогнул.
 — Скорей возвращайся, Бендиго. Я буду тебя ждать!
 В темноте я шел один на конюшню и все твердил себе, что Нинон — всего лишь неразумный ребенок, полный глупых фантазий. Но она всегда казалась старше своих лет. Может, оттого, что умеет играть, как настоящая артистка, или потому, что ей пришлось много пережить и немало путешествовать.
 Я вывел коня из конюшни, вспрыгнул в седло и поехал в сторону тракта на форт Бриджер. За спиной у меня стукнула дверь конюшни, и я понял, что Каин вышел меня проводить. Повернувшись в седле, я взмахнул рукой, но не видел, ответил ли он мне. Он превратился в одну из неясных теней на стене дома. Но я был уверен, что он стоит там, что смотрит мне вслед — точно так же, как стоял бы и я, если бы провожал его. Он всегда был для меня больше отцом, чем братом, мы были с ним так близки, что понимали друг друга без слов.
 Я не хотел ни с кем встречаться, поэтому вскоре свернул с тракта, спустился к ручью и проехал вдоль него пару миль. Начинался рассвет. Я остановился, нашел углубление в сухом береге реки, натопил снега для кофе, поджарил немного бекона и поспал, пустив лошадей щипать скудную подснежную траву.
 Когда я, проснувшись, оседлал коня и посмотрел в ту сторону, где должен был быть дом, то ничего, конечно, не увидел. Наш поселок давно скрылся за округлыми холмами, и лишь нависающая над местностью гряда Уинд-Ривер выглядела по-прежнему. Я выбрал себе ориентир на западе — гору Шатер-Батт, нависающую бровью над Разделом. Оглядев окрестности и не увидев ничего тревожного, я поехал вдоль ручья, а потом свернул на равнину. То шагом, то рысью я двигался на запад. Следующую ночь я провел в укромном и укрытом от ветра месте на Шатер-Батт.
 Перед сном, присыпав снегом свой маленький костерок и завернувшись в одеяла, я обдумал дальнейший путь. Обычно все путешественники проезжали через форт Бриджер, и, как это ни было рискованно, я все равно решил туда завернуть.
 Во-первых, из простого любопытства. Во-вторых, я хотел получить сведения о погоде и дорогах. И, пожалуй, стоило пополнить запасы. А если кто-то следил за мной и потерял мой след, он будет пытаться перехватить меня именно в форте Бриджер. Я его замечу и узнаю, кто меня преследует.
 Этот форт основал Джим Бриджер, уроженец Вирджинии, который приехал на Запад, чтобы жить в горах. Он многое знал об этих землях, но его отсюда выжили — кажется, мормоны. Они обнесли форт каменной стеной в двенадцать футов толщиной, а потом сами его покинули. Сейчас там стоял временный армейский гарнизон.
 В Бриджер я приехал через два дня, услышал бодрый звук горна и увидел стройные ряды белых палаток, в которых жили солдаты. Незавидное житье, да и пение горна вряд ли нравилось беднягам, когда им нужно было спешить в строй.
 Выпив, люди обычно много говорят, поэтому, хоть я и не любил этого дела, все же купил виски и устроился тут же в лавке, чтобы послушать новости.
 В лавке толпилось около дюжины солдат и примерно столько же грубого вида штатских, и кто знает, кем они все были на самом деле. Тот, кого принимаешь за необразованного горца, может на деле оказаться сыном европейского аристократа, и меня не покидало ощущение, что тут просто кишмя кишат люди, которые выдают себя за кого-то другого. Года два назад здесь вот так же путешествовал писатель Ричард Бартон, записывая разные истории. Он виделся со всеми, включая Эфа Хенкса и Портера Роквелла.
 Я внимательно прислушивался к спору о тракте на форт Холл и к разговорам о здешних индейцах. Оказалось, что вождь шошонов по имени Охотник на Медведей недавно снова начал предпринимать вылазки и с ним даже была серьезная стычка. Судя по тому, что я услышал, тот наш раненый индеец с двумя скальпами примкнул к этому вождю.
 Около полуночи, когда здешний люд потянулся на ночлег, я прикончил выпивку и вышел на мороз. В форте Бриджер меня ничто не задерживало, да и негде было ночевать. Я проехал шесть миль и устроился возле ручья в углублении среди упавших деревьев, развел костер и уснул, сжимая в руке револьвер.
 Еще до рассвета я отправился в путь. На этих землях жили индейцы, и я вполне мог налететь на кого-нибудь из воинов Охотника на Медведей. Но мне никто не встретился. Уже темнело, когда я приметил поселение из дюжины лачуг, окруженных стогами сена. Какой-то человек гнал домой штук шесть коров. Увидев меня, он схватился за винтовку.
 Я подъехал и спросил, нельзя ли у них переночевать. Он внимательно оглядел меня с ног до головы, осмотрел моих лошадей и спросил, не мормон ли я.
 — Нет, — ответил я. — Я живу в селении рядом с Южным ущельем.
 Он посмотрел еще пристальнее.
 — Слыхал. Как тебя звать?
 — Шафтер. Бендиго Шафтер. Я еду в Орегон.
 — Дальняя дорога, — сказал он. — Ты, что ли, один из тех, кто накормил наших святых?
 — Было дело. Они застряли в снегах, а мы о них услышали. Хороший народ.
 — Слезай и входи. Твоего коня я обихожу.
 — Благодарю. Думаю, вам хватает своей работы. Я сам управлюсь. Мне нужно только место для ночлега.
 Он присматривался ко мне, пока я расседлывал жеребца и ухаживал за ним.
 — Немного найдется таких, чтоб так заботились о лошадях. Здешний народ обходится с ними грубо.
 — С женщинами тоже, — сказал я.
 — Ты женат? — спросил он.
 — Нет.
 — А у меня две жены. Увидишь. Первая — Мэг, она сама нашла мне вторую. Вряд ли я сам сыскал бы лучше, хоть считается, что я неплохой добытчик. У них своя компания, понимаешь? Вдвоем веселей, да и работа пополам. Облегчение.
 Мы подошли к дому, я снял шапку, и мы вошли.
 Я увидел двух женщин и четверых детей. Женщины были умудрены годами, одна лет на семь старше другой. Обе привлекательные и спокойные. Кинув взгляд на стол, я понял, что у этого парня поваров хватает — сразу две хозяйки в доме.
 — Мэг… Бесс… мистер Бен Шафтер из поселка, что у Южного ущелья. Он один из тех, что помогли Эстер и остальным.
 — Рада вас видеть, — сказала Мэг. — Святые часто о вас говорят, мистер Шафтер. Вы можете на нас рассчитывать.
 — Мы просто сделали то, что было в наших силах, мэм.
 — Не часто встречаешь доброе к себе отношение, — тихо сказала Бесс. — Такое нужно ценить.
 Мы сели за стол. Я был очень голоден, и эти две женщины принесли много еды, а потом постелили мне рядом с очагом.
 Когда нужно было раздеваться, я начал немного нервничать, хоть меня и отделили от остальной комнаты занавеской из простыни: в моем поясе было зашито золото. Оно даже успело натереть тело под рубашкой. У меня широкие плечи и узкие бедра — пояс выпирал не сильно, но кто-нибудь все же мог обратить на него внимание. Этим людям я доверял, но не хотелось вводить их в искушение. Много порядочных людей сбилось с пути от одного только вида золота.
 Я хорошо выспался, а проснулся так поздно, что одна из женщин уже разводила огонь в очаге. Мне стало стыдно. С самого моего детства ни одна женщина не разводила огонь в моем присутствии.
 Жили эти люди небогато, но ухитрялись сводить концы с концами. У них, похоже, всегда было что поставить на стол. В доме все чисто прибрано, и видно, что они моют не только картошку, но и детей.
 Когда я седлал коня, ко мне вышел хозяин.
 — Мистер Шафтер, — смущенно сказал он, — вы спасли мою сестру и тех, кто был с нею. Мы не богаты, но один проезжающий оставил нам вот эту книгу… я видел, что у вас они тоже есть. Может, вам эта книга пригодится? Тут рассказывается целая история.
 Это был «Рьенци, последний трибун» Булвер-Литтона. Конечно, я никогда не читал этого романа и впервые встретился с фамилией, которая писалась через черточку.
 — Спасибо, — сказал я. — Это драгоценный подарок.
 Я раскрыл книгу, когда селение скрылось из глаз, а вокруг не было ни души. С тех пор как я стал взрослым, мне еще ни разу не доводилось читать книгу рассказов или роман. В детстве я, правда, прочел несколько, но те были написаны специально для детей. А эта не была детской: кто такой «трибун» я уже знал из Плутарха.
 Я все ехал и ехал, вокруг лежали широкие скучные равнины. На том месте, где должна была быть почтовая станция, я увидел только обгорелые бревна и три жуткие ямы, наполненные водой с щелочью. Тут не было приюта ни человеку, ни зверю, и я двинулся дальше. Кое-где обнажалась серая земля, снег лежал пятнами, надо мной нависало ровное серое небо.
 Я уже был готов сдаться и устроиться на ночлег прямо посреди бескрайних прерий, как вдруг тропа нырнула в небольшую долину.

 Глава 17

 Стало теплее, снег таял, обнажая черную грязную землю. Вдали, сколько хватает глаз, простиралась серая пустынная равнина с пожухлой полынью, лишь на горизонте в голубой дымке маячили далекие горы. Никто не попадался мне навстречу, кроме редких кроликов. Эти вдруг прыскали из-под копыт, шарахались в сторону, а потом усаживались и глазели, словно бы недоумевая, что это за невиданное существо вторглось в их пустынное царство.
 Где-то вдали маячили темные силуэты кедров, однажды среди пустынных прерий передо мной возник столб с надписью, что до Карсон-Сити отсюда 533 мили. Но мне не нужно было в Карсон-Сити.
 Постепенно все вокруг менялось. Плоская равнина покрылась мертвой белой пылью, которая легко подымалась в воздух, забивая глаза, уши и нос. Полынь и кусты исчезали, на теле земли начали выступать, будто заплатки или нарывы, уродливые пятна соли. Вдали показался корявый абрис Гранитной горы. Говорили, что у ее подножия полно источников.
 Однажды я ночевал рядом с озерцом, полным серной воды. Конь бунтовал, не желая ее пить, но потом сдался — другой воды поблизости не было. В миле отсюда, прямо посреди прерии, торчала низкая скалистая гряда. Кое-где на ней высились кедры, а за ними, наверное, скрывались глубокие расселины, в которых свободно могли прятаться индейцы, выслеживая путников, отдыхающих около этой — прости Господи — воды. Мне тут не нравилось, но деваться было некуда. Многочисленные старые кострища указывали, что я тут побывал не первым.
 Слава Богу, что у меня с собой была фляга, взятая по совету Этана, так что мне удалось сварить приличный кофе. Ночь выдалась холодная.

 Глава 18

 Прошло всего две недели с тех пор, как я покинул наш поселок, а мне уже казалось, что я давным-давно в пути. Я представлял себе, что сейчас может делаться у нас, и радовался, что там остались Дрейк Морелл и Уэбб. Они, конечно, не верх совершенства, но в случае нужды будут настоящими защитниками и полезут в драку не задумываясь. Когда приходит беда, люди часто слишком много времени тратят на сомнения и колебания.
 Утром вдруг пошел снег. В кедрах шумел ветер. Я ехал, то и дело оглядываясь. Индейцы могут легко подкрасться в такую погоду, и я не чувствовал себя в безопасности. Индейцы уже давно приметили, что белые путешествуют в любую погоду, видели, как они прикрывают уши и поднимают воротники, закутываясь в теплые пальто. И потому перестают что-нибудь видеть, становятся неуклюжими и малоподвижными. Лучше уж померзнуть, но остаться в живых.
 Когда я поднимался в гору к станции Батт, снег уже припорошил тропу на несколько дюймов. Томас, мормон, присматривающий за станцией, налил мне горячего кофе.
 Станция представляла собой каменное строение футов тридцать длиной, а шириной — пятнадцать. Дверью служила задняя стенка фургона, изрешеченная пулями. Один конец помещения был отделен тряпичной занавеской, за которой стояли четыре койки со стегаными одеялами. С деревянных крюков на стенах свисало несколько патронташей, пустая фляга, пара окованных ружейных футляров, куртка из оленьей шкуры и несколько плащей и накидок. Пол, давно не метенный, был земляным.
 Томас говорил не закрывая рта. Он уже рассказал мне о трех своих братьях, которые служат в английской армии, и о том, что сам он весной собирается перебраться в Калифорнию.
 — Придется спать на полу, — сказал он. — Постелим бизоньи шкуры, будет не так уж плохо.
 Всего одна ночь, думал я. Завтра буду ночевать на станции Рубиновой долины, а там, по слухам, куда лучше.
 Я допил кофе, взял винчестер и пошел на конюшню. Холод усиливался, но конь стоял в тепле. Я поговорил с ним, подкинул сена в ясли и пошел к дому.
 Свет пробивался сквозь щели в ставнях, а к звездному небу из трубы поднималась струйка дыма.

 Глава 19

 Дядюшка Роджерс, смотритель станции в Рубиновой долине, оживился, когда я заговорил о коровах:
 — Ты прав, сынок, там у них сейчас отменная скотина. Дархемы и шортхорны. Смешанные породы, но зато от хороших предков. Корма в последние годы удались, и на пастбищах от скота прямо тесно. Если хочешь купить стадо, сейчас самое время.
 Он показал мне тракт, по которому когда-то сам приехал в эти края.
 — Тут тебе попадутся жуткие участки, но все равно хуже калифорнийских дорог ничего нет на свете.
 Неподалеку от дороги то и дело маячили койоты. Они уже поняли, что там, где проезжают люди, порой можно поживиться трупом павшего животного или остатками пищи — и теперь крутились вдоль дорог в поисках добычи.
 Не знаю, как там в Калифорнии, но и здесь тоже было ужасно: после оттепели подморозило, и подтаявшая, изрытая тысячами копыт дорога застыла скользкой бугристой полосой. С гор дул пронизывающий ледяной ветер. Непрерывная настороженность изматывала, нужно было все время быть начеку, ведь со мной немалые деньги. Случись что, их вряд ли удастся собрать для новой поездки. А без скота, который может обеспечить нас пищей, мы не могли рассчитывать на то, чтобы выжить. И я при каждой возможности старался ехать под защитой деревьев, объезжая места, где можно было ждать засады, и, не выпуская ружья из рук, был готов разыграть ту карту, которая мне выпадет.
 И когда после изнурительного перевала Чокапа я увидел вдали на террасе станцию Алмазного родника, был несказанно рад скорому отдыху.

 Глава 20

 Я привязал лошадей под дырявым хилым навесом. Лошади на Западе привыкли к грубому обращению. Большинство из них — просто объезженные мустанги из прерий. На свободе они живут в жаре и холоде, вступают в борьбу с пумами, волками и людьми, которые их отлавливают и в конце концов загоняют под седло. Люди держат их в простых загонах, где единственной защитой от дождя, ветра и снега служат лишь их собственные спины. Словом, они приучены к трудностям жизни.
 Но, когда мы вместе с лошадью путешествовали в суровом краю, когда лошадь исправно выполняла все мои требования, она заслуживала доброго отношения. Навес, конечно, лучше, чем загон, но ветер так разбушевался, что я решил заделать дыры.
 Работа способствует размышлениям. Я все думал, как же мне собой распорядиться. Покупка скота — заказ общины. Когда я его исполню, мои собственные проблемы никуда не денутся.
 Чтение книг приучило меня задавать самому себе вопросы. Из книг я узнавал, что мир куда больше, шире и разнообразнее, чем нам кажется. Один из путей добиться успеха — это изучение права. Большие возможности открываются в горном деле. Завести ранчо? Заманчиво, но, похоже, не для меня.
 С навесом я возился почти целый час и вдруг понял, что если я сейчас же не лягу спать, то упаду прямо здесь. И я отправился в дом, размышляя по дороге о людях нашего поселка и о том, что я не имею права на ошибку. Я один, при мне почти все наше общее благосостояние, а впереди долгий путь.

 Глава 21

 Безо всякой на то причины я проснулся в отвратительном настроении. Странно — я всегда вставал здоровым и бодрым. Но на этот раз я вдруг почувствовал покалыванье в плече, открыл глаза с томительным ощущением подстерегающей опасности и тут же вспомнил, что не так давно убил в перестрелке человека. Я не гордился этим, а наоборот, хотел бы, чтоб об этом все забыли. И я сам в том числе. Правда, тот выстрел решал вопрос жизни и смерти, — моей и всех тех, кто полагался на мою защиту.
 Весь день я ехал по диким прериям, где в любой момент могли напасть индейцы, но все сложилось удачно, и ничего такого не случилось. Единственной живностью, попавшейся мне по дороге, были кролики и пугливые антилопы. Белая полынь и кустарник покрывали прерии, в ложбинках на склонах гор пучками росла трава.
 Я ехал осторожно, не торопясь и часто осматриваясь, чтобы не прозевать врага. Зато так я наконец смог увидеть страну. Многие люди ездили теми же дорогами, что и я, но так ничего и не увидели. Они не смогли ничего разглядеть и почувствовать.
 Красота пряталась даже в знойных пустынных долинах между гор. Я научился искать воду. Стал отличать птиц и насекомых, которым требуется жить рядом с водой, от тех, которые могут спокойно обойтись и без нее. Сумчатая крыса — настоящий молодец, ее тело само вырабатывает воду, ей и вовсе не нужно пить.
 Я узнал, что природа не бывает одинаковой. Чтобы узнать о земле побольше, ее нужно наблюдать в разную пору. Ночные и утренние тени обрисовывают скалы и каньоны, неприметные в ярком свете солнца. Лесная глухомань и пустыни научили меня не только смотреть, но и видеть. Это не одно и то же. Многие смотрят и не замечают, что окружающая их земля успевает поменяться даже за то короткое время, пока ты на нее смотришь. Перемена незначительная, но все же — перемена. Падает камень и запускает маленький оползень, корень прорастает и ветвится, раскалывая камень, снег заполняет трещину, смерзается, расширяется и увеличивает щель.
 Словом, я глазел на мир в свое удовольствие, не забывая при этом следить, не зашевелится ли где что. Ведь где движение, там и жизнь, а где жизнь, там может подстерегать беда.
 К почтовой станции я подъехал в темноте. В этих местах полагается заранее предупреждать о своем прибытии, чтобы тебя не встретили градом свинца, и я громко, чтобы меня услышали в доме, закричал.
 Дверь распахнулась, и на утрамбованную глину упала полоса света. Станция была недавно выстроена из глины с соломой. Здание было крепкое, удобное, с двумя комнатами. Внутри помещался дощатый стол, лавки и даже пара стульев рядом с печкой. Меня встретили двое.
 — Мы здесь жили втроем, — рассказывал смотритель, — но недели три тому назад Джо поехал на охоту… С тех пор мы его не видели и ничего о нем не слыхали.
 — Искали?
 — Да… Мы нашли его следы. А миль через шесть-семь потеряли. Ходили еще несколько раз… Похоже, он попался индейцам.
 Сколько же народу погибло вот так? Сколько уехало, чтобы никогда больше не вернуться?
 — У него была семья?
 — Не знаю. Не говорил он об этом. Никогда не говорил. Хуже всего, что он поехал на моей лошади. Гнедой конь с белым пятном на лбу, с тремя белыми чулками… один аж до самого плеча. Длинная такая грива, хвост. Я его всегда расчесывал, как будто это ребенок. У меня раньше никогда такого не было. Умный был конь.
 Станционные, наверное, были рады новому человеку и говорили без умолку. Только замолкал один, как начинал другой. Еда у них была хороша. От самого форта Бриджер ничего лучшего не попадалось.
 Потом я открыл книгу Блэкстоуна, но слова не шли на ум. Я думал об этом Джо, об одном из многих, что нашли свою смерть в этом краю. Они, конечно, тоже поглядывали вокруг, но видели ли? Маловато у них для этого было времени. Чтобы здесь выжить, приходится непрерывно вкалывать. А тем более на станции, где, остерегаясь нападения индейцев, приходилось держать наготове лошадей на подмену, готовить еду для проезжающих, менять лошадей и запасаться сеном.

 Глава 22

 Я выехал еще до рассвета, чтобы оглядеться и кое-что разведать.
 — Стадо? — Кузнец оторвался от работы. — Тут была хреновая зима, парень. Если найдешь продавца, считай, тебе сильно повезло. Но все же съезди, поговори с Беном Снайпсом. — Он взмахнул клещами, указывая направление. — Он знает по именам всех коров долины Кликитат. Скажи, что ты от Айка Ланкастера.
 Когда я подъехал к дому, в дверях меня встретил верзила не меньше шести футов росту и весом побольше семидесяти фунтов. На нем была белая рубашка с завернутыми рукавами и подтяжки.
 — Я Бендиго Шафтер из Южного ущелья. Хочу купить скот. Айк Ланкастер сказал, что вы можете помочь.
 — Слезайте с коня и входите. — Он кликнул мальчишку-индейца: — Чарли! Поставь лошадей этого джентльмена в загон, ладно?
 Он двинулся в дом.
 — Мы как раз садимся ужинать. Вы присоединитесь к нам?
 После ужина он вместе со стулом отодвинулся от стола и раскурил трубку.
 — Зима была суровой, так что скота здесь осталось немного. У меня самого для продажи есть несколько волов.
 — Мне нужен племенной скот.
 — Так я и думал, — сказал он, посасывая трубку. — У парня, что живет за ручьем, кое-что найдется… Вы с наличными?
 — Деньги л найду.
 — Тогда он вам продаст. Ему нужны деньги. Мне они ни к чему, так что если бы у меня что-нибудь и было, я бы все равно не продал. Зима была тяжелой, но это же одна только зима, и она уже прошла. Здесь живут настоящие скотоводы, а парень, о котором я говорю, решил дать отсюда деру. У него сохранилось шестьдесят-семьдесят голов. Все молоденькие, и еще один хороший бык. Парень хочет все продать и убраться.
 — А что же вы сами не купите его стадо?
 Бен Снайпс хмыкнул.
 — У меня наличных не хватает. Я собираюсь продать волов на мясо и еще одолжить, чтобы прикупить скотину. Эти шестьдесят голов для меня — все равно что маленькая заплатка на голой заднице. Давайте покупайте сами. Вы ведь дорого не дадите, верно? — улыбнулся он.
 — Заплачу, сколько смогу. После зимы скот небось в плохом состоянии, а мне его еще гнать. Рискованно! Но если не торопиться, думаю, получится.
 — Ладно. — Он начертил на дощечке карту. — Тот человек живет в хорошем месте, но зима его сильно напугала, а пуще — его жену. Продаст он дешево.
 — А как насчет лошадей?
 — Покупайте у индейцев, только будьте осторожны. Они хитрые, могут последнюю шкуру содрать. У них хорошие лошади: крепкие, горной породы, холода не боятся. Есть и рабочие.
 Слушать его было интересно. Похоже, он был хорошим скотоводом, и тяжелая зима не смогла его подкосить. У него можно было многому научиться.
 И он оказался прав. Человеку, о котором он говорил, не терпелось уехать. Но поначалу я ни словом не обмолвился о покупке.
 Когда я приехал к Теллегану, он, по здешнему обычаю, пригласил меня спешиться и сесть за стол. Мы долго разговаривали о тяжелых временах и трудной зиме. А также о сочной весенней травке. Потом я не выдержал и признался:
 — Хочу купить коров. Но ищу, где подешевле. Деньги есть, но они собраны с людей, которые сами едва сводят концы с концами.
 Он опустил свою чашку.
 — Могу продать. Десять долларов за голову.
 — Дороговато, — покачал головой я. — У вас была тяжелая зима, и скот в плохом состоянии. Весна еще не наступила. Будет непогода, и часть поголовья не доживет до свежей травы. Погонишь сотню, пригонишь шестьдесят. И мне придется двигаться очень медленно: скотина, наверное, такая, что ей не одолеть длинные переходы.
 Они были хорошими людьми, но ведь и мне жить нужно. Оба хотели уехать, но ведь могут пройти года два, пока кто-нибудь с мешком золота возьмет их стадо за хорошую цену. Придется им отдать скот мне, и отдать дешево. Я понял, что гак оно и будет.
 Мы объехали владения Теллегана. Кое-где снег еще держался, стога сена были почти съедены, а скотина — одна кожа да кости. И все же — молодая и хорошей породы, недурно сложенная и, судя по глазам, здоровая.
 Насчитали мы пятьдесят две головы, включая одного матерого и одного молодого быка.
 — Хорошие тут места, — сказал я. — Жаль только, что я приехал после тяжелой зимы. Поеду-ка я, пожалуй, в Орегон. Может, куплю скотину там.
 Теллеган помолчал и сказал:
 — Я могу сбросить цену.
 Мы сошлись на пяти долларах за голову. В помощь я нанял мальчика-индейца. Ему было лет четырнадцать, он происходил из племени уматиллов, с востока Орегона. Забрав стадо, я лишил его работы у Теллегана, но зато он получил работу у меня. Теллеган сказал, что это надежный парень.
 — Только он не будет ночевать на ранчо, — добавил он. — Как ночь, так уходит в горы.
 Ну и пусть. С горами у нас тоже все в порядке. Вначале все было хорошо, но после первых миль пути мальчик сделался каким-то озабоченным. Неужто что-то замышлял?
 Я заранее приметил луг, с которого сошел снег, чтобы стадо могло попастись. До него было всего пять миль, которые мы и прошли в первый день. Наломали льда для питья, а потом погнали коров на траву. Они были слишком усталыми, чтоб доставлять нам хлопоты. И, хоть трава была не первый сорт, все же им было чем заняться.
 Пока я готовил еду, мальчишка нервно ерзал. Я прямо спросил, что его беспокоит. Конечно, пришлось потрудиться, чтобы вытянуть из него правду.
 Дело было в его дедушке. Старик жил в пещере в трех милях отсюда, а мальчик каждую ночь носил ему еду. И сегодня он тоже собирался туда.
 — Привози его, — сказал я. — Пусть едет с нами.
 Так у меня появились двое индейцев — лучше не придумаешь.
 Урувиши был крепок, но стар. Сколько ему лет, я так и не понял, но смерть его была не за горами. Он уже подготовился к уходу, спев свою песню Великому Духу, но задержался, чтобы, по его словам, увидеть, как встанет на ноги его внук, Коротышка Бык.
 Старик рассказывал мне, что племя уматиллов невелико и все их мужчины — отважные воины, великолепные следопыты и охотники. А Коротышке Быку еще многому нужно научиться.
 Я редко сталкивался с индейцами, но их обычаи меня всегда интересовали. Рут Макен и Этан Сэкетт знали их хорошо, говорили на некоторых наречиях и частенько рассказывали мне о них.
 Теперь, сидя у костра, я поделился со стариком своими заботами:
 — Скотина, конечно, слаба. Прошлая зима была тяжелой, и человек, который продал мне стадо, не верил, что она сможет одолеть дальнюю дорогу. Но моим людям нужен скот, чтобы его вырастить и съесть, если наступит голод. Я гоню стадо в Вайоминг, и этот путь займет много лун.
 Урувиши поговорил с внуком, и Коротышка Бык сказал мне:
 — Дедушка спрашивает, где ты будешь перебираться через великую реку?
 Я пожал плечами. Я много думал об этом. Наверное, лучше всего у Даллеса. Если понадобится, найму паром, сколько бы это ни стоило.
 Урувиши долго говорил, а Коротышка коротко мне пересказывал:
 — Переправляться нужно у Причала Уматиляов, это на восток отсюда. По дороге есть хорошая трава. Пока мы доберемся до Причала, твое стадо окрепнет.
 — Трава? Где же?
 Старик чертил на земле.
 — Это Каменистый ручей, — объяснял Коротышка Бык. — А это — Сосновый… Ольховый. Там трава. — Он поднял глаза от рисунка. — Еще там есть другие люди со стадами. Им не нравятся чужие. Они — люди дерзкие и суровые.
 — Мы всего лишь пройдем мимо, — сказал я. — Надеюсь, они не будут возражать.
 Оба посмотрели на меня. Они промолчали, но старик явно опечалился. Коротышка Бык его выслушал и повернулся ко мне. В глазах его плясали веселые огоньки.
 — Урувиши говорит, что он старый человек и ему пора умирать… Но разве вам тоже пора?
 — Если там хорошая трава, мы так и пойдем, — сказал я. — Я не думаю, что мне пора умирать… Да и вам тоже не время, — обратился я к Урувиши. — Вы нанялись, чтобы идти в Вайоминг.
 Он посмеялся, потушил трубку и отправился спать.
 Коротышка Бык остался со стадом, а я сидел у огня. Меня беспокоило, что пока нет никаких вестей из дома. Где-то в пути я ожидал письма. Хотелось узнать, как живет наш поселок, и получить весточку от Нинон. Никак я не мог о ней забыть, хотя и пытался.
 На следующий день мы прошли еще миль пять, перебрались через Каменистый ручей и остановились на ночь на лугу с сочной травой.
 Коротышка Бык показал мне горы на севере.
 — Там Лошадиный рай, — сказал он.
 — Там есть лошади?
 — Много… людей тоже.
 — Там твой народ?
 — Мой народ живет не здесь. Нет, это якимасы.
 — Ты знаком с ними?
 — Да.
 — Можешь купить лошадей? Или договориться, чтобы они их сюда пригнали?
 Он обратился к дедушке с долгой речью. Старик коротко ему ответил, после чего Коротышка Бык уехал, а я остался со стариком.
 Это была длинная ночь. Я сидел у костра, пока совсем не стемнело, потом объехал стадо. Гурт был маленький, скотина держалась в кучке, и объезд получился коротким. Я сошел с лошади и пошел пешком. Неожиданно меня догнал старик. Он затряс головой и замахал руками, приглашая меня вернуться в лагерь. Я вернулся, выпил кофе и прилег, не собираясь засыпать. Следующее, что я помню, — что уже было светло и старик тряс меня за плечо, шепча:
 — Люди пришли.
 Я натянул сапоги и прицепил к бедру револьвер.
 Их было трое. Похоже, что сперва они осмотрели мое стадо. Урувиши исчез.
 Они подъехали, озираясь по сторонам и приглядываясь ко мне.
 — Меня зовут Шелд, — сказал один, как будто это имя должно было мне что-нибудь говорить. — Норман Шелд.
 — Привет. Я Бендиго Шафтер.
 — Ты на моей земле.
 — Я просто прохожу мимо, — сказал я. — Направляюсь к Причалу Уматиллов.
 — В задницу. Здесь никому не позволено шляться. Твои паршивые коровы заразят мое стадо. Ну-ка, давай гони их отсюда.
 — Моя скотина в плохом виде после зимы. Они оттуда, где живет Бен Снайпс. — Я помолчал. — И я не собираюсь удлинять дорогу ни на фут. Она проходит здесь.
 Один из них попытался что-то сказать, но Шелд махнул, чтобы тот замолчал.
 — Ты приятель Бена Снайпса?
 — Я его знаю.
 — Эту скотину ты купил у него?
 — Вы же видели клеймо, — сказал я. — Там написано.
 — Больно ты смел для одиночки.
 — А я не одиночка. Тут со мной два приятеля — «генри» и кольт.
 Один из всадников стал заезжать мне в бок, и я сказал:
 — Мистер Шелд, пожалуйста, скажите этому человеку, чтобы он придержал лошадь. Если не получится, пусть спешится. Не дай Бог, мне придет в голову, что он пытается заехать мне за спину.
 Шелд ничего не понимал. Наверное, он предполагал, что я струшу, а раз не так, то он забеспокоился. Скорее всего, подумал, что где-то в рукаве у меня спрятан козырной туз. Но со мной была только моя шестизарядная пушка. Я умел ею пользоваться, и, если бы меня вынудили — непременно бы воспользовался.
 — Куда гонишь стадо? — продолжал допрос Шелд.
 — К Южному ущелью.
 — Один?
 — Как получится.
 — Откуда нам знать, что ты не украл это стадо? — заговорил крепыш, который пытался зайти мне за спину.
 — Можете обвинять меня в чем угодно. Но советую это делать с пушкой наготове, — сказал я.
 Один из них показал белую палку, валявшуюся далеко за костром.
 — Раз ты такой стрелок, давай попробуй попасть в ту деревяшку, — сказал он.
 — Если я вынимаю револьвер, то на палки патроны не трачу, — ответил я. — Не ищу приключений на свою задницу, но и по кустам ползать не приучен.
 Шелд вздыбил лошадь.
 — Что я говорю, слышал? — повысил голос Шелд. — Ты в моих владениях. Тебе придется отсюда убраться.
 — Думаю, что ты меня тоже слышал, — сказал я. — Я направляюсь на восток. И двинусь примерно через час. «Генри» едет со мной. Ваше право — посторониться и пропустить нас — или не пропустить. Я предвидел, что с вами, парни, могут случиться неприятности: у меня с собой лопата и Библия.
 Эти слова им, конечно, не понравились, но они не осмелились проверить меткость моей руки. Хоть их ружья были наготове, а мой револьвер прятался в кобуре, им было невдомек, как стремительно я управляюсь с оружием. Крепышу сильно хотелось меня раззадорить, но и боязно было. Похоже, они приехали, чтобы взять меня на испуг, а когда номер не прошел — растерялись, и вся их самоуверенность куда-то испарилась.
 — Мы тебя предупредили, — сказал Шелд, уезжая.
 Я оставил последнее слово за ним. Я никогда ничего никому не доказываю. Кое-чему я уже успел научиться: например, что нечего доказывать свою крутизну тому, кто хочет тебя раззадорить — он может оказаться подлее тебя, да и покруче.
 За последнее время я имел возможность увидеть пару крепких ребят, которые неожиданно для себя вдруг отправились на встречу с Творцом. Скажем, тот парень, которого убил Уэбб, — он ведь совершенно не собирался умирать.
 И я понял вот что — ты всегда получаешь то, на что напрашиваешься.

 Глава 23

 Когда они уехали, из кустов появился Урувиши с плохоньким ружьем наперевес. Все это время старый лис таился там и держал на мушке одного из наглецов. Вот молодец! Годы годами, но старые глаза еще смотрели в прорезь прицела не хуже, чем глаза молодого воина, у которого еще не успел высохнуть первый добытый им скальп.
 Коровы насыщались, а мы поджидали Коротышку Быка. Он, конечно, догнал бы нас и в дороге, но я не хотел, чтоб ему пришлось нас разыскивать.
 Вернулся он раньше, чем мы ожидали. Он встретил четырех якимасов вблизи, на южном склоне — они собрались там после охоты. Продать лошадей они согласились легко: после тяжелой зимы в вигвамах свирепствовал голод, и им были нужны деньги. Мы накормили индейцев, попили с ними кофе, и они закурили. Потом мы заключили сделку. За сорок долларов и двух волов в придачу я получал шесть лошадей. Обычная цена — десять долларов за лошадь, но времена сейчас были нелегкими.
 Вместе с якимасами мы перегнали стадо еще на несколько миль дальше, напоили скот, расположили его на ночлег, а потом индейцы отправились к себе. Я послал с ними Урувиши и Коротышку выбирать лошадей, а сам остался со стадом.
 Я прихватил винчестер и вместе с лошадьми поднялся на небольшой холмик. Внизу довольное стадо мирно пощипывало траву. Моя позиция имела хороший обзор, и я легко мог увидеть каждого, кто вздумал бы ко мне приблизиться. Лошади паслись неподалеку, а я устроился спиной к скале и сварил кофе. Так никто не сможет подкрасться ко мне незаметно — лошади всегда подают сигнал вовремя. Но все же иногда я осматривал окрестности.
 Раз в полумиле от меня поднялось облачко пыли. Но я и не пытался прикрыть костер. Любому недотепе ясно: я так ловко расположился, что каждого, кто захочет ко мне приблизиться, замечу за добрую четверть мили. Я дремал, просыпался, снова задремывал. Вечер тянулся бесконечно. Ночью я подтянул подпругу, вскочил в седло и спустился с холма. Подъехав к коровам, я запел. Они лениво поднимались и начинали щипать траву, а потом ложились снова.
 Я вернулся на холм, попил кофе и опять спустился к стаду. Незадолго до рассвета, когда телки начали просыпаться, я собрал скот, и мы двинулись дальше. Впереди немалый путь, да и время не терпит. Мои индейцы меня нагонят. Если повезет, я прикуплю еще скота по дороге.
 Четыре дня я потихоньку двигался вперед, позволяя стаду вдоволь щипать траву и пить воду. Потихоньку коровы начали набирать вес. Навстречу попадались редкие всадники, но Шелда и его приятелей я не видел. На четвертый день, когда я разбил лагерь на берегу Ольхового ручья, вернулись индейцы с шестью хорошими лошадьми.
 За несколько дней мы добрались до Причала Уматиллы. Вряд ли это поселение можно было назвать городом, но так выглядели в то время многие будущие города. В короткие сроки тут выросла дюжина домов, и строительство не прекращалось. Река Уматилла в этом месте впадала в Колумбию. Урувиши сказал, что когда-то на этом самом месте стояла индейская деревня.
 Мы двинулись по берегу реки. К нам подъехал человек Б меховой шапке и спросил:
 — Вы, случаем, не собираетесь покупать коров?
 — Все может быть, — ответил я. — Смотря что предлагается и почем.
 — Ну, у меня есть немного молодняка, — сказал он. — А кормить нечем. Нас вытесняют с наших земель.
 — Похоже, что здесь так принято, — сказал я. — И кто же вас гонит?
 — Его зовут Шелд. Наседает крепко. Моя старуха хочет, чтобы мы уехали. Боится, что могут убить.
 — Я встречался с Шелдом. Он мне тоже показался несколько невежливым.
 — В общем, мне нужны деньги. Я продаю за наличные. Они и так отняли у меня часть стада. Когда я с ними завел разговор, мне было сказано, чтоб я приезжал и забирал своих коров. И чтоб прихватил ружье, потому что в безоружных они не стреляют.
 — Если не будете завышать цену, гоните коров сюда, — сказал я.
 — Ну, если я буду долго торговаться, у меня все отнимут. Как насчет шести долларов за голову? И пятнадцать за быка?
 — Подходит. Гоните их сюда.
 На том берегу находилась лавка и салун. Я согнал скот на ближайший луг, оставил при нем моих индейцев и поехал в лавку. Пора было пополнять запасы, но я хотел это сделать, перебравшись через реку. Сейчас я решил просто прокатиться. Заодно купил мешок с пятьюдесятью патронами 44-го калибра. Они подходили и к кольту, и к «генри».
 Потом зашел в бар выпить. Бармен был лысый, с черными усами и в рубахе с закатанными рукавами.
 — Вы слышали о ранчо Шелда?
 — Конечно.
 — Знаете человека, который только что со мной разговаривал?
 — Знаю. Пирсон. Честный трудяга, но ему не везет. Здесь, приятель, нет никаких законов, кроме тех, что носишь в кобуре. Если бы Пирсон был один, он бы смог себя отстоять, а так нет — старуха его не позволяет. И за девчонок страшно — у него их две. Шелд и Буд Саллеро его просто достали.
 — Кто это — Саллеро?
 — Один из людей Шелда.
 — А вообще — большая у него компания?
 — Человек пять-шесть. А собрать, так, может, и все двадцать. А этот Саллеро всегда при нем. И еще брат Шелда, Фрэнк.
 Я не торопясь выпил, потом заказал кофе. Когда вернулся в наш лагерь, скотина спокойно отдыхала, а индейцы сидели у костра. Коротышка Бык заряжал ружье.
 — Кто-то следит, — сказал он вполголоса. — Двое.
 — Хорошо, — сказал я. Потом рассказал, что стадо наше может увеличиться.
 — Не думаю, — сказал он. — Эти двое скажут «нет».
 — А мне нужен скот. У того человека, у Пирсона, есть. Ты знаешь, как его найти?
 Коротышка Бык объяснил.
 — Поеду и покончу с делом, — сказал я. — Если куплю, то пригоню сюда сам.
 Потом вскочил в седло и добавил:
 — А вы глядите в оба. Если кто-то потревожит вас или скотину, действуйте по обстоятельствам. Но если придется выбирать — вы или стадо, плюньте на стадо и спасайтесь сами. А если сможете сохранить его — сохраните. Я вернусь к завтраку даже из самого пекла.
 — Мы сохраним стадо, — сказал Урувиши, и я ему поверил.
 Бревенчатый домик Пирсона прислонился к холму. Точнее, это был даже не дом, а что-то вроде землянки. Я заехал за гумно и спешился, привязав лошадей так, чтобы их никто не видел.
 Пирсоны встретили меня приветливо. Эльза Пирсон, похоже, была когда-то миловидной улыбчивой толстушкой, только теперь она вздрагивала от каждого шороха, а у глаз залегли глубокие морщины. Пышущие здоровьем, милые и дружелюбные дочки были уже почти взрослыми. Эльза подала нам кофе и печенье.
 — Мы хотим уехать отсюда, — сказала Эльза. — Нам ничего больше не надо.
 Она была более образованна, чем муж, и от нее исходило ощущение спокойной силы и уверенности.
 — Я встречался с Шелдом и его приятелями, — сказал я. — Выясняли отношения.
 — Нужно быть осторожнее, — предупредил Пирсон. — Эта подлая банда ни перед чем не остановится.
 Пирсон был готов продать мне около шестидесяти голов по шести долларов за штуку. Скот пасся в полумиле от дома, ближе к воде.
 — Как вы намерены отсюда выбираться? — спросил я.
 — Сюда приплывет один человек. Он отвезет нас в Даллес. А там нас ждет работа, уже договорились.
 — Хорошо. Тогда действуем. Я покупаю стадо. Всю скотину, которая имеет ваше клеймо, верно?
 — Да, сэр. Верно.
 Мы пожали друг другу руки, я доел печенье» взял шляпу и направился к двери.
 — Пирсон! Выходи, подлый трус! — Голос принадлежал Норману Шелду. Я узнал бы его где угодно. Пирсон направился к выходу.
 — Не ходи, — остановил я его. — Не будь дураком. Спроси, что ему нужно.
 — Что нужно? — крикнул Пирсон в приоткрытую дверь.
 — Говорят, ты связался с этим чертовым янки Шафтером! Ты свое получишь! Продай ему только одну телку, и тебе крышка!
 Больше всего на свете не люблю, когда кто-нибудь понукает другими. Это меня выводит из себя. И сейчас что-то такое поднималось во мне, мне это не нравилось, но оно хлынуло через край. Я рванул дверь и вышел.
 — Я купил у мистера Пирсона все его стадо, — сказал я. — Что вам угодно?
 Как будто ему врезали в челюсть. Коня моего он не видел и не догадывался, что я тут. Возможно, если бы догадался, это бы ничего не изменило, но мне так не кажется. Люди подобного пошиба не любят иметь дело с теми, кто готов им противостоять, и не желают иметь свидетелей.
 С Шелдом приехала та же парочка — Буд Саллеро и его братец Фрэнк.
 — Мне это не нравится, — сказал Шелд угрожающе. — Не нравится мне это. Прими совет: садись-ка на лошадь и катись отсюда подальше!
 — Так я и собираюсь поступить, — сказал я и помолчал, а потом продолжил: — Но сперва мне нужно собрать стадо, которое я купил. А Пирсоны едут со мною вместе.
 Не нравился я ему. Крепко не нравился. Он пожевал табак и сплюнул.
 — Ты сам напрашиваешься на неприятности, — сказал он. — Последний раз тебе говорю — убирайся!
 Саллеро и Фрэнк уже держали ружья наготове. Но меня они мало беспокоили. Я видел, что Шелд пока еще пытается вычислить, стоит ли меня принимать всерьез.
 Все вдруг стало иным. До того он колебался, а тут, прямо на глазах, его настроение круто переменилось. Причина? Должно быть, появился еще один. Где он?
 — Пирсон, — сказал я, — Шелд мой. А ты бери Саллеро.
 Шелд стрельнул глазами в сторону, и я понял, где тот, другой. У гумна, вот где. Я представил себе циферблат. Шелд — двенадцать, тот, другой, на десятке. Если я быстро дернусь назад и влево, то он промахнется. Хотя кто знает?
 — Этот Пирсон стрелять не умеет, — сказал Шелд. — Ты, дурак, этого еще не понял? Ладно, парни, пристрелите этого янки.
 Моя нога пошла влево одновременно с выстрелом. Стрелял я в Шелда. Падая на колени, я выстрелил в человека, что торчал у гумна. Потом прогремело еще двенадцать выстрелов, и настала тишина.
 Буд Саллеро повис, вцепившись обеими руками в луку седла. Глаза его уже ничего не видели, лицо покраснело, а потом сделалось серым. На рубашке расползалось кровавое пятно.
 Брат Шелда валялся в пыли. В дверях появился Пирсон со стареньким «шарпом» 50-го калибра. Руки Саллеро разжались, и он рухнул на землю. Тот, что был у гумна, заскулил и пополз.
 — Бен, этот собирается удрать, — сказал Пирсон.
 — Пусть. Далеко не уйдет. Я помню, куда всадил пулю.
 Норман Шелд болтался в седле — живой. То ли я слишком торопился, стреляя в него, чтобы поспеть к тому, другому, то ли его лошадь дернулась. Моя пуля раздробила ему руку, которая держала оружие.
 Не знаю, долго ли мы так стояли. Меня затрясло, и, чтоб унять дрожь, я начал говорить.
 — Видишь, все складывается не так, как ты предполагал, Шелд, — сказал я. — Теперь тебе крышка. Разве что левая рука у тебя не хуже правой. Так что лучше убирайся туда, где тебя никто не знает.
 С его руки капала кровь, а когда он ею пошевелил, стало заметно, что большой палец свободно болтается на лоскутке кожи. Выше, вплоть до локтя, рука была раздроблена в клочья.
 Он молчал и переводил взгляд то на меня, то на руку.
 — Я не хотел убивать, — сказал Пирсон. — Я мирный человек. Но они меня достали!
 Вышла Эльза.
 — Ты все сделал правильно, — сказала она. — Пирсон, я тобою горжусь! Давно пора, я только тебе мешала. Но ведь тебе никогда не удалось бы встретиться с ним один на один. Этого они не любят.
 — Все равно уедем отсюда, а? — Пирсон глянул на жену. — Я хочу в Даллес.
 — Давайте собирать скот, — сказал я. — Меня еще ждет долгий путь.

 Глава 24

 На последней станции перед Уматиллой я наконец получил почту, но читать не было времени, и я упрятал письма в седельную сумку.
 После перестрелки мы с помощью Пирсона и его дочерей переправились через реку и двинулись на юго-запад в сторону Голубых гор. В стаде было уже сто двадцать две головы молодняка разных пород. Вдобавок Пирсон продал мне еще трех лошадей. Когда мы прощались, он протянул руку и сказал:
 — Вряд ли я когда-нибудь смогу отблагодарить вас как следует. Я должен был сам бороться с этими людьми, но жена боялась, что девочки останутся без отца. И она, конечно, права. Пару этих негодяев я бы прикончил, но потом меня бы убили.
 — Кто знает, — сказал я. — Ничего нельзя знать заранее. Надеюсь, что в Даллесе у вас все сложится хорошо.
 Голубые горы маячили в туманной дали: легкие, переменчивые, неуловимые настолько, что порой нельзя было сказать, горы там или всего лишь мираж. Качались коровьи головы, и пылила дорога, проторенная колесами первопроходцев. Мы не торопясь продвигались вперед, щадя лошадей и давая скотине как следует набить брюхо перед длинным переходом.
 Урувиши, древнее древних гор, скакал на лошади, словно молодой парень, а глаза его живо сверкали. Однажды, пропуская стадо вперед, я остановился рядом с ним на обочине и сказал:
 — Хотел бы я поглядеть на тебя в молодости, Урувиши.
 — Я был воином. Много побед и много скальпов.
 — Чего ты хочешь для Коротышки Быка? Кем ты его видишь?
 Задумавшись, он долго глядел в спину молодого индейца.
 — Я хотел бы, чтоб он жил, как я в молодости. Но так не будет, потому что мир изменился. Ему придется идти дорогой белого человека.
 — Ты думаешь, так лучше?
 — Нет. — Он посмотрел на меня. — Но так будет.
 Позже я сказал ему:
 — Вы оба сможете остаться с нами в Южном ущелье. Вы хорошие люди, а нам нужны хорошие люди.
 — Там город белых людей?
 — Просто людей, — ответил я.
 И задумался. Уэбб и Нили могут этому воспротивиться. Но Уэбб поворчит и замолкнет. Случись беда, индейцы с оружием в руках будут вместе с нами. И работать они будут наравне со всеми. Только Нили будет упорно стоять на своем, но он один, и я к нему уже привык.
 Через несколько дней на привале, устроившись под соснами, я принялся за письма. Их было целых три: от Рут Макен, Лорны и Нинон. Первым я раскрыл письмо миссис Макен.
 «Дорогой мистер Шафтер,
 конечно же тебе не терпится узнать, что произошло, пока тебя не было с нами, и чего ожидать в ближайшем будущем, но сперва я хочу сообщить, что никто, слава Богу, не болен. Однако сказать, что все у нас хорошо, трудновато. Тут случилось много перемен, и не все к лучшему.
 Нили Стюарт преуспевает в золотодобыче. Когда он говорит о своих успехах, он, несомненно, преувеличивает, тем не менее добывает он достаточно. На него работают Олли Троттер и этот Паппин, а у самого Нили теперь остается гораздо больше времени, чтобы мутить воду.
 Мозес Финнерли проповедует. В здании школы ведет службы Джон, поэтому Нили построил для Финнерли отдельную церковь. Туда ходят Стюарты, Крофты и несколько новых семей. Финнерли все время кого-нибудь обличает, будь то мормоны, индейцы, Джон Сэмпсон, наша школа или Дрейк Морелл. Иногда он отпускает туманные намеки в мой адрес и в адрес твоего брата.
 Нинон расскажет все, что ей захочется, в своем письме, но с тех пор, как ты уехал, она чувствует себя несчастной. Ждет твоего возвращения и боится, что ты, не дай Бог, по пути женишься на ком-нибудь. Вообще-то она скучает по более насыщенной жизни, скучает по театру.
 Мозес Финнерли несколько раз подъезжал к ней, уговаривая стать солисткой в его хоре. Я не уверена, что его побуждения достойны сана священника, но ты же знаешь, что наша Нинон — барышня не робкого десятка. Хоть она и юна, но достаточно умудрена в житейском смысле, чтобы ее мог одурачить такой несуразный тип, как преподобный Финнерли.
 Кстати эту «евангельскую луженую глотку» крепко невзлюбил Уэбб, который продолжает посещать нашу, а не его церковь. Паппин и Троттер тратят гораздо больше, чем может себе позволить простой труженик; выходит, что мистер Стюарт им очень хорошо платит.
 Троттер объявил себя нашим шерифом, а настоящего шерифа у нас пока нет. Случилось так, что Стюарт назначил его сторожить свои прииски, и Троттер тут же нацепил значок. Пару недель назад кто-то чужой пытался увести лошадь мистера Уэбба и уже успел ее отвязать. Уэбб случайно оказался рядом и приказал чужаку остановиться, тот не послушался, и мистер Уэбб выстрелил. Я сама видела, выстрел был отменный. Стрелял он из драгунского кольта ярдов на сто. Тот упал и начал подниматься, но мистер Уэбб вторым выстрелом его достал.
 Олли Троттер в это время был в салуне. (И это у нас теперь тоже есть!) Он выглянул в дверь, держа револьвер наготове, и спросил, кто стрелял. Мистер Уэбб сказал, что он и что теперь делать?
 Мистер Троттер глянул на лежащего вора, на Уэбба и вернулся в салун.
 Салун держит могучий человек, который представился как Папаша Дженн. Судя по всему, часть денег на открытие салуна он получил у мистера Стюарта. В салуне постоянно бьют баклуши несколько ребят подозрительного вида.
 Лавка моя открыта, и дела идут неплохо. В день открытия приехала дюжина мормонов и накупила припасов. Молодой ирландец Файллин открыл платную конюшню, возит разные грузы на заказ. По последним подсчетам в нашем городке проживают шестьдесят два человека и работают четыре деловых заведения. Буд служит у мистера Файллина и остается за главного, когда мистер Файллин уезжает».
 Там было еще кое-что, но суть письма была в этом, и мне оставалось только удивляться, как много всего произошло за такой короткий срок. Остальные письма я решил прочесть позже.
 Из таверны Мичэма, что недалеко от Голубых гор, я отправил короткий ответ миссис Макен и записку Каину. Потом мы двинулись дальше, по направлению к Голубым горам. На востоке светилась пурпуром гора Уаллоува. Одолев перевал, мы поднялись к горным лугам и там встали на ночлег. На другой день, оставив индейцев со стадом, я поехал в Браунтаун. Я хотел найти еще помощников: старик утомлялся, работая ночью. И нужно было пополнить запасы. Еды хватало, иногда удавалось подстрелить оленя, лося или кабана, но у нас кончился кофе.
 Года два-три назад человек по имени Бен Браун приехал в эти края и построил дом на террасе над рекой Уматилла. Позже он открыл такую же лавку, как Рут Макен. Вокруг возникло еще несколько домов. Вот и весь Браунтаун.
 — Привет, — сказал Браун, когда я вошел в лавку. — Видел твое стадо. Куда путь держишь?
 — К Южному ущелью. Нужен еще один помощник. Закрывай лавочку и поехали.
 Браун засмеялся.
 — Неплохая мысль. Я вообще-то не против. Мне всегда хотелось полазить по горам. Но, увы, пока ничем помочь не могу.
 Он пробежал глазами составленный мною список.
 — Жаль, большинства товаров у меня нет. Я видел, с тобой идет пара индейцев?
 — Они уматиллы. Старика зовут Урувиши. Я слышал, он у них когда-то был большой птицей?
 — Он и сейчас такой, — задумчиво посмотрел на меня Браун. — В молодости был великим воином, охотником и путешественником. Как же так получилось, что он с тобой поехал?
 — Я нанял его внука. А он потянулся за нами. Говорит, что уже спел песню смерти и что это его последняя поездка.
 — Не поверю, пока сам не увижу. Этот старый лис может держаться в седле вечно и еще переживет всех молодых ребят своего племени. Пусть он тебе расскажет что-нибудь. Он знает тысячи историй.
 Пока он собирал для меня товары, я вдыхал приятные запахи свежемолотого кофе, холста, новой кожи и дегтя. Я съел пару крекеров и отрезал себе ломтик сыра от огромной головы, стоявшей на прилавке.
 — У вас есть бумага? — спросил я. — Мне нужно написать письмо.
 Браун подвинул мне через стол коробку.
 — Пожалуйста. Чернила вон там. Перья гусиные, мы сами их делаем. В такой глуши трудно достать другие.
 Я написал Каину. Рассказал ему всякую всячину, но промолчал о перестрелке. Хотелось ее забыть. Я надеялся, что слух об этой истории никогда не достигнет Южного ущелья.
 «Со мной идут сто двадцать две молодые телки, — писал я Каину. — Они неплохо себя чувствуют. Похоже, что по дороге родится еще несколько телят. Трава пока хорошая, а старик Урувиши знает, где еще попадутся луга. Пока погода нас балует, но, кажется, скоро начнутся дожди».
 Я описал ему наш предполагаемый маршрут и закончил так: «Но все эти планы можно будет послать к черту, если на нашем пути вдруг не окажется травы или возникнут какие-нибудь другие неожиданности или неприятности».
 Браун сказал, что впереди все хорошо.
 — Ближайший поселок называется Юнион. Дорога туда не трудная, и там хорошая трава. Но лучше пройти мимо и заночевать на расстоянии. Там хорошие люди, только они не любят, когда посторонние коровы подъедают их траву.
 Мы тронулись с места, пока еще лежала роса. Шли наезженной дорогой, по которой когда-то в Орегон ползли фургоны первых переселенцев. Дорожная колея проложена еще ими, а на придорожных деревьях сохранились вырезанные ножами их имена. По обеим сторонам тракта остались могилы — память о тех, кто не смог добраться до земли обетованной. Когда мы одолели подъем к Гранд-Ронд, перед нами открылась широкая чашеобразная долина меж гор, я понял — вот она, та страна, в которую они стремились. Но мы продолжали идти вперед, спустились к молодому городку Юнион и расположились на ночь, миновав его последние заборы и огороды.
 Пришел здешний житель — первый поселенец Конрад Миллер. Он нас приветствовал и попытался сторговать пару телят. Но, несмотря на возню с ними в дороге, я не продал. Их рождение означало для меня начало чего-то нового.
 На каждой остановке я пытался добыть книги. Иногда мне их просто отдавали, а иные я выменивал или покупал. Здесь было то же самое.
 — Вы счастливый человек, — сказал мне здешний книготорговец. — Пока что вы можете купить приличные книги. Лет через пять-шесть таких будет не найти.
 — Почему же?
 — Станет легче путешествовать. Люди перестанут страдать от каждой лишней унции веса. Сейчас они берут с собой только лучшее, те книги, которые можно читать и перечитывать по многу раз. И вам достаются только хорошие вещи. А потом наплывет много всякого дерьма.
 — Я найду чему поучиться в любой книжке. Потому что даже тот, кто пишет дерьмо, старается думать, отбирать. Пытается писать как можно лучше.
 — Может быть, может быть, — сказал он с сомнением в голосе.
 — Я ведь невежда, — сказал я. — То малое, что я успел узнать, я узнал из книг. И они подсказывают мне, как многому мне еще нужно учиться.
 — Похоже, сегодня вам не почитать, — сказал он. — Даже если у вас в запасе целых четыре книжки. Если я не ошибаюсь, дело к дождю. Будет гроза.
 И он оказался прав. Тучи надвигались, нависали, потом хлынул дождь. Стадо враз вскочило на ноги, мокрые рога поблескивали в свете молний, а мы старались удержать коров на месте, чтоб они не разбежались. По соседним холмам перекатывался гром, деревья стонали под ветром, теряя слабые листья.
 Нам было не до сна, мы все кружили и кружили на лошадях вокруг стада. Старик Урувиши старался, как мог, и нам удалось удержать скотину на лугу до окончания грозы. Когда стихло, мы упали на мокрые подстилки и заснули.
 Разбудил меня Коротышка Бык.
 — К нам едут люди, — сказал он. — Могут быть неприятности.
 Они остановились, целая дюжина. Я посмотрел и понял, что это — тяжелый случай. Главным был огромный широкоплечий мужик с копной светлых, давно не стриженных волос. Его маленькие глазки смотрели пронзительно и жестко. Этот человек опасен, понял я.
 — Это ты гонишь стадо? — грубо спросил он.
 Прошлая ночь была долгой и тяжелой. Я устал, заснул в мокрой одежде, не мылся, не брился, не пил кофе и чувствовал себя старым и сварливым, как замшелый вол. Моей обычной осторожности как не бывало.
 — Ну я.
 — Надо с нами поделиться. Ты прихватил скот с чужим клеймом.
 — Какое такое клеймо?
 — Не твоего ума дело. Вот гляну и узнаю.
 — Здесь сто двадцать четыре головы, включая однодневных телят. Когда я уходил от Причала, их было сто двадцать две. И на всех одно только мое клеймо.
 — Нам нужно проверить.
 — Хрен я вам это позволю.
 Он посмотрел на меня так, будто только что увидел.
 — Ты напрашиваешься на неприятности, — сказал он.
 — Я к ним готов, мистер. Уж таким я родился. С этим стадом я иду от Причала, оставив позади трех мертвецов. Четвертому повезло, но он всю жизнь будет носить мою метку. Если вам хочется получить моих коров, вам сперва придется проехаться по мне. Хотите? Тогда начинайте, делайте ставки.
 Им это не понравилось. Они думали, что перед ними мелкий фермер, которого ничего не стоит запугать и обобрать. Я понимал, кто они такие и чего хотят, но мне все было нипочем.
 Вдруг за моей спиной в кустах кто-то передернул затвор винчестера. Звук был отчетливым, и все поняли, что он означает. Здесь оказался кто-то еще, кто-то, кого они не видели. Я тоже его не видел. Но он видел всех. Теперь все переменилось. Грабеж тихого фермера не получался, приходилось рисковать своей шкурой или убивать людей ради нескольких голов скота.
 — Ты много себе позволяешь, приятель, — сказал светловолосый. — Я с тобой еще встречусь.
 — Чего ждать? — ответил я. — Я здесь, ты здесь, так почему бы и нет?
 — Я лучше погожу, — сказал он. — Подожду, чтоб никто не прятался в кустах ради того, чтобы попортить мне шкуру.
 — Мне все равно, что ты решишь — стрелять или рвать когти.
 Он развернул лошадь.
 — Ладно, — сказал он и спросил: — Кого же ты уложил на севере?
 Хвастать я не хотел, но подумал, может быть, то, что я скажу, послужит ему уроком.
 — Мы уложили троих из четырех, а Норм Шелд никогда больше не сможет выстрелить правой.
 — А, Шелд? — сказал он. — Я знаю парня, который у него служит. Его зовут Буд Саллеро.
 — Ты его знал, — сказал я. — Давеча он откинул копыта.
 Светловолосый снова оглядел меня с ног до головы.
 — Видно, придется мне быть поосторожнее. Саллеро был крутым парнем.
 — Мне так не показалось, — сухо заметил я.
 И они уехали ровным шагом, старательно демонстрируя, что им все нипочем, что когти убраны на время и они еще вернутся.
 Я ушел к костру. Коротышка Бык вдали объезжал стадо. Урувиши спал, так и не увидев, что тут делалось. Но кто же прятался в кустах?
 Вдруг за спиной раздался сухой смешок.
 — Считаешь, значит, что ты парень не промах, да?
 Мне был знаком этот голос!
 Я резко повернулся и столкнулся лицом к лицу с типом в грязной кожаной рубашке.
 Это был Стейси Фоллет.
 — Наращиваешь мускулы? Ты так выступал перед этими парнями, будто за тобой трое или четверо.
 — Я в дурном настроении.
 — Заметно, — хмыкнул он. — Кофе у тебя найдется?
 Мы подошли к костру, и он выудил из сумки кружку. Я налил кофе ему и себе.
 — Похоже, ты немало прошагал, — сказал я. — Разобрался ли ты с Мореллом?
 Он снова усмехнулся.
 — Попробовал было, — сказал он, попивая кофе. — Знаешь, когда он стал там учительствовать, я решил, что он у меня в кармане. Устроил засаду и стал ждать, когда он выйдет из школы, а как вышел, так направил ему старушку «бетси», — он похлопал по ружью, — прямо в брюхо. И деваться ему некуда. А вокруг один молодняк. Но он даже глазом не моргнул, сукин сын. Был в нем порох, в этом Морелле.
 — Был?
 — Есть. Никуда он не делся. Хочешь знать, что произошло? Меня самого чуть не размазали. Эти недоноски, причем старшему едва за двенадцать перевалило. Так вот, они повыхватывали свои шестизарядные и на меня. И заявили, что он у них учителем, что он очень хороший учитель, и, если я его убью, они из меня решето сделают. — Он опять усмехнулся. — И знаешь, они бы сделали.
 — А дальше что?
 — Да ничего. Я снял палец с крючка. Очень быстро снял. В жизни не видел столько детишек с шестизарядными.
 — Мы живем в дикой стране. Мальчишки ездят в школу верхом. Там любому парнишке нужно иметь оружие.
 — Ну, они и имеют. Я отступился, сказал, что сматываюсь, а он не стал стрелять в спину. Слишком порядочный. Вот я и гуляю где придется, — добавил он.

 Глава 25

 Стейси Фоллет сидел на корточках, потягивая кофе.
 — Отлично, — наконец сказал он. — У меня кофе кончился, а мне без него — крышка. Пока старушка со мной, еда найдется, — он опять похлопал свое ружье, — но что за еда без кофе!
 — Я могу тебе отсыпать немного, — сказал я. — А почему бы тебе не пойти с нами? Мне нужен еще помощник, и я буду платить.
 Он долго не отвечал, а потом спросил:
 — Что ты собираешься делать с этими коровами?
 — Наш поселок растет, а дичь скоро сбежит в горы. Нужно мясо для взрослых и молоко для детей. Думаю, поселок будет делаться все больше и больше.
 — Бессмыслица. Страна же бескрайняя. — Он взмахнул рукой. — Живи тут, не нравится — иди туда, не нравится там — дуй еще куда-нибудь. Еды тут полно, а что еще нужно?
 — Кофе. Нет тут кофе.
 — Пей чай из эфедры, он доступен любому. Но, конечно, это не кофе, — согласился он. — Новоорлеанский с цикорием, вот это — кофе!
 Он снова налил себе кружку.
 — Тьма людей прошла этими дорогами, а до конца дошли не все.
 — Да. Я видел могилы.
 — Не всех похоронили. — Он помолчал. — А вы там, ребята, неплохо устроились. — Он усмехнулся. — Хороший у вас там молодняк. Ну, те, что на меня накинулись. Морелла спасали. В них есть порох. Хорошо, когда парни заступаются за учителя. А эти меня и вовсе сбили с толку. С мужиком чаще всего можно столковаться. И припугнуть можно. А эта щетина вообще ничего не боится.
 Он снова отпил кофе.
 — Знаешь что? В той долине, — он махнул рукой, — есть стадо голов в пятьдесят.
 Я поставил кружку на плоский камень.
 — Чье стадо?
 — Если захочешь, будет твое. Переселенцы когда-то гнали с собой голов пятнадцать-двадцать. Лет десять назад. Загнали гурт в каньон, а вход загородили жердями. На них напали индейцы, всех порешили, угнали фургоны, а коров не нашли.
 — И что — коровы все еще там?
 — Расплодились. Иногда я съем одну, иногда — гризли. Но все равно стадо растет. Там полно травы, есть вода. Но им оттуда не выбраться.
 — Что ты за них хочешь?
 — Они не мои. — Он плеснул в огонь кофейную гущу. — Предлагаю вот что: ты оставляешь там четыре-пять молодых коров и старого быка. Он все равно неуправляемая тварь. Словом, на расплод. Нельзя угадать, когда понадобится говядина. А остальных забирай.
 — Здорово! Хороший подарок. И очень благородно с твоей стороны.
 — Не мели языком. — Его жесткие глаза прищурились. — Объясняю. Их там стало слишком много, а травы — мало. Если стадо не сократить, зимой они начнут дохнуть.
 Пятьдесят голов… Даже если я заберу сорок, наше стадо увеличится на треть.
 На рассвете мы двинулись дальше. Предстояло подниматься в горы, а по скалам коровы гораздо шустрее лазают с утра. Утро было прохладным, легкий ветерок шевелил траву. Теперь, когда наши коровы окрепли, мы делали в день миль по десять-двенадцать, а иногда и пятнадцать могли пройти. Все зависело от местности и от того, где впереди, по словам Урувиши и Фоллета, нас ожидала хорошая трава.
 Мы обошли стороной бойкий Бейкер-Сити и продолжали гнать коров вперед. Всю работу мы теперь выполняли вчетвером. О каньоне и ничейном стаде не было больше сказано ни слова, я знал только, что все это впереди, а Стейси не вдавался в излишние подробности.
 Стейси легко нашел общий язык со старым индейцем. Иногда они по нескольку часов разговаривали с помощью знаков и обрывков наречий разных племен.
 Когда мы остановились через несколько дней на берегу ручья, впадавшего в Снейк-Ривер, я решил прочесть письмо Нинон.
 «Дорогой Бендиго,
 пришло письмо от моей тети из Нового Орлеана, где она пишет, что сама или кто-то по ее поручению приедет за мной. Я не хочу уезжать, не повидав тебя, но тебя так долго нет. Они говорят, что мне придется уехать, как только за мной приедут.
 Новый Орлеан очень далеко, и я боюсь, что ты никогда не навестишь меня. Ты думаешь, что я еще слишком мала, чтобы понимать, чего хочу, но это не так. Я достаточно взрослая, и я тебя люблю. Я хочу, чтоб ты приехал в Новый Орлеан повидаться со мной. Моя тетя не хочет, чтобы я стала актрисой, так что, может быть, я с нею не останусь. Но об этом я сообщу отдельно, только тебе.
 Пожалуйста, поторопись, вернись до моего отъезда. Я так хочу с тобой увидеться.
 Нинон».
 Она уезжает. Что ж, наверное, ей там будет лучше. Наша жизнь не для нее. Что ей делать у нас? Никаких перспектив.
 Однако оказалось, что расстроился я гораздо больше, чем сам хотел себе в этом признаться. Нинон пока еще ребенок. Да, девушки часто выходят замуж в шестнадцать или даже в пятнадцать лет. Ну и что? Даже если бы она была постарше — я не готов даже подумать о женитьбе.
 Я встречал некоторых людей, которые женились в молодости и тут же попадали в пожизненное рабство к жене и детям. Как бы ты ни любил свою семью, она все равно превратится в оковы, если создать ее слишком рано… По крайней мере, тогда мне так казалось.
 Несколько следующих дней мы медленно продвигались вперед. Трава попадалась не часто, а когда по подсказке Урувиши или Фоллета находилось место с хорошей кормежкой — мы задерживались, чтобы коровы могли вдоволь попастись.
 Иногда я урывал время, чтобы почитать. Чаще всего я читал Блэкстоуна. И во мне все росло стремление стать чем-то и кем-то. Без усилий здесь не обойтись — это я хорошо понимал. Но куда их направить, к чему приложить и чего же в конце-то концов я сам хочу? Вот тут я всегда терялся, хоть и был уверен, что я уже на пути к осуществлению своих неведомых желаний и этот путь пока совпадает с дорогой, по которой я гоню домой стадо. Нужно делать свое дело и копить знания.
 Когда мы добирались до места, богатого кормами, скотина обычно уже была так голодна, что мы сразу же останавливались. Урувиши и Стейси выезжали вперед на разведку, охотились и, напрягая зрение и слух, ловя кожей невидимые и неслышимые сигналы, пытались определить, не таится ли где опасность.
 Вечером, когда Коротышка Бык караулил стадо, я откладывал книгу и прислушивался к разговорам Стейси со старым Урувиши.
 Уматиллы — родичи племени Проколотых Носов, когда-то их совместные владения занимали огромное пространство от Скалистых до Каскадных гор и от бухты Якима до Голубых гор. Их охотники иногда даже перебирались через Скалистые горы, но, пока у них не было лошадей, это случалось редко.
 Урувиши утверждал, что помнит, как появились лошади. У других, южных, индейцев они иногда бывали — они крали их у других индейцев, а те в свою очередь пригоняли их из Мексики. Урувиши был еще совсем маленьким, когда участники одного налета впервые вернулись с тремя лошадьми. А когда он достаточно повзрослел, чтобы стрелять из лука, лошадей было уже много.
 Питались индейцы в основном рыбой. Старик вспоминал, как в Колумбию приехала экспедиция Луиса и Кларка и они снабжали ее свежепойманным лососем. Тогда он впервые увидал бледнолицых, но отец его когда-то встречался с ними в Астории, а его дедушка прежде видел белых людей, потерпевших кораблекрушение на южном побережье.
 Пока белых было немного, их появление индейцев не тревожило. Они их или привечали, или убивали в зависимости от настроения и готовности белых защищаться. В первое время в глубь страны проникло всего лишь несколько человек.
 После Луиса и Кларка Урувиши не видал ни одного белого больше десяти лет.
 С запада на них наседали шинуки, с востока — другие племена, и вдруг уматиллы обнаружили, что их охотничьи угодья стали совсем маленькими.
 Я много раз слышал и услышу еще и еще, как одни племена теснили других, как совершались набеги, как племена изнуряли себя и противников затяжными войнами и как наконец овладевали чужими землями. Тот, кого вытесняли, начинал теснить других или переселялся на свободные территории.
 Огромные пространства до появления лошадей были необитаемы, а люди селились вблизи воды, по берегам рек и озер. И все равно войны не прекращались. Воевали больше всего для куража, добывали скальпы и угоняли лошадей.
 Я узнал о нравах разных племен. Одни были энергичными, другие — ленивыми. У тех, кто жил в районе Большого бассейна к западу от нас, сложилась интересная культура, возникшая в постоянной борьбе за выживание в условиях, когда мало воды и еще меньше дичи…
 Последним я прочел письмо Лорны. Оно было написано на месяц позже других.
 «Дорогой Бендиго,
 сообщаю тебе печальную новость: уехала Нинон. За ней приезжали Чарльз Перман с женой (он адвокат). Уезжать она не хотела, а мы не хотели ее отпускать, но Каин сказал, что они хорошие люди и там у нее будет больше возможностей. Кажется, ее тетя — очень богатая женщина, настоящая аристократка, и у нее нет своих детей.
 Вообще-то хорошо, что Нинон уехала, потому что у нас начались разные неприятности. Все ищут золото, хотя Каин говорит, что его едва хватит на пропитание. Никто не разбогател, даже Нили Стюарт, потому что его обкрадывает мистер Троттер и тот, другой, который у него служит. Так считает Каин. Но Нили боится их обвинить. Мозес Финнерли потребовал устроить выборы и предложил себя в мэры. Очень многие из новых — за него. Еще он выдвинул Олли Троттера в шерифы, а мистера Паппина — в мировые судьи.
 Кое-кто хочет, чтобы мэром стал Каин, а сам он предлагает мистера Сэмпсона, большинство наших его поддерживают. Вообще-то пора наводить порядок, потому что уже случались ограбления, а мистера Айлмера, который нашел у себя золото, убили.
 Однажды ночью на конюшне собралась компания и устроила выборы, не сказав остальным. Они назначили Джейка Робинсона шерифом, и он тут же надел значок и вышел на улицу. А парни из салуна Папаши Дженна сорвали с него значок и побили.
 А пару дней назад кто-то пытался ворваться к миссис Макен, а когда она велела ему убираться, тот как засмеется! Стоит за дверью и смеется. И тогда она выстрелила через дверь. Тот человек вскрикнул, заругался и пообещал вернуться».
 Дочитав письмо, я задумался, глядя в огонь. Хотелось все бросить и мчаться домой — письмо было трехмесячной давности, а впереди еще недели три пути.
 На рассвете Фоллет повел нас через каньоны, продуваемые сквозным ветром, в горную ложбину. Перед нами открылась невиданная красота. Такого яркого солнца, такой зеленой, густой и сочной травы я никогда не видел. Посредине журчал чистейший ручей. Ложбина постепенно поднималась к горам на расстоянии примерно в три мили и соединялась с несколькими узкими ущельицами, окруженными такими высокими скалами, что коровам точно никуда отсюда не уйти. Там, где мы вошли в ложбину, было самое узкое место, и была выстроена ограда, которая, очевидно, часто подновлялась.
 — Мое тайное ранчо, — сказал Фоллет. — Чужих следов, кроме звериных, я никогда тут не видел. Затерянная долина, так я ее назвал.
 Мы загнали свое стадо в эту долину и оставили там на ночь. Утром мы тщательно отобрали тех коров, которым предстояло остаться, а остальных погнали к выходу. Некоторые одичавшие коровы рванули было назад, но потом, запутавшись в безмятежной и покорной веренице нашей прежней скотины, мирно потекли в общем потоке.
 — Ну вот, — сказал я Фоллету. — Оставайся за главного. Иди как идешь. Но, когда будешь вблизи нашего поселка, смотри в оба. Кто-нибудь может попытаться умыкнуть у тебя стадо.
 — А ты? — уставился Стейси на меня и задумался. — Ты, парень, опять напрашиваешься на неприятности, так?
 — Может быть. Но мне нужно ехать.
 — Что ты задумал?
 — Пока ничего. Решу все на месте.
 Мы пожали друг другу руки, я попрощался с индейцами и вскочил в седло. Со мной был мой жеребец и серая в яблоках кобыла.
 Выехал я в прозрачном свете утра и гнал в полную силу. В полдень поменял лошадь. Потом остановился, передохнул пару часов — и снова в путь. За полночь я разбил стоянку, привязал лошадей и закутался в одеяла. На рассвете был на ногах, проглотил кусок вяленого мяса, выпил кофе и снова помчался.
 Через четыре дня, вечером, когда мои часы показывали начало одиннадцатого, я въехал на улицу нашего поселка.

 Глава 26

 Еще в полумиле от поселка я увидел ярко освещенный дом. Как потом оказалось, это был салун. Подъехав поближе, я увидел свет еще в некоторых домах. Но на том конце поселка, где жили Каин и Рут Макен, было темно. Через сотню ярдов я заметил дорогу. Возле нее стоял какой-то знак, но в темноте было не разобрать, что там написано. Я подъехал вплотную и зажег спичку.
 ФИННЕРЛИ
 ТЕРРИТОРИЯ ДАКОТЫ
 Когда я уже отъехал, неподалеку раздался голос.
 — Вы что-нибудь поняли из этого? — Голос был странный, а манера слишком мягкая, словно нарочитая.
 — Понял. Тут, похоже, какая-то ошибка, — тихо сказал я. — Я знаю всех, кто основал этот город, но никакого Финнерли среди них не было.
 — Такие разговоры до добра не доведут, — сказал голос. — На вашем месте я бы вел себя поаккуратнее.
 — Вы не на моем месте, — тихо ответил я. — Это поселение закладывали честные люди, они хотели честной и безопасной жизни. Видно, тут кое-что изменилось.
 Он подошел ко мне поближе, теперь я мог его разглядеть. Он был ниже меня ростом, крепкого сложения и, как мне показалось, постарше. В руках у него было ружье.
 — Те люди теперь в меньшинстве. У них семьи и дома, они хотят мирной жизни. А у новичков нет ничего такого, и мир для них — пустой звук. Они слетелись на золото, они хотят только одного — поживиться. Тихие добродетели не для них.
 — А вы?
 — А я зритель, сэр. Причем искушенный зритель. Я видел несколько раз, как зарождались новые города. А еще видел, как некоторые из них умирали.
 — Отчего же они умирали?
 — Думаю, от беззаботности. Не было воли бороться, не было настоящей любви, а было попустительство и страх вмешаться… А может быть, виновата политика «мир любой ценой».
 — Где же были вы сами?
 — Я только наблюдатель, сэр. Я — ничей. Но, кажется, вы прибыли в самый острый момент, друг мой. Если вы намерены принять участие в выборах, сейчас самое время.
 — Кто же баллотируется?
 — Ну, преподобный Мозес Финнерли выдвигается в мэры, а конкурент у него как будто такой седовласый джентльмен по имени Сэмпсон. Некто мистер Паппин претендует на пост мирового судьи, а конкурент — кто бы вы думали? — женщина.
 — Рут Макен?
 — О! Вам знакомо это имя? Да, это она. Все зовут ее вдова Макен, как мне кажется. Чтоб женщина в нашей стране занимала такой пост — это что-то новенькое, почти революция.
 — Она образованная и умная женщина, а ее покойный муж был офицером и выдающимся человеком. Она уравновешенна и рассудительна. Думаю, она прекрасно справилась бы.
 Он немного помолчал, а потом продолжил:
 — Олли Троттер собирается стать шерифом. Сперва мне показалось, что конкурентов у него нет. Видите ли, до этого тут были три шерифа. Одного подняли на смех и выгнали из города, второго убили… при невыясненных обстоятельствах, как говорится, а третьего в перестрелке убил сам мистер кандидат — Олли Троттер. Правда, свидетели утверждают, что драка была честной.
 — А кто еще выдвигается в шерифы?
 — Человек по имени Каин Шафтер. Он из той небольшой группы, которая хочет порядка и справедливости. Я восхищен его смелостью, но отнюдь не его решением. Надеюсь, он хорошо обращается с оружием.
 — Неплохо, — раздраженно сказал я. — Если среди горожан оказалось бы поменьше равнодушных зрителей, ему было бы ни к чему хорошо владеть оружием.
 — Несомненно… вы, конечно, правы. Но видите ли, молодой человек, я всего лишь любопытный путешественник, не более. Я живу на востоке. Приехал из Денвера, а раньше жил в Нью-Йорке.
 — Ясно. — Я спрыгнул с лошади, но оставил ее между нами. — Но вы не так уж мало увидели.
 — Меня занимают города и политика. Занимают, скажем так, мужские игры. Но я больше читатель и наблюдатель, чем деятель. А здесь, в этом городке, передо мной разворачивается довольно-таки грустная картина: город, которого вообще-то и быть не должно, приходит в упадок.
 — Не должно быть?
 — Конечно. Обратите внимание, как он расположен. У вас тут только один маленький ручеек, значит, запас воды недостаточен. Промышленности нет… ах да, золото! Но я повидал золотоносные районы. Не думаю, что здесь есть приличные залежи.
 — Но никто не селился здесь ради золота. О золоте ничего не знали. Это был способ спасения. Одни думали, что это временное пристанище, другие искали здесь свое будущее.
 — Вот я и говорю — случился просчет. Мне очень жаль, молодой человек, но будущего у вашего поселения нет. Так, местечко, центр небольшой группы владельцев ранчо. Для земледелия тут почва не слишком хороша, да и фургонам осталось недолго пополнять здесь запасы. А железная дорога пройдет в стороне.
 — Где?
 — Немного южнее. Трасса уже спроектирована, скоро начнут строить.
 Грустно, но этот человек говорил дело. Мы, основатели города, любили его только потому, что он был наш. Он был плодом наших рук.
 — Ошибка только тогда ошибка, когда на ней настаиваешь, — сказал я.
 Он приостановился и уставился на меня.
 — Вот это да. Хорошо сказано! Вы думаете, многие будут настаивать?
 Я пожал плечами. Я ничего не знал, а кроме того, мы подошли к первым домам, настоящим лачугам. Похоже, их строили весной: перезимовать в них было бы невозможно.
 Потом я увидел новую лавку, а через дорогу от нее — салун. Там было четыре окна и двери, которые открывались в обе стороны, свободно болтаясь. Вторые, настоящие, двери были распахнуты настежь. Изнутри доносилась музыка, дребезжало что-то вроде музыкального автомата, слышались какие-то голоса и грубый смех.
 На моего собеседника упал свет из раскрытой двери, и я наконец смог его разглядеть. У него была аккуратно подстриженная борода, он был в новой серой шляпе и в костюме из тонкого сукна, а штаны заправлены в сапоги.
 — Генри Страттон к вашим услугам, сэр, — протянул он мне руку. — У меня есть небольшие владения на востоке, возле Шайенна. А кроме того — я вложил кое-что в железную дорогу.
 — Бендиго Шафтер. Здесь мой дом. Я ездил в Орегон за стадом.
 — Ах да! Наслышан. Вас тут дожидаются. Точнее — на вас рассчитывают. Я слыхал, как Буд Макен говорил, что, если бы вы были здесь, ничего плохого бы не случилось.
 — Мне пора домой.
 — Не хотите ли выпить? Зайдите, дайте парням возможность на вас полюбоваться.
 — У них еще будет эта возможность. Спокойной ночи, сэр.
 В доме Каина было темно, не горел свет и у Сэмпсонов. Огоньки теплились только у Крофтов и у миссис Макен.
 Я въехал на холм, а потом во двор.
 — Эй, там, в доме! — позвал я.
 Мне ответила гробовая тишина. Я подошел поближе и тихонько постучал в дверь. Через некоторое время раздался голос Рут Макен:
 — Кто там?
 — Это я, миссис Макен, Бендиго.
 Загремел засов, дверь приоткрылась, я увидел Рут Макен с револьвером в руке.
 — Бен? Ох, Бен! Входи, пожалуйста.
 — Если можно, я сперва загоню лошадей.
 — Конечно, конечно. Я поставлю чайник.
 Я завел лошадей в загон, прихватил винтовку, сумки, плащ, накинул на плечо одеяло и пошел в дом.
 Она ничуть не изменилась. То же милое лицо с правильными чертами, те же темные волосы… Показалось или нет? В них появилась седая прядь — но, может быть, я просто раньше ее не замечал.
 — Ну, дай на тебя поглядеть, Бен.
 Она отступила на шаг и стала меня разглядывать.
 Я догадывался, что она видит. Я подрос до шести футов с двумя дюймами, а весил ровно сто девяносто фунтов. Давно не стригся, не брился и не мылся, а старая моя шляпа совершенно потеряла форму.
 Показалось, что ее глаза стали печальными?
 — Бен, ты стал взрослым. Ты уже мужчина.
 — Я им всегда был, мэм. Просто постарел на год. А может, на два.
 Она налила мне чаю и поставила на стол тарелку с холодным мясом и хлеб.
 — Ты вернулся в плохое время.
 За столом она мне все рассказала. Поселок разросся, теперь здесь около двухсот человек. Появились лихие парни, но много и порядочных людей.
 Дрейк Морелл учительствует, лихие ребята его не трогают. В церковь Джона Сэмпсона сейчас ходит около шестидесяти человек. Если бы иногда не стреляли на улицах и никого не убивали, могло бы показаться, что тут мирно сосуществуют две разные общины.
 Олли Троттер убил приезжего человека. Что там случилось на самом деле — неизвестно, все говорят по-разному. Но тот человек был вооружен.
 — А что Уэбб?
 — Много сидит в салуне. С нами он хоть разговаривает, а его сынок, этот юный Фосс, связался со всей этой швалью. Таскается по пятам за Троттером. Троттер называет его «заместителем», и, можешь себе представить, — Фосс этим гордится. Выступает как петух. Смешно и грустно.
 — А как ваша торговля?
 — Поначалу все шло очень хорошо. Я увеличила запасы… Сперва меня снабжал мистер Траск, а потом мистер Файллин. Главные мои покупатели — мормоны, но теперь они приезжают все реже и реже. Им не нравится обстановка в поселке. Не хочется ввязываться в скандалы и нарываться на неприятности. Тут с каждым днем делается все хуже и хуже.
 — Что за человек этот Файллин?
 — Приличный человек. Из Старого Света, он там родился, но еще в детстве его сюда привезли. Жил в Бостоне, потом в Нью-Йорке. Он на стороне закона и порядка, Бен, и у него есть друзья в городе.
 — Выборы завтра?
 — Если они состоятся. Бен… мне кажется… они собираются убить Каина.
 — Что?! — Моя чашка выпала из рук и грохнулась об стол. — Извините. Что вы хотите этим сказать?
 — Мне рассказывал Буд. В школе один парень дурачился и подначивал Фосса, этого сынка Уэбба… Мол, чьим «заместителем» ты будешь, если выберут в шерифы не Троттера, а мистера Шафтера? Тот рассвирепел и заявил, что он обязательно останется помощником Олли Троттера, потому что на выборах будет только один кандидат… У Троттера не будет соперников.
 — Может, это просто болтовня?
 — Я беспокоюсь, Бен. Олли ходит с Фоссом в горы и учит его быстро вытаскивать револьвер и стрелять в цель из разных положений. Буд несколько раз видел эти уроки. А еще он видел вот какую игру — у Фосса был револьвер в кобуре, и он подошел к Троттеру с мирным разговором и вдруг как вытащит другой револьвер из-под куртки! Мигом.
 Я смотрел на нее и молчал.
 — Думаю, нужно поговорить с Уэббом.
 — Осторожно, Бен. Уэбб водится со всей той компанией.
 Я пожал плечами.
 — Миссис Макен, вы прекрасно знаете, что Уэбб сам по себе. Он одинокий волк. Что бы там о нем ни говорили.
 — Последнее время он только с ними. Торчит в заведении Папаши Дженна. И стал еще более угрюмым.
 Я допил чай.
 — Вы считаете, они натравливают Фосса на Каина? Подбивают на убийство?
 — Очень похоже. Совести у них нет. Фосс — глупый мальчишка, почитает Олли Троттера героем. Они все твердят парню, что он станет большим человеком, что ему дадут значок, и он будет официальным помощником шерифа, и все такое прочее… А еще — Фосс недолюбливает Каина за невозмутимость. У них верный расчет — разделаться с конкурентом руками Фосса. Тогда они ни при чем. А если они сами нападут на Каина, народ может возмутиться, и тогда Троттера не выберут.
 Чем больше я вникал во все эти смутные обстоятельства, тем больше убеждался, что нужно дождаться утра. Если разбудить Уэбба среди ночи, он может отреагировать слишком нервно. Да и Фосс, наверное, ночами дома.
 Я продолжал слушать рассказы миссис Макен и сам рассказал о своем путешествии. Умолчал только о бандите, погибшем возле гумна от моей руки. Убийством нечего гордиться. Времена были тяжелыми, многие брали в руки оружие, чтобы подчинить других своей воле. Но им приходилось быть готовыми к достойному ответу, к тому, что они и сами тоже могут погибнуть. Так оно и случалось рано или поздно.
 Я устроился спать под деревьями, прислушиваясь к журчанию воды в роднике миссис Макен. Я вспоминал о том времени, когда я рубил лес для постройки ее дома и пил из этого родника. Какой простой и ясной была тогда наша жизнь. Приходилось думать только о крыше дома, об охоте да остерегаться индейцев.
 А кстати, как с ними здесь? Что с тем злобным молодым воином, которого я однажды унизил, а потом защитил от тех, кто хотел его убить?
 Когда рассвело, я отправился к Каину. Он как раз вышел доить коров.
 Его широкое лицо расплылось в улыбке.
 — Бендиго! Вот это да!..
 Он было повел меня в дом, но я его остановил.
 Вначале я рассказал ему о стаде, потом о Стейси Фоллете и моих индейцах. И пересказал все, что узнал от миссис Макен. Он хмуро слушал, изредка кивая.
 — Этого можно было ожидать, — сказал он.
 И пошел на гумно. Каин стал доить корову, уткнувшись в коровий бок головой. Я слушал, как менялся звук молочной струи с тем, как наполнялось ведро, и думал о предстоящем дне.
 — Каин, — тихо сказал я, — давай я выдвину себя на эту должность.
 — На какую?
 — Шерифа. Вместо тебя.
 — Ты хочешь снять гору с моих плеч, Бендиго? Не стоит.
 Я заговорил, неожиданно для себя осознав, что говорю именно то, что думаю, а думаю то, что говорю:
 — Я хочу заняться политикой. Стать шерифом для меня — первый шаг, первый шанс. Я хорошо владею оружием и, как мне кажется, чувствую, когда им вообще не нужно пользоваться. Я мог бы стать шерифом здесь, а потом где-нибудь еще. Тебе-то это ни к черту не нужно. Ты никогда не хотел стать шерифом. А мне уже предлагали, но тогда я был к этому не готов.
 — А теперь?
 — Теперь да, Каин.
 Он закончил доить.
 — Давай пойдем к Хелен и девчонкам, — сказал я.
 К нам подбежала Лорна.
 — Бен! Ох, Бен! Я увидела коня и поняла! — Она плакала от радости. — Ты такой большой, Бен! Ты поправился!
 — Это не жир! — запротестовал я. — Там не ожиреешь.
 За спиной я услышал голос:
 — Бен?
 Это был Нили Стюарт. Он изменился: осунулся, а глаза запали, будто его все время мучила бессонница.
 — Бен, помоги мне.
 — Что случилось, Нили?
 — Эти двое… Паппин и Троттер. Они отняли мою делянку.
 — Пошли в дом, — сказал Каин. — Хелен уже приготовила завтрак. Не знаю, как вы, а я голоден.
 — Я тоже голоден, — сказал я. — Пойдем, Нили. Там все расскажешь.
 Мы сели за стол. На меня нахлынули воспоминания. В этой теплой милой комнате недоставало одного лица — лица Нинон. Ее здесь просто не было. Появится ли она когда-нибудь?
 — Они меня обкрадывали, — рассказывал Нили. — Я это понимал, но, видишь ли, боялся их обвинить. Боялся, что убьют. Потом понял, что они все равно замыслили меня убить. Только ждут, чтобы Олли стал шерифом. Сами убьют, сами проведут расследование. И концы в воду.
 — А факты?
 Он помолчал.
 — Ну, я вчера вечером запер дверь в заборе — прииск им огорожен. У них есть ключ. А я сменил замки, запер дверь и повесил записку: «Закрыто до особого распоряжения».
 — Правильно, — сказал Каин.
 Нили подрагивал ногами под столом.
 — Я тоже так думал. А сегодня утром они пришли ко мне — Паппин и позади Олли. Принесли купчую на прииск. Паппин сказал, что им, мол, не выплачено жалованье и они хотят в зачет жалованья забрать прииск. «Подпиши эту бумагу, и все будет шито-крыто. Мы с Олли не хотим неприятностей, правда, Олли?» — вот что он заявил. Я сказал, что мне надо подумать. Он тогда сказал, что дает мне время до полудня и чтоб я сам принес ему бумагу, потому что они будут заняты выборами. А если я… ее не принесу… они сами за ней придут.
 — Что ты хочешь от меня?
 — Я не могу против них выйти. А ты так хорошо стреляешь. Этан говорит, что ловчее тебя еще стрелка не встречал.
 Каин глянул на меня и кивнул.
 — Хорошо. — Он посмотрел на Нили. — Бен хочет выдвинуть себя на должность шерифа. Ты бы проголосовал за него, Нили?
 — Да, конечно. За любого из вас.
 Каин откинулся на спинку стула.
 Он был крупный, могучий человек, и, если смотреть невнимательно, можно было подумать, что он толстый. На самом деле он просто широкой кости, и у него горы мускулов. Никогда точно я не мог понять, где предел его сил. Он мог удержать или поднять… ну, словом, все что угодно. В этом смысле он был феноменом, но должность шерифа не для него, и мы оба это знали. Он предпочитал уединенную, тихую жизнь и совсем не стремился к власти. Но я видел, как он глазом не моргнув поднимает бочку в пятьсот фунтов и укладывает ее в фургон, не напрягаясь. Таким уж он уродился. Я тоже не слаб, но ему и в подметки не гожусь. И тем не менее он нежный, ласковый человек, совершенно непригодный для того, чтобы иметь дело с тем, что творится в нашем городе.
 — Ничего не подписывай, Нили, — сказал я. — Я все беру на себя. — И повернулся к Каину: — Ты отказываешься от участия в выборах, если я выставлю себя?
 — Да, — ответил он. — Это дело не для меня, просто не было никого другого. Я всем скажу, что ты — тот человек, который нам нужен. — Он задумчиво глядел на меня. — Ты сильно изменился за последние месяцы. Но, как всегда, стремителен и уверен в себе. И себе на уме.
 — Так или не так, — сказал я, — но я не собираюсь тихо любоваться, как гниет наш город. Я постараюсь навести в нем порядок. И нечего переживать насчет Троттера или Паппина.
 Я задумался о Паппине. Мы так мало его знали. Похоже, он мозговитый и коварный, но что будет, если прижать его к стенке? Олли Троттер выхватил бы пушку, он сам себе сильно нравился с оружием, но что же Паппин? А еще меня беспокоил Уэбб. Он крепкий орешек, но за кого он? А тут еще его сынуля, Фосс, который, по слухам, намерен убить Каина.
 Или меня.
 Ну, нет, этот номер у него не пройдет. И все же жалко, что стадо еще не пришло. Как было бы славно, если рядом оказался Стейси Фоллет!
 Вдруг меня осенило.
 — А где Этан?
 В комнату вошла Лорна.
 — Он тут редко бывает. Появляется только потому, что ждет твоего возвращения. Он сказал, что не хочет уезжать, он должен охранять Рут Макен, пока ты не вернулся.
 — Он у себя в землянке?
 — Не знаю. Он не любит споров и ругани и все время пропадает в горах. Узнает, что ты вернулся, и сразу появится.
 В дверях появилась Хелен.
 — Бендиго, к нам поднимается Олли Троттер. С ним еще двое.

 Глава 27

 Паппина среди них не было. Каин глянул через мое плечо.
 — Эти парни крутятся у Папаши Дженна, — сказал он. — Который повыше — Нельс Тейлор, второй — Вин Пакман.
 — Хорошо, — сказал я. — Справлюсь.
 Я вышел во двор и увидел, что дверь Джона Сэмпсона распахнута. У меня сразу потеплело на сердце — слава Богу, хоть здесь все как прежде: только запахло опасностью — наши сразу занимают оборону. Каин у меня за спиной, Сэмпсон в дверях собственного дома.
 Увидев меня, Троттер словно споткнулся и скривил лицо, будто не мог поверить своим глазам. Потом они снова двинулись вперед, а парни, видно, стали расспрашивать его обо мне.
 Утро было солнечным и ясным, зелень сияла, а возле дома Рут Макен ярко вырисовывались пятна цветочных грядок. Из труб поднимались спокойные струйки дыма, а внизу на улице возле заведения Папаши Дженна стояли двое и глядели на наш холм.
 Троттер и компания приблизились.
 — Нили Стюарт здесь?
 — Здесь, мистер Троттер. Я его юридический советник. Я посоветовал ему ничего не подписывать, прииск не открывать и провести расследование, откуда берется золото, которое тут ходит в свободном обращении. Адрес легко определить по минеральному составу. Может быть, кто-то завладел золотом помимо желания мистера Стюарта?
 Я блефовал, но Троттер не мог знать, что же мне известно на самом деле. Виноватому всегда кажется, что люди знают гораздо больше. Я решил продолжать в том же духе.
 — Ты не адвокат! — рявкнул Троттер. — Не пудри мне мозги!
 — Я изучал право. Я учусь уже давно, мистер Троттер, — сказал я кротко, рассчитывая на то, что он не раз видел меня за чтением.
 А откуда ему знать, что именно я читаю? Читал же я только Блэкстоуна и небольшую брошюру о том, как нужно строить доказательства. Думаю, что практикующие по тем временам адвокаты читали не больше.
 — Как вы считаете, мистер Троттер, сколько нужно времени, чтобы стать адвокатом? — спросил я.
 Ответа он не знал, а мне нужно было лишь его запутать, не дать ему повода схватиться за оружие. Еще я хотел перевалить всю ответственность с несчастного Нили на самого Троттера.
 — Где Нили? Я хочу с ним поговорить!
 — Сожалею. Я посоветовал моему клиенту не вступать ни в какие переговоры, — заявил я, а потом сделал новый ход: — Естественно, губернатор Территории скоро пришлет своего уполномоченного, чтобы тот расследовал это дело.
 Конечно, Троттеру все это не понравилось, а я тихо радовался, что здесь нет Паппина. Этого гуся на мякине не проведешь.
 — Он должен нам деньги… наше жалованье. Или он нам платит, или мы забираем себе прииск. — Он подпер руками бока. — А тебя, Шафтер, это не касается. Так что держись от нас подальше.
 — Это меня касается, — спокойно ответил я. — Прииск вы не заберете, все, что причиталось, было выплачено. А мы собираемся учинить вам иск по поводу отчетности. Дело в том, что, когда я получил письмо от мистера Стюарта…
 — Письмо?
 — Письмо. Так вот, я немедленно начал расследование. По моей просьбе мой друг начал наводить справки о вашем прошлом, мистер Троттер. А также о прошлом мистера Паппина и мистера Мозеса Финнерли. Мы решили, что, раз нам предстоит обращаться в суд, нужно собрать все документы.
 Это ему ужасно не понравилось. Ему и в голову не приходило, что кто-то вдруг начнет интересоваться его прошлым. Все дело ему казалось до смешного простым: запугать Нили и заставить его отписать им прииск, а если он станет ерепениться — втянуть в ссору и прикончить. Наш поселок на отшибе, законов тут нет, и все останется шито-крыто! Мои разговоры о судах, исках и расследованиях смутили и раздосадовали его. Троттер к ним готов не был и тут же заглотнул наживку.
 — Я так этого не оставлю. Поговорим после выборов. Хотите суд — будет вам суд, здесь, у нас в городе.
 Он повернулся и пошел вниз по улице. Остальные — за ним.
 — Нужно действовать быстро, — сказал я Каину. — Зови Джона, нам нужно прогуляться.
 — Куда это вы? — К нам подходил Буд Макен.
 — Начинаем предвыборную кампанию. Пройдем от дома к дому и поговорим с людьми. Многие меня не знают, хочу с ними познакомиться.
 Буд слушал. Я рассказал ему, что произошло, чтобы он передал все матери.
 — Буд, мне нужна твоя помощь. Съезди к Этану, скажи, что он нам нужен. Если его нет, оставь записку.
 Буд отправился, а Джон Сэмпсон, надев черный костюм, а на седую голову шляпу, присоединился ко мне и Каину. Он смотрелся очень хорошо. Сперва мы пошли к Крофтам. Том и Мери вышли нам навстречу. Я рассказал им про Нили и что выдвигаю себя вместо Каина, а что касается должности мэра, мы все выступаем за Джона.
 — Ну, не знаю, — возразил Том. — Я ничего не имею против тебя, Джон, но у преподобного ведь опыт! Он такой хороший человек и был главным во многих городах, а нам как раз нужна крепкая рука.
 — Интересно, что это за города? — сказал Каин. — И чего>то он там не долго задержался?
 — По разным причинам, — сказал Том. — Но главное, он должен спасать души. Перво-наперво он — проповедник.
 — Скорее всего, ты прав, Том, — сказал я. — Только жаль, что вместо того, чтобы проповедовать, ему придется тратить все свое драгоценное время на городские дела. С ними прекрасно справился бы Джон. А преподобный Финнерли пусть вдалбливает Евангелие в пустые головы — это как раз то, что нам нужно… особенно при том бедламе, который тут творится. Я думаю, что мистер Финнерли просто не знает, что творит мистер Троттер. Но мне кажется, ему следовало бы знать. Представь, Олли Троттер отбирает прииск у Нили. Потом он смотрит вокруг и видит, что на твоей ферме дела идут тоже неплохо. Раз — и ферма уже не твоя. Нужно обо всем рассказать преподобному. А если его изберут — тем более. Ты должен к нему немедленно обратиться, Том, особенно если его изберут.
 Том переминался с ноги на ногу. Яснее ясного — мое предложение ему не по вкусу.
 — Подумай, Том. Мы уже давно вместе, мы прошли долгий путь. Да, мы не всегда соглашались друг с другом, но все же мы кое-чего добились. А что до этой залетной шушеры — так еще зима не начнется, а половина из них уже омоется. Зима будет нелегкой. Подозреваю, что нам с Этаном снова придется много охотиться.
 Следующим был мужик с бычьей холкой, звали его Роббинс. Глядел он на нас с сомнением. Кажется, Джон ему нравился, но обо мне он знал только понаслышке. Все-таки он нас выслушал. Мы ему не поддакивали, но и опасений его не стали опровергать. Просто выложили ему все дело, как мы его понимали.
 — Бендиго Шафтер — один из тех, кто проник к индейцам и спас наших детей, — сказал Каин. — Всю первую зиму он охотился и обеспечивал нас всех мясом. А еще он был во главе, когда мы сражались с бандитами.
 — Значит, вы тот, который отправился за стадом? — спросил Роббинс.
 — Да. Стадо будет здесь через два-три дня.
 — Да, пригнать стадо из самого Орегона — это сильно. Вы брали с собой золото? И доехали до Орегона с золотом в кармане?
 — Да.
 — Молодец. Большинство молодых людей его наверняка потеряли бы. Или бы его у них отняли. Ладно, как я буду голосовать, не скажу, но вы мне кажетесь стоящим человеком.
 Возле платной конюшни Файллина на нас уставилась дюжина мужиков. Один из них, совершенно квадратный, с рябым лицом и похожий на ирландца, протянул руку:
 — Привет, Каин! Привет, Джон! — потом повернулся ко мне, из-под его густых бровей меня буравили испытующие проницательные глаза. — А вы, как я понимаю, Бендиго Шафтер? Тут пронесся слух, что вы выдвигаетесь на должность? Ну и ну, — добавил он насмешливо.
 Народ чуть раздвинулся, и показался тот огромный и белобрысый мужик, который хотел отобрать у меня часть стада в пути.
 — Ты? Это ты выдвигаешься? На кого?
 — На шерифа, — усмехнулся я. — Хочу получить твой голос.
 — Мой голос? Ну и дела. — Он мотнул головой. — Парни, тут раз на Орегонском тракте я пытался отобрать у него стадо — не вышло. Я проиграл. Ладно, Шафтер, я проголосую за тебя. Похоже, из тебя получится настоящий шериф. Ты не вилял, не дергался и был готов сделать то, что обещал.
 Он улыбнулся — хмуро и насмешливо.
 — Может быть, когда-нибудь мне придется тебя убить. Но сегодня я проголосую за тебя. Ты рассудителен, и в тебе есть порох.
 Он отвернулся и зашагал к салуну.
 — Ну что ж, джентльмены, — тихо сказал Файллин. — Такие вот дела. — Он протянул мне руку. — Я заодно с Колли Бенсоном. Он тут самый крутой парень.
 Мы нанесли еще несколько визитов и вернулись домой к Каину. Раньше, естественно, я никогда не занимался предвыборными кампаниями и теперь понял, что мне интересно встречаться с людьми и нравится общаться с ними. И еще мне очень хотелось спасти наш городок.
 Слова Генри Страттона терзали меня — в них было много правды. Как только южнее нас пройдет железная дорога, всей нашей торговле конец. Охота и золотодобыча еще останутся, но городу этого мало. Почва вокруг нас бедна, а лето коротко.
 Зачем мы вообще затеяли этот город? Он был нам нужен. Как пристанище, как дом и как нечто, во что можно верить. Город может сделаться для человека чем-то большим, чем просто город, большим, чем место жительства и заработка. Он может стать настоящей школой. Чтобы строить и сохранять, нужна дисциплина. Дисциплина каждого из нас и дисциплина всех вместе. Смертью любому городу, любой цивилизации грозят распущенность, своеволие и этическая беспринципность. А у нас — вот они, здесь — их принесли залетные искатели легкой наживы. Но Каин, Джон Сэмпсон, Файллин все еще продолжали строить, так же, как и многие из тех, кого я просто не успел узнать. По-своему созидают даже Нили и Том Крофт.
 Мозесу Финнерли, Паппину и Троттеру кажется, что они хитры и мудры, что до скончания века они смогут все так же перелетать из города в город, высасывая соки из плодов труда других людей, присасываясь как настоящие пиявки. Но они состарятся, утратят силы — и куда им тогда податься? Доживут ли они до старости? Со временем для таких людей тюрьма и смерть начинают казаться милостью, ибо накапливается горечь и приходит понимание — увы, слишком поздно, — что годы потрачены бессмысленно, впустую…
 Однако, что бы там ни было, хорошо снова оказаться дома после долгого путешествия. За это время не только я изменился, изменилась и Лорна. Она всегда была хороша собой, а теперь расцвела спокойной, мирной красотой, и у меня еще больше болело о ней сердце. Я догадывался о ее мечтах, мечтах, которые вряд ли могут осуществиться в нашем городке. Они годятся для жизни, которая шире и богаче, чем здесь, для жизни в обустроенном, упорядоченном обществе. Ей нужен был муж, дети, церковь по воскресеньям. Она любила деревья, цветы и всегда напевала, когда работала. Из нее могла бы получиться одна из тех добродетельных женщин, которые находят свое призвание в семье: воспитывают сильных сыновей, всю жизнь гордятся своим домом и своей страной.
 — Джон, как ты думаешь, что произойдет там, внизу? — спросила Хелен у Сэмпсона. — Я имею в виду, когда мы пойдем голосовать?
 — Ничего. Они слишком в себе уверены. И убеждены, что мы их боимся.
 Верил ли Джон Сэмпсон в то, о чем говорил? Или только успокаивал Хелен и Лорну?
 А пока, от нечего делать, мы стали вспоминать нашу прежнюю жизнь, нашу дорогу на Запад, наши старые планы. Том Крофт сидел и слушал, и вдруг словно давняя, полузабытая мечта шевельнулась в его сердце.
 — Может, нам стоит двинуться дальше? — сказал он. — Здесь такая бедная почва. Что там западнее, Бен?
 Я стал рассказывать о прериях, о долгих милях без капли воды, о тревожных ночах и об индейцах, но и, конечно, о Гранд-Ронд, и о зеленых сочных лугах Орегона.
 — Там хорошие места, Том. Тебе там было бы получше, чем здесь.
 — Тогда что же мы тут торчим, что делаем все это время? — спросил он.
 — Лично я повзрослел, — сказал я. — Мне кажется, что мы все немного повзрослели. Вот у тебя, допустим, есть мечта, но ты сам еще не готов, чтобы начать ее осуществлять. Нужно повзрослеть, чтобы с ней встретиться. Я все об этом думал по ночам или в пути: и когда мы двигались сюда, и сейчас — со стадом. Вначале я думал только о судьбе нашего поселка, а потом постепенно стал себя спрашивать — а вдруг этот поселок для нас всего лишь первая ступень, такое место, где нам просто надлежит пожить некоторое время, чтобы подрасти.
 — Ну, — сказал Джон Сэмпсон, — я и так был большим мальчиком. Но тут и я изменился. Кажется, никогда для меня жизнь не станет теперь такой же простой, как прежде.
 Мы пили кофе, поглядывая вниз, на улицу и на людей.
 — Кажется, нам пора в город, — сказал я. — Сюда идет Рут Макен.
 Они с Будом оделись по-воскресному. На Джоне был его старый черный костюм, Каин натянул новый комбинезон, начистил сапоги и надел шляпу. В шляпе я его давно не видел, ведь он работал с непокрытой головой, а работал он всегда.
 Крофт встал и взял свою шляпу.
 — Мери нас нагонит.
 Встал и Нили. Прежде он все больше молчал, а теперь сказал:
 — Если бы там был Уэбб. На него вся надежда.
 — И на Этана, — сказал я.
 — А меня вы забыли? — спросил Дрейк Морелл. — Здорово, что ты вернулся, Бендиго. Как поживаешь?
 Он казался встревоженным и напряженным. Мне понадобилось некоторое время, чтобы разглядеть это, но я разглядел. Он поймал мой взгляд и дернул плечами.
 — Не всегда все складывается благополучно, Бен. Иногда случаются… разные вещи. А иногда сам позволяешь им случиться.
 — Пошли.
 Голосование проходило в конюшне Файллина. Мы отправились туда все вместе. Получилась внушительная группа.
 С крыльца салуна в три ступеньки высотой на нас смотрел человек, который, скорее всего, и был Папаша Дженн, а чуть ниже стояли Мозес Финнерли и Паппин. Несколько парней прохаживались вокруг. Не нравились они мне, слишком уж они были беззаботные.
 — Каин, осторожно, — сказал я. — Нас ждут.
 — Командуй, Бен, — сказал Морелл. — Я с тобой,
 — Хелен, — тихо приказал я, — ты и остальные женщины — держитесь сзади и правее, чтобы не попасть под огонь. Понятно?
 — Да, Бен.
 — Я — ближе, — сказала Рут Макен. — У меня револьвер.
 — Здравствуйте, господа, — расплылся в улыбке преподобный Финнерли. — Как приятно видеть вас всех вместе. Давненько такого не случалось.
 — Мы очень серьезно относимся к выборам, мистер Финнерли, — сказал Джон.
 — Да, да, конечно. Но, увы! Вы немного опоздали, мы уже закрыли урны.
 — Можно их снова открыть, — тихо сказал Джон. — Мы хотим проголосовать.
 — Какая жалость, — возник откуда-то Троттер с револьвером в руке. — Голосование закончилось. Избрали меня. — Он улыбнулся.
 — Вы уже посчитали бюллетени, Олли? — ласково спросил я.
 — Ну, не то чтобы, — улыбался он. — Но мы сосчитаем.
 — Ладно, сосчитаем вместе, — сказал я. — После того как проголосуем мы.
 Стали подтягиваться, натянуто улыбаясь, праздные парни. Они были уверены, что мы у них в кармане.
 — Ребята, вы все знаете мистера Морелла, — сказал я. — В этом деле он на моей стороне.
 На крыльце салуна появился Уэбб с припухшим от пьянства лицом. Тем не менее это был все тот же Уэбб, и он был вооружен.
 Он глядел на меня и иронично улыбался.
 — Я говорил им, Бен, — произнес он загадочную фразу, — говорил, а они меня не послушались.
 — Дрейк, — сказал я, — когда начнется заварушка, убей Паппина. Всади в него пуль пять, а, Дрейк? Каин, Джон, Нили и Том, распределите между собой этих. — Я махнул в сторону парней из салуна.
 — А я? — спросил Троттер. — Меня почему забыли?
 Я засмеялся.
 — Тебя, Олли, я никому не отдам. Ты и преподобный — мои.
 И тут я выхватил револьвер.
 Этого они не ожидали. Никто здесь не умел выхватывать оружие стремительно и незаметно, как в детских сказках. Но у меня это получается. Нужно только отвлечь внимание. А я не прекращал разговор. Теперь моя пушка глядела прямо на преподобного.
 Этот старый греховодник — а я полагал, что он именно таков, — конечно, не мог положиться на Господа. Его лицо прямо на глазах сделалось серым.
 Уэбб хихикнул:
 — Видали? Бена не переплюнешь. Что мне делать, Бен? Похоже, все козыри у тебя.
 — Бери любого, Уэбб. Я не сомневался, что, если станет горячо, ты будешь тут как тут. Так ведь было всегда.
 — Да, это правда. Ладно, вот он я. Ну, парни, и чем же мы займемся?
 До сих пор Папаша Дженн не сделал ни единого движения и не проронил ни слова, но тут он заговорил:
 — Мне кажется, нам нужно заняться голосованием. Вы ведь этого хотели, мистер Шафтер?
 — Да, — ответил я.
 — И не делайте резких движений, парни, — сказал Папаша Дженн, — а то тот джентльмен, что стоит в дверях сеновала, может вас неправильно понять.
 Наверху, на сеновале, с винчестером в руках стоял Этан Сэкетт.
 Наверное, Папаша решил, что все это было спланировано.
 — Видать, тебе удается любой трюк, — глянул он на меня.
 И тут все чуть не рухнуло. Мы оказались на волосок от гибели. Папаша Дженн вытащил урну на крыльцо, и мы проголосовали — настороженные, ершистые, но — уверенные, что все уже позади. Дрейк Морелл опустил бюллетень и отошел в сторону, чтобы наблюдать за происходящим, так же, как до него это делал Этан. Мой револьвер отдыхал в кобуре, ничего такого я больше не ждал.
 Вдруг кто-то заговорил, и от этого голоса меня пронзил страх.
 — Каин Шафтер? Могу ли я с вами поговорить?
 Это был младший Уэбб, Фосс.

 Глава 28

 Он был в жилете и в штанах, заправленных в сапоги, а его револьвер в кобуре болтался на бедрах. Из-под затрепанной шляпы торчали длинные волосы, а подбородок покрывал мягкий пушок. Глаза его словно ничего не видели, они казались стеклянными. Он был до смерти напуган, но старался выглядеть спокойным и уверенным в себе.
 Он не знал, что тут произошло, и даже не успел услышать, что на место шерифа претендую я, а не Каин. Он где-то прятался, настраивая себя на выполнение задуманного.
 — Фосс! — выкрикнул Паппин, но вряд ли Фосс его услышал. Он собирался сделать то, что замышлял, он хотел все сделать правильно и дерзко.
 — Каин Шафтер, я пришел у…
 Его рука со вторым револьвером выскользнула из-под жилета, а рука Каина взлетела и накрыла ее. Даже я, его брат, не знал, что у Каина такая молниеносная реакция. Он всегда был таким доверчивым и тихим. Его рука поймала и сжала руку с револьвером.
 — Что такое, Фосс? — ласково сказал он. — Чего ты хочешь, парень?
 Фосс взвизгнул. Его лицо побелело, безвольный рот поехал в сторону, и Каин разжал руку. Револьвер выпал из сломанных пальцев.
 Каин глянул на Уэбба.
 — Извини, Уэбб, — сказал он. — Парень хотел меня убить.
 Уэбб спустился по ступенькам и подошел к Фоссу.
 — Мальчик мой, что же ты придумал? — сказал он. — Ведь Каин наш друг!
 Все словно окаменели. Каин коснулся руки Фосса, тот отшатнулся.
 — Извини, Фосс. Я не хотел сжимать так сильно. Видно, я испугался.
 Уэбб обнял Фосса за плечи.
 — Пошли, сынок. Пойдем займемся рукой.
 Они ушли, а мы стали наблюдать, как опоражнивают урну для голосования и считают бюллетени. Джон Сэмпсон победил с перевесом в пятнадцать голосов, я — в восемь, а Рут Макен — в один. Тут ничего не поделаешь, люди просто не привыкли, что женщины пригодны к официальным должностям.
 Из салуна вышел Колли Бенсон с кружкой пива. Оглядел меня с ног до головы и улыбнулся:
 — Пожалуй, нечего и пытаться тебя пристрелить. Все тузы у тебя на руках.
 — Спасибо, Колли. А то я волновался.
 — И правильно делал, — засмеялся он.
 Мы шли домой вверх по склону, и Буд Макен спросил:
 — Кого ты арестуешь первым?
 — Надеюсь, что никого.
 — Но ведь как они обошлись с мистером Стюартом! — стал возражать он. — Они его обокрали, ограбили!
 — Ну, это ведь еще требуется доказать, Буд. Но, кажется, нам не придется этим заниматься.
 Мы уселись за стол, Лорна налила нам кофе. Пришел Этан и уселся на корточки у стены.
 — Что будем делать дальше? — спросил Нили.
 — То же, что сделал бы любой на нашем месте, — сказал Сэмпсон. — Несколько простых распоряжений, касающихся порядка в городе. Придется сочинять их самим, другие власти далеко, а мы все хотим мира и возможности спокойно работать.
 — Бен, — сказал Этан от стены. — Я как-то видел пару бизонов. Там, — махнул он рукой, — на восток отсюда. Хорошо бы нам с тобой туда проехаться.
 — Попозже, — вздохнул я. — Сперва нужно поглядеть, как поведут себя преподобный и Троттер.
 — И что ты думаешь — как? — спросил Каин.
 — Они смоются. Часть золота Нили уже у них, и им лучше побыстрее удрать, чем дожидаться нашего расследования.
 — Ну, а могут и учинить драку, — сказал Дрейк Морелл. — Олли Троттеру нравилось, что он тут — большая шишка. Он вел себя осторожно, пока не соображал, что жертва не будет обороняться. Тогда начинал давить.
 — Дрейк, ты знаком с Генри Страттоном? — спросил я.
 — Да. Он с Востока. У него ранчо, он торгует скотом и занимается еще всякой всячиной. Похоже, что он вложил деньги в «Юнион пасифик».
 — Прошлым вечером я с ним разговаривал. Он сказал, что города растут, когда они удачно расположены и есть что взять у природы. Наш тракт никому не будет нужен, когда проведут железную дорогу, а золота мало, оно скоро кончится.
 — Он прав, — сказал Джон. — Я тоже думал об этом. И с Каином мы говорили. Пока что у нас все хорошо: мы торгуем с переселенцами, нас кормит охота, посевы взошли. Но так сложилось с погодой, вот и все. Пора бы подумать о будущем.
 — Мой прииск тут может помочь, — сказал Нили. — Наверное, они там что-то нашли, поэтому и хотели его отнять.
 — Может, и так, — сказал Морелл. — Но это всего лишь один источник. Этого мало.
 Мы принялись обсуждать наше будущее со всех сторон и в конце концов сошлись на двух вещах — нужно выращивать скот и постараться получить контракт на изготовление шпал для железной дороги. Возле нас есть неплохой лес.
 Наверное, когда все расходились по домам, каждый решил затянуть пояс потуже, тратиться только по малости и готовиться к уходу на новые земли. Мы с Рут Макен вышли на улицу. Я глянул вверх, на холм, где стоял ее дом.
 — Жаль, если эта терраса опустеет, — сказал я. — Опустеет дом. А я так старался сделать пол получше.
 — Ничто не пропадает, — сказала она. — Пока ты работал, многому учился. Закончил — порадовался завершению, получил удовольствие оттого, что твоя работа принесет пользу другим.
 — Ну что ж, может быть, ничего другого и не нужно, — сказал я.
 Ближе к вечеру я прогулялся по улице. В городе царила тишина. Возле конюшни сидел на корточках Файллин и что-то выстругивал из дерева.
 Я заглянул в салун: сарай сараем, барная стойка, полдюжины столиков, бутылки, стаканы, жестяные кружки. Пивная бочка с краном. Колода карт на столе, брошенная после игры. За столиком — некто Боб Харвей, недавно приехавший сюда, владелец дюжины дойных коров и быка. Папаша Дженн за стойкой.
 Глаза у него проницательные, испытующие — мудрые старые глаза на совсем еще нестаром лице. Похоже, он успел много чего повидать в этой жизни.
 — Мистер Дженн, я вас не знаю, — сказал я. — Поэтому не обижайтесь на мои слова. Торгуйте только добротным виски и хорошим пивом. Прошу вас — никаких добавок, которые валят с ног. Сделайте так, чтобы здесь не было шулерской игры. Как только здесь кого-нибудь ограбят, ваше заведение будет закрыто. Разве что вы сумеете доказать, что это сделал приезжий. Будет все честно — будете работать. Договорились?
 — Вполне, — сказал он. — Мне так даже проще.
 Он оперся мускулистыми руками о стойку, глядя в пространство.
 — Слыхал, что о тебе рассказывают, парень, — сказал он. — Ты со своей пушкой прямо прославился.
 — Мне такая слава ни к чему, — сказал я. — Мне нужно, чтобы в этом городе был мир и дела шли успешно. Город должен найти свое лицо. Может быть, нам удастся этого добиться. Многие новые городки на Западе с этим не справляются. Может, у нас получится.
 Он кивнул.
 — Мы собираемся собрать городской совет, — сказал я. — И нам хотелось бы, чтоб вы там присутствовали.
 — Я? Мне кажется, что вы, ребята, сами знаете, что нужно делать. Зачем я вам?
 — Мы-то знаем, но вы — один из деловых людей города. Нам интересно выслушать ваши соображения. Как я понимаю, у вас большой опыт жизни в городках-поселках вроде нашего.
 — Их, конечно, можно назвать и так — городами. Но они были городками только до тех пор, пока на этом месте заканчивалась дорога. Пошла дорога вперед, и городка как не бывало. — Он выпрямился. — С радостью приду на совет, мистер Шафтер.
 Я прошелся по городу, останавливаясь, чтобы поздороваться и поговорить с людьми. Мне было необходимо познакомиться, понять, сколько помощи и сколько неприятностей я могу ждать от каждого. И я мог многому от них научиться.
 Пока все, на что я опирался, собиралось из собственных мыслей, из подслушанных у костров разговоров более опытных людей, а еще из книг, которые мне удалось прочесть: из Блэкстоуна, Плутарха и Локка.
 Чем определяется направление человеческой жизни? Наследственностью? Окружением? А может, есть и еще что-то, что в определенных условиях и в нужное время дает какой-то таинственный толчок и направляет человека навстречу всему новому?
 Я начинал догадываться, что движение пионеров на Запад само выбирало людей. Те, кто снялся с места, обладали какими-то определенными качествами — хорошими или дурными. Они были смельчаками? Возможно. Или просто их тянуло к упрощению, к примитивным нравам Великого переселения народов?
 С незапамятных времен люди передвигались с места на место, но всегда это были переселения народов, племен, или, по крайней мере, каких-то групп. Ими руководили — колдун, вождь, король или генерал, а то и, возможно, мессия. Но в Америке происходило нечто другое. Движение началось благодаря множеству личных решений. Никто не говорил: «Мы поедем». Никто не приказывал: «Будьте готовы, завтра в путь».
 Эта тема обсуждалась в тысячах домов, а потом семья из Вирджинии или Пенсильвании, мужчина из Индианы или Огайо, женщина из Миссури — решали отправиться на Запад. Каждый сам по себе, по собственной воле, на свои деньги. Они приезжали в Индепенденс или Фрипорт, где фургоны собирались в обозы. Там они сколачивали группы, выбирали руководителей и отправлялись в тысячемильный путь по пустынным прериям, в путь к дальней цели, что маячила где-то там, впереди, в сверкающих просторах, за полями, лесами, горами — за горизонтом.
 Почему одни уезжали, а другие оставались? Не знаю. У Каина дела шли успешно. Он опытный, искусный мастер, он преуспел бы везде — почему он все же решился ехать? А Нили? Раздражительный, не уверенный в себе, всем недовольный — и тем не менее у него хватило воли порвать все узы и двинуться в путь.
 В истории не было передвижения, подобного этому.
 Многим было суждено погибнуть от рук индейцев, умереть от болезней, жажды, голода и холода. Они гибли, а поток все не иссякал. Он тек на Запад, одолевая песчаные бури, метели, разлившиеся реки. Истощалось их имущество, взятое в путь, — при них оставалось лишь то, что нельзя отнять — привязанность к семье, к закону, церкви и школе, и еще — их независимость. Возможно, единственной их движущей силой — осознанной или нет — была любовь к свободе…
 Моя новая работа состояла в поддержании порядка. К власти я не стремился, не хотел никого держать в узде, я хотел лишь одного — чтобы в нашем городе наступил покой.
 Без понимания невозможно жить. Понимание — это компромисс. В этом слове нет ничего непристойного. Компромисс — краеугольный камень цивилизации, так же как политика — искусство сделать цивилизацию действенной. Люди никогда не смогут думать одинаково, поэтому каждый должен быть готовым сдать позиции хоть на самую малость, чтобы избежать вражды и войны. Когда мужчина сходится с женщиной и они приспосабливаются друг к другу — это ведь тоже компромисс. Тот, кто без сомнений и колебаний твердо отстаивает свои принципы, чаще всего — просто круглый дурак, фанатик. И пока он носится со своими принципами как курица с яйцом, другие успевают согласовать свои интересы и взгляды и двинуться вперед…
 Я медленно шел по городку. Я был настороже, но так и не встретил ни Финнерли, ни Паппина, ни Троттера. Обойдя круг, я вернулся в салун. Там сидел Колли Бенсон. Я присел к нему за столик и угостил его пивом.
 — Ты еще здесь? — спросил я.
 — Хочешь, чтобы я отсюда убрался? — ухмыльнулся он.
 — Нет. Хочу, чтобы остался, — и, поймав его удивленный взгляд, сказал: — Ты честный парень, Колли. На тракте у нас случилось недоразумение, но ты не допустил, чтобы твое ко мне отношение повлияло на общее суждение обо мне. Такие люди нужны в нашем городе.
 Он смутился, потом рассмеялся.
 — Шафтер, если я тут останусь, могут случиться разные неприятности. Я не подарок, и мы с тобой оба вооружены.
 — Головы у нас с тобой тоже есть. Там, на дороге, ты показал, что у тебя с головой все в порядке, Колли. Многие в такой переделке поплатились бы жизнью. Тот парень в кустах держал тебя на мушке, а лучшего стрелка, чем он, на западном берегу Миссисипи не сыскать. Ты поступил разумно. Ведь ты не испугался, просто все взвесил и принял решение.
 — Я ведь собирался отнять часть твоего стада.
 — Это так. Но, если бы я тебя нанял за ним присматривать, оно было бы в целости и сохранности. Ты не вор, Колли.
 — Но я украл немало скота.
 — Многие на Западе этим занимались, пока не сообразили, что это неправильно. Подумай, Колли. Возможно, мне понадобится помощник. Городу нужны люди, которые любят драться, но понимают, когда это необходимо, а когда — нет.
 Я поднялся по склону к дому Рут Макен. Она поливала цветы.
 — Все ли в порядке?
 — Все тихо, — сказал я. — Мне стало любопытно, что же еще осталось в вашем сундуке с книгами. Мне нечего читать.
 Мы пошли в дом.
 Я выбрал «Демократию в Америке» де Токвилля и «О свободе» Джона Стюарта Милля — она была издана незадолго до того, как мы отправились на Запад. Еще я взял «Покорение Гранады» Вашингтона Ирвинга.
 Когда мы пили кофе и разговаривали, постучался и вошел Генри Страттон, а потом и Дрейк Морелл.
 Они стали говорить о дальних городах, которых я никогда не видел, о своих общих знакомых или о людях, известных им обоим понаслышке, о книгах и пьесах, о музыке и актрисах, политике и политиках. Я слушал и все думал о том, как ничтожно мало я знаю сам.
 Страттон пришел сюда с каким-то пакетом под мышкой.
 — Кстати, — сказал он, — завтра я уезжаю и подумал, вдруг вам это будет интересно. Тут газеты. Некоторые я привез с собой, другие мне прислали.
 Газеты были из Нью-Йорка, Бостона и Филадельфии. А одна — аж из самого Лондона.
 Я прикасался к их страницам и думал о том большом мире, про который я так мало знал.
 А еще я думал — интересно, где же сейчас находится Нинон?

 Глава 29

 При первой же весточке, что стадо приближается к городу, все высыпали на улицу. Это было на третий день после выборов. Впервые мы, основатели города, и новые приезжие, словом, весь городской народ, объединились в общей радости. Появление стада означало, что зимой у нас будет мясо. А еще — от этого стада могут пойти и другие стада, и в городе появится новый промысел.
 Боб Харвей, владелец дойных коров, тоже вышел посмотреть.
 — У меня уже вдоволь молока, я начинаю его продавать, — сказал он мне. — Вашей семье оно понадобится?
 — Конечно. Вы не говорили с Сэмпсоном? Наверное, им тоже нужно молоко.
 — Большое у вас стадо? — спросил Харвей.
 — Нужно пересчитать. Могло прибавиться несколько телят, но в общем около ста семидесяти голов. Летом будем угонять стадо в горы, там очень хорошая трава.
 — А индейцы?
 — Придется рисковать и глядеть в оба. Уж больно хороши горные пастбища.
 Стадо важно прошествовало вдоль улицы и остановилось на террасе пониже дома Рут Макен. Народ собирался вокруг, разглядывая коров. А они как будто поняли, что длинный поход завершен, и спокойно разлеглись на траве. В последние недели пути им доставался хороший корм, и шли они неторопливо. Так что выглядели хорошо.
 Я представил всем Стейси Фоллета и индейцев.
 — Я вас не трону, — сказал Стейси Дрейку Мореллу. — Ваши мальчишки меня обезоружили.
 — Хорошо, что они вмешались, — сказал Морелл. — А то мы бы перестреляли друг друга.
 Пошли тихие дни. Наши индейцы отогнали стадо на горные луга. Стейси Фоллет вместе с Этаном отправился охотиться и ставить капканы на пушных зверей.
 Финнерли в воскресенье устроил службу, но народ к нему почти не пришел. Даже Нили и Крофты отправились на службу к Джону Сэмпсону, а потом вдруг пожаловал и Уэбб.
 — Уэбб, я сожалею, что так вышло с мальчиком, — подошел к нему Каин.
 Уэбб пожал плечами.
 — Он сам напросился, дурень. Связался с проходимцами. Ты его вылечил от желания баловаться с оружием. Рука будет заживать не один месяц, если вообще придет в порядок.
 — Я, наверное, слишком сильно сжал, — сказал Каин. — Иногда я не чувствую своей силы.
 Я как городской шериф теперь получал пятьдесят долларов в месяц. Иногда я подрабатывал ремонтом фургонов для проезжающих или обменом. Например, узду из невыделанной • кожи я поменял на новорожденного жеребенка. Поход в Орегон он бы просто не выдержал. Двух крепких молодых волов получил в обмен за трех видавших виды, седло и пятьдесят патронов 44-го калибра в придачу.
 Шла осень. Городок процветал. Мы даже умудрились сделать запасы еды на зиму. Заготовили вяленой оленины, заложили на хранение картошку, морковь и лук, набрали ягод и закрутили в банки. Боб Харвей начал копать колодец, а Каин заключил договор о поставке шпал для железной дороги.
 К Финнерли на службы народ ходить совсем перестал. Его проповеди все больше наполнялись ненавистью и нетерпимостью, так что люди предпочитали молиться у Джона Сэмпсона. Когда я встречался с Финнерли, тот молча проходил мимо. Паппин все пытался завязать разговор, а Олли хмурился и не желал меня видеть.
 Фоллет уговорил меня присоединить к своему стаду ту скотину, которая осталась в его каньоне.
 — Это ты пригнал сюда стадо. Без тебя здесь его вообще бы не было, — уговаривал он меня. — А тот скот — мой, что хочу, то и делаю — хочу держу у себя, хочу — отдаю. Я питаюсь дичью, говядина мне и даром не нужна.
 В результате у меня собралось стадо в пятьдесят голов, да еще четыре лошади и жеребенок. А потом я получил еще одного теленка за медвежью шкуру.
 Как только в горах начал выпадать снег, мы пригнали стадо вниз. Сена было запасено вдоволь. А неподалеку от стогов мы выстроили загоны и сарай, чтобы в нем хотя бы часть скота могла укрываться от непогоды.
 Однажды, поднимаясь по склону домой на ужин, я задумался о тех газетах, что оставил мне Страттон. Мне всегда было любопытно узнать, как живут люди за пределами нашего городка. Газеты открыли предо мной настоящее окно в мир. Я прочел их все, от первой до последней строчки. Узнал, как складывается жизнь в других общинах, где все далеко не так благополучно, как у нас. Правосудие вершат местные мировые судьи, и после них в дела уже никто не может вмешаться.
 На Востоке бурно развивается бизнес, и в газетах было много разговоров о том, что даст ему железная дорога «Юнион пасифик», которая вот-вот будет закончена.
 Я понял, как мало я знаю о нашей стране. Чем больше я читал и наблюдал, тем яснее мне становилось, что даже с самыми лучшими намерениями не добиться ничего, если ты не знаешь, как получить результат, если не умеешь сотрудничать с людьми. А сотрудничество — это компромисс.
 Бывало, что я делался вдруг нетерпим к самому существованию зла. Хотелось его разом искоренить. Но потом я остывал и понимал, что короткого пути, кроме диктатуры, нет. А диктатура — еще большее зло. Нужно идти шаг за шагом, избегая крутых мер, вносить изменения в жизнь, выбирая путь наименьшего сопротивления. Никакие перемены нельзя насаждать насильственно. Люди должны желать перемен, тогда они будут к ним готовы. А для общественной деятельности нужны люди, готовые делать чуть больше того, за что им платят.
 Работа шерифа в маленьком городке не занимает много времени, большинство шерифов заняты и другими делами. И я в их числе. Возле салуна Папаши Дженна стояла коновязь и корыто с водой, под ним — непросыхающая лужа. Дорога была разбита, от нее всегда поднимались тучи пыли, а в сырую погоду она превращалась в непроходимое болото. Я запряг волов и привез гравий из ямы в нескольких милях от городка. Привез раз, другой, насыпал возле корыта, а потом постепенно вся улица на протяжении двух кварталов покрылась гравием. Дожди и снег уплотнят гравий, и дорога станет твердой и удобной для проезда. Помощи я ни у кого не просил, гонял своих волов, работал своей лопатой и проливал свой собственный пот.
 А по вечерам изучал старые газеты. Племя сиу Красное Облако совершало налеты в восточных районах Территории. В верхах поговаривали, что нас следует отделить от остальной Дакоты и образовать новую территорию Вайоминг. Я сказал об этом Каину, но он только улыбнулся:
 — Ты все проспал, парень. Это уже состоялось. Кроме того, Гранта выдвинули в президенты, конкурент у него Сеймур, и еще Джеффа Дэвиса обвиняют в предательстве. Собирались устроить импичмент президенту Джонсону, но не набрали голосов.
 Ну что же тут поделаешь. Почтовые кареты появляются нерегулярно, мешают налеты индейцев. К нам в город мало кто приезжает. Новости доходят с опозданием, часто они вообще не новости, а вранье или шумная сенсация, которая гремит по миру, но мало что значит сама по себе.
 Мы подсчитали мужчин, способных защищать город, и просили их держать ружья под рукой. Я каждый день выезжал на гряду, чтобы успеть всех предупредить, если вдруг появятся индейцы.
 Изредка выпадал снег, но трава еще была пригодной на корм, и скот наш пасся на открытой равнине в двух милях от города.

 Глава 30

 Три месяца в городе было спокойно. Выпал глубокий снег, проезжих почти не было, и я помогал Каину со шпалами. Его лесопилка вовсю работала для строительства железной дороги, а я валил лес возле Уинд-Ривер.
 Еще до снегопадов обозы переселенцев стали появляться все реже, а состав их был все жиже, и всем нам казалось, что это неспроста. Не только оттого, что близится зима. Наверное, многие переселенцы решили ждать пуска железной дороги.
 С последним обозом прибыли измученные, убитые горем люди. На них напали индейцы племени сиу, увели часть скотины и убили четырех мужчин и одну женщину. Дальнейший путь был им не под силу, и они остановились у нас, составив фургоны в круг.
 Мы с Этаном и Стейси Фоллетом сидели у Папаши Дженна, когда в салун вошел их старший. Мы пригласили его присесть.
 — Мы сдаемся, — сказал он. — Сил нет тащиться по пустынным местам и все такое. Через Сьерру переходить поздно, так что мы решили остановиться.
 — Ничего не поделешь, — сказал я. — Как у вас с едой?
 — Еды полно, хоть часть и сгорела, когда напали индейцы. У меня-то брат в Техасе. Он все уговаривал меня приехать к нему, чтоб вместе работать, но я прямо помешался на Калифорнии. А теперь… пожалуй, продам все свое добро, сяду на коня и махну к брату.
 — А что будет с остальными?
 — Четверо или пятеро завтра утром двинут на юг. Хотят добраться до железной дороги и там переждать зиму. Две-три семьи останутся здесь, если получится. У нас есть один актер, Миллер Пайн, так он не может ехать дальше — легкие плохие. Человек он хороший, сами убедитесь. Знает тысячу историй, одна другой краше. Шериф, — обратился он ко мне, — у нас там разные люди, хорошие и не очень, но всем нужны наличные. Если они у вас есть, вы можете заключить неплохую сделку с любым, а я первый.
 — Что же вы продаете?
 — Четырех заморенных волов и шесть мясных коров. Четыре из них молодые телки, к весне очухаются. Еще у меня есть дровяная печка, кое-какой инструмент, кухонная утварь и печатный станок.
 — Что-что?
 — Печатный станок. Я-то сам к этому делу… ну, никакого отношения. А в Ларами, там, где форт, я наткнулся на одного парня. Он раньше был издателем. Деньги у него кончились, и вышло, что ему в Калифорнии будет не до газет. Станок он мне отдал за кусок бекона, десять фунтов бобов и никудышного мула.
 Я посчитал в уме, сколько у меня имеется денег — оказалось, немного. А сколько им нужно? Наверное, прилично. Я пошел к фургонам.
 Было бы большой глупостью, если бы они отправились дальше. В ущелье метели случаются редко, но в Неваде их бы замело по самую макушку, а перебраться через Сьерра-Невада до весны невозможно. Они мне напомнили нас самих, какими мы были когда-то, только без Рут Макен и Каина.
 Их коровы выглядели прилично — они шли себе и шли, а трава по пути попадалась хорошая. Лошади и волы, которые тащили фургоны, были, как и люди, измотаны и загнаны до предела. Послушав их рассказы, я понял, что хлебнули они достаточно. То и дело — стычки с индейцами, одна семья вместе с фургоном утонула в реке; стадо бизонов затоптало на бегу несколько коров и одного из людей, другой, с переломанной рукой и ногой, остался жив…
 — Я не хочу наживаться на чужом горе, — сказал я. — Но если я что-то покупаю, то покупаю дешево. С наличными у нас туго.
 — Мы все обсудили. Семьям, которые останутся, понадобится все их имущество. Ну а те, кто поедет дальше, нуждаются в пище и деньгах, чтобы в кармане была хоть пара долларов, когда они доберутся до места.
 Поторговавшись, я купил четырех волов, двух телок и кое-какую мелочь. Под конец наши все разобрали, осталась только одна вещь — печатный станок. Владелец его сказал:
 — Я не стану мучить лошадь и тащить такую тяжелую штуковину. Давайте мне десять долларов, и она ваша.
 А почему бы и нет? Признаюсь, я был увлечен этой машиной, хоть у меня не было подходящей бумаги, да и не видал я никогда, как она работает. Словом, я лишился еще десяти долларов.
 — Городу вроде вашего обязательно нужна своя газета, — заявил продавец. — И теперь вы сможете начать это дело.
 Через неделю я нанял погонщика и запряг волов, чтобы они таскали бревна на лесопилку. Весной я начну перевозить на железную дорогу готовые шпалы. Печатный станок я пристроил на сеновал к Джону Сэмпсону, чтобы не ржавел. Но мысли мои то и дело к нему возвращались. Сколько всего можно сделать, имея печатный станок!
 Была спокойная и холодная зима.
 Мы устроили вечеринку в помещении лесопилки — танцевали кадриль, а потом был «ужин в коробках». Каждая из наших леди приготовила ужин и спрятала его в коробку. Коробки продавались на аукционе, а деньги должны были пойти на новый сборник церковных гимнов. Покупателю коробки представлялось право съесть ее содержимое на пару с той, которая его готовила.
 К тому времени и хорошие стряпухи, и самые красивые девушки были уже известны. Лорна отвечала всем требованиям, и ее коробка ушла за самую высокую цену — ее купил Миллер Пайн.
 Я вышел во двор и, слушая, как веселая музыка разносится по снежной пустыне, всмотрелся в даль, где темная полоса дороги разрезала надвое белое пространство. Славная вечеринка! Вдруг дверь распахнулась, до меня долетела волна смеха, а потом кто-то начал петь. Это был голос Пайна, и пел он — что бы вы думали? — «Дом, милый дом»! Эту песню когда-то пела Нинон.
 Где она сейчас? Ей ведь уже скоро пятнадцать… а может, и побольше. До войны девушки с Юга в таком возрасте уже выходили замуж.
 Подошла Лорна.
 — О чем ты думаешь, Бен?
 — Мне одиноко.
 — Это заметно. Знаешь, Миллер Пайн ее видел. Он видел Нинон.
 — Видел? Где?
 — Несколько месяцев назад он играл в Новом Орлеане, и Нинон с семьей была на представлении. Кто-то из их труппы вспомнил, что она тоже актриса, и показал ее. Он говорит, что большей красавицы он никогда не встречал.
 — Она всегда была такой.
 — Вот и съезди ее навестить. Она была в тебя влюблена, ты ведь знаешь.
 — Тогда она была совсем ребенком. Ну да, я ей помог, спас, можно сказать, но она-то, она — сочинила из этого Бог знает что. А теперь небось обо мне позабыла.
 — Не верю.
 — Ну, а как я поеду, представь? Она живет в богатой семье. А у меня оклад — пятьдесят долларов в месяц. Все имущество — несколько голов скота. Словом, я стою столько, сколько иные тратят за неделю, а то и за день.
 — Бен, ты можешь стать кем угодно. Так говорит Дрейк Морелл. И миссис Макен так считает.
 Мы еще постояли на звонком морозе. Потом я сказал:
 — Иди-ка внутрь, Лорна. Холодно.
 — Ладно. — У двери она обернулась. — Бен, возьми меня завтра с собой покататься.
 — Хорошо. Тебя и Миллера, если хочешь.
 — Какой ты глупый. Он для меня ничего не значит.
 — Тогда кого?
 — Никого, Бен. Здесь мне никто не подходит.
 Она была права, мы с нею в одинаковом положении. Я постоял еще, прислушиваясь к звукам ночи, глядя в холодное звездное небо. Кое-где в домах горели огоньки, но больше всего народу собралось здесь, на лесопилке. Стоило обойти поселок, поглядеть, все ли в порядке. Я зашел домой, выпил кофе, взял винчестер, переложил шестизарядный револьвер из-за пояса в кобуру, надел куртку из бизоньей шкуры и вышел на воздух.
 На лесопилке снова танцевали — слышался топот, плач скрипки и флейты, голос распорядителя. Под сапогами мерно поскрипывал снег. Мороз был за тридцать, значит, индейцев можно не опасаться — они не любили нападать в мороз.
 Я шел не торопясь, прислушиваясь, присматриваясь, замедляя шаг у каждого дома, у каждого заведения. На окраине я остановился. Актер Миллер Пайн, оказывается, в прошлом был химиком и теперь открыл здесь лабораторию для того, чтобы исследовать пробы металлов. Лаборатория была последним домом на улице. Я снял перчатки и принялся тереть руки, чтобы согреть их. Отсюда хорошо просматривалась вся улица и дом Рут Макен на холме.
 Я уже собрался было возвращаться, как вдруг боковым зрением уловил какое-то движение в темноте. Остановился и стал приглядываться к дому Рут. Там кто-то был. Рут с Будом на лесопилке. Я их видел несколько минут назад, еще, помнится, отметил, что Буд танцует лучше всех остальных. Движение было в самом доме, будто кто-то прошел мимо окна.
 Воображение? Может быть. Нужно проверить. Я стал подниматься наверх.
 Кто же там мог быть? Все ведь на вечеринке… Вернее, почти все. Кроме Финнерли с компанией и старухи Уилсон, которая появилась здесь недавно.
 У двери я приостановился, стянул с правой руки перчатку, чтобы легче было справиться с винтовкой, если потребуется, и распахнул дверь.
 Печка светилась красным. Слабо мерцала прикрученная до предела лампа. В кресле-качалке сидел Каин. Уперевшись локтями в колени, он курил трубку.
 — Я узнал твои шаги, Бендиго, — сказал он. — Устраивайся.
 Прислонив винчестер к стене, я снял куртку и вторую перчатку.
 — Хорошо, когда тепло, — сказал я, усевшись на стул.
 — Я не хотел, чтобы она… чтобы они вернулись в холодный дом. Буд забыл сгрести угли, и все выгорело дотла.
 — Хорошо, что ты об этом позаботился. А я снизу увидел какое-то движение и решил проверить.
 Мы замолчали, и я почему-то почувствовал крайнее смущение. Я вспомнил, как Каин исчез с вечеринки. Он не любил танцевать, а всегда сидел в сторонке, пока Хелен веселилась.
 — Бендиго, тебе нужно отсюда уехать, — вдруг сказал Каин. — Не допусти, чтоб тебя здесь привязали, не трать здесь свои силы напрасно.
 — Это же наш город. Мы сами его построили.
 — Мы укрылись от ветра, вот и все. Тебе тут не место, Бендиго. Есть другой, большой мир. Я, правда, толком его не знаю. И, кажется, не узнаю никогда. Но жалко, жалко-то как! Я попался, Бендиго. Попал в свою собственную ловушку.
 — В ловушку? Ты?
 — Я собирался ехать в Нью-Йорк. Ты же знаешь, какие у меня руки. Фактически я все умею. У меня даже были изобретения… мелочь, но все-таки. Я хотел открыть свою мастерскую, а после, может быть, и фабрику. Такие были планы, и нет оправдания тому, что им никогда не осуществиться!
 Я сидел молча и вспоминал, как когда-то, когда я был еще мальчишкой, к нам приезжал человек из большого города и предлагал Каину переехать к нему. Он обещал вложить деньги в производство, которое держалось бы на сноровке и мастерстве Каина. Но он тогда ухаживал за Хелен…
 — Я сюда захожу иногда, Бендиго, когда тут никого нет… просто чтоб посидеть и покурить.
 — А Рут знает?
 — Думаю, что да. Но она никогда ничего не говорит, а я тоже помалкиваю. Знаешь, так просто послать все к чертовой матери и погнаться за каким-нибудь миражом, но это ведь не по-мужски. Хелен — моя жена, мы с ней срослись, сцепились, как какие-то шестерни, и я никогда больше не встречу такой женщины. Можно усвистать хоть на край света, назвать это любовью или чем-то еще в этом роде, и в результате оказаться в дураках. Мир держится не на таких, кто творит, что им заблагорассудится, не оглядываясь на других, которым причиняют боль. Мир держат люди, которые делают то, что они обязаны делать. Ты читал книги — Плутарха и тому подобное. Так вот, эти римляне сумели выстроить свои города и дороги, когда опирались не только на силу оружия, но и на силы людей. А потеряли все, как только сдали, пошли по легкому пути. Потеряли, когда перестали быть людьми, а человек — это тот, кто делает то, что необходимо делать, и делает это с гордостью.
 — Ты влюблен в Рут?
 — Не задавай таких вопросов. Даже и думать позабудь. Я люблю Хелен. Может быть, если бы мы встретились с Рут в другое время, при других обстоятельствах… кто знает, что бы из этого вышло. И, может быть, она думает точно так же, только я никогда не узнаю, потому что не хочу знать. Мы с Хелен живем хорошо, тепло и дружно. У нас дети, мы понимаем друг друга. Любой придурок может вертеть хвостом перед каждой встречной юбкой, для этого особого ума не надо.
 Каин встал.
 — Я уже давно вырос, Бен. И рад тому, что я имею. Мне, конечно, не хватает чего-то большего, такого, о чем я мечтал. Но если бы я тогда погнался за мечтой, никогда бы не нашел такой женщины, как Хелен. Годы, вот о чем нужно помнить. Годы, а не часы или минуты. Когда желаешь женщину, желаешь такую, с которой мог бы прожить годы… Знаешь что? Я рад, что ты сюда зашел. Мы хорошо поговорили, и я вряд ли приду сюда еще. Пошли на вечеринку, Бендиго.
 По дороге мы больше ни словом не обмолвились. Снег скрипел под ногами, пар валил изо рта, а на лесопилке играла музыка.
 Я поймал взгляд Рут, когда мы вошли. Она перевела глаза с Каина на меня, но ничего не сказала.
 Я пробирался через толпу. В сторонке стоял Уэбб, и я остановился с ним рядом. Помолчав, он сказал:
 — Какой хороший вечер, Бен. Почаще бы так.
 — Ты же сам помогал его устроить, Уэбб. И сделал не меньше остальных.
 — Да нет, это все Рут Макен и Каин, — сказал он. — Да еще ты.
 — Послушай, Уэбб, — сказал я. — Все знают, — как только начинаются проблемы, ты всегда оказываешься рядом. Ты ни разу не струсил. И я знал, что ты сюда придешь.
 — Спасибо, — сказал он.
 Он уже собирался уходить, когда я догнал его:
 — Уэбб, было бы неплохо, если бы сюда пришел Фосс. Скажи, что мы приглашаем его потанцевать.
 — Послушай, Шафтер, нам не нужны ваши… — Он неожиданно смолк и уставился на танцоров. — Он очень хотел бы прийти. Он просто с ума сходит. Боится, что с ним не только танцевать, даже разговаривать никто не станет.
 — Скажи ему, чтобы приходил, Уэбб. Черт возьми, это же наш город! Он один из первых его жителей, из самых первых.
 Примерно через час дверь лесопилки приоткрылась, и в нее скользнул Фосс. Рука его была на перевязи, но волосы он тщательно зачесал назад.
 Я поймал взгляд Лорны, кивнул ей, и она тут же пригласила его танцевать. Еще он танцевал с Хелен, а потом с Рут и Мэй Стюарт.
 Потом мы пели, а Миллер Пайн вел хор. Мы спели «Дорогая Нелли Грей», «Иду через рожь» и «Анни Лори». Когда все закончилось, мы еще постояли на улице, беседуя. Но холод вскоре разогнал всех по домам.
 Я еще побродил вокруг, чтобы убедиться, что Рут с Будом добрались домой без приключений. Их ждал натопленный дом, в котором слегка попахивало табаком. Может быть, для уюта такой запах значит не меньше, чем тепло.
 Не знаю почему, но когда я укладывался спать, все думал о печатном станке.

 Глава 31

 Миллер Пайн привез с собой полдюжины романов и связку пьес: в некоторых из них он уже играл, в других надеялся сыграть. Он дал мне их почитать, и я быстро с этим справился, изумляясь и веселясь.
 Вначале шла «Мода, или Жизнь в Нью-Йорке» Анны Коры Моватт, потом — «Черная клюка» Барраса, еще «Окторун» Джона Бусико и «Рип ван Винкль» в том варианте, который играл Джозеф Джефферсон.
 Зима была холодной, часто случались метели, приходилось все чаще и чаще отправляться в лес по дрова. Путешественники больше не появлялись. Почтовые кареты не могли пробиться сквозь глубокий снег, похоронивший под собой все дороги и тропы, и все равно мы с тревогой ожидали прихода весны. Мы слышали, что племя сиу делалось все более воинственным, и весной уж точно следовало ждать набега.
 Иногда я заглядывал на сеновал Сэмпсона проведать печатный станок. Дрейк Морелл когда-то был учеником в типографии, а потом мальчиком на побегушках и помощником издателя и мог много порассказать о печатном деле. Навещал я и наших индейцев. Они помещались в соседней с Этаном землянке. Их охотничьи истории и старинные легенды завораживали мой разум. Часто мы все собирались по вечерам у Рут или у Каина — говорили о политике, о том времени, когда Вайоминг станет штатом, о правах женщин. Шутили. Многие доказывали, что женщины должны иметь право голоса, правда, у нас они и без того участвовали в выборах.
 Шерифская служба зимой оказалась легка — подонки попрятали носы, а наши — люди мирные, им некогда устраивать беспорядки. Они слишком заняты, добывая топливо и пропитание.
 Как-то раз, когда после долгих метелей наступила наконец ясная морозная погода, мы собрались в горы. Нам, как всегда, не хватало мяса. Людей стало больше, а дичь ушла в горные долины. Поблизости оставалось множество кроликов, но с их мяса и помереть недолго — оно недостаточно питательно. Мы хотели выследить крупного зверя — оленя или, если повезет, бизона, хотя в эту пору они попадаются редко.
 Еще до рассвета мы с Этаном подъехали к Макенам. Рут встала рано, как всегда, и готовила завтрак.
 — Пожалуйста, садитесь… и спасибо, что берете с собой Буда. Он давно хотел поехать на охоту.
 — Мы поедем к Бобровой гряде, а возможно, и в каньон. Вдруг спугнем лося или оленя.
 — Кстати, мистер Траск говорит, что бумагу для печатного станка можно купить в Солт-Лейк.
 Вот как все, оказывается, просто. Беда только в том, что в нашем городке не прожить, издавая газеты.
 — Слишком мало народу, — сказал я. — Кто будет покупать продукцию? Я уже об этом думал.
 — Не уверена, что ты прав, Бен, — сказала миссис Макен. — Здесь уже не так пусто, как раньше. На ручье Отшельника поселились горняки. Живут в заброшенных лачугах, ждут весны. Возле Ивового ручья тоже появились люди.
 Ну что ж, может быть. Разъезжая по округе, я замечал новые поселения, но одно-то точно покинули сразу, как только начались снегопады.
 — Бен, — сказал Буд. — А в форте Бриджер уже издают газету. Называется «Рудники Свитуотер». Мистер Траск, когда был у нас в последний раз, оставил одну.
 Мы двинулись в горы. Утро было тихим и спокойным. Горная цепь Уинд-Ривер в снежном облачении выглядела великолепно, лишь кое-где выглядывали черные голые скалы. Не успели мы отъехать от города, как встретили двух всадников. Это оказались Урувиши и Коротышка Бык.
 — Вы на охоту?
 — А вы?
 — Мы тоже, — сказал Коротышка.
 — Поедем вместе, — предложил я. — Я не прочь получить урок мудрого Урувиши.
 Мы молча ехали друг за другом, пробираясь сквозь сосняк все выше в горы. В зимней морозной тишине поскрипывали седла, иногда бряцал металл, и мягко ступали копыта лошадей.
 Когда мы остановились передохнуть, Урувиши махнул рукой на восток, в сторону Биг-Хорнс, и сказал:
 — Много дней пути отсюда, на севере, есть место. Его вам нужно увидеть. Там каменное колесо — называется Лечебное колесо.
 — ?..
 — Ехать много дней. Очень высокое место. Там далеко видно. Колесо из камней.
 — Оно стоит? Или лежит?
 — Лежит на земле. Камни вот такие. — Он показал руками. — И еще есть спицы.
 — Кто же его построил?
 Он пожал плечами.
 — Кто знает? Люди, Которые Пришли до Света… А может, Маленькие Люди. Они там были.
 — Ты его видел, Урувиши?
 — Один раз… я был папус, совсем маленький. Мой отец молился там Великому Духу.
 Он слегка повернул ко мне лошадь.
 — Я думаю, это на самом деле Лечебное колесо… это сильное лекарство. Думаю, много лун и много жизней тому назад люди приходили туда молиться. Они сидели и думали на траве вокруг Колеса. На некоторых скалах есть каменные стрелы, они показывают туда дорогу.
 — Выходит, его построили очень давно?
 — Очень, очень давно… Когда охотились на зверей с длинными носами и длинными зубами. Тогда люди вырезали из кости их изображения и делали на них зарубки, чтобы считать луны и не забывать, когда следует сеять.
 — Что это за звери с длинными носами?
 — Больше бизонов и с длинной шерстью. Когда они настораживались, то задирали носы. Люди, которые жили до моего народа, охотились на них со стрелами, загоняли в болота и побивали камнями. Люди ели их мясо.
 — А сейчас они ходят к Лечебному колесу?
 — Ходят.
 — Зачем?
 — Там чары. Никто не знает какие… они есть, и все. Знают шайены, они строят свои волшебные вигвамы наподобие Колеса.
 — Ты отведешь меня туда, Урувиши?
 — Я старый, а путь туда далек. Но я хотел бы еще раз увидеть Колесо перед смертью. Если Великий Дух не придет за мной раньше, то, когда сойдет снег, мы поедем.
 — Он слишком стар для этого, — проворчал Коротышка Бык. — Он там умрет.
 Урувиши пожал плечами.
 — Ну, умру… а кто живет вечно? Мои дни уже закончились. Мне казалось, что пора умирать, и я спел свою песню смерти. Но тут пришел этот бледнолицый и не сказал: «Сиди у огня, старик», а сказал: «Поехали со мной». И я снова как молодой. Всю жизнь, которая во мне, дал мне он. А где же мне умирать? Сидя у огня? Мне, который убил великого медведя, охотился на бизонов и волков, прогонял племя черноногих обратно в их каньоны! Разве я могу сидеть как старая скво, дожидаясь смерти? Я воин! Я вождь! Когда я поднимал дубинку, мужчины разбегались! Брался за лук, и трепетали медведи! — Он зыркнул на меня, его глаза блестели. — Эти молодые! Что они понимают?
 — Тогда едем, старик. Снег сойдет, и отправимся!
 Мы поднимались все выше вдоль стены каньона. Далеко внизу, окаймленный льдом, шумел поток. Вдруг мы увидели следы — здесь прошло не меньше полдюжины оленей. Вслед за Урувиши мы поехали по следам.
 С тяжелых еловых лап падал снег. Мы осторожно ехали друг за другом. И вдруг увидели их. Олени неторопливо пересекали ложбину в нескольких сотнях ярдов впереди и футов на триста книзу. Мне очень хотелось выстрелить, однако я понимал, что снег и разница в высоте обманывают меня в расстоянии. Ветер дул от них к нам. Мы медленно ехали следом, а олени уже скрывались в леске по ту сторону ложбины. Через несколько минут мы уже пересекали ту же ложбину. Вдруг Урувиши резко остановился и показал ветку, на которой не было снега.
 — Пума! — сказал он.
 Видно, зверь затаился на ветке, поджидая оленей, но они прошли стороной, и теперь он крался за ними. Следы пумы петляли перед нами: порой она шла параллельно оленям, порой — прямо по их следу. Потом мы снова их увидели — олени щипали скудную траву на склоне, с которого сошел снег. Кошки нигде не было видно.
 — Большая пума, — сказал Коротышка Бык.
 — Можно, я ее найду и пристрелю? — спросил Буд.
 — На что она нам? Нам нужен олень.
 — Ты же сам говорил, что у пумы хорошее мясо, — заспорил Буд. — Стейси Фоллет и Этан говорят то же самое.
 — Может быть, — сказал я. — Но нам ее мало. Нам нужна пара оленей, по крайней мере пара.
 Ветер по-прежнему дул в нашу сторону, и мы подобрались еще ближе. Пумы мы не видели. Вряд ли она бы на нас напала, хотя бывали случаи, когда, изголодавшись, дикие кошки набрасывались на людей. Мы скорее опасались, что она спугнет оленей.
 Я и Этан спешились, Коротышка Бык тоже.
 — Буд, оставайся с Урувиши.
 — Ох, Бен! А я хотел…
 — Буд, нам нужно мясо. Охота — не развлечение. Добудем парочку оленей, тогда стреляй.
 — Бен, — продолжал канючить он.
 — Нет, — жестко сказал я. — Держись старика. Учись у него. Я у него учился, и тебе это не повредит.
 — Ну ладно, — проворчал он, уступая.
 Мы нацепили снегоступы и потихоньку двинулись вперед. Олени спокойно пощипывали траву. Если их не потревожить, они наедятся и отправятся в укромное место отдыхать. Мы осторожно подбирались все ближе, Коротышка Бык прошептал:
 — Надо было взять с собой старика. Он бы их заколдовал, тогда добыче никуда не деться.
 Наконец я нашел подходящую точку. Обзор был свободен, ветки не мешали, а до оленей оставалось каких-то сто пятьдесят ярдов.
 — Я остаюсь здесь, — прошептал я. — И беру самца, вон того, с большими рогами. А если получится еще выстрел, — второго, что пасется в стороне.
 Коротышка Бык с Этаном потихоньку двинулись дальше. Наконец Этан остановился и поднял руку, давая нам понять, что он готов. Коротышку Быка мне не было видно, потом он возник буквально в семидесяти ярдах от оленей.
 И вдруг одна самка подняла голову. Посадка головы и трепет ее ушей говорили о том, что она что-то почуяла.
 Я прицелился в шею самцу, легко выдохнул и нежно нажал на спуск. Винчестер дернулся у меня в руках, а самец сделал гигантский прыжок вперед. Я знал, что не промахнулся, и в развороте с ходу поймал на мушку второго оленя в прыжке. Я нажал на спуск точно в тот миг, когда дуло моего ружья смотрело в цель.
 Эхо моих выстрелов утонуло в грохоте винтовки Этана 50-го калибра и в звонком «бэмс!» ружья Коротышки Быка.
 Мой большой самец лежал, роя снег рогами. Второй исчез в чаще. Этан и Коротышка уложили еще двух. Сегодня у нас будет свежее мясо.
 Мы подошли поближе. Я посмотрел вслед своему второму оленю — на снегу алели пятна крови. Похоже, я угодил в легкое. Надо было целить выше.
 — Я пошел за другим, Этан, — сказал я. — Я его подстрелил.
 Подъехал Буд с нашими лошадьми.
 — Он, наверное, уже далеко убежал. Оставь его.
 — Буд, нам нужно мясо, но убивать зверя нужно чисто, — сказал я. — Зачем животному страдать?
 Он это и сам понимал, но нужно было, чтоб он еще раз услышал это от меня. В этом и состоит учение — повторяй, пока что-то накрепко не засядет в голове.
 Я побежал по следу. Олень был молодой и сильный. После такого выстрела он мог пройти милю или еще того больше. Но по каплям крови на снегу я понял, что этот далеко не уйдет. След, петляя, вел вниз по склону — между кустами и редкими деревьями туда, где среди валунов и поваленных деревьев пробивалась молодая поросль. В двухстах ярдах я вдруг увидел своего оленя, бьющегося в снегу. Я не стал торопиться — не хотелось стрелять еще раз. С вершины холма доносились приглушенные голоса моих товарищей, но здесь я был в полном одиночестве. Не хотелось, чтоб олень ушел далеко вниз по склону. Как тащить тушу наверх? Но еще труднее было бы заставить лошадей спуститься.
 Олень затих. Я подошел поближе. Похоже было, что он уже мертв, но я решил подождать еще. Стояла мертвая тишина. Я был отделен рощей от своих товарищей, и их голоса сюда не доносились. Но крик я бы услышал. Надо мной возвышались корявые заснеженные скалы Уинд-Ривер. Ветер махнул передо мною легкой снежной вуалью, скрыв их на мгновение, и унес ее дальше.
 Олень был мертв. Я очистил от снега корни поваленного дерева и положил на них винтовку. Расстегнул овчину, вынул нож, встал на одно колено и приготовился свежевать оленя.
 Надо мной вдруг раздался царапающий звук, я обернулся, и это движение, наверное, спало мне жизнь. Меня сильно ударило в спину и обдало горячим зловонным дыханием — кто-то вцепился в воротник овчины. В панике я ткнул ножом в тело, висевшее на моей спине. Нож был острее бритвы, но я почувствовал, что он лишь скользнул по меху животного, и замахнулся снова.
 Много раз я видел оленей и лошадей, растерзанных пумой. Обычно первого ее удара, первого прыжка хватает, чтобы убить наповал. Но когда она прыгнула, я стоял согнувшись, а воротник овчины торчал вверх. Он-то меня и спас.
 Когти зверя полоснули мой полушубок, но и мой нож наконец достиг цели. Мы сцепились в один извивающийся на снегу клубок. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Шла отчаянная борьба за жизнь, и я тоже превратился в зверя. Резкий поворот, удар ножа — в точку! Пума отпрянула, а я сумел вскочить на ноги. Она вновь прыгнула, но я не побежал, а сам бросился к ней и, как только мы сцепились, сунул левую руку в толстом овчинном рукаве прямо ей в пасть и давил, давил, разжимая челюсти, чтобы она не могла сильно укусить. Ее зубы вцепились в рукав, а я вонзил нож в зверя, вынул и снова вонзил. Моя рука в овчине заполняла собой ее пасть, и пума могла рвануть меня зубами. Я все втыкал и втыкал нож. Ее когти норовили вцепиться мне в живот. Наконец она отскочила назад. Припала к земле, гипнотизируя меня взглядом, и замолотила хвостом, готовясь к прыжку. Я ждал, покачиваясь от слабости. Сверху до меня донеслись крики и треск ветвей — мои товарищи бежали ко мне. Пума прыгнула было, но треск ветвей ее отвлек, и я шагнул назад, туда, где лежал винчестер. Кошка зарычала, и я понял, что к оружию прикасаться не стоит. Очень медленно, не торопясь, я переложил окровавленный нож в левую руку, а правой потянулся за револьвером, что был у меня в заднем кармане. Я вынул его — все так же медленно. Рука моя была в крови. Плавно поднимая револьвер, я нащупал пальцем спуск, и тут она прыгнула. Выстрел! Пуля 44-го калибра вонзилась зверю в грудь. Еще выстрел — и кошка рухнула, скорчившись на снегу. Я отступил с револьвером наготове, но зверь не двигался. Он был мертв… без сомнения.
 Я медленно убирал револьвер в кобуру. Ко мне бежали друзья. Рука была вся в крови.
 — Ты в порядке? — подбежал ко мне Этан.
 Я посмотрел на него молча.
 — Говори!
 Меня зашатало, и я опустился на валун. Меня трясло.
 Буд не мог отвести от меня глаз. Коротышка Бык ногой перевернул пуму. В ее брюхе зияло около дюжины ран. Мы решили, что самый первый удар ножа разворотил ей брюхо.
 — Тебе нужно домой, — сказал Буд.
 — Разведите костер, натопите снега, — попросил я.
 Этан осторожно снял с меня овчину. Она была разодрана в клочья, но, если бы не она, меня бы уже не было в живых. Когда вода нагрелась, я с помощью Этана обмыл свои раны. Зубы и когти пумы могут оказаться ядовитыми — в них застревают и разлагаются кусочки мяса. Но глубоких ран у меня не было.
 — На человека они нападают редко, — сказал Этан. — Наверное, со спины да в овчине она приняла тебя за оленя или за какого другого зверя.
 Когда я снова оделся, туша была уже разделана и висела на дереве. Мы поджарили на костре немного мяса и устроились на ночь.
 Мы сидели у костра, и Этан все поглядывал на меня.
 — Там, на Востоке, люди ни за что бы не поверили, — сказал он наконец. — Чтобы голыми руками да победить пуму… Тебе следует об этом написать.

 Глава 32

 Страх я почувствовал гораздо позже, когда все уже спали. Я лежал, и меня трясло под толстым одеялом. Наконец я встал, подбросил в костер веток и решил, что не стоит даже и пытаться заснуть.
 Схватка со зверем показала мне в очередной раз, на какой тонкой ниточке держится человеческая жизнь. К подобному нападению приготовиться невозможно. Конечно, мы знали, что пума бродит рядом, но что она может напасть на человека, да еще когда рядом другие люди — нет, такое нам и в голову прийти не могло. Зверь был большим, но не самым крупным из тех, каких мне доводилось видеть. Это была не первая моя пума. Там, на Востоке, я тоже охотился и убил их примерно с полдюжины. Когда такая дикая кошка выслеживает оленя, она старается подобраться к нему как можно ближе и бросается в последнее мгновение. Иногда их разделяет фута четыре. Еще она любит загнать оленя в чащу. А крупный самец может прыгнуть с горы аж на двадцать-тридцать футов.
 Я вдруг вспомнил, что Этан посоветовал мне записать эту историю.
 Читал я много, но писать самому — нет, такое мне еще в голову не приходило. Может, написать в газету? Есть ли там, на Востоке, газеты или журналы, которые печатали бы что-то о жизни на Западе или про хищных зверей?
 А может, в этом и заключается ответ на всю мою маету? Если я напишу о том, что знаю, и мой рассказ напечатают, я, возможно, смогу получить работу в какой-нибудь газете… Мысль дикая, но все же я задумался: что можно рассказать о пумах?
 Когда я открыл глаза, было уже утро. Горел костер, и пахло кофе. Выходит, я проснулся последним. Даже Буд встал раньше меня. Я шевельнулся и застонал. Спина болела. Она была сильно поранена, я знал это не глядя. И все же собрался с силами, встал, натянул сапоги и влез в лохмотья своей овчины. Я устроился у костра, чтобы вместе со всеми позавтракать свежей олениной, лепешками и кофе.
 Я все обдумывал ту ночную идею. При свете дня мне уже не казалось, что у меня много шансов преуспеть, но материал я мог добыть отменный. Рядом — Этан Сэкетт, Стейси Фоллет, старик Урувиши. А они знали о дикой природе, об охоте и зверях больше, чем любой человек на свете.
 У нас набралось достаточно мяса, так что мы решили двигаться по каньону вниз. Тут, конечно, был риск, потому что можно было наткнуться на водопад, и тогда придется возвращаться и снова карабкаться вверх. Но нам повезло — вблизи обнаружилась тропинка, которая вывела нас на обширную плоскую террасу.
 Этан ехал первым. Вдруг он остановился. Мы подъехали, и он показал нам следы когтей на стволе дерева. Их мог оставить только медведь, причем гигантских размеров. Медведи именно так метят свою территорию — встают на задние лапы и оставляют на дереве царапины, причем как можно выше. Если приходит другой медведь и ему не удается достать до этих отметок, он отправляется дальше.
 — Либо этот медведь взгромоздился на сугроб, либо мне пора на покой, — сказал Этан.
 Наверное, так оно и было. Медведь выбрался из берлоги на прогулку, когда сугробы были высоки. Наверное, он был голоден, или кто-то его потревожил.
 — Ну и ну, — сказал Этан. — Такие были сугробы, не меньше семнадцати футов, а? Нет, джентльмены, ноги моей но будет в этом каньоне.
 Мы поехали дальше и вдруг увидали оленя.
 — Буд, это твой, — сказал я.
 Буд спрыгнул с седла и потихоньку двинулся вперед. Ветер дул в нашу сторону, так что Буд его не спугнул. Я ждал выстрела, опасаясь, что парень начнет нервничать и промажет. Но — нет, после выстрела олень метнулся, пробежал несколько шагов и рухнул в снег.
 Мы подъехали и принялись разделывать тушу. Я спустился к ручью попить. Ручей подмерз только с самых краев, а в середине поток был таким быстрым, что мороз его не брал. Вода в нем оказалась холодной, аж зубы заныли. Я уже поднимался, когда заметил, что на песчаном дне что-то светится, и окунул руку в воду.
 Когда я ее вытащил, на моей ладони блестело золото. Чистейший самородок, без примесей, весом не меньше унции. Может быть, он здесь единственный. Видно, что в воде он пробыл недолго, его, наверное, притащило течением, иначе вода и камень обточили бы острые края. Я выпрямился, вытер руки о штаны и спрятал самородок в карман. Постоял, прислушиваясь к разговору на берегу, и внимательно осмотрел окрестности.
 В этом месте ручей бежал по гладким камням, но на расстоянии примерно в пятьдесят ярдов вверх по течению переваливал через корявый выступ крошащейся скалы. Может быть, оттуда и появилось золото. Лезть сейчас на скалу я не собирался: болела спина, и я не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, а тем более принялся обсуждать мои странные действия. Я просто постарался хорошо запомнить это местечко и вернулся к товарищам.
 На Западе полно затерянных месторождений. Очень трудно раз и навсегда запомнить точные приметы, чтобы вернуться в намеченную точку. Каждый рассчитывает вернуться сразу же, но это не всегда получается. Я выбрал приметы вначале отдаленные, а потом — близкие, стараясь подбирать их так, чтобы они имели строгий характер лишь тогда, когда смотришь с определенной точки и с определенного расстояния.
 До города мы добрались уже после заката, когда повалил снег.
 Оказалось, что яд все же попал в одну из моих рваных ран. Меня долго трепала лихорадка, и прошло порядочно времени прежде, чем я смог встать на ноги и выйти из дому.
 Пока я валялся с лихорадкой, я исписал несколько страниц. Записал все, что знал о пумах, — на то, чтобы вспомнить, ушла пара дней. Некоторые утверждают, что пума убивает жертву только ради еды, но это неправда. Я сам видел, как она убила олениху, а через минуту — еще двух молодых оленей, съела немного, а остальное прикрыла ветками и оставила. Иногда пума возвращается к старой добыче, но ест ее крайне редко, чаще перетаскивает с места на место, пока мясо не испортится.
 Когда я записал все известные мне сведения, то опять взялся за старые газеты. Читал и перечитывал, чтобы понять, как пишут другие. Потом, стараясь выражаться проще, потому что не знал многих слов, я написал все, что собирался. Я рассказал о двух случаях на охоте и о том случае, когда пума прыгнула на меня, только я все преподнес так, словно это приключилось с кем-то другим.
 Однажды вечером ко мне заглянул Стейси Фоллет, и я принялся его расспрашивать. Он рассказал мне две истории, в которых пума нападала и убивала людей, это был один белый и один индеец. Когда Стейси ушел, я записал все, что от него услышал.
 Постепенно мое сочинение разрасталось. Я написал о том, как перегонял коров из Орегона, и о перестрелках в пути. А потом меня обуяло тщеславие, и, раз мне все равно нечего было делать, кроме как поедать мясо и ворошить угли в очаге, я написал о том, как спас от индейцев Мэй Стюарт и других детей.
 Прямо перед Рождеством пришла почта, а с нею — кипа газет. Самые свежие были месячной давности. Но для нас свежее и не бывало — до сих пор новости нам доносили случайные приезжие. Поговаривали, что весной к нам проведут телеграф.
 Все написанное я отправил с почтой на Восток. Из того, что я прежде читал, получалось, что все индейцы одинаковые. Позже, еще ничего не зная о судьбе моего литературного труда, я получил письмо от редактора, в котором он выражал сомнение в том, что старшие индейцы могут сидеть тихо в то время, как их соплеменника на их глазах лупит белый человек. Похоже, редактору было невдомек, что индейцы могут так же, как и белые, испытывать к кому-нибудь личную неприязнь, будь он даже их соплеменник. А тот парень был заносчив, и его следовало проучить.
 По вечерам я часами читал и перечитывал газеты. Они рассказывали о разных событиях, которые издали казались такими удивительными, важными, красочными. Но при всем моем к ним почтении я не сомневался, что здесь, на фронтире, мы, переселенцы, участвуем в делах и событиях еще более важных.
 Тем не менее в Нью-Йорке на Девятой авеню открыли железную дорогу, которая проходила над землей, а американские фортепьяно «Стейнвей» и «Чиккеринг» потрясли мир, завоевав главные призы на Парижской выставке.
 Небраска стала штатом. Джефферсон Дэвис, который раньше был президентом Конфедерации, освобожден из-под стражи под поручительство Горация Грили, Корнелиуса Вандербильта и Геррита Смита.
 Президент Джонсон уволил своего военного помощника Стэнтона.
 Человек по имени Шольс запатентовал пишущую машину и продал права Элифалету Ремингтону — кто бы это ни был.
 Издан закон, ограничивающий рабочий день государственных служащих восемью часами — получается, что больше восьми часов никто работать не хочет.
 От Нинон письма не было.
 Несмотря на холода и снегопады, к нам приезжало все больше людей. За прошедший год деловая активность возросла раза в три. В окружающих поселениях то и дело случались всякие неприятности, но в нашем городке лихие парни предпочитали не появляться.
 Колли Бенсон построил себе землянку неподалеку от землянки Этана и залег на зимнюю спячку. Но, когда я уезжал, он нацеплял звезду и расхаживал по улицам.
 Надев ее, он тут же начинал ехидно улыбаться:
 — Ну что, Бен? Хочешь сделать из меня порядочного гражданина?
 Я улыбался ему в ответ, откинувшись на стуле:
 — Ничего подобного, Колли. Просто стараюсь, чтобы все остальные оставались честными.
 — Что это за разговоры о поездке на север весной?
 — Ты слышал когда-нибудь о Лечебном колесе, Колли?
 — Да уж, — кивнул он. — Но не встречал никого, кто бы его видел. Это ведь просто кольцо из камней, да?
 — Кажется, это что-то другое. Вроде религиозного символа или святыни у древних. Хочу на него посмотреть.
 — Ясно. — Он вытряхнул пепел из трубки. — Знаешь, ребенком я жил на границе между Каролиной и Джорджией, и как-то раз мать пошла стирать на реку. И принесла оттуда какую-то плоскую посудину с резьбой по стенкам. Она нашла ее в земле на берегу. Мы пошли туда и выкопали еще то ли десять, то ли двенадцать горшков, все одинаковые. Мы их помыли и долго ими пользовались. Это я все к чему? В нашей деревне жил человек, он когда-то был капитаном корабля. У него была куча всяких штук — пики, щиты, горшки, корзины и все такое. Он собрал их, когда плавал по южным морям или где там еще. Была там одна корзина, окантованная тонкой полоской из дубовой коры. Очень красивая. Как-то я с ним разговаривал, а тут пришел наш приятель. Индеец чероки. Короче, этот индеец пришел навестить капитана. Увидал эту корзину и стал клясться, что ее сделали чероки, а капитан сказал, что он привез ее из Южной Америки.
 Когда Колли ушел, я долго размышлял об индейцах. У меня было много вопросов, и на них нужно было получить ответы, а где их искать, я не знал. Скорее всего, ответы были известны старым индейцам, вроде Урувиши, но их никто не спрашивал, а им самим и в голову не приходило, что это может быть интересно белому человеку. Кроме того, часть из того, что они знали, нельзя было открыть чужаку.
 Ко мне заглянул Этан.
 — Видел следы лошадей на восток отсюда, — сказал он. — За нами наблюдают.
 — Сиу?
 — Угу. Бен, я не хочу, чтоб женщины тревожились, но, похоже, весною быть беде. Она в воздухе витает. — Он помолчал. — Знаешь, когда здесь стали появляться белые, сиу еще только завоевывали Запад… Они раздобыли лошадей в Висконсине и Миннесоте — и вперед. Начали походы на юг и на север и готовы были завоевать всю страну.
 Вот какие дела. Племя сиу, крепко сидящее на земле, охотившееся всегда пешим и сделавшее собак вьючными животными, стоило им раздобыть лошадей, превратилось в сообщество воинов-всадников, воинов невиданной в Старом Свете жестокости, неукротимых рыцарей, только что без лат… Оно стало одерживать победы.
 В Америке так же, как и в Африке, племя-победитель лицом к лицу сталкивалось с белым человеком. Столетиями племя банту в Африке продвигалось на юг, покоряя иные племена, пока не столкнулось с белыми, двигавшимися с юга на север. Несчастные готтентоты и бушмены угодили в мясорубку схваток между банту и белыми.
 В прериях 1865 год стал кровавым: сиу совершали набег за набегом, нападали на солдат, караваны переселенцев, белые поселения. В 1866-м, в канун Рождества, они уничтожили войска Феттермэна, вырезав всех до единого солдат. В 1867 году сиу напали на армейский обоз. Конвоем командовал опытный офицер, который знал тактику индейцев и потому победил, вернее, смог устоять перед сиу.
 Когда я рассказал все это Этану, он только пожал плечами.
 — Сиу пару раз объединялись с черноногими, но никогда — с кроу. Они испокон веку не жаловали друг друга. Вот шошоны — мирный народ. Весной мы будем проезжать по их территории. Вождь Вашаки не дурак, он готов к мирной жизни. Его племя небольшое, и ему не устоять перед сиу. Он хочет найти союзников. Даже если мы не станем ему помогать, он будет знать по крайней мере, что мы не будем ему грозить, пока он станет разбираться с сиу.
 — Я еду на Восток, Этан.
 Решение мое родилось вдруг, в тот самый момент. Наверное, оно давно таилось где-то в глубине сознания, а теперь вдруг всплыло на поверхность.
 — Я был уверен, что так и будет, — рассмеялся он. — Вернешься?
 — Конечно.
 — Дрейк надеялся, что ты так и сделаешь. Он переживает за Нинон и убежден, что ты тот мужчина, который ей нужен. Ей пора замуж.
 — Я очень хочу ее видеть, Этан, но ведь я беден, а ее родня — богачи.
 — Я думаю, что все образуется. Генри Страттон тоже.
 — Страттон?
 — Он говорил Мореллу, что ты подаешь надежды. Он думает, тебе стоит заняться политикой.
 Лестные слова, но я сам вовсе не был в атом уверен. Кто знает обо мне за пределами нашего городка и его ближайших окрестностей? И что знаю о политике я? Только одно — что это искусство, в котором большинство людей совершенно не разбирается. Добиться, чтоб тебя выбрали — это одно, а воплотить свою программу в жизнь — другое. Последнее вдесятеро сложнее.
 Ну вот, думал я, решение принято. Колли Бенсон справится с охраной порядка в городе не хуже меня. Значит, я могу спокойно уехать на некоторое время. Могу повидаться с издателем на Востоке и разыскать Нинон в Новом Орлеане. Чем больше я об этом думал, тем яснее понимал, что именно это я и должен делать.
 Когда поеду, обязательно возьму с собой Лорну, решил я про себя.

 Глава 33

 Прошло немало времени, пока я наконец смог сесть в седло, оправившись после схватки с пумой. А тогда оделся потеплее, оседлал коня и отправился в горы, оставив город на попечение Колли Бенсона.
 День был морозный и ясный. Улица казалась оживленной. Приближалось Рождество, в домах уже украшали елки, а дети готовились к школьному представлению. В ближнем лесу звенели топоры — люди заготавливали дрова.
 Неподалеку от нас выросло еще несколько поселений, и тамошние хвастались, что они намывают в день долларов на двадцать-тридцать золота, а иногда попадаются самородки ценой до сотни. Золото мыли в Родниковом ущелье, в ущелье Янки и в Луговом.
 Склон, вдоль которого я ехал, был покрыт строевым лесом. На стволах кое-где светились голые пятна: это дикобразы объедали кору — со временем деревья могли запросто погибнуть. Ехал я осторожно, с оглядкой, помня о сиу. Для них любой чужак — потенциальный противник. Однако лес и горы для меня всегда в радость. Я петлял между большими валунами, пересекал след пумы, проезжал мимо заброшенной бобровой запруды, нарочно избрав окольный путь. Я делал вид, будто выехал на охоту.
 Вскоре я доберусь до места, где обнаружил золото, и потому на всякий случай затаился и проверил, не следит ли кто за мной. Потом поехал дальше. Я двигался медленно — приходилось пробиваться через бурелом. Стволы мертвых деревьев походили на кости какого-то гигантского монстра.
 Конь пил из ручья, а я оглядел крутые склоны. Движения не заметно, лишь высоко в небе парит одинокий орел. Но я уже научился быть осторожным. Неподалеку виднелись следы белохвостого оленя: здесь он щипал сосновые иголки. Через несколько минут я пустил своего мустанга по крутой звериной тропе вниз на дно каньона. Спешился под прикрытием сосен и валунов и привязал его на небольшом пятачке, где из-под снега торчала трава. С винчестером наготове спустился по склону, выбирая те места, где ветром сдуло снег. Сапоги скользили по голым камням. На дне каньона я нырнул в заросли кедра. Тут я остановился, затаился и стал ждать, поглядывая то вниз, то вверх по течению ручья.
 Чуть ниже меня по склону нависала та самая рыхлая, растрескавшаяся скала, где, как я полагал, залегало золото. Цепляясь за камни, я спустился к ручью, по дороге внимательно рассматривая их. Но пока что ни золота, ни его следов заметно не было. Чтобы сбить с толку возможного стороннего наблюдателя, я заполз на большой камень и напился из потока. На дне ручья что-то поблескивало. Я вытащил две блестящие крошки — золото. Один кусочек чуть больше булавочной головки, второй немного крупнее. Кажется, я близок к цели.
 Снова попил, осторожно оглянулся и осмотрел все вокруг. Сомнений нет — я здесь один.
 Наконец я подобрался к каменным воротам, подобрал кусок породы и принялся мять ее пальцами. Древний кварц крошился в руке. Я стукнул камнем по скале, он рассыпался в прах, но золота в нем не было. Чуть ниже, там где ручей обрастал льдом, я заметил кварцевую жилу, уходящую под лед. Разбил лед камнем. Опустил руку в воду, пошарил по дну и вытащил пригоршню песка. С песком попались три кусочка кварца. Снова окунул руку и отломил еще кусок от кварцевой жилы. На камешках были четко видны следы золота.
 Я выпрямился, обтер окоченевшие руки и сунул их под мышки, чтобы согревать.
 Золото… Только ли вкрапления или я нашел настоящее месторождение?
 Сейчас зима, разрабатывать прииск невозможно. В таком месте даже охрану не поставишь, а если о нем узнают, это будет необходимо. Мне хотелось сразу же добыть хоть немного золота. Плохо, что вскорости нужно собираться — я никого не предупредил, что останусь на ночь в горах.
 Все же я сходил к лошади, взял из сумки охотничий топорик и вернулся к ручью. Расширил топориком прорубь и принялся отбивать кусочки кварца под водой. Там было золото!
 Раньше я слышал разные толки о золотодобыче, время от времени и сам безуспешно пробовал его искать. Считалось, что, чем глубже ты раскалываешь жилу, тем богаче она становится. Но один старый золотоискатель утверждал обратное: жила, говорил он, уходя под землю, постепенно рассасывается. Чем ближе к поверхности, тем она богаче. Что было правдой, я не знал. Но подумал, что в низовьях ручья, в песке, нанесенном с верховьев, золота должно быть больше. Весной нужно будет хорошенько порыться на ближайшей отмели.
 Больше часа я работал, стараясь как можно меньше шуметь, избегая прикасаться к трещинам, чтобы не начали осыпаться большие камни, собирая только самые лучшие осколки. А когда тени стали удлиняться, аккуратно ссыпал всю пыль и осколки в прорубь и прикрыл ее заснеженной деревяшкой. К утру все снова обледенеет.
 Добытое добро я завернул в одеяло, вскочил на коня и поехал домой. Пошел снег. Похоже, мне повезло — через пару часов мои следы заметет.
 Домой я вернулся около полуночи. Занес свой груз в кузницу, а потом повел на конюшню лошадь. Из дома вышел Каин.
 — У нас сидит Рут, — сказал он. — Мы уже стали беспокоиться.
 — Погоди. Нужно поговорить.
 Обтерев мустанга и задав ему корму, я вернулся в кузницу. Выудил из мешка кусочек руды со следами золота. Сбил все лишнее, и кусок засверкал.
 — И много там его? — спросил Каин.
 Я пожал плечами.
 — Толком не знаю, но, кажется, кое-что есть. Конечно, через несколько футов жила может рассосаться. Но вниз по течению ручья стоит поискать, туда годами сносилась порода сверху. Похоже, сегодня я набрал долларов на сто.
 — Мы все это расколем и выплавим металл, — сказал Каин. — Что ж, сегодня ты неплохо поработал.
 Мы ссыпали руду в холщовый мешок и спрятали его под обрезками досок, грудой старых веревок и всяким прочим хламом.
 В доме я застал Рут, Буда и Дрейка Морелла. Голод и усталость не мешали мне испытывать восторг от своего открытия, хоть богатству я не придавал значения. Мне хотелось лишь идти своей дорогой, чтобы добиться уважения людей.
 — Бендиго, я слышала, ты собрался на Восток? — спросила за ужином Рут.
 — Да. Верхом до железной дороги, поездом до Омахи, а потом в Чикаго и Нью-Йорк.
 — А Новый Орлеан?
 У меня покраснели уши.
 — Возможно. Но ведь она меня давно забыла. На что ей дикарь из дикого края?
 — Ты давно не смотрелся в зеркало, Бендиго, — улыбнулась Рут. — Ты — красивый мужчина.
 Теперь покраснело и лицо. Я не привык к комплиментам насчет внешности и просто не знал, как себя вести и что ответить.
 — Кстати, Бен, — выручил меня Дрейк, — на побережье начал выходить новый журнал — «Оверленд мансли». Издателя зовут Брет Гарт. Пошли ему что-нибудь. Про жизнь на Западе ему интересно все.
 — Спасибо, я попробую.
 — Мы тут как раз говорили, — сказала Хелен, — что в будущем году обозов уже не будет.
 — Тут заезжал один человек, который работает на железной дороге, «Сентрал пасифик». Они строят пути на восток быстрее, чем «Юнион пасифик» на запад.
 Они пили кофе и тихо беседовали, а я принялся думать о прошлом, о том, что ушло безвозвратно. Когда-то мы приехали в эту необжитую долину, построили себе дома и живем здесь уже довольно много времени. Выращиваем скромные урожаи, охотимся, собираем ягоды, пьем воду из здешних ручьев.
 Что все это значит? Чем же мы лучше бобра, который ведь тоже строит, запасает еду, а потом меняет место и уходит туда, где жить лучше? Принесли ли мы пользу этой земле? Своей стране?
 Прислушиваясь к голосам, я думал о них — о Каине, Хелен, Рут, об Уэббе и Джоне Сэмпсоне, о Дрейке Морелле… Все мы только лишь гости здесь, на земле, но мы пытались жить без страха, и каждый из нас, как мне кажется, сильно изменился. Как будто вырос немного. Мы стали частью этой земли, ее лесов, зеленых холмов и снежных равнин. Мне нужно было научиться большему, чем другим, — и я научился. Здесь, в этом доме, сложенном нашими руками из бревен, которые мы сами заготовили, я беседовал с Плутархом и Локком, Юмом и Блэкстоуном. А теперь стало ясно, что мне пора двигаться дальше. Но куда?
 Только ли из-за Нинон притягивал меня Восток? Или в ней воплощалось для меня еще что-то? Может быть, мое стремление стать частью большого мира, как здесь я стал частью малого?
 — Значит, ты едешь на Восток, Бен, — задумчиво сказал Морелл.
 — Да. После Рождества. Вначале, наверное, в Нью-Йорк.
 — Не огорчайся, если то, что ты написал, не примут к печати. Так всегда бывает поначалу.
 Я улыбнулся.
 — Дрейк, я старый охотник. Охотишься на пушного зверя и ставишь множество капканов. А поймаешь двух или трех зверюшек. Наверное, с писательством то же самое.
 В дверь постучались, и вошел Этан. Я залюбовался его мужественной грацией — он двигался, словно трава на ветру. Даже завидно.
 Этан присел на корточки и прислонился к стене, с винтовкой в руках.
 — Бен, сегодня кое-кто шел за тобой. Он пытался тебя выследить.
 Я молчал, собираясь с мыслями.
 — Пытался? — спросил я.
 — Ему не удалось. Кто-то выстрелил, и это, видно, его сбило с толку.
 — Выстрелил?
 Этан ответил мне невинным взглядом.
 — Да. Мне кажется, кто-то подумал, что если того человека сбить со следа, то следующей попытки не будет, потому что снег закроет все следы. Я не говорю, что он стрелял в кого-то.
 — Кто же шел по следу?
 — Я бы сказал… Это был Мозес, преподобный.
 Все смотрели то на Этана, то на меня. Мне нужно было самому догадаться, что от Сэкетта ничего не скроешь. Так я и сказал.
 — Бен, ты мой друг, — улыбнулся он. — Чем ты занимаешься, твое дело, я не сую в это нос. Мне только не нравится, когда кто-то пытается выслеживать моих друзей… это нехорошо.
 — Спасибо, — сказал я.
 — Бендиго, я заказывала книги, сейчас их получила, — сменила тему Рут. — Некто по имени Тимоти Дуайт пишет о Новой Англии и Нью-Йорке.
 — Спасибо, — сказал я машинально. Я все думал о Мозесе Финнерли. Что ему от меня нужно? И почему именно сегодня?
 — Для школы нужно помещение побольше, — говорил Дрейк. — Было двенадцать учеников, а сейчас уже больше тридцати. Нужна еще одна комната и, конечно, еще один учитель, даже если Лорна будет помогать.
 — Скорее всего, нужно искать двух новых учителей; — сказал я. — Лорна поедет со мной на Восток.

 Глава 34

 — Ты не мог его заметить, — сказал мне Этан на следующее утро. — Он шел не за тобой, а по следу. Он хотел узнать, куда ты едешь, и мне это не понравилось. Поэтому я его отвлек.
 — Он понял, кто стрелял?
 — Он? — хмыкнул Этан. — Он, конечно, ничего себе индеец, но не настолько. Я пустил ему пыли в глаза, и он смылся.
 — Мне нужно будет туда вернуться.
 Этан пожал плечами.
 — Езжай кружным путем. Сделай так, чтобы тот тип раскрылся. Не оставляй ему выхода, а потом устройся наверху и погляди.
 — Хорошая мысль. Хочешь поехать со мной?
 — Нет, там твои дела… Разве что понадобится помощь. Знаешь, Бен, у меня на этом свете есть все. Вряд ли я женюсь когда-нибудь, а если так оно вдруг случится, то смогу зарабатывать на жизнь пушниной. Богатство только испортит мне жизнь. Стань я богатым, придется сторожить добро, и не останется времени бродить по горам. А даже один день в горах я не променяю ни на что. Кстати, вчера видел огромного медведя. Серебристый гризли, весит не меньше тонны. Он меня тоже заметил, встал на задние лапы и смотрит. Я опустил приклад на землю, мол, я тебе зла не желаю. Стоим мы так друг против друга и принюхиваемся, а потом он приподнял лапу… Случайность, конечно, но получилось, что он мне помахал. Повернулся и пошел, а я его отпустил. Потом, уже на опушке, он обернулся, и тут я помахал ему. Он глянул на меня и исчез в чаще. Бен, вот это медведь! Он слишком долго тут прожил, чтоб я так просто взял бы его да убил.
 — Я там нашел золото, Этан.
 — Я понял. Что ж, раз ты собрался на Восток за этой артисткой, оно тебе понадобится. Я не к тому, что ей оно нужно, но золотом можно умаслить стариков.
 — Я хочу поглядеть мир. Нужно на что-то решиться.
 — Понятно. — Этан вынул свою трубку. — Бен, ты никогда не думал о том, чтобы оказаться на должности? Я серьезно. Я слыхал всякие разговоры. Вайоминг собираются сделать штатом. Тогда нам понадобятся образованные люди. Ты прочел горы книг, и, главное, ты — надежен. Твоему суду я бы доверился… Подумай.
 Я думал. Но чувствовал, что к этому еще не готов. Я так мало знаю. Вечером я читал и перечитывал только что полученные газеты. Я должен понять, зачем это Джонсон уволил Стэнтона, за что все так хотели отправить президента в отставку и почему люди предпочитали Гранта Сеймуру.
 Любым газетам я предпочитал Блэкстоуна. Мне нравилась ровная интонация его трудов, взвешенные суждения, холодная красота его принципов. Эту книгу читали и Джонсон, и Мэдисон, все они. И Плутарха они тоже читали.
 Еще пару раз я ездил на свой прииск и всякий раз возвращался с золотом. Каин плавил руду и отливал небольшие кругляшки — плоские и ровные, почти как серебряный доллар, только потолще.
 В последний раз я выехал ранним морозным утром. В такое время ехать никуда не хочется, но ведь это в последний раз. Назавтра — Рождество, а сразу после Нового года я отправляюсь на Восток. Я быстро проехал вверх по Бобровому ручью, повернул в гору и поднялся вверх по старой звериной тропе. Наверху я резко свернул и огляделся.
 Никого.
 Долго ждать — можно замерзнуть, и я поехал дальше, а мой конь только радовался движению. Я собирался привезти домой уже найденное и припрятанное золото. Его там набралось немало. Двинулся дальше, въехал в рощу и начал спускаться по пологому заснеженному склону. Потом вдруг резко натянул поводья. Следы. Огромные следы. Наверное, тот большущий гризли бродит где-то рядом. Похоже, он решил, что мы все попрятались от мороза и можно спокойно погулять и набить брюхо чем Бог пошлет, а потом опять завалиться спать. Удачи тебе, медведь.
 Мороз усиливался. Лучше бы вернуться домой — завтра Рождество.
 Огибая куст, я услыхал, или мне только показалось, будто что-то зашуршало у меня за спиной. Остановился, оглянулся — никого. Конь нервно топтался на месте, желая двигаться вперед.
 Меня окружал вселенский покой. Не было слышно ни звука, только скрип снега под копытами, шуршание жесткой от мороза кожи да треск случайно задетой ветки. Когда я въехал в чащу, то соскочил с коня в снег. Ноги мерзли, я стал ходить и водил за собой лошадь. Потом снова вскочил в седло и обратно, назад, по своим же следам, быстро, быстро — выбрался на открытое место.
 Я застал их врасплох. Трое всадников шли по моему следу.
 Увидев меня, они резко остановились, а один чуть было не пустился наутек. До них было около двухсот ярдов. Я догадывался, кто они такие, но у меня не было веской причины начинать перестрелку — они на меня не нападали. Пока.
 Я просто развернул лошадь и вернулся в чащу.
 Трое… Не один, а трое. Значит, это не просто слежка, для нее достаточно и одного. Похоже, они собирались меня убить.
 Я свернул на едва заметную тропку. С тех пор как выпал снег, по ней никто не ездил. Поехал дальше, то ныряя в чащу, то выезжая на простор. Направил лошадь вниз по береговому склону, проехал между двумя огромными валунами, пересек замерзший ручей, кругами приближаясь к своему тайнику.
 Знают ли они о нем? Раскрыли, где мой прииск? Или только догадываются? Если они еще ничего не знают, зачем им меня убивать?
 Что-то тут таилось такое, чего мне было никак не понять.
 Подковы у моего коня были смазаны смолой, и я пустил его вверх по льду ручья. Мы мчались так несколько сот ярдов, а потом поднялись вверх по склону и снова скрылись в чаще. Убегать от тех троих мне было не по нраву. Но и стрелять тоже не хотелось. Всем известно, что мы с Финнерли не сильно друг друга любим. Убей я кого-нибудь из них, я тут же попаду в беду — у преподобного полно приятелей и прихлебателей. Все мои мечты тогда можно будет послать к черту. Нет, нужно убегать.
 Они продолжали меня преследовать, но догнать не торопились. Почему? Пустив лошадь шагом, чтобы она могла передохнуть, я задумался — если этой троице так охота увидеть меня мертвым, что же они не нападают?
 Они не спешат.
 А в чем причина? Вдруг меня осенило — они еще не готовы.
 Почему?
 Словно горсть снега за воротник, меня обожгла догадка: во всем этом деле участвует кто-то еще, но он пока не появился.
 Зимний день короток, скоро ночь, но мои преследователи медлили и даже не делали попытки обойти меня, чтобы я не мог ускользнуть. Они вели себя так, будто… будто загоняли зверя или гнали стадо. Вот что они делали, они меня загоняли, теснили все ближе и ближе к другому, неведомому врагу.
 Хуже всего то, что я в каньоне. Тропинки наверх? Их мало, они слишком круты и хорошо заметны со стороны. Позади враги. Впереди ночь и мороз.
 Вправо от меня берег круто понижался к густым зарослям, и я скользнул туда под прикрытие деревьев. Натянул поводья, хоронясь за стволами, окинул взглядом открытое пространство и увидел тех троих: они сбавили ход. Я выскочил им навстречу. Они спокойно развернулись и уехали. Я остановился. Так, значит, гнать дальше меня они не намерены, это случится прямо сейчас. Я оглянулся.
 Индейцы. Всадники приближались, охватывая меня полукругом. Я рванулся вперед, но прямо мне навстречу из-за деревьев уже выезжала другая группа всадников. Я засунул винчестер в чехол и выхватил свой шестизарядник.
 Думать некогда. Действуй. Я ударил мустанга пятками, и мы полетели прямо на врагов.
 Они этого не ожидали. Думали, что я начну их убалтывать или метаться вправо и влево, пытаясь ускользнуть. Нет, только вперед. И стрелять, стрелять. Один всадник уже рухнул с лошади, второй резко развернулся, его плохонькая кобылка поскользнулась на льду ручья, и он чуть не упал. Я все летел им навстречу, паля из револьвера.
 Уже темнело. Те индейцы, что оказались у меня за спиной, не могли стрелять, опасаясь попасть в своих товарищей. Стреляя во все стороны, я прорвал цепь и скрылся за деревьями. За моей спиной кричали и улюлюкали.
 Справа от меня высилась скала, в ней — узкая расселина, ведущая вверх. Человек мог бы по ней подняться, а вот лошадь — никак. Я торопливо спешился, забил патронами карманы куртки и сунул за пазуху еду из седельной сумки.
 — Давай, мальчик, — шепнул я коню. — Домой!
 Я подобрался к скале с винчестером в руке, перекинул его за спину и полез. Темно. Обледенелые камни скользят. Медленно, осторожно я карабкался вверх.
 Где-то вдали послышались крики и выстрелы. Топот копыт.
 Я лез вверх, очень долго лез. Добрался до узкого карниза и пошел по нему, цепляясь за обледенелую скалу. Поскользнулся, чуть было не полетел в бездну, но успел уцепиться и подтянулся обратно на карниз. Увидел в теле скалы щель и протиснулся в нее. В дальнем конце что-то • белело, кажется, это был снег.
 Я понятия не имел, где мои враги, но боялся, что индейцев мне вряд ли удастся долго водить за нос. Что же сделал Финнерли? Скорее всего, пообещал дать им оружие и виски в обмен на мой скальп.
 Я перебежал через открытую площадку и спрятался между валунами. Становилось все холоднее. Еще одна перебежка — под деревья. Здесь спокойнее. Индейцы сюда не полезут, побоятся засады. Дальше — в скалы, в кустарник, в пещеру. Пещера не пещера, а так, выступ с навесом. Но пока не дует восточный или южный ветер, тут спокойно.
 Теперь я осмелился развести небольшой костер. Конечно, меня могут заметить, но перспектива замерзнуть насмерть меня тоже мало радовала. Но вообще-то я поднялся довольно высоко, так что могут и не заметить.
 Где-то к югу отсюда, за полтора десятка ледяных миль, лежит наш городок. Все собрались у теплого очага и уже садятся за стол. Каин, наверное, посасывает свою трубку… Рут с Будом пришли в гости.
 Начинается Рождественская ночь.

 Глава 35

 Каменный пол пещеры просто источал холод. Костерок поддерживал мою жизнь, но не более того. В пещере не встанешь, разве что на колени. Чтобы согреться, я поднимался, садился и снова поднимался.
 Звезд не было. Не было слышно ни звука. Может быть, индейцы уже убрались восвояси, и все же выбраться из пещеры я не решался. Кажется, они из племени шошонов. Но шошоны хорошо относятся к белым, они даже иногда воюют на их стороне.
 Есть, правда, один шошон. И еще его приятели. Интересно, знал ли Финнерли о той давней истории? Ну конечно, знал. Ее часто пересказывали в нашем городке, потому что это был первый случай, когда мы столкнулись с индейцами.
 Экономно подкидывая в огонь палки — вблизи было мало топлива — я обдумывал свое положение. Оно, конечно, под стать морозу, но — в мою пользу. Индейцы терпеть не могут зимних приключений, мало того, они в холод даже двигаться не любят. Похоже, они рассчитывали быстро меня укокошить и вернуться в свои вигвамы. Самое скверное, что когда мой конь вернется в конюшню, все кинутся меня искать и праздник Рождества будет испорчен.
 Я рискнул развести огонь посильнее. Пламя лизало стену пещеры, и тепло возвращалось ко мне. Но слишком согреться, разомлеть, уснуть — тоже опасно. Индейцы могут подкрасться, а я и знать ничего не буду.
 Так я и сидел — смертельно уставший, со свинцовыми веками, скрюченный и дрожащий от холода. Было бы неплохо, появись тут вдруг Санта-Клаус. Он посадил бы меня в шикарные сани, мы поднялись бы в воздух и полетели над лесами и скалами домой.
 Кое-как ночь все же прошла. У горизонта появилась бледно-серая полоска. Я погрел руки у костра, согрел варежки и сунул в карманы по горячему камню. Мороз был не меньше двадцати градусов. Осторожно, распластавшись по стенке, я выбрался из пещеры, в любой момент ожидая выстрела. Поднялся на гребень, огляделся. Ничего и никого. Следов тоже не видно. Где-то далеко на юге удалось разглядеть тоненькую струйку дыма — там был наш город, но скорее всего дым шел из трубы в поселении, расположенном немного ближе ко мне. Я пошел быстрым шагом. В горах ветер сдувал снег с камней, но впереди меня ожидали сугробы и непрочный наст.
 После часа ходьбы я наткнулся на след какой-то запорошенной тропинки. Место казалось мне знакомым, но из-за снега все выглядело обманчиво. Но, во всяком случае, направление на юг я выдерживал точно. Спустился в каньон, чтобы укрыться от ветра. Останавливался, чтобы попрыгать и согреть пальцы ног. Понял, что нужно отдыхать. На морозе усталость — лютый враг. Когда устаешь, у тела не остается никаких запасов энергии, чтобы поддерживать жизнь. Наконец я нашел укрытие под рухнувшим со скалы деревом и с третьей попытки разжег костер. Наломал лапника и устроил из него что-то вроде шатра.
 Началась метель, и нужно было ее переждать. Еда оставалась, кружка у меня была. Я вскипятил в кружке воду и приготовил чай. Уютно устроившись в своем укрытии, я попивал горячий напиток, радовался теплу костра и размышлял о том, как быстро цивилизованный человек может дойти до первобытного состояния. И как ему повезет, если он знает первобытные способы выживания. Я должен это хорошо запомнить, а все остальные понять: цивилизация — это всего лишь тонкий покров, под которым прячутся голод, холод и жажда, а еще ожидание. Они рядом, близко. Стоит о них позабыть, и они победят.
 Я немного поспал, проснулся, подкинул дров в огонь и снова заснул. Когда проснулся снова, то приготовил еще чаю и не торопясь выпил. Мысленно проследил свой предстоящий путь и задумался, стоит ли отправляться в дорогу прямо сейчас. У меня хорошее укрытие и, хоть я и хотел попасть домой на Рождество, при таком морозе лучше потерпеть, чтобы набраться сил.
 Я навалил еще лапника у входа в мою нору. Стало теплее. Придвинул оружие ближе к огню. Холодным оно работает хуже, а мне нужно быть готовым ко всему.
 Я дремал, просыпался, подкидывал ветки в огонь и снова засыпал. А порой лежал без сна и размышлял. Сколько народу вот так разводили костры и ночевали на жгучем морозе? Индейцы и те, что жили до них, и, может быть те, кто построил Лечебное колесо… Люди, которые приходили в этот мир раньше нас. Люди, которые не знали железа. Кто они? Откуда? Почему они построили свое святилище в таком месте?
 Наверное, им был знаком этот каньон, и они ходили теми же тропами, что и я. Они ютились у таких же, как мой, костров, и, скорее всего, задавались теми же вопросами. Этан говорил мне, что стоит побольше узнать о верованиях племени хопи. Этан хоть и не краснокожий, но умеет думать четко и ясно. Он лучше всех нас разбирается в индейских тонкостях. Только вот сам он слишком похож на индейца и никогда не раскроет своих мыслей какому-нибудь случайному прохожему. Я вырос в мире, который жил общительностью. Как только кого-то осеняла идея или он совершал открытие, он торопился сообщить о них всему миру. Индейцам такого не требовалось. Они вдохновенно излагали бесконечные военные и охотничьи истории только своим соплеменникам и выглядели они так, будто знают гораздо больше, чем рассказывают. Так оно или нет — Бог весть.
 С рассветом я двинулся дальше. Я не торопился, я просто вбил себе в голову, что мне нельзя перенапрягаться. Мороз убивает усталых, и, даже когда город будет совсем близко, я не должен торопиться, не должен пытаться преодолеть невозможные расстояния.
 Когда я замечал по дороге пучки мха или кусочки коры, я останавливался и набивал ими карманы, те, которые ближе к телу. Мое тепло их высушит, и, если я соберусь развести огонь, у меня будет под рукой хорошая растопка. Внизу, у ручья, идти было бы легче, но я пошел верхом. Иногда подо льдом бьют родники, и он делается тонким. Провалишься в воду на морозе — и все. Умрешь прежде, чем успеешь развести огонь.
 Впереди четко виднелись дымки труб нескольких селений, и мысль о близости горячей еды и теплого дома толкала меня вперед.
 Движение! Моя рука ухватилась за револьвер.
 Трое всадников и лошадь.
 Взмах руки… Заметили меня! Это Этан, Уэбб и Стейси.
 — Ты в порядке? — спросил Уэбб.
 — Ну, я чертовски замерз, — сказал я. — Но это ерунда. Главная беда, что вы, парни, наверное, смолотили весь рождественский ужин.
 Я так окоченел, что в седло вскарабкался только со второй попытки.
 — Кто-нибудь уезжал из города пару дней назад? Трое мужчин, например?
 Уэбб резко повернулся ко мне.
 — Трое? Они уехали из города сегодня утром. Похоже, направились к железной дороге.
 — Это был Мозес Финнерли с дружками, — сказал Этан. — Они удрали.




 Часть третья



 Глава 36

 Я начинал привыкать к человеку, который то и дело поглядывал на меня из зеркала. Перевоплощение совершалось постепенно, и пока что результаты меня устраивали.
 Потертые бизоньи шкуры — куртку и штаны я оставил в Шайенне, купив там новый костюм.
 — Выбрось его при первой же возможности, — посоветовал мне Страттон. — Брюки со стрелкой сейчас не носят, потому что всем видно, что они из магазина готовой одежды. Деньги у тебя есть, поэтому пойди к моему портному и закажи у него несколько костюмов. Запомни: тебя в Нью-Йорке никто не знает, и судить о тебе будут исключительно по внешнему виду. Если ты будешь выглядеть и вести себя как джентльмен, — примут без вопросов. Этот город кишит акулами всех видов, они любят запах денег, поэтому будь осторожен. Я написал своему адвокату, он с тобой свяжется. Если понадобится его помощь — обращайся без стеснения. Остановись в отеле «Пятая авеню». Там, конечно, есть и другие приличные отели, но ты должен остановиться именно в «Пятой авеню». И еще. Не связывай своих надежд с писательством. Эта работа оплачивается очень скудно, хотя порой она открывает нужные двери и придает человеку значительности. Писателей в Нью-Йорке много, но только единицы могут прокормиться от трудов своих. А если хочешь изучать право, то лучше Нью-Йорка места нет.
 — Это не входит в мои планы, — сказал я. — Просто я хочу там побывать. Может быть, еще съезжу в Новый Орлеан, а потом вернусь.
 — В Шайенн? Да, этот город растет так же, как и Денвер. Поставишь на него — не промахнешься.
 И вот я смотрю на себя в зеркало в номере отеля «Пятая авеню», в Нью-Йорке. Человек в зеркале мне мало знаком, но все же, кажется, — это я. Рост шесть футов и два дюйма, вес — сто девяносто. Лицо загорелое, обветренное, белая рубашка, хорошо сшитый темный костюм — словом, Бендиго Шафтер.
 — Далеко же от Бобровой гряды ты заехал, Бендиго, — сказал я себе. — Ох далеко.
 Но кое-что из Южного ущелья я все же с собой прихватил. Многое оставил, а вот мой револьвер все так же был у меня за поясом. Я поправил галстук, взял плащ и шляпу и вышел в коридор. Я собирался совершить свою вторую поездку на лифте, который был предметом особой гордости гостиничной администрации. Утверждали, что это первый гостиничный лифт в мире. Я уже поднялся на нем наверх, но еще ни разу не спускался. А что, если он сорвется?
 Со мной в кабину вошли двое мужчин с девушками. Девушки взволнованно хихикали. Наверное, они тоже ехали в лифте впервые.
 Вестибюль, отделанный мрамором и полированным деревом, сверкал хрусталем и был освещен газом, чего я раньше никогда не видел.
 Ко мне подошел высокий приятный джентльмен с седыми бачками.
 — Мистер Шафтер? Я — Джон Страйкер. Мистер Страттон просил меня с вами связаться. Я сразу понял, что это вы, как только увидел.
 — Здравствуйте, сэр. Я собираюсь поужинать. Могу ли я просить вас составить мне компанию?
 — Нет, нет, это я вас приглашаю.
 За ужином мистер Страйкер называл мне разных людей, которые сидели за столиками или проходили мимо. Некоторые имена мне были знакомы из газет, которые я так внимательно изучал.
 — Страттон мне что-то говорил о ваших… приключениях. Он также сообщил ваш возраст, но вы, на мой взгляд, старше.
 — Это так и есть, — сказал я. — У нас на границе каждый мальчишка хочет стать мужчиной. Он хочет, чтобы ему доверяли, и старается стать достойным доверия. В общем, если ты делаешь свое дело наравне с другими, тебя принимают таким, каков ты есть. Мне кажется, мужчина — это тот, кто способен взять на себя ответственность.
 — Расскажите мне о вашем городе.
 — Ну, сейчас там все в порядке. Есть свое стадо, мы торгуем с проходящими обозами, возле города — прииски. Золота там порядочно, но думаю, надолго его не хватит.
 — Если бы я увидел золото, то, наверное, даже не узнал бы. Во всяком случае, в его первозданном виде.
 — Могу показать, — улыбнулся я. — Прямо сейчас.
 И выудил из жилетного кармана самородок, величиной с фалангу большого пальца.
 — Вот… Прямо со дна ручья.
 Он аж покраснел и уставился на самородок.
 — Правда? — Он осторожно взял его и стал поворачивать так и сяк. — Вот это да, черт меня возьми.
 — Не возьмет. Разве что вы наберете таких штуковин слишком много, — улыбнулся я. — Но это не так уж легко.
 Рядом остановился человек и уставился на самородок.
 — Ничего себе! Можно глянуть?
 Страйкер поднял глаза.
 — Да, да, конечно. Как поживаете, мистер Грили? — Он повернулся ко мне. — Бендиго Шафтер… Гораций Грили.
 Гораций Грили. Редактор газеты «Трибюн». На тропе Оверленд все знали о его знаменитой поездке вместе с кучером почтовой кареты Хенком Монком.
 Грили оказался человеком высокого роста, лысеющим, с седыми висками. На нем был черный костюм с белым жилетом и черный, несколько криво повязанный галстук. Он взял самородок, повернул его к свету и принялся рассматривать сквозь очки.
 — Да, очень хороший, правда, хороший. Где же вы его добыли, молодой человек?
 — На новой Территории Вайоминга. Вы ведь знаете эти края, сэр. Неподалеку от Южного ущелья.
 — Да, конечно. Знаю. Только что ж там за ущелье? Настоящие прерии.
 Он сел.
 — Ваше имя Шафтер? А, да, да… Бендиго Шафтер? — Он снова поглядел на меня. — Я читал эту вашу штучку. Что-то такое о пуме.
 — Вы читали? Но ведь я…
 — Понимаю. Читал. Я интересуюсь всем, что касается Запада. Очень интересно. Очень.
 — На Западе вас хорошо знают, сэр, — сказал я ему с полной серьезностью. — Все только и говорят, что о вашей поездке с Хенком Монком.
 — Монк? Это тот кучер? Разве его так зовут? Ах, ну да! Конечно, Хенк. Угораздило же меня ехать с таким парнем, да еще когда я спешил.
 — Но ведь он вас довез, мистер Грили.
 Грили хмыкнул.
 — Да… конечно, довез. — Он глянул на меня поверх очков. — Значит, гостите в Нью-Йорке?
 — Да, сэр.
 — Он там разбогател, на этих приисках, мистер Грили. Вы же видели самородок!
 — Да, такие не часто попадаются. Заходите ко мне, молодой человек, заходите. Вы хорошо пишете, но, что еще важнее — правильно думаете… Только не засоряйте свои вещи всякой чепухой.
 И он удалился неуклюжей походкой.
 — Вы интересуетесь театром? — спросил Страйкер. — Ожидается премьера новой пьесы… Или, вернее, старой пьесы в новой постановке.
 — Интересуюсь, — сказал я, думая совсем о другом. — Пожалуй, я скоро поеду в Новый Орлеан.
 — Могу ли я быть вам чем-то полезен? Мистер Страттон был очень настойчив, так что если я чего-нибудь для вас не сделаю или не покажу вам то, что нужно показать, он снимет с меня скальп.
 — Не беспокойтесь, пожалуйста. Я уже гулял по городу и немного его узнал. — Я смотрел на свои руки. Они посветлели и стали мягче. Или мне это только кажется? Неужели я и сам стал мягче? — Да, я хотел бы посмотреть пьесу. А как она называется?
 — «Мода». Написана лет двадцать назад. Кажется, это одна из первых удачных американских пьес.
 Я слушал, наблюдал за людьми, и поражался окружавшему меня блеску. И вдруг…
 Стакан чуть не выпал у меня из руки. Я осторожно поставил его на стол.
 — Мистер Страйкер, — сказал я, — видите вон тех людей? Вы, случайно, не знаете, кто они?
 Он глянул.
 — Девушка — Нинон Вовер… играет в той самой пьесе. Вторая женщина тоже артистка… А вот тот тип… Жалко барышень, они попали в дурную компанию..
 — Кто он?
 — Джейк Мак-Калеб, во всяком случае, он так себя называет. Он игрок, играл на пароходах и еще кое-чего похуже. Опасный человек, не связывайтесь с ним, Шафтер.
 — Я знаком с ней.
 — Вы с ней знакомы? С Нинон Вовер? Откуда, она ведь актриса… из Нового Орлеана. Она попала в этот спектакль… играет служанку… Это хорошая роль.
 — Вы меня не подождете? Я хочу с ней поговорить.
 — Будьте осторожны с этим человеком. Говорят, что его враги долго не живут. Полиция о нем знает, но доказательств нет. Им его не взять.
 Я слушал адвоката вполуха. Нинон уже не ребенок. Она молода, красива, она уже женщина.
 Я направился прямо к ее столику. По мере того как я приближался, ее глаза становились все шире. Нинон стремительно вскочила.
 — Бен! Ох, Бен! Неужели это ты? — Ее пальцы вцепились в рукав моего пиджака.
 — Давненько же мы не виделись.
 — Ты знаешь этого человека? — спросил Мак-Калеб, вставая. Второй мужчина тоже поднялся.
 — Знаю ли я? Еще бы! Бен, присядь, пожалуйста! Нам нужно столько сказать друг другу!
 Мак-Калеб наливался краской.
 — Нинон, разве ты забыла?..
 Она быстро повернулась к нему.
 — Ничего я не забыла. Сказано — мне это не интересно! Повторить? — Она оглянулась на второго: — Чарльз, иди сюда. Познакомься с Беном, пожалуйста. Он…
 Мак-Калеб обходил стол. Двигался он стремительно и легко, хотя казался неторопливым. Подошел и уставился на меня.
 — Мы вас не приглашали, мой друг. Прошу вас уйти.
 — Не говорите глупостей, — улыбнулся я, взял Нинон под руку и проводил к нашему столу, где дожидался Страйкер.
 Мы уселись, и я оглянулся. Мак-Калеб расплачивался с официантом. Он повернулся к нам, и я понял: сейчас что-то будет. Но ведь это не зачуханный бар у нас, на Западе, а самый элегантный ресторан большого города!
 Он навис над нами и ухватил меня за шиворот. Моя нога выехала из-под стола.
 — Слушай, ты… — прошипел он.
 Зацепив носком сапога его пятку, я резко встал и потянул ногу на себя. Он потерял равновесие, закачался, отступил и с грохотом рухнул.
 — Ох, как же вы так, нужно быть осторожнее, — сказал я. — Позвольте, я вам помогу.
 И нагнулся. Взял за плечи, будто бы желая помочь. Мое колено пошло вперед и наткнулось на его подбородок. Голова дернулась, как на шарнире. Потом я поднял его, отряхивая. Подбежал официант с метрдотелем. Я мягко толкнул Мак-Калеба им на руки.
 — Боюсь, этот джентльмен хватил лишку. Пожалуй, нужно вызвать для него экипаж.
 Джейка медленно вели к выходу. Он шатался — удар коленом почти лишил его сознания.
 — Бедняга! — сказал я. — Видно, перебрал малость.
 У Нинон в глазах плясали чертики.
 — Жаль, что я так не умею! Этот тип совсем заморочил мне голову, но все его боятся. Как же у тебя получилось?
 — Я только хотел ему помочь. Мне показалось, что он не совсем твердо держится на ногах и…
 К нашему столику подошел старший официант.
 — Я приношу извинения за те неприятности, которые причинил вам этот человек. Здесь вы больше его не увидите.
 — Ничего такого не было, — отозвался я. — Он просто немного расстроился.
 — Как же так? — удивлялся Страйкер. — Не успели вы встать, как этот парень упал. А потом вы ему помогали подняться. Неужели он так сильно ударился, что не мог устоять на ногах?
 — Пусть это вас не беспокоит. Утром он встанет здоровым.
 — Не так все просто, — покачал головой Страйкер. — Он опасен. Он натравит на вас своих бандитов. Это грубый народ, они с Бауэри. У вас появился опасный враг.
 — Бен, — Нинон положила ладонь мне на руку, — как там все? Как твой брат? Как мистер Сэмпсон? Рут, Лорна?
 — Все хорошо, а Лорна здесь, со мной. Ей нездоровится, и она осталась наверху. А я-то думал, ты в Новом Орлеане.
 — Я и была там… А потом мне предложили эту роль. Я играю Миллинету. Тетя сперва и слышать не желала о театре, но я так хотела поехать. Она поняла, что я не сдамся. И приехала сюда со мной.
 — Она здесь?
 — Ну, мы же ненадолго. Всего несколько недель. Знаешь, большинство пьес идет не больше недели. А две или три — это уже исключение, большой успех. Когда мы перестанем играть эту пьесу, я, наверное, сыграю еще что-нибудь. — Она не отрывала от меня глаз. — Знаешь, мне уже предложили несколько ролей.
 — А мистер Шафтер теперь что-то вроде писателя. Вы знали об этом, мисс Вовер?
 — Писатель? — поразилась она. — Ты, Бен? Вот уж никогда бы не подумала.
 Смутившись, я пожал плечами.
 — Ну, какой там писатель! Так, написал пару вещичек об индейцах, о животных, о жизни там, у нас.
 Потом мы долго разговаривали, и я рассказал ей, ни словом не обмолвившись о разных там стычках, как гнал стадо из Орегона. Вот уж чего я не хотел вспоминать, так это перестрелки. Надеялся, что они остались в прошлом.
 — Значит, теперь у тебя есть ранчо?
 — Нет, только кое-какой скот. Перед самым отъездом прикупил еще шестьдесят голов. Есть еще несколько делянок на приисках. На одной я уже намыл кое-что. Но, боюсь, когда перестанут проходить обозы, наш город умрет.
 — Не может быть!
 — Железная дорога может все изменить. Ну, а город свое дело сделал: позволил нам выжить в суровую зиму, дал передышку, чтоб мы могли понять, кто мы и зачем. И я там многому научился. У всех понемногу. У Рут, у Каина, у Этана, у Джона Сэмпсона. И у Уэбба тоже.
 — Этот Уэбб такой темный, мрачный. Настоящий Кассий.
 — Только внешне. Цезаря он бы убил в одиночку, не стал бы перекладывать часть своей вины на других. Уэбб — надежный и верный человек.
 Страйкер встал.
 — Не буду вам мешать. Не забывайте, мистер Шафтер, если что — сразу ко мне. Надеюсь, что смогу быть вам полезен.
 — Спасибо.
 — Спокойной ночи, мисс Вовер.
 Мы остались вдвоем. Сидели и смотрели друг на друга. Я даже не знал, что сказать. Но сказал:
 — Ты так хороша!
 Она засмеялась, потом сказала серьезно:
 — Бен, я скучала без тебя! И по горам скучала. Я все ловила себя на том, что поднимаю глаза, чтоб увидеть горы, или озираюсь — не догоняют ли индейцы.
 — Индейцы остались на Западе. И мне придется скоро туда вернуться. Говорят, в этом году следует ожидать набегов, как в шестьдесят пятом.
 — Дай Бог, обойдется, Бен. А что станет с ними?
 — То же самое, что было бы с нами в подобных обстоятельствах. Одни будут отступать все дальше и дальше в горы, другие погибнут, а большинство переберется в наш мир и будет в нем прекрасно существовать. Хоть они и люди каменного века, с головой у них все в порядке. Я видел, например, как индеец ремонтирует ружье, и получалось у него не хуже, чем у настоящего мастера.
 — А мы сумеем их принять?
 — Почему нет? Такое происходило в мире с незапамятных времен. Народы переселялись и теснили другие народы или поглощали их. Так было и в Европе, и в Африке. Там, где сталкиваются две культуры, выживает та, которая больше приспособлена.
 — Ты вернешься туда, Бен?
 — Скорее всего, придется — на время. Навсегда я там не останусь. Все, что могли, мы там сделали. Нужно продать прииски, а ведь там у меня еще и стадо. А может быть, я начну издавать там газету.
 — Но не здесь?
 — Нет. Мне нравится Восток, и я буду сюда наведываться, но мое место там — на Западе. — Я посмотрел на нее. — Нинон, тебе придется с этим смириться. Я горный человек. Я люблю быть заодно с дикой природой.
 Ни один из нас не заговорил о личном. Мы беседовали об общих знакомых, о городе, о снеге, о горах и еще о всякой всячине.
 — Можно, я провожу тебя домой?
 Она рассмеялась.
 — А я уже дома. Я живу здесь, в этой гостинице… вместе с тетей. Видишь ли, мы играем в театре на Пятой авеню, прямо за отелем. Очень удобно и близко.
 Я проводил ее до лифта. Завтра мы встретимся, и я познакомлюсь с ее тетей.
 Когда лифт ушел наверх, я прошелся по вестибюлю и купил «Трибюн» мистера Грили. Завтра позвоню редактору, у которого лежит мой рассказ о пуме.
 Лорна еще не ложилась. Она подняла на меня глаза от книги.
 — Ты ее видел? Ты видел Нинон?
 — А ты откуда знаешь?
 Она рассмеялась.
 — У меня тут был гость. Ее тетя. — Она закрыла книгу. — Очень красивая и образованная женщина. Но как она узнала, что ты здесь, — не понимаю. Она пришла меня навестить.

 Глава 37

 Мы встретились в кафе «Дельмонико», самом модном заведении города. Трудно представить, но Нинон выглядела еще прелестней, чем накануне.
 Я встал, когда они подошли к столику, где сидели мы с Лорной. Тетя Нинон, она же миссис Боссан, оказалась привлекательной дамой лет сорока. Она смотрела мне прямо в глаза — насмешливо и с любопытством.
 — Ну и что? Я похожа на страшное чудовище?
 — Вы тетя мисс Нинон и просто обязаны были оказаться красавицей.
 — Неплохо сказано. Для дикаря с Дикого Запада вы хорошо подкованы, — улыбнулась она. — Я вас представляла в виде монстра в бизоньей коже и с ножом для снятия скальпов.
 — Я одеваюсь сообразно обстоятельствам. — Я поклонился. — Бизоньи шкуры здесь не в моде.
 — А нож для скальпов?
 — Это другое дело. Но мне кажется, что тут скальпы принято снимать с помощью слов, а не примитивной штукой вроде ножа.
 Мы говорили о том и о сем, о книгах, о путешествиях, о Нью-Йорке и Новом Орлеане, о театре… Я вспомнил о пьесе «Мода» — я ее прочел, когда к нам попал Миллер Пайн.
 Я говорил и слушал, а мой взгляд блуждал по залу кафе. Здесь спокойно, тихо, отменная еда — все не так, как там у нас, в горах. Как далеко отсюда до гор Уинд-Ривер и каньона Попо-Аджи!
 — Зачем вы приехали на Восток, мистер Шафтер?
 — Чтобы увидеть Нинон. Мы давно не виделись.
 — Только и всего?
 — Ну… я выслал сюда несколько рукописей. Мне бы, конечно, и так ответили. Письмом. Но честно говоря, я рад, что приехал. У меня купили две статьи, их только нужно доработать. Утром я говорил с редактором, и он подсказал, как их привести в порядок. Я слишком долго хожу вокруг да около, а нужно просто взять и рассказать историю.
 — Что же вы пишете?
 — Я, конечно, не писатель, но многих интересует Запад и дикая природа. Ну, я и написал о горных львах, пумах, пантерах — называйте, как хотите. А второй рассказ — о стычке с индейцами.
 — Нинон рассказывала мне о вашей тамошней жизни. Вы, должно быть, очень смелый.
 Разве? А ведь я сам часто задумывался, смелый ли я. Вот и сейчас я просто пожал плечами.
 — Каждый делает что может.
 — Он столько миль проехал по морозу, когда меня искал, — тихо сказала Нинон. — Если бы не он, меня бы не было в живых, как Дэвида.
 — Благодарите Дрейка Морелла, — сказал я. — Если бы он до нас не добрался, мы бы ничего не узнали. А ведь он был тяжело ранен! Я нашел его на снегу, без сознания.
 — Дрейк Морелл! — Эмили Боссан повернулась к Нинон. — Ты мне ничего не говорила!
 — Мне бабушка не велела. Она сказала, что это бы вас расстроило.
 — Вы его знаете? — спросил я у Эмили.
 — Да, конечно. Очень хорошо. Старый друг нашей семьи и… словом, он мне был симпатичен.
 — А мы очень рады, что он к нам попал. Дрейк очень умный и красивый человек. Но, конечно, иногда он бывает… ну, излишне резок.
 — Можно сказать и так. — Она улыбнулась. — Видите ли, он очень много играл. И постоянно выигрывал. Ну, и тут всегда возникает вопрос о честности.
 — Понимаю.
 — А что с ним сейчас? Где он?
 — Он у нас учителем.
 — Дрейк Морелл? Учитель?
 — Он хороший учитель. — И я рассказал ей историю о том, как вооруженные до зубов школьники встали за него горой.
 — Неужели они ходят в школу с оружием?
 — Ну, на город могут в любой момент напасть индейцы, а некоторые школьники приезжают в школу с окрестных ранчо верхом. Это не значит, что у нас всегда опасно, просто вдруг может нагрянуть беда, и тогда придется действовать решительно. Так что лучше всегда быть наготове. Еще там есть пумы. Они редко нападают, но все же такое случается. Или можно наткнуться на медведицу с медвежатами. В такие моменты она очень опасна. Когда мальчишки приходят в школу, они раздеваются и оставляют оружие вместе с верхней одеждой. А тут, когда Фоллет явился по душу Дрейка, мальчики уже собирались по домам и оружие было при них.
 — Господи, такое даже трудно себе представить.
 — Естественно. Некоторые живут в теплых уютных домах вдали от границ и пытаются нас, переселенцев, учить, как нам подобает себя вести. Но представьте, что человек однажды возвращается домой и находит своих детей и жену убитыми. Просто так, без причины.
 — А ты, Лорна? — спросила Нинон. — Ты вернешься туда?
 — Не знаю. Если я останусь здесь, придется как-то зарабатывать на жизнь. Но ведь я не актриса, как ты. Наверное, поеду обратно, но не домой. Останусь в Денвере. Или отправлюсь в Калифорнию.
 Мы пили кофе, когда к нам подошли двое — Гораций Грили и еще один джентльмен, которого я не знал.
 — Можно ли к вам присоединиться, мистер Шафтер? Мы с приятелем обсуждали положение индейцев и решили, что было бы неплохо послушать знатока.
 — Конечно, прошу вас, — сказал я, вставая, и представил мужчин моим леди.
 — Вы говорили, что весной на Западе может начаться кровопролитие. Что можно сделать, чтобы этого избежать?
 — Ничего.
 — Ничего? Да бросьте вы, молодой человек. Должен же быть какой-то выход!
 — Может быть, но я его не знаю. Большинство белых ничего не понимают в индейцах, а многие даже не хотят понимать. Им индейцы представляются чем-то вроде досадной помехи, которая не дает им спокойно жить. Ну, вроде бизонов. А дело в том, что молодой индеец может заслужить свой мужской статус среди соплеменников только на охоте или на войне. Старики участвовали в войнах, считали добычу, снятые скальпы и украденных лошадей. Это заменяет богатство, у них весомое положение в общине. А что делать молодому? Старый индеец стремится к миру, молодой — к войне. Чтобы жениться, он должен доказать, что он мужчина и воин, поэтому он должен сражаться. За невесту с него требуют лошадей — необходимо их украсть. А потом его жена захочет иметь такие же вещи, как у белой женщины. Эти вещи можно выменять, купить, но — на что? Значит, он должен убить и ограбить. Обоз фургонов для индейца — все равно что испанский галеон, нагруженный золотом ацтеков, для сэра Фрэнсиса Дрейка. Большинство индейцев, которые грабят обозы, живут вдали от дорог, но они проезжают многие мили, чтобы поживиться «сокровищами» из фургонов. Лицом к лицу столкнулись два народа, у которых разные религии, обычаи, несхожий образ жизни. Несколько столетий война была образом жизни и в Европе, вспомните хотя бы викингов. Война все решила. Для индейцев сейчас так и есть. Старые индейцы мудры, их разум светел, головы не хуже наших с вами, и они готовы прислушиваться к мнению других. Но если вам удается договориться и заключить мир со стариками, то тем самым вы загоняете в угол молодых, их проблемы остаются нерешенными. Чтобы наступил мир, нужно дождаться, чтоб у индейцев появилась новая система ценностей. А это — время жизни нескольких поколений.
 — Гм. — Грили потер баки. — Вот так, мой друг. Не могу сказать, что во всем согласен с молодым человеком, но такого ясного объяснения я еще никогда не слыхал.
 — Всем хочется решить проблему легко, — сказал я. — Но это не получится. Все хотят быстрого успеха, но такие проблемы не решаются быстро. Здесь нужно время. Здесь, в Америке, мы почему-то убеждены, что стоит нам издать закон, как сразу все изменится. Не изменится. Бумажный закон будут либо обходить, либо нарушать. Подчиняются только тем законам, которые принимает большинство.
 — По вашим речам не скажешь, что вы молоды, — сказал второй джентльмен. — Наверное, вы много думали об этом.
 — На границе нет времени для отрочества. Сегодня ты дитя, завтра — мужчина. А про индейцев нам нужно много думать, они-то о нас думают много. Я просто счастливчик. У меня были хорошие учителя: дикие нравы и добрые соседи. И я читал Плутарха, Блэкстоуна, Юма, Локка и кое-кого еще.
 — Вы возвращаетесь обратно?
 — Да. Я шериф у себя в городе, а если нагрянет беда, нам понадобится каждый ствол.
 Когда все разошлись и девушки поднялись в комнаты, я вышел прогуляться.
 На улице было тихо. На Мэдисон-авеню шуршали сухие листья. Проехал экипаж и свернул на Бродвей, а я зашел в парк и двинулся по дорожке между деревьями.
 Вдруг я услышал шорох шагов по траве. Кто-то шел следом, сзади и немного левее. Долго ли он намерен следить за мной? Сейчас темно, но впереди — свет фонаря. Значит, то, что должно случиться, случится немедленно.
 Тихо ходить они не умели. У нас любой мальчишка прошел бы лучше. Мои уши сами настроились на звук шагов, и, когда они стали приближаться, я осмотрелся.
 Чуть поодаль я увидел освещенную эстраду и направился прямо к ней. И только тут понял, почему они не нападали раньше. У эстрады меня ждали двое парней крайне сурового вида. К тем двоим, которые сзади, я был готов, четверо — уже многовато, а вот устраивать перестрелку в чужом городе я не хотел.
 Те двое, что были у эстрады, встали на моем пути.
 — Привет, ребята, — сказал я весело. — Вы, случаем, не меня ждете?
 — Хватайте его, — сказали сзади.
 Я оглянулся. Конечно — Джейк Мак-Калеб.
 Парни все приближались, и я не стал терять времени даром. Напружинился, качнулся в сторону и двинул кулаком в того, что был левее.
 Старое правило гласит, что в уличной драке побеждает тот, у кого первый удар увесистей. Я думал только об одном: если я двину удачно, их останется только трое.
 Ударил я в подбородок, а метил глубже, чтоб пробить насквозь. А он — молодец! — шел на меня быстро. Удар был, словно обухом по бревну — он и вырубился, еще не долетев до земли. Я тут же ударил второго левой, он тоже рухнул. Сзади третий прыгнул мне на спину, но его прыжок совпал с моим боковым движением, и он промахнулся, кувырнувшись в траву.
 Я резко обернулся и оказался лицом к лицу с четвертым. Это был Мак-Калеб. Правой рукой я выхватил револьвер и приставил ему к виску, потом сделал несколько шагов назад, не опуская оружия, и оказался возле того парня, который уже собирался подняться с земли и стоял на коленях, тряся головой. Теперь вся компания была под присмотром моего револьвера. Я взял коленопреклоненного за шиворот.
 — Я тебя убью, — сказал я ему.
 — Ну, хозяин, — заныл тот, — ошибочка вышла…
 — Эй ты! — позвал я другого. Он стоял на четвереньках и пытался встать. — Слушайте, вы оба! У вас есть шанс убраться отсюда живыми.
 — Хозяин, погоди… Ты не того…
 — Заткнитесь! — сказал я, направляя револьвер то на одного, то на другого. — Вы двое нанялись избить человека, а может быть, даже убить. Деньги придется отработать.
 Они молча уставились на меня. Дуло револьвера не позволяло им вступать со мной в дискуссию.
 — Либо отработаете, либо утром отсюда будут выметать ваши мозги.
 Я ткнул револьвером в сторону Мак-Калеба.
 — Посмотрим, чего вы стоите. Отлупите его.
 — Эй, послушай, чего ты…
 Я снял револьвер с предохранителя. Щелчок прозвучал как выстрел.
 — Считаю до трех. Раз! — Они все еще стояли. — Два!
 Мак-Калеб бросился наутек. Парни — за ним. Догнали и набросились. Хоть они были еще не совсем в порядке, но все же — ребята не слабые. Да и Мак-Калеб тоже не слабак и не трус. Драка была стремительная, кровавая и жестокая. У всех троих были кастеты. Мак-Калеб упал, попытался встать, но получил в челюсть и снова рухнул. Они принялись молотить его ногами.
 — Хватит! Валите отсюда!
 Они постояли, ловя ртами воздух, потом повернули и потрусили на нетвердых ногах в сторону Мэдисон-авеню.
 И вдруг за моей спиной раздался голос:
 — Вот так зрелище! Потрясающее зрелище, парень! Ей-богу, четыре года о таком мечтал! Клянусь всеми святыми!
 Я обернулся, не опуская револьвер. Передо мной стоял огромный полицейский. Похоже, ирландец.
 — Убери пушку, парень. Она тебе не понадобится. Я хочу пожать тебе руку, ей-богу. Этот подонок Джейк водит компанию с кое-какими городскими политиканами, и к нему нам не подобраться. А я давно мечтаю упрятать его за решетку.
 — Они на меня напали, — сказал я. — Мы с этим джентльменом обменялись парой теплых слов в «Пятой авеню», я там остановился.
 — Наслышан. Мимо меня тут мало что проходит, а с этого Джейка я давно глаз не спускаю. Я этого ждал… но не сегодня. Ох, все-таки это было зрелище! Слушай, тебе надо было стать боксером!
 — Спасибо, сэр. Но сейчас я хотел бы вернуться домой. Вы не возражаете?
 — Нет, конечно. Идите, Том Малруни вас благословляет! — Он помахал мне рукой. — Ничего такого с вами больше не случится.
 На улице я отряхнул плащ и надел шляпу. Постоял на ступеньках отеля, чтобы успокоиться, вошел внутрь, кивнул портье и вызвал лифт.
 Настроение мое поднялось. В конце концов, Нью-Йорк — неплохой городишко. Вполне приличный городок. Мне здесь могло бы понравиться.

 Глава 38

 Ночью я плохо спал. То и дело снились наши горы. Я вспоминал старика Урувиши, и мне казалось, что когда-то я случайно угадал его стремление добраться до Лечебного колеса. Меня тоже туда тянуло. Я не знал, что оно значило для старика, но ясно было одно — он великий воин, и не в его характере тратить время попусту, сидя у костра и ожидая смерти.
 Через день после стычки в парке я сопровождал Лорну в театр. Платье свое она только что купила в магазине «Стюарт» на Бродвее, и, когда мы шли по проходу между рядами, я ловил одобрительный ропот — мужской и женский.
 Лорна вся светилась от волнения, и я радовался за нее. Она была в своем мире, мне же нужно было лишь чувствовать под собой коня и ощущать лицом свежий ветер с Биг-Хорне. Меня тянуло обратно в пустынные каньоны, где живет одно только эхо, где между валунами пенятся, ревут и бьются о каменные стены потоки воды. Я хотел ездить по бурелому, собирать сухие ветки, разжигать костры и вдыхать волшебный запах соснового или кедрового дыма.
 И сидеть в «Дельмонико» мне тоже нравилось. Глядеть на проплывавших мимо женщин, слушать шорох шелков и тихое журчание разговоров… Хотелось думать, что они беседуют о музыке, искусстве, театре, перебрасываясь остроумными и насмешливыми репликами… Но я знал доподлинно — их болтовня скучна и никчемна: женщины жалуются на тугой корсет, а мужчины ждут не дождутся, когда можно будет выйти из зала, чтобы покурить или выпить в баре.
 Я склонился к Лорне и прошептал:
 — Я возвращаюсь домой.
 — Похоже, что я тоже, Бен. Поехали скорее.
 После представления мы пошли за кулисы к Нинон. Увидев меня, она засмеялась:
 — Бен, у тебя вид испуганного мальчишки!
 — Может быть. Я возвращаюсь обратно в горы.
 — Сегодня?
 — Нет… Но скоро. Лорна тоже этого хочет.
 — У меня в субботу последнее представление.
 — Вот и хорошо. Сможешь поехать домой вместе с нами.
 Она ахнула — картинно, будто дразня.
 — Лорна! Ты слышала это? Мне кажется, он делает мне предложение. — Она вдруг сделалась чопорной, подошла ко мне вплотную и уставилась на меня смеющимися глазами. — Молодой человек, у вас честные намерения?
 — Да вроде… Намерения есть, это точно.
 На другой день я встретился со Страйкером.
 — Кажется, тут есть место, которое называется Золотая биржа?
 Он глянул на меня с любопытством:
 — Есть такое место. Вы хотите купить золото?
 — Продать, — тихо сказал я.
 Он поморщился.
 — Но видите ли, на бирже не продают настоящее золото. Там торгуют ценными бумагами и спекулируют на ценах…
 — Мне нужно продать золото. Довольно много.
 Он откинулся в кресле.
 — Это, конечно, можно устроить. Даже любопытно, как они на это отреагируют. Оно у вас с собой? Или его еще нужно намыть?
 Я вытащил из-за пояса брусок весом в пару килограммов.
 — Вот оно. Новое, чистое, никаких подделок.
 Это его ошарашило.
 — Вы его носите с собой? На себе?
 — Иногда, — сказал я. — Если по сходной цене — тут на полторы тысячи долларов. Я хочу продать этот и еще одиннадцать брусков.
 Он снова откинулся в кресле и даже слегка побледнел.
 — Шафтер, я никогда не встречал людей вроде вас. Вы хотите сказать, что у вас примерно двадцать тысяч долларов золотом? И вы таскаете его при себе?
 — Нет, нет, я соблюдаю осторожность. Итак — вы можете устроить мне эту сделку?
 — Конечно, конечно! Дюжина золотых брусков! — Он вдруг стал строгим. — Я надеюсь, Шафтер, вы сможете за него отчитаться?
 — У меня там небольшой прииск… Это золото я намыл сам, а потом мы с братом в кузнице его выплавили.
 — Небольшой прииск? Он не так уж и мал. А сколько у вас рабочих?
 Я пожал плечами.
 — Я сам добыл это золото. Времени было мало. Только-только начал, а тут зима. Но я вообще-то не золотодобытчик.
 — Но весной-то вы начнете работать? Можно нанять помощников… Даже невозможно представить, сколько вы могли бы там добыть! Миллионы!
 — Возможно. Но речь не об этом. У меня есть небольшое стадо, и мне куда интереснее завести ранчо. Наверное, я буду изредка работать на прииске, но меня это дело не интересует.
 — А вы не хотите продать прииск? Я, как вы понимаете, ничего не предлагаю, но… это же золото, приятель! Золото!
 — Я еще не думал о продаже. Да, конечно… Если цена будет сходная. Но как же назначить цену прииску? Вот, допустим, мне нужно что-нибудь купить, — я иду и намываю столько, сколько мне нужно для покупки. Нужны деньги в другой раз — намою еще.
 — Нет, так эти дела не делаются. Нужно оборудование, рабочие. Такой богатый прииск должен стать настоящим предприятием. В Нью-Йорке есть люди, которые бы до потолка подпрыгнули, узнав о таких возможностях.
 — Отлично. — Я встал. — Если бы вы нашли мне покупателя, я был бы вам крайне признателен. Я имею в виду — покупателя для живого золота.
 Получу эти двадцать тысяч — и я свободен. Можно спокойно работать, все заранее планировать, самому решать, куда ехать и чем заниматься. Хорошо бы, конечно, завести ранчо. О скотоводстве я уже кое-что знаю, а спрос на говядину продолжает расти. Для начала нужно купить хорошие пастбища. А помощники — тут, я думаю, многие из нашего города пошли бы со мной.
 Но как же Нинон? Захочет ли она пожертвовать всем и переселиться в провинциальную глушь? Она по опыту уже знает, каково там жить… Спросить ее?
 Почему не спросить? А вдруг откажется…
 Когда я вернулся в отель, меня ждала Лорна.
 — Бен, письмо от Каина. У них неприятности.
 — Что такое?
 — Троттер стрелял в Нили… Он тяжело ранен. Какая-то драка на прииске…
 Я взял письмо.
 «Дорогие Лорна и Бен,
 вскоре после вашего отъезда Финнерли и компания вернулись в город. Никто их не видел, пока Нили не поехал на прииск. Оказалось, что они там сломали замок и выкапывали золото, которое припрятали раньше, до того, как Нили их выгнал.
 Он попытался их остановить, тут Троттер и выстрелил. Колли это слышал и поехал на помощь, но не успел. Финнерли с дружками удалось удрать. Их видел Уэбб, когда они уезжали, так что у нас есть два свидетеля.
 Колли погнался за ними в горы, но они скрылись. Колли считает, что они еще вернутся. Ни Этана, ни Стейси тогда в поселке не было.
 Со стадом все в порядке. Мои дела пошли на убыль, но все же полдюжины фургонов со шпалами на железную дорогу мы отгрузили.
 Нуббина Тейлора, его жену и детей убили индейцы. Дом сожгли, а скот угнали».
 Там было еще кое-что, но того, что я прочел — достаточно. Тейлор жил всего в четырех милях от города, а индейцы на него напали… Теперь можно ожидать чего угодно.
 — Собирайся, Лорна. Едем.
 — Я готова, Бендиго.

 Глава 39

 Лорна была высокой, хорошо сложенной девушкой с ясными, умными глазами. Она обладала грубоватым, но занятным чувством юмора. Стоя у окна, она глядела на улицу. А я думал о том, как сильно отличается этот мир от нашего маленького городка, и о том, как сложится жизнь Лорны.
 — Мне нужно еще кое-что сделать, — сказал я.
 — Конечно. Ты должен повидаться с Нинон. Иди, Бендиго. Мне тоже нужно кое с кем проститься.
 — Тебе?
 Она засмеялась.
 — Ты был занят, Бен, так что я тебя не виню. И ничего не заметил. У меня тоже появился друг. Он вообще-то приятный джентльмен. — Она помолчала. — Ты не против?
 — Если он нравится тебе, значит, и мне понравится, — ответил я. — Кто он?
 — Его зовут Фэрчайлд… Джексон Фэрчайлд. Он доктор… врач.
 — Мне нужно с ним познакомиться.
 — Обязательно. Я с ним обедаю сегодня внизу. — Она подошла и взяла меня за руку. — Я хочу, чтоб он тебе понравился. Мне он нравится… очень.
 — Ну, раз он тебе подходит… Не забывай, как ты дорога нам с Каином.
 — Он не такой, как все, Бен. Он вырос на ферме в штате Нью-Йорк, потом учился медицине, потом работал в маленьком городке — в Нью-Хемпшире, а теперь хочет отправиться на Запад.
 — Куда? В смысле — в какое место?
 — Ну, он еще точно не знает. Кажется, в Калифорнию. Он хочет быть там, где что-нибудь происходит. И еще ему предлагают практику в Колорадо.
 — Я поговорю с ним. А пока…
 — Тебе пора к Нинон.
 Комнаты Нинон и ее тети располагались этажом выше. Я поднялся по лестнице, потом постоял у окна, глядя на город. Как мало я знаю о городах вообще, в том числе и об этом городе, в котором можно многому научиться! Тут я встречался с разными людьми, с Горацием Грили, который метит в президенты, с писателями, натуралистами и финансистами, которые собирались вкладывать деньги в западные земли. Ответы на их вопросы сами собой срывались у меня с языка, особенно когда речь шла о жизни на Западе. Эта быстрота удивляла меня самого. Но на вопрос об индейцах ответить мне было нечего, решения задачи я не знал.
 С индейцами я дрался, мы вместе выезжали на охоту, я подолгу беседовал с ними. Мы проехали вместе долгие мили, и многие люди из этого народа мне нравились. Нам было чему поучиться друг у друга, а индейцы, как я понял, легко приспосабливаются к разным условиям жизни. Но большая часть наших обычаев казалась им совершенно бесполезной.
 Однако же вопрос, заданный мне мистером Грили и его другом, заставил меня крепко задуматься. Никогда не поймешь, мало ты знаешь или много, пока не втянешься в разговор. Вернусь домой и постараюсь получше разобраться в этом.
 В гостиной меня встретила миссис Боссан.
 — Нинон сейчас выйдет, мистер Шафтер. Вы, кажется, едете домой?
 — Да.
 Вошла Нинон и, протянув руки, стремительно направилась ко мне.
 — Бен! Ты уезжаешь!
 — Я должен. Там случилась беда.
 — И, как всегда, ты первый спешишь на помощь! Ведь правда?
 — Ну, я не знаю. Я просто делаю то, что нужно.
 — Зато я знаю все. Ты пошел спасать Мэй с детьми, когда их похитили индейцы, ты поехал вытаскивать мормонов из снегов, ты сражался с бандитами. И ты с Этаном Сэкеттом кормил мясом весь город в первую зиму. Я все это слышала, а кое-что видела и сама.
 — Человек должен делать то, что нужно. К тому же я не один, рядом со мной всегда крепкие люди — Каин, Этан, Уэбб, Джон Сэмпсон.
 — Но ведь делал-то все ты, Бен! Ты отвечал за весь город. Ты прокладывал дорогу.
 — Нет, Нинон. Первыми были Каин и Рут. И только они.
 — Ну да, конечно, — улыбнулась она. — Но твой вклад больше других.
 — Мы все делали вместе: менялись, взрослели и открывали для себя, как трудно людям сблизиться и создать что-то новое. Пока мы еще недоучки, но после той школы, где бы мы ни оказались, мы уже не повторим многих ошибок.
 Миссис Боссан оставила нас вдвоем.
 — Твой спектакль ведь скоро сходит со сцены?
 — Нам добавили еще неделю. А потом я вернусь в Новый Орлеан.
 — А новые роли, предложения? Тебе ничего не подходит?
 — Пока нет, Бен. — Она улыбнулась. — Но кто знает… Если у кого-то вдруг появится хорошее предложение, возможно, я и соглашусь…
 — Я тут как раз подумал… Это уже мое предложение — обдумай его… Я пока не знаю, где в этой пьесе будет происходить действие, в каком краю и в каком городе, я только знаю, что она будет длинной…
 — Ты мне даешь ведущую роль?
 — Конечно. А декорации, реквизит и костюмы обеспечиваю я — и все по высшему разряду.
 — Бен, я принимаю твое предложение. Я только об этом всегда и мечтала!
 И тут мое красноречие иссякло. Я все смотрел на нее, а она на меня. Но говорить было не обязательно — каждый понимал, что чувствует другой без слов.
 Мы стояли у окна, держались за руки и глядели на Нью-Йорк.
 Потом мы стали говорить… Говорили и говорили… Было сказано много глупостей, а также и кое-что умное. И тут я рассказал ей о Лорне и ее приятеле.
 — Бен! Пойдем познакомимся с ним! Они сейчас внизу?
 Когда мы подошли к столику, он встал. Очень красивый человек с хорошим, сильным лицом, ростом с меня, только легче фунтов на двадцать.
 — Я доктор Джексон Фэрчайлд, — сказал он. — Лорна мне рассказывала о вас.
 Мы сели за стол и проговорили целый час. Через некоторое время я перестал их слышать и увидел катящиеся колеса фургонов, волнующуюся коричневую траву прерий, тяжелую речную воду на переправе, а еще — наш городок над ручьем, под белыми скалами, поросшими строевым лесом. Я тосковал по запаху кедрового дыма и мерной качке в седле. Здесь о Западе мне напоминал только револьвер за поясом. Даже девушки стали другими. Нинон из ребенка превратилась в красивую женщину, которую я едва узнавал. Лорна перестала быть сестрой деревенского кузнеца с Запада, а сделалась элегантной молодой леди.
 До меня долетал их смех, обрывки разговоров, и я вспоминал поскрипывание седла и морщинистое лицо Урувиши, вспоминал прохладу, которой тянет в лицо со дна каньона Попо-Аджи, запах пороха и удар ружейной отдачи в плечо, вспомнил замешанный на дыме и поте запах бизоньих шкур и далекие огоньки на пути к дому.
 — Я хочу прогуляться, — сказал я и встал. — Мне нужно подумать.
 На улице уже темнело. Я закутался в плащ и пошел, не совсем понимая, куда иду. Пахло городом и углем. Вдруг я обнаружил себя в Бауэри. Зачуханные ломбарды, гостиницы третьего класса, ночлежки, пыльные театрики, экипажи, тарахтящие по осклизлой мостовой, тускло освещенные окна, мертвенные газовые фонари.
 Завтра я отправляюсь домой… завтра.
 Никак не дождусь.

 Глава 40

 За окном неторопливо проплывало бесконечное белое пространство. Заснеженная земля прерий сливалась с горизонтом в одно молочное марево. Там, за окном, — холод… жуткий холод. Печка в дальнем конце вагона раскалилась, докрасна, но ее тепла едва хватало. Вокруг печки сбились в кучку пассажиры. Лорна и доктор Фэрчайлд тоже сидели там.
 Поезд медленно полз по обледенелому пути. Ничего не могло быть хуже, если бы он сейчас вдруг сковырнулся с рельсов — мы пересекали пустынную равнину, где никакого жилья на десятки миль вокруг. И топлива вдоль трассы нет, придется обходиться тем, что взяли с собой.
 Ко мне подошел кондуктор.
 — Вы ведь с Запада, мистер Шафтер?
 — Да. Я живу возле Южного ущелья.
 — Тогда вам знакомо все это? — Он показал на снег за окном.
 — Конечно.
 — Люди напуганы… В соседнем вагоне женщины с детьми, переселенцы. Мужчины хорохорятся, но на самом деле боятся не меньше.
 — Их можно понять. Если мы вдруг застрянем… Придется разбирать пути и пилить шпалы на дрова.
 — Да вы что! А что скажет управление? — перепугался кондуктор.
 Я только улыбнулся.
 — Железнодорожные боссы далеко, а мороз вот он, здесь, — улыбнулся я. — Поверьте мне на слово, если понадобится, вытащим шпалы и раздраконим.
 — Я к вам с просьбой, мистер Шафтер. Если бы вы зашли в тот вагон, поговорить с людьми? Их нужно ободрить, что ли.
 — Почему бы нет?
 Я встал и проверил револьвер под пальто. До Шайенна далеко, впереди долгие мили снежной пустыни. Когда-нибудь здесь появятся фермы и ранчо, вырастут города. А пока ничего нет.
 На площадке между вагонами меня обжег ледяной ветер. Не меньше десяти градусов.
 В вагоне оказалось несколько женщин, дюжина детей да несколько мужчин. В конце вагона спал потрепанный, грубого вида мужчина с огромными усами. Холод ему был нипочем.
 — Как поживете? — обратился я к мужчине, который оказался поближе. — Здесь холодно. Вы едете на поселение?
 — Да. В Вайоминг.
 — Собираетесь заняться земледелием?
 — Попробуем искать золото. Я слыхал, оно там есть.
 — Есть — если повезет.
 Мне повезло. Двадцать одна тысяча семьсот долларов в нескольких банках на Востоке — тому подтверждение. Но везло не всем. И потом я этим не занимался специально и не тратил время на поиски.
 — Может быть, земледелие надежнее? — спросил я. — Еще можно охотиться на бизонов. Их шкуры пользуются большим спросом.
 — Я не умею стрелять.
 Вот это да! Я уставился на него. Он тоже глядел на меня, почувствовав мое удивление.
 — А зачем мне стрелять? Я думаю, индейцы хороший народ. Если к ним по-человечески, то и они ответят тем же. Я не хочу в них стрелять.
 — Иногда, конечно, среди них встречаются неплохие парни. Надеюсь, что вам именно такие и попадутся. Я же натыкался на разных. Мне кажется, вы должны приготовиться, на всякий случай, даже если вы надеетесь встретить только ангелов. У вас ведь семья.
 Он кивнул.
 — Тут волноваться нечего. У меня хорошая семья. Мы будем работать сколько нужно и все перенесем.
 — Поезд еле тащится — рельсы заметает снегом, — сказал я. — Если он остановится, не выходите без команды. Бывали случаи, когда людей забывали… Случайно, конечно.
 Я видел, как внимательно они меня слушают. Один тихий человек сказал:
 — Спасибо, сэр. Боюсь, нам придется еще многое узнать о Западе. Вы говорите, вам доводилось встречаться с индейцами?
 — Да… И не раз. Весной племя сиу выйдет на тропу войны. Пока они ждут травы, чтоб был корм для лошадей. И тогда молодые индейцы начнут охоту за своими первыми скальпами. Я бы советовал вам обосноваться вблизи поселений, или хотя бы рядом с другими семьями, пока как следует не узнаете здешнюю жизнь.
 — Вы золотоискатель?
 — Нет. У меня есть небольшое стадо, и я собираюсь его увеличить. Мы построили городок возле Южного ущелья, но, похоже, наше время на исходе. Там не с чего жить.
 — В Южном ущелье? — поднял голову другой. — Так ведь там золото! Почему же вы говорите — не с чего жить?
 — Всего несколько приисков, и они уже иссякают. Многие старатели едва сводят концы с концами.
 Он мне не поверил.
 — Хотите нас испугать? — сказал он. — Не выйдет, мистер. Мы все знаем.
 — Буду рад, если вы найдете то, что хотите. А пока — постарайтесь, чтобы вам хватило топлива для печки.
 Я повернулся было уходить, но тот, который решил, что я их нарочно запугиваю, спросил:
 — Вы и в самом деле с Запада?
 — Я строил первые дома. Я был там с самого начала.
 — Я слышал, что там дикие места. Много женщин, много стрельбы и бандитов. Говорили про одного мексиканца бандита, как он навел там шороху. Этот, как его, — Эррара…
 — Ну да, был такой, Эррара, — сказал я. — Но его поймали.
 Пассажир недоверчиво смотрел на меня.
 — Как это поймали? Он же там всех терроризировал. Я читал.
 — Город, в котором каждый мужчина носит оружие с детства, запугать невозможно. Этот тип покрутился вокруг, но потом терпение жителей лопнуло, и его выгнали. Так же, как его народ когда-то выгнал его из Мексики.
 — Неправда!
 Я молча посмотрел на него.
 — Друг мой, — сказал я, помолчав. — Там, куда вы едете, за ваши слова вас уже убили бы. Если вы там решите кого-нибудь обвинить во лжи, то готовьте пушку. Язык без костей у нас не в почете. Зарубите это себе на носу, пока не поздно.
 — Ха! — выдохнул он с презрением. — Если мне придется стрелять, так уж будьте покойны — выстрелю, не постесняюсь! Я стреляю не хуже других. Можно подумать, что вы из другого теста сделаны!
 — Не забудьте, что я говорил о топливе. Держитесь поближе к печке и топите экономно. — Я направился к выходу.
 Меня догнал тот вежливый человек.
 — Я могу задать вам пару вопросов? — Он указал на привлекательную бледную женщину с мальчиком. — Это моя семья.
 — Да.
 — Мы слышали о городке Южного ущелья. Я хочу заняться золотодобычей. Это подходящее место?
 Я пожал плечами.
 — Друг мой, все места — хороши, если у вас есть правильный подход. Люди там приличные, хоть попадается и всякая дрянь. Это небольшое поселение, а золото там моют на десятке ручьев. Мы живем всего в нескольких милях от ущелья и охотно приняли бы вас. Но некоторые, как мне кажется, вскоре уедут. Доходные делянки уже застолблены, а движение обозов по тропе Оверленд скоро прекратится. Как только заработает железная дорога. А может быть, она уже заработала. Я не узнавал, потому что меня это не касается. Мы будем вам рады, но искать свое дело вам придется самому.
 — Вы заняты скотоводством?
 — Ну, скажем так. Еще у нас с братом есть лесопилка. Мы заготовляли шпалы для железной дороги и снабжали крепежным лесом некоторые прииски. Но крепеж нужен не всем.
 — Там опасно? Вот Алек Уильямс, — он показал на мужчину, который говорил об Эрраре, — рассказывал нам об убийствах. Он говорит, тамошний шериф, некто Бен Шафтер — настоящий убийца.
 — Ни его, ни той общины опасаться не стоит. Стреляют там не каждый день.
 Уильямс прислушивался к нашему разговору.
 — Много вы знаете! Этот Шафтер в прошлом году прикончил двоих. Прямо посреди улицы.
 — Возможно. Его дело — поддерживать порядок. Те двое — заезжие негодяи, они сами напросились.
 — А вы что — там были? — воинственно спросил Уильямс. — Откуда вы все знаете?
 — Да, я там был. Я это видел.
 Мне захотелось уйти. Поезд тащился еле-еле, снова пошел снег, еще гуще, чем прежде. Ветер усилился.
 — Берегите дрова. Жмитесь друг к другу и к печке, — предупредил я и вышел в тамбур.
 Похоже, этот Уильямс был падок на сенсации. Блюстители закона, случалось, убивали людей и на Востоке, но никто и не думал называть их убийцами — этот почетный титул приберегался исключительно для Запада.
 Я вернулся в наш вагон и подошел к Лорне с доктором Фэрчайлдом.
 — Нас ожидают неприятности, — тихо сказал я. — Надвигается снежная буря. Ветер усиливается.
 — Но ведь мы в поезде, — сказал Фэрчайлд. — Здесь нам ничего не грозит.
 — У нас мало дров, доктор. И мы можем застрять в снегу.
 — Разве поезд может остановиться?
 — Да. И нас заметет снегом. Такое уже случалось.
 Удары снежных зарядов сотрясали тонкие стенки вагона, окна залепило белым.
 Я остановил кондуктора.
 — Лучше собрать всех людей в один вагон. Вместе теплее, да и топлива уйдет меньше.
 — Хорошая мысль.
 Он поспешил к пассажирам. А я не мог усидеть на месте. Что за места мы проезжаем? Есть ли тут овраги, деревья? Потом я вспомнил, что большую часть пути я проспал. Где-то тут есть станция, или поселок. Когда кондуктор перевел людей из вагона в вагон, я спросил его об этом.
 — Ничего здесь нет, — сказал он. — Станция — да, но сейчас она прикрыта. А все, кто там жил, собрали вещички и укатили.
 — А дома?
 — Лачуги. Там жили какие-то придурки. У них ничего не могло получиться, никакого города — не на чем держаться. Кто-то вдолбил им в головы, что тут будет построен центр всего округа. И они покупали землю — по сто долларов за участок, на котором ничего нет, кроме койотов и степных собак.
 — Далеко это место?
 — Не знаю. Трудно сказать, когда ничего не видно. Десять, пятнадцать миль.
 — Нам нужно будет там остановиться.
 — Да как же можно? Колеса примерзнут к рельсам. Там все равно ничего нет!
 — Вы остановите поезд! Там должны быть дрова.
 Он ушел, а поезд все полз потихоньку вперед. Хныкали дети. Лорна помогала укачивать какого-то малыша. Мужчины отправились в соседний вагон за остатками топлива.
 Ко мне подошел Уильямс.
 — Жуть, как холодно. Поезд, случайно, не может застрять?
 — Может.
 Его лицо стало серым.
 — Я виноват сам. Так хотел оттуда уехать: отец говорил, что я дурак, Лил — тоже. Она осталась. Там я только вкалывал на ферме от зари до зари и ничего не зарабатывал.
 — Здесь будет то же самое, — сказал я ему. — Там, где человек, там и работа. К счастью.
 — К счастью?
 — К великому счастью. Еще ведь бывает ад. Это когда здоров как бык, вокруг семья, а работы нет. Дети голодные, руки пустые, жене не из чего приготовить обед. Даст Бог, вы избежите подобной судьбы.
 Вагон дрожал под порывами ветра. Льдинки, летящие вместе со снегом, барабанили в стекла. Пришел кондуктор.
 — Нужно открывать двери, а то они примерзнут.
 — Далеко ли станция?
 — Кажется, нет. Остановимся там, вы меня убедили.
 Он прошел дальше по вагону. Я смотрел ему вслед. Галоши его были в снегу, а снежные следы, что он оставил в прошлый раз, так и не растаяли.
 Ко мне подошел тот, вежливый. Его звали Миллером.
 — А что там на этой станции? Там поселок? Люди?
 — Не думаю. Поселок умер, ему незачем было жить, — сказал я, и меня пронзила боль, потому что я вспомнил наш город. — Его покинули. Может быть, мы сможем набрать там дров.
 Поезд стал тормозить, замедляя ход, в ночи раздался полный тоски гудок паровоза.
 В дверь просунулась голова кондуктора.
 — Вот ваша станция. И там виден свет.
 Поезд остановился. Мужчины закутались, подняли воротники и спустились по обледенелым ступенькам. У заколоченного станционного здания высились поленницы дров. Мы бросились к ним.
 — Можно сломать дом, — предложил Уильямс. — Хорошие будут дрова, сухие.
 Но только мы принялись разбирать ближайшее строение, как вдруг из вьюги возник человек с фонарем в руке и винтовкой.
 — Эй, вы что тут делаете? — крикнул он.
 — Запасаемся дровами, — ответил кондуктор. — У нас топливо кончилось.
 Подошел еще один, тоже с винтовкой.
 — А ну, валите отсюда! — рявкнул он. — Вы там, в поезде. Вы куда-то едете. А мы тут, и впереди долгая зима. Полезайте в вагон и дуйте отсюда!
 — Дрова, что лежат на станции, принадлежат железной дороге, — заспорил кондуктор. — Мы возьмем только их!
 — Ни хрена вы не возьмете! — На нас смотрели дула двух ружей. — Нам эти дрова самим нужны. Проваливайте. Не согласны — оставайтесь, только мы будем стрелять.
 — Черт с ними, — сказал я тихо кондуктору. — Он вообще-то прав. Им тут еще целую зиму тянуть. А мы уже немного нагрузили.
 — Может, взять их с собой? — сказал кондуктор. — Увезти отсюда?
 — Зачем это? — крикнул один из них. — Мы купили тут участки! Другие уезжали, а мы купили! Весной тут все расцветет! Мы здесь разбогатеем!
 — Поедем, пока колеса не примерзли, — предложил я. — Где-нибудь дальше найдем дрова.
 Мы вернулись в вагон. Машинист дал пар, колеса крутанулись на месте, а потом поезд тронулся и поехал в ночь и в метель.
 — Бедняги! — вздохнул кондуктор. — У меня язык не повернулся сказать им.
 — Что сказать?
 — Об этом местечке. Остальные-то отсюда уехали потому, что узнали правду. Весной начнут спрямлять полотно, и этот место окажется милях в трех-четырех от железной дороги. Эти участки не стоят ни гроша. Здесь снова будут жить одни только койоты.

 Глава 41

 Через час к нам заглянул кондуктор. У нас был кофе, приготовленный на печке, мы налили и ему кружку. Снег, налипший на его усы, фуражку и плечи, серел, подтаивал и падал комками на пол.
 — Снега все больше, — сказал он. — А впереди выемка. Боюсь, что ее замело.
 — Выемка? — спросил Фэрчайлд. — Вы имеете в виду — в горе?
 — Вроде того. Полмили длиной, тридцать футов шириной.
 — У вас есть лопаты? — спросил я.
 — Около дюжины найдется. Пробьемся через выемку — там будет полегче. Станция, поселок, магазины. Еда и топливо.
 Пока он говорил, поезд начал тормозить. Дернулся, рванулся вперед и остановился окончательно.
 Я надел свою куртку из бизоньей шкуры, мы с кондуктором вышли в тамбур и спрыгнули в снег. Подошли к локомотиву. Машинист, здоровенный ирландец, спустился к нам.
 — Там все замело, Уолт, — сказал он.
 Мы побрели вперед, утопая по колено в снегу. Рельсы перед нами были погребены под восьмифутовым слоем снега, и никто не мог сказать, как далеко простирается занос.
 — Мы прошли примерно треть выемки, — сказал машинист. — Вряд ли ее замело до конца, скорее какой-то кусок. Если через него пробьемся, то будем на станции еще до рассвета.
 — Давайте лопаты, — сказал я. — Если есть фонари, тащите и их.
 Я начал раскидывать снег. Ко мне присоединился Фэрчайлд, а за ним — разговорчивый Уильямс.
 Он оказался неплохим работником. Мы согрелись, а вскоре нас сменил Миллер с двумя другими мужчинами. Мы вернулись в вагон попить кофе. Паровоз загудел, протащил состав футов на пятьдесят и встал.
 Так шло время. Мужчины по трое сменяли друг друга. Расчищали путь на несколько десятков футов вперед, поезд подтягивался, и все начиналось сначала. Когда я в очередной раз вернулся в вагон погреться, то заглянул в ящик с дровами. Он был почти пуст. Пока мы работали, дрова превращались в дым. Я пошел на паровоз.
 — Вам знакомы эти края, — сказал я. — Тут есть овраги? Что-нибудь такое, где можно найти дрова?
 Машинист покачал головой.
 — Не припоминаю. Впереди есть один овражек, но он голый. Никаких деревьев.
 — Придется вам поделиться своим топливом, — сказал я. — В вагоне дрова на исходе.
 — У нас у самих маловато. Мы без топлива далеко не уедем, да и вы тоже.
 Еще час мы разгребали снег перед паровозом и потихоньку продвигали его вперед. Немного дров из тендера принесли в вагон и накормили голодное пламя. Мороз все усиливался.
 И вдруг — прорыв! Стена снега перед нами проломилась, и мы увидели впереди голые рельсы. Мы побросали лопаты в товарный вагон, вскочили на ступеньки, а поезд медленно двинулся вперед. Похоже, к этому моменту выемка была пройдена до половины.
 Поезд пыхтел и тащил вагоны со скоростью пешехода.
 — Думаете, все? Прорвались? — спросил Фэрчайлд.
 — Все может быть. — Я пожал плечами и сел рядом с Лорной.
 — Как ты? — спросила она.
 — Устал и замерз, — сказал я. — Но ведь мне такое не впервой. Прорвемся.
 Она глянула на своего доктора.
 — Он ведь работал наравне со всеми?
 — Да, милая. Все в порядке
 Лорна откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Мы так долго жили вместе, что я прекрасно понял, о чем она думала все время: волновалась о том, как ее суженый пройдет испытания, примем ли мы его. Мы приняли бы доктора в любом случае, но Лорна надеялась, что мы примем не только ради нее, но и просто как человека.
 Поезд тихо, словно ощупью, продвигался вперед. Сколько мы уже проехали после заноса? Сто ярдов? Двести?
 Поезд остановился. Я сидел закрыв глаза, и даже сама мысль о том, что придется опять выползать на мороз, была мне ненавистна.
 Дверь распахнулась, в нее ворвался холодный ветер.
 — Шафтер, посмотри, а то не поверишь! — крикнул кондуктор. — Думаешь, из-за чего мы встали? Из-за снега? Ничего подобного! Там бизоны!
 Все повылезали из вагона поглядеть.
 В этом месте выемка была совсем узкой. Бизоны укрылись в ней от метели. Их набилось туда видимо-невидимо, они стояли сплошной стеной, заполняя выемку от склона до склона, а ветер наметал вокруг сугробы. Густая шерсть бизонов на головах и на плечах была покрыта снегом. Животные тупо глазели на нас. Их было не счесть, но думаю, что многие сотни.
 — Они не шелохнулись, — сказал машинист. — Даже и не думают двигаться. Если налетим хоть на одного, поезд сойдет с рельсов.
 Мы смотрели на бизонов, они, понурив свои огромные головы, — на нас. Им удалось найти самое лучшее укрытие в округе, и уходить отсюда из-за какого-то пыхтящего черного монстра они вообще не собирались.
 — Может, их перестрелять? — предложил Уильямс.
 — И что толку? — отозвался я. — В каждом из них по две тысячи фунтов, а то и больше. Куда их девать? Как уберем с пути?
 — Но, может быть, они испугаются?
 — Ничего не выйдет. Бизона не так просто испугать. Один охотник как-то раз установил ружье на подставку и бил их одного за другим, не меняя позиции. Одни падали, а другие продолжали пастись. Ни черта они не боятся. Мы застряли.
 — Что же делать?
 — Может, попробовать потихоньку двинуться вперед? Вдруг они очухаются и отойдут в сторону? А нет, так придется ждать. Буря стихнет, и они уйдут.
 Возвращаясь в вагон, я обо что-то споткнулся. Разгреб снег и увидел старую шпалу. Вдвоем с Уильямсом мы затащили ее в вагон. Топора у нас не было, но были ножи, чтобы отрезать от нее по куску и бросать в печку.
 Поезд дернулся, невероятно медленно двинулся вперед и опять остановился. Снова двинулся и снова затормозил. Я положил голову на спинку сиденья и расслабился. Теперь все дело за машинистом — вдруг ему повезет.
 Я и не заметил, как заснул. А когда открыл глаза, окна светились серым утренним светом. Голова Лорны лежала у меня на плече. Фэрчайлд растянулся на двух сиденьях по разные стороны прохода, положив посередине мешок. Уильямс глядел в окошко.
 — Что там?
 — Стоим, — сказал он. — А наша шпала кончается.
 Остальные крепко спали. Паровоз давал редкие гудки. Высвободившись, я встал, вышел на площадку и выглянул наружу. Меня обдало холодным воздухом. Вдруг мимо ступенек вагона протиснулся кто-то огромный — прямо у меня под ногами. А потом еще один. Бизоны зашевелились, видно, их встревожили наши гудки. Но потом они свыклись с новым звуком и стали двигаться еле-еле. К тому же тратить много пара на гудки машинист не мог. И все же паровоз двинулся, и мы медленно поехали. Выехали из выемки и уже катили под уклон, когда я заметил кубической формы сугроб — наверняка штабель шпал. Машинист притормозил. Мы вылезли наружу и откопали шпалы. Большую часть погрузили в тендер, а несколько штук отнесли в вагон.
 Я сидел подле Лорны и Фэрчайлда. Подошел Алек Уильямс. Он улыбался.
 — Ну что ж, вроде бы едем. Как же вы тут живете?
 — Как и везде. День за днем, шаг за шагом. Мужчинам тут хорошо, но — как сказал один человек — настоящий ад для лошадей и женщин.
 Он засмеялся.
 — Интересно… Это моя жена решила, что мне стоит на годик поехать на Запад.
 Уильямс пошел было дальше, но обернулся.
 — Слушай, тебя ведь тут называли Шафтером?
 — Правильно, Уильямс. Я и есть Бен Шафтер.
 — Черт побери! — Он покачал головой. — Вот уж порасскажу дома, что работал с самим Беном Шафтером!
 Я откинулся и закрыл глаза. Через несколько часов — Шайенн, достаточно долгая стоянка, чтобы успеть сделать кое-какие дела. Паровоз гудел, звук улетал и терялся в бескрайнем снежном пространстве. Ветер утихал, снегопад прекратился. Последние порывы ветра вздымали бесплотную кисею снега и, обессилев, роняли ее. Под снегом корни травы ждали весеннего тепла. Трава взойдет, по ней будут бродить стада бизонов. Потом они исчезнут, а на их месте появятся стада коров, на месте травы — посевы пшеницы, кукурузы, ржи или льна.
 Некоторые из переселенцев погибнут от рук индейцев. Холод, голод, засуха и бури убьют других, но все равно — им несть числа, и они будут и будут сюда ехать.
 Индейцы, как и бизоны, исчезнут с лица земли, или вольются в сообщество пришельцев. Перемены неизбежны. Потоки людей ведут себя подобно морским приливам — волна нахлынула, откатилась и нахлынула вновь. Один ушел, пришел другой. Слабый погиб, сильный выжил. Так было от века, так и будет всегда.
 Конечно, каждый человек способен кое-что изменить. Но в конце концов последнее слово не за людьми. Оно за ветрами, дождями, за высохшей землей, каменными горами, за голодом, холодом, засухой и запустением. Вот за кем последнее слово, и не найдется такого человека, который сумел бы построить такую крепкую стену, чтоб отгородиться от них навеки.
 Лорна коснулась моего плеча.
 — Бен, мы подъезжаем.

 Глава 42

 Тот, кто вернулся, видит старые места по-другому. Возможно, пока он бродил по свету, ничего не изменилось, он изменился сам. То, чего он раньше не замечал, теперь видится ему отчетливо, выпукло.
 Наша долина осталась прежней, прежними — сосны и белый утес, что возвышается над городом. А деревьев на склоне вроде бы стало поменьше. Может, мне это только кажется, а может, пока нас тут не было, их повырубили на дрова.
 Дом и лавка Рут Макен красовались на склоне так, будто всегда стояли здесь, — я-то знал, что Рут этого и хотела. Она, подобно древним грекам, чувствовала, что постройка должна существовать в гармонии с окружением.
 Деревья по-прежнему были прелестны, ручей сверкал серебром, а снег подтаивал под лучами яркого солнца. Возле дома Рут какой-то человек колол дрова. Я видел блеск взлетающего топора, а потом слышал удары. Нет звука прекрасней, чем такой вот в морозное утро.
 Чуть ниже по склону и дальше — наш дом, вернее, дом Каина. Потом лесопилка, которая, хоть я и помогал строить, все равно была его. Каин был главой по праву. Горстка самых первых построек хорошо вписалась в склон горы, а те, что были срублены позже, сбегали в долину, поближе к дороге. Некрашеное дерево обветрилось, посерело, и все дома казались слегка потрепанными.
 Первым, кого мы встретили на улице, был Колли Бенсон.
 — Привет, Бендиго. Нам тебя не хватало. — Он крепко пожал мне руку. — Здесь, в общем, все тихо, Бен. Как ты хотел.
 — Спасибо, Колли.
 — К нам явились несколько новичков, а кое-кто уже уехал, — сказал Бенсон. — Похоже, что уехало все же больше. Приезжие, как правило, просто останавливаются на время.
 — Финнерли и Троттер не попадались?
 — Да нет… Вот только когда стреляли в Нили. А пару дней назад кто-то пытался пробраться на его прииск, может, это они. Нили заменил дверь, встроил в скалу толстые бревна, так что шума было много. Но пока мы туда добрались, грабители смылись.
 Мы ехали вверх по склону — Лорна, доктор Фэрчайлд и я. Слышно было, как в кузнице звенит молот Каина и визжит пила на лесопилке.
 В дверях лесопилки стоял Джон Сэмпсон. Мы остановились. Его морщинистое лицо расплылось в улыбке. Безжалостное время оказалось к Джону милостивым. Его белые волосы были по-прежнему густы, глаза оставались такими же ясными и мягкими, а лицо стало еще благороднее. Он походил на героя из рассказа Готорна «Великий каменный лик», профиль которого напоминал очертания скалы. Возраст, уверенность в себе, возрастающая мудрость сотворили с Джоном чудо. Может быть, он всегда был таким, только я разглядел его по-настоящему лишь только сейчас? Нет, все началось во время нашего путешествиям по прериям, когда к нему впервые обратились за советом. И Джон почувствовал, что нужен людям.
 — Вот мы и дома, Джон. Это друг Лорны, доктор Фэрчайлд.
 — Здравствуйте, сэр. Вы медик? Нашему городу очень нужен врач. — Он повернулся к Лорне: — Лорна… Ты стала настоящей женщиной, красивой женщиной.
 Она покраснела и смущенно засмеялась.
 — Я всего лишь деревенская девушка. И вернулась из большого города домой.
 Вышел Каин, потом Хелен и все остальные. Выше, на склоне, стояла Рут и, прикрывая ладонью глаза от солнца, глядела в нашу сторону.
 — Кофе готов, — сказала Хелен. — А еще есть пирог.
 — Как вы уехали, так она каждую неделю печет пирог, — сказал Каин. — Все ждет вашего возвращения.
 — Смотри, вон идет Уэбб, — сказала мне Хелен. — Он теперь совсем один.
 — А Фосс?
 — Уехал. Рука зажила, и он уехал. Сразу после вас. Сказал, что хочет податься на север с ковбоями из Техаса.
 Поникший и трезвый Уэбб протянул мне руку.
 — Привет, Бен. Давно не виделись.
 — Очень давно. Знаешь, там, на Востоке, у меня были небольшие неприятности с кое-какими людьми. И я вдруг сообразил, что смотрю по сторонам, выглядывая тебя. Привык, что ты, когда нужно, оказываешься рядом.
 — Если б я знал, непременно бы там оказался.
 — Заходите, мистер Уэбб. Мы собираемся пить кофе. — Ну…
 — Пойдем. — Я было положил ему руку на плечо, но спохватился — нельзя прикасаться к Уэббу, нельзя нарушать его обособленность.
 Мы сидели вокруг стола и говорили, и вдруг мне показалось, что я здесь — чужой. Глянул на Лорну: она была задумчива и немного растерянна, и я понял, что с ней происходит то же самое. Возвращаться назад странно, не случайно слова «странник» и «странно» так похожи, а по утверждению Шекспира, странник никогда не возвращается. Все меняется, делается иным, и он сам меняется и, вернувшись, тоскует по тому, что ушло безвозвратно.
 Но тут на меня пахнуло сосновым дымом, окутало домашним теплом, а вокруг были знакомые, родные лица. Это был дом.
 — Как Нинон? — спросила Хелен.
 Я смущенно улыбнулся.
 — Она скоро приезжает. Мы встретимся в Денвере.
 — Отлично! Она хорошая девушка, Бендиго. Я рада за тебя.
 Мало-помалу разрозненные кусочки складывались в единую картину, мой город собирался воедино. Я уставился в пол и слушал их голоса, разговоры и смех, добродушные шутки — и думал: вот люди, которые никуда не уезжали.
 — Контракт на поставку шпал окончился, Бен. Сейчас я заготовляю лес для приисков. А еще есть одно предложение — перевезти лесопилку в Рок-Спрингс.
 — Рок-Спрингс?
 — Городок поблизости. Похоже, он будет расти.
 Я поерзал на стуле, который Каин сделал своими руками. Посмотрел на бревенчатый потолок, который мы сложили вместе, но думал не просто о потолке и стуле, о доме или лесопилке. Я думал о людях, которые собрались вокруг, которые накрепко связаны с нашим городом. Здесь я возмужал, здесь Джон Сэмпсон нашел свое место в жизни и приобрел авторитет; и Дрейк Морелл и Папаша Дженн — все они так или иначе забили здесь свои колышки.
 Вошла Рут и протянула мне руки:
 — Бендиго! Какой же ты красавец!
 Я покраснел, а она рассмеялась.
 Снова неторопливо шел разговор. Я упомянул Крофта.
 — Тебе не говорили? Он уехал.
 Внутри наступила странная пустота.
 — Том? Уехал?
 — Они поссорились с Нили, да и вообще. Мери тут никогда не нравилось. Они все продали и уехали в Неваду. Место называется… вроде бы Эврика.
 Уехал Фосс Уэбб. Конечно, он всегда был в стороне, но все же — один из наших… А теперь вот — Том Крофт. Неужели началось?
 Рок-Спрингс не для меня. Я знаю это местечко… Какой-то погонщик мулов прятался там от индейцев и обнаружил родник. Это было примерно в 1861 году. Потом там была почтовая станция, а рядом поселились люди по фамилии Блэр. Теперь же рядом нашли уголь, и это очень заинтересовало железнодорожников.
 Вдоль железной дороги возникали и другие города, и в этот вечер мы много о них говорили.
 После ужина я поднялся вместе с Рут к ее дому. Буд вышел из лавки, где он теперь работал, чтобы поздороваться со мной. Мы были теперь почти одного роста.
 — Мы уже не пополняем запасы, Бен, — сказала Рут. — Торговля пошла на спад, оборот снизился. Когда все распродам, закрою лавку, и мы уедем в Калифорнию.
 — Я знал, что так и будет, но мне тяжело это видеть, -, медленно произнес я. — Я полюбил эти места.
 — Мы тоже. И всегда их будем любить.
 Я рассказал ей о Нинон, о Нью-Йорке, о гостиницах, кафе и театрах.
 — Мне всего этого очень не хватает, — наконец произнесла она. — А еще я хочу, чтобы Буд мог учиться в хорошем заведении. Дрейк, конечно, много ему дал, и теперь Буд читает те же книги, что и ты когда-то, но там есть по-настоящему хорошие школы, а я немало заработала благодаря своей лавке.
 Когда я вошел к Этану, тот сидел у огня.
 — Слыхал, что ты вернулся. Наверное, попозже сюда заглянет Стейси.
 — А как Урувиши?
 — Он ждет тебя, Бен. И все говорит о поездке к Биг-Хорнс. Больше ни о чем, разве что иногда о прошлых временах. Наверное, если бы ты не придумал это путешествие, он бы умер в середине зимы. Он живет только этой мечтой.
 — Мы обязательно туда поедем.
 — А компания тебе не нужна? Мы со Стейси присоединились бы к вам. Чтобы сгонять мошку с твоей спины.
 — Сочту за честь.
 — И правильно. Весной сиу вылезут из своих нор. Они начнут очередную охоту, и наши скальпы будут первыми, что они захотят получить.
 — Боишься?
 — Угу. Но отступать не собираюсь. Поеду. — Он поднял глаза. — Как в старые добрые времена, Бен, совсем как в старые времена.
 — Вот и отправимся, если, конечно, не будем нужны здесь.
 Ночь была спокойной и морозной. В городе стало больше огней, а значит — больше домов. Черная лента дороги петляла в долине. На этой дороге я когда-то нашел Морелла, по ней ехал на поиски Нинон. Далеко в горах завыл волк. Этот дикий, тоскливый, странный, но прелестный звук отдавался эхом в моей душе, завораживая и успокаивая. Он подходил к моему настроению.
 Если мы уедем отсюда, сумеем ли найти что-то подобное? Я не говорю, что наш город — самое лучшее местечко на земле, нет, конечно: лето здесь слишком короткое, а ветры слишком сильны… Есть много мест и получше, но это, пусть недолго, было нашим.
 Будем ли мы снова трудиться все вместе, как когда-то? Станем ли смотреть на горы? Мы строили здесь не только руками, но и сердцем. Мы строили свой дом, хотя, быть может, каждый в глубине души чувствовал, что дом этот — временный.
 В нас, американцах, навсегда останется чувство, что мы еще не дошли до конца пути. Наверное, лучше, когда человек накрепко привязан к земле, когда он строит дом не только для себя, но и для своих внуков и правнуков. Но мы — так было прежде, так будет и потом — мы всегда пребываем в движении. Мы идем вперед, оставляя позади многое. Можно называть это храбростью или глупостью — но благодаря этому свойству мы никогда не стояли на месте, а всегда двигались вперед. Нам всегда казалось, что где-то за горизонтом этого бескрайнего мира есть места получше здешних.
 Мы — люди пограничья, для него родились и воспитывались, наши взоры всегда устремлены к границе. Исчезнет граница нашей земли, фронтир превратится в упорядоченный мир — и тогда мы станем искать новые рубежи, рубежи разума, которые еще не переступал ни один человек. Мы отправимся к тем границам, что лежат дальше дальних звезд, таятся внутри нас самих и мешают нам добиться того, на что мы способны и чего мы желаем совершить.
 А мне еще нужно искать свое место в мире. Мне повезло меньше, чем моему брату Каину. Он своими руками превращает железо в сталь, сталь, которая носит на себе отпечаток любви и знак умения мастера выплавить совершенство из холодного металла. Нельзя пренебрегать руками ремесленника, руками, которые ткут, сеют, сваривают и плавят, иначе мы потеряем слишком многое. Всем нам нужна гордость мастера, когда он отступает на шаг, смотрит на плоды рук своих, как я однажды смотрел на сделанный мною пол, и говорит: «Да, это хорошая вещь. Она хорошо сделана».
 Я свернул с дороги и подошел к вигваму Урувиши. Сначала подал голос, а потом вошел. Они были там — Коротышка Бык и старик. Он курил у огня.
 — Друг мой, Урувиши тебя ожидает, — сказал Коротышка.
 Старик поднял глаза и показал, чтобы я сел рядом с ним на шкуру.
 Он курил и молчал, а я глядел, как пламя пожирает сухие дрова, которые когда-то были деревьями. Их пепел накормит землю, из которой вырастут другие деревья. И с ними появятся другие звери и другие люди.
 — Коротышка Бык говорил, что ты можешь не прийти, — произнес наконец Урувиши. — А я сказал ему, что мы вместе поедем туда, где собираются ветры.
 — Поедем.
 — Я стар… очень стар. Многие зимы ласкали мои кости, и с каждой зимой их ласка все сильнее. Это должно случиться скоро, сын мой.
 — Через две луны поедем, — сказал я. — Сегодня утром там, где нет снега, появилось немного зелени.
 — Это хорошо. Пока тебя не было, на наши сердца пала тень. А теперь ты вернулся, и мы снова стали молоды. Значит, через две луны. Мы будем готовы.

 Глава 43

 Утром мы с Лорной и Дрейком Мореллом поднимались по склону к Рут. Дрейк как будто похудел и стал выше ростом. Он был очень аккуратно одет и тщательно выбрит, но ведь так было всегда.
 — Как дела в школе, Дрейк?
 — Отлично. Есть несколько очень способных учеников, Бен. Но я, кажется, слишком часто поминаю твое имя всуе. Они тобой восхищаются, а я этим пользуюсь — все время им толкую, что ты не перестаешь учиться до сих пор.
 — Тому, кто влюблен в учение, любимая не изменит никогда. Знание бесконечно.
 — Я слыхал, ты снова уезжаешь?
 — Да, я еду на север с Урувиши. Я ему обещал, и к тому же… ну, сам хочу поглядеть на Лечебное колесо. Мы называем нашу землю Новым Светом, но иногда, особенно в горах, я ощущаю дуновение древности. Дрейк, это очень, очень старая земля. Мне кажется, что люди бродили по здешним тропам куда раньше, чем принято думать. И Урувиши это тоже знает. Похоже, он хочет, чтобы я что-то почувствовал, что-то узнал, пока не стало поздно. Ты, наверное, и сам знаешь — каждое место рождает особое чувство, у каждого — своя атмосфера. В горах мне порой кажется, что они хотят мне что-то рассказать. Эти земли принадлежали индейцам, а теперь мы делим их с ними, как когда-то пикты делили Великобританию с кельтами, саксами и датчанами. Индейцы, которых мы знаем, — не первые здесь, до них тут жили другие, а многие — и до тех. Земля эта принадлежит нам временно, наше время истечет, и сюда придут жить другие. В прериях миллионы бизонов, и до тех пор, пока они пасутся здесь, нельзя обрабатывать землю, нельзя пахать и сеять. Не построить ни школ, ни больниц, ни церквей — бизонам нужен простор, их никакими заборами не остановить. У меня за них болит сердце. Наверное, я чувствую, что я — заодно и с ними, и с индейцами тоже, и время мое истечет вместе с их временем. Не знаю. Старые индейцы рассказывают, что когда-то здесь жили волосатые слоны. На них охотились их далекие предки. Теперь этих слонов уже нет. Здесь водились медведи побольше гризли, и кошки с зубами, похожими на кривые клыки. Один индеец носил на шее такие зубы, а кто знает, откуда они у него? Достались в наследство? Или он нашел их в оползне или пещере? Всего этого давно нет, а мы все плачемся о том, кто уходит на наших глазах. Взваливаем на себя вину за неизбежное. В этом мире только одно достоверно — все меняется. Стоит нам уехать отсюда, и через несколько лет здесь ничего не останется. И если потом сюда придут другие люди, они ничего не заметят, разве что какую-нибудь мелочь. Мы нанесли земле увечья, оставили шрамы — но это все ерунда, настоящие увечья наносила ей грозная рука Господа. Но трава и деревья всегда возвращаются.
 — Зачем же тогда строить?
 — А в этом и есть радость. Ну, а кое-что остается надолго… на длительное время. Поэтому я и хочу увидеть Колесо. Оно существует уже тысячу лет. Или две тысячи? Десять тысяч? Только слово может прожить дольше. Урувиши знает песни, и мне порой кажется, что они старше, чем это Колесо. А ведь их никто не записывал: ни на бумаге, ни на каменной стене. Они хранятся только в памяти людей, которых мы зовем дикарями.
 Дверь нам открыла Рут. Ветер налетел и растрепал ее темные волосы.
 — Я уже поставила кофе. Все будет, как раньше.
 На корточках у стены сидел Этан с чашкой в руках.
 — У нее где-то припрятаны пряники, ребята. Смотрите, чтоб она вас не надула.
 Он глотнул кофе.
 — Вчера вечером заходил Стейси. Он сказал, что сиу начали делать амулеты.
 — Ну, мы этого и ждали. Но если они захотят получить наши скальпы, тяжеленько им придется.
 — Да уж. — Этан поставил кружку на пол. — Но это не все. Есть еще один герой, из шошонов. Он порвал с племенем и собрал свою банду. Он тоже встал на тропу войны.
 — Шошон?
 — Угу. Звать его Крошка Бизон, говорят, он кровный враг белых. Бен, это, наверное, твой.
 — Мой?
 — Скорее всего. Теперь он большой человек. Два года назад он напал на железнодорожников и всех вырезал. Напал на армейский патруль, и только двое сумели спастись. Налетел на почтовую станцию у Трех Углов и угнал дюжину лошадей.
 — Бен, а ведь ты спас ему жизнь! Притащил сюда, когда он помирал на морозе, — сказала Рут.
 — В его глазах все это по-другому, мэм, — возразил Этан. — Он утверждает, что Бен не мог преодолеть силу его амулета. Хотел убить, но амулет помешал.
 — Сколько у него человек?
 — Около двадцати, но все зависит от времени и места. Ты же знаешь этих ребят — они то тут, то там. Но он в почете, и кучка кровожадных дикарей всегда при нем.
 Заговорили о другом: о новых приезжих и грядущих переменах, но слова теперь звучали как-то издалека. Я просто сидел и качался на волнах уютного тепла. Меня согревало и чувство, что мы вместе.
 — Я получила те книги, что ты послал, — вдруг сказала Рут. — И газеты тоже. В газетах какая-то… пыльная древность, что ли…
 — В каком смысле?
 — Не знаю, но многое из того, о чем они там так волнуются, здесь кажется совершенно пустым и никчемным. Наверное, чем благополучнее человек, тем больше его занимает всякая ерунда.
 — Эти индейцы, — сказал Этан, — конечно, опасны. Но тут есть еще кое-что. Я об Олли Троттере. Похоже, я напал на его след. Недавно убил лося, спустился, чтоб его разделать, и увидал следы. Мне это показалось странным, потому что я охотился в глубине каньона. Ну я взял и пошел по следу.
 Он глотнул кофе и поставил чашку на стол.
 — Возле ручья, против отмели, была стоянка. Три-четыре человека.
 — Четыре?
 — А может, и пять. По кострищам видно, что они бывали там не раз. Рубили ветки и пару недель назад, и недавно. И следы — старые и новые.
 — А лошади?
 — Все те же, и пара других.
 Финнерли, Троттер, Паппин и — кто еще? Кто же? Нужно подумать, ведь в городе и его ближайших окрестностях полно чужаков.
 — Может быть, стоит их поискать на прииске Нили? Если у них там что-то припрятано, значит, они где-то поблизости?
 — Тут что-то не так, — сказал Этан. — На прииске жить нельзя. Троттер, может быть, смог бы продержаться, хоть он и не лесной человек, а вот Финнерли — никогда. Думаю, у них где-то есть пристанище. Может быть, в городе Южного ущелья, а может, где-нибудь в селении.
 Что делать, если они и вправду где-то скрываются? Они хотели меня убить, выслеживали. Колли Бенсон думает, что нужно их найти, втянуть в перестрелку и прикончить. То же предлагает и Дрейк Морелл. Стоит только словом обмолвиться при Стейси, как он кинется их искать, выследит и пристрелит, словно каких-нибудь лис. Стейси Фоллет — реалист: если у тебя есть враг, убей его, пока он не убил тебя.
 Я же не склонен был торопиться. Они не уберутся отсюда, пока не попытаются еще раз забрать припрятанное золото.
 В лавке у Рут был выстроен настоящий прилавок, а по стенам развешаны полки для товара. Еще там была круглая печка, несколько стульев и скамейки. Я принялся подбирать вещи, необходимые для поездки на север: выбрал несколько пар носков, сапоги и мокасины из оленьей шкуры, сшитые на индейский манер. Словом, я занимался делом. Но только ли? Может быть, я наслаждался последними минутами в доме, который сам помогал строить, в котором провел столько счастливых часов? Рут Макен была мне очень дорога.
 Не в романтическом смысле, не из-за книг, которые она мне давала читать, и даже не потому, что между прочим обучала меня светским манерам. Она сумела стать для меня идеалом женственности, с которым я впоследствии сверял всех встреченных мною женщин. Конечно, ей и в голову не приходило читать мне лекции на эту тему, зато сама она была красива спокойной красотой, двигалась грациозно и уверенно, была терпелива и умна. Умела хорошо слушать и делала точные замечания. Она подмечала мою робость и мою тягу к знаниям и не обращала внимания на мои неуклюжие слова и поступки.
 Словом, она была прирожденным учителем. Таким же, как и Дрейк Морелл. Этот был обаятелен и решителен, и каждый мальчишка в школе мечтал стать таким же, как он, а каждая девчонка старалась заслужить его внимание.
 Через много лет никто и не скажет, что его ученики учились в деревне, в глуши. Он научил их гордости и хорошей осанке, научил любви к знаниям… не скажу «к науке» — зачастую это все-таки разные вещи.
 Вскоре я уеду отсюда. А пока я расхаживал по пустой лавке, слышал гул голосов в соседней комнате и думал, как же мне повезло, что я узнал всех этих людей. Рут Макен, Джона Сэмпсона, Дрейка Морелла и Каина.
 И конечно же Уэбба.
 Уэбб преуспел меньше остальных, но работал старательно. Что бы о нем ни говорили, в нем всегда было чувство товарищества и твердые убеждения, столь редкие в современных людях. Если когда-нибудь время станет испытывать мои взгляды на прочность, я буду вспоминать Уэбба. Я часто спрашивал себя — знаком ли ему страх? Когда вокруг становится жарко, он не испытывает колебаний. Чувств своих Уэбб никогда никому не открывал, но, где бы я ни оказался, я всегда буду помнить, что его плечо поддерживает меня.
 Несколько коробок патронов, небольшая и легкая подстилка, пара шерстяных рубашек.
 Вошла Рут.
 — Нашел все, что искал?
 — Да.
 — Будь осторожен, Бендиго. Сюда заходила индейская женщина, она к нам доброжелательна, так вот — она сказала, что черноногие весной выйдут на тропу войны.
 — Знаю. И думаю, что и другие племена тоже. Но это ненадолго.
 — Я хотела бы поехать с тобой. Сколько белых видели Колесо?
 — Не больше дюжины, а то и меньше. Эд Роуз побывал на плато Биг-Хорнс примерно в 1807 году, и еще, говорят, много лет назад испанская экспедиция пробилась аж до Йеллоустоун. Как они двигались, точно не скажешь, потому что тогда еще не было многих нынешних названий. Можно только гадать, где они прошли на самом деле. История написана, но так много осталось неизвестным… может быть, большая ее часть! После того как Де Сото увидел Миссисипи, следующий белый попал на эту реку только через сто лет.
 Я замолк, держа в руках флягу. Осторожность не повредит.
 — Я хочу туда поехать, миссис Макен. Я хочу побывать у Лечебного колеса. Мне рассказывали о нем, я даже представляю себе, как оно выглядит, но я хочу побыть там, постоять рядом… И не минуту-другую, а так, чтобы встретить там рассвет, увидеть закат и восходящую луну над Колесом. Это место притягивает меня, мучает… В обозе шел человек, который когда-то жил в Огайо, и он рассказывал мне об огромном кургане, который в былые времена насыпали люди. Может быть, те, кого мы зовем индейцами, а может, кто-то другой, кто жил там до них. Такие курганы, я слышал, есть на юге Миссисипи, а теперь вот еще Колесо…
 — Думаешь, между ними связь?
 — Может быть, и нет. Но мне кажется» что если я окажусь там, если буду совсем один, то я, возможно, интуитивно пойму что-то, что ускользает от меня сейчас.
 — Ты настоящий мистик, Бендиго.
 — Да нет… Просто я любопытный. Мне не нравится, когда слово «мистика» относят к людям или их мыслям. Оно слишком глубокое, а за глубокие мысли часто выдают полную чушь. Я просто думаю, раз люди очень долго жили на этом месте, что-то от них осталось. Невидимое, конечно. Может быть, если я окажусь там, где они были, я смогу уловить их образ мыслей и чувства. А может быть, это всего лишь повод, чтобы пошататься по свету. Мне нравятся далекие и дикие края. Во мне есть что-то от Этана и Стейси. Неужели вы думаете, что там, в горах, они всего лишь охотятся, заготавливают пушнину? Как бы не так. Они ищут новые места. Только представьте себе, что это: заехать на вершину горы и увидать бескрайние земли, которые, может быть, еще ни один белый человек не видывал… А то и индейцы. Есть много таких мест, куда индейцев заносило очень редко, если вообще заносило. Например, в Теннесси они только охотились иногда.
 Мы вернулись в комнату.
 — Беда в том, — говорил Этан, — что белые и индейцы думают совершенно по-разному, и потому недоразумения неизбежны. У нас — то, что Бен называет «христиански-еврейской нравственностью». Мы все воспитаны на ее принципах и вдруг обнаруживаем, что ничего такого нет, а есть только человеческая природа. Индейцы же думают совершенно по-другому. И мы, и они обижаемся друг на друга, когда не встречаем в ответ нужной реакции. Беда в том, что единых норм жизни просто не существует.

 Глава 44

 Старая корова, притулившись у склона холма, глядела, как мы проезжаем мимо. Под соснами, которые торчали между голыми скалами, лежали тени, хранившие пятна подтаявшего снега. В горах началась обманчивая, хрупкая весна, но снег мог снова повалить в любую минуту.
 Мы ехали узкой тропой вдоль корявых скал, петляли среди деревьев. Лошади шли осторожно и нерешительно, опасаясь ступить на шаткий камень или увязнуть в рыхлом снегу.
 Впятером мы остановились на открытой вершине, чтобы глянуть в сторону маячившей вдали горы Биг-Хорнс. Издали луга казались по-настоящему зелеными, а леса были прошиты серебряным кружевом горных ручьев. Мы внимательно осматривали все вокруг. Нам было бы достаточно даже намека на движение, малейшего указания на то, где может прятаться враг.
 — Вчера на закате я видел дым, — сказал Стейси, не вынимая трубки изо рта. — Очень тонкий дымок, далеко отсюда. Похоже, индейцы двинулись, чтобы начать наступление с первой травой. Сейчас в вигвамах суета, герои раскрашивают свои лица.
 — Нам лучше не нарываться, — сказал я. — Наша цель — Лечебное колесо.
 — Это ты расскажешь индейцам, когда будешь глядеть на них в прицел своего «генри».
 Воздух был влажным: влага поднималась от промокшей земли, от ручьев талой снеговой воды. Мы пригибались, проезжая под нижними ветвями сосен, объезжали замшелые валуны, порой углублялись в лес, где не было слышно ни звука.
 Седла скрипели под нами, когда мы ехали вверх по склону, а когда останавливались, из лошадиных ноздрей валил пар.
 На привале рядом со мной сел Урувиши.
 — Мое сердце снова молодо, как тогда, когда я направлялся на тропу войны.
 — Сиу могут добраться сюда?
 — Сиу ездят, где хотят. Они — дерзкий народ.
 — Их вождь зовется Красное Облако?
 — Ха! — Урувиши помолчал и продолжил: — Его слово уже сказано. Молодые глядят в другую сторону. Слышал ты о Галле? Он жесток в бою. Думаю, молодые пойдут за ним… или за Безумным Конем.
 — Урувиши, а тебе не хочется вернуться в родные земли?
 — Моя земля там, где дует ветер. Зачем мне держаться за землю, которую я не могу сохранить? Когда-то мой народ кочевал от Каскадных до Скалистых гор. Мы были вместе с Проколотыми Носами и кликитатами. Мы совершали набеги на черноногих и большебрюхих.
 — Ваше племя знало о Лечебном колесе?
 — Мы знали. Старые люди ходили туда, чтобы видеть сны… а теперь и я.
 Больше мы не стали разговаривать — голоса в каньонах разносятся далеко.
 Однажды мы увидели оленя, он не убегал, а медленно уходил от нас, словно понимая, что мы не на охоте. Старый бурый медведь, облезлый после зимней спячки, внимательно глядел на нас, привстав на задние лапы.
 — Далеконько нужно ехать, чтобы полюбоваться на каменное колесо, — сказал как-то Стейси. — Может, там клад зарыт?
 — У них кладов не было, разве только те, что хранил разум. Искать там золото или серебро — пустая трата времени. Те, кто строил Колесо, не знали металлов. Они строили храм или что-то вроде календаря, чтобы отмечать дни равноденствия. Людям понадобилось измерять время. Хотя бы для того, чтобы знать, когда исполнять обряды. Правда, порой мне кажется, что лучше бы мы не знали ни календарей, ни часов. Тогда бы мы не старились, потому что не догадывались бы о том, что время идет.
 — Кости все равно сказали бы об этом, — заметил Стейси. — Приходит время посидеть у огня.
 — Как для Урувиши?
 — Бен, ты не хуже меня знаешь, — если бы не ты, наш пожилой парнишка был бы давно в могиле. Ты обращался к нему за советами, ты взял его с собой, и у него появился смысл в жизни, и вот он снова вышел на тропу.
 — Вот видишь! Люди не стареют, не изнашиваются подобно машине, они просто сдаются. Что касается тропы, то тропа размышления никогда не кончается, нужно только желание по ней идти.
 Урувиши остановился и поднял руку. Этан подъехал к нему.
 — Что там?
 — Шошоны.
 — Сколько их?
 Он покачал головой. Мы затаились под деревьями. Обзор отсюда был хороший.
 За много миль от нас над горой Биг-Хорнс нависли грозовые тучи. Когда-то давно, когда мы еще только начинали строить наш город, Рут Макен сказала что-то вроде того, что я — человек, который любит смотреть вдаль. И это правда. Ничто не сравнится с величественной красотой гор и чередой вершин, когда над тобой лишь небо, а под ногами — притихшие каньоны и склоны, покрытые кудрявыми лесами.
 — Пять, — сказал наконец Урувиши. — Они едут от восхода.
 Пять воинов… Они не так уж далеко от нас, и скрыться негде. Прямо перед нами — крутой скалистый склон, ведущий на много сотен футов вниз, а слева — совершенно голая гора.
 Стейси обернулся ко мне.
 — Шафтер, я бы поехал вниз вдоль Кривого ручья. Чуть дальше можно повернуть, а потом — махнуть в горы. Нужно уносить ноги отсюда.
 — Стейс, — заговорил Этан, — если обойти озеро Мокасин, можно переправиться через устье Литл-Уинд и двинуться в сторону Медвежьей горы. А потом отправимся вниз по Полынному ручью.
 — Годится, Стейси? — спросил я.
 — Никогда так не ходил. — Он пожал плечами. — Но почему бы не попробовать.
 Этой дороги индейцы не знали. Нас вел Этан.
 Мы ехали на высоте примерно десяти тысяч футов над уровнем моря. Проезжали леса строевых сосен и елей и осиновые рощи, видели дикие цветы, которые уже открывали лепестки, и заплатки зеленой травы посреди голых скал. Вершины все еще были в снегу, а в тенистых каньонах высота снега достигала восьми футов. И все же снег уже таял.
 Попадались склоны, на которых могучие ветры скосили вековые деревья, словно луговую траву, лишь кое-где посреди бурелома торчали редкие мертвые стволы.
 Этан ехал впереди. Через несколько сотен ярдов он вдруг свернул с тропы. Мы оказались в плоской расселине между скал, где огромные серые валуны, отполированные льдом и ветрами, нахмурили свои каменные лбы над зеленью молодой травы. Через расселину мы выехали к Полынному ручью. Там, в осиновой роще, мы устроили стоянку.
 Костер уже горел, а кофе варился. Я отошел в сторону, нашел укрытое место между деревьев с хорошим обзором, и уселся так, чтобы наблюдать за окрестностями. Обычно в таких местах есть на что посмотреть, но, заглядевшись на какого-нибудь зверя, можно и скальпа лишиться.
 Ничего подозрительного я не увидел. Коротышка Бык, который меня сменил, — тоже, если не считать воровок-соек, которые прыгали вокруг нашей стоянки с ветки на ветку, с камня на камень, норовя что-нибудь украсть.
 Перед рассветом мы двинулись дальше по той тропе, на которую вывел нас Этан, а потом пересекли долину в направлении на Уинд-Ривер. Еще только забрезжил рассвет, когда мы поднялись на гряду и стали спускаться в новую долину.
 — Этан, — сказал Стейси, — разве там не Бычье озеро?
 Внизу по правую руку и вправду поблескивало озеро.
 — Угу. Индейцы называют его Ревущим. По преданию шошонов, несколько индейцев однажды охотились там на белого бизона. Это был волшебный бизон. Они загнали его на лед, чтоб там догнать, убить и содрать с него шкуру. А бизон провалился на льду и утонул. Когда ветер ломает лед, на озере раздается что-то вроде стона или рева. Шошоны утверждают, что лед пучится от бизоньей злобы и что эта злоба и ревет.
 Мы долго пробирались сквозь бурелом, через груды валунов и непролазный кустарник у подножия горы, и только на закате нам удалось напоить лошадей в реке. Пока можно было видеть, доехали до горы Кроухарт и устроили возле нее стоянку.
 — Здесь была большая битва между индейцами, — сказал Стейси. — Шайены, большебрюхие и арапахо дрались с шошонами. Говорят, что вождь шошонов съел сердце вождя кроу.
 — Когда это было? — спросил я.
 — Кажется, лет двенадцать назад. Но что Вашаки здесь воевал, я знаю точно.
 — Это он съел сердце? — спросил я.
 — Меня при этом не было. Но они и вправду так делают. Считается, что храбрость врага переходит к тому, кто его съел.
 — Завтра мы будем ночевать у гор Оул-Крикс, — сказал Этан. — Если не потеряем скальпы раньше. Тут края интересные.
 — Горы на севере, это не Абсароки?
 — Отличные места! — сказал Стейси. — Я там однажды зимовал. А Джон Колтер с дружками так просто там и поселился… Очень красивый край… Суровый, конечно. Но нигде нет мест красивее, чем Абсароки.
 На следующий день мы ехали через заросли полыни, внимательно осматриваясь. Видели следы неподкованных лошадей. Несколько раз попадались и бизоны, но их было немного — они бродили поодиночке. Здешние бизоны редко собираются в большие стада, как те, что живут восточнее. Но все же одно стадо мы увидели, похоже, там было не меньше тысячи голов.
 Мы направлялись к ущелью, вел нас Этан. У самого входа в ущелье он вдруг остановил нас.
 — Стейси? Что думаешь? — спросил он.
 — Ничего хорошего. Терпеть не могу ущелий. Как-то все чересчур просто.
 — Тут очень глубокое ущелье, и я вовсе не настаиваю, чтобы мы туда лезли.
 — На запад от него, в горах, что ближе к Оул-Крикс, есть дорога, — заговорил Урувиши. — Она заброшена, но она есть.
 — Я за нее, — сказал я. — Я доверяю старику. Если бы он плохо соображал, не прожил бы так долго.
 Теперь нас вел Урувиши. Мы двигались к горам. Этан нагнал меня.
 — Если они наверху, запросто смогут нас заметить, — сказал я.
 — Конечно. Индейцы обязательно заметят. Их глаза изучали эти места с самого детства. Они увидят даже легкое облачко пыли, которое мы с тобою не заметили бы никогда.
 Вслед за Урувиши мы нырнули в глубокую ложбину, поросшую полынью. Дальше стеной стояли кедры. Урувиши, не замедлив ход коня, въехал в самую чащу. Перед нами возвышалась песчаная гряда. Мне казалось, что ее следует объезжать слева, но Урувиши повел нас вправо. И гряда, и кедры мгновенно скрыли нас от глаз возможного наблюдателя. Наши передвижения никому не были теперь видны. Мы ехали к западу, удаляясь от подозрительного ущелья.
 Гряда становилась все выше, каменистей, местами попадались вкрапления песчаника. Этан показал влево.
 — Мне кажется, там Красное плато. Я слыхал про эти места от Эда Роуза и Колтера. А вот откуда старик все это знает, ума не приложу.
 Урувиши натянул поводья. Он тщательно осмотрел каменную гряду справа от нас и поднял глаза к двум наивысшим ее точкам, двум высоким утесам. Потом поехал по гряде вверх, направляясь к узкому проходу между утесами. Тропы мы там не видели, но Урувиши вел нас уверенно и быстро.
 Мы не пылили, потому что ехали по камням под прикрытием скал. Как только мы достигли высшей точки гряды, между утесами открылась узкая расселина, уходящая круто вниз. Урувиши, подобно тени, скользнул туда. Мы за ним, и через несколько минут мы уже выезжали в широкую долину, ту самую, которую мы намеревались пересечь. Урувиши привел нас сюда, повинуясь какому-то древнему воспоминанию, тому, что слышал когда-то у костра.
 Мы не встретили никаких следов, кроме звериных. Получилось, что ущелье осталось в стороне, мы объехали его, сделав небольшой крюк.
 Стейси натянул поводья.
 — Этан, глянь-ка!
 Мы все посмотрели туда, где, по нашим предположениям должен был быть выход из ущелья. Там, над горами и лесом, поднималась в небо тоненькая струйка дыма.
 — Терпеть не могу эти ущелья, — сказал Этан.

 Глава 45

 Умение двигаться вперед, осознавая опасность, — мой главный дар. Не знаю, кому я им обязан, да и знать не хочу. Просто хорошо, что он есть. Редко кому удается жить настоящим, люди склонны заглядывать вперед или погружаться в прошлое, я и сам расположен к этому. Но, к счастью, одновременно я умею жить и настоящим моментом: ощущать, видеть, слышать и хранить бдительность.
 Я прочел много книг, но, слава Богу, не отдал себя целиком умственным изысканиям. Большая часть жизни, причем далеко не самая плохая, покоится вне разума.
 Мы ехали вперед, и меня, как и всех нас, беспокоил тот дымок позади. Он сигнализировал, что мы не избежали опасности, а также и то, что нас будут выслеживать и непременно найдут наши следы. Индейцам для этого не нужно много времени.
 Но я чувствовал не одну только тревогу. Сердце мое билось в едином ритме с топотом копыт. Я вдыхал запах примятой полыни, сломанного кедра, ощущал вкус пыли на губах, впитывал солнечный свет и прохладу ветра, пахнувшего из темной глубины каньона.
 Великолепный купол неба, далекое пурпурное мерцание гор, мощь лица старого Урувиши, гордая стать Коротышки Быка, ощущение ног в стременах и приклада ружья под рукой — все это вместе и каждое в отдельности, — было необыкновенно красивым.
 Жить не значит просто существовать. Это не значит ожидать, когда наступит пора ужинать, лечь в постель, выпить в салуне. Жить — это значит делать все это, но еще и ощущать завораживающие мгновения между такими событиями. Жить — это значит чувствовать, а чувства порой сильнее, чем разум. По крайней мере, в какие-то моменты. Иногда лучше просто чувствовать, просто быть.
 Мы миновали северные отроги Оул-Крикс и теперь ехали через плоскогорье в сторону террасы Вагонхаунд. Мы постепенно приближались к старинному храму, построенному в незапамятные времена. Думаю, каждый из нас представлял себе свой храм, они только назывались одинаково. Когда люди обозначают свою цель всего лишь точкой на географической карте, они далеки от истины — у каждого из них своя цель, хоть и стремятся они в одно и то же место.
 Я ехал к переломному пункту своей жизни. Я не понимал, откуда ко мне пришло это, и все же твердо знал, что это так. Почему Лечебное колесо так притягивает меня? Атавистическая память? Может, в прежних жизнях я уже бывал на этом месте? Или мое собственное давнее воспоминание, спрятанное глубоко в моей плоти и крови, зовет меня туда?
 Я обернулся. Дальний дым исчез, значит, шошоны уже в пути.
 Я не сомневался, что меня выслеживает мой старый враг. Племя шошонов — великое племя, которое в большинстве своем мирно сосуществует с белыми людьми. Шошоны — прекрасные всадники, великие воины, замечательный народ. Просто беда, что я умудрился нажить себе среди них врага.
 Перед закатом мы остановились у ручья среди тополей. Пока Этан доставал еду и готовил кофе, Стейси с пригорка наблюдал за окрестностями, а Коротышка Бык отправился на охоту. С луком, чтобы не шуметь.
 Поев, я взял с собой кружку кофе и сменил Стейси на его посту. Потом мы собрались и проехали еще несколько миль, решив устроить там стоянку. Если индейцы заметили наш костер, они выйдут на него, но нас там уже не будет.
 Ночью мне выпало дежурить последним. Судя по звездам, Этан разбудил меня около двух часов. Я отошел подальше от стоянки, чтобы ничто не мешало мне слушать. Ночь была звездная, только кое-где по небу медленно плыли прозрачные облака. Стояла тишина. Каждому месту, конечно, присущи свои звуки, но, если к ним привыкнуть, слух легко будет отличать каждый новый звук.
 Высоко на тополе шуршала засохшей листвой сломанная ветка. Шепталась под легким ветерком полынь. Я всегда любил эти последние часы перед зарей, когда звезды кажутся удивительно яркими, ночь совершенно спокойна, и можно вдыхать запахи земли, в которую впиталась кровь древних битв, смешанная с опавшими листьями, гниющими корнями и песком, принесенным ветром. В ночи по этой земле бродят духи древних людей, давно погибших воинов.
 Быстро проходили часы. Я слушал шуршание мертвых листьев, чувствовал слабый аромат полыни, видел, как на востоке свет разгоняет тьму и как на нашей стоянке разгорается костер — кто-то встал пораньше и развел его, чтобы вскипятить кофе. Мои глаза осматривали залитые светом утренние дали, но чужого дыма я так и не заметил.
 Мы попили кофе, поели свежей оленины, которую добыл Коротышка Бык, а затем оседлали коней и отправились дальше.
 — Там Черный Шатер, — показал Стейси на юго-восток, — а на севере от него — Испанская вершина, и там есть тропа, которая пересекает Биг-Хорн и ведет к Солдатскому ручью. Очень красивая дорога, и там много воды и дичи.
 Сколько раз я слышал что-то похожее? Именно так белые люди узнавали Западные земли, так индейцы изучали те края, в которых они никогда не бывали. Эти сведения накапливаются, а когда нужно — всплывают в памяти и передаются другим. Карт было мало, путеводителей совсем не было, а нужная информация передавалась на словах в салунах, у костров или в болтовне о былых путешествиях.
 Закрыв глаза, я слушал голоса прошлого. Пересохшим горлом кто-то произносит волшебные слова, протяжно выпевает магические имена далеких гор и каньонов: Тен-Слип, Санданс, Драй-Форк, Мититси. И они, эти слова, складываются в какое-то подобие музыки. Вагон-Бокс, Биг-Хорнс…
 Музыка этой земли — особая музыка. Ее голоса — крики индейцев, шум сосен и тополей на ветру, журчание талой воды, трубный глас оленя или вой волка.
 Мы отказались от легкого пути по Гранитному ущелью и поехали к началу Лошадиного, которое резко опускалось вниз на тысячу футов, если не больше. Проехав мимо, мы выбрались на плоскогорье, пересекли его и двинулись вдоль Тополиного ручья, на северо-запад. Впереди маячила Лысая гора. Постепенно мы приближались к Колесу, которое стояло на Лечебной горе, одном из отрогов Лысой.
 Дни шли за днями, но на каждой стоянке мы следили за окрестностями. Шошоны, что шли по нашему следу, наверное, уже исстрадались по нашим скальпам. Хотя скальпы для них теперь — не самое важное. Как говорил Этан, некоторые индейцы вообще перестали их хранить.
 Мы были на высоте около девяти тысяч футов. Тут было холодно и ясно. Мы делали частые остановки, чтобы лошади могли передохнуть, хотя они были привычны к суровым условиям. Здесь еще лежал снег, только к полудню он начинал подтаивать. Ледяной ветер заставлял нас втягивать головы в воротники.
 Наш караван из пяти всадников и четырех вьючных лошадей растянулся вдоль гряды. Мы ехали по скалистому гребню, а внизу под нами начинались еловые леса.
 Впереди шел Этан. Он остановился и подождал, когда мы подтянемся.
 — Сегодня нам все равно не доехать. Может, спустимся вниз и устроимся на ночь в лесу?
 До Лечебной горы оставалось миль пять-шесть, но погода все ухудшалась.
 — Веди нас, Этан, — сказал я. — Давайте заляжем.
 Через час мы уже устроились в укрытии из валунов и упавших стволов. Давным-давно здесь уже кто-то останавливался, прежние путешественники выстроили что-то вроде полукруга из камней и бревен. Полукруг располагался прямо над каньоном. Бревна были старыми, а кострища — и древние, и посвежей. Мы пустили лошадей подкормиться дикими цветами, которые уже успели распуститься в укрытии деревьев, и, пока Стейси готовил еду, вместе с Этаном перетащили бревна, сделав наш полукруг настоящим надежным укрытием.
 — Вокруг никаких следов, — сказал Этан, когда мы собрались у костра за едой. — Похоже, что с прошлой осени тут никого не было.
 — Думаешь, что шошоны нас потеряли?
 — Нет, — сказал Этан.
 — Они, должно быть, нервничают, — сказал Стейси. — Все-таки на чужой территории. Это земля кроу, а на севере и на востоке полно сиу. Шошонам тут должно быть неуютно.
 — И не только им, — сказал Этан сухо. — У меня тоже скальп чешется.
 Ночью наступил обжигающий холод. Ветра не было, но от крепчающего мороза трещали ветки. Спали мы ногами к огню, и время от времени кто-нибудь вставал, чтобы подбросить дров.
 Топлива — сухих стволов и веток, накопившихся за сотни лет, тут хватало, — можно было бы согреть целую армию. Полно родников, — расколов лед, мы нашли холодную, чистую и сладкую воду. Здесь, высоко над землей, казалось, что эти маленькие ключи бьют из каких-то потайных древних колодцев.
 Скоро миллионы тонн снега, что копились на этих гребнях всю зиму, начнут таять, вода побежит вниз по скалам маленькими ручейками — поить пересохшие равнины. Именно здесь начиналась река Литл-Бигхорн, которая сбегала вниз лесами в плоские равнины Монтаны.
 Когда Коротышка Бык разбудил меня, было невероятно холодно. Пока я натягивал сапоги и тяжелую куртку, он сидел рядом на корточках, держа кружку обеими руками.
 — Плохая ночь, — сказал он. — Мне не нравится.
 — Ты что-нибудь слышал?
 — Ничего. — Он налил мне кофе. — Нужно убираться отсюда.
 — Думаешь, будет буря?
 — Нам нужно ехать. Старик слаб. Дорога тяжелая.
 — И длинная. — Я глотнул кофе и принялся жевать вяленое мясо. — Старик — великий человек.
 — Ветер пахнет смертью. Мне это не нравится.
 Ветки потрескивали на морозе, слабый ветер крутанул рой снежинок.
 — Коротышка? Если старик нас покинет, ты останешься с нами?
 Он долго молчал.
 — Я вернусь к своему народу. Их мало. Я им нужен.
 Он подбросил дров и прислушался.
 — Он — великий человек, — повторил я. — Среди нас он всегда будет дома.
 Ветер все усиливался и раздувал пламя.
 — Мы двинемся в путь пораньше. Через час-другой будем на месте. Примерно час проведем там, а потом можно будет уезжать.
 Я взял свой «генри» и ушел от костра в ночь. Звезды, прикрытые вуалью облаков, потускнели. Я замер неподвижно в еловой чаще и прислушался. Ветер все усиливался, из чащи доносилось что-то вроде слабого стона. На голых лапах мертвой ели трепетали остатки жалких коричневых иголок, и даже ветер тут звучал по-другому. Я перебрасывал винчестер из одной руки в другую, грея под мышкой то правую, то левую руку. Лицо онемело от холода. Я вернулся к костру и подбросил в него веток. Все спали.
 Я бродил между елями, то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Вдруг мне захотелось побежать к костру и всех разбудить, чтобы тут же ехать вперед. Что это? Может быть, я чувствую то же самое, что и Коротышка? Что ветер пахнет смертью?
 Я отогнал дурные предчувствия и опять принялся греть правую руку, внимательно оглядываясь. Видел я лишь голые полосы снега и черные силуэты деревьев. Над нами маячила вершина Лысой горы. В ночи она казалась неприступной и чуждой.
 Никакого движения. Никакого? Я вяло обводил глазами округу. Никакой зверь не вылезет из норы в такую пору. Если что-то и колышется, так это только от ветра. В такие ночи индейцы не нападают, и все же… Молодой шошон ненавидит меня и верит в силу своего амулета.
 Я тенью пробирался от одной ели к другой, потом к следующей, кружа вокруг нашей стоянки. Нервно топнула лошадь, и вдруг совершенно бесшумно они возникли из ночи.

 Глава 46

 Они, как тени, возникли, привидениями на фоне снега, словно из-под земли выросли.
 Не раздумывая, я выстрелил от бедра и вроде бы в кого-то попал. Один, похоже, метнулся назад. Следующим выстрелом я подкосил другого, но они оказались слишком близко, и тогда я ударил прикладом в чей-то живот.
 Человек рухнул лицом в снег, но тут подбежал еще один. Холодная сталь сверкнула в его руке при свете звезд. Схватив винтовку обеими руками за ствол, я с размаху врезал прикладом ему по руке, а потом ударил в лицо, в челюсть. Раздалось глухое «хрясь!», и он упал мне под ноги.
 Тот, что схлопотал прикладом в брюхо, уже поднимался, и я начал было отступать, как вдруг что-то заставило меня обернуться. Холодная сталь полоснула по бедру. Поворот спас меня: я упал на спину в снег на крутой склон, мой. враг навалился сверху. Я перекувырнулся и бросил его через себя. Он покатился вниз по склону.
 Винчестер я потерял, но, вставая, выхватил револьвер. И тут рядом грохнуло, чей-то ствол расцвел огнем, и я тоже выстрелил, согнувшись. Пуля попала врагу в пах, он смешно, как лягушка, подскочил и упал, скрючившись.
 Пригнувшись, прячась за деревьями, я бросился в сторону нашей стоянки. Слышался басовитый грохот ружья, предназначенного для охоты на бизонов, и молотьба шестизарядного револьвера. Пока что я — вне драки.
 Остановившись передохнуть на мгновение, я ощутил холод за воротом, который расстегнулся, когда я падал со склона, и влажность тающего снега на щеке. Рука моя сжимала револьвер, и я пожалел, что я в перчатках. Оружие — продолжение руки, и, когда ты в перчатках, с ним труднее совладать.
 Я не шевелился и пытался сообразить, что делать дальше. Идти прямо на стоянку нельзя: движущийся силуэт притягивает пулю. В темноте свои запросто могут принять меня за врага.
 Вдруг стрельба прекратилась. Сперва умолкло тяжелое ружье Фоллета, а потом и остальные.
 Убиты? Или отбили атаку?
 Я стоял в снегу примерно в тридцати ярдах от нашего костра, но под горою, и потому они меня не видели. Наверное, на фоне снега меня можно было принять за обломок древесного ствола. Их было много. Стоит мне только шевельнуться, как я схлопочу выстрел.
 Стало совсем тихо. Мой винчестер… Он еще может понадобиться.
 Где же оно лежит? Я ударил одного, потом другого, потом отскочил в сторону и упал — вон там, налево отсюда. Должно быть, во время схватки мы забросали винтовку снегом, а снегу там не меньше, чем на целый фут.
 Горы излучали покой. Мерзли пальцы. Скалы надо мной казались черными и зловещими. Я осторожно провел правой рукой по телу и сунул ее под мышку. Одними глазами, не поворачиваясь, обшарил склон. Везде снег, только валуны торчат. У подножия скалы — каша из обломков камней и бурелома.
 Сделал шаг в сторону и подождал — ничего не случилось. Еще шагнул, а потом присел на корточки, спрятавшись за сухими стволами, и стал вглядываться в снег: не заблестит ли где металл. Я искал винчестер. Должно быть, оно лежит дальше. Вспомнил, что, когда падал, попал плечом в мягкий снег.
 Где же тот индеец, который летел через меня по склону? Внизу, среди деревьев — ловит момент, чтобы выстрелить? Или же они ушли?
 Нападение было внезапным, но застать нас врасплох им не удалось, потому что мой первый выстрел поднял всех на ноги. Кажется, на мой выстрел наложился звук еще двух, значит, у костра заметили нападение одновременно со мной. Небо вокруг Лысой горы светлело и наливалось голубизной.
 Холод! Дикая стужа. Этот шошон, должно быть, сильно меня ненавидит или очень верит в свой амулет, раз уж решился напасть в такую ночь.
 Все-таки похоже, что индейцы ушли. Они всегда были осторожными воинами и старались, несмотря на всю свою храбрость, не допускать потерь. Иначе племя быстро истощится, ослабеет, не сможет ни охотиться, ни защищаться. В их духе — стремительно атаковать, а если атака захлебнется — отойти и ждать другого удобного случая.
 Только когда над Лысой горой появилось золотое свечение, я встал. Внимательно огляделся и пошел дальше влево. Нашел место, где я падал, а чуть поодаль увидел свой винчестер, слегка припорошенный снегом. Я его поднял, проверил, перезарядил и убрал пустую гильзу в карман.
 От нашей стоянки доносились голоса. Я перекинул винтовку в левую руку, стянул перчатку с правой и сунул ее под мышку.
 Лес дышал спокойствием. Наверное, сейчас можно вполне безопасно пройти к костру. Напоследок я огляделся еще раз. Взгляд скользнул по заснеженным елям, бурелому и остановился.
 Когда я его увидел, он стоял в пятидесяти футах от меня и поднимал ружье. Моя же рука опускалась вниз, чтобы застегнуть куртку. Она была в двух дюймах от револьвера. Я выхватил револьвер и выстрелил.
 Его винчестер успел плюнуть огнем, но я ничего не почувствовал и выстрелил снова. Он качнулся, поскользнулся и начал выпрямляться. Я ждал с револьвером наготове.
 Он попытался установить ногу покрепче, но она подкосилась, и он упал. Я сосчитал до четырех и пошел к нему, готовый выстрелить при первом его движении. Движения не было.
 Он лежал на боку, но, когда я приблизился, сделал попытку встать, тут же поскользнувшись и упав на спину. Я нагнулся, подобрал его винтовку и отшвырнул ее в сторону. Он впился в меня горящими ненавистью глазами. По его движениям, вернее, по их отсутствию, я догадался, что моя пуля, должно быть, повредила ему спинной мозг. Он не мог двигать ногами и, по крайней мере, одной рукой.
 Я понял, что он умирает, и заговорил, четко произнося английские слова.
 — Прости меня, — сказал я. — Я никогда не был тебе врагом.
 В его черных и жестких глазах отразилось недоумение, а губы дрогнули в поисках слов, которых ему не суждено было произнести.
 — Это большая страна, — сказал я. — Нам всем хватило бы места. Я хотел быть тебе другом.
 Кажется, он меня услышал, хотя кто его знает. Я присел с ним рядом на корточки, не желая оставлять одного. Холодный ветер шарил по елям, сдувая снег, одна снежинка упала на его глазное яблоко. Он не сморгнул, и я понял, что индеец умер.
 Я медленно встал, зарядил револьвер парой патронов и спрятал его в кобуру.
 А когда принялся застегивать куртку, то увидел на ней дыры. Их было две: на левой стороне груди, примерно на уровне локтя. Обе рядом. Наверное, куртка у меня расстегнулась, когда я согревал руки, а потом, когда выхватывал револьвер, и вовсе распахнулась, а он стрелял туда, где, как ему казалось, должно было быть мое сердце. Странно — я помнил только один выстрел.
 Проковыляв несколько ярдов вверх по склону, я позвал:
 — Этан! Стейси!
 Наступила тишина, потом раздался голос Этана:
 — Бен! Это ты? Иди сюда!
 Коротышка Бык был тяжело ранен. Урувиши прикладывал к его ране какие-то травы из тех, что всегда возил с собой. Этану пуля поцарапала щеку, а у Стейси на левой руке была окровавленная повязка.
 — У нас была хорошая позиция, — говорил Стейси. — Да и ты, Бен, предупредил.
 — А кто стрелял первым? — спросил я. — Вначале, почти одновременно со мной?
 Стейси махнул трубкой в сторону Урувиши.
 — Это старик. Когда я проснулся, он уже лупил с колена.
 — Они подкрались по снегу, — сказал я. — В мехах, в волчьих шкурах, что ли. Они все были в белом или в сером, я их едва разглядел.
 — Уложил кого-нибудь? — спросил Стейси.
 — Одного-то точно, — сказал я. — А может, и троих, кто его знает. Знаю, что в двоих то ли попал, то ли просто спугнул.
 — Я пригвоздил одного, — сказал Стейси. — Летел прямо на меня. Пришлось спустить курок.
 — Как Коротышка?
 Этан пожал плечами.
 — Старик его чинит. Это он умеет, не беспокойся. Зараза на таком холоде не пристанет, а он вообще-то парень крепкий.
 Мы развели костер и приготовили еду. После кофе я почувствовал себя лучше. Но никто не видел мертвых индейцев, только моего шошона там, на склоне. Они всегда уносят своих мертвых с собой, если им это удается, но, конечно, могло так случиться, что больше убитых не было. Всегда охота думать, что ты стреляешь лучше, чем оно есть на самом деле.
 Мы нарубили жердей и сделали носилки для Коротышки. Погрузив его, уселись в седла. Даже если мы будем ехать очень медленно, к полудню будем у Лечебного колеса.
 — Твой шошон был просто чудовищем, — ворчал Стейси. — И это после того, что ты для него сделал. Настоящее бесчеловечное чудовище.
 — А что, по-твоему, «человечность», Стейси? — мягко спросил я. — Мы зовем человечным то, что кажется нам святым и справедливым, то, что внушено и воспитано нашим миром. И думаем, что то же самое присуще человеческой натуре везде и всегда. А теперь посмотри на мир с его точки зрения. Он захватил пленных, а с незапамятных времен захватчик имеет право распоряжаться пленными как ему угодно. Хочет — убьет, а хочет — сделает рабами. Наши предки испокон веку поступали точно так же — что в Европе, что в Африке. Дальше. Он обсуждает свои дела со старейшинами, а тут приходим мы, забираем его пленных, лупим и сбиваем его с ног прямо там, где он только что бахвалился. Мы его обесчестили, унизили, и он обязан отомстить. Потом мы находим его раненым. Приносим в дом, лечим и возвращаем племени. Тут его главный триумф, потому что он верит в свой амулет. Ему кажется, что амулет оказался для нас непреодолимой преградой, иначе мы бы его просто убили, как он намеревался убить меня. Наши подарки казались ему дешевым подкупом, он думал, что мы его боимся. В его мироздании такая вещь, как благодарность, не предусмотрена. Никто не учил его простой истине, что он должен поступать с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с ним.
 Мы въезжали на западный отрог Лечебной горы. Солнце грело, небо было ясное, а перед нами возникло Колесо.
 Оно было почти круглое, сделанное из кусков белого известняка. Около семидесяти футов в поперечнике и больше двухсот пятидесяти по кругу. Камни выступали из травы на два-три фута. В центре находилась сложенная из камней пирамида примерно двенадцати футов шириной с отверстием с одной стороны. От этого отверстия по земле разбегались двадцать восемь спиц. И еще там были разбросанные камни, которые когда-то, может быть, составляли еще одну спицу. Некоторые камни были повреждены — возможно, из-за морозов или чего-нибудь еще.
 Уступ горы, на котором лежало Колесо, был высоким и голым, местами он растрескался, и некоторые трещины достигали в ширину четырех, а в глубину — ста футов.
 Мы подъехали и остановились молча. Ветер дул нам в лицо и трепал волосы Урувиши.
 Мы — бледнолицые, мы рассуждали не так, как он, наша кровь текла иначе, нашу память не будоражили древние тайны, которые он хранил в своей плоти и крови. Но, когда мы стояли здесь, рядом с ним, я хотел верить, что наши чувства хоть немного схожи.
 Он был не один. Его окружали духи всех тех, кто ушел до него.
 — Как много раз! — заговорил он. — Как много раз менялось это место! Как долго разрушали его ветер, снег, лед… Они двигали камни, но камни возвращались. Здесь место, где человек может слиться воедино с Великим Духом. Здесь место, чтоб мечтать, чтобы курить, и место, чтобы умирать. Я здесь! Я, Урувиши, пришел!
 Руки старика медленно поднялись к небу. Прерывистым голосом он спел песню смерти, а потом сказал:
 — Теперь я пойду к своим отцам, я пойду туда, где нет старости, где цветы не вянут, а рыба сверкает в ручьях серебром. Я пойду туда, куда ушли бизоны, куда мои братья воины ушли прежде меня. Только не думайте, что я печалюсь! Я приехал сюда с мужчинами! Я сбросил шкуру старого вождя и снова был с молодыми и смелыми! Я здесь! Я пришел! Я — Урувиши!
 Его руки медленно опустились, старик покачнулся. Мы подбежали и уложили его на землю. Его усталая рука сжала мою руку. Он смотрел мне прямо в глаза.
 — Ты сказал — поезжай со мною, и я поехал. Ты не увидел слабого усталого старика. Ты увидел то, что скрывалось под кожей, сморщенной и обветренной годами, ты увидел молодого воина, который живет в моем сердце. Ты видел Урувиши!
 И он умер там, под голубым небом, рядом с местом, где люди, которые не знали железа, построили свой храм. Он умер не будучи одиноким, и его оплакали.

 Глава 47

 Мы оставили Урувиши на горе под бескрайним небом, но не там, где он упал. Хотя, может быть, он хотел именно этого.
 Мы не знали похоронного обряда уматиллов, а Коротышка Бык лежал без сознания. Но день был короткий, и нам предстояла тяжелая дорога, да еще нужно было успеть отвезти Коротышку к ручью, где можно было бы полечить его раны.
 Мы похоронили Урувиши по обычаям равнинных индейцев, и если нам не все удалось исполнить в точности, то, по крайней мере, мы хоронили его с глубочайшим уважением.
 В лесу под горой мы вырезали четыре жердины и вкопали их в землю. На них укрепили площадку из ветвей и положили туда Урувиши, а рядом с ним — его винчестер, патронташ и мешочек с амулетами. Мы накрыли тело одеялом и придавили края камнями.
 У него была с собой лучшая одежда, и только когда мы решили его переодеть, то мы увидели огнестрельную рану на левом боку. Она сильно кровоточила, но он остановил кровь мхом, а нам не сказал ничего.
 Мы могли оставить его там, где он упал, как порой оставляют погибших в бою, но наше уважение к нему было слишком велико. Мы подняли его, нарядили, а Стейси, который долго жил среди индейцев, спел песню погибших воинов.
 Когда мы исполнили все, мы уехали. Но прежде чем скрыться за бугром, я оглянулся.
 Помост ясно выделялся на фоне синего неба, ч мне казалось, что я вижу, как волосы старика развеваются на ветру. Я отвернулся, думая, что вот, я оставил еще одного отца, отца, которого знал, увы, слишком мало. Оставил там, где ручьи чисты и холодны, а на небе ярко сияют звезды.
 Ночью он проедет по Млечному пути, который крики называют Дорогой Вождей.
 А я вернусь в наш город. И немного погодя встречусь с Нинон и с той жизнью, которая ждет меня впереди.