Аннотация: Судьба забрасывает двух друзей — частного детектива и его друга — во Францию, где они неожиданно оказываются втянутыми в череду загадочных и пугающих событий… Но ведь известно: что русскому хорошо, то французу — смерть, и не надо вставать на пути Русских Детективов.


---------------------------------------------


 Владимир БОЛУЧЕВСКИЙ
 Шерше ля фам



 Глава 1


 Утро нового дня припасло для Петра Волкова некоторые неожиданности.
 Начать с того, что проснулся он в собственной ванне, но укрытый шерстяным одеялом. Из крана капало, и одеяло в ногах намокло. Само по себе это уже было неприятно. Но еще более дискомфортной ситуацию делало то, что Петр напрочь не мог сообразить — как так вышло?
 С трудом приподнявшись на локте затекшей руки, он завернул поплотнее кран, выбрался из ванны, сняв с вешалки, надел халат и пошлепал босиком в спальню.
 Здесь его поджидал еще один сюрприз: в его постели, разметав по подушке золотистые волосы и уютно посапывая, спала некая совершенно неизвестная особа удивительно юного возраста.
 «Аки херувимы…» — невольно промелькнуло в сознании Петра. Он машинально взглянул на прикроватную тумбочку — будильник показывал пять минут десятого, — поплотнее запахнул махровый халат и завязал пояс.
 — Черт знает что… — пробурчал он и пошел на кухню.
 Там он открыл дверцу холодильника, заглянул вовнутрь, вынул бутылку пива, сорвал пробку о край стола и жадно прильнул к горлышку. Затем, вздрогнув вдруг от нехорошего предчувствия, вышел в коридор, подошел к вешалке и стал, передвигая плечики, осматривать висящую на них одежду.
 — Еще не хватало… — негромко сказал себе под нос, прошел в гостиную, откидывая подушки, осмотрел диван и кресла, а затем, встав на четвереньки, оглядел пол.
 — Вот ведь… — кряхтя поднялся на ноги. Направился в спальню. Там вновь опустился на колени и заглянул под кровать.
 Лежащая в постели барышня чуть приоткрыла карий глаз и взглянула на Петра.
 — В грязном белье… — сонно пробормотала она, повернулась на другой бок, свернулась калачиком и, похоже, опять заснула.
 — Н-нда?.. — Петр скептически вздернул бровь и вышел из спальни.
 В ванной комнате он откинул крышку корзины для грязного белья и, сдвинув в сторону лежащие сверху вещи, извлек из-под них обмотанную ремнями плечевую кобуру.
 — Логично, — кивнул сам себе, размотал ремни, вынул «макара», взглянул на обойму и, чуть оттянув затвор, заглянул в патронник. Понюхал ствол. Потом засунул пистолет в кобуру, вновь обмотал ремнями и, бросив обратно в корзину, захлопнул крышку.
 Затем он допил пиво, критически взглянул на пустую бутылку — зачем-то встряхнув ее, — вышел из ванной и вернулся в кухню. Там достал из холодильника бутылку с остатками водки, выплеснул содержимое в стакан, взял стакан в руку и устремил на него задумчивый взгляд.
 Шумно выдохнул и, запрокинув голову, решительно выпил. Поставив стакан на стол, закрыл глаза, постоял какое-то время, прислушиваясь к ощущениям организма, а затем вышел в переднюю, подошел к вешалке, наклонился, аккуратно расставил рядком обувь, надел тапочки, вынул из кармана висящей на плечиках куртки зажигалку и пачку сигарет. Закурил.
 «Так, — сделав глубокую затяжку, подумал про себя. — Теперь далее…»
 Опять наклонился, подцепил пальцем за ремешок девичью туфельку, распрямился и, приподняв ее до уровня глаз, долго и внимательно разглядывал с разных сторон.
 — Ладно, — сказал наконец. — Разберемся.
 Поставил туфельку на место и пошел в спальню.
 Юная особа проснулась и, подложив под спину подушку, сидела на постели, придерживая рукой одеяло на груди.
 — Привет, — широко улыбнулась она Волкову.
 — Доброе утро.
 — Угости сигареткой.
 — А не рановато тебе будет?
 — Ага… — Барышня подняла обе руки и поправила волосы, от чего одеяло сползло и обнажило ее до пояса. — Как в постель меня тащить, так, значит, я уже взрослая. А курить мне, выходит, рановато. Так?
 — Да я не в том смысле. — Взгляд Петра невольно задержался на небольшом, но уже вполне развитом бюсте с розовыми кругами вокруг алых сосков. — Утро еще. Ты бы хоть позавтракала сперва, что ли. А то только глаза раскрыла и сразу…
 — Я утром никогда не ем. Только кофе.
 — Ну так кофе себе свари.
 — Ле-ень… — Безымянная гостья зажмурилась и сладко потянулась всем телом. — Поухаживайте за мной, дяденька, а? А то ведь все, только обещаетесь. Надавали авансов бедной девушке, а сами…
 — А сам — что?
 — Я ждала-ждала, пошла взглянуть, а вы в ванной заснули. Я воду выпустила, но… вон вы большой какой и тяжелый, мне же вас не сдвину гь. И не разбудить. Я тут в шкафу одеяло нашла, укрыла. И осталась в одиночестве. Я бы так, вообще-то, и дома могла.
 — А… это… про волыну в грязном белье?
 — Так я же вам в ванной раздеваться помогала. Вы при мне ее туда и бросили. И ботинки еще хотели засунуть. Я не позволила. А в такси вроде трезвый еще совсем был… Ну почти.
 Петр подошел к стоящей возле изголовья кровати тумбочке, погасил в пепельнице окурок, достал из кармана халата пачку и задумчиво вынул из нее новую сигарету.
 — И мне, — протянула руку девушка.
 — На. — Он протянул ей пачку и, откинув мелодично динькнувшую крышку «Зиппы», чиркнул колесом зажигалки.
 Держа чуть припухшими со сна губами сигарету, девушка потянулась к огню, и Волков скользнул взглядом по изящным линиям обнаженного юного тела.
 — Слушай, — сказал он, — а… мы что… короче, вступили с тобой в какие-то договорные отношения?
 — Как это? — сморщив нос, она подняла на него глаза.
 — Ну…
 — А-а… в этом смысле. А ты что, на самом деле, что ли, ничего не помнишь?
 — Что ж я, по-твоему, придуриваюсь?
 — Да нет, не похоже. В общем, я не проститутка. Если ты об этом. Ко мне там, в клубе, хмырь один клеился. Душный такой, весь та-акой на-а ра-аспа-альцовке… баксы веером — крутой, короче. Я на тебя в этот момент взглянула нечаяно, ну… ты подошел, взял меня молча за руку и привел за ваш столик. А на него, на хмыря этого, так посмотрел… я подумала, ты его убить хочешь.
 — Хотел бы, убил. Значит, не хотел.
 — Ага. Только он сразу слинял куда-то.
 — А потом?
 — Выпивали. Разговаривали. Друзья твои, эти двое, смешные очень. Особенно тот, который с бородой. Он из Москвы?
 — Из Москвы.
 — А он кто?
 — А что?
 — Да он мне Исаакиевский собор подарил. Мы мимо на такси проезжали, он и говорит: «Нравится? Это я построил. Дарю! Делай с ним что хочешь».
 — А куда это вы с ним ехали?
 — Здрас-сте… Да мы все вместе ехали. Я у тебя, между прочим, на коленях в это время сидела.
 — Иди ты? — Петр стряхнул пепел в пепельницу.
 — Ну надо же… А я-то еще удивлялась, что ты столько при мне уже выпил, а все трезвый.
 — Далее излагай.
 — Ну вот, — она сделала затяжку, — сначала мы там, в клубе, сидели. Вчетвером. Я, ты и двое этих твоих друзей. Один Саша, высокий такой, с усами, а другой Андрей Иваныч, из Москвы. А почему вы его — Андрей Иваныч зовете? Он же не старше вас, только бородатый.
 — Ну…Андрей Иваныч, и все. Зовут его так. С детского сада. Он там воспитательнице так представился. С тех пор и зовут.
 — А тебя — Волчара.
 — Ты это… давай, знаешь… кому Волчара, а кому и Петр Сергеич.
 — А ты и правда на волка похож. На крупного.
 — Чем это, интересно узнать, я похож?
 — Глазами.
 — Да?
 — Ага. Сразу видно.
 — Ну, и потом что было?
 — А потом этот ваш Андрей Иваныч ка-ак заоре-ет… Я думала, нас всех сразу свинтят, к нам же секьюрити тут же подлетели.
 — А чего он орал-то?
 — Ну… душно, мол, ему, русскому человеку, в этом иноземном — он так и сказал «иноземном» — бардаке киснуть, коктейли сосать и тупо на голые сиськи пялиться.
 — Что за сиськи?
 — Так там же стриптиз потом начался.
 — А-а… вот оно что.
 — Ну да. «Простору хочу! — орет. — И воли! Махнем, господа, на Волгу! К цыганам! В баньку с бабами! Водку пить до утра!»
 — Разумно, — кивнул Петр.
 — Вот. Вот ты и тогда так сказал. Гурский этот, который Саша, секьюрити денег сунул, они и отвязались. Вы все поднялись из-за стола и пошли на выход. Ну… и я с вами.
 — С тремя незнакомыми мужиками?
 — Что же я не вижу, с кем нельзя, а с кем можно? Я не дура.
 — С нами, выходит, можно?
 — С вами можно, — кивнула юная блондинка. — Ну вот… На выходе они, Андрей Иваныч с Сашей, двух девчонок подцепили, ну… тех, которые как раз по конкретной договоренности, за деньги. И вот девчонки эти уже нас всех в баню и повезли. Хорошая такая банька, маленькая, чистенькая, уютная. Сауна, бассейн, гостиная, комнатки всякие. Но вы, конечно, сразу за водку… И куда в вас столько лезет?
 — Туда и лезет.
 — Ты даже и не раздевался. Ты вообще какой-то… опрокинутый, что ли… какой-то такой был. Сидел в куртке за столом в гостиной, водку пил и огурцами закусывал.
 — Огурцами?
 — Ну, мы же в одно такси втиснулись вшестером и в баню из клуба поехали. Но по дороге остановились, Саша в магазин зашел и купил. Водки и огурцов.
 — Логично.
 — Вот ты и тогда тоже так сказал. Андрей спросил, мол, Саша, ты чего купил? Тот плечами пожал: «Водки и соленых огурцов». А ты и говоришь: «Логично».
 — А ты раздевалась?
 — Но я же в простынке. И потом, я же… твоей девушкой считалась. У ребят свои были. Только Андрей Иваныч, хоть и разделся, и в простынку завернулся, но из-за стола все равно так и не встал ни разу. Только водку пил и песню орал одну и ту же, пока вы ему не запретили.
 — Как это?
 — Ну как… все выпили, а потом он и говорит: «Эх, господа! Вот теперь хорошо сидим, душевно». И ка-ак заорет: «Опять по пя-ятни-ицам пойдут свида-ания и слезы го-орькие моей жены!» И вы все втроем: «Тага-анка!..» Я думала оглохну. Ну спели вы эту «Таганку» раз. Ну два раза спели. Ну и все. Сколько можно? А он уже остановиться не может, так она к нему прилипла. Но, правда, только он потом рот откроет, чтобы заорать, а вы ему: «Цыц!» Он рот и закроет. Но его же распирает, он аж надувается весь, но держится. А Саша ему: «Андрей Иваныч, позвольте вам лучше водочки предложить. И огурчик вот…» Ну, он водки выпьет, огурцом закусит, его вроде и отпускает. А потом и вовсе заснул. Гурскому сразу обе девчонки и достались: и черненькая, и беленькая. Они вообще от него млели просто. Он как разделся… он что, спортсмен?
 — Был. В юности.
 — А чем занимался?
 — Десятиборьем.
 — А что туда входит?
 — Много чего входит.
 — Ну вот… а он еще и обходительный такой — «будьте любезны», «позвольте вам предложить…» — они обе на нем как повисли, так и не отходили ни на шаг. Даже простынки свои потом на себя набрасывать перестали. Андрей-то спит, а ты вообще ни на кого не смотришь. Только водку, как воду минеральную, пьешь и куришь одну за другой. У тебя что-то случилось? Неприятности?
 — Да так… И долго мы там были?
 — Прилично, — она погасила сигарету.
 — А потом?
 — Потом вышли на улицу и разъехались в разные стороны. Девчонки по домам, Андрей Иваныч у Саши на Васильевском остался, а мы с тобой — сюда. Только не сразу, сначала вы там, дома у Саши, оставшуюся водку допили. И ты еще ничего был, вполне… Это уж потом, когда мы с тобой сюда приехали, ты как порог квартиры переступил, так тебя и повело. А потом и совсем уж. В ванной заснул… Это ж надо? Хорошо еще, что я заглянула. А если б утонул?
 — Говно не тонет.
 — Наговариваете вы все на себя, дяденька.
 — Если бы… Значит, говоришь, конфуз вышел?
 — Уж даже и не знаю, дяденька, — глубоко вздохнув, девушка томно потянулась, выгнув по-кошачьи спинку, и одеяло, скользнув, обнажило до самой середины бедра обольстительную ножку, — какие такие были ваши планы на мой счет…
 — Достойный внимания предмет, — взглянув на стройную ножку, кивнул Волков. — Это несомненно. Тут я согласен.
 — А у меня и еще одна такая есть… Показать?
 — Ну что ж… — пожал плечами Петр, — давай взглянем. Что уж тут теперь поделаешь. —Он потянул за один из концов кушака халата, развязывая узел.




 Глава 2


 В отличие от Волкова, Александр Адашев-Гурский проснулся в собственной постели. Однако радости в его пробуждении было мало. Затылок ломило, во рту было шершаво и вонюче, нестерпимо хотелось пить и писать одновременно.
 Не открывая глаз, он сел на постели, опустил свои длинные ноги на пол, протянул руку к висящему на спинке кресла халату, путаясь в рукавах, натянул его на себя, встал и, рассуждая над тем, которое из двух желаний осуществить прежде, разлепил веки.
 В сумраке петербургского утра, которое проглядывало сквозь портьеры окна, он увидел сидящего в дальнем углу комнаты перед светящимся экраном компьютера совершенно голого Андрея Иваныча.
 Гурский зажмурился, встряхнул головой, затем снова раскрыл глаза. Но Андрей Иваныч не исчез. Вместо этого он обернулся и, широко улыбнувшись, громко сказал:
 — Ага! Вот оно как! Очнулся? А не желаете компоту с белым хлебом?
 — В это время суток? — задумчиво произнес Гурский хриплым голосом и взглянул на часы.
 — Так ведь режим — это не когда лечь, это вовремя встать. А режим для поддержания здоровья — первое дело. Разве я не прав?
 — Может быть, ты, конечно, и прав, — Александр приложил руку к затылку и болезненно поморщился. — Но, сдается мне, не очень сильно.
 — А по-моему, я очень сильно прав, — Андрей Иваныч наклонился, поднял с пола литровый американский походный термос в чехле из толстой светлой кожи, отвернул блестящий металлический стаканчик, вынул из широкого горлышка пробку, звякая кубиками льда, наполнил стакан и протянул Адашеву-Гурскому:
 — Сто грам утром.
 — Думаешь? — скептически взглянул на него Александр.
 — Видишь ли, Саша, бывают в жизни человека моменты, когда излишняя рассудительность равнозначна малодушию. Ты что же — малодушен? Тем более что это не просто водка, а водка пополам с лимонным соком.
 — Да я вроде и так еще пьяный.
 — Так ведь поутру водку пьют как раз для того, чтобы протрезветь.
 — Да?
 — Вне всякого сомнения. Знаю, что говорю.
 — Мне сегодня еще с людьми встречаться…
 — И что страшного? Мне тоже иной раз доводилось встречаться с людьми. Встретишься бывало, взглянешь этак вот тайком, искоса, содрогнешься внутренне, но виду не показываешь. Главное: сдержать крик. А то они сразу слабину почувствуют, и тогда уже все. Пропал навсегда.
 — Андрюша…
 — Это то, что касается существительного «люди». А относительно глагола «встречаться» я тебе другую историю расскажу.
 Вот, например, как иной раз в жизни бывает, смотри: сначала, значит, они «познакомились», так? Потом «стали встречаться», а потом — р-раз! — и уже «сошлись». Иным кажется, что «дружат», да? Ан, не-е-ет… «живут». Можешь себе представить? Правду говорю, мне мама рассказывала. Не сомневайся.
 — Андрюша, я тебя умоляю… с утра-то пораньше такую пургу… — Гурский взял у него из рук блестящий стаканчик и выпил содержимое.
 — Оп-паньки! — радостно констатировал Андрей Иваныч.
 — Господи… — глубоко вздохнул Александр. — А ты что, совсем не спал? Когда мы домой-то вернулись? Где Петька? И чего это ты голый?
 — В какой последовательности отвечать на твои вопросы?
 — В любой. Только кратко.
 — Кратко не получится.
 — Тогда я в туалет пошел.
 — Зачем?
 — Пописать. Имею право?
 — Теоретически… наверное, да.
 — Хотелось бы осуществить это практически.
 — Ступай. Только осторожнее.
 — Постараюсь.
 — Уж будь любезен. А то, знаешь, пойдет человек в туалет на минуточку, всего-то навсего пописать, а с ним вдруг тако-о-о-е… хоть стой, хоть падай. И живи потом, как хочешь. Всяко бывает, короче говоря. Никогда не знаешь заранее, как дело обернется. Никому этого знать не дано. — Ага.
 Адашев-Гурский вышел из комнаты. Андрей Иваныч повернулся к компьютеру, легко коснувшись клавиши, вернул на монитор текст, отстранился подальше от экрана, откинул пятерней со лба волосы и стал перечитывать написанное:
 «И заходит солнце, и восходит солнце. И возникает новый день, в котором тебе суждено присутствовать, дышать и наблюдать предметы и явления.
 Люди, насекомые, животные и птицы (населяющие наряду с тобой окружающий мир) с первым лучом света придут в движение и, повинуясь своим собственным мотивам, станут менять свое расположение в пространстве относительно друг друга, растений, а также строений из камня и дерева. Господь им судья.
 Невольно являясь одной из непосредственных составляющих некоей знаковой системы. — дарованной всем нам свыше в качестве среды общего обитания, ты неизбежно будешь втянут в извечный процесс этих внешних перемещений, замещений, взаимодействий и метаморфоз, но в том нет беды. Нет в том беды, покуда остаешься внутренне недвижим. Покуда остаешься внимательным и непричастным».
 Хмыкнул, почесал кончик носа и, бегло скользя пальцами по мануалу, продолжил:
 «Существуют мириады неисчислимых вариантов судеб мира (имя которым Хаос), а есть, дарованная высшими силами непосредственно тебе, твоя собственная личностная судьба. И до той поры, покуда силы, формирующие эту твою судьбу, тебе не подконтрольны, все, что ты. можешь сделать, — это, выходя за порог своего дома, предельно тщательно завязывать шнурки на ботинках.
 Ибо стоит только зазеваться, допустив ничтожно малую небрежность, — споткнуться, например, возле самого края тротуара, наступив на развязавшийся шнурок, и все. Каюк. Ты мигом теряешь дарованную тебе изначально свободу.
 Споткнувшись, нечаяно толкаешь прохожего, он невольно делает шаг на проезжую часть, перед ним с визгом покрышек тормозит автомобиль, сзади в него неминуемо врезается другой автомобиль, ты виновато разводишь руки, но уже поздно. Вокруг тебя уже толпятся люди, которые ждут твоих слов и поступков.
 И попробуй отмахнуться. Поди объясни им, что у тебя на это самое время были назначены совершенно другие планы. Что ты просто шел в булочную, с тем, чтобы, вернувшись домой, сначала полакомиться компотом с белым хлебом, а уже затем с легким сердцем удавиться на намыленной веревке.
 Все. Хана. Хаос немедленно всасывает тебя, и ты, помимо своей воли, вынужден расхлебывать последствия собственной неаккуратности. Ибо не тебя толкнули, а ты толкнул. Потому что, если бы толкнули тебя, все было бы совершенно иначе.
 Поэтому постоянно бди. Будь безупречен. Ибо если на твоей ладони нет раны, в ней можно нести яд».
 Закрыв кавычки, поставил точку, откинулся на спинку стула, плеснул себе из термоса в металлический стаканчик, выпил, крякнул и стал еще раз перечитывать плоды своего труда.
 — Ну-у-у… где-то так, — задумчиво сказал сам себе, закончив чтение. — В общих, как говорится, чертах…




 Глава 3


 Пока наши герои заняты каждый своим делом, мы позволим себе сделать небольшое отступление от линии, так сказать, основного повествования и рассказать читателю о некоторых событиях, которые произошли чуть раньше и, следовательно, предшествовали той истории, которая начинает разворачиваться на этих страницах.
 Итак.
 Днем ранее, а точнее сказать, вечером предыдущего дня, часов около восьми, в квартире Адашева-Гурского раздался звонок в дверь.
 Александр вышел в переднюю и отпер замок. За порогом стоял рослый, слегка подвыпивший молодой мужчина с ухоженной бородой и зачесанными назад волосами.
 — Ага, попался! — громко сказал он. — Едрен-батон, ну наконец-то! А то я тебе везде звоню-звоню, а ты мне нигде не открываешь.
 — Андрей Иваныч… — улыбнулся Гур-ский.
 — Я, понимаешь, адрес-то твой запамятовал. Глазами, главно дело, вроде помню — визуально, как говорится, — а вот, чтобы переспросить у прохожего, уточнить… никак невозможно. Вот и стучался во всякие двери похожих квартир. Но тебя там нигде нету. Ты, оказывается, только вот тут вот и проживаешь.
 — Андрей Иваныч… здравствуй, дорогой, проходи.
 Мужчина наклонился, поднял с пола небольшой фанерный посылочный ящик, вошел в квартиру и поставил на стоящую в прихожей под зеркалом тумбочку. Затем он обернулся к хозяину дома и широко распахнул объятия:
 — Здравствуй, Саша! Где ты был все эти годы?
 Они обнялись.
 — А это что? — Александр указал на ящик.
 — Это? Это мы с Милой посылочку тебе собрали. Ну… типа, как из тыла на фронт. Или еще как-нибудь. Короче, все самое необходимое, с любовью и заботой. У тебя в доме, случаем, топора нету?
 — Равно, как и пулемета… — Гурский ушел в комнату и вернулся со складным ножом, рукоятка которого матово поблескивала белой сталью, контрастно оттеняя черные вставки из бугристой резины.
 — Ну-ка, дай позырить… — Андрей Иваныч взял в руки нож и прикинул на вес. — Ото! Это ^откуда такой?
 — Из Нью-Йорка.
 — Зыканский кенжик! А как же…
 — Дай-ка. Тут кнопки нет, тут вот как надо, — подцепив большим пальцем некий штырек и чуть взмахнув рукой, Александр выбросил короткое тяжелое лезвие, которое, щелкнув, встало на стопор. — Давай ящик.
 — Нет-нет, дай сюда, я сам, — Андрей взял у Гурского нож, взглянул на лезвие и прочел: — «Смит энд Вессон»… Ни-и-и фи-ига себе! А кобуры от «Бернса-Марти-на», к нему, случаем, не прилагается?
 — Андрюша, ну… ты ящик вскроешь когда-нибудь?.. Или вместо этого мы с тобой тут дурака валять будем?
 — Ага, не терпится? То-то. Мы хотели почтой послать, но… потом, видишь ли, у меня тут, в Питере, дела кой-какие образовались, я и решил сам доставить. — Андрей Иваныч снял с плеча висевший на ремне термос, поставил его на пол, вставил широкое толстое лезвие ножа в щель под крышкой посылочного ящика и, пользуясь им в качестве рычага, стал вынимать из деревянной планки маленькие гвоздики. Затем отложил нож, ухватил край крышки пальцами и дернул:
 — Опа!
 Адашев-Гурский потянулся к посылке.
 — Нет-нет! — запротестовал Андрей. — Уж раз я сам доставил, то уж позволь, тэс-скать, в торжественной обстановке, из моих собственных рук, с наилучшими пожеланиями и прочая, и прочая… короче, с днем рождения!
 — Вообще-то, он у меня у меня в январе.
 — Пра-а-авильно. А сейчас как раз август. Разве нет?
 — Справедливо.
 — Ну вот. А ты говоришь… В общем, принимай подарки.
 В посылочном ящике оказались: литровая банка варенья, толстые вязаные шерстяные носки, большой старинный штопор с деревянной ручкой, автомобильный буксировочный трос и небольшого формата затрепанная книжка в твердом переплете. Все остальное пространство было плотно заполнено ворохом смятых газет.
 Адашев-Гурский взял в руки книжку, раскрыл и взглянул на титульный лист:
 А. В. Немилов
 Профессор Ленинградского Университета и Сельско-Хозяйственного Института
  «Биологическая трагедия женщины» 
 Очерк физиологии женского организма 3-е вновь просмотренное и дополненное издание
 С 11 рисунками
 книгоиздательство «Сеятель»
 Ленинград 1927
 — Саша, — Андрей Иваныч постучал согнутым пальцем по раскрытой книжке, — эта вещь посильнее «Фауста» Гете будет. Я лично, читая, рыдал. Ну, просто рыдал, как дитя. Разве что не в крик.
 — Спасибо, Андрюша. Я совершенно искренне тронут. Только вот… зачем мне трос? У меня и автомобиля-то нет.
 — А это не ва-а-а-жно… Вон какая веревка, видал? Обязательно пригодится. Никогда ничего не знаешь заранее. Коснись чего — а у тебя хорошей веревки в доме нету. Разве это дело?
 — Ну спасибо.
 — А носки Мила сама вязала, и варенье — домашнее, не сомневайся.
 — Спасибо, тронут. Правда. А ты надолго?
 — Да нет. День-два. Мне тут нужно… короче, тебе это неинтересно. Да я уже почти все и сделал.
 — А ты когда приехал? — Гурский взял штопор, банку с вареньем и направился на кухню. — Голодный?
 — Утром я приехал, — Андрей пошел вслед за ним. — Тебе позвонил, не застал, посылку на вокзале оставил, в камере хранения, и делами занялся. Потом гулял. Да! Презабавнейшую сцену довелось мне наблюдать. Прогуливаюсь я возле Спаса на Крови, из термоса понемножку отхлебываю, а там, чуть в сторонке, стоит автобус, громадный такой, и из него япошки выходят, туристы. Все с головы до ног фотоаппаратами да камерами всякими обвешанные. Ну вот… и останавливается вдруг рядышком микроавтобус. Опускается у него спереди, ну, у переднего сиденья, справа от водителя, стекло на окне и высовывается оттуда, натурально по пояс, актер этот… который в телепередаче «Городок» выступает. Там еще один длинный такой, с усами, а это другой… как его?
 — Стоянов.
 — Да! Вот! Стоянов, именно. Высовывается из окна артист Стоянов в гриме Владимира Ильича. И громко так говорит: — Господа японцы, минуточку внимания!
 — Те башки свои нерусские повернули и на него пялятся.
 — Гутен морген! — он им говорит. — Май нейм из Ленин! Узнаете? — а сам пальцем себя в грудь тычет и улыбается. Они в ответ кивают, тоже улыбаются и объективы свои на него наводят.
 — А теперь внимание! Этеншен! Готовы? А ю реди?
 — Ее! Ее! — японцы ему. — Реди! О'кей!
 — Ага. Вери гут. — Он неспешно засучивает правый рукав, сгибает руку в локте и другой рукой — опа!
 — Во вам Курилы! — И укатил. Я радовался чуть не в крик.
 — Да, — кивнул Гурский, — у нас это бывает. Так ты голодный?
 Зазвонил телефон. Гурский прошел в комнату и снял трубку.
 — Алло.
 — Сашка? — услышал он голос Волкова.
 — Нет, извините, пожалуйста, это воры. А хозяина дома нету. Ему что-нибудь передать? Вы говорите, не стесняйтесь, мы ему записку оставим.
 — Умничаешь все… Слушай, приезжай сюда, а?
 — А ты где?
 — В кабаке. «На здоровье» называется.
 — Лечишься?
 — Да подлечился уже. Слегка. Но не до конца. Твою рожу увижу, может, стошнит. Глядишь и полегчает. Приезжай, а?
 — Ой, Петя… — вздохнул Гурский. — Как-то не входило в мои сегодняшние планы нажираться. У меня завтра дела. А что случилось? Что-то голос у тебя нехороший.
 — Да пошло оно все в жопу. А нажираться мы не будем. Зачем нам нажираться? Так… посидим культурненько.
 — Ага. Конечно.
 — Так ты подъедешь?
 — А где это?
 — Сейчас, у официанта спрошу.
 — Так ты дай ему трубку, я сам выясню.
 — Слушаешь? Большой, тринадцать. Это на Петроградской, недалеко от Тучкова моста.
 — Ладно, найду.
 — Давай быстрей, а? Не затягивай.
 — Хорошо, — Александр повесил трубку.
 — А чем Петр нынче занимается? — Андрей Иваныч усаживался вместе с Гур-ским в такси. — Я его лет десять назад, наверное, в последний раз видел. Он в милиции где-то вроде служил, да?
 — В убойном отделе. Но он ушел оттуда, несколько лет уже как. В какой-то частной структуре сейчас. Охрана, еще там что-то… я толком и не знаю. Короче, разъезжает на джипе с БОЛЬШОЙ под мышкой и морды разные бьет время от времени.
 — Зачем?
 — Нервы… — пожал плечами Гурский. Выехав по Малому проспекту Васильевского острова на набережную, такси повернуло направо, постояло на светофоре и, перемахнув через Тучков мост, остановилось на перекрестке.
 — Там дальше, на Большом, одностороннее, — повернулся к Александру водитель. — Можно по Пушкарской, а потом назад, но это крюк…
 — Я знаю, — Гурский вынул из кармана бумажник. — Мы пройдемся, тут рядом.
 — Там вот, по правой стороне, пожарная часть, а потом…
 — Да найдем, найдем, спасибо, — Гурский протянул деньги.
 — Счастливо.
 — И вам того же. — Андрей, выйдя из автомобиля, кивнул водителю.
 Адашев-Гурский захлопнул дверь машины и направился к подземному переходу.
 Был мягкий августовский вечер.
 — А вот ты, Александр, живешь в этом городе, — сказал Андрей Иваныч, не спеша идя по тротуару и разглядывая дома, — и ведь даже и не подозреваешь небось что это я его построил.
 — Ты?
 — Ну здрас-сте, а кто?!. Кто, по-твоему, способен нагромоздить столько красоты, Пушкин?
 — Ленин.
 — Ну уж нет. Ленин придумал мыло и спички.
 — И построил Мавзолей.
 — И построил Мавзолей, правильно.
 Они вошли в ресторан.
 Гурский поздоровался с встречающим гостей у входа метрдотелем и оглядел зал. За одним из столов, не сняв кожаной куртки, одиноко сидел Петр Волков. Увидев Александра, он приподнял руку.
 — Ну привет, — Адашев-Гурский подошел к столу, отодвинул стул и, усаживаясь, кивнул на своего спутника. — Узнаешь?
 — А ка-ак же… узнаю брата Колю. — Петр привстал из-за стола. — Андрей Иваныч собственной персоной! Поорем?
 — Обязательно, — Андрей протянул ему руку. — Но не сразу. Сначала выпьем.
 — Это у тебя кто? — Гурский чуть переставил на скатерти практически пустой пузатый графин с остатками водки и указал пальцем на стоящую перед Волковым тарелку.
 — Кролик. А что?
 — Да нет, просто… как-то он, наверное, пахнуть должен, 'уж даже и не знаю как… — Гурский чуть поморщился.
 — Да брось ты, ничем он не пахнет. И порция аж вон какая… час уже, наверное, ем, никак съесть не могу. Очень рекомендую.
 — Рекомендуешь что — доесть за тобой?
 — Да иди ты… —отмахнулся Волков. — Закажи, он вкусный.
 — Не может он быть вкусным, Петя. Ты же сам сказал, что он ничем не пахнет. А пища — это еще и аромат. Какой же вкус без аромата?
 — Ерунда. Важна суть — нажористость. А всякие там ароматы…
 — Ты бы смог трахнуть пусть даже и самую очаровательную барышню, если б от нее воняло?
 — Я же тебе говорю, ничем этот кролик не пахнет. И потом, — Петр пожал плечами, — жратва это одно дело, баба — другое. Совершенно разные вещи…
 — Нет, — Адашев-Гурский покачал головой и переставил водочный графин на место, отгородившись им от тарелки с недоеденным кроликом. — Вовсе даже и не разные. И то, и другое, Петя, это такие фишки, которые входят в твою жизнь. И у каждой фишки свой запах: зло смердит, добро благоухает. Для того нам чутье и дадено, чтобы отличали одно от другого.
 — Друга от врага? — заинтересовался, присаживаясь за стол, Андрей Иваныч. — Кролик нам враг?
 — Враг, — кивнул Гурский.
 — А водка?
 — Друг.
 — Любопытно, любопытно… а вот, например, уха из селедочных щек?
 — Понюхать сперва надо.
 — Ага-а-а… — Андрей взял со стола сложенную салфетку, развернул ее и заправил за ворот рубашки. — Значит, так, любезнейший, — повернулся он к подошедшему официанту и взял из его рук меню, — прежде всего, разумеется, водки…
 Официант склонился над блокнотом.
 Какое-то количество времени спустя — когда уже много чего было съедено и еще больше выпито; когда цыганское трио спело у стола наших друзей «Невечернюю» и обе ручки солистки были обцелованы Андрей Иванычем; когда Петр все-таки втолковал молоденькому официанту, что русский купец Василий Александрович Кокорев был великим патриотом и именно поэтому пил шампанское непременно разбавленным огуречным рассолом и добился, чтобы ему подали на стол в графине именно этот напиток; когда Адашев-Гурский, зарулив по дороге из туалета на кухню, выкурил там сигарету и поделился с шеф-поваром ресторана секретом приготовления почек с хересом, Волков выпил очередную рюмку и хмуро закурил.
 — Ну? — негромко спросил его через стол Александр. — Чего это ты вразнос-то пошел?
 — Ай!.. — отмахнулся Петр, подозвал официанта и заказал еще водки.
 — Ладно, колись. Я же вижу. Случилось чего?
 — Да то, Саня, и случилось, что пошло оно все на хер. Вот у меня уже где, — он провел ребром ладони по горлу. — Веришь? Во где!
 — А конкретно?
 — Да ну… — Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету. — Завязывать, наверно, мне придется с этим Бюро,
 — А что так?
 — Ну… вот так.
 — И что будешь делать? Водку пить?
 — Ой, уеду-уеду… — широко улыбнулся Волков. — Буду с попкой жить, на гавайской гитаре играть.
 — Тоже дело.
 — А то… На наш век войны хватит. Не здесь, так там. А стреля-а-аем мы, — Волков взял из рук подошедшего официанта полный графин, — без про-о-омаха. Еще с гражданской. Давай треснем. А где Андрей Иваныч?
 — В сортире, наверно.
 — К та-аржественному маршу! — Петр приподнял над столом графин. — Па-а-а батальонно! — Стал наполнять рюмки. — На одного линейного дистанции! Первый батальон прямо! — Он взял свою рюмку. — Остальные на пра-а-а… о!
 — Шага-а-ам… — Гурский поднял свою рюмку.
 — Арш! — Они одновременно выпили.
 — И все равно любопытно, — потянулся к сигаретам Александр, — в чем проблема?
 — Короче… — поставив рюмку на стол, Петр, морщась, подцепил на вилку кусок маринованной миноги, — короче,. подставили меня. Но это как раз нормально, так и должно быть, работа такая. Я их давлю, злодеев, в меру моих сил, они, в соответствии со своими способностями, пытаются этому процессу противостоять. Все честно.
 — Так в чем дело?
 — А в том, что я-то думал — хоть здесь все по-людски получится. Не-а. В ментах свое говно, здесь свое. Ну никак, видно, без этого дела не обойтись.
 — А конкретно?
 — А конкретно… не в том беда, что меня полным недоумком и уёбищем попытались выставить, а в том, что это дело у них проскочило, в конторе нашей эту поганку схавали. Вот в чем вся хренотень, если конкретно.
 — Ты же говорил, что Дед ваш…
 — Не-ет… — Волков отрицательно помахал в воздухе указательным пальцем. — Нет. Дед он… тут без вариантов. Таких, как он, вообще на свете не бывает. Если он, к примеру, скажет, что это я Москву поджег, ну… в восемьсот двенадцатом, я засомневаюсь, конечно, но… мало ли… не в себе я, возможно, был, потому и не помню. В общем, я с ним соглашусь. Такой он человек. По жизни. — Петр замолчал, глядя в пространство.
 — Ну?
 — Что? А-а… В отпуске он. В Таиланде. На рыбок летающих поехал посмотреть. Никогда, дескать, не видел. А за него на это время Борман остался. Есть у нас такой, он у Деда вроде как заместитель по общим вопросам. Ну, а я с ним в контрах. Давно уже. Чуть не с первых дней.
 — А что так?
 — Да он, понимаешь, из армейских. Ну, и есть в нем… — Волков пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — ну… «ты начальник — я дурак, а уж если я начальник…»
 — Понятно.
 — А у меня спина не гнется. Такая вот особенность строения скелета. Я вообще только перед Дедом отчитываюсь. Ну вот и…
 — Ясно. А как тебя подставили?
 — Видишь ли… — Петр опять наполнил рюмки и поднял свою. — Р-равняйсь?
 — Смир-рно! — Гурский распрямил спину и расправил плечи.
 — Шага-ам…
 — Арш!
 Они выпили и закусили.
 — Видишь ли, — продолжил Волков, — тут вот какое дело. Перед самым отъездом Деда на Тайвань…
 — В Таиланд, ты говорил.
 — А это не одно и то же?
 — Нет.
 — Ну, тебе видней. Я там не был никогда, мне как-то без разницы. В общем, незадолго до этого стукнулся к нам в контору бизнесмен один. Заславский, — Петр прикурил сигарету, — Вадим Николаич. Хозяин фирмы риэлтерской, ну, это, знаешь, когда недвижимость всякая, купить-продать, аренда, то-се.
 — Я в курсе.
 — Да? Господи, какой умный…. Ну вот… была у него, как водится, крыша. Он же еще тогда фирму свою открывал, когда без этого никак не обойтись. А старшим этой самой крыши был некто Савелий. Человек в городе известный, где-то даже уважаемый, поскольку жил по понятиям, чужого не хотел, короче,. авторитетный был человек. Он у Заславского и в уставных документах долю малую имел, символическую, но… в бумагах присутствовал. И вот — я не уточнял, что да как, но, короче, погиб он не так давно. И начался, как это обычно бывает, передел.
 — У братков?
 — Ну да. Савелий был в авторитете, все в своих руках держал, а не стало его… началась возня, борьба за первое место. По олимпийской системе — проигравший выбывает. Ну… один выбыл, другой, третий. И остался, в оконцовке, на вершине пьедестала полный отморозок. Некий Чика. Из молодых, да ранних. Ну ничего святого, — Волков затянулся и выпустил колечко дыма. — Ну вот… и приходит этот самый Чика к Заславскому. Но не просто так приходит, а приходит он с текстом, примерно таким: «По законному праву наследования материальных ценностей своего предшественника я вступаю во владение всех вас тут вместе взятых со всеми вашими потрохами. Это ясно или проще объяснить?» Вот где-то так он представился, — Петр стряхнул пепел, — а главное, мол, хватит вам здесь сопли жевать, а нужно делать реальные лавэ, тем более что они у вас под ногами валяются. И сразу внес конкретное предложение, подкупающее своей живой простотой.
 — А он имел на это право?
 — На что?
 — Наследовать.
 — Ну-у… — Волков пожал плечами, — по-всякому на этот вопрос можно взглянуть. Можно так, а можно и эдак. В том-то все и дело. Поэтому Заславский к нам и стукнулся. Тем более что предложение, с которым Чика нарисовался, как бы это сказать… в общем… грубо говоря, но мягко выражаясь — полная херня.
 — А что так?
 — Старичков, дескать, одиноких мы с вами будем опекать. И старушек. Они нам свое жилье отпишут, а мы им за это — полный пансион на оставшиеся им дни, а потом похороны за счет фирмы.
 — А дней, оставшихся после того, как они свое жилье на фирму отпишут, не больше недели получится, — кивнул Гурский.
 — Может, и меньше. Отморозок, одно слово.
 — Так эту тему вроде проехали давно. Ее же и в газетах, и по телевизору как только не обсасывали. Дураков-то нет уже.
 — Син дуда, — кивнул Адашев-Гурский и выпил водку.
 — Что-то Авдрюхи долго нет. Он там не заснул на горшке, как считаешь? — Волков поставил рюмку.
 — Так, а… что-то я не понял, в чем подстава? Ты-то каким боком?
 — А вот тут-то вся ерунда и начинается. Короче… я тебе буквально в двух словах, тошно мне все это мусолить. В общем, Дед мне эту канитель сунул и поехал на летучих рыбок смотреть. Я в суть дела вникать начал, .а тут наш Вадик и крякнул.
 — Заславский?
 — Ну да. Для меня, естественно, его смерть — еще одна головная боль, дополнительная. Что да как — это ведь тоже выяснить надо, .если уж я туда сунулся. Ну хотя бы чтоб Деду связно изложить суть дела. А там уж пусть он сам решает. Логично?
 — Вполне.
 — Ну вот. Я-на фирму. Там говорят, что врачи после вскрытия констатировали инфаркт. Он, дескать, за рулем сидел, а тут — бац! — сердце. Он и помер. А потом, мертвый уже, с дороги и вылетел.
 — Бывает.
 — Бывает, согласен. Но ехал он не один. С женой ехал.
 — Разбилась?
 — Нет, жива. Даже не сломала ничего, хоть машина через крышу кувырнулась. Я-к ней. «Как, — спрашиваю, — дело было?» — «Да так, — отвечает, — все и было. Я, когда из машины выбралась, „скорую“ вызвала. Врачи вместе с милицией приехали. Ну и… несчастный случай. Как выяснилось». — «А он что, — спрашиваю, — больной был? Сердечник?» А она говорит: «Уж и не знаю даже. В больницах не лежал, но на сердце жаловался. Вот и в тот вечер тоже». Ну… меня сомнение взяло. Я же с ним общался — молодой мужик, за тридцатник где-то, с виду здоровый, крепкий. И вдруг, ни с того ни с сего, нате вам, инфаркт. А она и говорит: «Вы, если сомневаетесь, хоть у кого спросите. Он вообще в последнее время валидол с собой носил постоянно. И в ресторане ему нехорошо было. Сестра может подтвердить». — «Чья, — говорю, — сестра?» — «Моя, — отвечает. — Мы в тот. вечер вместе в ресторане были». — «А можно, — спрашиваю, — поговорить с ней?» — «Конечно, — говорит. — Почему нет?» Дала мне телефон, адрес. Созвонился я тем же вечером с ее сестрой, подъезжаю к ней домой, звоню в дверь, она мне открывает, и я чувствую — крыша у меня едет!
 — А что так?
 — Да они двойняшки, оказывается! Как две капли просто. Единственное, что та в платье была, а эта в халатике. Я опу-пел. Ну… слово за слово — я спрашиваю, она отвечает, коньяком меня угощает. А потом… — Петр достал сигарету, прикурил, глубоко затянулся и выпустил дым через нос.
 — Что?
 — А потом, Саня, она на меня и кидается, аки фурия…
 — Как это?
 — Да так. Ногтищами своими чуть глаз —мне не выдрала! И главное… был бы мужик — в репу выписал и успокоил. А тут ведь барышня… Я ее обхватил, руки держу-а она орет, вырывается! — на диван завалил и… как-то утихомирить пытаюсь. «Ты чего, — говорю, — офонарела?!» А сам думаю: «Может, припадочная? Чего делать-то, вырубать?»
 — Ну и?..
 — Ну что… побарахтались мы с ней, я ее придавил, она потрепыхалась-потрепыха-лась, а потом совершенно спокойно так и говорит: «Ну все, все. Слезай давай…» Я ей: «Все? Успокоилась?» А она: «Все нормально, пусти». Я отпустил. Она встает, халатик поправляет и говорит: «Вы извините, у меня бывает, не обижайтесь…» Я плюнул и ушел. Ну и вот… — Петр раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, — а на следующий день прихожу я к нам в контору, меня сразу Борман к себе вызывает и говорит: «Все, Волков, ку-ку! Я давно знал, что с тобой в конце концов именно вот таким чем-нибудь дело закончится. Давай-ка ты вали отсюда, пока ветер без сучков, да еще скажи „спасибо“, что на тебя в менты заяву не подали. Я уговорил. Чтобы позору на нас не было. Короче, давай проваливай, а Деда я сам все объясню».
 Я стою, глазами, как дурак, хлопаю и, натурально, понять ничего не могу.
 — Что это ты там ему такое объяснишь? — говорю.
 — Что? — спрашивает. — А вот это вот самое. Эти вот твои геройские художества. — Встает, берет со стола кассету, вставляет в видик и включает. Я смотрю, а та-а-ам… — Волков прикрыл глаза.
 — Что?
 — Вижу я там, как сижу у этой куклы в доме, коньяк пью, а потом хватаю ее и на койку заваливаю. А она вроде как отбивается. А? Вот такое вот кино… без звукового, правда, сопровождения.
 — Занятно.
 — Дальше еще веселее. Оказывается, это жена Заславского приволокла утром кассету и заявила, что я ее изнасиловать пытался. Не сестру — заметь! — а именно ее, представляешь?
 — А зачем, не объяснила?
 — Что «зачем»?
 — Зачем ее насиловать-то? — удивленно вскинул брови Адашев-Гурский. — Не царское это дело. Тайский массаж, фелацио… ну, пылкая влюбленность, на самый крайний случай, а-акрашенная, так сказать, плотским вожделением предмета, это еще туда-сюда. А так… — Он пожал плечами. — Чушь это все. Нет в ее обвинении правдоподобия. Так можно заявить, что ты у нее кастрюлю холодных макарон на кухне съел. Тайком.
 — Это мы с тобой так рассуждаем.
 — Нормально рассуждаем. — Гурский выпил рюмку водки и потянулся к закуске. — А как еще можно рассуждать?
 — А она рассуждает по-другому. Она же до замужества вместе с сестрой-двойняшкой в парном стриптизе выступала, в ночном клубе. И все вокруг слюни пускали, за бабки. В ее представлении все мужики — козлы, и им от нее только одного и надо. Причем немедленно, как только они ее увидят. Понимаешь? Она всю свою жизнь крутилась среди… короче, это же совсем другая порода людей. Они ж, как зверьки, что ли… у них все иначе. И они считают, что вот это-то как раз и есть нормально. Что у всех остальных такой же взгляд на вещи.
 — А муж?
 — А что муж? Он ее, между прочим, именно в этом клубе впервые и увидел. И тут же запал. Душой и телом.
 — Ну хорошо, и зачем ей это нужно?
 — Замуж за него?
 — Да нет, это понятно. Зачем ей на тебя-то поклеп возводить?
 — Ну-у… муж ласты склеил, фирма ей осталась, как наследнице всего его имущества, так?
 — Допустим.
 — Заславский хотел с нами договор заключить, чтобы от бандитской крыши уйти и жить спокойно, нормально работать. Он помер, но мы-то остались? И бумаги кой-какие, которые он с нами подписал, тоже остались. И вот приходит она к нам с этой кассетой и говорит: «А идите-ка вы, ребята, с этой вот такой вот вашей охраной… лесом. И жуйте вы, все вместе, шишки». Имеет право?
 — Вполне.
 — Ну вот. Так она и сделала.
 — А если просто прийти и спокойно от услуг ваших отказаться? Безо всякого цирка?
 — Можно. Только тогда вопрос возникает: «Почему?» При сегодняшнем раскладе если не под нас, значит, под Чику фирме ложиться придется. Муж-то ее не просто так к нам пришел. Он же нам все выложил.
 — Да. Не нужны, выходит, ей ваши вопросы.
 — Ну да. Пришла, кассету сунула и дверью хлопнула. И все.
 — Выходит, лично ей бандиты милее.
 — Наверно. Черт ее знает.
 — Ну ладно, допустим. А этот-то, Борман твой, он что, совсем придурок? Он ей поверил?
 — Видишь ли… поверил не поверил, не в том дело.
 — А в чем?
 — Ну… во-первых, в клиентуре Бюро наше, в общем-то, нужды не испытывает. Работы хватает. Одним больше, одним меньше — не существенно. Кто нам этот Заславский, сват-брат? Чего за его жену переживать, если она под бандитов лечь хочет? Вольному воля. А во-вторых, я же тебе говорил, что… ну нету у нас с Борманом взаимопонимания и обоюдной любви. А тут у него вдруг такой повод меня сха-вать подвернулся. И Деда рядом нет. Ну? Это ж такой подарок судьбы! Ведь если по строгой логике вещей рассуждать, отнеси она эту кассету в менты, да накатай заяву… это же тогда не только мне, это же всей нашей конторе во главе с Дедом такую кучу дерьма разгребать, могут и вообще прикрыть вашу лавчонку.
 — Эт-та вряд ли. Дед, он все ж таки…
 — Что?
 — Видишь ли… тех, кто его контору прикрыть имеет право, ну-у… чисто-юридически… понимаешь…
 — Что?
 — Короче, в случае чего, стоит ему только пальцем шевельнуть и… в общем, он их сам прикроет в один момент. Всех вместе и каждого по отдельности. Да так прикроет, что… после этого случайные знакомые их соседей лет десять по ночам от кошмаров вскрикивать будут.
 — Иди ты?
 — Вот так.
 — А он из каких будет? С Лаврентием Палычем, случайно, дружбу не водил?
 — Нет, Саша, не водил. А вот его учителя расстрелять Лаврентий хотел. Это было.
 — И что?
 — Не получилось.
 — Как это? Чтобы Берия кого-то расстрелять хотел, и у него не получилось? Так не бывает. Не могло так быть.
 — Было, — кивнул Волков.
 — Что ж за учитель такой у твоего Деда был? И чему это он его, спрашивается, учил?
 — Да, собственно, профессии и учил. И звали его Илья Григорич. По фамилии — Старинов. Он вообще-то жив еще. К нему за наукой до сих пор такие люди с поклоном ходят, что… только он не всех принимает.
 — А Деда твоего принимает? . — А Деда принимает.
 — Вот ведь, надо же. А чего же он в Москве-то не живет?
 — Кто?
 — Дед.
 — А зачем?
 — Ну как… командовал бы там… ну я не знаю… чисто ка-анкретно ходом курантов, например, что на Спасской башне тикают. Представляешь? Сколько скажет — столько и прокукарекают. Все бы в его руках было — кому когда чего начинать, а кому вроде бы и это… типа, что, мол… пора бы уже и заканчивать. Время, дескать, твое вышло. Па-а-ашел спать, пока в рыло не схлопотал! А?
 — Так, видишь ли, Саша… понял я, конечно, твою ловкую иносказательную аллегорию, но ведь вовсе не обязательно для этого в Москве жить. Даже и наоборот.
 — Наоборот?
 — Ну конечно. В том-то и дело. Куранты курантами, но ведь еще и другие механизмы имеются. Дистанционного, тэс-скать, управления. И вообще, он питерский, как ты да я. Ты бы в другом городе жить смог бы? Чтобы с тоски не сдохнуть?
 — Старинов… кто такой, почему не знаю?
 — Ну и о чем с тобой тогда разговаривать? И кто ты после этого?
 — А кто я после этого?
 — Мудак ты, ваш бродь, после этого.
 — Н-ну… на тако-ое ва-аше заявле-е-ние, — склонившись над столом нараспев произнес Адашев-Гурский, — я бы должен, был, навер-рное, ответить р-разве что левор-рвер-рной пу-у-улей!
 — Короче, пойди она с этой самой кассетой в менты и накатай на меня заяву, отмываться Деду все равно придется. Вот Борманюга все это прикинул и заявил:
 «Давай-ка, сдавай волыну, тачку и удостоверение. И дуй отсюда крупными скачками. Чтоб духу твоего здесь больше не было!»
 — А ты?
 — А что я? Мне что, оправдываться перед ним прикажешь? — вскинул глаза Волков. — Ну, ключи от машины я на стол бросил, а уж ксиву и ствол… это уж извиняй! Вот он у меня, — Петр приподнял левую руку и похлопал себя под мышкой, — я его только Деду верну.
 — Значит, оправдаться все-таки надеешься.
 — Да не буду я оправдываться. Подстава, она подстава и есть. И если одного моего простого честного слова для разрешения всей этой непонятки недостаточно, то… уж тогда извиняйте, господа товарищи, вам дальше жить. Но без меня. В общем, если будет у Деда желание вникнуть в суть вопроса — хорошо, а не будет… н-н-ну и не будет. Не в последний же раз на свете-то живем. Ну на самом-то деле. А? Сань, ну разве не логично? О, а во-о-от и Андрей Иваныч! С облегчением организма я вас поздравляю.
 — Благодарствуйте, — Андрей отодвинул стул и, чуть покачнувшись, уселся к столу. — А я тут, господа, анекдотец прелюбопытнейший выслушал. Про то, как едут, дескать, в железнодорожном купе два человека, причем один из них грузин, а второй… — Он налил себе в рюмку водки, выпил и задумался.
 — Ну? — спросил Адашев-Гурский.
 — Что?
 — А второй?
 — А-а… ну, второй, наверное, тоже грузин, я, честно говоря, не знаю. И вот, короче говоря, один из них вдруг взял да и пукнул! Да еще и так громко…
 — И?..
 — Да, собственно, и все вроде бы, — пожал одним плечом Андрей Иваныч. — Но я почему-то очень смеялся.
 — И вот еще что, — Волков откинулся на спинку стула, — никак не оставляет меня ощущение, что… что стоит за ними кто-то, за двойняшками этими. Они же молоденькие и, в общем-то, глупые. Ну не то чтобы уж совсем, но… слабо, на мой взгляд, им самостоятельно такую со мной канитель вертануть. Тут другие мозги нужны. По-другому устроенные. Крутит сестренками кто-то, зуб даю. Вот бы мне кого достать!
 — Чика? — предположил Гурский.
 — Может, и он, — задумчиво кивнул Петр. — Но ведь и к нему на кривой козе не подъедешь, ведь предъявить что-то нужно, н-ну… хотя бы для начала разговора. С Дугиным Игорьком тоже потолковать было бы нелишне, он же при Заславском замом состоял, все расклады наверняка знает. Да и с куклами этими еще хотя бы разок встретиться. Но… никто из них теперь и слова мне не скажет. На пушечный выстрел ко всей этой запутке мне теперь не подойти, а сидеть вместо этого на жопе ровно и дерьмо хавать, пусть даже и без особенного для себя аппетита. Ведь так вроде бы дело выходит, а? Вот, Андрей Иваныч, вот скажи честно, какое, например, твое на этот счет будет рассуждение? Хотелось бы тебе дерьмо хавать? И еще и сидя на жопе ровно? Только говори честно…
 — А если в морду? — Андрей потянулся к графину с водкой и опять наполнил свою рюмку. — Я, господа, конечно, не знаю, о чем вы тут говорите… н-н-но считаю так — первым делом немедленно необходимо в морду! А потом сразу махнем на Волгу, ведь вечер-то какой, а? Ведь грех же сиднем-то сидеть, ну честное же слово… Простору хочется и воли! Но сначала, разумеется, в морду. А если тебе, Петруша, может быть несколько не с руки, так мы в этом деле подсобим, ты не сомневайся. А то ведь вон как они тебя расстроили. Ну разве ж это дело?
 — Да нет, Андрюша, спасибо. Я и сам, если кого надо, соплей перешибу.
 — Нет-нет, — Андрей Иваныч опрокинул в рот водку, — ни в коем случае. Это же не эстетично. Как это — соплей? Так нельзя. Фу… это даже и представить-то себе неприлично. Мы их всех вместо этого возьмем под стражу, потом наденем на себя парики с буклями и устроим судебное разбирательство. Я вас уверяю, они нам не только всю правду расскажут, они у нас… вообще с ума сойдут. Гарантирую. Но прежде, судари мои, необходимо все-таки в морду. Непосредственно в самое рыло! Они же других слов-то не понимают, я вас уверяю. Это уж проверено.
 — А поехали… — оживился Петр и попытался подняться из-за стола.
 — Так ведь не допито же еще, Петя… — всплеснул руками Андрей Иваныч. — Вот уж когда допьем, тогда уж и поедем справедливость на место ставить. Зачем праздник-то ломать?
 — Логично, — кивнул Волков. — Наливай.




 Глава 4


 Но возвратимся, однако, в день сегодняшний, в то самое утро, когда Адашев-Гурский, выйдя из туалета, вернулся в комнату, взял с журнального столика сигареты, закурил, взглянул на Андрей Иваныча и чуть укоризненно произнес:
 — Андрюш… а это очень нужно — спьяну в моем компьютере ковыряться? Ты же сейчас понастираешь все на свете, а у меня там материалы всякие, работа какая-никакая, и вообще… Господи ты Боже мой, — он вновь приложил руку к затылку и болезненно поморщился, — ну прямо пульсирует.
 — Да, Саня… — Андрей Иваныч повернулся на стуле, закинул одну голую ногу на другую и сочувственно взглянул на товарища, — доведут-таки тебя кабаки да бабы до цугундера. Это как пить дать.
 — Да иди ты… — Адашев стряхнул пепел в пепельницу.
 — Помяни мое слово, — Андрей почесал широкую волосатую грудь. — И вот ведь… умный ты человек, тут спору нет, а живешь тем не менее глупо. А почему?
 — Ну? И почему?
 — А все потому, что умом своим совершенно не пользуешься. Ну вот зачем он, спрашивается, тебе даден, а?
 — Я им мысли думаю.
 — Какие?
 — Всякие.
 — И кому от них польза?
 — Ну-у… это как взглянуть.
 — Вот если бы не было у тебя твоего ума, то и ладно. Я бы тебя все равно любил, потому что… ну просто так, в конце концов. Но ведь он же у тебя есть. Вот что обидно.
 — Тебе-то чего обидно?
 — Ну как же, ведь добро пропадает, жалко. Разве нет?. Ну лень тебе самому, давай вместе книжку напишем, а? Ты будешь писать, а я запятые расставлять.
 — Можно вообще без знаков препинания. Еще даже и лучше.
 — А вот не скажи. Пунктуация — это скальпель. Вот тут-то рука мастера и видна бывает. Сразу. А просто так навалять с три короба — это всякий дурак сможет.
 — Вот и хорошо.
 — Что «хорошо»?
 — Вот пусть и валяет. Если ему больше делать нечего.
 — Кому?
 — Дураку всякому. Ко мне-то ты чего пристал? И… это… ну на самом деле… извини, конечно, но… оставь прибор в покое, вылезай.
 — Да ничего я тебе тут не загубил, не волнуйся. И даже наоборот. Я вон… новую директорию создал и даже начал уже в ней работать. За тебя.
 — Как это «за меня»?
 — А вот так. Мы с тобой вчера на бильярде играли?
 — Вроде бы. Я плохо помню.
 — Вот. Вот поэтому ты мне и проиграл.
 — Это в бане было?
 — В бане. Я-то к тому моменту вздремнул уже и… вроде бы и оклемался. А ты нет.
 — Ну и что ж тут такого? Бывает.
 — Бывает, — кивнул Андрей Иваныч. — А на что мы играли, помнишь?
 — На что?
 — Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал.
 — Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся?
 — Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один — твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься — все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем — «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо?
 — Сам дурак, — Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился.
 — Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется.
 — И что дальше?
 — Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим.
 — А если ты?
 — Если я проигрываю?
 — Да. Тогда что?
 — Ничего… — Андрей Иваныч пожал голыми плечами.
 — Вот так вот мы договорились, да?
 — Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл.
 — Не может такого быть. А во что мы играли?
 — В «пул».
 — Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно.
 — Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что — повторяю — вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. — Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей.
 Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел.
 — Чушь какая-то, — сказал он в раздумьи. — Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был.
 — Ну-у… это уж… не без этого.
 — Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, — он постучал пальцем по экрану монитора, — полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье.
 — Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же — беспринципен по природе своей?
 — Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип.
 — А долг с игры?
 — Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа.
 — Фу, как грубо.
 — А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное.
 — Да? И какое интересно?
 — Всякое. Как карта ляжет.
 — Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся.
 — Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем.
 — Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть?
 — Да есть дела кое-какие. А у тебя?
 — Ой… — зевнув, потянулся Андрей Иваныч, — даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь.
 — Давай вот чего, — Гурский задумался. — Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня?
 — Скорее всего.
 — Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу.
 — А у тебя дела твои надолго?
 — Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым.
 — А он кто?
 — Генетик. Всеми уважаемый.
 — И зачем тебе?
 — Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии.
 — «Теле…» что?
 — Телегонии.
 — А это еще что такое?
 — Потом расскажу, — Александр погасил сигарету и пошел в ванную.
 Вернувшись в комнату, Адашев-Гурский застал Андрей Иваныча одетым и говорящим по телефону.
 — А вот и Александр, — сказал Андрей в трубку, — дать его?
 — Кто это? — спросил Гурский.
 — Петр, — Андрей Иваныч протянул телефонную трубку, — держи.
 — Алло, — Гурский приглаживал одной рукой влажные волосы, — привет, Петька. Ты как, жив?
 — Да вроде… — вздохнул на том конце провода Волков. — Ты там чего делать собираешься?
 — Предлагаешь продолжение банкета?
 — Н-ну-у… а ты категорически против?
 — Но ведь не с самого же утра.
 — Почему?
 — А тебе одиноко?
 — Да не совсем… но все равно скучно как-то без компании.
 — Понятно. Вот что, слушай… давай-ка, я тебе пока Андрей Иваныча для поддержания компании доставлю. Ты как? — взглянул он на Андрея.
 — Отчего же с хорошим человеком водки не выпить? Пусть даже и с самого утра, — рассудил тот. — Что ж мы, не русские люди?
 — Ну вот, слышишь? Я его у тебя оставлю, а сам к вам потом присоединюсь. У меня дела сегодня кое-какие. С собой захватить что-нибудь?
 — Да ничего не надо, у меня пока все есть.
 — Ну ладно. Жди.
 — А когда вы приедете?
 — Да сейчас и подъедем.
 — Вот. А у меня здесь все вместе и позавтракаем. — Волков повесил трубку.
 — На вот, держи. — Адашев запер входную дверь своей квартиры и протянул ключи Андрей Иванычу. — Мало ли… пусть у тебя будут, на всякий случай. Хоть и вряд ли ты сегодня куда-нибудь от Петра выберешься.
 — Думаешь?
 — А то я не знаю…
 Они стали спускаться по ступеням.
 — А балкон у тебя замечательный, ни у кого такого не видел, — хмыкнув, тряхнул головой Андрей. — Это ж кому такая фантазия в голову пришла, чтобы выход на него прямо с кухни?
 — Бог его знает. Там… ну на той стороне, где у меня кухонные окна, вообще сплошной брандмауэр. Из одной еще квартиры только окна и выходят. Этажом ниже и… чуть в стороне. А балкон на всей стене единственный. Мой.
 — Классно.
 — Так уже и было, когда я въехал. И кто его туда прилепил…
 — Замечательный балкон. Единственный в своем роде.
 — Мне нравится.
 — Слушай, и тем не менее, что это за «телегония», о которой ты у генетического профессора проконсультироваться хочешь? Это смешно?
 — Почему «смешно»?
 — Ну как же… если несмешно, то стало быть и неинтересно. Можешь не рассказывать.
 — Видишь ли… присылает некий мужик в редакцию письмо и фотографию. На фото — симпатичная такая тетка с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Это, как он пишет, его жена и дети. Родила их его законная супруга, состоя с ним в законном браке. Сначала девочку, а потом мальчика. Дочурке пять лет уже, а мальцу два годика.
 — Пока не смешно.
 — Погоди. Семья-то, с точки зрения средней полосы России, самая обыкновенная, славянских кровей, и девочка — вылитые родители: беленькая, носик картошечкой, короче, все как надо. А вот сынок черненький.
 — В каком смысле?
 — Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела.
 — О-от ведь как, а? И что говорит?
 — Сынок?
 — Мамаша.
 — Ну как… мужик — это он в письме кается — на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот— своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая?
 — О-от ведь как, а? Етит твою мать…
 — Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе.
 И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как?
 — Так это выходит, если я…
 — Приезжаешь, к примеру, в Парагвай. Влюбляешься там в прекрасную Кончиту. Убиваешь навахой на дуэли, в честном поединке, ейного мужа, дона Педро, а затем, как порядочный человек, на этой самой Кончите женишься. Так?
 — Та-ак…
 — А она тебе потом, лет через пять, за все хорошее, что от тебя видела, рожает маленького дона Педро — один в один ее бывший муж.
 — Маленького такого младенчика, но уже с усами, в сомбреро и с очень недобрым взглядом в мою сторону.
 — Покровный эффект. Телегония. Смешно?
 — Нет, Саша, это не смешно. Это страшно. Неужели так бывает?
 — Вот хочу разобраться. Встречался тут с неким большим специалистом. Он, по его словам, с медицинскими материалами православных монастырей и храмов работает.
 — И что говорит?
 — Что говорит… Покровный, мол, эффект? А ка-а-ак же! Еще бы! Это же еще в монастырских книгах черным по белому написано! «Никогда не смешивайте, братия мои, ни кровь, ни ириду, ни кожные, ни волосяные покровы, иначе не родить вам чистую душу, способную к постижению Божьего разумения».
 — «Ирида» это что такое?
 — Радужка глаза.
 — Откуда ты знаешь?
 — Он сказал.
 — Слушай… по-моему, он о чем-то о другом говорит. Тебе не кажется?
 — Кажется. Поэтому я и встречаюсь с профессором.
 — А он в мире генетики авторитет?
 — Безусловно.
 — Вот и слава Богу. Саша… после твоего рассказа у меня просто душа не на месте. Ты уж выясни, пожалуйста, все досконально и мне потом сообщи. А то ведь… как жить?
 — Жизнь прожить, Андрюша, не поле перейти.
 Они вышли во двор и направились к подворотне, которая выходила на Малый проспект Васильевского острова.
 — А Петр далеко отсюда живет? — спросил Андрей Иваныч.
 — На Петроградской стороне. Сейчас тачку поймаем.
 — А может, пешком? Погода хорошая. Очень я по Питеру гулять люблю.
 — Ну давай до Среднего пройдемся, а там на маршрутку сядем. Как раз до Петькиного дома нас она и довезет.
 — Давай.
 — Заодно и мозги проветрим. Они неспеша побрели по тротуару. Ветер с залива трепал по небу облака, и в просветах проглядывало солнце.




 Глава 5


 — Представьтесь, пожалуйста, — раздался из-за двери голос Петра Волкова.
 — Мы это, Петька, — сказал Адашев-Гурский.
 — Произнесите пароль.
 — Трое с боку, ваших —нет! — громко отчеканил Андрей Иваныч.
 — Не валяй дурака, открывай, — сказал Гурский.
 — Отзыв «пирамидон», — буркнул себе под нос Волков, отпирая замок и впуская гостей в дом.
 — Вы позволите войти в ваш бункер, мой фюрер? — с пониманием произнес Андрей Иваныч, переступая порог. — Мы уже на нелегальном положении?
 — Я же не одет, — пояснил Волков и затянул узел на кушаке халата. — А вдруг кто чужой?
 — А что б тебе не одеться? —^ вошел вслед за Андреем Гурский. — Ходишь тут… в затрапезном виде. А ты ж командир, пример бойцам показывать должен. А коснись тревога? Коснись в бой?
 — Отобьемся, — Волков запер дверь, — проходите.
 — Куда прикажете? — Андрей повесил куртку на вешалку в передней.
 — Да вон туда, пожалуй, — кивнул Петр в направлении кухни. — Там уютнее.
 — Сразу предупреждаю, — Адашев-Гурский вошел на кухню и бросил взгляд на стол, где стояли открытая литровая бутылка водки и пакет с апельсиновым соком, — я на минуту.
 — Никто не неволит. Но чаю-то выпьешь? — Петр поставил чайник на плиту.
 — Чаю попью. С лимоном.
 — А вот лимона-то у меня, скорее всего…
 — Я купил по дороге. — Александр положил на стол крупный лимон. — А яйца есть?
 — Есть.
 — Вот. И яичницу.
 — Эт-то мы мигом. С ветчиной? — Петр распахнул холодильник.
 — Дай-ка я сам, пусти-ка, — Гурский открыл дверцу газовой плиты, вынул оттуда сковороду и занялся приготовлением завтрака.
 — Слушай, Петр, а расскажи-ка ты мне еще раз эту твою историю, — Адашев подчистил с тарелки кусочком белого хлеба остатки яичницы и отправил его в рот.
 — Зачем? — Волков выпил рюмку.
 — Ну а что, прикажешь сидеть и смотреть, как ты здесь раскисаешь? Надо же что-то делать.
 — Да, Петруша, — кивнул Андрей Иваныч, — мы же вчера собирались кому-то в рыло закатать. А вместо этого в клуб какой-то поехали, а там конюшней воняло.
 — Он так называется. «Конюшня».
 — А-а-а… вот ведь как! Значит, ощущение запаха у меня просто ассоциативно возникло! А я-то думаю… А зачем мы туда поехали?
 — Так… затем, собственно, и поехали. Мне почему-то представилось, что там Чика непременно должен быть.
 — А он там бывает? — Гурский отхлебнул чая из большой керамической кружки.
 — А хер его знает. Мне, понимаешь, вчера спьяну в голову запало, что он с сестрами этими плотно завязан, а они в этом клубе работали. Именно там Заславский их и приметил. Вот он как раз там часто бывал. Нравилось ему там. Ну и… Заславский, сестры, Чика… вот меня туда и понесло. Только никого, естественно, там не оказалось, кроме мелюзги всякой. И вообще, по «зрелом размышлении» ничего там для меня интересного быть и не могло. В чем мы и убедились.
 — А я? — На кухню шагнула юная блондинка, одежду которой составляли лишь свободно висящая на ней длинная просторная футболка Волкова и его же пляжные шлепанцы на толстой подошве.
 Шаркая шлепанцами по полу, она подошла к столу и обиженно надула губы:
 — Я что, не в счет?
 — Ну, вот Вероника, разве что… — обернулся к ней Волков. — Присаживайся. Завтракать будешь?
 — Только кофе.
 — Там, на полке, растворимый. Сделай сама.
 — Я поухаживаю, — поднялся со стула Адашев.
 — Спасибо. — Она благодарно подняла на него глаза.
 — Вам с молоком?
 — Ага. И чтобы сладкий.
 — А позволительно ли будет тэс-скать… очаровательную ручку поцеловать, — привстал Андрей Иваныч, — тем самым засвидетельствовав свое искреннее восхищение? Ах! Весьма признателен, просто тронут… — Звонко чмокнув протянутую ему ручку, он опустился на стул.
 — А ты, значит, считаешь, — взглянув на Волкова, Гурский поставил перед Вероникой кофе, сел, достал сигареты и закурил, — что не сами по себе эти сестренки тебя подставили, что все-таки Чика за всей этой подлянкой стоит?
 — Я не знаю, Саша. Я же тебе говорил, ничего я толком и выяснить-то не успел, как меня мгновенно с дерьмом смешали и изо всей этой запутки выкинули.
 — И смерть самого Заславского тебя тоже настораживает?
 — Ну, а ты сам рассуди: молодой мужик, бывший спортсмен, непьющий практически, и вдруг… инфаркт.
 — Вообще-то всяко бывает. Как раз с бывшими спортсменами. Сердце-то расширенное, к нагрузкам приученное, если кто серьезно занимался. Когда резко бросают, да еще стрессы… А чем он занимался?
 — Я толком и не знаю. Плаванием вроде. А что?
 — Да нет, я просто так спрашиваю.
 — Ну может, и было у него там… что-нибудь не все в порядке. Но ведь инфаркт и спровоцировать можно. Мало ли сейчас химии всякой-разной. Сыпанул ему в борщ, и ку-ку.
 — Лучше в харчо, — поморщился Андрей Иваныч.
 — Почему? — взглянул на него Петр.
 — Ну… я харчо почему-то недолюбливаю.
 — То есть, ты полагаешь, могли его и травануть? — Александр ложечкой размешивал в чае сахар.
 — А почему нет?
 — И когда ты в это дело сунулся, тебя сразу вычеркнули из ситуации, так?
 — Именно.
 — Испугались, что докопаешься?
 — Может, и так.
 — Я позвоню, можно? — Допив кофе и отставив чашку. Вероника поднялась из-за стола.
 — Да, конечно, — кивнул ей Петр, — там в гостиной и в спальне… они параллельные.
 — Спасибо, очень вкусный кофе, — поблагодарила Вероника Гурского.
 — На здоровье. Хотите еще?
 — Нет, я бы еще поспала немножко, это ничего? — взглянула она на Петра. — Я еще не надоела?
 — Нет пока, — улыбнулся ей Волков. — Когда надоешь, я скажу, не сомневайся.
 — Да я и не сомневаюсь, дяденька. — Она пожала плечами и вышла из кухни, шаркая шлепанцами.
 — А кому смерть Заславского выгодна? — Гурский погасил сигарету и отхлебнул чая.
 — Кому выгодна… — Волков задумчиво приподнял одну бровь. — Чике выгодна. Клиент же хотел его с хвоста скинуть, за тем к нам и обратился.
 — А как Чика мог об этом узнать раньше времени?
 — Да как угодно. Наверняка кто-нибудь из сотрудников фирмы стукачок. Еще от Савелия оставшийся. Теперь Чике стучит.
 — Что ж, Заславский каждому подчиненному о своих планах докладывал?
 — Ой, Саша… шила в мешке не утаишь. Кому надо — все всегда узнает. А потом и передаст кому следует.
 — Понятно. Далее.
 — Жене его выгодна, теоретически. Она же теперь — молодая, богатая и красивая вдова.
 — А она и фирму его наследует?
 — Очевидно. — Волков пожал плечами. — Почему нет? Как законная жена… наследует все его имущество. Движимое и недвижимое.
 — А у него больше никакой родни нет?
 — Сестра, по-моему. Или она двоюродная?.. Я не помню, он как-то вскользь ее упомянул в связи с тем, что у него мать старенькая, болеет, врачи посоветовали перебраться из Питера куда-нибудь южнее. Вот, мол, она с его сестрой и живет. То ли в Орле, то ли в Ростове, там климат здоровей. А он бывает у них наездами. Это когда я с ним по поводу возможных «терок» с братвой разговаривал, про родственников и поинтересовался на всякий случай, мало ли… Ну, он конкретно только мать и назвал. И жену, естественно.
 — Значит, не одна жена наследует?
 — Саша, когда (и если) дело до дележа денег дойдет, — Петр глубоко затянулся, — получит его мать… фиг да ни фига. Тут и обсуждать нечего. Все жене достанется, я тебя уверяю. Ну разве что какие-нибудь крохи… Короче, жене его, Ане, помимо Чики, эта смерть — повторяю, теоретически! — тоже выгодна. И сестре ее заодно, они же родная кровь и даже больше — двойняшки. У них же все пополам, может они и супружеское ложе тоже делили. Кто знает? Они же… две половинки.
 — Возможно.
 — Да и Игорю Дугину, все это, в общем-то, на руку.
 — А это кто такой?
 — Ну, я же говорил, он при Заславском замом состоял. Теперь, естественно, всей фирмой заправляет. Аня-то во всей этой кухне ни уха ни рыла.
 — То есть, выходит…
 — Выходит, что смерть Вадима Николаича Заславского со всех сторон всем выгодна. И бандитам, и его заму, и родной жене вместе с ее сестрой. И почти все они в тот «вечер, когда он скрипнул, вместе были.
 — Как это? Где?
 — В ресторане. Мне Дугин фотографии показывал. Все вчетвером они там сидят, а сестренки на одной из фотографий очень эффектно прямо в объектив ручки выставили, подарок от Заславского на день рождения демонстрируют.
 — Чей день рождения?
 — Ну Саша… они же близняшки.
 — А-а… ну конечно.
 — Ну вот, день рождения-то как бы формально у жены, но… Заславский им обеим по одинаковому колечку подарил. С маленьким таким брюликом. Вот они и сидят, сияют и колечками этими перед объективом красуются. Где-то она у меня… погоди-ка. — Волков встал из-за стола и вышел из кухни.
 Гурский двумя пальцами взял с блюдца душистый кусочек нарезанного тонкими колечками лимона, с удовольствием вдохнул аромат и затем отправил кусочек в рот.
 — Лимон — друг? — спросил Андрей Иваныч.
 — Несомненно. Тем более, с похмелья.
 — Вот, — Петр вернулся с небольшой глянцевой цветной фотографией, — это я у Дугина взял, на всякий случай. Вот это вот Заславский, а это Аня и Яна, только вот… кто из них кто…
 — У жены, по идее, на правой руке должно быть, а у ее сестры наоборот, — Гурский взял фото в руки.
 — Оно же не обручальное, где хочешь, там и носи. А старшая, между прочим, обручального вообще не носит. Чтоб от сестры не отличаться.
 — Что за глупость?
 — Ну вот такая у них, у двойняшек, фишка. Все должно быть одинаково.
 — А этот четвертый кто?
 — Дугин и есть.
 — А он-то тут с какого боку?
 — Ну-у… во-первых, он старый приятель Заславского, поэтому он его своим замом и сделал. А во-вторых… что-то у них там с этой Яной то ли было уже, то ли еще только намечается… В общем, создалось у меня такое ощущение, что клинья он под младшенькую подбивает. И очень активно. Больше ничего не знаю.
 — Ясно.
 — Что?
 — Ну как что… сидел, выходит, наш упокойник за своей последней трапезой — за которой, собственно, его травануть и могли — в компании людей, которым его смерть исключительно на руку. Только Чики там и не хватало, чтобы уж для полного комплекта.
 — Вроде так.
 — Хотя с другой стороны… самому Чике отсвечивать там было вовсе и не обязательно. Достаточно было «расположить к себе» хотя бы одного из этих троих и…
 — Трое с боку, ваших нет, — кивнул Андрей Иваныч. — Достаточно одной таблетки пирамидону.
 — Возможно, — согласился Волков и раздавил в пепельнице окурок. — Возможно.
 — А можно мне еще кофейку? — вновь возникла на кухне Вероника.
 — Пожалуйста, — Адашев-Гурский поднялся из-за стола и потянулся к банке с растворимым кофе, — чайник еще не остыл, по-моему.
 — Спасибо. — Вероника присела к столу.
 Волков налил водки себе и Андрею.
 — Ну что, Андрюша? Р-ра-авняйсь! — приподнял он над столом рюмку.
 Андрей Иваныч распрямил спину, взял свою рюмку, расправил плечи и, выпучив глаза, вперил взгляд в бюст Вероники.
 — Скромней, скромней себя вести нужно… — Адашев поставил на стол чашку с кофе, — нечего барышню в краску вгонять.
 — По команде «равняйсь!» — пояснил Андрей Иваныч, — я должен видеть грудь четвертого человека. Раз, два, три, — он сосчитал себя, Петра и Гурского, а затем вернулся взглядом к Веронике, — четыре…
 — Смир-рно! — скомандовал Волков.
 — Шага-ам… — Адашев придвинул девушке чашку.
 — Арш!!! — рявкнул Андрей Иваныч и опрокинул в рот водку.
 — А вы, как я погляжу, настроены серьезно, — Александр, стоя, допил чай и кивнул на бутылку.
 — Так ведь… — развел руки Андрей, — кирасир Его Величества не боится вин количества.
 — Ловко. — Волков выпил свою водку. — Спиши слова.
 — Ладно. — Гурский вновь присел к столу и закурил. — Значит, вот непосредственно после этого самого застолья в ресторане Заславский и помер?
 — Непосредственно, — кивнул Петр. — Встал из-за стола, сел в машину, поехал к какому-то своему приятелю на дачу — то ли в Комарове, то ли в Репине — и, сидя за рулем, окончился. С трассы и вылетел. Мертвый уже, как врачи говорят. Жена чудом жива осталась.
 — А сестра?
 — Да нет, они вдвоем ехали. Там, видишь… в ресторане еще… сестренки разругались. В дым. Это мне Дугин потом рассказывал, я же с ним встречался, беседовал. После того, как Заславский помер, но еще до того, как меня рожей об стол.
 — Понятно.
 — Ну вот. Старшая за воротник перебрала, за ней вроде это водится, ну и… две бабы, хоть и сестры, но… ты ж понимаешь, слово за слово… эта Яна, младшая, подхватилась и домой уехала. Игорь ее проводить хотел, но та отказалась, по телефону тачку вызвала и укатила.
 — А они втроем уже остались.
 — Да. Посидели еще, а потом, уже заполночь, Заславский решил на свежий воздух выбраться, на дачу эту махнуть. Дугин с ними распрощался и домой поехал, а Заславский с женой в машину сел…
 — …пьяный.
 — Нет, я же говорил, он непьющий был практически. Ну вот, он, значит, в машину сел, а потом… Ну и все, в общем.
 — А где они с трассы вылетели?
 — Да за постом ГАИ. Не сразу, дальше, где-то в Ольгине вроде, но не в самом, а не доезжая. Там еще поворот и… место такое, относительно пустынное.
 — И «скорая» сразу приехала?
 — Кто ж знает… когда Анна в себя пришла, вызвала, тогда и приехала.
 — А что же машины-то, которые мимо ехали?
 — Ну, Саша… «что машины»… во-первых, это же все-таки «форд», он же не на куски развалился, просто кувырнулся через крышу и опять на колеса встал. Во-вторых, там кювет высокий, а он черный. Да и как он с дороги вылетел, никто, очевидно, не видел, там же ночью не такое уж движение. Пролетит мимо машина, фарами его хватанет, да и дальше. Кому какое дело? Прошлой зимой мужик пьяный в двух шагах от дома в сугробе замерз, а народ мимо шел. В общем, когда эта Аня оклемалась, трубку нашла, тогда сама и вызвала. И ментов, и «скорую».
 — Хо-ро-шо-о… — задумавшись произнес по слогам Адашев-Гурский. — Ладно. С-слушай, Петр… а вот такое у меня к тебе предложение… а давай-ка я с этой Аней встречусь да поболтаю, а? Она где живет?
 — На Савушкина.
 — Так там вроде бы и район-то не богатский. Что ж он, риэлтер, жилье себе приличное сделать не мог?
 — Ага… у него там такое наворочено… в подвале тренажерный зал с сауной.
 — Как это «в подвале»?
 — Там дома такие, типа коттеджей, ну которые…
 — Немцы после войны строили.
 — Ну да. Он этот дом свой, ну… в котором у него сейчас квартира, собирался целиком со временем откупить:
 — Тогда понятно.
 — А с чего это ты решил, что она с тобой беседовать станет?
 — Н-ну-у… я журналист. Скажу, что мы с Заславским Вадим Николаичем знакомы были, и меня смерть его потрясла до глубины души.
 — И что?
 — Петя… ну уж найду я, наверное, что сказать, а? У тебя телефон ее есть?
 — Вон, на холодильнике. Черный блокнот.
 Гурский подошел к холодильнику и взял блокнот.
 — На букву «З», — подсказал Волков. Петр наполнил рюмки.
 — Заславский?
 — «Заморочки»
 — «Автостоянка на Барочной. Какого хера!!!» — бегло читал вслух Гурский, раскрыв черный блокнот Волкова на странице, обозначенной буквой «З». — «Напомнить Бяше про Акима», «Фаина Георгиевна — таможня. Пропальпировать!!!» Это Раневская, что ли? — вскинул он взгляд на Петра.
 — В самом конце ищи, — буркнул Волков.
 — Ага, нашел, — кивнул Гурский, перелистнув страницу. — Я перепишу?
 — Дерзай, — Петр взял в руки рюмку, взглянул на Веронику, затем на Андрей Иваныча и негромко и проникновенно произнес: — Ребяточки… какая это все, в сущности, херня, в сравнении с энтропией Вселенной и преображением души, а?
 — О-о-о… — Гурский, заложив пальцем страницу, закрыл блокнот и направился из кухни, — все, я пошел.
 — Блокнот оставь, — сказал Волков.
 — Сейчас, перепишу и верну.
 — Что ты, Петя, — понимающе сказал Андрей Иваныч и поднял свою рюмку, — о чем ты говоришь.:. А мне тут еще Александр и про телегонию рассказывал, так я чуть не разрыдался, ей-богу. Это ж такое… такое…
 — Какое?
 — Потом расскажу, давай выпьем.
 — Давай.
 Они выпили, взяли по кусочку лимона, обмакнули их в соль и с удовольствием закусили.
 — Я ушел. — Гурский вернулся на кухню, положил черный блокнот на место и взглянул на товарищей: — Держите себя в руках.
 — Увидимся за чаем, — кивнул ему Андрей Иваныч.




 Глава 6


 — Алло, — держа телефонную трубку в руке, Адашев-Гурский присел на краешек стола в редакционном кабинете, — извините, пожалуйста, это вас Гурский беспокоит, Александр Васильевич, будьте добры Анну.
 — Да, я вас слушаю.
 — Анна… еще раз извините, мы с вами не знакомы, но… видите ли… дело в том, что меня не было в городе, я журналист, в командировке был на Таймыре. И вот вернулся.
 — И что?
 — Видите ли, у меня материал в плане стоит, интервью с вашим мужем, ну… о бандитских крышах, охранных структурах и… обо всем, что с этим связано. Материал этот у меня готов, мне его в номер сдавать нужно, но у нас принято сначала показать тому, с кем интервью было. Профессиональная этика, так сказать. Ну вот… я звоню Вадим Николаичу в офис, а мне там говорят, что его убили. Вот я и решился вас побеспокоить. Вы меня простите, я понимаю, что вам не до меня, но… и вы меня поймите — этика. Что мне с этим материалом делать, ставить в номер?
 — Как это убили?!
 — А разве нет? Он что же — жив?
 — Да нет, но… никто его не убивал! Он умер. Инфаркт. Что за слухи такие дурацкие?
 — Господи… вы меня простите, пожалуйста, еще раз, просто… мне сказали «погиб» и еще про машину что-то, вот я и… это, очевидно, в свете того, о чем мы с ним разговаривали, вот, наверное, у меня такое впечатление и возникло, что аварию подстроили. А вы говорите: «инфаркт»? Дома?
 — Нет, не дома. Все правильно, в машине это произошло, но… а когда вы с ним встречались?
 — Да не так давно. Просто мне на Таймыр пришлось улететь, поэтому я материал вовремя сдать и не успел. А тут вот вернулся и… вы уж простите меня, пожалуйста, я прекрасно понимаю ваши чувства, не стану больше беспокоить. А интервью это я сейчас пойду и сдам, вы не против?
 — Нет… то есть, да… то есть, против, конечно!
 — Почему?
 — Могла бы я на него взглянуть?
 — Ну конечно! Для этого я вам и звоню.
 — А как я могу это сделать?
 — Очень просто. Я даже сам могу к вам подъехать. У вас компьютер дома есть?
 — Конечно.
 — Ну вот. Я могу к вам подъехать с дискетой и показать. Только, если можно… я очень спешу, мне на Камчатку лететь.
 — Приезжайте прямо сейчас, можете?
 — Могу, диктуйте адрес.
 Записав адрес вдовы Заславского, Александр положил телефонную трубку на рычаг, вышел из кабинета и прошел коридором до двери, на которой висела табличка: «Не входи, а? Тебе это очень надо?»
 Открыл дверь, вошел и, увидев сидящую за компьютером девушку, сказал:
 — Ленка, очень надо, честное слово. Я потом услужу, я отстираю…
 — Саша-Саша-Саша-Саша, — не отрывая взгляда от монитора и легко скользя пальцами по клавишам мануала, девушка даже не повернула к нему головы. — На хуй — на хуй — на хуй — на хуй…
 — А Васька где?
 — Ни-ни-ни-ни-ни-ни-ни… Гурский вышел, закрыл за собой дверь и пошел дальше.
 Из одной из дверей быстрым шагом вышел чуть полноватый седой мужчина, на его груди поблескивали оправой очки, висящие на черном шнурке.
 — Аркадий Андреич, — чуть придержал его за плечо Гурский, — чем можно спровоцировать инфаркт у человека с больным сердцем?
 — Скажите, что у него машину угнали.
 — А медикаментозно?
 — Амфетамины. Только с дозировкой будьте внимательны, — не взглянув на Александра, мужчина поспешил дальше.
 В конце коридора Адашев повернул направо и едва успел схватить за рукав свитера пробегающего мимо юношу невысокого роста.
 — Васька, стоп!
 — Саша, у нас номер горит…
 — С меня банка.
 — Саша, ну ни секунды…
 — Два слова можно?
 — Ну?
 — Мне нужна дискета, чтобы она не раскрывалась.
 — Не понял?
 — Объясняю: я ее вставляю — директория есть, файлы есть, все в порядке, но один файл, нужный, не раскрывается. Можно так сделать?
 — Зачем?
 — Тебе надо? Ты скажи — сделать можешь?
 — Побежали. Только очень быстро.




 Глава 7


 Выбравшись наконец — посредством электромеханического эскалатора — из подземелья на поверхность, Адашев-Гурский шагнул в вестибюль станции метро «Черная речка». Вышел на свежий воздух, облегченно вздохнул, спустился по ступеням широкого крыльца, пересек сквер и, перейдя улицу, остановился на трамвайной остановке.
 Вынул из кармана записку с адресом, уточнил у стоящего рядом мужчины, на каком трамвае ехать и на какой остановке удобнее выйти.
 Сел в трамвай. Доехал. . «Господи… — рассуждал он, неторопливо бредя от трамвайной остановки к дому Анны Заславской. — Ну что же это за жизнь? Что ж им всем неймется-то, а? Прав Андрей Иваныч, пока в рыло не сунешь, не успокоятся».
 В этом месте нашего повествования, автор вынужден буквально на минуту отвлечь внимание любезного читателя от непосредственного, так сказать, изложения данной истории для того, чтобы дать необходимые, на его (автора) взгляд, пояснения относительно последней— фразы своего героя.
 Дело в том, что существует на свете некая категория пренеприятнейших людей, достаточно редкая — слава Богу! — но тем не менее весьма распространенная.
 Сия, кажущаяся парадоксом, фигура речи на самом деле парадоксом не является, и объясняется этот факт тем, что при всей своей малочисленности данная популяция обладает чрезвычайной активностью. Наверняка читателю доводилось встречать их на своем жизненном пути.
 Называется эта категория — «правдолюбы».
 Даже чисто антропологически это совершенно особый тип: лоб у них иной раз может быть очень высоким, а может быть и гориллообразно низким, но надбровные дуги непременно ярко выраженные, выпуклые, и нижняя челюсть тяжелая. Они все, как правило, ноздрястые, со склеенными в ниточку бескровными губами, светлоглазые и нервически бледные.
 Господи… Сколько греха-то на них! Они жизнь свою, не колеблясь, отдадут — а заодно положат и вашу — для того, чтобы:
 а) выяснить, почему из подвала соседнего дома не откачивают воду;
 б) доказать, что последние выборы — не важно кого и куда — были сфальсифицированы;
 в) определить, с какого конца — острого или тупого — правильнее есть яйцо всмятку;
 г) et cetera
 Так вот, уважаемый читатель, наш с вами герой к этой категории людей, конечно же, не относится.
 И если он и взялся выяснить, каким это образом женщина славянских кровей, будучи замужем за мужчиной не менее славянского типа, все-таки умудрилась родить от него негроидного младенца, то исключительно из собственного любопытства, а уж никак не ради восстановления торжества справедливости в отдельно взятой семье.
 И вообще, являясь прямым потомком дворянского рода, достаточно древнего и славного — иные представители которого имели влияние на европейскую политику, а иные были по-настоящему богаты, — и, следовательно, неся в своей генетической памяти информацию о причастности к событиям поистине значительным, на мелочную сутолоку окружающей его действительности Александр Адашев-Гурский взирал несколько скептически.
 Ну зашел он, допустим, в жилконтору — узнать, когда наконец починят лифт в его парадной — ну встретила его там какая-то мерзкая харя по-хамски, ну и что? Опускаться до раздражения в ее адрес? Кто она такая, эта Гекуба? Что ему до нее? Все проходит, и это пройдет. Суета…
 Но случалось иной раз так, что некие события втягивали Гурского, помимо его воли, в чуждую ему логику своей порочной проблематики и принуждали к действию.
 Вынужденный, сообразуясь с навязанными обстоятельствами, погружаться в чуждую ему стихию активного образа жизни, Александр анализировал ситуацию, принимал решения, совершал поступки, но чувствовал себя при этом весьма дискомфортно, потому что в глубине души жаждал лишь покоя и отстраненной созерцательности. («Тишина и Евангелие. А больше ничего и не надо».)
 Но… если уж так случилось, если уже сделан самый первый шаг — вольный, невольный, это значения не имеет, — то теперь уж необходимо идти до конца, к самой что ни на есть окончательной победе. А как же иначе? И тем более во всей этой грязной истории с другом детства Петром Волковым. Ибо… н-ну… есть же, в конце концов, на свете и «клятва на Воробьевых горах», есть у нас еще и «небо Аустерлица». Разве нет? А как жить-то иначе? И зачем?




 Глава 8


 Адашев-Гурский обошел крашенную битумным лаком чугунную решетку, вошел во двор небольшого, отдельно стоящего двухэтажного дома, подошел к двери, над которой глазела на всех входящих портативная телекамера и нажал на некую кнопку.
 — Да? — раздалось из динамика встроенной в стену приборной панели.
 — Добрый день, — Александр повернулся лицом к камере. — Я — Гурский, журналист. Мы с вами договаривались.
 — Минуточку.
 Замок на входной двери щелкнул, Александр потянул дверь на себя, она отворилась, он вошел в небольшой вестибюль (прихожей это назвать было бы как-то не совсем правильно), закрыл за собой дверь и встал возле порога.
 — Это вы мне звонили? — спускаясь по белой лестнице, спросила его длинноногая зеленоглазая шатенка лет двадцати пяти, придерживая рукой — на одном из пальцев которой поблескивало тонкое изящное золотое колечко с небольшим бриллиантиком — полы длинного черного шелкового халата, расшитого драконами, который при каждом ее шаге распахивался и демонстрировал офонаренную смуглую ногу аж до самого бедра.
 — Я, — кивнув, сказал Адашев. «Етит твою мать… — подумал он про себя. — То есть вот настолько вот ее сам факт существования моего интервью зацепил, что скорбь по мужу по боку, вообще все на хрен, лишь бы публикации не было. По логике вещей, она напоить меня сейчас должна попытаться, охмурить, а потом и дискету отобрать. Это если добром. Но не исключено, что и „пацаны“ к процессу уговоров подключатся. С нее станется. Так… А мы? А мы пра-астые ребя-ата, водку пьем, на крутые сиськи западаем. Но интерес свой блюдем. Нам, журналюгам, материал горячий тиснуть надо, мы с этого живем. Но… можем и пойти навстречу, ты нас только заинтересуй. Так? Вот так мы себя вести и станем».
 — Собственно, я глупость спросила, да? — Она закончила наконец свой номер — «неторопливое-нисхождение-сту-пенька-за-ступенькой-по-лестнице-до-са-мого-низу» — и ступила на серый мрамор пола передней (давайте-ка назовем это помещение так, оставим, пожалуй, слово «вестибюль» в покое, ну его совсем).
 — Отчего же… почему же глупость…
 — Просто, видите ли, я вас себе совсем не таким представляла, — хозяйка дома остановилась напротив и подняла на рослого Гурского глаза.
 — Да? А каким? — Александр чуть склонил голову к плечу.
 — Ну, знаете… журналюги всякие, они не такие совсем.
 — Вот, пожалуйста, — Адашев вынул из кармана легкой куртки редакционное удостоверение, раскрыл и продемонстрировал.
 — Да нет, нет, — взмахнула руками хозяйка дома, — что вы, я вам верю!
 — А почему?
 — Ну-у… у вас такое лицо…
 — Спасибо, — улыбнулся Гурский, убирая удостоверение.
 — Что ж мы с вами здесь стоим, пойдемте наверх.
 — Пойдемте.
 Поднявшись по белой лестнице и повернув затем направо, они оказались в большой гостиной, обставленной на американский манер: два роскошных дивана, обтянутых натуральной кожей светло-бежевого цвета, располагались не возле стен, а составляли собою угол в центре комнаты (или, скорее, залы), обрамляя низкий стол, крышкой которого служило очень толстое стекло. Еще кое-какая мебель тоже, безусловно, в интерьере присутствовала, но, сколько бы она ни стоила, была не в счет. Два дивана в центре и крутой стеклянный стол были доминантой.
 — Присаживайтесь, — Анна повела рукой в сторону диванов. — Коньяк? Виски?
 — Вы знаете, я стараюсь не пить, — Гурский сел на диван и вытянул длинные ноги.
 — Почему?
 — Ну… для меня капля алкоголя — афродизиак. Очень глупо себя потом чувствую.
 — «Афро…» что?
 — Не важно. Короче, теряю над собой контроль.
 — А-а… — улыбнулась Анна, — вы знаете, а наверное, нужно иногда делать глупости. Правила существуют, чтобы их нарушать, — она подошла к бару и взяла в руки бутылку «Хеннесси», — и получать от этого удовольствие. Разве не так? Будьте же мужчиной, а? ,
 — Ну, раз уж вы настаиваете… разве что попробовать. — Адашев-Гурский поднялся с дивана, подошел к бару, взял в руки широкий стакан пиленого хрусталя, дунул в него, затем, приподняв на уровень глаз, посмотрел на свет и поставил на место: — Мне грамульку буквально.
 — Вот и хорошо, — улыбнулась Анна, — а то, вы знаете, мне так как-то… тяжело последние дни. Все эти похороны, соболезнования…
 — Ох уж… — глубоко вздохнул Александр, — это понятно.
 — Анна налила напиток в стаканы, поставила бутылку и указала длинным пальцем на большую круглую коробку:
 — Это термос, там лед. Поухаживайте, пожалуйста, за дамой.
 — Так, а… — невольно выдохнул Адашев-Гурский, у него чуть было не вырвалось: «Вы что, мадам, пардон, охренели?! Хороший коньяк замороженной водой разбавлять? Это путь такое пойло американские парвеню какие-нибудь хлебают». Но он сдержался и продолжил: — …нам это запросто. Вам сколько?
 — Побольше. Люблю, когда холодное. Александр снял с термоса широкую крышку, взял у Анны ее выпивку и, беря большие кубики льда щипчиками, наполнил стакан доверху.
 — Так нормально?
 — Да. Как раз так, как я люблю, — благодарно взглянула она на него своими громадными зелеными глазами. — Иначе очень крепко.
 — А я… уж извините… просто так, ладно?
 — Да уж ладно, — снисходительно улыбнулась она, — пейте как хотите. Я ведь знаю, вам, мужчинам, главное, чтобы все было покрепче, погорячее, так? А уж вкусно, не вкусно… дело десятое, да? Я права?
 — Н-ну-у… вообще-то, я бы так не сказал, — замялся Адашев-Гурский. — Просто, в данном случае, мне так привычнее.
 — Вот и пейте. Сантэ? — она приподняла стакан.
 — Что?
 — Это по-французски. Ваше здоровье!
 — А… да, да, конечно.-Он поднес стакан к губам и сделал небольшой глоточек, смакуя букет. Поморщился. «Хеннесси» оказался «левым».
 «Ладно… — подумал Александр, — интервью ты боишься. Уж я не знаю чего конкретно: того ли, что муженек твой там журналисту мог наговорить, то ли вообще самого факта публикации, которая может привлечь внимание к фирме, к тому, как ее хозяин помер, к тебе самой, в конце концов; и хочешь ты выяснить, что я за фрукт, чего от меня ждать, и можно ли со мной договориться. Для того и все эти твои эскапады — совершенно, казалось бы, неуместные в то время, когда ты, исходя из правил приличия, еще в трауре должна ходить, а не прелести тут свои мне демонстрировать — все это мне понятно. Одного я понять не могу — какого хрена ты меня фальшивым коньяком поишь, а? Только одно этому я вижу объяснение, а именно: за полного придурка ты меня держишь и совершенно не уважаешь. А это что значит? А это значит, что расколем мы всю их поганку, Петька, как гнилой орех. Не такая уж она, эта поганка, скорее всего, и хитрая. Они же нас с тобой за лохов держат».
 — Что? — заметив, как поморщился Александр, усмехнулась Анна. — Крепковато?
 — Да, — крякнул Гурский, — а вот… закусить?
 — Вон там откройте, — показала она рукой. — И мне что-нибудь.
 Адашев-Гурский отворил указанную дверцу, за которой высветилось нутро холодильника, и взглянул на содержимое.
 — Тут маслины есть и… и еще и оливки. Вам чего? — обернулся он к Анне.
 — Ну эти, которые…
 — Вы знаете, — осекся он, — я и сам в этом ничего не понимаю. Вам, короче, черненькие или зелененькие?
 — Лучше фаршированные, это которые зеленые, они с анчоусом. А черные оливки я не люблю, они с косточкой.
 — Вы знаете, я тоже. — Он достал стеклянную мисочку с фаршированными оливками и поставил перед Анной. «А вообще-то эту бурду, — подумал про себя, — впору собственной подмышкой занюхивать».
 — Ваше здоровье! — Он залпом выпил свою порцию и очень быстро положил в рот оливку.
 — За наше случайное знакомство… — чуть приподняла свой стакан хозяйка дома и сделала из него маленький глоток. Затем она взглянула на Александра и сказала: — Как жаль, что вы никогда не были у нас в доме. Вы давно знакомы с Вадимом?
 — Да как вам сказать… — Гурский достал из кармана пачку сигарет. — Вы позволите?
 — Да-да, конечно. Я не курю и муж не курил, но я… знаете, мне нравится, когда мужчина курит. Есть в этом что-то… что-то такое мужское, настоящее. И когда в доме табаком пахнет… мне кажется, что атмосфера становится, только вы надо мной не смейтесь, пожалуйста, более… безопасной, что ли. Ну… чувствуется присутствие хозяина. Настоящего. Хотите еще? — она кивнула на бутылку.
 — Нет, спасибо, я…
 — Не стесняйтесь. — Она налила Гурскому в стакан почти до краев. — Я в последние дни редко с кем вижусь, из дома почти не выхожу. А иногда так хочется вот так вот забыть обо всем… знаете… вы меня понимаете?
 — Да, конечно. — Гурский пожал одним плечом и вынул из пачки сигарету.
 — Вот и давайте выпьем. Давайте? — Она приподняла свой стакан и посмотрела на Александра долгим взглядом.
 — Ну что ж… — Гурский отложил сигарету, чокнулся с Анной, в три глотка опустошил стакан и опять быстро закусил оливкой.
 «Так, — подумал он закуривая сигарету. — Это сколько же она в меня влила? Учитывая ширину стакана — миллилитров двести пятьдесят, ну триста. К делу пока не переходит. Ждет. По ее представлениям, я сейчас поплыть должен, тогда со мной проще разговаривать будет. Это она исходит из своего жизненного опыта, глупенькая. Ч-черт их знает, этих новых русских… какие-то они и не русские вовсе. Водку пить не умеют. Или вовсе не пьют, или напиваются. А напившись, опять-таки или в морду норовят, или под стол валятся. А между тем, в прежние времена в России каждый новоиспеченный кавалергард на ночной пирушке по поводу своего кавалер-гардства был обязан, помимо всяких прочих тостов в его честь, бутылку шампанского из горлышка не отрываясь выпить. А иначе на утро — будьте любезны рапорт об отставке, и были такие примеры. Таковы вот были традиции. И поди попробуй сделаться пьяным, вести себя глупо. Позор! А эти… ну вот чего она, спрашивается, от меня ждет? Вот что, по ее представлениям, от этих трехсот миллилитров крепкого алкоголя должно со мной произойти? А? Нет, мадам, вы уж давайте ближе к делу, или в койку меня завлекайте, или бандитами пугайте, на самом-то деле. А то этой-то вашей бодяги вы на меня не напасетесь. Хоть пить ее и очень не хочется, даже ради Петьки. Ну хотите… так и быть, можем сделать вид, что мы выпимши».
 Адашев-Гурский стряхнул пепел мимо пепельницы, жутко смутился и, наклонившись попытался собрать его с пола.
 — Оставьте, что вы, — спохватилась Анна, поставила свой стакан и, взяв его за руку, заставила распрямиться. — Это такие пустяки.
 — Извините, что-то я… — Гурский погасил сигарету в пепельнице и встряхнул головой.
 — Это вы меня извините, — ее лицо вдруг приобрело озабоченное выражение. — Вы же по делу пришли, а я… интервью Вадика у вас с собой?
 — Конечно. Я же зачем и приехал-то? У вас машина где?.. — Гурский вынул из кармана рубашки плоскую пластиковую коробочку с компьютерной дискетой. — Аудиокассету я стер давно, сразу, как расшифровал. Теперь все здесь.
 — В кабинете, — Анна повернулась и, качнув бедрами, пошла к выходу из гостиной, — пойдемте.
 «Да, — думал Гурский, идя за ней и глядя на нее со спины, — это… что да, то да. Где же их таких выращивают? Чем их там таким выкармливают, чтобы они такими вот вырастали? Это ж… впрочем, мы здесь не за тем. Хоть и жаль».
 В небольшом, но очень удобном кабинете Александр протянул дискету Анне.
 — Вот, пожалуйста, лучше вы сами, а то я, знаете… компьютер у вас дорогой, мало ли…
 — Да-да. — Она взяла из его рук дискету, вставила в дисковод, включила компьютер и, пока он загружался, обернулась к Гурскому:
 — Так что это за слухи такие ходят, что Вадима убили?
 — Ой, Анна… простите, как вас по отчеству?
 — Да Аней просто зовите, что мы тут с вами будем…
 — Анечка, я уж про слухи не знаю, но… времена-то сами знаете какие, вот и… почему-то мне в голову пришло, что его убили. Ну, когда я про его смерть узнал. Еще раз простите…
 — Ничего, — Аня повернулась к компьютеру. — Какой файл?
 — Вот этот. — Гурский склонился к монитору и ткнул пальцем. — Да-да, вот этот, ага.
 Анна шевельнула «мышкой» и нажала на клавишу. Изображение на экране дернулось и осталось неподвижным. Анна прокатила «мышку» по коврику, снова уткнула стрелку в указанный Александром файл и опять дважды щелкнула клавишей. Изображение вновь дернулось, а потом в самом центре экрана возник короткий английский текст, забранный в рамочку и украшенный ярко-красной блямбой с черным восклицательным знаком.
 — Что он говорит? — раздраженно обернулась к Гурскому Анна.
 — А ч-черт его знает… — Александр растерянно склонился к компьютеру. — Говорит, что… вроде бы не может найти этот файл.
 — Как это?
 — Ань, я сам ничего не понимаю. Вот перед самым приездом сюда, к вам, я этот текст в редакции правил. Все нормально было. Может… может, у моей дискеты с вашим компьютером программы не стыкуются? У вас редактор в «Ворде»?
 — Понятия не имею.
 — Ну… короче, я и сам в этом не очень-то. Я с ним работаю, как с пишущей машинкой, а больше ни бум-бум.
 — А может так быть, что мы эту дискету стерли?
 — Вряд ли. Но даже если и так, вы не волнуйтесь, у меня дома все на жестком диске осталось.
 — Это…
 — В моем компьютере, дома. Там все есть. Я могу на другую дискету скинуть. Ничего никуда не денется, не пропадет.
 Анна еще несколько раз попыталась раскрыть файл, но результат был тем же. Наконец, она отчаялась, выщелкнула дискету и выключила компьютер.
 — Ну? — взглянула она на Александра, протягивая ему злополучную дискету. — И что же нам теперь делать?
 — Аня, честное слово, даже и не знаю, — Гурский задумчиво вложил дискету в коробочку и убрал в карман рубашки. — Мне вообще-то на Камчатку лететь. Времени в обрез. Главный наш меня с материалом этим торопит. Там же Вадим Ни-колаич таких вопросов касается…
 — Каких? — Анна нервно поворачивала на тонком пальце кольцо.
 — Ну как каких… Он рассказывает про то, как с первых дней все его душили. Как только фирму создал, обложили со всех сторон — и власти, и бандиты. Сначала некто Савелий, ну вы знаете, наверно, это его крыша бандитская.
 — Чья?
 — Вадима Николаича. Вы что же, не знаете?
 — Нет… впервые слышу.
 — Да? Ну, в общем, правильно. Вадим Николаич вас берег, расстраивать не хотел, это понятно. Вам-то это зачем? Ну вот… короче, в милицию, он считал, что, дескать, мол, обращаться бессмысленно. Приходилось мириться. А потом, он говорит, — этого Савелия убили, так некий Чика на фирме объявился, так тот и вовсе от-морозок, поставил перед Вадим Николаи-чем условие: или, мол, мы будем посредством твоей фирмы у всяких одиноких старушек жилье забирать, или я тебя самого грохну, выбирай. Представляете?
 Анна смотрела на Гурского широки распахнутыми глазами.
 — И-и… и что же, он вот так вот к вам в газету и пришел… со всем этим?
 — Нет. Нет, конечно. Дело в том, что мы с ним давно еще как-то познакомились, несколько лет назад. Чисто случайно. Ему рекламу разместить нужно было, ну и… а почему разговорились — он спортсмен, я спортсмен… знаете, как в жизни бывает? Обменялись телефонами. И тут не так давно встретились. Ну вот… я его выслушал и говорю: «Слушай, Вадим, сколько можно?» А он мне: «Да, старик, а ведь действительно. Ну сколько можно?» Ну вот и… А тут вдруг узнаю, что его убили.
 — Да не убивал его никто! — вскрикнула Анна.
 — Ой, да… Анечка, простите вы меня, пожалуйста, ну засела эта мысль дурацкая у меня в мозгах, ну что делать? Простите…
 — Кому, спрашивается, нужно было его убивать? Чике этому вашему?
 — Например.
 — А как? Врач же мне все объяснил, коронарная, говорит, артерия, ну… которая сердечную мышцу питает, была у него практически закупорена. А сердце увеличено в размерах. И еще он сказал, что, видимо, в течение последних суток жизни у Вадима уже был еще один приступ, только мягкий. Он его на ногах перенес. А вот за рулем уже… Это все при вскрытии выяснилось, там так и написано. Он же… он же постоянно на сердце жаловался, а к врачам не ходил, говорил, что нервы. Только в самое последнее время-валидол с собой носить стал. Вот и в тот вечер, мы в ресторане сидели, а ему и там плохо стало, он поэтому и решил на дачу поехать, отдохнуть пару дней на свежем воздухе. Это и сестра подтвердить может, и Дугин. А вы говорите… Он сам умер, понимаете? Сам! Сам!!! — Губы ее дрогнули, она вдруг бухнула Александру в грудь двумя кулачками, а потом ткнулась между ними лицом, прильнула к нему дрожащим телом и расплакалась.
 «Ну-ну-ну… — мелькнула непрошеная мысль, — что дрожишь, ебаться хочешь?»
 Он опустил голову, легко коснулся рукой ее волос, невольно вдохнув их аромат, и, мягко погладив по плечу, негромко сказал:
 — Ну что вы, Анечка, ну успокойтесь, пожалуйста… ну… я даже не знаю… у вас водка в доме есть?
 — Должна быть, — подняла Анна на него глаза и шмыгнула носом.
 — Вот и хорошо. Давайте водочки выпьем, а? Самое наше русское лекарство. От всего. Очень помогает.
 Она провела ладонями по глазам, вытерла слезы и мотнула головой в сторону гостиной:
 — Пошли.
 — Видите ли, Аня, — Адашев-Гурский, выпив водки, от которой Анна отказалась, сидел на кожаном диване, курил сигарету и смотрел на расположившуюся напротив девушку, — вы уж меня простите великодушно, но я прекрасно понимаю, что это, наверное, вовсе не мое дело и, возможно, материал этот я и вовсе уничтожу. Дело не в этом. Просто… вот встретились мы с вашим мужем совершенно случайно, разговорились и… ну как будто проскочило что-то между нами, какая-то связь возникла. Это ведь очень редко бывает. Вы понимаете, о чем я говорю? Анна молча кивнула.
 — Ну вот. И… ну не безразлична мне его смерть, понимаете? И вот какая мысль мне покоя не дает…
 — Господи, — Анна сидела на диване, поджав под себя ноги и отхлебывая из своего стакана, весь лед в котором давно растаял. — Ну что вам еще покоя не Дает? Я же вам все рассказала. А если бы вы и правда это интервью несчастное уничтожили?.. чтобы не плодить эти слухи дурацкие вокруг его смерти. Я и так-то вся на нервах, а если еще и статья скандальная! Я с ума сойду, честное слово. Я была бы вам так благодарна… — Она склонила голову к плечу и, отведя рукой с лица каштановую прядь, вновь посмотрела на Гурского долгим взглядом своих изумрудных глаз.
 — Да, да, это понятно… но, может быть, вы сами не все знаете? Ведь инфаркт можно и спровоцировать, тем более, если сердце не совсем здоровое. Амфетаминами, например.
 — И что? — чуть заметно напряглась Анна.
 — Вы Игоря Дугина хорошо знаете?
 — А он-то здесь при чем?
 — Ну… я со слов Вадима знаю, что он его старый приятель, чуть ли не со школы. Так?
 — Ну да, вроде бы. А что?
 — Как сказать… друзья детства, а потом — один хозяин, а другой на подхвате. Зависть — страшное чувство. И про то, что у Вадима с сердцем не все в порядке, он знал.
 — Вы что, хотите сказать, что Игорь мог…
 — А почему нет? Я поэтому и спрашиваю, хорошо ли вы его знаете.
 — Я? — Анна прикусила губу и задумалась. — Я — нет. Сестра, наверное лучше.
 — Они… как это… «дружат»?
 — Н-ну… можно и так сказать. Ухаживает он за ней. Но неужели вы думаете, что Игорь мог… Нет. Абсолютно нереально. Бред.
 — А можно мне было бы с сестрой вашей встретиться, поговорить? Ведь на самом деле что-то мне в смерти вашего мужа кажется не совсем… Тем более, в свете всех его непростых отношений с криминальными, так сказать, структурами. Может быть, Дугин с Чикой этим самым связан, а? Может такое быть? Вы же не знаете. И тогда, выполняя его волю, он легко…
 — Прекратите. Не может такого быть.
 — Вот я и хочу с Яной поговорить. Она же его, по вашим словам, ближе зна->?г. Я с ней 1'гстоворю, выясню, успокоюсь, и поставим на этом деле точку. А интервью с Вадим Николаичем я уничтожу. Нечего, на самом-то деле, его имя трепать. Чего ух теперь… Если никто в сто смерти не виноват, так и зарасти они все, эти Чики-Брики… сами знаете, чем. А? Давайте так сделаем?
 — Давайте, — удовлетворенно улыбнулась Анна, поднялась с дивана и, подойдя к телефону, набрала номер. Постояла, вслушиваясь в длинные гудки, повесила трубку.
 — Нет ее, — сказала она, вернувшись обратно. — Бог знает, где шляется.
 — А можно я сам с ней созвонюсь?
 — Попробуйте, только ее дома застать сложно.
 — Вот это плохо, — вздохнул Гур-ский. — Мне же на Камчатку, время поджимает.
 — Но вечерами-то она бывает.
 — Да?
 — Ночует, по крайней мере, как правило, дома.
 — Значит, есть шанс.
 — Да, конечно. Запишите телефон. Или лучше давайте я сама вам запишу, — Анна опять встала с дивана, вышла в кабинет и вернулась с большим блокнотом и ручкой. — Вот, возьмите, — протянула она Гурскому листок с записанным на нем номером телефона сестры.
 — Спасибо большое. И вот еще что, Аня… вы с машиной вашей, ну… она же после аварии, вы что с ней делать собираетесь?
 — Продавать, «наверное… я —не знаю, она пока на стоянке стоит.
 — А сильно она пострадала?
 — Да нет, в общем-то, не очень. Я, как видите, жива. Даже не сломала себе ничего. Я ремнем пристегнута была, вот и… повезло. А почему вы спрашиваете?
 — Да видите ли… товарищ мой один хотел бы, может быть, купить что-нибудь такое… уж я не знаю, зачем .ему, но… на новую, очевидно, денег нет, а так… восстановит. Можно ему на нее взглянуть?
 — Пожалуйста.
 — А где эта стоянка?
 — Вы заправку «Несте» знаете? Ну… здесь недалеко, на выезде из города?
 — Честно говоря… я машину не вожу, поэтому…
 — Это тут, на Школьной, — Анна приподняла руку, указывая направление. — Да вы найдете, это просто. Яна там как раз рядом живет. А на стоянке спросите черный «скорпио», вам покажут. Он там один такой, после аварии.
 — Ну спасибо, — Адашев-Гурский встал с дивана. — Аня, мне очень приятно было с вами познакомиться. Правда. Лучше бы, конечно, при иных обстоятельствах, но…
 — Да, конечно. И мне было очень приятно, — она тоже поднялась. — Пойдемте, я вас провожу.
 — Всего доброго, Аня. Может, еще и увидимся.
 — Возможно, — Анна взглянула ему в глаза. — Я совсем не против. Но вы, я надеюсь, мне, по крайней мере, позвоните, когда все выясните?
 — Непременно, — пообещал Гурский.
 Выйдя от Анны Заславской, Александр взглянул на часы и подумал: «Очень хорошо. Как раз успеваем в университет. К профессору Баранову».
 Закурил и пошел к трамвайной остановке.




 Глава 9


 Для того чтобы сохранить некую концептуальную .целостность повествования, автор предлагает читателю заглянуть на минуту в дом Петра Волкова и посмотреть, что там происходит.
 — Петр Сергеич, и напрасно вы горячитесь, — закинув ногу на ногу, Андрей Иваныч крутил в руке рюмку. — Я же с вами и не спорю. Конечно, нельзя совершать нехорошие поступки. Это так, это безусловно. А уж, если совершил, да тебя еще и поймали — будь любезен в цугундер. Это все справедливо. Но вот про то, что, мол, добровольное признание облегчает душу… тут я готов поспорить.
 — Давай, — Волков налил водки себе и Андрею.
 — А вот послушай меня… мы ведь никуда не торопимся? Нет?
 — У меня тут магазин круглосуточный.
 — Ну и хорошо.
 — Выпьем?
 — Погоди, мы с тобой спорить собирались, а я еще историю не рассказал.
 — Рассказывай.
 — Так вот… бывают, Петя, поступки, признаваться в которых гораздо неправильнее, чем их совершать.
 — Не бывает. Господь все видит, необходимо покаяться.
 — Ага… а вот я тебе тогда историю одну расскажу.
 — Давай.
 — Есть у меня один знакомый, канадец. Весьма… ты знаешь, очень даже такой… бизнесмен. И зовут его Гарри Погоняйло.
 — Согласен. Смешная история. Выпьем?
 — Нет, ты погоди смеяться, это его такое нормальное имя, поскольку он хохол, но родился уже в Канаде.
 — А не фиг там рождаться.
 — Возможно. Но он, ты понимаешь, совершенно искренне в Господа верует. Причем по нашей, по православной методе.
 — И что?
 — Как что? Я же тебе говорю, даже если перед Ликом Господним ты предстоишь, то все равно есть такие моменты, о которых лучше не распинаться, даже если и сотворил. Не надо в этом сознаваться.
 — Почему?
 — А поелику сам факт покаяния в этих деяниях и есть не что иное, как мерзость и гордыня самоуничижения, что в конечном счете и является сотворением греха.
 — Во как…
 — А вот так вот.
 — И в чем же он таком каялся, этот твой Погоняйло?
 — А-а… интересно?
 — Ну, а что ж. Любопытно.
 — А каялся он в том, что ну о-о-чень любит задний свой проход ногтем чесать.
 — Да иди ты?
 — Ну. Бля буду.
 — Это ж на-адо… Но ведь зуд заднего прохода — один из симптомов нервического заболевания. И вообще… откуда ты об этом знаешь? Что, батек какой-нибудь канадский тайну исповеди нарушил?
 — Нет. Этот самый Гарри, который Погоняйло, горилкой со мной в Квебеке насосался и стал выяснять, когда я последний раз причастия святых тайн вкушал. А потом и про исповедь. Ну и… покайся, говорит, Ондрий, гляди — я от Господа нашего ва-аще ничего не скрываю, и ты тоже не таись, а то гляди, карой воздается!
 — А ты?
 — А я вот как думаю… уж пусть лучше воздается, чем я о таком Господу докладывать стану. Как считаешь? Вот ты, например, между пальцев на ноге поковыряв, нюхать потом любишь?
 — Андрей Иваныч… я вообще-то офицер. Я же тебя и застрелить могу.
 — Ну вот, выходит я и прав. Выпьем?
 — Выпьем.




 Глава 10


 — Здравствуйте, — Адашев-Гурский открыл дверь остановившейся возле него «шестерки» и заглянул в салон, — на Яхтенную не подвезете?
 — Поехали, — согласился водитель.
 — Спасибо. — Александр сел на заднее сиденье. — Курить у вас в машине можно?
 — Кури.
 — И еще раз спасибо, — он достал сигареты, закурил и чуть приоткрыл стекло на двери со своей стороны.
 «Что мы имеем? — думал он. Ну, во-первых, нам, безусловно, сопутствует успех. Анна ведь вовсе и не обязана была со мной общаться. Но тем не менее пошла на контакт. Это нам о чем говорит? Это нам говорит о том, что ее пугает возможность публикации, в которой (как она полагает) Заславский говорит о своей связи с бандитскими структурами. С Чикой, в частности. Почему это ее пугает? С одной стороны, понять можно. Кому охота, чтобы его имя трепали в связи со всяким криминалом? Но с другой стороны — она-то здесь при чем? Если Заславский решил пойти на контакт с прессой, значит, имел причины. Но ей это категорически не нравится. Почему? Вопрос.
 Второе: вряд ли она его траванула (если его вообще кто-нибудь травил). Кто угодно, но только не она. Почему? Да потому. Я ее видел, я с ней говорил, я до нее, если угодно, дотрагивался. Не может она человека убить. Уверен.
 Далее.
 Н-но… Петра-то они с сестренкой подставили? А он ведь как раз обстоятельствами смерти Заславского на тот момент и интересовался. А они его моментально и… Кстати! А зачем нужно было младшей сестренке на него напрыгивать, а потом уже Анне выдавать себя за нее? Почему старшая сама не могла это сделать? Зачем такие сложности, а?»
 Гурский стряхнул с сигареты пепел за окошко автомобиля, поправил манжет куртки, еще раз взглянул на часы и подумал: «Ладно, с Яной познакомимся — там видно будет. Чего гадать-то на пустом месте. Информации у нас пока маловато».




 Глава 11


 Адашев-Гурский нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шаги, затем дверь распахнулась, и стандартное «добрый день!» застряло у него в горле.
 Он просто кивнул стоящей на пороге длинноногой зеленоглазой шатенке и чуть было не брякнул: «Аня, вы тоже здесь?»
 Сестры были похожи, как две новенькие монетки одного достоинства. Разница была лишь в том, что эта, которая была младше на какое-то там количество минут, встретила Гурского на пороге в джинсах и футболке, да еще волосы лежали несколько иначе. Вот и все. Те же глаза цвета изумруда, тот же обольстительный изгиб шеи, те же ноги, растущие от ушей.
 Взглянув на оторопевшего Гурского, девушка невольно улыбнулась и сделала приглашающий жест:
 — Не пугайтесь. Проходите.
 — Да… — опять кивнул Александр и переступил порог.
 — Вы у нас тут не заблудились? — полуобернувшись, спросила Яна, запирая дверь.
 — Нет, — ответил Гурский снимая с себя куртку и вешая ее на вешалку в передней. — Я на такси приехал. Скажите, Яна…
 — Да?
 — А родители вас с сестрой в детстве отличали друг от дружки?
 — Отличали, а как же. Сначала одной ложку микстуры, потом другой.
 — Противной микстуры?
 — Когда как.
 — И как они вас различали, если не секрет?
 — Очень просто, она, опять улыбнулась — по имени.
 — Они вас окликали, а вы признавались, кто есть кто?
 — Хотели — признавались, не хотели — нет. Вообще-то, если по правде, нас только мама различала, уж я даже и не знаю, как, по запаху, что ли… Я тут кофе пью. Хотите?
 — Хочу, — Гурский пошел вслед за Яной на кухню. — А родинки там всякие?
 — Все вам и расскажи. — Она достала вторую чашку и поставила ее на стол. — Конечно, есть, только кто же их видит? Они же… — сделала она неопределенный жест рукой.
 — Всегда мечтал влюбиться в двойняшек, — Адашев-Гурский присел к кухонному столу, — с самой юности.
 — Да? — стрельнула глазами в его сторону Яна, наливая кофе в чашку. — Почему?
 — Ну, как это почему… вместо одной красивой жены сразу получается аж целых две одновременно.
 — Вот так вы себе это представляете, да?
 — Да.
 — Н-ну… я бы, конечно…
 — Ой, Яна… извините, я не то хотел сказать совсем…
 — Да нет-нет, ничего. Я привыкла.
 — Просто… были у меня такие юношеские фантазии. Потоцкого помните?
 — Это кто?
 — Писатель такой был, польский, Ян Потоцкий, им еще Пушкин зачитывался. «Рукопись, найденная в Сарагосе», помните?
 — А-а… я кино смотрела.
 — А я читал. Подростком. И очень тогда эта история с сестрами раззадорила мое воображение.
 — Ну-ну… — усмехнувшись, Яна придвинула Гурскому сахарницу. — А что мешает?
 — Не встретил еще, — пожал плечами Александр, положив ложечкой в чашку сахар.
 — Так все еще впереди.
 — Надеюсь, — вздохнул он.
 — Главное — хотеть. — Яна долила кофе в свою чашку и села напротив гостя. — И верить. Тогда все будет.
 — Полагаете? — Гурский отхлебнул из своей чашки и прямо взглянул на девушку.
 — Ну… — она выдержала его взгляд и медленно провела по щеке длинным тонким пальцем, на котором блеснуло изящное золотое колечко с бриллиантом, — главное — хотеть.
 — Вулюар се пувуар, — Александр сделал еще глоточек кофе.
 — Что?
 — Французская поговорка. «Хотеть, значит — мочь».
 — Да, — кивнула Яна, — видите? Французы, они же не дурные ребята, знают, что говорят.
 — Яна… этак наш с вами вот такой вот разговор Бог знает куда нас завести может.
 — А куда?
 — Туда, Яна, туда.
 — Это вы о чем? — Яна откинулась на спинку стула и шутливо прищурила свои громадные зеленые глаза.
 — Яна… — Адашев чуть склонил голову к плечу и взглянул девушке в глаза. — Ну?.. а?..
 Она фыркнула и отхлебнула кофе.
 — Я, короче, с сестрой созванивалась, она мне в двух словах объяснила, что вас интересует, но я не до конца поняла… вы чего хотите-то? Кроме любовниц-двойняшек?
 — Яна… — укоризненно взглянул на нее Гурский.
 — Все-все, — вскинула она руку. — Я вас слушаю.
 — Да собственно, — замялся Гурский, — даже и не знаю, как начать…
 — Вы считаете, мне Аня сказала, что Вадиму кто-то чего-то там мог подсыпать, оттого с ним сердечный приступ и случился? Так?
 — Не то чтобы считаю, просто я допускаю такую возможность.
 — Почему?
 — Видите ли… вам сестра про интервью говорила?
 — Да, но… два слова буквально. Вы хотели у Вадима интервью взять? Вас что-то там про бандитов интересует, да?
 — Нет. Все не так. Это Вадим Николаич в разговоре со мной сам пожаловался, что ему братва жизни не дает, сначала один, мол, был, Савелий, но тот хоть меру знал, а появился некий Чика и… ну все, дескать, край.,. Он собирался даже в какие-то частные охранные структуры обращаться. Но, судя по всему, так и не успел. Вот я и подумал…
 — А вам-то что? Горячий материал сделать хочется?
 — Материал у меня уже есть. Вадим много чего у меня там, на дискете, говорит, но… понимаете, Яна, я же не просто, там, журналюга какой-то. Если его смерть… короче, если есть хоть малейшая вероятность того, что его убили, то, безусловно, этот материал нужно публиковать. Чтобы привлечь внимание, разобраться… А вот если это на самом деле «несчастный случай, то есть… ну, естественная смерть, инфаркт, тогда… тогда лучше и не мусолить всю эту историю. Оставить покойного в покое, простите за невольный каламбур.
 — Понятно, — кивнула Яна. — Ну а я-то вам зачем? Я его не травила.
 — Ну… надеюсь.
 — Спасибо. И все-таки?
 — Тут вот что… препараты, которые способны вызвать у человека с больным сердцем.., а Вадим на самом деле на сердце жаловался?
 — Да, — кивнула Яна. — Ему давно предлагали лечь на обследование, но он только отмахивался. Он вообще-то здоровый был, спортсмен бывший, поэтому и… чего, мол, по больницам валяться? Отдохнуть просто нужно. Это, мол, у меня нервы. А сам с собой валидол носил. Когда… ну, как только прижмет — съест таблетку, его вроде и отпускает. Вот и…
 — Так вот. Препараты, которые способны инфаркт спровоцировать, они… ну, их воздействие не через неделю, скажем, проявляется, а быстро относительно. И если Вадим Николаич за рулем умер, то, значит, именно незадолго до этого ему кто-то должен был и…
 — Вы Игорешу Дугина подозреваете, да?
 — А вы как думаете?
 — Бросьте. Это даже не смешно.
 — Яна, ну как я могу кого-то подозревать? Просто, хотелось бы восстановить события, которые предшествовали… авария вроде бы недалеко отсюда случилась, да?
 — Да. Чуть дальше, за постом.
 — Это Вадим Николаич вас домой завез?
 — Нет. Я из ресторана раньше уехала. Они вдвоем ехали с Аней.
 — Яна, расскажите мне подробней, а? Честное слово, я прекрасно понимаю, что суюсь не в свое дело, но…
 — Да там и рассказывать-то нечего, — Яна на секунду задумалась. — Вот что, раз уж у меня в доме мужчина образовался, такой… — она окинула взглядом спортивную фигуру Адашева-Гурского, — мужчинский, то… давайте-ка мы с вами вот этот вот буфет передвинем. Не на месте он стоит, давно меня раздражает, а самой мне никак, я девушка слабая. Мне для этого все оттуда вытаскивать нужно, возиться. А вдвоем мы его запросто, я верх придерживать буду, а вы сдвинете. Давайте?
 — Легко. — Гурский поднялся из-за стола.
 — Вот тут беритесь. — Яна подошла к большому деревянному буфету резного дерева и подняла обе руки, придерживая его верхнюю часть.
 — Да это понятно. — Александр уперся руками в боковую стенку буфета, отставил одну ногу и напрягся всем телом.
 Буфет не шевельнулся.
 — Ничего себе, — сказал Гурский Яне. — Он у вас чем набит-то?
 — Ерунда, ничего там такого особенного нет. Прилип, наверно. — Она попыталась сдуть с лица непослушную прядь, встряхнула головой, и ее взметнувшиеся волосы коснулись лица Александра.
 «Господи, как они с сестрой похожи, — невольно подумал он. — Мистика какая-то. Чего только в природе не бывает».
 Наконец, они передвинули буфет, Гурский вернулся за стол, а Яна открыла холодильник и вынула початую бутылку коньяку.
 — Так и быть, — взглянула на Адашева, поставила бутылку на стол, раскрыла створки буфета и, достав оттуда одну рюмку, поставила рядом с бутылкой, — заработали.
 — Что ж я один-то? — Гурский взглянул на рюмку. — А вы?
 — Я не пью.
 — Совсем?
 — Ну… практически.
 — А что так?
 — Вы наркотики употребляете?
 — Нет, зачем же.
 — Ну вот. А я не пью. И не курю. Не получаю от этого никакого удовольствия. Я от собственного здоровья получаю удовольствие, — сказала она и гибко потянулась.
 «Ч-черт возьми, — Александр невольно скользнул глазами по линиям ее тела. — А где у нее, кстати, камера-то запрятана, на которой Петька погорел?»
 — Да я ведь тоже, в общем-то, не пропойца, — пожал он плечами.
 — Вот и выпейте.
 Адашев-Гурский взял в руки рюмку, дунул в нее, посмотрел на свет и поставил на место:
 — Ну… разве что попробовать.
 Попрощавшись с Яной, Гурский вышел из ее дома и неторопливо направился в сторону улицы Школьной, на которой располагалась охраняемая автостоянка.
 Он и сам толком не знал, зачем ему нужно было видеть машину Заславского, но тем не менее желание взглянуть на нее его не оставляло.
 — Добрый день, — сказал Гурский, поднявшись по железным ступенькам лестницы будки охранника и склонившись к окошку.
 — Да? — взглянул на него пожилой мужчина.
 — Извините, у вас тут «скорпио» стоит, черный, после аварии. Я только что от хозяйки, можно мне на него взглянуть? Он где?
 — А чего, купить хотите? — поднялся со своего места охранник.
 — Посмотреть сначала надо. А он сильно битый?
 — Да не то чтобы уж, но… всяко не новый.
 Мужик вышел из своей будки, запер дверь на замок и стал спускаться по лестнице. Адашев пошел вслед за ним.
 — Ну вот он. — Охранник подвел Александра к машине. — Так, с виду вроде бы и ничего, но кузовных работ тут до хрена. Вон, смотри: крыша, капот, крыло, стойки пошли, это же все еще и малярка. Ну движок, ходовая — это вроде ничего. Может, электрика… но это смотреть надо, кувыркался все-таки, может, и квакнула.
 — А салон?
 — Вот эта открыта, — охранник со скрипом распахнул правую заднюю дверь, — замок полетел. А остальные целы.
 — Тут вроде труп был, да?
 — Вот этого не знаю. Как нам ее приволокли, так и поставили. Ничего не рассказывали. Да это и вообще не в мою смену было. Но крови вроде нет, — он склонился к стеклу передней двери и заглянул в салон, — щитки, «торпеда» — все цело. Да и вообще, тут хозяйка приезжала, такая вся из себя… так она весь салон вылизала, все чехлы вытряхнула, коврики, сиденья двигала, даже заднее разбирала и все пылесосила.
 — А ты говоришь, электрика квакнула.
 — Нет. Она же с мужиком приезжала, на его тачке, они пылесос туда втыкали. Так что теперь тут — ни пылинки, ни сориночки.
 — Блондин такой, да? На синей «восьмерке»?
 — А что?
 — Да еще один покупатель вроде есть. Может, она с ним приезжала? А он как? Смотрел? Чего говорил?
 — И это тоже не в мою смену было. Мне ребята рассказывали. Так что…
 — Ага… — задумчиво сказал Гурский. — А можно я туда залезу, повнимательнее посмотрю?
 — А что ж… товар смотреть надо, — мужик повернулся и пошел к своей будке. — Только дверь потом… хлопнуть надо посильнее.
 — Да, хорошо. — Александр забрался на заднее сиденье, прикрыл дверь и задумался.




 Глава 12


 Утром следующего дня Адашев-Гурский, прекрасно выспавшись, лежал в постели, курил и перебирал в памяти события вчерашнего дня, стараясь все систематизировать и хорошенько осмыслить.
 Все вроде бы укладывалось плотно, один к одному, но… было при всем при том какое-то неуловимое ощущение, которое постоянно ускользало и не давало покоя.
 Казалось, что если удастся ухватить его, то оно и станет тем самым ключом, используя который можно будет разложить по своим местам все разрозненные кусочки мозаики, составив из них целостную картину. И тогда, взглянув на нее, возможно, получится понять, какого черта эти хорошенькие двойняшки выплеснули ведро помоев на Петькину голову, лишив нормального мужика работы, которая была ему по душе, и вынудив запить «горькую».
 Из визита к Анне Гурский вынес одно, но немаловажное соображение: она очень обеспокоена возможностью публикации. интервью своего мужа.
 Яна относится к этому гораздо спокойнее, чем сестра. И даже мысли не допускает о том, что смерть Заславского была чем-то иным, нежели нелепой случайностью. Ну прихватывало у мужика серцце время от времени, ну и что? А тут вдруг инфаркт! Да еще за рулем. Досадно, но… что ж делать? И искать во всей этой истории чей-то злой умысел глупо. Вот и все. Далее.
 Что еще вчера было? Ах да! Встреча с профессором. И… почему-то кажется, что каким-то неуловимым образом эта встреча увязывается в общий расклад. Почему?
 Адашев-Гурский стал вспоминать, как долго бродил дворами старого здания и искал вход на кафедру. Потом хорошенькая студентка в туфельках на высоких каблучках привела его туда за руку. Затем он нашел нужный кабинет и вошел в него.
 Владислав Сергеевич Баранов оказался очень приятным мужиком. Умным, красивым и способным излагать очень непростые, казалось бы, вещи обыкновенными словами.
 — Видите ли, Александр Василич, — сказал он Гурскому, — все эти рассуждения о телегонии… в общем, все эти так называемые околонаучные штучки. В природе много загадочного, но что касается данного конкретного предмета, то, чтоб вам было понятно, я скажу, что этого не может быть, потому что этого не может быть никогда.
 Что действительно иногда бывает, так это удивительные вещи по размножению у куньих и, отчасти, у кенгуру. У них оплодотворение может происходить один раз в несколько лет, а потом в течение последующих нескольких лет могут рождаться детеныши. Но они сохраняются не в виде половых клеток, а в виде дремлющих зародышей. Так называемое состояние менопаузы, когда вдруг зародыш прекращает развиваться, он находится в каком-то таком… дремотном состоянии и потом почему-то вдруг включается.
 В общем, так: самка кенгуру имеет половой контакт с черным самцом, рожает кенгуренка, потом в течение длительного времени не имеет вовсе никаких контактов, но спустя определенное время опять рожает. Черненького. А потом опять. И даже если она «вышла замуж» за беленького самца, сути дела на период менопаузы это не меняет.
 Но человек — не кенгуру. И если… наша дама имела контакт с представителем негроидной расы, то… никак не более девяти месяцев до рождения малыша. А телегония… нужно чаще перечитывать Бомарше, у него такие случаи еще забавнее описаны. И знаете… я бы вообще не стал на вашем месте обо всем этом в газете писать. Ну, успокоился ее муж на существовании телегонии, и слава Богу. Многие еще и в телепортацию верят. Главное — семья сохранилась. Как вы считаете?
 — Наверное, вы правы, — согласился Гурский и выключил, поднимаясь с кресла, диктофон.
 Затем он поблагодарил профессора, попрощался с ним, но прежде, попросив позволения, позвонил из его кабинета Яне, договорился о встрече и уточнил адрес.
 Так… а какая связь между беседой с Барановым и всей этой запуткой?
 Гурский выбрался из постели, взял с письменного стола диктофон и, перематывая пленку, несколько раз включил наугад воспроизведение, слушая ровный голос профессора генетики.
 «Ага! — сказал он про себя, услышав наконец обрывок фразы, — „…двойни вот еще, если они однояйцевые. Но не нужно забывать, что это все-таки два разных человека, две личности“. Вот оно что. Ну, это-то понятно, кто же спорит. Но вот поэтому, видимо, чисто ассоциативно, у меня одно с другим и увязалось. Ну и Бог с ним».
 Он выключил диктофон, положил на стол и ушел в ванную.
 «А зачем, спрашивается, ей нужно было машину вылизывать? — думал он, стоя под душем. — Сиденья двигать, коврики вытряхивать… Что за приступ аккуратизма? Искала она там чего-то, что ли?»
 Позавтракав и надев чистую рубашку, он подошел к телефону и набрал номер Волкова.
 — Алло… — ответил хриплый голос.
 — Ну? Как вы там?
 — Гурский, ты, что ли?
 — Я-я, нихт шисен.
 — А чего ты вчера не приехал?
 — Здрас-сте… я заезжал, ключи у Андрей Иваныча забрал, мы с тобой даже по рюмке хлопнули. Потом уехал.
 — Ни хера не помню… Короче, ты где?
 — Дома.
 — Заедешь?
 — Да. Давай там, просыпайся, разговор есть. Пивка захватить?
 — Не надо, Лешка сюда уже едет, все привезет.
 — Ну ладно, пока.




 Глава 13


 Дверь Петр Волков отпер уже без пароля. Он был одет в спортивный костюм, небрит и подавлен.
 — Давай, проходи, — мотнул он головой, не глядя на Гурского, пропустил его в прихожую и запер за ним дверь.
 — Привет, Андрей Иваныч, — кивнул Александр московскому гостю, который стоял в передней у зеркала и, оттянув пальцем веко, разглядывал красную склеру правого глаза.
 — Сосудик лопнул… — Андрей несколько отстранился от зеркала, взлохматил пятерней бороду и, все так же созерцая собственное отражение, констатировал: — Да… красота — это стр-рашная сила.
 — Жив, и хорошо. — Александр снял с себя куртку и повесил на вешалку.
 — Тоже верно, — пожал плечами Андрей Иваныч, — чего Бога-то гневить.
 — Доброе утро, — войдя на кухню, поздоровался Адашев-Гурский с Вероникой, которая была одета в черные брючки и яркую блузку. Она сидела за столом и отхлебывала из большой чашки кофе с молоком.
 — Здрасте, — кивнула Вероника.
 — Познакомься вот с Лешей. — Волков сел за стол, откупорил бутылку «Туборга» и, вылив ее содержимое в высокий стакан тонкого стекла, стал пить крупными глотками.
 — Александр, — Гурский протянул руку мужчине невысокого роста, но очень широкому в плечах, который, надев на себя кухонный фартук, готовил что-то у плиты.
 — Алексей, — обернулся тот, протянул широкую крепкую ладонь и бросил на Гурского цепкий взгляд.
 — Ты на него, Леш, так не зыркай, — глядя в стакан, негромко сказал Волков. — Саня — друг детства мой и человек хороший.
 — Слезать тебе с кочерги нужно, Сергеич, — вернулся Алексей к стряпне. — Дед со дня на день вернется, говорить с ним надо. Без перегара.
 — О! — со значением взглянув на Гурского, указал на Лешу пальцем Волков. — Обрати внимание — Леха Прапор. Три войны за спиной. Очень ответственный командир. У него не забалуешь.
 — Завтракать будете? — обернулся Леха к Гурскому.
 — Нет, спасибо. Я уже. — Александр присел к столу.
 — Я тоже сейчас не в состоянии. — Петр допил пиво и достал из-под стола еще бутылку. — Спасибо, Леш, ты оставь как есть, я потом сам.
 — Короче, Сергеич, — Алексей выключил плиту, повернулся и развязал за спиной тесемки фартука, — я тут кой-чего сделал, остальная жратва в холодильнике. Который день не ешь-то?
 — Да ну… — отмахнулся Волков.
 — Я прослежу, Леша, не волнуйтесь, — Адашев достал сигареты.
 — И это… я, в общем, полетел, — продолжил Леша, снимая фартук, — чуть погодя еще заскочу, а ты… давай, завязывай с пьянкой-то. Не дело ведь это.
 — Да… — обернулся он в дверях кухни. — Ребята там тебе приветы передают.
 — Ага, — кивнул Волков. — Аналогично и им.
 — А на тачке твоей я пока езжу. Осип хотел взять, я не дал. Засрет он ее всю, пока ты вернешься, неделю потом отмывать. И пепельницы он никогда не вытряхивает.
 — А что у тебя с рукой? — указал бутылкой Волков.
 — Это? — Алексей взглянул на свою опухшую левую кисть каким-то задумчивым и несколько удивленным взглядом. — Это меня беложопик тяпнул.
 — Кто? — не понял Петр.
 — Шмель такой, с белым хвостиком. Мы их в детстве голыми руками ловили, и они не кусались. А теперь кусаются. Все с ума посходили. Ладно… пошел я, короче.
 — Давай. Сань, проводи его, а? Гурский поднялся, вышел в переднюю, проводил Алексея и запер за. Ним дверь.
 — Андрей Иваныч! — крикнул из кухни Волков. — Ты там где?
 — Да здесь я, — приглаживая бороду, вошел на кухню Андрей, — где мне, собственно, быть-то?
 — Давай-ка по пивку, там коробка под столом.
 — Ага… это с удовольствием. Саша, ты про телегонию выяснил?
 — Херня это все. Человек не кенгуру.
 — Сла-ава Тебе, Господи… — облегченно вздохнул Андрей Иваныч и наклонился за бутылкой пива.
 — Сейчас, Сань, мозги немножко на место встанут, — Петр посмотрел на Гурского, — и поговорим. Был ты вчера у сестренки-то?
 — И у одной, и у другой, — Александр закурил сигарету.
 — Иди ты? И они обе тебя приняли?
 — И беседовали весьма охотно. И коньяком угощали. Что одна, что другая. Только у старшей бодяга какая-то «левая», а у младшей ничего.
 — И тебя, значит, тоже коньяком потчевала? А эксцессов потом не было?
 — Я все ждал, надеялся, но… не выгорело.
 — Нет, выходит дело, желания на тебя «компру» лепить.
 — А куда эту «компру» потом девать? Ее же даже менты засмеют, если она к ним сунется, а мы им еще и твою кассету присовокупим, до кучи. Кто ж поверит, что ее чуть не по два раза на неделе изнасиловать пытаются, а она все это дело на пленку пишет. Она не дура.
 — Кто?
 — Ну, в смысле обе они. — Гурский потер ладонью лоб. — Какое-то странное ощущение меня преследует, но… ухватить никак не могу.
 — А в чем дело?
 — Сам не пойму. — Александр сделал затяжку и задумчиво стряхнул с сигареты пепел. — Ускользает.
 — А ты изложи вслух, помогает. Новое узнал что-нибудь?
 — Как сказать… в общем, нет. Все, что ты мне рассказывал, я от них и услышал. Сидели они в тот вечер в «Фортеции», вчетвером. Ты говоришь, старшая набулдыкалась?
 — Ну… мне Игорек этот, Дугин так сказал. А потом они с младшей разругались.
 — Ну да. Младшая-то не пьет.
 — Да?
 — Говорит, что не пьет. И не курит. Похоже, правду говорит, чего ей врать-то? Могли и поэтому разругаться. Двойняшки очень ревностно друг к другу относятся. Одна напилась, а другой за нее как за саму себя стыдно. Как будто это она сама ведет себя по-свински.
 — Кстати! — подал голос Андрей Ива-ныч. — Если кому интересно, то я мог бы сообщить любопытный факт касаемый… как бы это сказать… короче, типа близняшек.
 — Докладывай, — кивнул Волков.
 — Вот вы же не знаете, и вообще мало кто знает, но тем не менее существует исторический факт, который описан в специальной литературе. Дело в том, что один из Сиамских близнецов, ну, тех самых, которые собственно сиамские, они из Сиама родом, это потом всех подобных так называть стали, так он…
 — Короче можешь? — взглянул на него Волков.
 — Я многое могу. Практически все. Так вот, если угодно «короче», буквально в двух словах, то история такая: один из этих близнецов был убежденный трезвенник, а другой, как это ни смешно — горький пьяница.
 — Да? — взглянул на него Петр.
 — Да. А система кровообращения-то у них общая. Типа — один поел, оба покакали.
 — Да-а? — удивилась Вероника.
 — Натюрлих, мамзель. Представляете? Пьяница хлебал каждый день, а другой ему морали читал, неуклонно, тем не менее, при этом пьянея. И это еще ладно, это полбеды, но ведь у него же на следующий день еще и похмелье чудовищное, а? Каково? И это не брамши ни капли в рот! А?! О!!! Вот это история так история, а вы тут говорите… — Андрей налил в стакан пиво.
 — И тем более ей обидно, — продолжал Гурский, — что вот, мол, сидит она такая же, как и сестра, даже еще и лучше, поскольку трезвая, а колечеко-то тем не менее ей как бы за компанию подарили. И в жены нормальный такой упакованный мужик не ее взял, а сестру. Вот она и психанула. Взяла тачку и уехала домой.
 — Это ты к тому, что она скорее бы сестрицу грохнула, чем Заславского?
 — Ну… в общем, наверное. Она мне вообще гораздо больше понравилась. Какая-то… более настоящая. Не убивала она Заславского. Отвечаю.
 — А старшая?
 — Нет. Категорически. Вообще, считается, что старшие у двойняшек, пусть они даже старше на каких-то несколько минут, все равно лидеры по жизни. Ну… в их тандеме. А младшие — ведомые, во всем старшим подчиняются. А тут, мне так показалось, дело наоборот обстоит. Старшая, она какая-то… нет, не может она человека убить.
 — Ну? И что у нас остается? Дугин?
 — Да тут тоже… видишь ли, сестры эти, они и сами-то по себе не Бог весть какие акулы по жизни. Так, нормальные девки, ни больше ни меньше.
 — Если не считать, что они меня подставили.
 — Ну да, конечно. Но… даже и они-то Игорешу Дугина этого, по-моему, глубоко всерьез не воспринимают. Я его не видел, а ты общался. Как он тебе?
 — Н-да… — покрутил в руках свой стакан Волков, — не очень-то он на злодея тянет. Энергетика не та. Схитрить, сподличать… это еще может быть, но человека жизни лишить… нет, вряд ли. Кишка тонка.
 — Тем более, что мало что он от смерти Заславского выгадал. Да, управляет пока делами фирмы. Но, как мне Яна сказала — «если мы с Аней решим» — турнут они его завтра же и наймут другого управляющего. Вот и все. Так что…
 — Да, — нахмурился Волков, — мало чего нам твоя разведка дала.
 — Но ведь почему-то они тебя подставили? Ведь чего-то же они перепугались? А?
 — Определенно, — кивнул Петр.
 — Чего? — Гурский закурил новую сигарету. — Может, во всей этой истории еще что-то есть, а, Петя? Может, ты чего-то не заметил?
 — А что там замечать-то? — Волков нервно поставил стакан на стол, потянулся к своей сигаретной пачке, открыл ее и, увидев, что она пустая, смял в кулаке. — Верн… ро… Господи! Ве-ро-ни-ка. О! Слушай, — повернулся он к сидящей за столом девушке, — извини, пожалуйста, а нельзя тебя как-нибудь покороче называть? Ведь язык же сломаешь.
 — А ты бы пил больше, — изрек Андрей Иваныч и откупорил еще одну бутылку пива.
 — Как покороче? — спросила Вероника.
 — Ну, я не знаю… Вера, там, или Ника, — пожал плечами Петр. — Тебя дома родители как зовут?
 — Дома меня зовут по-разному. Папа — Тусей, а мама Кукуней. Тебе что больше нравится?
 — Нет уж… уж лучше я тебя Вероникой буду звать, — рассудил Волков. — Слушай, у меня там, в тумбочке возле кровати, сигареты. Принеси, а? Будь другом.
 — Легко, — Вероника поднялась из-за стола и пошла за сигаретами.
 — А Вера и Ника, — обернулась она в дверях, — это, между прочим, две совершенно разные девушки. Разве нет? — взглянула она на Адашева-Гурского.
 — Пожалуй, — кивнул он.
 — Ну вот. А я-то одна. Вот я и Вероника. Логично? — бросила через плечо подхваченное у Петра Волкова словечко и вышла, шаркая по полу мужскими пляжными тапочками большого размера.
 — Логично, — машинально кивнул Гурский и вдруг замер, уставившись в пространство невидящим взглядом.
 — Чего там еще замечать? — не глядя на Александра, повторил Волков. — Ну, решил бизнесмен от бандитов нами загородиться, ну и нормально. Для этого, в частности, наша структура и существует. Неожиданно крякнул, не успев этот вопрос до конца довести. А жене его, которая вместо него хозяйкой осталась, бандиты милее, чем мы. Ну и флаг ей в руки! Так она, сука, вместо того, чтобы все по-людски сделать, ни с того ни с сего какой-то номер цирковой вместе со своей сестрой двойняшкой провернула. Чем и ткнула меня фейсом об тейбл.
 — Чем ткнула? — переспросил Андрей Иваныч.
 — Фейсом, — буркнул Петр.
 — Ага-а… —понимающе протянул Андрей и отхлебнул пива.
 — Ага! — вскинул вдруг взгляд на Петра Гурский, выйдя из ступора.
 — Ты чего, охренел? — дернулся Волков. — Чего ты вскрикиваешь? Тут и так, понимаешь, от телефонного звонка в пот кидает, а ты… так и родимчик случиться может. — Он протянул руку под стол за очередной бутылкой пива.
 — Слушай-ка, — Александр встал из-за стола, отошел к окну, постоял возле подоконника, глядя на улицу, а затем обернулся, — а где у тебя та фотография, которую ты мне вчера показывал?
 — Да вон, там и лежит, на холодильнике, вместе с блокнотом.
 — А ну-ка. — Гурский взял фотографию и, держа ее в руках, вышел из кухни.
 В гостиной он подошел к телефону, снял трубку и набрал номер. На другом конце электрического провода долго не отвечали. Наконец бодрый голос произнес:
 — Ал-ло!
 — Серега? Привет, это Гурский. Хорошо, что я тебя застал.
 — Конечно, хорошо, что ж плохого. Вот если б я у-умер, ты бы меня тогда уже не застал. И э-это вот было бы плохо. Слушай, говорят Андрей Иваныч в городе?
 — Уже говорят?
 — Ну ка-а-ак же! Я тут вчера в Доме кино встретил этого… так он говорит…
 — Сереж, извини, я тороплюсь, у меня к тебе вопрос: у тебя телефон Мавсесяна есть? Ну, помнишь, он в свое время ювелиркой занимался?
 — Так он же умер. Давно.
 — Как это?
 — Мавсесян? Ювелир? Умер.
 — Идиот, я тебя про сына спрашиваю. Я не из дома звоню, у меня тут моего блокнота телефонного нет под руками. Поройся, наверняка у тебя есть. Ты же у нас светский человек, у тебя все телефоны должны быть.
 — Ну-у не зна-аю… это ж мне… подожди.
 На том конце провода трубку положили на стол, затем послышались удаляющиеся шаги, потом звук шагов послышался вновь и раздался шелест перелистываемых страниц.
 — Саша?
 — Да, — ответил Гурский.
 — А ты знаешь, нет, что-то я не нахожу. А он не уехал?
 — Не знаю, я его очень давно не видел. Слушай, Сереж, не в службу, а в дружбу — не смог бы ты мне его разыскать, а?
 — Ну вот… а как?
 — Город-то маленький. Все всех знают. Наверняка Ванькин телефон у кого-нибудь есть. Мне очень нужно.
 — А что, что-нибудь серьезное?
 — Да. Очень нужно, и срочно.
 — Ну я не знаю, я тут в баньку собрался…
 — Сережа, я тебя очень прошу, а?
 — Ну… а куда тебе перезвонить-то?
 — Записывай, — Гурский продиктовал номер телефона Волкова. — Записал? Я очень жду.
 — Но я ничего не обещаю.
 — Постарайся, ладно? Я отстираю.
 — Ладно, давай.
 — Пока.
 Адашев-Гурский вернулся на кухню.
 — А когда это ты успел засветиться? — взглянул он на Андрея.
 — В каком смысле? — не понял тот.
 — В том самом. Повсеместно уже говорят, что Андрей Иваныч в городе.
 — Кто говорит?
 — Берзин, в частности.
 — Ну-у… так я же прогуливался. Да и вчера, видимо, сделал пару звонков. Кому-нибудь. А ты привет ему от меня передал?
 — Вот еще. Хочешь — сам позвони. Только не сейчас.
 — Это непременно, — кивнул Андрей Иваныч.
 — А чего это ты вдруг подхватился? — подозрительно посмотрел на Гурского Петр, закуривая сигарету. — Удумал чего?
 — Ну-у… не хочу пока говорить. Боюсь сглазить.
 — Может, какую противозаконную пакость? — с надеждой спросил Андрей Иваныч.
 — Вы сегодня как? Планируете продолжить? — взглянул на приятелей Ада-шев-Гурский.
 — А что? — все так же подозрительно спросил Петр. — Ты вот чего, ты у меня смотри… ты если без моего ведома поганку какую замутишь, а тебя потом грохнут… я…
 — Мы тебе потом ни глотка не нальем, — очень строго отрезал Андрей Иваныч. — Ни-ни. Так и знай. Живи потом как хочешь.
 В гостиной зазвонил телефон.
 — Саша! — крикнула из спальни Вероника. — Это вас!
 Гурский вышел из кухни, прошел в гостиную и снял трубку параллельного аппарата.
 — Здоров, председатель! — услышал он голос Берзина. — Ну что… счастлив твои Бог, записывай.
 — Спасибо, Серега… сейчас, — Гурский положил трубку на журнальный столик, вышел в прихожую, взял из кармана куртки блокнот и ручку и вернулся к телефону. — Давай.
 — А ты знаешь, кто мне его дал? Никогда не сможешь отгадать… ну попробуй, отгадай!
 — Серега, я очень тороплюсь, извини, а?
 — Давай, пиши… — Берзин продиктовал номер телефона. — Записал?
 — Да, спасибо. Вся моя жизнь у твоих ног.
 — Пошел на хер.
 — Пока.
 Гурский нажал пальцем на рычаг, отпустил и, услышав гудок, быстро набрал номер.
 «Только бы был дома, — думал он, слушая длинные гудки, — только бы дома был».
 — Алло… — ответил заспанный голос.
 — Ивана будьте добры, это Гурский беспокоит.
 — Сашка, привет. Надо же… а как ты меня нашел?
 — Чего ж не найти-то? В одном городе живем.
 — Ну да.
 — Слушай, у меня к тебе огромная просьба. Мы могли бы увидеться?
 — Когда?
 — Немедленно.
 — Да я еще толком и не проснулся…
 — Ну и что? Я могу к тебе подъехать, если это, конечно, удобно.
 — Ну… подъезжай. Только я переехал, записывай адрес.
 — Диктуй.
 Положив трубку на рычаг, Адашев-Гурский снял в передней с вешалки куртку и, надевая ее на себя, вошел на кухню:
 — Андрей Иваныч, вот держи-ка.
 — Это что? — Андрей протянул руку и взял у Гурского ключ.
 — Это от моего дома. У меня другой есть. Мало ли Петьке уехать куда-нибудь понадобится.
 — Ну и что? — Волков поставил стакан на стол. — Пусть здесь живет.
 — А если мне вдруг фантазия в голову придет с барышней шумно уединиться? — убирая ключ в карман, взглянул на Петра Андрей Иваныч. — Я же тебя стесню. А у Гурского я поселюсь, заведу семью, детишек нарожаю. Все ж таки своя жилплощадь, отдельная.
 — Ты куда? — спросил Гурского Петр.
 — Пока это не важно. — Александр вложил фотографию в свой блокнот и убрал вместе с ручкой в карман.
 — Почему «пока»?
 — Петя, — если я ошибаюсь, то нет смысла и обсуждать, а если ситуация у меня стрельнет, то…
 — Как это «стрельнет»? А? Я тебе стрельну, я тебе так стрельну! А ну давай выкладывай!
 — Ладно, — Гурский отпер входную дверь, — приводите тут себя в порядок. Я с вами свяжусь.
 — Ждем от тебя каблограммы! — крикнул ему вслед Андрей Иваныч, затем встал со стула, вышел в прихожую, запер за Александром дверь и вернулся на кухню.
 — О как! — взглянул он на Волкова. — Каково? Видал? С нами уже и советоваться-то не хочут. Мы, выходит, уже просто два пьяных придурка.
 — Вроде того… — тяжело вздохнул Петр.




 Глава 14


 — Ванька, спасибо, ты мне очень помог, — стоя в передней квартиры Мавсесяна, Адашев-Гурский, прощаясь, протянул ему руку.
 — Делов-то куча…
 — Ладно, счастливо.
 — Давай не пропадай.
 — Постараюсь. А… позвонить от тебя заодно можно?
 — Ну, я не знаю… это будет недешево стоить. — Иван указал рукой на телефонный аппарат.
 — Эт-то мы понимать можем. — Адашев снял трубку и набрал номер.
 — Да? — ответил Волков.
 — Привет, Петр, это я. Ты там как?
 — В каком смысле?
 — В том самом.
 — А тебе какое дело?
 — Петя, ну… мне бы нужно, чтоб ты сегодня в форме был.
 — Чего это вдруг?
 — Может так случиться, что понадобится твоя помощь.
 — Что, влип, очкарик? А я предупреждал. Пальцем не шевельну. И еще и добавлю.
 — Короче, я тебе позвоню где-то… — Гурский взглянул на часы, — через пару часов, может, чуть позже. Телефон не занимай на это время.
 — Слушай, ты… Ты чего, на самом деле во что-то ввязался?
 — Да тут, понимаешь, одна интересная такая загогулина вырисовывается…
 — Ну? Только короче.
 — Это долго. Просто мне нужно, чтобы ты через пару часов не отдыхал уже рылом в салате.
 — Да у меня и салата-то на столе нету…
 — Вот и хорошо.
 — Что, так серьезно?
 — Вроде да.
 — О'кей. На телефоне Вероника может сидеть или Андрей Иваныч. Звони на трубу, я ее рядом положу. Только, Саня… ты меня понял?
 — Все, пока.
 — Давай. — Волков положил трубку на рычаг и вернулся на кухню.
 — Так вот… — продолжал Андрей Иваныч, обращаясь к Веронике, — ведь раньше — как? Наговорил, например, барышне умных глупостей, и она твоя. Наличие интеллекта и умение небанально излагать имели решающее значение. А теперь…
 — А теперь? — прищурилась от сигаретного дыма Вероника.
 — Теперь все совершенно иначе. Теперь важен твой социальный и, прошу прощения, имущественный статус. Именно эти аспекты твоей личности представляют . даже для хорошеньких барышень первостепенный интерес и предмет корыстного любопытства. Я не прав?
 — А вы, Андрей Иваныч, — вскинула на него глаза Вероника, — кстати, чем у себя там, в Москве, занимаетесь?
 — Я? Ну… в последнее время я специализируюсь на лечении зависимости от симптомов заболеваний.
 — Это каких? — полюбопытствовал, присаживаясь к столу, Петр.Волков.
 — А любых, — пожал плечами Андрей и сделал большой глоток пива. — Мне без разницы.
 — Да пошел ты… — Петр достал из-под стола пару бутылок «Туборга». — Врешь?
 — Я?! — возмутился Андрей. — Я вру?! Впрочем, конечно, вру. А что, нельзя?
 — А вот скажи мне, Андрей Иваныч, — Волков откупорил бутылки и разливал пиво по стаканам, — а мечта у тебя есть?
 — Конечно, — быстро кивнул Андрей, протягивая руку к стакану.
 — Нет, — качнул головой Волков, — я имею в виду настоящую, большую. Такую, чтобы… ну вот сбылась — и все. Чтобы и жить дальше уже и смысла не было. Так… доживать разве что. Такая есть?
 — Такая? — задумался Андрей Иваныч, отхлебывая пиво. — Така-ая… Тоже есть. Точно.
 — Ну? Изложи.
 — Вишневый сад.
 — Угу, — кивнул Петр. — А пространнее?
 — Ну как же… ну… ты, Петя, вообрази: сначала, значит, ты обретаешь грома-адный кусище земли — это раз. Затем сажаешь на нем саженцы, представляешь?
 — Вполне.
 — Потом ты много-много лет их пестуешь.
 — Логично.
 — И вот, наконец, это вот все становится садом. То есть… — Андрей Иваныч мечтательно прикрыл глаза, — то есть однажды по весне это все превращается в громадное бело-розовое облако, которое заполняет собой все вокруг, плывет, благоухая, над землей… Представляешь?
 — А то…
 — И вот тут-то ты и берешь в руки топор.
 — Не допонял?
 — И вырубаешь всю эту хренотень к едреной матери. А?
 — Такая вот мечта?
 — Да. Круто?
 Петр отхлебнул пива, задумался, а затем взглянул на Андрея жалостливым взглядом:
 — Ты меня, Андрюша, извини, конечно, но… жить с такой мечтой… это разве что японцу какому-нибудь нерусскому более с руки. Опять врешь?
 — А разве не изящно?
 — Да как сказать… — Петр пожал одним плечом.
 — А еще лучше вот что, — оживился Андрей Иваныч, — давай лучше мы с тобой все бросим и махнем на Волгу, а?
 — И?..
 — И все. Хочешь — тот же сад посадим, жить станем тихо-мирно, по-человечески.
 — Это как?
 — Ну как… ну вот водки, например, пить не станем ни глотка.
 — Нет, Андрюша, — покачал головой Петр. — География ничего не решает. От себя не убежишь.
 — Да убежать-то от себя можно, — тяжело вздохнул Андрей. — Нельзя спрятаться.
 — Некрасов умер, прикованный раком к постели, — ни к кому не обращаясь, неожиданно произнесла в пространство Вероника.
 Волков с Андреем переглянулись. — Да, — кивнув, констатировал Андрей Иваныч и приложился к стакану с пивом. — Есть женщины в русских селеньях.




 Глава 15


 Стоя перед дверью квартиры покойного Заславского, Адашев-Гурский нажал на кнопку панели и повернулся лицом к объективу. портативной телекамеры. Замок щелкнул, Александр открыл дверь и вошел в вестибюль.
 — Здравствуйте, Саша! — приветствовала его хозяйка дома, одетая на сей раз в строгий деловой костюм.
 — Добрый день, — кивнул ей Гурский.
 — Вот мы и снова встретились, — улыбнулась она.
 — А как же, — улыбнулся в ответ Александр. — Я же обещал, что… когда все выясню, мы непременно увидимся.
 — Ну и как? Выяснили?
 — Конечно, — пожал он плечами.
 — Ну что ж, проходите, — стоя на ступенях белой лестницы, хозяйка сделала приглашающий жест.
 Адашев-Гурский поднялся на второй этаж, прошел в гостиную и сел на большой кожаный диван.
 — Ну? — устраиваясь напротив него, Анна опять улыбнулась. — Успокоились наконец?
 — Да как вам сказать. — Александр вынул из кармана пачку сигарет. — Я, в общем-то, не особенно и нервничал.
 — Все для вас прояснилось?
 — Да, — кивнул Гурский, — практически. Только вот один вопрос остался.
 — Да? И какой?
 — Послушайте, Яна… зачем вы убили свою сестру?
 Лицо его собеседницы окаменело. Она смотрела на Адашева-Гурского остановившимся взглядом широко раскрытых, потемневших от ужаса зеленых глаз.
 — Вы… вы понимаете, что говорите? — произнесла она наконец непослушными губами.
 — Сигарету? — протянул ей раскрытую пачку Гурский.
 — Я не курю.
 — Конечно, — кивнул он, прикуривая. — И не пьете спиртного. Именно поэтому и угостили меня в прошлый раз из красивой бутылки. Откуда вам знать, что там не «Хеннесси» вовсе, а бурда бодяженая. Вадим Заславский ведь тоже ни глотка практически не пил, вот и не подозревал даже, что за напиток его жена в этой бутылке от него прячет. Она-то ведь… выпивала от него тайком, так? Вот, очевидно, отпивала, а потом доливала, чтобы мужу в глаза не бросалось. Только не понимаю, зачем ей, состоятельной женщине, паленым коньяком себя травить?
 Визави Гурского продолжала молча смотреть на него широко раскрытыми глазами.
 — Ага, — кивнул Александр и, достав из внутреннего кармана куртки тоненькое изящное золотое колечко с бриллиантом, продемонстрировал своей собеседнице. — А вот это вот что?
 — От… откуда оно у вас? — задохнулась женщина.
 — А из автомобиля, на котором вы кувыркались, из-под коврика. Вы искали и не нашли. А я нашел.
 — Нет! — покачала головой она. — Врете. Я там все перетряхнула. Где вы его взяли?!
 — Вот! — Гурский вытянул в ее сторону указательный палец. — Теперь вы меня понимаете? Ход моих рассуждении? Колец всего два — одинаковых, сделанных на заказ — это я выяснил. Одно из них и сейчас на вашем пальчике. А вот это вот — второе. И нашел я его в автомобиле. И именно его, сразу после аварии, вы с таким тщанием там же, в салоне машины, искали. Почему? Потому что на руке вашей мертвой сестры кольца не оказалось. И если бы кто-нибудь (ну вот, как я, например) его где-то там под сиденьем неожиданно обнаружил, то и выяснилось бы, что ехали вы в тот вечер на дачу, как минимум, втроем. Так? Я прав? Ну… Вадим Заславский, возможно, и сам за рулем умер. А вот уж сестра ваша… тут уже возникают вопросы… а, Яна? Неужели… вот ради всего этого? — Адашев-Гурский обвел взглядом роскошную гостиную.
 — Нет… — уставясь невидящим взглядом в пространство, женщина покачала головой, — вы не докажете. Никогда. Яна вчера уехала. Куда — не сказала, но куда-то очень далеко. Обещала позвонить, когда устроится на новом месте. А кольцо это вы у нее украли. Ничего вы все равно не докажете.
 — А я и не буду ничего доказывать, — погасив в пепельнице сигарету, Александр поднялся с дивана и убрал кольцо в карман брюк. — Это пусть следственные органы во всем разбираются. За это они жалованье получают. Я им просто принесу дискету с интервью и кольцо вашей сестры, найденное мной в машине, и все. Я думаю, это их должно заинтересовать. Как считаете? Но… я готов, уж и не знаю, почему, предоставить вам —возможность — как это говорится? — «чистосердечным» признанием облегчить свою дальнейшую судьбу. Ступайте сами в милицию, а? И расскажите все как есть. Что произошло с сестрой, куда девалось тело, ну и… все прочее. А иначе туда уже пойду я. Подумайте. Надумаете, позвоните мне, я вечером дома буду. .
 Гурский достал блокнот, написал на чистой страничке свой домашний телефон, вырвал листок и положил на стеклянную крышку большого стола.
 — Буду ждать вашего звонка. До тех пор никаких шагов в сторону… правоохранительных органов делать не стану. Даю слово. Но я жду только до завтрашнего утра.
 Александр направился к выходу из гостиной. .
 — Не провожайте меня, — обернулся он, — не надо.
 От Заславской Адашев-Гурский поехал домой.
 Поднявшись пешком на пятый этаж, он отпер ключом дверь своей квартиры, внимательно вгляделся в накладной замок и подумал: «Ладно. Захотят — откроют. А я так думаю, что захотят. Именно таким мне почему-то кажется дальнейшее развитие данной ситуации».
 Вошел в прихожую, запер за собой дверь, сняв, повесил на вешалку куртку. Затем прошел в комнату, отсоединил от компьютера сетевой шнур и спрятал его в потайное отделение старинного секретера. Взял со стола складной американский нож, коротко взмахнув рукой, выбросил тяжелое лезвие. Поглядел на него.
 «Господи, — вздохнул, — ну что за жизнь, а?..»
 Сложил нож, убрал в карман и, подойдя к окну, выглянул из-за портьеры во двор.




 Глава 16


 В квартире Волкова у кухонной плиты вновь хозяйничал приземистый широкоплечий Леха Прапор. Вероника в гостиной с кем-то болтала по телефону. Петр, сидя на кухне, пил пиво. Андрей Иваныч читал принесенную Алексеем свежую газету.
 — Ну? — в который раз взглянув на часы, Волков обернулся к Андрею. — Что пишут-то?
 — Да что пишут… —не поднимая взгляда от разложенной на столе газеты, негромко ответил Андрей Иваныч, — пишут разное. Вот например: «За содействие во взятии под стражу участкового инспектора Сулимова директор булочной номер один Подольский Дмитрий Евгеньевич награжден начальником семнадцатого отделения милиции „командирскими“ часами».
 — Иди ты? — вскинул брови Петр. — Подольский?
 — Ну да, — кивнул Андрей. — «Командирскими» часами.
 — О как… — хмыкнул Волков.
 — А что? — оторвал взгляд от газеты Андрей.
 — Да так, ничего.
 Запиликал лежащий на столе сотовый телефон.
 Волков быстро взял его в руку и нажал на кнопку:
 — Да! Слушаю!
 — Петя, — прозвучал в трубке голос Гурского, — меня тут, похоже, убивать идут. Приезжай, а? Только очень быстро.
 — Ты дома?
 — Да. Петя, я спрячусь, они войдут, а ты их и прихватишь. С ними потом говорить легче будет. Не перебивай, они уже, наверное, по лестнице поднимаются. Их вроде двое. Ключ от моего дома у Андрей Иваныча. Все, отбой.
 — Леха, к бою! — Волков пружинисто встал из-за стола и, выходя из кухни, натянул поверх наплечной кобуры, надетой прямо на футболку, куртку от спортивного костюма. — Андрей Иваныч, ключ от Сашкиной квартиры, быстро!
 — Ну это уж фигу, — буркнул, поднимаясь, Андрей, — я с вами поеду.
 — Вероника! — крикнул в глубину квартиры Петр. — Запри дверь, не занимай телефон!
 — А вы надолго? — выглянула из гостиной Вероника.
 — Да нет, — повернулся к ней, выходя на лестничную площадку, Андрей Иваныч, — мы тут… на минуточку буквально.
 — А как правильнее войти, Сергеич? — Держа левой рукой руль, другой рукой Леша вынул из кармана кожаной куртки «макара» и засунул за пояс брюк.
 Визжа шинами на поворотах и мигая встречным машинам фарами на обгонах, черный джип летел с Петроградской стороны на Васильевский остров.
 — Ну… — рассуждал Волков, — звонок в дверь типа «телеграмма от гиппопотама» вроде не канает. Они же не у себя дома. Затаятся, и все.
 — А пока мы ключом в замке ковыряться будем, они решат, что это Сашка твой наконец-то домой пришел. Изготовятся. Воевать придется.
 — Значит, будем воевать, — решил Петр.
 — Нет, господа, — донесся с заднего сиденья голос Андрей Иваныча. — Тут, пожалуй, уместнее будет применить технику «школы пьяного».
 — Что ты имеешь в виду? — не понял Волков.
 — Положитесь на меня. Войдем без шуму и пыли. Обещаю.
 Джип остановился на Малом проспекте у подворотни дома Адашева. Волков, Леха и Андрей Иваныч вышли из машины и не спеша, но энергично направились в сторону парадной Александра.
 — Ну? — не доходя одного лестничного пролета до квартиры Гурского, Петр остановился и, посмотрев на Андрея, негромко спросил: — И что это за «школу пьяного» ты тут нам предлагаешь?
 — Только тихо, — чуть слышно ответил ему Андрей Иваныч. — Вы сейчас осторожно поднимаетесь и встаете в сторонке от двери, чтобы вас в глазок видно не было. А остальное я сам.
 — Ну смотри. — Петр взглянул на Алексея, и они, вынув оружие, быстро и бесшумно заняли позицию у двери.
 Андрей Иваныч тем временем взлохматил пятерней бороду, взъерошил волосы и, громко топая по ступеням, стал подниматься по лестнице. Не доходя нескольких шагов до двери Адашева-Гурского, он набрал воздуху в легкие и вдруг затянул дурным голосом:
 — Тага-анка-а! Все ночи по-олные ог-ня-а! Тага-анка-а! За-ачем сгубила ты ме-ня-а?! Тага-анка-а!!!
 Затем он привалился к двери Гурского и несколько раз длинно позвонил в звонок. Прислушался. Гулко похлопав ладонью по двери, заглянул в глазок.
 — Са-аня! — громко позвал через дверь. — Это я! Открывай! Снова прислушался.
 — Тебя чего, дома нету? — пробурчал себе под нос. — А где же ты? А как же я?.. Вот ведь… — Его басовитое бурчание гудело между каменных стен просторной лестничной площадки старого петербуржского дома, пока он рылся по карманам.
 — О! — радостно пробормотал он, извлекая наконец ключ вместе с горстью мелочи, которая, рассыпавшись, звонко раскатилась по полу. — Мы же ведь при ключах!
 Андрей Иваныч вставил ключ в замок, отпер дверь, распахнул ее и ввалился в прихожую.
 Слева, из двери в комнату, к нему шагнул небольшого роста крепкий мужчина и деловито сказал:
 — Проходи, браток, не стесняйся.
 — А где Саня? — дохнув перегаром, пьяно подмигнул ему красным глазом Андрей Иваныч.
 — В магазин вышел. Сейчас подойдет. Ты давай, располагайся пока, мы сами его ждем.
 — Узнаю бра-ата Ко-олю-у! — широко улыбнулся Андрей Иваныч, нетрезво пошатнулся и, заключив мужчину в железные объятия, легко приподнял его от пола, развернув затылком к входной двери, в которую уже влетали Волков и Леха Прапор.
 — На пол!!! Лежать!!! — ревел Волков, саданув рукояткой пистолета «брата Колю» по удобно подставленному затылку и врываясь в комнату.
 — Чисто! — крикнул из кухни Леха.
 — Лежать!!! — продолжал реветь из комнаты Петр, направив волыну на второго «гостя» квартиры Гурского. — На пол!!!
 — Лежать!!! Сидеть!!! Стоять!!! — надув жилы, орал в разные стороны Андрей Иваныч, выпустив из объятий обмякшее тело, которое сползло на пол. — Место!!! Апорт!!!
 Леха надел наручники на запястья «брата Коли». Петр, стоя коленом на спине лежащего носом в пол второго «визитера», заводил его руки назад и вынимал свои «браслеты».
 — Лежать!!! — продолжал надрываться Андрей Иваныч. — Место!!! Фу!!! Р-ря-адо-ом!!!
 Все присутствующие оторопело посмотрели на него. Даже тот, на котором Волков защелкивал наручники, тоже повернул голову и несколько ошарашенно скосил на него взгляд.
 — А что это вы все на меня так смотрите? — совершенно спокойно произнес Андрей Иваныч. — Я ваших команд не знаю. У меня в детстве собака была.
 — Она тебя слушалась? — спросил Волков.
 — А то… — пожал плечами Андрей.
 — Да уж, еще бы, — качнул головой Леха. — А что за собака-то?
 — Да нормальная такая собака, обыкновенная, — Андрей Иваныч пригладил волосы. — Пуделек.
 Петр вышел в прихожую, поднял вместе с Алексеем с пола бесчувственное тело и, перенеся его в комнату, усадил на диван.
 — Рядом! — приказал он второму, и тот, поднявшись с пола, послушно уселся возле своего приятеля.
 — Так… — оглядываясь вокруг, произнес Волков. — С этим делом пока понятно. Ну, а Гурский-то у нас где?
 — Тута нету, — выдвинув ящичек секретера и заглянув в него, констатировал Андрей Иваныч.
 — Сашка! — громко крикнул Петр. — Ты где?! Вылезай!
 — Да тут я, — донеслось откуда-то из кухни. — Ты бы помог, а?
 — Леша, присмотри здесь, — кивнул Волков в сторону дивана и вышел из комнаты.
 — Где это «тут»? — удивленно оглядел он пустую кухню.
 — «Где-где»… тут, под балконом, — донесся голос Адашева-Гурского.
 Петр вышел на балкон, перегнулся через перила и увидел Александра, который, обвязавшись дареным автомобильным буксировочным тросом, висел на нем, закрепившись за металлический прут перил, на высоте пятого этажа.
 — Ешкин-кошкин… — вырвалось у Петра. — Руку давай!
 Гурский подтянулся на веревке и протянул Волкову руку.
 — Фу ты… — тяжело вздохнул Александр, перелезая через перила.
 — Ты чего это удумал? — Волков потянулся за сигаретами. — Совсем охренел? Высотобоязнь у него еще, понимаешь ли…
 — А где у меня в квартире еще спрятаться? — Гурский взял у него сигарету, прикурил и жадно затянулся. — А тут брандмауэр, мой балкон на нем единственный, двор-колодец, ниоткуда не видно. Я-то как думал… — сделал он еще одну затяжку, — я думал, что если они ко мне и заявятся, то попозже. Я сестренке на нервы йадавил, и у них после этого только два пути осталось: или в милицию сдаваться, или меня мочить. Ну… сдаваться-то им как-то не с руки… значит, ко мне вломятся и засаду устроят. Что и произошло. Только уж больно быстро они мой адресок пробили. Я даже не ожидал.
 — А как они твой адрес узнали?
 — Так я же специально для этого свой телефон им дал. Домашний.
 — Зачем?
 — Им от меня дискета с интервью Заславского нужна и кольцо. В интервью компромат, кольцо — улика.
 — Какое кольцо? Какое, на хрен, интервью Заславского? Ты его в глаза никогда видеть не видел!
 — Тихо, не ори. Они там могут услышать. Я потом все объясню. Ты говорил, что тебе их прихватить не на чем, так? Говорил?
 — Говорил.
 — Я все и устроил. Только из дома выйти вовремя не успел. Я думал — затаюсь где-нибудь напротив, они ко мне домой вопрутся, тут я тебе и позвоню. А ты их на этом деле прихватишь и… это же само по себе уже повод для душевного разговора, так?
 — Допустим.
 — Вот. Ну, а там — слово за слово и… будет тебе что в результате и Чике предъявить, и… ну и все остальное. Отвечаю. Только мне компьютер свой жалко стало. Начнут они в нем ковыряться, интервью искать, и попортят все на свете. А у меня там материалы всякие… жалко.
 — Ну?
 — Я домой забежал, шнур спрятал, в окно выглянул, а они уже во двор входят. Они-то думали, что меня до вечера не будет, вот и решили… Ну… я тебе позвонил, а сам спрятался. Чтобы ты их, пока они меня поджидать будут, здесь и застукал. Так все и вышло. Видишь, как удачно? — улыбнулся Гурский и выбросил за перила докуренную сигарету.
 — А они и на балкон выходили? — нахмурившись, Волков проводил взглядом окурок до самой земли.
 — Ага, — кивнул Александр. — Только я веревку с самого низа к перилам привязал, ее не видно. А под балкон кто ж заглядывать станет? Им это и в голову не пришло.
 — А тебе в голову не пришло, мудак ты малахольный, что если б они по этой веревке ножиком? Все в игры играешь?
 — Петя… — поежился Адашев-Гурский, — есть на свете вещи, о которых лучше совсем не думать, будто бы их и не существует. И потом… пошел ты в жопу! Я для кого старался, спрашивается?
 — Ладно, — Петр взглянул на туго затянувшиеся под весом тела Гурского узлы веревки. — Как это теперь развязывать-то? Ведь все ногти пообломаешь…
 — Легко. — Адашев-Гурский вынул из кармана брюк нож, выбросил острое лезвие и несколькими взмахами освободился от троса.
 — Ну что? — взглянул он на Волкова. — Пройдемте в залу?
 — Пошли, — кивнул тот.




 Глава 17


 — Ну что, парни? — Петр Волков сел в кресло, прикурил сигарету и взглянул на сидящих на диване. — Давайте теперь как-то посчитаем, что ли… весь этот рамс.
 — Нет! — мотнул головой Андрей Иваныч. — Нет и еще раз нет! Все не так!
 — А как? — взглянул на него Волков.
 — Минуточку, — Андрей вышел из комнаты, прошел в ванную, взял громадную белую мочалку Гурского, распушил ее, напялил на голову, вернулся и, усевшись на стул посреди комнаты, изрек:
 — Мы начинаем судебный процесс. Сидящие на диване переглянулись.
 — Вот так вот ты предлагаешь, да? — стряхнул пепел с сигареты Волков.
 — А как же иначе? — изумился Андрей Иваныч.
 — Ну давай, — кивнув, согласился Петр. — А то ведь и правда… не просто же так их закапывать. Пусть уж хоть такой суд будет.
 — Итак!.. — Андрей трижды хлопнул в ладоши. — Прошу всех участников процесса занять свои места! Истец, — он взглянул на сидящего в кресле Волкова, — в зале присутствует. Обвинение?
 — Я постою, Ваша Честь. — Гурский плеснул себе в широкий стакан тонкого стекла немного водки.
 — А-а… — замялся Андрей, посмотрев на Леху Прапора.
 — Леша у нас за судебного пристава будет, — Волков раздавил в пепельнице докуренную сигарету. — За порядком в зале суда будет надзирать.
 — Логично, — кивнул Андрей Иваныч. — А защита?
 — Я так полагаю, — обернулся Гурский к сидящим на диване, — что защищать в нашем процессе обвиняемые сами себя будут. Высокий суд не против?
 — Высокий суд не против, — кивнул Андрей Иваныч и распушил двумя руками белую мочалку у себя на голове. — Приступаем к рассмотрению обстоятельств дела, Слово предоставляется обвинению. Что вы имеете сказать по существу вопроса?
 — Господа… — Адашев-Гурский поставил стакан на стол.
 — Ни-ни-ни… — замахал руками Андрей Иваныч. — А присяга?
 — Я не обязан, — возразил Гурский, — я же не свидетель.
 — Все равно, — Андрей Иваныч протянул в его сторону раскрытую ладонь правой руки. — Клянетесь ли вы не пиздеть?
 — А то… — хлопнул по ней рукой Гурский. — Как не фиг делать.
 — Вот теперь докладывайте, — кивнул судья.
 — Короче… — Адашев-Гурский прикурил сигарету, сделал глубокую затяжку и посмотрел на Петра Волкова. — Не так давно в ресторане «Фортеция» отмечал день рождения своей жены некий бизнесмен, Вадим Николаевич Заславский. С ним за столом присутствовали: жена, сестра жены и его заместитель, друг детства, Игорь Дугин. В процессе застолья жена Заславского напилась и рассорилась со всеми присутствующими, включая сестру. Сестра психанула и уехала домой. Оставшиеся посидели еще какое-то время, но поскольку праздник был уже испорчен, решили разъехаться по домам. Выйдя из ресторана, простились. Игорь Дугин, как я полагаю, поехал домой. Вадим же Николаич Заславский решил (для того, чтобы несколько отрешиться от всех этих сраных проблем) поехать к своему приятелю на дачу. Проветриться, отдохнуть. Тем более что и с сердцем у него, в последнее время было не совсем хорошо. Сел он за руль и поехал. Но… прошу Высокий суд принять во внимание то обстоятельство, что его жена и сестра его жены — двойняшки. И, следовательно, мы можем предположить, что его чувства к обеим… могли быть сходны. Со всеми проистекающими из этого факта выводами. Поэтому обвинение допускает — и с большой степенью вероятности — что Заславский легко мог взять свой мобильный телефон и прямо из машины позвонить сестре своей жены.
 — Зачем? — спросил Андрей Иваныч.
 — Ну как зачем… дескать, ладно тебе, ну что теперь с этой дурой делать? Ну нажралась и нажралась, бывает. Поехали с нами. Оттянемся на даче вместе.
 — А ему это надо?
 — А заказывать два одинаковых колечка с брюликами? Жене и ее сестре?
 — Логично, — кивнул Волков.
 — Ну вот. Заславский, проезжая мимо улицы Яхтенной — что по пути на дачу — сажает в машину сестру своей жены, и дальше они уже едут все вместе. А потом вдруг Вадим Николаич лыжи за рулем и сдвигает. Возможно, и сам по себе. Инфаркт. Автомобиль слетает в кювет, кувыркается и… вот после этого-то и происходит, господа, то, что является… так сказать… — Гурский погасил докуренную сигарету и закурил новую.
 — Что? — спросил Андрей Иваныч.
 — Машина перевернулась. — Гурский положил на стол зажигалку. — Заславский мертв. Остались две наши сестренки, одна из которых — подчеркиваю! — пьяна, а другая убежденная трезвенница. А к моменту приезда милиции и «скорой» на месте происшествия присутствует лишь одна из них. И утверждает, что она и есть Анна Заславская, жена погибшего бизнесмена, законная наследница всех его богатств.
 — Протестую! Андрей Иваныч поднял руку
 — Ну? Чего ты протестуешь? — обернулся к нему Гурский.
 — В ресторане сидели — факт. Свидетели подтверждают. Сестры поссорились, и одна из них из ресторана упылила — факт.
 — В машине от ресторана отъезжали двое — Заславский и его жена, это официант подтвердил, — глядя на кончик горящей сигареты, негромко произнес Волков. — Милиция и «скорая» на месте ДТП обнаружили только труп Заславского и его жену. Это тоже факт. С чего ты взял, что они втроем ехали?
 — А эва? — Адашев-Гурский вынул из кармана брюк и продемонстрировал тоненькое колечко с бриллиантом.
 — Это что? — протянул руку Волков.
 — Это? — Гурский убрал кольцо в карман. — Это улика. Это одно из колец, которые в тот вечер, в ресторане, Заславский подарил на день рождения своей жене и ее сестре.
 — Где взял? — вскинул взгляд Волков.
 — В салоне машины, на которой они кувырнулись. В щель закатилось. А?
 — Ах, во-о-от оно что-о… — протянул нараспев Петр и взглянул в сторону дивана. — Во-от они чего боялись! Дескать, мол, не дай Бог я докопаюсь, что…
 — Ну конечно, — пожал плечами Гурский. — А чего еще? Ты представь: выясняется, что в автокатастрофе погибает не только хозяин фирмы, но и его жена. Что начинается на фирме?
 — Черт знает что… — согласился Волков. — Начинается дележ бабок.
 — Именно. И неизвестно, кому сколько достанется. А вот если муж погиб, а жена осталась…
 — Н-ну да, все гораздо проще. Жена наследует, а потом…
 — Вот, — кивнул Адашев-Гурский. — Вот поэтому-то жена в живых и осталась. Только не та, которая старшая, а другая. А уж как там они обе между собой разобрались… н-ну, в общем-то, трезвой Яне с пьяной сестренкой справиться — тьфу!
 — А тело где? — Волков погасил сигарету.
 — Ну, Петя… ты уж прямо хочешь, чтобы я тебе… откуда я знаю? Ты вон у Игоря Дугина спроси, — кивнул Гурский на одного из сидящих на диване. — Может, он его съел.
 — Протестую! — трижды хлопнул в ладоши Андрей Иваныч. — Прошу оградить Высокий суд от подобных изуверских измышлений, иначе я лишу обвинителя слова! Обвиняемый никогда не смог бы съесть тело взрослой женщины целиком. Без остатка. Ведь существуют же еще и волосы.
 — Я вот что думаю, — продолжил Гурский. — Заславский, скорее всего, сам помер. А потом уже эта Яна, которая младшенькая, и у которой с Дугиным роман, долбанула сестрицу… ну, допустим, монтировкой и выдала себя за нее. Чего как проще для двойняшки? Вот они фирму к рукам и прибрали. И ты, Петр, со своими расспросами в этой ситуации оказался им вовсе ни к чему. Они тебя и нейтрализовали… по их разумению, очень ловко. А что там после этого с тобой будет, как ты дальше жить будешь, где работать… им, в общем-то, глубоко наорать. Вот и все.
 — А тело где? — спросил Андрей Иваныч.
 — А тело где… — развел руки Гурский.
 — Где тело? — поднявшись с кресла, навис над сидящим на диване Дугиным Петр Волков.
 — Понятия не имею, о чем вы тут говорите, — глядя в сторону, ответил тот. — Бред какой-то.
 — Та-ак… — Петр отошел к журнальному столику, взял из пачки сигарету, прикурил ее, сделал несколько затяжек подряд, погасил, не докурив, в пепельнице и, бросив хищный взгляд на Дугина, шагнул к дивану. — Что? Недопонял ты, выходит, моего вопроса, да? А ну встать, сука!!!
 — Так, — Андрей Иваныч поднялся со стула. — Высокий суд объявляет перерыв в заседании на четверть часа и удаляется в совещательную комнату. Прошу представителя обвинения проследовать вслед за ним, прихватив… — он покосился на стоящую возле пепельницы бутылку водки, — материалы дела.
 Адашев-Гурский с Андреем вышли на кухню.




 Глава 18


 — Нет-нет, — Андрей Иваныч опять восседал посреди комнаты на стуле и расправлял на голове пушистую белую мочалку. — Высокий суд готов выслушать аргументы защиты, но… давайте все-таки связно и последовательно. Вы готовы?
 — Вы готовы? — вновь сидя в кресле и куря сигарету, Петр Волков взглянул на скорчивщегося в углу дивана Дугина, а затем перевел взгляд на его приятеля, который чуть пошевелил руками в наручниках и негромко сказал:
 — Я не вру, я правду говорю. Мне сказали, что всего-то и надо — в хату чисто войти, да помочь вот этому, — кивнул он в сторону Дугина, — лоха… я извиняюсь, журналиста какого-то прижать, чтобы он интервью ненужное уничтожил и кольцо чужое вернул. И все. А про все эти дела с мокрухами и… вообще, про все остальное… мне никто ничего не говорил. Я тут не при делах. Отвечаю. Верите?
 — Высокий суд верит? — Андрей Иваныч взглянул на Петра. Волков молча кивнул.
 — Высокий суд вам верит. Мужчина глубоко вздохнул.
 — Заседание продолжается! — трижды хлопнул в ладоши Андрей Иваныч.
 — Слушай, давай уже, телись, а? — посмотрел на Дугина Леха Прапор.
 — Я? — забегал тот глазами по лицам присутствующих.
 — Ты.
 — Да-да… — дважды кивнул Игорь, — конечно. Только никто ее не убивал. Никто вообще никого не убивал. Нет, правда! Тут… все как-то…
 — Короче, — буркнул Алексей.
 — Высокий суд просит вас излагать обстоятельства дела короче, — изрек Андрей Иваныч. — И по существу.
 — Да-да. Они на самом деле из ресторана вдвоем уехали. Аня совсем пьяная была. Ее пришлось на заднее сиденье уложить. Я Вадику помогал. Они уехали. Я тоже уехал. Домой. А потом, вдруг, звонок: «Игорь! Игорь! Мы разбились! Что делать?!»
 — Кто звонил? — Волков стряхнул с сигареты пепел.
 — Яна. Кто же еще? Я ее спрашиваю: «Вы где?» Она говорит; «На въезде в Ольгино! Вадик меня около дома захватил, мы в Комарове ехали». Я говорю: «И что? Как разбились?» Она говорит: «Вадим мертвый. А Аня, я не знаю, но вроде бы тоже». Ну… ну я ей тогда и сказал… сам не знаю почему… если, мол, кто подъедет, всем говори, что ты Анна, а я сейчас приеду.
 — А почему не отправить туда, к ним, «скорую»? — спросил Андрей Иваныч. — Почему вам самому туда ехать нужно было?
 — Ну как это почему… ну все правильно ваш товарищ объяснил. Если хозяин фирмы, погиб, и еще и жена его, то… это одно. А так — другое.
 — Понятно, — кивнул Волков. — Далее.
 — Ну что… если там на самом деле Анна… это… тоже мертвая, то… надо же срочно что-то делать? Я сразу Чике позвонил, у него ведь и с крематорием схвачено, и машина «скорая» своя есть. Не то чтобы своя, но…
 — Ясно, — опять кивнул Петр.
 — Ну вот. Прилетели мы туда, смотрим — Вадим на руле обвис, ну явно мертвый, Яна на земле сидит с мобильником в руке и вообще от шока ничего не соображает. А в салоне — Аня. Тоже мертвая. Она же на заднем сиденьи пьяная лежала, спала. Ну и… когда машина через крышу кувырнулась, она шею и сломала. Это сразу видно было. А у Янки — ни одной царапины, она пристегнутая спереди сидела. Я ее по щекам похлопал, спрашиваю:
 «Останавливался кто-нибудь? Кто-нибудь вас видел?» А она головой мотает. «Нет, — говорит, — даже мимо никто не проезжал». Ну… короче говоря, мы Анну в «скорую» Чикину загрузили, а Яне говорим: «Вызывай немедленно всех подряд: милицию, врачей, но запомни — ты Анна. А Яны с вами не было. Поняла? Потом разберемся». Ну и улетели. Прямиком в крематорий. Только кольца у Анны на руке не оказалось. Соскочило, наверное, с пальца и где-то потерялось. Мы это только в крематории заметили. Потом с Яной всю машину перетряхнули, так и не нашли… Товарищ вот ваш нашел. А мы нет. Вот и все. А урну… ну, с… Анной мы Янке отдали, чтоб похоронила по-людски. Потом. Где-нибудь.
 — А почему нельзя было тело на месте оставить? — взглянул на Дугина Гур-ский. — Ну, дескать, это вот Яна погибла, а Анна жива. Они же двойняшки?
 — В том-то и дело, — тяжело вздохнул Игорь Дугин, — что двойняшки. Одна погибла, а другая нет. Кто погиб, кто выжил? Кто из них в наследство, вступает? Милиция же это все обязательно выяснять начнет. Это ж такие заморочки! Янка-то ни на что прав не имеет, по закону. Свидетелям ее еще предъявлять начнут, проверять… да ну что вы, сами, что ли, не понимаете? А так — обе живы. Вопросов нет. Одна наследует, а потом уж мы… разберемся как-нибудь. А другая уезжает. В Магадан. Поездом. И все.
 — Логично, — кивнул Петр. — Поэтому, когда я во все это сунулся, меня моментально и подставили.
 — А что делать? — вскинул на него глаза Игорь Дугин. — Янка и так на истерике. Она бы прокололась в шесть секунд. От милиции вроде отмазались, а тут вы… Вы когда к ней пришли, ну… как бы к Ане, на Савушкина, она тут же мне звонит: «Что делать?!»
 — И?… — нехорошо взглянул на него Петр.
 — А у них там, на Яхтенной, еще с тех пор, когда они в клубе работали, камера стоит.
 — Зачем?
 — Ну… просто так, — пожал плечами Дугин. — Они же тогда… в общем, тогда всякое бывало, но они только для себя снимали. Нравилось им потом все это смотреть… когда они вдвоем оставались. Это понятно?
 — Вполне, — вздохнул Петр.
 — Ну и вот. Я и предложил. Вас заснять. Другого выхода не было. Вот и все. Я все вам рассказал.
 — Один вопрос, — Гурский закурил очередную сигарету и бросил пачку на стол.
 — Да? — поднял на него глаза Дугин.
 — Почему у Анны Заславской в доме стоит бутылка с бодяженым коньяком? Она же была женщина состоятельная, жила зажиточно.
 — А… это… Видите ли, она же была алкоголичка законченная, хоть и выглядела — на все сто. Со стороны никогда не скажешь. Ничем от Янки с виду не отличалась. Может быть, с возрастом разница и проявилась бы, но пока…
 — И что?
 — Так Вадим ей поэтому денег наличных в последнее время почти и не давал. Она и выкручивалась. Купит что подешевле, туда и сольет. Это вы про бутылку «Хеннесси»?
 — Да.
 — Вадим дома вообще не пил. Только в гостях или в ресторане. Глоток шампанского, да и то… В общем, поэтому она там свое пойло и хранила.
 — А вы откуда знаете?
 — Вам про этих сестер все рассказать?
 — Нет, — покачал головой Адашев-Гурский. — Пожалуй, не нужно.
 — Ну что? — Волков раздавил в пепельнице сигарету. — У Высокого суда есть вопросы?
 — Нет, — покачал головой Андрей Ива-ныч. — У Высокого суда вопросов больше нет. Суду все ясно.
 — И каков будет вердикт?
 — Ну-у… — Андрей сдвинул мочалку на лоб и почесал затылок. — Выслушав обе стороны и приняв… — он покосился на бутылку водки, — во внимание материалы дела. Высокий суд, посовещавшись, пришел к выводу, что…
 — Что?
 — Что неоспоримые доводы обвинения и предоставленные им вещественные доказательства не оставили от позиции защиты камня на камне.
 — И каков вердикт?
 — Обвиняемые виновны, — пожал плечами Андрей. — А у кого-то были в этом сомнения?
 — Таков вердикт Высокого суда?
 — Таков, — кивнул Андрей Иваныч и трижды громко хлопнул в ладоши. — Заседание закрыто.
 Он стянул с головы мочалку, поднялся со стула и вышел из комнаты.
 — Ну что, голуби мои? — Волков обернулся к дивану. — Что же мне с вами делать? Адашев-Гурский подошел к секретеру.
 — Значит, так, — Петр обращался к «брату Коле», сидящему рядом с Дугиным. — Ты хорошо все слышал, что нам тут товарищ твой докладывал?
 — Слышал, не слышал… — негромко произнес Гурский, беря с секретера репортерский диктофон, — тут-то все равно все записано.
 Он нажал на кнопку, откинул крышку и вынул кассету.
 — А ты что, все писал? — взглянул на него Петр.
 — Ну уж откровения господина Дугина всяко. Тебе же с Дедом твоим объясняться нужно? Или как?
 — А-а… — на секунду задумался Волков. — Н-ну… тогда, собственно, и все. Чего еще мусолить-то? Лешь сними с него «браслеты».
 Алексей расстегнул на руках мужчины наручники и убрал их в карман.
 — Вот тебе моя визитка, — Волков похлопал по пустым карманам своего спортивного костюма. — Это… Леша, у тебя есть с собой?
 Алексей достал из кармана кожаной куртки портмоне, вынул из него визитную карточку Бюро и протянул мужчине.
 — Там, на этой, фамилия другая, но мою запомнить очень просто. Волков моя фамилия, запомнил? — Петр хищно улыбнулся.
 Мужчина кивнул и убрал визитку в карман.
 — Вот и хорошо. А телефоны те же. Ты, как я понимаю, от Чики? Мужчина кивнул еще раз.
 — К тебе лично у меня претензий нет, ты не от себя сюда пришел. А Чике… просто передай ему от меня привет. А если он сразу не поймет, ты ему на словах расскажи… ну, про все, что здесь видел, слышал. Про его участие в сокрытии трупа напомни, ну… и так далее. Понял? Мужчина опять кивнул.
 — Вот и хорошо. Иди себе с Богом. Леша, проводи.
 Алексей проводил мужчину в переднюю, выпустил из квартиры и запер дверь.
 — Ну? — взглянул Волков на Дугина. — Чего пригорюнился, родное сердце? Тот боязливо отвел взгляд в сторону.
 — Ты хоть понимаешь, за что я тебя побил?
 — Да, — кивнул Дугин.
 — Ни хера ты не понимаешь, — вздохнул Петр. — Наорать мне на все ваши заморочки с бабками, с наследованием, да и вообще на все, каким образом вы там свои «лавэ» варите. Не судья я вам в этом. Но… — прошу отметить! — лишь до той поры, пока меня — понимаешь? — лично меня в свое говно харей не тыкнете. Это ясно? Ты чего же это удумал, стервец? На меня поклепы возводить? Другого ничего не мог придумать? — Нет, — мотнул головой Дугин. — Не мог. Честное слово.
 — Вот, — ткнул в его сторону пальцем Волков. — Вот за это, конкретно, и получил. А в другой раз вообще порву.
 — Да и хватит с него, — вошел в комнату Адашев-Гурский со стаканом в руках. — Не все подличают по злобе, иные и по недомыслию.
 — Да? — поднял глаза на друга Петр. — А ведь он сюда, в дом твой, между прочим, не в гости пришел. Они бы тебя тут с этим «братом Колей», знаешь… пока бы ты им и колечко, и дискету с интервью, и вообще… уж даже и не знаю, чего бы ты им тут не отдал, добрый ты наш.
 — Ну… — шевельнул широкими плечами рослый Гурский, — это еще как посмотреть. Я же все-таки спортсмен, значкист. Просто разрухи в доме не хотелось. Проще было спрятаться. И вообще… колечко у нас, кассета с признанием тоже. Пошел бы он на хер, а?
 — Думаешь?
 — Да тут и думать нечего. Пусть валит. Господь ему судья. Ты же его отлупил? Отлупил,. Вот и все. Ты, главное, проследи, чтобы они старушек одиноких обижать не принялись. А то с них станется.
 — Ладно, — Волков повернулся к Ду-гину. — Чтобы завтра же был у нас в Бюро вместе с Яной этой… то есть с Анной, которая теперь законная наследница фирмы. Договор подписывать будем. Понял?
 — Да, — быстро кивнул тот.
 — Ну, а теперь… давай, дуй отсюда крупными скачками!
 — Ну что… — вошел Волков на кухню.
 — Нет, ты смотри, — чертил что-то авторучкой на клочке бумаги Андрей Иваныч склонившемуся над столом Лехе Прапору, — вот это вот Москва-река, видишь? Вот тут мост. А вот мой дом, прямо на набережной. Понял?
 — Ну, в принципе…
 — Адрес я, короче, тут же написал, а вот и телефон. Держи.
 — Спасибо.
 — Да ладно тебе. Я допоздна не сплю. Звони в любое время…
 — …года, — закончил за него фразу Адашев-Гурский.
 — У тебя поезд, Андрей Иваныч, — взглянув на часы, напомнил Петр.
 — Да? — удивился тот. — А куда?
 — Домой, Андрюша, домой, — похлопал московского гостя по плечу Гурский. — Мила небось уже волнуется.
 — Ну… это, наверное, да. Я даже не звонил ни разу.
 — Леш, ты не очень устал? — обернулся к Алексею Петр. — А то мы тачку возьмем.
 — Ну вот еще. Развезу я вас всех. Делов-то…
 — У тебя чего из вещей с собой было? — взглянул на Андрея Гурский.
 — О! — Андрей Иваныч поднял указательный палец. — Термос! Спасибо, что напомнил. Я без него в дороге, как без рук.
 — Он там в комнате. И вроде что-то в нем еще изрядно плещется. Давай, забирай его и поехали.
 — Ой как не хо-очется-а-а…
 — Давай-давай. А вот ключ мой от квартиры верни.
 — Так он же… погоди-ка, — Андрей подошел к входной двери, отпер ее изнутри и указал пальцем на ключ, торчащий из замка с наружной стороны. — Вот он. Я его и не вынимал. На всякий случай. Мало ли… я войду, дверь за мной захлопнется, а ребята снаружи так и останутся ни с чем.
 — Все, господа, все, поехали. Опаздываем, — похлопал в ладоши Гурский.




 Глава 19


 Черный джип остановился у Московского вокзала.
 — Все, Леша, спасибо, езжай домой.
 — Да ладно тебе, Сергеич, чего там… я подожду. А потом по домам вас развезу.
 — Да мы с Сашкой прогуляемся. Погода хорошая.
 — Ну, как знаешь.
 — Давай, Леха, — протянул Алексею руку Андрей Иваныч. — Смотри тут у меня, по вечерам осторожнее, а то ведь хулиганья-то круго-ом…
 — А ты в глаз визин закапывай. Быстрей пройдет.
 — Ну счастливо.
 — Бывай, — улыбнулся Леша. Джип мигнул на прощание фарами и укатил.
 — Вот твой вагон, — Гурский остановился возле раскрытой железной двери.
 — Иди ты? — изумился успевший приложиться к содержимому термоса Андрей Иваныч. — А как ты догадался?
 — Тут цифрами написано.
 — Да, — кивнул Андрей. — Согласен. Бывает все-таки практическая польза от твоих мозгов. А, Петя?
 — Ладно, — Волков протянул Андрей Иванычу руку. — Долгие проводы — лишние слезы. Забирайся давай, да мы пошли.
 — И все ж таки, Гурский, — упрямо мотнул головой Андрей, — книжка с тебя. Так и знай! Долг с игры…
 — Забудь, — Александр бросил докуренную сигарету под вагон.
 — Ребята, — Андрей Иваныч оглядел приятелей теплым взглядом. — Как я люблю ваш город! Тут у вас такая атмосфера… каждый раз как-то… так отдыхаешь…
 Петр кашлянул в кулак.
 — Я пришлю тебе открытку с «Авророй», — усмехнулся Гурский.
 Поезд тронулся.
 Андрей Иваныч вскочил в тамбур, держась за поручень, высунулся из двери и, глядя на удаляющихся вместе с перроном друзей, взревел:
 — Тага-анка!!! Все ночи по-олные огня-а!!!
 — На, держи, — неторопливо бредя по платформе, Гурский протянул Волкову аудиокассету с признанием Дугина. — А то еще забуду.
 — Ага, — кивнул Петр, взял кассету и убрал в карман.
 Они повернули налево, спустились по ступенькам и вышли на Лиговку.
 — Домой не хочется, — вздохнул Гур-ский.
 — Поехали ко мне?
 — Поехали. Только давай немножко по Невскому прогуляемся?
 — Да я в таком виде… — Волков скептически взглянул на свой спортивный костюм. — И еще и волына выпирает.
 — Да и наплевать. Подумаешь… — Александр огляделся вокруг. — Мы же дома.
 — Тоже верно.
 Они пересекли Литовский проспект, дошли до перекрестка с Невским, повернули налево и не спеша пошли по тротуару.
 — А согласись, — нарушил молчание Петр, — повезло тебе с этим колечком.
 — В смысле?
 — Ну, в том смысле, что… как бы ты иначе… вот так вот взял бы сразу и догадался, что они… что это, короче, она одна, а не двое их?
 — Во-первых, вовсе и не сразу. А во-вторых… много у нее проколов было. И с выпивкой бодяженой, и чисто интонационных, и вообще… — Гурский достал из кармана куртки пачку сигарет, — трудно сказать… «как догадался?» Оно же все на подкорке копится-копится, а потом вдруг — раз! — и выстреливает.
 — Что копится?
 — Вероника твоя, которая Вера и Ника, а на самом деле — одна девчонка. Потом две как раз девчонки, которые со мной одновременно в бане были… они же для меня спьяну обе были, как одна. Ну и, конечно, самое главное — аромат.
 — Аромат?
 — Конечно. Видишь ли… бывают, конечно, на свете две очень похожие женщины; бывают даже близняшки однояйцевые, причем настолько одинаковые, что их только мать родная различить и может. Но все равно, это два разных человека, две отдельные личности, согласен?
 — Разумеется, — кивнул Петр.
 — Ну и вот… а знаешь, кстати, как этих Аню и Яну мать в детстве различала? Ну… не когда купала, конечно же, а в одежде, в быту?
 — Как? — заинтересовался Петр.
 — Она сама мне однажды подсказала, только я не сразу осознал. Это у меня потом все как-то вдруг сложилось и… стрельнуло.
 — Кто подсказал, мать?
 — Яна, — Гурский прикурил сигарету.
 — И что?
 — Она сказала, что в детстве их только мама различать могла. А потом и говорит: «Уж даже и не знаю, как. По запаху, что ли?»
 — Ну?
 — Ну так вот, не бывает на свете двух женщин, Петя, которые пахли бы одинаково.
 — Ну?
 — «Ну», «ну»… Чего разнукался-то? Запах, аромат один и тот же. Что от одной, что от другой. Вот и все, — пожал плечами Адашев-Гурский. — А так не бывает. Такого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Вот что меня постоянно ломало подсознательно, покоя не давало. А я все понять не мог. А потом понял.
 — Н-нда… — пробормотал Волков, — а мне и в голову не пришло.
 — Так тебе и на аромат еды плевать.
 — Ладно, тоже мне тут…
 — А уж потом, когда я понял, что одна сестра себя за обеих выдает, я уже стал думать: «Пуркуа, собственно?» Если, допустим, умерла каким-то образом младшая — ну и что? Зачем весь этот цирк? Нет никакого смысла. А вот если старшая… тогда все на свои места и встает. Это же элементарно, — Адашев-Гурский стряхнул пепел на тротуар.
 — И все равно на одном интервью, которое тебе якобы Заславский дал, ты бы их всех не раскрутил. Плевать им на это интервью. Что оно доказывает? Что на Заславского наезжали? Ну и что?
 — Так это же я только для того, чтобы в дом пустили. Кто б со мной просто так разговаривать-то стал? Надо же было чем-то заинтриговать, — Александр огляделся вокруг и, не найдя взглядом урны, выбросил докуренную сигарету к краю мостовой.
 — И все равно, — упрямо повторил Петр. — Аромат, интонации… рассуждения твои всякие… Не нашел бы ты в машине колечка, и грош бы всему этому была цена. Повезло тебе просто.
 — Вот это вот колечко? — Адашев-Гурский вынул из кармана брюк кольцо с бриллиантиком и взглянул на Петра.
 — Ну да, — пожал плечами Волков. — А какое же еще?
 — Девушка! — Александр обратился к одиноко идущей навстречу невзрачной девчушке. — Девушка, извините, пожалуйста, я прекрасно понимаю, что заговаривать на улице с незнакомыми людьми предосудительно, но…
 — Да? — остановившись, она робко подняла на Гурского глаза.
 — Вы знаете… вечер сегодня такой чудесный, а вы идете такая грустная. Это совершенно неправильно. Вот смотрите, — он показал ей кольцо, — это колечко непростое. Давайте-ка я его вам на пальчик надену… вот так… вот… смотрите-ка, оно вам в самый раз! Вот теперь вам обязательно повезет. Сегодня же.
 — Да? — покраснев, расцвела вдруг девушка.
 — Непременно. Позволите ручку поцеловать? — Адашев-Гурский склонился к ручке.
 — Спасибо… — девушка распрямила плечики, встряхнула головкой и пошла по тротуару легкой походкой, поглядывая на свое отражение в стеклах освещенных витрин.
 Волков с интересом проводил ее взглядом.
 — Так вот, Петя, — Гурский прикурил новую сигарету, глубоко затянулся и выпустил дым через нос. — Мне это колечко Ванька Мавсесян сегодня за полчаса слепил. По твоей фотографии. Из берильки и фианитика.
 — В смысле?..
 — Да ни фига я в этой машине не находил. Понял?
 — Ну-у, Гурский… — покачал головой Петр.
 — А вот так.
 — А настоящее где?
 — Кто ж знает? Потерялось.
 — Да…
 — Ладно. Выпьем?
 — Нет. Леха говорит, что Дед завтра прилетает. Да и с Борманом еще разбираться. Не хочу, чтобы от меня перегаром воняло.
 — Ну, а я водочки выпью. Обязательно.
 — Имеешь право, — согласился Волков. — Вне всякого сомнения.