Аннотация: Сборник рассказов советских писателей о собаках – верных друзьях человека. Авторы этой книги: М. Пришвин, К. Паустовский, В. Белов, Е. Верейская, Б. Емельянов, В. Дудинцев, И. Эренбург и др. --------------------------------------------- Б. Тарбаев Бурка Жил со мной на Севере весёлый друг, никогда не жаловался, не хныкал. Только одним страдал недостатком: не умел писать писем. Два года мы были с ним в разлуке, и за два года хоть бы весточку прислал. Когда я вернулся на Север, то, конечно, первым делом вспомнил о нём. «Скучновато без него будет ходить по тундре», – подумал я и попросил лётчика, который привёз нас на место, сделать в последнем рейсе небольшой крюк – двадцать километров в сторону – за моим другом. Лётчик удивлённо посмотрел на меня, хотел что-то возразить, но я спокойно объяснил, что друг привык летать на самолётах... и потом, до него совсем недалеко – двадцать километров в сторону. Лётчик выслушал меня и согласился. Вечером друг прибыл. – Пассажир чувствовал себя хорошо? – спросил я лётчика. Он улыбнулся. – Кажется, сначала у него немного кружилась голова, но потом всё обошлось. Я заглянул в самолёт и увидел своего друга – он улыбался во всю пасть. «Гав! Гав!» – сказал он мне. Это означало: «Я очень рад!» – Добро пожаловать, Бурка! Пёс выпрыгнул на траву и лизнул мне руку, – не в пример другим собакам, которые при встрече от избытка радости носятся вокруг немыслимым галопом. Мы посмотрели друг другу в глаза и сразу поняли, какие дела сейчас важнее всего: нам следовало идти в лагерь и закусить. В палатке я дал Бурке рыбу, он съел её, как подобает воспитанному псу, всю без остатка и облизнулся. Последнее означало, что одной рыбы ему мало и он желает получить ещё одну. Но у меня была лишь одна рыбина, я сконфузился и предложил ему взамен миску фасолевой похлёбки с мясными консервами. Он деловито понюхал суп и поступил с ним так же, как и с рыбой, – съел весь без остатка. После ужина я показал ему лагерь: спальную палатку, палатку, где мы делали чертежи, и, наконец, кухню. Палатка-кухня понравилась ему больше всего. Он тщательно обнюхал её снаружи, заглянул внутрь и дал мне понять, что ему лучше всего остаться на ночь здесь, возле дверей, на всякий случай... Хорошо, когда имеется верный друг – не скучно, а главное, за продукты спокойно. На следующее утро меня разбудили гуси. За ближайшим холмом было озеро, и тамошние гуси время от времени устраивали соревнование, кто громче крикнет. Голоса у гусей были звонкие – недаром их горластые предки Рим спасли, только порядка у них не было – кричали они все вместе, получалось сплошное: «Га-га-га...» Оказалось, что Бурка проснулся раньше, чем я, и уже ожидал меня у дверей палатки. «Пойдём, – сказал он мне глазами, – я принёс такую штуку, какой ты никогда не видел». Он повёл меня за палатку. Там лежал небольшой тюлень, вернее, не тюлень, а две трети тюленя. Куда девалось остальное, я не знал; может, съел Бурка или кто-нибудь другой... Бурка тихонько взвизгнул и лизнул тушку, предлагая мне сделать то же самое, но я отказался. – Видишь ли, – объяснил я Бурке, – этот тюлень не целый, и я не знаю, кто съел его третью часть, – может быть тот, кто её ел, и зубов никогда не чистит, и потом, все дохлые тюлени – дрянь, плохо пахнут. Бурка отчаянно закрутил хвостом: «Ничего подобного, хороший тюлень!» Мы с ним поспорили: каждый остался при своём мнении. После чего я заткнул себе нос, взял железный крючок и оттащил тюленя подальше от лагеря. – Давай лучше пойдём на охоту, – предложил я Бурке, – что-нибудь повкуснее добудем. В знак согласия Бурка свернул кольцом свой пушистый хвост и побежал в тундру. Там он стал рыскать среди кочек и кустов карликовой берёзки, совал морду в мох и фыркал. «Очень много было куропаток, – то и дело сигналил его хвост, – да вот куда-то все подевались». – Надо найти! – требовал я. «Устал, – обиделся Бурка, – я не молодой. Попробуй столько побегать с утра». И лёг возле меня, высунув язык. Сел и я на кочку. И тут привязался к нам один крикун. Спина у крикуна сизая, брюхо жёлто-белое в пестринах, лапы жёлтые, клюв крючком. Мы его сразу узнали, это был сокол-дербник; прилетел невесть откуда и кружился над нами. «Ки! Ки!..» – кричал. «Гав, – ответил ему Бурка. – Проваливай, а то застрелим». Мы, конечно, крикуна стрелять не стали: пусть кричит на здоровье, если нравится. Отдохнул Бурка и стал по сторонам носом водить. Нос у него чёрный, влажный, всякие запахи ловит – чудесный нос. Наклонил Бурка голову набок и хитро так взглянул на меня. «Простофили мы с тобой! Ведь куропатки-то в ивняке сидят». Стали мы к тому ивняку подкрадываться: Бурка впереди, я сзади. Бурка сделает десять шагов, повернёт голову и говорит глазами: «Сидят, на одном месте сидят – жирные...» Совсем близко подошли мы к ивняку, остановился я и приготовился стрелять. Бурка струной вытянулся, нос и глаза на куропаток нацелил. Легавые собаки, которые медали получают на выставках, стойку на дичь делают. Какой-нибудь сеттер или пойнтер, перед тем как куропатку из куста выпугнуть, поднимает переднюю ногу. Бурка на выставках не был, потом никакой он не сеттер и не пойнтер, а самая обыкновенная лайка. Переднюю ногу он не поднимает, он поднимает ту, которую удобнее. «Гвах! Гвах! Охо-хо-хо! – захохотали куропатки, взлетая. – Видели мы вас, видели! Теперь снова поищите нас!..» Бах! – выпалил я из одного ствола. Бах! – из второго. «Ай! Ай!» – завизжал Бурка. «Ох! Ох! Подальше от вас, подальше!» – орали куропатки, что есть мочи размахивая крыльями. Бурка рыскал по кустам, искал добычу, но ничего не нашёл. Подбежал ко мне, посмотрел в глаза: «Подкрадывались?» – Подкрадывались. «Стреляли?» – Стреляли. «А где же добыча?» Развёл я руками: – Промазал. Тут уж ничего не поделаешь, пойдём в лагерь суп с говяжьей тушёнкой есть. Бурка отвернулся и повесил хвост поленом: «И чего это мы пошли за куропатками, если ты стрелять не умеешь, был же тюлень...» – Да ну тебя, ворчуна. Ты, видно, брат, стареешь, – сказал я ему. Бурка, не поднимая хвоста, побежал вперёд и ни разу не оглянулся. С тех пор мы стали дуться друг на друга. Спустя неделю оленеводы подарили нам молодого песца. Был он как котёнок и смотрел на всех печальными глазками, уговаривал: «Вы меня не трогайте, а я уж вас никогда не трону». Сидел щенок на цепочке возле палатки. К нему подошёл Бурка и показал зубы. – Что, разве не нравится зверушка? – спросил я. Бурка холодно взглянул на меня, наморщил нос: «Мерзкий песец, и пахнет от него мерзко. Все песцы мерзкие». – Ладно, – сказал я, – любить не люби, и трогать не трогай – он маленький. Бурка на мои слова и ухом не повёл. Посмотрел песец на Бурку, и растаяло у него сердечко: родню он ему напомнил – у родни ведь тоже четыре лапы и пушистый хвост. Тихо подкрался малыш к Буркиному хвосту и робко дёрнул. Пса как будто электрическим током пронзило – затрясся весь. Гневно взглянул на меня: «Вот до чего я дожил, уж и песец стал меня оскорблять. И всё по вашей милости...» Встал он и пошёл прочь; хвост по земле волочится. Я-то знал, о чём он в этот момент думал: «Ненавижу я этих песцов! Ненавижу!» Совсем испортились наши отношения с Буркой. А тут ещё приключилась история с гусем... Жил в нашем лагере дикий гусь, мы его поймали птенцом. Когда он подрос, придумали ему имя: Петька. Это был очень важный и умный гусь. По утрам он степенно провожал нас умываться и тоже барахтался в воде; днём ходил вместе с поваром собирать ягоды. Правда, ягоды собирал не в лукошко: он рвал их клювом – и проглатывал. Увидел Петька Бурку и удивился. Шею вытянул, насторожился: «Га! Га! Откуда взялся жёлтый пёс?» – На самолёте прилетел, – объяснил я Петьке, – очень прошу тебя любить его и жаловать. «Жёлтого пса – никогда!» – прогоготал гусь и удалился в палатку. Бурка конфузливо завилял хвостом: «Очень важная персона этот гусь, не подступишься к нему». Я думал, что пройдёт день-другой и они подружатся, да не тут-то было: Петька оказался с характером. Бурку в палатке он не терпел. Сунется, бывало, Бурка в палатку, а ему сразу на пороге: «Прочь, невежа!» Проглотит пёс обиду и уйдет. Однажды всё-таки не стерпело Буркино сердце. Вошёл он в палатку, и то ли у него дело было настолько важное, что пропустил он мимо ушей предупреждение, то ли просто не слышал окрика, только перешёл гусь от слов к делу: клюнул Бурку в нос. «У-у-у!.. – заплакал Бурка и рассердился: – Гам! Съем я тебя, задиру!» Гусь даже на цыпочки поднялся: «Что?.. Вы слышали?!» Подхватился Бурка – и ко мне: «Либо этот гусь, либо я – выбирай». Почесал я затылок: – Придётся, брат, терпеть. Сам знаешь, какие они, гуси... Понурился Бурка. По морде видно, что сильно обиделся. С этого дня стал он спать за палаткой даже в сильный дождь и за завтраком не просил у меня добавки. Северное лето быстро прошло, и наступила осень. По ночам печальные песни запел ветер: «Скучно мне, очень скучно. Несу я холодные облака, сыплю унылый дождик. Слушайте меня те, кто в каменных домах, слушайте те, кто в деревянных, и вы, которые в палатках, тоже слушайте – всем вам скоро станет скучно...» Послушал я ветер и в самом деле заскучал: пора уезжать в тёплые края. У геологов сборы недолги – запаковали во вьючные сумы снаряжение, сложили палатки – и завьючивай лошадей! В один прекрасный день погрузились мы и поехали. Путь длинный. Едем день, едем два, уж и стойбище близко, где живёт Буркин хозяин: через гору перевалить да в низину спуститься, потом опять на гору и опять в низину, шесть ручьёв перейти вброд и две реки... Недалеко стойбище, да ночь ещё ближе, сзади шагает, вот-вот обгонит. Остановился наш караван, и давай мы между собой совет держать: разбивать лагерь или дальше идти. Посмотрели по сторонам: кругом болото, сырь да гниль, ни дров для костра, ни травы для лошадей – гиблое место. – Э-э, ничего... – заговорил я. – Вчера была лунная ночь, будет и сегодня. При луне иной раз светлей, чем днём; дойдём до стойбища и ночью – по оленьей дороге. Стемнело, и вдруг надвинулась с севера туча, снег полетел, ветер завыл, как голодная собака. Такая пурга началась, что словами не описать. С такой погодой шутки плохи – в два счёта пропасть можно. – Ну, Бурка, – спросил я пса, – как дорогу будем искать? Отряхнулся Бурка, презрительно фыркнул: дескать, никчёмный вы народ, пустяка сделать не можете – и повёл караван. Долго мы шли и сильно продрогли. Самое время отдохнуть, горячего чая выпить, да куда там: встала у нас на пути река, глубина саженная. – Что скажешь, верный друг Бурка? Оглянулся я – нет Бурки. – Бурка! Бурка!.. «У-у-у...» – воет ветер. Видно, бросил нас Бурка в отместку за все обиды. Совсем некстати теперь сводить Бурке счёты, плохую погоду выбрал. Что мы делать будем?.. Стал я думать, куда нам податься, и, пока думал, так продрог, до самого сердца холод добрался. И вдруг сквозь свист ветра голос: – Э-э-эй-эй! Прислушался, и опять с порывом ветра: – Э-э-э-эй! Толкнул меня кто-то сзади, я оглянулся: Бурка, мокрый весь, только что реку переплыл. – Что, старина, наверное, лодку привезли?.. В темноте Буркиной морды не было видно, но знал я, что он мне по-своему, по-собачьи, глазами говорил: «Пустяки всё! Через час в стойбище прибудем – там уж и похлёбку для нас из оленины варят. Я понюхал – слюнки потекли». Приплыл с противоположной стороны человек на лодке. Людей перевёз, снаряжение перевёз, ну а лошади сами переплыли реку. Вскоре мы сидели в чуме и ели похлёбку из оленины. Неделей позже расстались мы с Буркой. Сел я в самолёт, глянул в окно: стоит он рядом, хвостом машет. Высунулся я в дверцу и не очень громко, чтобы другие не слышали, спросил: – Ты на меня не обижаешься? А? Мотнул Бурка головой: «Да ну их, эти обиды». – Ну, тогда до лета! «Гав! Конечно, до лета. Не забудь прислать самолёт».