---------------------------------------------


 Майн Рид
 Черный мустангер



 Глава 1. МУСТАНГИ


 До самых краев горизонта расстилается необъятная прерия: левая сторона ее густо заросла вереском и колючим терновником, а правую прорезает широкий поток, который в шести-восьми милях дальше впадает в реку Тринитэ, орошающую равнины Техаса. Поток этот многоводен и бурно катится между высокими и скалистыми берегами.
 Царствующую на равнине тишину нарушает появившийся вдруг табун диких лошадей, числом около ста голов. Табун этот состоит из лошадей различных мастей, начиная от черной, как смоль, вороной, и кончая совсем белой, без отметины; тут видны лошади буланые, гнедые, серые, как сталь, серые в яблоках и наконец белые и золотистые.
 Поток преграждает лошадям путь с правой стороны и заставляет их бежать вдоль реки, так как табун, похоже, боится броситься в воду, чтобы переплыть на противоположную сторону. По временам лошади оглядываются, как бы выражая этим сильное желание вернуться назад; но для этого, видимо, существует какое-то серьезное препятствие, и они продолжают бежать все дальше и дальше.
 Вместо того, чтобы бежать по равнине коротким галопом, переходя по временам даже в карьер, табун подвигается вперед сравнительно медленно.
 Иногда, впрочем, лошади начинают бежать быстро и даже переходят на крупную рысь, точно спасаясь от летающих над ними мух, которые немилосердно жалят их своими хоботками; но затем опять меняют аллюр и по-прежнему не бегут, а скорей бредут тем же ленивым, усталым шагом, точно их гонит какая-то невидимая сила, хотя им и очень не хотелось бы удаляться от излюбленных ими пастбищ.
 Дикие лошади, если подкрасться к ним незаметно и последить за тем, как они, когда им не грозит никакой опасности, бродят по пастбищу или бегут по прерии, обыкновенно проявляют при этом все свойства своего дикого нрава: они прыгают, брыкаются, громко ржут, то гордо поднимая голову кверху, то грациозно изгибая шею и распуская по ветру, параллельно земле, свой длинный хвост.
 В противоположность такому обыкновению бегущие в это время по прерии лошади держат себя совершенно иначе, и наблюдатель не увидел бы во всем табуне ни одной изогнутой, как у лебедя, шеи, ни одного развевающегося султаном хвоста. Наоборот, в этом табуне головы у всех лошадей опущены книзу, глаза не мечут молнии, и вообще бедные животные, буквально еле-еле волочащие ноги, имеют такой изнуренный вид, будто с них сейчас только сняли седла и уздечки после продолжительной и быстрой скачки. Они кажутся усталыми, разбитыми и чем-то сильно напуганными, точно их долгое время преследует и не дает им ни минуты отдыха какой-то страшный для них враг.
 Последнее предположение оказывается верным: вслед за лошадьми вскоре появляются и преследующие их враги, три всадника, едущие на довольно большом расстоянии один от другого; но всадники эти сидят верхом не на лошадях, а на мулах.
 Человеку, незнакомому с техасскими прериями, трудно даже представить себе такую картину, — до такой степени все это казалось бы ему невероятным!.. Табун диких лошадей, этих гордых, любящих свободу и таких осторожных животных, служит предметом охоты и бежит туда, куда его гонят всего трое людей, сидящих к тому же верхом на мулах, на неповоротливых мулах, от которых быстроногие кони в мгновение ока могли бы уйти на громадное расстояние, а затем и совсем скрыться из виду! И это происходит как раз среди безграничной в полном смысле слова прерии, где лошадям так легко уйти от преследователей, где им нечего бояться и где невозможно даже и думать о том, чтобы их догнать…
 Да, это и на самом деле должно казаться невероятным и положительно невозможным, если не предпослать этому необходимое объяснение. Сидящие на мулах всадники — мустангеры, то есть охотники, занимающиеся главным образом ловлей диких лошадей, так хорошо изучили привычки диких лошадей и излюбленные ими места пастбищ, что в любой момент могли изловить их, не имея при этом надобности прибегать ни к ружью, ни к лассо.
 Они уже давно обратили внимание на этот табун; несколько недель изучали они, так сказать, «образ жизни» табуна, следили за тем, какие места облюбовали себе лошади для пастбищ, где они проводят ночи и куда они регулярно, в определенные часы, отправляются утолять жажду. Наконец, в один прекрасный день мустангеры объявляют лошадям войну, или, вернее, отправляются охотиться на них, сидя верхом на мулах и имея при себе, кроме того, по два запасных мула, и медленно, но неутомимо, не останавливаясь ни на одну минуту, гонят несчастных, обезумевших от страха лошадей.
 В первый день лошади не бегут прямо вперед, подобно тому, как это бывает при охоте на лисиц, когда ловчий выпускает стаю гончих по горячему следу, но описывают вначале концентрические круги, возвращаясь каждый раз на прежнее место. Во время этой быстрой скачки лошади пробегают не меньше тридцати миль, что, само собой разумеется, их сильно утомляет, тогда как их преследователи в это время проезжают всего шесть миль, нисколько не утомляя своих мулов. При этом мустангеры, заменяющие устающих мулов запасными, в продолжение этой скачки все время держатся перед табуном, преграждая ему обратный путь и заставляя лошадей снова поворачивать в прерию. В то время, как табун описывает круг, один из всадников пересекает охраняемое ими пространство по диагонали. Они повторяют это до тех пор, пока обезумевшие от страха лошади не отказываются окончательно от надежды пробиться сквозь эту живую преграду и не обращаются в бегство. Но лошади скоро начинают чувствовать усталость: они истощили свои силы в этой бесполезной беготне по заколдованному кругу вместо того, чтобы с самого начала скрыться от своих преследователей и навсегда покинуть эти опасные места. Потом к усталости присоединяется голод, потому что их враги заботливо принимают все меры к тому, чтобы не дать им времени подкрепить свои силы. Проходит еще немного времени, и лошади начинают испытывать еще и мучения жажды, заставляющие их невыносимо страдать. Тщетно пытаются они свернуть в сторону, чтобы утолить жажду, — безжалостные мустангеры каждый раз предупреждают их намерения и кратчайшим путем спешат к месту водопоя, которое они высмотрели и разузнали уже давно. Благодаря этому, они почти всегда успевают не дать лошадям ни напиться как следует, ни поесть зеленой сочной травы, чего так настоятельно требуют пустые желудки животных, изнемогающих от усталости, жажды и голода… И снова продолжается погоня, вся цель которой, по-видимому, заключается в том, чтобы не давать лошадям ни минуты отдыха… Наконец измученные лошади перестают уже сворачивать в сторону и бегут, бегут туда, куда их гонят мустангеры. Голод дает себя знать все сильней и сильней: лошади приостанавливаются, жадно хватают траву и молодые зеленые ветки с попадающихся по пути кустарниковых растений, но и это им дают делать не часто и сейчас же гонят дальше… Они вдыхают своими воспаленными ноздрями аромат полевых цветов, которые топчут копытами, но не смеют остановиться, слыша за собой громкие крики преследователей, которые умышленно стараются как можно чаще напоминать им о себе… и несчастные, вконец измученные лошади бегут дальше…
 Наконец наступает ночь… Но и она не приносит им никакого облегчения, не дает желаемого отдыха. Охота продолжается и ночью, и лошади должны безостановочно бежать вперед, не имея возможности утолить ни голода, ни жажды… Но пройдет и эта ночь, и яркое солнце осветит безграничную прерию, а мустангеры все еще будут ехать следом за ними весь этот день, а может быть, и следующую за ним вторую ночь, и табун все будет бежать и бежать… Наконец, несчастные лошади доходят до такого состояния, что их можно заставить идти куда угодно, точно стадо быков, которых пастух гонит на пастбище.
 Мустангерам это только и нужно, и они гонят табун в заранее приготовленное место. Это корраль, или, иначе сказать, загон, устроенный чрезвычайно остроумно и прочно, над устройством которого мустангеры часто трудятся в течение нескольких недель. Такой корраль занимает обыкновенно пространство в несколько гектаров земли, причем место для него выбирается таким образом, чтобы на нем был хотя бы небольшой пруд и чтобы участок этот примыкал или к крутому обрывистому берегу реки, или к скалистому утесу. Затем все остальное пространство обносится идущим зигзагообразно палисадом, по углам которого для прочности врыты в землю толстые столбы. Вход в корраль имеет воронкообразную форму и устраивается со стороны прерии между деревьями или высокорослым колючим кустарником, что заставляет бредущих вразброд лошадей сбиться в кучу.
 Как только лошади попадают в корраль, мустангеры считают их пойманными, и с помощью лассо, которым мастерски владеют все техасские охотники, одного за другим укрощают коней. Надо заметить, впрочем, что этот способ укрощения принадлежит к числу самых жестоких, и мустанг долгое время после этого при виде веревки или длинного тонкого ремня сейчас же останавливается и, весь дрожа от страха, покорно отдается в руки своего укротителя.
 Описанием такой именно охоты, происходящей на берегу притока реки Тринитэ, мы и начинаем этот рассказ. Охота близится к концу, о чем говорит загнанный вид лошадей и их усталая тяжелая поступь. Кроме того, это заметно еще и по тому, как держат себя мустангеры, которые теперь уже не скрывают своих намерений и, видимо, спешат как можно скорее покончить с утомительной и для них охотой.
 Впереди видна группа деревьев, растущих футах в трехстах от берега потока; пространство между ними и берегом не обнесено изгородью. К этим деревьям мустангеры и гонят табун диких лошадей, которых они, в конце концов, непременно заставят сделать по-своему. Вдруг лошади останавливаются, очевидно, почувствовав, что здесь им устроена западня, и нерешительно топчутся на одном месте, не желая идти дальше. У них появляется желание вернуться назад в прерию; но обернувшись, лошади видят как раз перед собой двух мустангеров, размахивающих у них перед глазами кусками яркой материи. Мустанги в испуге поворачиваются к потоку, а затем вдруг бросаются бежать тяжелой рысью в открытое перед ними свободное пространство.
 Вступив в проход между деревьями и берегом потока, лошади сейчас же видят столбы палисада, отделяющего их от прерии. Но следом за ними с громкими криками гонятся мустангеры, и лошади в страхе бегут по дороге между палисадом и берегом потока. В это время охотники пересаживаются на запасных мулов и, размахивая кусками яркой материи, начинают бешено кричать. Эти громкие крики пугают лошадей еще больше, и они устремляются в узкий проход между потоком и оградой, которая здесь подходит так близко к берегу, что лошадям приходится бежать, вытянувшись в одну линию. Немного спустя проход снова расширяется; это в первую минуту радует лошадей, и они, напрягая последние силы, вскачь стараются уйти от своих неумолимых врагов…
 Табун пробегает еще около тысячи футов и снова видит перед собой врытые в землю столбы палисада… Передние лошади бросаются к ограде, но толстые столбы глубоко врыты в землю, и вся ограда устроена так прочно, что лошадям никак не проложить здесь себе дороги… Тогда они бросаются назад, но из этой западни нет выхода… Лошади мечутся, как безумные, опять бегут к берегу реки и останавливаются… Там скалистый обрыв, бездна…
 Что же до мустангеров, то, загнав лошадей в корраль, они в ту же минуту спрыгивают со своих мулов и закрывают выход заранее приготовленным ими подвижным барьером из таких же толстых бревен, из каких сделана и вся ограда.




 Глава 2. ПОДОЗРИТЕЛЬНЫЙ ТОВАРИЩ


 Один из трех мустангеров остался сторожить пойманных лошадей, а двое остальных выехали из корраля и, разговаривая, направились к хижине, в которой они жили, за всем необходимым для предстоящего укрощения лошадей.
 — Не нравится мне этот человек, милейший Эдуард, — сказал тот из них, который был пониже ростом. — Я его терпеть не могу. Вы обратили внимание, что он никогда не смотрит людям прямо в глаза?
 — Мне он поэтому тоже очень не нравится, дорогой Вашингтон… Но раз мы согласились взять его с собой, не можем же мы теперь прогнать его без всякой причины…
 — А кто согласился? Только не я… Вы помните, как я всеми силами восставал против этого… По моему мнению, трое не могут охотиться вместе без того, чтобы в конце концов не поссориться. И потом, одного из них всегда эксплуатируют двое остальных. В прерии, отправляясь на охоту, нужно избегать лишних товарищей… Вы ведь, я думаю, не забыли, как я уговаривал вас предоставить ему ехать одному, куда он хочет, следом за нами или другой дорогой, но вы настояли непременно взять его с собой!
 — Я хорошо помню, что я взял его под свою защиту и настаивал на том, чтобы принять его к нам в товарищи… Он имел тогда такой несчастный вид и так нуждался в нашей помощи!
 — Лучше было бы не брать его с собой. Вам еще придется иметь с ним дело… Я буду очень рад, если окажется, что я ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что на совести у него лежат не одни только неуплаченные долги.
 — Вы думаете?!
 — Да, я даже почти уверен в этом… Вы разве не обратили внимание, как странно он держал себя в Нэкогдочсе, где мы прожили несколько дней, как он беспокоился каждый раз, когда прибывали эмигранты и при всякой встрече с новым лицом? Он в такие минуты напоминал собою человека, который боится, что сейчас явится полисмен и арестует его, — так, по крайней мере, казалось мне в то время.
 — Вы, значит, думаете, что он совершил какое-нибудь преступление?.. Может быть, он спасался от наказания за подделку или за кражу?
 — Нет, гораздо хуже этого, поверьте мне!
 — Что же такое удалось вам узнать?.. В чем вы его подозреваете?
 — У меня из головы не выходит… Честные люди не дрожат так от страха и не вскакивают по ночам.
 — Значит, вы думаете?..
 — Да, я думаю, что у этого человека руки запятнаны пролитой кровью, милейший мой Эдуард Торнлей… Вот что не выходит у меня из головы…
 — В таком случае очень жаль, что мы взяли его с собою. Но если бы для ваших подозрений не было таких серьезных оснований, меня бы страшно мучило уже одно сознание, что мы можем предполагать относительно него что-нибудь подобное. Ну, да в наших руках исправить это, и прежде всего нужно победить в себе предубеждение против него: мы ведь, собственно говоря, не знаем ничего определенного, в чем могли бы упрекнуть его…
 — Гм!
 — К тому же нам, вероятно, скоро придется встретиться с индейцами. Они сильно косятся на нас за то, что мы охотимся на мустангов на их территориях, и, если нам придется сражаться с ними, три ружья все-таки больше, чем два.
 — Может быть, да, а может быть, и нет… Кто знает, может случиться как раз наоборот… Вы разве не заметили, как дружит наш товарищ с тем краснокожим, у которого такое славное прозвище Тигровый Хвост, и со всеми подвластными ему семинолами? Если бы они не отличались так сильно один от другого цветом кожи, можно было бы подумать, что они родные братья. К нам эти же самые индейцы относятся не только сдержанно, но даже скорей враждебно. Это, на мой взгляд, не предвещает ничего хорошего. Вы разве никогда не слышали рассказов о ренегатах-европейцах, которые изменяли своим товарищам и отдавали их в руки индейцев? Все такие изменники оказывались большей частью людьми, совершившими более или менее тяжкие преступления у себя на родине и не смевшими поэтому туда возвращаться. Очень возможно, что и этот субъект один из таких изменников. Сам не знаю, что именно заставляет меня думать так, но я положительно не могу отказаться от мысли, что наш товарищ именно такой человек.
 — Но зачем он станет изменять нам?
 — Зачем? А хотя бы ради того, что нам посчастливилось сегодня поймать такой славный табун диких лошадей!.. Если продать их соседним колонистам, мы выручим за них не меньше двадцати тысяч долларов… Если разделить эту сумму на три части, то каждому достанется столько, что мы могли бы покинуть прерии и провести некоторое время у родных. Ну, а он, можете быть уверены, не поедет с нами… он сам говорил мне это вчера. Он хочет остаться здесь, у индейцев, и я не думаю, что в один прекрасный день у него не явится мысль предложить индейцам в подарок, с целью лучше расположить их к себе, принадлежащую нам часть добычи, то есть тех мустангов, которые приходятся на нашу долю. Семинолы не хуже нас с вами сумеют продать их, если захотят!
 — В таком случае, дорогой Ваш, нам следует как можно скорее отделаться от него… Для этого нам нужно только доставить мустангов в Нэкогдочс…
 — Да, тем более, что я знаю и причину, почему вы предпочитаете это место всякому другому…
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Только то, что вблизи этого города живет молодая девушка, которую вам до смерти хочется повидать, разве это неправда?
 — Нет, уверяю вас, это неправда! Мое сердце так же свободно, как и ваше, Вашингтон.
 — В таком случае я ошибся. Но это произошло потому, что вид женщины приводит меня в бешенство. Я охотился в горах близ форта Ларами и там женился на индианке; но моя сквау (женщина) до такой степени опротивела мне, что я поклялся ненавидеть с тех пор всех женщин. Она так любила виски и ром, что в течение зимы пропивала все деньги, какие удавалось заработать ее мужу-трапперу за целый год охоты. Нет, я и слышать больше не хочу о женщинах!.. Я их презираю и ненавижу!
 — Ха-ха! — весело расхохотался его юный спутник. — Но это, надеюсь, не может служить препятствием к тому, чтобы ехать в город… Там, я уверен, вы можете найти удовольствия и по своему вкусу…
 — Для меня самым большим удовольствием будет продать лошадей и получить за них деньги. Поэтому, как только покончим с укрощением мустангов, сейчас же едем в Нэкогдочс, что бы там ни говорил наш компаньон! Впрочем, он может делать что ему угодно с теми мустангами, которые придутся на его долю. Но только пусть не рассчитывает получить третью часть добычи! Он не имеет на это права, потому что слишком уж мало помогал нам и большей частью проводил время в компании со своим другом Тигровым Хвостом и прочими краснокожими приятелями. Если бы вы только знали, как я презираю таких белых: они позорят себя, по моему мнению, тем, что дружат с краснокожими разбойниками! Негодяи!
 — Не браните бледнолицых, как нас называют индейцы, и лучше хорошенько пришпорьте вашего мула.
 С этими словами Эдуард и сам поддал своему мулу.
 Одного из двух мустангеров звали Эдуард Торнлей, а другого Вашингтон Карроль, или сокращенно Ваш, как его иногда называл его более юный товарищ. Они настолько отличались один от другого, насколько это только возможно для людей одной и той же расы. И по внешности, и по воззрениям, и по образованию между ними не было никакого сходства. Вашингтон Карроль был человек маленького роста, худой, с лицом острым, точно лезвие ножа, как говорил он сам про себя, загорелый до такой степени, что лицо и руки у него цветом своим напоминали хорошо выдубленную кожу. В деловых отношениях со своими друзьями, а в особенности с людьми одной с ним расы он держал себя безупречно, но зато далеко не так он себя вел, когда ему приходилось иметь дело с краснокожими. По возрасту его еще нельзя было назвать стариком, так как ему было всего около пятидесяти лет. Первое впечатление от его наружности было совсем не в его пользу, и выражение его лица, скорей умного и хитрого, чем угрюмого и нечестного, нисколько не смягчалось сильно безобразившим его широким красным шрамом — результатом некогда полученной им раны, — проходившим по всему лицу от рта до левого уха. Он был уроженцем штата Теннесси и траппером по профессии; но с тех пор, как цены на меха сильно упали, он бросил этот промысел и сделался мустангером. Последние несколько лет он жил в Техасе и занимался тем, что охотился на диких лошадей.
 В противоположность ему, Эдуард Торнлей был совсем молодой человек, виргинец, переселившийся в Техас и появившийся в прерии не только затем, чтобы добывать деньги охотой на диких лошадей, но главным образом потому, что ему нравилась эта свободная, полная всевозможных приключений, хотя и очень тяжелая и сопряженная с большими опасностями, жизнь в прерии. Описанная в начале рассказа охота была первой, предпринятой ими вместе. С Вашингтоном Карролем он познакомился в Нэкогдочсе, и оба они так понравились друг другу, что сейчас же договорились ехать вместе.
 В то время как они, готовясь к отъезду, запасались всем необходимым, к ним явился один субъект и так настойчиво умолял позволить ему ехать с ними, что, несмотря на всю недоверчивость старого охотника, чувствовавшего к тому же непреодолимую антипатию к просителю, кончилось тем, что молодой, легко поддававшийся влечению сердца Эдуард уговорил его побороть в себе чувство предубеждения, и они согласились взять с собой неожиданно посланного им судьбой нового товарища. Это был тоже молодой человек, почти одних лет с Торнлеем. Он сказал, что его зовут Луи Лебар, и что он уроженец Луизианы. Новичок вполне оправдывал те подозрения, которые он внушал обоим друзьям. Карроль при первом же свидании почувствовал к нему антипатию, которая затем перешла в полное отвращение. И, надо сказать правду, в нем и в самом деле не было ничего, что говорило бы в его пользу. Он был маленького роста, коренастый, широкоплечий и при этом слегка горбился. Цвет кожи у него был такой, какой бывает обыкновенно у мулатов, а всклокоченная густая черная борода придавала ему еще более неприятный вид. Глаза у него все время бегали, и во взгляде было что-то такое, что напоминало в одно и то же время и лисицу и волка! Антипатия Карроля, кроме того, имела еще и другие основания: он и в самом деле слышал, как Лебар бормотал во сне какие-то странные слова и часто упоминал о каком-то убийстве. Карроль видел во всем этом что-то зловещее, и, как мы увидим впоследствии, его подозрения, к сожалению, оказались вполне основательными…




 Глава 3. НЕПРИЯТНАЯ НЕОЖИДАННОСТЬ


 Всадники прекратили дальнейший разговор о своем новом товарище и, пришпорив мулов, крупной рысью направились к хижине, где они жили вместе уже несколько недель. Хижина эта, срубленная из толстых неотесанных бревен, одной стороной примыкала к высокой скале, нависшей над берегом потока, впадавшего в реку Тринитэ. От корраля до хижины нужно было проехать около мили. В то время как всадники ехали берегом потока, Вашингтон вдруг осадил своего мула и, указывая вытянутой рукой вперед, крикнул:
 — Смотрите!.. Смотрите!..
 — Что вы там такое увидели? — спросил Торнлей, останавливаясь в свою очередь.
 — Неужели вы ничего не видите там… невдалеке от реки… в прерии?..
 — Теперь вижу. Там белеет что-то, похожее на палатку.
 — Палатка?
 — Да, или, может быть, я ошибаюсь?
 — Разумеется… Это вовсе не палатка, а белый верх эмигрантского фургона.
 — Фургон!.. Неужели это правда!
 — К несчастью, да… И за каким чертом они попали сюда!
 — А не все ли нам равно?
 — Мне это неприятно. Я переселился сюда в надежде, что буду жить один и что мне не придется уже видеть больше бледнолицых, как говорят краснокожие приятели Луи Лебара, а вот теперь мне надо забирать свои пожитки и снова уходить дальше. Из-за этого я не остался жить в Теннесси и ушел оттуда сначала в Луизиану, потом перебрался в Арканзас, потом изъездил и исходил целые сотни миль по берегам Миссисипи, и все напрасно!.. Проклятые эмигрантские фургоны всюду следовали за мной, они разбивали палатки, пускали свой скот топтать прерию, за ними являлись другие бледнолицые и строили города. Я отправился на юг и дошел до Красной реки; но там оказалось еще больше эмигрантов и домов… Тогда я прибегнул к последнему средству, как говорят в Луизиане креолы, и забрался сюда, к самым границам Техаса. И тут неудача! Бледнолицые нашли дорогу и сюда! Настоящее несчастье!..
 — Я и в самом деле ошибся, — перебил его Эдуард Торнлей, — это эмигрантский фургон, и, если только мне не изменяют глаза, там не один фургон, а два… Но я положительно представить себе не могу, почему вам так неприятно видеть людей одной с вами расы? А мне, признаюсь, наоборот, это доставляет даже удовольствие.
 — Удовольствие! Вы говорите, что вам это доставляет удовольствие?
 — Да!
 — А на каком основании, милостивый Боже! Разве вы не знаете, что значит увидать эти большие фургоны?
 — Это значит, что в них сидят переезжающие через прерию путешественники, может быть, золотоискатели…
 — А может быть, и эмигранты, которые ищут удобное для поселения место! И последнее предположение будет верней… Когда видишь белые верха этих фургонов, ни за что нельзя поручиться. Да вот, смотрите сами. Как вы думаете, что это такое движется возле фургонов?
 — Там видны всадники…
 — Там не одни всадники, есть и пешие. Затем коровы, овцы, дети… Это эмигранты и даже колонисты, — я их хорошо знаю! Я убежден, что они очень быстро заселят всю эту территорию, потому что здесь самая лучшая земля для разведения хлопчатника!.. Я это еще и раньше предсказывал и, как видите, не ошибся. Эти люди колонисты и они непременно поселятся здесь! А где будут пастись после этого табуны диких лошадей? Где мы будем их ловить потом? Эх! Дорогой Эдуард Торнлей, мы должны готовиться к тому, чтобы покинуть эти места! Мы в последний раз охотились здесь на мустангов! Прощайте, чудные лошади! Через год и самое большее через два здесь будут стоять большие шести— и восьмиэтажные дома, а может быть, вырастет и целый город… Я ненавижу эти большие дома и города! Пройдет немного времени, и во всей Америке не останется места, где не было бы города! Ах! Нечего сказать, приятно будет жить нашим потомкам! Тогда не будет ни диких птиц, ни диких животных! Прощай охота, рыбная ловля, прощай свободная жизнь, большие леса! Ужас!.. Ужас!..
 И старый арканзасский траппер покачал головой, снова тронул своего мула и, продолжая ехать берегом реки, все время смотрел в ту сторону, где виднелся караван эмигрантов, причем в его взгляде виден был не только гнев, но и глубокая истинная печаль. Для всякого другого, кроме него, это белое пятно было бы знамением цивилизации, сигналом прибытия его братьев или, во всяком случае, людей одинаковых с ним понятий; но он видел в этом только мрачную тучу, заволакивавшую будущее, и с грустью переживал скорбь страстного охотника вообще и мустангера в особенности.
 — Странная вещь! — заговорил он снова, внимательно рассматривая людей, суетившихся вокруг фургонов. — Удивительно, право! У этих людей всего только два фургона, да и самих их не больше девяти человек, считая и негров. По всей вероятности, сюда переселяется какой-нибудь мелкий плантатор со всем своим имуществом… Бедняга! Если он рассчитывает поселиться здесь, имея только то, что есть при нем в эту минуту, я могу только пожалеть его, потому что Тигровый Хвост со своими кровожадными воинами проглотит его в одну минуту. А уже недалеко время, когда краснокожие снова выйдут на тропу войны!
 — Может быть, следом за этими будут еще и другие фургоны, которые почему-либо отстали и догонят их через несколько часов? — проговорил Торнлей, в котором слова его товарища пробудили сочувствие к эмигрантам.
 — Если это верно, тем лучше для них! Но эти фургоны должны быть еще очень далеко, потому что с этого места вся прерия отлично видна, по крайней мере, на пятнадцать миль кругом, а фургонов что-то нигде не заметно. Куда же они девались и почему так далеко отстали от авангарда?
 — Да, это в самом деле странно.
 — Нет, тут перед нами весь караван, я в этом уверен! На горизонте нигде не видно ни одной повозки, ни одного всадника. И, если вы ничего не имеете против, по моему мнению, нам следует сейчас же ехать к ним и разузнать, что они за люди, куда едут… и, может быть, помочь им советом.
 С этими словами, не ожидая ответа товарища, старый мустангер наградил своего мула сильным ударом хлыста и крупной рысью поехал к тем, с которыми он решил познакомиться и которым хотел помочь. Торнлей последовал примеру Карроля и, пришпорив своего мула, заставил его тоже пуститься рысью.




 Глава 4. ВЫБОР МЕСТА ДЛЯ ПОСЕЛЕНИЯ


 Караван эмигрантов или колонистов, появление которых так неприятно удивило мустангеров, был в пути уже давно, медленно подвигаясь по прерии, где не существует никаких проезжих дорог и где приходится ехать целиной… Вдруг послышалась команда:
 — Стой!
 Приказание это было отдано громким, привыкшим повелевать голосом, человеком очень высокого роста, лет пятидесяти, имевшим следы военной выправки и сидевшим на рослом, под стать ему, коне. Приказание это относилось не к батальону солдат, а к самому обыкновенному негру, исполнявшему обязанности одновременно кучера и погонщика при переднем фургоне, запряженном четверкою сильных мулов. Самого командира звали полковник Вильям Магоффин, и если бы кто-нибудь вздумал назвать его просто мистером Магоффин, без прибавления звания «полковник», он сейчас же остановил бы его словами:
 — Милейший, вы не совсем так, как следует, называете меня.
 Ветеран, служивший в армии под начальством Джэксона, он слишком дорожил усвоенными им привычками старого солдата и не мог отступиться от них ни при каких обстоятельствах. Поэтому же не мог он никак отвыкнуть от привычки говорить громким повелительным голосом, что составляет порок, которым одинаково страдают старые вояки во всем свете.
 Как только раздалась команда «стой», темнолицые погонщики подняли крик, и мулы в ту же минуту остановились. Вслед за первым фургоном сейчас же остановился второй, а за ним последовал и экипаж, запряженный парою поджарых, горячих лошадей. Одновременно с ним остановили своих лошадей и двое всадников, ехавших по обе стороны экипажа, мимо которого шестеро пеших слуг прогнали вперед дюжину овец и коров.
 Словом, это была довольно обычная для техасских прерий картина каравана эмигрантов, разыскивающих удобное место для поселения. Но в то же время это было в высшей степени необычное, если не единственное, явление для той местности, где остановился караван. Белые верхи фургонов в первый раз приходилось видеть на зеленом фоне леса, носившего название техасского «Кросс-Тимберса», причем доказательством того, что эмигранты прибыли сюда из южных штатов, служили не только кучера и погонщики-негры, но и смуглые лица людей, гнавших за караваном рогатый скот и овец.
 Если бы кто-нибудь приподнял белую занавеску верха у переднего фургона, то увидел бы, что в нем сидят женщины с лицами самых разнообразных оттенков, начиная с бледно-желтого и кончая совсем черным; вместе с ними тут же ютились и дети, без которых почти никогда не приходится видеть эмигрантских караванов. В следовавшем за вторым фургоном экипаже сидели две красивые «бледнолицые» молодые девушки, по манерам которых видно было, что они получили хорошее воспитание. Из двух всадников, ехавших возле этого экипажа, один был такого же высокого роста и такого же могучего сложения, как и полковник, но и по лицу его и по манерам видно было, что он принадлежит к более низкому классу общества. Другой всадник был совсем еще юноша, самое большее двадцати лет. Черты его лица имели сходство с начальником каравана, в чем, впрочем, не было ничего необыкновенного, так как юноша приходился племянником полковнику. Из двух молодых девушек, сидевших отдельно в карете, одна была дочь полковника Теннесси Магоффин, а другая ее двоюродная сестра Луизиана. Такие имена должны странно звучать для европейского уха; но в юго-западных и в юго-восточных штатах существует обычай давать дочерям имена тех штатов, где они родились. Этим же объясняются и такие имена, как Каролина, Виргиния и даже Флорида.
 Полковник Магоффин сам был уроженцем штата Теннесси, куда отец его прибыл вместе с Аардингом, Робертсоном и Брэдфордом и как истинный патриот считал себя обязанным дать имя Теннесси своей дочери, превратившейся в красивую молодую девушку с белокурыми волосами. Его племянник и племянница были детьми его сестры, которая вышла замуж за уроженца одного из самых отдаленных южных штатов и переселилась с мужем в Луизиану. Это объясняет, почему юная креолка, Луизиана Дюпрэ, приходившаяся Теннесси Магоффин двоюродной сестрой, отличалась от нее более тонкими чертами матово-смуглого лица.
 Место, где остановился по приказанию полковника караван эмигрантов, представляло из себя равнину, отлого спускавшуюся к югу. Место это казалось скорее садом или частью парка, чем некультивированным клочком необъятной прерии, случайно обратившим на себя внимание красотою местоположения. Недалеко отсюда виднелись группы высокоствольных деревьев, которые стояли, точно часовые, предупреждавшие путешественников, что за ними их ждут необъятные девственные леса и что эта прерия с ее высокой зеленой травой, волнующейся точно море, не более, как прелюдия.
 — Мне это место очень нравится, — сказал полковник, как только остановились фургоны, — и я не вижу необходимости ехать дальше… Я даже не думаю, чтобы мы могли найти где-нибудь другое местечко, которое находилось бы в лучших условиях и больше радовало бы глаз, чем это… Что вы скажете, мистер Стротер? Вы согласны со мной?
 — Разумеется, полковник, я не только согласен с вами, но я и сам так думал, — отвечал Стротер, который был не кто иной, как рослый всадник в простом костюме из домотканной материи цвета красной меди, вооруженный длинным шестифутовым ружьем, которое он держал на левом плече.
 Затем он подъехал ближе к полковнику Магоффину и авторитетным тоном прибавил:
 — Я тоже не думаю, чтобы можно было найти что-нибудь лучшее. Тут как раз рядом течет река, которая даст сколько угодно воды и для нас, и для скота, а прерия покрыта такой чудной густой травой. Места свободного тут сколько хочешь, и нам совсем не придется вырубать лес и расчищать землю. Надо будет только как следует вспахать и обработать ее, а затем, я уверен, она будет давать столько хлопка, сколько захотим, и притом самого лучшего качества. И потом, — сказал он в заключение, оборачиваясь к лесу, который с противоположной стороны реки доходил до самого берега, — нам не придется ходить далеко искать медведей и оленей, не говоря уже о том, что тут должно быть много пушных зверей, должны быть и зайцы, и дикие индейки… Да, полковник, я думаю, что вам надо как можно скорее оформить свои права на эту землю.
 — А ты какого мнения, Эжен? — спросил полковник своего юного племянника. — Земля в этом месте кажется очень плодородной и вполне пригодной для табака и хлопчатника; кроме того, я думаю, что здешний климат достаточно теплый и для того, чтобы можно было заняться выращиванием сахарного тростника. Место очень живописное, а рыбная ловля и охота дадут нам возможность всегда иметь провизию в изобилии. Ну, так скажи же мне твое мнение!
 С этими словами полковник обернулся к молодому человеку, который как уроженец Луизианы должен был, по его мнению, лучше знать, какая земля более пригодна для сахарного тростника. Но Эжен не слышал того, что ему говорил дядя, и, повернув лошадь, направился к экипажу, в котором в эту минуту находилась его очаровательная кузина Теннесси. Полковник с озабоченным видом тоже подъехал к этому экипажу и здесь снова повторил тот же вопрос, прибавив в заключение:
 — Скажите же мне, дети мои, как вы находите это место? Нравится оно вам?
 — Здесь восхитительно! — весело отвечала Теннесси. — Тут такая масса цветов, что только рви и делай из них букеты и гирлянды.
 — Это очень красивое место, — спокойно заметила ее кузина, лицо которой носило на себе следы меланхолии, даже почти печали.
 — Как ты думаешь, будет здесь расти сахарный тростник, Эжен? — спросил полковник, обращаясь непосредственно к юному креолу, на котором был хорошо сшитый костюм из синей бумажной материи, а голову прикрывала настоящая панама.
 — Не думаю, дядя, — отвечал молодой человек, точно не замечая, что ответ не особенно приятен дяде. — Мы отошли слишком далеко к северу. Да не все ли это равно, раз здесь можно будет заниматься выращиванием хлопчатника? Не забывайте, дядя, что фунт ваты стоит гораздо дороже фунта сахара. Главное затруднение для нас, если мы поселимся здесь, будет, по моему мнению, в том, как доставлять отсюда продукты земледелия на рынки и каким образом, если представится необходимость, поддерживать связь с населенными местностями.
 — Отлично! — весело проговорил полковник. — Я очень рад, что все согласны со мной. Все остальное мы устроим впоследствии. Мы займемся хлопком, а хлеб будем сеять лишь в таком количестве, какое необходимо для нашего собственного хозяйства. Что же касается провизии, то до тех пор, пока мы не разведем побольше скота, мы будем питаться рыбой и дичью и за столом у нас будет то медвежий окорок, то жареный дикий индюк. Словом, мы будем жить здесь не хуже, чем жили в нашем старом доме в Теннесси.
 Но говоря это, полковник оказался не в силах сдержать вырвавшийся у него невольный вздох. Он думал в эту минуту, что, покидая свой старый дом в Теннесси, ему пришлось отказаться и от того комфорта, к которому он привык, и от того, что в его представлении было неразрывно связано с понятием о благосостоянии, и навсегда сказать прости тем, кого он считал своими друзьями. В один печальный день к нему явился представитель закона и продал за долги, явившиеся результатом неумеренного хлебосольства и излишнего великодушия к другим, все его имущество, оставив ему лишь ничтожное число цветных, которые находились теперь при нем, тогда как раньше он был владельцем великолепной плантации, где работало двести человек чернокожих рабов. Но скользнувшая было по его лицу тень сейчас же исчезла, и через минуту он снова казался таким же спокойным и веселым. Он принадлежал к тому типу людей, в душе у которых живет инстинктивная страсть к переселению, которые не любят привязываться ни к одному месту и которых бессознательно влечет все дальше и дальше… Родившись и проведя детство на восточной границе штата Теннесси, он потом переселился в Нашвилл, в центр, а затем в Мемфис, на запад. Но и здесь казалось ему, что дома стоят слишком близко один к другому и что вся эта местность слишком густо заселена. Вот почему старый воин, лишившийся почти всего своего имущества, до известной степени был даже рад, что это дает ему возможность уйти подальше от цивилизации, подальше от городов, растущих, как грибы, от вырубленных лесов, от обработанных полей и отправиться искать счастья в другой стране, вдали от людей. И теперь ему казалось, что судьба дает ему возможность осуществить свою мечту в этом уголке Техаса. Место, куда совершенно случайно попал его караван и где он приказал остановиться, представлялось ему самым подходящим для поселения… А так как и все его спутники одобрили его намерение, он окончательно решил поселиться здесь.




 Глава 5. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ


 В то время, как эмигранты занимались приготовлением ужина и устройством бивуака на ночь, полковник Магоффин увидал направлявшихся к лагерю двух всадников, сидевших на мулах.
 Это были уже знакомые нам мустангеры.
 Появление человеческого существа (будь то бледнолицый или краснокожий) в местности необитаемой, в прерии или в лесу, всегда вызывает известного рода тревогу и опасение; поэтому полковник, в котором долгая служба в армии и многолетние странствования по малонаселенным территориям штатов выработали привычку держаться всегда настороже и быть готовым к встрече с опасностью, отдал приказание своим людям взяться за оружие.
 Но так как двое неизвестных продолжали все так же спокойно ехать крупной рысью, ничем не обнаруживая каких-либо враждебных намерений, и кроме того оказались «бледнолицыми», то полковник скоро успокоился и приказал своим людям опустить взятые было на прицел ружья.
 Как сам полковник, так и все входившие в состав каравана люди, с нетерпением и даже с некоторой, впрочем, вполне понятной тревогой поджидали прибытия незнакомых всадников.
 Они уже много дней не видели ни одного человека, которого могли бы назвать если не другом, то хотя бы не врагом, и уже совсем не рассчитывали увидеть в этих местах белых людей.
 Полковник Магоффин еще за год перед тем, как навсегда покинуть штат Теннесси, ездил осматривать обширную территорию, носившую название Кросс-Тимберс, и ни от кого не слышал, что эта местность уже заселяется и что тут есть колонисты. Поэтому его тоже очень сильно заинтересовало неожиданное появление двух «бледнолицых», как выражаются на своем образном языке индейцы.
 — Кто вы такие? Зачем вы забрались сюда? — грубо спросил Вашингтон Карроль, легко спрыгивая со своего мула.
 Он подошел почти вплотную к полковнику Магоффину, в котором с первого же взгляда угадал начальника этого маленького каравана эмигрантов.
 — Вот бесцеремонный и недвусмысленный вопрос, — сказал полковник, не изменяя своему обычному хладнокровию, — ну да это все равно: я не делаю из этого тайны и могу откровенно ответить вам, что мы — плантаторы и хотим поселиться здесь, чтобы заняться выращиванием хлопчатника, а если окажется возможным, то будем возделывать и другие растения.
 — И вы хотите поселиться здесь?.. На этом самом месте?..
 — Да. Мы только что решили поселиться именно на этом месте.
 — И у вас только и всего народу?
 — Да.
 — И к вам сюда никто еще не приедет?
 — Насколько я знаю, нет.
 — Надеюсь, вы не рассердитесь на меня за чистосердечное желание быть вам полезным… Как же вы рискнули отправиться сюда с такими слабыми силами? Или вы, может быть, не знали, какие вам грозят тут опасности?
 — Опасности? Какие опасности?
 — Со стороны индейцев, черт возьми! Вон там в лесах живет большая шайка индейцев…
 — Но почему же вы сами, вы и ваш товарищ, не боитесь жить в таком близком соседстве с ними? Вы ведь, наверное, тоже живете где-нибудь в этих местах?
 — Да, разумеется. Но только мы совсем другое дело. Ни я, ни мой товарищ не собираемся строить здесь дом, который будет виден со всех сторон за несколько миль, и потом мы не имеем намерения жить здесь долго. И потому у нас у обоих нет ничего такого, что могло бы пробудить алчность в дикарях; им с нас нечего взять, кроме скальпов, ну а наши скальпы мы постараемся уберечь — тут вы можете мне поверить на слово!
 — Я и не думаю сомневаться в этом…
 — Кроме того, индейцы, надо вам сказать, не особенно тревожатся, когда видят нас и таких же, как мы, трапперов или охотников; тогда как колонисты — дело совсем другое! Они прекрасно понимают, что прибытие бледнолицых и устройство плантаций влечет за собою уничтожение охотничьих территорий… Понимаете вы теперь, какая разница между нами и вами? Затем, еще раз повторяю вам, у нас нет ничего, а у вас есть имущество, и, как бы мало оно ни было, оно будет возбуждать зависть в индейцах, и они кончат тем, что непременно отнимут у вас все ваше добро! И вы должны будете считать себя еще счастливыми, если они только этим одним и ограничатся и не лишат вас также и жизни или не завладеют и тем, что для вас может быть дороже самой жизни.
 При этих словах старый охотник бросил многозначительный взгляд в сторону молодых девушек, которые, заслышав незнакомый им голос человека, разговаривавшего на английском языке, вышли из экипажа, но, увидев вместо одного двух незнакомцев, покраснели и остановились.
 Даже сам старый траппер, считавший себя навсегда застрахованным от опасных чар женской красоты, и тот невольно залюбовался ими. Взгляд его молодого товарища сначала перебегал с одной молодой девушки на другую, а затем окончательно остановился на креолке, от прекрасного лица которой он, казалось, уже не мог оторваться.
 Это восхищение, вызванное молодыми девушками в обоих мустангерах, было как бы их невольной и бессознательной данью красоте далеко не заурядной; хотя со стороны Торнлея в этом и не было ничего особенно удивительного, потому что он уже в течение многих недель не видел ни одного женского лица, за исключением индианок.
 Полковник Магоффин прекрасно понимал значение сделанного ему охотником намека. Эти слова пробудили в нем старые опасения, которые он упорно гнал от себя. Он не мог не сознавать, какая опасность грозит не только ему самому, но главным образом обеим молодым девушкам, если только в этих местах бродят шайки индейцев.
 Когда он был в этих местах год назад, он не только нигде не видел ни одного индейца, но даже не нашел и никаких признаков пребывания их в этих местах. Но теперь он явился сюда при совершенно других обстоятельствах. Теперь он хотел поселиться здесь: с ним были громоздкие фургоны, скот и наконец, что всего дороже, тут были женщины и дети. Поэтому слова траппера сильно встревожили его; но, не желая обнаружить эту тревогу в присутствии других, он сделал вид, будто не понял намека, скрывавшегося в словах мустангера, и спокойно отвечал:
 — Мне кажется, что опасность вовсе уж не так велика, как вы говорите, а потом мы и сами такие люди, что сумеем защитить не только себя, но и всех прибывших сюда с нами. Нас, правда, немного, но мои негры умеют так же хорошо владеть огнестрельным оружием, как киркой и лопатой. Среди них нет ни одного, кто не сумел бы выстрелить из ружья. Я имел это в виду, отправляясь сюда, и поэтому должно быть очень много краснокожих, чтобы нас победить или хотя бы запугать.
 На лице старого мустангера появилось нечто вроде насмешливой улыбки, тогда как лицо его молодого товарища, казалось, говорило: в случае нападения краснокожих или других каких-нибудь врагов, новые колонисты могут рассчитывать, что число белых и негров, способных защищаться с оружием в руках, в ту же минуту увеличится по крайней мере на одного человека.
 — К тому же краснокожие, кажется, зарыли в землю боевой топор, — продолжал полковник полувопросительно. — Так, по крайней мере, мне говорили на Красной реке, и поэтому-то я и решил отправиться сюда. Надеюсь, что с тех пор здесь не случалось ничего такого, что давало бы вам повод утверждать противное?
 — Ничего. Я не знаю ничего такого, — отвечал Карроль, — но только этот мир так же легко нарушить, как разгрызть орех. Индейцы очень быстро и очень легко забывают данное ими слово — как только это им кажется выгодным.
 — И вы наверное знаете, что тут где-то недалеко бродят краснокожие? — спросил полковник Магоффин.
 — Не так чтобы уж очень близко, но и не очень далеко: милях в двадцати от вас, не больше, вниз по течению ручья стоит лагерем и бродит по лесам довольно большая шайка индейцев. Это шайка семинолов, отделившихся от племени и странствующих по всей территории под начальством молодого вождя, которого зовут Тигровый Хвост и который ничем не лучше, если только не хуже настоящего тигра. Он привел с собою до полутораста взрослых индейцев, не считая женщин и детей. Эти воины, как они называют себя, вечно бродят по всей стране, и очень часто их встречаешь там, где всего меньше ожидаешь увидеть. Это-то и пугает меня больше всего, и я от чистого сердца советую вам сейчас же уехать со всеми вашими фургонами, неграми, ружьями… Уезжайте куда хотите, только подальше от этих опасных мест!..
 — Там видно будет. Меня это, признаюсь, не особенно тревожит, — отвечал плантатор так же невозмутимо, желая этим успокоить своих спутников, которые могли слышать их разговор и встревожиться, особенно женщины, и, может быть, совершенно необоснованно и, во всяком случае, раньше времени.
 — А вас не затруднит ответить мне, откуда вы прибыли сюда? — собираясь уже уезжать, спросил охотник, на которого, видимо, произвело очень благоприятное впечатление мужество и хладнокровие его собеседника.
 — Из Теннесси.
 — А как ваша фамилия, если это не секрет? Или, может быть, вы хотите, чтобы я сначала сказал вам свое имя?
 — Магоффин, по обыкновению меня все называют полковник Магоффин.
 — Полковник Магоффин! А вы не родственник лейтенанту Магоффину, который служил под начальством старика Джэксона, когда мы воевали с англичанами?
 — Мне думается, что я и есть тот самый лейтенант, про которого вы спрашиваете, потому что, насколько я помню, в армии генерала Джэксона не было другого лейтенанта с этой фамилией.
 — Неужели это правда? — вскричал мустангер, бросаясь вперед и хватая за руку плантатора. — Значит, вы и есть тот самый лейтенант Магоффин? Ну, да, конечно!.. Иначе это, впрочем, и быть не может! Теперь я вас узнаю и по лицу. А вы меня не узнаете разве? В этом, впрочем, нет ничего удивительного, черт возьми! В этом виноват вот этот проклятый шрам, перерезавший мое лицо пополам. Вы, впрочем, не можете ставить это мне в вину, потому что я получил его, защищая вас от удара томагавком, которым замахнулся на вас великан ирокез. Вы еще не забыли об атом?
 — Господи! Ваш Карроль, да неужели это вы? — проговорил полковник дрожащим от волнения голосом.
 Через минуту старый траппер был уже в объятиях полковника, который поднял его, как перышко, на воздух и крепко прижал к своей могучей груди.
 Окружавшие полковника и мустангера люди, видимо, были сильно удивлены разыгравшейся перед ними сценой.
 Обе молодые девушки, которых грубоватые манеры и сильно изуродованное лицо мустангера заставляли до сих пор держаться подальше от него, подошли и любезно приветствовали старинного друга и ратного товарища полковника Магоффина.
 Как только улеглось волнение, вызванное этой совершенно неожиданной встречей старинных знакомых, собеседники снова получили возможность говорить спокойно. Ваш Карроль, которого теперь уже серьезно заботило крайне опасное положение его старого друга, попросил выслушать его и деловым тоном человека, привыкшего взвешивать каждое свое слово, сказал:
 — Этот вождь Тигровый Хвост представляет из себя что-то ужасное даже и среди краснокожих, а его воины такие же, как и он, если еще не худшие негодяи и разбойники. Они даже свирепее своих союзников, команчей. Вся эта шайка состоит почти исключительно из одних молодых воинов, которым пришлось покинуть свое племя потому, что их не хотели больше терпеть. Ну, да это не беда! Раз вы остановились здесь и хотите здесь же и поселиться навсегда, нам остается только решить, какие нужно принять меры к тому, чтобы вам можно было жить, не боясь никаких опасностей. Прежде всего я посоветовал бы вам выстроить как можно скорее блокгауз, а потом вы можете уже приниматься за постройку жилых зданий и прочих хозяйственных построек. Надеюсь, полковник, вы знаете, как строят блокгаузы?
 — Да, имею понятие, — ответил полковник, — потому что такой блокгауз, о котором вы говорите, стоял среди покинутой нами плантации, и теперь я припоминаю, как он был выстроен.
 — Тем лучше! Мой товарищ Эдуард Торнлей, с которым позвольте вас познакомить, и я поможем вам в этом и руками и советом. Мы занимаемся здесь охотой на диких лошадей и сегодня только что загнали в корраль целый табун мустангов. Как только мы пристроим этих лошадей в безопасное местечко, сейчас же явимся к вам. У нас еще один товарищ, но только на него нечего особенно рассчитывать. Для постройки блокгауза у вас тут чудное местечко, как раз у самой бухточки, там, где стоит эта группа деревьев. Тут у вас будет под руками строительный материал, вам не нужно будет рыть колодец, и, кроме того, берег тут высокий и крутой, а это тоже имеет громадное значение, потому что вам придется укреплять только ту сторону, которая обращена к прерии.
 — Я последую вашему совету, Карроль.
 — И хорошо сделаете, полковник, но только принимайтесь за работу завтра же с утра.
 — Мы так и сделаем.
 — Отлично, — сказал Вашингтон Карроль, вскакивая на своего мула.
 Затем, обменявшись еще несколькими словами с полковником и пожав ему крепко руку на прощанье, мустангеры дали шпоры мулам и рысцой направились к своей хижине.




 Глава 6. МЕЧТЫ ПРЕСТУПНИКА


 Между тем, оставшийся в коррале Луи Лебар с нетерпением поджидал возвращения своих товарищей. Его нетерпение разделял и мул, хотя у последнего это вызывалось, может быть, просто чувством голода.
 — Будь они прокляты, негодяи! — думал Луи Лебар. — Где это они пропадают до сих пор, хотелось бы мне знать? За это время я мог бы уже несколько раз съездить в хижину и вернуться обратно. Они знают, что я здесь стерегу лошадей, и преспокойно сидят оба дома и едят до отвала, а я тут умираю от голода и жажды. Ах, как ненавижу я этих негодяев за то, что они так презрительно и недоверчиво относятся ко мне! Они хотят ехать в Нэкогдочс сейчас же после того, как покончат с укрощением приходящихся на их долю мустангов… Но я не могу ехать с ними: я не смею ехать туда. Да, я не смею ехать туда! Туда чуть не каждый день являются приезжие из Луизианы, плантаторы и эмигранты. Я рискую встретить там знакомых, и меня может кто-нибудь из них узнать. И тогда… тогда я попаду в руки проклятых полицейских ищеек, от которых мне стоило такого труда удрать! Что же мне делать? Как мне быть, раз я не могу ехать с ними туда, где живут люди моей расы? Остаться навсегда в прериях и в лесах? И всю свою жизнь бояться встречи с представителями закона?
 Последние слова он совершенно машинально произнес вслух. Но звук его собственного голоса испугал его, и он вдруг умолк и подозрительно оглянулся кругом, как бы затем, чтобы убедиться, что тут нет никого, кто мог бы услышать. Но спустя немного времени мысли его приняли обычное течение, и он, тяжело вздохнув, проговорил громким голосом:
 — Ах, если бы только я не боялся вернуться в Луизиану и поселиться снова там, хотя бы под чужим именем!.. А почему бы и нет? Цвет лица стал у меня совсем бронзовый, а моя борода изменила меня до неузнаваемости. Нет, об этом пока нечего и думать. Для того, чтобы жить человеком независимым, ни в ком не нуждаться и избежать возможности быть узнанным, нужно прежде всего иметь много денег, но у меня их почти нет… А разве скоро разбогатеешь, если будешь всю жизнь заниматься охотой на диких лошадей, продавая их потом самое большее по десять долларов за штуку? Для меня остается только один исход — согласиться на предложение Фаннинга, потому что только этим путем и можно будет скоро составить себе состояние. Он предлагает присоединиться вместе с ним к команчам и заняться грабежом плантаторов по течению Рио-Гранде. Плантаторы там народ богатый, и он уверен, что большинство мексиканских асиендадо держат у себя большие суммы денег, не говоря уже о том, что у них у каждого бесчисленное множество золотой и серебряной посуды, скота и всевозможных драгоценных вещей. Мне это, сказать правду, не особенно нравится, но я волей-неволей должен согласиться и присоединиться к Фаннингу и его шайке. Надо будет еще раз покрасить себе лицо и сделать его совсем такого цвета, как у краснокожих: теперь мне ничего уже не стоит добиться этого… Да, клянусь небом, я так и сделаю. У меня, впрочем, не остается другого выбора. Затем, когда у меня будет много денег, я могу смело ехать, куда захочу, и делать, что мне угодно. У этого молодого Фаннинга есть, кажется, небольшие деньжонки, и поэтому он может купить у меня мустангов, которые приходятся на мою долю: это избавит меня от необходимости самому гнать лошадей на продажу до ближайшего города. Итак, решено: я присоединяюсь к Фаннингу и отправляюсь вместе с ним к берегам Рио-Гранде!..
 Вот о чем думал Луи Лебар, или, лучше сказать, человек, называвший себя этим именем, стоя внутри корраля, где жалобно ржали пойманные мустанги, и с нетерпением поджидая возвращения покинувших его товарищей. Ему пришлось еще долго ждать, пока он, наконец, увидел их.
 — Наконец-то вы вернулись, — сказал он сердитым голосом, когда они подъехали к нему поближе, — а я уже думал, что вы забыли обо мне! Какого же черта вы там делали? Вы должны были бы помнить, что я умираю тут от голода и жажды!
 — Э! Товарищ, — своим обычно веселым тоном возразил ему Торнлей, — если бы вы поехали с нами, вы увидали бы нечто такое, что заставило бы вас, готов поручиться, запоздать еще больше.
 — Что же это такое, что может заставить двух охотников забыть, что их с нетерпением ждет голодный товарищ?
 — А! Заинтересовались-таки! В этой проклятой местности, черт возьми, не каждый день, я думаю, приходится видеть по две красавицы сразу!
 — У семинолов тоже немало красивых девушек. Или, может быть, их-то вы и встретили? Признайтесь, что я угадал! Ну, говорите, вы встретили краснокожих красавиц?
 В этих словах Луи Лебара звучала нескрываемая насмешка, потому что он прекрасно знал, какого невысокого мнения его товарищи о краснокожих и о красоте их женщин.
 — Я говорю вовсе не об этих отвратительных созданиях, — отвечал мустангер, — если бы мы встретили их, я не упомянул бы об этом ни одним словом, мистер Луи. Нет, я говорю о двух девушках, о двух ангелах и надеюсь, что и Карроль не откажется подтвердить мои слова. Не правда ли, Ваш?
 — Пусть меня возьмут черти, если я скажу хоть одно словечко против них! Это —настоящие ангелы, каких только можно себе представить. Я еще никогда не видел таких и, наверное, уже никогда больше и не увижу!
 — Слушайте, Торнлей! Вы, должно быть, сговорились с Карролем и просто-напросто дурачите меня. Но я совсем не расположен смеяться, я умираю с голоду, и мне не до шуток. Дайте мне сначала поесть как следует, а потом я с удовольствием готов дурачиться с вами, сколько хотите.
 — Ешьте, ешьте! — сказал Торнлей, протягивая уроженцу Луизианы мешок, в котором лежали привезенные ими сухари и дикий индюк, зажаренный накануне. — Наедайтесь досыта, но только не думайте, пожалуйста, что мы шутим; это так же верно, как и то, что я теперь разговариваю с вами.
 — Где же это вам удалось их увидеть? — спросил охотник, с жадностью набрасываясь на жареного индюка, один вид которого, казалось, сразу изменил к лучшему его настроение. — Теперь рассказывайте, пожалуйста, я буду есть и слушать.
 Торнлею так хотелось говорить, что он не заставил просить два раза и сейчас же с мельчайшими подробностями рассказал, как они увидели прибывший в эти места караван эмигрантов. Затем он не менее красноречиво описал заключительную сцену свидания старинных друзей, причем не забыл, само собой разумеется, упомянуть и о том, что эмигранты хотят поселиться в этих местах и завести здесь плантацию хлопчатника.
 — А вы не знаете, откуда прибыли сюда эти эмигранты? — спросил Луи Лебар, которого рассказ Торился, видимо, сильно заинтересовал.
 — Несмотря на то, что все они между собой близкие родственники, так сказать, члены одной семьи, они прибыли сюда из двух отдаленных один от другого штатов, — отвечал Эдуард, — один из них из Теннесси, а остальные из Луизианы. Постойте, да вы сами, кажется, из Луизианы, Лебар? Что, если они окажутся вашими знакомыми? Вот было бы интересно, не правда ли? Вы жили там долго и должны знать многих?
 Лебара не нужно было спрашивать, интересует его или нет, кто такие эти колонисты. Его любопытство и без того было сильно возбуждено, как только он услышал слово «Луизиана», потому что для него это могло иметь неизвестное его товарищам ужасное значение.
 — Луизиана — один из самых больших по размерам штатов, — отвечал он, стараясь ничем не обнаружить своего волнения, — а для того, чтобы знать всех жителей любого, даже самого маленького штата Северной Америки, нужно не просто странствовать по этому штату, как я, а жить в нем многие и многие годы. Если бы я знал их фамилии, я, пожалуй, мог бы сказать, из какой именно они местности, а, может быть, оказалось бы, что я их и знаю… Да вы, по всей вероятности, спрашивали их об этом? И они, наверное, сказали вам, кто они такие?
 — Представьте себе, нет! Я не спросил их об этом и поэтому не могу удовлетворить ваше любопытство. Но зато я слышал фамилию джентльмена, стоящего во главе каравана. Он из Теннесси и к тому же старинный друг Карроля, который скорей, наверное, припомнит его имя, чем я.
 Лебар вопросительно взглянул на старого траппера.
 — Я прекрасно знаю его фамилию, — отвечал последний, улыбаясь. — Я знаю не только фамилию, но чуть ли и не все прошлое этого джентльмена и смею вас уверить, что и сам он и его имя пользуется большим и вполне заслуженным уважением в Теннесси. Я был его другом еще в те времена, когда служил вместе с ним под начальством старого генерала Джэксона. И я смело могу сказать, не боясь погрешить против истины, что у нас в армии не много было таких храбрых молодцов, как лейтенант Вильям или Билль Магоффин, а теперь полковник милиции штата Теннесси.
 Луи Лебар, если бы мог видеть себя в эту минуту, наверное, обрадовался бы тому, что солнце скрылось за горизонтом, и темная ночь окутала своим покрывалом и корраль, и его самого, и разговаривавших с ним мустангеров. Не будь этой темноты, наступившей всего несколько минут тому назад, его товарищи вне всякого сомнения заметили бы, как сильно побледнело его лицо, когда при нем назвали фамилию полковника Магоффина.
 Несмотря на это, подозрительный и привыкший быть всегда настороже, Ваш Карроль обратил внимание, что голос Лебара все-таки слегка дрожал, когда он с деланной небрежностью спросил:
 — Как вы его назвали: полковник Магоффин?
 — Да, — отвечал старый траппер.
 — Вы его знаете? — спросил Эдуард.
 — Нет, я никогда даже не слышал такой фамилии.
 Беседа прекратилась. Утомленные продолжительной охотой мустангеры завернулись в одеяла и растянулись на мягкой зеленой траве под большим деревом. Казалось, они все сейчас же и заснули, несмотря на ржанье лошадей и завывания волков, бродивших стаями вокруг корраля. Но если бы в корраль проник какой-нибудь любопытный, он, наверное, обнаружил бы, что из троих мустангеров в ту же минуту заснули только двое: Торнлей и Карроль. Что же касается Луи Лебара, то он лежал с открытыми глазами. Его сильно взволновал и пробудил в нем воспоминания о прошлом рассказ мустангеров о встрече с полковником Магоффином…




 Глава 7. РАЗВЕДКА


 Лебару очень хотелось бы расспросить своих товарищей, кто именно прибыл с полковником в эти места. Но он не смел даже и заикнуться об этом из страха, что будет не в состоянии сохранить необходимое хладнокровие и что даже чуть заметное дрожание голоса может обратить на себя внимание старого траппера и возбудить в нем подозрение.
 Ему и так уже казалось, что тот заметил его удивление, когда Ваш назвал фамилию полковника. Ему казалось, что его подозрительный товарищ слышал даже, как сильно билось его сердце в эту минуту, и видел, как побледнело при этом его лицо. Лебар лежал на земле на некотором расстоянии от своих товарищей, которые спали рядом. Но он не долго притворялся спящим, ему нужно было только убедиться, что они в самом деле спят и что ему нечего бояться. Затем, сбросив с себя одеяло, он осторожно поднялся и ползком добрался до деревьев, в тени которых и скрылся совсем. Здесь он остановился, чтобы решить, каким путем ему скорее всего добраться до лагеря эмигрантов, куда он отправился на разведку. Лебар знал приблизительно, где именно они остановились, — это сообщил ему словоохотливый Эдуард Торнлей. Ему предстояло пройти всего около двух миль, и поэтому он решил не брать с собой своего мула. Кроме того, для него было даже и безопаснее пройти это расстояние пешком, потому что топот копыт по затвердевшей земле могли услыхать не только мустангеры, но и люди полковника Магоффина.
 — Магоффин! Магоффин! — повторял он, быстро шагая по прерии и поглядывая временами на звезды, которыми он руководствовался за неимением компаса. — Так звали их дядю, жившего в Теннесси. Неужели они обе здесь?.. Да, это скорее всего они! Луизиана, племянница полковника Магоффина, и та, другая, ее двоюродная сестра, дочь этого самого полковника. Случайного совпадения тут не может быть! Да, это они, они! Как объяснить их прибытие сюда? Что заставило их перебраться в эти места: воля Провидения или же покровительствующий мне злой дух? Если я не ошибаюсь и если это в самом деле Луизиана Дюпрэ, то значит судьба мне благоприятствует, и в конце концов она непременно будет моей женой! Я сам не знаю, что делается со мной; мне кажется, что я начинаю сходить с ума! Неужели это правда?..
 И он все шел и шел до тех пор, пока его не заставил сначала умерить шаг, а потом и совсем остановиться огонь костра на бивуаке эмигрантов, расположившихся лагерем под деревьями.
 Осмотревшись кругом, он пригнулся и нырнул в кусты, росшие по берегам речки, и медленно, чуть не ползком, стал пробираться ближе. Прошло еще несколько минут, и ему стал виден уже весь лагерь. Он видел верхи фургонов, видел лошадей, мулов и коров, которые паслись поблизости. Костер пылал ярко и освещал лица сидевших вокруг огня мужчин и женщин с белым цветом кожи. Немного дальше пылал другой костер, вокруг которого суетились готовившие себе ужин чернокожие невольники.
 Лебар еще ниже пригнулся к земле и еще медленнее, соблюдая еще большие предосторожности, стал подвигаться вперед. Тень от деревьев, кусты и густая, высокая трава отлично скрывали его, и ему нужно было заботиться только о том, чтобы не производить по возможности ни малейшего шума; но и это не представляло особого труда, потому что листва еще не начинала опадать с деревьев и зеленая сочная трава давала возможность скользить по ней почти бесшумно.
 Наконец он приблизился настолько, что мог рассмотреть лица сидевших вокруг огня эмигрантов, среди которых он, как и ожидал, увидел Луизиану.
 Лебар прополз еще немного, достиг большого дерева и, укрываясь за ним, не спуская глаз смотрел на Луизиану, которая отказалась быть его женой. В его глазах именно она была виновна в том, что он стал преступником. И вот теперь судьба устроила так, что он снова видит ее и, если захочет, может без особого труда завладеть ею и принудить стать его женой. Он видел в этом что-то роковое, как бы подтверждавшее, что его неудавшееся намерение должно теперь осуществиться.
 И Лебар стал медленно отступать той же дорогой, какой он добрался сюда, так как ему необходимо было вернуться в корраль раньше, чем проснутся его товарищи. На обратном пути его мысли были заняты выработкой плана завладеть юной креолкой, что казалось ему делом совсем нетрудным, если только он станет действовать осторожно, заручившись надежными помощниками. С этими мыслями он снова улегся рядом с мустангерами и почти в ту же минуту заснул крепким сном человека, нуждающегося в отдыхе после утомительной охоты.




 Глава 8. ДОГОВОР


 Проснувшись на следующее утро довольно поздно, Лебар весь день усердно занимался укрощением пойманных мустангов, а затем, с наступлением ночи, снова покинул уснувших товарищей. Но на этот раз его влекло уже не в лагерь эмигрантов, а в становище краснокожих, к его другу Тигровому Хвосту.
 Он застал его в вигваме. Индейцы, знавшие о дружбе Лебара с их вождем, пропустили его беспрепятственно.
 — Что заставило моего брата, Черного Мустангера, прибыть в такое позднее время в лагерь семинолов? — спросил краснокожий Лебара.
 — Я хочу оказать важную услугу вождю семинолов.
 — Я всегда рад видеть моего брата, а теперь особенно, но только пусть мой брат не томит меня и скажет, какую услугу он хочет оказать мне.
 — Не желает ли Тигровый Хвост взять себе новую жену?
 — У меня и так довольно жен.
 — Но у него нет ни одной бледнолицей жены?
 — Нет, у меня все жены краснокожие.
 — Тигровый Хвост, помнится мне, говорил, что ему хотелось бы иметь бледнолицую жену?
 — Да, и он с удовольствием даст за нее сто лошадей, если только она молода и красива.
 — Она и молода и красива, и, кроме того, Тигровому Хвосту не придется давать за нее ни одной лошади.
 — Слова Черного Мустангера приятно звучат в ушах его друга. Где же эта девушка, и когда мне можно будет взять ее?
 — Она очень близко отсюда, и взять ее можно будет скоро.
 — Мой друг хочет, чтобы я дал ему за это что-то такое… или, может, это грозит какой-нибудь опасностью?..
 — Опасности почти нет никакой, а мне нужен от вас пустяк.
 — Пусть Черный Мустангер говорит яснее.
 — С удовольствием.
 Вождь приказал подать трубки и любезно предложил одну из них гостю, другую закурил сам. Мустангер, подражая индейскому обычаю, несколько минут сидел молча, выпуская клубы синего дыма, а затем сказал:
 — Вчера к нам в прерии прибыл небольшой караван эмигрантов, то есть бледнолицых, как вы их называете. При них находится небольшое число черных рабов. Они прибыли из южных штатов с намерением поселиться недалеко отсюда на берегу реки и заняться разведением хлопчатника. Я сам видел их всего только одну минуту и даже не говорил с ними, но мои товарищи были у них вчера днем, и от них-то я и узнал, где именно хотят поселиться эти эмигранты и где будут они строить блокгауз. Но я этих эмигрантов знавал раньше… Мой брат вождь семинолов не забыл, что он обещал мне свою дружбу?
 — Тигровый Хвост никогда не забывает своих обещаний, — отвечал краснокожий.
 — Я это знаю, — продолжал мустангер, — и верю вам. Кроме того, я должен еще сказать вам, что за оказанную мне помощь вы получите такую награду, какой даже и не ожидаете… Теперь слушайте, что я скажу: вы должны будете напасть на эмигрантов, перебить всех мужчин и взять в плен двух молодых бледнолицых девушек, которых они привезли с собой! Что же касается негров, то с ними можете делать все, что вам угодно.
 — А! Так в этом караване две молодых девушки?
 — Да, обе они молоды и очень красивы. Одна из них будет женой вождя семинолов.
 — А другая?
 — А другая будет моей женой. За этим я и явился теперь к вам…
 — Значит, Черный Мустангер видел уже эту девушку раньше?
 — Да, я видел ее раньше и я ее люблю! Из-за нее я совершил преступление. Она не хочет быть моей женой, но я так люблю ее, что готов совершить новое, какое угодно преступление, только бы захватить ее. Ну, что же, вождь согласен помочь мне?
 — Значит, она очень красива?
 — Да.
 — Она самая красивая из двух?
 — Нет, вам она не понравилась бы. Вы мне говорили, что хотите иметь бледнолицую жену, что вам хотелось бы найти тихую женщину, у которой бы было румяное лицо и золотистые волосы. Поэтому-то я и говорю, что та, которую я люблю, вам не понравится, тогда как ее двоюродная сестра как раз в вашем вкусе.
 — Черный Мустангер говорит мудро, и, если только девушки так мало похожи одна на другую, нам больше не о чем и говорить. Ну, а теперь пусть он скажет, как легче нам завладеть ими?
 — Отправляйтесь сами вместе с вашими воинами, посмотрите местность и решите, как удобнее будет напасть на них. Только имейте в виду, что особенно спешить нет никакой надобности, потому что они хотят здесь поселиться и все равно никуда не уйдут.
 — Это правда.
 — Я не могу принять участие в нападении на эмигрантов, потому что для нас очень важно, чтобы мои товарищи ничего не знали о наших намерениях. Они не имеют понятия о моем прошлом и не подозревают даже, что я знавал раньше этих эмигрантов. Если только они догадаются об этом, у вас будет двумя врагами больше, кроме того, мне кажется, что они не особенно доверяют мне.
 — Они ничего не узнают.
 — Мы захватили табун мустангов и сегодня весь день занимались укрощением лошадей. Мы провозимся, вероятно, еще несколько дней, а затем я приеду к вам узнать, как вы решили действовать. Тигровый Хвост скажет мне тогда, как понравилась ему девушка с золотистыми волосами. Впрочем, я и теперь уже знаю, что он подумает, когда увидит ее: он скажет себе, что отдаст за нее свою жизнь, точно так же, как и я готов пожертвовать жизнью за ту, которая нравится мне. Ну, что же, вы согласны?
 — Да, — отвечал Тигровый Хвост твердым голосом. Договор был заключен. Мустангер простился с краснокожим, вскочил на своего мула и крупной рысью направился к корралю, где застал своих товарищей спящими, так как до рассвета было еще далеко.
 Солнце было уже высоко, когда Эдуард Торнлей и Ваш Карроль проснулись. Луи Лебар спал еще глубоким сном, когда старый траппер, сбросив с себя одеяло, сел на траву и, потягиваясь, стал громко зевать и кашлять. Это разбудило креола, который вдруг приподнял голову и, опершись на локти, стал испуганно осматриваться кругом, точно человек, которому грозит внезапное нападение врагов. От внимательных глаз Карроля не ускользнуло, конечно, это выражение испуга, и он довольно бесцеремонно спросил:
 — Что с вами, Лебар? У вас такое лицо, как у приговоренного к смертной казни, когда его будят утром, чтобы отправить на виселицу.
 В глазах у креола сверкнула ненависть, но он сейчас же опустил их под проницательным взором траппера, подозрительно смотревшего на него, и, стараясь казаться совершенно спокойным, ответил:
 — О! Ровно ничего, просто-напросто видел скверный сон как раз в ту минуту, когда вы меня разбудили своим кашлем.
 Торнлей встал немного раньше и теперь, возвращаясь с речки, где он только что выкупался, с удовольствием поглядывал на загнанных в корраль мустангов, печально топтавшихся на одном месте.




 Глава 9. УКРОТИТЕЛИ МУСТАНГОВ


 Корраль, как мы говорили, занимал угол долины, окруженный высокими деревьями и скалами и обнесенный, кроме того, прочной изгородью.
 — Слушайте, Ваш! — крикнул молодой виргинец еще издали трапперу. — Лошади сегодня выглядят гораздо свежее и сильнее, чем вчера, и нам придется немало повозиться с ними.
 — Не бойтесь ничего, мой молодой друг, — отвечал Карроль, пытаясь изобразить на своем лице улыбку. — Мне еще ни разу в жизни не приходилось видеть такой лошади, которую наброшенное на шею лассо не сделало бы покорной. Давайте скорее завтракать, а потом надо будет сразу же приниматься за работу. Нам надо торопиться, если мы хотим помочь полковнику.
 Тут его заставил умолкнуть устремленный на него взгляд пылавших, как раскаленные уголья, черных глаз Луи Лебара.
 — Как! Вы хотите помогать ему устраивать плантацию? — спросил креол с нескрываемым изумлением. — Мне кажется, что у нас немало и своего дела и что нам нужно прежде всего покончить с укрощением лошадей, чтобы отвести их на продажу. Это будет куда лучше, чем помогать другим строить дома и хижины. У них есть чернокожие рабы, ну пусть они им и строят все, что нужно. А потом знаете, что я вам скажу? Всего больше удивляете меня вы, Ваш Карроль: вы говорили, что ненавидите всех этих эмигрантов, которые заставляют нас уходить все дальше и дальше искать новые места для охоты, а теперь, вдруг, сами хотите помогать им. Откуда такая быстрая и странная перемена?
 — Все это так, и я в самом деле говорил одно, а делаю другое, — отвечал Ваш, не стараясь даже оправдываться. — Но, видите ли, в чем дело: у нас в Теннесси вошло в обычай никогда не отказывать в помощи другу, а в особенности на чужой стороне, вот почему мы с Эдуардом и решили помочь этому храброму полковнику. И потом, кто знает? Может быть, в один прекрасный день мы сами будем просить у него убежища и защиты, если команчи и этот проклятый Тигровый Хвост вдруг объявят нам войну, а этого, как вы и сами знаете, можно ждать каждую минуту.
 Говоря это, старый траппер в то же время грыз своими прекрасно сохранившимися белыми зубами сухари и ел ножку дикой индейки. Эдуард Торнлей тоже завтракал, но молча, потому что его мысли были заняты Луизианой Дюпрэ, задумчивое лицо которой все время стояло у него перед глазами и грезилось ночью во сне. Лебар тоже больше не заговаривал ни о чем и, как всегда, имел усталый и чем-то сильно озабоченный вид. Карроль, уничтожая индейку и сухари, искоса посматривал на него, стараясь делать это незаметно.
 — Послушайте, Ваш, — сказал Торнлей спустя несколько минут, — как вы думаете, годится эта крапчатая лошадь под седло для молодой девушки?
 В это время они уже кончили завтракать и все трое стояли у входа в корраль. Ваш, держа в зубах коротенькую трубочку, торопливо наматывал кольцами на правую руку сделанное из тонких сыромятных ремней лассо. Лебар стоял в нескольких шагах от него. Траппер обернулся к своему юному товарищу и, насмешливо улыбаясь, с минуту смотрел на него. Эдуард невольно покраснел и опустил глаза.
 — Значит, дело кончено? Вы-таки попались? — спросил Ваш, испуская глубокий вздох. — Будь я проклят, если это неправда, что все женщины знаются с нечистым! И, черт их знает, как они все это быстро и ловко делают! Но вы не тревожьтесь, я вовсе не думаю упрекать вас за это. Девушка с белокурыми волосами и в самом деле самая красивая из всех, каких я только видел; она настоящий ангел, таких и на картинах не часто увидишь. Да, ваша правда, эта лошадь будет самым подходящим подарком для молоденькой барышни.
 Говоря это, он в то же время тихонько отодвигал барьер, загораживавший доступ в корраль. Торнлей проскользнул следом за ним, и так как к ним в эту минуту подходил Лебар, он шепотом сказал своему умудренному жизненным опытом товарищу:
 — Послушайтесь моего совета, голубчик Ваш, выберите и вы какую-нибудь из лошадей и поймайте ее своим лассо, а потом мы вместе подарим их обеим молодым девушкам. Вы, вероятно, тоже заметили, что у них нет лошадей, и поэтому мы доставим им большое удовольствие.
 Ваш кивнул головой в знак согласия, но не сказал ни слова, потому что увидел Лебара. Затем они заботливо задвинули брусья барьера и занялись трудным делом укрощения диких лошадей. Ваш Карроль, как самый искусный из троих укротителей, шел во главе.
 — Слушайте, Лебар, — сказал он, обращаясь к последнему, — вы еще не научились хорошо бросать лассо, поэтому оставайтесь здесь, у ворот, вы откроете нам выход, как только мы поймаем лошадей.
 — Тем лучше, — отвечал Лебар недовольным тоном, бросая на землю свое лассо, — мне все равно, что делать, а это даже и легче, чем ловить лошадей.
 Бродившие по корралю мустанги, завидя приближающихся охотников, подняли головы и с громким ржаньем отбежали в противоположную сторону корраля, где сбились в плотную кучу и, дрожа от страха, ждали своих врагов. Ваш Карроль медленно подходил к табуну, держа в правой руке лассо, и, обернувшись на ходу к следовавшему за ним Торнлею, сказал:
 — Теперь старайтесь набросить лассо на вашу пеструю лошадку, а я, — прибавил он, улыбаясь, — возьму себе эту, кофейного цвета, с черной головой и черной гривой.
 Они были шагах в десяти или в двенадцати от сбившихся в кучу лошадей. Мустангер остановился, сначала откинулся всем корпусом назад, потом выпрямился, взмахнул над головой петлей лассо, и тонкий ремень, точно змея, обвился вокруг шеи лошади. В ту же минуту бросил свое лассо Торнлей и также удачно поймал понравившуюся ему с самого начала лошадь, белую, с маленькими черными, точно крапинки, пятнышками. Вслед за тем они приступили к самому трудному делу — вытащить лошадь из плотно сбившегося в кучу табуна; но через несколько минут и эта задача была благополучно выполнена. То натягивая, то отпуская лассо, они заставили лошадей сначала удалиться от табуна, а затем тем же способом принудили их бежать к воротам; здесь мустангеры вдруг натянули лассо. Лошади остановились, дрожа от страха, и позволили охотникам подойти к ним. Первая часть укрощения была кончена, теперь оставалось только объездить пойманных лошадей, но это уже такое легкое дело, которое мустангеры даже не считают за труд для себя: два часа бешеной скачки — и лошадь становится смирнее ягненка. Лошадь кофейного цвета выдержала испытание, но белая лошадь оказалась нежнее и у самых ворот, как подкошенная, упала на землю, с трудом дыша и от страха, и оттого, что лассо слишком крепко сжимало ее тонкую лебединую шею.




 Глава 10. ТИГРОВЫЙ ХВОСТ


 Стук топоров, которыми рубили деревья, разбудил дремавшее эхо на берегах реки, орошавшей долину Кросс-Тимберс. Полковник Магоффин и его спутники с раннего утра и до поздней ночи работали не покладая рук, наскоро обтесывая бревна, необходимые для сооружения блокгауза.
 В работе принимали участие все мужчины, за исключением Эжена Дюпрэ, не любившего тяжелого физического труда. В данную минуту он занимался чисткой своего охотничьего ружья, ведя в то же время шутливый разговор со своей двоюродной сестрой Теннесси.
 Молодая девушка в душе, видимо, вовсе не была недовольна присутствием двоюродного брата, хотя на словах и упрекала его со смехом, что он только изображает из себя человека занятого, будто бы, делом, а на самом деле ничего не делает.
 — Вы кончите тем, что испортите ружейные стволы, Эжен, — сказала она. — Вы чистите их с самого завтрака, и, если вы в самом деле хотите принести нам к обеду дикую индейку, вам давным-давно пора отправляться на охоту, мой друг.
 Она обернулась к кузине и тем же веселым тоном обратилась к ней.
 — Милая Луизиана, не можешь ли ты уговорить своего брата, который мне ужасно надоедает, оставить нас хоть на минуту в покое? Впрочем, если он не уйдет, я сама отправлюсь за цветами.
 Эжен, как будто не слыша того, что говорила Теннесси, принялся внимательно осматривать свое ружье, но сколько ни старался, нигде не мог найти ни одной царапинки, ни одного пятнышка, которое могло бы послужить для него предлогом остаться еще немного в обществе молодых девушек. Тогда он медленно, нехотя поднялся и, обращаясь к кузине, сказал:
 — А я, Теннесси, не сказал бы вам ничего подобного даже и в том случае, если бы вы и в самом деле мне сильно надоедали. Но вы, молодые девушки, гораздо бессердечнее нас: вы в состоянии смеяться над человеком даже в то время, когда видите, что ему тяжело, что он чуть не умирает от горя у ваших ног.
 Чуть заметная улыбка озарила на минуту бледное лицо Луизианы Дюпрэ.
 — Не говори таких глупостей, Эжен, — сказала она умышленно строгим голосом. — У тебя нет никаких причин для того, чтобы умирать с горя. Будь умницей и, если хочешь доставить мне удовольствие, отправляйся-ка лучше на охоту.
 — Я сейчас иду на охоту, сестричка. До свидания! Не сердитесь на меня, пожалуйста, не сердитесь и вы, Теннесси! Если я не принесу вам к обеду индейку, я позволю вам говорить, что я не умею стрелять.
 Он поцеловал ее руку и, весело насвистывая охотничью песенку, направился по берегу реки. Луизиана следила за ним печальным взглядом до тех пор, пока он не скрылся из глаз.
 — Бедный Эжен! Он так добр и так любит меня! Только он один и остался у меня после того, как умерли мои отец и мать, а моего несчастного жениха…
 Теннесси обняла кузину обеими руками и, прижавшись к ней, взволнованным голосом сказала:
 — Не говори так, голубушка Луиза! Старайся отгонять от себя эти печальные мысли. Мертвые счастливее нас, кто знает, что ждет нас здесь?.. Может быть, мы еще будем завидовать им! Не горюй же так, моя дорогая!
 Луизиана вытерла слезы и, целуя кузину, ответила ей:
 — Ты мой лучший друг, Теннесси! Я знаю, что ты меня любишь, и сама очень люблю тебя и знаю, что тебе тяжело видеть меня такой грустной и слушать мои слова… И знаешь? Ты права, к чему вспоминать о прошлом, да еще о таком тяжелом? Оно миновало, и его ни вернуть, ни изменить нельзя. Я хочу рассеяться.
 С этими словами она вышла и, обхватив рукой за талию кузину, потащила ее гулять. Проходя через лагерь, они видели рабов, которые заканчивали обедать. Пройдя немного дальше, они увидели в просвете между деревьями полковника и управляющего, который сплавлял по течению реки срубленные для постройки блокгауза деревья. Когда они были приблизительно метрах в ста от лагеря, Теннесси вдруг остановилась и вскрикнула.
 Впереди, в нескольких шагах от них, стоял, точно вынырнувший из-под земли, молодой индейский вождь в воинском наряде, но без оружия, держа в правой руке поднятую кверху трубку с длинным чубуком, украшенным перьями и стеклянными разноцветными бусами.
 Дикарь неподвижно стоял на одном месте, впившись своими сверкавшими, как раскаленный уголь, глазами в голубые глаза Теннесси Магоффин, в которой выражение лица индейского воина вызвало чувство ужаса, хоть в эту минуту она и не могла бы сказать, почему именно она так сильно испугалась его.
 Когда прошли первые минуты удивления и страха, молодые девушки стали рассматривать наружность краснокожего: в нем не было ничего отталкивающего. С точки зрения краснокожих, его можно было бы назвать даже очень красивым: он был высокого роста, стройный и сильный, глаза у него были очень выразительные, а волосы он носил очень длинные. Одет он был довольно необычно для краснокожего: вместо плохо выдубленной буйволовой кожи, на нем была перекинутая через одно плечо тигровая кожа, обшитая, точно бахромой, хвостами убитых им тигров — в награду за это ему и было дано его соплеменниками громовое прозвище: «Тигровый Хвост».
 Индейцу, который был не кто иной, как друг и союзник Луи Лебара, видимо, было приятно, что появление его так сильно испугало молодых девушек, хотя только мертвенно-бледное лицо Теннесси служило несомненным признаком страха: что же касается Луизианы, то она больше сохранила наружное спокойствие, по крайней мере. В своем родном штате ей гораздо чаще приходилось видеть индейцев, чем ее кузине в Теннесси, где краснокожие в это время уже почти совсем исчезли.
 — Не бойся, или, по крайней мере, старайся не дать заметить этого, милочка, — шепнула ей Луизиана, — этот дикарь не посмеет сделать нам ничего дурного, потому что к нам прибегут сейчас же на помощь из лагеря. Да вот, смотри, я сейчас буду говорить с ним.
 И, обращаясь к индейцу, она сказала ему голосом не только твердым, но даже повелительным:
 — Здравствуйте. Что вам нужно? У нас, в Луизиане, мы всегда бываем рады видеть индейцев.
 Тигровый Хвост медленно перевел глаза с Теннесси на ее кузину. Он сделал рукой знак и на очень плохом английском языке отвечал:
 — Я хочу виски, уг!
 — Мы не можем дать вам виски! — таким же твердым голосом отвечала юная креолка. — Прежде всего потому, что у нас его нет, но если бы даже у нас и была огненная вода, мы все равно не дали бы вам ее, потому что она очень вредна для индейцев: они теряют от виски разум.
 Тигровый Хвост взмахнул трубкой, которую он держал в правой руке.
 — Я хочу видеть бледнолицего командира, — сказал он. — Он даст мне виски! Тигровый Хвост великий вождь семинолов! Уг!
 — Бледнолицый командир на берегу реки, — отвечала Луизиана. — Там вместе с ним много вооруженных воинов. Он живет в дружбе с честными индейцами, а остальных убивает, как собак. Он не даст вам виски, повторяю вам.
 Тигровый Хвост бросил на нее такой взгляд, что она робко опустила глаза, покраснела и тоже почувствовала страх, хотя только что уверяла свою кузину, что им нечего бояться этого краснокожего. Тогда индеец снова посмотрел на Теннесси, которая, вся дрожа от страха, говорила в это время своей кузине:
 — Луиза, Луиза! Зови на помощь и бежим! Я умираю от страха! Он убьет нас!
 Вождь расслышал последние слова: он изобразил на своем лице самую добродушную улыбку, которая, однако, плохо гармонировала со свирепым выражением его глаз.
 — Вождь не убивает красивых бледнолицых девушек, — сказал он. — И потом Тигровый Хвост вовсе не враг бледнолицых. Смотрите! У меня нет даже ножа. У меня только трубка мира, которую я хочу выкурить с великим командиром бледнолицых.
 И он, откинув тигровую шкуру, показал охотничий пояс, на котором и в самом деле не было никакого оружия, по крайней мере на виду, и только висел набитый табаком кисет.
 — Тигровый Хвост — великий вождь, — продолжал индеец гордым уверенным тоном. — Он хочет видеть командира бледнолицых и приветствовать его.
 — Я уверена, что мой отец тоже будет очень рад видеть вас и поблагодарит за приветствие, — вмешалась в разговор Теннесси, хотя голос ее при этом и дрожал слегка. — Пройдите к берегу реки и там вы увидите его. Он лучшее нас знает, как нужно вести беседу с таким человеком, как вы.
 Тигровый Хвост снова изобразил на своем лице улыбку и, бросив насмешливый взгляд на молодую девушку, сказал:
 — Тигровый Хвост любит разговаривать с бледнолицыми женщинами и девушками; у него много жен, но нет ни одной такой красивой, как бледнолицые молодые девушки.
 Теннесси снова начала дрожать от страха: мужество покидало ее опять. Она дорого дала бы за то, чтобы к ним явился на помощь хотя бы кто-нибудь из негров, но все мужчины работали далеко на берегу и не могли, конечно, видеть того, что происходило в это время в лесу. А между тем индеец все более и более пугал ее своим свирепым взглядом. Тогда Луизиана снова решила попытаться заставить краснокожего уйти от них и твердым голосом заявила ему:
 — Бледнолицым молодым девушкам запрещают разговаривать с незнакомыми мужчинами. Если вам что-нибудь нужно, если вы хотите есть, мы прикажем дать вам все, что вам нужно, а если вы хотите видеть полковника, то идите к нему — он на берегу реки.
 — Я не голоден, — отвечал Тигровый Хвост высокомерно, — у меня всегда пищи даже больше, чем нужно. Мне нужны ружья, порох, одеяла.
 — О, господин Тигровый Хвост, — полным отчаяния голосом сказала ему Теннесси, — у моего отца и у его товарищей много ружей там, на берегу реки. Идите, пожалуйста, к ним: у нас в лагере не осталось ни одного ружья. Умоляю вас, идите к ним! Вам всего лучше переговорить обо всем с самим полковником.
 — Тигровый Хвост пойдет, куда он захочет и когда он сам захочет, а не тогда, когда ему приказывают! — гордо отвечал индеец, пожимая плечами. — Он хочет, чтобы ему дали виски сию минуту!
 И он направился мимо изумленных девушек прямо в лагерь, где появление его до такой степени испугало чернокожих, что они все сейчас же разбежались в разные стороны.
 Луизиана, сохранившая все-таки более хладнокровия, чем ее кузина, подозвала к себе чернокожего мальчика лет двенадцати и велела ему бежать как можно скорее к реке и позвать полковника.
 Но Тигровый Хвост, внимательно следивший за молодыми девушками, инстинктом краснокожего угадал все, что она говорила мальчику, и не успел тот пробежать и десяти шагов, как в ту же минуту в воздухе мелькнуло лассо, которое индеец выхватил из-под одежды, и опутанный ремнем негритенок упал на спину, не имея сил подняться. Вождь бросил угрожающий взгляд на молодых девушек и повелительным тоном сказал им:
 — Не вздумайте посылать еще кого-нибудь! Я сам пойду к командиру бледнолицых, когда придет время.
 В эту минуту и Луизиана почувствовала страх. Поступок краснокожего служил доказательством враждебных намерений индейца, очевидно, умышленно выбравшего для посещения лагеря именно такой момент, когда полковника не было в нем. Вдруг послышался топот скачущих во весь опор лошадей, быстро приближающихся к лагерю. Поведение Тигрового Хвоста моментально изменилось. Он подошел к лежавшему на земле мальчику, велел ему встать и, снимая с него лассо, сказал:
 — Хо, хо! Я только хотел испугать ребенка; но я не хотел делать ему ничего дурного!
 Через несколько секунд в лагере появились Ваш Карроль и Торнлей верхом на чудных мустангах и ведя еще двух лошадей в поводу. По тому, как сильно запыхались их лошади, видно было, что они летели во весь опор. Глаза старого траппера загорелись гневом, когда он увидел вождя семинолов, потому что бледные и взволнованные лица девушек красноречивее всяких слов говорили ему, что они пережили тяжелые минуты.
 — Я был почти уверен в этом! — вскричал старый траппер, бросая на индейца такой взгляд, который заставил того потупиться. — Мне это пришло в голову сейчас же, как только я увидал привязанную к дереву лошадь. Что вам здесь нужно? Говорите!
 Тигровый Хвост придал своему лицу самое кроткое выражение, какое только мог, и, показывая свою изукрашенную трубку, сказал:
 — Я пришел выкурить трубку мира с моим соседом, командиром бледнолицых.
 — Зачем же вы попали сюда? — продолжал допрашивать Карроль. — Вы знаете, что полковник Магоффин работает на берегу реки, и вам совсем незачем было совать сюда ваш мерзкий нос и вступать в разговор с молодыми девушками. Я хорошо вас знаю: вы нарочно выбрали такую минуту, чтобы испугать женщин! Это ведь в вашем вкусе! Ну, а теперь можете убираться! Слышите, что я вам говорю, Тигровый Хвост? Убирайтесь сию же минуту! Уходите, а не то вам плохо придется!
 Как ни была испугана Теннесси, но фигура индейского вождя, потупившего глаза и говорившего таким кротким, как будто даже робким голосом, показалась ей до такой степени смешною, что она весело расхохоталась. Нечего и говорить, как благодарили молодые девушки так неожиданно явившихся к ним на помощь мустангеров, заставивших удалиться индейского вождя, который, держа в руке свою знаменитую трубку, точно оливковую ветвь, медленными шагами направился к реке и скоро скрылся за деревьями.
 — Ах, мистер Карроль, — говорила Теннесси соскочившему со своего мустанга трапперу, — вы себе и представить не можете, как мы вам благодарны и как мы обрадовались, когда увидели вас! Этот индеец так перепугал нас всех; он, вероятно, кончил бы тем, что обокрал бы нас и прежде всего, конечно, забрал бы все оставшиеся в лагере ружья.
 — Негодяй!
 — Как вы думаете, придет он опять сюда? Мне кажется, я умру от страха, если только снова увижу его.
 — О! Можете быть спокойны, сюда он больше уже не явится, — отвечал Ваш Карроль, — это мы берем на себя. Все эти индейцы одного поля ягоды; они грубо держат себя с женщинами, с безоружными, и трусливо бегут от вооруженного бледнолицего! Вы ведь и сами обратили внимание, как он сразу изменился, когда мы приехали.
 — Смотрите, он идет сюда вместе с полковником и мирно о чем-то беседует с ним.
 — Не бойтесь; теперь он будет держать себя смирно и долго здесь не останется.
 — А вы не уедете от нас?
 — Нет, и мы сумеем заставить его держать себя прилично. Если бы вы знали, как мне хочется показать ему, до какой степени я ненавижу и презираю его самого и всех краснокожих!
 — А как вы думаете, — спросил Эдуард Торнлей, разговаривавший в эту минуту с Луизианой, — не поехать ли кому-нибудь из нас к ним навстречу и не предупредить ли полковника, как он должен держать себя с этим негодяем?
 — Да, это было бы не только полезно, но даже необходимо.
 — В таком случае я еду?
 — Нет, вы оставайтесь здесь, а я поеду: я думаю, что Тигровому Хвосту будет приятнее видеть меня, чем вас. А вы поболтайте с юными мисс, но только, пожалуйста, не покидайте их ни на минуту! — сказал Карроль, бросая Торнлею поводья лошади кофейной масти, а сам вскакивая на своего мустанга и уезжая навстречу полковнику.




 Глава 11. ДВОЮРОДНЫЕ СЕСТРЫ


 — Как вы думаете, грозит нам какая-нибудь опасность? — спросила Теннесси у Эдуарда Торнлея, когда Ваш Карроль уехал.
 — В настоящую минуту нам нечего бояться, мисс Магоффин, — отвечал молодой человек. — До тех пор, пока индейский вождь видел только чернокожих невольников, которые стерегли лагерь и вас, он был смел и дерзок; но теперь, увидя нас и узнав, что у вас, кроме полковника, есть еще и другие защитники из белых, он не позволит себе ничего подобного. Краснокожий уважает силу и мужество, где бы ему ни пришлось столкнуться с ними. Поэтому-то я и не думаю, чтобы этот презренный Тигровый Хвост рискнул на вас напасть среди дня.
 Теннесси облегченно вздохнула. Но она не знала, что Торнлей умышленно не сказал ей всей правды, не желая возбуждать в молодых девушках тревогу раньше времени. Если бы он хотел сказать ей все, он должен был бы предупредить ее, что в скором времени Тигровый Хвост явится ночью и постарается внезапным нападением взять то, чем он не мог бы завладеть днем. Желая сменить тему разговора, он спросил:
 — Как вы думаете, мисс Магоффин, понравится вам здесь, в Техасе?
 — Если бы вы задали мне этот вопрос час тому назад, я ответила бы вам, что мне здесь больше чем нравится.
 — А теперь?
 — А теперь, после того, как нас так напугал этот ужасный индеец, этот край утратил уже в моих глазах всю прелесть, и все очарование исчезло навсегда.
 — По-моему, вы немного преувеличиваете, мисс.
 — Нет, я нисколько не преувеличиваю то отвращение и тот ужас, который я только что пережила. Ответьте мне по совести: можем мы считать себя здесь в полной безопасности и не бояться внезапного нападения краснокожих?
 — О, этого вам пока нечего бояться, мисс. Мы предупредили вашего отца. Он строит теперь блокгауз, и как только выстроит его, обнесет кругом палисадом, и тогда вам нечего будет бояться даже в том случае, если на вас нападут все индейцы сразу.
 — А сколько времени нужно, чтобы выстроить все это и чтобы мы могли чувствовать себя в полной безопасности? — спросила Луизиана, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.
 — Блокгауз самое позднее дня через два будет приведен в такое состояние, что в нем уже можно будет защищаться от нападения врагов, — отвечал Торнлей, довольный, что может похвастаться своими познаниями в присутствии той девушки, которая произвела на него такое сильное впечатление. — Ваш отец может перевезти вас всех туда хоть сегодня же, и там вы будете чувствовать себя гораздо безопаснее уже по одному тому, что там производятся все работы, и, следовательно, там всегда будут присутствовать все мужчины, которые защитят вас в случае необходимости. Это место, признаюсь, совсем не годится для лагеря: тут слишком много таких уголков, где могут скрываться враги. Тогда как там никому нельзя будет незамеченным подкрасться к блокгаузу.
 — Значит, вы все-таки думаете, что на нас могут напасть, и даже, может быть, сегодня?
 — Нет, мисс, этого я не говорил. Я не думаю, чтобы вам грозила опасность так скоро, потому что, как я уже вам сказал, защитники лагеря представляют такую силу, с которой надо считаться. И потом вы будете держаться настороже. Индейцы никогда не нападают при таких условиях.
 Разговор этот показался слишком серьезным и слишком продолжительным живой Теннесси Магоффин, к которой, как только миновала опасность, снова вернулось ее прежнее веселое настроение и природная беззаботность. И вот она, желая сменить этот скучный, по ее мнению, разговор, сказала:
 — Каких красивых лошадей вы привели, мистер Торнлей! Какая разница между ними и безобразными мулами, на которых вы приехали вчера! Мне больше всего нравится эта кофейного цвета лошадка, я в жизни не видела ни одной лошади красивее ее. Как вы думаете, могла бы я на ней ездить?
 — Сейчас я не советовал бы вам этого делать, мисс Магоффин, — отвечал мустангер с сияющим от радости лицом. — Я ее только вчера укротил, и ее нужно еще хотя бы немного объездить. Но я очень рад, что она вам нравится, потому что мой друг Карроль предназначил ее для вас. Что же касается другой лошади, то мне очень хотелось бы, чтобы она понравилась вашей кузине, и я почел бы себя в высшей степени счастливым, если бы она позволила мне предложить ей эту лошадь в подарок.
 — А от имени кого вы собираетесь делать мне подарок, мистер Торнлей? — спросила молодая девушка, вскидывая на него глаза.
 Торнлей покраснел до корней волос и, сильно смущаясь и робея, отвечал:
 — Я хотел просить вас, мисс, принять эту лошадь в подарок от меня.
 — А!
 — И я, и мой друг, мы оба обратили внимание, что вы не привели с собой верховых лошадей, и поэтому мы думали, что не сочтете это неделикатностью с нашей стороны… если мы… если бы мы осмелились… подарить вам… Неужели вы откажетесь принять их от нас в подарок? — закончил он свою речь, умоляюще глядя на Луизиану.
 Луизиана снова подняла свои лучистые глаза на Торнлея и твердым голосом, совершенно спокойно, сказала ему:
 — Очень вам благодарна, мистер. Это очень любезно, как с вашей стороны, так и со стороны вашего товарища, но вы так мало еще знаете нас, что с нашей стороны было бы большой неделикатностью принять от вас в подарок таких чудных лошадей. Думаю, вам не часто удается ловить таких мустангов, а на мой взгляд, они должны стоить очень дорого.
 — Главная ценность их в том, что они могут вам понравиться и что этим мы доставим вам удовольствие. Кроме этих лошадей, у нас в коррале еще целая сотня мустангов, которых мы сейчас укрощаем, а потом поведем в Нэкогдочс. Согласитесь, пожалуйста, принять этих лошадей от нас в подарок; этим вы нам доставите большое удовольствие. Обе эти лошади прекрасно годятся под дамские седла. Крапчатая летит, как птица. Мне нужно будет проехать на ней еще раза два или три, а потом можно будет на ней ездить и вам.
 — В таком случае, я беру эту лошадь, мистер Торнлей, и очень, очень благодарю вас за такой прекрасный подарок, — сказала Луизиана.
 Этим и закончился их разговор, потому что как раз в эту минуту показался полковник Магоффин; рядом с ним шел Тигровый Хвост, держа в руке поднятую кверху трубку мира. За ними следовало, на всякий случай, несколько вооруженных белых, а затем ехал верхом Ваш Карроль. Дойдя до лагеря, бывший траппер спрыгнул с лошади, привязал ее к колесу одного из фургонов и, подойдя к Теннесси, почтительно поклонился ей и сказал:
 — Мисс Теннесси, мы с моим товарищем думали, что вам и мисс Луизиане доставит удовольствие иметь двух верховых лошадей, на которых вы могли бы кататься по прерии. Мы выловили этих лошадей из табуна, и дня через два или через три они будут уже совсем укрощены, и на них можно будет ездить кому угодно. Если вы соблаговолите, мисс Теннесси, принять от меня в подарок эту кофейного цвета лошадку, которая с этой минуты будет уже ваша, то другую, крапчатую, мы будем просить принять от нас в подарок вашу кузину, мисс… мисс…
 — Меня зовут Луизиана Дюпрэ, — отвечала юная креолка, — и я очень вам благодарна за подарок, мистер Карроль.
 — О, мисс, вы слишком любезны. Возможность поговорить с вами с избытком вознаграждает нас за этот скромный подарок, — произнес Ваш Карроль, без всякого намерения сказать комплимент.
 — Еще раз спасибо вам за подарок, мы обе в восторге от наших лошадей, — сказала Теннесси.
 — Но только нам все-таки нужно еще немного подрессировать этих лошадок, — сказал Карроль, — потому что, какими ни смотрятся они смирными, я не думаю, чтобы на них могли сейчас ездить даже самые смелые девушки штатов Теннесси и Луизианы…
 В эту самую минуту к ним подошел полковник и вместе с сопровождавшим его Тигровым Хвостом направился к одному из фургонов.
 Индеец, незадолго перед тем державший себя так грубо и так бесцеремонно, теперь притворялся избалованным и капризным ребенком, с нетерпением ожидающим получить давно обещанную игрушку.
 Ваш Карроль окинул индейца презрительно-насмешливым взглядом; бывший траппер при этом так лукаво подмигнул молодым девушкам, что Теннесси не могла сдержать себя и весело расхохоталась.
 Проходивший мимо них Тигровый Хвост, услышав веселый хохот молодой девушки, повернул голову и бросил на нее быстрый, как молния, взгляд. Затем лицо его приняло прежнее выражение наивного простодушия. Но в этом взгляде, брошенном на молодую девушку, было столько угрожающей ненависти, что Теннесси побледнела, как смерть, и у нее пробежала дрожь по всему телу.
 Ваш Карроль дождался, пока полковник и вождь отошли немного подальше, а затем сказал вполголоса:
 — Этот презренный дикарь уверяет, что он явился просить у своих бледнолицых друзей пороху и виски. Полковник ответил, что порох ему нужен и самому на случай, если на него нападут индейцы, которые позволяют себе иногда нападать с целью грабежа; что же касается виски, — прибавил он затем, — то сам я не пью, и виски у меня нет, но если бы даже и было, я все равно не дал бы его вождю. Я думаю, все ограничится тем, что он даст ему табаку и красное одеяло.
 — А как вы думаете, удовольствуется этим Тигровый Хвост? — спросил Торнлей. — И не лучше ли было бы прогнать этого индейца, не давая ему ничего? Лагерь расположен в очень неудобном месте, и этому разбойнику не трудно было бы напасть на лагерь хотя бы нынешнею же ночью, в надежде, что ему удастся похитить оружие и вообще все, что ему здесь нравится.
 — А мы-то на что? — довольно грубым тоном возразил Ваш Карроль. — Кто же мешает нам приехать сюда вечером? Или вы, может быть, считаете нас ни на что не годными новичками, Эдуард? И я, и полковник — мы оба отлично знаем, какая нам грозит опасность, и после завтрака сделаем все, что нужно, чтобы не дать захватить себя врасплох, а вы в это время займетесь дрессировкой лошадей. Но, тише! Индеец уже идет обратно.
 Семинол и в самом деле показался в эту минуту из-за ближайшего фургона, в котором лежало личное имущество полковника. Он улыбался, и его лицо сияло от удовольствия. Через левую руку у него было перекинуто бумажное одеяло ярко-красного цвета, в правой он нес большой пакет табака низшего сорта, а свою знаменитую трубку держал под мышкой. С улыбающимся лицом он прошел мимо молодых девушек, даже не взглянув на них, и через минуту скрылся в чаще, где к одному из деревьев была привязана его лошадь. Полковник, появившийся вслед за ним, проводил его глазами, а потом, обращаясь главным образом к Карролю, сказал:
 — Я положительно отказываюсь верить, чтобы этот индеец был уж так нам опасен, как вы стараетесь меня уверить, милый друг.
 — А!
 — Да, он мне показался субъектом довольно простодушным и добрым, и, во всяком случае, уж безусловно честным. Он так обрадовался, когда я дал ему одеяло и табака…
 — Не верьте ему, милый дядя, — перебила его Луизиана, — это человек очень опасный. Он двуличный и опасный человек, поверьте мне.
 — Я вполне согласна с Луизианой, — вмешалась Теннесси. — Я прочла в его глазах угрозу и до такой степени испугалась, точно меня укусила ядовитая змея, когда он, возвращаясь, бросил на меня сердитый взгляд за то, что я расхохоталась.
 — И вы думаете то же самое, господа? — спросил полковник, обращаясь к мустангерам.
 — Да, разумеется, — ответил Торнлей.
 — А что касается меня, — сказал Карроль сердито, — то я могу только пожалеть, что вы, давая ему табак, не подсыпали в него мышьяка. Вы, по-моему, человек слишком добрый и слишком честный, чтобы жить в техасских прериях.
 — Э, полноте!
 — Неужели же вы думаете, что этот негодяй приходил затем только, чтобы выпросить у вас табака и одеяло и попросить пороху и виски?
 — Ну да, черт возьми! Он так обрадовался, что я этого даже не ожидал…
 — И вы решили, что он был рад получить это? Разуверьтесь, пожалуйста! Он приходил сюда шпионить, и все время, пока он был здесь, он только этим и занимался.
 — Неужели это правда?
 — Это истинная правда, и, если мы не примем меры, он явится сегодня же ночью со всей своей шайкой и ограбит вас дочиста.
 — Как это странно! — проговорил полковник, вздохнув. — В таком случае нам надо как можно скорее выбраться отсюда на открытое место.
 — То же самое думаю и я, — подтвердил Карроль, — об этом-то я и хотел переговорить с вами. Послушайтесь меня, покиньте эти места как можно скорее! Здесь очень опасно оставаться как для вас, так и для всех ваших!




 Глава 12. ОХОТА НА ДИКИХ ИНДЮКОВ


 Покидая лагерь, Эжен Дюпрэ и в самом деле имел твердое намерение идти на охоту и при этом решил не возвращаться без пары диких индюков или дикой козы, так как привезенный с собой сравнительно небольшой запас провизии следовало беречь насколько возможно. Надо заметить, что он считался одним из лучших стрелков у себя на родине, где охотился на всякого рода дичь. Но с тех пор, как они вступили в эту часть Техаса, ему ни разу не приходилось не только стрелять диких индюков, но даже и видеть их, хотя он и слышал много раз клохтанье их на заре. Ему, правда, говорили, что птиц этих в этой местности приходится видеть очень редко и, кроме того, они так осторожны, что к ним почти невозможно подкрасться на ружейный выстрел. Впрочем, даже и в Луизиане, где их гораздо больше, охотникам удается убивать их только случайно. В Техасе на этих птиц охотятся с дудкой, которой охотник подманивает индюков, подражая клохтанью индюшек. Мистер Стротер, бывший смотритель, или, вернее, бывший управляющий полковника, не раз в своей жизни охотившийся на индюков в Техасе и в штате Теннесси, где он жил многие годы, сделал из кости крыла индюшки дудку и научил Эжена приманивать ею индюков. Когда молодой креол, верхом на лошади и с охотничьим ружьем за плечами, проезжал мимо работавших на берегу реки, старый Стротер бросил на него завистливый взгляд, но не сказал ни слова.
 — Ты едешь на охоту, Эжен? — издали крикнул молодому человеку полковник, наблюдавший за тем, как обтесывали срубленные для постройки блокгауза деревья и как перетаскивали их затем к месту постройки.
 — Да, дядя, — отвечал молодой человек, — я видел сегодня утром в подзорную трубу стадо коз на берегу реки, а потом, если не ошибаюсь, слышал и клохтанье диких индюков за рекой.
 — Если только ты рассчитываешь на индюков, смотри, как бы не пришлось тебе вернуться с пустыми руками, — сказал полковник, улыбаясь. — Стротер уверяет, что в этих местах индюки большая редкость.
 — Это правда, индюки здесь редки, — подтвердил бывший управляющий, считавший себя вправе вмешаться в разговор после того, как назвали его имя. — И потом, знаете, не всякому удается не только убить, но даже и подкрасться незаметно к этой птице. Если вы хотите иметь сегодня жареного индюка, вы должны и меня отпустить на охоту.
 — А, вот к чему ты клонишь, старый плут!
 — Вовсе нет, полковник, я это сказал потому…
 — Потому, что тебе тоже хочется идти на охоту. Ну, хорошо, ступай, дружище, — сказал полковник самым добродушным тоном. — Я думаю, что мы можем обойтись без тебя часок-другой: только не ездите, пожалуйста, очень далеко.
 — Хорошо, полковник, — отвечал обрадованный управляющий.
 Эжен тоже был очень рад поехать на охоту со стариком Стротером, который вполне заслуженно пользовался репутацией опытного охотника и меткого стрелка. Управляющий взял ружье, вскочил на лошадь, и оба охотника поехали берегом реки. Невдалеке они увидели брод и переправились на другой берег.
 В ту минуту, когда лошади их входили в воду, они увидели на другом берегу, покрытом высокой густой травой, целое стадо ланей и еще каких-то больших птиц, которых Стротер назвал дикими индюшками; но и птицы, и лани, как только завидели охотников, моментально исчезли.
 Переехав через реку, охотники направились к видневшемуся невдалеке холму. Тут они слезли с лошадей и привязали их к ветвям громадного кедра, который весь оброс растениями-паразитами, гирляндами, ниспадавшими до самой земли и образовывавшими под ветвями дерева подобие свода, не проницаемого для глаз.
 — Теперь, мистер Эжен, — сказал Стротер, — мы с вами пойдем в эти кусты, но только надо пробираться так тихо и так осторожно, чтобы не хрустнула даже сухая ветка под ногами; иначе индюки, которые, должно быть, где-нибудь недалеко, снимутся с места, и тогда мы их уже не скоро найдем. Кроме того, помните, эти птицы очень зоркие, и берегитесь, чтобы они вас не увидели.
 Старик охотник осмотрел ружье, переменил пистон и только после этого, согнувшись чуть не вдвое, стал пробираться между кустами, не производя ни малейшего шума. Эжен, следуя его примеру, тоже пригнулся к земле и, осторожно раздвигая кусты, медленно стал подвигаться вперед.
 Так шли, или, лучше сказать, ползли они довольно долго, с трудом продираясь сквозь чащу кустарника и поминутно останавливаясь, чтобы раздвинуть загораживавшие им путь лианы.
 Легкий ветерок дул им навстречу, а это весьма важное обстоятельство, когда отправляешься на охоту. Впрочем, умудренный опытом Стротер и не переправился бы через реку в этом месте, если бы ветер дул с другой стороны. Он предпочел бы лучше проехать еще несколько миль, чем идти под ветром.
 Наконец, они добрались до опушки и увидели впереди лужайку шириною около тысячи футов. Дальше опять начинался лес. Стротер обернулся к своему спутнику и сделал знак остановиться. Но на этой лужайке не было видно ни одной козы, ни одной лани, ни одного индюка, и у пылкого Эжена невольно сорвался возглас разочарования. Стротер обернулся к нему и сделал знак соблюдать тишину, а затем преспокойно уселся под деревом и предложил своему спутнику последовать его примеру.
 Перед ними с деревьев, точно занавес, спускались покрытые листьями стебли ползучих растений, не мешавшие им, однако, видеть все, что происходят на лужайке. Эжен, не понимая, зачем это делается, тем не менее покорно уселся рядом со Стротером и, пригнувшись к его уху, шепотом спросил:
 — Чего ради мы здесь сидим? Неужели вы сами не видите, что на этой лужайке ничего нет?
 — Молчите, — так же тихо отвечал ему бывший управляющий. — Молчите и слушайте, сидите смирно и ждите!
 Так сидели они довольно долго, не слыша ничего, кроме собственного прерывистого дыхания и легкого шелеста в траве, который производили бегавшие кругом них мелкие животные. Вдруг откуда-то издали до них донеслось странное клохтанье. Молодой человек в ту же минуту достал из кармана дудку для приманивания индюков, но Стротер удержал его за руку.
 — Подождите, подождите, мистер Эжен, — шепотом сказал он, — послушайтесь меня, не спешите! Если вы ему сейчас ответите, индюк ни за что не придет сюда. Предоставьте мне действовать, и через несколько минут он будет в двадцати шагах от вас.
 Старый Стротер не спеша достал из кармана дудку и приложил ее к губам; в ту же минуту послышалось короткое клохтанье индюшки, похожее на жалобный стон. На этот призыв ответили сразу три самца с трех различных сторон. Эжена поразил этот блестящий результат, и он снова взялся было за дудку, но Стротер опять остановил его.
 — Не торопитесь! — сказал он, хотя по лицу его было видно, что ему и самому большого труда стоит сдержать себя.
 — Но…
 — Большинство новичков, каких бы птиц им не приходилось подманивать, всегда чересчур торопятся, и поэтому они и не имеют удачи. Дикие индюки очень хитры и очень подозрительны. Они удивительно хорошо умеют отличать каждый неверно взятый звук… их не скоро обманешь… Вы прислушайтесь хорошенько, как они сами клохчут… Индюшка, которая слышит голоса трех индюков, ни за что не ответит им сейчас же; наоборот, она будет молчать и заставит их упрашивать себя. Она ведь отлично понимает, что стоит только ей подать голос, и перед нею сейчас же предстанут три кавалера с распущенными хвостами и будут стараться заслужить ее внимание. Она будет ждать до тех пор, пока они не начнут более настойчиво просить ее явиться, или же пока у нее самой не явится желание взглянуть на посланных ей судьбою новых поклонников! Поэтому, послушайтесь меня, тут самое главное — терпение! Малейшая поспешность может погубить все дело!
 Кончив эту коротенькую лекцию, старый птицелов поднял руку, и лицо его озарила улыбка. Как раз в эту минуту снова послышалось клохтанье индюков, двое из которых даже как будто подошли гораздо ближе, судя по тому, что клохтанье слышалось уже гораздо громче и яснее. Затем, после короткого перерыва, они снова принялись перекликаться, подходя все ближе к тому месту, где скрывались в засаде охотники.
 — Неопытный, неумелый охотник сейчас же схватился бы за дудку и стал бы приманивать их, — спокойно заметил Стротер. — Ну, и знаете, чем бы это кончилось? Индюки сейчас остановились бы и стали говорить друг другу: «Какая это глупая индюшка». Они, может быть, отозвались бы и еще раз, а если бы вы и после этого стали подманивать их, они преспокойно повернулись бы и ушли, а там можете их ждать и подманивать хоть до завтра.
 — Но разве вы не боитесь, что, если вы не будете отвечать им, индюки подумают, что индюшка ушла? — спросил Эжен, которого эта охота интересовала все больше и больше.
 — Подождите, пока они устанут, или пока им надоест клохтать; тогда мы опять их подразним. Слушайте!
 И они выжидали еще минут десять, в течение которых индюки все перекликались на своем индюшином языке и, хотя крики слышались уже не так часто, зато на значительно более близком расстоянии и притом с каждым разом все яснее и яснее. Они медленно, но неустанно приближались. Наконец, Стротер снова приложил свисток к губам, и в ту же минуту послышалось короткое и отрывистое клохтанье индюшки, которая точно взывала о помощи или жаловалась кому-то на свою горькую судьбу. Жалоба эта имела магическое действие: все три индюка принялись одновременно кричать так быстро и так громко, что будь тут в самом деле индюшка, ее, наверное, порадовало бы такое внимание. Затем вдруг наступила тишина.
 — Они ушли? — спросил Эжен задыхающимся от волнения голосом.
 — О, нет! — весело отвечал Стротер, стараясь говорить как можно тише. — Приготовьтесь стрелять, вы их сейчас увидите… У вас есть крупная дробь?..
 Но сколько ни смотрел Эжен, он не видел на поляне ни одного индюка, хотя по временам они и подавали попеременно свой голос.
 — Отвечайте им, Стротер, отвечайте! — умолял Эжен.
 — Нет, черт возьми! Ни за что! — отвечал Стротер, становясь все более и более спокойным, в противоположность горячившемуся юноше. — Сделать это — значит погубить все дело… Тише! Смотрите! Вот они!
 В это время в тысяче футов от них показался выбиравшийся из кустов громадный индюк. Он появился с правой стороны и бежал на середину лужайки с широко распущенными крыльями. Вдруг он остановился, поднял голову и стал подозрительно осматриваться кругом. Затем он раза два или три громко вскрикнул. В ту же минуту ему ответили с противоположной стороны лужайки, откуда из кустов выбежали еще два индюка, и затем они уже втроем принялись кружиться и так отчаянно кричать, что, казалось, совсем забыли о том, что именно заставило их устремиться сюда, и теперь, видимо, готовились к битве. Стротер имел терпение выждать еще целых десять минут, пока индюки приблизились, наконец, настолько, что в них можно было уже стрелять.
 — Не стреляйте только раньше меня, — шепотом сказал он на ухо Эжену, — тогда нам, может быть, удастся убить всех зараз.
 Между тем индюки, сами того не замечая, все более и более приближались к охотникам и скоро были уже не больше как в тридцати шагах от них. Стротер медленно взял ружье на прицел, приложился и выстрелил… Один индюк упал на землю, убитый наповал. В тот же момент и Эжен разрядил оба ствола ружья, и два других индюка пали рядом со своим сраженным соперником.
 Юный креол ликовал от радости и горячо благодарил своего учителя, который и сам, видимо, тоже был очень рад и вместе со своим товарищем отправился подбирать убитую дичь. Самый меньший из индюков весил около тридцати фунтов.
 Был уже почти полдень, так как солнце приближалось к зениту; охотники начали чувствовать голод и решили вернуться в лагерь.
 — Я обещал Теннесси принести индюка, — сказал Эжен, — и очень рад, что могу так блистательно исполнить свое обещание. Этих трех индюков хватит на всех, не исключая и негров. Я в таком восторге, Стротер, и не знаю, право, как и благодарить вас, потому что без вас я, наверное, не убил бы ни одного индюка. Вы себе и представить не можете, какого мне труда стоило сдерживать себя! Ну, а теперь идем в лагерь!
 — Да, надо идти, — согласился Стротер, — я нужен там, на строительстве. Полковник хочет, чтобы блокгауз был готов завтра к вечеру, и поэтому мы должны дорожить каждой минутой. Но мы можем охотиться и на обратном пути. Идите правой стороной, а я пойду левой, и сойдемся там, где мы оставили лошадей. Может быть, нам попадется коза или лань. Я понесу индюков.
 Молодой человек, радуясь, что ему, может быть, представится новый случай блеснуть своим искусством, ничем не выразил своего протеста и даже не предложил старому охотнику разделить ношу. Управляющий, который был силен, как Геркулес, взвалил на себя убитых птиц и повернул налево, а его юный товарищ пошел по опушке направо, то есть ближайшим путем к лошадям.
 Стротер шел своим обычным шагом, несмотря на то, что тащил на себе тяжесть чуть не в сто фунтов. Он имел, главным образом, намерение осмотреть местность, и поэтому его нисколько не огорчило, что на пути ему не попалось ни одного животного, ни одной птицы, которую стоило бы подстрелить.
 В ту минуту, когда он достиг того места, где были привязаны лошади, он услышал донесшиеся издалека два выстрела, следовавшие один за другим так быстро, что они почти слились в один.
 — Что за черт! — проговорил Стротер. — Интересно знать, что такое ему попалось, что он палит сразу из обоих стволов?
 Затем он совершенно спокойно привязал индюков к седлу своей лошади и сел отдохнуть в ожидании Эжена. Так прошло довольно много времени, но молодой человек все не возвращался. Стротер начал тревожиться. Он пробовал кричать, но никто не отозвался на его призыв. Тогда он достал из-за пояса револьвер и, зарядив карабин, побежал в ту сторону, где он слышал выстрелы…
 Эжен исчез, и кругом не было слышно ни малейшего шума. Его разряженное ружье валялось в траве на небольшой прогалине, где виднелись следы множества лошадей. Невдалеке от ружья, где трава была сильнее примята, виднелось большое кровавое пятно. При виде крови Стротер вскрикнул и схватил себя за голову.




 Глава 13. КАРРОЛЬ ИДЕТ ПО СЛЕДУ


 Полковник Магоффин, сидя со своим другом Карролем под деревом, торопливо доедал завтрак, состоявший из сухарей и ветчины, и с удовольствием следил за быстро подвигавшимися работами по сооружению блокгауза.
 Работавшие под его надзором люди, которых к тому же заставляла торопиться возможность внезапного нападения индейцев, успели сделать очень много в весьма короткий промежуток времени. Нижняя часть здания, заменявшая фундамент и состоявшая из врытых в землю толстых, гладко обтесанных бревен, была уже готова и представляла непроницаемую ограду в восемь футов высотою. Над нею должна была подниматься, так сказать, жилая верхняя часть блокгауза с бойницами для стрелков. Необходимый для постройки этой части здания материал был уже весь заготовлен, и его оставалось только поставить на место.
 Невдалеке от полковника сидели кружком чернокожие работники и с аппетитом уничтожали свой неприхотливый обед, обмениваясь все время веселыми шутками и поминутно разражаясь громким хохотом. Фургоны были уже передвинуты к блокгаузу, и женщины и дети перетаскивали из них имущество в обнесенное изгородью пространство.
 После неожиданного появления в стане эмигрантов индейского вождя полковник решил до ночи непременно перенести все более или менее ценное имущество под защиту стен будущего блокгауза и насколько возможно обезопасить от нападения грабителей.
 — Нам нет никакой необходимости делать сейчас же и крышу, — сказал он Карролю. — Я думаю, что мы будем в состоянии долгое время защищаться даже и за этими стенами. Нужно будет только проделать бойницы и соорудить поскорей палисад, куда и будем загонять на ночь лошадей и скот.
 — Мне и самому кажется, что мы успеем сделать все это, — отвечал Ваш Карроль. — Индейцы, что бы там ни говорили о них, препорядочные трусы. Они обыкновенно долго раздумывают, прежде чем решиться объявить войну, и поэтому я думаю, что раньше, чем этот проклятый Тигровый Хвост соберется напасть на нас, у нас все будет уже готово, и мы устроим ему такую встречу, какой он и не ожидает.
 — Все-таки я считаю, что нам нельзя терять времени и нужно торопиться с окончанием блокгауза.
 — Непременно! И чем скорее все будет сделано, тем лучше! Мне, признаюсь, очень не понравилось, что проклятый индеец осмелился так бесстрашно, среди дня, забраться к вам в лагерь. Полковник, смотрите, как ловко сидит мисс Теннесси на своей лошадке! Она сидит, как настоящий команч, честное слово!
 Это восклицание вырвалось у старого траппера при виде дочери полковника, у которой не хватило терпения ждать, пока ее лошадка будет окончательно укрощена и выезжена. Она, вскочив в седло, кругами носилась по прерии между блокгаузом и бывшим местом лагеря, легко и грациозно сидя на лошади, которая, к удивлению, прекрасно ее слушалась. Это происходило, может быть, отчасти потому, что Теннесси, как и все уроженки южных штатов, начала ездить верхом с самого раннего детства.
 Луизиана, у которой пример Теннесси тоже вызывал желание покататься, в это время еще только садилась на лошадь, которую держал под уздцы Эдуард Торнлей.
 Красавица лошадь вся еще дрожала после перенесенной ею пытки укрощения при помощи хакимо.
 Хакимо — это тонкий ремень, который мертвой петлей надевают на морду лошади повыше ноздрей, затем его пропускают в рот и обматывают нижнюю челюсть. В Мексике этот способ употребляют все охотники при укрощении диких лошадей, и даже самые упрямые и непокорные мустанги очень скоро становятся смирными и послушными.
 Полковник Магоффин хотя и не привел с собой ни одной верховой лошади, предусмотрительно захватил с собою седла, уздечки и вообще все необходимое для верховой езды, так как знал, что техасские прерии славятся своими мустангами, которые бегают здесь целыми табунами.
 Луизиана с помощью Торнлея ловко вскочила на лошадь; молодой человек снял петлю хакимо, и крапчатая, сделав громадный прыжок, стрелой полетела по прерии.
 Крапчатая, как и пойманная вместе с ней кофейная лошадь, была укрощена, так сказать, только наполовину, как укрощают в Техасе девять мустангов из десяти. Сначала лошадь душат при помощи лассо, затем надевают седло, и укротитель с громадными, чуть не вполфута длиной шпорами, которыми он до крови пропарывает бока лошади, до изнеможения скачет на ней по необъятной прерии. После этого пойманный мустанг считается уже укрощенным…
 Луизиана Дюпрэ ездила верхом почти так же хорошо, как и ее кузина Теннесси, и крапчатая, как ни бесновалась, скоро почувствовала, что всякая дальнейшая борьба бесполезна, и покорилась юной наезднице.
 Верховая езда вызвала румянец на бледных до того щеках молодой девушки, и глаза ее весело сверкали, когда она галопом подъехала к дяде и спросила его:
 — Как вы находите мою лошадь, дядя? Не правда ли, она великолепна?
 — Она и в самом деле очень хороша, милочка, — отвечал полковник, вставая и начиная гладить рукой шею лошади, — но ты и сама выглядишь прекрасно, а ездишь просто великолепно.
 — Очень вам благодарна за похвалу, дядя, — отвечала молодая девушка, — а теперь, если вы ничего не имеете против, я хотела бы поехать навстречу Эжену. Бедный мальчик, должно быть, умирает с голоду, и кроме того, я боюсь, что он еще сильно горюет о том, что охота его не увенчалась успехом.
 — С полчаса тому назад я слышал, как он и Стротер стреляли. Думаю, что они подстрелили какую-нибудь птицу, а может быть, козу или лань. Стротер замечательный стрелок, и кроме того, никто лучше его не умеет ставить ловушки и подманивать индюков; поэтому я думаю, что наши охотники должны скоро вернуться обратно, и тебе нет никакой надобности ехать им навстречу.
 В эту минуту к ним подскакала Теннесси и, остановив лошадь, сказала задыхающимся от быстрой езды и от волнения голосом:
 — Папа, я видела сейчас Стротера. Он переезжал через реку, ведя на поводу лошадь Эжена, но самого Эжена не видно. С ним что-то случилось! Может быть, он ранен, а может быть, и еще какое-нибудь несчастье! Он всегда такой неосторожный!
 — Послушай, милочка, ты напрасно так волнуешься раньше времени, — сказал полковник, стараясь успокоить дочь, хотя сам в то же время думал совершенно другое, — может быть, они настреляли так много дичи, что не могли захватить все с собою, и тогда Эжен, вероятно, остался отгонять коршунов.
 — Значит, ты думаешь, папа, что с ними ничего особенного не случилось? — спросила Теннесси, успокаиваясь. — Я поеду навстречу Стротеру и спрошу его.
 — Не делайте этого, умоляю вас! — сказал Карроль глухим и каким-то странным голосом. — На такой, не совсем еще укрощенной, лошади опасно ехать по реке… Я лучше пойду сам.
 С этими словами траппер побежал навстречу Стротеру, так как был почти уверен, что услышит от него дурные вести.
 — Что такое? — кричал он, завидя Стротера. — Уж не случилось ли какого несчастья с вашим молодым господином? Где вы его оставили?
 — Он исчез! — ответил Стротер дрожащим голосом. — Его похитили эти проклятые собаки краснокожие! Я в этом уверен. Мы расстались с ним всего полчаса тому назад и должны были сойтись там, где были привязаны наши лошади… Я слышал потом выстрел и думал, что он охотится, но так как после этого он долго не возвращался, я отправился разыскивать его и не нашел…
 — Как же это могло произойти?
 — Вот все, что я нашел… оно валялось на земле недалеко от того места, где было видно большое кровавое пятно.
 И он показал Карролю изящную двустволку с серебряной насечкой, которую так усердно чистил молодой человек все утро.
 — Покажите мне это место, — сказал Ваш, — будь они прокляты, ваши индюки! Все ведь это вышло из-за них! Бросьте их тут, я сяду на лошадь бедного юноши, и едем. Мы должны как можно скорее разгадать эту тайну. У вас оружие в порядке?
 — Да, — отвечал Стротер.
 Один вид такого энергичного, решительного человека, как Ваш Карроль, сразу изменил настроение управляющего, и глубокое отчаяние сменилось в нем гневом. Он бросил индюков на землю. Ваш Карроль вскочил на чистокровного коня, принадлежавшего Эжену, и они галопом поскакали к броду.
 — Что-то скажет теперь полковник? — проговорил Стротер, сдерживая лошадь, когда они въезжали в реку. — Не лучше ли нам вернуться в блокгауз и рассказать ему о том, что случилось?
 — Зачем? — перебил его Ваш, смело бросаясь в воду. — Дурные вести и так скоро узнаются. И потом, полковник так хорошо знает меня и так верит мне, что не рассердится за то, что мы уедем, не сказав ему ничего, и наверное одобрит все, что я сделаю.
 Стротер не стал спорить, и оба охотника, один настоящий великан, а другой только что не карлик, переехали вброд через реку и, пустив снова лошадей в галоп, поскакали к той прогалине, где Стротер нашел ружье в луже крови.
 Дойдя до этого места, Ваш спрыгнул с лошади, передал поводья своему спутнику и, опустившись на колени, стал внимательно изучать следы. Наконец, он выпрямился и, видимо, довольный результатами исследования, крупными шагами пошел по следам лошадей. Пройдя таким образом небольшое расстояние, он остановился и снова опустился на колени.
 — Какого вы мнения? — спросил он управляющего, оборачиваясь к нему.
 — Индейцы набросили на него лассо, — отвечал управляющий.
 — Да, это верно, — сказал Карроль, — а что касается крови, то вы ошибаетесь. Я думаю, что у нас нет никаких оснований предполагать, что здесь была пролита именно его кровь.
 — А почему вы так думаете? — спросил великан, сильно сомневавшийся.
 — Почему?.. А вот почему… Вы разве не видите, что кровавые пятна все время идут с одной стороны, вроде этого следа, а не посередине, как это должно было бы быть, если бы кровь текла у него из раны, когда они тащили его по земле. Да вот, смотрите сами! Видите этот отпечаток конского копыта? Теперь смотрите тут… этот кровавый след оставила раненая лошадь. Они неожиданно напали на него… но он все-таки успел выстрелить и ранил лошадь. Затем они набросили на него лассо и тащили его по земле, пока он не потерял сознание… потом они повели его сюда… Теперь надо узнать только, куда именно они его увезли. У вас есть револьвер?
 — Да, — ответил управляющий, показывая револьвер.
 — В таком случае идем, — сказал Карроль, доставая в свою очередь из кармана револьвер и заряжая ружье.
 Затем он снова пошел по следам, оставленным копытами лошадей, когда как Стротер ехал следом за ним верхом, держа другую лошадь на поводу.
 — Здесь они перекинули его через седло, — сказал Карроль, приостанавливаясь на минуту. — Их было всего трое! — прибавил он, — и они были верхом на неподкованных лошадях.
 — Значит, они были на диких лошадях? — спросил Стротер.
 — Да, три мустанга, — отвечал Ваш, задумчиво опуская голову.
 Ему, видимо, было особенно неприятно сделанное им открытие. Он шел медленно, бормоча какие-то слова, которых Стротер, однако же, разобрать не мог. Потом он опять остановился и, обращаясь к управляющему, спросил:
 — Вы умеете находить следы и можете сказать, что они означают?
 — Я не стану особенно хвалиться, — скромно отвечал управляющий, — но мне случалось это делать.
 — В таком случае, скажите мне, какая разница между посадкой бледнолицего и краснокожего?
 — Бледнолицые, как нас называют индейцы, откидываются больше назад, тогда как краснокожие сидят чуть не на шее у лошади.
 — Отлично, — сказал Карроль, видимо, довольный этим ответом. — Теперь слезайте с лошади, осмотрите эти следы и скажите мне ваше мнение.
 Стротер быстро соскочил с лошади и стал изучать следы.
 — Обратите особенное внимание на этот след, — сказал Ваш Карроль, указывая рукой на один из них. — Вы ведь видите, что их было всего трое и что все они были верхом? Две лошади оставили одинаковые следы, а третья лошадь надавливала больше задними копытами, чем передними. И вот мне кажется, что на этой лошади сидел не краснокожий, а бледнолицый… А вы какого мнения?
 — Я могу только удивляться и, конечно, согласен с вами. Но каким образом мог этот бледнолицый оказаться союзником индейцев и принять участие в таком преступлении? Это что-то очень странно.
 — Негодяев везде и всюду хоть отбавляй, — сказал Карроль, — да вот с нами вместе живет в коррале такой человек, которого мы оба, я и Торнлей, сильно подозреваем и думаем, что ему не миновать виселицы. Скажите, пожалуйста, вам приходилось бывать в Луизиане? Вы хорошо знаете этот штат?
 — Отлично.
 — Вам там не приходилось видеть некоего Луи Лебара?
 — Нет. Я даже и имени такого никогда не слыхал.
 — Это субъект небольшого роста, коренастый, чернолицый, точно негр, с большой длинной бородой. Лицом он скорее похож на мексиканца.
 — Нет, такого не знаю, — коротко отвечал Стротер.
 Ваш, видимо, остался очень недоволен этим ответом и, взяв ружье на плечо, молча направился дальше по лесу.
 — Берегитесь, — сказал ему Стротер, — тут могут быть индейцы, вам лучше сесть на лошадь, а следы и так видны очень хорошо.
 Ваш не ответил. Он продолжал идти все тем же быстрым шагом, как вдруг внимание его привлек предмет, который показался ему весьма ценной находкой. Это было не что иное, как обертка с табака, данного полковником Магоффином Тигровому Хвосту. Она валялась в траве, и тут же виднелось множество следов, оставленных копытами лошадей и мокасинами индейцев.
 — Это проделка Тигрового Хвоста! Я и раньше подозревал это, а теперь я в этом уверен! — вскричал Ваш Карроль. — Теперь нечего особенно тревожиться! Наш друг жив и здоров. И мы в самом непродолжительном времени выручим его из беды, или пусть меня не зовут больше мустангером! Все идет отлично! Я теперь знаю, где его искать. Он жив и здоров, поверьте мне. Они похитили его затем, чтобы взять выкуп с полковника. Это любимая проделка проклятого Тигрового Хвоста.
 — Что же нам теперь делать? — сурово спросил управляющий, которому было неприятно видеть эту, по его мнению, неуместную веселость мустангера.
 — Не бойтесь ничего, я ручаюсь вам за это и беру все дело на себя. Я тоже с ним сыграю штуку, и такую, какой он, наверное, даже и не ожидает. Смотрите! Вся шайка ждала их здесь, а затем они уже все вместе поехали в свой лагерь! След идет прямой линией к лагерю Тигрового Хвоста…
 — А сколько воинов у этого вождя семинолов? — спросил Стротер, рассматривая свежие следы.
 — Около полутораста.
 — А нельзя ли было бы собрать небольшой отряд смелых людей для нападения на логово этого ужасного зверя? — спросил управляющий, давно уже ограничивавшийся только краткими вопросами и такими же краткими ответами.
 Карроль обернулся и, глядя на него в упор своими проницательными глазами, спросил:
 — А вы тоже присоединились бы к этим смелым людям?
 — И вы еще спрашиваете, черт возьми! — отвечал Стротер, к которому вместе с даром слова вернулась и общительность. — Мы возьмем себе в помощь хорошо вооруженных людей и, кстати, расскажем полковнику, в чем дело, а потом поедем с теми, кто захочет ехать с нами. Нам ведь все-таки нужно с полдюжины револьверов, чтобы напасть на Тигра в его лагере.
 — Вы настоящий мужчина, — сказал Карроль с энтузиазмом, — позвольте пожать вашу руку.
 Великан схватил протянутую ему траппером руку и пожал ее так крепко, что тот чуть не вскрикнул от боли.
 Затем они сели на лошадей и галопом поскакали обратно в лагерь эмигрантов, где нашли всех в сильной тревоге. Теннесси Магоффин сходила с ума от отчаяния. Полковник приказал вооружиться всем своим людям. Когда Ваш Карроль рассказал о результатах своей поездки и сообщил выработанный им план, все единогласно изъявили желание ехать с ним в логово тигра, как они называли стан краснокожих. Полковник велел женщинам перейти в блокгауз и оставил при них четырех хорошо вооруженных негров. Затем полковник Магоффин, Стротер, Торнлей, Карроль и восемь чернокожих, с ружьями и револьверами, верхом отправились к стану индейцев.




 Глава 14. ВОРОНОЙ МУСТАНГ


 Лагерь семинолов занимал глубокую впадину в самой чаще громадного леса, носившего название Кросс-Тимберс. Впадина эта с трех сторон была окружена низкорослой растительностью местной флоры. Низкорослые дубы, черный терновник, достигавший едва двенадцати футов в высоту, и всевозможные виды растущих в этих местах колючих кустарниковых растений окружали эту впадину непроницаемой живой изгородью, сквозь которую мог пробраться только человек, вооруженный топором.
 В этой впадине, площадью приблизительно в один гектар, служившей лагерем для индейцев, стояло от пятидесяти до шестидесяти вигвамов.
 Вигвам вождя прежде всего отличался от всех остальных тем, что перед входом в него был врыт в землю большой шест с прикрепленными к нему скальпами убитых врагов; среди этих трофеев немало было скальпов с длинными белокурыми волосами, снятых с бледнолицых женщин.
 Этот вигвам был гораздо больших размеров, чем все остальные; в нем жило с десяток сквау, или индейских женщин, среди которых были лица даже и очень красивые. Потому что племя семинолов славится правильностью черт и красотою среди многочисленных племен краснокожих Северной Америки.
 Большинство из этих женщин сидело или лежало перед входом в хижину. Одни из них кормили грудных детей, а другие следили за игравшими невдалеке на траве детьми более старшего возраста.
 В лагере, по-видимому, остались только женщины и дети, а воины, вероятно, отправились в какую-нибудь экспедицию или на охоту. Кое-где виднелись лошади, привязанные к вбитым в землю кольям и спокойно пощипывавшие густую сочную траву. Вдруг послышался крик, возвещавший возвращение вождя, и в ту же минуту толпа мальчишек устремилась к возвращавшимся. Впереди отряда краснокожих, размахивавших копьями и издававших победные крики, скакал вождь, перед которым лежала перекинутая через спину лошади какая-то бесформенная масса, завернутая в одеяло.
 Тигровый Хвост подскакал к своему вигваму, спрыгнул с лошади, снял с нее тюк, по формам похожий на связанного человека, и без всякой церемонии бросил его на землю.
 При этом одеяло распахнулось, и стало ясно видно, что в нем был и в самом деле человек, бледнолицый пленник, одетый в костюм из синей бумажной материи, какие носит большинство креолов в Луизиане.
 Вслед за вождем к его вигваму подскакал еще один всадник. Это был Черный Мустангер.
 Он сидел верхом на взятом из корраля чудном мустанге, которого испанский мундштук заставлял стоять смирно, пока всадник, слегка похлопывая хлыстом по вздымавшимся бокам лошади, говорил Тигровому Хвосту:
 — Теперь мне следует сейчас же расстаться с вами. Стерегите хорошенько пленника, вам за него заплатят большой выкуп. Только помните, он даже и подозревать не должен, что я вам друг. Если это случится, тогда все дело будет проиграно. Я и в корраль-то еду сию минуту исключительно затем, чтобы отвратить от себя всякое подозрение. Надеюсь, что мои товарищи не догадаются о том, какое я принимал участие в этом деле. Все остальное должно быть сделано сегодня же ночью, раньше, чем будет достроен блокгауз. Прощайте, я постараюсь пробраться незаметно лесом.
 — Хорошо, — сказал вождь, — мои воины будут ждать вас в назначенном месте.
 Лебар повернул лошадь, дал ей шпоры и галопом поскакал к выезду из впадины, где помещался лагерь семинолов. Здесь он свернул на одну из разветвлявшихся в разные стороны тропинок, прорубленных краснокожими в чаще на тот случай, если бы им понадобилось спасаться бегством при внезапном нападении на их лагерь такого числа врагов, с которыми они не смогли бы справиться. Тропинки эти проложены были так искусно и так хорошо замаскированы, что их могли бы обнаружить только опытные глаза посвященных.
 Лебар, по-видимому, прекрасно знал эту дорогу, потому что ни на одну минуту не задумывался о том, какую именно из тропинок ему лучше выбрать. Мало того, он заставил даже свою лошадь идти галопом по этой узкой, извилистой тропинке, где ей часто приходилось грудью прокладывать себе дорогу сквозь быстро разраставшуюся чащу кустарников и переплетавшие их лианы.
 Он ехал так быстро, что через десять минут выбрался уже на опушку Кросс-Тимберса. Оттуда ему оставалось уже не больше мили до видневшегося впереди корраля, где его оставили стеречь пойманных мустангов его товарищи по охоте, отправляясь к полковнику Магоффину.
 Одного взгляда было достаточно для него, чтобы убедиться, что в коррале за время его отсутствия не случилось ничего особенного; и он, пустив лошадь в карьер, через две минуты был уже у ворот палисада.
 Здесь он, натянув поводья, с такой силой ударил лошадь хлыстом, что бедное животное заржало от боли и поднялось на задние ноги, точно собираясь опрокинуться на спину и придавить собой безжалостного мучителя, но всадник в ту же минуту отпустил поводья и, приподнявшись на стременах, слегка наклонился вперед; лошадь сделала скачок, перелетела через загородку и упала на колени.
 Что же касается Лебара, то он, будучи довольно плохим мустангером, то есть не умея хорошо бросать лассо, в то же время мастерски ездил верхом. В тот момент, когда его лошадь падала, он ловко перепрыгнул через ее голову и, стоя перед ней, спокойно смотрел, как несчастное животное, не будучи в силах подняться, повалилось, тяжело дыша, на бок.
 Через минуту покрытый пеной и вконец измученный мустанг тяжело приподнялся с земли и, весь дрожа, стоял покорно перед всадником.
 Черный Мустангер снял с лошади седло, и та, получив от него еще один удар хлыстом, медленно побрела к сбившемуся в кучу табуну.
 — Какое счастье, что мои товарищи не приехали сюда в мое отсутствие, — проговорил он, глядя на удалявшуюся лошадь. — Если бы они видели, как быстро я летел сюда, они, наверное, угадали бы всю правду. Интересно знать, через сколько времени они узнают об исчезновении креола? Чтобы его черти взяли, этого глупого простофилю! Я просто убить его готов за те слова, которые он мне сказал тогда. Жаль только, что Тигровый Хвост не согласился покончить с ним. К счастью, он меня не видел. Если вождь и отпустит его за хороший выкуп, он все равно никогда не узнает о моем участии. Я не боюсь старика Магоффина, потому что только Эжен Дюпрэ и его сестра знают меня. Все остальные из Теннесси. Досадно только, что мои товарищи приняли в них участие. Почему, однако, их нет так долго? Хотелось бы мне знать, что именно удерживает их у Магоффина?
 Лебар взобрался на одну из скал, окружавших корраль, и стал с нее смотреть в ту сторону, где был расположен лагерь эмигрантов.
 Долгое время он ничего не видел, а потом заметил силуэт всадника, а за ним и еще нескольких, направлявшихся через прерию к лагерю семинолов.
 Тем путем, который избрали всадники, до лагеря семинолов было около десяти миль, тогда как от корраля через лес, по тем тропинкам, по которым ехал Лебар, было всего около четырех.
 Глядя на скакавших одного за другим всадников. Черный Мустангер пересчитал их. Весь отряд состоял всего из двенадцати человек, в числе которых, как ему показалось, он рассмотрел даже малорослую фигуру Карроля и казавшихся, в сравнении с ним, великанами полковника и управляющего, которые ехали впереди.
 — Они знают, что креол исчез, — проговорил Лебар, насмешливо улыбаясь, — и едут теперь разыскивать его. Возможно даже, они подозревают, что его похитили семинолы, и, вероятно, предложат им выкуп за пленника. Ха-ха-ха! Они даже и не догадываются, какой он с них попросит выкуп. Это заставит их разлюбить эти места и отказаться навсегда от мысли устраивать здесь плантацию. Я хорошо сделал, что вовремя предупредил вождя краснокожих.
 И он еще некоторое время следил глазами за маленьким отрядом всадников, легкой рысцой ехавших по дороге к лагерю Тигрового Хвоста, пока они не скрылись за густо разросшимися деревьями.
 — Хотелось бы мне знать, что они скажут вождю, — продолжал Лебар. — Если бы ему дать знать как-нибудь, что к нему едут гости, он мог бы устроить им маленький сюрприз. Жаль, что мы не подумали об этом раньше. Все было бы кончено одним ударом и даже сегодня. А почему бы мне не поехать самому предупредить его? Им ведь нужно ехать на целых пять миль больше, чем мне, и потом им нужно будет пробираться лесом по незнакомой для них дороге. Хорошо было бы устроить засаду и захватить полковника, Карроля, Торнлея, а с ними вместе и всех остальных, способных защищать молодых девушек. И я сразу стал бы и богат, и счастлив! Но мне нужно для этого хорошую лошадь, очень хорошую, чтобы успеть вовремя предупредить семинолов, а затем ехать вместе с ними в лагерь Магоффина. Надо поймать нового мустанга. Ну, да у меня тут выбор большой, и на хорошей лошади я, наверное, не опоздаю.
 Черный Мустангер спрыгнул со скалы, отвязал от седла лассо, сложил его кольцами и направился к табуну мустангов.
 Его приближение по обыкновению испугало лошадей, и они в ужасе бросились в самый конец корраля и сбились в тесную кучу.
 Лебар окинул взглядом табун, выбрал великолепного мустанга серо-стального цвета и сделал несколько шагов в ту сторону, где в первом ряду держался этот чудный конь.
 Но он, как мы уже говорили и раньше, не отличался искусством бросать лассо, которым к тому же, как и все новички, он слишком долго размахивал над своей головой, прежде чем набросить его на шею лошади. Табун бросился врассыпную. Лебар, когда серый мустанг пробегал мимо него, бросил лассо и в тот же момент почувствовал, что какая-то невидимая сила стремительно тащит его вперед и он падает на землю. Ему казалось, что для него наступила последняя минута… Но, к его счастью, скоро истощились силы и у мустанга, которого душил накинутый на шею ремень, и пленник, протащив за собой мустангера по земле через весь корраль, наконец остановился. Лебар поднялся и, к своему удивлению, увидел, что его лассо поймало не серого мустанга, а вороного, бывшего одним из вожаков табуна и выделявшегося как своим ростом, так и страшной силой.
 — Ты мне за это дорого заплатишь, проклятый! — крикнул мустангер, натягивая лассо и грозя коню кулаком.
 Но его угроза произвела совсем не то действие, которого он, вероятно, ожидал. Мустанг, правда, испугался и его сердитого голоса, и грозившего ему кулака, но этот испуг не приковал его к месту, а, наоборот, заставил снова искать спасения в бегстве, и черный жеребец, сделав громадный скачок, снова бросился бежать и снова потащил за собой упавшего на землю Лебара, и эта бешеная скачка по корралю продолжалась до тех пор, пока не свалился от изнеможения и сам непокорный мустанг.
 Лебар тяжело поднялся, постоял с минуту, потом подошел к мустангу и отпустил немного петлю лассо. Жеребец вскочил на ноги и сделал было попытку двинуться, но петля заставила его отказаться от этого намерения. Лебар, укорачивая постепенно длину ремня, подходил к нему все ближе и ближе, потом сначала погладил его, а затем несколько раз дунул ему в ноздри. Мустанг вдруг стал смирен, как овечка. Лебар оседлал его, вывел за ворота, вскочил на него, и после короткой борьбы, закончившейся победой укротителя, конь отказался от надежды сбросить с себя поработившего его человека и стрелой помчался к лесу, куда его гнал наездник.
 Доехав до входа в ущелье, Лебар увидел, что он явился слишком поздно… Отряд бледнолицых въезжал уже в лагерь краснокожих.




 Глава 15. ЛОГОВО ТИГРА


 — Теперь, полковник, — сказал Ваш Карроль, когда они подъехали к тому месту, откуда стал виден лагерь семинолов, — предоставьте мне полную свободу действий. Я лучше вас знаю этого негодяя, Тигрового Хвоста, и поэтому мне гораздо легче будет справиться с ним. Согласны вы уступить мне права главного руководителя и командира экспедиции?
 — Да, милейший мой Ваш, даю вам честное слово джентльмена безусловно подчиниться вам, — отвечал полковник. — Вы, само собою разумеется, должны лучше знать нравы и обычаи краснокожих… А что, если они его убили? Что мы тогда будем делать? Как быть тогда с его сестрой?
 — Не бойтесь ничего, полковник: он жив, за это я вам отвечаю. Если бы они убили его, то мы нашли бы уже давным-давно его скальпированный труп, и если бы они вообще имели намерение убивать его, они не стали бы откладывать это и не стали бы тащить его в лагерь. Нет и нет, они похитили его только затем, чтобы взять за него выкуп. Предоставьте мне устроить это дело и дайте мне слово исполнить все, что бы я ни потребовал, и вы увидите, как все хорошо кончится.
 — Даю вам слово, — сказал полковник.
 Тем временем маленький отряд въехал в лагерь семинолов.
 Появление эмигрантов, по-видимому, не вызвало никакой тревоги, и только одни дети сгруппировались по обе стороны въезда и молча рассматривали прибывших, бросая на них сердитые взгляды.
 Ваш Карроль, как будто не сознавая грозящей им опасности, смело продолжал ехать вперед. На самом же деле он отлично знал, с кем они имеют дело, но решил взять отвагой и во что бы то ни стало добиться успеха. Так они доехали до вигвама Тигрового Хвоста, возле которого стояло несколько вооруженных воинов; здесь он остановил лошадь и, обернувшись к полковнику и понижая голос до шепота, сказал ему:
 — Вы оставайтесь здесь и держитесь наготове. В случае, если нас окружат индейцы, стреляйте в них; а теперь мы с управляющим пойдем в логово к тигру.
 С этими словами он спрыгнул с лошади. Примеру его сейчас же последовал Стротер. Затем с ружьями в руках они направились к вигваму вождя. Войдя в палатку, Карроль достал из-за пояса найденную им в лесу обертку из-под табака и бросил ее к ногам стоявшего посреди палатки Тигрового Хвоста.
 — Как вы думаете, где я нашел эту бумагу? — спросил он.
 Семинол поднял глаза, взглянул на непрошенного гостя, и с уст его сорвалось глухое рычание, похожее на рычание дикого зверя.
 — Я нашел ее, — продолжал мустангер тем же спокойным тоном, — рядом с местом исчезновения нашего друга и сейчас же угадал, что вы похитили молодого командира бледнолицых. Где он? Что вы с ним сделали?
 Глаза Тигрового Хвоста сверкали, как раскаленные уголья, и он гневно взглянул на стоявшего перед ним пигмея, осмелившегося разговаривать так с вождем в его собственном вигваме.
 — Какое вы имеете право спрашивать меня о пленнике? — грубо возразил краснокожий.
 Ваш Карроль вспыхнул, глаза его сверкнули, но он сдержал себя и, не сказав ни слова, ограничился тем, что сделал знак рукою стоявшему за его спиной гиганту-управляющему, который сейчас же выступил вперед и глухим, могучим голосом, похожим на рев медведя, что, видимо, произвело сильное впечатление на индейца, сказал:
 — Слушай, вождь! Ты пришел к нам в лагерь под видом друга, и мы тебя принимали, как честного человека. Разве не правду я говорю?
 Тигровый Хвост бросил на него презрительный взгляд.
 — Нет, — отвечал он затем. — Я просил много виски и много табаку, а мне дали самое дешевое одеяло и немножко табаку!
 — Мы дали тебе то, что могли дать, — возразил Стротер. — У нас нет виски, чтобы раздавать другим, нет у нас и пороха для чужих. А как отблагодарил ты нас за подарки? Ты похитил моего молодого господина, самого лучшего юношу во всем Техасе, и насмерть перепугал всех его родных, которые думают, что ты его убил. Ну, что же ты мне ответишь на это?
 Вождь насмешливо улыбнулся.
 — Где твой пленник? — резким тоном спросил Ваш Карроль.
 Глаза семинола снова сверкнули гневом, но он не ответил ни слова. Он считал себя в полной безопасности у себя в вигваме, среди своих воинов, и ему, конечно, и в голову не могло прийти, до чего может дойти дерзкая храбрость бледнолицых. На его лице снова появилась та же презрительно-насмешливая улыбка, и он, оборачиваясь к своим собеседникам спиной, проговорил:
 — Я хочу много виски, много пороха, и тогда я вам отдам его.
 Ваш Карроль бросил взгляд на своего спутника, и в то же мгновение великан протянул руку и схватил индейца за волосы. Краснокожий пошатнулся и упал на колени, даже не вскрикнув, и только лицо у него стало землистого цвета и сам он весь дрожал от страха. Ваш Карроль, приложив дуло револьвера к голове индейца, твердым голосом сказал ему:
 — Только крикни, краснокожая собака, и я прострелю тебе голову! А теперь говори скорее, где молодой господин?




 Глава 16. РЕЙНДЖЕРЫ


 В тот самый день, когда полковник вместе со своими друзьями смело ехал в лагерь семинолов, на весьма значительном расстоянии к юго-востоку от Кросс-Тимберса снимался с привала отряд вооруженных людей, ночевавших среди прерий. Но если бы кто-нибудь проследил их маршрут за последние несколько дней, то, наверное, сказал бы, что этот отряд направляется именно к той части обширной техасской равнины, которая носит название Кросс-Тимберс.
 В этом отряде как люди, так и лошади казались одинаково приспособленными для той тяжелой и подвижной жизни, которую им приходилось вести в необъятных прериях. Все лошади в отряде были полукровки, и знаток сказал бы, что они представляют помесь малорослого, поджарого и быстроногого мустанга, или дикой техасской лошади, с ширококостными, рослыми лошадьми северных штатов — помесь, которая не имеет ничего подобного себе во всем свете и дает чудную охотничью и кавалерийскую лошадь. Эти стройные и неутомимые лошади могут в течение целой недели делать по полутораста километров в день, не требуя никакого ухода и вечно оставаясь на подножном корме.
 Всадники на первый взгляд казались охотниками; у всех были длинные бороды, все были одеты в костюмы, сшитые из кож различных животных, причем преобладающим материалом служили буйволовые кожи, все были вооружены с головы до ног. У всех было заткнуто за поясом по револьверу, а у некоторых даже и по два; почти у всех были в руках заряжающиеся с казенной части карабины Шарна, потому что в это время обыкновенные, заряжающиеся с дула ружья начали выходить уже из употребления.
 Отряд состоял из восьмидесяти человек, и когда раздались звуки сигнального рожка (последнее обстоятельство служило доказательством правильной организации, а не случайно собравшегося общества охотников), все бросились седлать лошадей и стали готовиться к выступлению в поход.
 Командир этого кавалерийского отряда не обращал на себя внимания своей внешней силой. Он был небольшого роста, скромный пожилой человек с рыжеватыми, сильно поседевшими волосами. И только в его серых глазах, когда он устремлял их на кого-нибудь из своих подчиненных, сверкала непреклонная воля, заставлявшая повиноваться ему даже самых строптивых.
 По одежде — хотя костюм его был самый скромный — он больше всех был похож на жителя цивилизованных стран. На нем была надета широкополая серая шляпа, серая охотничья куртка и высокие из желтой кожи сапоги с голенищами выше колен, какие носят фермеры и охотники южных штатов Северной Америки.
 Единственным знаком его командирского звания могло служить разве только его оружие: два чудных револьвера с серебряной насечкой и магазинная винтовка Кольта, висевшая на перевязи через плечо.
 Все его приказания, которые он отдавал не торопясь, спокойным голосом и таким тоном, точно беседовал с друзьями, беспрекословно исполнялись. Подчиненные большей частью называли его полковником и только изредка заменяли этот титул словом «шериф» или «мистер Гейс».
 Командир отряда и в самом деле был не кто иной, как знаменитый Джек Гейс, неумолимый враг индейцев и мародеров всех видов и всех национальностей, которых еще так много бродит по необъятным прериям и лесам Техаса. Особенно боялись его конокрады, которых одно его имя приводило в ужас и заставляло обращаться в бегство. Он был основателем и главою общества рейнджеров, которые вели неустанную борьбу с кровожадными индейцами и всякого вида преступниками, грабившими и убивавшими мирное население Техаса.
 Итак, полковник Гейс был шерифом Техаса и, в силу занимаемого им служебного и общественного положения, имел право казнить всех попадавших ему в руки грабителей и убийц, к какой бы национальности они ни принадлежали и где бы ни удалось ему их захватить. Но при этом, прежде чем казнить преступника, он всегда соблюдал требуемые законом формальности: злодей должен был сначала выслушать приговор присяжных, избиравшихся из числа наиболее уважаемых рейнджеров, а потом уже, если они признавали его виновным, шериф приводил приговор тут же на месте в исполнение.
 Мрачная история, которую одинаково хорошо знали как подчиненные ему рейнджеры, так равно и его враги, то есть преследуемые им злодеи, немало способствовала увеличению того престижа, которым шериф пользовался и у тех, и у других.
 В этой истории, правдивой от начала до конца, повествовалось об ужасной кровавой драме, разыгравшейся в доме мистера Гейса.
 Двадцать лет назад — так начинается рассказ — ночью в столовой одного техасского ранчеро сидела, занимаясь работой, женщина лет тридцати пяти от роду. В этой же комнате, кроме нее, была еще молодая девушка, лет шестнадцати-семнадцати, которая тоже работала, и еще очень пожилая женщина, читавшая книгу.
 Это были жена, дочь и мать мистера Гейса, который был почти одних лет со своей женой. Мистер Гейс выехал из дому ранним утром, и его близких сильно тревожило такое продолжительное отсутствие.
 — Меня это начинает сильно беспокоить, — сказала вдруг, поднимая голову, старушка, которая делала вид, что читает, а на самом деле только держала в руках книгу и давно уже не перевертывала даже страниц. — Вильям никогда не возвращался так поздно. Я боюсь, не случилось ли с ним чего…
 В эту самую минуту звук ружейного выстрела нарушил тишину ночи. Потом послышался крик, а за ним галоп лошади, скакавшей от берега реки к дому.
 — Господи! Что значит этот выстрел и этот ужасный вопль? — вскричала миссис Гейс, бросаясь к наружной двери и распахивая ее настежь.
 В эту самую минуту к крыльцу подскакала, тяжело дыша от усталости, лошадь. С нее спрыгнул всадник, вбежал на крыльцо, втолкнул бросившихся было к нему навстречу женщин обратно в комнату, а затем обернулся к лошади и что было силы ударил ее хлыстом; лошадь сделала скачок и в одно мгновение скрылась во мраке ночи.
 В то время, как Вильям Гейс (это был сам ранчеро), стоя на крыльце, осматривал берег реки, в той стороне сверкнула молния, грянул выстрел, и ружейная пуля вошла в притолоку двери, которая оставалась открытой.
 Ранчеро прыгнул в комнату, захлопнул дверь и задвинул ее двумя железными засовами. Затем он бросился к жене, сжал ее в объятиях, поцеловал в лоб дочь Мэри и обнял старуху-мать, которая точно окаменевшая стояла посреди комнаты.
 — Не бойтесь, — сказал он им, стараясь улыбнуться, — не бойтесь ничего, повторяю вам! Лучше помогите мне отразить нападение. Мэри, неси сюда оружие и заряды и клади все это на стол. Тут дорога каждая минута. За мной по следам гонятся команчи. Они сожгли ранчо Коттуса и перебили всех живших в нем. Милая Мэри, ты храбрая девочка, бери свой маленький карабин и следи сквозь бойницу за берегом реки. Помни, дитя мое, что теперь ты будешь защищать мать и бабушку!
 — Хорошо, отец; я буду сражаться храбро, ты увидишь.
 — Я знаю, моя дорогая. Теперь как раз всходит луна, и это будет для нас хорошей помощью в борьбе с проклятыми краснокожими. Видите, как быстро светлеет. Потушите камин и лампу, нам ни то, ни другое пока не нужно. Не бойтесь, матушка, они ничего не сделают нам, мы гораздо сильнее их.
 — Дай Бог, чтобы это было так, — сказала старушка глухим дрожащим голосом, — я уже старуха, но и мне не хотелось бы умереть насильственной смертью.
 В эту минуту грянул залп, и слышно было, как пули впивались в стены или, вернее, в толстые бревна, из которых было сооружено ранчо.
 Жалобное хныканье собирающегося расплакаться ребенка раздалось в одном из углов темной комнаты и заставило мистера Гейса покинуть свое место у бойницы и поцеловать лежавшего в колыбели мальчика и тут же вернуться обратно на свое место.
 Мэри, сжимая в руке заряженный карабин, бледная, стояла возле бойницы, проделанной в северной стороне дома, обращенной к реке. Вдруг она приложилась глазом к отверстию и точно застыла в этой позе. Она, казалось, не слыхала ни выстрела, сделанного в это время ее отцом, ни предсмертного вопля сраженного краснокожего, ни полных ярости криков остальных индейцев. Что же так сильно заинтересовало ее? Шагах в двадцати от дома росло громадное дерево, нижние ветви которого доходили как раз до самой крыши. Индейцы обратили внимание на это обстоятельство, и один из них стал медленно взбираться на дерево.
 На этого-то индейца и смотрела Мэри, отлично понимавшая намерение краснокожего. Она видела, как он скользит по ветке с тем, чтобы спрыгнуть потом на крышу. Его примеру последуют, конечно, и те индейцы, которые стоят под деревом и с любопытством следят за действиями своего товарища; а затем, в то время, как часть шайки будет отвлекать внимание осажденных с другой стороны, они разберут крышу и в одно мгновение перестреляют всех находящихся в доме.
 Между тем индеец, сидя верхом на ветке, медленно подвигался вперед. Мэри, бледная, как смерть, смотрела на него, но не стреляла, хотя и сознавала прекрасно, что ей необходимо стрелять, если она хочет спасти своих близких от грозящей им мучительной смерти.
 Индеец полз вперед медленно и очень осторожно, потому что тонкая ветка гнулась под тяжестью его тела, но, тем не менее, он все-таки подвигался вперед, все ближе и ближе к дому.
 Мэри, наконец, решилась стрелять, просунула дуло карабина в бойницу, прицелилась дикарю в грудь и спустила курок. Татуированный индеец вскрикнул, схватился руками за ветку, стараясь удержаться, наклонился сначала в одну сторону, потом в другую и затем с жалобным стоном свалился с дерева.
 В это время Вильям сделал еще три выстрела в группу индейцев, обстреливающих дом с его стороны, и принудил их отступить в более безопасное место.
 После этого в течение некоторого времени царствовала полная тишина как внутри домика, так и снаружи; но эта тишина была гораздо ужаснее, чем происходившая за минуту перед тем перестрелка. Вильям и Мэри стояли у своих бойниц, готовые стрелять при малейших признаках тревоги. Миссис Гейс взяла ребенка из колыбели и, прижимая его к груди, опустилась на колени возле старушки, все еще продолжавшей плакать.
 Вильям и Мэри ранили и убили с полдюжины краснокожих; остальные отошли в соседний лесок, и доносившиеся оттуда крики служили доказательством, что у них шло совещание.
 Дикари не могли, конечно, не заметить, что в них стреляли из бойниц, проделанных в двух стенах дома, и, удалившись в лес, вероятно, обсуждали план нападения на незащищенные стороны дома. Вильям, когда ему пришла в голову эта мысль, бросился к бойницам, проделанным в других стенах, но было уже слишком поздно…
 Краснокожие отрядили двух воинов, и те, укрываясь в тени, незаметно проскользнули к дому со стороны корраля и с него взобрались на крышу.
 В ту минуту, когда несчастный отец возвращался к своему наблюдательному посту, так как в той стороне снова слышались крики и снова началась стрельба, дюжина дикарей, подтащив к дому бревно и действуя им как тараном, стали колотить в дверь, которая очень скоро поддалась ударам и упала внутрь комнаты.
 Вильям сделал три выстрела в толпившихся перед дверью команчей, и трое из них упали убитыми, а остальные обратились в бегство и скрылись под деревьями.
 Но осажденные, внимание которых всецело было поглощено грохотом тарана, разбивавшего дверь, и происшедшей затем кровавой сценой, не слыхали, как взобравшиеся на крышу команчи разбирали кровлю и потолок. О появлении их Вильям узнал только в ту минуту, когда проникнувшие в дом краснокожие убивали его жену и мать. Их предсмертные крики заставили обернуться его и Мэри, и в то же мгновение оба дикаря, сраженные пулями, упали на трупы их жертв… Но теперь и осаждающие знали, что их хитрость имела успех, и через минуту Вильям и его отважная дочь лежали уже тяжело раненые. Уцелел только один ребенок, и то, по всей вероятности, потому, что его прикрыла своим телом убитая мать…
 Когда через несколько дней Вильям пришел в себя, он с ужасом узнал, что у него остался только этот крошка-мальчик: его и ребенка спасли опоздавшие всего на несколько минут соседние плантаторы.
 Вот причина, почему Вильям так безжалостно преследовал индейцев, а заодно с ними и всегдашних союзников краснокожих — всякого рода преступников. Он знал, конечно, что далеко не все индейцы заслуживали ненависти, но, несмотря на это, один их вид приводил его в страшное бешенство. Все знали, что когда рейнджерам приходилось судить краснокожего, шериф отказывался от принадлежавшей ему роли председателя и выступал в качестве обвинителя и, если суд признавал краснокожего виновным, он с какой-то свирепой радостью присутствовал при исполнении приговора, а потом, со слезами на глазах, уходил в свою палатку и проводил там иногда по несколько дней.
 Таков был человек, начальствовавший над рейнджерами в Техасе…
 Когда раздался второй сигнал, весь отряд сидел уже на конях; затем, по команде шерифа, всадники повернули коней направо и, перестроившись по четверо в ряд, тронулись с места рысью.
 Шериф Гейс возглавлял отряд. Рядом с ним ехал человек с лицом до такой степени побуревшим от загара, что его можно было принять за индейца: это был креол из Луизианы.
 — Вы уверены, Батист, что мы идем по верному следу? — спросил Гейс своего спутника.
 — Да, полковник.
 — Имейте в виду, что я не люблю разъезжать наудачу. У нас много дела, мы не можем тратить время попусту и должны действовать всегда наверняка.
 — Я уверен, что тут нет никакой ошибки, — сказал креол.
 — А почему вы так уверены в этом?
 — По описанию примет этого человека я уверен, что он не кто иной, как Антонио Микелец! Я готов даже поклясться в этом! А вы знаете, что я не люблю вводить других в заблуждение. Я уверен, что мы его непременно захватим, уверен также, что он будет приговорен судом к смерти. Но даже и его смерть не может искупить его вины. Если бы только вы знали, какого хорошего человека убил этот негодяй!.. Ах, как бы мне хотелось увидеть его перед судом присяжных в Новом Орлеане!
 — Если только ваши сведения верны, ему не уйти от нас, и вам не придется долго ждать суда над ним, — сказал шериф. — Мы сами будем его судить и сейчас же после суда исполним приговор.
 — Тем лучше, полковник. Я, по крайней мере, своими глазами увижу тогда, что ему не удастся уйти от веревки, а он, поверьте мне, давно заслужил смерть.
 — Очень возможно, — проговорил Гейс, — что нам удастся убить одним выстрелом двух зайцев. Я знаю, что в тех местах живет шайка семинолов, покинувших свое племя и промышляющих теперь грабежами. К ним, говорят, пристало немало негодяев и из других племен краснокожих… Ах, если бы мне найти между ними того, кого я ищу столько лет! Если бы я мог отомстить теперь последнему из убийц и уйти на покой, который я давно заслужил, чтобы жить вместе с моим сыном.
 Креол с удивлением смотрел на него… Начальник рейнджеров не любил ни вспоминать о прошлом, ни говорить о будущем… Гейс поднял голову, провел рукой по глазам и, дав шпоры лошади, пустил ее в галоп… Креол решил, что разговор кончен, и, придержав лошадь, присоединился к своим товарищам-рейнджерам, которые ехали весь день с такой быстротой, что к вечеру были уже не более, как в десяти милях от корраля мустангеров. Шериф дал сигнал остановиться, и через несколько минут представители закона уже стояли лагерем на берегу того самого потока, возле которого строил свой блокгауз полковник Магоффин.




 Глава 17. ЗАЛОЖНИК


 Эдуард Торнлей и полковник Магоффин, по предварительному уговору с мустангером, продвинули своих лошадей на несколько шагов дальше и поставили их таким образом, чтобы происходящее в вигваме Тигрового Хвоста не было видно ни бродившим по лагерю воинам, ни тем из них, на которых лежала обязанность охранять особу вождя, причем последние, не предполагая, чтобы бледнолицые рискнули употребить силу, даже отошли в сторону и уступили им свое место.
 К тому же как раз в это время из-за чего-то поспорили сидевшие на лужайке женщины и подняли такой адский крик, что никакое чуткое ухо не могло расслышать ни одного слова из того, что говорилось внутри вигвама.
 Словом, все благоприятствовало, по-видимому, исполнению намерения мустангера; Тигровый Хвост попался в подстроенную ему ловушку, потеряв возможность оказать хотя бы малейшее сопротивление. Неожиданное нападение, страшная сила великана-управляющего и дуло револьвера — все это вместе взятое сразу лишило индейца мужества, и двое смельчаков видели перед собою уже не кровожадного хищника, а робкого труса, каким Тигровый Хвост, впрочем, и становился всегда, когда видел, что сила не на его стороне.
 Ваш Карроль с удовольствием смотрел, как лицо вождя постепенно бледнело, или, вернее, принимало все более и более землистый оттенок, что у краснокожих и негров особенно заметно проявляется в минуты сильного испуга. Ему приходилось уже видеть это на лице Тигрового Хвоста, когда они так внезапно явились в лагерь полковника Магоффина: этот землистый цвет служил верным признаком, что индеец беспрекословно исполнит все, чего бы они от него не потребовали.
 — Вы, может быть, душите его слишком сильно, — сказал он шепотом управляющему. — Этот негодяй, пожалуй, не в состоянии будет даже и говорить… Дайте ему передохнуть немножко, но только не выпускайте совсем.
 Великан, добродушно улыбаясь, немного разжал руку.
 — А теперь, слушай ты, краснокожая собака! — сказал Ваш Карроль глухим, гневным голосом. — Говори скорее, где молодой бледнолицый господин; но помни, если ты скажешь неправду, я прострелю тебе голову. Ну, говори, где он?
 Индеец робким, дрожащим от страха голосом быстро отвечал:
 — Там… там… за вигвамом!..
 Карроль обернулся, подошел к выходу и, убедившись, что им пока не грозит никакая опасность, снова вернулся к вождю и сказал ему:
 — Я сам пойду посмотрю, правду ли ты сказал мне. Но, если ты вздумаешь кричать или вырываться, ты будешь сейчас же убит! Если сюда заглянет кто-нибудь, — прибавил он, обращаясь к Стротеру, — следите внимательно за этим негодяем. Это такая хитрая бестия, что от него можно ожидать всего. Смотрите за ним! И если только он шевельнется, убейте его, как собаку! Без него нам уже не так трудно будет справиться с его воинами.
 Стротер улыбнулся и, как бы желая показать, что он не выпустит пленника, сильно сдавил ему плечо, что заставило краснокожего скорчить болезненную гримасу и пригнуться. Затем управляющий достал правой рукой из-за пояса револьвер и направил его дуло на дрожавшее от страха лицо краснокожего.
 Ваш Карроль распахнул задние полотнища вигвама и увидел Эжена Дюпрэ: молодой человек со связанными руками и ногами лежал на боку, не имея даже возможности повернуться на спину, так как концы веревки, которой были связаны его руки, были обмотаны вокруг врытого в землю столбика.
 Охотник в одну минуту перерезал веревки и помог Эжену встать, но тот чувствовал себя до такой степени разбитым, что не мог идти, и мустангеру пришлось тащить его чуть не на руках. В ту минуту, когда они входили в вигвам, полковник обернулся и, увидя племянника, хотел было броситься к нему, но Ваш Карроль жестом заставил его отказаться от этого намерения.
 — Не надо, не надо, полковник! Теперь-то, собственно нам и грозит настоящая опасность. Мы сделали большую глупость, что не захватили лошади для мистера Дюпрэ. Ну, да теперь поздно горевать об этом… Стойте здесь!
 И бывший траппер не спеша вышел один из палатки и, точно не замечая краснокожих, которые смотрели на него широко открытыми от удивления глазами, направился к чудному мустангу, покрытому заменявшей ему седло ягуаровой шкурой. Это служило признаком, что мустанг принадлежит самому вождю племени. Он был привязан к врытому в землю столбику в нескольких шагах от вигвама. Карроль подошел к мустангу, погладил его, отвязал, вскочил на спину, подъехал к вигваму и, спрыгнув с лошади, сказал, улыбаясь, Эжену:
 — Ну, молодой человек, пожалуйте, я помогу вам взобраться на лошадь… Вождь дарит вам этого коня.
 И, подхватив Эжена Дюпрэ под руку, он помог ему сесть на лошадь, а затем вернулся и, снова грозя краснокожему револьвером, сказал ему:
 — Слушай, Тигровый Хвост, ты пойдешь нас провожать пешком и скажешь твоим воинам, что ты хочешь идти с нами один, и чтобы никто из них не смел навязываться тебе в провожатые. Мой друг Стротер тоже хочет пройтись немного пешком и кстати посмотрит за тобой. Если ты вздумаешь удрать или позвать на помощь своих разбойников-воинов, он в ту же минуту отправит тебя охотиться в прерии великого духа, а если он почему-нибудь промахнется, тогда это сделаю я и прострелю твою глупую башку. Ты меня понимаешь?
 — Да, — отвечал Тигровый Хвост голосом уже гораздо более твердым, так как он видел, что жизни его не грозит никакая опасность.
 Но прежде чем подать сигнал к отъезду, Ваш Карроль счел необходимым сказать еще несколько слов своему пленнику.
 — Ты видишь теперь сам, — сказал он, — что мы не хотим делать тебе ничего дурного, и если тебе дорога жизнь, ты должен и сам ничего не предпринимать против нас. Скажи же твоим воинам, чтобы они дали нам дорогу и, главное, чтобы они не преследовали нас.
 Тигровый Хвост утвердительно кивнул головой, после чего старый мустангер попросил полковника Магоффина стать во главе отряда и ехать шагом. За ним следовал Стротер, который шел пешком рядом с пленником; с одной стороны от них ехал верхом Ваш Карроль, ведя за собою на поводу лошадь управляющего, а с другой — Эдуард Торнлей, готовый стрелять в краснокожего при первой попытке его к бегству. Что же касается остальных всадников, то они составляли общий арьергард.
 Им пришлось идти между двумя рядами воинов, бросавших на них свирепые взгляды и, видимо, готовых взяться за оружие. Ваш Карроль дал знак Тигровому Хвосту, и тот сказал своим воинам, чтобы они расходились по своим палаткам и не боялись за него, потому что он по доброй воле согласился служить заложником для бледнолицых.
 К этому старый траппер прибавил еще от себя, что вождю не будет грозить ни малейшей опасности, если воины не вздумают напасть на маленький отряд, но если они обнаружат враждебные намерения, то жизни его, особенно если он попытается бежать, придет конец. Семинолы отвечали на эту короткую речь криками гнева, но, тем не менее, все-таки исполнили приказание вождя и один за другим разбрелись в разные стороны.
 — Ну, пока все идет хорошо! Прибавьте шагу, полковник, и все смотрите хорошенько, чтобы пленник не убежал! Если краснокожие пустятся за нами в погоню, я убью пленника, а сами мы постараемся тогда ускакать от них.
 Стротер левой рукой держал индейца, а в правой у него был заряженный револьвер. Индеец, впрочем, не обнаружил ни малейших попыток к бегству и с опущенной головой шел быстрыми шагами, обдумывая, по всей вероятности, как отомстить так жестоко насмеявшимся над ним бледнолицым.
 Ваш Карроль не спускал с него глаз ни на одну минуту и через известные промежутки отряжал кого-нибудь из ехавших в арьергарде всадников узнать, не следуют ли за ними индейцы. Но краснокожих не было видно, они, по всей вероятности, даже не покидали лагеря.
 Когда они были приблизительно в миле от лагеря. Ваш Карроль приказал остановиться, считая, что они настолько удалились от стана индейцев, что им нечего уже бояться их, а странствование пешком слишком замедляло возвращение в блокгауз, где их ждали с нетерпением. Он объявил пленнику, что он свободен, но Стротер считал необходимым, прежде чем выпустить индейца, сделать ему приличное внушение.
 — Только помни, на плантацию больше не смей являться, иначе тебе плохо придется, — сказал он грозным тоном.
 Тигровый Хвост бросил на него взгляд, полный такой свирепой ненависти, что управляющему пришло в голову, что они, пожалуй, поступают не совсем благоразумно, отпуская на свободу пленника. Но затем, вспомнив, что они дали слово отпустить его живым и невредимым, он отвел его на несколько шагов от стоявших неподвижно всадников и, повернув лицом в ту сторону, где виднелся лагерь индейцев, дал ему такого пинка ногой, что краснокожий отлетел от него шагов на десять и растянулся. Вскочив на ноги и крикнув какую-то угрозу на гортанном языке семинолов, он скрылся в кустах.
 — Вы нажили себе смертельного врага, мистер Стротер, — сказал Карроль. — Тигровый Хвост никогда не забудет и не простит вам этой обиды.
 — Не беспокойтесь, я тоже никогда не забуду его.
 В то время, как маленький отряд, пустив лошадей в галоп, спешил как можно скорее добраться до блокгауза, вождь во весь дух летел к становищу краснокожих, где у самого въезда в ущелье его ждали стоявшие группами воины. Тигровый Хвост еще издали кричал им:
 — На коней! На коней! Смерть бледнолицым! Смерть всем бледнолицым!
 Через минуту большинство воинов были уже на конях и с громкими воинственными криками размахивали оружием. Наиболее пылкие из них, не имея терпения ждать, пока выступит весь отряд, сейчас же бросились вдогонку за эмигрантами. Они очень скоро догнали эмигрантов, которые в первый раз ехали по незнакомым им лесным тропинкам и, держась на довольно почтительном, впрочем, от них расстоянии, обстреливали их из ружей, хотя и не причиняя вреда, но, тем не менее, все-таки сильно их задерживая. Ваш Карроль несколько раз останавливался и стрелял из своего дальнобойного карабина в индейцев, и почти каждый выстрел попадал в цель, а затем догонял своих товарищей, которые стремились в это время как можно дальше оторваться от врагов.
 Один из индейцев, бывший, может быть, похитрее, а, может быть, и посмелее остальных, пробрался стороною между деревьями и, подскакав к Карролю, взял на прицел ружье и спустил курок, но мустангер вовремя успел отскочить в сторону, а затем повернул лошадь и, выхватив револьвер, метким выстрелом убил индейца, который был одним из командиров семинолов.
 Но оставим пока сражающихся с индейцами эмигрантов и вернемся снова в лагерь индейцев.
 Мы уже говорили, что Луи Лебар, при виде въезжавшего в лагерь полковника Магоффина, с которым были также и мустангеры Торнлей и Карроль, должен был поневоле отказаться от своего намерения. Но так как ему пока нечего было бояться, что его компаньоны заметят его отсутствие в коррале, креол решил, спрятавшись в укромном местечке, дожидаться возвращения полковника Магоффина, чтобы узнать, какие результаты будет иметь его поездка в лагерь семинолов.
 Он привязал свою лошадь к дереву, а сам взобрался на вершину, откуда ему был прекрасно виден вигвам вождя. Он видел, как выстроились эмигранты перед входом в палатку, видел, как ненавистный ему Ваш Карроль прошел в сопровождении Стротера к вождю, затем вышел обратно и, отвязав лошадь, посадил на нее юного Дюпрэ. Но его удивление сменилось бешенством, когда он увидел, как уезжавшие эмигранты уводили с собой и вождя семинолов, которому не только не удалось взять с них выкуп, но самому еще пришлось служить заложником.
 Лебар, проследив несколько минут за уезжавшими шагом эмигрантами, спустился с дерева, вскочил на лошадь и галопом поскакал в лагерь краснокожих, где его приветствовали громкими криками радости.
 Он направился в вигвам вождя, куда вслед за ним собрались на совет все старейшины племени. В то время, как они совещались, придумывая способ выручить из плена Тигрового Хвоста и отомстить за него бледнолицым, показался он сам, буквально задыхавшийся от бешенства и, видимо, желавший сейчас же лететь вдогонку за эмигрантами. Но Лебару достаточно было сказать Тигровому Хвосту несколько слов, чтобы заставить его отказаться от этого намерения.
 — Вождь, — сказал Лебар краснокожему, — я понимаю ваше желание отомстить, но вы сделаете большую ошибку, если поедете вдогонку за вашими врагами. Вы можете отомстить им гораздо лучше, не подвергая себя при этом почти никакому риску. Вы упускаете из виду, что в лагере у них теперь никого не осталось для охраны молодых девушек, о которых я вам говорил. Вы можете проехать туда кратчайшим путем и попасть в лагерь полковника задолго до возвращения эмигрантов. Послушайте моего совета, возьмите с собой пятьдесят воинов для нападения на лагерь бледнолицых и пошлите Вороново Крыло с остальными воинами вдогонку за эмигрантами. Прикажите ему, не вступая с ними в настоящий бой, стараться только задержать их. Тем временем сами мы поедем другой дорогой к лагерю эмигрантов и будем там по крайней мере на полчаса раньше. Этого времени вполне достаточно на то, чтобы разграбить лагерь и забрать из него все самое ценное. Потом мы заглянем в корраль и выпустим из него мустангов, чем накажем за непрошенное вмешательство моих компаньонов, и со всей добычей скроемся в лесу.
 При первых же словах мустангера лицо Тигрового Хвоста просияло, и через минуту он уже сидел верхом на приведенной для него лошади и осматривал выстроившийся по его приказанию отряд в пятьдесят отборных воинов.
 — Благодарю моего брата за совет, — сказал он, обращаясь к Черному Мустангеру, — я слушал его слова с таким же удовольствием, с каким ухо изнемогающего от жажды охотника слышит журчание ручейка… Едем! — крикнул он в заключение, размахивая своим томагавком.
 Затем вождь подозвал женщин и приказал им сниматься с лагеря и перебираться в другое, более надежное убежище в глубине леса.
 Через пять минут после того отряд Тигрового Хвоста, углубившись в лес, уже выезжал на тропинку, которая вела к броду через речку, а оттуда мимо корраля, где помещались пойманные мустанги, к лагерю эмигрантов.
 Перебравшись на другой берег реки, где дорога была уже гораздо шире, индейцы пустили лошадей во весь опор. Вскоре перед ними открылся лагерь эмигрантов, и они с радостью убедились, что отряд полковника еще не возвращался.
 Отряд эмигрантов был еще в четырех милях от лагеря, когда солнце скрылось уже за горизонтом. Преследовавший их отряд был довольно многочислен. Индейцы все время строго следовали совету Лебара задерживать эмигрантов: краснокожие, рассеявшись по всему лесу, старались незаметно подкрасться с боков и затем, разрядив свои ружья, опять исчезали. Такие нападения заставляли эмигрантов довольно часто останавливаться и в свою очередь открывать огонь по нападающим, которые, хотя и терпели почти каждый раз урон, но не прекращали своих действий. Все эти остановки сильно задерживали эмигрантов, и полковник с ужасом думал, какое большое расстояние остается еще им проехать до блокгауза. Вдруг со стороны лагеря до них донесся залп ружейных выстрелов. Полковник побледнел и, обращаясь к Карролю, сказал:
 — Слышите эти выстрелы? Они напали на наш лагерь!.. Моя дочь и племянница погибли! А между тем, мы не можем ехать скорее, потому что тогда преследующие нас краснокожие перестреляют нас поодиночке.
 Ваш Карроль на минуту задумался, а потом, подняв голову, сказал полковнику Магоффину:
 — Полковник, вы сейчас убедились, что у вас нет основания жалеть о том, что вы последовали моему совету…
 — Да.
 — Ну так вот, предоставьте мне еще раз полную свободу действий. У меня и у Торнлея лошади гораздо лучше, чем у ваших людей, поэтому позвольте нам ехать вперед, а вы постарайтесь насколько возможно задержать этих негодяев.
 — Поезжайте, мой друг, и спасите их… Помоги вам Бог!
 Мустангеры, пришпорив лошадей, во весь опор поскакали в ту сторону, откуда слышались выстрелы врагов, осаждавших блокгауз.




 Глава 18. ЛУИЗИАНА И ТЕННЕССИ


 Полковник Магоффин, отправляясь разыскивать своего похищенного краснокожими племянника, приказал всем оставшимся в лагере перебраться в блокгауз и при этом велел слушаться его дочери, как его самого.
 Теннесси Магоффин, несмотря на сильные переживания в связи с исчезновением Эжена, показала себя достойной доверия, оказанного ей отцом. Она сама следила за тем, как переносили в блокгауз все более или менее ценное имущество эмигрантов. Затем она велела подтащить фургоны и загородить ими вход в блокгауз, куда заставила также перейти всех женщин и детей. Что же касается рогатого скота и упряжных лошадей, то их загнали в оставленное между фургонами небольшое пространство, которое затянули снаружи веревками и загородили ветвями колючих кустарниковых растений. Эта наскоро сооруженная изгородь имела целью скорей не дать разбежаться скоту, чем защитить от вторжения врагов или даже хищных зверей.
 Для защиты блокгауза на случай нападения краснокожих полковник оставил всего четверых слуг, но толстые стены вновь сооруженного блокгауза представляли сами по себе такой надежный оплот, что четверо вооруженных людей могли сопротивляться значительно большему числу врагов. Это именно и имел в виду полковник Магоффин, так как оставленные им слуги были вооружены ружьями и стреляли довольно неплохо.
 Впрочем, ни полковнику, ни мустангерам и в голову не приходило, что индейцы могут во время их отсутствия напасть на лагерь эмигрантов. Зато Теннесси оказалась гораздо предусмотрительнее всех, и, как только полковник уехал разыскивать похищенного индейцами Эжена, она сейчас же стала приводить блокгауз в оборонительное положение, точно ей удалось какими-то судьбами подслушать разговор Лебара с вождем племени семинолов.
 По мере того, как работа по укреплению блокгауза подвигалась вперед, она становилась все более и более спокойной, и тревога за участь двоюродного брата постепенно заменялась в ней надеждой скоро увидеть его возвращающимся вместе со всеми эмигрантами. По временам она отрывалась от дела и подходила к Луизиане, стараясь утешить ее и пробудить и в ней надежду на скорое свидание с братом. В одну из таких минут, когда она особенно горячо уговаривала кузину не терять мужества, Луизиана вдруг вскочила и встревоженным голосом проговорила:
 — Тенни, слышишь?.. Там стреляют…
 Обе молодые девушки взбежали на парапет и, чутко прислушиваясь, устремили глаза в ту сторону, куда еще днем уехал маленький отряд полковника. Через минуту порывом ветра до них донесло звуки ружейных выстрелов, раздававшихся в лесу на другом берегу потока.
 — Слышишь? — проговорила Луизиана. — Там идет битва!
 — Да, но кто знает, может быть, это, наоборот, хороший знак?..
 — Господи! Спаси моего брата!.. Что будет со мной, если его убьют!..
 — Милочка, послушай меня и не приходи в отчаяние раньше времени.
 — Я так измучилась, так исстрадалась!.. Я с ума схожу!
 — Перестань! Отчаяние — большой грех. Будем лучше слушать.
 И кузины, прекратив разговор, прислушались. Выстрелы слышались все чаще и чаще и с каждой минутой все громче и громче, что служило доказательством, что сражающиеся быстро приближаются к блокгаузу.
 — Они едут сюда! Они скоро будут здесь? — вскричала Луизиана.
 — Да, и я уверена, что и твой брат с ними, — сказала Теннесси, — я даже и мысли не допускаю, чтобы они могли вернуться одни, без него.
 — Спасибо тебе, дорогая, за твое старание утешить меня, но я не смею даже и надеяться на такое счастье.
 — А я в этом уверена, повторяю тебе еще раз. Отец мой дал слово не возвращаться без него, и, поверь мне, он сдержит его.
 — Все это так, но ты забываешь, что враги преследуют их, — продолжала Луизиана, — они могут убить кого-нибудь из них. Хоть бы они уже поскорей приезжали сюда: здесь все-таки не так опасно.
 Теннесси не отвечала ни слова: она прислушивалась к выстрелам, которые раздавались гораздо реже, а затем и совсем стихли. Вдруг она почувствовала, что кузина схватила ее за руку. Теннесси обернулась к ней и увидела, что Луизиана широко раскрытыми от ужаса глазами смотрит в расстилавшуюся перед ними безграничную прерию. В той стороне, куда смотрела креолка, виднелся, не более чем в миле от блокгауза, отряд краснокожих, быстро приближавшихся к лагерю бледнолицых. Когда индейцы подъехали ближе, молодые девушки узнали в одном из всадников вождя семинолов — Тигрового Хвоста, у которого за плечами развевался украшенный хвостами плащ из шкуры ягуара. Впереди индейцев, на чудном вороном мустанге, скакал европеец, подгонявший своего коня ударами хлыста и шпор.
 — Смотри! Это он! — воскликнула Луизиана.
 — Кто он?
 — Микелец… Убийца моего жениха!
 — Этого не может быть!
 — Он, он… Уверяю тебя. Мой брат убит! Теперь настала моя очередь умереть. Мы погибли!..
 Луизиана пошатнулась и, наверное, свалилась бы с парапета, если бы кузина не успела вовремя подхватить ее под руки и удержать. Теннесси в эту минуту проявила необыкновенное мужество и энергию и держала себя, точно старый воин, для которого подобного рода явления не составляют ничего необыкновенного.
 — Послушай, Луизиана, — сказала она своей кузине, — теперь не время предаваться отчаянию. Мы должны защищаться сами, потому что помощь если и явится, то, во всяком случае, не скоро. Берите ружья, заряды и становитесь все по местам! Но только не стрелять до тех пор, пока я не подам сигнала. Дайте индейцам подъехать.
 В это время индейцы были уже всего в сотне шагов и, не видя никого из эмигрантов, решили, что оставшиеся в лагере женщины и дети, испуганные появлением краснокожих, попрятались в фургоны, и нападающим остается только перебить их и разграбить имущество бледнолицых. Шагах в шестидесяти от блокгауза индейцы осадили лошадей, издавая грозные воинственные клики. В эту минуту Теннесси твердым голосом скомандовала стрелять. С бастиона загремело четыре выстрела, за которыми тотчас же последовал и пятый — это стреляла из своего охотничьего карабина сама Теннесси. Пятеро всадников свалились с лошадей убитыми или смертельно раненными, а остальные с громкими криками рассеялись. Теннесси показала себя образцовым комендантом. Не переставая ни на минуту стрелять из своего ружья, она приказала четверым своим помощникам переменить места, чтобы заставить индейцев думать, что число защитников блокгауза гораздо больше, чем оно есть в действительности, но не велела им стрелять, пока она не скомандует снова открыть огонь.
 Тигровый Хвост, со своей стороны, тоже изменил тактику и велел своим воинам перестроиться в одну растянутую линию, которая широким полукругом охватила блокгауз со стороны прерии, причем воинам было отдано приказание поддерживать сильный огонь по осажденным, стараясь, однако ж, не ранить ни одну из молодых девушек. С этой минуты пули не переставая, точно шмели, жужжали по всем направлениям, заставляя защитников блокгауза искать спасения за стенами и почти лишив их возможности отвечать выстрелами на выстрелы. Теннесси каждый раз, как осмеливалась поднять голову, видела постепенно приближавшуюся к блокгаузу линию краснокожих и с ужасом убеждалась, что они каждую минуту могут проникнуть внутрь или со стороны реки или же в огороженное веревками и ветками колючих кустарников пространство между стоявшими у входа фургонами. Тигровый Хвост, очевидно, имел намерение, окружив осажденных и осыпая их дождем пуль, дать части своих воинов незаметно прокрасться к повозкам с тем, чтобы оттуда уже проникнуть в блокгауз и перестрелять эмигрантов. Теннесси Магоффин подошла к кузине и встревоженным голосом спросила ее:
 — Можешь ты стрелять, Луизиана? Нам грозит большая опасность, и я прошу тебя помочь.
 — Хорошо. Я буду стрелять и сделаю все, что ты прикажешь, моя дорогая.
 — Ты и сама должна понимать, что не будь нас так мало, мы могли бы отбить нападение краснокожих. Помоги нам, и мы, может быть, продержимся до возвращения наших: они теперь должны быть уже недалеко. Эй, вы! Слушайте, — крикнула она, обращаясь к негритянкам, которые сидели на корточках, прижавшись к стене, — если вам дорога жизнь, вы тоже должны сражаться, пока к нам не явится помощь! Берите ружья и стреляйте в краснокожих. Если вы даже и не убьете никого, это не беда. Мне нужно только, чтобы вы стреляли?
 — О мисс, — взмолились негритянки, — мы и ружья-то никогда не держали в руках!
 — Это ничего не значит, — отвечала молодая девушка, — вы должны стрелять! Я научу вас… Это необходимо, потому что иначе через несколько минут мы все будем убиты и оскальпированы!
 Ее энергия победила в негритянках инстинктивный страх к огнестрельному оружию, и они одна за другой занимали места, которые им указывала Теннесси, объяснявшая им в то же время, как нужно заряжать ружье и стрелять из него.
 Молодая девушка расставила их позади фургонов, которые загораживали единственный вход в блокгауз и под защитою которых, как она думала, краснокожие будут, наверное, пытаться проникнуть к осажденным. Ее предположение подтвердилось даже скорей, чем она ожидала: в ту минуту, когда она собиралась уже уходить, оставив негритянок охранять опасный пост, под одним из фургонов показался протиравшийся ползком краснокожий, за которым в нескольких шагах виднелось еще двое индейцев. Теннесси, скомандовав негритянкам стрелять, прицелилась сама в ближайшего индейца и спустила курок. Сраженный ею краснокожий подпрыгнул и растянулся мертвый, а следовавшие за ним индейцы обратились в бегство.
 Теннесси приказала негритянкам дать еще один залп и поспешила к своему месту на парапете. Девушка с ужасом убедилась, что индейцы за время ее отсутствия еще более приблизились к блокгаузу. Она выстрелила в ближайшего к ней краснокожего, что заставило индейцев снова отступить, потеряв при этом еще одного раненым.
 Теннесси была не только комендантом, но почти что и единственным защитником этой недостроенной крепости и появлялась со своим карабином везде, где только, по ее мнению, грозила наибольшая опасность. При этом она сделала сильно удивившее ее открытие: каждый раз, как она во весь рост выпрямлялась над бруствером, индейцы сейчас же прекращали стрельбу. Она, по всей вероятности, удивилась бы еще больше, если бы слышала, как Тигровый Хвост отдавал своим войнам приказание не стрелять ни в нее, ни в ее кузину и во что бы то ни стало захватить их живыми.
 Один из негров, поощряемый примером мужественной молодой девушки, вознамерился подражать ей и, выпрямившись во весь рост, выстрелил в толпу индейцев. Но в те же самое мгновение в ответ ему грянул целый залп, и храбрый защитник блокгауза, взмахнув руками, с громким предсмертным криком откинулся назад. К несчастью, предсмертный крик его слышали не одни только защитники блокгауза, которых он привел в ужас, но и краснокожие, приветствовавшие гибель врага громкими радостными возгласами. Теннесси снова выпрямилась во весь рост и выстрелила в ближайшего к ней индейца, и это снова заставило краснокожих отступить на несколько шагов.
 Между тем солнце опускалось все ниже и ниже, и в самом непродолжительном времени должна была наступить ночь. В лесу не умолкая гремели выстрелы и слышались крики индейцев. Вдруг Теннесси, которая все свое внимание сосредоточивала на том, что происходило в лесу, почувствовала, что кто-то потянул ее за платье. Теннесси вздрогнула и, обернувшись, увидела Луизиану, которая подошла к ней так тихо, что она этого не заметила. Луизиана в левой руке держала хлыст, а в правой — заряженный револьвер, ручка которого была богато украшена серебряной насечкой. Другой револьвер выглядывал из кобуры, пристегнутой к поясу.
 — Теннесси, — сказала она, понижая голос до шепота, — я не могу вам здесь принести никакой пользы; поэтому я хочу пробраться за реку и поискать там помощи…
 — Помощи? — повторила с удивлением Теннесси.
 — Да, — ответила девушка.
 — Но ты забываешь, Луизиана, что они убьют тебя раньше, чем ты успеешь достигнуть противоположного берега реки.
 — Нет, — возразила Луизиана, — они не убьют меня. Разве ты сама не видишь, что они умышленно не хотят стрелять ни в меня, ни в тебя?
 — Да, это правда; они, вероятно, хотят захватить нас живыми.
 — Потом, слушай. Я знаю презренного негодяя, который командует этой шайкой краснокожих: это убийца Антонио Микелец. Я уверена, что это он заставил индейцев щадить нас, потому что он хочет захватить меня в плен и заставить быть его женой. Поэтому в меня не будут стрелять ни в коем случае. Я ничем не рискую.
 — Но они бросятся за тобой в погоню. Подумай только, что ждет тебя, если ты попадешь к ним в плен! Ты погибнешь!..
 — Нет, и прежде всего потому, что они не догонят меня, — спокойно отвечала Луизиана, — моя лошадь скачет удивительно быстро. А потом, если бы они даже и догнали, у меня есть два револьвера, и последний выстрел я приберегу для самой себя!
 — Милочка, Луизиана, помочь нам может только мой отец, но тебе не удастся пробраться к нему. Слышишь выстрелы? Это отец пробивается к нам на выручку. Скоро он будет здесь. Послушай моего совета, откажись от своего намерения!
 — Нет, я поеду. Кроме того, это отвлечет индейцев, потому что многие из них бросятся за мной в погоню, — возразила Луизиана, — и тогда тебе хоть немного легче будет защищать блокгауз. И потом, — сказала она в заключение, — я, наверное, приведу вам помощь. Я в этом уверена!
 И она, не слушая никаких возражений, бросилась к своей лошади, быстро оседлала ее и через минуту уже скакала к реке.




 Глава 19. СЛИШКОМ ПОЗДНО


 Странствующий по прериям путешественник обязательно каждую ночь слышит далеко не гармоничный лай и завывание койотов, которые как бы ставят себе в обязанность сопровождать его во все время пути и давать ему по ночам концерты. Бодрствующие и завывающие по ночам койоты, как ни надоедливы их концерты, являются самыми лучшими и бдительными часовыми как для одинокого траппера, заночевавшего в прерии, так равно и для стоящих лагерем индейцев или охотников, которые часто бывают вынуждены тушить на ночь костры из опасения внезапного нападения бледнолицых или краснокожих разбойников, которых они боятся больше, чем диких зверей. Прекращение серенады койотов служит знаком, что к бивуаку приближаются люди или крупные хищники, которых трусливые койоты боятся не меньше, чем охотника.
 Рейнджеры, располагаясь на ночь, ограничились устройством временного загона для лошадей, охраняемого часовыми, затем, не разбивая палаток, они зажгли возле этого загона большой костер и, ведя оживленную беседу, принялись готовить ужин. Приготовление этого ужина отнимало, впрочем, у них очень мало времени: каждый, кому хотелось есть, подходил к лежавшим вблизи костра двум ланям, подстреленным вечером, большим охотничьим ножом вырезал себе по своему вкусу кусок и жарил его на вертеле, пек на угольях или на раскаленных добела камнях.
 Рейнджеры расположились на берегу ручья, впадавшего в речку, рядом с которой полковник Магоффин выстроил свой блокгауз. Одну из групп, на которые разбились ужинавшие рейнджеры, составляло всего двое людей: полковник-шериф и уже знакомый нам Батист, служивший проводником.
 — Мы теперь уже совсем близко от Кросс-Тимберса, полковник, — сказал проводник, отрезая кусок жареного мяса.
 — Да, всего в нескольких милях, — отвечал полковник, указывая вытянутой рукой в ту сторону, где виднелась река.
 — Я сгораю от нетерпения…
 — Я не меньше вас желаю как можно скорее увидеть вашего друга Микелеца и с ним, может быть, и того, кого ищу уже давно и с кем мне нужно свести свои личные счеты. Я надеюсь, что завтра, если только полученные вами сведения подтвердятся, мы непременно покончим, по крайней мере, с одним из них.
 Полковник умолк и, подняв голову, стал прислушиваться. Затем он встал и, подняв кверху руку в знак молчания, вышел за черту лагеря. Койоты вдруг прекратили свой концерт. Полковник сделал еще несколько шагов вперед, опустился на колени, припал ухом к земле и стал слушать… Неопределенный, вначале слабый шум с каждой минутой становился все слышнее и слышнее, и полковник совершенно ясно различал топот конских копыт. Гейс вернулся а лагерь, велел потушить костер и привести лошадь, а затем, обращаясь к рейнджерам, сказал:
 — На коней, друзья! Кто-то скачет сюда к нам, спасаясь от погони. Скорей! Через несколько минут и беглецы, и преследователи будут здесь!
 Рейнджеры бросились к лошадям, и через минуту весь отряд был уже на конях и в боевом порядке готов был следовать за своим командиром. Шериф, как и подобало, ехал впереди. Не успел отряд проехать и четверти мили, как впереди вырисовался темный силуэт всадника, скакавшего во весь опор на белом мустанге.
 — Стой! С коня долой! — скомандовал шериф. — Стоять смирно и не трогаться с места, пока я не подам сигнала!
 Он один поехал навстречу неизвестному всаднику и через несколько минут с удивлением увидал молодую девушку, сидевшую верхом на белом крапчатом мустанге. Вдруг она осадила лошадь и, подъезжая шагом к бывшему от нее всего в нескольких шагах шерифу, сказала:
 — Кто бы вы ни были, умоляю вас спасти меня от преследующих меня врагов!
 — Само собой разумеется.
 — С кем я имею удовольствие говорить?
 — Я полковник Гейс, техасский шериф, а эти люди рейнджеры. А теперь скажите мне, какие враги преследуют вас?
 — Индейцы, — отвечала молодая девушка.
 — Хорошо.
 — Ими командует человек, который хуже самого презренного из всех индейцев. Это преступник. Убийца! Его зовут Микелец!
 — Микелец! Неужели?
 — Вы его знаете?
 — Я его именно я разыскиваю, и вы сообщили мне самую приятную новость. И вы уверены, что это он преследует вас вместе с индейцами?
 — Да, он скоро будет здесь. Мне удалось уйти от них только потому, что у меня очень быстрая лошадь. Я увидела огонь у вас в лагере и спешила к вам, но…
 — Тише, мисс. Слушайте!
 Молодая девушка умолкла и стала слушать. В ночной тишине ясно слышался топот летавших во весь опор лошадей. Затем всадники, очевидно, вдруг остановились. И снова наступила полная тишина.
 — Какое несчастье! — сказал полковник. — Они остановились! Они, по всей вероятности, увидели дым, поднимающийся еще от костра, а, может быть, рассмотрели даже и не успевшие погаснуть искры. Теперь нам придется самим догонять их. Очень жаль, потому что Микелец за ночь может скрыться от нас, а нам, может быть, долго еще придется искать его потом.
 — Если только он узнает, что его разыскивают, он непременно скроется, потому что он очень осторожен и ловок.
 — А теперь скажите мне, мисс, каким образом вы попали сюда?
 — Перед заходом солнца мне послышался звук сигнального рожка, — отвечала молодая девушка, которая была не кто иная, как Луизиана Дюпрэ, — ветер в то время дул с этой стороны, и я два раза слышала звуки сигнала, но я не думала, что вы стоите лагерем так далеко от нас, потому что мне пришлось проехать не меньше десяти миль.
 — Порывы ветра, должно быть, были очень сильны, раз вы слышали звуки рожка на таком далеком расстоянии, — сказал шериф.
 — Но я до такой степени не была уверена в этом и так боялась, что, может быть, ошибаюсь, что никому даже не рискнула сказать об этом. А вы, мистер, разве не слышали выстрелов в той стороне?
 — Нет, мисс. Значит, там идет битва?
 — Да, мистер, и я вас умоляю помочь нам! На моего дядю, полковника Магоффина, напали в лесу индейцы.
 — А вы не знаете, к какому племени принадлежат эти индейцы?
 — Они сами называют себя семинолами, а их вождь носит прозвище Тигровый Хвост.
 — Тем лучше, у меня и к нему есть дело. Но вы, мисс, если не ошибаюсь, приехали не с той стороны, где идет битва? — сказал полковник, указывая рукой туда, где, по словам молодой девушки, должен был находиться полковник Магоффин.
 — Нет, полковник, — отвечала Луизиана, — я оставалась в лагере вместе с моей кузиной и неграми. Индейцы, узнав, что лагерь остался почти без всякой защиты, напали и на нас. Мы сражались храбро, впрочем, мне следовало бы сказать, что лагерь защищала одна моя кузина, потому что у меня не хватило на это мужества. Поэтому я решила отправиться искать помощи и при этом рассчитывала, что мне удастся уменьшить число нападающих, так как они отрядят за мной погоню. Я не знаю, сколько именно там осталось индейцев, и даже представить себе не могу, как будет дальше защищаться от них моя кузина… Поэтому, умоляю вас, поезжайте к ним как можно скорее на помощь!
 — К несчастью, этого нельзя сделать сейчас, мисс, потому что нам преграждают путь преследовавшие вас индейцы, и для того, чтобы захватить их командира и уничтожить с ним всю шайку, мы должны выждать еще некоторое время. Они прекратили преследование, вероятно, потому, что увидели дым от костра, который я приказал притушить, но затем, убедившись, что здесь все тихо, они снова бросятся в погоню за вами, и тогда они погибли. А если мы сами теперь же нападем на них, мы попадем в засаду. Поэтому нам следует непременно выждать немного. Они не знают ни кто мы такие, ни сколько нас, и если здесь все будет тихо, они подумают, что мы испугались и бежали. Но если они раздумают ехать дальше, тогда мы сами нападем на них, хотя это и гораздо рискованнее. Вы со мной согласны, мисс?
 — Все это правда, полковник, но каждая минута промедления приводит меня в отчаяние!
 — Я это понимаю отлично, но иначе, право, нельзя. А теперь послушаем, что делают наши враги…
 Кругом на всем необъятном пространстве прерии царствовала глубокая тишина. Койоты молчали, видимо, не смея снова начать свой ужасный концерт; что же касается индейцев, то они исчезли, точно призраки, во мраке ночи.
 Полковник, которому эта могильная тишина казалась подозрительной и которого отчаяние молодой девушки заставило решиться возможно скорее исполнить ее просьбу, передал поводья своей лошади одному из рейнджеров и пешком отправился на разведку.
 Луизиана, которая тоже спешилась по примеру рейнджеров, видела, как шериф, пройдя несколько шагов по высокой траве, опустился на колени и ползком стал пробираться в ту сторону, где должны были скрываться индейцы, и скоро темный силуэт отважного полковника скрылся уже из виду. Через несколько минут томительного ожидания молодая девушка услышала как будто оклик часового. В то же мгновение грянул выстрел. Рейнджеры вскочили на лошадей. В эту минуту в ответ на одиночный выстрел грянул залп. Затем опять послышалось пять одиночных выстрелов из карабина, сопровождаемых громкими криками индейцев: это служило доказательством, что шериф, разряжая свой карабин, каждый раз ранил или убивал индейца. Вскоре появился и сам шериф, крича на ходу:
 — Вперед, друзья!
 Рейнджер, которому полковник Гейс поручил свою лошадь, поспешил к нему навстречу. Шериф одним прыжком вскочил в седло…
 — Вперед, друзья! — повторил полковник отданное им приказание. — Но только помните — стрелять надо без промаха!
 Луизиана присоединилась к командиру рейнджеров, который, припав к своему коню, скакал впереди отряда. Но индейцы предпочли не вступать с ними в битву и, заслышав боевой клич рейнджеров, моментально рассеялись в разные стороны.
 Шериф осадил лошадь и, боясь попасть в засаду, свистком собрал рейнджеров и стал советоваться с ними; потом, обращаясь к Луизиане, спросил:
 — Где ваши друзья? Где лагерь, в котором ваш дядя оставил вас с неграми?
 — Лагерь там, на берегу реки, и мы его увидим, несмотря на темноту… если только блокгауз еще существует.
 — Надеюсь на Бога, мисс, — сказал шериф твердым голосом, а затем, обращаясь к рейнджерам, скомандовал: — За мной!.. В карьер!..
 Отряд ехал вдоль реки, и через полчаса бешеной скачки они были уже на вершине, откуда не только ясно была слышна перестрелка защитников блокгауза с краснокожими, но даже был виден огонь при каждом выстреле. Луизиана, видя, как часто сверкали выстрелы в самом блокгаузе, почувствовала себя несколько спокойнее и решила, что это происходит по всей вероятности потому, что ее дяде удалось благополучно пробраться со своими людьми туда. Но, когда она высказала эту мысль шерифу, тот, видимо, не разделяя ее мнения, спросил:
 — Сколько людей у вашего дяди?
 — Человек двенадцать или четырнадцать, — отвечала молодая девушка, — кроме того, там должен быть еще и Карроль со своим другом Торнлеем…
 — Карроль? Какой Карроль?
 — Вашингтон Карроль.
 — Вашингтон Карроль? Вы в этом уверены?
 — Да, — отвечала молодая девушка.
 — Вы подвезли ваши фургоны к самому блокгаузу? — спросил затем шериф.
 — Да, два фургона и карету… Когда начали строить блокгауз…
 Но она не докончила начатой фразы, потому что как раз в эту минуту вспыхнуло пламя над двумя фургонами, загораживавшими вход в блокгауз, и осветило защитников укрепления. Двое из них как раз в этот момент, взмахнув руками, упали сраженные внутрь здания.
 — Скорей!.. Помогите им! — умоляла Луизиана, которую эта кровавая картина приводила в ужас. — Скорей, иначе будет слишком поздно!
 — Вперед, друзья, вперед! — крикнул Гейс, пришпоривая лошадь и бросаясь с места в карьер.
 Но как ни спешили рейнджеры, индейцы предупредили их и как демоны устремились на приступ блокгауза, откуда уже не было слышно выстрелов и неслись только отчаянные вопли избиваемых женщин и детей.
 — Кричите, друзья мои, кричите громче! — говорил полковник Гейс своим людям. — Наши крики, может быть, испугают краснокожих и заставят их обратиться в бегство!..
 И он, подавая пример, принялся кричать во всю силу своих легких; затем он разрядил в воздух револьвер, как бы давая этим сигнал начать стрельбу, и рейнджеры стали сейчас же стрелять на скаку, в надежде если не ранить индейцев, то, может быть, вызвать этим смятение среди них. Когда они через несколько минут после этого подъезжали к реке, пожар уже догорал, и громкие крики сменились слабыми восклицаниями и стонами умирающих. В момент переправы через реку индейцы сделали несколько выстрелов по отряду полковника, но одного залпа оказалось достаточно, чтобы обратить в бегство краснокожих, которых не могло, кроме того, не испугать и весьма значительное число бледнолицых.
 Полковник первый переплыл через реку, которая в этом месте была и широка, и довольно глубока, и сейчас же бросился к блокгаузу. В ту минуту, когда он вбежал в эти обгорелые развалины и спрашивал, не осталось ли кого-нибудь в живых, ему отвечал слабый голос:
 — Почти никого, почти никого!




 Глава 20. БЛОКГАУЗ


 Луизиана вбежала в блокгауз одновременно с шерифом, и они увидели ужасную картину разыгравшейся здесь кровавой драмы. Сквозь багрово-красные клубы дыма видны были лежавшие вповалку тела мужчин, женщин и детей, бледнолицых, краснокожих и негров. Одни из них уже были мертвы, а другие еще мучились в предсмертной агонии. Все они, за исключением индейцев, были оскальпированы: но индейцев, надо заметить, было гораздо меньше, чем других, и жертвами кровавой бойни стали, главным образом, негры, негритянки и их дети. Из бледнолицых бросался в глаза великан в охотничьей блузе: он, по всей вероятности, свалился последним, потому что его громадное тело лежало сверху. Он был уже мертв и все еще сжимал своими могучими руками задушенных им перед смертью врагов. Управляющий, а это был он, тоже был оскальпирован, как и все убитые…
 — Кто это говорил сейчас? — спросил шериф.
 — Я, — отвечал тот же голос, доносившийся из противоположного угла блокгауза.
 — А где остальные? — спросил шериф, делая несколько шагов в ту сторону, откуда слышался голос разговаривавшего с ним человека.
 — Они ушли… уехали…
 — Все?
 — О, нет.
 — Да где же вы?
 — Здесь, под этой грудой проклятых краснокожих, — отвечал неизвестный. — Я не могу сам выбраться, помогите мне, пожалуйста. Кроме меня, я думаю, в живых остался только один бедный малютка… Он тут, возле меня…
 — А как вы себя чувствуете?
 — Очень плохо… Мне, должно быть, осталось недолго жить… Помогите же мне выбраться отсюда поскорей… Я задыхаюсь…
 Гейс вместе с Луизианой, у которой из глаз лились слезы, поспешил на помощь к умирающему, который лежал в углу под кучей навалившихся на него мертвых тел. Полковник оттащил в сторону трупы убитых индейцев и тогда, при свете догоравшего пожара, увидел взывавшего о помощи белого, в котором, к своему удивлению, узнал своего старого приятеля Карроля.
 — Карроль, неужели это ты, дружище? — спросил шериф.
 — Я, или, вернее, то, что от меня осталось, — отвечал бывший траппер, голос которого звучал теперь уже гораздо громче.
 Затем он вдруг вскочил, на ноги и, протягивая Гейсу руку, проговорил:
 — Как я рад тебя видеть, шериф! Ты всегда являешься там, где совершается преступление! Жаль только, что ты приехал поздно и не можешь уже спасти остальных…
 — Я опоздал всего на несколько минут. А что твои раны?
 — Мои раны? А я и забыл совсем о них. У меня страшно болит рука, — сказал он, приподнимая правой рукой висевшую, как плеть, левую, — и потом у меня, должно быть, сидит пуля и в ноге… Но все это пустяки, я чувствую себя прекрасно и, должно быть, просто-напросто со страху вообразил себя умирающим…
 Тем временем Луизиана обошла весь блокгауз и убедилась, что из белых пострадали только двое: убитый и оскальпированный Стротер и раненый Ваш Карроль. Все остальные были негры и краснокожие. Это ее и обрадовало, и испугало в одно и то же время, и она, подбежав к Карролю, прерывавшимся от волнения голосом спросила:
 — А где мой дядя? Где Теннесси? Где мой брат? Где они, скажите, ради Бога? Неужели они тоже все убиты?
 — Нет, мисс, успокойтесь, — отвечал траппер, — они все перебрались на другой берег реки раньше, чем блокгауз стал добычей индейцев, и, вероятно, спрятались где-нибудь в кустах на берегу. Я остался здесь вместе с управляющим Стротером и неграми. Ах, если бы мы только знали, что вы так близко и так скоро явитесь к нам на помощь, мы все ждали бы вас здесь, и все были бы еще теперь живы. Индейцам ни за что не удалось бы взять так скоро блокгауз, если бы мы все вместе защищали его…
 — А вы уверены, что они не попали в руки индейцев?
 — Скажите, почему они решили покинуть вас?
 — Они уехали, как только совсем стемнело, мисс. Мы понимали, что все равно не в состоянии будем долго защищать блокгауз, особенно ночью, и поэтому решили удалить вашего дядю, вашу кузину и вашего брата. И, если с ними не случилось ничего особенного, они должны быть теперь на другом берегу, где им не трудно будет скрываться в чаще до самого рассвета…
 — Но где именно искать их там? — спросил шериф. — И кто еще уехал с ними?
 — Уехали только мисс Теннесси, полковник и его племянник, мистер Эжен. Мой компаньон, Эдуард Торнлей, отправился еще раньше разыскивать мисс Луизиану, но за него я нисколько не боюсь: он такой человек, который сумеет и защитить себя, и преодолеть всякую опасность. Потом, он и не станет особенно рисковать собой, пока не разыщет мисс Луизиану…
 — Не понимаю, как могла прийти вам в голову такая безумная мысль, — перебил его шериф, — им ни в коем случае не следовало уезжать из блокгауза.
 — Значит, вы думаете, что они погибли? — спросила его Луизиана, которую слова шерифа снова заставили вспомнить о близкой опасности.
 — Зачем вы меня спрашиваете об этом? Разве я знаю, что с ними? Где и как искать их нам теперь среди ночи? Слушайте, Ваш, вы и в самом деле только легко ранены?
 — Я ранен двумя пулями, но это мне нисколько не мешает отомстить как за себя, так и за беднягу Стротера. Я видел, как он сцепился с этими двумя краснокожими, и видел, как к нему подкрался сзади третий дикарь и ударил его топором по голове. Бедный друг! Какую нужно было иметь силу для того, чтобы, получив смертельную рану, не выпустить попавшихся ему в руки врагов и задушить их. Он был не только сильный, но и храбрый человек. Я был недолго знаком с ним, но буду вспоминать о нем всю жизнь.
 В эту минуту за рекой раздался ружейный выстрел и послышались громкие крики краснокожих. Собеседники вздрогнули и переглянулись. Ваш Карроль бросился было к выходу, но в ту же минуту остановился, громко вскрикнув:
 — Проклятие! Я не могу ходить. Но я думаю, что на лошади я все-таки мог бы еще держаться.
 Шериф Гейс тем временем уже бежал к реке, ворча про себя:
 — Именно этого я и боялся. Дикари открыли их убежище.
 С того места на берегу, где они стояли, видно было, как на другой стороне шайка индейцев с громкими криками преследовала убегавших от них трех всадников. Луизиана Дюпрэ, стоявшая рядом с шерифом, узнала в них дядю, кузину и брата. Беглецы, спасаясь от преследователей, решили снова перебраться через реку и смело бросились в воду. В эту минуту скакавший впереди краснокожих всадник, в котором Луизиана с ужасом узнала своего смертельного врага Антонио Микелеца, распустил лассо и набросил его на Теннесси Магоффин. Молодая девушка вскрикнула и упала в воду, которая поглотила ее, впрочем, лишь на одно мгновение, и снова появилась на поверхности. Этим воспользовался Черный Мустангер, чтобы вытащить пленницу на берег. Полковник Магоффин и его племянник Эжен повернули лошадей, видимо, с намерением выручить из беды несчастную Теннесси, но им загородили путь краснокожие. Загремели выстрелы; но дикари, очевидно, не хотели убивать ни полковника, ни его племянника и ограничились только тем, что застрелили их лошадей, рассчитывая, что тогда бледнолицые поневоле должны будут сдаться в плен. Но надежды их не оправдались: полковник и его племянник исчезли в волнах потока. Тем временем Черный Мустангер, не слезая с лошади, нагнулся, поднял молодую девушку, перекинул ее через седло и помчался во весь опор вдоль берега реки. За ним сейчас же последовали и все индейцы. В ту же минуту на поверхности воды появились полковник и Эжен и быстро поплыли к берегу. Созерцавший эту сцену командир рейнджеров поднял руку и твердым голосом произнес клятву.
 — Клянусь всемогущим Богом, — сказал он, — что завтра до захода солнца молодая девушка будет освобождена из плена, а похитивший ее презренный негодяй повешен! Оставайтесь здесь, мисс, я этого требую. Я дам вам для охраны десяток рейнджеров. Вам не грозит тут ни малейшей опасности, не бойтесь и за своих родных: даже с вашей кузиной ничего не случится. Завтра вы будете снова все вместе. Клянусь вам в этом! Но вы должны исполнить мое приказание и остаться здесь.
 Его голос звучал так повелительно, что молодая девушка не посмела ослушаться его.
 Через пять минут после этого рейнджеры, предводительствуемые шерифом, переправились через реку и во весь опор помчались вдогонку за краснокожими и похитителем молодой девушки Антонио Микелецем, прозванным индейцами Черным Мустангером.




 Глава 21. ЛОВКИЙ ОБМАН


 В ту минуту, когда рейнджеры переезжали через реку, приблизительно в миле от лагеря эмигрантов на холме появился одинокий всадник и, глядя на остатки догоравшего блокгауза, грустным тоном проговорил:
 — Я опоздал!.. Я опоздал!.. Я, точно маленький ребенок, заблудился в кустарнике, и из-за этого мне не удалось напасть на ее следы и найти ее. Кто знает, где она теперь? Индейцы, по всей вероятности, увезли ее в свой лагерь, и она теперь во власти Тигрового Хвоста. Я не сумел найти ее и только совершенно напрасно покинул моих товарищей. Что теперь делать? Куда ехать? У меня голова идет кругом. Мне и больно, и досадно на самого себя.
 И он, задумавшись, опустил голову и ослабил поводья лошади, которая, вытянув шею, стала обрывать листья с ближайших кустов.
 Эдуард Торнлей (нет надобности говорить, что этот одинокий всадник был не кто иной, как товарищ старого траппера), прибыв вместе с Карролем в блокгауз и узнав, что Луизиана уехала за помощью, бросился в ту же минуту вдогонку за нею, не обращая внимания на пули, которыми осыпали его индейцы. Отправившись разыскивать молодую девушку, он не только не напал на ее след, но еще и сам, попав ночью в незнакомую ему местность, заблудился и потом довольно долгое время разыскивал дорогу к реке. Наконец, когда было уже совсем темно, он добрался туда, каким-то чудом избегнув столкновения с краснокожими.
 Эдуард спрыгнул с лошади, которая изнемогала от усталости, и стал смотреть на развертывавшуюся перед ним картину пожара. Вдруг он услыхал топот копыт множества лошадей, галопом приближавшихся к тему месту, где он стоял. Это заставило его прийти в себя, и он, скорее инстинктивно, чем сознательно, отвел свою лошадь в кусты и зажал ей ноздри на тот случай, чтобы она не вздумала выдать себя ржаньем. Минуты через две после этого он увидел подскакавших к холму всадников, которые вдруг остановили лошадей и стали как будто прислушиваться. Все они, за исключением одного бледнолицего, были краснокожие. Этот бледнолицый, к удивлению Торнлея, оказался Луи Лебаром, у которого через седло была перекинута какая-то бесформенная масса, показавшаяся Торнлею в первую минуту большим белым мешком, но в которой он затем узнал фигуру женщины, находившейся, по всей вероятности, в обмороке. Это открытие привело его в ужас, и ему пришло в голову, что пленница Черного Мустангера, может быть, не кто иная, как Луизиана Дюпрэ. Он инстинктивно выхватил револьвер и навел дуло на грудь злодея, который находился не более чем в двадцати шагах от него, но не выстрелил. Впоследствии, вспоминая об этом событии, он каждый раз говорил, что и сам не знает, как хватило у него благоразумия сдержать себя и не прострелить голову презренному негодяю. Лебара окружало десятка два индейцев, и выстрел из револьвера, даже и вполне удачный, не мог обратить в бегство такую большую шайку, не говоря уже о том, что они, если бы даже и отступили, наверное, захватили бы с собой и пленницу. Торнлей только еще крепче сжал ноздри своей лошади, которая не стояла на месте и, видимо, стремилась к мустангам краснокожих. В эту минуту он услышал, как Луи Лебар говорил по-английски своей пленнице:
 — Вы должны благодарить меня, мисс, за то, что вы не оскальпированы до сих пор. Как неблагоразумно было с вашей стороны искать убежища в этом лесу, где кишмя кишат краснокожие. Проклятые рейнджеры помешали мне захватить вашу кузину, но я все-таки надеюсь, что с помощью воинов Тигрового Хвоста мне удастся отбить ее у них. А если и не удастся, с нас достаточно будет и одной вас, чтобы отомстить нашим врагам. Вы только напрасно утомляете ваши глаза, мисс, все равно никого не увидите. Как ни хитры наши преследователи, а им не догнать индейца, впереди которого на лошади сидит закутанный в белое одеяло другой индеец, которого они принимают за вас, а в это самое время мы с вами спокойно доберемся до лагеря Тигрового Хвоста, мисс Магоффин.
 Торнлей выходил из себя от гнева, слушая речь Лебара, но в то же время не мог не осознавать, что злодей говорил правду, потому что как раз в эту минуту он услышал ружейные выстрелы и конский топот в направлении, диаметрально противоположном тому, которое избрал похититель молодой девушки.
 Впрочем, в словах Луи Лебара было нечто такое, что было и приятно услышать молодому человеку: он узнал о прибытии рейнджеров и о том, что Луизиане удалось найти этих добровольных защитников мирного населения Техаса.
 Лебар в это время о чем-то шепотом переговаривался с одним из индейцев, игравшим, очевидно, роль командира отряда краснокожих. Затем он разразился веселым хохотом, и, обращаясь к пленнице, сказал:
 — Слышите, как они усердно стреляют, мисс Магоффин? Как быстро, однако, они скачут, судя по тому, что выстрелы стали едва слышны, они теперь должны быть уже далеко. Что, если бы им сказать, что они проехали мимо нас и гонятся сами не знают, за кем, — то-то разозлились бы эти идиоты рейнджеры. Но только не вздумайте кричать, мисс Магоффин, потому что тогда мне, к величайшему моему сожалению, придется убить вас. А мне, признаюсь вам, не хотелось бы этого делать, потому что я дал слово Тигровому Хвосту доставить вас ему живой и невредимой. Вас ожидает честь стать женой вождя семинолов, и в награду за это он обещал мне помочь захватить вашу очаровательную кузину, которая будет моей женой. Сейчас мы поедем с вами в лагерь к семинолам, откуда вашим друзьям трудненько уже будет выручить вас.
 Торнлей, слушая, несколько раз хватался за револьвер, но благоразумие брало верх над минутным желанием расправиться с презренным негодяем, и он продолжал неподвижно стоять на одном месте и ждал, что скажет пленница в ответ.
 Но молодая девушка не проронила ни слова. Лебар обратился к руководившему отрядом краснокожих индейцу и спросил, не пора ли им ехать. Индеец ответил ему что-то на языке семинолов, после чего весь отряд легкой рысцой тронулся к лагерю краснокожих.
 Эдуард Торнлей сел на лошадь и последовал за ними, стараясь все время держаться на таком расстоянии, чтобы индейцы не могли ни увидеть его, ни расслышать топот копыт его лошади по твердому грунту прерии.
 Похитители сначала ехали почти параллельно течению реки на довольно, впрочем, значительном расстоянии от нее, а затем, проехав мили две, стали постепенно приближаться к реке. Торнлей, следуя за ними, все более и более убеждался, что отряд, как и говорил Лебар, действительно направляется в стан краснокожих, где сам он был всего несколько часов тому назад вместе с Карролем и полковником Магоффином… Вдруг послышались ружейные выстрелы, а затем и топот конских копыт. Торнлей решил, что это должны быть рейнджеры… Заслышав выстрел, Лебар пустил лошадь в галоп и через минуту вместе с сопровождавшими его индейцами был уже на другом берегу реки… Между тем выстрелы прекратились, и Торнлей решил, что рейнджеры, по всей вероятности, нагнали индейцев, старавшихся направить их на ложный след и, покончив с ними, спешат обратно, чтобы исправить свою ошибку. Торнлей тоже направился к реке и невдалеке от берега скрылся в чаще кустарника, где решил дожидаться прибытия рейнджеров. Что же касается Лебара и сопровождавших его индейцев, то они, перебравшись на другой берег реки, моментально спешились и тоже скрылись в кустах, представлявших такое надежное убежище, откуда рейнджерам было бы довольно трудно выбить их и где они могли бы провести всю ночь до рассвета и дождаться помощи от своих.
 Через несколько минут показались рейнджеры. Торнлей поспешил к ним навстречу и, указывая на противоположный берег реки, сказал:
 — Берегитесь! Там индейцы!
 Затем, обращаясь к ехавшему впереди отряда рейнджеров всаднику, которого он не без основания считал командиром, мустангер прибавил:
 — Я Торнлей… Я мустангер и друг полковника Магоффина… Я вместе с ним ездил в лагерь краснокожих освобождать его племянника, попавшего в плен к индейцам… И покинул его потому, что отправился разыскивать молодую девушку, которая сообщила вам о нападении на лагерь эмигрантов. Индейцы обманули вас… Вы гнались за индейцем, завернутым в белое одеяло, а мисс Магоффин на том берегу в какой-нибудь тысяче шагов от этого места. Но я думаю, что до рассвета мы не можем ничем помочь ей.
 — Почему?
 — Потому что похитивший ее человек, бледнолицый, засел на другом берегу в кустах вместе с индейцами и, как только убедится, что вы хотите напасть на него, сейчас же покинет свое убежище и за ночь успеет уйти так далеко, что нам придется потом долго разыскивать его.
 — В таком случае…
 — В таком случае нам остается только одно: спрятать здесь, в кустах, лошадей, пробраться пешком к берегу и следить за ними. Для вас это будет тем легче, что они даже и не подозревают, что вы знаете место, где они скрываются.
 — А если они уйдут потихоньку?
 — Этого нечего бояться… лагерь индейцев на этом берегу… Кроме того, если у вас есть кто-нибудь, знакомый с жизнью прерий, его можно отправить разведчиком. Отрядите часть ваших людей со мной, и я немного ниже переправлюсь вместе с ними через реку и зайду индейцам в тыл… Если индейцы надумают покинуть свое убежище, ваш разведчик подаст нам сигнал, и мы тогда с двух сторон нападем на них… Есть у вас такой человек?
 — О да. У нас есть именно такой человек, какой нужен.
 — Позовите его и прикажите ему сейчас же отправляться.
 Шериф подозвал к себе одного из рейнджеров, сказал ему несколько слов, и тот сейчас же отправился исполнять опасное поручение. Затем Гейс, спрыгнув с лошади и передав ее одному из своих людей, сказал Торнлею:
 — Мне очень нравится ваш план, лучше ничего и придумать нельзя. Слезайте с лошади. Мои люди отведут ее подальше от берега вместе с нашими лошадьми, а затем вернутся обратно, и мы ползком проберемся к самому берегу и будем ждать сигнала от нашего разведчика, в помощь которому я отрядил часть моих людей.
 Было около десяти часов вечера… С безоблачного неба сияла луна… Никому, даже человеку хорошо знакомому с прерией, не могло бы прийти в голову, что оба берега реки заняты двумя отрядами врагов, готовых каждую минуту начать битву. Часа через два шериф, все время внимательно исследовавший берег, сказал Торнлею:
 — Наш разведчик, должно быть, давно уже на месте, и раз он не давал до сих пор сигнала, значит индейцы и в самом деле решили дожидаться тут наступления утра. Я хочу воспользоваться этим и съездить в блокгауз. Почему бы нам не отправиться туда, захватить с собой человек двадцать, а здесь оставить для охраны человек сорок или пятьдесят?
 — Я готов ехать хоть сию минуту.
 — Я оставлю здесь своего лейтенанта и прикажу ему на рассвете завязать перестрелку с индейцами.
 — Едемте! Едемте скорей! Но прежде скажите мне, с кем я имею честь разговаривать.
 — Я шериф Гейс, начальник рейнджеров.
 Торнлей, услышав это пользовавшееся всеобщим уважением имя, приподнялся и почтительно пожал протянутую ему полковником руку.
 Через четверть часа шериф, сделав все необходимые распоряжения, скакал уже вместе с Торнлеем к блокгаузу; их сопровождал отряд из двадцати всадников.




 Глава 22. БИТВА


 В самой чаще девственного леса, носившего название Кросс-Тимберс, среди большой поляны, образовавшейся здесь не случайно, а благодаря тому, что над этим потрудились руки человеческие, был расположен укрепленный лагерь племени семинолов, которыми предводительствовал Тигровый Хвост.
 Вечером того дня, когда произошло нападение индейцев на блокгауз эмигрантов, по всему лагерю перед палатками ярко пылали огни, заставлявшие предполагать, что большинство воинов вернулось уже обратно и что лагерь этот являлся таким убежищем, где индейцы могли считать себя в полной безопасности… Все пространство между деревьями, окружавшими занимаемую лагерем поляну, было засажено кустарниковыми растениями, образовавшими такую непроницаемую живую изгородь-ограду, через которую было бы труднее пробраться, чем через большую реку или через крепостные рвы и стены. Ограду эту, шириною около пятисот футов, прорезывало бесчисленное множество узких и к тому же весьма извилистых тропинок, искусно замаскированных непроницаемыми для глаз завесами вьющихся растений и нарочно густо насаженными в таких местах колючими кустарниковыми растениями. Лесистая часть прерии, носившая название Кросс-Тимберс, была значительно выше окружающей ее территории, а поляна, служившая лагерем, наоборот, занимала середину большой впадины, дно которой по уровню было гораздо ниже окружающей эту часть леса местности, это уже само по себе являлось большим преимуществом для тех, кто больше любит рассчитывать на хитрую уловку, чем на силу, и всего больше заботится о том, чтобы их убежище не было обнаружено. Такой рельеф почвы способствовал и тому, что, сколько бы в лагере ни горело костров, из прерии не было видно ни огня, ни дыма.
 В этот вечер, несмотря на ярко пылавшие костры, в лагере хозяйничали почти исключительно женщины и дети, так как взрослое мужское население ограничивалось всего несколькими воинами, занимавшими сторожевые посты у каждой из тропинок, по которым можно было проникнуть в лагерь.
 Часть воинов отправилась в тот лагерь, где так еще недавно Тигровый Хвост имел столкновение с Карролем, окончившееся освобождением юного креола Дюпрэ и повлекшее за собою нападение на блокгауз. Но главные силы краснокожих, состоявшие из целой сотни отборных воинов, скрывались в засаде на берегу реки, противоположную сторону которой занимал оставленный шерифом отряд рейнджеров всего из пятидесяти человек.
 Полковник Гейс должен был знать краснокожих лучше, чем Торнлей, и с его стороны было странно, что он согласился с мнением последнего, будто индейцы даже и не подозревают об их присутствии на этом берегу реки. Индейцы прекрасно видели их еще в то время, когда они подъезжали к Торнлею, видели затем, как рейнджеры, по приказанию шерифа, спешились и, конечно, со свойственным им уменьем разгадали остроумный, в сущности, план Торнлея. Микелец не покинул своего убежища и не обратился в бегство только потому, что ему нужно было бы снова переправиться через реку, чтобы достигнуть укрепленного лагеря краснокожих. Кроме того, он не думал, что его могут окружить таким образом, что ему нельзя будет выбраться, тем более, что он мог рассчитывать еще на помощь со стороны вождя племени семинолов, который, по его мнению, должен был находиться или в одном из лагерей, или же вблизи блокгауза, и на рассвете непременно явится на выручку к своему другу, добывшему для него бледнолицую жену.
 Поэтому Микелец и командовавший отрядом краснокожих индеец решили не покидать избранного ими убежища до рассвета, а пока отправить на розыски вождя племени трех разведчиков, одному из которых было приказано идти к блокгаузу и собрать на помощь всех, кого он найдет вблизи него. Другому дано было поручение отправиться в маленький временный лагерь Тигрового Хвоста, а третьего послали в укрепленный лагерь к чаще леса на случай, если Тигровый Хвост отправится туда с оставшимися при нем воинами.
 Разведчиков не удалось увидеть никому из рейнджеров, потому что индейцы воспользовались рекой. Они осторожно, один за другим, спустились в воду, нырнули и быстро поплыли по течению, выплывая на поверхность только для того, чтобы вдохнуть, а затем сейчас же ныряли опять, и так плыли они до тех пор, пока не миновали опасную зону.
 Нет надобности говорить, что все трое благодаря этой тактике благополучно избегали грозившей им опасности и со свойственным индейцам умением исполняли каждый возложенное на него поручение. Первым достиг цели тот, которому поручено было отправиться к блокгаузу, вокруг которого и в самом деле бродило немало индейцев. Разведчик, собрав их, повел в лагерь, куда одновременно с ними явился второй посланный и где они нашли Тигрового Хвоста и при нем около пятидесяти воинов. Разведчики, сделав вождю обстоятельный доклад о положении отрядов обеих враждующих сторон, сообщили ему затем выработанный Микелецом план сражения с рейнджерами, если только последние решат вступить в бой с индейцами. Микелец предполагал не покидать занимаемого им места до рассвета и, насколько будет возможно, делать вид, что ему ничего не известно о присутствии врагов на другом берегу реки. Что же касается вспомогательных отрядов, которые могли бы провести разведчики, то они должны были, следуя вверх или вниз по течению реки, смотря по тому, что окажется удобнее, явиться на помощь к Микелецу, как только начнется битва.
 К счастью, ни Микелец, ни его кровожадный союзник Тигровый Хвост не ведали одного весьма важного обстоятельства, которое, если бы они об этом знали, заставило бы их отказаться от сражения. Они не знали, что во время битвы они сами очутятся между двух огней. Другой берег реки, прямо против них, занимал небольшой отряд рейнджеров, всего в пятьдесят человек, но зато тылу их угрожал другой отряд, состоявший приблизительно из сорока человек, под командой самого шерифа Гейса, при котором находились, кроме того, полковник Магоффин, его племянник, Торнлей и Ваш Карроль. Последний был бледен и казался очень слабым, вероятно, вследствие большой потери крови. Но он уверял, что это ровно ничего не значит и силы вернутся к нему, как только начнется битва. Он выразил желание, чтобы ему вместе с Торнлеем и двумя или тремя рейнджерами было поручено охранять Луизиану Дюпрэ, которая тоже была при этом отряде вместе с братом и дядей.
 С первыми проблесками зари маленький отряд сел на коней и медленно тронулся к реке, с целью напасть с тылу на Микелеца, который, по донесению стороживших его разведчиков, продолжал занимать избранную им позицию на берегу реки.
 Что же касается корраля, служившего в эту ночь сборным пунктом для рейнджеров, то он остался нетронутым, может быть, потому, что индейцы забыли или не имели времени выгнать из него мустангов, а может быть, потому, что рассчитывали сами завладеть пойманными лошадьми после того, как все бледнолицые будут перебиты. Это могло быть и потому, наконец, что Тигровый Хвост запретил грабить имущество, принадлежащее его другу и союзнику Антонио Микелецу.
 Торнлей, полковник и его племянник взяли для себя из корраля свежих лошадей взамен своих, изнемогавших от усталости. При этом Торнлей, точно предчувствуя все то, что должно было случиться в этот день, выбрал для себя самого лучшего коня из всего табуна. Им оказался тот самый светло-серый мустанг, на котором ездил уже накануне Луи Лебар. Торнлей с одного взгляда оценил все достоинства этой удивительной лошади, которая могла сослужить ему большую службу, если бы ему пришлось состязаться в быстроте с конем Тигрового Хвоста или же изменника Микелеца.
 Торнлей знал теперь, какая гнусная личность этот Черный Мустангер, и, передавая своему другу Карролю подслушанные им слова, в заключение прибавил, что он считает себя обязанным искупить свою вину, состоявшую в том, что он уговорил Карроля принять Микелеца в товарищи. Он постарается во что бы то ни стало поймать его своим лассо и передать затем в руки правосудия. На этом же основании он настоял, чтобы ему позволили отправиться на разведку, и затем, вернувшись, сообщил, что Микелец и краснокожие продолжают прятаться в том же месте на берегу реки.
 Индейцы, сами укрывшись в кустах, отвели лошадей в соседний лесок, где их охраняло несколько воинов. И только Тигровый Хвост, Микелец и одна женщина сидели верхом. Женщина эта попала сюда, очевидно, не по доброй воле, потому что руки у нее были связаны за спиной, а сама она была привязана к лошади… В эту минуту мустангер услышал подавленное восклицание, раздавшееся почти над самым его ухом, и, обернувшись, увидал бледное лицо Эжена Дюпрэ, который сверкавшими от гнева глазами смотрел на похитителей его кузины. Торнлей наклонился к нему и, понижая насколько возможно голос, сказал:
 — Теперь как раз время напасть на них. Надо сказать нашим… идите за мной.
 Юный креол, хотя, видимо, и очень неохотно, повиновался. Пробравшись благополучно сквозь цепь часовых, они вскоре достигли того места, где их ждали рейнджеры, и Торнлей, отдав отчет в исполнении возложенного на него поручения, в заключение сказал шерифу:
 — Полковник, послушайте, нападем на них… мы захватим их врасплох и освободим несчастную молодую девушку.
 — Нет, мой друг, — отвечал шериф своим обычно спокойным тоном, — нам нельзя нападать первыми. Не дай Бог, чтобы повторилось то, что было вчера, когда каждый делал, что хотел… Если это случится, нынешний день обойдется нам еще дороже вчерашнего, а ведь все это произошло потому, что не приняли самых необходимых предосторожностей!
 Торнлей сознавал, что в этом много горькой истины, и, не говоря ни слова, сел на свою лошадь; примеру его последовал и Эжен Дюпрэ.
 — А теперь, — продолжал шериф, — потрудитесь выслушать мои распоряжения: весь отряд выстраивается в одну линию, и люди, держась в нескольких шагах друг от друга, образуют цепь, которая должна будет охватывать кольцом всю эту часть побережья. Затем, как только я дам сигнал атаки, все должны будут сразу броситься на врагов, стараясь при этом как можно меньше подставлять себя под выстрелы врагов и ни в коем случае не стрелять самим до тех пор, пока станет возможным стрелять без промаха… Они, по-видимому, даже и не подозревают, что мы зашли им с тыла, и поэтому, если мы нападем на них врасплох, то можем рассчитывать на полную победу.
 Рейнджеры, выслушав это приказание, разошлись по своим местам и через минуту уже выстроились в одну линию, охватив пространство шагов в триста — четыреста в длину.
 Вслед за тем шериф Гейс медленно въехал на вершину холма, отделявшего их от краснокожих, и, остановившись здесь, услышал выстрелы рейнджеров с противоположного берега. Краснокожие, по-видимому, не желали уклоняться от битвы, так как вместо того, чтобы отступать, они, наоборот, ползком стали подбираться ближе к берегу и в свою очередь стали стрелять в рейнджеров.
 Индейцы до такой степени увлеклись битвой, с каждой минутой разгоравшейся все более и более, что отряд полковника Гейса незаметно мог подойти к ним на близкую дистанцию. Шериф дал сигнал, и его отряд открыл огонь, стреляя почти в упор. Неожиданность атаки смутила индейцев до такой степени, что они, несмотря на свое численное превосходство, бросились врассыпную к лошадям, намереваясь искать спасения в бегстве. Рейнджеры и тут предупредили их: они успели уже завладеть лошадьми и встретили индейцев выстрелами из револьверов и карабинов. Краснокожие, видя, что им отрезан единственный путь к бегству, защищались отчаянно и думали только о том, чтобы как можно дороже продать свою жизнь. Враги сцепились врукопашную…
 Эдуард Торнлей и Эжен Дюпрэ, принимая участие в битве, со страхом думали о том, что какая-нибудь шальная пуля может ранить Теннесси Магоффин, и всеми силами старались проложить себе путь к тому месту, где должны были находиться молодая девушка, охранявший ее Тигровый Хвост и Антонио Микелец.
 Тигровый Хвост, видя, что битва проиграна, схватил за повод лошадь, на которой сидела связанная по рукам и ногам пленница, и насколько возможно быстро потащил ее за собой, следуя вдоль берега реки; за ним сейчас же последовал и Антонио Микелец. Но Торнлей и Эжен увидели их с вершины холма и, не обращая внимания на свистевшие кругом пули, бросились вдогонку за беглецами. Эжен держал в правой руке револьвер, а Торнлей — свернутое в кольцо лассо.
 К западу, то есть к той стороне, куда направил путь Тигровый Хвост, лес отступал от реки, и перед беглецами открывалась покрытая высокой травой безлесная равнина шириною в несколько миль. Затем лес опять вдруг подвигался к реке, оставляя только узкую дорогу между собой и берегом.
 Эжен Дюпрэ невольно вскрикнул, видя, что Тигровый Хвост повернул свою лошадь в ту сторону, заставляя, конечно, следовать за собой и пленницу и не отстававшего от него ни на шаг Микелеца. Торнлей тоже обратил на это внимание и, пришпорив коня, вместе с Эженом пустился вдогонку за убегающими. Как ни быстро скакали беглецы, но у преследователей лошади оказались гораздо лучше, чем у них, и благодаря этому с каждой минутой расстояние между обеими группами все более и более сокращалось… Достигнув конца равнины, Тигровый Хвост вдруг остановил свою лошадь. Примеру его сейчас же последовал ехавший рядом с ним Микелец. Черный Мустангер обернулся к преследователям и, показывая им револьвер, громко крикнул:
 — Стой! Ни шагу дальше! Иначе я сейчас же застрелю пленницу!
 Эжен осадил свою лошадь, но Торнлей точно не слышал обращенных к ним слов и устремился на Черного Мустангера. Микелец, вместо того чтобы исполнить свою угрозу, повернул дуло револьвера и выстрелил в своего бывшего компаньона. Но он слишком торопился и, стреляя не целясь, дал промах. В тоже мгновение он повернул лошадь и обратился в бегство, предоставив своему другу Тигровому Хвосту одному сразиться с двумя врагами. Краснокожий в противоположность ему сохранил свое обычное хладнокровие: в ту минуту, когда Торнлей, видевший только одного убегавшего от него Микелеца, пролетел на своем сером мустанге мимо индейца, Тигровый Хвост выстрелил в него из ружья, но дал промах, потому что как раз в это мгновение на него налетел Эжен Дюпрэ. Лошадь молодого человека ударила грудью лошадь индейца с такой силой, что та не удержалась на ногах и упала, увлекая вместе с собой и всадника. Не ожидавший такого результата Эжен тоже не сумел удержать своего коня и вместе с ним тоже полетел на землю… Торнлей, обернувшись в последний раз, видел, как Эжен и Тигровый Хвост, сцепившись врукопашную, катались по земле. Но всякое промедление грозило лишить его возможности свести счеты с похитителем Теннесси, который был от него всего в нескольких шагах. Торнлей взмахнул лассо, бросил его, тонкий ремень охватил плечи злодея, сорвал его с лошади и потащил по земле. Торнлей, прежде чем остановить свою лошадь, крикнул Черному Мустангеру:
 — Бросьте револьвер, а не то я буду тащить вас до тех пор, пока в вас будет хоть искра жизни.
 Микелец разжал руку, в которой у него было оружие. Торнлей остановил своего мустанга и ослабил ремень лассо… Черный Мустангер стал просить у него пощады.
 — Послушайте, Эдуард Торнлей, — сказал он, — я не понимаю, за что именно вы ополчились против меня… Разве вы не считаете уже больше меня своим товарищем, своим компаньоном?
 — Вы меня обманули, — отвечал Торнлей, подъезжая к нему, — но я знаю, что вы не тот, за кого себя выдавали… Вы Антонио Микелец, убийца, которого разыскивают прибывшие сюда нарочно рейнджеры.
 — Пожалейте меня! Я не виноват, клянусь вам! Не выдавайте меня им, Торнлей! Умоляю вас! Разве вы не знаете, что это за люди? Они убьют меня без всякого суда и следствия!
 — Я не понимаю, почему вы их так боитесь? — возразил Торнлей. — Честным людям нечего бояться рейнджеров: они вешают только убийц и конокрадов… Вас будут судить и если присудят к повешению, значит, вас признают виновным в убийстве.
 — Я убил, защищая свою собственную жизнь! — полным отчаяния голосом завопил Микелец. — Пустите меня! Я навсегда покину эти места!.. Какое вы имеете право выдавать меня им?
 И он сделал было попытку сбросить с себя лассо и подняться, но как раз в эту минуту подъехали рейнджеры, среди которых Микелец увидел хорошо знакомое ему лицо Батиста Леду, траппера из Луизианы… Черный Мустангер окинул их взглядом, и строгое выражение лиц рейнджеров сказало ему, что убийце жениха Луизианы Дюпрэ и похитителю Теннесси Магоффин нечего ждать пощады.




 Глава 23. СУД


 Нападение Эжена Дюпрэ на вождя краснокожих закончилось тем, что оба они свалились с лошадей и сцепились врукопашную, причем Эжен очень скоро почувствовал, что Тигровый Хвост гораздо сильнее его. Но это, впрочем, нисколько не обескуражило его, и в то время, как индеец старался высвободить руку и вытащить свой охотничий нож, молодой мустангер не переставая, изо всей силы колотил его по голове ручкой револьвера, из которого он имел неосторожность выпустить все до последнего заряды. Индеец пригнул голову, и благодаря этому удары сыпались не на голый череп, а на высоко взбитую прическу, не причиняя почти никакой боли. Краснокожему вскоре удалось одолеть своего врага и запрокинуть его на спину. Затем Тигровый Хвост схватил Эжена левой рукой за волосы и, сжимая в правой руке нож, издал победный воинский клич, собираясь снять скальп с поверженного им врага. В эту минуту налетели рейнджеры… Грянул револьверный выстрел, и вождь семинолов, вскрикнув, выронил нож, разжал левую руку и, откинувшись навзничь, упал мертвый. Пуля пробила ему сердце.
 Меткий выстрел, избавивший Эжена от мучительной, казавшейся неминуемой, смерти, принадлежал полковнику Гейсу, прибывшему вовремя во главе своих рейнджеров. Однако все они сейчас же покинули Эжена и бросились вдогонку за мустангом, к которому была привязана Теннесси Магоффин и который, испугавшись, обратился было в бегство, но его опередил Торнлей, без труда остановивший беглеца своим лассо…
 Потом все вместе, с пришедшим в себя Эженом Дюпрэ и освобожденной Теннесси Магоффин, сгруппировались вокруг лежавшего на земле Черного Мустангера. Шериф окинул взглядом присутствовавших и твердым голосом представителя закона сказал:
 — Теперь, друзья мои, нам остается еще исполнить долг правосудия. Мне в последний раз… Один из тех, с кем мы вели сегодня борьбу, убит, и я почти жалею об этом, потому что я тщетно разыскивал его многие годы… Тигровый Хвост был сыном краснокожего, который руководил индейцами, убившими моих мать, жену, дочь… Если бы нам удалось захватить его живым, я отказался бы от обязанности судьи и взял бы на себя обязанности палача! Но Богу было угодно иначе, хотя именно я и убил выстрелом из револьвера этого краснокожего в ту минуту, когда он хотел оскальпировать вашего племянника, полковник Магоффин. Ну, да об этом теперь поздно уже говорить, займемся лучше делом этого презренного негодяя. Полковник Магоффин, можете вы подтвердить, что человек, называющий себя Луи Лебаром, в действительности Антонио Микелец, убийца жениха вашей племянницы?
 — Да, я подтверждаю это, — отвечал полковник Магоффин.
 — А вы, господа? — продолжал допрашивать шериф, обращаясь к Эжену Дюпрэ и к обоим мустангерам.
 — Я тоже подтверждаю это, — отвечал Дюпрэ.
 — Мы знали его под именем Луи Лебара и считаем его способным на всякое преступление.
 — Хорошо. Посадите его на лошадь, — приказал шериф двоим из рейнджеров, — и привяжите его покрепче. Мы поедем в блокгауз и там будем судить его.
 Рейнджеры связали Черному Мустангеру руки за спиной, перекинули его через спину лошади и крепко привязали к ней веревками. Пленник не произнес ни слова, с уст его не сорвалось ни одной жалобы, ни одного стона, только глаза его метали молнии. Отряд выстроился и почти по прямой линии направился к блокгаузу, до которого им нужно было проехать всего несколько миль. Полковник Магоффин подъехал к шерифу и, наклоняясь немного к нему, спросил:
 — Дорогой друг, вы сейчас только сказали, что сегодня вы в последний раз исполняете обязанности председателя суда рейнджеров… Могу я узнать, чем именно вызвано было это заявление?
 — О да! Я не делаю из этого тайны… Не позже, как завтра, я откажусь от звания командира техасских рейнджеров, так как я сохранял за собой эту должность до сих пор потому только, что мне нужно было отомстить за убийство моей семьи… Теперь я перееду к моему сыну в Филадельфию и буду жить с ним. Я заслужил право на отдых и очень рад, что, заканчивая свою служебную деятельность, поймал причинившего вам столько горя Антонио Микелеца.
 — Да, для нас это большое счастье, особенно если мы останемся жить в этом месте, — проговорил полковник Магоффин, — он так озлобился за это время, что я едва узнал его. Но я видел, что он убил Оскара Бретона и бросил тело в реку, протекавшую возле моей плантации. Они встретились на охоте, и злодей подло убил его выстрелом в спину. Мы потом нашли невдалеке от того места, где разыгралась эта трагедия, пыж из его ружья и пороховницу, которую он обронил, убегая.
 — Вы можете клятвенно подтвердить, что вы его узнали и что все произошло именно так, как вы рассказывали? — спросил шериф Эжена.
 — Да, я в этом уверен.
 — В таком случае суд над ним займет немного времени, и он будет сейчас же повешен.
 Подъехав к тому месту, где происходила главная битва, они увидели десятка два индейцев, которых стерегли оставшиеся при них рейнджеры. Эти индейцы были единственными оставшимися в живых из всего племени; все остальные были убиты.
 Проехав еще немного, всадники остановились на одной из лужаек вблизи блокгауза, и здесь сейчас же открылось заседание суда. Шериф исполнял обязанности председателя, старший его помощник — прокурора, а младший — защитника обвиняемого, что же касается присяжных, то они были избраны по жребию из числа присутствовавших рейнджеров. Полковник Магоффин, Батист Лэду и Эжен Дюпрэ удостоверили личность Антонио Микелеца и подтвердили обвинение его в убийстве Оскара Бретона, труп которого убийца затем бросил в реку, где его нашли через несколько часов после совершения преступления. Потом по следам, оставленным убийцей, нашли самое место, где было совершено убийство, недалеко от которого был найден сначала пыж, а потом и пороховница убийцы. По окончании допроса свидетелей председатель обратился к обвиняемому с вопросом, не желает ли он что-либо сказать в свою защиту. Черный Мустангер презрительно пожал плечами.
 — Нет. Да и к чему бы это привело? Я осужден заранее. Я убил Оскара Бретона, потому что ненавидел его. Я был честный человек, пока не узнал о его существовании. Я любил племянницу полковника, но она отказалась выйти за меня замуж, потому что любила Оскара. Тогда я поклялся, что она никогда не будет его женой, и за несколько дней до свадьбы убил его. Вот и все! Теперь мне остается только проклясть вас всех, и я с удовольствием сделаю это… Я вас проклинаю!
 Кругом поднялся ропот негодования, но председатель заставил жестом умолкнуть негодующих, а затем громким голосом спросил:
 — Не может ли кто-нибудь сказать что-либо в защиту обвиняемого?
 Никто не отозвался.
 — В таком случае я ставлю вопрос господам присяжным, — и, обернувшись к присяжным, спросил: — Признаете ли вы этого человека виновным в убийстве?
 Присяжные единогласно ответили:
 — Да, виновен.
 Вслед за тем председатель снова поднялся и, обращаясь к Антонио Микелецу, сказал:
 — Пленник, вы признаны виновным по закону прерий, который не допускает никаких смягчающих обстоятельств. Вы совершили уже одно убийство раньше, а теперь собирались совершить новое, еще более тяжкое преступление. За это вы присуждены к смерти и должны быть повешены! Я даю вам четверть часа времени на то, чтобы помолиться и раскаяться в совершенных вами преступлениях.
 — Я предпочитаю быть повешенным сию минуту! — проговорил осужденный.
 — В таком случае нам здесь больше нечего делать, и мы можем ехать, — сказал шериф полковнику, отдав шепотом приказание своему помощнику.
 Рейнджеры в ту же минуту привели приговор в исполнение, после чего весь отряд направился к блокгаузу. Дорогой полковник стал благодарить шерифа за оказанную ему помощь.
 — Не будь вас, — сказал он в заключение, — мы все бы погибли!
 — Об этом не стоит и говорить, полковник: потолкуем лучше о том, что вы станете теперь делать.
 — Все мое имущество, по всей вероятности, погибло, — отвечал полковник, — но мои близкие спасены, и я могу только благодарить за это Бога… И я скорблю о погибших слугах и радуюсь за себя лично в то же время…
 Они подошли к блокгаузу и все, не исключая суровых, привыкнувших к таким печальным картинам рейнджеров, со слезами смотрели на убитых и оскальпированных негров, вместе с которыми лежал и бывший управляющий полковника Стротер. При виде тела Стротера Ваш Карроль, которому убитый гигант внушал большую симпатию, потупился, но затем быстро справился с собой и, смахнув набежавшую было слезу, сказал, подходя к полковнику:
 — Вы потеряли в нем честного и самого преданного вам слугу… Я много видел на своем веку хороших и храбрых людей, но такого, признаюсь, не видел… Будь они прокляты, эти краснокожие!.. О! Я еще отомщу им за него!
 Затем он отвел полковника в сторону и, еще более понижая голос, продолжал:
 — Послушайте! Это, правда, очень большое несчастье, но могло быть еще и хуже! Все ваши остались целы и невредимы. Вы потеряли только слуг и рабов… Мне нечего говорить вам, что ни я, ни мой товарищ не покинем вас в такую тяжелую минуту. Полковник Гейс и его рейнджеры тоже помогут вам. Вы должны сейчас же начать работы на плантациях риса и хлопчатника.
 — Ах, дорогой мой Карроль, — отвечал с грустью в голосе полковник Магоффин, — у меня нет теперь рабочих рук для того, чтобы заняться выращиванием риса или хлопчатника… Как плохо я сделал, что покинул бедных негров! Если бы я остался с ними, они, может быть, не были перебиты…
 — Ну, в этом отношении я с вами не согласен, — возразил бывший траппер, — вы, наоборот, хорошо сделали, что не остались здесь… Если бы вы остались, то в результате и вы, и мисс Магоффин были бы теперь тоже убиты и оскальпированы, и ваши тела лежали бы теперь такими же изуродованными среди этой кучи убитых… Вспомните, что я вам говорил: единственное средство избежать того, что случилось, было вернуться сейчас же обратно. Но раз вы решились остаться здесь, вы должны были ждать, что на вас непременно нападут днем или ночью… Теперь вы почти совсем избавились от врагов, от которых вам могла грозить опасность, а это значительно меняет дело… Да вот, спросите шерифа, я уверен, что он тоже посоветует вам остаться здесь.
 — Я в этом отношении всецело присоединяюсь к мнению нашего общего приятеля Карроля, — сказал Гейс, — по-моему, нет никакого основания приходить в отчаяние и терять мужество… Вы понесли тяжелую потерю, но в то же время вы избавились от опасных соседей, которые могли причинить вам еще более тяжкие бедствия. Ваш блокгауз, в сущности, пострадал очень мало, и для вас не составит большого труда теперь довести постройку до конца. Скот у вас тоже весь уцелел…
 — В самом деле? — спросил полковник, обрадовавшись.
 — Я только что убедился в этом собственными глазами.
 — Что касается постройки блокгауза, то в этом деле мы все вам поможем. Вы займетесь скотоводством и станете понемногу распахивать землю; на первое время для этого не потребуется особенно большого числа рук. Я знаю немало людей, которые прибыли к нам в Техас, не имея почти ничего, и владеющих сейчас крупным состоянием!
 — Кроме того, — вмешался Торнлей, — если вы ничего не будете иметь против… Ваш Карроль и я… если вы не сочтете это навязчивостью с нашей стороны… мы могли бы расширить корраль и держать в нем, кроме лошадей, еще и рогатый скот.
 — Неужели вы считаете это возможным? Вы хотите…
 — Да, полковник. Мой товарищ пострадал довольно тяжело, и, по моему мнению, ему необходим продолжительный отдых, ему ни в коем случае нельзя ни ехать со мной в Нэкогдочс, ни помогать мне укрощать мустангов, а всего лучше было бы остаться ему здесь… а я тем временем покончу с укрощением мустангов… Такой табун укрощенных лошадей представляет довольно значительную ценность… К тому же укрощение займет в сущности очень мало времени…
 Говоря это, Торнлей краснел все больше и больше от смущения, чувствуя в то же время, что сердце у него замирает от страха услышать неблагоприятный ответ от полковника или же протест со стороны Карроля. Он старательно избегал встретиться глазами с присутствовавшей тут же Луизианой Дюпрэ, которая собственно и была виновницей явившегося вдруг у Торнлея проекта заняться скотоводством…
 — Мистер Торнлей! — сказал ему в ответ на эту речь полковник слегка дрожащим от волнения голосом и протягивая при этом мустангеру руку. — Мистер Торнлей! Я не знаю, как и благодарить вас за ваше великодушное предложение. Вы настоящий джентльмен. Но я не могу согласиться принять такую жертву с вашей стороны и заставить вас отказаться от той свободной жизни, которую вы вели до сих пор, ради того, чтобы помочь в беде жалкому старику, который может отблагодарить вас только словами.
 — Сэр, — твердым голосом возразил Торнлей, — могу вас уверить, что я давно уже решил поселиться именно в этих местах, и поэтому согласитесь вы или нет принять мое предложение, я не уеду отсюда, и в случае отказа все ограничится тем, что я буду жить вместе с моим другом Карролем где-нибудь в окрестностях. Предложение мое, как видите, объясняется очень просто!
 — Да, это правда, полковник, — вмешался в разговор бывший траппер, который, как и Луизиана Дюпрэ, отлично понимал, что именно вызвало у Торнлея желание поселиться там и заняться скотоводством, — мы с Эдуардом давно уже решили поселиться в этих местах. Мне тоже надоело странствовать по прерии, и я решил пустить здесь корни… Место здесь чудесное… У нас здесь корраль… Нет, я больше никуда не поеду!
 Кончилось тем, что полковник, тоже прекрасно понимавший, какое чувство диктовало Торнлею это предложение, дал свое согласие, и новые компаньоны скрепили словесный договор крепким рукопожатием.
 Рейнджеры в несколько дней не только достроили само здание блокгауза, но даже обнесли его еще высоким палисадом с вырытым перед ним довольно глубоким рвом. Затем рейнджеры ушли и увели с собою взятых ими в плен индейцев, которых они, однако, не стали убивать, а лишь переправили на территорию, специально предназначенную для индейцев племени семинолов.
 Перед отъездом Гейс сдал команду над рейнджерами своему помощнику и ему же вручил официальное прошение на имя губернатора об отставке, а сам отправился к своему сыну в Филадельфию, где тот играл довольно видную роль в коммерческом мире.
 В заключение остается только сказать, что через сравнительно короткий промежуток времени Торнлей, женившись на Луизиане Дюпрэ, приобрел еще больше прав на то, чтобы интересоваться успехом новой плантации, так же как и его друг Ваш Карроль… Эжен Дюпрэ, женившийся на Теннесси Магоффин, все так же страстно увлекается охотой, но теперь ему не грозит уже опасность быть схваченным краснокожими: топор войны глубоко зарыт в землю, и теперь в этой части Техаса царит мир и тишина!