---------------------------------------------


 Джеймс Оливер Кервуд
 Девушка на скале



 Глава I. «ОНА СМЕЯЛАСЬ!..»


 Ветер со зловещим стоном проносился по темному хвойному лесу, сгибая вершины деревьев. В эту декабрьскую ночь случайный путник, очутившийся на опушке, увидел бы перед собой трансконтинентальный экспресс, казавшийся цепью тусклых огней. Они манили своей теплотой, но в то же время казались призрачными. Между тем экспресс, беспомощный и неподвижный, похожий на какую-то волшебную тень, сливался с тьмой северной ночи. Длинной вереницей надвигались с севера снеговые тучи и проносились совсем низко над землей. Время от времени раздавался насмешливый вой ветра, как бы издевавшегося над этим созданием человека и над теми живыми существами — мужчинами и женщинами, — которые в нем укрылись: они начинали дрожать, и их напряженные бледные лица со все возраставшим беспокойством вглядывались в таинственный мрак ночи.
 Прошло уже три часа, как эти люди пристально всматривались в ночную тьму. Вначале многие из пленников этих занесенных снегом вагонов испытывали удовольствие. В неожиданных приключениях есть что-то приятное, и это приключение в течение короткого промежутка времени казалось исключительно занимательным. Было тепло и светло, раздавались голоса женщин, мужской смех и шум детских игр. Но сейчас даже самый беззаботный шутник сидел молча, кутаясь в свою шубу, а молодая женщина, хлопавшая в бессмысленной радости в ладоши, когда узнала о том, что поезд занесен снегом, сейчас дрожала и плакала. Было холодно; на опушке леса градусник, наверно, показал бы не меньше сорока градусов ниже нуля. Внутри вагона еще сохранилось немного тепла, но с каждой минутой становилось все холодней. Окна покрылись седым инеем. Отдавшие свои шубы женщинам и детям мужчины чаще других посматривали на свои часы. Занимательное приключение становилось серьезным и малоприятным.
 Проходившему проводнику в двадцатый раз задавался один и тот же вопрос.
 — Кто его знает, — проворчал он в ответ красивой молодой женщине, к которой раньше отнесся бы с вежливым вниманием, — паровоз и тендер ушли три часа тому назад, а до ближайшей станции всего двадцать миль. Они могли бы давно вернуться с нужной помощью, не правда ли?
 Молодая женщина не ответила, только легкой гримасой молчаливо согласилась с последним замечанием.
 — Три часа, — продолжал ворчать проводник, продвигаясь вперед со своим фонарем, — железная дорога на краю полярных стран — сущий ад. Когда вас здесь заносит снегом, то заносит, как следует.
 Он остановился у купе для курящих, на мгновение заглянул туда, затем прошел дальше и, перейдя в следующий вагон, захлопнул за собой дверь.
 В этом купе друг против друга сидели двое мужчин. Они не обратили внимания на проводника. Поглощенные разговором, они, казалось, совсем забыли о буре.
 Старший из собеседников наклонился вперед. Ему было лет пятьдесят; рука его, красная и узловатая, несколько секунд лежавшая на колене Дэвида Рэна, напоминала руку человека, всю жизнь проведшего в борьбе с дикой природой. О такой же жизни говорило и его лицо, на котором кожа потемнела и огрубела от ветра и северного солнца; о том же свидетельствовало и бесчисленное множество тонких морщинок вокруг глаз. Он был невысокого роста, значительно ниже Дэвида. Несмотря на легкую сутуловатость, во всей его фигуре чувствовались сила, энергия и любовь к жизни и ее тайнам. В дикой северной стране он был известен как отец Ролан.
 Его собеседнику было не больше тридцати восьми лет, — быть может, даже годом или двумя меньше. Своими светлыми, серыми глазами, которые, однажды увидев, нелегко было забыть, он прямо смотрел на отца Ролана. Он производил впечатление человека, перенесшего болезнь и еще окончательно не поправившегося. Отец Ролан, положив руку на колено своего собеседника, произнес:
 — Итак, вы говорите, что боитесь за своего друга?
 Дэвид Рэн утвердительно кивнул. Складки вокруг его рта стали резче.
 — Да, я боюсь.
 На мгновение он отвернулся к окну. Бесчисленные снежинки с внезапно усилившейся яростью набросились на окно: казалось, что защищенное от них бледное лицо приводило снежных демонов в бешенство.
 — Я склонен сильно беспокоиться о нем, — прибавил Дэвид и слегка пожал плечами.
 Он снова взглянул на отца Ролана.
 — Слышали ли вы когда-нибудь о заблудившемся человеке? — спросил он. — Не в лесу и не в пустыне, а в жизни? Слышали ли вы о человеке, потерявшем точку опоры, о человеке, из-под ног которого ускользнула почва?
 — Да, много лет тому назад я знал такого заблудившегося человека, — ответил отец Ролан, выпрямившись. — Но он выбрался на дорогу. А ваш друг? Ваши слова меня заинтересовали. Я три года не был в цивилизованной стране, и история вашего друга, наверно, не похожа на все то, к чему я привык. Может быть, вы ее мне расскажете, если это не секрет.
 — Это невеселая история, — предупредил младший собеседник. — А в такую ночь, как эта…
 — Возможно, что в такую ночь человек более способен понять всю глубину несчастья и трагедии, — спокойно прервал отец Ролан.
 Слабый румянец появился на бледном лице Дэвида Рэна. Его руки нервно сжались.
 — Конечно, здесь замешана женщина, — сказал он.
 — Да, конечно, женщина.
 — Иногда я сомневался, боготворил ли этот человек женщину или только ее красоту, — продолжал Дэвид со странным блеском в глазах. — Он любил красоту. А эта женщина была красива, мне кажется, даже слишком красива. И все же он любил женщину. Когда она ушла из его жизни, ему казалось, что он погрузился в темную бездну, из которой нет выхода. Я часто спрашивал себя, любил бы он ее, если бы она была менее прекрасна, даже совсем уродлива. Как и мой друг, я отвечал себе, что любил бы, и все больше и больше убеждаюсь в этом. Я уверен, что к моему другу никогда не вернутся надежда и вера, потерянные им в тот момент, когда он столкнулся лицом к лицу с силами жизни, быть может, природы, которые оказались могущественнее его любви и твердой воли.
 Отец Ролан кивнул головой.
 — Я понимаю, — сказал он и откинулся глубже в свой угол у окна, так что его лицо очутилось в тени. — Тот человек, которого я знал, тоже любил женщину, и она тоже была прекрасна. Он считал ее самым чудесным созданием в мире. Сильная любовь во всем видит красоту.
 — Но эта женщина, жена моего друга, отличалась такой красотой, что даже женщины восхищались ею. Не любовь моего друга делала ее красивой. Она была поистине красива.
 — И нашлись другие, оценившие ее красоту, готовые ради этой женщины на все, не так ли?
 — Да, нашлись и другие. Но чтобы уяснить себе все происшедшее, вам следовало бы знать моего друга до того, как он погрузился в бездну отчаяния, пока он был еще человеком. Он увлекался науками. Он обладал достаточным состоянием, чтобы располагать временем и средствами для любимых занятий. У него была большая библиотека и лаборатория. Он писал книги, которые читались немногими, так как в них он излагал довольно необычайные теории. Он считал, что мир очень стар и что развитие современной искусственной цивилизации принесет человечеству меньше пользы, чем воскрешение немногих великих законов, похороненных в пыли прошедшего. Он не был фанатиком или чудаком. В нем кипели молодость и энтузиазм. Он любил детей и хотел, чтобы его дом был полон ими. Но его жена полагала, что для этого она слишком красива — и детей они не имели.
 Дэвид Рэн немного наклонился вперед и слегка надвинул на лоб шляпу. Буря на мгновение утихла, так что слышно было тиканье больших серебряных часов отца Ролана.
 Затем он продолжал:
 — Не знаю, зачем я все это вам рассказываю, наверное, для того, чтобы излить свою душу. Мне трудно найти подходящие слова, чтобы говорить о… его жене. Может быть, существовали обстоятельства, смягчавшие ее вину. Мне кажется, что в наше время мужчина не должен быть слишком требовательным. Он не должен вздрагивать, когда его жена чокается бокалом шампанского с другим мужчиной. Он должен научиться ценить порочную красоту танцоров кабаре и воспитать себя так, чтобы его не оскорблял вид дам, залпом осушающих бокал с искрящимся вином. Он должен приучить себя ко многим вещам, как приучает себя к классической музыке и опере. Он должен забыть тихие мелодии и нежных женщин: и те и другие отошли в область преданий. Нужно принимать жизнь как грандиозную симфонию нового композитора; те же, кому не удается приспособиться к ее ритму, становятся неудачниками. Все эти мысли развивал и мой друг, чтобы оправдать жену. Она любила яркий свет, веселье, вино, песни, возбуждение. Он — неудачник — любил свои книги, свою работу и свой дом. Ему хотелось быть только с ней вдвоем. Так он представлял себе любовь. А она хотела другого. Вы понимаете? Пропасть росла, и, наконец, он увидел, как они далеки друг от друга. Ее жажда вызывать восхищение, ее страсть к шумному веселью стали граничить с безумием. Я знаю это, так как видел все… Мой друг и сам называл это безумием, но он верил ей. Если бы он от кого-нибудь услышал, что она изменяет ему, я уверен, он убил бы того человека. Постепенно он пришел к мучительному убеждению, что боготворимая им женщина не любит его. Но это не заставило его подумать, что она любит другого или других. Однажды он уехал из города. Жена провожала его на вокзал и махала ему вслед платком. В этот момент она была великолепна.
 Сквозь полузакрытые глаза отец Ролан видел, как склонилась голова Рэна и суровая складка залегла у его рта. Когда он снова заговорил, его голос изменился и казался почти бесстрастным.
 — Иногда судьба творит с людьми любопытные штуки, не правда ли? Путь впереди оказался не в порядке, и мой друг вернулся с дороги. Его не ждали. Поздно ночью он приехал домой и, открыв дверь своим ключом, бесшумно вошел, боясь разбудить ее. В доме было тихо, только проходя мимо ее комнаты, в которой горел свет, он услышал приглушенные голоса. Он прислушался, затем вошел.
 Наступило напряженное молчание, нарушавшееся только громким тиканьем часов отца Ролана.
 — Что случилось затем, Дэвид?
 — Мой друг вошел, — повторил Дэвид. Он посмотрел прямо в глаза отцу Ролану и увидел в них немой вопрос. — Нет, он не убил их. Он и сам не знал, что удержало его от убийства… мужчины. Он был трус — этот господин. Он отполз, точно червяк. Быть может, именно поэтому мой друг пощадил его. Но удивительней всего было то, что женщина, его жена, не испугалась. Она встала — золотистый поток ее рассыпавшихся волос, которые он так любил, покрыл ее до колен — она смеялась! Да, она смеялась сумасшедшим смехом; быть может, испуганным смехом, но смеялась. Он никого не убил. Ее смех, трусость мужчины спасли обоих. Он повернулся, закрыл дверь и ушел из дому.
 Дэвид Рэн остановился, словно его рассказ был окончен.
 — И это конец? — мягко спросил отец Ролан.
 — Его мечтам, надеждам, радости жизни — да, это был конец.
 — А что же затем случилось с вашим другом?
 — Мой друг не отличался нерешительностью. Я всегда считал его способным выйти из любого положения. Он был настоящим атлетом, увлекался боксом, фехтованием, плаванием. Если бы когда-нибудь прежде ему пришла в голову мысль о возможности того, что предстало его взору в комнате жены, он не раздумывал бы, как ему следует поступить; он счел бы себя вправе убить. А в ту ночь он ушел, оставив их не только безнаказанными, но вместе. Вероятно, он был слишком потрясен для того, чтобы что-либо предпринять. Я думаю, что смех — ее смех — подействовал на него, как сильное наркотическое средство. Вместо того чтобы вызвать в нем кровожадные инстинкты, порыв ярости, этот смех каким-то странным образом притупил все его чувства. Долго еще слышался ему этот смех. Мне кажется, он никогда его не забудет.
 Всю ночь бродил мой друг по улицам Нью-Йорка, не замечая прохожих, попадавшихся ему навстречу. Наступившее утро застало его на Пятой авеню, на расстоянии многих миль от дома. Шум пробудившейся жизни, поток людей, запрудивший улицы, вернули его к действительности.
 Он не пошел домой. Он не встретился больше с этой женщиной, своей женой. Он ни разу не видел ее с той ночи, когда она стояла перед ним с распущенными волосами и смеялась ему в лицо. Даже приступив к разводу, он уклонился от личных переговоров. Мне кажется, что он поступил с ней благородно: через своих поверенных он перевел на ее имя половину своего состояния. Потом он уехал. С тех пор прошел год. Я знаю, с каким отчаянием боролся он этот год, стараясь воскресить в себе прежнего человека, и я твердо убежден, что это ему не удалось.
 Дэвид Рэн замолчал, надвинул шляпу ниже на лоб и встал. Он был строен, хорошо сложен, довольно высокого роста, дюйма на четыре выше отца Ролана. Его одежда казалась на нем слишком широкой. Руки были неестественно тонки, а лицо носило отпечаток болезни и душевных страданий.
 В глазах отца Ролана, тоже поднявшегося и стоявшего рядом с Дэвидом, светилось глубокое понимание. Мужчины пожали друг другу руки, и пожатие маленького отца Ролана казалось железным.
 — Дэвид, уже много лет я живу в дикой стране, — заговорил он и в его голосе звучало сильное волнение. — Все эти годы там, в лесах, я помогал хоронить умерших и ухаживать за больными. Может быть, одному я научился лучше, чем большинство из вас, живущих в цивилизованной стране: как найти дорогу заблудившемуся в жизни человеку. Не отправитесь ли вы со мной, мой мальчик?
 Их глаза встретились. Буря с новой силой накинулась на окно. Слышно было, как между деревьями стонал ветер.
 — Вы рассказывали мне свою историю, — сказал отец Ролан почти шепотом. — Это была ваша история, Дэвид?
 — Да, это моя история.
 — А она была вашей женой?
 — Да, моей женой.
 Внезапно Дэвид освободил свою руку. С его губ едва не сорвался крик. Он еще ниже надвинул шляпу и вышел из купе.
 Отец Ролан не последовал за ним. Он стоял, устремив взор на дверь, за которой исчез Дэвид, и в глубине его глаз зажегся огонь. Через несколько мгновений этот огонь погас, и с сумрачным, суровым лицом отец Ролан снова уселся в свой угол. Глубоко вздохнув, он опустил голову на грудь — и так сидел долго и неподвижно.




 Глава II. «НЕ ОТПРАВИТЕСЬ ЛИ ВЫ СО МНОЙ?»


 В эту ночь Дэвид несколько раз прошел из конца в конец пять занесенных снегом вагонов трансконтинентального экспресса. Он думал о том, каким счастьем оказалась для него задержка поезда. Если бы не это, спальный вагон был бы отцеплен на ближайшей узловой станции, и он не излил бы свою душу отцу Ролану. Они не засиделись бы до такого позднего часа вдвоем в купе, и этот странный маленький отец Ролан не рассказал бы ему историю одинокой хижины, находившейся там, на краю незаселенной полярной страны, — историю, полную необыкновенного величия и человеческой трагедии, каким-то таинственным образом побудившую и его самого к откровенности. Дэвид никогда не упоминал о своем позоре и несчастье с того дня, когда ему пришлось спокойно, внешне хладнокровно рассказать о случившемся для того, чтобы получить развод. Он не предполагал, что когда-нибудь повторит свой рассказ. И вдруг — он сам выдал свою печальную тайну. Но это его не только не огорчило, но даже обрадовало. Он сам поразился происшедшей в нем перемене. Этот день был для него ужасным. Он не мог выбросить ее из головы. А сейчас горькие воспоминания перестали терзать его душу. Он встретил человека, вдохнувшего в него новые силы.
 В третьем вагоне Дэвид сел на свободное место. Впервые за много месяцев он испытывал какое-то возбуждение, причин которого сам не понимал. Что подразумевал отец Ролан, когда, крепко сжимая его руку, произнес: «Одному я научился лучше, чем большинство из вас, живущих в цивилизованной стране: как найти дорогу заблудившемуся в жизни человеку»? И что он хотел сказать, прибавив: «Не отправитесь ли вы со мной?» Отправиться с ним? Куда?
 Новый внезапный порыв бури налетел на окно вагона. Дэвид внимательно вглядывался в темноту ночи, но ничего не мог различить. Там царил абсолютный мрак. Только слышны были плач и стоны ветра между деревьями.
 Что же хотел сказать отец Ролан, приглашая его отправиться с ним туда?
 Дэвид прижался лицом к холодному стеклу и стал еще пристальней всматриваться. Этим утром отец Ролан сел на поезд на пустынной маленькой станции и занял место рядом с ним. Они познакомились. Отец Ролан рассказал ему об этих огромных лесах, которые тянутся беспрерывно на сотни миль по направлению к таинственному Северу. Он любил их даже теперь, когда они, холодные, белые, лежали по обе стороны дороги. В его голосе чувствовалась радость, когда он говорил, что возвращается к ним. Они составляли частицу его мира — мира «тайн и дикого величия», как он его называл, мира, простиравшегося на тысячу миль от Гудзонова залива до Западных гор. А вечером отец Ролан спросил: «Не отправитесь ли вы со мной?»
 Сердце Дэвида забилось сильнее. Тысячи маленьких снежинок ударялись в окно, как бы бросая вызов его мужеству. С бешеной яростью ветер разметал сугробы, и снежные вихри один за другим налетали на Дэвида. Только темное стекло защищало его. Казалось, буря, точно существо, угрожала ему, приглашала его выйти наружу, напоминая забияку, с бранью показывающего кулаки. Дэвид всегда немного боялся зимы. Он не любил холода, ненавидел снег. Но эта буря, набрасывавшаяся на него через окно, вызывала в нем какое-то странное возмущение. В нем зародилось желание, вначале капризное и нерешительное, подставить свое открытое лицо под уколы ветра и снега. Это был мир отца Ролана. Отец Ролан звал его туда, а ночь насмешливо угрожала. Словно забывшись, Дэвид рассмеялся странным прерывистым смехом. Впервые за год он издавал звуки, напоминавшие смех. Он быстро обернулся, как будто встретился со взглядом женщины, сидевшей по ту сторону прохода.
 Сначала Дэвид увидел только глаза — большие темные вопрошающие глаза, смотревшие на него как бы в надежде найти ответ на какой-то важный вопрос. Никогда в жизни он не видел в глазах такого выражения беспокойства и печали. Затем он разглядел и лицо — уже немолодое. Женщине было за сорок лет. Но годы мало отразились на ее внешности, напоминавшей своей красотой цветок с поникшими лепестками. Прежде чем Дэвид успел ее лучше разглядеть, женщина медленно, нерешительно отвела свой взор, словно не совсем уверенная в том, что нашла то, чего искала.
 Дэвид, пораженный, смотрел на нее с еще большим интересом. Она наклонилась к окну и пристально всматривалась в темноту. Дэвид обратил внимание на ее тонкие руки, бледное лицо с худыми, впалыми щеками и тяжелые пряди ее густых волос, тускло блестевших в свете лампы. В ее темно-каштановых, почти черных волосах кое-где серебрилась седина.
 На несколько мгновений Дэвид отвел свой взгляд, пристыженный бесцеремонностью своего любопытства, но затем снова взглянул на незнакомку. Ее голова немного склонилась вперед, плечи сгорбились. Ему показалось, будто легкая дрожь пробежала по ее телу. Подобно тому как он незадолго перед этим ощущал желание подставить свое лицо под порывы бури, так теперь он испытывал такое же необъяснимое стремление заговорить с незнакомкой, спросить — не может ли он чем-нибудь помочь ей. Но он не считал себя вправе так поступить, да и вряд ли он мог быть ей полезен.
 Дэвид Рэн встал, намереваясь вернуться в купе, в котором он оставил отца Ролана. Его движение, казалось, вывело женщину из нерешительности. Снова взгляд темных глаз обратился на него. Он остановился. Ее губы дрожали.
 — Вы хорошо знаете эти места до Одинокого озера? — спросила она.
 В ее голосе слышался тот же таинственный вопрос, те же опасения и надежда, которые Дэвид заметил в ее газах.
 — Я здесь чужой, — ответил Дэвид. — Я впервые в этих краях.
 Она откинулась назад; луч надежды на ее лице погас.
 — Благодарю вас, — пробормотала она. — Я думала… может быть… вы знаете человека, которого я ищу… человека по имени Майкл О'Дун.
 Она не стала ждать ответа, закуталась в свою шубу и снова отвернулась к окну. Дэвиду нечего было ни сказать, ни сделать, и он отправился обратно к отцу Ролану.
 Он вошел уже в последний вагон, когда до него донесся слабый звук. Другие пассажиры тоже обратили внимание на этот звук и с напряженными лицами стали прислушиваться. Молодая женщина тихо вздохнула. Мужчина, расхаживавший взад и вперед по проходу, остановился, как вкопанный.
 Звук донесся еще раз.
 Круглолицый мужчина, который вначале отнесся к приключению, как к шутке, а затем завернулся в свою шубу, словно приготовившийся к спячке сурок, снова обрел голос.
 — Это свисток! — весело объявил он.
 — Проклятый, наконец-то приехал!




 Глава III. РЕШЕНИЕ ДЭВИДА


 Дэвид спокойно подошел к двери купе, в котором он оставил отца Ролана, и заглянул туда. Маленький человек забился в свой угол У окна. Голова его низко склонилась; тень, отбрасываемая полями шляпы, скрывала его лицо. По-видимому, он заснул. В течение минуты Дэвид, молча и не двигаясь, смотрел на него. Что-то в фигуре этого пионера дикой страны наполнило его новым чувством теплой дружбы. Он не пытался снова разобраться в перемене, происшедшей в нем; он исполнен был только сознания, что его не гнетет больше чувство одиночества, уже столько месяцев не покидавшее его ни днем, ни ночью. Он хотел было заговорить, но решил не беспокоить спящего. В полной уверенности, что отец Ролан заснул, он на цыпочках отошел от двери.
 Ни в первом, ни во втором вагоне Дэвид не остановился, хотя там было много свободных мест, и среди пассажиров снова царило оживление. Он пошел в третий вагон и занял место, на котором сидел прежде. Он не сразу взглянул на женщину, которая его заинтересовала. Ему не хотелось дать ей основание думать, что он вернулся из-за нее. Затем, как бы случайно взглянув на нее, он разочаровался.
 Она почти совсем закрылась своей шубой. Виднелись только блестящие, темные волосы и тонкая рука. Незнакомка не спала. Дэвид видел, что ее плечи двигаются, и рука меняет положение, поправляя шубу. Свистки приближающихся паровозов, которые теперь явственно слышались, не произвели на нее никакого впечатления. Минут десять Дэвид упорно смотрел на ее темные блестящие волосы и прозрачную белую руку. Он шевелился, кашлял — был уверен, что пассажирка знает об его присутствии, но она не подняла глаз. Он жалел, что раньше не привел с собой отца Ролана; тот при виде печали и отчаяния в ее глазах нашел бы нужные слова, которых он сам не мог найти. Дэвид Рэн снова встал. В это мгновение два мощных паровоза были прицеплены к поезду. Толчок оказался таким сильным, что Дэвид едва не упал. Но Даже сейчас женщина не подняла головы.
 Во второй раз он вернулся в купе для курящих.
 Отец Ролан не сидел больше, съежившись в углу. Он стоял, засунув руки в карманы, и тихо насвистывал. Его шляпа лежала на диване. Впервые Дэвид увидел его круглое, загрубелое, потемневшее от непогоды лицо, не затененное полями большой стетсоновской шляпы. Он имел вид одновременно и моложе и старше своих лет. Его лицо, как разглядел теперь Дэвид, выражало почти юношескую энергию. Но густые волосы были совсем седые.
 Поезд начал двигаться. Отец Ролан на одно мгновение отвернулся к окну, затем взглянул на Дэвида.
 — Мы тронулись с места, — сказал он. — Мне скоро слезать.
 Дэвид сел.
 — На каком расстоянии от ближайшей узловой станции находится та хижина, о которой мы говорили? — спросил он.
 — На расстоянии двадцати — двадцати пяти миль. Там нет ничего, кроме одной хижины и лисьего питомника, принадлежащих, как я уже вам говорил, французу Торо. Там не бывает постоянной остановки, но поезд замедляет ход, чтобы сбросить мой багаж и дать мне возможность спрыгнуть. Индеец с моими собаками ждет меня у Торо.
 — А оттуда, от хижины Торо, далеко до места, которое вы называете домом?
 — До моей собственной хижины много миль; но я буду дома, всюду дома, когда достигну лесов. Моя хижина находится на низком берегу озера Год, на расстоянии трехсот миль к северу от хижины Торо.
 Положив руку на плечо Дэвида, отец Ролан спросил:
 — Думали ли вы о моих словах?
 — Да. Я заходил сюда, но вы спали.
 — Я ни одной минуты не спал. Мне послышался шорох около двери, но, взглянув, я никого не увидел. Вы мне говорили, что едете на запад — в горы Британской Колумбии?
 Дэвид кивнул головой. Отец Ролан сел рядом с ним.
 — Вы мне не сказали, зачем вы туда едете, — продолжал он. — После того как я услышал вашу историю, Дэвид, мне кажется, я и сам догадался. Вероятно, вы никогда не узнаете, почему я принял так близко к сердцу ваш рассказ и отчего теперь вы мне стали близки. Я понял, что, отправляясь на запад, вы просто скитаетесь, тщетно, бессмысленно пытаетесь убежать от чего-то. Разве не так? Вы убегаете, стараетесь отделаться от того, от чего нельзя спастись бегством — от воспоминаний. В Японии и на островах Южного Ледовитого океана можно помнить так же хорошо, как на Пятой авеню в Нью-Йорке. Вам не путешествия нужны, Дэвид. Вам нужно вернуться к жизни. А для того чтобы снова вдохнуть в вас мужество и жизнерадостность, нет лучшего средства, чем это!
 Отец Ролан указал рукой во тьму ночи.
 — Вы понимаете под этим бурю, снег?..
 — Да, бурю, снег, солнечный свет и леса — десятки тысяч миль нашей Северной страны, край которой вы только и видели. Вот что я хотел сказать. Но прежде всего я думал об ужине, который ожидает нас у Торо. Хотите вы слезть со мной и ужинать в хижине француза, Дэвид? Потом, если вы решите не сопровождать меня к озеру Год, Торо доставит нас и ваш багаж обратно на станцию. Это будет великолепный ужин или завтрак! Я уже сейчас ощущаю его запах. Мне кажется, я слышу, как Торо ругается из-за опоздания поезда, и я готов держать пари, что у него уже наготове и рыба, и филе из лося, и куропатки. Ну, что вы скажете? Сойдете вы вместе со мной?
 — Это слишком соблазнительное предложение для голодного человека.
 Отец Ролан усмехнулся.
 — Голод! Вот настоящее средство богов, когда ремень затянут не слишком туго. Если я хочу узнать характер и качества человека, я спрашиваю об его аппетите. Если у человека хороший аппетит, он не воткнет вам ножа в спину. Я — гастроном, Дэвид. Я предупреждаю вас об этом, пока мы не слезли у хижины Торо. Я люблю поесть, и француз это знает.
 Отец Ролан так весело потирал руки, его лицо так оживилось от предвкушения ужина, что Дэвид заразился его хорошим настроением. Он схватил руку отца Ролана и потряс ее, прежде чем осознал, что означает его жест.
 — Я сойду с вами у хижины Торо! — воскликнул он. — А потом, если я буду себя чувствовать так, как сейчас, а вы не потеряете охоты к моему обществу, я отправляюсь с вами в Северную страну.
 Слабый румянец появился на его щеках. Его глаза заблестели. Отец Ролан, заметив происшедшую в нем перемену, обеими руками сжал руку Дэвида.
 — Когда вы кончили рассказ о женщине, я уже знал, что у вас великолепный аппетит, — возбужденно воскликнул он. — Я знал это, Дэвид. И я хочу вашего общества — так хочу, как никогда не хотел общества кого-либо другого.
 — Это меня удивляет, — произнес Дэвид с легкой дрожью в голосе. Он внезапно освободил руку и вскочил на ноги.
 — Посмотрите на меня! — воскликнул он. — Я — физическая развалина. Вы не станете отрицать этого. Посмотрите на мои руки. Я никуда не гожусь. Я очень ослабел. Аппетит, о котором вы говорили, миф. За целый год я ни разу не поел, как следует. Почему вы хотите иметь меня своим товарищем? Почему вы думаете, что вам будет приятно возиться с таким больным неудачником, как я, в вашей суровой стране? Или к этому побуждают вас ваши моральные принципы?
 Дэвид Рэн тяжело дышал. Его лицо залилось румянцем, когда он заговорил о своей слабости.
 — Почему вы хотите, чтобы я пошел с вами? — спросил он. — Почему вы не предложили этого другому человеку, со здоровой кровью и неиспепелившимся сердцем, а предложили мне?
 Отец Ролан собрался было заговорить, но спохватился. С быстротой молнии в нем произошла таинственная перемена: его глаза потухли; лицо омрачилось, словно тень страданья прошла по нему. Через секунду он заговорил:
 — Я руководствуюсь в данном случае не принципами, Дэвид. У меня есть личные, эгоистические причины хотеть, чтобы вы были со мной. Возможно, что я нуждаюсь в вас больше, чем вы будете нуждаться во мне.
 Он протянул руку.
 — Дайте мне ваши квитанции. Я пройду в багажный вагон и распоряжусь, чтобы ваш багаж сбросили вместе с моим.
 Дэвид отдал квитанции. Когда отец Ролан ушел, он сел. Впервые за много месяцев он почувствовал интерес к жизни. Ночная непогода и все случившееся зажгли в нем странный огонь. Новые силы начали бороться с его болезнью. Его мысли больше не возвращались к тому, что он оставил на востоке. Он думал о женщине, но о той женщине, которая сидела в третьем от него вагоне. Его преследовали ее прекрасные глаза, отчаяние и странная скорбь, светившиеся в их глубине. Не только несчастье и безнадежность, но и трагедию видел Дэвид в этих глазах. Он решил рассказать отцу Ролану об этой пассажирке и отвести его к ней.
 А кто такой отец Ролан? Дэвид впервые задал себе этот вопрос. Этого маленького человека окружала какая-то тайна, столь же странная и непонятная, как и та, которую он уловил в глазах женщины. Осторожно заглянув в купе, он видел, как отец Ролан сидел, прижавшись в углу у окна. А несколько позже он видел, как женщина забилась в свой угол. В эти минуты в них было что-то общее. Почему отец Ролан предложил ему, а не кому-либо другому отправиться вместе на Север? И, развивая эту мысль, Дэвид Рэн подошел к другому, еще более удивительному вопросу: почему он принял предложение?
 Он стал пристально всматриваться в темноту, как бы ища в ней ответа. Только теперь он заметил, что буря утихла. Вместе с тем немного посветлело. Прижавшись лицом к стеклу, он мог различить темную стену леса. По стуку колес он знал, что два паровоза развили большую скорость. Он взглянул на часы: было четверть двенадцатого. Поезд двигался уже полчаса и, вероятно, к полуночи прибудет на узловую станцию.
 Дэвиду показалось, что прошло всего несколько минут, когда его часы тихо пробили полночь. Одновременно раздался пронзительный свисток паровоза, и показались тусклые огни станции. Как сообщил отец Ролан, поезд должен был стоять здесь пятнадцать минут. По слабо освещенной платформе взад и вперед пробегали люди, предлагая проголодавшимся пассажирам кофе, сандвичи и горячий ужин.
 Дэвид снова подумал о женщине, ехавшей в третьем вагоне. Ему хотелось знать, не сошла ли она здесь. Он подошел к двери купе и с полминуты поджидал отца Ролана. Очевидно, тот задержался из-за каких-то недоразумений, которые, быть может, Дэвид мог бы уладить. Он колебался, не зная, направиться ли ему к отцу Ролану или последовать властному побуждению пройти назад в третий вагон. Ему хотелось посмотреть, очнулась ли заинтересовавшая его женщина от своей задумчивости и там ли еще она. По крайней мере, так он думал, входя в третий вагон.
 Вагон оказался пустым. Женщина ушла. Даже старый господин, ходивший на костылях, вышел, привлеченный громкими криками официантов. Подойдя к тому месту, где прежде сидела женщина, Дэвид остановился и хотел было повернуть назад, как вдруг его взгляд случайно обратился в сторону окна. Он уловил облик чьего-то лица, повернувшегося в его сторону. То было ее лицо. Она заметила Дэвида и узнала его. Казалось, одно мгновение она колебалась. В ее глазах снова появился какой-то блеск, губы задрожали, словно собираясь что-то произнести. Затем женщина исчезла из поля его зрения, слившись с темнотой. Некоторое время Дэвид продолжал пристально всматриваться в поглотивший ее мрак. Когда он отошел от окна, его взгляд упал на диван, на котором она сидела; на диване что-то лежало.
 Это был маленький пакетик, завернутый в газету и перевязанный красным шнурком. Дэвид взял его и повертел в руках. Пакетик был дюймов восемь в длину, дюймов пять-шесть в ширину и не толще, чем в полдюйма. Газета казалась старой, и печать на ней почти стерлась.
 Дэвид снова выглянул в окно. Показалось ли ему, или он действительно увидел вдали это бледное лицо? Его пальцы сжали тонкий пакет. Если она еще не ушла и он сможет ее найти, у него есть основание подойти к ней. Она что-то оставила. Простая любезность требует, чтобы он вернул ей позабытую вещь. Так объяснял себе Дэвид свое поведение, когда, очутившись на покрытой снегом платформе, стал искать незнакомку.




 Глава IV. В ХИЖИНЕ ТОРО


 Дэвид шел в том направлении, где, ему казалось, он видел в последний раз лицо женщины, и остановился как раз вовремя, чтобы не упасть с края платформы. Впереди была сплошная мгла. Вряд ли она пошла сюда.
 Дэвид повернул назад. Продолжая поиски, он прошел мимо багажного вагона; кто-то схватил его за руку. Рядом с ним стоял отец Ролан. Они вместе отправились вдоль поезда.
 — С багажом все улажено, — сказал отец Ролан. — Мы оба выйдем у хижины француза.
 Дэвид сунул в карман тонкий пакет. Он уже не испытывал такого сильного желания рассказать отцу Ролану о незнакомке — по крайней мере, в настоящее время. Его поиски оказались тщетными. Женщина исчезла, как будто и в самом деле растворилась в темноте за дальним концом платформы. Дэвид пришел к заключению, что она жила в этом городе — Грэйхеме — и, несомненно, на вокзале ее встретили друзья. Может быть, сейчас она рассказывает им, или мужу, или взрослому сыну о чудаке, который самым забавным образом разглядывал ее. Неудачные поиски привели к тому, что Дэвид начал испытывать неприятное чувство: он сознавал, что вел себя глупо и позволил воображению взять верх над здравым смыслом. Скорее всего, он сам убедил себя, что женщина в большом затруднении. И так как ему не удалось добыть доказательств, которые подтверждали бы правильность его предположений, он решил умолчать обо всем происшедшем.
 Послышалось громкое предупреждение о том, что поезд сейчас отойдет. Пассажиры начали входить в свои вагоны, а отец Ролан повел Дэвида к багажному вагону.
 — Нам предложено ехать вместе с багажом, чтобы не произошло ошибки или задержки, когда мы будем выходить, — пояснил он.
 Они сели в теплый освещенный вагон. Дэвиду сразу бросились в глаза вещи его и отца Ролана, сложенные около самых дверей. Дэвиду принадлежали чемодан и два саквояжа, между тем, как багаж отца Ролана состоял главным образом из ящиков и туго набитых рогожных мешков и весил не меньше полутонны. Около кучи вещей стояли весы. Указав на них кивком головы, Дэвид странно усмехнулся. С их помощью он сможет доказать, как мало подходит он к роли спутника отца Ролана. Он стал на весы, которые показали сто тридцать два фунта.
 — При моем росте я должен был бы весить сто шестьдесят, — брезгливо проговорил Дэвид. — Вы видите, до чего я дошел?
 — Я знал одну двухсотфунтовую свинью, которая огорчалась, что ее хозяин держал хорьков, — и в ней осталось всего девяносто фунтов, — со своей странной усмешкой возразил отец Ролан. — Огорчение — одна из самых неприятных и убийственных вещей на земле, Дэвид, вроде черной оспы или пули, пронзившей сердце. Вы видите этот мешок?
 Он указал на один из рогожных мешков.
 — Вот противоядие. Для человека, потерявшего почву под ногами, лучшее лекарство — хорошая пища. Этого мешка достаточно, чтобы вернуть к жизни троих.
 — Что в нем такое? — с любопытством спросил Дэвид.
 Его спутник нагнулся, чтобы рассмотреть привязанный к мешку кусочек картона.
 — В нем содержится ровно сто десять фунтов бобов, — ответил он.
 — Бобов! Я питаю к ним отвращение!
 — Их ненавидит большинство неудачников, — весело подтвердил отец Ролан. — Но бобы обладают одним ценным свойством. Если вы лишаетесь омаров и фаршированных раков и наступает момент, когда вы ничего не имеете против бобов в ежедневном меню, то рубка деревьев доставляет вам больше удовольствия, чем слушание оперы. Но I бобы должны быть хорошо приготовлены и служить приправой к жареной утке, куропатке или к нежному мясу кролика.
 Дэвид ничего не ответил.
 Через некоторое время поезд начал замедлять ход, приближаясь к хижине Торо. В ответ на свисток паровоза багажный кондуктор вскочил с места и открыл двери вагона.
 — Теперь скорей слезайте, — сказал он Дэвиду и отцу Ролану. — Мы здесь не остановимся и сбросим ваш багаж на ходу.
 С этими словами он выбросил из вагона мешок с бобами. Отец Ролан стал ему помогать, и Дэвид увидел, как его чемодан и саквояжи последовали за бобами.
 — Снегу много и притом рыхлого, так что с вещами ничего не сделается, — успокоил его отец Ролан, выкидывая пятидесятифунтовый ящик со сливами.
 Теперь до Дэвида донеслись звуки: крики мужчин, адский визг собак и все покрывавший лай лисиц.
 Внезапно промелькнул фонарь, затем другой, третий; какой-то бородатый человек с суровым разбойничьим лицом побежал за вагоном. Последний ящик и последний мешок были выброшены, и кондуктор прокричал Дэвиду:
 — Прыгайте!
 Лицо и фонари остались позади, вокруг было абсолютно темно, когда Дэвид не без страха выбросился из вагона. Он грузно упал в рыхлый снег. Подняв голову, он увидел, как отец Ролан вылетал из вагона. Кондуктор помахал фонарем; паровоз ответил резким свистком, и поезд умчался. Только тогда, когда фонарь последнего вагона стал походить на красного светлячка, Дэвид поднялся на ноги. Отец Ролан уже встал, а вдоль пути к ним быстро приближались два или три фонаря.
 Все происшедшее показалось Дэвиду необычайно занимательным, и он внезапно почувствовал, что начинает совершенно новую жизнь — жизнь, о которой ему приходилось читать, о которой он иногда мечтал, но с которой никогда не соприкасался.
 Лай лисиц, визг собак, мелькавшие на дороге фонари, ночной мрак, живительный запах хвои, разлитый в морозном воздухе, который он глубоко вдыхал своими легкими — все это заставляло сильнее биться его сердце; а ведь всего несколько часов тому назад он считал себя конченным человеком! У Дэвида не было времени разобраться в своих новых ощущениях: он только испытывал необычный трепет.
 Подходили со своими фонарями Торо и индеец. Через несколько мгновений, взглянув на освещенное фонарем лицо француза, Дэвид подумал, что этот человек — живое воплощение того нового мира, в который он, выпрыгнув из багажного вагона, ныне вступал. Торо имел очень живописный вид: обрамленное темной бородой лицо, белые, точно слоновая кость, зубы, яркая, трехцветная, обшитая красной каймой шерстяная куртка Гудзоновой компании и причудливая шапка из меха водяного кота — все это произвело на Дэвида сильное впечатление. В придачу ко всему голос Торо гремел, когда он, мешая французский язык с индейским, выражал свою радость по поводу того, что отец Ролан не умер и наконец приехал. Позади француза, напоминая таинственного бронзового сфинкса, стоял закутанный индеец с неподвижным темным лицом. Но его глаза засияли, когда отец Ролан поздоровался с ним, — засияли так, что Дэвид был им сразу очарован.
 — Счастлив с вами встретиться, мсье, — проговорил француз.
 Нация, к которой он принадлежал, сохраняла свою вежливость даже в лесах. Пожатие Торо походило на пожатие отца Ролана — таких рукопожатий Дэвиду не приходилось испытывать при встречах со своими городскими друзьями.
 Затем отец Ролан произнес:
 — Это Мукоки, который служит мне уже много лет.
 Дэвид протянул индейцу руку. Несколько секунд Мукоки смотрел ему прямо в глаза, затем его плащ распахнулся, и тонкая темная рука высунулась наружу. Получив урок от отца Ролана и француза, Дэвид вложил в пожатие всю свою силу. Никогда в своей жизни Мукоки не удостаивался такого теплого пожатия белого человека, если не считать его хозяина, отца Ролана.
 Тем временем отец Ролан успел справиться насчет ужина. Торо что-то ответил по-французски.
 — Он говорит, что хижина напоминает начиненную вкусными вещами большую жареную утку, — со смехом сказал отец Ролан. — Идемте, Дэвид! Наши вещи заберет Мукоки.
 После непродолжительной ходьбы Дэвид увидел хижину. Она стояла под защитой темных сосен. В двух окнах, выходивших в сторону полотна железной дороги, приветливо светился огонь. Когда путники приблизились, Дэвид услышал зловещий лязг цепей и скрежет зубов. Лай лисиц прекратился, а вой и рычание собак стали еще более яростными. Пройдя еще несколько шагов, они очутились перед дверью. Открыв дверь, Торо отступил назад.
 — Сперва вы, сударь, — улыбнувшись, сказал он по-французски Дэвиду. — Если бы я вошел в свой дом раньше гостя, это принесло бы мне несчастье, быть может, все мои лисицы подохли бы.
 Дэвид вошел в хижину. Спиной к нему, склонившись над столом, стояла индеанка. Она была стройна, как тростинка; ее блестящие черные волосы двумя длинными тяжелыми косами спускались вдоль ее спины. Через мгновение индеанка повернула свое круглое темное лицо; ее глаза и зубы блеснули, но она не промолвила ни слова. Торо, согласно своим понятиям, счел излишним представить Дэвиду свою жену, походившую на дикий лесной цветок. Отец Ролан, потирая руки и смеясь, что-то сказал женщине на ее родном языке, и та застенчиво засмеялась. Ее веселость оказалась заразительной: Дэвид улыбнулся, лицо отца Ролана от удовольствия покрылось маленькими морщинами, зубы француза так и сверкали. В большой печи трещал огонь.
 Чудесная перемена стала медленно происходить в Дэвиде. Эта сколоченная из грубых бревен хижина своим весельем подействовала на него возбуждающим образом. Его тело, ослабевшее под бременем долгих душевных и физических страданий, казалось, наполнилось новыми силами.
 Мари что-то сказала своему мужу; тот, распахнув дверцу духовки, вытащил громадную сковородку с жарким, при виде которого отец Ролан вскрикнул от радости.
 — Утка, откормленная рисом, и кролик, мой любимец кролик, зажаренный с луком и хорошо поперченный, — пожирая глазами сковороду, объявил отец Ролан. — Разве есть на земле лучшее блюдо, чтобы вдохнуть жизнь в человека? А кофе, Дэвид! Кофе, приготовленный Мари! Ведь это настоящая амброзия, настоящий эликсир юности! Снимите пиджак, Дэвид, и будьте, как дома!
 Снимая пиджак, а вслед затем воротник и галстук, Дэвид думал о своем чемодане, полном изящных костюмов, пикейных рубах, высоких воротничков, замшевых перчаток и почувствовал, как загорелись кончики его ушей. Он сейчас жалел, что отдал отцу Ролану квитанцию от этого чемодана.
 Дэвид и отец Ролан сели за стол. Торо сел с ними за компанию, а Мари осталась стоять позади. Вначале Дэвид недоумевал, как приступить к делу. Перед ним стояла большая оловянная тарелка, а на ней лежала трехфунтовая жирная, прекрасно зажаренная утка. Чтобы выиграть время, он засучил рукава и выпил стакан воды, вместе с тем наблюдая за голодным отцом Роланом. Тот вонзил свою вилку в грудь утки, схватил пальцами ножку и, сильно дернув, оторвал ее. Дэвид и раньше ел уток, подававшихся под изысканными соусами, но та, которую он ел у Торо, была совсем не похожа на все, которые ему приходилось пробовать. Он с опасением принялся за трехфунтовую порцию, а покончив с ней, почувствовал такое удовлетворение, какого никогда прежде не испытывал. Дэвид готов был устыдиться своей прожорливости, но заметил, что отец Ролан, казалось, только вошел во вкус: справившись с уткой, тот с жаром атаковал кролика с луком. Дэвид же ограничился тем, что выпил три чашки кофе.
 Окончательно насытившись, отец Ролан откинулся со вздохом удовлетворения и вытащил из одного из своих объемистых карманов потертый кожаный мешочек. Оттуда достал черную трубку и табак. Торо и Дэвид последовали его примеру.
 Мари уселась около стены и не присоединялась к их обществу. Опираясь на руку, сияющими глазами она смотрела на довольные лица мужчин. Картина, представшая ее взору, вполне вознаграждала ее за все труды. У нее был счастливый вид. Дэвид чувствовал, что в этой простой бревенчатой хижине царила радость, радость дружбы и любви, которой так сильно недоставало ему в его богатом, роскошном доме.
 Немного времени спустя Торо провел Дэвида в предназначенную для него маленькую комнатку, отделенную деревянной перегородкой от комнаты, в которой должен был спать отец Ролан. Владелец лисьего питомника поставил на стол около кровати лампу и пожелал Дэвиду спокойной ночи.
 Был третий час, но Дэвиду не хотелось спать. Сняв ботинки и наполовину раздевшись, он сел на край кровати и унесся мыслями к событиям последних часов. Он снова вспоминал женщину в поезде — женщину с такими прекрасными, темными глазами и изможденным лицом, и достал из кармана позабытый ею пакет. Он с любопытством посмотрел на красный шнурок, обратил внимание, как крепко был затянут узел, и долго вертел пакетик в руках прежде чем разорвал шнурок. Ему было несколько стыдно той горячности, с которой он стремился узнать, что завернуто в истрепанную газету. Он сознавал неблагородство своего любопытства, хотя и уверял себя, что сейчас, когда пакет остался без владельца, нет никаких причин не развернуть его. Дэвид не сомневался, что ему больше никогда не придется увидеть эту женщину, что она навсегда останется для него загадкой, разве только содержимое пакета откроет ему ее имя.
 Спустя полминуты, газета лежала на полу; Дэвид, приблизившись к лампе, наклонился над своей находкой. Приоткрыв от изумления рот, с замирающим сердцем он внимательно смотрел.




 Глава V. ДЕВУШКА НА КАРТОЧКЕ


 Дэвид держал в руках фотографическую карточку девушки. Начав разворачивать газету, он увидел край серого картона и угадал, что содержалось в пакете. А взглянув на карточку, он застыл в изумлении.
 Для него это была странная ночь. Какие-то неведомые силы вовлекли его в таинственное приключение и заставили забыть о самом себе. Он испытал новые чувства, встретился с новыми людьми и заглянул в новую жизнь. Он видел горе и счастье. В течение последних часов с ним случилось много неожиданностей, но самое необычайное ощущение он испытывал теперь, сидя в одиночестве на краю своей кровати.
 Девушка на карточке казалась не мертвым произведением фотографического аппарата — она казалась живой! Таковы были первая мысль, первое впечатление Дэвида. Можно было подумать, что это именно он, неожиданно подойдя к ней, взволновал ее своим появлением, вызвав в ней этот взгляд — напряженный, немного испуганный и в то же время сердитый взгляд человека, застигнутого врасплох и готового к бегству. В эти первые мгновения Дэвид не изумился бы, если бы девушка стала двигаться, убегать от него и с быстротой птицы исчезла бы с картона. Ведь не могло быть сомнений, что кто-то застиг ее врасплох; испугал ее и в то же время рассердил; вызвал в ней стремление вспорхнуть, как потревоженная птица — и в этот самый момент щелкнул аппарат.
 Дэвид еще ближе придвинулся к лампе и продолжал пристально смотреть. Девушка стояла на плоском уступе скалы у края маленького озерка. Позади нее расстилался ковер белого песка, а дальше виднелись скалистое ущелье и склон горы. Девушка стояла босиком. Ее руки были обнажены до локтей. Все эти детали вырисовывались перед Дэвидом поодиночке, как будто сразу охватить всю картину он не мог. Девушка слегка наклонилась вперед; ее платье спускалось лишь немногим ниже колен. И когда она так стояла, со сверкающими глазами, с полуоткрытым ртом, налетевший ветер разметал по плечам и груди ее вьющиеся волосы. Дэвид видел, как играли в них солнечные лучи. Губы девушки дрожали, словно она собиралась заговорить с ним. Среди суровых скал она выделялась, тонко очерченная, как камея, стройная, как тростинка, дикая, трепещущая, прекрасная. Она жила. Ее присутствие здесь, в комнате Дэвида, казалось таким же реальным, как присутствие женщины в поезде.
 Глубоко вздохнув, Дэвид снова уселся на край кровати. Он услышал, как в соседней комнате заскрипела кровать под отцом Роланом, укладывавшимся спать. Затем раздался голос отца Ролана:
 — Спокойной ночи, Дэвид!
 — Спокойной ночи!
 Некоторое время Дэвид сидел неподвижно, внимательно глядя на бревенчатую стену комнаты, а затем снова склонился над карточкой. Прежние черты исчезли, он смотрел на нее более спокойно, более критически, немного недовольный сам собой из-за того, что так поддался воображению. Взглянув на оборотную сторону карточки, он обнаружил надпись. Только с большим трудом ему удалось разобрать слова: «Файрпен-Крик 1 , река Стайкайн, август…» дата стерлась. И это было все: ни одного слова, которое могло бы помочь Дэвиду узнать имя таинственной женщины в поезде или ее отношение к странной девушке, изображенной на карточке.
 Еще раз попытался он найти разгадку тайн этой ночи в самом изображении девушки. И пока он смотрел, в его мозгу возникал вопрос за вопросом. Что ее взволновало? Кто ее испугал? Чем объясняется ее поза и выражение лица, в которых чувствуются одновременно и вызов и страх? Лицо девушки невольно напоминало Дэвиду о женщине в поезде, в глазах которой он тоже увидел страх и какой-то странный вопрос. Он не пытался найти решение всех этих загадок и продолжал рассматривать карточку. Девушка была очень молода: Дэвиду она казалась почти ребенком. Ей могло быть семнадцать лет, может быть, месяцем или двумя больше.
 Теперь Дэвид разглядел чулки, лежавшие на белом песке, а рядом с ними какой-то предмет, похожий на туфлю или мокасин, — и у него блеснула догадка. Девушка бродила босиком по воде озерка, и кто-то ее потревожил; она обернулась, прыгнула на плоскую скалу, ее руки слегка сжались, глаза засверкали, волосы рассыпались по трепетно вздымавшейся груди. И в этот момент, когда она стояла, готовая бороться или бежать, ее образ был запечатлен фотоаппаратом. Пока вся эта картина проносилась в воображении Дэвида, слабая улыбка играла на его губах — улыбка, в которой было больше иронии, чем веселья. Сегодня он в дурацком настроении. Только глупость, болезненная фантазия могли заставить его видеть трагедию в лице незнакомки в поезде. Бессонница, душевная усталость, с которыми уже двое суток боролся его организм, притупили в нем чувства и разум. Дэвид испытывал малоприятное желание смеяться над самим собой. Трагедия! Женщина в затруднении! Он пожал плечами и с холодной усмешкой посмотрел на карточку девушки. Конечно, нет ничего трагичного или таинственного в ее позе на этой скале! Она купалась одна, вдали от всех, как ей казалось; кто-то подкрался и помешал ей: и аппарат щелкнул в тот самый момент, когда она еще не решила, пуститься ли ей в бегство или остаться и гневно обрушиться на неожиданного пришельца. Все это стало ясно Дэвиду. Всякая девушка на ее месте обнаружила бы те же чувства. Но… Файрпен-Крик, река Стайкайн… Она была дитя природы, дитя этих гор и диких скал… прекрасная, стройная, как цветок, красотой превосходившая…
 Дэвид сжал губы. Не успела мысль промелькнуть в его голове как карточка перед его глазами исчезла, словно покрывшись золотой завесой; через секунду она стояла перед ним, а золотая завеса превратилась в чудесную мантию ее волос — сверкавших, рассыпавшихся волос, из-под которых виднелась голая белая рука и ее лицо — насмешливое, бесстрашное, смеющееся над ним. Проклятье! Неужели он никогда не сможет похоронить это воспоминание. Неужели и на эту ночь он не освободится от мучительного образа, образа своей жены. Девушка на скале, напоминающая стройный цветок… Женщина в комнате — похожая на златокудрую богиню… Обе застигнуты врасплох. Какое дьявольское внушение заставило его подобрать в вагоне карточку!
 Его пальцы сжали карточку, готовые разорвать ее на клочки. Надорвав уже картон, Дэвид внезапно удержал свой бессознательный порыв. С карточки снова смотрела на него девушка, смотрела ясными большими глазами, удивленная его слабостью, пораженная внезапным покушением на нее, изумленно вопрошавшая его. Только теперь Дэвид увидел в ее глазах вопрос, которого раньше не замечал. Казалось, она собирается его о чем-то спросить, с ее губ, казалось, готовы /сорваться слова, слова, предназначенные ему, именно ему.
 Пальцы Дэвида разжались. Он расправил разорванный конец картона, действуя так осторожно, словно то была рана на его собственном теле. Эта карточка имела много общего с ним самим: она затерялась, лишилась своего места, своего дома; как и ему, отныне ей предстоит скитаться, зависеть от милости судьбы. Почти с нежностью он снова завернул ее в газету и положил на стол.
 Дэвид медленно разделся. Перед тем как завернуться в одеяло, он дотронулся рукой до своего лба: лоб лихорадочно горел. Это было в порядке вещей и не обеспокоило Дэвида. Последнее время, почти всегда ночью, его охватывало лихорадочное состояние. За ним на следующий день обычно следовала жестокая головная боль.
 Он потушил свет и, вытянувшись под теплым одеялом, стал со страхом ожидать начала своих обычных мук. Они терзали его каждую ночь, постепенно лишая его последних сил. Его ослабевшие, разбитые нервы отказывались служить! Его охватывала безграничная скорбь, впереди не виднелось никакого просвета! И все из-за нее, златокудрой богини, которая смеялась ему в лицо, чей смех никогда не перестанет звучать в его ушах. Он заскрежетал зубами и судорожно вцепился пальцами в одеяло. Неужели после всего происшедшего, она, эта женщина, бывшая его женой, до сих пор держит его в своих оковах, порабощая его мысли? Почему он не может встать, пожать плечом, рассмеяться и благодарить судьбу хоть бы за то, что у них не было детей? Почему он не в силах так поступить? Почему? Почему?
 Еще долго, казалось, повторял Дэвид этот вопрос. Ему чудилось, что он громко, с дикой яростью выкрикивал его. Наконец он очутился совсем близко от девушки, которая стояла на скале и ждала его. Напоминая чудесный цветок, девушка наклонилась к нему; ее руки простерлись, рот приоткрылся, ее глаза засияли. Она прислушивалась к его крику: почему? Почему?
 Дэвид спал. Это был глубокий спокойный сон. Ему снилось, что он лежит около тенистого озерка; ветер нежно шелестит верхушками каких-то странных деревьев; тихо журчит прихотливый ручеек.




 Глава VI. ПОБЕДА ДЭВИДА


 На смену ночной буре пришел ясный солнечный день. Когда Торо встал, зимнее солнце весело сверкало в верхушках деревьев. Было девять часов. Стоял сильный мороз. Окна покрылись толстым слоем инея, золотившегося в лучах солнца. Прежде чем развести огонь в большой печи, владелец питомника открыл дверь своей хижины, чтобы посмотреть на градусник, и услышал, как трещат от мороза деревья в лесу. В это утро градусник показывал сорок семь градусов ниже нуля. Мороз изрядный. Торо вернулся в хижину и, поеживаясь, закрыл дверь. Затем он направился к печке, но, не дойдя до нее, остановился в изумлении.
 Накануне отец Ролан просил его не шуметь утром, чтобы дать Дэвиду возможность поспать часов до двенадцати — ведь тот был болен, устал и нуждался в отдыхе. И вдруг Дэвид стоял на пороге своей комнаты и весело кивал головой. Казалось, что за прошедшую ночь он помолодел лет на пять.
 Торо улыбнулся, обнажив зубы.
 — Добрый день, — заговорил он на своем ломаном французском языке. — Мне было предписано не шуметь, чтобы не мешать вам спать.
 Кивком головы француз указал на комнату отца Ролана.
 — Меня разбудило солнце, — сказал Дэвид. — Идите сюда. Мне хочется, чтобы вы посмотрели.
 Торо подошел и встал рядом с ним. Дэвид указал ему на то окно комнаты, которое было обращено к восходящему солнцу. Оно тоже покрылось инеем, сверкавшим золотистым огнем.
 — Думаю, что этот свет разбудил меня, — произнес Дэвид. — Как чудесно!
 — В доме очень холодно, и иней лежит толстым слоем, — сказал Торо. — Едва я затоплю печь, он быстро растает. И тогда вы увидите солнце — настоящее солнце.
 Дэвид смотрел, как француз разводил огонь. Он хорошо спал эту ночь и ни разу не проснулся за те шесть часов, которые провел в постели. Впервые за много месяцев он спал так крепко. А сейчас у него не болела голова, он легко дышал, воздух действовал на него точно какое-то укрепляющее средство. Огонь разгорелся, и вместе с теплом распространился приятный запах сосновой смолы. В комнату вошла Мари, на ходу кончая заплетать свои блестящие черные волосы. Дэвид кивнул ей. Мари улыбнулась, сверкнув своими белыми зубами. Дэвид почувствовал радость, радость за Торо, на долю которого выпало такое счастье. Оба они, и мужчина и женщина, были счастливы.
 Торо пробил лед в воде и наполнил таз. Дэвид не привык мыться по утрам ледяной водой, но он отважно принялся за дело. Маленькие осколки льда кололи кожу, холодная вода обжигала тело. Вытираясь грубым полотенцем, Дэвид почувствовал, что его зубы стучат.
 Мари и Торо, умывшись вслед за Дэвидом, занялись приготовлением завтрака. Дэвид неожиданно для себя обнаружил, что он с интересом наблюдает за всякими мелочами. Он следил за взмахом длинного ножа, которым Торо проворно нарезал рыбу, за тем, как Мари обваливала в муке отрезанные толстые куски и бросала их в котелок, наполненный горячим жиром. Запах свежей, только вчера пойманной Торо в проруби рыбы возбудил в Дэвиде аппетит. Это было нечто неожиданное, столь же неожиданное, как и все то, что с ним происходило со вчерашнего вечера.
 Он направился в свою комнату, чтобы надеть воротник, галстук и пиджак; но едва он увидел на столе завернутую в газету карточку, как его мысли приняли другое направление. В одно мгновение Дэвид схватил карточку. Теперь, днем, при свете солнца, он ожидал, что увидит в ней перемену. Но перемены не оказалось: девушка была такой же, как и ночью — в ее глазах светился вопрос, на губах все еще дрожали непроизнесенные слова. Внезапно Дэвид вспомнил о том, что ему приснилось этой ночью: как он лежал у спокойного темного озера, вокруг него раздавался нежный шепот леса, а на скале, словно охраняя его, стояла девушка.
 Он вспомнил, что в одном из его саквояжей лежала лупа. Уверяя себя, что он делает это исключительно из праздного любопытства, Дэвид достал лупу и стал тщательно рассматривать неразборчивую надпись на обороте карточки. Теперь он ясно различил дату, обнаружил следы написанных карандашом и стершихся цифр. Дата относилась к августу прошлого года. Он сам не мог отдать себе отчета, почему это открытие так подействовало на него, почему мысль о том, что девушка так недавно стояла на этой скале, принесла ему удовлетворение. Бессознательно Дэвид начал относиться к девушке на карточке, как к живому существу. Она смотрела на него дружелюбно. Под ее взглядом он уже не чувствовал себя таким одиноким. Вряд ли она могла сильно измениться с прошлого года, с того момента, когда кто-то испугал ее там, у скалы.
 Заслышав голос отца Ролана, Дэвид снова завернул карточку, но уже не в потрепанную газету, а в шелковый носовой платок, который он поспешно вытащил из своего саквояжа. Затем он спрятал карточку в саквояж и запер его на ключ. Когда Дэвид снова вышел из своей комнаты, Торо рассказывал отцу Ролану о том, как рано встал его гость. Здороваясь с Дэвидом, отец Ролан внимательно посмотрел ему в глаза и заметил происшедшую в нем перемену.
 — Вижу, что вы хорошо провели ночь! — воскликнул он.
 — Великолепно! — подтвердил Дэвид.
 В окно в тех местах, где иней уже оттаял, проникали золотые солнечные лучи. Положив руку на плечо Дэвида, отец Ролан указал на окно.
 — Подождите, пока вы попадете туда, — произнес он. — Это только начало, Дэвид.
 Все уселись за стол. Завтрак состоял из рыбы и кофе, хлеба и картофеля и… бобов. В конце завтрака Дэвид неожиданно спросил у отца Ролана.
 — Слышали ли вы когда-нибудь о реке Стайкайн?
 Отец Ролан выпрямился и, перестав есть, так взглянул на Дэвида, словно этот вопрос задел его за живое.
 — Я знаю одного человека, который много лет прожил на реке Стайкайн, — ответил он после небольшой паузы. — Ему хорошо знакомо все течение реки. Она протекает по северной части Британской Колумбии и берет начало недалеко от Юкона. Это дикая страна, страна, менее известная теперь, чем шестьдесят лет тому назад, когда там царила золотая лихорадка. Тэвиш мне много рассказывал о той стране. Странный человек — этот Тэвиш. Его хижина лежит на нашем пути к озеру Год.
 — Не говорил ли он вам когда-нибудь, — произнес Дэвид с какой-то странной дрожью в голосе, — … не говорил ли он вам когда-нибудь о маленькой речке, о притоке Файрпен?
 — Файрпен… Файрпен, — пробормотал отец Ролан. — Тэвиш рассказывал мне о многих местах, но такого названия я не помню. Файрпен! Постойте, он говорил! Я теперь вспомнил. Он жил там один год, тот год, когда он перенес оспу. Он едва не умер там. Мне хочется, Дэвид, чтоб вы встретились с Тэвишем. Мы остановимся на ночлег в его хижине. Он любопытный тип.
 Внезапно он вернулся к вопросу Дэвида, спросив:
 — А что вы хотите знать о реке Стайкайн и Файрпен-Крике?
 — Я читал об этих местах и заинтересовался ими, — ответил Дэвид.
 — Судя по тому, что говорил Тэвиш, это очень дикая страна. Однако шестьдесят лет тому назад, во время золотой лихорадки, там, наверно, было много белых. Я думаю, теперь их там немного. Тэвиш сможет дать вам точные сведения: он вернулся оттуда только в сентябре прошлого года.
 Дэвид больше не задавал вопросов и все свое внимание перенес на рыбу. В это время во дворе раздался лай лисиц, постепенно перешедший в настоящий рев. Торо улыбнулся.
 — Я должен был накормить лисиц еще два часа тому назад; а они знают время кормления, — объяснил он.
 Встав из-за стола, он произнес, обращаясь к Дэвиду:
 — Я сейчас буду их кормить. Может быть, вы хотите посмотреть?
 Вместо Дэвида ответил отец Ролан.
 — Через десять минут мы будем готовы. Пойдемте со мной Дэвид. Я для вас кое-что приготовил.
 Они вошли в маленькую комнату, в которой провел ночь отец Ролан. Указав рукой на свою кровать, он произнес:
 — Ну, Дэвид, переоденьтесь!
 Дэвид с некоторым беспокойством обратил внимание на костюмы, в которых появились утром отец Ролан и Торо: на них были толстые шерстяные фуфайки, теплые штаны, спускавшиеся немного ниже колен, длинные ненецкие чулки и мокасины из оленьей кожи. Сейчас, когда Дэвид посмотрел на кровать, его беспокойство по поводу собственного костюма рассеялось. Он начал переодеваться и меньше, чем через четверть часа, принял вид, соответствующий его новой жизни. Когда отец Ролан снова вошел в комнату, чтобы научить его, как следует подвязывать мокасины, он принес с собой меховую шапку.
 В ответ на вопросительный взгляд Дэвида отец Ролан сказал:
 — У меня всегда есть несколько запасных костюмов, а шапку сделала Мари. Она сняла мерку с вашей шляпы, и пока мы спали сшила из меха водяного кота эту прелестную шапку.
 — Мари… сшила… для меня? — спросил Дэвид.
 Отец Ролан утвердительно кивнул головой.
 — Сколько я должен уплатить?..
 — В лесу, Дэвид, между друзьями не бывает разговоров о плате.
 — В таком случае, может быть, Мари разрешит мне подарить ей что-нибудь, сделать маленький подарок в знак моей благодарности… моей дружбы?..
 Не дожидаясь ответа отца Ролана, Дэвид прошел в свою комнату. Открыв ключом один из своих саквояжей — тот, в который раньше положил карточку девушки, — он вынул из него маленькую коробочку, и, вернувшись к отцу Ролану, протянул ему. Суровые складки образовались вокруг рта Дэвида.
 — Отдайте это от моего имени Мари, — сказал он.
 Отец Ролан взял коробочку и, не взглянув на нее, посмотрел Дэвиду прямо в глаза.
 — Что в ней? — спросил он.
 — Медальон, — ответил Дэвид. — Ее медальон. В нем есть портрет, ее портрет, единственный, который я имею. Будьте добры, уничтожьте, пожалуйста, портрет, прежде чем отдадите медальон Мари.
 Отец Ролан увидел, как внезапно что-то затрепетало в горле Дэвида. Он с такой силой сжал в руке маленькую коробочку, что едва не раздавил ее. Его сердце забилось от радости. Встретив взгляд Дэвида, он произнес только одно слово, которым выразил наполнявшее его чувство. Это слово было — победа!




 Глава VII. ДЭВИД ВСТРЕЧАЕТСЯ С БЭРИ


 Отец Ролан сунул в карман коробочку с медальоном и вместе с Дэвидом вернулся в комнату, где их ждал Торо. Они втроем вышли из хижины. Едва они показались перед домом, как собаки встретили их оглушительным воем. Дэвид увидел десятка два рвавшихся на своих цепях диких, свирепых собак с длинной шерстью и белыми острыми клыками.
 Мукоки принес мешок с мороженой рыбой. Торо взвалил его на плечи и отправился за хижину, туда, где гуще росли сосны. Дэвид и отец Ролан последовали за ним. Вскоре они приблизились к первому домику для лисиц.
 Все это время отец Ролан ощущал в своем кармане маленькую коробочку с медальоном и не переставал думать о том, как бы поскорее уничтожить находившуюся в нем карточку. Он боялся, что Дэвид, поддавшись слабости, переменит свое решение и возьмет обратно портрет женщины, которая едва не погубила его, и с нетерпением ждал удобного момента. Торо бросил несколько рыб сквозь проволочную решетку первого домика и начал объяснять Дэвиду, почему в каждом из десяти домиков находятся две самки и только один самец и почему для лисиц необходимы теплые домики с зелеными крышами. Этим моментом воспользовался отец Ролан и повернул назад к хижине. Едва хижина скрыла его от глаз Дэвида, как он достал из кармана коробочку, открыл ее, вынул медальон и взглянул на портрет.
 Стиснув зубы, с каким-то странным огнем в глазах он вытащил портрет из медальона и разорвал его. Дело было сделано!
 Отец Ролан вернулся к лисьему питомнику в тот момент, когда Торо уже кончал свой обход. Дэвида там не было. В ответ на вопрос отца Ролана, Торо кивнул головой по направлению к чаще леса.
 — Он сказал, что хочет немного пройтись по лесу.
 Отец Ролан что-то пробормотал, а затем с внезапным блеском в глазах проговорил:
 — Я покину вас сегодня.
 — Сегодня! — удивленно вскрикнул Торо. — Сегодня? Ведь уже скоро полдень!
 — Он не способен к большим переходам, — ответил отец Ролан, кинув головой в сторону, куда ушел Дэвид. — Он слишком слаб. Если мы отправимся в полдень, то до темноты у нас будет четыре часа. Мы остановимся у Оленьей реки. До нее всего восемь миль, но на первый раз для моего друга этого достаточно. А кроме того, — он на мгновенье умолк, словно взвешивая свои соображения, — я хочу поскорей увезти его.
 Торо поднял с земли пустой мешок и сказал:
 — Мы сейчас начнем нагружать сани. На каждую собаку придется, вероятно, по доброй сотне фунтов.
 Когда они подходили к хижине, отец Ролан бросил взгляд назад, чтобы убедиться, не вернулся ли Дэвид.
 Отойдя на несколько шагов в глубь леса, Дэвид остановился в немом восхищении. Он очутился на крошечной полянке окруженной неподвижными, точно мертвецы, соснами, и елями, покрытыми саваном свежевыпавшего снега. Не слышалось ни щебетания птиц, ни шелеста их крыльев; ни один звук не нарушал чудесной тишины. В эти мгновения Дэвиду казалось, что он стоит на пороге великого загадочного безмолвного Севера. Он знал, что перед ним распахнулась дверь в новый мир, который простирался на сотни, тысячи миль; мир белый, прекрасный, грозный, незыблемый и вечный. В этот мир его звал отец Ролан, и он, Дэвид, почти дал свое согласие. Внезапно Дэвид расхохотался, и в этом горьком смехе звучала насмешка над самим собой. Какое право имеет он вступить в этот мир? Ведь уже сейчас от нескольких сот шагов, пройденных по глубокому снегу, у него разболелись ноги!
 В невеселом настроении направился Дэвид по новой дороге к хижине. Он чувствовал все возраставшую жгучую злость на самого себя. С того дня или, вернее, ночи, когда судьба набросила черную завесу на его жизнь, когда его солнце перестало светить ему, Дэвид потерял всякий интерес к окружающему. Его уносило течением, а он не пытался бороться, и беспредельное горе и отчаяние довели до полного истощения его умственные и физические силы. Иногда Дэвида охватывало чувство жалости к самому себе. Но сейчас, в первый раз за все время, он проклинал себя. Сегодня эти несколько сот шагов по снегу были для него пробным камнем. Они показали, как он слаб. Он перестал быть человеком! Он был…
 Дэвид сжал руки. В нем вспыхнул гнев. Отправиться с отцом Роланом? Вступить в этот мир, где, как он знал, царил великий закон жизни — закон выживания наиболее приспособленных? Да, он отправится! Его тело и мозг заслужили наказание, и они его получат! Он отправится и будет бороться — или умрет. Эта мысль наполнила сердце Дэвида непреклонной решимостью.
 Внезапно глухое, свирепое рычание нарушило мрачные размышления Дэвида. Обогнув стоявшее на его дороге дерево, он очутился лицом к лицу с каким-то животным, распростершимся под толстой сосной. Это была привязанная к дереву собака. Дэвид смотрел на нее с любопытством, не понимая, зачем ее посадили на цепь в таком укромном месте, вдали от хижины. Огромная, походившая на волка собака после первого предупреждающего рычания не издавала ни звука и не шевелилась. Но каждый мускул ее тела, казалось, напрягся, а клыки угрожающе блестели. И в то же время, несмотря на свою свирепую внешность, зверь боялся — производил впечатление загнанного существа, пленника. Дэвид заметил, что у собаки только один здоровый, налившийся кровью и злобно насторожившийся глаз. Второй глаз закрывала опухоль. Кровь текла из губ животного и капала на снег около его передних лап, одна из этих лап была сломана.
 — Ах ты, бедняга! — проговорил вслух Дэвид.
 Он уселся на ствол упавшего дерева, находившийся на расстоянии нескольких футов от конца удерживавшей собаку цепи и смотря прямо в налитый кровью глаз, еще раз повторил:
 — Ах ты, бедняга!
 Бэри, пес, не понял его. Он был удивлен тем, что появившийся откуда-то человек не имел при себе дубины. Бэри привык к дубине. С тех пор как он себя помнил, дубина играла главную роль в его жизни. Удар дубины был причиной опухоли на его глазу; удар дубины выбил один из его зубов и разбил губы. Но сидевший перед ним человек не имел дубины и смотрел приветливо.
 — Ах ты, бедняга! — повторил Дэвид в третий раз, а затем с возмущением прибавил: — Черт его возьми, этого Торо, что он с тобой сделал!
 Дэвид любил собак и не боялся их. Он встал с бревна и подошел ближе. Теперь Бэри мог бы достать его горло, но он не шевелился, только его покрытое густой шерстью тело слегка дрожало. Его единственный красный глаз был устремлен прямо на Дэвида.
 Дэвид произнес еще раз:
 — Эх ты, бедный, несчастный дикарь!
 В его голосе звучали участие и ласка; вытащив свою руку из толстой рукавицы, он собирался было наклониться над Бэри, как вдруг резкий крик остановил его и заставил отскочить назад. В двухстах футах от него стоял Торо вне себя от ужаса. В руке он сжимал винтовку.
 — Назад! Назад! — резко прокричал он. — Ради Бога, назад!
 Дэвид не двинулся с места и спокойно перевел взгляд с Торо на собаку. Бэри совершенно изменился: ощетинясь, угрожающе рыча, он смотрел своим единственным глазом на Торо.
 Увидев, что Дэвид все еще стоит на месте, француз от ужаса не мог произнести ни слова и взял винтовку на прицел. Дэвид услышал щелканье поднимаемого курка. И Бэри тоже услышал его. Инстинктивно он понял значение этого резкого металлического звука и, тихо взвизгнув, медленно пополз на брюхе к Дэвиду.
 Торо опустил винтовку и, не веря своим глазам, наблюдал за происходящей сценой. Дэвид, улыбаясь, смотрел на приближавшегося к нему Бэри. Дюйм за дюймом Бэри подползал к нему на брюхе; добравшись наконец, до Дэвида, он снова обернулся к Торо и угрожающе зарычал. Дэвид нагнулся и погладил собаку. Под его ласковой рукой Бэри вздрогнул всем телом, точно его что-то УКОЛОЛО.
 Так Бэри встретился с человеком-другом!
 Когда Дэвид снова взглянул на Торо, лицо француза было мертвенно-бледно. С большим трудом тот заговорил:
 — Это невероятно. Я до сих пор не могу поверить.
 Он вздрогнул. Дэвид с удивлением посмотрел на него, не понимая причины его страха. Торо заметил это и, указав на Бэри сказал:
 — Это плохой пес, сударь, плохой! Хуже его нет в здешней стране. Он родился среди волков, и сердце его полно жаждой убийства. В нем четверть волчьей крови. Его волчьей натуры нельзя сломить даже дубиной. Он побывал у шести хозяев, и ни один из них не мог с ним справиться. Я сам бил его до полусмерти, но это не принесло никакой пользы. Он растерзал двух моих собак. Однажды он едва не вцепился мне в горло. Я боюсь его. Месяц тому назад я посадил его здесь на цепь и с тех пор не в состоянии отвязать его: он растерзал бы меня на клочки. Вчера я бил его, едва не убил, и все же он готов был вцепиться мне в горло. Поэтому я решил покончить с ним. Отойдите в сторону, сударь, я сейчас всажу ему пулю в голову!
 Торо снова поднял свою винтовку. Дэвид отстранил ее рукой.
 — Я могу отвязать его? — спросил он.
 Прежде чем француз ответил, он смело подошел к дереву. Бэри не повернул головы, продолжая смотреть на Торо. Через минуту Дэвид держал в своей руке отвязанный от дерева конец цепи.
 — Готово! — сказал он с легкой гордостью с голосе. — А я не пользовался дубиной, — прибавил он.
 Торо ахнул от изумления. Дэвид снова прикрепил цепь к дереву. Он чувствовал восторг в своем сердце от одержанной победы. Он совершил то, чего Торо не решался сделать. Эти несколько минут воскресили в нем частицу прежнего человека. Бэри пробудил в нем что-то. Бэри и дубина. Дэвид подошел к Торо.
 — Я отправлюсь на Север с отцом Роланом, — сказал он. — Может быть, вы отдадите мне эту собаку, Торо? Это избавило бы вас от труда убить ее.
 Прежде чем ответить, Торо несколько секунд смотрел на него в недоумении.
 — Эту собаку? Вам? На Север? — он с ненавистью и презрением взглянул на Бэри. — Неужели вы этого хотите?
 — Да. Вам это, может быть, покажется странным, Торо, но эта безобразная, свирепая собака мне нравится. И мне думается, что и я ей нравлюсь.
 — Но взгляните на ее глаз…
 — На какой глаз? — спросил Дэвид. — На тот, который закрылся из-за вашей дубины?
 — Он этого заслужил, — проворчал Торо. — Он хватил мою руку. Я говорю о другом глазе, о том, который сверкает дьявольским огнем! Я уж вам сказал, что в нем четверть волчьей крови…
 — А лапу ему сломали тоже дубиной? — прервал Дэвид.
 — Она была уже сломана, когда я купил его год тому назад. Я его не калечил. Ну, что ж, пусть это животное будет вашим. Да хранит вас от него судьба!
 — А как его зовут?
 — Индеец, к которому он попал еще щенком лет пять тому назад, назвал его Бэри, что на наречии племени Собачьих Ребер значит «Дикая кровь». Ему больше подошла бы кличка «Дьявол».
 Пожав плечами, Торо направился к хижине. Последовав за французом, Дэвид оглянулся на Бэри. Громадное животное встало на ноги и, натягивая цепь, жалобно скулило ему вслед.




 Глава VIII. ВЫСТУПЛЕНИЕ НА СЕВЕР


 К великому удивлению Торо, отец Ролан ни слова не возразил против того, чтобы Дэвид стал хозяином Бэри. Когда француз, оживленно жестикулируя, описывал происшедшую в лесу сцену, лицо отца Ролана выражало удовлетворение: он понял, что в Дэвиде снова пробудились давно погасшие чувства.
 После того как Торо кончил рассказ и недовольно пожимая плечами ушел, Дэвид заговорил:
 — Это несчастное животное тоже раздавлено жизнью. Я до такого состояния все-таки никогда не доходил. Никогда. Убить его? Ну, если ваша волшебная Северная страна сумеет сделать человека из такой развалины, как я, — она, наверно, сможет переродить собаку, которую дубиной довели до безумия. Разве не так? ч
 Все это говорил совершенно новый Дэвид. В его голосе звучали гнев, глубокая жалость, почти упрек. Щеки его покрылись румянцем, глаза метали искры. Дэвид взглянул на отца Ролана, как бы ожидая ответа, а затем продолжал:
 — Как ничтожен человек, который не может удержаться от жалоб на свою судьбу, — проговорил он с холодной улыбкой. — Нужно действовать, а не хныкать. Это животное там, в лесу, всегда готово действовать. Я же вел себя, как побитая дворняжка. Там, в той комнате, мне нужно было бы иметь нравственную смелость Бэри — мне нужно было убить, убить их обоих! Я убежден, что этого требовала справедливость.
 Отец Ролан ничего не произнес в ответ. Через несколько секунд он указал на Торо и Мукоки, которые стали нагружать сани.
 — Сегодня великолепный день. Сразу после обеда мы тронемся в путь. Надо связать ваши вещи в тюк.
 Дэвид молча направился в комнату и занялся укладкой своих вещей. Отложив все не нужное ему для предстоящего путешествия, он упаковал оставшееся имущество в один из своих кожаных саквояжей. Некоторое время он не мог решить, что ему сделать с карточкой девушки. Дэвид дважды запирал ее в саквояж, а под конец положил в боковой карман своей куртки, оправдывая перед самим собой свой поступок теми соображениями, что рано или поздно он покажет карточку отцу Ролану, поэтому лучше иметь ее под рукой.
 Когда Дэвид снова вышел из хижины, отец Ролан показал ему предназначенное для него снаряжение. Дэвид с любопытством разглядывал короткоствольную винтовку и тяжелый автоматический револьвер. Ему мало приходилось иметь дело с огнестрельным оружием, а тяжелый револьвер, который отец Ролан вертел в руках, казался ему вовсе загадкой. Дэвид честно признался, что плохо знаком с такими вещами. Отец Ролан добродушно рассмеялся, надел на себя ремень с кобурой и объяснил, с какой стороны должен висеть револьвер и где должны помещаться кожаные ножны с длинным, остроконечным охотничьим ножом. Затем они занялись лыжами. Это были длинные узкие лесные лыжи. Отец Ролан положил их на снег и показал Дэвиду, как их надевать без помощи рук. Затем Дэвид три четверти часа обучался, как нужно пользоваться этим средством передвижения людей Севера. По окончании своего первого урока он снял лыжи и прислонил их к стене хижины рядом с винтовкой. Он тяжело дышал, и его сердце сильно билось.
 — Совсем задыхаюсь, — с трудом проговорил он.
 Затем, переводя дыхание, он взглянул на отца Ролана и спросил:
 — Да разве же я смогу держаться с вами наравне в пути? Я выбьюсь из сил, не пройдя и мили!
 — А каждый раз, как вы выбьетесь из сил, мы будем укладывать вас в сани, — успокоил отец Ролан. — Вы совсем неплохо справлялись, Дэвид. Через две недели вы будете проходить на лыжах по двадцать миль в день.
 Неожиданно отец Ролан о чем-то вспомнил и после некоторого колебания произнес:
 — Дэвид, если вам нужно написать письма… привести в порядок дела…
 — Я не собираюсь писать писем, — быстро прервал Дэвид. — С делами я покончил несколько недель тому назад. Я готов.
 Захватив с собой одну мороженую рыбу, он вернулся к Бэри. Тот почуял его издалека; и когда Дэвид показался на маленькой полянке, Бэри лежал, распростершись на брюхе и уткнувшись мордой в снег. При приближении Дэвида он не сделал ни одного движения, только странная дрожь пробегала по всему его телу. Изгнанный людьми, окровавленный, избитый Бэри, вероятно, впервые в своей жизни чувствовал присутствие друга, человека-друга.
 Дэвид смело приблизился, наклонился и стал гладить тихо заскулившего Бэри. Только когда Дэвид снова исчез в направлении к хижине, Бэри принялся за свою рыбу.
 Отец Ролан находился в некотором затруднении, не зная, как быть с Бэри.
 — Мы не можем запрячь его вместе с моими собаками, — заявил он. — Ни одна из них не уцелеет, пока мы достигнем озера Год.
 Дэвид уже раньше думал об этом. 362
 — Он будет сопровождать меня, — уверенно проговорил он. — Перед тем как тронуться в путь, мы просто освободим его.
 Отец Ролан одобрительно кивнул головой. Торо, который слышал этот разговор, презрительно пожал плечами и угрюмо проворчал:
 — Сегодня ночью он присоединится к волкам и начнет грабить мои западни.
 Действительность, казалось, подтвердила слова Торо. После обеда трое мужчин отправились к Бэри, и Дэвид снял с ошейника цепь. Несколько мгновений Бэри как будто не сознавал, что он свободен, а потом совершенно неожиданно, едва не сбив Дэвида с ног, перепрыгнул через упавшее дерево и исчез в лесу. Француз был доволен.
 — Сегодня ночью этот изверг будет с волками!
 Когда собаки уже были запряжены и все приготовления к отъезду закончены, отец Ролан вошел в хижину, чтобы отдать Мари медальон. Он быстро вернулся. По его сигналу Мукоки взмахнул своим длинным бичом и впереди собак пустился в путь. Собаки медленно сдвинулись с места и последовали прямо за ним, удерживая сани в таком положении, что их полозья скользили по следам, проложенным лыжами индейца. Отец Ролан шел вслед за санями, а Дэвид — позади него. Напоследок Торо заговорил так тихо, что его мог слышать только Дэвид:
 — До озера Год, мсье, длинный путь, и вы пускаетесь в него со странным человеком… со странным человеком. Когда-нибудь, если вы не забудете Пьера Торо, вы, может быть, сумеете рассказать мне о том, что мне так давно хочется знать. Да хранит вас судьба, мсье!
 Торо остался позади. Затем еще раз раздался его голос, выкрикивавший последние напутственные пожелания. Идя за отцом Роланом, Дэвид размышлял о значении таинственных слов француза и о том, почему они были произнесены лишь в самый последний момент. Странный человек! «Да хранит вас судьба!»— эта фраза звучала почти предостерегающе. Он взглянул на широкую спину отца Ролана и впервые обратил внимание, какие у него были могучие плечи.
 Лес поглотил путников; они вступили в беспредельный белый мир, полный тишины и тайны. Размышляя о том, что принесет ему этот новый мир, Дэвид бессознательно дотронулся рукой до того места, где находился его боковой карман. Сквозь толстую куртку он нащупал карточку. Ему чудилось, что в ней слышится биение жизни, и это чувство вселяло в него веру в будущее.
 Позади, у дверей хижины, стоял Торо, обнимая своей громадной рукой хрупкие плечи Мари.
 — По-моему, дорогая, это все равно, что отнять жизнь у щенка, — говорил он. — Это совершенно непонятно. Это значит погубить человека. И все же… они ушли. Кто знает… они ушли… и назад не вернутся!




 Глава IX. В ПУТИ


 Тяжело дыша, Дэвид следовал за отцом Роланом; невеселые мысли проносились в его голове. Всю свою жизнь он прожил в большом городе и никогда не мог предположить, что очутится здесь, в этом огромном мире зимнего леса, среди безмолвных снегов, простиравшихся до горизонта. Он не любил зимы и питал отвращение к снегу. Он всегда мечтал о южных странах и теплых морях. Он сам ошибался, когда говорил отцу Ролану, что едет в Британскую Колумбию. Сильно ошибался. Несомненно, он отправился бы дальше. В его голове мелькали мысли о Японии. А сейчас он двигается прямо на север к Ледовитому океану. Ему хотелось смеяться над собой. Каждый здравомыслящий человек смеялся бы над ним. Уже сейчас, когда они отошли всего на полмили от хижины Торо, его колени стали подгибаться, и в ногах чувствовалась все увеличивающаяся тяжесть. За последний год Дэвид так ослабел, Что больше не походил на мужчину. Сколько времени он сможет еще выдержать? Через какой срок, как наказанный ребенок, запросит пощады. Через сколько времени отец Ролан, стараясь не обнаружить своей жалости к нему, отошлет его назад?
 Чувство стыда, стыда и гнева охватило Дэвида, сжигая его мозг, заставляя стискивать зубы, наполняя его душу мрачной решимостью. В нем второй раз за сегодняшний день заговорил прежний Дэвид. Его кровь закипела; сердце наполнилось страстным желанием, отбросив сомнения и страхи, идти вперед, бороться, понести заслуженное наказание за свое малодушие и под конец победить.
 Отец Ролан, оглянувшись назад, заметил новый блеск в глазах Дэвида, но вместе с тем уловил, что тот тяжело дышит. Резким окриком он остановил Мукоки и собак.
 — Полмили без передышки для новичка вполне достаточно, — сказал он Дэвиду. — Сбросьте ваши лыжи. Следующие полмили вы проедете на санях.
 Дэвид отрицательно покачал головой.
 — Давайте пойдем дальше, — с трудом переводя дыхание ответил он. — Я уже приноровился.
 Отец Ролан, набив свою трубку, закурил ее и двинулся дальше. Дэвид чувствовал, что его лыжи все больше тяжелеют, а натруженные мышцы готовы разорваться, но он продолжал идти. Он решил пройти милю. Стон готов был сорваться с его губ, как вдруг неожиданный поворот дороги вывел их из леса на берег озера, ледяная поверхность которого простиралась перед ними на несколько миль. Мукоки остановил собак. Чуть не задыхаясь, Дэвид тяжело опустился на сани.
 — Приноровился, — с трудом удалось ему произнести. — Определенно приноровился!
 Вторая половина пройденной мили — он знал, чувствовал это — была для него торжеством. Сквозь белый пар своего дыхания он взглянул на озеро. Солнце ярко сияло. Поверхность озера походила на ослепительный белый ковер, густо усыпанный маленькими алмазами — кристаллами снега, сверкавшими в лучах солнца. Дэвид никогда не видел ничего подобного. Эта чудная картина напоминала сказочный сон. В ее величии не было ничего, что могло бы вызвать смех, но Дэвид рассмеялся. Он внезапно почувствовал, что мрачный, бессмысленный мир остался позади. Ему чудилось, будто он выбрался из темного, мглистого подземелья, в затхлом воздухе которого он задыхался. А здесь на синем, точно сапфир, небе сверкало яркое солнце, и вокруг простиралась безграничная страна чудес.
 В то время как эти мысли проносились в его голове, он взглянул на отца Ролана. Тот смотрел на Дэвида, лицо его сияло от удовольствия, словно он сам совершил подвиг.
 — Вы превзошли меня, Дэвид, — проговорил он полным ликования голосом. — Когда я впервые надел лыжи и прошел на них расстояние, вдвое меньшее, чем вы сегодня, я чувствовал себя точно вынутая из воды рыба.
 Одобрение заставило Дэвида снова испытать удовольствие. Очевидно, он оказался молодцом. А он боялся за себя! Теперь он чувствовал уверенность в себе. В нем зарождался трепет неравной борьбы.
 На этот раз он не возражал, когда отец Ролан приготовил ему место в санях.
 — Нам предстоит пройти четыре мили по этому озеру, — объяснил отец Ролан Дэвиду. — Собаки пройдут их в один час. Мукоки и я будем вместе прокладывать путь.
 Они тронулись. Дэвид слышал скрип широких полозьев саней, быстрый топот собак, их тяжелое дыхание и тихое взвизгивание и шуршание скользящих по снегу лыж. Только эти звуки нарушали безграничную тишину окружающего пространства. Дэвид видел вокруг себя белоснежную, сверкавшую алмазным блеском поверхность озера, окруженного темным кольцом леса. Взглянув на золотившуюся стену леса, он внезапно унесся мыслями к прошлому. Впервые с той давно миновавшей ночи он без всякой горечи спокойно думал об этой женщине — златокудрой богине. Новый мир вернул ему способность видеть истину. Какое страшное пятно наложили на его жизнь эти мужчина и женщина! Какую мерзкую шутку они сыграли с ним! В какую грязь они его окунули! А он считал ее самым восхитительным созданием в мире, чуть не ангелом, существом достойным поклонения. Дэвид беззвучно рассмеялся. Мир вокруг него, казалось, тоже смеялся; смеялись алмазные кристаллы снега, сверкающие стены леса, синее небо и солнце. Затем он вспомнил о другой женщине — девушке, чья карточка лежала у него в кармане. Мир, в который он вступал, был ее мир. Где-то здесь она жила — и он взглянул вдаль по направлению простиравшегося на северо-запад леса. До нее сотни миль, может быть, тысяча, но все же она здесь. Внезапный порыв заставил Дэвида вытащить из кармана карточку. Держа ее за тюком так, чтобы отец Ролан, случайно оглянувшись, не заметил, он развернул ее. Сегодня девушка казалась еще прекрасней. Она собиралась заговорить с ним. Эта мысль всегда прежде всего возникала в голове Дэвида, когда он смотрел на карточку. Казалось, девушка знала о борьбе, которую он ведет, из своей дали она как будто видела его, наблюдала за ним и хотела ему помочь. Снова пряча карточку в карман, Дэвид чувствовал, как странно дрожала его рука. Он что-то прошептал.
 В этот момент раздался резкий крик отца Ролана. Собаки сразу остановились. Скрип полозьев прекратился. Обернувшись назад, отец Ролан на что-то указывал.
 — Посмотрите! — крикнул он.
 Дэвид спрыгнул с саней и стал пристально смотреть назад. Ослепительный блеск снега резал ему глаза; несколько секунд он ничего не различал. А затем вдали, приблизительно за полмили, он заметил какой-то темный предмет, медленно приближавшийся к ним. Отец Ролан, подойдя к саням, сказал:
 — Вы опять победили, Дэвид. Бэри следует за нами!
 Бэри, увидев, что за ним наблюдают, остановился. Дэвид попытался подозвать его свистом, но безуспешно.
 Когда они двинулись дальше, Дэвид продолжал путь снова на лыжах. Теперь он продвигался, не испытывая такого утомления, как прежде. Через полчаса отец Ролан снова сделал остановку, чтобы дать Дэвиду немного отдохнуть. За это время Бэри подошел ближе.
 В три часа пополудни они достигли берега озера и вступили в тянувшийся к северо-западу лес. Лучи побледневшего солнца перестали греть. Снежные кристаллы блестели уже не так ярко. В лесу сгущался серый безмолвный сумрак. На опушке они снова остановились. Закуривая свою трубку, отец Ролан спросил Дэвида:
 — Как ваши ноги? До привала еще добрая миля.
 — Я пройду ее или умру, — заявил Дэвид.
 Ему хотелось задать вопрос, который уже давно не давал ему покоя. Он оглянулся назад и увидел на снежной поверхности озера Бэри, медленно продвигавшегося к лесу. С деланным безразличием Дэвид бросил вопрос:
 — Как далеко до хижины Тэвиша?
 — Четыре дня пути, — ответил отец Ролан. — Четыре дня, если мы будем быстро двигаться. А оттуда до озера Год еще неделя. Как-то я навестил Тэвиша, добравшись до него в пять дней. А однажды Тэвиш на семи собаках добрался до озера Год в два дня и ночь. Два дня и ночь! Он ехал в бурю, в темноте. Его гнал страх. Надо будет вам рассказать об этом, чтобы вы могли понять Тэвиша. Он странный человек — очень странный!
 Отец Ролан что-то сказал Мукоки на языке кри; индеец резким криком заставил собак подняться и натянуть постромки. Мукоки медленно пошел впереди. Отец Ролан занял свое место за ним. А Дэвид снова шел за санями.
 Солнце не проникало в чащу леса; там, казалось, наступила 366 ночь. Иногда собаки останавливались, пока Мукоки и отец Ролан убирали с дороги бревна или сухие ветви. Во время одной из таких остановок издалека донесся протяжный, заунывный вой.
 — Волк! — сказал отец Ролан.
 Было так темно, что, когда он кивнул головой Дэвиду, его лицо напоминало серую тень.
 — Послушайте!
 Позади послышался другой звук: это лаял Бэри.
 Они двинулись дальше, сделав крюк, чтобы обогнуть большое упавшее дерево. Легкий ветерок начал шелестеть в вершинах сосен и кедров. Еще несколько раз раздался вой волка, а один раз Дэвид уловил жалобный лай одинокого Бэри. Внезапно густой мрак леса сменился серыми сумерками. Впереди, в двадцати шагах от них, на открытой поляне показалась хижина. Собаки остановились. Отец Ролан вытащил свои большие серебряные часы и поднес их к самым глазам.
 — Половина пятого, — сказал он. — Для начинающего, Дэвид, вы показали хорошее время!
 Отец Ролан стал весело насвистывать. Пока Мукоки снимал с собак упряжь, те визжали, точно довольные щенки. Даже индеец работал с оживлением. Дэвид понял причину общей радости только тогда, когда отец Ролан, начав распаковывать сани, проговорил:
 — Хорошо снова очутиться в пути, Дэвид.
 Дэвид взглянул на темную, неосвещенную хижину. Ее покрытая снегом крыша походила на большую белую шапку. Ему внезапно захотелось принять участие в хлопотах своих спутников. Он сбросил свои лыжи и вместе с Мукоки вошел в хижину. Внутри можно было с трудом различить печь, табуретку, ящик, маленький стол и деревянную скамью у стены. Мукоки уже гремел печными заслонками, когда отец Ролан вошел в комнату с провизией в руках. Сбросив свою ношу на пол, он снова направился к саням; Дэвид пошел с ним. Вернувшись с новым грузом, они увидели, что в печи уже трещал огонь, а над столом висел зажженный фонарь. Затем отец Ролан, взяв топор, сказал Дэвиду:
 — Пока еще не стемнело, пойдемте нарубим себе веток для постелей.
 Его широкая спина исчезла в дверях. Дэвид схватил другой топор и тоже вышел. Вокруг хижины росли молодые бальзамные ели. С них отец Ролан начал рубить ветки. Они относили охапки нарубленных ветвей в хижину и складывали их в кучу на скамье. Тем временем Мукоки уже успел поставить на раскалившуюся железную печку с полдюжины горшков, котелков и сковородок. Несколько позже Дэвид принялся за ужин с таким аппетитом, точно целый день ничего не ел. Когда ужин был закончен, путешественники закурили свои трубки и вышли из хижины, чтобы накормить собак.
 Безграничное спокойствие овладело Дэвидом. Его страхи исчезли. Он больше ничего не боялся в этой дикой снежной стране. Он жаждал идти вперед, поскорей добраться до хижины Тэвиша; ведь Тэвиш жил на реке Файрпен. Не может быть, чтобы он не знал о девушке, о том, кто она такая и где она жила. Дэвид решил, что покажет Тэвишу карточку, но скроет и от него и от отца Ролана, каким образом она к нему попала. Скажет, что это дочь его приятельницы или знакомой, последнее отчасти соответствовало истине.
 В эту ночь отец Ролан рассказывал о многом и лишь под конец заговорил о Тэвише.
 — Страх, великий страх наложил печать на его жизнь, — начал отец Ролан свой рассказ. — Трус ли он? Не знаю. Я видел, как он вздрагивал при треске ветки. Я видел, как он дрожал без всякой причины. Он боялся темноты, и, однако, в ту ночь он в сплошном мраке добрался до моей хижины. Сумасшедший ли он? Нет, этого про него нельзя сказать. Трудно поверить, что он трус. Разве трус жил бы в одиночестве, как он живет. А все же он чего-то боится. Этот страх преследует его по пятам, особенно ночью. Временами я готов поклясться, что страх этот вызван чем-то нереальным — и в этом весь ужас.
 Отец Ролан, словно забывшись, замолчал на несколько секунд, а затем задумчиво продолжал:
 — Я видел много странных вещей. Но никогда, никогда я не видел такой борьбы, какую приходится выдерживать Тэвишу, борьбы с тем таинственным страхом, о причинах которого он не хочет говорить. Я отдал бы год своей жизни, даже больше, за то, чтобы быть в состоянии помочь ему. В нем есть что-то трогательное, внушающее желание ближе узнать его. Но он этого не допускает. Он хочет быть в одиночестве, наедине со своим страхом. Разве это не странно? Мне удалось связать только несколько незначительных фактов; но в ту ночь, когда ужас привел его в мою хижину, он выдал себя, и я узнал одну вещь: он боится женщины!
 — Женщины! — прошептал Дэвид.
 — Да, женщины, женщины, которая живет или жила на реке Стайкайн, о которой вы сегодня упоминали.
 Сердце Дэвида сильно забилось.
 — На реке Стайкайн или… или Файрпен-Крике? — спросил он.
 Ему казалось, что прошло много времени, прежде чем последовал ответ отца Ролана. Тот глубоко задумался, полузакрыл глаза, словно старался вспомнить.
 — Да, это было на Файрпене. Я это твердо помню. Как я уже вам говорил, он болел оспой и жил тогда на Файрпене. А женщина жила тоже там. Женщина! И он боится ее. Боится даже теперь, когда она находится за тысячу миль от него. А может быть, ее уже нет в живых. Понятно вам это? Я бы многое отдал, чтобы понять. Но Тэвиш ничего не говорит. Однако я догадываюсь; у меня сложилось определенное убеждение, ужасное убеждение.
 Отец Ролан говорил тихо, глядя прямо на Дэвида.
 — Какое убеждение? — мог только прошептать Дэвид.
 — Тэвиш боится мертвеца.
 — Мертвеца!
 — Да, женщины или девушки, которая умерла. Но в его воображении она не перестала жить и не дает ему покоя.
 — Девушка… которая умерла… на реке Файрпен. Ее призрак…
 Казалось, невидимая железная рука сжала горло Дэвида.
 — Да, ее призрак, — послышался ответ отца Ролана. — Он преследует Тэвиша, никогда не покидает его. И он боится его!
 Дэвид медленно встал и, надев куртку и шапку, направился к двери.
 — Я попробую позвать Бэри, — сказал он, выходя.
 Белый мир сверкал в свете полной луны и бесчисленных звезд. Такой чудесной ночи Дэвид никогда не видал, и все же некоторое время он не обращал внимания на ее чарующую красоту.
 — Девушка… с реки Файрпен… умерла… преследует Тэвиша…
 Перед его мысленным взором снова проносился образ босой девушки, стоявшей на скале — взволнованной, испуганной, словно готовой бежать от какой-то великой опасности. Что случилось после того, как был сделан этот снимок? Сделал его Тэвиш? Не Тэвиш ли захватил ее там врасплох? Может быть, Тэвиш… Тэвиш… Тэвиш…
 Позади него открылась дверь. Из хижины вышел отец Ролан. Он кашлянул и взглянул на небо.
 — Великолепная ночь, Дэвид, — мягко сказал он. — Великолепная ночь!
 Его удивительно спокойный голос заставил Дэвида обернуться. Лицо отца Ролана было освещено луной. Он устремил свой взгляд в чудесный мир лесов, снега, звезд и лунного света. Он, казалось, постарел, съежился, его плечи опустились, точно на них что-то давило. Дэвид снова увидел на его лице то же выражение, какое однажды уже заметил в вагоне — выражение полного безразличия ко всему окружающему, когда мысли уносятся в прошлое. Несколько секунд отец Ролан стоял неподвижно, и в его позе чувствовалась великая безысходная печаль.




 Глава X. НА ПУТИ К ХИЖИНЕ ТЭВИША


 Воцарившуюся тишину нарушил Бэри. Дэвид пристально смотрел на отца Ролана, пораженный внезапно появившимся в его лице страдальческим выражением, когда в лесу послышался вой собаки-волка. Вой раздавался совсем близко. Отец Ролан вздрогнул, как бы вернувшись к действительности.
 — Великолепная ночь, — повторил он и поднял руку к голове, словно отгоняя стоявшее перед глазами видение. — Эта ночь напомнила мне другую… другую… с которой прошло пятнадцать лет…
 Отец Ролан умолк, подошел к Дэвиду и положил ему руку на плечо.
 — Это Бэри, — сказал он. — Он шел за нами.
 — Он совсем близко от нас, — заметил Дэвид.
 — Он ощущает наш запах. Он ждет вас там.
 Несколько секунд они молчали, прислушиваясь. Затем Дэвид заговорил:
 — Я отнесу ему рыбу. Я уверен, что он подойдет ко мне.
 Не только ради Бэри Дэвид медленно направился в лес. Ему хотелось побыть одному, подумать, попытаться разрешить вставшие перед ним вопросы. Снова он живо представил себе темные глаза женщины в поезде, снова услышал несколько тихих, с напряжением произнесенных слов, из которых он узнал, что она ищет человека по имени Майкл О'Дун. Увидев эту женщину, он почувствовал, что в ее жизни произошла какая-то трагедия. Почему-то это его сильно взволновало, почти так же сильно, как карточка, которую она оставила в вагоне, — карточка, которую он хранит сейчас у себя на груди. Инстинктивно он эту карточку связывал с Тэвишем. Он не мог выбросить из головы мысли о Тэвише, о преследуемом Тэвише, о Тэвише, который покинул реку Файрпен немного позже того времени, когда девушка с карточки стояла на скале у озерка; о Тэвише, доведенном до ужаса призраком мертвеца. Дэвид не мог разобраться в своих ощущениях, понять причины своего волнения, но он был твердо убежден, что девушка на скале и женщина в поезде имели какое-то отношение к Тэвишу, которого он никогда не видел, и к его бегству из далекой долины, лежавшей в северо-западных горах.
 В данный момент Дэвид не пытался уяснить, насколько его убеждение соответствовало действительности. Его занимал вопрос о том, должен ли он рассказать обо всем отцу Ролану. Он колебался. Он встретил отца Ролана в минуту отчаяния. Сам не зная почему, он обнажил перед этим человеком свою душу, поведал о своем позоре, и тот протянул ему руку помощи. С тех пор он десятки раз холодно, критически вспоминал о женщине, которая была его женой, и постепенно мысль о ее вине перед ним вытеснила из его сердца скорбь утраты. Он теперь походил на выздоравливающего, на человека, начавшего снова свободно дышать. Своим возвращением к жизни Дэвид был обязан отцу Ролану. Сознание этого, а также воспоминание о своей такой недавней исповеди заставляло его испытывать жгучее унижение при мысли о том, чтобы рассказать отцу Ролану, что лицо другой женщины завладело всеми его помыслами, вселило в него новую тревогу.
 Отойдя на сотню шагов в глубь леса, Дэвид остановился. Он внезапно нашел выход из положения: он будет молчать, пока они не доберутся до хижины Тэвиша. А там, в присутствии отца Ролана, он, как бы невзначай, покажет Тэвишу карточку. Ему стало не по себе при мысли о трагедии, которая может произойти в этот момент; ведь отец Ролан сказал, что Тэвиша преследует призрак мертвеца. Мертвеца! Неужели возможно, что та девушка на карточке… Дэвид крепко сжал губы. А женщина — женщина в поезде, — та, которая оставила на своем месте карточку, — кто она такая? Вызывались ли ее поиски желанием отомстить, покарать? Тэвиша ли она искала? Быть может, там, в горной долине, в тех местах, где жила девушка, он носил имя Майкл О'Дун?
 Продвигаясь дальше в глубь леса, Дэвид пришел к окончательному решению: пока Тэвиш не увидит карточку, он ничего не скажет отцу Ролану.
 Погруженный в свои размышления, он совсем забыл о Бэри и о том, что держит в руке мороженую рыбу. Внезапное движение, испугавшись которого он вскрикнул и отскочил в сторону, вернуло его к действительности. На расстоянии десятка футов от него находилось какое-то животное. Дэвид стоял, затаив дыхание. И только увидев, что у животного всего один глаз, он облегченно вздохнул, поднял выпавшую из рук рыбу и ласково позвал:
 — Бэри!
 Бэри как будто только и ждал его зова и тихо заскулил. Протягивая рыбу, Дэвид снова позвал его. Несколько минут Бэри не двигался, потом лег на брюхо и начал медленно подползать к человеку.
 Присев на корточки, Дэвид протянул рыбу; голодное животное схватило ее своими могучими челюстями и стало с треском разгрызать. Дэвид заметил, что Бэри силится открыть свой второй глаз: припухшее веко дрожало, мускулы судорожно двигались. Он наклонился и, положив одну руку на голову собаки, двумя пальцами другой руки осторожно приподнял распухшее веко и стал слегка массировать пораненные мускулы. Бэри перестал есть, тихо взвизгнул и закрыл свой здоровый глаз. Наконец Дэвид встал и направился назад к хижине, а Бэри проводил его до края маленькой поляны.
 За время его отсутствия Мукоки и отец Ролан приготовили постели из веток. Когда Дэвид вошел в комнату, индеец уже лежал, завернувшись в свое одеяло, а отец Ролан чистил винтовку Дэвида.
 — Завтра вам надо будет немного попрактиковаться в стрельбе. Как вы думаете, вы попадете в оленя?
 — Сомневаюсь.
 Улегшись в постель, Дэвид, обуреваемый мыслями, долго еще не мог заснуть. Он слышал ровное дыхание Мукоки и отца Ролана, которые быстро заснули, а сам он все не мог сомкнуть глаз. Он без конца думал о Тэвише и девушке, а вместе с ними о таинственной женщине в поезде. Дэвид пытался бороться с самим собой, внушал себе, что его предположения бессмысленны, что он дал волю воображению; твердил себе, что та ужасная связь между Тэвишем и девушкой, мысль о которой пришла ему в голову, совершенно невероятна. Но разубедить себя он не мог. Наконец Дэвид заснул; сон его был полон разных видений. Когда он проснулся, в хижине снова горел фонарь. Отец Ролан и Мукоки уже встали. В печке трещал огонь.
 Следующие четыре дня окончательно порвали цепь, связывавшую Дэвида Рэна с той жизнью, от которой он бежал, когда отец Ролан встретил его в трансконтинентальном экспрессе. Это были четыре чудесных дня упорного продвижения прямо на Север. Стояли солнечные морозные дни, а по ночам ярко горели звезды и светила полная луна. В первый из четырех дней Дэвид прошел на лыжах пятнадцать миль. И в эту ночь он спал под прикрытием бальзамной ели, росшей около большой скалы; разложенный ими костер нагрел скалу, и она хранила тепло до самого рассвета. Второй день ознаменовался еще одним большим шагом вперед в деле ознакомления Дэвида с жизнью в дикой стране. В лесу на снегу виднелись многочисленные следы копыт и когтей. Отец Ролан часто останавливался и воскрешал перед Дэвидом написанную на снегу историю. Он показывал ему, где лисица молча преследовала полярного кролика, где стая волков изрыла снег в погоне за обреченным на гибель оленем; а в пустой чаще, где и олень, и лось вместе искали защиты от бури, он подробно объяснил, как различать столь похожие следы того и другого. В эту ночь, пока они спали, Бэри пришел к их стоянке; утром в десяти шагах от своей полянки они увидел его постель — вырытую в снегу яму. На третье утро Дэвид убил оленя. А ночью ему удалось подманить Бэри почти к самому костру и, сидя на своем месте у огня, он кидал ему куски сырого мяса.
 Дэвид сильно изменился. Три дня пути и три ночевки под открытым небом начали чудесную работу, о которой говорил отец Ролан. Лицо Дэвида потемнело, стало зарастать бородой; под действием холода и ветра его уши и щеки покраснели; его мускулы окрепли, прежняя слабость исчезла. «Корни вашей болезни в мозгу», как-то сказал ему отец Ролан, и теперь он в этом сам убедился. Каждый раз, когда они останавливались в полдень, чтобы вскипятить чай и сварить обед, и каждый вечер, когда они останавливались на ночлег, Дэвид срубал по дереву. Этой ночью он срубил липкую от смолы сосну восьми дюймов в диаметре. Он все еще тяжело дышал от напряжения, когда присел к огню и стал бросать Бэри куски мяса. Они были на расстоянии шестидесяти миль к северу от хижины Торо; и в двадцатый раз отец повторял Дэвиду, что тот молодец.
 — А завтра, — прибавил отец Ролан, — мы доберемся до хижины Тэвиша.
 Дэвиду постепенно стало казаться, что единственной целью его путешествия на Север являлось стремление увидеть Тэвиша. Он не представлял себе, что последует за этой встречей. Все его помыслы сосредоточились на одном желании — показать Тэвишу карточку. Ночью, когда отец Ролан и Мукоки уже спали в палатке, Дэвид остался сидеть у костра. Он спрашивал себя о том, о чем прежде не задумывался. Он увидит Тэвиша, покажет ему карточку. А что случится затем? Этим все кончится? Ему стало не по себе. Помимо тайны Тэвиша, была еще и другая волнующая, неразрешимая тайна. Девушка, если она еще жива, находится за тысячу миль от того места, где он сейчас сидит, и добраться до нее через это пространство гор и лесов не так-то легко. Впервые в голове Дэвида возникла мысль отправиться к ней, если только она жива. Эта мысль взволновала, потрясла его. Отправиться к ней? Зачем? Он вынул из кармана карточку и при мерцающем свете костра стал — вглядываться в чудесное лицо девушки. Зачем? Его сердце затрепетало. Он поднял глаза и посмотрел в серую завесу дыма, расстилавшегося между ним и палаткой: в призрачной туманной пелене перед Дэвидом медленно вырисовывалось другое лицо, язвительно смеющееся — лицо златокудрой богини. Смеющееся… смеющееся!.. Вздрогнув, он отвел свой взгляд от видения и снова посмотрел на карточку девушки. «Она знает, понимает, помогает мне», — прошептал он. Дэвид спрятал карточку в карман и несколько секунд прижимал ее к груди.
 На следующий день, когда снова стал быстро сгущаться сумрак северной ночи, отец Ролан остановил свою упряжку на вершине усеянного камнями кряжа. Указав на расстилавшуюся внизу темную долину, он произнес:
 — Там хижина Тэвиша.




 Глава XI. ТЭВИШ НАЙДЕН


 Они стали спускаться в долину. Мукоки шел впереди упряжки медленно, осторожно прокладывая путь между засыпанными снегом камнями, а отец Ролан и Дэвид всей своей тяжестью удерживали сани, которые на спуске могли бы налететь на собак.
 Перед ними расстилался дикий густой лес. Дэвид подумал, что Тэвиш для себя и своей тайны не мог выбрать более зловещего убежища. Оно даже в лунные и звездные ночи должно было производить угнетающее впечатление. Ужасно одинокое место, безмолвное, как смерть. Спускаясь туда, они не слышали собачьего лая, а у Тэвиша, наверно, были собаки. Дэвид собрался было заговорить, спросить отца Ролана, почему, преследуемый страхом Тэвиш поселился в такой глуши, как вдруг шедшая впереди собака остановилась и тихо протяжно заскулила. Вся упряжка остановилась, и остальные собаки тоже начали скулить. Восемь пар беспокойно блестевших глаз уставились в темноту. Индеец обернулся, но окрик замер на его губах. Дэвид взглянул на отца Ролана. Тот, прерывисто дыша, пристально всматривался в темноту. Внезапно вожак сел на задние лапы и, подняв к небу свою серую морду, испустил протяжный скорбный вой. В этом звуке было что-то, заставившее Дэвида вздрогнуть. Мукоки, шатаясь, как больной, подошел к саням.
 — Нипу-уин-уйю! — сказал он.
 Его глаза горели в темноте, как две огненные точки. Дрожь пробегала по его телу. В первое мгновение отец Ролан, казалось, не слышал его слов. Затем он крикнул:
 — Ударь их кнутом! Сдвинь их с места!
 Индеец повернулся к собакам и стал рассматривать свой длинный бич.
 — Нипу-уин-уйю! — снова пробормотал он.
 Хлыст просвистел над собаками и опустился на спину вожака. Тот зарычал, затем натянул постромки, и упряжка двинулась дальше. Мукоки побежал вперед и занял свое место.
 — Что он сказал? — спросил Дэвид.
 — Он суеверен и глуп, — проворчал отец Ролан. — Он говорит, что старый Бобр издал вой смерти.
 Они продвинулись еще на сотню шагов, и Мукоки остановил упряжку. Дэвид и отец Ролан подошли к индейцу. Смотря прямо вперед, собаки тихо скулили. Указав на темное пятно, находившееся в пятидесяти шагах от них, отец Ролан сказал Дэвиду:
 — Вот хижина Тэвиша. Идемте. Мы узнаем в чем дело.
 Мукоки остался у саней. Дэвид и отец Ролан приблизились к странной темной хижине, в которой не слышалось признаков жизни. Взглянув на хижину, Дэвид вспомнил все то, что отец Ролан рассказывал о Тэвише. Его сердце забилось быстрее. Дрожь пробежала по его спине, и его охватил непонятный страх.
 — Тэвиш! Тэвиш! — прокричал отец Ролан, и они подошли к самой двери.
 — Посмотрите, — обратился отец Ролан к Дэвиду. — От двери недавно отгребли снег. Мукоки просто глуп и суеверен. На мгновение он и меня испугал.
 В его голосе слышалось облегчение. Дверь хижины не была на запоре, и отец Ролан решительно распахнул ее. Внутри царила кромешная тьма, но струя теплого воздуха пахнула им в лицо. Отец Ролан рассмеялся.
 — Тэвиш, вы спите? — прокричал он.
 Ответа не последовало. Отец Ролан переступил порог.
 — Он только недавно ушел. В печке еще есть огонь. Мы расположимся здесь, как дома.
 Он пошарил в карманах, вытащил спичку, чиркнул ею и зажег маленькую, свешивающуюся с потолка лампу. В ее свете лицо отца Ролана казалось странным и напряженным, а рука, в которой он держал зажженную спичку, слегка задрожала.
 — Странно, очень странно, — проговорил он, как бы про себя, а затем прибавил: — Прямо нелепо! Я вернусь к саням и успокою Мукоки. Он дрожит от страха. Он верит, что Тэвиш в союзе с дьяволом. Он говорит, что собаки это знают и предупредили его. Забавно. Ужасно забавно, не правда ли?
 Он вышел. Дэвид остался стоять на месте, озираясь при тусклом свете лампы. Ему казалось, что вот-вот Тэвиш вылезет из какого-нибудь темного угла или из-под груды одеял, наваленных на скамейке, стоявшей в дальнем конце комнаты. Он находился в большой комнате, футов в двадцать длиной и почти столько же шириной. Через несколько секунд Дэвид убедился, что он был в ней единственным живым существом, если не считать маленькой серой мыши, которая бесстрашно подошла к самым его ногам. Затем он увидел вторую мышь и третью, вокруг себя и над собой услышал шум, возню и топот крохотных лапок. Хижина была населена мышами, которые без страха двигались около него и, казалось, чего-то ждали. Дэвид так и не сдвинулся с места, пока отец Ролан не вошел снова в хижину.
 — Они здесь кишмя кишат, — недовольно проговорил Дэвид, показывая на пол.
 Отец Ролан, пришедший, по-видимому, в хорошее настроение, снял рукавицы и весело потирал руки над печкой.
 — Любимцы Тэвиша, — усмехнувшись, объяснил он. — Он говорит, что они развлекают его. Мне случалось видеть, как целая дюжина их сидела у него на плече. Забавно, забавно.
 Внезапно отец Ролан заглянул в печку.
 — Не прошло и часу с тех пор, как он подкладывал дрова, — заявил он. — Удивительно, где он шатается в такое время. Собак тоже нет.
 Он внимательно осмотрел стол.
 — Ужин не приготовлен. Сковородки вымыты. Мыши голодные. Он должен скоро вернуться. Но мы не станем ждать его: я проголодался.
 Говоря все это, отец Ролан накладывал в печку дрова. Мукоки стал вносить в хижину все необходимое для ужина. В его глазах еще светился тревожный огонек. Он двигался бесшумно, словно опасался кого-то разбудить своими шагами. Дэвид заметил, что индеец боялся мышей. Когда они сидели за ужином, мышь пробежала по его рукаву, и он с отвращением сбросил ее.
 — Мышь много! — вздрогнув, проговорил он на своем ломаном языке.
 Он поспешно закончил ужин, забрал свои одеяла и, сказав отцу Ролану несколько слов на наречии племени кри, вышел из хижины.
 — Он говорит, что мыши — это маленькие дьяволята, — сказал отец Ролан, задумчиво глядя ему вслед. — Он будет спать около собак. Он думает, что Тэвиш укрывает у себя в хижине злых духов, которые приняли образ мышей.
 Отец Ролан и Дэвид долго сидели и курили свои трубки, ожидая Тэвиша. Отец Ролан удивлялся, но вместе с тем не беспокоился.
 Подул легкий ветер. Что-то стало ударяться о наружную стену хижины. Заметив направление взгляда Дэвида, отец Ролан объяснил:
 — Тэвиш подвешивает там мясо. Я забыл про эту кладовку, не то мы бы сохранили свои запасы.
 Он взъерошил густые седеющие волосы.
 Дэвид старался не обнаружить своего все возраставшего беспокойства. В каждом новом звуке ему чудились шаги возвращающегося Тэвиша. Он составил окончательный план действий. Тэвиш войдет; начнутся, конечно, взаимные расспросы, быть может, пройдет полчаса в курении и болтовне, прежде чем ему удастся перевести разговор на реку Файрпен. 3атем он покажет Тэвишу карточку и будет следить за впечатлением, какое она произведет. С безразличным видом Дэвид стал ходить по комнате, рассматривая вещи Тэвиша. Их было немного. Около скамейки стоял маленький окованный сундучок. Дэвиду хотелось знать, открыт ли сундучок, и что в нем содержится. Стоя рядом с ним, он отчетливо слышал «тук-тук-тук» куска мяса, висевшего снаружи; казалось, что кто-то отрывочно, беспорядочно выстукивает с помощью азбуки Морзе слова.
 Отец Ролан прислушивался к тихим ударам о бревенчатые стены хижины.
 — Тэвиш слишком низко повесил мясо, — с сожалением сказал он. Большая небрежность с его стороны, разве только у него там целая ляжка оленя.
 Он медленно начал раздеваться и проговорил:
 — Мы можем спокойно ложиться спать. Когда Тэвиш покажется, собаки залают, как бешеные, и разбудят нас. Сбросьте со скамейки одеяла Тэвиша и располагайтесь там. Я предпочитаю спать на полу. Всегда предпочитал. Хороший гладкий пол…
 Его речь прервало появление Мукоки, открывшего дверь в хижину и просунувшего в нее голову и плечи. Глаза индейца горели, когда он, жестикулируя худой темной рукой, стал что-то быстро говорить отцу Ролану на своем родном языке. Лицо отца Ролана, покрывшееся от неудовольствия морщинами, приняло пасмурное, тревожное выражение. Не дослушав до конца, он ответил индейцу тоже на языке кри, после чего Мукоки медленно удалился.
 — Черт побери! — воскликнул отец Ролан, возмущенно пожимая плечами. — Собаки все еще неспокойны. Мукоки говорит, что они чуют смерть. Они сидят на задних лапах, уставившись… уставившись неизвестно на что и скулят, как щенки. Он уходит с ними назад, по ту сторону кряжа. Если это может его успокоить, пусть идет!
 — Я слышал, что собаки действительно чуют мертвецов, — сказал Дэвид.
 — Конечно, они чуют, — не колеблясь, ответил отец Ролан. — Северные собаки всегда чуют, а мои в особенности: им часто приходилось сталкиваться со смертью. Раз двадцать за зиму, а иногда и больше мне приходится иметь дело с мертвецами. Собаки всегда сопровождают меня, они в воздухе чуют смерть. Но здесь… это бессмыслица! Здесь нет никакой мертвечины, если не считать подвешенного там мяса! — он снова пожал плечами, ворча про себя о глупости Мукоки. Затем, понизив голос, прибавил: — Вблизи Тэвиша собаки всегда вели себя странно. Я не могу объяснить, в чем тут дело. Возможно, в них говорит инстинкт. В его присутствии они неспокойны. Этот Тэвиш — необыкновенный человек. Я хотел бы, чтобы он уже пришел. Мне очень хочется, чтобы вы с ним встретились.
 Словно в подтверждение того, что он вовсе не беспокоится о Тэвише, отец Ролан улегся на полу, завернулся в свои одеяла и через несколько минут заснул. Дэвид нервничал и не испытывал никакого желания последовать примеру своего спутника. В третий или четвертый раз за вечер он набил свою трубку и сел на край скамьи, прислушиваясь, не идет ли Тэвиш. Из всего того, что он слышал, он вынес уверенность, что Тэвиш должен прийти. Ему оставалось только ждать. В нем нарастало, вначале бессознательно, чувство враждебности к Тэвишу. Теперь его уверенность стала сильнее, чем когда-либо прежде: если он угадал правильно, Тэвиш — исчадие ада. Но скоро все выяснится. И если он прав, если Тэвиш сделал это… если там, в горах… Глаза Дэвида сверкнули, руки сжались. Не спуская взгляда с неподвижной фигуры отца Ролана, он дотянулся до кармана своей куртки, на которую долго смотрел. Его сердце оттаяло, суровые линии на лице смягчились.
 — Не может быть, — прошептал он. — Она жива!
 Ветер словно услышал его и отозвался более явственным стуком в стену.
 Тук… тук… тук.
 Дэвид спрятал карточку снова в карман и встал. Машинально он набросил куртку, подошел к двери, тихо открыл ее и вышел из хижины. Подобно большому белому диску, над его головой светила луна. Небо было усеяно звездами, и холодный, величественный свет заливал поляну вокруг хижины. Если Тэвиш, застигнутый темнотой, ждал восхода луны, то он уже должен скоро вернуться.
 Дэвид дошел до угла хижины, оглянулся и ясно различил мясо, подвешенное к бревну, которое выдавалось из-под края крыши. Оно темной массой висело там, в тени, тихо покачивалось и мерно ударялось о бревенчатую стену. Дэвид направился к нему, глядя в это время на опушку леса, где послышался звук, напоминавший скрип полозьев. Он надеялся, что это возвращается Тэвиш. Стоя спиной к хижине, он несколько мгновений прислушивался. Затем он повернулся и оказался почти рядом с предметом, подвешенным к бревну. Луна осветила его, и… о ужас! он увидел лицо — человеческое лицо! Бородатое лицо с выпученным глазами, с открытым ртом, с застывшей гримасой агонии!
 Со страшным криком Дэвид отскочил назад. Он бросился к двери, как слепой, нащупал щеколду, неуверенной, шатающейся походкой вошел в хижину и разбудил отца Ролана. Тот сел и уставился на него.
 — Тэвиш… — задыхаясь, закричал Дэвид. — Тэвиш умер! — И он показал в угол хижины, откуда снова послышался стук.




 Глава XII. «ХОРОНИТЕ ЕГО БЕЗ МЕНЯ»


 Только позже Дэвид понял, как ужасно поразила отца Ролана весть о смерти Тэвиша. Несколько секунд отец Ролан не шевелился. Он окончательно проснулся, он слышал — и все же, вцепившись руками в одеяло, он безмолвно смотрел на Дэвида. Затем он медленно встал.
 — Тэвиш умер! — хриплым голосом повторил Дэвид. — Он там снаружи… повесился… умер!
 Умер! Он подчеркнул это слово, произнес его дважды. Отец Ролан все еще не отвечал. Он машинально стал одеваться; его лицо посерело; в его глазах нельзя было заметить ни ужаса, ни волнения: их взгляд словно застыл. Все еще молча, он направился к двери и вышел из хижины. Дэвид последовал за ним; они направились к тому месту, где Тэвиш обычно подвешивал свои запасы мяса, и через несколько мгновений уже стояли рядом с мертвым телом. Лунный свет играл на нем, придавая причудливый, страшный вид. Тэвиш, видно, не легко расстался с жизнью: его зубы оскалились, руки крепко сжались.
 Отец Ролан с минуту смотрел на Тэвиша и только затем заговорил. Судя по его спокойному голосу, он пришел в себя. Но в его первых словах, как бесстрастно они ни были произнесены, заключался ужасный смысл.
 — В конце концов… она заставила его это сделать. — Он проговорил это, смотря прямо в искаженное лицо Тэвиша.
 Сильная дрожь пробежала по телу Дэвида. Она! Ему хотелось кричать. Ему хотелось знать. В этот момент отец Ролан, дотронувшись рукой до трупа, произнес:
 — Его тело еще не остыло. Он умер недавно. Мне кажется, что он повесился не больше, чем за полчаса до нашего прибытия. Помогите мне, Дэвид.
 С невероятными усилиями Дэвид овладел собой. Ведь здесь висит только мертвый человек. Над головой Тэвиша блеснул в лунном свете нож, которым отец Ролан перерезал веревку. Они уложили труп на снег; Дэвид пошел в хижину за одеялом, которым отец Ролан тщательно обернул мертвеца, чтобы тот не примерз к земле. Затем они вернулись в хижину. Отец Ролан сбросил свою куртку и развел огонь. Обернувшись, он, казалось, в первый раз заметил смертельную бледность Дэвида.
 — Вы были потрясены, когда нашли его там, — сказал он. — Уф! Я не удивляюсь. Дэвид, я не говорил вам, но я ожидал все время какой-то трагедии. Я боялся за Тэвиша. Сегодня ночью, когда собаки и Мукоки предсказывали смерть, я взволновался, но, найдя в печке огонь, успокоился. Я думал, что Тэвиш вернется. Его собак тоже не было. Он, вероятно, освободил их прежде, чем покончить с собой. Ужасно, но справедливо. Я полагаю, что справедливо.
 — Что вы хотите этим сказать? — воскликнул Дэвид. — Я должен знать, почему он покончил с собой.
 Его рука прижалась к груди, к тому месту, где лежала карточка. В этот момент он хотел ее вытащить и спросить отца Ролана, не это ли лицо — лицо девушки — преследовало Тэвиша.
 — Я хотел сказать, что страх привел его наконец к самоубийству, — тихим, уверенным голосом, словно тщательно взвешивая слова, произнес отец Ролан. — Теперь я уверен, что он кому-то причинил ужасное зло, он боялся своей собственной совести, она преследовала его до тех пор, пока он не уплатил свой долг. И это все, что я знаю. Я хотел, чтобы Тэвиш доверился мне: я, может быть, спас бы его.
 Отец Ролан снова надел свою куртку.
 — Я иду за Мукоки, — сказал он. — Нам предстоит работа, и надо с ней покончить при лунном свете. Не думаю, чтобы вам хотелось спать.
 Когда дверь за отцом Роланом закрылась, Дэвид успел уже прийти в себя от первоначального потрясения. Его мозг снова начал работать. Он не испытывал особого сожаления к повесившемуся человеку. Его угнетало нечто большее, чем разочарование: Тэвиш умер и унес с собой тайну, за обладание которой Дэвид отдал бы все, что имел. Почти в отчаянии он что-то бормотал про себя. Им овладело желание громко кричать о том, что Тэвиш обманул его; в нем зажглось бешенство; повернувшись к двери со сжатыми кулаками, он готов был броситься к мертвецу, чтобы вырвать из его глотки желанную тайну и заставить его потухшие глаза хоть на одно мгновение взглянуть на лицо девушки. Через секунду безумное желание исчезло. Неужели Тэвиш перед тем, как покончить с собой, не нашел нужным оставить объяснения своего поступка? Признания? Письма на имя отца Ролана, который, — Тэвиш это знал — возвращаясь на Север, должен был остановиться в его хижине?
 Дэвид снова стал осматривать хижину. Он заглянул во все темные углы, осмотрел все стены, снимал одежду с деревянных крючков — нигде ничего не было. Тэвиш снова обманул его! Наконец его взгляд упал на сундучок. Дэвид попробовал приподнять крышку — сундучок оказался незапертым. В это время послышались неясно звучащие голоса. Отец Ролан вернулся с Мукоки, и они вместе прошли к тому месту, где лицом к луне лежал Тэвиш.
 Опустившись на колени, Дэвид стал рыться в сундучке. Там он нашел несколько заржавевших инструментов, гвозди, засовы и еще много столь же неинтересных для него вещей. Дверь в хижину открылась. Дэвид встал и обернулся к вошедшим Мукоки и отцу Ролану.
 — Здесь ничего нет, — сказал он. — Я не нашел ни одного оставленного им слова.
 Отец Ролан не закрыл дверь.
 — Мукоки поможет вам в поисках. Посмотрите в его одежде, висящей на стене. Тэвиш должен был что-нибудь оставить.
 Он вышел, захлопнув за собой дверь. Несколько секунд он прислушивался, желая убедиться, не идет ли Дэвид за ним, а затем поспешно направился к телу Тэвиша и быстро развернул одеяло. Мертвец со своими открытыми стеклянными глазами на перекошенном лице имел ужасный вид. Отец Ролан вздрогнул.
 — Я не могу догадаться, — прошептал он, как бы обращаясь к Тэвишу. — Я не могу догадаться… что заставило вас так поступить, Тэвиш. Но ведь вы не могли умереть, так ничего и не сказав мне. я знаю это. Письмо здесь, в вашем кармане.
 Он наклонился, стал на одно колено и, глядя в сторону, принялся обыскивать карманы толстой куртки Тэвиша. На груди мертвеца он нашел письмо, аккуратно сложенное, написанное на нескольких листах, судя по толщине пакета. При свете луны отец Ролан мог легко прочесть слова: «Отцу Ролану, озеро Год. Лично».
 Итак, Тэвиш не пал жертвой внезапного страха или припадка безумия. Он спокойно и деловито обдумал свой поступок. Спрятав пакет в свой карман, отец Ролан снова набросил одеяло на труп. Он знал, что лопата и заступ Тэвиша висели на задней стене хижины; он принес их, положил рядом с телом, а затем вернулся к Дэвиду и индейцу.
 Те все еще безуспешно искали.
 — Я осмотрел его одежду… там, — сказал отец Ролан и пожал плечами, давая понять, что его поиски были столь же безуспешны, как и их. — Можно его похоронить. Надо вырыть неглубокую могилу в том месте, где лежит его тело. Я уже отнес туда заступ и лопату. — Он обратился к Дэвиду: — Может быть, вы поможете Мукоки? Мне хотелось бы побыть одному.
 Дэвид и Мукоки вышли из хижины. Отец Ролан подождал, пока не послышались удары заступа; затем он закрыл на засов дверь, сел к столу и достал из кармана исповедь Тэвиша. Развернув листки бумаги, он стал читать…
 Земля под снегом сильно промерзла. В течение часа Дэвид и Мукоки попеременно работали заступом. Каждый раз, как наступала очередь индейца, Дэвид, отдыхая, думал о том, почему отец Ролан так долго задержался в хижине. Наконец Мукоки жестом дал понять, что их работа окончена. Затем он, обернувшись, внезапно вскрикнул. Дэвид тоже обернулся и застыл в изумлении.
 В десяти шагах от них, освещенный луной, стоял отец Ролан. Казалось, что он пошатывается, точно больной. Движимые одной и той же мыслью, Мукоки и Дэвид бросились к нему. Отец Ролан вытянул руку, словно приказывая им не приближаться. Его смертельно-бледное лицо имело ужасный вид, почти такой же ужасный, как лицо Тэвиша. С неимоверным усилием он произнес странным, напряженным голосом:
 — Хороните его без меня.
 Отец Ролан повернулся и, пошатываясь, с трудом передвигая ноги, медленно пошел по направлению к лесу.




 Глава XIII. ДОМА


 Еще несколько минут после того, как отец Ролан скрылся в лесу, Дэвид и Мукоки стояли, не шевелясь. Удивленные, слегка ошарашенные переменой, происшедшей в мертвенно-бледном лице отца Ролана, взволнованные его странным голосом и нетвердой походкой, они смотрели, ожидая, не появится ли он снова из-за деревьев. Его слова до сих пор звенели в их ушах: «Хороните его без меня». Почему? Вопрос светился в горящих узких глазах Мукоки и едва не сорвался с губ Дэвида, когда, он, наконец, повернулся к индейцу.
 Внезапно тишину нарушил ликующий крик, вырвавшийся из груди индейца, словно тому сразу все стало ясно. Он указал рукой на труп и с широко раскрытыми глазами произнес:
 — Тэвиш! Он большой дьявол. Мей-ю!
 Он торжествующе оскалил зубы.
 Разве все это время он не говорил, что Тэвиш — дьявол, а его хижина полна маленьких дьяволят?
 — Мей-ю! — закричал он громче прежнего. — Дьявол! Дьявол!
 Быстрым, полным ненависти движением он подскочил к трупу Тэвиша, схватил его за обутую в мокасин ногу и к ужасу Дэвида злобно бросил его в неглубокую могилу.
 — Дьявол! — прохрипел он снова и точно сумасшедший стал забрасывать тело мерзлой землей.
 Дэвид ушел, не в силах больше переносить вида лица Тэвиша, забрасываемого комьями земли. Однако чувство ужаса не покинуло его и в хижине. Он положил дрова в печку и сел, ожидая возвращения отца Ролана. Ему пришлось долго ждать. Он слышал, как ушел Мукоки. Вокруг него снова начали возиться мыши. Прошло около часу, когда Дэвид услышал царапанье в дверь, а через мгновение раздался тихий визг. Он медленно открыл дверь. За порогом стоял Бэри. В полдень Дэвид дал ему две рыбины, и он знал, что не голод привел собаку в хижину. Какой-то таинственный инстинкт подсказал Бэри, что его хозяин один, и ему захотелось прийти к нему. Дэвид протянул руку, и Бэри уже готов был войти в комнату, как вдруг снег тихо захрустел под чьими-то ногами. С быстротой ветра, промелькнув серой тенью, Бэри исчез. Перед Дэвидом появилось лицо отца Ролана. Он молча отступил назад, и отец Ролан вошел в хижину. Он вполне овладел собой; улыбаясь, он сбросил свои рукавицы и с деланной веселостью стал потирать руки над огнем. Но в его поведении чувствовалась некоторая натянутость: только огромными усилиями ему удавалось что-то скрывать. Его глаза лихорадочно блестели; его плечи опустились, словно ему не хватало сил держать их прямо. Дэвид заметил, что он дрожал даже в то время, когда потирал руки и улыбался.
 — Поразительно, как сильно это на меня подействовало, Дэвид, — произнес он извиняющимся тоном. — Моя слабость совершенно непонятна. Мне десятки раз приходилось видеть смерть, и все же я не мог выйти и еще раз взглянуть на его лицо. Невероятно, но это так. У меня сильное желание поскорее выбраться отсюда. Мукоки скоро придет с собаками. Мукоки говорит, что он дьявол. Во всяком случае, странный человек. Нам нужно забыть сегодняшнюю ночь. Мы должны забыть Тэвиша.
 Затем, словно спохватившись, что он пропустил что-то важное, он прибавил:
 — Я хочу побывать на его могиле прежде, чем мы тронемся в путь.
 — Если бы он только подождал, — сказал Дэвид, едва сознавая, что он говорит. — Если бы только подождал до завтра или послезавтра…
 — Да, если бы он подождал!
 Глаза отца Ролана сузились. Дэвид услышал, как заскрипели его зубы, когда он, пряча лицо, наклонил голову.
 — Если бы он подождал, — повторил опять отец Ролан. — Если бы Он только подождал!
 Его руки медленно, непреклонно сжались, точно кого-то душили.
 — У меня есть друзья в той стране, откуда он пришел, — с трудом проговорил Дэвид. — И я надеялся, что он сможет рассказать мне о них. Он, наверно, знал их или слышал о них.
 — Без сомнения, — ответил отец Ролан, продолжая смотреть на печку и медленно разжимая пальцы. — Но он умер. Умер и похоронен. Мы не имеем больше права угадывать, что он мог бы сказать. Мы не должны строить догадки о прошлом умерших, как не должны выдавать тайн живых. Нам нужно забыть Тэвиша.
 Его слова прозвучали для Дэвида, как похоронный звон: если он до последней минуты надеялся, что отец Ролан подробно расскажет ему о Тэвише, то сейчас эта надежда исчезла.
 Послышался голос Мукоки и лай собак. Дэвид и отец Ролан быстро собрали немногие вещи, которые были внесены в хижину, и отнесли их на сани. Дэвид больше не возвращался в хижину и стоял с собаками на опушке леса. Отец Ролан направился к могиле. Мукоки пошел за ним, и Дэвид заметил, что индеец проскользнул, как тень, в хижину, где все еще горел огонь, а несколько секунд спустя, спокойно вышел оттуда и, не оглядываясь, вернулся к собакам. Они стали ждать отца Ролана.
 На могиле Тэвиша странные слова почти шепотом слетали с губ отца Ролана:
 — …и хорошо, что вы, Тэвиш, не сказали мне этого до своей смерти, — говорил он. — А если бы вы сказали, мне пришлось бы убить вас!
 Когда отец Ролан вернулся и они собрались уже тронуться в путь, Дэвид увидел в хижине какой-то колеблющийся свет: казалось, лампа начала мерцать и вот-вот потухнет. Они надели лыжи, и Мукоки двинулся вперед, прокладывая путь сквозь залитый лунным светом лес.
 Спустя полчаса они остановились на вершине второго кряжа. Индеец посмотрел назад и с ликующим криком простер свою руку. Там, где прежде была хижина, красные языки пламени поднимались к верхушкам деревьев. Теперь Дэвид понял, что означал мерцающий свет: Мукоки разлил керосин в хижине Тэвиша и поджег ее, чтобы «маленькие дьяволята» последовали за своим хозяином в преисподнюю.
 В эту ночь, залитую бледным светом луны, Мукоки так быстро продвигался вперед прямо на север, что отец Ролан, заботясь о Дэвиде, несколько раз приказывал ему замедлить шаги. Но даже Дэвид не думал об отдыхе. Ему не хотелось останавливаться до тех пор, пока темнота не принудит их к этому. По мере того как они все больше и больше удалялись от мрачной долины, в которой жил Тэвиш, ему казалось, что мир становится шире, а мрак леса не так уныл. Луна стала бледнеть, и темнота распростерла над ними свои гигантские крылья. В два часа ночи они устроили привал и развели огонь.
 День за днем продолжали они подвигаться к северу. В конце десятого дня пути — шестого дня после ухода из долины Тэвиша — Дэвид почувствовал, что он больше не чужой в Стране Великих Снегов. Всего лишь десять дней, но они стоили десяти месяцев или даже десяти лет — такая колоссальная перемена произошла в нем. Не проходило дня, чтобы отец Ролан не отмечал новых достижений своего спутника. Тело Дэвида стало неутомимым; он прибавил в весе; он, наконец, мог рубить деревья, не чувствуя одышки. У него появился невероятный аппетит, граничивший с ненасытностью. Его зрение обострилось, а руки приобрели твердость — и это дало ему возможность делать блестящие успехи в стрельбе из винтовки и из револьвера. Отец Ролан торжествовал и не переставал ликующе повторять:
 — Я говорил вам, что сделает с вами эта северная страна. Я говорил вам!
 Однажды Дэвид едва не сказал отцу Ролану, что тот видит только десятую долю происшедшей в нем перемены, но прежнее чувство стыда удержало его. Ему не хотелось воскрешать прошлое, отвращение к этому прошлому росло по мере улучшения его физического состояния. Если бы в конце этих десяти дней отец Ролан вздумал заговорить с Дэвидом о его жене, о той женщине, которая его обманула, Дэвид самым решительным образом пресек бы разговор. Это было, пожалуй, самым очевидным доказательством того факта, что рана в его сердце перестала существовать. «Златокудрая богиня», которую он прежде считал чуть ли не ангелом, теперь лишилась в его глазах своего величия. Он думал о ее красоте, как о красоте ядовитого цветка. Однажды, по неведению, он дотронулся до такого цветка, цветка изумительной, своеобразной красоты, и на его руке появились гнойные нарывы. Она была такой же ядовитой и вероломной.
 В течение этого периода собственного перерождения Дэвид видел что-то странное, происходящее с отцом Роланом. С тех пор как они покинули хижину Тэвиша, время от времени казалось, что отец Ролан всеми силами старается освободиться от глубокой, мрачной подавленности. Несколько раз при свете костра Дэвид замечал, что бледное лицо его спутника постарело и напоминало лицо больного. Всегда за таким периодами упадка духа следовала реакция, и отец Ролан часами вел себя, как человек, на которого внезапно нахлынуло счастье. По мере того как проходили дни и ночи, периоды уныния становились все короче и менее часты и в конце концов отец Ролан совсем освободился от них. В его глазах появился новый блеск, а в его голосе иногда звучали новые жизнерадостные нотки.
 Все время Дэвид усердно старался уверить себя, что нет никаких разумных оснований предполагать существование связи между Тэвишем и девушкой, карточку которой он хранил в кармане своей куртки. Отчасти ему это удалось. Он старался также перестать одухотворять карточку. Но в этом он потерпел неудачу: карточка все больше и больше становилась для него живым существом. Дэвид с радостью думал о том, что это милое лицо, словно готовое заговорить с ним, будет указывать ему дорогу. Однажды ночью, почти вслух обратившись к девушке на карточке, он назвал ее «сестренкой». Рассказать кому-нибудь обо всем этом Дэвиду стоило бы невероятных мучений, и только Бэри он открывал свою тайну. Теперь Бэри приходил в их лагерь, но только тогда, когда отец Ролан и Мукоки уходили спать. Он подползал к самым ногам Дэвида и неподвижно лежал, не обращая внимания на других собак и не обнаруживая никакого желания подраться с ними. И на десятую ночь пути Бэри лежал на своем месте и не спускал с Дэвида глаз, словно силился узнать, что держит в руке его хозяин. С трепетавших в свете костра глаз и губ девушки Дэвид перевел взгляд на Бэри. В налитых кровью глазах животного он увидел безграничную веру и рабскую покорность. Он знал, что Бэри никогда не покинет его. И девушка, которая смотрела на него так же упорно, как Бэри, тоже никогда не покинет его. Дэвид наклонился к собаке и дрожащим от волнения голосом прошептал:
 — Когда-нибудь, дружище, мы отправимся к ней.
 Словно поняв, Бэри радостно вздрогнул. Шепот Дэвида производил на него такое же действие, как ласка, и, тихо взвизгнув, он подполз на несколько дюймов ближе к ногам хозяина.
 Этой ночью отцу Ролану не спалось. Когда через час Дэвид лежал, закутавшись в свои одеяла, он услышал, что его спутник встал, и Дэвид стал наблюдать за тем, как тот сложил вместе тлеющие головешки и подбросил сучьев. Костер разгорелся ярче, и красноватый отблеск упал на лицо отца Ролана. Дэвиду оно показалось в этот момент поразительно молодым. Через некоторое время он услышал, что его спутник тихим, радостным, тоже помолодевшим голосом разговаривает с собаками.
 — Завтра, приятели, мы будем дома… Дома!
 Здесь, за триста миль от цивилизации, слово «дома» довольно странно прозвучало для Дэвида.
 Отец Ролан больше не вернулся в палатку. Дэвид заснул, но в три часа его разбудили, чтобы позавтракать, и еще до рассвета они двинулись в путь. В предутренних сумерках Мукоки, чувствовавший себя уже дома, вел их совершенно безошибочно. Когда занялась заря и показались первые лучи солнца, Дэвид удивился необычайному поведению своих спутников: не только люди, но и собаки, казалось, сошли с ума. Ему были еще непонятны радость и возбуждение, которые охватывают на Севере всех с приближени — ем к дому. Никогда бы Дэвид не поверил, что Мукоки может петь; но едва только солнце осветило лес, индеец громко запел.
 Уже сгущались сумерки, когда они добрались до дома отца Ролана на озере Год. Здание, построенное из толстых бревен, произвело на Дэвида впечатление чуть ли не замка. Позади находилось еще одно строение, тоже построенное из бревен, но меньших размеров; к нему поспешил Мукоки с собаками и санями. Дэвид, входя с отцом Роланом в дом, услышал радостные крики семьи Мукоки и возбужденный лай собак.
 Дом отца Ролана был освещен и натоплен. Они очутились в большой комнате. Окинув ее взглядом, Дэвид заметил в ней три двери: две из них были открыты, а третья заперта. В голосе отца Ролана слышалась дрожь, когда он, широко разведя руками, сказал Дэвиду:
 — Дом, Дэвид… наш дом!
 Он снял с себя куртку, шапку, мокасины и толстые чулки. Затем он снова заговорил с Дэвидом, и в его глазах горел таинственный огонь, а в голосе чувствовалось подавленное волнение.
 — Простите меня, Дэвид… простите мне мою невежливость и располагайтесь, как дома… я на несколько минут уйду… в эту комнату.
 Он поднялся со стула, на который сел, чтобы снять мокасины, и направился к запертой двери. Казалось, что он забыл о Дэвиде. Прерывисто дыша, он медленно подошел к двери, вытащил из кармана тяжелый ключ и открыл ее. В той комнате не горел свет, и Дэвид ничего не успел в ней заметить. Несколько минут он сидел, не двигаясь, не сводя глаз с двери. «Странный человек… очень странный человек!»— сказал Торо. Да, в самом деле, странный человек! Что находится в той комнате? Почему там так тихо? Вдруг Дэвиду показалось, что он слышит легкий крик. Он просидел в ожидании десять минут. А затем, сначала очень тихо, напоминая отдаленный шелест ветра и постепенно все приближаясь, становясь все отчетливее, донеслись из-за закрытой двери нежные приглушенные звуки скрипки.




 Глава XIV. ТАЙНА ОТЦА РОЛАНА


 Проходили дни и недели, а запертая комната и все в ней находящееся оставались тайной отца Ролана. Постепенно Дэвид пришел к окончательному убеждению, что там хранится разгадка какого-то ужасного события в жизни отца Ролана, события, которое тот скрывал от всего мира.
 После первой ночи отец Ролан уже без извинений удалялся в таинственную комнату, и никогда не пытался объяснить, почему она всегда заперта или почему, входя в нее, он неизменно запирал за собой дверь. Каждый вечер, когда они бывали дома, он исчезал в этой комнате, чуть-чуть приоткрывая дверь, чтобы зайти. Иногда он оставался в ней всего несколько минут, но в большинстве случаев проводил там много времени. И, по крайней мере, раз в день, обыкновенно по вечерам, он играл на скрипке все одну и ту же мелодию. Если Мукоки в это время бывал в «замке», как называл отец Ролан свой дом, он сидел, как зачарованный, затаив дыхание, пока музыка не прекращалась. Когда отец Ролан выходил из комнаты, его лицо сияло. Однажды вечером он вышел из комнаты с лицом, выражавшим какое-то необычайное счастье, положил руки на плечи Дэвида и с жаром и в то же время с безнадежностью в голосе сказал:
 — Я хотел бы, Дэвид, чтобы вы навсегда остались со мной. Я становлюсь моложе и счастливее при мысли о том, что есть кто-то, заменяющий мне сына.
 В душе Дэвида все возрастало странное, настойчивое беспокойство. Каждый раз, когда он смотрел на лицо девушки, по его жилам пробегал трепет: ему хотелось снова отправиться в путь.
 Однако после первых двух недель Дэвид не мог пожаловаться на однообразие жизни. «Замок», лежал в центре обширной страны звероловов. В сорока милях к северу от него находился пост Гудзоновой компании. Но отец Ролан имел дело только со звероловами. Все они, рассеянные на пространстве тысячи квадратных миль, были его «детьми». Отдохнув две недели, отец Ролан снова принялся за свои бесконечные поездки, и Дэвид всюду сопровождал его; индейцы и метисы и редко встречавшиеся французы очень любили, едва не боготворили отца Ролана. Все эти люди явились откровением для Дэвида. Они жили дикой, примитивной жизнью, которую многие не выносили и умирали. Теперь Дэвид понял, почему страна, занимавшая пространство, в десять раз большее, чем штат Огайо, имела всего двадцать пять тысяч жителей — население маленького городка. Им — мужчинам, женщинам и маленьким детям — приходилось слишком туго затягивать свои пояса. Отец Ролан много говорил об этом. В течение долгих, ужасных зимних месяцев им приходилось влачить полуголодное существование; а для того чтобы окончательно не умереть с голоду, они ловили в западни пушных зверей для прекрасных варварок, населяющих большие города.
 Приглядевшись к суровой жизни звероловов, Дэвид понял, какую громадную работу вел отец Ролан. В стране, центром которой являлся «замок», жило двести сорок семь человек — мужчин, женщин и детей — и все они любили отца Ролана так, как вряд ли любили когда-нибудь на земле другого человека. В каждой хижине, которую посещал время от времени отец Ролан, его ждал какой-нибудь знак внимания: в одном месте — редкая, дорогая шкурка, в другом — пара мокасин, в третьем — пара лыж, но чаще всего — шкурки пушных зверей. И ни разу не случалось, чтобы отец Ролан, в свою очередь, не оставлял чего-либо — обычно какой-нибудь одежды, такой толстой и теплой, какой ни один индеец не в состоянии был купить для себя в факториях. Два раза каждую зиму отец Ролан отправлял Торо несколько саней, нагруженных подарками его «детей». А Торо продавал их и посылал обратно еще больший груз предметов первой необходимости, попадавших с помощью своеобразного обмена в хижины лесных обитателей.
 — Если бы только я был богат… — заговорил как-то вечером в «замке» отец Ролан. — Но у меня, Дэвид, нет никаких средств. Я могу сделать только десятую часть того, что мне хотелось бы. В этой стране всего восемьдесят семей, и мне кажется, что каждая семья, потратив сто долларов не в факториях, а там, на юге, смогла бы обеспечить себя всем необходимым для длинной суровой зимы. На сто долларов в Виннипеге можно купить столько же, сколько в факториях получает индеец-зверолов за шкурки стоимостью в тысячу долларов; а набрать шкурок больше чем на пятьсот долларов никому не удается. Это возмутительно, но я ничего не могу сделать. Я не решаюсь помочь звероловам продавать шкурки помимо Компании, так как это вызвало бы большой скандал. Но если бы у меня были деньги…
 Обо всем этом Дэвид и сам думал. В конце января Торо были отправлены две упряжки вместо одной. Мукоки сопровождал их и имел при себе половину всех бывших у Дэвида денег — полторы тысячи долларов.
 — Я предполагаю каждый год посылать им подарки на сумму вдвое большую, — сказал Дэвид. — У меня хватит средств. Мне думается, что это доставит мне огромное удовольствие, а время от времени я буду возвращаться сюда, чтобы повидаться с вами.
 Впервые он заговорил о том, что не собирается навсегда остаться с отцом Роланом. В нем все укреплялось убеждение, что недалеко то время, когда он расстанется со своим другом. Странно, но это убеждение становилось сильнее в те минуты, когда отец Ролан находился в запертой комнате и тихо играл на скрипке. Дэвид никогда не упоминал о той комнате и делал вид, что она его вовсе не интересует, хотя в действительности мысль о ней неотступно преследовала его.
 Однажды вечером они вернулись в «замок » после посещения хижины метиса , у которого заболела жена. Поужинав, отец Ролан ушел в таинственную комнату. Как всегда, он играл на скрипке. Но затем на долгое время воцарилась тишина. Когда отец Ролан вышел и сел против Дэвида за маленький столик, на котором лежали их книги, Дэвид чуть не вскрикнул от удивления: на плече отца Ролана блестел, напоминая в свете лампы шелковую нитку, длинный волос — волос женщины. Внезапно отец Ролан увидел эту шелковистую нить и, изменившись в лице, осторожным движением снял волос со своего плеча, а затем встал из-за стола и снова ушел в комнату за запертой дверью. Сердце Дэвида сильно забилось. Он не мог отдать себе отчета, почему это событие произвело на него такое необычайное впечатление. И больше, чем когда бы то ни было, ему захотелось заглянуть в вечно закрытую комнату.
 В том году на Севере февраль ознаменовался большими бурями. «Месяц Голодной Луны»— говорили индейцы, а это означало болезни, а значит, и постоянные разъезды для отца Ролана. Он и Дэвид почти беспрерывно были в пути, а те трудности, которые им приходилось преодолевать, окончательно закалили Дэвида. В обширной пустынной дикой стране ничто больше не внушало ему страха. Он познакомился с жесточайшими бурями; спал на снегу, укрывшись только своими одеялами; сопровождал отца Ролана в самые темные ночи, когда, казалось, ни один человек не мог бы найти дороги; он видел смерть. Особенно сильное впечатление произвела на него смерть молодой француженки, мертвое лицо которой поражало необычайной красотой. Ей, вероятно, было столько же лет, сколько и девушке, карточку которой он хранил на своем сердце.
 Вскоре после этого, в начале марта, Дэвид окончательно решился. Теперь не было никаких оснований откладывать свое путешествие: он чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы преодолеть все препятствия. Три месяца закалили его и сделали крепким, как скала. Он превзошел отца Ролана в стрельбе и из винтовки и из револьвера. Однажды он прошел на лыжах сорок миль за день. Это было тогда, когда они прибыли как раз вовремя, чтобы спасти жизнь маленькой дочери Жана Круассэ, который жил на Великом Громе. После этого случая Круассэ и его жена-метиска готовы были отдать свою жизнь за отца Ролана и за Дэвида, в котором лесные жители стали видеть постоянного помощника отца Ролана. Дэвид видел их возрастающую любовь к себе, их радость при его прибытии, их печаль при его уходе и чувствовал полное удовлетворение, какого он никогда прежде не испытывал. Он знал, что когда-нибудь снова вернется к ним, и уверял в этом отца Ролана.
 Отец Ролан не расспрашивал Дэвида о его «друзьях», живших в западных горах. Но каждый вечер он помогал ему намечать путь по имевшимся в «замке» картам, давая целый ряд сведений, которые Дэвид записывал в специальную книжку, и снабжал его письмами к своим знакомым, с которыми он встретится на пути. Когда снег принял грязноватый оттенок и время ухода Дэвида приблизилось, отец Ролан не мог скрыть своего подавленного настроения и стал проводить больше времени в запертой комнате. Несколько раз перед тем, как войти в комнату, он, казалось, колебался, словно ему что-то хотелось сказать Дэвиду. Дважды Дэвиду почудилось, что отец Ролан сейчас предложит ему войти вместе с ним. В конце концов он пришел к убеждению, что его друг хочет посвятить его в тайну, скрывавшуюся за запертой дверью, но боится заговорить. В конце марта то, чего Дэвид ожидал, случилось, но случилось странным образом. Поиграв на скрипке, отец Ролан вышел из комнаты. Он запер дверь и, надевая шапку, сказал:
 — Я на часок уйду, Дэвид. Я пойду в хижину Мукоки.
 Он не предложил Дэвиду сопровождать его, а, выходя, уронил на пол ключ, который упал с громким стуком. Отец Ролан должен был услышать стук, и если бы он уронил ключ случайно, то, без сомнения, поднял бы его. Но он не обратил на это внимания и быстро вышел, не оглянувшись. Несколько минут Дэвид, не вставая с места, пристально смотрел на ключ. Он мог означать только одно: ему предложено войти в комнату одному. Дэвид не мог сомневаться в этом, увидев, что отец Ролан не потушил в запертой комнате свет. Подождав минут пять, он поднял ключ.
 Повернув ключ в замке, он поколебался: ему пришла в голову мысль, что если он ошибся, то результаты его ошибки будут ужасны. Затем он медленно открыл дверь и вошел. Прежде всего он увидел старинную бронзовую лампу, стоявшую на столе посреди комнаты. Осмотревшись, Дэвид сначала не заметил ничего особенного. Внезапно в его голове промелькнула мысль, взволновавшая все его существо: он стоял в комнате женщины! В этом нельзя было сомневаться. Казалось, что женщина только недавно ушла отсюда. Около стены стояла опрятная кровать, покрытая белым одеялом. Она оставила на кровати свой капот. На стене висели ее платья и длинное пальто странного фасона с большим меховым воротником. В углу стоял старинный маленький туалетный столик, а на нем — щетки и гребенка, большая красная подушка для булавок и другие мелочи. Там, где висели платья, Дэвид заметил пару дамских лыж и пару мокасин. На камине стояла высокая ваза с высохшими стеблями цветов. Только через несколько минут Дэвид сделал самое замечательное открытие: между лампой и кроватью стоял второй стол, накрытый на двоих. Да, на двоих. Нет, на троих, ибо несколько в тени Дэвид заметил грубо сделанный высокий стул, а на нем лежали маленький нож и вилка, детская ложечка и маленькая оловянная тарелка. До крайности пораженный, Дэвид стал искать дверь, в которую могла бы незаметно входить женщина. Но двери не было, а единственное окно находилось так высоко, что человек, стоящий снаружи, не мог бы заглянуть внутрь.
 Дэвид обратил внимание на то, что все вещи очень старые. Теперь в «замке» отца Ролана не едят больше из оловянных тарелок: дорожка, лежавшая на полу, совсем выцвела. Да, это была комната женщины, но женщина давно покинула ее, и ребенка давно уже здесь нет.
 В первый раз Дэвид внимательно посмотрел на стол, где стояла большая бронзовая лампа. Рядом с ней лежала скрипка отца Ролана. Он приблизился на несколько шагов и заглянул за лампу; его сердце внезапно сильно забилось. Сверкая на вылинявшей красной скатерти, лежала перевязанная белой лентой длинная толстая коса темных волос.
 Охваченный сомнением, Дэвид медленно направился обратно к двери. Неужели отец Ролан хотел, чтобы он видел все это? Какой-то комок подступил к его горлу. Он сделал ошибку, большую ошибку. Отец Ролан не мог нарочно уронить ключ, это произошло случайно. Дэвид вышел из комнаты, запер за собой дверь и, положив ключ на пол в том месте, где нашел его, снова уселся и взял книгу. Но он не мог читать, так как едва различал строчки. Просидев в таком состоянии минут десять, Дэвид услышал быстрые шаги, и через несколько мгновений отец Ролан вошел в комнату. Он явно волновался и, входя, бросил взгляд на комнату, из которой Дэвид недавно вышел. Затем отец Ролан перевел взгляд на пол. Ключ блестел на том месте, куда он упал. С радостным восклицанием отец Ролан быстро схватил его.
 — Я думал, что потерял свой ключ, — проговорил он с легким нервным смехом.
 Затем, глубоко вздохнув, он продолжал:
 — Сейчас идет снег, сильный снег. И на несколько дней установится хороший санный путь. Вы знаете, как мне не хочется, чтобы вы покинули меня; но если вы твердо решили ехать, нам следует поторопиться. Больше снега не выпадет. Мукоки и я проводим вас до Оленьего озера, которое находится на расстоянии двухсот миль к северо-западу отсюда. Дэвид… вы должны идти?
 Дэвиду казалось, что два маленьких кулачка били его в грудь в том месте, где лежала карточка.
 — Да, я должен идти, — ответил он. — Я решил окончательно. Я должен идти.




 Глава XV. ГОРЫ


 Через десять дней после своего посещения таинственной комнаты в «замке», Дэвид крепко пожимал руку отца Ролана, прощаясь с ним у фактории Белого Дикобраза, расположенной на реке Кочрэн, в двухстах семидесяти милях от озера Год. В эти последние мгновения, когда его упряжка уже была готова тронуться в обратный путь, отец Ролан не пытался говорить. В глубине души он не сомневался, что Дэвид никогда не вернется, что он снова попадет в цивилизованную страну и со временем забудет о «замке»и его обитателях. Отпуская руку Дэвида, отец Ролан отвернулся, чтобы скрыть предательское мигание глаз. А голос Дэвида как-то странно дрожал. Он понимал, о чем думает его друг.
 — Я вернусь, — крикнул он вслед отцу Ролану, когда тот направился к Мукоки и собакам. — Я вернусь в будущем году!
 Только тронувшись в путь, отец Ролан обернулся назад и махнул рукой. Дэвид попытался крикнуть еще что-то, но голос ему изменил, и он тоже только помахал рукой. Он никогда не предполагал, что между мужчинами может существовать такая дружба. По мере того как сани отца Ролана становились все меньше и меньше, Дэвида стал охватывать внезапный страх и чувство великого одиночества — страх перед тем, что вопреки его желанию, они больше не встретятся, чувство одиночества, которое испытывает человек при виде все увеличивающегося пространства между собой и своим единственным другом. Единственный друг! Человек, который спас его от самого себя, указал ему путь, заставил бороться. Дэвид не мог подавить крика отчаяния, сорвавшегося с его губ. Тихий визг раздался в ответ; он взглянул на Бэри, который лежал на снегу в нескольких шагах от него. Глаза животного, казалось, говорили: «Я здесь, хозяин». Дэвид протянул руку, и Бэри, дрожа от радости, подошел к нему. Все же он не один.
 В некотором отдалении, у своих запряженных собаками саней, стоял старик-индеец, который должен был довезти Дэвида до фактории Фондюлак на озере Атабаска. Индейца звали Опсо-Джи, что означает Полярная лисица. Отец Ролан уговорился с ним, чтобы тот за сто долларов довез Дэвида от Белого Дикобраза до Фондюлак, находившегося в трехстах милях к северо-западу. Опсо-Джи был уже готов и щелканьем своего длинного бича из лосиной кожи напоминал об этом Дэвиду. Дэвид попрощался с фактором и служащими Компании и не имел больше оснований медлить. Они тронулись в путь через маленькое озеро.
 Только с наступлением ночи, когда Дэвид сидел в одиночестве у своего костра, он стал отдавать себе отчет в том, что предпринятое им путешествие будет невеселым. Индеец спал, как будто понимал, что его хозяин в подавленном настроении, а, прижавшись к ногам Дэвида, неподвижно лежал Бэри. В голове Дэвида проносились все те же вопросы, но в эту ночь они имели для него новое, более глубокое значение. Он думал о том, что отец Ролан не поверил бы ему, если бы узнал действительные причины его удивительного предприятия. Именно так — удивительного предприятия. Найти девушку. Девушку, которую он никогда не видел, которая к тому времени, когда он достигнет цели своего путешествия, может оказаться на другом конце света… или замужем. А если он найдет ее, что он ей скажет? Что он сделает? И почему, наконец, ему так хочется найти ее? «Кто его знает», — проговорил Дэвид вслух и лег спать.
 На следующее утро светило чудесное солнце. Мир снова был бел и прекрасен; Дэвид быстро разрешил все сомнения, мучившие его несколько часов тому назад.
 Теперь с каждым днем солнце становилось все теплее и теплее, и по мере приближения весенней распутицы возрастали мрачность и беспокойство Опсо-Джи. Он не отличался разговорчивостью, но часто повторял Дэвиду о том, какой тяжелый обратный путь предстоит ему и собакам, если оттепель наступит раньше, чем он предполагал. Дэвид удивлялся выносливости старого индейца, в особенности когда они в один день проделали сорок миль по льду озера Уолэстон. К полудню кое-где снег уже начинал таять. Когда они наконец добрались до Фондюлака, в низинах появилась вода, и Опсо-Джи, не отдохнув и часа, пустился в обратный путь.
 Было начало апреля, и фактория напоминала Дэвиду громадный улей, куда, подобно несущим мед пчелам, стремились звероловы. По последнему снегу приезжали обитатели сотни разбросанных хижин и привозили с собой шкурки. Дэвиду посчастливилось. В первый день его прибытия Бэри едва не загрыз громадного пса маламутской породы, который слегка укусил Дэвида, когда тот бросился спасать его. Между хозяевами обеих собак мгновенно возникла дружба. Француз Бувэ, хозяин маламута, жил у залива Копыто в пятидесяти милях от Форт-Чипевайана и в ста пятидесяти милях прямо к западу от Фондюлака. Он охотился на лисиц.
 — Я привожу шкурки сюда, мсье, — объяснил он, — потому что у меня произошла стычка с фактором в Форт-Чипевайане, и я ему выбил два зуба.
 Он пришел в восторг, узнав, что Дэвид собирается идти на запад. Через два дня они вместе выехали в путь на санях, тяжело нагруженных припасами. Полозья глубоко врезались в талый снег, но под ним еще держался толстый лед озера Атабаски, и дорога оказалась очень плохой.
 Как-то во время разговора Бувэ спросил Дэвида:
 — Зачем вы идете на запад?
 Вопрос был поставлен ребром, и Дэвид был вынужден на него ответить.
 — Только для того, чтобы немного закалиться, — объяснил он. — Путешествую от безделья.
 «А разве это такая уж Неправда?»— подумал он позже. Он пытался убедить себя, что путешествует действительно без всякой цели, но в то же время его рука невольно прикасалась к лежавшей в кармане карточке девушки.
 Дэвид провел неделю у француза. Затем они направились к Форт-Чипевайану, идя вдоль озера и обогнув его край. Бую исключительно из чувства дружбы сопровождал его. Уже встречались большие пространства, где снег почти совсем стаял, и они шли пешком, неся на плечах пятидесятифунтовые тюки. Когда до форта осталось десять миль, Бувэ повернул назад, объясняя это тем, что выбить два зуба у фактора, в особенности у главного фактора Атабаского округа, дело нешуточное. Через несколько часов Дэвид встретился с фактором и убедился, что Бувэ говорил правду: отсутствие двух зубов бросалось в глаза. Фактора звали Хетчет. Сначала он отнесся к Дэвиду холодно и недоверчиво, но, прочтя письмо отца Ролана, сразу растаял и трижды в течение пяти минут пожал руку Дэвида. На радостях он открыл четыре жестянки с омарами, а вечером усадил своего гостя играть в крибедж 2 и семь раз подряд обыграл его. Он сообщил о себе, что он холост. Ненавидит женщин. Если бы они не были нужны для появления на свет нового поколения звероловов, он ничего не имел бы против того, чтоб они все вымерли. Они никогда не приносят добра. Всегда доставляют неприятности. Хетчет высказывал свои убеждения короткими, отрывистыми фразами, словно боясь, что ему не хватит дыхания или запаса слов. Может быть, причиной тому были и его зубы. Туда, где зияло пустое пространство от двух недостающих зубов, он всовывал чубук своей трубки, и, когда он говорил, чубук стучал, точно кастаньеты.
 Дэвид явился в благоприятный момент, самый благоприятный момент, как сказал ему Хетчет. Зима оказалась очень удачной и принесла хороший доход Компании. Как только он отправит шкурки в форт Мак-Муррей, он предпримет большой объезд. Баржи, нагруженные шкурками, были готовы и ждали только вскрытия озера, чтобы пуститься в путь по Атабаске к югу. А он сам в своей большой военной пироге двинется на запад. Конечным пунктом его путешествия явится фактория «Надежда Гудзона», а оттуда всего двести пятьдесят миль до тех мест, куда направляется Дэвид. Сердце Дэвида забилось сильнее: это превосходило все его ожидания. Все складывалось так хорошо, что казалось прямо невероятным.
 — Вы можете проделать путь со мной, — заявил Хетчет. — Не будет никаких расходов. Будете есть, курить. Приятное путешествие. Лед сойдет к середине мая. Через две недели. Пока что будет чертова пропасть времени для игры в крибедж.
 И каждый вечер они играли в крибедж. А днем Дэвид присматривался к жизни фактории. Время летело почти незаметно.
 В середине мая, через четыре дня после того, как баржи, нагруженные шкурками, отправились по Атабаске к югу, они пустились в путь к западу. Дэвиду никогда не приходилось видеть ничего похожего на большую военную пирогу Хетчета: вместительностью она не уступала маленькому судну, а на воде держалась так же легко, как перо. Четыре сильных индейца из племени Собачьих Ребер сопровождали их в качестве гребцов. Когда возник вопрос о Бэри, Хетчет выразительно топнул ногой.
 — Что?! Иметь такого проклятого пассажира, как собаку?! Никогда. Пусть он бежит по берегу или подохнет.
 Бэри, если бы его спросили, наверно, и сам предпочел бы путешествовать по суше. День за днем он бежал за пирогой, переплывая потоки, пробираясь сквозь болота и леса. Это было нелегкое дело: часто пирога делала по тридцать пять миль в день, а дважды прошла по сорок. Но Хетчет хорошо кормил Бэри, и каждую ночь на стоянке Бэри спал у ног Дэвида. На шестой день они добрались до форта Верстмильон. Хетчет держался там, как король; ведь он приехал в качестве ревизора, ревизора Компании. Через двадцать дней они прибыли в форт Сент-Джон, откуда оставалось всего пятьдесят миль до фактории «Надежда Гудзона». Здесь Дэвид впервые увидел горы. До них было семьдесят миль, но их снежные пики ясно вырисовывались на фоне голубого неба. Дэвид с сильно бьющимся сердцем разыскал на карте то место, к которому стремился. Он почти достиг цели! С каждым днем горы становились ближе. В фактории «Надежда Гудзона» ему чудилось, что он может различить темные леса, покрывающие склоны. Хетчет смеялся над его фантазией: до гор оставалось еще сорок миль. Мак-Вей, фактор «Надежды Гудзона», с любопытством взглянул на Дэвида, когда тот сообщил, куда он направляется.
 — Вы первый белый, собирающийся проделать этот путь, — проговорил он, и сомнение звучало в его голосе. — Подняться вверх по течению Финлея до Куадочи еще мыслимо. Но дальше… — он покачал головой. — От Куадочи еще семьдесят миль до Стайкайн, — продолжал он, водя пальцем по карте. — Какой дьявол возьмется провести вас там? Надо перевалить через скалистый хребет. Тропинок нет. Там нет даже ни одного поста. Слишком суровая страна. Даже индейцы не хотят там жить.
 Несколько секунд он помолчал, словно глубоко задумавшись.
 — Старый Товаскук и его племя сейчас на Куадоче, — продолжал он с проблеском надежды в голосе. — Он смог бы. Но я не уверен в этом. Я пошлю с вами человека, чтобы тот повлиял на Товаскука. А вам советую захватить с собой на несколько сот долларов припасов. Может быть, это побудит его довести вас до конца.
 Три дня спустя, в сопровождении метиса, Дэвид покинул факторию. Теперь Бэри путешествовал в челноке. Горы вырисовывались все яснее, а на второй день они очутились среди них. С этого момента началась трудная работа: приходилось продвигаться против быстрого течения Финлея. Дэвиду казалось, что половину времени они проводили среди ревущих порогов. Двадцать семь раз за пять дней им пришлось переносить на себе по берегу челноки и припасы. Они потратили пятнадцать дней, чтобы сделать путь в восемьдесят миль. Затем продвигаться стало легче. Двадцатого июля они сделали последний привал перед Куадочи. Солнце стояло еще высоко, но они устали, совершенно выбившись из сил. Дэвид посмотрел на карту и на свои заметки в записной книжке. С того дня, как он, отец Ролан и Мукоки выехали из «замка», он проделал почти полторы тысячи миль! А осталось ему меньше ста. Только перевалить эти горы — и он очутится у цели, которая находится где-то за ними. Это казалось легким делом. Если старый Товаскук откажется помочь ему, он пойдет туда один. Да, один. Как-нибудь он и Бэри найдут дорогу. Дэвид возлагал на Бэри исключительные надежды. Вместе они смогут преодолеть все препятствия. А через неделю-другую они найдут девушку.
 И потом…
 Он долго смотрел на карточку, освещенную лучами заходящего солнца.




 Глава XVI. «ЭТО — МОЙ МЕДВЕДЬ»


 Была неделя Большого Праздника, когда Дэвид со своим спутником прибыл в деревню Товаскука. Сорок-пятьдесят человек, составлявшие племя Товаскука, безобразно размалевались и в своих причудливых костюмах, как заметил Дэвид метису, напоминали чертей. Сам Товаскук надел на себя большую медвежью голову, над которой торчали два буйволовых рога, и целыми часами кривлялся и плясал перед идолом, оглашая воздух заунывным пением молитв. Шел четвертый день празднеств — «кизикоу», день Хорошей Охоты, и все племя надрывало свои глотки мольбами о том, чтобы горные звери сами приходили к хижинам, где их можно будет убить без всякого труда. В эту ночь Товаскук явился в лагерь Дэвида, расположенный на некотором расстоянии от деревни; он хотел посмотреть, чем можно поживиться у белого человека. Дэвид молча сидел, стараясь по жестам понять, о чем говорили метис Жак и старый вождь. Когда Товаскук, тяжело вздохнув, поднялся и ушел, Жак передал весь разговор. Старый индеец сказал, что путь через горы неимоверно тяжел. Он однажды побывал на Стайкайне. Переход продолжался десять дней. Приходилось подниматься выше облаков. Он никогда не повторит этого путешествия. Есть только одна надежда. К его племени принадлежит один молодой охотник за медведями по имени Кио. Он еще не совершил ни одного подвига, но жаждет проявить свою удаль, в особенности потому, что он влюблен в дочь знахаря, которую зовут Кваква-Писью — Бабочка. Чтобы доказать Бабочке свою храбрость, Кио, может быть, согласится пойти. Товаскук отправился за ним. Кио, конечно, вознаграждения не возьмет; оно пойдет Товаскуку, который удовлетворится припасами на сумму в двести долларов.
 Некоторое время спустя старый вождь вернулся с Кио. Кио был очень молод и гибкостью напоминал ласку. Он выслушал предложение. Он пойдет. Он пойдет до слияния рек Питмен и Стайкайн, если Товаскук пообещает отдать ему Бабочку. Товаскук, глядя жадными глазами на припасы, которые Жак заманчиво разложил, кивнул головой в знак согласия.
 — Завтра, — проговорил Кио, которому уже не терпелось. — Завтра можно отправляться.
 В течение ночи Жак тщательно приготовил два тюка, который Дэвид и Кио должны были нести на плечах, так как весь путь им предстояло проделать пешком. Груз Дэвида, считая и его винтовку, составлял пятьдесят фунтов. Жак провожал их в путь и напоследок предупредил Дэвида, чтобы тот хорошенько наблюдал за Кио.
 Кио оказался очень общительным и довольно симпатичным юношей. Он не знал ни одного слова на языке белых, но великолепно жестикулировал. Первую ночь они провели почти у самой вершины. Кио хотел добраться до находившейся внизу более теплой долины, но ноги и спина Дэвида давали о себе знать; дальше они не пошли. Резкий ветер дул со снежных вершин; Дэвид ощущал пронизывающую сырость облаков. Но все это его не трогало. Он почти достиг конца своего пути.
 День за днем продолжали они продвигаться к западу. Это путешествие через горные хребты было ужасно. Дэвиду казалось, что среди громадных гор он и его спутник походили на маленьких карабкающихся муравьев. По временам чувство собственной ничтожности почти пугало его. Страх светился в глазах Кио, когда он с вершин смотрел вниз в долины.
 Рано утром на одиннадцатый день они добрались до слияния рек Питмен и Стайкайн, и немного спустя Кио пустился в обратный путь. Дэвид и Бэри остались одни в большой, залитой солнцем стране, поражавшей своей красотой и величием. Уже наступил июль. Повсюду в долинах и по склонам гор слышалось тихое, однообразное журчание рек и ручейков, спускавшихся с вечных снегов. Нежные ароматы разливались в воздухе. Зеленая трава покрывала землю; солнечные склоны пестрели белыми, красными и пурпурными пятнами первых цветов: фиалок, незабудок, диких астр и гиацинтов. Дэвид смотрел на все окружающее и наслаждался его великолепием. Целых два дня он оставался здесь. Он страстно хотел идти вперед, но в то же время колебался и выжидал. Ему казалось, что он должен привыкнуть к этому безлюдному миру, прежде чем рискнуть двинуться дальше одному. Он не мог заблудиться. Жак уверял его в этом, и Кио жестами подтвердил то же самое, несколько раз указав на широкую неглубокую реку, которая бежала впереди. Дэвид должен был только следовать вдоль нее. Если долго, быть может, много недель идти по ее течению, то она приведет к поселку белых на берегу океана. Но гораздо раньше на его пути встретится речка Файрпен. Таким образом, не страх заблудиться удерживал Дэвида. Его удерживало чувство одиночества. Он должен был собраться с духом. А пока что он чинил свои сапоги и лечил ноги Бэри, пораненные во время пути по каменистым горам.
 На утро третьего дня Дэвид взвалил на плечи свой тюк и двинулся в путь. Бэри бежал рядом; оба они все время напряженно всматривались вдаль. Они очутились в стране, полной дичи. По песчаному берегу реки всюду виднелись следы диких обитателей долины и прилегающих гор. Три раза в течение этого дня Дэвид издали видел лося, а однажды после полудня он заметил на зеленом склоне гризли. К вечеру ему повезло: стадо горных баранов спустилось к реке, чтобы напиться; ему удалось незамеченным подойти к ним и убить молодого барашка. За ужином Дэвид и Бэри наслаждались свежим мясом.
 На пятый день своего пребывания в долине Дэвид подошел к тому месту, где горы западного берега расступились, образуя долину, по которой протекала широкая неглубокая река, очень походившая на Стайкайн. Вдоль ее берегов тоже тянулись песчаные полосы. Дэвид решил, что это Файрпен. Его сердце сильно забилось, когда он вместе с Бэри направился вверх по ее течению. Где-то поблизости, вероятно, находится хижина Тэвиша, если только она не разрушена. А недалеко от того места, где жил Тэвиш…
 Дэвид медленно продвигался, тщательно осматривая оба берега реки и внимательно прислушиваясь. Каждое мгновение он ожидал услышать звук, новый звук. Он также вглядывался в белые полосы чистого песка. На них виднелись следы диких зверей. Однажды его сердце оборвалось, когда он увидел след медведя, сильно напоминающий след от мокасина. Это была страна медведей. Вдоль всей реки виднелись отпечатки их лап, такие многочисленные и свежие, что Бэри начал волноваться. Дэвид шел до тех пор, пока не наступила темнота. Ему хотелось идти дальше, но он все же остановился, развел костер и сварил себе ужин. Долго еще он сидел при свете луны, куря свою трубку и продолжая прислушиваться. Он старался не думать. Завтрашний день должен дать ответ на все мучившие его вопросы. Он поздно улегся спать и проснулся с зарей.
 По мере продвижения Дэвида вперед река становилась уже, а местность принимала более дикий характер. В полдень Бэри внезапно остановился, точно вкопанный, ощетинился и тихо, угрожающе зарычал.
 — Что случилось, дружище? — спросил Дэвид.
 Он подошел к Бэри; сердце его отчаянно забилось, словно собиралось выскочить из груди: на песке виднелся отпечаток обутой в мокасин ноги! Это был отпечаток маленькой ноги, скорее ноги мальчика. Только через некоторое время Дэвид обратил внимание на то, что Бэри ощетинился и заворчал на другой след: след медведя, большой, глубоко вдавившийся в песок. Следы медведя шли вверх по течению реки в том же направлении, что и следы мокасин. Они были самого недавнего происхождения, если только Бэри понимал толк в этих вещах.
 Дэвид продолжал свой путь. Так как человека не интересовал медведь, а собаку не интересовал мальчик-индеец, то Дэвид пошел по следам мокасин, а Бэри — по следам когтистых лап. Расстояние между ними не превышало десяти футов. Внезапно они сошлись! Дэвид заметил, что медведь прошел здесь вторым, так как его большая лапа стерла часть следа мокасина. Он не придал этому особого значения и продолжал идти вперед. Мокасины резко свернули вправо, и медведь последовал за ними. Несколько дальше мокасины свернули влево — медведь опять следовал за ними. Сердце Дэвида забилось. Если вначале он думал, что это случайность, теперь он уже не мог сомневаться: зверь преследовал человека. Дэвид взглянул на свою винтовку, чтобы убедиться, что она в полном порядке. Бэри рычал. Его белые клыки сверкали; мрачный огонь горел в его глазах. По телу Дэвида пробежала дрожь: без сомнения, за это время когти успели уже нагнать мокасины.
 То был гризли. Об этом говорил размер следов. Пройдя полосу гравия, Дэвид снова очутился на мелком песке и начал опять тщательно рассматривать оба следа. Крик удивления сорвался с его губ.
 Теперь мокасины следовали за гризли.
 Несколько секунд Дэвид не верил своим глазам. Но сомневаться не приходилось. Нога мальчика-индейца наступила на след медведя. Это казалось совершенно невероятным…
 Дэвид так и не довел до конца своих размышлений. То, что затем предстало его взору, не заставило его вскрикнуть. Он не издал ни звука. Совершенно ошарашенный, он, казалось, перестал дышать. В третий раз порядок таинственных следов на песке изменился; снова гризли следовал за мальчиком. Дэвиду пришла в голову мысль, не стало ли зрение изменять ему или не помутился ли его рассудок, и у него появились самые нелепые галлюцинации. И вследствие этого случившееся почти в эту же самую секунду не взволновало его так, как взволновало бы при других обстоятельствах. На короткий промежуток времени он счел это лишним доказательством своего безумия: если бы горы внезапно перевернулись и сохраняли равновесие, стоя на своих пиках, их вид не привел бы Дэвида в более бессмысленное оцепенение, чем вид девушки, которая в это мгновение появилась в двадцати шагах от него. Она появилась точно видение, выйдя из-за большого камня: немного старше, немного выше, чуть-чуть более дикая, чем она казалась ему на карточке. Но те же чудные волосы обвивались вокруг нее, и тот же вопрос светился в ее глазах, когда она удивленно смотрела на Дэвида. И руки ее были в таком же положении, словно она собиралась убежать от него. Он попытался заговорить. Позже ему казалось, что он даже сделал усилие протянуть к ней руки. Но силы изменили ему. Так они стояли на расстоянии двадцати шагов и пристально смотрели друг на друга. Неожиданно Дэвид пришел в себя: он услышал чьи-то медленные, тяжелые шаги. Из-за камня с другой стороны появился большой медведь. Чудовище находилось в десяти футах от девушки. Голос вернулся к Дэвиду: он издал крик предостережения и в то же мгновение поднял винтовку к плечу. Но девушка оказалась проворней его: с быстротой молнии она подлетела к огромному зверю. Она прислонилась к нему, обеими руками вцепилась в его шерсть, ее стройное тело дрожало, глаза метали искры в Дэвида. Его охватила слабость. Опустив винтовку, он приблизился на несколько шагов.
 — Кто… что… — пытался он заговорить и остановился будучи не в силах продолжать.
 Но девушка, казалось, поняла, что он хотел сказать. Она выпрямилась.
 — Я Мэдж О'Дун, — вызывающе сказала она. — А это мой медведь.




 Глава XVII. ДЭВИД ОБЪЯСНЯЕТ


 Стоя здесь, на фоне дикой природы, защищая своим трепещущим телом огромного зверя, девушка была прекрасна. В первый момент своего бесконечного изумления Дэвиду показалось, что он видит перед собой взрослую женщину; но потом он разобрал, что это была очень молодая девушка, почти ребенок. Быть может, это объяснялось вьющимися волосами, ниспадавшими длинными локонами на ее плечи и грудь, ее тонкой фигурой, короткой юбочкой, ясным взором ее больших синих глаз, а сверх всего тем, как она назвалась. Дэвид не слышал тихого рычания Бэри. Он проделал длинный путь, чтобы найти ее, и сейчас, когда она живая стояла перед ним, его ничто больше не интересовало. Положение создалось довольно затруднительное. Он ее так давно знал, ее образ никогда не покидал его, являясь ему даже во сне; и сейчас ему трудно было найти слова, чтобы заговорить. Когда слова наконец нашлись, они оказались самыми обыкновенными. В спокойном голосе Дэвида звучала убедительность.
 — Меня зовут Дэвид Рэн, — сказал он. — Я пришел издалека, чтобы найти вас.
 Последняя фраза была простым бесстрастным констатированием факта и не содержала в себе ничего внушающего страх; однако девушка еще теснее прижалась к медведю. Огромное животное стояло, не дрогнув ни одним мускулом, уставившись на Дэвида своими маленькими красными глазами.
 — Я не хочу возвращаться! — сказала она. — Я буду бороться!
 В ее звонком голосе слышалась смелость и решительность. Ее маленькие руки сжались в кулаки. Быстрым движением она откинула волосы с лица. Ее синие глаза потемнели от закипевшей ярости и походили на грозовые тучи. Свирепое маленькое существо. Она готова бороться. Готова наброситься на него, если он только приблизится.
 — Я не хочу возвращаться! — повторила она. — Я не хочу.
 Дэвид продолжал разглядывать девушку. В ее мокасинах виднелись дырки, короткая юбка была порвана, ее блестящие волосы спутались. Когда она их откинула с лица, Дэвид заметил темные круги от усталости под ее глазами и бледность ее щек. Выражение лица Дэвида заставило девушку усомниться в своих предположениях. Она быстро, несколько возбужденно подалась вперед и спросила:
 — Разве вы пришли не из Гнезда? Разве не они послали вас… за мной?
 Она указала рукой вниз на узкую долину и в ожидании ответа наклонилась в сторону Дэвида; ее рот слегка приоткрылся, волосы снова рассыпались по груди.
 — Я явился оттуда, — Дэвид указал на находившиеся позади них горы. — И прошел полторы тысячи миль. Я прежде никогда не бывал здесь и не знаю, где находится Гнездо, и что это такое. И я не собираюсь отвести вас туда, разве только вы сами захотите. Если кто-нибудь придет за вами, и вам придется бороться, я помогу вам. — Этот медведь кусается?
 Дэвид сбросил свой тюк и положил винтовку. Одну секунду девушка смотрела на него широко раскрытыми глазами, из которых постепенно исчезло выражение страха. Ее руки разжались. Внезапно она повернулась к огромному гризли и обвила своими полуобнаженными руками шею лохматого чудовища.
 — Тара, Тара, он не имеет к ним никакого отношения! — воскликнула она. — Он не имеет к ним никакого отношения… А мы думали, что имеет!
 С быстротой птицы она обернулась к Дэвиду.
 — Кто вы такой? — накинулась она на него, словно еще не слышала его имени. — Зачем вы пришли сюда? Что вам нужно здесь… в Гнезде?
 — Мне не нравится этот медведь, — нерешительно произнес Дэвид, увидя, что гризли сделал медленное движение в его сторону.
 — Тара не тронет вас, — сказала девушка. — Разве только вы прикоснетесь ко мне, и я закричу. Он попал ко мне еще совсем маленьким медвежонком и ни разу никому не причинил зла. Но он причинит! — Ее глаза снова потемнели, а в голосе послышалась странная суровая нотка. — Я его выдрессировала, — прибавила она. — Скажите, зачем вы идете в Гнездо?
 Дэвид много раз думал о том, что он скажет, когда найдет эту девушку, если это ему удастся. Но он предполагал встретиться с ней в более обычной обстановке и думал, что будет очень легко и просто рассказать, кто он такой и зачем пришел, и рассказать все это убедительно и понятно. Он ни в коем случае не ожидал увидеть девушку, о которой он мечтал, стоящую рядом с медведем. Но он не испытывал разочарования: в ней было что-то безумно привлекательное. Она производила впечатление дикого существа, прекрасной дриады. Он никогда не видел ничего похожего на эту Мэдж О'Дун с ее медведем. О'Дун! Дэвид внезапно вспомнил о женщине, встреченной им в вагоне трансконтинентального экспресса, о женщине, которая разыскивала человека по имени Майкл О'Дун. Без сомнения, эта женщина — ее мать. Она, наверно, тоже носила фамилию О'Дун.
 Девушка медленно отошла от медведя и остановилась в трех шагах от Дэвида.
 — Тара не тронет вас, — снова успокоила она его. — Пока я не закричу. А тогда он разорвет вас на клочки.
 Если при его появлении она обнаружила страх, то сейчас от этого страха не осталось и следа. Ее глаза напоминали темные горные фиалки. Теперь, когда она стояла так близко от него, она меньше походила на ребенка. Благодаря своей тонкой фигуре, она казалась выше, чем была на самом деле. Видя, что она собирается опять задавать ему вопросы, Дэвид поспешил спросить:
 — Почему вы боитесь, что кто-то придет за вами из Гнезда, как вы его называете?
 — Потому, что я убежала оттуда, — спокойно и бесстрашно ответила она.
 — Убежали? Когда?..
 — Два дня тому назад.
 Теперь Дэвид понял, почему у нее рваные мокасины, обтрепанная юбка, спутанные волосы, почему у нее такой утомленный вид. И только сейчас он заметил, что девушка нетвердо стоит на ногах и слегка покачивается, точно гибкий стебель цветка под дуновением ветра. В одно мгновение, забыв о медведе, он очутился рядом с ней, схватил ее за руки и потащил к плоскому камню, находившемуся в нескольких шагах от них. Девушка, не спуская с него удивленного взгляда, последовала за ним. Красные глаза гризли устремились на Дэвида, а на расстоянии нескольких шагов, между двумя камнями, распластавшись на брюхе, лежал Бэри и не сводил глаз с медведя. Все еще держа девушку за руку, Дэвид усадил ее на камень и, доверчиво улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза. В конце концов она-то и есть его маленький друг, та девушка, образ которой не покидал его с той ночи в хижине Торо, девушка, которая помогла ему выйти победителем из выпавшей на его долю борьбы, девушка, которая в течение многих месяцев вселяла в его душу веселье и мужество; и чтобы увидеть ее, он прошел полторы тысячи миль. Все это Дэвид рассказал ей. Вначале она, должно быть, подумала, что он не совсем в своем уме: это светилось в ее глазах, пока она, не вставляя ни слова, слушала его рассказ. Но немного спустя, ее рот приоткрылся, дыхание участилось, румянец залил щеки. Пусть даже этот человек не совсем нормальный, но все, что она услышала, казалось ей чудесным приключением, ворвавшимся в ее жизнь. Однако спокойный, ласковый тон, которым Дэвид излагал свою историю, словно стараясь передать фантастическую сказку понятными для ребенка словами, заставил девушку почувствовать к нему большое доверие. В глубине души она, конечно, отказывалась верить, что все это он совершил ради нее — отказывалась верить до тех пор, пока Дэвид, закончив свой рассказ, не показал ей в доказательство правдивости своих слов карточку.
 Девушка тихо вскрикнула, схватила карточку в руки и наклонилась над ней. Дэвид видел только ее прекрасные рассыпавшиеся каштановые локоны, чудесно блестевшие в лучах солнца. Он молча ждал, зная, что через несколько секунд выяснится все, о чем он только смутно догадывался.
 Когда она наконец отвела взгляд от карточки и подняла голову, в ее больших, удивленных глазах светился вопрос.
 Дэвид, не сомневаясь в правильности своего предположения, произнес:
 — Как это случилось, что вы были здесь, а не с вашей матерью в ту ночь, когда я встретил ее в поезде?
 — То была не моя мать, — возразила девушка, продолжая смотреть вопрошающим взглядом. — Моя мать умерла.




 Глава XVIII. ПОЧЕМУ МЭДЖ УБЕЖАЛА


 После того как Мэдж О'Дун спокойно сообщила, что ее матери нет в живых, Дэвид стал ждать ее дальнейших слов и несколько секунд не отдавал себе отчета, чем вызвано недоумение на ее лице. Затем он осознал, что девушка решительно не в состоянии понять, каким образом карточка могла попасть в его руки. Он рассказал ей о том, что женщина, забывшая эту карточку в вагоне трансконтинентального экспресса, разыскивала мужчину, носившего, как и Мэдж, фамилию О'Дун; но все это, по-видимому, девушке ничего не объяснило, и она ожидала, чтобы Дэвид снова заговорил. Он повторил свои соображения, что женщина в поезде, сильно беспокоясь, разыскивала человека по фамилии О'Дун; по всей вероятности, и ее фамилия была О'Дун, тем более, что она имела при себе карточку девушки, чья фамилия тоже О'Дун. Но это многозначительное совпадение не произвело на девушку никакого впечатления: она смотрела на него широко раскрытыми удивленными глазами, а когда Дэвид умолк, она снова проговорила:
 — Моя мать умерла. И отец тоже умер. И тетя моя тоже умерла — там, в Гнезде. У меня остался только дядя Гок, а он — негодяй. Есть еще Брокау. Он еще больший негодяй. Эту карточку он снял два года тому назад. Я выдрессировала Тару, чтобы он убил его, убил всякого, кто дотронется до меня, и я закричу.
 Дэвид с восторгом наблюдал, как потемнели ее глаза, а зрачки расширились и засверкали.
 — Он застал меня врасплох там, около реки. Он испугал меня. И он заставил дать ему разрешение снять меня. Он хотел, чтобы я сняла…
 Волна горячей крови прилила к лицу девушки. Ее сердце наполнилось яростью.
 — Теперь я бы его не испугалась… Если бы только он был один! — воскликнула она. — Я закричала бы, стала бы бороться, и Тара разорвал бы его на клочки. О! Теперь Тара знает, как это делать! Я научила его.
 — Он заставил дать ему разрешение снять вас, — произнес Дэвид спокойным голосом, желая продолжить прерванную тему разговора. — А затем…
 — После этого я видела одну из карточек у моей тети. Я хотела уничтожить ее. Я ненавидела карточку, ненавидела его. Но тетя просила меня этого не делать. Она в то время болела. Я любила ее. Каждый день она обнимала меня, а перед сном целовала. Обе мы боялись Гока — я не называла его дядей. Она боялась его. Однажды, когда он ругал ее, я набросилась на него и расцарапала ему лицо, а он оттаскал меня за волосы. Уф! Я еще и сейчас не могу этого забыть! Тетя часто плакала, и при этом обнимала меня крепче, чем обыкновенно. Так она и умерла, прижимая к себе мою полову и пытаясь что-то сказать. Но я не могла разобрать. Я плакала. Это произошло шесть месяцев тому назад. После ее смерти я обучила Тару… убивать.
 — А зачем, милая девочка, вы обучали Тару?
 Дэвид взял ее руку. Он чувствовал, как легкая дрожь пробежала по телу девушки.
 — Гнездо — ужасное место. Гок — ужасный человек. Брокау тоже ужасный. Гок послал куда-то туда, — она указала на север, — за Брокау. Он заявил, что я принадлежу Брокау. Что он хотел этим сказать?
 Она повернула голову и посмотрела Дэвиду прямо в глаза. На ее вопрос было трудно ответить. Ведь она еще ребенок…
 — Что Гок хотел сказать? — настаивала девушка. — Почему я принадлежу Брокау — этому большому животному?
 Лицо Дэвида приняло суровое выражение. Он нежно, успокаивающее сжал руку девушки и ласковым голосом спросил:
 — Сколько вам лет, Мэдж?
 — Семнадцать, — ответила она.
 — А мне тридцать семь. — Он, улыбаясь, повернулся к ней. — Посмотрите, — он снял шляпу. — Мои волосы стали седеть!
 Она бросила быстрый взгляд, а затем так внезапно, что у Дэвида захватило дыхание, провела рукой по его густым белокурым волосам.
 — Немного, — промолвила она. — Но вы не старый.
 Она опустила руку. Ее поступок был так же невинен, как поступок ребенка.
 — И все же я очень стар. Этот человек, Брокау, сейчас в Гнезде, Мэдж?
 Она кивнула головой.
 — Он там уже месяц. Он пришел после того, как Гок послал за ним, затем уходил и снова вернулся.
 — И теперь вы убежали от него?
 — От них всех, — ответила девушка. — Если бы там был только Брокау, я не боялась бы. Я позволила бы ему схватить меня, а затем закричала бы, и Тара убил бы его за меня. Но там еще Гок и другие. Они все ужасные, и я всех их боюсь, особенно с тех пор, как они стали сколачивать большую клетку для Тары. Гок говорит, что это для другого медведя, которого Брокау приведет с Юкона, но я знаю, что он лжет. Клетка для Тары.
 Внезапно ее пальцы вцепились в руку Дэвида и в первый раз он увидел за ее длинными ресницами мрачный огонь подлинного ужаса.
 — Почему я принадлежу Брокау? — говорила она с легкой дрожью в голосе. — Почему Гок это сказал? Неужели… мужчина… может купить девушку?
 Ее ногти вцепились в его руку. Но Дэвид не чувствовал боли.
 — Что вы хотите сказать? — спросил он, стараясь говорить спокойно. — Разве этот человек — Гок — продал вас?
 Задавая этот вопрос, Дэвид смотрел в сторону. Он начал понимать. В его воображении рисовалась ужасная возможность.
 — Я… не знаю, — ее слова прозвучали над самым его плечом. — Это случилось в позапрошлую ночь. Я услышала, что они ссорились, подошла к приоткрытой двери и заглянула в нее. Брокау дал моему дяде маленький мешочек с золотом, а затем еще один мешочек; я услышала, как он выругал моего дядю и сказал: «Она этого не стоит, но уж так и быть. Теперь она моя!»Я сама не знаю, почему я так испугалась. Не из-за Брокау. Мне кажется, меня испугало ужасное выражение лица этого человека — моего дяди. В эту же ночь Тара и я убежали. Как, по-вашему, зачем они хотели запереть Тару в клетку? Не думаете ли вы, что Брокау купил Тару, чтобы посадить его в эту клетку?
 Дэвид снова взглянул на девушку, в ее глазах светилась тревога.
 — Купил он Тару или меня? — настаивала она.
 — Откуда у вас появилась такая мысль, что он вас купил? — спросил Дэвид. — Что-нибудь… случилось?
 Вторично яркая краска залила ее щеки, а под опущенными ресницами глаза блестели, точно звезды.
 — Две недели тому назад он — это животное — схватил меня в темноте, держал меня и целовал!
 Вся трепеща, она вскочила и стала перед Дэвидом.
 — Я закричала бы, но это случилось в доме, и Тара все равно не смог бы прийти ко мне. Я царапала его, боролась, но он отгибал мою голову, пока мне не стало больно. В тот день, когда он дал моему дяде золото, он снова сделал попытку, но я ударила его палкой и убежала. О! Я ненавижу его! Он знает это. А мой дядя выругал меня за то, что я его ударила. Вот почему я убежала…
 — Я понимаю, — проговорил Дэвид, вставая и ласково улыбаясь ей в то время, как кровь в нем кипела. — Теперь вы верите тому, что я рассказывал о карточке? Как она старалась заговорить со мной, сказать мне, чтобы я торопился! Я пришел сюда как раз вовремя, не правда ли? Это будет хорошее развлечение для Брокау. И для вашего дядюшки Гока. Хорошее развлечение, а? — он рассмеялся. — Вы славное существо, Мэдж, и ваш медведь тоже.
 Через некоторое время Дэвид снова вспомнил о медведе и, взглянув в его сторону, взволнованно вскрикнул.
 Бэри и гризли пристально смотрели друг на друга. Для Бэри это был самый любопытный случай во всей его жизни; распростершись между двумя камнями, он тщетно пытался понять, почему его хозяин не бежит или не стреляет. А Тара медленно приближался к собаке. Его низко опущенная голова самым угрожающим образом раскачивалась из стороны в сторону; его огромная пасть раскрылась. Услышав внезапный крик Дэвида, девушка обернулась и разразилась нежным, как звон колокольчика, смехом.
 — Тара не тронет его, — поспешила она сказать, видя беспокойство Дэвида. — Он любит собак. Он хочет поиграть с… как его зовут?
 — Бэри. А меня Дэвид.
 — Бэри… Дэвид, посмотрите!
 В одну секунду девушка очутилась верхом на гризли и вцепилась пальцами в его густой мех. Улыбаясь, она посмотрела на Дэвида. Блестящие волосы окружали ее, подобно облаку, отливавшему в солнечных лучах красными и золотыми огнями.
 — Подойдите, — проговорила она, подзывая Дэвида рукой. — Я хочу дать Таре понять, что вы — наш друг. Ведь я, — ее глаза снова потемнели, — выдрессировала его, и надо ему объяснить, что вас нельзя трогать.
 Дэвид подошел к ним, не слишком радуясь предстоящему знакомству. Мэдж соскользнула с медведя, без колебания положила свои руки на плечи Дэвида и заставила его наклониться вместе с собой к самой голове и круглым, ничего не выражающим глазам Тары.
 В течение нескольких трепетных секунд она прижимала свое лицо к лицу Дэвида и, смотря прямо в глаза Таре, убедительным тоном разговаривала с ним. Дэвид смутно слышал, как девушка убеждала Тару никогда ни в коем случае не трогать этого человека. Он ощущал на шее и лице мягкие волосы, чувствовал теплое, нежное прикосновение ее руки к своей щеке и стоял, не шевелясь. Затем она убрала свои руки с его плеч, и он выпрямился.
 — Теперь он уж вас не тронет, — торжествующе воскликнула девушка.
 Ее щеки покрылись румянцем, но не румянцем смущения. Она сейчас так сильно напоминала ребенка; и в то же время Дэвид не мог не видеть в ней женщины, и его собственные щеки горели. Он заметил, как на ее лице внезапно появилось новое выражение: она смотрела на его тюк.
 — Мы ничего не ели с тех пор, как убежали, — просто проговорила она. — Я голодна.
 Она произнесла последнюю фразу таким детским тоном, что Дэвид почувствовал сильное желание не как женщину, а как ребенка сжать ее в своих объятиях. На одно мгновение это желание всецело поглотило его, и девушка подумала, что он ждет объяснений.
 — Я привязала наш узелок на спину Тары, и мы потеряли его ночью, когда карабкались по горам. Дорога шла так круто, что местами мне приходилось прибегать к помощи Тары и он тащил меня вверх.
 В одну секунду Дэвид подскочил к своему тюку, распаковал его и стал выкидывать на песок вещи. Девушка наблюдала за ним полными нетерпения глазами.
 — Кофе, грудинка, овсяная лепешка и картофель, — перечислял он свои небольшие запасы. — Теперь надо развести костер.
 Прежде чем Дэвид успел подняться, Мэдж уже перебегала с места на место, собирая на песке сухие сучья. Он несколько секунд стоял, любуясь грациозными движениями ее стройного тела, затем спустился к реке за водой. Пока он ходил, его мозг быстро работал. Мэдж, несмотря на свой возраст, еще совсем ребенок; ему казалось, что, убегая, она не вполне сознавала, какая ей грозила опасность. Он догадывался, что столько же, сколько за себя, она боялась за Тару. Когда она спрашивала о том, почему она принадлежит Брокау, может ли мужчина купить девушку, — ее глаза выражали не страх, а, скорее, удивление, недоумение. Он не сомневался в том, что «животное», о котором она ему говорила, добивается ее. Купить ее? Конечно, там в Штатах в больших городах подобные вещи происходили сотни, тысячи раз, происходят каждый день; но он с трудом мог представить себе, что это возможно здесь, среди сильных людей, живущих в постоянной борьбе с природой. Вероятно, в Гнезде есть и другие люди кроме этих двух, внушающих девушке ненависть и страх, — ее дяди Гока и «животного» Брокау.
 Когда Дэвид вернулся, Мэдж уже набрала небольшую кучу сучьев и сухого мха. Тара лениво растянулся на солнце, а Бэри все еще лежал между двумя камнями и не спускал с него глаз. Прежде чем разжечь костер, Дэвид разостлал одеяло и усадил на него девушку. Пока он хлопотал у костра, она не сводила взгляда с его лица. Он готовил обед и в это время успел ее о многом расспросить. Он узнал, что Гнездо принадлежит Гоку, который получил разрешение открыть там торговлю. К своему величайшему удивлению, Дэвид оказался вовсе не на Файрпене. Файрпен находился за цепью гор; к северо-западу от него жило довольно много индейцев. Девушка рассказала, что в Гнездо часто приходят люди с реки Тэки и с верховьев Юкона. Она думает, что это золотоискатели: Гок так говорил Найзикус — ее тете. Они приходили за виски, всегда за виски. И индейцы тоже приходили за водкой. Это был главный предмет, которым торговал Гок. Зимой он привозил с побережья много саней, нагруженных виски. Некоторые являвшиеся с Севера золотоискатели в большом количестве уносили его с собой. Она не понимала, зачем им так много виски. Выпив совсем немного, Гок превращался в зверя, и Брокау тоже, а индейцы совсем безумели. Гок не разрешает больше индейцам пить в Гнезде. Они должны забирать водку с собой в горы. Сейчас там набралось довольно много золотоискателей с Севера — десять-двенадцать человек. Пока Найзикус, ее тетя, была жива, она не боялась. Но теперь в Гнезде живет еще только одна женщина — старая индеанка, которая стряпает Гоку. Гок не хочет, чтобы другие женщины жили там. Она боится этих людей. Они все дрожат перед Гоком, а она знает, что Гок почему-то боится Брокау. С Найзикус она чувствовала себя счастливой, вполне счастливой. Найзикус научила ее читать, писать. Но когда ее тетя скончалась, все ужасно изменилось, особенно изменились мужчины. С каждым днем она их боялась все больше и больше.
 — Ни один из них не похож на вас, — откровенно сказала она Дэвиду, смотря на него блестящими глазами. — Я бы хотела всегда быть с вами!
 Дэвид повернулся, чтобы посмотреть, как Тара дремлет на солнце.




 Глава XIX. «Я НЕНАВИЖУ ЭТУ КАРТОЧКУ»


 Они ели, сидя друг против друга за чистым, плоским камнем, напоминавшем стол. Девушка не пыталась из ложного стыда скрывать свой голод. Дэвид с удовольствием смотрел, с каким аппетитом она уничтожала и грудинку, и овсяную лепешку, и картофель, и кофе, и в то же время сам не отставал от нее. Взглянув на Тару и Бэри, Мэдж произнесла:
 — Тара весь день ел корни, но что будет он есть? — и она кивком головы указала на Бэри.
 — Он хорошо позавтракал, — успокоил ее Дэвид. — Сейчас он ни в коем случае не будет есть: он слишком поглощен медведем.
 Когда девушка с легким вздохом удовлетворения окончила обед, он спросил:
 — Как нужно понимать ваши слова о том, что вы научили Тару убивать? Как вы его обучали?
 — Я начала на следующий день после того, как Брокау сделал это… обнял меня и запрокинул назад мою голову! Уф! Его лицо было ужасно, когда оно приближалось к моему! — она вздрогнула. — Потом я мыла свое лицо, хорошенько терла его, но все еще чувствовала это прикосновение. Я еще и теперь чувствую! — Ее глаза снова потемнели, как темнеет солнце, когда его закрывает грозовая туча. — Я хотела, чтобы Тара понял, что ему нужно делать. Я украла кое-что из одежды Брокау и унесла его вещи в горы. Я набила их травой и сделала… как это называется? По-индейски это будет исенакусевин…
 — Чучело, — подсказал Дэвид.
 Она кивнула головой.
 — Да, правильно. Затем я с чучелом отошла на некоторое расстояние от Тары и стала драться с ним и кричать. Когда Тара в третий раз увидел, что я лежу под чучелом, дерусь и кричу, он так ударил по нему своей лапой, что разорвал его пополам. А затем…
 Ее глаза заблестели диким торжеством.
 — Он разорвал его на куски! — задыхаясь, воскликнула она. — Я потратила целый день на починку, и в конце концов мне пришлось украсть еще одежды. На этот раз я взяла вещи Гока. Скоро и их постигла та же участь. То же Тара сделает с человеком, если я буду бороться с ним и кричать.
 — А не так давно вы были готовы броситься на меня, чтобы бороться и кричать, — улыбаясь, напомнил ей Дэвид.
 — Но не после того, как вы заговорили со мной, — быстро промолвила девушка. — Потом я уж не боялась. Я обрадовалась. Нет, я не закричу, если даже вы будете держать меня, как Брокау!
 Дэвид снова почувствовал, что кровь прилила к его лицу. И он сам устыдился этого, устыдился той мысли, которая на мгновение вспыхнула в его мозгу. Он никогда не встречал прежде такого существа — женщину-ребенка, чудесную нимфу, выросшую среди цветов.
 — Значит, вы не побоитесь вернуться со мной в Гнездо? — спросил он.
 — Нет, — решительно ответила она. — Но я предпочла бы убежать с вами.
 Прежде чем он успел открыть рот, девушка быстро прибавила:
 — Ведь вы же сами говорили, что проделали путь в сотни миль для того, чтобы найти меня? Зачем же нам возвращаться?
 Он постарался объяснить Мэдж то, что, по его мнению, диктовалось разумом. Он уверял, что теперь, когда он будет охранять ее, ни Брокау, ни Гок, ни кто-либо другой не причинят ей зла, а ему нужно выяснить целый ряд вопросов. Глаза девушки широко раскрылись, когда Дэвид рассказал ей о своих предположениях: он не верит, что Гок действительно ее дядя; не сомневается, что женщина, которую он встретил в ту ночь в трансконтинентальном экспрессе и которая разыскивала какого-то О'Дуна, сильно заинтересована в судьбе Мэдж. Он должен, если будет возможность, узнать, кто она такая и каким образом попала к ней карточка, а для этого не было другого выхода, как пойти в Гнездо и добиться правды от самого Гока. А потом они отправятся на побережье, и добраться туда будет очень легко. Он говорил ей, что Гок и Брокау не осмелятся причинить им неприятности, так как они занимались такими делами, узнав о которых полиция быстро расправилась бы с ними. Преимущество окажется на стороне Дэвида и Мэдж. По мере того как он говорил, в глазах девушки сияла все большая вера в него.
 — И вы заберете меня отсюда? Вы обещаете?
 — Дорогое дитя, я ради этого только и пришел, — ответил он, делая вид, что очень удивлен ее вопросом. — Полторы тысячи миль я прошел ради этого. Теперь вы верите тому, что я говорил вам о карточке?
 — Да, — кивнула она головой.
 Девушка так прямо смотрела на него своими чудесными глазами, что он был вынужден на мгновение, как бы случайно, отвести свой взгляд.
 — И вы имели обыкновение разговаривать с ней? Она казалась вам живой? — спросила девушка.
 — Совсем живой, Мэдж.
 — И вы мечтали обо мне?
 Он сам сказал это. Сейчас он чувствовал себя в затруднении. Если бы она была старше или хотя бы моложе…
 — Да, искренне, — ответил он.
 Он боялся следующего, еще более затруднительного вопроса, но его не последовало. Девушка быстро встала, откинула назад волосы и побежала к Таре, дремавшему на солнце. Что она говорила огромному зверю, обнимая его лохматую шею, Дэвид об этом мог только догадываться. Тихо смеясь, он стал убирать остатки обеда. Он никогда не предполагал, что окажется в таком положении. Он чувствовал себя не совсем уверенно. Без сомнения, Гок и Брокау очень грубые люди; из слов девушки он убедился, что они преступники, широко занимающиеся тайной продажей виски. Но, быть может, они все же не такие плохие люди, как он вначале предполагал, хотя Гнездо, конечно, ужасное место для девушки.
 Когда он кончил упаковывать свой тюк, Мэдж покинула медведя и подошла к нему.
 — Если мы собираемся засветло перебраться через горы, нам нужно торопиться, — сказала она.
 — Можете ли вы идти? — спросил Дэвид. — Не устали ли вы? Не болят ли у вас ноги? Мы могли бы подождать здесь до утра…
 — Я могу взобраться, — возбужденно прервала его девушка. — Я могу взобраться… и идти всю ночь… чтобы сказать Брокау и Гоку, что я больше не принадлежу им и что мы уходим! Брокау взбесится, прежде чем уйти, я выцарапаю ему глаза.
 — Ну-ну! — прошептал Дэвид.
 — А если Гок будет ругать меня, я и ему выцарапаю! — заявила она, трепеща от предвкушаемой мести. — Я… я ему выцарапаю глаза во всяком случае за то, как он обращался с Найзикус!
 Дэвид с удивлением смотрел на нее. Все ее стройное тело напряглось, руки судорожно сжались.
 — В вашем присутствии они не осмелятся тронуть или ругать меня, — прибавила она с непоколебимой уверенностью.
 Внезапно она уловила выражение лица Дэвида. Моментально ее возбуждение исчезло, и она нерешительно прикоснулась к его рукаву.
 — Разве… вы не хотите… чтобы я выцарапала им глаза? — спросила она.
 Он отрицательно покачал головой.
 — Этого не надо делать, — ответил Дэвид. — Мы должны вести себя очень осторожно. Пусть они не знают о вашем бегстве. Мы скажем им, что вы лазили по горам и заблудились.
 — Я не могу заблудиться, — протестующе заявила она.
 — И все же им надо это сказать, — настаивал Дэвид. — Согласны?
 Мэдж выразительно кивнула головой.
 — А почему они не отправились в погоню за вами?
 — Потому что я перебралась через эту гору, — ответила девушка, указав на перевал в северной цепи. — Там сплошные скалы, и Тара не оставил следов. Они не подумали, что мы перебрались в эту долину. Если они вообще погнались за нами, то они искали нас в другой долине. Нам тоже придется перевалить через те горы, — она повернулась и указала на юг. — Там живут люди. Я слышала, как Гок говорил о них.
 — Не слышали ли вы когда-нибудь, чтобы он говорил о человеке по имени Тэвиш? — спросил Дэвид, пристально глядя ей в лицо.
 — Тэвиш. Тэвиш… Не-е-ет, я никогда не слышала.
 — Он одно время жил на Файрпене. У него была оспа, — сказал Дэвид.
 — Это ужасно, — вздрогнув, произнесла девушка. — Индейцы умирают от нее. Гок говорит, что мои родители умерли от оспы, а я была тогда так мала, что не могу этого помнить. Так он говорит, что я не могу помнить. Но я помню, как во сне. Иногда я вижу лицо женщины, вспоминаю хижину, снег и собак. Вы готовы?
 Дэвид взвалил на плечи свой тюк; пока он его привязывал, Мэдж подбежала к Таре. По ее приказанию огромное животное лениво поднялось. Дэвид позвал Бэри; пес быстро приблизился и, свирепо рыча, остановился около его ног.
 — Эх ты! — укоризненно произнес Дэвид, положив руку на голову собаки. — Тут все друзья.
 Взглянув на Мэдж, он сделал неожиданное любопытное открытие: оказалось, что Тара может принести пользу. Его хозяйка уселась на него верхом и, нагнувшись вперед, тянула его за левое ухо, постукивая в то же время каблуками по его бокам. Медведь медленно повернулся, и, когда его голова оказалась в нужном направлении, Мэдж опустила его ухо и, продолжая барабанить своими каблуками, резко закричала:
 — Вперед, Тара! Вперед!
 — Вам нужно поторапливаться, — прокричала она Дэвиду, смеясь над его удивленным видом.
 Дэвид не сразу пришел в себя от изумления. Он слышал, как девушка смеялась и кричала что-то Таре, видел, как гризли стал карабкаться по склону, а всадница наклонилась вперед и едва не легла на спину животного, при этом ее локоны блестели на фоне густого меха Тары. Дэвид стал подниматься вслед за ними. Через десять минут ему уже не хватало воздуха, и он замедлил шаги. Взобравшись наконец на первый уступ, он подошел к Мэдж; она сидела в тени большого камня, в ее синих глазах сверкали шаловливые огоньки, хотя она и старалась казаться серьезной.
 — Мне очень жаль, Сэкуэвин, — проговорила она, потупив глаза так, что они совсем спрятались под длинными шелковистыми ресницами. — Я не могла заставить Тару идти медленнее. Он голоден и знает, что идет домой.
 — А я думал, что у вас болят ноги, — с трудом переводя дыхание сказал Дэвид.
 — При спусках я не езжу на нем, — объяснила она, выставив маленькие ножки в разодранных мокасинах. — Я не могу удержаться и соскальзываю через его голову. Вам нужно идти впереди Тары. Это заставит его сдерживать шаги.
 Когда они снова начали свой подъем, Дэвид пошел первым. Тара следовал за ним так близко, что порой он ощущал на своей руке его горячее дыхание. После того как они взобрались на второй уступ, девушка слезла и пошла рядом с Дэвидом. С полмили тянулся довольно легкий подъем, а затем начались крутые голые скалы. В час дня они выступили в путь, и только к пяти часам добрались до первого снега. В шесть — они стояли на вершине горы. Внизу лежала долина Файрпена, широкая, залитая солнцем зеленая равнина, кое-где поросшая лесом. Девушка указала вниз по направлению к северо-западу.
 — Там Гнездо, — проговорила она. — Если бы не эта большая красная гора, мы бы могли видеть его.
 Хотя Мэдж проехала на Таре по крайней мере две трети подъема, она все же очень устала. Когда на них налетел порыв холодного ветра, она прижалась к Дэвиду; он почувствовал, что силы почти покинули ее. Чтобы добраться до ближайшей группы деревьев, нужно было спуститься на полмили. Дэвид ободряюще указал на лесок.
 — Мы там расположимся на ночлег и поужинаем. Я надеюсь, что там уже можно будет развести костер. Если вы не можете спуститься верхом на Таре, я понесу вас.
 — Вы не сможете, Сэкуэвин, — вздохнув, сказала она. — Гораздо труднее нести груз под гору, чем в гору. Я могу идти сама.
 Прежде чем он успел остановить ее, Мэдж стала спускаться. Они теперь шли в три раза быстрее, чем во время подъема, но, когда они через полчаса достигли деревьев, Дэвид почувствовал, что он с трудом может разогнуть спину. Девушка все время держалась впереди него и, добравшись до первой ели, с легким торжествующим восклицанием опустилась на землю. Ее зрачки расширились и потемнели; от колоссального напряжения по телу пробегала дрожь, но она все же пыталась улыбнуться подошедшему Дэвиду.
 — Иногда вы будете носить меня… но только не под гору, — проговорила она. — А теперь, пожалуйста, Сэкуэвин, займитесь ужином.
 Прежде чем заняться поисками удобного места для стоянки, Дэвид прикрыл девушку одеялом. Тара уже стал разыскивать корни, а Бэри следовал по пятам за своим хозяином. Совсем близко Дэвид наткнулся на маленький ручеек, рядом с которым находилась небольшая лужайка. Сюда он натаскал сухих сучьев и развел костер. Затем он устроил постель из мягких веток бальзамной ели и направился к своей юной спутнице. За время его отсутствия она успела заснуть. Дэвид нежно взял ее на руки и спящую перенес и уложил на приготовленное ложе. Уже совсем стемнело, когда он разбудил ее к ужину. Костер ярко горел. Тара развалился немного поодаль. Бэри лежал около самого костра. Девушка села, протерла глаза и уставилась на Дэвида.
 — Сэкуэвин, — прошептала она после того, как несколько секунд с изумлением озиралась.
 — Ужин, — улыбаясь, произнес Дэвид. — Я все приготовил, пока вы, сударыня, изволили спать. Хотите есть?
 Все его труды не были оценены должным образом: Мэдж ела очень немного. Сон все еще одолевал ее. Поужинав, Дэвид устроил ей удобную подушку из веток бальзамной ели; девушка снова легла, а он закурил свою трубку. Ему не хотелось, чтобы она заснула: он испытывал желание поговорить с ней. Он начал с того, что спросил ее, почему она так легкомысленно убежала, не захватив с собой ни запасных мокасин, ни платья.
 — Они были в узелке Тары, Сэкуэвин, — объяснила Мэдж. — И они пропали.
 Затем он заговорил с ней об отце Ролане. Она слушала его, все больше и больше погружаясь в дремоту. Ее ресницы медленно опускались, пока не легли темной бахромой на ее щеки. Дэвид любовался их длиной и тем, как они внезапно поднимались, открывая на мгновение устремленные на него сонные глаза, а затем снова опускались. Когда девушка в последний раз открыла глаза, Дэвид держал в руках ее карточку. На одну секунду ему показалось, что вид карточки совсем разогнал сон девушки.
 — Бросьте ее в огонь, — проговорила она. — Брокау заставил меня сняться, и я ненавижу эту карточку. Я ненавижу Брокау. Я ненавижу карточку. Сожгите ее.
 — Я должен сохранить ее, — возразил Дэвид. — Сжечь ее! Это…
 — Теперь она вам больше не понадобится.
 Ее глаза снова стали закрываться, на этот раз окончательно.
 — Почему? — спросил он, наклонившись над ней.
 — Потому что, Сэкуэвин… теперь… я есть у вас, — тихо прозвучал сонный голос, и длинные ресницы спокойно легли на щеки.




 Глава XX. В ГНЕЗДЕ


 Долго еще после того, как Мэдж заснула, Дэвид думал над ее словами. Даже в этом сонном шепоте звучала необычайная вера в него. Ему больше не понадобится карточка: Мэдж теперь его! Он взглянул на спящую девушку, и в первый раз за все время его охватило внезапное волнение и мрачное предчувствие. Он начал сознавать, что взял на себя тяжелую задачу. По мере того как проходили часы, а он все сидел в одиночестве у костра, он все больше убеждался в этом. Мэдж верила в него безгранично и бесстрашно возвращалась к тем, кого ненавидела и боялась. Возвращалась не только бесстрашно, но с чувством удовлетворения и вызова. Ему чудилось, что он слышит, как она говорит Гоку и «животному»: «Я вернулась. Теперь попробуйте меня тронуть!» Что он может сделать, чтобы оправдать ее доверие? Без сомнения, очень многое. А если он в этой борьбе за нее окажется победителем, в чем она ни минуты не сомневается, что ему делать с ней? Взять ее с собой на побережье и затем куда-нибудь на юг, чтобы поместить ее в школу? Такова была его первая мысль, ибо теперь, безмятежно погруженная в сон на своей постели из веток бальзамной ели, она больше, чем прежде, походила на ребенка.
 Дэвид старался нарисовать себе образы Брокау и Гока. Он снова стал размышлять о том, что девушка рассказала ему о себе и об этих людях. Может быть, ее страхи сильно преувеличены. Возможно, что «животное» дал Гоку золото за что-нибудь другое. Даже люди, погрязшие в низкой торговле, не способны на такое вопиющее преступление. Затем Дэвид вспомнил — и вся кровь в нем закипела — вспомнил о том случае, когда Брокау схватил ее в свои объятия, до боли отогнул назад ее голову и целовал ее! Это достаточное доказательство того, что девушка боялась не напрасно! Он с такой силой вцепился в шею Бэри, лежавшего у его ног, что пес взвизгнул. А когда в следующий раз она ударила Брокау, Гок бранил ее. Это было вторым доказательством! Дэвид поднялся, посмотрел на девушку и долго стоял так, не двигаясь, не произнося ни слова.
 «Маленькая женщина, а не ребенок», — прошептал он наконец про себя.
 С этого мгновения в нем загорелось желание поскорей добраться до Гнезда. Прежде Дэвид всегда относился отрицательно к физической борьбе, если только дело шло не о спортивных упражнениях. Физическую расправу он рассматривал как варварство, и никогда не пользовался своим умением боксировать, хотя и считался одним из лучших боксеров-любителей. И этот принцип удержал его от мести в тот час, когда другой человек не задумался бы убить. Но там, в той комнате его дома, он мог только мстить за себя. Сейчас положение иное: маленькое существо отдало себя под его покровительство и твердо верило, что с ним ему не угрожает никакая опасность. Дэвид вытащил из тюка свой автоматический револьвер, тщательно зарядил его и сунул в свой карман. Он принял окончательное решение, затем растянулся около костра и заснул.
 Дэвид встал с ранней летней зарей, а когда первые лучи солнца заиграли на большой красной горе, он и девушка стали спускаться. Через час они добрались до долины и сели немного отдохнуть, чем воспользовался Тара, чтобы поохотиться среди скал на сурков. Они очутились в чудесном месте, напоминавшем огромный парк. У подножия горы с обеих сторон хвойные леса простирались узкой непрерывной полосой. Между ними раскинулась широкая долина, покрытая волнующейся травой, среди которой пестрели яркие цветы; кое-где виднелись зеленые кусты диких роз и шиповника и купы деревьев. По более низкой части долины протекала река.
 И это ее дом! О нем она рассказывала Дэвиду, пока они отдыхали. Она указывала на серые вершины, на которые взбиралась. Здесь, освещенная солнцем, находилась гора, где пять лет тому назад она нашла Тару — маленького медвежонка, потерявшего свою мать. Там виднелся высокий скалистый склон, по которому поднимались, убегая, она и Тара. Местами он был такой отвесный, что Дэвид содрогнулся при мысли о том, какой опасности она себя подвергала. Сейчас он не сомневался в том, что не вспышка гнева побудила Мэдж бежать, карабкаться ночью по этому склону. Дэвид решил заговорить об угнетавших его сомнениях.
 — Послушайте меня, Мэдж, — начал он и указал на возвышавшуюся перед ним красную гору. — Там, говорите вы, находится Гнездо? Что мы будем делать, когда явимся туда?
 Нахмурив лоб, она взглянула на него.
 — Возьмем и скажем им, — ответила она.
 — Что скажем?
 — Что вы пришли за мной, Сэкуэвин, и что мы уходим.
 — А если они будут возражать? Если Брокау и Гок запретят вам идти?
 — Мы все равно уйдем, Сэкуэвин.
 — Вы мне дали красивое имя, — произнес он, думая о чем-то другом.
 — Мне оно нравится.
 Первый раз за все время девушка покраснела от смущения; ее лицо стало похоже на одну из диких роз этой долины.
 Дэвид снова заговорил:
 — Вначале, Мэдж, вы не должны говорить им слишком много. Помните, что вы заблудились и я нашел вас. Вы должны дать мне время присмотреться к Гоку и Брокау.
 Она кивнула головой, но в ее глазах промелькнула тревога.
 — Вы не дадите… им… задержать меня? Что бы они ни сказали — вы не дадите им задержать меня?
 Дэвид, смеясь, вскочил на ноги и, взяв девушку за подбородок, взглянул ей прямо в глаза, в которых снова засветилась вера в него.
 — Нет, вы уйдете со мной, — снова пообещал он. — Идемте. Я горю нетерпением встретить Гока и «животное»!
 Дэвида удивило, что нигде не видно людей, которые искали бы Мэдж. Девушка объяснила ему, что после смерти Найзикус она и Тара часто уходили в горы и подолгу оставались там. Дважды они провели в горах по двое суток. Гок никогда не беспокоился о ней, возможно, и на этот раз он никого не послал разыскивать ее. Если бы Брокау не дал Гоку золота, она не боялась бы погони. А если Гок продал ее… Мэдж говорила об этой возможной продаже, словно она являлась самым обыкновенным предметом торговли. Неожиданно она поразила Дэвида, заговорив:
 — Я знала приходивших с Севера белых, которые покупали девушек-индеанок. Я видела, как их продавали за виски. Уф! — она вздрогнула. — Найзикус и я подслушали как-то ночью. Гок продал девушку за маленький мешочек золота — вроде того. В ту ночь Найзикус крепче обыкновенного обнимала меня. Она ужасно боялась этого человека — Гока. Почему, если она его боялась, она жила с ним? Не знаете ли вы? Я не стала бы жить. Я бы убежала.
 Дэвид отрицательно покачал головой.
 — Боюсь, что я не смогу объяснить вам, дитя мое.
 Она быстро взглянула на него.
 — Почему вы так меня называете?
 — Потому что вы не взрослая; вы еще так молоды, а я уже так стар, — со смехом ответил он.
 Мэдж долгое время ничего не говорила. Они продолжали свой путь к красной горе.
 У подножия ее пообедали. Большую часть дороги после обеда Мэдж проделала верхом на медведе. Солнце уже закатывалось, когда они остановились поужинать. До Гнезда оставалось еще три мили. Яркие звезды зажглись на небе, прежде чем они добрались до маленькой, поросшей лесом поляны. Этот укромный уголок Гок избрал местом для своей торговли. Когда они приблизились, Дэвид увидел свет костров. Он насчитал на поляне четыре костра, а позади в лесу слабо светился пятый. Слышались медленные, глухие удары барабанов и голоса людей; двигались какие-то тени. Девущка резко остановилась и схватила Дэвида за рукав.
 — Туда пришли индейцы, — прошептала она. В ее голосе звучал не страх, а только изумление.
 — Зачем они пришли?
 — Я не знаю, — ответила девушка.
 Она двинулась дальше, направившись прямо к кострам. Тара и Бэри держались позади них. Там, куда не достигал свет костров, на черном фоне леса вырисовывалась темная масса; Дэвид понял, что это Гнездо. Он различил строение, в котором не видно было света. Пройдя между кострами, они обогнули край большого бревенчатого дома. С этой стороны в нем виднелись тусклые огоньки и слабо слышались голоса. Девушка быстро прошла куда-то в сторону и тихо подозвала Тару. Медведь пошел к ней — и Дэвид услышал лязг цепи. Через несколько секунд Мэдж вернулась к нему.
 — В комнате Гока горит свет, — сказала она. — Я надеюсь, Сэкуэвин, что они оба там, оба — и Гок, и Брокау.
 Она крепко взяла его за руку и повела в темноту.
 — Удивляюсь, почему здесь так много индейцев. Я не знала, что они должны прийти. Сейчас неподходящее время года для такого сборища.
 Дэвид уловил в ее голосе дрожь. Он знал, что она сильно взволнована, но вовсе не присутствием индейцев. Ее торжество, мысль о том, что сейчас произойдет величайшее в ее жизни событие, вызывали в ней трепет. Она надеется, что Гок и Брокау в той комнате! С ним она предстанет там перед этими людьми. Она чувствовала, что ее неволе, ее заточению в этом диком месте пришел конец, и она жаждала поскорее найти своих тюремщиков и сказать им, что она больше не одна, больше их не боится и не станет больше повиноваться им. Они снова повернули за угол здания и остановились около двери в задней стене. Здесь ни один луч света не рассеивал мрака, казавшегося при мерцании звезд еще более глубоким.
 — Вы должны вести себя осторожно, — произнес Дэвид. — И — помните.
 — Я знаю, — прошептала она.
 Дверь медленно, со скрипом отворилась, и они вошли в длинную мрачную переднюю, слабо освещенную одной керосиновой лампой, висевшей на стене: сквозь находившуюся в дальнем конце полураскрытую дверь проникли клубы табачного дыма, громкие голоса, взрывы грубого смеха и потоки ругани. Кто-то изнутри прикрыл дверь. Мэдж с побледневшим лицом и широко раскрытыми глазами смотрела на эту дверь, и дрожь пробегала по ее телу.
 — Все это творится в Гнезде с тех пор, как скончалась Найзикус, — сказала она. — С Севера к нам приходят белые; они поют, играют в карты и ссорятся, всегда ссорятся. А вот наша комната, Найзикус и моя, — она коснулась рукой двери, возле которой они стояли. Затем она указала на другую дверь (в передней их было с полдюжины): — А это комнатка Гока.
 Дэвид снял свой тюк, опустил его на пол, а сверху положил винтовку. Когда он выпрямился девушка подслушивала у дверей комнаты Гока. Поманив Дэвида, она тихо постучалась и открыла дверь. Дэвид вошел сразу за ней. Комната, в которой они очутились, оказалась довольно большой. Посредине стоял стол, над ним висела керосиновая лампа с оловянным рефлектором. За столом сидело двое мужчин. С первого взгляда Дэвид понял, кто из них Гок и кто Брокау. Он не сомневался, что лицом к ним сидел Брокау; к этому человеку он почувствовал бы ненависть, если бы даже никогда прежде не слышал о нем: огромный, широкоплечий, с плотоядным выражением на изрытом оспой лице, с тусклыми, бесцветными глазами — он казался каким-то чудовищем. Очевидно, сидевшие не слышали стука девушки: прошло несколько секунд, прежде чем другой мужчина медленно повернулся, и Дэвид сумел его разглядеть. Он знал, что это Гок. Он казался чуть не вдвое меньше своего товарища; самым замечательным в нем были круглые массивные плечи, толстая шея и глаза, в которых таилась невероятная жестокость. При виде девушки и незнакомца он привскочил на своем месте и так сильно сжал свои челюсти, что они едва не хрустнули. Но глаза Дэвида устремились на Брокау. Тот был на три четверти пьян. В своей толстой огромной руке он сжимал бутылку.
 Дэвид изумился, каким спокойным, ровным голосом Мэдж заговорила. Она сказала, что перебралась в другую долину, заблудилась там, и этот незнакомец нашел ее. Он хорошо относился к ней, он направляется к прибрежному поселку. Его зовут…
 Ее речь оборвалась. Брокау, пожиравший ее глазами, перевел свой взгляд на Дэвида. Внезапно он с трудом поднялся на ноги, оперся на стол и протянул руку. Его голос походил на рев, когда он закричал:
 — Мак-Кенна!
 Он обращался к Дэвиду. В этом так же невозможно было сомневаться, как и в том, что он пьян. Голос его звучал так, будто он увидел перед собой приятеля. Мак-Кенна! Дэвид открыл было рот, чтобы исправить ошибку Брокау, как вдруг его осенила удачная мысль: почему бы и не Мак-Кенна? Несколько удивленная девушка вопрошающе смотрела на него. Он кивнул и улыбнулся Брокау. Гигант обошел вокруг стола, протягивая свою огромную, красную руку.
 — Мак! Черт возьми! Неужто вы забыли…
 Дэвид пожал протянутую руку.
 — Брокау! — радостно ответил он, приняв окончательное решение воспользоваться случаем.
 Гок в недоумении смотрел то на одного, то на другого. Брокау, все еще тряся руку Дэвида, обернулся к нему.
 — Мак-Кенна — тот самый парень с Лягающегося Коня! Я вам о нем рассказывал, Гок. Мак-Кенна…
 Девушка отступила к двери. Ее лицо побледнело, глаза блестели. Смотря прямо на Дэвида, она проговорила:
 — Спокойной ночи, Сэкуэвин!
 Это слово Сэкуэвин раздалось очень отчетливо. В том, как оно было произнесено, слышались гордость и вызов. Улыбнувшись Дэвиду, она вышла из комнаты, и Гок моментально последовал за ней. Они исчезли. Обернувшись, Дэвид увидел, что Брокау прислонился к столу, опираясь на него обеими руками. Его лицо исказилось и выражало смертельную угрозу. Дэвид на мгновение окаменел. С четверть минуты они оба не проронили ни звука. Затем Брокау медленно наклонился вперед, сжал в кулаки свои огромные руки и шипящим голосом спросил:
 — Что хотела она сказать, назвав вас так — Сэкуэвин? Что она хотела этим сказать?
 Теперь говорил уже не пьяный человек, а человек, готовый убить.




 Глава XXI. БРОКАУ РАЗГОВОРЧИВ


 — Сэкуэвин! Что хотела она сказать, назвав вас так?
 Снова раздался голос Брокау. Еще крепче сжав кулаки, напряженно выпрямившись во весь свой богатырский рост, он на шаг приблизился к Дэвиду. Его осоловелые глаза засверкали и казались ужасными.
 «Сэкуэвин — красивое имя», — сказал Дэвид девушке. А сейчас оно превратило в дьявола этого перепившего колосса. Мозг Дэвида быстро заработал: нужно немедленно удовлетворительное объяснение, иначе ему грозит неминуемая смерть. Сэкуэвин, очевидно, означает что-то, что привело Брокау в бешенство, в ревнивое бешенство, от которого его водянистые глаза зажглись угрюмым огнем. Спокойно глядя в эти глаза, Дэвид с деланным удивлением произнес:
 — Разве она не вам это сказала, Брокау?
 Это был великолепный ход, пришедший ему в голову так же внезапно, как несколько минут тому назад у него возникла мысль воспользоваться ошибкой Брокау, принявшего его за Мак-Кенна. Он следил за впечатлением, какое произвели его слова. Напряжение покинуло тело Брокау, и кулаки его медленно разжались. Дэвид тихо засмеялся, почувствовав, что опасность миновала. Этот нагрузившийся водкой парень оказался удивительно доверчивым, и к тому же, без сомнения, зрение ему сейчас изменяло.
 — Она смотрела на вас, Брокау, когда желала спокойной ночи, прямо на вас, — увещевал Дэвид.
 — Вы уверены, Мак, уверены, что она сказал это мне?
 Дэвид кивнул головой, в то же время ощущая, как холод пробежал по его жилам. Лицо Брокау скривилось от удовольствия.
 — Дьяволенок! — воскликнул он с заблестевшими от радости глазами.
 — Что это означает? — спросил Дэвид. — Сэкуэвин! Я никогда не слышал такого слова, — спокойно врал он, чуть-чуть повернув голову, чтобы скрыть лицо в тени.
 Прежде чем ответить, Брокау секунду пристально смотрел на него.
 — Когда девушка говорит это… она хочет сказать… что она принадлежит вам, — объяснил он. — Это слово индейское и означает «повелитель». Проклятье, конечно, вы правы! Она меня так назвала. Она моя. Она принадлежит мне. Я ее владелец. А я думал…
 Он схватил бутылку и нетвердой рукой налил полстакана виски.
 — Вы выпьете. Мак?
 Дэвид покачал головой.
 — Сейчас не хочу. Если у вас есть своя хижина, пойдемте туда. Нам есть о чем поговорить… о прежних днях… о Лягающемся Коне… И об этой девушке. Мне трудно поверить… если это правда, вы счастливчик.
 Дэвид не думал о последствиях, не задавался мыслью о завтрашнем дне. Сейчас он хотел только одного — быть наедине с Брокау. Если Гок не помешает, он узнает от этой одуревшей от водки туши все, что ему нужно. Счастливчик! Счастливчик! Дэвид беспрестанно повторял это слово. Для Брокау оно звучало музыкой. И такая девушка! Чуть не ангел! Он с трудом верил! Лицо Брокау побагровело от возбуждения, сладострастия и торжества. Он выпил виски, которое раньше предложил Дэвиду. Затем выпил еще. Конечно, она ангел! Разве он, Гок, и недавно умершая жена Гока не воспитали ее ангелом? Она принадлежав ему. Всегда ему принадлежала, и он уже давно ждет. Если бы она назвала этим именем — Сэкуэвин — кого-нибудь другого, он убил бы его. Определенно, убил бы. Впервые за все время она этим именем назвала его. Счастливчик! Можете держать пари, что это так. Надо пойти в его хижину и поговорить. Брокау в третий раз налил себе виски и выпил.
 Спотыкаясь, он направился в переднюю. Дэвид шел за ним, только и думая о том, как бы им не встретить Гока. В передней никого не оказалось. Он взял свою винтовку и тюк и вместе с Брокау вышел из дома. Пройдя с сотню шагов, Брокау внезапно остановился перед чем-то, что Дэвид вначале принял за сколоченный из небольших бревен высокий забор. Это оказалось клеткой, из которой доносилось тихое рычание.
 — Гризли, — проговорил Брокау, с большим трудом сохранявший равновесие. — Завтра, Мак, будет грандиозный бой медведей. Мой медведь… ее медведь… Грандиозный бой! Все пришли смотреть на него. Нет ничего интереснее, чем бой медведей, а? Удивится она — хорошенькая девчонка! — когда увидит, что ее медведь борется с моим. Держу пари на сто долларов, что мой медведь убьет Тару!
 — Завтра, — сказал Дэвид, — я буду держать пари. Далеко до вашей хижины?
 Ему хотелось поскорее добраться до жилища. Он все время боялся услышать голос Гока или его шаги, зная, что тот может все испортить своим присутствием. Пьяный Брокау оказался разговорчивым, почти болтливым. Он уже объяснил, что означают таинственная клетка и сборище индейцев. Продолжая свой путь, Дэвид думал о том, как случилось, что девушка ничего не знала о предстоящем бое. Наконец Брокау привел его в свою хижину — маленькое, темное, пропахшее спиртом помещение. Брокау зажег лампу. Направился прямо к прибитому к стене шкафчику и вернулся с фляжкой и двумя оловянными кружками. Он уселся за маленький стол, и снова водка с каким-то странным бульканием стала исчезать в его глотке. Когда Брокау принялся рассказывать о своих и Гока планах, Дэвид ниже надвинул свою шляпу, чтобы скрыть, как блестят его глаза. Медведь в клетке принадлежит ему, Брокау. Огромное, свирепое животное. Боец, Гок и он собираются ставить на него: он, наверно, убьет Тару. Легкая жизнь изнежила Тару. Они сделают хорошее дело. А деньги им нужны, так как эти мерзавцы на побережье не смогли доставить им достаточного количества виски для торговли. Девушка, уйдя с медведем, едва не разрушила все их планы. А он, Мак — дьявольски хороший парень, что привел ее назад! Завтра они устроят бой. Если девушке, которая ему принадлежит, это не понравится… Он стукнул фляжкой о стол.
 — Конечно, она принадлежит вам, — произнес Дэвид, поощряя к дальнейшему разговору. — И все же, сказать по совести, я не могу поверить этому, старый вы пес! Я не могу поверить этому, — заставив себя рассмеяться, он перегнулся через стол и дружески хлопнул Брокау по плечу. — Она слишком хорошенькая для вас. Самая хорошенькая девчонка, какую я только видывал! Как это случилось? А? Вы — счастливчик. Она вам недавно принадлежит, а?
 — Давно, давно уже, — ответил Брокау, причем кружка, которую он подносил ко рту, так и осталась недонесенной. — Много уже лет.
 Внезапно он с такой яростью опустил кружку на стол, что часть находившейся в ней водки расплескалась.
 — Гок говорил, что она не принадлежит мне, — прорычал он. — Как это вам понравится, Мак? Сказал, что она мне не принадлежит, и я должен заплатить, если хочу получить ее! Черт побери! Я заплатил. Я дал ему кучу золота!
 — Вы были дураком, — заметил Дэвид, стараясь не обнаруживать своего нетерпения. — Настоящим дураком!
 — Мне следовало его убить, не правда ли, Мак? Убить его и взять ее! — хрипло прокричал Брокау и в бешенстве громко стукнул кулаком по столу. — Убить его, как вы убили у Медного Утеса метиса из-за длинноволосой ведьмы!
 — Я не знаю, — медленно проговорил Дэвид, боясь сказать что-нибудь неподходящее. — Я не знаю, какие у вас были права на нее. Если бы я знал…
 Он остановился. На мгновение ему казалось, что обман открыт. Брокау, уже больше не походивший на пьяного человека, наклонился через стол. Казалось, что пелена, застилавшая его глаза, спала. Он точно волк, оскалил зубы.
 — Мне следовало убить его и взять ее, — повторил Брокау прерывающимся от ярости голосом. — Я бы уже давно мог получить ее, но жена Гока не давала ее мне. Она принадлежала мне всегда с тех пор… — Казалось, что винные пары снова затуманили ему голову. — Но завтра она будет моей, — пробормотал он, словно позабыв о Дэвиде, он разговаривал с самим собой. — Завтра. А послезавтра мы двинемся на Север. Теперь Гок не может протестовать. Я заплатил ему. Она — моя… моя сейчас… сегодня ночью!
 Появившееся на отвратительном лице негодяя выражение заставило Дэвида вздрогнуть. В мозгу Брокау зародилась ужасная мысль, сверкнувшая в его снова осоловевших глазах. Сегодня ночью! Дэвид быстро налил виски и подставил кружку Брокау. Гигант выпил, и его тело снова стало расслабленным. На мгновение опасность миновала. Дэвид знал, что каждая минута дорога, что нужно торопиться.
 — А если Гок будет мешать вам, — закричал он, стукнув кулаком по столу, — я помогу вам, Брокау, справиться с ним! Я сделаю это в память прежних дней. Я расправлюсь с ним так же, как расправился с метисом! Девушка — ваша. Она принадлежит вам давно, ведь так? Расскажите мне об этом, Брокау… расскажите, прежде чем придет Гок!
 Брокау бессмысленно уставился на него, а затем, словно его кто-то подтолкнул, внезапно стал рассказывать.
 — Она — моя… моя еще с тех пор, как была ребенком, — сообщил он, снова перегнувшись через стол. — Один добрый приятель отдал ее мне, Мак… добрый приятель, но круглый дурак! — Он засмеялся, потер свои огромные руки и налил себе кружку виски. — Круглый дурак! Каждый мужчина, который отказывается от хорошенькой женщины, круглый дурак, не так ли Мак? А она, по его словам, была хорошенькой. Понимаете, мать моей девушки должна быть хорошенькой. Это произошло не здесь… а в стране лесов… много лет тому назад. Девчонка, которую вы сегодня привели сюда, тогда была маленьким ребенком… и как-то осталась одна со своей матерью. Обстоятельства сложились дьявольски хорошо… дьявольски хорошо! Но он оказался круглым дураком!
 Дэвиду казалось, что Брокау пьет бесконечно медленно.
 — И что же случилось? — торопил Дэвид.
 — Бэки — мой друг — влюбился в эту женщину — жену О'Дуна. Он совсем обезумел, Мак. Но у него не хватало характера. Тосковал… ждал… боялся попасться на глаза О'Дуну. О'Дун был зверолов или курьер Компании, не помню хорошенько. Как бы там ни было, однажды зимой он отправился в дальнюю поездку и много времени пролежал со сломанной ногой вдали от дома. Жена и ребенок оставались одни. В один прекрасный день Бэки нагрянул и застал женщину в горячке… с помутившимся рассудком. С совсем помутившимся, как говорил Бэки. И черт меня возьми, если она не приняла его за своего мужа! Чего лучше, Мак… а у него не хватило характера. Он любил ее до безумия, и он не решился… Говорил мне, что совесть ему не позволяла. Дело не в этом: он боялся, чего-то испугался. Дурак. Хотел бы я быть на его месте, Мак… хотел бы!
 Глаза Брокау полузакрылись, голова склонилась на грудь. Боясь, что он сейчас заснет, Дэвид поспешил спросить:
 — А что случилось потом?
 — Пока еще к ней не вернулся рассудок, Бэки удалось убежать вместе с нею, — продолжал Брокау. — И ребенка они с собой захватили. По словам Бэки, ему даже удалось заставить ее написать О'Дуну записку, в которой говорилось, что она питает к нему отвращение и убежала с другим. Женщина не сознавала, что она делает. Конечно, Бэки постарался, чтобы его имя не упоминалось. Они направились к западу. И все время Бэки боялся! Он тащил сани, где находились женщина и ребенок. Снегом замело их следы. Он спрятался в хижине за сотню миль от того места, где жил О'Дун. И там женщина пришла в себя. Бэки рассказывал, что она стала совсем безумной, с пронзительным криком убежала из хижины и скрылась в ночной тьме, оставив ему ребенка. Он побежал за ней, но нигде не мог ее найти. Он ждал, но она больше не возвращалась. Снежная буря замела ее след. Тогда, по словам Бэки, он сошел с ума… вот дурак! Он до весны ждал, что она вернется, и держал при себе ребенка, а потом решил как-нибудь вернуть девочку папе О'Дуну. Он пробрался к тому месту, где раньше находилась хижина О'Дуна, и нашел там одни обуглившиеся развалины.
 Язык Брокау плохо ему повиновался. Дрожащей рукой он наклонил фляжку, чтобы налить себе еще виски. Дэвид с радостью увидел, что в фляжке ничего не осталось.
 — Проклятье! — произнес Брокау.
 — Продолжайте, — настаивал Дэвид. — Вы еще не сказали мне, Брокау, как девушка попала к вам.
 Глаза Брокау стали совсем мутными. С видимым усилием он продолжал свой рассказ.
 — Бэки с ребенком отправился на запад. Спустя год он наткнулся на мою хижину на Макензи. Рассказал мне всю историю. Затем он куда-то ушел, а девочку оставил у меня и попросил отдать ее кому-нибудь кто бы о ней заботился. Я так и сделал. Отдал ее жене Гока и рассказал ей все, что мне говорил Бэки. Через некоторое время Гок переселился сюда. Три года тому назад я пришел сюда с Юкона и увидел девчонку. Она оказалась прехорошенькой почти взрослой женщиной. И она принадлежала мне. Я им так и сказал. Может быть, женщине удалось бы надуть меня, но Гок был в моих руках: я видел, как он однажды в пьяном виде убил человека — белого с форта Мак-Ферсон. Я помог ему спрятать тело. А потом… это вышло забавно! Я наскочил на Бэки! Он жил в хижине в десятке миль отсюда, и он не знал, что Мэдж дочь О'Дуна! Я ему наврал с три короба: сказал, что девочка умерла, что, по слухам, женщина покончила с собой, а О'Дун содержится в сумасшедшем доме. Может быть, у него впрямь оказалась совесть, у этого дурака! По-моему, он и сам походил на сумасшедшего. Вскоре после нашей встречи он ушел отсюда. С тех пор я ничего не слышал о нем. Я околачивался здесь и жил, пока девочка станет достаточно взрослой. Разве я не правильно поступил, Мак? Разве она не принадлежит мне? А завтра…
 Его голова склонилась. С большим трудом он отогнал сон и тяжело оперся на стол.
 Снаружи послышались шаги. Дэвид знал, что это идет Гок — идет, несомненно, для того, чтобы сорвать с него маску. Но Гок опоздал. Теперь Дэвид готов был бороться. Он задал Брокау последний вопрос:
 — А как фамилия этого человека — Бэки?
 Отяжелевший язык Брокау заворочался, послышался хриплый шепот:
 — Тэвиш!




 Глава XXII. УЧАСТЬ ДЭВИДА РЕШЕНА


 В следующее мгновение дверь открылась, и в ней показался Гок. Секунд двадцать он молча стоял и смотрел на пьяного Брокау. Его глаза холодно и мрачно блестели. Дэвид медленно встал и отодвинул свой стул. Теперь взор Гока обратился на него. По кривой усмешке, появившейся на его лице, Дэвид понял, что его обман обнаружен. Он быстро взглянул на Брокау: голова гиганта опустилась на стол. Пытаясь выиграть время, Дэвид произнес:
 — Мне очень жаль. Он страшно пьян.
 Гок кивнул головой.
 — Да, он пьян, — сказал он жестким голосом. — Лучше идемте в дом. Я приготовил вам комнату… Мак-Кенна.
 Он медленно произнес имя. Дэвид уловил в его тоне легкую насмешку и рассмеялся: пора с честью кончить игру, — подумал он.
 — Меня зовут не Мак-Кенна, а Дэвид Рэн, — сказал он. — Он ошибся, но он так пьян, что я не мог растолковать ему его ошибку.
 Ничего не ответив, Гок вышел из хижины, как бы приглашая следовать за собой. Дэвид снова взял свой Тюк и винтовку и направился вместе с Гоком, который за весь путь до Гнезда не произнес ни слова. Ночь стала светлее, и Дэвид увидел Бэри, который некоторое время молчаливой тенью следовал за ним по пятам и снова исчез, едва они приблизились к зданию. На этот раз они вошли не через задний ход и очутились в большой комнате, откуда несколько времени тому назад доносились ругань и смех. В ней сидело десять-двенадцать мужчин — все белые; у Дэвида, едва он вошел, появилось внезапное подозрение, что все они ждали его, что Гок предупредил их о его приходе. Нигде Не видно было ни бутылок, ни стаканов, но никто не догадался вытереть разлитую на столе водку. Дэвид, идя вслед за торговцем, мельком взглянул на сидевших мужчин. Никогда ему не приходилось видеть более грубой и неприятной компании. Кое у кого в глазах он уловил тот же угрожающий блеск, какой он видел в глазах Гока. Никто не кивнул ему и не заговорил с ним. Очутившись в конце комнаты, Дэвид уже не сомневался, что Гок намеренно провел его среди этих людей; их поведение было полно какого-то глубоко скрытого зловещего значения.
 Они прошли переднюю; Гок остановился у двери, против которой находилась, по словам девушки, дверь в ее комнату.
 — Пока вы у нас в гостях, эта комната будет принадлежать вам, — с деланной улыбкой проговорил Гок. — Располагайтесь, как дома. Завтракать будем вместе с моей племянницей. — Он секунду помолчал, а затем продолжал, пронзая взором Дэвида: — Вы, наверно, вовсю старались дать понять Брокау, что он ошибся… И что вы вовсе не Мак-Кенна. В трезвом виде Брокау хороший парень.
 Дэвид обрадовался, что Гок ушел, не дожидаясь ответа. Сейчас ему не хотелось с ним разговаривать. Нужно было обдумать все услышанное от Брокау, чтобы тщательно взвесить все возможности и вести себя завтра спокойно и выдержанно. Даже сейчас ему не приходила в голову мысль о трагическом исходе дела. Конечно, будут неприятные моменты, но вряд ли Гок и Брокау, зная, что ему сейчас так много известно, осмелятся противиться его решению забрать Мэдж из Гнезда. Войдя в комнату, где уже горела лампа, Дэвид немедленно стал вырабатывать план действий. Он вступит с ними в соглашение. В вознаграждение за потерю девушки он пообещает им — поклянется, если понадобится — хранить в тайне торговлю, которой они занимаются, а также еще более важное обстоятельство — убийство Гоком белого с форта Мак-Ферсон. Предстояло очень неприятное дело, продолжал он себя уверять, но он не сомневался, что эти негодяи будут думать только о спасении собственной шкуры, и все обойдется как нельзя лучше. Он стал размышлять о других вещах, представлявших для него сейчас гораздо больший интерес.
 Итак, Тэвиш, этот полусумасшедший отшельник, живший в кишевшей мышами хижине, оказался виновником всего! Тэвиш! Это открытие не слишком сильно поразило Дэвида: он почему-то всегда связывал Тэвиша с карточкой девушки. Другие мысли сильнее взволновали его. Он вызвал в своем воображении происшедшую много лет тому назад сцену, когда мать Мэдж О'Дун с криком выбежала навстречу ночной буре, чтобы избавиться от Тэвиша, и в страхе и безумии оставила своего ребенка. Тэвиш думал, что она умерла, но она не умерла! Эта мысль жгла теперь мозг Дэвида. Она жива. Она искала своего мужа Майкла О'Дуна, превратившегося, по-видимому, в полубезумного скитальца по лесам. Она искала его многие годы. Искала и в ту ночь, когда он встретил ее в трансконтинентальном экспрессе. То была ее мать. Живая. В поисках Майкла О'Дуна…
 Он набил и раскурил свою трубку. В беловатых клубах дыма перед ним встало посеревшее мертвое лицо Тэвиша. Без конца шагая взад и вперед по своей комнате, он вспоминал картины той ночи, вспоминал то, что последовало за ней. Брокау дал ему ключ, с помощью которого он разрешил одну загадку за другой. «По-моему он и сам походил на сумасшедшего», сказал Брокау о Тэвише, встреченном им на Файрпене. Сходил с ума! А в конце-концов покончил самоубийством. Неужели возможно, чтобы такого человека, как Тэвиш, так долго преследовали видения прошлого? Это казалось невероятным. И все же… Дэвид вспомнил об отце Ролане, о странной перемене, происшедшей в нем в ночь смерти Тэвиша, о таинственной комнате в «замке», в которой он чтил память женщины и ребенка… Сжав руки, Дэвид остановился. Промелькнувшая в его голове мысль потрясла все его существо. Это совершенно невозможно! И все же, когда он продолжал вспоминать, в его мозгу вставал и вопрос за вопросом, на которые он не пытался найти ответа. Тэвиш, женщина, девушка… отец Ролан! Бессмыслица! Он встряхнулся, буквально встряхнулся, чтобы отогнать от себя эту дикую, невероятную мысль. Он заставил себя вернуться к размышлениям о карточке девушки… И о женщине. Как попала к ней карточка? Что пыталась, умирая, сказать Найзикус Мэдж О'Дун? Какие слова она шептала, слова, не услышанные девушкой, потому что она плакала, и ее сердце разрывалось на части. Знала ли Найзикус, что ее мать жива? Не она ли, почувствовав приближение смерти, послала ей карточку?
 Дэвид продолжал шагать по комнате, как вдруг скрип двери заставил его остановиться. Кто-то медленно, с чрезвычайной осторожностью открывал дверь. Спустя мгновение, Мэдж О'Дун очутилась в комнате. Никогда ее лицо не было таким бледным. Ее большие, потемневшие глаза блестели; в них светились трепещущий страх и бесконечная мольба. Она подбежала к Дэвиду и обняв его за шею прижалась к нему.
 — Сэкуэвин… дорогой Сэкуэвин нам нужно уходить… нужно торопиться… сейчас же…
 Вся дрожа, она прижалась к нему. Он нежно обнял ее.
 — В чем дело, дитя? — прошептал он, и в его сердце внезапно что-то оборвалось. — Что случилось?
 — Мы должны бежать! Как можно скорее!
 Она прильнула к его груди. Казалось, остатки мужества покинули ее. Она так странно смотрела на Дэвида, что его сердце наполнилось тревогой.
 — Я ему ничего не говорила, — прошептала Мэдж таким тоном, словно боялась, что он не поверит ей. — Я не сказала ему, что вы не Мак… Мак-Кенна. Он слышал, как вы и Брокау проходили мимо моей комнаты. Затем он пошел к мужчинам. Я пошла за ним и подслушала. Он говорил о вас… о том, что вы шпион… что вы состоите на службе провинциальной полиции…
 Какой-то звук в передней прервал ее. Тело девушки напряглось. Она выскользнула из объятий Дэвида и бесшумно подбежала к двери. В передней послышались нетвердые шаги и громкий голос, произносивший что-то невнятное. Звуки затихли. Мэдж с еще более побледневшим лицом повернулась к Дэвиду.
 — Гок… и Брокау! — она продолжала стоять прислонившись к двери. — Нам нужно торопиться, Сэкуэвин. Мы должны уйти сегодня же ночью!
 Тревога Дэвида улеглась. Одно мгновение он боялся чего-то более зловещего, чем слова Гока этим людям. Шпион? Полиция? Конечно, Гок первым делом должен был подумать об этом. Он боялся за свою шкуру, и этот же самый страх заставит его завтра отдать ему Мэдж. Он улыбнулся испуганной девушке, прислонившейся со смертельно бледным лицом к двери. Но его хладнокровие не успокоило ее.
 — Он сказал… что вы шпион, — повторила она, как бы стараясь втолковать ему, что это значит. — Они хотели пойти за вами в хижину Брокау… и… убить вас…
 Вот чего она боялась. Дэвид сопоставил ее слова со взволнованным выражением лиц, среди которых он проходил.
 — А Гок не позволил им? Так было? — спросил он.
 Мэдж кивнула головой.
 — Он сказал, чтобы они ничего не предпринимали, пока он не повидает Брокау. Он хочет удостовериться. А потом…
 — Вы должны вернуться в свою комнату, Мэдж, — быстро произнес Дэвид. — Теперь Гок уже видел Брокау, и то. чего вы боитесь, не случилось. Уверяю вас. Завтра мы открыто, с разрешения Гока и Брокау покинем Гнездо. Но если они найдут вас сейчас в моей комнате, хлопот не оберешься. Мне нужно многое вам рассказать, но Гок может снова явиться сюда. Идите скорей к себе.
 Он приоткрыл дверь и прислушался.
 — Спокойной ночи, — прошептал он, на секунду прикоснувшись рукой к волосам девушки.
 — Спокойной ночи, Сэкуэвин.
 В дверях она одно мгновение поколебалась, а затем, тяжело вздохнув, ушла. Какие у нее чудные глаза! Как они смотрели на него в этот последний момент! Пальцы Дэвида слегка дрожали, когда он запирал дверь. Он взял стоявшее на столе маленькое зеркало и с иронической улыбкой взглянул на свое отражение. У него был не слишком красивый вид. Давно небритая белокурая борода придавала ему вид бродяги; за последнее время его виски сильно поседели. Наследственно? Возможно, но это было неприятным напоминанием о том факте, что ему уже тридцать восьмой год!
 Она не могла продолжать, увидев, что Дэвид улыбался в то время, как ее сердце трепетало от ужаса.
 Он приставил к двери стол, сунул под подушку револьвер, уверяя себя, что это совершенно излишние предосторожности, а затем лег в постель. И в то время, как Мэдж О'Дун, держа на коленях маленькое ружье Найзикус, всю ночь просидела, бодрствуя, у дверей своей комнаты, Дэвид спал крепким сном.




 Глава XXIII. БРОКАУ БРОСАЕТ ВЫЗОВ


 Дэвида разбудили какие-то звуки, спросонья показавшиеся ему отдаленными залпами пушек. Проснувшись, он увидел, что в комнате уже царит день, и услышал стук в дверь. Крикнув, что он сейчас откроет, он стал одеваться. Предусмотрительно положив свой автоматический револьвер в карман, он бесшумно поставил стол на прежнее место и распахнул дверь. К его величайшему удивлению перед ним стоял не Гок, а Брокау. Но он не походил на вчерашнего Брокау. Несколько часов произвели в нем разительную перемену; никто не мог бы подумать, что он недавно был пьян. Усмехнувшись и протянув свою огромную руку, он взглянул Дэвиду в лицо.
 — Здорово, Рэн, — приветливо сказал он. — Гок послал меня разбудить вас, чтобы вы не прозевали представления. Вы успеете только проглотить завтрак, прежде чем начнется грандиозный бой, бой, о котором я говорил вам вчера. А здорово я напился, не правда ли? Принял вас за друга. Забавно. Вы на него ни капли не похожи.
 Дэвид пожал его руку. Сначала в манерах Брокау ему почудилась искренность, а в его голосе что-то вроде извинения. Но это впечатление мгновенно исчезло, и он понял, с какой целью явился товарищ Гока. Нужно окончательно убедиться, что он не Мак-Кенна; кроме того, внешними проявлениями дружбы необходимо рассеять подозрения, если такие зародились у Дэвида. Для этой, второй задачи Брокау совсем не подходил. Его глаза, напоминавшие глаза цепной собаки, не могли скрыть его чувств ненависти и безумного желания вцепиться руками в горло человека, подшутившего над ним.
 Дэвид тоже улыбнулся.
 — Вы здорово напились, — проговорил он. — Я потратил чертовски много времени, стараясь убедить вас, что я вовсе не Мак-Кенна.
 Эта беззастенчивая ложь на мгновение огорошила Брокау. Дэвид сознавал свою дерзость: он знал, что Брокау слишком хорошо помнит происшедшее, чтобы поверить ему. Усмешка исчезла с лица Брокау; его челюсти сжались; глаза стали наливаться кровью. С его губ уже готовы были сорвать слова: «Вы лжете», но он удержался, и на его лице снова появилась усмешка.
 — Гок просил передать вам, что он, к своему сожалению, не может завтракать с вами, — заговорил Брокау. — Он не мог больше ждать. Индеанка принесет вам завтрак сюда. Советую вам поторопиться, если вы хотите посмотреть представление.
 С этими словами он повернулся и направился в конец передней. Дэвид бросил взгляд на дверь комнаты Мэдж. Она оказалась закрытой. Затем он посмотрел на часы. Было девять часов! Он едва не проклял себя при мысли о том, что прозевал завтрак с Гоком и девушкой. Ему, без сомнения, удалось бы поговорить наедине с Гоком; четверти часа вполне хватило бы. А в крайнем случае он мог бы уладить все дело и в присутствии Мэдж. Ему хотелось знать, где она сейчас. Шум приближающихся шагов заставил Дэвида отступить назад в свою комнату. Спустя мгновение старая индеанка принесла обещанный завтрак. Она поставила на стол большую тарелку и, не взглянув на Дэвида и не проронив ни слова, ушла. Он торопливо поел, а затем кончил одеваться. В четверть десятого он уже выходил в переднюю. Проходя мимо двери комнаты Мэдж, он постучался. Ответа не последовало. Он быстро вышел из дому и услышал гул голосов. Пройдя с дюжину шагов, Дэвид достиг конца дома и взглянул на клетку. Некоторое время он неподвижно стоял, полный ужаса от сознания своей беспомощности в эту минуту. Если бы он не проспал, поговорил с Гоком, он мог бы предотвратить чудовищную жестокость, добился бы, чтобы и Тара был принят в расчет при их сделке. Но сейчас думать об этом слишком поздно. Взволнованная и в то же время необычайно тихая толпа собралась вокруг клетки. Люди, не шевелясь, напряженно смотрели; Дэвид понял, что бой уже начался. Тара уже боролся за свою жизнь. А девушка! Где она сейчас? Дэвид, сам того не сознавая, сжал в своем кармане револьвер, бросился вперед и занял место в кругу зрителей. Он не видел, кто стоял рядом с ним — белые или индейцы — не видел, как блестели их глаза, как они дрожали от возбуждения, молчаливо наблюдая за зрелищем.
 Он смотрел на клетку.
 Клетка величиной около двадцати квадратных футов была сколочена из небольших бревен, с промежутками между ними дюймов в восемнадцать. Там раздавался отвратительный, хрустящий звук раздробляемых челюстями костей. Оба зверя лежали, как показалось Дэвиду, в смертельной схватке. Несколько секунд он не мог разобрать, где Тара, а где гризли Брокау. Внезапно они отделились друг от друга и встали. Очевидно, они боролись уже несколько минут. Пасть Тары была окровавлена, а из глотки противника вырывался бешеный рев. Медведь Брокау снова стал наступать, в то время, как Тара, тяжело дыша, ждал нового нападения. Дэвид с трудом различал, что происходило, когда огромные животные снова сцепились. Они откатились к краю клетки, а на том месте, где они до того лежали, осталась большая лужа крови.
 Неожиданно чья-то рука опустилась на плечо Дэвида. Он обернулся: Брокау пристально смотрел на него.
 — Грандиозный бой, а?
 В его лице проскальзывала та безжалостная свирепость, с какой кошка играет с попавшейся ей мышью. Рука Дэвида сжалась в железный кулак; его мозг жгло дикое желание ударить Брокау. Ему стоило больших усилий сдержаться.
 — Где… девушка? — спросил он.
 Сейчас лицо Брокау выражало неприкрытую ненависть и насмешливое торжество от сознания своей власти над этим человеком-шпионом. Он оскалил желтые зубы.
 — Подшутили над ней, — прорычал он. — Подшутили над ней, как вчера вы подшутили надо мной. Подослали индеанку украсть ее одежду, и сейчас она там, в своей комнате… одна… и голая. Пока я не распоряжусь, она не получит одежды, так как она моя… душой и телом.
 Сжатая в кулак рука Дэвида быстро вытянулась. В это мгновение ему хотелось нанести смертельный удар краснолицему чудовищу, извергу. Громадное тело Брокау отшатнулось; его голова повисла, словно у него сломалась шея. Дэвид не видел, как Брокау упал. Пронзительный крик, от которого застыла вся кровь в его жилах, заставил его повернуться к клетке и в свою очередь вскрикнуть. В десяти шагах от него в кругу пораженных, окаменевших людей стояла девушка. Вначале Дэвиду показалось, что она стояла там голая… голая под пристальными взглядами этих негодяев. Затем он разглядел, что на ней была только старая, рваная юбка, надетая кое-как, очевидно, в дикой спешке. Порыв ветра откинул волосы с ее лица; в нем, казалось, не осталось ни кровинки. Неподвижная, затаив дыхание, она напоминала статую, только ее освещенные солнцем волосы развевались, ниспадая на плечи и спину покрывалом, блестевшим золотом и багрянцем. Окаменев от ужаса, Мэдж не сводила глаз с клетки. Дэвид услышал рев и лязг челюстей борющихся медведей. Они снова лежали. Одно из бревен клетки переломилось, точно тросточка, когда огромные тела зверей навалились на него. Только девушка следила за борьбой. Все взгляды сейчас устремились на нее. Внезапно Дэвид бросился к ней и стал звать ее.
 Их разделяли десять шагов. Только пять шагов отделяло девушку от клетки. Жизнь вернулась к ней, с быстротой спущенной с тетивы стрелы она очутилась у клетки и проскользнула между бревнами внутрь. Гул испуганных голосов покрыл рев медведей, когда безоружная девушка бросилась на них.
 Дэвид услышал ее пронзительный крик.
 — Тара… Тара… Тара…
 Все поплыло перед его глазами при виде того, как девушка бросилась наземь и стала колотить своими маленькими кулачками по большой мохнатой голове. Чувствуя какую-то болезненную слабость, Дэвид протиснулся в промежуток между бревнами и почти что упал рядом с Мэдж. Бессознательно он вытащил свой револьвер и, едва отдавая себе отчет в том, что делает, пулю за пулей всаживал в упор в голову врага Тары. Потоки свинца проникли в мозг гризли. Только выпустив все одиннадцать зарядов, Дэвид поднялся, сжимая в своих объятиях девушку. И в то время, как Тара вцепился в горло своего умирающего врага, он быстро вынес Мэдж из клетки и набросил на нее свою легкую куртку.
 — Идите в вашу комнату, — сказал он. — Тара в безопасности. Я послежу, чтобы ему теперь не причинили никакого вреда.
 Круг людей расступился, когда Дэвид повел девушку. Толпа безмолвствовала, ясно слышалось тихое ворчание Тары. Вдруг тишину нарушил дикий крик Брокау:
 — Стойте!
 Дрожа от ярости, он предстал перед ними — огромный, страшный. На шаг позади него стоя Гок, на лице которого сейчас обнаружились его злодейские намерения; а за Гоком быстро собрались белые торговцы виски, напоминая стаю волков, ожидающих сигнала вожака. Дэвиду казалось, что Брокау сейчас даст этот сигнал. Мэдж тоже так думала и, обняв Дэвида, она повернула навстречу опасности свое бескровное лицо. Брокау отдал приказ людям:
 — Очистите клетку! — проревел он. — Этот проклятый шпион убил моего медведя и будет драться со мной! Вы поняли? Очистите клетку!
 Наклонившись к Дэвиду и Мэдж так, что его отдававшее водкой горячее дыхание коснулось их лиц, Брокау прошипел:
 — И я убью вас!
 Гок положил руки на плечи девушки.
 — Идите с ним, — прошептал Дэвид, когда она крепче прижалась к нему. — Вы должны пойти с ним, Мэдж, иначе дело кончится плохо!
 Гок уже стал оттаскивать ее, но она успела тихо, быстро прошептать несколько слов, предназначенных только для Дэвида:
 — Я пойду в дом. Когда вы увидите меня в окне, падайте на землю. У меня есть ружье… я убью его… из окна.
 Возможно, что Гок услышал шепот Мэдж: когда он уводил девушку, Дэвиду почудился странный блеск в его глазах.
 В это время послышался скрип большой двери клетки — Тара, прихрамывая, вышел оттуда и медленно направился к опушке леса. Стоя уже в середине клетки в луже крови, Дэвид снова увидел девушку. Она боролась с Гоком, стараясь вырваться от него и убежать в дом. Теперь Дэвид не сомневался, что Гок все слышал и что Брокау будет драться на смерть. Но эта мысль не пугала его; его осенило странное спокойствие. Чтобы ничто не стесняло его в предстоящей борьбе, он сбросил рубашку и туже затянул пояс. В клетку вошел Брокау, обнаженный до пояса. Одно мгновение гигант смотрел на Дэвида налившимися кровью глазами. Силы казались ужасающе неравными. Дэвид сознавал это — и все же не боялся. Наступила мертвая тишина. Ее нарушил пронзительный крик девушки:
 — Сэкуэвин… Сэкуэвин…
 Звериное рычание вырвалось из груди Брокау. Он слышал этот крик, подействовавший на него, точно укус змеи.
 — Сегодня ночью она будет со мной, — насмешливо бросил он Дэвиду и, готовый к борьбе, наклонил голову.
 Дэвид не видел больше лиц людей, толпившихся вокруг клетки. Он бросил последний взгляд на девушку: она перестала бороться и смотрела на него. А затем он уже не сводил глаз с лица Брокау. Только сейчас Дэвид осознал как громаден и могуществен его противник. Умение! Разве может оно помочь здесь в борьбе с этой тушей, которую, казалось, не проняла бы дубина. Но первый удар успокоил Дэвида. Брокау набросился на него; с легкостью уклонившись, Дэвид выбросил руку, и его кулак опустился на голову противника. От этого удара Гок свалился бы как бревно, а Брокау только зашатался и с усмешкой на лице снова стал наступать: он мог выдержать сотню таких ударов. Наблюдая и выжидая удобного случая, Дэвид медленно отступал. Они дважды обошли вокруг залитой кровью арены. Уверенный в победе, Брокау не торопился с решительной атакой. Убедившись в беспечности своего противника, который медленно подвигался, почти не заботясь о защите своего огромного тела, Дэвид улучил момент и с быстротой молнии бросился вперед.
 Его удар только на два дюйма отклонился от челюсти Брокау и, попав в рот, сокрушил желтые зубы. Голова гиганта запрокинулась; Дэвид успел нанести еще несколько ударов правой и левой рукой. Кровь залила волосатую грудь Брокау; он издал крик, напоминавший звериный рев. Разъяренный до бешенства, он снова перешел в наступление; только ловкость и опытность Дэвида спасли его от неминуемой смерти. В течение двух минут он нанес противнику невероятное количество ударов; он был залит кровью Брокау; его кулаки стали совсем красными — так часто попадал он ими в окровавленное лицо. Но перед ним, казалось, стояло какое-то чудовище, совершенно не чувствовавшее боли. Внезапно огромный кулак Брокау взмахнулся перед самым лицом Дэвида, он не успел, как следует, отразить удара, пошатнулся и упал.
 Секунду он лежал, оглушенный, беспомощный, ожидая, что Брокау сейчас прикончит его. Но тот стоял, вытирая кровь с своего лица, словно мешавшую ему видеть. Вокруг клетки поднялся ропот, перешедший в торжествующей рев — рев белых. Одновременно Дэвид услышал пронзительный крик. Этот отчаянный крик девушки заставил его подняться на ноги, пока Брокау все еще стирал лившиеся с лица потоки крови. Этот крик прояснил сознание Дэвида: он должен победить; если он окажется побежденным, то наступит конец не только для него, но и для нее.
 Борьба продолжалась. Сейчас Брокау совсем обезумел. Усмешка исчезла с его лица, которое выражало только одно желание: убить. Дэвид сознавал, что через две-три минуты его силы иссякнут, а свалить своего противника ударами он уже больше не надеялся. Он вспомнил об одном приеме, которого не применял, считая его бесчестным. Но сейчас разбирать не приходилось. С быстротой пушечного ядра он бросился в ноги Брокау и всей своей тяжестью ударил его чуть пониже колен. Толчок оглушил его самого; в левом плече он испытывал острую боль, а из груди Брокау вырвался ужасный крик. Дэвид вскочил на ноги, когда гигант все еще стоял на коленях. И сейчас, собрав свои последние силы, он наносил один удар за другим по челюсти врага. Голова Брокау запрокинулась, кровь заклокотала в горле, и, как мертвый, он свалился наземь.
 Дэвид взглянул на зрителей. Они почти вплотную обступили клетку, и их изумленные, растерянные лица напоминала каменные изваяния. Некоторое время царила мертвая тишина. Победитель! Дэвид выпрямился и поднял голову, хотя у него было сильное желание прислониться к одному из бревен клетки. Он заметил девушку и Гока; сейчас девушка стояла одна и смотрела на него. Она видела все происшедшее, видела, как он победил это гигантское животное! Дэвид помахал ей рукой. Мэдж быстро бросилась к нему, но Гок остановил ее и, очевидно, приказал уйти в дом. Кивком головы и жестом Дэвид дал ей понять, что она должна повиноваться. Только после того как она направилась к дому, Дэвид поднял свою рубашку и вышел из клетки. Двое из белых подошли к Гоку, который стал им что-то шептать. Несколько человек наклонились над Брокау, а остальные по-прежнему не шевелились и молчали, когда Дэвид проходил среди них. Он очутился лицом к лицу с Гоком, позади которого стояли двое мужчин, только что разговаривавших с ним. Все трое улыбались, и Гок, к величайшему удивлению Дэвида, протянул ему руку.
 — Поздравляю, Рэн! Я ставил тысячу против пятидесяти, что вы будете побеждены, но никто не хотел поставить за вас и доллара. Замечательная схватка!
 Он обернулся к своим спутникам.
 — Проводите Рэна в его комнату, ребята. Помогите ему умыться. Я взгляну на Брокау.
 Дэвид стал протестовать. Он чувствовал себя превосходно. Ему нужны только вода и мыло, а и то и другое имеется у него в комнате. Но Гок настаивал: было бы некрасиво, если бы заботились о Брокау, и никто не позаботился бы о нем. Ленгдон и Генри должны сопровождать его. Вместе с ними Дэвид отправился к Гнезду и вошел в свою комнату. Ленгдон налил воды в большой оловянный таз, а его товарищ в это время закрыл дверь. Они казались очень дружески настроеными.
 — Вчера вы мне не понравились, — откровенно признался Ленгдон. — Мы думали, что вы один из проклятых полицейских и суете нос в наши дела.
 Он стал рядом с Дэвидом, держа в руке ведро воды. Когда Дэвид нагнулся над тазом, находившийся позади него. Генри вытащил из кармана какой-то предмет и вплотную подошел к нему. Погрузив руки в воду, Дэвид взглянул на лицо Ленгдона и увидел в нем странную, неожиданную перемену. В то же мгновение предмет в руке Генри со страшной силой опустился на его голову, и он, скорчившись, упал. Почувствовав острую боль, Дэвид погрузился в черную бездну.




 Глава XXIV. «ОНИ НАПАЛИ НА НАШ СЛЕД»


 Окутанный хаотическим мраком, ничего не видя, ничего не чувствуя, Дэвид все же сознавал, что он еще жив. Ему чудилось, что он — на судне, которое тихо покачивалось на волнах моря. Его окружала беспросветная ночь, и он был один. Он пытался кричать, но язык не повиновался ему. Казалось, что много времени прошло прежде чем наступил день, и Дэвид начал чувствовать и слышать. Он испытывал такое ощущение, словно дюжина рук держала его, и он не мог шевельнуться. Он услышал голоса. Вначале они сливались в невнятный рев, но очень быстро из него выделились два голоса.
 Дэвид открыл глаза. Прежде всего он увидел солнечные лучи, которые освещали восточную стену его комнаты, они как бы старались сказать ему, что вечер близок, совсем близок. Через несколько секунд Дэвид осознал бы это, но что-то заслонило от него ослепительный сноп света склонявшегося к западу солнца. Он увидел лицо, два лица… Гока, а затем Брокау! Да, Брокау находился здесь и не спускал с него своих глаз. Он стоял одетый и уже больше не окровавленный, но его с трудом можно было узнать: его лицо опухло, губы раздулись, один глаз закрылся; зато второй блестел дьявольским огнем. Дэвид попытался сесть. С большим трудом ему это удалось. Голова его кружилась; он чувствовал себя беспомощным и неуклюжим, как туго набитый мешок. Его руки оказались связанными на спине, ноги тоже были опутаны веревками.
 Брокау наклонился к нему; его единственный глаз налился кровью.
 — Очень рад, что вы не умерли, Рэн, — произнес он хриплым голосом, с трудом шевеля своими толстыми, распухшими губами.
 — Спасибо, — ответил Дэвид. Голова у него перестала кружиться, но в ней чувствовалась упорная боль. Пытаясь улыбнуться, он повторил: — Спасибо.
 Это звучало довольно глупо. Руки Брокау медленно приблизились к его горлу. Но Гок оттащил своего товарища.
 — Я не трону его… теперь, — прорычал гигант. — Но ночью…
 Он снова склонился над Дэвидом.
 — Вы — лжец! Шпион! Подлец! И вы думаете, что после этого…
 Гок снова попытался оттащить его. Брокау с яростью сбросил его руку.
 — Я не трону его… но я скажу ему, Гок! Черт меня побери, если я не сделаю этого! Пусть он знает…
 Он снова приблизился к Дэвиду, обдавая его своим дыханием.
 — Я рад, что вы не умерли, Рэн, я хочу посмотреть, как вы начнете корчиться. Мы ждем только ухода индейцев. Старый Уэпи со своим племенем уйдет на закате. Вы отправитесь в ваш путь немного позже, когда они отойдут на такое расстояние, что не услышат выстрела.
 — Вы хотите сказать… что собираетесь убить меня? — произнес Дэвид.
 — Если поставить вас к дереву и пустить вам пулю в сердце значит убить, в таком случае — да, — ответил Брокау.
 — Убить… — повторил Дэвид.
 Казалось, у него не хватило сил продолжать. Его голова снова закружилась, от боли едва не раскалываясь на части, и он покачнулся. Несколько секунд он силился побороть свою усталость, но тошнота подступила к его горлу, и он со стоном упал на кровать. Брокау продолжал что-то говорить, но Дэвид уже не понимал его слов. Он слышал резкий голос Гока, удаляющиеся шаги и скрип двери. Прошло много времени, прежде чем ему удалось снова сесть на край своей кровати.
 Стена больше не освещалась лучами солнца. В единственное маленькое окно комнаты, выходившее на запад, Дэвид увидел закат. Он дрался с Брокау утром, а сейчас уже наступила ночь. Он заметил красное пятно на полу в том месте, где он упал под ударом Генри. Взглянув снова на окно, Дэвид обратил внимание на то, какое оно крохотное и как высоко оно находится. Ни вчера, ни сегодня утром он не поразился его видом, но сейчас он понял, почему его поместили именно в эту комнату: ничего не подозревающего гостя одним поворотом ключа можно было превратить в пленника. Отсюда никак не убежать, разве только выбив тяжелую дверь или выпилив часть бревенчатой стены.
 Постепенно он превозмог свою слабость. Голова у него прояснилась, дыхание стало ровнее. Вдруг до него едва слышно донесся 6ой барабанов и дикое пение. Уэпи и его индейцы уходили, и с их уходом исчезла последняя надежда Дэвида. Помогли ли бы они, если бы знали, что ему грозит? Если бы он крикнул им в открытое окно? Эта мысль безумна, невероятна, но на одно мгновение его сердце забилось, а затем внезапно замерло. Раздался звук поворачиваемого в замке ключа, дверь отворилась — и Мэдж О'Дун появилась перед ним!
 Она задыхалась, словно ей пришлось пробежать большое расстояние. Не пытаясь заговорить, она бросилась к его ногам и большим охотничьим ножом перерезала опутывавшие их веревки. Прежде чем Дэвид успел произнести хоть слово, она очутилась уже у его спины — и его руки тоже освободились. Они казались налитыми свинцом. Мэдж бросила нож, обхватила руками его голову и без конца повторяла имя, которое она ему дала — Сэкуэвин. Когда уходившие индейцы приблизились, и пение их стало громче, девушка со сдавленным криком отскочила от Дэвида.
 — Я… должна торопиться, — быстро заговорила она. — Слушайте! Они уходят! Или Гок или Брокау пойдет с Уэпи до озера… а тот, кто останется, придет сюда. Взгляните, Сэкуэвин… я принесла вам нож! Когда он придет… вы должны убить его!
 Звуки пения стали удаляться по направлению к лесу и постепенно замирали.
 Дэвид молчал. Прижав к груди руки, Мэдж продолжала:
 — Я ждала, пока все уйдут из дому. Они держали меня в моей комнате, приставив Мэрси — старую индеанку — караулить меня. Когда они все вышли провожать Уэпи, я ударила ее по голове ружьем Найзикус. Может быть, она умерла. Тара там, в лесу. Я знаю, где его найти. Я соберу все необходимое, и через час мы должны уйти. Если до тех пор Гок или Брокау войдет в вашу комнату, убейте его, Сэкуэвин, этим ножом! Если вы этого не сделаете, они убьют вас!
 Ее голос прервался походившим на всхлипывание вздохом. Дэвид с огромным трудом поднялся и, пошатываясь, стал перед девушкой.
 — Моя винтовка, Мэдж… мой револьвер! Если бы я имел их теперь…
 — Они, наверно, забрали их, — прервала она. — Но у меня, Сэкуэвин, есть ружье Найзикус! О! Мне нужно торопиться. Они могут войти в мою комнату, а Мэрси… возможно, мертвая. Едва стемнеет, я отопру вашу дверь. А если кто-нибудь войдет раньше, вы должны убить его! Вы должны! Вы должны!
 Она отступила к двери и, открыв ее, ушла. Ключ снова повернулся в замке. Дэвид слышал ее быстрые шаги по передней и скрип двери ее комнаты.
 Несколько мгновений он неподвижно стоял, пораженный быстротой, с какой девушка исчезла. Она пробыла в его комнате не больше двух минут. На полу у его ног лежал нож. Мэдж рисковала, пытаясь спасти его жизнь! Дэвид почувствовал, что кровь стала проникать в его онемевшие члены. Он медленно, боясь потерять равновесие, наклонился и поднял оружие. Пение индейцев походило теперь на отдаленный шепот; послышались голоса возвращавшихся людей — голоса белых. Дикая дрожь охватила Дэвида при мысли о том, что ему снова предстоит бороться! Как скоро явится Брокау или Гок? Успеет ли его онемевшее тело вернуть себе способность к действию? Успеет ли он набраться сил, чтобы воспользоваться своей свободой и ножом. Дэвид стал медленно шагать по комнате, делая резкие движения руками. Силы быстро возвращались к нему. Он подошел к ведру с водой и с жадностью напился. Вода освежила его. Теперь он уже мог напрягать мускулы и сжимать кулаки. Он взглянул на нож. Какая ужасная необходимость — вонзить сталь в спину или сердце человека! Неужели нет другого способа? Он принялся осматривать комнату, и его взгляд упал на стол. В одну секунду он его перевернул, ухватился за ножку и с треском отломал ее. Теперь он обладал оружием, более удобным, чем нож, который он засунул за пояс. Дэвид стал ждать.
 Он ждал недолго. За западными горами скрылись последние лучи солнца. В комнате стало темнеть. Считая минуты, Дэвид стоял у двери, прислушиваясь, не раздадутся ли шаги, надеясь, что это будут шаги девушки, а не Гока или Брокау. Наконец в передней послышались шаги, тяжелые шаги — и Дэвид, глубоко вздохнув, схватил свою дубину. Ему предстояло малоприятное дело, и все же, слыша, как поворачивается ключ в замке, он сознавал, что этого требует ужасная необходимость. Он ударит не слишком сильно, лишь так, чтобы тот, кто войдет, не смог помешать их бегству. Затаив дыхание, он поднял дубину.
 Дверь открылась. Гок вошел и стал спиною к Дэвиду. Ужасно! Ударить человека сзади… ударить дубиной! И все же это нужно сделать. Не испустив ни стона, Гок безжизненной массой упал на пол, и Дэвид подумал, что убил его. Он опустился рядом с ним на колени и нащупал его сердце: оно билось. Поднявшись, он посмотрел в темную переднюю. Из большой комнаты доносился шум голосов. А затем совсем близко от него, из противоположной двери раздался тихий дрожащий голос:
 — Торопитесь, Сэкуэвин! Заприте дверь и идите сюда!
 Дэвид снова быстро бросился к Гоку. Его револьвер оказался действительно у Гока в кармане. С радостным восклицанием схватив оружие, он вышел из комнаты, запер за собою дверь и перебежал переднюю. Девушка открыла ему свою дверь и едва он вошел в комнату снова заперла ее. Прежде всего Дэвид заметил индеанку, которая лежала на кровати. Ее черные глаза, блестя, точно у змеи, уставились на них. Она была так надежно связана, а рот так тщательно заткнут, что Дэвид не мог удержаться от смеха.
 — Великолепно! — тихо вскрикнул он. — Вы молодец, Мэдж! А что дальше?
 Сжимая в руке револьвер и положив другую руку на плечо трепещущей девушки, он испытывал дикое желание во всю силу своих легких крикнуть врагам, что он снова готов к борьбе. В темноте глаза девушки сияли точно звезды.
 — Кто это был? — прошептала она.
 — Гок.
 — Значит, с Уэпи ушел Брокау. Ленгдон и Генри ушли с ним. До озера меньше двух миль, и они скоро вернутся. Нужно торопиться! Смотрите, уже темнеет.
 Мэдж подбежала к окну. Дэвид последовал за ней.
 — Минут через пятнадцать, Сэкуэвин, мы двинемся в путь. Тара там, на опушке леса. — Ее рука вцепилась в его плечо. — Вы… убили его? — едва слышно прошептала она.
 — Нет. Я отломал ножку стола и ею оглушил его.
 — Я рада, — проговорила она и, дрожа, крепче прижалась к нему. — Я рада, Сэкуэвин.
 В сгущающейся темноте Дэвид не смог побороть желание сжать девушку в своих объятиях. Крепко держа ее, он наклонил голову и на мгновение почувствовал прикосновение ее лица. В эти минуты, пока они ждали окончательного наступления темноты, он тихим голосом рассказал ей все, что узнал от Брокау. И когда он уверил Мэдж, что ее мать несомненно жива, что именно ее он встретил в поезде, легкий крик вырвался из груди девушки. Она собралась было заговорить, но громкие шаги в передней заставили ее затаить дыхание. Ее пальцы крепче впились в плечо Дэвида.
 — Пора, — прошептала она. — Нужно идти!
 Она быстро отбежала от него и вытащила из-под кровати, на которой лежала индеанка, тюк. Через секунду она подала Дэвиду ружье.
 — Оно принадлежало Найзикус, — произнесла Мэдж. — В нем шесть зарядов. А вот еще патроны — больше у меня нет.
 Дэвид взял их и, опуская в карман, пересчитал: запасных патронов оказалось всего пять. «Тридцать второй калибр, — подумал он, — хорош для куропаток, а для людей годится только на близком расстоянии». Вслух он проговорил:
 — Если бы мы, Мэдж, могли достать мою винтовку…
 — Они забрали ее, — снова повторила девушка. — Но в ней не будет необходимости, Сэкуэвин, — прибавила она, точно угадав его мысли. — Я знаю скалистую гору — ближе, чем та, по которой карабкались я и Тара, — и если нам удастся добраться до нее, они не смогут выследить нас. А если они нас найдут…
 Она стала открывать окно.
 — Что тогда? — спросил Дэвид.
 — Найзикус однажды из своего ружья убила медведя.
 Окно уже было открыто и, высунувшись в него, они прислушивались. Убедившись, что вокруг никого нет, Дэвид выбросил тюк, затем спустил вниз Мэдж, и сам спрыгнул. Коснувшись ногами земли, он почувствовал от толчка прежнюю боль в голове и не мог сдержать легкого крика; на мгновение он прислонился к стене, снова ощущая сильное головокружение и тошноту. Еще не настолько стемнело, чтобы девушка не могла заметить внезапную перемену, происшедшую в нем. Ее глаза наполнились беспокойством. X
 — Легкое головокружение, — объяснил Дэвид, пытаясь улыбнуться. — Они меня основательно хлопнули по голове. На воздухе я скоро приду в себя.
 Подняв тюк, он пошел позади Мэдж.
 На опушке леса, в ста ярдах от Гнезда, Тара пролежал целый день, зализывая свои раны.
 — Я видела его из окна моей комнаты, — прошептала девушка.
 Она подошла к нему и стала с ним тихо разговаривать. В темноте позади Тары раздалось рычание.
 — Бэри! — в изумлении воскликнул Дэвид. — Он подружился с медведем! Как вам это понравится, Мэдж?
 Услышав его голос, Бэри подошел и улегся у его ног. Дэвид положил руку на голову собаки.
 — Дружище! — ласково прошептал он. — А они говорили, что ты присоединишься к волкам…
 В это время Тара поднялся, и Мэдж подошла к Дэвиду.
 — Мы готовы, Сэкуэвин. Может быть, рискнем привязать тюк на спину Тары?
 — Тюк легкий. Я понесу его.
 — Ну, дайте мне руку, Сэкуэвин.
 В ее голосе снова звучала радость от сознания свободы; ее сердце сильно билось от восторга, что им удалось убежать. Своей маленькой ручкой она крепко держала пальцы Дэвида. Они вошли в лес, где царила абсолютная тьма. За собой они слышали тяжелые шаги огромного гризли. Бэри следовал за ними по пятам. Спустя некоторое время девушка прошептала:
 — Чувствуете ли вы теперь боль в голове, Сэкуэвин?
 — Немного.
 Тропинка, по которой они шли, стала шире. Мэдж сильнее сжала пальцы Дэвида.
 — Я верю всему, что вы сказали мне, — произнесла она тихим голосом, словно делала признание. — Я поверила после того, как вы спасли меня в клетке… и после поединка с Брокау. Вы должны были очень любить меня, чтобы так рисковать ради меня.
 — Да, очень, дитя мое, — ответил он.
 Почему голова не перестает кружиться? Одно мгновение ему казалось, что он сейчас упадет.
 — Да, очень, — снова повторил он, стараясь идти прямо. — Видите ли, дитя мое, во всем свете мне нечего было любить, кроме вашей карточки…
 Дэвид чувствовал, что тюк становится все тяжелее и тяжелее; словно сквозь сон он слышал, как девушка говорила о женщине, которую он считает ее матерью. Внезапно все завертелось у него в голове, и он снова погрузился в хаотический мрак. Когда он наконец пришел в себя, он лежал на земле. Прижав его голову к своей груди, Мэдж плакала, как ребенок.
 — Вы ранены… ранены… — всхлипывая, говорила она. — Если бы я только могла, Сэкуэвин, посадить вас на Тару… на спину Тары… Нужно сделать всего один шаг…
 Дэвид протянул руку, и она погрузилась в густой мех гризли. Стараясь скрыть свои опасения, он весело заговорил:
 — После удара… часто бывают… такие головокружения. Мне кажется, я уже могу идти.
 — Нет, нет. Вы должны ехать на Таре, — настаивала Мэдж. — Вы ранены… вы должны, Сэкуэвин, вы должны!
 Дэвид хотел было протестовать, но опять почувствовал головокружение и тошноту. Он приподнялся и медленно вскарабкался на широкую спину медведя. Девушка подняла тюк и ружье и пошла вперед. Тара следовал за ней. Огромная спина животного казалась Дэвиду очень удобным и безопасным местом. Крепко вцепившись пальцами в длинную шерсть медведя, он почти лег. Девушка тихо окликнула его:
 — Вам удобно, Сэкуэвин?
 — Да, так удобно, что кажется, я могу заснуть.
 Если бы не темнота, Мэдж могла бы видеть его свесившуюся голову, и его слова имели бы для нее другое значение. Дэвид отчаянно боролся с собой, но его сердце сжималось от страха: несомненно, у него поврежден череп и задет мозг. Он почти ничего не сознавал, но все же крепко держался за мех Тары и отвечал каждый раз, когда девушка окликала его. Ему казалось, что их путешествие длится бесконечно.
 Сердце Мэдж разрывалось на части, когда она, не переставая всхлипывать, вела во мраке ночи Тару с его ношей. Она уже больше не думала о скалистой горе им теперь не удалось бы взобраться по ней. Она направлялась к старой заброшенной хижине, в которой они могли бы спрятаться. Она старалась втолковать это Дэвиду.
 — Уже близко, Сэкуэвин! — воскликнула она, обнимая его и едва не касаясь губами его склоненной головы. — Уже совсем близко! Они не подумают искать нас там, и вы сможете спать… спать…
 Ее голос казался ему тихим шепотом в верхушках деревьев. Его пальцы продолжали впиваться в мех Тары.
 Через много дней — так думалось Дэвиду — они добрались до хижины. Он очень удивился словам девушки:
 — Мы всего в пяти милях от Гнезда, Сэкуэвин. Но они не придут сюда. Они подумают, что мы ушли гораздо дальше, или перебрались через горы!
 Теперь, когда тряска прекратилась, Дэвид не испытывал такого сильного головокружения. Мэдж намочила его лицо холодной водой, затем распаковала тюк и вытащила одеяло. С чувством бесконечного облегчения Дэвид растянулся на нем. Засыпая, он видел склонившееся над собою лицо девушки и ее большие сияющие глаза. До него доносился тихий шепот:
 — Постарайтесь заснуть, Сэкуэвин, постарайтесь заснуть…
 Прошло много часов прежде чем он проснулся. Казалось, чьи-то руки стаскивают его с того места, где он чувствовал себя так хорошо, а чей-то голос настойчиво старается разбудить его. Дэвид открыл глаза. Освещенная ярким солнцем, Мэдж стояла на коленях рядом с ним и с выражением ужаса на лице тормошила его.
 — Проснитесь, Сэкуэвин… Проснитесь, проснитесь! — кричала она. — Вы должны проснуться, Сэкуэвин… Сэкуэвин… Они напали на наш след… Я вижу, как Они приближаются!




 Глава XXV. МЕСТЬ ТАРЫ


 Едва Дэвид понял значение слов девушки, как он уже стоял на ногах. Бросив взгляд на Мэдж, он ощутил большую радость от сознания, что его голова ясна, и он снова способен бороться. Даже накануне, когда она не спускала глаз с борющихся медведей, ее лицо не было бледнее, чем сейчас. Еще не видя собственными глазами опасности, он знал, что их гибель близка и нет никаких надежд на спасение. Дэвид осмотрелся: они находились на маленькой поляне около старой хижины, которая стояла на уступе горы, на несколько сот ярдов возвышавшемся над долиной. Схватив Дэвида за руку, Мэдж потащила его к углу хижины и молча, показала вниз. На краю долины виднелось около десятка людей, только что начавших подниматься по склону. Дэвид мог ясно различить Гока и Брокау. Но числа всех врагов он не успел сосчитать: они скрылись за нижним уступом горы. Самое большее через двадцать минут они достигнут хижины.
 Он взглянул на Мэдж. Жестом отчаяния она указала на находившуюся позади них гору: на четверть мили тянулась отвесная стена красного песчаника.
 — Собиралась разбудить вас до рассвета, — полным безнадежности голосом заговорила девушка. — Я бодрствовала несколько часов, а затем заснула. Меня разбудил Бэри. А теперь… слишком поздно.
 — Да, бежать слишком поздно! — произнес Дэвид.
 Ее глаза зажглись.
 — Вы хотите сказать…
 — Что мы можем сражаться! О, Мэдж! Если бы только со мной была моя винтовка! — Он сунул руку в карман и вытащил патроны, которые она ему дала. — Тридцать второй калибр. И их всего одиннадцать. Мы не можем сражаться на открытом месте: они будут держаться за пределами досягаемости этого ружьеца и изрешетят меня пулями.
 Мэдж дернула его за руку.
 — Хижина, Сэкуэвин! — воскликнула она, словно ее внезапно что-то вдохновило. — У двери крепкий засов, а в некоторых местах между бревнами выпавшая глина образовала отверстия, через которые вы сможете стрелять. Тару и Бэри мы возьмем с собой в хижину!
 Дэвид уже осматривал ружье Найзикус.
 — На расстоянии полутораста ярдов оно годится и для человека, — сказал он. — Отведите животных в хижину, Мэдж, и отнесите туда тюк. Я подожду здесь, пока они не поднимутся на первый уступ, и застану их врасплох. Если бы мне посчастливилось попасть в Гока и в Брокау…
 Он притаился за большим камнем, откуда мог видеть весь склон до первого уступа. Мэдж бросилась к Таре и повела его в хижину, а Бэри приполз к своему хозяину и улегся у его ног. Через несколько секунд девушка снова показалась на поляне, подбежала к Дэвиду и спряталась за камнем рядом с ним.
 — Уйдите лучше в хижину, Мэдж, — убеждал он. — Они, вероятно, откроют стрельбу…
 — Я останусь около вас, Сэкуэвин.
 Ее лицо снова покрылось румянцем, глаза блестели, и она улыбалась. Ребенок! Сердце Дэвида затрепетало. Нагнувшись к нему, Мэдж прошептала:
 — Ночью я поцеловала вас, Сэкуэвин. Я думала, что вы умираете. Раньше я целовала только Найзикус — больше никого никогда.
 Почему она говорит это, а ее глаза так чудесно блестят? Не потому ли, что смерть карабкается к ним по горе? Не потому ли, что она хочет, чтобы до ее прихода он узнал о ее чувствах?.. Ребенок!
 Она снова зашептала:
 — А вы Сэкуэвин… ни разу не поцеловали меня. Почему?
 Дэвид выпустил ружье. Он медленно привлек ее в свои объятия, ее голова очутилась у него на груди, ее сияющие глаза и приоткрытый рот повернулись к нему, и он поцеловал ее в губы. Яркий румянец залил щеки девушки; она обвила руками его шею. Дэвид еще несколько раз поцеловал ее в губы, а затем, отстранив, взглянул ей в лицо уже не ребенка, а женщины.
 — Потому что… — начал он и остановился.
 Бэри зарычал. Дэвид осторожно выглянул из-за камня.
 — Они приближаются! — сказал он. — Мэдж, вы должны пробраться в хижину!
 — Я останусь с вами, Сэкуэвин. Я лягу на землю рядом с Бэри.
 Она легла и прижалась к камню. Дэвид снова выглянул из-за засады: их преследователи уже взобрались на уступ; их оказалось девять. Они шли толпой; Гок и Брокау держались позади. Первым шел Ленгдон. Когда до него осталось не больше ста ярдов, Дэвид выстрелил. Торжествующий крик сорвался с его губ при виде Ленгдона, покатившегося назад; он смело встал за своим камнем и снова выстрелил. По этой охваченной смятением толпе он не мог промахнуться. До него донесся отчаянный крик. Он выстрелил в третий раз, и враги бросились под защиту уступа, на который только что взобрались. Четвертый выстрел задел Брокау. Дважды он промахнулся! В ружье больше не оставалось зарядов. Два безжизненных тела лежали на склоне. Еще один враг был ранен и ползком перебирался через уступ в находившуюся под ним лощину. На троих ушло шесть зарядов! И Брокау уцелел! В душе проклиная себя, Дэвид схватил Мэдж за руку и бросился вместе с ней в хижину. Бэри последовал за ними.
 Они прибежали как раз вовремя. На краю лощины раздался залп Дальнобойных винтовок.
 Зарядив ружье Найзикус оставшимися пятью патронами, Дэвид осмотрелся. В дальнем углу неподвижно сидел гризли. Мэдж заперла на деревянный засов дверь и прислонилась к ней спиной. В хижине не было окна, и, когда дверь закрылась, там наступил полумрак. Дэвид увидел в глазах девушки прежний чудесный огонь. Он подошел к ней, снова обнял ее и снова стал целовать в губы, чувствуя, как бьется ее сердце у его груди, как ее нежные руки обвиваются вокруг него.
 Внезапно послышался треск расщепляющегося дерева. Дэвид схватил Мэдж на руки и вместе с ней отпрыгнул на середину комнаты. Обернувшись, они оба заметили отверстие в двери, проделанное пулей, отщепившей кусок дерева величиною с руку. Дэвид не подумал о том, что дверь является уязвимым местом. Едва они успели укрыться за бревенчатой стеной, как вторая пуля пробила дверь. Бэри заворчал. Глухое рычание вырвалось из глотки Тары, но он не шевельнулся.
 Найдя в стене отверстие, Дэвид стал присматриваться, откуда раздаются выстрелы. Через несколько секунд третья пуля нашла себе дорогу в хижину, пролетев фута на два выше спины Тары. Затем раздался еще ряд выстрелов. Дэвид заметил спрятавшихся за скалами врагов, которые обстреливали дверь. Он осторожно просунул в отверстие дуло своего ружья и стал ждать. Дважды Дэвид выстрелил по высунувшимся врагам; ему показалось, что он в обоих попал. Но очень скоро он убедился в своей ошибке: притаившиеся за камнями люди снова открыли огонь, но уже не по двери, а по тому месту, откуда раздавались его выстрелы. Одна пуля проникла в отверстие и, пролетев совсем близко от Дэвида, обожгла его щеку.
 — Я не могу достать их этим ружьем, Мэдж, — простонал он.
 Неожиданно позади хижины раздался залп; еще одна пуля проникла в отверстие между бревнами и, жужжа, как разъяренная пчела, пролетела недалеко от девушки. С отчаянным криком Дэвид крепко схватил ее, словно его объятия могли служить защитой.
 — Неужели… они убьют вас, чтобы добраться до меня?
 Его мысли путались. Он больше не владел собой. В нем кипела ярость, сумасшедшее желание каким-нибудь путем отомстить этим скотам, которые добиваются его смерти и не останавливаются перед тем, чтобы принести в жертву девушку. Он бросился к той стороне хижины, на которую обрушилась последняя атака, и взглянул в одно из отверстий. Он стоял почти рядом с Тарой и слышал его тихое, непрерывное рычание. С этой стороны враги подошли совсем близко и не прятались за камнями. К чему беречь последние три заряда? Когда они будут израсходованы и он перестанет отвечать на выстрелы, враги, без сомнения, набросятся на хижину, выломают дверь и тогда он пустит в ход револьвер! Дэвид увидел Гока и выстрелил. В следующее мгновение он выпустил второй заряд прямо в грудь человека, показавшегося всего в семидесяти ярдах от хижины. Затем вторично выстрелил в Гока, снова промахнулся и, бросив бесполезное теперь ружье на пол, подскочил к Мэдж.
 — Убил одного. Пять еще осталось. Теперь… проклятие им… пусть они являются!
 Он вытащил револьвер Гока. Новая пуля проникла в отверстие и с глухим стуком ударилась в Тару. Рычание гризли перешло в дикий рев, но Тара все еще не двигался, только стал мотать головой, раскрыв свою огромную пасть. Бэри тоже зарычал и подполз к Таре.
 — Его не сильно задело, — проговорил Дэвид, перебирая пальцами свободной руки волосы девушки. — Через несколько минут они прекратят стрельбу, и тогда…
 От противоположной стены отделился кусок дерева и, свистя и кружась, устремился прямо на него. Ему показалось, что он видел, как пуля пробила глину между двумя бревнами. Он знал, что ранен но не испытывал боли. Все его чувства обострились, и все же он не мог произнести ни слова. В течение нескольких секунд девушка не замечала, что он ранен. И только стук упавшего револьвера заставил ее с ужасом подскочить к Дэвиду в то время, как тот покачнулся и опустился на пол на расстоянии нескольких футов от Тары. Она со стоном наклонилась над ним и стала звать его. Сознание вернулось к Дэвиду; он медленно поднял руку и ощупал щеку: она оказалась залитой кровью, но челюсть осталась неповрежденной. Облегченно вздохнув, он с трудом проговорил:
 — Осколок попал мне в щеку… Ничего страшного. Я чувствую себя хорошо.
 С помощью Мэдж он сел. На несколько минут забыв обо всем окружающем, они не обратили внимания на то, что стрельба уже прекратилась. А сейчас они услышали оглушительный удар в дверь, потрясший всю хижину. Второй удар, третий — засов не выдержал и с треском переломился! Дэвид попытался встать, но упал и с отчаянием указал на револьвер.
 — Скорей… револьвер…
 Со сдавленным криком Мэдж бросилась к револьверу. Едва она успела его поднять и выпрямиться, как дверь с шумом распахнулась, и враги ворвались в хижину. Первыми вбежали Генри и Гок, а сразу за ними Брокау. Собрав последние силы, Дэвид попытался встать на ноги. Когда он, пошатываясь поднялся, раздался выстрел из револьвера, и он увидел, что Мэдж бешено сопротивляется схватившему ее Брокау. Гок с озверелым лицом бросился на него; покатившись вместе с противником на пол, Дэвид услышал пронзительные крики девушки и ее отчаянный зов: «Тара! Тара! Тара!». Он услышал над собою рев, прыжок огромного тела — и с яростью и жаждой мести Тары смешалось ужасное рычание Бэри. Дэвид ничего не видел. Руки Гока сжимали его горло. Пронзительные крики продолжались, но сейчас их покрывали вопли мужчин — вопли ужаса, агонии, смерти. Пальцы Гока разжались. Среди рычания, рева и шума до Дэвида донесся хруст раздробляемых могучими челюстями костей и стук падающих тел. С бледным от панического страха лицом Гок стал подниматься; но не успел он еще встать на ноги, как сухощавое, гибкое тело стремительно налетело на него; длинные клыки Бэри впились в его толстую шею, и свирепая хватка челюстей наполовину оторвала ему голову. Дэвид встал. Ужасная картина представилась его глазам. Мэдж — невредимая — бросилась к нему и, обхватив его руками, не переставала рыдая выкрикивать: «Тара… Тара… Тара…» Он прижал ее смертельно бледное лицо к своей груди. Генри и Гок лежали мертвые. И Брокау был мертв — больше, чем мертв: гризли растерзал на клочки его огромное тело. Спотыкаясь, Дэвид вышел вместе с девушкой из этого ада смерти. Свежий воздух обвеял их лица. Солнце светило над ними. Они стояли на зеленой траве среди горных цветов. Взглянув на склон, они увидели двух мужчин, которые бежали вниз, подгоняемые страхом смерти.




 Глава XXVI. МАЙКЛ О'ДУН


 Минут пять Дэвид, сжимая Мэдж в своих объятиях, пристально всматривался в залитую солнцем долину, по которой бежали два уцелевших врага. Все это время тишину нарушали только непрекращающиеся рыдания девушки. Затем, подняв ее голову, он взглянул ей в лицо. В ее глазах не было слез; но она все еще слегка всхлипывала, а ее губы дрожали, как у обиженного ребенка. Дэвид наклонился и поцеловал ее в губы. Выражение ужаса стало медленно исчезать из огромных синих глаз девушки. Она шептала его имя. Ее взгляд и шепот выражали бесконечную любовь. Она боялась за него, а сейчас сознание, что он жив, наполнило ее сердце безграничным счастьем. На мгновение Дэвид еще крепче прижал ее к себе и почувствовал на своем лице теплое, нежное прикосновение ее губ.
 Раздавшийся позади звук заставил его обернуться: огромный гризли, тяжело ступая, вышел из хижины. Тара стоял, освещенный солнцем, медленно раскачивая из стороны в сторону свою голову; из его глотки раздавались последние отзвуки дикой ярости и ненависти. В этот же момент в дверях показался Бэри; его губы раздвинулись, обнажая блестящие клыки, словно он готов был встретить новых врагов.
 Дэвид быстро повел Мэдж к камню, из-за которого он начал стрельбу по врагам, и уложил ее на мягкий ковер травы, густо усеянной синими фиалками. Камень скрыл от них хижину.
 — Отдохните здесь, дружок, — тихо произнес он полным любви голосом. — Мне нужно вернуться в хижину. А потом мы двинемся в путь.
 — В путь! — она так прошептала это слово, точно оно означало для нее начало новой, светлой, радостной жизни.
 Когда Дэвид отошел от нее, она вздрогнула и тихо вскрикнула от ужаса. Дэвид понял причину этого крика. Не обернувшись, он поспешно направился к хижине, горя нетерпением, чтобы последние ужасные минуты остались уже позади. Перед открытой дверью он несколько поколебался, испытывая тошноту при мысли о той картине, которая сейчас предстанет его взору. Твердя про себя, что простая справедливость требовала всего происшедшего, он переступил порог.
 Он старался не приглядываться, но с первого же мимолетного взгляда почувствовал себя потрясенным. Если бы не разница в росте, нельзя было бы различить тел Гока и Брокау, ибо ярость Тары обрушилась и на мертвого, уже убитого Бэри, Гока. У ног Дэвида лежал Генри, голова которого находилась под телом или совсем исчезла. Дэвид поднял винтовку Генри и стал искать патроны. С отвращением он обыскал все три трупа и, набрав около пятидесяти патронов, взяв тюк и винтовку, вышел. Взвалив тюк на плечи, он вернулся к камню, где оставалась девушка. Держа ее за руку, он стал спускаться в долину.
 — Справедливая кара постигла их, — произнес он, и больше ни словом не обмолвился о том, что видел в хижине.
 На краю зеленого луга, там, где ручеек, спускавшийся с вершины горы, образовал глубокое озерко, они остановились. Пройдя немного вверх по лощине, в продолжение многих лет прорытой ручейком, Дэвид нашел укромное место и разделся. Его покрывали до пояса пятна грязи, еще не смытой после поединка. Мэдж умыла в озерке лицо и руки и, усевшись на траву, стала приводить в порядок свои волосы. Когда Дэвид вернулся к ней, распущенные золотисто-каштановые пряди скрывали ее до пояса. Они пленяли своей красотой. Он остановился на расстоянии шага и молча смотрел на девушку. Его сердце наполнилось радостным восторгом; им овладело опьяняющее сознание, что она принадлежит ему не на один-два дня, а навсегда, что эти горы отдали ее ему, что здесь среди цветов и дикой природы она выросла и ждала его чистая, как горная фиалка, растущая у его ног. А когда-то, давным-давно, как казалось ему теперь, он думал, что другая женщина была прекрасна и что чудеснее волос той женщины нет ничего на свете! Сердце Дэвида ликовало. Нет, этот горный цветок, который вдохнул в него новую жизнь, нисколько не походил на ту женщину.
 Внезапно Мэдж подняла голову и заметила его. Ее взгляд выражал такую любовь, о которой он даже и не смел мечтать. Он молча протянул руки; девушка встала и, окруженная своими блестящими распущенными волосами, подошла к нему. Он снова сжал ее в своих объятиях, покрывая поцелуями ее нежные губы, загоревшиеся щеки, синие глаза и мягкие волосы. И, отвечая на его поцелуй, она прошептала:
 — Вы меня очень любите, мой Сэкуэвин?
 — Да, больше жизни, — ответил он.
 Ее голос вернул его к действительности. На некоторое время он забыл о хижине, забыл о том, что существовали Брокау и Гок и что они теперь мертвы. Чуть-чуть отстранив девушку, Дэвид взглянул ей в лицо, он не видел в нем больше страха, а только неизмеримое счастье. Он чувствовал, как трепещет ее сердце, а ее глаза, не стыдясь, не скрываясь, говорили о любви.
 — Нам нужно идти, — проговорил Дэвид, с трудом освобождаясь из-под власти овладевших им чар. — Двое спаслись, Мэдж. Возможно, если в Гнезде есть еще кто-нибудь…
 Девушка вспомнила обо всем происшедшем и, содрогнувшись, обвела взором долину, затем отрицательно покачала головой.
 — Там есть еще двое, — сказала она. — Но они не будут преследовать нас, Сэкуэвин. А если бы и попытались, мы уже будем по ту сторону гор.
 Мэдж принялась заплетать свои волосы, а Дэвид стал приводить в порядок тюк. Он чувствовал себя помолодевшим. И, смеясь, обратился к ней с веселым упреком.
 — Мне нравится видеть их распущенными. Они прекрасны, великолепны. — Ему показалось, что вся кровь прилила к щекам девушки.
 — Если так, пусть они будут распущены, — тихо воскликнула она дрожащим от счастья голосом.
 Ее пальцы стали быстро расплетать шелковистую косу, и снова сверкающие волосы обвились вокруг нее. Потом, когда они уже собрались тронуться в путь, Мэдж с легким криком подбежала к Дэвиду и подставила ему свое лицо.
 — Поцелуйте меня, — произнесла она. — Поцелуйте меня, мой Сэкуэвин!
 В полдень они стояли на одной из вершин южной цепи гор и вновь увидели расстилавшуюся внизу зеленую долину с серебристой рекой, где около большого камня они впервые встретились. Им обоим казалось, что с тем пор прошло много времени и что долина, точно друг, с улыбкой приветствует их и радуется их возвращению. Пока они отдыхали, до них слабо доносилось журчание струящихся потоков, пение птиц и писк сурков, гревшихся на солнце далеко внизу. Прижавшись к Дэвиду, положив голову к нему на грудь, Мэдж указала в голубую даль на восток.
 — Мы направимся туда? — спросила она.
 Дэвид мечтал о будущем. Там, куда она указывала, жили его и ее друзья. Как удивит он отца Ролана в один прекрасный день, нагрянув к нему вместе с Мэдж! Его сердце билось от восторга, когда он стал рассказывать девушке о том, что их ожидает: о колоссальных пространствах, которые им придется пройти, о том, какое это будет чудесное путешествие, как они наконец придут в «замок», домой, а… «Потом мы найдем вашу мать», — прошептал он.
 Пока они спускались в долину, они много говорили об ее матери и об отце Ролане. Каждый раз, когда они останавливались отдохнуть, Мэдж задавала все новые и новые вопросы, и каждый раз в ее голосе звучало легкое сомнение. «Неужели все это правда?», и каждый раз Дэвид уверял ее, что это так.
 — Я думаю, что Найзикус послала ей ту карточку, которую вы хотели уничтожить, — как-то сказал он. — Она, наверно, все знала.
 — Почему же в таком случае она ничего мне не сказала? — вспыхнув, проговорила девушка.
 — Может быть, потому, что она не хотела потерять вас… и она послала карточку только тогда, когда поняла, что ей осталось недолго жить.
 Глаза Мэдж потемнели, а затем постепенно приняли прежнее мягкое выражение.
 — Я… любила… Найзикус, — сказала она.
 К закату солнца они расположились на ночлег в кедровой роще. Дэвид убил там для Тары и Бэри дикобраза. После ужина Дэвид и Мэдж немного посидели при свете звезд, а затем девушка удобно улеглась на своей постели из кедровых веток. Но прежде чем закрыть глаза, она обняла Дэвида и, целуя, пожелала ему спокойной ночи. Дэвид долго еще не ложился спать и думал о том, что наконец-то сбылась чудесная мечта всей его жизни.
 День за днем они упорно шли на юго-восток. Горы поглотили их. Много чудесных долин попадалось им на пути. Время от времени Дэвид видел уже знакомые места и знал, что идет правильной дорогой. Они продвигались медленно, теперь им незачем было торопиться. Поспешно готовясь к бегству, Мэдж захватила из провизии только то, что ей попалось под руку; по счастью в тюке оказался двадцатифунтовый мешок овсяной муки. Из нее они пекли лепешки. Страна изобиловала дичью. В долинах уже созрела черная смородина и лесная малина. Тара и Бэри стали жиреть. Радость наполняла Дэвида при виде того, как с каждым днем девушка становилась все прекраснее, а ее лицо все больше выражало счастье и любовь.
 Вечером на десятый день их пребывания в горах Мэдж сидела рядом с ним и с той очаровательной, почти детской непринужденностью, которую он так в ней любил, заговорила:
 — Когда мы придем в «замок», Сэкуэвин, мы поженимся. — И прежде чем он успел ответить, она прибавила: — Я буду вести хозяйство для вас и отца Ролана.
 Дэвид уже много думал об этом.
 — Но если ваша мать будет жить на юге в одном из больших городов? — спросил он.
 Она слегка вздохнула и прижалась к нему.
 — Мне не хотелось бы, Сэкуэвин, жить в городах… долгое время. Я люблю это… леса, горы, небо. — Внезапно она спохватилась и быстро прибавила: — Я буду жить всюду… всюду… если только вы будете там, Сэкуэвин!
 — Я тоже люблю леса, горы и небо, — прошептал Дэвид. — Мы не расстанемся с ними, дружок.
 На четырнадцатый день они стали спускаться по восточному склону скалистого хребта, за которым находилась долина реки Финлей. Следующим вечером они остановились на ночлег в том месте, где Дэвид и возлюбленный Бабочки сделали свой первый дневной привал. Этой ночью, хотя было тепло и светила величественная полная луна, Мэдж захотелось развести костер; она старательно подбрасывала хворост до тех пор пока огненные языки не вытянулись вверх к вершинам сосен. Дэвид с удовольствием сидел у огня, курил свою трубку и наблюдал, как девушка порхала с места на место, собирая хворост, и то исчезала в темноте, то снова появлялась в ярком свете костра. Немного спустя, она устала и уютно устроилась рядом с Дэвидом; около часу они разговаривали, и их голоса дрожали от счастья. Когда она наконец улеглась и заснула, он вышел на открытое место, залитое лунным светом, и уселся на траву, куря и прислушиваясь к шепоту долины. Внезапно среди этого шепота он услышал тихий голос:
 — Дэвид!
 Он вскочил на ноги. Из тени карликовой ели в нескольких шагах от него выступила фигура человека. Он стоял с непокрытой головой, ярко освещенный луной; из груди Дэвида вырвался дикий крик, словно он увидел привидение.
 — Отец Ролан!
 — Дэвид!
 Они бросились друг к другу и обменялись горячими рукопожатиями. Дэвид от волнения не мог произнести ни слова. Прежде чем он пришел в себя, отец Ролан заговорил:
 — Я увидел костер, Дэвид, и потихоньку подкрался, чтобы посмотреть, кто здесь остановился. Мы разбили лагерь там, не больше чем за четверть мили от вас. Идемте! Я хочу, чтобы вы увидели…
 Он не кончил. Он волновался. Его лицо показалось Дэвиду помолодевшим на много лет. Схватив Дэвида за руку, отец Ролан с юношеской стремительностью зашагал вниз по долине. Его глаза блестели. Они быстро дошли до маленькой купы низких деревьев. Прерывисто дыша, отец Ролан на цыпочках повел Дэвида туда.
 Через несколько секунд они остановились около спящей фигуры. Не произнося ни слова, отец Ролан указал на нее.
 Там спала женщина. Лунный свет падал на нее и играл в густых прядях темных волос, скрывших ее лицо. Дэвид затаил дыхание; его сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Он наклонился, осторожно приподнял тяжелые пряди и изумленно смотрел на чудесное лицо спящей — лицо той женщины, которую он встретил в трансконтинентальном экспрессе!
 Над собой он услышал тихий шепот:
 — Моя жена, Дэвид!
 Он выпрямился и схватил отца Ролана за плечо.
 Прерывающимся от возбуждения голосом он произнес:
 — Значит, вы… вы Майкл О'Дун… отец Мэдж… а Тэвиш… Тэвиш…
 Его голос оборвался. Лицо отца Ролана побледнело. Они снова тихо, стараясь не разбудить женщину, вышли на открытое место.
 Там они рассказали друг другу обо всем, что с ними произошло. Дэвид первый быстро и кратко рассказал свою историю. Когда Майкл О'Дун узнал, что его дочь находится в лагере Дэвида, в его глазах заблестели слезы радости. Затем он тоже коротко — минуты этой ночи казались им слишком драгоценными — рассказал о случившемся с ним. В своем безумии Тэвиш верил, что ожидающее его ужасное наказание близко, что судьба послала ему последнее предупреждение, приведя его в те края, где поселился человек, жизнь которого он разбил: и перед тем, как покончить с собой, он написал свою исповедь для Майкла О'Дуна и поклялся в невиновности похищенной им женщины.
 — И в тот день, когда он убил себя, моя Магрит уже была на пути ко мне. Все эти годы она искала меня, пока наконец в Нельсоне ей не рассказали об отце Ролане, подлинного имени которого никто не знал. И почти в то же самое время в Ле-Па она получила карточку, которую вы нашли в поезде, а с ней письмо с сообщением, что наша маленькая девочка жива и находится в Гнезде, как вы называете то место. Жена Гока послала письмо с карточкой через Северо-Западную горную полицию, оно пересылалось из одного пункта в другой, пока не достигло своего назначения в Ле-Па. Она добралась до «замка», но не застала меня там. Я провожал вас. Она двинулась по нашим следам, и мы встретились, когда я и Мукоки возвращались домой. Мы не вернулись в «замок». Мы отправились вслед за вами на поиски нашей маленькой Мэдж. И теперь…
 В тени деревьев внезапно раздался нежный голос.
 — Она проснулась, — прошептал Майкл О'Дун.
 — Я пойду к Мэдж, — быстро проговорил Дэвид. — Я разбужу ее. А вы… приведете ее мать.
 — Хорошо, я приведу ее в ваш лагерь, — ответил Майкл О'Дун, и Дэвид быстро бросился к тому месту, где осталась Мэдж.
 Опустившись на колени рядом с девушкой, Дэвид поцеловал ее в губы и в глаза; она зашевелилась и сонно прошептала его имя
 — Проснитесь, — ласково воскликнул он. — Проснитесь, дружок!
 Ее руки обвились вокруг его шеи.
 — Сэкуэвин, — пробормотала она. — Разве уже утро?
 Дэвид схватил ее в свои объятия.
 — Да, дружок, утро чудесного дня! Проснитесь.