---------------------------------------------


 Вальтер Скотт
 Комната с гобеленами

 Это еще одна коротенькая история из Ежегодника «Кипсек» 1828 года издания. Она была поведана мне много лет назад покойной мисс Анной Стюард, которая среди прочих своих талантов, делавших столь занимательной обитательницей сельской усадьбы, всегда имела в запасе множество историй подобного рода, кои рассказывала с неизменным успехом — успехом, должен заметить, несравненно большим, и можно предположить по стилю ее литературных сочинений. Любой из нас порою бывает весьма даже не прочь выслушать такой рассказ; и слыхал я, что даже самым признанным и прославленным моим современникам доводилось их рассказывать.
 Нижеследующее повествование, насколько позволит автору память, будет предано перу в точно таком же виде, в каком предстало его ушам. Автор не притязает на похвалу, но и не ждет себе порицания иначе, чем за то, хорошо или же плохо поступил он, избрав для изложения сей материал, тщательно избегая какой бы то ни было попытки приукрасить его, поскольку подобные старания противоречили бы его безыскусственной простоте.
 Следует, однако, признать, что истории подобного рода — повести о происшествиях чудесных и невероятных— производят несравненно большее впечатление, когда рассказываются устно, нежели в напечатанном виде. Пусть книга, прочитанная в полдень, отражает ровно me же события, тем не менее она действует на воображение куда слабее, чем голос рассказчика, который, собрав вкруг себя восторженных почитателей, по ходу дела уснащает повествование сотней мельчайших подробностей, придающих ему еще большую достоверность, для пущего впечатления переходит на таинственный шепот, когда близятся самые душераздирающие и загадочные моменты. Именно прu подобных благоприятных обстоятельствах уже более двадцати лет тому назад сам автор, ныне взявшийся за перо, услышал предлагаемую вашему вниманию историю из уст прославленной мисс Стюард из Литчфилда, которая вдобавок ко всем ее бесчисленным совершенном обладала несравненным даром увлечь слушателей захватывающей дух повестью. В настоящем же виде рассказ неизбежно потеряет всю прелесть, коей был обязан выразительному голосу и дышащему умом лицу талантливой рассказчицы. И все же, если прочитать его доброжелательно настроенной аудитории в неверном свете угасающего вечера или при последних бликах догорающих свечей в одиночестве и тишине полутемной комнаты, то он может еще вернуть себе добрую славу отменной истории с привидениями. Мисс Стюард обыкновенно прибавляла, что почерпнула все сведения из весьма надежного источника, хотя и сохраняла в тайне подлинные имена двух главных героев. Я же, в свою очередь, не стану предавать гласности какие-либо более точные подробности, что разузнал с тех пор касательно места, где разыгрались описываемые события, но предоставлю им покоиться под неопределенным и самым общим описанием, в котором они были поведаны мне, и по тем же причинам ничего не добавлю к повествованию равно как ничего и не выпущу из него, а просто повторю так, как слышал сам, эту повесть о сверхъестественном ужасе.
 Дело было в конце американской войны, когда солдаты армии лорда Корнуэлса, капитулировавшей под Йорктауном, и прочие, пребывавшие во время этого неразумного и злополучного противоборства в плену, возвращались на родину, дабы поведать там о своих приключениях и отдохнуть после пережитых передряг и треволнений.
 И был среди этих воинов некий генерал, которого мисс С. именовала Брауном, но, насколько я понял, дала ему это имя для того лишь, чтобы избежать неудобства вводить в повествование безымянного героя. Во время войны он удостоен был немалых наград, а также слыл весьма уважаемым джентльменом благодаря знатному роду и собственным своим достоинствам и заслугам.
 Некие дела заставили генерала Брауна совершить поездку по западным графствам. И вот однажды к концу утреннего перегона он оказался вблизи небольшого городка, необыкновенно красивого на вид и казавшегося воплощением самой Англии.
 Городок этот, с его статной старой церковью, чья башня несла несомненную печать приверженности давно ушедшей старине, лежал среди пастбищ и крохотных лоскутков пшеничных полей, разграниченных живыми изгородями, деревья в которых равно поражали и размерами своими, и древностью. Вокруг мало что было затронуто новейшими усовершенствованиями в духе времени. Поселение не выдавало ни запустения, свойственного упадку, ни излишней суеты современности. Дома, хоть и старые, поддерживались в отличном состоянии, а премилая речушка, что журча протекала слева от города, не была стеснена плотинами или же окаймлена полосой вытоптанной земли бечевника.
 На вершине пологого холма, возвышавшегося примерно в миле к югу от города, над кронами широкоглавых дубов и густыми зарослями кустарника виднелись шпили старинного замка времен войны Йорка и Ланкастера, который, судя по виду, впоследствии претерпел немалые изменения в эпоху царствования Елизаветы и ее преемников. Замок был не особенно велик; однако ж, судя по всему, жизнь в его стенах и по сей день еще не вовсе угасла — по крайней мере, к таковому заключению генерал Браун пришел, заметив струйки дыма, весело поднимающиеся над затейливыми резными дымоходами старинной постройки. Вдоль ведущей к замку дороги на протяжении двухсот-трехсот ярдов тянулась стена парка, и отдельные ее детали что тут и там являлись взору, проглядывая сквозь листву деревьев, указывали на то, что некогда она была хорошо укреплена.
 В подтверждение этого впечатления взгляд выхватывал все новые подробности: то мелькнувший средь дерев фасад здания, то вздымающиеся к небу верхушки башен — первый был богато изукрашен всеми пышностями елизаветинской школы, тогда как простота и надежная прочность прочих частей замка, казалось, давали понять, что выстроен он был ради защиты, а уж никак не ради показной красоты.
 Восхищенный видами замка, открывшимися ему сквозь просветы в зеленом лесном покрове, окружавшем эту феодальную твердыню, наш военный путешественник решился проверить, не достоин ли сей памятник старины более ближайшего рассмотрения и не найдется ли там фамильных картин или же иных диковинок, открытых для лицезрения чужакам. Засим, покинув сень парка, он проехал по ровной и ухоженной мостовой и остановился у двери гостеприимного постоялого двора.
 Прежде, чем приказать запрягать лошадей для дальнейшего путешествия, генерал Браун навел справки относительно хозяина пленившего его замка, и был в равной степени изумлен и обрадован, услыхав в ответ имя дворянина, которого мы с вами назовем лордом Вудвиллом. Какая удача! Великое множество воспоминаний юности Брауна, относящихся к пребыванию его в школе и колледже, были связаны с неким юным Вудвиллом, который, как с несомненностью убедился Браун, задав еще несколько вопросов селянам, и являлся владельцем этого чудесного имения. Несколько месяцев тому назад, после кончины своего отца, он унаследовал звание пэра и, как поведал генералу трактирщик, ныне, когда время траура истекло, превесело проводил в родовом поместье славную осень в компании избранных друзей, разделяющих с ним благородные потехи, коими знаменит этот край.
 Отрадной показалась эта весть нашему путешественнику. Фрэнк Вудвилл был фагом Ричарда Брауна в Итоне и закадычным его другом в Крайстчерче. Вместе делили они труды и забавы, и теперь сердце честного воина согрелось от радости найти друга юных лет господином столь восхитительного замка и наследства, которое (как заверил все тот же трактирщик, кивая и подмигивая) как нельзя лучше соответствовало новому его положению в обществе. И что могло быть естественнее для генерала при столь благоприятно сложившихся обстоятельствах, чем временно прервать путешествие, не связанное ни с какой спешкой, и нанести визит старому другу?
 А посему свежим лошадям выпала лишь скромная задача довезти карету генерала до Вудвиллского Замка. У сторожки, выстроенной недавно, но в готическом стиле, отвечающем общему облику замка, визитера встретил привратник, и в тот же миг колокол возвестил о появлении в замке гостей. По-видимому, звон колокола прервал развлечения всего общества, занятого различными утренними забавами, ибо когда карета вкатила во двор, там обнаружилось несколько бездельничающих молодых людей, что слонялись в охотничьих костюмах, глазея по сторонам и обсуждая достоинства псов, которых егеря держали наготове, дабы услаждать господский досуг.
 Стоило генералу выйти из кареты, как к нему тотчас же подошел молодой лорд. Признаться, в первый миг он не узнал давнего друга, на чьи черты наложили немалый отпечаток тяготы и бедствия минувшей войны. Но неопределенность длилась лишь до тех пор, пока гость не открыл рта, после чего тут же последовали самые сердечные приветствия, какими только могут обменяться друзья, вместе делившие веселые дни беззаботного детства и ранней юности.
 — Когда бы мне предложили загадать желание, — воскликнул лорд Вудвилл, — то состояло бы оно ни в чем ином, как в том, чтобы, в первую очередь, залучить сюда именно вас и именно теперь, когда мы с друзьями собрались здесь радоваться жизни. Не думайте, пожалуйста, будто я потерял вас из виду на все те годы, что вас не было с нами! О нет, я мысленно следовал за вами сквозь все выпавшие на вашу долю опасности, успехи и неудачи, и счастлив был видеть, что в победе или же в поражении имя моего друга неизменно встречалось рукоплесканиями.
 Генерал произнес соответствующую ответную речь и поздравил друга с новыми его титулами и получением в наследство столь дивного имения.
 — Нет-нет, вы его еще толком и не видели, — возразил лорд Вудвилл, — и я от всей души верую, что вы не покинете нас по крайней мере до той поры, пока получше с ним не ознакомитесь. Правда, должен покаяться, нынешнее мое общество изрядно велико, а старый замок, подобно всем своим собратьям, не столь богат числом комнат, как то обещает его внешний вид. Однако ж мы отведем вам преудобную, хотя и несколько старомодную спальню. Думаю, я не сильно ошибусь, коли рискну предположить, что военные ваши походы приучили вас довольствоваться и худшими квартирами.
 Генерал пожал плечами и засмеялся.
 — Сдается мне, что и самые захудалые апартаменты вашего замка неизмеримо превзойдут тот старый бочонок из-под табака, в коем я вынужден был ночевать, когда наш пехотный корпус, жил, как выражаются виргинцы, в глухой глуши. Там и лежал я, точно Диоген, да притом столь радуясь возможности укрыться от стихий, что даже попытался было перекатить его в следующий наш лагерь, но тогдашний мой командир не позволял подобных излишеств и роскошеств, и мне пришлось со слезами на глазах распроститься с моим возлюбленным бочонком.
 — Отлично. Коли уж апартаменты вас не пугают, — продолжил лорд Вудвилл, — вы непременно прогостите у меня не меньше недели. Ружей, псов, удочек и наживок — всего, чего только угодно душе для охоты или рыбной ловли — найдется у нас предостаточно, и даже с излишком: какое бы развлечение не избрали вы себе по вкусу, мы уж найдем способ его вам предоставить. Но ежели вы предпочтете охоту с ружьем и пойнтером, то я самолично отправлюсь с вами, и то-то мы поглядим, не улучшили ли вы свою сноровку в стрельбе, покамест жили среди диких индейцев.
 Нечего и говорить, что генерал с превеликой охотою принял радушное предложение гостеприимного друга. Проведя утро в разнообразных благородных забавах, все общество встретилось за обедом, где лорд Вудвилл имел удовольствие поведать о высоких достоинствах своего вновь обретенного друга и представить его своим гостям — людям, по большей части, знатным и высокорожденным. По его просьбе генерал, в свою очередь, рассказал о событиях, коим был свидетелем, и поскольку каждое слово изобличало в нем храброго и хладнокровного офицера, способного сохранять спокойствие духа и здравую рассудительность даже при самых опаснейших обстоятельствах, все собравшиеся взирали на него с уважением. Воин сей на деле доказал, что наделен был недюжинной отвагою — а, как известно, каждый из нас превыше всего желал бы, чтобы из всех прочих достоинств за ним признали именно это качество.
 День в Вудвиллском Замке кончился так, как обыкновенно кончаются дни в подобных имениях. Гостеприимство не оставляло желать лучшего: позвякивание бутылей сменилось музыкой, в коей юный лорд был весьма искусен; бильярд и карты ждали тех, кто предпочитал их всем прочим развлечениям. Однако же планы на утро требовали раннего подъема, и вскоре после одиннадцати гости начали расходиться по своим спальням.
 Молодой лорд самолично проводил генерала Брауна к уготованному ему чертогу, который полностью отвечал давешнему описанию, будучи удобным, но старомодным. Кровать отличалась громоздкостью, свойственной концу семнадцатого века, равно как и тяжелые занавеси из выцветшего шелка, окаймленные потускневшим золотым шитьем. Но зато простыни, подушки и одеяла показались взору бывалого вояки просто великолепными, особенно при воспоминаниях о недавнем его пристанище, табачном бочонке. Пожалуй, некую сумрачность комнате придавали изящные, хотя изрядно выцветшие гобелены, что висели на стенах и слабо колыхались в порывах осеннего ветерка, проникавшего в комнату сквозь старинное сводчатое окошко, створки которого легонько потрескивали и постукивали под напором воздуха. Да и трюмо, зеркало на котором было по моде начала семнадцатого века обрамлено вуалью темно-красного шелка, а полочки — уставлены сотнями причудливых коробочек, приготовленных для процедур, вышедших из употребления более пятидесяти лет назад, в свою очередь, тоже имело вид самый что ни на есть древний, а посему весьма меланхолический. Зато ничто не могло бы сиять ярче и жизнерадостнее, чем две восковые свечи, а ежели что и готово было бросить им вызов, то это полыхающие в камине вязанки хвороста, заливающие уютную спаленку теплом и золотистым мерцанием. Словом, хотя ничто не нарушало общий старинный облик комнаты, но не было в ней и недостатка в более современных приспособлениях, кои составляли дань необходимости и даже роскоши.
 — Спальня эта, конечно, несколько старомодна, генерал, — сказал лорд, — но, надеюсь, ничто здесь не заставит вас пожалеть о вашем пресловутом табачном бочонке.
 — Я не особенно прихотлив по части жилья, — ответствовал генерал, — однако ж, если бы мне довелось выбирать, то, безусловно, я предпочел бы этот чертог всем более веселым и современным апартаментам вашего родового замка. Поверьте, что сочетание современных удобств с духом почтенной старины да еще и мысль, что владелец всего этого великолепия не кто иной, как ваша светлость, делают эту спальню в моих глазах куда как лучше любого самого пышного лондонского отеля.
 — Надеюсь — да что там, не сомневаюсь! — вам будет здесь так уютно, как я вам того желаю, милый генерал, — произнес молодой дворянин, и в очередной раз пожелав своему гостю доброй ночи, пожал ему руку и удалился.
 Генерал снова огляделся и, мысленно поздравив себя с возвращением к мирной жизни, радости которой усиливались воспоминаниями о лишениях и тяготах, коим подвергался он так недавно, разделся и приготовился уснуть блаженным сном на роскошном ложе. Здесь, вопреки традициям подобного рода повествований, мы и покинем генерала Брауна, предоставив ему без помех наслаждаться своею спальней вплоть до самого утра.
 Все собравшееся в замке общество сошлось за завтраком в весьма ранний час.
 Недоставало лишь генерала Брауна — гостя, которого лорд Вудвилл, казалось, желал почтить своим гостеприимством более, нежели кого-либо из прочих друзей. Молодой хозяин замка не единожды выражал удивление по поводу отсутствия генерала, и наконец послал слугу справиться о нем. Тот вернулся с известием, что генерал Браун чуть свет отправился на прогулку, хотя погода, туманная и ненастная, не благоприятствовала подобному времяпрепровождению.
 — Обычай солдата, — пояснил молодой лорд своим друзьям. — Многие военные так привыкают к ранним побудкам, что уже не могут более уснуть после того часа, когда долг службы обычно велит им покинуть кровать.
 Однако объяснение, представленное лордом Вудвиллом обществу, казалось, самого его удовлетворило мало или же вовсе не удовлетворило, и он ожидал возвращения генерала, погрузившись в молчаливую задумчивость. Вернулся же тот лишь через час после того, как прозвонил колокол к завтраку. Вид у него был утомленный и лихорадочный. Волосы, укладка и припудривание которых являлись в те дни одним из наиболее важных занятий мужчины и знаменовали coбoй его положение в обществе в той же степени, в какой в наши дни знаменует его способ повязыватьгалстук или же отсутствие оного, были всклокочены, не завиты, лишены пудры и влажны от росы. Одежда носила следы бездумного пренебрежения, тем паче удивительного для человека военного, чьи обязанности — настоящие или надуманные — обыкновенно предусматривают некоторое внимание к туалету. Одним словом, генерал более походил на призрак, чем на вчерашнего бравого вояку.
 — Вижу я, вам вздумалось нынче утром посрамить нас всех, мой дорогой генерал, — сказал лорд Вудвилл. — Или же постель пришлась вам по вкусу несравненно менее, чем я надеялся, да и вы, вроде бы, чаяли? Как спалось вам минувшей ночью?
 — О, замечательно! Просто изумительно! Как никогда в жизни! — поспешно произнес генерал, однако ж с приметным смущением, которое не укрылось от внимания его друга. Затем он торопливо осушил чашку чая и, проигнорировав или же отвергнув прочие яства, погрузился в глубокое раздумье.
 — Сегодня мы с вами пойдем поохотимся, генерал, — сказал его друг и хозяин, но вынужден был повторить свое предложение дважды, прежде чем получил отрывистый ответ:
 — Нет, милорд. Мне, право же, жаль, но я не смогу провести еще день с вашей светлостью — почтовые лошади уже заказаны и вот-вот прибудут сюда.
 Все присутствовавшие выказали изумление, а лорд Вудвилл немедля воскликнул:
 — Почтовые лошади, мой славный друг! Да зачем они вам сдались, коли вы обещали прогостить у меня не меньше недели?
 — Должно быть, — промолвил генерал, явно испытывая крайнюю неловкость, — я в упоении первой встречи с вашей светлостью и мог сболтнуть что-то о том, чтобы остаться на несколько дней, но с тех пор пришел уже к выводу, что это никак невозможно.
 — Вот уж поистине странно, — отвечал юный дворянин. — Вчера еще вы были совершенно свободны располагать собою по своему усмотрению. Не могли вы получить никаких важных известий и сегодня — ведь наша почта еще не прибыла из города.
 Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, генерал Браун пробормотал что-то о неотложном деле и столь упорно продолжал настаивать на непреложнейшей необходимости уехать, что хозяин его вынужден был смириться и прекратил назойливые увещевания, увидев, что гость принял твердое решение и уступать не намерен.
 — Ну коли вы уж решились, милый мой Браун — молвил лорд, — позвольте мне, прежде, чем вы поступите согласно желанию своему или же долгу, показать вам вид с той террасы. Туман начал уже подниматься и скоро разойдется.
 С этими словами он распахнул широкую дверь и шагнул на террасу. Генерал машинально последовал за ним, но, должно признать, проявлял мало интереса к словам своего хозяина, указывавшего ему различные красоты, достойные лицезрения. Так продвигались они, пока лорд Вудвилл не достиг своей цели — отвести гостя подальше от посторонних ушей, а тогда, с величайшею серьезностью и торжественностью, он сказал ему:
 — Ричард Браун, мой старый и самый дорогой друг, теперь мы одни. Умоляю — ответьте мне начистоту, поклянитесь словом друга и честью воина. Как на самом деле спали вы прошлой ночью?
 — Хуже некуда, милорд, — отвечал генерал с не меньшей торжественностью, — столь прежалко, что я не рискну провести вторую подобную ночь, даже если бы за это мне предложили не только все земли, принадлежащие вашему замку, но и весь край, что открывается взору с этой возвышенности.
 — Поистине, дело в высшей степени необыкновенно, — пробормотал юный лорд, словно говоря сам с собой, — должно быть, и вправду что-то есть во всем, что рассказывают об этой комнате.
 И снова повернувшись к генералу, он произнес:
 — Ради Бога, друг мой, будьте со мной откровенны и позвольте мне узнать удручающие подробности того, что приключилось с вами под кровлей, где, будь на то воля ее владельца, вас должно было ждать одно лишь приятство.
 Казалось, просьба эта повергла генерала в смятение, и он помедлил прежде, чем ответить:
 — Любезный лорд мой, — наконец вымолвил он, — то, что случилось со мной минувшей ночью, имеет природу столь странную и неприятную, что едва ли я мог бы заставить себя поделиться этим даже с вашей светлостью, когда бы не то соображение, что помимо моего желания выполнить любую вашу просьбу, искренность с моей стороны могла бы помочь пролить свет на обстоятельства в равной степени пугающие и таинственные. Людям, незнакомым со мною, рассказ мой мог бы показаться бредом слабоумного и суеверного невежи, ставшего жертвой собственного своего воображения, которое сыграло с ним злую шутку. Но вы знаете меня с самого детства и юности и не заподозрите, что, став зрелым мужчиной, я приобрел вдруг слабости и недостатки, коих лишен был в юные годы.
 Тут он умолк, и друг поспешил заверить его:
 — Не сомневайтесь в полнейшем моем доверии к вашей повести, какой бы странной она ни показалась. Я слишком хорошо знаю силу вашего духа, чтобы подозревать, что вы могли стать жертвою временного помрачения разума. Сознаю я и то, что ваша честь и Дружба со мною удержат вас от какого-то ни было преувеличения того, чему вы стали свидетелем.
 — Ну что ж, — сказал генерал, — тогда, уповая на вашу благосклонность, я, как могу, поведу рассказ. И все же куда как охотнее я выстоял бы против целой батареи противника, чем стал бы по доброй воле воскрешать в памяти невероятные события прошлой ночи.
 Он снова помолчал, а затем, убедившись, что лорд Вудвилл не прерывает его и весь обратился во слух, начал, хотя и с видимой неохотой, историю своих ночных злоключений в Комнате с Гобеленами.
 — Вчера вечером, едва лишь ваша светлость расстались со мной, я тотчас же разделся и лег в кровать; но дрова в камине напротив моей постели горели так ярко и весело, что я не смог тут же уснуть тем паче, что нежданная радость встречи с вашей милостью вызвала во мне сотни восхитительных воспоминаний о детстве и юности. Но, должен я сказать, несмотря на все последовавшие события, первые мои мысли были лишь самого приятного и отрадного свойства, каковое удовольствие усиливалось предвкушениями сменить труды, заботы и опасности, связанные с моей профессией, на радости мирной жизни и возобновить те узы дружбы и привязанности, что разорвал я в ответ на бесцеремонный зов войны.
 Покамест эти милые воспоминания витали надо мной и незаметно нагоняли на меня дремоту, внезапно меня пробудил звук, похожий на шелест шелкового платья и перестук туфелек на высоких каблуках, словно бы в спальню входила женщина. Не успел я раздвинуть полог балдахина, чтобы поглядеть, в чем дело, как между огнем и кроватью проскользнула маленькая женская фигурка. Она была обращена ко мне спиной, и, насколько мог я судить по плечам и шее, принадлежала какой-то пожилой даме в старинном платье, из тех, думается мне, что леди называют «просторными»; то есть, нечто наподобие балахона, туго собранного широкими складками на шее и плечах, а затем свободно спадающего к полу и заканчивающегося чем-то вроде шлейфа.
 Я счел это вторжение несколько странным, но мне и на мгновение не пришло в голову, будто предо мной нечто большее, чем какая-то престарелая горничная или домоправительница из вашей прислуги, которой взбрела нелепая фантазия обрядиться в платье своей бабки и которая, вероятно (ибо я помнил, как вы упоминали о нехватке комнат), была выселена из своей спальни ради моего устройства, но, позабыв о сем обстоятельстве, по старой привычке вернулась сюда. Пребывая в этом убеждении, я слегка пошевелился в постели и негромко кашлянул, дабы уведомить незваную гостью, что уже вошел во владение отведенными мне покоями. Она медленно повернулась ко мне, но, милостивые небеса! Милорд, что за лик явила она мне! Более не оставалось никаких вопросов, была ли она созданием из плоти и крови. И мысли такой не могло возникнуть! Лицо ее, чьи черты застыли в мертвом оскале, носило отпечаток всех гнуснейших и отвратительнейших страстей, что обитали в ней при жизни. Чудилось, будто тело закоренелой преступницы было вызвано из могилы, а не менее преступная душа извлечена из адского пламени, чтобы, воссоединившись, вступить на время в союз с древним сообщником ее грехов. Узрев этот ужасающий призрак, я подскочил на своем ложе и выпрямился, опираясь на ладони. Ведьма же в мгновение ока оказалась подле постели, где я лежал, и, словно передразнивая меня, опустилась на нее в точно том же положении, что принял я от крайнего ужаса. Ее богопротивная харя оказалась всего в каком-то полуярде от моего лица, и на харе этой играла мерзкая усмешка, источавшая злобу и насмешку вселившегося в нее дьявола.
 Тут генерал Браун умолк и отер лоб от холодной испарины, что выступила на нем при воспоминаниях об этом жутком видении.
 — Милорд, — молвил он. — Я не трус. Я побывал во всех смертельных опасностях, свойственных моему роду занятий, и могу по праву гордиться, что никто еще не видел, чтобы Ричард Браун покрыл позором свой клинок. Но в этих ужасных обстоятельствах, под взглядом и, как тогда мнилось, почти что в когтях воплощенного здого духа, былое мужество покинуло меня, отвага растаяла, точно воск в горниле печи, и я ощутил, как каждый волосок на моей голове становится дыбом. Кровь перестала струиться по моим жилам, и я в обмороке грохнулся на кровать, как самая распоследняя жертва панического ужаса, как какая-нибудь деревенская девчонка или несмышленыш десяти годов отроду. Не берусь даже гадать, как долго пролежал я в этом состоянии.
 Меня пробудил звон замковых часов, пробивших час. Звук этот громом раздался в моих ушах, как будто часы находились в одной со мной комнате. Не сразу осмелился я открыть глаза, боясь, что они снова узрят ужасное зрелище. Когда же я все-таки собрался с духом взглянуть вокруг, призрака уж не было видно. Первым моим побуждением было дернуть за шнурок колокольчика, перебудить всех слуг и найти себе прибежище на остаток ночи где-нибудь на чердаке или же сеновале, лишь бы только избавиться от второго подобного визита. Увы, признаюсь начистоту, что изменил я решение не из стыда выдать свое малодушие, но от страха, что, пробираясь к шнурку, висевшему у самого камина, я снова столкнусь с дьявольской ведьмой, которая, как рассуждал я про себя, вполне могла затаиться в дальнем углу опочивальни.
 Не стану описывать, как всю ночь меня бросало то в жар, то в холод, какие муки испытывал я, пребывая между сном и явью, застыв в том оцепенелом состоянии, кое являет собой нечто среднее между тем и другим. Сотни кошмаров, один хуже другого, являлись ко мне; но они не могли уж напугать меня так, как напугал первый призрак, ибо я знал, что все дальнейшие мои видения явились лишь плодом моего же собственного воображения и перевозбужденных нервов.
 Наконец забрезжила заря, и я поднялся с постели, весь больной и в самом угнетенном состоянии духа. Я стыдился себя самого как мужчины и солдата, а еще более — своего неодолимого желания бежать из проклятой комнаты — желания, безусловно, перевешивавшего все прочие соображения. Засим, кое-как напялив на себя одежду, я унес ноги из апартаментов вашего замка, стремясь на свежем воздухе успокоить нервы, вконец расстроенные встречею с гостьей, относительно которой я искренне верую, что явилась она с того света. Теперь ваша светлость выслушали повесть о причинах моего смятения и внезапного желания покинуть ваш гостеприимный эамок. Я полагаю, во всех прочих местах мы сможем еще встречаться и не раз, но упаси Господь меня провести еще хоть одну ночь под этой крышей!
 Каким бы странным ни казался рассказ генерала, но произнесен он был со столь глубокой убежденностью, что она начисто отбила охоту делать все комментарии, какими обыкновенно сопровождаются такого рода истории. Лорд Вудвилл даже ни разу не спросил друга уверен ли тот, что привидение ему не приснилось, и не высказал ни одного из модных ныне предположений, в которых самые невероятные чудеса объясняются причудами чрезмерно живого воображения или же обманом оптических нервов. Напротив, казалось, правдивость и искренность повествования произвели глубокое впечатление на молодого лорда; и после значительной паузы он выразил искреннейшее свое сожаление, что друг его юности в его же собственном доме претерпел такие жестокие страдания.
 — Я тем более сожалею о твоих злоключениях, милый мой Браун, — продолжал лорд, — что они являются результатом, пусть и в высшей степени непредвиденным, моего необдуманного эксперимента! Нужно вам знать, что, по крайней мере, во времена моего отца и деда апартаменты эти держались взаперти, ибо ходили слухи, будто покой их тревожат потусторонние шумы и явления. Когда же несколько недель тому назад я вошел во владение поместьем, то счел, что замок мой и так недостаточно просторен для размещения моих друзей, чтобы позволять обитателям невидимого мира по-прежнему распоряжаться удобной опочивальней. Посему я велел отворить Комнату с Гобеленами, как мы ее называем, и, не нарушая атмосферы милой старины, поместил туда все новые достижения по части комфорта, какими только располагает современность. Однако поскольку мнение, что комната проклята, слишком сильно владело умами моих домочадцев, а также все соседи, да и кое-кто из друзей немало были про то наслышаны, я опасался, как бы первый гость Комнаты с Гобеленами не выказал некой предвзятости, оживив тем самым дурную молву, которую я стремился заглушить. Тогда бы все мои старания сделать комнату полезною частью дома волей-неволей свелись бы на нет. И каюсь, милый мой Браун, что вчерашнее ваше появление, отрадное для меня по тысяче разных причин, показалось еще и самой благоприятной возможностью развеять худую славу, связанную с комнатой, поскольку мужество ваше было несомненно, а разум свободен от предубеждения. Сами видите, я не мог выбрать более подходящего объекта для моего опыта.
 — Жизнью клянусь, — запальчиво произнес генерал Браун, — я бесконечно признателен вашей светлости — поистине я в неоплатном долгу. Сдается мне, долго еще буду я помнить последствия этого эксперимента, как ваша милость изволили его именовать.
 — Нет, теперь вы несправедливы, дорогой мой друг, — возразил лорд Вудвилл. — Вам следует вспомнить и о том, что я не мог и мысли допустить, что подвергаю вас подобному мучительному испытанию. Еще вчера утром я был законченным скептиком, не признающим ничего сверхъестественного. Более того, я не сомневаюсь, что скажи я вам о слухах, ходящих про эту комнату, вы бы сами, по доброй своей воле, вызвались бы расположиться именно там. Я признаю, что допустил оплошность, ошибку, коли вам будет угодно, но все же нельзя назвать меня злонамеренным виновником столь необычных ваших злоключений.
 — Вот уж поистине необычных! — воскликнул генерал, снова обретя доброе расположение духа. — Признаю, что не вправе упрекать дату светлость за то, что вы посчитали меня за такого человека, каким я и сам себя считал — твердого и отважного… Но, вижу, упряжка почтовых уже подана. Не смею долее отвлекать вашу милость от круга веселых друзей и развлечений.
 — Нет, старинный мой друг, — сказал лорд Вудвилл, — коли уж вы не можете остаться с нами еще хотя бы на денек, на чем, право же, я более не смею настаивать, уделите мне всего лишь полчасика. Когда-то, помнится, вы знали толк в картинах, а у меня есть галерея портретов, иные из которых принадлежат кисти самого Ван-Дейка. На них изображены мои предки, кому принадлежал некогда и замок, и все прочее достояние. Думаю, вы сумеете оценить их по достоинству.
 Генерал Браун принял приглашение, хотя и без особой охоты. Очевидно было, что он не вздохнет легко и свободно, покуда Вудвил-лский Замок не останется далеко позади. И все же он не мог отказаться от предложения старого друга, тем более, что отчасти стыдился еще неблагодарности, которую выказал своему гостеприимному хозяину.
 Засим генерал последовал за лордом Вудвиллом сквозь череду комнат к длинной галерее, увешанной портретами, которые лорд принялся по очереди указывать своему гостю, называя имена лиц, изображенных на картинах, и присовокупляя некоторые замечания о них самих и их жизни. Генерала Брауна эти подробности, да и сами портреты заинтересовали крайне мало. Правду сказать, все они принадлежали к числу тех, какие всегда можно найти в любой старой фамильной галерее. Был там кавалер, разоривший поместье на службе его величеству, была и красавица, восстановившая его удачным браком с богатым пуританином из партии круглоголовых. Рядом висели изображения дворянина, подвергшего себя опасности за переписку с двором изгнанников в Сен-Жермене, и родича его, который во время Революции взялся за оружие на стороне Вильгельма; а подле них — и третьего, чья склонность во время всех этих распрей попеременно ложилась на чашу весов то вигов, то тори.
 И покуда лорд Вудвилл терзал слух гостя этими подробностями, так сказать «его желаньям вопреки», они потихоньку добрались до средины галереи. Но там генерал Браун вдруг вздрогнул и застыл как вкопанный. На лице его отразилось крайнее изумление, не лишенное и примеси страха, а взгляд устремился на портрет пожилой Дамы в старинном просторном платье по моде конца семнадцатого века.
 — Это она! — вскричал генерал. — Это она, лицом и статью, хотя по злобности и дьявольскому выражению ей далеко до проклятyщeй ведьмы, что посетила меня минувшей ночью!
 — В таком случае, — произнес молодой лорд, — более не остается никаких сомнений в ужасающей реальности вашего привидения. Здесь изображена одна из моих прародительниц, гнусная тварь, список чьих черных и страшных преступлений занесен в семейную хронику, хранящуюся у меня и по сей день. Перечислять их было бы слишком ужасно; довольно сказать, что в вашей злополучной опочивальне произошли убийство и кровосмешение. Я возвращу эту комнату в то нежилое состояние, на которое обрекли ее мои предшественники, лучше меня сумевшие распорядиться ею. И, пока только это будет в моей власти, никогда и никто не будет подвергнут тем сверхъесственным ужасам, которые потрясли даже ваше закаленное в боях мужество.
 На сем друзья, встретившиеся с такой радостью, расстались совсем в ином расположении духа. Лорд Вудвилл велел незамедлительно разобрать обстановку в Комнате с Гобеленами и намертво заколотить ведущую в нее дверь; а генерал Браун отправился искать в каком-нибудь не столь прекрасном краю и с каким-нибудь не столь почтенным другом забвения от мучительной ночи, что провел он в Вудвиллском Замке.