---------------------------------------------


 Густав Эмар
 Мексиканская месть



 Глава I
 Хоза


 Мексиканский берег, начиная от Акапулько к западу, низок и состоит из Коюканского прибрежья; от Жекепайского же мыса к северу он возвышается, и оттуда на расстоянии двадцати лье видно Петатланское морро, которое распознают самые неопытные мореходцы по множеству островков, которые окружают его.
 Между этим мысом и многими белыми островами находится небольшой порт Сигвантанейо.
 На этом громадном берегу порт этот почти не заметен; он населен одними только индейцами и состоит из нескольких хижин, разбросанных в беспорядке по морскому берегу.
 Хижины эти выстроены из нежженого кирпича, высушенного на солнце, и чрезвычайно бедной наружности; в порте есть и небольшая крепостца, над которой развевается старый мексиканский флаг и из амбразур которой выглядывают заржавевшие жерла нескольких пушек без лафет, предназначенных для защиты довольно трудного прохода в порт.
 Немного подалее, за Пуэбло, среди зеленеющихся рощиц пальм, ликведембаров, гранатов и тамаринов, кое-где виднеются кокетливые домики с итальянскими крышами, принадлежащие богатым местным негоциантам. Потому что в Мексике, как и везде, роскошь граничит с крайней бедностью и для смелых и бессовестных спекулянтов нажива очень легка.
 Однако, несмотря на видимую бедность, поражающую путешественника, Сигвантанейо, в сущности, вовсе не беден, он может почитаться одним из богатейших портов в этих водах, потому что обитатели его ведут три отрасли весьма прибыльной торговли.
 Это контрабанда, организованная здесь в большом размере, потом ловля жемчужных раковин, которых чрезвычайное обилие у берегов островов, потом, наконец, сбор соли из многочисленных солончаков, рассеянных по берегу. Он производит также довольно обширный каботаж, и в известное время года его рейд покрыт легкими судами, которые приходят сюда для нагрузки или привозят необходимые для потребления жителей съестные припасы.
 Народонаселение преимущественно состоит из рыболовов, моряков и контрабандистов, то есть таких людей, легкая нравственность которых потребовала открытия многочисленных пулькерий на всех углах улиц, в которых поют, и публичных балов, на которых расстроенные гитары днем и ночью заставляют скрипеть зубами и дерут уши прохожих.
 В день, с которого начинается наша история, то есть 7 ноября 1862 года, против обыкновения, свинцовое безмолвие тяготело над Пуэбло; и хотя едва было только четыре часа вечера, улицы были пусты и лавки заперты; две обезоруженные и выброшенные на берег шхуны лежали на боку, их черноватые кили были облеплены раковинами; только и слышались грустные и протяжные всплески волн, разбивавшихся о береговые камни, и брюзжание бесчисленных мириад комаров, которые кружились в воздухе, освещаемые лучами заходящего солнца. Солнце было красно, как раскаленное железо; жар был удушлив, и густые желтоватые облака, собравшиеся вокруг вершины Петатланского морро, вокруг которого они образовали зловещий ореол, предвещали близкую бурю, вроде ужасного сирокко, которая в этих странах называется кордонназо, или порыв ветра Святого Франциска, которая часто производит ужасные опустошения в тех странах, в которых она разражается.
 Почти на расстоянии ружейного выстрела от Пуэбло, в совершенно пустынной местности на берегу моря, возвышался домик, стены которого, выбеленные известкой, и кокетливый мирадор весело выглядывали из зеленой чащи дерев, которыми он был окружен и как будто спрятан.
 Живая изгородь из кактуса и алое окружала его со всех сторон, за исключением только от моря, где стоял дощатый сарай, покрытый камышом, он служил для укрытия лодки, которой теперь не было в нем, но которая, по-видимому, должна была быть довольно большого размера.
 По мексиканскому обычаю перед этим домом было портильо, под которым висела койка из волокон алое; там и сям клохтали куры в саду, и великолепная черная с белыми пятнами ньюфаундлендская собака важно сидела на задних лапах у дверей дома и, казалось, оберегала жителей, как бдительный часовой.
 Кто бы ни были обитатели этого дома, несмотря на то что его наружность была скромная и даже бедная, он выглядел так весело, благосклонно и гостеприимно, что весело было смотреть на него.
 Люди, приютившиеся в этом очаровательном уединении, должны быть ежели не совершенно счастливы, — полное счастье невозможно на этой земле, — то по крайней мере наслаждаться чистою совестью и спокойной жизнью, чуждой тех материальных невзгод, которые обыкновенно обременяют бедных людей.
 По крайней мере таково было впечатление, которое испытывал чужестранец, которого заносила судьба к этому домику и который мимоходом засматривался на него через живую изгородь, которая составляла его единственную ограду.
 Ньюфаундлендская собака, которая со своего места долгое время всматривалась в море, вдруг обернулась и встала, махая хвостом и слегка испуская полусдержанный лай, что у этих умных животных служит несомненным признаком радости.
 Почти в то же самое время на пороге двери появилась женщина, которая, как было заметно, собиралась уйти.
 Эта женщина была молода; по-видимому, ей едва только исполнилось восемнадцать лет; она отличалась той изумительной и страстной красотой, которая свойственна креолкам андалузского происхождения.
 Строгая пропорциональность придавала всем ее движениям что-то грациозно очаровательное, что делало ее походку томно-сладострастною.
 Ее большие черные как смоль глаза, увенчанные бровями безупречного рисунка, посматривали сквозь бахрому ее длинных бархатных ресниц так сладострастно; ее улыбающийся рот с углами слегка приподнятыми, окаймленный розовыми губами, был украшен рядом зубов ослепительной белизны; лицо ее, загоревшее под знойными лучами солнца, имело золотистый оттенок.
 Ее костюм был прост; она подобрала свои густые и длинные косы волос под складки развевающегося ребозо; ее платье из прозрачного и белого муслена, приподнятое любопытным морским ветром, обнажило белую, как будто выточенную грудь, ее детские ножки были обуты в тонкие сандалии из волокон алое.
 Эта простодушная, трогательная грация, это детское лицо, в линиях которого проявлялась совершенная женщина, девственное выражение этой откровенной физиономии внушало уважение.
 В эту минуту оттенок меланхолии и тревоги, осенявший лицо этой женщины, еще более усиливал таинственное обаяние, которым она вся дышала.
 Она небрежно и с грустью остановилась на пороге двери и, опершись плечом о косяк, грустно всматривалась в волнующееся море, погрузившись в фантастический мир дум, от которых тяжело вздымалась ее грудь, а из глаз ее катились крупные слезы. Ньюфаундлендская собака подошла к ней, ласкаясь, и тихо лизала ее свесившуюся руку.
 В этой столь простой, по-видимому, сцене заключалась целая драма.
 Около двух минут молодая девушка не меняла своего положения и не выходила из немого созерцания, в которое она была погружена.
 Вдруг собака подняла голову и глухо залаяла.
 — Что это такое, мой добрый пес? — сказала она ему кротким и гармоническим голосом, наклоняясь к нему и слегка трепля его. — Придет ли он?
 Собака устремила свои умные глаза на хозяйку и отвечала ей, залаяв вновь и махнув несколько раз хвостом.
 — Ох! Она не ошибается, — шепнула хозяйка, — обоняние Линдо верно, он узнал Альбино. Боже мой! Почему он запоздал?.. А Маркос? — добавила она, бросая продолжительный и печальный взгляд на море.
 В это время свежий голос с звучным и приятным тембром раздался довольно далеко; а между тем повсюду царствовала такая тишина, что легко можно было расслушать слова, которые этот голос произносил подобно призыву. Он пел куплет старинной испанской баллады.
 Молодая девушка, услыхав, конечно, знакомый ей мелодический голос, вздрогнула, и ее лицо внезапно вспыхнуло ярким румянцем.
 — Это он!.. — шепнула она, быстро прикладывая руку к сердцу, как будто бы для того, чтобы сдержать ускоренное его биение. — Это он!
 Вот куплет, который пел этот голос:



   AXimena, a'Rodrigo.
   Pendio el rey palabra у mano.
   De juntarlos para en uno
   En presentia de Luyn calvo.
   Las enemistades viejas.
   Con amor se confirmaron.
   Que donde preside elamor.
   Se olvidan muchos agravios.



 Поющий быстро приближался, и шум лошадиного галопа смешался с последними рифмами куплета.
 Молодая женщина хотела выбежать к нему навстречу, но вдруг попятилась назад со сдержанным криком и поспешила запереть дверь.
 Легкая пирога, в которой сидели двое мужчин, обогнула скалистый мыс и причалила к берегу на расстоянии десяти метров от дома.
 — Благодарю тебя, кум, — сказал один другому, — я постараюсь отплатить тебе тем же. Не отужинаете ли вы с нами?
 — Нет, Маркос, — ответил другой, — мне необходимо возвратиться туда: взгляните на небо, я едва успею воротиться до кордонназо.
 — Ваша правда, — ответил Маркос, — уезжайте не медля, счастливого пути!
 — Приедете ли вы?
 — Может быть; я еще не решился.
 — Вы очень дурно сделаете, ежели упустите это дело; такие хорошие дела редко бывают.
 — Это верно, — отвечал Маркос, как будто обдумывая, — вероятно, я приеду.
 — И прекрасно! Так, значит, это решено?
 — Да, ежели ничто не задержит меня.
 — До свидания!
 Маркос, опершись обеими руками в нос пироги, сдвинул ее на реку.
 Она тотчас же отчалила и тотчас же скрылась за мысом, из-за которого причалила; сделавши последний прощальный жест своему товарищу, Маркос обернулся, как будто бы намереваясь идти в дом.
 В то же время из рощи выехал всадник на прекрасном вороном коне.
 Они встретились лицом к лицу и вскрикнули от изумления; в восклицании Маркоса слышна была насмешка, в восклицании же всадника слышалась нота неудовольствия. Они остановились как будто по обоюдному соглашению и чрезвычайно вежливо поклонились друг другу.
 — Вив Диос! Сеньор дон Альбино, — сказал Маркос с притворною улыбкою, — как я рад тому, что встретил вас.
 — И я также очень рад, сеньор дон Маркос, — ответил всадник с новым поклоном.
 — Я не надеялся встретиться с вами в этих местах; меня уверяли, что вы отправились в продолжительное путешествие внутрь страны.
 — Таково, действительно, было мое намерение, сеньор дон Маркос, — ответил с улыбкою Альбино, — но, вы знаете, человек предполагает, а Бог располагает.
 — Это значит, что вы переменили свое решение и, вероятно, предпочли остаться здесь?
 — Ваше заключение не вполне верно, сеньор; право, не от меня зависело, чтобы это путешествие совершилось.
 — Я понимаю. Вас остановили не зависящие от вас обстоятельства в то самое время, когда вы собрались уже ехать?
 — Да, сеньор.
 — Что делать; необходимо покоряться силе обстоятельств; но, извините меня за нескромный вопрос, как это случилось, что я встречаю вас так далеко от вашего ранчо в такое позднее время, когда все предвещает кордонназо.
 — В то время, когда я отправился в путь, нельзя было предполагать, что случится буря.
 — Так как нас нечаянно свел случай, то мы не расстанемся так; уже поздно; до вашего ранчо отсюда более шести лье: я предлагаю вам гостеприимство в моей хозе на ночь; завтра, наверное, будет прекрасная погода, и вы возвратитесь домой на рассвете.
 — Извините меня, сеньор дон Маркос, за то, что я откажусь от вашего любезного приглашения, — отвечал не без смущения дон Альбино, — потому что Пуэбло только в нескольких шагах отсюда и я буду там в десять минут.
 — Почему вы отказываетесь от моего приглашения? — спросил дон Маркос, незаметно поморщив бровями. — Неужели вы предполагаете, что оно неискренно?
 — Нисколько, сеньор, я очень хорошо знаю вашу честность и поэтому не мог предположить этого.
 — Ну так почему же, в таком случае?
 — Я боюсь стеснить вас, вот и все.
 — Вы шутите, дон Альбино. Разве хозяина можно стеснить? Ну пойдемте со мною, я не принимаю извинения.
 Всадник стоял неподвижно; очевидно, в уме его происходила сильная борьба, его лицо выражало сильную тоску. Дон Маркос со странным выражением наблюдал за ним украдкой.
 В это время сверкнула молния и глухо загрохотал гром.
 — Вот и разрешение вопроса, — сказал дон Маркос. — Начинается гроза, через несколько минут она пронесется здесь с бешенством; поспешим приютиться.
 — Пусть же будет по-вашему, — ответил дон Альбино.
 — Вот и прекрасно! — сказал, смеясь, дон Маркос, — я знал, что сумею убедить вас.
 Они пошли рядом и направились к небольшому домику, находившемуся на расстоянии не более ста шагов от того места, на котором встретились.
 Дону Маркосу по наружности казалось от сорока четырех до сорока пяти лет; у него были блестящие глаза, умный лоб; несмотря на простоту его морского костюма, ничто не умаляло силы выражения лица этого человека, не столь замечательного своим высоким ростом, как задумчивым, энергическим и внушительным видом его благородной и прекрасной физиономии; в нем было что-то гордое и кроткое, что прельщало и действовало внушительно.
 Дон Альбино был молодой человек, не более двадцати пяти лет; черты его лица были изящны и деликатны, лицо его было бледно и задумчиво, его темно-голубые глаза придавали его физиономии нежное мечтательное выражение, его стройная, гибкая и красивая талия, врожденное изящество его жестов делали его прекрасным молодым человеком. Ансамбль его наружности имел чрезвычайную прелесть; его длинные волосы ниспадали густыми и шелковистыми кудрями на плечи; на нем был богатый и грациозный костюм мексиканских кампезиносов. Одним словом, оба эти человека представляли, по крайней мере в физическом отношении, полнейший контраст.
 Дон Маркос поднял задвижку и вошел в дом; за ним следовал дон Альбино, который сошел с лошади и вел ее за повод.
 Мексиканские дома нельзя назвать комфортабельными: у них нет внутри дверей, и многие из домов устроены так, что для того, чтобы пройти в конюшню или корраль, надобно пройти через зал; но это неудобство не сильно беспокоит их.
 Первая комната была пуста. Даже Линдо, прекрасная ньюфаундлендская собака, с которой мы познакомили наших читателей, ушла из нее.
 Дон Маркос быстро окинул взглядом вокруг себя, отпер дверь, ведшую в корраль, и сделал знак головою своему гостю, чтобы он поставил в нее свою лошадь, что тот и поспешил исполнить.
 — Теперь, — сказал дон Маркос, когда молодой человек вошел к нему, расседлав и почистив лошадь, — посмотрим, есть ли для нас ужин, — и громко закричал: — Марцелия!
 Тотчас же появилась молодая девушка, предшествуемая собакою, которая, вбежав, положила свои толстые лапы на плечи моряка, выражая живейшую радость.
 — Прочь, Линдо! Прочь! — сказал Маркос, лаская ее. — Ты добрая собака; но довольно!
 — Вы звали меня, батюшка?.. — спросила молодая девушка тихим и слегка дрожащим голосом.
 Дон Маркос наморщил брови, однако же с кротостью отвечал:
 — Да, дитя мое, я привел тебе гостя; угости его как можно получше; он переночует здесь, надо приготовить ему приличную комнату.
 — Достаточно будет одной койки, — сказал тогда дон Альбино, — а ежели будет необходимо, то я высплюсь на моем седле.
 — Любезный дон Альбино, — грациозно сказал дон Маркос, — вы мой гость; предоставьте мне свободу действий.
 Молодой человек молча поклонился.
 — Милая моя дочь Марцелия, — продолжал дон Маркос, — готов ли ужин?
 — Он ожидает вас, батюшка, — ответила она.
 Странно, что всякий раз, как только молодая девушка произносила эти два столь простых слова: мой батюшка, нервная дрожь пробегала по лицу моряка, и его прекрасное лицо вдруг омрачалось.
 — Прикажите подавать нам, — сказал он и обратился к Альбино: — Извините меня, я оставлю вас и через минуту вернусь.
 И, не ожидая ответа молодого человека, он вышел из залы.
 Альбино и Марцелия остались одни.
 — Ох! — воскликнула она. — Неблагоразумный, зачем вы приехали сюда?
 — Он потребовал этого, — ответил Альбино просто. — У меня не хватило силы; я так счастлив, когда я вижу вас!
 — Разве вы не ежедневно видите меня? — возразила она тоном кроткого упрека.
 — Правда, — сказал он ласково, — но на минуту и то украдкой, редко несколько минут. А когда я не вижу вас, я бываю так несчастлив. Напрасно я ожидал вас сегодня. Ежели бы вы знали, как я страдал, что не мог прийти раньше; поэтому-то я не мог отказаться от сделанного мне предложения провести несколько часов с вами под одной кровлей. Простите меня, Марцелия.
 Молодая девушка вздохнула.
 — Увы! — прошептала она сквозь слезы. — Я не знаю, почему по моему телу пробегает дрожь; я поневоле трепещу. Умоляю вас, Альбино, уезжайте; я предчувствую несчастье.
 — Уехать! — воскликнул он с грустью. — Ах, Марцелия, можете ли вы приказывать бежать от вас.
 — Альбино, это необходимо. Вы знаете дона Маркоса; ежели он узнает о том, что мы любим друг друга, он убьет вас.
 — Но что значит для меня смерть, ежели мне суждено жить в разлуке с вами, моя милейшая Марцелия?
 — Тише! — вскрикнула она с живостью. — Тише, вот он!
 Отворилась дверь и вошел дон Маркос.
 Его лицо было бледно, хотя выражение его лица было спокойно. Он окинул молодых людей взором, зловещий блеск которого заставил их вздрогнуть и со смущением отойти друг от друга.
 Но моряк, по-видимому, не замечал смущения молодых людей и обратился к Марцелии:
 — Ну! Подадут ли нам ужин?
 — Сейчас подадут, батюшка, — пролепетала она в ответ. И быстро вышла из комнаты.
 — Извините ее, любезный дон Альбино, — сказал он с добродушием. — Марцелия избалованный ребенок, который вследствие уединения, в котором он живет, немного одичал; но будьте уверены в том, что она знает обязанности гостеприимства и сделает все, что от нее зависит, для того, чтобы хорошо принять вас.
 Дон Альбино, совершенно растерявшись от тона, которым были произнесены эти слова, ничего не ответил, но не мог скрыть вполне своего смущения.




 Глава II
 Дон Маркос


 Наконец буря разразилась; кордонназо свирепствовал с неслыханною яростью, блеск молнии перемежался постоянными раскатами, и свистом ветра, и глухим ревом моря, чудовищные валы которого покрывали бахромою пены берег, об который они с яростью разбивались; бурный дождь стучал в кровлю и окна домика, мрак казался ужасным; все, казалось, перевернулось и смешалось, ночь была ужасная.
 Три лица, находившиеся в хозе, находясь под впечатлением необыкновенной силы темпораля, только изредка обменивались между собою словами.
 Ужин был грустный.
 Оба мужчины были задумчивы; Марцелия, преклонив колени перед изваянием Нуэстра Сеньора де Гвадалупе, покровительницею Мексики, горячо молилась.
 Дон Маркос отодвинул наконец стоявшую перед ним тарелку, зажег сигару и подал другую своему гостю, который машинально принял ее.
 — Ночь будет ужасная, — сказал он, выпуская густую струю дыму, — несчастие для кораблей, которые в это время будут находиться у берега; завтра мы увидим их обломки на берегу.
 — Не видели ли вы сегодня вечером какого-нибудь корабля? — ответил дон Альбино.
 — Я не могу сказать вам точно, но мне кажется, что я видел один, но на таком далеком расстоянии, что, быть может, принял крыло сатаника за парус судна.
 — О, вы чрезвычайно удивили меня, говоря это: глаз моряка, подобного вам, настолько верен, что не может ошибиться.
 Дон Маркос лукаво улыбнулся, но не ответил. Через какое-то время он продолжал:
 — Еще не наступило время прибытия кораблей. В это время не ожидают прибытия их, кроме одного корабля, и командир должен быть старым морским волком, чтобы не почувствовать кордонназо за пять или за шесть часов, пока он не разразится.
 — Не знаете ли вы названия этого корабля?
 — Пер Диос! Конечно, я знаю его, ежели я вам рассказываю о его капитане; это сан-бляский брик — шхуна «Искупление».
 Марцелия глухо застонала, бросивши украдкой продолжительный взгляд на дона Маркоса, который продолжал:
 — Вы, сеньор дон Альбино, как говорят, tierras adentro (туземец континентальный), какого вы мнения о наших приморских ураганах?
 — Те, которые вам сказали, дон Маркос, что я уроженец центральных провинций, ошиблись. Детство мое протекло в морских портах, а юность свою я провел почти всю в плавании по обоим океанам, и ежели я в настоящее время не моряк, то зато я долгое время был им. Напротив, я consteno.
 Дон Маркос вдруг выпрямился; его серые глаза метнули молнии.
 — Вы моряк? — вскрикнул он.
 — Почему же вы не верите мне? — спокойно спросил молодой человек. — Ведь вы же моряк!..
 — Это верно, — продолжал глухим голосом дон Маркос, — но я не моряк в том смысле, какой обыкновенно придают этому слову; я только скромный рыболов, добывающий жемчуг.
 Молодой человек улыбнулся в свою очередь. Эта улыбка была иначе перетолкована доном Маркосом.
 — Станем говорить откровенно, — сказал он.
 — Я ничего более и не желаю, — сказал дон Альбино.
 — Станете ли вы откровенно отвечать на мои вопросы?
 — Я стану отвечать на них с такою же откровенностью, с какою вы будете отвечать на мои.
 — Ах! — сказал он со сдержанным гневом. — Вы предлагаете мне условия?
 — Вовсе нет; я ограничиваюсь только требованием полнейшей свободы и равенства.
 Дон Маркос выскочил вдруг из-за стола и в продолжение нескольких минут ходил вдоль и поперек залы, склонив голову и скрестив руки на груди.
 Наконец он остановился перед Марцелией и слегка дотронулся до ее плеча.
 Молодая девушка вздрогнула и быстро повернулась к нему.
 — Что вам угодно, батюшка? — спросила она кротко. Дон Маркос с гневом топнул ногою, но тотчас же опомнился.
 — Милая дочь, — сказал он, — уйдите в вашу комнату, уже поздно.
 Молодая девушка встала и, не сказав ни слова, вышла, а за нею последовал Линдо, который, казалось, постоянно следовал за нею.
 Прошло несколько минут, в продолжение которых оба мужчины сохраняли безмолвие, наблюдая украдкой один за другим.
 Маркос первый нарушил безмолвие.
 Он сел против молодого человека и, налив ему стакан пюлька, спросил:
 — Итак, вы моряк? — сказал он.
 — Я был им.
 — Да, я убежден в том, что в случае нужды вы сами сумеете защищать себя.
 — Это верно, — возразил молодой человек, все более и более удивляясь.
 Маркос опорожнил свой стакан и поставил его опять на стол.
 — Дон Альбино, — сказал он, улыбаясь, — вы красивый молодой человек, а красивые юноши любят красивых девушек, не правда ли?
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Эх! — произнес он с добродушием. — Я не более как грубый моряк, полурыболов, полуконтрабандист, подобно всем костеносам (прибрежным жителям), но Бог дал мне два глаза, я вижу ясно все.
 — Я не понимаю вас, — пролепетал молодой человек.
 — Ба! Ба! Напротив, вы прекрасно понимаете меня!.. Вы прекрасный охотник, и приманка, которая вас привлекает сюда, недалеко отсюда.
 — Я ручаюсь вам…
 — Полноте, я не слеп, повторяю вам; к тому же, черт возьми, в этом я не нахожу ничего дурного. Это закон природы. Сознаюсь вам, что ваши посещения стесняли меня; мне очень неприятно было видеть, что вы беспрестанно бродили вокруг моего домика; я задавался вопросом: к чему такой молодой человек, как вы, как говорят, богатый, так внезапно и сильно полюбил эти места, столь грустные. Теперь я все понял: вы моряк, вас привлекало море; случай свел вас с молодою девушкою, и вы стали посещать ее. Не правда ли? Ну, отвечайте откровенно.
 Говоря это, дон Маркос переменил гордое выражение своей физиономии на выражение столь благосклонное, заговорил так ласково, что молодой человек ошибся.
 — Вы могли это угадать, дон Маркос, — ответил он, улыбаясь.
 — Пардье! Я в этом уверен.
 — В случае, ежели бы ваши предположения оказались верными, что бы вы ответили мне?
 — Во-первых, верны ли они?
 — Допустим, что они верны.
 — Итак, они верны?
 Альбино сделал утвердительный жест.
 — Ну, молодой человек, — возразил дон Маркос, — я не стану терять попусту слов. Вы мне нравитесь, потому что вы молоды и честны, во-вторых, потому что вы моряк, и, что важнее всего, это то, что только моряк может быть принят мною в семейство; я хочу, чтобы мужчина, с которым вступлю в родство, был одного со мною ремесла и мог бы в случае нужды помогать мне или в ловле жемчуга, или иначе. Понимаете ли вы меня?
 — Вполне понял.
 — И вы согласны и на это условие?
 — Вполне согласен.
 — Прекрасно! Но любите ли вы Марцелию?
 — Да, я люблю ее.
 — А… любит ли она вас?
 Дон Альбино колебался.
 — Ну что же? — продолжал дон Маркос с некоторым воодушевлением. — Вы не отвечаете на мой вопрос.
 — Потому что я не могу ответить.
 — Почему же?
 — Потому что я только знаю состояние моего сердца; но ничто не дает мне права предрешать чувства Марцелии ко мне.
 — Гм, — сказал дон Маркос, — это не ясно.
 — Извините меня. Мне кажется, что я нравлюсь донне Марцелии; вот и все. Спросите лучше ее; она ваша дочь; она ответит вам.
 — Марцелия не дочь мне! — закричал дон Маркос с гневом, стукнув кулаком по столу.
 — Как? — с изумлением произнес молодой человек. — Марцелия не ваша дочь?
 Дон Маркос сильно прикусил себе губы, но благодаря силе воли, которою был одарен, он успел подавить свое волнение и тотчас же оправился:
 — Неужели вы не знаете этого? Вот это странно, — сказал он, — но так как вы живете далеко отсюда, то это не удивительно. Нет, Марцелия не дочь моя: она бедная сирота, и так как мы завели об этом разговор, то я считаю необходимым поскорее объяснить вам все, рассказав вкратце историю этой бедняжки. За ваше здоровье! — он чокнулся с доном Альбино и продолжал: — Я расскажу вам грустную историю, несмотря на то что она проста и коротка. Двадцать лет тому, мне было еще тогда двадцать четыре года, я был моряком, как и в настоящее время. Мой отец, старый солдат времен независимости, за которую он храбро дрался под командой Гидальго, Морелосов и других героев, прославивших эту славную эпоху, удалился за несколько миль отсюда, в Пуэбло, построенное на морском берегу, и занялся прежним своим ремеслом: ловлей жемчуга. Мой отец обыкновенно бывал грустным, мрачным и задумчивым; мать моя умерла, родивши меня. Он сосредоточил всю свою любовь на мне и воспитывал меня с нежностью и такими заботами, каких нельзя было ожидать от старого солдата, подобного ему, сердце которого было закалено в огне сотен битв.
 Мы жили одни уединенно в домике, расположенном, так же как и этот, за деревней. Мне исполнилось десять лет; начиная с двухлетнего возраста я сопровождал уже отца на ловлю; вдруг в один вечер, возвратившись в наше ранчо, мы нашли в нем двери и окна полуоткрытыми первая комната была занята четырьмя особами.
 Эти четыре особы были: высокий, почти шестидесятилетний старик, но еще прямой и свежий, с загрубевшим лицом и угловатыми манерами; молодая женщина болезненной красоты и двое детей: маленькая девочка, имевшая едва только несколько месяцев, которую молодая женщина кормила грудью, и мальчик одиннадцати-двенадцати лет, который, держа в руке реату, упражнялся в метании бутылки.
 Мы часто находились в отсутствии, иногда восемь или десять дней, и в это время небольшое наше состояние, как это водится здесь, доверялось честности народа.
 Мой отец не выразил никакого неудовольствия, когда увидал, что наше жилище было таким образом занято; он поспешил снять с себя снасти ловли и вошел в дом.
 Увидев его, старик встал с эквипаля, на котором он сидел, и подошел к нему с распростертыми объятиями:
 — Вот уже четыре дня, как я поджидаю тебя, Яцинто, — сказал он — так звали моего отца, — я почти потерял надежду на твое возвращение.
 Услыхав этот голос, звуки которого были очень хорошо ему знакомы, мой отец вскрикнул от изумления и радости и бросился к своему гостю, который принял его в свои объятия.
 После продолжительных поцелуев оба мужчины перешли в другую комнату, в которой они пробыли вдвоем более двух часов. Но, — сказал дон Маркос, перебивая свою речь, — эта история не очень интересна для вас. Я невольно увлекаюсь моими воспоминаниями. Я постараюсь сократить ее.
 — Извините меня, — ответил ему Альбино, — напротив, я слушаю вас с живейшим интересом.
 — Имя этого старика было Евстакио Кальдерон. Это был старинный товарищ моего отца по оружию; десять лет они сражались рядом друг с другом против испанцев. Дон Евстакио, оставшись вдовцом с сыном и кроме того принявши на свое попечение дочь своего брата, убитого в одном из набегов, которые так часто здесь бывают, решился удалиться из Пуэблской провинции, где первоначально приютился, но которая напоминала ему столь печальные события, и возвратиться к старинному своему другу, с которым он хотел дожить остаток своих дней. Мой отец с радостью выслушал это сообщение дона Евстакио, и он поселился в нашем доме.
 Его дочь, донна Паула, принялась заниматься хозяйством; старый солдат стерег дом, а его сын Рафаель, с которым я тотчас же сильно подружился, ездил с моим отцом и со мною на ловлю.
 Таким образом прошло пятнадцать лет. Эти пятнадцать лет были счастливейшими годами моей жизни.
 Дон Евстакио умер, завещав моему отцу небольшую сумму денег, поручая ему свою племянницу и свою дочь Антонию, уже большую и прелестную девушку, черные глаза которой заставляли сильнее биться мое сердце, когда они устремлялись на меня с выражением невыразимой нежности.
 Однажды, в то время когда мы с Рафаелем были на охоте, мой друг, который был немного постарше меня, признался мне в своей любви к его кузине; по тяжелому чувству, какое я почувствовал, услыхав это неожиданное сообщение, по холоду, которым оледенело мое сердце, я понял, что и я также полюбил ее. Увы!.. Антония была до того прелестна, что невозможно было не влюбиться в нее.
 Я с большим трудом успел скрыть мое волнение и успел скрыть свою печаль так, что Рафаель ничего не заметил.
 Мой друг рассказывал мне о своей любви по целым дням, с тою обильною любезностью, с какой влюбленные говорят о предмете своей любви.
 Рафаель и не подозревал того, что он терзал меня этим. Ежели бы он мог заподозрить мои чувства к Антоние, то его дружба ко мне была столь откровенна, что, быть может, опасаясь сделать меня несчастным, он попытался бы ежели не забыть Антонию — это было выше человеческих сил, то отказаться от нее.
 Но я так искусно притворялся равнодушным, что совершенно провел его; он начал даже упрекать меня в бесчувственности.
 Я провел ужасную ночь; на другой день я принял твердое решение.
 Я встал с постели до восхода солнца и, употребив всевозможные предосторожности, чтобы никого не разбудить, вышел из дому с намерением удалиться навсегда.
 На рейде стояло американское китоловное судно; я знал, что оно нуждалось в матросах, явился к капитану и был им принят. Спустя два часа корабль вступил под паруса и удалялся с попутным ветром в направлении к берегу N.О., где ему было назначено крейсирование для ловли жемчуга.
 Дон Маркос остановился; он встал, взял из шкафа бутылку и откупорил ее.
 — Не находите ли вы, так же как и я, — сказал он, — что пулька производит сердцебиение? Выпьем лучше траго де рефино де Каталюна: оно превосходно и оживит нас.
 Дон Альбино подал ему свой стакан не отвечая; они чокнулись и духом опорожнили свои стаканы до последней капли.
 — А потом? — спросил дон Альбино, заметивши, что его хозяин хранил молчание.
 — Это верно, я не окончил, — сказал он, — выслушайте же. — голос его был сух; отрывочные звуки свидетельствовали о душевном страдании, а между тем лицо его было спокойно.
 — Прошло три года, — сказал он, — во время которых я объехал почти вокруг света, плавая то с англичанами, то с французами, а чаще всего с североамериканцами.
 В продолжение этих трех лет я не получал никакого известия ни о моем отце, ни о Рафаеле. Кто сообщил бы мне об них?
 Во время моих бродяжнических курсов, увлекаясь примером наших товарищей, а также и желанием забыть мою любовь, я износил мое сердце во всех портах, в которых побывал мой корабль, растрачивая свою жизнь без цели и без удовольствия в оргиях, которым я предавался с лихорадочной жаждой, но которых, однако же, я стыдился впоследствии. Однажды судно, на котором я находился, бросило якорь в Сан-Бляс.
 Я уже сказал вам, что со времени моего отъезда прошло три года. Любовь в особенности поддерживается надеждой; я не имел ее, я полагал, что она умерла. Я в первый раз находился в мексиканском порту. Со времени моего побега я всегда принимал все предосторожности, чтобы не возвращаться на родину; в этот раз мои предосторожности случайно были рассеяны: авария, которую потерпел корабль во время быстрых маневров в бурю, принудила его поскорее найти приют, где бы он мог оконопатиться.
 Я не знаю, какие идеи закружились в моей голове при виде мексиканских берегов; род опьянения или скорее сумасшествия овладел мною, и у меня было только одно желание: увидеть моего отца, которого я так подло бросил и которого, быть может, мой отъезд довел до отчаяния. О своей любви я совершенно забыл.
 Повторяю вам, что она, действительно, умерла.
 Дон Маркос сделал новую паузу, его лицо слегка побледнело, брови его нахмурились, вероятно, при пробудившихся воспоминаниях; он налил себе стакан рефино и духом опорожнил его.
 — Я попросился у моего капитана отпуск; сначала он не хотел отпускать меня, но потом согласился на увольнение.
 Я съехал на берег; так как мой пояс был наполнен золотом, то мне легко было экипироваться для путешествия, которое я хотел сделать сухим путем.
 Не знаю, какая-то сила гнала меня, какое-то предчувствие заставляло меня торопиться: мне, забывшему совершенно в продолжение этих трех лет моих родных и друзей, казалось, что мое присутствие было необходимо для тех, которых мне хотелось видеть, и что ежели бы я не отправился немедленно в путь, то я прибыл бы слишком поздно.
 На другой день, севши на прекрасную лошадь, я выехал из Сан-Бляса. Так как дорога, по которой мне предстояло ехать, была длинная и пустынная и кроме того со мною было около двухсот унций (17 000 французских франков), что составляло довольно значительную сумму, скопленную мною, я вооружился, для того чтобы защищать себя в случае нападения; к тому же в Америке не принято предпринимать путешествие без оружия.
 Между тем, несмотря на мои предосторожности, со мною не случилось ничего необыкновенного; я ехал быстро, останавливаясь только в крайней необходимости: для того чтобы дать лошади отдых, и через пятнадцать дней я был уже среди знакомых мне пейзажей.
 Чем более уменьшалось расстояние, отделявшее меня от нашего ранчо, тем более беспокойство мое возрастало; я тосковал и сильнее погонял мою лошадь. Наконец, в одно утро я въехал в шапарраль, находившийся на расстоянии не более двенадцати лье от жилища моего отца; и хотя моя лошадь была утомлена далекой поездкой, я мог надеяться к вечеру достигнуть цели моего путешествия.
 Между тем, кажется, я дурно рассчитал то расстояние, которое мне оставалось проехать, или же моя лошадь была более утомлена, чем я предполагал, потому что уже было одиннадцать часов ночи, когда я проехал мимо рощи, находившейся в нескольких сотнях шагов от ранчо, в котором я увидел уже издали горевший огонь.
 Увидав его, я задрожал от радости и пришпорил свою лошадь, которая, напрягши свои последние силы, пустилась в галоп. Вдруг огни, с которых я не сводил глаз, внезапно исчезли. По невольному чувству я вздрогнул и почувствовал, что на лице моем выступил холодный пот; почти в то же время я услыхал два выстрела, раздавшиеся один за другим, которые слились почти в один выстрел; потом бешеный галоп скачущих во всю мочь лошадей, которые проехали мимо меня как зловещие тени.
 Я поспешил к ранчо с грустным предчувствием о несчастии, я подъезжал к нему, как вдруг моя лошадь бросилась в сторону и повалилась со всех четырех ног.
 Так как я был осторожен, то не был ранен; я встал и побежал с ружьем в руке к ранчо, бросив свою лошадь и не думая более о ней.
 На пороге дома я споткнулся о какое-то препятствие, которое заграждало мне путь.
 Я наклонился; это было тело человека, лежавшего поперек дверей. Мои руки, которыми я оперся об него, обагрялись кровью.
 Произошло убийство.
 Несколько времени стоял я неподвижно в испуге; величайшим усилием воли я бросился в дом.
 В то же время я услыхал щелканье ружейного курка, который взводили, и получил рану в грудь.
 — Батюшка! Батюшка! Это я! — крикнул я.
 Крик отчаянья ответил на мое восклицание, и мой отец — потому что это он выстрелил — принял меня в свои объятия.
 Я упал в обморок.
 Дон Маркос остановился и испустил глубокий вздох.




 Глава III
 Открытие


 На дворе ураган разыгрался вполне: дождь хлестал в окна, ветер свистел сквозь ветви дерев, которые шумели со зловещим треском; волны с бешенством выбегали на берег, и гром страшно грохотал. Ночь была мрачная и страшная, наполненная привидениями.
 Оба мужчины сидели один против другого, слабо освещаемые дымящейся лампой, пламя которой раздувалось ветром, и молчали.
 Дон Маркос машинально выпивал стакан за стаканом; казалось, что он хотел найти в непомерном злоупотреблении ликера лекарство против жгучей боли, которую он чувствовал при этих тяжелых воспоминаниях.
 Однако рефино, несмотря на всю свою силу, не производил никакого действия на этот сильный организм; лицо его было так же бледно, глаза его так же блистали, речь его была так же отчетлива.
 — Ну! — спросил у него дон Альбино. — Что произошло потом?
 Дон Маркос быстро поднял голову и, устремив на своего собеседника странный взгляд, продолжал глухим голосом:
 — Ужасные вещи. Когда я пришел в себя, уже рассвело; светлые солнечные лучи проникали сквозь окна и открытые двери; птицы весело пели в зелени дерев. Труп моего отца лежал рядом со мною; невдалеке от себя я увидал труп Рафаеля.
 Наши два индейских слуги с раздробленными черепами лежали посреди залы; разломанная мебель была разбросана вокруг, в этом доме, должно быть, произошло что-то ужасное; но снаружи он выглядел так весело и так спокойно.
 С неслыханными усилиями я смог встать; полученная мною рана, хотя и была довольно серьезна, однако не была опасною; по непонятному случаю выстрел, сделанный почти в упор, только оцарапал тело, не повредив ни одного органа. Я перевязал кое-как мою рану рубашкой, которую разорвал на куски; меня мучила жгучая жажда; полуопорожненная бутылка стояла на столе, я взял ее и с жадностью поднес к губам. В нем было рефино де Католюна, я сделал большой глоток. Ликер тотчас же возвратил мне силы. Между всеми трупами, которые я видел, недоставало трупа Антонии; что сталось с ней?
 Вот что мне хотелось узнать. Опершись на ружье как на трость, я начал роковое расследование в доме. Повсюду царствовал ужаснейший беспорядок: вся мебель была разбита и поломана, белье и одежда разбросаны. Сальтеадоры успели совершить кровопролитие, но они не успели обобрать нас: они совершили безмолвное преступление. Наконец я вошел в комнату, которая прежде принадлежала Антонии, вошел в нее, шатаясь и с трудом опираясь о стены: волнение мое было так сильно, что я чувствовал приближение обморока.
 — О Маркос! — закричал чей-то кроткий голос, который я тотчас же узнал. — Зачем вы оставили нас?
 Я упал на колени в полуобмороке у изголовья кровати, на которой лежала умирающая Антония.
 Она протянула ко мне руку; это прикосновение заставило меня вздрогнуть,
 — А вот и вы, наконец, — сказала она. — Вы опоздали для их спасения; они умерли. Скоро и я соединюсь с ними; но Бог дозволил, чтобы вы прибыли вовремя для того, чтобы отомстить за них, потому что они были зарезаны и кровь их вопиет об отмщении, Маркос.
 — Я отомщу за них! — закричал я. — Скажите мне, кто были убийцы?.. Знаете ли вы их?
 — Я знаю их, — сказала она с усилием, — я знаю их, Маркос.
 Тогда, собрав все свои силы, она приблизила свою очаровательную головку к моей, наклонилась к моему уху и произнесла две фамилии; извините меня за то, что я не скажу их вам, дон Альбино
 — Я уважаю чужие тайны, сеньор, — ответил молодой человек.
 — Когда я произнес клятву, которую от меня потребовала бедная Антония, она показала мне ребенка, очаровательного ангелочка нескольких месяцев, который спокойно почивал в своей кроватке.
 — Вот моя дочь, — сказала она мне, — моя Марцелия. Я завещаю ее вам, Маркос: будьте ей отцом. У нее теперь никого нет.
 — Я буду ее отцом, — ответил я.
 — Благодарю, — сказала она мне, нежно пожимая мою руку. — Благодарю, Маркос.
 Она вздохнула и упала на постель.
 Я подбежал к ней… она умерла!
 Исполняя клятву, данную мною ее умирающей матери, я удочерил Марцелию; она не знает еще этого, по крайней мере я так думаю, что я только ее покровитель и… она любит меня как родного отца своего.
 Рана моя зажила довольно быстро. Я удалился из этого дома, который напоминал мне столь ужасную катастрофу, и поселился здесь. Вот уже прошло семнадцать лет со времени этих событий, и они так живо запечатлелись в моей памяти, как будто бы они происходили вчера; но рана в моем сердце все еще жива и так же кровава.
 Такова история Марцелии, дон Альбино. Я должен был рассказать ее вам для того, чтобы вы знали ту, руки которой вы просите, и мой рассказ имеет другой мотив, который мне остается рассказать вам.
 — Благодарю вас за доверие, которым вы удостоили почти незнакомого вам человека, дон Маркос; но будьте уверены, что я заслуживаю этого доверия и что я оправдаю его.
 — Я верю вам, Альбино Что же касается до того, что вы сказали, будто бы вы незнакомы мне, то вы ошибаетесь, дон Альбино; напротив, я вас очень хорошо знаю; ежели бы это было иначе, то я не дозволил бы вам переступить порога этого дома. Одна Марцелия привязывает меня к жизни: я охраняю ее, как скряга охраняет свое сокровище, с тревожной ревностью, но постоянно бдительно.
 Я выдам ее только за того, в ком будут соединены все необходимые качества для того, чтобы сделать ее счастливой. Я давно уже знаю о том, что вы любите ее, и ежели и не вмешивался до сих пор в ваши свидания…
 — В наши свидания! — с живостью воскликнул молодой человек.
 — Да, — ответил он отчетливо, — я невидимо присутствовал при всех ваших свиданиях с Марцелией. Вы вели себя честно до настоящего времени; я не упрекаю вас… Только отныне, ежели вы захотите говорить, то ваши беседы с нею должны будут происходить в моем присутствии; обещаете ли вы это мне, дон Альбино?
 — Я обещаю вам, дон Маркос; у меня нет ничего секретного с донной Марцелией; моя любовь к ней откровенна.
 — Я уверен в этом, и вот почему я хотел устранить все недоразумения между нами, для того чтобы приобрести ваше доверие.
 — О, вы имеете его вполне! — воскликнул молодой человек с увлечением.
 — Благодарю, а теперь прекратим нашу беседу; уже поздно; мне необходимо немного отдохнуть, для того чтобы потом заняться моими делами.
 — Но мне кажется, что вы хотели что-то рассказать мне?
 — Это правда; но еще не настало время; я подожду, пока оно не настанет, и тогда я сам скажу вам.
 — Пусть будет по-вашему, я стану ожидать.
 — Вот в этом углу повешена койка, скоро пройдет ночь. К тому же вы молоды и не заметите неудобства гостеприимства, которое я вам предложил.
 Может быть, вы услышите ночью, как я пройду с моею лошадью; но вы не беспокойтесь, я вам говорю, что мне необходимо отлучиться, а теперь желаю вам покойной ночи. Спите покойно и не уезжайте завтра до тех пор, пока вы не увидитесь со мною.
 Он зажег кандиль о тот, который горел на столе, и хотел удалиться.
 — Извините, — сказал ему с живостью дон Альбино, — еще одно слово.
 — Слушаю вас.
 — Действительно, ли вы отлучитесь в эту ночь?
 — Да, действительно.
 — Несмотря на эту ужасную грозу?
 — Особенно вследствие этой бури.
 — Я не понимаю.
 — Нет надобности, чтобы вы понимали это, — сказал он, улыбаясь.
 — Этот курс мотивируется важными обстоятельствами?
 — Чрезвычайно важными, дон Альбино.
 — Извините меня за то, что я так настаиваю, дон Маркос; но я хочу сделать вам предложение и не знаю, как сформулировать его.
 — Ваша просьба очень важна?
 — Я больше всего боюсь быть нескромным.
 — Давайте все же объяснимся откровенно.
 — Я так и поступлю, с вашего позволения. Одним словом, я хочу ехать с вами.
 — Вы!.. — воскликнул дон Маркос с незаметной дрожью радости.
 — Я решил твердо.
 — Ах!., ах!.. — сказал Дон Маркос, смеясь. — Неужели вы подозреваете, зачем я еду?
 — Почти. Вы ловите жемчуг и занимаетесь контрабандой; но не думаю, чтобы вы сегодня отправлялись на ловлю.
 — И действительно, теперь для этого занятия не время.
 — Итак, вы уезжаете для перевоза контрабанды?
 — Да, я уезжаю, действительно, за этим; вы совершенно верно угадали.
 — Вы позволяете мне ехать с вами?
 — Нет, вы ошибаетесь; я отказываю.
 — Вы, вероятно, имеете к тому основание?
 — Конечно имею, и ежели вы желаете, я скажу вам какое.
 — Я этого желаю.
 — Итак, я контрабандист, и дело в эту ночь должно произойти серьезное; может быть, мы подвергнемся опасности, и этой опасности я должен подвергнуться один, потому что я один заинтересован в этом вопросе, а вы, напротив, совершенно чужды.
 — Хорошо, я не настаиваю, дон Маркос; вы можете действовать как вам угодно, так же как и я как мне угодно. Так как вы не доверяете мне, то вы отправитесь один на это свидание; но я должен вас предупредить, что мы выедем из этого дома вместе.
 — Вы не думаете о том, что вы говорите, дон Альбино! Это было бы с вашей стороны поступком безумным и бесчестным; куда отправитесь вы в такую ужасную ночь?
 — Куда Богу будет угодно, дон Маркос; для меня все равно; но я подтверждаю вам, что я не останусь здесь, во время вашего отсутствия, один.
 Моряк, по-видимому, обдумывал.
 — Вы твердо вознамерились сделать эту глупость? — спросил он.
 — Мое намерение неизменно.
 — Ну что ж, ежели это так, вы поедете со мною; но только не забудьте, что вы потребовали этого сами!..
 — Не беспокойтесь, дон Маркос!..
 — Обещаете ли вы мне это?
 — Честное слово.
 — Итак, вы можете спокойно заснуть; я разбужу вас, когда придет время.
 — Благодарю, дон Маркос, и я желаю вам спокойного сна.
 — До скорого свидания.
 — Это решено.
 Дон Маркос ушел. Альбино остался один. Вместо того, чтобы лечь в постель, приготовленную для него, и постараться заснуть, молодой человек уселся за стол, опер свою голову на руки и погрузился в глубокое раздумье.
 Странный рассказ дона Маркоса кружился в его голове и совершенно спутал его идеи; эта внезапная доверчивость, которую ему выказал этот странный человек, чрезвычайно его тревожила; некоторые замечания, которые он сделал, заставили его предположить, что его хозяин не с такою откровенностью, какую он выказывал, рассказывал эту историю.
 Таким образом, он, не засыпая, грезил, тщетно силясь разгадать причины, которые понудили его хозяина поступать с ним таким образом, как вдруг он почувствовал, что кто-то прикоснулся к его плечу.
 Он быстро вскочил со своего места, подавляя восклицание радости и изумления.
 Перед ним стояла Марцелия; она была бледна и дрожала.
 — Марцелия, — шепнул он, складывая руки, — я ожидал вас!
 — Да, не правда ли, — ответила она, — Альбино, вы ожидали меня?
 — Я боялся, что мне придется уехать отсюда, не имея удовольствия видеть вас.
 — Неужели вы хотите так скоро расстаться с нами?
 — Конечно нет, — ответил он со смущением, потому что он понял, что слишком много сказал.
 Она окинула его вопросительным взглядом.
 — Вы обманываете меня, Альбино, — сказала она.
 — Я, Марцелия?
 — Да, у вас есть проекты, которые вы желаете скрыть от меня.
 Он склонил голову и не ответил.
 — Я знаю все, — возразила она, — я стояла там за этой дверью и все слыхала.
 — Что вы знаете? — воскликнул он.
 — Я говорю вам — все! Дон Маркос рассказал вам грустную историю, не правда ли, мой друг? Эту историю знают многие, но не смеют громко рассказывать ее, и рассказывают ее не иначе как заперши двери и окна; их изложение отличается от рассказа дона Маркоса некоторыми подробностями, — добавила она грустно.
 — Что хотите вы сказать этим, Марцелия, я боюсь понять вас! — воскликнул он, сопровождая свое восклицание жестом ужаса.
 — Мы переговорим об этом после, друг мой; я также расскажу вам эту ужасную историю, и, может быть, вы найдете, что мой рассказ отличается от того рассказа, который вы слышали сегодня вечером. Но мы не имеем времени, дон Маркос спит чутко, он может проснуться; не следует, чтобы он застал нас вместе.
 — А ежели бы он пришел теперь?
 — Я предвидела эту случайность; Линдо предупредит меня вовремя. Альбино, вы неблагоразумно поступили, приняв приглашение человека, которого вы не знаете и расположение которого к вам не такое дружеское, как он притворялся. Альбино, берегитесь, он ваш враг!
 — Мой враг? Вы ошибаетесь, Марцелия; что могло внушить ему гнев против меня?
 — Я этого не знаю; но я уверена в том, что я говорю вам. Я чувствую, что я вас люблю, Альбино, меня предупреждает моя любовь: сердце никогда не обманывает.
 — Ах, Марцелия! Чего могу я опасаться, ежели вы любите меня?
 — Эти слова неосновательны, друг мой. Верьте моей прозорливости; я знаю, на что способен дон Маркос. Поверьте мне, будьте осторожны; я повторяю вам, что он ненавидит вас.
 — Милая Марцелия, пусть он ненавидит меня; но, в таком случае, пусть же и он бережется, потому что я не ребенок, клянусь вам, и как только я замечу его измену…
 — Нет, — перебила она его с живостью, — не так: этот человек и труслив, и хитер; поразите его его же оружием.
 — Я постараюсь, но это будет для меня очень трудно. Признаюсь вам, Марцелия, я не привык прибегать к подобным средствам.
 — А между тем, увы, мой друг, это необходимо, и ваша неосторожность поставила нас в весьма опасное положение; разве мало было того, что вы приняли его приглашение; к чему вы согласились уехать с ним в эту ночь?
 — Марцелия, я сам настоял на этом.
 — Вы так думаете, — возразила она, с грустной улыбкой. — Вы не заметили, с какой дьявольской ловкостью он сказал вам о своем отъезде и, так сказать, вынудил вас сделать ему бессознательно предложение ехать с ним.
 — Это правда, — сказал молодой человек, задумываясь, — но какая цель у этого человека? Чего нужно ему от меня?
 — Это секрет между демоном, его вдохновляющим, и им. Собственно, на вас он, может быть, не сердится, и, вероятно, если бы вы не обратили на меня вашего внимания, он и не подумал бы вредить вам.
 — Марцелия! Вы говорите загадочно!
 — Это правда, друг мой; к несчастью, в настоящее время я не могу говорить яснее; знайте только то, что до вас за мною ухаживали двое молодых людей. Я не обращала никакого внимания на их ухаживания. Они не нравились мне — ни один, ни другой. Не хмурьте так бровей, Альбино; клянусь вам, что вы первый проложили себе путь к моему сердцу. Я вас люблю, я никого еще не любила и никого не буду любить, кроме вас.
 — О, благодарю, благодарю вас, Марцелия! — воскликнул Альбино, падая к ее ногам и осыпая горячими поцелуями ее руки, которых она не отнимала.
 — Ну, верите ли вы мне теперь? — сказала она с обаятельной улыбкой.
 — Марцелия, я никогда не сомневался в вас!
 — Но позвольте мне досказать вам мой рассказ. Оба эти юноши, о которых я говорила вам, внезапно исчезли, и никто не мог узнать, какой смертью погибли они; полуобглоданный игвамами труп одного из них был найден в зеленой лагуне, другой был отыскан в Маль Пасо; пуля раздробила череп его.
 Кто убил их? Этого никто не мог узнать. Теперь я повторяю вам в последний раз — будьте осторожны! Они тоже были дружны с доном Маркосом; он принимал в них живейшее участие. И заметьте то, что только благодаря его розыскам найдены были их трупы.
 — Боже мой! — произнес с испугом молодой человек. — Если я не ошибаюсь, то этот человек чудовище!
 — Тише!.. — произнесла она, приложив палец к своим губам. — Молчите и бодрствуйте, Альбино, я не могу ничего более сказать вам.
 И сделав последний прощальный знак, она легко выпорхнула в полуотворенную дверь, которая тихо заперлась за ней.
 — О! — произнес молодой человек. — Тут кроется ужасная тайна. Бедная Марцелия! Как сильно должна она страдать у этого человека; ей выпало на долю постоянно жить у него, улыбаться ему и поминутно трепетать при его адском взгляде.
 Он подошел к койке и лег; но не для того чтобы заснуть, а для того чтобы хорошенько, на свободе, обдумать, не боясь нападения своего страшного хозяина, средство разрушить его планы и изобличить его.




 Глава IV
 По полям


 Контрабанда получила громадное развитие на берегах мексиканских обоих океанов, в особенности же она приняла невероятные размеры на Тихом океане вследствие отдаленности и почти невозможного контроля.
 Эта тайная промышленность контрабандой началась в Мексике очень давно; она процветала уже во время строгой администрации испанских вице-королей, которые тщетно предпринимали строжайшие меры ежели не к искоренению ее, что они признали невозможным, то к ее ограничению.
 Война за независимость, продолжавшаяся пятнадцать лет, еще более усилила контрабанду и дала ей возможность утвердиться на прочных основаниях, на которые она и теперь еще опирается в некоторых частях материка, открыто и заведомо всем.
 В тех местах, в которых контрабандисты принимают некоторые предосторожности и работают только ночью, они делают это не потому, чтобы они признавали, насколько их торговля неправильна и беззаконна и что им приходится укрываться со своими проделками; нет, это только потому, что таможенных чиновников довольно большое число и, следовательно, они сильнее преследуют контрабандистов и взимают львиную долю в экспедициях, к которым они присоединяются.
 Так, около Сигвантанейоского порта, вследствие некоторых стычек между таможенными надсмотрщиками и контрабандистами, из-за дележа добычи после выгодной экспедиции между обоими партиямипроизошел полный разрыв, и с тех пор они находились во враждебном между собою отношении.
 Между ними происходили частые ссоры, тем более что дон Маркос, которого все контрабандисты единодушно признали своим предводителем, во-первых, вследствие его бесспорной храбрости, и, во-вторых, потому что он был прекрасный моряк и мог в самую темную ночь и сквернейшую погоду нагружать и разгружать корабль, и что дон Маркос питал глубочайшее отвращение к своим противникам и нисколько не старался скрывать от них планов своих экспедиций, которые, мы должны согласиться, удавались сорок раз из пятидесяти, благодаря его энергической инициативе и умным распоряжениям.
 Эти постоянные успехи бесили таможенных по той простой причине, что вследствие их недосмотра им приходилось довольствоваться самой скудной долей, то есть почти ничем.
 Управляющий таможней в особенности находился в том состоянии отчаяния, которое доводило его почти до бешенства, и тысячу раз клялся он, не приведя своей клятвы в исполнение, что при первой встрече дон Маркос погибнет от его руки.
 Люди, которым угрожают, живут долго, гласит пословица. Дон Маркос, не обращая внимания на бешеную злобу достойного администратора таможни, мирно продолжал свои операции, довольствуясь вместо всякого мщения тем, что на следующий день посылал своему врагу заявление соболезнования так насмешливо, что тот бесился.
 Около часу дон Маркос вошел в комнату, в которой дон Альбино притворился спящим; при шуме растворившейся двери он вскочил на своей койке.
 — О! — сказал дон Маркос. — Как вы чутко спите, товарищ.
 — Это старинная привычка моряка, — ответил тот, — не время ли уже?
 — Да; ежели только вы не переменили вашего намерения, то поспешите встать.
 — Я сейчас буду готов.
 — Я хотел было оседлать вашу лошадь; но я вспомнил, что эту заботу любит всякий кавалерист, и оставил ее для вас.
 — Благодарю вас.
 Сказав это, Дон Альбино соскочил со своей койки, в которой он лежал, не снимая одежды, и тотчас же был готов.
 — Как я заметил, — сказал дон Маркос, — у вас кроме вашего ножа нет никакого другого оружия; вот двуствольное ружье и два шестиствольных револьвера, которые вы заткнете за ваш пояс.
 — Не опасаетесь ли вы нападения?
 — Управляющий таможней, дон Ремиго Вальдец, мой враг; ему приятно будет накрыть нас: надо принять меры для защиты.
 — Это справедливо, — ответил молодой человек.
 — Теперь отправимся в корраль и поспешим. В два часа нам надо быть у Петатланского мыса, поэтому нам не следует терять времени.
 — Действительно, дорога дальняя. Пойдемте же. Они вошли в корраль; Альбино отвязал свою лошадь и немедленно принялся седлать ее.
 Молодой человек не мог понять ласкового и радушного обращения с ним своего хозяина. Чем интимнее становилось его сближение с этим человеком, тем более тот становился загадочным для него. Он являлся ему в таких разнообразных красках, что принимал размеры неразрешимой проблемы.
 По тому, что он сам сказал ему, и по тому, что после добавила Марцелия, дон Альбино готов был принять дона Маркоса скрывающимся преступником, проливавшим кровь как воду. С другой стороны, его столь кроткая улыбка, голос, такой симпатичный, взгляд его, такой честный и откровенный, приводил в сомнение дона Альбино, и он задавался вопросом, не тяготел ли над этим человеком таинственный фатализм, фатализм, который против его воли выказывал его характер в ложном свете. Последнее предложение дона Маркоса еще более увеличивало его смущение.
 Как бы этот человек, имея дурные намерения против меня, так добровольно предоставил мне оружие?
 Все эти мысли кружились в его голове в то время, когда он седлал свою лошадь с той тщательной заботливостью, с какой кавалеристы, которые знают, что их жизнь зависит от их лошади, занимаются этой операцией.
 Когда лошади были готовы, оба всадника взяли их за узду, провели сквозь зал и вывели из дома.
 Они сели в седло.
 Дон Маркос свистнул, и двое мужчин, которых дон Альбино еще не заметил, тотчас же явились.
 — Я уезжаю, — сказал он, — поберегите нинью.
 — С Богом, ми амико, — ответил один из двух людей, — когда вы возвратитесь, то найдете все в порядке.
 — Едем! — сказал дон Маркос, пришпоривая свою лошадь.
 Оба всадника скрылись вдали. Дон Альбино был грустен: ему так хотелось, чтобы Марцелия подошла к окну и таким образом простилась с ним, но он знал, что это невозможно.
 Всадники безмолвно галопировали рядом. Так как дорога была гадкая, они лишены были возможности разговаривать. Буря почти утихла; дождь перестал идти, ночь была довольно светлая; но еще дул довольно сильный ветер, а раскаты грома смешивались беспрерывно с постоянным ревом волн, ударявшихся об каменистый берег.
 Дождь размыл дороги до того, что лошади подвигались только с большим трудом, спотыкаясь на каждом шагу, погрязая иногда по колени в лужах, в которых они рисковали сломать себе ноги; опрокинутые и разбитые ураганом деревья, обломки скал были разметаны, заграждали путь и вынуждали всадников делать бесчисленные объезды и терять много времени.
 Наконец, они подъехали к берегу; хотя отлив еще не наступил и беловатые хребты волн замирали у их ног, поездка сделалась гораздо менее утомительной, и они поехали шибче; лошади их галопировали по мокрому песку, но уже окрепшему, поэтому они не встречали уже на своем пути тех препятствий, которые задерживали их до этого.
 — Так! — произнес дон Маркос, осматриваясь внимательно кругом. — Теперь, я думаю, нам можно будет поговорить, не рискуя сломать себе шею; к тому же ураган все более и более утихает, и мы скоро отдохнем.
 — Какого вы мнения об этой прогулке, которую я заставил вас сделать?
 — Право, я нахожу, что она прекрасна.
 — Не правда ли? Ох, жизнь контрабандиста не так неприятна, как многие предполагают.
 — Я это знаю.
 — Почему вы знаете? Не занимались ли вы контрабандой, дон Альбино?
 — Почему же мне не быть с вами откровенным? Да, я много раз помогал кораблям производить нагрузку без казенного контроля. Не такой же ли я костено, как и вы?
 — Это справедливо; я упустил это из виду: кто называет себя костено, тот называет себя контрабандистом, — весело отвечал дон Маркос. — Я очень рад этому. Я боялся иметь дело с новичком, но теперь я спокоен. И ежели этот почтенный Ремиго Вальдез, управляющий таможнями, вздумает преследовать нас, ну право, тогда, куэрто де Кристо, мы сумеем ответить ему; я не говорю уже о том, что мои товарищи будут довольны новобранцем, которого я приведу к ним.
 — Вы прекрасно сказали, — ответил молодой человек тем же тоном, — я постараюсь оправдать вашу рекомендацию; но не удивятся ли ваши товарищи тому, что вы прибудете с иностранцем?
 — Почему же они удивятся? Когда я представлю вас им, они примут вас с распростертыми объятиями; к тому же вы увидите их, и я уверен в том, что вы знаете их всех: это большей частью люди, занимающиеся ловлей жемчуга, и портовые каргадоресы [1] .
 — Дело это очень важно?
 — Ну да, надо перевезти на французский бриг, стоящий на якоре за мысом с наветренной стороны острова, груз, состоящий из плята пина [2] , на счет богатого английского дома в Сан-Блясе; нам дадут из всей суммы двадцать процентов; а знаете ли вы, это недурно!
 — Я думаю, тем более что вы ничем не рискуете.
 — Гм! Может быть, придется подраться с таможенными.
 — В таком случае, произойдет битва; как я рад!..
 — Vive Dias! Вы прекрасный товарищ, и я очень доволен случаем, который свел нас так близко.
 Это было сказано, действительно, от всей души и так откровенно, что дон Альбино, невольно подчиняясь магнетическому влиянию, какое этот человек производил на всех, с кем он ни знакомился, почувствовал, что все его подозрения рассеялись и сменились полнейшим доверием.
 Они продолжали вести этот разговор еще некоторое время самым дружеским манером; кто бы услыхал их, тот счел бы, что они уже очень давно знакомы, судя по откровенности их беседы.
 Через час они свернули направо и пустились по узенькой тропинке, просеченной в скале, которая по легкому склону и многочисленным извилинам поднималась на скалы, которые здесь составляют морской берег.
 Дон Маркос уменьшил немного аллюр лошадей и, наклонившись к своему спутнику, шепнул ему, как будто бы опасаясь, чтобы его не подслушали:
 — Мы вскоре встретим наших союзников, позвольте мне отрекомендовать вас.
 — Отрекомендуйте, — ответил молодой человек. — Так как мне придется вдруг попасть в совершенно незнакомое общество, то желательно было бы узнать, как следует вести себя?
 — Об этом-то именно я и хочу переговорить с вами. Из числа двадцати и нескольких кабалерос, которых мы скоро встретим, есть один, с которым я прошу вас, чтобы вы совершенно не сходились; вы узнаете после мотивы.
 — Но как узнаю я этого человека?
 — Весьма легко; он служит у меня лейтенантом, это синдик портовых каргадоресов; как только он увидит меня, то наверняка подбежит ко мне. Ему около пятидесяти лет; он высок; черты его лица грубы и угловаты; глаза косые; несмотря на то что он европеец, он походит на индейца; он любит щегольнуть и носит множество драгоценностей.
 — По вашему описанию мне нетрудно будет узнать его.
 — Наконец, — продолжал дон Маркос, — его зовут Стефано Лобо (Волк).
 — Гм, вероятно, по шерсти и кличка.
 — Да, — сказал моряк со странным выражением, — более чем по шерсти пришлась она ему.
 — По вашим словам я заключаю, что он ваш враг.
 — Он?! — воскликнул дон Маркос с пронзительным хохотом. — Вы ошибаетесь, кабалеро, напротив того, он мой лучший друг.
 Дон Альбино с удивлением смотрел на своего спутника, но дон Маркос не дал ему времени задуматься.
 — Обещаете ли вы мне, — сказал он, — избегать близкого знакомства с ним?
 — Я обещаю вам, сеньор.
 — Благодарю, поспешим в галоп, мы опоздали.
 И они помчались во весь опор.
 Через двадцать минут всадники ехали по дефиле, окруженному справа и слева высокими скалами. Дон Маркос остановился и два раза свистнул. Довольно близкий свист ответил ему.
 — Хорошо! Мы приехали, вперед!
 Через несколько минут они выехали на довольно широкую равнину, совершенно безлесую: в нескольких шагах перед ними, посреди тропинки, неподвижно стояли три всадника и, казалось, ожидали.
 — Кто идет? — раздался оклик.
 — Маркос! — поспешно ответил моряк.
 И тотчас же, наклонившись к уху своего спутника, сказал:
 — Тот, кто крикнул — это тот самый человек, о котором я говорил тебе.
 И три всадника присоединились к ним.
 — Ну что? — спросил Маркос.
 — Нет ничего нового, — ответил один из всадников.
 — Таможенные не появились ли, любезный дон Стефано? — спросил Маркос.
 — Их и духу не было слышно, сеньор, — ответил лейтенант, которого дон Альбино тотчас же узнал по описанию дона Маркоса, которое имело поразительное сходство.
 — Гм! Это-то и озадачивает меня, — продолжал Маркос, — я недолюбливаю и не доверяю сеньору дон Ремиго. Его отсутствие подозрительно для меня, тем более что он наверное знает прекрасно все то, что относится к нашей ночной экспедиции; где наши люди?
 — Шесть человек ожидают нас в Сальто-де-Кабра с мулами, — ответил Стефано.
 — Ну а другие?
 — Я разослал их осмотреть все тропинки, которые ведут к пункту нашего направления.
 — Пардье! Любезный дон Стефано, — весело произнес Маркос, потирая руки, — надо сознаться, что вы редкий человек. И я не сделал бы лучше, ваши распоряжения прекрасны. Нам нечего бояться нападения.
 — И я не ожидаю его, — скромно ответил дон Стефано.
 — Теперь, кабалеросы, — продолжал дон Маркос, — позвольте мне представить вам одного из моих друзей, за которого я сам ручаюсь; он изъявил желание присутствовать при этой экспедиции в качестве амагера; я не мог отказать в этом небольшом удовольствии.
 — Милости просим, — ответил Стефано с крайней вежливостью, — мы считаем за честь иметь его товарищем.
 — Вы обязываете меня, сеньор, — ответил дон Альбино, поклонившись почти до шеи лошади.
 — Я забыл сказать вам, что, по уважительным причинам, он просил меня сохранить его инкогнито, — сказал дон Маркос.
 — Ежели бы между контрабандистами не существовала полнейшая свобода, тогда бы ее не было вовсе на земле, — вежливо сказал дон Стефано.
 Альбино вновь ответил молча, одним поклоном.
 — В путь, сеньоры, — сказал дон Маркос, пришпоривая свою лошадь.
 Все последовали его примеру.
 В этот раз переезд был непродолжителен: спустя не более десяти минут они круто поворотили направо и очутились на вершине скалы, на которой собралось несколько человек.
 Эти люди приютились, как только могли, от сильного ветра, который сильно дул на такой высоте, за обломком скалы, которая по странной игре природы образовала род волядеро, над которою свободно могло приютиться до пятидесяти человек. В настоящее время их было только десять. Двадцать с чем-то мулов, стреноженные, ели дачу маиса, лежавшего перед ними на разостланных на земле серапе.
 Контрабандисты встретили новоприбывших с живейшей радостью.
 Дон Маркос и его спутники соскочили с лошадей, которые тотчас же смешались с мулами.
 — Товарищи, скорее! — сказал контрабандист. — Нам нечего терять время.
 — Дон Стефано, потрудитесь сходить и посмотреть, все ли там в порядке.
 Лейтенант, не отвечая, тотчас спустился по лестнице, высеченной в мягкой скале, и вскоре исчез.
 Тогда дон Маркос отвел в сторону одного контрабандиста и сказал ему несколько слов на ухо.
 Тот поклонился, вскочил на лошадь и помчался галопом к равнине.
 Окинув взором людей, сгруппировавшихся вокруг него, дон Маркос вышел на край скалы и наклонился над пропастью; не обращая внимания на опасность подобного положения, он сложил обе руки в виде рупора и закричал так громко, что голос заглушил шум волн, разбивавшихся об основание скалы:
 — Ore! Готовы ли вы там?
 — Мы готовы! — ответил голос, как будто выходивший со дна морского.
 — За дело! — продолжал дон Маркос, возвращаясь к своим товарищам.
 Они принялись исполнять его приказания.




 Глава V
 Контрабандисты


 Скала, на вершине которой собрались контрабандисты, находилась почти на расстоянии четырех лье от Сигвантапейоского порта, на полудороге за Петатланским мысом, в небольшой бухте, которая открывается почти против островков, которые группируются перед входом в порт.
 Эта скала, возвышающаяся почти на тридцать метров над поверхностью моря, образует то, что здесь называют волядеро; со стороны материка на вершину ее можно взойти по почти нечувствительному склону.
 У основания скалы, с которой спускаются по лестнице, высеченной в скале по одной ее стороне, лестнице, мимоходом сказать, самой опаснейшей, тянется на дюжину метров в ширину песчаный берег, к которому легко пристают лодки и прекрасно защищают от ветра N.О., который постоянно сильно дует в этом месте.
 Средство, употребленное контрабандистами для отправления их товаров, было самое простое: они просто переносили один за другим слитки на край скалы и бросали вниз.
 Товарищи их, поставленные для этого на берегу, подбирали эти слитки и сносили тотчас же в ожидавшие их лодки.
 По приказанию дона Маркоса контрабандисты разделились на две группы.
 Первая, собрав лошадей и мулов, отправилась за полулье далее для принятия товаров, которые нужно было перенести на другое судно. Эти товары большей частью состояли из европейских произведений, холста, хлопка, шелка и поддельных драгоценностей и прочее.
 Вторая группа была занята переноской слитков.
 Контрабандистам следовало перенести плята пина на бриг, который лег в дрейф за милю в море, обогнуть мыс, догнать мулов, которые ожидали их в бухте невдалеке от Пуэбло и были уже все нагружены.
 Дон Альбино следил с живейшим интересом за операциями контрабандистов; он особенно восхищался быстротой, с какой они исполняли приказания своего предводителя, и уважением, которое они ему оказывали. Одно только беспокоило его: он задумался о том, какое средство употребят контрабандисты для того, чтобы сойти со скалы. Род лестницы, о которой мы говорили, была далеко от того места, где они находились, и кроме того она была почти непроходима.
 Спускаться по этой опасной дороге вызвало бы значительную потерю времени, тогда как эта операция, напротив, требует безусловной быстроты, а иначе не было бы никакого успеха.
 Итак, его любопытство было сильно возбуждено, он с нетерпением ожидал того момента, когда последний слиток скатится со скалы, для того чтобы увидать средство, какое употребят контрабандисты, чтобы спускаться самим.
 — Ну что? — спросил у него дон Маркос. — Какого вы мнения о нашем средстве отправки товаров?
 — Я нахожу его весьма простым для купцов, — ответил он, — но только я недоумеваю, как спустятся эти люди вниз?
 — Так же!..
 — Нет, — сказал он, отступивши на один шаг, — вы, вероятно, шутите?
 — Нисколько, — ответил со смехом контрабандист.
 — Вы спуститесь вниз со скалы?
 — Ну да, я, вы и наконец все.
 — Ах! Как бы мне хотелось видеть, как сделаете вы этот опасный скачок.
 — Будьте покойны, вы увидите это, тем более что и вы спуститесь таким же манером.
 — Вы полагаете? — спросил он с очевидным недоверием.
 — Ну да и даже не колеблясь.
 — Но вы слишком много берете на себя, уверяя в этом.
 — Нисколько, уверяю вас; вы удивляетесь, потому что не хотите обдумать этого, вот и все.
 — Ох! Ох! — сказал дон Альбино, покачивая головой. — Дело это не так просто, как вы хотите меня уверить, но только клянусь вам честью, что какую бы вы не избрали дорогу, я тотчас последую за вами, и что там, где вы пройдете, пройду и я.
 — Я не сомневаюсь в вашей храбрости; однако же ежели бы этот путь не нравился вам, вы…
 — Нет, — с живостью перебил он, — я не допускаю в этом замечания. Так как вы меня немного знаете и вы уверены во мне, то я допускаю его и благодарю вас за него; но ваши товарищи не знают, и мне хотелось бы, чтобы узнали меня.
 — Вы совершенно правы, — сказал серьезно дон Маркос, — делайте что вам угодно.
 — Хорошо, я ожидал этого позволения и воспользуюсь им; благодарю.
 В то время как они разговаривали таким образом, контрабандисты нагрузили слитками лодки, бросая их один за другим со скалы.
 — Все готово, сеньор дон Маркос, — сказал один человек, подходя к нему.
 Дон Маркос хотел было ответить, но вдруг раздался ускоренный галоп лошади, и контрабандист, которого дон Маркос послал в разведку, возвратился; он быстро соскочил с лошади и быстро подошел к предводителю; этот отвел его немного в сторону.
 — Ну что? — спросил он у него тихонько. — Что слышно нового?
 — Сеньор, вы верно угадали, — ответил этот также тихо, — все так и случилось, как вы сказали.
 — Ах! Ах! — произнес дон Маркос, слегка нахмурив брови. — Итак, дон Ремиго предупрежден?
 — Да, и в этот раз он надеется, что вы не уйдете от него.
 — Гм!.. — шепнул он, лукаво улыбаясь. — Посмотрим; знаете ли вы подробности?
 — Самые точные и верные.
 — Хорошо, я слушаю; расскажите поскорее.
 — Достаточно двух слов: вы будете атакованы с суши и с моря.
 — Черт возьми, в таком случае это настоящая экспедиция.
 — Дон Ремиго хочет разбить вас.
 — Он прав. Мне также сильно этого хочется, — сказал дон Маркос, потирая себе руки.
 Контрабандисты были так далеко, что они не слыхали того, что говорил их начальник, но они видели его жесты.
 По этому потиранию рук, верному признаку близкой опасности, они обменялись шепотом несколькими словами, для того чтобы ободрить друг друга и смело дать отпор.
 — Кто атакует нас с моря?
 — Эх! Разве вы не знаете? Корабль «Искупление».
 — Уверены ли вы в этом? — воскликнул он.
 — Пардье! — возразил другой. — Он лавирует с наветренной стороны мыса от захода солнца и обменивается сигналами с землею.
 — Хорошо, за дело же! — расставшись со своим эмиссаром, от которого он наверное узнал все, что ему нужно было знать, он быстро подошел к контрабандистам, сгруппировавшимся на краю скалы.
 — Ребята, спусти два слитка! — крикнул он.
 Тогда несколько человек схватили несколько реат, связанных одна с другой и составивших веревку почти в сорок метров длины; они опустили в бездну тот конец ее, к которому были прикреплены два последних слитка, и потихоньку опускали этого нового рода веревку, пока хриплый голос, раздавшийся снизу, не дал знать, что слитки спущены на землю.
 Тогда они натянули веревку и укрепили ее за обломок скалы.
 Дон Маркос убедился в том, что веревка была туго натянута; он подал сигнал.
 Тогда контрабандисты спустились один за другим на край скалы и, цепляясь ногами и руками за веревку, опустились к ее основанию.
 Следует сказать, что реата — то же самое, что гаучосы называют лясо; единственное отличие состоит в том, что она делается не из пряжи, а из коровьей кожи, сплетенной и смазанной салом, отчего она становится чрезвычайно гибкой и удобной. Это была не ребяческая шалость — спуститься по этой веревке с высоты в тридцать метров ночью и при ветре, который, несмотря на все усилия тех, которые натягивали ее снизу, сильно раскачивал ее.
 Надо для этого было иметь ловкость, силу и храбрость, какими были одарены эти отважные авантюристы, чтобы спуститься таким образом, не рискуя разбиться об скалы.
 В то время как его товарищи цеплялись один за другим за веревку с той веселой беспечностью, которую придает привычка к опасности, дон Маркос подошел к Альбино.
 — Не раздумали ли вы следовать за нами? — спросил он его насмешливо.
 — Нет, я ни за что не откажусь, — ответил тот ясно.
 — Хорошо! Я знал, что вы не отступите, — произнес дон Маркос серьезно. — Теперь еще один вопрос.
 — Слушаю.
 — Могу ли я положиться на вас?
 — Как на самого себя.
 — Сегодня вечером я разыграю последнюю партию, которая тянется уже несколько лет; она должна быть разыгранною, может быть, мне понадобится друг.
 — Я весь ваш, — откровенно ответил молодой человек.
 — Поймите хорошенько меня; недоразумение может быть гибельно для меня и для вас; вы должны слепо повиноваться мне и исполнять каждое мое слово, каждый знак.
 — Я стану повиноваться вам.
 — Какие бы не произошли от этого последствия?
 — Да.
 — Вы обещаете мне это?
 — Я клянусь вам честью, — твердо ответил молодой человек.
 Дон Маркос протянул ему руку.
 — Благодарю, — сказал он ему с волнением, — я верю вашему слову; но не забудьте, что в том, что произойдет, вы имеете более интереса, чем я сам. Ну, идемте, — добавил он, не давая ему времени потребоватьобъяснения этих таинственных слов, — мы остались одни; ваша очередь спускаться.
 — А вы?
 — Я спущусь последним, мне следует отвязать реату. Идите, идите, мы и без того потеряли уже много времени.
 Дон Альбино переполз на ногах и на руках через скалу совершенно так же, как до него сделали это контрабандисты; он крепко ухватился за реату и, молясь мысленно Богу, соскользнул в зиявшую под ним бездну.
 Он спустился скорее, чем ожидал, но благополучно, и молодой человек тотчас же очутился среди контрабандистов, которые приняли его, так сказать, в свои объятия.
 Итак, дон Маркос остался один на вершине скалы. Убедившись в том, что его юный товарищ спустился на землю здравым и невредимым, он вынул из-за пояса пистолет и, обратившись спиной к морю, выстрелил три раза.
 Не более как через две минуты три ракеты, взвившиеся во мраке одна за другой, дали ему знать, что его сигнал заметили и поняли.
 — Хорошо! — проворчал он. — Теперь они предупреждены; все идет хорошо.
 Он заложил пистолет за пояс и прямо подошел к скале, к которой была привязана реата. Тогда с удивительным хладнокровием он развязал один за другим узлы и отвязал веревку от обломка скалы; оставив только одну петлю и легши животом на землю, держась левою рукою за реату, он подполз в этом положении на край скалы, перелез через него и, уцепившись за реату, спустился, держась одной только рукой.
 Это предприятие было самое трудное и самое опасное; малейший промах — и он мог бы слететь в бездну; храбрейший человек не решился бы исполнить подобного маневра, и мы сомневаемся, чтобы сам Блонден, баснословной памяти, осмелился рискнуть спуститься при подобных условиях в такую мрачную ночь и при таком сильном ветре в пропасть в триста метров глубины.
 А между тем Маркос нисколько не боялся той ужаснейшей опасности, которой он подвергался. Его движения были смелы и прекрасно рассчитаны. Его товарищи, собравшись внизу у скалы, все храбрые до безумия, смотрели со страхом и трепетом на это ужасное зрелище, наконец Маркос спустился на землю, к величайшей радости контрабандистов, которые невольно ахнули от удовольствия, увидав его здравым и невредимым.
 Едва его ноги прикоснулись песка, как он потянул реату к себе и спустил ее на землю.
 — Где дон Стефано? — спросил он.
 Лейтенант подошел к нему.
 — Свезена ли плята пина на корабль? — продолжал он.
 — Да, сеньор, — ответил дон Стефано, — я отправил ее на двух лодках.
 — Мне кажется, — сказал он строго, — что ее можно было бы отправить на одной.
 — Это верно, сеньор, — ответил лейтенант с некоторым смущением, — но я боялся, чтобы эта лодка не была слишком нагружена; к тому же, так как я получил положительные сведения, что нам нечего бояться нападения таможенных…
 — Тем более были основания, — прервал он насмешливо, — для того чтобы нагрузить только одну лодку; что значит «ежели нам нечего бояться преследования»?
 — Мне казалось… — лепетал тот со смущением.
 — Вам казалось, сеньор? — сказал он строго. — Один я отвечаю за все это и поэтому один я имею право распоряжаться. Поспешите же исполнить полученные вами приказания.
 Лейтенант опустил голову, выслушав этот строгий выговор, сделанный перед всеми, и удалился, не отвечая, со стыдом.
 Прошло несколько минут; дон Маркос в волнении прогуливался по берегу, нахмурив брови, заложив руки за спину, по временам останавливаясь и всматриваясь внимательно в даль, в море, столь бурное за несколько часов, а теперь совершенно спокойное; волны тихо плескались у берега с жалобным ропотом, их белые хребты блистали как брильянты при слабом мерцании звезд, которые здесь и там мерцали на небе.
 Ночь подвигалась, уже было около трех часов по полуночи. Вдали над волнами виднелся как будто бы блуждающий огонек, красноватый огонек, не более пятиалтынного, который то подымался на значительную высоту, то погружался в волны; на этот-то огонек устремлялись взоры нетерпеливого контрабандиста. Наконец дон Стефано возвратился к нему.
 — Ваши приказания исполнены, — сказал он.
 — Хорошо, дон Стефано, — ответил дон Маркос, — я благодарю вас за быстроту, с какой вы исправили вашу ошибку. Может быть, я поступил с вами слишком вспыльчиво; я сожалею об этом; соблаговолите, я вас прошу, принять мое искреннее извинение.
 — Сеньор!.. — пролепетал дон Стефано.
 — Я надеюсь, что вы не станете сердиться на меня за эту вспыльчивость, извинительную, однако, при тех обстоятельствах, в которых мы находимся, — перебил дон Маркос.
 — Между кабалерос достаточно одного слова, сеньор, будьте уверены, что все забыто, — ответил дон Стефано с церемонным поклоном.
 — Отчаливай, ребята!.. — скомандовал дон Маркос.
 Контрабандисты повиновались, как люди, желавшие покончить это дело и которых все эти промедления начинали выводить из терпения.
 На берегу Тихого океана контрабандисты обыкновенно употребляют лодки с заостренным носом и кормою, так же как в китоловных пирогах; но они больше, потому они могут вмещать от двадцати до двадцати пяти человек.
 Правда, эти люди бывают стеснены и часть их должна лежать в таких случаях под скамьями гребцов.
 Этими лодками управляют веслом с кормы, и они по большей части превосходно ходят; мы должны добавить то, что мексиканские контрабандисты — все отважные моряки, которые маневрируют на этих лодках с замечательной ловкостью.
 Вскоре весь экипаж был на корабле; этот экипаж состоял из пятнадцати человек, прекрасно вооруженных ружьями, револьверами, ножами и реатами. Лодка вышла в море и обогнула мыс при общих усилиях сидевших на веслах, которые гнали ее, и она летела, как зимородок по морю, несмотря на ее тяжелый груз из серебряных слитков.
 Дон Маркос стоял на корме и управлял лодкой; дон Альбино сидел справа от него, а дон Стефано слева.
 Лодка плыла но прямой линии на огонь, о котором мы говорили выше.
 Контрабандисты сильно гребли с полчаса; потом, но приказанию дона Маркоса. они затабанили.
 Они быстро приближались к кораблю, кузон и высокие мачты которого отчетливо были видны во мраке.
 — Эй! На корабле! — крикнул звучно дон Маркос.
 — О-ля! — тотчас же ответили ему.
 — Вас, кажется, прибило к островам? — продолжал контрабандист. — Не нужно ли вам кормчего?
 — Мы ждем его нетерпеливо, — отвечали ему.
 Дон Маркос выстрелил. С корабля ответили на этот новый сигнал.
 — Подходи! — закричал тот же голос, который уже слышали.
 — Приготовьтесь забросить швартов! — сказал дон Маркос своим товарищам…
 Все весла разом опустились в море, и лодка опять полетела.
 Через несколько минут она пристала к кораблю…
 — Вы ли это, сеньор дон Маркос? — спросил моряк, появившись на шканцах.
 — Да, сеньор капитан, — ответил контрабандист. И, ухватившись за трап, который ему подали, он поднялся на борт, а за ним поднялись дон Альбино и большая часть его экипажа.




 Глава VI
 «Целомудренная Сусанна»


 Судно, к которому так смело подошли контрабандисты, был бриг в девяносто тонн, чрезвычайно изящный, очень легкий и, должно быть, прекрасный на ходу; он был содержим в совершенной опрятности и выглядел как игрушка.
 Хотя этот бриг и был коммерческим судном, но на нем были две коронады на носу и четыре медные каменнометницы на корме, что придавало ему воинственный и приятный вид.
 Капитан, загоревший толстяк с умным выражением лица и серыми прехитрыми и плутоватыми глазами, принял дона Маркоса с выражением самой искренней дружбы и, пожав ему несколько раз руку, увел в свою каюту.
 Дон Альбино по знаку, сделанному ему контрабандистом, последовал за ним в каюту капитана.
 Когда за ними затворилась дверь, дон Маркос сказал:
 — Капитан Гишар, позвольте мне представить вам сеньора дон Альбино, одного из лучших моих друзей.
 — Я очень рад, — весело ответил капитан. — Теперь же, господа, садитесь и позвольте мне предложить вам по стакану старой французской водки, которую мы разопьем, беседуя.
 — Я с удовольствием принимаю ваше предложение, капитан, — сказал дон Маркос, — я давно уже знаю вашу водку и чем более ее пью, тем более она мне нравится.
 — Право, вы прекрасно выразились, — сказал капитан, ставя на стол бутылку и три стакана, которые он тотчас же и наполнил.
 — За ваше здоровье, господа! — добавил он.
 Они чокнулись и выпили. Капитан Гишар был старый морской волк, который в продолжение двадцати лет обошел все берега Тихого океана, ловко занимаясь контрабандной торговлей; его бриг «Целомудренная Сусанна» был известен во всех портах от Вальпараизо до Сан-Франциско, где он был грозою для таможенных и всех агентов фиска различных прибрежных республик.
 Его капитан прославился как контрабандист и слыл пиратом. С первой встречи легко можно было узнать по его южному резкому произношению, когда он объяснялся на своем родном языке, что капитан Гишар был марселец старинного закала; кутила, хитрый, храбрый до дерзости, он говорил легко на всех наречиях пяти частей света; наконец, он пользовался прекрасной репутацией у своих многочисленных знакомых и умел выйти сухим из воды в самых опасных и деликатных обстоятельствах. Поэтому купцы, прибегавшие к нему, почитали его бесценным помощником в тех случаях, в которых они доверяли его честности товары значительной ценности.
 — Что слышно нового на берегу? — спросил капитан, поставив свой стакан на стол и с удовольствием прищелкнув языком…
 — Право, не много; что может доходить до нас? — ответил дон Маркос.
 — Это правда, вы совершенно отказались от света. Ба! Ведь говорят же, что тот счастлив, кто ничего не знает.
 — За ваше здоровье!..
 — И за ваше! Свезены ли ваши товары?
 — Пардье! Уже более двух часов как они на условленном месте, под охраной пятнадцати человек моих матросов. Я только ожидаю их возвращения, чтобы отправиться далее. Со вчерашнего дня я лавирую у этого мыса и клянусь вам, что сильно соскучился.
 — Я понимаю это.
 — Кроме проклятого кордонназо, который настиг меня около захода солнца и который чуть было не прибил меня к берегу.
 — Да, буря была сильная, но теперь она стихла: вы можете на рассвете отправиться.
 — Я надеюсь. Вы не пьете: за ваше здоровье!
 — И за ваше! Скоро ли, капитан, мы увидимся здесь опять?
 — Может быть, — сказал он с лукавой улыбкой, — скоро будет заработок в здешних водах для честных людей, знающих свое дело.
 — Что это значит?
 — Я знаю, что, — сказал он таинственно, — вы увидите…
 В это время дверь каюты отворилась и в нее вошел офицер.
 — А, вот и вы, господин Гурсо, — сказал капитан, — ну что, как идут наши дела?
 — Да, капитан, на корабле все готово, но эти проклятые слитки тяжелы и их трудно уложить.
 — Не хотите ли вы выпить стакан?
 — От этого нельзя отказываться, капитан; меня дьявольски мучит жажда, у меня в горле пересохло, как от северо-западного ветра.
 — Гм! Оно у вас почти всегда так бывает, господин Гурсо… За ваше здоровье!
 — И за ваше взаимно, капитан и общество, — ответил почтенный моряк, одним залпом проглатывая полный стакан.
 — Не желаете ли вы чего-нибудь сказать мне?
 — Да, капитан, — ответил он, поглаживая рукой усы. — На W. 1/4 S.W. показался корабль.
 — Да? И что это за корабль?
 — Бриг. Его маневры кажутся подозрительными; можно подумать, что он держит на нас.
 — Оставьте, море для всех, это широкий Божий путь; только наблюдайте за ним и ежели он слишком близко подойдет, дайте мне знать.
 Господин Гурсо поклонился и вышел.
 — Гм! — произнес капитан. — Бриг в виду в это время года; что вы о нем думаете, дон Маркос?
 — А вы, капитан?
 — Пардье, это мне кажется подозрительным; не «Искупление» ли это?
 — Вы прямо угадали, капитан Гишар.
 — Гадкое дело! — воскликнул капитан, ругнувши испанским провансальским языком, которым он говорил в настоящее время. — Уверены ли вы в этом?
 — Вполне; я наблюдаю за ним со вчерашнего вечера.
 — Ага, так это «Искупление», — продолжал он, потирая руки, — все ли им командует капитан Ортега?
 — Ежели только правительство не заблагорассудило сменить его в продолжение последних двух суток. Без всякого сомнения, что этим бригом командует он.
 — Эх! — произнес странным акцентом капитан. — Мне хотелось бы переведаться с капитаном Ортега; мне нужно свести с ним старый счет, и вам также, дон Маркос, ежели я не ошибаюсь?
 — Это правда, — ответил глухим голосом контрабандист.
 — Ну, это пахнет экспедицией!
 — Мы проданы дону Ремиго Валдецу.
 — Моему старинному другу, управляющему таможней, — сказал весело капитан, — хорошо же, мы посмотрим.
 — Не думаете ли вы вступить с ним в бой?
 — Да! А неужели вы полагаете, что я дозволю зашвартовать себя?
 — Я этого не говорю; но вы могли бы уйти, на «Искуплении» восемь коронад и прицельная пушка на носу.
 — Ну что это для меня? — ответил капитан, пожимая плечами. — У «Целомудренной Сусанны» есть клюв и когти, дон Маркос, и да хранит нас Бог! Ежели нас атакуют, мы станем защищаться; к черту гвадалупцев [3] ; говорю это не в обиду вам, и за ваше здоровье, также за здоровье вашего друга, дон Маркос.
 Стаканы вновь были выпиты и налиты для последнего тоста; потом капитан и его гости вышли из каюты.
 Начинало уже рассветать; на темном небе потухали одна за другой звездочки, на горизонте показывалась уже беловатая полоса, предвещавшая рассвет; на далекой полосе голубых волн ярко-красный отблеск, предвозвестник солнечного восхода, предвещал, что это светило вскоре появится и согреет природу своими живительными и величественными лучами.
 В это время сквозь густое облако тумана, которое скрывало его, стал мало-помалу показываться легкий бриг, и наконец он появился на расстоянии не более четырех узлов с наветренной стороны от «Целомудренной Сусанны».
 Это был прекрасный корабль, легкий и быстрый на ходу, с красивым и стройным кузовом, с высокими мачтами, кокетливо наклоненными к корме; его оснастка была в прекрасном порядке и хорошо осмолена, его паруса были хорошо зарифлены, к тому же грозные жерла восьми небольших коронад, которые выглядывали с правого и с левого борта, и длинная восемнадцатифунтовая пушка, стоявшая в носу, означали даже и тогда, когда на большой мачте не висело сигнального фонаря, что это судно было крейсерское, назначенное для наблюдения берегов.
 Ветер был такой легкий, что бриг едва подвигался вперед…
 — Это, действительно, «Искупление», — весело сказал капитан. — Что ему надо?
 При этом странном восклицании лица, стоявшие близ капитана, не могли удержаться от смеха.
 — Слушайте, господин Гурсо, — продолжал капитан, — прикажите продолжать нагрузку слитков; но так как все знают, что может произойти, то прикажите зарядить пушки и вынести ружья на палубу; сколько людей останется у нас наверху?
 — Тридцать пять человек, капитан, потому что пятнадцать человек съехало на берег в шлюпке и в большой лодке.
 — Это верно. Скажите же, дон Маркос, не знаете ли вы, велик ли экипаж на «Искуплении»?
 — Семьдесят человек, капитан.
 — Это значит — только вдвое против нашего. Дело уладится. Вы останетесь ли на судне?
 — Конечно, ежели вы пожелаете этого.
 — Я очень буду рад. Сколько привели с собою людей?
 — Пятнадцать отважных молодцов.
 — Такое же именно количество матросов я послал на работу. Видите, все прекрасно улаживается.
 — Господин Гурсо, когда все слитки будут свезены на борт, вы зашвартуете шлюпку дона Маркоса у кормы. Вот это так дело. Юнга, принеси бутылку: не мешает выпить водки. Господин Гурсо, прикажите раздать порции водки экипажу; это ободрит их.
 Эти различные приказания, отдаваемые с быстротой, свойственной капитану, были мгновенно выполнены.
 — Я боюсь только одного, — продолжал капитан, — что ветер не скоро подымется; при попутном ветре я задал бы гонку моему любезному собрату, капитану Ортега.
 — В этом отношении вы можете быть покойны, капитан Гишар, — ответил дон Маркос, протягивая руку к Петатланскому церро. — Видите ли вы это круглое облако над горою? Не пройдет и часу, как засвежеет такой ветер, какого вы только можете пожелать.
 — Дай Бог, друг мой, — сказал капитан, — тогда все пойдет прекрасно; меня только тревожат мои бедные матросы, которые съехали на берег; но я придумаю средство, чтобы они возвратились на борт.
 Вдруг бриг принял воинственную осанку; множество сабель, пистолетов, ружей, топоров и пик были разложены у мачты; матросы расхаживали с необыкновенным воодушевлением. Храбрые люди давно уже знали своего капитана, они знали, что эти приготовления были сделаны не для одного виду и что они вскоре сцепятся с красивым бригом, который так небрежно подходил к ним.
 Подобно всем галлам, капитан Гишар был готов драться во всякое время; запах пороха был приятно упоителен для него, и как только он находил случай подраться, он не упускал его, опасаясь, что не скоро ему представится к этому новый случай.
 В этот раз, кроме его задорного и злобного расположения, капитан имел серьезный мотив подраться с капитаном Ортега, так как капитан Ортега, которому мексиканское правительство поручило наблюдение за берегами для ограничения контрабанды, несколько раз преследовал «Целомудренную Сусанну», всеми средствами препятствовал ее торговле и причинял ей значительные убытки.
 Но между тем до настоящего дня никогда «Искупление» и «Целомудренная Сусанна» не сходились так близко.
 Как будто по безмолвному соглашению оба суда, казалось, постоянно избегали стычки, последствия которой могли быть весьма серьезными; поэтому они показывали вид, будто бы избегали встречи, и ограничивались при своих неоднократных встречах на берегах легкими перестрелками на суше или на лодках.
 В этот раз капитан Гишар решился сразиться с этим беспокойным наблюдателем, который упорно преследовал его и не дозволял ему мирно заниматься своей торговлей.
 Между тем ненависть или скорее соперничество, существовавшее между ним и капитаном Ортега, не помешало французу узнать качества «Искупления», напротив, он отдавал ему полную справедливость и восхищался с наивной откровенностью моряка, как необыкновенным судном.
 — Клянусь! — сказал он дону Маркосу. — Какое прелестное судно! Как бы мне хотелось им командовать. Как оно стройно, кокетливо и красиво. Оно построено в Бордо, Марселе или Нанте; там только могут строить такие кузовы как этот. Какая разница между ними и этими тяжелыми английскими и голландскими байдарами! Я очень люблю «Целомудренную Сусанну», но клянусь, ежели я когда-нибудь захвачу «Искупление», тогда никто не догонит меня.
 Дон Маркос и дон Альбино слушали с улыбкой эти слова, которые капитан обращал более к себе, чем к своим гостям, и в которых он невольно, как это случается всегда, когда в увлечении громко высказывают свои мысли, высказывал свои проекты в случае стычки, к несчастью весьма вероятной, с «Искуплением».
 Ветер все более и более свежел, паруса мексиканского брига наполнялись слегка; его курс становился шибче, он быстро подходил к контрабандному судну.
 Вдруг на горизонте появилось солнце, и в это же время бриг выбросил мексиканский флаг и сделал выстрел.
 — Хорошо! — сказал капитан Гишар. — Он решился сказать нам свое настоящее решение.
 — Капитан, какой прикажете поднять флаг? — спросил шкипер Гурсо.
 — Поднимите французский флаг! — крикнул капитан. — Покажем этим неучам, что мы не боимся их, и, подняв флаг, сделайте выстрел, для того чтобы показать им, что и у нас есть порох.
 Почти вслед за этим приказанием широкий трехцветный флаг взвился на мачте брига и раздался одновременно выстрел из пушки, глухо пронесшийся над волнами.
 Вызов был принят.
 «Искупление» все подвигался вперед. «Целомудренная Сусанна» все еще лежала в дрейфе, матросы спокойно перевезли последние слитки плята пина, даже не взглянув ни разу на судно, нарушавшее их коммерческие операции.
 Прошло с четверть часа; в это время во взаимном положении обоих судов не произошло никакой значительной перемены; бриг мексиканский вышел на наветренную сторону и лег в бейдевинд.
 Таким образом, оба судна неподвижно стояли один против другого.
 По маневру мексиканского судна можно было легко заключить, что ежели капитан его не струсил, то во всяком случае пришел в нерешительность при виде гордого хладнокровия своего противника.
 Контрабандисты весело следили за всеми движениями крейсера.
 Наконец показалось, что корабль решился на что-то: была спущена лодка, и несколько человек сошло в нее. Эти люди были вооружены саблями и ружьями.
 Лодка отчалила и направилась к «Целомудренной Сусанне».
 Капитан навел свою подзорную трубу на эту лодку, улыбнулся и, обратившись к своему лейтенанту, дал распоряжение:
 — Господин Гурсо, закройте груды оружия, которые лежат под мачтой; не надо показывать мексиканцам, что мы приготовились к бою; пусть приготовят трап для того, чтобы подать его прибывающим гостям.
 Отдавши эти приказания, капитан ушел на корму.
 — Право, они сошли с ума, — сказал он дону Маркосу. — Знаете ли вы, кто едет к нам?
 — Сознаюсь вам в том, что я не узнал их, — ответил тот.
 — Ни более ни менее как почтенный капитан Ортега и его достойный аколит, дон Ремиго де Вальдец, управляющий таможней.
 — Не может быть! — воскликнул дон Маркос.
 — Ничего не может быть вернее, вы сами увидите это. Эй! — крикнул он лейтенанту. — Пропустите на борт одних только офицеров, понимаете ли вы, господин Гурсо?
 — Слушаю, капитан, — ответил старый моряк.
 Француз взглянул на подплывшую лодку.
 — Они пристают, — сказал он. — Господа, сойдите под палубу; надо, чтобы они не видели вас. Позвольте мне принять наших гостей; когда наступит время вашего появления, я предупрежу вас.
 Дон Маркос и дон Альбино не возражали против этого; признавая всю справедливость этого решения и пожав руку капитану, они спустились в помещение матросов, в котором собрались и прочие мексиканские контрабандисты.
 На палубе остался только один капитан и половина экипажа брига.
 Моряки, казалось, сильно были заняты оснасткой, которой они притворно занимались самым миролюбивым манером.
 Наконец мексиканская лодка пристала к бригу.
 Это была большая лодка, на носу которой стояла каменометница; ее экипаж состоял из двенадцати гребцов, вооруженных саблями и ружьями.
 Двое мужчин в мундирах сидели на корме.
 Господин Гурсо, увидав лодку, готовую пристать к борту брига, наклонился:
 — Сеньоры, мне приказано пропустить на борт только одних офицеров.
 Один из двух мужчин, о которых мы уже сказали, высокий, с угловатыми манерами и косыми глазами, сказал потихоньку что-то своим матросам и обратился потом к лейтенанту:
 — Хорошо, милостивый государь, взойдут только одни офицеры.
 Господин Гурсо спустил трап, не отвечая, оба офицера взошли по нему, и через несколько секунд они были уже на палубе.
 — Я желаю переговорить с командиром этого судна, — сказал офицер, начавший уже разговор, и это был не кто иной, как капитан Ортега.
 — Командир у себя в каюте, — ответил господин Гурсо, — я буду иметь честь провести вас к нему.
 Капитан Ортега, осмотрев всю палубу и не открыв ничего подозрительного — так хорошо были приняты контрабандистами все меры предосторожности, сказал:
 — Пойдемте.
 — О ком я должен доложить? — спросил невозмутимо господин Гурсо.
 — Доложите о капитане Ортеге, командире брига мексиканской конфедерации «Искупление», и о сеньоре доне Ремиго Вальдеце, управляющем таможней.




 Глава VII
 Капитан Гишар


 Капитан Гишар воспользовался несколькими минутами, которыми он мог располагать; в то время когда мексиканцы, после доклада господина Гурсо, вошли в каюту, они застали его наклонившимся над картой, разложенной перед ним и, по-видимому, сильно занятым рассматриванием ее.
 Когда ему доложили, он быстро выпрямился и, поклонившись обоим офицерам, с улыбкою сказал:
 — Милости просим, господа, какому счастливому случаю обязан я вашим приятным посещением?
 Оба мексиканца с изумлением переглянулись; они были озадачены этим радушным приемом.
 — Милостивый государь, — ответил капитан Ортега, — мое имя, так же как и имя этого господина, мне кажется, должны бы разъяснить вам, чем мотивируется наше посещение.
 — Нисколько, господа, уверяю вас, — продолжал марселец как можно ласковее. — Потрудитесь сесть, вам подадут закуску, — добавил он, дернув сонетку.
 Появился господин Гурсо; капитан Гишар сказал ему несколько слов по-провансальски; этого языка, к своему несчастью, мексиканцы не понимали.
 — Извините, капитан, — сказал дон Ремиго, маленький толстяк с прыщеватым лицом, — мне кажется, что мы не понимаем друг друга.
 — Что это значит, милостивый государь? — спросил у него марселец, спокойно свертывая свою карту.
 — Потому что, по-видимому, — продолжал управляющий, — вы принимаете нас за друзей, которые делают вам визит.
 — Не враги ли вы?.. — ответил насмешливо капитан.
 Юнга принес стаканы и бутылки. Француз спокойно налил стаканы.
 — Рекомендую вам эту водку, господа, — сказал он. — Это настоящий старый коньяк. Имею честь пить за ваше здоровье.
 — Приступим к делу, милостивый государь, — сказал капитан Ортега, отталкивая стакан, который ему подавал марселец, — мы прибыли к вам не для обмена комплиментов.
 — А зачем же вы пожаловали сюда, господа? — ответил капитан, гордо выпрямляясь.
 — Мы прибыли сюда для осмотра вашего корабля.
 — Для осмотра моего корабля! — возразил со смехом марселец. — Ну полно шутить, господа, лучше выпьем.
 — Капитан Гишар, — сказал мексиканский офицер гордо, — напрасно вы стараетесь провести нас: вы контрабандист, даже в эту ночь вы не только получили контрабандный товар, но и свезли его.
 — Вы так полагаете, командующий? — спросил он насмешливо.
 — Мы получили достоверные сведения; вам нечего более притворяться, контрабандная шлюпка, с которой экипаж и теперь еще на вашем борту, пришвартована к корме; это поличное.
 Капитан Гишар для успокоения себя попивал из стакана коньяк.
 — Вы напрасно отказались от этой водки, честное слово, она превосходная.
 Мексиканский офицер гневно топнул ногой.
 — О!.. — воскликнул он, сжимая кулаки. — Вы просто насмехаетесь над нами.
 — Пардье, — ответил капитан, — долго же вы этого не замечали.
 Ответ был жесток. Капитан Ортега проглотил его и побледнел от бешенства.
 — Капитан! — крикнул он, хватаясь за свою шпагу. — Я объявляю ваш корабль военнопленным.
 — Каково!.. — сказал капитан, не переставая смеяться. — Так ex abrupto, без предварения вы берете меня в плен?
 — Да, милостивый государь, — ответил командующий с трагическим жестом.
 — Боже мой! Какие забияки эти мексиканцы! — сказал капитан, пожимая плечами с состраданием. — Знаете ли вы, кто теперь в плену, почтенный командир? Это вы и этот господин! Вы как глупцы — глупо бросились в расставленные мною сети. Разве вы не знаете, что между Францией и Мексикой возгорелась война? Здесь нет более контрабандистов; вы находитесь на французском судне, капитан которого не только вас берет в плен, но и через четверть часа овладеет вашим бригом. Ежели за это время ваш бриг не сдастся, вы будете повешены, господа, клянусь вам честью. Ко мне все остальные!
 Дверь в каюту немедленно отворилась, и не успели еще мексиканские офицеры осмотреться, как они были обезоружены и выведены на палубу.
 «Целомудренная Сусанна» была под парусами, она далеко оставила уже за собой мексиканский бриг, все еще лежавший в дрейфе, экипаж которого был весьма изумлен странным маневром французского судна.
 Мексиканская лодка, швартов которой нечаянно развязался, тащилась на буксире за бригом.
 Капитан Ортега тотчас же понял, в каком неприятном положении оказался он.
 Что же касается до дона Ремиго Вальдеца, не очень храброго от природы, то он считал уже себя почти что повешенным.
 Капитан Ортега держался лучше и не обнаруживал своего испуга, а только размышлял о том, чем разрешится его ошибка.
 Мы должны пояснить в нескольких словах, как капитан Ортега отважился отправиться таким образом на борт судна и отдаться в руки человека, характер которого он прекрасно знал.
 Тайну экспедиции контрабандистов продал, конечно, за деньги дону Ремиго Вальдецу перебежчик.
 Управляющий таможнями тотчас же условился с капитаном Ортегой, чтобы не только захватить товар, свезенный на французское судно, товар на громадную сумму, но и овладеть бригом, чтобы этим освободить мексиканские берега от отважного контрабандиста, который долгое время эксплуатировал их.
 Вследствие этого была устроена засада в то время, когда французы производили перевозку, и именно в то самое время, когда их лодка подходила к берегу, она внезапно была окружена таможенными и весь экипаж был взят в плен без выстрела, потому что атака была произведена быстро и французы, застигнутые врасплох, не успели взяться за оружие.
 По условиям, заключенным между ним и его поручителями, капитан Гишар принял на себя ответственность за целость товаров, которые он должен был провезти тайно. Потеря товара означала для капитана Гишара разорение; кроме того, надо сказать, что у таможенников было пятнадцать человек аманатов, которые обеспечивали жизнь капитана Ортега и дона Ремиго Вальдеца в случае, ежели бы капитан Гишар не согласился сдать свой бриг и задумал задержать на нем мексиканских офицеров.
 Итак, меры предосторожности прекрасно были приняты командующим, и как ни отважна была та выходка, которую он сделал, но в ней не было ничего необыкновенного.
 С другой стороны, несмотря на выказываемое спокойствие, капитан Гишар совершенно не был так покоен на счет своей лодки и бывшего на нем груза; поэтому, притворяясь тем, что он был готов дать отпор, он решился не доводить дела до крайности.
 Следовательно, положение мексиканских офицеров не было так отчаянно, следовало только поступать осмотрительно.
 А между тем, по правде, ежели бы капитан Ортега знал, что ему придется ведаться с таким отважным человеком, каким был храбрый марселец, то он не рискнул бы так необдуманно отправиться к нему на борт.
 — Все наверх! — скомандовал капитан Гишар. — Мы переменим галс. Господин Гурсо, прикажите приготовить два швартова.
 При этой команде, произнесенной с такой холодностью, по пленным пробежала дрожь. Эти снасти очевидно предназначались для того, чтобы отправить их в вечность.
 Капитан Ортега сделал несколько шагов для того, чтобы подойти к марсельцу.
 — Вы хотите переменить галс, капитан? — сказал он ему вкрадчиво.
 — Да, — возразил тот насмешливо, — разве это беспокоит вас?
 — Нисколько, капитан.
 — Мне хотелось бы подойти к вашему бригу, который слишком отстал позади, хотя он наконец решился следовать за нами.
 — Как вам угодно, капитан; но только прежде чем вы прикажете этот маневр, мне хотелось бы сказать вам несколько слов.
 — Я согласен, любезный господин, говорите, я слушаю вас.
 — Извините, но мне кажется, что нам было бы удобнее в вашей каюте, чем здесь.
 — О, не хотите ли вы исповедаться? — спросил он и громко захохотал.
 От этой грубой шутки по телу бедного управляющего пробежала нервная дрожь; офицер же не смутился.
 — Может быть, — ответил он с хитрой улыбкой.
 Капитан, казалось, раздумывал.
 — Пойдемте, — сказал он наконец.
 И сошедши со шканцев, он направился к своей каюте, куда за ним последовали его пленные.
 — Садитесь, и поговорим, — продолжал он, затворяя дверь. — Что хотите вы сказать мне?
 — Я хочу сделать вам предложение, капитан, — ответил ему мексиканец.
 — Хо, хо!.. — произнес капитан. — Предложение; оно должно быть очень выгодным, чтобы я принял его. Но все равно, расскажите; ничто так не усиливает жажду, как разговор; согласны ли вы с этим мнением?
 — Вполне, — ответил офицер, подавая свой стакан, который француз налил до края.
 — Теперь рассказывайте, я слушаю вас, — сказал капитан.
 — Сеньор Гишар, — продолжал мексиканец, — прежде всего позвольте мне искренно извиниться перед вами. Я не знал вас; теперь я вижу, что вы, действительно, храбрый и отважный капитан.
 — Да, да, — ответил тот, улыбаясь, — я пользуюсь этой репутацией на берегу; но продолжайте, пожалуйста, и прямо к делу.
 — Дело вот в чем: какой выкуп требуете вы за возвращение нам свободы? — произнес он отчетливо.
 — Гм! — произнес капитан, почесав за ухом. — Сознаюсь вам, что я не вижу никакой надобности возвращать вам свободу; так как вы в моих руках, то я предпочитаю оставить вас у себя; вы меня сильно мучили в последнее время, любезный господин.
 — Боже мой, это потому, что мы не были знакомы, вот и все; не понимали друг друга, знаете ли вы…
 — Знаю, знаю, — перебил он, — но почему же вы желаете изменить настоящее положение?
 — Это не я, — с живостью произнес офицер.
 — Но тут и вы участвовали; между тем, мне кажется, что десять процентов, которые я предлагал вам, составляли порядочную сумму, и вам следовало бы принять ее.
 — Конечно, это было бы прекрасно; дон Ремиго сказал мне только о пяти, и вы согласитесь со мною…
 — О, дон Ремиго! — воскликнул капитан. — Так вы, таким образом, обманываете вашего товарища!
 — Но… — пролепетал управляющий.
 — Молчите, милостивый государь, — сказал грубо офицер, — вы поступили бесчестно!
 Бедный управляющий склонил покорно голову перед гневным взором офицера. Офицер продолжал:
 — Ну, постараемся понять друг друга; я возвращу вам людей ваших и ваши товары, которые я захватил.
 — Вот как! — произнес капитан, с гневом закусывая губы. — Вы захватили мою лодку?
 — Боже мой, да, — сказал он просто.
 — Далее? — продолжал капитан.
 — Как далее? — воскликнул он с притворным удивлением.
 — Да, этот выкуп я нахожу довольно скудным вместе с бригом вашим.
 — Но он еще не взят.
 — Нет, но его возьмут через час.
 Эти слова были произнесены жестким и до того сухим голосом, который не допускал комментарий. Капитан встал.
 — Допустим, что вы возьмете бриг, — продолжал офицер.
 — Я непременно возьму его, — сказал он отчетливо.
 — Хорошо. Вы возьмете его, и что же вы сделаете с ним?
 — Слушайте, — сказал капитан, садясь опять, — о делах надо говорить серьезно, не правда ли? Я не более как негоциант, и для меня желательнее всего заключить с вами условие: мои условия будут не тяжелы; вы можете согласиться или не согласиться на них, это ваше дело.
 — Ну расскажите их, — сказали оба пленника с некоторой надеждой.
 — Вот они: во-первых, вы возвратите мне мою лодку, моих людей и мой товар.
 — Хорошо, — сказали они.
 — В этот раз товары будут перевезены сухим путем франко.
 — Принимаем.
 — Всякий раз, когда я буду нагружать или разгружать товары на этом берегу, я буду платить вам постоянную пошлину по семи процентов на вас обоих.
 — Вы обещали десять.
 — Может быть, но теперь более семи я не дам.
 — Хорошо; мы принимаем.
 — Вот бумага, перья, чернила; вы сейчас же составите мне двойной контракт, в котором должны быть упомянуты все условия и который будет подписан обоими вами.
 — К чему этот письменный контракт?
 — Для того чтобы вас повесили, ежели вы вздумаете обмануть меня, — сказал он грубо.
 — Боже, что за мысль! — воскликнули они.
 — Принимаете ли вы?
 — Хорошо, пишите.
 Они тотчас же приступили к делу; когда они окончили, капитан внимательно прочел контракт, тщательно обдумал каждое выражение, потом он сложил оба контракта и положил их к себе в карман.
 — Все ли? — спросил капитан Ортега.
 — Нет еще, — возразил он, — я хочу узнать еще имя того человека, который изменил нам.
 — Это относится к дону Ремиго.
 — Он называется дон Стефано Лобо, — сказал глухо управляющий.
 — Благодарю вас, господа, вы свободны, то есть то, что вас сейчас же свезут на берег и вы сдадите мою лодку доверенному от меня человеку, который отправится с вами.
 — А кто же отправится с нами? — спросил офицер.
 — Вы узнаете его, — ответил лукаво капитан, дернув за сонетку, — это дон Маркос.
 Капитан Ортега побледнел как полотно; он вынужден был опереться о перегородку каюты, для того чтобы не упасть навзничь, но, тотчас оправившись, сказал глухим голосом:
 — Хорошо.
 Вошел господин Гурсо.
 — Возвратите им их шпаги; они свободны. Спустите лодку мексиканцев и свезите их на берег. Господа, я оставлю вас на некоторое время.
 Он вышел из каюты и приказал юнге позвать дона Маркоса.
 Тот тотчас же явился.
 Капитан передал ему в нескольких словах все, что происходило в каюте, и передал ему двойной контракт.
 — Вот вам пропускная, — добавил он, — действуйте как вам заблагорассудится. Я сделал все, что от меня зависело, остальное относится к вашей компетентности.
 — Благодарю вас от души, — произнес дон Маркос, — благодарю; вы дарите мне теперь более чем жизнь, это мщение.
 — Будьте благоразумны, мой друг, не забывайте того, что меня не будет с вами для того, чтобы помочь вам.
 Дон Маркос отвел его в сторону, и они беседовали несколько минут с воодушевлением.
 — Хорошо, — сказал наконец капитан Гишар, — так как вы требуете этого.
 — Я вас прошу, мой друг, — ответил дон Маркос.
 — Это дело решенное.
 — Капитан, — сказал, приближаясь, господин Гурсо, — все готово.
 — Поднимитесь на мачту и подайте сигнал, чтобы лодка брига подошла; вы, мой друг, — добавил он, обращаясь к дону Маркосу, — сойдите в вашу лодку, и до свидания; через час я пришлю к вам моих экс-пленников. Хе! Хе!.. — произнес он, потирая руки. — Мне кажется, что теперь они в наших руках.
 И, вновь пожав руку своего друга, он возвратился в каюту.
 — Господа, — сказал он, обращаясь к мексиканцам, — ежели вы хотите съехать на берег, то вас ожидают.
 — Хорошо, любезный капитан, мы готовы, — ответил командир.
 — Я приказал спустить вашу лодку; я предполагал, что вы дадите некоторые поручения вашему экипажу.
 — Благодарю вас, капитан; мне, действительно, нужно отдать некоторые приказания.
 Разговаривая, они вышли на палубу. Капитан наклонился над бортом.
 — Вот и лодка спущена, — сказал он, — господин Гурсо, позовите патрона, командир желает переговорить с ним.
 Капитан Ортега закусил себе губы, сознавая, что его намерения угадали, он поневоле вынужден был действовать откровенно; казалось, что марселец угадывал сокровеннейшие его мысли.
 По знаку господина Гурсо патрон взошел на палубу.
 — Лопец, — сказал ему его командир, — возвратитесь на бриг, дело, не терпящее отлагательства, вынуждает меня отправиться на берег; капитан Гишар дает мне лодку, и поэтому вы мне не нужны более. Скажите лейтенанту, чтобы он возвратился на Сигвантанейоский рейд; он может прибыть туда в два часа; сегодня вечером, на закате солнца, съезжайте ко мне на берег, поняли ли вы меня?
 — Понял, командир, — отвечал патрон.
 — Прекрасно! Вы можете отправиться.
 Патрон поклонился и сошел в лодку, которая тотчас же отчалила и направилась к «Искуплению».
 — Теперь, мой любезный командир, — сказал капитан, — не потрудитесь ли вы и управляющий таможней перейти на правую сторону, там вас ожидает лодка.
 — Прощайте, капитан, я никогда не забуду вашего очаровательного гостеприимства, — сказал мексиканский офицер с горькой улыбкой.
 — До свидания и без злобы, мой любезный командир; я надеюсь, что отныне между нами не произойдет никакого недоразумения и мы постоянно будем находиться в хороших отношениях.
 Простившись так насмешливо, эти трое людей расстались.
 Оба офицера сошли в лодку контрабандиста, которая оттолкнулась и поплыла на веслах к земле.
 Бриг поставил свои паруса, выплыл в открытое море и вскоре виделся только как точка, почти незаметная на горизонте.
 Дон Ремиго Вальдец и капитан Ортега молчаливо сидели на корме лодки; во все время переезда, в продолжение более трех часов, они не произнесли ни одного слова.
 Контрабандисты пели и гребли дружно.




 Глава VIII
 Визит


 Марцелия невидимо присутствовала при отъезде дона Маркоса и дона Альбино в их ночную экспедицию: бедная девушка была сильно испугана при виде того, как обожаемый ею человек помчался во мраке вместе с человеком, к которому она питала инстинктивное отвращение и которого она, — несмотря на заботы, которыми он окружал ее, и почтительную и преданную дружбу, которую он не переставал свидетельствовать, — почитала врагом тем более опасным, что он прикрывал ненависть, которую она предполагала в нем к себе, самой очаровательной наружностью.
 Когда дон Маркос оставался с ней в доме, когда его глаза устремлялись на ее бледное и прекрасное лицо, когда она слышала его голос, произносивший серьезные и симпатичные речи, она чувствовала, что в ее душу проскальзывало сомнение; она начинала задумываться о том, мог ли этот человек столь благородной наружности, с такими честными манерами, поведение которого в отношении к ней самой никогда не изменялось и который, наконец, заменил ей отца и воспитал ее с таким самоотвержением и такой истинной нежностью, быть действительным убийцей ее отца и не был ли он, напротив, невинной жертвой низкой клеветы.
 Но как только она оставалась одна, как только она переставала подчиняться его неотразимому влиянию, которое на нее производил этот странный человек, она чувствовала, как возвращались к ней все ее подозрения и как сомнения овладевали ею сильнее прежнего; она не забывала, что первые рассказы об этой ужасной катастрофе она слышала от преданного друга ее несчастного отца, который, рассказывая ей об этом, не имел другой цели, как только предостеречь ее; тогда дон Маркос пугал ее, и она молила Бога об освобождении от этого чудовища, жертвою которого она почитала себя.
 Молодая девушка провела всю эту ночь в лихорадочной бессоннице, во время которой ей представлялись фантомы и зловещие видения; она слушала с нервными содроганиями печальные завывания ветра в ветвях дерев и глухой рокот моря.
 Едва скользнули первые лучи восходящего солнца, как она встала с постели и грустно и задумчиво остановилась у окна своей комнаты, предоставляя свои густые и роскошные волосы на произвол утреннего ветерка и с удовольствием вдыхала в себя морской воздух.
 Между тем время уходило, а Марцелия не замечала возвращения тех, или, скорее, того, кого она поджидала; ее беспокойство все более и более возрастало; ее сердце сжималось под тяжестью необъяснимой тоски: у нее было предчувствие о каком-то несчастье.
 Она безучастно смотрела на море, по которому скользило множество пирог, нагруженных людьми, занимающимися ловлей жемчуга, которые удалялись, распевая веселые песни, едва слышно долетавшие до ее слуха на крыльях ветерка.
 Вдруг она вздрогнула, и ее взор устремился в тот пункт горизонта, где показался корабль.
 — «Искупление», — шепнула она.
 Корабль медленно вошел в порт, бросил якорь и убрал свои паруса.
 — Мне необходимо видеться с капитаном, — сказала она. — Памятью моей матери я умолю его наконец объясниться!
 В это самое время невдалеке раздался галоп нескольких лошадей. Линдо весело залаял, и один из индейских пеонов постучался в дверь комнаты молодой девушки.
 — Нинья! Нинья! — закричал он. — Идите скорее, вот он.
 — Кто? — спросила она, спеша отворить.
 — Капитан, — ответил пеон.
 Она выбежала в первую залу.
 — Капитан Ортега! — вскрикнула она. — Где он?
 — Это, действительно, капитан, милая барышня, — сказал кавалерист, который в это же время вошел, — но не тот, которого вы ожидали.
 — Капитан Гишар! — сказала она с изумлением.
 — Действительно, так, — весело отвечал марселец, лаская собаку. — Здравствуйте, сеньорита, как вы поживаете? Представляю вам господина Гурсо, моего лейтенанта, человека почтенного, у которого есть только один недостаток — он всегда томится жаждой; сознаюсь вам, что в настоящем случае меня так же, как и его, томит жажда.
 — Добрый капитан Гишар, — притворно-любезно произнесла молодая девушка. — Я очень рада, и мне приятно видеть вас. Милости просим вас и вашего друга. Не хотите ли подкрепиться?
 — Я сознаюсь вам, сеньорита, что это будет сделано с удовольствием; я пришел издалека и наглотался пыли, не правда ли, господин Гурсо?
 — Это правда, капитан, мы наглотались ее очень много, — ответил лейтенант.
 Молодая девушка деятельно занялась подаванием обоим морякам всего, что им было нужно для утоления жажды; потом, когда она увидала, что они удобно уселись за стол, а налитые стаканы стояли перед ними, она продолжала разговор.
 — Какой счастливый случай привел вас сюда, добрейший капитан? — спросила она у него.
 — Это не случай, сеньорита, — ответил он, подымая свой стакан, — напротив, я нарочно пришел сюда. За ваше здоровье!
 — И за ваше, капитан!
 — Гм! — произнес он, ставя свой стакан. — Этот пюльк хорош; но он не крепок; я смешаю его с рефино, это придаст ему крепость. Кстати, у меня там на дворе семь или восемь из моих моржей; не можете ли вы дать им чего-нибудь подкрепиться?..
 — Им уже дали все необходимое.
 — Благодать Божия! — сказал капитан. — Итак, что вы сказали, сеньорита?
 — Но я ничего не сказала; напротив того, это вы говорили.
 — Правда, я припоминаю.
 — Не видали ли вы в эту ночь дона Маркоса, добрейший капитан?
 — Не более трех часов как я расстался с ним, он даже назначил мне сегодня с ним свидание.
 — Ах! — сказала она. — Вы его видели?
 — Конечно, — сказал он насмешливо, — мы даже долго разговаривали.
 — И… он был один?
 — Как один? Напротив, с ним было двенадцать отчаянных сорванцов.
 — Нет, я хочу сказать: не было ли незнакомца, который сопровождал его?
 — Что касается до этого, то с ним я не видал никого.
 Молодая девушка заметно побледнела.
 — Он, — невозмутимо продолжал капитан, — представил мне только одного из своих друзей, очаровательного молодого человека, который мне очень понравился: мне кажется, его зовут дон Альбино
 — Ах! — сказала молодая девушка, свободнее вздохнув. — Ах! Он был с ним?
 — Ну да! Потому что он привел его с собой; наконец, сеньорита, вы должны узнать мотив моего визита, я прибыл за вами.
 — За мной, капитан? С тем, чтобы отвезти? Но куда? Вы знаете, что я не могу отлучаться во время отсутствия дона Маркоса.
 — В этом-то именно заключается и вся суть дела; вы должны немедленно отправиться к нему.
 — Я должна отправиться к нему? — спросила она с удивлением. — Для чего?
 — Что касается до этого, то сколько бы вы не добивались, сеньорита, ответа я не знаю; но ежели вы согласитесь доставить мне честь и последуете за мной, то я предполагаю, что вы скоро узнаете причину. Дон Маркос всегда поступает осторожно.
 — Далек ли наш путь, капитан?
 — С одно лье; но никак не более полутора лье. Мне назначено свидание с доном Маркосом в шанареле пунты де Кабра; видите, это не более как прогулка. Теперь, ежели доверяете мне и примете мой эскорт, я к вашим услугам.
 Молодая девушка задумалась.
 — Хорошо, — сказала она, — я прошу у вас несколько минут для того, чтобы приготовиться.
 — Приготовьтесь, сеньорита. У нас есть время. Да, слушайте, ведь вы вспоминали капитана Ортегу? Вероятно, вы увидите также и его.
 Молодая девушка вопросительно взглянула на него; но он притворился, что не заметил это.
 — Идите, — сказал он, — сеньорита; господин Гурсо и я выпьем в ожидании вас.
 Донна Марцелия, задумавшись, вышла из залы. Капитан и лейтенант спокойно продолжали серьезную атаку на стоявшие перед ними бутылки.
 Едва прошло четверть часа, как появилась молодая девушка. Она была готова; оба моряка воспользовались этой четвертью часа и опорожнили бутылки.
 — Едем же!.. — сказал капитан. И они вышли.
 По знаку марсельца дюжина матросов, которых он привел с собой, сели на лошадей; все эти моряки были вооружены.
 Линдо вышел вместе со своей госпожой; когда он увидел, что она села на приготовленную для нее лошадь, он начал весело визжать и прыгать вокруг лошади, становился на задние лапы, ласкаясь к своей госпоже.
 Она хотела заставить его воротиться домой.
 — Ба! — сказал капитан. — Возьмите с собою эту добрую собаку; зачем ее запирать? Посмотрите, как ей хочется бежать за вами.
 — Ну, я согласна. Поедем, Линдо, и будь умен! — сказала донна Марцелия.
 Собака радостно зарычала и пустилась как стрела; всадники помчались галопом.




 Глава IX
 Линдо


 Лодка контрабандистов, быстро гонимая двенадцатью гребцами, около половины девятого часов утра подошла к берегу и пристала с наветренной стороны мыса, довольно выдавшегося в море и называемого ля пунта де Кабра, в небольшой песчаной бухте, в которой уже другая лодка была вытащена на берег.
 Эта лодка была с «Целомудренной Сусанны». Мачты и весла были вынуты и валялись на песке; несколько таможенных часовых тщательно охраняли ее.
 Неподалеку в стороне группа моряков и контрабандистов, состоявших из тридцати человек, сидели кружком на песке; они курили и весело разговаривали между собой, по-видимому не обращая внимания на таможенных, пятьдесят человек которых наблюдали за ними под командой офицера, которого легко можно было узнать по золотому шитью и по шляпе, обложенной галуном, с плюмажем.
 Дюжина мулов, привязанных к кольям, стояла с нагнутыми головами над множеством кип, разложенных с некоторой симметрией и тщательно охраняемых двумя часовыми.
 Неожиданное прибытие контрабандной лодки произвело некоторое волнение между различными группами, о которых мы уже говорили, и подало повод ко множеству комментариев.
 Моряки вскоре узнали в прибывших своих друзей; только присутствия между ними командира крейсера и управляющего таможней они не могли понять.
 Со своей стороны, таможенные, которым, по разным причинам, новоприбывшие казались очень подозрительными, обменивались между собой тревожными взглядами и готовили на случай нападения оружие; но еще более чем моряки они были изумлены и не понимали причины присутствия двух офицеров среди контрабандистов. Вообще любопытство было сильно возбуждено между моряками и мексиканцами.
 По совету капитана Ортега дон Ремиго Вальдец приказал офицеру, которому было поручено напасть на контрабандистов и который оставался у ля пунта де Кабра впредь до нового приказа, тщательно наблюдать за пленными; командир крейсера, имевший свои проекты, приготовился на случай полюбовной сделки с капитаном Гишаром возвратить ему его товары; и как мы видели, успех увенчал его предусмотрительность.
 Едва втащили на песок нос лодки, как оба мексиканца выскочили на берег.
 К ним подбежал таможенный офицер.
 — Капитан, — с достоинством сказал дон Ремиго Вальдец, — мы были введены в обман ложными донесениями: эти честные моряки имеют все права; их патент, который я визировал, совершенно правилен. Благоволите же немедленно освободить их и отправить их товары туда, куда они укажут, прося у них извинения в этом недоразумении, которое, однако же, доказывает, с какой бдительностью и неподкупностью правительственные агенты умеют исполнять свои обязанности.
 После этой речи дон Ремиго обратился к дону Маркосу, который неподвижно и задумчиво стоял близ него.
 — Довольны ли вы, кабальеро? — спросил он у него.
 — Я благодарен вам от души за ваши честные речи, кабальеро, — ответил контрабандист чрезвычайно вежливо.
 По приказанию таможенного офицера французские моряки и контрабандисты были освобождены, оружие и товары возвращены и таможенные сели на лошадей.
 — Нагрузите мулов, — сказал дон Маркос.
 — Теперь могу ли я, сеньор, удалиться? — спросил дон Ремиго.
 — Я покорнейше прошу вас, сеньор, и сеньора Ортегу остаться еще на несколько минут.
 Эта просьба дона Маркоса была приказанием.
 Управляющий и капитан так поняли ее, и они не возражали. Между тем дон Ремиго встревожился; Ортега же был холоден и спокоен.
 Мулы были быстро нагружены.
 — Отправляйтесь! — сказал дон Маркос.
 И в то время когда Стефано хотел было удалиться с контрабандистами, которые эскортировали товары, дон Маркос ласково обратился к нему:
 — Извините, любезнейший дон Стефано, благоволите остаться, прошу вас; достаточно десяти человек.
 Лейтенант остановился; испуг его был заметен, несмотря на ласковые слова его начальника.
 Мулы тотчас же были отправлены, французские моряки, оставив трех часовых у лодок, смешались с контрабандистами.
 Таможенные все еще неподвижно стояли в нескольких шагах направо.
 Конечно, до настоящего момента все это происходило с полнейшей вежливостью между таможенными и контрабандистами; а между тем все они от первого до последнего чувствовали какое-то непонятное беспокойство. Несмотря на притворную любезность, бледное лицо и нахмуренные брови дона Маркоса для тех, которые знали его, были предвозвестниками бури.
 Дон Альбино без аффектации занял место близ Стефано Лобо и начал речь, которую контрабандист, отдадим ему эту справедливость, рассеянно слушал, потому что совесть его была не совсем чиста.
 — Извините меня, милостивый государь, — сказал капитан, выходя вдруг вперед. — Пусть вас сопровождает дон Ремиго Вальдец, это касается его; он может действовать как ему будет угодно; скажу прямо, что я прибыл сюда для выполнения заключенных условий; но теперь, так как все между нами улажено, то меня призывают другие обязанности и я не желаю оставаться более в вашем присутствии, как бы при этом оно ни было честно.
 Улыбка радости мелькнула на губах контрабандиста при этих словах.
 — Капитан Ортега, вы ошибаетесь, — тихо произнес он, — между нами не все еще окончено; я прошу вас остаться еще на несколько минут.
 — Ни минуты более, — ответил он грубо. — Я не знаю, на что вы намекаете, я не знаю вас.
 — Уверены ли вы в этом? — сказал контрабандист, пристально смотря на него.
 — Милостивый государь, — воскликнул с гневом капитан, — вы меня оскорбляете!
 — Я оскорбляю вас, а чем? Скажите! Не тем ли, что я хочу пробудить ваши воспоминания?
 Капитан побагровел; он зашатался, как будто бы им овладело головокружение.
 — Берегитесь! — закричал он глухим голосом.
 — Берегитесь вы сами, — сказал контрабандист, — я не дозволю вам убить себя!
 И он стал прямо против капитана, на которого смотрел с величайшим презрением.
 — Господа, господа, ради Бога! — закричал дон Ремиго. — Прекратите вашу ссору. Ради Бога, что это значит?
 — Что значит это? Вы узнаете, — возразил контрабандист. — Подойдите все, — добавил он с энергическим жестом, — подойдите, потому что необходимо, чтобы вы были свидетелями того, что здесь произойдет.
 Плотный круг немедленно образовался вокруг дона Маркоса; они предвидели все и хотели оставить за собой свободное поле.
 — Дон Стефано Лобо, — продолжал дон Маркос, — решились ли вы говорить?
 — Да, сеньор, — ответил покорно контрабандист.
 — Но помните, что я ожидаю от вас откровенной исповеди.
 — Я все скажу, сеньор, каковы бы ни были для меня последствия.
 — Говорите, мы слушаем вас.
 — Ну начинайте, — произнес презрительно капитан, — но что бы ни сказал этот негодяй, показания его не могут запятнать честного человека.
 — Но вы бесчестный человек, дон Люцио Ортега, — сердито крикнул дон Маркос, — вы убийца, и вот ваш соучастник.
 При этом грозном обвинении, так ясно высказанном, поднялась страшная суматоха, которую дон Маркос усмирил одним жестом.
 — Да, — продолжал он энергически, — настал час, и все должно наконец разъясниться. Двадцать лет уже возводят на меня ужасную клевету. Я безропотно страдал, я надеялся на Бога, я знал, что рано или поздно пробьет час мщения. Двадцать раз я преследовал по пятам убийцу и не мог изобличить его; теперь вот он, в моих руках, да исполнится правосудие. Говорите, Стефано, без опасения, говорите!
 — Ложь! Ложь! — крикнул с бешенством капитан. — Солдаты, ко мне! Стреляйте в этих негодяев! Бейте! Бейте их!
 — Стойте! — строго крикнул дон Ремиго таможенным, которые хотели было броситься на них. — Остановитесь! Я приказываю вам.
 Положение было критическое, стычка неизбежной: таможенные и контрабандисты приготовились к бою.
 Вдруг раздался быстрый галоп, и двенадцать всадников пронеслись между обоими партиями с быстротою урагана.
 Во главе новоприбывших галопировал капитан Гишар и донна Марцелия.
 — Наконец-то! — воскликнул дон Маркос с радостью, увидав молодую девушку.
 — Проклятие! — зарычал Ортега в пароксизме бешенства. Рванувшись из рук тех, которые удерживали его, он вынул шпагу и бросился на дона Маркоса; напав на него неожиданно, он пронзил ему грудь.
 — Ах! — воскликнула донна Марцелия с отчаянием. Подобно тигру бросилась на капитана ньюфаундлендская собака, схватила его за горло и опрокинула на песок.
 Все пришло в неописанный беспорядок. Друзья дона Маркоса бросились к нему на помощь. На капитана же собака напала с таким бешенством, что его долго не могли освободить от нее.
 — Говорите, говорите, Стефано! — закричали все присутствовавшие.
 — Ежели вы требуете этого, — сказал контрабандист. — Да простит мне Бог, дон Люсио Ортега убил дона Рафаеля. Он полюбил донну Антонию, его жену, и хотел увезти ее от него. Я находился в услужении у дона Рафаеля, я отпер Лючио дверь ранчо. Только по случаю неожиданного прибытия дона Маркоса не удались наши планы. Вот вам вся суть: клянусь вам и гваделупскою Богородицею и честью моей в раю.
 — Ох! — воскликнула донна Марцелия, соскакивая со своей лошади и подходя к дону Маркосу. — Извини, извини меня, мой отец!..
 Капитан встал. На него страшно было смотреть: он был ужасно обезображен в борьбе с собакой, кровь лилась из двух зиявших на его шее ран; он едва мог держаться на ногах, но в искаженных чертах его лица сияла зверская радость.
 — Да, — крикнул он пронзительно, — да, я любил Антонию, и я убил ее мужа; но умираю с удовольствием, потому что мой враг не переживет меня.
 — Гм… отвратительный мерзавец!.. — воскликнул марселец, и, выхватив из-за пояса пистолет, он раздробил ему голову.
 Негодяй зарычал подобно тигру, привскочил и повалился на песок замертво.
 А между тем таможенные и контрабандисты окружали дона Маркоса, которого бледная и заплаканная Марцелия поддерживала на руках.
 — Друзья мои, — сказал контрабандист слабым голосом, — я благодарю вас; теперь ваши заботы бесполезны, я чувствую, что я умру. Пожалуйста, отойдите.
 Все почтительно расступились.
 — Дон Альбино, где вы? — спросил он.
 — Я здесь, мой друг, — с грустью ответил молодой человек.
 — Боже мой, Боже мой! Отец мой! — сказала молодая девушка. — Извините меня, я была неблагодарной; вы были всегда ко мне таким добрым, таким любящим! О, вы не умрете, не может быть, чтобы вы умерли.
 — Я умираю, Марцелия, я это чувствую, мне осталось прожить только несколько минут. Дайте мне вашу руку, а вы вашу, Альбино; дети мои, будьте счастливы.
 — Нет, вы выздоровеете, батюшка; это необходимо! — Воскликнула огорченная девушка.
 Дон Маркос, сделав последнее усилие и наклонившись к ее уху, сказал чуть слышным голосом:
 — Марцелия, я люблю тебя!.. Видишь ты, почему мне следует умереть!
 И упав на свое изголовье, он скончался. Марцелия в обмороке упала в объятия Альбино.
 — Клянусь вам! — воскликнул Гишар. — Дон Маркос был добрый и великодушный человек.