---------------------------------------------


 Густав Эмар
 Закон Линча


 Враждебны, как нож и мясо.

    Арабская поговорка


 Homo homini lupus est 1 .

    Плавт



 ГЛАВА I. Эллен и дон Пабло


 Около трех часов дня одинокий всадник, одетый в мексиканский костюм, мчался галопом по берегу затерявшейся среди лесов реки, одного из притоков Рио-Хилы, капризные извивы которой заставляли его делать бесчисленные повороты то в одну, то в другую сторону.
 Этот человек, все время не отнимавший руки от оружия и зорко смотревший вперед, чтобы быть наготове при всякой случайности, и движениями, и голосом погонял свою лошадь, как бы торопясь достигнуть конечной цели своей поездки.
 Дул сильный ветер, но тем не менее стоял тяжелый зной. Кузнечики, укрывшиеся в траве и листьях, нестройно стрекотали; птицы медленно описывали в вышине большие круги, временами испуская резкие крики; медно-красного цвета облака то и дело заслоняли собой солнце, лучи которого были слабы и бледны. Одним словом, все предвещало сильную грозу.
 Но путешественник, по-видимому, не замечал ничего. Склонившись к шее своего скакуна и устремив взор вперед, мчался он все быстрее и быстрее и даже не обратил внимания на первые тяжелые капли дождя и отдаленные глухие раскаты грома.
 Между тем этот человек мог бы, если бы пожелал, легко укрыться в густой чаще столетних деревьев девственного леса, мимо которого он ехал уже больше часа, и переждать там в полной безопасности даже самый сильный ураган. Но, очевидно, что-нибудь важное увлекало его вперед, ибо он все погонял лошадь и даже не позаботился оправить свой серапе, чтобы прикрыть им плечи от дождя. При каждом порыве ветра, со свистом проносившегося над его головой, он только поднимал руку, чтобы крепче надвинуть шляпу, повторяя прерывающимся голосом:
 — Adelante! Adelante!  2 
 Река между тем все более сужалась, и наконец показалась сплошная непроходимая стена переплетающихся между собой кустарников и лиан, протянувшихся с одного берега на другой и скрывших реку.
 Достигнув этого места, всадник остановился.
 Он спешился, внимательно огляделся и, взяв лошадь под уздцы, отвел ее в кусты, совершенно скрывшие их обоих. Здесь он расседлал своего скакуна, чтобы тому удобнее было есть сочную траву, и привязал его длинным лассо к толстому пню, торчавшему из земли.
 — Оставайся здесь, Негро, — сказал он, слегка похлопав своего коня, — и не надо ржать, неприятель близко.
 Умное животное, казалось, понимало слова своего хозяина. Вытянув шею, оно терлось головой о его грудь.
 — Хорошо, хорошо, Негро, я скоро вернусь.
 Затем незнакомец вынул из седельной кобуры два пистолета, которые заткнул себе за пояс, вскинул на плечо карабин и большими шагами направился к реке. Не задумываясь, он углубился в кусты, окаймлявшие реку, и осторожно начал раздвигать ветви, то и дело преграждавшие ему путь.
 Достигнув воды, он на мгновение остановился, как бы прислушиваясь, нагнулся вперед, затем выпрямился и, прошептав: «Никого!.. Вперед!» — смело ступил на живой мост из переплетающихся лиан, протянувшийся с одного берега на другой. Мост заколыхался под ногами незнакомца, но тем не менее через несколько секунд тот был уже на другом берегу.
 Едва путник ступил на землю, как из чащи леса показалась девушка.
 — Наконец-то! — воскликнула она, быстро подбегая к нему. — А я уже боялась, что вы не придете, дон Пабло.
 — Эллен! — отвечал молодой человек, с любовью глядя на девушку. — Только смерть могла бы задержать меня.
 Это был дон Пабло Сарате, а молодая девушка — Эллен, дочь Красного Кедра.
 — Пойдемте, — проговорила девушка.
 Мексиканец последовал за нею.
 Так шли они несколько минут, не произнося ни слова.
 Выйдя из кустарников, окаймлявших реку, они увидели недалеко впереди жалкую одинокую хижину, прислоненную к скале.
 — Вот мое жилище, — произнесла молодая девушка с грустной улыбкой.
 Дон Пабло вздохнул, но не сказал ничего.
 Они продолжали путь вперед и вскоре вошли в хижину.
 — Садитесь, дон Пабло, — проговорила молодая девушка, указывая на бутаку  3 , на которую гость тотчас же опустился, — я одна, отец и оба брата ушли сегодня еще до рассвета,
 — Вы не боитесь, — заметил дон Пабло, — оставаться одна здесь, в глуши, среди бесчисленных опасностей, без надежды на помощь?
 — Что же делать? Да и разве я уже не привыкла к такой жизни?
 — Ваш отец часто так удаляется?
 — Это длится всего несколько дней. Я не знаю, что его тревожит, но и он, и братья кажутся печальными и озабоченными. Они уходят, по-видимому, очень далеко, и когда возвращаются, изнемогая от усталости, то разговаривают со мной очень сурово и мало.
 — Бедное дитя! — произнес дон Пабло. — Я могу назвать вам причину их дальних и продолжительных отлучек.
 — Неужели вы думаете, что я еще не отгадала ее? — возразила она. — Нет, нет, горизонт слишком потемнел вокруг, чтобы я не чувствовала бури, собирающейся на нас обрушиться. Но, — продолжала она с усилием, — поговорим о нашем деле, мгновения драгоценны. Что сделали вы?
 — Ничего, — с унынием отвечал молодой человек. — Все мои поиски были тщетны.
 — Странно, — прошептала девушка. — Не могла же эта шкатулка пропасть.
 — В этом я убежден так же, как и вы. Но в чьи же руки она попала? Вот что я хотел бы знать.
 Молодая девушка задумалась.
 — Когда вы заметили ее исчезновение? — спросил минуту спустя дон Пабло.
 — Всего несколько мгновений спустя после смерти Гарри. Напуганная шумом битвы и грохотом землетрясения, я почти лишилась рассудка, но все же припоминаю одно обстоятельство, которое может навести нас на верный путь.
 — Говорите, Эллен, говорите! Что бы ни пришлось сделать, я готов.
 Девушка несколько мгновений смотрела на него с некоторой нерешительностью. Затем она наклонилась к нему, взяла его за руку и произнесла голосом, нежным как пение птицы:
 — Дон Пабло, нам необходимо прямо и откровенно объясниться!
 — Я не понимаю вас, Эллен, — пробормотал молодой человек, опуская глаза.
 — Нет, — возразила она, грустно улыбнувшись, — вы меня понимаете, дон Пабло. Но так и быть, если вы делаете вид, что не знаете, о чем я говорю, то я выражусь так, чтобы между нами не было никаких недоразумений.
 — Говорите, Эллен. Хоть я и не подозреваю, о чем идет речь, но предчувствую какое-то несчастье.
 — Да, — подтвердила она, — вы правы: несчастье заключается именно в том, о чем я собираюсь вам сказать, если только вы не обещаете оказать мне услугу, о которой я вас умоляю.
 Дон Пабло поднялся.
 — Зачем притворяться дальше? Если я не могу добиться того, чтобы вы отказались от своего плана, то объяснение, которого вы от меня просите, совершенно бесполезно. Неужели вы думаете, — продолжал он, нервно шагая из угла в угол, — что я не рассматривал тысячу раз со всех сторон то странное положение, в котором мы находимся? Судьба свела нас посредством одной из тех случайностей, которых не может предусмотреть никакая мудрость человеческая. Я вас люблю, Эллен, люблю всеми силами души, вас, дочь врага моей семьи, руки которого еще обагрены кровью моей сестры, убитой им без малейшего содрогания, самым низким образом! Я знаю это, я дрожу при мысли о моей любви, которая в глазах предубежденного света может показаться чудовищной! Что бы вы мне ни сказали, все это я уже не раз говорил себе сам. Но роковая сила несет меня по этой наклонной плоскости. Воля, разум, решимость — все разбивается перед надеждой увидеть вас на одну минуту, обменяться с вами несколькими словами! Я люблю вас, Эллен, люблю так сильно, что готов ради вас пренебречь родными, друзьями, отказаться от всего! Меня попытаются заставить отказаться от этой любви, но я не в силах буду этого сделать.
 Молодой человек произнес эти слова задыхающимся голосом, как человек, решение которого бесповоротно.
 Эллен опустила голову, и две слезы медленно скатились по ее побледневшим щекам.
 — Вы плачете! — воскликнул он. — Боже мой! Неужели я ошибся и вы меня не любите?
 — Люблю ли я вас, дон Пабло? — отвечала она с глубоким чувством. — Да, я вас люблю более, чем самое себя. Но, увы! — эта любовь будет нашей гибелью. Непреодолимая преграда разделяет нас.
 — Может быть! — воскликнул он с горестью. — Нет, Эллен, вы ошибаетесь, вы не дочь, вы не можете быть дочерью Красного Кедра. О-о! Эта шкатулка, эта проклятая шкатулка! Я отдал бы половину отпущенной мне жизни, чтобы найти его. В этой шкатулке, я убежден, находятся те доказательства, которые я ищу.
 — Зачем убаюкивать себя напрасной надеждой, дон Пабло? Я сама слишком легко поверила словам, без всякой связи произнесенным скваттером и его женой. Воспоминания моего детства обманули меня, это более чем верно. В этом я убеждена теперь, и это всем подтверждается. Я действительно дочь этого человека.
 Дон Пабло гневно топнул ногой.
 — Пустяки! — воскликнул он. — Это невозможно, коршун не вьет гнезда вместе с голубкой, и демоны не могут создавать ангелов! Нет! Этот злодей не отец вам!.. Слушайте, Эллен. Я не имею никаких доказательств — наоборот, по-видимому, всё должно убеждать меня, что я ошибаюсь, все доказательства всецело против меня, но, каким бы безумством это ни казалось, я уверен, что прав и что сердце не обманывает меня, подсказывая, что этот человек для вас чужой.
 Эллен вздохнула.
 Дон Пабло продолжал:
 — Эллен, мне уже пора покинуть вас. Оставаться с вами дольше значило бы подвергать вас опасности. Дайте же мне те указания, которых я жду.
 — Для чего? — прошептала она с унынием. — Ведь шкатулка пропала.
 — Я не согласен с вами — наоборот, я думаю, что она попала в руки человека, который намерен извлечь из этого пользу для себя. Как именно — я не знаю, но я узнаю, будьте уверены в этом.
 — Если вы требуете, то слушайте, дон Пабло, — хотя то, что я скажу вам, сущие пустяки.
 — Самого слабого света будет для меня достаточно, чтобы выбраться на верный путь и помочь найти то, что я ищу.
 — На то воля Божья! — со вздохом произнесла она. — Вот что я могу сообщить вам… и то я не могу быть уверена, что не ошиблась, ибо в то мгновение я была так потрясена, что не знаю наверное, видела ли я это, или мне только показалось.
 — Что же это, наконец?.. — с нетерпением произнес молодой человек.
 — Когда Гарри упал, пораженный пулей, и корчился в последних конвульсиях, около него было только два человека: один, тоже раненый, ранчеро Андрес Гарот, и другой, который поспешно наклонился над телом и, по-видимому, что-то искал в его одежде…
 — Кто же был этот второй?
 — Брат Амбросио! Мне даже помнится, что он удалился от несчастного охотника с плохо скрываемой радостью и пряча за пазуху какую-то вещь, которой я не могла разглядеть.
 — Нет никакого сомнения в том, что именно он завладел шкатулкой.
 — Вероятно, но я не могу утверждать этого: я была в то время, повторяю вам, друг мой, в таком состоянии, что почти не сознавала, что делается вокруг меня.
 — Но, — произнес дон Пабло, следуя за своей мыслью, — что стало с братом Амбросио затем?
 — Не знаю. После землетрясения мой отец и его товарищи бросились в разные стороны, ища спасения в бегстве. Отец более чем кто-либо должен был желать скрыть свои следы. Монах покинул нас почти немедленно, а после этого я его уже не видела.
 — Красный Кедр не говорил об этом при вас?
 — Никогда.
 — Странно! Все равно, клянусь вам, Эллен, что я отыщу его, хотя бы мне пришлось спуститься в самый ад! Это он, этот негодяй, завладел шкатулкой.
 — Дон Пабло, — сказала девушка, поднимаясь, — солнце скоро сядет, и мой отец и братья не замедлят вернуться. Нам пора расставаться.
 — Вы правы, Эллен, я ухожу.
 — Прощайте, дон Пабло, гроза собирается. Кто знает, доберетесь ли вы целым и невредимым до стоянки ваших друзей!
 — Надеюсь, Эллен, но если вы говорите мне «прощайте», то я вам говорю «до свиданья». Верьте мне, дорогое дитя, надейтесь на Бога. Он один читает в сердцах, и если Он допустил, чтобы мы любили друг друга, то, значит, эта любовь принесет нам счастье.
 В это мгновение молния пронзила облака, и раздался оглушительный удар грома.
 — Буря! — воскликнула молодая девушка. — Ступайте, ступайте, ради Неба!
 — До свиданья, моя дорогая, до свиданья! — крикнул молодой человек, бросаясь вон из хижины. — Надейтесь на Бога!
 — Боже мой! — воскликнула Эллен, опускаясь на колени. — Сделай так, чтобы мой предчувствия не обманули меня, иначе я умру от отчаяния!




 ГЛАВА II. В хижине


 После отъезда дона Пабло молодая девушка долгое время была погружена в раздумья, не обращая никакого внимания на яростный рев бури и завывания ветра, каждый порыв которого сотрясал всю хижину до основания, угрожая снести ее.
 Эллен думала о своем разговоре с мексиканцем. Будущее представлялось ей мрачным, темным и исполненным горя.
 Несмотря на все, что сказал ей молодой человек, надежда не проникала в ее сердце, и она чувствовала, что ее помимо воли влечет к краю пропасти, в которую она неминуемо должна будет упасть. Все говорило ей, что близка какая-то катастрофа, что высшее правосудие поразит ужасным и неотвратимым ударом человека, преступления которого переполнили чашу терпения Божьего.
 Около полуночи послышался постепенно приближающийся топот лошадиных копыт, и вскоре несколько всадников остановились перед хижиной.
 Эллен зажгла факел и отворила дверь.
 Вошли три человека.
 Это были Красный Кедр и два его сына, Натан и Сеттер.
 Прошел уже целый месяц, как в действиях и разговорах скваттера произошла большая перемена.
 Этот грубый человек, тонкие губы которого всегда были сложены в ироническую улыбку, из уст которого вылетали только насмешливые и грубые слова, который думал только об убийствах и грабежах и не знал никогда угрызений совести, — этот человек с некоторого времени стал печален и угрюм. Его, казалось, пожирало скрытое беспокойство. Иногда, думая, что никто на него не смотрит, он бросал на девушку долгие внимательные взгляды и глубоко вздыхал, грустно опустив голову.
 Эллен заметила эту перемену, которую она не знала чему приписать и которая только увеличивала ее беспокойство, ибо для того, чтобы такой энергичный и закаленный человек, каким был Красный Кедр, так сильно переживал, необходимы были серьезные причины.
 Но какие же это могли быть причины? Вот чего тщетно доискивалась Эллен — и никак не могла узнать.
 Скваттер, насколько позволяло ему его дикое воспитание, был всегда сравнительно добр к дочери, обращаясь с ней как можно ласковей и стараясь смягчить суровый тон своего голоса каждый раз, когда заговаривал с ней.
 Но с тех пор как в нем произошла описанная перемена, ласка его превратилась в настоящую нежность.
 Он окружил молодую девушку заботами, стараясь доставить ей все возможные при данных обстоятельствах радости и тысячи тех безделиц, которые так нравятся женщинам и которые почти невозможно достать в глуши, вследствие чего безделицы эти имеют в их глазах двойную цену.
 Он был счастлив, когда видел на губах бедного ребенка легкую улыбку, и с беспокойством наблюдал за девушкой, когда ее бледность и покрасневшие глаза говорили ему о бессоннице и слезах, пролитых в его отсутствие.
 Этот человек, в котором, казалось, умерло всякое нежное чувство, вдруг узнал, что его сердце наполнилось новым чувством, о существовании которого он и не подозревал, а именно святым чувством отцовской любви.
 В этом чувстве такого кровожадного человека, каким был Красный Кедр, к нежной и робкой девушке было одновременно что-то и возвышенное, и страшное.
 Сами ласки, которые он расточал, напоминали о ласках хищного зверя. Это была странная смесь материнской нежности и ревности тигра.
 Красный Кедр жил теперь только своей дочерью и ради нее. Вместе с нежным чувством в нем вдруг заговорил стыд. Продолжая вести жизнь бандита, он притворялся перед Эллен, делая вид, что совершенно отказался от этой жизни и занимается охотой.
 Но девушку было не так-то легко провести.
 Он, впрочем, не замечал этого. Всецело поглощенный любовью, он оставался совершенно равнодушным ко всему остальному.
 Скваттер и его сыновья были печальны и, по-видимому, чем-то озабочены, когда вошли в хижину.
 Не произнеся ни одного слова, все сели.
 Эллен поспешила выставить на стол еду, которую она приготовила в их отсутствие.
 — Ужин готов, — сказала она.
 Трое мужчин молча приблизились к столу.
 — А ты не будешь есть с нами, дитя мое? — спросил Красный Кедр.
 — Я не голодна, — ответила девушка.
 Скваттер и оба молодых человека принялись за еду.
 — Гм! — произнес Натан. — На Эллен трудно угодить, она предпочитает мексиканскую кухню нашей.
 Эллен покраснела, но промолчала.
 Красный Кедр гневно ударил кулаком по столу.
 — Замолчи! — закричал он. — Что тебе за дело, ест ли твоя сестра или нет? Я думаю, что она вольна делать все что ей угодно.
 — Я и не отрицаю этого, — проворчал Натан, — но только она, кажется, нарочно не ест с нами.
 — Ты, сын волчицы! Повторяю тебе, что твоя сестра здесь хозяйка и никто не имеет права делать ей замечания.
 Натан злобно опустил голову и продолжал есть молча.
 — Подойди сюда, дитя мое, — обратился Красный Кедр к дочери, стараясь придать своему грубому голосу нежность. — Подойди сюда, я дам тебе маленькую безделушку, которую принес.
 Молодая девушка приблизилась.
 Красный Кедр вытащил из-за пазухи золотые часы на длинной цепочке.
 — Вот, — сказал он, надевая часы на шею дочери, — я знаю, что тебе уже давно хочется иметь часы, поэтому я и купил их у путешественников, которых мы встретили в прерии.
 Произнеся эти слова, скваттер против воли покраснел, ибо он лгал: часы были сняты с трупа женщины, убитой им при нападении на один караван.
 Эллен заметила краску, проступившую на лице отца.
 Она сняла с себя часы и молча возвратила их Красному Кедру.
 — Что ты делаешь, дитя мое? — сказал он, удивленный этим неожиданным для него отказом. — Отчего не хочешь ты взять эту вещицу, которую, повторяю тебе, я раздобыл специально для тебя?
 Девушка в упор посмотрела на отца и твердо ответила:
 — Потому что на этих часах кровь, потому что они результат воровства, а может быть, и убийства!
 Скваттер побледнел. Он машинально взглянул на часы: действительно, пятнышко крови виднелось на крышке.
 Натан грубо и задорно расхохотался.
 — Браво! — воскликнул он. — Великолепно! Малютка сразу отгадала, честное слово!
 Красный Кедр, опустивший голову, услышав упрек от дочери, при этих словах вскочил как ужаленный.
 — А-а! Я предупреждал тебя, чтобы ты молчал! — заревел он яростно и, выхватив из-под себя бутаку, запустил ей в голову сына.
 Тот ловко увернулся от удара и выхватил нож.
 Драка была неминуема.
 Сеттер, прислонившись к стене, со скрещенными на груди руками и с трубкой в зубах, с иронической улыбкой собирался быть зрителем на предстоящей битве.
 Эллен решительно бросилась между скваттером и его сыном.
 — Остановитесь! — закричала она. — Ради Неба, остановитесь! Как, Натан, осмеливаешься ты угрожать отцу, а вы отец, как вы не боитесь поразить своего первенца?
 — Пусть черт свернет шею моему отцу! — отвечал Натан. — Он считает меня, кажется, ребенком! Или он думает, что я согласен выносить его постоянные придирки? Ну нет, мы бандиты, и наше правда заключается в нашей силе, другого мы не знаем. Пусть отец извинится, и тогда увидим, могу ли я его простить.
 — Просить у тебя прощения, щенок? — воскликнул скваттер, и прыгнув как тигр, в одно мгновение очутился около сына и, схватив его за горло, подмял под себя.
 — Ага! — проревел он, придавливая коленом грудь побежденного. — Старый лев еще силен. Твоя жизнь в моих руках. Ну, что теперь скажешь? Будешь ты еще шутить со мной?
 Натан побагровел и извивался как змея, тщетно стараясь вырваться из рук отца.
 Наконец он осознал свое бессилие и признал себя побежденным.
 — Хорошо, — сказал он, — вы сильнее меня и можете меня убить.
 — Нет, — воскликнула Эллен, — этого не будет! Встаньте, отец, и отпустите Натана. А ты, брат, отдай мне свой нож! Допустимы ли подобные драки между отцом и сыном!
 Она нагнулась и подняла оружие, выскользнувшее из рук юноши во время борьбы.
 Красный Кедр встал и выпрямился.
 — Пусть это послужит тебе уроком, — сказал он сыну, — и научит тебя впредь быть осторожнее.
 Молодой человек, ошеломленный и сконфуженный падением, ни слова не говоря, сел на скамью.
 Скваттер обратился к дочери и вторично предложил ей часы.
 — Так берешь? — спросил он ее.
 — Нет, — решительно отвечала она.
 — Хорошо!
 Без видимых признаков гнева он бросил часы на пол и, наступив на них каблуком, раздавил вдребезги.
 Ужин кончился без всяких происшествий.
 Мужчины жадно ели, не произнося ни слова, а Эллен также молча прислуживала.
 Когда все закурили трубки, молодая девушка хотела удалиться в маленькую комнатку, служившую ей спальней.
 — Подожди, дитя мое, — остановил ее Красный Кедр, — мне надо поговорить с тобой.
 Эллен вернулась и в ожидании села в углу хижины.
 Трое мужчин еще долго молча курили.
 Снаружи продолжала бушевать буря.
 Наконец молодые люди вытряхнули из трубок пепел и встали.
 — Итак, — сказал Натан, — это решено?
 — Решено, — ответил Красный Кедр.
 — В котором часу они явятся за нами? — спросил Сеттер.
 — За час до восхода солнца.
 — Хорошо.
 Братья улеглись на полу, закутались в медвежьи шкуры и вскоре заснули.
 Красный Кедр еще некоторое время оставался погруженным в размышления.
 Эллен сидела не шевелясь.
 Наконец он поднял голову.
 — Подойди ко мне, дитя мое, — сказал он.
 Эллен подошла и остановилась перед отцом.
 — Сядь рядом со мной.
 — К чему? Говорите, отец мой, я слушаю вас, — возразила девушка.
 Скваттер, видимо, затруднялся, не зная, с чего начать разговор. Наконец, после нескольких секунд колебания, он произнес:
 — Ты страдаешь, Эллен.
 Молодая девушка грустно улыбнулась.
 — Неужели вы только сегодня заметили это, отец мой? — возразила она.
 — Нет, дочь моя. Твоя печаль уже давно обратила на себя мое внимание. Ты не создана для жизни в прерии.
 — Это правда, — коротко ответила Эллен.
 — Мы скоро покинем прерию, — продолжал Красный Кедр.
 Эллен от неожиданности вздрогнула.
 — Когда? — спросила она.
 — Сегодня же. Через несколько часов мы отправимся в путь.
 Девушка посмотрела на отца.
 — Итак, — сказала она, — мы приблизимся к цивилизованной стране?
 — Да, — произнес он с волнением.
 Эллен снова грустно улыбнулась.
 — Зачем вы обманываете меня, отец? — сказала она.
 — Что ты хочешь этим сказать? — воскликнул он. — Я не понимаю тебя.
 — Напротив, вы отлично меня понимаете, и, право, лучше было бы откровенно сообщить мне о ваших планах, чем стараться обмануть меня с непонятной для меня целью. Увы, — продолжала она вздохнув, — разве я не дочь ваша и не должна стойко переносить последствия той жизни, которую вы себе избрали?
 Скваттер нахмурил брови.
 — Мне кажется, что в твоих словах таится порицание, — сказал он. — Жизнь только начинается для тебя, как же можешь ты судить о действиях человека взрослого!
 — Я не сужу, отец мой. Как вы говорите, жизнь едва открывается передо мною, но как ни мало прожила я, она была для меня одним нескончаемым рядом страданий.
 — Это правда, бедное дитя мое, — тихо произнес скваттер. — Прости меня, я так хотел бы видеть тебя счастливой! Увы! Бог не благословил моих усилий, хотя все, что я делаю, я делаю только для тебя.
 — Не говорите этого, отец мой, — с живостью воскликнула Эллен, — не делайте меня своей сообщницей, ответственной за ваши преступления, которые я ненавижу, а то я буду желать себе смерти!
 — Эллен, Эллен! Ты не поняла того, что я сказал. У меня никогда не было намерения… — произнес он в замешательстве.
 — Покончим с этим, — возразила она, — мы отправляемся, не так ли? Наше убежище открыто и мы должны бежать — не это ли вы хотели сообщить мне?
 — Да, — произнес он, — именно это. Хотя я не могу понять, откуда ты узнала.
 — Это не так важно, отец. В какую же сторону мы отправимся?
 — Первоначально мы углубимся в земли команчей.
 — Для того, чтобы наши преследователи потеряли след?
 — Да, для этого… и еще кое для чего, — прибавил он тихо.
 Но несмотря на это, Эллен услыхала.
 — Для чего же еще? — спросила она.
 — Это тебя не касается, дитя мое. Это уж мое дело.
 — Вы ошибаетесь, отец. Раз я становлюсь вашей сообщницей, я должна знать все, — произнесла она с твердостью. — Кто знает, может быть, я дам вам хороший совет.
 — Я обойдусь и без него.
 — Одно только слово.
 — Говори.
 — У вас много врагов, отец мой?
 — К сожалению, да, — сказал он беспечно.
 — Кто же те, которые заставили вас бежать сегодня?
 — Самый неумолимый из всех.
 — А!
 — Да, дон Мигель Сарате.
 — Это тот, чью дочь вы так подло умертвили?
 Красный Кедр гневно стукнул кулаком.
 — Если вы знаете более подходящее слово, то назовите, — спокойно произнесла она.
 Бандит опустил голову.
 — Итак, — продолжала Эллен, — вы бежите, бежите снова, и это будет продолжаться вечно?
 — Что делать? — пробормотал он.
 Эллен наклонилась к нему, положила свою белоснежную руку в его ладонь и пристально посмотрела ему в глаза.
 — Кто те люди, которые через несколько часов придут за вами? — спросила она.
 — Брат Амбросио и Андрес Гарот, наши старые друзья.
 — Это правда, — прошептала девушка с жестом отвращения, — общая опасность соединяет вас. Знаете что? И ваши друзья, и вы сами — всего лишь подлые трусы.
 При этом жестоком оскорблении, брошенном дочерью ему в лицо, скваттер побледнел и вскочил с места.
 — Замолчи! — яростно закричал он.
 — Тигр, окруженный в своем логовище, кидается на охотников, — продолжала молодая девушка, не смущаясь, — почему бы вам не взять с него пример?
 Мрачная улыбка искривила губы скваттера:
 — У меня есть план получше, — сказал он непередаваемым тоном.
 Молодая девушка несколько мгновений смотрела на него.
 — Берегитесь, — сказала она наконец серьёзным тоном, берегитесь. Карающая десница Божья уже простерлась над вами, и наказание будет ужасно!
 Произнеся эти слова, она медленно удалилась в свою комнатку.
 Бандит был несколько минут словно придавлен этим предостережением. Но скоро он поднял голову, презрительно повел плечами и улегся на полу рядом с сыновьями, насмешливо прошептав глухим голосом:
 — Бог!.. Существует ли Он?
 Вскоре в хижине слышался только храп троих спящих мужчин.
 Эллен горячо молилась.
 Буря продолжала свирепствовать с удвоенной силой.




 ГЛАВА III. Разговор


 Окинув хижину, дон Пабло Сарате переправился через реку и нашел свою лошадь в чаще, на том самом месте, где он ее привязал. Бедное животное, напуганное молнией и глухими раскатами грома, при виде своего хозяина радостно заржало.
 Не теряя ни минуты, молодой человек вскочил в седло и с места пустился в галоп.
 Путь, который ему предстояло совершить, чтобы присоединиться к друзьям, был неблизок. Ночь, спустившаяся на землю во время его разговора с девушкой, окутала окрестности густым мраком.
 Дождь лил потоками, и ветер прямо-таки неистовствовал. Молодой человек каждую минуту рисковал сбиться с дороги и двигался вперед почти наугад.
 Как и все люди, привыкшие к жизни, полной приключений и случайностей, дон Пабло Сарате был точно создан для борьбы. Его воля только укреплялась вследствие возникающих перед ним препятствий, которые никогда не могли заставить его пасть духом или отказаться от своих намерений.
 Поставив себе какую-нибудь цель, он стремился достигнуть ее во что бы то ни стало.
 Его любовь к Эллен, зародившаяся внезапно, как по большей части и зарождается истинная любовь, — причем непредвиденное всегда играет здесь главную роль, — эта любовь захватила его незаметно, когда он был менее всего к тому подготовлен, и все, что должно было бы противодействовать ей, только ее подогревало.
 Хотя он питал к Красному Кедру глубокую ненависть и при первом удобном случае готов был убить его, как хищного зверя, любовь его к Эллен стала чем-то вроде поклонения, обожания, которому он поддавался не рассуждая.
 Эта молодая девушка, сохранившая такую чистоту и непорочность, живя в семье бандитов, неудержимо влекла его к себе.
 В разговоре с ней он сказал, что она не может быть дочерью Красного Кедра, и был искренне убежден в этом.
 Но почему же?
 Он не мог бы объяснить этого, но упорно и без устали искал подтверждения правильности своего мнения.
 Прошло уже десять дней, как он случайно открыл убежище Красного Кедра — то убежище, которого не мог найти даже такой искусный следопыт, как Валентин. Дон Пабло тотчас же воспользовался этим счастливым открытием, чтобы вновь увидеть девушку, которую он уже считал потерянной для себя навсегда.
 Эта неожиданная удача показалась ему хорошим предзнаменованием, и каждое утро, ни слова не говоря своим друзьям, он садился на лошадь и мчался за десять миль, чтобы несколько минут поговорить с любимой.
 Рассудок его безмолвствовал перед этой любовью. Дон Пабло предоставлял своим друзьям тщетно заниматься поисками, тщательно охраняя свою тайну, чтобы быть счастливым хоть несколько дней, ибо он хорошо знал, что скоро настанет день, когда убежище Красного Кедра будет открыто.
 А пока он наслаждался настоящим.
 Таковы все влюбленные: будущее для них ничто, настоящее — все.
 Дон Пабло пустил лошадь в галоп, не чувствуя ни поливавшего его дождя, ни свистевшего ветра, распознавая дорогу при свете молнии.
 Поглощенный своей любовью, он думал только о разговоре с Эллен и с удовольствием вспоминал все слова, которыми они обменивались в течение быстро пролетевшего часа.
 Вдруг его лошадь, на которую он не обращал внимания, тихо заржала.
 Дон Пабло инстинктивно поднял голову.
 В десяти шагах впереди него поперек дороги неподвижно стоял всадник.
 — Ага! — произнес дон Пабло, выпрямляясь в седле и вынимая пистолеты. — Вы довольно поздно появляетесь, compadre. He угодно ли вам дать мне дорогу?
 — Я появляюсь на дороге не позже вас, дон Пабло, — послышалось в ответ, — так как мы с вами встретились.
 — Дон Валентин! — воскликнул молодой человек, пряча пистолеты в седельные сумки. — Какого черта вы тут делаете?
 — Вы же видите: я ожидаю.
 — Вы ожидаете?
 — Да.
 — Кого же вы можете ожидать здесь в такой поздний час.
 — Вас, дон Пабло.
 — Меня? — с удивлением произнес мексиканец. — Это довольно странно.
 — Не так странно, как вам кажется. Я хочу поговорить с вами, но так, чтобы нас никто не слышал. А так как на месте нашей стоянки это невозможно сделать, то я и выехал вам навстречу — все очень просто, кажется.
 — В самом деле просто, но только вы выбрали не совсем обычное время и место для этого, друг мой.
 — Почему?
 — Боже мой, над нами бушует буря и льет дождь, а нам даже негде укрыться.
 — Это правда, но я торопился и не мог выбирать времени.
 — Вы тревожите меня, друг мой. Не случилось ли чего-нибудь?
 — Пока, насколько я знаю, ничего еще не случилось, но вскоре мы все узнаем, будьте спокойны.
 Молодой человек молча подавил вздох.
 Разговаривая таким образом, Искатель Следов и мексиканец приблизились друг к другу.
 Валентин продолжал:
 — Следуйте за мной. Я приведу вас в такое место, где мы можем поговорить спокойно, не боясь быть потревоженными.
 — Значит, то, что вы собираетесь сказать мне, очень важно?
 — Вы это поймете сами.
 — И далеко еще нам ехать?
 — Всего несколько шагов. Тут есть пещера, которую я заметил при свете молний,
 — Едем!
 Всадники пришпорили своих лошадей и молча помчались рядом.
 Так ехали они почти четверть часа, направляясь к густому лесу, окаймлявшему реку.
 — Мы у цели, — сказал наконец Валентин, останавливая лошадь и соскакивая на землю. — Слезайте и вы, но только позвольте мне пройти вперед, так как грот, про который я говорил, может быть занят кем-нибудь другим. Надо быть осторожными.
 — Что хотите вы сказать этим и о каком обитателе пещеры вы говорите?
 — Я сам еще не знаю, — беспечно отвечал француз, — но, во всяком случае, следует всегда быть наготове.
 С этим словами Валентин вынул из-под плаща два факела и зажег их. Взяв каждый по факелу, путники стреножили лошадей, чтобы они не ушли далеко, и, раздвигая кусты, направились к пещере.
 Пройдя несколько шагов, они вдруг очутились перед входом в один их тех великолепных гротов вулканического происхождения, которые так часто встречаются в той местности.
 — Внимание! — прошептал Валентин на ухо своему спутнику.
 Внезапное появление двух людей переполошило целую стаю ночных птиц и летучих мышей, которые с громкими криками заметались в разные стороны, подальше от света.
 Не обращая на них внимания, Валентин продолжал идти вперед.
 Вдруг из отдаленного угла грота послышалось протяжное сердитое рычание.
 Оба спутника остановились.
 Оказалось, что они столкнулись нос к носу с великолепным черным медведем, для которого эта пещера, без сомнения, служила постоянным жилищем и который, став на задние лапы и разинув пасть, показывал непрошеным посетителям, нарушившим его покой, длинный, точно окровавленный язык и крупные, ослепительно белые клыки.
 Он медленно раскачивался на одном месте, а его круглые сверкающие глаза смотрели на путников крайне недружелюбно.
 К счастью, их не так легко было испугать,
 — Гм! — произнес Валентин, посмотрев на зверя. — Я был уверен в этом. Приятель, по-видимому, намерен поужинать нами.
 — Благодаря моему ружью все будет наоборот, и мы поужинаем им, — сказал дон Пабло, смеясь.
 — Нет, нет, только не стреляйте в него, — с живостью воскликнул охотник, удерживая уже прицелившегося молодого человека, — ружейный выстрел произведет здесь невероятный грохот, а мы не знаем, кто те люди, которые, быть может, бродят поблизости. Надо соблюдать осторожность.
 — Это правда, — согласился дон Пабло. — Как же нам быть?
 — Это уж мое дело, — сказал Валентин. — Возьмите мой факел и будьте готовы помочь мне.
 Затем, прислонив карабин к стене пещеры, он вышел, оставив мексиканца наедине с медведем, который, ослепленный светом, стоял на месте, боясь приблизиться.
 Через несколько минут Валентин возвратился. Он принес лассо, которое было привязано к седлу его лошади.
 — Теперь воткните факелы в землю, чтобы они не мешали вам.
 Дон Пабло повиновался.
 Охотник внимательно осмотрел и приготовил лассо, а затем начал вращать его в воздухе. Послышался свист рассекаемого воздуха.
 При этом неожиданном звуке медведь сделал два-три тяжелых шага вперед.
 Это и погубило его.
 Искатель Следов вдруг метнул лассо, и его петля, пролетев по воздуху, опустилась на плечи зверя. Оба охотника схватились за другой конец крепкого ремня и, отбежав в сторону, начали тянуть из всех сил.
 Несчастное животное, высунув язык, несколько раз пошатнулось и упало, напрасно стараясь освободиться от петли, все крепче и крепче сдавливавшей ему горло. Охотники продолжали тянуть до тех пор, пока медведь не задохнулся окончательно и не перестал шевелиться.
 — Теперь, — сказал Валентин, убедившись в том, что медведь мертв, — приведите сюда лошадей, дон Пабло, а я пока отрежу у нашего приятеля лапы, и пусть они зажарятся в золе, пока мы будем разговаривать.
 Когда молодой человек возвратился в пещеру, ведя обеих лошадей, он застал Валентина сдирающим при свете большого костра шкуру с медведя, передние лапы которого уже потихоньку жарились в золе.
 Дон Пабло дал лошадям корму и сел перед огнем около Валентина.
 — Ну что, — сказал тот смеясь, — разве вы не находите, что мы можем здесь отлично поговорить?
 — Да, конечно, — небрежно отвечал молодой человек, скручивая тонкую сигаретку из маиса с ловкостью, свойственной всем латиноамериканцам. — Мы здесь отлично устроились, я жду только, чтобы вы объяснились, друг мой.
 — Именно это я сейчас и сделаю, — отвечал охотник, окончив сдирать шкуру и спокойно пряча за голенище сапога нож, клинок которого он тщательно обтер о землю. — Сколько времени прошло с тех пор, как вы открыли убежище Красного Кедра?
 При этом неожиданном вопросе, заданном в упор, без всяких предисловий, молодой человек вздрогнул, лихорадочный румянец залил его лицо, он растерялся и не сразу нашел, что ответить.
 — Но… — пробормотал он.
 — Уже около месяца, не правда ли? — невозмутимо продолжал Валентин, словно не замечая смущения своего друга.
 — Да, приблизительно так, — отвечал тот, не сознавая, что говорит.
 — И вот уже целый месяц, — продолжал Валентин, — как вы каждую ночь покидаете своего отца для того, чтобы отправиться поговорить о любви с дочерью человека, убившего вашу сестру?
 — Друг мой, — дрогнувшим голосом произнес молодой человек.
 — Вы, может быть, скажете, что это ложь? — сурово возразил охотник, устремив на своего собеседника проницательный взор, заставивший того опустить глаза. — Объяснитесь в таком случае, дон Пабло, я жду ваших оправданий. Мне любопытно было бы посмотреть, как вы это сделаете, доказывая мне, что вы поступаете правильно, действуя подобным образом.
 Пока охотник говорил это, молодой человек успел прийти в себя. Его хладнокровие и присутствие духа если и не вполне, то хотя бы отчасти вернулись к нему.
 — Вы слишком строги, — сказал он. — Прежде чем обвинять меня, может быть, полезно было бы удосужиться узнать, что за причины заставляют меня поступать таким образом.
 — Полноте, — с живостью возразил Валентин, — будем говорить прямо… Не трудитесь говорить мне о вашей любви, я знаю все это не хуже вас самого. Я видел, как она зарождалась и разгоралась, но только позвольте мне сказать вам: я думал, что после убийства донны Клары любовь эта, до тех пор все превозмогавшая, угасла в вас. Нельзя любить тех, кого презираешь: дочь Красного Кедра должна представляться вам всегда только в кровавом облике.
 — Дон Валентин! — жалобно воскликнул молодой человек. — Неужели вы хотите сделать этого ангела ответственным за преступления злодея?
 — Я не стану оспаривать знаменитую теорию, которая основывается на том положении, что ошибки и преступления бывают только личные. Ошибки — еще может быть, но, живя в прерии, все семейство должно быть одинаково ответственно за преступления своего главы. Иначе для честных людей не будет никакого спасения.
 — О, неужели вы можете говорить это!
 — Хорошо, переменим тему, так как эта вам не очень нравится, как я вижу. Вы человек наиболее благородный и справедливый из всех, кого я знаю, дон Пабло. У вас никогда не возникало мысли сделать Эллен своей любовницей, не правда ли?
 — Конечно, нет! — с живостью воскликнул молодой человек.
 — Значит, вы хотите жениться на ней? — с ударением произнес Валентин, пристально глядя в лицо мексиканца.
 Дон Пабло в отчаянии опустил голову.
 — Я проклят! — воскликнул он.
 — Нет, — возразил Валентин, схватив его за руки, — вы только безрассудны! Вами овладела страсть, как может овладеть она всяким молодым человеком. Вы слушаете только ее и презираете голос рассудка. Пока что вы делаете только ошибки, но они очень скоро могут против вашей воли превратиться в преступления.
 — Не говорите этого, друг мой!
 — Пока вы делаете только ошибки, — невозмутимо повторил Валентин, — но будьте осторожны!
 — О, вы сами сошли с ума, друг мой, говоря мне такие вещи. Поверьте, как бы ни была велика моя любовь к Эллен, я никогда не забуду тех обязанностей, которые возлагает на меня странное положение, в которое мы попали по воле слепого рока.
 — Но вот уже целый месяц, как вы знаете убежище самого непримиримого врага вашей семьи, и вы сохраняете это в тайне для того, чтобы следовать прихотям страсти, которая может иметь для вас только позорные последствия! Вы видите, что мы тщетно употребляем все доступные нам средства для того, чтобы найти след нашего непримиримого врага, и вы хладнокровно изменяете нам ради возможности обменяться несколькими любовными словами с этой девушкой. Вы заставляете нас думать, что вы целиком отдались, подобно нам, поискам, столь же тщетным, как и наши. Как же назвать это поведение, если не изменой?
 — Валентин, вам точно доставляет удовольствие оскорблять меня. Дружеские чувства, которые вы ко мне питаете, не дают вам права на это. Берегитесь, всякое терпение имеет свои границы…
 Охотник прервал его насмешливым хохотом:
 — Вот видите, юноша, — заметил он, — вы уже грозите мне!
 Молодой человек в бессильном отчаянии опустился на землю.
 — О! — воскликнул он. — Как я страдаю!
 Валентин несколько мгновений смотрел на него с нежной жалостью, затем наклонился к нему и тронул за плечо:
 — Послушайте меня, дон Пабло, — сказал он мягко.




 ГЛАВА IV. Взгляд назад


 Теперь мы вернемся к той части нашего рассказа, которой мы закончили «Степных бандитов». В течение шести месяцев, прошедших после трагической смерти донны Клары, произошли некоторые события, которые читателю необходимо знать для того, чтобы уяснить последующие.
 Читатели, без сомнения, помнят, что Белая Газель в бесчувственном состоянии была поднята Сыном Крови около тела старого бандита Сандоваля.
 Сын Крови перекинул молодую девушку через седло впереди себя и во весь опор помчался к теокали, служившему для него и жилищем, и крепостью.
 Мы последуем за этими двумя лицами, играющими важную роль в нашем рассказе.
 Как было сказано выше, Сын Крови с места помчался во весь опор, но ему все казалось, что они двигаются слишком медленно, и он не переставая погонял своего скакуна ударами шпор, от которых из боков несчастного животного уже давно струилась кровь. Так неслись они с невероятной быстротой во мраке ночи, и тени скал и деревьев словно летели им навстречу по обеим сторонам дороги.
 От быстрого движения и тряски Белая Газель скоро пришла в себя. Ее длинные волосы трепались в пыли, а обращенные к небу глаза были орошены слезами отчаяния, боли и бессилия.
 Рискуя разбить себе голову о камни, покрывавшие дорогу, она предпринимала бесплодные усилия, чтобы вырваться из рук своего похитителя.
 Но тот, устремив на нее взор, выражавший какую-то свирепую радость, не замечал, по-видимому, ужаса, внушаемого им молодой девушке, а если и замечал, то это, казалось, доставляло ему только удовольствие.
 Его сжатые губы оставались неподвижны, и только изредка вылетал из них резкий свист, заставлявший лошадь мчаться быстрее.
 Молодая девушка громко вскрикнула, но только эхо ответило ей, и лошадь понеслась еще быстрее.
 Наконец Белая Газель собрала все свои силы и так стремительно рванулась вперед, что ноги ее почти тронули землю. Но Сын Крови точно ожидал этого, и раньше, чем она успела коснуться земли, он, не останавливая лошади, схватил девушку за волосы и снова перекинул через седло.
 Рыдание вырвалось из груди Газели, и она снова лишилась чувств.
 — О, ты не уйдешь от меня, — вскричал Сын Крови, — и никто в мире не вырвет тебя из моих рук.
 Между тем мрак начал рассеиваться, и вскоре во всем своем блеске появилось солнце.
 Мириады птиц радостным пением приветствовали появление дневного светила.
 Природа весело пробуждалась, и прозрачно-голубое небо обещало один из тех прекрасных дней, которые нередки в этой благословенной стране.
 Справа от дороги шли плодоносные поля, которые сливались вдали с горизонтом и радовали взор.
 Тело девушки безжизненно свешивалось с лошади.
 Лицо ее покрылось синеватой бледностью, губы побелели и приоткрылись, зубы были крепко стиснуты, и только грудь слабо трепетала под широкой рукой Сына Крови, тяжело лежавшей на ней.
 Наконец они прискакали к пещере, в которой расположились человек сорок индейцев, вооруженных и готовых к походу.
 Это были сотоварищи Сына Крови.
 Он сделал знак, и ему тотчас подвели другую лошадь. Не успел он еще пересесть на нее, как та, на которой он приехал, упала и из ее ноздрей, рта и ушей хлынула темная горячая кровь.
 Снова положив перед собой на седло молодую девушку, Сын Крови отправился дальше.
 — На сожженную асиенду! — крикнул он.
 Индейцы, которые, без сомнения, только и ожидали прибытия своего вождя, последовали за ним.
 Вскоре весь отряд быстро мчался по дороге, окутанный облаком густой пыли, подымавшейся из-под ног лошадей.
 Проскакав с невероятной быстротой около пяти часов, индейцы увидали вдали высокие колокольни и башни города, возвышавшиеся над облаком дыма и пара.
 Индейцы взяли немного влево и помчались по полям, злорадно вытаптывая обильный урожай.
 Через полчаса они достигли подошвы высокого холма, одиноко стоявшего посреди равнины.
 — Подождите меня здесь, — сказал Сын Крови, останавливая свою лошадь, — что бы ни случилось, не трогайтесь с места до моего возвращения,
 Индейцы поклонились в знак повиновения, а Сын Крови, вонзив шпоры в бока лошади, помчался дальше.
 Но он отъехал недалеко и, как только скрылся с глаз своих товарищей, тотчас же остановил лошадь и сошел на землю.
 Сняв с лошади уздечку, чтобы ей удобнее было полакомиться свежей и сочной травой, он поднял неподвижное тело девушки и медленно начал взбираться со своей ношей на холм.
 Уже наступали сумерки, и птицы провожали последним концертом заходящее солнце, лучи которого почти горизонтально ложились на землю. Небо быстро темнело.
 Между тем поднялся ветер, который с каждой минутой все усиливался, и мрачные тучи тяжело понеслись над землей, опускаясь все ниже и ниже.
 Все предвещало, что в эту ночь разразится одна из тех бурь, которые случаются только в этой стране и заставляют бледнеть от страха самых смелых людей.
 Сын Крови все поднимался, неся на руках юную девушку, голова которой бессильно склонилась к нему на плечо.
 Крупные теплые и пока еще редкие капли дождя с глухим шумом начали падать на землю, которая тотчас же впитывала их в себя.
 Атмосфера наполнялась острым, удушливым запахом, исходившим от почвы.
 Сын Крови продолжал подниматься все тем же твердым, медленным шагом, опустив голову и сурово нахмурив брови.
 Наконец он достиг вершины холма.
 В эту минуту ослепительная молния зигзагами прорезала небо, осветив синеватым светом окрестности, и раздался оглушительный удар грома.
 — Да, — мрачно прошептал Сын Крови, точно отвечая вслух на свои мысли, — природа собирается принять участие в той сцене, которая сейчас разыграется. Но небесная буря все-таки не так страшна, как та, которая клокочет в моем сердце! Хорошо, прекрасно! Мне не хватало только этой ужасной мелодии. Я — мститель и исполню то, что обещал себе в минуту отчаяния.
 Произнеся эти слова, он продолжал свой путь, направляясь к груде почерневших от дыма камней, видневшихся тут и там над высокой травой.
 Вершина холма, на которой находился теперь Сын Крови, открывала неописуемо дикий и пустынный вид.
 Сквозь высокую густую траву виднелись почерневшие от дыма развалины, остатки стен, полуразвалившиеся своды. Вокруг росли фруктовые деревья, кедры, георгины, и был виден колодец с длинным шестом, на конце которого еще висело кожаное ведро, служившее некогда для вычерпывания воды.
 Посреди развалин возвышался высокий крест из темного дерева, отмечавший могилу. У подножия этого креста симметрично было положено около двадцати голых оскаленных черепов, которым солнце и ветер придали глянец и желтизну слоновой кости. Вокруг могилы в траве беззвучно скользили змеи и ящерицы, эти постоянные гости кладбищ, круглыми удивленными глазами смотревшие на незнакомца, осмелившегося нарушить их одиночество и покой.
 Недалеко от могилы стоял полуразвалившийся сарай, сделанный из тростника, который тем не менее мог еще служить достаточно надежным убежищем для путников, захваченных грозой врасплох.
 К этому сараю и направился Мститель.
 Через несколько минут он достиг его и укрылся там от дождя, который теперь лил как из ведра.
 Буря свирепствовала с невероятной силой. Молния сверкала почти непрерывно, гром оглушительно грохотал, и сильный ветер наклонял деревья к земле.
 Это была одна их тех ужасных ночей, в которые совершаются ужасные преступления, которые солнце не хочет освещать своим веселым светом.
 Сын Крови положил девушку на кучу сухих листьев в одном из углов сарая и несколько секунд внимательно смотрел на нее. Затем он скрестил руки на груди, сдвинув брови, опустил голову и начал шагать из угла в угол, бормоча вполголоса какие-то бессвязные слова.
 Каждый раз, как он проходил мимо молодой девушки, он останавливался, смотрел на нее с непередаваемым выражением во взгляде, а затем, покачав головой, продолжал ходить.
 — Однако, — сказал он наконец глухим голосом, — пора кончать! Вот эта юная особа, такая крепкая, сильная, теперь она бледна, неподвижна, почти безжизненна! Отчего мне не попался в руки вместо нее Красный Кедр! Буду терпелив, придет и его очередь, и тогда…
 Сардоническая улыбка искривила его губы, он наклонился над своей пленницей.
 Осторожно приподняв ее голову, он собирался дать ей понюхать флакон, вынутый им из кармана, но вдруг выпустил тело Газели из рук и с громким криком отпрянул в сторону.
 — Нет, нет, — повторял он, — этого не может быть, я ошибся, мне только показалось!
 После нескольких секунд колебания он опять подошел к девушке и снова наклонился над ней.
 Но теперь его нельзя было узнать: насколько он раньше был груб и жесток с ней, настолько теперь был внимателен, осторожен и почти нежен.
 Во время борьбы и последовавшей затем бешеной скачки несколько пуговиц на ее корсаже расстегнулись и таким образом обнажилась ее шея. Сын Крови, наклонившись над молодой девушкой, увидел у нее на шее на тонкой золотой цепочке ладанку из черного бархата, на которой были вышиты серебром переплетающиеся буквы.
 Вид этих таинственных букв сильно взволновал Сына Крови.
 Дрожащей от нетерпения рукой он схватил ладанку, разорвал цепочку и с волнением стал ожидать молнии, чтобы при свете ее еще раз увидеть вышитые буквы и убедиться, что он не ошибся.
 Ждать ему пришлось недолго: через несколько секунд ослепительная молния осветила весь холм.
 Сын Крови взглянул на ладанку.
 Он не ошибся: буквы были именно те, что почудились ему при первой вспышке.
 Он опустился на землю и, закрыв лицо руками, о чем-то глубоко задумался.
 Прошло с полчаса, а этот человек с закаленной душой все еще был неподвижен как изваяние.
 Когда он наконец поднял голову, две слезы медленно скатились по его бронзовому лицу.
 — О, это сомнение ужасно! Я должен его рассеять во что бы то ни стало! — воскликнул он. — Я должен узнать наконец, на что могу надеяться.
 И гордо выпрямившись во весь свой рост, он твердым и уверенным шагом подошел к молодой девушке, все еще лежавшей без движения.
 Каких только мер он не предпринимал, чтобы привести в чувство девушку! Но бедное дитя за два последних дня перенесло столько испытаний, что, казалось, жизнь уходит из нее. Несмотря на все старания Сына Крови, Белая Газель оставалась неподвижной, словно мертвая. Все средства оказывались бесполезными.
 Сын Крови приходил в отчаяние от бесплодности стараний привести свою жертву в чувство.
 — О-о! — восклицал он ежеминутно. — Не может быть, чтобы она умерла, Бог не допустит этого!
 Вдруг он ударил себя по лбу.
 — Я сошел с ума! — воскликнул он.
 С этими словами он пошарил у себя за пазухой и вытащил из нагрудного кармана хрустальный флакон, наполненный жидкостью, красной как кровь, откупорил его и, разжав лезвием кинжала зубы молодой девушки, влил ей в рот несколько капель этой жидкости.
 Средство подействовало мгновенно.
 Черты ее лица разгладились, на щеках появился слабый румянец, Белая Газель с усилием открыла глаза и чуть слышно прошептала:
 — Боже мой, где я?
 — Она спасена! — с радостным вздохом произнес Сын Крови, вытирая пот, крупными каплями покрывавший его лоб.
 Снаружи, между тем, буря бушевала с прежней яростью.
 Ветер с силой сотрясал непрочные стены сарая, дождь лил потоками, а в небесной выси слышались оглушительные раскаты грома.
 — Какая ужасная ночь! — прошептал Сын Крови.




 ГЛАВА V. Сожженная асиенда


 Странную группу составляли это прелестное, нежное создание и суровый обитатель теокали на вершине опустошенного холма, при грохоте грома и ослепительном блеске молнии.
 Белая Газель, увидев его, побледнела и снова упала без сознания.
 Сын Крови вгляделся в окружающую его ночную мглу и, убедившись, что все кругом спокойно, опять склонился над девушкой.
 Бледная, словно белая лилия, поверженная грозой, с закрытыми глазами, она даже не дышала.
 Сын Крови поднял ее дрожащими руками, перенес на другое место и положил на расстеленном плаще у подножия развалившейся стены. Голова несчастной бессильно лежала на его плече.
 Он долго не спускал с нее глаз.
 Душевная боль и жалость отразились на суровом лице Сына Крови.
 Он, жизнь которого до сих пор была всего лишь нескончаемой беспросветной драмой, который не знал, что такое сердце, нежное чувство и любовь, он, Мститель, истребитель бандитов, — он был взволнован и ощущал, что внутри его поднимается какое-то новое, незнакомое ему чувство.
 Две слезы скатились по его загорелым щекам.
 — О, Боже мой! Неужели она умерла! — воскликнул он с тревогой. — Я подло и жестоко поступил с этим слабым созданием, и Бог карает меня за это!
 Имя Бога, упоминаемое им до сих пор только в шутку, он произнес теперь с благоговением.
 Это было чем-то вроде молитвы, крик, вышедший из самого сердца.
 Этот неукротимый человек был наконец побежден: он уверовал в Творца.
 — Как помочь ей? — спрашивал он себя.
 Дождь, ливший потоками на молодую девушку, наконец заставил ее очнуться.
 Она приоткрыла глаза и произнесла слабым голосом:
 — Где я? Что произошло со мной? О, я думала, что уже умерла.
 — Она говорит… жива… спасена! — воскликнул Сын Крови.
 — Кто здесь? — спросила она, с трудом приподнявшись.
 При виде смуглого лица охотника ею овладел ужас, и она снова упала навзничь с закрытыми глазами.
 Она начинала припоминать все то, что приключилось с ней.
 — Успокойтесь, не бойтесь, дитя мое, — произнес Сын Крови, стараясь смягчить суровый тон своего голоса. — Я ваш друг.
 — Мой друг? Вы?! — воскликнула она. — Что значит это слово в ваших устах?
 — О, простите меня, я был без ума, я не знал, что делать!
 — Простить вас! Почему? Разве я не рождена для страданий?
 — Как же она должна была страдать! — прошептал Сын Крови.
 — Да, — продолжала девушка точно в бреду, — да, я много страдала. Жизнь моя, хотя я еще очень молода, была до сих пор сплошным нескончаемым страданием. А между тем я припоминаю, что когда-то, очень, очень давно, я была счастлива. Но теперь воспоминание об этом счастье причиняет мне величайшую боль.
 Вздох вырвался их ее стесненной груди, она закрыла лицо руками и горько заплакала.
 Сын Крови слушал ее, стараясь не пропустить ни единого слова из сказанного Белой Газелью и не спуская с нее глаз.
 Этот голос, эти черты — все, что он видел и слышал, зародило в нем подозрение, которое мало-помалу превращалось в уверенность.
 — О, говорите, расскажите еще что-нибудь, — произнес он с нежностью. — Не припомните ли вы чего-нибудь о вашем раннем детстве?
 Молодая девушка взглянула на него, и горькая улыбка появилась на ее губах.
 — Зачем в несчастье вспоминать былые радости? — проговорила она, грустно покачав головой. — К чему мне рассказывать об этом, в особенности вам, сделавшемуся моим палачом? Или это новый род пытки, который вы для меня придумали?
 — О, — произнес он с содроганием, — неужели у вас возникла такая мысль? Увы! Я был очень виноват перед вами, я сознаю это. Простите меня, умоляю вас! Я отдал бы жизнь, чтобы отвести от вас всякое горе и печаль.
 Белая Газель с удивлением и страхом смотрела на этого почти распростертого перед ней человека, суровое лицо которого было орошено слезами. Она не могла понять смысла этих слов, особенно после его жестокого обращения с ней.
 — Увы! — прошептала она. — Моя история так похожа на историю всех несчастных. Было время, когда у меня была сестра, делившая со мною игры, и мать, которая любила и ласкала меня. Все это исчезло навсегда,
 Сын Крови поднял два шеста, к которым была привязана бизонья шкура, чтобы защитить девушку от бури, начинавшей, впрочем, уже стихать.
 Белая Газель посмотрела на него.
 — Я не знаю почему, — проговорила она задумчиво, — но я чувствую необходимость довериться вам, который, однако, причинил мне столько зла! Откуда это чувство, которое я испытываю при виде вас? Я должна бы ненавидеть вас…
 Она не кончила и с рыданием закрыла лицо руками.
 — Так угодно Богу, бедное дитя мое, — проговорил Сын Крови, подняв глаза к небу и с чувством перекрестившись.
 — Может быть, — ответила она тихо. — Итак, слушайте. Я хочу — что бы ни случилось — облегчить свое сердце. Однажды я играла на коленях у матери, отец и сестра находились тут же. Вдруг у ворот нашей асиенды раздались дикие крики — на нас напали индейцы. Отец был человек храбрый, он схватил оружие и кинулся к выходу. Что произошло затем, я едва ли в состоянии буду верно передать вам. Мне было не более пяти лет, и та ужасная сцена, при которой я присутствовала, окутана в моем воспоминании каким-то кровавым облаком. Я помню только, что наша мать, со слезами обнимавшая нас, вдруг упала к нам на руки, обливаясь кровью. Напрасно мы старались оживить ее ласками: она была мертва!
 Воцарилось молчание. Сын Крови жадно слушал рассказ девушки. Его лоб побледнел, брови нахмурились, он судорожно сжимал рукой дуло ружья, изредка вытирая капли холодного пота, струившиеся по его лицу.
 — Продолжайте, дитя мое, — прошептал он.
 — Больше я ничего не помню. Люди, похожие на демонов, ворвались на асиенду, схватили меня с сестрой, вскочили на лошадей и умчались в карьер. Увы! С тех пор я не видела кроткого лица матери и доброй улыбки отца. Я была совершенно одна среди бандитов, похитивших меня.
 — А ваша сестра, дитя мое, что сталось с нею?
 — Не знаю. Между нашими похитителями разгорелся жестокий спор, перешедший в кровопролитную драку. В конце концов они разделились. Мою сестру увезли в одну сторону, меня в другую. Я никогда больше ее не видела.
 Сын Крови делал над собой, по-видимому, неимоверные усилия. Наконец он не выдержал и, устремив на девушку нежный взор, воскликнул:
 — Мерседес! Мерседес! Неужели это ты? Ты, которую я нашел после многих лет бесплодных поисков?
 Белая Газель порывисто подняла голову.
 — Мерседес?! — воскликнула она. — Этим именем называла меня мать!
 — Это я! Я, Стефано! Твоя дядя, брат твоего отца! — проговорил Сын Крови, почти обезумев от радости.
 — Стефано! Дядя! Да, да! Я припоминаю, я знаю…
 Молодая девушка, не договорив, без чувств упала на руки Сына Крови.
 — О, я несчастный, я убил ее! — воскликнул он. — Мерседес, дорогое дитя мое, очнись!
 Молодая девушка раскрыла глаза и обняла Сына Крови за шею, плача от радости.
 — О, дядя, дядя! Итак, у меня снова есть семья! Благодарю Тебя, о Боже!
 Лицо охотника стало серьезным.
 — Ты права, дитя мое, — сказал он. — Благодарю Бога, ибо это сделал Он, Он, Которому угодно было, чтобы я нашел тебя, и именно здесь, на могиле тех, кого мы оба так давно оплакиваем.
 — Что вы говорите, дядя? — с изумлением спросила она.
 — Следуй за мной, дитя мое, — произнес охотник, — и ты сама все узнаешь.
 Девушка с усилием встала, оперлась на его руку и последовала за ним. По голосу дона Стефано Мерседес поняла, что дядя собирается сообщить ей нечто важное.
 Они с трудом пробирались через развалины, заросшие высокой травой и ползучими цепкими растениями.
 Дойдя до креста. Сын Крови остановился.
 — Стань на колени, Мерседес, — сказал он ей печальным голосом. — Здесь пятнадцать лет тому назад в такую же бурную ночь были погребены мною твои отец и мать.
 Молодая девушка молча опустилась на колени. Дон Стефано сделал то же самое.
 Оба долго молились со слезами и рыданиями. Наконец они поднялись.
 По знаку Сына Крови Белая Газель села у подножия креста. Охотник сел рядом с нею и, проведя рукой по лбу, как бы для того, чтобы собрать свои мысли, начал глухим голосом, который дрожал, несмотря на все усилия дона Стефано оставаться спокойным.
 — Слушай хорошенько, дитя мое, — сказал он, — ибо то, что ты услышишь, послужит нам, может быть, для того, чтобы открыть тайну убийц твоего отца и твоей матери, если только злодеи эти еще существуют.
 — Говорите, дядя, — произнесла юная девушка твердым голосом. — Вы правы. Богу угодно было, чтобы свидание наше произошло здесь. Будьте уверены, что больше Он не позволит злодеям оставаться безнаказанными.
 — Пусть будет так, — сказал дон Стефано. — Уже пятнадцать лет я терпеливо жду часа мщения. Я надеюсь, что Бог поддержит меня до того момента, когда час этот пробьет. Мы с твоим отцом жили на том самом месте, где мы теперь находимся. Этот холм был занят обширной асиендой, построенной нами, и окружающие его поля принадлежали нам. Бог благословлял наш труд, и асиенда процветала. Все окрестные жители любили и уважали нас, так как наше жилище было открыто для всех настигнутых несчастьем. Но если все наши соотечественники уважали нас и радовались нашему успеху, то владельцы соседней асиенды, напротив, питали к нам непримиримую ненависть. За что? Этого я никак не мог понять. Была ли это низкая зависть?.. Во всяком случае, эти люди ненавидели нас. Эти люди — их было трое — не были нашими соотечественниками, так как не принадлежали к испанской расе. Это были североамериканцы, или, по крайней мере, — я никогда не вступал с ними в близкие отношения, — один из них был действительно американец по имени Уилки. Хотя разъединявшая нас ненависть была и сильна, но это была ненависть глухая, и ничто не заставляло предполагать, что она когда-нибудь проявится открыто. Однажды важные дела заставили меня на несколько дней оставить асиенду. Нам с твоим отцом было как-то тяжело расставаться на этот раз, точно какое-то предчувствие удерживало меня, но тем не менее я отправился в путь. Когда я возвратился, асиенда была разорена дотла, и только развалины стен еще дымились. Мой брат со всем его семейством и все слуги были убиты.
 Сын Крови остановился.
 — Продолжайте ваш печальный рассказ, дядя, — порывисто произнесла молодая девушка, — я должна знать все, чтобы взять на себя половину предпринятого вами дела мщения.
 — Правда, — ответил дон Стефано, — но мне почти нечего больше прибавить, и я буду краток. Почти всю ночь я бродил по дымящимся развалинам, ища трупы тех, кого любил. Отыскав их после немалых трудов, я с благоговением похоронил их и над могилой дал клятву отомстить убийцам. Эту клятву я свято держал пятнадцать лет. К несчастью, хотя мне и удалось поразить многих участников этого злодеяния, но по воле судьбы главные виновники до сих пор ускользали из моих рук, и, несмотря на все старания, мне не удалось поймать их. Твой отец, которого я нашел еще живым, умер у меня на руках, но не в состоянии был назвать злодеев. Хотя у меня и есть серьезные основания обвинять Уилки и его товарищей, но я не могу подкрепить свои подозрения никакими доказательствами, и имена главных виновников мне неизвестны.
 Только теперь, когда погиб Сандоваль, мне кажется, я узнал одного из злодеев.
 — Вы не ошиблись, дядя, этот человек был в самом деле одним из наших похитителей, — твердым голосом сказала Мерседес.
 — А другие? — с живостью спросил дон Стефано.
 — Другие… я знаю их, дядя.
 При этом открытии дон Стефано испустил крик, похожий на рычание дикого зверя.
 — Наконец-то! — воскликнул он с таким взрывом радости, что девушка даже испугалась.
 — Теперь, дядя, — продолжала она, — позвольте мне задать вам один вопрос, а затем я отвечу на те, которые вы мне, может быть, предложите.
 — Говори, дитя мое.
 — С какой целью захватили вы меня и привезли сюда?
 — Потому что я считал тебя дочерью этого Сандоваля и хотел принести тебя в жертву на могиле его жертв, — ответил Сын Крови дрожащим голосом.
 — Значит, вы не слышали того, что говорил мне этот человек?
 — Нет. Увидев, что ты склонилась над ним, я подумал, что ты хочешь облегчить его последние минуты. Твой обморок только укрепил мое предположение — вот почему я бросился к тебе, как только увидел, что ты упала.
 — Но письмо, которое вы взяли у меня? Это письмо должно было открыть вам все!
 — Неужели ты думаешь, дитя мое, что я потрудился прочесть его? Нет, я узнал тебя по ладанке, которая висела у тебя на шее.
 — Да, да, — произнесла молодая девушка с убеждением, — во всем этом виден перст Божий, это Он всем управлял.
 — Теперь твоя очередь, Мерседес. Назови мне злодеев.
 — Дайте мне сперва письмо, дядя.
 — Вот оно, — отвечал он, передавая ей письмо.
 Девушка поспешно схватила его и разорвала на мельчайшие кусочки.
 Сын Крови смотрел на нее, ничего не понимая. Когда последний клочок бумаги исчез, подхваченный ветром, девушка повернулась к дяде.
 — Вы хотите знать имена убийц моего отца, не правда ли, дядя?
 — Да.
 — Для вас очень важно, чтобы мщение, которое вы так давно сделали своей целью, продолжалось — именно теперь, когда вы почти достигли желаемого?
 — Да.
 — Наконец, вы желаете исполнить до конца свое клятвенное обещание?
 — Да. Но к чему все эти вопросы? — спросил он с нетерпением.
 — Я вам скажу это, дядя, — отвечала она, со странной решимостью подняв голову. — Я сама также дала клятву и не могу ее нарушить.
 — Какая это клятва?
 — Это клятва отомстить за отца и мать. Чтобы исполнить ее, я должна быть свободна в своих действиях. Вот почему я не открою вам имена злодеев, пока не настанет время. Сегодня я не могу этого сделать.
 В черных глазах юной девушки сверкала такая решимость, что Сын Крови отказался от попытки узнать от нее то, что ему было нужно. Он понял, что никакие просьбы с его стороны не помогут.
 — Хорошо, — сказал он, — пусть будет так, но ты клянешься мне…
 — Я клянусь, что вы узнаете все, когда настанет время, — произнесла она, протянув руку к кресту.
 — Этого мне достаточно. Но не могу ли я, по крайней мере, узнать, что ты рассчитываешь делать?
 — Да — до известной степени.
 — Я слушаю.
 — Есть у вас лошадь?
 — Да, она у подножия холма.
 — Приведите ее мне, дядя, и позвольте мне уехать… Но главное, чтобы никто не догадывался о связывающих нас узах.
 — Я буду нем.
 — Что бы вы ни увидели, что бы вы ни услышали, что бы вам ни сообщали обо мне, не верьте и не удивляйтесь ничему. Помните, что я действую в интересах общего для нас дела мести. Только это одно будет верно.
 Дон Стефано покачал головой.
 — Ты очень молода, дитя мое, для такой трудной задачи, — сказал он.
 — Бог поможет мне, дядя, — возразила она, сверкая глазами, — цель эта справедливая и святая, ибо я желаю возмездия убийцам моего отца.
 — Хорошо, — сказал он, — пусть будет по-твоему! Ты сказала, что эта цель справедливая и святая, и я не считаю себя вправе мешать тебе ее исполнить.
 — Благодарю вас, дядя, — с чувством произнесла молодая девушка. — А теперь, пока я буду молиться на могиле моего отца, приведите мне вашу лошадь, чтобы я могла отправиться в путь немедленно.
 Сын Крови удалился, ничего не сказав.
 Девушка опустилась на колени у подножия креста.
 Полчаса спустя, нежно простившись с доном Стефано, она вскочила на лошадь и помчалась в галоп по направлению к прериям.
 Сын Крови провожал ее взглядом, пока она не скрылась во мраке, затем, в свою очередь, опустился на могилу и прошептал глухим голосом:
 — Удастся ли ей?.. Кто знает! — прибавил он минуту спустя.
 Он молился до рассвета.
 При первых лучах солнца Сын Крови присоединился к своим товарищам и вместе с ними направился вслед за племянницей.




 ГЛАВА VI. Апачи


 При звуке выстрела, которым Сандоваль как бы подвел итог своей слишком длинной истории, апачи, как мы уже сказали, державшиеся до того времени на расстоянии выстрела, поспешно приблизились.
 Красный Кедр бросился в погоню за Сыном Крови, но бесполезно — он не мог догнать его и был вынужден возвратиться к своим товарищам.
 Последние уже занялись приготовлениями к погребению старого бандита, тело которого они не хотели оставлять на съедение диким зверям и хищным птицам.
 Педро Сандоваль пользовался большой любовью у апачей, с которыми он жил долгое время и которые имели много случаев оценить его храбрость, а в особенности его способности грабителя.
 Станапат собрал свой отряд и очутился во главе значительного числа храбрых воинов.
 Разделив их на две части, он подошел к Красному Кедру.
 — Не желает ли мой брат выслушать слова друга? — сказал он.
 — Пусть мой отец говорит. Хотя мое сердце и опечалено, но мои уши открыты, — отвечал скваттер.
 — Хорошо, — произнес вождь, — пусть мой брат возьмет часть моих молодых людей и отправится по следам бледнолицых, а я отдам последний долг белому воину.
 — Могу ли я покинуть друга, прежде чем тело его будет предано земле?
 — Мой брат знает сам, что он должен делать, но только бледнолицые быстро удаляются.
 — Вы правы, вождь, я отправляюсь, но оставляю вам ваших воинов. Мне достаточно и моих товарищей.
 — Где я найду моего брата?
 — В теокали Сына Крови.
 — Хорошо. Мой брат скоро будет там?
 — Через два дня.
 — Второе солнце найдет меня там со всеми моими воинами.
 Красный Кедр приблизился к телу Сандоваля, склонился над ним и взял мертвеца за руку.
 — Прощай, брат, — сказал он. — Прости, что не буду присутствовать при твоем погребении, но меня призывает важное дело: я отправляюсь мстить за тебя. Прощай, мой старый товарищ, покойся с миром. Твоим врагам осталось жить недолго. Прощай!
 Сказав это надгробное слово, скваттер сделал знак своим товарищам, в последний раз поклонился Станапату и умчался, сопровождаемый остальными бандитами.
 Когда союзники скрылись из виду, апачи продолжили церемонию погребения, прерванную разговором их вождя с бандитом.
 Станапат взял на себя обязанность обмыть тело и разрисовать лицо покойника яркими красками, тогда как другие индейцы с жалобными криками окружили его, причем некоторые, более других огорченные и опечаленные, в знак скорби наносили себе раны и даже отсекали острым ножом суставы пальцев на левой руке.
 Когда все было готово, вождь встал у изголовья покойного и обратился с речью к присутствующим.
 — О чем вы плачете? — сказал он. — О чем скорбите? Вы видите, я не плачу — я, самый старый и самый преданный друг умершего. Он ушел в другую страну, Владыка Жизни призвал его к себе. Но если мы не можем вернуть его, то наша обязанность отомстить за него! Бледнолицые убили его, и мы уничтожим как можно больше бледнолицых, чтобы они сопровождала его, составили свиту его и чтобы он явился к Владыке Жизни, как подобает славному воину! Смерть бледнолицым!
 — Смерть бледнолицым! — воскликнули индейцы, потрясая оружием.
 Вождь повернул голову, и презрительная усмешка скривила его губы при этом взрыве воодушевления.
 Но эта усмешка мелькнула как молния. Снова вернув себе свойственное индейцам равнодушие, Станапат торжественно, по обычаю краснокожих, одел тело в лучшие одежды обернул его самыми дорогими одеялами.
 Затем труп был опущен в специально для него вырытую яму, стены и дно которой были украшены ветвями. Туда же положили конскую сбрую, плеть и некоторые другие предметы и сверху засыпали землей, прикрыв, кроме того, могилу большими камнями, чтобы койоты не могли вырыть труп.
 Сделав это, апачи по знаку своего вождя вскочили на лошадей и помчались по дороге, ведущей к теокали Сына Крови, не думая более о товарище, с которым они навсегда расстались, как будто его никогда и не существовало.
 Путешествие их продолжалось три дня. К вечеру четвертого, совершив утомительный переход через песчаную степь, они остановились посреди густого леса, совершенно их скрывавшего.
 Как только был разбит лагерь, Станапат отправил во все стороны разведчиков, чтобы узнать, нет ли поблизости других вооруженных отрядов союзных племен, и в то же время постараться найти следы Красного Кедра.
 Расставив караулы, — Indios Bravos Дикого Запада бывают во время похода очень осторожны, — Станапат осмотрел посты и приготовился выслушать донесения разведчиков, которые уже вернулись.
 Первые три индейца, которых он расспросил, не сообщили ничего интересного, так как они ничего не обнаружили.
 — Хорошо, — сказал вождь, — ночь темна, а у моих молодых людей глаза кротов, завтра на восходе солнца они будут видеть лучше. Пусть они спят эту ночь. С рассветом они снова отправятся и, может быть, что-нибудь отыщут.
 Он сделал знак рукой, и разведчики, почтительно поклонившись вождю, молча удалились.
 Один только остался неподвижен, как будто слова вождя не относились к нему точно так же, как и к другим. Станапат повернулся к нему и несколько мгновений пристально смотрел на него.
 — Мой сын Быстрый Натиск, без сомнения, не расслышал меня, — сказал он. — Пусть он присоединится к своим товарищам.
 — Быстрый Натиск слышал слова своего отца, — спокойно ответил индеец.
 — Почему же, в таком случае, он остается здесь?
 — Потому что он не сказал того, что видел, а то, что он видел, вождю важно знать,
 — О-о-а! — произнес Станапат. — А что же видел мой сын такого, чего не обнаружили его товарищи?
 — Воины вели поиски в другом месте, вот почему они не заметили следов.
 — А мой сын заметил?
 Быстрый Натиск утвердительно кивнул головой.
 — Я жду, чтобы мой сын объяснился.
 — Бледнолицые находятся в двух полетах стрелы от лагеря моего отца, — лаконично отвечал индеец.
 — О-о-а! — произнес вождь с сомнением. — Не ошибка ли это?
 — Желает мой отец увидеть сам?
 — Да, я хочу видеть, — отвечал Станапат, вставая,
 — Пусть мой отец последует за мной, и он скоро увидит.
 — Хорошо, идем.
 Оба индейца отправились. Пройдя некоторое расстояние лесом, они вышли на берег реки, и здесь Быстрый Натиск указал своему спутнику на холм, черный силуэт которого молчаливо и мрачно возвышался неподалеку от берега.
 — Они там, — произнес он, протянув руку по направлению к скале.
 — Мой сын видел их?
 — Я их видел.
 — Это холм Бешеного Бизона, если я не ошибаюсь? — произнес вождь.
 — Да, — подтвердил индеец.
 — О, их трудно будет захватить, — пробормотал Станапат, внимательно рассматривая скалу.
 Это место действительно называлось холмом Бешеного Бизона, и вот почему оно носило это имя.
 Лет за пятьдесят до того времени, к которому относится наше повествование, у команчей был знаменитый вождь, который сделал свое племя самым воинственным и самым страшным из всех племен Дикого Запада. Этот вождь, которого звали Бешеным Бизоном, был не только великим воином, но и великим политиком. При помощи ядов, секрет которых был известен только ему, а в особенности при помощи мышьяка, выменянного им на меха у белых купцов, ему удалось предательски умертвить всех своих противников и внушить своим подданным безграничный, почти суеверный страх.
 Когда он почувствовал приближение смерти и понял, что наступил его последний час, он указал место, выбранное им для погребения.
 Это была пирамидальная колонна из гранита и песка, высотой приблизительно в сто сорок пять футов.
 Эта колонна господствует над местностью, расположенной вблизи омывающей ее основание реки, которая, сделав бесчисленное число изгибов по равнине, снова проходит совсем близко отсюда. Бешеный Бизон приказал, чтобы его похоронили на вершине холма, на котором он часто сиживал.
 Его последняя воля была исполнена с точностью, которой индейцы отличаются в подобных вещах.
 Тело его было помещено на вершине холма, верхом на любимом скакуне покойного. Сверху насыпали высокий курган, вершину которого украсили тотемом вождя, увенчанным многочисленными скальпами, добытыми им в сражениях с врагом.
 Холм Бешеного Бизона служит у команчей объектом поклонения, и каждый краснокожий, выступая в, первый раз на войну, считает своим долгом явиться сюда, чтобы укрепить свое мужество взглядом на эту заколдованную гору, таящую в себе скелет индейского воина на коне.
 Вождь внимательно смотрел на холм. Это была поистине крепкая позиция.
 Белые дополнительно укрепили ее, насколько это было в их силах, срубив толстые деревья и устроив из них палисады с заостренными зубцами, а вокруг выкопав ров шириною в шесть метров. Укрепленный таким образом холм превратился в настоящую неприступную крепость, способную выдержать длительную осаду.
 Станапат повернул в лес в сопровождении своего спутника и возвратился в лагерь.
 — Доволен вождь своим сыном? — спросил индеец перед уходом.
 — У моего сына глаза тапира, от которых ничто не ускользнет.
 Быстрый Натиск довольно улыбнулся и поклонился.
 — Знает ли мой сын, — продолжал вождь вкрадчиво, — бледнолицых, которые укрепились на холме Бешеного Бизона?
 — Быстрый Натиск знает их, — отвечал индеец,
 — О-о-а! — произнес вождь. — Мой сын не ошибается? Они хорошо узнал следы?
 — Быстрый Натиск никогда не ошибается, — твердым голосом отвечал индеец. — Он знаменитый воин.;
 — Мой сын прав, пусть он говорит.
 — Бледнолицый вождь, завладевший холмом Бешеного Бизона, — великий белый охотник, которого усыновили команчи и которого зовут Кутонепи.
 Станапат не мог скрыть своего удивления при этих словах.
 — О-о-а! — воскликнул он. — Возможно ли это! Мой сын уверен, что именно Кутонепи укрепился на вершине холма?
 — Уверен, — не колеблясь отвечал индеец.
 Вождь сделал Быстрому Натиску знак удалиться и, опустив голову на руки, глубоко задумался.
 Апач не ошибался — на холме действительно находились Валентин Гилуа с друзьями.
 После смерти донны Клары француз и его товарищи, движимые жаждой мести, бросились в погоню за Красным Кедром, не дожидаясь полного прекращения землетрясения.
 Валентин, благодаря приобретенному за долгие годы странствий по прериям опыту, накануне вечером выследил отряд апачей и, не рассчитывая сразиться с ними на открытой равнине ввиду малочисленности своего отряда, засел на холме, решив обороняться от всех, кто посмеет напасть на них в этом неприступном убежище.
 Во время одного из многих своих путешествий по прериям француз заметил этот холм, положение которого было настолько удачно, что на нем легко было защищаться даже против значительного числа врагов. Он решил воспользоваться этим местом, если когда-нибудь обстоятельства заставят его искать надежного убежища.
 Не теряя даром времени, охотники приготовились к обороне. Когда все сооружения были окончены, Валентин взобрался на могилу Бешеного Бизона и внимательно осмотрел равнину.
 Было около полудня. С высоты, на которой он находился, француз видел все, что происходило в окрестностях.
 Равнина и река были пустынны и безлюдны. На горизонте не было видно ничего, кроме нескольких групп антилоп и бизонов, из которых одни щипали траву, а другие мирно отдыхали.
 Охотник почувствовал большую радость, решив, что апачи потеряли его след и что у него теперь есть необходимое время, чтобы приготовиться к обороне.
 Прежде всего он позаботился о снабжении крепости провиантом, чтобы не быть побежденным голодом в случае скорого нападения, которого он ожидал.
 Поэтому он устроил с товарищами большую охоту на бизонов. Мясо убитых животных немедленно разрезали на длинные тонкие полосы, которые развешивали для вяления на солнце, чтобы приготовить то, что в прериях носит название пеммикан.
 Кухня была устроена в естественном гроте, который находился внутри укрепления. Благодаря многочисленным трещинам в потолке грота, можно было разводить большой огонь; не боясь быть обнаруженными врагом, так как дым рассеивался сквозь эти трещины и выходил наружу почти невидимыми струйками.
 В течение ночи охотники занимались изготовлением бурдюков для воды, с большой ловкостью кроя и сшивая бизоньи шкуры. Затем, смазав швы жиром, чтобы они не пропускали влаги, охотники наполняли бурдюки водой, которой у них, таким образом, получился большой запас.
 На рассвете Валентин снова поднялся на свою «обсерваторию» и долго осматривал равнину, желая убедиться, что прерия все так же спокойна и пустынна.
 — Зачем вы заставили нас, словно каких-нибудь белок, взобраться на эту скалу? — неожиданно спросил его генерал Ибаньес.
 Валентин указал рукой вдаль.
 — Посмотрите, — сказал он. — Что вы там видите?
 — Гм! Ничего особенного. Там, кажется, клубится пыль, — беспечно отвечал генерал.
 — Да, — произнес Валентин, — прекрасно. А знаете ли вы, отчего подымается эта пыль?
 — По правде сказать, не знаю.
 — Ну, так я вам скажу: это апачи!
 — Карамба! Вы не ошибаетесь?
 — Вы скоро сами увидите.
 — Скоро! — воскликнул генерал. — Неужели вы думаете, что они направляются сюда?
 — К заходу солнца они будут здесь.
 — Гм! Вы хорошо сделали, что приняли меры предосторожности. Итак, кабальеро, у нас будет жаркая схватка с этими краснокожими демонами.
 — Вероятно, — с улыбкой произнес Валентин и спустился с холма.
 Как читатель уже знает, Валентин не ошибся. Апачи действительно прибыли в тот же вечер и расположились недалеко от холма. Их разведчики не замедлили обнаружить присутствие белых.
 Было полное основание предполагать, что произойдет серьезное столкновение между белыми и краснокожими, этими двумя столь различными между собой расами, которые разделяет взаимная смертельная ненависть и которые встречаются в прериях только для того, чтобы постараться уничтожить одна другую.
 Валентин заметил разведчика-апача, когда тот осматривал холм. Наклонившись к уху генерала, охотник сказал с свойственной ему насмешливостью:
 — Ну, что же, дорогой друг, вы все еще думаете, что я ошибся?
 — Я никогда этого не говорил, — с живостью возразил генерал, — Боже меня избави! Признаюсь вам откровенно, я искренне желал бы, чтобы вы ошиблись. Как вы видите, мое самолюбие не играет здесь никакой роли. Но как вам угодно, а я предпочитаю биться против десяти соплеменников, чем иметь дело с одним из этих проклятых индейцев.
 — К несчастью, — произнес Валентин с улыбкой, — в настоящее время мы не можем выбирать, так как выбора нет, мой друг.
 — Это правда, но будьте спокойны, как бы мне это ни было тягостно, я честно исполню свой долг солдата.
 — Ах, кто же сомневается в этом, мой дорогой генерал?
 — Никто, я знаю это. Но все равно, вы увидите.
 — Хорошо. А теперь — спокойной ночи, постарайтесь хорошенько отдохнуть, так как завтра на рассвете на нас будет совершено нападение, уверяю вас.
 — Честное слово, — отвечал генерал, зевая во весь рот, — я не желаю ничего иного, как сразу покончить с этими бандитами.
 Час спустя все охотники спали, исключая Курумиллу, стоявшего на часах. В лагере индейцев происходило то же самое.




 ГЛАВА VII. Холм Бешеного Бизона


 Приблизительно за час до восхода солнца Станапат разбудил своих воинов и приказал им приготовиться к выступлению.
 Апачи разобрали оружие, выстроились в цепь и по сигналу вождя углубились в чащу, отделявшую их от вершины, на которой засели белые охотники.
 Хотя расстояние, разделявшее их, не превосходило двух миль, апачи шли более часа. Зато переход этот был совершен с такой осторожностью, что охотники, несмотря на всю свою бдительность и чуткость, и не подозревали, что враги находятся так близко.
 У подножия скалы апачи остановились. Станапат приказал немедленно разбить здесь лагерь. Индейцы, если им это нужно, умеют очень хорошо укрепляться. В данном случае, предполагая повести правильную осаду, они отнеслись к делу с особенной старательностью и предусмотрительностью.
 Холм Бешеного Бизона был окружен вторым рвом, шириной в три и глубиной в четыре фута. Вынутая из этого рва земля образовала вал, который вместе с возведенными на нем завалами служил для индейцев прекрасным прикрытием, из-за которого они могли стрелять, будучи сами скрытыми.
 Посреди лагеря устроили две хижины — одну для вождей, другую для проведения совета. Перед входом в последнюю водрузили тотем племени, перед первой повесили священную трубку мира.
 Необходимо объяснить, что означают эти два знака, о которых упоминали многие писатели, не описывая их, хотя для желающих основательно познакомиться с индейскими нравами очень важно знать об этом. Тотем — это своего рода знамя, отличительный знак каждого племени. 4 . Он также называется иногда кукевиум.
 На этом знамени у каждого племени имеется изображение какого-нибудь животного: койота, ягуара, бизона и т.п.
 Упомянутый выше тотем носил изображение белого бизона.
 Древко тотема украшается разноцветными перьями, прикрепленными к нему перпендикулярно. Носит тотем только вождь племени.
 Трубка мира — это трубка длиной в пять, шесть и даже десять футов. Иногда встречаются трубки круглой формы, но чаще — плоской. Они украшаются цветными изображениями животных, волосами, иглами дикобраза и яркими птичьими перьями. Трубка — вещь священная, по представлениям индейцев, данная людям солнцем. Вот почему она никогда не должна прикасаться к земле.
 В лагере трубку мира обыкновенно кладут на две палки с раздвоенными наподобие вил концами, воткнутые в землю.
 Личность индейца, обязанного нести трубку мира, считается неприкосновенной. Чаще всего это делает какой-нибудь прославленный воин того же племени, получивший в сражении такую рану или увечье, которые не дозволяют ему принимать участие в битвах.
 Солнце уже взошло, когда апачи закончили свои приготовления.
 Несмотря на всю отвагу, белые почувствовали, как дрожь пробежала по их членам, когда увидели, что враг окружил их со всех сторон, тем более, что в утреннем тумане на горизонте обнаруживались все новые и новые отряды Indios Bravos, направлявшиеся к холму.
 — Гм! — произнес Валентин, покачав головой. — Дело будет нешуточное.
 — Вы считаете наше положение небезопасным? — спросил генерал.
 — Более того, я нахожу его отвратительным, — отвечал охотник.
 — Canarios! — проворчал генерал Ибаньес. — Значит, мы погибли.
 — Да, — отвечал француз, — если не случится какого-нибудь чуда.
 — Caspita! То, что вы говорите, неутешительно, знаете ли, друг мой. Итак, по-вашему, у нас нет никакой надежды?
 — Черт возьми! — ответил Валентин. — У нас есть только одна надежда.
 — Какая? — с живостью спросил генерал.
 — Такая же, как у повешенного, надеющегося, что веревка оборвется.
 Генерал недовольно пожал плечами.
 — Успокойтесь, — по-прежнему насмешливо продолжал француз, — она не порвется, ручаюсь вам.
 — Хорошее же утешение вы мне даете, — произнес генерал не то весело, не то злобно.
 — Боже мой, чего же вы хотите? Это — единственное утешение, которое я в настоящую минуту могу вам предложить. Но, — добавил он, внезапно меняя тон, — все это, я полагаю, не мешает нам позавтракать.
 — Напротив, — сказал генерал, — ибо я должен признаться, что голоден как волк, чего со мной уже давно не случалось, уверяю вас.
 — В таком случае, сядем за стол, — весело воскликнул Валентин, — мы не должны терять ни минуты, если хотим позавтракать спокойно!
 — Вы думаете?
 — Конечно! К чему же беспокоиться заранее? Давайте завтракать.
 Мужчины направились к шалашу, выстроенному у могилы Бешеного Бизона, и с аппетитом поели. Может быть, это происходило оттого, что, как выразился генерал, вид апачей привел их в хорошее настроение.
 Между тем Станапат, едва устроив лагерь, поспешил разослать во всех направлениях гонцов, чтобы как можно скорее получить известия о союзниках.
 Последние вскоре явились сами, сопровождаемые барабанщиками. Всего вновь прибывших воинов было около пятисот человек. Это были сильные и хорошо сложенные люди, одетые в дорогие наряды, хорошо вооруженные и имевшие очень внушительный вид.
 Вождем, возглавившим этот многочисленный отряд, был Черный Кот.
 Здесь необходимо в нескольких словах объяснить причину прибытия этого вождя с его племенем, так как она может показаться странной после той роли, которую Черный Кот сыграл в нападении на стоянку скваттера.
 Красный Кедр был захвачен охотниками врасплох среди ночи.
 Землетрясение настолько усложнило положение дел, что никто из гамбусинос не заметил измены Черного Кота, который, со своей стороны, взвесив положение гамбусинос, ограничился тем, что пустил своих воинов вперед, не выступая сам, а держась позади, чтобы, оставшись незамеченным, быть в состоянии примкнуть к той стороне, которая возьмет верх.
 Его хитрость имела полный успех. Гамбусинос, атакованные со всех сторон сразу, думали только о самозащите и не имели времени заметить, что в рядах врагов есть перебежчики из числа их бывших союзников.
 Поэтому Черный Кот был отлично принят Станапатом, обрадованным неожиданно явившимся подкреплением.
 В течение всего дня в лагерь прибывали новые отряды, так что к вечеру у подножия холма собралось до полутора тысяч краснокожих воинов.
 Охотники были обложены со всех сторон.
 Действия индейцев скоро, заставили их понять, что те не уйдут, пока не одолеют их.
 Индейцы — самые незапасливые люди, каких только можно встретить.
 Так как уже через два дня у них не оказалось съестных припасов, то была устроена большая охота на бизонов.
 На рассвете тридцать пять человек охотников под предводительством Черного Кота выехали из лагеря и, пробравшись через лес, помчались по прерии.
 После двух часов быстрой скачки они переправились вброд через небольшую речку Черепаховую и дали здесь отдохнуть лошадям. Сами они в это время развели костер из сушеных лепешек бизоньего помета и приготовили себе завтрак. Затем они снова отправились в путь.
 Около полудня они осмотрели с вершины холма расстилавшуюся у их ног равнину и заметили на довольно большом расстоянии несколько небольших стад бизонов, которые мирно паслись в прерии.
 Индейцы тотчас же зарядили свои ружья, спустились на равнину и устроили облаву на этих тяжеловесных, хотя и быстроногих животных.
 Каждый выбирал себе одно животное и преследовал его. Иногда случалось, что преследуемый бизон сам нападал на охотника, который в таком случае вынужден был отступать. Но обыкновенно, сделав шагов тридцать, животное прекращало бесполезное преследование и снова обращалось в паническое бегство.
 Индейцы имеют такой навык к подобного рода охоте, что редко тратят больше одного заряда на каждого бизона. Стреляют они при этом, не прикладывая ружья к плечу, а, напротив, держа его на вытянутых вперед руках. Приблизившись к животному ярдов на десять, они стреляют, а затем быстро перезаряжают ружье, причем для скорости не забивают пулю пыжом, а опускают ее прямо в дуло на порох и всегда держат несколько пуль наготове во рту.
 Таким образом индейцы за короткое время произвели сильное опустошение в стадах бизонов, убив менее чем за Два часа шестьдесят восемь штук, из которых одиннадцать убил Черный Кот.
 Туши животных были немедленно разделаны на части и навьючены на лошадей, специально для этого взятых с собой. Затем охотники отправились в обратный путь к лагерю, весело разговаривая между собой и вспоминая различные эпизоды, происшедшие во время охоты.
 Благодаря этой охоте у апачей теперь был провиант на долгое время.
 Уже приближаясь к лагерю, индейцы заметили одинокого всадника, мчавшегося к ним во весь опор.
 Черный Кот приказал своим спутникам остановиться и ждать. Было очевидно, что всадник не мог не быть другом иначе он не несся бы таким образом прямо в руки индейцев!
 Скоро рассеялось всякое сомнение. Апачи узнали Белую Газель.
 Мы уже говорили раньше, что индейцы очень любили девушку. Они ласково встретили ее и отвели к Черному Коту, который ожидал ее приближения, не трогаясь с места.
 Вождь внимательно посмотрел на молодую девушку.
 — Добро пожаловать, — сказал он. — Не гостеприимства ли ищет моя дочь у индейцев?
 — Нет, вождь. Я хочу присоединиться к ним против бледнолицых, как я уже поступала раньше, — решительно отвечала она. — Впрочем, вы знаете это не хуже меня, — прибавила она.
 — Хорошо, — произнес вождь, — мы благодарим мою дочь. Ее друзья отсутствуют, но мы ожидаем, что через несколько часов, пожалуй, появятся Красный Кедр и Длинные Ножи 5 с востока.
 Облако неудовольствия пробежало по лицу юной девушки, но она тотчас же овладела собой и, подъехав к вождю, стала рядом с ним, продолжая равнодушным тоном:
 — Красный Кедр может являться когда ему вздумается, для меня это совершенно безразлично. Разве я не друг апачей?
 — Это правда, — отвечал индеец, поклонившись, — не желает ли моя дочь отправиться в путь?
 — Если это угодно вождю.
 — Отправимся, в таком случае, — сказал Черный Кот, сделав знак своим спутникам.
 Отряд охотников пустился в галоп.
 Час спустя Белая Газель вступила в лагерь апачей, встреченная криками радости.
 Черный Кот приказал устроить для девушки вигвам. Затем, осмотрев сторожевые посты и выслушав донесения разведчиков, он опустился на землю подле дерева, под которым отдыхала Белая Газель, размышлявшая о своих новых обязанностях, принятых ею на себя после объяснения с Сыном Крови.
 — Дочь моя печальна, — сказал старый вождь, закурив свою трубку при помощи длинной палочки, служившей ему талисманом, так как он, подобно всем индейцам, был суеверен и думал, что немедленно умрет, если дотронется до огня руками.
 — Да, — отвечала молодая девушка, — мое сердце мрачно, и туча покрывает мой разум.
 — Пусть моя дочь утешится. Тот, которого она потеряла, скоро будет отомщен.
 — Бледнолицые сильны, — возразила она, зорко взглянув на собеседника.
 — Да, — произнес вождь, — бледнолицые сильны, как медведи, но индейцы хитры, как бобры. Пусть дочь моя успокоится: враги не ускользнут.
 — Мой отец знает это?
 — Черный Кот один из великих вождей своего племени, и от него ничто не укроется. В настоящее время все степные племена, а также и породнившиеся с ними белые собираются сюда, чтобы полностью окружить вершину, которая служит убежищем великому белому охотнику. Может быть, завтра здесь соберется шесть тысяч краснокожих воинов. Поэтому моя дочь может быть уверена, что мщение удастся, если только бледнолицые не улетят по воздуху или не нырнут в глубину вод, что невозможно. Одним словом — они погибли.
 Девушка не отвечала, забыв, казалось, об индейском вожде, который между тем не спускал с нее зоркого взгляда. Она встала и начала в волнении ходить взад и вперед.
 — Боже мой! Боже мой! — говорила она вполголоса. — Они погибли! О, как тяжело, что я женщина и ничем не могу помочь им! Как их спасти?
 — Что говорит моя дочь? Неужели Владыка Жизни смутил ее ум? — спросил Черный Кот, остановившись перед девушкой и положив ей руку на плечо.
 Мексиканка смотрела на него в течение нескольких мгновений, затем уронила голову на руки и прошептала прерывающимся голосом:
 — Боже мой! Я схожу с ума!
 Черный Кот осмотрелся кругом и наклонился к уху молодой девушки.
 — Пусть моя дочь следует за мной, — многозначительно произнес он.
 Белая Газель подняла голову и недоумевающе взглянула на него. Вождь приложил палец к губам, приказывая ей хранить молчание, и, повернувшись, направился в лес.
 Девушка с беспокойством последовала за ним.
 Так они шли несколько минут и наконец взошли на небольшой холмик, лишенный деревьев, с которого можно было видеть все, что происходит далеко в глубине леса.
 Черный Кот остановился и сделал молодой девушке знак приблизиться.
 — Здесь мы можем поговорить без помех, — сказал он, когда она подошла. — Пусть дочь моя говорит, мои уши открыты.
 — Что я могу сказать, чего бы не знал мой отец? — отвечала молодая девушка недоверчиво.
 — Моя дочь хочет спасти своих бледнолицых братьев. Не так ли?
 — Да, так! — произнесла она решительно. — По причинам, которых я не могу назвать вам, эти люди, бывшие всего несколько дней назад ненавистными мне, стали теперь мне дороги. Сегодня я хотела бы их спасти, даже ценою собственной жизни.
 — Да, — произнес старый вождь, как бы говоря с самим собою, — таковы женщины: как листья колеблются от ветра, так их мнение меняется при малейшем дуновении чувства.
 — Теперь вы знаете мою тайну, — продолжала она с решимостью, — я не боюсь, что открыла вам ее. Поступайте как вам будет угодно, но не рассчитывайте более на меня.
 — Напротив, — с улыбкой возразил вождь апачей, — я рассчитываю теперь на вас больше, чем когда-либо.
 — Что хотите вы сказать этим?
 — Я, — продолжал Черный Кот, бросив вокруг пытливый взор и понизив голос, — я тоже хочу их спасти.
 — Вы??
 — Да, я. Не великий ли бледнолицый охотник дал мне возможность избежать смерти, которая грозила мне в селении команчей? Не разделил ли он со мной по-братски огненную воду из своей фляжки, чтобы дать мне силы держаться на лошади и присоединиться к воинам моего племени? Черный Кот — великий вождь. Неблагодарность — порок бледнолицых, признательность — добродетель краснокожих. Черный Кот спасет своего брата.
 Благодарю, вождь! — воскликнула девушка, сжимая в своих маленьких руках загрубевшие руки старого воина. — Благодарю вас за вашу справедливость. Но — увы! — время летит быстро. Через несколько часов наступит новый день, и, может быть, нам не удастся сделать то, к чему мы так стремимся.
 — Черный Кот предусмотрителен, — возразил вождь. — Пусть моя дочь слушается его. Но прежде всего, может быть, она не прочь дать знать своим друзьям, что она беспокоится о них?
 Вместо ответа Белая Газель улыбнулась. Индеец свистнул особым способом, и тотчас же перед ними появилась Солнечный Луч.




 ГЛАВА VIII. Черный Кот и Единорог


 Черный Кот хранил глубокую признательность Валентину за то, что тот спас ему жизнь, и рад был воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы отплатить ему тем же. Быстро плывя тогда по течению реки в лодке, изготовленной, по совету Валентина, из бизоньей кожи, он мысленно перебирал все события, только что прошедшие перед его глазами.
 Он знал, как и все индейские вожди, причину ненависти, разделявшей белых. Кроме того, он имел возможность оценить нравственную разницу между американским скваттером и французским охотником.
 Вопрос был для него решен: все его симпатии были на стороне француза. Но ему хотелось, чтобы его помощь была принята не только Валентином, но и его друзьями.
 Когда землетрясение прекратилось, он дал знак, и пироги пристали к берегу.
 Вождь приказал своим воинам разбить лагерь и ожидать его.
 Затем он высмотрел неподалеку стадо диких лошадей, поймал одну из них, укротил за несколько минут и, вскочив на нее, помчался в галоп.
 В это мгновение солнце уже показалось над горизонтом.
 Вождь апачей мчался весь день, останавливаясь только для того, чтобы дать передохнуть лошади.
 К закату солнца он был на расстоянии выстрела от селения Единорога.
 Подумав несколько секунд, индеец принял, по-видимому, твердое решение. Он тронул лошадь и въехал в селение.
 Оно было безлюдным.
 Черный Кот изъездил селение во всех направлениях, встречая на каждом шагу следы ужасного боя, который произошел здесь за несколько дней до того. Но нигде не было видно ни человека, ни собаки.
 Когда индеец отыскивает след, то он неутомим и ищет до тех пор, пока не найдет.
 Черный Кот выехал из селения со стороны, противоположной той, откуда появился, осмотрелся и не задумываясь пустил лошадь галопом прямо вперед.
 Его удивительное знание прерий не обмануло его. Через четыре часа он достиг девственного леса, под зелеными сводами которого, как мы уже знаем, скрылись команчи, возглавляемые Единорогом.
 Черный Кот также углубился в лес — именно в том месте, где прошли жители покинутого селения.
 Через час он увидел впереди себя мелькающие сквозь листву огни.
 Апач на мгновение остановился, осмотрелся и продолжал путь.
 Хотя кругом никого не было видно, Черный Кот знал, что за ним следят, что с момента его вступления в лес на него устремлено несколько пар невидимых глаз.
 Так как у него не было враждебных намерений, то он и не старался скрыть свои следы.
 Этот маневр был понят караульными команчей, которые поэтому позволили ему двигаться вперед, сами же остались скрытыми и только дали знать другим часовым о вступлении вождя апачей на их территорию. Вследствие этого в лагере знали о приближении Черного Кота, когда он был еще далеко.
 Наконец он выехал на обширную поляну, в центре которой возвышались вигвамы.
 Несколько вождей сидело около костра, горевшего перед хижиной, в которой Черный Кот тотчас узнал великую хижину врачевания.
 В противоположность принятому в подобных случаях обычаю, никто не обратил внимания на появление вождя, никто не произнес слов приветствия.
 Черный Кот понял, что в лагере происходит нечто необычное и что ему предстоит присутствовать при редком зрелище.
 Он нисколько не удивился столь холодному приему, сошел с лошади, бросил поводья ей на шею и, подойдя к огню, уселся напротив Единорога, между двумя вождями, которые молча подвинулись, чтобы дать ему место.
 Затем он вытащил свою трубку, набил ее, закурил и уже после этого кивком головы поздоровался с присутствующими. Те ответили ему тем же, но никто не сказал ни единого слова.
 Наконец Единорог вынул изо рта свою трубку и обратился к вновь прибывшему.
 — Мой брат великий воин, — сказал он, — его прибытие радует нас. Оно служит хорошим предзнаменованием для моих молодых воинов, ибо в настоящее время один великий вождь собирается нас покинуть, чтобы отправиться в блаженный край.
 — Владыка Жизни покровительствовал мне, заставив меня явиться так кстати, — отвечал апач. — Но кто тот вождь, который собирается умереть?
 — Пантера устал жить, — продолжал Единорог печальным голосом. — Он прожил много лет, его утомленная рука не в состоянии более поражать бизонов и быстрых антилоп. Его затуманенные глаза с трудом различают даже самые близкие предметы.
 — Пантера не может более быть полезным своим братьям, он, напротив, становится им в тягость. Он должен умереть, — поучительно произнес Черный Кот.
 — То же самое решил и сам вождь. Сегодня он сообщил о своем намерении совету, собравшемуся вокруг этого огня, и мне, его сыну, поручено открыть ему дверь в другую жизнь.
 — Пантера — мудрый вождь. К чему нам жизнь, если она в тягость нашим близким! Владыка Жизни был добр к краснокожим, внушив им освобождаться от стариков и слабосильных, отправляя их в другой мир, где они возрождаются и после короткого испытания могут снова охотиться со всем пылом молодости.
 — Мой брат хорошо сказал, — произнес Единорог, кивая головой.
 В это мгновение какое-то движение произошло в толпе, собравшейся перед вигвамом, в котором находился старый вождь.
 Полог, закрывавший вход в вигвам, приподнялся, и появился Пантера.
 Это был старец величественного вида. Что редко встречается у индейцев, долго сохраняющих моложавый вид, — его волосы и борода, в беспорядке ниспадавшие на грудь и плечи, были ослепительной белизны.
 Одетый в свою лучшую одежду, он был разрисован боевой краской и находился при полном вооружении.
 Как только он показался на пороге вигвама, все вожди встали. Единорог подошел к нему и почтительно подал ему руку, на которую тот оперся.
 Поддерживаемый Единорогом, старец шатаясь подошел к костру и опустился около него на землю.
 Остальные вожди сели около старого Пантеры, а воины образовали вокруг них живую стену.
 Затем принесли большую трубку мира и подали ее старцу.
 Когда трубка мира, передаваемая из рук в руки, обошла круг, Пантера начал речь.
 Голос у него был низкий и глухой, но благодаря тишине, царившей в толпе, был слышен всем.
 — Дети мои, — начал старый вождь, — я отправляюсь в другой мир и скоро предстану перед Владыкой Жизни. Я скажу воинам нашего племени, которых встречу по пути, что команчи все так же непобедимы и что их племя царит в прериях.
 Сдержанный шепот удовлетворения был ответом на эти слова.
 Через мгновение старец продолжал:
 — Будьте храбры, как ваши предки. Будьте беспощадны с бледнолицыми, этими жадными волками в оленьих шкурах. Пусть они всегда убегают перед вами, как антилопы, и пусть им никогда не удастся видеть волчьи хвосты, прикрепленные к задникам ваших мокасин! Никогда даже не пробуйте огненной воды, этого яда, которым бледнолицые обессиливают нас, делают нас слабыми как женщины, неспособными мстить за обиды. Иногда, когда в долгие ночи охоты или войны вы будете сходиться у костров, вспоминайте о Пантере, воине, слава которого некогда гремела и который, видя, что Владыка Жизни забыл его на земле, предпочел скорее умереть, чем быть в тягость своему племени. Расскажите молодым воинам, впервые ступающим на тропу войны, о подвигах вождя Пантеры, который так долго наводил страх на врагов племени команчей.
 Когда старый вождь произносил эти слова, его глаза вспыхнули огнем и голос задрожал от волнения.
 Индейцы, столпившиеся вокруг, почтительно слушали Пантеру.
 — Но для чего я говорю все это? — продолжал старец, подавив вздох. — Я знаю, что память обо мне не изгладится среди вас, так как моим преемником остается мой сын Единорог, который будет вести вас по тому же пути, что и я. Принесите мой последний обед, и затем споем прощальную песнь.
 Несколько индейцев принесли чугуны, наполненные вареным мясом.
 По знаку, поданному Пантерой, началась прощальная трапеза. Когда она кончилась, старец закурил свою трубку, в то время как воины начали вокруг него пляску, которой руководил Единорог.
 Через некоторое время старик опять подал знак, и воины остановились.
 — Что желает отец мой? — спросил Единорог.
 — Я хочу, — отвечал Пантера, — чтобы вы пропели прощальную песнь.
 — Хорошо, — произнес Единорог, — желание моего отца будет исполнено.
 И он затянул странную песнь, которую хором повторяли вслед за ним воины, снова начав пляску.
 Вот слова этой песни:
 Владыка жизни, ты даешь нам мужество!
 Это правда, что краснокожие знают, как ты их любишь!
 Мы посылаем сегодня к тебе нашего отца!
 Смотри, как он стар и дряхл!
 Легкий олень превратился в тяжеловесного медведя!
 Сделай так, чтобы он снова стал молодым в ином мире
 И был в состоянии охотиться,
 Как в прежние дни!
 Под звуки этой песни воины быстро кружились в пляске около старого вождя, который безучастно курил.
 Наконец, докурив трубку до конца, он высыпал пепел из нее себе на ноготь большого пальца, положил трубку перед собой и поднял глаза к небу. В это время первые лучи зари осветили горизонт.
 Старец выпрямился, и в глазах его словно засверкала молния.
 — Час настал, — сказал он громким и твердым голосом. — Владыка Жизни зовет меня. Прощайте, воины. Прощай, племя команчей. Сын мой, твоя обязанность отправить меня к Владыке Жизни.
 Единорог отцепил от пояса томагавк, взмахнул им в воздухе и без малейшего колебания опустил его на голову отца. Старец, сидевший с улыбающимся сыну лицом, упал с рассеченным черепом, не издав ни единого звука.
 Он был мертв.
 Пляска возобновилась, и воины запели хором:
 Владыка Жизни! Владыка Жизни!
 Прими этого воина.
 Смотри, он не побоялся смерти!
 Он знал, что смерти не существует,
 Так как он должен возродиться в твоем лоне!
 Владыка Жизни! Владыка Жизни!
 Прими этого воина!
 Он был справедлив!
 Слова его всегда были мудры.
 Владыка Жизни! Владыка Жизни!
 Прими этого воина!
 Это был самый великий, самый славный
 Из всех твоих детей команчей!
 Владыка Жизни! Владыка Жизни!
 Прими этого воина!
 Смотри, сколько скальпов у него на поясе!
 Владыка Жизни! Владыка Жизни!
 Прими этого воина!
 Пение и пляска продолжались до восхода солнца.
 Как только солнце взошло, воины по знаку Единорога остановились.
 — Отец наш ушел, — сказал он, — его душа покинула тело, в котором жила слишком долго, чтобы избрать себе другое жилище. Устроим ему погребение, какое подобает столь великому воину.
 Приготовления были недолгими.
 Тело Пантеры было обмыто, старательно разрисовано и опущено в землю вместе с его боевым оружием. Его любимый конь, а также собаки были убиты на могиле и положены с ним. Затем над могилой устроили хижину из древесной коры, чтобы предохранить ее от диких зверей.
 На вершине хижины водрузили шест с висевшими на нем скальпами, добытыми старым воином в те времена, когда, молодой и полный сил, водил он команчей в сражения.
 Черный Кот с благоговением присутствовал при исполнении этого мрачного обряда. Когда церемония погребения кончилась, Единорог подошел к нему.
 — Благодарю моего брата, — сказал команч, — за то, что он помог нам отдать последний долг знаменитому воину. Теперь я принадлежу моему брату. Он может говорить откровенно, уши и сердце друга открыты для его слов.
 — Единорог — первый воин своего племени, — отвечал с поклоном Черный Кот, — справедливость — главное его достоинство. Облако нашло на мой ум и сделало его печальным.
 — Пусть мой брат откроется мне, я знаю, что он один из самых главных вождей своего племени. Черный Кот не считает более скальпов, которые он снял со своих врагов. Но что же заставляет его печалиться?
 Вождь апачей грустно улыбнулся на слова Единорога.
 — Друг моего брата, великий бледнолицый охотник, усыновленный его племенем, подвергается в настоящее время страшной опасности, — прямо сказал он.
 — О-о-а! — произнес вождь. — Может ли это быть? Кутонепи — мясо от моих костей. Кто трогает его, тот ранит меня! Пусть брат мой объяснится.
 Тогда Черный Кот сообщил вождю команчей о том, как Валентин спас ему жизнь, как апачи и другие племена Indios Bravos заключили союз против белых и в каком критическом положении находится теперь сам Валентин вследствие влияния Красного Кедра на индейцев и благодаря силам, которыми последний в настоящее время располагает.
 Выслушав этот рассказ, Единорог покачал головой.
 — Кутонепи умен и бесстрашен, — сказал он. — Справедливость царит в его сердце, но он не в силах будет сопротивляться. Как помочь ему? Один человек, как бы ни был он храбр, не устоит против ста.
 — Валентин мой брат, — отвечал апач. — Я поклялся спасти его, но что я могу сделать один?
 При этих словах рядом с двумя вождями появилась женщина.
 Это была Солнечный Луч.
 — Если господин мой позволит, — сказала она, бросая умоляющий взгляд на Единорога, — я помогу вам. Женщина может многое.
 Воцарилось молчание.
 Оба вождя смотрели на молодую женщину, которая молча стояла перед ними.
 — Сестра моя храбра, — произнес наконец Черный Кот. — Но женщина — слабое создание, помощь которого не может иметь большого значения в столь трудных обстоятельствах.
 — А может быть, наоборот? — отвечала она решительно.
 — Женщина, — сказал Единорог, положив ей руку на плечо, — иди туда, куда призывает тебя сердце. Спаси моего брата и верни ему этим свой долг. Мой взор будет следить за тобой, и по первому сигналу я явлюсь.
 — Благодарю! — с радостью сказала девушка и, склонив колени перед вождем, почтительно поцеловала его руку.
 Единорог продолжал:
 — Я вверяю эту женщину моему брату. Я знаю, что он великодушен, и я спокоен. Прощайте.
 С этими словами, сделав прощальный жест гостю, вождь племени команчей, не оборачиваясь, вошел в свой вигвам и опустил за собою бизонью шкуру, служившую пологом.
 Солнечный Луч следила за ним взглядом, пока он не скрылся, затем она обратилась к Черному Коту:
 — Пора отправляться, — сказала она. — Спасем нашего друга.
 Через несколько часов вождь апачей, сопровождаемый молодой женщиной, присоединился к своему отряду, расположившемуся на берегу Рио-Хилы, а через два дня все они прибыли к холму Бешеного Бизона.




 ГЛАВА IX. Свидание


 Теперь мы возвратимся к тому месту нашего рассказа, на котором закончилась седьмая глава. Солнечный Луч, не говоря ни слова, подала мексиканке листок бумаги, деревянную палочку и раковину, наполненную синей краской.
 Белая Газель радостно встрепенулась.
 — О, понимаю! — произнесла она.
 Вождь улыбнулся.
 — Бледнолицые очень умные, — сказал он, — они все умеют. Моя дочь напишет белому вождю.
 — Да, — прошептала она, — но захочет ли он мне поверить?
 — Пусть моя дочь вложит в бумагу свое сердце, белый вождь узнает его.
 Молодая девушка вздохнула.
 — Попробую, — сказала она.
 Лихорадочным жестом взяла она из рук индианки листок, наскоро написала на нем несколько слов и отдала его обратно.
 Солнечный Луч свернула бумажку и старательно привязала ее к древку стрелы.
 — Через час письмо будет доставлено по адресу, — сказала она и исчезла в лесу с быстротой испуганной лани.
 Все произошло скорее, чем об этом можно рассказать.
 Как только индианка, заблаговременно предупрежденная Черным Котом о той роли, которую ей предстоит сыграть, исчезла, вождь снова обратился к Белой Газели.
 — Мы не можем спасти всех, — сказал он, — но, по крайней мере, те, которые нам дороги, избегнут гибели.
 — Дай Бог, чтобы вы не ошиблись, — отвечала молодая девушка.
 — Владыка Жизни велик! Его могущество не имеет границ, он может все. Пусть дочь моя надеется.
 Затем между ними произошел долгий разговор, после которого Белая Газель незаметно проскользнула между деревьями и отправилась к холму, возвышавшемуся недалеко от места, занятого бандитами. Здесь она назначила свидание дону Пабло.
 При мысли, что она снова увидит мексиканца, молодая девушка невольно ощутила смутное волнение.
 Она чувствовала, что сердце ее сжимается, и вся она вздрагивала.
 Воспоминание о том, что так недавно произошло между ними, вносило дополнительное смятение в ее мысли и делало исполнение взятой ею на себя задачи более трудным.
 Теперь это была уже не та суровая амазонка, какою мы знали ее раньше, которая, привыкнув с детства к войне и всем ее ужасам, смело шла навстречу опасностям.
 Женская натура возобладала в ней. Все, что было в ней грубого и резкого, исчезло, и осталась лишь молоденькая, робкая девушка, дрожавшая при мысли о встрече лицом к лицу с мужчиной, которого она так жестоко оскорбила и который, быть может, не захочет снизойти до объяснения с нею, а просто повернется к ней спиной.
 Все эти мысли — и множество других — вихрем проносились в ее голове, в то время как она крадучись пробиралась к месту встречи.
 Чем ближе она подходила, тем беспокойство ее становилось сильнее, так как воспоминания все ярче рисовали ей недостойность ее прежнего поведения.
 Наконец она пришла.
 Вершина холма была еще пуста.
 Вздох облегчения вырвался из ее стесненной груди, и она благодарила Бога за те несколько минут, что остались ей для того, чтобы наедине приготовиться к чрезвычайно важному разговору, которого она сама добивалась.
 Но когда прошли первые мгновения, ее начала беспокоить другая мысль — она испугалась, что дон Пабло не откликнется на ее предложение явиться на встречу и пренебрежет возможностью спастись, которую она ему предложила.
 Наклонив голову и устремив взор вдаль, она старалась вглядеться во мрак ночи и в страхе считала секунды.
 Никто не знает, сколькими веками кажется минута для человека ожидающего.
 Время, между тем, летело быстро. Луна почти скрылась за горизонтом. До восхода солнца оставался всего какой-нибудь час.
 Девушка уже начала сомневаться в том, что дон Пабло придет. Глухое отчаяние овладевало ею, и она проклинала свою беспомощность, заставлявшую ее оставаться в бездействии на одном месте.
 Опишем теперь в нескольких словах, что происходило в это время на холме Бешеного Бизона.
 Валентин, Курумилла и дон Пабло сидели на вершине холма и молча курили. Каждый придумывал про себя средство выйти из затруднительного положения, в котором находился их маленький отряд. Вдруг послышался резкий свист, и длинная стрела впилась в землю недалеко от них.
 — Что это значит? — воскликнул Валентин, первым придя в себя. — Неужели краснокожие уже начали атаку?
 — Разбудим наших друзей, — сказал дон Пабло.
 — Друг! — лаконично проговорил Курумилла, который уже выдернул стрелу и внимательно осмотрел ее.
 — Что вы этим хотите сказать, вождь? — спросил охотник.
 — Посмотрите! — отвечал индеец, передавая стрелу и указывая на клочок бумаги, обернутый вокруг ее древка немного пониже перьев, которыми индейцы украшают это оружие.
 — В самом деле, — произнес Валентин, снимая бумажку, между тем как Курумилла поднес факел, чтобы посветить.
 — Гм! — сказал дон Пабло. — Этот способ переписки кажется мне довольно подозрительным.
 — Сейчас увидим, что это значит, — отвечал охотник.
 Он развернул бумажку, на которой чем-то синим было написано по-испански несколько строк. Вот содержание этого послания:
 Бледнолицые погибли. Индейские племена, собравшиеся вместе и поддерживаемые степными бандитами, окружили их со всех сторон. Бледнолицым неоткуда ждать помощи. Единорог далеко, а Сын Крови слишком занят защитой своей персоны, чтобы думать о них. Дон Пабло может, если захочет, избежать угрожающей ему гибели и спасти тех, кто ему дорог. Судьба его в его же собственных руках. Пусть он тотчас же по получении этого письма покинет укрепление и отправится один на холм Оленя. Там он встретит человека, который сообщит ему, как спастись. Человек этот будет ждать дона Пабло до восхода солнца. Он просит не пренебрегать этим предложением. Завтра будет уже поздно, и дон Пабло Сарате неминуемо погибнет в неравной борьбе.
 Друг.
 Прочитав это странное послание, молодой человек опустил голову на грудь и несколько мгновений оставался погруженным в глубокие размышления.
 — Что делать? — прошептал он затем.
 — Идти туда, конечно! — отвечал Валентин. — Кто знает, может быть, этот листок бумаги содержит в себе спасение для всех нас.
 — А если это ловушка?
 —Ловушка? Перестаньте, мой друг, вышутите! Индейцы — предатели и до невозможности коварны, с этим я согласен, но они питают невероятный ужас ко всему написанному, считая это творением злого духа. Нет, это письмо не от индейцев. Что же касается степных бандитов, то они великолепно владеют оружием, но совершенно незнакомы с искусством письма, и я могу вас уверить, что отсюда до Монтеррея, в одну сторону, и до Нью-Йорка, в другую, вы не встретите ни одного, который умел бы писать. Это предложение, без всякого сомнения, исходит от друга. Кто этот друг — вот что труднее всего отгадать.
 — Итак, ваше мнение — принять это приглашение?
 — Почему же нет? Но, конечно, не забыть также всех мер предосторожности.
 — Отправиться мне одному?
 — Pardieu! — произнес Валентин. — На подобные свиданья всегда надо отправляться одному, это само собой разумеется, но надо, чтобы кто-нибудь вас проводил.
 — Предположим, что я согласен последовать вашему совету, но я не могу покинуть здесь своего отца.
 — Пока ваш отец в безопасности. Кроме того, с ним останутся генерал и Курумилла, который не даст захватить себя врасплох в наше отсутствие, за это я ручаюсь. Впрочем, подумайте — это дело ваше. Но я должен вам заметить, что, находясь в таких критических обстоятельствах, как мы теперь, нельзя быть слишком уж разборчивым. Parbleu! Подумайте, друг мой, о том, что речь идет о нашем общем благе.
 — Вы правы, брат, — отвечал молодой человек. — Кто знает, не поставлю ли я себе в укор вашу гибель, если не пойду на это свидание! Я иду.
 — Хорошо, — сказал охотник, — идите. А я уж знаю, что мне делать. Будьте спокойны, — прибавил он с усмешкой, — вы пойдете на свидание один, но если вам понадобится помощь, то я буду недалеко и явлюсь немедленно.
 — Прекрасно, но дело в том, что нам надо уйти отсюда незаметно и достигнуть холма Оленя, ускользнув от кошачьих взоров апачей, которые, вероятно, не спускают с нас глаз.
 — Доверьтесь мне, я вас проведу, — сказал охотник.
 И действительно, несколькими минутами позже дон Пабло, сопровождаемый Валентином, взбирался на холм Оленя, причем ни один индеец не заметил их.
 Между тем Белая Газель все ожидала, подавшись всем телом вперед и прислушиваясь в малейшему шороху со стороны холма Бешеного Бизона.
 Вдруг тяжелая рука опустилась на ее плечо, и насмешливый голос прошептал ей на ухо:
 — Ого! Что вы делаете тут, так далеко от лагеря? Или вы боитесь, что ваши враги ускользнут?
 Мексиканка обернулась с плохо скрытым отвращением — она узнала Натана, старшего сына Красного Кедра.
 — Ну да, это я, — сказал бандит, — это вас удивляет? О, мы явились уже час тому назад с самой великолепной коллекцией стервятников, каких только можно себе представить.
 — Но сами-то вы что здесь делаете? — спросила она, не отдавая себе отчета, зачем она задает этот вопрос.
 — О, — отвечал он, — я тоже хочу отомстить за себя. Я оставил там внизу отца и остальных и явился сюда обследовать местность. Но, — прибавил он с мрачной улыбкой, — в настоящее время речь идет не о том. Как решаетесь вы уходить ночью так далеко, рискуя нарваться на очень неприятную встречу?
 — Чего же мне бояться? Разве я безоружна?
 — Это верно, — с усмешкой возразил бандит, — но вы хороши собой и будь я проклят, если не знаю людей, которые только посмеялись бы над теми игрушками, которые болтаются у вас на поясе! Да, вы хороши! Con mil Demonios! Если вам еще никто не говорил этого, то я скажу. А? Что вы думаете об этом?
 — Боже мой, он пьян! — прошептала молодая девушка, обратив внимание на бессмысленное выражение лица бандита и его неверную поступь. — Оставьте меня, — сказала она, — вы выбрали плохое время для шуток, мы должны теперь заниматься серьезными делами.
 — О, пусть весь мир пропадет после нас! Все мы смертны, и черт меня побери, если я теперь думаю о завтрашнем дне! Я нахожу, напротив, что превосходно выбрал время — мы одни, и никто не может нас услышать. Что мешает нам обоим признаться друг другу в любви?
 — Ничто, если это так, — решительно отвечала юная девушка. — Но я не расположена и дальше слушать ваш вздор, а потому сделайте мне одолжение, удалитесь. Я поджидаю здесь отряд племени Бизона, который скоро должен прийти и занять этот холм. Вместо того, чтобы терять здесь драгоценное время, лучше бы вы вернулись к Красному Кедру и Станапату и обсудили бы вместе с ними все подробности назначенного на завтра нападения.
 — Это верно, — сказал бандит, которого слова девушки немного отрезвили, — вы правы, и я удаляюсь. Но то, что отложено, еще не потеряно. Я надеюсь, что в другой раз вы будете не так суровы со мной, моя голубка. До свиданья!
 И беззаботно вскинув ружье на плечо, бандит повернулся и, спустившись с холма, направился в лагерь апачей.
 Молодая испанка, оставшись одна, поздравила себя с избавлением от опасности, которая ей угрожала, так как она дрожала при мысли, что дон Пабло явится в то время, когда с нею рядом находился Натан.
 Известие о том, что Красный Кедр с своей шайкой присоединился к осаждающим, увеличило беспокойство Белой Газели за тех, кого она решила спасти во что бы то ни стало.
 Когда она уже совсем потеряла надежду увидеть молодого человека и смотрела вперед только для успокоения совести, она вдруг заметила на расстоянии полета стрелы фигуру, направляющуюся к ней быстрым шагом.
 Она скорее угадала, чем узнала дона Пабло Сарате.
 — Наконец-то! — радостно воскликнула она, бросаясь ему навстречу.
 Молодой человек вскоре был возле нее. Узнав, кто его ожидал, он сделал шаг назад.
 — Это вы?! — воскликнул он. — Вы написали мне, чтобы я пришел сюда?
 — Да, — отвечала она дрожащим голосом, — да, это я!
 — Что может быть общего между нами? — с презрением произнес дон Пабло.
 — О, не отталкивайте меня. Я только теперь поняла, как дурно, как недостойно вела себя. Простите мне мое заблуждение, в котором я раскаиваюсь. Выслушайте меня, не пренебрегайте, ради Неба, советом, который я хочу вам дать, так как дело идет о вашем спасении и о спасении тех, кого вы любите!
 — Благодарение Богу, сеньорита, — холодно отвечал молодой человек, — в течение тех несколько часов, которые мы провели вместе, я достаточно хорошо изучил вас, чтобы не придавать никакой веры вашим словам. В настоящую минуту я только испытываю сожаление от того, что позволил заманить себя в западню, которую вы мне расставили.
 — Я? Я расставила вам западню? — с негодованием воскликнула она. -Ведь я с радостью пролила бы свою кровь, чтобы спасти вас!
 — Меня спасти? Перестаньте, сеньорита! Погубить меня, хотели вы сказать, — возразил дон Пабло с презрительной усмешкой. — Неужели вы считаете меня таким глупым? Будьте по крайней мере прямодушны. Ваш план удался, и я в ваших руках. Позовите ваших сообщников, которые, без всякого сомнения, скрываются за этими кустами, я не доставлю им такой чести, чтобы оспаривать у них свою жизнь!
 — Боже мой, Боже мой! — воскликнула молодая девушка, в отчаянии ломая руки. — Неужели я не достаточно наказана? Дон Пабло, ради Неба, выслушайте меня! Через несколько минут будет уже слишком поздно! Я хочу спасти вас, повторяю вам!
 — Вы бессовестно лжете, сеньорита! — воскликнул Валентин, внезапно появляясь из кустов. — Всего несколько мгновений назад на этом самом месте вы говорили Натану, достойному сыну вашего сообщника Красного Кедра, что ждете прибытия отряда апачей. Осмельтесь сказать, что это неправда!
 Это открытие подействовало на молодую девушку как удар грома. Она поняла, что теперь ей не вывести из заблуждения того, кого она хотела спасти, и не убедить его в своей невиновности ввиду столь очевидного доказательства ее коварства.
 Она в изнеможении опустилась на землю у ног молодого человека.
 — О! — с отвращением произнес он. — Эта несчастная — мой злой гений!
 С этими словами он сделал движение, собираясь удалиться.
 — Одну минуту! — воскликнул Валентин, удерживая его. — Этого нельзя так оставить. Покончим раз и навсегда с этой тварью, пока она не позвала своих сообщников, чтобы предать нас.
 С этими словами он выхватил пистолет и хладнокровно приставил его дуло к виску молодой девушки, которая даже не шелохнулась, чтобы спастись.
 Но дон Пабло схватил Валентина за руку.
 — Валентин, друг мой, что хотите вы сделать?
 — Это правда, — сказал охотник, — я не опозорю себя перед смертью убийством этой несчастной.
 — Вот это правильно, брат! — воскликнул дон Пабло, бросив презрительный взгляд на Белую Газель, которая напрасно умоляла его. — Такие мужчины, как мы, не убивают женщин. Оставим эту несчастную и постараемся подороже продать нашу жизнь.
 — О-о! Смерть, может быть, и не так близка к нам, как вы думаете. Что касается меня, то я еще не потерял надежды выбраться из этой ловушки.
 Они тщательно осмотрелись кругом.
 Мрак почти рассеялся. Солнце, еще невидимое, уже окрасило небо в розоватые тона.
 Далеко вокруг, насколько можно было видеть, равнина была занята многочисленными отрядами индейцев.
 Оба поняли, что им остается очень мало шансов вернуться в укрепления. Но так как они привыкли к опасностям, то не пали духом перед лицом почти неизбежной гибели.
 Пожав друг другу в последний раз руки, они мужественно двинулись вперед, навстречу опасности.
 — Остановитесь, ради всего святого! — воскликнула молодая девушка, на коленях подползая к дону Пабло.
 — Оставьте меня! — воскликнул он. — Дайте нам спокойно умереть!
 — Я не хочу, чтобы вы умерли! — с раздирающим душу криком произнесла она. — Повторяю вас, что я хочу вас спасти, если только вы согласны.
 — Спасти нас? Один Бог может сделать это, — печально произнес молодой человек. — Радуйтесь тому, что мы не захотели обагрить своих рук вашей нечистой кровью, и не надоедайте нам больше.
 — О, значит, ничто не может убедить вас? — сказал она в отчаянии.
 — Ничто, — отвечал мексиканец.
 — Ах! — радостно воскликнула она. — Я придумала!.. Следуйте за мной, и вы вернетесь к своим товарищам!
 Дон Пабло, который уже отошел на несколько шагов, в нерешительности остановился.
 — Чего вы боитесь? — продолжала она. — Ведь вы всегда можете убить меня, если я вас обману. Что для меня смерть, если только я спасу вас!
 — В самом деле, — заметил Валентин, — она права. Хуже для нас, во всяком случае, не будет. Кто знает, может быть, она говорит правду.
 — Да, да! — с мольбой воскликнула девушка. — Доверьтесь мне!
 — Что же, попробуем, — сказал Валентин.
 — Идите вперед, — лаконично приказал дон Пабло, — мы пойдем за вами.
 — О, благодарю, благодарю! — воскликнула девушка, покрывая поцелуями и слезами руку молодого человека, которую тот напрасно старался вырвать. — Вы увидите, что я спасу вас!
 — Странное создание! — пробормотал охотник. — Черт ее разберет, может быть, она и выполнит то, о чем говорит.
 — Может быть, — согласился дон Пабло, грустно покачав головой, — но положение наше все-таки совсем плохое, мой друг.
 — Умирают только один раз, в конце концов! — философски заметил охотник, вскидывая ружье на плечо. — Мне очень хотелось бы, однако, знать, чем все это для нас кончится.
 — Пойдемте! — сказала мексиканка.




 ГЛАВА Х. Военная хитрость


 Все трое, не говоря ни слова, начали медленно спускаться с холма, прячась в высокой траве и принимая все меры предосторожности, чтобы не быть замеченными или выслеженными индейскими разведчиками. Эти разведчики были рассыпаны вокруг в большом количестве, чтобы следить за передвижениями бледнолицых, которые могли явиться на помощь осажденным. Белая Газель бодро и уверенно шла впереди охотников, озираясь во все стороны, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться к малейшему подозрительному шуму в чаще. Затем, успокоившись, она снова продолжала путь, бросив своим спутниками ободряющую улыбку.
 — Попались! — внезапно произнес Валентин, со смехом опуская приклад ружья на землю. — Малютка оказалась хитрее, чем я думал.
 Оба внезапно увидели, что окружены большой толпой индейцев.
 Дон Пабло не сказал ни слова. Он только смотрел на мексиканку, которая продолжала улыбаться.
 — Что ж, — философски произнес про себя француз, — я всегда сумею уложить человек семь или восемь, а там и умереть не страшно.
 Вполне успокоенный этим утешительным размышлением, он пришел опять в хорошее расположение духа и начал с любопытством осматриваться.
 Оказалось, что они окружены военным отрядом Черного Кота.
 Вскоре и сам старый вождь подошел к охотнику.
 — Мой брат дорогой гость среди своих краснокожих друзей Бизонов, — с благородством сказал он.
 — Зачем насмехаться, вождь? — возразил Валентин. — Я ваш пленник. Делайте со мной что вам будет угодно.
 — Черный Кот не смеется. Великий бледнолицый охотник не пленник, а друг. Пусть он приказывает, и Черный Кот исполнит его приказания.
 — Что означают эти слова? — с удивлением воскликнул француз. — Разве вы явились сюда не для того, чтобы овладеть мною и моими друзьями, как и все остальные ваши соплеменники?
 — Таково, действительно, было мое намерение, когда я несколько дней тому назад оставил свое селение. Но чувства мои изменились с тех пор, как мой брат спас мне жизнь. Он уже мог заметить это. Если же я пришел сюда, то не для того, чтобы сражаться с ним, а чтобы спасти его и его друзей. Пусть же мой брат доверится мне — мое племя будет повиноваться ему, как мне самому.
 Валентин подумал одно мгновение и затем пристально посмотрел на вождя.
 — А что потребует Черный Кот в награду за помощь, которую он хочет оказать мне? — спросил он.
 — Ничего. Бледнолицый охотник — мой брат. Если нам удастся наш план, то он может поступить по своему желанию.
 — Прекрасно. Все к лучшему, — сказал француз и, обратившись к девушке, добавил: — Я ошибся, сеньорита, будьте добры принять мои извинения.
 Белая Газель вспыхнула от счастья при этих словах охотника.
 — Итак, — продолжал Валентин, снова обращаясь к индейскому вождю, — я могу вполне располагать вашими молодыми воинами?
 — Вполне.
 — И они будут повиноваться мне?
 — Я сказал уже: как мне самому.
 — Прекрасно! — воскликнул охотник, лицо которого осветилось радостью. — Сколько у вас воинов?
 Черный Кот десять раз поднял руки, растопырив все пальцы.
 — Сто? — сказал Валентин.
 — Да, — отвечал вождь, — и еще восемь.
 — Но остальные племена гораздо многочисленнее, чем ваше?
 — Они составляют войско, которое в двадцать два и семь раз многочисленнее моего отряда.
 — Гм! Это много, не считая еще и бандитов.
 — О-о-а! Длинных Ножей с востока там в три раза больше, чем у меня пальцев на обеих руках.
 — Я опасаюсь, — заметил дон Пабло, — что в конце концов мы будем раздавлены численностью врагов.
 — Может быть, — ответил Валентин, задумавшись. — А где Красный Кедр?
 — Красный Кедр со своими сыновьями присоединился к отряду Станапата.
 В эту минуту на равнине раздался громкий боевой клич апачей.
 Вслед за тем загремел оглушительный залп, и холм Бешеного Бизона окутался дымом и огнем.
 Сражение началось.
 Индейцы отважно шли на приступ. Апачи двигались к холму, не переставая стрелять из ружей и пускать тучи стрел в своих невидимых врагов.
 В том месте, где цепь холмов подходит к Рио-Хиле, виднелись вновь прибывающие отряды апачей.
 Они мчались в галоп группами от трех до двадцати человек. Их лошади были покрыты пеной, из чего можно было заключить, что они прибыли издалека.
 Апачи были одеты в лучшие одежды, покрыты украшениями и оружием, с колчанами и луками за спиной и с ружьями в руках. Головы их были украшены перьями, преимущественно орлиными, белыми и черными, причем у некоторых одно перо спускалось на спину. Все они сидели на хороших лошадях, покрытых попонами из шкуры пантеры, на красной шерстяной подкладке, а сами имели на плечах волчьи шкуры.
 Все это придавало им величественный вид, поражающий воображение и наводящий страх.
 Многие их них с песнями и криками немедленно перевалили через гряду холмов, погоняя усталых лошадей, чтобы поскорее вступить в бой.
 Около палисадов происходило, по-видимому, самое ожесточенное сражение.
 Оба мексиканца и Курумилла, прикрытые ретраншементами, отвечали убийственным огнем на залпы апачей, ободряя друг друга и решив умереть с оружием в руках.
 Уже на равнине тут и там валялись многочисленные трупы, метались лошади без седоков, и стоны раненых сливались с вызывающими криками осаждающих.
 Валентин и дон Пабло в несколько секунд уяснили положение дел.
 — Что же, вождь, — с живостью сказал охотник, — мы должны присоединиться к нашим друзьям. Помогите нам, иначе они погибнут.
 — Хорошо, — отвечал Черный Кот, — пусть бледнолицый охотник поместится со своим другом в середине моего отряда. Через несколько секунд он будет на холме. Главное, пусть белые вожди предоставят мне действовать.
 — Отлично, действуйте! Я вполне полагаюсь на вас.
 Черный Кот тихо произнес несколько слов, обращаясь к сопровождавшим его воинам. Те немедленно сгруппировались вокруг обоих охотников, совершенно скрыв их.
 — О-о! — с беспокойством произнес дон Пабло. — Что они делают, мой друг?
 Валентин улыбнулся и взял его за руку.
 — Я отгадал намерение вождя, — сказал он. — Он употребит единственное возможное для прорыва средство. Не беспокойтесь, все идет к лучшему.
 Черный Кот стал, между тем, во главе отряда и подал знак.
 Воздух огласился пронзительными криками. Это был боевой клич племени Бизонов.
 Индейцы, увлекая за собой обоих белых, стремительно понеслись к холму.
 Валентин и дон Пабло еще не успели дать себе отчета в том, что произошло, как уже были около своих друзей, между тем как воины Черного Кота подобно лавине понеслись вниз, делая вид, что охвачены паническим страхом.
 Но битва еще не кончилась.
 Индейцы Станапата, подобно тиграм, с диким ревом наседали на палисады и падали десятками, но не отступали ни на шаг.
 Если бы бой продолжался при таких условиях еще некоторое время, то он кончился бы роковым для белых образом, так как силы их уже истощались.
 Станапат и Красный Кедр понимали это, а потому удвоили усилия, чтобы сломить сопротивление врагов.
 Вдруг, в ту минуту, когда апачи сделали последнюю попытку и с яростью кинулись на белых, раздался боевой крик племени корасов, сопровождаемый ружейными выстрелами. Не ожидавшие этого апачи заколебались.
 Красный Кедр с проклятием посмотрел вокруг себя.
 Боевой клич команчей раздавался в тылу у осаждающих.
 — Вперед! Вперед, несмотря ни на что! — проревел Красный Кедр и, сопровождаемый сыновьями и несколькими союзниками, ринулся к холму.
 Но обстановка вдруг резко изменилась.
 Черный Кот, увидав, что к его друзьям явилась помощь, присоединился к Единорогу, и их объединенные силы напали на апачей с фланга, между тем как Моокапек во главе двухсот отборных воинов своего племени атаковал их с тыла.
 Неприятель дружно обратился в бегство, и вскоре Красный Кедр остался только с несколькими союзниками.
 Толпа воинов вокруг все более и более теснила их.
 Из осаждающих они превратились в осажденных. Необходимо было на что-нибудь решиться, так как еще несколько секунд, и путь к отступлению был бы отрезан.
 — Ура! — крикнул Красный Кедр, размахивая прикладом как дубиной. — Смерть этим собакам! Возьмем их скальпы!
 — Возьмем их скальпы! — повторили его союзники и, последовав его примеру, стали пробиваться сквозь стену врагов, медленно приближаясь к реке.
 Вдруг какой-то воин бросился к Красному Кедру.
 Это был Моокапек.
 — Вот тебе мой скальп! — крикнул он. — Бледнолицая собака! — и индеец взмахнул топором.
 — Благодарю! — отвечал Красный Кедр, отражая удар.
 Тогда Орлиное Перо прыгнул вперед, как гиена, и прежде чем противник успел защититься, вонзил ему нож в бедро.
 Красный Кедр яростно заревел, почувствовав, что ранен. Выхватив одной рукой нож, он другой рукой схватил противника за горло.
 Последний понял, что погиб. Клинок сверкнул над его головой и по рукоять вошел в его грудь.
 — Ага! — произнес Красный Кедр, отпуская врага, который упал на землю. — Я думаю, что на этот раз наши счеты сведены.
 — Нет еще! — с торжествующим смехом воскликнул индеец и, сделав последнее усилие, выстрелил в бандита почти в упор.
 Красный Кедр выпустил поводья и упал возле индейца.
 — Я умираю отомщенным! — прошептал Орлиное Перо, корчась в последних конвульсиях.
 — Я еще жив! — возразил Красный Кедр, поднявшись на одно колено и опуская тяжелый приклад на голову врага. — Еще можно спастись!
 Плечо его было раздроблено пулей, но при помощи друзей, которые не отступили ни на один шаг, он снова сел на лошадь.
 Натан и Сеттер привязали его к седлу.
 — Назад! Назад! — крикнул он. — Или мы погибнем! Спасайся, кто может! Каждый сам по себе!
 Бандиты исполнили его приказание и бросились врассыпную, преследуемые команчами и корасами.
 Однако одним из них удалось достигнуть девственного леса, в котором они и скрылись, другим — берега реки, через которую они переправились вплавь.
 Красный Кедр был в числе первых. Валентин и его друзья, как только заметили, что, благодаря столь счастливо явившейся к ним помощи, победа склонилась на их сторону, немедленно покинули холм Бешеного Бизона и быстро спустились на равнину с намерением захватить в плен Красного Кедра.
 К несчастью, они явились слишком поздно и могли только увидеть, как он скрылся вдали.
 Тем не менее неожиданный успех битвы оказал им неизмеримую услугу, так как благодаря ему не только они вышли из крайне затруднительного положения, но и был уничтожен союз Indios Bravos, которые, устрашенные огромными потерями, понесенными при осаде, без сомнения, не будут больше вмешиваться в раздоры белых.
 Что касается Красного Кедра, то его шайка была рассеяна и почти уничтожена, а он один, притом тяжело раненый, не мог внушать опасений.
 Поимка этого человека, вынужденного отныне бродить по прерии, подобно хищному зверю, сделалось только вопросом времени.
 Станапат с несколькими своими воинами также спасся, и никто не знал, в какую сторону он удалился.
 Три соединившихся отряда победителей разбили лагерь на поле битвы.
 По своему обычаю, индейцы прежде всего оскальпировали трупы своих врагов.
 Странное дело, победители не захватили ни одного пленного.
 Битва была такая ожесточенная, что каждый, кто принимал в ней участие, старался убить как можно больше врагов, не думая о взятии их в плен.
 Тело Моокапека было с почетом поднято и погребено на холме Бешеного Бизона, рядом с могилой страшного вождя, который сам избрал это место для своего захоронения.
 Солнце уже садилось, когда были отданы последние почести павшим в бою воинам племени команчей и племени корасов.
 Затем запылали огни совета.
 Когда все уселись вокруг них и трубки мира прошли по полному кругу, Валентин встал, чтобы сказать речь.
 — Вожди, — сказал он, — я и мои друзья благодарим вас за ваши старания освободить прерии Дикого Запада от бандита, который так долго опустошал их. Нашей целью было не одно только мщение, но и дело человеколюбия: этот негодяй позорит имя человека и расу, к которой он принадлежит. Не много же у него остается товарищей из той многочисленной шайки, которая его сопровождала. Этой шайки бандитов, наводившей страх на прерии, больше не существует, а скоро и глава ее, в этом я уверен, попадет в наши руки. Будьте готовы, когда понадобится, прийти к нам на помощь, как вы сделали это сегодня, а пока возвращайтесь в ваши селения. Знайте, что где бы мы ни находились, мы будем помнить об услугах, оказанных нам, и вы всегда можете рассчитывать на нас, как мы всегда и везде рассчитываем на вас.
 Произнеся эту речь, на которую индейцы ответили одобрительными возгласами, Валентин снова сел.
 Наступило продолжительное молчание, в течение которого индейцы сосредоточенно курили свои трубки.
 Первым заговорил Черный Кот.
 — Пусть мои братья слушают, — сказал он. — Слова, которыми полна моя грудь, внушены мне Владыкой Жизни. Облако, омрачавшее мой дух, рассеялось, когда мои братья корасы и команчи, эти два храбрых племени, дали мне место, на которое я теперь имею право, у своих огней совета. Единорог — мудрый вождь, и его дружба для меня драгоценна. Я надеюсь, что Владыка Жизни никогда не допустит, чтобы между мною и им — так же, как между моими и его воинами, — возникло в течение тысячи и пятидесяти месяцев, считая от сегодняшнего дня, малейшее недоразумение, которое могло бы нарушить доброе согласие, царящее в настоящее время.
 Единорог вынул изо рта свою трубку, с улыбкой поклонился Черному Коту и ответил:
 — Мой брат Черный Кот хорошо говорил. Мое сердце дрожало от радости, слушая его. Почему бы нам не быть друзьями? Разве прерия не достаточно велика и просторна для нас? Разве бизоны в ней не достаточно многочисленны? Пусть мои братья слушают. Я тщетно ищу вокруг себя топор войны — он так глубоко вошел в землю, что даже дети внуков наших детей никогда не отроют его.
 После этого другими вождями было произнесено еще несколько речей. Самое доброе согласие не переставало царить между союзными племенами.
 На рассвете вожди расстались самым сердечным образом, направившись каждый к своему селению.
 Валентин, Курумилла, генерал Ибаньес, дон Пабло и дон Мигель остались одни.
 Белая Газель стояла в нескольких шагах от них, в задумчивости прислонившись к стволу дерева.




 ГЛАВА XI. В лесной глуши


 Красный Кедр, между тем, все мчался и мчался вперед, уносимый с поля битвы бешено скакавшей лошадью, которой он был не в силах управлять. Он пребывал почти в бессознательном состоянии.
 Этот человек, до тех пор такой твердый и энергичный, был теперь совершенно беспомощен. Потеря крови и бешеная скачка лишили его сознания. Если бы он не был так крепко привязан к седлу, то давно свалился бы с лошади.
 Руки его безжизненно повисли вдоль тела, туловище наклонилось к шее лошади, глаза были наполовину закрыты. Он не осознавал того, что произошло с ним, и не трудился даже припоминать. Он видел, как справа и слева проносились мимо него кусты, деревья и скалы, но ничего не понимал.
 Тем временем приближалась ночь.
 Лошадь продолжала бешено мчаться, перепрыгивая через встречавшиеся препятствия, преследуемая стаей воющих койотов и тщетно стараясь освободиться от ноши.
 Наконец она споткнулась и упала вместе с бесчувственным седоком, испуская жалобное ржанье.
 До этого момента Красный Кедр все-таки сознавал еще, что он жив, но когда его лошадь упала, он на мгновение почувствовал жестокую боль в голове и, прошептав последнее проклятие, потерял сознание.
 Он не мог сказать, сколько времени продолжался его обморок.
 Когда он под влиянием какого-то странного ощущения открыл глаза, то увидел над собой сквозь листву деревьев ярко сверкающее солнце и услышал радостное щебетание птиц.
 Красный Кедр с облегчением вздохнул и отуманенным взором посмотрел вокруг. В нескольких шагах от него лежала его павшая лошадь.
 Сам он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу дерева. Склонившись над ним, на коленях стояла Эллен и робко следила за тем, как он возвращается к жизни.
 — О-о-х! О-о-х! — пробормотал бандит слабым голосом. — Значит, я еще жив!
 — Да, благодарение Богу, отец мой, — тихо прошептала Эллен.
 Бандит посмотрел на нее.
 — Бог! — прошептал он. — Бог! — повторил он громче с насмешливой улыбкой.
 — Это Он спас вас, отец мой, — сказала молодая девушка.
 — Дитя, — прошептал Красный Кедр, положив руку ей на голову. — Бог — это только слово. Никогда больше не говори мне о нем.
 Она опустила голову.
 К раненому, между тем, вместе с ощущением жизни вернулась и боль.
 — О, как я страдаю! — произнес он.
 — Вы опасно ранены, отец мой. Увы! Я сделала все что могла, чтобы облегчить ваши страдания, но я — несчастная, ничего не знающая девушка, и очень возможно, что все мои старания вовсе не то, что вам надо.
 Красный Кедр повернул к ней свое бледное лицо, и нежность мелькнула в его потухшем взоре.
 — Значит, ты все-таки любишь меня? — спросил он.
 — Разве это не моя обязанность, отец?
 Бандит ничего не ответил, и только обычная насмешливая улыбка искривила его посиневшие губы.
 — Я давно искала вас, отец, и лишь случайно нашла в эту ночь.
 — Да, ты хорошая дочь, Эллен. Теперь у меня нет никого, кроме тебя. Я не знаю, что сталось с моими сыновьями, — продолжал он с внезапной яростью, — это все проклятый брат Амбросио, он один виноват во всем. Если бы не он, то я до сих пор находился бы в окрестностях Пасо-дель-Норте, в лесах, где чувствовал себя полновластным хозяином.
 — Не думайте больше об этом, отец мой, ваше состояние требует полного спокойствия. Постарайтесь поспать несколько часов, это принесет вам пользу.
 — Поспать! — произнес бандит. — Разве я могу спать? О нет, нет! — продолжал он с отвращением. — Я хочу бодрствовать. Когда глаза мои смыкаются, то я вижу… Нет, нет, только бы не заснуть!..
 Он замолчал.
 Эллен с жалостью и ужасом смотрела на него.
 Бандит, обессиленный потерей крови и лихорадкой, вызванной ранами, чувствовал в себе незнакомое ему до сих пор ощущение — ему было страшно.
 Может быть, его мучили угрызения совести за содеянные им преступления.
 Долгое время длилось молчание.
 Эллен, не спуская глаз, следила за каждым движением отца, который вследствие лихорадки периодически впадал в забытье, но порой начинал дрожать и, произнося какие-то невнятные слова, бросал вокруг себя испуганные взоры.
 К вечеру бандит почувствовал себя лучше и раскрыл глаза, взгляд которых был теперь уже не таким блуждающим. Речь также стала менее отрывистой.
 — Благодарю, дитя мое. — произнес он, — ты доброе существо. А где мы находимся?
 — Я не знаю, отец мой, этот лес кажется мне бесконечным. Повторяю, это Бог привел меня к вам.
 — Нет, нет, ты ошибаешься, Эллен, — отвечал он со своей обычной насмешливой улыбкой, — не Бог привел тебя сюда, а демон, который боялся потерять такого преданного друга, как я.
 — Не говорите так, отец мой, — с грустью сказала девушка. — Наступает ночь, и скоро нас окутает мрак. Позвольте мне помолиться Богу, чтобы Он отвел опасности, которые могут нам угрожать в темноте.
 — Дитя, неужели тебе так страшно провести ночь в лесу, тебе, жизнь которой все время протекала в лесной глуши? Разведи костер из сухих сучьев, чтобы отогнать хищных зверей, и положи возле меня мои пистолеты. Эти предосторожности, поверь мне, гораздо действеннее всех твоих молитв.
 — Не богохульствуйте, отец мой, — с живостью возразила молодая девушка. — Вы ранены и почти умираете, я слаба и не в состоянии защитить вас. Наша жизнь в руках Того, Чье могущество вы напрасно отрицаете. Он один, если пожелает, может спасти нас.
 Бандит разразился деланным смехом.
 — Пусть Он тогда сделает это, — воскликнул он, — и я поверю в Него!
 — Отец мой, ради самого Неба, не говорите так, — с отчаянием прошептала девушка.
 — Делай то, что я говорю, глупая девчонка, — грубо перебил ее скваттер, — и оставь меня в покое.
 Эллен отвернулась, чтобы утереть выступившие у нее на глазах слезы, и с грустью поднялась, не смея ослушаться отца.
 Красный Кедр не спускал с нее глаз.
 — Ну, полно, глупенькая, — сказал он с насмешкой, — утешься, я не хотел тебя обидеть.
 Молодая девушка собрала целую груду сухих веток и разложила костер. Скоро высокие огненные языки начали подниматься к небу.
 Затем она вынула из седельных кобур еще заряженные пистолеты скваттера, положила их у него под рукой и сама присела рядом.
 Красный Кедр довольно усмехнулся.
 — Вот, — сказал он, — теперь нам нечего больше бояться. Пусть явятся хищные звери, мы сумеем их встретить. Пока мы можем быть спокойны, а завтра увидим, что нам делать.
 Эллен, не отвечая на эти слова, завернула его как могла лучше в одеяло и звериные шкуры, которые были навьючены на лошадь, чтобы укрыть его от холода.
 Эти самоотверженные заботы тронули бандита.
 — А тебе самой, Эллен, разве ничего не надо? — спросил он.
 — Для чего? Огонь достаточно согревает меня, — кротко отвечала она.
 — Но, по крайней мере, хоть съешь чего-нибудь. Ты должна быть голодна, так как, если я не ошибаюсь, ты целый день ничего не ела.
 — Это верно, отец, но я не хочу есть.
 — Это ничего не значит, — настойчиво возразил он, — вредно долго не есть. Я хочу, чтобы ты поела.
 — Напрасно, отец, — отвечала она после минутного колебания.
 — Поешь чего-нибудь, — крикнул он, — если не для себя самой, то ради меня. Мы не знаем, что ожидает нас через несколько часов.
 — Увы! Я желала бы повиноваться вам, отец, — отвечала она, опустив глаза, — но это невозможно.
 — Почему? Раз я хочу этого…
 — Потому что мне нечего есть.
 Слова эти как громом поразили бандита.
 — О, это ужасно! — прошептал он. — Бедное дитя! Прости меня, Эллен, я негодяй, недостойный твоей преданности.
 — Успокойтесь, отец, прошу вас. Я не голодна, повторяю вам. Ночь скоро пройдет, а завтра мы увидим, что будет. Но я убеждена, что Бог придет к нам на помощь раньше.
 — Бог! — воскликнул скваттер, заскрежетав зубами. — Опять это слово!
 — Бог! Всегда Бог, — с жаром произнесла молодая девушка, глаза которой заблестели. — Бог всегда милостив, как бы мы ни были недостойны его милости, и, может быть, Он не покинет нас.
 — Ну, так полагайся на Него, дурочка, и через два дня ты умрешь.
 — Нет! — воскликнула она радостно. — Ибо Он услышал меня и посылает нам помощь!
 Бандит взглянул на нее и опустился на землю, закрыв глаза и шепча глухим голосом:
 — Бог! Неужели Он существует?
 Этот вопрос, под влиянием угрызений совести, в последнее время все чаще и чаще приходил ему на ум и не давал ему покоя.
 Но Эллен не заметила, что происходило в душе Красного Кедра. Она вскочила и стремглав кинулась вперед, крича во весь голос:
 — Помогите! Помогите!
 Ей уже в течение несколько минут слышался треск ветвей в чаще леса.
 Этот треск, вначале едва уловимый, быстро приближался. Вскоре между деревьев замелькали огни и вполне ясно послышался лошадиный топот.
 Действительно, не успела молодая девушка сделать и нескольких шагов, как увидела около десятка верховых индейцев с зажженными факелами в руках, сопровождавших двух всадников, закутанных в длинные плащи.
 — Помогите! Помогите! — повторила Эллен, падая на колени и протягивая вперед руки.
 Всадники остановились.
 Один из них соскочил с лошади и, подбежав к молодой девушке, взял ее за руку и заставил подняться.
 — Кому надо помочь, бедное дитя мое? — спросил он участливым голосом.
 При ласковом звуке голоса незнакомца девушка почувствовала, что к ней возвращается надежда.
 — О, — прошептала она с облегчением, — теперь мой отец спасен.
 — Наша жизнь в руках Божьих, — произнес незнакомец. — Но отведите нас к вашему отцу, и я сделаю все, что может сделать человек, чтобы облегчить его страдания.
 — Это сам Бог посылает вас, отец мой! — прошептала молодая девушка и поцеловала руку незнакомца, на котором под распахнувшемся плащом она заметила рясу священника.
 — Идемте, — сказал он.
 Молодая девушка радостно кинулась вперед, и все последовали за ней.
 — Отец! Отец! — радостно воскликнула Эллен, подбежав к раненому. — Я знала, что Бог нас не покинет. Я привела помощь.
 В эту минуту незнакомцы вышли на поляну, на которой лежал раненый бандит.
 Индейцы и второй всадник остановились поодаль. Что же касается священника, то он поспешно подошел к Красному Кедру и наклонился над ним.
 Услышав слова дочери, бандит открыл глаза и с усилием повернул голову в ту сторону, откуда появилась неожиданная помощь.
 Вдруг лицо его стало мертвенно бледным, глаза расширились, он задрожал всем телом и тяжело упал навзничь, прошептав в ужасе:
 — О-о!.. Отец Серафим!..
 Это действительно был миссионер. Не обращая внимания на волнение скваттера, он взял его за руку, чтобы пощупать пульс.
 Красный Кедр был в обмороке. Но Эллен расслышала слова отца. Еще не понимая их значения, она догадалась, что здесь таится какая-то страшная драма.
 — Отец мой! — воскликнула она, падая на колени перед священником. — Сжальтесь над ним и не покидайте его.
 Миссионер улыбнулся с выражением беспредельной доброты.
 — Дочь моя, — возразил он кротко, — я слуга Бога, и сутана, которую я ношу, обязывает меня забывать обиды. У священников нет недругов, все люди для них братья. Вашему отцу надо спасти не только свое тело, но и душу. Я позабочусь об этом, и Бог, Которому угодно было послать меня сюда, даст мне силы добиться успеха.
 — О, благодарю, благодарю вас, отец мой, — со слезами прошептала молодая девушка.
 — Не благодарите меня, дитя мое! Вознесите благодарение Богу, ибо Он один все устраивает. А теперь позвольте мне заняться этим несчастным, который страдает и состояние которого требует моего внимания.
 Ласково отстранив девушку, отец Серафим открыл свою походную аптечку, прикрепленную к седлу его лошади, и занялся ранами Красного Кедра.
 Между тем индейцы мало-помалу приблизились.
 Увидев, что происходит, они сошли с коней, чтобы устроить стоянку, так как по состоянию Красного Кедра догадались, что миссионер проведет здесь ночь.
 Другой всадник, сопровождавший отца Серафима, оказался женщиной, уже пожилой, с необычайно добрым и благородным лицом.
 Как только она увидела, что миссионер собирается перевязывать раны Красного Креста, она тотчас же приблизилась и проговорила:
 — Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезной, отец мой. Вы знаете, что я хотела принять на себя обязанности сестры милосердия.
 Священник ласково взглянул на нее и, взяв за руку, заставил наклониться над все еще неподвижным телом раненого.
 — Богу было угодно, чтобы все случилось именно так, а не иначе, — сказал он. — Едва вы прибыли в эту страну и углубились в прерию, чтобы найти своего сына, как Всемогущий уже возложил на вас задачу, которая должна радовать ваше сердце, ибо вы встретили этого человека.
 — Что хотите вы сказать этим, отец мой? — спросила она с удивлением.
 — Мать Валентина Гилуа, — сказал священник торжественным тоном, — вглядитесь хорошенько в лицо этого человека, чтобы впоследствии вы могли узнать его. Это Красный Кедр, несчастный, о котором я так часто говорил вам, непримиримый враг вашего сына.
 При последних словах бедная женщина с ужасом вздрогнула, но, преодолев неимоверным усилием воли отвращение, ответила:
 — Пусть так, отец мой, но этот несчастный страдает, и я буду ухаживать за ним.
 — Хорошо, — взволнованно произнес священник. — Бог вознаградит вас за вашу самоотверженность.




 ГЛАВА XII. Миссионер


 Объясним в нескольких словах, по какому странному стечению обстоятельств отец Серафим, которого мы так давно потеряли из виду, и мать Валентина Гилуа так неожиданно явились на помощь Красному Кедру.
 Расставшись с Искателем Следов, миссионер отправился, согласно ранее еще высказанному им желанию, в земли команчей, чтобы проповедовать им евангелие.
 Благодаря своему характеру и высочайшей нравственности, отец Серафим приобрел себе друзей среди этих детей природы и насчитывал много обращенных им в христианство в разных племенах, а в особенности же среди племени Единорога.
 Чтобы достигнуть селений команчей, надо было совершить долгий и утомительный путь. Среди прерии, по которой бродят только кочующие группы охотников, нельзя было найти никаких способов передвижения, мало-мальски удобных для дальнего путешествия.
 Но это не устрашило миссионера. Будучи слишком слаб, чтобы сесть на лошадь, так как недавно полученная им рана только начала заживать, он мужественно, подобно первым отцам Церкви, пешком предпринял это путешествие, которое и верхом совершить невероятно трудно.
 Но человеческие силы имеют границы, которых нельзя переступить. Несмотря на всю свою твердость, отец Серафим вынужден был сознаться, что взял на себя задачу, для выполнения которой был еще слишком слаб.
 Однажды вечером, изнуренный лихорадкой и усталостью, он упал у порога индейской хижины, обитатели которой подняли его и стали за ним заботливо ухаживать.
 Этих индейцев, наполовину цивилизованных и давно принявших христианство, приводило в отчаяние расстроенное состояние здоровья достойного священника. Поэтому, пользуясь его почти бессознательным состоянием, они маленькими переходами перевезли его в Техас.
 Когда отец Серафим, благодаря своей молодости и крепости телосложения, восторжествовал наконец над болезнью, которая уже более месяца держала его прикованным к постели между жизнью и смертью, то он был чрезвычайно изумлен, обнаружив себя в Гальвестоне  6 , в доме епископа, управлявшего миссией.
 Почтенный прелат употребил все свое влияние, чтобы добиться от миссионера согласия не возвращаться немедленно в прерию, а, наоборот, сесть на корабль, готовый к отплытию в Гавр  7 и ожидавший только попутного ветра, и отправиться на родину для поправки своего слабого здоровья.
 Отец Серафим с крайне тяжелым чувством повиновался епископу.
 Итак, миссионер отправился во Францию, но твердо решил возвратиться, как только это будет возможно. Плавание из Гальвестона в Гавр прошло благополучно. Через два месяца после отплытия из Гальвестона отец Серафим высадился в Гавре и ступил на родную землю, испытывая волнение, которое могут понять только люди, долгое время скитавшиеся на чужбине.
 Попав так неожиданно во Францию, миссионер воспользовался случаем, чтобы навестить свою семью, которую он уже не рассчитывал когда-нибудь увидеть. Родные приняли его с тем большей радостью, что точно так же, как и он сам, потеряли надежду на его возвращение на родину.
 Трудно представить себе, как тяжела жизнь миссионеров. Только тот, кто видел их во время несения ими своей службы, может оценить, сколько святого самоотречения и истинного мужества таится в этих простых и действительно добрых людях, которые целиком посвящают свою жизнь, без надежды на награду, святому делу просвещения индейцев. Почти всегда они в конце концов падают жертвами своего долга в каком-нибудь глухом уголке прерии. А те немногие, которым удается выдержать эту жизнь в течение пяти или шести лет, возвращаются на родину преждевременно состарившимися, бессильными, зачастую почти ослепшими, и вынуждены бывают влачить жалкое существование среди людей, которые их не признают и чаще всего на них попросту клевещут.
 Время отца Серафима было рассчитано поминутно. Он упрекал себя, как за воровство, за каждый час, проведенный им вдали от дорогих ему индейцев. Поэтому он не долго пробыл в кругу своих родных и поспешил возвратиться в Гавр, чтобы воспользоваться первым удобным случаем и отплыть за океан.
 Однажды вечером отец Серафим сидел один на берегу и смотрел на море, которое отделяло его от цели всей его жизни. Он думал об оставленных им в Америке неофитах  8 и скорбел при мысли, что, покинутые им на время, они снова погрузятся в свои прежние заблуждения. Вдруг он услышал рядом с собой чьи-то вздохи. Он поднял голову и увидел в нескольких шагах от себя женщину, стоявшую на коленях на песке и плакавшую горькими слезами. Время от времени с ее уст срывались отрывистые слова. Отец Серафим был тронут ее горем. Приблизившись к ней, он услышал следующие слова:
 — Мой сын! Мой бедный сын! Боже, возврати мне моего сына!
 Лицо женщины было орошено слезами, взор ее был обращен к небу, и вся она являла собой олицетворенное отчаяние.
 Отец Серафим инстинктивно понял, что эта женщина глубоко несчастна и нуждается в утешении. Поэтому он обратился к ней с вопросом:
 — Бедная женщина, кого вы ищите здесь? О чем вы плачете?
 — Увы, отец мой, — отвечала она, — я потеряла всякую надежду на счастье в этом мире.
 — Кто знает, сударыня? Расскажите мне о своем горе. Господь Бог велик и, может быть, даст мне возможность утешить вас.
 — Вы правы, отец мой. Бог никогда не покидает несчастных и почти всегда посылает им помощь именно в ту минуту, когда они теряют всякую надежду.
 — Расскажите же мне все откровенно.
 Незнакомка начала свой рассказ голосом, прерывающимся от волнения и душевных страданий.
 — Вот уже более десяти лет, — сказала она, — как я не видела своего сына. Увы! С тех пор как он, несмотря на все мои старания удержать его, отправился в Америку, я не получала от него вестей и не знаю, что с ним сталось, жив он или умер.
 — Итак, за все это время вы ровным счетом ничего о нем не слышали?
 — Увы! Ничего, отец мой. С тех пор как мой сын, это милое дитя, захотел сопровождать в Чили своего молочного брата, я не получила от него ни одной весточки…
 — Что же, — перебил священник, — в Чили ведь можно навести справки.
 — Я делала это, мой отец.
 — И что же?
 — Молочный брат моего сына женат и владеет в Чили большим имением. К нему-то я и обратилась. Но мой сын расстался с ним через год после того, как они покинули Францию, не объяснив причин, и с тех пор, несмотря на все поиски, ему ничего не удалось узнать о моем сыне, кроме того, что он углубился в девственные леса в сопровождении двух индейцев.
 — Это действительно странно, — в задумчивости проговорил священник.
 — Молочный брат моего сына мне часто пишет. Благодаря ему я ни в чем не нуждаюсь, привыкнув довольствоваться малым. В каждом письме он приглашает меня переселиться к нему, но я хочу снова увидеть моего сына, моего бедного ребенка, на его руках я хочу закрыть глаза. Увы! Мне не будет дано этого утешения. О, мой отец, вы не можете себе представить, как горько и тяжело для матери жить одной, всегда одной, вдали от единственного существа, которое могло бы озарить радостью ее последние дни! Хотя теперь прошло уже десять лет, как я не видела своего сына, но я представляю его себе таким, каким видела в день расставания, когда он обнял меня в последний раз!
 Проговорив это, несчастная женщина не могла удержать слез и разразилась рыданиями.
 — Будьте мужественны! Жизнь — это долгое испытание. Вы так много страдали, что, может быть, Господь Бог, милосердие Которого не имеет границ, пошлет вам на склоне дней величайшую радость.
 — Увы, отец мой! Вы знаете, что ничто не может утешить мать, которая потеряла своего сына. Сын — это ее плоть, ее сердце! Я бегу на пристань при появлении каждого корабля, я расспрашиваю всех прибывающих пассажиров, и всегда ответом мне служит молчание! И все-таки, должна признаться вам, что-то подсказывает мне, что он жив и что я его снова увижу. Это как будто тайное предчувствие, в котором я не могу дать себе отчет. Мне кажется, что если бы мой сын умер, что-нибудь оборвалось бы в моем сердце и я сама давно перестала бы дышать. Эта надежда поддерживает меня и дает мне силы жить.
 — Вы истинная мать, сударыня, и я восхищаюсь вами.
 — Вы ошибаетесь, отец мой! Я всего лишь бедное существо, очень простое и глубоко несчастное. У меня в сердце одно только чувство, но оно заполняет его целиком — это любовь к моему ребенку. О, если бы мне его увидеть, хотя бы на одну минуту, мне кажется, я умерла бы счастливой! Временами один банкир приглашает меня к себе и передает мне деньги — иногда небольшую сумму, иногда побольше. На мой вопрос, откуда эти деньги и кто мне их посылает, банкир неизменно отвечает, что он сам не знает этого и что неизвестный корреспондент поручает ему выдать деньги мне. И каждый раз, как я получаю эти деньги, я воображаю, что их посылает мне сын, что он думает обо мне, и я бываю счастлива.
 — И не сомневайтесь в этом, сударыня, конечно, это сын посылает их вам.
 — Не так ли?! — воскликнула женщина вне себя от радости. — Да, я настолько уверена в этом, что не трогаю этих денег, а откладываю их. Все полученные мною суммы лежат у меня нетронутыми в том порядке, как я их получила. Очень часто, когда мне бывает особенно тяжело и я изнемогаю от горя, я вынимаю эти деньги, перекладываю их и разговариваю с ними, — и мне кажется, что мой сын отвечает мне и велит надеяться, что я еще увижу его, и я чувствую, как надежда возвращается ко мне. Я знаю, что должна казаться вам сумасшедшей. Но о ком же еще может говорить мать, как не о своем собственном сыне? О ком может она думать, как не о нем?
 Отец Серафим с уважением смотрел на незнакомку. Такое величие и благородство в простой, по-видимому, женщине, удивляло его и умиляло. Он чувствовал, что слезы текут у него по щекам, и не старался скрыть их.
 — О, надейтесь, надейтесь! — воскликнул он. — Бог не оставит вас!
 — Вы так думаете, отец мой? О, благодарю! Вот вы еще ничего не сообщили мне о моем сыне, а между тем я чувствую, что надежда моя возросла после того, как я излила перед вами свое горе. Это от того, что вы добры, что вы поняли мое горе, ибо и вы сами, без сомнения, немало страдали.
 — Увы, сударыня, каждый должен нести свой крест. Счастлив тот, для кого его крест не слишком тяжел.
 — Простите мне, мой отец, что я досаждала вам рассказом о моем горе, — произнесла незнакомка, собираясь уходить. — Благодарю вас за ваши добрые слова.
 — Мне нечего прощать вам. Но позвольте мне задать вам один вопрос.
 — Говорите, отец мой, я слушаю вас.
 — Я миссионер. Несколько лет тому назад я был послан в Америку, бескрайние прерии которой я и исходил во всех направлениях. Я многое видел во время своих путешествий и встречал множество людей. Кто знает, может быть, не зная того, я встречался с вашим сыном и могу дать вам сведения, которые вы давно ожидаете.
 При этих словах миссионера женщина бросила на него непередаваемый взгляд и положила руку на сердце, чтобы удержать его биение.
 — Сударыня, Бог руководит всеми нашими поступками и действиями. Ему угодно было устроить нашу встречу здесь, на берегу. Может быть, я могу подать вам надежду на встречу с сыном. Скажите мне, как его зовут.
 — О, мой отец! Неужели возможно, что вы видели моего сына?
 — Скажите же мне, как его зовут? — повторил отец Серафим.
 — Валентин Гилуа, — прошептала несчастная женщина и почти без чувств опустилась на обрубок дерева, валявшийся на берегу.
 — В таком случае, станьте на колени и благодарите Бога! — восторженно воскликнул священник. — Утешьтесь, бедная мать, ваш сын жив!
 Это было уже слишком для бедной матери. Она твердо держалась в своем горе, но не перенесла внезапной радости и лишилась чувств.
 Отец Серафим бросился к ней и привел ее в себя.
 Мы не будем описывать последовавшей за этим сцены.
 Через неделю миссионер и мать охотника отплыли в Америку.
 Во время плавания отец Серафим рассказывал своей спутнице о важнейших событиях, произошедших в жизни ее сына в течение его долгого отсутствия, о причине его молчания, а также о том, что сын свято хранит воспоминание о матери.
 Мадам Гилуа слушала его, сияя от счастья, и беспрестанно заставляла повторять рассказы о своем сыне, которые она готова была слушать без конца.
 Наконец они прибыли в Гальвестон.
 Миссионер справедливо опасался, что путешествие по прерии будет слишком затруднительным для его спутницы, а потому предложил ей остановиться в этом городе и там ожидать сына. Но она не согласилась на это.
 — Нет, — возразила она решительно, — не для того я явилась сюда, чтобы останавливаться. Я хочу провести около сына те немногие дни, которые мне еще осталось прожить. Я достаточно страдала, не видя его, и теперь не хочу пропустить ни одной минуты. Отправимся, отец мой, отвезите меня к сыну.
 Перед столь твердо выраженной волей отец Серафим почувствовал себя бессильным, тем более что не считал себя вправе настаивать. Поэтому он постарался насколько возможно облегчить своей спутнице трудности пути.
 Итак, они выехали из Гальвестона, направляясь короткими переходами на Дикий Запад.
 На рубеже цивилизованной страны отец Серафим взял конвой из Indios Fideles  9 , чтобы охранять свою спутницу. Уже десять дней они шли по прерии, когда внезапно встретили Красного Кедра, умиравшего без всякой помощи среди девственного леса.




 ГЛАВА ХIII. Возвращение к жизни


 Положение Красного Кедра было опасно. Нравственное потрясение, испытанное им от встречи с человеком, которого он незадолго перед тем пытался умертвить, вызвало у него бредовые видения.
 Несчастный, терзаемый угрызениями совести, видел себя окруженным тенями своих жертв, вызванными его больным воображением, которые кружились вокруг его изголовья подобно легиону демонов.
 Ночь он провел ужасно.
 Отец Серафим, Эллен и мать Валентина не покидали его ни на одну секунду и часто бывали вынуждены прибегать к силе, чтобы помешать ему в горячечном бреду разбить себе голову о стволы деревьев.
 Странное совпадение! У бандита была на плече точно такая же рана, какую он сам еще недавно нанес миссионеру и из-за которой тот должен был отправиться на излечение в Европу. И вот, едва вернувшись из этого путешествия, отец Серафим по воле Провидения находит распростертым под деревом и почти умирающим человека, покушавшегося на его жизнь.
 К концу ночи раненый немного успокоился и впал в забытье, которое отняло у него способность видеть и чувствовать.
 Никто не спал в течение этой долгой и тяжелой ночи, проведенной в глуши леса.
 Как только отец Серафим заметил, что Красный Кедр успокоился, то велел индейцам устроить носилки, чтобы нести его.
 Индейцы не хотели исполнять это приказание.
 Они давно знали скваттера. Как люди первобытные, они не могли понять, как это миссионер может оказывать помощь негодяю, совершившему столько преступлений, вместо того, чтобы просто убить его, раз тот попал в его руки.
 Нужна была вся их преданность отцу Серафиму, чтобы в конце концов они согласились сделать — хотя и очень неохотно — то, что он им приказал.
 Когда носилки были готовы, то их устлали сухими листьями и травой и на них уложили скваттера, находившегося в бессознательном состоянии.
 Прежде чем покинуть лес, миссионер, понимавший, как важно в интересах раненого бандита укрепить начавшуюся колебаться в краснокожих веру, решил совершить богослужение.
 Тотчас же из дерна был сооружен алтарь, покрытый куском белой материи, и отец Серафим совершил службу, причем один из обращенных в христианство индейцев очень охотно ему прислуживал.
 Затем отец Серафим подал знак, и четыре индейца, подняв носилки на плечи, тронулись в путь.
 Эллен села на лошадь одного из несших носилки.
 Этот день тянулся очень долго.
 Отец Серафим оставил Гальвестон с целью разыскать Валентина. Но не так-то легко отыскать в прерии охотника, привыкшего проходить в течение дня огромные расстояния. Тем не менее миссионер рассчитывал отправиться в зимние селения команчей, где, как он был уверен, он мог получить точные сведения о Валентине.
 Но встреча с Красным Кедром заставила его отказаться от этого плана. Единорог и Валентин были слишком настроены против скваттера, чтобы миссионер мог льстить себя надеждой, что они откажутся от мщения.
 Отец Серафим хорошо знал характер и взгляды этих людей, которых жизнь в пустыне невольно делает беспощадными, и потому не решился испытывать их.
 Обстоятельства были крайне затруднительны. Красный Кедр был осужден в прямом смысле слова, а между тем его необходимо было спасти.
 Хорошенько все обдумав, отец Серафим наконец выбрал решение.
 Он направился со всеми своими спутниками к гроту, в котором мы его уже встречали и который обыкновенно служил жилищем Искателю Следов, но в котором тот, по всей вероятности, в данное время не находился.
 По странной случайности миссионер прошел всего на расстоянии пистолетного выстрела от того места, где расположился в это время Валентин со своими друзьями, но ни тот ни другой не узнали об этом.
 С закатом солнца путники расположились на ночлег.
 Отец Серафим снял повязки, которые он наложил на раны Красного Кедра, и обмыл раны. Бандит, по-видимому, не сознавал, что с ним делают, настолько он был слаб.
 Раны его начинали заживать, и даже самая серьезная, полученная им в плечо, имела гораздо лучший вид.
 Когда все поужинали и индейцы, завернувшись в одеяла и бизоньи шкуры, улеглись спать на траве, миссионер, удостоверившись, что раненый спокойно спит, знаком предложил обеим женщинам сесть рядом с ним у огня, разведенного для защиты от хищных зверей.
 Отец Серафим был немного знаком с Эллен. Он вспомнил, что часто встречал ее и даже разговаривал с ней в лесу в те времена, когда ее отец так беспардонно вторгся во владения дона Мигеля Сарате.
 Ему нравился характер Эллен. Он нашел в ней такую сердечную простоту и врожденную честность, что часто спрашивал себя, как это прекрасное создание могло быть дочерью такого закоренелого злодея, каким был Красный Кедр.
 Он живо интересовался ею, оказывал ей всяческие знаки внимания, убеждая ее оставаться всегда такой же неиспорченной.
 Когда женщины сели рядом с ним, отец Серафим напомнил им о том, что надо терпеливо и безропотно переносить испытания, посылаемые нам Небом, а затем попросил Эллен рассказать подробно обо всем, что произошло с ними в прериях со времени его отъезда во Францию.
 Рассказ молодой девушки был долгим и грустным и часто прерывался слезами, которых она не могла удержать.
 Мать Валентина содрогалась, слыша такую необыкновенную историю. Крупные слезы катились по ее поблекшим щекам, и она шептала:
 — Бедное дитя! Какая ужасная жизнь!
 В самом деле, Эллен рассказала обо всей своей жизни. Она была невольной свидетельницей всех этих ужасов и жестокостей, мрачные картины которых она разворачивала теперь перед своими собеседниками.
 Окончив свой рассказ, девушка опустила голову на руки и залилась слезами, потрясенная нахлынувшими на нее воспоминаниями.
 Миссионер долго смотрел на нее с нежностью во взгляде. Затем, наклонившись к ней и пожав ей руку, сказал:
 — Плачьте, бедное дитя, ибо вы немало выстрадали; плачьте, но будьте тверды до конца. Подумайте о нашем божественном Учителе, вспомните, как Он пострадал за нас, и тогда вы поймете, насколько все наши муки ничтожны в сравнении с его страданиями.
 — Увы, отец мой, — грустно возразила Эллен, — я слабое, робкое существо. Тяжесть, которая гнетет меня, слишком велика. Но если такова воля Божья, то пусть она исполнится, и да будет благословенно имя Господне! Я постараюсь подавить в себе недовольство жизнью, которое иногда овладевает мною, и буду бороться, не жалуясь на судьбу!
 — Хорошо, дитя мое, хорошо! — отвечал отец Серафим. — Бог, Который читает в наших сердцах, сжалится над вами.
 После этого он посоветовал ей лечь спать, чтобы немного отдохнуть.
 — Постарайтесь заснуть, дитя мое, — сказал он, — вы изнемогаете от усталости, и несколько часов сна вам необходимы.
 — Я постараюсь, отец мой.
 — Пусть ангелы охраняют ваш сон, — продолжал отец Серафим, — и да благословит вас Господь, как я вас благословляю.
 Эллен отошла к приготовленному для нее ложу из сухих листьев, легла, и сон не замедлил сомкнуть ее глаза.
 Миссионер и мать Валентина, оставшиеся сидеть у костра, долгое время хранили молчание. Отец Серафим глубоко задумался. Наконец он поднял голову:
 — Вы слышали, — сказал он, — что рассказывала эта юная девушка: ее отец был ранен в сражении с вашим сыном. Валентин, очевидно, находится недалеко от нас. Между тем человек, которого мы спасли, потребует ухода за собой, и, кроме того, мы должны позаботиться о том, чтобы он не попал в руки своих неприятелей. Поэтому я прошу вас подождать еще некоторое время, прежде чем вы встретитесь с вашим сыном, ибо необходимо, чтобы сначала Красный Кедр оказался в безопасности. Особенно же я прошу вас сохранить в тайне все, чему вы были и еще будете свидетельницей. Простите мне, умоляю вас, что я заставляю вас откладывать свидание с сыном.
 — Отец мой, — отвечала мать Валентина, — вот уже десять лет, как я терпеливо жду той минуты, когда увижу своего дорогого сына. Теперь я знаю, что увижу его скоро, и потому могу подождать еще несколько дней. Я выказала бы неблагодарность к Богу и к вам, сделавшему для меня так много, если бы не согласилась остаться с вами. Поступайте так, как подсказывает вам ваше благородное сердце, исполняйте ваши обязанности, не заботясь обо мне. Богу угодно было, чтобы мы встретили этого человека. Пути Провидения неисповедимы — будем же повиноваться Ему и спасем этого человека, как бы он ни был недостоин прощения.
 — Я ожидал такого ответа от вас, но тем не менее я счастлив видеть, что вы так решительно поддерживаете меня в моем намерении.
 На другой день с восходом солнца они отправились в путь.
 Красный Кедр все еще был в полубессознательном состоянии.
 Два следующих дня прошли без всяких приключений.
 Вечером третьего дня путники вступили в ущелье, в глубине которого, на склоне одной из образовавших его гор, виднелся вход в пещеру.
 С чувством неизъяснимой радости вошла мать Валентина в пещеру, служившую иногда жилищем ее сыну, которого она еще недавно не надеялась более увидеть. Она радовалась как ребенок, когда находила какую-нибудь, хотя бы самую ничтожную вещь, принадлежавшую ему.
 Указав каждому, где расположиться на ночлег, миссионер посоветовал всем отдохнуть, а сам отправился к постели раненого.
 Эллен была уже там.
 — Отчего вы не ложитесь спать, дитя мое? — спросил ее отец Серафим.
 Девушка указала на раненого.
 — Позвольте мне быть при нем, — сказала она, — ведь он мой отец.
 Миссионер ласково улыбнулся и отошел.
 На заре он подошел опять.
 Заслышав его шаги, Красный Кедр тяжело вздохнул и с трудом приподнялся.
 — Как вы себя чувствуете, брат мой? — с участием спросил его отец Серафим.
 Лихорадочный румянец появился на бледных щеках бандита, и на висках у него выступил холодный пот. Тихим, прерывающимся от волнения голосом он произнес:
 — Отец мой, перед вами негодяй, недостойный вашего сожаления.
 — Сын мой, — кротко возразил священник, — вы несчастное, заблудшее создание, над которым, я уверен в этом, Господь непременно смилостивится, если только вы искренне раскаетесь.
 Красный Кедр опустил глаза. Невольная дрожь пробежала по его телу.
 — Отец мой, — прошептал он, — не научите ли вы меня, как делать крестное знамение?
 Услыхав эту просьбу, столь необычайную в устах такого человека, отец Серафим поднял взоры к небу с выражением беспредельной благодарности.
 Неужели злой дух, обитавший в этом человеке, был навсегда побежден? Или, может быть, то была только хитрость со стороны этого коварного человека, рассчитанная на то, чтобы обмануть своего благодетеля и избавиться от возмездия, ожидающего его за все его преступления?
 Увы! Человек так странно создан из добра и зла, что, может быть, в эту минуту Красный Кедр, против своей воли, вполне искренне веровал.




 ГЛАВА XIV. Старый знакомый читателя


 После окончания сражения, когда апачи Черного Кота и команчи Единорога направились в свои селения и охотники снова остались одни, Валентин заметил Белую Газель, прислонившуюся к дереву и державшую за повод свою лошадь, которая щипала траву.
 Охотник понял, насколько он и его товарищи были обязаны молодой девушке, необъяснимая преданность которой только что оказала им такую неоценимую услугу.
 Он подошел к ней и, почтительно поклонившись, сказал:
 — Отчего вы стоите в стороне, сеньорита? Ваше место рядом с нами. Пустите вашу лошадь пастись вместе с нашими и присядьте, прошу вас, к нашему очагу.
 Белая Газель покраснела от удовольствия при этих словах Валентина, но, подумав одно мгновение, она покачала головой и, печально взглянув на охотника, произнесла дрожащим голосом:
 — Благодарю вас, кабальеро, за приглашение, которым вы меня удостоили, но я не могу принять его. Если вы и ваши друзья настолько благородны, что согласны забыть все, что было, на ваш взгляд, дурного в моем поведении, то моя память не так снисходительна. Я должна и хочу искупить все сделанные мною ошибки более весомыми услугами, чем та, которую я сегодня вам оказала.
 — Сеньорита, — возразил охотник, — то, что вы говорите, делает вам еще больше чести в наших глазах, не отказывайтесь же от нашего приглашения. Вы знаете сами, что здесь, в прерии, мы не имеем права быть чересчур строгими. Нам редко случается встречать людей, которые так благородно исправляли бы свои ошибки.
 — Не настаивайте, кабальеро, мое решение окончательно, — с усилием произнесла молодая девушка, бросив взгляд в сторону дона Пабло. — Я должна отправиться и сейчас поеду, не задерживайте меня.
 Валентин поклонился.
 — Ваше желание для меня равносильно приказанию, — сказал он. — Вы свободны, я хотел только выразить вам нашу признательность.
 — Увы! Ни вы ни я еще ничего не сделали, так как наш злейший враг, Красный Кедр, спасся бегством.
 — Как? — с удивлением воскликнул охотник. — Красный Кедр ваш враг?
 — Смертельный! — с ненавистью произнесла молодая девушка. — О, я понимаю, что вы, не раз видев меня на его стороне, не можете постичь такой перемены. Слушайте же: в то время, когда я готова была помогать Красному Кедру, я считала его всего лишь обыкновенным бандитом, которых так много на Диком Западе.
 — А теперь?
 — А теперь, — отвечала она, — я знаю то, чего не знала тогда. Мне надо свести с ним серьезные счеты.
 — Я далек от мысли проникнуть в вашу тайну, но позвольте сделать вам одно замечание.
 — Говорите.
 — Красный Кедр не простой враг, которого легко одолеть. Вы знаете это не хуже нас, не правда ли?
 — Да, и что же?
 — Так неужели вы надеетесь сделать то, чего не могли сделать мои друзья и я при помощи многих воинов?
 Белая Газель улыбнулась.
 — Может быть, — ответила она. — Но у меня ведь тоже есть союзники, и если вы желаете, кабальеро, то я вам назову их.
 — Назовите, ибо и впрямь ваше спокойствие и уверенность невольно поражают меня.
 — Благодарю вас, кабальеро, за ваше участие. Первый мой союзник, на которого я рассчитываю, это вы.
 — Совершенно верно, — кивнув головой, отвечал охотник. — Но не можете ли вы назвать мне других ваших союзников?
 — Без сомнения могу, тем более, что вы их уже знаете. Второй мой союзник — это Сын Крови.
 Валентин выразил удивление, которое он, впрочем, постарался тотчас же скрыть.
 — Простите, сеньорита, — сказал он, — но вы в самом деле беспрестанно заставляете меня удивляться.
 — Почему, кабальеро?
 — Потому что — простите меня — я думал, что Сын Крови, напротив, является одним из самых ярых ваших врагов.
 — Он был им, — произнесла она с улыбкой.
 — А теперь?
 — А теперь это мой самый дорогой друг.
 — Вот это поразительно! И давно произошла эта необычайная перемена?
 — С тех пор, — загадочно отвечала девушка, — как Красный Кедр, перестав быть моим другом, сделался внезапно моим врагом.
 Валентин развел руками с видом человека, который отказывается разгадать неразрешимую загадку.
 — Я не понимаю, — отвечал он.
 — Скоро поймете.
 Произнеся это, она вскочила на лошадь и наклонилась к Валентину.
 — Прощайте, кабальеро, — произнесла девушка, — я еду к Сыну Крови. Скоро мы снова увидимся. Прощайте!
 С этими словами она пришпорила лошадь и, махнув на прощание рукой, скрылась в облаке пыли, взяв с места в галоп.
 Валентин в задумчивости вернулся к своим друзьям.
 — Ну что же? — спросил его дон Мигель.
 — Что?! — отвечал он. — Эта женщина — самое необыкновенное создание, которое я когда-либо встречал!
 Отъехав на такое расстояние, где бы охотники не могли ее видеть, Белая Газель немного придержала свою лошадь и поехала дальше с необходимой в прерии осторожностью.
 Молодая девушка чувствовала себя счастливой — ей удалось не только спасти от ужасной опасности того, кого она любила, но и оправдать себя в глазах Валентина и его товарищей.
 Красный Кедр, положим, бежал. Но на этот раз ему был преподан тяжелый урок и, без всякого сомнения, бандит, преследуемый повсюду, как дикий зверь, в скором времени должен будет попасть в руки тех, для кого важно от него избавиться.
 Девушка весело мчалась вперед, бросая вокруг себя рассеянные взгляды и восхищаясь спокойствием прерии и игрой солнечных лучей на деревьях.
 Никогда еще прерия не казалась ей столь прекрасной. Никогда еще в душе ее не царило такое спокойствие. Солнце уже склонялось к закату, и от деревьев ложились на землю длинные тени. Скрытые густой листвой птицы пели свой вечерний гимн. Вдруг Белая Газель заметила на некотором расстоянии от себя человека, наполовину скрытого пригорком.
 Этот человек, около которого находилась его лошадь, был, по-видимому, целиком погружен в какое-то непонятное девушке занятие.
 Он, по-видимому, не слышал ее приближения. Наконец она подъехала к нему вплотную и тут уже не могла удержать удивленного возгласа, рассмотрев, чем он был занят.
 Человек этот играл сам с собой в монте крайне засаленной колодой карт.
 Это показалось Белой Газели настолько необычным, что она громко расхохоталась.
 Тогда только игрок поднял голову.
 — Ага! — воскликнул он без всякого удивления. — Недаром я был уверен, что кто-нибудь явится.
 — Вот как! Вы были уверены в этом?
 — Canarios! Конечно, я был уверен, и вот вы и подтвердили мою уверенность своим появлением.
 — Будьте добры объяснить мне, что это значит, так как, признаюсь, я ничего не могу понять.
 — Нет ничего проще. Я сам из Санта-Фе, города, который вы должны знать.
 — Да, этот город известен производством медикаментов.
 — Совершенно верно, но это нисколько не мешает Санта-Фе быть хорошим городом.
 — Охотно верю, однако, продолжайте.
 — Извольте. Надо вам сказать, что у нас в Санта-Фе существует некая пословица.
 — Возможно, и в этом нет ничего удивительного.
 — Это так, но вы не знаете этой пословицы, не правда ли?
 — Нет. Я жду, чтобы вы мне ее сказали.
 — Извольте, вот она: «Если у тебя нет компании, то сдай карты».
 — Ничего не понимаю.
 — Неужели?
 — Честное слово.
 — А между тем это так просто. Вы сейчас увидите.
 — Жду с нетерпением, — отвечала молодая девушка, которую этот разговор в высшей степени занимал.
 Незнакомец встал, спрятал карты в карман со свойственной игрокам бережливостью и, небрежно опершись на шею лошади, продолжал:
 — По некоторым причинам, которые было бы слишком долго вам объяснять, я, честный обитатель города, совершенно незнакомый с нравами и обычаями здешних мест, внезапно очутился посреди этой бесконечной прерии, которой я не знаю, и вследствие этого, вполне естественно, подвергался опасности умереть с голоду…
 — Простите, если я вас перебью. Я хочу сделать только одно замечание, а именно, что отсюда до ближайшего города не менее трехсот миль, а потому должно было пройти, во всяком случае, некоторое время с тех пор, как вы, цивилизованный человек, очутились в прерии.
 — Совершенно верно, но сперва выслушайте меня до конца.
 — Хорошо, продолжайте.
 — Итак, поняв, что я заблудился, я вспомнил нашу пословицу, вытащил карты и, хотя и был один, стал играть, вполне уверенный, что откуда-нибудь да явится партнер — если и не для того, чтобы играть со мной, так для того, чтобы вывести меня из затруднительного положения.
 Белая Газель внезапно стала серьезной и выпрямилась в седле.
 — Вы играли наверняка, — сказала она, — ибо, как видите, дон Андрес Гарот, я явилась к вам.
 Услышав свое имя, ранчеро — ибо это был действительно он — внезапно поднял голову и внимательно взглянул в лицо своей собеседницы.
 — Кто же вы, — спросил он, — если вы меня знаете так хорошо, между тем как я не припомню, чтобы когда-нибудь встречал вас?
 — Вот как! — со смехом воскликнула девушка. — Коротка же у вас память! Как, вы не помните Белой Газели?
 При этом имени ранчеро отпрянул назад.
 — О, я с ума сошел! — воскликнул он. — Но я был так далек от предположения… простите меня, сеньорита!
 — Но как же это вы покинули Красного Кедра? — перебила его молодая девушка.
 — Карамба! — воскликнул ранчеро. — Это он меня покинул, а не я его. Впрочем, мне до него нет дела — у меня зуб против другого из моих старых приятелей.
 — Ага!
 — Да, и мне тем более хотелось бы теперь отплатить ему, что у меня, кажется, есть в руках верное средство.
 — Кто же этот ваш приятель?
 — Вы знаете его так же хорошо, как и меня, сеньорита.
 — Это возможно, но если его имя не секрет…
 — Никоим образом, — с живостью перебил ранчеро. — Человек, о котором я говорю, это брат Амбросио.
 Услышав это имя, молодая девушка еще больше заинтересовалась разговором.
 Ранчеро снова взглянул в лицо молодой девушки, чтобы убедиться, серьезно ли она относится к этому разговору. Лицо Белой Газели имело холодное и суровое выражение. Ранчеро продолжал:
 — У нас с ним счеты, и только Бог нас рассудит.
 — Я не спрашиваю у вас объяснений. Ваши дела очень мало меня интересуют, тем более что у меня есть свои, а потому я прошу у вас позволения покинуть вас.
 — Зачем? — с живостью возразил ранчеро. — Нам очень хорошо вместе, к чему нам расставаться?
 — Потому что у нас, по всей вероятности, дороги разные.
 — Кто знает? Раз уж мы повстречались, то, значит, должны ехать вместе.
 — Не думаю. Я еду к человеку, встреча с которым едва ли будет вам приятна.
 — Это еще неизвестно, сеньорита, — возразил ранчеро. — Мне надо отомстить этому проклятому монаху, брату Амбросио, и, признаюсь откровенно, я слишком труслив и слаб, чтобы сделать это в одиночку.
 — Хорошо, — со смехом заметила девушка, — но как же, в таком случае, вы собираетесь действовать, чтобы ваша месть удалась?
 — О, очень просто. Я знаю в прерии одного человека, который его смертельно ненавидит и дал бы многое, чтобы держать в руках улики против него, так как этот человек, к несчастью, имеет недостаток быть честным.
 — Ага!
 — Да. Что делать, у человека всегда найдется какой-нибудь недостаток.
 — И кто же этот человек?
 — О, вы никогда даже не слышали о нем!
 — Откуда вы знаете? Скажите мне его имя.
 — Извольте, если угодно. Его зовут Сыном Крови.
 — Сын Крови?! — воскликнула молодая девушка в изумлении.
 — Да. Вы его знаете?
 — Немного. Но продолжайте.
 — Вот его-то я и ищу,
 — И вы говорите, что у вас в руках средство погубить этого брата Амбросио?
 — Да, мне кажется.
 — Почему вы так думаете?
 В ответ ранчеро выразительно пожал плечами.
 Белая Газель бросила на него один из тех взглядов, которые проникают в глубину души.
 — Слушайте, — сказала она, положив ему на плечо руку, — я могу подсказать вам, где найти человека, которого вы ищете.
 — Сына Крови?
 — Да.
 — Вы серьезно говорите это? — спросил ранчеро, сильно удивленный.
 — Серьезнее некуда. Но только мне хотелось бы знать, правду ли вы говорили.
 Андрес Гарот посмотрел на нее.
 — Значит, вы тоже против этого брата Амбросио? — спросил он.
 — Что вам за дело? — отвечала она. — Вы действительно имеете улики?
 — Имею.
 — Это правда?
 — Честное слово!
 — В таком случае следуйте за мной, и менее чем через два часа вы увидите Сына Крови.
 Ранчеро вздохнул. Радостная улыбка осветила его загорелое лицо.
 — Вы серьезно говорите это? — воскликнул он.
 — Едем! — отвечала она.
 Ранчеро вскочил на лошадь, и они отправились в путь.
 День, между тем, сменился ночью. Солнце село, и небосвод покрылся бесчисленным множеством звезд. Путники молча ехали рядом.
 — Скоро мы приедем? — спросил наконец Андрес Гарот.
 Белая Газель протянула руку вперед и указала на огонек, светившийся невдалеке между деревьями.
 — Он там! — сказала она.




 ГЛАВА XV. Выздоровление


 Красный Кедр поправлялся медленно, несмотря на неусыпные заботы о нем отца Серафима, Эллен и матери Валентина Гилуа.
 Нравственное потрясение, испытанное им при внезапной встрече лицом к лицу с миссионером, оказалось для него слишком сильным.
 Как только он оказался в состоянии встать и сделать несколько шагов по пещере, отец Серафим, все время опасавшийся прибытия Валентина, спросил его, какие у него намерения относительно будущего и какой образ жизни он думает отныне вести.
 — Отец мой, — отвечал скваттер, — я всецело принадлежу вам. Что вы мне посоветуете, то я и буду делать. Но только я должен заметить вам, что я похож на дикое животное, вся жизнь которого протекла в прерии. На что буду годен я в городе, среди людей, ни нравов, ни обычаев которых я не понимаю?
 — Это верно, — произнес священник. — Кроме того, вы уже старик, средств вы не имеете, работы никакой выполнять не умеете, и вам пришлось бы влачить в городе самое жалкое существование.
 — Это не удержало бы меня, отец мой, если бы могло служить для меня искуплением. Но я слишком часто оскорблял людей, чтобы снова вернуться в их среду. Я должен жить и умереть в глуши, стараясь безупречной старостью искупить ошибки и преступления моей молодости, которых я теперь ужасаюсь.
 — Вполне одобряю вас, ваше намерение прекрасно. Позвольте мне подумать несколько дней, и тогда, может быть, я посоветую, как вам обустроить жизнь, сообразуясь с вашими желаниями.
 На этом их разговор прекратился.
 Прошел месяц, но миссионер не возобновлял его, хотя не раз наставлял раскаявшегося бандита.
 Красный Кедр всегда выказывал к Эллен большое расположение, хотя был груб и ворчлив, что вполне согласовалось с жестокостью его характера. Но с тех пор как ему пришлось убедиться в полной преданности и самоотверженности девушки, в нем произошла большая перемена. В его сердце проснулось новое для него чувство, и он всеми силами своей души полюбил это прекрасное создание.
 Этот грубый человек смягчался при виде девушки, в его суровых глазах светилось удовольствие, и его уста, привыкшие проклинать и браниться, произносили теперь только ласковые слова.
 Часто, сидя у горного потока, протекавшего неподалеку от пещеры, он целыми часами разговаривал с ней, испытывая бесконечное наслаждение от мелодичных звуков ее голоса, которых он прежде не замечал вовсе.
 Конечно, если кто-либо и имел теперь какое-нибудь влияние на душу старого бандита и мог привести его к Богу, то это была Эллен. Она знала это и осторожно пользовалась своим влиянием на того, кого считала своим отцом.
 Однажды утром, когда Красный Кедр, почти совсем оправившийся от ран, совершал свою обычную прогулку, опираясь на руку Эллен, к ним подошел отец Серафим, который два дня находился в отсутствии.
 — А, вот и вы, отец мой! — произнес скваттер, увидев его. — Я беспокоился, не видя вас, и счастлив, что вы к нам вернулись.
 — Как вы себя чувствуете? — спросил миссионер.
 — Хорошо. Я был бы совсем здоров, если бы ко мне вернулась моя сила; но я надеюсь, что и это скоро случится.
 — Тем лучше, ибо если мое отсутствие было продолжительно, то отчасти причиной этому — вы сами.
 — Правда? — с любопытством спросил скваттер.
 — Вы помните, что некоторое время назад вы выразили желание жить в прерии?
 — Конечно.
 — Это, впрочем, и мне кажется самым благоразумным с вашей стороны, — продолжал миссионер, — и даст вам возможность избежать преследования врагов.
 — Поверьте мне, отец мой, — торжественно произнес Красный Кедр, — что я не желаю скрываться от тех, кто обижен мною. Если моя смерть может искупить содеянные мною преступления, то я с величайшей радостью не задумываясь пожертвую своей жизнью.
 — Я счастлив, друг мой, что слышу от вас это, но я думаю, что Богу, Который никогда не желает смерти грешника, угоднее будет, если вы примерной жизнью исправите, насколько будете в силах, причиненное вами зло.
 — Я принадлежу вам, отец мой. То, что вы мне посоветуете, будет для меня приказанием, которое я счастлив буду исполнить. Всю чудовищность моих преступлений я понял только в тот момент, когда Провидение послало вас ко мне в последний раз. Увы! Не один я ответственен за них: видя перед собой только дурные примеры, я не сумел отличить добро от зла. Я думал, что все люди злы, и когда я поступал так, а не иначе, то считал, что лишь принимаю меры законной самообороны.
 — Теперь уши ваши открыты для истины, ваша душа начинает понимать евангельское учение, ваш путь начертан перед вами, старайтесь только не нарушать добровольно данных вами обещаний.
 — Увы! — со вздохом прошептал скваттер. — Я так недостоин прощения, что боюсь, Всемогущий не смилостивится надо мною.
 — Слова эти оскорбляют Бога, — строго произнес священник. — Как бы ни был грешен человек, он никогда не должен отчаиваться в милосердии Божьем.
 — Простите меня, отец мой.
 — Хорошо, — сказал священник, снова меняя тон на ласковый, — вернемся к тому вопросу, который привел меня к вам. Я построил для вас в нескольких милях отсюда, в восхитительном месте, хакаль  10 , в котором вы сможете спокойно жить с дочерью.
 — Как вы добры, отец мой! — воскликнул скваттер. — Как многим я вам обязан!
 — Не будем говорить об этом. Я буду вполне вознагражден, если увижу, что вы искренне раскаялись и не переменили своего намерения.
 — О, отец мой, поверьте, что я ненавижу свою прежнюю жизнь!
 — Хотелось бы, чтобы так было всегда. Этот хакаль, в который я вас отвезу, как только вы того пожелаете, расположен в таком месте, что его почти невозможно найти. Я сам завез туда все необходимое для вашего существования. Вы найдете в нем на несколько дней пищи, ружья и порох для защиты от диких зверей и для охоты и, кроме того, рыболовные сети и силки для бобров. Одним словом, все, что необходимо охотнику.
 — О, как вы добры, отец мой! — воскликнула Эллен со слезами радости на глазах.
 — Пустяки, не будем говорить об этом, — весело продолжал миссионер, — я только исполнил свой долг. Кроме того, для большей безопасности, чтобы никто не догадывался о существовании этого хакаля, я построил его сам, без привлечения посторонней помощи. Поэтому вы можете быть совершенно спокойны, никто не потревожит вас в вашем новом жилище.
 — А когда можем мы переселиться туда, отец мой?
 — Когда вам будет угодно — все готово.
 — О, если бы я не боялся показаться вам неблагодарным, я попросил бы позволения отправиться сейчас же.
 — Вы думаете, что у вас уже хватило бы сил проехать миль пятнадцать?
 — В настоящую минуту я чувствую необычайный прилив силы и энергии, отец мой.
 — В таком случае, отправляемся, потому что если бы вы сами не высказали этого желания, то я предложил бы вам то же самое.
 — Значит, все к лучшему, отец мой! Вы не будете обижены, что я так тороплюсь уйти от вас?
 — Нисколько, будьте уверены.
 Разговаривая таким образом, все трое спустились с горы в лощину.
 Там их ожидали три лошади, которых держал на поводу индеец.
 — В прерии, — сказал миссионер, — по причине огромных расстояний почти невозможно обходиться без лошадей, поэтому вы доставите мне удовольствие, если согласитесь взять себе этих коней.
 — Но, отец мой, — воскликнул Красный Кедр, — это чересчур, вы слишком добры к нам!
 Отец Серафим покачал головой.
 — Вы не понимаете, — сказал он, — что во всем, что я делаю для вас, гораздо больше расчета.
 — О! — произнес Красный Кедр.
 — Расчет с вашей стороны, в столь добром и бескорыстном деле? — с недоверием воскликнула Эллен. — Вы, наверное, шутите, отец мой!
 — Нет, дитя мое, я говорю серьезно, и вы сейчас поймете это: я постарался так хорошо устроить жизнь вашему отцу, помочь ему стать хорошим и честным человеком, чтобы он не мог найти ни малейшего предлога вернуться к прежним заблуждениям и был бы тверд в своем решении исправиться.
 — Это верно, — заметил Красный Кедр. — Ну что же, отец мой, благодарю вас за ваш расчет, который делает меня счастливейшим из людей и доказывает мне, что вы испытываете ко мне доверие.
 — Хорошо, хорошо! Едем!
 — Но, — возразила Эллен, — мне кажется, мы не имеем права так уехать.
 — Правильно, — подтвердил скваттер. — И как это я не подумал об этом?
 — В чем дело?
 — Боже мой, но ведь в гроте находится особа, которая была так добра, что помогала вам ухаживать за мной. Участие этой особы ко мне за все время пребывания здесь не иссякало. Я очень благодарен моей дочери за то, что она не допустила меня оказаться неблагодарным и уехать отсюда, не выразив…
 — Этого совсем не надо, — с живостью перебил его миссионер. — Дама, о которой вы ведете речь, чувствует себя неважно, поэтому она поручила мне передать вам от нее привет и пожелание поскорее очутиться в полной безопасности.
 Красный Кедр и его дочь поняли, что у миссионера есть свои основания не желать, чтобы они прощались с его спутницей, а потому они, не настаивая, беспрекословно сели на лошадей.
 Скваттер не знал, что старая женщина, заботливо ухаживавшая за ним во время его болезни, была матерью Валентина Гилуа, его смертельного врага. Отец Серафим взял с Эллен слово, что она не откроет отцу этой тайны, и молодая девушка исполнила свое обещание, хотя и не знала, для чего это было нужно.
 Движимая милосердием и благородством, которые были основными чертами ее характера, мать охотника с полным самоотвержением ходила за бандитом, пока его жизнь была в опасности, и для этого подавила в себе чувство отвращения, внушаемое ей смертельным врагом ее сына. Но по мере того как здоровье понемногу возвращалось к скваттеру и ее заботы перестали быть ему необходимы, достойная женщина отстранилась и видела выздоравливающего только изредка.
 Невольно мать пересиливала в ней христианку — трепет ужаса и тяжелые предчувствия овладевали ею по мере того, как возвращалась жизнь к человеку, которого она имела полное основание считать врагом.
 С другой стороны, она не могла не поставить ему в вину того, что он своим присутствием в пещере так или иначе мешает ее встречи с сыном. Поэтому, когда отец Серафим возвестил ей об отъезде скваттера, она почувствовала живейшую радость и только попросила миссионера не заставлять ее прощаться с отъезжающими, так как это было бы для нее тяжело.
 Отец Серафим вполне согласился с ней, и мы видели, как он закончил разговор об этом с Красным Кедром и его дочерью.
 Итак, они уехали втроем.
 Красный Кедр дышал полной грудью. Для него было неизъяснимым наслаждением чувствовать, как свежий и чистый воздух прерии вливается в его легкие.
 Ему казалось, что он заново родился. Он чувствовал себя на воле.
 Спустя часов шесть после того как путники покинули пещеру, они достигли цели своего путешествия.
 Это был прекрасный маленький хакаль, с несколькими комнатами, устроенный из тростника, с двориком для лошадей позади. Скрытый в глубине узкой долины, хакаль возвышался на левом берегу одного из небольших притоков Рио-Хилы.
 Когда путники сошли на землю и поместили лошадей на дворе, отец Серафим показал им внутренние помещения их нового жилища.
 Все оказалось так, как он им и говорил. Эллен была в восторге, а Красный Кедр если и не восторгался, то делал вид, что восторгается.
 Проведя в хижине около часа, отец Серафим начал прощаться с новыми ее обитателями.
 — Уже? — воскликнула Эллен. — Вы уже покидаете нас, отец мой?
 — Так нужно, дитя мое. Вы знаете, что мое время не принадлежит мне, — отвечал миссионер, садясь на лошадь, которую ему подвел скваттер.
 — Но я надеюсь, — сказал Красный Кедр, — что ваше отсутствие не будет продолжительным и вы вспомните об этой хижине и ее обитателях, которые вам столь многим обязаны.
 — Я хочу, чтобы вы были свободны в своих действиях. Если бы я стал наведываться к вам часто, то вам могло бы прийти в голову, что я подсматриваю за вами, и это было бы неприятно вам. Но изредка я буду навещать вас, не сомневайтесь в этом.
 — Как бы часто вы ни являлись, мы можем быть только рады вам, — почти одновременно произнесли отец и дочь, целуя руки миссионера.
 — Прощайте и будьте счастливы, — сказал отец Серафим, глубоко растроганный. — Вы знаете, где меня найти в случае, если вам понадобится утешение или помощь. Приходите, я всегда буду готов помочь вам по мере своих возможностей. Прощайте!
 С этими словами миссионер пришпорил свою лошадь и быстро удалился. Красный Кедр и его дочь смотрели ему вслед, пока он не скрылся из вида. Затем они вздохнули и вернулись в хижину.
 — Достойный и прекрасный человек! — прошептал скваттер, опускаясь на скамью. — О, я не хотел бы обмануть его надежд на мое исправление!
 Итак, Красный Кедр на этот раз не играл комедию.




 ГЛАВА XVI. Сообщник


 Красный Кедр гораздо легче привыкал к новому образу жизни, чем думала его дочь, опасавшаяся, что это будет ему слишком трудно.
 Впрочем, с внешней стороны перемена была не столь значительной, ибо Красный Кедр по прежнему жил в прерии, но занимался он теперь уже только охотой и рыбной ловлей, в то время как его дочь вела хозяйство.
 Зато по вечерам, прежде чем отправиться на покой, молодая девушка читала отцу Библию, которую ей дал отец Серафим.
 Скваттер, опершись локтями на стол и с трубкой в зубах, слушал чтение с удивлявшим его самого вниманием, которое с каждым днем все усиливалось.
 Чудную картину представляли они из себя в такие минуты: атлетически сложенный старик с энергичным и суровым лицом, слушающий в глубине бескрайней американской прерии чтение юной белокурой девушки, составлявшей разительный контраст с отцом.
 Так было каждый вечер. Скваттер был счастлив — или, по крайней мере, считал себя счастливым.
 Напротив, Эллен страдала и беспокоилась, подобное состояние казалось ей лишенным благополучного исхода, да и вообще всякого будущего, так как лишало ее возможности надеяться на какую-либо перемену.
 Но чтобы не огорчать отца, она тщательно скрывала свою грусть и в его присутствии всегда старалась казаться веселой и довольной.
 Красный Кедр находил все больше прелести в этой безмятежной жизни. Если иногда воспоминание о сыновьях нарушало его покой, то для него достаточно было взглянуть на дочь, чтобы вид этого всецело преданного ему ангела отогнал тяжелые мысли.
 Отец Серафим уже несколько раз навещал обитателей хижины. Но если, с одной стороны, он был рад, что скваттер доволен своей новой жизнью, то, с другой, от его зоркого взгляда не могло укрыться, что девушка грустит. Его опыт подсказывал ему, что человек в том возрасте, в каком находилась Эллен, не может проводить свои лучшие годы в одиночестве, довольствуясь лишь обществом Красного Кедра.
 К несчастью, помочь этому было очень трудно. В этом отношении миссионер даже не старался обмануть себя и хорошо понимал, что все его утешения не принесут почти никакой пользы.
 Как всегда бывает в подобных случаях, Красный Кедр и не подозревал даже, что его дочь может грустить. Она была добра, ласкова и внимательна к нему. Он пользовался всем этим, был счастлив и в своем эгоизме ничего больше не замечал.
 Так проходили дни, ничем не отличаясь один от другого. Между тем приближалась зима, дичь попадалась все реже и реже, и Красному Кедру приходилось охотиться все дальше и дальше от хакаля.
 Вокруг горных вершин стали сгущаться облака. Затем они начали опускаться и разражаться над прерией дождем и снегом.
 Зима — тяжелое время года в прериях Дикого Запада. Все невзгоды обрушиваются на человека, которого судьба забросила в эту негостеприимную страну, и горе ему, если он вовремя не примет меры, чтобы обеспечить себя всем необходимым на зиму.
 Красный Кедр слишком давно и слишком хорошо знал эти края, чтобы ожидать скорого наступления зимы без всякого опасения.
 Поэтому он изыскивал всяческие средства, чтобы запастись на зиму пищей и теплой меховой одеждой.
 С восходом солнца отправлялся он верхом на охоту, рыскал целый день по прерии, и только ночь загоняла его обратно в хакаль.
 Но, как мы уже сказали выше, дичь стала попадаться все реже, и вследствие этого приходилось искать ее все дальше и дальше.
 Однажды утром Красный Кедр встал раньше обыкновенного, еще затемно, очень тихо, чтобы не разбудить спавшую еще дочь, вышел из хижины, оседлал лошадь и поспешно удалился.
 В предыдущий вечер он напал на след великолепного черного медведя и добрался по нему почти до самой пещеры, в которой скрылся зверь. Теперь он хотел захватить медведя в его берлоге.
 Для этого необходимо было торопиться. Медведь, в противоположность почти всем остальным хищникам, большей частью отыскивает себе пищу по утрам и обычно очень рано покидает свое жилище.
 Поэтому скваттер, отлично знавший привычки этого животного, постарался как можно раньше выйти из дома.
 Солнце еще не появилось, и только на горизонте темно-синее небо начинало понемногу розоветь.
 День обещал быть превосходным. Легкий ветерок колыхал верхушки деревьев и покрывал небольшой рябью поверхность реки, по берегу которой ехал скваттер.
 Легкий туман поднимался от напоенной дождями земли. Птицы одна за другой просыпались в густой листве деревьев и пением встречали наступление дня.
 Мало-помалу мрак рассеялся, над горизонтом поднялось ярко сверкающее солнце, и день вступил в свои права.
 Красный Кедр, подъехав к тесному ущелью, в конце которого среди груды обломков скал виднелся вход в берлогу медведя, остановился, чтобы немного передохнуть.
 Сойдя с лошади, он стреножил ее и задал ей корму. Затем, убедившись что нож легко выходит из ножен и ружье в полном порядке, он вступил в ущелье.
 Будучи опытным охотником, он осторожно пробирался вперед, зорко всматриваясь и внимательно прислушиваясь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как вдруг кто-то положил ему на плечо руку, и он услышал около себя чей-то знакомый смех.
 Он с удивлением обернулся и был поражен, увидев перед собой человека, который, скрестив на груди руки, насмешливо смотрел на него.
 — Брат Амбросио?! — воскликнул он, делая шаг назад.
 — Compadre! — отвечал тот. — Вы стали туги на ухо: я раз десять называл вас по имени, но вы ничего не слышали, и мне пришлось дотронуться до вас, чтобы вы обратили на меня внимание.
 — Что вам от меня надо? — спросил скваттер холодно.
 — Как?! Что мне от вас надо, compadre? Довольно странный вопрос. Вы не хуже меня знаете, что именно мне от вас надо.
 — Я не понимаю вас, — равнодушно возразил Красный Кедр. — Прошу вас, объяснитесь.
 — Хорошо, извольте, — с насмешливой улыбкой отвечал монах.
 — Но только поскорее, так как мне некогда.
 — Очень может быть. Но зато у меня много времени — вы можете одолжить его у меня, чтобы выслушать то, что я вам скажу.
 Скваттер невольно сделал гневное движение.
 — Да, это так, — спокойно продолжал монах, — я ищу вас уже давно.
 — Хорошо, но скорее приступайте к делу. Повторяю вам, что мне некогда.
 — А я повторяю вам, что мне это совершенно безразлично. О, вы можете морщить брови сколько вам угодно, compadre, но все-таки вы выслушаете меня.
 Красный Кедр сердито топнул ногой. Сделав шаг вперед, он положил руку на плечо монаха и посмотрел ему прямо в глаза.
 — Знаете что, милейший, — гневно сказал он, — мне кажется, что мы с вами поменялись ролями и вы намерены издеваться надо мной. Но берегитесь, вы знаете, что я не особенно терпелив. Если вы будете продолжать в подобном духе, то мое терпение скоро может лопнуть.
 — И это возможно, — не смутившись возразил монах. — Но если мы поменялись ролями, то кто виноват в этом? Я или вы? Ваши сыновья правы, говоря, что вы вбили себе что-то в голову и стали теперь ни на что не годны.
 — Негодяй! — закричал скваттер, сжимая кулаки.
 — Ага! Теперь ругательства! Прошу, не стесняйтесь, таким вы мне нравитесь гораздо больше, я, по крайней мере, узнаю вас. Но какова перемена! Надо сознаться, что эти французские миссионеры настоящие волшебники.
 Красный Кедр уставился глазами на монаха, который глядел на него с дьявольской улыбкой. Скваттер чувствовал приступ страшной ярости. Ему страстно хотелось броситься на монаха и разбить ему голову, и он делал неимоверные усилия, чтобы сдержать себя.
 Между тем монах чувствовал себя далеко не так спокойно, как делал вид. Он заметил, что брови скваттера нахмуриваются все более грозно и он может каждую минуту обрушиться на него в припадке бешеного гнева.
 — Ну, ладно, — сказал он примирительным тоном, — к чему нам, старым друзьям, ссориться. Я явился сюда с добрыми намерениями и хочу оказать вам услугу.
 Скваттер презрительно усмехнулся.
 — Вы не верите мне, — продолжал монах добродушно, — но это меня нисколько не удивляет. Так всегда бывает, что к добрым намерениям относятся недоверчиво, а врагам верят больше, чем друзьям.
 — Полно нести вздор! — с нетерпением воскликнул скваттер. — Я и так слишком долго вас слушал. Дайте мне пройти и убирайтесь к черту!
 — Покорно благодарю за предложение, — со смехом отвечал монах. — Если вы позволите, то я им не воспользуюсь, по крайней мере в настоящее время. Но довольно шутить! Недалеко отсюда находятся два человека, которые очень хотели бы вас видеть и которых вы, без сомнения, будете рады встретить.
 — О ком вы говорите? Это, вероятно, какие-нибудь два негодяя вроде вас.
 — Возможно, — сказал монах. — Впрочем, вы сейчас сами увидите их, compadre.
 И не дожидаясь ответа скваттера, брат Амбросио три раза издал звук, подражающий тихому свисту змеи.
 Вслед за тем в кустах недалеко от собеседников произошло легкое движение, и оттуда появились два человека.
 Увидев их, скваттер громко вскрикнул, не то от удивления, не то от ужаса: он узнал своих сыновей, Натана и Сеттера.
 Молодые люди поспешно приблизились к отцу и приветствовали его с ироничной почтительностью, что не ускользнуло от его внимания.
 — А, вот и вы, отец! — произнес Сеттер, тяжело опуская приклад своего ружья на землю и опираясь на его дуло. — Вас не так-то легко было найти.
 — Кажется, со времени нашей разлуки отец сделался квакером; его новая религия предписывает ему, по всей вероятности, избегать такого дурного общества, как наше, — добавил Натан.
 — Довольно, негодяи! — крикнул скваттер, топнув ногой. — Я живу как хочу, и, как мне кажется, никто не имеет права делать мне замечания.
 — Вы ошибаетесь, — сухо возразил Сеттер. — Во-первых, я нахожу, что ваше поведение недостойно мужчины.
 — Не говоря уж о том, — добавил монах, — что вы ставите в затруднение своих союзников, что вовсе нечестно.
 — Дело не в этом, — возразил Натан. — Если нашему отцу угодно сделаться пуританином, то это его дело, и я не нахожу в этом ничего дурного. Но всему свое время — на мой взгляд, не тогда, когда тебя окружают враги и травят, как дикого зверя, следует надевать на себя овечью шкуру и представляться безобидным.
 — Что вы хотите сказать этим? — нетерпеливо воскликнул скваттер. — Скоро вы кончите говорить загадками? Объяснитесь, наконец, и покончим с этим.
 — Я сейчас и сделаю это, — сказал Натан. — В то время, как вы спите, воображая себя в безопасности, ваши враги бодрствуют и безостановочно плетут сеть, в которой, они надеются, вы скоро запутаетесь. Неужели вы воображаете, что мы уже давно не знаем вашего убежища? Кто же может надеяться так спрятаться в прерии, что его нельзя будет обнаружить? Мы только не хотели тревожить вашего покоя, пока не настало время действовать — вот почему вы только сегодня нас увидели.
 — Да, — сказал монах, — но теперь надо поторопиться. В то время, как вы доверялись прекрасным словам французского миссионера, который ухаживал за вами и теперь усыпляет вашу бдительность для того, чтобы всегда иметь вас под рукой, ваши враги потихоньку готовятся напасть на вас и разом покончить с вами.
 Скваттер выразил на своем лице удивление.
 — Но этот человек спас мне жизнь! — воскликнул он.
 Все трое рассмеялись в ответ на его слова.
 — И к чему только людям дается опыт?! — воскликнул монах, обращаясь к молодым людям и пожимая плечами. — Вот ваш отец, вся жизнь которого протекла в прерии, и он прежде всего забывает самый священный закон — око за око, зуб за зуб — и не хочет понять, что человек, который, по его словам, спас ему жизнь, напротив, только затем и вылечил его раны, чтобы потом насладиться его мучениями и увидеть, как его убьют здорового и сильного, а не умирающего, каким он был, когда они встретились.
 — О, нет! — воскликнул скваттер. — Вы лжете, этого не может быть!
 — Этого не может быть? — возразил монах, глядя с сожалением на Красного Кедра. — О, как люди слепы! Подумайте, compadre, разве этому священнику не было за что вам мстить?
 — Это верно, — со вздохом пробормотал Красный Кедр, — но он простил меня.
 — Он простил вас?! А вы сами простили бы его? Полноте, вы с ума сошли, compadre. Я вижу, что с вами ничего не поделаешь. Поступайте как хотите, мы вас оставляем.
 — Да, — произнес скваттер, — оставьте меня, я больше ничего и не прошу.
 Монах и два его спутника сделали несколько шагов, как бы собираясь уходить.
 Затем брат Амбросио оглянулся. Красный Кедр стоял на том же месте, голова его была опущена и брови нахмурены. Он размышлял.
 Монах понял, что скваттер колеблется, и решил, что наступил момент, которым надо воспользоваться, чтобы окончательно склонить его на свою сторону.
 Он вернулся обратно.
 — Compadre, — сказал он, — еще одно, последнее слово — или, если вам угодно, последний совет.
 — Что еще? — спросил Красный Кедр с раздражением.
 — Берегите Эллен.
 — Что?! — воскликнул скваттер, прыгнув как пантера и схватив брата Амбросио за руку. — Что ты сказал, монах?
 — Я сказал, — отвечал тот твердым и внушительным тоном, — что ваши враги хотят использовать Эллен для того, чтобы наказать вас, и что если этот проклятый миссионер до сих пор для виду покровительствовал вам, то только потому, что боялся, как бы эта жертва, за которой он ухаживает, не ускользнула от него.
 При этих ужасных словах с Красным Кедром произошла страшная перемена — бледность покрыла его лицо, он весь затрясся.
 — О-о! — как тигр зарычал он. — Пусть они только явятся!
 Монах бросил торжествующий взгляд в сторону своих товарищей. Он одержал победу, и добыча была у него в руках.
 — Пойдемте, — произнес Красный Кедр, — не покидайте меня, ради Бога! Мы раздавим этих коварных змей! Ага, они воображают, что держат меня в руках, — продолжал он с нервным смехом, — но я им покажу, что старый лев еще не побежден! Я могу рассчитывать на вас, дети мои, не так ли? Не так ли, брат Амбросио?
 — Конечно, — отвечал тот, — мы ваши единственные друзья, вы знаете это.
 — Правда, — произнес скваттер. — Простите, что я на мгновение забыл это. О, вы увидите!
 Два часа спустя все четверо явились в хижину.
 Увидев их, Эллен почувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.
 Тайное предчувствие предупредило ее о беде.




 ГЛАВА XVII. Мать и сын


 Устроив Красного Кедра и его дочь в хакале и удостоверившись, что новый образ жизни им нравится, отец Серафим прежде всего позаботился исполнить обещание, данное им матери Валентина.
 Достойная женщина, несмотря на все свое мужество, чувствовала, что силы ее с каждым днем убывают. Она ничего не высказывала и не жаловалась, но сознание, что сын ее близко, а она не может его увидеть и обнять после столь долгой разлуки, погружало ее в безысходную грусть. Она чувствовала, что силы постепенно оставляют ее, и в конце концов пришла к той ужасной мысли, что никогда больше не увидит своего сына, что он уже умер и что миссионер, опасаясь нанести ей жестокий удар, только ободряет ее и подает ей надежды, которые никогда не осуществятся.
 Материнская любовь не рассуждает.
 Все, что она увидела и услышала со времени своего прибытия в Америку, только увеличивало ее опасения, показав, как часто в этой стране жизнь человека висит на волоске. Поэтому, когда миссионер объявил ей, что не позже чем через неделю она обнимет своего сына, ее волнение и радость были так велики, что она едва не лишилась чувств и боялась умереть от счастья.
 Сначала она даже и не хотела этому верить.
 Между тем, хотя отец Серафим и знал, что Валентин находится в прерии, но не знал точно, в каком именно месте. Тотчас же по возвращении в пещеру, в которой они пока жили, он отправил четырех из своих индейцев в разные стороны, чтобы они разузнали и сообщили ему точные сведения об охотнике.
 Мать Валентина присутствовала при том, как миссионер отправлял своих гонцов. Она слышала, какие он давал им наставления, видела, как они отправились, и начала теперь считать минуты, остающиеся до их возвращения, причем с точностью предугадывала все, что могло бы их задержать.
 Так прошло два дня, но ни один из гонцов пока не возвращался.
 Бедная мать целые дни просиживала в ожидании на скале, вперив взоры в даль равнины.
 К вечеру третьего дня она заметила вдалеке маленькую черную точку, которая быстро приближалась к тому месту, где она сидела.
 Мало-помалу точка эта обрисовывалась все явственнее, и вскоре можно было различить, что это всадник, скачущий во весь опор в сторону ущелья.
 Сердце несчастной матери забилось с такой силой, что готово было выскочить из груди.
 Очевидно, этот всадник был одним из гонцов миссионера, но какие вести он привез?
 Наконец индеец достиг ущелья, соскочил с лошади и начал взбираться на гору.
 Старая женщина забыла, казалось, свои годы, с такой быстротой кинулась она к нему навстречу и в несколько мгновений пробежала разделявшее их расстояние.
 Но тут возникло новое препятствие. Краснокожий не говорил и не понимал ни слова по-французски, а она не понимала ни одного слова индейца.
 Но у всех матерей есть особый род языка, который понимают во всех странах.
 Команчский воин остановился перед нею, скрестил на груди руки и, приветливо улыбнувшись ей, произнес одно только слово:
 — Кутонепи.
 Мать Валентина знала, что так обыкновенно называли индейцы ее сына.
 Она вдруг почувствовала, что уверенность вернулась к ней, увидев улыбку и услышав, каким тоном гонец произнес имя ее сына.
 Она взяла воина за руку и потащила его в пещеру к отцу Серафиму, погруженному в эту минуту в чтение Библии.
 — А! — произнес он, увидев их. — Ну, какие новости?
 — Этот человек не может ничего сообщить мне, — отвечала она, — так как я не понимаю его языка. Но что-то говорит мне, что он привез хорошие вести.
 — Если позволите, я расспрошу его.
 — Пожалуйста, я прошу вас! Я сгораю от нетерпения узнать, что он скажет.
 Миссионер обернулся к индейцу, стоявшему неподвижно в нескольких шагах от них и равнодушно прислушивавшемуся к их разговору.
 — Лоб моего брата Паука покрыт потом, — сказал миссионер, — пусть он сядет рядом со мной и отдохнет. Он совершил большое путешествие.
 Индеец слегка улыбнулся и почтительно поклонился отцу Серафиму.
 — Паук считается вождем в своем племени, — сказал он мелодичным, гортанным голосом. — Он умеет прыгать, как ягуар, и ползать, как змея. Его ничто не утомляет.
 — Я знаю, что мой брат — великий воин, — сказал священник, — подвиги его многочисленны, и апачи бегут при виде его. Встретил ли мой брат молодых воинов своего племени?
 — Паук встретил их. Они охотятся на бизонов около Рио-Хилы.
 — Их великий вождь Единорог с ними?
 — Единорог со своими воинами.
 — Хорошо. У моего брата глаза дикой кошки, от него ничто не укроется. Встретил ли он великого бледнолицего охотника?
 — Паук курил трубку мира с Кутонепи и несколькими друзьями бледнолицего охотника у их костра.
 — Мой брат говорил с Кутонепи? — спросил миссионер.
 — Да. Кутонепи радуется возвращению отца молитв, которого он не надеялся больше увидеть. Когда петух пропоет во второй раз, Кутонепи со своими товарищами будет у моего отца.
 — Мой брат мудрый и искусный воин. Я благодарю его за то, что он так хорошо выполнил взятое им на себя поручение, которого с такой ловкостью не исполнил бы ни один воин.
 Услышав эту заслуженную похвалу, индеец радостно и горделиво улыбнулся и, почтительно поцеловав руку миссионера, удалился.
 Тоща отец Серафим обратился к матери Валентина, которая со страхом ожидала результата этого разговора, стараясь прочесть во взгляде священника, на что она может надеяться. Он пожал ее руку и ласково сказал:
 — Ваш сын едет сюда, скоро вы его увидите. Он будет здесь этой ночью — я думаю, часа через два.
 — О! — воскликнула она. — Благодарю Тебя, о, Боже!
 С этими словами она опустилась на колени и долго и горячо молилась, проливая слезы благодарности.
 Миссионер с беспокойством следил за ней, готовый оказать ей помощь, если бы волнение слишком сильно на нее повлияло.
 Но через несколько мгновений она встала, улыбаясь сквозь слезы, и снова села рядом со священником.
 — Мужайтесь, — сказал он ей, — вы оказались так тверды в горести — неужели радость сразит вас?
 — О, — произнесла она горячо, — ведь это мой сын, единственное существо, которое я когда-либо любила, ведь я сама его вскормила и вот теперь я снова его увижу! Увы! Вот уже десять лет, как мы в разлуке, десять лет, как на его лбу стерлись следы моих поцелуев! Вы не можете понять, отец мой, что я чувствую. Словами этого нельзя выразить! Ведь ребенок — это все для матери.
 — Только не поддавайтесь волнению.
 — Итак, он скоро появится? — спросила она еще раз.
 — Не позже чем через два часа.
 — О, как долго еще ждать! — с тяжелым вздохом произнесла она.
 — Да, таковы все люди! — воскликнул миссионер. — Вы безропотно ждали столько лет, теперь же вам кажется невозможным подождать два часа.
 — Но ведь это мой сын, мое любимое дитя, которого я жду!
 — Хорошо, хорошо, только успокойтесь. Смотрите, вас уже лихорадит.
 — О, не бойтесь, отец мой, радость не убивает! Я уверена, что сразу выздоровею, как только увижу его.
 Несколько секунд царило молчание, а затем она продолжала:
 — Боже мой, как медленно идет время! Когда же наконец сядет солнце? Как вы думаете, отец мой, с какой стороны он появится? Я хочу видеть его приближение. Хотя я уже очень давно его не видела, но уверена, что сейчас же узнаю. Мать никогда не ошибется, так как она не только видит свое дитя, но и чувствует его сердцем.
 Миссионер отвел ее ко входу в пещеру, усадил, сам сел рядом и, указав рукой на юго-запад, сказал:
 — Смотрите в эту сторону, он должен появиться отсюда.
 — Благодарю, — отвечала она. — О, как вы добры, отец мой! Бог вознаградит вас!
 Миссионер ласково улыбнулся.
 — Я счастлив, видя вас счастливой, — сказал он.
 Оба стали смотреть вдаль.
 Солнце, между тем, быстро клонилось к горизонту, мрак постепенно окутывал землю, очертания предметов сливались, невозможно было что-либо разобрать даже на близком расстоянии.
 — Вернемся в пещеру, — сказал отец Серафим, — ночной холод может вредно подействовать на вас.
 — Ничего, — отвечала она, — я ничего не чувствую.
 — Кроме того, — заметил миссионер, — становится так темно, что вы все равно его не увидите.
 — Это так, — возразила она, — но зато я его услышу.
 Отец Серафим понял, что всякие доводы напрасны, и, опустив голову, сел рядом с матерью Валентина. Так просидели они около часа, не проронив ни слова и чутко прислушиваясь.
 Ночь становилась все темнее. Поднявшийся легкий ветер доносил малейший шум издалека.
 Вдруг мадам Гилуа встала, и глаза ее засверкали. Она схватила миссионера за руку и прошептала:
 — Вот он!
 Отец Серафим поднял голову.
 — Я ничего не слышу.
 — Все-таки это он, — настойчиво прошептала она, — я не могла ошибиться. Слушайте!
 Отец Серафим внимательно прислушался, но услышал только неопределенный шум, очень похожий на отдаленный гром.
 — О, — продолжала она, — это он! Он едет сюда. Слушайте, слушайте!
 Шум становился с каждой минутой все явственнее, и скоро можно было различить топот нескольких лошадей, мчавшихся галопом.
 — Неужели это только мое воображение! — воскликнула мать Валентина.
 — Нет, вы не ошиблись. Через несколько минут ваш сын будет здесь.
 Всадники, между тем, уже вступили в ущелье, и топот лошадей раздался теперь совсем близко.
 — Слезайте с лошадей, senores caballeros, — послышался чей-то звучный голос, — мы приехали!
 — Это он! — воскликнула мать Валентина и бросилась вперед. — Это он говорил, я узнала его голос.
 Миссионер успел схватить ее за руку.
 — Что вы делаете! — воскликнул. — Ведь вы разобьетесь!
 — Простите, отец мой. Но когда я услышала его голос, я просто не знаю, что со мной произошло, я готова была броситься вниз.
 — Потерпите еще немного, вот он поднимается. Через пять минут он будет в ваших объятиях.
 Она вдруг поспешно отступила.
 — Нет, — сказала она, — я не хочу с ним встретиться здесь! Я хочу, чтобы он почувствовал мое присутствие так же, как я почувствовала его.
 С этими словами она поспешно увлекла отца Серафима в пещеру.
 — Вот увидите, — продолжала она. — Спрячьте меня так, чтобы я могла все видеть и слышать, но торопитесь, вот он приближается.
 Пещера, как уже было сказано, была очень велика и состояла из нескольких маленьких помещений, сообщавшихся между собой. Отец Серафим спрятал мать Валентина в одну из этих пещер, которая отделялась от соседней рядом сталактитовых колонн самой причудливой формы.
 Всадники, между тем, привязали лошадей и начали взбираться на гору, продолжая разговаривать между собой. Звуки их голосов совершенно явственно долетали до слуха находившихся в пещере, которые внимательно прислушивались к их разговору.
 — Этот бедный отец Серафим, — сказал Валентин. — Не знаю, как вы, senores caballeros, но я положительно счастлив, что опять его увижу. Я опасался, что он покинул нас навсегда.
 — Для меня большое утешение в моем горе, — сказал дон Мигель, — знать, что этот удивительный человек находится рядом с нами.
 — Но что это с вами, Валентин? — воскликнул генерал Ибаньес. — Почему вы остановились?
 — Я не знаю, — отвечал тот неуверенно, — но со мною происходит что-то, чего я не могу себе объяснить. Сегодня, когда Паук сообщил мне, что отец Серафим возвратился, я почувствовал, как у меня сжалось сердце. Теперь повторяется то же самое. Почему — я не знаю.
 — Друг мой, это происходит от радости, что вы снова увидите отца Серафима, вот и все.
 Охотник покачал головой.
 — Нет, — сказал он, — это что-то другое, что-то особенное. Боже мой, что же это такое?
 Друзья в беспокойстве столпились вокруг него.
 — Позвольте мне подняться, — решительно сказал он. — Если мне предстоит узнать что-нибудь неприятное, то уж лучше поскорей.
 Сказав это, он, несмотря на увещания друзей, почти бегом продолжал взбираться на гору.
 Вскоре он достиг небольшого плато и остановился, чтобы перевести дыхание. В это время друзья догнали его и в следующую минуту вслед за ним вступили в пещеру.
 Когда Валентин переступал порог пещеры, он услышал, как кто-то назвал его по имени.
 При звуке этого голоса охотник задрожал и побледнел, холодный пот выступил у него на лице.
 — Кто это зовет меня? — прошептал он.
 — Валентин! Валентин! — повторил тот же голос, исполненный любви и нежности.
 Охотник ринулся вперед с выражением счастья и тревоги на лице.
 — Опять! — прошептал он, прикладывая руку к сердцу, чтобы удержать его порывистое биение.
 — Валентин! — еще раз повторил тот же голос.
 На этот раз охотник как лев прыгнул вперед с громким криком:
 — Моя мать! Моя мать! Я здесь!
 — О, я знала, что он узнает меня! — воскликнула она, бросаясь в его объятия.
 Охотник в безумной радости прижал ее к своей груди.
 Бедная женщина, вне себя от счастья, осыпала его ласками, проливая слезы радости, а он целовал ее руки, лицо, поседевшие волосы, будучи не в силах произнести ни одного слова.
 Наконец он глубоко вздохнул, рыдание вырвалось из его стесненной груди, он без конца повторял:
 — О, моя мать! Моя мать!
 Больше он ничего не мог вымолвить.
 Свидетели этой сцены, взволнованные этой истинной, чистой любовью, молча проливали слезы, столпившись вокруг матери и сына.
 Курумилла, забившись в угол пещеры, не сводил глаз с охотника, между тем как две слезы медленно катились по его смуглым щекам.
 Когда первое волнение немного улеглось, отец Серафим, державшийся до тех пор в стороне, чтобы не мешать этой встрече, выступил вперед и произнес:
 — Дети мои, возблагодарим Бога за Его бесконечное милосердие.
 Все охотники дружно опустились на колени в горячей молитве.




 ГЛАВА XVIII. Совещание


 В оживленной беседе прошла почти вся ночь.
 Охотники, сидя вокруг огня, слушали рассказы матери и сына о том, что с ними происходило за время их долгой разлуки.
 Но незадолго до восхода солнца Валентин потребовал, чтобы его мать отправилась отдохнуть.
 Он боялся, что в ее преклонном возрасте ночь, проведенная без сна, после всех треволнений, окажется для нее губительной.
 После долгого сопротивления старушка наконец согласилась на просьбы сына и ушла спать в одно из отдаленных отделений пещеры.
 Тогда Валентин попросил своих друзей усесться около него. Догадываясь, что он желает сообщить им нечто важное, охотники молча исполнили его просьбу.
 — Senores caballeros, — сказал охотник после некоторого молчания, — уже очень поздно, и ложиться спать не стоит. Лучше помогите мне вашим советом.
 — Говорите, друг мой, — отвечал отец Серафим, — вы знаете, как мы все вам преданы.
 — Я знаю это, и вы — больше всех, отец мой, — сказал Валентин. — Я вечно буду вам признателен за эту неоценимую услугу, которую вы мне оказали. Вы знаете, что я ничего не забываю. Когда представится случай, я сумею отблагодарить вас.
 — Не говорите об этом, друг мой, я знал, как страстно хотелось вам увидеть свою мать и как вас мучила разлука с нею. Я сделал то, что сделал бы на моем месте всякий другой, а потому, прошу вас, прекратим этот разговор. Для меня достаточная награда видеть вас счастливым.
 — Да, я счастлив! — воскликнул охотник. — Так счастлив, что не могу вам описать! Но именно это счастье и тревожит меня. Моя мать рядом со мной, это верно, но — увы! — вы знаете, какую жизнь мы ведем здесь, в прерии. Эта жизнь полна борьбы и опасностей, в особенности теперь, когда наша цель — беспощадная месть. Может ли разделять все опасности такого существования моя мать — при ее летах и слабом здоровье? Не будет ли с нашей стороны жестокостью заставлять ее сопровождать нас в преследовании этого негодяя, которого мы должны схватить? Нет. Не так ли? Никто из вас, я убежден в этом, не даст мне такого совета. Но что же делать в этом случае? Моя мать также не может и жить здесь одна, покинутая в этой пещере, вдали от всякой помощи, подвергаясь бесчисленным лишениям. Мы не знаем, куда нас может увлечь завтра наш долг, который мы поклялись исполнить. С другой стороны, моя мать, счастливая тем, что мы наконец снова встретились, — согласится ли она так скоро опять расстаться со мной, и притом на неопределенное время?
 Поэтому я прошу вас всех, мои единственные истинные друзья, дать мне совет, ибо, признаюсь, я не знаю, на что мне решиться. Скажите же, друзья мои, что мне делать?
 Среди охотников воцарилось долгое молчание.
 Каждый из них понимал затруднение Валентина. Но тяжело было найти какое-либо средство, ибо все находились под влиянием непреодолимого желания преследовать Красного Кедра до тех пор, пока он не понесет кары за все свои злодеяния.
 Как всегда, эгоизм и личный интерес боролись с чувством дружбы. Только один отец Серафим, чуждый общему желанию, смотрел на дело непредвзятым взглядом, поэтому он и заговорил первым.
 — Друг мой, — сказал он, — все сказанное вами как нельзя более верно. Я беру на себя задачу уговорить вашу мать. Она поймет, я уверен в этом, насколько необходимо для нее вернуться в населенные места, в особенности в это время года; но только надо соблюсти максимальную осторожность и отвезти ее в Мексику так, чтобы она не заметила разлуки, которая не может не пугать ее так же, как и вас. По дороге отсюда до границ цивилизованной страны мы постараемся понемногу приготовить ее, чтобы удар не был для нее так чувствителен, когда настанет время расстаться. Вот, по моему мнению, единственное, что вы можете сделать при данных обстоятельствах. Подумайте — если у вас есть план лучше моего, то я первый его одобрю.
 — Это в самом деле лучший совет, какой только можно было дать, — сказал Валентин, — я спешу с ним согласиться. Итак, вы будете сопровождать нас до границы, отец мой?
 — Несомненно, друг мой, и даже еще дальше, если понадобится. Пусть это вас не беспокоит. Остается только выбрать место, куда нам отправиться.
 — Это верно, — заметил Валентин, — но вот в чем затруднение. Необходимо устроить мою мать поблизости, чтобы я мог часто навещать ее, и в то же время настолько далеко от прерии, чтобы она была вне всякой опасности.
 — Но, — возразил дон Мигель, — мне кажется, что моя асиенда недалеко от Пасо-дель-Норте вполне подходит для этой цели, тем более, мой друг, что ваша мать найдет там полную безопасность и любые удобства, какие только вы можете пожелать для нее.
 — В самом деле, — воскликнул Валентин, — находиться на вашей асиенде было бы самым удобным для моей матери, и я от всего сердца благодарю вас за предложение! Но, к сожалению, я не могу его принять.
 — Почему же?
 — По той простой причине, с которой вы сами согласитесь — а именно, что ваша асиенда слишком далеко отсюда.
 — Вы думаете? — спросил дон Мигель.
 Валентин не мог удержаться от улыбки при этом вопросе асиендадо.
 — Друг мой, — сказал он. — С тех пор как вы очутились в этих прериях, различные обстоятельства заставили нас столько раз менять направление движения, что вы совершенно потеряли представление о каких бы то ни было расстояниях и, я уверен, даже не подозреваете, в скольких милях от Пасо-дель-Норте мы теперь находимся.
 — Должен признать, что это так, — сказал дон Мигель, сильно удивленный, — но тем не менее я предполагаю, что мы не очень далеко оттуда.
 — Но все же, сколько миль?
 — Ну что же, миль пятьдесят, не более.
 — Мой бедный друг, — произнес Валентин, покачав головой, — как вы ошибаетесь. Отсюда более семисот миль до Пасо-дель-Норте, который находится на границе цивилизованной страны.
 — Карай! — воскликнул дон Мигель. — Вот уж не думал, что мы так далеко забрались.
 — Затем, — продолжал Валентин, — от этого города до вашей асиенды около пятидесяти миль, не так ли?
 — Да, почти столько.
 — Итак, вы видите, мой друг, что, к моему сожалению, я не могу принять вашего любезного предложения.
 — Что же тогда делать? — сказал генерал Ибаньес.
 — Да, это затруднительно, — сказал Валентин. — А между тем время не терпит.
 — Однако ваша мать никоим образом не может оставаться здесь, — заметил дон Мигель, — это для нее совершенно невозможно.
 Курумилла до тех пор, по обыкновению, следил за ходом разговора, не принимая в нем никакого участия. Видя, что охотники не могут прийти ни к какому решению, он неожиданно обратился к Валентину и произнес:
 — Друг хочет говорить.
 Все присутствующие присмотрели на него.
 Охотники знали, что Курумилла заговаривал всегда только для того, чтобы дать какой-нибудь совет, которому обычно все следовали.
 Валентин жестом выразил свое согласие.
 — Наши уши открыты, вождь, — сказал он.
 Курумилла встал.
 — Кутонепи забывчив, — сказал он.
 — Что же я забываю? — сказал охотник.
 — Кутонепи брат Единорога, великого вождя команчей.
 Француз радостно хлопнул себя по лбу.
 — Это верно, — воскликнул он, — о чем же я думаю? Честное слово, вождь, вы — сама сообразительность, ничто от вас не ускользнет.
 — Мой брат доволен? — с радостью спросил индейский вождь.
 Валентин с жаром пожал ему руку.
 — Вождь, вы самый превосходный человек из тех, кого я знаю, — воскликнул он. — Благодарю вас от всего сердца! Впрочем, нам нечего больше и говорить об этом, мы друг друга понимаем, не правда ли?
 Индеец с жаром ответил на рукопожатие своего друга и сел, прошептав всего лишь одно слово, выражавшее его чувства:
 — Хорошо.
 Остальные присутствующие ничего не могли понять. Несмотря на то, что они давно уже жили в прерии, они все еще не привыкли к индейской лаконичности. Поэтому они с нетерпением ожидали, чтобы Валентин объяснил им, о чем он говорил со своим другом.
 — Вождь, — с живостью сказал Валентин, — сразу сообразил то, над чем мы тщетно ломали головы.
 — Как так? Объясните, — сказал дон Мигель.
 — Как, вы не понимаете?
 — Честное слово, не понимаем.
 — А между тем это очень просто: я давно уже усыновлен племенем команчей, а именно родом Единорога. Этот вождь не откажет, я убежден в этом, принять мою мать в их селении. Краснокожие меня любят, Единорог мне предан, а потому о моей матери будут хорошо заботиться. С другой стороны, мне будет легко навещать ее каждую свободную минуту.
 — Canarios! — воскликнул генерал Ибаньес. — Это верно, честное слово, вождь, — добавил он, дружески похлопав индейца по плечу. — Должен сознаться, что мы ужасные простаки и что у вас в одном мизинце больше разума, чем в нас всех.
 Совещание это длилось немало времени — солнце давно уже взошло, когда оно окончилось.
 Мать Валентина, вполне отдохнувшая от волнений протекшей ночи, появилась в гроте и обняла своего сына.
 После завтрака оседлали лошадей и собрались в путь.
 — Куда же ты везешь меня, дитя мое? — спросила мадам Гилуа Валентина. — Ты знаешь, что я теперь всецело принадлежу тебе и что ты один должен обо мне заботиться.
 — Будьте спокойны, матушка, — отвечал Валентин, — хотя мы и в прерии, но отыскали для вас такое убежище, где вы будете в полной безопасности, и в то же время я буду иметь возможность навещать вас каждую неделю.
 Валентин, как и все люди с твердым и решительным характером, предпочитал, вместо того, чтобы обходить затруднение, действовать прямо, убежденный, что чем решительнее он поступит, тем быстрее и легче можно будет смягчить последствия удара.
 Инстинктивным движением старая женщина, уже сидевшая на лошади, остановила ее и взглянула на сына глазами, полными слез.
 — Что ты говоришь, Валентин? — произнесла она дрожащим голосом. — Ты собираешься меня покинуть?
 — Вы не поняли меня, матушка, -возразил он, -после столь долгой разлуки я ни за что не соглашусь жить вдали от вас.
 — Увы! — прошептала она.
 — Но только, матушка, — продолжал он твердо, — вы должны согласиться с тем, что жизнь в прериях сильно отличается от жизни цивилизованной.
 — Я уже знаю это! — со вздохом произнесла она.
 — Тем лучше, — сказал он. — Эта жизнь предъявляет требования, которые было бы слишком долго объяснять, и заставляет постоянно передвигаться с места на место, проводя целые дни в седле.
 — Хорошо, дитя мое, но не заставляй меня страдать так долго и скажи мне в двух словах, в чем дело и к чему ты ведешь этот разговор.
 — К тому, матушка, что эта жизнь, полная трудов и опасностей, может быть, даже приятна для молодого человека, подобного мне, с железным характером и давно привыкшего ко всем ее случайностям. Но она совершенно невозможна для вас, в вашем возрасте и при вашем состоянии здоровья. Вы — мое единственное сокровище, матушка, которое я нашел каким-то чудом и которое я не хотел бы потерять так скоро, поэтому я не имею права из малодушия подвергать вас невзгодам и лишениям, которые за одну неделю сведут вас в могилу.
 — И поэтому?.. — боязливо спросила старушка, невольно подчиняясь тому, что говорил ее сын.
 — И поэтому, не желая, чтобы вы страдали, я решил вот как: я хочу, чтобы мы как можно чаще были вместе.
 — О, да! — прошептала она. — Мне больше ничего не надо, дитя мое, как только видеть тебя, видеть всегда.
 — Матушка, — продолжал охотник, — я думаю, что устрою все как нельзя лучше. Отец Серафим подтвердит вам, что всякое другое решение немыслимо.
 — Какое же это решение? — чуть слышно спросила она.
 — Я отвезу вас, — отвечал он, — в одно из селений команчей, которыми я усыновлен. Их вождь любит меня, как брата. Это селение находится всего в нескольких милях отсюда. Там вы окажетесь среди друзей, которые будут уважать вас и заботливо ухаживать за вами.
 — А ты сам, дитя мое?
 — Я, матушка, буду навещать вас как можно чаще, и, поверьте мне, не много будет таких дней, в которые вы меня не увидите.
 — Увы! Бедное дитя мое, почему ты так упорно желаешь вести эту трудную и опасную жизнь? Если бы ты только пожелал, мы были бы так счастливы вдвоем, живя один для другого в каком-нибудь маленьком городке на родине. Неужели ты забыл Францию, дитя мое?
 Валентин тяжело вздохнул.
 — Нет, матушка, — произнес он с усилием. — С тех пор как я снова вас увидел, все воспоминания моего детства, не знаю каким образом, оживили во мне желание увидеть Францию. Я думал, что это желание умерло, а оно только дремало во мне. Я понял это, увидев вас. Поэтому я намерен вскоре покинуть эту страну, чтобы возвратиться на родину.
 — Увы! — произнесла она с мягким упреком. — Мы были бы там так счастливы. Почему бы нам не возвратиться на родину теперь же?
 — Это невозможно, матушка, я должен исполнить свой священный долг. Но даю вам честное слово, что когда я выполню принятые на себя обязательства и буду свободен, мы не останемся здесь и одного лишнего часа. Имейте поэтому терпение, матушка. Может быть, не позже чем через два месяца мы отправимся во Францию.
 — Дай-то Бог! — грустно произнесла старушка. — Хорошо, будь по-твоему, я подожду.
 — Благодарю вас, матушка, ваша снисходительность делает меня несказанно счастливым.
 Мать охотника тяжело вздохнула вместо ответа. Затем маленький отряд молча отправился в путь по направлению к селению команчей, которого и достиг около трех часов пополудни.
 — Матушка, — сказал Валентин, — вы еще не вполне знакомы с обычаями индейцев, поэтому не поражайтесь, что бы вы ни увидели и ни услышали.
 — Разве ты не со мной? — отвечала она. — Чего же мне бояться?
 — О, — произнес он восторженно, — вы истинная мать!
 — Увы, — прошептала она, подавив вздох, — ты ошибаешься, дитя мое, я только бедная старая женщина, которая любит своего сына, вот и все…




 ГЛАВА XIX. Сын Крови


 Белая Газель явилась к Сыну Крови, который расположился со своим отрядом на вершине холма, господствовавшего над окружающей местностью.
 Уже наступил вечер, были разведены костры, и мстители, собравшись вокруг них, весело ужинали. Сын Крови очень обрадовался, увидев свою племянницу. Между ними завязался продолжительный разговор, в результате которого Мститель, как Сын Крови предпочитал называть себя, приказал ранчеро подойти.
 Несмотря на всю свою наглость, достойный Андрес Гарот не без тайного страха предстал перед человеком, пытливые взоры которого, казалось, желали прочесть самые сокровенные мысли.
 Сын Крови уже давно был хорошо известен всей прерии, а потому неудивительно, что Андрес Гарот почувствовал волнение в его присутствии.
 Мститель сидел перед костром и курил маленькую индейскую трубку; возле него сидела Белая Газель.
 Одно мгновение ранчеро почти раскаивался, что рискнул явиться к этому человеку, но затем чувство ненависти взяло верх и от волнения не осталось и следа.
 — Подойди сюда, плут, — сказал Сын Крови. — Как сообщала мне сеньорита, ты воображаешь, что имеешь в руках средство погубить Красного Кедра.
 — Разве я сказал «Красного Кедра»? — возразил ранчеро.
 — О ком же, в таком случае, ты говорил?
 — О брате Амбросио.
 — Что мне за дело до этого негодного монаха, — сказал Сын Крови, пожав плечами. — Его дела меня не касаются, и я не хочу им заниматься. У меня есть другие, более важные обязанности и заботы.
 — Это вполне возможно, — с уверенностью и невозмутимостью отвечал Андрес Гарот, — да мне-то дело только до одного брата Амбросио.
 — В таком случае, ты можешь убираться к дьяволу, ибо я наверняка не стану помогать тебе в твоих планах.
 Андрес Гарот нисколько не смутился таким грубым приемом. Лукаво улыбнувшись, он спокойно возразил:
 — Как знать, сеньор.
 — Не понимаю.
 — Вам нужен Красный Кедр, не так ли?
 — А тебе какое дело, плут? — ответил вопросом на вопрос Сын Крови.
 — Что касается меня, то мне действительно нет до него никакого дела, я с ним никаких счетов не имею, а вот вы — это дело другое.
 — Откуда ты знаешь?
 — Я предполагаю это, сеньор, и вот потому-то я и намерен предложить вам одну сделку.
 — Сделку! — презрительно повторил Сын Крови.
 — Да, сеньор, — спокойно продолжал ранчеро, — и сделку очень выгодную для вас, смею уверить.
 — А для тебя?
 — И для меня тоже, конечно.
 Сын Крови расхохотался.
 — Этот человек сошел с ума, — произнес он и, обратившись племяннице, добавил:
 — О чем вы думали, ведя его ко мне?
 — Что же, — возразила Белая Газель, — все-таки выслушайте его, что вам стоит?
 — Сеньорита права, — сказал ранчеро, — выслушайте меня, сеньор, ведь это вас ни к чему не обязывает. Кроме того, вы всегда можете отказать мне, если мое предложение вам не понравится.
 — Это верно, — с презрением произнес Сын Крови. — Говори, плут, а главное — будь краток.
 — О, я не привык произносить длинных речей!
 — Хорошо, теперь к делу.
 — Дело вот в чем, — решительно произнес ранчеро. — Вы желаете — не знаю почему, и это мне совершенно безразлично — отомстить Красному Кедру. По некоторым причинам, о которых не стоит говорить, я хочу отомстить брату Амбросио. Это ясно, не так ли?
 — Вполне ясно. Продолжай.
 — Прекрасно. Теперь вот что я вам предлагаю: помогите мне отомстить монаху, а я помогу вам отомстить бандиту.
 — Твоя помощь мне для этого не нужна.
 — Напротив, сеньор! Если бы я не боялся показаться вам дерзким, то сказал бы даже…
 — Что?
 — Что я вам необходим.
 — Caspita! — воскликнул Сын Крови со смехом. — Этот плут, очевидно, смеется надо мной.
 Андрес Гарот по прежнему равнодушно стоял перед Мстителем.
 — Хорошо, — продолжал тот, — это гораздо забавнее, чем я предполагал. Как же ты можешь быть мне необходим?
 — Ах, Боже мой, сеньор, это очень просто. Вы не знаете, что случилось с Красным Кедром?
 — Верно. Я давно уже тщетно ищу его.
 — И не думаю, что вы его найдете без моей помощи.
 — Значит, ты знаешь, где он? — воскликнул Сын Крови.
 — Ага, теперь вас это заинтересовало! — насмешливо произнес ранчеро.
 — Отвечай — да или нет! — крикнул Мститель. — Знаешь ты, где он?
 — Разве я явился бы к вам, если бы не знал этого?
 Сын Крови на мгновение задумался.
 — Скажи мне, где он, — произнес он наконец.
 — А наша сделка состоится?
 — Состоится.
 — Вы клянетесь?
 — Честное слово.
 — Хорошо! — радостно воскликнул ранчеро. — Слушайте же.
 — Я слушаю.
 — Вы, без сомнения, знаете, что Красный Кедр и Искатель Следов сражались друг с другом?
 — Знаю. Продолжай.
 — После битвы каждый из них отправился в свою сторону. Красный Кедр был ранен и потому не мог уйти далеко и вскоре упал без чувств у подножия одного дерева. Француз и его друзья искали бандита по всей прерии и, я думаю, сыграли бы с ним скверную шутку, если бы он им попался. К счастью для него, лошадь занесла его в чащу девственного леса, где никто не подумал бы его искать. Случай, или счастье, как мне теперь кажется, завел меня в ту часть леса, где он находился. Его дочь, Эллен, была около него и трогательно ухаживала за ним. Как она попала туда, этого я не знаю, но она была там. При виде Красного Кедра у меня возникла мысль отыскать французского охотника и сообщить ему о моей находке.
 — Гм! Почему же, когда эта мысль пришла тебе на ум, ты не привел ее тотчас в исполнение, плут?
 — По очень простой, но уважительной, по-моему, причине.
 — Какая же это причина? — спросил Сын Крови.
 — Причина такая, — отвечал ранчеро, — что дон Валентин, как его называют, очень груб. Я чувствую себя не совсем спокойно в его присутствии. Кроме того, он был окружен толпой команчей и апачей, которые друг друга стоят. Короче говоря, я побоялся за свою голову, которой имею слабость дорожить.
 — Ты верно сообразил.
 — Не правда ли, сеньор? Между тем, пока я размышлял, как мне поступить, неизвестно откуда появился отряд человек из десяти всадников, проезжавший совсем близко от того места, где лежал полумертвым этот Красный Кедр.
 — Он, значит, действительно ранен?
 — Да, и могу сказать, что ранен очень опасно. Во главе отряда, о котором я упомянул, ехал французский миссионер, которого вы, без сомнения, знаете.
 — Отец Серафим?
 — Он самый.
 — Что же он сделал?
 — То, что я на его месте наверняка не сделал бы, — он взял Красного Кедра с собой.
 — Да, в этом я узнаю его, — воскликнул Сын Крови. — И куда же он повез раненого?
 — В одну пещеру, которую я вам укажу, если вы сами того пожелаете.
 — Ты не врешь?
 — Нет, сеньор.
 — Хорошо, иди спать. Ты можешь рассчитывать на мое обещание, если будешь мне верен.
 — Благодарю, сеньор, будьте спокойны. Если не преданность вам, то собственная выгода не позволит мне обмануть вас.
 — Это верно.
 Ранчеро удалился и уже через полчаса мирно спал, как может спать только честный человек, сознающий, что он исполнил свой долг.
 На рассвете следующего дня отряд Сына Крови выступил в путь.
 Но в прериях часто очень трудно бывает найти того, кого ищешь, по причине кочевой жизни, которую по необходимости приходится вести, чтобы поддерживать свое существование. Поэтому Сын Крови, который решил прежде всего договориться с Валентином и его друзьями, потерял много времени, прежде чем точно узнал, где они находятся.
 Наконец один из разведчиков сообщил ему, что француз удалился в зимнее селение Единорога.
 Тогда он немедленно отправился туда же, поручив, между тем, Андресу Гароту наблюдать за Красным Кедром, так как он не хотел преждевременно предпринимать какую-либо попытку схватить бандита.
 Для него не было ничего легче, чем явиться к отцу Серафиму и потребовать выдачи раненого, но он отказался от этой мысли. Сын Крови разделял общее уважение к миссионеру и поэтому никогда не решился бы предъявить ему такое требование, тем более будучи уверен, что отец Серафим ему откажет.
 Поэтому приходилось ждать, когда Красный Кедр, излечившись от ран, покинет своего покровителя.
 Наконец Андрес Гарот с радостным видом появился на бивуаке Сына Крови.
 Он привез отличные известия. Отец Серафим, вылечив Красного Кедра, поместил его вместе с дочерью в уединенном хакале, где они зажили, как два отшельника.
 Сын Крови вскрикнул от радости, услышав это известие. Он, не теряя времени на размышления, поручил племяннице временно командовать его отрядом, а сам вскочил на лошадь и во весь опор помчался в селение Единорога.
 Расстояние было не слишком велико, и он его преодолел менее чем за два часа.
 Сын Крови был любим команчами, которым часто бывал полезен, поэтому его приняли с почетом и подобающими такому случаю церемониями.
 Когда Сын Крови занял место у очага в вигваме совета и выкурил с хозяевами трубку мира, Единорог с достоинством поклонился ему и заговорил первым.
 — Мой бледнолицый брат — желанный гость у своих краснокожих друзей, — сказал он. — Хорошо ли мой брат охотился?
 — Около гор много бизонов, — отвечал Сын Крови, — и мы настреляли их достаточное количество.
 — Тем лучше. Значит, мой брат не будет страдать зимой от недостатка пищи.
 Мститель поклонился.
 — Долго ли мой брат пробудет у своих краснокожих друзей? — спросил вождь. — Они были бы счастливы видеть его у себя подольше.
 — Мое время рассчитано до минуты, — отвечал Сын Крови, — я только желал навестить моих братьев, чтобы узнать, всели у них благополучно, так как случайно проезжал мимо селения.
 В это время на пороге хижины появился Валентин.
 — Вот мой брат Кутонепи, — сказал Единорог.
 — Очень рад его приходу, — произнес Сын Крови, — я желал видеть его.
 Они обменялись с Валентином приветствиями.
 — Какой случай привел вас сюда? — спросил охотник.
 — Я приехал, чтобы сообщить вам, где в настоящее время скрывается Красный Кедр, — прямо отвечал Сын Крови.
 Валентин вздрогнул и вперил в него пытливый взор.
 — О-о! — произнес он. — Вы привезли важное известие. Расскажите все по порядку.
 — Хорошо. Во всей прерии не найдется человека, у которого не было бы счетов с этим бандитом, не так ли?
 — Это правда.
 — Человек этот слишком долго обременял землю. Необходимо, чтобы он исчез.
 Сын Крови произнес эти слова с такой ненавистью в голосе, что все присутствующие, хотя и обладали стальными нервами, почувствовали, как их пробирает дрожь.
 Валентин строго и вопросительно посмотрел на своего собеседника.
 — Вы сильно его ненавидите? — спросил он.
 — Сильнее, чем могу выразить.
 — Хорошо. Продолжайте.
 В эту минуту в хижину вошел отец Серафим, но его никто не заметил, так как внимание всех было сосредоточено на Сыне Крови.
 Миссионер тихо прошел в темный угол и стал слушать.
 — Вот что я вам предлагаю, — продолжал Сын Крови, — я открою вам убежище этого негодяя. Мы рассеемся в разные стороны, чтобы окружить его кольцом, и если вы — или кто-то из присутствующих здесь вождей — окажетесь удачливее меня и схватите его, то вы передадите его в мои руки.
 — Для чего?
 — Чтобы жестоко отомстить ему.
 — Этого я не могу вам обещать, — с расстановкой отвечал Валентин.
 — По какой причине?
 — По той, которую вы сами только что объяснили: во всей прерии не найдется человека, который не желал бы свести счеты с Красным Кедром.
 — Ну так что же?
 — Человек, которому он больше всего причинил зла, по моему мнению, дон Мигель Сарате, у которого бандит подло убил дочь. Один только дон Мигель имеет право распорядиться им по своему усмотрению.
 Сын Крови сделал жест сожаления.
 — О, если бы он был здесь! — воскликнул он.
 — Я здесь, — произнес дон Мигель, выступая вперед. — Да, я хочу отомстить Красному Кедру, но отомстить открыто, благородно, при свете дня и на виду у всех. Я хочу не просто убить злодея, а судить его.
 — Отлично! — воскликнул Сын Крови, подавляя крик радости. — У нас с вами одна цель, кабальеро, ибо я как раз хочу применить к Красному Кедру закон Линча, — но закон Линча во всей его строгости, на том самом месте, где он совершил свое первое преступление, в присутствии устрашенного им населения. Вот чего я желаю, кабальеро. Здесь, в прерии, меня называют не только Сыном Крови, но и Мстителем.
 Когда он произнес эти слова, то среди присутствующих воцарилось долгое и тягостное молчание.
 — Предоставьте Богу карать виновных, — раздался вдруг голос, заставивший всех вздрогнуть.
 Все обернулись и увидели отца Серафима, который с распятием в руках обводил всех вдохновенным взором.
 — По какому праву делаете вы себя орудиями божественного правосудия? — воскликнул он. — Если он и был виновен, то откуда вы знаете, что он не раскаялся в настоящее время?
 — Око за око, зуб за зуб, — мрачно произнес Сын Крови.
 Отец Серафим понял, что он не в силах уговорить этих людей, для которых жизнь человека — ничто и которые возводят месть в ранг добродетели.
 — Прощайте, — произнес он печально, — прощайте, несчастные заблудшие! Я не могу проклинать вас, могу только пожалеть. Но знайте, что я приложу все старания для того, чтобы вырвать у вас из рук эту жертву. Прощайте!
 С этими словами миссионер вышел.
 Когда первое волнение, вызванное словами священника, улеглось, дон Мигель подошел к Сыну Крови и, подавая ему правую руку, произнес:
 — Я стою за закон Линча.
 — Да, да, — воскликнули все присутствующие, — закон Линча, закон Линча!
 Через несколько часов Сын Крови возвратился к своему отряду.
 После этого-то совещания и произошел между Валентином и доном Пабло, возвращавшимся из хижины Красного Кедра, тот разговор, который мы привели в начале этого романа.




 ГЛАВА XX. Красный Кедр


 Теперь, когда мы описали события, имевшие место в течении шести месяцев, отделявших смерть донны Клары от того дня, когда у дона Пабло происходил в пещере во время грозы разговор с Валентином, мы возвратимся к тому месту нашего рассказа, на котором мы его прервали в третьей главе.
 Спустя всего несколько минут после ухода молодого человека дверь хижины Красного Кедра резко отворилась, и внутрь вошли четыре человека.
 Это были Красный Кедр, брат Амбросио, Сеттер и Натан.
 Они казались печальными и озабоченными, с них катилась вода, точно они только что вышли из реки.
 — Ого! — произнес монах. — Что это значит? Ни огня, ни света, да и стол пустой. Вы, кажется, не особенно о нас заботитесь.
 Красный Кедр поцеловал дочь в лоб и, повернувшись к брату Амбросио, бросил на него свирепый взгляд.
 — Вы здесь не у себя дома, — произнес он внушительно, — не заставляйте напоминать вам об этом, а потому будьте прежде всего вежливы с моей дочерью, если не хотите, чтобы я указал вам на дверь.
 — Гм! — злобно произнес монах. — Разве эта девица священный предмет, что вы придираетесь к одному слову, сказанному ей.
 — Я не придираюсь, — гневно возразил Красный Кедр, ударив кулаком по столу, — но только мне не нравятся ваши манеры и ваш тон. Говорю вам это, и не заставляйте меня повторять.
 Брат Амбросио ничего не ответил. Он понял, что с Красным Кедром лучше не разговаривать об этом, и благоразумно поспешил пресечь готовую вспыхнуть ссору.
 Между тем Эллен зажгла при содействии братьев факел, развела в очаге огонь, в котором уже начинала чувствоваться необходимость, и поставила на стол ужин, если не изысканный, зато вполне обильный.
 — Senores caballeros, — сказала она приветливо, — садитесь, ужин готов.
 Все четверо мужчин уселись за стол с поспешностью людей, сильно проголодавшихся.
 Но прежде чем положить в рот первый кусок, Красный Кедр обратился к дочери.
 — Эллен, — сказал он нежно.
 — Что, отец? — спросила она, поспешно подходя к нему. — Что вы хотите? Вам что-нибудь не хватает?
 — Нет, не то, дитя мое, — отвечал он, — мне кажется, по крайней мере, что у нас все есть.
 — Что же, в таком случае? — спросила она с удивлением.
 — Отчего ты не хочешь сесть с нами?
 — Простите, отец, но я не голодна и совершенно не способна ничего взять в рот.
 Скваттер вздохнул и сам начал угощать гостей, а Эллен, между тем, ушла в самый темный угол хакаля.
 Ужин прошел скучно. Все казались удрученными и поспешно ели, не произнося ни слова.
 Утолив голод, все четверо закурили свои трубки.
 — Отец, — произнес вдруг Натан, обратившись к Красному Кедру, который сосредоточенно смотрел на дым, поднимавшийся кольцами от его трубки к потолку хижину, — я нашел следы.
 — И я также, — заметил монах.
 — И я тоже, — сказал скваттер, — ну и что же из этого?
 — Как что же из этого? — воскликнул монах. — Вы, кажется, не придаете этому никакого значения! Следы в прерии всегда означают близость врага.
 — Какое мне до этого дело? — сказал Красный Кедр, пожав плечами.
 — Какое вам до этого дело? — повторил монах, подпрыгнув от удивления. — Вот это мне нравится! Слушая вас, можно подумать, что вы и в самом деле тут не при чем и что вашей жизни не угрожает такая же опасность, как и нашей.
 — А кто вам сказал, что я намерен защищать свою жизнь? — произнес скваттер, бросив на монаха взгляд, от которого тот опустил глаза.
 — Гм! — произнес брат Амбросио после минутного молчания. — Вы, конечно, можете не дорожить своей жизнью, с этим я согласен — вы довольно ею попользовались. Но вы забыли кое-что, compadre.
 Скваттер беспечно выколотил из трубки золу, снова набил ее, закурил и продолжал равнодушно курить, не обратив, по-видимому, никакого внимания на слова монаха.
 Заметив это, тот нахмурил брови и сжал кулаки. Но в следующее мгновение он уже овладел собой и продолжал спокойным голосом:
 — Да, вы забыли кое-что, compadre, а между тем об этом стоит помнить.
 — Что же я забыл?
 — Вы забыли о своих детях.
 Скваттер бросил на него насмешливый взгляд.
 — О, конечно, — продолжал монах, — я не говорю о ваших сыновьях — это сильные и решительные молодые люди, которые всегда сумеют выпутаться, и я нисколько за них не беспокоюсь.
 — За кого же вы, в таком случае, беспокоитесь? — спросил скваттер, пристально смотря на него.
 — О ком я беспокоюсь? — повторил монах замявшись.
 — Да.
 — О вашей дочери Эллен. Что с нею будет, если не станет вас? — произнес, наконец, монах.
 Скваттер печально опустил голову.
 — Это правда, — прошептал он и посмотрел на свою дочь.
 Монах улыбнулся. Он понял, что удар был нанесен метко.
 — Погубив себя, вы погубите и ее, — продолжал он, — примите это во внимание.
 — Что же делать? — проговорил Красный Кедр.
 — Принять меры предосторожности. Поверьте мне, нас выследили. Оставаться здесь дальше будет в высшей степени неблагоразумным.
 Сыновья скваттера в знак подтверждения опустили головы.
 — Очевидно, — сказал Сеттер, — что наши враги напали на наш след.
 — И что они не замедлят появиться здесь, — добавил Натан.
 — Вы видите, — произнес монах.
 — Еще раз спрашиваю вас, что же делать? — спросил Красный Кедр.
 — Карай! Убираться отсюда как можно скорее.
 — Но куда же нам деться в такое время года? Скоро снег покроет землю, и тогда лишиться крова будет равносильно голодной смерти.
 — Да, если остаться в прерии, — многозначительно произнес монах.
 — Куда же вы думаете направиться? — спросил скваттер.
 — Я-то откуда знаю? На границе с Мексикой есть несколько городов, а в крайнем случае, мне кажется, мы могли бы возвратиться в Пасо-дель-Норте. Там у нас, во всяком случае, найдутся друзья, от которых мы вправе ожидать хорошего приема.
 Красный Кедр пытливо посмотрел на монаха и сказал с иронией:
 — Говорите прямо, senor padre, у вас есть какая-нибудь причина, чтобы возвратиться в Эль-Пасо? Сообщите-ка нам ее.
 — Карай! Вы знаете эту причину не хуже меня! — воскликнул монах, покраснев. — Для чего нам притворяться друг перед другом?
 Скваттер порывисто встал и отбросил ногой свой стул.
 — Вы правы, — произнес он злобно, — откроем наши карты, я только того и желаю. Я подам вам пример. Слушайте же. Вы никогда не упускали из вида того, что заставило вас явиться в прерию. У вас была одна только цель, одно желание — достичь тех богатых россыпей, местонахождение которых вы узнали, убив одного человека. Никакие трудности и опасности не могли заставить вас отступиться от вашего намерения; надежда набрать золота ослепляет вас и сводит с ума, не правда ли?
 — Правда, — пробурчал монах. — Что дальше?
 — Дальше, когда наша шайка была уничтожена и рассеяна, вы все взвесили и пришли к следующему заключению, которое делает честь вашей проницательности и твердости вашего характера: Красный Кедр, решили вы, почти точно знает местонахождение сокровища, поэтому необходимо заставить его возвратиться со мною в Пасо, чтобы собрать новую шайку, ибо если я оставлю его одного в прерии, а сам удалюсь, то он отправится на поиски золота, которые в конце концов увенчаются успехом. Не прав ли я, скажите мне, senor padre?
 — Почти что, — отвечал монах, приходя в ярость от того, что его намерения открыты.
 — Да, но только вы судили по себе, а потому и думали, что если я могу быть убийцей, то могу быть и вором. В этом вы жестоко ошиблись. Знайте же, — продолжал скваттер, топнув ногой, — что если бы это сокровище, которого вы так жаждете, находилось у моих ног, я не нагнулся бы, чтобы его поднять. Золото для меня ничто, я его презираю. Когда я согласился сопровождать вас, то вы, конечно, предположили, что меня побуждает к этому алчность, и ошиблись — меня побуждало более сильное и благородное чувство — жажда мести. А теперь запомните то, что я сказал, и отстаньте от меня с вашим сокровищем, до которого мне нет никакого дела. А теперь спокойной ночи, compadre. Я лягу спать и советую вам сделать то же самое.
 С этими словам скваттер, не дожидаясь ответа, повернулся к монаху спиной и ушел в другую комнату.
 Эллен уже давно спала.
 Брат Амбросио остался один с сыновьями Красного Кедра. Несколько минут все они молчали.
 — Ба-а! — сказал наконец монах беспечным тоном. — Он может отказываться сколько ему угодно, а в конце концов все-таки согласится.
 Сеттер с сомнением покачал головой.
 — Нет, — сказал он, — вы не знаете старика. Если он сказал «нет», то с ним ничего не поделаешь.
 — Он сильно изменился и опустился с некоторых пор, — заметил Натан, — от его прежнего характера, мне кажется, осталось только упрямство, и я боюсь, что вы потерпите полную неудачу, senore padre.
 — Это мы еще поглядим, — весело произнес монах. — Завтра будит видно, а теперь, господа, последуем его совету и отравимся спать.
 Через десять минут в хакале уже все спали.
 Гроза продолжалась всю ночь.
 На рассвете скваттер проснулся и вышел из хижины, чтобы узнать, какова погода.
 День обещал быть прекрасным, небо было чистое, и солнце ярко сверкало. Красный Кедр отправился было во двор, чтобы оседлать лошадей для себя и для своих гостей. Но прежде он осмотрелся вокруг. Вдруг он вскрикнул от удивления и поспешно вернулся обратно в хакаль.
 Он увидел всадника, который мчался к хижине во весь опор.
 — Отец Серафим! — воскликнул он. — Что могло заставить его явиться сюда в такой ранний час?
 В это время монах и сыновья скваттера вошли в общую комнату. Красный Кедр, услышав позади себя их шаги, быстро обернулся.
 — Спрячьтесь, спрячьтесь! — повелительно прошептал он им.
 — В чем дело? — спросил монах, выступив из любопытства вперед.
 Сильным ударом кулака в грудь скваттер отбросил его на середину комнаты.
 — Вы не слышали, что я сказал? — прогремел он.
 Несмотря на удар, монах успел узнать всадника.
 — А, — произнес он с нехорошей усмешкой, — отец Серафим! Но ведь если наш друг хотел исповедаться, то разве я не годился для этого? Стоило только сказать мне, вместо того, чтобы ждать эту французскую свинью.
 Красный Кедр обернулся с такой стремительностью, точно его ужалила змея и бросил на всех свирепый взгляд, заставивший их невольно попятиться.
 — Негодяй! — вскричал он и угрожающе взмахнул рукой. — Не знаю, что мешает мне убить тебя как собаку! Если ты позволишь себе сказать еще хоть одно слово против этого святого человека, то я уложу тебя на месте! Ну-ка все вон отсюда, я приказываю!
 Все трое, устрашенные гневным голосом скваттера, молча поспешили скрыться из комнаты.
 Через десять минут отец Серафим остановил лошадь перед хакалем и соскочил на землю.
 Красный Кедр и Эллен встретили его с неподдельной радостью.
 Отец Серафим вошел в хижину, устало отирая со лба струившийся ручьями пот. Красный Кедр поспешно пододвинул ему бутаку.
 — Присядьте, отец мой, — сказал он, — вам очень жарко, не хотите ли чем-нибудь освежиться?
 — Нет, благодарю, — отвечал миссионер, — у нас нет времени. Слушайте меня.
 — Но что же случилось? Почему вы с такой поспешностью примчались к нам?
 — Увы! Вам угрожает страшная опасность!
 Скваттер побледнел.
 — Значит, это правда, — прошептал он, нахмурив брови, — искупление для меня начинается?
 — Мужайтесь! — с чувством произнес миссионер. — Ваши враги, уж не знаю каким образом, открыли ваше убежище. Завтра, а может быть и сегодня, они будут здесь. Вам необходимо бежать, бежать как можно поспешнее!
 — К чему? — прошептал скваттер. — Это перст Божий. От судьбы все равно не уйти — мне кажется, напротив, лучше остаться.
 Отец Серафим строго посмотрел на него и произнес:
 — Бог, без сомнения, желает только испытать вас. Отдаться в руки тех, которые хотят вашей смерти, было бы трусостью, самоубийством, которого Небо не простило бы мне. Каждая тварь обязана защищать свою жизнь. Бегите, я желаю этого и приказываю вам!
 Скваттер ничего не ответил.
 — Кроме того, — продолжал отец Серафим, стараясь говорить весело, — может быть, все обойдется — ваши враги, не найдя вас здесь, прекратят преследование, и через несколько дней вам можно будет возвратиться.
 — Нет, — уныло возразил скваттер, — они желают моей смерти. Так как вы приказываете мне бежать, то я вам повинуюсь, но прошу вас об одной милости.
 — Говорите, сын мой.
 — Я, — произнес скваттер, еле сдерживая свое волнение, — я — мужчина, я могу без труда переносить невзгоды и не боюсь опасностей, но…
 — Я понимаю вас, — перебил его миссионер с живостью, — я уже думал о вашей дочери. Не беспокойтесь, я позабочусь о ней.
 — О, благодарю, благодарю вас, отец мой! — произнес скваттер с таким чувством, которого от него нельзя было и ожидать.
 До сих пор Эллен молча слушала их разговор. Теперь же она выступила вперед и, став между ними, произнесла с твердостью:
 — Я от всего сердца признательна вам обоим за ваши заботы обо мне. Но я не могу оставить отца, я последую за ним всюду, куда бы он ни пошел, чтобы утешить его и помочь ему перенести испытание, посылаемое ему Богом. Подождите, — продолжала она, увидев, что и тот и другой хотят перебить ее, — если я до сих пор терпеливо переносила дурное поведение отца, то теперь, когда он раскаялся и исправился, я его жалею и люблю. Решение мое неизменно.
 Отец Серафим восторженно посмотрел на нее.
 — Прекрасно, дитя мое, — сказал он, — Бог вознаградит вас за вашу преданность.
 Скваттер крепко обнял дочь, будучи не в силах вымолвить ни слова. Радость переполнила его сердце.
 Миссионер встал.
 — Прощайте, — сказал он. — Будьте мужественны. Надейтесь на Бога, и Он вас не оставит. Я буду заботиться о вас издали. Прощайте, дети мои, благословляю вас! Бегите скорее отсюда!
 С этими словами отец Серафим вышел из хакаля, вскочил на лошадь и, послав последний прощальный жест Красному Кедру и его дочери, быстро умчался.
 — О-о! — прошептал Красный Кедр. — Я как чувствовал, что это не может долго продолжаться… А ведь я был почти счастлив!
 — Мужайтесь, отец мой! — нежно сказала ему Эллен.
 В это время вошли брат Амбросио, Натан и Сеттер.
 — Седлайте лошадей, — сказал им скваттер, — мы отправляемся.
 — Ага, — прошептал монах на ухо Сеттеру. — Я говорил, что дьявол нам поможет. Он не мог нас позабыть, так как мы достаточно угождали ему.
 Сборы были недолгими, и час спустя все пятеро пустились в путь.
 — В которую сторону мы направимся? — спросил монах.
 — В горы, — коротко ответил скваттер, бросив последний грустный взгляд на маленькую хижину, в которой он, может быть, надеялся умереть и которую теперь судьба заставила его покинуть навсегда.
 Едва беглецы успели скрыться в чаще леса, как на горизонте появилось облако пыли, и вскоре показались пятеро всадников, мчавшихся во весь опор к хакалю.
 Это был Валентин и его друзья.
 Они получили, по-видимому, точные указания Сына Крови относительно местонахождения хижины, так как приближались прямо к ней.
 Сердце дона Пабло готово было выскочить из груди, хотя он старался казаться спокойным.
 — Гм! — произнес Валентин, когда до хакаля оставалось всего несколько шагов. — Что-то очень уж тихо.
 — Скваттер, вероятно, на охоте, — заметил дон Мигель, — и мы застанем только его дочь. Валентин рассмеялся.
 — Выдумаете? — произнес он. — Нет, дон Мигель, вспомните лучше слова отца Серафима.
 Генерал Ибаньес, первым подъехавший к хижине, соскочил на землю и отворил дверь.
 — Никого! — произнес он с удивлением.
 — Ладно! — воскликнул Валентин. — Я и не рассчитывал поймать этих птиц в гнезде, но на это раз они не уйдут от нас. Вперед, друзья мои, они не могли уйти далеко!
 Все снова пустились в путь, но предварительно Курумилла бросил в хакаль зажженный факел, от которого он вскоре запылал, словно костер.




 ГЛАВА XXI. Курумилла


 Приблизительно через месяц после тех событий, которые мы описали в предыдущей главе, в первых числах декабря, вскоре после захода солнца, группа из пяти или шести человек взбиралась на один из самых высоких пиков восточной цепи Скалистых гор, которая тянется до самого Техаса.
 Время стояло холодное, и толстый слой снега покрывал склоны гор. Тропинка, по которой карабкались путники, была настолько крута, что они, несмотря на привычку передвигаться по горам, очень часто бывали вынуждены, закинув свои ружья за плечи, продолжать путь на четвереньках, цепляясь за выступы руками и ногами.
 Но их не могли удержать никакие трудности, никакие препятствия.
 Иногда, изнемогая от усталости и обливаясь потом, они останавливались, чтобы перевести дыхание, ложились на землю и утоляли мучившую их жажду несколькими горстями снега. Затем, немного отдохнув, они снова мужественно пускались в путь.
 Искали ли эти путники удобную дорогу в лабиринте гор, острые вершины которых возвышались вокруг них, покрытые ледниками и вечным снегом?
 Или, может быть, они хотели ради им одним известных целей достигнуть такого пункта, с которого можно было бы обозреть окрестности далеко вокруг?
 Если путешественники на это надеялись, то не ошиблись. Когда они наконец после неимоверных усилий достигли вершины горы, то перед ними внезапно открылась картина, поразившая их своей необъятностью. Они, так сказать, парили над землей, тем более что, благодаря чистоте и прозрачности воздуха, малейшие предметы были совершенно отчетливо видны на поразительно далеком расстоянии.
 Впрочем, по всей вероятности, путники предприняли это опасное восхождение не из простого любопытства. По той внимательности, с которой они рассматривали и исследовали все части гигантской панорамы, развернувшейся перед их глазами, видно было, что серьезные причины заставили их преодолеть все трудности пути и взобраться на такую головокружительную высоту.
 Долго стояли они молча, погруженные в созерцание окрестностей и не обращая внимания на рокот горных потоков и грозный шум скатывающихся вниз лавин, увлекавших в своем падении деревья и целые скалы.
 Наконец один из путников, предводительствовавший, по-видимому, отрядом, провел несколько раз ладонью по своему орошенному потом лбу и обратился к товарищам:
 — Друзья, — сказал он им, — теперь мы находимся на высоте двадцати тысяч футов над уровнем моря! Одни только орлы могут подняться выше нас!
 — Да, — отвечал другой путник, покачав головой, — но сколько я ни смотрел во все стороны, я не вижу для нас возможности выбраться отсюда.
 — Генерал, — возразил первый, — что вы говорите? Можно вообразить, что вы отчаиваетесь.
 — Э-э! — отвечал не кто иной, как генерал Ибаньес. — Предположение это не лишено некоторой доли справедливости. Выслушайте меня, дон Валентин. Вот уже скоро десять дней, как мы блуждаем среди этих дьявольских гор, окруженные льдом и снегом и терпя голод, стараясь разыскать берлогу этого старого злодея Красного Кедра. Признаюсь вам, что я не то чтобы отчаиваюсь, но начинаю думать, что лишь какое-нибудь чудо поможет нам выбраться из этого нескончаемого лабиринта.
 Пятью спутниками, взобравшимися на такую головокружительную высоту, были Валентин Гилуа и его друзья. В ответ на последние слова генерала Ибаньеса охотник отрицательно покачал головой.
 — Все равно, — продолжал генерал Ибаньес, — вы должны согласиться со мной, что наше положение вместо того, чтобы улучшаться, напротив, с каждой минутой становится все затруднительнее. Вот уже два дня, как мы ничего не ели, и я положительно не знаю, откуда мы достанем себе среди этих снегов пищу. Красный Кедр сыграл с нами свою обыкновенную штуку, которая почти всегда ему удавалась: он заманил нас в западню, из которой нам не выйти и в которой мы погибнем.
 Воцарилось тягостное молчание.
 — Простите меня, друзья мои, — сказал наконец с глубокой горестью дон Мигель, — простите меня, ибо я один виноват во всем.
 — Не говорите этого, дон Мигель, — с живостью воскликнул Валентин, — еще не все потеряно для нас.
 Грустная улыбка появилась на губах дона Мигеля.
 — Вы все такой же, дон Валентин, — сказал он, — добрый и благородный, забывающий о себе ради друзей. Увы! Если бы мы последовали вашим советам, то не умирали бы теперь от голода среди пустынных гор.
 — Ну, что сделано, то сделано, — возразил охотник, — это правда, что, может быть, было бы лучше, если бы вы послушались меня несколько дней тому назад, но к чему теперь вспоминать об этом? Поищем лучше способ выбраться отсюда.
 — К сожалению, это невозможно, — с унынием произнес дон Мигель и, опустив голову на руки, погрузился в грустные и тяжелые размышления.
 — Нет! — с энергией воскликнул охотник. — «Невозможно» — это то слово, которое мы, французы, вычеркнули из своего словаря. Пока у нас в груди бьется сердце, отчаяние не должно овладевать нами. Пусть даже Красный Кедр будет еще хитрее — что, впрочем, очень трудно себе представить, — все-таки, клянусь вам, мы его найдем и выберемся отсюда.
 — Но как? — с живостью спросил дон Пабло.
 — Не знаю, но я уверен, что выберемся.
 — О, если бы мы находились хотя бы там, где те два всадника, то мы были бы спасены, — со вздохом сказал генерал Ибаньес.
 — О каких всадниках вы говорите, генерал? Где вы их видите? — воскликнул Валентин.
 Генерал указал рукой в северо-восточном направлении.
 — Смотрите, вон они, — сказал он, — позади тех пробковых дубов… Вы видите их?
 — Да, — отвечал Валентин, — они едут спокойно, как люди, чувствующие себя на верной дороге и которым нечего опасаться.
 — Счастливые! — прошептал генерал.
 — Но кто знает, что ожидает их за поворотом дороги, по которой они теперь так мирно едут! — со смехом возразил Валентин. — Никто не может поручиться за то, что произойдет в следующую минуту. Они едут по дороге к Санта-Фе.
 — Гм! Я бы не прочь быть там, — сквозь зубы проворчал генерал.
 Между тем Валентин, сначала рассеянно следивший за
 всадниками, теперь смотрел на них с живейшим интересом, граничащим с беспокойством. А когда они скрылись за поворотом дороги, то он все еще продолжал смотреть на то место, где они впервые появились, и, по-видимому, что-то соображал.
 Его товарищи с нетерпением ожидали, не придумает ли он чего-нибудь, но не решались его тревожить.
 Наконец он поднял голову и посмотрел вокруг себя просветленным взором.
 — Друзья мои, — сказал он весело, ударив прикладом о снег, — мужайтесь. Я думаю, что на этот раз нашел средство благополучно выбраться из этой западни, в которой мы очутились.
 Все спутники охотника вздохнули с облегчением.
 Они хорошо знали Валентина, знали изобретательный ум этого неустрашимого и преданного человека и вполне доверяли ему.
 Валентин сказал им, что они спасены, и этого было для них достаточно.
 Они не задумывались о том, как это произойдет. Это было его дело, а не их. Он всегда держал свое слово, и потому они теперь терпеливо ждали, когда пробьет час их освобождения.
 — Что ж, — весело заметил генерал, — я знал, что вы нас вызволите отсюда, мой друг.
 — Когда мы отправимся в путь? — спросил дон Пабло.
 — С наступлением ночи, — отвечал Валентин. — Но где же Курумилла?
 — Право, не знаю. Он всего полчаса назад был еще здесь, а затем вдруг поспешно спустился вниз, точно с ума сошел, и с тех пор его не видно.
 — Курумилла ничего не делает без веских на то причин, — сказал охотник, — вы увидите, что он скоро вернется.
 Действительно, через несколько минут из-за края площадки появилась сначала голова индейского вождя, а затем и весь он предстал пред очами своих друзей.
 Его плащ, связанный за все четыре угла, висел у него за спиной.
 — Что вы там принесли, вождь? — с улыбкой спросил его Валентин. — Уж не съестного ли чего-нибудь?
 — Ого! — воскликнул генерал. — Это было бы превосходно, ибо я голоден как волк.
 — Где здесь найти съестного! — мрачно произнес дон Пабло.
 — Пусть мои братья смотрят! — просто сказал индеец и бросил свой плащ на снег.
 Валентин поспешно развязал его, и все громко вскрикнули от удивления.
 В плаще индейского вождя находились заяц, молодой пекари и несколько птиц.
 Эта пища, появившаяся так кстати, когда наши путники уже двое суток ничего не ели, вызвала громкие выражения радости и восторга, которые может понять только тот, кто сам сорок восемь часов не имел во рту ничего, кроме снега, и потерял уже надежду утолить свой голод.
 Когда первое волнение улеглось, Валентин со слезами на глазах крепко пожал руку индейскому вождю.
 — Разве мой брат волшебник? — сказал он.
 Индеец весело улыбнулся и, указав на орла, летавшего недалеко от них, произнес:
 — Мы с ним поделились.
 Поняв все, Валентин громко рассмеялся.
 Оказалось, что индейский вождь, от которого ничто не могло ускользнуть, заметил орла, догадался, что у него есть птенцы и, забравшись в гнездо, унес сделанный орлом запас пищи.
 — Теперь мы действительно спасены, — радостно воскликнул Валентин, — так как можем подкрепить наши силы, которые нам необходимы, чтобы выполнить задуманный мною план! Следуйте за мной, нам надо вернуться к нашей стоянке, хорошенько там пообедать и сегодня же вечером отправиться в путь.




 ГЛАВА XXII. Эль-Маль-Пасо


 Охотникам понадобилось меньше часа, чтобы спуститься с горы, на которую они взбирались в течение долгих восьми часов.
 Найдя хакаль Красного Кедра пустым, они скоро отыскали следы беглецов и шли по ним четыре дня. Следы эти привели их к горной гряде, и охотники смело вступили в темные ущелья, но тут следы внезапно исчезли.
 Все поиски охотников привели только к тому, что они заблудились в горах и, несмотря на все старания, не могли найти тропинку, которая вывела бы их на верную дорогу.
 Уже два дня, как их запасы съестного иссякли, и они испытывали все муки голода.
 Подобное положение было невыносимо, и во что бы то ни стало надо было из него выйти.
 Поэтому Валентин и его товарищи, несмотря на крайнюю степень утомления, взобрались на горную вершину, где мы их видели, чтобы найти дорогу.
 Эта смелая попытка имела два результата: во-первых, Валентин нашел дорогу, а во-вторых, Курумилла достал съестных припасов.
 Вернувшись на место своей стоянки, которая находилась на вершине почти неприступной скалы, охотники разожгли огонь, которого за ненадобностью не разводили уже двое суток, приготовили обед и с наслаждением утолили мучивший их голод.
 После обеда Валентин закурил свою трубку. Все последовали его примеру и некоторое время молча курили.
 — Senores caballeros, — сказал наконец охотник, — Бог оказал нам помощь, завтра мы выберемся из этой проклятой западни. Когда вы кончите курить, то ложитесь все спать. Я разбужу вас, когда будет нужно. В нашем распоряжении еще целых четыре часа, воспользуемся же ими, чтобы хорошенько отдохнуть, так как, предупреждаю вас, в эту ночь нам придется порядком потрудиться. Последуйте же моему примеру.
 С этими словами Валентин вытряхнул из трубки золу, улегся и почти моментально заснул.
 Охотники не замедлили последовать его примеру, и через десять минут все, кроме Курумиллы, уже крепко спали.
 Они не могли бы точно сказать, сколько времени продолжался их сон, но когда Валентин разбудил их, тронув каждого за плечо, была уже ночь и на чистом небе ярко светила луна.
 Вскоре все были готовы выступить в путь.
 — Идемте, — сказал Валентин.
 — С большим удовольствием, друг мой, — произнес дон Мигель.
 Валентин знаком подозвал к себе товарищей.
 — Выслушайте меня внимательно, — сказал он, — ибо, прежде чем решиться сделать то, что я придумал, я хотел бы, чтобы вы одобрили мой план. Положение наше отчаянное, оставаться здесь дальше — значит умереть от голода, холода и жажды, промучившись предварительно несколько дней. Вы согласны с этим, не правда ли?
 — Да, — отвечали все разом.
 — Хорошо, — продолжал он, — снова браться за поиски потерянной нами дороги было бы безумием, так как найти ее нет никакой надежды, так?
 — Да, — снова повторили все.
 — То, что я придумал, — продолжал охотник, — тоже безумная попытка, но если эта попытка удастся, то мы будем спасены. Подумайте, прежде чем отвечать мне, друзья мои, — твердо ли вы решились следовать за мной и повиноваться мне во всем безропотно и без колебаний? Отвечайте!
 Охотники обменялись взглядами.
 — Приказывайте, друг мой, — ответил наконец за всех дон Мигель, — мы клянемся следовать за вами и повиноваться вам, что бы ни случилось.
 Наступило минутное молчание. Затем Валентин сказал:
 — Хорошо, вы дали мне клятву, и я должен исполнить перед вами свое обещание. Идемте! Валентин стал во главе отряда.
 — Прежде всего, — сказал он, — не говорите ни слова.
 Охотники потянулись индейской цепью. Валентин шел впереди, а Курумилла замыкал шествие.
 Нелегким делом было пробираться темной ночью среди хаоса скал, прерываемого иногда глубокими пропастями, со дна которых доносилось журчание невидимых потоков. Достаточно было сделать один неверный шаг, чтобы неминуемо скатиться в бездну.
 Но Валентин продвигался вперед с такой уверенностью, как будто он шел в ясный день по ровной местности. Он поворачивал то вправо, то влево, то взбирался на скалу, то спускался вниз, и только изредка оборачивался к своим спутниками, чтобы их приободрить.
 Так шли они часа два, не проронив ни единого слова.
 Спустившись затем с довольно высокой скалы, Валентин знаком велел своим спутникам остановиться.
 Путники боязливо осмотрелись вокруг и увидели, что находятся на крошечном плато площадью не более десяти квадратных метров.
 Вокруг этой площадки царил мрак, так как она нависла над бездонной пропастью.
 Гора была точно разрублена на две части, которые разделялись зияющей бездной приблизительно метров в пятнадцать шириной.
 — Здесь мы и пройдем, — сказал Валентин, — даю вам десять минут, чтобы отдохнуть и приготовиться.
 — Как, здесь? — с удивлением спросил дон Мигель. — Но я вижу вокруг нас только пропасть!
 — Ну, так что же, — возразил охотник, — вот мы и переправимся через нее.
 Дон Мигель уныло покачал головой.
 Валентин улыбнулся.
 — Знаете вы, где мы находимся? — спросил он.
 — Нет, — отвечали все.
 — Сейчас я вам скажу, — и продолжал, — это место пользуется печальной славой у краснокожих и у трапперов. Может быть, вы слышали когда-нибудь его название, но, конечно, не предполагали, что придется вам самим очутиться здесь. Оно называется Эль-Маль-Пасо, благодаря этой пропасти» которая преграждает путь на противоположную сторону  11 .
 — Что же из этого? — спросил дон Мигель.
 — А то, — продолжал Валентин, — что несколько часов назад, когда я с вершины горы следил за двумя путниками, которых мы видели на дороге к Санта-Фе, мой взгляд случайно упал на Эль-Маль-Пасо. Тогда я понял, что у нас еще есть один выход и что, прежде чем признать себя побежденными, мы должны попробовать перебраться через Эль-Маль-Пасо.
 — Итак, — вздрогнув, спросил дон Мигель, — вы решились на эту безумную попытку.
 — Да.
 — Но это значит искушать милосердие Бога.
 — Нет, это значит просить у Бога чуда, вот и все. Поверьте мне, мой друг, что Бог никогда не оставляет того, кто верит и надеется на него, и Он нам поможет.
 — Но… — хотел возразить дон Мигель.
 Валентин с живостью перебил его.
 — Довольно, — сказал он, — вы поклялись повиноваться мне, а я поклялся спасти вас, — так держите вашу клятву, как я сдержу свою.
 Все спутники, невольно подчиняясь Валентину, молча склонили головы.
 — Братья, — сказал охотник, — помолимся, чтобы Господь не оставил нас.
 И подавая пример, он опустился на колени. Все сделали то же самое.
 Через несколько минут Валентин поднялся.
 — Не теряйте надежды, — сказал он.
 Затем охотник подошел к краю пропасти и устремил взор на ее противоположный край. Спутники следили за ним, ничего не понимая.
 Через несколько мгновений он возвратился к друзьям.
 — Отлично, — сказал он и, сняв с пояса лассо, начал его собирать в правой руке.
 Увидев это, Курумилла улыбнулся. Индеец сразу понял, что намерен был сделать француз. Не говоря, по обыкновению, ни слова, он также взял свое лассо и тоже стал собирать его.
 — Прекрасно, — сказал Валентин, одобрительно кивнув головой. — Мы сделаем это вместе, вождь.
 Каждый из них двоих подошел к краю пропасти, выставил правую ногу вперед, чтобы придать себе больше устойчивости и, взмахнув над головой свернутым лассо, одновременно с партнером по сигналу закинул его на противоположную сторону пропасти, крепко держа в руках другой конец веревки.
 Затем они потянули лассо обратно, но те не поддавались, так как, очевидно, зацепились за что-нибудь на другой стороне бездны. Они сделали еще несколько попыток, но лассо держались крепко.
 Тогда Валентин привязал свободные концы лассо к скале и возвратился к товарищам.
 — Мост готов, — сказал он.
 — О! — воскликнули мексиканцы. — Теперь мы спасены!
 — Что же, — сказал Валентин, — начнем переправу.
 Никто ничего не ответил.
 — Правда, — произнес охотник, — вы хотите удостовериться, что мост достаточно прочен, не так ли? Извольте!
 С этими словами он подошел к бездне, схватился руками за лассо и повис в воздухе. Затем он начал медленно перебирать руками и передвигаться вперед.
 Через несколько секунд он был уже на другой стороне, оставил там свое ружье и спокойно возвратился к товарищам.
 — Надеюсь, — сказал он им, — теперь вы убедились в прочности лассо и не будете колебаться.
 Курумилла, ни слова не говоря, спокойно подошел к краю бездны и точно так же переправился на противоположную сторону.
 За ним последовал дон Пабло, а затем и дон Мигель.
 Теперь на площадке оставались только двое: Валентин и генерал Ибаньес.
 — Теперь ваша очередь, генерал, — сказал Валентин, — я должен переправиться последним.
 Генерал грустно покачал головой.
 — Я не смогу этого сделать, — сказал он.




 ГЛАВА XXIII. Смерть генерала Ибаньеса


 Валентину показалось, что он плохо расслышал.
 — Что вы сказали? — спросил он, наклоняясь к генералу.
 — Я не в силах переправиться, — отвечал тот. Охотник с удивлением посмотрел на него. Он слишком давно знал генерала и видел его при таких обстоятельствах, что не мог сомневаться в его храбрости.
 — Почему же? — спросил он.
 Генерал Ибаньес встал, крепко пожал Валентину руку и прошептал ему на ухо сдавленным голосом:
 — Потому что я боюсь.
 Услышав это неожиданное признание, Валентин в изумлении отшатнулся и внимательно посмотрел на генерала, — настолько оно показалось ему чудовищным в устах такого смелого человека.
 — Вы шутите! — воскликнул он.
 Генерал Ибаньес покачал головой.
 — Нет, я не шучу, — сказал он, — это чистая правда. Да, я понимаю, — продолжал он, вздохнув, — что это должно показаться вам странным, не правда ли — я, которого вы до сих пор всегда видели встречающим опасность со смехом, которого ничто не могло… Но что делать, мой друг, это так… Я боюсь. Я не знаю почему, но при мысли, что мне предстоит переправиться через эту пропасть, держась руками только за веревку, которая каждую минуту может оборваться, мною овладевает непреодолимый ужас, от которого я дрожу. Этот род смерти мне представляется отвратительным, и я ни за что не решусь проделать то, что совершили вы и все остальные.
 Валентин внимательно слушал взволнованную речь генерала, которого теперь трудно было узнать. Он побледнел, по лицу его струился пот, он весь трясся, как в лихорадке, и его голос дрожал.
 — Ну, — сказал Валентин, стараясь улыбнуться, — это все пустяки. Пересильте себя, и вы преодолеете этот страх, вызванный в вас только головокружением.
 — Я не знаю, отчего он происходит, но уверяю вас, что я сделал все что мог, чтобы победить его.
 — И что же?
 — Все было напрасно. Мне кажется даже, что чем больше я стараюсь пересилить себя, тем сильнее страх овладевает мною.
 — Как! Вы… Такой смелый… Подумайте, оставаться здесь нельзя, возвращаться тоже поздно, остается одно — сделать то же, что сделали и все мы.
 — Все, что вы мне говорите, я уже себе и сам говорил, но, повторяю вам, я скорее застрелюсь, чем решусь переправиться таким способом.
 — Но ведь это безумие! — воскликнул охотник.
 — Как вам угодно. Я не хуже вас понимаю, что кажусь смешным, но ничего не могу с собой сделать.
 Валентин в отчаянии топнул ногой и бросил взгляд в сторону своих спутников, которые, собравшись на противоположном краю бездны, не могли понять, отчего произошла заминка.
 — Слушайте, генерал, — сказал он через мгновение, — я не покину вас так, что бы ни случилось. Нас связывают слишком тесные узы, чтобы я мог оставить вас умирать от голода на этой скале. Если для вас действительно невозможно перебраться через пропасть так, как перебрались наши спутники, то я найду другой способ, позвольте мне только действовать.
 — Благодарю вас сердечно, мой друг, — печально ответил генерал Ибаньес, с чувством пожав ему руку, — но послушайте меня и не заботьтесь обо мне, а оставьте меня здесь. Пусть будет со мной то, что угодно Богу, а вам надо торопиться, ваши товарищи ждут вас.
 — Я не уйду! — с решимостью вскричал охотник. — Клянусь вам, что вы отправитесь вместе с нами.
 — Нет, говорю вам, я не могу.
 — Попробуйте!
 — Это бесполезно — я не в состоянии этого сделать. Прощайте!
 Валентин задумался и ничего не ответил.
 Через мгновение он поднял голову. Лицо его осветилось радостью.
 — Ну вот, — воскликнул он весело, — я ведь знал, что найду средство. Вы переправитесь, как в повозке. Вот увидите.
 Генерал Ибаньес улыбнулся.
 — Благородное сердце! — прошептал он.
 — Подождите меня, — сказал Валентин, — через несколько минут я возвращусь. Мне надо только кое-что приготовить.
 С этими словами охотник схватился за веревки и быстро переправился на другую сторону.
 Как только генерал увидел, что Валентин уже на другой стороне, он поспешно отвязал лассо и перебросил его вслед за охотником.
 — Что вы сделали? — вскричали все с ужасом и изумлением.
 Генерал, между тем, наклонился над бездной, держась левой рукой за выступ скалы.
 — Не следует допускать, чтобы Красный Кедр открыл ваши следы, — крикнул он, — вот почему я отвязал лассо. Прощайте, братья. Да поможет вам Бог!
 Раздался выстрел, на который ответило эхо гор, и труп генерала низвергнулся в бездну.
 Генерал Ибаньес размозжил себе выстрелом череп.
 Его спутники застыли как вкопанные от изумления, пораженные тем, что они увидели. Они не могли понять, как генерал Ибаньес, из боязни свалиться в пропасть, мог предпочесть самому покончить с собой. Между тем его поступок был сам по себе логичен. Его страшила не сама смерть, но род смерти.
 Но перед тем как умереть, генерал оказал им неоценимую услугу. Благодаря ему Красный Кедр никоим образом не мог теперь обнаружить их след.
 Хотя охотники при помощи смелого плана Валентина и выбрались теперь из западни, в которую завел их скваттер, но положение их все еще было довольно опасным. Им необходимо было как можно скорее спуститься на равнину, чтобы найти хоть какую-нибудь дорогу.
 Валентин первым пришел в себя. С тех пор как охотник переселился в прерию, он присутствовал при стольких ужасных зрелищах, что не многое могло надолго выбить его из колеи.
 Но к генералу Ибаньесу Валентин чувствовал глубокую симпатию. Ему не раз приходилось убеждаться в благородстве души генерала, а потому его трагическая кончина произвела на охотника сильное впечатление.
 — Что же, — сказал он, встряхнув головой как бы для того, чтобы отогнать грустные мысли. — Cosa que no tiene remedio olvidar la e lo mejor  12 . Наш друг отошел в лучший мир, так угодно было Богу, и наши сожаления не возвратят жизни нашему милому генералу. Позаботимся же о себе, друзья мои. Наше положение тоже далеко не блестяще, и если мы не поторопимся, то скоро последуем за ним.
 Дон Мигель с грустью посмотрел на охотника.
 — Это верно, — произнес он, — наш друг теперь успокоился. Позаботимся о себе. Говорите, дон Валентин, что нам делать. Мы готовы.
 — Хорошо, — сказал Валентин. — Самое трудное еще впереди. Ничего не значит, что мы перебрались через пропасть, если найдут здесь наши следы. Этого-то я и хочу избежать.
 — Гм! — произнес дон Пабло. — Это очень трудно, чтобы не сказать — невозможно.
 — Все возможно, если есть сила, мужество и ловкость. Слушайте внимательно, что я вам скажу.
 — Мы слушаем.
 — Края пропасти с этой стороны не так отвесны, как с той, не так ли?
 — Это верно, — заметил дон Мигель.
 — На двадцать метров ниже нас вы можете видеть площадку, начиная от которой почти до самого дна пропасти, то есть до подошвы горы, тянется лес.
 — Да.
 — Вот это и есть наша дорога.
 — Как, наша дорога, мой друг? — воскликнул дон Мигель. — Но как же мы достигнем той площадки, о которой вы говорите?
 — Очень просто: я вас спущу на своем лассо.
 — Это так, но как же спуститесь потом вы сами?
 — Пусть это вас не беспокоит.
 — Прекрасно, — возразил дон Мигель, — но позвольте сделать вам одно только замечание.
 — Извольте.
 — Вот тут перед нами тянется вполне ясно видимая дорога, и притом очень удобная.
 — Действительно, — спокойно возразил Валентин, — то, что вы говорите, вполне справедливо, но две причины мешают мне направиться этой дорогой, как вы ее называете.
 — Какие же это причины?
 — Сейчас скажу. Во-первых, эта дорога находится настолько в хорошем состоянии так бросается в глаза, что подозрения Красного Кедра неминуемо обратятся на нее, если дьявол поможет ему перебраться сюда.
 — А вторая причина? — спросил дон Мигель.
 — Вторая, — сказал Валентин, — не считая всех преимуществ, представляемых выбранной мною дорогой, та, что я не хочу — и вы, наверное, со мною все согласны, — чтобы тело нашего друга, лежащее на дне пропасти, осталось без погребения и стало добычей диких зверей. Что вы на это скажите, дон Мигель?
 Услышав это, дон Мигель схватил руку охотника и крепко пожал ее.
 — Дон Валентин, — сказал он, растроганный до глубины души, — вы лучше нас всех. Благодарю вас за вашу благородную мысль.
 Остальные вполне согласились с этим и, в свою очередь, выразили Валентину свои чувства.
 — Итак, решено, — сказал он, — мы отправимся этим путем?
 — Конечно. Когда вы пожелаете.
 — Хорошо. Но так как ночь довольно темная, а путь опасен, то Курумилла, который больше всех нас знаком с Диким Западом, отправится первым и покажет нам дорогу. Вы согласны, вождь?
 Индеец утвердительно кивнул головой. Тогда Валентин дважды обвязал себя своим лассо, спустил другой его конец в пропасть, уперся ногами в скалу и подал индейцу знак спускаться.
 Курумилла не заставил себя ждать. Он схватился обеими руками за веревку и, упираясь ногами в попадавшиеся ему выбоины в скале, начал медленно спускаться. Через несколько минут он благополучно достиг площадки.
 Дон Мигель и его сын внимательно следили за всеми движениями индейца. Когда они увидали, что он вполне благополучно достиг цели, то с облегчением вздохнули. Немного погодя они один за другим так же успешно спустились вниз по веревке, которую держал охотник.
 Теперь он остался наверху в одиночестве и, следовательно, ему никто не мог оказать той услуги, которую он оказал своим товарищам.
 Но у него уже был наготове план. Он зацепил серединой лассо за скалу, торчавшую на краю бездны, а оба конца его спустил вниз. Затем, ухватившись за них обеими руками, он так же благополучно, как и товарищи, достиг нижней площадки. После этого он потянул за один конец лассо и, когда оно упало к его ногам, преспокойно свернул его и прикрепил к своему поясу.
 Товарищи с удивлением наблюдали за его мужественными и ловкими действиями.
 — Я думаю, — сказал он им улыбаясь, — что если мы будем продолжать таким образом, то Красному Кедру будет трудно выследить нас. Скорее мы выследим его. А теперь, senores caballeros, осмотрим местность, чтобы знать, куда мы попали.
 С этими словами он принялся за осмотр площадки.
 Она была значительно обширнее той, с которой они только что спустились. У ее края начинался девственный лес, который по довольно отлогому склону спускался до самого дна ущелья.
 Осмотрев опушку леса, Валентин возвратился к своим спутникам, покачивая головой.
 — Что такое? — спросил его дон Пабло. — Или вы заметили что-нибудь подозрительное?
 — Гм! — отвечал Валентин. — Я не знаю наверное, но если не ошибаюсь, то поблизости находится берлога какого-то хищного зверя.
 — Хищный зверь? — воскликнул дон Мигель. — На такой высоте?
 — Да, это-то меня и беспокоит, я видел широкие и глубокие следы на земле. Посмотрите вы, вождь, вон там, — продолжал он, обращаясь к индейцу и указывая ему на место, где были обнаружены отпечатки.
 Не говоря ни слова, индеец подошел к указанному месту и, наклонившись к земле, внимательно осмотрел следы.
 — Какой же это зверь, по вашему мнению? — спросил дон Мигель,
 — Гризли, — отвечал Валентин.
 Гризли — самое опасное животное в Северной Америке. Мексиканцы невольно содрогнулись, услышав, с каким противником имеют дело.
 — А вот и Курумилла возвращается, — сказал Валентин, — теперь все наши сомнения должны рассеяться. Ну, вождь, чьи это следы?
 — Гризли, — коротко ответил индеец.
 — Я был уверен в этом, — заметил Валентин. — И, кажется, очень крупного?
 — Да, очень крупного: следы имеют восемь дюймов в ширину.
 — О-о! — произнес дон Мигель. — Но когда они оставлены, вождь?
 — Они совсем свежие. Зверь прошел не более часа тому назад.
 — Карамба! — воскликнул вдруг Валентин. — Да вот и его берлога!
 С этими словами он указал на широкое отверстие в скале. Все невольно попятились.
 — Senores caballeros, — сказал Валентин, — я думаю, что никто из вас, так же, как и я, не желает помериться силами с гризли, не правда ли?
 — Конечно, никто, — отвечали мексиканцы.
 — Хорошо. В таком случае, немедленно уйдем отсюда. Зверь, вероятно, недалеко и скоро явится.
 — Да, да, идемте! — воскликнули все.
 В это время в лесу раздался треск ломающихся ветвей, и свирепое рычание нарушило тишину ночи.
 — Слишком поздно! — воскликнул Валентин. — Вот и неприятель. Да поможет нам Бог, так как бой будет нешуточным.
 Все охотники собрались в кучу и прижались спинами к скале.
 Через несколько мгновений из-за края площадки появилась страшная морда гризли.
 — Мы погибли, — прошептал дон Мигель, заряжая ружье, -нам не удастся отступить, так как позади нас отвесная скала.
 — Кто знает? — возразил Валентин. — Бог делал для нас так много до сих пор, что с нашей стороны было бы неблагодарностью отчаиваться теперь!




 ГЛАВА XXIV. Стоянка в горах


 Покинув хакаль, Красный Кедр с своими спутниками двинулся к горам.
 Скваттер был одним из тех старых бродяг, которые знают все хитрости и уловки, применяемые в прерии.
 Из нескольких слов, произнесенных отцом Серафимом, и из его поспешности Красный Кедр сделал вывод, что на этот раз ему предстоит беспощадная борьба и что его враги употребят все средства, чтобы покончить с ним раз и навсегда.
 Ему посчастливилось очень быстро достигнуть горной цепи и скрыть свои следы.
 После этого в течение целого месяца между ним и Валентином проходило состязание в хитрости и ловкости, причем каждый из них старался обмануть своего противника.
 В течение целого месяца они бродили на пространстве площадью в десять квадратных миль, безостановочно кружась один около другого, и не подозревали, что очень часто их разделяла какой-нибудь маленький лесок или небольшой холм.
 Но это состязание должно было рано или поздно подойти к трагической развязке. Красный Кедр понимал это, тем более что чувствовал себя уже не таким неутомимым и изобретательным, как раньше.
 В описываемое нами время он со своими спутниками находился в следующем положении.
 Было около восьми часов вечера. Трое мужчин и одна юная девушка сидели около маленького костра и грелись, бросая временами тревожные взгляды на соседние ущелья. Это были Натан, Сеттер, брат Амбросио и Эллен.
 Место, на котором они находились, представляло из себя узкий ров, образовавшийся из русла пересохшего потока, какие часто встречаются в этой горной цепи.
 На правом и левом берегу расселины чернела опушка девственного леса, из которого изредка доносились рычание и вой хищных зверей.
 Положение беглецов было, пожалуй, из разряда самых отчаянных.
 Стесненные со всех сторон безлюдными горами, преследуемые врагом, они спасались до сих пор только благодаря изумительной ловкости и изобретательности Красного Кедра.
 Их преследовали с таким ожесточением, что они не решались даже охотиться на ту редкую дичь, которая попадалась им навстречу, чтобы звуком выстрела не выдать своего присутствия.
 Между тем небольшой запас пищи, который они захватили с собой из хакаля, должен был скоро истощиться, несмотря на всю их бережливость.
 И вот теперь голод и особенно жажда постепенно давали о себе знать.
 Когда запасы истощились, то необходимо стало добывать себе пищу. Но среди гор это было почти невозможно, тем более что беглецы не могли действовать свободно.
 Несколько дней они питались кореньями и мелкой дичью, которую им удавалось поймать в силки.
 К несчастью, с наступлением холодов птицы удалились в более теплые места, так что и этот источник пропитания пропал для беглецов.
 Небольшое количество воды, остававшееся у них, единогласно решено было предоставить Эллен.
 Девушка не хотела принимать этой жертвы, но наконец жажда пересилила, и она согласилась.
 Затем они убили одну из лошадей. Несчастные животные, так же, как и их хозяева, не находили себе пищи. Благодаря лошадиному мясу они несколько дней не голодали.
 Таким же образом за несколько дней были съедены и остальные четыре лошади.
 Теперь у беглецов не оставалось ничего. В тот момент, когда мы их встретили, они уже два дня ничего не ели.
 Поэтому они сидели в молчании, погруженные в грустные размышления.
 Удручающий вид представляли эти четверо, сидящие у еле тлеющего огня среди мрачных и пустынных гор.
 Долго длилось это молчание, изредка прерываемое проклятием или тяжелым вздохом.
 Наконец Эллен подняла голову и с сочувствием посмотрела на остальных.
 — Мужайтесь, — прошептала она слабым голосом, — мужайтесь, мои, братья. Бог не покинет нас.
 Вымученные насмешливые улыбки были ей единственным ответом.
 — Увы! — продолжала она. — Почему бы вам, вместо того, чтобы предаваться таким образом отчаянью, не помолиться Богу? Молитва утешает и возвращает надежду и силы.
 — А утолит ли она проклятую жажду, которая сжигает мое горло? — грубо возразил монах, с трудом приподымаясь на локте и устремляя на юную девушку яростный взор. — Молчите лучше, глупая девчонка, если не можете оказать другой помощи, кроме как говорить пустые слова.
 — Заткнись, проклятый монах! — перебил его Сеттер, грозно нахмурив брови. — Не смей оскорблять мою сестру! Может быть, она одна может спасти нас, так как если Бог над нами сжалится, то только ради нее.
 — Ага! — произнес монах, отвратительно рассмеявшись. — Теперь и вы уверовали в Бога. Видно, смерть близка, что вам стало страшно. Но лучше радуйтесь, что Его не существует, ибо иначе Он давно поразил бы нас молнией.
 — Хорошо сказано, монах, — заметил Натан. — Но все-таки вы лучше помиритесь, так как если нам суждено умереть, то лучше умереть без вражды.
 — О, как я страдаю! — простонал Сеттер, корчась на земле от голода и жажды.
 Эллен встала и, подойдя к брату, поднесла к его рту горлышко небольшого бурдюка, в котором еще оставалось немного воды.
 — Пей, — сказала она.
 Молодой человек сделал движение, чтобы схватить флягу, но тотчас же удержался и отрицательно покачал головой.
 — Нет, — сказал он, — сохрани это для себя, сестра.
 — Пей, я хочу этого, — с настойчивостью возразила она.
 — Нет, — отвечал он твердо, — это было бы подло! Я мужчина и умею переносить страдания.
 Эллен поняла, что всякие настояния бесполезны, и вернулась на свое место. Затем она налила по чуть-чуть воды в три рога, служившие им стаканами, и поставила их перед собой. Потом она поднесла острие ножа к меху, в котором еще оставалась вода, и обратилась к мужчинам, следившим за ее действиями с удивлением и беспокойством.
 — Вот вода, — сказала она, — пейте. Клянусь вам, что если вы сейчас не исполните моей просьбы, то я проткну мех, и тогда мне придется так же страдать от жажды, как и вам.
 Никто не ответил ни слова. Все трое молча переглядывались.
 — В последний раз спрашиваю: выпьете вы или нет? — продолжала девушка, занося нож.
 — Остановитесь! — воскликнул монах, вскакивая на ноги и бросаясь к ней. — Caspita! Она, пожалуй, исполнит свою угрозу.
 С этими словами он схватил один рог и залпом осушил его.
 Натан и Сеттер на замедлили последовать его примеру.
 Один глоток воды, доставшийся на долю каждого, вернул всем бодрость, и все трое с облегчением вздохнули и снова опустились на землю.
 Радостная улыбка осветила лицо девушки.
 — Вы видите, — сказала она, — что не все еще потеряно.
 — Хорошо, хорошо, — ворчливо произнес монах. — К чему убаюкивать нас безумной надеждой? Этот глоток воды, который вы нам дали, может только на какой-нибудь час приостановить наши мучения, а затем мы еще сильнее будем чувствовать жажду.
 — Откуда вы знаете, что может произойти через час? — мягко возразила Эллен. — Наше положение каждую минуту может улучшиться.
 — Ладно, ладно. Я не хочу спорить с вами после той услуги, которую вы нам оказали, но, по-видимому, вы ошибаетесь.
 — Почему?
 — Очень просто. Не надо далеко ходить за примером. Ваш отец, который дал слово никогда не покидать вас…
 — Что же?
 — Где он? Он отправился сегодня рано утром неизвестно куда. Уже наступила ночь, а его все еще нет, как вы сами видите.
 — Что же это доказывает?
 — Это доказывает, что он ушел от нас, вот и все.
 — Вы думаете? — спросила Эллен.
 — Я уверен в этом.
 Эллен бросила на него презрительный взгляд.
 — Senor padre, — сказала она с гордостью, — вы плохо знаете моего отца, если считаете его способным на такую подлость.
 — Гм! В том положении, в котором мы находимся, это было бы вполне извинительно.
 — Очень может быть, — возразила она, — что он и в самом деле поступил бы так, если бы у него не было других товарищей кроме вас, senor padre. Но мой отец не таков, чтобы покинуть в опасности своих детей.
 — Это верно, — согласился монах, — об этом я не подумал, простите меня. Но все-таки позвольте вам заметить, что очень странно, что ваш отец до сих пор не вернулся.
 — Senor padre, — с живостью воскликнула девушка, — вы, так скоро готовый обвинить друга, не раз доказавшего вам свою преданность, — уверены ли вы в том, что не забота о нашем общем благе удерживает его и теперь?
 — Хорошо сказано, by God! — раздался вдруг грубый голос. — Благодарю, дочь моя.
 Авантюристы невольно вздрогнули и обернулись.
 В эту минуту послышались тяжелые шаги, кусты раздвинулись, и из-за них показался человек.
 Это был Красный Кедр, несший на плече убитую лань.
 Подойдя к свету, он сбросил свою ношу на землю, оперся рукой на свое ружье и насмешливо посмотрел на всех.
 — Я, кажется, явился очень кстати, senor padre, — сказал он. — Вы, по-видимому, дурно обо мне отзываетесь за моей спиной. Неужели так вы понимаете христианское милосердие? Не одобряю вас, в таком случае.
 Застигнутый врасплох, монах не знал, что ответить.
 Красный Кедр продолжал:
 — Да, я лучший товарищ, чем вы, ибо я принес вам поесть, хоть и нелегко мне было убить эту проклятую лань, клянусь вам. Однако поторопитесь-ка изжарить часть туши!
 Сеттер и Натан, не дожидаясь этого приказания, уже давно занялись свежеванием лани.
 — Но, — заметил Натан, — чтобы изжарить ее, придется усилить огонь, а между тем за нами следят и могут заметить.
 — Придется рискнуть, — возразил Красный Кедр. — Решать вам.
 — А сами вы как думаете? — спросил монах.
 — Мне совершенно безразлично. Я хочу, чтобы вы раз и навсегда уяснили одну вещь, а именно: я вполне уверен в том, что в один прекрасный день мы непременно попадемся в руки наших преследователей, и я нисколько не забочусь о том, случится ли это сегодня или через неделю.
 — Con mil demonios! О подобных вещах не особенно приятно слышать! — воскликнул брат Амбросио. — Оставило ли вас ваше обычное мужество или вы обнаружили какие-нибудь подозрительные следы?
 — Мужество никогда меня не покидает. Я очень хорошо знаю ожидающую меня участь, а потому вполне спокоен. Что же касается подозрительных следов, то надо быть слепым, чтобы их не заметить.
 — Итак, нет никакой надежды? — воскликнули трое мужчин с плохо скрытым страхом.
 — Да, я думаю, что никакой. Но, — продолжал скваттер с иронией, — почему вы не жарите дичь? Ведь вы, вероятно, смертельно голодны!
 — Это правда. Но то, что вы говорите, отбивает всякую охоту есть, — печально произнес монах.
 Эллен встала, подошла к отцу, ласково положила ему на плечи руки и приблизила свое хорошенькое личико к его лицу.
 Красный Кедр улыбнулся.
 — Что тебе нужно, дочка? — спросил он.
 — Я хочу, отец, — произнесла она лукавым тоном, — чтобы вы спасли нас.
 — Спасти вас, бедное дитя? — отвечал он, грустно опустив голову. — Я боюсь, что это невозможно.
 — Значит, вы допустите, чтобы я попала в руки наших врагов?
 Скваттер вздрогнул.
 — О, не говори мне этого, Эллен! — произнес он глухим голосом.
 — Как же иначе, отец, если вы не можете нас выручить?
 Красный Кедр провел ладонью по лбу, на котором выступили капли пота.
 — Слушайте, — произнес он после минутного раздумья, — пожалуй, есть одно средство.
 — Какое? Какое? — воскликнули все с живостью, обступая его.
 — Средство это очень сомнительное, крайне опасное и, по всей вероятности, ни к чему хорошему не приведет.
 — Скажите все-таки, какое, — настаивал монах.
 — Да, да, скажите, отец! — воскликнула Эллен.
 — Вы хотите знать?
 — Да, да!
 — Хорошо. Слушайте внимательно, ибо способ, который я вам предложу, как бы странен он вам ни показался, предоставляет некоторые шансы на успех, а в нашем отчаянном положении это уже много значит.
 — Говорите, говорите же! — с нетерпением воскликнул монах.
 Красный Кедр насмешливо взглянул на него.
 — Вы слишком торопитесь, — сказал он, — посмотрим, как-то вы сейчас запоете.




 ГЛАВА XXV. Азартная игра


 Прежде чем сообщить вам мой план, — продолжал Красный Кедр, — я должен объяснить, где мы находимся и каково в действительности наше положение, чтобы, когда я сообщу вам о своих намерениях, вы могли осознанно решить, следовать моему совету или нет.
 Все присутствующие выразили на своих лицах согласие, но никто не произнес ни слова.
 Скваттер продолжал:
 — Мы окружены с трех сторон: во-первых, команчами, во-вторых, мстителями Сына Крови и, наконец, французским охотником и его друзьями. Изнуренные лишениями, которые мы терпим со времени нашего вступления в горы, мы не в силах бороться и поэтому должны оставить надежду проложить себе путь силой.
 — Что же делать, в таком случае? — спросил монах. — Очевидно, что во что бы то ни стало мы должны отсюда выбраться, с каждой минутой у нас остается все меньше шансов на спасение.
 — В этом я убежден не меньше вашего. Мое сегодняшнее продолжительное отсутствие имело две цели: во-первых, раздобыть нам пищи, в чем я, как видите, преуспел…
 — Это верно.
 — А во-вторых, — продолжал скваттер, — точно узнать расположение наших врагов.
 — И что же? — спросили все тревожно.
 — Мне также удалось и это, я незаметно приблизился почти к самому их лагерю. Они хорошо сторожат нас, и было бы безумием пытаться пройти мимо них незамеченными. Они расположились широким кругом, в воображаемом центре которого находимся мы. Круг этот постепенно сужается, так что через два-три дня, а может быть и раньше, мы будем так стиснуты, что уже не сможем скрываться и неизбежно попадем в их руки.
 — Caspita! — воскликнул брат Амбросио. — Эта перспектива не из приятных — мы не можем надеяться на милость этих негодяев, которые, напротив, с большим удовольствием повесят нас. Бр-р-р! От одной мысли попасть к ним в руки у меня мороз пробегает по коже. Я знаю, как изобретательны индейцы по части пыток, так как не раз видел их за этим делом.
 — Хорошо. Я не настаиваю на том, чтобы нам оставаться здесь.
 — В таком случае, сообщите же нам скорее о вашем плане, который должен спасти всех нас.
 — Простите, но этого я не говорил — я только сказал, что существует один путь, который дает нам некоторые шансы на успех.
 — Теперь не время придираться к словам. Говорите, какой у вас план.
 — Вот какой.
 Все трое напрягли внимание, чтобы не проронить ни слова, одна Эллен оставалась безучастной.
 — Очевидно, — продолжал Красный Кедр, — что если мы останемся вместе и будем пытаться бежать все в одном направлении, то неминуемо погибнем, так как наши следы наверняка будут открыты.
 — Хорошо, — проворчал монах, — продолжайте. Я еще не совсем понимаю, куда вы клоните.
 — Я долго размышлял, и вот какую задумал комбинацию.
 — Какую, какую?
 — Очень простую. Мы устроим двойной след.
 — Гм! Двойной… Это значит — один настоящий и один ложный. Этот план не особенно удачен.
 — Почему? — спросил Красный Кедр с усмешкой.
 — Потому что ложный след должен в конце концов слиться с настоящим и…
 — Вы ошибаетесь, compadre, — с живостью перебил его Красный Кедр, — оба следа будут настоящие, иначе мой план был бы нелеп.
 — Тогда я ничего не понимаю. Объясните, пожалуйста…
 — Дайте мне досказать, тогда вы поймете. Один из нас пожертвует собой для других: в то время как мы направимся в одну сторону, он постарается выбраться с другой стороны, но при этом, продолжая скрываться, будет увлекать неприятеля за собой. Таким образом, он даст нам возможность пройти незамеченными. Поняли вы теперь?
 — Конечно, поняли, карай! Это великолепная мысль! — вскричал монах в восхищении.
 — Остается только привести ее в исполнение.
 — Да, и немедленно.
 — Хорошо. Кто же согласен рискнуть собой для спасения остальных?
 Никто не ответил.
 — Что же вы молчите? — произнес наконец Красный Кедр. — Вот вы, брат Амбросио, вы монах, отчего бы вам не сделать это доброе дело?
 — Благодарю, compadre, у меня никогда не возникало желания стать мучеником. Кроме того, я вовсе не так честолюбив.
 — Однако кто-нибудь должен решиться на это.
 — Конечно, но только я вовсе не желаю рисковать своей шкурой.
 Красный Кедр задумался. Все с тревогой глядели на него, молча ожидая от него решения этой трудной задачи.
 Наконец скваттер поднял голову.
 — Гм! — сказал он. — Очевидно, никто из вас добровольно не согласится на это. Поэтому мы бросим жребий, и тот, на кого жребий укажет, должен будет беспрекословно повиноваться. Вы согласны?
 — Пора что-нибудь решать, — сказал Натан, — а потому я ничего не имею против этого решения.
 — И я также, — добавил Сеттер.
 — И я! — воскликнул монах. — Мне всегда везло в азартных играх.
 — Итак, решено. Вы клянетесь, что тот, кому выпадет жребий, выполнит принятую на себя обязанность?
 — Клянемся! — воскликнули все в один голос.
 — Хорошо, — сказал Красный Кедр, — но как нам устроить жеребьевку?
 — За этим дело не станет, — со смехом произнес брат Амбросио, — я человек предусмотрительный.
 С этими словами монах вытащил из-за голенища сапога истрепанную колоду карт.
 — Вот, — сказал он, — эта прелестная особа, — он указал на Эллен, — перетасует карты, один из нас снимет, потом она начнет нам сдавать по одной карте, и тот, у кого окажется пиковый туз, должен будет отправиться делать второй след. Вы согласны?
 — Вполне.
 Эллен взяла у монаха карты и начала тасовать колоду.
 Между тем на земле около костра разостлали плащ, и все уселись вокруг огня.
 — Снимите, — сказала Эллен, кладя карты на плащ.
 Брат Амбросио протянул было руку, но Красный Кедр с улыбкой остановил его.
 — Подождите, — сказал он, — это ваши карты, а я знаю ваше умение играть. Позвольте, это сделаю я.
 — Как вам угодно, — отвечал монах с недовольной гримасой.
 Скваттер снял. Эллен начала сдавать карты.
 Было что-то поразительное в этом зрелище.
 Тяжело дыша, с нахмуренными бровями и побледневшими лицами, авантюристы лихорадочно следили за приходящими к ним картами, изредка вытирая пот со лба.
 Пиковый туз все не открывался, а между тем у Эллен оставалось на руках не более десяти карт.
 — О-о-х! — произнес монах. — Как долго!
 — Подождите, — отвечал Красный Кедр, может быть, вам покажется сейчас, что карты кончились слишком скоро.
 — У меня пиковый туз, — произнес глухо Натан.
 Действительно, пиковый туз пришел к нему.
 Остальные вздохнули с облегчением.
 — Что же, — сказал монах, хлопнув Натана по плечу, — поздравляю вас, мой друг, на вашу долю выпало высокое предназначение.
 — Не хотите ли, чтобы я вам уступил эту честь, — злобно ответил Натан.
 — Нет, я не хочу отнимать у вас чести спасти нас, — с пафосом возразил монах.
 Натан смерил монаха презрительным взглядом, пожал плечами и повернулся к нему спиной.
 Тем временем брат Амбросио собрал карты и с видимым удовольствием засунул их обратно за голенище сапога.
 — Как знать, — сказал он, — они еще могут пригодиться, ведь мы не знаем, в какие еще обстоятельства поставит нас случай.
 После этого философского умозаключения монах, совсем повеселевший от мысли, что ему не придется жертвовать собой ради спутников, спокойно уселся около огня.
 Красный Кедр, между тем, положил несколько кусков лани на угли, чтобы его спутники могли поесть и набраться сил для предстоящих им трудов.
 Как часто случается в подобных обстоятельствах, ужин прошел в молчании. Каждый торопливо поглощал пищу, погруженный в свои размышления.
 Было уже около пяти часов утра, и небо начало местами алеть, что предвещало близкий восход солнца.
 Красный Кедр встал, и все последовали его примеру.
 — Ну, мой мальчик, — сказал он, обращаясь к Натану, — ты готов? Уже пора.
 — Я отправлюсь, если вам угодно, — решительно отвечал молодой человек. -Я только жду от вас последних наставлений, чтобы знать, в какую сторону мне идти и где я с вами встречусь, если, что маловероятно, я доберусь цел и невредим.
 — Наставления мои будут краткими, мой мальчик. Ты должен направиться к северо-западу, это самая короткая дорога, чтобы выбраться из этих проклятых гор. Если тебе удастся добраться до большой дороги, то ты спасен. Оттуда ты уже легко достигнешь пещеры наших прежних товарищей, в которой и будешь нас ждать. В особенности советую тебе путать следы — мы имеем дело с очень опытными врагами и слишком явственные следы возбудят в них подозрения, а тогда все пропало. Ты ведь меня понимаешь, не правда ли?
 — Прекрасно понимаю.
 — Впрочем, я полагаюсь на тебя. Ты слишком хорошо знаешь прерию, чтобы поступить легкомысленно. У тебя хорошее ружье, порох и пули. Итак, счастливого пути, мой мальчик! Не забывай только, что ты должен заманить за собой врагов.
 — Будьте спокойны, — резко отвечал Натан, — я ведь не дурак.
 — Это верно. Возьми с собой кусок мяса и иди!
 — Прощайте, и ну вас ко всем чертям, но только берегите сестру, а до вас мне очень мало дела.
 — Хорошо, хорошо, — отвечал скваттер, — мы сделаем все, чтобы спасти твою сестру. Не беспокойся о ней, мой мальчик. Ну, ступай.
 Натан обнял Эллен, которая крепко пожала ему руку, утирая слезы.
 — Не плачь, Эллен, — сказал он сурово, — жизнь мужчины не стоит ничего, а потому не печалься обо мне.
 Сказав это, молодой человек взял большой кусок мяса, положил его в холщовую сумку, закинул ее за плечо и удалился большими шагами, ни разу не обернувшись. Через пять минут он скрылся в чаще леса.
 — Бедный брат, — прошептала Эллен, — он идет на верную смерть.
 — Что же, — отвечал Красный Кедр, пожав плечами, — мы все идем туда же, и каждый шаг приближает нас к смерти. Разве мы знаем, чья участь будет лучше? Подумаем о себе, дети мои. Наше положение тоже не особенно хорошо, предупреждаю вас, и нам придется употребить всю нашу хитрость и ловкость, чтобы выбраться отсюда. Эллен, — продолжал он более ласковым голосом, — чувствуешь ли ты в себе достаточно сил, чтобы следовать за нами?
 — Не беспокойтесь обо мне, отец, — отвечала она, — где пройдете вы, там пройду и я. Вы знаете, что я с детства привыкла к прерии.
 — Это так, — произнес Красный Кедр в задумчивости, — но с тем способом передвижения, который мы теперь вынуждены избрать, тебе, вероятно, предстоит познакомиться впервые.
 — Что хотите вы сказать этим? Путешествовать можно пешком или на лошади, или в лодке. Каждым из этих трех способов мы пользовались уже много раз.
 — Ты права, но теперь мы вынуждены путешествовать совсем иначе. У нас нет ни лошадей, ни реки, а на земле нас преследуют враги.
 — Следовательно, — с усмешкой произнес монах, — мы поступим, как птицы, и полетим по воздуху.
 Красный Кедр серьезно посмотрел на него.
 — Вы почти отгадали, — сказал он.
 — Что? — воскликнул монах. — Вы шутите, Красный Кедр? Неужели вы сочли настоящее время подходящим для шуток?
 — Я от природы не склонен шутить, — холодно отвечал скваттер, — а теперь — в особенности. Мы не полетим, как птицы, ибо у нас нет крыльев, но тем не менее мы проложим себе путь по воздуху и вот каким образом. Посмотрите вокруг себя. Направо и налево по склонам гор тянется бесконечный дремучий лес, в котором скрываются наши враги. Они медленно движутся вперед, уткнувшись носом в землю, чтобы случайно не пропустить наши следы.
 — Что же дальше? — спросил монах.
 — В то время, как они ищут наши следы на земле, мы, как змеи, проскользнем у них между рук, перебираясь с дерева на дерево, с ветки на ветку, на высоте сотни футов над ними, причем они и не догадаются посмотреть вверх, а если и догадаются, то без всякой для себя пользы, ибо листва слишком густа, чтобы нас можно было увидеть. Это единственное, что мы можем сделать в надежде на спасение. Хватит ли у вас мужества решиться на это?
 На миг воцарилось молчание. Наконец монах схватил руку скваттера и крепко пожал ее.
 — Canarios! — воскликнул он с уважением. — Вы великий человек, compadre. Простите, что я сомневался в вас.
 — Итак, вы согласны?
 — Конечно. И клянусь вам, что буду перепрыгивать с ветки на ветку не хуже любой белки!




 ГЛАВА XXVI. Натан


 Cкрывшись от взоров своих товарищей, Натан тотчас же остановился.
 Он был далеко не так спокоен и уверен, каким старался казаться.
 Оставшись один, вдали от взоров тех, кто мог над ним посмеяться, он дал волю своему неудовольствию и проклинал случай, поставивший его в такое затруднительное и опасное положение.
 Натан, как мы, кажется, уже говорили, был человеком богатырского телосложения и обладавшим необыкновенной энергией и свирепостью. Привыкнув с самого раннего детства к тяжелым условиям жизни в прерии и к ее кровавым трагедиям, он был вовсе не из тех людей, которые с легкостью поддаются унынию и отчаянию. Безжалостный как к самому себе, так и к другим, он всегда ясно представлял себе все последствия опасного положения, в которое ему нередко приходилось попадать, и в случае неудачи готов был сражаться до последней капли крови, защищая свою жизнь.
 В настоящее время его беспокоило не положение, в котором он находился, — сотни раз, скитаясь по прерии, он бывал окружен опасностями, но до сих пор, если он и рисковал своей жизнью, то ради цели, хорошо ему известной и с расчетом на близкую или отдаленную выгоду. Теперь же ему приходилось повиноваться незнакомой ему воле, ради неизвестных целей и без всякой для себя выгоды.
 Поэтому он злился на своего отца, на брата Амбросио и на самого себя за то, что попался в западню, из которой не знал, как выбраться.
 Последний совет Красного Кедра был совершенно излишним. Натан и не думал оставлять свои следы у всех на виду — напротив, он всячески старался скрыть их.
 По зрелому размышлению он пришел к следующему заключению:
 — Тем хуже для них. Каждый за себя! Если я лишусь головы, то они не возвратят мне ее. Поэтому я буду защищать ее, насколько это представляется возможным. Пусть они делают что угодно, а я постараюсь выпутаться сам.
 Произнеся эти слова вслух, по привычке людей, привыкших к одиночеству, Натан сделал то знаменитое движение плечами, которое на всех языках означает: будь, что будет! Затем он тщательно осмотрел дуло и курок своего ружья и отправился в путь.
 Европейцы, привыкшие к ограниченным пространствам Старого Света, к мощеным дорогам, окаймленным веселыми домиками, — к дорогам, по которым постоянно происходит движение, не могут даже приблизительно представить себе положения одинокого путника, очутившегося среди бескрайних прерий Дикого Запада, чувствующего, что за ним наблюдают невидимые взоры, и знающего, что его выслеживают, словно дикого зверя.
 Как бы ни был храбр человек, как бы ни привык он к полной приключений жизни в прерии, но когда он бросает вокруг себя вопрошающий взор и чувствует себя мельчайшей песчинкой посреди беспредельного пространства, то невольно вздрагивает и осознает, что очень слаб.
 В прерии очень часто случается, что человек, желающий направиться к северу, должен идти на юг и при этом остерегаться, чтобы не зашелестели листья под его ногами, чтобы не треснула ветка, преграждающая ему путь, а в особенности — чтобы под его ногами не захрустел песок или мелкий камень.
 Все звуки прерии хорошо известны и понятны краснокожим. Прислушавшись несколько секунд к отдаленному звуку шагов, они скажут вам, движется ли это лошадь, медведь, лось, бизон или антилопа. Камень, скатившийся в овраг, выдает им присутствие бродяги.
 Несколько капель воды на берегу брода говорят им, что здесь прошли путешественники.
 Люди, живущие в этих местах, где материальная жизнь есть все, развивают некоторые свои органы чувств до невероятного совершенства, в особенности же зрение и слух. Если же к этому присоединить невероятную ловкость, замечательное мужество и иногда просто поразительную крепость мускулов, то станет понятным, какими опасными противниками являются жители прерии.
 Натан в своем развитии недалеко ушел от краснокожих. Только изредка, и то всего на несколько дней, останавливался он в некоторых городах Соединенных Штатов. Поэтому он знал о жизни только то, чему научился в прерии. К несчастью, он не имел другого наставника, кроме своего отца, и вследствие этого усвоил себе его взгляды, что было хуже всего. Натан никого не любил, ни во что не верил и ничего не уважал. Один только человек имел на него некоторое влияние, Эллен, но в настоящую минуту ее не было около него.
 Молодой человек прошел уже довольно большое расстояние, не заметив ничего подозрительного.
 Тем не менее он продолжал соблюдать осторожность.
 Держа ружье наготове, наклонившись вперед и прислушиваясь к малейшему шуму, он медленно продвигался вперед, пытливо озираясь по сторонам, и чем дальше он шел, тем мысли его становились все мрачнее.
 Причина этому была очень проста: он знал, что его окружают неумолимые враги, которые следят за ним, используя многочисленных шпионов, хотя, казалось, ничто не нарушало спокойствия прерии.
 Но это спокойствие и эта тишина были слишком глубоки, чтобы быть естественными, и Натан отлично понимал это.
 — Гм! — пробормотал он. — Скоро все разъяснится. Черт бы побрал этих негодяев краснокожих, которые не подают признаков жизни! Я иду наудачу, сам не зная куда, и убежден, что попаду в какую-нибудь ловушку, из которой нельзя выпутаться.
 Натан продолжал свой путь приблизительно до десяти часов утра. Наконец, почувствовав голод и утомление, он решил ненадолго остановиться, чтобы поесть и отдохнуть.
 Машинально посмотрев вокруг, чтобы выбрать удобное место для отдыха, он вдруг поспешно спрятался за ствол дерева.
 Причиной этому было то, что всего ярдах в пятидесяти от себя он увидел индейца, спокойно сидящего на земле и занятого едой.
 Когда первое изумление прошло, Натан начал внимательно разглядывать дикаря.
 Это был человек лет тридцати, без боевых узоров на лице и теле, а на голове его колыхалось совиное перо, воткнутое в густые волосы.
 Сын скваттера долго смотрел на него, не зная, что ему предпринять. Наконец он вскинул ружье на плечо, вышел из своего укрытия и большими шагами подошел к индейцу.
 Тот, вероятно, давно заметил его, но, по-видимому, ничуть не беспокоился и продолжал невозмутимо есть.
 Подойдя к индейцу шагов на десять, американец остановился.
 — Приветствую моего брата, — сказал он громким голосом и, демонстрируя мирный характер своих намерений, распахнул свой плащ, — пусть Владыка Жизни дарует ему удачную охоту.
 — Благодарю моего бледнолицего брата, — отвечал индеец, подняв голову. — У меня для него найдется две горсти пеммикана, а у моего костра достаточно места.
 Натан подошел и уселся около своего нового приятеля, который по-братски поделился с ним своей трапезой, но, следуя индейскому обычаю, не задал ему ни одного вопроса.
 Кончив есть, индеец закурил свою трубку, что не замедлил сделать и Натан.
 Так сидели они довольно долго, молча выпуская клубы дыма. Выкурив трубку, индеец вытряхнул из нее золу и спрятал ее за пояс, а затем уткнулся в колени локтями, опустил голову на руки и погрузился в размышления.
 Выкурив одну трубку, Натан закурил вторую и обратился к индейцу.
 — Мой брат вождь? — спросил он.
 Индеец поднял голову.
 — Нет, — отвечал он с снисходительной улыбкой, — я врач.
 Натан почтительно поклонился.
 — Кроме того, я шаман, — продолжал индеец.
 — Мой брат очень мудр, его сила распространяется над всей землей.
 Индеец снова снисходительно улыбнулся и, указывая на легкую палочку, украшенную пестрыми перьями, которая была у него в руке, сказал:
 — Этот мульбаш — более страшное оружие, чем огненный гром бледнолицых, он заставляет всех уважать и бояться меня.
 Мрачная улыбка на мгновение искривила губы американца.
 — Мой брат возвращается к своему племени? — спросил он.
 — Нет, — отвечал индеец, покачав головой, — меня ждут в селении апачей-бизонов, которые нуждаются в моих предсказаниях, чтобы предпринять большой поход. Поэтому мой брат простит мне, что я его покину — меня ждут в селении сегодня вечером.
 — Я пойду с моим братом, если он позволит, — сказал Натан, — так как мне надо идти в ту же сторону.
 — Я с радостью принимаю предложение моего бледнолицего брата. Что ж, идем.
 — Идем, — сказал американец.
 Встав и оправив свою одежду, индеец нагнулся, чтобы поднять небольшой мешок, составляющий весь его багаж.
 Этим моментом воспользовался Натан. Он мгновенно выхватил из-за пояса мачете и вонзил его по самую рукоятку между плеч индейца, который только слабо вскрикнул и распростерся на земле мертвый.
 Американец хладнокровно вытащил нож из ужасной раны, вытер его о траву и снова засунул за пояс.
 — Гм! — произнес он с усмешкой. — Неважный, должно быть, был шаман, если не мог этого предвидеть. Посмотрим, не окажусь ли я лучшим колдуном.
 Пока он разговаривал с краснокожим, которого сначала вовсе не собирался убивать, а, напротив, обществом которого хотел воспользоваться для собственной безопасности, у него внезапно возникла одна мысль.
 Эта мысль, которая может показаться очень странной, особенно понравилась ему потому, что для приведения ее в исполнение необходима была большая смелость.
 Он задумал нарядиться шаманом и выдать себя за такового между краснокожими.
 Давно знакомый с нравами и обычаями индейцев, Натан нисколько не сомневался в том, что в совершенстве разыграет эту трудную роль.
 Убедившись, что его жертва не подает признаков жизни, он снял с убитого одежду и надел ее на себя, скинув предварительно свою.
 Затем он порылся в мешке шамана и, достав оттуда маленькое зеркало, раковины с краской и маленькие деревянные палочки, выкрасил себе лицо в медно-красный цвет и разрисовал его теми же причудливыми узорами, какими было раскрашено лицо убитого. После этого он связал в пучок свои волосы и воткнул в них совиное перо. Переодеванье теперь можно было считать вполне законченным.
 — Теперь надо убрать эту падаль, — сказал он и, схватив труп индейца, сбросил его в ближайшую пропасть.
 После этого он уложил в мешок свою одежду, закинул его на ствол ружья, перебросил оружие за спину, и, взяв в руки палочку убитого, весело пустился в путь.




 ГЛАВА XXVII. След в воздухе


 Путешественники, не видавшие лесов Нового Света, не могут себе представить, что это такое.
 Леса эти настолько густы, что на расстоянии тридцати шагов не видно ничего, кроме сплошной стены деревьев. Сами деревья обвиты лианами, которые по ветвям переходят с одного дерева на другое.
 Внизу растет густая трава, достигающая иногда пяти — шести футов высоты.
 Поэтому предложение Красного Кедра путешествовать по деревьям не заключало в себе ничего странного, тем более что оно было сделано людям, которые, вероятно, сами уже на раз совершали таким образом путешествия.
 Но что представлялось очень простым и легким для бывалых бандитов, было крайне затруднительно и почти невозможно для такой девушки, как Эллен, так как, несмотря на всю свою силу и ловкость, она не могла бы сделать и шага, не рискуя повиснуть в воздухе, зацепившись платьем за ветку. Надо было придумать средство, чтобы устранить столь неприятное неудобство одежды молодой девушки.
 Все трое мужчин думали уже об этом целый час, но ничего не могли придумать.
 Эллен сама вывела их наконец из затруднения.
 — Что же, — спросила она у отца, — чего мы ждем? Разве вы не сказали сами, что мы не можем терять ни минуты?
 Красный Кедр покачал головой.
 — Да, я сказал это, — произнес он, — действительно, каждая минута стоит нам целого дня.
 — В таком случае, идемте же!
 — Этого нельзя сделать, дитя мое, пока я не найду того, что ищу.
 — Что же вы ищите, отец мой? Скажите мне, я помогу вам искать, и вдвоем мы, может быть, найдем скорее.
 — В самом деле, — произнес Красный Кедр, — к чему же я буду скрывать от тебя то, что касается тебя не меньше, чем нас?
 — В чем же дело, отец?
 — Дело в том, что ты в своем платье никоим образом не сможешь перепрыгивать с ветки на ветку вслед за нами.
 — Это-то и затрудняет вас?
 — Конечно, это, а не что-нибудь другое.
 — Напрасно вы не сказали мне этого раньше, я бы устранила это препятствие и мы были бы уже в пути.
 — В самом деле? — воскликнул скваттер радостно.
 — Сейчас вы сами увидите.
 С этими словами молодая девушка встала и углубилась в чащу.
 Через десять минут она возвратилась. Платье ее было так подобрано и приколото, что оставляло ей полную свободу движений. В то же время оно не развевалось и не могло цепляться за сучья.
 — Вот я и готова! — воскликнула она весело. — Хорошо так?
 — Превосходно.
 — Значит, теперь мы можем отправиться в путь?
 — Сию же минуту и отправимся.
 Красный Кедр сделал тогда последние приготовления к отправлению. Приготовления эти были невелики и сводились к тому, чтобы по возможности уничтожить следы их стоянки.
 Гораздо труднее было устроить так, чтобы ни Единорог, ни Сын Крови, ни Валентин не могли узнать, в какую сторону направились беглецы.
 С этой целью Красный Кедр взял Эллен к себе на плечи и, приказав Сеттеру и брату Амбросио следовать за ним гуськом, почти целый час шел по той дороге, по которой удалился Натан. Затем они пошли обратно, но на этот раз пятясь задом, причем не старались особенно уничтожать свои следы, хотя в то же время и не оставляли их совершенно незамаскированными.
 После двух часов столь утомительной ходьбы, во время которой не было произнесено ни одного слова, они достигли небольшой гранитной площадки, на которой можно было остановиться на несколько минут для отдыха, не опасаясь оставить здесь следы, так как камень был слишком тверд.
 — Уф! Как я рад, что можно немного отдохнуть! — воскликнул брат Амбросио.
 — Вы уже устали, senor padre, — насмешливо произнес Красный Кедр, — не слишком ли рано? Подождите немного, самое трудное еще предстоит впереди.
 — Не думаю, чтобы дальше было труднее, иначе я предпочитаю отказаться идти с вами.
 — Что же, если вы предпочитаете подарить свой скальп команчам, то нет ничего проще, — сказал Красный Кедр, — вам стоит только остаться здесь, и, будьте уверены, они не замедлят явиться за вами.
 — Caspita! Я лучше соглашусь, чтобы меня изжарили на медленном огне, чем попасться в руки этих проклятых язычников.
 — Хорошо, хорошо, — сказал Красный Кедр, — кто знает, что еще ожидает нас впереди, какая судьба? Не будем говорить об этом, а лучше слушайте, что я вам скажу.
 — Вполне согласен с вами. Но что же такое вы хотите сообщить нам?
 — Я полагаю, что благодаря только что проделанному нами маневру нам так хорошо удалось замаскировать наши следы, что сам черт не узнает, в какую сторону мы направились. Первая часть нашей задачи выполнена, таким образом, успешно. Теперь надо только быть осторожными и особенно не торопиться. Я привел вас сюда потому, что, как вы видите, у края этой платформы начинается девственный лес. Самое трудное — это взобраться на первое дерево, не оставив следов. Дальше дело только в ловкости. А теперь я хочу действовать по-своему и ручаюсь вам, что вы не будете раскаиваться.
 — Вполне уверен в этом. Что касается меня, то я предоставляю вам полную свободу действий.
 — Прекрасно. Вот что я думаю сделать. Видите вы вон ту огромную ветвь, которая простирается над этой глыбой на высоте футов тридцати?
 — Видим. Что же дальше?
 — При помощи лассо я зацеплю ее конец, и мы общими усилиями нагнем ее до земли и так будем ее держать пригнутой, пока Эллен не доберется по ней до ствола. Затем пройдете вы, за вами — Сеттер, и, наконец, я сам. Таким образом, мы все взберемся на дерево, не оставив никаких следов на коре, покрывающей его ствол.
 — Ваша мысль кажется мне превосходной, и я вполне ее одобряю. Мы все трое, то есть Эллен, Сеттер и я, легко взберемся этим путем, но я хотел бы знать, как поступите вы? Что вы будете делать, когда мы будем уже наверху и некому будет держать эту ветвь?
 Красный Кедр рассмеялся.
 — Пусть это вас не беспокоит, senor padre, уж я-то сумею устроить все как нельзя лучше, — сказал он.
 Затем он снял с пояса лассо и закинул петлю на конец ветви.
 — Теперь помогите мне тянуть, — сказал он.
 Общими усилиями огромная ветвь была пригнута почти к самой земле, как и говорил Красный Кедр.
 — Ну, Эллен, взбирайся, — сказал он.
 Эллен ловко вскочила на ветку, пробежала по ней до ствола дерева и, по приказанию отца перейдя на следующие, более высокие ветви, скрылась в листве. За ней с таким же успехом последовали брат Амбросио и Сеттер.
 Оставшись один, Красный Кедр моментально обхватил ветвь руками и ногами, и она, никем более не удерживаемая, с головокружительной быстротой выпрямилась, подняв вместе с собой и Красного Кедра.
 У спутников Красного Кедра мороз пробежал по коже при виде этого маневра, а Эллен в страхе закрыла глаза.
 Когда она решилась открыть их, то увидела отца сидящим верхом на ветке и собирающим лассо.
 Затем скваттер спокойно встал и, прикрепив лассо к поясу, присоединился к своим спутникам.
 — Вот и готово, — сказал он, — теперь отправимся в путь.
 Повторяем, что план Красного Кедра путешествовать по деревьям, несмотря на всю его оригинальность, не представлял ничего ни опасного, ни трудного, ни неудобного.
 Благодаря бесконечным лианам, прихотливо извивавшимся вокруг них, путешественники без всякого труда переходили по ветвям с дерева на дерево, все время находясь на высоте не менее шестидесяти футов от поверхности земли.
 Так передвигались они целый день, лишь изредка останавливаясь на короткое время, чтобы немного отдохнуть.
 Почти не испытывая затруднений, перебрались они и через небольшую речку и должны были скоро достигнуть равнины.
 Было уже около пяти часов вечера. Длинные тени от деревьев стелились по земле. Снизу подымался густой туман и заволакивал окружающие предметы. Все предвещало близкое наступление ночи.
 Красный Кедр, как самый опытный, шел впереди и указывал своим спутникам дорогу.
 — Что же, compadre, — произнес наконец брат Амбросио, который едва плелся от усталости, — скоро ли мы остановимся? Предупреждаю вас, что я сейчас свалюсь от усталости. Я не могу идти дальше.
 Скваттер поспешно обернулся и зажал монаху рот своей рукой.
 — Молчите, — прошептал он, — если жизнь вам дорога.
 — Молчу, молчу, — пробормотал монах, — но что же случилось?
 Красный Кедр осторожно раздвинул ветви и знаком велел своим спутникам сделать то же самое.
 — Смотрите, — сказал он.
 Монах взглянул вниз и тотчас же, побледнев, откинулся назад с лицом, искаженным от ужаса.
 — О! — произнес он. — На этот раз мы погибли!
 Он споткнулся, и если бы не скваттер, который схватил его за руку, то, наверное, свалился бы вниз.
 — Что же делать? — прошептал он.
 — Ждать, — спокойно отвечал Красный Кедр, — в настоящее время в нашем положении еще нет ничего отчаянного. Мы видим их, но они нас не видят
 Брат Амбросио уныло покачал головой.
 — Вы привели нас к погибели, — с упреком сказал он.
 — Вы глупец, — отвечал Красный Кедр с презрением. — Разве я не рискую точно так же, как и вы? Разве я не предупреждал вас, что мы окружены неприятелем? Дайте мне действовать, повторяю вам.




 ГЛАВА XXVIII. Охота на гризли


 Новому Свету нет надобности завидовать Старому в отношении хищных зверей всяких пород.
 Семейство медведей в особенности достигло в Америке необычайного развития. Перед некоторыми их них кажутся ничтожными все хищные звери нашего материка.
 Мы говорим здесь о животном, одаренном чудовищной силой, слепой отвагой и беспредельной свирепостью, которое ученые называют ursus cinereus, а именно о гризли.
 Взрослый гризли достигает иногда трех метров росту, если встанет на задние лапы.
 Мех у него мягкий, очень густой и совершенно серый, только вокруг ушей слегка коричневатый.
 Морда этого зверя ужасна. Это самое свирепое и опасное животное из всех плотоядных Америки.
 Несмотря на свою неуклюжесть и кажущуюся тяжеловесность, гризли замечательно ловок и подвижен, и его особенно следует бояться, потому что отвага гризли происходит от сознания своей силы.
 Гризли нападает на всех животных, в особенности же на крупных жвачных: бизонов, быков, оленей и лосей.
 И вот с таким-то страшным зверем внезапно столкнулись лицом к лицу Валентин и его товарищи.
 Встреча была одной из самых неприятных.
 — Бой предстоит смертельный, — коротко сказал Валентин, — вы ведь знаете, что гризли никогда не отступает.
 — Что же нам делась? — спросил дон Мигель.
 — Посмотрим сначала, что он будет делать, — отвечал Валентин. — Очевидно, что он уж поел, иначе он не вернулся бы к своей норе. Вы знаете, что медведи редко выходят из берлоги. Если нам посчастливилось и этот медведь уже хорошо пообедал, то это будет для нас большим преимуществом.
 — Почему?
 — Очень просто, — со смехом отвечал Валентин. — Как и некоторые люди, которые питаются не в строго определенное время, медведи, принявшись за еду, едят до отвала и вследствие этого делаются тяжелыми и сонными, то есть утрачивают половину своих бойцовских качеств.
 — Гм! — заметил дон Мигель. — Мне кажется, что и оставшейся половины будет вполне достаточно.
 — Я согласен с этим. Однако он, кажется, решился на что-то.
 — Не дадим ему напасть первым!
 — О, не беспокойтесь, дон Мигель, я знаком с охотой на медведя. Этот мишка, очевидно, не ожидает того, что я ему готовлю.
 — Только не промахнитесь, иначе мы погибли, — заметил дон Мигель.
 — Знаю, знаю, будьте спокойны.
 Курумилла, между тем, как всегда не говоря ни слова, вырезал смолистую палку и спрятался в кусты всего в нескольких шагах от хищника.
 Медведь после минутного колебания, в течение которого он переводил свой горящий взгляд с одного охотника на другого, издал глухое ворчание и облизнулся красным как кровь языком.
 — Так, так, — произнес Валентин, — облизнись. Но только не рано ли облизываться, ведь ты еще нас не поймал.
 Медведь, точно задетый этими словами, целиком высунул из-за выступа свою чудовищную голову.
 — Я говорил вам, что он плотно поел, — заметил охотник. — Видите, как ему трудно шевелиться. Ну, лентяй, поворачивайся же! — продолжал он, обращаясь к зверю.
 — Будьте осторожны! — крикнул дон Мигель.
 — Он прыгнет на вас, — со страхом произнес дон Пабло.
 Действительно, медведь одним ловким прыжком вскочил на площадку и очутился всего шагах в двадцати от охотника.
 Валентин не шелохнулся, ни один мускул на его лице не дрогнул, он лишь стиснул зубы.
 Медведь, удивленный смелостью охотника, сделал шаг назад.
 Одно мгновение он оставался неподвижным, стоя с опущенной головой. Затем он начал рыть землю своими страшными когтями и тихо ворчать, словно ободряя себя.
 Потом он вдруг весь подобрался. В это самую секунду Курумилла зажег смолистую палку и по знаку Валентина выставил зажженный конец перед медведем.
 Животное, пораженное внезапным появлением огня, встало на задние лапы и, повернувшись к индейцу, протянуло было одну из передних к факелу, вероятно затем, чтобы загасить пламя.
 Валентин взвел курок, широко расставил ноги и, прицелившись, начал тихонько что-то насвистывать.
 Услышав свист, медведь остановился. Несколько секунд он стоял неподвижно, как бы соображая, откуда исходит этот странный звук.
 Охотник продолжал свистеть. Его друзья, затаив дыхание, не спускали с него глаз, готовые в любую минуту броситься на помощь.
 Валентин сохранял полное спокойствие, и медведь невольно начал поворачиваться на свист в его сторону.
 Курумилла с горящим факелом в руках внимательно следил за всеми движениями зверя.
 Наконец медведь повернулся к охотнику мордой и находился теперь так близко от него, что Валентин чувствовал его горячее дыхание.
 Человек и зверь пожирали друг друга взглядами. Прошла минута, показавшаяся зрителям вечностью.
 Вдруг медведь тряхнул головой, точно желая избавиться от чего-то назойливого, и с диким ревом бросился вперед.
 В то же мгновение раздался выстрел.
 Дон Мигель с сыном кинулись к своему другу.
 Валентин стоял, опустив ружье прикладом к земле и беспечно улыбаясь, а в двух шагах от него корчился в предсмертной агонии страшный зверь.
 Курумилла, наклонившись вперед, внимательно следил за движениями издыхающего чудовища.
 — Слава Богу! — радостно воскликнул дон Мигель. — Вы целы и невредимы!
 — А вы думали, что я подвергался большой опасности? — весело спросил охотник.
 — Еще бы! — с удивлением вскричал дон Мигель. — Я дрожал за вашу жизнь!
 — Не стоило труда, уверяю вас, — беспечно возразил Валентин, — серые медведи и я — старые знакомые. Спросите лучше Курумиллу, скольких уже мы таким образом уложили.
 — Но, — заметил дон Пабло, — гризли считается неуязвимым. Пули расплющиваются об его череп и без вреда скользят по его шкуре.
 — Это совершенно верно, но вы забываете, что есть одно место, в которое можно поразить медведя?
 — Да, я знаю, это глаз, но ведь почти невозможно попасть в глаз с первого выстрела. Для этого необходимо обладать, кроме чрезвычайной смелости и хладнокровия, удивительной меткостью.
 — Благодарю, — улыбаясь сказал Валентин, — теперь, когда наш враг уже безопасен, посмотрите, прошу вас, и скажите мне, куда я ему угодил.
 Оба мексиканца поспешили нагнуться к медведю. Он был мертв.
 Его огромная туша занимала пространство почти в десять квадратных ярдов.
 Пуля охотника попала ему в правый глаз.
 Мексиканцы вскрикнули от удивления.
 — Да, — произнес Валентин, отвечая на их мысли, — это был недурной выстрел.
 — Но посмотрите, мой друг, что за ужасные когти. Они почти в шесть дюймов длиной!
 — Да. Я припоминаю, как одного несчастного команча гризли ударил лапой по плечу и моментально раздробил его. Но не правда ли, это на редкость интересная и увлекательная охота? Для меня в ней есть что-то неотразимо притягивающее.
 — Для вас — может быть, — заметил дон Мигель, — вы так привыкли в прерии к опасностям, что не признаете их, но я должен признаться, что мы, жители городов, питаем к этим чудовищам непреодолимый страх.
 — Перестаньте, дон Мигель, ведь я сам видел, как вы не раз боролись одни на один с ягуарами.
 — Да, мой друг, и я опять готов на это, но ягуар — это вам все-таки не гризли.
 — Хорошо, хорошо, я не хочу спорить с вами. Помогите нашему другу зажарить заднюю ногу медведя, и, я уверен что когда вы ее попробуете, ваше мнение о серых медведях изменится к лучшему.
 Через некоторое время завтрак был готов. Охотники уселись вокруг костра и с удовольствием принялись за еду. Когда завтрак был окончен, все тотчас же приготовились продолжать путь.
 Валентин двинулся первым.
 Друзья последовали за ним.
 В это самое мгновение из-за гор во всем своем блеске показалось солнце.




 ГЛАВА XXIX. Признательность


 Как мы уже сказали, Валентин устроил мадам Гилуа в зимнем селении команчей.
 Индейцы с радостью приютили мать приемного сына их племени.
 В ее распоряжение была отдана самая лучшая хижина, и все старались уделять ей внимание и оказывать всевозможные услуги.
 В один ясный солнечный день она сидела у порога своей хижины и, глядя на детей, резвившихся невдалеке от нее и оглашавших воздух веселыми криками и смехом, думала о своем отсутствующем сыне.
 В это время к ней подошла жена Единорога, села рядом, взяла ее за руку и внимательно посмотрела на нее.
 — Моя мать чувствует себя лучше? — спросила она ласково.
 — Благодарю, дитя мое, — отвечала старушка, — я здорова и чувствую себя хорошо.
 — Тем лучше, — сказала Солнечный Луч с улыбкой, — ибо я могу сообщить моей матери хорошую весть.
 — Говори, дитя мое, — сказала та.
 — Бледнолицые — великие волшебники, — продолжала индианка, — они сообщают свои мысли через большие расстояния при помощи фигурок, начерченных на бересте, для них нет непреодолимых расстояний. Желает ли моя мать получить ожерелье, которое ей посылает сын?
 — Да, да, дорогое дитя! — с живостью воскликнула старушка. — Все, что приходит от сына, для меня всегда крайне драгоценно!
 Молодая индианка достала из-под подола своего платья кусок коры величиною с ладонь и передала его матери охотника.
 Старушка с любопытством взяла его. Не понимая, что значит этот подарок, она вертела в руках бересту, в то время как индианка внимательно следила за ней.
 Вдруг лицо мадам Гилуа осветилось радостью, и она громко вскрикнула. На внутренней стороне бересты она заметила несколько слов, нацарапанных острием кинжала.
 Вот что писал Валентин:
  Дорогая мать, не падайте духом, я здоров и невредим. До скорого свидания. 
  Любящий вас сын Валентин 
 Мать Валентина была вне себя от радости. Прочитав записку несколько раз, она обратилась к индианке.
 — Солнечный Луч любит меня? — спросила она.
 — Я люблю мою мать, — отвечала индианка с чувством, — ее сын спас мне жизнь.
 — Я хочу как можно скорее увидеть своего сына и обнять его.
 — Я помогу моей матери.
 — Как же мы устроим это?
 — Пусть моя мать будет спокойна. Я поговорю с Пауком, и через три дня мы отправимся в путь.
 Сказав это, индианка нежно обняла старушку и, ободрив ее еще раз, удалилась.
 Мать Валентина вернулась в свою хижину значительно повеселевшей. Уже давно не чувствовала она себя такой счастливой. Она забыла все свои страдания и думала только о предстоящей встрече с сыном.
 К вечеру второго дня индианка, до тех пор точно избегавшая встреч со старушкой, решительно подошла в ней.
 — Ну что? — спросила та.
 — Мы отправимся.
 — Когда?
 — Завтра с рассветом.
 — Паук обещал моей дочери?
 — Да, он обещал. Пусть моя мать будет готова.
 — Я готова хоть сейчас.
 На рассвете следующего дня, как было условленно накануне, мать Валентина и Солнечный Луч вместе с Пауком и двадцатью воинами отправились в путь, чтобы присоединиться к Единорогу.




 ГЛАВА XXX. Натан в роли шамана


 Паук был настоящим команчским воином, в полном смысле слова, то есть смелым, коварным, грубым и жестоким, но ему не были чужды известная вежливость и любезность, а потому он охотно согласился на просьбу Солнечного Луча отвезти ее с матерью Валентина к Единорогу.
 Кроме того, он, как и большинство его соплеменников, был многим обязан охотнику и рад был воспользоваться случаем сделать ему приятное.
 Если бы Паук отправился в дорогу только со своими двадцатью воинами, то он проехал бы весь путь за два дня. Но так как с ними были две женщины, из которых одна была уже пожилая, да еще и европейка, а следовательно, вовсе не привыкшая к жизни в прерии, то он понял, что ему надо путешествовать несколько медленнее обычного. Так он и поступил.
 Обе женщины сели на лошадей, причем для матери Валентина было устроено мягкое сиденье из нескольких звериных шкур. Воины на всякий случай окружили их, и отряд тронулся в путь.
 Они ехали так целый день. Вечером Паук отдал приказ остановиться на ночлег.
 Он первым слез с лошади и в несколько минут устроил для двух женщин шалаш из ветвей.
 Затем были разведены костры, воины приготовили ужин, а после ужина все, кроме караульных, улеглись спать.
 Но мать Валентина от нетерпения не могла заснуть всю ночь и просидела до утра, погруженная в размышления.
 С восходом солнца все снова отправились в путь.
 Этот день также прошел без всяких приключений, только Паук, ехавший несколько впереди других, заметил человеческие следы. Следы эти были свежими, глубокими, и по всем признакам принадлежали человеку молодому, сильному и привыкшему к длительной ходьбе.
 Паук присоединился к отряду, никому, впрочем, не сказав о сделанном им открытии.
 Вдруг Солнечный Луч, рядом с которой ехал Паук, дотронулась до его плеча, чтобы привлечь его внимание.
 — Посмотрите, воин, — сказала она, указывая рукой вперед и немного влево, — не видите ли вы там идущего человека?
 Паук рукой прикрыл глаза от солнца и внимательно посмотрел в ту сторону, куда указывала ему жена вождя.
 — Ну, что думает об этом мой брат? — спросила индианка.
 — Это мужчина, — отвечал он. — Отсюда кажется, что это индеец, но или я плохо вижу, или сильно ошибаюсь.
 — Почему?
 — Слушайте. Вы жена главного вождя нашего племени, и поэтому я могу сказать вам это. Тут что-то странное. Несколько минут тому назад я открыл следы. Судя по их направлению, они принадлежат этому человеку, тем более что они совсем свежие.
 — Что же дальше?
 — Между тем это следы вовсе не краснокожего, а бледнолицего.
 — Это странно, — прошептала молодая женщина, ставшая серьезной. — Но уверены ли вы в этом?
 Паук презрительно усмехнулся.
 — Паук — воин, — произнес он. — То, что я увидел, обнаружил бы и восьмилетний ребенок. Следы вывернуты наружу и большой палец отделен от других, а между тем у нас, индейцев, все наоборот. Теперь я спрашиваю мою сестру, мог ли я ошибиться?
 — Это верно, — прошептала она.
 — Обратите на него внимание, — продолжал Паук, — теперь он виден лучше. Он старается спрятаться, предполагая, что мы его еще не заметили. Вот он остановился, задумался, боится, чтобы его движения не показались нам подозрительными. Смотрите, теперь он тел на землю и ожидает нас.
 — Будем осторожны, — сказала Солнечный Луч.
 — Я и так осторожен, — возразил Паук и довольно мрачно улыбнулся.
 Чем ближе команчи подъезжали к одинокому путнику, тем сильнее убеждались в том, что это индеец.
 Наконец они были уже в нескольких шагах от него, и тогда все сомнения рассеялись. Это был, по-видимому, один из тех многочисленных шаманов, которые бродят по прериям, переходя от одного племени у другому, и занимаются врачеванием и заклинаниями.
 На самом деле этот шаман был не кто иной, как Натан, которого читатели, конечно, давно узнали.
 Предательски умертвив повстречавшегося ему индейского шамана и нарядившись в его одеянье, Натан торопился пройти через неприятельскую линию, почти уверенный, что его не узнают.
 Поняв, что всадники его заметили, он решил подождать их, и когда они приблизились, он заговорил первым.
 — Приветствую моих братьев, — сказал он тем гортанным голосом, которым говорят индейцы. — Сам Владыка Жизни привел их сюда, и я постараюсь сделать для них все, что могу.
 — Благодарю, — отвечал Паук, бросив на него пытливый взгляд. — Мы принимаем предложение моего брата и остановимся здесь на ночлег.
 Затем он отдал своим воинам приказание остановиться, а сам, как и накануне, построил для женщин шалаш, в который они тотчас же удалились. Когда они проходили мимо шамана, то он бросил на них такой взгляд, что они обе невольно вздрогнули.
 После ужина Паук закурил трубку и сел около шамана. Ему хотелось рассеять свои сомнения, так как он продолжал испытывать к этому человеку невольное подозрение, в происхождении которого не мог дать себе отчета.
 Натан также закурил трубку и, пуская густые клубы дыма, внимательно следил за всеми движениями индейца.
 — Мой отец путешествует? — спросил Паук.
 — Да, — коротко отвечал мнимый шаман. — Мой сын принадлежит к могущественному племени команчей? — спросил, в свою очередь, Натан.
 — Да, я действительно команчский воин.
 — Мой сын вышел на охоту?
 — Нет, — возразил индеец, — я иду к великому вождю нашего племени, который теперь вышел на тропу войны.
 — К чьему же роду принадлежит мой сын?
 — К роду Единорога.
 Натан в глубине души содрогнулся, хотя лицо оставалось вполне равнодушным.
 — О-о-а! — произнес он. — Единорог — великий вождь, его слава гремит по всей земле. Ни один воин не посмеет бороться против него!
 — Мой отец знает его?
 — До сих пор я еще не имел этой чести, хотя много раз желал с ним познакомиться. Я еще ни разу не встречался с этим знаменитым воином.
 — В таком случае, — сказал Паук, — я уверен, что мой отец не откажется посетить с нами лагерь Единорога.
 Натан сделал гримасу, но, поняв, что если он откажется, то возбудит к себе подозрение, поспешил согласиться.
 — Я отправлюсь с вами в лагерь Единорога, — сказал он.
 Они проговорили еще несколько минут. Затем Паук распростился с мнимым шаманом и, как и в предшествующую ночь, улегся перед входом в шалаш, в котором ночевали женщины.
 Оставшись один у костра, Натан внимательно осмотрелся.
 Караульные, опершись на свои ружья, стояли неподвижно, подобно бронзовым статуям.
 Бежать было невозможно.
 Американец с сожалением вздохнул, завернулся в шкуру бизона и улегся на земле, прошептав вполголоса:
 — Завтра будет видно. Раз мне удалось обмануть этого краснокожего, то почему же мне не удастся обмануть и других?
 С этой надеждой он заснул.




 ГЛАВА XXXI. Белая Газель


 Ночь прошла спокойно. На рассвете все проснулись почти одновременно и приготовились немедленно продолжать путь.
 До лагеря Единорога оставалось всего несколько миль, и путники без всяких приключений скоро его достигли.
 Караульные, разбросанные вокруг лагеря, успели уже сообщить вождю о прибытии подкрепления, и он ожидал вновь прибывших, стоя со скрещенными руками перед своим вигвамом.
 Единорог быстрым взором окинул отряд и тотчас же заметил в числе прибывших двух женщин и незнакомого ему шамана. Но он ничем не выдал своего удивления и стал дожидаться, чтобы Паук сам объяснил ему все.
 Паук, между тем, соскочил с коня, бросил поводья стоявшему рядом воину и, скрестив руки на груди, низко поклонился вождю.
 Затем он произнес:
 — Паук исполнил данное ему поручение и постарался возвратиться как можно скорее.
 — Паук — опытный воин, — отвечал Единорог, — я вполне доверяю ему. Привел ли он мне столько воинов, сколько я просил?
 — Вожди собирались у огня совета и выслушали слова Паука. Вот двадцать молодых воинов, горящих желанием последовать на войну за таким славным вождем, как мой отец.
 Единорог с гордостью улыбнулся, но сейчас же продолжал с обычной суровостью:
 — Я только что слышал сладкое пение соловья. Ошибся я или он действительно устроил себе гнездо среди этих деревьев?
 — Мой отец ошибся. Он слышал не пение соловья, но до него долетел голос подруги его сердца, — нежно прошептала Солнечный Луч, робко выступив вперед.
 Вождь посмотрел на свою жену нежным, но строгим взглядом.
 — Душа моей жизни, — сказал он, — зачем ты покинула селенье? Разве твое место среди воинов? Разве жена вождя имеет право без его разрешения отправляться в поход?
 Молодая женщина опустила ресницы, на которых засверкали слезы.
 — Единорог суров со своей женой, — печально отвечала она. — Зима быстро надвигается, высокие деревья уже обнажились, снег падает хлопьями, и Солнечный Луч беспокоится, оставаясь одна в хижине. Уже много месяцев прошло с тех пор, как вождь покинул свою жену, и она захотела увидеть того, кого любит.
 — Солнечный Луч — жена вождя, ее сердце твердо. Много раз была она в разлуке с Единорогом и всегда безропотно ожидала его возвращения. Почему же теперь она поступила иначе?
 Молодая женщина взяла за руку мать Валентина.
 — Мать Кутонепи хотела увидеть своего сына, — ответила она просто.
 Лицо Единорога просветлело, и его голос смягчился.
 — Единорог рад прибытию матери своего брата в лагерь, — сказал он, склоняясь перед старушкой.
 — Разве мой сын не с вами? — спросила та тревожно.
 — Нет, но пусть моя мать будет спокойна. Если она желает, то увидит его через два дня.
 — Благодарю вас, вождь.
 — Я отправлю воина известить Кутонепи о прибытии к нам его матери.
 — Я могу отправиться, — сказал Паук.
 — Хорошо, я согласен. Пусть теперь моя мать войдет в мою хижину, ей необходимо отдохнуть.
 Обе женщины удалились.
 Единорог остался вдвоем с мнимым шаманом.
 Оба внимательно смотрели друг на друга.
 — О-о-а! — произнес наконец вождь. — Какой счастливый случай привел моего отца в наш лагерь?
 — Посланники Владыки Жизни идут туда, куда он их посылает, — уклончиво отвечал Натан.
 — Это верно, — произнес вождь. — Чего же желает мой отец?
 — Гостеприимства на эту ночь.
 — Гостеприимство оказывается в прерии даже врагу. Неужели мой отец так мало знаком с обычаями прерий? — возразил вождь, бросив на собеседника подозрительный взгляд.
 Натан прикусил губу.
 — Мой брат неправильно понял мои слова, — сказал он.
 — Хорошо, — произнес Единорог внушительно, — мой отец может провести у нас ночь. Гость — лицо священное для команчей, но предатели бывают строго наказаны, если их обнаруживают. Мой отец может удалиться.
 Натан в душе содрогнулся от этих слов, но постарался сохранить спокойный вид.
 — Благодарю, — произнес он, кланяясь.
 Единорог возвратил ему поклон и повернулся к нему спиной.
 — Гм! — пробормотал американец. — Я, кажется, напрасно рискнул явиться к этим дьяволам. Змеиные глаза этого проклятого вождя точно читают мои мысли. Надо быть осторожнее.
 Размышляя таким образом, Натан медленно удалился, высоко подняв голову и делая вид, что очень доволен встречей с Единорогом.
 В эту минуту в лагерь во весь опор примчался всадник. Он проскакал всего в каких-то двух шагах от Натана, и взгляды их встретились.
 Натан вздрогнул.
 «Если она меня узнала, то я погиб», — подумал он.
 Всадником этим оказалась не кто иная, как Белая Газель. Отвечая на приветствия встречных команчей, она направилась к вигваму Единорога.
 «Я попал в пасть к волку, — продолжал про себя Натан. — Белая Газель слишком хорошо меня знает. Постараюсь выбраться отсюда, если только еще не поздно».
 Размышляя таким образом, он, не останавливаясь, продолжал идти вперед, отвечая на поклоны встречных воинов.
 Так он беспрепятственно дошел до конца лагеря. Он не решился ни разу оглянуться, но его тонкий слух не уловил ни одного подозрительного звука.
 — Я ошибся, — прошептал он, — она не узнала меня. Я хорошо замаскировался, и лучше, пожалуй, остаться… Нет, все-таки здесь оставаться небезопасно.
 Решив таким образом, он сделал шаг, чтобы выйти за пределы лагеря. В ту же минуту чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо.
 Он поспешно обернулся и увидел перед собой Паука.
 — Куда идет мой отец? — спросил индейский воин. — Мой отец, вероятно, ошибся.
 — Почему? — удивился Натан, стараясь сохранить хладнокровие.
 — Лагерь кончается здесь.
 — Ну и что же из этого?
 — Разве мой отец не просил у вождя гостеприимства?
 — Да, конечно, просил.
 — Куда же он идет?
 — Я иду в лес собирать некоторые растения, которые мне нужны для приготовления лекарств.
 — О-о-а! — возразил индеец. — Если вы скажете это вождю, то он, несомненно, позволит вам идти.
 — Разве я пленник?
 — Нет. Но вождь отдал приказ, чтобы никто без разрешения не выходил из лагеря, а так как для моего отца не было сделано исключения, то и он должен подчиниться этому приказу.
 — Хорошо. Я останусь, но буду помнить, каково гостеприимство у команчей.
 — Мой отец неправ, и честь племени требует, чтобы это дело разрешилось немедленно. Пусть мой отец следует за мной к нашему вождю.
 Натан почувствовал ловушку. Предложение Паука было ему очень не по вкусу, но делать было нечего, и он вынужден был согласиться.
 — Пойдем, — сказал он индейцу, и они вместе направились обратно к вигваму вождя.
 Единорог сидел перед своим вигвамом, окруженный старейшинами племени. Около него, опираясь на ружье, стояла Белая Газель.
 Когда мнимый шаман появился перед этим собранием, то никто из индейцев и виду не подал, что им известно, кто он такой.
 Американец окинул их пытливым взором.
 — Я попался, — пробормотал он, — они что-то слишком уж спокойны.
 Тем не менее он уверенно остановился перед ними, скрестил руки на груди и ждал.
 Тогда Белая Газель подняла голову, в упор посмотрела на него и сказала:
 — Натан, вожди просят, чтобы вы продемонстрировали одно из тех чудес, которые умеют совершать их шаманы.
 Взоры всех с любопытством обратились на американца. Все ждали его ответа, чтобы судить, трус он или нет. Натан это понял, пренебрежительно пожал плечами и сказал с презрением:
 — Команчи — собаки и старые бабы, а охотники нашего племени гонят их ударами бичей. Они считают себя такими хитрыми, а между тем белый обманул их, и если бы не вы, то они ни за что не узнали бы меня.
 — Итак, вы сознаетесь, что вы не индейский шаман?
 — Конечно нет, карай! Эта индейская шкура, которую я на себя напялил, слишком воняет и давит мне на плечи. Я с наслаждением скину ее.
 Белая Газель с улыбкой обернулась к Единорогу.
 — Вы видите, вождь? — сказала она.
 — Да, вижу, — отвечал он и, обращаясь к американцу, продолжал. — Мой брат воин в своем племени?
 Натан усмехнулся.
 — Я сын Красного Кедра, непримиримого врага вашего племени, и мое имя Натан, — отвечал он бесстрашно. — Делайте со мной что хотите, собаки, но вы не вырвете у меня ни одного стона, ни одной слезы, ни одного вздоха, ни единой жалобы!
 При этих словах по рядам присутствующих пробежал одобрительный ропот.
 — Ага, — сказал Единорог, которому Белая Газель, прошептала что-то на ухо. — Зачем же сын Красного Кедра явился в лагерь команчей.
 — На этот вопрос мне очень трудно ответить вам, вождь, — откровенно заявил Натан. — Я не искал вас, а только хотел проскользнуть мимо ваших заслонов и уйти.
 Недоверчивая улыбка заиграла на губах Белой Газели. Она покачала головой.
 — Натан принимает нас, вероятно, за детей, если думает, что мы поверим такому вздору, — сказала она.
 — Вы можете думать что вам угодно. Мне все равно, я сказал правду.
 — Это маловероятно. Ваш отец и брат, без сомнения, также находятся недалеко отсюда? — спросила девушка.
 — Что касается их, то пусть черт свернет мне шею, если я знаю, где они находятся в настоящее время.
 — Я ожидала от вас подобного ответа. К несчастью для вас, воины уже разосланы по всем направлениям и скоро обнаружат их.
 — Не думаю. Впрочем, мне до них нет дела. Тем лучше для них, если они спасутся, и тем хуже для них, если их поймают!
 — Мне, очевидно, нет надобности говорить вам о том, какая участь вас ожидает.
 — Я уже знаю. Достойные краснокожие, вероятно, позабавятся тем, что изрежут меня живьем на куски или сожгут на медленном огне, или сделают со мной еще что-нибудь подобное.
 — А если вам даруют жизнь, то вы согласитесь открыть, где находятся ваши отец и брат, а также ваш достойный друг брат Амбросио?
 — Клянусь, что нет. Я бандит, с этим я согласен, но я никогда не был ни изменником, ни доносчиком. Запомните это и, если вы желаете видеть, как умирает настоящий мужчина, то приходите посмотреть на мою казнь.
 — Ну что? — спросил Единорог у Белой Газели.
 — Он не хочет сказать, — отвечала она. — Но, несмотря на его решимость, мучения, может быть, заставят его проговориться.
 — Итак, — продолжал вождь, — ваше мнение, что…
 — Мое мнение таково, — перебила она с живостью, — что следует быть с ним таким же безжалостным, каким был он по отношению к своим жертвам.
 — Хорошо.
 Единорог указал на американца.
 — Уведите пленника, — сказал он, — и пусть приготовят все необходимое для казни.
 — Благодарю, — произнес Натан. — По крайней мере, мне не придется долго ждать. Это будет мне большим утешением.
 — Подождите радоваться. Посмотрим, что вы скажете завтра, — насмешливо сказала ему Белая Газель.
 Натан ничего не ответил и удалился под конвоем двух воинов, насвистывая сквозь зубы.
 Воины крепко привязали его к стволу дерева. Убедившись, что он не сможет убежать, оба они ушли.
 Оставшись один, Натан беспечно произнес:
 — А все-таки я сумел сыграть свою роль недурно. Если бы не этот дьявол в образе женщины, то я был бы теперь спасен, я уверен в этом!




 ГЛАВА XXXII. Натан


 Скрываясь в ветвях высокого платана, Красный Кедр заметил своего сына, привязанного к стволу дерева.
 Скваттер не любил сыновей. Все его чувства были сосредоточены на Эллен. Как отца его мало интересовало, жив ли Натан или умер, но, увидев сына поставленным жестокой судьбой в такое тяжелое положение, он жалел его, как храброго товарища и ловкого стрелка, на которого можно смело положиться в любой схватке.
 Красный Кедр решил освободить своего сына — не из любви к нему, а для того, чтобы иметь лишнее меткое ружье на случай атаки.
 Ночь сгущалась, огромные грозовые тучи с глухим громом заволакивали небо и заслоняли звезды. Ночной ветер усилился и жалобно завыл на ветвях столетних деревьев девственного леса.
 Крепко связанный, Натан спал или притворялся спящим. Два воина, улегшиеся неподалеку, чтобы сторожить его, видя, что их пленник, по-видимому, спокойно покорился свой участи, задремали.
 Вдруг с вершины дерева, под которым лежал Натан, донесся слабый звук, похожий на свист ужа.
 Натан поспешно открыл глаза и быстро огляделся, стараясь не производить при этом ни малейшего шума, чтобы не потревожить караульных.
 В это время последовал второй, более продолжительный свист, а за ним и третий.
 Натан осторожно поднял голову и посмотрел вверх, но темнота ночи мешала ему увидеть что-либо. В следующую минуту какой-то предмет неопределенной формы коснулся его лба и, несколько раз задев его по лицу, упал, наконец, к нему на колени. Пленник, наклонив голову, стал его разглядывать.
 Это был нож!
 Натан едва не вскрикнул от радости. Значит, не все его покинули! Значит, его друзья интересуются еще его судьбой и ищут средство для спасения.
 Поразительное зрелище являл теперь собой этот человек — с широко открытыми глазами, сдвинутыми бровями, с лицом, искаженным борьбой страха и надежды, — с трудом освобождающий свои руки от веревок, крепко прижимающих его локти к стволу дерева, и храпящий при этом, подобно человеку, спящему глубоким, спокойным сном.
 С невероятными усилиями Натан перерезал наконец веревку, стягивавшую кисти его рук, и занялся той, которая связывала его локти.
 Наконец и она поддалась. Теперь, когда руки его были свободны, остальное не представляло труда. В несколько мгновений он окончательно освободился от пут и засунул нож за пояс.
 Веревка, на которой был спущен нож, поднялась.
 В невыразимом напряжении Натан ждал, что будет, а пока принял прежнее лежачее положение и продолжал храпеть.
 Вдруг один из стороживших его воинов встрепенулся, расправил свои онемевшие от холода члены, подошел, зевая, к пленнику и наклонился над ним.
 Натан из-под полуопущенных век внимательно следил за его движениями. Увидя лицо краснокожего в двух дюймах от себя, он так стремительно обхватил шею команча обеими руками, что последний, захваченный врасплох, не успел даже вскрикнуть.
 Натан и вообще-то обладал силой Геркулеса, теперь же надежда на освобождение удвоила его силы. Как в тисках сжимал он шею индейца, отчаянно боровшегося, чтобы освободиться от смертельных объятий, но железные пальцы бандита все крепче и крепче сжимали его горло.
 Глаза индейца налились кровью, черты лица исказились, он машинально взмахнул два раза руками, вытянулся в предсмертной агонии и испустил дух.
 Чтобы окончательно удостовериться в его смерти, Натан не выпускал его еще две — три минуты. Затем он положил труп на землю, придав ему положение человека, спящего спокойным сном.
 Вытерев холодный пот, выступивший на лбу, он поднял глаза к вершине дерева, но ничего не увидел.
 Внезапно молодым человеком овладела ужасная мысль, что друзья, отчаявшись в его спасении, покинули его. Смертельный страх стеснил его грудь.
 Но ведь он узнал сигнал своего отца! Свист ужа с давних пор был у них условным знаком для переговоров во время опасности.
 Его отец не таков, чтобы оставить дело неоконченным из боязни нежелательных последствий!
 Между тем минуты шли, а кругом все было тихо.
 Прошло около получаса. Натан невыразимо страдал от нетерпения и неизвестности. Решив наконец, что друзья его оставили, он собрался действовать самостоятельно.
 Прежде всего надо было освободиться от второго караульного. Продолжая храпеть и не поднимаясь с земли, Натан тихо пополз к спящему воину.
 Наконец он очутился в каких-нибудь двух шагах от часового. Спокойное дыхание команча убедило его, что можно действовать наверняка.
 Натан глубоко вздохнул, собрался с силами и, прыгнув подобно ягуару, надавил коленом на грудь индейца, стиснув в то же время его горло левой рукой.
 Команч, внезапно проснувшись, рванулся, тщетно пытаясь высвободиться из ужасных объятий и дико вращая широко открытыми глазами.
 Натан молча вытащил из-за пояса нож и, продолжая держать врага, вонзил его индейцу в сердце.
 Воин рухнул на землю как подкошенный, не успев ни крикнуть, ни вздохнуть.
 — Отлично, — пробормотал бандит, вытирая нож. — Вот превосходное оружие! Теперь, чтобы ни случилось, я спокоен, так как не умру неотомщенным.
 Поняв бесполезность своего переодевания, Натан тогда же попросил разрешения переодеться в свой собственный костюм, и это было ему позволено. По странной случайности, его охотничьей сумкой и ружьем завладел один из убитых им индейцев. Натан взял теперь обратно эти дорогие для него вещи и облегченно вздохнул.
 Время, между тем, шло, и необходимо было как можно скорее выбираться из лагеря. Бояться ему было нечего, так как он хорошо знал судьбу, ожидающую его, если он останется, а потому он ни минуты не колебался. Тысячу раз предпочел бы он смерть в бою, чем ожидание казни!
 Вокруг царила мертвая тишина.
 — Ну, — прошептал он, — ждать нечего. В путь!
 Вдруг снова раздался свист ужа.
 Натан вздрогнул, затем лег на землю и ползком достиг дерева, к которому был привязан.
 С дерева до самой земли спускалось лассо, оканчивавшееся большой петлей.
 — Честное слово, — тихо прошептал обрадованный Натан, — один лишь старик может додуматься до такой гениальной мысли. Хорошенькую же шутку сыграем мы с этими краснокожими собаками. Они, наверное, решат, что я и в самом деле настоящий шаман. Посмотрим, как они теперь примутся искать мои следы.
 Прошептав это, бандит накинул на себя петлю. Сильные руки потянули лассо вверх, и вскоре Натан исчез в густой зелени лиственницы.
 Достигнув первых ветвей, начинавшихся футах в тридцати от земли, он высвободился из лассо и, цепляясь за ветви руками и ногами, через несколько мгновений очутился среди своих товарищей.
 — Уф, — произнес он, глубоко вздохнув и вытирая пот, обильно струившийся с его лица, — ловко же я удрал, могу сказать. Однако спасибо вам, ибо без вас я бы пропал, caspita!
 — Ну, довольно об этом, — перебил его скваттер. — Теперь некогда. Я думаю, ты и сам желаешь поскорее убраться отсюда куда-нибудь подальше.
 — Конечно, я полностью к вашим услугам! Куда же мы теперь направимся?
 — Вон туда, — отвечал Красный Кедр, указывая рукой в направлении лагеря.
 — Карамба! — вскричал Натан. — Неужели вы спасли меня только для того, чтобы опять отдать в руки нашим врагам?
 — Почему?
 — В этом вы сами убедились бы, если бы было светло. В нескольких шагах отсюда в том направлении лес кончается.
 — А, — пробормотал Красный Кедр, сдвинув брови. — Что же делать?
 — Вернемся на полмили обратно, а там возьмем влево. Я достаточно присмотрелся к окрестностям с тех пор, как мы расстались, и помню, что видел, хотя и смутно, очертания гор. Но, как вы уже сказали, самое важное теперь — удалиться отсюда.
 — Тем более, что скоро взойдет луна, — прибавил Сеттер, — и если краснокожие хватятся Натана, то они скоро нас выследят.
 — Верно, — сказал Натан, — отправимся в путь.
 — Отправимся в путь, — повторили остальные.
 Красный Кедр возглавил маленький отряд, начавший отступление. Движение было крайне затруднительным из-за кромешной темноты, так как, прежде чем поставить ногу, надо было каждый раз сперва убедиться в достаточной прочности ветви, чтобы ненароком не упасть вниз с высоты семидесяти или даже восьмидесяти футов.
 Не успели они удалиться и на сотню шагов, как позади них раздались громкие крики. Столб света озарил лес, и они увидели сквозь листву темные силуэты индейцев, метавшихся в поисках беглеца.
 — Гм! — пробормотал Красный Кедр. — Команчи, должно быть, заметили, что ты их покинул.
 — Конечно, — отвечал Натан, — им крайне тяжело будет примириться с такой потерей. Тем более, что я прихватил у них кое-что.
 С этими словами Натан приподнял подол своей блузы и показал два окровавленных скальпа, висевших у него на поясе.
 Негодяй, прежде чем подняться на дерево, имел хладнокровие снять с убитых им воинов скальпы.
 — В таком случае, они должны быть взбешены, — заметил брат Амбросио. — Этого команчи никогда не простят вам. Как вы могли поступить так отвратительно?
 — Не вмешивайтесь не в свои дела, senor padre, — резко перебил его Натан, — и предоставьте мне действовать по своему усмотрению, если не желаете, чтобы я прикладом отправил вас на свое место.
 Монах прикусил язык.
 — Животное! — пробормотал он.
 — Помиритесь, черт вас возьми! — крикнул Красный Кедр. — Лучше подумаем, как нам отсюда убраться.
 — Да, — заметил Сеттер, — когда мы будем в безопасности, тогда у вас будет более чем достаточно времени для объяснений. Теперь же у нас есть дела поважнее ваших личных ссор.
 Противники обменялись полными ненависти взглядами, но замолчали.
 Отряд, возглавляемый Красным Кедром, продолжал удаляться, преследуемый, тем не менее, приближавшимися криками команчей.
 — Неужели они напали на наш след? — пробормотал Красный Кедр, печально покачивая головой.




 ГЛАВА XXXIII. Состязание в хитрости


 Теперь мы возвратимся к Валентину и его друзьям, которых мы оставили за приготовлениями к погоне за Красным Кедром.
 Продолжительное преследование задело наконец самолюбие француза. Впервые за всю свою долгую жизнь в прерии он встретил такого сильного противника, как Красный Кедр.
 Подобно ему, скваттер обладал глубоким знанием нравов Дикого Запада, все звуки прерии были ему знакомы, так же, как и все тропинки. Подобно ему, он изучил все приемы и уловки индейцев. Наконец Валентин нашел если не более опытного, то, во всяким случае, равного себе противника. Его возбужденное самолюбие подстегивало его ускорить развязку, и он решил употребить все усилия для того, чтобы Красный Кедр, при всей своей хитрости, не миновал его рук.
 Спустившись, как мы уже видели, с гор, он всеми силами старался найти хоть какое-нибудь указание, которое помогло бы им напасть на потерянный след, потому что, по мнению охотника, человек, держащий в руках один конец следа, непременно должен найти и другой.
 К несчастью, не попадалось вовсе никаких признаков следов — Красный Кедр исчез бесследно.
 Но Валентин не унывал. Он неутомимо и терпеливо исследовал каждый дюйм почвы, каждый кустик. Его друзья, менее привыкшие к неудачам, столь обычным в жизни охотника, напрасно старались удержать его — он шел вперед, опустив голову, не видя и не слыша их.
 Наконец, около полудня, пройдя таким образом не менее четырех миль, охотники очутились на совершенно голой скале. Тут было бы безумием искать следы, гранит не может хранить их. Дон Мигель и его сын опустились на землю унылые и усталые.
 Курумилла принялся собирать листья, чтобы развести костер и приготовить завтрак.
 Валентин, опершись на ружье и нахмурив брови, внимательно осматривал окрестности.
 Место, на котором расположились путники, представляло из себя скалу, совершенно лишенную всякой растительности, но окружавшие его лиственницы своими огромными ветвями защищали его от солнца.
 Валентин не переставая переводил свой внимательный взор с неба на землю, как будто чувствуя, что именно здесь он найдет искомый след.
 Вдруг он громко произнес: «У-у-м!» При этом звуке, служившем сигналом для индейца, Курумилла бросил собирать листья и, подняв голову, посмотрел на охотника.
 Валентин поспешно подошел к нему. Оба мексиканца тоже поднялись и поспешили узнать, в чем дело.
 — Вы нашли что-нибудь? — с любопытством спросил дон Мигель.
 — Нет еще, — отвечал Валентин, — но, вероятно, скоро найду.
 — Здесь?
 — Да, именно здесь. Вы скоро сами увидите, — произнес Валентин, улыбаясь.
 С этими словами охотник наклонился, поднял с земли горсть листьев и начал их внимательно разглядывать.
 — Что могут сказать вам эти листья? — произнес дон Мигель, пожимая плечами.
 — Все, — твердо ответил Валентин, продолжая рассматривать листья.
 Курумилла, нагнувшись, разглядывал поверхность скалы.
 — О-о-а! — воскликнул он вдруг.
 Все наклонились.
 Вождь указал на царапину длиной не более десяти сантиметров и шириною с миллиметр, которая виднелась на камне.
 — Они прошли здесь, — сказал Валентин, — и это для меня так же ясно, как дважды два. Все мне подтверждает это, и следы, виденные нами и ведущие в противоположную отсюда сторону, в особенности служат неопровержимым доказательством этого.
 — Как это? — с удивлением спросил дон Мигель.
 — Нет ничего проще. Эти следы, обманувшие вас, не могут ввести в заблуждение опытного охотника. Пятка в этих следах слишком вдавлена, шаги неправильны и отклоняются то вправо, то влево, а это доказывает, что следы ложные.
 — Как, ложные?
 — Очень просто. Вот к чему прибег Красный Кедр, чтобы скрыть свои настоящие следы: он шел две мили, пятясь задом.
 — Вы думаете?
 — Я уверен в этом. Красный Кедр, несмотря на свои лета, обладает юношеской крепостью, его шаг уверен и правилен. Подобно всем обитателям леса, он ходит осторожно, то есть ступает на носок, как вообще все, кто опасается, как бы его не заставили отступить назад. Следы, найденные нами, неправильны — видно, что раньше ставили пятку, напирая на нее сильнее, чем на остальную часть ступни — иначе и быть не может, если идешь задом, и притом долгое время.
 — Правда, — согласился дон Мигель, — вы рассуждаете вполне логично.
 Валентин усмехнулся.
 — Но мы еще не у цели, — сказал он, — позвольте мне действовать.
 — Но, — заметил дон Пабло, — предположим, что Красный Кедр пришел сюда, — этому я теперь верю. Так почему же мы, в таком случае, не находим его следов по ту сторону скалы? Как бы тщательно он ни скрывал их, мы должны их найти, если они существуют.
 — Без сомнения. Но их там нет, и было бы бесполезно терять время на поиски. Красный Кедр был здесь, что доказывается этой царапиной. Но зачем он пришел сюда, спросите вы. Это очень просто. На граните не остается следов, и скваттер задумал нас поразить, если мы явимся сюда, тем, что дальше следы исчезают. В некоторой степени он достиг этого, но не совсем. Менее чем через десять минут я вам укажу его след — такой явственный, как будто он оставлен нарочно для нас.
 — Признаюсь, все, что вы говорите, поражает меня, — сказал дон Мигель. — Я никогда не мог понять этого высшего инстинкта, который помогает вам с легкостью ориентироваться в прерии, хотя вы много раз доказывали его так ясно, что я приходил в восторг. Но на этот раз вы превзошли самого себя.
 — Вы говорите мне комплименты, которых я, право, не заслужил, — отвечал Валентин, — все это дается путем размышления, а главным образом благодаря опыту. Итак, вам, как и мне, ясно, что Красный Кедр был здесь?
 — Да.
 — Прекрасно. Так как он был здесь, то должен был уйти отсюда, — продолжал охотник смеясь, — потому что иначе мы бы его уже захватили.
 — Верно.
 — Хорошо. Теперь подумайте, куда он мог уйти?
 — Вот этого-то я и не понимаю.
 — Потому что вы слепы, или, вернее, не хотите постараться.
 — О, что касается старания, то, клянусь…
 — Извините. Я ошибся. Вы не можете понять потому, что не умеете отдавать себе отчет в том, что видите.
 — Как, не умею отдавать отчет в том, что вижу? — воскликнул дон Мигель, задетый за живое.
 — Конечно, — спокойно продолжал Валентин, — и вы сейчас согласитесь со мной. Красный Кедр был здесь и исчез. Но он не мог ни улететь, ни провалиться — значит, он шел таким путем, каким может идти человек. Прежде всего, вот куча листьев на скале, это первое указание.
 — Указание?
 — Это очень просто. Теперь не такое время года, когда осыпаются листья, значит, они не сами упали.
 — Почему же?
 — Потому что если бы они сами упали, то были бы желтыми и сухими, а они, между тем, зелены, смяты, а некоторые даже порваны. Это доказывает, что их кто-то сорвал с дерева.
 — Правда, — пробормотал пораженный дон Мигель.
 — Теперь поищем неизвестную силу, сорвавшую их с дерева.
 С этими словами Валентин, наклонившись к земле, принялся кружить около того места, где виднелась черта.
 Товарищи пошли за ним, так же внимательно осматривая почву.
 Вдруг Валентин нагнулся и, подняв с земли кусок древесной коры шириной с половину ладони, показал его дону Мигелю.
 — Теперь мне все ясно, — сказал он. — Видите этот кусок коры? Заметьте, как он сплющен — точно его сильно сдавили веревкой, не правда ли?
 — Да.
 — Вы все еще не понимаете?
 — Честное слово, не более, чем раньше.
 Валентин пожал плечами.
 — Слушайте же внимательно, — сказал он. — Красный Кедр, во-первых, пришел сюда. Своим лассо он зацепил за конец большой ветви, которую вы видите над моей головой, и при содействии своих спутников пригнул ее к земле. Царапина на граните явственно показывает, сколько они должны были употребить для этого усилий. Затем товарищи Красного Кедра один за другим взобрались по этой ветви на дерево. Вслед за ними, вместе с ветвью, поднялся и Красный Кедр, и таким образом все они очутились на высоте шестидесяти или восьмидесяти футов от земли. Все это придумано очень остроумно, сознайтесь. Но, к несчастью, сапоги скваттера оставили на скале след в виде тонкой черты, с дерева упало несколько листьев, а распутывая лассо, бандит оторвал от дерева кусок коры. Так как он очень торопился, то и не стал спускаться с дерева для того, чтобы уничтожить все эти улики. Я их обнаружил и теперь так же ясно представляю все, что здесь произошло, как если бы я сам присутствовал при этом.
 Реакцией на эти слова было уже не удивление, а крик восторженного изумления, которым товарищи Валентина приветствовали его. Они были просто поражены.
 — Это замечательно! — воскликнул дон Мигель. — Итак, вы думаете, что Красный Кедр ушел отсюда, взобравшись на это дерево?
 — Я готов держать пари, что это так. Наконец, вы и сами в этом убедитесь, так как мы пойдем той же дорогой.
 — Гм! Этак мы уйдем недалеко.
 — Вы ошибаетесь. В девственных лесах вроде того, который расстилается перед нами, путь по деревьям едва ли не самый удобный, если не единственно возможный. Пойдемте, однако, поскорее — мы напали теперь на след бандита и, чтобы не потерять его, поскорее перекусим и отправимся в погоню.
 Охотники весело уселись вокруг костра и стали поглощать окорок гризли.
 Чтобы убедить товарищей в справедливости своих заключений, Валентин употребил для восхождения на дерево способ Красного Кедра.
 Действительно, взобравшись на дерево, все убедились, что Валентин прав, так как здесь следы Красного Кедра были видны отчетливо.
 Долго шли они, держась того направления, которое им указывали ветки, поломанные бандитами, но чем дальше, тем труднее становилось разбирать след, и наконец он опять был потерян.
 Валентин остановился и знаком подозвал к себе товарищей.
 — Посоветуемся, что делать, — сказал он.
 — Я думаю, — заметил дон Мигель, — что Красный Кедр нашел, что достаточно напутешествовался по деревьям, и спустился на землю.
 Валентин отрицательно покачал головой.
 — Вы ошибаетесь, — сказал он, — то что вы предполагаете, невозможно.
 — Почему?
 — Потому что следы обрываются внезапно, как вы видите, и притом над самым озером.
 — Это верно.
 — Очевидно, что Красный Кедр не переплывал его. Все равно, пойдемте вперед, и я уверен, что мы скоро опять нападем на след. Красный Кедр мог держаться только этого направления. Его цель — миновать вражеские посты, которые его окружают со всех сторон. Если бы он углубился в горы, то неминуемо погиб бы, это он знает не хуже, чем мы. Итак, он мог пойти только в этом направлении, и в этом направлении мы и должны искать его.
 — Оставаясь все время на деревьях? — спросил дон Мигель.
 — Конечно. Не забывайте, друзья мои, что бандиты ведут с собой юную девушку. Бедное дитя не привыкло к такому способу передвижения. Поэтому отец и братья должны были повести ее более удобной дорогой. Взгляните вниз, и вы убедитесь, что девушка не могла пройти там. Вот наш путь, — закончил охотник, — идя им, мы найдем нашего врага.
 — В таком случае, идемте! — воскликнули мексиканцы.
 Курумилла, как всегда, не сказал ни слова. Он даже не остановился, чтобы принять участие в совещании, а продолжал идти вперед.
 — О-о-а! — произнес он вдруг.
 Друзья поспешно подошли к нему.
 Вождь держал в руке маленький лоскуток полосатой материи.
 — Теперь вы видите, — сказал Валентин, — что мы на правильном пути. Постараемся же не уклоняться с него.
 Эта находка прекратила всякие споры.
 День, между тем, приближался к концу, и солнце, подобно огненному шару, мелькало сквозь ветви деревьев.
 После двух часов ходьбы путников окутала непроницаемая тьма.
 — Что будем теперь делать? — спросил дон Мигель. — Мы не можем провести ночь, сидя, подобно попугаям, на ветвях. Выберем внизу удобное место для ночлега, а завтра опять взберемся на деревья и будем продолжать наш путь.
 — Да, — со смехом возразил Валентин, — а пока мы будем спокойно спать внизу, Красный Кедр, как змея, проскользнет у нас между пальцев, если что-нибудь заставит его возвратиться. Нет, нет, друг мой, вы должны решиться провести эту ночь на дереве, как попугай, по вашему выражению, если не хотите, чтобы все ваши труды и лишения оказались бесплодными.
 — О, если так, то я согласен! — воскликнул дон Мигель. — Если бы даже мне пришлось просидеть на дереве целую неделю, то я и тогда согласился бы, лишь бы только не упустить этого негодяя.
 — Не беспокойтесь, он не заставит нас особенно долго бегать за собой — вепрь уже изнемогает и далеко ему не уйти. Как бы ни велика была эта прерия, в ней не найдется убежища, которого не знал бы никто. Красный Кедр проделывал необыкновенные трюки, чтобы ускользнуть от нас, но теперь для него все кончено, и он понимает, что отныне это только вопрос времени.
 — Да услышит вас Бог, друг мой. Я отдал бы жизнь, чтобы отомстить этому чудовищу.
 — Скоро, могу вас уверить, он будет в нашей власти.
 В это мгновение Курумилла положил свою руку на плечо Валентина.
 — В чем дело, вождь? — спросил тот.
 — Слушайте, — произнес индеец.
 Охотники стали прислушиваться. Вскоре они услышали отдаленные крики, которые понемногу приближались и наконец превратились в ужасный рев.
 — Что бы это могло быть? — спросил Валентин в недоумении.
 Крики все усиливались. Странный свет озарил лес и вспугнул его пернатых обитателей.
 — Внимание! — произнес охотник. — Постараемся узнать, в чем дело.
 Недолго находились они в неизвестности. Валентин вдруг перестал прятаться и испустил долгий шипящий звук, в ответ на который снизу опять послышался рев.
 — В чем же дело? — спросил дон Мигель.
 — Это Единорог! — отвечал Валентин.




 ГЛАВА XXXIV. Хитрость против хитрости


 Бегство Натана было обнаружено случайно.
 Команчи, как и остальные индейские племена, не имеют ночных патрулей, выдуманных цивилизованными народами и в прериях вовсе неизвестных. По всей вероятности, индейцы только утром заметили бы исчезновение пленника.
 Натан рассчитывал именно на это. Он слишком хорошо знал обычаи индейцев, чтобы ошибиться в это отношении. Но он упустил из виду ненависть, этого бдительного часового, которого ничто не может усыпить.
 Около часа спустя после бегства сына скваттера Белая Газель, проснувшись то ли от холода, то ли, что еще вероятнее, от желания удостовериться, что пленник лишен возможности бежать, пробралась через весь лагерь, перешагивая через спящих воинов и с трудом ориентируясь во мраке, так как уже почти все костры погасли. Движимая каким-то инстинктом, она скоро добралась до того дерева, к которому был привязан пленник.
 Но около дерева никого не было. Веревки, которыми был связан Натан, валялись на земле.
 Белая Газель на мгновение оцепенела от неожиданности.
 — О! — прошептала она в ярости. — Это семья дьяволов! Но как мог он убежать? Как удалось ему это?
 Она внимательно осмотрелась.
 — Эти негодяи спокойно спят, — сказала она, увидев двух воинов, распростертых на земле, — а тот, каждое движение которого они должны были караулить, теперь уже далеко и смеется над ними.
 Она с презрением толкнула ближайшего воина ногой.
 — Проклятые собаки! — крикнула она. — Проснитесь. Пленник убежал!
 Но воины не пошевельнулись.
 — Что это значит? — прошептала она.
 Нагнувшись к одному из воинов, она поняла все.
 — Он убил их! — воскликнула она в ужасе и побежала через весь лагерь к громким криком:
 — К оружию! Пленник убежал!
 Все моментально пришло в движение. Единорог одним из первых схватился за оружие и бросился к ней, спрашивая, что означают ее крики.
 В нескольких словах Белая Газель объяснила ему, в чем дело, и Единорог, взбешенный еще больше, чем она, разбудил воинов и разослал их во все стороны в погоню за Натаном.
 Но мы знаем уже, что пока сыну скваттера нечего было опасаться погони.
 Это удивительное бегство человека, сумевшего уйти из лагеря никем не замеченным, было так необыкновенно, что команчи, суеверные, как и все дикари, недалеки были от мысли об участии в этом злого духа.
 В лагере, между тем, царил переполох. Индейцы бесцельно носились туда и сюда, потрясая горящими факелами. Освещенный круг все расширялся, и многие воины уже углубились в чащу леса.
 Вдруг послышался шипящий звук.
 Все моментально остановились.
 Единорог испустил резкий возглас, последняя нота которого была подхвачена и повторена всеми его воинами.
 — Что это значит? — спросила Белая Газель.
 — Это Кутонепи, мой брат, — коротко ответил Единорог, повторяя сигнал.
 — Поспешим ему навстречу, — воскликнула молодая девушка.
 — Хорошо, — согласился вождь, и они устремились вперед, сопровождаемые десятком воинов.
 Через несколько мгновений они были около того дерева, на котором находились Валентин и его товарищи.
 Охотник увидел их и позвал.
 — Где вы? — спросил Единорог.
 — Мы здесь, на дереве. Остановитесь и взгляните, — крикнул Валентин.
 Индейцы с удивлением подняли головы.
 — О-о-а! — воскликнул Единорог. — Что позабыл там мой брат?
 — Сейчас скажу, но помогите мне сперва спуститься вниз, а то так неудобно разговаривать.
 — Хорошо, я жду моего брата.
 Валентин привязал к ветке свое лассо и собрался уже спуститься вниз, но Курумилла внезапно положил ему на плечо руку.
 — Что вы хотите, вождь? — спросил его охотник.
 — Мой брат спускается? — произнес Курумилла.
 — Как видите, — отвечал охотник.
 Курумилла с недовольным видом покачал головой.
 — А Красный Кедр? — произнес он.
 — Canarios! — воскликнул охотник, хлопнув себя по лбу. — Я об этом и не подумал. Честно слово, вождь, вы бесценный человек, ничто от вас не ускользнет.
 С этими словами Валентин приложил обе руки ко рту наподобие трубы и крикнул вниз:
 — Вождь!
 — Чего желает мой брат? — спросил снизу Единорог.
 — Поднимайтесь сюда.
 — Хорошо.
 Единорог ухватился за лассо и, пользуясь одними руками, взобрался на ту ветвь, на которой находились Валентин и Курумилла.
 — Вот и я, — сказал он.
 — По какому случаю охотитесь вы в лесу в такое позднее время? — спросил его охотник.
 Единорог в нескольких словах рассказал Валентину обо всем, что произошло.
 Выслушав его, Валентин нахмурил брови. Затем он, в свою очередь, сообщил индейцу все, что сделал.
 — Это очень важно, — сказал Единорог, задумчиво покачав головой.
 — Да, — произнес Валентин. — Очевидно, что те, кого мы ищем, находятся недалеко отсюда и, может быть, даже слышат нас.
 — Возможно, — согласился Единорог, — но что можем мы сделать в такой темноте?
 — Постараемся не уступать им в хитрости. Сколько у вас внизу воинов?
 — Десять, кажется.
 — Хорошо. Есть между ними такие, на которых можно положиться?
 — Положиться можно на всех, — с гордостью ответил вождь.
 — Я говорю не об их храбрости, а об их опытности.
 — Ага! Со мной Паук.
 — Вот это дело. Он заменит нас с теми воинами, которых вы ему дадите под команду, и отрежет здесь отступление, а я с товарищами последую за вами. Мне бы хотелось осмотреть то место, где находился ваш пленник.
 Все было устроено так, как посоветовал Валентин.
 Паук с десятью воинами устроился на ветвях, а Валентин с товарищами собрался следовать за Единорогом в лагерь.
 Но и на этот раз Курумилла воспротивился.
 — Зачем спускаться? — сказал он.
 Валентин настолько привык к краткости выражений своего товарища, что понимал его с полуслова.
 — Это верно, — сказал он Единорогу, — оправимся в лагерь по деревьям. Курумилла прав, и если Красный Кедр скрывается поблизости, то мы его обнаружим.
 Команчский вождь склонил голову в знак согласия, и они отправились в путь.
 Идти пришлось недолго.
 Не прошло и получаса, как Курумилла, шедший впереди, остановился и издал глухой звук.
 Охотники подняли головы ив нескольких метрах над собой увидели большую черную массу, беспечно покачивающуюся на ветви.
 — Что это? — спросил Валентин.
 — Медведь, — отвечал Курумилла.
 — В самом деле, — сказал дон Пабло, — это великолепный черный медведь.
 — Подстрелим-ка его, — сказал дон Мигель.
 — Нет, нет, — воскликнул дон Пабло, — звук выстрела и огонь выдадут наше присутствие тем, которого мы ищем!
 — А мне очень хотелось бы завладеть им, — произнес Валентин, — хотя бы ради его шкуры.
 — Нет, — возразил молчавший до тех пор Единорог, — медведи — наши добрые родственники.
 — Тогда другое дело, — произнес охотник, с трудом скрывая насмешливую улыбку.
 Коренные обитатели прерий, как мы, кажется, уже говорили, чрезвычайно суеверны. Между прочим, они верят, что произошли от тех или иных животных, которых они поэтому почитают как родственников, что, впрочем, не мешает им иногда убить подобного «родственника», если их побуждает к тому голод. Но в таком случае они предварительно просят у такого «родственника» прощения и объясняют ему, что только нужда заставляет их поступить с ним так не по-родственному.
 Единорог не имел в настоящее время недостатка в припасах, так как в лагере они были в изобилии. Поэтому он обошелся со своим мохнатым «родственником» крайне почтительно.
 Он поклонился ему и несколько минут говорил ему разные приветствия. Но медведь не обратил на все это никакого внимания и продолжал покачиваться на ветви.
 Тогда Единорог, немного обиженный таким невниманием, откланялся медведю и продолжал путь.
 Несколько минут все шли молча.
 — Не знаю почему, — сказал вдруг Валентин, обращаясь к Единорогу, — но мне вдруг очень захотелось завладеть шкурой этого вашего «кузена».
 — О-о-а! — произнес Единорог. — У нас в лагере достаточно мяса бизонов.
 — Я знаю, — возразил охотник, — но дело не в том.
 — В чем же?
 — Этот медведь показался мне подозрительным — он точно ненастоящий.
 — Мой брат шутит?
 — Нет, вождь, честное слово, я не шучу. Я хотел бы даже возвратиться, чтобы удостовериться.
 — Значит, мой брат принимает Единорога за ребенка, который не умеет различать животных? — заносчиво произнес индейский вождь.
 — Боже меня сохрани от этого! Я знаю, что вы опытный воин, вождь, но и самый мудрый человека может иногда ошибаться.
 — О-о-а! Что же предлагает мой брат?
 — Хотите, чтобы я откровенно высказал свое мнение?
 — Да, пусть мой брат говорит. Он великий охотник, его мудрость беспредельна.
 — Нет, я далеко не таков, но я тщательно изучал обычаи зверей.
 — И что же? — заметил дон Мигель. — Вы думаете, что этот медведь…
 — Или Красный Кедр, или один из его сыновей, — досказал Валентин.
 — Почему вы так думаете?
 — Во-первых, в это время звери уходят на водопой. Но предположим, что этот медведь уже напился, — разве вы не знаете, что все животные бегут от человека. Тем более должен был спасаться бегством этот медведь, которого должны были напугать внезапный свет и крики, а он, между тем, преспокойно качался на ветви, да еще на такой тонкой, какой умный медведь никогда не доверится. Вот почему чем больше я думаю, тем сильнее убеждаюсь, что это был не медведь, а человек.
 Все охотники и сам Единорог, внимательно слушавший Валентина, были поражены правильностью его замечаний. Теперь в их памяти всплыла масса подробностей, на которые они до тех пор не обращали внимания.
 — Это похоже на правду, — сказал дон Мигель, — и я готов вам поверить.
 — Вы понимаете сами, — продолжал Валентин, — что в такую темную ночь и на таком расстоянии вождь легко мог ошибиться, несмотря на всю свою опытность. Мы сделали большую ошибку, что удалились, не удостоверившись в справедливости моих подозрений.
 — Да, — произнес Единорог, — мой брат прав. Он очень мудр.
 — Теперь слишком поздно возвращаться, он успел, наверное, убежать, — произнес Валентин задумчиво. — Но где же Курумилла? — спросил он, оглядываясь.
 В ту же минуту охотники услышали невдалеке от себя треск ветвей и сдавленный крик.
 — О-о! — произнес Валентин. — Что могло случиться?
 В это мгновение послышался крик сороки.
 — Это сигнал Курумиллы, — сказал Валентин, — что ему надо?
 — Вернемся и узнаем, — произнес дон Мигель.
 — Неужели же вы думали, что я покину так своего товарища? — воскликнул Валентин.
 Все поспешно двинулись в обратный путь и через несколько мгновений увидели Курумиллу, удобно расположившегося на толстом суку и беззвучно смеющегося.
 Смех Курумиллы, да еще в такое неподходящее время, показался Валентину вещью настолько странной, что он готов был подумать, не сошел ли его друг с ума.
 — Почему вы так смеетесь, вождь? — спросил он, осматриваясь кругом. — Я не прочь последовать вашему примеру, если вы объясните мне причину вашего смеха.
 — Курумилла доволен, — отвечал индеец, продолжая смеяться.
 — Я вижу это, — сказал Валентин, — но чем же вождь так доволен?
 — Курумилла убил медведя.
 — Ах вот что! — произнес Валентин с удивлением.
 — Пусть мой брат посмотрит — вон там «родственник» Единорога.
 Единорог сделал недовольный жест.
 Валентин и его друзья посмотрели вниз, куда показывал Курумилла.
 Лассо индейца одним концом было привязано к ветви, на которой они находились, а на другом, спущенном вниз, качалась черная бесформенная масса.
 Это был труп медведя.
 Курумилла во время разговора Единорога с «родственником» внимательно следил за движениями медведя, и они показались ему, как и Валентину, неестественными. Решив удостовериться, он дал товарищам уйти, привязал затем лассо к ветви и, когда медведь, ничего не подозревая, начал спускаться, ловко накинул ему на шею петлю. От неожиданности медведь поскользнулся, потерял равновесие и полетел вниз, но, не долетев до земли, повис в петле, стянувшей ему горло.
 Теперь охотники общими усилиями постарались втащить его наверх, и через несколько мгновений труп медведя лежал перед ними.
 Валентин поспешно наклонился к нему, но тотчас же выпрямился.
 — Я так и знал! — воскликнул он и пнул голову медведя ногой.
 Голова отделилась от туловища и полетела вниз, а под ней обнаружилось страшно исказившееся лицо Натана.
 — Натан?! — воскликнули охотники в один голос.
 — Да, старший сын Красного Кедра, — сказал Валентин.
 — Один! — мрачно произнес дон Мигель.
 Бедному Натану не повезло с переодеванием: в первый раз его чуть не сожгли живьем, а во второй — он удавился.




 ГЛАВА XXXV. Охота продолжается


 Охотники несколько минут стояли молча, вперив взоры в труп врага.
 Первым пришел в себя Единорог, который был особенно зол на Натана за ту штуку, которую сыграл с ним сын Красного Кедра, нарядившись медведем. Единорог вынул нож и, ни слова не говоря, молниеносно снял скальп с убитого.
 — Теперь его лживый язык никого уже не обманет, — произнес он, деловито прикрепляя кровавый трофей к своему поясу.
 Валентин, между тем, был погружен в размышления.
 — Что нам теперь делать? — спросил дон Мигель.
 — Конечно, немедленно броситься в погоню за Красным Кедром! — воскликнул дон Пабло.
 — Что скажет мой брат? — спросил Единорог, почтительно обращаясь к Валентину.
 Охотник поднял голову.
 — На сегодняшнюю ночь достаточно, — сказал он. — Этому человеку поручено было отвлечь нас, чтобы его друзья могли скрыться. Стараться догнать их теперь было бы безумием: они слишком далеко успели уйти вперед. Кроме того, теперь очень темно. Оставим караульных на их местах, а завтра соберем совет и решим, что нам делать.
 Все согласились с этим мнением и отправились в обратный путь к лагерю.
 Сойдя на землю, Единорог дотронулся до плеча Валентина.
 — Я желаю сказать кое-что моему брату, — произнес он.
 — Я слушаю, — отвечал охотник, — голос моего брата для меня — музыка, которая меня всегда радует.
 — Мой брат обрадуется еще больше, когда узнает, что я хочу сообщить ему.
 — Какие же вести сообщит вождь?
 — Солнечный Луч явилась сегодня вечером в лагерь.
 Валентин вздрогнул.
 — Одна? — спросил он поспешно.
 — Одна она не посмела бы явиться, — возразил вождь не без гордости.
 — Это верно. Но что же моя мать?..
 — Мать охотника здесь. Я уступил ей свой вигвам.
 — Благодарю, вождь! — воскликнул охотник с чувством. — Вы мне настоящий брат.
 — Великий белый охотник — сын нашего племени и брат нам всем.
 — О, моя мать! Моя добрая мать! Как она явилась сюда? Бегу к ней!
 — Вот она, — произнес Курумилла.
 Индеец при первых словах Единорога отправился за матерью охотника, зная, как это обрадует его друга.
 — Сын мой! — воскликнула старушка, сжимая Валентина в объятиях.
 Когда первое волнение от неожиданной встречи улеглось, Валентин взял свою мать под руку и бережно отвел ее обратно в вигвам.
 — Вы неосторожны, матушка, — сказал он тоном упрека. — Зачем вы покинули селение? Время теперь холодное, вы не знаете здешнего климата. Ваше здоровье и так слабо, и вы должны беречь его, хотя бы ради меня. Что будет со мной, если с вами что-нибудь случится?
 — Как я счастлива, дорогое дитя мое, что ты меня так любишь! То, что я чувствую теперь, вполне вознаграждает меня за страдания, перенесенные в твое отсутствие. Но предоставь мне делать так, как я хочу. В мои годы нельзя быть уверенной в завтрашнем дне, и теперь я не оставлю тебя, чтобы хоть умереть на твоих руках.
 Валентин внимательно посмотрел на свою мать. Ее последние слова поразили его в самое сердце. Он был, кроме того, встревожен выражением ее лица, которое осунулось до неузнаваемости.
 Мать охотника заметила впечатление, произведенное ею на сына, и грустно улыбнулась.
 — Ты видишь сам, — произнесла она, — что я не долго буду тебе в тягость. Скоро Господь призовет меня к себе.
 — О, не говорите этого, матушка! Отгоните эти мысли. Я надеюсь, что мы с вами проведем вместе еще много дней.
 Старушка покачала головой.
 — Не обманывай себя, сын мой, — сказала она. — Будь мужчиной и приготовься к близкой и неизбежной разлуке, но только обещай мне одно.
 — Говорите, матушка.
 — Что бы ни случилось, поклянись не оставлять меня.
 — Матушка, — произнес он, колеблясь.
 — Что, ты отказываешь мне? — воскликнула она с горестью.
 Валентин почувствовал, как его сердце сжалось. Он не в силах был противиться.
 — Хорошо, — прошептал он со слезами в голосе, — раз вы этого требуете, то будьте спокойны. Клянусь вам, что мы не будем больше разлучаться.
 Луч радости осветил бледное лицо старушки.
 — Будь благословен, сын мой, — сказал она. — Ты делаешь меня счастливой, согласившись на мою просьбу.
 — Да, если вы этого хотите, то я исполню вашу волю, и пусть Бог не накажет меня за то, что я повинуюсь вам. А теперь позвольте и мне, в свою очередь, попросить вас.
 — Что ты хочешь?
 — Я хочу, чтобы вы немедленно пошли отдохнуть от усталости и всех тревог этого дня.
 — А ты, дитя мое?
 — Я тоже пойду спать, матушка. Завтра опять предстоит тяжелый день.
 Старушка нежно обняла своего сына и улеглась на постель, которую позаботилась приготовить для нее Солнечный Луч.
 Валентин вышел из вигвама и направился к своим друзьям, которые отдыхали вокруг костра.
 Но вместо того, чтобы лечь, охотник подбросил в огонь еще хворосту, опустился на землю и, прислонившись спиной к дереву, погрузился в глубокие размышления.
 Так провел он почти всю ночь. Костер начал уже снова гаснуть, когда охотник очнулся.
 — Надо все-таки поспать, — сказал он.
 С этими словами он завернулся в бизонью шкуру, лег и закрыл глаза.
 Но только он начал засыпать, как чья-то рука опустилась на его плечо и кто-то тихо окликнул его по имени.
 — Кто здесь? — спросил он.
 — Это я, Белая Газель.
 Действительно, около охотника стояла молодая девушка.
 Валентин тотчас же отбросил бизонью шкуру, встал и встряхнулся.
 — К вашим услугам, — сказал он. — Что вам угодно?
 — Я хочу посоветоваться с вами.
 — Говорите, я вас слушаю.
 — В эту ночь, в то время, как вы и Единорог искали Красного Кедра с одной стороны, мы с Черным Котом искали его с другой.
 — Ну и как, вы узнали, где он? — с живостью спросил охотник.
 — Нет, но я кое о чем подозреваю.
 Валентин бросил на нее пытливый взгляд, который она твердо выдержала.
 — Вы ведь знаете, что я теперь вам вполне предана, — сказала она.
 — Простите, я был неправ. Продолжайте, прошу вас.
 — Я ошиблась, сказав, что хочу с вами посоветоваться, — я хочу попросить вас.
 — Поверьте, что если это в моих силах, то я не замедлю исполнить вашу просьбу.
 Белая Газель какое-то мгновение колебалась. Затем, сделав над собой усилие, она продолжала решительно:
 — Лично вы не питаете ненависти к Красному Кедру?
 — Простите, Красный Кедр — негодяй, повергший в горе и слезы любимую мной семью. Он умертвил юную девушку, которая была мне очень дорога, и был причиной смерти моего друга.
 Белая Газель невольно сделала нетерпеливое движение.
 — Итак? — сказала она.
 — Если он попадется мне, я убью его без всякой жалости.
 — А между тем есть человек, который уже много лет ждет случая отомстить Красному Кедру.
 — О ком вы говорите?
 — О Сыне Крови.
 — Это верно. Он говорил мне, что ему надо свести счеты с этим бандитом.
 — Так вот, — продолжала она с живостью, — будьте добры, предоставьте моему дяде, я хочу сказать, Сыну Крови, завладеть Красным Кедром.
 — Почему вы просите об этом?
 — Потому что настало время.
 — Объяснитесь.
 — С тех пор как бандит углубился в горы, без надежды оттуда выбраться, дядя поручил мне просить вас, когда настанет время, уступить ему поимку бандита.
 — А если он его упустит? — сказал Валентин.
 — Этого не может случиться, — возразила она, — вы не знаете, что такое ненависть, которая длится двадцать лет.
 Она произнесла эти слова с таким выражением, что охотник, несмотря на всю свою твердость, вздрогнул.
 Белая Газель не спускала с него глаз, с тревогой следя за выражением его лица и стараясь угадать его решение.
 — Что же? — спросила она наконец.
 — Что надо сделать? — спросил он.
 — Предоставить мне действовать, окружить бандита так, чтобы он не мог проскользнуть, и ждать, ничего не предпринимая.
 — Долго ждать?
 — Дня два — три. Разве это много?
 — Нет, если только вы сдержите свое обещание.
 — Я сдержу его, или, точнее сказать, мой дядя сдержит его за меня.
 — Это одно и то же.
 — Тем лучше. Значит, вы согласны?
 — Еще одно слово.
 — Говорите.
 — Вы знаете, что мой друг дон Мигель перенес много горя из-за Красного Кедра?
 — Знаю.
 — Вы знаете, что этот негодяй убил его дочь?
 — Да, — произнесла она с дрожью в голосе, — я знаю это. Но положитесь на меня, дон Валентин. Клянусь вам, что дон Мигель будет отомщен так, как ему и не снилось.
 — Хорошо. Но если через три дня над злодеем не свершится правосудие, то я сам примусь за дело.
 — Благодарю, дон Валентин. Мой дядя рассчитывает на ваше слово. Теперь я отправляюсь.
 — Сейчас?
 — Сию минуту.
 — Куда?
 — К Сыну Крови, передать ему ваш ответ.
 Белая Газель вскочила на лошадь, которая была привязана к дереву в нескольких шагах от нее, и с места помчалась в галоп.
 — Странная особа! — прошептал Валентин и, заметив, что уже наступает утро, направился к вигваму Единорога, чтобы собрать совет.
 Как только охотник вошел в вигвам, дон Пабло, лежавший неподвижно и, по-видимому, спавший, поспешно поднялся.
 — Боже мой! — воскликнул он. — Как спасти несчастную Эллен? Если она попадет в руки этой фурии, то она погибла!
 Затем, подумав мгновение, он бегом бросился к вигваму Единорога. Как раз в эту минуту Валентин выходил оттуда.
 — Куда вы так бежите, мой друг? — спросил он дона Пабло.
 — Мне нужна лошадь, — отвечал мексиканец.
 — Лошадь? — произнес Валентин. — Для чего?
 Дон Пабло бросил на него странный взгляд.
 — Чтобы поехать к Сыну Крови, — ответил он решительно.
 Печальная улыбка появилась на губах француза. Он пожал руку молодого человека и произнес:
 — Бедное дитя!
 — Позвольте мне ехать, дон Валентин, прошу вас, — умоляюще произнес дон Пабло.
 Охотник отвязал лошадь, которая мирно паслась около вигвама.
 — Поезжайте, — сказал он с грустью, — поезжайте туда, куда влечет вас судьба.
 Молодой человек взволнованно поблагодарил его, вскочил на лошадь и, вонзив ей в бока шпоры, помчался во весь опор.
 Валентин долго провожал его взглядом, пока он не скрылся вдали. Затем он тяжело вздохнул и произнес вполголоса:
 — От так любит!.. Несчастный!
 После этого он направился в вигвам к своей матери, чтобы пожелать ей доброго утра.




 ГЛАВА XXXVI. Последнее убежище


 Теперь мы должны возвратиться к Красному Кедру и его друзьям.
 Когда скваттер услышал дикие крики краснокожих и увидел сквозь листву красноватое пламя факелов, то в первую минуту решил, что они обнаружены и все погибло. В отчаянии он закрыл лицо руками и, наверное, свалился бы на землю, если бы брат Амбросио вовремя не удержал его.
 — Demonios! — воскликнул монах. — Будьте осторожнее, compadre, здесь нельзя так горячо жестикулировать.
 Но отчаяние скваттера уже почти прошло, и он произнес твердо:
 — Мы все-таки спасемся!
 — Прекрасно, compadre, вот это хорошо сказано! — воскликнул монах. — Однако надо действовать.
 — Вперед! — скомандовал скваттер.
 — Как вперед? — с удивлением произнес монах. — Ведь впереди лагерь краснокожих.
 — Вперед, говорю я вам.
 — Вперед, так вперед, и пусть спасет нас сам дьявол! — проворчал брат Амбросио.
 Скваттер уже бодро шел вперед.
 Вскоре они достигли того места, где Красный Кедр спустил вниз для Натана лассо и спас его.
 Скваттер раздвинул ветви и посмотрел вниз.
 В лагере царило смятение, и индейцы сновали вперед и назад.
 — Ox, ox! — пробормотал Красный Кедр. — Я надеялся, что все эти демоны кинулись в погоню за нами. Теперь мы не сможем пройти здесь.
 — Об этом нечего и думать, — сказал Натан.
 — Надо что-нибудь предпринять, — произнес монах.
 Эллен, изнемогая от усталости, присела на ветку.
 Отец с жалостью посмотрел на нее.
 — Бедное дитя, — произнес он, — сколько тебе приходится страдать!
 — Не думайте обо мне, отец, — сказала она, — спасайтесь сами, а меня оставьте здесь.
 — Оставить тебя? — воскликнул скваттер в ярости. — Никогда! Пусть мне придется заплатить за это жизнью, но я спасу тебя!
 — К чему мне опасаться этих людей, которым я не причинила никакого зла, — возразила она. — Они, конечно, пожалеют и пощадят меня.
 Красный Кедр усмехнулся.
 — Спроси у ягуаров, жалеют ли они антилоп, — сказал он. — Ты не знаешь дикарей, дитя мое. Они с удовольствием замучают тебя.
 Эллен вздохнула и бессильно опустила голову, не ответив ни слова.
 — Однако пора уходить — надо что-нибудь предпринять, — повторил монах.
 — Убирайтесь к черту! — грубо возразил ему скваттер. — Вы мой злой гений!
 — Как люди неблагодарны! — насмешливо произнес брат Амбросио, лицемерно подняв глаза у небу.
 — Довольно!.. — перебил его Красный Кедр. — Оставаться здесь больше мы не можем, приходится вернуться.
 — Опять?
 — А вы знаете другую дорогу, демон?
 Все снова пошли обратно.
 — Где же Натан? — спросил вдруг скваттер. — Неужели он свалился вниз?
 — Я не так глуп, — произнес молодой человек, смеясь, — я только переменил костюм.
 С этими словами он раздвинул скрывавшие его ветви. Его спутники вскрикнули от удивления. Натан нарядился в шкуру медведя, оставив открытым одно только свое лицо и держа голову медведя в руках.
 — Ого! — произнес Красный Кедр. — Это хорошая находка. Где это ты стащил, мальчик?
 — Я снял шкуру с ветки, на которой она сушилась.
 — Прибереги ее, так как, может быть, она нам пригодится.
 — Я уже подумал об этом.
 — Ну, идемте дальше.
 Однако через несколько шагов скваттер снова остановился, сделав своим спутникам знак рукой, и стал внимательно прислушиваться.
 Через две или три минуты он повернулся к ним и, наклонившись, чуть слышно произнес:
 — Отступление нам отрезано. По деревьям идут, я слышу треск ветвей и шелест листьев.
 Все со страхом переглянулись.
 — Не будем, однако, отчаиваться, — продолжал скваттер, — еще не все потеряно. Поднимемся выше и отойдем в сторону, пока они не пройдут. Натан тем временем отвлечет их. Команчи обычно не причиняют вреда медведям, которых они считают своими родственниками.
 Никто не возразил на это ни слова.
 Сеттер первым начал карабкаться вверх. Монах следовал за ним.
 Эллен печально смотрела на отца.
 — Я не могу, — сказала она.
 — Повторяю тебе, что спасу тебя, дитя мое, — сказал скваттер с нежностью.
 Сильными руками он, словно ребенка, поднял Эллен и посадил ее к себе на спину.
 — Держись хорошенько, — прошептал он, — и главное, ничего не бойся.
 Затем он ухватился руками за верхнюю ветвь и исчез с своей ношей в листве, крикнув сыну:
 — Дело за тобой, Натан! Сыграй хорошенько свою роль, мальчик, от тебя зависит наше спасение.
 — Будьте спокойны, — отвечал молодой человек, надевая на голову череп медведя, — я не глупее какого-нибудь индейца.
 Читатель уже знает, что эта хитрость не имела успеха благодаря Курумилле.
 При виде гибели сына скваттером в первую минуту овладела слепая ярость и он уже прицелился в индейца.
 К счастью, монах вовремя заметил это и удержал его.
 — Что вы делаете? — воскликнул он. — Ведь вы погубите свою дочь!
 — Правда, — прошептал скваттер.
 Эллен, по странной случайности, ничего не видела, иначе при виде смерти брата она вскрикнула бы и этим выдала бы всех.
 — О! — произнес Красный Кедр. — Опять этот француз со своим проклятым индейцем! Только они одни могут одолеть меня.
 После этого происшествия беглецы целый час просидели на одном месте, боясь пошевельнуться, чтобы их случайно не заметили.
 Они находились так близко от своих преследователей, что ясно слышали все, что те говорили.
 Наконец голоса понемногу удалились, факелы погасли, и воцарилась тишина.
 — Уф! — произнес монах. — Наконец-то они ушли.
 — Ушли, но не все, — возразил скваттер. — Разве вы не слышали, что сказал этот проклятый Валентин?
 — Это верно. Отступление нам все-таки отрезано.
 — Не будем, однако, отчаиваться. Пока нам здесь нечего бояться. Отдохните немного, а я тем временем отправлюсь на разведку.
 — Гм! — пробормотал брат Амбросио. — Почему бы нам не отправиться всем вместе? Я думаю, что это будет благоразумнее.
 Красный Кедр горько усмехнулся.
 — Слушайте, compadre, — сказал он монаху, взяв его за руку и сжав ее как в тисках, — вы мне не доверяете, но вы не правы. Я уже хотел было вас бросить, сознаюсь в этом, но теперь я оставил эту мысль — мы или погибнем, или спасемся все вместе.
 — О-о! Вы это говорите серьезно?
 — Да. Поверив нелепым обещаниям священника, я решил исправиться, я изменил свой образ жизни и вел мирное существование, никому не вредя и честно работая. Но люди, которых я хотел забыть, вспомнили обо мне, чтобы отомстить. Не обратив никакого внимания на мое раскаяние и желание исправиться, они сожгли мое жилище и убили моего сына. Теперь они травят меня, как хищного зверя, и во мне пробудились прежние инстинкты. Они объявили мне смертельную войну. Что ж, я принимаю их вызов и буду беспощаден. Итак, будьте спокойны, монах, мы не покинем друг друга.
 Отвратительная улыбка искривила губы монаха. По жесткому тону, которым Красный Кедр произнес последние слова, он понял, что бандит на этот раз говорит правду, и все его сомнения рассеялись.
 — Идите, compadre, — сказал он, — идите на разведку, а мы будем ждать вас здесь.
 Скваттер удалился.
 В его отсутствие между тремя оставшимися не было произнесено ни одного слова. Сеттер спал, монах о чем-то думал, а Эллен плакала.
 Бедная девушка с болью и ужасом выслушала страшное признание своего отца и поняла, что теперь они неминуемо должны погибнуть.
 Спустя час Красный Кедр возвратился.
 Выражение его лица было веселым.
 — Ну что? — с тревогой спросил его монах.
 — Отлично, — отвечал скваттер, — я нашел такое убежище, в котором, я думаю, нас не выследят и самые искусные ищейки.
 — Далеко?
 — В двух шагах.
 — Так близко?
 — Это и хорошо: наши враги никогда не сообразят, что у нас могло хватить смелости укрыться так близко от них.
 — Верно. Значит, отправимся.
 — Когда вам угодно.
 — Сейчас.
 Красный Кедр говорил правду. Он действительно открыл надежное убежище, которое вполне гарантировало им безопасность.
 Пройдя около полутораста метров, скваттер остановился у огромного дуба, высохшего от старости, середина которого была пустой.
 — Вот здесь, — сказал он, осторожно раздвигая листья, ветви и лианы, совершенно скрывавшие дупло.
 — Гм! — произнес монах, нагнувшись над темным отверстием. — Сюда мы должны спуститься?
 — Да, — отвечал Красный Кедр, — но не беспокойтесь, это не глубоко.
 Несмотря на это заверение, монах все-таки колебался.
 — Решайтесь, — сказал скваттер, — или вы предпочитаете, чтобы вас нашли?
 — Но ведь там нельзя будет и пошевельнуться?
 — Посмотрите вокруг.
 — Смотрю.
 — Вы видите, что гора в этом месте почти отвесна.
 — Да, в самом деле.
 — Мы находимся около той пропасти, о которой говорил нам несчастный Натан.
 — Ага!
 — Да, вы видите, что это высохшее дерево словно прилеплено к скале, как балка?
 — Верно… Сначала я этого не заметил.
 — Спустившись в это отверстие, вы на глубине пятнадцати футов увидите другое, проходящее через кору дерева и выходящее в пещеру.
 — Ага! — радостно воскликнул монах. — Как вы открыли это?
 Скваттер вздохнул.
 — Это было уже давно, — сказал он.
 — Но, — заметил брат Амбросио, — если вы знаете этот тайник, то и другие могут его знать.
 — Нет, — возразил скваттер, покачав головой. — Кроме меня про него знал только один человек, но это стоило ему жизни.
 — А, тогда я спокоен.
 — Сюда никогда не заходил ни один охотник. Если бы мы прошли еще несколько шагов, то очутились бы над глубокой пропастью. Впрочем, чтобы окончательно вас убедить, я спущусь первым.
 Красный Кедр бросил в дупло несколько факелов, заранее им приготовленных, закинув за спину ружье и при помощи своего лассо спустился вниз.
 Сеттер и брат Амбросио, наклонившись над отверстием, с любопытством ожидали, что будет дальше.
 Скваттер высек огонь, зажег один из факелов и поднял его высоко над головой.
 Монах мог теперь успокоиться.
 Красный Кедр, между тем, вошел в пещеру, воткнул факел в землю так, чтобы он освещал дупло, и возвратился к своим спутникам.
 — Ну, — сказал он, — что вы скажете?
 — Мы славно устроимся там, — отвечал монах.
 С этими словами он спустился в дупло и скрылся в пещере.
 Сеттер последовал за нам, но остался в дупле, чтобы помочь своей сестре спуститься.
 Молодая девушка, казалось, не сознавала, что происходит вокруг нее. Как всегда послушная и безропотная, она покорно повиновалась отцу, но действовала совершенно машинально.
 Когда отец спустил ее в дупло, она так же безвольно последовала за братом в пещеру.
 Оставшись один, скваттер тщательно уничтожил малейшие следы, которые могли бы выдать их врагам, и только тоща снова спустился вниз.
 Первым делом бандитов было исследовать их новое жилище.
 Оно было очень обширно.
 Пещера уходила далеко в глубь горы и имела много разветвлений по всем направлениям. В одном из таких разветвлений они обнаружили целое озеро воды.
 Единственное, что беспокоило бандитов, это вопрос о съестных припасах, но Красный Кедр успокоил всех, сказав, что за этим дело не станет.
 Эллен тотчас же заснула крепким сном на постели из шкур, которую ей поспешил приготовить отец. Бедная девушка так исстрадалась и утомилась, что буквально валилась с ног.
 Тщательно обследовав пещеру, трое мужчин уселись вблизи спящей.
 Красный Кедр несколько мгновений смотрел на нее с бесконечной грустью. Он слишком любил свою дочь, чтобы не жалеть ее и не думать с болью о том, что еще ожидает ее впереди.
 Брат Амбросио, мысль которого не переставала работать в одном направлении, вывел его из задумчивости.
 — Ну, compadre, — сказал он, — мы, вероятно, осуждены просидеть здесь довольно долгое время, не так ли?
 — Да, до тех пор, пока наши преследователи не уйдут, утомившись бесплодными поисками.
 — Это может случиться не так скоро, поэтому я хочу предложить кое-что для большей безопасности.
 — Что именно?
 — Здесь валяется несколько больших камней, оторвавшихся от свода. По-моему, прежде чем лечь спать, следует завалить ими отверстие, через которое мы вошли.
 — К чему это? — рассеянно спросил скваттер.
 — В нашем положении лишняя предосторожность не помешает. Индейцы способны спуститься в дупло, если они его заметят.
 — Монах прав, отец, — заметил уже полусонный Сеттер. — Подкатить несколько камней не особенно трудно, зато мы будем спокойнее.
 — Делайте что хотите, — произнес скваттер, снова обращая свой взор на спящую дочь.
 Монах и Сеттер, получив согласие Красного Кедра, принялись за дело, и через полчаса вход в пещеру был так искусно завален, что трудно было предположить о ее существовании.
 — Теперь, — сказал брат Амбросио, — мы можем, по крайней мере, спать вполне спокойно.




 ГЛАВА XXXVII. Шкатулка


 Несмотря на то, что белая Газель значительно опередила его, дон Пабло настиг ее милях в двух от лагеря.
 Услышав позади себя конский топот, молодая девушка оглянулась.
 Одного быстрого взгляда было ей достаточно, чтобы узнать мексиканца.
 При виде его густой лихорадочный румянец залил ее лицо и судорожная дрожь прошла по ее членам. Волнение ее было так сильно, что она должна была остановиться.
 Стыдясь, однако, выдать безнадежно любимому ею человеку, какое впечатление произвело на нее его появление, она сделала над собой усилие, и ей удалось придать своему лицу равнодушное выражение.
 «Что ему надо? Куда он направляется? — подумалось ей. — Впрочем, я это скоро узнаю», — мысленно прибавила она и осталась ждать.
 Дон Пабло не замедлил нагнать ее. Молодой человек был так возбужден, что менее всего в состоянии был действовать дипломатично.
 Подъехав к Белой Газели, он поклонился ей и, не сказав ни слова, продолжал путь.
 Белая Газель покачала головой.
 «Я сумею заставить его говорить», — подумала она.
 Вонзив шпоры в бока своего коня, она помчалась галопом и скоро очутилась рядом с доном Пабло.
 Так ехали они рядом довольно долгое время, не говоря ни слова.
 Через час они наконец достигли места, где дорога разветвлялась на две, ведущие в диаметрально противоположные стороны.
 Белая Газель придержала лошадь и, указывая на север, произнесла:
 — Я еду в ту сторону.
 — И я тоже, — не колеблясь отвечал дон Пабло.
 Молодая девушка посмотрела на него с притворным удивлением.
 — Куда же вы едете? — спросила она.
 — Туда же, куда и вы, — отвечал он.
 — Но я еду в лагерь Сына Крови.
 — Что ж, и я тоже — что вы видите в этом странного?
 — Ничего. Какое мне дело? — произнесла она, выразительно пожимая плечами.
 — Значит, вы позволите мне, сеньорита, провожать вас туда?
 — Я не могу и не хочу запрещать вам это; дорога свободна для всех, кабальеро, — отвечала она сухо.
 Оба замолчали. Каждый погрузился в свои думы.
 Иногда Белая Газель бросала на своего спутника один из тех зорких взглядов, которые читают в глубине сердца. Улыбка скользила по ее красивым губам, и она упрямо вскидывала голову. Странные мысли бродили, вероятно, в мозгу семнадцатилетней девушки.
 После двух часов быстрой езды путники подъехали к берегу маленькой речки, на противоположном берегу которой, милях в двух виднелся лагерь Сына Крови. Белая Газель остановилась и в то мгновение, когда ее спутник собирался въехать в реку, она схватила своей маленькой рукой повод его лошади и, остановив ее, сказала ласково, но твердо:
 — Прежде чем ехать дальше, позвольте сказать вам два слова, кабальеро.
 Дон Пабло посмотрел на нее с удивлением.
 — Я слушаю вас, сеньорита, — сказал он, учтиво ей поклонившись.
 — Я знаю, зачем вы едете в лагерь Сына Крови.
 — Сомневаюсь, — возразил он, покачав головой.
 — Вы влюблены в дочь скваттера, — сказала она прямо.
 — Да, — отвечал он.
 — Вы хотите спасти ее?
 — Да.
 — Я помогу вам.
 — Вы не обманываете меня? — робко спросил дон Пабло.
 — Нет, — отвечала она откровенно. — К чему? Вы отдали ей свое сердце. Два раза не любят… Я помогу вам, я уже сказала.
 Молодой человек посмотрел на нее с удивлением, смешанным со страхом.
 Он знал, каким беспощадным врагом была для Эллен Белая Газель всего несколько месяцев назад, и опасался какой-нибудь ловушки.
 Она сразу же все поняла, и грустная улыбка появилась на ее губах.
 — Любить я больше не могу, — сказала она. — Мое сердце недостаточно велико для того, чтобы вместить всю ненависть, которую я питаю. Я вся принадлежу чувству мести. Поверьте мне, дон Пабло, я буду служить вам добросовестно. Когда же наконец вы будете счастливы, то пусть вы хоть немного будете обязаны своим счастьем мне, и тогда, может быть, вы почувствуете ко мне хоть капельку дружбы и благодарности. Увы! Это теперь единственное чувство, на которое я рассчитываю. Я — одно из тех несчастных осужденных созданий, которые, попав против воли на роковую наклонную плоскость, не могут удержаться в своем падении. Пожалейте меня, дон Пабло, но отгоните от себя всякий страх, ибо, повторяю вам, вы никогда не имели и не будете иметь друга, более преданного, чем я.
 Молодая девушка произнесла эти слова таким сердечным, искренним тоном, что дон Пабло невольно был взволнован ее самоотверженностью и протянул ей руку.
 Молодая девушка с чувством пожала ее, утерла слезу и, немного успокоившись, произнесла:
 — Теперь закончим этот разговор. Мы ведь понимаем друг друга, не правда ли?
 — О, да! — отвечал он радостно.
 — Переправимся через реку, — продолжала она. — Через десять минут мы будем в лагере. Никто не должен знать, что произошло между нами.
 Действительно, через каких-нибудь десять минут они прибыли в лагерь Сына Крови и были встречены громкими криками радости.
 Но они промчались через весь лагерь и остановились только перед хижиной Мстителя.
 Он ожидал их на пороге, привлеченный шумом, причиной которого был их приезд.
 Прием был самый сердечный.
 После первых приветствий Белая Газель сообщила дяде о результатах своей поездки и о том, что произошло в лагере Единорога за время ее пребывания там.
 — Этот Красный Кедр — настоящий демон, — сказал он, — но у меня в руках есть средство овладеть им.
 — Каким образом? — спросил дон Пабло.
 — Вы сейчас увидите.
 С этими словами Мститель поднес к губам серебряный свисток и громко свистнул.
 Бизонья шкура, служившая дверью, приподнялась, и в хижину вошел человек.
 Дон Пабло узнал Андреса Гарота. Гамбусино поклонился с присущей всем мексиканцам лукавой вежливостью и, вперив в Сына Крови внимательный взгляд своих серых умных глаз, ждал.
 — Я позвал вас, — сказал партизан, обращаясь в его сторону, — чтобы серьезно поговорить с вами.
 — Я к вашим услугам.
 — Вы, конечно, припоминаете, — продолжал Сын Крови, — наше уговор, когда я допустил вас в свой лагерь. Андрес Гарот утвердительно поклонился.
 — Я помню, — отвечал он.
 — Отлично. Вы по прежнему желаете свести счеты с Красным Кедром?
 — Собственно, не с Красным Кедром, так как лично мне он не причинил особого зла.
 — Верно. Но, насколько я понял, вы желаете отомстить брату Амбросио?
 В глазах гамбусино засветилась ненависть, что было замечено Сыном Крови.
 — Я готов пожертвовать для этого жизнью.
 — Хорошо. Это мне вполне подходит. Скоро ваше желание исполнится, если вам угодно.
 — Если мне угодно! — с жаром воскликнул ранчеро. — Canarios! Скажите мне только, что надо делать, и я, клянусь вам, не промедлю ни минуты.
 Сын Крови поспешил скрыть довольную улыбку, появившуюся у него при этих словах.
 — Красный Кедр, брат Амбросио и их сотоварищи, — сказал он, — скрываются в горах, всего в двух милях отсюда — вы должны отправиться туда.
 — Я готов.
 — Подождите. Так или иначе, вы должны сойтись с ними, заслужить их доверие, и когда вы получите все необходимые сведения, вы вернетесь сюда, чтобы мы могли овладеть этим змеиным гнездом.
 Гамбусино на мгновение задумался, и Сыну Крови показалось, что он колеблется.
 — Вы не решаетесь? — спросил он.
 — О, нет, нет, совсем не то! — воскликнул гамбусино со странной улыбкой на устах. — Напротив. Но я обдумываю одну вещь.
 — Что же именно?
 — Сейчас скажу. Видите ли, поручение, которое вы мне даете, может стоить мне жизни. Если я потерплю неудачу, то Красный Кедр убьет меня как собаку.
 — Вероятно.
 — Он будет прав, и я не могу его упрекнуть за это. Но я не желаю, чтобы негодяю удалось спастись благодаря моей смерти.
 — Рассчитывайте на мое слово.
 Подвижное лицо гамбусино приняло выражение необыкновенной хитрости и лукавства.
 — Я на него рассчитываю, — сказал он, — но у вас есть много серьезных дел, которые отнимают все ваше время, и вы, может быть, невольно обо мне забудете.
 — Вы не должны этого думать.
 — Ни за что нельзя ручаться, сеньор — в жизни случаются такие странные обстоятельства.
 — Что вы хотите сказать этим? Объяснитесь прямо.
 Андрес Гарот приподнял свой плащ и вынул из-под него маленькую металлическую шкатулку, которую он поставил на стол возле Сына Крови.
 — Вот, сеньор, — сказал он, — возьмите эту шкатулку и, как только я отправлюсь, откройте ее. Я уверен, что бумаги, которые вы в ней найдете, заинтересуют вас.
 — Что это значит? — воскликнул Сын Крови в недоумении.
 — Вы увидите сами, — спокойно отвечал гамбусино. — Теперь, даже если вы обо мне забудете, то я все равно буду отомщен.
 — Знаете вы содержание этих бумаг? — спросил Сын Крови.
 — Предположите, сеньор, что я шесть месяцев держал в руках эту шкатулку и даже не поинтересовался узнать, что в ней. Нет-нет, я не таков! Да вы сами увидите, что бумаги вас заинтересуют.
 — Но отчего же, в таком случае, вы не передали мне их раньше?
 — Потому что время для этого еще не наступило, сеньор. Я ждал случая, который сегодня и представился. Человек, желающий отомстить, должен иметь терпение.
 Сын Крови не спускал глаз со шкатулки, причем руки его конвульсивно сжимались.
 — Вы отправитесь сейчас? — спросил он у гамбусино.
 — Сию минуту, сеньор, но только мы кое-что изменим в данной вами мне инструкции, если вы позволите.
 — Говорите.
 — Мне кажется, что если я буду возвращаться сюда, то мы потеряем много времени, чем Красный Кедр не замедлит воспользоваться, чтобы перебраться на другое место.
 — Верно. Но что же делать?
 — Очень просто: когда настанет время, то я зажгу в горах огонь, который послужит вам сигналом к выступлению в путь. Только было бы неплохо, если бы кто-нибудь сопровождал меня и спрятался бы там поблизости.
 — Так и будет, как вы желаете, — произнесла Белая Газель, — вас будут сопровождать даже двое.
 — Как так?
 — Дон Пабло Сарате и я — мы намерены последовать за вами, — отвечала она, бросив на молодого человека взгляд, значение которого он тотчас же понял.
 — Тем лучше, — произнес гамбусино, — мы можем отправиться когда только вам будет угодно.
 — Хоть сию минуту! — воскликнули оба.
 — Да, торопитесь, ибо каждое мгновение дорого, — с живостью сказал Сын Крови, сгоравший от желания остаться в одиночестве.
 — Я только оседлаю лошадь, — заметил гамбусино.
 — Хорошо, идите, мы подождем вас здесь.
 Гамбусино вышел.
 Оставшиеся молчали, одинаково заинтересованные содержимым маленькой шкатулки, которую Сын Крови прикрыл рукой, точно боясь, что ее у него отнимут.
 Через несколько мгновений послышался цокот копыт, и в дверях показалась голова Гарота.
 — Вот и я, — сказал он.
 Белая Газель и дон Пабло встали.
 — Едем, — сказали они, направляясь к выходу.
 — Желаю вам успеха, — крикнул им Сын Крови.
 — Сеньор, не забудьте про шкатулку, — с усмешкой сказал гамбусино, — вы увидите, что она заинтересует вас.
 Через мгновение послышался удаляющийся лошадиный топот.
 Оставшись один, Мститель встал, тщательно загородил вход в хижину, чтобы никто не помешал ему, вынул из кожаного мешочка несколько металлических крючков различной формы и снова сел.
 Затем он взял шкатулку и внимательно осмотрел ее со всех сторон.
 В ней не было ничего особенного. Это был, как мы уже как-то говорили, очень маленький ящичек из чеканной стали, сделанный с большим вкусом.
 Несмотря на сильное желание узнать, что находится в шкатулке, Сын Крови колебался открыть ее. Эта вещица вызывала в нем волнение, в котором он не мог дать себе отчета. Ему казалось, что он уже видел ее когда-то, но, как он ни старался, он не мог припомнить, при каких обстоятельствах это было.
 Так просидел он довольно долгое время, погруженный в различные воспоминания.
 Наконец он поднял голову, тряхнул волосами и провел рукой по лбу.
 — Отчего я колеблюсь? — сказал он сам себе. — Ведь сейчас я узнаю, в чем дело. Но что-то говорит мне, что на этот раз мои поиски увенчаются успехом.
 С этими словами он взял один крючок и вставил его в замочную скважину, но волнение его было столь сильным, что он никак не мог повернуть инструмента и в гневе отбросил его в сторону.
 — Что это со мной? — сказал он. — Надо успокоиться и взять себя в руки.
 Немного погодя он снова взял крючок и на этот раз легко открыл шкатулку, с поспешностью заглянул в нее и увидел в ней два письма, пожелтевших от времени.
 При виде их он даже побледнел, очевидно, сразу узнав почерк. Радостный крик вырвался у него из груди. Он схватил письма и воскликнул голосом, котором не было почти ничего человеческого:
 — Вот они, те доказательства, которые я считал уничтоженными!
 Он осторожно развернул бумагу, чтобы она не разорвалась на сгибах, и начал читать.
 Вскоре из его стесненной груди вырвался вздох удовлетворения.
 — О! — прошептал он. — Наконец-то Бог передает вас мне. Теперь мы сведем наши счеты…
 Затем он бережно уложил письма обратно в шкатулку, закрыл ее и спрятал у себя на груди.




 ГЛАВА XXXVIII. Дым в горах


 Трое всадников быстро выехали из лагеря Сына Крови и направились к горам.
 Они молча ехали рядом, так как предчувствовали, что приближается развязка ужасной драмы, и их мысли, против воли, были печальны.
 Так подъехали они к первым горным отрогам и тут остановились, не проронив за всю дорогу ни слова.
 — Кабальеро, — первым прервал молчание гамбусино, — прежде чем отправляться дальше, нам следует, мне кажется, принять некоторые меры.
 — Какие именно, друг мой? — спросил дон Пабло,
 — Мы вступим сейчас в такую местность, где наши лошади будут нам только помехой, — отвечал Андрес Гарот. — Пеший может пройти в горах где угодно, а конный — почти нище.
 — Это верно. Оставим лошадей здесь — они не уйдут далеко, и когда снова нам понадобятся, то мы без труда найдем их.
 — Вы согласны с этим, сеньорита? — почтительно обратился гамбусино к Белой Газели.
 — Вполне, — отвечала она.
 — В таком случае, расседлаем их и пустим пастись на свободе.
 Все трое спешились, расседлали лошадей и отпустили их.
 Благородные животные отошли на некоторое расстояние и начали мирно щипать густую траву.
 — Теперь позаботимся о себе, — сказал гамбусино.
 Действительно, уже наступил вечер и необходимо было поспешить сориентироваться, пока совсем не стемнело.
 Так они и сделали и, заметив местоположение горных вершин, тронулись в путь.
 Пройдя около часа по склону, который становился все круче и круче, путники достигли небольшого плато. Здесь они остановились, чтобы передохнуть и решить, что делать дальше.
 Гамбусино предложил своим спутникам остаться на месте и ждать его возвращения, а сам удалился.
 Он отсутствовал довольно долго, и дону Пабло, так же как и молодой девушке, наскучило ждать его.
 Наконец, почти через два часа, гамбусино возвратился.
 — Ну что? — спросил его дон Пабло.
 — Идемте, — коротко отвечал Андрес Гарот.
 Они последовали за ним, и он повел их по тропинке в гору. Подъем этот был так крут, что им приходилось цепляться руками и ногами, чтобы не свалиться в пропасть.
 После довольно продолжительного подъема гамбусино наконец остановился и выпрямился. Его спутники последовали его примеру.
 Они опять находились теперь на площадке, подобной той, на которой они останавливались в предыдущий раз. Площадка эта с одной стороны упиралась в почти отвесную скалу, в которой зияло темное отверстие пещеры. В глубине этой пещеры, на очень большом расстоянии, подобно звездочке, мерцал огонек.
 — Смотрите! — сказал гамбусино.
 — Что же это такое? — с удивлением прошептал дон Пабло.
 — Неужели мы наконец нашли то, что искали? — воскликнула Белая Газель.
 — Тише! — остановил ее Андрес Гарот шепотом. — Мы у входа в пещеру. Эти подземные ходы очень хорошо проводят звуки, и Красный Кедр, при его тонком слухе, легко может нас услышать, даже находясь далеко отсюда.
 Они довольно долго смотрели на мерцающий вдали огонек — единственную светлую точку во мраке, казавшуюся глазом пещеры. Иногда какая-то тень заслоняла его на мгновение, и тогда он исчезал.
 Наконец гамбусино взял их за руки и осторожно отвел назад.
 — Идемте дальше, — сказал он.
 Они снова начали взбираться на гору. Приблизительно через полчаса гамбусино опять остановил их и, указав рукой на какую-то точку, произнес:
 — Вглядитесь повнимательнее.
 — О, — воскликнул дон Пабло через мгновение, — я вижу дым!
 Действительно, легкая струйка дыма выходила как бы из земли и извивалась тонкой спиралью, поднимаясь к небу.
 — Нет дыма без огня, — с усмешкой произнес гамбусино. — Я показал вам сначала огонь, и теперь — дым. Убедились вы, наконец, что нашли логовище тигра?
 — О, да, — отвечали оба.
 — Это лучше, чем лечь спать, не так ли? — продолжал гамбусино не без торжества.
 — Что же нам теперь делать? — с живостью спросила Белая Газель.
 — Все очень просто, — отвечал Андрес Гарот. — Один из вас немедленно отправится в лагерь известить Сына Крови о нашем открытии, а там посмотрим, что он решит.
 — Хорошо, — сказала молодая девушка, — я отправлюсь.
 — А вы? — спросил гамбусино, обращаясь к дону Пабло.
 — Я останусь.
 Гарот ничего не возразил.
 Белая Газель с лихорадочной поспешностью начала спускаться с горы.
 Гамбусино, между тем, бережно разостлал на земле бизонью шкуру, завернулся в нее и улегся.
 — Что вы делаете? — спросил его дон Пабло.
 — Вы же видите, что, — отвечал тот. — Я собираюсь спать. В настоящее время нам нечего больше делать, надо подождать до завтра. Советую и вам последовать моему примеру.
 — Вы правы, — произнес молодой человек и, завернувшись в плащ, также улегся.
 Час спустя они оба уже спали — или притворялись спящими.
 Вдруг дон Пабло тихо приподнялся на локте, наклонился над товарищем и внимательно посмотрел на него.
 Андрес Гарот в самом деле спал спокойным сном.
 Убедившись в этом, молодой человек встал, тщательно осмотрел свое оружие и, бросив последний взгляд на спящего, спустился с горы.
 Луна уже взошла, и ее бледные лучи распространяли слабый свет, едва достаточный для того, чтобы различать дорогу и не скатиться в пропасть.
 Достигнув нижней площадки, где был вход в пещеру, в глубине которой все еще мерцал слабый огонек, молодой человек на мгновение остановился, мысленно сотворил молитву, подняв глаза к небу, усеянному звездами и, еще раз осмотрев оружие, перекрестился и решительно вошел в подземелье.
 Очевидно, необходима была изрядная доля смелости, чтобы идти таким образом навстречу опасности, тем более страшной, что она была неизвестна.
 Не спуская глаз с огонька, служившего ему путеводной звездой, дон Пабло осторожно продвигался вперед, немного наклонившись и чутко прислушиваясь, готовый каждую минуту встретиться с невидимым врагом.
 Так шел он довольно долго, а огонек, по-видимому, нисколько не приближался. Вдруг он почувствовал, что стена, за которую он придерживался левой рукой, кончилась, и в глубине узкого коридора, слабо освещаемого догоравшим факелом, он увидел на голой земле коленопреклоненную Эллен, погруженную в горячую молитву.
 Молодой человек остановился, пораженный этим неожиданным зрелищем.
 Молодая девушка с распустившимися по плечам локонами, с побледневшим и залитым слезами лицом, казалось, жестоко страдала.
 Рыдания и тяжелые вздохи вырывались из ее стесненной груди.
 Дон Пабло не в силах был совладать с охватившим его волнением. При виде страданий Эллен он забыл всякую осторожность и с раскрытыми объятиями бросился к ней, воскликнув:
 — Эллен! Эллен! Что с вами?
 При звуке этого голоса, так неожиданно поразившего ее слух, молодая девушка порывисто вскочила, но тотчас же овладела собой.
 — Бегите, несчастный! — воскликнула она. — Спасайтесь, или вы погибли!
 — Эллен, — произнес он с мольбой, опускаясь перед ней на колени и протягивая руки, — молю вас, выслушайте меня!
 — Зачем вы явились сюда? — спросила она.
 — Чтобы спасти вас или погибнуть.
 — Спасти меня? — повторила она горестно. — Нет, дон Пабло, судьба моя решена. Оставьте меня и спасайтесь, я умоляю вас!
 — Нет, ни за что. Вашему отцу грозит неминуемая гибель. Бегите отсюда, еще есть время. О, Эллен! Во имя нашей чистой, бескорыстной любви, молю вас, последуйте за мною!
 Молодая девушка отрицательно покачала головой.
 — Я осуждена на гибель, дон Пабло, — сказала она, — но я не перенесу вашей смерти. Уходите скорее отсюда.
 Дон Пабло скрестил руки на груди и гордо поднял голову.
 — Нет! — произнес он решительно. — Я не уйду. Да и что для меня жизнь, если я не буду видеть вас? Эллен, мы погибнем вместе!
 — О, как он меня любит, Боже мой! — воскликнула она в отчаянии. — Господи! Неужели я недостаточно страдала? Дай мне силы перенести все это! Слушайте, дон Пабло, — продолжала она, взяв его за руку и крепко сжав ее, — мой отец осужден и отвергнут всеми. У него одна радость, одно счастье — это я, его дочь! Я не могу и не хочу его покинуть. Как бы я ни любила вас, дон Пабло, но я никогда не оставлю своего отца. Теперь я вам сказала все, друг мой. Оставаться здесь дольше значило бы для вас без пользы рисковать своей жизнью. Уйдите, дон Пабло, уйдите — так нужно!
 — Подумайте, — возразил молодой человек со слезами в голосе, — подумайте, Эллен, что ведь эта наша встреча будет последней.
 — Я знаю это.
 — И все-таки вы хотите, чтобы я ушел?
 — Я требую этого.
 — Но я не желаю этого, — раздался вдруг грубый голос.
 Оба в изумлении обернулись и увидели Красного Кедра, который, опершись на ружье, злобно усмехаясь, смотрел на них.
 Эллен бросила на отца столь гневный взгляд, что скваттер невольно опустил глаза.
 Затем она повернулась к дону Пабло и взяла его за руку.
 — Идемте, — сказала она и решительно двинулась к отцу.
 Скваттер не пошевельнулся, загородив выход.
 — Пустите! — произнесла Эллен.
 — Нет, — возразил скваттер.
 — Слушайте же, отец, — сказала она, — я пожертвовала для вас всем, пожертвовала счастьем, радостями, но с условием, чтобы его жизнь была священна для вас. Позвольте же ему уйти, я требую этого!
 — Нет, — отвечал скваттер, — он должен умереть!
 Эллен рассмеялась таким страшным смехом, что оба мужчины вздрогнули. Затем она с быстротою молнии выхватила у отца из-за пояса пистолет и приставила его к своему лбу.
 — Пустите! — воскликнула она.
 Красный Кедр зарычал от ужаса.
 — Остановись! — крикнул он, бросаясь к дочери.
 — В последний раз прошу, позвольте ему уйти — или я покончу с собой!
 — О-о! — заревел скваттер яростно. — Ступай, уходи, демон! Но я еще найду тебя!
 — Прощай, мой дорогой! — воскликнула Эллен с нежностью. — Прощай в последний раз!
 — До свиданья, Эллен! — отвечал молодой человек. — Я спасу тебя, даже против твоего желания!
 С этими словами он бросился к выходу и скрылся.
 — Теперь, отец, — сказала молодая девушка, бросив пистолет, как только шаги дона Пабло затихли в отдалении, — делайте со мной что хотите!
 — Тебя, дитя мое, я прощаю, — отвечал Красный Кедр, заскрежетав зубами, — но его… его я убью.




 ГЛАВА XXXIX. Травля


 Дон Пабло почти бегом выбрался из пещеры и поспешно возвратился к Андресу Гароту.
 Гамбусино спокойно спал, и дону Пабло стоило немалого труда разбудить его.
 Наконец он проснулся, приподнялся, протер глаза и, увидев над собой звезды, произнес с неудовольствием:
 — Какая муха вас укусила? Дайте мне поспать, я только что заснул. До рассвета еще долго.
 — Я знаю это лучше вас, потому что я еще не ложился, — отвечал дон Пабло.
 — И совершенно напрасно, — отвечал тот, зевая во весь рот. — Ложитесь и спите, спокойной ночи!
 Гамбусино собирался снова улечься, но дон Пабло не дал ему сделать этого.
 — Теперь некогда спать, — сказал он, сдергивая с гамбусино плащ, в который тот было завернулся.
 — Что вы, с ума сошли? Зачем вы меня мучаете? — вскричал тот со злостью. — Что случилось? Говорите!
 Дон Пабло рассказал ему все, что произошло.
 Гамбусино внимательно выслушал его и почесал затылок.
 — Demonios! — произнес он наконец. — Это важно, очень важно! Все влюбленные сходят с ума. Вы испортили весь наш план.
 — Вы думаете?
 — Я уверен в этом. Красный Кедр — старый плут, хитрый как лиса. Теперь он предупрежден, и нелегко будет его поймать.
 Дон Пабло растерянно посмотрел на своего собеседника.
 — Что же делать? — сказал он.
 — Удалиться отсюда, это самое лучшее. Вы понимаете, что он теперь настороже.
 Оба долго молчали.
 — Con mil demonios! — произнес наконец гамбусино. — Мне пришла в голову блестящая мысль, и я, пожалуй, сыграю хорошую шутку с этим старым плутом.
 — Что вы придумали?
 — Это уж мое дело. Если бы вы мне больше доверяли, то ничего бы не случилось и мы бы устроили все ко всеобщему удовольствию. Впрочем, что сделано, то сделано, и я теперь хочу исправить вашу оплошность. Что же касается вас, то вы должны уйти.
 — Уйти? Но куда?
 — Спускайтесь вниз, а затем возвращайтесь с товарищами. Вы укажете им дорогу сюда.
 — А вы?
 — Обо мне не беспокойтесь. Прощайте.
 — Хорошо, — сказал молодой человек, — предоставляю вам действовать так, как вы сочтете нужным.
 — Об этом вам следовало догадаться раньше. Ах, да! Оставьте мне вашу шляпу, если вы не против.
 — Извольте… Но у вас есть своя.
 — Значит, одной мне мало. Еще одно слово.
 — Говорите.
 — Если случайно вы услышите здесь шум, выстрелы или что-нибудь в этом роде, то не беспокойтесь, а продолжайте идти своей дорогой.
 — Хорошо, согласен. До свиданья!
 — До свиданья!
 Бросив гамбусино свою шляпу, молодой человек начал спускаться с горы и вскоре исчез за одним из многочисленных поворотов тропинки.
 Оставшись один, Андрес Гарот поднял шляпу дона Пабло и, швырнув ее в пропасть, наклонился и начал смотреть, куда она упадет.
 Перевернувшись несколько раз в воздухе, шляпа наконец упала на один из выступов на большой глубине.
 — Хорошо, — произнес гамбусино, очень довольный, — будем действовать дальше.
 Затем он сел на землю и выстрелил из ружья в воздух, после этого он выхватил из-за пояса пистолет и, вытянув левую руку, вскользь выпустил в нее пулю.
 — Карамба! — произнес он, опускаясь на землю. — Это больнее, чем я думал! Впрочем, главное, чтобы мне все удалось. Будем ждать.
 Прошло около четверти часа, но кругом царила полная тишина.
 Андрес Гарот, растянувшись на земле, так охал и стонал, что мог бы разжалобить камни. Наконец невдалеке послышался легкий шорох.
 — Ага, — прошептал гамбусино, — кажется, клюнуло.
 — Что там за дьявол? — послышался грубый голос. — Посмотри-ка, Сеттер.
 Андрес Гарот открыл глаза и увидел Красного Кедра с сыном.
 — Ах, — простонал он, — это вы, старый скваттер? Откуда вы явились? Если я и ожидал кого-нибудь, то никак не вас, хотя я очень рад вас видеть.
 — Знакомый голос, — произнес Красный Кедр.
 — Это Андрес Гарот, гамбусино, — отвечал Сеттер.
 — Да, это я, мой добрый Сеттер, — сказал мексиканец. — Ай-ай-ай! Как я страдаю!
 — Что же с вами приключилось и как вы сюда попали?
 — Все ополчились против меня с тех пор, как я покинул свое ранчо и вступил в эти проклятые прерии, — стонал гамбусино.
 — Будете вы отвечать или нет? — гневно произнес Красный Кедр, стукнув прикладом о землю и бросив на раненого подозрительный взгляд.
 — Я ранен, вы видите, в руке у меня пуля, и я серьезно контужен. О, как я страдаю! Но, по крайней мере, бандит, так меня отделавший, никому больше не причинит зла.
 — Вы его убили? — с живостью спросил Красный Кедр.
 — Кажется. Посмотрите в пропасть. Может быть, вы увидите там его тело.
 Сеттер наклонился над обрывом и заглянул.
 — Я вижу шляпу, — сказал он через мгновение, — тело, должно быть, тоже недалеко.
 — Если только оно не скатилось на самое дно пропасти, — заметил Андрес Гарот.
 — Вполне возможно, — согласился Сеттер, — скала почти отвесная.
 — О, demonios! Как я страдаю! — снова начал стонать гамбусино.
 Скваттер также наклонился над пропастью. Узнав шляпу дона Пабло, он облегченно вздохнул и возвратился к Андресу Гароту.
 — Однако, — сказал он более мягким тоном, — не можем же мы провести здесь всю ночь? У тебя хватит сил идти?
 — Не знаю, попытаюсь.
 — Попробуй же, карай!
 Гамбусино с притворными усилиями поднялся, сделал несколько шагов и снова опустился на землю.
 — Нет, не могу, — простонал он.
 — Что же делать? — произнес Сеттер. — Придется мне его нести, он, вероятно, не слишком тяжел.
 Молодой человек наклонился, поднял гамбусино и словно ребенка посадил его себе на спину.
 Через десять минут Андрес Гарот лежал в пещере около огня, и брат Амбросио перевязывал ему руку.
 — Эге, compadre, — сказал монах, — тебя ловко ранили.
 — А что? — с беспокойством спросил мексиканец.
 — Конечно, рана в левой руке не помешает тебе в случае тревоги стрелять вместе с нами.
 — Будьте уверены, что я буду стрелять, — отвечал гамбусино значительно.
 — А все-таки ты не сказал мне еще, каким образом ты попал в горы, — заметил Красный Кедр.
 — Очень просто. После поражения и уничтожения нашей шайки я брожу, как бездомная собака. Индейцы гоняются за мной, чтобы снять с меня скальп, а белые, — чтобы повесить меня за участие в шайке Красного Кедра, и я не знаю, куда мне деться. Уже третий день, как случай завел меня в эти горы. Сегодня ночью я только успел немного поужинать и собирался лечь спать, как какой-то человек, которого я не мог в темноте разглядеть, внезапно напал на меня. Остальное вы знаете, я с ним расправился…
 — Хорошо, хорошо, — поспешно перебил его Красный Кедр, — можешь не продолжать. Спокойной ночи. Тебе необходим отдых — ложись и спи, если можешь.
 Хитрость гамбусино была слишком проста и в то же время слишком ловко придумана, чтобы не иметь успеха.
 Никому не могло прийти в голову, чтобы человек сам нанес себе довольно тяжелую рану. Кроме того, всякие подозрения должны были исчезнуть у Красного Кедра, когда он увидел шляпу дона Пабло.
 Совершенно невероятно было, чтобы два столь различных по положению, характеру, репутации человека сговорились и действовали заодно. Можно было предположить все что угодно, но только не это.
 Поэтому бандиты, узнав гамбусино, не возымели к нему ни малейшего недоверия.
 Почтенный ранчеро, счастливый тем, что проник в логовище льва, и почти уверенный в успешном выполнении своего плана, снова погрузился в сон, так неожиданно прерванный доном Пабло, и проспал до самого утра.
 Когда он проснулся, то увидел возле себя брата Амбросио, который готовил завтрак.
 — Ну что, — спросил его монах, — как вы себя чувствуете?
 — Гораздо лучше, чем я предполагал, — отвечал он. — Сон принес мне пользу.
 — Осмотрим вашу рану, compadre.
 Андрес Гарот показал ему руку, и монах обмыл и перевязал рану.
 Затем они начали разговаривать, как два старых приятеля, которые рады встрече после продолжительной разлуки.
 Вдруг появился Красный Кедр, запыхавшийся и с ружьем в руках.
 — К оружию! К оружию! — крикнул он. — Враги наступают!
 — Враги? — переспросил гамбусино. — Где мое ружье? Если я не в силах буду стоять, то начну стрелять сидя, чтобы никто не мог сказать, что я не помогал друзьям.
 В это время с другой стороны появился Сеттер, крича:
 — К оружию!
 Это одновременное нападение с двух противоположных сторон заставило Красного Кедра задуматься.
 — Мы преданы! — воскликнул он.
 — Кем? — простодушно спросил гамбусино.
 — Тобою, должно быть! — злобно отвечал скваттер.
 Андрес Гарот рассмеялся.
 — Вы с ума сошли, Красный Кедр, — сказал он, — опасность лишила вас разума. Ведь вы знаете, что я не выходил отсюда.
 С этим нельзя было не согласиться.
 — И все-таки я готов поклясться, что кто-нибудь нас выдал, — возразил скваттер.
 — Вместо того, чтобы препираться, — сказал на это гамбусино с видом оскорбленного достоинства, — вы бы лучше пытались бежать. Вы хитрая лиса и у вас, наверное, есть несколько выходов из этой норы. Все они не могут быть заняты. Бегите, а я буду прикрывать ваше отступление, так как не могу идти. Тогда вы увидите, я ли вас выдал.
 — Ты действительно исполнишь то, что обещаешь?
 — Исполню.
 — В таком случае, ты настоящий мужчина, и я возвращаю тебе мое уважение.
 В эту минуту под сводами пещеры послышался громкий боевой крик команчей, между тем как с другой стороны раздавалось:
 — Сын Крови! Сын Крови!
 — Торопитесь! Торопитесь! — воскликнул гамбусино, хватая ружье.
 — О, они меня еще не поймали! — вскричал Красный Кедр, схватив на руки дочь, которая прибежала при первом шуме и в страхе прижалась к нему.
 Трое бандитов исчезли в глубине подземелья.
 Андрес Гарот стремительно вскочил и кинулся вслед за ними, сопровождаемый толпой команчей и апачей, во главе которых находились Единорог, Черный Кот и Паук.
 Вскоре они услышали треск выстрелов, повторяемый эхом пещеры.
 Бой начался.
 Красный Кедр надеялся воспользоваться выходом, который он считал незанятым, но столкнулся лицом к лицу с Валентином и его товарищами.
 Он поспешно отступил, но было уже поздно. Его заметили, и началась перестрелка.
 Ужасен был этот бой под темными сводами огромной пещеры. Никто не мог ожидать пощады для себя.
 Но Красный Кедр не пал духом. Продолжая яростно отстреливаться, он бросал кругом взгляды, надеясь найти какой-нибудь другой выход из пещеры.
 Кромешная темнота, царившая в пещере, пришлась очень кстати бандитам, которые благодаря свое малочисленности укрывались от неприятельских пуль за обломками скал, тогда как их выстрелы, направленные в сплошную массу врагов, сеяли среди них ужасное опустошение.
 Вдруг скваттер торжествующе вскрикнул и исчез со своими товарищами, точно по волшебству.
 Индейцы и охотники рассыпались во все стороны на поиски врага.
 Но бандиты исчезли без следа.
 — Так мы их никогда не найдем, — крикнул Валентин, — мы рискуем подстрелить своих. Пусть несколько воинов отправятся за факелами, а мы покараулим выходы.
 — Вот факелы, — произнес Курумилла, появляясь с целой охапкой смолистых палок.
 Через мгновение пещера осветилась, и тогда присутствующие заметили боковой коридор, в который скрылся Красный Кедр и мимо которого они прошли раз двадцать, не замечая его в темноте.
 Индейцы с громкими криками устремились в него, но были встречены таким ужасным огнем, что вынуждены были немедленно отступить, причем трое из них пали в предсмертных конвульсиях.
 Коридор был низкий, узкий и шел в гору, что было очень удобно для обороняющихся.
 Десять раз кидались команчи на приступ и десять раз должны были отступить, неся большой урон.
 Раненые и убитые усеяли землю.
 Положение становилось критическим.
 — Стойте! — вскричал Валентин.
 Все остановились.
 Тогда Валентин, дон Мигель, дон Пабло, Единорог, Белая Газель, Сын Крови и несколько вождей собрались на совет.
 Курумилла, между тем, вышел из пещеры с несколькими воинами, которых он знаком пригласил следовать за ним.
 Как часто случается в подобных случаях, каждый предлагал свой совет и не хотел слушать других, считая свое мнение правильным.
 Между тем Курумилла с воинами возвратились. Они несли с собой хворост и сухие листья.
 — Подождите, — сказал Валентин, указывая на них, — Курумилле пришла в голову блестящая мысль.
 Остальные не понимали еще, в чем дело.
 — Ну, друзья! — крикнул охотник. — Попытаемся в последний раз.
 Команчи яростно ринулись в коридор, но тотчас же отступили, встреченные дружным залпом.
 — Довольно! — скомандовал француз. — Я узнал все, что мне было необходимо.
 Затем он обратился к вождям.
 — Очевидно, — сказал он, — что этот коридор не имеет выхода. В первую минуту Красный Кедр не заметил этого, иначе он не вошел бы в него. А если бы был другой выход, то он воспользовался бы той передышкой, которую мы ему дали, и давно бы сбежал.
 — Это верно, — согласились вожди.
 — То, что я вам сообщил сейчас, Курумилла угадал еще раньше. Доказательством служит то, что он нашел единственное средство заставить этих демонов сдаться, а именно выкурить их дымом.
 Одобрительные крики заглушили слова охотника.
 — Воины, — продолжал Валентин, — набросайте в этот коридор как можно больше хвороста и листьев. Когда будет готово, то мы зажжем огонь.
 Индейцы бросились исполнять приказание охотника.
 Красный Кедр и его товарищи, угадав, вероятно, намерение неприятеля, попытались помешать приведению его в исполнение и открыли бешеный огонь, но индейцы, наученные горьким опытом, ловко укрывались от их пуль за камнями.
 Скоро почти весь вход в коридор был завален горючим материалом.
 Тогда Валентин взял горящий факел, но, прежде чем поджечь костер, он громко крикнул:
 — Красный Кедр, сдавайтесь, или мы вас выкурим!
 — Убирайся к черту, проклятый французишка! — отвечал скваттер, и вслед за тем снова раздался залп.
 — Теперь внимание, — сказал Валентин, — ибо когда эти демоны увидят, что мы их поджариваем, то сделают попытку пробиться.
 Он бросил факел в костер, и через несколько мгновений столб дыма и пламени закрыл вход.
 Все приготовились встретить осажденных, зная, что схватка предстоит отчаянная.
 Через несколько минут, действительно, из пламени показались три фигуры, которые в бешенстве ринулись на осаждающих.
 Загорелся ужасный бой, который длился несколько минут.
 Дон Пабло, заметив Красного Кедра, кинулся на него и, несмотря на жестокое сопротивление бандита, вырвал у него из рук Эллен и унес ее.
 Скваттер дрался, как разъяренный тигр, сокрушая все, что попадалось ему навстречу. Сеттер и брат Амбросио также защищались с отчаянной храбростью людей, которые не могут рассчитывать на пощаду.
 Но эта неравная борьба троих против нескольких сотен не могла продолжаться долго.
 Несмотря на отчаянное сопротивление, все три бандита были наконец связаны при помощи лассо и лишены возможности пошевелиться.
 — Убейте меня, негодяи! — в отчаянии ревел Красный Кедр.
 — Нет, вас будут судить по закону Линча, — возразил, подойдя к нему, Сын Крови.
 При виде Мстителя скваттер сделал страшное усилие, чтобы разорвать узы и кинулся на него, но это ему не удалось, и он в бессильной злобе упал на землю и с пеной у рта начал грызть ее.
 Как только бой кончился, Валентин вышел из пещеры, чтобы глотнуть свежего воздуха.
 У входа его ожидала Солнечный Луч.
 — Кутонепи, — сказала она, — отец молитвы Серафим послал меня к вам. Ваша мать умирает.
 — Моя мать! — в отчаянии воскликнул охотник. — Боже мой! Как бы мне поскорее поспеть к ней!
 — Курумилла предупрежден, — отвечала индианка, — он ждет вас у подножия горы с двумя лошадьми.
 Охотник бегом бросился вниз по горной тропинке.




 ГЛАВА XL. Закон Линча


 Прежде чем продолжить наш рассказ, мы вкратце объясним, что такое закон Линча, который играет такую большую роль не только в прериях Дикого Запада, но и в некоторых общинах Соединенных Штатов.
 Хотя мы, европейцы, вполне справедливо удивляемся существованию в цивилизованном обществе такого чудовищного явления, как закон Линча, но мы должны отдать справедливость американцам, — несмотря на то, что их современная система правосудия, вытекающая из первоначального закона Линча, достойна порицания, — и сознаться, что появление этого закона было вызвано необходимостью.
 Закон Линча в те времена, когда только еще начиналась колонизация Америки, был не чем иным, как казнью, которую совершало общество, не имевшее правильно устроенного судопроизводства.
 Теперь в больших городах Америки применение этого закона есть только беззаконное выражение воли большинства, когда она находится в противоречии с писанными законами и назначенными в них наказаниями.
 Во вновь возникавших колониях, где, по причине малочисленности населения, еще не могли образоваться административные органы, жители должны были сами ограждать себя от различных воров и бандитов и, не имея лучшего закона, они расправлялись с преступниками по закону Линча.
 В прериях Дикого Запада закон этот полностью совпадает с древним законом возмездия у евреев (око за око, зуб за зуб).
 Мы не будем больше распространяться относительно закона Линча, о происхождении которого так мало известно, что никто даже не знает наверное, откуда произошло его название. Хотя некоторые и уверяют, что Линч был фермером, впервые применившим его, но этому противоречит доказанный факт существования закона Линча еще в те времена, когда европейцы впервые появились в Америке. Мы имеем основание предполагать, что в Соединенных Штатах закон Линча появился лишь в конце XVIII века. Тогда отправление его совершалось очень просто: снимали со столба фонарь и на его место вешали преступника. Мы даже думаем, что слово Линч (Lynch) есть просто исковерканное light  13 .
 Возвратимся теперь к нашему рассказу.
 Четыре дня спустя после событий, описанных в предыдущей главе, лагерь Единорога представлял необычайное зрелище. В нем находились не только воины различных племен, дружественных команчам, но и множество как белых, так и «цветных» охотников, явившихся сюда со всех сторон, чтобы судить пленников, захваченных несколько дней тому назад, и применить к ним закон Линча.
 Когда пленники предстали перед трибуналом, то Валентин, против собственного желания избранный председателем, вызвал обвинителей.
 Они тотчас же выступили вперед. Их было пятеро: дон Мигель Сарате, дон Пабло Сарате, Андрес Гарот, Белая Газель и Сын Крови.
 Тогда Валентин твердым и громким голосом произнес:
 — Красный Кедр, вас будут судить судом Линча. Сейчас вы услышите, в чем вы обвиняетесь, и вам предоставляется право защищаться.
 Скваттер повел плечами.
 — Ваш закон Линча нелеп, — сказал он с презрением. — Закон этот карает смертью без пыток. Вместо такой мести привяжите меня к столбу и пытайте целый день, тогда у вас будет развлечение, ибо вы увидите, как умеет воин смотреть в лицо смерти и переносить страдания.
 — Вы ошибаетесь относительно наших намерений — мы собираемся не отомстить вам, а примерно наказать вас. Столб пыток предназначается для храбрых и безупречных воинов, а преступник заслуживает только виселицы.
 — Как вам будет угодно, — беспечно сказал скваттер. — Все, что я сказал, было произнесено только для того, чтобы доставить вам удовольствие.
 — Кто может выступить обвинителем против Красного Кедра? — продолжил Валентин.
 — Я, дон Мигель Сарате.
 — Я, дон Пабло Сарате.
 — Я, которого называют Сыном Крови, но который мог бы открыть свое настоящее имя, если бы Красный Кедр пожелал этого.
 — Это ни к чему, — глухо произнес скваттер.
 — Я, Белая Газель.
 — В чем вы его обвиняете?
 — Я обвиняю этого человека в похищении моей дочери, которую он затем подло умертвил, — сказал дон Мигель. — Кроме того, этот человек был причиной смерти моего друга, генерала Ибаньеса.
 — Что вы можете возразить против этих обвинений?
 — Ничего.
 — Что говорит народ? — продолжал Валентин.
 — Мы подтверждаем все сказанное, — в один голос произнесли присутствующие.
 — Я обвиняю этого человека в тех же преступлениях: он похитил и убил мою сестру, — сказал дон Пабло.
 — Я обвиняю этого человека в том, что сжег дом моих родителей, убил их и отдал меня бандитам, которые воспитали меня в пороке, — сказала Белая Газель.
 — Я, — сказал Сын Крови, — обвиняю его в тех же преступлениях — отец этой несчастной был моим братом.
 Собрание ужаснулось.
 Валентин вполголоса посоветовался с судьями и затем произнес:
 — Красный Кедр, единогласно признанный виновным, приговаривается к скальпированию и затем к повешению.
 Сеттер был приговорен только к повешению — судьи приняли во внимание его молодость и дурной пример, который он имел постоянно перед собой.
 Наступила очередь монаха.
 — Подождите минуту, — вмешался Сын Крови, — этот человек, презренный искатель приключений, не имеющий права носить одеяние, которое он так давно позорит. Я требую, чтобы оно было с него снято, прежде чем будут перечислены его преступления.
 — Зачем вы теряете время на то, чтобы обвинять нас, и ломаете эту комедию? — насмешливо сказал брат Амбросио. — Вы все, судящие нас, такие же преступники, как и мы. Вы убийцы, ибо без всякого на то права взяли на себя не принадлежащие вам обязанности. В этот раз вы случайно попали на виновных, но в тысяче других случаев вы осуждаете невинных, принуждаемые к тому мнением окружающего нас населения. Вы хотите знать о моих преступлениях? Я сам назову вам их. Этот человек прав: я не монах и никогда им не был. Я начал распутством и кончил злодеяниями. В сообщничестве с Красным Кедром я поджигал асиенды, умерщвлял их обитателей и грабил их. Кроме того, вместе с Красным Кедром я охотился за скальпами. Я помог ему похитить эту юную особу, которую вы видите. Что еще? Я убил брата этого гамбусино, чтобы узнать тайну местонахождения золотоносной жилы. Чего вы еще желаете? Придумайте самые ужасные, самые отвратительные преступления, — я совершил их. Теперь произнесите приговор, приведите его в исполнение, но вы не услышите от меня больше ни единого слова. Я вас презираю — вы сами негодяи!
 Произнеся с возмутительным цинизмом эти слова, брат Амбросио обвел собрание вызывающим взглядом.
 — Вот к чему вы приговорены, — сказал Валентин после недолгого совещания. — Вы будете оскальпированы, подвешены за подмышки и вымазаны медом. Так вы будете висеть до тех пор, пока вас не уничтожат птицы и насекомые.
 Услышав, какое наказание его ожидает, бандит невольно содрогнулся, между тем как народ громко одобрял ужасный приговор.
 — Теперь приступим к исполнению приговоров, — сказал Валентин.
 — Мой брат торопится! — воскликнул Единорог, вставая и выступая вперед. — Что касается Красного Кедра, то закон применен к нему не в полной мере. Разве он не гласит: око за око, зуб за зуб?
 — Верно! — вскричали индейцы и охотники.
 Пораженный ужасным предчувствием, Красный Кедр задрожал, и сердце его упало.
 — Да, да, — суровым голосом продолжал Сын Крови. — Красный Кедр убил донью Клару, дочь дона Мигеля, и его дочь Эллен должна умереть.
 Сами судьи в ужасе содрогнулись.
 Красный Кедр вскрикнул.
 Одна Эллен оставалась спокойна.
 — Я готова умереть, — сказала она покорно.
 — Бедная девушка! Бог знает, с какой радостью отдала бы жизнь, чтобы спасти ее, — прошептала Беля Газель.
 — Дочь моя! — в отчаянии воскликнул Красный Кедр
 — Так же кричал дон Мигель, когда вы подло убили его дочь, — жестко произнес Сын Крови. — Око за око, зуб за зуб!
 — О, ужасно то, что вы делаете, братья! — воскликнул отец Серафим. — Вы хотите пролить невинную кровь, которая падет на ваши головы. Бог вас покарает. Сжальтесь, сжальтесь, братья, и не губите эту невинную девушку!
 По знаку Единорога четыре воина схватили миссионера и, несмотря на его сопротивление, с осторожностью проводили его в вигвам вождя и остались его караулить.
 Валентин и Курумилла тщетно старались воспротивиться этому варварскому поступку. Индейцы и охотники, подстрекаемые Сыном Крови, громко требовали исполнения закона и угрожали самосудом.
 Напрасно дон Мигель с сыном умоляли Единорога — они ничего не могли добиться.
 Наконец Единорог, которому уже наскучили мольбы молодого человека, схватил Эллен за волосы, вонзив ей в сердце нож и бросил ее на руки дона Пабло.
 — Ее отец убил твою сестру, а ты за нее просишь! Это подлость! — вскричал он.
 При виде этого ужасного поступка Валентин закрыл лицо руками и убежал, но присутствующие вновь громко выразили свое одобрение.
 Красный Кедр метался с пеной у рта. При виде убитой Эллен, он помутился рассудком и только с отчаяньем повторял:
 — Дочь моя! Дочь моя!
 Сын Крови и Белая Газель были неумолимы и бесстрастно присутствовали при казни пленников.
 Красный Кедр и его сын мучились недолго, хотя первый был сначала оскальпирован. Овладевшее им безумие сделало его бесчувственным ко всему.
 Но кто неописуемо страдал, так это брат Амбросио — несчастный мучился целых двадцать два часа, пока смерть не положила конец его страданиям.
 Тотчас по окончании казни Сын Крови и Белая Газель вскочили на лошадей и умчались.
 С тех пор о них ничего не было слышно, и никто не узнал, что с ними стало.


* * *

 Восьмой день после описанного нами ужасного применения закона Линча приближался к концу.
 Все следы казни исчезли. Лагерь Единорога все еще оставался на том же месте. Сам вождь нашел это необходимым ради матери Валентина, самочувствие которой было очень плохим.
 Бедная женщина чувствовала, что умирает. Она слабела с каждым днем, но с улыбкой встречала приближение смерти и старалась утешить своего сына.
 Валентин, после многих лет разлуки увидавший свою мать на такое короткое время, был безутешен.
 Лишенный общества дона Мигеля и дона Пабло, которые вернулись в Пасо-дель-Норте, увозя с собой тело несчастной Эллен, он плакал на груди Курумиллы, плакавшего вместе с ним и повторявшего:
 — Великий Дух зовет к себе мать моего брата, потому что он ее любит.
 Фраза эта была довольно длинна для почтенного вождя и доказывала, насколько он сочувствует горю друга.
 В этот день больная лежала в гамаке перед вигвамом и смотрела на заходящее солнце.
 Валентин стоял около нее с правой стороны, отец Серафим — с левой. Курумилла находился возле друга.
 Лицо больной все точно сияло, глаза блестели ярким огнем, и легкая краска покрывала ее щеки. Она казалась счастливой.
 Воины, сочувствуя горю своего названного брата, молча сидели вокруг.
 Вечер был восхитительный, легкий ветерок тихонько шелестел листьями деревьев, солнце садилось, погружаясь в розоватый туман.
 Больная изредка произносила отдельные слова, которые сын ее благоговейно выслушивал.
 В тот момент, когда солнце скрылось за вершинами гор, умирающая приподнялась, как бы побуждаемая к тому непреодолимой силой. Затем она обвела всех кротким и спокойным взором и, положив обе руки на голову сына, проникновенным голосом произнесла только одно слово:
 — Прощайте.
 В следующее мгновение ее не стало.
 Все невольно опустились на колени.
 Валентин склонился на телом матери, лицо которой приобрело особую, присущую умершим красоту, закрыл ей глаза, несколько раз поцеловал и, сжав в своей руке ее руку, свесившуюся из гамака, погрузился в молитву.
 Всю ночь никто не тронулся с места.
 С наступлением дня отец Серафим при помощи Курумиллы отслужил заупокойную обедню, и затем тело предали земле.
 Все индейцы присутствовали при этой церемонии.
 Когда все удалились, Валентин опустился перед могилой на колени, и, несмотря на уговоры миссионера и Курумиллы, пожелал провести еще одну ночь подле матери.
 На рассвете друзья возвратились к нему и нашли его все еще стоящим на коленях и молящимся. Он был бледен, с измученным лицом, а волосы, еще накануне совершенно черные, кое-где серебрились сединой.
 Что произошло в эту долгую ночь? Какую тайну умершая открыла ему?
 Отец Серафим пробовал его утешить, но охотник только печально качал головой.
 — Зачем? К чему? — повторял он.
 — Валентин, — сказал наконец миссионер, — вы, всегда такой твердый, вдруг ослабли, как дитя. Горе победило вас без борьбы, так как вы не хотите бороться. Но вы забываете, в конце концов, что не принадлежите себе.
 — Увы! — воскликнул охотник. — Что же мне осталось?
 — Бог! — строго сказал священник, указывая на небо.
 — И прерия, — прибавил Курумилла, указывая рукой на восходящее солнце.
 Яркий луч светила отразился в черных глазах охотника, он встряхнул головой и, бросив на могилу последний взгляд, полный нежности, произнес охрипшим голосом:
 — Прощайте, матушка!
 Затем обратился к индейскому вождю.
 — Идем! — сказал он.
 И Валентин начал новую жизнь.