---------------------------------------------


 Густав Эмар
 Заживо погребеная



 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



 ГЛАВА I

 В сентябре 1851 года, в седьмом часу вечера, приблизительно в четырех верстах от деревни Лубериа в Пиренеях, почти уже на границе Испании, двое мужчин гуляли по аллеям сада, спускающегося до самой речки Нивеллы. Сад примыкал к дому готической архитектуры, почерневшему от времени. На берегу речки была устроена маленькая пристань, к которой были привязаны две красивые лодочки, принадлежавшие владельцу этого прекрасного поместья. В гулявших нетрудно было, по сходству их, узнать отца и сына. Отцу казалось лет сорок пять — сорок шесть, а сыну — не более двадцати лет. По осанке отца легко было догадаться, что он военный, что еще и подтверждалось красненькой ленточкой ордена Почетного легиона, которую он носил в петлице. Его сын, красивый брюнет, удивительно пропорционально сложенный, казался еще привлекательнее в своем оригинальном национальном костюме.
 В этом уголке Пиренеев еще уцелели потомки древних кантабрийцев, называемых теперь басками. Принадлежа прежде к Испании (присоединение их к Франции произошло только во второй половине семнадцатого столетия), они сохранили язык и костюм своей прежней родины. На молодом человеке была синяя бархатная куртка, шелковый шейный платок, концы которого были продеты в кольцо с крупным бриллиантом, белоснежная рубашка из тонкого батиста с широким отложным воротником, пунцовая жилетка, пестрый шелковый кушак, в котором прятался каталонский нож. На голове была огромная фуражка без козырька, так называемая «бэрэ», на ногах веревочные сандалии. Его длинные черные волосы падали до плеч, на руке висела на ремне дубина из орешника, без которой ни один добрый кантабриец шагу не сделает.
 Отец доказывал сыну, только что вернувшемуся из Парижа, где он кончил курс медицинских наук, что он будет скучать в этом захолустье. Сын же, со своей стороны, уверял отца, что только здесь, на родине, он чувствует себя хорошо и привольно, что он никак не мог привыкнуть к шумному Парижу, что он просто задыхался в каменных сундуках, которые называются домами, и что все его желания ограничиваются тем, чтобы навсегда остаться в этом забытом уголке.
 — Я от души рад этому, сынок, — сказал отец. — Но ты еще слишком молод!
 — Но ведь я с каждым днем излечиваюсь от этого недуга, — возразил сын, смеясь. — А к тому же я так горжусь тобою, отец! Все тебя так любят и уважают в окрестностях, твое имя восхваляется здесь всеми. Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.
 — Ты мне льстишь! — сказал отец нежно. — Я стараюсь по мере возможности помогать всем нуждающимся. Впрочем, у нас своего рода честь — медицинская, которую следует поддерживать, в нашей семье я представляю уже седьмое поколение врачей.
 — А я буду представлять восьмое, когда заступлю твое место, отец! Потому-то я и не желаю более расставаться с тобою.
 — Ну, хорошо, хорошо! Перестаньте ко мне подъезжать, господин доктор Юлиан Иригойен! Я подозреваю, что вовсе не сыновняя любовь привлекает вас сюда и возбуждает в вас такую страсть к уединению, а скорее какая-нибудь…
 — Отец! — перебил его вдруг молодой человек, указывая на другой берег. — Посмотри туда!
 — Ах, да! «Заколдованный дом». Но ты стараешься замять разговор, а я говорю, что…
 — Смотри же, отец! — вскрикнул нетерпеливо сын.
 — Ну что там еще? — возразил доктор с некоторой досадой.
 — Я вижу свет!
 — Свет! Где же?
 — В «заколдованном доме».
 — Вздор! Там никто не живет.
 — Да я и не спорю, а все-таки посмотри — я тебя уверяю, что вижу свет, смотри, вот видишь?.. Огонек пошел из дому… Вот он в саду, вот опустился и не шевелится, вероятно, поставили на землю.
 Доктор наконец посмотрел внимательно в указанном направлении.
 — Действительно, — сказал он минуту спустя, — сомнения не может быть — это огонь. Что бы это значило?
 — Кто знает, отец? Этот дом уже давно наводит ужас. Не готовится ли там новое преступление?
 — Ты с ума сошел, Юлиан!
 — Ведь уже кого-то убили в этом доме?
 — Да, это было до твоего рождения; двадцать пять лет тому назад было совершено в этом доме убийство, сопровождавшееся зверскими истязаниями.
 — Отец, я чувствую безотчетный страх, я предчувствую несчастье; пойдем посмотрим, что там происходит или будет происходить. Ведь стоит только переехать на ту сторону. Через десять минут мы можем узнать, в чем дело.
 — Гм! — сказал старый доктор, качая головой. — Нехорошо из одного любопытства вмешиваться в чужие дела.
 — В иных случаях это правда, но здесь другое дело. Впрочем, мы не покажемся, никто нас не увидит, и если там ничего преступного не происходит, чего я, признаться, не допускаю, — то мы вернемся домой.
 — Не лучше ли вовсе не ехать, сынок? Это было бы благоразумнее.
 — Как хочешь, отец, оставайся; но я так убежден в справедливости моих предчувствий, что решился ехать и поеду один.
 Настала минута молчания, доктор думал, он хорошо знал своего сына и боясь, что он один подвергнется опасности, решился ехать с ним.
 — Ну будь по твоему, — сказал он, — поедем, упрямец, если ты уж этого непременно желаешь.
 Они спустили лодку. Юлиан принялся грести, а отец его сел у руля. Юлиан стал под тенью ив подниматься по течению, желая переехать реку выше дома, к которому они направлялись, но вдруг, бросив весла, он схватил большую ветвь, опускавшуюся над водой, и мгновенно остановил лодку.
 — Что такое? — спросил тихо доктор.
 — Посмотри, — ответил также тихо сын.
 Лодка с двумя мужчинами, из которых один греб, а другой правил, быстро приближалась, несмотря на то, что также шла против течения. Она прошла так близко, что едва их не задела, но благодаря густой темноте они не были замечены незнакомцами. Эта лодка направилась прямо к заколдованному дому.
 — Ты видел? — спросил Юлиан отца.
 — Да, — ответил тот, — и мне кажется, у того, который правил, на лице была маска.
 — Ну, отец, скажешь ли ты теперь, что мои предчувствия пустяки?
 Пока отец с сыном перекидывались этими торопливыми фразами, таинственная лодка причалила к другому берегу. Юлиан переехал на ту же сторону, но несколько выше, причалил и тщательно спрятал лодку в кустах.
 Отец и сын направились к покинутому дому. Они шли почти на ощупь, так как под деревьями было очень темно.
 Огонек в саду исчез.
 Но сквозь щели ставен двух окон нижнего этажа вырывались полосы света, которые ложились кровавыми бороздами на аллею сада. Юлиан и его отец, подстрекаемые уже не любопытством, а страшными предчувствиями, тихонько проползли сквозь обвалившуюся в одном месте изгородь, подкрались осторожно к окнам и приложили глаза к щелям в ставнях.
 Вот какое зрелище предстало их испуганному взору: в небольшой комнате, в которой находились только три простых стула и некрашеный стол, молодая женщина, одетая в изящный домашний наряд, лежала на скамейке, связанная по руками и ногам и с повязкой на рту. Слабый свет фонаря, стоявшего на столе, едва освещал трех мужчин, сидевших около стола. Мерцание фонаря придавало еще более зловещий вид этой картине. Возле фонаря были расположены бутылки с какой-то жидкостью, шкалик, свинцовая чернильница, перья, несколько бумаг, из которых одна была наполовину исписана. Вот все, что можно было разглядеть в этой комнате.
 Двое из сидевших были одеты матросами.
 Черты их загорелых лиц были грубы; третий же был очень изящно одетый господин, с лентой Почетного легиона в петличке. На его лице была маска, и он наполовину был закутан в военный плащ.
 — Сними веревки и повязку, Себастьян. — сказал господин в маске повелительным тоном.
 Один из матросов встал и исполнил приказание.
 — Помогите! — закричала раздирающим душу голосом женщина, почувствовав себя свободной.
 Она хотела броситься вон из комнаты, но матрос ее грубо схватил и привел к стулу, на который силой заставил сесть.
 Это была женщина высокого роста, стройная, с великолепными светло-русыми волосами. Ей было около двадцати двух лет, и она была дивно хороша, несмотря на мертвенную бледность.
 — Напрасно будете кричать, — сказал хладнокровно человек в маске, — никто на ваш зов не придет, мы здесь в пустыне.
 — Ах! Этот голос, — сказала она шепотом, глядя на него с ужасом. Потом прибавила: — Нет такой пустыни, куда бы не проникал взор Божий! Сжальтесь, ради Бога! Я невиновна, зачем вы меня сюда привели? Что вам от меня нужно?
 — Вы это узнаете сейчас же, — ответил замаскированный человек, с жестокой усмешкой, — но прежде всего подпишите эту бумагу.
 С этими словами он протянул ей исписанную бумагу, лежавшую на столе.
 Молодая женщина взяла бумагу и неохотно стала читать ее. Вдруг она вскочила в порыве сильного негодования и, разорвав бумагу на клочки, крикнула:
 — Убейте меня! Убейте! Никогда я не подпишу своего бесчестия, я чиста, я всегда была непорочной и верной супругой. Это известно Богу, и Он за меня отомстит.
 Она бросила на пол клочки разорванной бумаги.
 Незнакомец быстро сбросил маску. Черты его лица были очень красивы, но выражение глаз, которые как будто прятались под полуопущенными веками, было крайне неприятным.
 — Презренная! — крикнул он с бешенством. — Осмелишься ли ты мне в лицо повторить, что ты невинна?
 — Боже мой! Я вас узнала по голосу! Убейте же меня, подлый мучитель беззащитных! Но знайте, что богатства, для которых вы хотите и меня лишить жизни, не попадут в ваши руки. Меры предосторожности приняты. Что же? Я жду!
 Она стояла, выпрямившись, перед ним, скрестив руки на груди и устремив на него презрительный взгляд.
 Незнакомец посмотрел на Себастьяна и сделал ему знак, тот откупорил склянку и вылил заключавшуюся в ней жидкость в стакан.
 — Вырыта ли могила? — спросил незнакомец другого матроса.
 — Да, полковник, — ответил тот, — она вырыта, как вы приказали — длинная и глубокая.
 Во время этого разговора Себастьян, поставив склянку на стол, стал незаметно за спиной своего товарища.
 — Хорошо, — сказал тот, которого назвали полковником, — в каком месте вырыта могила?
 — Посреди поляны, полковник.
 — Возьми, это тебе!
 И он бросил ему кошелек, который матрос подхватил на лету, с выражением алчной радости.
 — Действуй! — сказал незнакомец.
 В это мгновение руки Себастьяна опустились на шею его товарища и стали его изо всех сил душить. Этот последний был человек сильный и, хотя был захвачен врасплох, старался защищаться, но тот был сильнее его. Несмотря на все усилия, ему не удалось высвободить своей шеи из сдавливавших ее тисков. Его лицо исказилось, глаза налились кровью и стали закатываться, затем он весь побагровел и страшно захрипел. Тогда Себастьян разжал руки, и могильщик повалился на пол, как сноп. Последние судороги прошли по его членам, и он остался лежать неподвижно. Он умер.
 — Унеси! — приказал незнакомец тем же резким, повелительным голосом.
 Матрос взвалил себе на плечи тело убитого им товарища и, не торопясь, вышел из комнаты.
 Тогда незнакомец обратился к несчастной молодой женщине, которая стояла все в том же месте, как бы оцепенев от совершенного при ней убийства, и, вынимая из портфеля другую бумагу, протянул ее со словами:
 — Вот второй экземпляр той бумаги, которую вы разорвали! Согласны ли вы теперь ее подписать? То, что вы сейчас видели, не заставило вас переменить ваше намерение?
 — Да, — ответила она коротко.
 — Стало быть, вы согласны! — вскричал он с невольной радостью.
 Она взглянула на него с невыразимым презрением и ответила:
 — После того, что видела, милостивый государь, я пришла к убеждению, что если я и соглашусь подписать эту бумагу, вы меня все-таки убьете — я слишком неудобный свидетель… Стало быть, лучше умереть сейчас.
 И она протянула руку к стакану.
 — Пейте же, если таково ваше убеждение, — сказал он ей со странным выражением.
 Молодая женщина бросила на него взгляд, заставивший его опустить глаза, взяла со стола стакан и выпила его залпом.
 — Вы когда-нибудь пожалеете, что совершили такое отвратительное и бесполезное убийство — я умираю невинная, и вы это отлично знаете, прощайте! Я прощаю вам свою смерть!
 И молодая женщина опустилась на стоявший возле нее стул.
 — Благодарю, только вы, кажется, слишком поспешили даровать мне прощение, — сказал он со своей ехидной усмешкой, — от того, что вы выпили, вы еще не умрете.
 — Что вы хотите этим сказать? — спросила она, хватаясь руками за отяжелевшую голову. — Я не умру?
 — Да, не умрете. Не сейчас по крайней мере. Вы выпили сильное наркотическое средство. Вы проснетесь только в могиле! Ваша смерть от яда была бы слишком скорая. Я хочу, чтобы вы долго призывали к себе смерть, прежде, чем она сжалится над вами.
 — Боже! — вскричала она. — Вы изверг!
 — Нет, — расхохотался он, — вы меня разоряете, и я мщу.
 Молодая женщина хотела еще что-то сказать, но силы ей изменили. Сильное усыпляющее средство уже проявляло свое действие, глаза ее закрылись, и она осталась неподвижной.
 В это время матрос вернулся.
 — Возьми, и свяжи ее покрепче! — скомандовал незнакомец.
 Матрос повиновался, не выказывая ни малейшего сожаления.
 — Теперь унеси ее! — послышался тот же повелительный голос.
 Матрос взвалил несчастную на плечо, и оба направились к вырытой могиле, где уже лежал тот, чьими руками она была вырыта.
 Незнакомец шел впереди, освещая дорогу.
 Страшная яма была видна посреди поляны.
 Незнакомец подошел с фонарем к самому краю.
 — Брось ее, ей тут хорошо будет, — сказал он с циничной улыбкой.
 Себастьян тряхнул плечом, и тело несчастной упало в яму, послышался глухой стук одного тела о другое.
 Матрос взял лопату и стал заваливать могилу.
 — Готово? — спросил незнакомец.
 — Готово!.. Прикажете крест поставить? — ответил матрос своим грубым голосом.
 — Это еще для чего? — сказал незнакомец, пожимая плечами. — Дурак! Тебе хочется оставить след?
 — И то правда, я и не подумал. Я только притопчу немножко землю.
 — Совершенно напрасно. Она крепко связана, к тому же никто сюда не придет. А нам нужно спешить — ты знаешь, что в два часа ночи мы уже должны быть на корабле, который нас ждет на взморье.
 — Да, надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы провели несколько часов во Франции.
 — Перестань разговаривать. Собери инструменты, запри двери дома, потуши фонарь и — пойдем.
 Матрос быстро исполнил все приказания: он отнес лом и лопату под навес, а фонарь бросил под куст.
 Они направились к своей лодке, послышался плеск весел, и вскоре злодеи исчезли во мраке.

 ГЛАВА II

 Доктор Иригойен и сын его Юлиан, как уже известно нашим читателям, присутствовали при ужасной сцене, которую мы описали в предыдущей главе.
 Под влиянием душевного негодования молодой человек несколько раз порывался броситься в дом и стать между жертвой и ее палачом, но отец его каждый раз удерживал. Действительно, его вмешательство не спасло бы молодую женщину, и он бы только сам погиб в неравной борьбе.
 Когда плеск весел утих, доктор первый выскочил из засады и крикнул сыну:
 — Скорее, принимайся за дело! Нельзя и минуты терять!
 Юлиан зажег фонарь, который ему нетрудно было найти под кустом, где он был брошен. При свете фонаря он взял из-под навеса лопаты, одну передал отцу, и оба принялись немедленно за работу.
 К счастью, матрос, спеша скорее закончить, небрежно набросал землю в могилу, и она оказалась настолько рыхлой, что в несколько минут они ее всю выкинули обратно на лужайку.
 Доктор остановился и, приказав сыну держать фонарь, сам продолжал осторожно руками выгребать землю, стараясь прежде всего очистить голову молодой женщины, чтобы скорее открыть воздуху доступ к ее легким.
 По странной и счастливой случайности молодая женщина упала лицом вниз, на тело матроса, и поэтому земля не коснулась наружных дыхательных органов и не могла ее мгновенно задушить.
 Вскоре все тело незнакомки было высвобождено из-под земли. Отец и сын спустились осторожно в могилу, чтобы вынуть ее оттуда. Юлиан, при всей храбрости и навыке к обращению с трупами, не мог не почувствовать холодную дрожь, когда ему пришлось наступить на мягкое и еще теплое тело убитого матроса. Они бережно вынесли усыпленную незнакомку и положили на траву, на плащ, который доктор бросил на землю.
 Он перерезал веревки, которыми она была связана, и, став на колени, приложил ухо к ее груди.
 Юлиан, затаив дыхание, в мучительном ожидании следил за всеми действиями отца.
 — Слава Богу! Она жива! — вскрикнул, наконец, доктор, приподнимаясь на ноги.
 — Неужели могло быть сомнение? — спросил с ужасом молодой человек.
 Доктор молча улыбнулся, закутал женщину в плащ и опять взял лопату.
 Отец и сын поспешили опять засыпать могилу, в которой осталось еще одно тело, поставили на ней наскоро связанный из двух кольев крест, и затем, подняв молодую женщину, понесли ее поспешно к своей лодке.
 Четверть часа спустя, они внесли к себе в дом добычу, вырванную ими из когтей смерти.
 Было только девять часов вечера; старая служанка доктора давно уже ушла на посиделки, откуда она обыкновенно возвращалась не раньше одиннадцати часов и прямо отправлялась в свою комнату, не заходя к «господам». Единственный же представитель мужской прислуги, который в доме доктора исполнял должности лакея, кучера и дворника, спал крепким сном в конюшне. Отец и сын были, стало быть, совершенно одни в своем доме и могли легко скрыть от посторонних глаз все случившееся в этот вечер.
 Во всех домах этой части Франции всегда есть прекрасно убранная комната, предназначенная для друзей, приезжающих погостить, или для запоздалых путешественников, которых принимают по старинному обычаю. В эту комнату Юлиан отнес молодую женщину и положил ее на кровать, потом пошел помогать отцу в приготовлении средств, с помощью которых доктор надеялся прервать ее наркотический сон.
 Прежде всего доктор раздел больную и уложил в нагретую постель. Потом оба принялись ее растирать, доктор с трудом влил ей в рот несколько ложек крепкого кофе с эфиром, и наконец наука восторжествовала: больная шевельнулась, открыла глаза и слабым голосом произнесла на языке басков:
 — Bicia salbat len hayza… (Вы мне спасли жизнь).
 — Eghia da (это правда), — ответил на том же языке доктор.
 Но вскоре вместе с сознанием воскресла и память, молодая женщина задрожала.
 — О! Боже мой! — вскрикнула она, сжимая голову руками. — Какое страшное видение! Где я! Не сон ли это? Ради Бога, скажите!
 — Успокойтесь, сударыня, — сказал доктор ласково. — Успокойтесь, пожалуйста, мы ваши друзья и в этом доме вы в совершенной безопасности.
 — Стало быть, это произошло наяву? Значит, я не во сне видела, что этот ужасный человек, мой муж, дал мне выпить наркотическое средство?
 — К несчастью, это так и было, сударыня!
 — Боже мой! Боже мой! — говорила она с ужасом. — Стало быть, я уснула?
 — Да, сударыня.
 — А потом, что было потом?
 Доктор медлил ответом.
 — Говорите, я вас умоляю, я должна, я хочу все знать, не скрывайте от меня ничего, мне необходимо знать до какого злодейства мог дойти этот человек.
 При этих словах глаза ее засверкали огнем ненависти.
 — Этот человек, ваш муж, сударыня, исполнил свою угрозу, он ее довел до конца с холодной и беспощадной жестокостью.
 — Стало быть, когда я уснула…
 — Он приказал своему сообщнику вас связать. Взгляните на кисти ваших рук.
 — Это правда, — сказала она вполголоса, взглянув на свои истерзанные руки. — Ну а потом? Неужели он решился меня бросить?..
 — В могилу, заранее вырытую человеком, которого он приказал задушить! Да, сударыня, вы были брошены в могилу и засыпаны землей.
 — Ах! Это ужасно! — вскрикнула она в отчаянии. — И этот изверг продолжает быть членом общества и еще занимает высокую должность! И у него есть друзья… Но каким же образом вы меня спасли?
 — Мы с сыном тайно присутствовали при этой гнусной сцене; вы оставались не более четверти часа под землей, мы вас оттуда вынули, как только ваш палач уехал.
 — О! Каким образом могу я вас вознаградить за это?
 — Мы уже достаточно вознаграждены вашим спасением.
 — Скажите, пожалуйста, далеко ли отсюда до Сен-Жан-де-Люса!
 — Часа два езды, не более.
 — Что же мне теперь делать? Что предпринять?
 — Но ведь ничто не мешает вам вернуться домой, сударыня?
 — Я теперь уже для всех умерла! Неужели же мне опять идти и отдаться в руки моему мучителю, моему палачу?
 — Вам нечего опасаться вашего мужа, сударыня, по крайней мере теперь.
 — Что хотите вы этим сказать, сударь? Я вас не понимаю.
 — Ваш муж, как видно, прибыл во Францию тайно и старается тщательно скрыть свое пребывание здесь. Корабль, привезший его, ожидает его на взморье; вот почему едва успел он совершить свое преступление, как поспешил уехать, чтобы поспеть на корабль к двум часам ночи.
 — Правда ли это? Уверены ли вы в этом? Не сердитесь, пожалуйста, за мое недоверие.
 — Я сам слышал, как он говорил об этом матросу. У него не могло быть причины не говорить откровенно с этим человеком, которому тоже, по-видимому, известно, что он должен нынешней же ночью отплыть на корабле. Я даже расскажу вам возмутительную подробность, которую я от вас скрыл и которая вас окончательно убедит в правдивости моих слов.
 — Говорите, говорите, сударь, я все хочу слышать!
 — Знайте же, сударыня, что когда могила была завалена, матрос спросил, не нужно ли притоптать землю, и ваш муж ему ответил: «Не нужно, она связана, к тому же мы должны спешить». Матрос же на это ответил: «Правда! Надо, чтобы никто и подозревать не мог, что вы были сегодня во Франции, а корабль нас будет ждать на взморье до двух часов, надо спешить».
 — О! Я вам верю, я вам верю, сударь! — вскрикнула она, вздрагивая. — Но каким образом я могу теперь вернуться домой?
 — Каким образом попали вы сюда?
 — Мой муж проник ко мне в дом через тайный ход и похитил меня, никто этого не видел, все в доме думают, что я сплю, потому что дверь моей спальни заперта изнутри задвижкой.
 — Кто же вам мешает возвратиться домой тем же путем? Завтра, когда вы встанете, никто и подозревать не будет вашего временного отсутствия.
 — Вы правы! Это легко, даже очень легко было бы сделать, если бы я была в Сен-Жан-де-Люс, но, к несчастью, меня там нет.
 — Пожалуйста, об этом не беспокойтесь — отдохните еще несколько минут, и я сам вас отвезу в своем экипаже в Сен-Жан-де-Люс. Я даю вам слово, что вы будете у себя раньше двенадцати часов.
 — О, как вас благодарить, сударь, за все ваши заботы обо мне?
 — Помилуйте, сударыня, я исполняю свой священный долг. Успокойтесь же. Все, что вы выстрадали, будет только казаться вам дурным сном, — прибавил он, улыбаясь.
 — Я должна вам сказать, кто я, чтобы вы знали, кому вы так благородно спасли жизнь.
 — О сударыня!
 — Я этого желаю — разве я могу иметь от вас тайну? Меня зовут Леона де Вернель, маркиза де Жермандиа.
 — Как! Сударыня, вы…
 — К несчастью, да, сударь! И, поверьте, я не буду неблагодарной.
 — Сударыня…
 — Поймите меня, — сказала она, протягивая ему руку с обворожительной улыбкой. — Я хочу быть дочерью для вас и сестрой для вашего сына. Неужели вы мне откажете в этом?
 — Юлиан, — обратился доктор к сыну, вероятно, для того, чтобы скрыть свое волнение, — ты хотел отправиться на посиделки. Тебе необходимо туда сегодня показаться, чтобы отвлечь подозрения. Твое присутствие здесь более не нужно. Простись с маркизой и отправляйся туда. Я уже буду дома, когда ты вернешься.
 — Слушаю, отец, — ответил Юлиан.
 И он подошел к молодой женщине.
 — Поверьте, сударыня, — сказал он почтительно, — что я буду одним из преданнейших…
 — Нет, не так, Юлиан, брат мой. Зовите меня Леона, я так хочу, и любите меня, как я вас и вашего отца люблю.
 И, нагнувшись к нему, она ему подставила лоб, которого молодой человек почтительно прикоснулся губами.
 — А теперь, до свидания, до скорого свидания, брат мой Юлиан, — сказала она с грустной улыбкой.
 Молодой человек от волнения ничего не мог ответить и, поклонившись, молча вышел из комнаты.
 Если бы не этот странный и непредвиденный случай, который совершенно отвлек мысли доктора в другую сторону, он бы тоже пошел с сыном на посиделки, конечно, не для того, чтобы за ним присматривать, а с целью убедиться воочию, насколько молодой человек близко сошелся с красавицей Денизой, как ее звали в деревне.
 Доктор думал, что это маленькая вспышка любви, и имел намерение сразу пресечь ее, прежде, чем она превратится в серьезное чувство.
 Брак между его сыном и Денизой ему нисколько не нравился; не потому, что девушку можно было в -чем-нибудь упрекнуть, напротив, Дениза была не только самой красивой девушкой во всей окрестности, но и самой благоразумной, самой добродетельной. Семейство Мендири, к которому она принадлежала, было тоже одно из самых древних и благородных в их околотке, но они сильно обеднели, а доктор Иригойен, хотя и не был скуп, но знал цену деньгам и мечтал о блестящем будущем для своего сына. У него был капитал, дававший ему от восемнадцати до двадцати тысяч франков дохода — что в этом уголке было очень много, — но отец желал, чтобы сын поселился в Париже, а для этого нужно было по крайней мере утроить этот доход.
 Доктор имел в Байоне старого друга детства, тоже доктора, очень богатого, у которого была прелестная дочь. Вот ее-то и прочил он сыну в невесты. Отцы уже между собой порешили этот вопрос, и нужно было только согласие самих молодых людей, которым этот заговор еще не был известен.
 В этом именно положении находилось дело при начале нашего рассказа. Отцы только ожидали случая, чтобы привести в исполнение давно задуманный ими план.
 Но подобные проекты очень редко осуществляются, в большинстве случаев какое-нибудь непредвиденное ничтожное обстоятельство является преградой в последнюю минуту.
 То же случилось и на этот раз. Доктор все рассчитал, но не позаботился заручиться согласием сына, а последний, не подозревая отцовского плана, самым неожиданным образом влюбился.
 Однажды утром, стоя у окна и следя глазами за удалявшимся отцом, он заметил молодого парня, который показался ему знакомым. Юлиан от нечего делать позвал его, и тот поспешил подойти.
 По мере его приближения Юлиан убеждался, что знает этого молодого человека. Действительно, это был один из его товарищей и друзей детства, с которым он очень любил играть, потому что тот был старше его тремя годами и всегда брал его под свою защиту.
 — Эй! Бернардо! — крикнул он. — Разве ты меня не узнаешь?
 — Ах, Боже мой! Какое счастье! — вскричал Бернардо, всплеснув руками. — Это ты, мой Юлиан!
 — Наконец-то, ты вернулся!
 — Ну, да! — ответил Юлиан, смеясь. — Войди же, старый товарищ!
 Они обнялись и расцеловались от души. Они стали припоминать времена своего детства и остальных друзей и товарищей.
 Бернардо остался завтракать у Юлиана, причем, перебирая всех живущих в окрестностях, произнес имя Денизы с особенной похвалой.
 Это имя, произнесенное мимоходом, воскресило в памяти Юлиана образ прелестной девочки, соучастницы его игр, сердце его забилось и он стал припоминать подробности их детской дружбы.
 Семейства Мендири и Иригойен были очень дружны в то отдаленное время. Они почти жили вместе, а их дети просто не расставались. Юлиан называл Денизу своей маленькой женой, а Дениза называла его маленьким мужем.
 Все эти проснувшиеся воспоминания возбудили в Юлиане сильное желание увидеть опять ту маленькую девочку, которая теперь, по словам Бернардо, превратилась в прелестную девушку, которую все окружающие боготворят.
 В этот же день Юлиан в сопровождении Бернардо отправился в село.
 Он был принят с восторгом старыми товарищами, которые все его любили и от души ему обрадовались.
 С этой минуты он опять сделался кровным баском. Он опять надел национальный костюм, стал посещать все сборища, игры в шары и посиделки.
 Дениза, увидев его, вскрикнула от радости и бросилась ему на шею со слезами. Бедная девочка не переставала о нем думать и наивно призналась ему в этом, не стараясь скрывать свою радость при свидании с ним.
 Когда она после долголетней разлуки увидела этого красивого, статного молодого человека, она поняла, до какой степени любила его.
 Юлиан тоже полюбил ее всеми силами своей души, но вместе с любовью у него зародилось и другое, неведомое ему до сих пор чувство ревности.
 Дениза была слишком хороша собой, чтобы не иметь вздыхателей. Но последние относились к ней с величайшей почтительностью. Они любили молодую девушку, но не решались высказывать ей это открыто. Между ними был один, который более других возбуждал опасения в сердце Юлиана: это был рослый и красивый молодой человек лет двадцати четырех. Он был сыном богатого хлебопашца из соседнего села и очень гордился своей красотой и своим богатством. По силе и ловкости он не имел соперников и поэтому часто позволял себе высокомерные выходки.
 Говорили, что он не отличался примерным поведением — он уже обольстил нескольких девушек, которых потом бросил. Подобные вольности часто вовлекали его в неприятные истории, но благодаря влиянию богатых родителей он до сих пор выпутывался из беды. Но вследствие всего этого он был нелюбим и его отчасти даже боялись.
 Этого молодого человека звали Фелиц Оианди. Он не скрывал своей любви к Денизе, хотя молодая девушка, по-видимому, ее вовсе не поощряла. Но это нисколько не обескураживало Фелица, и он поклялся, что так или иначе молодая девушка будет ему принадлежать.
 В то время как Юлиан Иригойен входил в помещение посиделок, все общество было уже в полном сборе: тут были молодые люди, молодые девушки и их родители, — более тридцати человек. Пряли, разговаривали, вышивали, хохотали, пели и даже плясали; было очень весело.
 Посиделки составляют старинный и любимый обычай басков. Тут, под зорким наблюдением старших, молодежь знакомится и влюбляется. На посиделках же происходит, при всех, обручение сговоренных, после чего уже все вздыхатели отходят от обрученной, около которой продолжает оставаться один жених.
 Помолвленные, таким образом, уже не могут отказаться друг от друга под страхом всеобщего презрения.
 Мы скоро представим читателю случай присутствовать при исполнении этого трогательного и величественного обычая, который носит первобытный и патриархальный характер.
 Посиделки в тот вечер происходили в доме Мендири, в большой и высокой комнате — стены были обшиты дубовыми филенками, почерневшими от времени, земляной пол был, как ток на гумне. У одной стены огромный камин мог приютить нескольких человек под своим выступом. Мебель состояла из нескольких плетеных стульев для стариков и деревянных скамеек, расставленных в беспорядке, для молодежи. Освещение состояло из первобытных каганцев, подвешенных кое-где под потолок, и главным образом из пылавшего камина…
 Отец и мать Денизы сидели по правую сторону камина, окруженные знакомыми, Дениза сидела за прялкой в кругу остальных девушек.
 Когда Юлиан вошел, все работали и весело разговаривали; Фелиц Оианди с нахальной усмешкой что-то рассказывал в группе молодых людей.
 Юлиан, не обращая на него внимания, прошел через всю комнату и, поздоровавшись с отцом и матерью девушки, ласково приветствовал Денизу, и подошел к тем молодым людям, с которыми был дружен.
 Однако при появлении Юлиана произошло заметное смятение среди присутствовавших. Все обратились в его сторону: молодые девушки шептались и хихикали, глядя на него, молодые люди прекратили свой разговор, заметное молчание воцарилось на несколько минут, точно все ожидали чего-то.
 Но это волнение длилось недолго. Вскоре разговоры и хохот возобновились во всех углах еще громче прежнего.
 Время шло, было уже около одиннадцати часов, некоторые девушки стали складывать свою работу, наставала пора расходиться по домам.
 В это время Фелиц Оианди подошел к камину и, наклонившись к Денизе, подкладывавшей дрова в огонь, сказал:
 — Сударыня, кажется, дрова плохо горят, позвольте мне подложить это полено…
 И он положил свое полено в то место, где огонь ярче горел.
 Мертвая тишина воцарилась в зале, все ждали — кто с замиранием сердца, кто просто с любопытством, — что произойдет.
 Дениза молча взяла щипцами полено молодого человека и отставила его в сторону, так что оно мгновенно потухло.
 Фелиц Оианди вздрогнул, лицо его позеленело от злости. Он попробовал улыбнуться и затем поспешил скрыться, преследуемый хохотом молодых девушек.
 Аллегорический ответ Денизы означал отказ самый решительный. Вынув полено из огня и дав ему потухнуть, она этим сказала молодому человеку: «Я вас не люблю и любить не буду».
 Когда Фелиц Оианди исчез в группе молодых людей, Юлиан Иригойен в свою очередь подошел к Денизе. Поклонившись ей, он сказал дрожащим голосом:
 — Позвольте мне, дорогая Дениза, положить в огонь это полено, которое я тщательно выбрал.
 И он прибавил с грустной улыбкой:
 — Может быть, оно лучше загорится, чем первое.
 — Пожалуйста, Юлиан, — ответила девушка с выражением искренней нежности в голосе, — вот сюда положите — огонь, может быть, и не станет от этого жарче, но все-таки станет светлее.
 — О! Благодарю! Благодарю! — крикнул Юлиан страстно.
 И он бросил полено в огонь.
 Радостные возгласы послышались со всех сторон и приветствовали выбор девушки. Все любили Юлиана и потому все его искренно поздравляли. Отец и мать обнимали Денизу, повторяя, что она не могла сделать лучшего выбора.
 Что же касается Фелица Оианди, то он поспешно удалился, придумывая способ отомстить за нанесенную обиду.
 Полчаса спустя все начали расходиться по домам.
 Несколько товарищей Юлиана, зная злобный и мстительный характер Фелица, настояли на том, чтобы проводить Юлиана домой. Как он ни отговаривался, ему пришлось уступить, но так как он более всего боялся, чтобы Фелиц не мог его упрекнуть в трусости, то было решено, что он пойдет один, а друзья будут за ним следить издали, для того чтобы в случае нужды они могли поспеть к нему на помощь.
 — Ну, если ты уж такой упрямый, то иди вперед, — сказал Бернардо, — во всяком случае, мы не дадим этому олуху тебя убить.
 — Спасибо, — ответил, смеясь, Юлиан. — Но если уж быть сегодня драке, то едва ли Фелицу удастся меня одолеть, ему сегодня что-то не везет.
 Молодые люди дружно расхохотались и отравились в путь.
 Мы уже сказали, что село было окружено со всех сторон густым лесом. Юлиану приходилось пересечь этот лес, чтобы дойти до своего дома, и идти этим путем около получаса.
 Луна светила с безоблачного неба, так что в чаще не было особенно темно, на полянах же было совсем светло.
 Молодой человек уже прошел более половины пути, когда, подойдя к довольно просторной поляне, увидел на ней четырех человек, которые, как казалось, его ожидали.
 — Ого! — проговорил он про себя. — Неужели мои друзья были правы? Ну, пойду к ним навстречу, там видно будет!
 И, попробовав, хорошо ли вертится в его руке дубина, он вышел на середину поляны.
 В это время один из стоявших на поляне пошел к нему навстречу.
 — Ага! Это ты, Пауло, — сказал Юлиан весело. — Что же ты тут делаешь?
 — Я тебя ждал, Юлиан, — ответил ласково Пауло.
 — Ну, так вот и я — что же тебе от меня нужно?
 — Да мне-то, собственно, от тебя ничего не нужно, Юлиан; только, вот, Фелиц Оианди взбешен на тебя и говорит, что ты его очень оскорбил на посиделках.
 — Фелиц Оианди с ума сошел: я воспользовался своим правом, также, как он воспользовался своим. Тем хуже для него, если ему отказали, мне до этого нет дела.
 — Так скажи ты ему это сам, Юлиан.
 — Пожалуй! Пойдем!
 — Да, пойдем! — повторил Бернардо, который в это время подошел с четырьмя товарищами.
 Силы были теперь равны, на стороне Юлиана был даже перевес, так как со стороны Фелица было только четверо, а со стороны Юлиана шесть молодых людей.
 Они все вместе подошли к Фелицу, который продолжал стоять посреди поляны.
 — Ого-го! — сказал Фелиц насмешливо. — Вы пришли сюда целым стадом! Должно быть, вы что-то подозревали?
 — С тобой всегда можно что-нибудь подозревать, — ответил сухо Бернардо.
 — Молчи, пожалуйста, Бернардо, — сказал Юлиан. — Это дело касается меня одного! Впрочем, Фелиц едва ли мог задумать против меня измену.
 — Мне никакой измены не надо, чтобы проучить такую мокрую курицу, как ты! — крикнул Фелиц.
 — Не будем терять времени на перебранки. Скажи мне прямо, зачем ты меня тут поджидал с товарищами в такой поздний час?
 — Что я хочу? — крикнул Фелиц, изменившимся голосом. — Я хочу тебя убить!
 Юлиан улыбнулся.
 — Стало быть, будем драться, — сказал он с невозмутимым хладнокровием.
 — Да пока один из нас не останется на месте.
 — В таком случае, я вот что предлагаю: мы бросим наши ножи, ножами совершаются убийства, и решим наше дело дуэлью.
 — Но…
 — Ни слова! Ты меня вызываешь, значит, я имею право выбрать род оружия; к тому же, ты гораздо старше и храбрее меня.
 — Правда, правда! — закричали все присутствовавшие в один голос.
 — Ладно! — проворчал Фелиц, принужденный согласиться.
 — Мы будем драться дубинами. Дубина наше национальное оружие; можно также пускать в дело кулаки; секунданты не должны вмешиваться.
 — Хорошо, — сказали секунданты.
 — Хорошо, — повторил Фелиц глухим голосом. — Что же, все ли, наконец?
 — Еще два слова.
 — Скорее!
 — Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, — возразил с насмешкой Юлиан. — Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье…
 — Как ты трусишь, однако! — расхохотался Фелиц.
 — Дуэль только тогда прекратится, — продолжал Юлиан, — когда один из нас признает себя побежденным и скажет: «Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой».
 — Кончишь ли ты наконец! — заревел Фелиц.
 — Да, принимаешь ли ты эти условия?
 — Принимаю.
 — Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?
 — Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!
 — Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.
 — Да, — сказал Бернардо, — мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!
 Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.
 Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.
 Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата  1 и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.
 Сигнал был дан.
 Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.
 Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.
 Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.
 — Ну вот, — сказал молодой человек, смеясь, — теперь отдохнем немного.
 Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.
 Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.
 — Ах! Дьявол! — кричал он бешено. — Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.
 — Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, — ответил, смеясь, Юлиан.
 — Ну, это мы посмотрим, — проворчал Фелиц глухим голосом.
 — Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
 — Ни за что! Я тебя убью!
 — Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
 — Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
 Секунданты повиновались.
 — Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, — сказал Юлиан, становясь против него.
 Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
 — Он умер! — вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
 — Нет, он не умер, — сказал Юлиан, — но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
 — Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? — спросил наивно Бернардо.
 — Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
 — Ого!
 — Я тебе говорю сущую правду — ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
 Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
 При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
 — Ну, если так, — сказал Юлиан, — то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
 Фелиц что-то невнятно промычал.
 — Говори сейчас. — сказал Юлиан, — или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
 — Условия должны быть соблюдены, — отчеканил Бернардо, — или мы все отсюда уйдем.
 — Ну, погоди! Я тебе отплачу! — проговорил Фелиц невнятно.
 — Что ты говоришь?
 — Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
 — Мы этого требуем.
 Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
 — Хорошо, — сказал Юлиан, когда он кончил, — я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
 — Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, — произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
 Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.
 Фелиц лежал без чувств.
 Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
 — Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
 Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
 (Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
 У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
 Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
 Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
 Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
 Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
 Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
 Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
 Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
 Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
 Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
 Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
 Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
 Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.
 Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.
 Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.
 В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство — все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.
 Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.
 Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.
 Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.
 — Я его спасу! — вскричал он, прочитав страшную весть. — Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!
 Доктор еще никогда не видел своего сына!
 Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.
 Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал — днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.
 Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.
 Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье — где его сын вырос — и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.
 В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.
 …Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.
 — Через несколько минут вы будете дома, сударыня, — сказал ей доктор.
 — Да, — произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: — Остановитесь, доктор, мы приехали.
 — Как приехали? — возразил доктор с удивлением. — Ведь мы в открытом поле!
 — Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа — одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.
 — Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.
 — Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.
 — Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.
 — О! Оно тщательно скрыто, — возразила молодая женщина с грустной улыбкой. — Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?
 — Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?
 — Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.
 — Вы правы, сударыня, я согласен.
 Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах. Затем, высадив молодую женщину, он снял с экипажа один фонарь, чтобы посветить ей, а другой потушил.
 Маркиза пошла вперед вдоль реки. Две или три минуты спустя они дошли до пещеры, в которую немедленно вошли.
 Это было природное углубление в скале, небольших размеров вход в него был ниже уровня воды, и поэтому река при поднятии воды должна была его затоплять.
 Маркиза попросила доктора поднять фонарь, внимательно осмотрела каменную стену и нажала рукой на известную ей точку.
 — Посмотрите, — сказала она доктору.
 В ту же минуту вся гранитная масса тихо подалась и, повернувшись на невидимой оси, открыла вход в узкое подземелье, которое, по-видимому, было весьма длинным.
 — Это удивительно! — сказал доктор. — Кто бы мог это угадать? Но, — прибавил он, — как же вы пойдете туда в темноте?
 — Тут, наверное, найдется орошенный ими фонарь, когда матрос меня нес, муж ему светил фонарем.
 Действительно, у входа в подземелье доктор нашел этот фонарь. Он его зажег и, передавая маркизе, сказал:
 — Прощайте, сударыня, и помните, что я к вашим услугам, если смогу вам быть чем-нибудь полезен.
 — Благодарю вас, доктор. Я хочу вас непременно завтра видеть, я скажусь больной и пришлю за вами!.. Мне нужно с вами о многом переговорить. Теперь же еще раз благодарю, до свидания!
 Она протянула ему руку, которую доктор поцеловал, и они разошлись. Каменная глыба опять стала на свое прежнее место, и маркиза осталась одна в подземелье.
 Полчаса спустя, она счастливо добралась до дверей своей спальни. Потушив фонарь и оставив его на лестнице, она заперла тайную дверь и упала в первое попавшееся кресло, в котором пролежала несколько минут без движения.
 Затем она тщательно осмотрела свои вещи, бумаги, деньги. Все было цело; стало быть, муж ее действительно поспешил уехать, так как он не воспользовался ее отсутствием, чтобы похитить что-нибудь.
 Убедившись в том, что ничего не тронуто, она переменила платье, которое носило следы борьбы и пребывания ее под землей, и позвонила.
 Вошла молоденькая, хорошенькая горничная, почти одних с ней лет, это была ее молочная сестра. Она вместе с маркизой росла и была искренно привязана к ней; ее звали Клер Мартен или, лучше сказать, Клеретта.
 — Ах, как я испугалась, сударыня! — вскричала она, входя. — Я два раза стучалась к вам, а вы не отвечали. Дверь была заперта, я вас звала, но вы не откликнулись.
 — Я, вероятно, уснула. Ну, не ворчи, мне что-то нездоровится, должно быть, мигрень. Принеси мне чаю.
 — Сейчас, сударыня. Больше ничего не прикажете?
 — Нет! Ничего. Ах, да! Слушай, я не знаю, отчего, но я вся дрожу. Мне страшно в этом древнем доме; ты себе постели здесь на диване, я хочу, чтобы ты спала у меня. Прикажи одному из лакеев сходить завтра утром за доктором Иригойеном. Я хочу его видеть.
 — Слушаю, сударыня. Как вы бледны! Не больны ли вы?
 — Я надеюсь, что это только легкое недомогание; все-таки я хочу посоветоваться с доктором. Скорее, милочка! Ты мне поможешь лечь в постель, мне холодно.
 — Еще бы не озябнуть! Огонь в камине почти погас.
 — Ступай скорее!
 Девушка вышла. Вскоре она вернулась с чаем, который поставила на столик перед маркизой, и в одну минуту раздула уголья, и огонь весело затрещал в камине. Затем она быстро приготовила себе постель на диване и сказала:
 — Ну, вот и готово. Как я тут отлично спать буду — просто восхищение!
 — Ты отдала приказание, чтобы завтра поехали за доктором?
 — Да, сударыня.
 — Ну так поди скажи, что все могут ложиться спать.
 — Я и сама догадалась им это сказать, сударыня.
 — В таком случае, садись тут возле меня и пей чай.
 Молодая девушка повиновалась и приняла из рук маркизы чашку чая.
 — Ты меня очень любишь, неправда ли, Клеретта? — спросила, немного погодя, маркиза.
 — О да, сударыня, — ответила с чувством девушка, — вы такая добрая!
 — Тебе было бы жаль со мной расстаться?
 — Что вы, сударыня, да я с вами никогда не расстанусь!
 — Ну а если бы мне пришлось уехать очень далеко отсюда?
 — Я с вами поеду, только бы мне с вами не расставаться. Зачем вы меня об этом спрашиваете, сударыня?
 — Потому, душечка, что, по некоторым обстоятельствам, я могу быть вынуждена уехать надолго, может быть, навсегда. Может быть, придется даже совсем покинуть Францию.
 — Сударыня, если вы мне все это говорите, чтобы меня испытать, то грешно вам, право, — вы знаете, как я вас люблю, вы знаете, что вы одни у меня остались, так как у меня нет ни отца, ни матери. Я ваша навсегда. Зачем же вы мне говорите, что хотите расстаться? Боже мой за что вы хотите от меня избавиться, куда я от вас пойду?
 И бедная девушка горько заплакала. Маркиза привлекла ее к себе, вытерла своим платком ее слезы и, поцеловав ее в лоб, сказала:
 — Не плачь, дурочка, я теперь знаю, что хотела знать, — я так же люблю тебя, как сестру, и никогда с тобой не расстанусь.
 — Значит, правда, что вы куда-то собираетесь уехать, сударыня?
 — Да, очень может случиться, что мы через несколько дней уедем из Сен-Жан-де-Люса.
 — Куда же мы поедем, сударыня, в Париж?
 — Может быть, и в Париж, но не забывай, что никто не должен знать об этом.
 — О! Я умею молчать, сударыня.
 — Ну что, ничего не слышно нового в городе?
 — Нет, сударыня, сколько мне известно, все идет по-старому… Ах, да! Говорят про какой-то корабль, который показался перед портом в то время как солнце садилось; капитан его не принял лоцмана, который к нему подъехал, сказав, что ему только нужно отправить несколько писем в городе и, поэтому ему в порт въезжать незачем.
 — Как это странно.
 — И, кажется, шлюпка действительно ездила от него в город, но в городе не остановилась, а, проплыв мимо, поднялась по реке неизвестно к какому месту. Два часа тому назад та же шлюпка опять проплыла тем же путем и подплыла из порта к кораблю, который ее дожидался на взморье. Бог знает, какие толки идут теперь между рыбаками по этому поводу.
 Маркиза побледнела во время этого рассказа.
 — А не известно, к какой нации принадлежит этот корабль? — спросила она, минуту спустя.
 — Как же, сударыня, это испанский корабль. Это ужасно странно!
 — Да, в самом деле. Однако раздень меня, я лягу.
 — Лучше ли вам теперь, сударыня?
 — Немного, но я совсем разбита и хочу спать.
 Полчаса спустя, при тусклом мерцании лампады обе женщины, казалось, спали спокойным сном, но маркиза только притворялась спящей. Ни одной минуты в течение этой долгой ночи тревожные думы не оставляли ее. Только на рассвете ей удалось немного вздремнуть.
 Впрочем, ночь прошла спокойно и ничто не нарушило тишины этого мирного жилища.
 Рано утром молоденькая горничная потихоньку встала и унесла свою постель. В десять часов маркиза позвонила и спросила вошедшую Клеретту, ушли ли за доктором?
 — Антон уже давно ушел, сударыня.
 — Так он, вероятно, скоро придет. Дай мне одеться, я не хочу принять его в постели, я не настолько больна.
 — Какое платье прикажете подать, сударыня?
 — Утренний наряд, первый, который тебе под руку попадется, для докторов не следует наряжаться. Но помоги мне прежде встать.
 Простой туалет маркизы занял час времени.
 Клеретта принесла на подносе утренний шоколад.
 Маркиза спросила ее, стараясь казаться равнодушной:
 — Ну что же, больше ничего не узнали о вчерашнем таинственном корабле?
 — Как же, сударыня, рыбаки видели, как шлюпка подплыла к кораблю, и вскоре после того на корабле распустили паруса, и он ушел по направлению к юго-западу. Все в недоумении, потому что оказывается, что никакого письма на лодке не привозили, и эти люди неизвестно куда ездили.
 — Когда-нибудь узнают, зачем они приезжали, — сказала маркиза с грустной улыбкой, — а теперь убери все это, я больше есть не хочу.
 Девушка вышла, унося шоколад,
 — Он, действительно, уехал, — сказала маркиза, оставшись одна, — но кто знает — не вернется ли он опять? Защити меня тогда от него, Господи!
 — Доктор Иригойен приехал, сударыня, и спрашивает, можете ли вы его принять?
 — Да, да! — вскрикнула маркиза. — Проси, проси!
 Доктор вошел и почтительно поклонился молодой женщине.
 — Пожалуйте, доктор, пожалуйте, — сказала маркиза, — я вас ждала с нетерпением. Подай кресло, милочка, и оставь нас. Мне нужно говорить с доктором.
 Клеретта подала кресло и ушла.
 Маркиза и доктор остались одни.
 — Как провели вы ночь, сударыня? — спросил ее доктор.
 — Я всю ночь провела в тревоге и размышлениях, доктор, только под утро, когда стало уже совсем светло, я уснула и проспала часа три.
 — Вам теперь нечего опасаться вашего мужа. Мне достоверно известно, что корабль, на котором он приезжал, отплыл в два часа ночи.
 — Я это знаю, доктор, но он может вернуться.
 — Да, действительно, это может случиться; он, вероятно, вернется.
 — Может быть, скоро?
 — Я не думаю. Он предполагает, что вы умерли, ему и в голову не может прийти, что вы спаслись просто чудом.
 — И это чудо совершили вы, мои добрый, мои милый доктор, — сказала она, взяв его нежно за руку.
 — Я в этом случае был только орудием Провидения.
 — Так вы думаете, доктор, что мой муж нескоро вернется?
 — Сударыня, женщина, занимающая такое высокое положение в обществе, как вы, не может исчезнуть без того, чтобы все власти не всполошились; полиция разошлет агентов, сыщиков; нарядят следствие, начнут выслеживать, узнавать. Положим, в настоящем случае, благодаря предосторожностям, принятым вашим мужем, они, может быть, ничего и не откроют, но во всяком случае нужно будет выждать, чтобы об этом деле забыли. До того ваш муж не осмелится заглянуть сюда, он побоится навлечь на себя подозрение.
 — Но как его могут заподозрить? Вот уже год, как он отсюда уехал. Это всем известно. Во время же нескольких часов, которые он здесь пробыл, его решительно никто, кроме вас и меня, не видал; вы же, конечно, никому об этом не скажете.
 Доктор покачал головой.
 — Предположите, что месть вашего мужа вполне удалась. В таком случае уже теперь полиция делала бы дознание в вашем отеле. Она не нашла бы ничего подозрительного, — согласен. Но тогда вспомнили бы о таинственном появлении корабля, о присылке им лодки, неизвестно где причалившей и не привезшей в город тех писем, о которых упоминал капитан. Затем вспомнили бы не менее таинственный отъезд корабля, состоявшийся именно в ночь вашего исчезновения. Вы сами видите, какое подозрение должно родиться вследствие подобного стечения обстоятельств. Ваш муж, сударыня, не только не подумает сюда вернуться, а, напротив, он теперь всеми силами постарается, чтобы в случае нужды могли бы засвидетельствовать, что он вчерашний день был очень далеко отсюда. Пройдет, быть может, несколько лет, прежде чем он посмеет сюда показаться.
 — Все это, может быть, и правда, доктор, но когда-нибудь он вернется, и тогда он меня убьет. Вот уже два раза, как он пытался убить меня. Я не могу жить в таком постоянном страхе. Этот человек возбуждает во мне неодолимое отвращение. Я хочу, во что бы то ни стало, оградить себя от его преследования. Это мое твердое решение. Если я вас пригласила к себе сегодня утром, то именно с целью попросить у вас совета — каким образом мне избавиться от человека, который думает только об одном, а именно — как бы меня окончательно обобрать. Он самым постыдным образом растратил все свое личное состояние; вот почему он хочет меня лишить жизни. Он отлично знает, что, пока я жива, я ему не уступлю своего состояния.
 — У вас разве раздельное имущество? — спросил доктор.
 — Да, доктор; я имею право распоряжаться своим состоянием: покупать, продавать и т. д. в силу условия, заключенного у нотариуса. Условие это мой муж был вынужден подписать за час перед своим отъездом, взамен ста тысяч франков, которые я ему тогда отсчитала и с которыми они уехал на службу в Африку.
 — И ваш муж разорен, говорите вы, сударыня?
 — У него только эти сто тысяч, которые я ему дала; вернее сказать — ничего, потому что он, вероятно, их уже давно промотал. Вот почему он и приезжал сегодня ночью.
 — Все это весьма вероятно. Но ведь он мог уничтожить данное условие, и, вероятно, по приезде в Африку поспешил это сделать?
 — Да, я, кажется, что-то подобное слышала, но это все равно. На другой же день после его отъезда я поручила своему нотариусу ликвидировать все мое состояние и купить фонды на вырученные деньги. Это было сделано дней в десять, то есть гораздо раньше, чем мой муж доехал до места назначения. И с тех пор все мое состояние постоянно находится при мне; правда, это мне обошлось недешево. Вследствие этой операции я потеряла около трехсот тысяч.
 — Вы, стало быть, очень богаты, сударыня?
 — Да, — сказала она печально, — поэтому мой муж и желает меня убить.
 Она встала, открыла потайной ящик прелестного столика розового дерева и вынула из него нечто вроде альбома, окованного железом.
 — Посмотрите, — сказала она.
 Доктор взял альбом и открыл его машинально.
 — Банковые билеты! — вскрикнул он с удивлением. — Да тут их, должно быть, на огромную сумму?
 — Этот альбом содержит два миллиона шестьсот пятьдесят тысяч франков, смотрите: тут четыреста билетов в пять тысяч франков и шестьсот билетов в тысячу франков. Это огромное состояние занимает, таким образом, мало места, и его легко возить с собой всюду.
 — Я вижу, сударыня, что вы предусмотрительны.
 — Да, доктор, я еще тогда задумала бежать и скрыться от мужа, когда он однажды попробовал меня отравить, добиваясь от меня денег.
 — Отчего вы не просите развода судебным порядком?
 — Но если бы мне даже и удалось добиться формального развода, разве это помешает моему мужу меня убить и обокрасть? Понятно, нет. Стало быть, не стоит и хлопотать. Впрочем, каков бы ни был исход процесса, он всегда невыгоден для женщины. Разведенная жена более ни девица, ни вдова, ни жена, — положение ее отвратительно. Нет, мне надо исчезнуть, так, чтобы мой муж и подозревать не мог, куда я девалась. Если б можно было устроить дело так, чтобы он думал, что я умерла, то это было бы лучше всего. Таким только способом могу я обеспечить свою безопасность.
 Доктор помолчал несколько минут и затем ответил:
 — Сударыня, я не имею чести вас близко знать: я в душе убежден, что вы невинны. Впрочем, даже если и предположить с вашей стороны какую-нибудь вину, то нет на свете такого преступления, которое бы оправдывало страшное насилие, которому вы подверглись. Для меня ваш муж злодей, изверг, — вы тысячу раз правы, желая вырваться из его зависимости. Закон бессилен вас оградить, поэтому вы сами должны позаботиться о себе. Я, со своей стороны, всеми силами буду вам помогать и прошу вас на меня безусловно рассчитывать. Теперь, скажите мне, пожалуйста, что вы придумали?
 — Я решилась уехать отсюда, но, к несчастью, мне кажется, что это будет ужасно трудно устроить. Я одинока и окружена людьми, между которыми, как я подозреваю, есть шпионы моего мужа. Но это еще не все; предположим, что мне удалось бы бежать отсюда, никем из них не замеченной. Однако, как же я могу выехать из города без того, чтобы сейчас не стало известно, куда я поехала? Вы видите, доктор, что мне здесь оставаться нельзя, но нельзя и уехать, — словом, я в отчаянии. У меня есть только один человек, на которого я могу полагаться, как на самое себя — это моя молочная сестра и в то же время горничная, которая ко мне искренно привязана. Но что может сделать молодая девушка одних со мною лет, находящаяся в таким зависимом положении?
 — Я полагаю, сударыня, что для того дела, которое вы замышляете, ваше одиночество — большое счастье. В подобных случаях самое лучшее не иметь сообщников и действовать одному. Затем, я полагаю, что вы могли бы прекрасно покинуть этот замок незамеченной, пользуясь тем путем, по которому вас уже раз похитили. Ваш муж воображает, что вы навеки остались в. могиле, в которую он вас бросил. Если вы, например, сегодня ночью исчезнете при подобных же условиях, то есть запрете изнутри спальню, оставите лампу зажженной, словом, устроите ту же обстановку, при которой он вас вчера похитил, то завтра утром произойдет то, что произошло бы сегодня, если бы злодейский план вашего мужа удался. Ваш муж первый об этом узнает или через своих шпионов, если они у него есть, или по газетам, потому что переполох будет ужасный. Как я вам уже говорил, персона, подобная вам, не может исчезнуть незамеченной. Ваш муж убедиться, таким образом, что вы умерли, потому что он отлично будет знать причину вашего исчезновения. В этом убеждении и будет заключаться ваше спасение. Не станет же он вас искать, зная, что вас уже нет более в живых. Вы тогда можете легко избрать себе другое место жительства и жить спокойно, не опасаясь преследований.
 — Вы забываете одно, доктор. Мой муж тотчас же догадается обо всем, когда прочтет, что я исчезла сутками позже, чем он меня похитил.
 — Напротив, эта разница чистые пустяки. Ваш муж вообразит себе, что это ошибка, и будет очень рад, потому что таким образом, пребывание его в этот день в другом месте будет ему легче доказать. Стало быть, сударыня, будьте сегодня веселы, как всегда. Покажитесь прислуге, как ни в чем не бывало, и вечером, часов в восемь, заприте вашу спальню и отправьтесь по тайному ходу в пещеру на берегу речки.
 — Хорошо, доктор, я так и сделаю.
 — Скажите мне, сударыня, — спросил тут доктор, улыбаясь, — вы не трусливого десятка?
 — О нет, доктор! Я воспитана моим отцом совершенно, как мальчик. Я езжу отлично верхом и с детства занималась гимнастикой, училась фехтовать, стреляла в цель. Я постоянно сопровождала отца на охоту с гончими, умею прекрасно плавать. Мой бедный отец любил меня наряжать в мужское платье и находил, что оно мне очень к лицу. Вы видите, доктор, что при подобном воспитании из меня не могла получиться трусиха.
 — Если так, сударыня, то я вполне убежден, что наш план удастся. У вас, вероятно, уцелело ваше мужское платье?
 — О да, у меня целый сундук принадлежностей мужского туалета.
 — Ну и прекрасно. Вы наденете вечером мужское платье, возьмете чемоданчик с мужским же бельем, и выйдете к тому месту, где я прошлой ночью спрятал в кустах кабриолет, там будет вас ожидать оседланная лошадь. Вы найдете место?
 — Да, доктор, будьте покойны.
 — Вы сядете на лошадь и, объехав город, не въезжая в него, поедете прямо в Байонну. Под седлом лошади будет находиться паспорт. Куда думаете вы сперва ехать?
 — В Париж, доктор, там, я полагаю, легче всего скрыть следы.
 — Да, вы правы. Только не берите билет прямо в Байонну. Вы говорите по-испански?
 — По-испански, по-итальянски, по-английски и по-немецки. Я отлично владею иностранными языками.
 — Прекрасно. У вас будет паспорт испанский, на имя молодого человека, едущего из Бургоса в Тур, чтобы повидаться с родными. Из Тура вы поедете в Бурж. Из Буржа в Орлеан. И только из Орлеана поезжайте в Париж; таким образом, никто не найдет вашего следа.
 — Я непременной последую вашему маршруту, доктор, но когда же я вас опять увижу?
 — Когда вы приедете в Байонну, то остановитесь в гостинице «Париж». Там останавливаются все богатые испанцы. Вы меня там найдете. Если бы, против ожидания, я не мог туда приехать, то мой сын там будет и постарается вам служить вместо меня.
 — Благодарю вас, доктор, от всей души. У меня только еще есть одна просьба. Я вам говорила о моей горничной, которую я люблю, как сестру. Нельзя ли что-нибудь придумать, чтобы мне с ней не расставаться?
 — Как ее зовут?
 — Клер Мартен.
 — Надо, чтобы она сегодня под каким-нибудь предлогом уехала. Где она родилась?
 — В Шавеле, близ Версаля.
 — Через час она получит письмо, в котором ее вызовут на родину по экстренному делу. Пускай она это письмо всем покажет. Вы ее рассчитаете и при всех отпустите. Скажите ей, чтобы она вас ожидала в Байонне, в предместье Святого Духа в гостинице «Большой олень». Только, пожалуйста, сударыня, скажите ей, чтобы она хорошо разыграла эту комедию; ведь в подобном деле малейшая оплошность может иметь гибельные последствия.
 Тут доктор Иригойен простился с маркизой и уехал.
 Маркиза позвала Клеретту и передала ей все, что было решено с доктором. Девушка запрыгала от радости и обещала маркизе в точности исполнить все, что требовалось для приведения плана в исполнение. Между тем маркиза занялась укладыванием своих драгоценностей. У нее было два обручальных кольца, вот по какому случаю: раз маркиза не нашла своего обручального кольца и, боясь гнева мужа, с которым тогда еще жила, заказала поскорее ювелиру другое. Когда ювелир принес новое кольцо, старое уже было найдено. Молодая женщина его все-таки взяла, но не сказала мужу. Она уже запирала чемоданчик, в который положила некоторые необходимые вещи, когда Клеретта вбежала в комнату, держа в руках распечатанное письмо, и объявила ей, плача и смеясь в одно и тоже время, что у нее умер дядя, который оставил ей в наследство домик со всею обстановкой и пять дойных коров.
 Комедия была сыграна при людях отлично. Клеретта горько плакала, прощаясь со своей доброй барыней, которая в свою очередь не скрывала сожаления по поводу того, что теряла такую преданную горничную.
 Когда Клеретта уехала, маркиза сказала дворецкому:
 — Пожалуйста, Антон, постарайтесь завтра же найти мне другую горничную. Главное, чтобы она была расторопная и знала свое дело.
 За обедом маркиза еще раз напомнила дворецкому про горничную, отдала приказание приготовить экипаж на другой день, так как намеревалась сделать несколько визитов по окрестным замкам, и в семь с половиной часов вечера ушла к себе и заперлась.
 В восемь часов молодая женщина в мужском костюме и светлом парике садилась на приготовленную доктором Иригойеном лошадь и часа два спустя подъезжала в Байонне к гостинице «Париж».
 На пороге двое мужчин дружно разговаривали и весело ей поклонились. В одном из них она узнала доктора, который заговорил с ней по-испански, называя ее дон Луис.
 — Я все устроил по вашему желанию, дон Луис, — сказал ей доктор, — я нанял здесь в гостинице две комнаты, одну для вас, а другую для вашего лакея.
 «Дон Луис» пристальнее взглянула на спутника доктора и узнала в нем переодетую Клеретту.
 Все трое мужчин, из которых двое были переодетые женщины, вошли в гостиницу; хозяин вышел к ним навстречу и приветствовал дона Луиса по-испански. Они все вошли в номер, отведенный дону Луису.
 Посреди комнаты стоял накрытый стол. По испанскому обычаю весь обед стоял на столе, подогреваемый на спиртовых горелках.
 — Мой человек будет нам прислуживать, — сказал дон Луис лакею, который внес чемоданчик и остановился в ожидании приказаний.
 Лакей вышел. Вслед затем маркиза заперла дверь на задвижку.
 — Теперь мы у себя! — сказала она весело. — Поставь еще прибор, милочка, и садись с нами ужинать.
 — Позвольте вас поздравить, дон Луис, — сказал доктор молодой женщине. — Вы так сумели изменить свою внешность, и мужской костюм к вам так идет, что, когда вы подъезжали, я узнал не вас, а мою лошадь.
 — А мне, доктор, позвольте еще раз поблагодарить вас от души. Без вашего содействия я никогда не выбралась бы из моего заточения.
 При этих словах молодая женщина протянула доктору руку. Доктор пожал ее с жаром и, удерживая ее своих руках, воскликнул:
 — Какая неосторожность, сударыня! Как это вы оставили на пальце ваше обручальное кольцо? Разве молодые люди носят подобные кольца? Снимите его сейчас. Неужели оно было на вас и вчера?
 — Да, доктор, я ношу его постоянно.
 Доктор покачал головой.
 — Как это я прежде не догадался об этом, — сказал он, помолчав немного, — теперь уже ничего не поделаешь.
 — Что такое, доктор?
 — А вот что, сударыня: при виде этого кольца, мне пришла одна мысль в голову.
 — В чем же дело, доктор?
 — Вот, видите, что следовало сделать, да, к несчастью, я об этом теперь только подумал. Надо было взять все, что на вас было вчера надето, в том числе и это кольцо, и все это надеть на какой-нибудь труп, который нетрудно для меня достать. Мы бы этот труп зарыли в ту могилу, из которой нам удалось вас спасти, и, таким образом, никакого бы сомнения не могло быть в том, что маркиза Жермандиа действительно сделалась жертвой преступления.
 — Так за чем же дело стало, доктор? Это можно и теперь сделать. Вот кольцо, а все, что на мне было вчера, тут в чемодане…
 — Зачем же вы это тряпье с собой захватили?
 — Как зачем, доктор? А если бы завтра, когда меня будут всюду искать, нашли изорванное и перепачканное платье, какие бы толки и догадки оно возбудило? Нет, доктор, я не могла оставить подобной улики.
 — О женщины! — вскричал доктор. — Вы всегда будете догадливее нас!
 По знаку маркизы, Клеретта вынула из чемоданчика требуемые вещи, которые доктор завернул в свой плед; затем маркиза, сняв обручальное кольцо, передала его доктору.
 — Да хранит вас Бог! — сказал доктор, прощаясь с маркизой. — Дай вам Бог избавиться навсегда от преследований этого изверга.
 В тот самый час, когда в Байонне молодой дон Луис Парэдэс де Очоа, прибывший накануне из Мадрида, садился в почтовую карету со своим слугой, направляясь в Тур, — недалеко от Байоны, в городке Сен-Жан-де-Люс, странный, невероятный слух разнесся по всем улицам и привел в ужас жителей.
 Рассказывали, что маркиза Жермандиа, одна из самых знатных и богатых городских жительниц, исчезла бесследно из своего замка на набережной реки Невеллы.
 Уверяли, что утром дворецкий, которому маркиза накануне поручила отыскать новую горничную взамен той, которая была накануне отпущена, не видя маркизы в обычный час и не слыша ни малейшего шума в ее спальне решился постучаться к ней. Ответа не последовало, дворецкий попробовал отворить дверь, но она оказалась запертой изнутри на задвижку. Управляющий стал громче звать, стучать, но тщетно, ничего не нарушало тишины, царящей за дверью.
 Тогда было призвана полиция и, когда взломали дверь — спальня оказалась пустой, маркиза исчезла!
 Тотчас же приступили к самому тщательному дознанию: прислугу допрашивали несколько раз, весь огромный дом перешарили с чердака до подвалов, в течение всего дня происходили поиски, полицейские агенты выбились из сил, но не оказалось никакого следа побега или преступления.
 — Однако не в трубу же вылетела маркиза! — заметил полицейский комиссар двум агентам, которые только что окончили тщательный осмотр спальни и пришли доложить, что никакого тайного выхода из этой комнаты они найти не могли.
 — Я ведь и не говорю, господин комиссар, — ответил старший, — что не существует тайного хода, напротив, вероятнее всего, что он существует, только я вам докладываю, что мы не могли его найти.
 — Стало быть, плохо искали.
 — Нет, уж это напрасно вы изволите говорить, господин комиссар. В этих древних постройках тайные ходы так искусно бывают скрыты, что их только можно открыть, разобрав стены.
 — Этот человек прав, — вмешался следователь. — Нечего нам долее время терять. Пошлите за мировым судьей — он наложит печати, а там видно будет, что делать.
 Час спустя печати были наложены. В замке остались только дворецкий и привратник, которым было поручено караулить замок и наблюдать за сохранностью печатей.
 Но полиция, несмотря на трудность задачи, не дремала. С виду дело казалось забытым, но тем не менее дознание продолжалось тайно с большой энергией.
 Из Парижа прислали одного опытного сыщика. В течение целого месяца он тайно собирал всевозможные сведения по этому делу в городе и в окрестностях. По истечении этого времени, он в первый раз пришел с докладом к следователю.
 — Я думаю, — сказал он, — что маркиза убита.
 — Кем? — спросил следователь.
 — Я бы вам ответил: ее мужем, если бы его присутствие в другом месте в то время не было доказано. Он постарается даже слишком тщательно доказать свое отсутствие.
 — Ого! Берегитесь! Маркиз Жермандиа принадлежит к одному из самых знатных родов Беарна; он полковник французской армии и на очереди к производству в генералы за отличие по службе и за храбрость.
 — Гм! — промычал сыщик. — Герцог Прален тоже был знатного и древнего рода, да еще пэр, а это ему помешало…
 — Убить свою жену — хотите вы сказать? Но тут дело совсем другое.
 — Да, в том отношении, что этот маркиз гораздо умнее свое дело обставил. Рассказывают какую-то таинственную историю о корабле и лодке, проезжавшей через весь город, нигде не причалив. Кроме того, я узнал, что этот маркиз — человек безнравственный и крайне жестокий. Они с женою уже с год, как разошлись. Ее огромное состояние, которое она всегда имела при себе — два миллиона шестьсот тысяч, — исчезло вместе с ней. Словом, хотя маркиз Жермандиа замечательно хорошо сумел скрыть следы своего преступления, но он сделал одну оплошность. Он перехитрил, и это его погубило. Зная поговорку: «Ищи кому преступление принесло пользу», я стал в этом направлении искать и, могу сказать, кое-что нашел!
 — Да говорите же скорее!
 — А вот пойдемте в замок Жермандиа, я вам покажу свои открытия по порядку.
 Полчаса спустя, те же лица, которые в первый раз так неудачно производили обыск в спальне маркизы, опять собрались в ней. Полицейский агент, который тогда объявил, что следует разобрать стены замка, чтобы отыскать тайный ход, посмеивался, глядя на вновь прибывшего парижского сыщика.
 Но сыщик не смутился; он вынул из кармана какую-то записку, просмотрев ее внимательно, он подошел прямо к стене и нажал рукой одну фигуру деревянной резьбы, которая украшала стены комнаты. Стена как бы расступилась, часть ее повернулась без малейшего шума и открыла ту лестницу, о существовании которой читателям уже известно.
 — Вот через этот ход была похищена маркиза месяц тому назад, — сказал сыщик.
 — Да каким же это образом вы, прибывши сюда так недавно, узнали о существовании тайного хода, о котором даже старожилы ничего не знают?
 — Очень просто, сударь. Я узнал, что эта постройка существует уже без малого четыреста лет, что она имеет свою историю; мне и пришло в голову порыться в архивах города, думая, что найду, может быть, указания на ее тайны. Результат превзошел мои ожидания — я нашел план этого замка, снятый в то время, когда он служил городской цитаделью. Все тайные ходы, лестницы, подземелья, все было там очень ясно отмечено. Остальное пустяки; я удивляюсь, как никому подобная мысль раньше не пришла в голову?
 — Честь и слава вам, сударь, — сказал мировой судья, — теперь спустимся по этой лестнице и посмотрим, что там скрывается.
 Сыщик нагнулся и поднял фонарь, брошенный маркизой. Показывая его следователю, он сказал: «Обратите внимание на этот фонарь. Он, несомненно, морской и на нем надпись „El Relampago“ („Молния“).
 — Вероятно, название таинственного корабля, — сказал следователь. — Это важная улика.
 Сыщик провел всех присутствовавших до конца прохода, и там, надавив на известную ему часть скалы, вывел их через пещеру на берег речки. Тут уже ожидали их четыре лодки. Толпа любопытных собралась на берегу, и, когда увидали, что вся следственная комиссия, разместившись в лодках, отчаливает от берега, многие также достали лодки, и вскоре целая флотилия стала подниматься вверх по течению.
 Пока они плыли, сыщик передал спутникам свое предположение о том, что маркиза была убита и зарыта в саду «заколдованного дома», где он открыл свежую могилу.
 — Да у нас нет врача для медицинского осмотра, на случай, если мы отроем тело убитой, — спохватился мировой судья.
 — А вот он, легок на помине, — возразил следователь.
 В самом деле, доктор Иригойен, увидав следственную комиссию, направлявшуюся к «заколдованному дому», сел с сыном в лодку и присоединились к ней.
 По указаниям парижского сыщика, они осмотрели пустой дом. На столе все еще стояли бутылка и пустой стакан. Оба доктора Иригойена, отец и сын, попробовав жидкость, находившуюся в бутылке, подтвердили, что это сильное наркотическое средство.
 Полицейский комиссар, воспользовавшись пером и чернильницей, находившимися на столе, стал писать протокол.
 В это время сыщик собрал валявшиеся на полу бумажные клочки и наклеивал их на лист белой бумаги.
 — Что это вы делаете? — спросил его следователь.
 — Прочтите, — ответил ему тот.
 Это была та бумага, которую, как читатель помнит, маркиза Жермандиа разорвала в порыве негодования, отказавшись ее подписать.
 Сомнения после этого уже не могло быть. Преступником был маркиз Жермандиа. Вскоре могила на лужайке была разрыта, и перед взорами изумленных зрителей предстал труп молодой женщины в белом платье, тело было в совершенном разложении, но волосы уцелели: они были совершенно схожи с волосами маркизы Жермандиа; наконец, на правой руке было найдено золотое обручальное кольцо с следующей надписью внутри: «Танкред, Леона, 25 мая 1848 года». На теле задушенного матроса была найдена рабочая книжка на имя Марциала Северина. Тело молодой женщины было крепко опутано веревками, связывавшими ее по рукам и по ногам, что служило явным доказательством, что она была заживо погребена!
 Протокол подписали все члены полиции, доктор Иригойен и его сын. Так было констатировано, что маркизы Жермандиа более нет в живых.
 — Теперь, — сказал сыщик, — половина моей задачи исполнена. Остается мне отправиться в Африку и постараться арестовать преступника прежде, чем до него дойдет слух о сделанных нами открытиях.
 Действительно, вследствие испрошенных им в тот же день из Парижа полномочий, он выехал в Байонну и, четыре дня спустя, уже плыл в Алжир на трехмачтовом корабле, который перевозил в африканскую колонию переселенцев из земли басков.
 Едва прибыл он в Алжир, как, не теряя ни минуты, отправился к генерал-губернатору.
 Губернатор уже получил предписание от министра юстиции содействовать во всем сыщику. Он дал ему отряд солдат и все устроил для того, чтобы тот на другой день мог выступить внутрь страны, к тому месту, где находился маркиз.
 Но когда на другой день сыщик уже садился на лошадь, чтобы отправиться в путь, его потребовали к губернатору, и он там узнал, к крайнему своему прискорбию, что три дня перед тем маркиз Жермандиа застрелился в своей палатке. Подробности об этом событии были только что получены губернатором.
 Полковник получил перед этим письмо из Франции, которое его очень огорчило; впрочем, с некоторого времени он казался весьма озабоченным. На другой день по получении письма, которое он тут же уничтожил, ночью, когда все в лагере спали, полковник лишил себя жизни, пустив себе два заряда из револьвера прямо в лицо. Он был так обезображен этими двумя выстрелами, что его узнали только благодаря мундиру и кольцу, которое он всегда носил на мизинце левой руки.
 Сыщик удалился в отчаянии, он готов был рвать волосы на себе от злости, что ему не удалось арестовать полковника. Смерть преступника прекращала все преследования.
 Неделю спустя, бедный сыщик отбыл назад во Францию, пристыженный, как лисица, которую надула курица.
 За два дня перед тем, ночью, двое незнакомцев тайно пробрались в Арзев, к берегу моря, и сели на судно испанских контрабандистов.
 Один из этих незнакомцев был маркиз, другой — его преданный слуга Себастьян.
 Стало быть, оба, муж и жена, находились в обоюдном заблуждении насчет смерти другого и бежали оба по разным направлениям.
 Извещая об этом событии маркизу, которая уже дней десять как устроилась в Париже, на улице Монтель, доктор Иригойен прибавлял в виде постскриптума: «Не радуйтесь слишком этой смерти, сударыня; кто знает, не сделал ли ваш муж то же самое, что и вы; можно всего ожидать от человека подобного закала».
 Доктор Иригойен постиг хитрость маркиза.

 ГЛАВА III

 Мы теперь вернемся к Фелицу Оианди, суровому горцу, который так долго наводил страх на всю молодежь в окрестностях и который теперь, избитый, изнемогающий от бессильной злобы, был унесен товарищами с места побоища.
 Когда раненый был внесен в дом его отца, среди плача и криков сбежавшейся семьи и прислуги, то большого труда стоило молодым людям, бывшим свидетелями поединка, уверить, что побоище было ведено совершенно честно. Зная его физическую силу и ловкость, родители не могли понять, каким образом противник мог нанести ему такие тяжкие увечья.
 Но когда родители Фелица захотели узнать, как зовут того противника, который так изувечил их наследника, то молодые люди единодушно отказались открыть его имя. Они сказали, что только один Фелиц вправе назвать своего победителя и объяснить причину драки, и с этими словами они удалились.
 Тотчас же послан был слуга за доктором Иригойеном, так как это был единственный врач во всем околотке, которому можно было смело довериться.
 Доктор поспешил приехать и стал рассматривать раны молодого человека, не подозревая, что это работа его сына, с которым он расстался в девять часов вечера и который теперь безмятежно спал в своей постели.
 Доктор опытной рукой перевязал раны, стянул в лубки поврежденные члены и объявил Фелицу, который уже пришел в себя, что надеется недель через шесть поставить его на ноги.
 — Теперь вам ничего другого не нужно, как покой, физический и нравственный. Я вам сейчас приготовлю микстуру, после которой вы отлично уснете, а завтра почувствуете уже значительное облегчение.
 Доктор только тогда уехал, когда Фелиц Оианди, приняв его наркотическое средство, уснул мертвым сном. Он постарался успокоить встревоженных родителей и обещал им заехать опять вечером взглянуть на больного.
 Юлиан забыл уже свою драку с Фелицем Оианди. Он был весь поглощен своей любовью и радостью, что Дениза его предпочла всем остальным сверстникам. Дни он проводил около нее в нежных разговорах и строя воздушные замки.
 Доктор между тем еще ничего не знал о любви сына, но случай мог каждую минуту открыть ему все и он, конечно, имел бы основание быть недовольным сыном за подобную скрытность.
 Юлиан сам понимал, что он должен был переговорить с отцом; надо было просто и откровенно ему все рассказать и чем скорее, тем лучше.
 Но в последнюю минуту молодой человек робел и всякий раз успокаивался на том, что, как только подвернется удобная минута, он ею воспользуется и все скажет отцу.
 С тех пор прошло без малого шесть недель; было восемь часов вечера. Дождь лил как из ведра и бешено стучал в окна. Ночь стояла темная и холодная.
 Юлиан Иригойен, полулежа на турецком диване в своем кабинете, перечитывал в сотый раз «Мариен Делорм».
 Он остановился именно, на пятой сцене третьего акта, в которой Марион и Дидие, скрывающиеся в труппе странствующих комедиантов, являются в замок Нанжис и ночуют там в риге.
 Вдруг дверь быстро распахнулась, и вошел доктор.
 Юлиан вздрогнул и привстал:
 — Эй, ты, лентяй! Что ты тут развалившись, делаешь? Дремлешь что ли? Тебя, кажется, прости Господи, гроза усыпила!
 — Нет, отец, я не спал, а читал; но, кажется, ты сегодня раньше обыкновенного вернулся. Я тебя не ожидал раньше девяти часов.
 — Мне удалось сегодня раньше покончить с больными Ты еще не ужинал?
 — Нет, отец, я тебя ждал.
 — Ну, так пойдем. Ужасно есть хочется; я сегодня не завтракал и не обедал.
 Они прошли в столовую и уселись за стол, уставленный солидным ужином. Несколько приборов, стоявших на двух маленьких столиках позволяли им обойтись без прислуги. Доктор любивший хорошо поесть и поболтать, терпеть не мог, когда в комнате находилась прислуга.
 Старая его служанка, — преданное и доброе существо, — любила сплетничать. Потребность все выведать и все разболтать имела у нее болезненный характер. Ее даже наградили характеристическим прозвищем. Пикагандиа, что значит: большая сорока. Это прозвище понемногу заменило ее настоящее имя, и она на него откликалась, нисколько не обижаясь.
 — Мы уже давно с тобой так рано не ужинали, — сказал молодой человек, улыбаясь.
 — Да, сынок. У меня тут был молодой человек, к которому я постоянно заезжал в восемь часов вечера: но теперь он, слава Богу, выздоровел, и я с ним сегодня утром простился. Он отправился в Париж; я его даже снабдил рекомендательными письмами, так как он там никого не знает.
 — Кто же это такой, отец?
 — Да ты должен его знать; это сын старого Фелициана де Оианди.
 — Фелиц Оианди! Ты его лечил! — вскричал молодой человек.
 — Да. Он был очень болен.
 — То есть, избит, хочешь ты сказать?
 — Ну, да, избит. На этот раз он наскочил на мастера своего дела. Ты разве его знаешь?
 — К кому дал ты ему рекомендательные письма?
 — Я дал ему три письма: одно к генералу Бедо, с которым я служил в Африке; другое к моему другу, Шаберу, члену парламента, которого ты знаешь, и, наконец, третье к Петру Лефранку, чиновнику государственного совета.
 — Какая досада! — вскричал молодой человек.
 — Что значит твое восклицание? Ты знаешь этого Фелица Оианди, что ли?
 — Да как же мне его не знать, когда это я сам ему нанес те побои, от которых ты его лечил!
 — Что ты говоришь! Да он в четыре раза сильнее тебя!
 — Да, но я изучил все тонкости искусства борьбы и поэтому одолел этого быка.
 — А он мне и не намекнул на то, что это ты его так отделал.
 — Как жаль, что я не знал, что ты его лечишь!
 — Какое нам теперь до него дело! Он отсюда уехал, и ты, вероятно, никогда более с ним не встретишься.
 — Ошибаешься, отец. Фелиц Оианди злой человек и мстительный. Попомни мое слово, что он поехал в Париж с целью устроить нам какую-нибудь большую неприятность.
 — Ты с ума сошел. Станет он тебе мстить за то, что вы оба подрались, как два дурака. Бог весть почему.
 — А в том-то и дело, отец, что все есть причина. Кстати, я уже давно собирался тебе все открыть, но медлил, опасаясь твоего гнева…
 — Говори скорее, в чем дело! Терпеть не могу предисловий.
 — Отец, ты, вероятно, помнишь Денизу Мендири, с которой я рос и воспитывался?
 Доктор так сильно ударил по столу кулаком, что вся посуда зазвенела и вилки и ножи полетели на пол.
 — Ну, так и есть! Любовная интрижка!
 — Не интрижка, отец, а серьезная, искренняя любовь.
 — Ты любишь Денизу? И для этой девчонки…
 — Я люблю Денизу и женюсь на ней, отец.
 Тут Юлиан передал отцу все подробности помолвки, происшедшей на посиделках, обиду, которую Дениза нанесла Фелицу, отставивши его полено, и предпочтение, оказанное ему. Когда он кончил, старый доктор задумался и потом сказал:
 — Что же, сынок; хотя я и мечтал для тебя о другом браке, но, видно, делать нечего; что же касается этого Фелица, то я сегодня же напишу своим друзьям, чтобы они не слишком-то радушно принимали этого бездельника. Хотя я с тобой и согласен, что ему, вероятно, очень бы хотелось нам напакостить, но что же может он сделать?
 — Не говори, отец! Когда я уезжал из Парижа, там было не особенно спокойно, ходили тревожные слухи. Ожидается государственный переворот, говорили громко, что президент республики хочет провозгласить себя императором. А ты сам знаешь, отец, что при подобных случаях всегда наступает реакция. Трудно ли какому-нибудь непорядочному человеку сделать донос и выставить нас ярыми республиканцами, социалистами даже?
 — Ну, к чему пугаться? Времена Бастилии прошли, теперь нельзя бездоказательно погубить человека, занимающего известное положение в обществе; к тому же, мы оба не занимаемся политикой, непричастны ни к какой партии и поэтому нам бояться решительно нечего.
 При этих словах доктор встал из-за стола и отправился писать своим друзьям, а Юлиан ушел спать.
 Несколько дней доктор ходил пасмурный и мало говорил с сыном. Ему трудно было примириться с мыслью, что все его планы насчет женитьбы сына должны рушиться вследствие того, что подвернулась некстати эта девчонка! Но так как по природе доктор был добрейший человек и так как в конце концов счастье его единственного сына было для него дороже всего, он превозмог свою досаду и отправился к старику Мендири просить у него официально руки его дочери Денизы для своего сына Юлиана, как того требовал обычай. Радушный прием, оказанный доктору в семействе Мендири, красота и ласковое обращение Денизы окончательно утешили доктора и он от души прижал к сердцу свою будущую невестку.
 Весь поглощенный приготовлениями к свадьбе, Юлиан совершенно забыл о Фелице Оианди; доктор же, со своей стороны по-прежнему не верил высказанным Юлианом опасениям.
 Однако утром Бернардо прибежал, чрезвычайно встревоженный к доктору, в то время как он собирался вскрыть корреспонденцию, только что принесенную почтальоном.
 — Здравствуй, мой милый, — сказал ему доктор, подавая ему руку. — Откуда ты это так бежишь?
 — Из Сэр, — ответил молодой человек, вытирая платком вспотевший лоб.
 — Что там нового?
 — Много нового, доктор! Могу ли я видеть Юлиана? Мне нужно с ним поговорить.
 — Ступай к нему в комнату, а я пока прочту свои письма. За завтраком поболтаем.
 — Это ты, Бернардо! Что скажешь хорошенького? — приветствовал его Юлиан.
 — К сожалению, Юлиан, кажется, кроме дурного, ничего сказать тебе не могу.
 — Что случилось? Ты, кажется, совсем расстроен. Не случилось ли какого несчастья?
 — Нет, несчастья-то ни с кем еще не случилось, но как бы с тобой не стряслась беда. Фелиц Оианди вернулся из Парижа такой гордый, самодовольный, что и не приступайся к нему; грозит, что многим тут пообрежет крылья, и ясно намекал на то, что именно тебе и твоему отцу несдобровать. Наконец, он вчера вечером зачем-то был в Лубериа у Денизы Мендири.
 — Как это странно! — сказал смущенный Юлиан.
 Вдруг дверь в его комнату растворилась и на пороге показался доктор, судорожно комкавший в руках какие-то бумаги.
 — Боже мой! Что с тобой, отец? — вскрикнул испуганный Юлиан.
 — Юлиан, сын мой! — сказал доктор, падая от изнеможения в кресло. — Ты был прав. Фелиц Оианди — твой смертельный враг и доказал это теперь на деле!
 Голова старика упала на грудь, глаза закрылись и он лишился чувств.
 Страшная опасность, грозившая его любимому сыну, сильно подействовала на этого энергичного человека.
 Благодаря принятым Юлианом мерам, обморок его отца продолжался недолго. Придя в себя, доктор сказал:
 — Нужно бежать, не медля ни минуты. Мне пишут, что Фелиц сделал на тебя донос, указав на тебя, как на влиятельного члена тайного общества. Не сегодня-завтра тебя могут арестовать, и мне советуют тебя сейчас же отправить за границу.
 — Но пусть меня арестуют! Моя невиновность будет доказана и меня выпустят!
 — Когда? Мы теперь живем не в обыкновенное время. Мои друзья мне пишут, что империя будет провозглашена на этих днях; реакция будет ужасной, беспощадной. Вспомни 18-е Брюмера и имя настоящего президента. Он будет действовать по примеру дядюшки. В подобное смутное время на поверхность всплывут такие личности, которым терять нечего, и, прикрываясь маской патриотизма, примутся обделывать свои грязные делишки. Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе стоит только быть арестованным — и ты сгниешь в тюрьме. Если ты меня любишь, Юлиан, то уезжай отсюда, как можно скорее, даже сегодня вечером, если можно.
 — Куда же я поеду?
 — Лучше было бы, конечно, поехать за границу, но пока поезжай сегодня же в И… У нас там есть родные, они тебя примут с радостью, а после мы решим, что делать. Я тоже поеду в Байонну, у меня там влиятельные друзья, они за меня вступятся, если ко мне также станут придираться.
 — Но неужели же я отсюда уеду, не простившись с Денизой?
 — Нет, — сказал Бернардо, — я приведу ее через час, а ты в это время укладывайся.
 — Странно, — сказал доктор, — она обещала прийти к нам сегодня утром, и до сих пор ее нет.
 — Не случилось ли с ней чего-нибудь? — сказал Юлиан, бледнея. — Боже мой! Бернардо, ведь ты сказал, что этот Фелиц был у нее вчера вечером? Я сам пойду к ней узнать…
 — Нет, ты не пойдешь, Юлиан — я сейчас туда побегу, — возразил Бернардо, уходя поспешно.
 Через несколько минут он возвратился в сопровождении Денизы.
 Молодая девушка была бледна, как смерть, и, увидав Юлиана, разразилась истерическими рыданиями.
 Мужчины с ужасом смотрели на нее, не решаясь заговорить.
 Но вскоре Дениза успокоилась и сама заговорила.
 — Дорогой мой Юлиан! Мы должны расстаться. Я более никогда не буду твоей женой… — Рыдания, подступившие к горлу бедной девушки, не дали ей договорить.
 — Что это такое? — вскричал Юлиан. — Что с тобой случилось? Почему ты мне говоришь подобные вещи?
 — Так надо, так надо, мой дорогой! Я ему говорила, что я умру, а он расхохотался и стал еще уверять, что он меня любит! Он мне угрожал, он мне сказал, что у меня отца и мать выгонят на улицу, а жениха сошлют в каторгу, если я не соглашусь быть его женой. Но я не могу от тебя отказаться, я не в силах это сделать! Лучше я буду жить в нищете, лучше пойду с тобой на каторгу, чем разлучиться с тобой! Прости меня, Юлиан! Прости меня!
 При этих словах Дениза вдруг пошатнулась, протянула руки вперед, как бы ища опоры, и упала навзничь. К счастью, Юлиан и Бернардо вовремя подхватили ее.
 Дениза лишилась чувств.
 Юлиан отнес ее в комнату, в которой лежала маркиза Жермандиа, когда они ее спасли, и, позвав служанку, поручил ей раздеть девушку и уложить ее в постель.
 — Что скажешь теперь, отец? Неужели ты и теперь посоветуешь мне уехать и оставить невесту во власти этого изверга?
 — Более, чем когда-либо, друг мой. Он напугал бедную девочку, что нетрудно было сделать при ее неопытности. Но я ведь не ребенок, меня напугать нелегко. Я сейчас прикажу оседлать лошадь и поеду сам в Луберию узнать, что случилось. Я проучу этого Фелица Оианди; если Мендири ему должен, то ему дам денег, чтобы он сейчас же с ним расплатился. Затем, как только ты уедешь, я возьму с собой Денизу в Байонну и помещу в таком доме, где никакой Оианди не найдет ее. Поверь мне, что это гораздо лучше. А то ты полетишь туда, натворишь всякого вздора под влиянием гнева, и дело кончится тем, что тебя же арестуют за буйство.
 — Ты всегда прав, отец.
 — То-то. Ступайте же оба в столовую, а я пойду посмотреть, в каком положении наша больная.
 Молодые люди сели за стол, но плохо ели под влиянием только что случившегося. Вскоре доктор вернулся и объявил, что Дениза уснула и проснется совершенно здоровой. Он передал ей то, что они решили между собой, и она, успокоившись, приняла лекарство.
 После завтрака доктор, как обещал, уехал верхом в Луберию, а Юлиан с помощью Бернардо стал приводить в порядок свои вещи, готовясь к отъезду. Дениза все еще спала. Два часа спустя доктор Иригойен вернулся, устроив все к лучшему. Старик Мендири развязался с Фелицем, и с радостью согласился отпустить Денизу с доктором в Байонну.
 — Благодарю тебя, отец, — сказал Юлиан, — но я отомщу Фелицу Оианди, хотя бы мне пришлось ждать удобного случая для этого двадцать лет.
 Часам к пяти пополудни Дениза встала и пришла в гостиную, где находились отец и сын.
 Девушка совсем оправилась от испытанных ее тревог. Доктор кратко передал ей все, что он сделал, и кончил следующими словами:
 — Юлиан уедет сегодня в десять часов вечера, мы его проводим до ущелья Кобра, а потом прямо отправимся в Байонну, где вы уже будете находиться в полной безопасности. Через несколько дней ваши родные посетят вас. Теперь поговорите друг с другом, а я пойду распорядится насчет отъезда.
 Молодые люди остались одни. Мы не станем передавать читателю их любовных объяснений.
 Дениза подарила Юлиану маленький золотой крестик, который мать надела на нее при рождении и с которым она никогда не расставалась.
 — Береги его всегда! — сказала она со слезами на глазах.
 — Клянусь тебе в этом, дорогая моя! — ответил Юлиан. — Возьми это кольцо, в нем волосы моей матери, которой я никогда не знал — это все, что я имею от нее. Бери его!
 Молодая девушка взяла кольцо, поднесла его к губам и надела на палец, рядом с обручальным кольцом.
 Однако время шло, и надо было ехать.
 В десять часов они доехали до ущелья Кобра.
 Бернардо уже ждал там с двумя оседланными лошадьми.
 Отец и сын заключили друг друга в объятия. Смутные предчувствия овладели ими в последнюю минуту.
 Наконец, доктор высвободился из объятий сына.
 — Уезжай, — сказал он ему дрожащим голосом, — ты, может быть, уже опоздал.
 Юлиан стал прикреплять свой чемодан к седлу.
 — Юлиан! Мой ненаглядный, прощай! — воскликнула Дениза.
 Молодые люди обнялись.
 — До свидания, Дениза! До скорого свидания, моя дорогая! — крикнул Юлиан, садясь на лошадь.
 Всадники поскакали и доктор остался с Денизой. Они молча сели в кабриолет и, глубоко опечаленные, направились в Байонну.
 Юлиан Иригойен и его преданный друг Бернардо Зумето решили ехать всю ночь, а днем отдыхать. Они надеялись таким образом избегать внимания полицейских властей. В течение первых дней юноши были чрезвычайно осторожны и несмотря на холод отдыхали только в открытом поле.
 Бернардо обыкновенно отправлялся в ближайшее село и закупал там провизию, а после заката солнца они опять пускались в путь и ехали вплоть до рассвета.
 Летом подобное путешествие было бы чрезвычайно приятным, но зимой нужно обладать железным здоровьем и необыкновенной выносливостью, чтобы не заболеть от холода и лишений.
 Бернардо первый не выдержал, а Юлиан, видя его совсем обессиленным, решил, что они уже так далеко отъехали от Луберии, что прежние предосторожности были бы излишни, и потому молодые люди остановились в маленькой гостинице, вблизи одной деревни, на самом краю дороги. Они приказали дать себе поесть и наслаждались теплой пищей, которой лишены были несколько дней. Чтобы немного отдохнуть, они остались ночевать и заснули мертвым сном в теплых и мягких постелях.
 Это было 3 декабря 1851 года.
 Маленькое село X., в котором они находились и в котором не насчитывалось и сорока дворов, было в страшном волнении.
 Несмотря на холод и поздний час все население — мужчины и женщины, старики и дети — толпилось на единственной улице деревни, о чем-то крича и размахивая руками.
 Наши путешественники проехали через эту толпу, не обратив на нее внимания.
 Усталые и продрогшие, они думали только о том, чтобы скорее добраться до гостиницы и отдохнуть.
 Проснувшись рано утром, они сошли в общий зал, чтобы съесть что-нибудь, прежде чем отправиться в дорогу.
 К их удивлению, зал оказался полон народу. Крестьяне, вооруженные — кто ружьем, кто косой, кто вилами, сновали взад и вперед, перекликались, выпивали наскоро стакан водки и наполняли ею фляжки, висевшие у каждого на поясе.
 Юлиан перемигнулся с Бернардо, и они поспешно вернулись в свою комнату.
 — Что это значит? — сказал Юлиан. — Эти люди, кажется, затевают что-то похожее на революцию!
 — Кто их знает! — ответил Бернардо. — Может быть, это просто готовится облава на волков.
 — Подождем, пока они отсюда уберутся, — сказал Юлиан.
 — Конечно. Да и никто нас в шею отсюда не гонит, мы можем остаться даже несколько дней.
 — Нет, здесь неудобно долго оставаться. Когда эти люди уйдут, мы поедем в V. — это порядочный городок, — там мы отдохнем несколько дней и потом отправимся прямым путем к родным в И. Однако, что это за шум. Посмотри-ка в окно, Бернардо…
 — Они отправляются, — сказал Бернардо, глядя в окно. — Однако странно: строятся повзводно, как настоящие солдаты.
 Юлиан подошел к окну.
 Вооруженные люди стояли маленькими отдельными группами, каждая из которых имела своего начальника.
 Раздалась команда и все группы, примерно двести человек, двинулись в поход. Вскоре они исчезли за поворотом дороги.
 — Странная облава на волков, — сказал Юлиан. — Пойдем, Бернардо, там, должно быть, теперь никого нет.
 Действительно, зал опустел, там только находились две женщины, какой-то старик и двое маленьких детей. Даже хозяин гостиницы ушел с отрядом.
 Увидев вошедших путешественников, говорившие сразу замолчали.
 Юлиан сделал вид, что не замечает их смущения, и спросил завтрак; потребовав бутылку старого бургундского, он предложил стакан вина старику. Тот под влиянием хорошего вина сделался разговорчив и сообщил Юлиану, что 2 сентября президент республики был провозглашен императором и что вооруженные люди, которых он видел — республиканцы, которые решили протестовать против государственного переворота.
 — Это ужасно! — вскричал Юлиан. — Гражданская война!
 — Да, гражданская война и террор; вот, что нас ожидает. А вы, как видно, нездешние? Неудобное же время вы выбрали для путешествий!
 — Но ведь я ничего не знал! Я еду в И., где у меня родные. Что мне теперь делать?
 — Вам лучше было бы вернуться домой. Впрочем, кто знает, может быть, уже дорога за вами отрезана; народ всюду поднимается. Послушайтесь моего совета, поезжайте сейчас в И., но по дороге не заезжайте никуда, старайтесь держаться подальше от городов и сел. Родные за вас поручатся. Теперь следует опасаться как императристов, так и республиканцев.
 — Благодарю вас за совет, — сказал Юлиан старику, протягивая ему руку. — Ну, Бернардо, займись лошадьми.
 Четверть часа спустя, молодые люди уже ехали, погоняя лошадей.
 Едва достигли они большой дороги, как заметили большое количество крестьян, которые группами в несколько человек шли по тому же направлению, по которому они ехали. Все были вооружены.
 В это время на проселочных дорогах показались новые группы, которые направлялись к большой дороге и примыкали к шедшим впереди.
 Несколько раз Юлиан собирался спросить кого-нибудь из них о ближайшей дороге в И. Но эти люди смотрели на него так пристально и так враждебно, что он не решился с ними заговорить.
 Юлиан поехал еще скорее, стараясь обогнать эту подозрительную массу людей.
 Но в ту минуту, как они с Бернардо поворачивали в сторону с дороги, они были внезапно окружены целой толпой вооруженных людей, которые приказали им остановиться и сойти с лошадей.
 Всякое сопротивление было немыслимо — обоих путешественников окружала целая армия… Они беспрекословно повиновались, но спросили, однако, почему их остановили таким образом посреди большой дороги.
 — Успокойтесь, господа, — сказал им какой-то приличной наружности человек, по-видимому, один из руководителей толпы, — мы вас остановили только для того, чтобы вы не могли нас опередить в 3., куда мы идем. Вы нас извините, время теперь такое горячее, что трудно соблюдать все правила вежливости. Даю вам честное слово, что, как только мы вступим в 3., вы будете свободны и отправитесь, куда вам угодно; теперь же потрудитесь ехать с нами.
 Юлиану и Бернардо оставалось покориться, и они, поклонившись в знак согласия, сели на лошадей.
 По данному знаку, вся толпа двинулась вперед в большом порядке. Юлиан и Бернардо ехали несколько впереди, рядом с тем человеком, который с ними говорил.
 Они, таким образом, казались предводителями этой вооруженной толпы, тогда как были ее пленниками.
 Однако они вскоре достигли 3., куда вступили без всяких препятствий, и направились к городской ратуше.
 Мэр ожидал их у входа. Он протестовал против занятия ратуши и попытался воспротивиться этому, но безуспешно.
 В эту минуту начальник вооруженного отряда объявил двум друзьям, что они свободны, и, указав им на находившуюся вблизи гостиницу, сказал:
 — Ступайте к Петито, это лучший и добросовестней-ший из людей. Вам у него будет хорошо. Оставайтесь у него, пока все успокоится.
 Юлиан послушался этого доброго совета только наполовину. То есть он действительно переночевал в гостинице, но на другой же день утром, несмотря на уговоры Петито, пустился с Бернардо в путь. Ему хотелось скорее доехать до Б., чтобы там отдохнуть как следует.
 Было семь часов утра, густой туман окутывал городок. В двух шагах ничего не было видно.
 Однако несмотря на ранний час какие-то зловещие крики раздавались по городу.
 Молодые люди решились уже было вернуться в гостиницу, но было поздно. Раздались крики отчаяния и вслед за тем грохот ружейных выстрелов.
 Поднялась страшная паника; люди бежали кто куда.
 Войска вступали в 3., и началась страшная расправа. Солдаты стреляли в толпу, и ни один выстрел не пропадал даром. Кавалерия рубила убегавших…
 Юлиан и Бернардо последовали за беглецами и вскоре очутились в открытом поле, среди небольшой кучки людей, обезумевших от страха. Время от времени раздавался выстрел, и человек падал…
 Они уже давно скакали, и думали, что спаслись, как вдруг за ними раздались выстрелы, и два человека покатились возле них в предсмертных судорогах.
 В ту же минуту человек двадцать солдат бросились на них, и молодые люди оказались пленниками.
 — Ну, марш! Поворачивай! — крикнул им грубо сержант.
 — Куда же вы нас ведете? — спросил Бернардо, ошеломленный всем происшедшим.
 — Увидишь, когда там будешь! — возразил еще грубее сержант. — Ну, иди и не разговаривай!
 — Пойдем, — сказал тихо Юлиан.
 Их отвели обратно в 3. Входя в город, они встретили офицера штаба, который их остановил.
 — Кого вы ведете? — спросил он сержанта.
 — Бунтовщиков, господин лейтенант.
 — Вот как! Что же, при них нашли оружие?
 — Никак нет, господин лейтенант: они просто бежали; только у этого (сержант указал на Юлиана) мы нашли большую сумму денег золотом и банковыми билетами.
 — Ага! — сказал офицер, глядя в упор на Юлиана. — Это, вероятно, один из покупателей.
 — Вероятно, господин лейтенант.
 Юлиан отвернулся, предварительно пожав плечами.
 — Хорошо, — сказал офицер, — поместите их с остальными. После разберемся.

 ГЛАВА IV

 Юлиан Иригойен и Бернардо Зумето были заключены, в числе других пленных, в какой-то темный, сырой и душный подвал.
 Там несчастные томились в течение четырнадцати часов. Не позаботились даже дать им кусок хлеба для утоления голода! В подвале было так тесно, что можно было только стоять. Те, кто был слабее, падали, и остальные поневоле топтали их ногами…
 Наконец, после двух суток невообразимых страданий, начался допрос арестованных. Но этот допрос ограничился записью их имен, фамилий, местожительства и рода занятий; затем все бунтовщики были посажены в телеги и отвезены в М., местопребывание военной дивизии, где их должны были подвергнуть военному суду.
 В М. их заперли в городскую тюрьму, старое здание без всякой вентиляции, где они в душном, сыром и спертом воздухе промучились еще шесть недель. Многие из арестованных заболели, а некоторые умерли.
 Наконец очередь дошла до Юлиана и Бернардо, и они предстали перед военным судом.
 Входя в залу, они с ужасом переглянулись.
 Они узнали в зале человека, который старался укрыться от их взоров. Этот человек был Фелиц Оианди…
 Несмотря на то, что Юлиан и Бернардо были безоружны в то время, когда их арестовали, несмотря на отсутствие доказательств их участия в восстании, тем не менее на том только основании, что они бежали в то время, когда их арестовали, они были приговорены к ссылке на десять лет в Кайенну.
 Однако вещи и деньги были им возвращены.
 Их отвезли в Гавр, где они должны были оставаться в тюрьме до отправки в Кайенну.
 Со времени ареста молодые люди не получили ни одного известия от своих родных. Они часто и много писали, но все их письма оставались без ответа. Они приходили в отчаяние, не понимая, что означало это молчание. Наконец, один из тюремных сторожей, сжалившись над ними, объяснил, что хотя заключенным и позволили писать письма, но эти письма никогда не выходили из стен тюрьмы, их систематически уничтожали по распоряжению свыше.
 Наконец день отъезда настал.
 Юлиан и Бернардо, в числе трехсот пятидесяти товарищей по несчастью, сели на фрегат «Беллона», который должен был доставить их в место назначения. Весь промежуток между двумя деками корабля был приспособлен к помещению ссыльных.
 У каждого было свое назначенное место, где на ночь вешалась его койка и где он обязан был находиться днем.
 В шесть часов утра ссыльные обязаны были убрать свои койки. Они имели одинаковый стол с матросами и обязаны были подчиняться всем установленным правилам. Утром, в течение двух часов, и вечером, в течение трех часов, они имели право выходить на палубу и дышать свежим воздухом, остальное время проводили, как умели, в своем тесном помещении, стараясь каким-нибудь занятием или сном убить время.
 Комендант «Беллоны», выбрал нескольких ссыльных, которым поручил надзирать за общим порядком и за раздачей пищи. Юлиан попал в число этих избранных, которые, сравнительно с остальными, пользовались большей свободой. Бернардо была тоже предоставлена эта привилегия. Всех старших было десять; у каждого под командой состояли пятьдесят пять ссыльных, за которых он отвечал. Перекличка проводилась три раза в день в неопределенные часы, по приказанию дежурного офицера. Кроме того, два раза в течение ночи старшие, в сопровождении матроса, державшего зажженный фонарь, проходили между койками, делая проверку спящих.
 Фрегат вторые сутки уже находился в море; ссыльные только что сошли в свое душное помещение между деками Пробило восемь часов вечера. Юлиан, опираясь на пушку, глядел вдаль и думал невеселую думу, как вдруг почувствовал, что его кто-то слегка тянет за рукав.
 Он обернулся и увидел незнакомого матроса, который его спросил:
 — Вы доктор Юлиан Иригойен? Вы замешаны были в беспорядках, происшедших в 3.?
 — Да, мой друг, это я. Что вам нужно?
 — Возьмите вот это, — ответил матрос, подавая ему тоненькую бумагу, сложенную несколько раз.
 — По прочтении этой записки разорвите ее на мелкие куски и бросьте их в море.
 Юлиан поблагодарил матроса горячим пожатием руки и с жадностью принялся читать письмо, которое до него дошло таким странным образом.
 При первых же строках у него сильно забилось сердце и он на минуту перенесся в тот мир, с которым, казалось, порваны были все связи.
 Мы здесь приведем это письмо целиком:
 «Дениза продолжает вас любить и не расстанется с вашим отцом, которого она утешает, как настоящая дочь.
 На четвертый день вашего отъезда вы увидите бриг, который будет следовать по одной с вами дороге. Вы его сейчас же узнаете, потому что у него брамсель будет красный, а все остальные паруса белые.
 Корабль незаметно начнет к вам приближаться и на закате солнца будет от вас в расстоянии двух кабельтовых. Говорят, что вы отличный пловец; стало быть, это расстояние для вас ничтожно.
 В семь с половиной часов вечера спуститесь незаметно с фрегата в воду и плывите по направлению к бригу; лодка пойдет к вам навстречу; у нее будет зажженный фонарь на корме. Ваш отец посылает вам свое благословение, а ваша невеста любит вас всей душой. Дай вам Бог спастись для тех, которых вы любите и которые вас любят.
 Чтобы в вас не было никакого сомнения относительно той личности, которая вам пишет, взгляните на подпись; только вы и ваш отец можете узнать, кто скрывается под этим названием.
 «Живая умершая».
 «Да, — сказал Юлиан, — я вас узнаю и поступлю, как вы мне советуете».
 Он приложил письмо к губам и, несмотря на совет матроса, бережно спрятал его.
 Ему оставалось еще двое суток ждать своего спасения.
 Эти сорок восемь часов показались ему целой вечностью; его била лихорадка, он нигде не находил себе места и должен был напрягать всю свою силу воли, чтобы скрыть от посторонних глаз те чувства, которые его волновали.
 Наконец настала заря четвертого дня.
 Как только Юлиану представился удобный момент, чтобы незаметно выйти на палубу, он бросился наверх и стал искать глазами бриг, о котором упоминалось в письме. Корабль небольших размеров уже привлек внимание матросов. Его брамсель был действительно из темно-красного полотна.
 — К какой бы нации мог принадлежать этот бриг? — спросил один из ссыльных.
 — На нем нет флага, — ответил квартирмейстер, — это, должно быть, американец. Впрочем, мы сейчас узнаем. Капитан велел поднять наш флаг.
 В ответ на вопрос, выраженный поднятием французского флага на «Беллоне», бриг поднял английский флаг.
 Юлиан подошел к Бернардо, которому до этой минуты он еще ничего не сообщил о письме, и сказал ему на наречии басков, которого никто на корабле не понимал:
 — Слушай, что я тебе скажу: как бы тебя ни поразило то, что ты от меня услышишь, не подавай виду, чтобы никто не мог догадаться, о чем мы говорим.
 — Говори, Юлиан, я буду нем, как истукан.
 — Этот бриг, который идет по одному направлению с нами, следит за нами, чтобы спасти меня. Ты впоследствии поймешь, как я об этом узнал. В семь с половиной часов вечера я спущусь в воду и меня подберет шлюпка. Умеешь ли ты плавать?
 — Немного — могу продержаться на воде с четверть часа; но все равно я с тобой отправлюсь. Я предпочитаю утонуть, чем остаться тут без тебя.
 — Ну так решено: или мы спасемся, или погибнем вместе! Часам к семи подойди к вантам фок-мачты на штирборте, — я уже там буду. Сними верхнее платье и сапоги и перетянись хорошенько кушаком. А теперь разойдемся, чтобы не возбудить подозрения.
 Вечером, воспользовавшись легким беспорядком, который всегда происходил на палубе в то время, когда ссыльные собирались уходить в свое тесное помещение, наши друзья сошлись в назначенном месте и, сбросив с себя верхнее платье, спустились вдоль каната прямо в морские волны. Ночь была очень темная, но, к их счастью, ветер утих.
 Они поплыли тихо, стараясь не производить шума… Первые десять минут прошли совершенно спокойно. Молодые люди плыли равномерно, не спеша. Они уже находились в порядочном расстоянии от «Беллоны», которая продолжала свой путь, но обещанной шлюпки с фонарем все еще не было видно.
 Бернардо, видимо, начал уставать, и Юлиан по временам поддерживал его, чтобы дать ему возможность перевести дух; но у него самого силы заметно слабели, а спасительного света фонаря все еще не было видно.
 — Прощай, Юлиан! — захрипел Бернардо. — Я более не в силах плыть.
 Юлиан подхватил товарища левой рукой и продолжал действовать одной правой.
 — Я тебя погублю! — стонал Бернардо. — Оставь меня, спасайся один, иначе и ты со мною утонешь!
 Он разжал руки, которыми держался за Юлиана, и погрузился в волны. Но Юлиан быстрым движением вытащил его опять на поверхность и, приподнявшись над волнами, испустил пронзительный крик. Бернардо лишился сознания, и Юлиану стоило большого труда удержаться на воде с тяжелой ношей. Вдруг нахлынула огромная волна, и беглецы исчезли в пучине. Еще два раза выплывал Юлиан на поверхность и кричал о помощи… В ту минуту как Юлиан, выбившись из сил, перестал бороться и готовился умереть, он почувствовал, как сильные руки подхватили его и положили рядом с Бернардо на дно лодки.
 В это время исчезновение наших друзей было замечено на «Беллоне». Тотчас же был отдан приказ повернуть назад, но вследствие темноты, а также вследствие того, что на шлюпке потушили фонарь тотчас после спасения молодых людей, «Беллона», пролавировав напрасно часа три, решила продолжать свой путь.
 На судне был составлен акт о смерти двух ссыльных, Юлиана Иригойена и Бернардо Зумето, упавших по неосторожности за борт и утонувших у Зеленого мыса. Акт этот подписали капитан корабля и офицеры, и он был спрятан для представления начальству по окончании плавания.
 Тем временем беглецы были спасены и, оправившись, весело приближались к мысу Горн на бриге «Леона».
 На другой день утром, оба воскресшие из мертвых вбежали на палубу и жадно осмотрели кругом весь горизонт.
 Море было свободно, ни одного паруса не было видно.
 Юлиан радостно вздохнул.
 — Я свободен! Свободен! — вскричал он с невыразимым чувством облегчения. — Я когда-нибудь вернусь во Францию, и тогда!..
 Он не докончил, голова его опустилась на грудь, и он погрузился в воспоминания.
 Что касается Бернардо, то он с наслаждался жизнью, которую ему спас Юлиан; и с той минуты его привязанность к Юлиану перешла в какое-то обожание и он весь отдался чувству дружбы и признательности.




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ



 ГЛАВА I

 Действие происходит в Скалистых горах, в конце 1865 года. Уже наступало холодное время года. По ночам стояли сильные морозы, и голодные американские красные волки нарушали ночную тишину своим визгливым лаем.
 Густой лес, в котором кое-где встречались узкие тропинки, проложенные дикими зверями, расстилался по обширной долине и поднимался еще по склонам гор, вершины которых, покрытые вечными снегами, замыкали кругом горизонт.
 Этот лес состоял из одной породы гигантских деревьев, настоящего чуда растительного царства, принадлежавших к семье кипарисов. Ученые присвоили им название: «sequoia gigantea!.
 Деревья эти достигают в этом поясе таких исполинских размеров, что превосходят все, что человек может себе вообразить; поэтому первые путешественники, которые пытались их описать, были безусловно обличены во лжи.
 Несколько речек, беря начало на вершинах гор, просекают лес в различных направлениях.
 На левом берегу одной из этих речек, которая была шире и глубже других, посреди лужайки, в то время, когда возобновляется наш рассказ, стоял домик, построенный из нетесанных бревен, наподобие тех, которые охотники строят в тех странах для зимних стоянок.
 Дом этот был тщательно построен, окна были защищены крепкими ставнями, и весь его вид обнаруживал зажиточность и домовитость хозяина…
 Дом этот принадлежал аферисту из Канады, который устроил в нем гостиницу для многочисленных путешественников, отправлявшихся в Калифорнию, в Юту, или возвращавшихся из этих двух стран в Соединенные Штаты через Небраску.
 Штук двадцать гигантских кипарисов, о которых мы только что говорили, окружали гостиницу. Самый большой из них достигал шестидесяти метров в высоту и тридцати в окружности, у корня…
 Один из этих исполинов, у которого вся середина была пустая, что не мешало ему быть совершенно свежим и здоровым деревом, вмещал в своем дупле конюшню в двенадцать стойл. К дуплу были очень искусно приспособлены дверь и окно, так что лошадей на ночь можно было для безопасности запирать.
 В тот день, когда возобновился наш рассказ, около семи часов вечера трое мужчин сидели вокруг стола в общей зале гостиницы, которая одновременно служила кухней, приемной и столовой.
 Яркий огонь пылал в камине, окна и двери были тщательно закрыты, так как снаружи было холодно.
 Две керосиновые лампы, стоявшие на столе, освещали своим ярким светом блестящую, как золото, кухонную посуду, развешенную по стенам.
 За стойкой виднелось изрядное количество бутылок, всевозможных форм и размеров, и — что особенно характерно — тут же под рукою хозяина лежали заряженный шестизарядный револьвер и нож, называемый туземцами bowknife. Две двери, одна по правую сторону стойки, другая — по левую, вели в отдельные комнатки. В углу залы находилась витая лестница, которая вела во второй этаж. Наконец, в противоположном углу, заслон с железным кольцом, в настоящую минуту опущенный, закрывал вход в подвал, в который спускались по лестнице, стоявшей тут же. Несколько стульев, скамеек и столов довершали обстановку этой комнаты.
 Три человека, о которых мы уже говорили, только что плотно пообедали и, распивая кофе с ликерами, курили, разговаривая по-французски. Все трое были высокого роста и развитые мускулы свидетельствовали об их физической силе. Они носили костюмы охотников в саванне и были вооружены с головы до ног. Двое из них были помоложе, их звали, по принятому здесь обычаю всем людям давать клички, Темное Сердце и Железная Рука, первого — за постоянно грустное выражение лица одного и необычайную силу другого. Впрочем, первого часто еще называли доктором, причем рассказывали о производимых им чудесах исцеления.
 Как бы то ни было, но они оба приняли эти странные клички, и настоящие имена их не были известны в прериях.
 Третий собеседник был никто иной как содержатель гостиницы, дядюшка Ляфрамбуаз, уроженец Квебека. Ему было лет пятьдесят, но он был еще так свеж, что ему на вид нельзя было дать более сорока лет. Проохотившись лет десять в лесах, он женился на молодой девушке из Монморенси и прижил с нею шесть сыновей и одну дочь. Четверо из его сыновей вели теперь кочевую жизнь охотников, а оба младших с сестрой оставались дома, помогая отцу и матери по хозяйству. Сыну Иерониму было двадцать лет, Стефану девятнадцать, а Нанете восемнадцать лет.
 — Надо, однако, сказать правду, — воскликнул дядюшка Ляфрамбуаз, — что вы, на мое счастье, вздумали сегодня ко мне зайти. Без вас мой бедный парень и Нанета, может быть, не остались бы в живых. Пришло же в голову девчонке бегать по лесу, когда теперь красные волки всюду рыщут!
 — Укусы не опасны, — ответил Темное Сердце, — а царапины Иеронима заживут через два дня.
 — Благодаря вам, доктор, — сказал хозяин с чувствам. — Сам Бог вас надоумил меня посетить.
 — Не стоит придавать такое значение подобным пустякам; я рад, что мог вам услужить. За ваше здоровье! Что нового в вашем околотке?
 — Правда! — прибавил Железная Рука. — Мы так давно здесь не были — ничего не знаем, что у вас тут делается.
 — Хотят раз навсегда покончить с мормонами, — сказал хозяин.
 — Кто это, индейцы, что ли? — спросил Железная Рука презрительно.
 — Нет, президент Соединенных Штатов.
 — Ого! Это дело серьезное!
 — Очень серьезное; мормоны, говорят, не на шутку всполошились. Они вооружаются, входят в соглашения с краснокожими и даже, как говорят, помышляют о том, чтобы собрать войско из всех негодяев, которые со дня открытия золотых россыпей слетались сюда со всех сторон, как коршуны. Мормоны всюду разослали эмиссаров: и в Сан-Франциско, и в Сонору, и во все области Мексики по берегам Колорадо.
 В это время Темное Сердце поднял голову и, крутя в пальцах папироску, сказал:
 — Кстати, Ляфрамбуаз, не можете ли вы мне сообщить какие-нибудь сведения об одном разбойнике, который до моего отъезда из Нью-Йорка был настоящим бичом переселенцев, проезжающих через прерии, и золотоискателей, на которых он нападал даже на приисках.
 — Погодите, — сказал хозяин, ударив по столу кулаком, — вы спрашиваете о том предводителе шайки, которого зовут то Майор, то Бизохо?
 — Именно. Жив он еще или его наказали по закону Линча?
 — Он совершенно здоров и более прежнего наводит на всех страх. Он, должно быть, тут где-нибудь, по близости рыщет, потому что я его видел не далее как вчера. Он заходил сюда с некоторыми из своей шайки пообедать.
 — Как же это вы к себе пустили подобного изверга?
 — А что прикажете делать? Ведь я один, а он силен.
 — И как это до сих пор не нашелся ни один человек между золотоискателями — ведь между ними немало храбрых и отважных людей, — который попытался бы избавить всех от этого чудовища?
 — Ну, вот подите! Этот дьявол пользуется таким страшным влиянием на всех, он внушает к себе такой неодолимый страх, что никто не решается вступить с ним в бой. Охотники и золотоискатели уверяют, что он неуязвим, что у него есть заговор против пуль и холодного оружия, который будет действовать до тех пор, пока не наступит срок договора, который он заключил с нечистой силой.
 — Это он сам про себя подобные россказни распускает?
 — Гм! Кто знает? Как бы силен он ни был, а все же не сильнее четырех человек. А я сам, своими глазами видел, как он дрался один против восьмерых и всех их уложил, а сам остался цел и невредим.
 — Стало быть, — сказал, рассмеявшись, Железная Рука, — этот разбойник сам сатана в образе человека.
 — Враг силен. И здесь, в пустыне, никто не может сказать, насколько простирается его власть.
 — Однако будь он, кто хочет, хоть сам черт, но если этот человек мне попадется на дороге, то, клянусь, я узнаю, в какой цвет окрашена его кровь! — сказал Темное Сердце.
 В эту минуту две собаки, присутствие которых оставалось до сих пор незамеченным, напомнили о себе глухим рычанием.
 Они вылезли из-за стойки, где, очевидно, лежали, и, подойдя к входной двери, стали обнюхивать порог.
 Эти собаки своим видом внушали страх и представляли помесь ньюфаундлендской собаки и красного волка.
 Хозяин обожал своих собак и не согласился бы их продать даже за тысячу долларов.
 — Ну, собаки, что там случилось? — окликнул он их.
 Обе собаки замахали хвостами, еще порычали, глядя на дверь, и, наконец, легли у ног хозяина, не спуская, однако, глаз с дверей.
 — Собаки что-то чуют, — сказал хозяин, — для волков они бы не побеспокоились. Кто-то тут рыщет…
 В эту минуту обе собаки бросились к дверям и неистово залаяли.
 — Цыц! Молчать! — крикнул на них хозяин гостиницы.
 Собаки повиновались и пошли на свое место за стойкой.
 — Тут что-то неладно, — проворчал хозяин.
 Все трое стали внимательно прислушиваться. Прошло несколько минут. Тишина была полная.
 — Надо посмотреть! — сказал решительно Темное Сердце и отпер двери.
 Великолепное зрелище предстало очарованным взорам наших авантюристов.
 Мерцающий свет был разлит по всему небосклону и придавал фантастический колорит резким теням исполинских деревьев, ветви и стволы которых были покрыты вьющимися растениями, разлетавшимися по ветру подобно длинным космам невидимого лесного духа.
 Это было северное сияние — явление обычное в той стране.
 Было так светло, что двум охотникам и дядюшке Ляфрамбуазу легко было убедиться, что вокруг жилища никого не было.
 Они уже хотели войти в дом и запереть двери, как вдруг отдаленное ржание лошади пронеслось в воздухе и заставило их вздрогнуть. В ту же минуту они расслышали далекий гул, похожий на раскаты грома.
 — Это конский топот, — сказал Темное Сердце, — скорее войдем в дом и запрем дверь.
 Заперев дверь на все засовы и запоры, трое друзей посоветовались между собой и решили не отпирать дверей гостиницы, так как надо было полагать, что это приближался отряд разбойников, рыскающих в прериях. Хозяин же гостиницы был того мнения, что это был Майор со своей шайкой.
 — Недаром он тут вчера шлялся, — прибавил он.
 — Если так, — сказал Железная Рука, — то спрячьте лампы, заставьте собак молчать, и подождем. Топот теперь ясно слышен, через несколько минут они уже будут здесь.
 Лампы убрали в шкаф, и каждый стал тщательно осматривать свое ружье. В эту минуту подъезжавшие на полном скаку неизвестные люди остановились на пол выстрела от гостиницы. Слышно было, как некоторые из них спешились и стали переговариваться на испанском языке.
 Они говорили громко, по-видимому, нисколько не опасаясь, что их услышат.
 Хозяин тихо подошел к Темному Сердцу.
 — Я узнаю голос Майора, — сказал он дрожащим голосом.
 — Ага! — проговорил охотник с каким-то странным выражением. — Наконец-то, я увижу этого человека!

 ГЛАВА II

 Пришельцы, по-видимому, совещаясь. Лошади фыркали и били нетерпеливо копытами о замерзшую землю; из лесу доносились визжание и вой волков. В гостинице царила мертвая тишина.
 — К чему это так долго толковать, кабальеро? — раздался вдруг сильный и твердый голос. — На пятьдесят миль кругом нам не найти лучшего помещения для задуманного нами дела.
 — Тем более, — сказал другой насмешливый голос, — что по крайней мере там и напиться вволю можно.
 — Хозяин теперь спит и ни за что не отопрет дверей в такой поздний час, — заметил кто-то.
 — Ну сам не отопрет, так мы сумеем войти без его позволения.
 — Однако смотрите, не врывайтесь к нему насильно. Ведь он купил у нас право свободной торговли, и мы не должны нарушать данного слова.
 — Но ведь мы настоящие кабальеро и за все то, что у него возьмем, коли разобьем, щедро заплатим, начиная с его собственной толстой башки. Нечего раздумывать, войдем без дальнейших рассуждений.
 Послышались приближавшиеся шаги, и тот же твердый и решительный голос произнес:
 — Стучи крепче, стучи ружейным прикладом! У них, может быть, очень крепкий сон…
 — Это голос Майора! — шепнул хозяин на ухо охотнику.
 Последний ответил ему после нескольких минут размышления.
 — Знаете что, лучше впустить их; хуже будет, если они ворвутся силой.
 Хозяин едва удержал крик удивления.
 — Да, да! Так будет лучше, мы за все отвечаем, — прибавил Железная Рука, который только что обменялся несколькими словами со своим товарищем.
 Хозяин, скрепя сердце, вынул опять из шкафа зажженные лампы, и все трое уселись за стол, как бы продолжая начатую трапезу.
 В ту же минуту раздался сильный стук в дверь.
 Собаки бросились к двери с неистовым лаем.
 — Цыц! Молчать! На место! Боном! Сахура! На место! — крикнул громко хозяин.
 Стук в дверь не прекращался.
 — Эй! Кто там стучит? — крикнул Ляфрамбуаз.
 — Отпирай скорее, mil demonios! Или мы всю твою конуру мигом разнесем, — ответил чей-то резкий голос.
 — Извольте-ка отойти от дверей подальше. Вы знаете пословицу: «Береженого Бог бережет».
 — Ладно, мы согласны исполнить твое желание, только отпирай скорее, а то…
 — Ну! Без угроз, а то ни дверей, ни окон не отопру!
 Послышались шаги нескольких удалявшихся людей.
 — Отопрешь ты теперь? — спросил Майор.
 Хозяин не ответил, он потихоньку отпирал болты одного окна. Оба охотника с ружьями наготове стояли по обеим сторонам окна, собаки стояли возле хозяина, навострив уши.
 — Вот! — крикнул Ляфрамбуаз, распахнув вдруг окно.
 В ту же минуту четыре рослых человека, которые притаились у стены, вскочили в открытое окно так стремительно, что чуть самого хозяина с ног не сшибли.
 — Пиль! Пиль! — крикнул он.
 В течение нескольких секунд только слышны были ругательства, крики боли, рычание собак и шум борьбы.
 — Ну! Теперь готово, они более не опасны! — крикнул хозяин гостиницы и продолжал стоять у открытого окна, целясь из ружья в Майора, который оставался на дворе. — Сказать правду, вы поступили, как изменник и злодей, Майор! И я не знаю, отчего я вам до сих пор еще не всадил пулю в лоб!
 — Не делай этого, Ляфрамбуаз, — возразил, смеясь, Майор, — те упрямцы меня не послушались. Что, они умерли?
 — Нет, двое из них почти загрызены собаками, больше ничего.
 — Хорошо. Даю тебе мое слово кабальеро — и ты знаешь, что я его всегда держу! — что ты, во-первых, за каждого из них получишь по 1000 долларов, во-вторых, что мы у тебя ничего не поломаем, и, наконец, что сполна заплатим за все, что у тебя будет выпито и съедено. Отпирай же скорее дверь!
 — Могу я надеяться на ваше слово?
 — Ведь ты сам знаешь, что мое слово крепко! Только убери твоих сыновей и твоих посетителей; мы хотим быть тут одни и полными хозяевами в этой зале на все время, которое тут пробудем.
 — Я уже отослал сыновей и посетителей, исключая этих двух охотников, которые хотят оставаться со мною. Мои собаки тоже со мною никогда не расстаются. Я доверяюсь вам. Я отопру двери, только с условием: что эти два путешественника тут останутся и что вы будете себя вести, как настоящие кабальеро.
 — Да будь же покоен, дурак, не морозь нас на дворе. Оставь при себе своих друзей, их не тронут — даю тебе слово.
 Успокоенный Ляфрамбуаз решился, наконец, отворить двери.
 Странная вещь! Этот Майор, этот мрачный изверг, для которого ничего не было святого, имел своего рода честь: он никогда не изменял раз данному честному слову.
 Из всех человеческих чувств, которые одно за другим исчезли во время его бурной жизни, уцелело только одно — уважение к данному слову, уважение, которое он преувеличивал и доводил до последней крайности.
 Оно и понятно, одно только это чувство еще связывало его с тем обществом, которое его справедливо от себя отвергло: он возвел это чувство в добродетель и щеголял им в глазах окружавших его.
 Ляфрамбуазу это было известно, поэтому, спрятав быстро все огнестрельное оружие, развешенное по стенам, он стал спокойно снимать тяжелые засовы, отодвигать задвижки и поворачивать ключ в громадном замке входной двери.
 — Войдите, — сказал он, отпирая широко двери.
 Майор вошел в залу в сопровождении пятнадцати человек, из которых большинство были мексиканцы. Остальные двадцать, расположились на дворе вокруг костра, который они уже успели разложить, и стали заниматься приготовлением ужина и раздачей корма лошадям.
 Все эти люди имели свирепый и отталкивающий вид, все они были вооружены с головы до ног и одеты в одежды, которые когда-то были великолепны, но теперь представляли только отвратительные рубища, на которых пятна перемежались с дырами.
 — Эй! — сказал Майор, обращаясь к хозяину гостиницы, который подкладывал дрова в камин. — Ты меня опасаешься, кум? У тебя вчера тут висело четыре ружья, куда ты их девал?
 — Ах! Это вас беспокоит? — ответил тот, слегка пожимая плечами. — Я вам еще не сказал, что мои четыре сына вернулись домой? Когда я им велел уйти, то они взяли с собой ружья. Хотите, чтобы я их позвал? — прибавил он с необыкновенно наглым спокойствием.
 — Нет, — сказал Майор, садясь к столу и оглядывая внимательно комнату.
 Четыре его товарища, связанные по руками и по ногам, лежали на другом столе, возле них сидели оба охотника, которые продолжали пить, не обращая, по-видимому, никакого внимания на то, что вокруг происходило. Остальные члены шайки занимали места у нескольких столов и жадно пили вино, поданное трактирщиком.
 Эта картина, достойная кисти Рембрандта или Сальватора Розы, была самым фантастическим образом освещена с одной стороны лампами, а с другой — пламенем камина.
 В окно виднелся костер с окружавшими его людьми, наполовину окутанными туманом, который расстилался по долине.
 Осмотрев недоверчиво двух охотников, Майор подозвал к себе трактирщика.
 — Кто эти люди? — спросил он его вполголоса. — Как их зовут?
 — Это два охотника, весьма известные в прериях; тот, который сидит поближе, зовется Темное Сердце, а другой Железная Рука.
 — Ага! — сказал Майор, бросая на них любопытный взгляд. — Это те два знаменитых охотника, о которых я так много слышал? Я рад, что с ними встретился, вероятно, придется поближе с ними познакомиться, — прибавил он сквозь зубы. — На, возьми этот кошелек, это обещанный выкуп, отпусти моих четырех товарищей.
 — Сейчас, Майор, — ответил Ляфрамбуаз, кладя деньги в карман.
 Майор подозвал к себе знаком высокого человека с мрачным выражением лица, который, прислонясь к камину, курил и молча смотрел на горевшие дрова.
 — Что с тобой? — спросил его Майор на языке, неизвестном остальным разбойникам. — Что с тобой, мой бедный Фелиц? Ведь уже два дня, как я тебя не узнаю — ты темнее ночи, не болен ли ты?
 — Да, я болен телом и душой. Я нахожусь под гнетом ужасного предчувствия. Я сам себя не узнаю: если бы я был суеверен, то, черт меня побери, я бы стал думать, что со мною должно случиться ужасное несчастье, — ответил он на том же языке.
 — Полно! Фелиц, друг мой, разве такие люди, как мы, могут вдаваться в подобные ребячества? Ведь это хорошо для старух и малолетних, мы же признаем только одного Бога, самого могучего и сильного, это — золото! Ободрись, стань опять человеком; богатство в наших руках, да какое еще богатство: несчетное число миллионов! Неужели мы их выпустим добровольно из рук, Фелиц?
 — Майор, вот уже три раза вы меня называете тем именем, которое я здесь не желаю носить. Называйте меня Калаверас, прошу вас об этом. Кто знает, лишняя предосторожность никогда не мешает.
 — Какой ты стал трус! Ты похож сегодня на мокрую курицу. Ну, довольно болтать вздор, поди, вели привести наших пленных.
 Калаверас встал и молча вышел из залы.
 — Ну, этот малый, кажется не из надежных, — проворчал Майор, глядя ему вслед, — надо будет с ним разделаться.
 Майор сделал непростительную ошибку, разговорившись громко со своим приятелем на незнакомом, как он думал, языке: двое из присутствовавших, именно оба охотника, отлично слышали и поняли весь разговор.
 Однако Калаверас исполнил данное ему приказание; пять или шесть новых разбойников вошли в залу, волоча за собою четырех человек, крепко связанных веревками.
 Эти четверо несчастных были индейцы, целое семейство. Муж, жена, дочка лет тринадцати и молодой человек восемнадцати лет.
 Мужчина был лет сорока пяти или пятидесяти. Это был человек высокого роста с гордым и величественным видом и с огненным взглядом. От всей его фигуры веяло каким-то спокойным величием и сознанием собственного достоинства. Это был не простой вождь или начальник, но верховный вождь — Сагамор.
 Хотя его лицо под влиянием солнца было темного цвета, но остальные части его тела, которые были предохранены одеждой от влияния стихий, имели оттенок, присущий испанцам южных провинций. Эта же особенность замечалась и у остальных членов семьи. Хотя женщине было уже за тридцать лет, тем не менее она была еще замечательно хороша и лицо ее выражало необыкновенную кротость. Девочка была во всех отношениях прелестна, красива и грациозна в высшей степени. Молодой человек напоминал во всем отца и несмотря на молодость имел тоже величественное и спокойное выражение красивых черт лица. Все они не носили одежды краснокожих, но, наоборот, были одеты в богатый и живописный костюм мексиканских ранчерос. При появлении пленных оба охотника лениво встали и подошли поближе к группе разбойников, которые столпились около Майора и пленных. Наступила минута молчания, которую Майор прервал, обращаясь к пленникам на языке команчей:
 — Ну что, решились вы наконец мне отвечать?
 — Да, — ответил отец по-испански, — если вы будете со мною говорить на испанском языке, которым вы не хуже меня владеете и который здесь всем знаком.
 — Вы индеец и я с вами говорю на вашем наречии, — ответил презрительно Майор.
 — Нет, хотя я индеец, но мой природный язык испанский. Я — царского происхождения, мои предки властвовали над Мексикой, я потомок древних инков! После завоевания Мексики Фернандом Кортесом мои предки приняли христианство, признали испанское владычество и подчинились всем обычаям европейцев. Я сам состою алькад-майором Тубакского президентства. Вы все это отлично сами знаете, хотя почему-то притворяетесь игнорирующим мое общественное положение. Берегитесь, я может быть, не так беззащитен, как вы думаете!
 В эту минуту оба охотника раздвинули разбойников, за которыми стояли, и стали решительно между Майором и его пленниками, хозяин гостиницы стал с ними рядом.
 Не давая Майору времени ответить, Темное Сердце почтительно склонился перед индейцем и сказал ему:
 — Я вижу, что я кстати догадался сюда прийти вас ждать с моими товарищами, сеньор Кристобаль Мицлиде Карденас. Я только на час опоздал на наше свидание у Пасо-дель-Лобо;  2 но благодаря Богу, я вас здесь опередил и надеюсь, что все устроится полюбовно.
 Услыхав эти слова, Майор несмотря на свою обычную наглость, видимо, смутился; однако он овладел собой и крикнул:
 — Что вы! Насмехаться, что ли, надо мною тут вздумали? Взгляните вокруг себя. Прежде, чем вы успеете сделать движение, я вас убью, как собак!
 И он выхватил револьвер из-за пояса.
 — Калаверас! — крикнул он опять на том же незнакомом языке. — Схвати этого мерзавца.
 — Подождите минуточку, — сказал охотник, насмешливо употребляя то же неизвестное наречие, — не торопитесь, господин Фелиц Оианди!
 И с быстротою молнии схватил Майора, несмотря на большую силу разбойника, поднял его в воздух и с такой мощью бросил об пол, что тот лишился чувств.
 Со своей стороны, Железная Рука сделал то же с Калаверасом, заметив при этом с насмешкой:
 — Примите это от меня.
 Если бы гром разразился над головами этих двух злодеев, они бы менее испугались, чем, услыхав вдруг звуки языка басков, который считали неизвестным в прериях. Поэтому-то охотники так легко с ними справились — те защищались как-то вяло и бессознательно. В одну секунду они были обезоружены и их оружие было передано освобожденным пленникам.
 Таким образом, мгновенно оказались перед изумленными разбойниками пять человек, вооруженных и готовых за себя постоять.
 Все, что мы рассказали, произошло так быстро, что мексиканцы, испуганные поражением своего предводителя, стояли, как одуревшие, ничего не предпринимая.
 Храбрость мексиканских метисов доходит иногда до исступления в рукопашном бою, но они испытывают бессознательный страх перед огнестрельным оружием, они боятся выстрела и раны от пули более всего на свете.
 Их было тридцать человек, вооруженных с ног до головы, а перед ними стояли только пять. Но пять человек неустрашимых, направивших на них револьверы и готовых выпустить в общей сложности до шестидесяти зарядов, и — они боялись! Надо сказать, в их оправдание, что они лишились своих главарей, и, кроме того, могли думать, что сыновья хозяина и товарищи охотников спрятаны в гостинице.
 Темное Сердце хорошо знал нравы этих людей, поэтому, не дав им времени опомниться, он подошел и крикнул громовым голосом:
 — Долой оружие, господа! Не на вашей стороне сила, не дожидайтесь, пока мы вам представим документы.
 — Если мы сдадимся, то позволите ли нам уйти, куда захотим? — спросил один разбойник от имени всех.
 — Да, потому что вы здесь еще не успели никого убить и ничего не украли. Вам оставят ваших лошадей, сбрую, реаты  3 , лассо и мешки с припасами, ваши ножи тоже останутся при вас, но все остальное вооружение, как-то: ружья, винтовки, пистолеты, револьверы, пики, все должно быть здесь оставлено. Вам дается пять минут на размышление.
 — Пять минут совсем не нужны, — сказал тот же разбойник и бросил свое оружие. Все остальные последовали его примеру, и, десять минут спустя, конский топот возвестил об отъезде всей шайки.
 Мексиканцы уехали, даже не вспомнив о своих двух предводителях, которые, связанные, оставались во власти охотников.
 Темное Сердце подошел к Майору, который пришел в себя в то время как его товарищи постыдно удалялись.
 — Кабальеро, — сказал он ему, — через час вы будете свободны; но я вас знаю — вы захотите мстить, поэтому я вперед постараюсь сделать вас безопасными.
 — Убейте меня, я в вашей власти, — ответил разбойник, стискивая зубы.
 — Нет, — ответил Темное Сердце, — я наказываю, но не мщу. Наказание, к которому я вас приговорил, ужаснее смерти, но вам при нем остается незначительный луч надежды. Я вас предоставлю высшему правосудию. Вас отведут в пустыню с завязанными глазами, для того, чтобы вы не могли запомнить дороги. Там вы будете предоставлены самому себе, без оружия, без пищи и без кремня и огнива. Если Богу, в Его неисповедимой Премудрости, заблагорассудится вас еще оставить на земле, то Он вас спасет.
 — Вы беспощадны, — сказал злодей, скрежеща зубами, — но если я спасусь, то берегитесь!
 По данному приказанию, Майору закутали голову в одеяло, очистили тщательно все карманы, и, привязав его крепко к седлу лошади, Железная Рука увез его в пустыню.
 Алькад-майор удалился с своим семейством в смежную комнату, они все изнемогали от перенесенных мук, когда были во власти Майора; в зале остались только Темное Сердце и связанный Калаверас.
 — Что же, вы долго намерены меня держать связанного, как барана? — спросил Калаверас вызывающим тоном.
 — А вы разве человек? — удивился охотник. — Нет, вы чудовище, вы во сто раз хуже самого Майора. Он по крайней мере отъявленный разбойник и не надевает на себя никакой иной личины; а вы, принадлежа к французской армии, занимая почетную должность в главном интендантстве, во зло употребили святые правила гостеприимства и выдали с головой ваших гостей разбойнику; вместе с ним подвергали их пыткам, с целью присвоить себе их богатство, и затем намеревались лишить их жизни. Я вас передам в руки начальников этой армии, которую вы обесславили; они решат вашу участь.
 — Кто же вы такой? — вскричал Калаверас с испугом. — Как можете вы знать, кто я?
 — Вы когда-нибудь это узнаете… А теперь, Фелиц Оианди, да будет вам известно, что я вас знаю и что вы от меня пощады ждать не можете.
 И, оставив его лежать на полу крепко связанным, охотник уселся за столом и, отвернувшись в сторону, опустил голову на грудь и углубился в размышления.
 Калаверас, или Фелиц Оианди, лежал неподвижно — уснул ли он, или только притворился спящим? Никто бы не мог этого сказать.

 ГЛАВА III

 Лампы давно уже погасли, огонь в камине тоже потухал и изредка только искры пробегали по почерневшим угольям. Сквозь щели ставней едва пробивался голубой свет холодной зари.
 В гостинице и в окрестностях царствовала мертвая тишина. Вдруг ужасающий крик раздался посреди этой тишины, затем последовали глухие стоны, едва напоминавшие человеческий голос.
 Темное Сердце — он было уснул — вскочил, держа в каждой руке по револьверу. В эту минуту в дверях показались Ляфрамбуаз с зажженной лампой и дон Кристобаль де Карденас с сыном, оба вооруженные.
 Посреди комнаты стоял Калаверас; веревки, опутывавшие его, были перерезаны, и он с отчаянием боролся против Бонома и Сахуры, двух собак трактирщика. На окрики хозяина собаки нехотя оставили свою жертву, которая упала на землю, обливаясь кровью.
 Вот, что произошло.
 Калаверас, заметив, что карауливший его охотник наконец уснул, задумал избавиться от связывавших его веревок и бежать. Собаки лежали смирно за конторкой, и он не знал об их присутствии.
 В углу комнаты было свалено все оружие, отобранное у разбойников. Туда-то он и стал понемногу подвигаться, медленно, извиваясь всем телом, как змея. Боясь привлечь внимание Темного Сердца, он избегал малейшего шороха, который бы потревожил спящего.
 Целый час ушел у него на эту работу, наконец он дополз до цели. Тут он немного отдохнул; он был буквально обмотан с головы до ног веревками, так что каждое движение стоило невероятных усилий. Теперь ему нужно было достать какой-нибудь режущий предмет: поверх всего лежал широкий нож Майора, называемый мексиканцами мачете, который они носят без ножен, продетым в железное кольцо на поясе. Во время его тайной работы, собаки не спускали с него глаз; умные животные вышли тихо из-за стойки и стояли наготове, чтобы броситься на него при первом неверном движении; но, из-за царившей в комнате темноты, он по-прежнему не замечал их присутствия.
 Когда, спустя час, Фелицу удалось перерезать веревки, связывавшие руки, то ему уже легко было освободиться от остальных пут; но обращение крови было так сильно задержано перетягивавшими его веревками, что он должен был еще пролежать с четверть часа без движения. В это время, держа в руках спасительный мачете, которым он перерезал веревки, он предвкушал сладость мщения; благодаря по временам вспыхивавшим искрам в камине он мог приблизительно видеть спавшего охотника и наметить место, в которое он хотел его поразить.
 Если бы Фелиц Оианди не вздумал мстить, а просто вышел тихо из комнаты, то верные сторожа по всей вероятности не стали бы ему в этом препятствовать, но Фелиц, встав на ноги, держа наотмашь мачете в правой руке, направился прямо к камину, около которого сидел охотник.
 Послышалось глухое рычание.
 Убийца остановился в нерешительности и бросил вокруг себя встревоженный взгляд.
 Но опять воцарилась глубокая тишина.
 Злодей постарался овладеть собой, и хотя суеверный страх заставлял его дрожать, как лист, он старался уверить себя, что слышанное им рычание было просто храп спавшего охотника, и, собравшись с силами, ринулся вперед, чтобы поразить мачете своего врага.
 Но тут произошло нечто совершенно неожиданное, что могло испугать самого неустрашимого человека в мире. Глухое рычание, уже раз слышанное им, повторилось, но гораздо сильнее, и две темные тени бросились на него, свалили с ног и стали рвать на части. Нож выпал у него из рук при этом внезапном нападении, и, чувствуя себя совершенно во власти неизвестных чудовищ, он испустил тот крик отчаяния, который разбудил всю гостиницу.
 Помощь подоспела вовремя — еще несколько минут, и разбойник превратился бы в обезображенный и растерзанный труп.
 Теперь он лежал весь в крови и без малейших признаков жизни. Хозяин гостиницы подошел к нему и тщательно осмотрел.
 — Он страшно искусан, — сказал он, — но раны не представляют серьезной опасности, надо полагать, он останется жив.
 Охотник, которого также называли еще и доктором, в свою очередь осмотрел больного:
 — Да, он даже довольно быстро поправится, только кисть левой руки страшно истерзана и кость предплечья в двух местах сломана. Поэтому нужно сделать операцию, отнять руку выше локтя, иначе начнется гангрена.
 — Я надеюсь, что вы не станете с ним возиться? Пускай околевает, как собака! Ведь он получил эти увечья в то время, когда сделал попытку вас убить! — сказал молодой индеец.
 — Из этого не следует, что я его оставлю умирать, не оказав ему помощи. Этот человек хотел меня убить, говорите вы — пусть будет так; а я его вылечу — каждый из нас будет мстить по-своему. Неужели вы не находите, что он довольно наказан?
 — Нет! — ответил молодой человек. — Мы, индейцы, когда змея ужалила или только намеревается ужалить нас, стараемся размозжить ей голову; щадить своего противника значит поощрять его на новые злодейства.
 — Может быть, вы и правы; но время не терпит. Ляфрамбуаз и вы, молодой человек, положите этого несчастного на стол и держите его крепко, пока я буду оперировать. К счастью, он потерял сознание и мешать мне не будет.
 Тем временем на дворе стало совершенно светло. Открыли ставни и развели огонь в камине.
 В ту минуту, когда Темное Сердце уже хотел приступить к операции, послышался приближавшийся топот коня, и вскоре Железная Рука вошел в комнату.
 — Ого! — сказал он. — Тут без меня опять что-то случилось!
 — Да, он хотел убить меня, но, спасибо собакам, они за меня вступились.
 — Вот так умницы! — вскричал вошедший, лаская собак. — Как бы только они не взбесились от того, что покусали эту гадину! Ну а ты, как водится, собираешься платить за зло добром, не правда ли?
 — Ну, положим, добро будет несколько отрицательного свойства; я сделаю ему ампутацию руки.
 — Какой руки, правой?
 — Нет, левой.
 — Жаль! Что бы тебе стоило, уж заодно, и правую отпилить?
 — Как тебе не стыдно издеваться над умирающим!
 — Ну, у меня запас жалости не настолько велик, чтобы тратить ее на подобного негодяя, который не останется в долгу, когда выздоровеет, и всадит тебе кинжал в сердце в благодарность за свое спасение.
 Операция прошла, как нельзя лучше, затем, позавтракав вместе со всеми, алькад-майор Тубакского президентства стал собираться в путь со своим семейством. Охотники предложили проводить его до мексиканской границы, и предложение это было принято доном Кристобалем с большой благодарностью. В конюшне разбойники оставили пять лошадей, и потому все могли удобно разместиться; девочка села на одну лошадь с братом, и маленький отряд двинулся в путь, простившись с хозяином, который неохотно расстался с дорогими гостями.
 — Однако. вы забыли распорядиться на счет этого Калавераса, который остается у меня. Что прикажете с ним сделать, когда он поправится? — спросил Ляфрамбуаз удалявшегося Темное Сердце.
 — Я намеревался отвезти его в Тубак или в Пасо-дель-Норте и передать в руки французских властей. Но теперь это было бы слишком жестоко. Он достаточно наказан. Оставьте его пока у себя, Ляфрамбуаз, а когда он встанет, отпустите на все четыре стороны.
 И наши всадники пустились галопом по направлению к мексиканской границе.

 ГЛАВА IV

 Мы теперь оставим эту местность и перенесемся в страну апачей на берега Рио-Хила, этой «великолепной» реки, которая в течение девяти месяцев соперничает с знаменитым Манасаресом в том отношении, что сильно мелеет и во многих местах совершенно пересыхает.
 Между Рио-Хила и Рио-Браво-дель-Норте расстилаются огромные степи, или прерии, покрытые травой, достигающей невероятной вышины, и перерезанные в некоторых местах тощими ручейками, по берегам которых встречаются маленькие рощицы. Прерии окаймлены девственными лесами, покрывающими склоны гор, вершины которых покрыты вечными снегами и сливаются с небом. Эти прерии составляют то, что обыкновенно называют индейской территорией; там обитают или, лучше сказать, кочуют дикие орды апачей, сиу, команчей, пауни, пиеганов, или кровавых индейцев, и много других менее известных племен. Эти племена, разделенные на бесчисленное множество колен, делят полюбовно между собой эту огромную территорию, на которой они охотятся большую часть года.
 Их зимние жилища спрятаны в чаще девственных лесов, и запутанные тропинки, ведущие к ним, известны только членам племени или отдельных колен.
 Исключая индейцев, краснокожих, о которых мы только что говорили, прерии посещаются охотниками из белых и метисами-трапперами, американскими купцами и разбойниками, принадлежащими ко всем национальностям и племенам земного шара.
 Эти разбойники, не признающие никакого закона и еще более кровожадные, чем сами индейцы, известны в прериях под названием «хищников пустыни».
 Из всего сказанного видно, что пустыня эта очень населена. Мы, разумеется, исключаем массу хищных зверей, которыми она наполнена. В Америке слову «пустыня» придают не тот смысл, который ему присвоен в Европе. Слово пустыня для американца означает пространство, на котором нет городов, но не жителей.
 Поэтому многие из пустынь Нового Света очень и даже слишком населены.
 Два месяца прошло после тех событий, которые мы описали в предыдущей главе. Было шесть часов утра. Солнце только что взошло и разом позолотило всю прерию, расстилающуюся от девственных лесов в необъятную даль.
 Величественный и глубокий покой царил в этой первобытной и могучей природе, которой рука человека еще не коснулась и которая поэтому во всей целости сохранила свою живописную красоту.
 Но, увы! Этот покой был только кажущимся, эта волшебная картина таила в своих недрах много ужасных и мрачных дел!
 Там, как и везде, происходила страшная борьба за существование, постоянная и беспощадная борьба между хорошими и дурными инстинктами человека, отдававшегося во власть страстей.
 Человек везде один и тот же, цивилизация только прикрывает его пороки покровом условных приличий, но ни душные стены городов, ни широкие пространства девственных лесов не в состоянии их ни умерить, ни скрыть.
 Только в пустыне пороки показываются неприкрашенными, как в городах, где лицемерие, которым они прикрываются, делает их еще гнуснее.
 Вдруг на берегу Рио-Хила показалась группа всадников, по-видимому искавших брод. Их было много, и пики, которыми они были вооружены, блестели на солнце. Они вскоре нашли брод и, построившись в узкую колонну, по два всадника в ряд, перешли реку и вошли в саванну, где вскоре исчезли в высокой траве.
 Эти всадники были, очевидно, путешественники, переезжавшие через прерии, а не охотники, потому что они вели с собой несколько навьюченных мулов, и затем, вместо того чтобы ехать к центру страны апачей, они направлялись прямо к Аризоне, бывшему мексиканскому округу, перешедшему во владение Соединенных Штатов, но сохранившему свою испанскую физиономию.
 Всех путешественников было шестнадцать: три воина племени команчи, одетых в полудубленные шкуры и с разрисованными лицами; шесть охотников канадцев в их живописных индейских и полуевропейских костюмах; четыре пеона и мексиканских арриера и, наконец, трое, в которых с первого взгляда легко было узнать представителей высшего цивилизованного общества и присутствие которых среди этой пустыни трудно было объяснить.
 Между этими тремя находились две дамы, одна из которых вполне оправдывала это название, ей казалось не более двадцати шести лет, хотя в сущности ей было гораздо больше.
 Она была высокого роста, стройная, с великолепными светло-русыми волосами, ее черные глаза выражали затаенную скорбь.
 На ней был полумужской-полуженский костюм, напоминавший амазонок времен лиги во Франции, на кожаном поясе висели кинжал и два крошечных револьвера в чехлах, широкополая мексиканская шляпа защищала голову от палящих лучей солнца.
 Возле нее ехала камеристка почти одних с нею лет и в таком же костюме, только без оружия. Юноша мальчик четырнадцати лет, хотя на вид ему казалось семнадцать, ехал по правую сторону дамы. Выражение его красивого лица и смелость взгляда обнаруживали раннее духовное развитие.
 Он очень походил на мать, которая его обожала и к которой он чувствовал беспредельную любовь.
 Весь отряд, под предводительством воинов команчей, продолжал свой путь до одиннадцати часов утра; но тут уж солнце стало так немилосердно жечь всадников, что они решили отыскать место для стоянки.
 Вскоре такое место было найдено на берегу ручейка, и пеоны  4 поспешили разбить палатку для путешественников; охотники же расположились в некотором отдалении от палатки вокруг устроенного ими костра и стали готовить себе второй завтрак. Что касается краснокожих, то они просто спутали лошадей и, разостлав на земле серапе  5 , высыпали перед ними запас кукурузы и гороха. Затем, вынув из мешка, с которым ни один индеец никогда не расстается, свою скудную провизию, стали молча есть.
 Охотники поставили часового на маленькую возвышенность и тоже мирно уселись за общую трапезу.
 В некоторых частях Мексики, а также в Апачерии и на всем протяжении индейской территории, жара достигает такой силы, что с одиннадцати утра до трех часов пополудни нельзя оставаться под палящими лучами солнца без явной опасности получить солнечный удар. Мексиканцы в городах запирают окна и двери в течение этих пяти часов, прекращают всякую торговлю, удаляются внутрь своих домов и предаются сиесте, то есть послеобеденному отдыху.
 Вскоре все члены маленького отряда уже спали, исключая часового, который, лежа под кустом на возвышенности, чутко прислушивался к малейшему шороху.
 В палатке молодая дама тоже заснула, и мальчик, по-видимому, последовал ее примеру; но как только спокойное дыхание матери убедило его в том, что она спит, он тихонько поднялся, перекинул через плечо карабин и, стараясь не шуметь, осторожно вышел из палатки.
 Следуя за ним по пятам, шел большой великолепный пес, шерсть которого спадала вниз мягкими шелковистыми волнами, он был белого цвета с черными и рыжими пятнами. Эта умная собака, помесь сенбернарской породы с пиренейской, была необыкновенно привязана к своему молодому хозяину и всюду следовала за ним, как тень.
 Молодой человек быстро прошел поляну и подошел к кусту, за которым скрывался часовой. Тот при виде его поднялся на ноги.
 — Ну, — сказал охотник, смеясь, — что же это вы, господин Арман, не спите?
 — Нет, Шарбон, слишком жарко, — ответил юноша.
 — Да, нечего сказать, изрядно-таки печет! Я думаю, что там, за морем, в старой Франции, вы такой жары никогда не видали?
 — Как вам сказать, друг мой: ведь мне было только четыре года, когда мама меня увезла в Америку, следовательно, я почти ничего не помню.
 — Это правда, господин Арман. Куда же это вы теперь идете?
 — Иду немножко прогуляться, если попадется какая-нибудь дичь, то постреляю.
 — Желаю вам счастливой охоты — только, пожалуйста, будьте осторожны: тут всякой дичи много, попадается и опасная…
 — Что же может случиться, ведь Дардар идет со мной.
 — Правда, — сказал канадец, гладя собаку, — это верный спутник. На него положиться можно. До свидания, господин Арман!
 Молодой человек вскоре исчез с собакой в тени деревьев.
 Графиня де Валенфлер только несколько лет тому назад поселилась в Америке, и со дня своего приезда вела скромную и уединенную жизнь сперва в Нью-Йорке, а потом в Канаде, где она приобрела великолепное поместье в окрестностях Трех рек.
 О ней было очень мало известно, она почти нигде не бывала и никого не принимала. Говорили о ней, что она рано овдовела и посвятила себя воспитанию горячо любимого сына; с ней приехали из Европы только двое слуг: ее камеристка Клара и родственник последней, человек тридцати двух лет, испытанной храбрости, бывший зуав, который исполнял у нее должность управляющего домом и к которому она имела неограниченное доверие, звали его Жером Дерие.
 Три месяца тому назад, госпожа де Валенфлер получила письмо из Франции, вследствие которого она немедленно стала собираться в путь.
 Она пригласила охотников канадцев, наняла пеонов и отправилась из Канады в Мексику, никому не открыв причину своей неожиданной поездки.
 Доехав до индейской территории, она взяла, в качестве проводников трех воинов команчей, лично известных Шарбону, главному канадскому охотнику.
 За два дня перед нашей встречей с графиней, она рассталась с Жеромом, который уехал вперед с одним из команчей, для исполнения какого-то весьма важного поручения, известного только ему и графине.
 Вот все, что мы пока можем сообщить о таинственной путешественнице, сын которой теперь бродит в чаще деревьев со своим верным псом Дардаром.
 Юноша уже прошел около мили, ни разу не разрядив ружья; вся дичь, укрываясь от палящих лучей солнца, забилась в чащу и дремала, только мириады москитов и комаров роились в каждом дуче солнца, которому удавалось пробить густую листву огромных деревьев. Арман уже собирался повернуть назад, когда Дардар, который шел впереди его, вдруг остановился и, подняв голову, стал с силой вдыхать в себя воздух и, взглянув на своего молодого хозяина, слегка завыл.
 — Что такое, мой хороший? — спросил его юноша, взводя курок ружья. — Ты чуешь зверя, что ли?
 Собака не двигалась с места, но слегка махала хвостом.
 Молодой человек спустил осторожно курок и, забросив за спину ружье, продолжал успокоенным тоном:
 — Желал бы я знать, какого друга Дардар мог тут отыскать. Ну, ступай вперед, я за тобой иду.
 Верный пес понял слова, обращенные к нему, и тихо пошел вперед, продолжая радостно махать хвостом, дойдя до большого куста, он опять остановился и посмотрел на юношу, явно приглашая его идти вперед. Молодой человек раздвинул ветви, нагнулся вперед и остановился в изумлении.
 У подножия скалы под тенью огромного магочани  6 , лежала девочка лет девяти-десяти замечательной красоты, и спала безмятежным сном. Возле нее лежали остатки скромной трапезы, несколько фруктов и несколько сухарей в дорожной сумке, находившейся рядом. Великолепная лошадь маленького роста, оседланная по мексиканскому обычаю, стояла возле ребенка и, протянув над ним свою умную голову, как бы защищала его от опасностей, которые могли ему угрожать.
 Арман не мог прийти в себя от удивления: он напрасно искал глазами какого-нибудь спутника, сопровождавшего эту девочку — нигде и никого не оказалось; она была одна-одинешенька в этой дикой пустыне.
 Но каким образом она туда попала? Какую тайну или какое преступление скрывало ее присутствие в этом забытом углу индейской территории.
 Молодой человек больше раздвинул куст, чтобы по дойти поближе к девочке, но при первом его движении вперед лошадь подняла голову и так резко заржала, что спавшая фея проснулась. Она протерла свои дивные голубые глазки и обратилась к лошадке с несколькими успокоительными словами.
 Она говорила по-испански, и поэтому Арман, который в совершенстве владел этим языком, поспешил с ней заговорить и предложил ей выбраться вместе с ним из этого дикого места.
 — Ах! — вскричала она, вскочив на ноги. — Вы друг! Наконец, я более не буду одна! Бог надо мною сжалился! Как я счастлива! Скажите, вы один здесь?
 — Нет, со мною мать и друзья, они остановились недалеко отсюда — если хотите, пойдемте к ним.
 — Мать, у вас есть мать? А у меня нет мамы, я одна! — И бедная девочка разразилась громкими рыданиями.
 Собака подошла к ней и стала ей лизать руки.
 Она обняла стремительно собаку и закричала:
 — Добрая, милая собака, я тебя люблю! Ты меня жалеешь.
 Арману не стоило большого труда уговорить бедную девочку последовать за ним; она проворно собрала свои скудные припасы, уложила их в сумку, пристегнула ее к седлу, взнуздала сама свою лошадку Жагуариту, как она ее называла, и приказала ей пригнуться, что умное животное тотчас исполнило. Девочка вложила свою ножку в стремя, и легкая, как перышко, взлетела на ее спину, сев на мужское седло по-мексикански, то есть просто по-мужски.
 — Как нам будет весело жить! — сказала она Арману, который с изумлением наблюдал эту сцену. — Мы не будем более расставаться, я буду вашей маленькой сестрой, а вы моим большим братом, хочешь?
 — Конечно, хочу, милочка моя.
 — Зовите меня Вандой, это мое имя, а вас как зовут?
 — Арманом.
 — Ну Арман, пойдемте к вашей маме.

 ГЛАВА V

 Расстояние, отделявшее двух детей от места стоянки, было невелико, как мы уже сказали; поэтому, минут через двадцать они до него добрались. Все еще спали.
 — Вот вы уже вернулись! — крикнул Арману Шарбон, вылезая из-под своего куста. — Но кого же это вы с собой привели?
 — Вот результат моей охоты, — ответил юноша, смеясь.
 — И где это вы нашли такого херувимчика, господин Арман?
 — Под кустом. Она там спала под надзором своей лошадки.
 — Бедная сиротка! Вы очень хорошо сделали, что взяли ее с собой.
 Несколько охотников и оба команча проснулись от топота лошадки маленькой всадницы и, окружив ее, восхищались ее красотой и удивлялись ее появлению в этой глуши.
 В эту минуту полог палатки приподнялся и графиня де Валенфлер спросила с беспокойством:
 — Что случилось? Уж не грозит ли нам какая-нибудь опасность?
 Арман указал девочке на графиню:
 — Вот моя мать, хочешь к ней подойти?
 — О, да! — ответила девочка. — Она, кажется, такая добрая!
 И Ванда побежала к графине, схватила ее ручонками за платье и воскликнула умоляющим голосом:
 — Мама, мама, хочешь меня любить, я тебя тоже полюблю! — Графиня вздрогнула и даже побледнела от звука этого нежного голоска. Но мгновенно овладев собой, она обняла девочку и, прижав ее к себе, покрыла ее поцелуями.
 — Ах, какой прелестный ребенок! — воскликнула она. — Откуда ты, милочка?
 — Не знаю, — отвечала девочка, ласкаясь к ней. — Вот Арман меня нашел; я была одна с Жагуаритой, и он мне сказал, чтобы я пришла к тебе, что ты добрая и что ты будешь моей мамой. Вот я с ним пришла.
 — Конечно, голубушка, я заменю тебе мать, если у тебя ее нет; однако нужно справиться, не может же быть, чтобы этот ребенок один пробрался в Апачерию. Если у нее нет родных, то, вероятно, ей кто-нибудь сопутствует и теперь о ней беспокоится.
 — Оба команча отправились на разведку, — сказал Шарбон.
 — Они ничего не узнают, — ответил Арман, — бедная девочка действительно одна, все поиски будут напрасны.
 — Да, я одна, — воскликнула девочка, плача и прижимаясь к графине, — не отсылай меня, мама! Я такая несчастная!
 — Успокойся, дорогая моя, — сказала графиня, — я тебя не оставлю и если ты этого хочешь, то мы никогда с тобой не расстанемся.
 Графиня увела бедную девочку в палатку, чтобы окончательно успокоить ее и добиться от нее каких-нибудь сведений о ее прежней жизни и о причинах появления в Апачерии. Она приказала немедленно себя известить о возвращении краснокожих разведчиков и скрылась в палатке вместе с Вандой и Кларой.
 Но надежды графини не сбылись. Живая и восприимчивая девочка, под новым впечатлением, как бы совершенно забыла о прежней своей жизни.
 В конце концов, однако, при помощи искусно поставленных вопросов графине удалось узнать следующее:
 Ванда жила прежде с матерью в большом городе, окруженном горами. Дом, в котором они жили, был большой, с большим садом, в котором находился бассейн, наполненный водой. Возле дома была площадь и на ней церковь Де-ля-Мерсед  7 , куда мать с дочерью ежедневно ходили к ранней обедне.
 Отца ее звали дон Пабло, он с ними не жил, а изредка приезжал дня на три-четыре и затем исчезал на несколько месяцев. Он очень любил жену и дочь, и всегда привозил им дорогие подарки и мешки, наполненные золотом.
 Мать звали донна Люс, она рассказывала дочери, что ее отец владеет золотыми приисками и сам заведует их разработкой.
 Иногда дон Пабло приезжал ночью в сопровождении нескольких людей суровой и отталкивающей наружности, громкие крики и грубые возгласы которых очень пугали Ванду.
 Но при малейшем изъявлении неудовольствия со стороны ее отца, эти люди немедленно умолкали и становились скромными и вежливыми.
 Последнее посещение дона Пабло было гораздо продолжительнее всех предыдущих, он несколько раз собирался уезжать и все откладывал свой отъезд, точно не решаясь расстаться с своей семьей… Наконец он уехал, весело объявив, что уезжает в последний раз и что вскоре он вернется навсегда. Накопив достаточно золота, он решил отдохнуть.
 Прошло шесть недель со дня отъезда дона Пабло, когда однажды ночью девочка была разбужена матерью. Красное зарево освещало их комнату. Дом их горел с такой силой, что нечего было думать о его спасении.
 На дворе, в саду, вокруг дома толпа каких-то странных людей кричала, ревела и стреляла в окна.
 Донна Люс схватила дочь в объятия и успела незамеченной выбежать из дома по тайному ходу в сад. Она добежала до калитки, которая находилась в отдаленном углу, калитка была отперта, тут же стояла оседланная лошадь.
 Вокруг царила полная тишина…
 Это место рассказа девочки было прервано Шарбоном, который сообщил графине, что команчи вернулись, совершенно напрасно изъездив прерию вдоль и поперек; они не напали на другой след и пришли к заключению, что, действительно, девочка пришла одна в Апачерию. Затем он подал графине два великолепных револьвера, которые вынул из кобуры Вандиной лошадки, и дорожный чемоданчик, запертый на ключ.
 Графиня велела позвать еще двух товарищей Шарбона и объяснила трем канадцам, что она желает при них открыть чемодан девочки, в надежде узнать, кто она, и затем сделать в их присутствии опись всего, что принадлежало ребенку.
 Арман взял лист бумаги и перо, готовясь составить протокол этого маленького заседания.
 Чемодан открыли ключом, который оказался у Ванды; в нем лежали детские и женские платья из тончайшей кисеи и батиста, ребозо  8 из дорогих кружев и белая китайского крепа шаль, вся расшитая золотом. Во всех этих нарядах были завернуты коробочки с драгоценными вещами: кольцами, браслетами, серьгами, ожерельями и великолепная нитка бриллиантов.
 Все эти вещи представляли ценность по крайней мере в пятьдесят тысяч пиастров. В числе этих коробочек была одна, в которой находился портрет на слоновой кости молодой женщины изумительной красоты. Ее сходство с Вандой было поразительное, под портретом стояла следующая подпись: «Люс. 1857».
 Когда графиня показала портрет Ванде, то бедный ребенок покрыл его поцелуями и закричал, заливаясь слезами:
 — Мама! Мама! Моя дорогая мама!
 Сомнений не могло быть, это был портрет ее матери.
 Портрет был украшен тремя рядами жемчуга; у девочки в ушах были два великолепных бриллианта; все доказывало, что она принадлежит к богатой семье; наконец, на дне чемодана в портфеле и в большом кошельке, было найдено золота и ценных бумаг на 150 000 долларов.
 Стало быть, Ванда была богата, даже очень богата, но, к несчастью, нигде не нашли никаких указаний на судьбу ее семейства.
 Все присутствовавшие подписали опись найденных вещей. Укладывая обратно ценные бумаги в бумажник, графиня вдруг вздрогнула; на обороте одного векселя она прочитала следующую подпись: «Pablo Alacuesta». Стало быть, фамилия девочки была «Алакеста», так как она сама говорила, что ее отца звали дон Пабло.
 Было уже четыре часа, пора было продолжать путь. Лошадей опять оседлали, навьючили, и маленький отряд тронулся в путь в том же порядке, как и утром, только Ванда на своей Жагуарите ехала между графиней и ее сыном.
 Дорогой девочка окончила прерванный рассказ.
 Донна Люс велела ей стать возле лошади и ждать, а сама бегом пустилась назад в дом, Она вскоре вернулась, неся с собой чемоданчик и пистолеты, которые она приторочила к седлу, а затем, сев на лошадь и посадив перед собой Ванду, прижала ее к себе, сказав:
 — Не кричи, не плачь, Ванда! Нас ищут, нас хотят убить!
 Девочка задрожала и спросила:
 — Куда это мы едем?
 — К папе, — ответила донна Люс.
 Они помчались во весь опор.
 Несколько выстрелов раздалось им вслед, но ничто не остановило их бешеной скачки.
 На рассвете они остановились в пустыне. Донна Люс была ранена в нескольких местах и хотя раны не были опасны, но она потеряла много крови.
 Она кое-как перевязала раны и, дав лошади отдохнуть, продолжала путь. Мать с дочерью таким образом ехали несколько дней. Раны донны Люс зажили, но со дня на день она становилась слабее. Она часто плакала и прижимала к себе дочь с такими порывами страсти и отчаяния, что пугала бедную девочку.
 Раз утром она не смогла встать. Силы совсем оставили ее, лицо сделалось точно восковое, она говорила очень тихо и с большим трудом.
 — Дитя мое, — сказала она дрожащей и плачущей девочке, — я тебя оставлю тут одну в пустыне, покинутую всеми. Не бойся, доверься Жагуарите, она тебя довезет до поселения. Бог тебя не оставит, а я его на том свете буду так усердно молить, что он над тобой сжалится. Поцелуй меня… еще… еще… Да хранит тебя Бог!
 Ребенок, обезумевший от горя, прижался к матери, покрывал поцелуями ее лицо и руки… Вдруг донна Люс дико вскрикнула, с ней сделались судороги, затем она как бы успокоилась и, вытянувшись, осталась недвижима, открытые глаза были уже безжизненны… она умерла!
 Несчастная девочка выбилась из сил, стараясь ее разбудить. Наконец она поняла, что мама умерла, и лишилась чувств.
 Когда она пришла в себя, она долго плакала и молилась возле окоченевшего тела своей бедной матери. Потом, не будучи в силах вырыть яму, она собрала листьев, веток, травы и покрыла тщательно тело умершей. Она весь день и всю ночь пробыла возле покойницы, молясь и плача; на другой день, повинуясь последней воле, выраженной матерью, она села на Жагуариту, и вот уже пятый день ехала одна по индейской территории, доверяясь инстинкту своей лошадки. Наконец, Богу угодно было привести к ней Армана и спасти ее от страшного одиночества.

 ГЛАВА VI

 По сведениям, переданным Вандой, трудно было отыскать ее отца. Кто был этот Пабло Алакеста? Графиня поняла, что всякие поиски отца Ванды были бы тщетны, и она решила оставить у себя ребенка как присланную Богом дочь. Девочка была чрезвычайно милой, умной и ласковой, и графиня привязалась к ней искренно.
 Постепенно путешествие близилось к концу, по некоторым признакам уже чувствовалось, что до людей недалеко.
 Было пять часов вечера, солнце бросало косые лучи на путешественников. Воздух стоял удушливый. Маленький караван продвигался медленно и с трудом по выгоревшей траве.
 По временам слышались вдали какие-то зловещие раскаты и необъяснимый гул, которые возбуждали в путешественниках тревогу.
 Оба воина команчи, всегда невозмутимые, на этот раз выказывали непривычное беспокойство. Несколько раз они припадали ухом к земле, тщательно прислушиваясь к этому непонятному гулу, и поднимались с озабоченным видом.
 Наконец один из них дотронулся до плеча Шарбона и сообщил ему, что за ними гонятся враги и что следует ехать как можно скорее, чтобы укрыться от грозящей опасности. Шарбон пожелал узнать, какого рода опасность им грозит, но краснокожие со свойственной их племени сдержанностью ограничились тем, что указали на отдаленную возвышенность и сказали:
 — Там безопасно, а здесь опасно. Ехать надо туда скоро, скоро.
 Шарбон передал эти слова графине, и весь отряд пустился вскачь в указанном направлении. Лошади, мулы, будто тоже чуя опасность, старались изо всех сил, так что они вмиг достигли возвышенности. Едва они остановились, как по приказанию, данному краснокожими, все люди спешились, ухватились за топоры и стали срубать деревья вокруг себя на большом расстоянии.
 Они работали с таким усердием, что менее чем за час навалили такую массу деревьев вокруг избранного ими места, что к ним доехать было бы невозможно, и в случае нападения они могли долго защищаться за этим импровизированным валом.
 Со стороны реки возвышенность спускалась совершенно отвесно. Тут нападение было немыслимо. Оба краснокожих перекинулись двумя-тремя словами на своем наречии и, пролезая с необыкновенной ловкостью сквозь кучу наваленных деревьев, выползли наружу, и стали с двух противоположных сторон срывать всю траву на пространстве пятидесяти или шестидесяти шагов вокруг ограждавшего их вала.
 Сложив всю траву в кучки, они ее зажгли; вскоре огненные полоски забегали от этих маленьких костров по сухой траве и, спустя четверть часа, все видимое пространство прерии было покрыто морем огня. Возвышенность, на которой наши путешественники укрепились, приняла вид островка среди огненного моря.
 Солнце село, и густой мрак заменил дневной свет.
 Пожар, поглотивший все по соседству, освещал еще дальний небосклон.
 — Объясните ли вы мне, господин Шарбон, что все это должно означать? — спросила его графиня. — Признаться, я ровно ничего не понимаю.
 — Видите ли, графиня, нам грозит какая-то серьезная опасность — какого рода, признаться, я и сам не знаю. Вот индейцы и сожгли всю растительность, которая могла бы служить защитой неприятелю или врагу. Обратите внимание на эту оголенную равнину: ведь застать нас теперь врасплох невозможно, подкрасться к нам незаметно — тоже. А мы тут так отлично укрепились, что сбросим с этой высоты всякого врага и можем отразить с успехом всякое нападение.
 — Да, я теперь понимаю, что мы находимся в безопасности… Но, послушайте, что это за шум, точно отдаленные раскаты грома?
 — Действительно, сударыня, — сказал Шарбон прислушиваясь, — это топот нескольких тысяч животных. Это, вероятно, переселение каких-нибудь крупных животных, может быть, бизонов. Вот и объяснение той опасности, которую предвидели команчи. Эти животные скачут по прямому направлению, все давя и топча по пути…
 — Стало быть, если бы мы остались на равнине, то они нас раздавили бы?
 — Да, единственная возможность от них спастись, это броситься в сторону, потому что они никогда не уклоняются от прямого направления. Но, что бизоны! От них еще можно спастись; гораздо опаснее те спутники, которые их сопровождают. Ягуары, пантеры, красные волки скачут вокруг них, стараясь поживиться отставшими или сбившимися в сторону бизонами. А за ними — хищные звери, страшнее всех перечисленных мною — индейцы.
 В это время вдруг полил сильный дождь, хотя небо оставалось ясным и ни одного облачка на нем не виднелось, дождь все усиливался и превратился в ужасный ливень.
 Этот необъяснимый и невероятный дождь повторяется довольно часто в жаркой полосе Америки, и до сих пор еще нельзя было найти ему удовлетворительного объяснения.
 Все поспешили укрыться от ливня, который, спустя несколько минут, быстро прекратился. Земля, вся потрескавшаяся жары, так скоро впитала в себя влагу, что, не будь на деревьях блестевших капель дождя, можно было бы принять это явление за сон.
 Гул и топот все приближались: при свете луны можно было заметить бежавших бизонов, как бы спасавшихся от какой-то опасности. Действительно, гонясь за ними или скача сбоку, виднелись длинные грациозные тени ягуаров и пантер, старавшихся прыгнуть на спину какого-нибудь отбившегося в сторону бизона.
 — Все по местам! — крикнул Шарбон.
 Охотники и пеоны схватили свои ружья и расположились цепью за валом срубленных деревьев.
 Число скакавших бизонов все увеличивалось: они покрыли всю равнину. Эти глупые и упрямые животные бежали, плотно прижавшись друг к другу, опустив головы вниз, выставляя вперед рога, фыркая и потрясая воздух диким ревом, который, сливаясь с топотом десятков тысяч ног, производил гул, похожий на громкие раскаты грома.
 Когда один бизон падал, то остальные продолжали свой путь, затаптывая его до смерти. Рев диких зверей, которые скакали по бокам колонны, стараясь схватить добычу, и вой шакалов и красных волков — все вместе, составляло поистине адский концерт.
 Прошло более часа, а бизоны все продолжали бежать мимо, и количество их, по-видимому, не уменьшалось.
 Вдруг Дардар бросился к обрыву, обращенному к реке, и неистово залаял.
 — Два человека со мной! — крикнул Шарбон. — Тут что-то случилось; и он побежал к обрыву.
 Дардар перестал лаять, напротив, он радостно махал хвостом и весело бегал вдоль обрыва, заглядывая по временам вниз.
 Пристроив двух стрелков за кустом, Шарбон лег на землю и осторожно стал смотреть вниз.
 Он увидел очертание человека, прицепившегося к какому-то корню, выходившему из отвесной стены обрыва.
 Стараясь как можно менее выставлять вперед голову, Шарбон спросил по-индейски:
 — Кто тут?
 — Это я, Тахера.
 — Наш третий воин команчи?
 — Да.
 Шарбон подозвал своих двух товарищей; сбросив индейцу лассо, они втащили его на возвышенность.
 — Ну что? — спросил Шарбон.
 — Кальер  9 для синьоры! — ответил кратко краснокожий.
 Шарбон отвел его к графине; письмо оказалось от Жерома. Вот его содержание:
 «Графиня!
 Я потерпел неудачу в одном деле, но зато мне вполне удалось другое.
 Я вскоре буду у вас и привезу вам радостную весть. Прикажите Шарбону удвоить предосторожности и глядеть в оба. В местности, где вы находитесь, появился ужасный бандит, который предводительствует шайкой грабителей. Он, может быть, попытается на вас напасть ночью; защищайтесь, я постараюсь вовремя подоспеть. Укрепитесь хорошенько в какой-нибудь неприступной местности. Я вам посылаю Тахеру, он берется вас скоро отыскать и передать вам эту записку до ночи.
 Ваш преданный слуга
 Жером Дерие.
 Асиенда дель Параизо  10 .
 7 мая, 1865, 11 часов утра».
 Тахера, видя, что графиня кончила читать письмо, сказал ей по-испански:
 — Могучий Дуб (он так называл Жерома) вышел из асиенды дель Параизо с народом при закате солнца. Он идет сюда, в саванну. Он воин. Тахера знает, где его найти. Он его приведет прямо сюда. Синьора даст Тахере кольер к Могучему Дубу. Она все объяснит. Тахера видит ночью, как ягуар. Тахера ждет.
 — Сейчас, Тахера, — ответила графиня, — я вам дам письмо.
 Несколько минут спустя, индеец с помощью того же лассо спускался вниз по обрыву и вскоре скрылся во мраке.
 Шарбон расставил часовых вокруг всего лагеря и приготовил несколько веревок с узлами, которые он привязал к деревьям, уцелевшим вдоль обрыва.
 Потом он влез на самое высокое дерево и стал смотреть на равнину, стараясь разглядеть бежавших бизонов.
 Стадо скакавших животных значительно поредело, и между ними происходило явное замешательство. Вглядевшись пристальнее, Шарбоно разглядел человек тридцать краснокожих, вооруженных пиками и преследовавших обезумевших от страха животных. Они старались отрезать их от остальных и угнать в сторону.
 Вдруг раздался пронзительный крик водяного ястреба.
 В ту же минуту, индейские всадники, не думая больше о своей добыче, пришпорили коней и вмиг исчезли вдали.
 Бизоны, воспользовавшись этой минутой, примкнули к остальным бежавшим животным и тоже вскоре исчезли из виду.
 Шарбон старался понять причину, заставившую храбрых детей степи бежать таким постыдным образом когда внимание его было вдруг привлечено движением, которое стало заметным в глубокой и узкой лощине недалеко от занимаемой ими возвышенности.
 Многочисленная толпа всадников в разнообразной одежде ехала рысью по лощине и вскоре выехала на поляну. Свет луны отражался на концах их пик и ружейных стволах. Все были завернуты в длинные темные плащи и носили широкополые мексиканские шляпы.
 Сомнения не могло быть — это была шайка «страшных хищников». Число их было значительно; их было по крайней мере около восьмидесяти человек. Выехав на средину поляны, всадники остановились. Один из них, по-видимому, главный, подозвал к себе двух всадников и отдал им какие-то приказания. Вслед за тем оба всадника поскакали в направлении, куда исчезли индейцы. Остальные спешились и расположились лагерем как раз против укрепленной возвышенности, на которой находился Шарбон со своим отрядом.
 В несколько минут они огородили свой лагерь невысокой изгородью, привязали лошадей, не снимая с них ни седла, ни узды, и зажгли вокруг лагеря десять костров.

 ГЛАВА VII

 Несмотря на внешнее спокойствие хищников, которые расположились вокруг костров, куря и мирно разговаривая между собой, Шарбон остался на своем дереве и продолжал наблюдать за ними.
 Благодаря прекрасной зрительной трубе, с которой он никогда не расставался, он легко видел все, что делалось в лагере бандитов.
 Уже прошло более часа и большая часть их спала крепким сном. Полнейшая тишина воцарилась в пустыне. Шарбон взглянул на небо и по звездам определил, что уже за полночь. Часов через пять уже солнце должно было взойти. Но сколько еще в течение этих пяти часов ночи могло случиться непредвиденного!
 Шарбон услыхал под собою шорох, кто-то взбирался на то дерево, на котором он расположился, — это был Арман де Валенфлер.
 Охотник указал ему на лагерь, расположенный посреди равнины, и передал зрительную трубу.
 — Посмотрите, — сказал он, — кажется, как будто они покоятся мирным сном, а между тем, я убежден, что они что-то против нас замышляют. Но что это там, направо, по дороге движется? Дайте мне зрительную трубу!
 Шарбон не ошибался: по дороге быстро приближались пять всадников, трое из них были краснокожие индейцы.
 Вдали показался целый отряд индейцев, но он ехал медленнее и остановился вне выстрела от лагеря бандитов.
 По всему можно было догадаться, что два всадника, отправленные по прибытии хищников в прерию, догнали охотившихся индейцев и предложили им войти с ними в союз, вероятно, против наших путешественников, которые, за исключением Шарбона и Армана, безмятежно спали, не чувствуя близкой опасности.
 Между тем пять всадников подъехали к лагерю бандитов и вошли в него. Все спавшие мигом вскочили, и краснокожие были немедленно представлены предводителю. Краснокожие эти принадлежали к самому кровожадному индейскому племени апачей.
 Главарь хищников с притворным радушием принял трех индейских вождей, приказав подать чубук совета. Когда каждый из присутствующих затянулся два раза из чубука, по обычаю краснокожих, главарь предложил им присоединиться к нему, чтобы напасть на укрепленный лагерь путешественников, который виднелся на возвышенности. Переговоры велись недолго, индейские вожди согласились на предложение бандита, и он велел принести кувшин водки, чтобы закрепить заключенный союз.
 Краснокожие потребовали еще бочонок водки в задаток, обещали через час соединенными силами напасть на лагерь мирных путешественников. Но, взяв бочонок с водкой и приблизившись к отряду, оставшемуся вдали от лагеря, они о чем-то переговорили между собой и, пришпорив лошадей, скрылись. Очевидно, им хотелось только добыть водку, помочь же хищникам в разграблении чужого лагеря они никакого желания не имели.
 Однако время шло, и оставалось только не более трех часов до рассвета, когда Шарбон заметил какое-то беспокойное движение в лагере хищников.
 Некоторые из них садились на лошадей и выезжали на дорогу по тому направлению, по которому скрылись индейцы. По всему видно было, что они с нетерпением ожидали их возвращения.
 Главарь бандитов ходил взад и вперед, топая ногами от досады, но индейцы все еще не показывались.
 Наконец, убедившись, что новые союзники самым бессовестным образом надули его, он приказал своим людям готовиться к нападению.
 Но несколько часов, потерянных хищниками в тщетном ожидании индейцев, были употреблены с пользою нашими путешественниками. Они постарались укрепить свой лагерь на всех пунктах и, кроме того, вырыли глубокий ров за валом, вкопали в его дно заостренные кверху колья и покрыли его хворостом и травой.
 Так устраиваются западни для хищных зверей в пустыне.
 Шарбон уговорил графиню поместиться с Дардаром на краю обрыва, как в наиболее безопасном месте, а сам вернулся к защитникам вала.
 Бандиты, сев на лошадей, молча подъехали к подошве горы, на которой помещались путешественники. Они сначала попробовали въехать на нее верхом, но это оказалось невозможным: глинистая почва скользила под копытами лошадей, и они должны были сойти с них и карабкаться наверх пешком.
 Вдруг раздались выстрелы, и восемь человек упали, как пораженные громом.
 Лошади, стоявшие у подножия горы, поскакали обратно к лагерю, фыркая от страха.
 — Вперед! — крикнул Майор (это был он). — Вперед! Задавим их, как мух!
 Осажденные притаились: ни один звук не долетел до осаждавших, лагерь казался брошенным. Ободренные бандиты лезли все вперед, опережая друг друга; вал был уже близок, и, казалось, никто его не защищал.
 Вдруг раздался треск сучьев и ужасные крики — крики агонии и смерти. Почва исчезла под ногами бандитов, они упали в приготовленную им ловушку. Они свалились на острые колья рва, давя друг друга, а в эту минуту осажденные открыли беглый огонь по этой, хотя и сплоченной, но беззащитной массе.
 Майор собрал вокруг себя уцелевших товарищей и старался ворваться с ними в центр укрепленного лагеря, но он был встречен такими меткими и беспрерывными выстрелами, что ему пришлось отступить. Панический страх овладел бандитами, не слушая криков и увещаний своего предводителя, они бросились бегом вниз, и ему поневоле пришлось последовать за ними.
 Только спустившись на поляну, Майору удалось остановить беглецов.
 Тут они стали считать уцелевших. До боя их было восемьдесят семь человек. Двадцать два были убиты и двенадцать так тяжело ранены, что должны были выбыть из строя; стало быть, их отряд теперь состоял только из пятидесяти трех человек.
 Бандиты стали совещаться.
 Решено было прибегнуть к хитрости; их неудача произошла оттого, что они отнеслись к путешественникам пренебрежительно, не предполагая в них подобного умения защищаться.
 Майор удалился со своими людьми на некоторое расстояние, и вместо того чтобы идти опять прямо на приступ, он попробовал взобраться на возвышение по правому склону в одном месте, где еще уцелели трава и кустарники. Затем, вместо того чтобы идти открыто, они спрятались в траве и тихо поползли вверх.
 Уже звезды начинали бледнеть и на горизонте показалась светлая полоса, восход солнца был близок, нужно было спешить.
 Бандиты добрались до вала из срубленных деревьев, а осажденные, по-видимому, все еще не замечали их приближения. Они остановились. Майор прополз между деревьями и ветвями и стал оглядываться кругом.
 В эту минуту над рекой пронесся крик водяного ястреба. Разбойники с беспокойством прилегли плотнее к земле, Майор тоже притаился между сваленными деревьями: этот крик показался им сигналом. Но прошло двадцать минут тягостного ожидания, и ни малейшего шума не было слышно. Майор, успокоившись, продолжал ползти вперед. Он совсем пролез через набросанные деревья. Огороженная поляна казалась совершенно пустой. Один за другим проникли туда же и все остальные бандиты, но, собравшись вместе, они с изумлением убедились, что путешественники исчезли каким-то непонятным образом.
 — Вперед! — крикнул Майор, обнажая саблю.
 Но в ту же минуту раздался страшный залп, и на разбойников посыпался град пуль со стороны невидимого неприятеля. Пули летели отовсюду и, когда луч восходящего солнца осветил площадку, бандиты увидели себя окруженными шестьюдесятью вооруженными людьми.
 Однако разбойники не сдались, они знали, какая участь могла их ждать в плену, и поэтому предпочли бороться до последней капли крови и умереть на поле битвы. Майор рванулся вперед, пролагая себе путь саблей, но, не зная, куда направиться, он вбежал в палатку, распорол ударом сабли противоположное полотно, чтобы выбежать из нее, когда нежный, ласковый детский голос раздался возле него:
 — Ах! Папа! Папа! Ты ли это? Разве ты меня не узнаешь?
 Майор невольно обернулся в ту сторону, откуда услышал этот голос, крик удивления вырвался из его груди, его лицо исказилось и страшное отчаяние выразилось на его лице.
 Ребенок, плача и рыдая, протягивал к нему ручонки и повторял с выражением отчаяния и мольбы:
 — Папа! Папа! Я — Ванда, узнай же меня! Возьми меня, я боюсь!
 Он сделал движение, чтобы броситься к ребенку, но показались несколько человек, которые уже прицелились в него.
 — Дитя! Твой отец умер! — крикнул он хриплым голосом.
 И, бросившись на вновь пришедших, он заставил их отступить; выпрыгнув из палатки, он добежал до обрыва, бросился вниз и, по-видимому, исчез в волнах реки.
 — Папа! — крикнула в последний раз девочка, и в страшном нервном припадке упала на руки графини, которая была немой свидетельницей этой мгновенной и трогательной сцены.
 — Неужели этот человек ее отец? О! Бедный ребенок! — воскликнула она, покрывая девочку поцелуями.
 Всех бандитов перебили, ни один не остался в живых. Жером и его друзья как раз подоспели вовремя, чтобы спасти графиню от нападения хищников. Они взобрались на площадку с помощью приготовленных веревок с узлами, которые графиня спустила им, услыхав крик водяного ястреба.

 ГЛАВА VIII

 В американских степях борьба бывает всегда беспощадна. На этот раз, как и всегда, бой только тогда прекратился, когда ни одного противника не осталось в живых.
 Один Майор спасся. Необходимо было непременно его схватить. Все бросились к реке, думая найти его разбившимся после отчаянного прыжка с обрыва. Но путешественники ошиблись.
 Майор, воспользовавшись темнотой, не бросился вниз с обрыва, а только лег плашмя на край и, нащупав одну из веревок, по которым влезли товарищи Жерома, преблагополучно спустился вниз, не получив ни единой царапины.
 Найдя там спутанных лошадей, оставленных также спутниками Жерома, он сел на одну из них и, заставив ее войти в реку, поплыл к другому берегу, так что бросившаяся за ним погоня заметила его лишь тогда, когда он уже переплыл значительную часть реки. Они с досады выстрелили в него несколько раз, но пули его не задели, и он, доплыв до противоположного берега, исчез в темноте.
 Спасители графини де Валенфлер были по большей части мексиканские вольные солдаты, называющие себя сивикосами. Эта стража набирается из охотников и авантюристов всех стран; ее назначение защита асиенды и ранчо от нападения краснокожих. Содержатся сивикосы на счет богатых асиендерос и ранчерос Соноры и прибрежных штатов, находящихся недалеко от индейской территории. Сивикосы отличаются неустрашимостью, жестокостью и весьма сомнительной честностью. Они никогда не берут пленных.
 Каждого взятого ими индейца подвергают страшным пыткам и затем убивают.
 Собственно, эти сивикосы часто нападают переодетые на те фермы, которые должны были бы защищать, и производят такие же опустошения, как те индейцы, против которых они призваны бороться.
 По окончании борьбы, сивикосы немедленно отправились в лагерь Майора, где перебили раненых и увели лошадей, навьючив на них все, что награбили.
 Потом, осмотрев тщательно карманы убитых и присвоив себе все, что в них нашли, они перевешали все семьдесят с лишком трупов на уцелевших деревьях.
 Графиня пришла в ужас при виде этой кровавой расправы. Ею овладело непреодолимое желание поскорее убраться от этого места, где запах крови вызывал в ней тошноту.
 По ее приказанию, Жером распорядился о немедленном снятии лагеря. В это время к графине подошли два охотника из числа подоспевших ей на выручку, которых она еще не знала, это были Темное Сердце и Железная Рука.
 Двойной крик удивления вырвался у графини де Валенфлер и у Темного Сердца. Они друг друга узнали.
 Настало молчание. Они своим глазам не верили — такой сказочной казалась им эта встреча посреди американской пустыни.
 — Вы, сударыня… Вы здесь! — вскрикнул наконец охотник дрожащим от волнения голосом.
 — Я самая, — ответила она, улыбаясь и протягивая ему руку, которую он почтительно поцеловал.
 — Давно я не имел чести вас видеть, — сказал он. — Я проехал весь материк, чтобы вас найти, но совершенно напрасно. Вы уже тогда оставили Нью-Йорк, и никто не мог мне сказать, куда вы уехали. Писем от вас я тоже не получал.
 — Да, по некоторым причинам, которые вы узнаете, я должна была переехать в Канаду, где и поселилась близ Квебека.
 — Последнее письмо, которое я от вас получил еще в 1857 году, возбудило было во мне несбыточные надежды…
 — Не говорите — несбыточные; разве вы не понимаете, почему вы меня теперь тут встретили.
 — Как! Что вы этим хотите сказать?..
 — Надо же было вас отыскать, тем более что я надеюсь возвратить вам потерянное счастье.
 — Ах, сударыня, не говорите мне этого — я способен вам поверить; а вы сами знаете, что для меня не существует более счастья на земле.
 — Вы с ума сошли, мой друг! Кто вам мешает мне верить? Разве я вас когда-нибудь обманывала?
 — Нет, сударыня, простите меня великодушно! Но то, на что вы намекаете, слишком уж хорошо!..
 — Бог даст, это осуществится!
 Охотник глядел на нее растерянным взглядом, он боялся с ума сойти.
 — Надейтесь! — сказала она ему, ласково улыбаясь, и, подозвав Жерома, велела ему ехать по направлению к асиенде «Флорида».
 — А я, было, ехал в асиенду Дель-Парайзо, — ответил Жером.
 — Мне в той асиенде делать нечего, — ответила графиня, — а на «Флориде» меня ждут. Бывали вы в этой асиенде? — спросила она рядом ехавшего с нею Темное Сердце, в котором, конечно, читатель уже узнал Юлиана Иригойена, а в его друге — Бернардо.
 — Нет, я на ней никогда не был, — ответил Юлиан. — Но я знаком с ее хозяином; это дон Кристобаль де Карденас, потомок древних инков; он в настоящее время алькад-майор в Тубокском президентстве. Месяца два тому назад мне удалось спасти его с семейством из рук того разбойника, который сегодня на вас напал. Признаться, я сегодня своим глазам не верил, видя его в живых, после того как, по моему приказанию, он был брошен в степи без оружия, без пищи и со связанными руками и ногами. Этому человеку сам ад покровительствует! Зачем я его тогда не убил и не лишил раз навсегда возможности вредить другим! Впрочем, он говорил со своим сообщником на языке басков, и это меня растрогало.
 — Как! Этот человек говорил на языке басков! — воскликнула графиня, бледнея и всплеснув руками.
 — Да, сударыня. Он на этом языке так же свободно объяснялся, как и я, и знаете, кто был его сообщник? — Фелиц Оианди!
 — Фелиц Оианди! Этот изверг еще жив?
 — Да. Я его помиловал.
 — Но этот Майор, кто он?
 — Не знаю, сударыня.
 Графиня задумалась. Некоторое время они ехали молча. Потом Юлиан, обратив внимание на миловидность Ванды, полюбопытствовал, — кто она? Графиня передала ему все, что мы уже знаем, и кончила тем странным событием, свидетельницей которого она была, когда девочка узнала в Майоре своего отца. Юлиан ей тоже рассказал, что в маленьком городке Санта-Фе  11 , действительно жила некто донна Люс Алакеста, муж которой вел весьма странный образ жизни, исчезая по целым месяцам; звали его дон Хосе Моралес (по испанскому обычаю, жена сохраняет свою фамилию, выходя замуж).
 В это время Жером подъехал к графине и доложил ей, что через час они будут во «Флориде», но что на дороге виднеются всадники, по-видимому, выехавшие к ним навстречу, и поэтому он ждет ее приказаний.
 — Поезжайте и узнайте, кто они, если эти всадники те, которых мы ждем, приветствуйте их и представьте мне.
 Жером поскакал во всю прыть вперед.

 ГЛАВА IX

 «Флорида» возвышалась и, вероятно, до сих пор возвышается на вершине скалы, принадлежащей к последним отрогам Сиерра-Сан-Хосе, вершины которых покрыты вечными снегами.
 Эта великолепная асиенда была построена одним из предков теперешнего владельца.
 Она была окружена массивным частоколом, в котором было четверо ворот, снабженных решетками. Вечером решетки спускались, и ворота крепко-накрепко запирались.
 Кругом дома возвышались строения, предназначенные для жилища многочисленных вакерос, пеонов и других служителей асиенды. В пространстве, окруженном стенами, находились корали для лошадей и коров, и огромная «уэрта», через которую протекала речка, образуя в нижней своей части водопад. Сад этот примыкал к парку или, лучше сказать, к роще, в которой дичь водилась в изобилии.
 Жером подъехал к неизвестным всадникам и вступил с ними в разговор. Их было четверо и на них были роскошные костюмы богатых ранчерос.
 — Да это синьор дон Кристобаль с сыном, доном Панчо! — воскликнул Жером. — Двое других, которые с ним едут, должно быть, его приближенные — я их не знаю.
 Всадники приближались; графиня де Валенфлер поехала к ним навстречу.
 — Я несказанно рад, — сказал ей дон Кристобаль, — что имею счастье встретить вас в своих владениях. С этой минуты я вас прошу считать себя полной хозяйкой и смотреть на меня, как на самого преданного вашего слугу.
 — Вы слишком любезны, дон Кристобаль, — ответила графиня с очаровательной улыбкой, — я у вас прошу только простого гостеприимства, оказываемого вообще путешественникам.
 Дон Кристобаль представил графине своего сына, она в свою очередь познакомила их с Арманом, и все тронулись в путь.
 Вдруг графиня, вспомнив что-то, остановилась и подозвала к себе Жерома.
 — Отпустите, пожалуйста, всех этих добрых слуг, которые нас так храбро защищали. Передайте каждому из них две унции золота, не как плату, но в знак моей искренней благодарности.
 Жером поспешил исполнить желание графини и вскоре крики: «Да здравствует графиня!» засвидетельствовали ей благодарность всех этих людей.
 Во время этих переговоров Темное Сердце и Железная Рука оставались в стороне. Они перекинулись несколькими словами, повернули лошадей, влились в ликовавшую толпу пеонов и сивокосов и вскоре исчезли никем не замеченные.
 Дон Кристобаль де Карденас отправил вперед одного из сопровождавших его людей, который занимал у него должность дворецкого, чтобы известить о скором их прибытии в асиенду.
 Уже вдали виднелись зубчатые стены асиенды, когда графиня в разговоре с доном Кристобалем вспомнила о Темном Сердце и хотела его подозвать к себе, но его нигде не оказалось. Тут Шарбон объявил, что он видел, как охотник со своим другом уехали назад, по направлению к пустыне.
 Графиню это известие чрезвычайно опечалило, и на выраженное ею желание во что бы то ни стало разыскать двух охотников, один из трех, сопровождавших ее вождей краснокожих, именно Тахера, предложил ей написать письмо к Темному Сердцу, говоря, что он, с помощью товарищей, берется его найти.
 Графиня поспешно написала несколько слов карандашом, и краснокожие, простившись с нею, вскоре скрылись из виду.
 — Поедемте скорее, синьора, — сказал графине дон Кристобаль. — Если бы вы знали, с каким нетерпением нас ожидают в асиенде!
 — Могу вас уверить, дон Кристобаль, что нетерпение обоюдное. Скажите, пожалуйста, я заметила на веранде молодую женщину изумительной красоты, не она ли это?
 — Она, графиня! Но разве вы ее не знаете?
 — Я ее давно знаю, но в лицо увижу сегодня в первый раз.
 Дон Кристобаль был весьма озадачен этим странным ответом.

 ГЛАВА X

 Темное Сердце и его друг, оставив отряд графини, не простившись ни с кем, поскакали галопом по степи.
 Проехав часа два и сделав необходимое число объездов, для того чтобы окончательно скрыть свои следы, они остановились в лесу на выжженной поляне, на берегу ручейка, который, пробегая весь лес, впадал в Рио-Сан-Педро немного ниже Тубака.
 Охотники разнуздали лошадей и дали им отдохнуть.
 Сами же развели костер и занялись приготовлением обеда. Поев, они закурили трубки и уже намеревались улечься на траве и заснуть, как вдруг до них донесся отдаленный шум.
 Вмиг они вскочили, держа ружья наготове, и спрятались за ствол огромного дерева… Вскоре неясный шум усилился и оказался бешеным конским топотом, приближавшимся к месту их стоянки. Показался всадник-мексиканец, без шляпы, в изодранном платье, покрытый кровью, он едва держался в седле.
 Едва он достиг поляны, на которой расположились охотники, как с опушки леса послышались два выстрела, и град стрел посыпался на него. Он выпустил из рук повод, покачнулся назад, потом упал на шею лошади и ухватился судорожно за ее гриву.
 Но в ту же минуту животное встало на дыбы, испустило пронзительный крик и опрокинулось на своего всадника.
 Охотники дали два выстрела в том направлении, откуда посыпались стрелы… Надо полагать, что выстрелы были метко направлены, потому что послышались крики и затем шум скакавших лошадей. Охотники еще раз выстрелили, но убегавшие так спешили, что вскоре топот стих в отдалении.
 Охотники вышли из своей засады и подошли к убитому мексиканцу.
 Железная Рука поднял одну из валявшихся стрел и осмотрел ее внимательно.
 — Это индейцы апачи, — сказал он. — Эти собаки так трусливы, что я теперь не удивлюсь, что они бежали от наших выстрелов.
 Как мы уже заметили, лошадь, встав на дыбы, опрокинулась на своего всадника, тело которого, таким образом, оказалось под нею.
 — И лошадь, и человек — оба мертвы! — сказал равнодушно Железная Рука. — Самое лучшее — их не трогать.
 — Нет, — сказал Темное Сердце. — Во-первых, надо еще убедиться, что этот человек умер, а потом и пошарить в его карманах, чтобы узнать, кто он такой.
 — Ну! Нетрудно догадаться, кто он: мексиканец и разбойник, в этом не может быть сомнения.
 — Во всяком случае, нужно его похоронить, ведь не бросать же его, как собаку, на съедение хищным зверям.
 Но, осмотрев тщательно карманы, сапоги и кушак убитого, они ничего не нашли, кроме нескольких колод засаленных и крапленых карт. Предав тело неизвестного земле, Железная Рука стал рассматривать припасы, находившиеся в двух мешках, привязанных к седлу. Припасы, должно быть, его не прельстили, потому что он их швырнул в реку, но в одном из мешков оказалось письмо. Темное Сердце его распечатал и не мог сдержать крика удивления. Письмо было написано на французском языке и гласило следующее: «Благодарю вас за присылку Хосе Прието. Новость, которую он мне привез, для меня важна. Я знал о ее намерении ехать в Мексику, но думал, что она еще находится в дороге. Я оставался в Тубаке, именно с целью караулить ее приезд к дону Кристабалю де Карденасу. Я, видно, ошибся, так как вы пишите, что она приехала в асиенду „Флорида“. Сегодня вечером выезжаю из Тубака и еду тоже во „Флориду“. Я, было, надеялся, что вы мне в этом деле поможете, но из ваших слов я вижу, что вы не можете туда приехать, и я очень об этом сожалею. Я, однако, надеюсь, что задуманное мною дело удастся, хоть убью ее, но на этот раз она от меня не уйдет. Во всяком случае, я буду у вас через четыре дня в Пало-Кемадо  12 , и, надеюсь, ее привезу с собой. Еще раз благодарю!
 Друг, которого вы знаете».
 — Ну, и только-то! — воскликнул Железная Рука. — Кто же это писал? Кому?
 — Это мы и после узнаем, но дело в том, что, по-видимому, в этом письме речь идет о графине и о ее пребывании во Флориде. Напрасно мы ее оставили.
 — Совсем не напрасно. Если бы тебе не вздумалось ехать назад в прерию, мы ничего бы не узнали.
 — Да, ты прав. Надо скорее ехать к дону Карденасу и объявить ему о грозящей его асиенде опасности… Что же это такое еще? — перебил он себя, оглядываясь подозрительно.
 Свист кобра капезя  13 послышался невдалеке.
 Охотники схватились за оружие. Минуту спустя послышался крик водяного ястреба.
 — Это свои, — сказал Темное Сердце.
 В эту минуту показался на поляне Тахера, а неподалеку от него виднелись фигуры его двух спутников.
 Тахера передал Темному Сердцу записку от графини, и, пять минут спустя, трое индейцев и оба охотника мчались во всю прыть по направлению к «Флориде».

 ГЛАВА XI

 Сиерра де-Пахарос начинается на границе Мексики, в окрестностях Сан-Лазаро в провинции Сонора. Она пересекает из конца в конец прежний штат Аризона, который в настоящее время принадлежит Соединенным Штатам, и спускается последними отрогами на берег Уиф-Хила.
 Сиерра де-Пахарос почти не известна, ее редко даже отмечают на картах, а между тем она необыкновенно живописна и изобилует пещерами и гротами, до такой степени хорошо скрытыми, что об их существовании трудно догадаться.
 Между Сан-Ксаверием и Тубаком находится великолепный водопад, который спадает широкой скатертью с вышины сорока пяти метров на серую скалу и потом с шумом устремляется в узкое ущелье. Сплошная масса воды, которая образует этот водопад, скрывает за собой вход в огромную пещеру, которая расходится в разных направлениях и имеет несколько выходов.
 Был вечер. При закате солнца страшный ураган, известный в этих местностях под названием кордонасо  14 , разразился над Сиеррой и потрясал вековые деревья, вырывая их с корнем. Оглушительные раскаты грома, неистовый вой и свист бури, молния, не перестававшая ослепительно сверкать и воспламенившая уже несколько деревьев — все это могло навести страх на самого храброго человека.
 В пещере все было тихо и спокойно. В углу, отгороженном плетнем, человек десять спали на сухих листьях. Судя по их отталкивающей наружности, это должны были быть разбойники. В другом отделении, тоже отгороженном плетнем, стояли их лошади, разнузданные и расседланные. По стенам висело всякого рода оружие в большом количестве. Посреди грота был разведен костер, и человек пять спали около него, а немного подальше стоял стол, заставленный разными яствами, за которым два человека ели и пили, разговаривая вполголоса, но с большим воодушевлением.
 Они сидели на великолепных дубовых резных креслах, обитых кордуанской вызолоченной кожей. Много подобных кресел и другой ценной мебели было расставлено в разных местах пещеры.
 Разговаривавшие — были Майор и Фелиц Оианди. Последний был неузнаваем.
 Этот Фелиц Оианди, которого мы знавали таким красавцем, ловким и сильным, мог теперь только внушать омерзение и отчасти даже жалость. Его правый глаз, исцарапанный, лишенный совершенно ресниц, слезился постоянно. Лицо было изборождено глубокими шрамами, как бы от когтей тигра, левая рука была отрезана выше локтя, и он слегка прихрамывал на левую ногу. Однако хитрость его осталась неизменной.
 — Ты не можешь ехать нынешней ночью, — говорил ему Майор на языке басков, — буря усиливается и все дороги затоплены. Особенно таким, каким ты теперь стал, ты и не выберешься из Сиерры.
 — Ну это не остановило бы меня, если бы я в самом деле захотел выехать, — ответил Фелиц. — Но я сам предпочитаю переночевать здесь.
 — Если ты надеешься на меня, то ошибаешься; несмотря на все, что ты мне писал, я теперь тебе не могу помочь. Меня с некоторых пор преследует несчастье. Вот теперь я в третий раз должен набирать себе новую шайку, по милости этого проклятого охотника. Ты видишь сам, у меня всего осталось пятнадцать человек; что я с ними могу предпринять?
 — Да, немного, конечно; но можно навербовать новых. В саванне нет недостатка в людях. Если хочешь, я тебе в течение одной недели навербую пятьдесят человек.
 — Нет, оставим это, пожалуйста! Ты слепо поддаешься своей ненависти, ты затеваешь невозможное. В твоих же интересах я должен отказать тебе в помощи.
 — Ты очень счастлив, что можешь так хладнокровно и благоразумно рассуждать. Признаюсь, я не одарен подобным самообладанием. Когда в пустыне случай или, лучше сказать, счастливая звезда привела меня к тому месту, где, лежавшая под листьями и ветками, донна Люс стала приходить в себя после летаргического сна, я ей помог встать и дал ей из моей фляжки выпить воды. Вдруг перед нами, как бы вырос из земли ягуар, он прилег, чтобы броситься на ту единственную женщину, которую ты когда-либо любил. Я не стал рассуждать, как ты сейчас, что я лишен руки и не в силах бороться с этим королем пустыни. Я бросился между этой бедной женщиной и хищным зверем, смело, без оглядки, без рассуждения, а между тем мой поступок был безумен. Что мог я сделать? Дать себя разорвать! Несмотря на то, что я калека, мне удалось убить ягуара первым выстрелом, и твоя жена, исчезновение которой тебя почти с ума свело от горя, была спасена мною, презренным калекой!
 — Правда, мой друг, — ответил Майор, пожимая ему с чувством руку. — Поверь мне, что я всю жизнь этого не забуду и буду тебе вечно благодарен. Пойми меня, я вовсе не отказываюсь помочь тебе в твоем деле, я только хочу отложить предприятие. Дай мне время осмотреться и все с толком подготовить. На этот раз я желаю покончить навсегда со своими врагами. Надо так дело обставить, чтобы никто из них не мог спастись; мщение будет полное!
 — Сколько тебе нужно времени, чтобы все подготовить?
 — Месяц, не более, а может быть, и менее.
 — Ну, если ты этого непременно хочешь, так пускай будет по-твоему. Я подожду. Узнал ли ты что-нибудь об этой девочке, которая у графини?
 — Ничего не мог узнать. Зовут ее Розарио. Говорят она у графини уже давно…
 — Стало быть, это не твоя дочь?
 — Нет, не моя. Как бы могла бедная девочка спастись одна в пустыне? Она умерла, я в этом вполне уверен.
 — Господь упокой ее душу! А донна Люс?
 — Я ее отправил в Эрмосильо, к ее родным, с Себастьяном. Я его с минуты на минуту жду, он уже должен быть здесь. Меня беспокоит то, что его до сих пор нет.
 — Ну, что может случиться с подобным быком? К тому же, он хитер, из всякой беды вывернется.
 — Да, ты прав. Однако поздно, мне необходимо завтра на рассвете отправиться в путь.
 Оба собеседника встали, взяли свои плащи и намеревались уже лечь возле костра, как вдруг послышались шаги. Кто-то бежал по пещере, направляясь к ним; вскоре показался и сам бежавший, и Майор узнал Себастьяна.
 Себастьян едва добежал до них, как опустился почти без чувств в первое попавшееся кресло. Он объявил, что у него в саванне лошадь пала, что он третьи сутки идет пешком и ничего не ел.
 Подкрепив свои силы, он пожелал передать что-то Майору наедине, но так как отдельного помещения в гроте не было, то они решили говорить на датском языке, которого, по-видимому, Фелиц не понимал.
 Фелиц, закутавшись в плащ, лег у костра, и вскоре мерно раздававшееся дыхание его свидетельствовало о том, что он заснул. Себастьян взглянул пристально на Майора и задал ему вдруг вопрос:
 — Уверены ли вы, полковник, что та женщина, которую мы там зарыли, умерла?
 Майор вскочил, как ужаленный, схватил матроса за горло и крикнул ему в припадке необузданного бешенства:
 — Что ты — пьян или с ума сошел, что несешь всякий бред?!
 — Рукам воли не давайте, полковник, отпустите меня. Я не пьян и с ума не сходил. Давайте говорить спокойно, — сказал хладнокровно матрос, стараясь высвободить шею из тисков Майора.
 Майор опомнился.
 — Прости меня, Себастьян, — сказал он ласково. — Я сам не знаю, что со мной случилось, после твоего вопроса. Говори, что такое? Почему ты вспомнил об этом забытом деле?
 Тогда Себастьян передал Майору, что, доставив благополучно донну Люс в Эрмосильо, к ее родным, ему вздумалось отправиться в ближайший город Гуаймас, чтобы посмотреть на море и поговорить с прибывшими из Европы матросами. Расхаживая по пристани, он узнал своего земляка, некоего Жоана, уроженца Сен-Жан-де-Люса, с которым он был знаком с детства. Старые друзья обнялись, отправились в ближайшую «pulguieria»  15 и там, за стаканом вина, стали передавать друг другу свои приключения с тех пор, как они расстались. Жоан рассказал Себастьяну, что он недавно прибыл из Франции на корабле «Belle Adele» с пассажирами; что по прибытии в Гуаймас пассажиры отправились в асиенду, называемую Флоридой, и что он, Жоан, был в числе людей, сопровождавших пассажиров; что, на другой день по их прибытии в асиенду, приехали туда же другие путешественники, в числе которых была одна дама. Когда Жоан ее увидел, то чуть с ума не сошел от страха. Эта дама была… как бы вам это сказать? — прибавил Себастьян, оглядываясь пугливо. — Ну, одним словом, это была ваша супруга, вот!
 — Он с ума сошел! — воскликнул Майор, вздрогнув против воли.
 — Я ему то же говорил, но он мне клялся и божился, что это она. Он ее знал еще с детства, видел ее и говорил с нею тысячу раз. Он был в Сен-Жан-де-Люсе, когда следственная комиссия открыла могилу на лужайке «заколдованного дома», видел труп, который был признан за труп маркизы Жермандиа, и все-таки уверяет, что он ее видел в асиенде «Флорида». Я поднял Жоана на смех и отправился во «Флориду»; мне хотелось взглянуть на эту барыню; у меня все-таки возникли сомнения ввиду уверений Жоана.
 — Ну и что же?
 — Да ничего. Там, должно быть, держат ухо востро. Ничего я не узнал и не видел; меня чуть не убили. Насилу удрал. Лошадь у меня подстрелили, а я спасся только благодаря тому, что бросился вниз с обрыва. Таким образом, мне и пришлось идти пешком сюда.
 Майор глубоко задумался.
 — Это странно! — повторил он несколько раз.
 — Что же, полковник, вы об этом думаете?
 Майор не ответил; он подошел к спавшему Фелицу и стал его толкать ногой.
 — Вставай, дружище! — крикнул он ему.
 — Ага! — сказал тот, вскакивая на ноги. — Вы перестали болтать на собачьем наречии. Ну и прекрасно! Что скажете хорошенького?
 — А вот что: соберите сколько можете людей, через неделю мы нападем на Флориду.
 — Что такое приключилось, что вы так быстро переменили свои намерения?
 — Какое вам дело? Ведь я соглашаюсь на ваше же предложение.
 — И то правда! Ну, если так, то прощайте, времени терять нечего, через неделю все будет готово.
 Десять минут спустя, Фелиц Оианди выходил из пещеры.

 ГЛАВА XII

 Мы возвратимся к тому месту рассказа, когда графиня де Валенфлер подъехала к асиенде.
 На крыльце ее встретил человек уже не молодой, в мундире корпусного доктора французской армии. Вся его грудь была увешана орденами, и несмотря на то, что ему уже пошел шестой десяток, он держался прямо и бодро, как юноша.
 — О мой милый доктор, как я рада вас видеть! — воскликнула графиня, соскакивая с лошади и протягивая обе руки доктору Иригойену — это был он. — Простите, что не привела вам вашего сына, как обещала, но к вечеру, надеюсь, он уже будет здесь.
 Доктор ответил радушно на привет молодой женщины и поспешил к ней подвести Денизу, которая стояла несколько поодаль.
 Последовала трогательная сцена; хозяин дома удалился вместе со своим семейством, и они остались втроем. Начались расспросы, рассказы, ведь они так давно не виделись, — целых четырнадцать лет!
 Мы в кратких словах передадим все, что случилось за это время.
 Доктор Иригойен не расставался более с Денизой, родители которой умерли, не оставив ей никаких средств к существованию. Они часто говорили о пропавшем Юлиане и утешали друг друга, как могли. Два раза только в этот долгий промежуток времени они имели известия о бежавшем: раз, когда ему с Бернардо удалось спастись с корабля «Беллона», а второй раз, когда они покинули пампасы Буэнос-Айреса, чтобы переселиться в Мексику. Затем прошло несколько лет, и они не получали более никаких известий. Доктор переселился в Париж, а маркиза Жермандиа тем временем уже оставила этот город и переехала в свое поместье в Андру. Доктор вел в Париже тихую и уединенную жизнь; Дениза выходила из дому только для того, чтобы побывать в ближайшей церкви. Однажды, возвращаясь с обедни, она встретилась лицом к лицу с Фелицем; к тому времени Фелиц почти прокутил все свое состояние. При виде Денизы прежняя страсть проснулась в нем еще с большей силой, Фелиц ее всюду преследовал, стараясь даже подкупить привратника дома, где она жила, с целью ворваться к ней в отсутствие доктора. Но привратник, обожавший доктора и Денизу, которые спасли жизнь его девочке и ласкали ребенка, занимаясь его воспитанием, выгнал Фелица Оианди и все рассказал доктору. Тот отправился к одному высокопоставленному лицу, с которым был очень дружен, и рассказал ему всю историю Фелица, начиная с его доноса в 1852 году. Следствием этого разговора было то, что Фелиц, который давно уже хлопотал безуспешно о месте в военном интендантстве, получил вдруг назначение при алжирской армии, с приказом отправиться в Константину через двое суток. Он так обрадовался этому назначению, что на время забыл о Денизе, и уехал, надеясь позднее вернуться. Но о нем было сделано особое распоряжение. Он ни разу не мог выпросить себе отпуска, и должен был оставаться в Африке до тех пор, пока корпус, при котором он состоял, был отправлен в Мексику, и он за ним последовал. Мы его нашли в саванне, где он открыто помогал самому отъявленному бандиту.
 Доктор, получая письма от маркизы, узнал от нее, во-первых, что она вышла замуж за графа, и об ее отъезде в Нью-Йорк. Несколько месяцев спустя, она ему написала, что нашла Юлиана; молодой человек тоже писал отцу. Радость двух отшельников была, разумеется, безгранична.
 Тем временем война в Мексике все более и более разгоралась, а Юлиану нельзя было как осужденному и бежавшему от ссылки возвратиться во Францию. Поэтому доктор задумал сам отправиться в Мексику для свидания с сыном. При первом его заявлении о желании снова поступить на службу, ему тотчас же было предложено место корпусного доктора в мексиканской армии. Дениза была в отчаянии, что ей приходится остаться в Париже одной, хотя она вполне сознавала, что доктор не мог взять ее с собой в действующую армию. Графиня де Валенфлер находилась в Канаде, куда доктору немыслимо было отвезти Денизу, и он ее утешал тем, что, осмотревшись на месте, ей напишет, чтобы она приехала, когда это станет возможным. Почти все приготовления к отъезду доктора были окончены, день отъезда уже был назначен, когда он вдруг получил от графини де Валенфлер письмо, отчасти изменившее его намерение и доставившее Денизе великое и неожиданное утешение. Графиня де Валенфлер писала своему старому другу, что она предпринимает путешествие через индейскую территорию в Мексику, в асиенду де-ля-Флорида, и уговаривала его взять с собой Денизу, которую он мог оставить в асиенде под ее покровительством, так как она намерена пробыть там долгое время. Дениза мигом собралась; решено было, что Мариетта, дочь привратника, которая выросла и продолжала жить у доктора в качестве подруги Денизы, тоже поедет с ними. Они сели на пароход «Belle Adele» и отплыли в Мексику. На этом пароходе в числе матросов находился и тот Жоан, который, прибыв с пассажирами на асиенду «Флорида», узнал в графине де Валенфлер бывшую маркизу Жермандиа.

 ГЛАВА XIII

 Столовая в асиенде была огромных размеров и напоминала трапезную в каком-нибудь монастыре. Пол ее был вымощен черными и белыми плитами в виде шахматной доски, вдоль стены шел резной дубовый карниз. Стол был из массивного красного дерева, и за ним легко могли разместиться более ста человек.
 Дон Кристобаль де Карденас, также, как большая часть пограничных асиендерос, придерживался обычая своих предков и садился всегда за стол со всей своей многочисленной прислугой.
 Ужин подходил к концу и прислуга уже удалилась, когда мажордом подошел к дону Кристобалю де Карденасу и вызвал его в другую комнату. Там стояли краснокожие вожди и оба охотника.
 Понятно, что свидание между стариком-отцом, сыном и его невестой было в высшей степени трогательно.
 Когда все несколько поуспокоились, графиня де Валенфлер сказала:
 — Теперь остается довершить дело, то есть повенчать эту влюбленную пару. — При этом она указала на Юлиана и Денизу, которые отошли в сторону и, занятые своим разговором, по-видимому, забыли обо всех окружающих.
 — Эту мысль можно здесь отлично осуществить, — ответил дон Кристобаль, — у меня есть часовня и постоянный священник.
 — А потом, — сказал доктор, улыбаясь, — мы их отошлем во Францию, пускай там проводят медовый месяц.
 — Увы, отец! — сказал Юлиан. — Ты забываешь, что мы с Бернардо беглые ссыльные.
 — Я ничего не забыл и еще из ума не выжил. Ты и Бернардо теперь свободны.
 — Свободны! — воскликнули оба друга с изумлением.
 — Да, когда я изъявил желание поступить опять на службу, то, между прочим, не скрыл от своего друга генерала Пр., что главная причина, побудившая меня ехать в Мексику, было желание повидаться с тобою, так как тебе невозможно было вернуться во Францию. Он очень подробно меня обо всем расспросил, и, едва я прибыл в Урэс, как главнокомандующий там, генерал X., встретил меня следующими словами:
 — Я тем более рад с вами познакомиться, доктор, что имею вам сообщить весьма радостную весть, ваш сын, доктор Юлиан Иригойен, и товарищ его, Бернардо Зумето, исключены из списка ссыльных и могут вернуться во Францию, когда пожелают. — В подтверждение своих слов, генерал X. передал мне следующие бумаги.
 Доктор подал сыну бумаги, давшие ему и Бернардо право беспрепятственно вернуться во Францию.
 — Ура! — воскликнул Бернардо, упорно молчавший до этой минуты. — Если это сон, то я прошу, чтобы меня не будили! Мексика — прекрасная страна, в которой, однако, слишком уж много диких зверей и диких людей. Париж все-таки лучше; хотя во Франции нет золотых приисков, но там приятнее живется, главное — безопаснее! Чем скорее мы вернемся во Францию, тем лучше!
 Все рассмеялись неожиданной выходке Бернардо. Потом общим советом решили, что доктор отправится в Урэс и попросит генерала X. удостоить свадьбу сына своим присутствием; кроме того, за отсутствием французских гражданских властей, командующий военным округом должен был скрепить свадебный контракт и, стало быть, необходимо было пригласить французские власти.
 — Когда же назначить свадьбу? — спросил доктор.
 — Через две недели, — сказал Юлиан. — Мы успеем все до тех пор устроить.
 — Согласен, — сказал старый доктор, — ну, теперь, друзья мои, я нахожу, что всем пора спать. День был наполнен такими разнообразными событиями, что нужен отдых. Спокойной ночи!
 Все последовали совету доктора, и дамы первыми простились и удалились. Но в ту минуту, как мужчины собирались сделать то же самое, Юлиан их удержал, объявив, что имеет сообщить нечто важное.
 Все остались и приготовились его слушать внимательно, зная, что подобный человек напрасно не станет их задерживать.

 ГЛАВА XIV

 Юлиан Иригойен рассказал о случившемся при нем в прерии и прочитал вслух письмо, найденное при убитом мексиканце. Все поняли, что готовится нападение на асиенду: но когда? Кем? Этих вопросов, конечно, никто не мог решить. Потолковав серьезно между собой, присутствовавшие пришли к заключению, что следует увеличить гарнизон в асиенде. Послали за Но-Игнасио Торрихосом, мажордомом, и спросили у него: сколькими людьми он может располагать. Он объяснил, что со всех пастбищ, гуртов и табунов в течение двух недель можно собрать около семисот человек, маленькими группами чтобы не возбудить подозрения со стороны неизвестных врагов, которые, вероятно, следят за тем, что делается в асиенде. Кроме того, в асиенде было постоянных пеонов, вакеро и т. п. человек около четырехсот — что составляло будущую маленькую армию в тысячу сто человек. Шарбон и Бернардо объявили, что на другое же утро отправятся в прерии и навербуют надежный отряд охотников-канадцев и укроют его где-нибудь поблизости, для того, чтобы напасть на неприятеля с тыла, когда завяжется борьба. Юлиана Иригойена единогласно избрали главнокомандующим, ему поручили распоряжаться охра ной асиенды. Его известная храбрость и опытность в борьбе с дикими племенами и хищниками внушали к нему всеобщее доверие.
 Все встали с мест и уже собирались разойтись, как вдруг невдалеке раздался ружейный выстрел.
 Одним прыжком мажордом выскочил из комнаты.
 — Неужели это нападение на асиенду? — воскликнул дон Кристобаль с беспокойством.
 — Нет, не похоже на то, — ответил Юлиан, осматривая свое ружье. — Подождем Игнасио, он, вероятно, разузнает, в чем дело.
 Прошло минут десять довольно тягостного ожидания; затем раздались шаги и вошел мажордом в сопровождении нескольких пеонов, которые вели красивого, молодого человека, одетого в живописный костюм ранчеро.
 Оказалось, что денщик доктора, с которым он никогда не расставался со времени его походов еще в Африке, вздумал вспомнить старину и отправился с ружьем делать, по его выражению, «обход». Вдруг он увидел какого-то человека, шедшего по саду с ружьем под мышкой, точно запоздалый охотник, возвращавшийся домой. Он его окликнул, но тот довольно дерзко ответил ему, что если он не ослеп, то должен видеть, что идет человек. Это раздосадовало старого служаку, и он повторил вопрос, но на этот раз опять получил в ответ: «Старый дурак! Или не видишь, что человек идет!» Тут старый воин не выдержал и выстрелил в воздух, чтобы созвать людей. Схваченный незнакомец объявил прибежавшему мажордому, что он вошел незаметно в асиенду, с целью передать весьма важное известие Темному Сердцу. Вот почему мажордом и распорядился его привести.
 Молодой человек оказался действительно известным Юлиану, который однажды спас жизнь ему в саванне. Он в настоящее время находился в отряде Майора, который ему поручил потихоньку забраться в асиенду и снять с нее план. Зная, что Темное Сердце находится в асиенде и не сочувствуя нисколько Майору в его грабежах, он решил продать Майора Темному Сердцу, в благодарность за свою спасенную жизнь, и, кроме того, зная, как богат дон Кристобаль, он сообразил, что тот хорошо заплатит за такую ценную услугу. Он все эти соображения и передал Темному Сердцу, как будто дело шло о пустяках; вообще в нём замечалась страшная смесь природного изящества и порядочности с напускным цинизмом и грубостью.
 — Все это прекрасно, — ответил ему Юлиан, — но что же мне послужит порукой, что вы нас не обманываете?
 Наваха, так звали пришельца, вынул из-за пазухи кожаный мешочек и высыпал на блюдечко его содержимое. Это были бриллианты — блюдечко наполнилось ими до краев.
 — Вот мое ручательство, — сказал он, указывая на бриллианты. — Их тут на шестьдесят пять тысяч пиастров — это все, что я накопил в течение десяти лет; если дон Кристобаль согласится мне дать за мою услугу тысячу золотых унций, то я могу вернуться во Францию, что составляет мою заветную мечту. Я у вас в залоге оставляю эти бриллианты и обязываюсь дать вам знать, в какой день Майор нападет на асиенду; вы же отдадите мне мои бриллианты и выговоренную сумму после боя и в начале нападения захватите меня в плен: во-первых, чтобы вам легче было за мной наблюдать, во-вторых, чтобы спасти от Майора, который меня убьет, как собаку, когда узнает, что вы предупреждены.
 — Я богат, — сказал асиендерос, — эти деньги для меня сущая безделица; если вы исполните ваше обещание, то я вам выдам не одну, а две тысячи унций золота.
 — Ну значит, по рукам, дело сделано! Тогда выведите меня тайком из асиенды до восхода солнца, чтобы меня никто не видел — много шпионов Майора бродит вокруг.
 — Хорошо, я согласен, — сказал Юлиан, после небольшого раздумья. — Сегодня же этот мешочек с бриллиантами и обещанные вам деньги будут отправлены в Эрмосильо к банкиру, к которому после битвы вам выдадут аккредитив. Согласны вы на это условие?
 — Конечно, согласен! Только, ради Бога, не задерживайте меня долго, я уверен, что за мною следят.
 — Еще одно слово. Нам нужно будет видеться. Каким образом это устроить?
 — Я еще сам этого не знаю, но, будьте покойны, не пройдет и трех дней, как я еще раз у вас здесь побываю.
 — Хорошо, я вас буду ждать.
 Мажордом взялся вывести Наваху незаметным образом из асиенды. Все разошлись по своим комнатам и наконец воцарилась полная тишина.
 Прошло несколько дней. Доктор уехал в Урэс. Бернардо и Шарбон тоже поехали в прерию вербовать защитников, а три вождя племени команчей отправились посмотреть, все ли обстоит вокруг асиенды благополучно.
 Юлиан и дон Кристобаль были заняты приготовлениями к отпору неприятелю. Во многих местах возводились укрепления и временные жилища для прибывающих ежедневно, по распоряжению Но-Игнасио, пеонов и вакеро.
 Так как на общем совете было решено скрыть от дам все эти тревожные слухи, то хозяин и Юлиан оправдывали свои постоянные отлучки страстью к охоте. Часто они возвращались поздно вечером, утомленные, но без всякой дичи. Дамы смеялись над ними, шутили над их неудачей, но не подозревали настоящей причины их отлучек.
 Прошло уже две недели, и ни от доктора, ни от охотников не было никаких известий.
 Все работы по внутреннему укреплению асиенды были окончены. Каждую ночь расставлялись цепи часовых вдоль стен, кроме того, каждый час патрули обходили парк, заглядывая в чащу, шаря за каждым кустом, так что прокрасться чужому человеку в асиенду было совершенно невозможно.
 Однажды, незадолго до восхода солнца, Юлиан, которому не спалось, вздумал обойти все посты караульных, чтобы вполне убедиться в их надежности.
 Он уже обошел почти весь парк, найдя все в отличном порядке, когда вдруг легкий шум заставил его остановиться у стены. Он спрятался за толстым стволом дерева, взвел курок своего карабина и стал пристально всматриваться в то место, откуда раздался шум.
 Шорох повторился, пробовали отпереть дверь в стене, недалеко от того места, где он стоял.
 Прошло еще минуты три, дверь потихоньку отворилась и в ней показался человек, который остановился, как бы в нерешительности, и оглянулся назад, прислушиваясь к чему-то.
 Юлиан прицелился в незнакомца и произнес вполголоса, но твердо:
 — Кто идет? Отвечай, или я выстрелю.
 — Ого! Тут караул хорошо устроен, — ответил весело незнакомец. — Это я, Но-Игнасио, и я не один.
 При этих словах он обернулся назад и издал легкий свист, похожий на шипение змеи. По этому знаку какой-то человек точно из-под земли вырос. Оба поспешно вошли в парк и заперли за собой калитку. Неизвестный, явившийся по знаку мажордома, оказался Наваха.
 После обычных приветствий Наваха объявил, что Майор его, по-видимому, подозревает и что, кажется, за ним следят, потому что он слышал за собой подозрительный шорох и треск сучьев.
 — Мы это сейчас узнаем, — сказал Юлиан. — Спрячьтесь в кусты, и если за вами кто-нибудь следит, то он, скорее всего, попробует сюда пробраться.
 Все трое притаились в чаще и стали ждать. Прошло около десяти минут ничем не нарушенной тишины. Вдруг сова, сидевшая, вероятно, в углублении стены, вылетела, испуская пронзительный крик. Вслед за этим показался человек на гребне стены, над тем местом, где находилась калитка. Человек этот стал внимательно присматриваться и прислушиваться к тому, что происходило в парке, с такой осторожностью, что едва слышен был легкий шорох.
 Но, несмотря на все его предосторожности, бедняга был встречен весьма недружелюбно. Едва коснулся он земли, как два человека на него набросились с такой силой, что, несмотря на его отчаянное сопротивление, он в миг был свален на землю и скручен по ногам и рукам; кроме того, ему завернули голову в одеяло и таким образом лишили возможности видеть и слышать, что вокруг него происходило. Исполнив это дело, все трое отошли в сторону, и Наваха рассказал им, что человек, которого они только что поймали, первое доверенное лицо Майора и что зовут его Себастьяном.
 — Майор собирается напасть на асиенду недели через две, в безлунную ночь; нападение будет сделано с трех сторон разом, но пункты еще не назначены, — продолжал Наваха, — когда они будут известны, я дам вам знать. Посылайте всякий день на берег Рио-Гранде, там есть место, называемое «брод Ганакосов»; возле него возвышается памятник, окруженный исполинскими мологани. Когда посланный увидит пучок травы, привязанный к памятнику, то пускай роет землю у самого подножия; он найдет там жестяную коробку, а в ней письмо от меня.
 Юлиан разговорился с Навахой, и тот понемногу рассказал ему всю свою жизнь. Он оказался французом, и начал свою карьеру на французской службе в Африке под начальством маркиза Жермандиа.
 — Маркиза Жермандиа! — вскрикнул Юлиан, бледнея.
 — Да, маркиза Жермандиа. Престранная судьба у этого человека, — продолжал Наваха, — он в Европе слывет убитым, а между тем он здравствует поныне и наводит здесь на всех ужас под именем Майора.
 — Я это предчувствовал! — вскричал Юлиан. — Продолжайте, пожалуйста.
 Наваха передал Юлиану подробности о мнимом самоубийстве полковника, которые уже известны читателю. По удалении Навахи, мажордом отвел пленного в тюрьму асиенды и приставил к нему караул.
 Когда Юлиан вернулся в дом, уже все встали; несмотря на ранний час, доктор только что вернулся из Урэса.
 Юлиан поспешил к нему.

 ГЛАВА XV

 Доктор весьма удачно исполнил свое поручение. Генерал X. принял очень любезно приглашение присутствовать на свадьбе и обещал приехать через десять дней, он также обещался привезти с собой военно-должностное лицо, имеющее право скрепить брачный договор. Юлиан, со своей стороны, рассказал отцу то, что узнал от Навахи, а именно: что прежний муж маркизы Жермандиа жив, и есть никто иной как Майор.
 — Бедная Леона! — воскликнула Дениза.
 — Да, бедная Леона, твоя правда, — повторил доктор. — Надо во чтобы то ни стало скрыть от нее этот позор, — это, впрочем, тем легче сделать, что здесь никто не знает, что она прежде носила имя маркизы Жермандиа.
 Дверь с шумом распахнулась и вошел Бернардо, весь сияющий от удовольствия. Действительно, он привез весьма радостные вести. Ему и Шарбону не только удалось навербовать отряд в восемьдесят семь охотников, но они еще склонили целое колено племени команчей — Белых Бизонов — войти с ними в союз против Майора, с целью избавить навсегда индейскую территорию от его набегов. Краснокожие союзники, в количестве пятисот человек, должны расположиться лагерем невдалеке от асиенды, для того, чтобы зайти Майору в тыл, во время его нападения на асиенду.
 — Ну на этот раз, кажется, как Майор ни хитер, он не вывернется. Должно быть, мы с ним тут навсегда покончим, — сказал Юлиан.
 — Да, и я так думаю, — поддержал его Бернардо.
 — А я в этом убежден, — прибавил доктор.
 — Теперь надо решить, что делать с моим пленником? — спросил Юлиан.
 — Ты говоришь о Себастьяне? — спросил Бернардо, которому кратко словах было передано о случившемся.
 — Да, куда его девать?
 — Повесить, и дело с концом!
 — Я бы так и поступил, если бы мы были еще в саванне; но здесь он подлежит суду по установленным в Мексике законам, — возразил Юлиан.
 — Только-то, — сказал Бернардо, смеясь. — Так выдай его мне, я его повезу в лагерь навербованных охотников, мили три отсюда; они будут его судить по закону Линча, и мы там с ним покончим.
 — Согласен, — сказал Юлиан, — только я с тобой тоже поеду.
 Мажордома встревожило распоряжение Юлиана о выдаче пленного.
 — Неужели вы его собираетесь выпустить? — воскликнул он. — Ведь это отъявленный разбойник!
 — Никто в этом не сомневается, — ответил ему Бернардо, — я его просто веду к Линчу, и советую вам ехать с нами, так как вы свидетель его поимки.
 — С большим удовольствием, — сказал Но-Игнасио и велел себе оседлать лошадь.
 Привязав хорошенько Себастьяна к седлу, окутав ему предварительно голову одеялом, Юлиан, Бернардо и Но-Игнасио отправились к месту стоянки охотников, называемому «Куст синицы».
 Как только охотники узнали, в чем дело, они тотчас собрались на поляне, избрали из своей среды представителя и приступили к суду по закону Линча. Всякий, кто знал Себастьяна, выходил на середину — где он сидел, свободный от веревок, но в окружении охранников с револьверами в руках, готовых при малейшем движении размозжить ему голову, — и говорил громко то, что он о нем знает. Оказалось, что он был известен почти всем охотникам, и каждый из них имел какую-нибудь улику против него.
 Когда это краткое следствие было окончено, Себастьян вдруг сказал:
 — Господа, я нисколько не отрицаю всех возведенных на меня обвинений, но я вижу, что вы многого из моей жизни не знаете, и я перед смертью — ведь я знаю, что вы меня осудите — желаю облегчить свою совесть чистосердечным признанием.
 Тут Себастьян стал рассказывать о всех зверствах и преступлениях, которые он совершил в своей жизни, стараясь при этом сваливать всю вину на Майора и выставляя себя только слепым орудием. Кончив все, что касалось его лично, он стал, по требованию Юлиана, рассказывать все, что ему известно о Майоре. Он также рассказал, что отвез его жену к родным и что его девочка пропала в Апачерии, во время летаргического сна донны Люс.
 — Где находится эта женщина в настоящую минуту? — спросил его Юлиан.
 — Зачем вы это спрашиваете?
 — Я хочу возвратить ей дочь.
 — Ну, если так, то она живет в…
 Вдруг раздался выстрел, и Себастьян упал навзничь, испустив предсмертный крик.
 Охотники схватили ружья и бросились разыскивать неизвестного убийцу. Они долго искали, но ничего не нашли. Убийца исчез, не оставив и следа.
 — Это Майор его убил, чтобы он не болтал, — сказал Бернардо.
 — Да, вероятно; только он опоздал, — ответил Юлиан, — весь рассказ Себастьяна записан, и его настоящее имя теперь всем известно.
 Когда охотники вернулись на лужайку, где был застрелен Себастьян, то, к крайнему их изумлению, его там не оказалось.
 Тело его было похищено во время их отсутствия.

 ГЛАВА XVI

 Вернемся теперь к одному из наших героев, то есть к Майору. Он также не терял времени.
 Вообще странный человек был этот Майор. Негодяй, в полном смысле слова, а между тем даровитый и замечательный во многих отношениях человек. Его военные способности были поразительны и, вероятно, блестящая карьера, честь и слава увенчали бы ту самую жизнь, которую порочные инстинкты и необузданные страсти повергли в омут зла и бесчестия. Не сделавшись ни великим гражданином, ни доблестным полководцем, он стал первостепенным негодяем. Эта могучая натура должна была выдвинуться, где бы то ни было! Слава его гремела по таинственной шири восточных саванн. Бандиты со всех сторон стекались к нему: они знали, как он награждал своих помощников после удачной экспедиции! А, нужно сказать, что его экспедиции бывали удачны почти всегда. Счастье улыбалось ему; золото лилось рекой между его пальцами; за это разбойники прощали своему атаману его неумолимую строгость, а иногда даже и жестокость.
 Его боялись, его ненавидели, но ему повиновались безусловно. Все шло хорошо до того дня, как Майор встретился с Железной Рукой и Темным Сердцем. С этого дня все переменилось: эти люди принесли ему несчастье, и неудача стала ему поперек дороги. Судьба сталкивала их постоянно, и при каждой встрече Майор терпел поражение. Отчего? Он сам не знал, но ненавидел их страшно и решился бороться с ними ни на жизнь, а на смерть. На этот раз он надеялся с ними покончить. Мы находим его в укрепленном лагере, окруженном земляными окопами и высоким частоколом. Кругом, молча, ходят часовые. Множество костров ярко блестит в вечернем сумраке. Число их показывает, что шайка довольно значительна. Посреди лагеря на небольшом возвышении стоит плетеный из ветвей шалаш. Здесь живет сам атаман. Лицо его сумрачно. Проклятья извергаются из его уст. Он быстро ходит взад и вперед по шалашу, порой останавливаясь, чтобы направить подзорную трубу в темную даль чернеющей саванны. Напрасно… Вот уже десять дней, как он ждет известий. Ни Наваха, ни Себастьян еще не возвращались. Калаверас, который давно уже должен был быть тут со своими 150 луизианскими разбойниками, тоже не показывается, а без этого подкрепления Майор не решался двинуться к асиенде. Что там делалось, он решительно не знал, а эта неизвестность томила его более всего. Но тише… Раздался протяжный крик часовых: кто идет?.. Вслед за тем послышался лошадиный топот… Кто-то въезжал в лагерь. Майор встрепенулся. Странная улыбка мелькнула на его губах.
 — Наконец-то! — прошептал он.
 Лицо его мгновенно приняло почти беспечное выражение. Он опустился в кресло перед столом, заваленным бумагами, делая вид, что весь поглощен чтением. Одеяло, служившее портьерой в шалаше, приподнялось.
 — А! Наваха! — сказал небрежно Майор. — Я уже потерял надежду вас видеть.
 — Немного недоставало для того, чтобы мы с вами более никогда не встречались, — ответил вошедший.
 — Ого! Ну а известия есть?
 — Есть!
 — Дурные или хорошие?
 — И те, и другие.
 — Вот как! Но вы, конечно, устали и проголодались? Я сейчас велю подать ужин, и за столом вы мне все расскажите.
 Он громко свистнул. Портьера открылась и показалась косматая голова.
 — Ужин! — повелительно сказал Майор.
 Голова скрылась, и через несколько минут двое слуг внесли стол, уставленный кушаньями и винами.
 — Оставьте шалаш! — приказал им атаман. — Мне нужно быть наедине с Навахой.
 Слуги молча вышли.
 — Садитесь, Наваха! — сказал Майор, усаживаясь также за столом. — Теперь подкрепляйте ваши силы и говорите… Ну, что Калаверас?
 — Он будет здесь завтра, на рассвете…
 — Отлично. А Себастьян?
 — Он умер. Я его убил.
 — Что такое? — вскричал гневно Майор. — Но, товарищ! Это требует объяснения!
 — Майор, на моем месте вы бы точно также поступили.
 — Вот как! Посмотрим! Но мы об этом поговорим после. Скажите теперь, были вы в асиенде?
 — Был.
 — Ну что же, ожидают ли они там нападения?
 — Как же!
 — Сколько их?
 — Всего триста двадцать три человека. Из них самыми опасными противниками для нас будут стрелки, приведенные графиней Валенфлер. Правда, их только восемнадцать человек, но Железная Рука и Темное Сердце между ними. К счастью, запасы у них плоховаты. Дон Кристобаль с трудом собрал двести фунтов пороху.
 — Тем лучше для нас! Знаете ли вы план их обороны?
 — Главные силы будут оберегать ранчерию. Там находятся огромные склады золотого песка и серебряных слитков.
 — Как! — встрепенулся Майор. — У них есть склады золота и серебра?
 — А вы этого не знали?
 — Совершенно не знал.
 — Странно. Нужно вам сказать, что я пробрался в асиенду в костюме вакеро и поэтому никто не обращал на меня внимания. Притом же я тщательно избегал всех тех, кто мог бы меня узнать. Таким образом, я узнал, что дон Кристобаль, боясь французских мародеров, не отослал своих сокровищ в Гуаймас, а спрятал их в ранчерии. Впрочем, посмотрите на этот план: так вы лучше поймете.
 Он вытащил из кармана замасленный бумажник, достал из него большой лист бумаги, сложенный вчетверо, и подал его Майору. Атаман лихорадочно схватил его и разложил перед собою на столе, шумно отодвинув тарелки и бутылки, которые со звоном полетели на пол.
 — Молодец, Наваха! — радостно вскрикнул он. — Вот друг, так друг!
 — А вы в первый раз замечаете, что я вам друг? — спросил Наваха с добродушным видом.
 — Ну, нет! Я вас давно знаю, приятель, и отдаю вам полную справедливость. Вы не сообщали этого плана Калаверасу? — добавил он с некоторым беспокойством.
 — Будьте покойны, Майор! Никто, кроме вас, о нем не знает.
 — Так победа за нами! Наконец-то, я покончу с моими врагами! — сказал Майор свирепым тоном.
 — Заметьте красную точку, здесь, под стеною. В этом месте дожди размыли ее, и она легко поддастся сильному натиску.
 — Прекрасно… Значит, мы их поставим меж двух огней… В то время как незначительная часть нашего отряда открыто направится против асиенды и ранчерии, главные силы тихонько проберутся через парк… Но, Наваха, приятель дорогой, вы рассказали мне, как пробрались в асиенду; расскажите же мне, как вы оттуда выбрались?
 — Это было около четырех часов утра. Я всю ночь рыскал по парку, отыскивая удобное место, чтобы перелезть через стену. Тут-то я и заметил место, означенное красной точкой. Вдруг легкий шорох заставил меня притаится за кустами. По дорожке шли Темное Сердце и мажордом. Они шепотом разговаривали, но, к удивлению моему, разговор их внезапно оборвался, и они скрылись за деревом. В это время над стеною показалась голова, потом плечи и наконец какой-то человек соскочил во двор. Но он не успел ахнуть, как ловко брошенное лассо повалило его навзничь, Темное Сердце и мажордом выскочили из своей засады, скрутили ему руки и почти полуживого потащили в асиенду. Я успел, однако, разглядеть этого человека: это был Себастьян.
 — Ага! — прервал его Майор. — Наконец-то, вы заговорили и о нем.
 — Появление Себастьяна меня поразило…
 — Наваха, — сказал Майор, протягивая ему руку с видом искреннего сожаления. — Я виноват перед вами. Вы сами знаете, насколько я имею право сомневаться в окружающих меня… Себастьян, подозрительный характер которого вам знаком, кое-что рассказал мне про вас и обещал доставить мне верные доказательства, если я ему предоставлю полную свободу действий…
 — Значит, он по вашему приказанию следил за мной? Но я не обижаюсь на вас, Майор: всякий на вашем месте поступил бы точно также, но не всякий так чистосердечно сознался бы в своей ошибке.
 — Спасибо, товарищ! С сегодняшнего дня между нами будет дружба на жизнь и на смерть.
 — Я надеюсь, что если у вас еще сохранились какие-нибудь сомнения насчет меня, то они скоро исчезнут. Но вернемся к Себастьяну. Я решил не покидать асиенды, пока не узнаю о постигшей его участи, но мне не пришлось долго ждать. Для избежания разных недоразумений, дон Кристобаль не хотел казнить его в асиенде, но, узнав случайно, что в окрестностях находится большая партия степных охотников, он приказал отвести к ним Себастьяна. Там ожидал его суд Линча. Мне удалось выбраться из асиенды и пробраться к месту, где должен был происходить суд. Я спрятался в листве гигантских деревьев и, таким образом, невидимкой, присутствовал при всем деле. Около полуночи появились охотники под предводительством некоего Шарбона.
 — Я знаю его. У меня есть с ним счеты.
 — Себастьян лежал крепко связанный среди них. После обычного допроса свидетелей, он был приговорен к смерти, но требовал выслушать полную его исповедь. Более того, он требовал, чтобы слова его были занесены в протокол и чтобы последний был подписан всеми присутствовавшими.
 — Дьявол! — с бешенством вскрикнул Майор. — Что же он сказал?
 — Этого повторять я не буду… Но знайте, что, под предлогом повествования своих грехов, он рассказал всю вашу историю… Настоящее имя ваше тоже не было забыто. Подробности были до того ужасны, что охотники затаили дыхание, слушая этого негодяя! Возмущенный до глубины души гнусной клеветой, я не выдержал и выстрелом из ружья уложил мерзавца на месте.
 — Благодарю, друг! Ах, он подлец, подлец! — повторял Майор, скрежеща зубами. — Но чем же все это кончилось?
 — Страшным переполохом, разумеется. Но густая листва спасла меня, и когда охотники, утомленные напрасными поисками, убрались, я, наконец, спустился с дерева и без оглядки бросился бежать.
 — Что же сталось с телом изменника?
 — Ей-богу, не знаю. В первую минуту я о нем не подумал, а потом возвращаться было рискованно. Охотники могли вернуться.
 — Правда… Однако они у меня поплатятся за этот протокол. Не хочу связываться с ними, пока не покончу с асиендой; но потом отомщу.
 — Кстати, об асиенде… Когда же вы начнете действовать против нее? Мне, кажется, что времени терять нечего.
 — Я сам не намерен медлить. Калаверас будет здесь завтра со своими людьми.
 — Не рассчитывайте слишком на его людей. Это сборище бродяг, пьяниц и трусов, ни на что не годных.
 — Мы их еще не видали. Однако не знаете ли вы, долго ли еще будут лунные ночи?
 — Завтра последняя четверть.
 — Нужно поторопиться. Мы выступим в будущее воскресенье. Это хороший день. Половина асиенды будет пьяна! А теперь, Наваха, садитесь сюда и давайте изучать привезенный вами план.

 ГЛАВА XVII

 Лагерь просыпался. Косые лучи восходящего солнца весело освещали оживленную картину. Повара суетились около ярко блестевших костров, то подкладывая дрова, то поворачивая нагруженные дичью вертела. Невдалеке разбойники чистили оружие или штопали пестрые лохмотья… Вот с криком и гиком промчался табун на водопой. Смех, проклятья, ржание коней, вой собак стоном стояли над лагерем. День был чудный. Прозрачные облачка плыли по темно-голубому небу, белый пар клубился над землей и над рекой. Легкий ветерок чуть-чуть колыхал покрытую жемчугом и алмазами листву и разносил далеко упоительный запах степных трав, радостное щебетание птиц возносилось хвалебным гимном к престолу Создателя.
 Утро застало Майора и Наваху за тем же столом, за которым они сидели накануне вечером, изучая план. Теперь они были вполне готовы. Оставалось только действовать. Утомленные долгим бдением, они вышли на порог шалаша подышать свежим воздухом.
 — Эге! — воскликнул вдруг Наваха, протянув руку по направлению к горизонту. — Смотрите-ка, в первый раз в жизни, наверное, Калаверас сдержал слово!
 Майор поспешно направил в ту сторону подзорную трубу. На горизонте смутно выделялась толпа всадников; далеко впереди их, с правого фланга, мчалась отдельная группа, быстро приближавшаяся к лагерю.
 — Это он! — с довольным видом сказал Майор. — Только помните, Наваха, ни слова о Себастьяне!
 — Слушаюсь! Но, Боже мой, смотрите, как наш капитан смешон на лошади?
 Оба бандита отправились навстречу к подъезжавшим.
 Действительно, Наваха был прав. Отряд Калавераса пасовал перед бандитами Майора. Но последний не дал им этого понять. Он ласково приветствовал прибывших, обнял их атамана, поздравляя его с хорошей выправкой людей, и ввел его в шалаш.
 Фелиц Оианди сиял: он чувствовал себя необходимым.
 — Ну, — спросил он, — значит, теперь все в сборе? Когда же начнем действовать?
 — Только тебя и ждали. В будущее воскресенье мы тронемся с места.
 — Как? В воскресенье!.. Прекрасно! Отлично! Ха-ха-ха!
 — Чего же ты хохочешь?
 — Будто ты не догадываешься?
 — Нет же, черт тебя возьми!..
 — Полно, не сердись… Неужели ты не знал, что на будущее воскресенье назначена свадьба Темного Сердца и прелестной Денизы? Понимаешь ли ты теперь, как это кстати?
 — Понимаю, понимаю! — засмеялся Майор. — Честное слово, штука превосходная! Значит, мы приедем прямо к балу и попляшем с молодой!
 Если бы в эту минуту Майор взглянул на Наваху, то его поразил бы взор, полный ненависти, устремленный на него. Но Майор ничего не видел, а глаза Навахи уже снова приняли обычное выражение.
 — Как узнал ты о дне свадьбы? Впрочем, я забываю, что ты некогда интересовался невестой…
 — Может быть, я и теперь ее не забыл… Узнал же я об этом тем же путем, которым узнается все на свете — посредством подкупа. Но, не смейся, Майор, кое-что, может быть, и тебя ожидает.
 — Как? Что такое?
 — Ничего… я так! Только даешь ли ты честное слово, что мы выступим в воскресенье?
 — Даю, черт возьми! Объясни же, ради Бога!
 — Нет! Нет!.. Не могу! Знай только, что в воскресенье ты будешь изумлен…
 — Приятно или неприятно?
 — А! Ты слишком любопытен! Если я разболтаю, то весь эффект сюрприза пропадет.
 — Ну, так убирайся к черту с твоим сюрпризом! Давай лучше завтракать. Стол накрыт.
 Приятели уселись вокруг роскошно сервированного стола.
 — Кстати, — спросил Фелиц Оианди, — где Себастьян?
 — Себастьян, — отвечал Майор, — поехал в Гуаймас, чтобы поближе наблюдать за известным тебе французским кораблем. Нужно подготовить команду, развязать языки матросам, все это больше делается для тебя. Понял?
 — Эх, может быть! — отвечал Оианди, со свойственной лишь ему и гиене усмешкой.
 — Еще лучше поймешь это после взятия «Флориды» и ее жителей.
 — Серьезно? — продолжал хромой бандит, вперив многозначительный взгляд в Майора.
 — Я никогда не шучу, когда дело действительно серьезно. Ты должен был бы это знать. Но, слушай дальше: из Гуайамаса Себастьян отправился в Эрмосильо.
 — Зачем?
 — Там живет отец моей жены…
 — Донны Люс?
 — Понятно! Я спрятал у него значительную сумму денег…
 — Да, припоминаю теперь. Говорят, там у тебя около миллиона.
 — Немного более. Но это к делу не относится. Главное то, что после нападения на асиенду, нам, разумеется, нельзя будет тут оставаться. Нужно предполагать, что дело это поднимет ужасный шум, а так как я не желаю попасть в руки кого бы то ни было, то мы тотчас по окончании экспедиции, направимся в Гуаймас. Чтобы задержки не было, на условленных станциях нас будут ждать свежие лошади, а по прибытии на корабль, мы тотчас же выйдем в открытое море. Все предосторожности приняты, даже невозможное предусмотрено, и наши сокровища, и наши прелестные подруги, и мы сами будем далеко, еще раньше, чем здесь догадаются, что мы уже покинули саванну.
 — Браво, Майор! План великолепен!.. Ничего не забыто. Ты просто великий человек…
 — Благодарю, — отвечал тот, смеясь. — Я просто предупреждаю случайности; это лучший способ никогда не попадать впросак.
 — Правда, правда! Будет же потеха!
 — Надеюсь!..
 Странная улыбка опять мелькнула на губах Майора.
 Наваха не принимал видимого участия в этом разговоре. Небрежно развалясь, он лениво покуривал трубку и казалось, был весь погружен в созерцание синеватых клубов дыма. Между тем он слушал внимательно. Его поражала логичность, а главное, искренность, которые звучали в словах Майора. Видно было, что план этот давно созрел в его голове и что им, действительно, приняты меры, о которых он говорит. Правда, Себастьяна не было в живых. Уже одно это обстоятельство могло разрушить веру во все остальное: каким же образом он мог служить исполнителем распоряжений Майора? Но Наваха тут вспомнил, что два месяца тому назад Майор давал тайное поручение бывшему матросу, и что тот долго не возвращался. По всей вероятности, поручение это относилось к исполнению плана побега; Себастьян не мог служить ему вчера, но кто поручится, что задуманный план не осуществлен раньше? Одно смущало еще Наваху: откровенность Майора. От людей типа Майора можно ожидать всего, кроме искренности. Эти люди не имеют друзей, у них есть сообщники, связанные между собой не симпатией, а грубым расчетом, поэтому они никогда не останавливаются перед изменой. Наваха это знал, и в настоящем случае дело принимало, по его мнению, самый дурной оборот. Он был убежден, что для своей личной безопасности, Майор не задумается пожертвовать всеми своими товарищами, что надеется их телами заградить путь своим преследователям, и в самой откровенности его он уже предчувствовал подготовлявшуюся западню. Какую? Он не знал еще, но решил не терять Майора из вида. Это было нелегко. Нельзя было возбуждать подозрений Майора, но нужно было ловко обойти его, даже ослепить доказательствами преданности. Ничтожный случай мог все испортить, и Наваха знал, что его ожидало в этом случае. Майор коротко расправлялся со своими подчиненными: выстрел из револьвера — и делу конец. Но Наваха был храбр, умен и ловок; поэтому трудность задачи не остановила его. К тому же, он сознавал, что жизнь его и без того висела на волоске со времени его тайного союза с врагами Майора, и что в сущности шансы жизни или смерти были у него равны…
 Внезапный шум прервал размышления Навахи. Кто-то въезжал в лагерь. Майор, говоривший в эту минуту в полголоса с Калаверасом, вдруг поднял голову.
 — Что там такое? — спросил он.
 Наваха подошел к двери.
 — У лагеря целый отряд всадников. Их по крайней мере пятьдесят, — сказал он.
 — Кого тут черт принес? — удивился Майор, подходя к нему. — Я никого не ждал. Но я не ошибаюсь. Это лесные охотники и краснокожие. Что им здесь нужно?
 В эту минуту к ним подбежал один из бандитов:
 — Майор, сюда приехали охотники и настоятельно требуют свидания с вами.
 — Скажи им, что не могу их принять.
 — Майор, там главные начальники: Железная Рука, Темное Сердце и Весельчак…
 — Неужели? — с удивлением воскликнул Майор. -Беги скорее, скажи, что я их жду. Но, погоди, что там за краснокожие?
 — С ними прибыли воины из племени Белого Бизона.
 — А вожди с ними?
 — Двое: Большой Бизон и Опоссум.
 — Странно! — задумчиво сказал Майор. — Зачем они приехали? Впрочем, мы это сейчас узнаем. Беги и приведи их сюда!
 Пока бандит исполнял это поручение, Майор направил вдаль подзорную трубу. Брови его нахмурились. У опушки леса виднелись стоявшие неподвижно всадники. Ясно было, что это только авангард значительного отряда.
 — Может быть, — вмешался Фелиц Оианди, -охотники ищут союза с нами?
 Майор сурово молчал. Глаза его были устремлены на вновь прибывших. Он заметил, что пять всадников отделились от своих спутников и въехали внутрь лагеря, а остальные охотники и индейцы выстроились у наружных ворот таким образом, чтобы в случае необходимости отступление могло быть совершенно беспрепятственно.
 Майор сделал знак Оианди и Навахе следовать за ним и направился навстречу гостям.
 Те остановились. Но, не обращая внимания на невежливость подобной остановки, Майор продолжал идти вперед.
 — Приветствую вас, кабальеро! — радушно сказал он. — Не угодно ли вам сойти с лошадей и войти в шалаш?
 Обычай степей требовал, чтобы при дружеских посещениях гости приближались пешие; но охотники и индейцы оставались верхом. Это одно уже давало присутствию их враждебный оттенок.
 Они отвечали холодным поклоном на приветствие Майора, но ни один из них не шевельнулся.
 — Синьор, — сдержанным тоном отвечал Железная Рука, — мы приехали к вам не в качестве гостей. Поседение наше, к сожалению…
 — Синьор, — с достоинством прервал его бандит, — в таком случае вы являетесь сюда врагами?
 — Пока еще нет; все зависит от вас, — ледяным тоном продолжал Железная Рука. — Мы приехали сюда по желанию степных охотников объявить вам, чтобы вы в продолжение трех дней очистили вашу позицию и отступили на двадцать лье назад. Этот укрепленный лагерь кажется подозрительным нашим охотникам, и они напоминают вам о договоре, по которому вы обязались честью, два года тому назад, никогда не подходить к месту их охот ближе, чем на двадцать лье.
 — А! — шипящим голосом проговорил Майор. — Продолжайте!
 — Кроме того, друзья мои и я должны вам передать копию с исповеди одного из негодяев вашей шайки. Человек этот избежал правосудия суда Линча только благодаря пуле спрятавшегося на дереве незнакомца, который, воспользовавшись нашей оплошностью, еще и похитил его труп.
 Майор быстро обернулся к Навахе, устремив на него грозный взор. Но удивление и недоумение авантюриста были, по-видимому, так искренни, что подозрение тотчас же исчезло.
 — Синьор, — обратился он опять к Железной Руке, — я не вижу ничего общего между мною и исповедью какого-нибудь негодяя.
 — Исповедь эта обвиняет вас в страшных преступлениях. Ее подлинность засвидетельствовали и скрепили своей подписью лица, достойные доверия. На основании всего этого, — продолжал Железная Рука после минутного молчания, — мы вам объявляем, что суд Линча приговорил вас к смерти, предоставив вам, разумеется; право оправдаться. Ровно через десять дней от сего числа вы представите ваши доказательства перед собранием охотников, в Воладеро делла-Пальма  16 .
 — Вы кончили? — спросил Майор, задыхаясь от бешенства.
 — Кончил! — отвечал охотник с поклоном.
 — Вам дали щекотливое поручение синьор! — насмешливо сказал Майор. — Согласитесь, что более чем смело, с вашей стороны, явиться в мой лагерь с такой небольшой свитой и с таким нахальным посланием?
 — Ну, — хладнокровно ответил Железная Рука, — нас вовсе не так мало! Здесь нас пятьдесят человек, а там у леса, еще двести охотников и триста индейцев, готовых броситься на вас при первом знаке. Сознайтесь сами, что при этих условиях наша смелость не особенно удивительна.
 — Хорошо, синьор: я готов это признать, тем охотнее, что предания степей мне самому дороги, и всякий, кто переступит мой порог, священен для меня. Вы в моем лагере, то есть у меня. К тому же, я не считаю вас своими врагами. Мне кажется, что я никогда не оскорблял вас ни словом, ни действием…
 — Мы вам ни друзья, ни враги. Мы вас не знаем, дела ваши нас не касаются. Мы исполняем возложенное на нас поручение — вот и все… А теперь, не угодно ли вам выслушать вождей команчей, наших союзников…
 Железная Рука с особенным ударением произнес слово «союзников».
 — Ах, да! — с усмешкой сказал Майор. — Я забыл почтенных краснокожих. — И, повернувшись к ним, он сказал на их языке, которым владел в совершенстве: -А вы, вожди, вы пришли сюда друзьями или врагами? Прошу вас объясниться скорее. Я не хочу тратить время на пустую болтовню.
 — Вожди не бабы, чтобы болтать, — сухо ответил один из вождей. — Я, Большой Бизон, и брат мой Опоссум, от имени команчей как Озерных, так и Луговых, от имени их союзников, краснокожих и других, объявляем тебе, Бурому Коршуну, что ты нарушил все договоры, заключенные между нами; что ты собака, что ты заяц, что ты вор и что, не желая далее потворствовать твоему вероломству, мы вырыли топор войны и поднимем его против тебя! С этой минуты пятьсот воинов будут преследовать тебя всюду, а с восьмой луны число воинов будет в четыре раза больше. А чтобы ты не сомневался в моих словах, посмотри на это.
 При этих словах он вытащил из-под плаща пук окровавленных стрел, перевязанных змеиной кожей, и бросил их к ногам Майора, воскликнув:
 — Берегись! Ваконда и его краснокожие дети будут бороться за правое дело! Я сказал!
 — Хорошо, вожди, — коротко ответил Майор, поднимая стрелы.
 Все замолчали. Майор, казалось, что-то обдумывал. Охотники и индейцы стояли молча и неподвижно.
 Бандит поднял голову. Добродушная улыбка освещала его лицо.
 — Сеньор, — кротким голосом обратился он к Железной Руке. — Ваше первое требование справедливо, и поэтому я повинуюсь ему. Через три дня лагерь мой будет перенесен на условленную границу; саванна достаточно велика, чтобы мы друг друга не стесняли. Что же касается второго требования, то вот вам мой ответ: долг чести заставляет меня искать оправдания перед судом Линча. Значит, я и относительно этого повинуюсь. Ровно через десять дней, ждите меня в Воладеро делла-Пальма. Надеюсь, что доказательства, которые я привезу, изобличат наглую клевету этого негодяя. Что же касается его, то, клянусь вам, что я не знаю, что сталось с его трупом.
 Обратившись потом к индейцам, Майор продолжал на другом наречии, но тем же добродушно-вежливым тоном:
 — Мне жаль, вожди, что топор войны вырыт вами против меня, я не верю, чтобы я действительно этого заслужил, и надеюсь, что вы еще одумаетесь. Впрочем, вы меня всегда найдете готовым как к миру, так и к войне. Тем не менее я искренно желаю, чтобы топор был снова зарыт между нами так глубоко, чтобы даже внуки наши не могли его найти. Я сказал.
 Майор поклонился с улыбкой.
 — Синьоры, — сказал он, — поручения ваши исполнены. Неужели и теперь вы откажетесь принять у меня хлеб-соль?
 — Мы не должны долее оставаться в вашем лагере, — отвечал Железная Рука. — Наше продолжительное отсутствие может возбудить подозрение наших друзей и подать повод к недоразумениям. Не задерживайте нас, синьор! Прощайте!
 — Как вам угодно, синьоры! Во всяком случае, не прощайте, а до свидания!
 Охотники поклонились и, сопровождаемые Майором, направились к воротам лагеря.
 После нового обмена поклонами, они пустили своих лошадей вскачь. Майор следил за ними. Не успели они отъехать на некоторое расстояние, как навстречу им из леса высыпала толпа охотников и краснокожих, и радостные крики их огласили воздух.
 — Тысяча чертей!.. — воскликнул Майор, отирая пот со лба. — Счастье мое, что я сумел сдержать себя. Эти дьяволы задали бы нам трепку, если бы им вздумалось вдруг напасть на нас! Но все равно дела наши портятся… Охотники и команчи против нас. Как тут быть?..
 И он задумчиво вернулся в свой шалаш.

 ГЛАВА XVIII

 Бандиты издали наблюдали за объяснением Майора с охотниками и краснокожими. Хотя разговор не доходил до них, тем не менее внешняя обстановка свидания дала им понять, что дело неладно. Беспокойство овладело ими. Неужели охотники и краснокожие явились новыми противниками?.. Бандиты их особенно не любили и побаивались. Они знали ловкость и отвагу знаменитых всадников и сознавали, что не могут ждать от них пощады. Мысль о дезертирстве стала распространяться по лагерю. Люди сходились группами, тихо разговаривая и подстрекая друг друга. Еще немного, и ночное возмущение поставило бы Майора в безвыходное положение. Но ничто не ускользнуло от внимания Бурого Коршуна, Долголетний опыт научил его предугадывать и предупреждать разные случайности. Заговор не успел созреть, как уже нити его были разорваны. Ловко пущенный Майором слух, убедил бандитов, что они ложно истолковали поведение охотников, и что те, наоборот, приезжали в лагерь с предложением союза против индейцев племени Сиу и апачей. Майор же будто бы отклонил их предложение, не желая долее откладывать нападение на «Флориду», результатом которого должно было быть обогащение его и преданных ему партизан. Последний довод окончательно решил дело в пользу Майора, Жажда золота заглушила дурное впечатление, произведенное приездом охотников, и бандиты с восторгом встретили приказание быть готовыми к выступлению. Все эти неблагоприятные обстоятельства не могли поколебать железной воли Майора. Озадаченный в первую минуту, он быстро оправился и направил всю свою изобретательность к поиску мер против угрожавшей ему опасности. Почтенный триумвират опять заседал в шалаше, обсуждая окончательные распоряжения перед выступлением.
 — Надеюсь, Майор, — говорил, улыбаясь, Наваха, — что ваше заявление о согласии подчиниться суду Линча было только шуткой?
 — Еще бы! Советую им другой раз не жаловать к нам с подобными поручениями! Счастлив их Бог, что их было так много. Не то они поплатились бы за свою дерзость.
 — Все это наводит меня на разные соображения, -сказал Фелиц Оианди.
 — На какие же?
 — А на такие, что и охотники, и команчи вступили в союз с доном Кристобалем. Вся цель их приезда сюда заключалась в том, чтобы заручиться поводом действовать против тебя.
 — Это странно! — сказал Наваха. — Та же мысль пришла и мне в голову.
 — Вот что!.. — протяжно сказал Майор.
 — Да, меня поразило это странное сборище; всем известно, что охотники всегда действуют вразброд.
 — За исключением больших охот, а мы, кажется, как раз приближаемся к этому времени! — насмешливо заметил Майор.
 — Ну а команчи — что ты о них думаешь?
 — Присутствие их еще легче объяснить: они тут на своей земле и, кроме того, они действительно имеют основание быть мною недовольными.
 — Положим, но неужели это совпадение случайностей не удивляет тебя?
 — Здравый смысл не позволяет мне придавать значение этому смешению цветов и интересов, направленному будто бы к одной цели: то есть к моему уничтожению.
 — Смейся, друг, но будущее покажет, кто из нас прав.
 — Пустяки!..
 — Ладно. Я тебе припомню только одну латинскую пословицу. Ты понимаешь по латыни?
 — Когда-то понимал.
 — Так слушай: «Quos vult perdere Jupiter, demental»  17 .
 — Черт тебя побери! Но оставим это! Наваха, я должен вам сказать, что рассчитываю на вас.
 — Приказывайте, Майор.
 — Необходимо, чтобы умный и храбрый лазутчик проследил, куда девались наши утренние гости.
 — Вот что!
 — Поручение важное и опасное, поэтому я и выбрал вас.
 — Очень благодарен! — процедил Наваха сквозь зубы.
 — Вы, кажется, не особенно радуетесь моему выбору! Не имеете ли желания от него отказаться?
 — Я не должен отказываться. Мое дело повиноваться. Но, сказать правду, Майор, сегодняшние происшествия заставляют меня сожалеть о том, что ваш выбор не пал на другого.
 — Полноте, друг мой, вы единственный, на кого я вполне надеюсь.
 — Благодарю вас, Майор; я готов на все. Прошу вас только предоставить мне полную свободу действий, а главное — позвольте мне самому выбрать тот костюм, который я для себя сочту более безопасным.
 — Ну, что касается этого, то делайте все, что вам угодно. Мне только нужно иметь самые точные сведения.
 Наваха просиял. Он разыграл свою роль в совершенстве! Он добивался именно случая, который бы ему позволил переговорить с Темным Сердцем о последних распоряжениях Майора; и вдруг сам Майор помогал ему в этом.
 Небо было покрыто свинцовыми тучами. Ветер налетал порывами. Вдалеке слышались раскаты грома. Все предвещало грозу. Сумерки уже наступили, когда Наваха покинул лагерь. Он был одет в полный костюм охотника, даже лошадь его была оседлана по индейским правилам. За поясом бандита был, можно сказать, целый арсенал. Он смело мог бороться с пятью или шестью противниками.
 Отъехав от лагеря на значительное расстояние и удостоверившись, что часовые окончательно его потеряли из вида, Наваха круто свернул в сторону. Теперь он направлялся к мексиканской границе. Гроза приближалась. Зеленоватая молния бороздила небо, громовые удары повторялись с возрастающей силой; хлынул дождь и мгновенно превратился в ливень. Зги не было видно. Наваха напрасно напрягал зрение — мрак окружал его со всех сторон. Уже много часов блуждал он по саванне, отыскивая какой-нибудь признак дороги; наконец, утомленный, промокший до костей, он с досадой убедился, что сбился с пути. Тогда он вспомнил последнее средство всех заблудившихся путешественников: он бросил поводья, предоставив лошади следовать своему чутью.
 — Ну, Негро, — сказал он вслух, точно благородное животное могло понять его, — иди куда знаешь, я отказываюсь искать дорогу.
 Лошадь, великолепный степной мустанг, казалось, услышала слова своего господина. Она фыркнула, весело заржала и, подняв высоко голову, быстро помчалась вперед. Гроза не унималась. Наваха тревожно оглядывался; уже с полчаса, по крайней мере, Негро несся свободно по непроглядной шири саванны, как вдруг вдали блеснул яркий огонек.
 — Черт возьми, наконец-то! — пробормотал Наваха. — Какой-нибудь лагерь. Лишь бы не неприятельский. Что же это такое? Огонек то показывается, то исчезает. Ну будь, что будет! Чего мне бояться? Всякому непоздоровится, кто вздумает напасть на меня.
 Лошадь вдруг свернула с саванны и поскакала под деревьями девственного леса.
 — Кто идет? — грозно раздалось в темноте.
 — Друг! — ответил Наваха, останавливая лошадь.
 — Кто такой?
 — Охотник, ищущий убежища от грозы.
 — Идите вперед, не бойтесь.
 Бандит не заставил повторять себе приглашение. Он смело подъехал к месту, откуда раздавался голос.
 Огонь, к которому его привез Негро, горел не на открытом месте, а внутри пустого дерева. Это был один из тех гигантских кипарисов, о которых мы уже говорили; на нем уцелела одна кора; выгнившее же годами дупло могло свободно вмещать до пятнадцати человек. В настоящую же минуту там жил один человек.
 По приглашению хозяина этой странной квартиры, Наваха ввел в нее и свою лошадь. Он ее расседлал, вытер тщательно пучком соломы и, приготовив ей захваченный с собою корм, наконец, позаботился и о себе. Он вынул кое-какие припасы из сумки, разложил их перед огнем и собрался ужинать. Тут только он вспомнил о хозяине дупла, который и сам, по-видимому, не обращал на него внимания.
 Наваха поднял на него любопытный взор и остолбенел.
 — Себастьян?!. — вскрикнул он.
 — Ага! Вы меня узнали, — отвечал тот, грустно улыбаясь. — Я тоже сейчас вас признал, несмотря на перемену одежды. Вы — Наваха.
 — Да. Но, Себастьян! Может ли это быть? Вы не умерли?
 — Нет еще, но долго ждать не придется, — вздыхая, проговорил матрос. — Добейте меня, если вам это приказано, я защищаться не стану. Сил больше нет!
 — Мне ничего подобного не приказано. К тому же, все считают вас умершим.
 — Как все? И Майор также?
 — Да. Я и принес ему это известие.
 Радость озарила лицо Себастьяна.
 Бедный малый страшно изменился. Черты его лица вытянулись, он стал бледен, глаза ввалились. Его левая рука была обмотана окровавленной тряпкой. Видно было, что душа еле держалась в этом теле.
 — Ну мы, вероятно, много кой чего можем друг другу порассказать, — продолжал Наваха, — но, признаться, я умираю с голоду. Хотя вы, вероятно, уже отужинали, однако, может быть, не откажетесь разделить мою трапезу. Для питья и для еды, знаете, было бы хотение.
 — Вот уже три дня, как я ничего не ел, кроме диких плодов, — глухо проговорил бывший матрос.
 — Чего же вы молчите! — воскликнул Наваха с участием.
 — Мог ли я угадать, узнав вас, каковы ваши намерения относительно меня?
 — У меня ровно никаких намерений нет, уверяю вас. Один случай меня сюда привел, и поверьте, что я вовсе не желаю вам зла. Садитесь же и ужинайте да, кстати, расскажите мне о вашем чудесном исчезновении.
 Буря яростно выла, потрясая макушки деревьев. Себастьян и Наваха спокойно ужинали у пылавшего костра. Утолив первый голод, Себастьян принялся за рассказ.
 Мы не станем его повторять, так как он уже известен нашим читателям; скажем только, что, когда Себастьян дошел до сцены перед судом Линча, Наваха его перебил.
 — Ладно, товарищ, — сказал он. — Все это я знаю. Продолжайте!
 — Как так знаете? — спросил удивленный матрос.
 — Знаю. Да что греха таить, лучше уж всю правду выложить. Ведь выстрелил-то в вас — я!
 — Вы?
 — Я.
 — По приказанию Майора?
 — Может быть, и да! — с двусмысленной улыбкой ответил Наваха.
 — А я в этом убежден! — с ненавистью сказал Себастьян. — Но мы с ним еще встретимся. Что до вас, товарищ, то не думайте, чтобы я сердился на вас. Вы исполняли данное вам приказание. Но слушайте дальше! Тотчас после выстрела, охотники бросились за вами в погоню. Между тем пуля повредила только мягкие части моей левой руки, но я упал, притворившись убитым наповал. Очутившись один, я быстро вскочил и пустился бежать, как затравленный зверь. Долго ли продолжалась эта бешеная гонка — не помню. Знаю только, что, выбившись из сил, я лишился чувств. Сильная боль возвратила мне сознание: рана моя жестоко ныла; кое-как перевязав ее платком, я побрел дальше, собирая там и сям дикие ягоды. Случай привел меня к этому дереву. К счастью, в кармане у меня были кремень и огниво, и я мог развести костер. Но голод мучил меня, охотиться же я не мог — ружья не было. Медленная, мучительная смерть грозила мне. Я приходил уже в отчаяние, как вдруг судьба послала вас ко мне.
 — Душевно рад, товарищ, что так кстати к вам попал и, чтобы не делать доброго дела наполовину, я вам оставлю часть своего оружия.
 — Благодарю вас. Вы мне возвращаете жизнь, но верьте, что если когда-нибудь обстоятельства позволят мне на деле выказать вам свою благодарность, вы останетесь мною довольны.
 — Я в этом убежден. Скажите мне теперь, куда вы намерены отправиться? Неужели к Майору?
 — К Майору? — со сверкающими глазами воскликнул Себастьян. — Никогда!
 — Куда же?
 — Во Францию.
 — Во Францию! Но как вы туда доберетесь? А если доберетесь, то чем вы там будете жить? Жизнь там так дорога!
 — Денег у меня довольно. В известном мне месте у меня припрятано их достаточно, чтобы прожить безбедно лет хоть сто.
 — В таком случае советую вам — убираться отсюда, как можно скорее, пока еще не поздно.
 — Я так и сам думаю; через месяц я распрощусь с Мексикой!
 На рассвете друзья расстались. Наваха продолжал свой путь, не заботясь нимало о поручении Майора и всецело предаваясь своим новым интересам.
 Около трех часов пополудни он достиг места свидания и подал условный знак. Затем он позавтракал и в ожидании ответа на свой сигнал заснул крепким сном. Но очень скоро топот и ржание лошади разбудили его. Вскочив на ноги, он поспешно скрылся за деревом. Быстро мчавшийся к нему всадник был никто иной как Юлиан Иригойен. Наваха подробно передал ему весь план нападения, составленный Майором, не забыв при этом и его намерения насчет побега.
 Юлиан внимательно выслушал его.
 — Этот человек погиб! — сказал он, когда Наваха кончил. — Благодарю вас за сведения, они чрезвычайно важны для нас. Мы будем готовы встретить бандитов, как следует. Что же касается вас, то я сдержу мои обещания также, как вы исполнили ваши.
 — Но как я проберусь в асиенду?
 — Очень просто. Вместо войлочной шляпы вы наденете соломенную и вместо синей перевязи — красную. Поняли? Во время атаки вы броситесь в наши ряды с криком: да здравствует Мексика! Нашим людям будут даны соответствующие приказания: вас возьмут в плен, и вы будете свободны.
 Пять дней спустя, Наваха вернулся в лагерь с донесением, что все обстоит благополучно и что охотники и краснокожие, по-видимому, исключительно заняты преследованием бизонов и лосей. Майор был в восторге. Последние сомнения его исчезли: он был убежден в успехе. Его веселое расположение распространялось и на лагерь. Все ликовали в ожидании победы, один Фелиц Оианди казался недовольным и хмурым.
 — Я чую беду! — говорил он, покачивая головой.

 ГЛАВА XIX

 Вернувшись в асиенду, Юлиан передал своим друзьям полученные им от Навахи подробности. Дьявольское намерение Майора напасть на асиенду, как раз в день свадьбы, ясно доказывало уверенность бандита в легкой победе, и усилило их желание покончить с заклятыми врагами молодого человека.
 Решено было употребить оставшиеся до атаки дни на довершение укрепления асиенды и удвоить бдительность и осторожность ее защитников. Впрочем, Юлиан скрыл от отца и дона Кристобаля самый день, назначенный для нападения; он главным образом заботился 6 том, чтобы не испугать женщин и многочисленных друзей, прибывших к свадьбе. Ему жаль было омрачить столь желанный и радостный день. Поэтому, он доверил тайну только Бернардо, Шарбону, Но-Игнасио и двум или трем охотникам, на молчание которых он мог рассчитывать. Охотники и краснокожие получили уведомление о ходе дел и секретное приказание занять свои позиции в назначенное время. Внутри же асиенды все посты были распределены, все люди прекрасно вооружены. Кроме того, целый арсенал был приготовлен в комнате, смежной с танцевальной залой, на случай, если бы и хозяевам, и гостям пришлось взяться за оружие. Всех защитников было ровно полторы тысячи человек, из коих девятьсот находились в самой асиенде. Наконец, настал роковой день.
 Вся асиенда имела праздничный вид. Во двор постоянно въезжали великолепно одетые гости, окруженные целыми свитами нарядных, а главное, вооруженных слуг.
 Развлечения редко представляются на мексиканской границе. Со времени же французской оккупации они, можно сказать, совсем исчезли, зато общество с жаром ловило всякий случай, прерывавший скучную и однообразную жизнь, на которую обрекали его обстоятельства. На этот раз случай был особенно привлекателен: француз женился на француженке, и бракосочетание должно было совершиться по обычаям далекой родины. Для большинства гостей празднество это предоставляло всю прелесть новизны. Об одном из гостей, чистокровном французе, мы скажем несколько слов. Капитан Эдуард Пети командовал трехмачтовым кораблем «Belle Adele», стоявшим в это время на якоре в Гуаймасе. Его открытое, веселое лицо, оттененное белокурыми волосами, сразу вызывало к себе симпатию, голубые глаза смотрели с тем чуть-чуть лукавым добродушием, которым отличаются часто купеческие капитаны. Он был высок и строен и под его несколько женственной наружностью скрывались железная воля и львиное сердце. Он был верный друг и опасный враг. Принадлежа к высшей буржуазии Парижа, он был истый -республиканец; убеждения заставили его предпочесть коммерческий флот военному. Дениза особенно желала видеть его на своей свадьбе, и, польщенный ее вниманием, он прибыл накануне вечером, поручив судно своему шкиперу. Двадцать здоровых матросов, вооруженных с ног до головы, сопровождали капитана и даже успели принять участие вместе с ним в последней рекогносцировке. Но капитан был не единственный гость француз, приглашенный на торжество. В восемь часов утра, караульный, поставленный на мирадоре (высокая башня), возвестил о приближении генерала X.
 Тотчас же составилась блестящая кавалькада с доном Кристобалем и Юлианом во главе, и многочисленное общество отправилось навстречу именитому гостю. Генерал ехал, окруженный своим штабом и двумя эскадронами африканских егерей. Это был старый служака, заплативший за каждый свой чин кровью или подвигом. Нрава он был сурового, подчас жестокого, но любил справедливость и сердце имел добрейшее. Солдаты обожали его; даже мексиканцы ценили честное отношение его к делу, и если его не любили, то глубоко уважали. Встреча была самая задушевная как в поле, так и в асиенде, где дамы приветствовали военных гостей. Большая зала была приготовлена для церемонии подписания брачного договора, В глубине, на небольшой эстраде, стоял стол, окруженный креслами, предназначенными для генерала и его штаба, над ними развевались французские и мексиканские знамена. Длинные скамейки были расставлены для остальных приглашенных. Ровно в девять часов гости, в количестве трехсот человек, наполнили залу, и тотчас же после них вошли обрученные. Дениза была очаровательна. Смущенная, дрожа от избытка радостных чувств, она опиралась на руку доктора, который, впрочем, казался взволнованным не менее ее: наконец-то исполнилось главное его желание! Донна Луиза де Карденас и графиня Валенфлер шли по обеим сторонам невесты. За ними следовал Юлиан, одетый в обыкновенный охотничий костюм. Шаферами его были Бернардо и дон Кристобаль де Карденас.
 Торжественная простота обряда гражданского брака сильно поразила мексиканцев. Как только он был окончен, послышался звон колоколов, призывавших в часовню для совершения церковного обряда. Генерал предложил руку новобрачной, и длинный кортеж потянулся через двор асиенды. Часовня была роскошно убрана, великолепный орган торжественно звучал. Обедня была отслужена с той несколько языческой торжественностью, которой отличается мексиканский католицизм.
 Религиозная церемония продолжалась более часа. Выходя из часовни, Юлиан сам вел свою милую Денизу! Теперь она его жена! Они возвращались в асиенду, приветствуемые кликами радости толпы слуг, как вдруг новобрачный остановился и, обращаясь к генералу, попросил заступить его место, и, шепнув что-то Бернардо, он вместе с ним скрылся в толпе. Удивленная Дениза не знала, что ей думать. Не желая выказать беспокойства, она продолжала улыбаться, но сердце ее мучительно сжалось. Предчувствие ей говорило, что опасность грозит любимому человеку. Поднявшись по лестнице, она машинально повернула голову в направлении, в котором исчез ее муж. Там происходило что-то необычное. Толпа волновалась. Казалось, что происходила не то ссора, не то драка. Все это продолжалось несколько секунд. Но она тотчас же увидела Юлиана и Бернардо. Они возвращались, оживленно и весело разговаривая. Дениза радостно улыбнулась.
 — Зачем ты меня так оставил? — с милым упреком спросила она мужа, когда он вновь занял свое место. — Я смертельно испугалась.
 — Не сердись, дорогая моя, — отвечал он, — мне необходимо было отдать приказание Шарбону. Впрочем, дело тебя касается! Увидишь, какой славный сюрприз я тебе приготовил!.. Не спрашивай теперь: пока это еще тайна.
 — На этот раз я тебя прощаю! Я слишком беспокоилась и мне очень приятно узнать, что страх мой был неосновательным. Но, — прибавила, грозя ему пальчиком, — помни, Юлиан, что никаких тайн не полагается между нами.
 Вернувшись из церкви, дамы занялись своим туалетом. Затем общество направилось в столовую. Нужно быть в Мексике, чтобы иметь понятие о том, что такое роскошь. Эта золотая страна способна воплощать волшебные мечты. Не будем говорить о сервировке стола, слова тут ничтожны; укажем только на одну подробность относительно самого обеда: подавались горячие пирожки, начиненные мороженым. Обед был на славу; вина и в особенности шампанское лилось рекой. Пробило четыре часа, когда генерал и его свита встали из-за стола, извиняясь и прося общество не обращать на них внимания. Они должны были ехать, чтобы поспеть к вечеру в главную квартиру. Раскланявшись со всеми, генерал оставил столовую в сопровождении офицеров, доктора, Юлиана, Бернардо и дона Кристобаля. Когда они вошли в маленькую гостиную, в которой военные оставили свое верхнее платье, Юлиан с улыбкой подошел к генералу.
 — Генерал, — сказал он, — не знаю, как выразить вам мою благодарность за честь, которую вы оказали своим присутствием на моей свадьбе. В знак искреннего признания, позвольте поднести вам небольшой подарок.
 — Что такое? — сурово спросил генерал, не зная еще, смеяться ему или сердиться.
 — Выслушайте меня, прошу вас; надеюсь, что слова мои перестанут казаться вам странными.
 — Говорите… но спешите — времени у меня мало, — сухо отвечал генерал, опускаясь в кресло и знаком приглашая всех прочих тоже сесть.
 — Помните ли вы, генерал, — продолжал Юлиан, делая вид, что не замечает дурного расположения духа своего гостя, — что, возвращаясь из церкви, я просил вас взять руку моей жены?
 — Помню, и даже, сознаюсь, вы меня немало удивили.
 — Сейчас объясню вам это. В толпе, окружавшей нас, я узнал бандита, которого давно уже разыскивает французская полиция. Присутствие его в асиенде тем более меня поразило, что негодяй этот личный мой враг и поклялся жестоко отомстить мне.
 Все слушали внимательно. Дон Кристобаль и доктор недоумевали.
 — Продолжайте! — уже мягче сказал генерал.
 — Я сделал знак Бернардо и мы бросились к нему. Негодяй догадался, что я его узнал, и бежал… Но я недаром охотник и славлюсь своей ловкостью. Бандит был пойман, связан, обыскан — и вот, что мы нашли у него.
 Юлиан подал генералу, сложенную в виде письма бумагу.
 — Гм!.. — пробурчал генерал, прочитав ее. — Дело скверное! И вы говорите, что человек этот француз? Но письмо не подписано?
 — Вы и без подписи узнаете, кто его писал.
 Юлиан подошел к окну и сделал знак.
 — Сейчас преступник будет здесь, — сказал он.
 Пленника ввели.
 — Фелиц Оианди! — воскликнул с удивлением один из офицеров.
 — Как? — удивился генерал. — Этот мерзавец жив?
 — Боже мой! — с отвращением и тревогой вскричал доктор. — Его, наверное, привели сюда какие-нибудь преступные цели!
 — Вот вам мой подарок, генерал! — смеясь, продолжал Юлиан. — Принимаете ли вы его?
 — Принимаю! — с хохотом отвечал генерал. — И даже — очень благодарен! Капитан Леритье, поручаю вам этого мерзавца. Мы его возьмем с собой.
 Фелиц Оианди нагло усмехнулся.
 — Ба! — проговорил он, окидывая презрительным взглядом присутствовавших. — Все это не так страшно! Берегитесь, не поменяться бы вам со мною ролями!
 — Вот гадина! — вскрикнул генерал, когда Оианди увели. — Послушайте, друг мой, — обратился он к Юлиану, — не оставить ли вам в помощь сотенку солдат?
 — Нет, нет! — с живостью ответил молодой человек. — Вам не следует уменьшать ваш конвой. Сердечно благодарен за предложение, но, верьте мне, силы наши достаточны для отражения неприятеля.
 — Как знаете!.. В таком случае, позвольте мне в последний раз поблагодарить вас и за гостеприимство, и за славный подарок.
 Скоро генерал и сопровождавшие его скрылись в облаках пыли.
 Письмо, найденное у Оианди, генерал возвратил Юлиану, а тот, в свою очередь, передал его Шарбону.
 — Юлиан, — спросил дон Кристобаль, — так, значит, нападение произойдет сегодня ночью?
 — Да…
 — И вы будете опять нашим спасителем!..
 — Ба! — весело прервал его Юлиан. — Я спасаю жену мою, вот и все! А если другие тоже спасутся, тем лучше! Прошу вас только предоставить мне полную свободу, сделать меня, так сказать, главнокомандующим.
 — Разумеется… Вы подготовили и организовали оборону и гораздо лучше меня знаете, как действовать… Но все равно, Юлиан, странная у вас свадебная ночь!..
 — Что же делать! Нужно пожертвовать этим! А теперь еще последняя просьба: не показывайте и виду, что нам грозить опасность. Пусть гости не догадываются до последней минуты.
 Они вернулись в столовую, где никто, кроме Денизы и графини Валенфлер, не заметил их отсутствия. Звон хрусталя, говор и смех наполняли громадную залу весельем. Пользуясь шумом, Юлиан шепотом разговаривал с Денизой, теперь он ей все открыл. Понимая ее высокую душу, он знал, что грозящая опасность не поколеблет ее твердости, но он не хотел, чтобы беда застала ее врасплох.
 — Исполняй долг твой, дорогой мой, — отвечала молодая женщина, слегка побледнев, но сохраняя ангельскую улыбку. — Я тоже не изменю своему и останусь спокойна и весела, как ты мне приказываешь. Помни только, дорогой мой, что ты моя жизнь. Если ты погибнешь, я умру!..
 В восемь часов открылся бал с Юлианом и Денизой в первой паре. Французские танцы сменялись мексиканскими. После одной из кадрилей Юлиан оставил залу. Подошедший мажордом шепнул ему на ухо, что Шарбон желал его видеть.
 — Ну что? — спросил Юлиан.
 — Майор в целости получил письмо, найденное у Оианди. Шайка разделена на две партии: одна, руководимая Майором, подойдет с парка; другая, под предводительством Навахи, нападет на ранчерию.
 — В котором часу начнется нападение?
 — Ровно в одиннадцать!
 — Хорошо! Теперь только десять — значит, времени достаточно для окончательных приготовлений. Пусть все занимают свои посты: сражение будет, Бог даст, коротко и удачно!

 ГЛАВА XX

 Темная ночь спустилась на землю. Тишина и спокойствие, казалось, царили под густыми столетними деревьями. Изредка ночной ветерок чуть слышно доносил звуки бальной музыки. Затем все утихало, и наступило полное затишье. Но если бы чей-нибудь взгляд мог проникнуть во мрак ночи, странное зрелище удивило бы его! За кустами, за деревьями, в земляных траншеях неподвижно лежали вооруженные люди. Юлиан и Бернардо быстро проходили мимо них, тихо произнося какие-то слова и получая, также шепотом, ответ. Охотники достигли, таким образом, самого глухого места парка. Привыкший к темноте глаз мог рассмотреть тут черные силуэты людей и особенно большое число часовых. Бледное зарево тихо подымалось на горизонте, вскоре острый серп луны скользнул между тучами, слабо осветив весь пейзаж. Башенные часы уныло пробили одиннадцать.
 Протяжный звон их не успел замереть, как раздался резкий крик степного ястреба. Крик повторился еще два раза. Это кричал спрятавшийся в кустах Юлиан. Внезапно со стороны ранчерии послышались частые выстрелы и дикие вопли. Над стеною парка появилось множество голов, потом показались плечи, туловища; бандиты приготовились осторожно перелезть через стену.
 — Пли! — громко скомандовал Юлиан.
 Залп невидимых ружей с треском разнесся над высокими деревьями. Бандиты разом все исчезли. Послышалось грузное падение тел. Между тем адский шум этот достиг бальной залы. Танцевавшие остановились в недоумении. Новые выстрелы вызвали панику… Тогда дон Кристобаль, взяв под руку донну Луизу, вышел на середину залы:
 — Синьоры и кабальеро! — воскликнул он. — Успокойтесь!.. Опасность нам не угрожает! На нас напали всего пятьсот человек, а защитников наших более полутора тысяч, в том числе двести французских солдат! Я давно предупрежден был об этом нападении. Мне казалось достойным доказать славным нашим союзникам-французам, что кровь предков не выродилась в нас и что мы достойные сыны доблестных мексиканских conquistadores!  18 Будем же продолжать наши танцы! Верьте, что ни один бандит не переступит порога асиенды!
 — Браво! Браво! Да здравствует Мексика! — в один голос закричали гости.
 — Будем продолжать танцы! — восторженно воскликнула графиня де Валенфлер.
 — Да, танцевать! — с улыбкой подтвердила Дениза.
 Тоска и отчаяние были в ее душе.
 — Танцевать! Танцевать! — подхватили наэлектризованные дамы.
 — Да, — повторили мужчины, — будем танцевать, но с оружием в руках!..
 В дверях залы показались капитан Пети и вооруженные топорами матросы.
 — Оружие в соседней комнате! — сказал капитан, показывая куда идти.
 Все бросились за ним. Энтузиазм был громадный. Через несколько минут мужчины вернулись, вооруженные с ног до головы.
 — Галоп! Галоп! — требовали восхищенные гости.
 Начался бешеный танец. Музыка гремела, сливая свои звуки с громом выстрелов. Капитан Пети не помнил себя от радости. Нрав почтенный моряк имел весьма задорный. Можно было ручаться, что сегодняшнюю пляску он не променял бы ни на какие миллионы. Все не танцевавшие образовали батальон, который способен был выдержать первый натиск неприятеля. Кроме того, капитан окружил залу цепью стрелков, матросы стояли на часах у главного входа.
 Но в это время Майор не унывал. Решив победить во что бы то ни стало, он снова выстроил часть своих людей; остальные же ударами заступов старались подкопать стену. Перестрелка началась… Спрятанные на деревьях бандиты отлично пользовались своей позицией. Их 6ecпрерывный и меткий огонь наносил большой урон защитникам парка. Многие из них лежали бездыханными. Юлиан быстро отдал какое-то приказание унтер-офицеру пехотных стрелков. Тот сделал знак, что понял, и, собрав своих солдат, скрылся с ними в темной чаще. Сильно потрясаемая стена дрожала… Вдруг на протяжении почти пяти метров, она с треском обрушилась. Громкое «ура!» приветствовало ее падение. Бандиты бросились к пролому… Но страшная пальба остановила их. Юлиан стоял там с сотней вакеро.
 — Проклятие! — закричал Майор, заставляя перепрыгнуть свою лошадь через брешь и потрясая саблей. — Трусы!.. Чего вы остановились?.. Вспомните, черт возьми, что впереди вас ждет золото… Слышите, золото!.. Вперед!
 — Вперед, за золотом! — повторили бандиты, ринувшись вслед за ним.
 Новый залп встретил их.
 Вновь раздался крик степного ястреба.
 — Друзья!.. — воскликнул Юлиан. — Победа наша!.. Вперед, вперед!..
 — Ура!..
 И вакеро двинулись вперед, как один человек.
 Второй раз разбойники должны были отступить.
 Позади них раздались новые выстрелы.
 Бандиты попали между двух огней: теперь их атаковали лесные охотники.
 Взбешеный Майор дрался, как лев. Собрав опять своих людей, он концом сабли указал им на пролом в стене,
 — Глядите, дьяволы! — хриплым голосом прокричал он. — Там золото, здесь смерть! Вперед же!..
 Бандиты побежали за ним, задыхаясь от злобы и алчности. Но неожиданное препятствие остановило их. Пехотные стрелки незаметно обошли их и, прячась в траве, ожидали решительного момента. При движении вперед бандитов, они поднялись и пошли в штыки.
 Это было как раз в ту минуту, когда вакеро переступали через брешь и двигались навстречу врагу, когда справа бегом приближались команчи, а охотники заходили слева и с тыла.
 Действия защитников так искусно были задуманы и исполнены, что авантюристы очутились окруженными со всех четырех сторон.
 Они поняли, что отступление стало невозможным, и знали, что пощады ждать нечего. Поэтому они решили дорого продать свою жизнь. Из всех их один Майор был верхом. Бандиты составили каре вокруг него и, плечо к плечу, открыли убийственный огонь. Но кольцо неприятеля все теснее стягивалось кругом них… Вдруг команчи отделились и бросились вперед. Сила напора сломила ряды бандитов. Тогда началась не битва, а бойня. Защитники били соединенными силами. Крики ярости и отчаяния потрясали воздух. Сражавшиеся боролись грудь в грудь, поражая друг друга саблями, штыками, ножами, чем попало… Раненые приподнимались, скользя в крови, чтобы нанести последний удар. Число бандитов уменьшалось с каждой минутой. Но они продолжали сражаться; ими овладело чувство защищающегося зверя. Они ничего не видели, не слышали, ни на что не надеялись, но яростно сопротивлялись, с демонской радостью хохоча, когда чувствовали, что нож их вонзался в живое мясо. Вдруг все смолкло. Все бандиты были перебиты.
 Защитники асиенды также немало пострадали: шестьдесят шесть из них пали смертью героев, сто тридцать были ранены. Победа досталась с трудом, но знаменитая «куадриллья» была уничтожена, и главный вождь ее, Майор, лежал тут же, под грудой тел своих сообщников. Со стороны ранчерии сражение происходило почти при тех же условиях. Только там, в самом начале нападения, главарь бандитов, Наваха, неосторожно подавшись вперед, был взят вакеро в плен. Покуда разбойники, смущенные несчастьем своего предводителя, недоумевали, что им делать, их окружили и истребили до одного. Таковы все битвы в саванне. Пощады там не знают! Все это продолжалось не долее трех четвертей часа.
 В большой зале танцы продолжались с каким-то дьявольским оживлением.
 — Победа! Победа! — раздался вдруг голос, покрывший гром оркестра.
 Дениза с радостным криком бросилась к мужу.
 Это был он, весь покрытый кровью, но не своей, а неприятельской… Глаза его горели, голос гордо звучал.
 — Да здравствует Мексика! Да здравствует Франция! — восторженно пронеслось в ответ.
 — Благодарю, друг! — взволнованным голосом сказал дон Кристобаль, пожимая руку Юлиану.
 — Не стоит благодарности! — ответил тот, смеясь. — Мне просто доставило удовольствие избавить вселенную от подобных негодяев. Но позвольте мне пойти переодеться — я похож на мясника.
 Бал продолжался до поздней ночи и кончился великолепным ужином. На другой день, рано утром, Юлиан отправился в парк, на место вчерашнего сражения. Ему еще раз хотелось удостовериться, что Майор действительно убит. Но он опоздал. Трупы были уже зарыты, и никто не позаботился освидетельствовать их.
 Известие это неприятно поразило Юлиана.
 — А что, — подумал он, — если Майор жив? У этого дьявола душа привинчена к телу… Вот штука была бы! Разумеется, в настоящую минуту он не может нам вредить, но — потом?
 Как ни старался он себя уверить, что это вздор, что он сам видел, как Майор упал, — сомнение закралось в его сердце.
 Он задумчиво вернулся в асиенду, где все еще спали Слуга доложил, что Наваха давно ожидает его.
 Приказав тотчас же ввести авантюриста в кабинет, Юлиан радушно встретил его и горячо благодарил за оказанную услугу.
 — Я, может быть, отгадал, — продолжал он, смеясь и закуривая сигару, — что привело вас таким ранним утром в асиенду. Вы, наверное, пришли напомнить мне о моем обещании?
 — Признаюсь, сударь, вы правы, — с некоторым смущением отвечал Наваха, — хотя мне довольно неприятно в этом сознаться.
 — Отчего же? Мы заключили соглашение: вы честно исполнили ваши обязательства, я обязан поступить точно также. Требование ваше совершенно законно.
 — Да, с деловой точки зрения, разумеется, но приличие требовало бы, чтобы я не был так назойлив. Правда, у меня есть оправдание, я бы мог указать на причину, заставившую меня так грубо навязываться, но она так необыкновенна, что, право, я не решаюсь назвать ее.
 — Говорите! — улыбаясь, сказал Юлиан.
 Наваха находился в сильном раздумье. Лицо его было бледно, что-то, видимо, тревожило его.
 — Сударь, — спросил он наконец тихим голосом, — верите ли вы в предчувствия?
 — В предчувствия? — переспросил удивленный Юлиан.
 — Да… Не думайте, что я вас забавляю сказками, сударь, но обстоятельства заставили меня быть суеверным. Я глубоко верю в предчувствия… Скоро сорок лет, как я живу на свете, и никогда они меня не обманывали.
 — Хорошо, но какое отношение между вашим приходом и этой верой в чудесное?
 — А вот какое: я чувствую, что Майор не только жив, но даже успел бежать.
 — Наваха, — торжественно проговорил Юлиан, — я лично видел Майора распростертым на груде окровавленных трупов. Он мне казался мертвым. Но я хочу быть откровенным с вами: подозрение ваше странным образом совпало с моими мыслями — я тоже думаю, что он жив.
 — А я так в этом уверен. Вот зачем я тороплюсь получить обещанные деньги; мне хочется скорее убраться отсюда. Что-то говорит мне, что человек этот будет причиной моей гибели.
 — Полноте… Теперь вам нечего бояться — вы уезжаете во Францию, он же никогда не посмеет вернуться туда. Но, чтобы не задерживать вас напрасно, позвольте мне сейчас же произвести с вами расчет.
 Юлиан вынул из бюро связку бумаг.
 — Вот вам чек на семьдесят пять тысяч пиастров на дом Ротшильдов в Париже, Лондоне или Вене, куда хотите.
 — Благодарю…
 — Кроме того, дон Кристобаль поручил передать вам пять тысяч мексиканских унций.
 — О это слишком! Право, я не заслужил…
 — Берите, берите, — продолжал, смеясь, Юлиан. — Заслуги ваши для нас неоценимы, а что касается величины суммы, то не бойтесь разорить дона Кристобаля. Он так богат, что, пожалуй, не знает и счета своим сокровищам. Верьте, что он с особым удовольствием посылает вам эти деньги.
 — В таком случае, я принимаю… Еще последняя просьба: потрудитесь написать чек на имя Вильяма Фильмора.
 — Извольте. Вы берете это имя?
 — Да, я становлюсь чистокровным янки. Впрочем, все мои бумаги в порядке; вот уже четыре года как я числюсь североамериканским гражданином.
 — Я вижу, что вы предусмотрительный человек… Скажите, могу ли я вам быть полезен?
 — Благодарю вас, — с чувством сказал Наваха. -Вы для меня много сделали: вы дали мне богатство и свободу. Через несколько дней я буду на пути в Европу. Ваших планов я не знаю, но полагаю, что вы оставите Мексику и вернетесь во Францию. Если когда-нибудь в Париже вам понадобится верный человек, вспомните Вильяма Фильмора из Нью-Йорка, и знайте, что каждый день, между четырьмя и пятью часами пополудни, он будет ждать вас в Пале-Рояле, у Cafe de la Rotonde. Будущего нельзя предвидеть, а преданный человек всегда может пригодиться.

 ГЛАВА XXI

 Мексиканцы любят, чтобы свадебные торжества длились по крайней мере две недели. Гости не покидали асиенду. Каждый день был новым праздником; пир шел за пиром и все должно было завершиться большой охотой, устроенной Железной Рукой и прочими охотниками, не исключая и команчей, в честь друзей их и товарищей Темного Сердца и Железной Руки. Охота должна была продолжаться восемь дней. Со своей стороны, дон Кристобаль, желая достойным образом отблагодарить за приглашение, делал также большие приготовления. В назначенный день, на рассвете, блестящий поезд двинулся со двора асиенды. Впереди ехали пятьдесят вооруженных вакеро под предводительством Но-Игнасио; за ними, верхом на чудных лошадях, следовали великолепно одетые гости, числом более трехсот. Длинный обоз, нагруженный палатками, провиантом, кухонной посудой, замыкал шествие. Сбоку гарцевали разведчики. Высокие травы так легко могут скрыть засаду! На этот раз, впрочем, бояться было нечего. Кавалькада была слишком многочисленна и хорошо вооружена, чтобы кто-либо осмелился напасть на нее. Сборный пункт, на котором охотники ожидали своих гостей, отстоял часов на шесть езды от асиенды. На половине пути Юлиан подъехал к Эдуарду Пети. Почтенный капитан казался восхищенным. Он бодро сидел на красивом мустанге, улыбаясь по сторонам.
 — Ну что, капитан, — весело спросил его Юлиан, — как вам понравилось флоридское гостеприимство?
 — Слов не нахожу, — с восторгом отвечал капитан. — Просто не знаю, во сне ли я вижу, или наяву… Жаль, что скоро придется расстаться со всеми этими чудесами.
 — Будто вы уже собираетесь в Гуаймас?
 — Пора… Покуда я здесь кучу, там черт знает, что делается.
 — Ничего. Пусть матросики повеселятся!
 — Веселиться — пусть веселятся, но дезертировать не следует. А мне дали знать, что один негодяй, взятый мною из жалости, выкинул подобную штуку…
 — А экипаж ваш велик?
 — Достаточно… шестьдесят человек, все на подбор… исключая, впрочем, этого мерзавца Жоана! Но если он только попадется ко мне в руки…
 — Послушайте, капитан, я хотел с вами поговорить… Наймите еще человек двадцать. Мы поедем с дамами и всякие предосторожности будут не лишни…
 — Извольте… Да вы не беспокойтесь, — прибавил он, смеясь, — у нас есть чем защищаться. «Belle Adele» вооружена не хуже любого военного судна. У меня контрабандой припрятаны две пушки и шесть камнеметных мортир. Покуда мы в гавани, все шито-крыто, но как только мы выйдем в открытое море, сейчас артиллерию вверх на палубу!.. Все, знаете, лучше, на всякий случай…
 — Прекрасно, капитан; вы, видно, любите предосторожность. Тем лучше! Значит, я могу на вас рассчитывать и надеяться, что вы не забудете навербовать еще несколько матросов?
 — Хорошо, хорошо! Будьте покойны!
 Было около десяти часов, когда караван достиг сборного пункта.
 В несколько минут образовался настоящий лагерь. Шатры были раскинуты, повара весело застучали ножами. Утомленное общество, тотчас после роскошного завтрака, отправилось спать. В четыре часа все опять сели на лошадей и охота началась. Охотники и краснокожие не поленились заготовить облаву для своих гостей. Целых восемь дней перед ними пробегали стада бизонов, лосей, антилоп и прочее. Для разнообразия иногда натыкались на ягуаров и медведей. Юлиан был царем охоты.
 Все шкуры убитых зверей были раскуплены доном Кристобалем и его гостями, к великой радости охотников и краснокожих, не избалованных щедротами обыкновенных купцов. На девятый день кавалькада тем же порядком вернулась в асиенду, и гости стали разъезжаться по домам. Капитан Пети уехал одним из первых. Все заметили, что перед отъездом у него был длинный разговор с доном Кристобалем, но никто не придал этому особого значения.
 Прошло более месяца. Юлиан и Бернардо торопились кончать свои дела. Тот и другой далеко не были богаты. Все состояние их заключалось, по их расчетам, в сотне тысяч франков, лежавших в банке Скруба и К°, в Эрмосильо. Они знали, что им придется много работать, но оба были молоды, сильны духом и телом, и будущее не страшило их. По правде сказать, им жаль было покинуть беспредельные и таинственные степи, к которым они так привыкли. Тут они были действительно свободны! Цивилизованная жизнь невольно их смущала. Они чуждались сердцем ее условностей, требований и однообразия. Но Дениза никогда не смогла бы свыкнуться с треволнениями степной жизни. Несмотря на любовь ее к мужу, жизнь ее была бы рядом определенных лишений. А нужно, чтобы она была счастлива! Юлиан и Бернардо этого хотели и решились расстаться с цветущими саваннами и девственными лесами. Настал день отъезда. Но накануне графиня де Валенфлер получила письмо, изменившее весь план ее путешествия. Важные дела требовали ее возвращения в Канаду. Однако она все-таки захотела проводить друзей своих до Урэса, куда отправлялся доктор в сопровождении новобрачных, желавших подольше быть с ним и воспользоваться случаем, чтобы проститься с генералом X.
 Хозяева асиенды плакали, расставаясь с ними.
 — Прощайте, мой добрый друг! — сказал Юлиан, обнимая в последний раз дона Кристобаля и садясь на коня.
 — Не прощайте, а до свидания, — отвечал тот. — Я надеюсь видеть вас скорее, чем вы думаете… Мне нужно, наконец, побывать в вашей прекрасной Франции…
 Радостное восклицание встретило это заявление.
 — Да, — продолжал дон Кристобаль, — Бог даст увидимся в Париже, и заранее прошу вас не отказать мне в гостеприимстве.
 Юлиан засмеялся.
 — А я заранее обещаю вам, — сказал он, — гостеприимство самое радушное, Но, к сожалению, не роскошное.
 — Кто знает, — тонко улыбаясь, отвечал дон Кристобаль.
 Многочисленный конвой сопровождал путешественников. Они ехали не спеша, останавливаясь на ночь, и, таким образом, через двенадцать дней после отъезда из асиенды, прибыли в Урэс. Неожиданная радость ожидала их там. Генерал X. дал в их честь большой обед. Общество было избранное и разговор, разумеется, вращался исключительно около последних событий в асиенде. Когда подали шампанское, генерал встал и, обращаясь к Юлиану и Бернардо, сказал:
 — Господа, я с нетерпением ожидал вашего приезда в Урэс и счастлив, что могу наконец выразить вам мое глубокое уважение и сказать, что я ничего не забыл… -он произнес эти слова с особенным ударением.
 — Генерал… — пробормотал смущенный Юлиан.
 — Да, господа, — продолжал генерал, — к вам были несправедливы. Я считаю лишним распространяться на этот счет: вы меня и так понимаете. Одним словом, вы имели право требовать удовлетворения от правительства, и оно вам в нем не отказало: награждаю вас орденами Почетного легиона! Все сознают важность услуги, которую вы нам оказали истреблением самой опасной шайки бандитов.
 Радость друзей еще более увеличилось, когда они узнали, что дон Кристобаль получил то же отличие.
 Когда настала минута расставания, доктор и графиня де Валенфлер решили проводить отъезжавших до Гуаймаса. Путешествие продолжалось при тех же условиях, как в начале. Ехали только днем, и то исключительно в те часы, когда солнце не пекло. Не доезжая трех лье до Эрмосильо, дорога разветвлялась: одна ветвь вела в самый город, другая в Сонору. На самом перекрестке караван встретился с крытыми носилками, пристроенными на двух мулах, и окруженными несколькими всадниками.
 Один из них, лицо которого скрывалось под широкими полями соломенной шляпы, был одет матросом. В ту минуту, когда оба поезда поравнялись, матрос быстро нагнулся к носилкам и что-то прошептал. Спущенные шторы быстро раздвинулись. Бледное, изнуренное лицо, искаженное страшным волнением, показались в окне.
 То был Майор. Предчувствие Навахи и Юлиана оправдались. Преданная любовь донны Люс еще раз спасла его! За два дня до атаки асиенды Майор спешно вызвал свою жену в лагерь. По окончании экспедиции он, если читатель помнит, надеялся бежать, но не иначе как увозя с собою ту, которую продолжал любить, как в первые дни их супружества. Когда он двинулся против «Флориды», донна Люс не хотела оставить его, но, боясь за нее, Майор спрятал ее в соседнем лесу под охраной нескольких наиболее верных ему бандитов. Донна Люс долго ждала его возвращения. Придя наконец в отчаяние, она послала разведчиком одного из своих телохранителей, и тот вскоре вернулся с ужасной вестью. Она поклялась спасти своего мужа. Убедившись, что победители разошлись, донна Люс в сопровождении бандитов отправилась на место побоища. Любовь одна способна внушать подобную преданность! Молодая женщина долго разбирала изуродованные ранами и предсмертными судорогами трупы. Наконец она нашла того, кого искала. Майор лежал бездыханный, холодный, весь истекавший кровью… С помощью бандитов она, не страшась опасности и затруднений, перенесла его в грот Каскада. Там Майор более месяца боролся со смертью. Когда ему стало немного лучше, донна Люс перевезла его в Эрмосильо, в дом своих родных, где его окружили всяческой заботой. Любовь донны Люс вернула жизнь этому мерзавцу!
 Случай свел Майора с Жоаном, бежавшим с «Belle Adele».
 Жоан был негодяй, имевший полное право бояться закона. Нанимаясь к капитану Пети, единственной мыслью его было бежать в первом попавшемся американском порту. После встречи с Себастьяном, который, к слову сказать, далеко не был с ним так скрытен, как хвастал потом Майору, Жоан отправился к тестю бандита. Почтенный банкир был в то же время и шпионом, и даже подчас вербовщиком своего зятя. Жоан показался ему человеком подходящим, и, по прибытии Майора в Эрмосилъо, он приставил его к нему. Между тем здоровье Майора медленно поправлялось. Слабость все не проходила. Доктора решили, что воздух Эрмосильо ему вреден, и посоветовали донне Люс везти его в Сонору. Она тотчас же поехала приготовить все нужное, а на другой день в закрытых носилках туда же отправился и Майор.
 Вот объяснение встречи, о которой сказано выше.
 — Смотрите, майор! — сказал матрос, который был никто иной как Жоан.
 Караван проходил мимо них.
 Майор взглянул… Лицо его вспыхнуло, жилы на лбу напряглись. Яростный вопль вырвался из его уст. Он опрокинулся почти без чувств на подушки. Услышав крик, путешественники повернули головы. Но, не видя ничего особенного, продолжали свой путь. Матрос нагнулся над Майором.
 — Ну что, — сурово спросил он, — правду ли я сказал Себастьяну?
 — Она!.. Она! — глухо простонал Майор. — О! Каким образом осталась она жива!.. И это она украла мою девочку, мою бедную маленькую Ванду!.. Проклятие! Куда она едет? Я должен ее найти. Один из нас лишний на этом свете…
 — Успокойтесь!.. — уговаривал его матрос. — Вы себе только вредите. Обещаю вам все разведать. Я узнал одну из сопровождавших ее дам — госпожу Денизу, нашу бывшую пассажирку. Они, наверное, все едут в Гуаймас, а оттуда во Францию. Я проберусь в Гуаймас, расспрошу товарищей с «Belle Adele» и, если не узнаю всю подноготную, то назовите меня дураком.
 — Слушай, ты любишь деньги? — тяжело дыша, спросил Майор.
 — Еще бы!
 — Если узнаешь, зачем она тут была и куда едет, ты получишь сто унций золотом.
 — Ура!.. — воскликнул матрос. — Все будете знать!
 Но человек предполагает, а Бог располагает.
 Когда Жоан вернулся в Эрмосильо, путешественников уже там не было, а когда он вслед на ними поспешил в Гуаймас, то узнал, что «Belle Adele» накануне еще ушла в открытое море.
 Он был поражен. Прощайте, денежки!
 Но Жоан был малый неглупый, а главное, находчивый.
 Вернувшись в Сонору, он, к удивлению своему, застал Майора значительно поправившимся.
 — Что, узнал? — спросил его тот.
 — Еще бы! — самоуверенно отвечал матрос. — Обе дамы отправились в Гавр. Чтобы убедиться в отъезде известной вам особы, я оставался в Гуаймасе до отплытия «Belle Adele».
 — Вот твои сто унций.
 Мы увидим, какие последствия эта ложь имела для самого Жоана!

 ГЛАВА XXII

 Мы сказали уже, что доктор и графиня де Валенфлер провожали наших друзей до Гуаймаса. Тотчас по прибытии, доктор должен был окончательно распроститься со своими детьми, но грусть разлуки умалялась надеждой на скорое свидание.
 Было получено известие, что безумно начатая мексиканская экспедиция близилась к развязке. Графиня де Валенфлер сопровождала путешественников до Нового Орлеана, где дела должны были задержать ее поездку в Квебек. Конвой был богато награжден и распущен. Тут случилось одно обстоятельство.
 Один из трех вождей команчей — Тахера — так подружился с Бернардо, что решил ехать с ним вместе в Европу.
 Капитан Пети исполнил желание Юлиана. Экипаж был укомплектован двадцатью рослыми матросами. Дисциплина, быстрота действий всего экипажа смело могли конкурировать с любым военным судном.
 Общество собиралось каждый день в большой зале. Дамы занимались воспитанием маленькой Ванды, живой ум и милый характер девочки нежно привязали к ней ее покровительницу.
 В Новом Орлеане графиня де Валенфлер и Арман расстались со своими друзьями. Юлиан и Дениза с грустью простилась с ними. Графиня особенно была им дорога. Они знали, что обязаны ей всем своим счастьем.
 В Новом Орлеане Тахера в первый раз примерил европейское платье. Скоро он совсем освоился с новым нарядом, и, когда пестрая татуировка окончательно смылась с лица его, он предстал красивым парнем лет двадцати пяти, не более. Цвет лица его, разумеется, был немного красноватым, но это не очень его портило.
 На другой день, по уходу из Нового Орлеана, «Belle Adele» сразу утратила свою мирную внешность. Пушки и мортиры, до того времени спрятанные в трюме, были поставлены на лафеты, боевые припасы лежали у ют-мачты. Юлиан заметил эти приготовления.
 — Вы опасаетесь чего-нибудь? — спросил он капитана.
 — Ничего особенного, — отвечал тот, — это просто меры предосторожности. Пока мы не вышли из проливов и не отошли от Гаваны, они не лишни.
 Дня через два после этого разговора, капитан вручил Юлиану письмо.
 — От кого это? — спросил тот с удивлением.
 — Не знаю, мне приказано передать вам это письмо не ранее, чем корабль оставит американские воды и окончательно отойдет от материка. Срок настал. Следующая остановка будет только во Франции.
 Сильно заинтригованный, Юлиан распечатал конверт.
 Письмо было написано по-испански; внизу стояла подпись дона Кристобаля де Карденаса.
 Пробежав его, Юлиан отпустил руки от изумления.
 — Слушай, Дениза! — сказал он жене.
 И он, читая, переводил письмо на французский язык:
 «Милый Юлиан, не хочу сердить вас напоминанием о том, сколько раз вы спасали меня и мое семейство, но вы должны сами знать, как бесконечно мы вам обязаны. Теперь вы женаты на прелестной девушке, которую мы все горячо любим и с которой вы будете счастливы, как того заслуживаете. Но, Юлиан, вы небогаты, а Дениза бедна. В Париже, говорят, нужно быть очень богатым, для того чтобы быть очень счастливым. Вам, друг мой, я ничего не предлагаю — знаю, что вы откажетесь, — но Дениза примет приданое от меня. Отказав мне, вы поступите дурно, а я вас считаю не способным дурно поступать. Клянусь честью, что приданое, каким бы оно ни показалось значительным при вашей щепетильности, составляет ничтожнейшую часть наследства предков моих, мексиканских инков. Да и чему должно служить богатство, если не тому, чтобы иногда способствовать счастью лучших друзей? Приданое состоит из слитков, бережно уложенных в ящики. Капитан Пети передаст вам их. Кроме того, у него есть для Денизы шкатулка. Это подарок донны Луизы. Примите, дорогой друг — именем дружбы прошу вас, — примите наш подарок, если не для вас, то для жены вашей. Отказ ваш докажет нам только, что вы нас не любите, и в таком— случае, к крайнему моему сожалению, я с вами расстанусь навеки. Преданный вам дон де Карденас».
 — Что делать? — спросил Юлиан, окончив чтение.
 — Принять, друг мой! — твердо сказала Дениза. -Принять не из жажды золота — мы и так довольно богаты, по-моему, но для того, чтобы не оскорбить честного человека, богатство которого неисчислимо и который всеми силами желает доказать тебе свою признательность…
 — Ты этого хочешь, Дениза? — колеблясь еще, спросил Юлиан.
 — Я хочу только того, чего ты хочешь!.. Но мне кажется, что не следует огорчать такого человека…
 — Ты права…
 Юлиан позвал капитана, который из деликатности удалился.
 — У вас есть багаж на наше имя, капитан? — спросил он его.
 — Да, двадцать два ящика для госпожи д'Иригойен и шесть господину Бернардо Зумето.
 — Ого! — вскричал Бернардо. — Да это сказка из «Тысячи и одной ночи!»
 — Видишь, Юлиан, теперь мы не смеем отказаться! — сказала Дениза.
 Капитан открыл шкаф и, вынув оттуда богатую шкатулку, передал ее Денизе.
 В ней лежало на 3 500 000 франков бриллиантов чистейшей воды.
 — Да это уже — целое состояние! — воскликнула Юлиан, любуясь блеском камней и не подозревая еще их настоящей стоимости. Ящики лежали в трюме; решено было не трогать их до приезда во Францию. Вскоре корабль вошел в Антильское море. Вдали обрисовывался остров Куба. Капитан казался озабоченным.
 Несколько раз в день он всходил на рангоут, долго всматриваясь в далекий горизонт. Вечером он не велел, по обыкновению, убирать паруса, напротив, они были развернуты, как для полного хода. Когда все его приказания были исполнены, Юлиан подошел к нему.
 — Капитан, — сказал он, — вы беспокоитесь?
 — Да! — откровенно признался Эдуард Пети.
 — Отчего?
 — Не хочу ничего скрывать от вас, тем более что обязан даже сговориться с вами насчет наших действий. Сегодня с утра неизвестный корвет следует за нами.
 — Вы убеждены, что он действительно за нами следит?
 — Совершенно… Я нарочно несколько раз менял направление корабля, и всякий раз корвет следовал нашему примеру. Сомнения не может быть: нас преследуют. Да в этих проклятых проливах вечно наткнешься на какую-нибудь историю!..
 — Капитан, — сказал Юлиан, — я также буду откровенен с вами; сознаюсь, что я сам заметил странное поведение этого корвета. Скажу более, я предчувствовал его появление, а потому и просил вас увеличить силы вашего экипажа.
 Эдуард Пети смотрел на него с удивлением.
 — Не расспрашивайте меня, — серьезным голосом продолжал бывший охотник. — Быть может, подозрения мои ошибочны! Подумаем лучше, как помочь беде.
 — Нам остается стараться выиграть время. Мы как раз на большой дороге, и легко можем встретить военный корабль. Не то — придется драться. Как ни быстр ход «Belle Adele», этот дьявол еще быстрее… Если мы не найдем союзника, способного заставить его от нас отстать, он в полночь нас настигнет.
 — Сколько защитников насчитываете вы на «Belle Adele»?
 — Девяносто два, вместе с вами и вашим другом.
 — Ручаетесь ли вы за ваших людей?
 — Как за самого себя!
 — Так выслушайте меня.
 В несколько минут план был составлен и принят.
 Полночь. На безоблачном небе ярко светит луна, озаряя синеватым таинственным светом громадные пустыни небес и вод. Золотая полоса, искрясь и играя, широко перерезывает гладкую поверхность моря.
 Все тихо. «Belle Adele» кажется спящей. Огни везде потушены. Большая часть парусов убрана и корабль медленно движется, неловко заворачивая то влево, то вправо. Рулевой, по-видимому, задремал.
 Неприятельский корвет приближался с быстротою молнии. Это было небольшое судно, длинное и острое, как настоящая рыба; на буксире у него были две лодки, битком набитые людьми. Число пиратов не превышало пятидесяти, но все они, впрочем, были прекрасно вооружены. Между ними был и Жоан.
 Эту погоню он устроил по приказанию Майора, разумеется. От него майор узнал о силах «Belle Adele», но подробности эти оказались далеко не верными. Жоан поступил к капитану Пети уже после вооружения корабля, и так как в короткое время его службы на «Belle Adele» не было надобности выказать все силы, Жоан не подозревал о существовании пушек и мортир. Вот отчего пираты так смело преследовали «Belle Adele» и без опасения приближались к ней…
 На расстоянии выстрела корвет остановился. Буксирные лодки были отвязаны… Обмотанные соломой весла не производили шума. Пираты приближались, заранее уверенные в успехе. Что могли против них сделать сонные, застигнутые врасплох, безоружные пятьдесят человек? Как видно, дезертир не знал даже числа защитников «Belle Adele». По данному знаку, пираты с дикими криками, разом бросились на корабль, стараясь вскарабкаться на палубу. Но судно внезапно круто повернулось и опрокинуло собой обе лодки, сидевшие в них мгновенно пошли ко дну.
 Палуба вдруг заполнилась людьми. Страшная пальба открылась по уцелевшим пиратам, которые, отчаянно защищаясь, пытались кинуться на абордаж. Выстрелы, проклятия, крики торжества и отчаяния сливались с грохотом пушек и мортир. Камни разметали и топили спасавшихся вплавь разбойников, ядра громили корвет.
 Мачта его была срезана, борт пробит, но ему как-то удалось стать под ветер и уклониться от сыпавшегося на него свинцового града.
 Так окончилась дурно задуманная и плохо исполненная атака пиратов на «Belle Adele»! Экипаж ее вел себя геройски. К счастью, не оказалось ни раненых, ни убитых. Несколько мертвых пиратов лежали на палубе. В одном из них все узнали дезертира Жоана.
 Нечего и говорить, что Юлиан щедро наградил весь экипаж «Belle Adele». заключительная часть плавания окончилась благополучно.
 Через месяц с небольшим на горизонте показалась темная полоса. По мере приближения, она все увеличивалась… То были берега Франции!
 Юлиан возвращался на свою родину после четырнадцатилетнего отсутствия!
 Сколько в это долгое время было им пережито! Сколько страданий, печали, опасностей было им изведано! Тяжелые воспоминания теснили его грудь. Зачем судьба такой злой мачехой отнеслась к лучшим годам его молодости и что ждет его впереди?
 Ласки Денизы, сердцем любящей женщины отгадавшей грусть мужа, разогнали его мрачное настроение, и он вступил на родную землю счастливый настоящим и полный упований на будущее. Что касается Бернардо, то, казалось, им было все забыто. Он весь жил надеждой. Теперь он был богат, и ничто не мешало ему добиваться любви милой Мариетты. По приплытии в Гавр тотчас открыли ящики, присланные доном Кристобалем. Ценность подарка далеко превзошла самые смелые ожидания обоих супругов и в особенности Бернардо. Юлиан велел позвать эксперта и просил его определить стоимость слитков. Эксперт работал два часа и после тщательного осмотра объявил, что стоимость чистого золота, лежавшего в этих двадцати восьми ящиках, составляла баснословную сумму — тридцать восемь миллионов. Каково же должно было быть состояние дона Кристобаля, если эти миллионы составляли только ничтожную часть наследства инков?! Это море золота скорее испугало, чем ослепило Юлиана. Его вкусы были так скромны, что если бы не Дениза, он, не задумываясь, отказался бы от этих богатств.
 Путешественники не покидали «Belle Adele» до последней минуты.
 Юлиан призвал капитана и, заплатив за проезд, передал ему значительное вознаграждение для всего экипажа. После того, он объявил, что опять нанимает его корабль.
 Капитан должен был плыть обратно в Гуаймас, а оттуда лично отправиться во «Флориду» для передачи дону Кристобалю письма, которое Юлиан написал. Кроме того, Юлиан просил капитана не покидать Гавр, покуда тот не получит из Парижа подарки, которые также просил отвезти асиендеро.
 Но и Эдуард Пети не был забыт. Юлиан просил его принять пятьдесят тысяч франков, прибавив, что это лишь слабое выражение той признательности, которую он и жена его питают к нему.
 Капитан чуть с ума не сошел от радости. Пятнадцать лет он плавал, и в первый раз встречал таких щедрых пассажиров!
 Скорый поезд умчал Юлиана, Денизу, Бернардо и Тахеру в Париж.
 Десять дней спустя после их отъезда, капитан Пети получил двадцать огромных сундуков. Это были подарки, предназначенные для дона Кристобаля и донны Луизы.
 На другой день, с восходом солнца, «Belle Adele» вышла обратно в Гуаймас.




 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
 ВОСКРЕШЕНИЕ



 ГЛАВА I

 29 марта 1870 года какой-то человек осторожно крался с улицы Сен-Мартен на улицу Гравилье.
 Вечерело. Газовые рожки бледно мерцали сквозь густой, пронизывающий до костей туман, башенные часы церкви Сен-Мери звонко пробили семь.
 Трудно определить было возраст шедшего человека. Казалось, он был еще довольно молод, но его желтое безбородое лицо, с вытянутым носом, беспокойно бегающими глазами, носило как бы отпечаток порочности и преждевременной старости. Одет он был обыкновенным работником, только рваная блуза его, заплатанные штаны, засаленная черная шелковая, надвинутая на брови фуражка, поражали своим неопрятным видом.
 Он шел, как-то особенно переваливаясь с боку на бок, заложив в карманы руки и посасывая короткую трубочку.
 У 28-го номера он остановился, окинул улицу быстрым взглядом и, не заметив ничего подозрительного, вошел в Римский двор.
 Удивительное место этот Римский двор! Город в городе! Уцелевший обломок средних веков в современном Париже! Нужно там побывать, чтобы оценить деяния прогресса неофициальных разрушителей. Вторая империя, прикрывая свои стратегические цели более гуманными, во всяком случае сослужила огромную службу столице мира. Благодаря ей, рушились многочисленные дворы чудес, размножившиеся, подобно зловредным язвам, по древнему городу, и в темные закоулки их пролиты были потоки солнечных лучей и света.
 К сожалению, ломка оказалась не радикальной. Как всегда в подобных случаях, частные интересы затормозили общее дело. Неизвестными, а может быть, и известными судьбами некоторые притоны были пощажены. Растерявшиеся было мошенники вздохнули свободнее.
 Осталось еще, где приютиться, потому что не все гнезда были разорены!..
 Римский двор был именно одним из подобных убежищ. У него было три главных входа: с улиц Гравилье, де-Вертю и Рима. Это был лабиринт темных и грязных во все времена года переулков, скрещивавшихся по всем направлениям и образовавших в центре небольшую площадь, украшенную фонтанами и часами. Вдали виднелись трубы фабрик. Население Римского двора и соседних к нему улиц составляет отдельный класс общества; впрочем, вернее сказать, оно не принадлежит ни к какому определенному классу общества. Тут были контрабандисты, воры, убийцы, беглые из тюрем и каторги, шулера, злостные банкроты, содержатели публичных домов — словом подонки общества; и все это утром не знает, чем позавтракать, а вечером, глядишь, обедает на чей-либо счет. Все средства хороши для достижения цели!
 Население двора разделяется на две, строго определенные группы: на эксплуатирующих мрак ночи и на работающих при дневном свете.
 Но обе группы в нравственном отношении стоят одна другой.
 В 1870 году, а может быть, и по сию пору, в одном из указанных нами переулков стоял дом, время постройки которого относилось по крайней мере к XIV столетию. Входная дверь отворялась в узкий и темный коридор, выходящий на обширный двор, середину которого занимал колодец, окруженный каменной оградой.
 Предание гласило, что колодец этот спускался в какие-то таинственные подземелья. Впрочем, так говорили лишь по слухам; уже сорок лет, как отверстие колодца было наглухо заколочено.
 Направо от входной двери находилась лавка; вечно спущенные красные занавеси на окнах придавали ей вид винного погребка, и этим она привлекала любопытные взоры прохожих. Жители Римского двора рассказывали, что лавка эта торгует всем, в особенности же теми предметами, которые полицией к продаже не до пускаются.
 Обыкновенно, днем там было пусто, но чуть наступали сумерки, картина менялась. Покупатели стекались со всех сторон, а из коридора выпархивали, точно стая ночных бабочек, нарумяненные нахальные женщины.
 Дом этот, целиком нанимаемый владельцем лавки, принадлежал к разряду тех, которые полиция сама поддерживает. Ей необходимы центры, куда бы могли свободно стекаться мошенники, и где она время от времени могла бы устраивать удачные облавы. Хозяева подобных домов, большей частью освобожденные преступники, волей-неволей являются союзниками полиции. Нечего и говорить, что при первом удобном случае они не задумываются надуть ее агентов и всецело покровительствуют своим собратьям.
 Человек, о котором мы говорили, не сразу решился войти в этот дом. Зорко оглядываясь и прислушиваясь к малейшему шуму, он несколько раз прошелся взад и вперед, и, убедившись, наконец, что все обстоит благополучно, сильно дернул дверь и быстро вошел в лавку.
 Лавка помещалась в большой, высокой комнате, заставленной столами и скамейками.
 За массивным прилавком сидела пожилая женщина необыкновенной худобы и высокого роста. Совиное лицо ее, с маленькими мигающими глазами, производило отталкивающее впечатление.
 Нельзя не заметить, что большинство притонов содержатся женщинами, и нужно удивляться, каким образом эти представительницы слабого пола ухитряются держать в страхе и повиновении целую армию негодяев!
 Висячая лампа тускло горела в полумраке огромной комнаты, а свет ее отражался на разноцветных бутылках, украшавших прилавок и полки.
 Несколько человек, молча и торопливо уплетали отвратительную похлебку, запивая ее не менее скверным вином.
 Никто, кроме Ла-Марлуз — боевое имя почтенной хозяйки, казалось, не обратил внимания на вошедшего. Она встала и пошла к нему навстречу.
 — А! Наконец-то, земляк, — сказала она, оскалив рот и выставляя ряд желтых испорченных зубов. — Откуда ты?
 — Из разных мест! — хриплым голосом отвечал прибывший, усаживаясь за один из свободных столов.
 — И хорошо там было? — продолжала хозяйка, улыбаясь еще шире.
 — Хорошо тем, которые умеют сеять бобы, а собирать горох… А как здоровье господина Ромье?
 — Эх! — проговорила хозяйка, покачивая головой. — Неважно!.. Да ты скоро увидишь, а пока не хочешь ли закусить?
 — И закусить, и выпить… Да смотри: гадости не подавать! Сегодня платить есть чем; нам требуется фрикасе из кроликов, салат и бутылка настоящего!
 Ла-Марлуз разбудила дремавшую у прилавка служанку, и они вдвоем бросились исполнять приказание посетителя.
 Вскоре обед стоял перед ним, и он принялся за него с таким усердием, что, как говорится, за ушами трещало.
 Посетители мало-помалу начали расходиться.
 В углу, на скамейке, растянувшись во весь рост, лежал человек. Казалось, он крепко спал. Храп его густым басом разносился по комнате, нимало не смущая, впрочем, невзыскательных гостей. «Должно быть пьян!», — думал каждый про себя.
 Не успел последний из посетителей оставить лавку, как спавший вскочил и, протирая глаза, весело вскрикнул:
 — Тьфу, черти!.. Я думал, что они никогда не уберутся!..
 Между ним и обедавшим было поразительное сходство. Та же развалистая походка, тот же хриплый голос, а главное, беспокойно бегающий взгляд. Лицом он казался несколько старее, чему способствовала, может быть, густая бородка и лихо закрученные черные усы.
 — Тише, тише, Полит! — остановил его обедающий. — Тебя могут услышать.
 — Э, полно, Лупер!.. Никого нет, кроме тебя и тетушки Ла-Марлуз. Говори теперь: зачем ты велел ожидать тебя здесь?
 — Узнаешь потом! — величественно ответил Лупер, так звали нашего знакомого. — А теперь, было бы тебе известно, что дело серьезное: золото польется рекой, но вот условие: держи язык за зубами. Могу я на тебя рассчитывать?
 — Как на самого себя! — с восторгом воскликнул Полит. — Ты знаешь, как я тебе предан!
 — Преданность преданностью, а ты помни, что тебя ожидает, если я что-нибудь замечу.
 Лупер подкрепил свои слова взглядом, от которого у Полита мурашки забегали по спине, хотя он был не трус!
 В эту минуту два раза прозвенел колокольчик.
 Ла-Марлуз, все время сидевшая за прилавком, подошла к разговаривающим.
 — Господин Ромье вас ждет, — любезно доложила она.
 Лупер вылил остатки вина в стаканы.
 — Выпьем за твое здоровье, Полит, — сказал он, усмехаясь. — Следуй за мной, а главное, ничему не удивляйся.
 Ла-Марлуз зажгла два фонаря и, подавая их мужчинам, сделала знак следовать за ней. Они прошли две комнаты, длинный коридор и очутились во дворе.
 Холодный ветер дохнул им в лицо. Темно было, хоть глаз выколи.
 Ла-Марлуз подошла к колодцу, ощупью пошарила руками… Часть ограды тихо опустилась и обнаружила отверстие.
 — Готово, ягнятки мои! — смеясь, сказала ужасная женщина. — Не робейте! Дорога узковата, но надежна.
 Лупер поднес фонарь к отверстию и внимательно посмотрел вниз.
 Веревочная лестница, крепко натянутая, была прикреплена к двум толстым железным кольцам, вделанным в стену колодца. Пламя фонаря красноватым отблеском не могло осветить эту бездну; первые ступеньки лестницы ярко выделялись, затем все исчезало в густом мраке.
 — Хорошо! — хладнокровно сказал Лупер, прикрепляя фонарь к поясу. — Это что-то похожее на путь к небу, то есть нечто трудное и неприятное, но все равно: мы готовы!
 И он начал спускаться.
 — Эй ты, там! — весело крикнул ему Полит. — Не торопись очень: меня потеряешь!.. А что, — обратился он к Ла-Марлуз, — очень глубок ваш колодец?
 — Семьдесят метров вглубь, — ответила та.
 — Фью!.. — просчитал Полит. — Прогулочка хоть куда! Ну, прощайте… Всем от меня поклон, а курочкам вашим мое почтение.
 Он смело последовал за Лупером, фонарь которого блестящей точкой сиял далеко внизу.
 Ограда колодца вновь поднялась, а Ла-Марлуз вернулась к своему прилавку.
 Бандиты осторожно спускались.
 Нужно было иметь действительно большое мужество, чтобы решиться на этот подвиг. Малейшая оплошность могла им стоить жизни. Они висели над зияющей пропастью, не зная даже наверное, что их ждет внизу!
 Гробовое молчание царило кругом. Слышалось только их учащенное дыхание; спертый воздух душил их, холодный пот струился по лицам.
 Это продолжалось с четверть часа. Лупер громко считал ступеньки.
 На двести восьмой он остановился, говоря со своей обычной усмешкой:
 — Пора бы и кончить!
 — Кончили! — раздался внезапно грубый голос. — Шагните два раза, и готово!
 — Честь имею пожелать вам доброго вечера! — ответил Лупер, соскакивая на землю.
 — Как вечера? — возразил невидимый собеседник. — Теперь едва полдень!
 — Ваши часы опаздывают, — вежливо сказал Лупер; — на моих час двадцать семь минут.
 — Верно! — крикнул голос.
 Свет факела блеснул в темноте, навстречу бандитам шел какой-то человек.
 — Кабуло! — воскликнули они в один голос.
 Кабуло был рослый малый лет сорока. Красное лицо его, с выражением какого-то мошеннического добродушия, едва ли могло внушать большое доверие.
 Разглядев бандитов, он им крикнул:
 — Теперь осторожнее: не шевелитесь!
 Он повернул вделанную в стену рукоятку и поспешно откинулся назад.
 Веревочная лестница с шумом свалилась на землю.
 — Больше никого не ждем! — смеясь, сказал Кабуло.
 — Будто, кроме нас, приходили другие? — спросил Полит.
 — Еще бы! Там у нас немало твоих друзей и знакомых.
 — Отлично!.. Но скажи, Кабуло, как мы выйдем отсюда без лестницы?
 — Не бойся, старина! В целости доставим! Во-первых, вы уйдете не с этой стороны, а, во-вторых, лестница в пять минут может быть на месте.
 — Браво!.. Точно в театре!
 Кабуло опять прижал какую-то пружину, и потайная дверь неслышно повернулась.
 Бандиты вошли в длинный коридор, конца которого они не могли ни видеть, ни угадать. Вероятно, это подземелье было заброшенной каменоломней.
 В некоторых местах, свод подпирался толстыми столбами, иногда же он опускался так низко, что бандиты подвигались почти ползком. Старинные и недавние обвалы загораживали путь на каждом шагу. Круглые залы перерезывали коридор, от них расходились, точно лучи, широкие галереи, такие же бесконечные и таинственные, как та, по которой шли три друга.
 Кабуло уверенно направлялся по этому лабиринту. Он был здесь, как у себя дома, и шел, беспечно насвистывая веселую песенку.
 Не то было с Лупером и Политом. Эти мрачные своды давили их, могильная тишина, одиночество, неизвестность невольно наводили на мрачные мысли.
 Вдруг проводник их остановился, высоко подняв над головой свой факел.
 — Что такое? — спросил заинтригованный Лупер.
 — Ничего… Как будто шаги… — отвечал тот, прислушиваясь.
 — Ты думаешь, что за нами следят?
 — Все возможно… Галереи эти так громадны, что нам невозможно знать все входы и выходы… Очень может быть, что и, кроме нас, здесь есть хозяева.
 — Черт возьми! — сказал Лупер. — Это было бы досадно.
 — Еще бы! Когда я шел за вами, мне тоже послышался какой-то шум…
 — Но теперь я, признаться, ничего не слышал!
 — И я тоже! — подхватил Полит.
 — Может быть, мне почудилось. Во всяком случае — пойдем вперед!
 — А далеко нам еще? — спросил со вздохом Полит.
 — Через пять минут мы будем на месте.
 Действительно, он вскоре остановился и открыл потайную дверь. Друзья вошли в погреб, сверху донизу заставленный бочонками с вином.
 — Ай да мебель! — сказал, облизываясь, Полит. — Вот бы!..
 Но Кабуло шел вперед, не обратив внимания на его слова. Он открыл еще дверь, поднялся по лестнице и, пройдя небольшой двор, остановился наконец у маленькой двери.
 Само собой разумеется, бандиты следовали за ним
 Кабуло постучался три раза.
 — Войдите! — раздался чей-то голос.

 ГЛАВА II

 При выходе из подземелья, Кабуло и его товарищи потушили факел и фонари.
 Лупер и Полит напрасно напрягали зрение, стараясь, если не рассмотреть, то угадать, где они. Проницательность мошенников бывает поистине изумительна. Им стоит иной раз пройти по незнакомой местности, и они заметят все, что им нужно.
 Но на этот раз бандиты должны были сознаться, что вся их смышленость не может ни к чему послужить; они были окружены совершенным мраком, в котором решительно ничего нельзя было рассмотреть.
 Кабуло обратился к Политу:
 — Ну, сынок, я сейчас тебя поведу к товарищам.
 — А я? — спросил Лупер.
 — Ты — другое дело… Тебе откроют дверь, ты ответишь на вопросы, а там — увидишь!
 Затем, до свидания!
 Он удалился вместе с Политом.
 Дверь отворилась, показался дюжий лакей.
 — Не поздно ли? — спросил он.
 — Никогда, если луна взошла, — отвечал бандит.
 — Ваше имя?
 — Лупер.
 — Хорошо, идите за мной.
 Лупер повиновался. Дверь захлопнулась за ним, и он очутился в богато убранной передней.
 — Вы знаете, что мне приказано завязать вам глаза? — спросил лакей.
 — Не знал, но все равно: поступайте, как будто бы я знал.
 Лакей накинул ему на голову большой черный мешок, завязывавшийся кругом шеи, с отверстиями для носа и рта.
 Лупер ослеп совершенно и наполовину оглох. Он слышал все-таки, как кругом вдруг заговорили несколько лиц на непонятном ему языке. Потом он почувствовал, что сильные руки подняли его и уложили на носилки.
 — Не шевелитесь! — сказал ему кто-то по-французски… — Вы можете себя ранить.
 Лупер пассивно отдался в распоряжение неизвестных. Все это не пугало его, но удивляло бесконечно, он с нетерпением ждал развязки.
 Странное превращение сделалось с этим человеком с той минуты, как он расстался с товарищами!
 Голос, выражение лица, манеры стали совершенно другие. Если бы не платье, можно бы об заклад побиться, что это не Лупер.
 Сколько его несли, он точно не помнил. Нетерпение делало для него время нестерпимо длинным.
 Наконец носилки остановились. Лупера осторожно сняли и посадили в кресло.
 Через несколько секунд незнакомый голос сказал ему:
 — Извините, дорогой Лупер, за эти предосторожности… Надеюсь, что отныне они будут лишними между нами. Потрудитесь снять мешок.
 Лупер не заставил повторить приглашение.
 Первым его делом было осмотреться.
 Комната, в которой он находился, была не особенно велика и более чем просто меблирована.
 Огонь в камине и небольшая лампа освещали скромную обстановку, которая могла одинаково принадлежать кабинету доктора, адвоката или стряпчего.
 У большого черного бюро в кожаном кресле сидел высокого роста человек. Лицо его, без того некрасивое, казалось отталкивающим из-за множества шрамов и широких рубцов.
 Синие очки защищали его глаза, густая борода покрывала щеки и подбородок.
 Левый рукав халата висел пустой: человек этот был калека.
 Увидав его, Лупер вздрогнул.
 К счастью, тот не успел заметить его невольное движение и продолжал медоточивым голосом:
 — Так вы не сердитесь, дорогой друг? Очень рад… а я беспокоился! Видите, нам нужно переговорить о весьма важных делах, так я, знаете, на всякий случай, если бы мы с вами не сошлись… Не хотите ли сигару? У меня превосходные!
 — Благодарю вас, пока не хочу! — сухо ответил Лупер. — Но вы говорили о важных делах: не угодно ли вам объясниться?
 — Да, да… Знаете ли, дружок, вы мне ужасно нравитесь!
 — Очень вам благодарен…
 — Правда, правда!.. Послушайте, хотите играть со мной в открытую?
 — Это мое обыкновение…
 — Знаю, знаю, и искренно радуюсь за вас и за себя…
 — Не пора ли нам покончить с предисловиями?
 — Гм… — усмехнулся тот. — Странно как-то слышать такое слово из уст начальника подвижной армии!..
 — Что это, ирония? — сурово заметил Лупер. — Как вам будет угодно, господин Ромье, но если вы таким образом желаете вести со мной дела…
 — Бог с вами! — тревожно воскликнул Ромье. — Зачем сердиться за невинную шутку? Поверьте, что я сумею уважать ваше инкогнито.
 — В таком случае, обещаю не менее уважать и ваше инкогнито! — ответил Лупер с такой усмешкой, что Ромье даже привскочил. — Ничего, не тревожьтесь, господин Ромье! — добавил он, ударяя на этом имени.
 — Вы меня знаете?
 — Гораздо ближе, чем вы полагаете, и во всяком случае лучше, чем вы меня… Но довольно об этом: эти стычки только напрасно раздражают нас. Вы нуждаетесь во мне; может быть, и вы будете мне небесполезны. Давайте толковать о наших делах ясно и честно, как два купца. Потом поговорим о взаимных условиях.
 — Я только этого и хотел! — с неподдельной радостью воскликнул Ромье. — Я начинаю…
 Лупер встал, подошел к столу и выбрал одну из лежащих в ящике сигар. Отрезав кончик и закурив ее, он небрежно развалился на диване, процедив сквозь зубы:
 — Говорите… я слушаю!
 Нахальство его, видимо, раздражало Ромье, но он сдержался и продолжал:
 — Вы главный начальник подвижной армии?
 Лупер ответил утвердительно кивком головы.
 — Можете вы определить численность вашей армии.
 — Сорок пять тысяч человек.
 — Неужели?
 — Их гораздо больше, но я тут считаю только тех, которых различные обстоятельства заставляют вести открытую войну с обществом.
 — Гм! А на скольких из них вы можете положиться?
 — Смотря для какого дела. Скажите откровенно, зачем вам нужны эти люди, и я скажу вам, сколько могу доставить их.
 Господин Ромье раздумывал. А что, если, открыв свой замысел, он в то же время откроет и свою личность?
 — Так как же? — продолжал Лупер. — Помочь вам, что ли? Вам, что нужно-то: украсть, убить, увести…
 — Видите ли, — тихим голосом проговорил Ромье. — Придется все это проделать и даже немного более! — Кончил он совсем шепотом.
 — В таком случае, необходимо человек пятьсот, может быть, и более.
 — Да, но людей готовых на все.
 — Решительно!.. Но я должен объявить вам, что дело обойдется недешево.
 — Я только посредник! — уклончиво заметил Ромье.
 — Мне все равно. Итак, вы платите?
 — Да. Вы будете вообще иметь дело только со мной.
 — Прекрасно. Но любишь кататься, люби и саночки возить… Какую сумму назначили вы на это дело?
 — Как сумму?
 — Да деньги же, Боже мой! Не воображаете ли вы, что я работаю из любви к искусству? — спросил, смеясь, Лупер.
 — Ах да, деньги!.. Во всяком случае, мне не будет надобности в ваших пятистах человеках. Я уже навербовал человек восемьдесят.
 — Эге!.. Слуга покорный! Я отвечаю только за лично мне известных людей, да и то в том случае, если они непосредственно будут зависеть от меня. Покажите-ка мне лист с именами.
 Ромье с сердитым видом вынул из бюро длинный список и подал его Луперу. Тот нагнулся к лампе и стал читать, подчеркивая что-то время от времени ногтем.
 Кончив, он передал лист беспокойно следившему за ним Ромье.
 — Посмотрите-ка мои заметки! — сказал он небрежно. — Вот каких молодцов вы набрали!
 — Что же? — возразил Ромье. — Раз, два, три… Вы отметили девятерых… Это, верно, негодные?
 — Напротив: эти-то и есть порядочные.
 — Девять из восьмидесяти! — с ужасом вскрикнул Ромье.
 — Точно так. Предупреждаю вас, что остальные принесут вам более вреда, чем пользы. Это трусы, простые воришки, не способные ни на что порядочное… между ними я даже нашел четырех полицейских сыщиков.
 — Господи! — воскликнул позеленевший от страха Ромье. — К счастью, они еще ничего не знают и даже не видели меня. Кабуло все устраивает, и собирал их неподалеку отсюда… Но квартиры моей они также не знают!
 — Тем лучше! В таком случае, я ничего не потеряю. Дайте им немного денег и распустите сегодня же. Ну а теперь вернемся к вопросу о сумме.
 — Что вы скажите о ста тысячах франков? — с довольным видом спросил Ромье.
 Лупер залился хохотом.
 — Как? Вы смеетесь? Сто тысяч франков!
 — Вы с ума сошли! — хохотал Лупер. — Прибавьте миллион, тогда и говорите.
 — Миллион! — в ужасе завопил Ромье.
 — Ни сантима меньше! — решительно отрезал Лупер. — Подумайте: только деньгами можете вы добыть людей, для которых деньги все. Каждому из них нужно будет выдать по тысяче франков… Тогда вы смело можете приказать им, хоть сжечь Париж: они готовы на все! Кроме того, дело может затянуться, а я буду обязан одевать, поить и кормить эту ватагу. Рассчитайте, что мне останется!
 — Но миллион… миллион!.. — вздыхал жалобно Ромье.
 — Опять ошиблись… Нужен не миллион, а миллион двести тысяч.
 — Но вы сказали…
 — Я сказал миллион моим людям… Неужели же вы находите, что двести тысяч на мою долю слишком много?
 — Я разорен!.. — в отчаянии кричал безрукий.
 — Вы?.. Ведь вы говорили, что вы только посредник?
 — Да, да! — бормотал Ромье. — Но я защищаю интересы…
 — Кого хотите, мне до этого дела нет! — резко остановил его Лупер. — Решайте: да или нет! Я требую четыреста тысяч франков задатка: сто тысяч сейчас же, в триста завтра в девять часов утра, на Елисейских полях, против итальянского посольства.
 — Вы меня без ножа зарезали, — плаксивым голосом сказал Ромье, открывая огромное бюро.
 Ворча и чуть не плача, он вынимал один за другим банковые билеты и передавал их Луперу, а тот, насмешливо улыбаясь, тщательно осматривал каждый билет.
 — Будьте аккуратны, — сказал Лупер, когда счет был кончен. — Если завтра в девять часов пять минут вас не будет на означенном месте, ваши сто тысяч пропали даром.
 — Буду, буду! — с огорченным видом отвечал Ромье. — Завтра же мы условимся насчет плана действий.
 — Непременно. Но теперь я должен идти. Как мне отсюда выбраться?
 — Я сам вас провожу.
 Они прошли несколько комнат и коридоров и дошли наконец до передней, где Ромье долго возился с входной дверью. Она сверху донизу была выложена железом и запиралась секретными замками.
 — Черт возьми! — смеясь, сказал Лупер. — К вам нелегко попасть.
 — Что же вы хотите! — смиренно отвечал Ромье. — На свете столько мошенников! Поневоле запираешься.
 Лупер смеялся.
 — А скажите мне, где я нахожусь? — спросил он. — Вы меня так странно заставили пропутешествовать, что я совсем потерялся.
 — Вы в Пасси, на улице Насоса.
 — Так далеко!.. Удивительно! Прощайте, господин Ромье.
 — Прощайте, господин де Монреаль!
 И безрукий залился едким хохотом.
 Лупер вздрогнул от изумления. Но тотчас же оправился.
 — Ровно в девять часов, Фелиц Оианди! — крикнул он во все горло. — Я буду аккуратен.
 — Что? Попался? — говорил сам с собою Лупер, направляясь к Парижу… — Сам виноват. А, видно, он не знает моего настоящего имени!

 ГЛАВА III

 Для большей ясности рассказа мы должны несколько вернуться назад.
 Шесть лет прошло со времени возвращения Юлиана из Мексики. Счастье и любовь не покидали нашего героя. Дениза оставалась по-прежнему очаровательной, он по-прежнему влюбленным, и взаимная привязанность укрепилась еще рождением сына, которого назвали Бернардо.
 Богатство перестало стеснять его. К хорошему скоро привыкают! Недели через две по приезде в Париж судьба представила ему случай купить великолепный отель на бульваре де-Курсель.
 Какой-то русский князь, ухлопавший на него пять миллионов, продавал его менее, чем за полцены. Роскошь обстановки была изумительна. Мрамор, золото, живопись осуществляли сказочные мечты «Тысячи и одной ночи». Чудеса науки и творчества соединены были для комфорта и изящества этого поистине царского жилища.
 Кроме того, Юлиан приобрел в нескольких лье от Парижа доходное и прекрасное поместье.
 По окончании злополучной мексиканской экспедиции вернулся и доктор. В его распоряжение отдана была левая половина отеля, и там, окруженный книгами и хирургическими инструментами, он забывал грустное прошлое, посвящая свое время науке и семейству.
 Счастье не обошло и Бернардо. Пять лет уже он был мужем милой Мариетты, и смех и лепет четырехлетнего его сына Юлиана радостно раздавался в огромном доме, купленном Бернардо на окраине города.
 Бывший охотник не изменил своим несколько отшельническим привычкам. Вполне свободным он себя чувствовал только вдали от шумных кварталов Парижа. Лучшими же днями он считал те, которые проводил в своем имении, которое приобрел неподалеку от имения Юлиана.
 Приятель его, Тахера, окончательно освоился с платьем и отчасти с требованиями цивилизации. Все его сперва поражало, удивляло, не нарушая, впрочем, невозмутимой важности его наружности.
 Одним счастливцем на свете больше стало с тех пор, как почтенный Брюлар, бывший привратник дома, где жил доктор в Париже, и отец Мариетты, преобразился в управляющего всеми имениями господина д'Иригойена. Теперь господин Брюлар получал шесть тысяч франков жалованья и даровую квартиру в том самом доме на улице Азас, в котором он так долго занимал такую скромную должность.
 Дом этот куплен был Юлианом.
 В мае 1867 года, за несколько недель до открытия выставки, Дениза стала замечать какую-то странную перемену в своем муже.
 Мысль о неверности мало смущала ее, она слишком была уверена и в нем, и в себе.
 Тем не менее его таинственный вид и частые отлучки возбудили в ней, если не подозрение, то по крайней мере любопытство. Несколько раз принималась она за расспросы, но всякий раз Юлиан отшучивался или уходил, ничего не отвечая.
 Однажды, прогуливаясь по саду, Дениза увидела рабочих, пробивающих в стене дверь в сад соседнего отеля.
 Не желая показать людям, что она не знает, что у нее делается в доме, она ушла к себе сердитая и с нетерпением стала ожидать Юлиана.
 Теперь он обязан объясниться!..
 Но Юлиана целый день не было дома… Где он пропадал?
 Наконец, в пять часов послышался стук его кареты. Дениза проворно выбежала в сад, зная, что он непременно будет искать ее.
 Он, действительно, явился, веселый, торжествующий, но с более таинственным видом, чем когда-либо.
 Поцеловав жену и наговорив любезностей по поводу ее свежести и туалета, он тут же стал извиняться, что без ее ведома пригласил гостей к обеду.
 — Но, Юлиан, у нас ничего не приготовлено…
 — Не беспокойся, ангел мой, я уже распорядился…
 Дениза покачала головой, ничего не отвечая. Взяв Юлиана за руку, она, как бы случайно, направилась к заинтриговавшей ее двери. Юлиан послушно следовал за ней, едва удерживаясь от улыбки.
 — Ах!.. — вскрикнула вдруг притворно удивленная Дениза.
 — Что случилось? — спросил Юлиан.
 — Смотри, пожалуйста: дверь!.. Что же это значит?
 — Гм!.. Обыкновенно дверь служит для входа и выхода, то есть средством для сообщения, — сказал добродушно Юлиан.
 — Ты смеешься надо мной! — топнув ножкой, вскрикнула действительно рассерженная Дениза. — Тут скрывается какая-то тайна… Я хочу знать ее!
 — Я вам ее открою, — раздался вдруг звучный и приятный голос.
 Из-за таинственной двери показалась дама в сопровождении молодой девушки и молодого человека.
 — Графиня Валенфлер! — с восторгом закричала Дениза, бросаясь в объятия графини.
 — Гадкий! Как ты меня испугал! — обратилась она к мужу, с любовью глядя на него. — Бог с тобой! Я тебе прощаю: я так счастлива!
 Начавшиеся рассказы и расспросы обещали затянуться так долго, что Юлиан напомнил, что пора идти встречать ожидаемых гостей.
 — Я и мои дети сами напрашиваемся к вам на обед! — сказала графиня. — Всего час, как я приехала в Париж, и у меня еще ничего не готово.
 — Разумеется, милая Леона! — радушно отвечала Дениза. — Но как жаль, что у нас гости! Как хорошо было бы провести вечер наедине!
 — Что делать, — улыбаясь, сказала графиня. — Но вы теперь знаете, что муж ваш купил для меня соседний отель; нужно надеяться, что мы будет часто видеться.
 Юлиан молчал и радостно потирал себе руки.
 Едва все общество вошло в гостиную, как послышался стук экипажей, и почти тотчас же лакей доложил:
 — Сеньор дон Кристобаль де Карденас, синьора донна Луиза, донна Мерседес де Карденас, дон Панчо де Карденас.
 Невозможно описать радость, поцелуи, объятия, которые затем последовали! Доктор, Бернардо и Мариетта вошли тем временем в комнату и приняли участие в этих сердечных излияниях.
 За обедом дон Кристобаль горячо благодарил Юлиана и Бернардо. Дениза узнала, что более месяца все приготовлялось к приезду асиендеро. В отеле, купленном на его имя, комнаты устроены были по образцу флоридских; наемная прислуга состояла исключительно из французов, говоривших по-испански, или испанцев, говоривших по-французски.
 Сам дон Кристобаль никакого другого языка, кроме испанского, не знал.
 — Вы не поверите, как это все меня тронуло! — говорил он. — Я на чужбине, а между тем чувствую себя, как дома!
 Воспоминаниям не было конца.
 — Кстати, — сказал дон Кристобаль. — Знаете ли вы, что майор воскрес?
 Все, кроме Юлиана, были поражены.
 — Да, — продолжал асиендеро. — Еще раз дьявол спас его! Целый год, после нападения на асиенду, о нем не было ни слуха ни духа; потом вдруг он начал опять разбойничать, и только полгода тому назад исчез вторично и, как уверяют, — окончательно. Что касается Фелица Оианди…
 — Уж этот-то, наверное, умер? — спросил Бернардо.
 — Ничуть! Ему удалось бежать как раз накануне дня, в который он должен был быть расстрелян. С тех пор о нем ничего не известно. Вероятно, он где-нибудь нашел своего Майора; эти молодцы созданы друг для друга.
 — Во всяком случае, я не советовал бы им показываться в Париже, — заметил Юлиан.
 — Боже мой! — прошептала Дениза. — Я не могу быть совершенно спокойной, пока эти люди живы!
 — Полно, милая, — нежно сказал ей Юлиан. — Ни тот, ни другой не могут более вредить тебе.
 Три года прошли незаметно для наших друзей. Они вполне наслаждались так дорого купленным счастьем.
 Все наведенные о двух бандитах справки ни к чему не привели. Их считали погибшими. Один Юлиан, а также Бернардо, продолжали сомневаться и решили быть настороже.
 В 1870 году, когда вновь начинается наш рассказ, Арману Валенфлеру минул двадцать один год, а Ванде исполнилось шестнадцать лет.
 С ними случилось то, что они обещали в детстве.
 Оба были прелестной наружности, и начали замечать, едва отдавая в том себе отчет, что родные братья и сестры любят друг друга не такою любовью, как они.

 ГЛАВА IV

 Наступил май. Яркое солнце отражалось всеми цветами радуги на покрытой утренней росой молодой листве.
 В одной из отделенных аллей Булонского леса ехали верхом на чудных испанских лошадях Ванда и Арман. За ними, несколько поодаль, следовали два грума. Молодые люди казались задумчивы. Более получаса ими не было произнесено ни одного слова. Ванда не раз поворачивала свою прелестную головку, быстро взглядывая из-под бархатных ресниц на своего молчаливого спутника.
 — Знаете, Арман, — сказала она, выведенная наконец из терпения, — вернемтесь домой! Вы сегодня ужасно рассеяны… О чем вы думали?
 Молодой человек слегка улыбнулся.
 — О вас, Ванда! — отвечал он.
 — Очень любезно!.. Но я вам не верю. Разве брат может постоянно думать о сестре своей? — сказала она не без намерения.
 — Вы мне не сестра!
 Вспыхнувшая девушка сильно ударила хлыстом свою лошадь и поскакала галопом. Арман следовал за ней.
 — Арман, — сказала она, когда он догнал ее. — Вы меня огорчаете… Скажите, что с вами?
 — Ванда, я страдаю!
 — Вы страдаете? И вы молчите? О милый брат, прежде вы мне поверяли все ваши горести!
 — Прежде!.. — усмехнулся молодой человек.
 — Брат мой…
 — Не называйте меня так, Ванда. Зовите меня Арманом, как я вас называю Вандой.
 Молодая девушка остановила на нем долгий взгляд.
 — Арман, — проговорила она, — вы меня больше не любите.
 — Я!.. — воскликнул он.
 — Вы! — грустно подтвердила она. — А я вас люблю по-прежнему.
 — Как сестра! — горько улыбаясь, сказал Арман.
 Они замолчали. Лошади шагом шли по усыпанным песком аллеям.
 Арман первый прервал молчание.
 — Ванда, — сказал он, — вам скоро будет шестнадцать лет. Вы хороши, божественно хороши, богаты…
 — Богата?
 — Разве вы не знаете, что у вас более ста тысяч годового дохода?
 — Откуда же? Вы шутите, Арман…
 — Неужели вы забыли, какая сумма денег была с вами, когда…
 — Когда вы меня нашли, Арман? Но я должны вам сознаться в одной вещи, друг мой. С того дня, как вы меня спасли, а ваша мать приняла меня, покинутую сироту, как свою дочь, я всеми силами старалась вычеркнуть из моей памяти все, что относилось к мрачной и безотрадной поре моего первого детства. Я все забыла, кроме ласк вашей матери, ничего не желаю помнить, что было вне вашего дома… И вы говорите, у меня нашли много денег? Положим, но что ж из этого?
 — Очень много… Главное уже то, что всюду вы будете окружены…
 — Так что же?
 — Вам вскружат голову… Ванда, Ванда! Вы сами полюбите кого-нибудь.
 Отчаяние звучало в его голосе. Ванда вдруг выпрямилась и, положив руку на плечо молодого человека, твердо сказала:
 — Арман, я давно уже люблю единственного человека, которого могла бы когда-нибудь полюбить.
 — Ванда! — страстно прошептал он. — Что вы хотите этим сказать?
 — Ничего, если вы меня не поняли!.. Но тогда я очень несчастна!
 — Боже мой, возможно ли!.. Вы меня любите?
 — Довольно, Арман, ради Бога, довольно… Вернемся домой, переговорим с мамой!
 Занятые собою, молодые люди не замечали, что какой-то всадник с некоторого времени неотступно следовал за ними.
 Лицо этого человека поражало бы своей красотой, если бы оно не было изуродовано длинным шрамом, идущим от виска вдоль всей щеки. Густая серебряная борода покрывала его подбородок, верхняя часть лица скрывалась широкими полями великолепной панамской шляпы, на глазах были темно-синие очки. Все движения отличали человека хорошего общества, по ловкости, с которой он управлял своим великолепным скакуном, можно было угадать лихого наездника.
 Взор его был устремлен на молодых людей. Несколько раз он, казалось, хотел к ним подъехать, но останавливался в раздумье, и продолжал молча следовать за ними.
 Поравнявшись с озером, он наконец решился.
 Подъехав к Арману, он вежливо поклонился.
 — Позвольте мне, — сказал он, — задать вам один вопрос.
 Арман отдал ему поклон и приостановил лошадь.
 — Что вам угодно? — спросил он.
 — Может быть, вопрос покажется вам несколько странным… — начал неизвестный господин.
 Арман пристально взглянул на незнакомца; какое то невыразимо враждебное чувство инстинктивно возникло у него.
 — С кем имею честь говорить? — сухо спросил он.
 Незнакомец замялся.
 — Мое имя вам необходимо, чтобы ответить на мой вопрос?
 — Извините, — надменно сказал Арман, — я не имею чести вас знать. Вы сами предупредили меня, что вопрос ваш может показаться странным, и я желаю знать, с кем придется иметь дело, в случае, если он мне покажется нескромным.
 — Боже мой! Не сердись, пожалуйста, — с усмешкой сказал незнакомец, — мне просто хотелось удостовериться, что молодая особа, сопровождающая вас, действительно мадемуазель Ванда.
 — Милостивый государь, эта молодая особа, как вы позволяете себе ее называть, моя сестра. Прошу вас не упоминать о ней в нашем разговоре.
 И, обратясь к Ванде, Арман прибавил:
 — Лора, отъезжай подальше. Твое присутствие здесь лишне.
 Молодая девушка повиновалась.
 Незнакомец до крови закусил губу. Быстро оправившись, он продолжал тем же насмешливо-вежливым тоном:
 — Не с графом ли де Валенфлером я имею честь говорить?
 Арман как будто ожидал этого вопроса.
 — Я вас не понимаю, — холодно ответил он, — и хотя не признаю ни за кем права допрашивать меня, но, извольте, я готов отвечать вам. Прошу вас только следовать за мной к полицейскому комиссару для объяснения вашего странного поведения, и для того, чтобы, сказав вам мое имя, я бы мог знать, кто вы такой. Тут как раз стоят два полицейских, один из них не откажется проводить нас в полицейскую префектуру.
 Незнакомец страшно побледнел. Глухо вскрикнув, он сделал движение, как бы отыскивая скрытое под платьем оружие. Но, машинально повернув голову, он увидал вблизи стражей порядка, с особенным вниманием следивших за ним.
 Однако он сразу овладел собой. Весь гнев его точно пропал, но на мертвенно-бледном лице кровавой полосой выделялся шрам.
 Он тихо опустил руку и, нагнувшись немного к молодому графу, дрожащим от гнева голосом произнес: «Мы увидимся!»
 Шпоры вонзились в бока лошади, и бедное животное, заржав от боли, помчалось, как вихрь.
 В то мгновение, когда незнакомец пронесся быстрее молнии мимо одного остановившегося всадника, тот громко крикнул:
 — Эй!.. Майор! Осторожнее… не сломайте себе шею!
 — Я угадал! — прошептал Арман, слышавший эти слова. — Это он! Дьявол сорвался с цепи; нужно принять меры.
 — Что хотел этот человек? — спросила Ванда, подъезжая к нему.
 — Это сумасшедший! — смеясь, отвечал Арман.
 — Какой он страшный!.. Мы нескоро поедем опять в Булонский лес, не правда ли?
 — Отчего?
 — Этот человек напугал меня. Я ни за что не хотела бы вновь встретить его.
 — Трусиха!
 — Но зачем вы назвали меня Лорой?
 — Затем, что имя такой девушки, как вы, не должно произноситься перед незнакомыми. Но забудьте о нем, Ванда. Мало ли кто может встретиться на дороге!
 Несмотря на кажущуюся беспечность, Арман страшно встревожился. Он решил ничего не скрывать от своих друзей, и случай представил ему возможность переговорить с ними наедине в этот же самый день. Он подробно передал им все обстоятельства встречи с Майором, не забывая незнакомца, так смело бросившего это имя в лицо самого Майора.
 — Сомнений нет, — сказал Бернардо, — это он! Негодяй хочет сыграть последнюю партию. Хорошо! Мы готовы, и на этот раз, клянусь, он погибнет.
 — Сегодня же, — сказал доктор. — Я отправлюсь в полицейскую префектуру. У меня там сохранились некоторые связи, которые могут нам пригодиться.
 — Зачем вмешивать сюда полицию? — с жаром вскрикнул Бернардо. — Мы обойдемся и без нее. Неужели бывшие охотники не способны справиться с неприятелем в Париже?
 — Бернардо, — ответил ему Юлиан, — в такой борьбе, как наша, следует пользоваться всеми шансами. Если мы не расположим полицию в нашу пользу, она отнесется к нам враждебно и будет всячески нам препятствовать. Если же мы заключим с ней союз, она будет нам помогать всеми средствами. А средства эти громадны.
 — Вы лучше меня знаете, что делать! — успокоился Бернардо. — Прошу только, чтобы и мне дали работу.
 — Во всем этом, — заметил дон Кристобаль, — я не вижу пока эту мерзкую гадину Фелица Оианди.
 — Не беспокойтесь! — засмеялся Юлиан. — В свое время и этот негодяй выйдет на сцену. Он и Майор неразлучны.
 Затем, обращаясь к Арману, он спросил:
 — Вы еще ничего не говорили вашей матушке?
 — Нет, — отвечал граф, — я прежде хотел посоветоваться с вами.
 — Хорошо, но ваша матушка должна все знать. Если желаете, я возьму на себя труд предупредить ее.

 ГЛАВА V

 На другой день, часов около восьми утра, Юлиан занимался в своем кабинете. Время от времени он посматривал на стоящие против стола часы.
 Дверь отворилась, и вошел высокого роста плечистый малый лет тридцати пяти. Военная выправка так и сквозила в нем; действительно, это был отставной сержант кирасирского полка.
 Жозеф Эчевери, так звали его, родился в Луберии в семействе, чрезвычайно преданном всем Иригойенам. Отец и мать Жозефа жили щедротами доктора, сам он, будучи ребенком, играл с Юлианом и сохранил к нему самую горячую привязанность. По возвращении из Мексики, Юлиан сделал его своим главным дворецким и доверял ему во всем.
 Со своей стороны, преданность Жозефа доходила до фанатизма. По знаку Юлиана, он готов был убить врага, приятеля, себя, кого угодно.
 — А! Вот и ты! — сказал Юлиан, увидев его. — Ну что, исполнил мои поручения?
 — Точно так.
 — Все?
 — Все до одного!
 — Отлично!.. Ну рассказывай, да скорей, я тороплюсь.
 — Вы приказали мне отыскать незатейливый с виду, но хорошо устроенный дом… Я отправился прямо в новые кварталы, и скоро увидел неказистый домишко с довольно низкой крышей, но расположенный, как вы желали, между двором и садом. Деревья закрывают его со всех сторон, с улицы ничего не видно, тем более что высокая стена окружает его. Но внутри, сударь, ей-богу, не хуже, чем у нас! Всюду зеркала, картины, бархатная мебель… Кроме того, зимний сад. А снаружи совсем лачуга! Хозяин говорил, что это нарочно устроено было, давно уже, герцогом де Бельгардом.
 — Надеюсь, что ты сейчас же купил это сокровище?
 — Точно так… Разглядевши все, я повел хозяина к вашему нотариусу, и мы покончили на 600 000 франках. Нотариус тут же скрепил купчую, выдал деньги, a я строго приказал хозяину не называть никого, кроме меня, если кто полюбопытствует узнать, кто у него купил дом. Потом я купил лошадей, экипажи, серебро, белье… Все будет на месте к трем часам.
 — Хорошо. Где же находится этот дом?
 — В Сент-Антуанском предместье, в улице Рельи, № 229.
 — Слушай теперь: выбери, кого хочешь, между твоими товарищами, я полагаюсь на тебя, но чтобы четыре лакея, повар, кучер и два конюха одеты были в темные ливреи и перевезены туда. Только выбирай народ понадежнее и порослее.
 — Слушаюсь.
 — Оружие ты не забыл?
 — Никак нет.
 — Ну хорошо. Теперь ступай в новый дом и жди меня к двум часам. Только помни: молчок!
 За завтраком Юлиан сообщил доктору и Денизе о своей новой покупке.
 — Но зачем тебе этот дом? — спросила Дениза. -Право, все эти тайны начинают меня смущать и если бы я не была так уверена в тебе…
 Она, смеясь, погрозила ему пальцем.
 — Признаться, меня тоже немало интригует это приобретение, — заметил доктор.
 — По правде сказать, — отвечал Юлиан, — я сам не знаю, зачем купил этот дом.
 — Не знаешь? Юлиан!.. Ты с ума сошел!
 — Сомневаюсь. Выслушайте меня: с сегодняшнего дня мы начинаем страшную борьбу, и не знаем ни того, как пойдет у нас дело, ни каковы будут его результаты. Вы знаете Майора и понимаете, что этот человек не остановится ни перед чем… Поэтому мы не должны пренебрегать никакими предосторожностями, как бы нелепы они ни оказались. Я подумаю, что, быть может, нам не лишне будет иметь тайное убежище, куда бы в случае крайности мы могли скрыться. Вот я и купил этот дом, не зная даже, нужен ли он нам будет или нет.
 — Что же, мысль, может быть, недурная… Можно видеть эту диковинку?
 — Я хотел просить вас и Денизу сопровождать меня.
 — Нет, Юлиан, я не поеду, — решительно сказала Дениза.
 — Это отчего, капризница?
 — Увидите, что я права. Юлиан утверждает, что борьба началась. Неужели же вы полагаете, что в таком случае Майор не окружил нас шпионами? По всей вероятности, за нами будут следить, и что станет тогда с нашим тайным убежищем, если мы сами поведем туда врага? Поверьте, батюшка, довольно и того, что Юлиан туда едет. Мы же только стесним его и поможем навлечь подозрения.
 — Справедливо! — сказал доктор. — Сын мой! Жена твоя рассуждает, как ангел. Поезжай один. Хотя, по всей вероятности, Майор не успел еще окружить нас своими шпионами, тем не менее нужно быть настороже. Предосторожность — мать безопасности.
 Юлиан простился с ними и, переодевшись, отправился из отеля пешком, приказав кучеру ждать его с пяти часов у подъезда театра Комеди Франсез.
 Не успел он отойти несколько шагов, как ему показалось, что за ним кто-то следит. К счастью, улица была запружена народом и экипажами.
 Юлиан сделал знак проезжавшему мимо пустому фиакру и, сунув извозчику двадцатифранковую монету, что-то тихо шепнул. Войдя в карету, он опустил обе шторы, и пока извозчик расправлял вожжи и заворачивал себе ноги одеялом, неслышно отворил дверцы и, спрыгнул на мостовую, смешался с толпой.
 Фиакр крупною рысью направился, как ему велено было, по дороге к Курбевуа. Позади кареты, крепко уцепившись за нее, сидела какая-то подозрительная личность.
 Юлиан не ошибся: за ним следили.
 Убедившись, таким образом, что Майор уже открыл действия, Юлиан решил удвоить предосторожности и переменил несколько фиакров прежде, чем добрался до улицы Рельи.
 Жозеф уже был там. Все было готово, люди и вещи. Оставалось только переехать.
 Жозеф верно описал новое приобретение Юлиана. Снаружи оно представляло собой большую лачугу, едва видную из-за деревьев и кустов, внутри же все дышало роскошью и комфортом.
 Это очаровательное гнездышко устраивал знаменитый повеса начала этого столетия. Здесь, обыкновенно, завязывались и развязывались многочисленные его интриги. Все говорило, все напоминало о любви. Серебристая вода тихо журчала в мраморных бассейнах, живопись, скульптура, казалось, соединялись для возбуждения страсти.
 Некоторые картины и статуи были так откровенны, что Юлиан велел поскорее убрать их.
 Крепкие запоры на дверях и окнах доставляли ему гораздо более удовольствия. Он с восторгом убедился, что ничтожная с виду лачужка в случае необходимости могла служить надежной крепостью.
 Осмотрев все и похвалив Жозефа, Юлиан велел ему запрягать. Он чуть не лопнул со смеха, когда к подъезду подкатил грязный фиакр, запряженный тощей лошадью. На козлах сидел Жозеф, одетый извозчиком.
 — В каждом кармане кареты лежит по шестизарядному револьверу, — доложил он Юлиану. — На козлах точно также.
 — Распорядись, чтобы в прочих экипажах было то же самое. А теперь вези меня в Пале-Рояль.
 Внутри карета оказалась не только чистой, но даже изящной, тощая лошадь бежала со скоростью тысячного рысака.
 Ровно в четверть пятого Юлиан вошел в кафе Ротонд. Народу было там много. За одним из столов одиноко сидел, углубленный в чтение «Тайме», какой-то господин. Юлиан прямо направился в его сторону.
 — Стакан полынной и «Galignani», — громко сказал он официанту.
 Читатель «Тайме» взглянул на него исподлобья. Юлиан вынул сигару и, увидя спички около читающего, спросил по-английски:
 — Вы позволите?
 — Сделайте одолжение, — отвечал тот на том же языке.
 После этого оба углубились в чтение.
 Минут десять прошли таким образом. Наконец, читатель «Тайме» бросил газету на стол, рассчитался с официантом и, молча поклонившись Юлиану, вышел из кафе.
 Немного погодя, и Юлиан последовал его примеру. Выйдя в сад, он увидел незнакомца, спокойно прогуливавшегося по дорожкам и, по-видимому, наслаждавшегося природой. Юлиан пошел за ним.
 Тот даже не обернулся.
 Они вышли из Пале-Рояля и вошли во двор Фонтанов. Незнакомец повернул налево и, войдя в угловой дом, стал подниматься по лестнице. Юлиан не отставал от него, идя, впрочем, немного поодаль.
 Он услыхал, как незнакомец поворачивал ключ в замке, и, поднявшись в четвертый этаж, увидел перед собою открытую дверь.
 — Не забудьте запереть дверь! — крикнул по-английски громкий голос.
 Юлиан вошел и очутился в просторной комнате, заставленной самой разнокалиберной мебелью. Тут была библиотека избранных книг, фортепьяно, различное оружие, коллекции палок, трубок, туалет из палисандрового дерева и т. п. Дорогие картины висели на стенах, великолепная люстра украшала потолок. Тяжелые драпри закрывали окна и дверь, ведущую, по-видимому, в другую комнату.
 — Не сердитесь на меня за эту скучную прогулку, господин Иригойен! — радушно сказал хозяин этой странной квартиры.
 — Я не только не сержусь, господин Фильмор, но счастлив убедиться, что вы не отучились остерегаться! — смеясь, ответил Юлиан.
 — Остерегаться всегда следует, господин Иригойен.
 — Давно вы в Париже?
 — Давно! И часто сожалею о просторе наших милых саванн. Хорошее было времечко!
 — Может быть!.. Но скажите, можем мы тут свободно переговорить?
 — Будьте покойны. Меня считают за американца и никому в голову не приходит что-либо подозревать. Вы желаете говорить о Майоре?
 — Да! Правда ли, что он в Париже?
 — Уже два года, но вчера только я в этом окончательно убедился, встретив его нос к носу в Булонском лесу.
 — Как? Это вы назвали его по имени? Зачем вы это сделали?
 — Чтобы не сомневаться более. Эта старая штука: внезапно названный по имени человек, как бы он ни был обстрелян, невольно встрепенется и выдаст себя. Майор точно также попался. Хотя он и очень постарел, и обезображен новым шрамом на лице, тем не менее я его узнал.
 — Позвольте, я не узнаю вашей обычной предусмотрительности! А что, если он также вас узнал?
 — Я спокоен на этот счет. Когда мне донесли, что Майор в Париже, я сначала отказывался верить этому. Узнав недавно, что он каждое утро катается верхом в Булонском лесу, я решил проследить его и, наклеив бороду, надев парик и очки, отправился сам туда. Положительно невозможно, чтобы даже он догадался, кто его окликнул.
 — Дай Бог!.. Скажите теперь, по-прежнему ли вы готовы оказать мне услугу?..
 — Более, чем когда-либо, можете быть в этом уверены.
 — Благодарю… Желаю и надеюсь, что мы с вами опять сойдемся.
 — Без сомнения. Но позвольте мне сначала объясниться. Господин Иригойен, я вам обязан жизнью и достоянием… К слову сказать, у меня семьдесят тысяч годового дохода, сумма немалая для человека, прошедшего огонь и воду… Но, кроме этих благ, вы дали мне нечто более: вы возвратили мне самоуважение. Теперь я честный человек! В отношении вас — долг мой не оплачен. Плотью и кровью готов я помогать вам в борьбе против Майора. Но решение мое непоколебимо — никаких договоров, вроде заключенного в Мексике, не будет!
 — Но, мне кажется…
 — Не настаивайте! Помогая вам, я в то же время служу себе. Я поклялся отомстить Майору и сдержу клятву во что бы то ни стало!
 — Если вы требуете…
 — Да, требую! И в противном случае останусь нейтральным, что меня глубоко огорчит.
 — Пусть будет по-вашему. Но позвольте мне пожать вам руку.
 Они с чувством подали друг другу руки.
 — А теперь, — весело продолжал Юлиан, — не можете ли вы что-нибудь мне сообщить?
 — Ничего ранее вечера… Я только с сегодняшнего дня начал действовать. Все, что я могу сказать вам наверное, это то, что Калаверас также в Париже.
 — Так я и знал!.. Кстати, уверены ли вы в вашем шпионе?
 — Еще бы!.. Он также поклялся отомстить Майору… Да вы, впрочем, знаете его!
 — Я? Кто же это?
 — Себастьян, бывший матрос.
 — Он не умер?
 — Нет! Это длинная история. Но вот два года, как он следит за Майором.
 — Странно, враги Майора как будто воскресают для того, чтобы уничтожить его!.. Сговоримся теперь, где и как нам встречаться?
 — Завтра в кафе Гельдера, в пять часов. Я буду одет отставным офицером и первый к вам подойду. Тут же мы условимся о следующем свидании. Нужно сбивать с толку шпионов. Как вы оденетесь?
 — Но завтра я могу остаться в обыкновенном платье. Майор видел меня всего один раз, и тогда у меня была длинная борода и длинные волосы.
 — Правда. Если вам нужно будет писать, адресуйте письма на бульвар Пуассониер, № 88. Там моя настоящая квартира.
 — Хорошо. А мой адрес…
 — Знаю! Давно знаю!
 — В таком случае, до свидания, до завтрашнего дня.
 Юлиан отправился к театру, где его ожидал экипаж, и вернулся домой.

 ГЛАВА VI

 При звуке голоса, громко назвавшего его по имени, панический страх овладел Майором. Нещадно шпоря коня, он мчался, как вихрь, с единственной мыслью — бежать, бежать, как можно дальше.
 Мало-помалу волнение его улеглось и, остановив взмыленную лошадь, он тяжело перевел дух.
 — Дурак! — сказал он сам себе. — Вместо того, чтобы узнать, что мне нужно, я возбудил подозрение в моих врагах! Теперь они знают, что я здесь.
 Бешенство его утихло, уступая место размышлениям. Результатом их было то, что он повернул лошадь назад и направился к Парижу. Он ехал тихой рысью, покуривая сигару и глубоко раздумывая о своих делах.
 Около одиннадцати часов он въехал в пустынный и; узкий переулок и остановился у высокой каменной стены. Не слезая с лошади, он постучал хлыстом в дверь, потом, соскочив на землю, привязал измученное животное к железному кольцу и подошел к другой, находившейся рядом двери.
 Вынув из кармана крошечный ключик, он повернул его в замке и вошел, с шумом захлопнув дверь за собой. Покуда он ощупью шел по длинному и совершенно темному коридору, на противоположном конце показался человек с фонарем в руке.
 — Откройте! — крикнул ему Майор, останавливаясь перед массивной железной решеткой, перерезывавшей коридор во всю его ширину.
 Человек с фонарем придавил пружину и решетка опустилась под пол.
 Майор прошел и последовал за человеком с фонарем.
 Они вошли в кабинет, отчасти нам уже знакомый, ибо это был тот самый, в котором господин Ромье принимал Лупера.
 — Здравствуйте, Оианди! — сказал Майор, разваливаясь на диване. — Что это вы такой нарядный? Не собираетесь ли куда-нибудь?
 — Не собираюсь, а только что вернулся! — с сердитым видом отвечал Оианди.
 — Так рано? Где же вы были?
 — В Елисейских полях, чтобы отдать негодяю, которого я надеялся более не видать, четыреста тысяч франков!
 — Ого! Так много!
 — Кроме того, я ему вечером передал сто тысяч…
 — Должно быть вы очень богаты, друг Оианди.
 — Полно зубоскалить… Ведь вы настаивали на моем свидании с Лупером, а с ним дешево не разделаешься.
 — Ничего! Лишь бы все удалось, как следует.
 — То-то и дело, что благодаря вам мы, наверное, опять провалимся. Вы хорошо знаете этого Лупера?
 — Я знаю его за очень умного, расторопного и, главное, влиятельного бандита. Подчиненные его обожают и готовы идти за ним в огонь и в воду. Мне приходилось видеться с ним три или четыре раза, и он думает, что я бежавший с каторги.
 — Уверены ли вы в том, что он вас не знает ближе?
 — Каким образом?
 — А таким, что меня, например, он отлично знает! Нужно вам сказать, что мне передали, что он принадлежит к отличной фамилии и что настоящее имя его Монреаль. Вчера вечером, рассердившись на него, я хотел показать ему свою проницательность и крикнул: «Прощайте господин де Монреаль!» А он мне в ответ: «До завтра, Фелиц Оианди!»…
 — Гм-м!.. Вы были неосторожны!
 — Разумеется. Я старался исправить ошибку. Тотчас же я послал вслед за ним одного из наших, но мерзавец не только не убил его, но даже выдал меня…
 — По крайней мере, сегодня утром Лупер смеялся над моей неудачной попыткой убить его. Я клялся, что ничего не замышлял, но он не поверил.
 — Карай!.. Дело дрянь… Знаете ли, что не далее как часа два тому назад, какой-то незнакомец также назвал меня по имени?
 — Черт побери!.. — с ужасом воскликнул Оианди. — Значит, мы узнаны!.. Бежим, Майор!.. Ничего другого не остается нам делать.
 — Ну, ну!.. Куриное сердце! А денежки наши? Пропадать им, что ли?
 — Лучше потерять деньги, чем жизнь! Не обвиняйте меня в трусости, я просто осторожен. Вы забываете, что мы не в свободных саваннах, а в Париже, в центре, где господствует законность, где полиция превосходно организована, и где малейшая шалость преследуется как преступление…
 — Та, та, та! — остановил его Майор. — Не очень-то восхищайтесь этой чудесной полицией. Многих она ловит, а еще больше пропускает мимо! Мы с вами, кажется, пример налицо. Попадаются одни дураки! Рассуждайте хладнокровнее: что нам угрожает? Мы были узнаны, положим. Но кем? Знавшими нас до отъезда в Америку? Невозможно! Наши тогдашние деяния не могут быть известны; к тому же те, которые меня тогда знали, думают, что я давно умер. Кто же может нам угрожать? Если бы сюда случайно попал кто-либо из близко знавших нас в Америке, то это могут быть только люди, имеющие те же причины, как и мы, скрываться от полиции. А бумаги наши все в порядке… Нам будут, может быть, угрожать шантажом, ну да с этим легко справиться.
 — Вы забыли Юлиана Иригоейна и Бернардо Зумето.
 — Нет не забыл; и знаю, что борьба с ними будет ужасна. Но опять-таки, я уверен, зная характер их, что они не обратятся к полиции.
 — Может быть, ошибаетесь.
 — Наверное, нет. Им это даже в голову не придет.
 — Дураки же они!
 — У нас с ними борьба не на жизнь, а на смерть… Одни подлецы поручают полиции мстить за себя. Одним словом, объявляю вам, что я ни за что не покину Париж. Что касается вас, вы свободны отказаться и от прелестной Денизы, и от так давно ожидаемого мщения. Впрочем, вряд ли ваша осторожность позволит вам мстить кому бы то ни было.
 Оианди устремил на него бешеный взгляд.
 — Хорошо, — сказала он глухим голосом. — Я останусь! Но помните, что я вас предупредил. Я вам говорю: мы погибнем!
 — Будь, что будет! — мрачно отвечал Майор. — Нужно действовать быстро и решительно. У вас все готово?
 — Готово-то, готово. Мина подведена, остается только взорвать ее. Уже шесть месяцев у Иригойенов и Валенфлеров ничего не делается, чего бы шпионы наши не знали.
 — Все козыри в наших руках! Победа будет наша!
 — Увидим! — недоверчиво сказал Оианди.
 — Вот упрямец, черт возьми!
 — Это не упрямство, Майор, а…
 Оианди побледнел. Волнение судорожно сжало ему горло.
 — Вы что-то скрываете от меня, — с участием сказал ему Майор. — Оианди, мы с вами более чем сообщники — мы друзья, отчего вы скрытничаете со мной?
 — Вы будете смеяться над моим суеверием.
 — Вот оно что!.. Смеяться я не буду, потому что мы с вами баски, следовательно, воспитаны на вере в чудесное. Только не надо нервничать, как молодая кокеточка. Говорите, в чем дело… А чтоб придать вам бодрости, я первый расскажу вам случай, бывший со мной в молодости. Знаете ли причину моей бесшабашной храбрости?.. Вера в предсказание одной старой цыганки.
 — Возможно ли?
 — Клянусь! Мне было всего восемнадцать лет. Возвращаясь однажды из военной школы, я встретил цыганку и бросил ей двадцать су. Старая ведьма схватила мою руку, поцеловала и значительно покачала головой. Я велел ей объясниться, и после долгого молчания она сказала: кровь на твоих руках… берегись тех, которых ты убьешь. Напрасно просил я ее сказать еще что-нибудь, она убежала, повторяя: берегись мертвых! Много лет спустя, припомнил я эти слова и, признаюсь, до настоящего времени они поддерживали меня. Если я должен бояться только мертвых, что же мне могут сделать живые?.. Но теперь ваша очередь, рассказывайте!
 Оианди начал тихим голосом:
 — Месяц тому назад я был на большом обеде у моего банкира. За десертом речь зашла о новой гадалке, которая, как уверяли, творила просто чудеса. Не понимаю сам, отчего любопытство мое было так задето, но я спросил ее адрес и на другой же день отправился к ней.
 — Браво, Оианди!
 — Она жила в старом доме предместья Сен-Жак и, признаться, я не без трепета остановился у двери, на дощечке которой было написано: «Госпожа Шерами». Мне отворила дверь девочка лет двенадцати и ввела в довольно хорошо меблированную гостиную. На шестах перед окнами дремали огромный ворон и сова. Наконец, вошла и гадалка. Это была красивая женщина лет сорока; бледное лицо ее, огненные глаза, исчерна-синие волосы были прелестны. Усевшись перед старинным дубовым столом, на котором лежали карты и завязанные мешочки, она сделала мне знак приблизиться. «Что вы хотите знать? — спросила она гармоничным голосом. — Прошедшее, настоящее или будущее?» «Будущее!» — ответил я. «В таком случае вы будете иметь большую игру. Положите двадцать франков в эту вазу». — Я повиновался. Тем временем она разложила карты. Вдруг, быстрым жестом она смешала их, говоря: «Возьмите назад ваши деньги: они покрыты кровью! Я все вам скажу, но ничего не хочу брать от вас». Я сделал невольное движение. «О! — надменно продолжала она. — У меня есть защитники!» Она позвонила, и тотчас два человека в масках вошли и встали у дверей.
 — Ай да баба! — воскликнул Майор.
 — Сивилла продолжала: «Эти люди понимают только по-французски… на каком языке желаете вы, чтобы я с вами объяснялась?» «На языке басков!» — отвечал я. Она опять разложила карты и высыпала на них хлебные зерна, лежавшие в мешочках. «Шем-Един!» — повелительно произнесла она. Ворон открыл глаза, захлопал крыльями и прилетел на стол. «Ида!» — сказала она ему по-баскски. Ворон быстро начал клевать зерна, но не наудачу, а как бы выбирая известные карты. Наконец, он три раза крикнул и улетел обратно на шест. «Саверис!» — позвала Сивилла. Сова мигом очутилась на ее плече… Клюв поганой птицы щелкал и издавал странный звук. Между тем лицо Сивиллы побледнело и на нем выступил пот. Когда сова улетела, она осталась погруженная в мрачное молчание. «Кровь, кровь и кровь там далеко, за океаном! — проговорила она, наконец, хриплым голосом. — Вернулся сюда, чтобы мстить… Боится, колеблется, но злой гений заставит. Те, которые наполовину вас растерзали, окончат свое дело. Берегитесь Сан-Бернардо». Я с ужасом спросил: «Когда это должно случиться?» Она отвечала: «Через три месяца после убийства в карете».
 — Черт знает, что такое! — вскрикнул Майор. — А дальше?
 — Слушайте. Она продолжала: «Через двадцать девять дней, в то время, когда вы будете рассказывать злому гению подробности нашего свидания, небо пошлет вам последнее предостережение: двенадцать часов не успеют пробить на церковных часах, как зеркало, висящее над диваном в вашем кабинете, вдребезги разобьется. А теперь, — кончила она, повелительно указывая мне на дверь, — идите! Мне не о чем более с вами говорить». — Я ушел сам не свой.
 — Ну что вы скажете, Майор?
 — Скажу, что вы напали на бой-бабу, вот и все. Женщина эта, несомненно, ловкая штука, наверное, из наших мест. Иначе, как бы она говорила по-баскски? Вы знаете, что наш язык положительно не доступен иностранцам. Она вас узнала, вспомнила многое и приплела все, ни к селу ни к городу. Что, например, означает «те, которые вас наполовину растерзали».
 — Майор, значение этих-то слов и ужасно… Помните ли вы в скалистых горах хижину Ляфрамбуаза.
 — Помню! — нахмуря брови, отвечал Майор.
 — В ту ночь, вы помните в какую, мне почти удалось бежать, как вдруг две грозные собаки бросились на меня, повалили и растерзали бы неминуемо, если бы Темное Сердце и сам Ляфрамбуаз не защитили меня.
 — Да, да, припоминаю!
 — Но знаете ли вы, как я отомстил проклятым собакам?
 — Я слышал, что Ляфрамбуаз и все его семейство погибли в огне.
 — Я поджег хижину… Не то чтобы я зол был на Ляфрамбуаза. Он ухаживал за мною во время моей болезни, а когда я выздоровел, подарил мне оружие и лошадь… Нет, я был признателен ему от души, но поклялся отомстить мерзким псам… Подойти к ним я не решался, оставалось сжечь хижину…
 — Ай да молодец! Чтобы отомстить псам, вы сожгли целую семью?
 — Это была страшная необходимость! Я клялся…
 — А порядочный человек всегда сдерживает клятвы? Разумеется! Но сколько вас было, чтобы проделать эту штуку?
 — Я один… Сообщники бы меня выдали, а я хотел схоронить это дело.
 — А ведь, право, странно, что ваша Сивилла намекнула вам о нем? Знаете, на вашем месте, я велел бы покрепче укрепить ваше зеркало.
 — Я это сделал.
 — Прекрасно. Будем надеяться, что оно останется цело, а в таком случае предсказание колдуньи разобьется в прах. Но вы, кажется, сказали, что она предсказала вам, что зеркало слетит через двадцать девять дней после вашего свидания с ней. Не сегодня ли срок?
 Оианди побледнел.
 — Прекрасно! Мне интересно было бы присутствовать при опыте.
 — Она сказала, что вы тут будете.
 — Я?.. Ах, да! Демон, злой гений!.. Тем лучше, все в порядке.
 Он посмотрел на часы: было без двух минут двенадцать.
 Три сильных удара потрясли стену.
 — Что это, сигнал? — спросил Майор.
 — Не знаю… Я никого не жду, — пробормотал дрожащий Оианди.
 — Значит, начало фарса… Да не трусьте же так, черт возьми!..
 — Смотрите, смотрите! — завопил вдруг Оианди.
 Зеркало тихо покачнулось.
 Двенадцать часов начали звонить на церковных часах.
 — Что же? — насмешливо сказал Майор.
 Зеркало нагнулось вперед и вдруг с треском повалилось на пол.
 Фелиц Оианди со страшным криком, без чувств упал к ногам Майора.

 ГЛАВА VII

 За кабинетом Оианди находилась его спальня. У изголовья постели маленькая дверь отворялась в небольшую комнату, служившую ему гардеробной, она приходилась стеной к стене с его кабинетом.
 Пораженный в первую минуту, майор быстро оправился.
 — Е finita la comedia! — засмеялся он.
 Нагнувшись в Оианди, он потряс его за руку. Тот оставался недвижим.
 — Трус! — с презрением сказал Майор. — Этот человек способен отнять у меня последнюю надежду. Но вместо того чтобы болтать, надо разыскивать виновников этого фокуса… Проклятая колдунья должна иметь свои цели.
 Он вошел в спальню — никого! Хорошо зная квартиру своего друга, он прямо направился к гардеробной.
 В дверях стоял человек, закрытый большим испанским плащом. Черты скрывались полями широкой шляпы.
 Майор громко захохотал.
 — Так оно и есть! — воскликнул он. — Очень рад видеть того, кто так напугал моего бедного друга!
 — Дорогу! — грозно прошептал незнакомец.
 — Это другое дело!.. Прежде необходимо исполнить маленькую формальность.
 — Дорогу! — снова сказал тот.
 — Изволь, только прежде скажи, кто ты?
 — А!.. Когда так!
 Наклонив голову, незнакомец кинулся на Майора. Началась страшная борьба. Противники схватили друг друга поперек тела.
 Шляпа незнакомца вдруг свалилась. Майор в ужасе опустил руки.
 — Себастьян! — закричал он хриплым голосом.
 — Да! — отвечал тот со зловещей усмешкой. — Себастьян, вышедший из могилы, чтобы отомстить тебе.
 В руке его блеснул кинжал, и Майор упал, тяжко застонав.
 Себастьян бросился в окно. Заранее, вероятно, подпиленная железная решетка легко поддалась его напору, и он выскочил в сад. В ту же минуту, пришедший в себя Майор вскочил на ноги и, подбежав к окну, один за другим пустил несколько выстрелов из револьвера ему во след.
 — Мы увидимся, Майор! — донесся до него насмешливый голос.
 — Я все-таки попал в него! — прошептал Майор.
 Кто-то тронул его за плечо. Бледный, как смерть, Оианди стоял за ним.
 — Ну что, — сказал Майор, — не был ли я прав? Сообщник колдуньи был тут спрятан, выжидая удобного случая, чтобы скрыться, а может быть, чтобы вас убить. Мы с ним сцепились, и он угостил меня ударом кинжала.
 — Вы ранены?
 — Да… Дайте мне, чем перевязать рану. А покуда я этим займусь, посмотрите на улицу — не увидите ли чего-нибудь?
 Перевязав рану, в сущности пустяковую царапину, Майор с нетерпением ждал возвращения Оианди.
 — Ну что? — спросил он, когда тот вернулся.
 — Шпион также ранен. Следы крови привели меня к концу переулка, где, видимо, его ожидал экипаж. Я зашел в соседнюю колбасную, сказав, что забыл пакет в фиакре, номера которого не заметил, и что фиакр этот, долго простояв в этом месте, уехал с полчаса тому назад. Один из приказчиков случайно заметил номер этого фиакра, не помнит только наверное — 107 или 109…
 — Браво! Благодаря номеру мы найдем человека…
 — На что он нам?.. У нас и так довольно дел. Связываться еще со шпионами да колдунами!
 — Человек этот держит нашу жизнь в своих руках. Одним словом, приятель, это Себастьян.
 — Себастьян? Ваш матрос? Но ведь его убили?
 — Я сам так думал… Прежде всего надо отправиться к колдунье.
 — Где мы ее найдем? Я забыл вам сказать, что я хотел быть у нее второй раз, но уже ее не было на той квартире, и никто не мог дать мне ее нового адреса.
 — Карай!.. Ее нужно отыскать. Вы сами понимаете теперь все… Времени терять нечего. Враги действуют, не позволим же им предупредить нас. Постараемся вернуть потерянное время.
 — Сегодня же вечером я отдам приказания нашим бандитам.
 — А завтра вечером мы сговоримся окончательно… Да, еще вот что! Написали ли вы в Гавр?
 — Да, все готово. С будущей пятницы вооруженный баркас будет вас ожидать в Руане.
 — В Руане? Это довольно далеко. Как мы туда доберемся?
 — Я все предвидел: наркотическое средство отдаст их в наше распоряжение, а купленный мною крошечный пароходик живо довезет их до Руана.
 — Отлично!
 — А вы все подумываете о похищении?
 — Непременно! Раз они будут в открытом море, ничто не спасет их.
 — А Ванда?
 — Ванда ничего не будет знать. Что касается ее матери… Оианди, эта женщина уже не то, что была!
 — Полноте! Бедная женщина ни слова не говорит по-французски, нигде не бывает, кроме церкви!
 — Видите, в Эрмосильо, будучи между жизнью и смертью, я открыл ей, что дочь ее жива, и даже сказал ей, у кого она.
 — Эхе-хе, приятель! Это было не совсем осторожно!
 — Что же ты хочешь!.. Я был болен… Она спасала мне жизнь, так нежна была ко мне!.. Доверие мое жестоко было наказано: с этого дня донна Люс преобразилась. Мысль о дочери не покидала ее. Напрасно я пробовал уверить ее, что я ошибся, что Ванда умерла.
 — Но, в таком случае, как вы решились везти ее в Париж?
 — Тогда я еще любил ее. Она умоляла не оставлять ее одну, я не имел сил отказать ей. К тому же, она не была такая, как теперь. В настоящее же время жизнь наша сущий ад. Дело дошло до того, что я каждую минуту опасаюсь катастрофы, и смотрю за ней во все глаза.
 — Это невыносимо…
 — Именно. Но зато я решился, как только удостоверюсь в ее измене, покончить с нею. Я поклялся, а вы знаете, что я своим клятвам не изменяю.
 — Мне жаль ее, но мы, действительно, в таком положении, что малейшее снисхождение может нас погубить.
 — Я это сознаю и потому буду непреклонен. Надеюсь, впрочем, что не придется прибегать к крайностям. Как бы то ни было, но я не могу забыть, что эта женщина, которую я так ненавижу теперь, единственная, которую я когда-то любил.
 Переговорив еще кое о чем со своим другом, Майор нажал какую-то кнопку, спрятанную в резьбе камина. Открылась потайная дверь, за которой он и скрылся.
 Четверть часа спустя, он уже выходил из дома на улицу Сен-Клер. Немного погодя, он вошел в церковь Троицы.
 Церковь была почти пуста. Сторож тушил свечи, против алтаря сидел, погруженный в глубокое созерцание, какой-то человек. Больше в церкви не было никого.
 Майор на цыпочках подошел к молящемуся и, сев подле него, набожно раскрыл богато переплетенный молитвенник. Прошло несколько минут.
 — Как жаль, — проговорил Майор, — я опоздал на службу!
 — Всегда можно молиться! — отвечал вполголоса его сосед.
 — Тут холодно…
 — Солнце редко заглядывает в церкви… Зато можно свободно разговаривать.
 — Хорошо, — сказал Майор. — Я вижу, что мы друг друга понимаем. Что нового?
 — Очень много. Известная вам особа пришла сюда к девятичасовой службе и села рядом с черномазой дамой лет сорока, но еще очень красивой. «Адрес есть?» — спросила ее известная вам особа. «Да, если у вас есть тысяча франков», — отвечала та. Разговор велся на испанском языке. Особа передала ей нарядный бумажник. Дама пересчитала, спрятала бумажник в карман и сказала: «Отель Валенфлер, улица де-Курсель, недалеко от аллеи де-Ваграм».
 — Дальше!
 — Дама вышла из церкви. На паперти ее встретил человек в широком плаще. «Ну что?» — спросил он ее по-испански. «Готово», — отвечала она, на том же языке. «Хорошо, теперь поезжай домой, а я отправлюсь в Пасси, и вернусь не ранее десяти часов вечера». Потом они сели, каждый в отдельный фиакр, и расстались.
 — Черт возьми!.. И вы потеряли ее из виду?.. Друг Кабуло, за это вы получите пятьсот франков вместо обещанной тысячи.
 — Ошибаетесь: вы дадите мне все сполна! Я также нанял фиакр и отправился вслед за дамой.
 — А!..
 — Вот в нескольких словах ее подноготная. Зовут ее Ирма Ланжвень. Живет она на Монмартре, на улице Аббатис. Не более месяца, как она туда переехала, а так как она заплатила вперед, то ее не беспокоили никакими расспросами. Вообще в доме ее считают гордячкой и не очень недолюбливают. Никто у нее не бывает, кроме одного пожилого господина; они разговаривают на каком-то непонятном языке, часто выезжают вместе и всегда в экипаже. Вообще она держит себя странно, ни с кем не знакомится и нередко проводит ночь вне дома… Вот все, сударь! Неужели я не заслужил тысячи франков?
 — Вот они.
 — Благодарю! Право, удовольствие служить у такого барина, как вы!
 — Хочешь заслужить втрое больше?
 — Еще бы!
 — Можешь ты пробраться в квартиру этой дамы?
 — Плевое дело!
 — Раз ты к ней в квартиру попадешь, ты должен положительно узнать, где ее действительное жилище. Понял?
 — Можно узнать.
 — Завтра вечером явись с донесением на бульвар Пуассоньер, в ресторан Бребана. Ты спросишь номер 25 и велишь доложить о себе. Я буду там. Но, как ты ce6я назовешь?
 — Нужно быть джентльменом?
 — Непременно.
 — Готов и на это. Вот вам моя карточка.
 Он передал Майору визитную карточку, украшенную виконтской короной, над которой стояло: «Виконт де Карлиас. Секретарь при посольстве республики С. -Марино». Майор, смеясь, положил ее в карман.
 — Хорошо, — сказал он. — Выслушай последнее мое приказание. Выбери трех сильных и надежных людей. Смотря по тому, что ты узнаешь, наши действия начнутся или завтра, или на двадцать четыре часа позже.
 — Слушаю. Но три верных человека будут немало стоить.
 — Например?
 — По крайней мере, по триста франков на душу. Ведь не обойдется без убийства?
 — Вероятно. Вот тебе три тысячи франков. Это только на расходы, и не входит в счет обещанных денег. А теперь прощай! Помни: завтра, в ресторане Бребана.

 ГЛАВА VIII

 Графиня Валенфлер давно заметила странную перемену в характере Ванды. Беспечный и веселый ребенок внезапно превратился в серьезную и задумчивую девушку. Одно не изменилось в ней: страстная ее привязанность к графине.
 Порою блестящая слеза сверкала на бархатных ресницах молодой девушки. Сама не зная почему, она чувствовала томление и тоску, и когда встревоженная графиня спрашивала ее, что с нею, она бросалась ей на шею, отвечая, смеясь, и рыдая:
 — О, мама, мама, я люблю тебя! Как я счастлива с тобой!..
 Сначала графиня беспокоилась. Наблюдая, однако, внимательнее, она успокоилась и даже как будто обрадовалась.
 В неприемные дни графиня проводила время в прелестном будуаре, убранном со всей прихотливой изысканностью хорошего вкуса. Там мы и застаем ее в обществе Ванды и мисс Люси Гордон, компаньонки и подруги последней.
 Если нам не приходилось называть мисс Люси, то это не потому, что она была незначительное лицо в семействе Валенфлер. Уже много лет она жила в их доме на правах, почти равных с Вандой.
 Она родилась в Нью-Йорке, в строгой пуританской семье. Ребенком еще она покинула ее и переселилась к графине, окружившей ее, если не материнской нежностью, то всевозможным вниманием и роскошью. В двадцать лет Люси была очаровательной девушкой. Высокая и стройная, своим царственным видом она могла свести кого угодно с ума. Водопад пепельных волос, большие голубые глаза, жемчужные зубы довершали очарование.
 Ванда без памяти любила ее.
 Опытный наблюдатель заметил бы некоторые странности в поведении молоденькой американки.
 Когда входил граф Арман, побледневшее лицо мисс Люси как-то судорожно опускалось на грудь. Глаза ее быстро скользили по Ванде и, почти не подымая головы, она останавливала жгучий взгляд на молодом человеке.
 Это продолжалось не долее секунды. Почти тотчас же лицо ее принимало обычное холодное и несколько надменное выражение.
 Никто ничего не замечал, а менее всех, может быть, сам Арман, всецело преданный любви к своей милой Ванде. Чувство это заглушало в нем все другие; удовольствия не привлекали его, женщины не занимали. Впрочем, он оставался вполне светским человеком, всегда готовым услужить товарищу и повеселиться в известной мере.
 Несколько дней спустя после прогулки в Булонском лесу, часов около двух пополудни, Арман вошел в будуар своей матери. Графиня разговаривала с Вандой и Люси, но, увидев сына, сделала чуть заметный знак, понятный только молодой американке.
 Та встала и, вспомнив, что ей нужно писать домой, просила позволения удалиться в свою комнату, что, разумеется, ей было любезно разрешено.
 — Надеюсь, — смеясь, сказал Арман, — что мисс Люси не от меня убегает?
 — Почти что так, — серьезно отвечала графиня. — Мне нужно с вами переговорить о таком важном деле, что как бы Люси ни была нам близка, ей не следует присутствовать при нашем разговоре.
 Арман нагнулся и поцеловал руку матери.
 — О чем или о ком желаете вы говорить, матушка? — спросил он.
 — О вас, Арман.
 — Обо мне? Я должен был догадаться… Вы всегда думаете о ваших детях! Но не провинился ли я чем? Заранее прошу у вас прощения.
 — Нет, Арман, нет, милый сын мой! Но мне нужно не с вами только говорить…
 Она остановилась, бросив значительный взгляд на Ванду. Молодая девушка вспыхнула и низко наклонилась над своим вышиванием.
 — Я не понимаю, мама? — дрожащим голосом произнес Арман.
 Глаза графини с любовью глядели на взволнованных детей.
 — Зачем, — ласково сказала она, — зачем вы так смущаетесь? Что вы сделали дурного? Случилось то, что было неизбежно. Воспитанные вместе, вы друг друга полюбили, и так это и должно было быть. Гораздо раньше вас угадала я вашу тайну — и знаете ли? — я глубоко счастлива всем этим!..
 — Матушка! — в один голос воскликнули влюбленные, падая на колени перед нею и покрывая ее руки поцелуями.
 — Вы согласны?.. — с трепетом спросил Арман.
 — Да, дети, согласна и, повторяю, счастлива… С этой минуты — вы жених и невеста.
 Радость Армана и Ванды превосходила всякое описание. Час тому назад они еще так мало рассчитывали на скорый успех.
 — Вы позволите мне, — спросил Арман, когда волнение их несколько улеглось, — сообщить эту счастливую весть нашим друзьям?
 — Завтра они все обедают у нас, сын мой, и мы поделимся с ними нашей радостью. Но, садитесь, я еще не все сказала.
 — Оставьте нас у ваших ног, мама, — попросила Ванда. — Нам здесь так хорошо!
 Графиня поцеловала ее, потихоньку приподняв голову, усадила рядом с собою. Арман тоже сел.
 — Дети мои, — сказала графиня, — нужно подумать о свадьбе…
 — О матушка, — прервал Арман, — мы не будем откладывать…
 Графиня покачала головой. Лицо ее сделалось еще серьезнее.
 — Милые мои, — продолжала она, — оба вы так молоды, что не грешно отложить свадьбу на некоторое время; впрочем, есть другая причина, которая заставляет поступить таким образом.
 Тяжелое предчувствие стеснило грудь молодых людей. Они устремили на графиню тревожный взгляд.
 — Не печальтесь, дети, не отнимайте у меня последнее мужество… Выслушайте спокойно… Впрочем, — прибавила она, стараясь улыбнуться, — вы увидите, что слова мои не так страшны… Ванда, дорогая дочь моя, когда Богу угодно было послать мне тебя в саванне, я сразу полюбила тебя и поклялась, что все сделаю для твоего счастья…
 — Вы сдержали клятву, — растроганным голосом прервала ее Ванда. — Не было ребенка счастливее меня благодаря вам — и впредь я буду также счастлива.
 Графиня отвечала на ее ласки и, вздохнув, продолжала:
 — Вторая причина состояла в том, что рано или поздно я узнаю, кто твои родители и что с ними сталось. До сих пор все мои поиски оставались безуспешными, но кто знает? Не сегодня-завтра, тайна может, наконец, открыться. Агенты мои ищут в Соединенных Штатах, в Мексике даже в Утахе. Мне нужно знать, живы или умерли твои родители, и во всяком случае получить верные доказательства того или другого. Как только доказательства смерти твоих родителей будут у меня в руках, мы тебя повенчаем в день, когда тебе исполнится семнадцать лет.
 — Позвольте заметить, мама, — сказал Арман, — что поиски могут затянуться до бесконечности. Если их будут по-прежнему тщетно продолжать, неужели же мы должны все будем ждать?
 — Нет, дитя мое. Если два года еще мы ничего не узнаем, Ванда и ты свободны вступить в брак, когда захотите.
 — Два года ожидания! — грустно сказал Арман.
 В эту минуту, Клеретта тихонько постучалась в дверь и, войдя в будуар, доложила графине, что ее спрашивает какая-то дама. Приказав сказать, что она сейчас выйдет, графиня встала и, поцеловав Армана, сказала ему:
 — Полно, не грусти! Два года скоро пройдут… А теперь советую тебе совершить хорошую прогулку. Это успокоит твои нервы.
 Поцеловав затем Ванду и посоветовав ей ничего не говорить Люси, она пошла в большую гостиную.
 При входе ее, навстречу ей поднялась небольшого роста, но замечательно пропорционально сложенная дама. Малейшие движения ее дышали природной грацией, она, должно быть, была очень хороша. Вглядевшись в усталые черты ее правильного лица, видно было, что ей не более тридцати двух лет, но горе провело преждевременные морщины кругом ее черных глаз и избороздило ее нежную кожу.
 Она похожа была на испанку из Севильи или Гренады.
 Обе женщины молча смотрели друг на друга. Незнакомка первая заговорила.
 — Как вы прекрасны! — воскликнула она по-испански. — Я знала уже, как вы добры, и пришла благодарить вас.
 Графиня в недоумении смотрела на нее.
 — Вы иностранка? — спросила она ее тоже по-испански.
 — Да! — отвечала в сильном волнении, незнакомка. — Я родилась в Мексике…
 — В Мексике? — переспросила графиня, вздрогнув и пристально глядя на нее.
 — В Эрмосильо, в штате Сонора, — со слезами сказала она.
 — Я была в этих местах…
 — Знаю! — тихо прошептала незнакомка и, слегка нагнувшись к графине, вдруг залилась слезами. -Знаю!.. Вы были там и спасли от страшной смерти дитя мое, мою бедную девочку, которой вы заменили мать!
 И, схватив руки графини, она горячо целовала их.
 — Как!.. — воскликнула пораженная графиня. — Вы…
 — Я донна Люс Аласуеста Моралес, мать Ванды.
 — Но Ванда говорила, что вы умерли, что она сама похоронила вас под цветами!
 — Все это правда! Зачем я не умерла тогда! — отвечала донна Люс, ломая руки. — Выслушайте, как все произошло.
 И она рассказала всю свою длинную, тяжелую повесть: как она любила, страдала, как потеряла дочь и как наконец узнала, что сталось с ее ребенком.
 — Небо наказывает меня за моего мужа! — с горечью сказала она. — Но чем виновата была молодая девушка, что ее полюбил человек, имя которого она проклинала, не зная, что оно принадлежит тому, кого она избрала своим мужем. Узнайте мой позор — я жена Майора.
 — Майора! — в ужасе вскрикнула графиня. — О Боже, Боже мой!
 — И вас это имя ужасает… Вы, может быть, видели его?
 — Да… — машинально ответила графиня.
 — Этот человек любил меня, а между тем не задумался обмануть. Он не испанец, а француз. Зверски убив свою первую жену, распустив слухи о своей смерти, он бежал в Америку, где женился на мне под чужим именем, так что я даже не жена его, а просто любовница. Всего шесть лет как я это узнала от приятеля его, того самого бандита, который спас мне жизнь в саванне. Стыд превратил в ненависть мою любовь. Я благословляла Бога за исчезновение дочери, хотела бежать, но он меня не пустил…. Что сказать вам, сударыня? С тех пор, жизнь была для меня адом. Майор не стеснялся более и открыто предался своим порокам. Наконец, в прошлом году, после долгого отсутствия, он нанял корабль и, собрав свои сокровища, поехал в Англию. Я сопутствовала ему. Вскоре мы отправились в Париж, где он выдавал себя за испанского гранда. Не знаю, как ему удалось попасть в испанское посольство, но там его уважают и считают за того, за кого он себя выдает… Одно обстоятельство, однако, предало его в мои руки. Представьте себе, что этот человек, который смеется надо всем, ничего не боится, попирает все законы, представьте себе, что он проводит страшные ночи. Кошмары его ужасны, он заставляет меня проводить ночи возле него, чтобы я будила его каждый раз, как только он начнет бредить…
 — Он бредит? — нервно сказала графиня. — Что же он говорит?
 — Не могу всего понять, потому что он, обыкновенно, бредит по-французски, но вот что мне удалось разобрать. Он хочет увезти от вас Ванду… Это чудовище обожает свою дочь.
 — Несчастная девушка!.. Отдать ее этому негодяю!.. Ужасно, ужасно!
 — Сударыня, я мать Ванды и люблю ее более всего на свете… Я знаю, что за мной следят, что смерть, может быть, угрожает мне, но я пришла сюда умолять вас не покидать дочь мою, на которую я передаю вам все свои права.
 Она подала графине довольной большой сверток бумаг.
 — Вот метрическое свидетельство Ванды и прочие бумаги, необходимые для утверждения ее прав по французскому законодательству. Тут же и завещание мое, в котором я рассказываю мою печальную повесть и по которому Ванда должна получить состояние, лично принадлежащее мне. Кроме того, вы найдете другие документы… Трудно было добыть все это, но теперь, слава Богу, они в ваших руках; знайте, что если Майор вздумает мстить вам, вы теперь легко можете погубить его.
 — Я с благодарностью принимаю эти бумаги, но, скажите, что вы сами намерены теперь делать?
 — Я погибла… Майор давно меня подозревает, шпионы окружают меня, и когда он узнает, что я здесь была, он убьет меня.
 — Полноте… В Париже нельзя так легко убить, как в саванне.
 — Майору все можно… Клянитесь, что вы не оставите мою дочь! — прибавила она, с мольбою скрестив руки.
 — Клянусь вам! Наша Ванда имеет теперь двух матерей.
 — Да, из которых одна, верно, недолго проживет.
 — Бросьте эти мрачные мысли! — утешала ее графиня. — Хотите ее видеть? — прибавила она, улыбаясь.
 — О!..
 — Сейчас! — сказала графиня, позвонив.
 — Скажите барышне, — приказала она вошедшему лакею, — что я прошу ее в гостиную.
 Через несколько минут вбежала счастливая и веселая Ванда, и не, замечая постороннего лица, бросилась на шею графине.
 — Тише, тише, — с улыбкой остановила ее графиня, — вы не видите разве, что я не одна?
 Ванда слегка сконфузилась, но, оправившись тотчас, непринужденно подошла к донне Люс.
 — Извините, сударыня, — сказала она, — я думала, что матушка моя одна… Вы сами знаете, какое счастье целовать свою мать.
 Донна Люс поклонилась ей, еле удерживая слезы.
 Графиня поторопилась прийти ей на помощь.
 — Милая Ванда, — сказала она, — я оставила свой флакон или в спальне, или в будуаре… Поищи его, пожалуйста… Я сейчас вернусь туда.
 Ванда уже уходила, но вдруг остановилась и повернувшись к донне Люс, сказала по-испански:
 — Сударыня, я не имею удовольствия вас знать, но какая-то невольная симпатия притягивает меня к вам. Позвольте мне вас поцеловать. Согласие ваше будет, как бы прощением за мою невольную невежливость.
 — Милое дитя!
 И, открыв объятия, донна Люс прижала девушку к своей груди. Слезы душили ее, но она не смела плакать, чтобы не возбудить подозрение в дочери.
 — Теперь мы знакомы! — весело сказала Ванда, тихонько освобождаясь из ее рук. — Вы увидите, что мы будем друзьями…
 И, слегка поклонившись, она, как птичка, выпорхнула из гостиной.
 Графиня бросилась к донне Люс, которая в изнеможении опустилась на кушетку.
 — Ничего… — сказала мексиканка, — мне лучше! О как она хороша, и как она вас любит!.. Боже мой! Я могу умереть теперь… Я видела свою дочь и уверена, что она будет счастлива!
 — Обещаю вам! — отвечала графиня. — Но позвольте мне надеяться, что мы будем видеться. Ванда полюбила вас с первого взгляда, сердце ее угадало вас и, может быть, со временем…
 — Нет! — твердо сказал донна Люс, — пусть она никогда не знает, кто ее родители. Еще возьмите этот портфель… Майор, кажется, очень дорожит им: не знаю, что в нем заключается. Может быть, вам он пригодится.
 Она передала графине большой кожаный портфель.
 — А теперь благодарю вас в последний раз, я прощаюсь с вами. Говорите иногда Ванде, что у нее была мать… Прощайте… Да хранит вас Господь!
 Обе матери упали друг другу в объятия. Мексиканка опустила вуаль и тихо вышла из гостиной.
 Графиня из окна следила за нею.
 Она видела, как донна Люс прошла двор, и сделала знак фиакру, стоявшему у ворот отеля. Не успела она войти в карету, как дверцы наглухо захлопнулись, и лошадь быстро понеслась.
 В ту же минуту раздался страшный, нечеловеческий крик.
 Испуганная прислуга бросилась на улицу.
 — Боже мой! — в отчаянии вскрикнула графиня. Неужели правда? Неужели ее убили?..
 И она замертво упала в кресло.

 ГЛАВА IX

 Граф Арман, следуя совету матери, велел оседлать лошадь и отправился в Булонский лес. Прогулка, действительно, освежала его, и он весело возвращался домой, мечтая о невесте, и восхищая прохожих ловкостью, с которой управлял чудным арабским конем.
 Невдалеке от аллеи Ваграм страшный шум поразил его слух. Навстречу ему с быстротою молнии неслась карета, а за нею тысячная толпа бежала в криками: «Держите! Держите!.. Убийцы!»
 Одна из дверок кареты была открыта; кучер, вместо того чтобы удерживать разгоряченную лошадь, немилосердно хлестал ее кнутом. Арман сразу сообразил, что делать. Укрепившись в седле, подобрав трензель и рассчитав расстояние, он во весь дух пустил своего коня, и пересек путь почти у носа мчавшейся лошади. Испуганное внезапным его появлением животное встало на дыбы и грохнулось на землю. В ту же минуту кучер соскочил с козел и, прежде чем успели погнаться за ним, скрылся из виду.
 Толпа собралась громадная. Все кричали, призывая полицию, но, как водится, ее на месте не было. Толпа бросилась к карете…
 Первые подбежавшие с ужасом отступили.
 Карета была двуместная; на скамье лежал, залитый кровью, труп красивой и нарядной дамы. Лиф ее был разорван, и с левой стороны над грудью виднелась широкая рана, из которой сочилась кровь.
 Удар приходился сверху вниз, прямо в сердце; смерть была мгновенной. Она едва успела вскрикнуть.
 Наконец, послышалось обычное: «Проходите, господа проходите!.. « Явились полицейские. После необходимых внушений направо и налево, порядок был несколько восстановлен. Узнав, в чем дело, полицейские кое-как запрягли успокоившуюся лошадь и, окружив карету, отправились в префектуру.
 Несмотря на повторяемые «проходите, господа!», масса зевак последовала за ними. Граф Арман был в числе любопытных. Необъяснимое чувство сожаления к несчастной жертве побуждало его собрать о ней сведения. Поручив коня сопровождавшему его лакею, он проследовал за несколькими привилегированными лицами в кабинет полицейского комиссара.
 Следствие уже началось, допрашивали свидетелей.
 Вот что было известно: убитая дама приехала неизвестно откуда на улицу де-Курсель и остановилась у отеля Валенфлер.
 Велев фиакру ожидать ее, она вошла в отель и оставалась там более часа. Во время ее отсутствия кучер курил трубку, прохаживаясь взад и вперед у решетки отеля. К нему подошел прохожий, попросил у него огня и довольно долго разговаривал с ним. Куда он скрылся — никто не видел; полагают, что он вошел в карету с другой стороны. Заметили тоже, что, несмотря на жару, кучер все время держал воротник поднятым, а шляпу нахлобучил на глаза. Лица его никто не видел.
 Выйдя из отеля, дама сказала кучеру: «Везите меня к месту, где я вас наняла». Слова эти были произнесены очень неправильно и с сильным акцентом. Потом она села в экипаж. Послышался страшный крик, и лошадь помчалась по направлению к Нельи. Дверца была открыта, но когда выпрыгнул убийца, никто не видел.
 Арман передал свою визитную карточку полицейскому комиссару. Прочитав ее, тот обратился к нему и спросил: не родственник ли он графине Валенфлер?
 — Я ее сын, — отвечал молодой человек.
 — Не можете ли вы нам дать какие-нибудь показания?
 — Меня дома не было, когда случилось несчастье, но по крайней мере я могу вам уверенно сказать, что дама эта прежде никогда не бывала у графини. Я прибавлю, что тип этой дамы — чисто мексиканский, а так как графиня долго жила в Мексике, то, вероятно, дама эта приезжая, проходившая к ней с рекомендательным письмом. Впрочем, это только мои догадки, может быть, ошибочные… Прошу только верить, что все сведения, какие вам потребуются из нашего дома, я всегда готов доставить вам.
 Никаких указаний не нашли на бедной убитой. С четвертого пальца левой руки сорваны были кольца, найденные потом в карете; когда их примерили на ее руку, оказалось, по стертой коже, что одного кольца недоставало. Вероятно, обручального.
 Карета также ничего не открыла. Номер ее был тщательно стерт и закрашен.
 Тело покойницы было отправлено в морг.
 Граф Арман, сильно взволнованный этим происшествием, отправил лошадь с лакеем, а сам пошел пешком. В раздумье, он сбился с пути и, сам не зная как, очутился не на улице Курсель, а в переулке позади парка отеля.
 Заметив свою ошибку, он продолжал идти — разница в расстоянии была небольшая — и подошел к маленькой двери, ведущей в их сад. Дверь эта, граф помнил отлично, была наглухо заколочена. Каково же было его удивление, когда, подойдя ближе, он увидел женщину, старавшуюся открыть ее ключом.
 Он ускорил шаг, но, заметив его, женщина сильно дернула дверь, отворила ее и, быстро вбежав, захлопнула за собой.
 Арман бросился за ней, но дверь оказалась крепко запертой изнутри.
 Кто могла быть эта женщина?
 Движение ее было так стремительно, что Арман не успел ее рассмотреть.
 Но вдруг воспоминание живо представило ему образ Люси Гордон.
 Сам испугавшись этой мысли, Арман всячески старался отбросить ее.
 Зачем Люси, милая, добрая Люси, приятельница Ванды, будет тайком уходить из отеля? Нет, это просто невозможно!
 Но, во всяком случае, кто-то проходил… А при настоящих обстоятельствах, нельзя позволять никому уходить или приходить так подозрительно.
 Вернувшись домой, Арман прямо прошел в сад. Главный садовник и его помощник вынимали из оранжерей апельсиновые и лимонные деревья и расставляли их по дорожкам.
 — Любезный Бардо, — обратился Арман к садовнику, — велите-ка вашим людям захватить несколько хороших дубовых досок и здоровых гвоздей, и пойдемте к маленькой двери в глубине сада. Мне показалось, что она не совсем плотно закрыта…
 — Правда, сударь! — отвечал главный садовник. — Мне кажется, что ее даже открывали.
 — А!.. Почему же вы это подозреваете?
 — Вы знаете, сударь, что если садовую дверь долго не открывать, она покрывается пылью, сухими листьями, а главное, паутиной. Такова была дверь несколько дней тому назад. Теперь же, сами можете убедиться, она чистехонька, и даже замок смазан маслом.
 — Странно… Но кто мог это сделать?
 — Вот этого уж я и не знаю, и ни на какого не хочу напраслину взводить… А все-таки, мне кажется, что вернее всего можно думать на лакеев… Эти тунеядцы то и дело шныряют тут. Может быть, кто-нибудь из них нашел затерянный ключ или сделал новый… Они рады бегать, Бог знает куда, по ночам.
 Бардо ненавидел лакеев. Отчего?.. Один он это знал, и, разумеется, не выдал бы своей тайны.
 Они подошли к двери. И, действительно, нашли ее в таком виде, как описывал Бардо.
 Одного взгляда достаточно было, чтобы убедиться, что ее открывали.
 Зачем и кто?.. Арман терялся в догадках.
 Между тем работники принесли доски и под руководством Бардо наглухо заколотили дверь.
 Убедившись в прочности работы, Арман отправился домой с намерением все рассказать своим друзьям.
 Скоро раздался звонок к обеду, и он пошел в столовую.
 Графиня была бледна и грустна: в ее ушах продолжал звучать предсмертный крик несчастной донны Люс. На расспросы сына она отвечала, что ей нездоровится, Она не хотела упоминать при Ванде о страшном происшествии.
 Выражение лица Армана убедило ее, что ему известны уже подробности несчастья.
 Сказав Ванде и Люси, чтобы они ее подождали, она взяла сына под руку и вышла с ним в соседнюю со столовой гостиную.
 — Ты знаешь все? — спросила она, в изнеможении падая в кресло.
 — Да, матушка… Это я остановил лошадь. Но, к сожалению, убийца успел бежать.
 — Ужасно, ужасно! — прошептала, заплакав графиня. Но рассказывай, что знаешь, я же расскажу тебе, что тут случилось.
 Граф описал посещение свое полицейского комиссара. Графиня похвалила его за данное им объяснение по поводу визита несчастной женщины, и обещала давать показания в том же смысле.
 — Не нужно, — сказала она, — раскрывать тайну этого ужасного преступления… Бедная! Она предчувствовала свою гибель!.. А я отказывалась ей верить!
 — Но кто же была эта женщина? Вы ее знаете?
 Рыдания мешали ей говорить. Наконец она сказала:
 — Поклянись мне, что никогда, ни под каким видом ты ничего не скажешь Ванде!
 — Ванде? — спросил изумленный граф. — Каким образом она замешана в страшной драме?
 — Эта женщина — ее мать!
 — Мать Ванды!.. О клянусь вам, она этого никогда не узнает! Объясните мне эту ужасную тайну.
 Графиня Валенфлер передала ему историю донны Люс и, кончая, еще раз просила его навсегда скрыть эту тайну от Ванды.
 — Что касается наших друзей, они должны все знать, — прибавила она. — Утаивая что-нибудь от них, мы можем навлечь на себя и на них большую беду.
 Вернувшись в столовую, они сели за стол. Во время обеда Арман воспользовался случаем перевести разговор на историю с дверью.
 При первых же словах, загадочный взор мисс Люси устремился на него. Он также не спускал глаз с нее.
 Американка слушала внимательно, но с полнейшим самообладанием. Чем долее шел рассказ, тем она становилась спокойнее и веселее.
 Графиня встревожилась.
 — Нужно непременно найти виновника!.. — взволновано сказала она. — Если подозревают слуг, надо их всех прогнать!
 — Напрасно, мама! — отвечал Арман. — В числе их много преданных нам. Во всяком случае, уходя, они унесли бы ключ с собою… Но вы не дали мне кончить! Спите спокойно, и забудьте об этой двери: предосторожности все приняты.
 — Какие же, сын мой?
 — О! Самые простые и верные. Я велел заколотить. Только пушкой можно теперь пробить ее — иначе никто через нее не пройдет.
 Послышался слабый крик, и мисс Люси, бледная, как смерть, без чувств упала в объятия испуганной Ванды.
 Ее вынесли из комнаты.
 — Боже мой! — с горечью подумал Арман. — Возможно ли?.. Она — решительно всем нам обязанная!

 ГЛАВА X

 Парижане навсегда сохранят благодарную память о великом Филиппе! Мы говорим о содержателе ресторана Бребана.
 Все его знают, все ценят, и не только за отличную кухню и неподдельные вина, но и за ласковый прием, учтивость и умение всем угодить.
 Зато апартаменты его всегда полны. Армия официантов снует во все стороны, разнося затейливые кушанья, посетители уходят, приходят, нарядные гетеры шуршат длинными шлейфами, а сам Филипп, величественный, улыбающийся, незаметно командует всеми.
 Номер 25 один из самых маленьких в его ресторане; впрочем, это не мешает ему быть роскошно убранным.
 Мягкая мебель, пианино, толстый ковер делали эту комнату весьма уютным уголком. Пятерым было здесь тесно. Главным украшением ее было огромное зеркало, сплошь изрезанное именами и надписями. На стекле его не раз удостоверялась ценность только что полученного подарка.
 Некоторые дамы необыкновенно подозрительны!.. Впрочем, их так часто обманывают!
 В этом-то номере застаем мы Майора и Фелица.
 Подав им все нужное, официанты удалились и оставили их наедине. Теперь они могли свободно говорить о своих делах.
 — Кстати, — спросил Оианди, — кто тот человек, с которым ты обещал познакомить меня?
 — Увидишь, — смеясь, ответил Майор. — Я готовлю тебе сюрприз.
 — Приятный?
 — Чрезвычайно!.. Могу ли я сделать тебе неприятное?
 — Гм… Впрочем, как знаешь! Но ты обещал мне кое-что сообщить, когда мы останемся одни! Теперь никого нет; только не лучше ли нам говорить по-баскски?
 — Осторожность тебя никогда не оставляет!
 — Осторожность — добродетель! — ответил Оианди, переходя на родное наречие.
 — Как знаешь! — сказал Майор, следуя его примеру. — Но к делу! Помнишь ли ты, что я говорил тебе насчет моей жены?
 — Помню.
 — Налей еще шампанского!.. Подозрения мои оправдались, более даже, чем я предполагал. Донна Люс украла у меня важные документы, между прочим, известный тебе портфель, и передала все это графине Валенфлер.
 — Ой, ой!.. Скверно!
 — Помнишь ли также мою клятву? Я поклялся, что если удостоверюсь в ее измене, то покончу с ней!.. Клятву мою я сдержал.
 — Карай!.. Эта женщина, убитая в карете… Весь Париж о ней говорит… Неужели?..
 Майор утвердительно кивнул головой. Он налили себе еще шампанского и залпом выпил полный стакан.
 — Карай! — сказал побледневший Оианди. — Бедная женщина!.. Она ведь спасла тебе жизнь, помнишь тогда, в асиенде?
 Майор пожал плечами.
 — Ты дурак! — презрительно сказал он. — Что же такого, что она мне там спасла жизнь, когда тут она хотела меня погубить!
 Какой Оианди не был злодей, но он, казалось, был возмущен. Такое бессердечие пугало его.
 Он налил себе машинально стакан вина. Майор засмеялся.
 — Вот это лучше! — сказал он. — А то ты, как мокрая курица. Слушай теперь, что я тебе еще расскажу. Дело касается тебя.
 — Меня? Объяснись, пожалуйста.
 — Помнишь, я обещал тебе справки…
 — Какие?
 — Черт тебя побери!.. Или ты забыл чудесное падение твоего соперника?
 — Каспита!.. Признаюсь, я на тебя не похож. Смерть твоей жены меня так поразила, что я едва могу собраться с мыслями…
 — Ах ты, ягненок беспорочный, горлица невинная! — с сарказмом проговорил майор. — Как ты добр и нежен, а между тем, когда это было можно, ты не задумался изжарить дюжину людей…
 — Не упоминай об этом, прошу тебя, — с трепетом оглядываясь, проговорил Оианди.
 — Проклятый лицемер, — с трудом сдерживая бешенство, хрипел Майор. — Комедиант! Да, я бандит, тигр, если хочешь, но смело подставляю грудь без страха и без угрызений совести… А ты, гиена, ты, как подлая тварь, исподтишка нападаешь и убиваешь руками других. И ты думаешь, что твои сентиментальности меня тронут?.. Да я раздавлю тебя, как мерзкую гадину!..
 Глаза его метали молнии, руки судорожно протягивались к шее Оианди…
 Чем кончилась бы эта сцена, неизвестно, но, к счастью Фелица, Майор услышал стук в дверь.
 Железная его воля сразу возвратила ему спокойный вид.
 — Войдите! — твердым голосом крикнул он.
 Вошел лакей и подал ему визитную карточку.
 — Просите сюда господина виконта! — сказал Майор, взглянув на нее.
 Через несколько секунд появился прекрасно одетый, изящный господин средних лет. Майор пошел ему навстречу, протягивая обе руки.
 — Душевно рад вас видеть, виконт! Садитесь, пожалуйста, и не откажите выпить с вами стакан пунша.
 Он жестом показал на дверь лакею. Тот вышел.
 Едва дверь затворилась, Майор захохотал во все горло.
 — Ай да Кабуло! — весело вскрикнул он. — Виконт да и только!
 — Кабуло?.. — сказал, начинавший приходить в себя Оианди. — Ни за что бы не узнал!
 — Много чести, хозяин! — отвечал, кланяясь, Кабуло.
 — К делу, к делу! — торопил Майор. — Что нового?
 — Открыл гнездо голубков…
 — Вот как! Будто они…
 — Теперь — не знаю, а прежде точно, что любили друг друга. Хотели даже пожениться, но барышня отправилась в Париж, а влюбленный, с горя, поступил в матросы. Всего год, как они опять встретились в Англии, с тех пор они неразлучны. Не знаю зачем, десять месяцев тому назад они приехали в Париж и поселились на отдельных квартирах. Она гадает, он ничего не делает. Вечером они сходятся на условленном месте и улетают в свое гнездышко. К утру же расходятся, как чужие.
 — Браво! Сведения превосходные! Как вы их достали?
 — И, Боже мой!.. Золотым ключом чего не откроешь!.. Только я совершенно израсходовался.
 — Не беспокойтесь об этом… Ничего не потеряете.
 — Я в этом убежден, потому так и старался.
 — Есть еще что-нибудь?
 — Да, кое-что еще есть! Увидите!
 — Посмотрим! — смеясь, сказал Майор. — Что же?
 — А то, что теперь половина первого, и в час хорошая лошадь может нас доставить туда. Там же нас ждут четыре молодца… Если хотите, все будет кончено к четырем часам утра, только нужно торопиться.
 — Моя карета у подъезда! — сказал Майор. -Едем!
 — Пожалуй, едем! — недовольным голосом сказал Оианди. — Но я желал бы знать…
 — Нечего пока еще, — ответил Майор. — Мы расскажем тебе все дорогой. Ехать ты должен. Дело это касается столько же тебя, сколько и меня. Мне надоело одному за всех хлопотать, пора и тебе шевелиться.
 Расплатившись по счету, друзья оставили ресторан и сели в карету Майора. Кабуло дал фальшивый адрес, и кучер направил лошадей к улице Тебу.
 — Вы ручаетесь за вашего кучера и за лакея? — спросил Кабуло Майора.
 — Они за меня под гильотину пойдут.
 — Тем лучше. На улице Лафайет мы свернем на настоящую дорогу, а возвращаться будем другим путем. Впрочем, никому в голову не придет подозревать сидящих в таком экипаже.
 Фелиц Оианди внутренне бесился ничтожной ролью, которая выпала на его долю.
 — Кажется, — прогнусил он, — пора бы наконец толком объясниться…
 — Потерпите немного, господин Ромье! — насмешливо сказал Кабуло. — Теперь приходится наблюдать за маршрутом.
 Оианди сердито забился в угол кареты.
 Пробило половина второго. Экипаж остановился.
 Улица Тебу была совершенно пустынна. Кое-где в окнах светился огонь.
 Майор и Кабуло вышли из кареты и спросили кучера: знает ли он, где Дранси? Он обещал доставить их туда в сорок минут. Сговорившись насчет места, где он и лакей должны будут ждать, они опять сели в карету.
 — Ну, — сказал Кабуло, когда экипаж тронулся, — теперь мы можем поговорить.
 — Да, — засмеялся Майор, — наш друг Ромье не прочь узнать наконец, куда и зачем его везут.
 — Ты смеешься надо мною? — сердито спросил Оианди.
 — Нисколько… я шучу! Какой у тебя тяжелый характер. А я рассчитывал на твою признательность.
 — Я готов рассказывать, — объявил Кабуло, закуривая сигару, — но это будет долго. Посещение господина Ромье перевернуло все вверх дном в хозяйстве Сивиллы…
 — Как? — воскликнул Оианди. — Дело касается Себастьяна и…
 — То-то! — прервал его Майор. — Видишь, неблагодарный.
 Фелиц Оианди, как-то вдруг выпрямился.
 — Так мы едем туда, чтобы покончить с ними? спросил он.
 — А то зачем же? — с дьявольской усмешкой сказал Майор. — Кто же ночью делает визиты?
 — Спасибо, друг! Смейся теперь, говори что хочешь, мне все равно!.. Мы отомстим.
 — Наконец-то понял! Ты, верно, забыл мое обещание?
 — Правда… Извините меня.
 — То-то! Ну, Кабуло, продолжайте.
 Кабуло продолжал:
 — Не знаю, что между вами, но вижу, что им не хотелось попасться вам на глаза. Тотчас после визита господина Ромье, они переехали на другую квартиру, а штука с зеркалом не имела другой цели, как напугать вас и заставить, таким образом, отказаться от их преследования. Видя дурной оборот дела, они увеличили предосторожности: женщина отправилась на Монмартр, а человек, которого вы называете Себастьяном и которого я знаю под именем Бланше, поселился в домике, купленный им недавно в Дранси. Каждый вечер они в нем сходятся, но всегда различными путями.
 — Сведения эти верны?
 — Совершенно. Дом этот стоит особняком, довольно велик и красив, но пользуется отвратительной репутацией.
 — Вот как?
 — Его прозвали «домом разбоя», потому что с тремя хозяевами подряд там случилось несчастье: они были найдены убитыми, неизвестно кем.
 — Ха-ха-ха! — засмеялся Майор. — А теперь там хозяйничает Бланше, то есть Себастьян! Действительно, этот дом приносит несчастье.
 — Хороший знак для нас! — усмехнулся Оианди.
 — Бланше не любим соседями… Его и боятся, и подозревают. Он никого не принимает, кроме той дамы. Прислуги тоже у него нет. Мне удалось войти в дом во время отсутствия хозяина: ни души. Я воспользовался этим и снял слепки со всех замков. Ключи у меня в кармане.
 — Бедный Себастьян! — вздохнул Оианди. — Нужно было еще купить этот проклятый дом!
 — Ба! — сказал Майор. — Не мы убьем его, а судьба.
 — Все мы смертны! — подняв к небу глаза, проговорил Оианди.
 Все трое расхохотались.
 Экипаж остановился. Они были в Дранси.

 ГЛАВА XI

 Кабуло пошел проверить, на месте ли его сообщники. Вернувшись через несколько минут, он застал Майора и Оианди горячо разговаривавшими. При его приближении они замолчали.
 — Ну что? — спросил Майор.
 — Недалеко есть сарай, в котором можно поставить карету. Не лучше ли ее туда спрятать?
 Майор подумал.
 — Нет! Я знаю средство. Какое ближайшее отсюда селение?
 — Гонес.
 — Далеко оно?
 — Полтора или два лье.
 — Прекрасно! Мишель!..
 Кучер слез с козел.
 — Вы поедете, — сказал ему Майор, — до Гонеса, дальше, если хотите, но ровно через полтора часа будьте опять на этом же месте. Крик совы, два раза повторенный, уведомит вас о нашем присутствии. Поняли? Пусть Антуан сядет в карету и время от времени, в особенности, когда будут проезжать жандармы, выглядывает в окно.
 — Слушаюсь.
 — Славная мысль! — засмеялся Кабуло. — В случае нужды, вы можете доказать, что были в Гонесе. Но пора идти!
 — Идем!
 — Кстати, вы вооружены?
 — У меня два шестизарядных револьвера и кинжал.
 — А вы, господин Ромье?
 — Я никогда не ношу оружия, да к тому же, я не был предупрежден относительно цели этой прогулки.
 — Все равно. Нас шестеро против одного. Как бы храбр он ни был, но ему невозможно будет с нами справиться.
 Майор и сообщники его вынули шерстяные носки и надели их поверх сапог. Затем они вышли и, осторожно озираясь, неслышными шагами проскользнули в тополиную аллею.
 Пройдя сотню шагов, они увидали домик, стоявший особняком.
 — Теперь, — сказал Кабуло, — если вы хотите надеть маски, то пора.
 — Друг мой, Кабуло, — возразил Майор, — поймите, что я не иду в этот дом с простой целью убить и ограбить тех людей, которых мы там найдем.
 — Я знаю — это мщение, вы от меня этого не скрыли.
 — Если я закрою лицо маской, то какое же это будет мщение? Эти люди подумают, что имеют дело с обыкновенными разбойниками, а я желаю, чтобы мои враги видели меня в лицо и поняли, что я мщу.
 — Правда.
 — Слушайте, я вам должен две тысячи франков, я хочу совершенно с вами расплатиться. Хотите, вместо двух тысяч, получить шесть тысяч франков, не считая всего того, что вы найдете в доме? А тут, должно быть, золота найдется немало; подумайте, ведь для вас это целое состояние! Только смотрите, чтобы у вас рука не дрогнула.
 — Ведь без жертв ни одно дело не обходится, — сказал Фелиц Оианди вкрадчивым голосом.
 — Ну что же, да или нет? — спросил Майор.
 — А когда деньги?
 — Сейчас.
 — Ну, если так, то согласен, но только с одним условием: вы мне отдадите свое оружие.
 — Вы мне не доверяете?
 — Я этого не говорю, но предосторожность никогда не мешает.
 — Я вам не отдам револьверов, но выну из них барабаны. — Отчего же вы не хотите дать мне револьверы:
 — Кто знает? Может быть, они мне пригодятся, если придется кому-нибудь пригрозить; ведь вам все равно, если у вас в руках будут барабаны?
 — Ну, пожалуй! Только дайте мне также ваш кинжал.
 — Вот он, возьмите, берите, кстати, и деньги.
 Майор подал ему пачку банковых билетов.
 — Да тут две тысячи франков лишних, — воскликнул Кабуло.
 — Это для успокоения вашей совести, — возразил Майор, смеясь.
 — Ну, надо признать, что если вы не сам черт, то, во всяком случае, приходитесь ему сродни!
 — Может быть! Хотите, чтобы я при вас вывернул свои карманы!
 — Нет, не нужно. Я знаю, что с вами не было другого оружия, а господин Ромье совсем безоружен.
 — Каким же вы образом избавитесь от своих товарищей?
 — Это уж мое дело.
 — Правда… Ну, теперь идем!
 Они отправились в путь. Ночь была темная, и они подвигались медленно. Кабуло шел впереди, за ним Фелиц Оианди и, наконец, Майор замыкал шествие.
 Дорогой он что-то вынул из кармана и принялся что-то делать с револьверами, которые остались в его руках; если бы Кабуло мог это видеть, то, вероятно, задумался бы над этой работой.
 Несколько минут спустя, все трое подошли к дому. Шагах в двадцати от него налево находилась маленькая роща, в которую Кабуло вошел, оставив Фелица Оианди с Майором возле дома.
 В роще лежали, спрятавшись под кустами, четыре человека, которые встали при приближении Кабуло.
 Последний подвел и представил их Майору.
 Ла-Гуан, старший из четырех разбойников, вынул связку поддельных ключей и подал ее Кабуло.
 — Ну, что нового? — спросил он.
 — Ничего, — ответил Ла-Гуан. — С тех пор, как они вошли в дом, ничего не слышно.
 — Я еще раз обойду и посмотрю, все ли в порядке, — сказал Кабуло.
 Майор посмотрел на часы.
 — Гм! — сказал он. — Уже четверть четвертого.
 — Ничего! — сказал Ла-Гуан. — Рассветает не раньше половины пятого, кроме того, теперь никаких работ нет в поле, и крестьяне спят до шести часов. Мы успеем все обделать и убраться отсюда, не встретив на одной живой души.
 Прошло десять минут. Майор начинал уже терять терпение, когда Кабуло показался.
 — Ну, хорошо, что я пошел посмотреть, что там делается.
 — А что? — спросил Майор. — Разве они не спят?
 — И не думают, сидят себе в столовой и уплетают что-то с большим аппетитом.
 — Ах, черт их побери! Вот досада-то! — воскликнул Майор. — А что, на дороге будет слышен отсюда выстрел из револьвера?
 — Нет, слишком далеко. Надо нагрянуть на них сразу, чтобы они не смогли успеть выйди из столовой с оружием, а затем мы пустим в ход ножи, стрелять будем только при последней крайности, а теперь марш, и не шуметь!
 Разбойники отправились к входным дверям.
 Расскажем теперь, что происходило в это время в доме.
 Себастьян и жена его, потому что мнимая колдунья, настоящее имя которой было Мичела Езагирра, была действительно его женой, он на ней женился в Ливерпуле, месяц спустя после встречи с ней.
 Себастьян с женой сидели за ужином и пили кофе из маленьких чашечек.
 Себастьян с удовольствием покуривал трубку. Мичела казалась грустной, озабоченной и нервной, она была замечательно красива, и при сильном свете висячей лампы ее природная бледность оттенялась необыкновенно эффектно.
 Себастьян смеялся и старался ее успокоить, но все его усилия были тщетны.
 — Мне страшно в этом уединенном доме, вдали от всякой помощи, — повторяла она жалобным голосом.
 — Ну чего же ты боишься наконец! — воскликнул Себастьян в порыве нетерпения. — Разве я не при тебе?
 — Правда, мой друг, но я могу тебе только повторить: мне страшно, хотя и не знаю почему. Может быть, это предчувствие, но мне кажется, что нам грозит несчастье.
 — Ты с ума сошла! Какое может нам грозить несчастье? Я ни с кем не вижусь, ты также, никто даже не подозревает о существовании этого дома.
 — Все это совершенно справедливо, а все-таки я нахожусь под влиянием ужасного страха. Ах, зачем ты меня не послушался, когда я тебя умоляла не возвращаться во Францию! А потом, когда этот человек ко мне приходил, чтобы я ему гадала, зачем ты не согласился уехать? Мы были бы счастливы и спокойны; мы богаты, а с деньгами везде хорошо.
 — Да, может быть, я напрасно не уехал после встречи с Майором, но я думал…
 — Этот человек нас убьет, я чувствую, что он вокруг нас рыщет.
 — Это все вздор, он о нас и не думает. Я знаю, зачем он в Париже, у него поважнее заботы, но если тебе уж так страшно, то я тебя одним словом успокою: радуйся, мы отсюда уедем!
 — Правда? — воскликнула она, в порыве безумной радости. — Когда? Скоро, не правда ли?..
 — Завтра или даже сегодня, через несколько часов.
 — Как! Что ты говоришь?
 — Да я хотел тебе сделать приятный сюрприз, но, чтобы тебя успокоить, я все тебе расскажу. Это дом, со всей обстановкой продан одному крестьянину, который хочет тут устроить ферму, я получил сегодня, то есть, правильнее говоря, вчера, деньги, весь остальной мой капитал с этими вместе отдал моему банкиру, и взамен я взял у него аккредитивы на большую сумму, вот они тут, у меня в портфеле.
 — Куда мы уедем? Говори, говори, скорее! — воскликнула она, задыхаясь.
 — Сначала в Испанию, если понравится, то мы там и останемся. Мы поедем с первым поездом, который отходит в шесть часов двадцать пять минут… Вот уже бьет три часа, ты бы прилегла немного, а то устанешь.
 — Ни за что на свете! Я спать не хочу и все меня в этом доме пугает.
 — Ну, как хочешь, посидим, поговорим, время скорее и приятнее пройдет, — сказал он, смеясь…
 — Да останемся вместе, три часа скоро пройдут, нам здесь так хорошо!
 — Трусиха!
 — Да, признаюсь! Я так трушу, что мне по временам кажется, что я слышу шаги по коридору: я знаю что это сумасшествие, я уверена, что это одно воображение, а между тем мне все кажется… Ах! — крикнула она в ужасе, вскакивая с своего места и выказывая самую высшую степень страха. — Вот!.. Берегитесь!.. Вот они!.. О мои предчувствия!..
 Жена Себастьяна испустила такой ужасный крик, ее искаженное лицо выражало такой безумный страх, что Себастьян вскочил и повернулся к дверям, держа по револьверу в каждой руке.
 Обе двери столовой отворились без шума, и у каждой из них стояли несколько человек.
 — А! — заревел Себастьян, целясь в каждую дверь.
 Два выстрела раздались, два человека упали.
 Но, перескочив через их тела, ворвались другие люди и бросились на Себастьяна.
 Он сделал еще два выстрела, но на него разом накинулись несколько человек. Себастьян продолжал стрелять наугад, пока оставались заряды в его револьверах, когда же он выпустил последний, его повалили и скрутили веревками.
 Мичела лежала в обмороке на полу.
 Бандиты даже не вынули своих ножей, сопротивление старого матроса было таким энергичным и неожиданным, что они не успели за них взяться.
 Борьба длилась не более пяти минут. Себастьяна схватили, но его сопротивление стоило жизни троим разбойникам, Ла-Гуан был опасно ранен, а у Кабуло рука была прострелена навылет.
 Фелиц Оианди был контужен в голову и казался совершенно одуревшим, хотя рана была легкая.
 Только Майор был цел и невредим.
 — Черт возьми, — воскликнул Кабуло, приподнимаясь, — вот дьявол-то! Приятнее видеть его в теперешнем положении, чем давеча!
 — Да, и я того же мнения, — сказал Ла-Гуан, пробуя улыбнуться. — А ты еще уверял, что он без оружия; спасибо, так угостил, что чуть всех на тот свет не спровадил!
 — Признаться, горячо было.
 — Да! И мне кажется, что мне тоже не сдобровать… Кабуло… я тоже…
 Ла-Гуан упал на пол, закрыв глаза.
 Кабуло нагнулся над раненым.
 — С ним сделался обморок, — сказал он, — теперь время, а то, пожалуй, еще очнется!.. Бедный Ла-Гуан, жаль мне тебя, да делать нечего! Дружба дружбой, а дело делом! Он приложил хладнокровно дуло револьвера к виску раненого и спустил курок.
 — Ну вот и четвертый! — сказал он, вставая. — Этого мне, по правде, жаль, это был старый товарищ!.. Но дело прежде всего!
 — Браво! — сказал Майор. — Ты честно заработал свои шесть тысяч франков, друг Кабуло!
 — Не считая еще тех денег, которые они получили вперед и которые я у них сейчас отниму; но, если бы нужно было начать снова, то у меня, пожалуй, и духу не хватило бы!.. Да, правду сказать, уж не знаю, от потери ли крови, или от чего другого, но мне кажется, что я сейчас сам упаду без чувств, все кружится у меня перед глазами…
 — Ну! Ничего не будет, — сказал ему Майор, — я тебе сейчас перевяжу руку, а пока понюхай этой соли, тебе сейчас лучше станет.
 И, вынув из кармана жилетки крошечный флакончик, он подал его раненому.
 Кабуло отвернул стеклянную пробку и поднес флакончик к носу.
 Майор следил тревожно за его действиями, не спуская с него упорного взгляда.
 Едва понюхал Кабуло из флакончика, как вскочил и конвульсивно, со всего размаха грохнулся на пол, даже не испустив крика.
 Он умер.
 Соль Майора оказалась синильной кислотой.
 — Покойной ночи! — сказал Майор, расхохотавшись ужасным смехом. — Этот мошенник был слишком умен, он бы мне стал мешать! Гм! Кажется, теперь тут порядочно просторно стало, — прибавил он, оглядываясь кругом и растирая каблуком флакончик в порошок.
 Считая его, оставались еще четыре человека в живых. Пятеро были убиты.
 В числе живых были: во-первых, Мичела, все еще без памяти лежавшая на том же месте, где она упала, потом Себастьян, мрачный, молчаливый, связанный и привязанный к стулу, на котором сидел, и, наконец, Фелиц Оианди.
 Последний стоял в отдаленном углу комнаты и глядел вокруг себя бессмысленным взором.
 Им овладел безотчетный, безумный страх, зубы его стучали, все тело нервно дрожало.
 Майор посмотрел на него пристально и пожал презрительно плечами, не сказав ему ни слова. Затем с возмутительным хладнокровием он нагнулся по очереди к каждому валявшемуся трупу и, убедившись, что смерть вступила в свои права, стал шарить в их карманах, забирая у каждого те деньги, которыми так щедро их наделил.
 Это делалось не из жадности. При огромном богатстве Майора эти несколько тысяч франков не могли представлять в его глазах ни малейшего интереса, но он не хотел, чтобы полиция знала, что эти люди попали в этот дом за вознаграждение, и постарался, насколько возможно, скрыть следы.
 Окончив это дело, он выпрямился, и страшный огонь блеснул в его глазах. Он подошел к бывшему матросу:
 — Ну, друг Себастьян, теперь за тобою очередь, — сказал он беспощадным тоном.
 — Убейте меня, — ответил тот с хладнокровной решимостью, — убейте меня, так как я в вашей власти!
 — Ну! Время терпит, — сказал Майор, смеясь зловещим голосом. — Потолкуем прежде с полчасика.
 — Мне не о чем с вами говорить.
 — Может быть, но я имею кое-что сказать тебе. Зачем ты мне изменил?
 — Я вам не изменил, я за себя отомстил.
 — Какое остроумное мщение: отправиться рассказывать наши дела толпе бездельников, которым до этого дела никакого не было!.. Если уж ты считал себя вправе мне отомстить, зачем ты меня просто не убил?
 — Я часто об этом думал.
 — Что же тебе помешало?
 — Вы слишком бы скоро умерли, а я хотел, чтобы вы долее страдали.
 — Я с удовольствием вижу, что в этом наши мнения сходятся. Я тоже для того тебя теперь не убиваю, чтобы дать тебе подольше времени насладиться ожиданием смерти. Теперь моя очередь, мой друг, долг платежом красен. Ты увидишь, что я для тебя приготовил и…
 Раздался выстрел из револьвера. Майор не договорил, он упал, как сноп, и остался недвижим.
 Фелиц Оианди испустил ужасный крик и бросился вон из комнаты.
 Вот что произошло.
 Пока Майор разговаривал с Себастьяном, Мичела пришла в себя и открыла глаза. Сначала она не поняла, что вокруг нее происходит, но вскоре память к ней вернулась, она вздрогнула и приподнялась.
 Возле нее упал Кабуло, рядом лежал револьвер, которым он не успел воспользоваться во время борьбы с Себастьяном; она протянула руку и схватила это оружие, потом привстала, сделала угрожающий знак Фелицу Оианди, который все стоял, как помешанный, и, прицелившись в Майора, спустила курок.
 Она бросилась к Себастьяну и разрезала спутывающие его веревки. Она обезумела от радости, плакала и смеялась в одно время.
 — Пойдем, бежим отсюда! — воскликнула она, дрожащим от волнения голосом. — Бежим из этого дома, я не хочу здесь оставаться ни одной минуты.
 — Хорошо, пойдем! — ответил Себастьян. — Но так как нам некого опасаться после смерти этого негодяя, то мы останемся в Париже. Зачем нам теперь ехать в Испанию?
 — Я на все согласна, только все эти убийства в этом доме поднимут полицию на ноги, и может быть…
 — Да, ты права, лучше скрыться на время и вернуться, когда вся история будет забыта.
 Четверть часа спустя, Себастьян с женой спешили по направлению к Парижу.
 В столовой продолжала царить зловещая тишина.
 Вдруг тело Майора слегка вздрогнуло, он глубоко вздохнул и привстал. Он почувствовал сильную боль в левом бедре и мгновенно все вспомнил.
 — Ну спасибо, что на мне была кольчуга, а то бы тут мне и конец. Однако пора убираться, пускай полиция разбирается здесь, как знает.
 Он поднял свою шляпу и вышел поспешно, хотя немного шатаясь. Переступая порог, он чуть не растянулся, споткнувшись о какое-то тело, лежавшее поперек дороги. Это был Фелиц Оианди.
 — Эй, вставай! — крикнул ему Майор, ударив его сапогом в бок. — Нечего тут прохлаждаться.
 — Как? Это ты? Ты не умер?
 — Как видишь, дурак! Пойдем скорее, нас, должно быть, карета ждет уж давно.
 — Иду! Иду!
 Они бегом удалились, оставив двери растворенными настежь.
 Почти при въезде в Бурже они нашли карету и, сев в нее, приказали ехать в Париж.

 ГЛАВА XII

 Уже давно Филь-ан-Катр не показывался у Ла-Марлуз, и постоянные посетители ее харчевни начинали сильно беспокоиться об его участи.
 Дней десять прошло уже, но никто из товарищей нигде не встречал его. Начинали серьезно опасаться, что он попал в руки полиции во время какого-нибудь чересчур рискованного предприятия. Раз вечером, часов в восемь, мазурик вошел в харчевню, как ни в чем не бывало, и, усевшись на свое обычное место, вытащил из кармана коротенькую трубочку и, набив ее тщательно, спокойно закурил.
 Несмотря на все расспросы Ла-Марлуз, он не удостоил ее ни одним путным ответом, так что она, наконец рассердившись, отошла, оставив его в покое.
 Вдруг кто-то приоткрыл входную дверь, и хриплый голос крикнул:
 — Гороху!
 Филь-ан-Катр быстро встал и направился к дверям.
 — Ты уходишь? — крикнула ему Ла-Марлуз.
 — Не плачь! Я вернусь! — ответил он, смеясь.
 На тротуаре его ожидал какой-то человек. Это был Лупер.
 — Нам нужно поговорить, — сказал ему последний и, взяв его под руку, повел в конец улицы. Мимо них ехала пустая извощичья карета, он ее остановил и сел в нее с Филь-ан-Катром, приказав ехать в Булонский лес.
 — Вот видишь ли, мой милый, — сказал он удивленному молодому мошеннику, — только в карете и можно разговаривать спокойно, а то расплодилось за последнее время мух 19 в Париже, что плюнуть негде.
 — Какая ты умница, Лупер, право! — сказал молодой человек, глядя на Лупера с благоговением.
 — Прежде всего скажи, где это ты пропадал все это время?
 — Это целая история.
 — Ну, рассказывай твою историю!
 — Надо тебе сказать, что недели две тому назад я шлялся около Гренельского моста в ожидании, не перепадет ли что; вдруг вижу, идет богатый буржуа, пальто новое, на животе болтается золотая цепь, я подождал, чтобы он вошел на мост.
 — Ну, и ты на него бросился, пырнул ножом, обобрал, как липку, и через перила да в воду? Знаю я наперед твою историю.
 — А вот ничего ты и не знаешь! Правда, я помышлял сделать так, как ты говоришь, да вышло-то наоборот.
 — Ну, не буржуа же тебя угодил через перила в воду?
 — Почти что так: когда я на него бросился с ножом, он меня так полоснул палкой поперек физиономии, что я повалился на мостовую. Не дав мне времени опомниться, он схватил меня одной рукой за шиворот, другой за панталоны и, подняв, как ребенка, понес через перила и стал держать над водой. Признаться, мне было не особенно весело в эту минуту.
 — Ну, и чем это кончилось?
 — Понятно, что я взмолился за свою собственную шкуру, ведь жаль тоже. Буржуа немного подумал и, перенеся меня обратно на прежнее место, бросил на мосту, даже не посмотрел, подлец, как я упал: решеткой или орлянкой. «Стой!» — крикнул он мне. Я встал, как высеченная собака. Тут он мне объявил, что моя жизнь в его руках, но что, если я хочу ему честно служить, он меня помилует, да еще и хорошо платить станет. «Давным бы так сказали», — ответил я ему. Тут мы с ним и поладили, он мне дал три золотых и назначил свидание на другой день. Ты понимаешь, что я аккуратно явился, и, таким образом, я всякий день получаю три золотых.
 — Что же ты делаешь?
 — Ну, когда тебя об этом спросят, ты скажешь, что не знаешь, потому что я тебе не скажу. Мне приказано молчать.
 — Как знаешь, по разве это тебе помешает помочь мне в одном деле? Ты мне нужен, и я на тебя рассчитывал.
 — Если я тебе нужен вечером или ночью, то с большим удовольствием, я всегда свободен после пяти часов вечера.
 — Ну и отлично, только нужно, кроме тебя, еще человек десять отважных ребят. Предстоят два дела, одно пустое, а другое, может быть, и жаркое. У меня их порядочно навербовано, не можешь ли ты собрать остальных?
 — Что ж, пожалуй. Во-первых, я возьму Кабуло, Ла-Гуана…
 — Об этих нечего говорить, их песенка спета.
 — Да! Их нашли зарезанными и застреленными в «доме разбоя», оттуда перетащили в морг, где они и пролежали чуть ли не десять дней, но ты понимаешь, что их никто не признал, так с тем их и похоронили. Я их там видел.
 Настала минута молчания, после которой Филь-ан-Катр вдруг так привскочил на месте, что Лупер на него посмотрел с удивлением.
 — Что с тобой? — спросил он своего товарища.
 — Помнишь, когда мы отправились на свидание через колодец Ла-Марлуз?
 — Конечно, помню. Когда нас к себе звал господин Ромье?
 — Помнишь, кто нас внизу встретил? Кабуло; он же нас и провел по подземельям до того дома, которого мы никогда не могли найти. Уж не господин Ромье ли укокошил Кабуло и всех остальных в «доме разбоя»? Если он таким образом расплачивается с теми, которые для него работают, так есть над чем задуматься.
 — Да, надо глядеть в оба, но дело пока не в этом. Ты, кажется, мне сказал, что тот человек, за которым тебе поручено следить, у тебя из виду пропал около Пасси.
 — Да, он, наверное, живет в Пасси или в отеле.
 — А тот хозяин для которого господин Ромье заставляет нас работать, тоже около тех мест живет, так что мы, пожалуй, гонимся за одним и тем же зайцем, с той разницей, что ты за ним следишь за деньги, а я из собственной любознательности; я хочу знать, кто тот богач, который скрывается за господином Ромье. Кто знает, может быть, выгодно к нему нагрянуть ночью в гости?
 — Знаешь, с тем Лупер, повидаемся-ка с моим хозяином — знаешь, с тем буржуа, который меня чуть не бросил в Сену; он умница и готов всем пожертвовать, чтобы разыскать этого неуловимого франта. Я пошлю к нему записку с рассыльным, и он к нам приедет, куда мы назначим.
 — Дело; пиши, назначим ему ближайший перекресток, пускай ведет нас к себе.
 Оба товарища зашли в погребок, где Филь-ан-Катр написал записку.
 «Буржуа» Филь-ан-Катра незамедлил явиться и увел их в совершенно пустой домик на улице Шальо, который стоял посреди густого, заросшего сада.
 Мы не будем приводить их разговор. Читатель вскоре узнает, что было между ними решено, а скажем только, что на прощание «буржуа» дал каждому из товарищей по тысяче франков, «в задаток», как он выразился.
 — Ну, надо признаться, — сказал Филь-ан-Катр, когда они очутились на улице, — что этот Майор и Фелиц Оианди, о которых он только что говорил, страшные люди!
 — Да, с ними нужно держать ухо востро, а впрочем, они правы. Самый лучший способ гарантировать молчание сообщника, это убить его.
 Было четыре часа утра. Оба друга расстались с тем, чтобы опять встретиться на другой же день вечером, в этом же месте.

 ГЛАВА XIII

 Прошло уже более месяца с тех пор, как совершено было убийство донны Люс Аласуеста среди белого дня в наемной карете, и другое в «доме разбоя», причем на месте совершения преступления оказались пять трупов неизвестных людей, а полиции не удалось напасть на след убийц. Ирингойены, отец и сын, Бернардо, Арман и дон Кристабаль несколько раз уже совещались относительно того, не лучше ли было бы оставить Париж и Францию, чтобы укрыться куда-нибудь подальше от их беспощадного врага.
 Но Юлиан и Бернардо остались при своем мнении: не отступать и бороться до конца; остальным волей-неволей приходилось согласиться с этим решением.
 Графиня де Валенфлер рассказала своим друзьям о посещении ее донной Люс и о страшной мести, которая постигла бедную женщину по выходе от нее. Они вскрыли затем портфель, который донна Люс передала ей за несколько минут до своей ужасной смерти.
 Портфель содержал много весьма дорогих для Майора бумаг, между прочим, и доказательство того, что маленькая Ванда, найденная Арманом в саванне, была дочерью Майора и донны Люс.
 Бедная графиня де Валенфлер сильно изменилась со дня смерти донны Люс. Ею овладел непреодолимый страх, каждую минуту ей казалось, что к ней врывается Майор, чтобы вырвать у нее свою дочь, эту милую девушку, к которой она привязалась всей душой.
 Таково было положение всех действующих лиц этого рассказа, когда раз вечером, именно на другой день после свидания Лупера с Филь-ан-Катром, и их совещания с «буржуа», Бернардо Зумето вышел с улицы Бурлар, находящейся на окраине Парижа, и быстрыми шагами направился, через Менское шоссе, на вновь проложенную и еще немощеную улицу под названием де-Плант.
 Два или три дома возвышались на этой улице, где еще не было ни тротуаров, ни газовых фонарей. Заборы, огораживавшие пустыри, тянулись по обеим сторонам улицы между редкими строящимися домами. Бернардо шел быстро, и дорога, по-видимому, была ему знакома; дойдя до середины улицы, он повернул на улицу Саблиер, которая очень походила на первую. Те же строящиеся дома и пустыри, обнесенные заборами.
 Он перешел на другую сторону и остановился у калитки выкрашенной в желтую краску, вынул из кармана крошечный ключ и вложил его в едва заметную замочную скважину.
 Но вдруг, вместо того чтобы отпереть калитку он отпрыгнул в сторону и присел на корточки.
 В ту же минуту раздался выстрел, и пуля врезалась в забор на том самом месте, где он только что стоял.
 Бросив свой плащ, Бернардо сделал прыжок тигра; прежде чем убийца успел опомниться, он схватил его за горло.
 Оба упали на землю. Они боролись в темноте, как два хищных зверя. После двух или трех минут, ожесточенная борьба вдруг прекратилась.
 — Что он умер или только в обмороке? — прошептал Бернардо. — Надо, однако, посмотреть, кто это хотел меня подстрелить, как куропатку.
 Он стал шарить по карманам, и вынул спичечницу, чтобы зажечь спичку.
 Но вдруг мнимый мертвец вскочил на ноги, бросился бежать и исчез с такой быстротой, что ошеломленный Бернардо остался на месте со спичкой в руках.
 — Ну, молодец! — сказал он про себя. — Эх, летит-то как! Ну, в другой раз поймаю, не пропадет он у меня: уж наверное, захочет другой раз меня доконать!
 Он зажег спичку и стал внимательно осматривать землю: не оставил ли беглец что-нибудь.
 Его поиски увенчались некоторым успехом.
 Во-первых, он поднял прекрасный шестизарядный револьвер, вероятно, тот самый, из которого в него выстрелили и который убийца выронил во время падения. Потом поднял маленький бумажник с серебряными углами.
 Убедившись, что более ничего нет, он положил находки в карман, отпер калитку и вошел во двор. На довольно большом расстоянии от высокого забора стоял низенький одноэтажный домик, который с улицы совсем не было видно. Дом был окружен густым садом, так что можно было вообразить себя за сто лье от Парижа.
 Этот дом принадлежал Бернардо: он жил здесь со своей женой Мариеттой, маленьким сыном Юлианом и другом из американских степей Тахерой.
 Как только вошел Бернардо, подали ужин, и маленькое общество, тесно связанных дружбой людей уселось весело за стол.
 Бернардо объявил, что дон Кристобаль купил прекрасное поместье со старинным замком в Турени и собирается отправиться туда месяца на два. Бернардо стал уговаривать свою жену тоже переехать туда с их малолетним сыном — ввиду радушного приглашения дона Кристобаля, с одной стороны, и опасности для молодой женщины оставаться в Париже во время борьбы их с Майором и Фелицем Оианди, с другой; тем более что Бернардо мало бывал дома, занятый поисками своих врагов.
 Ужин кончился и Мариетта, взяв на руки полусонного маленького Юлиана, понесла его в спальню укладывать спать; оба друга остались за столом, разговаривая и куря прекрасные сигары, как вдруг раздался громкий звонок.
 — Какого черта несет сюда так поздно? — воскликнул Бернардо. — Двенадцатый час, и я никого не жду!
 Тахера уже встал и пошел узнавать в чем дело.
 Он вскоре вернулся и привел с собой знакомого нам охотника Шарбона.
 Шарбон был бледен и казался сильно взволнованным.
 Он в кратких словах передал Бернардо, что случилось ужасное несчастье: графиня де Валенфлер, будучи нездорова, не могла поехать посетить больных и бедных своего квартала, как это она обыкновенно делала. Ванда упросила отпустить ее с мисс Гордон, ее компаньонкой, вместо себя. Графиня имела неосторожность согласиться на это, и теперь полицейский агент привел пустую карету с лошадьми в отель; ни Ванды, ни мисс Гордон, ни лакея, ни кучера при карете не оказалось. Полицейский ничего не знал, он видел на улице пустую карету без кучера, отвез ее в полицейскую префектуру, где по гербу, нарисованному на дверках, узнали, кому она принадлежит и препроводили ее по принадлежности. Затем, немного погодя, кучер и лакей, мертвецки пьяные, были принесены какими-то людьми к привратнику отеля де Валенфлер, и люди эти тут же убежали, не дав никакого объяснения.
 — Это непостижимо! Это ужасно! Подобные вещи творятся в Париже! Понять ничего нельзя.
 — Да, и удивительнее всего то, что кучер и лакей, оба немолодых уже лет, служат графине очень давно, люди честные, вполне трезвые и испытанные — просто непонятная история.
 — Ну а граф Арман?
 — Да разве вы забыли, что он уехал в Данвиль на несколько дней? Доктор Юлиан убедительно просит вас приехать, надо посоветоваться о том, что делать.
 Я велел запрячь карету, — продолжал охотник, -положил заряженные револьверы в сумки, захватил двух вооруженных слуг и помчался за вами. Карета нас ждет шагах в пятидесяти отсюда, на углу улицы Саблиер.
 Бернардо поспешно оделся и зашел в детскую проститься с женой.
 — Я все слышала, — сказала она ему с решимостью, — долг и дружба требуют твоего присутствия там, поезжай!
 Когда Бернардо, готовый ехать, вернулся в столовую, он кратко передал Шарбону о том, что с ним случилось в ту минуту, как, он возвращался домой. Потолковав об этом событии, они пришли к заключению, что Майор объявил им войну, и что все эти события исходят от него.

 ГЛАВА XIV

 Когда Бернардо и Шарбон подошли к ожидавшей их карете, последний спросил слугу, расхаживавшего по тротуару перед каретой:
 — Что нового?
 — Ничего особенного, сударь, только несколько оборванцев проходили мимо и, притворяясь пьяными, затеяли спор перед каретой, с целью разглядеть нас, потом, видя, что мы не обращаем на них внимания, они пошли своей дорогой, затем несколько подобных же людей проходили мимо, горланя песни, но у всех, по-видимому, наша карета была, как бельмо на глазу. Всего, проходивших мимо нас, я насчитал человек с пятнадцать, и все, надо полагать, принадлежат к одной и той же шайке.
 — Хорошо, Мишель. Садитесь на козлы возле кучера и глядите в оба, нам придется проезжать по очень пустынным местам. Скажите кучеру, чтобы он ехал, как можно скорее.
 Едва успел Бернардо захлопнуть дверцу, как карета покатила с быстротой молнии. Сначала улицы, по которым они проезжали, не были еще так пустынны, время от времени встречались пешеходы, спешившие домой, или кареты, и все трактиры еще были открыты.
 Но на Севрской улице было уже совершенно пустынно.
 Бернардо и Шарбон удвоили внимание. Если им грозила опасность, то ее следовало ждать здесь.
 Карета приближалась к бульвару Инвалидов. Налево виднелась строящаяся церковь, окруженная лесами и забором, направо тянулся пустырь, обнесенный частоколом.
 Невдалеке послышался тихий, переливающийся свист.
 Бернардо опустил переднее стекло кареты.
 — Берегитесь! — сказал он кучеру шепотом. — И что бы ни случилось, не останавливайте лошадей.
 — Понимаю! — ответил кучер.
 Тот же самый свист опять повторился.
 — Ну, теперь дело затевается! — воскликнул Бернардо и опустил все стекла кареты.
 В ту же минуту несколько досок вылетели из забора налево, а из-за частокола направо показались несколько человек, и с двух сторон толпа оборванцев, вооруженная ножами и револьверами, бросилась к карете.
 Кучер ударил по лошадям, Бернардо и Шарбон выстрелили в толпу с обеих сторон кареты. Чей-то голос крикнул на наречии команчей наречии «ауак» (вперед); карета рванулась, послышались крики из-под колес; Бернардо, Шарбон и слуга, сидевший на козлах, стреляли в бандитов, пытавшихся остановить карету, лошади, обезумевшие от страха, мчали во всю прыть. Вскоре крики, угрозы и стоны стали доноситься все слабее и наконец умолкли совершенно.
 — Стой! — крикнул кучеру Бернардо. — Надо зарядить оружие.
 Но нелегко было кучеру справиться с испуганной парой кровных лошадей. Удары бичом, к которым они не привыкли, выстрелы, дикие крики, все это довело их почти до бешенства, и прошло еще минут пять, пока удалось остановить их.
 Когда карета остановилась, кто-то отворил дверцу. Это был Тахера.
 Он подал Бернардо раздавленный бумажник, в котором находились какие-то бумаги, и связку ключей. Это он нашел в карманах двух бандитов, раздавленных каретой, которых остальная шайка не успела захватить с собой, когда разбежались от выстрелов.
 — Ну, нам тут более делать нечего, — сказал Бернардо, пряча к себе в карман поданные ему вещи. Затем они поехали дальше.
 В то время, о котором мы говорим, подобные нападения на окраинах Парижа были далеко не редким явлением.
 Была уже половина второго ночи, когда наконец карета остановилась перед отелем графини де Валенфлер. Бернардо отвел в сторону Шарбона и сказал ему на ухо:
 — Велите немедленно запрячь мне другую карету. Этот слуга поедет со мной. Я здесь пробуду только несколько минут.
 — Как? Вы не войдете к графине, чтобы утешить ее и успокоить?..
 — Это невозможно, друг мой, Шарбон. Обстоятельства таковы, что каждая минута дорога. Теперь нужно действовать. Скажите Юлиану, он меня поймет. Впрочем, я надеюсь, что через час я вернусь сюда… От моего предприятия, быть может, зависит успех всего нашего дела.
 — Вы правы Бернардо, но что же я скажу Юлиану?
 — Скажите ему, что я поехал во двор Фонтанов. Слышите? Юлиан знает, что это значит.
 В эту минуту карета, запряженная парой свежих лошадей, выехала из сарая и подъехала к крыльцу.
 Бернардо пожал руку Шарбону и, подозвав к себе Мишеля, сказал ему тихо:
 — Карета должна остановиться на углу улицы Монтескье и там меня ждать. Передайте это приказание кучеру незаметно, во время езды, и сядьте рядом с ним на козлы. Потом он позвал Тахеру, который одним прыжком очутился в карете, и они быстро покатили.
 В нескольких шагах от отеля какой-то человек, стоявший, по-видимому, настороже, вскочил на запятки.
 Но кучер не дремал, он послал ему назад такой меткий удар бича, что шпион скатился на мостовую, заревев от боли и злости.
 Карета беспрепятственно доехала да назначенного места. Бернардо и Тахера вышли из экипажа, и Бернардо приказал лакею сделать большой объезд и остановиться у ресторана Бребана, с тем, чтобы, как только он, Бернардо, сядет в карету, во весь дух мчаться в отель Валенфлер; затем он пошел пешком вперед, а Тахера шагах в пятнадцати от него, следя за всеми его движениями.
 Бернардо дошел, таким образом, до стоявшего в стороне дома; в одном окне третьего этажа виднелся свет.
 Бернардо сделал знак, и Тахера исчез за углом соседней улицы. Тогда Бернардо замяукал по-кошачьи с таким совершенством, что какой-то кот, сидевший на крыше, замяукал ему в ответ.
 Огонь в окне третьего этажа исчез, и послышался бешеный лай собаки.
 Тогда Бернардо вынул из кармана огниво и кремень и стал высекать огромное количество искр, закуривая при этом сигару. Лай собаки утих, дверь дома слегка приотворилась, и Бернардо стремительно вошел в нее.
 В эту минуту Тахера, обойдя переулками, показался в другом конце улицы, но тут же сделал прыжок в сторону и спрятался под ворота соседнего дома. Два человека, стоя в нескольких шагах от него, разговаривали вполголоса. Поняв из их разговора, что это шпионы, приставленные караулить Бернардо, чтобы убить его по выходе из дома, в который он только что вошел, Тахера принял свои меры.
 Оба шпиона продвигались медленно по улице, в тени, бросаемой домами, как вдруг аркан, искусно накинутый, упал на их плечи, и петля была мгновенно затянута такой сильной рукой, что они оба, полузадушенные, покатились на тротуар, не успев издать ни малейшего звука и понять, что с ними случилось.
 Тахера набросил на них лассо.
 Это был единственный способ разом схватить их, а все знают, с какой изумительной ловкостью краснокожие владеют арканом, называемым «лассо».
 Тахера, не задумываясь ни минуты, вынул из кармана нож, собираясь перерезать обоим горло, но вдруг вспомнил, что Бернардо, вероятно, пожелает их допросить, и поэтому, решив, что всегда успеет с ними покончить, он сложил нож и, распустив несколько аркан, связал им руки и ноги. Головы закутал в свой плед, и отнес все еще находившихся в бесчувственном состоянии шпионов в углубление ворот, в которых подкараулил их, затем стал опять наблюдать за тем, что происходило вокруг дома, куда вошел Бернардо.
 Между тем последний, захлопнув поспешно за собой дверь, произнес тихо одно слово:
 — Флорида!
 Другой голос ответил ему: «Наваха и Рагнерия»!
 — Железная Рука, — сказал Бернардо.
 Тогда Бернардо ввели наверх по лестнице, где его встретил Вильям Фильмор, в той же комнате, в которой он уже не раз совещался с Лупером и Филь-ан-Катром.
 Бернардо и Вильям Фильмор, или Наваха, долго совещались. Фильмор уже давно следил за Майором и Фелицем Оианди, устроив над ними тайный надзор, состоявший из целого полицейского штата. Он успокоил Бернардо, сказав, что надеется отыскать Ванду и мисс Гордон, но при этом присовокупил, что им необходимо содействие одного бывшего полицейского агента, отличающегося необыкновенным мастерством при расследовании самых запутанных дел. Он решил к нему отправиться немедленно и привезти его в отель Валенфлер, куда Бернардо возвращался теперь. Вильям Фильмор приказал запрячь карету и повел Бернардо тайными ходами в соседний дом, выходивший на другую улицу. Когда они спустились там с лестницы, то у крыльца стояла уже готовая карета. Бернардо и Фильмор пошли пешком на ту улицу, где караулил Тахера, который объяснил им, что случилось, и указал на двух связанных людей.
 — Давайте их ко мне в карету, — сказал Вильям Фильмор, — мы от них можем узнать многое, весьма для нас нужное.
 Когда шпионов подняли, то один из них оказался мертвым: аркан Тахеры его слишком придушил, другого положили в карету, и друзья расстались. Вильям Фильмор поехал к полицейскому агенту, а Бернардо и Тахера вернулись к своей карете, дожидавшейся у Бребана. Несколько минут спустя после их возвращения домой, явился и Вильям Фильмор, с плотным господином лет, по-видимому, около пятидесяти, в котором Бернардо сразу узнал начальника сыскной полиции, проводившего в Пиренеях следствие об исчезновении маркизы Жермандиа.
 Можно себе вообразить, с какой радостью взялся им помогать этот человек, когда узнал, что дело касается именно того разбойника, который столько лет тому назад заставил его напрасно прокатиться в Африку.
 — Слушайте, — сказал он. — Вот уже шесть лет, как я в отставке, однако состою в постоянных сношениях с полицейским префектом и иногда помогаю полиции в запутанных делах вроде вашего. Я имею полное право заниматься также делами частно, и тогда делаю это по добровольному соглашению — короче сказать, по найму. Я с этой целью к вам теперь и приехал. Но докажите мне, что этот Майор и маркиз Жермандиа одно и тоже лицо, и я с вас сантима не возьму вознаграждения. Я даром буду этого человека преследовать, из личной мести, клянусь вам!
 Юлиан Иригойен, однако, не согласился принять бесплатно услуги со стороны агента и, рекомендуя себя только как друга и уполномоченного графини де Валенфлер, уговорил его принять сумму, ассигнованную для розыска ее дочери Ванды.
 Полицейскому агенту пришлось согласиться, после чего он решил произвести на месте дознание, чтобы собрать в одно целое все подробности об исчезновении Ванды. Он много расспрашивал о мисс Люси Гордон и, несмотря на несогласии всех остальных, выразил убеждение, что она замешана в этом событии; затем он пожелал видеть кучера и лакея, сопровождавших карету, но они продолжали спать мертвецким сном, несмотря на всевозможные средства, к которым прибегали, чтобы привести их в чувство.
 К счастью, Бернардо, осмотрев их, вспомнил, что существует в Америке одно растение, которое, если его понюхать, погружает немедленно в непробудный сон, от которого может избавить только прием порошка известного, ему корня. Он поспешил к себе за этим корнем (он вывез из Америки немного туземных средств) и приступил к их лечению. Полчаса спустя, кучер и лакей были в состоянии обстоятельно рассказать, что с ними случилось.
 Они поведали, что объехали почти все квартиры, адреса которых были даны Вандой, оставалось только еще одно бедное семейство, живущее на улице Акаций, дом № 96 в Термахе, к которому они намеревались заехать на обратном пути.
 Карета остановилась перед означенным домом, и Ванда с мисс Гордон вошли в него. Кучер оставался на козлах, а лакей на тротуаре, возле кареты, когда человек, одетый ремесленником, вышел из этого же дома и, подойдя к кучеру, что-то у него спросил. Кучер, не расслышав вопроса, наклонился к нему, а в эту минуту незнакомец поднес ему быстро что-то под нос. С этой минуты он ничего более не помнит. С лакеем, оставшимся на тротуаре, поступили точно также. Лакей прибавил к этому показанию еще одно важное обстоятельство, а именно, что мисс Гордон во время посещения Вандой больных почти все время сидела в карете и смотрела по сторонам, будто ожидая кого-то. Она только в трех домах входила вместе с ней. Когда они остановились на улице Акаций, № 96, Ванда сказала своей подруге: «Ну здесь, Люси, не стоит тебе выходить, я войду только на минутку». Но мисс Гордон настояла на том, чтобы войти вместе, так что Ванда сказала ей, смеясь: «Ну, иди со мной, упрямица, если тебе этого так хочется!»
 В связи с этими показаниями, полицейский агент захотел осмотреть комнату мисс Люси Гордон, и Юлиан поспешил провести его туда.
 Все в двух комнатах, занимаемых девушкой, было в полном порядке, и ни письма, ни записки, ничего компрометирующего ее, нельзя было найти. Полицейский агент, с вытянувшимся лицом, уже собирался уйти, как вдруг взгляд его остановился на золе в камине. Вмиг он очутился на коленях перед очагом, разрывая лихорадочно золу руками. Он собрал тщательно несколько обгоревших бумажек и, смахнув с себя золу, стал перед окном сличать их и прикладывать одну к другой.
 Сложив вместе две бумажки он показал их Юлиану.
 — Да ведь тут никакого смысла нет! — воскликнул тот, попытавшись прочитать написанное. — Что же это должно означать?
 Действительно, на двух сложенных бумажках было написано следующее: «Мсадгокин илиартвазеинащебоешавь тинлопсиолатсанямерв М С. «
 Полицейский агент рассмеялся и, читая написанное справа налево, произнес следующее:
 «С. М. Время настало исполнить ваше обещание, завтра или никогда! С. М. «
 — Видите, что это нетрудно, — сказал он Юлиану, — только согласитесь, что у этой барышни странная переписка, а вот вам и ответ, он написан также справа налево, только я вам его прямо прочту вслух.
 «Дорогой мой друг!
 Мое сердце разбито, я дрожу при одной мысли о том, что вы от меня требуете. Вы непременно этого хотите, будь по вашему, завтра все будет сделано. Ах, зачем требуете вы от меня такой ужасной жертвы? Да, простит меня, несчастную, Бог всемогущий! Л. Г. «.
 В эту минуту послышался шум в отеле, и Шарбон влетел в комнату, крича:
 — Мисс Люси Гордон только что вернулась. На нее страшно взглянуть! Она лежит теперь в обмороке.
 — Ну что вы на это скажете? — спросил Бернардо агента полиции.
 — Я скажу, друг мой, что мы имеем дело с замечательными мошенниками, и нелегко вам будет с ними справиться!
 — Как! Несмотря на то, что она вернулась, вы продолжаете обвинять эту девушку в похищении Ванды? — воскликнул Юлиан.
 — Более, чем когда-нибудь. Я вам ручаюсь, что мисс Гордон будет теперь так больна, что вы от нее слова путного не добьетесь, а люди, которые ее привели, если она не одна вернулась, или тут же исчезли, или, если дожидаются, то дураки, ничего в самом деле не знающие, и которые точно также вам ничего не скажут.
 — Стало быть, вы все-таки продолжаете утверждать, что мисс Люси Гордон причастна к похищению Ванды де Валенфлер?
 — Более, чем когда-нибудь; я даже прибавлю, что это новое событие меня еще более в этом убеждает.
 — Но вы все-таки спросите этих людей, которые привели мисс Люси домой. Говорят, они сидят у привратника в ожидании, что их спросят.
 — Пожалуй, хотя, как я вам уже говорил, это ни к чему не приведет.

 ГЛАВА XV

 Нам нужно теперь вернуться на несколько часов назад и ввести читателя в харчевню, принадлежавшую Ла-Марлуз.
 Было не более пяти часов вечера.
 Разношерстная отвратительная публика, собравшаяся у нее, с жадностью поглощала кушанья, один вид которых был способен отнять у всякого обыкновенного смертного аппетит по крайней мере на неделю. Вглядываясь пристальнее в эти грязные, испитые лица, можно было узнать нескольких из наших бывших знакомых, хотя за последнее время смерть значительно опустошила их ряды.
 Теперь не было слышно ни криков, ни возгласов, ни ссор. Все ели молча, поспешно, перекидываясь изредка короткими фразами и то вполголоса. Можно было подумать, что это армия готовиться выступить в поход. Тот, кому пришла бы эта мысль, не ошибся бы.
 Полководцы этой армии нищеты и разврата, в лице господина Ромье и Лупера, сидели в отдельной комнате и решали сообща последние подробности похода. Лупер рассказал Ромье каким образом ему удалось завязать отношения с мисс Люси Гордон. Лупер когда-то принадлежал к очень хорошей фамилии, но вследствие одного преступления, совершенного в молодости (он убил в припадке ревности своего счастливого соперника), он был приговорен к смертной казни, но успел бежать в Америку, где в Нью-Йорке, занимаясь всякими делами, слыл за человека богатого. В то время находилось там несчастное семейство переселившихся англичан, которое буквально умирало с голоду. В числе детей была девочка лет одиннадцати, замечательно умненькая и красивая. Лупер, который тогда еще не пал так низко, заинтересовался этими несчастными людьми и помогал им часто деньгами. Он особенно привязался к этой маленькой девочке, которую звали Люси, ей он постоянно носил подарки, и благодарная девочка сильно привязалась к своему благодетелю. Но довольно важное дело вызвало Лупера в Саратогу, он передал триста долларов несчастной матери его любимицы и уехал. Отсутствие его продолжалось гораздо долее, чем он предполагал, только семь месяцев спустя ему удалось вернуться в Нью-Йорк, немедленно по возвращении он начал отыскивать столь интересовавшее его бедное семейство, но он нашел довольство, где оставил нищету. Богатая дама, графиня де Валенфлер, заинтересовавшись маленькой Люси, взяла ее с собою в Канаду с целью ее воспитать. Она уехала, вполне обеспечив бедное семейство. Вскоре он потерял их из виду и забыл о них. Однажды, впрочем, они встретились с Люси в Канаде, куда его забросила судьба бездомного и беспутного скитальца. Люси уже тогда была взрослой девушкой, и ее красота произвела на него такое впечатление, что его тихая привязанность к ласковому и миловидному ребенку перешла в сильную любовь. Но в то время ему приходилось скрываться вследствие одного темного дела, и он вскоре уехал во Францию, в Париж, не успев высказать своих новых чувств к Люси, которая, не зная ничего о его жизни и похождениях, продолжала считать его честным и благородным покровителем ее, семьи.
 — А теперь, — продолжал Лупер, — я ее здесь разыскал и рассказал ей длинную историю о каком-то политическом заговоре, о преследованиях, которым я подвергаюсь… Одним словом, она согласилась на свидание со мною в доме № 96 на улице Акаций, в том же доме, где Ванда де Валенфлер посетит сегодня одно бедное семейство. Я ее уверил, что она может мне оказать огромную услугу, и она с радостью ухватилась за мысль хоть чем-нибудь отплатить за мои прошлые благодеяния. Свидание назначено в восемь часов вечера, так как мне раньше нельзя.
 — Молодец! Право, как это все отлично придумано! Теперь птичка от нас не уйдет.
 — Однако вот уже тридцать пять минут седьмого, а у меня много дел: в семь часов я уйду, ни минуты ждать ни буду. Где же ваш друг?
 — А вот он, — ответил безрукий.
 Лупер живо повернулся.
 Дверь со двора отворилась без шума, пропустив человека, закутанного в длинный военный плащ. Человек этот был высокого роста, широкие поля надвинутой на глаза шляпы закрывали его лицо, он стоял на пороге, подозрительно оглядываясь.
 — Вы пришли в назначенный час, тем лучше, — сказал Лупер, — давайте скорее деньги, мне некогда.
 Майор, это был он, вынул толстую пачку ассигнаций из кармана и передал их тому, которого он знал под именем Лупера. Затем, решив последние подробности похищения бедной Ванды, три мошенника разошлись.

 ГЛАВА XVI

 Возвратимся теперь к двум молодым девушкам, Ванде и Люси. Объездив уже всех бедных, они остановились на улице Акаций, перед домом № 96.
 Было восемь часов вечера. Дом, в котором жили бедные люди, состоял из трех корпусов, отделенных узкими дворами с темными проходами. Последний корпус выходил в улицу Плень, параллельную улице Акаций, в которой почти не было домов, а только заборы, отделяющие пустыри и склады кирпича и известки.
 С наступлением сумерек никто не проходил по этой улице, даже живущие на ней, старались возвращаться домой до девяти часов вечера, запирая тщательно двери и ставни из опасения ночного нападения.
 В третьем корпусе дома № 96, выходившем на эту зловещую улицу, жило на пятом этаже то бедное семейство, к которому шли девушки.
 Они шли с некоторым опасением, проходы, соединяющие дворы, были так узки, что рядом идти было невозможно. Ванда де Валенфлер шла впереди, а Люси Гордон за нею.
 Вдруг мисс Люси услыхала, что Ванда испустила крик ужаса.
 Молодая американка, испуганная этим криком, причину которого она не умела себе объяснить, бросилась вперед, желая прийти на помощь своей подруге, но почувствовала, что ее схватили и держат; она стала вырываться и звать на помощь.
 Ей набросили на голову толстую шаль, которая мгновенно заглушила ее крики, в то же время руки ее были крепко связаны платками.
 Она почувствовала, что два человека бережно подняли ее на руки и быстро куда-то понесли, а потом посадили в карету.
 — Вот и отлично! — сказал чей-то насмешливый голос. — Каждый из нас имеет свою голубку. Счастливого пути, друг Лупер! Только не забывайте завтрашнего дня.
 Потом дверка кареты захлопнулась, и тот же голос насмешливо продолжал:
 — Пошел, кучер! Прямо на остров любви!
 Карета быстро покатила.
 Молодой американке показалось, что вторая карета тоже помчалась в одно время с ней, только в другом направлении, потому что вскоре стук ее колес затих.
 Люси Гордон чувствовала, что не одна в карете, она ясно слышала прерывистое дыхание.
 Карета быстро ехала, молчание продолжалось. Бедная Люси, под влиянием страха за себя и за Ванду, лишилась чувств.
 Сколько времени оставалось она в бессознательном состоянии, она не знала.
 Когда она наконец пришла в себя и открыла глаза, то руки и ноги ее были освобождены и толстая шаль, обматывавшая голову, снята.
 Возле нее был человек, который старался привести ее в чувство. Этот человек был тот, которого она с детства привыкла любить и уважать!
 Тут произошла ужасная сцена. Бандит сбросил личину честного человека, он явился тем, чем был на самом деле. Попытавшись тщетно лаской и мольбами уговорить молодую девушку разделить его любовь и отдаться ему, он дал волю своей необузданной натуре, тем более что выпил значительное количество водки, готовясь совершить это похищение. Он бросился на нее, как разъяренный зверь, но мисс Люси недаром росла и воспитывалась в Америке, увидав на стене развешенное оружие, она с быстротою молнии сорвала со стены револьвер, прицелилась и спустила курок, говоря:
 — Да простит мне Бог! Другого для меня выхода нет!
 Разбойник дико вскрикнул, хотел сделать шаг вперед, но потерял равновесие и упал на стол, который опрокинулся с ним вместе на пол.
 — Ах! Я убила изверга! — воскликнула молодая девушка, глядя на Лупера помутившимся взором.
 Вся ее сила, вся ее энергия, поддержавшие ее в этой роковой борьбе, оставили ее. На нее напал страх, панический страх, она бросилась к дверям, побежала по каким-то коридорам, проходам, дворам, ничего не помня ничего не соображая, пока наконец не вырвалась на улицу. Покуда физические силы ей не изменили, она бежала, но вдруг в глазах ее потемнело, ноги подкосились, и она без памяти упала около скамейки на бульваре.
 Более часа она пролежала на этом месте, наконец, два ремесленника, возвращавшиеся домой со своими женами, заметили бедную девушку.
 Ее подняли и положили на скамейку, стараясь привести в чувство, но видя, что обморок не поддается обыкновенным средствам, они осмотрели ее карманы, в надежде узнать, кто она. В кармане оказались визитные карточки и два письма с ее адресом. Тогда эти добрые люди наняли карету и привезли девушку в отель де Валенфлер. Ясно, что показания этих людей не могли навести сыщика ни на какой след.

 ГЛАВА XVII

 На другое утро, однако, сыщик отправился, переодевшись рассыльным, в дом № 96 на улицу Акаций. Он приготовил пакет с деньгами для бедного семейства, к которому отправилась накануне Ванда. Но ловко заведенный разговор с привратником и затем с членами несчастного семейства Вердие, которому он передал деньги от имени графини де Валенфлер, убедил его в том, что все эти люди были совершенно не причастны к похищению Ванды де Валенфлер и даже не подозревали, что она была в этом доме накануне. Поиски его во дворах и на улице Плень тоже не дали никакого результата, и он вернулся часам к двум в отель де Валенфлер, где ему пришлось признаться, что, несмотря на его опытность, он совершенно не знает, что следует теперь предпринять и где искать дерзких похитителей.
 — Видите ли, сударь, — сказал ему Бернардо, улыбаясь, — вы не обратили внимание на то, к какому разряду принадлежат люди, против которых нам приходиться бороться. Вы привыкли к хитростям и уловкам обыкновенных парижских мошенников и захотели выследить по привычному вам способу. Поэтому с первых же шагов вы сбились с толку. Пожалуйста, не сердитесь на меня, но я все это предвидел и поэтому послал Тахеру выслеживать похитителей Ванды, и я уверен, что он, привыкший в саванне высматривать врагов, непременно найдет следы и указания там, где вы ничего не найдете. Вы не можете с нами конкурировать на этом поприще, но зато у Майора есть нанятая шайка самых отчаянных разбойников, нравы которых вам в совершенстве известны. Вот против этих второстепенных врагов ваша помощь нам вполне необходима. Мы будем выслеживать диких, а вы — «цивилизованных».
 — Мне кажется, однако, что если вы не отказываете мне в умении выслеживать «цивилизованных» мошенников, тем легче я мог бы выследить диких. Но, согласитесь, что когда следов нет, то ничего сделать нельзя.
 — Нет, я не могу с вами согласиться. Всегда бывает след, и все дело в умении его открывать. Это целая наука. В Буэнос-Айресе, особенно в Панаме, есть люди, дошедшие до такого совершенства в этой науке или искусстве — назовите, как хотите, — что в Буэнос-Айресе, городе, в котором насчитывают до шестисот тысяч жителей, растреадоры  20 находят человека по следам, как охотничьи собаки выслеживают дичь на поле.
 — Позвольте вам сказать, милый господин Бернардо, что вы, кажется, немного увлекаетесь. Каким образом выследить, например, следы человека на улице, по которой после него прошли и проехали сотни людей и экипажей?
 — А вот идет наш друг Тахера, он вам ответит за меня.
 Действительно, краснокожий входил в комнату со своим простым и сосредоточенным видом и остановился молча, ожидая вопроса.
 — Ну, что вы нашли, Тахера? Говорите скорее, — обратился к нему Юлиан Иригойен.
 — Молодые девушки были похищены в проходе между первым и вторым дворами дома № 96 на улице Акаций, — ответил Тахера. — Вот пуговица от рукава Ванды де Валенфлер. Их потащили в улицу Плень. Там стояли два экипажа, один запряженный вороными лошадьми, другой — белыми. Мисс Ванду посадили в первую карету, а мисс Люси во вторую, вот кусочек ее платья, который оторвался, когда захлопнули дверку. Их обеих несли на руках, потому что следа их ног нигде нет. Между следами около того места, где стояли кареты, я видел след Майора и другого человека в тонких сапогах которого не знаю. Кареты сперва поехали вместе, кружа по соседним улицам, но потом разъехались в разные стороны. Около Триумфальной арки карета, в которой была мисс Ванда, остановилась. Кто-то выбил стекло, вероятно, мисс Ванда; Майор вышел из кареты, но только раз ступил на дорогу, и опять вернулся, вероятно, чтобы схватить мисс Ванду, которая хотела выскочить в другую дверку. Кучер и лакей искали что-то вокруг кареты, следы их ног указывают, что они нагибались, но они ничего не нашли и поехали дальше. Но я нашел то, что они искали. Вот, видите эту бриллиантовую серьгу? Ее мисс Ванда выбросила в разбитое окно. Видя, с какой стороны лежали разбитые стекла, я стал искать по тому направлению, и нашел ее около одной из тумб, окружающих Триумфальную арку. Вот она, возьмите. Тахера все сказал.
 — Ну, остальное теперь плевое дело! — воскликнул Бернардо в восхищении. — С этой нитью в руках я берусь с помощью Тахеры и вас, — прибавил он, обращаясь к сыщику, — разыскать наших преследователей. Что скажете теперь о наших американских растреадорах, господин Боном?
 — Сударь, — сказал сыщик с достоинством и полной откровенностью, — я преклоняюсь перед вами и признаю себя побежденным в этом деле, но я постараюсь доказать, что и в Париже живут не одни дураки.

 ГЛАВА XVIII

 Лупер не умер, он даже не был ранен.
 Пуля, направленная прямо в сердце бандита, неминуемо его убила бы, если бы толстый бумажник, набитый банковыми билетами, которые он за два часа перед тем получил от Майора, не послужил ему панцирем, спасши ему таким образом жизнь. Однако удар был так силен, что бандит, потеряв мгновенно сознание, упал на паркет, увлекая за собой стол, со стоявшей на нем закуской и стаканами.
 Когда он пришел в себя, было около пяти часов утра.
 Не сразу сообразил он, в чем дело и что с ним произошло. Но когда память к нему вернулась, он вскочил, как ужаленный, и бросился искать Люси по всему дому. В первую минуту он вообразил, что она где-нибудь спряталась, но когда он убедился, что она спаслась, им овладел припадок настоящего бешенства. Тогда ему захотелось бежать в отель де Валенфлер и силой овладеть девушкой, которая с таким мужеством сумела защитить себя; он придумывал всякие способы почувствительнее ей отомстить, но боль контузии в сердце наконец взяла верх над остальным, и он разделся, чтобы посмотреть, не ранен ли? Когда он вынул бумажник из бокового кармана, то нашел в нем пулю, застрявшую между подкладкой и стенкой его.
 — Вот так счастье! — воскликнул он с радостью. — Еще на волос бы дальше, так и конец. Однако, что же это со мной? Какая адская боль!
 Он снял поскорее жилетку и расстегнул рубашку.
 Тогда он увидал слева, против самого сердца, черный кровоподтек, величиной в серебряную пятифранковую монету.
 Лупер открыл маленький шкаф, в котором у него хранилась маленькая аптека. Достав какие-то снадобья, он стал их мешать, тереть, толочь. Потом, взяв кусок лайки, он намазал на него приготовленную мазь, приложил к контуженному месту, прикрепил этот пластырь бинтами, оделся, прилег на диван и вскоре уснул.
 Он, вероятно, проспал бы до вечера, но около двенадцати часов дня его разбудил сильнейший звонок в передней.
 — Кого это черт несет? — пробормотал он спросонья. — Кто бы это мог быть?
 Невидимая рука опять стала дергать звонок с удвоенной силой.
 — Это свои, — продолжал он размышлять, — надо впустить.
 И приподнявшись на диване, надавил на скрытую в стене пружину, с помощью которой он мог, не вставая с места, отворять входную дверь.
 Послышался шум шагов, и Филь-ан-Катр вошел в комнату в сопровождении Себастьяна.
 Не трогаясь с места, Лупер сделал им знак сесть и, обращаясь к Филь-ан-Катру, спросил:
 — Что нового?
 Но прежде чем передавать ответ Филь-ан-Катра, мы возвратимся к тому моменту, когда, связанного по рукам и ногам Тахерой, Вильяме Фильмор увез его и запер в своей квартире.
 Он пролежал в какой-то темной каморке всю ночь, стараясь сообразить, что с ним случилось и где он находится.
 Первая мысль, пришедшая ему в голову, была та, что его арестовали полицейские сыщики и что он находится в части или в полицейской префектуре.
 Однако, несмотря на тревожные думы, он уснул крепчайшим сном. Около двух часов ночи он был грубо разбужен.
 Не успев опомниться, почувствовал, что его закутали с головой и, тщательно связав, понесли куда-то.
 — Что ж это такое? — подумал он. — Стало быть, это не полиция меня поймала? Черт возьми, это, пожалуй, еще хуже. Куда же это меня тащат? Верно, хотят со мною покончить!
 Но опасения Филь-ан-Катра не сбылись. Через полчаса, его, наконец, поставили на ноги, раскутали, и он увидал себя в прекрасно меблированном кабинете, где сидел американец Вильям Фильмор, которого он не знал. Возле него стояли три рослых человека.
 Мистер Фильмор предложил ему на выбор: выдать тех, для которых он работал, рассказав все, что он знает, и затем, поступив на службу к нему, мистеру Фильмору, продолжать, будто бы работать для тех, которые подослали его на улицу Фонтен с целью убить Бернардо; за это он предлагал ему свободу и десять тысяч франков. В случае же несогласия со стороны Филь-ан-Катра, он его передавал в руки трех мрачных тут же стоявших мужчин, изучивших в совершенстве всевозможные способы заставлять людей говорить против их воли.
 Филь-ан-Катр ни минуты не усомнился в том, что действительно с ним поступят так, как было объявлено, но все-таки он не захотел выказать малодушия, согласившись немедленно, и потому стал ломаться, как бы не решаясь изменять прежним товарищам.
 Американцу эта комедия надоела.
 — Хорошо, — сказал он. — Так как этот бездельник над нами смеется, то покажите ему, с кем он имеет дело, стяните ему пальцы рук так, чтобы из-под ногтей выступила кровь, это, надо полагать, отнимет у него охоту ломаться.
 Два человека схватили мгновенно Филь-ан-Катра, и в то время как они его держали, не давая возможности пошевельнуться, третий, связав ему руки вместе, обмотал два больших пальца около ногтей тонкой голландской бечевой и быстрым движением затянул их.
 Филь-ан-Катр испустил страшный, хриплый крик. Боль была ужасная.
 — Черт вас всех побери! — заорал он, корчась от страшной боли. — Оставьте меня, что вам от меня надо?
 — Хочешь говорить?
 — Конечно, хочу! Вот вопрос! Не дожидаться же мне, пока вы меня совсем убьете!
 И Филь-ан-Катр рассказал обо всем, с той минуты, как незнакомый буржуа на мосту Гренель едва не бросил его в воду, а потом нанял с тем, чтобы он выслеживал его самого, мистера Фильмора, имени которого Филь-ан-Катр не знал. Потом он рассказал, как Лупер свел его к господину Ромье-безрукому, который вошел через него в переговоры с его гренельским буржуа. Потом он рассказал, как его с Ла-Дешом послали в улицу Фонтен, чтобы убить Бернардо, которого он также по имени не знал.
 — Теперь слушай! — сказал ему Вильям Фильмор. — Я тебе дам две тысячи франков сейчас и восемь тысяч, когда дело будет кончено. Вот в чем дело.
 И американец с полчаса передавал ему свои приказания и закончил следующими словами:
 — Смотри не вздумай меня обманывать, я тебя на дне моря найду, и тогда эти господа, — он указал на стоящих трех человек, — не оставят на твоем теле ни клочка живой кожи. Берегись!
 — Была мне охота вам изменять для них! Вы платите по-барски, а они трясутся над каждым франком! Будете мною довольны. Одно слово — угожу!
 Вот почему мы видим Филъ-ан-Катра, влетающего так неожиданно к Луперу.
 На его вопрос: «Что нового», он ему рассказал целую историю, условленную заранее с мистером Фильмором, по которой он будто бы подслушал разговор того, которого ему было поручено убить, с каким-то другом. Тот, которого Филь-ан-Катр с помощью Ла-Деша должен был убить, рассказывал своему другу, что графиня де Валенфлер решила бежать из своего отеля, боясь нападений Майора, и должна была на другой же день перебраться в маленький дом, купленный на имя ее слуги на улице Рельи, № 227. А там уж в отеле без нее приготовят такой прием Майору, что он долго будет его помнить.
 Несокрушимый апломб, с которым Филь-ан-Катр рассказывал эту вымышленную историю, совершенно убедил Лупера, который, заинтересовавшись, спросил:
 — Ну а чем все это кончилось?
 — Да ничем почти, они тут стали болтать на каком-то неведомом языке и наконец распростились. Тот вернулся в дом, а наш повернул за угол. Он был один, мы на него и нагрянули, но подлец, видно, догадывался в чем дело, он схватил бедного старого Ла-Деша за горло, а меня швырнул шагов на десять в сторону. Вот силища-то!.. Когда я встал, его уже след простыл, а Ла-Деш лежал пластом на улице. Он умер; тут не время было рассуждать, я удрал оттуда, куда следует, выспался и вот пришел.
 — Я доволен тобою, ты молодец, я приму к сведению то, что ты мне сказал.
 — Тем лучше, что вы довольны, тогда вы не откажете мне…
 — Ты, стало быть, вечно без денег? Ну, возьми, вот тебе пятьдесят франков.
 — Только-то! С этим далеко не уедешь.
 — Что ж, если тебе не нравиться, так и скажи, я могу и не дать.
 — Чего уж тут, давайте, все лучше, чем ничего. Ну затем мое вам почтение, ничего не прикажете?
 — Конечно, прикажу. Ты мне очень нужен, теперь не время бить баклуши.
 — В чем же дело?
 — Ступай прямо отсюда в Сент-Антуанское предместье и жди меня у старухи Шублань.
 — На углу улицы де-Рельи? Ну спасибо, вот путешествие-то!
 Себастьян и Филь-ан-Катр распростились с Лупером и поспешно удалились.

 ГЛАВА XIX

 Заперев тщательно за ними дверь, Лупер отправился в свою спальню и там занялся тщательно преобразованием себя из изящного, приличного человека в бандита самой ужасной и грязной наружности.
 Долго он работал над лицом, но зато остался весьма доволен своим превращением. Тени не оставалось того господина де Монреаля, которого знала мисс Люси Гордон; Лупер воскрес во всем цинизме своей неряшливой и отвратительной наружности. Надев засаленную фуражку набекрень, он зажег свою коротенькую трубочку и собирался уже выходить, когда раздался резкий звонок в передней.
 — Опять кто-то, — воскликнул он с досадой, — черт бы их побрал! Уже не уйти ли мне тайным ходом?.. Да может быть, это что-нибудь нужное… лучше впустить!
 И он нажал пружину, отпиравшую входную дверь.
 Два человека поспешно к нему вошли. Это были Майор и господин Ромье.
 — Здравствуйте, — сказал ему Майор, смеясь. — Что, это вы до сих пор спали? Мы, может быть, вас обеспокоили?
 — Я сам только что домой вернулся, — сказал Лупер, — стало быть, не спал. Но что же вам нужно?
 — Вот это мне нравится, — возразил Майор, — с кем же, позвольте вас спросить, было у вас назначено сегодня утром свидание у Ла-Марлуз?
 — Ну признаться, я об этом совершенно забыл. Тут произошло нечто такое, что у всякого отшибло бы память.
 И в кратких словах Лупер передал им о необыкновенной энергии и находчивости мисс Люси Гордон, которая, воспользовавшись его беспамятством, нашла возможность спастись и, вероятно, теперь находилась в безопасности в отеле графини де Валенфлер.
 — Ах черт ее побери, и вас тоже! — воскликнул разозлившийся Майор. — Каким образом зажать теперь рот этой дуре? Она разболтает теперь все!
 — Какой вздор! — вступился безрукий г-н Ромье. — Что она может разболтать? — Ну, положим, она отсюда убежала. Во-первых, я полагаю, что с одного страха у нее в голове все вверх дном перевернулось, а потом — что ж она скажет? Что ее увезли куда-то — и только!
 — Совершенно справедливо, — сказал Лупер.
 — Но, — продолжал безрукий, ухмыляясь, — ведь сколько мне помниться, похищение двух девчонок было только первой частью нашего плана, и самой незначительной, а затем следовало уже похищение графини де Валенфлер и моей прелестной Денизы, к которой, признаюсь, я далеко не равнодушен.
 — Да, так-то оно так, но что бы вы там ни говорили, а после побега американки трудно будет это исполнить, — возразил Майор. — Ведь они там тоже не дураки, и теперь, наверное, примут все возможные предосторожности.
 — Вы, кажется, забыли друг мой, — сказал Ромье, — что трое слуг отеля де Валенфлер у нас на жалованье, и впустят нас туда, когда мы захотим?
 — Все это один вздор, — вступил в разговор Лупер, — слуги графини де Валенфлер, которым вы, вероятно, очень дорого платите, поднимают вас на смех, давая вам ложные сведения. Они сами ничего не знают о том, что творится в отеле.
 — А вы, должно быть, все знаете, не правда ли? -спросил насмешливо безрукий.
 — Да, уж, конечно, больше вас. Слушайте!
 И он им передал со всеми подробностями все, что он за час перед этим слышал от Филь-ан-Катра.
 — Стало быть, — закончил Лупер, — все трудности и неудобства, которых мы могли опасаться в отеле де Валенфлер, не будут существовать в маленьком домике на улице Рельи. Вот куда мы должны направиться с ночным нападением, и чем скорее, тем лучше. Я именно туда собирался идти, чтобы лично со всех сторон осмотреть позицию, когда вы пришли. Что, вы согласны со мной?
 — Конечно! — воскликнул Майор. — Мне тоже хочется отомстить разом за все, вот уже двадцать лет я жду удобного случая.
 — Но, — заметил безрукий, — не втроем же мы войдем в этот дом?
 — Конечно, нет; это значило бы добровольно лезть в петлю. Я прошу только одни сутки, чтобы сделать необходимые распоряжения, уж на этот раз это будет последняя попытка и надо, чтобы она увенчалась полнейшим успехом.
 — А наши люди, которые ждут окончательного приказания насчет нападения нынче ночью?
 — Надо их немедленно распустить, — сказал Лупер. — Где они?
 — Я знаю где, — сказал Майор. — Я отсюда пойду прямо к ним и велю им ждать меня завтра у Ла-Марлуз.
 — Ну и отлично, пойдемте. Завтра сойдемся и уже решим окончательно.
 В эту минуту раздался громкий звонок.
 — Это еще, что такое? — спросил Майор.
 — Я не знаю, — ответил с беспокойством Лупер.
 Чья-то невидимая рука вторично дернула звонок с большой силой, и отчетливый голос произнес угрожающие слова:
 — Именем закона, отоприте!
 Бандиты переглянулись с ужасом.
 — Уже! — прорычал Майор.
 — Тут сомневаться нечего, — сказал Лупер, — это полиция.
 — Мы пропали! — прошептал безрукий, дрожа, как лист.
 — Нет еще! — ответил Лупер, пожимая плечами.
 — Именем закона, отоприте! — повторил голос за дверью.
 — Ну! Еще успеем, — процедил Лупер сквозь зубы.
 Он тщательно стал запирать все двери квартиры, одну за другой.
 — Это по крайней мере займет их на несколько лишних минут, — сказал он.
 Потом Лупер подошел к камину в гостиной и нажал спрятанную в резьбе пружину.
 В ту же минуту на потолке образовалось круглое отверстие, складная лестница спустилась и уперлась концом в мягкий ковер, разостланный на полу.
 — Вот наша дорога, — сказал Лупер. — Пойдемте скорее!
 Все трое поспешно влезли наверх и исчезли в круглом отверстии.
 В ту минуту, как лепное украшение потолка с висячей лампой появилось опять на своем месте, бандиты услыхали третье приказание: отворить именем закона, и затем сухой треск выломанной двери.
 — Где мы? — спросил шепотом Майор.
 — На чердаке, — ответил Лупер. — Тут есть сообщение с соседним домом, мы в безопасности.
 — Как бы мне хотелось посмотреть, кто эти люди, которые нас травят.
 — Нагнитесь и отодвиньте вот эту дощечку, тут между лепными украшениями потолка есть крошечное окошечко, в которое вы увидите все, что под нами делается. Майор поспешно отдернул дощечку, посмотрел и, быстро откинувшись назад, произнес в порыве ярости.
 — Это опять он! Везде, везде этот мерзавец умеет меня найти!
 Это был действительно Бернардо, который вошел в комнату в сопровождении Тахеры и сыщика.
 С самой Триумфальной арки, Тахера по одному ему понятным и видным приметам, вел их по следам кареты, увозившей накануне мисс Люси Гордон, и дойдя до ворот дома, в котором жил Лупер, он вошел в темный коридор, поднялся по лестнице на третий этаж и, указав своим спутникам на запертую дверь, сказал:
 — Здесь!
 Осмотрев всю квартиру и убедившись, что никого нет, они вернулись в гостиную, и Бернардо, который в отыскивании следов немногим уступал своему краснокожему другу, стал внимательно разглядывать стены, пол и потолок.
 — Неужели вы предполагаете, что те, которых мы ищем, могли улететь сквозь потолок или провалиться сквозь землю, — спросил его немного насмешливо сыщик.
 — С подобным людом — всего можно ожидать, — ответил Бернардо, продолжая тщательно разглядывать ковер. — Э! Да вот, глядите сами! — воскликнул он, быстро нагибаясь еще ниже к ковру.
 Он только что заметил едва уловимый след, вдавленный в пушистый ковер обеими стойками лестницы.
 Он машинально взглянул наверх и заметил легкое колебание лампы.
 — Вот куда они вылетели! — воскликнул он.
 След был найден.
 Лупер, убежденный, что никогда не найдут его тайного хода, уселся преспокойно на пол в ожидании того, что враги их, утомленные бесплодными поисками, решат наконец покинуть его квартиру.
 — Ах, черт их побери! — воскликнул он в бешенстве. — Что ж эти люди действуют с помощью самого сатаны, что ли?
 — Я же вас предупреждал, — сказал Майор, стискивая кулаки.
 — Ну они нас еще не взяли! — воскликнул Лупер. — Пойдемте, идите за мной!
 Он их провел через весь чердак к потайной дыре, ведущей на чердак соседнего дома. Пробежав его во всю длину, они Достигали второй двери, ведущей на черную лестницу, по которой бегом спустились и через минуту очутились уже на улице.
 — Сегодня вечером, у Марлуз, — сказали они друг другу и разошлись по разным направлениям.
 Едва успели они скрыться из виду, как в дверях того дома, через который бандиты спаслись, показались Бернардо и его спутники, которые бежали за ними по горячим следам и опоздали только на несколько мгновений.
 — Опять упустили! — воскликнул с досадой сыщик.
 — Ну, беда еще не так велика! — ответил Бернардо. — Посмотрите на Тахеру, пари держу, что он нас к ним опять приведет. Не так ли друг? — сказал он с улыбкой, обращаясь к Тахере.
 Тахера, занятый тщательным осмотром тротуара и улицы в этом месте, ответил:
 — Они разошлись в три разные стороны, пойдемте по следам Майора.
 Бернардо и сыщик пошли за ним по направлению к улице Мэн.
 — А! — сказал Тахера. — Он тут взял карету.
 Возле забора стоялл маленький оборванец и глядел разинутым ртом на «господ».
 — Эй ты! — сказал ему Бернардо. — Вот тебе двадцать су, если ты мне скажешь, куда поехал тот господин, который здесь сел в карету.
 — Он велел ехать скорее на угол улицы Экюри д'Артура и предместья Сент-Оноре.
 Пять минут спустя, все трое мчались в извощичьей карете по указанному направлению.
 Погоня возобновилась еще ожесточеннее, чем когда-либо.

 ГЛАВА XX

 В то же время американец Вильям Фильмор позвонил у подъезда графини де Валенфлер. Пройдя к Юлиану Иригойену, он сообщил ему придуманный им план раз навсегда покончить с Майором и Фелицем Оианди. Он ему рассказал, как через Филь-ан-Катра довел до их сведения, что графиня де Валенфлер и Дениза укроются в маленьком доме на Рельи, с целью привлечь туда нападение бандитов, предполагавших, что большая часть прислуги останется в большом отеле на улице Курсель, где будто бы ждали их нападения.
 Вильям Фильмор поэтому поспешил предупредить Юлиана, чтобы он немедленно отослал в дом на Рельи почти всю мужскую прислугу с приказанием тщательно там спрятаться, пока еще бандиты не успели поставить своих шпионов.
 — Отлично! — сказал Юлиан. — Я немедленно же распоряжусь, а когда вы думаете перевезти туда дам?
 — А среди белого дня, с маленьким количеством слуг и багажа, и, принимая какие-нибудь предосторожности, чтобы не возбудить подозрения тех шпионов, которые часа через два, наверное, будут наполнять улицу Рельи. Только не сообщайте ничего этого дамам, к чему их пугать?
 — Конечно, они и так уж довольно расстроены и испуганы.
 Юлиан Иригойен позвал управляющего графини и отдал ему приказания насчет переселения графини в домик на улицу Рельи и попросил узнать, может ли его принять графиня де Валенфлер, и, на утвердительный его ответ, вошел в ее будуар, в котором она сидела с Денизой и женой дона Кристобаля де Карденаса.
 Несмотря на сильное потрясение от исчезновения любимой названной дочери Ванды, она была в этот день оживленнее и бодрее. Дело в том, что она только что имела долгий разговор с Люси Гордон, которая уже совсем оправилась от всего перенесенного ею страха и поведала ей всю историю своего знакомства с господином де Монреалем. Эта чистосердечная исповедь несколько успокоила графиню, к горю которой примешивалось еще тяжелое чувство, что она доверилась девушке, недостойной быть принятой в порядочном доме. Убедившись, что Люси, которую она воспитывала с детских лет, осталась вполне достойной ее привязанности, она почувствовала облегчение.
 Дамы беспрекословно согласились переехать в домик на Рельи и пошли приготовиться к отъезду.
 Часа два спустя, они ехали в свое новое жилище, где их уже ожидал Бернардо, только что возвратившийся с поисков.
 Дом, хотя очень невзрачный на вид, был очень просторен и весьма удобен внутри. Запущенный сад превратился с годами в настоящий парк, и графиня много гуляла по тенистым аллеям, думая о своей бедной Ванде… Уже прошло два дня с тех пор, как ожил домик на улице Рельи, но ожидаемого нападения все еще не последовало. Майор с Фелицем Оианди точно в воду канули. Между тем Бернардо и его верный друг Тахера открыли одно из многочисленных жилищ Майора, в подвале которого им удалось напасть на вход в подземелья Монтружа.
 Г-н Боном, сыщик, которому известны были эти подземелья как притон всех жуликов Парижа, обратился в полицейскую префектуру, прося содействия в проведении серьезной облавы по этим подземельям, и ему дали пятьдесят полицейских агентов, с которыми он на другой день намеревался начать облаву, с целью поймать майора и освободить бедную Ванду.
 Но в ту же ночь Майор совершил нападение на дом в Рельи пытаясь похитить графиню де Валенфлер и Денизу, и тем отомстить Юлиану за все свои неудачи; но эта последняя отчаянная попытка окончилась его смертью.
 Ночью, когда все спали, и Майор, с десятью сообщниками, перелезал через забор сада, а Фелиц Оианди с помощью веревочной лестницы через забор двора, Фелиц оступился, упал и в страшном испуге крикнул во все горло.
 В эту минуту, точно по данному сигналу, на него бросилась огромная собака сенбернарской породы (это был Дардар Армана) и вцепился зубами в горло. Сбитые с толку, разбойники растерялись, полицейские агенты их окружили, и им пришлось постыдно сдаться. Майор, слыша шум по ту строну дома, хотел поспешно вернуться назад, но полиция не дремала, и он оказался окруженным со всех сторон.
 Понимая, что спастись ни силой, ни бегством ему не удастся, он вынул из кармана револьвер и выстрелил себе прямо в лицо. Пуля, страшно его изуродовав, проникла через левый глаз в мозг, и он, как сноп, свалился на землю.
 Борьба была окончена.
 Лупер оказавшийся в числе опасно раненых, согласился, по просьбе узнавшей его Люси, открыть, где спрятана Ванда. Целый отряд полицейских, с сыщиком и Бернардо во главе, поспешил ее выручить, и вскоре привезли ее к графине де Валенфлер.
 Личность Майора осталась неизвестной полиции. Юлиан и Дениза, конечно, знали, что это был бывший полковник французской военной службы маркиз Жермандиа, но из уважения к графине де Валенфлер они не выдали никому этой тайны. И его похоронили вместе с Фелицем Оианди под загадочным именем Майора.
 Долго еще это имя служило предметом всевозможных россказней на посиделках в Луберии, куда перебрались на жительство герои нашего рассказа…
 Люси осталась на всю жизнь у графини де Валенфлер, старясь своей любовью и преданностью изгладить из ее памяти воспоминания о тех мучениях, которые причинила ей своей неосторожностью.
 Арман женился на милой Ванде, никогда не узнавшей тайны своего рождения и тех узах, которые связывали ее с Майором.
 Юлиан исполнил свое заветное желание, он занял место отца, и долго еще имя Иригойена будет благословляться бедными жителями этот забытого уголка Пиренеев.