Аннотация: Томас Майн Рид
 Жена-девочка
 Роман


 © Перевод с английского: Б.А. Бердичевский
 Компьютерный набор, редактирование, спелл-чекинг Б.А. Бердичевский
 Источник: London — George Routledge & Sons, limited New York: E.P. Dutton & CO, 1905
 http://www.borisba.com/litlib/index.html
 Компьютерная литбиблиотека Б. Бердичевского


---------------------------------------------


 Майн Рид
 Жена-девочка



 От переводчика


 Роман Майн Рида «Жена-девочка» — один из основных, программных романов великого романиста приключенческого жанра позапрошлого, 19-го века. Тем более удивительно, что на русский язык этот роман не переводился. Моя авантюрная попытка представить этот роман читателю на русском языке вызвана в первую очередь собственным интересом к произведению, а также некоторым честолюбием: если не я, то кто же?
 Роман представляет собой грандиозное многоплановое повествование, в котором есть всё, присущее Майн Риду, плюс еще немного: помимо приключенческого, закрученного сюжета, любовной интриги (да еще какой!), — обилие персонажей, причем не идеализированных, как часто бывает у этого писателя, а вполне реальных, юмор, патетика и героическая романтика, и, наконец, есть место политике. Чтение увлекает и захватывает, не говоря уже о переводе. И хотя перевод очень непрост и длится годами, были отдельные главы, которые я переводил залпом: зараз 2-3 главы при обычном темпе в несколько абзацев в день!
 Наконец, работа завершена, и роман представлен читателю полностью.




 Предисловие вдовы автора


 Большинство событий, описанных в этой книге, действительно случились в реальной жизни или были придуманы на основе жизненного опыта автора.
 Элизабет РИД.
 Лондон, 1888Глава I




 ОСТРОВ МИРА


 Аквайднек — «Остров Мира!»
 О, Коддингтон, и вы, королевские придворные! Как вы могли в погоне за модой на переименование всего, что звучит непривычно саксонскому уху, изменить это историческое название, данное краснокожими аборигенами, на ничего не значащее название «Rhodes»?
 Ваше стремление присвоить острову искусственное классическое название — не что иное как результат вашего дурного вкуса. Ваше невежество привело к тому, что вы повторили ошибку старого голландского штурмана, давшего название «Roodt» этой замечательной стране!
 Название, данное Блоком, было по крайней мере уместно по некоторой причине, более того, в нем было что-то поэтическое. Огибая Сачест Поинт, он созерцал величественный лес, окрашенный в красный цвет благодаря солнечно-золотой осени. Он был восхищен темно-красной листвой деревьев и алыми гирляндами ползучих растений. Перед его глазами предстали яркие цвета охры утесов. Именно поэтому в его судовом журнале было записано «Красный Остров»!
 О, достойный Коддингтон, чем же вас не устроило название индейцев? И почему вы приняли так неуклюже переделанное название голландца?
 Я буду придерживаться старого названия — «Остров Мира»; хотя прошли уже те времена, когда Вампаноаг погружал свои ветви в спокойные воды Наррагансета, и его легкие каноэ скользили вокруг острова.
 Куда ушли те времена, Аквайднек? С тех пор тебя слишком часто обжигало горячее дыхание войн. Где теперь этот девственный лес, который так радовал глаз Верразано, свободный от сцен Тускана? Где эти величественные дубы, вязы и клены? Куда исчезли зеленые сосны и красные кедры? Где березы с их знаменитой корой, где каштаны, дающие еду голодному путнику, где сассафрас, который восстанавливает здоровье и продлевает жизнь?
 Всего этого больше нет. Все это уничтожено огнем и топором безжалостного варвара — солдата.
 Несмотря на твое разграбление, Аквайднек, твои богатства все еще привлекательны. Ты все еще Остров Мира, колыбель Любви; каждая пять твоей земли освящена шагами влюбленных, каждый выступ твоих утесов помнит эту старинную историю.


* * *

 Ньюпорт, год 18 —, «разгар сезона.»
 Апартаменты в одной их лучших Американских гостиниц, Океанхауз, с окном, обращенным на запад.
 На третьем этаже расположен длинный балкон с видом на Атлантический океан, простирающийся широкой голубой полосой на расстояние, сколько хватает глаз. Слева — Сачест Поинт, который, подобно снежинкам, распыляется и прерывается скалой Корморант Рок; справа Бевер Тайл с маяком; между ними — рыболовецкие суда, обычное ремесло местного населения; вдали белеет парус корабля и виден дым парохода — оба, очевидно, совершают рейс между двумя крупными морскими портами Шаумут и Манхэттен.
 Такой великолепный вид открывается из устья реки Наррагансет — ни одни красивые глаза часто отдыхали, рассматривая все это.
 Но никогда еще подобное зрелище не рассматривали более красивые глаза, чем глаза Джулии Гирдвуд, жившей сейчас в этих апартаментах.
 Она — не единственная, кто живет здесь. Рядом с ней еще одна молодая леди, ее кузина, Корнелия Инскайп. У нее тоже прекрасные глаза, синеватого оттенка, но они уступают черным глазам первой из них, глазам, буквально источающим флюиды любви.
 На языке авторов романов Джулия была бы названа брюнеткой, а Корнелия блондинкой. Фигуры их различаются так же, как и цвет волос: первая высокая и отличается зрелой женской красотой, а вторая ниже ростом и более юная.
 Различаются они и по характеру. Старшая более смуглая, и потому мысли ее кажутся более грустными, а движения медленными и задумчивыми; в то время как младшая, судя по разговору, более веселая и жизнерадостная, мысли Корнелии больше о будущем, чем о прошлом.
 На них свободные утренние халаты, крошечные шлепанцы, надетые на их прекрасные ножки, и обе они расположились на креслах-качалках внутри комнаты, напротив окна. Глаза обеих устремлены к морской синеве, девушки только что обратили внимание на пароход, приближавшийся к Поинт Джудит и плывший в северо-восточном направлении.
 Это было прекрасное зрелище: огромный черный монстр, прокладывавший дорогу по синей морской глади и оставлявший позади себя белый след бурлящей воды и пены.
 Корнелия выскочила на балкон, чтобы получше разглядеть эту захватывающую картину.
 — Интересно, что это за пароход? — сказала она. — Наверное, это Канард, один из тех огромных океанских пароходов!
 — Ты ошибаешься, Нил. Жаль, что это не он, и жаль, что я сейчас не плыву на нем. Слава Богу! Пройдет несколько недель, и я уплыву отсюда на пароходе.
 — Как! Тебе уже надоел Ньюпорт? Другого такого приятного уголка мы не найдем во всей Европе. Я уверена, что не найдем.
 — Зато мы найдем более приятное общество и лучшие развлечения.
 — Что ты имеешь против здешнего общества?
 — То же, что оно имеет против нас. Я не говорю об аборигенах. Они ведут себя вполне прилично. Я говорю о тех, кто приезжает сюда на лето, как и мы. Ты спрашиваешь, что они имеют против нас. Странный вопрос!
 — Я ничего особенного не заметила.
 — Зато я заметила! Эти Дж., Л. и Б. смотрят на нас свысока, поскольку мы дочери лавочников! Ты не могла не заметить это.
 Мисс Инскайп нечего было возразить, поскольку и она заметила, что кое-кто из этих людей действительно посматривал на нее свысока. Но она была из тех, кто придавал мало значения светской жизни, и поэтому такие нюансы ее мало волновали.
 Однако гордой и честолюбивой Джулии все это было небезразлично. Нельзя сказать, что ею полностью пренебрегали, однако общество, собравшееся на фешенебельном морском курорте, посматривало на нее свысока, особенно вышеупомянутые Дж., Л. и Б.
 — Но в чем причина? — продолжала она с возмущением. — Если наши отцы были лавочниками, то их деды занимались тем же. В чем разница, хотела б я знать?
 Мисс Инскайп нечего было ей возразить.
 Не желая раздражать гордую и честолюбивую кузину, она попробовала ее успокоить:
 — Хорошо, Джулия, пускай мисс Дж., мисс Л. и мисс Б. смотрят на нас свысока, но зато их братья совсем не такие. Я тебя уверяю, что они совсем не такие!
 — Оставь в покое их братьев! Что толку, что они снизошли до нас? Не делай из меня глупышку, Нил! Миллион долларов — наследство, оставленное мне отцом, которое я получу после смерти матери, — вполне объясняет такую снисходительность. Впрочем, если зеркало мне не врет, мне нечего беспокоиться!
 Да, она имела все основания утверждать это! У Джулии Гирдвуд никогда не было причин для тревоги, когда она смотрела на себя в зеркало. Этот цветок расцвел и принял совершенные формы, и дочь лавочника чувствовала себя герцогиней. Лицо ее было так же совершенно, как и фигура. От нее исходили флюиды любви и желания; хотя, как это ни странно, к ним невольно примешивалось неприятное чувство некоей опасности. Это было похоже на то, чем так печально прославились Клеопатра, Лукреция Борджиа или красавец-убийца Дарнли.
 В ней невозможно было отыскать ни одной неуклюже-грубоватой черты, даже малейшего признака неаристократического происхождения, или деревенщины и всего того, что ей сопутствует. Возможно, кое-что из этого можно было обнаружить в ее кузине, Корнелии. Но Джулия Гирдвуд так долго жила под флагами Пятой Авеню (здесь находился дом ее матери), что внешне ничем не отличалась от самых гордых девиц этой аристократической улицы.
 — Ты права, Джулия, — согласилась с ней кузина. — Ты и богата, и красива. Мне жаль, но о себе я не могу этого сказать.
 — Ах ты, маленький льстец! Хоть ты и не такая богатая, как я, то уж во всяком случае красотой мне не уступаешь. Впрочем, ни то ни другое здесь ничего не значит.
 — Так почему ты приехала сюда?
 — Это была не моя идея. Моя мама привезла меня сюда. Если говорить обо мне, я предпочитаю Саратогу, где не придают такого значения родословной и где дочь лавочника так же хороша, как и его внучка. Я хотела отправиться туда на этот сезон, но мама возражала. Ничего не могло ее устроить, только Ньюпорт, Ньюпорт, Ньюпорт! И вот мы здесь! Благодарение Небесам! Это недолго еще продлится.
 — Хорошо, и поскольку мы уже здесь, давай наслаждаться тем, что дано здесь каждому: будем купаться и загорать.
 — Ага, давай сделаем вид, что нам здесь хорошо! Если опустить тела мисс Дж., Л. и Б. в соленую воду, это во многом оправдает их присутствие в Ньюпорте! Это полезно и для них, ей-Богу! Это могло бы немного улучшить цвет их лица. Небеса знают, как они нуждаются в этом; и, Благодарение Небесам, я совсем в этом не нуждаюсь!
 — Но ты будешь ли купаться сегодня?
 — Нет, не буду!
 — Но кузина! Это такая восхитительная процедура!
 — Я ее ненавижу!
 — Ты шутишь, Джулия?
 — Нет, просто я хотела сказать, что ненавижу купаться в окружении этой толпы.
 — Но ведь невозможно быть на пляже в одиночестве!
 — Это неважно. Я не желаю с ними встречаться где бы то ни было — на пляже или в другом месте. Если бы только можно было купаться вон там, в глубоких синих водах, или среди этих белых скал, которые видны отсюда! Ах! Вот это была бы восхитительная процедура! Интересно, найдется ли такое местечко, где мы могли бы купаться в одиночестве?
 — Да, я знаю такое местечко. Я открыла его на днях, когда собирала раковины вместе с Кеция. Оно находится внизу, под утесами. Там есть уютная небольшая пещера, великолепный грот с глубоким водоемом перед ним и гладким песчаным пляжем, белым как серебро. Утес нависает над ним, я уверена, что никто не сможет заметить нас сверху, особенно когда мы будем купаться. Таким образом, мы будем на пляже, и утес будет защищать нас от посторонних взоров. Мы можем раздеться в пещере без опасения, что кто-нибудь нас увидит. Кеция будет сторожить нас наверху. Ну, скажи мне, Джулия, ты пойдешь туда купаться?
 — Хорошо, я не возражаю. Но что мы скажем маме? Она ужасно не любит, когда не соблюдаются правила приличия. Она будет против.
 — Нам не следует раскрывать ей нашу тайну. Она не собирается сегодня купаться, она уже сказала мне сегодня об этом. Мы обе направимся сначала к обычному пляжу, как будто собираемся купаться там. Оказавшись вне поля ее зрения, мы можем уйти туда, куда нам надо. Я знаю тропинку, ведущую через поля прямо туда, к утесу. Так ты пойдешь со мной?
 — О да, я согласна.
 — Сейчас как раз время отправиться туда. Слышишь топот ног по коридору? Это купальщики направляются на пляж. Давай позовем Кеция и отправимся в путь.
 Поскольку Джулия нисколько не возражала, ее предприимчивая кузина прошла в коридор и, остановившись перед дверью смежной комнаты, позвала: «Кеция!»
 Это была комната миссис Гирдвуд, а Кеция, ее темнокожая служанка, играла роль горничной и прислуживала всем трем дамам.
 — Что случилось, дитя? — отозвался голос, но, судя по нему, это была не Кеция.
 — Мы собираемся идти купаться, тётя, — сказала молодая леди, приоткрыв дверь и заглянув в комнату. — Мы хотим, чтобы Кеция подготовила нам купальные платья.
 — Да, конечно, — послышался тот же самый голос, который принадлежал миссис Гирдвуд. — Ты слышишь, Кеция? Послушайте, девочки! — добавила она, обращаясь к молодым леди, которые уже стояли вдвоем в дверном проеме. — Вам надо взять урок плавания. Помните, что мы путешествуем по большим морям и океанам, и вам надо научиться плавать, чтобы в случае чего не утонуть.
 — О, мама! Ты нас пугаешь.
 — Хорошо-хорошо, но я думаю, умение плавать вам в любой ситуации пригодится. Во всяком случае, вам не будет вредно научиться держать голову над водой и овладеть еще одним навыком. Поторопись, девушка, с купальными платьями! Все уже ушли на пляж, вы опаздываете. Ну же, ты нас задерживаешь!
 Вскоре Кеция появилась в коридоре, неся с собой сверток — купальные принадлежности для молодых леди.
 Крепкая, здоровая негритянка — на ее голове красовался шерстяной тюрбан (toque) в новоорлеанском стиле, а на плечи был накинут пестрый платок (bandanna) — была существенным атрибутом в семье владельца магазина; этот атрибут должен был подчеркнуть их принадлежность к Южным штатам и, конечно, аристократическое положение. Надо сказать, не одна лишь миссис Гирдвуд подобным образом выбирала служанок в расчете на внешний эффект.
 Молодые девушки быстро сняли шлепанцы и надели пляжные туфли. Их головы покрыли кокетливо надетые женские шляпки, а на плечи (в течение дня могло быть достаточно прохладно) были наброшены шали.
 — Ну, мы пошли, — сказав эти слова, кузины миновали галерею, спустились по длинной лестнице, пересекли веранду и вышли наружу, а затем направились по дороге на пляж.
 Когда они оказались вне поля зрения из гостиницы, они изменили маршрут, свернув на тропинку, ведущую к утесу.
 Менее чем через двадцать минут их можно было видеть спускающимися по одному из ущелий, ведущих вниз, — впереди шла Корнелия, сразу за ней Джулия и замыкала шествие негритянка с узлом их купальных принадлежностей.




 ГЛАВА II. ДВЕ НАЯДЫ


 Однако их заметили.
 Один джентльмен, прогуливающийся вдоль утеса, видел, как девушки спустились вниз.
 Он был из Охра Поинт, находящейся далеко отсюда, и таким образом он не был знаком с молодыми леди, сопровождаемыми чернокожей служанкой.
 Ему подумалось, что их появление в этот час несколько странно. Ведь было самое время для купания. Издали он мог видеть коробки на пляже, из которых выходили группы веселых отдыхающих в зеленых, синих, темно-красных и алых костюмах, издали похожих на разноцветных лилипутов.
 «Почему эти леди не пошли на пляж с ними? — удивлялся он. — А, понятно, они пошли собирать раковины, — предположил джентльмен. — Они ищут раковины среди морских водорослей. Из Бостона, без сомнения. И я готов держать пари, что они надели подводные очки для этого.»
 Джентльмен улыбнулся, довольный своей сообразительностью, но улыбка вдруг исчезла с его лица. Цвет лица их служанки опровергал это заключение.
 «Похоже, что они из Южных штатов», — пробормотал он.
 После этого джентльмен перестал думать о них. У него в руках было ружье, и он собирался подстрелить одну из крупных морских птиц, время от времени пролетавших вдоль утеса.
 Поскольку только что закончился отлив, и поток воды начал возвращаться, они пролетали низко, то и дело вылавливая себе пищу из мелководья и с песчаного берега.
 Охотник, обратив внимание на это обстоятельство, решил спуститься пониже к морю, чтобы подстрелить дичь наверняка, и поэтому спустился в одну из расщелин, рассекающих утес, — в ту, которая была поближе к нему.
 Придерживаясь направления на Форти Степс, он медленно подвигался вперед. То и дело встречающиеся выступы в скалах, а также зыбучий песок задерживали его движение.
 Охотник, однако, не торопился. Нужно было выбрать хорошее место для удачного выстрела. Кроме того, оставалось еще несколько часов до удара колокола в Океанхауз, созывающего постояльцев на обед. Джентльмен был одним из них. До тех пор, пока не придет время обеда, нечего делать в гостинице.
 Пока джентльмен совершает свою неторопливую прогулку, следует в нескольких словах описать его.
 Стиль одежды явно указывает на то, что это охотник-любитель. Более того, по многим признакам заметно, что это военный. Об этом свидетельствуют фуражка, очевидно, прошедшая вместе с ним все тяготы военной службы, наполовину скрытое тенью лицо, покрытое загаром, что указывает на прохождение службы в одной из стран с тропическим климатом; в то же время вновь появившийся светлый оттенок означает недавнее возвращение. Простой гражданский сюртук, застегнутый на пуговицы, темно-синие брюки и сильно сбитые ботинки на ногах завершают его полувоенный костюм. Стоит отметить, что все предметы одежды так хорошо сидят на нем, словно подчеркивают колоритность его стройной и мужественной фигуры.
 Лицо его вполне соответствует внешности. Не овальное, но той округлой формы, которая гораздо чаще свидетельствует о недюжинной силе и смелости. Красивый облик этого джентльмена венчают пышные темные волосы и аккуратные усы.
 Всеми этими достоинствами обладал молодой человек, которому, несмотря на большое путешествие и военную службу в прошлом, было все еще около тридцати.
 Он медленно подвигался вперед, только слышалось шуршание ботинок, когда он шел по слою гальки. Он слышал эти звуки, но не обращал на них внимание, зная, что это его собственные шаги.
 Однако, когда охотник остановился, дожидаясь появления чайки вблизи расщелины, и собрался было прицелиться, другие звуки привлекли его внимание.
 Эти звуки настолько были приятны уху, что он мгновенно позабыл о чайке. Птица пролетела мимо, и он даже не сделал попытку спустить курок, хотя расстояние вполне позволяло удачным выстрелом убить ее!
 «Нимфы! Наяды! Русалки! Которая из трех? Прозефина спустилась со скалы, чтобы принять водные процедуры! О боги! О богини! Какая привлекательная картина!»
 Эти слова сорвались с его уст, когда он стоял, пригнувшись, прямо напротив скалы, которая выдавалась над утесом. Под ней находилась бухта, где купались молодые леди — негритянка их охраняла, но она беззаботно смотрела по сторонам, сидя на одном из выступов скалы.
 «Целомудренные Дианы! — воскликнул охотник. — Простите мне мое вторжение! Весьма нечаянное, ручаюсь вам. Я должен вернуться назад, — продолжил джентльмен, — чтобы спасти себя от опасности покончить со своей холостяцкой жизнью. Вы меня провоцируете! Я хотел было пройти, чтобы исследовать пещеру, как услышал ваш разговор. Я хотел просто пройти здесь. Как же неловко получилось, что вы остановили меня!»
 Пробормотав последнюю фразу, он явно погрешил против истины. И это было особенно заметно по его действиям, поскольку он все еще слонялся вблизи скалы и продолжал наблюдать за дамами.
 Они плескались в прозрачной воде, не доходившей им до пояса — нижняя часть тела была покрыта намокшими в воде юбками, вплотную обмотанными вокруг них, ноги их отчетливо просматривались в воде были похожи на морские кораллы, — две молодые девушки весело резвились, наслаждаясь купанием. Лишь Йосеф сумел бы устоять перед таким зрелищем  note 1  !
 Их длинные волосы растрепались — они были двух цветов: черного и золотистого; капли жемчужинами сверкали в них, поскольку девушки своими руками с крошечными пальчиками, увенчанными розовыми полукругами ноготков, интенсивно брызгали водой друг в друга; постоянно расходившиеся круги по воде и музыка их веселых голосов — ах! Кто бы мог добровольно отвернуться при виде такой картины!?
 Чтобы сделать это, охотнику пришлось приложить немало усилий, и только мысль о сестре помогла ему справиться со своими чувствами.
 Размышляя о ней, он зашел за скалу, откуда уже не было видно так взволновавшей его картины.
 «Ужасно неловко! — снова пробормотал он, на этот раз, возможно, гораздо искреннее. — Я хотел бы там пройти. Пещера была уже недалеко, и теперь мне придется возвращаться назад! Я должен или вернуться, или подождать, пока они не закончат свои водные процедуры.»
 На мгновение он остановился, задумавшись. Он прошел уже значительное расстояние от того места, где спустился к утесу. Кроме того, путь назад был нелегок, как он уже успел убедиться.
 И он решил остаться, пока «берег не будет свободен.»
 Он сел на камень, вынул сигару и закурил.
 Он был не более чем в двадцати шагах от водоема, где наслаждались купанием прелестные девушки. Он слышал плеск воды, потревоженной их ладонями, словно молодые лебеди били по воде крыльями. Он слышал их разговоры, прерываемые звонким смехом. Однако не было никакой опасности, что он невольно подслушает эти разговоры: шум моря не позволял расслышать, о чем они говорили. Только время от времени слышались громкие возгласы восхищения, которые исходили от двух Наяд, или раздавался пронзительный голос негритянки, предупреждавшей, чтобы они не заходили слишком далеко, поскольку начинался прилив.
 Все эти картины он мог представить себе по услышанным звукам, но не видел, поскольку находился за скалой.
 Прошло добрых полчаса, а девушки все еще не выходили из воды, по-прежнему резвились и звонко смеялись.
 «Возможно, они самые настоящие русалки, иначе они не могли бы купаться так долго. Безусловно, будь это обычные девушки, они давно бы уже вышли из воды.»
 Как видно из произнесенной фразы, охотник уже начинал терять терпение.
 Но вот вскоре плеск воды прекратился, и больше не было слышно их смеха. Он мог еще слышать голоса девушек, ведущих беседу, и голос негритянки, то и дело раздающийся в паузах их разговоров.
 «Они уже вышли из воды и одеваются, — с радостью заключил охотник. — Интересно, как долго они будут заниматься этим? Не более часа, я надеюсь.»
 Он вытащил новую сигару, третью по счету.
 «К тому времени, как я выкурю сигару, — рассуждал охотник, — они уйдут. Во всяком случае, они уже к тому времени оденутся; и, не рискуя оказаться невежливым, я пройду мимо них.»
 Он закурил и прислушался.
 Разговоры теперь велись беспрерывно, но более тихими голосами, и смех больше не раздавался.
 Сигарета была уже почти выкурена, а те же серебристые голоса все не прекращались; к ним примешивался хриплый шум морских волн — и шум этот все нарастал, поскольку начался прилив. Внезапно подул свежий морской бриз, который усилил шум прилива; и голоса девушек на этом фоне были подобны приглушенному металлическому звуку где-то вдали, так что охотник стал сомневаться, на самом ли деле он слышит их.
 «Самое время им уйти, — сказал он, вскакивая с места и выбрасывая окурок. — У них было достаточно времени, чтобы закончить свой туалет дважды, во всяком случае. Было бы глупо и далее любезно дожидаться окончания их развлечения, так пойдем, чтобы продолжить свое исследование!»
 Он вернулся к выступу утеса. Еще один шаг вперед, и он неожиданно остановился — лицо его внезапно омрачилось. Вода вследствие прилива поднялась, скрыв камни, и выступ мыса теперь был на добрых три фута был покрыт ею; в то время как бушующие волны, то и дело накатываясь, поднимали уровень воды все выше и выше!
 Не было видно никакого пути, чтобы пробраться к пляжу, расположенному ниже, или к выступу, расположенному выше, кругом вода!
 Исследователь видел, что невозможно пройти в требуемом направлении, разве что попробовать перейти вброд, погрузившись в воду по пояс. Цель, которую он хотел исследовать, не стоила таких усилий; и с возгласом разочарования — он был сильно огорчен, что зря потратил на это столько времени — охотник развернулся и направился обратно к отвесному берегу.
 Он уже не шел медленно, прогулочным шагом. Предчувствие возможных неприятностей заставило его двигаться в самом быстром темпе, на который он был способен. Что, если обратный путь также отрезан, что, если на его пути назад возникнет та же самая преграда, которая прервала его исследование?
 Мысль эта его очень тревожила, и, торопливо взбираясь по скалам, пересекая участки, где раньше были лужи воды, а теперь — обширные водоемы, охотник вздохнул свободно, лишь снова достигнув ущелья, по которому спустился сюда.




 ГЛАВА III. ДВА РИФМОПЛЕТА


 Охотник ошибался, считая, что девушки уже ушли. Они все еще находились в бухте, только больше не разговаривали.
 Их разговор закончился, когда они оделись, и они нашли себе занятия, которые требовали тишины. Мисс Гирдвуд приступила к чтению книги, которая, похоже, была поэтическим сборником; в то время как ее кузена, захватившая с собой мольберт и кисти, стала набрасывать эскиз грота, того самого, который служил им комнатой для переодевания.
 Дождавшись, когда молодые леди выйдут из воды, Кеция тоже окунулась в воду в том же самом месте, однако прибывающий поток поднял уровень воды настолько, что ее темное тело было надежно скрыто от посторонних глаз в любой точке утеса.
 Десять минут поплескавшись в воде, негритянка вернулась на берег; снова натянула свое клетчатое платье; отжала свои волосы, обильно намоченные соленой морской водой; поправила свой цветной платок и, поддавшись усыпляющему воздействию от погружения в соленое море, легла на сухую гальку и почти сразу заснула.
 Таким образом, эта троица расположилась в полной тишине на отдых, и охотник-исследователь в момент, когда обнаружил преграду на своем пути и повернул назад, был в полной уверенности, что и прекрасные леди покинули место купания.
 В течение некоторого времени эта тишина продолжалась; Корнелия наносила на свой мольберт яркие краски. Окружающая ее сцена была вполне достойна кисти, однако три человеческие фигуры на ней, по крайней мере, в своем естественном виде, не в состоянии были создать интересную картину. Поэтому в ее картине фантазия переплеталась с реальностью: молодые леди, время от времени купающиеся в таких уединенных местах, должны выглядеть смелыми и мужественными.
 Разместив мольберт на камнях, таким образом, чтобы волны не могли его залить, она делала набросок своей кузины, склонившейся над книжкой напротив утеса, и темнокожей служанки с тюрбаном на голове, уснувшей на прибрежной гальке. Крутой обрыв утеса с гротом внизу, черные камни, нависающие над ущельем, протянувшимся сверху вниз, — обе его стороны заросли вьющимся растениями, а глыбы были покрыты кустарником причудливых форм, — все это должно было найти отражение на картине юной художницы.
 Она уже значительно продвинулась в своей работе над картиной, когда восклицание кузины прервало ее занятие.
 Старшая кузина уже некоторое время нетерпеливо перелистывала книгу, что означало либо ее желание поскорее добраться до развязки, либо сильное разочарование прочитанным.
 Перевернув несколько страниц, она останавливалась, прочитывала несколько строчек и затем снова листала книгу, как бы пытаясь найти что-либо получше.
 Наконец, эта процедура закончилась, и она с раздражением бросила книгу на гальку, воскликнув:
 — Какой вздор!
 — Ты о чем, кузина?
 — Теннисон.
 — Ты шутишь! Божественный Теннисон — любимый поэт нашего поколения?
 — Поэт нашего поколения! Только не Теннисон!
 — А кто же? Не Лонгфелло ли?
 — Еще один такой же рифмоплет. Его американский сборник весьма посредственен, если вообще это можно назвать сборником. Тоже мне поэты! Их необычные причудливые рифмы — эти мелкие чувства, выраженные сильными средствами, — на самом деле не способны вызвать и миллионную долю эмоций во всех их виршах!
 — Ты на самом деле так считаешь, кузина? Как же ты объясняешь их популярность во всем мире? Разве это не доказательство того, что они действительно являются поэтами?
 — В самом деле, ну а как насчет Сутея? Бедный, тщеславный Сутей, который возомнил, что он выше Байрона! И мир разделил его заблуждение — по крайней мере половина его современников! А сегодня этого рифмоплета никто не хочет издавать.
 — Но Лонгфелло и Теннисона ведь издают!
 — Да, это так, так же как и мировое признание, как ты говоришь. Все это легко объяснимо.
 — Как же так?
 — Все это благодаря стечению обстоятельств, поскольку они появились после Байрона — сразу же после него.
 — Я не понимаю тебя, кузина, объясни.
 — Это очевидно. Байрон опьянил мир своей божественной поэзией. Его превосходные стихи для души были как вино для тела, ибо великолепные глубокие чувства не что иное как пир для души. И, подобно сильному опьянению для тела, это сопровождается похмельем — такой нервной слабостью, когда требуется принять синюю таблетку и слабительное. Это вызвало к жизни появление его абсента и горькой настойки из ромашки; и ими оказались Альфред Теннисон, поэт, удостоившийся милости королевы Англии, и Генри Уадсворт Лонгфелло, любимое домашнее животное сентиментальных леди в очках из Бостона. Таким образом, поэтическая буря сменилась прозаическим штилем, который продолжается уже более сорока лет до сей поры, и который не состоянии изменить жалкие потуги этих двух рифмоплетов!
 — Питер Пайпер съел несколько острых перцев!  note 2 — процитировала Корнелия, звонко и добродушно рассмеявшись.
 — Именно! — воскликнула Джулия, раздраженная веселым равнодушием кузины к подобным поэтическим перлам. — Только благодаря такой несерьезной игре слов, легкой сентиментальности и болезненному тщеславию, которые сумели родиться у этих посредственностей, а затем были срифмованы в строфы и изданы, эти рифмоплеты и получили мировую известность, о которой ты говоришь. Впрочем, если учесть, что нет достойных кандидатов в поэты, я не удивляюсь, кого у нас считают лучшими!
 С этими словами она приподняла свою изящную ножку и в порыве злости пнула ею бедного Теннисона, глубоко втоптав книгу во влажный песок!
 — О, Джулия, ты испортила книгу!
 — Эту книгу уже невозможно испортить! Никому не нужная бумага. Вон, в одной из этих симпатичных водорослей, выброшенных на морской песок, содержится гораздо больше поэзии, чем во всех этих ничего не стоящих книжках. Пусть лежит здесь!
 Последние слова были адресованы Кеция, которая, проснувшись, наклонилась, чтобы поднять растоптанную книгу.
 — Пусть она лежит здесь, пока вода до нее не доберется; пусть волны морские предадут забвению книгу, а волны времени сотрут память об ее авторе. Есть только один настоящий поэт в нашем мире…
 В это время Корнелия встала на ноги, не потому, что ее задели слова кузины — просто волны Атлантики уже добрались до ее юбки. Она стояла, и морская вода стекала с ее одежды.
 Художница сожалела о том, что ей пришлось прервать рисование; картина была лишь наполовину готова; и теперь ей пришлось сменить точку обзора, с которой вид был уже не такой замечательный.
 — Ничего, не страшно, — пробормотала она, закрывая альбом. — Мы сможем прийти сюда завтра. Джулия, ты не будешь возражать против этого?
 — Напротив, кузина. Это очень здорово, такое купание вне общества и без лишних церемоний. Я еще не получала большего удовольствия за все время пребывания на этом острове, на… на… острове Аквайднек. Таково, кажется, его древнее наименование. Сегодня, наконец, я пообедаю с аппетитом!
 Кеция свернула купальные костюмы и увязала их в узел, вот, наконец, все трое уже готовы двинуться в обратный путь.
 Теннисон все еще лежал, зарытый в песок, и злобный его критик не позволил забрать книгу!
 Они направились обратно в гостиницу, рассчитывая подняться на утес тем же путем, которым они спустились сюда. Другого пути они не знали.
 Однако когда они достигли скалы, которая нависала над бухтой, все трое неожиданно вынуждены были остановиться.
 Они сильно задержались в бухте, и в результате дорога назад была перерезана потоком воды, нахлынувшей из-за прилива.
 Вода была только несколько футов глубиной, и можно было еще преодолеть это препятствие. Но вода все прибывала, и достаточно интенсивно, так что вскоре могла охватить их с головы до ног.
 Они видели все это, но пока не чувствовали серьезной опасности. Это было неприятное препятствие, и только.
 — Нам надо вернуться назад, — сказал Джулия, поворачивая к бухте. Двое ее спутниц направились следом.
 Однако и здесь они столкнулись с тем же препятствием.
 Такая же глубокая вода, та же самая опасность, что волны накроют их с головой!
 И, поскольку они стояли, выжидая, вода все прибывала, — преграждающее им дорогу водное препятствие становилось все глубже и опаснее!
 Назад, к тому месту, которое они только что покинули!
 Здесь также глубина потока заметно увеличилась — он поднялся более чем на фут после того, как они покинули это место. С моря дул легкий бриз, однако ветер постепенно усиливался.
 Пересечь водное препятствие было уже невозможно: ведь никто из них не умел плавать!
 Одновременно у обеих кузин вырвался крик отчаяния — чувство опасности, зародившееся у них некоторое время назад, теперь вырвалось наружу.
 Крик подхватила темнокожая служанка, выглядевшая гораздо более испуганной, чем ее хозяева.
 В панике они снова бросились назад.
 Теперь уже не было никаких сомнений в серьезности их положения: с обеих сторон путь был отрезан!
 Ужас охватил их при виде все прибывающей воды. Их взгляд устремлен к утесу, на котором они могли бы спастись, но ущелье, ведущее к нему, было недоступно.
 Отчаяние овладевало ими при виде этого утеса!
 Лишь одна надежда поддерживала их. Если вода не поднимется выше их роста и не затопит их с головой, они могли бы без опасений остаться на месте, пока не начнется отлив.
 Беглым взглядом они осмотрели волны, грот и камни наверху. Не знакомые с морской стихией, они тем не менее знали, что волны поднимаются с приливом, после чего наступает отлив. Но как высоко поднимется вода? Им не было известно никаких признаков, которые могли подтвердить опасения относительно их участи или, наоборот, вселить надежду на благополучный исход.
 Эта неопределенность была еще хуже, чем даже уверенность в грозящей опасности.
 Встревоженные этим, девушки инстинктивно сжимали друг друга в объятиях, их громкие крики оглашали окрестности:
 — На помощь! На помощь!




 ГЛАВА IV. «НА ПОМОЩЬ! НА ПОМОЩЬ!»


 Их крик о помощи доносился до вершины утеса.
 И услышал его тот самый джентльмен, который пришел сюда поохотиться; тот, кто совсем недавно слышал те же самые голоса совсем в другой тональности.
 Покинув ущелье, он находился севернее Восточного пляжа; это был самый короткий путь к гостинице.
 Он едва пришел в себя после неприятного происшествия, заставившего его совершить трудный обход; хотя его мысли больше были заняты не этим, а прекрасным лицом одной из двух прекрасных незнакомок, которых он увидел на пляже.
 Это было лицо, которое имело смуглый оттенок.
 Ее фигура также не выходила у него из головы. Его мимолетный взгляд на прелестную головку выше уровня моря, а на также линии фигуры, просматривавшиеся ниже, в полупрозрачной воде, произвел на него неизгладимое впечатление. Он так хорошо запомнил эту картину, что уже начал раскаиваться в своем порыве деликатности, заставившем его отступить за скалу.
 Под впечатлением от увиденного он решил изменить свой маршрут, надеясь как бы случайно встретиться с прелестными купальщицами на вершине утеса.
 Прошло однако немало времени, а девушки все еще не появлялись. Джентльмен видел сверху только пустынный пляж — несколько одиноких темных фигур, появившихся там, очевидно, спешили в гости к Нептуну.
 Конечно же, обе эти русалки, сменив купальные костюмы на цивильные платья, давно ушли домой, в гостиницу. По крайней мере, так он думал.
 Внезапно он понял, что его догадка неверна: где-то поблизости раздался крик, который повторился снова и снова!
 Он подбежал к краю утеса и взглянул вниз. Все изменилось до неузнаваемости в открывшейся ему картине: поток прилива залил все известные ему приметы. Даже выступы скал были залиты и едва угадывались по тому, как вокруг них бурлила вода прибоя.
 Вот снова раздался тот же крик!
 Опустившись на колени, он подползал ближе и ближе, пока не оказался у самого края обрыва. И тем не менее он ничего внизу не заметил. Ни души. Не было ни одного места, где кто-либо мог бы разместиться, не утонув в бурном потоке. Не было видно ни берега, возвышавшегося над водой, ни скалы или выступа, где мог бы находиться человек. Только сердитые темные волны, ревущие подобно разгневанным львам, захватив берег, стремились унести все что там было в пучину океана!
 Среди этого хаоса бушующих волн снова послышался крик! И снова, и снова, пока он не превратился в непрерывные призывы о помощи!
 Теперь он уже не сомневался в значении этих криков. Купальщицы были внизу, и они были в опасности!
 Но как им помочь?
 Он поднялся на ноги. Джентльмен внимательно осмотрел все вокруг — как обрыв, так и все возможные другие пути, ведущие вниз, к берегу.
 Поблизости нет никакого жилья, значит раздобыть веревку невозможно.
 Он обратился в сторону Восточного пляжа. Возможно, там есть лодка. Но придет ли эта помощь вовремя?
 Сомнительно. Продолжающиеся непрерывные призывы о помощи означали серьезную опасность. Возможно, в эту минуту несчастные уже тонут в бурном потоке!
 И тогда он вспомнил об ущелье, полого спускающемся к берегу. Оно должно быть недалеко. То самое ущелье, по которому спустились молодые леди. Он умеет хорошо плавать, и, добравшись вплавь до бухты, он сумеет их спасти.
 Крикнув в ответ, что он идет к ним на помощь, и как мог ободрив терпящих бедствие, он начал быстро, как только возможно, спускаться по гребню утеса.
 Добравшись до ущелья, он вошел в него и очень скоро спустился до уровня моря.
 Не останавливаясь, он побежал вдоль берега, по песку и гальке, преодолевая острые выступы скал и протискиваясь между скользких валунов, покрытых морскими водорослями.
 Так он достиг места, где бухта упиралась в отвесную скалу. Здесь ему снова были слышны крики отчаяния среди шума морского прибоя.
 Идти дальше было невозможно: вода была глубиной по шею, она бурлила и прибывала.
 Сбросив ботинки, сняв оружие, кепку и пиджак и положив все это на выступ скалы, он вошел в воду и начал борьбу с бушующими волнами.
 Это едва не стоило ему жизни. Дважды его со всей силы выбрасывало на скалу, и каждый раз он получал сильные ушибы.
 Однако ему удалось обогнуть скалу и заплыть в бухту, где волнение воды было намного слабее.
 Теперь он поплыл без помех и вскоре оказался среди неудачливых купальщиц, которые, увидев его, перестали кричать и поверили в свое спасение.
 Все они находились в пределах грота, куда вернулись, поскольку это было самое высокое место, куда они смогли добраться. И тем не менее, вода заливала их лодыжки!
 Увидев джентльмена, они бросились ему навстречу и оказались по колено в воде.
 — О, сэр, — крикнула старшая из кузин. — Вы видите, в какую неприятную ситуацию мы попали. Можете вы помочь нам?
 Пловец принял вертикальное положение. Он осмотрелся вокруг, прежде чем ответить.
 — Вы умеете плавать? — спросил он.
 — Увы, никто из нас не умеет…
 «Это плохо, — пробормотал он про себя. — Но, в любом случае, сомнительно, чтобы я смог перевести их через это место. Хорошо уже, что мне удалось это сделать самому. Я едва не разбился. Но, черт возьми, как мне переправить их?»
 Это были его размышления, и девушки не могли знать, о чем он думает. Но они видели, его невеселое лицо и мрачный взгляд и стояли, дрожа от страха.
 Внезапно он обратил свой взгляд на утес. Он вспомнил, что еще наверху заметил там расщелину. Теперь ему представилась возможность рассмотреть ее в деталях от подножия утеса и до вершины.
 Луч надежды осветил его лицо. Это могла быть хорошая идея!
 — Пожалуй, вы сможете подняться на утес вон там? — высказал он свой вопрос-предложение.
 — Нет-нет! Я уверена, что нам не удастся взобраться на утес этим путем. Я не смогу.
 — И я не смогу.
 — Вы смогли бы подняться, цепляясь за кустарник. Это не так уж трудно, как кажется. Эти кусты помогут вам, есть также места, где можно поставить ногу. Сам я мог бы взобраться на утес без труда, но, к сожалению, я не смогу сопровождать вас во время подъема. Там нет достаточно места, чтобы подняться двоим одновременно.
 — Я уверена, не сумею пройти и половины пути и упаду!
 Это сказала Корнелия. Джулия придерживалась такого же мнения. Негритянка же была до такой степени напугана, что не имела собственного мнения. Губи ее приобрели пепельно-бледный оттенок, и она была не в состоянии что-либо сказать.
 — Раз так, нет никакой другой возможности, кроме как попытаться переплыть поток, — сказал незнакомец, снова поворачиваясь в сторону моря, и тщательно исследуя прилив. — Нет! — решительно сказал он, окончательно отказываясь от этого плана. — Вплавь я смог бы спастись сам, хотя сейчас я и в этом не уверен. Вода поднялась с тех пор, как я прибыл сюда. Со стороны моря дует сильный ветер. Я — хороший пловец, но переправить вас с собой… Боюсь, мне это не под силам.
 — Но послушайте, сэр, — обратилась к нему девушка с темно-коричневыми глазами, — разве мы не могли бы остаться здесь, пока не начнется отлив?
 — Это невозможно. Взгляните туда! — ответил джентльмен, показывая на утес.
 Достаточно было даже беглого взгляда, чтобы убедиться в его правоте. Горизонтальная линия, явно заметная на отвесных стенах утеса, благодаря тому, что вода вдоль нее подточила камень, и являлась верхней границей прилива. Она проходила высоко наверху!
 У обеих девушек вырвался крик ужаса, когда они поняли, что это означает. Именно сейчас они впервые ощутили всю полноту опасности, которая им угрожает. Если до этого момента они еще тешили себя надеждой, что прилив не приведет к уровню воды, способному полностью затопить их, то теперь они воочию увидели контрольную линию, проходящую намного выше поднятых вверх рук!
 — Не надо падать духом! — воскликнул незнакомец, внезапно приободрившись, как будто некая новая счастливая мысль пришла ему в голову. — У вас есть накидки. Дайте мне их, обе.
 Не спрашивая, зачем, обе девушки сняли с плеч и передали ему свои кашемировые накидки.
 — У меня возник план, — сказал незнакомец, доставая нож и разрезая дорогую материю на полосы. — Как я не догадался сделать это ранее! С помощью этих полос материи я смогу поднять вас на утес.
 Очень скоро материя была разрезана на несколько полос. Связав их концы, они получили достаточно длинную «гирлянду», способную послужить им в качестве веревки.
 Испуганные молодые леди нетерпеливо помогали ему в этой работе.
 — А теперь, — сказал он, как только подобие веревки было готово, — я смогу поднять вас одну за другой. Кто пойдет первой?
 — Иди ты, кузина! — сказала девушка с темно-коричневыми глазами. — Ты самая легкая. Пусть он сначала опробует этот подъем с самым легким весом.
 В создавшемся положении не было времени для каких-либо споров или церемоний, и посему Корнелия приняла предложение. Незнакомцу осталось только приступить к исполнению своего плана.
 Веревка была тщательно обвязана вокруг талии девушки, другой конец веревки также тщательно прикреплен к телу мужчины. Связанные таком способом, они начали восхождение на утес.
 Хоть и с трудом, но оба альпиниста, опытный и новичок, преодолели подъем. И вот уже юная леди стоит целая и невредимая на вершине утеса.
 Она не проявила никаких признаков радости. Ведь кузина ее все еще находилась внизу и была в опасности!
 Развязав веревку, он спустился вниз тем же самым путем, как и в первый раз: снова обогнув скалу, ему пришлось бороться с бурным потоком, — и вот уже оказался под защитой бухты.
 Веревка была сброшена вниз, поймана и обвязана вокруг талии другой девушки. Начался трудный подъем, после чего и Джулия была спасена!
 Но на этом он не остановился. Благородный спасатель не допускал даже и мысли, чтобы бросить в беде служанку с черным цветом кожи!
 И в третий раз, подвергая опасности свою жизнь, он вернулся к негритянке и таким же способом поднял и ее, чтобы та присоединилась к белым девушкам в выражении своей благодарности.
 — Мы никогда не забудем то, что вы для нас сделали, — сказала девушка с темно-коричневыми глазами.
 — О, никогда-никогда, — воскликнула другая, обладательница голубых глаз.
 — Мы бы хотели попросить вас еще об одном одолжении, сэр, — сказала первая девушка. — Нам очень неудобно просить об этом. Но мы оказались бы в очень щекотливой ситуации, если бы все узнали о нашем неприятном приключении. Поэтому не могли бы вы помочь нам еще раз и никому не рассказывать о происшедшем?
 — О, относительно меня вы можете не беспокоиться. Я не скажу никому ни слова, будьте уверены! — отвечал благородный незнакомец.
 — Тысяча благодарностей! Мы действительно вам очень обязаны! Хорошего дня вам, сэр!
 Отвесив поклон благодарности, девушка с темно-коричневыми глазами направилась по тропинке, ведущей от утеса к Океанхаузу. Несколько более глубокое чувство благодарности можно было наблюдать в голубых глазах другой девушки (это была Корнелия); хотя она удалилась столь поспешно, что не успела высказать никаких внешних проявлений этого чувства.
 Замешательство, вызванное только что пережитым, могло служить ей оправданием в этом.
 Что касается негритянки, она не нуждалась в подобном оправдании.
 — Да хранит вас Господь, благородный масса! Да хранит вас Господь! — произнесла она слова искренней, подлинной благодарности, которые джентльмен заслужил по праву.




 ГЛАВА V. ЗЛАЯ ОХОТНИЧЬЯ СОБАКА


 Удивленный и не без некоторого чувства огорчения, охотник остался на том же месте, думая о трех дамах, которых он только что спас от почти неминуемой смерти.
 «Тысяча благодарностей! Мы действительно вам очень обязаны!»
 Он повторил эти слова, подражая тону, которым они были сказаны.
 «Клянусь моей верой! — продолжал он, делая акцент на каждом слове. — Весьма прохладное отношение! Что я, черт возьми, сделал для этих дам? В стране, где я родился, меня так же бы благодарили, если б я, скажем, помог им подняться по лестнице или вернул обороненную перчатку… „Хорошего дня вам, сэр!“ И даже не спросили моего имени, и не представились! И ни намека на новую встречу!»
 «Ну да ладно, пожалуй, у меня будет еще возможность проследить за ними. Они направляются прямо к Океанхаузу. Это достойная роскошная клетка для этих прекрасных птичек. Райских птичек — судя по их перышкам неземной красоты. Ах! Особенно смугленькая. Ее походка грациозна, как у павы, а глаз как у орлицы!»
 «Странно, сердце отдает свое предпочтение одной из них! Странно, что я увлекся той, которая, казалось бы, выразила мне меньшую благодарность. Нет, пожалуй даже она говорила со мной в надменном тоне. Я был бы очень удивлен, если бы мои чувства нашли у нее ответ.»
 «Смог бы я полюбить эту девушку? Я почти уверен, что смог. Была бы это истинная, чистая любовь? Не уверен. Это не такой тип женщины, которую мне хотелось бы взять в жены. Я уверен, она всегда бы одевалась…»
 «Постой-ка! Я совсем позабыл о моих пиджаке, шляпе и ботинках. Что, если прилив унес их!? Хорошенькое дело — я возвращусь в гостиницу в одной рубашке! Без шляпы и на босу ногу! То-то будет пересудов в гостинице! О Боже!»
 Тон последнего восклицания весьма отличался от прочих речей, которые вел джентльмен сам с собой. Если все это он пробормотал как бы в шутку, с улыбкой на губах, то с восклицанием «О Боже!» его лицо покрыла мрачная тень.
 Резкое изменение настроения объяснили его последующие слова.
 «Мой бумажник! И в нем тысяча долларов! Все мои деньги! Если я их потеряю, я не смогу более останавливаться в гостинице! Я не смогу оплатить счета! И мои бумаги и документы! Некоторые из них очень важны для меня! Боже, помоги мне. Если они утонули…»
 И снова он поднялся на утес; снова спустился вниз по ущелью, с такой поспешностью, как будто еще одна прекрасная незнакомка с глазами орлицы звала на помощь!
 Он уже достиг уровня моря и пошел вдоль берега, когда увидел темный предмет на воде — на расстоянии примерно одного кабельтова от берега. Это была небольшая весельная шлюпка, и в ней находилось два человека.
 Она направлялась к Восточному пляжу, но гребцы прекратили работать веслами и сидели, опустив их в воду. Они были как раз напротив бухты, в которую он столько раз совсем недавно с трудом пробирался, спасая девушек.
 «Какая жалость! — подумал он. — Двадцать минут назад я бы попросил этих людей помочь мне спасти этих несчастных, и тогда они не лишились бы этих платков, которые, должно быть, стоили им кругленькую сумму, — без сомнения, пятьсот долларов за штуку! Лодка, должно быть, проплывала вдоль берега в это время. Как глупо с моей стороны, что я не видел этого!»
 «Что это они остановились? Ага! Мои пиджак и кепка! Они увидели их, да и я тоже. Хвала Небесам, мой бумажник и мои документы в безопасности!»
 И он поспешил было забрать их, поскольку прилив угрожал вскоре все затопить, как вдруг заметил темную фигуру некоего монстра, приближающуюся со стороны моря к тому же месту, куда стремился и он. Когда она добралась до мелководья и встала на ноги, ее тело можно было хорошо разглядеть, и охотник с удивлением обнаружил огромную собаку породы ньюфаундленд!
 Животное, очевидно, приплыло из лодки — собака была послана оттуда. И приплыла она для того, чтобы на глазах у охотника подбежать к выступу, схватить в зубы его вещи и затем погрузиться с ними в воду!
 Пиджак, сшитый у лучшего портного, тысяча долларов в карманах и документы, стоящие в десять раз больше!
 — Назад! Назад! — закричал владелец, помчавшийся к месту грабежа. — А ну верни мне все это, ты, скотина! А ну верни! Отпусти это!
 — Давай, вперед! — донесся голос с лодки. — Вперед, Бруно, вперед, умная собака! Еще немного!
 Слова эти сопровождались смехом, который эхом отдавался от утеса. Слышны были голоса обоих лодочников.
 Лицо охотника стало чернее камней утеса, расположенного позади него, и он от неожиданности застыл на месте.
 До того момента он предполагал, что эти люди не видели его и что собака была послана, чтобы подобрать вещи, которые могли бы считаться «невостребованной собственностью». Но команда, данная животному, и презрительный смех сразу рассеяли его заблуждения, и он удостоил их такого испепеляющего взгляда, который мог ужаснуть и более веселых людей, чем они.
 Хотя волна справедливого гнева завладела молодым охотником, он тем не менее вполне владел собой, несмотря на оскорбление.
 В жизни ему приходилось много путешествовать по разным странам мира, преследовать команчей, вышедших на тропу войны, сражаться на штыках против лихой кавалерии в Мексике, и поэтому такими фокусами его невозможно было вывести из себя.
 — А ну, дайте команду вашей собаке вернуться назад! — крикнул он голосом, усиленным новым громким эхом от камней утеса. — Верните собаку, или, клянусь Небесами, вы оба горько пожалеете об этом!
 — Вперед, Бруно! — продолжали подбадривать собаку наглецы, бросая вызов молодому джентльмену. — Вперед, умная собака! Еще, еще немного!
 Охотник, без пиджака, на мгновение застыл в нерешительности, не зная, как поступить. Собаку догнать было уже невозможно, также бессмысленно было попытаться достичь вплавь лодки, чтобы рассчитаться с наглецами, чьи слова продолжали безнаказанно оскорблять его.
 Однако его растерянность продолжалась недолго, лишь несколько секунд. Оглядевшись в поисках выхода из затруднительного положения, он обратил внимание на свое ружье, все еще лежащее на выступе, там, где он его оставил.
 С радостным криком он бросился к выступу, и вот уже оно снова в его руках. Ружье было заряжено крупной дробью, поскольку он как раз охотился на морских птиц, но так и не выстрелил тогда.
 Он не стал тратить время на предупреждение. Наглое поведение двух молодчиков избавило его от церемоний, и, быстро прицелившись, он послал заряд в спину ньюфаундленда.
 Собака отпустила пиджак, раздалось отвратительное рычание, и раненное животное поплыло к лодке.
 Смех больше не отражался эхом от утеса. Он прекратился, как только раздался выстрел.
 — Получите вашу собаку! — сказал он достаточно громко, чтоб его услышали. — И если вы приблизитесь на вашей лодке, я могу угостить пулей и вас!
 Они предпочли не рисковать. Их шутка закончилась неудачно, и, с трудом втащив собаку на борт, они продолжили греблю.
 К счастью для охотника, прилив все еще продолжался, так что его пиджак с долларами и документами вскоре вынесло на берег.
 Ему пришлось изрядно потрудиться и как следует выжать свою промокшую одежду, чтобы в ней можно было появиться в гостинице. По счастью, ему никто не встретился по дороге от скалистого берега, ставшего единственным свидетелем его подвигов, до Океанхауза.
 «На сегодня довольно приключений!» — пробормотал он, приближаясь к гостинице, заполненной сотнями отдыхающих.
 Он не знал, что здесь его ожидал новый сюрприз. Вступив на длинную веранду, он заметил двух господ, появившихся на другом ее конце. Их сопровождала огромная собака, которая нуждалась в медицинской помощи.
 Господа также узнали его. Эта встреча была отмечена хмурыми взглядами с обеих сторон, и мрачное настроение участников недавнего происшествия не было развеяно даже гонгом, созывающим постояльцев гостиницы на обед.




 ГЛАВА VI. ПАРА ЛЮБЯЩИХ СУПРУГОВ


 «Жениться по любви! Ах! Каким я был глупцом!»
 Человек, пробормотавший эти слова, опустил локти на стол и, обхватив руками голову, нервно теребил волосы.
 «Каким я был глупцом, что женился по любви!»
 В ответ послышался женский голос за пределами квартиры. В этот же момент приоткрытая дверь распахнулась, и на пороге показалась говорившая. Это была женщина, очень красивая внешне, которая в этот момент вся дрожала от негодования.
 Мужчина смотрел на нее в растерянности.
 — Ты слышала меня, Франциска? — сказал он тоном, в котором одновременно слышались и упрек, и раскаяние.
 — Да, я слышала тебя, Ричард, — ответила женщина, с достоинством входя в комнату. — Очень красивые речи для человека, женившегося на мне без малого двенадцать месяцев назад! Негодяй!
 — Ты, наконец, поняла, как меня назвать! — парировал мужчина. — Этого вполне достаточно, чтобы сделать меня злодеем!
 — Не поняла, чего достаточно?
 — Так говорить о муже, от которого ты получила состояние в несколько тысяч в год, не говоря уж о титуле!
 — Но я могла бы иметь несколько десятков тысяч в год и титул лорда благодаря своему мужу! Да, твоя диадема красуется на моей короне, тебя хватило только на то, чтобы прикрепить этот символ к моей шляпе!
 — Ах! Как жаль, что ты отказала своему лорду!
 — Ах, как мне тебя жаль! Ты не женился на своей прекрасной леди!
 Получивший отпор Бенедикт  note 3  , не в силах более продолжать эту словесную дуэль, опустился на стул и, расположив локти на столе, снова принялся теребить свои волосы.
 Взад и вперед по комнате ходила его оскорбленная жена, подобная рассвирепевшей тигрице, но в душе торжествующая.
 Эти мужчина и женщина были замечательной парой. Оба они происходили из богатых аристократических семей; более того, он был красив как Аполлон, а она прекрасна, как Венера. По изысканности манер им не было равных. Только что описанная сцена скорее напоминала Люцифера, разгневанного на Джуно.
 Беседа проходила на английском языке; судя по акценту, оба говоривших происходили из Англии. Это предположение подтверждалось целым рядом предметов, взятых ими в путешествие и теперь разбросанных по полу, — на них были этикетки и клеймо «Произведено в Англии». Тем не менее их апартаменты располагались на втором этаже второразрядной гостиницы в Нью-Йорке.
 Объяснялось это достаточно просто. Приятная во всех отношениях пара только недавно прибыла сюда с парохода, пересекшего Атлантику. Меловая таможенная надпись «О.К.» на их багаже была еще совсем свежая.
 Изучая эту пару путешественников — особенно после их странного диалога, характеризующего некоторые стороны английской жизни, можно прийти к следующим выводам.
 Мужчина, очевидно, прирожденный «джентльмен», и, очевидно, он воспитывался не в лучшей школе. Он служил в Британской армии. В этом нет никакого сомнения, это так же очевидно, как и то, что он теперь уже там не служит. На нем все еще лежит отпечаток армии, хотя служба его уже закончилась. Хотя завершил службу он не по собственной инициативе, а после некоего намека от начальника, или после некоего «коллективного» письма его сослуживцев-офицеров с требованием уйти в отставку. Если он и был когда-то богатым, то все свои деньги спустил на службе в армии. Теперь он беден. Его внешность выдает в нем наклонности авантюриста.
 Примерно к такому же выводу можно прийти и относительно женщины, его жены. Ее внешний вид и поступки, эффектное платье, некоторое безрассудство, которое выдает выражение ее лица, — все это не подлежит сомнению для того, кто хоть раз наблюдал за «Роттен Роу», этим всемирно известным аттракционом. В этой рьяной фанатке он без труда разглядит характерный тип «симпатичной наездницы» — своеобразной «загадки сезона».
 Так случается довольно часто. Красивый мужчина и красивая женщина — оба одинаково черствые сердцем, поддаются взаимной страсти, которая продолжается достаточно долго, чтобы сделать их мужем и женой, однако обычно заканчивается с окончанием медового месяца. Так случилось и с описываемой парой.
 Бурная сцена была у них далеко не первой. Это был всего лишь один из эпизодов, подобные стычки случались у них почти ежедневно.
 После этой стычки на некоторое время установилось относительное спокойствие, но долго оно продолжаться не могло. Темное грозовое облако не может рассеяться без сильного разряда электричества.
 И это случилось: женщина, за которой осталось последнее слово, словно не удовлетворенная своей маленькой «победой», возобновила беседу.
 — И ты полагаешь, что мог жениться на своей леди — я знаю, кого ты имеешь в виду — на этой старой язве, леди К. — точно, вы были бы замечательной парой! Правда, она вполне могла лишиться своих передних зубов и проглотить их, целуя тебя. Ха! Ха! Ха!
 — Леди К. — о чем ты говоришь? Я мог взять в жены половину из знатных особ, и некоторые из них были не менее красивы и молоды, чем ты!
 — Ты трепач и хвастун! Это ложь, и ты знаешь это! Не менее красивы, чем я! Как быстро ты сменил мелодию! Ты ведь прекрасно знаешь, что все называли меня «красавицей Бромптона»! Слава Б-гу, я не нуждаюсь в том, чтобы ты признал мою красоту. Мужчины, у которых вкус в десять раз лучше, чем у тебя, составили свое мнение, и этого вполне достаточно!
 Последние слова были произнесены напротив псише  note 4  , перед которым женщина остановилась, не без некоторого самовосхищения.
 Зеркало отражало ее красивую фигуру, что нисколько не противоречило ее словам.
 — Вполне возможно! — отозвался пресыщенный повеса, растягивая слова, что выдавало его полное безразличие или напускное притворство. — Я полагаю, некоторые из них могли иметь у тебя успех!
 — В самом деле! Тогда так оно и будет!
 — О! Я готов к этому. Ничто другое не доставило бы мне большего удовольствия! Слава Б-гу! Мы прибыли в страну, где в этих вопросах люди руководствуются здравым смыслом и где с легкостью можно получить развод, без лишнего шума и дешевле, чем какую-либо лицензию! Пока продолжается наше путешествие, я сделаю все что могу, чтобы помочь тебе в этом. Полагаю, мы вполне можем сказать в суде правду, что мы не сошлись характерами.
 — Ваша супруга должна была быть ангелом, чтобы отрицать это!
 — Что ж, можно не опасаться, что ты будешь отрицать это, тем более, что ангелов, спустившихся на землю, не существует.
 — Ты просто хочешь меня оскорбить! О, милосердие! И я связала свою жизнь с этим ничтожеством, который при первом удобном случае готов бросить меня!
 — Бросить тебя? Ха! Ха! Ха! Кем ты была, когда женился на тебе? Брошенной, никому не нужной вещью, если не хуже! Самый черный день в моей жизни был тот, когда я решил подобрать тебя!
 — Негодяй!
 Это грубое слово, брошенное возмущенной женщиной, несомненно говорило о приближающейся кульминации конфликта. Если ссорятся между собой два джентльмена, такой поворот почти всегда приводит к открытому столкновению. В случае же ссоры леди и джентльмена все иначе, хотя, безусловно, это ведет к крутому повороту событий. В данном случае подобный всплеск эмоций предвещал скорое окончание ссоры.
 В ответ последовало резкое восклицание мужа, и тот, вскочив с места, стал нервно ходить взад и вперед по части комнаты. Жена еще раньше облюбовала себе для подобных прогулок другую часть комнаты.
 Не говоря больше ни слова, они ходили по своим маршрутам, то и дело, когда их пути пересекались, бросали друг на друга сердитые взгляды, словно тигр и тигрица в клетке.
 В течение десяти минут или более продолжалась эта прогулка без единого слова.
 Мужчина, которому первому наскучила эта безмолвная прогулка, и к тому же ему очень захотелось вернуться на свое место, вытащил свою сигару, зажег ее и закурил.
 Женщина, которая, как было сказано, никогда не оставалась равнодушной к любым изменениям, закурила свою сигару, тонкую «королевскую», и, опустившись в кресло-качалку, вскоре покрылась облаком сигаретного дыма, так что она теперь напоминала Джуну, также почти невидимую в своей нимбе.
 Конфликтующие перестали обмениваться взглядами — это стало теперь невозможным, — и в течение еще десяти минут или более продолжалось молчание. Жена молча концентрировала свой гнев, в то время как муж, казалось, был занят некоей серьезной проблемой, поглотившей все его сознание. Резкое восклицание, сорвавшееся с его губ, казалось, объясняло его решение; в то время как некоторые положительные эмоции на его лице, едва заметные сквозь сигаретный дым, говорили о том, что он пришел к вполне удовлетворительному для себя заключению.
 Держа сигару в зубах и выпуская облако дыма, он наклонился к жене и произнес ее имя давно забытым, кратким, ласковым словом:
 — Фан!
 Форма и акцент, с которым это было произнесено, казалось, говорили о том, что буря в его душе уже улеглась. Возможно, никотин успокоил раздражение, бушевавшее в его душе.
 Жена, несколько удивленная этим эффектом, вынула «королевскую» сигару из губ и голосом, в котором ощущались нотки прощения, ответила:
 — Дик!
 — Я хотел бы поделиться своей новой идеей, — сказал он, возобновляя беседу в совершенно другой форме. — Это великолепная идея!
 — Я в этом весьма сомневаюсь. Что ж, мне будет лучше судить о ней, если ты расскажешь. Я чувствую, что ты намерен ее осуществить.
 — Да, я намерен, — ответил он без малейшего намека на сарказм.
 — Что ж, тогда давай послушаем.
 — Итак, Фан, сейчас нам совершенно ясно то, что женившись, мы допустили большую ошибку.
 — Ну, это ясно как дважды два — по крайней мере, мне это ясно.
 — Тогда я ничем тебя не оскорблю, если возьму за основу подобную постановку вопроса. Мы женились друг на друге по любви — тем самым мы совершили глупость, которую только могли позволить себе.
 — Я думаю, что мне об этом известно лучше чем тебе. Что же нового ты хочешь сказать?
 — Это было больше чем глупость, — повторил ее никчемный муж. — Это был акт полнейшего безумия.
 — Вполне возможно, особенно с моей стороны.
 — Со стороны нас обоих. Ты не будешь возражать, что я ныне очень раскаиваюсь в том, что ты моя жена. Хотя бы потому, что я нарушил твои перспективы — хотя бы то, что ты могла бы выйти замуж за более богатого джентльмена.
 — Ага, так ты признаешь это?
 — Да, я признаю. Но и ты ведь должна признать, что я мог бы жениться на более богатой леди.
 — На леди Старой Язве, например.
 — Неважно. Леди Старая Язва могла бы предотвратить эту язву нашей совместной жизни, которая с каждым днем становится все глубже. Как тебе известно, я промотал почти все свое состояние, но у меня еще остались навыки игры в карты. Я отправлялся сюда с неким приятным ощущением, что здесь меня встретят голуби, а ястребы остались по ту сторону Атлантики. Да, это было так согласно моим мечтам, но что получилось на самом деле? Обнаружить, что самая унылая квартира в Нью-Йорке была бы лучшей среди салонов Лондона? Я уже спустил добрую сотню фунтов, без всякого шанса вернуть их обратно.
 — Ну, и что из этого следует? Что за великолепная идея посетила тебя?
 — Итак, ты готова выслушать ее?
 — Какая любезность с твоей стороны — спросить моего разрешения! Разреши мне выслушать тебя! А вот соглашусь ли я — это уже другой вопрос.
 — Хорошо, Фан, ты своими собственными словами подтвердила, что не будешь упрекать меня в возникновении этой идеи.
 — Возможно, если это не была твоя идея, ты бы так не боялся этого. Однако, какие мои слова ты имел в виду?
 — Ты сказала, что тебе было очень жаль, что я не женился на моей леди.
 — Да, я сказала. Ну и что с этого?
 — Больше того, что ты могла подумать. Значение этих слов для меня очень важно.
 — Я подразумевала только то, что сказала.
 — Ты сказала это в запале злости, Фан.
 — Я это сказала вполне серьезно.
 — Ха-ха! Я-то знаю, что это было бы слишком хорошо для тебя!
 — Слишком хорошо? Ты себе льстишь, я думаю. Возможно, когда-нибудь ты поймешь свою ошибку.
 — Ничего подобного. Ты любишь меня настолько, Фан, насколько я об этом знаю. Я сказал все это только для того, чтобы сделать свое предложение.
 — Да ну тебя! Я все равно не стану любить тебя больше. Ну, Дик, ты хотел сказать мне что-то? Давай уже!
 — Я хочу попросить у тебя разрешения…
 — Разрешения на что?
 — Жениться повторно!
 Жена его последних двенадцати месяцев застыла в недоумении, как пораженная выстрелом. В ее взгляде читались гнев и удивление только что услышанным.
 — Ты говоришь об этом серьезно, Дик?
 Она спросила это автоматически. Она и так видела, что он был вполне серьезен.
 — Подожди, я сейчас поясню свою мысль, — ответил он и приступил к разъяснению.
 Она терпеливо ждала объяснений.
 — Собственно, я хотел предложить вот что. Ты предоставляешь мне свободу жениться повторно. Кроме того, ты помогаешь мне практически осуществить это — для нашей общей выгоды. Мы сейчас находимся в стране, которая как раз подходит для подобного действия; и я — без ложной лести — именно такой человек, который может использовать эту ситуацию с пользой. Эти янки — богатые люди. И среди них имеется много наследниц богатого состояния. Было бы странным, если б я не смог выбрать одну из них себе в жены! Ну, и они могут быть достаточно изящны и красивы, чем ты, Фан, — чтобы я сумел соблазниться их прелестями!
 Этот «комплимент» ее тщеславию тем не менее не встретил возражений. Она продолжала слушать молча, позволяя мужу продолжить свое разъяснение.
 — Было бы глупо нам закрывать глаза на нынешнее положение вещей. Оба мы правы. Мы сами себя одурачили. Твоя красота помешала мне полностью раскрыть свои возможности в жизни, да и моя — довольно симпатичная внешность, я уже говорил об этом — сделали то же самое в твоей жизни. Это были взаимная любовь и взаимное крушение надежд — одним словом, предательство с обоих сторон.
 — Истинная правда! Продолжай!
 — Какая у нас перспектива? Я, сын бедного пребенда  note 5  , а ты… хорошо, это сейчас неважно в разговоре о делах нашей семьи. Мы приехали сюда в надежде улучшить наше состояние. Но земля молока и меда на самом деле оказалась полной злобы и горечи. Мы имеем на сегодня одну сотню потраченных фунтов. Когда ушли эти деньги, Фан?
 Фан нечего было ответить на это.
 — Мы можем ожидать здесь разве что некоторое понимание нашего аристократического происхождения, — продолжал муж-авантюрист. — Мы здесь потратили наличные деньги, но что мы можем иметь взамен — я или ты? Я не умею ничего, разве что управлять лошадьми, развозящими пассажиров, а ты — разве что смогла бы настроить свое музыкальное ухо для слушания звуков швейной машинки или шипящего пресса. О Небеса! Нам неоткуда ждать помощи!
 Бывшая красавица Бромптона, потрясенная открывшейся перспективой, встала с кресла-качалки и снова начала ходить туда-сюда по комнате.
 Внезапно она остановилась, и, повернувшись к мужу, спросила:
 — Скажи мне, Дик, ты в душе не собираешься меня оставить?
 Вопрос был задан серьезным, нетерпеливым тоном.
 Также серьезен был и ответ:
 — Конечно, я не собираюсь, о чем речь? Как ты можешь сомневаться во мне, Фан? Мы оба одинаково заинтересованы в этой сделке. Ты мне можешь абсолютно довериться!
 — Что ж, тогда я соглашусь на эту авантюру. Но страх, что ты предашь меня, будет по-прежнему со мной.
 Дик ответил на угрозу легкой улыбкой; и тут же страстным поцелуем в губы успокоил ту, которая сомневалась в нем.




 ГЛАВА VII. ПОСЛУШНАЯ ДОЧЬ


 — Офицер только недавно вернулся из Мексики — капитан, или что-то в этом роде, служивший в одном из полков, воевавших там. Конечно, он здесь совершенно без роду, без племени.
 Такое заключение они услышали от владельца магазина.
 — Может быть, ты случайно знаешь его имя, мама? — пробормотала Джулия.
 — Конечно, моя дорогая. Клерк сказал мне, что он зарегистрирован в гостинице под именем Майнард  note 6  .
 — Майнард! Если это тот самый капитан Майнард, о котором пишут во всех газетах, он не может быть без роду-племени! По крайней мере, джентльмены так не говорят. Да, он участвовал в героической осаде С., кроме того, он отличился в битве на мосту в другом месте с труднопроизносимым названием!
 — Истории героических штурмов и мостов! Это никак ему не поможет теперь, когда он вышел в отставку из своего расформированного полка. Конечно, ни на какую пенсию или другие выплаты он не может рассчитывать, и теперь его беда — пустые карманы. Я это слышала от слуги, который был при нем.
 — Он достоин сожаления после всего этого!
 — Жалей его сколько твоей душе угодно, моя дорогая, но не позволяй развиваться своим чувствам. Герои хороши в жизни, когда у них есть доллары, чтобы им было на что существовать. Но без денег они ничто, и богатые девушки не выходят за них замуж.
 — Ха! Ха! Ха! Кто это думает о замужестве с ним? — спросили одновременно дочь и племянница.
 — Никаких флиртов с ним, — серьезно ответила миссис Гирдвуд. — Я не позволю вам этого — во всяком случае, не с ним.
 — Но почему не с ним? А с кем-то другим можно, дорогая наша мама?
 — На это есть множество причин. Мы совершенно не знаем, кто он. Кажется, он практически ни с кем здесь не знаком, и никто его не знает. Он неизвестен в этом городе, и, наверное, он ирландец.
 — О, тетя! Я не вижу в этом ничего плохого. Мой отец также был ирландцем!
 — Неважно, откуда он происходит, но это — храбрый и галантный человек, — присоединилась Джулия.
 — А также красивый! — добавила Корнелия, бросив лукавый взгляд на кузину.
 — Я полагаю, — продолжила Джулия, — что человек, который поднялся на утес — не говоря уже о том, что он пересек мост — и который потом, с риском для жизни, вытянул наверх из пропасти двух молодых леди не самого легкого веса — может обойтись без того, чтобы быть представленным обществу. Даже его сливкам (как они себя называют) — Дж., Л. и Б.
 — Пфф! — презрительно воскликнула мать. — Любой джентльмен на его месте сделал бы то же самое, и сделал бы это для любой леди. Вы сами знаете, что он не сделал никакого различия между вами и Кецией, которая весит почти столько же, как и вы!
 Услышав это замечание, обе молодые леди едва не упали от смеха. Они хорошо запомнили, как все было: после того, как они были спасены, они обратили внимание на странное, нелепое выражение лица негритянки, которую вытаскивали наверх по гребню утеса. Конечно, если бы она не была спасена последней, их воспоминания не были бы такими яркими.
 — Ну хорошо, девочки, я рада видеть, что вам это доставляет удовольствие. Смейтесь, сколько хотите, но я говорю вполне серьёзно. Не только ни о каком бракосочетании не может быть и речи, даже и четвертой его части — никакого флирта! Я не хочу слышать никаких разговоров об этом! Что касается тебя, Корнелия, я не собираюсь как-то тебя контролировать. Ты можешь поступать, как считаешь нужным.
 — А как же я? Я не могу? — сразу же отреагировала впечатлительная Джулия.
 — Да, ты тоже можешь, моя дорогая. Ты можешь выйти замуж за Майнарда или за кого-нибудь еще, того, кто возбуждает твое воображение. Но если ты сделаешь это без моего согласия, тебе достанутся в будущем лишь деньги на мелкие расходы. И помни, что твой отец оставил мне миллион, чтобы я обеспечила твою жизнь.
 — Это действительно так!
 — Да! Но если ты будешь поступать мне назло, я проживу еще тридцать долгих лет, а может, и пятьдесят, — сколько смогу!
 — Хорошо, мама. Я не стану отрицать, что ты все это говоришь искренне. Если я не буду слушаться тебя, надо признать, меня ждет замечательное будущее.
 — Так ты будешь меня слушаться, Джулия? — сказала миссис Гирдвуд, уговаривая свое дитя. — Или не будешь? Ты знаешь лучше меня: если твоя дорогая мать чему-то тебя учит, это не даром потраченное время и неприятные речи. Но если говорить о времени, — продолжила «дорогая мать», достав часы, висящие на поясе, и взглянув на них, — то через два часа начнется бал. Идите в комнату и переоденьтесь.
 Корнелия, подчиняясь приказу, вышла в коридор и, проскользнув по нему, вошла в квартиру, где она жила с кузиной.
 Джулия, напротив, вышла на наружный балкон.
 — Черт бы побрал эти балы! — сказала она, зевая. — В тысячу раз лучше было бы мне пойти спать вместо этого удовольствия!
 — Но почему, глупое дитя? — спросила мать, ее сопровождавшая.
 — Мама, ты знаешь, почему! Это будет так же, как в последний раз — я одна среди этих наглых людей! Я их ненавижу! Как бы я хотела их чем-нибудь оскорбить!
 — Ближе к ночи ты сумеешь это сделать, дорогая.
 — Но как, мама?
 — Надев мой головной убор с алмазами. Это последний подарок, который мне подарил твой дорогой отец. Это стоило ему двадцать тысяч долларов! Если бы мы могли показать им чек на покупку алмазов, где указана эта цена, как бы заблестели их глаза от зависти! Впрочем, неважно; я думаю, они догадаются об этом и без чека. Все это, моя девочка, вполне достаточно, чтобы оскорбить их!
 — Нет, этого недостаточно.
 — Недостаточно! Алмазы, которые стоят двадцать тысяч долларов! Другой такой диадемы нет в Штатах! Да что говорить — нет ничего подобного во всем мире! Поскольку алмазы сейчас вошли в моду, это будет для тебя бесконечным триумфом; ты в любом случае будешь вполне удовлетворена этим. Возможно, когда мы вернемся сюда снова, мы сможем продемонстрировать алмазы в еще более привлекательном виде.
 — Каким образом?
 — Мы сделаем корону! — склонившись к уху дочери, прошептала мать.
 Джулия Гирдвуд начинала беседу словами, которые полностью соответствовали ее собственным мыслям. Выросшая в атмосфере неограниченного богатства, она баловалась любой роскошной вещью, которую запросто можно было обменять на золото. Но было и такое, чего нельзя купить даже за золото — вход в некий мистический круг, называемый «обществом», или иначе — войти на равных в компанию сливок общества.
 Даже в непринужденной, легкой атмосфере пляжа она чувствовала, что она — чужая. Она находила, также как ее мать, что Ньюпорт — слишком фешенебельный район для нью-йоркских торговцев, однако он достаточно хорош в плане продажи ими различных товаров. То, что сказала ее мать только что, было подобно воплощению некоей мечты, поражавшей ее воображение, и слово «корона» произвела на нее больший эффект в плане отказа от капитана Майнарда, чем самая продолжительная лекция матери.
 И мать хорошо это понимала. Она не пыталась своими запретами пробудить в ее дорогой Джулии огонь романтического неповиновения. Но в этот момент матери пришло в голову, что победу надо закрепить, и она продолжала по пути домой ковать железо, пока горячо.
 — Да, корона, моя дорогая, а почему бы и нет? Есть много лордов в Англии и подобных им во Франции, большинство из которых с радостью ухватилось бы за эту идею. Миллион долларов и твоя красота — ты не должна краснеть при этом, дочь — две вещи, редко соединенные друг с другом, не каждый день появляются на улицах Лондона или Парижа. Это подарок любому принцу! А теперь, Джулия, еще пару слов. Я искренне хочу сказать тебе правду. С этой целью, и только с ней, я хочу показать тебя Европе. Ты должна дать мне обещание сохранить свое сердце свободным и отдать руку человеку, которого я выберу для тебя. И тогда я подарю вам на свадьбу половину состояния, оставленного мне твоим отцом!
 Девушка колебалась. Может быть, она думала о своем спасателе? Но если она и думала о Майнарде, то интерес к нему был достаточно слабым, чтобы бороться с такими заманчивыми предложениями. Кроме того, Майнард не смог бы так позаботиться о ней. И, обдумывая подобную альтернативу, она не видела особых трудностей для принятия решения.
 — Я говорю об этом совершенно серьёзно, — продолжала убеждать ее честолюбивая мать. — Настолько серьёзно, насколько ты чувствуешь отвращение к положению, в котором мы здесь находимся. Я считаю, что эти малоизвестные потомки «подписавших Декларацию» должны считать за честь жениться на моей дочери! Но! Ни один из них не женится, по крайней мере с моего согласия.
 — Без твоего согласия, мама, и я не выйду замуж.
 — Я знала, что ты умная, послушная девушка! И ты получишь свадебный подарок, который я тебе обещала. А сегодня вечером ты не только должна надеть мои алмазы, но — я настаиваю — чтобы ты всем сказала, что они принадлежат тебе. А теперь зайдем в комнату, и я тебе их дам!




 ГЛАВА VIII. АРИСТОКРАТ ИНКОГНИТО


 Этот странный диалог, закончившийся полным согласием матери с дочерью, происходил напротив окна квартиры миссис Гирдвуд. Была ночь, беззвездная и тихая, и, конечно, все это весьма благоприятствовало тому, кто привык подслушивать чужие разговоры.
 И вот — такой невольный слушатель разговора нашелся.
 В комнате справа, этажом выше, проживал джентльмен, который в этот день сделал довольно приятное приобретение.
 Он купил ночной корабль в Нью-Йорке и записал в регистре его новое название «Свинтон», а после него — небольшую приписку от мистера Аттачеда: «и слуга» — последний был темноволосым, темнолицым юношей, одетым в ливрею, и служил помощником Свинтона по морским путешествиям.
 В Ньюпорте, скорее всего, мистер Свинтон был незнакомцем; он провел большую часть дня, осматривая этот небольшой город, основанный Коддингтоном, и получил много интересных сведений и впечатлений об истории этих мест.
 Во время пребывания в городе ему встречались многие отдыхающие, однако, очевидно, он не был ни с кем из них знаком, да и его самого никто не знал.
 Отдавать дань уважения незнакомцу, даже имеющему все внешние признаки джентльмена и сопровождаемого на почтительном расстоянии хорошо одетым и верным слугой, было не в привычках обитателей Ньюпорта.
 Те, кто случайно столкнулся с ним, поступали именно так, но кто-то думал:
 «Это весьма представительный посетитель Ньюпорта.»
 Действительно, ничто в мистере Свинтоне не противоречило этой гипотезе. Он был джентльменом приблизительно тридцати лет, и все говорило о том, что эти годы он прожил довольно приятно. Среди глянцевых завитков его темно-рыжих волос невозможно было обнаружить ни одного седого; и если бы вороний коготь коснулся его лица, след этого когтя невозможно было бы обнаружить под хорошо ухоженными бакенбардами, соединенными с усами вокруг его губ — короче говоря, под обильной растительностью на его лице, которой обычно отличались служившие в английской конной гвардии. Не было никакого сомнения, что он «англичанин»; тем более, что он именно так записался при регистрации, как при въезде в город, так и в гостинице.
 Было время так называемого «чайного ужина», и незнакомец от нечего делать выглядывал из окна своей спальни, находившейся на четвертом этаже, и спокойно курил сигару.
 Разговор, произошедший между ним и его слугой, демонстрировавший, с одной стороны, снисходительность хозяина, с другой — определенные их дружеские отношения, закончился. После этого слуга без стеснения развалился на диване, а хозяин, опираясь локтями на подоконник, продолжил распространять вокруг себя сигарный дым и запах никотина, который смешивался с морским воздухом, пахнувшим йодом и водорослями.
 Тихая, спокойная обстановка способствовала таким же мыслям, и мистер Свинтон размышлял:
 «Чертовки хорошее место! Дьявольски симпатичные девочки! Надеюсь, я найду здесь такую, которая привыкла сорить деньгами, и поразвлекусь с ней вволю. Конечно, я могу нарваться на старую ведьму, у которой всего вдоволь, и мне потребуется время, чтобы распознать это. Дайте мне взглянуть на ее рог изобилия, и если я не сумею его повернуть узким концом вверх, тогда — тогда я поверю тому, что говорят об этих дамах-янки: они берегут свой кошелек еще более строго, чем их небогатые кузены в Англии. Есть несколько наследниц, о которых я слышал. Одна или две имеют некоторую часть миллиона — долларов, конечно. Пять долларов составляют один фунт. Дайте подумать. Миллион долларов — это две сотни тысяч фунтов. Неплохо! Оно стоит усилий, даже половина этого. Интересно, эта красивая девушка, при который постоянно находится ее мать, — насколько она умна? Небольшой любовный роман, как в театральной пьесе, вполне мог бы соблазнить ее. Ах! Кого я вижу внизу? Женские тени в открытом окне, этажом ниже. Если б только они вышли на балкон, я смог бы расслышать, о чем они говорят. Я хотел бы услышать небольшой скандал, и если они кроме того что женщины, еще и с другой стороны Атлантики, стоило бы их послушать. Ей-Богу! Они выходят! Как раз то, что мне надо.»
 Это произошло в тот момент, когда Корнелия удалилась в свою комнату, а миссис Гирдвуд вслед за дочерью вышла на балкон, чтобы продолжить начатую в комнате беседу.
 Благодаря тишине ночи и природным законам акустики мистер Свинтон слышал каждое сказанное ими слово — даже самым слабым шепотом.
 Чтобы его наверняка не увидели, он спрятался за венецианский ставень и, стоя напротив открытого окна, слушал разговор, словно опытный шпион.
 Когда разговор был окончен, он выглянул наружу и увидел, что молодая леди зашла в комнату, но ее мать все еще оставалась на балконе.
 Спокойно, не создавая шума, он отошел от окна, вызвал слугу и поговорил с ним в течение нескольких минут низким голосом, немного торопясь; очевидно, он давал слуге некие важные для себя указания.
 Затем хозяин надел шляпу и, набросив легкий сюртук на плечи, поспешил удалиться из комнаты.
 Слуга последовал за ним спустя некоторое время.
 И вот — через несколько десятков секунд англичанина можно было увидеть прогуливающимся с равнодушным видом возле балкона напротив, в нескольких футах от того места, где стояла, наклонившись над перилами, богатая вдова.
 Со стороны джентльмена не было никакой попытки заговорить с нею. Без того, чтобы быть представленным женщине, такую попытку можно было расценить как бестактность. И отчасти поэтому лицо англичанина было обращено не к ней, а к морю, и он спокойно смотрел на скалу Корморант Рок, уже не освещенную солнцем, но продолжающую сверкать в темноте ночи. В этот момент невысокая фигура возникла позади него. Человек кашлянул, словно пытаясь привлечь внимание англичанина. Это был слуга.
 — Мой лорд, — сказал он низким голосом, но достаточно громким, чтобы быть услышанным миссис Гирдвуд.
 — А, Франк, что случилось?
 — Какой костюм ваша светлость изволит одеть на бал?
 — М… м… блестящий черный, разумеется. И белый галстук.
 — А какие перчатки, ваша светлость? Белые или желтоватые?
 — Желтоватые, цвета соломы.
 Слуга, поправив шляпу, удалился.
 «Его светлость», как был представлен мистер Свинтон, продолжил, как казалось, спокойно рассматривать Корморант Рок.
 Зато более не могла оставаться спокойной вдова, купившаяся на эту приманку. Эти волшебные слова «мой лорд» проникли ей душу. Живой, настоящий лорд находится в шести футах от нее. Боже мой!
 У дамы есть привилегия заговорить первой, чтобы прервать неловкое молчание. И миссис Гирдвуд не замедлила ей воспользоваться.
 — Сэр, я полагаю, вас почти никто не знает как в этой стране, так и в Ньюпорте?
 — О да, мадам, это на самом деле так. Я приехал в эту чудесную страну последним пароходом. Я прибыл в Ньюпорт только утром, баржей из Ньюарка.
 — Надеюсь, вашей светлости понравится Ньюпорт. Здесь его считают фешенебельным и популярным местом с отличным пляжем.
 — О, здесь замечательно, я считаю, замечательно. Но послушайте, мадам, вы называете меня «ваша светлость». Можно спросить, чем я обязан такой чести?
 — О, сэр, как я могла назвать вас иначе после того как услышала, как называет вас ваш слуга?
 — А, Франк, этот бестолковый парень! Черт бы его побрал! Простите меня, мадам, за эти грубые слова. Я очень сожалею об этом. Дело в том, что я путешествую инкогнито. Вы, мадам, понимаете, насколько это глупо — особенно в этой свободной стране — взять и выдать меня? Настоящий болван, ручаюсь вам!
 — Без сомнения. Я вас отлично понимаю, мой лорд.
 — Благодарю вас, мадам! Я полагаюсь на вашу интеллигентность. Но я хотел бы попросить у вас об еще одном одолжении. Благодаря глупости моего слуги я полностью в вашей власти. Я полагаю, что разговариваю с настоящей леди. Конечно, я уверен в этом.
 — Я надеюсь на это, мой лорд.
 — Тогда, мадам, одолжение, которое я хотел попросить у вас, заключается в том, чтобы вы не выдавали мой небольшой секрет. Но, может, я прошу у вас слишком многого?
 — Нисколько, сэр, совсем немного.
 — Вы обещаете мне?
 — Да, я обещаю вам, мой лорд.
 — Вы оказываете мне очень большую любезность! Сто тысяч благодарностей, мадам! И я буду вам очень благодарен. Скажите, вы собираетесь пойти на бал сегодня вечером?
 — Да, я как раз собиралась пойти туда, мой лорд. Я пойду с дочерью и племянницей.
 — О-о! Я надеюсь, что буду иметь удовольствие увидеть вас там. Я не знаком здесь ни с кем, но теперь я уже знаком с одной леди. Я покидаю место своего заточения, или, иначе говоря, буду общаться с людьми, как принято в этой стране.
 — О, сэр, вы не должны чувствовать себя здесь посторонним. Если вы захотите танцевать и пригласите на танец мою племянницу или дочь, могу вам обещать, что они будут счастливы оказаться с вами рядом!
 — Мадам, вы просто поражаете меня своим великодушием.
 На этом разговор закончился. Подошло время одевать платье для бала, и они расстались — с низким поклоном лорда и подобострастной любезностью леди, — чтобы ждать новой встречи вскоре — в танцевальном зале при свете люстр.




 ГЛАВА IX. ПЕРЕД БАЛОМ


 Балы Терпсихоры, проводимые в фешенебельном пляжном районе Нового Света, привлекают еще больше, чем то же самое в Старом.
 В танцевальном зале, отнюдь не рассчитанном на посещение лишь высшим светом, одинокий посторонний джентльмен практически не сможет проявить себя в танце — особенно в «кадрили». Так как круги танцующих, давно знающих друг друга, занимают выбранные заранее места и комната переполнена, то любой посторонний, решивший потанцевать, просто не найдет себе свободного места. А распорядители на балу обычно больше заняты своими делами, чем выполняют почетные обязанности, возложенные на них и отмеченные розой или лентой в петлице.
 Когда танцуют в «кругу», у незнакомца есть больший шанс присоединиться к танцу. Это достигается взаимным согласием двух людей, и незнакомец должен быть последним неудачником, чтобы не найти ветерана танцев, который разместил бы его в танцующем кругу.
 Что-то подобное можно было ощутить в атмосфере танцевального зала Ньюпорта, даже в те дни, до гражданской войны, когда такие низкопробные методы были вещью неслыханной, а оставшиеся не у дел («idle») обвиняли тех, кто зарабатывал («unstruck»), в темных делишках.
 Отчасти подобную атмосферу ощутил на себе и молодой офицер, недавно вернувшийся из Мексики, — он был чужим для «общества» в той стране, за которую сражался, еще в большей степени, чем в той, против которой воевал!
 К тому же он был всего лишь путешественником — наполовину бродягой, наполовину авантюристом — и странствовал скорее по необходимости, чем для своего удовольствия.
 Пойти на танцы среди незнакомых людей — достаточно скучное занятие для путешественника, если только танец не принадлежит к числу вольных, самые простые из которых — моррис (танец в костюмах героев «Робин Гуда»), танец в масках или фанданго (популярный мексиканский народный танец).
 Майнард знал или догадывался, что в Ньюпорте те же, описанные выше, порядки, как и в других местах. Но, тем не менее, он решил пойти на бал.
 Отчасти он сделал это из любопытства, отчасти — чтобы убить время, а также, возможно, не в последнюю очередь, — чтобы не упустить шанс еще раз встретиться с девушками, с которыми он познакомился при таких необычных обстоятельствах.
 С тех пор он видел их несколько раз — за обеденным столом и в других местах, но только вдали, и без малейшего шанса вступить с ними в разговор, нарушающий этикет — принятые правила знакомства.
 Он был слишком горд для того, чтобы самому возобновить отношения с ними. Кроме того, это они должны были решить для себя и предложить ему познакомиться с ними поближе.
 Но они не сделали этого! Прошло два дня, но они не проявляли к нему никакого интереса — ни разговором, ни посланием, ни поклоном или выражением благодарности!
 — Что я могу ожидать от таких людей? — говорил себе отставной офицер. — Они, должно быть, очень большие…
 Он собирался сказать «снобы», но его остановила мысль, что так не говорят о леди.
 Кроме того, как можно назвать так Джулию Гирдвуд! (Он постарался узнать ее имя, и это ему удалось.) Подобный эпитет не идет к ней даже более, чем к графине или королеве!
 При всей его храбрости он не мог справиться с неким чувством огорчения, такого сильного, что ему казалось — где бы он ни был, Джулия Гирдвуд всегда с ним рядом. Ее прекрасное лицо и стройная фигура все время стояли у него перед глазами.
 Майнард корил ее за безразличие к самому себе — но разве это можно было назвать неблагодарностью с ее стороны?
 Может, это объяснялось обещанием молчать, которое он дал девушкам на утесе?
 Что ж, тогда это извиняло их обеих. Со времени последнего приключения он видел девушек только в сопровождении матери-опекуна, очень серьезной дамы. Может быть, они до сих пор скрывали все это от матери? И именно поэтому девушки держались от него на расстоянии?
 Это было весьма вероятно. Ему приятно было думать, что все это именно так, более того, один или два раза он встретился с темными глазами Джулии, с ее особенным пристальным взглядом, направленным на него. Но как только девушка заметила его ответный взгляд, она сразу же отвела глаза в сторону.
 «Эта игра способна разбудить совесть короля», — говорил Гамлет.
 Бал! Он способен был объяснить этот маленький секрет, и, возможно, некоторые другие. Майнард знал, что встретит там всех троих — мать, дочь и племянницу! Было бы странно, чтобы он не смог бы представиться им на балу; а если же не смог — есть стюарды, обслуживающие бал.
 И он пошел на бал, приодевшись с большим вкусом, по законам моды, — в те дни либеральная мода допускала белый жилет.
 Но через некоторое время — а время летело вперед, как метеор — он стал казаться ему чернее ночи!
 Бал был объявлен открытым.
 Экипажи останавливались на площади около Океанхауза, и самые разнообразные виды шелка зашелестели по коридорам этого караван-сарая.
 В большом зале, где обычно обедали постояльцы гостиницы, было расчищено место (и в результате получился танцевальный зал, достойный Терпсихоры), оттуда были слышны негармоничные звуки настройки скрипок и продувания труб тромбонов.
 Семья Гирдвуд прибыла с большим блеском — мать была одета подобно знатной герцогине, хотя и без алмазов. Последние блестели на лбу Джулии и искрились на ее белой, как снег, груди — комплект включал в себя ожерелье с кулонами.
 Она была одета иначе чем обычно; и, по правде говоря, ее блестящая одежда выглядела превосходно. Кузена была одета более скромно, тоже неплохо, но Джулия просто затмевала ее.
 Мадам Гирдвуд совершила ошибку: она приехала слишком рано. Конечно, в зале уже находились некоторые из богатых и представительных господ. Но это были организаторы и распорядители бала; те, кто был облечен полуофициальной властью, собирались в группы, разглядывавшие, вместе с другими наблюдателями, вошедших дам.
 И семья Гирдвуд должна была проследовать под их пристальными взглядами на свое место в другой конец зала.
 Они совершили это с достоинством и имели успех, хотя и не без известных надменных взглядов некоторых присутствующих, сопровождавшихся такими словами, сказанными шепотом, что если б дамы это услышали, некоторое смущение постигло бы их.
 Это был второй бал в Ньюпорте — если не считать танцевальных вечеров, — в котором участвовали мадам Гирдвуд и ее подопечные.
 От первого они не получили удовольствия, особенно Джулия.
 Теперь у них была более приятная перспектива. Мадам Гирдвуд появилась, облеченная доверием мистера Свинтона, знаменитого инкогнито, с которым она лично беседовала совсем недавно.
 Она видела этого джентльмена до того, в течение дня: как известно, он не сидел, запершись в своей комнате. Она была достаточно наблюдательной, чтобы установить, что он достаточно красив: прекрасное лицо и стройная фигура. И волосы его тоже имели достаточно аристократический вид! А как же иначе? Она одна знала причину — она и ее дочь, которой мать, конечно же, сообщила доверенную ей тайну. Небольшое нарушение данного обещания, но настолько мелкое, что ее не должны были слишком строго осуждать за это.
 Она знала последнее место пребывания «моего лорда» — Канада, как он сказал ей, — откуда он совершил краткое путешествие в Нью-Йорк за свои деньги.
 Она надеялась, что никто в танцевальном зале не узнает его — по крайней мере, до окончания развлечения, но не ранее, чем она представит ему себя со своей семьей, и он оценит, как ей представлялось, это знакомство.
 Она имела все основания на это надеяться. Вдова владельца магазина, она обладала исключительным тактом, присущим матери и делающим ей честь. Такая черта характера не принадлежит исключительно какой-то области или стране. Это может встречаться как в Нью-Йорке, так и Лондоне, Вене или Париже. Она поддалась первому впечатлению — с «компромиссами», которые ему сопутствовали, и в свете этой теории — которую она предполагала осуществить на практике — проинструктировала свою дорогую Джулию, как одеться и подобрать украшения к балу.
 Дочь обещала слушаться мать во всем. Да и кто не согласился, если впереди светила перспектива получения алмаза, стоящего двадцать тысяч долларов?




 ГЛАВА X. ПРЕДЫДУЩЕЕ ОБЯЗАТЕЛЬСТВО


 Из всех возможных состояний самым невыносимым является ожидание начала танцев на балу.
 Это состояние самое тягостное, какое только может быть.
 И какое облегчение наступает, когда видишь поднятую палочку дирижера и напряжение его помощников, которое, согласно пословице, усмиряет даже дикаря, и которым наполняется танцевальный салон с блестящим при свете канделябров полом!
 Это облегчение наступило и для мадам Гирдвуд с ее девушками. Они уже начали тяготиться многочисленных взглядов, направленных на них. По крайней мере, Джулия, отчасти подозревавшая, что она является объектом циничной критики из-за надетых на нее алмазов.
 Плохо скрываемая злоба переполняла ее, и злобу эту никак не могли погасить уже начавшиеся подборы пар танцующих, когда не нашлось никого, кто пригласил бы ее или кузину.
 В этот момент появился джентльмен, чье присутствие совершенно изменило поток ее мыслей. Это был Майнард.
 Несмотря на предупреждение матери, мисс Гирдвуд не могла равнодушно глядеть на него. Даже если бы Джулия видела Майнарда впервые, она все равно обратила бы на него внимание: это был самый красивый джентльмен в зале, и, вероятно, вряд ли здесь появится еще кто-то красивее его.
 Он шел от входа, очевидно, чтобы подойти к месту, где расположилось семейство Гирдвуд.
 Джулия задавала себе вопрос, намерен ли он подойти к ним. Она надеялась, что это именно так и есть.
 — Мама, я ведь могу потанцевать с ним, если он меня пригласит?
 — Пока нет, дорогая, пока нет. Наберись терпения и жди. Его светлость, лорд — мистер Свинтон — может прийти в любой момент. Ты должна танцевать первый танец с ним. Интересно, почему его еще нет, — нервничала нетерпеливая мать, в десятый раз оглядывая салон через линзу для глаз. — Я полагаю, что прийти рано не приличествует таким важным персонам. Но, несмотря на это, ты, Джулия, должна быть свободна до последнего момента.
 А тем временем «последний момент» уже настал. Прелюдия к балу закончилась, она сопровождалась гулом голосов шепчущихся гостей и шелестом шелка: джентльмены продвигались к своим местам. Скользя по блестящему полу, они подходили к дамам в широких юбках, и, нагибаясь в формальном поклоне и протягивая руку, выдавали стандартную фразу: «Могу я попросить вас об одолжении?» На что следовала демонстрация некоторой нерешительности со стороны леди, возможно, просмотр регистрационной карточки, легкий малозаметный наклон головы, после чего дама неохотно вставала с места и, наконец, принимала предложенную руку с таким видом, будто некая высшая сила одобрила ее выбор.
 Ни одна из опекаемых мадам Гирдвуд молодых леди не была приглашена к участию в подобной пантомиме. Конечно, стюарды не выполняли свои обязанности. Не было в зале других столь красивых и нарядных леди, как юные Гирдвуды, однако не нашлось также и джентльменов, желающих потанцевать с ними. Их состояние отвергнутых дам мог изменить лишь случай.
 Вдова владельца магазина начала понимать, что положение не из приятных. Теперь она чувствовала, что придется умерить свои завышенные требования к возможным партнерам для своих девушек. И, поскольку никакого лорда пока не было видно, пожалуй, не стоит возражать против бывшего офицера.
 — Придет ли он вообще? — размышляла она вслух, имея в виду Свинтона.
 — Подойдет ли он к нам? — думала Джулия, и мысли ее были о Майнарде.
 Она не могла отвести от него глаз. Очень медленно приближался этот красивый джентльмен. Ему мешали пары, спешащие занять свои позиции для танца. Но Джулии было заметно, что он также смотрел на них — на нее саму и на кузину, — туда, где они стояли.
 Он приблизился к ним и, очевидно, не решался подойти, спрашивая взглядом разрешение.
 Очевидно, увидев в их глазах поддержку, он решился подойти поближе к молодым леди и поприветствовал их поклоном.
 Обе они возвратили ему поклон, возможно, более тепло, чем он ожидал.
 Девушки, казалось, были свободны от танцев. Кому из них предложить себя в качестве партнера? Он хорошо знал, кому, но следовало соблюсти правила приличия.
 Поскольку все это было очевидно и матери, у нее не осталось другого выбора.
 — Джулия, моя дорогая, — сказала мадам Гирдвуд, представляя довольно элегантно одетого господина, который только что обратился к одному из ее стюардов. — Я надеюсь, ты свободна для этой кадрили? Я обещала танец с тобой этому джентльмену. Мистер Смитсон — моя дочь.
 Джулия взглянула мельком на Смитсона, а затем так посмотрела на него, словно желала некстати возникшему партнеру оказаться как можно дальше отсюда.
 Но поскольку она все еще не была занята, Джулия вынуждена была принять предложение.
 Чтобы другой мистер Смитсон не опередил его, Майнард поспешил пригласить Корнелию, образовав таким образом с ней «альтернативную пару».
 По-видимому, удовлетворенная таким поворотом событий, мадам Гирдвуд вернулась на свое место.
 Однако спокойствие и удовлетворение происходящим быстро ее покинули. Не успела она сесть на подушку, как заметила подошедшего к ней джентльмена знатного происхождения, в желтоватых, цвета соломы лайковых перчатках. Это был никто иной как «его светлость» лорд инкогнито.
 Мадам Гирдвуд сразу же вскочила с места и начала оглядывать зал, ища глазами своих девочек. Ее вопросительный взгляд выражал отчаяние: было уже слишком поздно. Кадриль началась. Мистер Смитсон танцевал «вправо-влево» с ее дочерью. Черт бы побрал этого мистера Смитсона!
 — Ах, мадам! И снова мне не везет! Бал начался, я опоздал и уже пропустил кадриль.
 — Да, это так, мистер Свинтон, вы пришли немного поздно, сэр.
 — Как жаль! Я полагаю, ваши молодые леди уже заняты?
 — Да, они танцуют вон там.
 Мадам Гирдвуд показала туда, где танцевали девушки. Приложив к глазам свою очковую линзу, мистер Свинтон посмотрел на танцующих. Его глаза блуждали в поисках дочери мадам Гирдвуд. О племяннице он не думал. Его внимание больше занимал партнер Джулии, чем она сама.
 Взглянув на него лишь однажды, он, казалось, остался вполне доволен. Мистер Смитсон не был для него серьезной помехой.
 — Надеюсь, мадам, — сказал он, поворачиваясь к матери, — надеюсь, что мисс Гирдвуд не расписала свою карточку на весь вечер?
 — О, сэр, конечно нет!
 — Полагаю, следующий танец — я смотрел программу, это вальс — я буду иметь честь вальсировать с нею? Могу ли я рассчитывать на ваше покровительство в случае, если было дано предыдущее обязательство?
 — Насколько я знаю, такого не было дано. Я обещаю вам, что моя дочь будет вдвойне счастлива танцевать вальс именно с вами, сэр.
 — Благодарю вас, мадам! Тысяча благодарностей!
 И, уладив это обстоятельство, приятный знатный дворянин продолжил разговор с дочерью владельца магазина в таком дружеском тоне, будто она была ему равной по положению.
 Госпожа Гирдвуд была восхищена им. Насколько любезнее и благороднее этот истинный представитель британского дворянства, чем какой-нибудь выскочка из Нью-Йорка или Бостона! Ни Старый Доминион, ни Южная Каролина не смогли бы взрастить такого замечательного джентльмена! Какой подарок судьбы, что он вовремя оказался на ее пути! Благослови этого «болвана Франка!», этого камердинера «его светлости».
 Таким образом, Франк вполне мог рассчитывать на подарок, который мадам Гирдвуд уже мысленно предназначила ему.
 Джулия была уже занята кем-нибудь на следующий танец? Конечно нет! Ни на следующий, ни через танец. Она должна танцевать с этим джентльменом всю ночь, сколько бы он не пожелал. Это должно быть именно так! Как бы она хотела освободиться от данного ему обещания и позволить всему Ньюпорту узнать, что мистер Свинтон — лорд!
 Подобные мысли одолевали мадам Гирдвуд — конечно, она их не высказывала вслух.
 В кадрили партнеры танцуют друг напротив друга. Улучшив момент, Майнард воспользовался этим и пригласил Джулию Гирдвуд на вальс. Договорившись об этом, они разошлись в разные стороны. И вот, в течение менее минуты после этого можно было наблюдать в одном месте зала группу, состоящую из двух леди и двух джентльменов, которые, казалось, разрешали некоторый спорный вопрос между ними.
 Это были мадам Гирдвуд и ее дочь, а также джентльмены мистер Майнард и мистер Свинтон.
 Все четверо только что оказались вместе; двое джентльменов обошлись без того, чтобы обменяться приветствием или поклонами, но зато обменялись взглядами, в которых читалась как достаточно высокая доля взаимного признания, так и некоторая антипатия.
 Мадам Гирдвуд пришла в некоторое замешательство и потому не обратила на это внимание. Но зато дочь ее все видела достаточно отчетливо.
 Что за проблема возникла у них?
 Дальнейший разговор объяснит это.
 — Джулия, моя дорогая, — послышались слова мадам Гирдвуд, — я заняла тебя на первый вальс мистеру Свинтону. Мистер Свинтон — это моя дочь.
 Едва закончилось это представление, как выступил Майнард, требуя выполнения предыдущего обещания танцевать именно с ним. И в это время заиграла музыка.
 Джентльмены обменялись злобными взглядами; это продолжалось только секунду, и молодой офицер, овладев собой, направился к мисс Гирдвуд, протягивая ей руку и приглашая на танец.
 Та же, под грозным взглядом матери, казалось, колебалась, принять ли предложение.
 — Извините мою дочь, сэр, — сказала мадам Гирдвуд, — но она уже занята.
 — В самом деле? — воскликнул экс-капитан, с удивлением посмотрев на мать и поворачиваясь к дочери для объяснения.
 — Я думаю, что нет, мама, — ответила Джулия в нерешительности.
 — Но ты занята, мое дитя! Ты же знаешь, что я обещала тебя мистеру Свинтону еще раньше, чем начался бал. Это недоразумение! Надеюсь, сэр, вы простите ее?
 Последние слова были адресованы Майнарду.
 Он еще раз посмотрел на Джулию. Та все еще пребывала в нерешительности. Но взгляд ее говорил: «Простите меня…»
 Прочитав этот взгляд, Майнард сказал:
 — Ну что ж, если мисс Гирдвуд желает этого, я освобождаю ее.
 Он снова устремил взгляд на ее лицо, следя за движением губ.
 Губы не двигались — она молчала!
 Молчание — знак согласия. Старая известная пословица пришла ему на ум, и этот неблагоприятный ответ так его поразил, что Майнард быстро отвесил поклон остальной троице, повернулся и покинул их. Вскоре он исчез, затерявшись среди танцующих.
 Через шесть секунд после произошедшего Джулия Гирдвуд уже кружилась по залу, и ее влажная щека прислонилась к плечу человека, никому не известному, но танцующему так, что все им восхищались.
 «Кто этот необыкновенный незнакомец?» — этот вопрос задавали себе все присутствующие. И даже Дж., Л. и Б. — шепотом, конечно.
 Мадам Гирдвуд готова была заплатить тысячу долларов, чтобы удовлетворить их любопытство, — настолько она желала сразить их фактом, что дочь ее танцует с лордом!




 ГЛАВА XI. СТРАСТИ В ТАНЦЕВАЛЬНОМ ЗАЛЕ


 В дополнение к гостиничному «бару», в котором вы пропиваете свои деньги, в Океанхаузе было еще одно заведение, предназначенное исключительно для выпивки.
 Это было аккуратное, темное помещение, частично находящееся под землей; вела туда лестница, по которой спускались поклонники Бахуса.
 Кроме этого ограниченного круга лиц, местонахождение сего питейного заведения никому не было известно.
 В этой подземной части гостиницы разговоры джентльменов, имеющих пристрастие к алкогольным напиткам, могли быть чрезвычайно грубыми и не предназначались для нежных ушей прекрасных сильфид, которые проплывали по коридорам этажом выше.
 Это место несомненно должно было дополнять такое приличное благородное заведение, как Океанхауз, более приспособленный к аскетическому укладу жизни Новой Англии.
 Пуритане предпочитали пить спиртные напитки «втихую».
 В ночь, когда случался бал, этот бар пользовался особым покровительством не только постояльцев Океанхауза, но и других гостиниц, а также окрестных «коттеджей».
 Терпсихора — измученное жаждой существо — лучший клиент Бахуса, и, закончив очередной танец, она обычно посылает толпу поклонников к святому месту этого веселого бога.
 На бал в Океанхаузе, наверх, можно было принести легкие спиртные напитки: шампанское, некрепкие вина с желе и со льдом, но только в подземелье вам разрешалось выпить что-нибудь покрепче, выкурив при этом сигару.
 Именно по этой причине многие джентльмены на балу в перерывах между танцами спускались по лестнице, ведущей в подземный бар.
 Среди них был и Майнард, поспешивший уединиться под покровительством питейного заведения.
 — Стакан бренди! — потребовал он, остановившись у стойки бара.
 — Подумать только, Дик Свинтон! — говорил он, ожидая, пока принесут напиток. — Значит это правда, что он был изгнан из своего полка. И он вполне заслужил это, как я и ожидал. Черт бы побрал этого проходимца! Интересно, каким ветром принесло его сюда? Некий вояж карточного шулера, я полагаю — набег хищника на это голубиное гнездо Америки! Возможно, под покровительством матери леди Гирдвуд, и, без сомнения, преследуя ее дочь. Интересно, как ему удалось представиться Гирдвудам? Я готов держать пари, что они не подозревают, кто он на самом деле.
 — Стакан бренди, мистер!
 — Ну хорошо, — продолжал он, когда бренди со льдом и мятой немного сняли его внутреннее напряжение. — Это не мое дело; после того, что произошло, я не собираюсь вмешиваться. Они еще узнают настоящее лицо этого человека. Это ненужное предостережение. Чтобы случилась эта небольшая неприятность, я просто должен молчать и не обвинять этого молодчика, хотя я готов выложить двадцать долларов, чтобы иметь право лишний раз ущипнуть его за нос!
 Капитан Майнард не был человеком склочным и злопамятным. Мысли его были вызваны оскорблением, произошедшим совсем недавно, и связанным с этим душевным волнением.
 — Это, должно быть, была воля матери, которая предпочла выбрать в женихи мистера Свинтона, а не меня. Ха! Ха! Ха! Если б она только знала его так, как знаю его я!
 Последовал еще один большой глоток из стакана с бренди.
 — Но девушка была согласна с мамой. Это совершенно ясно, иначе почему она так спешила дать мне ответ? Ради Дика Свинтона! О, дьявол!
 И еще треть стакана была выпита.
 — Пусть меня повесят, но это не заставит меня сдаться! Они могли бы подумать так, если бы я не вернулся в танцевальный зал. Но что я там буду делать? Я ни с кем из других одиноких женщин в зале не знаком, и я буду безуспешно искать такую несчастную, а они будут смеяться надо мной. Неблагодарные создания! Пожалуй, я не должен был так серьезно относиться к маленькой блондинке. Я мог бы снова танцевать с ней. Но нет! Я не доставлю им удовольствия, приблизившись к ним. Я, пожалуй, доверюсь стюардам — они подыщут мне партнершу.
 Он еще раз поднял стакан и поднес к губам, на этот раз опорожнив его.
 После этого он поднялся по лестнице и, прогулявшись, вернулся в танцевальный зал.
 Ему повезло со стюардами. Он случайно встретился с джентльменом, имя которого было ему незнакомо, но с помощью которого нашел много партнеров по танцам.
 В результате он участвовал в каждом из танцев — вальсе, кадрили, польке и чечетке — он танцевал с приятными во всех отношениях дамами, некоторые из которых считались одними из самых красивых в зале.
 При таких обстоятельствах, как казалось, он должен быть забыть о Джулии Гирдвуд.
 И все же он не забыл о ней.
 Странно, что она до сих пор привлекала его. Были другие дамы, возможно, не менее красивые, как она, но в пестрой толпе танцующих глаза его постоянно искали ту, которая принесла ему только одни огорчения. Он видел, как она танцует с человеком, которого он имел серьезные основания презирать, — она танцевала с ним долго, всю ночь, и все восхищенные взоры присутствующих были обращены к этой паре.
 С болью в сердце смотрел Майнард на эту прекрасную женщину, но еще горше ему было наблюдать, как она что-то шептала на ухо Ричарду Свинтону и прислоняла свою щеку к его плечу, и они кружились по комнате, не прерывая своих теплых отношений.
 И снова он возвращался к своей прежней мысли: «я готов выложить двадцать долларов, чтобы иметь право лишний раз ущипнуть его за нос!»
 Он не знал, как это сделать и тем более не знал, сколько это будет ему стоить, и все же он был близок к этому.
 Возможно, он нашел бы способ сделать это, но тут как раз вовремя произошло событие, успокоившее экс-капитана.
 Он стоял у входа, недалеко от места, где формировались пары. Гирдвуды покидали танцевальный зал, и Джулия наклонилась к руке Свинтона. Поскольку она приблизилась к Майнарду, он видел, что взгляд ее направлен на Свинтона. Майнард попытался разгадать значение этого взгляда. Взгляд был презрительный? Или нежный, влюбленный?
 Он не мог разобрать этого. Джулия Гирдвуд обладала редкой для своего возраста способностью скрывать свои чувства.
 Внезапно, как будто подчинившись какому-то решительному порыву, или, возможно, испытывая сильную потребность в раскаянии, она отпустила руку партнера, оказалась позади него, и тот продолжил удаляться с другими Гирдвудами. Немного отойдя в сторону, чтобы подойти поближе к Майнарду, она быстро, полушепотом сказала ему:
 — Как нехорошо с вашей стороны было покинуть нас!
 — В самом деле?
 — Вы должны вернуться и объясниться, — добавила она с укоризной. — Я не могу помочь вам сделать это.
 Прежде чем Майнард успел ответить, она ушла, но брошенный ею упрек неприятно отозвался в его ушах.
 — Какая странная эта девушка! — пробормотал он удивленно. — Во всяком случае, чудачка! В конце концов, пожалуй, не стоит обвинять ее в неблагодарности. Это, наверное, произошло под влиянием матери.




 ГЛАВА XII. ПОСЛЕ БАЛА


 Бал уже почти закончился; утомленные, обессиленные танцующие спешно покидали танцевальный зал. Красавицы-леди уже покинули его, и среди них — Джулия Гирдвуд. Только заядлые танцовщики, все еще не уставшие, продолжали упорно танцевать. Для них наступило время истинного наслаждения — ведь они с удовольствием готовы танцевать всю ночь до рассвета.
 У Майнарда тоже не было никакого резона оставаться в зале после того, как мисс Гирдвуд ушла. По правде говоря, он и находился там только из-за нее. Но в таком душевном состоянии с такими противоречивыми чувствами было очень мало шансов уснуть, и он решил, прежде чем вернуться в свою спальню, еще раз отметиться в заведении Бахуса.
 С этой целью Майнард снова спустился по лестнице, ведущей в бар в подвале.
 Спустившись туда, он обнаружил, что его уже опередили некоторые джентльмены, также спустившиеся сюда из танцевального зала.
 Они стояли, собравшись в группы, — пили, курили и вели беседу.
 Лишь мельком взглянув на них, Майнард подошел к стойке и заказал себе крепкий напиток — на сей раз он удовлетворился простым бренди с водой.
 В ожидании пока принесут напиток он обратил внимание на голос, доносившийся из группы трех человек, которые, подобно Майнарду, заняли столик перед стойкой бара, разместив там свои бокалы.
 Говоривший стоял спиной к экс-капитану, но ему достаточно было взглянуть на бакенбарды, чтобы узнать Дика Свинтона.
 И собеседников его также узнал Майнард — это были те самые пассажиры гребной лодки, чью собаку он ранил из своего пистолета.
 Мистер Свинтон, очевидно, недавно с ними познакомился, возможно, этим вечером; и они, похоже, так любезно его приняли, будто они его знали ранее или совсем недавно узнали, что он был лордом!
 Он разговаривал с ними с тем замечательным акцентом, который должен был подчеркнуть в нем, очевидно, английского дворянина; но на самом деле — карикатуриста и богемного бумагомарателя, которому эпитет «мой лорд» подходил так же, как английскому крестьянину.
 Майнард находил это немного странным. Но прошло уже немало лет с тех пор, как он имел дело с этим человеком, и поскольку со временем происходят некоторые изменения, возможно, стиль разговора мистера Свинтона не был исключением.
 Из того, что он и оба его слушателя были в довольно теплых, дружеских отношениях, можно было сделать вывод, что они уже провели некоторое время перед стойкой. При этом они уже достаточно выпили, чтобы не замечать новых посетителей, и поэтому они совершенно не обратили внимания на вошедшего Майнарда.
 И он также не заметил бы их, если б не услышал слова, касающиеся, очевидно, его самого.
 — Между прочим, сэр, — сказал один из незнакомцев, обращаясь к Свинтону, — если не секрет, что это за маленькая стычка, происшедшая с вами в танцевальном зале?
 — Ай-ай, о какой стычке ты говоришь, мистер Лукас?
 — Было что-то странное — как раз перед первым вальсом. Участвовали в этом темноволосая девушка с алмазным головным убором — та самая, с которой ты так много танцевал, мисс Гирдвуд ее зовут, как я полагаю, — и великолепный господин с усами. Старая леди, кажется, также участвовала в этом. Мой друг и я случайно оказались рядом и видели, что произошла некая сцена между вами. Так ли это?
 — Ну что ты? Никакой сцены не было. Только и всего, что господин хотел кружиться в вальсе с этим божественным созданием, но леди предпочла его вашему скромному слуге. Вот и все что было, джентльмены, я вас уверяю.
 — Мы думали, что у него с тобой произошло некое столкновение. Происшедшее было дьявольски похоже на это.
 — Не со мной. Я полагаю, недоразумение произошло между ним и молодой леди. Действительно, она дала ему предыдущее обязательство, которое не было записано в ее карточке. С моей стороны — я не имел никаких претензий к молодому господину — абсолютно никаких — даже не заговорил с ним.
 — И все же ты глядел на него со злобой, так же как и он на тебя. Я подумал, что ты собираешься столкнуться с ним, так же как и он с тобой.
 — Ай-ай, он меня лучше понял, — так же как и тот господин.
 — Значит, ты знавал его и прежде?
 — Чуть-чуть, совсем немного — много лет тому назад.
 — В стране, откуда ты родом, наверное? Он, кажется, англичанин.
 — Нет, ничего подобного. Он — проклятый ирландец.
 Уши Майнарда загорелись.
 — Что же было с ним много лет назад? — спросил более молодой новый знакомый Свинтона, которой не уступал в любопытстве своему старшему товарищу.
 — Что было с ним? Ай-ай, дружище, ничего, абсолютно ничего.
 — Никакого занятия или профессии?
 — О, да; когда я знавал этого господина, он был лейтенантом в пехотном полку. Один из самых бесполезных людей в корпусе, как я знаю. Мы не должны были принимать его команду в нашем полку.
 Пальцы Майнарда нервно задергались.
 — Конечно, нет, — продолжила «важная персона». — Я имею все основания, джентльмены, так полагать, потому что являюсь Гвардейцем — Гвардейцем Ее Величества Гвардии Драгунов.
 — Значит, он служил у вас в одном из полков, сформированных до начала мексиканской войны. Вы знаете, почему он оставил службу?
 — Хорошо, господа, хоть я и не привык болтать об инцидентах, случившихся с моими сослуживцами-военными. Я обычно осторожен в таких вопросах, очень осторожен, на самом деле.
 — О, конечно, довольно об этом, — откликнулся задавший вопрос. — Я потому только спросил, что мне кажется немного странным: офицер нашей армии вынужден оставить службу.
 — Если бы мне было известно о каком-либо доверии к этому господину, — продолжил Гвардеец, — я был бы счастлив сообщить вам об этом. К сожалению, мне нечего вам сказать по этому поводу. К большому сожалению, нечего.
 Мускулы Майнарда, особенно мускулы его правой руки, сильно напряглись. Совсем немного требовалось для того, чтобы он вмешался в беседу. Еще одной подобной реплики было вполне достаточно, и, к сожалению для себя, мистер Свинтон ее произнес.
 — Все это правда, джентльмены, — сказал он; обилие выпитого, очевидно, лишило его возможности соблюсти, как обычно, принятую им предосторожность. — Правда в том, что господин Лейтенант Майнард, или Капитан Майнард, как я полагаю, не сам ушел в отставку — его изгнали со службы в Британской армии. Что конкретно произошло, я не знаю, но знаю, что это правда.
 — Это ложь! — закричал подошедший Майнард, резким движением снял перчатку со своей руки и полоснул ею по щеке клеветника. — Это наглая ложь, Дик Свинтон! И если вы не опровергнете это, как надлежит вам сделать, вы будете способствовать распространению ложных слухов. Никогда не было того, о чем вы говорите, и вы это знаете, негодяй!
 Щека Свинтона стала белой как перчатка, которой его ударили; но это было скорее проявлением трусости, чем гнева.
 — Ай, действительно! Так вы были здесь и все слышали, Майнард! Хорошо, хорошо, я уверен… вы говорите, что это неправда. И вы назвали меня негодяем! И ударили меня своей перчаткой!
 — Я повторю эти слова и снова ударю вас. Я плюну вам в лицо, если вы не возьмете свои слова обратно!
 — Взять свои слова обратно!
 — Так! Довольно разговоров! Я даю вам время, чтобы вы взяли свои слова обратно. Моя комната номер 209, на четвертом этаже. Я надеюсь, что вы найдете друга, которому не составит труда подняться ко мне. Вот моя визитка, сэр!
 Свинтон взял визитную карточку пальцами, которые сильно дрожали во время этого. В то же время соперник, презрительно взглянув на него и его дружков, подошел к противоположной стойке бара, хладнокровно допил свой стакан и без единого слова поднялся по лестнице наружу.
 — Ты встретишься с ним, не так ли? — спросил старший из компаньонов Свинтона.
 Это был не очень корректный вопрос, но, судя по всему, человек, его задавший, считал излишним проявлять какую бы то ни было деликатность.
 — Конечно, конечно, — ответил ему Гвардеец Ее Величества Конной Гвардии, не обращая внимание на бестактность. — Проклятый осел на мою голову, тоже мне! — продолжил он, размышляя. — Я здесь чужой, нет у меня друзей…
 — О, об этом, — прервал его Лукас, хозяин собаки-ньюфаундленда, — не беспокойся. Я буду счастлив быть твоей второй рукой.
 Человек, с такой готовностью предложивший свои услуги, был самым что ни на есть отъявленным трусом, которого только можно найти в этой фешенебельной гостинице, где и происходила беседа, — разве что сам Свинтон мог с ним сравниться. Лукас и сам был заинтересован в дуэли с капитаном Майнардом. Но безопаснее было оставаться на вторых ролях, и Луи Лукас понимал это как никто другой.
 Не в первый раз брал он на себя подобную роль. Уже дважды в прошлом поступал он таким образом, блефуя и создавая много шума вокруг себя, — такое по ошибке принимают за храбрость. В действительности он был трусом; и хотя неприятные воспоминания от столкновения с Майнардом мучили его, он позволил себе оставить эту обиду без ответа. И вот, ссора его соперника со Свинтоном подоспела вовремя и была ему на руку.
 — Я или мой друг всегда к твоим услугам!
 — С удовольствием, — согласился его напарник.
 — Благодарю вас, господа, благодарю обоих! Это очень любезно с вашей стороны! Но, — продолжил Свинтон, колеблясь, — я должен, к сожалению, отказаться от помощи любого из вас в моем неприятном деле. У меня есть некоторые старые друзья в Канаде, служившие со мной в полку. Я телеграфирую им. И этот господин должен будет подождать. А теперь к черту все это! Давайте забудем это и пропустим еще по стаканчику.
 Все это было сказано довольно хладнокровно, так, что даже все выпитое уже не могло оправдать отговорку. Да, это была, в действительности, лишь отговорка, чтобы выиграть время и избежать дуэли с Майнардом.
 Был некоторый шанс на это, если б не было свидетелей, но если слух об этом дойдет до чьих-либо ушей, то не останется ничего другого, кроме вызова на дуэль.
 Такие мысли мелькали в голове мистера Свинтона, пока готовили и подавали новые горячительные напитки для всей компании.
 Еще один стакан с напитком коснулся его белых сухих губ, и, после того как продолжилась беседа ни о чем между ним и его знакомыми, мистер Свинтон на время забыл о своих ужасных беспокойных мыслях.
 Это забвение продолжалось, поскольку он выпил больше чем предполагал, и выпитое успокоило его. Однако часом позже, когда он поднялся наверх, даже алкогольный туман в голове не мог стереть четкое и ясное воспоминание о его столкновении с «проклятым ирландцем»!
 И вот, в его собственной квартире атмосфера дворянского происхождения внезапно улетучилась. Так же, как и некое подобие речи. Его разговоры напоминали теперь разговоры простого пьяницы. Они были адресованы камердинеру, все еще способному выслушивать их.
 Малый вестибюль на одной из сторон его квартиры был, как предполагалось, спальней этого пользующегося доверием слуги. Судя по диалогу, который последовал, слуга действительно мог считаться пользующимся доверием, и незнакомый человек был бы весьма удивлен, услышав все это.
 — Очень славную ночь ты провел! — сказал камердинер тоном скорее хозяина, чем слуги.
 — Точно… точ… ик!.. Ты говоришь правду, Франк! Н-нет, совсем не славная ночь. Совсем наоборот — п… п… п… поганая ночь!
 — Что ты имеешь в виду — что ты напился?
 — Им… имею в виду! Я имею в виду эти д… дурацкие игры. Черт побери! Отличный шанс! Никогда не делайте этого. Миллион долларов! Все пропало — этот дьявольский господин!
 — Какой господин?
 — Будь он проклят — я его видел… встретил на балу… бал… бар… ниже. Давайте еще выпьем! Крепкие напитки повсюду… вокруг… кто принесет этот дурацкий напиток?
 — Попробуй выразиться яснее! Что ты хочешь этим сказать?
 — Что я хочу сказать? Чтосказать? Он… ик… о нем.
 — О нем! О ком?
 — Кто… кто… кто… кото… Майнард. Ты, конечно, знаешь Майнарда? Он из тридцатого… тридцатого… неважно, из какого… полка. Это неважно… Он здесь… пр… пр… проклятая злая собака.
 — Майнард здесь! — воскликнул камердинер довольно странным для слуги голосом.
 — Это точно он! Живой и здоровый, черт бы его побрал! Явился в полном здравии, чтобы испортить все — он всегда все портит.
 — Ты уверен, что это он?
 — Уверен, уверен! Я так думаю. Он дал мне серьезный повод не сомневаться в этом — проклятие на его голову!
 — Ты говорил с ним?
 — Да, да.
 — Что он сказал тебе?
 — Сказал он немного… немного… что он явился… что он сделал.
 — Что?
 — Дьявол! много… да, да. Не стоит сейчас думать об этом. Давай ляжем спать, Франк. Я расскажу тебе обо всем утром. Это игра. Это Юп… Юпитер.
 Более не в состоянии продолжать беседу и еще меньше — раздеться, мистер Свинтон повалился на кровать поперек последней; и, свесившись вниз, вскоре с храпом уснул.
 Могло показаться странным, что слуга лег на кровать рядом с ним, однако так он и сделал.
 Но уважаемый читатель ведь не знает, что маленьким камердинером была его жена, а вместе с тем это именно так!
 Да, это была его любезная «фанатка», она и разделила таким образом кушетку своего мужа-алкоголика.




 ГЛАВА XIII. ВЫЗОВ С ПОСЫЛЬНЫМ


 — Откровенно говоря, я совершил большую глупость, — рассуждал молодой ирландец, когда вернулся в свою спальню и опустился на стул. — Не было никакой необходимости так поступать. Такая болтовня, тем более что Дик Свинтон здесь чужой, никак не могла бы мне повредить. Конечно, здесь его никто не знает; и это, кажется, играет ему на руку; без сомнения, он готов обобрать половину таких богатых голубков, как те, что были с ним недавно.
 — Вполне вероятно, что он наврал кое-что подобное про меня и матери этой девушки — впрочем, и про себя также. Наверное, поэтому со мной обращались так невежливо! Тогда хорошо, что я поймал его за руку, и я заставлю его раскаяться в своем вранье. Был изгнан из Британских войск! Проклятая злая собака, прогавкавшая эту сплетню про меня! Противно даже думать о таком. То, что я слышал, всего лишь факт в его собственной биографии! Это, наверно, и навело его на мысль сказать подобное. Я не думаю, что он продолжает служить в Гвардии: иначе что он здесь делает? Гвардейцы не покидают Лондон без серьезной и обычно малоприятной причины. Я сделаю все, чтобы его опозорить. Он уже был на грани позора, как я слышал.
 — Он, конечно, будет сопротивляться. Он не был бы Диком Свинтоном, если бы помог мне в этом — я достаточно хорошо знаю этого пройдоху. Но я не оставил ему никакого шанса выкрутиться. Удар перчаткой по лицу, не говоря уж об угрозе плюнуть ему в лицо — при свидетельстве двух странных джентльменов, наблюдавших это! Если он не законченный трус, он не осмелится оставить все это без ответа.
 — Конечно, он вызовет меня, и что я буду после этого делать? Трое или четверо товарищей, с которыми я успел наладить хорошие отношения — все они не друзья мне, ни один из них. Кроме того, разве кто-нибудь из них обязан заботиться обо мне после такого недолгого знакомства?
 — Что же мне делать? Телеграфировать Графу? — продолжил он после паузы, размышляя. — Он сейчас в Нью-Йорке, я знаю, и я уверен, что он без промедления пришел бы мне на помощь. Это дело только бы восхитило его, старого рубаку, — теперь, когда Мексиканская кампания завершилась, он рад был бы снова обнажить свой справедливый меч. Входите! Кто это бесцеремонно стучит в дверь честного джентльмена в столь поздний час?
 Еще не было и 5 часов утра. За окнами гостиницы можно было услышать стук колес экипажей, которые развозили по домам последних возвращающихся с бала гуляк.
 — Навряд ли Свинтон послал своего эмиссара в такой час. Входите!
 За открывшейся дверью показался ночной портье, работник гостиницы.
 — Ну, что вам угодно, мой дорогой?
 — Один джентльмен желает видеть вас, сэр.
 — Приведите его!
 — Он просил меня, сэр, передать вам свои извинения за то, что потревожил вас в столь ранний час. Только потому, что у него к вам очень важное дело.
 — Что за вздор! С чего бы это он говорит в таком духе? Друг Дика Свинтона более деликатный джентльмен, чем он сам?
 Последняя реплика была сказана тихо и не предназначалась служащему гостиницы.
 — Он сказал, сэр, — продолжил портье, — что прибыл пароходом…
 — Пароходом?
 — Да, сэр, пароходом из Нью-Йорка. Он прибыл только что.
 — Да-да, я слышал гудок парохода. Ну, дальше?
 — Тот, кто прибыл пароходом, — он думал… он думал…
 — Черт побери! Это мой давний друг, не надо утруждать себя, передавая его мысли в вашем изложении. Где он? Проведите его ко мне, и пускай он выскажется сам.
 — Из Нью-Йорка? — продолжил Майнард после того, как швейцар удалился. — Кто же мог пожаловать ко мне оттуда? И что за столь важное дело, чтобы разбудить человека в половине пятого утра? — ведь он, наверное, полагал, что я сплю — но, на его счастье, я не в постели. Или столица Британской империи горит, и Фернандо Вуд, подобно Нерону, веселится на его руинах? Ба! Розенвельд!
 — Майнард!
 Они обменялись приветствием, по которому можно было понять, что встреча их была неожиданной и после долгой разлуки. Друзья обнялись — их пылкая давняя дружба не ограничилась простым рукопожатием. Оба активных участника недавней Мексиканской кампании воевали бок о бок, под градом пуль в нелегких сражениях. Их дружбу скрепил крайне тяжелый штурм Чапультепека, когда смертельный столб огня, выпущенный из пушки, повалил на землю не одного контрэскарпа, и смешавшаяся кровь погибших струёй стекала в канаву.
 С тех пор они расстались и не видели друг друга. Неудивительно поэтому, что их встреча пробудила эти воспоминания и была очень трогательной.
 Несколько минут ни один из них не был в состоянии сказать что-либо связное. Они обменивались лишь восклицаниями. Майнард первым сумел прийти в себя.
 — Да благословит тебя Господь, дорогой мой Граф! — сказал он. — Мой великий учитель военной науки. Как же я рад тебя видеть!
 — Не больше, чем я тебя, дорогой друг!
 — Но скажи, какое дело привело тебя сюда? Я не ожидал тебя, но вот странное совпадение: я как раз в этот момент думал о тебе!
 — Я здесь, чтобы встретиться с тобой — и мне нужен именно ты!
 — Ах! Для чего же, мой дорогой Розенвельд?
 — Ты сказал, что я твой учитель военной науки. Пусть будет так. Но ученик теперь превзошел многих, включая и своего учителя, — он стал знаменит и известен повсюду. Именно поэтому я здесь.
 — Выкладывай, что случилось, Граф!
 — Лучше прочитай вот это, чтобы избавить меня от долгих объяснений. Как видишь, письмо адресовано лично тебе.
 Майнард взял запечатанный конверт, который вручил ему друг. На конверте было написано:
 КАПИТАНУ МАЙНАРДУ.
 Вскрыв конверт, он прочитал:
 «Комитет немецких беженцев в Нью-Йорке, ввиду последних известий из Европы, надеется, что светлые идеи свободы еще не подавлены на их древней родине. Они приняли решение снова вернуться туда и принять участие в борьбе, начатой в Бадене и Палатине. Впечатленные храбростью, показанной Вами в последней Мексиканской войне, и Вашим теплым отношением к нашим соотечественникам, воевавшим с Вами, а также зная Вашу приверженность идеям свободы, они единодушно решили предложить Вам возглавить это предприятие. Представляя опасность, которой Вы подвергнетесь, а также учитывая Вашу храбрость, они могут Вам обещать, что никакая другая награда не заменит Вам всеобщей любви и благодарности немецкого народа. Чтобы Вы могли доказать это, они предлагают Вам доверие и всеобщую преданность нации. Ответьте нам, готовы ли вы принять это предложение?»
 Примерно полдюжины человек подписалось под этим письмом, и Майнард бегло пробежал список. Он знал этих людей и слышал об их движении.
 — Я принимаю предложение, — сказал он после нескольких секунд раздумья. — Ты можешь вернуться и передать мой положительный ответ комитету.
 — Вернуться и передать ответ! Мой дорогой Майнард, я приехал, чтобы вернуться с тобой!
 — Я лично должен приехать?
 — Сегодня же. Восстание в Бадене началось, и ты отлично знаешь, что революция не будет ждать. Важен каждый час. Они ждут твоего прибытия следующим пароходом. Я надеюсь, что ничто не сможет помешать тебе немедленно уехать? Что? Есть какая-то помеха?
 — Да, это так, есть кое-что — я не могу уехать немедленно.
 — Это случайно не женщина? Нет-нет! Ты выше этого.
 — Нет, не женщина.
 Майнард сказал это, но на его лице появилось странное выражение, как будто он что-то скрывал.
 — Нет-нет! — продолжал он с натянутой улыбкой. — Не женщина. Это всего лишь один человек и всего лишь одно дело к нему.
 — Объясните, капитан! Кто или что это?
 — Хорошо, это просто ссора. Около часа назад я ударил этого человека по лицу.
 — Ха!
 — Сегодня вечером здесь, в гостинице, был бал.
 — Я знаю об этом. Я встретил нескольких людей, покидавших бал. Ну и что же?
 — Там была молодая леди…
 — Я так и думал. Кто-нибудь когда-нибудь слышал о дуэли, в которой не была бы замешана леди, молодая или старая? Извини, что я тебя прервал.
 — В конце концов, — сказал Майнард, очевидно, изменяя тактику, — я не должен был говорить тебе о ней. Она почти или совершенно непричастна к этому. Это произошло в баре уже после того, как бал закончился, и она уже в то время спала, как я полагаю.
 — Тогда оставьте ее в покое, пусть себе спит.
 — Я зашел в бар, чтобы взять стакан крепкого напитка и выпить на ночь. Я стоял у стойки, когда услышал, что кто-то произнес в разговоре мое имя. Трое людей находились вблизи от меня и вели довольно торопливую беседу; вскоре я выяснил, что разговор был обо мне. Они много выпили и не замечали меня.
 — Одного из них я знавал в Англии, когда мы оба служили в Британских войсках.
 — Двух других — я предполагаю, что они американцы — я впервые увидел приблизительно два дня назад. Я стал участником небольшой стычки с ними, о которой не буду распространяться, чтоб не отвлекать тебя; хотя я более чем наполовину был уверен, что они пришлют мне вызов на дуэль. Этого, однако, не произошло, и ты можешь себе представить, что это за типы.
 — Это был мой бывший знакомый по Британской армии, и он позволил себе вольности насчет моего характера, когда отвечал на вопросы своих собутыльников.
 — Что же он им сказал?
 — Сплошную ложь; и самым наглым оскорблением было то, что меня выгнали из Британской армии! В то время как это случилось именно с ним! После этого…
 — После этого ты выгнал его из бара. Я полагаю, что ты потренировался на нем в ударах ногами!
 — Нет, я не был столь груб. Я всего лишь ударил его по щеке моей перчаткой, а затем вручил ему мою визитную карточку.
 — По правде говоря, когда мне сказали о твоем появлении, я подумал, что это был его друг, а не мой; хотя, зная этого человека, я удивился, что он направил ко мне посыльного так скоро.
 — Я рад, что пришел ты, Граф. Я был в серьезном затруднении: я не знаком здесь ни с одним человеком, который смог бы стать моим секундантом. Я полагаю, что могу рассчитывать на тебя?
 — О да, конечно, — ответил Граф так беззаботно, как будто его просили угостить сигарой. — Но, — добавил он, — нет ли какого-нибудь способа избежать этой дуэли?
 Этот вопрос ни в коей мере не был проявлением малодушия. Даже беглого взгляда на Графа Розенвельда было достаточно, чтобы исключить подобное.
 Сорока лет от роду или более, с усами и бакенбардами, в которых только-только начала появляться седина, с настоящей военной выправкой — он с первого взгляда производил впечатление человека, имевшего в своей жизни богатую практику участия в самых жестоких дуэлях. И то же время он не производил впечатления хулигана или задиры. Напротив, в его характере можно было обнаружить мягкость и доброту — но, когда было необходимо, он изменял им, проявляя на твердость и бескомпромиссность.
 И вот, такая перемена произошла с ним сейчас, когда Майнард решительно ответил:
 — Нет.
 — Проклятье! — прошипел он по-французски. — Я возмущен! Подумать только, такое важное дело, как свобода всей Европы, должно пострадать от этой глупости! Правильно говорят, что женщина — проклятие человечества!
 — Есть у тебя какие-либо соображения, — продолжил он после этой невежливой тирады, — когда этот господин пришлет своих секундантов?
 — Это невозможно предсказать. В течение этого дня, я полагаю. Не должно быть никакой причины для отсрочки, насколько я понимаю. Небесам было угодно, чтобы мы с ним, хорошо знакомые друг с другом, оказались рядом в одной гостинице.
 — Вызов пришлют через некоторое время, в течение дня. Стреляться или драться как-то по-другому вы будете, возможно, завтра утром. Отсюда нет железной дороги, а пароход отходит только раз в день, в 7 часов вечера. Таким образом, мы потеряем целых двадцать четыре часа! Про-кля-тье-е-е!
 Граф Розенвельд произнес вслух эти подсчеты, теребя свои огромные усы и смотря на некую точку под ногами.
 Майнард молчал.
 Граф продолжил свои несвязные речи, время от времени произнося громкие восклицания вперемешку на французском, английском, испанском и немецком языках.
 — О, Небеса, я знаю, что делать! — вдруг воскликнул он, вскочив с места. — Я знаю, Майнард, я знаю!
 — Что тобой, мой дорогой Граф?
 — Я знаю, как сэкономить время! Мы вернемся в Нью-Йорк на пароходе ближайшим вечером!
 — Но не избежав дуэли! Я полагаю, что ты учел это в твоих расчетах?
 — Конечно, учел! Мы будем участвовать в дуэли и все равно успеем вовремя.
 Если бы Майнард не был тонким деликатным человеком, он сразу бы выразил свое сомнение в этом утверждении.
 Но он просто попросил друга разъяснить ему подробности.
 — Все очень просто, — ответил Граф. — Ты был пострадавшим, и, таким образом, ты имеешь право выбрать время дуэли и вид оружия. Оружие сейчас неважно. Главное — время, которое нам так нужно сейчас.
 — Ты хотел бы, чтобы я дрался сегодня?
 — Хотел бы, и так оно и будет.
 — А что, если вызов будет сделан слишком поздно — скажем, вечером?
 — Черт побери! — произнес Граф распространенное мексиканское ругательство. — Я меньше всего думаю об этом. Вызов должен прибыть достаточно рано, если ваш соперник джентльмен. Я знаю, как вынудить его сделать это вовремя.
 — Как именно?
 — Ты напишешь ему, — то есть я напишу, что ты вынужден покинуть Ньюпорт сегодня вечером; очень важное дело внезапно заставляет тебя уехать отсюда далеко. Обратись к нему, чтобы он как человек чести прислал свой вызов немедленно, так, чтобы ты с ним успел сразиться. Если он откажется, то ты в соответствии со всеми законами чести будешь считаться свободным и сможешь уехать в любое время, когда пожелаешь.
 — Это будет означать, что я сам вызвал его на дуэль. Будет ли это корректно?
 — Конечно, будет! Я отвечаю за это. Все будет полностью соответствовать нормам — строго согласно кодексу.
 — Что ж, тогда я согласен.
 — Довольно! Я должен приступить к составлению письма. Это привычное дело для меня, но потребует некоторой работы ума. Где у тебя ручка и чернила?
 Майнард указал на стол, где были все необходимые письменные принадлежности.
 Придвинув стул, Розенвельд сел за стол.
 И вот, взяв ручку и быстро начертав на листе положенные этикетом начальные приветственные фразы, он продолжил далее сочинять письмо-вызов, как человек, сильно заинтересованный в том, чтобы письмо возымело действие. Думая о революции в Бадене, он изо всех сил стремился поскорее устроить своему другу предстоящую дуэль, или освободить его от нее, чтобы оба смогли принять участие в борьбе за свободу на своей любимой родине.
 Послание вскоре было написано, аккуратно скопировано, и копия вложена в конверт. При этом Майнарду даже не было позволено прочитать его до конца!
 Письмо было адресовано мистеру Ричарду Свинтону и передано ему служащим гостиницы в тот момент, когда в коридорах Океанхауза послышался громкий удар гонга, возвестивший о начале завтрака для гостей.




 ГЛАВА XIV. ПРОСЬБА УСКОРИТЬ ДУЭЛЬ


 Первый же удар гонга прервал сон мистера Свинтона.
 Спрыгнув со своей кушетки, он принялся расхаживать по комнате большими шагами, слегка пошатываясь.
 На нем было то же платье, что и на вчерашнем балу, кроме перчаток цвета соломы.
 Но он не думал ни о платье ни о туалете. Его тревожные мысли сосредоточились совсем на другом, чтобы он обращал внимание на собственный вид. Несмотря на то, что голова его сильно кружилась от вчерашней выпивки, он достаточно отчетливо вспомнил события прошедшей ночи. Да, он очень хорошо помнил, что произошло.
 Мысли его были самые разнообразные. Майнард знал его давно, и, возможно, ему была известна неприятная и постыдная история, произошедшая со Свинтоном. Если бы его соперник предал эту историю огласке, великолепная идея Свинтона была бы загублена на корню.
 Но это было ничто по сравнению с мыслями об его позоре — пятно на его лице от пощечины могло быть стерто лишь с риском для жизни.
 Эта мысль приводила его в дрожь, и он продолжал ходить в тревоге по комнате. Его волнение было слишком заметно, чтобы он мог утаить это от жены. В его тревожном взгляде они читала некий ужасный рассказ.
 — Что с тобой, Дик? — спросила она, положив руку на его плечо. — У тебя неприятности? Расскажи мне об этом.
 Сказано это было с нежностью и любовью. Все же сердце «симпатичной наездницы» еще сохранило частицу божественного дара, присущего женщине.
 — Ты все еще думаешь о ссоре с Майнардом? — продолжила она. — Я права?
 — Да! — ответил муж хриплым голосом. — И ссора зашла слишком далеко!
 — Как все случилось?
 В своем не совсем связном рассказе — учитывая алкогольное опьянение накануне, это было вполне объяснимо — он поведал жене все подробности, ничего не скрывая, даже собственного недостойного поведения в этой истории.
 Было время, когда Ричард Свинтон не позволял себе так опускаться в глазах Франциски Вилдер. Время это прошло, закончилось раньше, чем их медовый месяц. Супруги ближе узнали друг друга, и это вылечило их от взаимных иллюзий относительно партнера, тех иллюзий, которые собственно и сделали их мужем и женой. Роману чистой и беспорочной любви пришел конец, и вместе с тем каждый из них потерял былую привлекательность в глазах партнера. Собственно, Дику такая потеря уважения к себе теперь была даже полезна, ибо он поделился своими бедами с преданной женой, чтобы как-то успокоить себя, хотя и чувствовал, что в ее глазах выглядит почти трусом.
 Было бы глупо для него пытаться скрыть это. Она уже давно обнаружила этот порок в характере мужа — и это, возможно, было главной причиной для нее сожалеть о том дне, когда она стояла с Диком у алтаря. Связь, которую она сохранила с мужем, была теперь всего лишь следствием обостренного чувства опасности и необходимости самосохранения.
 — Ты ожидаешь, что он пришлет вызов? — спросила она; как женщина, она, конечно, не знала всех тонкостей и правил этикета поединка.
 — Нет, — ответил он, поправляя ее. — Вызов должен прийти от меня, как оскорбленной стороны. Если б только это было иначе… — продолжал он бормотать, рассуждая. — Как я ошибся, не вызвав его сразу, на месте! Если б это было сделано, все могло бы там и закончиться, а теперь все происшедшее загнало меня в угол, и я должен искать из него выход.
 Он развернулся и направился в другой конец комнаты, и тут ему представился альтернативный выбор. Это было исчезновение отсюда!
 — Я мог бы упаковать вещи и убраться отсюда, — рассуждал он под диктовку своей трусости. — Что я теряю? Никто здесь меня пока еще не знает, никто не запомнил меня в лицо. Но мое честное имя? Они узнают обо всем. Он предаст это огласке, и позор будет преследовать меня повсюду! А шанс сделать себе состояние — неужели я должен его потерять? Я уверен, что у меня все получится с этой девочкой. Мать уже на моей стороне! Полмиллиона долларов сразу! Стоит отдать жизнь за это — по крайней мере, рисковать жизнью, да, клянусь Небесами! Я все это потеряю, если уеду, и выиграю, если только останусь! Проклятый мой язык, подсказавший мне эту идею уехать! Уж лучше б я родился глухим!
 Он продолжил ходить по комнате, пытаясь укрепить остатки своей храбрости и готовность к борьбе, при этом стараясь подавить свои трусливые инстинкты.
 Ведя таким образом борьбу с самим собой, он был очень удивлен человеку, неожиданно постучавшему в дверь.
 — Посмотри, Фан, кто это может быть, — сказал он поспешно шепотом. — Подойди к двери, и, кто бы это ни был, не позволяй ему заглянуть вовнутрь.
 Фан, все еще в одежде слуги, скользнула к двери, открыла ее и выглянула наружу.
 — Наверное, официант принес мои ботинки или воду для бритья? — предположил мистер Свинтон.
 Да, это был официант, но не с одним из предметов. Вместо этого он принес письмо.
 Оно было передано Фан, стоявшей на перед предусмотрительно закрытой дверью. Она обратила внимание, что письмо было адресовано мужу. На нем не было никакого почтового штемпеля и, судя по всему, оно было написано недавно.
 — Он кого это письмо? — спросила она небрежным тоном.
 — Какое тебе до этого дело, ты, воробышек? — возразил служащий гостиницы, привыкший к пренебрежительному отношению к слугам английских джентльменов — как истинный американец, он презирал этих подданных Британской империи.
 — О, мне нет до этого дела, — скромно ответил Франк.
 — Если ты хочешь знать, — сказал его собеседник, меняя гнев на милость, — это от джентльмена, прибывшего сегодня утром пароходом — это представительный, темноволосый господин, высотой около шести футов, с усами примерно шесть дюймов в длину. Я полагаю, твой хозяин с ним знаком. Во всяком случае, это все, что мне известно.
 Не говоря больше ни слова, официант удалился для выполнения других своих обязанностей по работе.
 Фан вернулась в комнату и вручила послание мужу.
 — Прибыл утренним пароходом? — сказал Свинтон. — Из Нью-Йорка? Конечно, только из Нью-Йорка, сюда другие пароходы не приходят. Кто из жителей Нью-Йорка мог иметь какое-либо дело ко мне?
 Последняя фраза была им произнесена, несмотря на его предположение, что дела, совершенные в Англии, могли быть переданы ему в Америку. Это могло быть лишь послание о совершении сделки, просто почтовый ящик для подписи документов. Ричард Свинтон знал, что были адвокаты компании Леви, которые осуществляли такие сделки на гербовой бумаге, передавая документы друг друг через Атлантику.
 Может, это был один из его лондонских счетов, переправленных ему в Америку, за десять дней до его позора?
 Он предполагал нечто подобное, прослушав диалог за порогом комнаты. И такое предположение не покидало его, пока он не вскрыл конверт и начал читать письмо.
 Прочел он следующее.
 "Сэр, — как друг капитана Майнарда и узнав, что произошло между ним Вами вчера вечером, я обращаюсь к Вам.
 Обстоятельства важного — поверьте, крайне важного, — характера требуют его присутствия в другом месте, требуют, чтобы он срочно покинул Ньюпорт пароходом, отправляющимся в 8 часов вечера. С настоящего момента и до этого времени есть двенадцать часов дневного света, достаточных для того, чтобы уладить пустяковый спор между вами. Капитан Майнард обращается к Вам, как к джентльмену, с просьбой принять его предложение о как можно более скором проведении поединка с Вами. Если Вы не примете это предложение, то, от своего имени, как друга Майнарда, и в соответствии кодексом чести, с которым я более или менее знаком, — мы будем считать себя оправданными и Майнард будет освобожден от каких-либо действий касательно этого дела, а Вы должны быть готовы опровергнуть любую клевету, которая может явиться результатом этого.
 До 7:30 вечера — с тем расчетом, чтобы мы за полчаса могли успеть на пароход — Ваш друг может найти меня в комнате капитана Майнарда.
 Ваш покорный слуга,
 РАПЕРТ РОЗЕНВЕЛЬД.
 (Граф Австрийской Империи).
 Дважды безостановочно Свинтон пробежал глазами это необычное послание.
 Его содержание, казалось, вместо усиления тревоги, успокоило Свинтона.
 Что-то вроде довольной улыбки показалось на его лице во время повторного чтения.
 — Фан! — сказал он, пряча письмо в карман и торопливо поворачиваясь к жене. — Позвони и закажи бренди и соду, а также какие-нибудь сигары. И послушай меня, девочка: ради твоей жизни, не позволяй официанту сунуть свой нос в нашу комнату или заглянуть вовнутрь. Возьми у него поднос, как только он постучится в дверь. Скажи ему также, что я не в состоянии спуститься и позавтракать… что я заболел вчера вечером и сегодня утром чувствую себя неважно. Можешь добавить, что я лежу в кровати. Скажи все это ему конфедициально, чтобы он тебе поверил. Я имею серьезные причины поступить таким образом. Так что будь внимательна и осторожна и ничего не перепутай.
 Не говоря ни слова, послушная жена позвонила, и вскоре в дверь постучали.
 Вместо команды «Войдите!» Фан, стоящая наготове у двери внутри комнаты, вышла наружу, тщательно прикрыла за собой дверь и продолжала на всякий случай придерживать дверную ручку.
 Официант, откликнувшийся на звонок, был тот самый веселый парень, назвавший ее воробышком.
 — Немного бренди и соду, Джеймс. Со льдом, конечно. И постой… что еще? А! Немного сигар. Принеси полдюжины. Мой хозяин, — добавила она, не дожидаясь, пока официант повернется и уйдет, — не сможет спуститься на завтрак.
 Это было сказано с улыбкой, которая пригласила Джеймса к дальнейшему разговору.
 И улыбка сработала: уходя для того, чтобы выполнить заказ, он уже знал, что английский джентльмен из номера 149 лежит больной и беспомощный в своей кровати.
 Все это совсем не удивило официанта. Мистер Свинтон был не единственным постояльцем, которого он сегодня обслуживал, кто в это особенное утро потребовал бренди и соду. Джеймс был очень доволен этим, поскольку он мог получить дополнительные чаевые.
 Спиртной напиток вместе с сигарами был принесен, и его приняли как было заранее оговорено. Слуга джентльмена не позволил официанту удовлетворить свое любопытство, взглянув на его больного хозяина. Даже если бы дверь была открыта и Джеймс был впущен в комнату, ему не удалось бы абсолютно ничего узнать. Он мог бы только увидеть хозяина Франка, все еще лежащего в постели, но его лицо было накрыто покрывалом!
 Чтобы быть готовым на случай неожиданного вторжения постороннего, мистер Свинтон предпринял такие странные меры; истинная же причина этого не была известна даже его собственному камердинеру. Как только вошел «слуга» и дверь закрылась, Дик Свинтон сбросил покрывало и снова принялся вышагивать по ковру.
 — Это был тот же самый официант? — спросил он. — Тот, кто принес письмо?
 — Это был он, Джеймс, ты его знаешь.
 — Тем лучше. Откупорь бутылку, Фан! Я хотел бы выпить, чтобы успокоить свои нервы и заставить себя думать о чем-то хорошем!
 Пока Фан раскручивала проволоку на пробке, он взял сигару, откусил кончик и закурил.
 Он выпил бренди и соду одним залпом, через десять минут еще одну треть и вскоре — все, что осталось.
 Несколько раз он перечитывал письмо Розенвельда, каждый раз возвращая его в карман и скрывая текст письма от Фан.
 Между чтением он садился на кровать, откидывался назад, с сигарой во рту; через некоторое время снова вставал и вышагивал по комнате с нетерпением человека, ожидающего некоторое важное событие — словно сомневаясь, может ли оно произойти.
 И таким образом провел мистер Свинтон целый день, долгих одиннадцать часов с момента получения письма, не покидая своей спальни!
 Что заставило его повести себя таким странным и непонятным образом?
 Он один знал причину. Он не раскрыл ее своей жене — так же как и содержание недавно полученного письма, оставив ее теряться в догадках, и последний были не слишком лестными для ее лорда и хозяина.
 Шесть раз были заказаны бренди с содой и приняты с такими же мерами предосторожности, как и в первый раз. Все эти напитки были выпиты и выкурено очень много сигар в течение дня. Только тарелка супа и корка хлеба на обед — блюдо, которое обычно едят в день похмелья после бурной ночи. Для мистера Свинтона это был день похмелья, который не закончился, пока не наступило 7:30 вечера.
 В это время произошел случай, который неожиданно изменил его тактику — из странного и больного он превратился в нормального, почти трезвого человека!




 ГЛАВА XV. ПРОЩАЛЬНЫЙ ВЗГЛЯД


 Тот, кто знаком с расположением Океанхауза и его окрестностей, знает, что извозчичий двор расположен в восточной части — от него начинается широкая дорога, огибающая южную границу гостиницы.
 По этой дороге в тот же вечер, именно в половине восьмого, выехал с извозчичьего двора экипаж и направился к гостинице. По отсутствию ливреи и шляпе неизвестного фасона у извозчика можно было узнать наемный экипаж, которому дано распоряжение подъехать именно в это время. Доносившийся из дальнего причала свисток парохода призывал его пассажиров подняться на борт, и экипаж подвигался к гостиничной веранде, чтобы посадить в коляску торопящихся отплыть на этом судне.
 Вместо того, чтобы обогнуть переднюю часть гостиницы, он остановился у южного ее крыла, где также была лестница и двойная входная дверь.
 Две леди, которые стояли на балконе, видели, как экипаж остановился, но не придали этому значения. Они были заняты беседой, более интересной, чем вид пустого экипажа, или даже чем обсуждение, кто собирается уехать на пароходе. Эти леди были Джулия Гирдвуд и Корнелия Инскайп, а предметом их беседы — ссора, которая произошла между капитаном Майнардом и мистером Свинтоном, о которой целый день судачила вся гостиница и которая, конечно, стала известна и девушкам.
 Корнелии было жаль, что все это случилось. И Джулия, конечно, была того же мнения.
 Но с другой стороны, она об этом не сожалела. В глубине души Джулия чувствовала, что послужила предметом раздора, и потому была рада ссоре. Эта ссора доказала, что, как она и предполагала, оба джентльмена были к ней неравнодушны, и они поссорились из-за нее; хотя она гораздо меньше думала при этом о Свинтоне, чем о Майнарде.
 Пока она еще не была увлечена кем-то из них настолько, чтобы всерьез тревожиться по поводу ссоры. Джулия Гирдвуд еще не выбрала сердце, которое либо погибнет, либо останется в живых в течение ближайших часов.
 — Ты думаешь, между ними будет дуэль? — робко спросила Корнелия, с дрожью в голосе от серьезности вопроса.
 — Конечно, будет, — отвечала более смелая Джулия. — Они не смогут мирно разойтись, то есть мистер Свинтон не сможет.
 — И, возможно, один из них убьет другого?
 — И, возможно, что они — каждый из них — убьют друг друга. Это от нас не зависит.
 — О, Джулия! Ты на самом деле думаешь, что не зависит?
 — Я уверена, что нет. Что мы можем с этим поделать? Мне, конечно, их очень жаль, так же как и прочих других глупцов, кто позволяет себе выпивать слишком много. Я предполагаю, что именно это и довело их до ссоры.
 Эта фраза была всего лишь притворством, как и деланное равнодушие к исходу поединка.
 Хотя она не сильно беспокоилась, но все же была далеко не равнодушна. Причиной была лишь реакция на прохладное отношение к ней Майнарда после завершения бала, и Джулия теперь старалась убедить себя быть равнодушной к последствиям ссоры.
 — Кто, интересно, уезжает в этом экипаже? — спросила она — ее внимание привлек вынесенный из гостиницы и готовый к погрузке багаж.
 Двоюродные сестры, перегнувшись через балюстраду, посмотрели вниз. По надписи на видавшем виды кожаном дорожном чемодане они узнали имя — «КАПИТАН МАЙНАРД». Ниже были выведены стандартные буквы «U.S.A.».
 Неужели это правда? Или они ошиблись? Надпись была поистершаяся, к тому же они видели ее на расстоянии. Конечно, они ошиблись.
 Пока Джулия, оставшись стоять на балконе, не сводила взгляда с чемодана, Корнелия побежала в комнату за лорнетом. Но прежде чем она вернулась с прибором, тот уже не понадобился.
 Мисс Гирдвуд, все еще пристально глядящая вниз, увидела, как капитан Майнард спустился по лестнице из гостиницы, подошел к экипажу и занял место внутри него.
 С ним был еще один господин, но Джулия лишь мельком взглянула на него. Она не сводила глаз с экс-офицера Мексиканской кампании, спасшего ее от смертельной опасности на берегу моря.
 Куда он уезжал? Его багаж и гудок парохода ответили на этот вопрос.
 И почему? На это было нелегко дать ответ.
 Может, он посмотрит наверх?
 И он посмотрел — в тот момент, когда садился в экипаж.
 Их глаза встретились, и их взгляды — наполовину нежные и влюбленные, наполовину укоризненные — выражали немой вопрос.
 Однако отпущенного им времени оказалось недостаточно, чтобы выразить друг другу ответные мысли взглядом. Экипаж, умчавшийся прочь, разделил двух не знакомых до этого людей, которые так странно встретились и почти также странно расстались, — разделил их, возможно, навсегда!


* * *

 Был еще один человек, кто с не меньшим, чем Джулия Гирдвуд, интересом отнесся к поспешному отъезду, однако он совсем не был огорчен этим. Более того, для него это было радостное событие, поскольку человек, о котором идет речь, — Свинтон.
 Став на колени у окна своей комнаты на четвертом этаже и смотря вниз через венецианские жалюзи (наклонные планки), он видел подъехавший экипаж и с нетерпением дождался момента, когда пассажиры заняли в нем свои места. Он видел также двух девушек этажом ниже, но в тот момент он не думал о них.
 Этот отъезд был для него как вынутая заноза — избавление от некоей длительной агонии наступило, когда Майнард сел в экипаж; и последняя судорожная боль улетучилась, когда застучали колеса, увозя прочь тех, кто так мешал планам «лорда».
 Немного он был озадачен, когда наблюдал взгляд горечи и нежности, которым Джулия Гирдвуд обменялась с Майнардом; но Свинтон не стал прислушиваться, сопровождалось ли это вздохом.
 Едва экипаж отъехал, он быстро поднялся на ноги, повернулся спиной к окну и позвал жену:
 — Фан!
 — Ну, что теперь еще? — ответил его «слуга».
 — Касательно этого дела с Майнардом. Настало время вызвать его на поединок. Я целый день думал, как мне выкроить время для этого.
 Это была отговорка, не очень умелая, лихорадочная неуклюжая попытка с его стороны противостоять падению в глазах жены.
 — Ты уже подумал о секунданте, не так ли? — равнодушно спросила она.
 — Да, я подумал.
 — И кто же это, скажи пожалуйста?
 — Один из тех двух парней, с которыми я познакомился вчера во время обеда. Я встретил их снова вчера вечером. Его имя — Луи Лукас.
 Сказав это, он вручил жене визитную карточку.
 — Что я должна делать с этим?
 — Разузнай, в какой комнате он живет. Покажи карточку клерку, он скажет тебе. Это все, что мне нужно сейчас. Погоди! Ты можешь также разузнать, дома ли он.
 Не говоря больше ни слова, он взяла карточку и ушла выполнять поручение. Она сделала это автоматически, без всяких эмоций.
 Как только жена ушла, Свинтон придвинул стул к столу и, взяв лист бумаги, написал на нем что-то.
 Закончив письмо, он поспешно сложил лист и засунул его в конверт, на котором написал:
 Мистеру Луи Лукасу.
 К этому времени вернулся его посыльный и сообщил о выполнении поручения. Номер комнаты мистера Лукаса был 90, и он был дома.
 — Так, номер 90. Это внизу, на втором этаже. Найди его, Фан, и передай ему вот это письмо. Вручи послание лично ему и дождись, чтобы он прочитал письмо. Либо он придет сам, либо напишет ответ. Если он вернется с тобой, ты останешься снаружи, пока он не выйдет отсюда.
 И Фан во второй раз пошла исполнять роль посыльного.
 — Я полагаю, что я выпутался из этой истории, — произнес Свинтон, как только жена ушла и не могла его слышать. — Мое положение теперь даже лучше, чем было раньше. Вместо того, чтобы помешать мне, это дело, возможно, даст мне некоторые козыри в руки. Какая счастливая случайность! Интересно, между прочим, куда это уехал Майнард в такой дьявольской спешке? Ха! Я думаю, что знаю, в чем дело. Это, должно быть, касается сообщений в Нью-йоркских газетах. Это немецкие революционеры, изгнанные из Европы в 48-м, собрали добровольцев и хотят вернуться туда. Ага, теперь я вспомнил имя человека, замешанного в этом деле. Да, так и есть, это Розенвельд! Это, должно быть, тот самый человек. А Майнард? Поедет вместе с ними, без сомнения. Он был ярым радикалом в Англии. Это его амплуа, не правда ли? Ха! Ха! Превосходно, ей-Богу! Карта идет прямо мне в руки, похоже, удача повернулась ко мне лицом!
 — Ну, Фан, ты отнесла послание?
 — Да, отнесла.
 — И каков ответ? Он придет?
 — Да.
 — Но когда же?
 — Он сказал, что придет сию минуту. Я полагаю, это его шаги в коридоре.
 — Тогда выйди. Быстрей, быстрей!
 Без возражений его переодетая жена выполнила то, что ей было сказано, хотя и не без некоторой обиды из-за той роли, которую она согласилась играть.




 ГЛАВА XVI. БЕЗОПАСНЫЙ ВЫЗОВ


 С момента отъезда экипажа и до поспешной отсылки камердинера вон из комнаты было видно, что мистер Свинтон поступал как человек, вполне владеющий собой. Крепкий напиток, распиваемый им в течение дня, очевидно, вернул его рассудок к нормальному состоянию, и в ясном уме он написал записку, приглашающую мистера Луи Лукаса к себе на беседу. В послании он просил провести ее у себя в комнате и извинялся, что не может сам прийти к мистеру Лукасу, оправдываясь тем, что он «болен».
 Все это можно было сделать только не дрожащей от выпитого рукой и без тумана в голове, а Ричард Свинтон не был ни тупицей ни невеждой.
 Правда, записка была написана кривыми каракулями, сумбурно и в явном замешательстве — очевидно, дрожь в руках и путаница в мыслях все же взяли свое.
 По этим действиям, а также поведению мистера Свинтона, когда он услышал шаги в коридоре ожидаемого им посетителя, можно было предположить, что едва не разоблаченный «лорд» что-то задумал. Его поступки были довольно странны — не менее странны, чем все его поведение в течение дня.
 Следовало ожидать, что бывший гвардеец Гвардии Драгунов, привыкший к аккуратности и порядку, попытается привести себя в надлежащий вид перед приемом посетителя. Но мистер Свинтон поступил совсем наоборот: пока шаги мистера Лукаса были слышны в коридоре, хозяин квартиры постарался привести себя в самый что ни на есть непрезентабельный вид.
 Поспешно скинув фрак, «лорд» скомкал его, будто тот целый день болтался на плечах пьяного хозяина; затем сбросил жилет и освободил подтяжки; и теперь он стоял в рубашке с распущенными рукавами, взлохмаченный, ожидая посетителя. Такой внешний вид и взгляд мог иметь лишь человек, только что пробудившийся после долгого сна от алкогольного опьянения.
 Такое вот состояние — которое, пожалуй, еще утром было для него вполне естественным, — он искусственно поддерживал, пока в комнате находился посетитель.
 Мистер Лукас даже предположить не мог, что англичанин ведет подобную игру. К тому же у Лукаса были все основания верить в истинность такого состояния партнера, — как он выразился, «дьявольски поганого». Этими словами он ответил на приветствие Свинтона.
 — Верно, черт возьми! Я полагаю, то же самое и у вас. Я чувствую себя отвратительно. Ай-ай-ай — я, должно быть, проспал целую неделю!
 — Конечно, вы пропустили по крайней мере три обеда, а я — два. Я был в состоянии выбраться только на ужин.
 — Ах, ужин! Скажите, он, как всегда, был поздно?
 — Да, как обычно. Мы у себя называем это ужином, хотя я думаю, что в Англии — это как раз время обеда, после восьми часов.
 — В самом деле! Это плохо. Я припоминаю кое-что из того, что произошло вчера вечером. Вы были со мной вчера, не так ли?
 — Конечно, я был с вами вчера. Я дал вам свою визитную карточку.
 — Да-да, я помню это. Товарищ оскорбил меня — этот мистер Майнард. Как я припоминаю, он ударил меня по лицу, не так ли?
 — Да, это так, именно так он и сделал.
 — Если я верно все помню, я обратился к вам с просьбой — не будете ли вы так любезны, чтобы представлять меня как моего секунданта?
 — Совершенно верно, — ответил довольный Лукас, предвкушая перспективу удовлетворения собственных претензий к сопернику, и причем безо всякого риска подвергнуть себя опасности. — Совершенно верно, и я готов выполнить вашу просьбу, как обещал.
 — Благодарю вас, Лукас! Море благодарности! Но сейчас не время для разговоров. Черт возьми! Я слишком долго спал и терпел все, что вчера случилось. Что теперь мне — ждать вызова или вы предпочли бы, чтобы я сам это сделал? Ты ведь знаешь все, что произошло, и знаешь, как это оформить.
 — Не составит никакого труда написать и послать вызов, — ответил собеседник, который привык всегда действовать в соответствии с «кодексом». — В нашем случае это довольно просто. Вы были серьезно оскорблены этим мистером или капитаном Майнардом, как там его зовут. Я слышал, что об этом говорят в гостинице. Вы должны вызвать его на поединок или заставить извиниться.
 — Ах, без сомнения. Я сделаю это. Напишите вызов для меня, и я его подпишу.
 — Кто может написать это лучше вас? Вызов должен быть написан вашей рукой. Я могу только предъявить его.
 — Верно-верно! Черт бы побрал этот алкоголь! После него все, что ты ни делаешь, дается с большим трудом. Но в данном случае я сам должен написать это.
 И, сев за стол, твердой, совершенно не дрожащей рукой мистер Свинтон написал:
 Сэр — касательно нашего разговора вчера вечером, я требую от Вас удовлетворения для джентльмена, честь которого Вы задели. Для подобного удовлетворения должен состояться поединок, или меня вполне устроит Ваши извинения. Я оставляю Вам это на выбор. Мой друг, мистер Луи Лукас будет дожидаться Вашего ответа.
 РИЧАРД СВИНТОН.
 — Такое послание подойдет? — спросил экс-гвардеец, вручая лист своему секунданту.
 — То, что надо! Коротко, но ясно. Я предпочитаю не писать в конце «Ваш покорный слуга». Этим можно лишний раз подчеркнуть пренебрежение к сопернику и, вполне вероятно, заставить его извиниться. Где я смогу его найти, чтобы передать это? Если я не ошибаюсь, у вас имеется его визитная карточка. Наверное, там указан номер его комнаты?
 — Верно-верно! У меня есть его визитка. Давайте посмотрим.
 Подняв свое пальто с пола, куда он его сам и бросил, Свинтон достал из кармана визитную карточку. Там не было номера комнаты, только имя.
 — Ничего страшного, — сказал секундант, держа в руке прямоугольник картона. — Положитесь на меня, я найду его. Я вернусь с ответом от этого господина прежде, чем вы успеете выкурить сигару.
 Дав такое обещание, мистер Лукас вышел из комнаты.
 По тому, как мистер Свинтон сидел, выкуривая сигару, и реагировал на происходящее, по выражению его лица, которое способно выдать любого человека, можно было вполне догадаться о его истинных чувствах. На лице «лорда» сияла сардоническая ухмылка, достойная Макиавелли.
 Сигара была выкурена примерно наполовину, когда послышались шаги мистера Лукаса, спешащего назад по коридору.
 В тот момент, когда он ворвался в комнату, на лице секунданта было явно написано, что он принес с собой некоторые странные известия.
 — Ну как? — спросил Свинтон довольно спокойно, словно пытаясь охладить пыл собеседника. — Что сказал наш товарищ?
 — Что он сказал? Ничего!
 — Он обещал посылать ответ через друга, я полагаю?
 — Он не обещал мне ничего по одной простой причине: я не видел его!
 — Не видели его?
 — Нет, и навряд ли его увижу. Трус «смылся».
 — «Смылся»?
 — Да! G.T.T.  note 7 — уехал в штат Техас!
 — Черт возьми! Мистер Лукас, это не делает вам чести!
 — Но вы мне поверите, когда я сообщу вам, что ваш соперник покинул Ньюпорт. Уехал вечерним пароходом.
 — Вы соображаете, что говорите, мистер Лукас? — вскричал англичанин, притворно удивляясь. — Определенно, вы несете чушь.
 — Ничего подобного, ручаюсь вам. Клерк сообщил мне, что ваш соперник оплатил счет за гостиницу и уехал на одном из гостиничных экипажей. Кроме того, я встретился с кучером, который отвез этого господина и который только что вернулся. Он сказал мне, что он подвез Майнарда и помог ему донести багаж до парохода. С ним был еще один человек, с виду иностранец. Можете убедиться сами, сэр, что он уехал.
 — И он не оставил никакого сообщения или адреса, чтобы я смог его разыскать?
 — Ничего, я ничего об этом не слышал.
 — Черт побери!
 А в это время тот, к которому относился этот возбужденный разговор, находился на палубе парохода, стремительно рассекал в океанскую гладь, оставляя за собой след воды и пены. Капитан Майнард стоял, держась за перила ограждения позади парохода, и пристально глядел на огни Ньюпорта, постепенно угасающие в вечерних сумерках.
 Взор его был устремлен к одному из них, тому, что мерцал на самой вершине холма и который, как он знал, выходил из окна в южной оконечности Океанхауза.
 Он размышлял о том фуроре, которое могло бы произвести его имя в этом улье красоты и моды, — и почти уже раскаивался в своем поспешном отъезде.
 При этом его размышления не касались причины отъезда. Его сожаления носили скорее эмоциональный оттенок, поскольку так оно и было. Этим сожалениям не могло помешать даже его пылкое стремление участвовать в священной борьбе за Свободу.
 Розенвельд, стоявший рядом и обративший внимание на тень, спустившуюся на лицо друга, без труда догадался о ее причине.
 — Ну, Майнард, — сказал он шутливым тоном, — я надеюсь, что ты не будешь винить меня в том, что я взял тебя с собой. Я ведь вижу, что ты кое-что оставил здесь!
 — Кое-что оставил здесь? — повторил Майнард в удивлении, хотя наполовину он понимал, о чем идет речь.
 — Конечно, оставил! — шутливо продолжил Граф. — Разве ты где нибудь останавливался шесть дней без того, чтобы не оставить после себя возлюбленную? Это действительно так, и ты — Дон Жуан!
 — Ты неправильно меня понял, Граф. Я ручаюсь тебе, что у меня не было никого…
 — Ну ладно, ладно! — прервал его революционер. — Если даже у тебя там кто-то остался, сохрани это воспоминание и оставайся нашим человеком! Позволь теперь твоему благородному мечу побывать в роли твоей возлюбленной. Думай теперь о твоем роскошном будущем. В тот момент, когда твоя нога ступит на европейскую землю, ты примешь команду над целой армией студентов! Так решил комитет. Прекрасные товарищи эти немецкие студенты, ручаюсь тебе: истинные сыновья Свободы — в духе Шиллера, как ты обычно любишь повторять. Ты можешь делать с ними все что угодно, пока ведешь их на борьбу с деспотизмом. Мне жаль только, что у меня нет таких возможностей.
 Слушая эти проникновенные слова, Майнард постепенно отвел свой взгляд от Ньюпорта, а мысли его перестали сосредотачиваться на Джулии Гирдвуд.
 — Наверно, все это к лучшему, — рассуждал он, пристально глядя вниз на след, оставляемый пароходом на водной глади. — Даже если бы я смог ее завоевать, что весьма сомнительно, она не подошла бы мне в жены; и это совсем не то, чего я сейчас желаю. Определенно, я ее больше не увижу. Возможно, как говорится в старой пословице, — продолжил он, словно смирился с новой ситуацией, — «лучшая рыба та, что плавает в море, а не та, что поймана». Настоящий свет впереди, пока невидимый, и он сверкает так же, как и бриллианты, что мы оставили позади нас!




 ГЛАВА XVII. «ТРУС!»


 Пароход, на котором плыл капитан Майнард со своим другом, еще не вышел из Наррагансетского Залива и еще не обогнул мыс Джудит, как имя этого героя уже было у всех на устах и сопровождалось презрительными словами. Публичное оскорбление, которое он совершил в отношении чужестранца-англичанина, было засвидетельствовано несколькими господами и было известно всем, кто слышал об этом. Конечно, все ожидали вызова и поединка со стрельбой из пистолетов. Ничего менее серьезного после такого оскорбления не ожидали.
 Поэтому известие о том, что обидчик ускользнул, было воспринято с удивлением, и этому сразу нашлось объяснение, отнюдь не лестное для Майнарда.
 Многие огорчились такому известию. Не то, чтобы Майнард был человеком известным, но у него было доброе имя в обществе, которое постарались ему сделать газеты в связи с Мексиканской войной.
 Таким образом, все знали о его службе в Американской армии; и поскольку скоро стало известно, что его соперник также был офицером, но в Английской армии, было естественным проявлением некоторых национальных чувств, связанных с этим делом.
 — В конце концов, — говорили они, — Майнард не американец!
 Имелось некоторое оправдание его предполагаемой трусости, поскольку он целый день оставался в гостинице, дожидаясь вызова от противника, и, не получив такого, уехал.
 Но такое объяснение не казалось достаточным для оправдания, и Свинтон не замедлил объявить об этом. Несмотря на то, что подобное вызывало некоторое презрение к нему самому, он допустил это, учитывая, что никто не догадывался об истинной причине, связанной с письмом Розенвельда.
 И поскольку никто, казалось, не знал об этом, всеобщий приговор был таков, что герой С… — как некоторые газеты объявили его в свое время — покрыл свое имя позором, несовместимым с почестями, которые были ему оказаны.
 Но в то же время было много тех, кто не объяснял его поспешный отъезд трусостью и кто верил или подозревал, что, возможно, была некоторая другая причина, хотя они не могли предположить, какая.
 Все это было весьма странно и непонятно; и если бы он покинул Ньюпорт не вечером, а утром, в его адрес посыпались бы гораздо более крепкие эпитеты, чем те, которыми его сейчас называли. Его пребывание в гостинице до вечера могло рассматриваться как ожидание вызова в течение разумного времени, что частично защитило его от грубой брани.
 Но он все же покинул поле боя с мистером Свинтоном, которого считали наполовину героем благодаря позорному бегству своего противника.
 Лорд инкогнито принимал почести как должное. Он не ожидал возвращения Майнарда или встречи с ним в каком-либо другом месте в мире, чтобы вызвать его и торжествовать свою победу. Когда было высказано сомнение по этому поводу, от скромно ответил:
 — Черт бы побрал этого молодчика! Он удрал от меня, когда я спал, и я теперь понятия не имею, где его искать. Это бесполезное занятие.
 История эта, как и все подобные ей, быстро распространилась среди постояльцев гостиницы, и, конечно, она достигла ушей семейства Гирдвуд. Джулия была среди первых, кто узнал об отъезде Майнарда — собственно, она была удивлена, еще когда стала невольным свидетелем этого.
 Госпожа же Гирдвуд была очень довольна услышать, что Майнард уехал, и ее мало интересовали причины такого поспешного отъезда. Ей было вполне достаточно того, что он более не будет ухаживать за ее дочерью.
 Но мысли дочери были совершенно иные. Только теперь, когда она начала чувствовать, как ей хочется раскрыть эту тайну, оказалось, что это невозможно. Орел спустился к ней с небес — благодаря тому, как она считала, что позволяет ему любоваться ею. Но это было только на мгновение. Она отказала протянуть ему руку, и гордая птица от обиды взмыла высоко в небо, чтобы никогда не возвращаться и не быть прирученной ею!
 Она слушала разговоры о трусости Майнарда, но не верила этому. Джулия знала, что у него должна была быть некоторая веская причина для такого поспешного отъезда; и она относилась к подобной клевете с презрением.
 Вместе с тем она не могла сдержать некоторое чувство обиды на Майнарда, смешанное с ее собственным огорчением.
 Уйти, даже не поговорив с ней — без того, чтобы дать какой-либо ответ на унизительное признание, которое она сделала ему при выходе из танцевального зала! После того, как она почти встала перед ним на колени, — ни одного слова в ответ!
 Совершенно ясно: она его больше не интересует!
 Сгустились сумерки, когда она вышла на балкон и, наклонившись над перилами, обратила свой взор на залив. Было тихо, вокруг ни души, только уходящий вдаль пароход излучал слабое мерцание, словно блуждающие огни двигались по фиолетовой водной глади — и вскоре внезапно исчезли за зубчатыми стенами Форта.
 — Он уехал! — пробормотала она, глубоко вздохнув. — Возможно, я больше не встречу его никогда. О, я должна постараться забыть его!




 ГЛАВА XVIII. ДОЛОЙ ДЕСПОТОВ!


 Спустя совсем немного времени после описанных событий пароход из Европы прибыл в Нью-Йорк и вскоре должен был отплыть обратно в Европу. В то время пароходы компании «Канард» отправились в Европу только один раз в две недели; в более поздний период они отплывали еженедельно.
 Любой, кто пересекал Атлантику пароходом «Канард», знает, что в Нью-Йорке место их прибытия и отправления находится у берега Джерси.
 В дни, когда происходила такая «сенсация», как отплытие парохода, толпа как отплытие парохода, толпа, влекомая туда самим видом этого огромного левиафана, имела обыкновение собираться у причала, где бросал якорь «Канард».
 Время от времени случался иной повод для такого сборища, кроме привлекательности парохода, например, когда на борту его находились некоторые неординарные личности: принц, патриот, певец или известный гастролер. Простой народ, не делая различий между ними, удостаивал одинаковым вниманием всех их; или все события, достойные его любопытства.
 Один из таких случаев был особым. Это было отплытие парохода Уэльс, одного из самых медленных, и в то же время самого комфортабельного из всех на «линии».
 Сейчас он давно уже покинул ее и, если я не ошибаюсь, бороздит более спокойные воды Индийского океана.
 А его капитан, храбрый и любезный Шеннон! Он также перешел на службу в другую компанию, где ему больше не досаждали опасности навигации на пароходах и штормы Атлантики.
 Но его не забыли. Читая эти слова, множество сердец будет тронуто, многие истинные сердца, все еще бьющиеся в Нью-Йорке, вспомнят об огромных толпах людей на берегу Джерси, приходивших наблюдать отплытие его парохода.
 Хотя действие происходило на американской земле, американцев собралось немного. Гораздо больше было людей с европейской внешностью, в основном тевтонского типа, хотя и смешанного с латинским. Радом с северным немцем, светлокожим и с огромными желтовато-коричневыми усами, стоял его смуглый кузен с Дуная; а рядом — еще более смуглый итальянец с темными блестящими глазами и пышной светло-черной шевелюрой. Еще можно было отметить большое число французов, некоторые из все еще носили блузы, привезенные с родной земли; большинство из них представляли тот храбрый контингент рабочего класса, которых еще год или два назад можно было увидеть на баррикадах Парижа.
 Только изредка можно было заметить лицо американца или услышать фразу на английском — говоривший был лишь зрителем и просто случайно оказался здесь.
 Основную массу участников собрания составляли совсем другие люди — те, кто прибыл сюда далеко не из праздного любопытства. Были здесь и женщины, а также — молодые девушки с волосами льняного цвета и глубокими синими глазами, как у их предка Ринеланда, и другие, с более темной кожей, но такие же симпатичные — из Коринфа.
 Большинство каютных пассажиров — а, кроме них, других на «Канарде» и не было — поднялось на верхнюю палубу, как обычно происходит при отплытии парохода. Для всех из них это было лишь естественное желание взглянуть в последний раз перед отплытием на землю, которую они покидали со различными чувствами.
 Вне зависимости от личных чувств каждого, радостных или печальных, они с любопытством могли наблюдать за целым морем лиц, расположившихся перед ними на причале.
 Стоя группами на палубе или плотными рядами вдоль перил ограждения, они невольно спрашивали друг друга, в чем причина такого наплыва народа, а также кто те люди, которые пришли на причал.
 Было очевидно для всех, что большинство в толпе были не американцы; так же как и то, что никто из них не собирался сесть на пароход. У них не было никакого багажа, хотя последний мог быть уже на борту парохода. Однако большинство из них вряд ли могли себе позволить плыть пароходами класса «Канард». Кроме того, не было никаких признаков того, что они собираются уезжать — не было объятий или рукопожатий, которые обычны для расставания друзей — перед тем, как их разделит океан. Не для того, чтоб уехать, все они находились по ту сторону Атлантики.
 Они стояли плотными группами, касаясь друг друга; мужчины курили сигары, многие из них — знаменитые пенковые трубки, говорили друг с другом серьезным тоном или шутили с девушками — серьезные, но все же веселые люди.
 Легко было также заметить, что и вид парохода не привлекал их внимания. Большинство из них не глядели на него, а бросали вопросительные взгляды на причал, как будто ждали чего-то, того, что должно было вот-вот появиться там.
 — Кто эти люди? — таков был вопрос, который занимал пассажиров судна.
 Джентльмен, который казалось, знал об этом больше других — а такой всегда найдется в компании — удовлетворил всеобщее любопытство.
 — Это беженцы, — сказал он. — Французы, немцы, поляки и другие — все те, которые активно участвовали в последних революциях в Европе.
 — Они собираются вернуться туда? — спросил его один из наиболее любопытных собеседников.
 — Некоторые из них, я думаю, да, — ответил первый. — Но не пароходом, — добавил он. — Эти бедные черти не могут себе позволить такую роскошь.
 — Тогда почему они собрались здесь?
 — Они ждут своих лидеров, которые сейчас должны появиться. Один из них — господин по имени Майнард, который сделал себе имя на последней Мексиканской войне.
 — О, капитан Майнард! Но он не входит в их компанию! Он не иностранец.
 — Нет, не иностранец. Но люди, которыми он командовал в Мексике, — да, большинство из них! Именно поэтому они и выбрали его лидером.
 — Капитан Майнард, должно быть, глуп, — вставил третий собеседник. — Эти революции, происходящие в Европе, не имеют ни малейшего шанса на успех. Он лишь схлопочет петлю себе на шею. Еще и другие американцы, которые принимают участие в этом движении?
 Тот, кто казался больше информированным, ответил, что нет.
 Он предположил правильно, хотя такая правда не делала чести его стране — которая, как декларировалось, была не более, чем «Штатами».
 Когда вспыхнула революция в Европе, и американские флибустьеры могли принять участие в борьбе за свободу, единственным американцем, откликнувшимся на это, был Майнард, причем он был американским ирландцем! Однако в этой большой стране он вдохновился, наблюдая за ее свободными людьми и ее свободными институтами, и стал истинным приверженцем идей Свободы, Равенства и Братства.
 Невольными слушателями этой беседы были трое: человек в возрасте около пятидесяти лет, девочка лет четырнадцати и женщина, чей возраст составлял нечто среднее между этими цифрами.
 Человек был высокого роста, в его облике угадывались аристократические черты. Строго говоря, он не был стопроцентным аристократом, но он производил впечатление почтенного господина, что подчеркивал почти белый цвет волос, пробивавшихся из-под его кепки — непременного атрибута путешественника.
 Девочка была довольно интересным созданием. Она была все еще ребенком, обычным ребенком, и была одета в простое платье без рукавов и короткую юбку, распущенные волосы волнами спускались ей на плечи. Но под ее платьем угадывались линии тела, характер которых говорил о приближающейся женской зрелости; в то время как ее роскошные локоны, блиставшие поразительным цветом, казалось, нуждались в булавках и гребнях.
 Несмотря на кажущуюся трудность определения сходства человека пятидесяти лет и ребенка четырнадцати, можно было уловить достаточно деталей в обоих, чтобы признать их отцом и дочерью. И это подтверждалось тем, что он стоял рядом с ней, по-отечески придерживая ребенка своей рукой.
 Между ними и женщиной было достаточно много различий, легко улавливаемых даже поверхностным взглядом. Цвет лица последней и «белый тюрбан» на ее голове говорили о том, что она была их служанкой.
 Стояла она несколько сзади, пропустив вперед отца с дочерью.
 Только отец проявлял интерес к разговору; девочка и служанка больше интересовались тем, что происходит на причале.
 Когда непродолжительная беседа закончилась, он подошел к говорившему первым и полушепотом спросил:
 — Вы утверждаете, что нет американцев в этом движении. Но разве капитан Майнард не в счет?
 — Я полагаю, что нет, — прозвучал ответ. — Он действительно служил в Американской армии, но я слышал, что он ирландец. Так что в моих словах нет ошибки.
 — Конечно, нет, — сказал аристократически выглядевший джентльмен. — Я спросил из чистого любопытства.
 Любопытство это, однако, было столь сильным, что заставило его вскоре отойти в сторону, достать записную книжку и внести в нее запись, касающуюся очевидно, революционного лидера.
 Кроме того, полученные таким образом сведения, очевидно, усилии его интерес к собравшейся внизу толпе.
 Отпустив руку дочери и пробравшись вперед, к перилам ограждения, он с интересом наблюдал за развитием событий внизу.
 К этому моменту собравшиеся оживились и пришли в лихорадочное волнение. Люди стали говорить громче, энергично жестикулировать, некоторые достали часы и нетерпеливо поглядывали на них. Было около двенадцати часов — время отплытия парохода. Он уже подавал сигналы, призывая пассажиров подняться на борт.
 Внезапно громкие разговоры и жестикуляция прекратились, и толпа затихла; если кто-то и разговаривал, то шепотом. Напряженное ожидание некоего приближающегося события витало над толпой.
 Что это за событие, стало ясно, когда послышался выкрик откуда-то с краю толпы:
 — Он едет!
 И сразу же сотни голосов подхватили этот крик, который волной пробежал по толпе, от края к центру и далее — к пароходу.
 Затем послышались громкие возгласы «Ура!», а также крики: «Долой тиранов!», «Да здравствует республика!» на немецком, французском и других языках.
 Кто же это приехал? Чье появление вызвало столь бурный искренний порыв патриотических чувств у многих людей, говорящих почти на всех европейских языках?
 И вот подъехал и остановился экипаж. Это был обычный наемный экипаж, который подвозил пассажиров к причалу. Но собравшиеся, быстро расступившись, смотрели на него с таким благоговением, как будто это была позолоченная карета с королем внутри!
 И таких людей было большинство. В десять, в двадцать раз быстрее чем обычно, и с почтением в тысячу раз большим, чем обычно, расчистили они путь экипажу. Если бы в карете был король, не нашлось бы ни одного человека, кто бы крикнул: «Да благословит Господь Его Величество!» И очень немногие, кто сказал бы: «Да поможет ему Бог!»
 Если бы король находился в том экипаже, у него было бы немного шансов добраться до парохода невредимым.
 В экипаже находились двое — один в возрасте почти тридцати лет и другой более старшего возраста. Это были Майнард и Розенвельд.
 На одного из них — на Майнарда — были устремлены глаза всех присутствующих, для него бились преданные сердца. Это его прибытие вызвало возгласы «Он едет!»
 И теперь, когда он приехал, приветственные возгласы от берега Джерси эхом отозвались на холмах Хобокен и были слышны на улицах большого Эмпайр-сити.
 Чем же был вызван такой необыкновенный энтузиазм к тому, кто не был с ними одной нации и даже не являлся гражданином их стран? И наоборот, он был жителем страны, люди которой относились к ним очень враждебно?
 Но для них мало значило происхожение этого человека. Важно было то, что он разделял их взгляды и принципы — те, за которые они боролись и погибали и за которые готовы были вновь вступить в смертельную схватку. Они избрали его своим лидером, тем, кто поведет их на борьбу за права рабочих и свободу, разделит с ними все опасности, рискуя попасть в тюрьму или на виселицу. Именно поэтому они удостоили этого человека таких почестей.
 Карета экипажа медленно продвигалась через плотную толпу, она почти что была поднята вместе с колесами. Казалось, что в порыве восторга люди, окружившие ее, поднимут и понесут на своих плечах повозку и лошадей прямо к пароходу.
 И они действительно готовы были сделать это ради Майнарда. Люди с длинными бородами протянули к нему руки, целовали его, как будто он был красивой девушкой; а в то же время красивые девушки обнимали его или махали платками, посылая нежное «прощай».
 Героя, подняв на руки, отнесли на палубу парохода, мимо приветствовавшей его толпы.
 И под возгласы приветствий, долго еще не стихавших, пароход покинул причал.
 — Замечательно, как эти люди были искренни в своем порыве, — сказал Майнард, сердце которого пылало от гордости и триумфа, поскольку он все еще слышал возгласы, где его имя перемежалось с громким «ура!»
 Он повторил эти слова снова, когда пароход проплывал мимо Батареи, где он мог видеть Немецкий Артиллерийский Корпус, расположенный на Кастен Гарден, — этих бравых солдат, которые так много сделали для принявшей их страны.
 И он еще раз повторил это, услышав на прощание их удаленные приветственные возгласы, посланные ему через все расширяющуюся полосу воды.




 ГЛАВА XIX. БЛАНШ И САБИНА


 После того как пароход удалился от пирса, большинство пассажиров оставило верхнюю палубу и разошлось по своим каютам.
 Некоторые из них, однако, задержались наверху, и среди них джентльмен, отец золотоволосой девочки, и темнокожая служанка.
 Он остался не для того, чтобы на прощание подольше поглядеть на родную землю. Очевидно, это было не так. Все в нем, а также в его дочери безошибочно говорило об его английском, благородном происхождении.
 Цветная служанка скорее напоминала американку, но все же она не была уроженкой «Штатов». При более детальном рассмотрении ее внешности и, особенно, обратив внимание на специфический блеск глаз, можно было предположить, что она уроженка Вест-Индии, негритянка по матери, дочь ее от брака с белым человеком, возможно, испанцем или французом.
 Любые сомнения относительно национальной принадлежности джентльмена с дочерью будут рассеяны, если послушать его краткий диалог с новым, четвертым персонажем, появившемся на сцене.
 Этот человек был молодым парнем в темном пальто и брюках; пальто имело внешние откидные карманы. Подобный стиль одежды говорил о том, что он слуга; это подчеркивала и черная кожаная кокарда на его шляпе.
 Он только что поднялся на палубу.
 Остановившись перед джентльменом, он почтительно его приветствовал, объявив имя своего господина.
 — Сэр Джордж!
 — Что они делают, Фримен?
 — Они убирают багаж, находящийся между палубами, сэр Джордж; и они хотели бы знать, какую часть вашего багажа мы желаем оставить в каюте. Я отложил черный мешок и желтое портмоне, а также большой чемодан с вещами мисс Бланш. А как насчет чемодана из воловьей кожи? Спустить его вниз, сэр Джордж?
 — Ну да… нет! Постой! Чёрт возьми! Я сам должен спуститься туда. Сабина! Посмотри за ребенком. Иди сюда, Бланш! Садись на это плетеное кресло; и Сабина подержит зонтик над тобой. Не уходите далеко отсюда, пока я не вернусь.
 Трогательная забота сэра Джорджа о собственной дочери вполне была понятна, ведь это его единственный ребенок.
 Держась рукой за медные перила лестницы, ведущей вниз, он спустился по ступенькам, сопровождаемый Фрименом.
 Бланш села, как ей было сказано; мулатка, раскрыв легкий шелковый зонтик, стала держать его над головой девочки. Дождя не было, зонтик защищал только от солнца.
 Если взглянуть на Бланш, возникает вопрос, почему сэр Джордж так о ней заботился. Для него она была словно дорогая вещь, которую надо оберегать. Нельзя сказать, что она была от рождения слаба здоровьем или хрупким и нежным созданием. Наоборот, она была на вид сильной и цветущей девушкой, и выглядела старше своих тринадцати лет. Она немного опережала в развитии свой возраст.
 Можно было предположить, что это забота о цвете ее лица. Наверное, отец оберегал ее от палящих солнечных лучей.
 И все же солнце не так сильно палило, чтобы испортить цвет ее кожи. Наоборот, легкий загар только красил ее, как легкий румянец расцвечивает кожу абрикосового цвета. Солнце словно играло локонами ее волос, и они были подобны его собственным великолепным лучам.
 Она не покидала место, где оставил ее отец. Отсюда открывался великолепный вид на залив и его прекрасные берега, на Остров Исланд и его виллы, живописно расположенные среди зеленых изумрудных рощ.
 Она смотрела на эти пейзажи, но была далека от того, чтоб любоваться прекрасным видом. И суда, проплывавшие мимо, и все, что находилось на палубе парохода вокруг, — ничего не вызывало ее интереса. Ее глаза пристально смотрели только в одну точку — на лестницу, по которой поднимались и спускались люди и куда спустился и ее отец.
 Устремив взгляд туда, она сидела безмолвно, хотя и не отрешенно. Очевидно, она хотела увидеть кого-то — того, кто должен там пройти.
 — Мисс Бланш, — сказала мулатка, наблюдавшая за своей подопечной. — Не стоит вам туда смотреть, ваш отец вернется нескоро. Вы знаете, сколько проблем с багажом может быть у пассажира в Вест-Индии? Приходится тратить много времени, чтобы управиться с ними.
 — Я и не пытаюсь поскорее увидеть отца, — ответила девочка, все еще не отводя взгляда от лестницы.
 — А кого же тогда? Вы, наверное, о ком-то думаете.
 — Да, Сабби, я думаю о нем. Я хочу разглядеть его, когда он подойдет поближе. Он, конечно, придет сюда?
 — Он! О ком вы говорите, мисс Бланш? Он капитан судна?
 — Капитан судна? О, нет, не он! Капитан уже здесь. Мне папа так сказал. Кому интересно смотреть на такого старика, как он? — ответила девочка, показывая на Шкипера Шеннона, находившегося на капитанском мостике.
 — Тогда кого вы имеете в виду? — спросила озадаченная Сабина.
 — О, Сабби! Я была уверена, что ты знаешь.
 — Ваша Сабби не знает.
 — Хорошо. Этот тот самый джентльмен, которого так приветствовали. Один человек сказал папе, что это они все прощались с ним. Разве не странно, что они так с ним прощались? Ну, когда люди с огромными бородами поцеловали его. Я видела, они поцеловали его. И молодые девушки! Ты видела, что они делали, Сабби? Они просто рвались к нему.
 — Они были ничего, но плохо, что белые девушки.
 — Но джентльмен? Интересно, кто он? Как ты думаешь, это принц?
 Такой вопрос был вызван некоторым воспоминанием. Однажды в ее детской жизни была подобная сцена. Выглянув из окна в Лондоне, она увидела церемонию: мимо проходил принц. Она слышала крики «ура», видела, как машут шляпами и носовыми платками. Подобно недавним проводам, возможно, лишь меньше страсти и искреннего энтузиазма. С тех пор, в своей спокойной жизни на одном из островов на Малых Антиллах, губернатором которого был ее отец, она видела немного сборищ толпы и еще меньше — такого возбужденного скопления людей, какое было совсем недавно. Таким образом, ничего странного не было в том, что она вспомнила церемонию прохождения принца.
 И все же как радикально отличались ее чувства, которые вызвали в ней эти две сцены! Настолько, что даже женщина из Вест-Индии — ее служанка — поняла это различие.
 — Принц! — отвечала Сабина, презрительно качнув головой и выражая тем самым свое лояльное отношение к королевским особам. — Принц в этой стране, Америке! Как бы не так! Этот господин собрал вокруг себя столько народу только потому, что он бармен.  note 8 
 — Бармен?
 — Да, мисс. Вы слышали, как они кричали «Да здравствуют бары!» Все они бармены в этих Соединенных Штатах.
 Дочь губернатора пришла в некоторое замешательство; она знала, что из себя представляют бармены. Она жила в Лондоне, где на каждой улице был по крайней мере один бар или таверна — в том числе и недалеко от ее знаменитого дома. Но чтобы существовала целая нация барменов?
 — Все бармены! — воскликнула она в удивлении. — Ну и небылицы, Сабби, ты сочиняешь!
 — Совсем нет, мисс Бланш. Сабби говорит вам правду. Правда, потому что в евангелии написано, что все жители Америки — бармены.
 — Кто же тогда пьет все это?
 — Что пьет?
 — Ну, то, что они продают! Вино, пиво, джин? В Лондоне они ничего кроме этого не делают, эти владельцы баров.
 — О! Теперь до меня дошло, мисс. Я вижу, что вы меня не совсем поняли, девочка. Я не хотела сказать, что все они продают спиртное. Совсем наоборот. Они рес-публиканцы, поскольку они не доверяют королям и королевам — даже в нашей славной Виктории. Они доверяют только простым людям, плохим и злым.
 — Оставь, Сабби! Я знаю, что ты ошибаешься. Этот молодой человек не злой. По крайней мере, он не выглядит злым, и все они в него верят. Вы видели, как они его носили на руках, и, хотя это довольно смелый поступок, те девушки поцеловали бы его, если бы приблизились к этому человеку. Да и я тоже. Он выглядел таким гордым, таким красивым, таким замечательным! Он в десять раз лучше, чем принц, которого я видела в Лондоне. Вот он какой!
 — Замолчите, девочка! Не дай Б-г, если ваш отец, королевский губернатор, услышит подобные речи. Он сильно рассердится. Я знаю, что он не любит республиканцев, и будет недоволен, если услышит, как вы их хвалите. Он их ненавидит, как ядовитых змей.
 Бланш ничего не ответила на это. Она даже не слышала это мудрое предостережение. Ее уши перестали воспринимать слова Сабины, поскольку один человек в этот момент поднимался по ступенькам лестницы.
 Это был тот, о котором они говорили.
 Поднявшись на палубу недалеко от места, где сидела девочка, он устремил свой взгляд на залив.
 Поскольку его лицо не было обращено к ней, Бланш имела возможность внимательно его рассмотреть без опасения быть обнаруженной.
 И она делала это с истинным детским любопытством.
 Он был не один. Его спутником был человек, которого она видела рядом с ним в экипаже.
 Но она не обращала внимания на джентльмена средних лет с огромными серыми усами. Только на того, чью руку так стремились пожать и поцеловать те девушки.
 Она сидела, смотря на него с удивлением и вопросом в глазах, как голубка Зинаида на луч света, пробивающийся снаружи в щель темной пещеры. Сидела, осматривая своего героя с головы до пят, не обращая внимание на речи Сабины, полагавшей, что от него исходит обаяние змеи, с которым была знакома по Вест-Индии.
 Это было всего лишь удивление, вошедшее в жизнь девочки — что-то новое и необычное — нечто большее, чем простая игрушка — и даже более яркое, чем детское воображение, вызванное рассказами Аладдина.




 ГЛАВА XX. «ЭТИ НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ГЛАЗА»


 Снова стоял Майнард на палубе океанского судна и глядел на белый след, оставляемый пароходом позади себя.
 Эмпайр Сити, если смотреть на него со стороны океана, выглядел малопривлекательно и не представлял собой объект, достойный наблюдения. Также не представляют никакого интереса большой купол Св. Паула в Лондоне, Триумфальная Арка в Париже или даже Отель имени Св. Чарльза, когда вы огибаете Англию по морю, как считают жители Нового Орлеана. Если вы подплываете к Нью-Йорку, ваш взгляд выхватывает из открывающейся картины два-три острых шпиля, которые скорее предназначены скрасить архитектуру большой деревни, а также возвышающийся купол, который скорее всего является крышей цирка или просто миражом, воздушным замком. Привлекающий наибольшее внимание объект — любопытный круглый Замок с садом позади него; но лишь отдаленный взгляд не способен заметить его запущенное состояние, и, только приблизившись, можно увидеть такое, что заставит прекратить его рассмотрение.
 Нужно однако отметить, что Нью-Йорк имеет замечательную возможность искупить свою запущенность, если взглянуть на побережье. Это все еще собственность городских властей, как я полагаю; и если бы это принадлежало Хаусману, вместо Хоффмана, мера города, Манхеттен вскоре представился бы заливу во всем своем великолепии, достойный прекрасного устья реки с тем же названием.
 Завершим наше краткое отступление на гражданские, экономические и архитектурные темы и вернемся к пароходу компании Камбрия, на скором ходу прокладывающему путь в океан.
 Революционный лидер не думал ни о чем подобном, когда стоял на палубе и бросал свой прощальный взгляд на Нью-Йорк. Его мысли были совсем о другом, и одна из них — правильно ли он поступил, приняв приглашение возглавить революционный поход в Европу?
 Он оставлял землю, на которой долго жил и которую любил, любил ее людей и ее институты. Он пускался в весьма рискованное предприятие, чреватое большой опасностью; не как легально воюющий солдат, который ничем не рискует, если проиграет на поле битвы, — он сохранит свою жизнь и попадет в плен; но как революционер и мятежник, который, если будет побежден, не может надеяться на снисхождение, — его ожидает только позорная смерть, и он даже не будет похоронен.
 В то время, однако, все было по-другому, мятежник и патриот означало одно и то же, пока первое не было опозорено крупным восстанием — первым в истории, жестоким и бесполезным, первым, которое по праву может называться бесславным.
 А до этого таким званием можно было гордиться, это была священная обязанность; и, вдохновленный этими мыслями, он смотрел вперед без опасений, а назад — без большого сожаления.
 Было бы неправдой утверждать, что он был совсем безразличен к тому, что оставлял. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, никогда более не встретятся в рукопожатии!
 И, кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных.
 Правда, всплеск эмоций, охвативший его на палубе покидавшего Ньюпорт парохода некоторое время назад, уже поутих.
 Неделя прошла с тех пор, неделя в бурных сценах вольного обращения со спиртными напитками в комнате, окруженной храбрыми флибустьерами, неделя в пивных барах вместе с сосланными республиканскими патриотами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера и дорогой немецкой родины.
 Таким образом, эта бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, была на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Остров Исланд и проследовал через пролив Нарровс.
 Но прежде чем Санди Хук скрылся из глаз, мысли об этой гордой девушке окончательно его покинули, причем раз и навсегда!
 Эта решительная перемена нуждается в разъяснении.
 Последний взгляд на землю, где осталась возлюбленная, не способен успокоить влюбленное сердце. Не это привело к такому резкому изменению состояния влюбленности.
 Не мог быть такой причиной и разговор с Розенвельдом, стоявшем в стороне и излагавшем ему на ухо революционные идеи, которыми Граф был увлечен.
 Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную, способную привести к такому результату.
 «Un clavo saca otro clavo,» — говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании крылатых выражений. «Клин клином вышибают». Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое лицо, еще более прекрасное.
 Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
 Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное, и в тоже время такое необыкновенное, что почти механически изменил свое намерение и задержался на палубе.
 Не прошло и десяти минут после этого, как он всей душой полюбил ребенка!
 Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным.
 Однако это было именно так, поскольку мы опираемся на подлинные факты.
 Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремило взгляд на землю, которую они покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них не более, чем простое любопытство, — он также выразил это своим ответным взглядом, и мысли его были такими же.
 Он увидел ребенка с великолепными золотыми волосами — это заставило его снова взглянуть на девочку. И уже повторный взгляд сказал ему: есть кто-то, рассматривающий его с чувством, далеким от простого любопытства.
 Переместив свой взор с волос на ее глаза, он заметил в них необыкновенный вопросительный взгляд — как у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку, взгляд животного, покорного своему хозяину.
 Если бы такой взгляд был мимолетным, Майнард мог бы его уловить, но не запомнить.
 Однако это было не так. Ребенок продолжал глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого.
 Все это продолжалось до тех пор, пока человек с благородным лицом, седыми волосами и облеченный отеческой заботой, не подошел к ней; он взял ее нежную ручку и увел с собой вниз.
 Подойдя к лестнице, она еще раз оглянулась назад и бросила тот же самый удивительный взгляд; и затем снова, перед тем как ее прекрасное лицо с золотыми красивыми волосами скрылось, когда она спустилась вниз и исчезла за линией пола палубы.
 — Что с тобой, Майнард? — спросил Граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. — Кажется, ты так глядел на эту молодую поросль, как будто она твоя собственная!
 — Мой дорогой Граф! — отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. — Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
 — Какое желание?
 — То, чтобы она принадлежала мне.
 — То есть как?
 — Как моя жена.
 — Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не подобают революционному лидеру. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоего меча! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
 — Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое настоящее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, а только не более чем увлечением. Не теперь я чувствую иное — не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Тот ребенок вызвал во мне чувства, которые я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд совершил это. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, судьба — независимо от того, как ты хотел бы это назвать — но поскольку я жив, Розенвельд, у меня есть предчувствие — она все же будет моей женой!
 — Если это так и если она — твоя судьба, — отвечал Розенвельд, — не думай, что я сделаю что-то, чтобы помешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он напоминает мне о классе, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка — единственный ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты — президентом! А теперь, дорогой капитан! Давай спустимся, и попросим стюарта достать наши прекрасные Гаваны из-под люков; ведь мы должны будем курить эти сорняки в течение долгого рейса!
 Смена высокого чувства на прозаические сигары была довольно резкой.
 Но Майнард не был таким уж романтичным мечтателем. Исполнив просьбу своего товарища по путешествию, он спустился в купе, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.




 ГЛАВА XXI. НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ


 В то время как герой С… отправился в дорогу, в поисках новой славы за пределами Америки, его имя довольно скоро покрылось позором там, откуда он уехал!
 Если в шумном Нью-Йорке его имя вызывало восторженные крики, то в тихом Ньюпорте оно произносилось с презрением.
 У многих оно ассоциировалось со словом «трус».
 Мистер Свинтон наслаждался своей победой.
 Это длилось недолго, хотя вполне достаточно для этого карточного шулера, чтобы сделать удачный ход.
 Благодаря доброй славе, полученной путем обмана и помощи Луи Лукаса, он не преминул найти некоторых из голубей, ощипанных им после пересечения Атлантики.
 У них однако не было такого количества пуха и перьев, как он ожидал. Но этого было достаточно, чтобы «держать удар», компенсируя презрительное отношение к себе красавицы-жены Франциски.
 Для разжалованного гвардейца, превратившегося теперь в заурядного жулика, это было золотое время. Но золотое счастье недолговечно, и слава мнимого героя довольно скоро была испорчена подозрением в нечестности, а ярлык труса, на некоторое время приклеившийся к его сопернику, был снят.
 Через несколько дней после отъезда Майнарда в Нью-Йорк стало известно, почему он уехал так поспешно. Нью-Йоркские газеты дали этому объяснение: он был избран лидером движения «Немецкая экспедиция» и дал согласие им стать.
 Это была почетная миссия, как представлялось некоторым, но все же она не оправдывала поведения Майнарда в глазах остальных, знакомых с обстоятельствами его ссоры со Свинтоном. Он серьезно оскорбил англичанина и, несмотря на все свои неотложные дела, должен был остаться, чтобы дать сопернику удовлетворение.
 Теперь его местонахождение в Нью-Йорке было известно по газетам. Почему же мистер Свинтон не последовал туда за ним? Это была бы естественная реакция со стороны оскорбленного, и его бездействие демонстрировало всем, что репутация второго участника ссоры также была небезупречной.
 Что касается Майнарда, пятна с его имени были напрочь смыты; прежде чем Санди Хук скрылся из его поля зрения, Майнард вернул себе репутацию «джентльмена и человека чести».
 Это требует объяснений, и в нескольких словах все произошло следующим образом.
 Вскоре после того, как Майнард уехал, в Океанхаузе стало известно, что утром после бала, в ранний час, один странный джентльмен, прибывший пароходом из Нью-Йорка, зашел в комнату Майнарда и оставался там в течение целого дня.
 Кроме того, стало известно, что письмо, адресованное мистеру Свинтону, было передано его камердинеру. Об этом поведал гостиничный служащий, которому было поручено передать письмо.
 Что же могло содержаться в этом письме?
 Мистер Лукас должен был это знать, и обратились с вопросом к нему.
 Но он не знал. Более того, ему вообще не было известно, что письмо было послано.
 Услышав разговоры окружающих на эту тему, он сразу почувствовал: эта неприятная история угрожает ему компрометацией; и Лукас решил немедленно потребовать разъяснений от Свинтона.
 С этим делом он направился к англичанину в его комнату.
 Он застал там мистера Свинтона и с удивлением обнаружил, что тот ведет фамильярную беседу со своим слугой.
 — Правда ли то, что я услышал, мистер Свинтон? — спросил он, входя в комнату.
 — Ай-ай, о чем ты, мой дорогой Лукас?
 — О письме, о котором они говорят.
 — Письмо-письмо! Я совершенно не понимаю, о чем ты, мой дорогой Лукас.
 — Сущие пустяки! Разве ты не получал письмо от Майнарда наутро после бала?
 Свинтон стал белым, его взор блуждал во всех направлениях, стараясь избегать глаз собеседника. Он замялся, пытаясь выиграть время. Нет, он не пытался отрицать это — он знал, что не осмелится.
 — О, да-да! — отреагировал Свинтон после некоторой паузы. — Действительно, было письмо — очень странное послание. Я не успел толком понять, о чем оно, как он в тот же день оно исчезло. Мой камердинер Франк, глупый Франк! Он выбросил это письмо. Я узнал об этом только на следующее утро.
 — Я полагаю, оно все еще у тебя?
 — Нет-нет, на самом деле! Я закурил сигару, свернутую из этого послания.
 — Но о чем же было это письмо?
 — Ну, ладно-ладно! Это было своего рода извинение со стороны мистера Майнарда — он сообщал, что вынужден оставить Ньюпорт и уплыть на вечернем пароходе. Оно было написано его другом Рупертом Розенвельдом, который называл себя Графом Австрийской империи. После того, как я это прочитал, и зная, что автор письма уехал, я решил не говорить об этом, чтобы у нас не было проблем!
 — О, Б-же! Мистер Свинтон, это письмо, вполне вероятно, доставит нам обоим серьезные неприятности.
 — Но почему, мой дорогой друг?
 — Почему? Потому что все хотят знать, что в нем было написано. Так ты говоришь, что уничтожил это письмо?
 — Порвал его на сигары, как я говорил.
 — Очень жаль. Всем уже известно, что письмо было тебе послано и передано твоему слуге. Конечно, все полагают, что оно дошло до тебя. Мы обязаны дать некоторое разъяснение на этот счет.
 — Верно-верно. Что же ты предлагаешь, мистер Лукас?
 — Ну, лучше всего было бы сказать правду. Ты слишком запоздал с ответом на письмо. Уже известно, почему, — ты заинтересован в этом, так что хуже некуда. Все это оправдывает Майнарда, вот что.
 — Ты думаешь, что нам лучше чистосердечно признаться?
 — Я уверен в этом. Мы обязаны.
 — Хорошо, мистер Лукас, я согласен сделать все, что ты считаешь необходимым. Я тебе так обязан…
 — Мой уважаемый сэр, — ответил Лукас, — это больше чем необходимость. Нам следует объяснить, что было на самом деле между тобой и Майнардом в тот день. Я полагаю, что я свободен дать такое объяснение?
 — О, безусловно, свободен. Разумеется, разумеется.
 Лукас вышел из комнаты, твердо решив снять с себя все обвинения.
 Окружающие, вскоре после того как ознакомились с характером, если не с содержанием этого таинственного послания, вернули добрую славу тому, кто написал его, в то время как мнимый ореол геройства его получателя был разрушен.
 Да, с этого часа Свинтон перестал быть гордым орлом в глазах обитателей Ньюпорта. Он даже не был больше ястребом — голуби перестали его бояться. Но глаза его все еще были обращены на птицу в роскошном оперении — гораздо более роскошном, чем у других, — за такое стоило даже положить свою жизнь!




 ГЛАВА XXII. ЗАГОВОР МОНАРХОВ


 Революционная буря, которая сотрясла троны в Европе в 1948 году, была всего лишь одним из бунтов, регулярно происходящих каждую половину века, когда притеснение достигало такого критического уровня, который нельзя уже было терпеть.
 Ее предшественница 1790 года, пройдя полосу времен успеха, чередующегося с мрачными провалами, была наконец подавлена в сражении у Ватерлоо, где и была захоронена ее безжалостным палачом-могильщиком Веллингтоном.
 Но мертвец снова вышел из могилы; и, прежде чем хладнокровный янычарский деспотизм окончательно победил, эти палачи увидели, как призрак убитой ими Свободы воскрес и снова стал угрожать коронованным тиранам, которым эти вассалы так верно служили.
 Дело не ограничилось угрозами — многие из монархов были свергнуты. Слабоумный император австрийский вынужден был бросить свои капиталы и бежать, так же, как и правитель — король Франции. Слабый Вильям в Пруссии был взят за горло своими многострадальными подданными и вынужден был, став на колени, даровать Конституцию.
 Сложившаяся ситуация заставила и мелких корольков последовать этим примерам; в то время как Папа, тайный их сторонник, был вынужден отказаться от Ватикана, этого средоточия политического и религиозного позора, в пользу красноречивого Маззини и завоевателя Гарибальди.
 Даже Англия, глубоко безразличная к свободам и реформам, дрожала от возгласов чартистов.
 Каждый из коронованных монархов Европы испытывал страх и крушение планов своего господства, и некоторое время казалось, что Свобода уже не за горами.
 Увы! Это было не более чем мечтой, недолговечной и мимолетной, которая сменилась долгим кошмарным сном, более тяжелым и ужасным, чем до обретения этой мечты.
 Пока борцы за Свободу поздравляли друг друга с кратковременным успехом, разбитые ими путы были восстановлены, и, более того, были изготовлены новые цепи с целью сковать их как можно быстрее. Королевские кузнецы работали не покладая рук, в глубокой тайне, подобно вулкану, готовящему в своих недрах новое извержение.
 Они трудились с энтузиазмом, ведь их цели и интересы совпадали. Чувство общей для всех опасности объединило их и подвигло забыть былые ссоры — только на время, пока каждый из них нуждался в помощи других.
 Итак, новая программа действий было согласована. Но прежде чем приступить к ее исполнению, необходимо было в некоторой степени восстановить власть тиранов над подданными, увлекшимися идеями революции.
 Она пронеслась как торнадо по Европе, застав всех врасплох. Веллингтон, купавшийся в роскоши, — этот баловень судьбы, упражнявшийся в мелких пакостях, уверенный в бдительности своих стражников, — не чувствовал приближения шторма, пока тот не разразился над головой. Главному тюремщику Свободы в Европе казалось, что она спала. Пожилой возраст и старческое слабоумие притупили бдительность человека, который все еще слепо верил в «коричневого беса», в то время как выстрелы из кольтов и карабинов долетали до его ушей.
 Да, победитель Ватерлоо был слишком стар для того, чтобы спасти сыновей тиранов, которым он помог в свое время удержаться на тронах.
 У тех же не было другого такого военачальника, способного заменить старика. У них не было даже солдат, в то время как на стороне простого народа были Бемс и Демхинскус, Гарибальди, Дамджанич, Капка и Гуипп из Австро-Венгрии — целое созвездие талантливых революционеров и военачальников. А как политические деятели, они проигрывали Косуту, Манину и Маззини.
 Если бы тираны вели честную борьбу на военном или дипломатическом фронте, у них не было бы ни единого шанса на победу. Понимая это, они решились на предательство.
 Они знали множество путей и способов совершить это, но два из них обещали быть самыми действенными — как будто они были специально предназначены для такого случая. Одним из таких субъектов был английский дворянин, урожденный ирландец, родившийся за пределами аристократического круга; тот, у которого умение плести хитроумные политические интриги было не просто чертой характера, — он был одним из самых искусных дипломатов в Европе.
 При этом он не был каким-то незаурядным гением. Напротив, у него был довольно ограниченный уровень интеллекта, обычный для такого проходимца. Как депутат Британского Парламента, он произносил вполне банальные речи, которые хотя и были отмечены некоторым изяществом, но демонстрировали ребячество и скудость ума. Часто он просто развлекал Парламент, снимая полдюжины белых детских перчаток в течение своей длинной торжественной речи. Тем не менее это никем не воспринималось как аристократический дух и не давало ему никакого, даже малого преимущества в глазах английской аудитории.
 И, несмотря на это, он достиг высокой степени популярности, частично будучи на стороне либералов, но более потому, что прятал лицо злодея за ложным патриотизмом, — такое высоко ценилось нацией.
 Если б у него не было столь высокой популярности, его соотечественники не пострадали бы так жестоко от его предательства.
 К сожалению, так оно и случилось. Выражая свою приверженность к чаяниям простых людей, он приобрел доверие революционных лидеров во всей Европе и использовал все это во зло.
 Такое доверие было получено совсем не благодаря некоему несчастному для народа случаю. Это произошло согласно заранее подготовленному плану, придуманному головами гораздо более умными и изобретательными, чем его. Короче говоря, он был не более как подобранный ими политический шпион — приманка, выброшенная заговором деспотов для разгрома их общего врага, которого они боялись больше всего, — Республики.
 Однако, несмотря на это, имя его до сих пор почитается в Англии, в стране, где две сотни лет назад уважения удостоились клеветники Кромвеля!
 Вторая фигура, на которой с надеждой остановили свой взгляд испуганные деспоты, была человеком другой расы, хотя почти не отличалась от первой по характеру.
 Этот человек также вошел в доверие революционеров путем ряда обманов, ловко изобретенных теми самыми головами, которые выдвинули дипломата.
 Да, лидеры борющегося за Свободу народа не могли его не подозревать. Герой Булонской кампании, с ручным орлом на плече, не столько напоминал солдата Свободы, сколько ее апостола; и все же, несмотря на его революционную деятельность, они относились к нему с подозрением.
 Если бы они могли наблюдать за ним, когда он покидал Англию, чтобы вступить на трон Президента Франции, нагруженный мешками с золотом, — платой коронованных особ, чтобы гарантировать его миссию, — тогда они были бы уверены относительно той роли, которую ему предстоит сыграть.
 Его использовали как выталкивающую пружину — это было последней политической надеждой деспотов. Двенадцатью месяцами ранее они бы презирали такие позорные методы.
 Но теперь времена изменились. Использовать династии Орлеанов и Бурбонов больше не представлялось возможным. Обе они были теперь не у дел, или не имели никакого влияния. Была только одна сила, которую можно было использовать для разгрома революции во Франции, — престиж этого громкого имени, Наполеона, все еще в расцвете славы, с его грехами, прощенными и забытыми.
 Именно он и оказался тем самым актером, способным сыграть вполне посильную для него роль, на которую рассчитывали режиссеры этого спектакля.
 Со звоном монет в кошельке и с имперской короной, обещанной ему в награду, он пошел дальше, чтобы с кинжалом в руке и присягой, принесенной Франции, нанести Свободе удар в самое сердце!
 История взяла на заметку, насколько искренне хранил он верность своей присяге!




 ГЛАВА XXIII. ДАЛЕКО ИДУЩИЕ ПЛАНЫ


 В покоях Тюильри расположились за столом пять человек.
 Перед ними на столе стояли графины и стаканы, вино в бутылках самых разнообразных форм, ваза с прекрасными цветами, серебряные подносы, наполненные сочными плодами, орехами, маслинами, — короче говоря, все атрибуты роскошного десерта.
 Еще не улетучился запах жаренного мяса, который, смешиваясь с букетом недавно выпитых вин, указывал на недавно завершившийся обед, блюда с остатками которого уже были унесены.
 Джентльмены закурили сигары, и запах отборного Гаванского табака сочетался с ароматом плодов и цветов. Куря и потягивая вино, они вели между собой легкую беспечную беседу, порой легкомысленную, так что, казалось, трудно найти в ней общие предметы для обсуждения.
 И все же встреча была настолько серьезной и секретной, что дворецкому и официантам приказали не заходить более в комнату — двойная дверь была надежно закрыта на замок, в то время как в коридоре ее охраняли два солдата в гренадерской униформе.
 Эти пять человек, принявшие такие меры предосторожности от подслушивания, были представителями пяти Великих Держав Европы — Англии, Австрии, России, Пруссии и Франции.
 Они не были обычными послами, собравшимися на некое тривиальное дипломатическое совещание, нет, они являлись полномочными представителями европейских стран, своей властью способные решать судьбы континента.
 И в этом собрании, соединившем пятерых представителей крупных анклавов, участвовали английский Лорд, австрийский Полевой Маршал, российский Великий Князь, выдающийся прусский Дипломат и Президент Франции — хозяин, принимавший четырех остальных гостей.
 Собрались они для обсуждения заговора против народов Европы, освобожденных последними революциями, — с тем, чтобы подготовить их новое порабощение.
 Их подлый план уже был в основном подготовлен, и после перерыва на обед им следовало обговорить детали и внести необходимые уточнения.
 Между ними не было никаких споров; с тех пор, как основные моменты были обговорены, стороны пришли ко взаимному согласию.
 Их послеобеденная беседа представляла всего лишь резюме того, что было давно решено, и этим и объяснялось отсутствие серьезности, которая обычно приличествовала обсуждению такого нелегкого вопроса и которая сопровождала эту дискуссию в более ранний час.
 Теперь они отдыхали, наслаждаясь сигарами и винами, похожие на банду грабителей, уже завершивших все приготовления к очередному разбойничьему «мероприятию».
 Английский лорд, казалось, имел особенное чувство юмора по сравнению с остальными. Отличаясь в жизни этим качеством, которое казалось некоторым привлекательным, в то время как другие считали это нелюбезной бессердечностью, он всегда пользовался случаем, чтобы очаровать своих собеседников. Поднявшись над не очень благородным происхождением, он достиг полноты власти, и теперь был одним из пяти людей, на которых была возложена миссия великодержавной Европейской аристократии против простых европейских людей. Он был одним из главных заговорщиков, предложивших большинство идей совместного согласованного плана; и благодаря этому, а также ощущая свою принадлежность к великой нации, он с молчаливого согласия остальных чувствовал себя их руководителем.
 Реальное главенство, однако, принадлежало Принцу-Президенту — отчасти благодаря его высокому положению, отчасти потому, что он был хозяином собрания.
 После того, как около часа пролетели в беседах ни о чем, «хозяин миссии», стоя спиной к очагу, засунув руки в карманы пиджака — обычная поза Наполеона Третьего, — вынул сигару изо рта и резюмировал встречу:
 — Итак, ваша Пруссия направляет войска в Баден, достаточно сильные для того, чтобы сокрушить храбрых во хмелю ваших немецких друзей, обезумевших, без сомнения, от вашего коварного рейнского вина!
 — Покорнейше благодарю за Меттерниха, господин Президент. Подумайте также о Йоханнесбергере!
 Это отозвался остроумный Англичанин, которому было поручено последнее.
 — Да, мой Принц, да, — более серьезно ответил прусский Дипломат.
 — Дайте им винограда вместо виноградного вина, — вставил реплику остряк.
 — А вы, ваша Светлость, мобилизуете Россию, чтобы устроить то же самое этому стаду свиней в венгерской Пушту?
 — Две сотни тысяч людей готовы совершить поход в Венгрию, — отвечал Великий Князь.
 — Позаботьтесь о том, чтобы не нарваться там на легкий успех, моя дорогая Светлость! — предостерег неофициальный руководитель миссии.
 — Вы уверены в Джордже, Маршал? — продолжил Президент, обращаясь к Австрийцу.
 — Весьма. Он ненавидит этого Кошута как дьявол, даже еще сильнее. Он с удовольствием отправил бы Кошута и его Хонведса на дно Дуная; и, я уверен, он сразу же сдаст их, как только наши российские союзники появятся на границе.
 — И урожай шей, которые вы надеетесь собрать, я полагаю  note 9  ? — вставил бессердечный остряк.
 — Замечательно! — продолжил Президент, не обращая внимание на проделки его старого друга, лорда. — Я, в свою очередь, позабочусь об Италии. Я думаю, могу полагаться на Провидение, чтобы восстановить власть бедного старого Пио Ноно.
 — Ваше собственное благочестие будет достаточным для победы, мой Принц. Это святой крестовый поход, и кто лучше вас сумеет совершить это? Победив Гарибальди, вы станете Луи Отважное сердце!
 Веселый виконт подшутил над тщеславием Президента; и все остальные дружно засмеялись.
 — Ну что ж, мой лорд! — ответил шуткой на шутку Принц-Президент. — Это навряд ли вас рассмешит. У Джона Буля слишком легкая роль в этой великой игре!
 — Вы считаете, легкая? Она поручена ему, чтобы обеспечить ставки деньгами. И, в конце концов, какую выгоду он будет с нее иметь?
 — Какую выгоду он будет с нее иметь? Пардон! Вы говорите так, словно запамятовали вашу недавнюю панику, вызванную чартистами. Честное слово! Если бы я не сыграл роль хорошего констебля для вас, дорогой виконт, то вместо того, чтобы прибыть сюда как полномочный представитель, вы бы наслаждались моим гостеприимством в изгнании!
 — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!
 Серьезный славянин и серьезные тевтонцы — послы России, Пруссии и Австрии — дружно засмеялись; всем троим пришлась по вкусу эта шутка об Англичанине в изгнании.
 Однако их добродушный партнер-заговорщик нисколько не был обижен этим смехом, иначе он мог бы парировать шутку словами:
 — Но без Джона Буля, мой дорогой Луи Наполеон, и той услуги, которую, как вы говорите, ему оказали, даже фиолетовая мантия вашего великого дяди, словно спустившаяся с небес и презираемая Францией, не смогла бы поднять вас до вершины, которой вы достигли, — кресла Президента, которое, возможно, превратится в трон Императора!
 Но Англичанин ничего подобного не произнес. Он был настолько — так же как и все — заинтересован в этом превращении, что предпочел вместо контрреплики присоединиться к громкому смеху компании.
 Еще несколько бокалов Моэта и Мадейры, с этикеткой Токау, было выпито австрийским Полевым Маршалом, другие высокопоставленные гости выкуривали сигары, обмениваясь подобными шутками в отдаленной части зала.
 Лишь двое остались на прежнем месте — Наполеон и его Английский гость.
 Возможно, — и я полагаю, что очень даже вероятно, — эти два великих крючкотвора никогда еще не оказывались наедине в одной комнате!
 Я ожидаю, что это утверждение вызовет у читателя, скорее всего, презрительную усмешку. Необходимо время для контактов, чтобы приобрести умение, которого так не хватало революционным лидерам, — умение давать в кредит и оплачивать подлость; но десять минут, потраченных для прослушивания последующей беседы, убедят вас в обратном, дорогой читатель.
 Им нечего было скрывать друг от друга. Напротив, каждый из них признавал в другом родственную воровскую душу.
 Но это были воры европейского масштаба; один из них украл у Франции половину ее свободы и теперь составлял заговор, чтобы лишить ее и второй половины.
 Соединив в приветствии свои бокалы, они возобновили беседу, и Принц заговорил первым:
 — Ну, как насчет этой фиолетовой мантии? Что следует предпринять? Пока я не чувствую ее на своих плечах, я слаб как котенок. Я должен во всем советоваться с Ассамблеей. Даже такое простое дело, как возвращение статуса Римского папы, будет стоить мне героических усилий.
 Английский полномочный представитель ответил не сразу. Теребя лайковую перчатку пальцами, он сидел глубоко задумавшись — выражение его лица говорило о том, что он решает некоторую серьезную задачу.
 — Вы должны сделать Ассамблею более послушной, — сказал он после долгого раздумья тоном, в котором не чувствовалось и малой доли обычного для него шутливого настроения.
 — Вы правы. Но как этого добиться?
 — Очистив его.
 — Очистив его?
 — Да. Вам следует избавиться от Бланкса, Ролинса, Барбюса, и от всей этой канальи.
 — Хорошо бы! Но как?
 — Лишив их избирателей в военных кителях — блузок — избирательных прав.
 — Мой дорогой виконт! Вы, наверное, шутите?
 — Нет, мой дорогой принц! Я серьезно.
 — Черт побери! Такой законопроект, представленный Ассамблее, заставил бы многих депутатов покинуть свои кресла. Лишить блузок избирательных прав! Ерунда, их всего лишь два миллиона!
 — Тем более вам следует избавиться от них. И это можно сделать. Как вы полагаете, что большинство депутатов поддержит это?
 — Я уверен, что поддержит. Как вы знаете, Ассамблея у нас в основном состоит из депутатов старого режима. Следует опасаться лишь выступления толпы. Толпа непременно соберется, если подобный закон будет рассматриваться, а вам известно, что такое парижская толпа, если она собирается по политическому поводу!
 — Но я уже подумал о том, как рассеять вашу толпу, или, скорее, помешать ей собраться.
 — Как это сделать, мой друг?
 — Мы должны сделать расческу из Галльского петуха, утыкав его перьями.
 — Я вас не понимаю.
 — Это очень просто. С нашей стороны, мы оскорбим вашего посла, де Морни — какое-нибудь пустяковое оскорбление, которое можно будет позже извинить и уладить. Я возьму это дело на себя. Вы отзываете его в большой ярости и позволяете этим двум нациям воспылать гневом друг к другу. Обмен дипломатическими нотами с довольно злобными формулировками, несколько острых провокационных статей на первых колонках вашей парижской прессы — я позабочусь о том же с нашей стороны, — маневры туда и обратно полдюжины полков, некоторая активная деятельность на верфях и военных складах, — и дело сделано. В то время как Галльский петух будет собирать свою команду на одной стороне пролива, а британский бульдог полает на другой, ваша Ассамблея сможет провести закон о лишении избирательных прав без опасения, что блузки этому помешают. Даю вам слово, что это можно будет сделать беспрепятственно.
 — Мой лорд! Вы — гений!
 — Нет здесь ничего гениального. Это также просто, как сыграть в домино.
 — Тогда так и нужно сделать. Вы обещаете выставить Морни с вашего корта. Когда он узнает причину, никто не будет доволен всем этим более, чем он сам!
 — Я обещаю вам это.


* * *

 Обещание было выполнено. Де Морни «выпихнули» шелковой комнатной туфлей; остальная часть программы была также выполнена, включая лишение блузок избирательных прав.
 Произошло все в точности, как предсказал Английский дипломат. Французы, возмущенные обидой, нанесенной их послу, в своей безумной ненависти к Англии позабыли про себя; и в то время как они пребывали в таком состоянии, захлопнулась вторая дверца ловушки и без всякого сопротивления с их стороны сильно сократила завоеванные ими свободы.
 Но процесс сокращения свобод на этом не завершился, — он вылился в кровавый антиреволюционный заговор, который также был исполнен, как намечалось.
 Еще до конца текущего года клятвопреступник, Король Пруссии вошел с верными ему войсками в Южную Германию, погасив пламя революции в Бадене и Баварии; солдаты-головорезы Наполеона Третьего силой вернули римлянам сброшенного ими монарха; и в то же время огромная двухсоттысячная армия Коссака утюгом прошлась по равнине Пушту, задув последнюю искру свободы на Востоке.
 Все это не роман, это — история!




 ГЛАВА XXIV. ОПАСНАЯ ЛЕСТНИЦА


 Люди, пересекающие Атлантику на пароходе «Канард», сидят рядом или друг напротив друга за одним обеденным столом, три-четыре раза на дню без того, чтобы обменяться живыми фразами, отличными от формальных: «Могу я попросить вас передать солонку?» или «Соль, пожалуйста?»
 Это обычные люди, у которых красивая жена, богатая дочь, достигшая брачного возраста, или социальное положение, которым они имеют основание гордиться.
 Без сомнения, эти несчастные очень страдают от такой жизни на борту, особенно если каюта переполнена и компания малоподходящая.
 Такое обычно происходит на «Канарде», когда владельцы магазинов из Канады валят толпой в Англию делать осенние закупки на рынке Манчестера. В этом случае, действительно, пересечение Атлантики — серьезное испытание для джентльмена, будь он англичанин или американец.
 На Уэльсе канадцев было предостаточно; и их компания могла бы испортить настроение самому сэру Джорджу Вернону, одному из таких несчастных. Но поскольку эти трансатлантические субъекты, стремящиеся в Англию, прослышали о том, что сэр Джордж Вернон — последний губернатор B…, руки у них были связаны, и экс-губернатора оставили в покое.
 И совсем по другой причине их компания была гораздо менее терпима к австрийскому Графу; да и тот, как республиканец, не мог переносить их духа. Их лояльность стояла у него поперек горла, и казалось, ему недолго придется ждать повода выбросить одного из них за борт.
 Действительно, вскоре повод представился, и Граф, возможно, так бы и поступил, если бы не посредничество Майнарда, который, хотя и был моложе Графа, обладал более уравновешенным характером.
 Розенвельд же был вспыльчивым, как любой американец, пересекавший океан на «Канарде» в то время. Весьма лояльных канадцев обычно было большинство, и их клакеры и шепот могли отравить поездку любому товарищу-республиканцу, особенно таким республиканцам, как Розенвельд и Майнард, которым устроили грандиозные проводы на берегу Джерси. Все это было еще до введения большего количества пароходных рейсов либералом Инманом, чьи роскошные суда под звездным американским флагом стали домом для всех национальностей и в то же время отвечали высоким королевским стандартам Англии.
 Но вернемся к нашим героям. Пассажиры, пересекавшие Атлантику в одной каюте, обедавшие за одним столом, но не разговаривавшие друг с другом, кроме отдельных фраз приличия, были на борту Уэльса. И это были сэр Джордж Вернон и капитан Майнард.
 Каждый раз за обедом они почти касались друг друга локтями; стюард, безусловно, совершенно случайно, выдал им билеты на места рядом друг с другом.
 Во время первого совместного обеда искра обоюдной неприязни промелькнула между ними, после чего добрососедские отношения стали невозможны. Некое замечание Майнарда, сделанное в довольно этичной форме, было воспринято с высокомерием, что больно ужалило молодого солдата; и с того момента между ними установились прохладные отношения.
 Любой из них скорее бы обошелся без соли, чем попросил другого передать солонку!
 Ситуация была очень неприятной, и Майнард чувствовал это. Он хотел бы компенсировать неудачу, поближе познакомившись с этим странным интересным ребенком, но такое уже не представлялось возможным. Деликатность препятствовала разговору с ней наедине; да и, в любом случае, трудно было найти такую возможность, поскольку отец редко отпускал ее от себя.
 Во время обеда она также сидела за столом, но с другой стороны, так что Майнард не мог ее видеть, кроме как в зеркале!
 Зеркало было расположено вдоль салона в длину, и все трое сидели за столом напротив этого зеркала.
 В течение двенадцати дней он пристально глядел в зеркало во время каждого приема пищи; его взгляд менялся, когда он украдкой от сэра Джорджа наблюдал отраженное полированной пластиной розовое лицо с золотыми волосами. Как часто проклинал он в душе этого канадского шотландца, сидевшего напротив, чья огромная косматая башка встревала между ним и этим красивым отражением!
 Догадывалась ли девочка об этом наблюдении через зеркало? Тревожил ли ее этот взгляд из-под обильной каледонской шевелюры, скрывавшей от нее эти глаза, пристально и нежно устремленные на нее?
 Трудно сказать. У юных девочек тринадцати лет бывают иногда довольно странные фантазии. И, как это ни странно, человек тридцати лет имеет больше шансов завоевать их симпатию, чем если бы они были десятью годами старше! В этом возрасте их молодое сердце, не способное заподозрить обман, уступает более естественным природным инстинктам, впитывая новые ощущения словно губка и от этого приходящее в восторг. Только позже опыт, приобретенный в мире зла, учит ее скрывать свои чувства и относиться к поклоннику с подозрением.
 В течение всех этих двенадцати дней Майнард много думал о девочке, на которую смотрел через зеркало, — множество мыслей было о том, как же она к нему относится.
 Но вот на горизонте показался Мыс Клеар, а он так и не приблизился к пониманию ее мыслей ни на йоту, со времени, когда увидел ее впервые у Санди Хука! Ничего не изменилось и в его собственных мыслях. Когда он стоял на палубе парохода, проплывавшего вдоль южного берега его родной земли, с Австрией на другой стороне, он повторил те же самые слова, которые произнес за пределами видимости Исландии:
 — У меня есть предчувствие, что эта девочка все же будет моей женой!
 И снова он повторил эти слова в заливе Мерсей, когда судно-челнок, пришвартовавшись к большому океанскому пароходу, принимало на борт пассажиров, среди которых были сэр Джордж Вернон и его дочь, и они вскоре должны были исчезнуть из поля зрения Майнарда, исчезнуть, чтобы, возможно, никогда больше не появиться.
 Что же дало основание для этого предчувствия, такого с виду абсурдного? Первый пристальный взгляд на палубе, где он впервые ее увидел; долгие многократные взгляды в обеденной комнате через зеркало; прощальный взгляд, когда она покидала пароход, чтобы подняться по лестнице в челнок, — могло ли все это иметь какое-либо значение для него?
 Даже он, тот, кто ощущал все это на себе, не мог ответить на такой вопрос. Он мог только повторить себе слова, которые слышал у мексиканцев: «Кто знает?»
 Пока он раздумывал, произошел случай, и его предчувствия получили неожиданное подтверждение.
 Случилось одно из тех происшествий, которые так часто могут окончиться несчастьем в то время, когда пассажиры переходят с парохода на челнок.
 Аристократ экс-губернатор, растерявшийся от того, что толпа оттеснила его, ждал своей очереди и был одним из последних; его багаж был уже погружен ранее. Только Майнард, Розенвельд и немногие другие, все еще находившиеся на пароходе, вежливо уступили ему место.
 Сэр Джордж вступил на лестницу, его дочь следом; мулатка с мешком, делавшим из одного пассажира двоих, должна была подниматься за ними.
 Довольно свежий бриз дул в заливе Мерсей, вызывая сильный поток воды; и неожиданно буксир, удерживающий два судна вместе, совершил очень неудачное движение. Стоящий на якоре пароход удержался на месте, в то время как челнок стал быстро дрейфовать в направлении кормы. Лестница стала стремительно разворачиваться, ее внешний конец соскользнул с колесного кожуха, едва сэр Джордж убрал с нее обе ноги. В следующее мгновенье лестница с грохотом опустилась на палубу ниже.
 Служанку, находившуюся рядом с перилами, легко втянули обратно. Но девочке, которая была уже на полпути к лестнице, грозила серьезная опасность упасть за борт, в воду. У пассажиров одновременно на обоих судах, увидевших это, вырвался громкий крик ужаса. Бедняжка ухватилась руками за веревку и висела на ней; наклонная доска трапа под ногами лишь очень слабо поддерживала ее.
 И следующее мгновенье доска отделилась от челнока, который все еще быстро двигался к корме. Это сбросило ее второй конец прямо вниз, в бурлящую воду; но прежде, чем это случилось, человек, скользнувший вниз, обхватил подвергавшуюся опасности девочку сильной рукой и перенес ее назад, за перила парохода!
 Вся неприязнь, накопившаяся между сэром Джорджем Верноном и капитаном Майнардом, бесследно исчезла, ибо именно последний был тем, кто спас ребенка.
 Когда они расстались после высадки в Ливерпуле, джентльмены крепко пожали друг другу руки и обменялись визитными карточками — на карточке английского баронета, приглашавшей революционного лидера посетить его имение, был адрес: «Вернон Парк, Севеноакс Кент.»
 Излишне было сказать, что Майнард обещал принять приглашение в свое время, а адрес этот зафиксировался в его памяти.
 И вот теперь, сильнее чем когда-либо, он чувствовал, что странный прогноз реален, поскольку видел лицо девочки, ее глубокие синие глаза, смотревшие с благодарностью из окна вагона, который увез сэра Джорджа и его семью с пристани.
 Его пристальный взгляд отражал его розовые мечты; и еще долго, уже после того, как англичане исчезли из поля зрения, стоял он, думая о них.
 Как же далеко от приятного было пробудиться от этих розовых мечтаний, даже голосом такого друга, как Розенвельд!
 Граф шел к нему, держа в руке газету.
 Это была лондонская «Таймс», и новости она содержала крайне неприятные.
 Они не были неожиданными. Журналы, принесенные на борт курьером, — как обычно, трехдневной давности — уже подготовили их к неприятным известиям. То, что они читали теперь, только подтверждало это.
 — Это правда! — сказал Розенвельд, показывая на набранный крупным шрифтом заголовок:
 ПРУССКИЕ ВОЙСКА ВЗЯЛИ РАСТАД!
 РЕВОЛЮЦИЯ В БАВАРИИ ПОДАВЛЕНА!
 Когда он показал этот кричащий заголовок, грубое ругательство, достойное шиллеровского студента-разбойника, сорвалось с его губ, и он с силой пнул пяткой плавающую пристань, как будто стремился разбить ее нижнюю доску.
 — Проклятие! — кричал он. — Будь трижды проклят этот клятвопреступник, король Пруссии! И эти глупцы, северные немцы! Я знал, что он нарушит клятву, данную им!
 Майнард, хотя ему также было невесело, не так сильно был возбужден. Возможно, это разочарование было для не него не таким чувствительным из-за не покидавших мыслей о золотоволосой девочке. Она была все еще в Англии, где и он, похоже, вынужден теперь будет задержаться.
 Это было его первой мыслью. Она еще не повлияла на его решение, он лишь вскользь подумал об этом.
 Продолжалось это лишь мгновение, пока не раздалось восклицание Розенвельда, прочитавшего следующую новость из газеты.
 — Кошут все еще удерживает власть в Венгрии, хотя русская армия, как сообщают, окружила Арад!
 — Слава Б-гу! — закричал Розенвельд. — У нас все еще есть шанс подоспеть к ним на помощь вовремя!
 — Может, нам стоит подождать остальных? Я боюсь, что без них от нас там будет мало толку.
 Воспоминание об этом ангельском ребенке сделало из Майнарда ангела!
 — Мало толку! Сражающиеся мечи в таких руках, как твоя и моя, многого стоят! Прошу прощения! Кто знает, дорогой мой капитан, не мне ли доведется воткнуть нож в это черное сердце Габсбурга? Давай отправимся в Венгрию! Это вполне достойная причина для нас.
 — Я согласен, Розенвельд. Я только колебался, не решаясь подвергать тебя опасности на австрийской земле.
 — Пусть они повесят меня, если смогут. Но они не смогут, если мы сможем добраться до Кошута и его храбрых соратников, Аулича, Перезеля, Дембински, Надя, Сандора и Дамджанича. Майнард, я знаю их всех. Если мы однажды окажемся среди них, нам не страшна никакая веревка. Если мы умрем, то с мечом в руке и в компании героев. Итак, мы едем к Кошуту!
 — К Кошуту! — повторил Майнард, и золотоволосая красавица была забыта!




 ГЛАВА XXV. ДОМ НА ПЯТОМ АВЕНЮ


 Пляжный сезон в Ньюпорте закончился. Миссис Гирдвуд вернулась в свой роскошный особняк на Пятом Авеню и вскоре принимала гостей; среди них такого, кто не часто появляется на Пятом Авеню, — английского лорда мистера Свинтона, приглашенного на обед.
 Это должно было быть скромное семейное застолье. У миссис Гирдвуд не было выбора, поскольку круг ее знакомых, соответствующих рангу столь высокого гостя, был весьма ограничен. Она довольно недолго жила в доме на Пятом Авеню — она переехала туда незадолго до смерти ее последнего мужа, покойного владельца магазина, который купил этот дом, уступив ее настойчивым просьбам.
 Ходили слухи, что этот великолепный особняк и стал причиной его смерти. Он был слишком роскошен для лавочника и требовал коренного изменения его привычек; возможно, также, он был слишком огорчен таким крупным денежным расходом, соответствующим оптовой покупке, в то время как он всю свою жизнь занимался мелкими розничными продажами.
 Так или иначе, он совершенно пал духом, оказавшись в этом доме с высокими потолками, и после трехмесячного блуждания по просторным комнатам, слушая лишь собственные одинокие шаги, прилег на одну из роскошных кушеток и умер!
 После его кончины в доме стало более оживленно, однако сюда все еще не заглядывали представители элиты. Мистер Свинтон был первым посетителем такого ранга, способным открыть дорогу миссис Гирдвуд в высший свет; более того, он был по своему положению на голову выше других. Хорошее начало, думала вдова Гирдвуд.
 — У нас некому будет встретить вас, мой лорд. Мы слишком заняты подготовкой к отплытию в Европу. Только девочки и я сама. Я надеюсь, вы не будете возражать против этого.
 — Прошу вас, мадам, оставьте эти разговоры. Ваша семья сама по себе интересна мне; вы представляете образец людей, которых я очень уважаю. Мне совсем не нравятся многолюдные встречи — большие приемы, как мы их называем в Англии.
 — Я рада этому, мой лорд. Тогда мы ждем вас в следующий вторник. Имейте в виду, мы обедаем в семь.
 Этот короткий диалог произошел в Океанхаузе в Ньюпорте, в тот момент, когда миссис Гирдвуд садилась в экипаж, доставивший ее к пароходу в Нью-Йорк.
 Наступил вторник, и вот мистер Свинтон с пунктуальной точностью, в семь часов пополудни, вошел в особняк на Пятой Авеню.
 Дом был обставлен и украшен в самом изысканном стиле, как и его гости, надевшие свои лучшие наряды. Как всегда, блестяще выглядели хозяйка, ее дочь и племянница.
 Однако столовая еще не была заполнена гостями; двое из них только ожидались, и вот вскоре прибыли и они.
 Это были мистер Лукас и его помощник, также вернувшиеся в Нью-Йорк, — тот, кто рекомендовал миссис Гирдвуд посетить Ньюпорт, где она и познакомилась с мистером Свинтоном, — они также были приглашены.
 В результате прием вышел компактным и пропорциональным: трое леди и столько же джентльменов — всего шесть человек, — хотя, вполне возможно, те считали саму хозяйку лишней. Лукас имел мысли относительно Джулии, в то время как его друга заинтересовали синие глаза Корнелии. Все устраивалось достаточно хорошо; мистер Свинтон, конечно, был главным героем, королем вечера. Потому что он был приезжим, истинным англичанином. Это была вполне естественная любезность, оказываемая ему. И снова, миссис Гирдвуд очень хотела бы пролить свет на то, насколько важной персоной он был. Но мистер Свинтон взял с нее клятву держать это в тайне.
 За столом гости вели непринужденную беседу. Людям различных национальностей, говорящим на одном языке, не составляет труда найти общую тему. Страны, откуда они родом, в изобилии снабжают их такими темами. Об Америке уже поговорили, и теперь обсуждали Англию. Миссис Гирдвуд должна была уплыть туда следующим пароходом — каюты уже были заказаны. Вполне естественно поэтому, что разговор перешел на Англию.
 — Что касается ваших лондонских гостиниц, мистер Свинтон. Конечно, мы остановимся там в гостинице. Какие из гостиниц вы нам можете порекомендовать?
 — «Кларендон», конечно. «Кларендон» на Бонд-стрит. Там все останавливаются, мадам.
 — «Кларендон», — повторила миссис Гирдвуд, доставая свою визитную карточку и записывая на ней название гостиницы. — Бонд-стрит, вы говорите?
 — Бонд-стрит. Это наш фешенебельный район для променада, кроме того, на этой улице наши лучшие торговцы держат свои магазины.
 — Мы остановимся там, — сказала миссис Гирдвуд, записывая адрес и возвращая визитную карточку в сумочку.
 Нет необходимости воспроизводить всю последующую беседу в деталях. Это обычная дежурная беседа не знакомых друг с другом гостей за обеденным столом; а гости, собравшиеся у миссис Гирдвуд, относились именно к такой категории.
 При этом все прошло достаточно гладко и даже живо, одна лишь Джулия время от времени глядела довольно отрешенно, и это несколько огорчало как Лукаса, так и Свинтона.
 Время от времени, однако, каждый из них ловил взгляды ее темно-коричневых глаз, и эти взгляды им льстили и внушали надежду на будущее.
 Это были опасные глаза, внушающие благоговейный страх, глаза Джулии Гирдвуд. Эти взгляды тревожили таких восприимчивых людей, как Луи Лукас или Ричард Свинтон.
 Званый обед закончился; трое гостей джентльменов готовились к отъезду.
 — Когда мы сможем увидеть вас в Англии, мой лорд? — спросила хозяйка, разговаривавшая с мистером Свинтоном с глазу на глаз.
 — Я отправляюсь следующим пароходом, мадам. К сожалению, я не смогу составить вам компанию на вашем пароходе. Я должен задержаться в этой стране из-за некоторых дел, связанных с Британским правительством. Мне очень хотелось бы уехать вместе с вами, но я не могу оставить эти дела.
 — Мне очень жаль, — ответила миссис Гирдвуд. — Нам было бы так приятно провести время вместе на корабле. И моим девочкам также это чрезвычайно пришлось бы по душе. Но я надеюсь, что мы будем иметь удовольствие видеть вас по ту сторону океана.
 — Несомненно, мадам. Я был бы очень плохим, ничтожным человеком, если бы думал, что мы больше не должны встречаться. Вы едете прямо в Лондон, конечно. Как долго вы собираетесь оставаться там?
 — О, достаточно долго, возможно, всю зиму. После этого мы поднимемся по Рейну — в Вену, Париж, Италию. Мы собираемся совершить небольшое путешествие.
 — Вы говорите, что остановитесь в «Кларендоне»?
 — Мы так решили, потому что вы нам ее рекомендуете. Мы будем жить там, пока будем оставаться в Лондоне.
 — Я обязательно нанесу вам визит вежливости, как только прибуду в Англию.
 — Мой лорд! Мы будем вам очень рады!


* * *

 Дверь гостиной закрылась, и леди остались внутри, за дверью. Трое гостей джентльменов находились в вестибюле, лакей и дворецкий подали им шляпы и пальто. Хотя все трое пришли по отдельности, ушли они вместе.
 — Ну, куда теперь? — спросил Лукас, когда они стояли под флагами на Пятом авеню. — Еще слишком рано ложиться спать.
 — Очень разумная мысль, друг мой Лукас, — сказал Свинтон, вдохновленный обилием выпитых у вдовы вин. — Куда ты предлагаешь пойти?
 — Ок, я могу предложить одно развлечение. У тебя есть с собой какие-нибудь деньги, мистер Свинтон?
 Мистер Лукас еще не был в курсе, что его друг — лорд.
 — О, да-да. Тысяча ваших проклятых долларов, я думаю.
 — Простите меня за этот бестактный вопрос. Я только спросил на случай, если ты захочешь сделать ставку. Если ты ее сделаешь, я могу немного помочь тебе.
 — Благодарю-благодарю! Я готов сделать ставку, ставку на всю сумму.
 Лукас пошел впереди, указывая дорогу, от Пятого Авеню к Бродвею, и вниз по Бродвею — в «притон», одно из аккуратных небольших заведений со двором, где подают ужин, который посетители едва отведывают.
 Свинтон стал одним из таких посетителей. Лукас имел причины на то, чтобы привести его в это заведение. Он рассуждал так:
 — У этого англичанина, кажется, водятся денежки — и он порой даже не знает, куда их девать. Он далеко не все свои деньги потратил в Ньюпорте. Более того, он, должно быть, увеличил свой капитал, ощипав тех голубей, которых я ему предоставил. А теперь мне интересно будет посмотреть, как он обойдется с ястребами. Ведь он теперь попадет в их компанию.
 Приведший Свинтона в этот «притон» также припомнил то, что касалось Джулии Гирдвуд.
 — Надеюсь, что они доберутся до его долларов — хорошенько почистят эту злую собаку — и обслужат его по высшему разряду. Я полагаю, этот интриган, плетущий свои дьявольские сети, хорошо им заплатит.
 Подобное стремление было вызвано ревностью.
 И задолго до того, как крупье объявил о закрытии банка за эту ночь, мнимый друг Свинтона имел удовольствие увидеть, что его надежды полностью оправдались.
 Несмотря на свою обычную проницательность, экс-гвардеец потерял свою бдительность после выпитых стаканов. Бесплатный ужин с дешевым шампанским довел его до состояния наивного простодушия, он стал похож на одного из голубей, которых он так любил ощипывать, и в результате покинул гнездо ястребов без доллара в кармане!
 Лукас дал ему один, чтобы оплатить экипаж, который отвез Свинтона в гостиницу; и, таким образом, эти двое расстались!




 ГЛАВА XXVI. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОШУТ!


 Осеннее солнце едва поднялось над равнинами желтого Тэйса, когда два путешественника, выехав из ворот старинного города-крепости Арад, начали свой путь к поселку Вилагос, расположенному приблизительно в двадцати милях от нее.
 Излишне было говорить, что они совершали это путешествие верхом. На равнинах Пузты не передвигаются иначе.
 Военные мундиры на них вполне соответствовали нынешней обстановке. Правда, их одежда совершенно отличалась от той, что обычно носят в этой стране в мирное время, когда крестьяне пасут своих свиней, а пастухи едут галопом вслед за своими стадами диких жеребцов и крупного рогатого скота. Но теперь в Араде размещался штаб Венгерской армии, и дороги вокруг него ежечасно топтали сапоги солдат армии Гонведа и копыта гусарских лошадей.
 Армия патриотов силой менее тридцати тысяч солдат выдвинулась в Вилагос, чтобы встретить там австро-русскую армию, в четыре раза превосходящую их по численности; генерал Георгий командовал с одной стороны, и Рюдигер — с другой.
 Два вышеупомянутых всадника достигли Арада накануне вечером, прибыв с Запада. Они приехали слишком поздно, не успев выступить вместе с армией патриотов, и вот теперь, на рассвете, спешили догнать ее.
 Их униформа, как мы уже отмечали, не походила ни на один из видов одежды, которую носят обычно венгры. Не походила она также ни на любой из видов военной амуниции, которую можно увидеть на их врагах из армии союзников. Оба они были одеты почти одинаково: простые темно-синие пиджаки, панталоны с золотым шнурком ярко-синего цвета и полосатые фуражки.
 Вооружены они были револьверами Кольта — в то время еще мало известными, — находившимися на изношенном поясном ремне, стальными саблями, удобно подвешенными на бедрах, и короткоствольными винтовками Джагера, бандольерами, позади них; их снаряжение выглядело достаточно воинственно, — очевидно, что эти два путешественника собирались принять участие в войне.
 Об этом говорили также их беспокойные взгляды, устремленные вперед, и путь, по которому они гнали своих лошадей, словно опасаясь опоздать к началу сражения.
 Их отличала разница в возрасте: одному из них было более сорока, в то время как другому около двадцати пяти.
 — Не нравятся мне эти окрестности Арада, — сказал старший, когда они через какое-то время остановились, чтобы дать лошадям передохнуть.
 — Почему, Граф?
 — Кажется, в воздухе скопились отрицательные заряды — своего рода всеобщее недоверие.
 — Недоверие к чему или к кому?
 — К Георгию. Я видел, что люди потеряли доверие к нему. Они даже подозревают, что он — предатель и думает о капитуляции врагу.
 — Как! Георгий — их любимый генерал!? Разве это не так?
 — В старой армии — да. Но не в армии нового призыва. По-моему, с ним произошла самая неприятная история, какая только могла случиться. Это старая неприязнь регулярных солдат к добровольцам. Он ненавидит солдат Гонведа и Кошута, создавшего это войско, так же, как в нашей маленькой Мексиканской перестрелке были натянутые отношения между выпускниками Вест-Поинта и недавно сформированными полками.
 Тысячи ослов как в Венгрии, так и в Соединенных Штатах, полагают, — чтобы стать солдатом, человек должен пройти некое обучение по традиционной, установившейся методике, — они забывают о Кромвеле из Англии, Джексоне из Америки и о многих других, которые подобное обучение не проходили. Итак, эти средние умы, привыкшие к подобным мыслям, полагают, что Георгию следует доверять только потому, что уже служил когда-то офицером в Австрийской регулярной армии, вот поэтому они и поручили ему ведение нынешней компании без всяких сомнений. Но я-то хорошо его знаю. Мы вместе обучались в военной школе. Это хладнокровный и коварный товарищ, с головой химика и сердцем алхимика. Из себя он ничего не представляет. Блестящие победы, достигнутые венграми, — а они на самом деле были блестящими, — это энтузиазм пламенных мадьяров и заслуга таких генералов, как Наги Сандор, Дамджанич и Гуйон. Нет никаких сомнений, что после успехов на Верхнем Дунае армия патриотов была способна без всякого риска дойти до Вены, и там смогла бы продиктовать свою волю Австрийской Империи. Охваченные паникой войска императора полностью освободили дорогу, и вот, вместо того чтобы преследовать врага, как сообщали в новостях, победивший генерал со своей армией повернул обратно, чтобы приступить к осаде крепости Офен! Чтобы захватить незначительный гарнизон менее чем из шести тысяч солдат! Шесть недель было потрачено на эту абсурдную осаду, вопреки советам Кошута, который никогда не отказывался от мысли поскорее начать поход на Вену. Но Георгий делал только то, чего как раз желали австрийцы, — он дал северным союзникам время, чтобы прийти на помощь врагам, и они пришли.
 — Но Кошут ведь был командующим армией — Главнокомандующим! Разве он не мог отдать команду к походу на Вену, о котором ты говоришь?
 — Да, формально он командовал всеми, он мог дать команду, но фактически ему не подчинялись. Георгий сумел подорвать его влияние, настраивая военных против него — то есть тех из них, кто имел зуб на Кошута, старых вояк, кого он настроил против новых налогов и Гонведа. «Кошут — не солдат, он всего лишь адвокат», — сказали они, и этого было достаточно. При всем при этом Кошут дал гораздо больше доказательств владения военным искусством и искусного руководства военными действиями, чем Георгий и вся его клика. Он организовал двухсоттысячную армию, вооружил и оборудовал ее. И все это он создал абсолютно на пустом месте! У патриотов имелось только две сотни фунтов пороха и явно недостаточное количество оружия, когда все это начиналось. Но отыскалась селитра, и железо было выплавлено, и орудия были доставлены. Да, за каких-нибудь три месяца появилась сильная армия, такая же как у Наполеона, и этим можно было гордиться. Мой дорогой капитан, это — лучшее доказательство гениальности военного, чем в победа в дюжине сражений. Все это сделал один Кошут. Он сам делал все это, каждую мелочь. Луи Кошут не генерал, так оно и есть! На самом деле, не было еще ни одного такого гения, включая Наполеона. Даже в последней истории с Офеном, как теперь ясно, он был прав; и они обязаны были прислушаться к его призыву «На Вену!»
 — Да, теперь ясно, что это была неудача, грубая ошибка.
 — Не так уж и ясно, Капитан, не так уж и ясно. Мне очень жаль, но это не так. Есть причины опасаться, что все это гораздо хуже.
 — Что ты хочешь сказать, Граф?
 — Я хочу сказать, что это измена.
 — Измена!?
 — Да, возвращение назад с целью бессмысленной осады — это очень напоминает измену. И все эти постоянные отступления правого фланга у Тейса, без того, чтобы перейти его и совершить бросок на Сандор. Каждый день армия буквально тает, уменьшаясь на тысячи! Черт побери! Если это действительно так, наша долгая поездка бессмысленна, и несчастная Свобода скоро вступит в свое последнее безнадежное сражение на равнинах Пузты, возможно, последнее и для всей Европы! Ах!
 И, завершив свою речь этим восклицанием, Граф вонзил шпоры в бока лошади и пустил ее галопом, как будто решил принять участие в той самой последней безнадежной борьбе.
 Более молодой его спутник, вдохновленный, по-видимому, тем же самым импульсом, быстро поскакал следом.
 Эта скачка галопом продолжалась, пока не показались крыши домов Вилагос, рассеянных среди рощ маслин и акаций, покрывавших равнину Пузты.
 На окраинах открывшегося их взору поселка можно было видеть палатки, установленные на ровных местах; штандарты, плывущие среди них, — это конница передвигалась эскадронами; пехоту, стоявшую плотными сомкнутыми рядами; всадников в гусарских униформах, снующих тут и там, — их доломаны  note 10 свободно развевались по ветру вслед за гусарами.
 — Стой, кто идет? — раздался резкий окрик караульного на мадьярском языке, и солдат в одежде Гонведа показался на пороге хижины пастуха. Это был представитель отряда охраны, размещавшейся внутри дома.
 — Друзья! — ответил австрийский Граф на том же самом языке, на котором его окликнули. — Друзья по общему делу. Да здравствует Кошут!
 При этих волшебных словах солдат опустил карабин, и полдюжины его товарищей вышли из дома и приблизились к вновь прибывшим.
 После чего, не тратя времени на долгие разговоры, Граф и его спутник направились в штаб, в Арад, сопровождаемые криками «Да здравствует Кошут!»




 ГЛАВА XXVII. СЛОМАННЫЕ МЕЧИ


 Через полтора часа Граф Розенвельд и Капитан Майнард достигли Вилагоса — чтобы уложиться в указанное время, им нужно было скакать достаточно быстро — и въехали в лагерь Венгерской армии.
 Они остановились прямо в его центре, перед шатром, где располагался главнокомандующий. Они пришли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями замечательной сцены, как нельзя характеризующей положение дел в армии.
 Вокруг них собрался офицерский состав всех видов и родов войск. Они собирались в группы и беседовали, взволнованно и нервно, одновременно и поочередно, торопливо перебивая один другого.
 Все говорило о подготовке к сражению, но создавалось впечатление, что имелся некий сдерживающий момент. Об этом можно было судить по нахмуренным взглядам и мятежному бормотанию.
 В отдалении слышался несмолкающий гул артиллерии.
 Они хорошо знали, откуда он идет и что это означает. Они знали, что сражение происходит в Темесваре, где Наги Сандор со своим героическим, но поредевшим корпусом сдерживает превосходящую армию Рюдигера.
 Да, их лучший и любимый товарищ, Наги Сандор, прекрасный офицер кавалерии — в свое время даже во Франции его считали вторым по силе саблистом-рубакой, — вел этот неравный бой!
 Мысль об этом и вызывала хмурые взгляды и недовольное роптание.
 Подойдя к группе офицеров, Граф попросил разъяснений. Эти офицеры были в униформах гусаров и выглядели более возбужденными, чем другие.
 Один из них выскочил вперед и пожал руку Графа, воскликнув:
 — Розенвельд!
 Это был старый товарищ, узнавший своего друга.
 — У вас есть какая-то проблема? — спросил Граф прежде, чем ответил на приветствие. — Что у вас происходит, мой дорогой друг?
 — Вы слишите эти пушки?
 — Конечно, слышу.
 — Это храбрый Сандор ведет смертельный бой. А этот специалист сражаться по картам не дает нам приказа прийти ему на помощь! Он расположился внутри своей палатки как некий Оракл Дельфийский. Немой к тому же, потому что он ни на что не реагирует. Поверишь ли ты, Розенвельд, но мы подозреваем его в измене!
 — Если это действительно так, — ответил Граф, — то вы наивные глупцы, что ждете его приказов. Вы должны выступить без его приказаний. Со своей стороны скажу, что я, также как и мой друг, не буду оставаться здесь, в то время как битва происходит там. По той же причине, что и вы; мы как раз и приехали сюда, преодолев несколько тысяч миль, чтобы обнажить свои мечи. Мы прибыли слишком поздно, чтобы участвовать в баденском деле; и мы не хотели бы проторчать здесь, с вами, и снова разочароваться. Ну, Майнард! Нам больше здесь, в Вилагос, делать нечего. Разрешите нам отправиться в Темесвар!
 Сказав все это, Граф быстрым шагом направился назад, к своей лошади, все еще оседланной, капитан последовал его примеру. Но прежде чем они успели взобраться на коней, возникла сцена, которая заставила их остановиться рядом с лошадьми, держа поводья в руках.
 Офицеры-гусары, некоторые из которых были более высокого ранга, генералы и полковники, услышали слова Розенвельда. Друг Графа передал им содержание его речи.
 Достаточно им было уловить лишь краткую суть его слов, чтобы решиться на более смелые действия. Эти слова были подобны нагретому докрасна пеплу внутри бочки с порохом, и почти мгновенно произошел взрыв.
 — Георгий должен отдать приказ! — закричали они все разом, — или мы выступим без этого. Что скажете, товарищи?
 — Мы все согласны! — отреагировал хор голосов; говорившие брали в руки оружие и направлялись к палатке главнокомандующего.
 — Послушайте! — сказал их лидер, старый генерал с металлически-серыми усами и бакенбардами, протянувшимися до ушей. — Слышите этот гул? Это пушки Рюдигера. Мне слишком хорошо знаком их проклятый язык. У Сандора было мало боеприпасов, а теперь они совсем закончились. Он вынужден будет отступить.
 — Мы остановим его отступление! — воскликнула одновременно дюжина бойцов. — Разрешите нам потребовать приказ, чтобы выступить! Вперед, к его палатке, товарищи! К его палатке!
 Невозможно было ошибиться, к какой палатке следует идти, и офицеры-гусары, продолжая кричать, устремились к шатру, другие же группы — за ними, и вскоре все они плотно обступили палатку главнокомандующего.
 Несколько офицеров вошли внутрь, им удалось проникнуть туда благодаря громким словам и уговорам.
 Но вот они вышли, и с ними вышел Георгий. Он выглядел бледным и наполовину испуганным, хотя, возможно, это был не просто страх, а сознание своей вины.
 Но у него сохранилось достаточно присутствия духа, чтобы скрыть это.
 — Товарищи! — сказал он, обращаясь к собравшимся. — Дети мои! Я надеюсь, что вы можете положиться на меня. Не я ли рисковал своей жизнью ради нашего общего дела — ради нашей любимой Венгрии? Я говорю вам, что нам нет никакого резона сейчас выступать. Это будет безумием и окончится плачевно. Мы здесь находимся в выгодном положении. Мы должны укреплять и защищать нашу позицию. Поверьте мне, это наше единственное спасение.
 Его речь, столь убедительная и искренняя, произвела впечатление на мятежников. Кто мог сомневаться в этом человеке, хотя он и скомпрометировал себя в австрийском деле?
 Но старый офицер, который привел их сюда, не остановился на этом.
 — Ну что ж, тогда! — крикнул он, чувствуя, что они готовы сдаться, — тогда я буду защищать это вот так!
 С этими словами он выдернул саблю из ножен и, схватив за рукоятку и лезвие, резким движением сломал ее о колено, а обломки бросил на землю!
 Это был друг Розенвельда.
 Его примеру последовали и другие, сопровождая это проклятиями и слезами. Да, сильные мужчины, старые солдаты, герои в этот день, в Вилагосе, плакали.
 Граф снова поставил ногу на стремя, но тут раздался крик из-за пределов лагеря, который снова заставил Розенвельда остановиться. Все напрягли слух, стараясь услышать, кто кричал и почему. Кричал не наблюдатель, крик раздавался извне.
 Вдали показались бегущие люди. Они бежали беспорядочно, группами, рассеявшись в длину на большое расстояние, их флаги волочились по земле. Это были остатки корпуса, героически защищавшего Темесвар. Их доблестный командир был с ними, в арьергарде, все еще сражаясь буквально за каждый метр и преследуемый кавалерией Рюдигера!
 Старый солдат не успел еще пожалеть о том, что так поздно сломал свой меч, когда головной отряд переместился на улицы Вилагоса, и вскоре после этого туда вошла и последняя группа отступающих.
 Это была заключительная сцена борьбы за Венгерскую независимость!
 Впрочем, нет! Мы ведем хронику этих событий недостаточно последовательно. Была еще одна сцена — совсем другая, которая вошла в историю, и которая, несмотря на длительное время, прошедшее после этого события, вспоминается с грустью и болью.
 Я не задавался целью написать хронологию Венгерской войны — героической борьбы венгров за независимость; их доблесть и преданность идеям Свободы не шло ни в какое сравнение с другими подобными войнами. Иначе мне пришлось бы детально описывать все уловки и отговорки, к которым прибегал предатель Георгий, чтобы обмануть предаваемых им героев и обеспечить свою безопасность, — предоставляю сделать это их бесчестным врагам. Я хочу только упомянуть о страшном утре дня шестого октября, когда тринадцать офицеров — руководителей этой борьбы, каждый из которых имел на своем счету немало побед на поле боя, были повешены, как обычные разбойники или убийцы!
 Среди них был храбрый Дамджанич, повешенный несмотря на то, что уже лишился ноги; тихий серьезный Перезель; благородный Аулих; и, самое печальное, — блестящий герой Наги Сандор! Это был воистину ужасный акт мести — казнь через повешение героев, каких мир не знал прежде!
 Какой контраст между этой жестокостью монархов, руководимых низменными чувствами и ненавистью к революционерам, и помилованием, которое в последнее время было даровано республиканцам — предводителям бунта безо всякой причины!
 Майнард и Розенвельд не остались в стране и избежали участи жертв этого трагического финала. Графу грозила опасность на Венгерской земле — тем более, что она вскоре вошла в состав Австрии, — и с тяжелым сердцем оба революционных лидера обратили свои взоры на Запад, с грустью зачехлив свое оружие, которое уже не сможет пролить кровь предателя или тирана!




 ГЛАВА XXVIII. В ПОИСКАХ ТИТУЛА


 — Мне до-смерти надоела Англия — да, надоела!
 — Но, кузена, ты говорила то же самое про Америку!
 — Нет, только про Ньюпорт. И даже если я говорила, какое это имеет значение? Я жалею, что вернулась сюда. Куда-нибудь в другую страну, только не сюда, не к этим булям и бульдогам. Дайте мне Нью-Йорк или любой город в мире.
 — Ах! Я с тобой согласна в этом — мне нравятся те же города, что и тебе.
 Говорившей первой была Джулия Гирдвуд, а ее собеседницей — Корнелия Инскайп.
 Обе они находились в прекрасных апартаментах — тех, что размещаются в гостинице «Кларендон», в Лондоне.
 — Да, — отвечала первая собеседница, — там каждый может найти для себя подходящее общество, это не элита, которая так щепетильна в выборе друзей. Здесь нет никого — абсолютно никого — вне пределов аристократического круга. Эти жены и дочери лавочников, с которыми мы постоянно имеем дело, богатые и важные персоны, меня просто не выносят. Они думают только о своих королях.
 — Да, это так.
 — И я говорю тебе, Корнелия, что если только супруга пэра, или кто-то еще с титулом «леди» встретится им на пути, они запомнят об этом на всю жизнь и каждый день будут говорить о своих связях. Вспомни хотя бы этого старого банкира, о котором рассказывала мама и у которого мы обедали на днях. Он хранит одну из тапочек королевы в стеклянной коробке, и эту коробку он поместил на видном месте в гостиной, на каминной полке! И с каким удовольствием этот старый сноб рассказывает об этом! Как он пришел, чтобы приобрести это, сколько он за это заплатил и какую замечательную и ценную семейную реликвию он оставил своим детям — такую же снобистскую как он сам! Тьфу! Это поклонение вещам невыносимо! У американских лавочников нет ничего подобного. Даже самые скромные владельцы магазинов не опустились бы до такого!
 — Верно, верно! — согласилась Корнелия, которая вспомнила своего отца, скромного владельца магазина в Поукипси, и она знала, что он также не опустился бы до этого.
 — Да, — продолжила Джулия, возвращаясь к основной теме, — из всех городов мира мне нравится только Нью-Йорк. Я могу сказать о нем, как Байрон говорил об Англии: «Несмотря на все его недостатки, я все же его люблю!», хотя я думаю, что когда великий поэт сочинял эту строку, он, возможно, очень устал от Италии и от глупой Контессы Гуичьоли.
 — Ха-ха-ха! — засмеялась кузина из Поукипси, — эта девушка точно ты, Джулия! Но я рада, что ты так любишь наш дорогой Нью-Йорк.
 — Кто же его не любит, с его веселыми, приятными людьми, не унывающими никогда? У него есть много недостатков, я допускаю, плохая мэрия и процветающая политическая коррупция. Но это всего лишь пятна на коже общественной жизни, пятна, проступающие наружу, и рано или поздно они будут выведены. Его большое и щедрое ирландское сердце все еще не испорчено пагубными пороками.
 — Браво! Браво! — закричала Корнелия, вскакивая с места и хлопая в ладоши своими маленькими ручками. — Я очень рада, кузина, услышать от тебя такие добрые слова об Ирландии!
 Стоит напомнить, что она была дочерью ирландца.
 — Да, — сказала Джулия в третий раз. — Из всех городов больше всего мне по душе Нью-Йорк! Я убеждена, что это самый прекрасный город в мире!
 — Не торопись со своими выводами, любовь моя! Подожди, ты еще не видела Париж! Возможно, после посещения Парижа ты изменишь свое мнение!
 Это сказала миссис Гирдвуд, войдя в комнату и услышав от своей дочери последнюю из хвалебных фраз в адрес Нью-Йорка.
 — Я уверена, что не изменю, мама. Так же как и ты. Мы увидим в Париже то же самое что и в Лондоне, тот же эгоизм, те же самые социальные различия, то же самое поклонение вещам. Я думаю, все монархические страны одинаковы.
 — О чем ты говоришь, дитя мое? Франция теперь республика.
 — Хороша республика, с племянником Императора в роли Президента — точнее говоря, диктатора! Ежедневно, как пишут газеты, он урезает права граждан!
 — Хорошо, дочь моя, но с этим мы ничего не можем поделать. Без сомнения, мы видим, как остужают горячие революционные головы, и Наполеон, наверное, имеет большой опыт в этом деле. Я уверена, что мы найдем Париж очень приятным местом нашего путешествия. Старинные титулованные семейства, чтобы не допустить новой революции, снова поднимают голову. Все говорит о том, что там вводятся новые правила. Мы не можем упустить такой шанс и должны познакомиться с некоторыми из них. И это отличает Францию от холодной аристократичной Англии.
 Последняя фраза была сказана с горечью. Миссис Гирдвуд была в Лондоне уже несколько месяцев; она остановилась в отеле «Кларендон» — там, где останавливаются аристократы, но она не сумела войти в аристократическое общество носителей титулов.
 В Американском Посольстве были с ней учтивы, оба — Посол и Секретарь, особенно последний, — отличались учтивостью ко всем, но особенно — к своим соотечественникам или соотечественницам, без различий в социальном положении. Посольство сделало все, чтобы американская леди могла путешествовать без бюрократических проблем. Но, несмотря на богатство и хорошее образование, несмотря на двух красивых девушек, сопровождавших ее, миссис Гирдвуд не могла быть представлена ко двору, поскольку ее родители и прародители не были известны там.
 Безусловно, это препятствие могло было быть устранено при наличии протекции, но Американский Посол в те дни лебезил перед английской аристократией, намереваясь сам войти в клуб избранных, кроме того, он боялся скомпрометировать себя неудачной рекомендацией.
 Мы не станем называть его имя. Читатель, знакомый с дипломатическими отчетами того времени, без труда поймет, о ком мы говорим.
 Вот эти обстоятельства сильно огорчали честолюбивую вдову.
 Ей было бы понятно, если бы возникли трудности при получении рекомендации в общество простых англичан. Этому могло бы помешать ее богатство. Но не быть представленной среди дворянства! Это было еще сложнее, чем в Ньюпорте с этими Дж., Л. и Б. Есть или нет титула — все равно. Она обнаружила, что простой сквайр ей также не доступен, как и пэр или соответствующий по положению граф, маркиз или герцог!
 — Не принимайте это близко к сердцу, девочки мои! — утешала она дочь и племянницу, когда удостоверилась в истинном положении дел. — Его светлость скоро будет здесь и все устроит.
 Под «его светлостью» понимался мистер Свинтон, прибытия которого ждали следующим за ними пароходом.
 Однако когда прибыл следующий пароход, никакого пассажира с именем Свинтон в его списках не оказалось, и тем более пассажира с титулом «лорд».
 И последующий, и пришедший следом за ним, и еще около полдюжины прибывших пароходов, — никакого Свинтона ни в списках, ни среди поселившихся в отеле «Кларендон»!
 Уж не произошла ли какая-нибудь неприятность с лордом, путешествующим инкогнито? Или он просто забыл свое обещание, что очень огорчало миссис Гирдвуд?
 В любом случае, он должен был написать. Джентльмен поступил бы именно так, если только он не мертв.
 Однако никаких сообщений о смерти в газетной хронике не появлялось. Подобное сообщение не было бы пропущено вдовой лавочника, которая каждый день читала лондонскую «Таймс» и обращала особое внимание на списки прибывших.
 Она пришла к убеждению, что представившийся ей дворянин, случайно встреченный в Ньюпорте и затем посетивший ее на Пятом Авеню в Нью-Йорке, либо никаким дворянином не был, либо в одиночку вернулся в свою страну под другим именем и теперь почему-то избегал продолжения знакомства.
 То, что многие из ее знакомых соотечественников, путешествующих в одиночку, регулярно прибывали в Англию, было для нее слабым утешением; среди них были мистер Лукас и Спиллер — такова была, кажется, фамилия друга Лукаса, — которые подобно песку высыпались обратно в Англию.
 Но ни один из них не мог удовлетворить интереса миссис Гирдвуд. Никто из них ничего не знал о местонахождении мистера Свинтона.
 Они не видели его со времени обеда в доме на Пятом Авеню, и при этом они ничего о нем больше не слышали.
 Было совершенно ясно, что он прибыл в Англию и скрылся от них, — то есть от миссис Гирдвуд и ее девушек. Так думала их мать.
 Это был вполне достаточный повод, чтобы покинуть страну; так она и решила, отчасти потому, чтобы продолжить поиски титула для своей дочери, с целью которых она прибыла в Европу, отчасти для того, чтобы завершить создание «Европейской башни», как это называли многие из ее соотечественников.
 Дочь отнеслась к этому с безразличием, в то время как племянница, конечно, никак не возражала.
 И они продолжили свое путешествие.




 ГЛАВА XXIX. ПРОПАВШИЙ ЛОРД


 Десять дней спустя после того, как миссис Гирдвуд покинула отель «Кларендон», некий джентльмен появился перед гостиничным портье и спросил:
 — У вас остановилась семья по фамилии Гирдвуд — леди средних лет и две молодые, ее дочь и племянница, а также негритянка, их служанка?
 — Да, у нас останавливалось семейство с такой фамилией — приблизительно две недели назад. Но они уже оплатили счет и уехали.
 Портье сделал акцент на оплате счета. Этим он хотел подчеркнуть состоятельность уехавших постояльцев.
 — Вы знаете, куда они уехали?
 — К сожалению, у меня нет никаких сведений об этом. Они не оставили адреса. Скорее всего, они янки — точнее, американцы, я думаю, — сказал он, поправляя себя, чтобы ненароком их не обидеть. — Очень красивые леди, на самом деле, особенно молодые. Я могу предположить, что они вернулись в Штаты. Так они, я слышал, называли свою страну.
 — В Штаты! Да, нет, разве это возможно? — сказал посетитель, задавая сам себе вопрос-сомнение. — Как давно они покинули гостиницу?
 — Около двух недель назад, что-то вроде этого. Я могу посмотреть в книгу регистрации и сказать вам точно!
 — Прошу вас, посмотрите и скажите!
 Смотритель «Кларендона» — для скромного кандидата в аристократическое общество это было так же естественно, как если бы он был важным клерком — открыл ящик регистраций и начал его просматривать.
 На него произвел впечатление внешний вид господина, обратившегося к нему с просьбой. И он не мог отказать этому «важному джентльмену».
 — Выехали 25-го, — сказал он, глядя на регистрационную запись. — Лорд С. и Леди С.; Хон. Аугуст Стэйшен; Герцогиня П.; Миссис Гирдвуд и ее семья — это они. Они уехали 25-го, сэр.
 — 25-го? В котором часу?
 — О нет, я этого не запомнил. Вы сами видите, как много было въезжающих и отъезжающих. Но, судя по тому, что их имена в списке одни из первых, я полагаю, они уехали утренним поездом.
 — Вы уверены, что они уехали и не оставили ни для кого сообщения?
 — Я могу спросить. Как ваше имя, сэр?
 — Свинтон. Мистер Ричард Свинтон.
 — Кажется, они спрашивали это имя, несколько раз. Да, пожилая леди спрашивала вас — она мать молодых леди, я полагаю. Я узнаю, не оставила ли она сообщение.
 Портье покинул свое место и направился внутрь отеля, оставив растерянного мистера Свинтона одного.
 Но вот лицо экс-гвардейца, который было совсем пал духом, снова просветлело. По крайней мере, ему было приятно узнать, что о нем спрашивали. И можно надеяться, что ему оставили сообщение, которое наведет его на их след.
 — Нет, они ничего не оставили, — вернулся с этим разочаровывающим ответом портье. — Никакого сообщения.
 — Так вы говорили, что они искали мистера Свинтона? Можно узнать, они спрашивали обо мне непосредственно у вас? — этот вопрос мистер Свинтон сопроводил сигарой, которую предложил гостиничному слуге.
 — Спасибо, сэр, — сказал польщенный портье, принимая подарок. — Вопросы насчет вас присылали мне из их комнат. Они спрашивали, прибыл ли мистер Свинтон и оставил ли свою визитную карточку. Они также спрашивали о лорде. Они не назвали его имя. Но у нас не было никаких лордов, ни до, ни после них.
 — Какой-нибудь джентльмен посещал их за это время? Вы можете убедиться, что эти сигары одни из лучших — я привез их с другой стороны Атлантики. Желаете еще одну? Такие вы не найдете здесь, в Лондоне.
 — Вы очень любезны, сэр. Спасибо! — и гостиничный слуга взял себе еще одну сигару.
 — О, да! Было несколько господ, которые их навещали. Я не думаю, что кто-то из них был лордом, хотя всё может быть. Леди производили впечатление респектабельных людей. Я бы сказал, довольно респектабельных.
 — Вам известен адрес хотя бы одного из этих джентльменов? Я спрашиваю, потому что эти леди мне близки, и я мог бы расспросить у посещавших их джентльменов, куда они могли уехать.
 — Они были совершенно мне не знакомы, и никто в отеле их не знает. Я работаю здесь уже десять лет, и никогда не видел их прежде.
 — Вы могли бы вспомнить, как выглядит кто-то из них?
 — Да, был тот, кто появлялся здесь часто, и выходил из отеля вместе с дамами. Коренастый джентльмен со светлыми волосами и округлым полным лицом. Иногда также появлялся человек с худым лицом, более молодой джентльмен. Они сопровождали двух молодых леди на прогулку на лошадях — на Роттен Роу, и, я думаю, также в оперу.
 — Вам известны их имена?
 — Нет, сэр. Они приходили и уходили, не оставляя визитные карточки. Только в самый первый раз, но я не обратил внимания, что на них было написано. Они спросили миссис Гирдвуд и затем поднялись по ступенькам в их комнату. Они выглядели как их близкие друзья.
 Свинтон понял, что этим исчерпывается вся информация, которую он мог получить от портье. Он развернулся, чтобы уйти, и портье подобострастно открыл ему дверь.
 В это время он задал еще один вопрос.
 — Миссис Гирдвуд говорила что-либо о возвращении назад, в эту гостиницу?
 — Не знаю, сэр, но если вы подождете минуту, я могу спросить.
 И снова портье направился внутрь отеля, и снова принес отрицательный ответ.
 — Вот невезение! — прошипел Свинтон сквозь зубы, когда спустился по лестнице вниз и вышел из отеля. — Вот невезение! — повторил он, подавленный, когда медленной, нерешительной походкой направился к улице с «нашими лучшими магазинами».
 — Лукас и они были в полной уверенности, что я прибуду следующим пароходом! Мне следовало иметь это в виду при отъезде из Нью-Йорка, когда я советовал им, где остановиться. Они должны были отплыть ближайшим пароходом, и, пусть меня повесят, но я думаю, что меня завлекли в этот игорный дом специально, чтобы лишить возможности последовать за ней. И они преуспели в этом! Я потратил несколько месяцев, чтобы собрать деньги на билет! И вот, их уже нет, Б-г знает, где они! Проклятое невезение!
 Размышления мистера Свинтона объясняют, почему он не дал знать о себе в отель Бонд Стрит, — миссис Гирдвуд ошибалась, думая, что он прервал связь с ними.
 Тысяча долларов, которые он просадил в игорном доме Нью-Йорка, были все его деньги; после этого всё, что он смог выручить за драгоценности своей жены, большинство из которых уже были заложены за три золотых шара, — было достаточно для оплаты поездки на океанском пароходе только одного человека.
 Поскольку Фан не желала быть одной — Бродвей ничем не хуже чем Регент Стрит, — оба они вынуждены были остаться в Америке, пока не отыщется сумма, достаточная для покупки двух билетов за океан.
 При всем таланте мистера Свинтона в «манипулировании картами» требовалось несколько месяцев, чтобы собрать нужную сумму.
 Его друг Лукас уехал, и он не мог больше найти голубей в Америке — остались только ястребы!
 Страна свободы не подходила для него. Птицей ее свободы был сокол, и люди, которых он встречал, были отмечены этим символом; поэтому как только Свинтону удалось собрать деньги, достаточные для оплаты билетов второго класса на пароходе «Канард», он поспешил отплыть в страны, более благоприятные для него и его возлюбленной.
 Когда они прибыли в Лондон, у них было ненамного больше средств, чем стоимость одежды на них; они остановились в дешевом отеле с соседями-полуджентльменами, в районе, где почти каждая улица, площадь, парк, место или терраса назывались одним и тем же именем Вестборн.
 К этому кварталу и направился мистер Свинтон после того как покинул Бонд Стрит; взяв экипаж за два пенни, он вскоре оказался в Роял Оак, что было недалеко от его загородной квартиры.


* * *

 — Они уехали! — воскликнул мистер Свинтон, входя в снятые ими комнаты и обращаясь к красивой женщине, единственной, кто кроме него жил там.
 Это была Фан, в шелковом платье, несколько потертом и перекрашенном, но все же украшавшем эту женщину. Фан, с ее прекрасными волосами, как будто подросла — она не была более одета как слуга и снова выросла до титула жены!
 — Уехали? Покинули Лондон, как ты полагаешь? Или только гостиницу?
 Эти вопросы говорили о том, что она все еще доверяла мужу.
 — И то и другое.
 — И ты не знаешь, куда, верно?
 — Да, я не знаю.
 — Ты думаешь, они покинули Англию?
 — Я не знаю. Они выехали из «Кларендона» 25 числа прошлого месяца — 10 дней назад. И знаешь, кто был там, встречал и провожал их?
 — Не знаю.
 — Но кто, как ты думаешь?
 — Не знаю, нет.
 Она могла кое-что предполагать. У нее была мысль, но она не высказывала ее, так же как и прочие мысли относительно этого человека. Если бы она все же высказалась, прозвучало бы имя Майнард.
 Но она ничего не сказала, предоставив мужу возможность объяснить всё.
 Он так и сделал, отрезвив супругу.
 — Хорошо, я скажу. Это был Лукас. Та самая тупоголовая скотина, которую мы встретили в Ньюпорте и затем в Нью-Йорке.
 — Да, лучше бы мы не встречали его ни там и ни здесь. Это человек, с которым не следовало иметь никаких дел, Дик.
 — Мне это хорошо известно. Возможно, у меня еще будет шанс отплатить ему за все вдвойне.
 — Итак, они уехали; и, я полагаю, тем самым на них можно поставить крест. Хорошо, пусть будет так, меня они больше не интересуют. Я вполне довольна возвращению в старую и дорогую мне Англию.
 — И в эти дешевые комнаты?
 — Мне все равно. Лачугу здесь я предпочитаю дворцу в Америке! Я лучше бы жила на чердаке в Лондоне, здесь, в этих дешевых комнатах, которые ты так любишь, чем стала хозяйкой того дома на Пятом Авеню, где мы так вкусно пообедали. Я ненавижу их республиканскую страну!
 Такие чувства были свойственные женщине, произнесшей эти слова.
 — Я получу все это, — сказал в ответ Свинтон, имея в виду, конечно, не страну, а дом на Пятой Авеню. — Я завладею всем этим, даже если мне потребуется десять лет на выполнение такой операции.
 — Ты по-прежнему намерен продолжать это дело?
 — Конечно, почему я должен отступить?
 — Но, возможно, ты упустил свой шанс. Этот мистер Лукас может завоевать расположение леди?
 — Вах! Я не вижу у него ничего такого, что могло бы понравиться ей, — он обычная ничем ни примечательная скотина. Он сейчас вертится вокруг нее, без сомнения. Но что с этого? Я не думаю, чтобы у него что-нибудь вышло с мисс Джулией Гирдвуд. Кроме того, я знаю, что ее мать будет против этого. Если я и потерял шанс добиться ее, так только благодаря тебе, милая.
 — Благодаря мне? И как же это, хотела бы я знать?
 — Если бы не ты, я был бы здесь несколько месяцев назад, и я мог бы предотвратить их отъезд, или, еще лучше, сумел бы поехать вместе с ними. Я смог бы это сделать. Мы потеряли время на то, чтобы собрать деньги на билеты для нас обоих.
 — Замечательно! И я одна виновата в этом, как я понимаю? Я думаю, что я внесла свою долю. Ты, наверное, забыл, что были проданы мое золото, мои кольца и браслеты, и даже моя великолепная шкатулка?
 — А кто подарил тебе все это?
 — Замечательно! Вполне достойно тебя — напомнить мне об этом сейчас! Как жаль, что я так и не приняла у тебя эти подарки.
 — И мне жаль, что я так и не подарил их тебе.
 — Негодяй!
 — Ах! Ты, как всегда, знаешь как меня назвать, ты всегда можешь подобрать для меня гадкое слово!
 — Да, я буду называть тебя жалким ничтожеством, трусом!
 Это задело его за живое. Возможно, это был не единственный обидный и вполне оправданный для него эпитет, но ему было особенно неприятно, что жена знала его слабое место.
 — Что ты имеешь в виду? — спросил он, внезапно покраснев.
 — Что я имею в виду? Что ты трус, и ты это знаешь. Ты герой безнаказанно оскорблять женщину, но когда мужчина встанет у тебя на пути — нет! Ты ничего не можешь ему сказать, только шипишь как гусь! Вспомни Майнарда!
 В первый раз за все время был брошен такой упрек открыто, хотя уже не раз после памятных сцен в Ньюпорте она высказывала разнообразные намеки по поводу схемы, позволившей ему избежать дуэли. Ранее он предполагал, что для нее это не более чем подозрения, поскольку она никак не могла знать о послании, доставленном якобы слишком поздно. Он приложил немало усилий, чтобы скрыть это обстоятельство. Однако из того, что она сейчас сказала, было ясно, что она знает все.
 И это было действительно так. Джеймс, официант и другие слуги рассказали ей о всех сплетнях и слухах, ходивших в гостинице; все это, дополненное ее собственными наблюдениями, составило цельную картину. И если ее подозрение только неприятно беспокоило Свинтона, то ее уверенность просто бесила его.
 — Повтори, ну-ка еще раз повтори свои слова! — закричал он, вскакивая со стула. — Повтори это снова, и я, клянусь Б-гом, достойно отвечу на этот грязный пасквиль!
 Подтверждая свою угрозу, он схватил деревянный стул и занес его над головой своей супруги.
 Во всех их многочисленных перепалках никогда еще не доходило до такого — их отношения дошли до критической точки.
 Она не была высокой или сильной — только красивой, в то время как задирами были оба. Но она не верила в то, что он способен ее ударить; и в то же время она чувствовала, что если она дрогнет, то тем самым признает себя побежденной. Пускай даже если ее ответ оскорбит его.
 Поэтому она ответила с особенной издевкой.
 — Говоришь, повторить? Помнишь Майнарда? Я не должна напоминать тебе о нем, ты и так навряд ли его забудешь!
 Едва эти слова успели слететь с ее губ, как она горько пожалела об этом: стул опустился на ее красивую головку, и от сильного удара она рухнула на пол как подкошенная!




 ГЛАВА XXX. В ТЮИЛЬРИ


 Этот день в истории Парижа запомнится как самый позорный, отмеченный горем и гневом.
 И не только парижанам, но и всем французам — тем, кто в этот день потерял свободу.
 Для парижан этот день стал днем слез; и теперь каждая его годовщина никогда не проходит для французов без того, чтобы не услышать плач в каждом доме, плач, идущий из глубины сердца.
 Это было второго декабря 1851 года.
 Утром этого дня пять человек встретились во дворце Тюильри. Это была та же самая комната, о которой мы уже писали, где собрались заговорщики несколько месяцев назад.
 Настоящая встреча имела ту же самую цель, но, несмотря на то же число собравшихся, как и в прошлый раз, только один из них был участником также и предыдущей встречи. Это был президент страны-хозяина — Президент Франции!
 И еще одно достаточно странное совпадение — в титулах собравшихся: там были граф, фельдмаршал, дипломат и герцог, — с той только разницей, что все они представляли только одну нацию — французов.
 Это были граф де М., маршал Ст. А., дипломат ля Ж. и герцог С.
 Хотя, как было сказано, цель собрания была та же, люди сильно отличались, как по составу, так и по характеру обсуждения. Прежняя пятерка была похожа на банду грабителей, которые занимались приготовлениями к очередному ограблению. К собравшимся теперь больше бы подошло сравнение с подельниками, уже приступившими к своей «работе».
 Предыдущие заговорщики вступили в сговор с целью осуществления тщательно разработанного плана — подавления Свободы во всей Европе. Нынешние собрались с аналогичной целью, только речь шла на этот раз о свободе Франции.
 В прошлый раз компания только намечалась и должна была быть проведена храбрыми солдатами на поле битвы. На этот раз действия должны были последовать немедленно, и их осуществление было поручено жалким трусам, специально подобранным для этих целей.
 Способ осуществления их грязных дел станет понятен, если мы прислушаемся к беседам участников этого сговора.
 Не было слышно ни одной шутки или легких и веселых разговоров, как в предыдущем собрании, которое развлекали речи английского виконта. В этот момент было не до шуток; приближалось время насилия и убийств.
 Не наблюдалось также в компании спокойствия, подобного предыдущему собранию. Люди входили и выходили; офицеры были в полной униформе и вооружены. Генералы, полковники и капитаны допускались сюда, как если бы они были свободными гражданами, однако они заходили только для того, чтобы отдать рапорт или получить задание, и затем покидали комнату.
 Тот, кто отдавал эти приказы, был не Президентом Франции и главнокомандующим ее армией. Это был другой человек из пятерки, и в этот момент он был важнее Президента!
 Этого человека звали Граф де М.
 Ему, как казалось, не удавалось осуществить этот дьявольский заговор, и Франция могла остаться свободной!
 Это был странный, непонятный кризис, и человек, на которого была возложена эта миссия, стоял спиной к огню, в расстегнутом мундире и имел весьма подавленный вид. Несмотря на неоднократный прием крепких напитков и беспрерывное выкуривание сигар, он не мог скрыть дрожь, которая охватила его.
 Де М. понимал серьезность момента, поэтому он взял пример с убийцы алжирских арабов, бродячего актера, а ныне фельдмаршала Франции.
 — Имейте в виду! — крикнул грешный, но храбрый Граф. — Никаких полумер — никаких, даже малейших послаблений! Мы должны покончить с этим делом, и мы пройдем через это! Кто-нибудь из вас сомневается и трусит?
 — Только не я, — ответил Ст. А.
 — И не я, — сказал ля Ж., бывший биллиардный шулер Лестер-сквера в Лондоне.
 — Я не боюсь, — сказал герцог. — Но вы уверены, что это правильный шаг?
 Он был единственным из всей пятерки, в чьем сердце еще оставались некоторые искры человечности. Его связывали с остальными только тесные дружеские отношения, сам же он был скромным и нерешительным человеком.
 — Правильный шаг? — отозвался ля Ж. — Что здесь может быть неправильным? Может быть, будет правильным допустить, чтобы это сборище демагогов, эти канальи взяли власть в Париже и во всей Франции? Вот что произойдет, если мы не будем действовать. Сейчас или никогда — говорю я!
 — И я!
 — И каждый из нас!
 — Мы должны сделать даже больше, чем говорим, — сказал де М., и в его орлиных глазах сверкнула молния, что было полной противоположностью герцогу, смотревшему растерянно и нерешительно. — Мы должны поклясться в этом.
 — Ну, Луи! — продолжил он, обращаясь непосредственно к Принцу-Президенту. — Мы все здесь в одной лодке. Это вопрос жизни и смерти, и мы должны быть откровенны друг перед другом. Я предлагаю произнести клятву.
 — Я не возражаю, — сказал племянник Наполеона, про которого было известно, что он во всем слушается своего великого дядю. — Я дам любую клятву, какая вам будет угодна.
 — Довольно! — вскричал де М., доставая с каминной полки пару дуэльных пистолетов и кладя их крест-накрест на стол, один на другой. — Сюда, господа! Здесь есть настоящий христианский крест, и на нем мы сможем принести присягу, что мы сделаем эту работу или умрем вместе.
 — Клянемся этим на Кресте!
 — Клянемся Крестом и Святой девой!
 — Клянемся Крестом и Святой девой!
 Едва слова клятвы слетели с их уст, как дверь открылась, и вошел курьер в униформе, один из тех, кто постоянно входил и выходил от них.
 Все они были офицерами высокого ранга, мужчинами с бесстрашными зловещими лицами.
 — Ну, полковник Гардотт! — спросил его де М., не дожидаясь, пока Президент заговорит первым. — Что нового происходит на Бульваре Бастилия?
 — Все замечательно! — ответил полковник. — Еще один круг шампанского, и мои друзья будут готовы — готовы к любому делу!
 — Дайте им это! Дважды, если потребуется. Вот вам для оплаты владельцам кабаре. Если этого не достаточно, дайте им слово офицера оплатить выпивку. Или скажите, что это за счет… ха! за счет Лориаларда!
 Полковник Гардотт, в великолепной зуав-униформе, был вскоре забыт, или, во всяком случае, оставлен на время, для того, чтобы обратить внимание на крупного бородатого человека в грязной блузе, в этот момент вошедшего в комнату.
 — Что с тобой, храбрый малый?
 — Я пришел узнать, когда мы можем начинать стрелять на баррикадах? Все уже готово и мы только ждем сигнала.
 Лориалард говорил вполголоса, хриплым торопливым шепотом.
 — Терпение, славный Лориалард! — отвечали ему. — Дай своим товарищам еще по стаканчику и жди, пока не услышишь, как орудие выстрелит по Мадлен. Но будьте осторожны, не опьянейте настолько, чтобы не услышать этот сигнал. А также будьте осторожны и не стреляйте в солдат, которые будут атаковать вас, или дайте им стрелять в вас!
 — Я буду особенно осторожен насчет последнего, мой граф. Так вы говорите, орудие выстрелит по Мадлен?
 — Да, выстрелит дважды для надежности — но вы не должны дожидаться второго выстрела. Во-первых, стреляйте вашими холостыми патронами и не принесите вреда нашим дорогим зуавам. Здесь есть кое-что лично для тебя, Лориалард! Это только задаток, остальное получишь, когда перестрелка закончится.
 Мнимый баррикадный борец взял золотые монеты, положенные на его в ладонь; с приветствием, более похожим на салют пирата боцману, он протиснулся в полуоткрытую дверь и исчез.
 Входили и выходили другие курьеры, большинство из которых в военной форме, доставляя различные донесения и отчеты — некоторые из них устно, другие — таинственным полушепотом, причем многие из курьеров были под влиянием крепких напитков.
 В тот день армия в Париже была в состоянии опьянения — она была готова не просто к подавлению восстания, что от нее требовали; — армия была готова на все, включая массовое убийство парижан.
 В три часа пополудни все уже было готово. Шампанское было выпито, колбаса съедена. Солдаты снова были голодны и мучимы жаждой, но это были голод злой охотничьей собаки и жажда крови.
 — Время пришло! — сказал де М. своим товарищам по заговору. — Теперь можно спустить их с цепи! Зарядить пушку!




 ГЛАВА XXXI. В ОТЕЛЕ ДЕ ЛУВР


 — Давайте, девочки! Вам нужно переодеться. Джентльмены будут через полчаса.
 Эти слова были сказаны в красивом номере отеля де Лувр и адресованы двум молодым леди в изящных халатах, одна из которых сидела в мягком кресле, а другая разлеглась на диване.
 Негритянка в клетчатом тюрбане стояла возле двери, чтобы помочь юным леди нарядиться в свои туалеты.
 В этих женщинах читатель без труда узнает миссис Гирдвуд, ее дочь, племянницу и служанку.
 Прошло несколько месяцев с того момента, как мы расстались с ними. Они совершили тур по Европе: по Рейну, Альпам и Италии. Обратный путь лежал через Париж, в который они всегда стремились попасть, но посетили его только в последнюю очередь; теперь они осматривали этот город.
 — Посетите Париж последним, — так советовали им парижские джентльмены, с которыми они познакомились; и когда миссис Гирдвуд, немного уже освоившая французский язык, спросила: «Почему?», ей ответили, что иначе после Парижа им уже будет не интересно смотреть на все остальное.
 Она последовала совету французов, и вот теперь завершала тур осмотром Парижа.
 Хотя она встречала немецких баронов и итальянских графов десятками, ее девочки все еще оставались свободными. Никто не предложил им руку и титул. Оставалось только надеяться на Париж.
 Джентльмены «на полчаса» были из старых знакомых; двое из них были ее соотечественниками; совершая аналогичный тур, они периодически появлялись в ее компании. Это были господа Лукас и Спайлер.
 Она относилась к ним с безразличием. Но был здесь еще и другой момент, и она смотрела на это с гораздо большим интересом. Речь шла о джентльмене, который познакомился с ними только на день раньше и которого они не видели больше после домашнего обеда на Пятом Авеню в Нью-Йорке. Это был потерявшийся лорд.
 Однако вчерашний его визит объяснил все: и как его задержали в Штатах дипломатические дела, и как он прибыл в Лондон уже после их отъезда на континент, с извинениями, что он не смог им написать, так как не знал, где они находятся.
 Со стороны мистера Свинтона последнее утверждение была такая же ложь, как и первое. В течение всего этого времени у него было достаточно возможностей их разыскать. Он тщательно изучил американскую газету, издаваемую в Лондоне, которая регистрирует все прибытия и отъезды трансатлантических туристов, и с точностью до часа мог знать, когда миссис Гирдвуд и ее девочки покидали Кельн, пересекали Альпы, бывали на Мосту Вздохов, или поднимались на вулкан Везувий.
 Он только вздыхал и мечтал быть вместе с ними, но не мог. Кое-что мешало осуществлению его мечты, а именно: отсутствие наличных денег.
 Деньги появились только тогда, когда семья Гирдвуд прибыла в Париж: ему удалось наскрести некоторую сумму, достаточную, чтобы прибыть в Париж морем и на некоторое, достаточно краткое время остановиться во Франции; это произошло благодаря улыбке Фортуны и красоте его возлюбленной Фан. После этого Фан осталась в дешевом отеле в Лондоне. По ее собственному желанию. Она была согласна не покидать Лондон, несмотря на скудные средства, которые смог оставить ей на проживание отправившийся в путешествие муж. В Лондоне симпатичная наездница была как дома.
 — У вас есть только полчаса, мои дорогие, — напомнила им миссис Гирдвуд, чтобы девочки могли подготовиться к встрече.
 Корнелия, сидевшая в кресле, поднялась, отложив вязание, которым она занималась, и вышла из комнаты, чтобы Кеция помогла ей переодеться.
 Джулия, лежавшая на диване, только зевнула.
 И лишь после третьего по счету напоминания от матери она отложила французский роман, который читала, и встала с дивана.
 — Надоели эти джентльмены! — воскликнула она, потягиваясь. — Я хочу, чтобы ты, мама, не приглашала их. Лучше я останусь в комнате на целый день, чтобы дочитать этот прекрасный роман. Небеса благословили талант обожаемой Жорж Санд. Такая женщина как она должна была родиться мужчиной. Она знает их так, как будто сама побывала в их шкуре, ей известны все их претензии и предательство. Ах, мама! Ну почему, когда ты решила завести ребёнка, ты завела дочь? Я бы отдала все на свете, чтобы быть твоим сыном!
 — Фи, фи, Джулия! Не дай Б-г, кто-нибудь услышит, какие глупости ты говоришь!
 — Меня не волнует, пусть слышат. Пускай весь Париж, вся Франция, весь мир знает это! Я хочу быть мужчиной и хочу быть сильной как мужчина.
 — Пфф, дитя мое! Сильной как мужчина! Нет у мужчин никакой силы, только одна видимость. Не было еще такого, чтобы женщина не увидела обратной стороны медали. Вот тебе и хваленая мужская сила.
 Вдова лавочника имела основания для таких утверждений. Отдавая себе отчет в том, кто сделал ее хозяйкой дома на Пятом Авеню, а также дань множеству его прочих достоинств, она тем не менее была низкого мнения об умственных способностях своего покойного мужа.
 — Быть женщиной, — продолжала она, — которая знает мужчину и умеет им управлять, — этого вполне достаточно. Ах! Джулия, если бы у меня были твои возможности, я бы тут же сумела достичь многого.
 — Мои возможности? Что ты имеешь в виду?
 — Хотя бы твоя красота.
 — Ох, мама! Ты не менее красива, чем я. Ты до сих пор выглядишь привлекательно.
 Миссис Гирдвуд не был неприятен этот ответ. Она еще не утратила тщеславия от того, как ее личное обаяние смогло завоевать сердце богатого лавочника; и теперь, чтобы вновь стать богатой наследницей, вполне могла применить свои чары к другому богачу. И хотя она не давала волю подобным спекуляциям с повторным браком, она все еще была привлекательной для ухаживаний и флирта.
 — Хорошо, — ответила она, — пускай у меня привлекательная внешность, то какое это имеет значение, если нет денег? А вы обе, дети мои, имеете и то и другое.
 — И все это не может помочь мне выйти замуж — как помогло тебе, мама.
 — Если не поможет, это будет твоя собственная вина. Его Светлость никогда не возобновил бы знакомство с нами, если бы для него это ничего не значило. Из того, о чем он мне вчера намекнул, я поняла, что приехал в Париж только из-за нас. Он почти открыл причину. Он приехал ради тебя, Джулия.
 Джулия в ответ продемонстрировала такое выражение лица, словно желала, чтобы Его Светлость оказался не здесь, а на дне моря. Однако, хорошо зная свою мать, она сумела скрыть свои чувства. Она лишь постаралась привести себя в порядок к приходу джентльмена. Это был все тот же мистер Свинтон, все еще путешествующий инкогнито, с «секретной дипломатической миссией для британского правительства.» Так он по секрету сообщил миссис Гирдвуд.
 Вскоре после этого появились мистер Лукас и мистер Спайлер, и, таким образом, все ожидавшиеся на приеме гости прибыли.
 Это была всего лишь прогулка по Бульварам, которая должна была завершиться небольшим обедом в Кафе Ричи, Рояль или Мэйсон Доре.
 Вот с такими нехитрыми планами вышли на прогулку шестеро туристов из отеля де Лувр.




 ГЛАВА XXXII. НА БУЛЬВАРАХ


 В полдень того самого дня, Второго декабря, человек, совершавший прогулку по Бульварам, сказал себе:
 — Какое-то черное тревожное облако нависло сегодня над этим веселым городом, над Парижем. Я чувствую это своим сердцем.
 Человек, сказавший это, был капитан Майнард. Он прогуливался в одиночестве, прибыв в Париж за день до этого.
 Его появление во Франции объясняется тем, что он прочитал в английской газете сообщение о прибытии сэра Джорджа Вернона в Париж. В следующем абзаце статьи говорилось, что сэр Джордж вернулся туда после посещения некоторых правительственных миссий Европы и участия в некоем секретном совещании британских послов.
 Кое-что из этого не было уже для Майнарда новостью. Он не преминул воспользоваться приглашением английского баронета, которое тот ему дал на пристани в Ливерпуле. Вернувшись из неудачного венгерского путешествия, Майнард посетил Севеноакс Кент. Но его постигло разочарование: он опоздал. Сэр Джордж отправился в путешествие на континент, взяв с собой дочь. Эта поездка могла растянуться на год или более. Так поведал ему управляющий баронета, сказав правду или лишь то, что было дозволено сообщить.
 Не многим более он смог узнать об отъезде баронета в Лондоне. Только слухи из политических кругов о том, что ему было поручено некоторое секретное задание, связанное с посещением европейских правительств в странах, известных как великие державы.
 Такая секретность предполагала, что сэр Джордж путешествовал инкогнито. Так оно и было, и поэтому Майнарду, тщательно штудировавшему хроники прибытия-отъезда, было очень трудно напасть на след баронета.
 Майнард ежедневно справлялся по хроникам, искал его в разных местах, но безуспешно, пока, наконец, спустя несколько месяцев, случайно не наткнулся на упомянутые абзацы.
 Имело ли место тут то самое предчувствие, которое он так явственно ощущал уже несколько раз?
 Если это было так, то ничто не могло помешать ему приехать в Париж и устроить свою судьбу.
 Несомненно, это было его желанной мечтой. Беспокойство, которое он испытывал, чтобы выйти на след сэра Джорджа, поспешность, проявленная им при его обнаружении, и желание поскорее заполучить адрес английского баронета в столице Франции подтверждали его веру в мечту.
 В течение двадцати четырех часов с момента приезда в Париж он искал сэра Джорджа в каждой гостинице, где мог бы остановиться приезжий такого ранга. Но никакого сэра Джорджа, никакого английского баронета ему разыскать не удалось.
 Майнард пошел уже на то, чтобы расспросить о разыскиваемом в английском посольстве. Но он отложил это на следующий день и, как обычно делают все прочие приезжие, отправился на прогулку по Бульварам.
 В тот момент, когда он дошел уже до Монмартра, вышеприведенная мысль и посетила его.
 Казалось, ничто вокруг не подтверждало подобное. Парижане, встречавшиеся ему по пути, были гражданами свободной республики, Президент которой был выбран ими путем свободного волеизъявления. Гуляли добродушные мещане с женщинами по левую руку и девочками, весьма симпатичными домашними детьми, — по правую. Позади — улыбающиеся гризетки, а замыкали шествие юные пары, обменивавшиеся многозначительными взглядами или остроумными репликами.
 Тут и там мелькали стайки студентов, закончивших на сегодня занятия, группы прогуливающихся, леди и джентльмены, которые вышли насладиться прекрасной погодой, — все они двигались по широкой и гладкой аллее Бульвара, непринужденно и спокойно беседуя, без всяких опасений, как будто гуляли по сельской дороге или вдоль берега спокойно текущей реки.
 Небо над ними было безмятежным, словно свод над садами Эдема; атмосфера вокруг — настолько приятной, что двери кафе были открыты, а внутри можно было заметить истинных парижских фланёров — актёров или сочинителей — сидевших за столами из мрамора, потягивавших свои коктейли сукре, таскавших куски сахара и прятавших его в карман для домашнего использования в квартирах-чердаках а-ля «шесть франков в неделю», с восхищением смотревших то на туфли из лакированной кожи джентльменов, то на одетых в шелка девиц, фланировавших туда-сюда по аллеям.
 Вовсе не наблюдения этих парижских красот вызвали вышеупомянутое замечание Майнарда, но совсем другая сцена, которой он был свидетелем прошлой ночью.
 Случайно оказавшись возле Королевского дворца, позже названного «Националь», он зашел в кафе де Миль Колонес, где обычно отдыхали алжирские офицеры. С безрассудством человека, ищущего приключений на свою голову и не привыкшего сдерживать свои порывы, он неожиданно оказался среди людей бесцеремонных. Распивая вместе с ними напитки безо всяких ограничений, кроме одного — содержимого их кошельков, он вскоре поднимал вместе с ними бокалы и слушал их речи. Но он никак не желал присоединяться к тосту, который по его мнению был оскорбительным для Франции.
 — Да здравствует Император!
 По меньшей мере двенадцать раз пили офицеры под этот тост — и каждый раз с энтузиазмом, который неприятным звоном отдавался в ушах республиканца. Было полное единодушие, которое еще более усиливало зловещий эффект. Он знал, что французский Президент стремился создать империю, но до этого часа он не верил в реальность такого.
 И вот теперь, когда он пил в компании Африканских Стрелков в кафе де Миль Колонес, он понял, что это не только возможно, но и вполне предсказуемо; и недалеко то время, когда Луи Наполеон сможет примерить мундир императора.
 Мысль эта больно ранила капитана. Даже в такой компании он не смог скрыть своих чувств. Он выразил их во фразе, половину которой произнес про себя, а другую половину — вслух.
 — Да здравствует Франция! — воскликнул он.
 — Да здравствует Франция! — закричал лейтенант зуавов, маленького роста и со свирепым лицом, подхватывая клич и поворачиваясь к тому, кто первых его произнес.
 — Да здравствует Франция! Что вы хотите этим сказать, месье?
 — Мне жаль Францию, — ответил Майнард, — если вы собираетесь создать здесь империю.
 — Какое вам до этого дело? — сердито отреагировал лейтенант зуавов, чьи борода и усы закрывали рот, в результате чего его речь сопровождалась сильным шипением. — Вас это как-то касается, месье?
 — Погоди, Вирокк! — перебил его офицер, к которому собственно и обращался Майнард. — Этот джентльмен — такой же солдат, как и мы. Но он американец и, конечно, верит в республику. У каждого из нас свои политические убеждения. Но это не повод на не быть друзьями, поскольку мы пьем здесь!
 Вирокк, выслушав такое объяснения поведения Майнарда, не побоявшегося высказаться, казалось, был вполне удовлетворен. Во всяком случае, он успокоил свои задетые патриотические чувства тем, что вернулся к своим товарищам и, высоко подняв бокал, снова выкрикнул:
 — Да здравствует Император!
 Таково было воспоминание о вчерашней сцене, которое привело Майнарда к высказыванию о тревожной атмосфере в Париже.
 Он утвердился в своем мнении, когда приблизился к Площади Бастилии. Здесь поток гуляющих представлял собой различные группы, поскольку он уже давно прошел то место, где благородные мещане поворачивали обратно, и лакированные туфли и коктейли сукре уступали место грубой обуви и более крепким напиткам. Блузы примешивались к толпе; казармы по обе стороны дороги были полны солдат, пьющих без ограничений, и, что еще более странно, — офицеры пили вместе с ними!
 Будучи республиканцем и немало повидав в жизни, включая мексиканскую компанию, даже когда дисциплина была сильно ослаблена из-за возможной гибели на поле боя, — революционный лидер тем не менее не мог не удивляться увиденному теперь. Он еще более удивлялся, когда наблюдал спокойно идущих по улице французов, в то время как люди в униформе безнаказанно и неоднократно оскорбляли блуз, крепких, рослых товарищей, а большинство их оскорблявших были просто маленькими хулиганами, несмотря на крупный зад и развязные манеры, они больше напоминали обезьян, чем людей.
 С отвращением поглядев на эти сцены, он повернул обратно к Монмартру.
 Уже идя обратным путем, он заметил:
 — Если французы позволяют безнаказанно издеваться над собой таким болтунам, как эти, я пас. Они не заслуживают свободы.
 Эти слова он произнес, когда находился на итальянском Бульваре, направляясь к Ру де ля Паикс (Площади Согласия). И здесь он уже начал отмечать изменения в поведении гуляющих.
 Войска расположились вдоль тротуаров, а также на перекрестках. Отряды войск занимали казармы и кафе, солдаты были не рассудительными и трезвыми, наоборот, они были под властью спиртных напитков, и пили они безо всякого намерения заплатить за это. Владелец бара, который отказывался их обслужить, подвергал себя опасности быть избитым и даже заколотым ударом сабли!
 Солдаты довольно грубо обращались с гуляющими по улицам. Некоторые из последних отталкивались полупьяными группами солдат, которые в быстром темпе проходили между гуляющими, словно торопились исполнить какие-то не терпящие отлагательств обязанности.
 Видя все это, некоторые участники вечеринок устремились в переулки, чтобы разойтись по домам. Другие, полагая, что солдаты просто дурачатся — после парада перед Президентом, — не видели в этом ничего плохого; и подобные настроения пока еще царили на Бульварах, чтобы очень скоро развеяться.
 Майнард принадлежал к тем, кто остался.
 Вынужденный прервать прогулку из-за проходящего мимо отряда зуавов, он остановился, поднявшись на ступеньки лестницы дома рядом со входом на площадь Ру де Вивьен. Наметанным солдатским глазом он тщательно рассматривал этих военных бродяг, предположительно арабской национальности, которые, как ему было известно, чистили прохожих на парижских улицах, прикрываясь тюрбанами Мухаммеда. Он и предположить не мог, что спустя несколько лет эти типы наденут военную форму в стране, которую он так ценил за гордый нрав и галантность ее жителей.
 Он обратил внимание, что они уже были наполовину пьяны, шли они беспечно, качаясь, следуя за своим лидером нестройной колонной, и ненамного отличались от групп, которые прошли перед ними. Время от времени от них отделялись двое-трое, заходили в кафе или заговаривали со случайным прохожим, привлекая его внимание.
 В дверном проеме, где расположился Майнард, вместе с ним находилась молодая девушка. Это было симпатичное создание, элегантно одетое, к тому же скромное и застенчивое. Возможно, она была «гризеткой» или «кокоткой». Но это не имело значения для Майнарда, который все равно не мог оценить ее достоинства.
 Однако красота ее привлекла внимание одного из проходивших мимо зуавов, который, отделившись от своих товарищей, поднялся на лестницу и попытался ее поцеловать!
 Девушка обратилась за помощью к Майнарду, который без лишних слов схватил зуава за шиворот и пинком сбросил его с лестницы.
 Крик «На помощь!» раздался среди солдат, и весь отряд приостановился, слово изумленный таким внезапным нападением. Офицер, шедший у них во главе отряда, примчался на место происшествия и уставился на чужака.
 — Черт побери! — закричал он. — Так это вы, месье! Вы, который против империи!
 Майнард также узнал в нем хулигана, который спорил с ним ночью в кафе де Миль Колонес.
 — Отлично! — закричал Вирокк, прежде чем Майнард успел отреагировать. — Схватите эту проститутку, товарищи! Отправьте его на гауптвахту на Елисейских Полях! Вы еще пожалеете о том, что задели наших солдат, месье, в стране, которая жаждет империи и порядка! Да здравствует Император!
 Полдюжины солдат, малиновых от выпитого, хулиганов всех мастей, набросились на Майнарда, схватили его и силой повели вдоль Бульвара.
 Потребовалось немало усилий, чтобы схватить и увести его.
 На углу площади Ру де ля Паикс он увидел странную, сюрреалистическую сцену. Три леди, сопровождаемые тремя джентльменами, стали свидетелями его оскорбления. Прогуливаясь по тротуару, они выстроились в одну линию, чтобы дать возможность пройти солдатам, которые вели Майнарда.
 Несмотря на то, что его очень быстро провели мимо них, он узнал всех, кто находился там: миссис Гирдвуд и ее девочки, а также Ричард Свинтон, Луи Лукас и сопровождавший его слуга!
 Не было достаточно времени, что сосредоточиться на них или хотя бы удивиться, как они здесь оказались. Ведомый зуавами, сопровождаемый иногда проклятиями или ударами с их стороны, Майнард был полон необузданного гнева и занят только мыслями о мщении. Это был для него час испытаний — час мучительного гнева и бессилия!




 ГЛАВА XXXIII. УБИЙСТВО НАЦИИ


 — Черт побери! — воскликнул Свинтон. — Это же Майнард! Вы его помните, леди? Тот самый молодчик, который, оскорбив меня, так неожиданно смылся из Ньюпорта и не дал мне возможности получить удовлетворение как джентльмена!
 — Ну-ну, мистер Свинтон, — вмешался Лукас. — Я не хотел бы возражать вам, но говорить, что Майнард просто смылся, — это не совсем верно. Я думаю, что мне известно об этом больше.
 Такую злую иронию речей Лукаса можно было легко объяснить. Он сильно невзлюбил Свинтона. И неудивительно. После того, как он преследовал богатую наследницу начиная с Пятого Авеню и во время ее европейского тура, и уже предвкушал успех, снова появился этот англичанин — опасный соперник, который мог лишить его всех шансов.
 — Мой дорогой Лукас, — отреагировал Свинтон, — все это чистая правда. Этот господин, как вы говорили, написал мне письмо, которое было мне передано невовремя. Но все равно у него не было никакого оправдания, когда он неожиданно смылся и не дал мне удовлетворения, и даже не оставил адреса, чтобы я мог найти его.
 — Он не смылся, — спокойно отреагировал Лукас.
 — Хорошо, — сказал Свинтон. — Я не буду об этом спорить. Во всяком случае, мой дорогой друг, не с вами…
 — Что все это значит? — спросила миссис Гирдвуд, прерывая неприятное объяснение между претендентами на руку Джулии. — Почему они схватили его? Кто-нибудь может это объяснить?
 — Может быть, он совершил какое-то преступление? — предположил Свинтон.
 — Этого не может быть, — резко отреагировала Корнелия.
 — Ай-ай. Ну, возможно, миссис Инскайп, я ошибаюсь, называя это преступлением. Это лишь вопрос терминологии; мне говорили, что этот мистер Майнард — один из тех республиканцев, кто разрушает общество, фанатик, одним словом. Без сомнения, он приехал во Францию, чтобы бунтовать, и поэтому его арестовали. По крайней мере, я так полагаю.
 Джулия ничего не сказала в ответ. Она лишь пристально смотрела вослед человеку, который уже прекратил сопротивление своим похитителям и вскоре исчез из поля зрения.
 Мысли, посетившие гордую прекрасную девушку, могли бы вдохновить Майнарда. В тот момент оскорблений и унижений он не знал еще, что самая красивая женщина на Бульваре всем своим сердцем сочувствовала его беде, не зависимо от того, чем был вызван его арест.
 — Мама, ничего нельзя сделать для него?
 — Для кого, Джулия?
 — Для него, — она показала на Майнарда.
 — Конечно, нет, дитя мое. Мы ничего сделать не сможем. У него возник конфликт с солдатами. Вполне возможно, как считает мистер Свинтон, конфликт политический. Пусть он выкручивается сам. Я полагаю, у него найдутся друзья. Хотим ли мы или нет, мы ничем не сможем ему помочь. Не стоит даже и пытаться. Кто нас будет слушать — чужестранцев?
 — Наш министр, мама. Ты ведь знаешь, мама, что капитан Майнард сражался под американским флагом. Он имеет право на защиту. Так мы пойдем в Посольство?
 — Нет, мы не будем этого делать, глупая девочка. Я говорю тебе: это нас не касается. Мы не будем влезать в эту историю. Пошли, давай вернемся в гостиницу. Эти солдаты, кажется, ведут себя очень странно. Будет благоразумно не оказаться у них на пути. Поглядите туда! Улицу заполняют все новые отряды солдат, которые грубо ведут себя с прохожими!
 На улице происходило именно то, о чем говорила миссис Гирдвуд. Из переулков выходили один за другим новые вооруженные отряды, в то время как по Бульвару проходили лошади, тащившие за собой пушки и другую артиллерию, а также ящики со снарядами и патронами. Лошадьми управляли пьяные извозчики, которые нещадно погоняли бедных животных. То и дело лошади падали замертво и были раздавлены батареями, наезжавшими на их трупы. Впереди или рядом галопировали конные эскадроны улан, кирасиров и особенно — Африканских Стрелков — вполне подходящий контингент для выполнения поставленной перед ними задачи.
 На всех на них была печать некоторого нездорового возбуждения, вызванного алкоголем, которым их напоили специально для того, чтобы подготовить к некоей кровавой миссии. Это подтверждали возгласы, то и дело выкрикиваемые ими:
 — Да здравствует Император! Да здравствует армия! Долой этих негодяев депутатов и философов!
 С каждой минутой суматоха все возрастала, росла и толпа за счет потоков людей, вливавшихся на главную улицу из переулков. Граждане смешивались с солдатами, тут и там раздавались сердитые крики и возгласы.
 Внезапно, словно по некоему заранее обусловленному сигналу, разразился кризис.
 Это действительно было заранее спланировано, а условный сигнал был подан теми, кто руководил солдатами.
 Выстрел, произведенный из орудия крупного калибра в направлении Мадлен, прокатился по Бульварам и отразился эхом по всему Парижу. Его отчетливо услышали в удаленной от этих мест Бастилии, где были расположены фальшивые баррикады, — там только и ждали его. Вскоре раздался и второй подобный сигнал-выстрел. В ответ послышался крик:
 — Да здравствует Республика — Красная демократическая Республика!
 Этот крик продолжался недолго. Почти мгновенно он был заглушен ревом орудий и треском ружейных выстрелов, сопровождаемым проклятиями хулиганов в униформе, мчавшихся по улице.
 Ружейный огонь, начавшийся в Бастилии, продолжался недолго. Не предполагалось, что огонь будет вестись долго; но это не относилось к «красным» (санкюлотам) и к рабочим. Подобно огненному смерчу, со скоростью курьерского поезда он пронесся по Бульварам, сверкая и потрескивая, сражая людей, прежде чем мужчина и женщина, блуза и мещанин, студент и владелец магазина, — одним словом, любой прохожий, — успели убежать подальше отсюда в этот ужасный полдень. Добродушный муж с женой в одной руке и ребенком в другой, веселая гризетка с ее студентом-защитником, ничего не подозревавший иностранец, леди или джентльмен — все были без разбору подкошены этим свинцовым ливнем смерти. С криками ужаса люди бросились к дверным проемам или попытались убежать в переулки. Но и здесь их встречали люди в униформе. Охотники и зуавы, со вздувшимися губами, черными от порохового дыма, повернули многих из них назад прежде, чем сабля и штык, на которые напарывались остальные. Все это сопровождалось нечеловеческими хриплыми криками и жестоким хохотом маньяков, кощунственно наслаждавшимися дикой агонией смерти!
 Это продолжалось, пока вся улица не покрылась мертвыми телами, и кровь не заструилась по желобам, пока не осталось больше никого, чтобы убивать, и жестокость не прекратилась ввиду отсутствия жертв!
 Эта ужасная резня Второго Декабря заставила содрогнуться не только Париж, но и всю Францию.




 ГЛАВА XXXIV. «Я ПРИДУ К ВАМ НА ПОМОЩЬ!»


 На балконе прекрасного дома, выходящего на Сады Тюильри, виднелись две женские фигуры, ни одна из которых не была похожа на парижанку. Одна из них принадлежала юной девочке с чисто английским ярко-розовым лицом и солнечными волосами; другая — мулатке с желто-коричневым цветом кожи.
 Читатель без труда может узнать в них Бланш Вернон и ее служанку Сабину.
 Не было ничего удивительного в том, что Майнард не обнаружил сэра Джорджа ни в одной из гостиниц. Английский баронет поселился в этой квартире, выбрав уединение в домашней обстановке.
 Сэра Джорджа не было дома, и его дочь с Сабиной вышла на балкон, чтобы полюбоваться видом на улицу, открывающимся оттуда.
 Звук кавалерийского горна, сопровождаемый громом военного оркестра, возвестил о близости солдат — зрелища, привлекательного для всех женщин, молодых или старых, темных или светлых. Взглянув на парапет, девушки увидели, что вся улица заполнена военными: солдаты всех родов войск — пехота, конница, артиллерия — стояли или двигались вперед; а офицеры в блестящих униформах, на прекрасных лошадях скакали туда-сюда, выкрикивая команды находящимся в их подчинении эскадронам.
 Некоторое время юная англичанка и ее служанка созерцали на это зрелище, не произнося ни слова.
 Сабина первой нарушила молчание.
 — Они совсем не похожи на английских офицеров, всё у них блестящее и красное. Они напоминают мне обезьяну, которую я однажды видела, одетую в плохое немодное бадосское платье, — некоторые из них выглядят совсем как обезьяны!
 — Но, Сабби! Тебе они на самом деле не нравятся? Этих французских офицеров по праву называют храбрыми и галантными.
 Дочь сэра Джорджа Вернона повзрослела на целый год — с тех пор, как мы с ней встречались раньше. Она много путешествовала в последнее время. Хотя она все еще была ребенком, уже не казалось странным, что она рассуждает и разговаривает как умудренная опытом женщина.
 — Не верю я этому, — ответила служанка. — Они храбры только когда пьют вино и галантны только когда видят хорошенькую женщину. Все эти французы такие. И к тому же они все республиканцы, такие же как в Американских Штатах.
 Это последнее замечание повлекло за собой неожиданную перемену в настроении девочки. Воспоминания нахлынули на нее, и, вместо того, чтобы глядеть на солдат, она стояла задумавшись, не обращая внимание на происходящее внизу.
 Сабина обратила внимание на эту задумчивость — у служанки были подозрения относительно ее причины. Хотя молодая хозяйка давно уже перестала по-детски делиться своими тайнами, проницательная служанка могла без труда догадаться, что занимало мысли девочки.
 Слова «Республика» и «Америка», хотя и сказаны были на бадьянском диалекте, напомнили ей события, которые навсегда остались в памяти девочки.
 Несмотря на то, что она в последнее время в разговорах ни разу не упоминала об этих сценах, Сабина знала, что девочка все еще с трепетом и нежностью хранит их в своей памяти. Наоборот, ее молчание говорило о многом.
 — Да, мисс Бланш, — продолжала мулатка, — у этих господ нет никаких понятий о вежливости и галантности. Только поглядите, с каким важным видом они шагают! Посмотрите, как они расчищают себе дорогу, расталкивая бедных людей!
 Так она прокомментировала то, что на самом деле произошло внизу. Небольшой отряд зуавов, быстро продвигаясь по тротуару, внезапно натолкнулся на толпу любопытных граждан, зевак. Вместо того, чтобы дать им время и возможность пройти, офицер во главе отряда не только накричал на них, но и угрожал вынутой из ножен саблей, в то время как хулиганы в красных брюках за его спиной вполне были готовы пустить в ход штыки!
 Некоторые восприняли это как шутку и громко смеялись, другие отвечали руганью и насмешками, но большую часть людей охватил страх.
 — Они все республиканцы, и офицеры тоже, — продолжала, злорадствуя, лояльная бадьянка. — Вы никогда не увидите, чтобы офицеры, служащие королеве Англии, занимались подобным. Никогда!
 — Нет-нет, не все офицеры-республиканцы такие, Сабби. Я знаю одного, который совсем не такой, да и ты его знаешь.
 — Ах, мисс Бланш! Я догадываюсь, о ком вы говорите. Этот молодой джентльмен спас вас, когда вы чуть не упали с трапа парохода. Это правда. Он был храбрым, галантным офицером — Сабби согласна с этим.
 — Но он был республиканцем!
 — Хорошо, возможно, пусть так. Но он не хотел бы быть ни с республиканцами в Америке, ни с этими французскими хамами. Я слышала, ты говорила, что он выходец из Англии.
 — Он из Ирландии  note 11  .
 — Да, мисс Бланш, это то же самое. На самом деле он мало похож на ирландцев, которых мы видели в западной Индии. Их довольно много было в Бадосе.
 — Ты имеешь в виду ирландских чернорабочих, которые были на тяжелых работах? Капитан Майнард — так его зовут, Сабби, — настоящий джентльмен. Конечно, поэтому он совсем на них не похож.
 — Конечно. Совсем не похож. Между ними большая разница. Но, мисс Бланш, где же он сейчас? Странно, что мы о нем уже давно ничего не слышали! Как вы думаете, может, он вернулся в Соединенные Штаты?
 Этот вопрос задел болезненную тайную струну в груди юной девушки, которая ощутила неприятный трепет. Это было как раз то, чем она жила последние двенадцать месяцев, непрерывно задавая себе этот вопрос. Она не могла знать больше мулатки.
 — Вот это я наверняка не могу тебе сказать, Сабби.
 Эту фразу она произнесла совершенно спокойно и равнодушно, однако сообразительная служанка знала, что это притворство.
 — Очень странно, что он не приехал на встречу с твоим папой в большой дом на Севен Оак. Я видела, что он взял визитную карточку с адресом у твоего отца. Я слышала, как твой папа сказал, что он должен приехать, и как молодой джентльмен согласился. Интересно, почему он не выполнил своего обещания?
 Бланш также задавала себе тот же вопрос, хотя и не вслух. Уже долгое время она строила догадки, почему Майнард нарушил свое обещание. Она была бы счастлива увидеть его снова, чтобы еще раз его поблагодарить, не так поспешно, как в последний раз, — за его мужественный, храбрый поступок, спасший ей жизнь.
 Ей тогда сказали, что он собирался принять участие в революционной борьбе в некоторых странах. Но она знала, что революции во всех странах были подавлены, и он уже теперь не мог участвовать в них. Возможно, он отправился в Англию или Ирландию. Или он действительно вернулся в Соединенные Штаты? В любом случае, почему он не приехал в Севеноакс Кент? Это ведь всего лишь в часе езды от Лондона!
 А, может быть, в пылу своих возвышенных устремлений — военных и политических — он забыл простую девочку, которую спас? Это, должно быть, всего лишь рядовой эпизод его полной приключений жизни, эпизод настолько незначительный, что не мог остаться в его памяти.
 Зато она не забыла это, ее переполняло глубокое чувство признательности — романтической благодарности, которая еще более усилилась, ибо она осознала всю бесхитростную незаинтересованность героя в этом поступке.
 Возможно, ее спаситель не вернулся только потому, что не желал получить награду. Она была достаточно взрослой, чтобы понимать высоту социального положения своего отца и силу его власти. Обычный авантюрист не замедлил бы воспользоваться таким шансом и извлек бы из всего этого выгоду. Капитан Майнард таким не был.
 Она была счастлива, что он оказался джентльменом, но ей было грустно думать о том, что она его больше никогда не увидит.
 Такие размышления часто посещали эту прелестную юную девушку. Она думала об этом и сейчас, глядя в сторону Тюильри, в то время как внизу, на тротуаре, происходили описанные столкновения. Мысли ее были устремлены в прошлое: торжественные проводы ее героя на той стороне Атлантики, некоторые эпизоды на пароходе Канард, и из них особенно ярко — момент, когда она висела на веревке над сердитыми бушующими волнами, пока не почувствовала поданную ей сильную руку, спасшую ее от гнева стихии!
 Вдруг голос служанки, выдававший ее необычайное волнение, вывел девушку из состояния задумчивости.
 — Взгляните! Взгляните туда, мисс Бланш! Эти арабские солдаты ведут арестованного! Смотрите! Они сейчас как раз здесь — прямо под нашим окном. Бедный человек! За что они его арестовали?
 Бланш Вернон наклонилась через перила балкона и просмотрела вниз на улицу. Ее взгляд сразу выхватил из толпы группу людей, на которых указывала Сабина.
 Полдюжины зуавов, громко беседуя и возбужденно жестикулируя, быстро продвигались по улице — они вели куда-то окруженного ими человека. Он был в гражданской одежде, по стилю которой можно было узнать джентльмена, несмотря на ее довольно помятый вид.
 «Какой-то политический преступник!» — подумала дочь дипломата, которая еще не была знакома с событиями последнего времени.
 Эта догадка покинула ее еще быстрее, чем появилась, — она быстро осознала истину. Несмотря на растрепанный вид и унизительное положение арестованного, юная девушка узнала в нем своего спасителя — того самого, о ком она думала всего лишь ее несколько мгновений назад!
 И он также увидел ее! Он проходил мимо, стараясь держать голову прямо и устремив глаза к небу, чтобы не смотреть на своих тюремщиков; — его взгляд упал на темнокожую женщину в белом тюрбане и юную девушку рядом с ней, сиявшую подобно девственному свету солнца!
 У него не было ни времени, чтобы поприветствовать их, ни даже физической возможности, поскольку руки его были в наручниках!
 В следующее мгновенье он уже был под балконом, насильно ведомый вперед болтающими друг с другом обезьянами.
 Но он все же услышал голос сверху, с балкона — сквозь проклятия и шум конвоиров — мягкий, нежный голос девушки, воскликнувшей:
 — Я приду к вам на помощь! Я приду!




 ГЛАВА XXXV. У ВОРОТ ТЮРЬМЫ


 — Я приду к вам на помощь! Я приду!
 Твердо решив осуществить это намерение, Бланш Вернон скользнула обратно в комнату и, поспешно надев плащ и шляпу, направилась к лестнице.
 — Остановитесь, мисса, вы не в своем уме! — закричала мулатка, бросившись к двери, чтобы преградить девочке дорогу. — Что скажет ваш папа? Очень опасно выходить на улицу, где полно пьяных и шумных солдат. Христом богом прошу вас, мисс Бланш, не спускайтесь вниз, на улицу!
 — Нет никакой опасности. Даже если и было бы, меня это не волнует. Уйди с дороги, Сабби, иначе я попаду туда слишком поздно. Отойди в сторону, я тебе говорю!
 — О, масса Фриман! — обратилась Сабина к лакею, который, услышав возбужденные голоса, пришел сюда из вестибюля, где находился. — Вы видите, молодая мисса хочет выйти на улицу, что делать?
 — Что случилось, мисс Бланш?
 — Ничего, Фриман, ничего такого страшного, о чем говорила Сабби. Я только хотела бы разыскать папу. Так что не мешайте мне!
 Слова эти были сказаны характерным властным голосом, которым английские аристократы привыкли отдавать распоряжения и который внушает уважение. И Бланш Вернон, хотя еще только ребенок, уже знала, что ей должны подчиниться.
 Прежде чем Фриман успел ответить, она вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице.
 Сабина бросилась вслед за хозяйкой, хотя уже не для того, чтобы помешать, а только для сопровождения. Сабби не нуждалась в шляпе, белый тюрбан постоянно прикрывал ее кучерявые волосы, дома и на улице.
 Фриман, надев свою шляпу, также последовал вслед за ними вниз по лестнице.
 Выйдя на улицу, юная девочка, не потеряв ни секунды, пошла быстрым шагом по тротуару, в ту сторону, куда провели арестованного.
 Солдаты все еще шли отрядами, а гражданские спешили убраться от них подальше кто куда. Драгуны галопировали по широкому тротуару и по парку Тюильри, в то время как двор за железной оградой был полон людьми в военной форме.
 Недалеко отсюда раздавались громкие крики, сопровождаемые боем барабанов и пронзительными звуками труб.
 Откуда-то издалека, из района Бульваров, доносился непрерывный грохот, который, как девочка знала, означал стрельбу из мушкетов, перемежающуюся с еще более громкими выстрелами из орудий.
 Она не могла предполагать, что все это значит. Солдаты на улицах Парижа и вокруг Тюильри были всегда. Прохождение отрядов с бьющими барабанами и кричащими горнами, а также стрельба из орудий случались довольно часто; почти каждый день были смотры и военные учения.
 Сегодня в отличие от прошлых дней солдаты были возбуждены, грубо обращались с прохожими, случайно оказавшимися у них на пути; те в страхе стремились убежать от солдат. Некоторые люди бежали, как будто стремились укрыться в надежном убежище. Юная девочка заметила такое поведение, но не придала этому значения. Она лишь быстро шла в нужном направлении, Сабина сопровождала ее, а Фриман замыкал шествие.
 Ее взгляд был устремлен вперед, как будто искал того, кто шел впереди и кого она стремилась догнать. Она рассматривала разношерстную толпу, чтобы разглядеть людей в одежде зуавов.
 Но вот громкое восклицание сигнализировало, что зуавы обнаружены. Группу людей в восточной одежде можно было различить примерно в сотне ярдов впереди от нее. В середине их группы шел человек в гражданском костюме, очевидно, ими арестованный. Именно ради него она предприняла эту рискованную прогулку.
 Девочка успела заметить, как они внезапно свернули с улицы и провели пленника через ворота, которые охранялись стражей и были окружены толпой таких же солдат-зуавов.
 — Месье! — обратилась она к одному из солдат, стоявшему перед воротами, как только подошла к ним. — Почему был арестован этот джентльмен?
 Поскольку она сказала эти слова на родном языке солдата, тот без труда ее понял.
 — Хо-хо! — сказал он, в шутку отдав ей честь и наклонившись так, что его волосатое лицо почти коснулось ее нежной привлекательной щечки. — Мой белый голубок с золотистой шевелюрой, о каком джентльмене вы говорите?
 — О том, которого только что провели сюда.
 Она показала на уже закрывшиеся ворота.
 — Черт побери! Моя маленькая прелестница! То, что вы сказали, мне ни о чем не говорит. В эти ворота за последние полчаса вошло много людей, и все джентльмены, без сомнения. По крайней мере, леди среди них не было.
 — Я имела в виду самого последнего, который сюда вошел. После него больше не было.
 — А, последний, самый последний — ну-ка, посмотрим! О, я полагаю, его арестовали по той же причине, что и других.
 — За что же, месье?
 — Ей-Богу! Я не могу вам сказать, мое светлое солнышко! Почему вы так им интересуетесь? Вы ведь не его сестра, не так ли? Нет, я вижу, что нет, — продолжил солдат, глядя на Сабину и Фримана и проникаясь к девочке б'ольшим почтением при виде лакея в ливрее. — Вы, должно быть, англичанка?
 — Да, я из Англии.
 — Если вы будете любезны подождать меня несколько мгновений, — сказал зуав, — я зайду вовнутрь и спрошу о нем специально для вас.
 — Умоляю вас, сделайте это, месье!
 Протиснувшись и став в стороне, — при этом Сабина и Фриман защищали ее от толчеи, —Бланш стала терпеливо дожидаться возвращения солдата.
 Тот не обманул ее ожидания и вернулся, хотя и не сумел дать им требуемой информации.
 Единственное, что он нашел им сообщить —"молодой человек был арестован за некоторое политическое нарушение — он столкнулся с солдатами, когда они выполняли свой долг".
 — Возможно, — добавил он шепотом, — месье был неосторожен. Он, возможно, выкрикивал «Да здравствует Республика!», в то время как сегодня нужно кричать «Да здравствует Император!» Он, кажется, англичанин. Так он что, ваш родственник, мадмуазель?
 — О, нет! — ответила юная девочка, торопливо повернулась и ушла, даже не сказав «мерси» человеку, который потратил столько усилий, чтобы оказать ей услугу.
 — А теперь, Сабина, давай вернемся домой. А вы, Фриман, бегите в Английское Посольство! Если вы не найдете там папу, разыщите его в другом месте. Обыщите весь Париж, если потребуется. Скажите ему, что он мне срочно нужен — я хочу его видеть. Приведите его ко мне. Дорогой Фриман! Обещайте мне, что вы не будете терять ни минуты! Это тот самый джентльмен, который спас мне жизнь в Ливерпуле! Вы хорошо помните это. Если с ним случилась беда в этом несчастливом городе, — быстро идите и помогите ему, сэр! Вам, возможно, потребуется экипаж. Скажите папе — скажите лорду С… Вы знаете, что сказать. Быстро! Быстро!
 Горсть пятифранковых монет, высыпанная в его ладонь, должна была стать достаточным стимулом для лакея, и тот без лишних слов отправился в сторону Английского Посольства.
 А его юная хозяйка со служанкой вернулась в свою квартиру — чтобы дожидаться там возвращения отца.




 ГЛАВА XXXVI. В ПОСОЛЬСТВЕ


 — Корнелия! Так ты найдешь в себе достаточно смелости, чтобы сопровождать меня?
 Этот вопрос был адресован Джулией ее кузине после того, как девушки снова оказались в отеле Де Лувр. Они были одни в своей спальне, все еще в шляпах и платках, поскольку только что вернулись с прогулки.
 Миссис Гирдвуд, все еще занятая беседой с тремя джентльменами, находилась в гостиной внизу.
 — Куда сопровождать? — переспросила Корнелия.
 — Как куда? Я удивляюсь тебе, ты еще спрашиваешь! Конечно, к нему!
 — Дорогая Джулия! Я конечно, знаю, что ты имеешь в виду. Я и сама уже думала об этом. Но что скажет тётя, если мы будем так рисковать собой? По улицам ходить опасно. Я полагаю, они стреляли в людей, — нет, я уверена, что они стреляли! Ты слышишь — они и теперь стреляют! Кажется, это гул орудий. Да, этот шум очень похож на стрельбу из пушек.
 — Не будь трусихой, кузина! Ты помнишь шум морского прибоя у скалистых утесов в Ньюпорте? Разве он тогда испугался и бросил нас, когда нам грозила смертельная опасность? Теперь, возможно, наша очередь спасать его!
 — Джулия! Я и не думала оставлять его в беде. Я готова идти с тобой, если мы сможем что-нибудь для него сделать. Что ты предлагаешь?
 — Прежде всего, узнать, куда его увели. Я узнаю это очень скоро. Ты видела, как я разговаривала с комиссаром?
 — Да, видела. Ты что-то дала ему в руку?
 — Пятифранковую монету, — чтобы он проследил за зуавами и выяснил, куда они забрали арестованного. Я обещала ему вдвое больше, когда он вернется и сообщит мне об увиденном. Я уверена, что он скоро будет здесь.
 — И что же тогда, Джулия? Что мы сможем сделать?
 — Мы сами, собственно, ничего. Я знаю не больше чем ты, что за неприятность случилась у капитана Майнарда с этими парижскими солдатами. Без сомнения, это из-за его республиканских убеждений. Мы уже слышали об этом; будем надеяться, что Бог поможет человеку, который так горячо верит в свои идеи!
 — Дорогая Джулия! Ты знаешь, как я разделяю твои чувства!
 — Итак, независимо от того, в чем он там провинился, — наш долг сделать для него все, что в наших силах.
 — Я знаю это, кузина. Я только хочу спросить, что мы можем сделать?
 — Посмотрим. У нас здесь есть Посол. Хотя он не такой человек, на которого можно рассчитывать. К сожалению, Америка посылает в европейские страны людей, которые не являются подлинными представителями нации. Совсем наоборот. Люди третьего разряда, с претензией на внешний блеск, с тем, чтобы их без проблем принимали в королевских дворцах — как будто великой Американской Республике требуются эти претензии и эта дипломатия! Корнелия! Мы теряем время. Человеку, которому мы обе обязаны жизнью, возможно, в этот момент самому угрожает смертельная опасность! Кто знает, куда они его забрали? Наша обязанность навестить его.
 — Ты скажешь тёте?
 — Нет. Она, я уверена, будет против нашего визита. Возможно, она сделает что-то, чтобы нам помешать. Давай уж мы спустимся вниз и выйдем, ничего ей не говоря. Мы не будем долго отсутствовать. Он ничего не узнает, пока мы не вернемся.
 — Но куда ты собираешься идти, Джулия?
 — Сначала спустимся и выйдем из гостиницы. Там мы подождем комиссара. Я сказала ему, чтобы он пришел в отель Де Лувр, и я хотела бы встретиться с ним вне гостиницы. Возможно, он уже там и ждет нас. Ну, Корнелия!
 Поскольку они все еще были в одежде для прогулок, две леди без всякой задержки, быстро спустились вниз по каменной лестнице отеля Де Лувр и остановились у входа внизу. Им не пришлось потратить время на ожидание: комиссар встретил их, едва они появились, и сообщил им результаты своих наблюдений.
 Его расчет был прост. Он выполнил в точности то, за что ему заплатили. Зуавы отвели арестованного на гауптвахту напротив садов Тюильри, там он и будет сидеть. Так предположил комиссар.
 Он назвал сумму вознаграждения и получил от леди золотую монету, которую принял без какой-либо сдачи.
 — А сейчас займемся этим, — пробормотала Джулия кузине, как только они вышли на улицу и отправились в сторону скромного здания, на двери которого виднелась надпись: «США. ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ МИССИЯ».
 Там, так же как и в других местах, все были потрясены ужасными убийствами. Они должны были протискиваться сквозь толпу, состоящую главным образом из их же соотечественников.
 Те, проявляя галантность по отношению к женщинам, охотно пропускали их. Да и кто бы отказал таким прекрасным дамам?
 Секретарь посольства выслушал их. Он выразил сожаление о том, что Посол сейчас занят.
 Но гордая Джулия Гирдвуд не приняла никаких отговорок. Это очень важный вопрос, возможно, вопрос жизни и смерти. Она должна видеть представителя своей страны, и немедленно!
 Нет большей силы на свете, чем красота женщины. Секретарь Дипломатической Миссии уступил ей и, несмотря на распоряжения, которые он получил, открыл дверь кабинета и допустил просителей к Послу.
 Их история вскоре была выслушана. Человек, который пронес звездно-полосатый флаг через ряд сражений, тот, кто держал этот флаг в тяжелой битве за Чапультепек, держал до тех пор, пока не был сражен выстрелом врага, — этот человек теперь в Париже арестован пьяными солдатами Зуава и жизнь его в опасности!
 Такое заявление сделали эти благородные леди американскому Послу.
 Даже если бы в роли просителей выступали и не такие прекрасные дамы, этого было вполне достаточно: патриотические чувства гордости и чести страны перевесили бюрократический консерватизм.
 Подчинившись порыву этих высоких чувств, Посол приступил к исполнению своего долга.




 ГЛАВА XXXVII. СМЕРТЬ НА ВЕРХУ БАРАБАНА


 — Я приду к вам на помощь! Я приду!
 Сердце арестованного гордо и учащенно билось: он слышал эти добрые слова и видел, кто их произнес. Это возместило ему все те оскорбления, которые он перенёс.
 Слова эти продолжали звучать сладкой музыкой в его ушах, когда он вынужден был войти через дверь во двор, окруженный мрачными стенами.
 В довершение к этому открылась дверь в помещение, напоминающее тюремную камеру, чтобы принять его вовнутрь.
 Его затолкнули туда как неповоротливого быка в загон для скота, — один из тюремщиков дал ему пинка, как только он переступил порог.
 У него не было никаких шансов ответить обидчику. Дверь с шумом и проклятиями закрылась за ним, после чего раздался характерный треск щеколды, заперевшей дверь извне.
 Внутри камеры было темно; Майнард на мгновение остался стоять на том месте, куда его толкнули.
 Однако он не был спокойным и равнодушным. Сердце его было полно негодования, его губы механически предали дикой анафеме эту и все прочие формы деспотизма.
 Более чем когда-либо он всем сердцем переживал за судьбу Республики, поскольку он знал, что солдаты, его арестовавшие, не являлись ее гражданами.
 Первый раз в своей жизни он ощутил собственное бессилие против режима подавления; и теперь он лучше чем когда-либо осознавал подлинную ненависть Розенвельда к священникам, принцам и королям!
 — Вот и пришел здесь конец Республике! — пробормотал он про себя после того, как предал анафеме ее врагов.
 — Это действительно так, месье, — послышался голос из глубины камеры. — Это действительно конец. Сегодня, в этот день.
 Майнард вздрогнул. Он был уверен, что он здесь один.
 — Вы говорите по-французски? — продолжил голос. — Вы англичанин?
 — На первый ваш вопрос отвечу — да! На второй — нет! Я ирландец!
 — Ирландец? Какая злая судьба забросила вас сюда? Простите, месье! Я спрашиваю вас как товарищ по несчастью, как заключенный заключенного.
 Майнард искренне, без утайки рассказал свою историю.
 — Ах! Мой друг, — сказал француз, выслушав его. — Ваше дело пустяковое, вам нечего опасаться. Что же касается меня, все обстоит совсем по-иному.
 Произнеся это, он тяжело вздохнул.
 — Что вы хотите этим сказать? — машинально спросил Майнард. — Вы ведь не совершили преступления, я думаю?
 — Совершил! Самое большое преступление — это патриотизм! Я был честен перед моей родиной, я желал ей свободы. Я один из скомпрометированных. Меня зовут Л.
 — Л.! — вскричал ирландский американец, узнав имя, широко известное среди борцов за Свободу. — Неужели это возможно? Это вы? Меня зовут Майнард.
 — Мой Бог! — воскликнул его французский товарищ по заключению. — Я много слышал о вас. Я вас знаю, сэр!
 В темноте эти двое заключили друг друга в объятия, прошептав дорогие сердцу слова: «Да здравствует Республика!»
 — Красная и демократическая! — добавил Л.
 Майнард, который еще не зашел так далеко в своих мыслях, ничего не сказал на это. Время сейчас было не подходящим, чтобы разделяться и дискутировать о разнице во взглядах.
 — Но что вы имели в виду, когда говорили об опасности, которая вам угрожает? — спросил Майнард. — Насколько это серьезно?
 — Слышите эти звуки?
 Оба замолкли и стояли, прислушиваясь.
 — Да. Слышны какие-то звуки а также — выстрелы. Это стрельба из мушкетов. Я также слышу отдаленный гул орудий. Можно предположить, что там идет бойня.
 — Так оно и есть! — серьезно отвечал красный Республиканец. — Эта бойня, которая уничтожает нашу свободу. Вы слышите похоронный звон по ней, а также по мне, я в этом не сомневаюсь.
 Встревоженный серьезностью слов своего товарища по заключению, Майнард собрался было обратиться к нему за разъяснениями, как вдруг дверь распахнулась, и на пороге показались несколько человек. Это были офицеры в разнообразных униформах — в основном зуавы и Африканские Стрелки.
 — Он здесь! — крикнул один из них, тот, в котором Майнард узнал головореза Вирокка.
 — Так приведите его! — скомандовал один из стоящих на пороге, с погонами полковника. — Мы займемся его делом без промедления!
 Майнард предположил, что речь шла о нем самом. Но он ошибся. Имелся в виду более заметный, чем он, — и более опасный для Империи. Это был Л.
 На открытом внутреннем дворе стоял большой барабан, и вокруг него — с полдюжины стульев. На верхней части барабана — чернильница, ручки и бумага. Всё это были атрибуты трибунала.
 Однако всё это было не более чем фарсом. Бумага не была отмечена какими бы то ни было записями судебного «процесса». Ручки даже не опускали в чернильницу. Председатель и члены суда, а также судья, адвокат, прокурор и секретарь, — все были полупьяны. Все они жаждали крови, и уже заранее приняли решение, что она будет пролита.
 Майнард не был очевидцем собственно процесса. Дверь была закрыта, и он, стоя за нею, мог лишь слушать.
 Это продолжалось недолго. Не прошло и десяти минут, как через замочную скважину в камеру ворвалось слово, однозначно возвестившее, что его товарищ по заключению осужден. Это слово было: «Виновен!»
 И сопровождалось оно еще более зловещей фразой: «Немедленно расстрелять!»
 Были слышны некоторые слова протеста, которые, как было ясно Майнарду, говорил его товарищ-заключенный, и среди них фраза: «Это убийство!»
 После этих слов послышались звуки шагов — это были шаги солдат, строящихся в линию.
 Затем на некоторое время воцарилась тишина, словно затишье перед бурей.
 Продолжалось оно недолго — лишь несколько секунд.
 Тишина была нарушена криком, заполнившим все здание «суда», криком, исходившим только от одного человека! Именно этот лозунг более чем когда-либо был способен отстранить королей от тронов, но теперь этот клич был предлогом для того, чтобы установить Империю!
 «Да здравствует красная республика!» — таковы были последние слова героя Л., обнажившего свою грудь перед пулями своих убийц!
 — Пли! — раздался крик.
 Майнард признал голос младшего лейтенанта Вирокка; эхо от стен отразило смертельный треск выстрелов!
 Затем было странное ликование по поводу этого подлого убийства. Но внутренний двор тюрьмы был заполнен не менее странными людьми. Больше похожими на злодеев, поскольку они махали своими шапками, крича в ответ на вызов упавшего, предсказавшего падение Франции:
 «Да здравствует Император!»




 ГЛАВА XXXVIII. ДВА ФЛАГА


 Прислушиваясь к происходящиму изнутри камеры, слыша немногое из того, что было сказано, но тем не менее понимая все происходящее, Майнард пришел в ужас.
 Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, — этого человека собирались отправить в мир иной как бешеную собаку!
 Он уже начал сомневаться, не кошмарный ли сон все это?
 Но он отчетливо слышал крик протеста: «Это убийство!»
 Майнард повторил эти слова, ударив пяткой в дверь, надеясь таким образом помешать злодеянию или хотя бы задержать его.
 Он продолжал твердить это, вместе с другими фразами протеста, пока его голос не был заглушен взрывом залпа, принесшего смерть осужденному.
 Он еще раз произнес эти слова, как только это залпа смолкло, и тишина установилась во внутреннем дворе. Теперь его услышали члены трибунала вне камеры.
 — Кажется, у нас там имеется сумасшедший, — сказал офицер, бывший главным на «процессе». — Кто это, Вирокк?
 — Одного поля ягода, — ответил младший лейтенант зуавов. — Такой же мятежник, как и тот, с которым мы только что разделались.
 — Вам известно его имя?
 — Нет, полковник. Он приезжий — иностранец.
 — Откуда?
 — Из Англии — Америки. Его забрали на Бульварах. Мои люди взяли его по моему приказу.
 — За что?
 — Он мешал им исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно вчера вечером столкнулся с ним в кафе де Миль Колонес. Он выступал там против правительства и выказывал жалость к бедной Франции.
 — Да ну!
 — Я хотел поставить его на место, господин полковник, но некоторые из наших вмешались, чтобы защитить его, потому что он чужестранец.
 — Это не оправдывает его: он ведь мог быть заброшен сюда, чтобы подготовить мятеж.
 — Я знаю это, полковник.
 — Вы готовы поклясться, что он поступил так?
 — Да, я готов. Многие присутствовавшие были свидетелями. Слышите, что он говорит сейчас?
 — Да, верно, верно, — ответил председатель суда. — Приведите его, пусть предстанет перед нами. Его иностранное гражданство не защитит его. Сейчас не время, чтобы выглядеть приятной во всех отношениях нацией. Англичанин он или американец, его речи нужно прекратить. Товарищи! — продолжал он, понизив голос и обращаясь к членам «суда». — Этот человек свидетель происшедшего — вы понимаете? Он должен быть судим нами, и если обвинения Вирокка будут подтверждены, обвиняемый должен замолчать. Вы понимаете?
 Остальные дали согласие на это зловещее предложение: они прекрасно понимали, что их правосудие не более чем фарс. «Судьи» для таких дел были специально подобраны, и прежде всего — председатель, печально известный полковник Гардотт.
 Внутри своей камеры Майнард мог слышать, что происходит, но что касается содержания разговоров — почти ничего не мог разобрать. Буря на улицах все еще продолжалась — были слышны ружейные залпы и стрельба из орудий. Новые заключенные были приведены на внутренный двор, откуда доносились звуки шагов солдат и бряцание стали их сабель. Посторонный шум доносился отовсюду.
 Тем не менее, одно-два слова, которые были им услышаны через замочную скважину, прозвучали зловеще в его ушах. Он был знаком с головорезом Вирокком и знал, что такого человека следует опасаться.
 Все же Майнард не испытывал страха за свою жизнь — он более опасался какого-либо другого серьезного наказания. Он полагал, что его будут держать в тюрьме, пока бунт не закончится, и тогда рассмотрят его дело, так что у военных не будет другого выхода, кроме как оправдать его. Он только был раздражен произволом и издевательством над собой, а также арестом, который он перенес. Майнард слабо был знаком с характером этого бунта, и совсем не был знаком с его «режиссурой».
 По своему опыту честного вояки он не мог предположить, как далеко могут зайти эти франко-алжирские бандиты, в чьих руках он оказался.
 Он был потрясен убийством — ибо иначе он не мог назвать это злодеяние — его товарища-заключенного. Тем не менее последний находился в определенных взаимоотношениях со своими убийцами, и Майнард не мог предположить, что подобное возможно и в отношени его самого. Кроме того, он был иностранец, и его никак не могли судить за политические убеждения. Он находился под защитой флага своей страны.
 Однако защита флага не сработала, потому что в огне революции, среди таких отъявленных палачей никакие флаги не действовали.
 У него было мало времени, чтобы успеть порассуждать об этом. В то время, как он был полон негодования зверской трагедией, только что развернувшейся перед ним, дверь его камеры распахнулась, и он был приведен в «зал суда».
 — Ваше имя? — надменно начал допрос Председатель.
 Майнард ответил, тем самым принимая условия игры.
 — Страна?
 — Я ирландец, британский подданый, если вам будет угодно.
 — Это не имеет значения, месье! Мы все здесь равны, тем более в такое время. Мы не делаем различий для тех, кто сеет мятеж. В чем вы его обвиняете, лейтенант Вирокк?
 С искусством крючкотвора, умеющего плести сети лжи и напраслины, искусством, которое сделало бы честь любой белошвейке, офицер зуавов рассказал свою историю.
 Майнард был поражен таким искусством лжи. Он с презрением отверг все эти обвинения.
 — В чем же меня обвиняют, месье? — сказал он, обращаясь к суду. — Я не подтверждаю ваше право судить меня, тем более трибуналом на этом барабане. Я призываю вас приостановить это слушание. Я буду обращаться в Посольство моей страны!
 — У нас нет времени для обращения в Посольство, месье. Вы можете подтверждать или не подтверждать наше право судить — это как вам будет угодно. Мы здесь судьи, и мы намереваемся довести этот суд до конца. Вне зависимости от вашего благородного разрешения.
 Этот головорез даже пытался острить.
 — Джентльмены, — продолжил он, обращаясь к другим членам «суда». — Вы выслушали обвинение и защиту. Вы должны решить, на самом деле виновен обвиняемый или нет.
 Голосование началось с худого, словно больного цингой, младшего лейтенанта, исполнявшего роль секретаря суда. Это существо, словно заранее знало результат, произнесло:
 — Виновен!
 Зловещее это слово, без всякой тени инакомыслия, прокрутилось вокруг барабана и вскоре было заключено еще более зловещей фразой, произнесенной Председателем:
 — Приговаривается к смертной казни!
 Майнард вздрогнул, как будто в него выстрелили. И вновь он сказал себе:
 — Может, все это мне снится?
 Но нет, кровоточащий труп его недавнего товарища-заключенного, лежащий в углу двора, был более чем реален. Также достаточно серьезны были хмурые лица его судей, со взводом палачей, одетых в форму, стоящих в стороне и приготовившихся привести в исполнение смертельный приговор!
 Всё вокруг говорило о том, что это не было ни сном, ни злой шуткой, — это было пугающей ужасной действительностью!
 Не удивительно, что Майнарда охватил ужас. Не удивительно, что в час смертельной опасности он не мог не вспомнить эти слова, проникшие ему в самое сердце: «Я приду к вам на помощь! Я приду!» Не удивительно, что его взгляд с тревогой и надеждой был обращен к входной двери.
 Но та, которая говорила об этом, пока не приходила. Даже если б она пришла, что бы она смогла сделать? Юная девочка, невинный ребенок, чем бы помогло ее заступничество перед этими беспощадными людьми, чьи помыслы были сейчас его убить?
 Она даже не могла знать, где они его держали. На переполненной людьми, неистовой улице, или, спускаясь из дому, она, возможно, потеряла его из виду, и помощь от ее придет слишком поздно!
 У него уже не осталось никаких надежд на ее появление. Никогда больше он не увидит ее в этом мире!
 Мысль эта вызвала агонию. Она заставила его наброситься словно тигр на судью и обвинителя и дать волю гневу, бушевавшему в его груди.
 Его речи вызвали лишь насмешки у беспощадных судей.
 Вскоре они вообще перестали обращать на него внимание. Свежие заключенные поступили в эту тюрьму — возможно, новые жертвы суда на барабане!
 Суду более были неинтересны его апелляции.
 Суд завершил свою «работу» и передал его Вирокку со взводом палачей, одетых в форму.
 Двое из них отвели и поставили Майнарда у стены, рядом с трупом Красного Республиканца.
 Он был связан и не мог оказать сопротивления. Никто не смог бы ему помочь.
 Солдаты стояли, ожидая команду «Пли!»
 И через мгновение команда эта поступила бы, ибо она командовал здесь лейтенант зуавов.
 Но судьба распорядилась иначе. Прежде чем лейтенант успел дать команду, наружная дверь открылась, пропустив человека, чье появление немедленно приостановило процесс.
 Бросившись наискосок через внутренний двор, он оказался между солдатами и их жертвой, одновременно достав из-под пальто и развернув флаг, которым поспешил прикрыть осужденного.
 Даже пьяные зуавы не осмелились открыть огонь по этому флагу. Ибо это был Королевский Стандарт Англии!
 Но у заключенного была двойная защита. Почти в тот же самый момент другой человек торопливо пересек внутренний двор и развернул еще один флаг перед глазами разочарованных палачей!
 Флаг этот требовал к себе не меньшего уважения, ибо это был звездно-полосатый флаг — символ единственной Республики на земле.
 Майнард служил под обоими флагами, и на мгновенье он почувствовал, что его симпатии к ним разделились.
 Он не знал, кто пришел на помощь последним, но когда он увидел, кто пришел первым — а это был сэр Джордж Вернон, — его сердце наполнилось еще большей радостью, чем просто от мысли, что он был вырван из лап смерти!




 ГЛАВА XXXIX. СНОВА В ВЕСТБУРНЕ


 И вновь оправимся в британскую столицу, где найдем мистера Свинтона в своей квартире.
 Это были те же самые меблированные комнаты, с тем же самым стулом из тростника, которым он ударил свою невезучую жену.
 Она также была там, но она не сидела на стуле.
 Расположившись на простом диване из конского волоса, обложившись диванными подушками и валиками, она читала один из романов де Кока в переводе. Фан не владела французским, несмотря на то, что она получила воспитание, достойное благородной девушки, и преуспела во многих искусствах, в которых именно Франция играет ведущую роль.
 Время было, когда завтрак уже закончился, хотя чашки и блюдца все еще не были убраны со стола.
 Обычный металлический заварной чайник, горбушка, отрезанная от половины четырехфунтового хлеба, голова и хвост селедки, разложенные на синей узорчатой тарелке, — всё это говорило о том, что пища была далеко не эпикурейской  note 12  .
 Свинтон курил трубку из корня колючего кустарника, набитую табаком под названием «птичий глаз». Финансовое положение не позволяло ему баловаться сигарой.
 Никогда еще в жизни он не падал столь низко. Он потратил последний шиллинг на преследование миссис Гирдвуд — чтобы побывать в их компании в Париже, из которого они, включая его самого, только что вернулись в Лондон.
 Его предприятие пока еще окончательно не провалилось, но было далеко от успеха как никогда. Вдова владельца магазина, несмотря на все ее стремление к названному союзу, была родом из страны, люди которой согласно пословице, «проницательные». Она была во всех отношениях благоразумна, в чем мистер Свинтон имел возможность убедиться в беседе, состоявшейся накануне их отъезда из Парижа.
 Это не было решающим разговором касательно предложения стать ее зятем. Это была лишь предварительная беседа перед главным разговором, в котором он собирался сделать официальное предложение непосредственно молодой леди.
 Но предложение не было сделано, ибо у миссис Гирдвуд нашлись причины для его отсрочки.
 Они выглядели достаточно несущественными, очевидно, чтобы оставить у него некоторую надежду.
 Истинная же причина была ему неизвестна, и она заключалась в том, что у американской матери возникли сомнения в его благородном происхождении. Вполне возможно, что он мог и не быть лордом. И это несмотря на великолепную игру, на которую был способен бывший гвардеец, много видевший в своей жизни лордов и многому у них научившийся.
 Она была очень хорошо к нему расположена — он употребил достаточно лести, чтобы заслужить это; кроме того, он использовал каждый удобный случай, чтобы и дочь расположить к себе, так же как и мать. Но миссис Гирдвуд решила, что прежде чем будут предприняты дальнейшие шаги, следует разузнать кое-что об его происхождении. Было нечто странное в том, что он все еще продолжал путешествовать инкогнито. Причины, которыми он объяснял это, ее не удовлетворили. Потому она решила полностью удостовериться в том, что он говорит правду. Англия была подходящим местом, чтобы навести справки; туда переехала она и ее девочки, остановившись, как и прежде, в аристократическом Кларендоне.
 Вернулся в Англию и Свинтон, позволив себе задержаться во Франции еще лишь на день после отъезда компании.
 Если бы он остался в Париже еще дольше, он бы оказался в долгах. У него хватило наличных лишь для того, чтобы расплатиться со скромной гостиницей, где он остановился, оплатить Булонский пароход и «омнибус» от Лондонского моста до его дома в далеком Вестбурне, где он нашел свою Фан не на шиллинг богаче, чем он сам. Вот почему эта селедка на завтрак на следующий день после его возвращения.
 Его невеселое настроение вполне соответствовало его пустому кошельку. И хотя миссис Гирдвуд не раскрыла истинную причину отсрочки предложения вступить в брак с ее дочерью, он мог догадываться о ней. И он догадывался об этом с большой долей уверенности: вдова прибыла в Англию, чтобы навести справки о нем.
 Чем это могло кончиться? Разоблачением! Да и как могло быть иначе? Его имя было известно в некоторых кругах Лондона. Так же как и его репутация. Если бы ей удалось расспросить тех, кто его знает, надежды на брак были бы разбиты сразу и навсегда.
 Он хорошо знал ее проницательность, и понимал, что она никогда не согласится взять его в зятья без того, чтобы получить некоторый титул — единственно приемлемый для нее и ее дочери.
 Таким образом, если его игра еще не закончилась полным фиаско, то карты, которые он имел на руках, были очень слабыми. Более чем когда-либо такие карты требовали профессиональной игры.
 Каков должен быть его следующий ход?
 Вот о чем напряженно размышлял Свинтон, пока курил трубку.
 — Кто-нибудь спрашивал меня в мое отсутствие? — спросил он у жены, даже не поворачивая голову в ее сторону.
 Но если бы он при этом удостоил ее взглядом, он мог бы заметить некоторое замешательство, вызванное этим вопросом.
 — О! Нет — да, — я думаю. У меня был один гость.
 — Кто это?
 — Сэр Роберт Котрелл. Ты помнишь нашу встречу в Брайтоне?
 — Конечно, помню. Вряд ли можно забыть имя этого франта. Что он хотел?
 — Он хотел тебя видеть.
 — На самом деле, хотел меня видеть! Как он разыскал нас?
 — О! Как разыскал? Я встретила его однажды, когда проходила через Кенсингтон Гарденс, что рядом с Лонг Уолк. Он спросил меня, где мы остановились. Я сначала не хотела ему говорить. Но он сказал, что очень хотел бы тебя видеть, так что я дала ему наш адрес.
 — Меня же не было дома!
 — Я сказала ему, но добавила, что ожидаю тебя со дня на день. Он приходил узнать, не вернулся ли ты.
 — Он приходил узнать? Какая забота о моем возвращении! Так ты встретила его на Лонг Уолк? Я думаю, ты появлялась на Роу каждый день?
 — Нет, это не так, Ричард. Я была там только один или два раза. Разве ты можешь меня упрекать в этом? Я хотела бы знать, кто смог бы безвылазно оставаться здесь, в этих жалких комнатах, с этой сварливой хозяйкой, постоянно снующей туда-сюда, чтобы подглядеть, что у нас в чемоданах. Небесам известно, что это не самое худшее из возможного, но совершенно отвратительное жилье!
 Оглядев свою небогато обставленную комнату, бросив еще один взгляд на голову и хвост селедки и другие остатки их скудной трапезы, Свинтон не мог не согласиться с нехитрой истиной слов жены.
 И сказаны были эти слова совсем другим, примирительным тоном, резко отличающимся от тона властного противостояния, к которому он привык за двенадцать месяцев брака. Тон этот прекратился в тот день, когда ножка стула, придя в соприкосновение с головой его возлюбленной, оставила небольшой шрам на левом виске — подобно пятну на мраморной статуе. С того момента его суженая совершенно изменилась — по крайней мере, внешне. При их многочисленных ссорах и препирательствах за все время, предшествующее этому, дело, однако, не доходило до насилия. И когда он впервые ударил ее, это имело эффект. Трус, каким она его знала, как оказалось, не стал терпеть ее издевательств. И с тех пор она стала его бояться. Испуг, охвативший ее, когда она отвечала на его вопрос, таким образом, вполне понятен.
 Было время, когда Франциска Вилдер безо всяких эмоций отвечала на такие вопросы, не трепеща и не запинаясь.
 Но вот она опять вздрогнула, и вновь на нее нашло замешательство, поскольку послышались шаги снаружи и раздался стук в дверь.
 Постучали два раза; это не было похоже на почтальона, но ритмичное «тук-тук-тук» говорило о том, что стучал джентльмен или леди — скорее всего, женщина, судя по мягкому звуку.
 — Кто это может быть? — спросил Свинтон, взял трубку в зубы. — Никто из наших знакомых, я полагаю.
 В Лондоне мистер Свинтон не горел желанием принимать нежданных посетителей. У него было слишком много «акул» за границей, которые могли сейчас использовать дверное кольцо или дверной молоточек для стука.
 — Из наших знакомых никто быть не может, — сказала его жена напускным доверительным тоном. — Наверное, нет, если только никто из твоих старых друзей не видел, что ты вернулся домой. Ты встречал кого-нибудь по дороге?
 — Нет, меня никто не видел, — грубо ответил муж.
 — Наверное, это к тем, кто живет наверху. Я полагаю, это к ним, или еще к кому-нибудь, живущему в этом доме.
 Этому предположению, однако, противоречил диалог, который послышался в гостиной.
 — Миссис Свинтон дома?
 Вопрос был задан человеком, который, скорее всего, только что пришел.
 — Да, сэр, — ответила ирландская уборщица, которая открыла ему дверь.
 — Передайте мою визитную карточку и спросите леди, могу ли я ее видеть.
 — Ей-богу, это Котрелл! — пробормотал бывший гвардеец, узнавая голос.
 «Сэр Роберт Котрелл» — было написано на карточке, переданной ему горничной.
 — Передайте ему, пусть войдет! — сказал он служанке, не удосужившись спросить согласия у Фан, которая, удивленная неожиданным визитом, вскочила на ноги и скользнула в спальню.
 Было что-то странное в подобной манере ретировки жены, которую муж мог бы неправильно расценить. Но он не обратил на это внимания, ибо мысли его теперь были заняты новой полезной идеей, внезапно посетившей его.
 Независимо от того, насколько ему был симпатичен сэр Роберт Котрелл, и даже не имея представления о цели его визита, Свинтон тем не менее был склонен принять посетителя. Запах селедки был все еще в ноздрях мнимого лорда; и он предпочитал духи, которые распространяет батистовый носовой платок галантного баронета — поскольку он знал, что сэр Роберт на самом деле таким был.
 При этом прежнее Брайтонское знакомство никак не повлияло на распоряжение служанке пригласить баронета.
 И гость вошел в дом.




 ГЛАВА XL. ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНЫЙ БАРОНЕТ


 Баронет несколько растерялся; когда открылась дверь из гостиной в комнату и он увидел вместо Фан его «пассию», у гостя пропало желание входить внутрь.
 Привыкший, однако, к таким неожиданностям, он не смутился. Он был знаком с характером бывшего гвардейца. К тому же он знал, что Свинтон сейчас испытывает трудности и при таких обстоятельствах не будет проявлять излишнее любопытство.
 — Ах, Свинтон, мой дорогой друг, — воскликнул гость, протягивая свою холеную руку. — Я счастлив видеть вас снова. Мадам сказала мне, что вы вот-вот должны вернуться. Я только решил заглянуть, в надежде увидеть вас. Я слышал, вы из Парижа?
 — Да, только вернулся, — ответил Свинтон, горячо пожимая руку.
 — Там сейчас ужасные времена настали. Я рад, что вы вернулись оттуда целым и невредимым.
 — Ей-богу, все что случилось, сильно навредило мне.
 — В самом деле? Что вы хотите этим сказать?
 — Да, я поехал туда, чтобы получить некоторую сумму, которую мне должны. И вот, вместо того, чтобы получить деньги, я потерял даже то, что у меня было.
 — Как это случилось, мой дорогой друг?
 — Итак, произошло то, что я соблазнился и затеял игру в карты с некими французскими офицерами, которых я повстречал в Миль Колонес. Это было их проклятое экарте. Они умели в него играть лучше, чем я; и очень скоро они обчистили меня. У меня едва хватило денег, чтобы вернуться сюда. Я благодарю Б-га, что я снова здесь, хотя как мне это удалось зимой, в такую погоду, — знают лишь Небеса! Простите меня, сэр Роберт, что я беспокою вас рассказом о моих личных делах. Но я сейчас в таком состоянии, что я и сам не знаю, что говорю. Черт бы побрал эту Францию и этих французов! Я никогда больше не поеду туда снова, никогда, поскольку я уже знаю, что они из себя представляют.
 Сэр Роберт Котрелл, хотя всем было известно, что он богат, был скупым и бедным для других людей. Для женщин он был чуть менее беден; имелся только единственный источник расточительства, когда он не мог завоевать их улыбки другим способом. Он был одним из тех галантных мужчин, которые предпочитают завоевывать женщин самым дешевым способом и, когда это сделано, редко тратят деньги, чтобы их обеспечить. Он любил порхать от цветка к цветку подобно бабочке.
 О том, что он пришел отнюдь не для того, чтобы повидать мистера Свинтона, а целью посещения была его жена, малодушный муж знал точно так же, как если бы посетитель открыто признал это. А также о том, что повод для визита баронета был не более, чем мелким оправданием.
 Именно потому, что он знал обо всем об этом, бывший гвардеец был так откровенен в разговоре о своих финансовых делах. Это был деликатный способ дать понять, что он не будет оскорблен предложением небольшой ссуды.
 Перед сэром Робертом встала дилемма. Еще месяц назад он был бы гораздо менее склонен к этому, но за последнее время, когда он несколько раз встретился с миссис Свинтон на Лонг Уолк, а также в других местах, ему уже было о чем задуматься. Однако он представил себе это завоевание, и ему не хотелось оплачивать уже достигнутый триумф.
 По этой причине он не спешил понять так тонко переданный ему намек.
 Свинтон же размышлял над тем, как сделать этот намек более понятным. Остатки скромного завтрака должны были ему в этом помочь.
 — Взгляните! — сказан он с напускным юмором, показывая на объеденные кости селедки, — посмотрите на это, сэр Роберт! Вы, возможно, думаете, что мы ели это в пятницу. Эта прекрасная рыбка была куплена на последний пенни из моего кармана. Завтра пятница, и я думаю, что сумею держать пост еще более строго. Ха! Ха! Ха!
 На такое обращение нечего было ответить. Скупой аристократ почувствовал себя довольно неуютно, ибо был загнан в угол.
 — Мой дорогой друг! — сказал он. — Не говорите в таком духе. Если файвер  note 13 сумеет вам помочь, я буду рад вашему согласию принять от меня это. Я полагаю, вы не будете возражать?
 — Сэр Роберт, вы слишком добры. Я… я…
 — Не говорите об этом. Не стоит думать о таком пустяковом предложении; правда, мои дела сейчас несколько расстроены. Я достаточно много потерял на последнем Дерби, и мой адвокат пытается сейчас поднять стоимость закладной на мое Девонширское состояние. Если это удастся, ситуация, конечно, изменится. А пока что возьмите это. Это может помочь вам в теперешних ваших затруднениях, пока у вас что-то не появится.
 — Сэр Роберт, я…
 — Никаких извинений, Свинтон! Это я должен извиниться за такую небольшую сумму, что могу вам сейчас одолжить!
 Бывший гвардеец перестал сопротивляться, и пятифунтовая банкнота осталась лежать на его ладони.
 — Кстати, Свинтон, — сказал баронет, словно стремясь поскорее завершить неловкую сцену, чтобы перевести разговор на более деловую тему. — Почему бы вам не попытаться получить кое-то от правительства? Простите меня, что я беру на себя смелость советовать, но как мне кажется, что человек с такими заслугами как вы, должен попробовать.
 — У меня немного шансов на это, сэр Роберт! У меня нет никакого желания заниматься этим, а если бы я захотел, есть то самое грязное дело, из-за которого меня уволили из Гвардии. Вы знаете эту историю, поэтому я не должен вам ее пересказывать. Оно бы обязательно всплыло, если бы я обратился к правительству за помощью.
 — Какие глупости, мой дорогой друг! Это не должно вам помешать. Это могло бы иметь значение, если бы вы хотели попасть на службу при дворе монарха. Вы ведь не стремитесь к этому, как я полагаю?
 Бывший гвардеец печально усмехнулся.
 — Нет! — сказал он. — Я бы удовлетворился гораздо меньшим. Мои мечты не витают сейчас так высоко.
 — Скажем, вы обратитесь за содействием к лорду — тому, у кого есть сейчас влияние в Правительстве. В эти беспокойные времена есть проблемы с поиском служащих, и прошлые ошибки должны быть преданы забвению. Ваше имя не будет исключением. Я знаю Его светлость лично. Он не настолько дотошный человек, чтобы интересоваться прошлым.
 — Так вы его знаете, сэр Роберт?
 — Очень хорошо с ним знаком. И если я не ошибаюсь, он как раз тот человек, который вам нужен; то есть он может получить для вас некоторое назначение. Дипломатическая служба была бы прекрасной работой, учитывая что эти революции уже завершаются. Особенно служба безопасности, ибо я осведомлен, что на это сейчас выделяются огромные суммы. Так почему бы вам не попробовать получить назначение в службу тайной дипломатии?
 Свинтон вновь зажег трубку и задумался.
 — Трубка не к лицу гвардейцу, — с улыбкой отметил его гость. — Фавориты в Министерстве иностранных дел курят только регалии.  note 14 
 Свинтон ответил на эту шутку улыбкой, что означало для него возрождение надежды.
 — Возьмите лучше это, — предложил баронет, открывая свой позолоченный портсигар.
 Свинтон отложил в сторону трубку из корня колючего кустарника и зажег сигару.
 — Вы правы, сэр Роберт, — сказал он, — мне стоит попробовать. Вы мне дали очень хороший совет. Но что я должен сделать? Я совершенно не знаком с пэром, о котором вы говорите, и никто из моих друзей с ним не знаком.
 — Но вы ведь меня не включаете в число этих не знакомых с ним друзей?
 — Дорогой Котрелл! Не говорите так! После того, что произошло между нами, было бы неблагодарностью с мой стороны не считать вас самым лучшим и единственным другом, которого я встречал в своей жизни.
 — Хорошо, я скажу прямо. Разве я не говорил, что знаком с лордом — достаточно хорошо знаком, чтобы дать вам рекомендательное письмо к нему? Я не скажу, что это решит все проблемы, но вы должны использовать этот шанс. Я могу только обещать, что он вас примет; и если вы не будете слишком капризны в отношении характера работы, я думаю, он может предложить вам кое-что. Вы меня понимаете, Свинтон?
 — Безусловно! Не очень приятно, сэр Роберт, жить в такой бедной комнате и вспоминать тот роскошный завтрак, который я только что имел — я и моя бедная жена!
 — Ах, между прочим, я в долгу перед мадам, приношу свои извинения, что до сих пор не справился о ее здоровье. Надеюсь, у нее все в порядке?
 — Спасибо! Здоровье в порядке, как у малого ребенка, если не считать этих наших неприятностей.
 — Разве я не буду иметь удовольствие видеть ее?
 Гость задал этот вопрос лишь ради приличия. Ему не хотелось столкнуться с ней в такой компании.
 — Я сейчас посмотрю, сэр Роберт, — ответил муж, поднявшись со стула и направившись в спальню. — Я полагаю, Фан сейчас не одета.
 Сэр Роберт втайне надеялся, что это действительно так. При подобных обстоятельствах разговор с ней мог быть весьма неуместен.
 Его желание было удовлетворено. Она была не только не одета, но к тому же еще лежала в постели, страдая от мигрени! Она просила прощения у баронета за то, что не может выйти к нему из спальни!
 Такие слова она передала через посредника-мужа.
 Теперь посетителю осталось только выполнить свое обещание насчет рекомендательного письма.
 Он сел за стол и написал рекомендацию небрежным почерком. Он не оставил конверт открытым, как это обычно принято. Дело в том, что в письме было пара моментов, которые он хотел бы скрыть от бывшего гвардейца. Это были следующие слова: «Мистер Свинтон — именно такой джентльмен, который как раз мог бы пригодиться Вашей Светлости. Он неудачник…»
 Смочив кончиком своего аристократического языка слой клея, он запечатал конверт и вручил это послание хозяину.
 — Я уверен, — сказал он, что лорд А. будет рад быть вам полезным. Вы могли бы найти его в Министерстве иностранных дел; но вам не стоит идти туда. Там слоняется слишком много посторонних, которым не следует знать, зачем вы туда пришли. Отнесите это к нему домой, в его резиденцию в Парк-лане. Как мне известно, в таких случаях, как у вас, он предпочел бы принять вас там. Вам стоит пойти туда как можно скорее. Есть много претендентов на эту или подобную должность, которые могут вас опередить. Его Сиятельство будет дома, вероятно, около трех часов дня. Я вскоре вам позвоню, чтобы узнать, что у вас получилось. Бай, мой дорогой друг. До свидания!
 Снова надев перчатки на свои тонкие аристократические пальцы, баронет удалился, оставив бывшего гвардейца с рекомендательным письмом, которое должно было оказать огромное влияние на дальнейшую судьбу неудачника.




 ГЛАВА XLI. СЦЕНА В ПАРК-ЛАНЕ


 В Парк-лане, который, как известно, расположен напротив Гайд-парка, размещается несколько самых престижных особняков в Лондоне. В эти особняках находятся резиденции главным образом английской аристократии, представляющей высший свет общества.


* * *

 В тот самый день, когда сэр Роберт Котрелл оплатил свое непреднамеренное посещение мистера Ричарда Свинтона, в полуденный час можно было заметить открытый фаэтон, запряженный парой элегантных пони с роскошными гривами и хвостами, двигавшийся по Парк-лану и остановившийся перед одним из самых роскошных особняков, принадлежащим аристократу самого высокого положения.
 Вожжи были в руках джентльмена, который, как видно, умел управлять лошадьми; с другой стороны экипажа сидела леди, в то время как мальчик-лакей в сапогах с отворотом и пуговицами стоял сзади.
 Хотя джентльмен был молод и красив, так же как и леди, а лакей тщательно исполнял свою роль, тем не менее наметанный глаз по внешнему виду ливреи мог распознать во всем этом не более чем спектакль, специально разыгрываемый по случаю.
 Все это было нанято Ричардом Свинтоном, поскольку именно он держал сейчас кнут, а его жена была привлекательной леди, обращавшей внимание на экипаж.
 Пони подъехали и были остановлены с тем расчетом, чтобы фаэтон оказался прямо под окнами гостиной особняка знатного аристократа.
 В этом и заключалась идея представления.
 Лакей, спрыгнув с повозки, словно кузнечик, скользнул к двери, позвонил в звонок и спросил, дома ли хозяин.
 Его Светлость были дома.
 — Возьми вожжи, Фан, — сказал Свинтон, выходя из фаэтона. — Держи из натянутыми, так, чтобы не позволить пони сдвинуться с места, где они сейчас стоят, ни на дюйм!
 Без того, чтобы постигнуть смысл и цель этого распоряжения, Фан обещала его исполнить.
 Воспоминания о том, как ей неоднократно приходилось уступать насилию со стороны мужа, весьма способствовали ее беспрекословному повиновению.
 Сказав это и передав вожжи, бывший гвардеец подошел к двери, представил свою визитную карту и прошел в гостиную.




 ГЛАВА XLII. СИЛА ОБАЯНИЯ


 Помещение, в которое прошел мистер Свинтон, было комнатой-приемной большой квартиры, обставленной в роскошном стиле.
 На некоторое время он был предоставлен самому себе: лакей, исполнявший обязанности привратника, ушел передать его визитную карту.
 Его окружали дорогие декорации — предметы старины и роскоши, — отражавшиеся в многочисленных зеркалах, окружавших со всех стороны комнату и простиравшихся от пола до потолка.
 Но мистер Свинтон не обращал внимания ни на дорогие вещи, ни на зеркала, их отражавшие.
 Предоставленный на несколько мгновений самому себе, он скользнул к одному из окон и направил взгляд на улицу.
 — Это должно сработать, — пробормотал он, довольный собой. — Все на месте, и Фан — разве она не венчает картину? Ей-Богу! Она прекрасно выглядит. Никогда в жизни не видел ее более прекрасной! Если Его светлость бросит взгляд на нее, я получу это назначение! Милая Фан! Я заработал на тебе этим утром пять фунтов. Твой взгляд на вес золота или его денежного эквивалента. Не опускай свою прекрасную головку, мой цыпленок! Пусть увидят свой прекрасный лик сквозь окно! Сделай так, чтобы тебя заметили, и, как мне известно, тебя оценит знаток! Ха! Ха! Ха!
 Фан была слишком далеко, чтобы услышать это риторическое обращение.
 Но вот смех Свинтона был прерван появлением лакея, чинно, с соблюдением всех нюансов этикета провозгласившего:
 — Его светлость примет вас в библиотеке.
 Посетителя Его светлости словно окатили холодной водой. Улыбка мгновенно слетела с лица мистера Свинтона.
 Веселое настроение отнюдь не вернулось к нему, когда он обнаружил, что библиотека представляла собой довольно мрачное помещение, стены которого были заставлены книгами, а окна выходили на задний внутренний двор. Это совсем не соответствовало его надеждам на интервью в приемной, окна которой выходили на улицу.
 Подобное разочарование, вместе с тишиной мрачной комнаты, в которую он был препровожден, мало способствовало успеху его предприятия.
 — Изложите ваше дело, сэр! — потребовал титулованный господин, в присутствие которого проник мистер Свинтон.
 Требование было высказано без грубости или излишней строгости. Лорд отличался учтивостью, что для непосвященного могло показаться благосклонностью!
 В ответ экс-гвардеец представил рекомендательное письмо. Это все, что он был в состоянии сделать, и теперь он стоял молча, ожидая результата.
 В то же время он инстинктивно подумал, насколько иным могло оказаться интервью в приемной, чем здесь, в этом мрачном складе книг.
 — Я сожалею, мистер Свинтон, — сказал Его светлость, закончив чтение рекомендательного письма сэра Роберта. — Жаль, в самом деле жаль, что я не смогу ничем вам помочь. Мне ничего не известно относительно вакантной должности, о которой здесь написано. Ко мне ежедневно приходит очень много соискателей, которые рассчитывают, что я смогу что-то сделать для них. Я был бы счастлив сделать что-либо полезное для друга сэра Роберта Котрелла, если бы это было в моей власти. Но — уверяю вас, что в реальности я ничего сделать не могу.
 Ричард Свинтон был смущен — более всего тем, что потратил тридцать шиллингов, наняв фаэтон с пони и соответствующим лакеем. Эти деньги были взяты их тех пяти фунтов, которые дал предусмотрительный баронет. То была немалая сумма наличными, выброшенная на ветер, ибо теперь его предприятие было на грани провала.
 Свинтон стоял, не зная, что сказать. Беседа, казалось, подошла к концу — Его светлость выражал осторожное желание завершить ее и отправить посетителя восвояси.
 В этот момент кризиса некое случайное происшествие пришло ему на помощь.
 Эскадрон «Колдстримс» («Холодные ручьи») маршировал по Парк-Лане. Их горн, игравший сигнал «двойной быстрый», послышался в апартаментах лорда. Его светлость, желая установить причину этого движения военных, встал с огромного кожаного стула, в котором принимал посетителя, и быстро прошел в приемную, оставив мистера Свинтона в библиотеке.
 Через окно лорд увидел, как драгуны маршируют мимо его дома. Но взгляд его ненадолго задержался на них. Внизу, у тротуара, обнаружился объект гораздо более привлекательный, чем яркие униформы гвардейцев. Это была молодая и красивая леди, сидевшая в открытом фаэтоне и державшая в руках вожжи, — похоже, что она ожидала того, кто вошел в дом.
 Эта прекрасная картина открылась лорду перед фасадом его собственного дома, и, значит, человек, который покинул фаэтон, должен был быть внутри — очевидно, им был Свинтон, тот самый прекрасно выглядевший посетитель, который ходатайствовал перед лордом о своем назначении!
 В тот же миг претендент, уже почти уволенный, был вызван к Его светлости — на сей раз в приемную.
 — Впрочем, мистер Свинтон, — сказал лорд, — вы можете оставить мне свой адрес. Я очень обязан моему другу, сэру Роберту; и хотя сейчас я не хотел бы давать никаких обещаний, кто знает… Да! Эта леди в фаэтоне. Она имеет к вам какое-то отношение?
 — Это моя жена, Ваша светлость.
 — Как жаль, что вы заставили ее дожидаться снаружи! Вы должны были привести ее сюда с собой.
 — Мой лорд! Я не решился на такую бестактность: привести ее сюда без приглашения.
 — О, пустяки! Мой дорогой сэр! Привести леди в любом случае не может быть бестактным. Хорошо, оставьте ваш адрес, и если что-нибудь подходящее появится, будьте уверены, я вспомню о вас. Я буду очень рад услужить сэру Котреллу.
 Свинтон оставил адрес и подобострастно попрощался с титулованной особой.
 Возвращаясь обратно и проезжая по мостовой Пикадилли, он с удовольствием заключил для себя, что экипаж и пони были наняты совсем не напрасно.
 Теперь он знал слабости характера человека, к которому обратился с ходатайством.




 ГЛАВА XLIII. В ДЕРЕВНЮ


 Есть только одна страна в мире, где деревенская жизнь имеет смысл и где она действительно приятна. Это Англия!
 Правда, эти радости доступны немногим: лишь дворянству Англии. Ее фермер ничего не знает об этом, а чернорабочий — еще меньше.
 Но английскому джентльмену было бы весьма приятно ненадолго уехать из города и пожить в деревне!
 Утром он будет наслаждаться охотой, с гоном или стрельбой, в зависимости от характера этой увлекательной игры. Вечером его ждет обед, который подготовят Люсилиен и другие лучшие повара из Франции, в компании самых образованных и благовоспитанных мужчин и женщин.
 Летом — экскурсии, пикники, приемы на открытом воздухе; а в последние годы — знаменитый крокет и игры в теннис — все это завершается тем же обедом, иногда танцами в гостиной, под семейную музыку на фортепьяно; реже — игрой военного оркестра, набранного из окрестных воинских частей, или организованного штабом волонтеров, добровольцев или милиции.
 Во всех этих мероприятиях нет ни излишнего шума, ни беспорядка, все они — совершенно тихие и в рамках этикета. Иначе и быть не могло в обществе, составлявшем цвет английской аристократии, и особенно социальный срез благородного дворянства — людей, которые всю свою жизнь проводили в изысканных развлечениях.
 И потому не было ничего удивительного в том, что капитан Майнард — человек, имевший не так много истинных друзей и к тому же потерявший часть из них в огне революции, — ликовал в душе, будучи приглашенным на один из таких обедов, о котором шла речь выше.
 В примечании к приглашению сообщалось, что ему предлагается остановиться на несколько дней в доме хозяина и принять участие в охоте на куропаток, сезон охоты на которых только начался.
 Приглашение было тем более привлекательным, что исходило от Джорджа Вернона, Вернон Холл, в окрестностях Севеноакс Кент.
 Майнард не видел английского баронета с того дня, как тот накинул ему на плечи Британский флаг, сохранивший жизнь капитану. Условием его освобождения было требование покинуть Париж и немедленно вернуться в Англию, страну, где он с тех пор и находился.
 Но он не проводил время в праздности. Революции были подавлены, и он отложил в сторону меч и взялся за перо. За лето он написал роман и передал его в распоряжение издателя. Он ожидал, что роман скоро выйдет в свет.
 В последнее время он написал сэру Джорджу — как он слышал, последний вернулся в свою страну, — и выразил искреннюю благодарность за спасение жизни.
 Но Майнард хотел бы также лично поблагодарить баронета. Ситуация теперь изменилась. Его собственная услуга была полностью оплачена, и он колебался, имеет ли он право воспользоваться старым приглашением, чтобы не оказаться непрошенным гостем. При таких обстоятельствах новое приглашение значило для него несколько больше, чем просто «Добро пожаловать!»
 Севеноакс расположен не очень далеко от Лондона. При этом его окружают декорации, которые напоминают о старине, и деревенские ландшафты, которые характерны для старинных графств в Англии, — очаровательные декорации Кент.
 Только свисток паровоза с проходящей рядом железной дороги напоминает о современности и несколько нарушает идиллию старины, окружающей Севеноакс.
 С сердцем, наполненным счастьем и бьющимся в ожидании удовольствия предстоящей встречи, отправился в путь бывший революционный лидер. Но не на лошадях, а в «пролетке», зафрахтованной на железнодорожной станции, чтобы доставить его в семейную обитель Вернон, расположенную примерно в четырех милях от города.
 Карета была открытой, была превосходная ясная погода, — лучшее время для сельского пейзажа: зеленела брюква, желтело жнивьё, леса и рощи приобрели цвет охры в преддверии осени. Пшеница была уже убрана. Куропатки, целым выводком, все еще словно ручные, прогуливались возле пней, в то время как фазаны, уже поредевшие после охоты, были более осторожны и старались спрятаться. Глядя на это, он мог бы представить себе, какое удовольствие от охоты было ему было предложено!
 Но Майнард не думал об этом. Мысли о предстоящем удовольствии от охоты его не занимали. Он думал только об образе этой красивой девочки, которую впервые увидел на палубе атлантического парохода, и в последний раз — на балконе напротив сада Тюильри; с тех пор он не видел Бланш Вернон.
 Но он часто думал о ней. Часто — не то слово! Каждый день, каждый час!
 И теперь его душа была поглощена таким же любованием, но только не природы, а сцен и эпизодов, в которых принимал участие этот прекрасный образ — ее первое появление, сопровождавшееся этим странным предзнаменованием; ее лицо, отраженное в зеркале салона; эпизод в Мерсей, который подарил ему ее ответный взгляд, когда они расстались на пристани в Ливерпуле; и, наконец, последний, тот краткий взгляд с балкона, который он успел заметить, ведомый жестокой силой своих тюремщиков.
 От этого воспоминания у него были самые сладкие и приятные чувства. Не от того, что он ее увидел; но от мысли, что благодаря ее вмешательству он был спасен от позорной смерти, и это была судьба! Он знал также, что был обязан своим спасением ее отцу.
 И теперь он ехал, чтобы встретиться с этим прелестным молодым созданием — в рамках семейного круга и с санкции родительской власти — чтобы ему было позволено поближе с ней познакомиться, что совпадало с его собственными тайными желаниями!
 Не удивительно, что в ожидании такой перспективы он не обращал внимания на куропаток, прогуливавшихся по жнивью, или на фазанов, прячущихся от посторонних взоров!
 Прошло уже почти два года, как он впервые ее увидел. Теперь ей было пятнадцать, или что-то вроде этого. В том быстром мимолетном взгляде на балкон он успел заметить, что она выросла и повзрослела.
 Тем лучше, думал он, ведь теперь еще ближе то время, когда он сможет проверить истинность своего предчувствия.
 Хотя радость и переполняла его, он не был уверен. Кто он такой? Без имени и титула, почти бездомный авантюрист, огромная пропасть разделяет его и дочь английского баронета, отмеченного титулом, не говоря уж о богатстве. Какие надежды мог он питать на то, что этот разрыв будет преодолен?
 Никаких, кроме надежды на удачу судьбы; возможно, только потому, что это совпадает с его желанием.
 Но это могло быть лишь иллюзией. В дополнение к огромному разрыву в социальном положении — даже если не принимать это во внимание — могли быть и другие претенденты на ее руку и сердце.
 Бланш Вернон была единственным ребенком, слишком дорогим, чтобы не позаботиться о выборе будущего мужа, и слишком красивой, чтобы на ее сердце не было претендентов. Возможно, ей уже сделали предложение, и оно было принято.
 Вполне возможно, отец уже подготовил ей подходящую партию.
 При таких размышлениях тень опускалась на лицо Майнарда, но это не очень его печалило, поскольку сильнее была его вера в судьбу.
 Эти мысли покинули его окончательно, поскольку карета подъехала к въезду в Вернон Парк, и ворота открылись, чтобы впустить его.
 Спокойно стало у него на душе, когда хозяин этого Парка встретил его в вестибюле своей обители и предложил теплый, добрый прием и гостеприимство.




 ГЛАВА XLIV. НА ОХОТЕ


 Нет ничего более величественного, чем охота в английских охотничьих угодьях — будь то охота с шотландскими борзыми или охота на лис. Захватывает главным образом великолепие всего сражения, с сомкнутыми рядами и беспрерывно лающей собачьей стаей, а также не менее впечатляющая живописная картина преобладающих над зелеными алых перьев птиц, украшающих охотников; гончие нетерпеливо вертятся на поводках золотого цвета вокруг егерей, лошади как безумные то и дело вздымаются на дыбы, словно пытаются сбросить своих седоков, периодически слышны звуки веселого горна и резкое щёлкание хлыста, чтобы держать собак под контролем.
 Картина не будет полной, если не упомянуть о веренице четырёхместных колясок и фаэтонов, запряженных пони, с прекрасными дамами внутри; о шикарном экипаже, запряжённом четвёркой, с герцогом и герцогиней; о фермере на своей двуколке рядом с ними; и, кроме всего прочего, — о пеших участниках в рабочих халатах — "Хаб, Дик и Хик, бьют дубинками в шуны  note 15 "— их скромное, тусклое одеяние резко контрастирует с алым цветом, но каждый из них — если, конечно, он прирожденный охотник — питает надежды на победу, чтобы его смогли щедро вознаградить за успешную охоту.
 Именно в такой охоте принимал участие капитан Майнард, верхом на коне, любезно предоставленном сэром Джорджем Верноном. Рядом с ним был сам баронет, а недалеко от него — дочь баронета, сидевшая в открытой четырёхместной коляске; ее сопровождала служанка Сабина.
 Эта темнокожая служанка в тюрбане — которая больше подошла бы к восточной охоте на тигра — тем не менее добавляла еще один живописный штрих ко всей этой пестрой картине.
 Люди этой этнической группы не известны в тех частях Англии, где осели набобы, вернувшиеся из Восточной Индии, чтобы спокойно прожить остаток своих дней.
 В этих местах даже индийский принц в костюме Типпу Сагиба появляется нечасто.
 Погода была более чем подходящей для охоты. Ясное небо, воздух чистый, передающий все запахи, и достаточно прохладный, чтобы можно было быстро ехать на лошади. Кроме того, собаки были свежие и отдохнувшие.
 Господа были веселы, леди расцветали в улыбках, люди в рабочих одеждах рассматривали дам с довольным выражением на своих бесстрастных лицах.
 Все выглядели счастливыми и ждали только сигнала — рожка охотника, чтобы приступить к действу.
 Был только один человек во всей компании, кто не разделял всеобщую радость; человек этот сидел верхом на гнедой лошади, рядом с четырёхместной коляской, в которой находилась Бланш Вернон.
 Этим человеком был Майнард.
 Почему же он не разделял всеобщую радость?
 Причина, возможно, заключалась в человеке, также сидевшем верхом на лошади и находившемся по другую сторону четырёхместной коляски, который называл Бланш Вернон своей кузиной.
 Как и Майнард, он остановился в Вернон Парке — но как близкий родственник, он был размещен ближе к семье Вернон, чем капитан.
 Звали его Скадамор — Франк Скадамор — он выглядел еще юным и безбородым. Тем не менее, несмотря на это, он был человеком зрелого возраста, так что внешний его вид ни о чем не говорил.
 Он был красив собой; светлые волосы с золотистым оттенком, своего рода саксонский Эндимион или Адонис.
 И она, будучи с ним в родственных отношениях и имея такой же характер, — да к тому же примерно одинакового с ним возраста — разве она могла испытывать к нему иное чувство, кроме восхищения?
 Можно было не сомневаться в том, что он восхищался ею. Майнард обнаружил это сразу, в тот день, когда все трое впервые увиделись.
 Он часто наблюдал это и после; но теперь — особенно ревностно, ибо молодой человек, наклонившись в седле, пытался привлечь внимание своей кузины.
 И он, казалось, преуспел в этом. Она не глядела ни на кого больше и не слушала кого-либо еще. Она не прислушивалась к лаю собак, она не думала об охоте на лис, она только слушала приятные речи молодого Скадамора.
 Все эти наблюдения сильно огорчали Майнарда. Правда, его огорчение было довольно умеренным, по размышлении, что он навряд ли мог ожидать что-то другое.
 Да, он оказал Бланш Вернон услугу. Он полагал, что услуга была оплачена, когда, возможно, именно ее вмешательство спасло его от казни зуавов. Но этот ответный благородный шаг мог быть отнюдь не признаком взаимности, — это была просто благодарность чувствительного ребенка!
 Пределом его терпения было наблюдать, как она стала что-то нашептывать на ухо молодому Скадамору — очевидно, слова, выражавшие ответные теплые чувства к нему.
 Экс-капитану стало не по себе, и он раздраженно подумал:
 «Очевидно, у меня слишком много волос на лице. Она предпочитает безбородых юнцов.»
 Ревность, должно быть, ударила ему в пятки, и он, резко вонзив шпоры в бока лошади, поскакал прочь от четырёхместной коляски!
 Возможно, эта ревность возбудила в нем страсть к охоте, поскольку он, пришпоривая коня, держался в первых рядах преследователей и был первым, кто успешно стрелял.
 В тот день конь его вернулся в конюшню сэра Джорджа Вернона, задыхаясь от быстрой езды, с кровоточащими от шпор ребрами.
 Гость уселся за обеденный стол — этот незнакомец, оказавшийся в кругу охотников, украшенных алыми перьями, заслужил их уважение тем, что охотился, опережая гончих.




 ГЛАВА XLV. ОХОТА НА ФАЗАНОВ


 На следующий день после охоты на лис гости отправились стрелять фазанов.
 С утра стояла прекрасная погода, одна из самых лучших, какая возможна в Англии: ясное синее небо и теплое октябрьское солнце.
 — Леди будут сопровождать нас к гнездовищу, — сказал сэр Джордж, к удовольствию гостей-охотников. — Итак, джентльмены, — добавил он, — будьте осторожны при стрельбе.
 Идти предстояло недалеко. Фазаны водились в Вернон Парке рядом с домом, между садом и «домашней фермой». Место представляло собой рощу, где тут и там большие деревья возвышались над низким орешником, остролистами, белыми березами, можжевельником, кизилом и колючим кустарником. Оно занимало площадь размером около квадратной мили холмистой земли, изрезанной глубокими лощинами и тихими прохладными полянами, где царил полумрак и через которые, извиваясь, протекал кристально чистый ручей.
 Здесь также водились вальдшнепы; но время года было слишком раннее для охоты на них, и потому охотники удовлетворились стрельбой по фазанам.
 Охота началась сразу же после завтрака. Многие дамы остались дома — жены, сестры и дочери господ, приглашенных сэром Джорджем. Однако специально на это азартное мероприятие пришло много других приглашенных — цвет окрестных жителей.
 Все участники вышли на охоту одновременно, под руководством главного егеря, сопровождаемые спаниелями и охотничьими ищейками.
 После некоторой подготовки охота началась, и вскоре треск двустволок обозначил место, где происходило центральное сражение, постепенно перемещаясь к границе Парка.
 Спонтанно начавшись в середине гнездовища, где были слышны залпы многих охотников, стрельба постепенно рассредоточилась. Небольшие группы охотников, состоящие каждая из двух-трех леди и такого же числа джентльменов, разбрелись по зарослям, надеясь на случай или на егерей, которые сопровождали их.
 К одной из таких групп присоединился и Майнард, хотя и не к той, к какой хотел бы. Он был здесь гостем — у него не было особого выбора, поэтому экс-капитан присоединился к первой попавшейся группе — там было несколько местных сквайров, которые больше интересовались фазанами, чем прекрасными дамами, пришедшими понаблюдать за охотой.
 Среди трех стрелков, к которым присоединился Майнард, не было ни одной леди. Одна или две дамы были здесь с самого начала. Но сквайры, будучи заядлыми охотниками, вскоре оставили своих компаньонов в длинных юбках далеко позади, и Майнард был вынужден не отставать от них и их собак, чтобы не отказаться от дальнейшего участия в охоте.
 Продолжив путь вместе с другими охотниками, он также вскоре потерял из виду дам, которые остались далеко позади. Ни одна из них не была молодой или особенно привлекательной, к тому же они, к счастью, имели в сопровождении слуг. И он без сожаления попрощался с ними, уповая на притворное рвение к охоте на фазанов, что вряд ли бы случилось, будь среди дам дочь сэра Джорджа Вернона.
 Он был далек от того, чтобы быть в хорошем настроении, когда шел по парку. Его мучило неприятное воспоминание о той сцене, которую он наблюдал. Он обратил внимание, что дочь баронета отправилась на охоту в компании с молодым Скадамором. Поскольку она сделала это добровольно, значит она, похоже, предпочла эту компании любой другой.
 Бывший офицер не был опытным охотником, что сказалось на его стрельбе.
 Несколько раз он вообще не заметил добычу; один или два раза птица, с шумом хлопая крыльями, взлетала перед ним, и он даже не делал попытки нажать на курок или хотя бы поднять ружье!
 Сквайры, которые днем ранее отдали ему должное за искусство верховой езды, теперь недоумевали, почему он так плохо стреляет.
 В глубине души они были рады его неудачам. Однако они видели лишь внешнюю сторону, но не догадывались, в чем причина его неудачной стрельбы.
 Через некоторое время он отстал от них; те думали только о фазанах, а он — об одной лишь далекой светлой птице, намного более яркой, чем фазаны, сверкающие в листве, и вызывавшей восхищение у всех вокруг.
 Возможно, она уединилась в тихой лощине с молодым Скадамором — пользуясь тем, что они родственники — и тот, наверное, нашептывает ей на ушко нежные слова любви устами кузена!
 Эта мысль очень опечалила Майнарда.
 Она могла бы вызвать его ревность и негодование, но у него не для этого никаких оснований. Между ним и дочерью сэра Джорджа Вернона еще не было ровным счетом ничего, кроме несколько разговоров вежливости, в окружении других людей, ее друзей и близких. Ему до сих пор ни разу не представилась возможность поговорить с нею наедине о тех необычных обстоятельствах, которые сопровождали их знакомство, чтобы как-то прояснить отношения между ними.
 Он очень хотел и в то же время боялся этого! То давнее предчувствие, которое тогда, в первую их встречу, посетило его, теперь начало казаться ему обманчивым.
 Совсем иные чувства теперь владели им, и, когда он оказался один в тихой лесной чаще, с его губ непроизвольно слетели слова:
 — Она никогда не сможет стать моей!
 — Ты согласна, Бланш? Ты согласна? — таковы были другие слова, не произнесенные, но услышанные им, когда экс-капитан остановился в роще падубов, прикрывавших его своей вечнозеленой листвой.
 Это говорил молодой Скадамор, ласковым и нежным тоном.
 Ответа не последовало, и тот же вопрос были задан вновь, другими словами:
 — Ты можешь обещать мне это, Бланш? Ты можешь?
 С замиранием сердца, не дыша, Майнард ожидал ответа. По тону обращения говорившего ему нетрудно было догадаться, что это диалог и что кузен и кузина были наедине.
 Вскоре он убедился, что это именно они. Проходя рядом по лесной дорожке, кузены оказались прямо напротив поляны, где притаился он сам.
 Они остановились. Он не мог их видеть. Лица их были скрыты от него колючими пучками падуба, которые нависали достаточно низко. Но колючки не мешали ему слышать каждое слово из разговора кузенов.
 Сладкой музыкой в его ушах прозвучал ответ девочки.
 — Я не смогу, Франк! Я не смогу!
 Хотя он не знал ни смысла, ни значения обещания, которое она отказалась дать.
 Но разъяснение вскоре последовало, и оно дало Майнарду еще большее вознаграждение за перенесенные муки.
 — Все ясно, — сказал Скадамор с укором, — я знаю, почему ты не сможешь обещать мне это. Да, я знаю.
 — Что ты знаешь, Франк?
 — Только то, что видят все: то, что ты питаешь симпатию к капитану Майнарду, который настолько старше тебя, что годится тебе в отцы или дедушки! Ах! И если твой отец узнает об этом — хорошо, я не буду говорить, о чем…
 — Даже если б это было так, — решительно парировала дочь баронета, — кто может обвинить меня? Ты забыл, что этот джентльмен спас мне жизнь! Я уверена, что утонула бы, если б не его благородный поступок. Храбрый поступок! Тебе стоило видеть, как тогда огромные волны готовы были поглотить меня. И не было никого, кто рискнул бы подать мне руку! Он в самом деле спас мне жизнь! И что удивительного в том, что я благодарна ему за это?
 — Ты испытываешь большее, чем простая благодарность! Ты влюблена в него!
 — Влюблена в него! Ха! Ха! Ха! Что ты имеешь в виду, кузен?
 — О! Тебе не стоит притворяться. Ты достаточно хорошо знаешь, что я имею в виду!
 — Я знаю то, что ты очень несносен, Франк; ты такой с самого утра.
 — Я несносен? Я больше не буду таким, по крайней мере, с тобой. Поскольку ты, кажется, мной не довольна, я думаю, ты не будешь возражать, если я откланяюсь. Я полагаю, ты сможешь найти дорогу домой без меня? Если ты будешь идти по этой лесной дорожке, ты не заблудишься. Она приведет тебя к воротам парка.
 — Тебе не стоит заботиться обо мне, — надменно ответила дочь сэра Джорджа. — Я уверена, что сумею найти дорогу домой без какой-либо помощи от моего галантного кузена Скадамора.
 Ирония этой последней реплики завершила диалог.
 Раздраженный этими словами, молодой охотник повернулся спиной к своей симпатичной партнерше, свистнув своему спаниелю, быстро зашагал прочь и вскоре исчез за деревьями.




 ГЛАВА XLVI. ОХОТНИК, КОТОРОМУ БЕЗРАЗЛИЧНА ОХОТА


 — Я должен принести вам свои извинения, мисс Вернон, — сказал Майнард, выходя из своего укрытия за падубами.
 — За что вы хотите извиниться? — спросила девочка, пораженная его внезапным появлением, но быстро успокоившись.
 — За то, что невольно подслушал окончание беседы между вами и вашим кузеном.
 Она промолчала, словно пытаясь припомнить, что было сказано и что именно мог подслушать экс-капитан.
 — Это произошло случайно и неумышленно, уверяю вас, — добавил «злоумышленник». — Я должен был открыться раньше, но я… мне трудно объяснить, что мне помешало. В самом деле, я…
 — О! — прервала она Майнарда, словно стараясь вызволить его из этой затруднительной ситуации. — Это все не имеет значения. Франк говорил ерунду, — вот и всё.
 — Я рад, что вы на меня не сердитесь. Хотя у меня есть причина стыдиться своего поведения, я должен вам искренне сказать, что я выбрал весьма удачный момент для подслушивания. Ведь было так приятно услышать похвалу в свой адрес!
 — Но кто же хвалил вас?
 Вопрос был задан с детской наивностью, которую по ошибке можно было принять за кокетство.
 Возможно, она и сама забыла свои слова.
 — Во всяком случае, не ваш кузен, — ответил Майнард с улыбкой. — Он считает меня настолько старым, что я гожусь вам в дедушки!
 — Ха! Ха! — рассмеялась мисс Вернон. — Вы не должны серьезно относиться к тому, что говорит Франк. Он вечно кого-нибудь оскорбляет.
 — Я ничего не имею против этого — потому, что я слышал, как вы ему ответили. Тысяча благодарностей моему благородному защитнику!
 — О, то, что я сказала про вас, не было простой похвалой. Я только сказала правду. Если бы не вы, я бы утонула. Я уверена в этом.
 — Но ведь если бы не вы, меня бы расстреляли. Разве это не правда?
 Она ответила не сразу. Румянец заиграл на ее щеке, в то время как тень легла на ее лицо.
 — Я не люблю вспоминать о том, что тогда случилось со мной… но все же, мисс Вернон! Признайтесь, что вы помогли мне тогда. Это сделает меня счастливым, вы даже не представляете себе, насколько!
 — Я не совсем понимаю вас, капитан Майнард.
 — Хорошо, я скажу проще. Это вы тогда послали вашего отца, чтобы спасти меня?
 Этот вопрос был излишен, он и без того знал, что это правда. Разве он мог забыть ее слова, запавшие в душу: «Я приду к вам на помощь!»
 Она не пришла, как он ожидал того, но она сделала больше. Она передала весть тому, кто был способен защитить его.
 — Да, это так, — ответила она. — Я рассказала папе о вашей беде. Мне было не сложно сделать это. Я не подвергала себя никакой опасности; и, наверное, если бы я этого не сделала, я бы проявила черную неблагодарность к своему спасителю. Но вас бы спасли и без меня. Другие ваши друзья прибыли бы вовремя.
 — Другие мои друзья?
 — Конечно, разве вы не знаете?
 — О, вы имеете в виду Американского Посла!
 — И этих двух американских леди, которые пришли с ним к вам в тюрьму.
 — Две леди! Я не видел никаких леди. И никогда не слышал о них. Американский Посол прибыл, но, честно говоря, он прибыл слишком поздно. Это именно вашему отцу и вам я обязан своим спасением. Я хотел, чтоб вы знали, мисс Вернон, как я вам обязан! Я никогда не забуду этого!
 Майнард говорил, и в словах его чувствовалась страсть, которой он не в силах был управлять.
 Это не было связано с попыткой оправдаться за визит в тюрьму двух дам, которые сопровождали Американского Посла. Майнард на самом деле не знал, кто они; он позабыл о том, что когда-то восхищался ими. Его радовало во время освобождения только то, что у него есть друзья, готовые прийти на помощь.
 Находиться сейчас в этом лесу, перед этим светлым созданием, этой нимфой, и убедиться, что именно она спасла ему жизнь, так же как и он ей, — было для него подлинным счастьем.
 Он был бы на вершине счастья, если бы мог убедиться, что ее благодарность была вызвана той же самой причиной, что и у него самого.
 О, как бы он хотел прочитать тайну ее влюбленного сердца!
 Но это была очень деликатная и небезопасная загадка; слишком деликатная для джентльмена и слишком опасная для того, чье собственное сердце было к ней небезразлично.
 Потому он не решался заглянуть поглубже.
 — Мисс Вернон, — сказал он, возвращая беседу в рамки обычной, — ваш кузен, кажется, неожиданно оставил вас. Могу ли я оказать вам любезность и проводить вас домой? Я думаю, что смогу найти путь к дому благодаря любезным инструкциям Мастера Скадамора.
 Мастер Скадамор! Если бы этот молодой джентльмен был здесь, он, возможно, заставил бы усомниться в справедливости такого титула.
 — Нет-нет! — отказалась дочь баронета, скорее всего, чтобы показать, что она уже не ребенок. — Я достаточно хорошо знаю дорогу. Вы не должны прерывать вашу охоту, капитан Майнард!
 — Нет, я не могу продолжить охоту, у меня нет собак. Эти рьяные охотники, с которыми я вместе охотился, опередили меня и ушли, как видите. Если вы не согласитесь, чтобы я вас проводил, я буду должен… я полагаю… я буду вынужден остаться здесь.
 — О, если вы не собираетесь стрелять, вы можете также пойти со мной. Возможно, вам будет скучно в нашем доме; но я думаю, что мы найдем там и других гостей, тех, кто уже вернулся.
 — Не беспокойтесь, мне не будет скучно, — ответил охотник, потерявший интерес к охоте. — Мне не будет скучно, если вы, мисс Вернон, будете так любезны составить мне компанию.
 В общем, это были довольно смелые слова, и в следующий момент Майнард уже пожалел о сказанном.
 Он был рад, что слова его были поняты лишь как символ вежливости; и, получив согласие девочки, пошел вместе с ней по лесной дорожке по направлению к дому.
 Они были одни, но за ними следили.
 Позади них, прячась, с оружием в руках и спаниелем у ног, шел молодой Скадамор. Он не пытался их догнать, он только наблюдал за ними сквозь деревья вдоль аллеи парка, пока они не присоединились к группе возвращавшихся с охоты дам, которые повстречались им на поляне.




 ГЛАВА XLVII. ТОЛЬКО ПЯТНАДЦАТЬ


 В этот день отмечали день рождения Бланш Вернон. В частности, именно в ознаменование этого события сэр Джордж предложил совместную с дамами охоту.
 Таким образом, все утро было посвящено стрельбе по фазанам. Вечером должен был состояться грандиозный обед, а после обеда — танцы.
 Наступил вечер, и дочь баронета находилась в своей спальне, куда пришла Сабина, только что закончившая одевать госпожу к обеду.
 Однако, пока совершался туалет, Бланш была занята чтением газеты, которая, казалась, очень заинтересовала ее. Время от времени короткое радостное восклицание слетало с ее губ, пока наконец газета не выпала из рук; и она задумалась, погрузившись в собственные мечты.
 Выйдя из этого состояния задумчивой мечтательности, она произнесла:
 — Думаю, я влюблена.
 — Влюблена! Мисса Бланш, почему вы вдруг говорите об этом? Вы еще слишком молоды, чтобы думать о любви!
 — Еще слишком молода! А в каком возрасте уже пора?
 — Хорошо. Говорят, это во многом зависит от погоды. На островах Вест-Индии, где очень жарко, любовь приходит раньше, чем в холодной Англии. Я знаю многих бадьянских девушек, которые вышли замуж в возрасте моложе четырнадцати, и это раньше, чем принято здесь.
 — Но мне сегодня исполняется пятнадцать. Ты знаешь, что у меня сегодня день рождения?
 — Конечно, я знаю об этом. Пятнадцать лет еще слишком рано для английской девочки, особенно такой леди, как вы, мисса Бланш.
 — Но ты должна помнить, что я жила три года в Вест-Индии!
 — Это не имеет значения. Это никак не влияет на правило. В Англии вы все еще ребенок.
 — Все еще ребенок! Ерунда, Сабби! Посмотри, как я выросла! Моя кроватка стала уже слишком мала для меня. Пальцы моих ног касаются стенки каждую ночь. Мне уже пора заменить кровать на более длинную, да, уже пора.
 — Ваш рост еще ни о чем не говорит.
 — Хорошо, но я также уверена, что я достаточно сильная. И мой вес! Папа недавно взвесил меня на железнодорожной станции. Семь стоунов  note 16 и шесть фунтов — всего более ста фунтов! Подумай об этом, Сабби!
 — Я знаю, вы весите больше, чем обычно леди в вашем возрасте. Но всего этого еще не достаточно для того, чтобы выйти замуж.
 — Выйти замуж? Ха-ха-ха! Кто говорит об этом?
 — Это то, о чем думают, когда влюбляются. Это — результат, естественное следствие любви.
 — Не всегда, я думаю.
 — Это всегда так, когда люди честны в любви.
 — Скажи мне, Сабби, а ты никогда не была влюблена?
 — Сабби — креолка из Вест-Индии, и вы не должны спрашивать меня об этом. Почему вы спрашиваете, мисса?
 — Потому что мой кузен говорил со мной о любви, этим утром, когда мы были на охоте.
 — Масса Франк? В самом деле? Он говорил с вами о любви! И что он сказал вам, мисс Бланш?
 — Он хотел, чтобы я обещала любить только его и быть верной только ему.
 — Если вы любите его, вы должны сохранять ему верность. Конечно, если вы хотите выйти за него замуж.
 — Что? Выйти замуж за такого мальчишку, как мой кузен Франк! Ну нет. Если я выйду замуж, то за настоящего, взрослого мужчину!
 — Теперь ясно, что вы его не любите. Тогда может быть вы влюблены в кого-то другого?
 — Так ты признаешь, что ты сама была влюблена, Сабби? — сказала ее молодая хозяйка, не реагируя на последнее замечание.
 — Я признаю это, мисса. Сабби испытала это чувство дважды.
 — Дважды! Странно это, не так ли?
 — Нет, ничего странного для уроженки островов Вест-Индии.
 — Хорошо, не важно, что это было дважды. Если я когда-нибудь полюблю во второй раз, то я уже буду все знать об этом. Скажи мне, Сабби, как это все было в первый раз? Я полагаю, что у цветных это происходит точно так же, как и у нас, у белых?
 — Точно так же, только любовь у креолов более…
 — Более! Более чего?
 — Креольская любовь более сильная — в ней больше жгучей страсти. Я чувствовала себя безумной с моим другом.
 — Каким другом?
 — Один хороший друг. Я никогда не испытывала такой безумной страсти ни до, ни после. Мне было хорошо с ним, но я была немного старше его.
 — Но ты никогда не была замужем, Сабина?
 — Никогда.
 Тень грусти легла на лицо Сабины, когда она сделала это признание.
 — Почему вы спрашиваете меня об этом, мисс Бланш? Ведь вы сами говорили, что не думаете ни о любви, ни о замужестве.
 — Да, я не думаю об этом. Но я боюсь, что я уже влюбилась. Я полагаю, что влюблена.
 — Влюбились! Вы серьезно думаете, что это так?
 — Нет, я не уверена. И поэтому я хотела бы, чтобы так рассказала, как это было с тобой.
 — Хорошо, я расскажу вам: я чувствовала, что готова буквально съесть моего друга.
 — О! Но это глупости. Ты смеешься, Сабби? Я уверена, что я ничего подобного не чувствую.
 — А что вы тогда чувствуете, мисса?
 — Я хотела бы, чтобы он всегда был рядом только со мной и ни с кем больше. И еще я хотела бы, чтобы он всегда говорил со мной, а я слушала и смотрела на него, особенно в его глаза. У него такие красивые глаза. Они были особенно прекрасны сегодня, когда я встретила его в лесу! Мы были одни. Это было впервые. Насколько приятнее было быть с ним наедине, чем среди многих других людей! Я хочу, чтобы все папины гости уехали, и остался только он один. Тогда мы могли бы быть всегда вместе, и никто бы нам не мешал.
 — Кто он, мисса, кто он, о котором вы говорите? Масса Скадамор?
 — Нет-нет, это не Франк. Он вполне мог бы уехать со всеми остальными. Мне не нужно, чтобы он оставался.
 — Кто ж тогда?
 — О, Сабби, ты знаешь. Ты должна знать.
 — Возможно, у меня есть догадка, кто он. Наверное, я буду недалека от истины, если предположу, что это тот джентльмен, с который мисса вернулась домой с охоты.
 — Да, это он. Я не буду скрывать это от тебя.
 — Лучше вам не говорить об этом больше никому. Если ваш отец узнает, он очень рассердится. Я боюсь, что папа выйдет из себя и прогонит его.
 — Но почему? Что плохого в этом?
 — Ах, вы спрашиваете, почему? Наверно, вы узнаете в свое время. Вам лучше было обратить внимание на вашего кузена Скадамора.
 — Это невозможно. Я не люблю его. Я не могу.
 — И вы влюбились в другого?
 — Да, это так. Я ничего не могу с собой поделать.
 Креолка не особенно удивилась этому. Она принадлежала к такому кругу женщин, которые отдают предпочтение чисто мужским достоинствам; и, хотя она вначале недолюбливала капитана-республиканца, теперь она почувствовала к нему симпатию. Это был тот, о котором они говорили.
 — Но, мисса, скажите мне правду. Вы думаете, он также влюбился в вас?
 — Я не знаю. Я много бы дала, чтобы это было так.
 — Что бы вы отдали?
 — Весь мир — только бы это было так! О, дорогая Сабби! Ты думаешь, что он влюбился в меня?
 — Ну, Сабби полагает, что никто не может вас ненавидеть!
 — Ненавидеть меня? Нет-нет! Конечно, он не может меня ненавидеть!
 — Конечно, нет, — отозвалась креолка, которая хорошо разбиралась в женской красоте.
 «Разве он может ее не полюбить?» — подумала она, глядя на свою молодую хозяйку, на ее ангельские личико и фигурку.
 — Хорошо, мисс Бланш, — сказала служанка, не произнося вслух эту мысль. — Нравитесь вы ему или нет, но послушайте совета Сабби и не говорите никому больше о том, что вы в него влюбились. Я думаю, это не понравится вашему отцу. Это вызовет большой и неприятный скандал. Сохраните ваши чувства в тайне — спрячьте их глубоко вовнутрь. Не бойтесь, Сабби не выдаст вас. Нет, мисс Бланш, Сабби думает, что вы милый хороший ребенок. Она понимает и любит вас и переживает за вас.
 — Спасибо, дорогая Сабби! Я знаю, что ты меня любишь, я знаю это.
 — Вот уже звонят к обеду. Теперь вы должны спуститься в гостиную; и постарайтесь не сердить вашего кузина. Я имею в виду масса Скадамора. Очень странный молодой кобель. Темпераментный как дьявол и коварный как змея. Если он узнает, что вы предпочитаете капитана Майнарда, он устроит большой скандал вашему отцу, — это настоящая змея. Итак, мисс Бланш, вы должны опасаться всего этого и держать язык за зубами до поры до времени.
 Бланш, уже одетая к обеду, спустилась в гостиную, но совсем не из-за страха перед грозным предупреждением своей креолки-наперсницы.




 ГЛАВА XLVIII. ОБЕД


 В тот день званый обед давал уважаемый сэр Джордж. Как уже было сказано, отмечали пятнадцатый день рождения Бланш, все еще ребенка.
 Гости, которых пригласили занять места за столом, были тщательно отобраны. Помимо тех, кто остановился в Холле, были приглашены еще и другие, специально к этому событию, — безусловно, знатные фамилии в графстве, жившие неподалеку.
 Всего собралось более двадцати семейств — некоторые из них обладали важными титулами, кроме того, ожидалось, что еще столько же прибудут позже. После обеда должны были состояться танцы.
 Когда Майнард, завершив свой туалет, спустился в гостиную, он нашел ее полную гостей. Многочисленные красавицы расположились на диванах, каждая в своей великолепной богатой юбке, в то время как корсеты и рукава были на удивление бедны.
 Среди них можно было заметить несколько джентльменов, все в строгих черных костюмах, а также освященные временем белые воротнички, чьи простые платья резко контрастировали с богатыми шелками и атласами, шелестевшими вокруг.
 Вскоре после того, как он вошел в комнату, Майнард почувствовал, что оказался под пристальными взглядами и мужчин, и женщин: он оказался в центре внимания.
 Это не было обычным вниманием, которым удостаивают только что вошедшего гостя. Как только дворецкий громким голосом объявил его имя и воинское звание, некий нездоровый интерес охватил приглашенных. Волнение среди смуглых бывалых солдат, сменивших обычную маску высокомерия на интерес к гостю, передалось вдовам и герцогиням, надевшим свои оправленные золотом очки и глядевших на него с интересом, необычным для этих важных дам; в то время как их дочери помимо взглядов снизошли до разговоров вежливости.
 Майнард не знал, что кроется за всем этим. Будучи чужим в этой компании, он мог ожидать от окружающих разве что испытующих взглядов.
 Но не такого активного внимания — в обществе, столь респектабельном и хорошо воспитанном.
 Он был и сам достаточно хорошо воспитан, чтобы не показать свое замешательство. К тому же он видел перед собой лица, которые казались дружески настроенными; в то время как вдовы, глядевшие на него сквозь очки, казалось, рассматривали его с восхищением!
 Хотя он и не смутился, он не мог не удивиться в своих мыслях. С многими их тех, кто сейчас здесь находился, он встречался прежде, охотился, стрелял и даже обедал вместе с ними. Так отчего именно сейчас они стали рассматривать его с таким интересом, до сего времени не выказанным?
 Разъяснение происходившему дал хозяин, который подошел к гостю и в дружеской манере произнес:
 — Капитан Майнард, мы вас поздравляем!
 — С чем поздравляете, сэр Джордж? — спросил удивленный гость.
 — С вашим литературным успехом. Мы уже наслышаны, сэр, о вашем умении владеть мечом. Но мы не знали, что вы так профессионально умете обращаться и с другим благородным оружием — с пером!
 — Вы говорите сплошные комплименты, сэр, но я на самом деле не знаю, что вы имеете в виду.
 — Вы узнаете, если взглянете сюда. Я полагаю, сэр, вы еще не видели — это пришло с последней почтой.
 И сэр Джордж показал лист бумаги с напечатанным текстом, заголовок которого говорил, что это популярный утренний лондонский журнал.
 Взгляд Майнарда остановился на колонке, в заголовке которой крупным шрифтом было набрано его собственное имя. Ниже шла рецензия на его книгу — роман, написанный им, о котором Майнард, уезжая из Лондона, еще не получил обычное в таких случаях уведомление о выходе в свет. Таким образом, журнал, который он держал в руках, первым дал публичную рецензию на его книгу.
 "Три замечательных тома, написанные необычным человеком. О капитане Майнарде можно сказать то же, что Байрон писал о Бонапарте:
 «Покой для сильной души это ад.»
 Так начиналась эта рецензия, которая продолжалась в том же хвалебном духе; и завершалась статья утверждением рецензента, что «новая яркая звезда появилась на литературном небосводе.»
 Автор не стал читать всей длинной статьи с комплиментами, выданными щедрой рукой рецензента, который, конечно, не был известен в литературных кругах, и поэтому Майнард был совершенно с ним не знаком. Он просмотрел лишь несколько первых абзацев и конец статьи, после чего вернул журнал хозяину.
 Было бы неверно утверждать, что Майнард не был доволен, но также нельзя было сказать, что это было для него сюрпризом. Он изложил свои мысли, описав некоторые истории из своей жизни в далеком чужом краю — и в то же время приправил повествование мыслями и чувствами более поздними, — все это нашло отражение в романе, и он надеялся, что его труд о любви сделает его известным и тем самым обеспечит его будущую карьеру. До этого он думал только о войне. Сейчас настало время отложить в сторону меч и взяться за перо.
 — Обед подан! — объявил дворецкий, широко раскрывая двери гостиной.
 Гости сэра Джорджа разделились на супружеские пары и пары знакомых; только что состоявшийся автор книги обнаружил себя рядом с некоей титулованной леди.
 Это было молодое и интересное создание, леди Мэри П…, дочь одного из благородных пэров в округе.
 Но ее «кавалер» уделил ей мало внимания. Все его мысли были об еще более юной и интересной девушке — о дочери хозяина.
 В течение нескольких минут, когда он находился в гостиной, он направлял в сторону Бланш горячие неравнодушные взгляды.
 Она же, выхватив популярный журнал из рук своего отца, удалилась в угол комнаты и там, усевшись, жадно и с очевидным интересом поглощала его содержание.
 По положению листов журнала он мог предположить, какую именно статью она читала, и, поскольку свет люстры освещал ее лицо, мог наблюдать за его выражением.
 Когда он писал этот роман, он постоянно думал о ней в возвышенных чувствах. Неужели она, углубившись в рецензию, словно читала эти мысли?
 Было сладко и радостно наблюдать улыбку на ее лице, будто хвалебные слова рецензента были ей приятны. И еще более сладостно было наблюдать, как, закончив чтение, она обвела взглядом комнату в поисках Майнарда, глаза ее остановились на нем, и на лице была гордость за автора и радость за его успех!
 Вызов на лучший в мире обед был лишь грубым вмешательством, прерывавшим этот восхитительный взгляд.
 Поскольку затем ему досталось место во главе стола, с леди Мэри рядом с ним, — как он завидовал многим юным гостям, находившимся в конце стола, и особенно молодому Скадамору, к которому прикрепили эту яркую красивую звезду, день рождения которой они собрались отпраздновать!
 Майнард не мог более видеть ее. Между ними была огромная ваза с растениями из оранжереи. Как он проклинал стоявшие в ней папоротники и цветы, садовника, вырастившего их, и руки, которые украсили стол, создав эту непроницаемую преграду!
 В течение обеда он не уделял должного внимания своей титулованной партнерше, что было на грани невежливости. Он почти не слушал ее любезные разговоры, или отвечал на них невнятно и невпопад. Его даже не трогала ее шелковая юбка, коварно шелестевшая рядом с его коленями, эта женская хитрость для соблазнения!
 Леди Мэри имела возможность лишний раз убедиться в правильности теории, о которой часто говорили: в личной жизни мужчины-гении не только не интересны, но и просто глупы. Без сомнения, она составила такое мнение о Майнарде, и она была рада завершению обеда, когда леди поднялись со своих мест, чтобы вернуться в гостиную.
 Майнард тотчас же без лишних церемоний отодвинул в сторону ее стул: его взгляд был направлен к противоположному концу стола, туда, где в веренице покидающих столовую гостей была Бланш Вернон.
 Но ответный взгляд хозяйки после того, как она появилась из-за скрывавшей ее вазы, вполне компенсировал Майнарду хмурый взгляд леди Мэри, которым та удостоила своего «кавалера» напоследок!




 ГЛАВА XLIX. ТАНЕЦ


 Джентльмены остались, но ненадолго, пока допивали свои любимые вина. Звуки арф и настройки скрипок, доносившиеся снаружи, говорили о том, что гостей ждали в гостиной, куда вскоре сэр Джордж и пригласил их.
 В течение двух часов, пока продолжался обед, прислуга занималась гостиной. Ковры были убраны, и пол сверкал гладкой как лед поверхностью. Прибыли еще гости, и все разбились на группы, ожидая музыки, чтобы начать танцы.
 Нет ничего более приятного, чем танцы в гостиной, особенно в английском загородном доме. Эта милая домашняя атмосфера разительно отличается от толкотни на публичных балах — будь то «графство» или «охота».
 Все это полно таинственной фантазии времен сэра Роджера де Коверлея, этих былых времен пастушеской идиллии.
 Все танцующие знают друг друга. Если кто-то не знаком, сведения о нем легко получить, таким образом, нет никакой опасности при заведении новых знакомств.
 В комнате такая атмосфера, которую вы можете свободно вдыхать без риска задохнуться; выйдя из комнаты для танцев, вы можете найти ужин и вина, которые вы можете спокойно пить без риска отравиться — все эти дополнения вряд ли можно встретить около храмов Терпсихоры.
 Хотя Майнард еще почти не был знаком гостям сэра Джорджа, с большинством из них все же успел познакомиться. Многие из тех, кто прибыл позже, уже успели прочитать популярный журнал, или слышали про рецензию на его новый роман, который вскоре должен выйти в свет в "Мади  note 17 ". Причем они были не из тех, у кого талант вызывает большее преклонение, чем перед английской аристократией, — особенно когда этот талант обнаруживается у представителя их круга.
 Таким образом, к своему удивлению, Майнард оказался героем часа. Он не мог не получить удовольствия от комплиментов, которые вовсю источали эти люди с титулами — многие из них были весьма благородного происхождения. Этого было вполне достаточно, чтобы он был удовлетворен. Он, возможно, также думал о том, насколько нелепым казался в своих политических убеждениях по сравнению с окружающими и как сильно это мешало ему поддерживать с ними приятные дружеские отношения.
 Теперь, в связи с его успехом на совершенно другом поприще, казалось, что с течением времени они забудут об этом.
 И еще думалось: не отказавшись от своих республиканских взглядов, он выбрал себе новое кредо. Его политические взгляды никто не разделяет, но и не осуждает. Он не должен изменять своим взглядам, если пожелает.
 Но ему не было никакой потребности отказываться от своих взглядов в обществе, где он сейчас находился; поскольку он стоял и принимал комплименты из весьма симпатичных уст, он чувствовал себя вполне довольным и даже счастливым.
 Это счастье достигло своего апогея, когда он услышал приятный шепот:
 — Я так рада вашему успеху!
 Это было сказано на ушко юной девочкой, с которой он танцевал лансье  note 18 и которая, впервые в эту ночь, стала его партнершей. То была Бланш Вернон.
 — Боюсь, что вы мне льстите, — отвечал он. — Во всяком случае, рецензент точно мне льстил. Журнал, который вы читали, отличается снисходительным отношением к начинающим авторам, и я — не исключение из этого правила. Вот то, что меня сделало известным и то, что вы, мисс Вернон, называете успехом. Это не более чем энтузиазм моего рецензента, возможно, вдохновленного сюжетами, которые могли казаться ему новыми. Эти сюжеты, описанные в моем романе, относится к не очень известной стране, о которой раньше никто не писал.
 — Но они очень интересны!
 — Как вы можете знать об этом? — спросил Майнард в удивлении. — Разве вы читали книгу?
 — Нет, но газета напечатала одну из историй — отрывок из книги. Я могу по ней судить о вашем романе.
 Автор не знал об этом. Он просмотрел только литературную рецензию — начальные и последние абзацы.
 Они расточали ему комплименты, но гораздо более приятные он услышал в этих словах, которые казались весьма искренними.
 Трепет восторга охватил его, когда он подумал о сюжетах, заинтересовавших ее. Ее образ был все время у него перед глазами, когда он рисовал их. Именно она вдохновила его на портрет «ЖЕНЫ-ДЕВОЧКИ», придав книге особое очарование, как он полагал.
 Он уже готов был сказать ей об этом и, возможно, сказал бы, если бы не опасался быть услышанным танцующими рядом.
 — Я уверена, что это очень интересные истории, — сказала она, после того как они, разойдясь в стороны, снова соединились в танце. — Я продолжаю так считать, хотя я еще не читала книгу, но когда я прочитаю, вы скажете мне свое собственное мнение о ней.
 — Я думаю, что вы будете разочарованы. Эта история — об обычной жизни на границе, вряд ли она будет интересна молодой девушке.
 — Но ваш рецензент так не считает. Совсем наоборот. Он пишет, что это очень чувственный и романтический сюжет.
 — Я надеюсь, что вы его полюбите.
 — О! Я так мечтаю прочитать это! — продолжала девочка, словно не замечая скрытого смысла обращенной к ней фразы. — Я уверена, что не смогу заснуть сегодня вечером и буду думать только об этом!
 — Мисс Вернон, вы не представляете себе, насколько я рад интересу, который вы проявляете к моему первому литературному опыту. Если бы, — добавил автор со смехом, — я бы мог предположить, что вы на самом деле не уснете ночью, прочитав мой опус, я бы поверил в успех, о котором пишет газета.
 — Возможно, так оно и будет. Вскоре мы увидим. Папа уже телеграфировал в «Мади» насчет книги, ее уже послали, и мы ждем, что она придет утренним поездом. Завтра ночью — если ваш роман не слишком длинный — я обещаю вам поделиться своим впечатлением от него.
 — Роман не очень длинный. Я буду с нетерпением ждать, чтобы выслушать ваше мнение о нем.
 И он ждал этого с нетерпением. Весь следующий день, преследуя куропаток по жнивью и полям с репой, стреляя в птиц, он был всеми мыслями только о книге, ибо знал, что она читает его роман!




 ГЛАВА L. РЕВНИВЫЙ КУЗЕН


 Франк Скадамор, примерно восемнадцати лет, был типичным представителем золотой молодёжи Англии.
 Родившийся с серебряной ложкой во рту, росший в золоте, среди огромного богатства, которое рано или поздно перейдет к нему по наследству, и имея в перспективе титул пэра, он считался весьма подходящим спутником для молодых девушек на выданье.
 Далеко не одна заботливая мать мечтала о том, чтобы заполучить его в зятья.
 Вскоре, однако, стало ясно, что все эти леди не могут рассчитывать на его руку, поскольку будущий пэр четко обозначил свою привязанность к той, у кого не было матери, — к Бланш Вернон.
 Он провел достаточно времени в Вернон Парке, чтобы иметь возможность оценить исключительную красоту своей кузины. Еще когда он был мальчиком, Бланш ему нравилась; когда он стал юношей, его страсть только усилилась.
 В его короткой жизни еще не случалось такого, чтобы он не смог добиться всего, чего хотел. Так почему же он должен только питать надежду, когда опыт всех его прежних лет говорит: все, чего только пожелает, он сможет получить?
 Потому он желал Бланш Вернон, и у него не было никакого сомнения, что он ее получит. Он даже не считал нужным прилагать усилия, чтобы завоевать ее. Он знал, что его отец, лорд Скадамор, с нетерпением ждет этого союза, и что отец девочки также был не против этого брака. Не должно было быть противодействия ни с одной из сторон; и он только ждал, когда его юная возлюбленная вырастет и будет готова к семейной жизни, — чтобы сделать предложение и получить согласие.
 Он не думал о том, что сам еще довольно молод. В свои восемнадцать лет он считал себя вполне взрослым человеком.
 До настоящего времени он почти не опасался соперников. Правда, и другие ребята из золотой молодежи засматривались на прекрасную Бланш Вернон.
 Но Франк Скадамор, со своими неограниченными возможностями, имел перед ними такую фору, что мог не опасаться конкуренции; так и случилось: один за другим, подобно падающим звездам, все его соперники сошли с дистанции.
 И вот, когда победа казалась близка, неожиданно черная тень возникла на горизонте — в образе человека, совсем не молодого; как в порыве злобы выразился Франк, годящегося Бланш Вернон в дедушки, во всяком случае, уж точно, — в отцы!
 Этим человеком был Майнард.
 Скадамор, бывая в Вернон Парке, слышал много лестных слов в адрес безрассудно смелого незнакомца; слишком много, чтобы исключить какую-либо симпатию к нему, — тем более, что эти слова слетали с губ его очаровательной кузины. Впервые он встретил Майнарда во время охоты, и антипатия Франка к нему стала вполне осязаемой. Это была самая сильная из антипатий — в ее основе была ревность. И он чувствовал эту жгучую ревность, когда они охотились на лис, на фазанов в заповеднике, когда стреляли из лука, дома и вне дома, — короче, везде.
 Как уже говорилось, он последовал за кузиной по лесной тропинке. Он внимательно следил за каждым ее движением, жестом, в компании с ее необычным сопровождающим, и ругал себя за то, что так глупо оставил ее. Он не слышал слов разговора между ними, но видел достаточно, чтобы убедиться: она питает к нему больше чем простую симпатию. Он страдал от ревности весь остаток того дня и весь следующий день, который был днем ее рождения; ревность не давала ему покоя во время обеда, когда он видел ее глаза, стремящиеся заглянуть за цветочную вазу, закрывавшую ее взору Майнарда; и особенно бушевала ревность в его душе во время танца, особенно когда танцевали лансье, и она была рядом с человеком «достаточно старым, что годился ей в отцы».
 Несмотря на то, что в его жилах текла благородная кровь, Скадамор опустился до того, чтобы приблизиться к ним и подслушать разговор!
 Таким образом, он слышал их разговор, в частности, о соглашении насчет книги, которое они заключили между собой.
 Близкий к отчаянию, он решил рассказать об этом дяде.
 На следующий день после именин дочери сэр Джордж Вернон не сопровождал гостей в их прогулке по Парку. Он извинился перед ними, сославшись на свою дипломатическую работу, которая требовала от него уединиться в библиотеке. Он был вполне искренен, поскольку так оно и было на самом деле.
 Его дочь также осталась дома. Как и ожидалось, новый роман прибыл — полная версия, только что вышедшая из типографии.
 Бланш с увлечением принялась за роман; с улыбкой попрощавшись со всеми, она поспешно удалилась в свою комнату, чтобы не выходить оттуда в течение целого дня!
 Майнард с радостью заметил это и отправился на охоту. Скадамор же, оставшись дома, созерцал это с глубоким огорчением.
 У каждого были свои соображения относительно интереса, который проявила Бланш к новой книге.
 Примерно в полдень баронет-дипломат находился в библиотеке, готовя ответ на дипломатическую почту, недавно полученную из Министерства Иностранных дел, когда кто-то постучался к нему. Это племянник отвлек баронета от дипломатической работы.
 Молодому Скадамору, как близкому родственнику, которого отец Бланш считал своим сыном и который мог однажды стать ему зятем, не требовалось никакого оправдания за столь бесцеремонное вторжение.
 — Чего тебе, Франк? — спросил дипломат, держа в руке пакет с дипломатической почтой.
 — Я хочу поговорить о Бланш, — прямо, без обиняков заявил племянник.
 — Бланш! Что с ней?
 — Я не могу сказать, что это меня сильно касается, дядя, только из уважения к вашей семье. Правда, она не только ваша дочь, но и моя кузина.
 Сэр Джордж позволил дипломатическому пакету опуститься на стол, нацепил на нос свои очки и устремил на племянника вопросительный взгляд.
 — Что ты этим хочешь сказать, мой друг? — спросил он после того, как такой несколько затянувшейся паузой испытал молодого Скадамора на самообладание.
 — Мне немного неприятно говорить вам об этом, дядя. Кое-что вы, возможно заметили сами также как и я.
 — Нет, я ничего не заметил. О чем ты?
 — Хорошо, тогда я скажу. Вы допустили в наш дом одного человека, который, по-моему, джентльменом не является.
 — Кто этот человек?
 — Это капитан Майнард, как вы его называете.
 — Капитан Майнард не джентльмен!? Какие у тебя есть основания утверждать это? Будь осторожен, племянник. Это серьезное обвинение против любого гостя в моем доме, и тем более — мало знакомого здесь. Я имею серьезные основания полагать, что он джентльмен.
 — Дорогой дядя, я сожалею, но не могу согласиться с вами, поскольку я имею серьезные основания полагать иное.
 — Позволь мне услышать твои возражения!
 — Хорошо, во-первых, я был позавчера с Бланш на охоте в заповеднике. Когда мы там стреляли фазанов. Мы разделились; она отправилась домой, а я остался, чтобы продолжить охоту, как я намеревался. В это время появился мистер Майнард, который скрывался в ближайшей роще падубов, и присоединился к ней. Я уверен, что он специально ждал удобного случая для этого. Он прекратил свою охоту и сопровождал ее домой, беседуя с ней всю дорогу, с такой фамильярностью, как будто он был ее братом!
 — Он имеет на это право, Франк Скадамор. Он спас жизнь моему ребенку.
 — Но это не дает ему право говорить ей такие вещи, о которых я слышал.
 Сэр Джордж вздрогнул.
 — Какие вещи?
 — Хорошо, очень многие. Я не говорю о том, что он говорил ей в заповеднике. О чем они там говорили, я, конечно, не мог слышать. Я держался от них слишком далеко. Я говорю о другом разговоре, который я слышал вчера вечером, когда они танцевали вместе.
 — И что же ты слышал?
 — Они разговаривали о книге, которую написал Майнард. Моя кузина заявила, что она так мечтает прочесть ее, что не будет ради этого спать всю ночь. В ответ он выразил надежду, что она будет чувствовать то же самое на следующую ночь после чтения. Дядя, что это — способ незнакомца сказать ей что-то особенное, или послушать ее ответ?
 Вопрос был излишним, и Скадамор мог заметить, что очки сэра Джорджа неожиданно сползли с его носа.
 — Ты сам слышал все это, не так ли? — спросил он, почти механически.
 — Каждое слово.
 — Между моей дочерью и капитаном Майнардом?
 — Как я сказал, дядя.
 — Тогда не говори об этом больше никому. Храни это в тайне до тех пор, пока я не скажу тебе. А теперь иди! У меня есть серьезное государственное дело, которое требует моего внимания и времени. Иди!
 Племянник, так решительно изгнанный, покинул библиотеку.
 Как только за ним закрылась дверь, баронет вскочил с кресла и, нервно шагая по комнате, воскликнул:
 — Вот к чему приводит проявление снисходительности к республиканцу — предателю интересов Королевы!




 ГЛАВА LI. ПОД ДЕОДАРОМ  note 19 


 Днем рождения Бланш Вернон не завершились празднества в доме её отца.
 На следующий день состоялся званый обед, роскошный, как и накануне, за которым вновь последовали танцы.
 Это был сезон праздников удовольствия в английской сельской местности, когда зерновые уже убраны, рента уплачена, и фермер отдыхает от тяжелого труда, а сквайр наслаждается спортивными состязаниями.
 Снова в Вернон Холле собрались высокие гости благородного происхождения, и снова чарующие звуки арфы и скрипки призывали к романтическому движению ног в танце.
 И снова Майнард танцевал с дочерью баронета.
 Она была еще слишком молода, чтобы принимать участие в этих развлечениях. Но это был дом ее отца, а она была единственной дочерью — и потому, несмотря на столь юный возраст, она играла роль хозяйки особняка.
 Верная своему обещанию, она прочитала роман и высказала свое мнение о нем взволнованному автору.
 Роман ей понравился, хотя она и не была от него в восторге. Хотя она и не сказала об этом прямо, но по ее поведению Майнард догадался, что это так. Кое-что в книге, казалось, не удовлетворяло ее. Он не мог догадаться, что именно. Он был слишком разочарован, чтобы расспрашивать об этом.
 И снова они танцевали вместе, на этот раз вальс. Как уроженка страны, где вальс умели танцевать, она вальсировала превосходно. Она брала уроки у учителя-креола, когда жила на другой стороне Атлантики.
 Майнард, со своей стороны, был замечательным танцором, и он имел удовольствие восхищаться своей юной партнершей.
 Без всякой задней мысли, только лишь в порыве танцевального энтузиазма, она положила голову на его плечо и закружилась с ним в танце — с каждым вращением опуская голову все ниже, ближе к сердцу. И совсем не подозревая, что за нею наблюдают.
 Но ей казалось, при вращении в танце, что в комнате только они одни: он и она. Вдовы, одиноко сидевшие в стороне, смотрели на них через очки и, потряхивая своими париками, бормотали слова неодобрения. Молодые леди, оставшиеся не у дел, завидовали танцорам, а высокомерная леди Мэри выглядела хмурой и злой.
 «Золотой молодежи» не нравилось это, и меньше всего — Скадамору, который бродил по комнате, нахмуренный и злой, или останавливался, чтобы понаблюдать за движением платья своей кузины, которое он, казалось, готов был сорвать с нее!
 Никакого облегчения ему не принесло также окончание этого вальса.
 Наоборот, это только еще усилило пытку: пара, за которой он так ревниво наблюдал, прошла, гуляя под руку, через оранжерею и вышла наружу, в сад.
 Ничего необычного в том, что им захотелось выйти из дома, не было. Стояла теплая ночь, и обе двери в оранжерею и в гостиную были открыты настежь. Не только они воспользовались этим обстоятельством. Несколько других пар сделали то же самое.
 Что бы ни говорили про английскую аристократию, она все еще не достигла того уровня испорченности, чтобы с подозрением относиться к таким прогулкам. Она все еще может с гордостью декларировать один из самых благородных национальных девизов: «Позор тому, кто плохо об этом думает».
 Конечно, эти принципы могут быть нарушены под зловещим французским влиянием, которое ощущается по ту сторону пролива и которое распространяется далеко за пределами Франции, даже через Атлантику.
 Но пока еще добрые и разумные принципы не утрачены, и гость, допущенный в дом английского джентльмена, не подозревается в дурных намерениях, даже если он мало знаком обществу. Его прогулка по парку наедине с молодой леди, даже темной беззвездной ночью, не считается неприличной — и поэтому не может быть поводом для скандала.
 Гость сэра Джорджа Вернона, прогуливаясь с дочерью сэра Джорджа под руку, даже не думал о скандале, поскольку они не покидали лабиринта кустарников, растущих рядом с домом. Более того, они остановились по сенью гигантского деодара, широкие вечнозеленые ветки которого простирались, покрывая большую площадь тщательно ухоженной почвы вокруг.
 Не было ни луны, ни звезд на небе; никакого света не проникало сюда через стеклянную ограду оранжереи.
 Они были одни, или думали, что они одни, — вдали от наблюдающих и подслушивающих, словно находясь в глуши небольшого девственного леса или в центре безлюдной пустыни. Если кто-то и был рядом, то не замечал их: они говорили шепотом.
 Возможно, это ощущение уединенности и задало тон и характер их беседы. Во всяком случае, их беседа протекала без некоей сдержанности и скованности, что прежде было характерно для их общения.
 — Вам пришлось много путешествовать? — спросила девочка, когда они подошли и остановились под деодаром.
 — Ненамного больше чем вам самой, мисс Вернон. Вы ведь сами были заядлой путешественницей, если я не ошибаюсь?
 — Я? О, нет, что вы! Я только один раз была на островах Вест-Индии, где папа служил губернатором. А также в Нью-Йорке, по пути домой. Ну, и также побывала в некоторых столицах в Европе. Вот и все.
 — Прекрасный маршрут для вас в вашем юном возрасте.
 — Но вы ведь посетили много необычных стран, и у вас было много опасных приключений, как я слышала.
 — Кто сказал вам об этом?
 — Я об этом читала. Я не так уж мала, чтобы не читать газеты. В газетах писали о вас и о ваших подвигах. Даже если бы мы не встретились, мне все равно было бы знакомо ваше имя!
 Но если бы они не встретились, Майнард не был бы так счастлив, как сейчас. Таковы были его мысли и чувства в ответ.
 — Мои подвиги, как вы их называете, мисс Вернон, были обычными эпизодами, такими же, какие случаются у всех тех, кто путешествует по разным странам, которых еще не коснулась цивилизация и где люди не могут обуздать свои первобытные страсти. Как например в стране, расположенной посреди американского континента, в прериях, как их называют.
 — О! прерии! Эти великие зеленые равнины, это море цветов! Как бы я хотела там побывать!
 — Это было бы не совсем безопасно для вас.
 — Я знаю это, я читала, с какими опасностями вы там столкнулись. Как здорово вы все это описали в вашей книге! Мне особенно понравилась эта часть романа. Я читала ее с восхищением.
 — Только это, а не всю книгу?
 — Да, там все интересно, но некоторые части романа…
 — … не понравились вам, — завершил фразу автор, придя на помощь смущенному критику.
 — Я могу спросить у вас, какие части романа были неудачными, чтобы выслушать ваш приговор?
 Девочка на мгновение замолчала, как будто стесняясь ответить на вопрос.
 — Хорошо, — наконец ответила она, сказав первое, что пришло в голову. — Мне не понравилась мысль, что белые воевали против индейцев только потому, чтобы взять их скальпы и продать им же за деньги. Это мне кажется отвратительным. Но, может быть, на самом деле все было не так? Я надеюсь, что это неправда?
 Это был весьма странный вопрос к автору книги, и Майнард подумал то же самое. К тому же, как он обратил внимание, тон этого вопроса также был необычным.
 — Да, верно, не все является правдой, — ответил он. — Конечно, книга является романом, литературным вымыслом, хотя некоторые из сцен, описанные в ней, произошли на самом деле. К сожалению, это именно те из них, которые вам не понравились. У командира кровавой экспедиции, о которой идет речь, имеется некоторое оправдание его преступлений. Он ужасно пострадал от рук дикарей. Для него мотивом является не нажива и не возмездие. Он воюет против индейцев, чтобы вернуть свою дочь, которая уже долгое время находится в плену у дикарей.
 — И еще, другая его дочь — Зёй — та, что влюблена, а также очень молода. Гораздо моложе меня. Скажите мне, сэр, это тоже не вымысел?
 Почему был задан этот вопрос? И откуда эта дрожь в голосе, выдававшая в ней более чем простое любопытство?
 Майнард в свою очередь был смущен и колебался, какой дать ответ. Радость наполнила его сердце, поскольку он чувствовал, что именно кроется за этим вопросом.
 Он хотел было признаться во всем и рассказать ей всю правду.
 Но пришло ли уже время для этого?
 «Нет» — ответил он сам себе и продолжил разговор, не сделав признание.
 — Авторы романов, — ответил он наконец, — имеют привилегию на создание воображаемых образов. Иначе это не были бы романы. Эти образы иногда идут от реальных лиц — не обязательно от тех, кто, возможно, фигурировал в описанных сценах, но часто от тех, кто в какое-то время и совсем в другом месте произвел впечатление на автора.
 — И Зёй была одной из них?
 Все еще ощущалась эта дрожь в ее голосе. Как сладкая музыка звучало она в ушах того, у кого спрашивали!
 — Да, она была и она существует.
 — Она все еще жива?
 — Да, она все еще жива!
 — Да, конечно. Почему должно быть иначе? И она должна быть все так же молода?
 — Только пятнадцать лет — на днях исполнилось!
 — Действительно! Какое невероятное совпадение! Вы ведь знаете, что мне как раз вчера исполнилось пятнадцать?
 — Мисс Вернон, есть еще много странных совпадений, кроме этого.
 — Ах! верно; но я не подумала об этом, только о возрасте.
 — О, разумеется — после такого дня рождения!
 — Это действительно был счастливый день. Я была счастлива как никогда.
 — Я надеюсь, чтение книги не опечалило вас? Если так, то я буду сожалеть, что вообще написал ее.
 — Благодарю вас, спасибо! — ответила девочка. — Очень мило с вашей стороны говорить так.
 И, сказав это, она замолчала и задумалась.
 — Но вы сказали, что не все в романе правда? — продолжила она разговор после паузы. — Что именно — выдумка? Вы ведь сказали, что Зёй — реальный образ?
 — Да, это правда. Возможно, только она в романе — правдивый образ. Я могу сказать так. Она была в моем сердце, когда я писал этот образ.
 — О! — воскликнула его собеседница, вздохнув. — Это, не могло быть иначе, я уверена. Без этого бы вы не могли описать то, что она чувствует. Я ее ровесница, я знаю это!
 Майнард слушал эти слова с восхищением. Никогда еще более прекрасной рапсодии не звучало в его ушах!
 Дочь баронета, казалось, пришла в себя. Возможно, врожденная гордость ее положения, возможно, более сильное чувство надежды на взаимность помогли ей справиться с собой.
 — Зёй, — сказала она. — Красивое имя, очень необычное! У меня нет права спрашивать вас об этом, но я не могу обуздать свое любопытство. Это ее настоящее имя?
 — Нет, имя не настоящее. И вы — единственная в мире, кто имеет право знать это.
 — Я! Почему?
 — Потому что настоящее имя — ваше! — ответил он, не в силах более скрывать правду. — Ваше имя! Да, Зёй в моем романе — всего лишь образ красивого ребенка, впервые повстречавшегося мне на пароходе Канард. Она была еще девочкой, но уже прекрасной и привлекательной. И так думал тот, кто увидел ее, пока эта мысль не породила страсть, которая нашла выражение в словах. Он искал и нашел ее. Зёй — это результат, это образ Бланш Вернон, написанный тем, кто любит ее, кто готов умереть ради нее!
 Во время этой страстной речи трепет вновь охватил дочь баронета. Но это не было дрожью от страха. Напротив, это была радость, которая полностью овладела ее сердцем.
 И сердце это было слишком молодое и слишком бесхитростное, чтобы скрывать или стыдиться своих чувств. Не было никакого притворства в быстром и горячем признании, которое затем последовало.
 — Капитан Майнард, правда ли это? Или вы мне льстите?
 — Правда от первого и до последнего слова! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того самого часа, как я увидел вас, я никогда уже не переставал думать о вас. Это безумие, но я никогда не смогу перестать думать о вас!
 — Так же как и я о вас!
 — О, Небеса! Неужели это возможно? Мое предчувствие сбывается? Бланш Вернон! Вы любите меня?
 — Довольно странный вопрос к ребенку!
 Реплика была сделана тем, кто до этого момента не принимал участия в беседе. Кровь застыла у Майнарда в жилах, как только он узнал высокую фигуру Джорджа Вернона, стоявшую рядом, под сенью деодара!


* * *

 Еще не было двенадцати ночи, и у капитана Майнарда было достаточно времени, чтобы успеть на вечерний поезд и вернуться на нем в Лондон.




 ГЛАВА LII. ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗГНАННИК


 Эра революций закончилась, спокойствие было восстановлено; мир установился во всей Европе.
 Но это был мир, основанный на цепях и поддерживаемый штыками.
 Манин был мёртв, Хеккер — в изгнании за океаном, Блюм был убит — так же, как и ряд других выдающихся революционных лидеров.
 Но двое из них все еще были живы, — те, чьи имена наводили страх на деспотов от Балтийского до Средиземного моря и от Европы и до Атлантики.
 Это были Кошут и Маззини.
 Несмотря на мутные потоки очернительства — а власть предержащие приложили к этому много усилий — эти имена все еще обладали притягательной силой, это были символы, способные поднять народы к новому штурму оплотов деспотизма, в борьбе за свободу. Особенно верно это было в отношении Кошута. Некоторая поспешность Маззини — вера в то, что его доктрина также является красной, иными словами, революционной, — трансформировалась со временем в более умеренную и либеральную концепцию.
 Совсем иными были воззрения Кошута. В прошлом он придерживался строгого консерватизма и стремился исключительно к национальной независимости, основанной на республиканском устройстве. Когда говорилось о республике, припудренной демократией, во Франции, он никогда не соглашался не только на пудру, но и вообще на демократию.
 Если когда-нибудь будущий историк и найдет какие-то недостатки у Кошута, так это будет его излишний консерватизм, или, скорее, национализм, а также недостаточно развитая идея универсального пропагандизма.
 К сожалению, он, как и большинство людей, придерживался тактики невмешательства, этого софизма в международном этикете, что позволило королю Дагомеи уничтожить все, что было дорого сердцу революционера, а королю Вити-Вау — съесть его самого, удовлетворив свой аппетит.
 Эта ограниченность мадьярского руководителя была единственным недостатком, известным автору, который не позволил ему стать по-настоящему великим и значительным революционным лидером.
 Но все это, возможно, было лишь маской, чтобы — надо надеяться — добиться успеха в своих благородных целях.
 Конечно, были веские основания так думать — он был более последователен, чем другие, более робкие сторонники революционной идеи.
 Но была и другая причина верить в его приверженность революционным идеям, вопреки торжествующим деспотам. Все знали, что провал венгерской революции случится по причинам, не имеющих отношения к личности Кошута, — короче говоря, из-за подлого предательства. Со своим гениальным чутьем и энергией всей своей души он боролся против действий, которые привели к этому; и в последнюю минуту ему пришлось бороться с колеблющимися и пораженцами. Он уступил им, но не по добровольному согласию, а вынужденный подчиниться злой силе.
 Все сказанное весьма способствовало росту его популярности, тем более, что в последнее время открылась история измены Георгия.
 Изгнанный из своей родины, Кошут нашел убежище в Англии.
 Пройдя через фанфары официальных встреч, в виде дешевых приемов и многолюдных митингов, — он успешно выдержал это испытание медными трубами, не оставив врагам ни малейшего повода для насмешек, — этот неординарный человек нашел себе спокойное место для жительства в западной районе Лондона.
 Там в окружении своих родных — жены и дочери, а также двух сыновей, благородных молодых людей, вполне достойных прославленного отца, — он, казалось, старался избегать шумных приемов гостей, что представлялось ему ненужной показной роскошью.
 Несколько банкетов, подготовленных такими известными компаниями, как Лендлорды Лондона и Таверна Фримасонов, — вот и все английское приветствие Кошуту, и этого ему вполне достаточно. В своем доме он не только был вынужден купить все необходимое на собственные деньги из оскудевшего кошелька, но и был обманут почти каждым торговцем, с которым ему приходилось иметь дело; причем не столько благодаря обычным торговым спекуляциям, сколько из-за того, что он был чужестранцем!
 Это было хорошим образцом английского гостеприимства по отношению к изгнаннику, того самого гостеприимства, которым так любила бахвалиться пресса английских тори! Но эта пресса ни слова не говорила о британских шпионах, которые — вместе с французскими, на английские деньги — следили за его приходами и уходами, за его ежедневными прогулками, за его друзьями — все для того, чтобы по заданию секретных служб выявить то, что может скомпрометировать его, и помочь им завершить его карьеру!
 Многие полагали, что все идет к этому, что власть этого крупного революционера утрачена навсегда, и его влиянию пришел конец.
 Но деспоты более трезво оценивали реальное положение дел. Они знали, что пока Кошут жив и на его репутации нет пятен, мало кому из европейских королей не придется дрожать за свой трон. Даже королева Англии, служившая примером для всех, и тем более немецкий принц, который распоряжался судьбами английской нации, понимали, какое влияние оказывает имя Кошута, и пытались направить своих лучших агентов, чтобы подорвать это влияние.
 Враждебность королевского семейства Англии к бывшему диктатору Венгрии легко объяснима. Она имела под собой две причины: опасение победы республики, а также угроза родственным союзам. Дело в том, что короны Австрии и Англии включали родственные связи. В случае успеха Кошута это было бы крушением надежд как немецких родственников английской короны, так и всей Германии — родственницы Англии.
 Вот чем объясняется интерес коронованных особ свалить Кошута — если не физически, то по крайней мере подмочить его репутацию. Его известность, в сочетании с безупречным характером, ограждала его от преследования закона. Мировое общественное мнение защищало его жизнь, а также препятствовало отправке его в тюрьму.
 Но все еще был шанс безболезненно его устранить, подорвав репутацию и таким образом лишить симпатий, которые до настоящего времени были ему отданы.
 С этой целью использовалась пресса — печально известная популярная газета: инструмент, всегда готовый по сходной цене опорочить кого угодно.
 Открыто и тайно, она начала травлю революционера, обрушив на него поток нелепых обвинений и низких домыслов.
 На его защиту встал молодой писатель, который приобрел известность в литературном мире Лондона сравнительно недавно благодаря своему известному роману; и он так успешно защитил Кошута, что клевета обернулась бумерангом против тех, кто посылал на его голову проклятия.
 За всю долгую карьеру подобной очернительской практики это издание не переживало такого позора. Целый день над ним смеялись как на Фондовой бирже, так и в лондонских клубах.
 Газета не забыла этого оскорбления, и впоследствии частенько не упускала возможность припомнить своему оппоненту эту историю. Впоследствии она использовала всю свою власть и влияние, чтобы подорвать его литературную карьеру и тем самым свести с ним счеты.
 Но молодой писатель не думал об этом, когда писал свои письма в защиту свободы и справедливости. И он не успокоился, пока не добился своей благородной цели.
 Эта цель была достигнута. Репутация знаменитого венгра осталась безупречной — к огорчению подкупленных бумагомарателей и подкупивших их деспотов.
 Оправданный в глазах мирового общественного мнения, Кошут стал еще более чем когда-либо опасен для европейских корон.
 Пресса была не в состоянии опорочить его. Чтобы убрать Кошута, нужны были другие средства.
 И такие средства были задействованы. Был составлен заговор, чтобы не только опорочить его доброе имя, но и лишить его самого жизни. Злодеяние настолько гнусное, что трудно поверить в то, что такое возможно.
 И тем не менее это правда.




 ГЛАВА LIII. КОРОЛЕВСКАЯ СХЕМА РЕВОЛЮЦИИ


 И снова собрались на тайное совещание представители коронованных особ, теперь уже не во дворце Тюильри, а в особняке английского пэра.
 На сей раз предметом их беседы был бывший диктатор Венгрии.
 — Пока он жив, — сказал специальный уполномоченный той короны, что была больше всего заинтересована в этом деле, — опасность будет грозить всей нашей империи. Каждую неделю, день, час ей будет угрожать распад; и вы знаете, господа, что последует за этим!
 Это сказал австрийский фельдмаршал.
 — За этим последует император без короны, и, возможно, без головы!
 Реплика была высказана веселым джентльменом, хозяином особняка, где собрались заговорщики.
 — Неужели это действительно настолько серьезно? — спросил русский великий князь. — Вы не переоцениваете влияние этого человека?
 — Нисколько, старина. Мы постарались разузнать, каково реальное положение дел. Наши эмиссары, посланные в различные места в Венгрии, сообщают, что нет дома на земле, где бы не вспоминали его. В роскошных домах и в лачугах бедняков они учат произносить имя Кошута более горячо, чем имя Христа, — они учат видеть в нем будущего спасителя нации. Что может получиться из этого, как не новая революция, которая будет угрожать всем королевским домам Европы?
 — Вы имеете в виду также империи? — спросил остроумный англичанин, многозначительно поглядывая на великого князя.
 — Да, разумеется. Включая также и острова, — парировал фельдмаршал.
 Русский усмехнулся. На лице прусского дипломата также появилась скептическая улыбка. Совсем иначе выглядел представитель Франции, тот, кто в короткой речи признал опасность. Для него революция в Европе была так же фатальна, как и для его собственной страны.
 И все же тем, кто предложил мерзкий план устранения Кошута, был человек, который мог меньше всех остальных опасаться влияния великого венгра на свою страну. Это был англичанин!
 — Вы думаете, что Кошут — ваша главная опасность? — обратился он к австрийцу.
 — Мы уверены в этом. Нас не волнует Маззини, с его безумными планами в Италии. Люди там начинают понимать, что он просто сумасшедший. Угроза нам идет с Дуная.
 — И вашу безопасность можно обеспечить, действуя с южной стороны Альп.
 — Как? Каким образом? И что это за действия? — посыпались вопросы одновременно от нескольких заговорщиков.
 — Объяснитесь, мой лорд, — сказал австриец, с мольбой глядя на него.
 — Ба! Это — самая элементарная вещь. Вы хотите, чтобы венгр оказался в вашей власти. А итальянец, вы говорите, вас не беспокоит. Но вы можете спокойно, между делом, легко поймать обоих, и его, и половину другой, маленькой рыбки — обе они легко попадутся в вашу сеть.
 — Они уже в наших руках. Вы хотите сказать, что стоит избавиться от них?
 — Ха! ха! ха! — рассмеялся веселый лорд. — Вы забываете, что находитесь в свободной Англии! Пойти на такое было бы очень опасно. Нет-нет. Мы, островитяне, не настолько опрометчивы. Есть другие способы, чтобы избавиться от этих неприятных иностранцев, не применяя грубые методы их физического устранения.
 — Другие способы! Назовите их! Назовите хотя бы один из них!
 Это требование высказали друзья-заговорщики, которые слушали его затаив дыхание.
 — Хорошо, один из способов кажется мне достаточно простым. Шел разговор о наших неприятностях в Милане. Ваши белые кители не популярны в этой итальянской метрополии, фельдмаршал! Так говорят мои посыльные.
 — С чего вы это взяли, мой лорд? У нас есть сильный гарнизон в Милане. Много богемцев и преданных нам тирольцев. Да, это верно, там есть несколько венгерских полков.
 — Именно так. И на этой неправде есть шанс поймать революционных лидеров. Ваш шанс, если вы сумете им воспользоваться, действуя умело.
 — Умело — как именно?
 — Маззини вмешается в это дело. Я так думаю. Маззини — безрассудный человек. Поэтому вы позволите ему вести свою игру. Поощрите его. Позвольте ему втянуть в эту игру Кошута. Венгр проглотит эту приманку, если вы решите, что именно так и должно быть. Пошлите мятежников в эти венгерские полки. Подбросьте им идею, что они могут поднять восстание, если присоединятся к итальянцам. Эта идея соблазнит не только Маззини и Кошута, но и вместе с ними еще целое братство революционных головешек. Когда они затрепыхаются в вашей сети, вы уже без меня будете знать, что делать с такой рыбой. Они слишком сильны, чтобы попасться в сети, которые мы сможем соткать для них здесь. Господа, я надеюсь, вы понимаете меня?
 — Безусловно! — хором ответили остальные.
 — Великолепная идея! — добавил представитель Франции. — Это будет удачный ход, достойный гения, который придумал это. Фельдмаршал, вы будете действовать как предложил наш лорд?
 Этот вопрос был излишним. Австрийский представитель был счастлив воспользоваться этим заманчивым предложением, на которое он с радостью согласился; еще полчаса ушло на обсуждение деталей, и затем заговорщики разошлись.
 — Это замечательная идея! — рассуждал англичанин, выкуривая сигару, после того, как гости разъехались. — Великолепная идея, как сказал мой французский друг. Я возьму реванш у этого гордого изгнанника после того, как он унизил меня в глазах англичан. Ах! Господин Кошут! Если я не ошибаюсь в своих прогнозах, вашим революционным устремлениям скоро придет конец. Да, мой благородный демагог! Дни, в которые вы будете представлять для нас опасность, уже сочтены!




 ГЛАВА LIV. ПОДХОДЯЩЕЕ СОСЕДСТВО


 Территория, расположенная к западу от Регентского Парка и отделенная от него Парком Роад, — это район страны, где редко можно встретить те благородные дома, которыми так восхищаются лондонцы и которые носят аристократическое название «виллы».
 Каждый из домов в том районе стоит на участке размером от четверти о половины акра, утопая в кустах сирени, ракитника и лавра.
 Там встречаются все стили архитектуры, известные с древних времен, или современные. А также постройки самых разнообразных размеров; хотя самые крупные из них по ценности недвижимости не стоят и десятой части земли, которую они занимают.
 Из этого можно сделать заключение, что они взяты в аренду, и скорее всего задолжали плату владельцу земли.
 О том же говорят и их ветхий, полуразрушенный вид, и запущенность участка земли, где они стоят.
 Положение было совсем другим несколько лет назад, когда арендные договоры имели некоторый запас времени, и был смысл в ремонте жилья. Тогда эти дома, хоть и не фешенебельные, были по крайней мере вполне пригодными для жилья; и вилла в Лесу Св. Джона (название соседнего района) была пределом мечтаний отставного торговца. Там у него могли быть своя земля, свой кустарник, свои прогулки и даже свои шесть фунтов рыбы в своем пруду. Там он мог сидеть под открытым небом, в халате с кисточками и в кепке для курения, или прогуливаться по Пантеону гипсовых статуй — представляя себя Меценатом  note 20  .
 В самом деле, жители этого района настолько в мыслях стремились к классике, что один из главных его проездов называют Альфа Роад, а другой Омега Терраса.
 Лес Св. Джона был, да и все еще является любимым местом жительства «профессионалов» — художников, актеров и второразрядных авторов. Арендная плата умеренна — виллы, большинство из них, невелики.
 Лишенный удовольствия тишины, район вилл Леса Св. Джона скоро исчезнет с карты Лондона. Уже окруженный застроенными улицами, он вскоре будет заполнен компактными жилыми блоками, принадлежащими семейству «Ойр», одному из самых богатых в мире.
 Ежегодно истекают арендные договоры, и груды строительных кирпичей начинают появляться на лужайке, где зеленела аккуратно подстриженная трава, и на садовом участке, где росли розы с рододендронами.
 Этот квартал пересекается Регент Каналом, его банки вздымаются ввысь над водой с обеих сторон, и эта возвышенность над землей требует компенсации. Таковая приходится на Парк Роад, расположенный в Регент Парке, и далее — к востоку от города.
 Поперек района Леса Св. Джона, с обеих сторон к нему примыкает двойная линия жилых домов, названная соответственно Северным и Южным Банком, между каждым рядом домов пролегает освещенная лампами дорога.
 Они различаются по стилю, многие из них имеют довольно живописный вид, и все они так или иначе укрыты кустарником.
 Те, что граничат с каналом, имеют сады, спускающиеся к самому краю воды, и частные участки на той стороне канала — на южной стороне.
 Декоративные вечнозеленые растения, с плакучими деревьями, свисающими к воде, придают чрезвычайно привлекательный вид садам за домами. Стоя на мосту в Парк Роад и смотря на запад вдоль канала, вы можете усомниться в том, что находитесь в Лондон-сити и окружены плотными рядами зданий, простирающимися более чем на милю.


* * *

 В одной из вилл Южного Банка, с участке земли, примыкающем к каналу, жил шотландец —по имени М'Тавиш.
 Он был всего лишь второразрядным клерком в городском банке; но взглянув на шотландца, можно было предположить, что в один прекрасный день он станет шефом в своей конторе.
 Возможно, он и сам некоторым образом рассчитывал на это, и потому он снял одну из описанных выше вилл и меблировал ее на остаток своих средств.
 Это был один из лучших домов в ряду — достаточно хороший, чтобы жить в нем, или, тем более, чтобы умереть в нем. М'Тавиш решил сделать первое; а второе могло случиться, если это произойдет в сроки его арендного договора, рассчитанного на двадцать один год.
 Шотландец, благоразумный в других отношениях, поступил опрометчиво в выборе своего места жительства. Не прошло и трех дней с момента вселения, как он обнаружил, что печально известная куртизанка живет справа от него, а другая, чуть менее знаменитая, слева, а в доме напротив — знаменитый революционный лидер, которого часто посещают политические беженцы со всех частей угнетенного мира.
 М'Тавиш был сильно разочарован. Он подписался на арендный договор сроком в двадцать один год и уплатил полную стоимость арендной платы, поскольку он заключал эту сделку при посредничестве и по рекомендации своей супруги, специалиста в этом вопросе.
 Его этика делала присутствие таких соседей справа и слева просто невыносимым, в то время как его политические взгляды не позволяли мириться с соседством революционного центра напротив его дома.
 Казалось, нет никакого выхода для решения данной проблемы, кроме как пожертвовать этим купленным за такую высокую цену домом, или утопиться в канале, протекающем позади его участка.
 Поскольку последнее не принесло бы никакой пользы господе М'Тавиш, она убедила мужа отказаться от этой идеи и перепродать дом.
 Увы, это оказалось невозможным для совершившего опрометчивую покупку банковского клерка! Никого нельзя было найти для перепродажи — разве только значительно снизив арендную плату.
 Он был шотландцем и не мог пойти на это. Намного легче было продолжить жить в доме.
 И какое-то время он вынужден был терпеть.
 Ничего другого не оставалось, кроме как пожертвовать арендой. Это было бы не лучшей альтернативой, но другого выхода действительно не было.
 В то время как супруги решали этот вопрос, обсуждая его со всех сторон, их обсуждение было прервано звонком колокольчика на воротах. Был уже вечер, когда банковский клерк, возвратившийся из города, выполнял роль патерфамилияс  note 23 в лоне своей семьи.
 Кто бы это мог быть в такой поздний час? Было уже слишком поздно для церемониального посещения. Может быть, кто-то из общества «Лэнд оф кэйкс», любящих бесцеремонно заглядывать на огонек, чтобы выпить стакан пунша или виски?
 — Один господин снаружи хочет видеть вас, мистер.
 Это было произнесено девицей с грубой кожей — «прислугой за всем», — чье веснушчатое лицо показалось в двери комнаты и чей акцент говорил о том, что она прибыла из той же страны, что и сам М'Тавиш.
 — Желает меня видеть! Кто это, Мэгги?
 — Я не знаю, кто он. Он выглядит как иностранец — довольно красивый, с большой бородой и бакенбардами, которые называются усами. Я спросила, зачем он пришел. Он сказал, что хочет поговорить об аренде дома.
 — Об аренде дома?
 — Да, мистер. Он сказал, что слышал о том, что дом сдается.
 — Впустите его!
 М'Тавиш вскочил с места, опрокинув стул, на котором сидел. Миссис М. и трое дочерей, с волосами соломенного цвета, стремительно удалились в заднюю комнату — словно тигр должен был вот-вот появиться в гостиной.
 Они однако не были столь сильно напуганы, чтобы не прильнуть к двери, тщательно осматривая незнакомца через замочную скважину.
 — Какой красивый! — воскликнула Элспи, самая старшая из девочек.
 — Он выглядит по-военному бравым! — сказала другая, Джейн, закончив исследование незнакомца. — Интересно, женат ли он.
 — Уйдите отсюда, дети, — пробормотала мать. — Он может вас услышать, и папа будет сильно сердиться на вас. Уйдите, я вам говорю!
 Девочки отошли от двери и заняли места на диване.
 Но любопытство их матери также нуждалось в удовлетворении, и по примеру своих дочерей, которых прогнала, она опустилась на колени и разместила сначала глаза, а затем — ухо напротив замочной скважины, чтобы не пропустить ни слова из разговора между своим мужем и странным посетителем с «бакенбардами, которые называются усами».




 ГЛАВА LV. НАДЕЖНЫЙ АРЕНДАТОР


 Посетитель, которого впустили таким образом в виллу Южного банка, был человеком примерно тридцати лет, производящим впечатление джентльмена.
 — Мистер М'Тавиш, если я не ошибаюсь? — произнес он, как только вошел в комнату.
 Шотландец кивнул в знак согласия. Прежде, чем он успел ответить, незнакомец продолжал:
 — Простите меня, сэр, за это позднее вторжение. Я слышал, что ваш дом сдается.
 — Это не совсем верно. Я предлагаю его на продажу, то есть отдаю по арендному договору.
 — Тогда, значит, я был неправильно информирован. На какой срок арендный договор, могу я спросить?
 — Двадцать один год.
 — Ах! Это меня не устраивает. Я хотел снять дом лишь на короткое время. Мне нравится этот Южный Банк — во всяком случае, он нравится моей жене; а вы знаете, сэр, — я полагаю, вы женатый человек — что это значит.
 М'Тавиш действительно знал это, к своему несчастью, и он улыбнулся в знак согласия.
 — Я сожалею, — продолжал незнакомец. — Мне очень понравился ваш дом, более, чем любой другой на Банке. Уверен, что моя жена была бы очарована им.
 — Так же как и моя, — сказал М'Тавиш.
 — Какая наглая ложь! — подумала миссис Мак, прильнувшая ухом к замочной скважине.
 — В таком случае, я полагаю, нет никаких шансов прийти к соглашению. Я был бы рад снять дом на год — только на один год, определенно, — и за хорошую оплату.
 — Сколько вы были бы готовы дать? — спросил арендатор, вспомнив о компромиссе.
 — Хорошо, я право не знаю. А сколько вы хотите?
 — За меблированный или без мебели?
 — Я предпочел бы меблированный.
 Банковский клерк глубоко задумался. Он думал о своих пенатах, и о возражениях, которые могла бы привести жена, чтобы не расставаться с ними. Но, с другой стороны, он думал также и о позоре, который они ежедневно терпели на этой грешной территории.
 В это время издали, со стороны палисада, послышался приглушенный шум кутежа, что, казалось, подталкивало его к решению.
 И он решился уступить мебель, а также согласиться на меньшие сроки, чем просил.
 — Так вы говорите, что хотите снять дом на год, определенно?
 — Я готов снять дом на год, и внести плату вперед, если вы пожелаете.
 Годовая арендная плата вперед всегда соблазнительна для владельца, особенно небогатого. М'Тавиш не был богат, несмотря на перспективу стать президентом банка.
 Его жена много бы дала, чтобы он приблизился к замочной скважине и услышал ее шепот: «Так соглашайся же на это!»
 — Итак, вы желаете снять дом, меблированный, на один год?
 — Совершенно верно, — ответил незнакомец.
 — Дайте мне подумать, — ответил М'Тавиш, размышляя. — Итак, моя собственная арендная плата за немеблированный дом плюс ремонт в течение арендного срока плюс цена мебели, итого, я могу назвать цену — двести фунтов за год.
 — Я сниму этот дом за двести. Вы согласны на это?
 Банковский клерк был сам не свой от радости. Двести фунтов в год покрыли бы все его издержки цент в цент. Кроме того, он бы избавился от дома по крайней мере на год, а вместе с ним — и от отвратительных соседей. Он был готов на любые жертвы, лишь бы сбежать отсюда.
 Он сдал бы дом и за пол-цены. Но проницательный М'Тавиш увидел, что незнакомец был не хитрым человеком, а довольно простодушным. И потому он не только не сбавил цену в двести фунтов, но и настоял на изъятии части мебели.
 — Только некоторые фамильные вещи, — сказал он, — вещи, которые вам, арендатору, не так уж нужны.
 Незнакомец не был излишне требователен, и сделка состоялась.
 — Ваше имя, сэр? — спросил он перед тем, как арендатор собрался уходить.
 — Свинтон, — ответил арендатор, вступающий во владение домом. — Ричард Свинтон. Вот моя визитная карта, мистер М'Тавиш, и моя рекомендация от лорда </emphasis > .
 Банковский клерк взял визитку дрожащей рукой. Его жена за дверью также была поражена этой новостью, словно электрическим током.
 Арендатор и лорд — знаменитый лорд, — давший рекомендацию!
 Она не могла сдержаться, чтобы не крикнуть в замочную скважину:
 — Соглашайся на сделку с ним, Мак!
 Но Мак и без того уже сам все решил и не нуждался в подобном совете.
 — Как скоро вы желаете вселиться? — спросил он у клиента.
 — Как можно скорее, — ответил тот. — Завтра, если вас это устроит.
 — Завтра! — отозвался эхом хладнокровный шотландец, непривычный к таким быстрым сделкам, весьма удивившись скорому ходу дела.
 — Я и сам понимаю, что это довольно необычно, — сказал вступающий во владение арендатор. — Но, мистер М'Тавиш, я имею на это причину. Это немного деликатный вопрос, но вы, как женатый человек и отец семейства, — вы, надеюсь, понимаете?
 — Безусловно! — отозвался шотландский патерфамилияс, и его душа наполнилась счастьем, так же как и душа его лучшей половины за дверью.


* * *

 Неожиданная передача дома была оформлена. На следующий день мистер М'Тавиш и его семейство съезжали из дома, а мистер Свинтон вступил во владение, передав чек в счет годовой арендной платы вперед — вполне обеспеченный, под гарантию такого знаменитого лица.




 ГЛАВА LVI. ИНСТРУКЦИЯ


 Революционный лидер, живший напротив виллы М'Тавиша, чья политика была столь неприемлема для арендатора-роялиста, был никем иным, как экс-диктатором Венгрии.
 Новый арендатор знал об этом, вступая в права владения. Не от прежнего владельца, а от человека, который поручил ему снять этот дом.
 Близость убежища революционного лидера была одной из причин, побудивших М'Тавиша оставить свое жилище. И та же причина была единственной, по которой Свинтон так стремился снять этот дом!
 Свинтон знал это, и не более того. Подлинная причина съема дома еще не была раскрыта ему. Ему только были даны инструкции снять именно этот дом, сколько бы это ни стоило, и он совершил сделку, как уже было сказано, за двести фунтов.
 Его патрон выдал Свинтону для этой цели чек на триста фунтов. Двести из них пошли в карман М'Тавиша; остальное досталось самому «лорду».
 Свинтон разместился в своем новом месте обитания и, с сигарой в губах — настоящей гаванской сигарой — размышлял об удобствах, которые окружали теперь его. Как разительно отличалась кушетка с ее парчовым покрытием и мягкими подушками от дивана из конского волоса, гладкого и жесткого! Как разительно отличались эти роскошные стулья от жестких угловатых тростниковых скелетов, один из которых его жена должна была хорошо запомнить! Поздравляя себя с таким изменением в своем положении, он не забывал и о том, каким образом это произошло. Он также догадывался, с какой целью его так облагодетельствовали.
 Но об истинной цели его размещения в этой вилле, точнее, о том, что конкретно от него потребуется, он пока еще не был осведомлен.
 Он мог только догадываться, что это имело некоторое отношение к Кошуту. Он был почти уверен в этом.
 Ему недолго оставалось быть в неведении о своей роли. В утренней беседе в этот день патрон обещал передать ему подробные инструкции через джентльмена, который должен «подойти сегодня вечером».
 Свинтон был достаточно проницателен, чтобы догадываться, кем будет этот джентльмен, и это обстоятельство вдохновило его на беседу с женой, насколько своеобразную, настолько и конфиденциальную.
 — Фан, — сказал он, вынув сигарету из зубов и повернувшись к кушетке, на которой расположилось это прелестное создание.
 — Ну, чего тебе? — отозвалась она, вынув сигарету из своих симпатичных губ и выдыхая табачный дым.
 — Как тебе нравится наше новое жилище, любовь моя? Лучше, чем в Вестбурне?
 — Но ты ведь не потому обратился ко мне, чтобы я ответила на этот вопрос, Дик?
 — О нет, конечно, не поэтому. Можешь не отвечать. Но ты не должна огрызаться за это на меня.
 — Я не огрызаюсь. Глупо с твоей стороны говорить так.
 — Да, все, что я делаю и говорю, глупо. Я был весьма глуп в последние три дня. Вселиться в удобный дом, такой, как этот, с уплаченной за двенадцать месяцев вперед арендной платой и имея еще сто фунтов на содержание кухни! Более чем достаточно, если я не ошибаюсь. Весьма глупо с моей стороны добиться этого.
 Фан не ответила. Если бы муж внимательно посмотрел в этот момент на выражение ее лица, то, возможно, заметил на нем улыбку, вызванную отнюдь не восхищением его умом.
 У нее имелись свои соображения на то, за что и кому он был обязан такому повороту в своем положении.
 — Да, гораздо более, чем достаточно, — сказал он, продолжая развивать приятную тему о лучшем будущем. — В сущности, Фан, наше безбедное существование обеспечено, или будет обеспечено, если только ты сделаешь…
 — Что ты хочешь сказать? — спросила она, видя его колебания. — Что ты хочешь, чтоб я сделала?
 — Итак, во-первых, — начал он, всем видом выказывая неудовольствие ее тоном, — во-первых, ты должна сейчас встать и нарядиться. Я поведаю тебе о том, что мне нужно, после.
 — Нарядиться! У меня нет никаких шансов хорошо выглядеть с теми тряпками, которые у меня остались!
 — Не думай о тряпках. Мы не можем исправить это сейчас, немедленно. Кроме того, ты, любовь моя, прекрасно выглядишь в любой одежде.
 Фан гордо вскинула голову, как будто ей был приятен этот комплимент.
 — Надень тряпки, как ты их называешь, лучшее, что ты можешь подобрать сегодня вечером. Завтра у тебя их будет достаточно. Мы посетим лучших модисток и ателье манто. А теперь иди, девочка, и сделай то, что я тебе говорю!
 Получив такое напутствие, она встала с кушетки и направилась к лестнице, которая вела в спальню.
 Она поднималась по лестнице, когда муж сказал ей вослед:
 — Надень свои лучшие наряды, Фан! Я ожидаю джентльмена, который с тобой не знаком, и я не хотел бы, чтобы он подумал, что я женат на неряхе. Поторопись и спустись обратно. Он может прийти с минуты на минуту.
 Не последовало ответа на эти грубые слова, ответа, показывающего, что слова эти были восприняты как обида. Только смех послышался с лестницы.
 Свинтон продолжил курить сигару в ожидании.
 Он мог лишь гадать, что он услышит вначале: звонок от входной двери или шелест шелка на лестнице.
 Он желал, чтобы случилось второе, поскольку он еще не завершил инструкции, которые обещал ей дать.
 Ему осталось сказать ей немного, и нескольких мгновений будет достаточно.
 Свинтон не был разочарован: Фан вернулась раньше. Она стремительно спустилась вниз, с белоснежным лицом, покрытым испанской пудрой, на котором сверкали красным цветом напомаженные щеки.
 И без этого она была красива, а теперь — просто великолепна.
 Длительное использование помады сделало ее кожу привычной к этому косметическому средству, и в то же время Фан неплохо научилась пользоваться им. Только знаток, наверное, отличил бы краску на ее щеке от естественного цвета.
 — Теперь ты готова, — сказал Свинтон, посмотрев на нее одобрительным взглядом.
 — К чему, скажи, ради бога? — последовал вопрос.
 Вопрос был излишним. Она отлично понимала, что к чему, и догадывалась, для чего ее попросили приукраситься.
 — Садись, я скажу тебе.
 Она села.
 Он начал не сразу. Казалось, он был в некотором затруднении. Даже он — эта грубая скотина — был смущен.
 И неудивительно, ибо ему предстояло облечь свои мерзкие мысли в словесную форму, поскольку он намеревался инструктировать ее к собственному позору!
 Не к полному и окончательному позору, но лишь к видимости такого.
 Только к видимости, и, найдя таким образом некое оправдание, он набрался смелости и заговорил.
 Сказал он следующее:
 — Послушай, Фан. Джентльмен, которого я ожидаю, это тот, кто поселил нас в этой небольшой уютной комнате. Это лорд </emphasis > . Я уже говорил тебе, что это за человек и какой властью он наделен. Он может совершить чудеса для меня, и он сделает это, если я смогу манипулировать им. Но он непостоянен и полон тщеславия, как и все люди такого рода. Требуется умение, чтобы угодить ему, и ты должна помочь мне.
 — Я должна помочь тебе? Каким образом?
 — Я только хочу, чтобы ты проявила к нему благосклонность. Ты понимаешь меня?
 Фан не ответила, но ее взгляд притворного недоверия говорил о полном понимании.
 Звонок от входной двери прервал сцену инструктирования.




 ГЛАВА LVII. ПАТРОН И ПРОТЕЖЕ


 Обычно звонок в дверь не побуждал мистера Свинтона сразу же реагировать на него. Так бы и случилось, если бы ему довелось прожить еще некоторое время в своей новой резиденции. Его фальшивые векселя все еще гуляли по Лондону, как и обманутые им кредиторы, и мистеру Свинтону стоило весьма опасаться, что одного из них может занести к нему домой.
 Но поскольку прошло слишком мало времени с тех пор, как он переехал на виллу М'Тавиша, а также потому, что он ожидал посетителя, мистер Свинтон не опасался теперь подвоха, и лишь был в сомнении, кто именно звонил: его патрон или всего лишь посыльный от лорда с обещанными инструкциями.
 «Прислуга за всё», нанятая совсем недавно, была послана отреагировать на звонок. Если звонившим окажется пожилой джентльмен, высокий и полный человек, она должна была провести его в дом сразу и без лишних разговоров.
 За дверью оказалась несколько необычная фигура. Это был джентльмен. Он был закутан в широкий плащ, шляпа была надета плотно, по самые уши. Но это не помешало служанке увидеть, что он высокий и полный; а свет лампы из холла осветил его лицо, покрытое густыми усами и бакенбардами, — эта примета также была указана, чтобы служанка смогла узнать посетителя.
 — Мистер Свинтон здесь живет? — спросил посетитель прежде, чем служанка успела пригласить его войти.
 — Да, здесь. Пожалуйста, проходите.
 Сопровождаемый прислугой, закутанный в плащ персонаж прошел сквозь заросли сирени и лавра, вступил на веранду, где мистер М'Тавиш часто курил свою трубку, и наконец вошел в комнату, где его ожидал Свинтон.
 Тот был один — жена удалилась, согласно его указанию.
 При появлении посетителя мистер Свинтон встал с места и приблизился, чтобы принять гостя.
 — Мой лорд! — сказал он, притворно удивляясь. — Возможно ли такое, что вы лично почтили меня своим посещением?
 — Дело не в чести, сэр, я лишь выполнил свое обещание.
 — Из того, что сказала ваша светлость, я ожидал, что вы пошлете…
 — Я пришел сам, мистер Свинтон. Инструкции, которые я должен вам передать, исключительно важны. Я подумал, что будет лучше, если вы получите их от меня лично. Поэтому, как видите, я явился сам, чтобы поговорить с вами один на один.
 «Это ложь!» — подумал Свинтон в ответ.
 Само собой разумеется, он не высказал это вслух. Он ответил:
 — Ваша светлость, вы совершенно правы. Ночью и днем вы всегда на службе — служите на благо страны. Ваша светлость простит мне, что я высказался столь откровенно?
 — Не стоит об этом говорить, мой дорогой сэр. Наши дела требуют, чтобы мы говорили откровенно.
 — Простите меня, что я до сих пор не предложил вам сесть.
 — Я присяду, — сразу ответил снисходительный лорд, — и возьму сигару, если у вас найдется лишняя.
 — По счастью, найдется, — сказал пришедший от этого в восторг Свинтон. — Я купил здесь несколько гаванских сигар, мой лорд. Но я не отвечаю за их качество.
 — Попробуйте одну из моих!
 Патрон вытащил портсигар из кармана своего пиджака. Плащ и кепку он оставил в холле.
 Протеже принял предложенную сигару с большой благодарностью.
 Оба сели и закурили.
 Свинтон решил, что он сказал уже достаточно, и теперь молчал, ожидая, что скажет этот сильный мира сего в продолжение беседы.
 И тот заговорил.
 — Я вижу, что вы преуспели и сняли этот дом, — последовало ничего не значащее замечание.
 — Я уже живу в нем, мой лорд, — был такой же бесцельный ответ.
 Последовавшее затем объяснение было более деловым.
 — Я должен сообщить вашей светлости что это стоило значительную сумму.
 — Сколько?
 — Я обязался арендовать этот дом на год — за арендную плату в двести фунтов.
 — Ух! Это неважно. Это было необходимо для нашего дела. В таких случаях мы обязаны не скупиться на средства. А теперь, мой дорогой сэр, позвольте объяснить вам причину, для чего был снят этот дом и с какой целью вас поселили здесь.
 Свинтон приготовился слушать с подобострастным вниманием.
 Его патрон продолжил.
 — Прямо напротив вас живет человек, имя которого вам известно.
 Хотя имя не было названо, слушатель кивнул в знак согласия. Он знал, что речь шла о Кошуте.
 — Как вы могли заметить, у этого человека много посетителей.
 — Я на это уже обратил внимание, мой лорд. Весь день к нему входили и от него выходили.
 — Именно так. И среди них — известные люди; многие из них играли важную роль в европейской политике. Итак, сэр, теперь требуется, согласно особому заданию, знать все о передвижениях этих людей; для этого требуется организовать слежку за ними. Согласно рекомендации сэра Роберта Котрелла, мы решили возложить на вас эту деликатную обязанность. Если я не ошибаюсь, сэр, вы сможете выполнить это?
 — Мой лорд, я обещаю приложить все необходимые усилия для этого.
 — Это в общем о деле. А теперь остановимся на деталях.
 Свинтон вновь превратился во внимательного слушателя.
 — Вам необходимо будет узнать личности всех, кто входит в дом напротив; попытаться установить, кто они, и сообщать об их приходах и уходах, включая время. Для этой цели вам потребуются два помощника, которых я уполномочиваю вас нанять. Один из них будет действовать под видом вашего слуги, другой, соответственно одетый, должен будет посещать вас как близкий знакомый. Если бы вы смогли нанять такого, кто имеет доступ в лагерь врага, это было бы очень важно. Некоторые из этих беженцев по привычке посещают вашего соседа и, вполне возможно, не являются его друзьями. Вы понимаете меня?
 — Да, я понимаю, ваша светлость.
 — Я вижу, мистер Свинтон, вы именно тот человек, который нам нужен. И в заключение. Так же как вы должны следить за гостями Кошута, вы должны следить и за ним самим. Если он выйдет из дома, вы или ваш друг должны проследить за ним и узнать, куда он идет. Возьмите кэб в случае необходимости и в любом случае сообщите нам непосредственно и без промедления. Сообщите моему секретарю, которого вы всегда сможете найти в моей резиденции в Парк Лайне. Пока этого будет достаточно. Если вам потребуются деньги, сообщите моему секретарю. Он уполномочен помогать вам. Дальнейшие инструкции я буду давать вам непосредственно. Мне, вероятно, придется бывать здесь часто, так что вы должны проинструктировать служанку, чтобы она меня принимала.
 — Мой лорд, как насчет того, чтобы иметь при себе ключи от дома? Извините за мой вопрос. Это бы избавило вашу светлость от неприятной необходимости ожидать за воротами и, возможно, от опасности быть узнанным теми, кто живет напротив.
 Патрон Свинтона был весьма прельщен этим предложением, однако внешне никак не продемонстрировал это. Ключ был бы весьма кстати совсем для других целей, чем просто избежать опасности быть узнанным «теми, кто живет напротив». Он выразил согласие взять себе ключ.
 — Я вижу, что вы умный человек, мистер Свинтон, — сказал он со странной, почти сардонической улыбкой. — Вы правы, ключ будет весьма кстати. А теперь я хочу убедиться, что вы сможете выполнять свою работу, оставаясь незамеченным. Я вижу, на ваших окнах есть жалюзи. Это хорошо, как раз то, что нужно для вас. Я очень рад, что вы устроились в таком уютном и удобном доме, рад за вас и за вашу милую леди — ах! между прочим, мы обошлись с ней весьма невежливо. Я должен принести ей извинения за то, что оторвал вас от нее на столь долгое время. Я надеюсь, вы сделаете это за меня, мистер Свинтон. Скажите ей, что я задержал вас по очень важному делу.
 — Мой лорд, она не поверит мне, пока я не скажу ей, кто именно оказал мне такую честь. Я могу открыть маленькую тайну и рассказать ей о вас?
 — О! Конечно, конечно. Если бы не был такой поздний час, я бы попросил, чтобы вы представили меня ей. Но уже, пожалуй, слишком поздно, чтобы беспокоить ее.
 — Не может быть слишком поздно, чтобы представить вашу светлость, для этого подходит любое время. Я знаю, что бедная девочка была бы счастлива быть представленной вам.
 — Хорошо, мистер Свинтон, если это не противоречит вашему домострою, я также был бы счастлив. Я давно мечтал об этом.
 — Моя жена наверху. Могу я попросить ее спуститься?
 — Нет, мистер Свинтон; могу я попросить, чтобы вы привели ее?
 — Мой великодушный лорд! Какое удовольствие повиноваться вам!
 Сказав это, причем вторую половину фразы — в сторону, Свинтон вышел из комнаты и начал подниматься по лестнице.
 Ему не пришлось долго подниматься. Фан оказалась на первой же лестничной площадке, готовая к тому, что ее позовут.
 В результате он вернулся довольно быстро к своему шестидесятилетнему гостю, который в это время, стоя перед каминным зеркалом, пытался причесать крашеные волосы, чтобы скрыть свои лысину!
 Когда Фан была представлена гостю мистера Свинтона, тот забыл о позднем часе и вернулся на свое место. Беседа продолжалась втроем, особенно между двумя из них, при патронаже третьего — он говорил меньше всех; и затем благородному гостю было предложено задержаться и принять участие в ужине — эта любезность была с благодарностью принята.
 Абигаль послали в ближайшую кондитерскую, и она вернулась с рулетом колбасы и бутербродами, а также с пирогом от Мелтон Моубрау; все эти яства были выложены на стол, вместе с графином хереса; и его светлость угощалась всем этим так вольно, словно это был не почтенный лорд, а веселый гвардеец!
 В результате высокий гость стал более любезен и разговаривал со Свинтоном как со своим старым закадычным другом. Уже стоя в дверном проеме, пожимая руку жены Свинтона и многократно желая ей «доброй ночи», он мимикой словно стремился вызвать ревность своего протеже. И хотя свет лампы был достаточно ярким и Свинтон видел все, он лишь слегка обозначил некое подобие ревности. Лишь слегка обозначил, но на самом деле ревности не было и в помине!
 — Она просто восхитительна, нет слов! — произнес этот высокопоставленный плут, когда вышел из дома на Парк Роад, где под сенью деревьев его поджидал экипаж. — И замечательная женщина к тому же! Я чувствую это по ее нежным и тонким пальчикам.
 — Да, это козырная карта, это настоящее сокровище! — почти одновременно с ним подумал Свинтон о той же самой женщине — о собственной жене!
 Эта мысль посетила его, когда он закрыл дверь за гостем; и затем, сидя за столом, выпив еще один стакан хереса и выкуривая еще одну сигару, он резюмировал:
 — Да, Фан верная карта в игре. Каким же я был глупцом, что не подумал об этом раньше! Черт возьми! Еще не поздно. Эта карта все еще у меня на руках и если я не ошибаюсь, игра, начатая этой ночью, даст мне все, чего я хочу в этом мире, — даст мне Джулию Гирдвуд.
 Серьезный тон, которым были произнесены последние слова, говорил о том, что он все еще не оставил своего намерения относительно американской наследницы.




 ГЛАВА LVIII. НАДЕЖДЫ НА ЛУЧШЕЕ БУДУЩЕЕ


 Для тех, кто не обращает внимания на социальные различия, планы Свинтона относительно Джулии Гирдвуд казались невероятными. Не столько из-за его злодеяний, сколько из-за его шансов на успех, весьма ничтожных.
 Если бы он хотел завоевать эту девушку ради любви, это бы существенно меняло положение дел. Любовь преодолевает все преграды, и голосу любви не могло бы противостоять ничто — даже чувство некоторой опасности.
 Она не любила его, но он не знал об этом и вообще не мог себе представить такого. Гвардеец, и к тому же красивый, он привык к легким завоеваниям. Он полагал, что еще не пришло то время, когда такие успехи будут даваться с трудом.
 Он уже не служил в Гвардии, но он был все еще молод, и знал, что он все еще красив — английские дамы считали его красивым. Поэтому было бы странным, если бы девушка-янки имела другое мнение!
 Это было решающим доводом с его стороны, и, полагаясь на собственную привлекательность, он был весьма уверен в том, что в состоянии завоевать американку, — невзирая на то, что она станет жертвой незаконного брака.
 И если он преуспеет в своем двоеженстве, что дальше? Для чего ему будет нужна новая жена, если ее мать не сдержит свое обещание, подслушанное им: обеспечить ее жизненные интересы половиной состояния покойного владельца магазина?
 Потому жениться на Джулии Гирдвуд против желания ее матери было бы простой нелепостью. Он не страшился опасности, которая могла бы ему грозить за совершение преступления. Он не думал об этом. Но стать зятем женщины, дочь которой оставалась бы бедной вплоть до смерти матери, было жалкой мыслью. Женщины, которая говорила, что проживет и всю вторую половину столетия!
 Эта шутка была не без умысла, как полагал Свинтон.
 Он был уверен в том, что сможет обмануть дочь и жениться на ней, но чтобы заполучить эти полмиллиона от матери, он должен будет стоять перед алтарем как лорд!
 Это было исходным условием миссис Гирдвуд. Он знал, что она не отступит от этого. Если условие будет выполнено, она согласится на брак, но не иначе.
 Чтобы продолжать эту игру, притворное инкогнито должно быть сохранено — эта хитрость необходима. Но как это сделать?
 Этот момент озадачил его.
 Играть роль самозванца стало очень непросто. В Ньюпорте и в Нью-Йорке это было нетрудно, в Париже — также все еще несложно, но теперь он находился в Лондоне, где подобный обман мог быть сразу обнаружен.
 Кроме того, в последней беседе с леди он почувствовал некоторое изменение в отношении к нему — по сравнению с их взаимоотношениями при прежнем, раннем знакомстве. Это ощущалось прежде всего со стороны миссис Гирдвуд. Ее теплое, дружеское отношение к нему после их неожиданного знакомства в Ньюпорте, продолженного в Нью-Йорке и впоследствии возобновленного в Париже, казалось, внезапно превратилось в прохладное.
 Что могло быть причиной этому? Услышала ли она что-либо, что его дискредитировало? Может, она обнаружила обман? Или всего лишь подозревала его в этом?
 Лишь последний из вопросов волновал его. Он был уверен, что его обман не был раскрыт. Он играл свою роль мастерски, не дав никаких шансов разоблачить себя. У него были серьезные причины тщательно скрываться.
 Но он признавал, что и у нее были причины для подозрений. Она оказала ему радушный прием в Америке. А он в свою очередь не пригласил ее на прием к себе домой в Европе, по известным причинам.
 Правда, он встретился с американскими знакомыми только в Париже, но даже там английский лорд должен был бы продемонстрировать свое великодушие; и ее, возможно, задела его скупость. По аналогичным причинам он еще не пригласил их в Лондон. Напротив, после его возвращения он старался держать их на расстоянии.
 В Англии он был дома, в своей стране. Так почему же он должен жить под вымышленным именем? Если он лорд, то почему так стеснен в средствах? Для миссис Гирдвуд эти обстоятельства не могли не казаться подозрительными.
 Последнее еще как-то можно было объяснить: он из бедных лордов, каких немного, но такие есть. Есть немногие, у кого нет средств хорошо одеваться и давать роскошные обеды, а также содержать красивый дом с дорогой обстановкой.
 После возвращения из Штатов Свинтон не мог себе позволить ничего из этого. И тогда может возникнуть сомнение: уж не выдавал ли он себя за лорда, пусть даже одного из бедных?
 Он уже почти отчаялся в своей способности продолжать игру, когда патронаж лорда, реального и влиятельного, вселил в него новую надежду. Теперь ситуация изменилась, и перспективы стали более радужными. Его кошелек наполнился деньгами, и покровительство влиятельного лица обещало деньги еще большие. Также внушало надежду и то, что он теперь мог утверждать, — и это было истиной, — что состоит на дипломатической службе. Правда, его использовали всего лишь как шпиона, но ведь это серьёзная миссия, часть дипломатической работы!
 Его близость к известному дипломату-пэру; его регулярные посещения роскошного особняка на Парк Лайн, — было бы странным, если бы при всем при этом он не сумел пустить пыль в глаза дамам Гирдвуд!
 Конечно, его положение было совсем не безнадежным. После нового назначения ему раскрылась широкая заманчивая перспектива; и теперь он изыскивал способ еще более улучшить свое состояние.
 Фан была вызвана для консультаций, поскольку жена была готова помочь в осуществлении его планов. Менее чем когда-либо ее волновали муж или его дела. Она также прельстилась открывшимися яркими перспективами: она надеялась рано или поздно вновь посетить Роттен Роу.
 Хотя она и презирала своего мужа, тем не менее, она ценила его талант интригана. Она получила доказательства этому таланту, поскольку их положение резко улучшилось. И хотя она знала, что явилось источником их неожиданного процветания, она отдавала себе отчет о том преимуществе, которое давал ей, женщине ее склада, статус жены. «Если мы будем действовать сообща, то мы преуспеем, а если поодиночке, то потерпим неудачу», — возможно, полагала она. Это ли соображение, либо что-то иное, двигало ею, но она все еще была готова помочь своему мужу в осуществлении его планов на второй брак!
 Что же касается свидетельства о первом, надёжно спрятанном в секретном ящике её дорожного несессера, то она совершенно не опасалась за свою судьбу.
 Она не боялась, что браку угрожает опасность, пока на горизонте маячила перспектива превосходной добычи, часть из которой перепадет и ей. Дик обещал быть ей «верным до гроба», и она отвечала взаимностью на это обещание.
 С пачкой сигарет и графином хереса, они в деталях обсудили план дальнейших действий по исполнению своего мошенничества.




 ГЛАВА LIX. ИЗЫСКАННЫЙ ЗВАНЫЙ ОБЕД


 Стояла холодная ноябрьская ночь, но этого холода не ощущалось в коттедже Южного Банка — в том самом, который был арендован мистером Ричардом Свинтоном.
 В доме шел прием гостей.
 Был дан званый обед на девять персон. Обед был уже съеден, и компания вернулась в гостиную.
 Нечетное число присутствующих — девять — исключало вариант, что все они были семейными парами. Дам было пять, в то время как джентльменов только четыре.
 Четверо из присутствовавших дам уже известны читателю. Это были миссис Свинтон, миссис Гирдвуд, её дочь и племянница. Пятая дама не была знакома не только читателю, но и миссис Гирдвуд и её девочкам.
 Трое из джентльменов были собственно хозяин, мистер Луи Лукас и его друг мистер Спайлер. Четвертый же, как и пятая леди, был незнакомцем.
 Однако он не был таковым для миссис Свинтон, которая в течение всего обеда смотрела на него нежным дружеским взглядом, называя его «дорогой Густав», в то время как тот, в свою очередь, сообщил компании, что это его жена!
 Он говорил с французским акцентом, и Свинтон называл его «граф».
 Незнакомая леди, казалось, знала его — она также была с ним в дружеских отношениях. Это была достопочтенная мисс Коэртия — Геральдина Коэртия.
 С таким благозвучным именем она не могла не принадлежать к аристократическим кругам.
 Она была также весьма симпатична и хорошо образована; с той характерной свободой в разговоре и манерах, которая отличает леди с хорошим вкусом от жены или дочери «лавочника».
 У мисс Коэртии всего этого было в избытке. Так, возможно, считали ханжи.
 Но миссис Гирдвуд не была ханжой — тем более здесь, в присутствии такой компании. Она восхищалась благородной Геральдиной; и восхищалась она не столько ее высоким положением, сколько ее любезной снисходительностью!
 Миссис Гирдвуд была очарована также графом и его прекрасной графиней.
 Его светлость сделал, наконец, правильный ход, представив ее такой компании. Хотя он все еще представлялся под вымышленным именем Свинтон — даже среди собственных друзей, — приглашение на этот званый обед рассеяло ее подозрения. Далее сам обед довершил дело, и она более не стремилась проникнуть в тайну его инкогнито.
 Кроме того, он повторил свою просьбу хранить эту тайну, тайну, которую она до настоящего времени не выдавала. Таким образом, старый прием дипломатии все еще действовал!
 И даже Джулия предпочла сократить дистанцию между собой и Свинтоном. Дом, богато меблированный; стол, уставленный дорогими изысканными яствами; хорошо одетая прислуга — все это убедительно доказывало, что мистер Свинтон был важной персоной. А ведь это была всего лишь его временная городская резиденция, арендованная на некоторое время с определённой целью — ещё один дипломатический ход Свинтона. При этом Джулия еще не видела его роскошного собственного дома в стране, куда, как он намекал, со временем их пригласит.
 Гордая республиканка Джулия Гирдвуд все же была дочерью парвеню  note 26  .
 К тому же, было что-то особенное в его окружении, которое будило её воображение. Она видела этого человека, мистера Свинтона, к которому она до сих пор относилась с пренебрежением, среди его друзей, и он стал казаться ей красивым и заслуживающим уважения. Конечно, у него такие друзья! Все титулованные персоны — образованные и с изысканными манерами — две из них красавицы, с которыми он не только на короткой ноге, но и они в свою очередь обходительны с ним!
 Кроме того, никто не мог отрицать того, что Свинтон красив. Никогда еще он не выглядел столь привлекательным в ее глазах, как тем вечером. Таким образом, все это вызывало у нее не только любопытство, но и наталкивало на мысли о более близком знакомстве с ним.
 И, возможно, такие мысли действительно появились у Джулии Гирдвуд. Впервые она была представлена в компании титулованной аристократии. Было бы странным, если бы её воображение не рисовало радужные картины. Высокомерие и гордость уступили место аристократическому влиянию.
 Она была не единственная, кто поддался этому сиюминутному влиянию и был соблазнен очарованием хозяина. Мистер Лукас под воздействием неоднократных возлияний хереса и шампанского забыл о давних антипатиях и готов был обнять хозяина. Тень Лукаса, Спайлер, был готов сделать то же самое!
 Пожалуй, единственной из компании миссис Гирдвуд, оставшейся равнодушной к чарам хозяина, была дочь владельца магазина Покипси. Сохраняя спокойствие и скромное молчание, Корнелия продемонстрировала чувство собственного достоинства, в отличие от её друзей и тех титулованных персон, которым они были представлены.
 Но даже она не могла заподозрить обман, подстроенный хитрым аферистом. Также как её тётя миссис Гирдвуд, она была уверена, что мистер Свинтон это мистер Свинтон, а то, что графиня на самом деле была его женой, что граф был самозванцем — так же как и сам Свинтон, игравший свою роль, и что благородная Геральдина была на самом деле знакомой миссис Свинтон, известной в кругах Санта-Джонс Вуд под менее аристократической кличкой «Кейт-торговка», — все это не приходило Корнелии в голову. Что же касается Геральдины, то она заработала это прозвище в обществе «симпатичных наездниц» благодаря своему отменному таланту избавляться от «жеребцов», попадавших в её сети.
 В совершенном неведении об игре, ведущейся мошенниками, миссис Гирдвуд провела вечер в состоянии, приближающемся к восхищению мистером Свинтоном, которое она когда-либо испытывала к нему, а тот в свою очередь старался вовсю отдать ей давний долг гостеприимства и преуспел в этом.
 Если у неё, возможно, и оставалось какое-то подозрение в его непорядочности, то оно развеялось благодаря эпизоду, происшедшему в течение вечера.
 Поскольку этот эпизод прервал на время вечеринку, нам будет позволено описать его.
 Когда гости сидели в гостиной за чаем и кофе, которые подавали им слуги — персонал, нанятый специально в престижной кондитерской, — раздался звонок от входной двери.
 — Я могу сказать, кто это звонит, — сказал Свинтон достаточно громко, чтобы гости слышали его. — Держу пари, что это лорд </emphasis > .
 — Лорд </emphasis > !
 Прозвучало имя известного пэра — показавшего себя также как выдающийся государственный деятель! Заявление Свинтона вызвало среди его компании трепет — хотя некоторые проявили недоверие к его словам.
 Но у них не осталось времени расспросить Свинтона, ибо слуга, войдя в комнату, сообщил хозяину что-то шепотом.
 — Вы говорите, это его светлость? — сказал хозяин негромко, но так, чтобы эти слова достигли ушей миссис Гирдвуд. — Проводите его в кабинет. Скажите, что я спущусь через секунду. Леди и джентльмены! — продолжил он, обращаясь к гостям. — Можно мне будет попросить у вас прощения и покинуть вас на один момент — только на один момент? У меня посетитель, которому я не могу отказать в приеме.
 Они, конечно, простили его, и он на какое-то время покинул гостиную.
 И, конечно, гости были достаточно любопытны — у них возникло сильное желание узнать, что это за посетитель, которому «нельзя отказать в приеме».
 По его возвращению они расспросили Свинтона; особенно «графиня», которая со всей серьезностью потребовала от него ответа.
 — Хорошо, леди и джентльмены, — сказал их любезный конферансье, — если вы настаиваете и хотите знать, кто это так невовремя потревожил меня, я полагаю, что я должен удовлетворить ваше любопытство. Я встречался со своим патроном. Это был лорд </emphasis > . Его Светлость просто дал мне некоторое дипломатическое поручение.
 — О! Это был лорд </emphasis > ! — воскликнула благородная Геральдина. — Почему же вы не пригласили его сюда? Это весьма приятный старина, как мне известно, и я уверена, что он бы зашел сюда к нам. Мистер Свинтон! Я очень рассержена на вас!
 — Дорогая графиня! Мисс Коэртия, мне очень жаль; я не подумал об этом, я был бы счастлив пригласить его к нам.
 — Он ушел, я полагаю?
 — О, да. Он ушел, как только узнал, что у меня гости.
 И это была правда — чистая правда. Пэр действительно зашел в кабинет и покинул его, как только узнал, что происходит наверху, в гостиной.
 Он ушёл с чувством глубокого разочарования, огорченный, хотя визит его на виллу был связан отнюдь не с дипломатическими делами.
 Тем не менее, безуспешный для лорда, этот визит сослужил добрую службу для мистера Свинтона.
 — Тот, кто принимает в полуночный час лорда, и этот лорд — выдающийся государственный деятель, должен быть и сам лордом, или кем-то еще поважнее!
 Это было сказано вдовой владельца лавки, когда той ночью она улеглась на одну из роскошных кроватей в «Кларендоне».
 В это же время её дочь предавалась примерно тем же мечтам.




 ГЛАВА LX. ПОДАРОК НА ПРОЩАНИЕ


 При расставании не было никакой скандальной «сцены» между сэром Джорджем Верноном и его, по-видимому, неблагодарным гостем.
 При этом их столкновение, когда они стояли лицом к лицу под деодаром, также не было бурным.
 Дочь сэра Джорджа сразу покинула это место, с болью в своем юном сердце; в то время как Майнард чувствовал себя сильно униженным и не предпринимал никаких попыток оправдаться.
 Под деревом было светло, и сэр Джордж мог видеть перед собой лицо человека с выражением смиренной покорности судьбе.
 В течение нескольких мгновений стояла глубокая тягостная тишина.
 Наконец баронет прервал молчание.
 — После того, что случилось, сэр, я полагаю, мне нет необходимости указывать место, куда вы должны удалиться! Это место может быть только одно — за пределами этого дома.
 — Я знаю это, сэр Джордж.
 — При этом нет надобности говорить, что я хотел бы избежать скандала?
 Майнард не ответил, только едва заметно кивнул в знак согласия.
 — Вы можете быть свободны, сэр, но через десять минут мой экипаж будет готов доставить вас и ваши вещи на станцию.
 Это было сказано решительным тоном, но, хотя сэр Джордж намекнул, что желает избежать скандала, Майнард собирался отвергнуть любезное предложение.
 Однако он оказался перед дилеммой. До железнодорожной станции было добрых четыре мили.
 Можно было проявить гордость, но ведь надо будет как-то добраться до поезда. Это невозможно сделать без помощи хозяина. На Майнарде был костюм, который не был приспособлен для преодоления больших расстояний пешком. Кроме того, у него есть багаж, который также надо доставить к станции.
 У Майнарда не было выбора, и пришлось принять эту услугу.
 Так он и сделал, сказав в заключение:
 — Через десять минут, сэр Джордж, я буду готов. Мне не за что извиняться. Я только надеюсь, что придет время, когда вы будете менее строго судить меня за мое поведение.
 — Вряд ли, — сухо ответил баронет, и с этими словами они расстались: сэр Джордж, возвратился к своим гостям в гостиную, а Майнард прошел в комнату, в которой находились его вещи.
 Упаковка чемодана заняла менее половины времени из отпущенных десяти минут. Не было необходимости переодеваться и снимать с себя костюм для танцев. Сюртука было вполне достаточно, что прикрыть этот костюм.
 Звонок вызвал слугу-мужчину, который, взяв багаж, снёс его вниз — хоть и не без удивленного вопроса, почему это джентльмен должен покинуть праздник в такой неурочный час, когда в гостиной так весело, с роскошным ужином, подаваемым на столы!
 Когда Майнард, в последний раз осмотрев комнату, удостоверился, что ничего не забыл, и был уже готов последовать за носильщиком своего чемодана, другой атташе, из слуг хозяина дома, преградил ему дорогу.
 Это тоже была прислуга, но другого сорта, пола и цвета.
 Это была Сабина, урожденная бадьянка.
 — Тихо, масса Майнард, — сказала она, прикладывая палец к губам, характерный жест, требующий тишины. — Говорите шепотом, и я скажу вам что-то такое, что вам будет приятно услышать.
 — Что это? — спросил Майнард чисто механически.
 — То, что мисс Бланш вас нежно любит — любит всем своим юным сердцем. Так она говорила своей Сабби — вчера и сегодня — много-много раз, снова и снова. Поэтому вы не должны огорчаться.
 — Это все, что вы хотели мне сказать? — спросил он, и в его голосе не было ни малейших признаков резкого тона.
 Было бы странно, если бы эта беседа не доставила ему удовольствие, несмотря на краткость переданного ему сообщения.
 — Сабби уже все сказала, но Сабби еще не все сделала.
 — Что вы должны сделать? — спросил Майнард, заинтересованный этим.
 — Вы должны получить это, — ответила мулатка и ловко и незаметно, как умеют женщины ее расы, положила какой-то белый предмет в карман его сюртука.
 Послышался характерный хруст гравия, экипаж подъехал и остановился у входной двери.
 Майнард не мог более оставаться рядом со служанкой без того, чтобы его не заметили, и, сунув полсоверена  note 27 в руку Сабби, он молча спустился по ступенькам и также молча занял место в экипаже.
 Носильщик чемодана так и не сумел удовлетворить свое любопытство относительно причины неожиданного отъезда гостя, поскольку дверь экипажа закрылась за ним.
 — Во всяком случае, это неплохой джентльмен, — сказал слуга, возвращаясь в освещенный зал, чтобы посмотреть на полсоверена, зажатого в ладони.
 В то время, как он любовался своими деньгами, упомянутый джентльмен был занят более интересным исследованием. Прежде чем экипаж покинул Вернон Парк — он все еще огибал его по окружной дороге — пассажир сунул руку в карман сюртука и достал записку, которая была ему тайно и с такими предосторожностями передана.
 Это был маленький листок бумаги — половинка листа, вырванного из записной книжки. И письмо это было написано карандашом, всего лишь несколько слов, написанных второпях дрожащим почерком!
 При свете восковых свечей, горящих внутри серебряных ламп, он без труда прочитал записку, и сердце его наполнилось радостью.
 «Папа очень сердит, и я знаю, что он никогда не согласится на то, чтобы я снова увидела вас. Мне грустно от того, что мы, возможно, никогда больше не встретимся, и вы забудете меня. Но я никогда вас не забуду, никогда!»
 — И я вас, Бланш Вернон, — сказал в ответ Майнард, сворачивая листок бумаги и опуская его назад, в карман сюртука.
 Он снова вынул записку и снова перечитал ее, подъезжая к железнодорожной станции; и снова, при свете висящей лампы, когда сидел один в вагоне вечернего почтового поезда, везущего его в столицу.
 Затем, тщательно свернув записку, он поместил ее в футляр, который положил в карман, расположенный ближе к сердцу; это был если не первый, то самый сладкий залог любви, который он когда-либо получал в своей жизни!




 ГЛАВА LXI. ИНФОРМАТОР


 Исчезновение гостя, участвовавшего в танцах вместе с другими, — событие, на которое вряд ли могут обратить внимание. И даже если бы это было замечено, никаких объяснений не требовалось — согласно известной традиции «уйти по-английски».
 В английском аристократическом обществе уход возможен даже с тихого званого обеда — и даже из загородного дома, где приезд и отъезд гостей — явление более редкое, чем в крупном городе.
 Настоящий этикет давно уже отказался от невыносимой процедуры прощания, с её обязательными поклонами и ещё более обязательными рукопожатиями. Достаточно попрощаться с хозяином — и особенно с хозяйкой — и отвесить поклон любой из оливковых ветвей, которые вам встретятся на пути из гостиной.
 Это правило считалось вполне приемлемым в доме сэра Джорджа Вернона, и внезапный отъезд капитана Майнарда не удостоился бы никаких комментариев, если бы не пара специфических обстоятельств.
 Он был незнакомцем в компании гостей сэра Джорджа, с романтическим, если не мистическим, прошлым; а литературный успех привлек к нему внимание даже в этих высоких кругах.
 Но что особенно привлекло внимание, — так это способ, которым Майнард уехал. Его заметили танцующим с дочерью сэра Джорджа, а позже — выходившим с ней из дома погулять — через оранжерею в парк. Обратно он не вернулся.
 Некоторые из танцующих, оказавшиеся вблизи входной лестницы, сразу после этого видели его собранный чемодан; а скрип колес отъезжающего экипажа сказал им о том, что Майнард уехал, покинув гостей!
 Не было ничего особенного в этом. Он, вероятно, попрощался с хозяином снаружи, как положено по этикету.
 Однако никто не заметил, чтобы он сделал это; и, поскольку он ещё некоторое время оставался в доме, его отъезд казался бесцеремонным. По крайней мере, это выглядело странным.
 И все же на это не обратили бы внимание, но было ещё и другое обстоятельство: после того, как Майнард уехал, дочь баронета не появилась больше на танцах.
 Она больше не появилась после того вальса, где её и её партнера так пристально рассматривали!
 Она была всего лишь юной девочкой. Возможно, длительные вращения в танце привели к головокружению, и она удалилась, чтобы немного отдохнуть.
 Так рассуждали случайные свидетели.
 Их было немного. Большинство чаровниц в широких юбках больше думали о себе; вдовы нашли себе занятие, тихо играя в вист в гостиной, и отсутствие Бланш Вернон никак не сказалось на их настроении.
 Однако её отсутствие сильно отразилось на настроении её отца. В течение оставшейся части вечера странность в поведении сэра Джорджа была замечена многими из его гостей; он был погружен в собственные мысли, что было явно видно. И даже хорошие манеры не помогли ему скрыть последствия удара, который на него обрушился!
 Несмотря на все его усилия скрыть это, его близкие знакомые могли обратить внимание, что с ним творится что-то неладное.
 Его состояние действовало угнетающе на гостей, веселящихся в ночи; и, возможно, поэтому извозчики, ежившиеся от холода и с нетерпением ожидавшие пассажиров, к своему удовольствию ранее чем обычно начали развозить гостей.
 И еще раньше них отправились спать по своим квартирам гости, ночующие в доме хозяина.
 Сэр Джордж не пошел сразу спать, он прежде направился в библиотеку.
 Он был не один. Франк Скадамор сопровождал его.
 Он делал это по требованию дяди, после того, как они пожелали всем остальным доброй ночи.
 Тема беседы между сэром Джорджем и его племянником будет ясна из диалога, состоявшегося между ними.
 — Франк, — начал баронет, — я желаю, чтобы ты был откровенен со мной.
 Сэр Джордж сказал это не для красного словца. Он был не в том настроении, чтобы играть словами.
 — О чем вы, дядя? — спросил Скадамор немного удивленно.
 — Обо всем, что ты заметил между Бланш и этим… господином.
 Слово «господином» было произнесено с высокомерием — он почти прошипел это слово.
 — Обо всем, что я заметил?
 — Обо всем, что ты видел и что ты слышал.
 — Обо всем, что я видел и слышал, я уже рассказал вам. Обо всем, что было до этой ночи — разве только то, что было около часа назад.
 — Час назад! Ты имеешь в виду то, что произошло под деревом?
 — Нет, дядя, я имею в виду не это. Я видел еще кое-что уже после этого.
 — После этого! Капитан Майнард сразу же уехал, уехал далеко отсюда!
 — Да, он уехал. Но не с пустыми руками, кое-что он взял с собой.
 — Кое-что он взял с собой?! Что ты имеешь в виду, племянник?
 — То, что ваш уважаемый гость забрал листок бумаги, на котором кое-что было написано.
 — Написано кем?
 — Моей кузиной Бланш.
 — Когда и где?
 — Так, я полагаю, в то время, когда он готовился к отъезду, а что касается места — скорее всего, Бланш написала эту записку в своей спальне. Она ушла туда после… ну, вы сами видели.
 Сэр Джордж слушал эти слова равнодушно — настолько, насколько позволяла его выдержка. Однако нервное подергивание мышц на лице, а также бледность его щёк племянник просто не мог не заметить.
 — Продолжай, Франк! — сказал он нерешительно. — Продолжай и расскажи мне все. Как тебе стало известно об этом?
 — Совершенно случайно, — ответил добровольный осведомитель. — Я находился вне гостиной, отдыхая в перерыве между танцами. Это было как раз в тот момент, когда Майнард уезжал. С того места, где я стоял, я мог видеть лестницу главного входа. Он там разговаривал с Сабиной, и, как мне показалось, у них был довольно конфиденциальный разговор. Я видел, что он сунул что-то ей в руку — деньги, как я полагаю, — лишь после того, как она положила что-то белое в карман его пальто. Я полагаю, что это была бумага, по форме она выглядела как записка.
 — Ты уверен, что это была записка?
 — Вполне уверен, дядя. Я в этом нисколько не сомневался, и я сказал себе: «Это записка, написанная моей кузиной, которая послала Сабину передать послание Майнарду». Я мог бы остановить его и потребовать дать мне эту записку, но я не хотел поднимать шума. Вы знаете, что я никогда бы так не поступил.
 Сэр Джордж не слышал этой похвалы племянника в свой адрес. Он уже просто не слушал его. Его душа была полна мучительной болью — он размышлял над странным поведением дочери.
 — Бедный ребёнок! — пробормотал он с грустью. — Бедный невинный ребенок! И это после всех моих забот, после того, как я старался дать ей все, что только мог, как никто другой! О Боже, разве я мог подумать, что пригрел дома змею, которая повернётся и ужалит меня!
 Чувства баронета не дали продолжить беседу, и Скадамор был отправлен в свою кровать.




 ГЛАВА LXII. МОЛЧАЛИВЫЕ ПОПУТЧИКИ


 Поезд, на котором ехал Майнард, сделал остановку на станции Сиденхэм, чтобы принять пассажиров, совершивших прогулку в Кристалл Палас.
 Остановка не способна была вывести его из состояния некоей прострации, в которое он попал, переживая снова и снова все то, что произошло.
 И только голоса, раздававшиеся снаружи, пробудили его к реальности, — поскольку некоторые из этих голосов показались ему знакомыми.
 Выглянув наружу, он увидел на перроне леди и джентльменов.
 Можно было бы задаться вопросом, что они — экскурсанты в Кристалл Палас — делают здесь в такой поздний часть, но их разговорчивость и веселье дали основание полагать, люди эти также успели пообедать в отеле Сиденхэм.
 Они шли по перрону, разыскивая вагон первого класса до Лондона.
 Поскольку их было шестеро, им нужен был пустой вагон, а Лондонская и Брайтонская линии были узкоколейными.  note 28 
 Такой вагон найти было невозможно, и потому у них не было шанса собраться вместе, в одном вагоне. Компания, обедавшая в Сиденхэме, должна была разделиться.
 — Какая досада! — воскликнул джентльмен, который, казалось, был лидером в компании, — мне очень жаль. Но я полагаю, выхода нет. Ах — тут есть только один такой вагон!
 Говоривший подошел и остановился напротив того места, где сидел Майнард — один, в углу вагона.
 — Есть места для пятерых из нас, — продолжил он. — Нам придется занять эти места, дамы. Один из нас должен будет пойти в другой вагон.
 Дамы согласились, он открыл дверь и стоял, держа ее за ручку.
 Три дамы — всего их было трое — вошли в вагон первыми.
 Возник вопрос, кто из джентльменов покинет своих приятных друзей — двое из мужчин были молодыми и весьма приятными.
 — Я пойду, — вызвался тот, кто был самым молодым и самым скромным из трех.
 Предложение было с радостью принято двумя другими — особенно тем, кто держал ручку двери.
 Любезно предоставив другим войти, он был последним, кто собрался занять свое место. Однако, войдя в вагон, он словно спохватился — некая мысль заставила его изменить свое решение.
 — Ах, леди! — сказал он. — Я надеюсь, что вы извините меня, если я покину вас и выкурю сигару. Я умираю без сигары.
 Возможно, дамы сказали бы: «Курите здесь, рядом с нами», но был ведь еще незнакомец, с которым надо было бы обговорить это, и потому они только сказали:
 — О, безусловно, сэр.
 Но если бы кто-то из них внимательно понаблюдал за ним, прежде чем он ушел!
 Джентльмен стремительно выскочил на перрон, как будто у него была иная причина уйти, а совсем не курение!
 Дамы подумали, что это несколько странно и даже невежливо.
 — Мистер Свинтон — неисправимый курильщик, — сказала самая старшая из дам, словно извиняясь за него.
 С этим замечанием она обратилась к единственному джентльмену, который остался в компании дам.
 — Да, я вижу, что это так, — ответил тот тоном, в котором чувствовалась ирония.
 Он уже обратил внимание на одинокого пассажира, в сюртуке и кепке, тихо сидевшего в углу вагона.
 Несмотря на тусклый свет, он узнал пассажира, и он был более чем уверен, что Свинтон также узнал этого человека.
 Его взгляд остановился на дамах, каждая из которых была знакома с попутчиком. Все они вскоре также узнали его.
 Причем узнавание не сопровождалось словами или хотя бы кивком в знак признания. Только удивление и некоторое замешательство, как поступить.
 К счастью, тусклая масляная лампа не позволяла разглядеть выражение их лиц.
 Некоторую неловкость испытывали Джулия Гирдвуд и ее мать.
 Корнелия же менее всего заботилась о том, чтобы скрыть свои чувства. Ей нечего было скрывать.
 Но Луи Лукас предпочитал темноту — это он оставался единственным джентльменом в компании с дамами.
 Он занял место напротив попутчика, напротив того самого джентльмена, который когда-то стрелял в его собаку породы ньюфаундленд!
 Это было малоприятное место, и он пересел, заняв место мистера Свинтона.
 Он сделал это, отговорившись тем, что хотел бы сидеть поближе к миссис Гирдвуд.
 Таким образом, Майнарда оставили без визави.
 То, что произошло, казалось ему весьма странным. Да и как иначе? Около него, почти касаясь его плеча, сидела женщина, которую он когда-то любил, или, во всяком случае, восхищался ею.
 Это была мимолётная страсть. Она прошла, и теперь сердце его было равнодушным и холодным. Было время, когда прикосновение этой изящной руки будило кровь и заставляло ее горячо пульсировать в венах. Теперь же ее прикосновение, поскольку они сидели рядом на одном диване, произвело на него не большее впечатление, чем прикосновение статуи, выдолбленной искусным долотом скульптора!
 Испытывала ли она аналогичные чувства?
 Ему было трудно судить об этом, да и его мало интересовало это.
 Если у него и были мысли о ней, то выражали они лишь благодарность. Он вспомнил, как ему казалось, что именно она послала к нему на помощь посла со звездным флагом, и это подтвердила Бланш Вернон в той памятной беседе во время охоты на фазанов.
 И потому он задавался вопросом: «Должен ли я заговорить с нею?»
 Мысли вернули его назад, он вспомнил все, что произошло между ними — ее холодное прощание на утесе, где он спас ее от наводнения; ее почти презрительный отказ на балу в Ньюпорте. Но он помнил также ее последние слова, посланные ему при выходе из танцевального зала и ее прощальный взгляд с балкона, когда он уезжал из Ньюпорта!
 Эти слова и взгляд, снова всплывшие в давних воспоминаниях, заставили его повторить вопрос к самому себе: «Должен ли я заговорить с нею?»
 Десять раз он уже был готов заговорить, и каждый раз он не решался на это.
 Времени было более чем достаточно, чтобы поговорить вволю. Хотя почтовый поезд, делая сорок миль в час, должен был добраться до Лондон-Бридж за пятнадцать минут, казалось, он никогда не доедет до станции!
 Время тянулось так медленно, потому что даже единым словом не обменялись в пути капитан Майнард и ни один из его бывших знакомых!
 Все они почувствовали себя свободными, когда показался перрон, давший им возможность избавиться от вынужденной компании с ним!
 Джулия, возможно, была исключением. Она последняя из компании покинула вагон, в то время как Майнард, со своей стороны, все еще находился там.
 Казалось, она специально задержалась, в надежде на то, что разговор все же состоится.
 Слова «это бессердечно, жестоко!» уже готовы были сорваться с ее уст, но чувство гордости остановило ее, и она быстро выскочила из вагона, чтобы избежать унижения.
 Майнард также был близок к тому, чтобы заговорить. И он также подавил свое желание — гордостью, но не бессердечностью!


* * *

 Он наблюдал за ними, как они шли по перрону. Он видел, как к ним присоединились двое джентльменов — один из них сделал это украдкой, как будто не желал, чтобы его заметили.
 Он знал, что скрывающимся господином был Свинтон, и знал, почему он не желает попадаться Майнарду на глаза.
 Майнарда более не волновали ни действия этого господина, ни — тем более — его компания. Единственной реакцией Майнарда были слова:
 — Странно, что в каждом неприятном эпизоде в моей судьбе я встречаю эту компанию — в Ньюпорте, в Париже — и вот теперь, в Лондоне, когда мое несчастье велико как никогда!
 Он продолжал размышлять над этим совпадением, пока железнодорожный носильщик без особой учтивости запихнул его самого и его чемодан в кэб.
 Служащий не понял причины его витания в облаках и не сделал ему никакой скидки на это.
 Захлопнутая с силой дверца напомнила Майнарду о его небрежности: он забыл дать носильщику чаевые!




 ГЛАВА LXIII. «КАК ЭТО СЛАДКО, КАК СЛАДКО!»


 Путешествуя в кэбе, Майнард благополучно добрался до своего дома рядом с Портмэн Сквер.
 Благодаря тому, что у него был свой ключ, он вошел в дом, не побеспокоив хозяйку.
 Хотя он был у себя дома, и кровать словно приглашала его задремать, уснуть он не мог. Всю ночь напролет он пролежал на ней без сна, думая о Бланш Вернон.
 Встреча с Джулией Гирдвуд, которая ехала рядом с ним в железнодорожном вагоне, отвлекла его на время, но все воспоминания, связанные с ней, исчезли, как только они расстались, так и не заговорив друг с другом.
 Джулия покинула вагон, и мысли Майнарда вернулись к дочери баронета, к ее прекрасному облику, с розовыми щеками и золотистыми волосами.
 Непредвиденное осложнение было очень неприятно, и он сожалел, что так вышло. Но все же, размышляя, он чувствовал себя не несчастным, а лишь не полностью счастливым. И как могло быть иначе после тех нежных слов, все еще звучавших в его ушах, после того, как он получил этот листок бумаги, который он снова достал и перечитал при свете лампы?
 Больно было думать, что «папа никогда не согласится на то, чтобы она снова встретилась со своим любимым». Но он не терял надежды.
 Дело ведь происходило не в средневековой Англии, не в стране монастырей, где, чтобы осуществилась любовь, требуется санкция родителей. Все же власть родителей могла быть преградой, и серьёзной преградой, но Майнард не придавал этому большого значения.
 Между ним и надменным баронетом возник барьер, который Майнард не в состоянии преодолеть — их разделяла пропасть социального неравенства!
 Неужели нет никаких способов изменить это? Ни одного способа получить согласие на продолжение отношений с дочерью баронета?
 В течение долгих часов эти вопросы мучили его; обессиленный, он заснул, так и не найдя ответа на них.
 В это же время Бланш лежала на своей кровати без сна и долгие часы размышляла над теми же проблемами.
 У нее были несколько другие мысли, в том числе и такие, что вызывали страх. Её страшил разговор с отцом!
 Вернувшись в свою комнату, она сумела в тот день избежать неприятного разговора.
 Но на следующий день, когда ей придется встретиться с отцом, — она, скорее всего, вынуждена будет дать объяснения происшедшему. Казалось, ничего нового уже нельзя было добавить к этому. Но необходимость успокоить её отца и повторение того, что уже известно, могло быть достаточно неприятным и причинить ей боль.
 Кроме того, был ещё один её поступок, уже после того, что все это случилось, — тайное послание, маленькая записка, переданная Майнарду. Она сделала это наскоро, уступив инстинкту любви, которая полностью владела ей в ту минуту. Теперь, в спокойном состоянии, в тиши своей комнаты, смелость оставила её, и девочка сомневалась, правильно ли она поступила.
 Это было скорее опасение за последствия, чем раскаяние в самом поступке. Что, если отец узнает и об этом? Или если он будет догадываться и расспрашивать её?
 Она знала, что ей придётся признаться. Она была ещё слишком юная и бесхитростная, чтобы отпираться. Правда, в последнее время она так и делала, но в общем это было иное, чем говорить неправду. Если это неправда, то и притворную стыдливость можно считать извинительной.
 Но её отец так не думал, и она знала об этом. Рассерженный на неё за то, что он увидел, он придёт в ещё большее негодование, если узнает о записке, — возможно, устроит скандал. Как ей предотвратить это?
 Она решила поделиться своими страхами.
 — Дорогая Сабби! — сказала она. — Ты думаешь, он догадается об этом?
 Вопрос был обращен к темнокожей служанке, которая расположилась на крошечном диванчике в вестибюле, рядом с комнатой Бланш, чтобы в этот поздний час прислуживать своей юной хозяйке, разговаривать с ней и утешать её.
 — О чём вы говорите? И кто должен об этом догадаться?
 — О записке, которую ты ему передала. Мой отец, разумеется.
 — Ваш отец? Я не передавала ему никакой записки. Вы что-то перепутали, мисс Бланш!
 — Нет-нет. Я имею в виду записку, которую ты передала ему — тот листок, который я поручила тебе передать.
 — О, передать масса Майнарду! Конечно, я передала ему записку.
 — И, — как ты думаешь, — тебя никто не видел?
 — Не беспокойтесь об этом. Никто не заметил это. Сабби незаметно положила этот маленький пакетик прямо в карман джентльмена — в его наружный карман — так, что это никто не увидел. Это было несложно сделать, мисс Бланш. Никто не мог увидеть этой передачи. Нужно было иметь глаза Аргуса  note 29  , чтобы заметить это.
 Однако самоуверенность, с которой Сабби утверждала это, была внешней, на самом деле она сомневалась.
 Да, у нее были основания сомневаться, поскольку она успела заметить взгляд, направленный на нее, хотя это не были глаза бдительного стража. Это были глаза кузена Бланш, Скадамора.
 Креолка подозревала, что он заметил, как она передала послание, но решила не делиться своими подозрениями с юной хозяйкой.
 — Нет, мисса, дорогая, — продолжала она. — Не бери себе это в голову. Сабби передала письмо как надо. И почему ваш папа должен подозревать об этом?
 — Я не знаю, — ответила девочка. — И все же я не могу избавиться от страха, что это так.
 Некоторое время она лежала молча, размышляя. Но мысли эти были не о ее страхах.
 — Что он сказал тебе, Сабби? — спросила она наконец.
 — Вы имеете в виду мистера Майнарда?
 — Да.
 — Он мало говорил. Да и времени у него почти не было.
 — Он сказал что-нибудь?
 — Да, да, — растягивая слова, с трудом ответила креолка. — Да, он сказал: «Сабби — дорогая Сабби, скажи мисс Бланш, что бы ни случилось, я люблю ее, очень сильно люблю!»
 Креолка продемонстрировала природную изобретательность своей расы, искусно сочинив и произнеся эту страстную тираду.
 Это была банальная выдумка. Но тем не менее слова эти были вознаграждением её юной хозяйке, поскольку та как желала их услышать.
 Эти слова принесли ей также желанный сон. Вскоре после этого Бланш уснула, положив свою нежную щечку на подушку и накрыв белую наволочку распущенными золотыми волосами.
 Это было приятно и весьма мудро. Сабби, сидевшая возле кровати и видевшая выражение лица спящей, могла судить по нему, что страхи уступили место мечтам.
 Мысли спящей не были страшными и тягостными. Иначе с ее уст не слетело во сне бы тихое бормотание:
 — Теперь я знаю, что он любит меня. О, как это сладко, как сладко!
 — Это юная девочка любит ягоду, которая не стоит мизинца на ее ноге. Во сне или на прогулке, — она никогда не избавится от своей страсти — никогда!
 И с этим мудрым предвидением креолка взяла подсвечник и тихо удалилась из спальни.




 ГЛАВА LXIV. ТЯЖЕЛОЕ ОБЕЩАНИЕ


 Однако свет и сладость были только во сне, и Бланш Вернон проснулась с тяжелым сердцем.
 Во сне она видела лицо, на которое так любила смотреть. Проснувшись, она не могла не думать о совсем другое лице — о лице сердитого отца.
 Креолка-наперсница, одевая хозяйку, видела ее дрожь и пыталась подбодрить ее. Напрасно.
 Девочка дрожала, спускаясь к завтраку.
 Все же ей пока нечего было опасаться. Она была в безопасности в компании гостей ее отца, собравшихся за столом. Единственным, кто отсутствовал, был Майнард.
 Но никто этого не заметил; это отсутствие было компенсировано вновь прибывшими гостями — среди которых был знаменитый иностранный титулованный гость.
 Таким образом защищенная, Бланш начала уже успокаиваться в надежде на то, что отец не вернется в разговоре с ней к тому, что произошло.
 Она не была столь наивным ребёнком, чтобы полагать, что он забудет про это. Чего она больше всего боялась — это того, что отец потребует от неё признания.
 Она очень боялась этого, ибо не могла скрыть свою сердечную тайну. Она знала, что она не сможет и не будет обманывать отца.
 Целый час после завтрака она пребывала в волнении и тревоге. Она видела, как гости ушли с оружием в руках и собаками вслед за ними. Она очень надеялась на то, что и отец уйдет вместе с гостями.
 Он не ушел, и ее беспокойство усилилось, предчувствие подсказывало ей, что он специально остался дома, чтобы поговорить с ней.
 Сабина узнала это от камердинера.
 Пребывавшая в состоянии тревожной неопределённости Бланш с облегчением вздохнула, когда лакей приветствовал ее и объявил, что сэр Джордж желал бы видеть ее в библиотеке.
 Услышав это, она побледнела. Она не могла скрыть свои эмоции даже в присутствии слуги. Но продолжалось это недолго, и, вернув себе гордый вид, она проследовала за ним по пути в библиотеку.
 Её сердце снова замерло, когда она вошла туда. Она видела, что отец был один, и по его серьёзному взгляду поняла, что её ожидает нелёгкое испытание.
 Странное выражение было на лице сэра Джорджа. Она ожидала увидеть его в гневе. Но на лице его не было гнева, даже нарочитой серьёзности. Взгляд его скорее выражал печаль.
 И голос его был печален, когда он заговорил с нею.
 — Садись, дитя мое, — были его первые слова, когда он направился к дивану.
 Она молча повиновалась.
 Сэр Джордж выдержал тягостную паузу, прежде чем заговорить. Казалось, это молчание было тягостно и ему. Тяжелые мысли мучили его.
 — Дочь моя, — сказал он наконец, пытаясь подавить свои чувства, — надеюсь, мне не надо говорить тебе, по какой причине я позвал тебя?
 Он сделал паузу, хотя и не для того, чтобы получить ответ. Он не ждал ответа. Он лишь хотел собраться с мыслями, чтобы продолжить беседу.
 Девочка сидела молча, наклонившись, обхватив колени руками, с низко опущенной головой.
 — Мне также не надо тебе говорить, — продолжал сэр Джордж, — что я невольно услышал, о чем ты говорила с этим… с…
 Снова последовала пауза, как будто он не желал произносить это имя.
 — … с этим чужим человеком, который вошел в мой дом, как вор и злодей.
 Взглянув на склонившуюся перед ним фигуру, можно было заметить, как покраснели ее щеки и легкая дрожь пробежала по всему телу. Она ничего не ответила, хотя было очевидно, что эти слова причинили ей боль.
 — Я не знаю, о чем вы говорили прежде. Достаточно того, что я услышал вчера вечером, вполне достаточно, чтобы разбить мое сердце.
 — О, папа!
 — Да, это так, дитя мое! Ты знаешь, как я заботился о тебе, как я тебя лелеял, как нежно я тебя люблю!
 — О, папа!
 — Да, Бланш, ты была мне любима также, как твоя мать, один-единственный человек на земле, который мне дорог, о котором все мои мысли и заботы. И вот возникло это — чтобы разрушить все мои надежды — то, чему я не могу поверить!
 Тело девочки задрожало и заволновалось в конвульсиях, крупные слезинки обильно потекли по щекам, как весенний дождь с неба.
 — Папа, прости меня! Прости меня! — только и сумела выговорить она, не в силах остановить рыдания.
 — Скажи мне, — произнес он, не отвечая на это страстное обращение. — Есть что-то, что я хотел бы еще узнать. Ты говорила с… с капитаном Майнардом… вчера вечером, после…
 — После чего, папа?
 — После того, как ты рассталась с ним там, под деревом?
 — Нет, папа, я не говорила с ним.
 — Но ты ведь написала ему?
 Щёки Бланш Вернон, побледневшие от рыданий, внезапно вновь обрели ярко-пунцовую окраску. Это особенно контрастировало с её синими глазами, все еще блестевшими от слёз.
 Раньше это было несогласие и обида за любимого. Теперь это была краска стыда. То, что слышал её отец под деодаром, хоть и было грехом, но в нем была повинна не она одна. Она всего лишь действовала по велению своего невинного сердца, увлеченного самой благородной из природных страстей.
 То, что она сделала и что открылось теперь, — было действие, которое она совершила осознанно. Она сознавала свою вину, заключавшуюся в непослушании, как человек, виновный в преступлении. Она не пыталась отрицать это. Она лишь медлила с ответом, потому что вопрос застал ее врасплох.
 — Ты написала ему записку? — сказал отец, слегка изменив форму вопроса.
 — Да, написала.
 — Я не буду выпытывать, что именно ты ему написала. Зная твою искренность, моя доченька, я уверен, что ты бы мне рассказала. Я только прошу, чтобы ты обещала мне не писать ему больше.
 — О, папа!
 — Обещай мне, что ты больше не будешь ни писать ему, ни видеться с ним.
 — О, папа!
 — Я настаиваю на этом. Но не властью, которую я имею над тобой. Я не верю в силу авторитета родительской власти. Я прошу этого для твоей же пользы. Я прошу этого у тебя на коленях, как твой отец, как твой самый дорогой человек. Очень хорошо, моя девочка, сделай это, я знаю твой благородный характер и уверен, что если ты дашь мне слово, ты сдержишь его. Обещай мне, что ты не будешь больше ни писать ему, ни видеться с ним!
 И снова девочка судорожно зарыдала. Её отец — её гордый отец — у неё на коленях просит об одолжении! Неудивительно, что она снова заплакала.
 А с другой стороны — мысль о том, что одним-единственным словом она оборвет связь с человеком, которого она любила, — человеком, который спас ей жизнь, и сделает после этого себя навеки несчастной!
 Неудивительно, что она колебалась. Неудивительно, что какое-то время её сердце разрывалось между дочерней привязанностью и любовью — между родителем и любимым!
 — Дорогое, дорогое моё дитя! — продолжал уговаривать ее отец умоляющим, нежным голосом. — Обещай мне, что ты никогда не будешь знаться с ним — по крайней мере, без моего разрешения.
 Повлияла ли эта мольба на её решение? Или та робкая надежда, тот лучик света, который был обещан ей последними словами?
 Так это или нет, но она дала обещание, и её сердце разрывалось на части.




 ГЛАВА LXV. ШПИОНЫ


 Дружба между Кошутом и капитаном Майнардом не была сиюминутной. Она возникла не благодаря случайному знакомству, а исключительно обстоятельствам, вызвавшим взаимное уважение и восхищение.
 В Майнарде прославленный венгр видел человека, подобного себе — сердце и душу, преданные идеалам свободы.
 Правда, он пока мало что успел сделать для них. Но это никак не принижало его помыслов, возвышенных и бесстрашных. Кошут знал, что Майнард готов будет в трудную минуту пожать ему руку и поднять меч в его защиту. Опоздав и не попав на поле битвы, Майнард защитил своего друга пером, в самую тяжелую минуту его изгнания, когда прочие стояли в стороне.
 В Кошуте Майнард признавал одного из выдающихся людей в мире — великого в делах и помыслах, воистину посланного человечеству свыше, — словом, человека великого.
 Что касается характера Кошута, то можно было воочию убедиться в неверности известной пословицы: «Чем ближе знаешь, тем меньше почитаешь». Как и большинство пословиц, она относится к обычным людям и вещам. Совсем не так с действительно великими людьми.
 Для своего собственного камердинера Кошут был героем. И намного большим он был в глазах его друга.
 Чем больше Майнард сближался с ним, чем более близкими становились их отношения, тем больше Майнард восхищался им.
 Он не только восхищался Кошутом, он любил его крепкой дружеской любовью и готов был отдать за него жизнь.
 Кошут однако не был таким человеком, чтобы требовать этого.
 Майнард был свидетелем, какие муки тот испытывал в изгнании, и сочувствовал ему как сын и брат. Майнард возмущался тем подлым приемом, который ему оказывали люди, хваставшиеся своим гостеприимством!
 Его негодование достигло предела, когда в один из дней Кошут, находясь в своем кабинете, показал на дом напротив и сказал Майнарду, что в этом доме обитают шпионы.
 — Шпионы! Какие еще шпионы?
 — Политические шпионы, я полагаю, — так мы можем их назвать.
 — Мой дорогой Господин, вы ошибаетесь! В Англии нет такой вещи — политических шпионов. Если допустить на мгновение, что такое возможно, — об этом сразу бы стало известно в английском обществе.
 Однако именно Майнард здесь ошибался. Он все еще наивно верил в то, чем гордились англичане.
 Политические шпионы все же были, хотя в это время они только начали появляться, и к их услугам прибегали пока еще очень редко. Эра шпионов пришла позже, и благодаря соглашению Джона Балла этим людям был дан зеленый свет — до тех пор, пока не был увеличен налог на пиво.
 — Не знаю, — сказал экс-правитель, — там ли они сейчас. Подойдите сюда, поближе к окну, и я покажу вам одного из них.
 Майнард подошел к Кошуту, стоявшему возле окна.
 — Вы должны спрятаться за занавеску — если не желаете, чтобы вас узнали.
 — Почему я должен опасаться этого?
 — Дорогой мой капитан, это страна, где вы живете. Посещение меня в моем доме может скомпрометировать вас. Это прибавит вам многих врагов среди сильных мира сего.
 — Если вы говорите об этом, мой Господин, — все итак уже меня знают как вашего друга.
 — Но не знают вас как моего защитника. Не все знают вас как революционера и заговорщика — такого, каким «Таймс» описывает меня.
 — Ха! ха! ха! — засмеялся избранник немецкого революционного комитета. — Это последнее, что меня волнует. Заговорщик! Я бы гордился этим званием. Где же этот дорогой наш шпион?
 Спросив это, он подошел к окну, не скрываясь за занавесью.
 — Посмотрите внимательно вот на то окно на втором этаже, — направил его взгляд Кошут, — в доме напротив — первое окно от угла. Видите там что-нибудь?
 — Нет, только венецианское стекло.
 — Посмотрите внимательно на оконную раму. Вы не видите ничего за ней? Я хорошо вижу. Негодяи не так хитры. Они забывают о том, что свет, который идет изнутри, позволяет мне наблюдать за их движениями.
 — Ах! — сказал Майнард, внимательно вглядываясь в окно. — Теперь я вижу. Я могу разобрать фигуру человека, сидящего или стоящего у окна.
 — Да, и он находится там целый день, он и еще один. Они, кажется, наблюдают по очереди. Ночью они выходят из дома на улицу. Не смотрите больше! Он сейчас наблюдает за нами, и давайте не будем подавать виду, что мы его подозреваем. У меня есть причины для того, чтобы делать вид, что я не знаю о слежке за мной.
 Майнард, изобразив рассеянный взгляд, отошел от окна, и в это время кэб-двуколка подъехал к воротам дома напротив. Из кэба вышел джентльмен, который воспользовался ключами и без звонка вошел в дом.
 — Это, — сказал Кошут, — главный шпион, который, кажется, нанимает довольно большой штат этих работников, и среди них — много довольно красивых леди. Так что занятие моей бедной персоной должно обходиться вашему правительству в круглую сумму.
 Майнард не обратил внимание на последние слова друга. Его мысли и взгляд были сосредоточены на джентльмене, который вышел из кэба; этот джентльмен, скрывшийся в зарослях сирени и лавра, был признан Майнардом как его старый соперник, Свинтон! Как только Майнард узнал его, то сразу же прекратил наблюдение и скрылся за занавеской!
 Кошут, наблюдая за другом, спросил, чем вызвано это.
 — Я имею удовольствие знать этого человека, — ответил Майнард. — Простите меня, мой Господин, за то, что я сомневался в ваших словах! Теперь я верю тому, о чем вы говорили. Шпионы! О! Если б англичане знали об этом! Они бы не вынесли этого!
 — Дорогой друг! Не нужно пафоса. Они проглотят и это!
 — Но только не я! — вскричал Майнард в гневе. — Если я не смогу добраться до головы этого жестокого заговора, то хотя бы накажу инструмент, который в нем используется. Скажите мне, мой Господин, давно ли эти грязные птицы свили там свое гнездо?
 — Они появились там неделю назад. Раньше дом снимал банковский служащий — шотландец, я полагаю, — он, кажется, внезапно съехал из дома. Они въехали туда в тот же день.
 — Неделя, — сказал Майнард, размышляя. — Это хорошо. Он не мог видеть меня. Десять дней, как я здесь… и… и…
 — О чем вы думаете, мой дорогой капитан? — спросил Кошут, видя, что его друг погрузился в глубокие размышления.
 — О реванше — о мести, если предпочитаете таким словом выразить это на вашем жаргоне.
 — Но кому?
 — Этому негодяю-шпиону — главному. У меня с ним старые счеты. Я уже давно должен был отплатить ему по собственному счету; а теперь — вдвойне, за себя и за вас — и за мою страну, которую он опозорил!
 — Но что вы собираетесь предпринять?
 Майнард ответил не сразу. Он все еще размышлял.
 — Мой Господин! — сказал он спустя некоторое время. — Вы говорили мне, что все ваши гости удостаиваются сопровождения одним из этих шпионов?
 — Эти шпионы всегда их сопровождают; будь то пешком, если гости уходят пешком, или в кэбе, если они уезжают в кэбе. У них есть кэб-двуколка, тот самый, который вы только что видели. Он уехал, но всего лишь завернул за угол, где постоянно находится, — кэбмену даны инструкции, что он должен быть готов выехать по сигналу.
 — И что это за сигнал?
 — Пронзительный свист — такой, которым обычно вызывают собаку.
 — И кто едет в кэбе?
 — Один или другой из тех господ, которых вы видели. Сегодня это тот, кто занимает свой пост за венецианским стеклом; ночью эта обязанность лежит на джентльмене, который только что вернулся — вашем старом знакомом, как вы говорите.
 — Это как раз то, что надо! — сказал себе Майнард.
 Затем, обратившись к Кошуту, он спросил:
 — Мой Господин! Не будете ли вы возражать, если ваш гость задержится у вас, пока солнце не сядет, и еще немного после наступления темноты?
 — Мой дорогой капитан! Почему вы спрашиваете? Вы же знаете, что я счастлив быть в компании с вами!
 — Еще вопрос. Найдется ли в вашем доме такая вещь, как хлыст?
 — У моего адъютанта Ихаза, я думаю. Он страстный охотник.
 — Еще один вопрос. Найдется ли в платяном шкафу вашей супруги пол-ярда черного крепа? Даже четверть ярда будет достаточно.
 — Ах! — вздохнул изгнанник, — платяной шкаф моей бедной жены содержит вещи только этого цвета. Я уверен, что она может дать вам большое количество крепа, сколько вам надо. Но скажите, дорогой капитан! Что вы хотите с этим всем делать?
 — Не просите, ваше Превосходительство, чтобы я рассказал вам всё, во всяком случае, не сейчас. Будьте столь любезны передать мне эти две вещи. Завтра я верну их вам, а пока положитесь на меня, я их использую как надо. Если фортуна будет мне благоволить, они мне очень пригодятся.
 Кошут, видя что его друг не склонен распространяться о подробностях, больше не требовал объяснений.
 Он зажег длинный чубук, которых у него было с полдюжины — подарки, полученные им во время пребывания в плену в Кутайе, в Турции, и которые стояли в углу комнаты. Он пригласил Майнарда закурить один из них, и, наслаждаясь курением, друзья вели беседу, пока свет уличного фонаря, пробившийся сквозь окно, не сказал им, что наступил вечер.
 — А теперь, мой Господин, — сказал Майнард, вставая из его стула, — у меня есть к вам только еще одна просьба — пошлите своего слугу, чтобы он взял для меня кэб.
 — Конечно, — ответил Кошут, позвонив в колокольчик, который стоял на его столе в кабинете.
 Появилась прислуга — девочка, чье бесстрастное немецкое лицо не внушало Майнарду доверия. Не потому, что ему не понравилась ее внешность, просто она не совсем подходила для осуществления его планов.
 — У Вашего Превосходительства есть слуга-мужчина? — спросил он. — Извините меня за то, что я задаю такой вопрос!
 — По правде говоря, нет, мой дорогой капитан! В моем бедном состоянии изгнанника я не могу этого себе позволить. Если вам нужно только достать кэб, Гертруда сможет сделать это. Она говорит по-английски достаточно хорошо для этого.
 Майнард снова поглядел на девочку — все еще с недоверием.
 — Постойте! — сказал Кошут. — Есть человек, который приходит к нам по вечерам. Возможно, он сейчас здесь. Гертруда, Карл Стайнер на кухне?
 — Да, — последовал лаконичный ответ.
 — Скажите ему, чтобы он зашел ко мне.
 Гертруда ушла, возможно, задаваясь вопросом, почему это она недостаточно хороша для того, чтобы ее саму послали за кэбом.
 — Он умный человек, этот Карл, — сказал Кошут после того, как девочка вышла из комнаты. — Он бегло говорит по-английски, вы также можете говорить с ним по-французски; вы вполне можете доверять ему, потому что он разделяет наши убеждения.
 Вошел Карл.
 Его внешность не противоречила тому, как экс-правитель охарактеризовал его.
 — Вы разбираетесь в лошадях? — был первый вопрос, заданный ему по-французски.
 — Я служил десять лет на конюшне графа Телеки. Его Превосходительство знает это.
 — Да, капитан. Этот молодой человек был конюхом у нашего друга Телеки, а вы знаете любовь графа к лошадям.
 Кошут говорил о выдающемся венгерском дворянине, который в то время, как и он, жил изгнанником в Лондоне.
 — Достаточно! — сказал Майнард, очевидно, удовлетворенный тем, что Стайнер был человеком из их круга. — А сейчас, мсье Карл, я просто хочу, чтобы вы вызвали мне кэб.
 — Какого типа, ваша светлость? — спросил бывший конюх, по традиции отдав честь. — Двуколка или экипаж со всеми четырьмя колесами?
 — Двуколка, — ответил Майнард, довольный точностью и осведомленностью этого человека.
 — Очень хорошо.
 — Послушайте меня, месье Карл. Я хочу, чтобы вы выбрали такой кэб с лошадью, которая может его везти. Вы понимаете меня?
 — Вполне.
 — Когда вы приведете его к воротам, зайдите сюда, в дом, и не ждите, пока я сяду в кэб.
 Снова прикоснувшись к своей кепке, Карл ушел выполнять поручение.
 — Теперь, мой Господин, — сказал Майнард, — я хотел бы попросить, чтобы вы отыскали хлыст и четверть ярда крепа, о которых я говорил.
 Кошут проявил беспокойство.
 — Я надеюсь, капитан, вы не собираетесь никого…
 — Извините меня, ваше Превосходительство, — сказал Майнард, прерывая собеседника. — Я не собираюсь делать ничего такого, что будет скомпрометировать вас. У меня есть свои собственные чувства, которые требуют удовлетворения, — мой долг чести, я бы сказал, более того, это долг чести моей страны.
 Патриотическая речь друга произвела тронула сердце венгерского патриота. Он больше не делал попыток остудить пыл рассерженного авантюриста; и, торопливо выйдя из комнаты, он вскоре вернулся с крепом и хлыстом — последний был настоящим охотничьим хлыстом для собак, с ручкой в виде оленьего рога.
 Хруст гравия от колес сигнализировал о том, что кэб прибыл и остановился перед воротами.
 — Доброй ночи, мой Господин! — сказал Майнард, принимая вещи из рук Кошута. — Если «Таймс» сообщат завтра о джентльмене, который был сбит лошадью, не говорите, что тот, кто сделал это, — я.
 И, произнеся это странное предостережение, Майнард попрощался с бывшим правителем Венгрии!




 ГЛАВА LXVI. ДВА КЭБА


 В Лондоне темные ночи — скорее правило, чем исключение. Особенно в ноябре, когда туман поднимается от грязной Темзы, распространяя свой бедствию подобный покров по столице.
 Именно в такую ночь можно было наблюдать кэб, выехавший из нижнего Южного Банка и направлявшийся по Парк Роад, после чего неожиданно свернувший в Парк через Ганновер Гэйт.
 Туман был настолько плотным, что кэб мог быть замечен лишь тем, кто оказался неподалеку, и уж совсем рядом должен был бы находиться наблюдатель, чтобы распознать в нем кэб-двуколку.
 Светящееся круглое окно, расположенное в верхней передней части кэба, позволяло разглядеть, что он вез единственного пассажира, джентльмена.
 Если бы окно было освещено лучше, то, изучая внешний вид джентльмена, можно было бы также разглядеть, что он держит в руке некий предмет, напоминающее кнут для охоты.
 Но даже самый яркий свет не позволил бы рассмотреть его лицо, скрытое маской из черного крепа.
 Прежде чем кэб, везущий его, покинул лабиринт Южного Банка, он и его кучер услышали негромкий свист.
 Джентльмен, казалось, ожидал услышать этот свист; и он совсем не был удивлен, увидев другой кэб — такой же, как и его, кэб-двуколку, — стоявший на углу Парк Роад и сразу же уехавший, — кэбмен немедленно занял свое место, словно уже был готов отъехать. Любой, кто, возможно, наблюдал лицо джентльмена, сказал бы, что он ожидал увидеть все это.
 Проезжая через Ганновер Гэйт, он также не был удивлен тому, что второй кэб следует за ним.
 Если вы въедете в Регент Парк через эти ворота, повернете налево и проедете примерно четверть мили, вы достигнете некоего укромного, уединенного уголка в пределах Лондона. Это место, где канал, пересекающий границы Парка, внутри его ограды, протекает между двумя высокими берегами, плотно заросшими лесом с обеих сторон. Место столь уединенное, что человек, не знакомый с ним, вполне мог бы предположить, что он находится за пределами британской столицы.
 Ночью в части Парка, о которой идет речь, нет шансов встретить ни констебля, ни кэбмена. Сырость и густой туман отнюдь не привлекали ни того ни другого.
 Все эти обстоятельства устраивали того, кто ехал в первом кэбе, планы которого требовали темноты.
 — Извозчик! — сказал он, обращаясь к кучеру через небольшую щель вверху кэба. — Видите кэб, следующий за нами?
 — Я не могу его видеть, но хорошо слышу его, сэр.
 — Хорошо, в нем находится джентльмен, которого я хочу отхлестать хлыстом.
 — Понятно, сэр. Скажите мне, когда вы желаете остановиться.
 — Я хочу остановиться примерно в трехсот ярдах от Зоологического сада. Там есть роща, которая подступает прямо к дороге. Подъезжайте к ней, остановитесь и ждите меня там, пока я не вернусь.
 — Да-да, сэр, — ответил извозчик, который, получив заранее соверен, был готов выполнить все, что от него требуется. — Что-нибудь еще я могу сделать для вас, ваша честь?
 — Еще потребуется от вас вот что. Если вы увидите, что его извозчик попытается как-то вмешаться, вам потребуется ненадолго оставить вашу лошадь — чтобы обеспечить справедливые условия нашего поединка.
 — Доверьтесь мне, ваша честь! Можете не беспокоиться об этом. Я позабочусь о нем!
 Как только первый кэб достиг упомянутой рощи и остановился, пассажир сразу же выпрыгнул из кэба и спрятался среди деревьев.
 Почти в тот же самый момент его преследователь также подъехал к месту, где остановился первый кэб, — к удивлению того, кто находился в преследующем кэбе.
 — Они остановились, сэр, — сказал кэбмен шепотом, нагнувшись к щели в кабине кэба и обращаясь к пассажиру.
 — Я вижу, черт бы их побрал! Для чего, интересно, они остановились?
 — Чтобы отхлестать вас хлыстом! — крикнул неожиданно появившийся человек в маске из крепа, вспрыгнул на подножку кэба и схватил задавшего вопрос за шиворот.
 Жалобный крик мистера Свинтона — а это был он — не смог помешать другому пассажиру вытащить его из кэба и выдать ему такую экзекуцию, которую он запомнит до конца своих дней!
 Его кэбмен, спрыгнув с верха кабины, попытался вмешаться. Но он был остановлен другим кэбменом, не менее решительным и более сильным, который схватил неудачливого защитника за горло и не отпускал до тех пор, пока не отработал свой заслуженный по праву соверен!
 Полицейский, который случайно услыхал жалобные крики Свинтона, быстрым шагом прибыл на место происшествия, но уже после того, как экзекуция закончилась. Скрип колес первого кэба, спешно покинувшего это место и растворившегося в тумане, сказал полицейскому, что он прибыл слишком поздно, и нет никаких шансов задержать нападавшего!
 Шпион также недолго оставался там.
 После того, как закончилось объяснение с полицейским, он был рад вернуться на свою виллу в Южном Банке.




 ГЛАВА LXVII. БЕСКОРЫСТНАЯ СИМПАТИЯ


 Когда Свинтон вернулся в свой собственный дом, слуги с трудом признали его. Уж если даже его собственная жена с трудом смогла это сделать, то что говорить о слугах? Несколько темных полос — следов от ударов плетью — наискосок пересекали его щеки, фиолетовые пятна окружали левый глаз, поскольку при наказании шпиона Майнард использовал не только охотничий хлыст, но и еще одно специальное орудие — «кольцо».
 С большим количеством рубцов, уродливых ссадин и кровоподтеков на коже, Свинтон не находил себе места, шатаясь по дому и пытаясь найти утешение в лице своей любимой Фан.
 Не только она одна сострадала избитому Свинтону. Сэр Роберт Коттрелл как раз заглянул в дом во время отсутствия мужа; и друг-баронет сострадал ему, как если бы Свинтон был его братом.
 Ему не составило труда притвориться сочувствующим горю друга. Разочарование из-за раннего возвращения Свинтона помогло ему в этом спектакле.
 — Что с вами, мой дорогой Свинтон? О Боже, что с вами случилось?
 — Вы сами видите, сэр Роберт, — ответил избитый Свинтон.
 — Я вижу, что вас здорово побили. Но кто сделал это?
 — Разбойники, в Парке. Я ехал по нему в восточном направлении. Вы ведь знаете, там есть одно неприятное место, недалеко от Зоологического сада?
 — О да, знаю, — ответил сэр Роберт.
 — Хорошо. Я проезжал там, внезапно кэб был остановлен одним из негодяев, и меня выволокли из кэба. Пока другой негодяй схватил моего кэбмена, первый обыскивал мои карманы. Конечно я сопротивлялся; и вот вы видите, что из этого вышло. Они убили бы меня, но меня спас полицейский, который подошел случайно, уже после того, как я приложил все усилия, чтобы избежать худшего. Они сразу же убежали, оставив меня в таком избитом состоянии, чёрт бы их побрал!
 — Чёрт бы их побрал! — сказал сэр Роберт, повторил анафему с притворным негодованием. — Как вы думаете, нет никаких шансов опознать их?
 — Ни малейших. Туман был настолько густой, что полностью скрыл их, и они уехали прежде, чем полицейский смог задержать кого-либо из них. С его тяжелым пальто было бы глупо пытаться их настичь. Так он сказал, и мне оставалось только сесть снова в мой кэб и ехать сюда, домой. По счастью, у меня был кэб, иначе я, черт возьми, сюда бы не добрался!
 — Боже мой! Вы действительно выглядите сильно пострадавшим! — сказал баронет с сочувствием. — Разве вы не собираетесь лечь в постель?
 Сэр Роберт был весьма заинтересован в том, чтобы Свинтон принял это предложение.
 — О, нет, — ответил Свинтон, который, несмотря на беспорядок в собственных мыслях, понял это. — Я не так плох, как кажется. Я, пожалуй, прилягу на этом диване, и ты, Фан, принеси мне немного бренди и воды! Подойдите и сядьте рядом, сэр Роберт. Я еще способен выкурить сигару с вами.
 — Вам следует приложить устрицу к глазу! — сказал баронет, потягивая бренди из стакана и внимательно рассматривая глаз пострадавшего. — Это подавит «мышь», которая, кажется, выползает оттуда. Это поможет вернуть ему нормальный цвет.
 — Дьявольски прекрасная идея! Фан, пошли одного из слуг за устрицей. Кстати, если уж речь зашла об устрицах, он может принести их несколько дюжин. Вы могли бы съесть несколько, не так ли, сэр Роберт?
 Сэр Роберт согласился, что смог бы. Ему были безразличны устрицы, но тем самым найдется предлог, чтобы продлить свое пребывание здесь. Возможно, удастся остаться наедине с миссис Свинтон. Он только начал такое уединение, которое обещало быть весьма приятным, как неожиданно появился мистер Свинтон и помешал этому.
 — Вообще, мы ведь можем организовать ужин из устриц! — предложил Свинтон, который, отхлебнув большой глоток бренди с водой, почувствовал себя лучше. — Пусть слуга возьмет три дюжины, моя дорогая. Каждому из нас по дюжине.
 — Нет, по дюжине не получится, — в шутку сказал баронет. — Если взять три дюжины, кое-кто из нас съест только одиннадцать.
 — Как это так, сэр Роберт?
 — Вы забываете об устрице, которую вы должны приложить к глазу. Да и теперь, когда я более тщательно рассмотрел вашу свежую «мышь», я полагаю, она потребует, чтобы по крайней мере несколько двустворчатых моллюсков надежно покрыли ее.
 Свинтон рассмеялся, оценив остроумие баронета. Стоило позаботиться и о решении такой «проблемы»!
 — Хорошо, пусть дюжины станут чертовыми дюжинами, — сказал он. — Теперь они покроют весь глаз.
 Три чертовы дюжины устриц были заказаны и принесены в дом.
 Фан потушила их на кухне и разместила с соответствующими гарнирами на столе, в то время как самые большие из них, разложенные на белой тряпке, приложили к глазу ее мужа и тщательно перевязали.
 Это ослепило его на один глаз. Хотя сэр Роберт был весьма скуп, он был готов дать еще один соверен, чтобы закрыть Свинтону и второй глаз!
 Но он, конечно, не сделал этого, и все трое наслаждались ужином; при этом хозяин больше слушал ушами, чем смотрел оставшимся глазом.
 Он так вцепился в баронета, что тот явно скучал и уже жалел, что предпочел отдыху в своем клубе этот визит.
 Он уже придумал было некое оправдание, чтобы сбежать отсюда и откладывал это, чтобы улучить удобный момент.
 Неожиданно ему пришла в голову идея.
 «Этот скот иногда напивается, — размышлял он, смотря через стол на хозяина с глазом Циклопа. — Если я смогу сделать так, чтобы он напился, у меня будет шанс, чтобы уединиться с нею. Интересно, можно ли это сделать? Это не будет дорого стоить, надо попробовать. Полдюжины бутылок шампанского будет вполне достаточно.»
 — Послушайте, Свинтон! — сказал он громко, обращаясь к хозяину в дружеском, фамильярном тоне. — Я никогда не ем тушеных устриц без шампанского. У вас в доме найдется шампанское? Извините, что я осмеливаюсь задавать вам такой вопрос. Это, определенно, дерзость с моей стороны.
 — Ничего подобного, сэр Роберт. Мне только остается с сожалением сообщить, что у меня в подвале нет ни одной бутылки шампанского. Мы здесь живем недавно, и у меня не было времени заполнить мой подвал. Но, несмотря на это, я могу послать и достать…
 — Нет, — сказал баронет, прерывая его. — Я не позволю вам сделать это, если вы не разрешите мне заплатить за шампанское.
 — Сэр Роберт!
 — Не сердитесь, мой дорогой друг. Это не то, что я имел в виду. Причина, по которой я сделал это предложение, в том, что я знаю: вы не сможете достать настоящее шампанское здесь поблизости — не ближе, чем в Винкуорте. К тому же, так случилось, что они мои старые знакомые, и я уже давно покупаю у них вино. Позвольте мне послать к ним за шампанским. Это не очень далеко. Ваш слуга, поехав в кэбе, сможет принести товар и вернуться через пятнадцать минут. Но это будет настоящее шампанское, которое он достанет для меня.
 Хозяин сэра Роберта не был формалистом. Хорошее шампанское действительно было непросто достать — особенно в окрестностях Сент Джон Вуд. Он знал это и, уступая просьбе друга, позвонил слуге, разрешив сэру Роберту дать ему поручение. Это был карт-бланш на кэб и шампанское.
 Менее чем через двадцать минут слуга вернулся, неся с собой корзину великолепного «Клико».
 Через пять минут несколько бутылок было откупорено, и все трое сидели, распивая их, — Свинтон, его жена и скупой баронет, который в предвкушении удовольствия забыл о своей скупости!




 ГЛАВА LXVIII. УТОМИТЕЛЬНОЕ ЗАТОЧЕНИЕ


 Прошла целая неделя после наказания, прежде чем Свинтон смог показаться на улице при дневном свете.
 Восстановление нормальной окраски его щек, исполосованных хлыстом, происходило очень медленно, и даже устриц, приложенных к лицу в течение двадцати четырех часов в сутки, было недостаточно, чтобы устранить фиолетовый полумесяц под глазом.
 Он вынужден был оставаться в закрытом помещении и выходил только ночью.
 Боль была несильная. Но досада была нестерпимая, и он заплатил бы хорошую сумму из своего шпионского заработка, чтобы отомстить человеку, который так жестоко отхлестал его.
 Однако это было невозможно по нескольким причинам, хотя бы потому, что он не имел понятия, кто это был. Он только знал, что обидчик был гостем Кошута, поскольку он вышел из дома экс-правителя Венгрии. Сам Свинтон не видел посетителя в момент, когда тот вошел, а его подчиненный, который разделял с ним обязанность по наблюдению и слежке, не знал этого гостя. Тот был незнакомцем, не бывавшим там прежде, — по крайней мере, с начала организации слежки.
 По описанию этого человека, а также из того, что видел сам Свинтон в этом густом тумане — особенно из того, что он почувствовал — у него возникло подозрение насчет того, кто это был. Он не мог не заподозрить Майнарда. Могло показаться странным, что он мог подумать о Майнарде. Но это не так, поскольку на самом деле он часто вспоминал Майнарда. Все происшедшее в Ньюпорте не из тех событий, что забываются. И, кроме того, была эта история в Париже, когда Джулия Гирдвуд проявила интерес к пленнику зуавов, что не прошло мимо её ревнивого спутника.
 Ему было известно о её краткой отлучке из Отеля де Лувр, и он догадался, по какой причине она уходила. Несмотря на то, что на балу в Ньюпорте она предпочла Майнарду его конкурента, Свинтон подозревал её в том, что она втайне от своей матери чувствует симпатию к Майнарду.
 Воспоминание о давнем сопернике взбесило его и натолкнуло на мысль о том, что это Майнард — тот самый человек, который тогда едва не разоблачил его.
 Потерпеть фиаско в любовной интриге, быть вызванным на дуэль, которая не состоялась, и, наконец, быть исполосованным хлыстом — даже одного из этих трех оскорблений достаточно, чтобы взбесить человека.
 Свинтон и без этого был уже доведен до крайности.
 То, что Майнард повинен в первых двух, он знал, но насчет последнего он не был уверен. Однако он все же догадался, что орудовал хлыстом Майнард, несмотря на плотный туман и на то, что лицо его истязателя было прикрыто крепом.
 Голос, который обратился к нему, не был похож на голос Майнарда, но это также, возможно, было сделано специально.
 Пока же он вынужден был находиться в закрытом помещении, и большую часть времени он потратил на обдумывание планов мести.
 Если б его патрон обратил внимание, как Свинтон, сидя за венецианским стеклом, непрерывно наблюдает за домом Кошута, он бы похвалил его за усердное исполнение своих обязанностей.
 Но он не был столь искренен в усердии, как казалось. Многие посетители вошли в дом напротив, и некоторые из них выглядели довольно подозрительно — были очень похожи на революционеров, — все они вошли в дом и покинули его, причем за ними не проследили.
 Шпион, предавшись собственным заботам, выведшим его из себя, не помышлял о том, чтобы отрабатывать на службе государства в полную силу, как ему было поручено. Среди посетителей Кошута он искал лишь капитана Майнарда.
 У него не было никакого конкретного плана, как отомстить Майнарду, и меньше всего он хотел огласки этой истории. Обращение в полицию было бы для него фатальным — как для него самого, так и для его патрона. Это могло бы поставить под угрозу всю систему слежки, о существовании которой до настоящего времени англичане не подозревали. Человек, исполосовавший его хлыстом, должно быть, знал, что за ним следили, и знал, почему. А вот британцам совсем не следовало знать об этом.
 У Свинтона не было никакого намерения пожаловаться в полицию, так же как и рассказывать об этом лорду </emphasis >или своему нанимателю . Последнему, когда тот позвонил ему однажды вечером в дверь, он передал ту же самую историю, что и Роберту Коттреллу, лишь добавив, что разбойники напали на него в тот момент, когда он выполнял свои обязанности, будучи на службе государства!
 Благородный дворянин был потрясен его несчастьем; он посочувствовал Свинтону, но счел, что лучше не разглашать эту историю. Он также намекнул о повышении оплаты и сказал, что поскольку Свинтон не может показаться на улице при дневном свете, он советует дышать свежим воздухом по ночам — иначе его здоровье может пострадать от такого длительного заточения в четырех стенах.
 Протеже принял этот совет; несколько раз он выходил по вечерам и посещал таверну в Сент Джон Вуд, где в салоне играли в джокер. У него теперь водились деньги, и он мог позволить себе насладиться игрой в карты.
 Пару раз, вернувшись домой в поздний час, он застал патрона в своей комнате за беседой с его женой. Его Светлость свободно приходил к нему, чтобы расспросить о его здоровье; и лорд с нетерпением ожидал поправки протеже, чтобы дать ему новые поручения.
 Патрон не выражался так откровенно: «ожидает с нетерпением». Он не был настолько неучтив, чтобы сказать это прямо. Свинтон узнал об этом из слов Фан.
 Свинтон и без этого понимал, что к чему. Он также обратил внимание на новые браслеты, блестевшие на запястьях его жены, алмазные подвески на ее ушах и дорогое кольцо, искрящееся на ее пальце, которого раньше у нее не было!
 Он видел и не спрашивал, откуда все это. Его не интересовали эти подробности, а если даже интересовали, то его нисколько не возмущал источник этих секретных подарков. Сэр Роберт Коттрелл созерцал эти дары с гораздо большим неудовольствием, чем собственный муж Фан!




 ГЛАВА LXIX. КАБРИОЛЕТ


 Была всего лишь одна вещь, которая теперь по-настоящему волновала Ричарда Свинтона. Он любил джокер, он строил сладкие планы мести, но была одна мысль, перед которой оба эти удовольствия не значили ничего.
 Это была скорее не мысль, а страсть, и объектом этой страсти была Джулия Гирдвуд.
 Любовь к ней полностью овладела им.
 Вообще, такой человек как Свинтон не способен был любить. И, по-настоящему, так оно и было.
 Но любовь бывает разная, и сердце экс-гвардейца было покорено, иными словами, он влюбился.
 Это была любовь не самого высокого свойства, но страсть была очень сильна.
 Свинтоном владело желание завоевать её во что бы то ни стало. И даже злодейский план, изобретенный в начале, чтобы овладеть состоянием Джулии Гирдвуд, стал для него менее значимым, чем простое желание обладать ей как человеком.
 Тот, прежний план, не утратил своей важности, но страсть Свинтона была на первом месте.
 Прежде всего, именно поэтому он проклинал свое вынужденное заточение в четырех стенах.
 Это случилось как раз после того изысканного званого обеда, где Свинтон, как он полагал, произвел впечатление. Это избиение помешало ему дать еще один обед. Прошло шесть дней, и он все еще не мог пригласить семейство Гирдвуд. Как он мог с таким лицом приять их, даже если объяснит происхождение ран? В любом случае, об этом нельзя было и думать; и он вынужден был отложить новую встречу.
 Тем временем он сильно страдал от того, что не мог снова увидеть Джулию Гирдвуд. Карты не могли излечить его от этой страсти, а то, что он видел или подозревал в отношении собственной жены, еще более удручало его; и он все больше склонялся к мысли, что ему нужно отвлечься.
 У него были и другие мысли, которые беспокоили его — некоторые фантазии. Он так долго не видел Джулию — и что может случиться, когда он увидит наконец ее? Красавица, к тому же богатая, — разве она будет долго оставаться незамеченной? Безусловно, ее окружают поклонники, а некоторые из них вполне могут рассчитывать на взаимность. Например, был Лукас, один из последних, но Свинтон не думал о нем. Могли появиться другие поклонники, и среди них — тот, кто вполне отвечал бы требованиям ее матери, чтобы получить разрешение на женитьбу.
 Как он боялся узнать, что настоящий лорд уже преуспел и стал женихом — и в этот момент преклоняет колени перед её шелковой юбкой на одном из ковров «Кларендона»!
 Или, если не лорд, — разве Майнард не мог быть этим счастливчиком, в тайне от матери?
 Свинтон представил себе эту, последнюю фантазию, и она была самой неприятной из всех.
 Эта фантазия преследовала его каждый день, когда он сидел перед окном, ожидая, пока кожа его лица не восстановит свой естественный цвет.
 И как только это произошло, он, не теряя больше ни дня, поспешил посетить семейство Гирдвуд.
 Он оделся в самом лучшем стиле. Оплата его шпионской практики, выдаваемая таким щедрым патроном, позволяла это. Ни один щеголь, которого можно было встретить на улице, не был одет так первоклассно, как Свинтон, поскольку на нем были пальто от Пула, ботинки от Мелнотте и шляпа от Кристи.
 Он не пошел пешком, как это было в его первое посещение отеля «Кларендон».
 Он поехал туда в кабриолете, с первоклассной лошадью между оглоблями и с ливрейным грумом в высоких сапогах с отворотом, управлявшим этими лошадьми на облучке.
 Апартаменты миссис Гирдвуд в аристократической гостинице имели окна, смотрящие на Бонд стрит. Он точно рассчитал, что его щегольский выезд будет замечен.
 Все эти меры были приняты специально с целью продолжения обмана.
 И кабриолет был выбран для этого не случайно. Этот вид транспорта был в моде среди известных щеголей и особенно — среди молодых титулованных лиц. Такие экипажи нечасто можно было встретить на улице; и, если они встречались, то сразу привлекали внимание — как самые дорогие и великолепные атрибуты состоятельных людей.
 Однажды, когда Джулия восторгалась этими экипажами, Свинтон услышал, что она была бы не прочь совершить поездку на одном из них. Это был хороший повод, чтобы потянуть за вожжи и добиться ее расположения, используя один из лучших «кнутов» того времени.
 Если бы Свинтону удалось уговорить Джулия Гирдвуд сесть в его кабриолет — конечно, с согласия её матери — то какое бы преимущество перед возможными претендентами на её руку он бы получил! Ему бы предоставился шанс показать себя с лучшей стороны, оказавшись с ней тет-а-тет в непринужденной обстановке — такого шанса до сих пор у него не было; и все это, а также счастливый случай, могли бы продвинуть процесс завоевания её сердца.
 Пригласить Джулию в кабриолет — это было очень деликатное дело. И к тому же очень смелое предложение, но, поскольку он уже однажды слышал ее пожелание, он мог его сделать, не опасаясь нанести оскорбление.
 Она вполне могла согласиться. Он знал, что она была молодой особой без предрассудков, которой не чужды смелые поступки и которую не может остановить общественное мнение. Она никогда не подчинялась его тирании. В этом отношении она была истинной американкой.
 Таким образом, он полагал, она согласится на предложение, и весь вопрос был в том, чтобы мать дала разрешение.
 Но после их недавней дружеской беседы на званом обеде он полагал, что миссис Гирдвуд также не будет возражать.
 Уверенный в успехе, он полагал, что не будет никакого вреда сделать такую попытку, и для этого нанял роскошный кабриолет.
 Вдохновленный этими надеждами, мистер Свинтон выпрыгнул из экипажа, бросил вожжи груму и переступил порог отеля «Кларендон».




 ГЛАВА LXX. ИСКУСНЫЙ ИЗВОЗЧИК


 — Миссис Гирдвуд дома? — спросил он, обращаясь к швейцару отеля.
 — Я сейчас посмотрю, сэр — ответил слуга, отвесив раболепный поклон и поспешно удалившись в офис.
 Швейцар отеля запомнил джентльмена, который угостил его такими первоклассными сигарами, и потому был так дружелюбно к нему настроен. К тому же он тогда отдал должное внешнему виду посетителя. И тем более сейчас швейцар испытывал уважение к его новому пальто, бесспорно от Пула, модным брюкам, ботинкам и шляпе. К тому же слуга видел через стеклянную дверь его кабриолет с грумом в высоких сапогах с отворотом. С владельцами таких экипажей швейцар был заведомо вежлив, и тем более с мистером Свинтоном, при воспоминании о его первоклассных сигарах.
 Экс-гвардеец ждал возвращения швейцара с некоторым волнением. Кабриолет, включая грума, стоил ему соверен. Было бы досадным выкинуть двадцать шиллингов напрасно.
 Возвращение хранителя отеля его успокоило.
 — Миссис Гирдвуд и ее семейство здесь, сэр. Передать им вашу визитку?
 — Да, будьте добры.
 И Свинтон, вынув картонный прямоугольник, передал его швейцару.
 Слуга энергично поспешил передать эту карточку наверх.
 — Миссис Гирдвуд приятная леди, не так ли, сэр? — заметил администратор отеля, напрашиваясь на чаевые. — Приятная семья; особенно эта молодая леди.
 — Какая из них? — спросил Свинтон, полагая, что будет полезно поддержать дружеские отношения с администратором. — Там две молодые леди.
 — Да, конечно, обе они хороши, сэр. Обе они прекрасны и милы.
 — Ах! Верно. Но вы говорили об одной из них. Могу ли я спросить, кого из двоих вы имели в виду, как самую очаровательную?
 Смотритель отеля был озадачен. Он не знал, в адрес которой из дам наиболее приятно будет услышать похвалу этому джентльмену.
 Поэтому он предложил компромисс.
 — Да, сэр; блондинка прелестная молодая леди. У нее кроткий характер, она очень мила и привлекательна. Но, сэр, если говорить о настоящей красоте, то я должен сказать — насколько я разбираюсь в этом вопросе — брюнетка просто неотразима!
 Вердикт смотрителя отеля оставлял место для вопросов, но мистеру Свинтону уже не оставалось времени, чтобы поразмышлять об этом. Миссис Гирдвуд, не заботясь об экономии средств, занимала апартаменты на самом дорогом, первом этаже, и посыльный вскоре вернулся.
 Он принес приятную весть, что джентльмена «желают видеть».
 Была некая подчёркнутая любезность в поведении слуги, говорившая посетителю, что его удостоят приема.
 И прием состоялся; миссис Гирдвуд вскочила со своего места и бросилась к двери, чтобы приветствовать его.
 — Мой лорд! Мистер Свинтон, я прошу у вас прощения. Целую неделю мы не имели удовольствия видеть вас. Мы все задавались вопросом, что же случилось с вами. Мои девочки здесь уже начали думать — можно, я скажу об этом, девочки?
 Джулия и Корнелия выглядели несколько растерянными. Ни одна из них не знала, что же она «начала думать» об отсутствии мистера Свинтона.
 — Ах, в самом деле, скажите мне, скажите мне непременно! — настоял он, обращаясь к миссис Гирдвуд. — Вы меня весьма заинтриговали. Так приятно узнать, что эти молодые леди думали обо мне — это для меня большое счастье!
 — Тогда я скажу вам, мистер Свинтон, если только вы обещаете не обижаться на нас!
 — Обижаться на вас! Это исключено!
 — Хорошо, тогда, — продолжала вдова, не думая больше о разрешении, которое она собиралась испросить у «своих девочек», — мы думали, что случилось ужасное несчастье. Извините меня за то, что я называю это ужасным. Это только потому, что мы считаем вас истинным другом нашей семьи.
 — И что же вы думали, случилось?
 — Мы думали, что вы женились!
 — Женился! На ком?
 — О, сэр! Вам ли спрашивать? Конечно, на благородной и прелестной мисс Коэртии!
 Свинтон улыбнулся. Это была улыбка, больше напоминавшая усмешку. Ужасное несчастье действительно приключилось с ним, но это было ерундой по сравнению с тем, если бы он действительно женился на благородной Геральдине Коэртии, которую иначе называли «Кейт-торговка»!
 — Ах, леди! — ответил он в духе самокритики. — Вы делаете мне слишком много чести. Я далек от того, чтобы быть в фаворитах у названной вами леди. Мы не такие уж большие друзья, уверяю я вас.
 Это заверение удовлетворило миссис Гирдвуд и немного Джулию. Корнелию, казалось, это не беспокоило совсем.
 — На самом деле, — продолжал Свинтон, стараясь воспользоваться преимуществом, неожиданно полученным благодаря намеку на благородную Геральдину, — я только что прибыл сюда после разговора с нею. Она хотела, чтобы я взял ее с собой на прогулку в кабриолете. Я отказал ей.
 — Отказал ей! — удивленно воскликнула миссис Гирдвуд. — О! Мистер Свинтон! Отказать такой красивой леди! Которая к тому же само совершенство! Как вы могли?
 — Да, мадам, как я уже сказал вам, мисс Коэртия и я — не брат и сестра. Кроме того, я возил её только вчера, и это служит мне оправданием. Сегодня я заказал свою лошадь — лучшую свою лошадь — только для одной определенной цели. Я надеюсь, я не буду разочарован?
 — Для какой цели? — спросила миссис Гирдвуд, отреагировав на вопрос гостя. — Извините меня, сэр, за этот вопрос.
 — Я надеюсь, мадам, мы извините меня за то, что я скажу. В разговоре, который был несколько дней назад, ваша дочь выразила желание совершить большую прогулку на одном из наших английских кабриолетов. Я надеюсь, я не буду разочарован?
 — Да, это правда, мама, — согласилась Джулия. — Я желала этого. Мне было бы любопытно прокатиться позади одного из этих быстроногих коней, которыми управляет с высокого облучка грум.
 — Если вы потрудитесь кинуть взгляд из окна, я думаю, вы увидите там именно то, что может удовлетворить ваше любопытство.
 Джулия скользнула к окну, её мать подошла туда вместе с ней. Только мисс Инскайп не сдвинулась со своего места.
 Роскошный выезд Свинтона располагался внизу на углу: кабриолет с красиво отделанной дверью, роскошная лошадь между оглоблями била копытом по мостовой, высекая искры, нетерпеливо вздымая свой яркий загривок, с сидящим на облучке миниатюрным грумом в ливрее и высоких сапогах с отворотом из оленьей кожи.
 — Какой симпатичный экипаж! — воскликнула Джулия. — Я уверена, что в нем будет очень приятно прокатиться!
 — Мисс Гирдвуд, если вы окажете мне честь…
 Джулия повернулась к матери и взглядом спросила: «Мне можно?»
 «Да, я разрешаю,» — сказал ответный взгляд миссис Гирдвуд.
 Да и как она могла запретить? Разве мистер Свинтон не отказал благородной Геральдине и предпочел ее дочь? Прогулка была бы ей только на пользу. Это не могло причинить ей вреда, в компании лорда. И она предоставила дочери полную свободу.
 Миссис Гирдвуд дала своё согласие, и Джулия поспешила одеться для прогулки.
 На улице было морозно, и она вернулась из своей комнаты одетой в дорогие меха.
 Это была накидка из меха морской выдры, кокетливо отделанная и весьма подходящая к темному цвету ее волос. Она превосходно выглядела в этом наряде.
 Свинтон подумал об этом, когда с сердцем, полным надежды, но с дрожащими руками проводил её в кабриолет!
 Они поехали вокруг Парка, через Кенсингтон Гарденс, и затем назад в «Кларендон».
 Но прежде чем вернуться, мистер Свинтон заехал в Парк Лайн и остановился у двери, где находилась резиденция известного лорда.
 — Не сочтите это за слишком большую невоспитанность с моей стороны, — сказал он, — но у меня назначена встреча с Его Светлостью; я надеюсь, что вы любезно извините меня за это?
 — Конечно, о чем речь! — сказала Джулия, восхищенная изысканностью манер своего кавалера, который показал себя таким искусным извозчиком.
 — Только один момент — я не позволю задержать себя Его Светлость больше, чем лишь на одно мгновение.
 И Свинтон спрыгнул с подножки экипажа, передав вожжи груму, который уже находился рядом с головой лошади.
 Свинтон был верен своему обещанию. Спустя достаточно короткое время он вернулся — настолько короткое, что Его Светлость навряд ли мог за это время принять его и поговорить с ним.
 По правде говоря, Свинтон и не встречался с Его Светлостью, их встреча даже не была назначена. Это была фиктивная встреча, и за это время он только успел перекинуться одним-двумя словами со стюардом в приемной.
 Но он, конечно, не сказал об этом своей прекрасной попутчице в кабриолете; она была доставлена на Бонд стрит и с триумфом вернулась в «Кларендон», под восхищенными взглядами её матери из окна.
 Эта леди мечтала прокатиться в кабриолете, и вот её мечта таким чудесным образом исполнилась. И потому её симпатия к мистеру Свинтону еще более возросла. Конечно, он был тем, кого она искала!
 И Джулия стала всерьёз задумываться об этом.




 ГЛАВА LXXI. УКРОМНЫЙ ОТЕЛЬ


 Свинтон полагал, что достиг большого успеха, организовав эту поездку в кабриолете, и решил не терять времени даром, чтобы развить этот успех.
 Теперь он чувствовал под ногами твердую почву — и этого ему казалось достаточным, чтобы возобновить свое предложение, отложенное когда-то на столь долгое время.
 Не прошло и трех дней после этой поездки, как он снова зашел в «Кларендон» и повторил свое предложение.
 Воспользовавшись моментом, когда Джулия была одна, Свинтон сделал предложение непосредственно молодой леди.
 Однако ответ он получил весьма уклончивый и совершенно неопределенный. Ему не ответили ни «да» и ни «нет». Его просто направили за ответом к матери.
 Такая уклончивость смутила его. Это казалось весьма странным. Но все же, хотя он был несколько разочарован, препятствие не казалось ему непреодолимым: как он мог ожидать отказа со стороны миссис, которую он так тщательно обхаживал?
 Уверенный в том, что получит согласие, он ожидал такового от Гирдвуд-матери; и он во всем своем красноречии повторил ей предложение.
 Если ответ дочери был уклончивым, то ответ матери был вполне определенным, и такой ответ поставил в известной степени мистера Свинтона перед дилеммой.
 — Сэр! — сказала она. — Мы благодарны вам за честь, которую вы оказываете нам — мне и моей дочери. Но Ваша Светлость простит меня за то, что я хотела бы вам сказать: делая подобное предложение, вы, кажется, забываете кое о чем.
 — О чем же, мадам, позвольте спросить?
 — Ваша Светлость не открыл до сих пор ни вашего настоящего имени, ни вашего истинного титула. Пока вы не сделали этого, Ваша Светлость и сам понимает, насколько абсурдно было бы моей дочери или мне дать определенный ответ для вас. Мы не можем дать такой ответ!
 Эти слова были сказаны миссис Гирдвуд без резкости и иронии. Напротив, она постаралась произнести их в самом примирительном тоне из опасения невольно обидеть Его Светлость и тем более не дать ему от ворот поворот.
 Она была весьма заинтересована сохранить его как жениха — конечно, предполагая, что он настоящий лорд. Если бы она знала, что это не так, её ответ прозвучал бы совсем в ином духе, и её знакомство со Свинтоном закончилось бы без лишних церемоний, так же как и началось.
 Поскольку псевдолорду показалось, что их знакомство уже на грани такого завершения, мистер Свинтон, запинаясь, пытался возразить.
 Но он ни на йоту не продвинулся, когда повторил свое старое оправдание, все еще умоляя не раскрывать это необъяснимое инкогнито!
 По правде говоря, Свинтона застали врасплох, и он не знал толком, что сказать.
 Но зато мать-американка знала, что сказать, и без обиняков разъяснила ему, что пока его настоящие имя и титул не раскрыты, она вынуждена отклонить его предложение, хотя почла бы за честь считать его своим зятем!
 Когда он услышал это, он понял, что категорического отказа с разрывом отношений не произошло.
 Её тон не давал ему повода для отчаяния. Напротив, он ясно указывал, что ответ будет благоприятным, если только будут выполнены требуемые условия.
 Но если так, то этого уже вполне достаточно, чтобы отчаяться. Как он сможет убедить её, что у него есть титул?
 — Приобрести его! — сказал он сам себе после этой безрезультатной встречи, расставшись с ними и удалясь прочь от отеля «Кларендон». — Приобрести его! — повторил он себе. — И, клянусь Небесами! Я буду обладать титулом, и это так же верно, как то, что моя фамилия Свинтон!
 Далее он размышлял:
 — Да! Это идея. У меня есть старик лорд, он может все! Нужно только постараться дать ему то, что он хочет. И тогда он сделает для меня все, что я попрошу, — даже титул!
 — Я знаю, что он не сможет сделать меня лордом, но он может дать мне рыцарский титул или титул баронета. Этого будет вполне достаточно для нее, и с приставкой «сэр» к моему титулу она не откажет мне. И с этим титулом я получу Джулию Гирдвуд и её двести тысяч фунтов!
 — Клянусь Небесами! Меня больше волнует получить её, чем её деньги! Эта девушка завоевала мое сердце! Я сойду с ума, если не смогу получить её!
 Рассуждая так неистово, он продолжал идти, пересекая улицы: вниз по Бонд стрит, через Пикадилли, и далее в район Лейцестер Сквайр.
 Словно дьявол объявился и взялся помочь ему в его зловещих делах, — и вот произошла сцена в полной гармонии с его планами. Это произошло совершенно случайно — хотя кто может утверждать, что это так? Может быть, нет ничего случайного, и все было заранее срежиссировано злыми силами?
 Он остановился, опираясь на фонарный столб в центре Пикадилли Циркус, когда появился кэб, подвозивший двух пассажиров — леди и джентльмена.
 Лиц обоих пассажиров не было видно в окно: лицо леди было прикрыто плотной вуалью, а джентльмен прикрывался газетой «Таймс», которую он держал в руках, словно очень интересовался чтением статьи про некоторого знаменитого политического лидера.
 Но, несмотря на это, Свинтон узнал пассажиров кэба — узнал их обоих. Леди была его собственной женой, а джентльмен был его титулованным патроном из Парк Лайн!
 Кэб проехал, и Свинтон не предпринял никакой попытки остановить его. Муж лишь последовал за кэбом, молча и в быстром темпе.
 Кэб свернул на Хаймаркет и остановился перед дверью одного из тех укромных отелей, которые известны только посетителям, путешествующим, не обременяя себя багажом.
 Джентльмен вышел из кэба, а за ним и леди; оба проскользнули в дверь, гостеприимно открытую перед ними.
 Кэбмен, получивший плату за проезд заранее, без промедления уехал.
 — Довольно! — пробормотал Свинтон с дьявольской усмешкой на лице. — Этого вполне достаточно. Теперь надо найти свидетеля, который замолвит за меня слово в суде… Ха-ха-ха! До суда-то дело никогда и не дойдет!
 Как он и задумал, он поспешил обеспечить себя свидетелем. Он как раз находился в районе, где это несложно было сделать. Он знал Лейцестер Свайр как свои пять пальцев, каждую его площадь и каждый закоулок, и в этих местах ему было несложно найти «приятеля».
 Менее чем через пятнадцать минут он уже нашел такового; и еще через пятнадцать минут эти двое были замечены на углу </emphasis >стрит , очевидно, обсуждавшими некоторую гастрономическую новость, что поглощало все их внимание!
 Им однако не составило труда обратить внимание на леди и джентльмена, которые вскоре вышли из укромного отеля — сначала леди, а затем, спустя некоторое время после нее, и джентльмен.
 Они никак не показали леди, что наблюдают за ней, поскольку она спокойно шла, не обращая на них внимания.
 Однако джентльмен прошел, стараясь проскользнуть незаметно, и оба обратили свои лица в его сторону.
 Он также скользнул по ним невидящим взглядом, но быстрота, с которой джентльмен поспешил скрыться из их поля зрения, говорила о том, что он узнал по крайней мере одного из них, узнал наверняка и при этом от неожиданности едва устоял на ногах!
 Оскорбленный муж не совершил никакой попытки последовать за ним. Через некоторое время джентльмен почувствовал себя в безопасности, он был уверен, что он — или по крайней мере она — избежали разоблачения, и спокойно шел по Пикадилли, поздравляя себя со счастливой развязкой!
 Радость его была бы гораздо меньшей, если бы он мог слышать слова, которые пробормотал его протеже после того, как расстался со своим «приятелем».
 — Я получу это прямо сейчас, — сказал он. — Рыцарский титул для Ричарда Свинтона, или развод со своей женой, безо всяких проблем! Бог благословил дорогую Фан, чтобы она так удачно подыграла мне! Господь благословил ее!
 И, произнеся эти низкие слова, экс-гвардеец бросился ловить кэб, на котором поспешил домой, в Сент Джонс Вуд.




 ГЛАВА LXXII. ТРЕБУЕТСЯ ГОСПОДИН!


 Сменив профессию военного на профессию писателя, Майнард не забросил свое новое ремесло после первой книги.
 Книга за книгой выходила из-под его пера, и каждая из них добавляла ему признание, приобретенное уже после первого литературного опыта.
 Некоторые критики, представлявшие молодое направление в прессе, — те немногие мастера слова, кто не признавал традиционных учителей, — смело высказывали свое одобрение: они видели в этих книгах проявление настоящего таланта.
 Но критики старшего поколения, основатели «Общества Взаимного Восхищения» — разочарованные во всем, те, кто в любом возрасте и в любой стране готов критиковать искусство и его авторов, — видели в работах Майнарда только «сентиментальные» романы.
 Их вдохновением была зависть, а подлинным авторитетом — учитель среднего уровня — редактор журнала, которому они поклонялись, и, стремясь удовлетворить амбиции этого деспота прессы, они пренебрежительно относились к молодому автору.
 Было два способа выразить такое пренебрежение. Некоторые из них хранили молчание. Они были более мудрыми, так как молчание критика — самый верный и красноречивый способ осуждения. Они были также мудры и в том, что их слова (точнее, отсутствие слов) не таили в себе никакой опасности противоречия. Прочие говорили, но с насмешкой и презрением. Они нашли выход для своей злобы, используя термины «мелодрама», «синее пламя» и прочие банальные фразы, которые, как современный «сентиментальный» сленг, вполне могут быть применены к любым концепциям классических авторов.
 Сколько лучших работ Байрона, Шекспира и Вальтера Скотта могли бы избежать этой категории «сентиментальный» роман?
 Они не могли отрицать, что работы Майнарда были довольно популярны. Это было достигнуто без помощи критиков. Но это было лишь свидетельством развращенного вкуса читателей определенного возраста!
 А когда начинается возраст без этого развращенного вкуса?
 Его произведениям не суждено прожить долгую жизнь. В этом они были уверены!
 Но они жили и хорошо продавались, увеличивая состояние примерно в пол-дюжину раз — если не автора, то тех, кому он неосмотрительно дарил свои книги.
 И они обещали пребывать на книжных полках и далее, если и не в самом расцвете славы, то, конечно, не для того, чтобы просто пылиться там.
 И, возможно, наступит такой день, когда все эти критики уйдут в небытие, а произведения Майнарда более не будут считаться просто сентиментальными романами.
 Он не думал об этом, когда писал. Но он очень стремился к тому, чтобы его произведения жили долго.
 И при всем при этом писательская работа не была самым приятным для него занятием. После бурных молодых лет, заполненных борьбой и поиском опасных приключений, спокойная обстановка кабинета писателя казалась ему слишком неестественной.
 Любая новая поездка, многообещающее приключение соблазнили бы его оставить стул писателя и заставили бы бросить свою пишущую ручку в огонь.
 Но ничего этого не случилось, и он продолжал писать и думать при этом о Бланш Вернон.
 К своему сожалению, он мог лишь думать о ней, поскольку не осмеливался ей писать. Хотя это и ограничивало его свободу, он не делал такого не столько из опасения нарушить некий запрет, сколько согласно собственному моральному кодексу чести.
 Впрочем, это было бы в любом случае невозможно, поскольку он не знал её адреса. Он слышал, что сэр Джордж Вернон несколько раз отправлялся за границу, и его дочь вместе с ним. Куда именно, он не знал, да и не предпринимал особых усилий выяснить это. Достаточно было того, что — дома или за границей — он был одинаково не допущен в общество того юного создания, образ которого никогда не покидал его в мыслях.
 Были времена, когда ощущение этого было особенно мучительным, и он искал спасения в энергичной работе своей пишущей ручки.
 В такие времена он особенно стремился сменить орудие своей борьбы на более воинственное, но никакой возможности этого, казалось, в ближайшем будущем не предвиделось.
 Однажды ночью он вновь размышлял над этим, думая о некоей опасной авантюре, в которую мог бы ввязаться, — и в этот момент раздался стук в дверь, словно провидение пошло навстречу его пожеланиям.
 — Войдите!
 Это был Розенвельд.
 Граф стал жителем Лондона — он вынужден был томиться в бездействии в этом городе из-за отсутствия благоприятных условий для деятельности в других местах.
 Некоторой остаток его состояния, все еще не растранжиренного, позволял ему жить жизнью фланёра, в то время как его благородный титул позволял ему открывать двери многих знатных людей.
 Но он, как и Майнард, жаждал активной жизни и не мог без отвращения ежедневно смотреть на свой меч, бесславно ржавеющий в ножнах!
 По тому, как вошел Розенвельд, что-то подсказало Майнарду, что пришло время, когда оба они будут избавлены от вынужденного бездействия. Граф был возбужден и взволнован, он дергал себя за усы, как будто хотел оторвать их.
 — Что с тобой, мой дорогой Розенвельд?
 — Разве ты не чувствуешь запах пороха?
 — Нет, не чувствую.
 — Есть признаки того, что его уже подожгли.
 — Где?
 — В Милане. Там вспыхнула революция. Но у меня совершенно нет времени говорить с тобой. Кошут в спешке послал меня за тобой. Он хочет, чтобы ты прибыл немедленно. Итак, ты готов?
 — Ты всегда куда-то спешишь, мой дорогой граф. Но если Кошут говорит, ты знаешь мой ответ. Я готов. Мне лишь потребуется надеть свою шляпу.
 — Надевай шляпу и пойдем со мной!
 От Портман Сквайр до Сент Джонс Вуд идти всего лишь несколько минут, и двое друзей вскоре пересекали изогнутый тротуар Южного Банка.
 Ближе к резиденции Кошута они увидели человека, который стоял с часами в руке у фонарного столба, словно пытался среди ночи узнать, который час.
 Они знали, что он притворяется, но не сказали ничего и, продолжая свой путь, вошли в дом.
 Кошут был дома и, кроме него, там было еще несколько известных венгров.
 — Капитан Майнард! — воскликнул он, выходя из круга друзей и приветствуя вновь прибывшего гостя.
 Затем он отвел Майнарда в сторону и сказал:
 — Взгляните сюда!
 Говоря это, он вложил в руку Майнарда лист бумаги.
 — Телеграмма! — пробормотал тот, увидев не понятный ему текст.
 — Да, — ответил Кошут и начал переводить и разъяснять смысл послания. — Революция вспыхнула в Милане. Это весьма необдуманный шаг, и, я боюсь, она закончится поражением — возможно, разгромом и гибелью людей. Маззини пошел на это, совершенно проигнорировав мои соображения и пожелания. Маззини слишком оптимистичен. А также Турр и другие. Они рассчитывают на венгерские полки, размещенные там, а также на воздействие моего имени на них. Джузеппе свободно манипулирует этим, используя мое давнее обращение к ним, написанное в то время, когда я был пленным в Кутайе. Он использует это послание в Милане, изменив лишь дату. Я не стал бы обвинять его в этом, если бы не был уверен, что это чистое безумие. В Милане есть много австрийских войск в гарнизоне — и, прежде всего, богемские полки, — так что я не думаю, что у нас есть шансы на успех.
 — Что вы думаете предпринять, мой Господин?
 — Что касается этого, у меня нет выхода. Игра началась, и я вынужден принять участие в ней во что бы то ни стало. Эта телеграмма — от моего храброго Турра, и он полагает, что есть надежда. Есть у нас шансы или нет, но мне необходимо присоединиться к ним.
 — Так вы едете туда?
 — Как можно скорее — как только смогу туда добраться. Но именно в этом, мой уважаемый друг, и есть проблема. Это и есть причина, по которой я взял на себя смелость послать за вами.
 — Я в полном вашем распоряжении, мой Господин. Что я могу сделать для вас?
 — Спасибо, мой дорогой капитан! Я не буду тратить лишних слов и скажу сразу, что я хочу от вас. Единственный способ для меня добраться до Милана — через территорию Франции. Я мог бы добираться в обход по Средиземноморью, но это заняло бы время. Я буду там слишком поздно. Я должен добраться через Францию, и не иначе.
 — И что может помешать вам проехать через Францию?
 — Луи Наполеон.
 — Да, верно, я не должен был задавать этот вопрос.
 — Он был бы рад арестовать меня, и он бы держал меня в тюрьме, поскольку моя свобода считается вредной для коронованных заговорщиков. Наибольшим доверием у него пользуются помощник шерифа и агент сыскной полиции. Нет ни одного полицейского унтер-офицера, у которого не было бы моего портрета в кармане. Единственный способ для меня проехать через Францию, чтобы не попасть в переделку, — проехать тайно. Именно об этом я и хочу попросить вас.
 — Как я могу в этом помочь, мой Господин?
 — Если я стану вашим слугой — вашим камердинером.
 Майнард не мог не улыбнуться этой идее. Человек, который стал лидером целой нации, создавшей армию численностью в двести тысяч мужчин-воинов, которые заставили задрожать троны Европы, — этот человек будет подобострастно дожидаться его, чистить ему пальто, подавать ему шляпу и упаковывать его портмоне!
 — Прежде чем вы дадите ответ, — продолжал экс-диктатор Венгрии, — позвольте мне сказать вам начистоту следующее. Если нас арестуют во Франции, вы вынуждены будете разделить мою долю и попасть в тюрьму, а на австрийской территории ваша шея, как собственно и моя, подвергнется риску попасть в петлю. А теперь скажите, сэр, вы согласны?
 Прошло несколько секунд, прежде чем Майнард дал ответ, хотя последние слова Кошута не были поводом для колебаний. Он думал о многих других вещах — и среди них, конечно, о Бланш Вернон.
 Возможно, что воспоминания о памятной сцене под деодаром и последствия этой сцены заставили его колебаться дольше обычного — более того, стали причиной малодушия, несколько поколебавшего идеалы революции и свободы.
 Но его убеждения, требовавшие от него новых подвигов во имя свободы, все же вскоре победили, и он просто сказал:
 — Я согласен!




 ГЛАВА LXXIII. ПОКУПКА ПАСПОРТА


 Спустя двадцать четыре часа Кошут и его соратник — точнее, капитан Майнард и его слуга — были готовы совершить это весьма рискованное путешествие.
 Для этого потребовалось в обязательном порядке приобрести паспорт — либо через представителя французского Консульства, либо через британское Министерство иностранных дел, — и было ясно, что таким способом получить паспорт уже на следующий день было невозможно.
 Кошута не устраивала задержка, так же как и его нового «господина» — эта проклятая волокита при замене паспортов.
 Правда, у Майнарда возникала крамольная мысль, что, возможно, эта задержка — благо, поскольку она сумеет сохранить им жизнь!
 Тем не менее, Майнард предпочел заказать паспорт через французское Консульство. Он решил сделать это из-за меньших трудностей и надежды на более быстрое получение документа, чем через британское Министерство иностранных дел, чей бюрократизм по отношению к просителям был известен! Часто требуется несколько дней, прежде чем Джон Буль, отъезжающий за рубеж, сможет уговорить министра предоставить ему необходимые бумаги для защиты своего гражданства в чужой стране!
 Ему потребуется сперва получить бумаги от банкира, священнослужителя и некоторых других респектабельных особ в своей стране! Государство, опекающее Джона, не поощряет бродяжничество.
 Чиновник паспортного отдела французского Консульства был более любезен. Мизерный заработок его офиса заставлял с почтением относиться к посетителям, могущим принести дополнительный доход. По этой причине чиновник весьма охотно взялся обслужить клиента.
 Майнард, однако, не получил нужный документ из-за некоей проблемы. Возник вопрос относительно его слуги, который должен был отправиться в путешествие вместе с ним!
 Лакей должен был прийти на прием и лично предоставить свои персональные данные! Чтобы эти сведения были также внесены в паспорт!
 Так сказал французский чиновник холодным официальным тоном, не допускавшим, казалось, никаких возражений и уговоров!
 Майнард знал, что хотя к этому времени благородный венгр уже расстался со своей роскошной бородой, его прекрасное лицо было слишком известно в Лондоне, чтобы избежать узнавания на улицах. Особенно велик риск быть узнанным во французском Консульстве, на Кинг Вильям Стрит, или собственно чиновником паспортного отдела, или бессчетным количеством шпионов, всегда кишащих вокруг него.
 Выражение лица Кошута невозможно скрыть под маской облика камердинера!
 Но Майнард полагал, что сумеет преодолеть эту трудность. Потрепанное пальто и голодный взгляд французского чиновника подсказали ему, как действовать.
 — Это будет крайне неудобно, — сказал Майнард. — Я живу в Уэст-Энде, добрых пять миль отсюда. Мне придется проделать очень длинный путь только для того, чтобы привести сюда моего слугу вместе со мной. Я готов дать несколько соверенов, чтобы разрешить проблему.
 — Я сожалею, — возразил чиновник, — внезапно чудесным образом изменяя свой официальный тон на весьма дружеский к человеку, который готов пожертвовать несколько соверенов. — Это предписание, месье должен учесть. Но… если месье…
 Чиновник сделал паузу, чтобы подчеркнуть это многозначительное «но».
 — Вы оказали бы мне большую услугу, избавив меня от необходимости…
 — Может ли месье дать исчерпывающие данные о своем слуге?
 — От головы до пят.
 — Превосходно! Возможно, этого будет достаточно.
 Без лишних разговоров описание экс-диктатора Венгрии легло на гербовую бумагу.
 Это был его полный портрет, включая его высоту, возраст, оттенок волос, цвет кожи и обязанности, которые ему нужно выполнять.
 Как выходило из описания, служащий с такими данными должен быть похож по меньшей мере на «Джеймса Даукинса».  note 30 
 — Я вам весьма обязан, месье, — сказал Майнард, получая документ от чиновника и запуская руку в карман, чтобы дать ему несколько блестящих соверенов. И, добавив: «Ваша вежливость спасла меня от очень большой неприятности», он поспешил покинуть офис, оставив француза весьма довольным этим приятным сюрпризом, с выражением лица, которое может быть лишь у истинного сына Галлии.


* * *

 До полудня того же дня господин и слуга уже были готовы отправиться в путь.
 Чемоданы были упакованы, лошади запряжены, билеты на вечерний поезд, через Дувр и Кале, были приобретены.
 Осталось лишь дождаться времени отъезда из Лондона.
 В преддверии отъезда состоялось чрезвычайное тайное заседание — его участники собрались в одной их комнат в доме Кошута в Сент Джонс Вуд.
 В собрании участвовало восемь человек, у всех у них был титул, полученный по наследству или за благородные дела.
 Все были известными людьми, большинство из них — выдающимися. Двое были из Венгрии, голубых кровей, еще один был бароном в этой стране, в то время как трое были генералами, каждый из которых командовал армейским корпусом.
 Седьмой, самый низкий по рангу, был простым капитаном — это был сам Майнард.
 А восьмой — кто был восьмым?
 Этот человек был одет в костюм камердинера и держал в руках шляпу с кокардой, словно готовился покинуть обжитое место.
 Было любопытно наблюдать, как другие сидели или стояли вокруг этого человека-лакея, включая баронов, графов и генералов, все как и он, со шляпами в руках, однако не потому, что они готовились к отъезду. Шляпы были сняты в знак уважения!
 Они разговаривали с ним если и не в подобострастном тоне, но так, как разговаривают с лидером, а его ответы выслушивали с таким вниманием, что говорило о подлинном уважении к этому человеку!
 Если и было когда-либо свидетельство величия человека, то оно заключалось в том, что соратники почитают его как в момент процветания, так и в час беды.
 Именно так было с экс-диктатором Венгрии, ибо излишне говорить о том, что переодетым в камердинера был Кошут.
 И даже в те черные и мрачные часы его изгнания, когда его дело казалось безнадежным, а холодный и равнодушный мир с презрением хмурил брови, его можно было застать не в кругу нуждавшихся в нем подхалимов, а среди людей самых благородных кровей из Венгрии, людей, которые из уважения держали в руках свои шляпы и почитали его именно в тот час, когда судьба их любимой страны, как и их собственная, не зависела от его воли и желания!
 Автор данного повествования стал свидетелем этой сцены и считает это величайшим триумфом разума перед обстоятельствами, победой правды над шарлатанством, триумфом, который когда-либо он видел.
 Господа, собравшиеся вокруг него, были посвящены в тайну Кошута. Они слышали о повстанческом восстании в Милане. Это как раз и было предметом их беседы, и большинство из них, так же как и Кошут, собиралось принять участие в этом выступлении.
 Многие из них, как и Кошут, полагали, что это неблагоразумный шаг со стороны Маззини — они также были знакомы с телеграммой, где говорилось об этом. Некоторые из них называли это безумием!
 Ночь была темная и благоприятная для отъезда. Они нуждались в темноте, поскольку им было известно о шпионах, следящих за ними.
 Но Майнард все-таки принял меры предосторожности, чтобы обмануть бдительность этих ищеек деспотизма.
 Он задумал хитрость, которая не могла не привести к успеху. Были приготовлены два набора портмоне — один пустой, который покинет дом Кошута в кэбе, увозящем также капитана и его слугу. Кэб должен будет остановиться у северного въезда в Берлингтон Аркаде и дожидаться их там, пока пассажиры не возвратятся с прогулки с посещением магазинов этого фешенебельного района.
 На въезде Пикадилли будет находится другой кэб, в котором будет настоящий багаж путешественников, отвезенный предыдущей ночью на квартиру капитана — автора этой идеи.
 Шпионы должны быть опытными детективами, чтобы не попасться в эту ловушку.
 К такой фокусу они еще никогда не прибегали до того. Слава Богу, что это не случилось и на сей раз!
 Как стало известно позже, Кошут и капитан Майнард вполне могли бы снова возблагодарить Бога за это.
 Если бы они преуспели и сумели обмануть английских шпионов, это был бы триумф гибели. Менее чем через двадцать часов они оба оказались бы во французской тюрьме — Кошут для того, чтобы быть переданным в еще более опасную темницу в Австрии, а его мнимый владелец, возможно, — в ту самую камеру, откуда он был ранее спасен благодаря флагу своей страны.
 Но они даже не начали реализовывать свой план, даже не успели сесть в кэб, ожидавший их у ворот дома Кошута. Прежде чем они сделали это, человек, вбежавший в дом, предотвратил их отъезд.




 ГЛАВА LXXIV. ВОССТАНИЕ — ОБМАН!


 Человеком, который изменил их планы, был граф Розенвельд. Эта история требует разъяснения.
 Незадолго до этого граф, прогуливаясь вокруг дома Кошута, отошел на некоторое расстояние от дома — по заданию Кошута он должен был разведать обстановку.
 Такое задание было ему поручено потому, что он как старожил неплохо разбирался в жизни Лондона.
 Цель была в том, чтобы обнаружить, где и сколько расположено шпионов.
 Темная ночь благоприятствовала ему; зная, что и сами шпионы любят темноту, он, прогуливаясь, приблизился к некоему укромному месту, где, по его предположению, могли находиться шпионы.
 Он подошел уже совсем близко к нему, когда услышал голоса, ведущие беседу, которые предупредили его о том, что шпионы где-то рядом. Он сумел увидеть двоих из них.
 Они приближались к месту, где он стоял.
 Ворота сада, обрамленные парой массивных столбов, образовали нишу, темную, как ворота Плутона.
 Сюда и отошел граф, стараясь занять как можно меньше места, насколько позволяло его тело.
 Туман, осязаемый почти на ощупь, помог ему остаться незамеченным.
 Эти двое подошли; и, к счастью для Розенвельда, остановились почти перед самим воротами.
 Они продолжали беседу, разговаривая достаточно громко, так что граф мог слышать каждое слово.
 Он не знал, кем они были, но их беседа вскоре открыла ему все тайны. Это были шпионы, которые занимали дом напротив дома Кошута, — те самые люди, в поисках которых он и отправился на разведку.
 Ночная темнота не позволяла ему разглядеть их лица. Он мог лишь различить две фигуры, нечетко проступающие сквозь пелену тумана.
 Но это не имело значения. Он никогда не видел этих шпионов раньше, и потому их лица ничего бы ему не сказали. Достаточно было того, что он слышал их.
 И он услышал достаточно для того, чтобы посчитать свою цель достигнутой, — достаточно для того, чтобы вести себя тихо, пока они не ушли; а затем, потрясенный услышанным, поскорее вернуться в круг друзей, которых он некоторое время назад оставил.
 Он ворвался в комнату со словами, которые вызвали удивление — почти испуг!
 — Вы не должны никуда уезжать, мой Господин! — были первые слова, которые сорвались с его губ.
 — Почему? — спросил Кошут в удивлении, которое разделяли все.
 — Мой Бог! — ответил австриец. — Я услышал странную историю, после того как я покинул вас.
 — Какую историю?
 — Историю этого восстания в Милане. Найдется ли на земле хоть один человек, чтобы поверить в эту историю, настолько подлую и отвратительную?
 — Объясните, что вы хотите этим сказать, граф!
 Это была реакция всех присутствующих.
 — Терпение, джентльмены! Вы и сами будете поражены, услышав, что я расскажу.
 — Продолжайте!
 — Я обнаружил там шпионов, как и ожидалось. Двое из них были на улице и разговаривали между собой. Я спрятался за воротами; негодяи вскоре подошли вплотную к ним. Они не видели меня, но я их видел и, самое главное, слышал. И, что вы думаете, я услышал? Будь я проклят! Не один из вас не поверит мне!
 — Расскажите нам, посмотрим!
 — Итак, восстание в Милане — обман, приманка, чтобы завлечь благородного Господина и других из нас в австрийские сети. У него, у восстания, нет никакой другой цели — так сказал один из шпионов другому, ссылаясь на того, кто сказал ему об этом.
 — И кто это сказал ему?
 — Тот, кто его нанял, лорд </emphasis > .
 Кошут вскочил. Ему было известно, какую грязную компанию вели против него, и эта информация могла показаться странной для других, но только не для него самого.
 — Да! — продолжал Розенвельд. — То, что я вам говорю, не вызывает никакого сомнения. Шпион, который рассказал об этом товарищу, сообщил факты и даты, которые он, должно быть, получил из некоторого конкретного источника, и, поскольку в первую часть этого я уже поверил, кое-что подтвердило мои выводы. Я знаю силу этих Богемских полков. Кроме того, имеются тирольские снайперы — настоящие телохранители тирана. Потому у нас нет никаких шансов, хотя Джузеппе Маззини и думает иначе. Это восстание безусловно западня, и мы не должны попасть в нее. Так вы не поедете, мой Господин?
 Кошут посмотрел на своих друзей вокруг и остановил свой взгляд на Майнарде.
 — Не спрашивайте меня, — сказал в ответ солдат-писатель. — Я все еще готов сопровождать вас.
 — И вы вполне уверены, что все услышанное вами правда? — спросил экс-диктатор, еще раз обращаясь к Розенвельду.
 — Несомненно, ваше Превосходительство. Я слышал это так, как будто говорили непосредственно со мной. Эти слова все еще звенят в моих ушах, которые горят от них!
 — Что скажете, джентльмены? — спросил Кошут, тщательно изучая выражения лиц собравшихся. — Должны ли мы верить в такой позор?
 Прежде чем кто-либо успел дать ответ, раздался звонок на воротах, прервавший их обсуждение.
 Дверь открылась, пропустив человека, который зашел прямо в комнату, где собрались революционеры.
 Все узнали Полковника Ихаза, друга и адъютанта Кошута.
 Не говоря ни слова, он передал лист бумаги в руки экс-диктатора.
 Все присутствующие могли видеть, что это шифрованное телеграфное сообщение.
 Это был один из шифров, к которому у Кошута был ключ.
 Печальным тоном и дрожащим голосом Кошут расшифровал его собравшимся, и его печаль передалась всем:
 Восстание доказало, что это только бунт. За ним стояло предательство. Венгерские полки этим утром было разоружены. Большинство из этих бедняг были расстреляны. Сам Маззини и другие, вероятно, разделят их судьбу, если только не произойдет нечто невероятное, что может их спасти. Мы окружены со всех сторон, и спасения не видно. Свое спасение я вверяю в руки Бога Свободы.
 Турр.
 Потрясенный Кошут медленно опустился на стул. Казалось, что он сейчас свалится на пол!
 — Я также призываю Бога Свободы! — вскричал он, немного придя в себя и снова вскакивая. — Разве он может позволить таким людям, как они, стать жертвами деспотизма? — Маззини и тем более — Турр-рыцарь — самые храбрые, лучшие, прекрасные из моих офицеров!
 Никто, кто хоть раз видел генерала Турра, не стал бы подвергать сомнению те высокие слова, которыми Кошут отозвался о них. И его дела, совершенные после этого, только подтверждали этот хвалебный отзыв.
 Таким образом, сведения, сообщенные Розенвельдом, были подтверждены этой ужасной телеграммой.
 Граф сообщил их вовремя. Если бы он задержался, и Кошут с Капитаном Майнардом были уже на пути к Дувру, предупреждение пришло бы слишком поздно — слишком поздно, чтобы спасти их от попадания уже следующей ночью в гости к Луи Наполеону, в одну из его тюрем!




 ГЛАВА LXXV. ЛИЧНАЯ ЖИЗНЬ ГОСУДАРСТВЕННОГО ДЕЯТЕЛЯ


 Завернутый в богато вышитый халат, в колпаке с кисточкой, небрежно надетом на голову, — ноги его были в полосатых шелковых чулках и марокканских шлепанцах — благородный патрон Свинтона сидел в своей библиотеке.
 Он был один, разделив свое одиночество с сигарой — одного из лучших сортов, от vuelta-de-abajo.
 Некоторая тень на его лице говорила о том, что он был чем-то огорчен.
 Но это была лишь легкая тень, которая не говорила о серьезной неприятности. Это было не более чем сожаление о том, что Люису Кошуту удалось спастись и не угодить в сеть, которая была специально для него расставлена, согласно собственной идее Его Светлости.
 Его Светлость, вместе с другими уполномоченными короной заговорщиками, ожидал многого от бунта в Милане. Используя изощренные и хитрые приемы, они организовали это восстание-обман, в надежде, что удастся схватить и бросить в тюрьмы великих лидеров национальных движений.
 Но этот проект провалился благодаря излишней перестраховке с их стороны. Это был ребенок, у которого благодаря хорошему уходу слишком быстро выросли зубы, и прежде чем он достиг зрелости, его «родители» вынуждены признать его чужим и отказаться от него.
 Поэтому венгерские полки были слишком быстро разоружены, и тем самым арест видных руководителей революций был поставлен под угрозу.
 Были расстрелы и казни на виселицах — массовое убийство участников восстания. Но жертвами стали отнюдь не крупные фигуры среди революционеров, в то время как настоящие лидеры спаслись.
 «Неуловимый» Маззини сумел удивительным, почти мистическим образом спастись, так же как и рыцарь Турр.
 Благодаря неким электрическим сигналам, против которых бессильны даже короли, Кошут был спасен от тюрьмы.
 Таковы были мысли огорченного патрона Свинтона, размышлявшего над тем, почему его дьявольский план провалился.
 Его антипатия к венгерскому лидеру была двоякой. Он ненавидел его как политического соперника, того, чья доктрина была опасна для королей — «помазанников божьих.» Но он таил в себе и другую ненависть против Кошута, ненависть, которая имела личную природу. За оскорбительные слова о том, что Его Светлость нанимает шпионов для слежки за ним, Кошута призвали извиниться и отречься от этих слов. Это требование было передано в персональном послании, которое составил человек, слишком влиятельный, чтобы не оставить без внимания такое оскорбление. И это привело к извинению, весьма неохотному.
 Немногие знали об описанном эпизоде из жизни экс-диктатора Венгрии, который, таким образом, оскорбил эту высокопоставленную особу. Но об этом знает и помнит автор романа, а также Его Светлость, который с горечью вспоминал об этом вплоть до своей смерти.
 Этим утром ему было обиднее чем когда-либо, поскольку он потерпел неудачу в своем плане мести, и Кошут был все еще жив.
 Были обычные статьи, выданные газетами, со стандартными обвинениями в адрес прославленного изгнанника.
 Он был представлен как преступник, который не осмелился показаться на арене восстания, но поддержал его из своего безопасного убежища в Англии. Его называли «революционером-убийцей»!
 На какое-то время этот ярлык прилепился к нему, но ненадолго. В очередной раз на его защиту встал Майнард со своим острым пером. Он знал правду, и он не стал молчать.
 И он действительно сказал правду, в ответ на язвительное замечание анонимного клеветника, назвав последнего «убийцей за столом».
 В итоге репутация Кошута не только не пострадала, но и в глазах настоящих джентльменов стала более чистой, чем когда-либо.
 Это было тем самым огорчением, которое подогревало мстительный характер Его Светлости, когда он курил свой «императорский» табак.
 Влияние никотина постепенно успокоило лорда, и тень на его лице исчезла.
 Тем более, что у него был повод компенсировать свою неудачу в другой области — благодаря триумфу, но не на ниве войны или дипломатии, а в области, где правит Купидон. Он вспоминал о многих мимолетных победах, которых он достиг, — утешая себя мыслью, что беспомощность старости компенсируют известность, деньги и власть.
 Но более всего его мысль останавливалась на самой последней и самой свежей интрижке, романе с женой его протеже, Свинтона. Он имел все основания считать это успехом, и, приписывая победу своему личному обаянию — в которое странным образом верил, — он продолжал курить свою сигару в состоянии блаженства и удовлетворенности.
 Это его состояние было грубо нарушено вторжением лакея, бесшумно проскользнувшего в комнату и передавшего в руку Его Светлости визитную карточку, на которой было написано «Свинтон».
 — Где он? — последовал вопрос слуге.
 — В приемной, Ваша Светлость.
 — Вы не должны были впускать его туда, пока вы не убедились, что я расположен принять его.
 — Прошу прощения, Ваша Светлость. Он вошел туда сразу и не спросясь, — сказал, что ему нужно срочно переговорить с Вашей Светлостью.
 — Тогда пригласите его сюда!
 Лакей поклонился и вышел.
 — Что нужно этому Свинтону именно теперь? У меня сегодня нет с ним никаких дел, и я мог бы по случаю избавиться от него. Вошел сразу и не спросясь! И желал срочно переговорить непременно со мной! Впрочем, какое мне дело!
 Однако Его Светлость был далек от того, чтобы быть ко всему этому равнодушным. Совсем наоборот, внезапная бледность проступила на его щеках, а губы побелели как у человека, находящегося под влиянием некоего дурного предчувствия.
 — Интересно, подозревает ли этот малый о чем-либо…
 Эта фраза Его Светлости была прервана появлением «малого» собственной персоной.




 ГЛАВА LXXVI. СКРОМНОЕ ТРЕБОВАНИЕ


 Появление протеже, вошедшего в комнату, отнюдь не принесло успокоения шестидесятилетнему Дон Жуану.
 Наоборот, щеки его еще более побледнели, а его губы стали еще более белыми. Что-то в глазах экс-гвардейца выдавало его как человека, затаившего обиду!
 Более того, чувствовалась его решимость требовать компенсации за оскорбление. При этом Его Светлость не мог ошибаться: все эти чувства были направлены против него самого. Смелое, внушающее страх состояние посетителя, столь отличное от того, каким оно было до настоящего времени, показывало, что какими бы ни были его претензии, он намерен идти до конца.
 — Что с вами, дорогой мой Свинтон? — спросил его испуганный патрон тоном притворного примирения. — Я могу быть вам чем-то полезен сегодня? У вас есть ко мне дело?
 — Да, у меня есть дело, и довольно неприятное.
 В таком ответе Его Светлость не мог не заметить довольно неучтивое опускание его титула.
 — В самом деле! — воскликнул он, стараясь не замечать этого. — Неприятное дело? К кому?
 — Лично к вам, мой лорд.
 — Ах! Вы меня удивляете — я не понимаю вас, мистер Свинтон.
 — Ваша Светлость поймет, когда я упомяну один случай, который произошел в прошлую пятницу днем. Это было на улице в южной части Лейцестер Сквайр.
 Этого было вполне достаточно для Его Светлости, и он едва не упал со стула.
 Но даже если бы он и остался сидеть в неподвижности, весь вид его при произнесении названия места говорил о том, что ему очень хорошо известно об этом «одном случае»!
 — Сэр — мистер Свинтон! Я не понимаю вас!
 — Вы отлично меня понимаете! — ответил Свинтон, снова неучтиво опуская титул патрона. — Вы должны знать об этом, — продолжал он, — так как вы были на той самой улице именно в указанное время.
 — Я там не был.
 — Бесполезно отрицать это. Я был там, и я лично видел вас. И хотя Ваша Светлость скрывала свое лицо, нет никакой проблемы — ни для меня, ни для джентльмена, который оказался рядом со мной и который знает Вашу Светлость также как и меня, — поклясться, что он видел именно вас.
 Хотя в этих словах и было уважительное упоминание титула, но с большой долей сарказма.
 — И вы утверждаете, что я был на этой улице, в это время? — спросил обвиняемый с притворным вызовом.
 — Да, но дело не только в этом. Ваша Светлость может свободно находиться на любой улице, как и любой другой человек. Чуть более свободный, чем вы, как я думаю. Но когда Ваша Светлость, как было замечено, выходит из некоторого дома, имеющего определенную репутацию, в сопровождении леди, которую я имею честь достаточно хорошо знать, — то у меня уже есть серьезное основание поклясться. Так же как и у моего друга, который был рядом со мной.
 — Разве я не могу помочь леди после того, как вышел из здания? Это просто случайное совпадение.
 — Но совсем не случаен ее вход вместе с вами — тем более, что Ваша Светлость оказал ей любезность и помог выйти из кэба, после того, как вы проехали с ней вместе по улице! Так что, мой лорд, нет смысла отрицать все это. Отговорки вам не помогут. Я был свидетелем собственного позора, вместе с некоторыми другими свидетелями. Я требую компенсации.
 Если бы все троны Европы развалились перед его глазами, то этот прожженный конспиратор для коронованных особ не был бы так неприятно ошеломлен. Как и его прославленный прототип, он полагал, что после него хоть потоп, но потоп угрожал теперь именно ему — серьезное, убийственное наводнение, которое могло поглотить не только большую часть его состояния, но большую часть его славы!
 Он был испуган тем более потому, что перед этим двое уже пострадали от подобного удара.
 Он знал, что виновен и что это может быть доказано!
 Он понимал, насколько жалкой будет попытка оправдаться. И теперь у него не было другого выбора, кроме как подчиниться требованиям Свинтона; он надеялся, что эти требования не будут слишком тяжелы, и их можно будет выполнить без особых проблем.
 Возникшая пауза в беседе успокоила его. Это напоминало картину, когда стервятник, насытившись печенью, утолил свой голод и успокоился, — и когда Свинтон заговорил снова, тон его разговора предвещал компромисс.
 — Мой лорд, — сказал он, — я чувствую себя опозоренным. Но я бедный человек, и я не могу позволить себе обратиться в суд против Вашей Светлости.
 — Зачем вам обращаться в суд? — спросил лорд, поспешно ухватившись за соломинку, брошенную ему. — Я уверяю вас, что все это — ошибка. Вы были введены в заблуждение. У меня были причины иметь частную беседу с леди, которую вы подозреваете; и я в тот момент не подумал, что моя встреча с ней может быть истолкована превратно.
 Это была жалкая отговорка, и Свинтон выслушал ее с насмешкой. Его Светлость и не рассчитывал на иную реакцию. Он сказал это только для того, чтобы дать своему опозоренному протеже шанс на то, чтобы как-то замять это дело.
 — Вы такой человек, — продолжал он, — которому я совсем не желал бы доставлять неприятности. Я готов сделать что-либо, чтобы избежать этого, я готов исполнить любую вашу просьбу, только скажите. Вы хотели попросить меня о чем-то, что я смогу для вас сделать?
 — Да, у меня есть просьба, мой лорд.
 — Что бы вы хотели, чтоб я для вас сделал?
 — Титул. Ваша Светлость может даровать мне его?
 На сей раз лорд вскочил со стула и стоял, смотря на него широко раскрытыми глазами и с выражением лица ошеломленного таким требованием человека.
 — Вы сошли с ума, мистер Свинтон!
 — Я не сошел с ума, мой лорд! Я имею в виду именно то, о чем я говорю.
 — Да, но поймите, сэр, что если обеспечить вам титул, это создаст такой скандал, который может стоит мне репутации. Даже не думайте об этом. Такие почести можно заслужить только в качестве награды!
 — А также для тех, кто оказывает такие услуги, как я. Именно это, мой лорд, является отличной службой государству. Я полагаю, что вы и сами собирались это сказать. Такие услуги может оказать только человек не очень щепетильный, но для меня это неважно. Если бы заслуги учитывали средства их достижения, мы никогда бы не слышали о таких патентах благородства, как у лорда Б., графа С. и сэра Х. Н., и еще около шестидесяти прочих лиц я мог бы назвать. На каком основании, мой лорд, при полном отсутствии заслуг этих джентльменов, им были даны такие же права, как и Бурке? А если взять этого самого Бурке, ставшего «сэром Бернардом» только для того, чтобы увековечить свою геральдику? Прелестное, прелестное служение государству, что и говорить! Я уверен, что у меня есть не меньше прав на титул, чем у него.
 — Я не отрицаю этого, мистер Свинтон. Но вы же знаете, что это вопрос не права, а целесообразности.
 — Пусть будет так, мой лорд. У меня именно такой случай.
 — Я говорю вам, что я не осмеливаюсь сделать это.
 — А я говорю вам, что осмелитесь! Ваша Светлость может сделать почти все. Британская общественность полагает, что у вас есть и власть, и право, и вы можете принимать законы страны. Вы научили их думать так, и им неведомо что-то иное. Кроме того, в данный момент вы очень популярны. Они думают, что вы — совершенство!
 — И все-таки, несмотря на это, — ответил Его Светлость, не замечая насмешки, — я не осмелюсь сделать то, о чем вы просите. Как! Дать вам титул! Я с таким же успехом мог бы говорить о смещении королевы и назначении вас королем в ее королевстве.
 — Ха-ха! Я не рассчитываю на такую высокую честь. Мне этого не надо, Ваша Светлость. Короны, говорят, делают головы уязвимыми. Я — человек весьма умеренных устремлений. Я вполне удовлетворюсь диадемой.
 — Это безумие, мистер Свинтон!
 — Хорошо, если вы не можете сделать меня лордом, как и вы, вполне реально для меня ожидать титула баронета. Я даже буду вполне удовлетворен титулом простого рыцаря. Конечно, Ваша Светлость сумеет сделать это для меня?
 — Это невозможно! — воскликнул патрон с досадой. — Может, у вас есть какое-то иное желание? Получить должность чиновника?
 — Я не гожусь для этого. И я не хочу служить чиновником. Мне нужно только титул, мой лорд.
 — Значит, вы хотите только титул? — спросил лорд после некоторой паузы, как будто ему внезапно пришла в голову некая идея, способная разрешить проблему. — Так вы говорите, что вам не нужен особый титул? Титул графа вас бы устроил?
 — Как Ваша Светлость могла бы дать мне его? В Англии нет графов!
 — Но они есть во Франции.
 — Я знаю это, и знаю многих из них, большинство из которых имеют достаточно средств, чтобы обеспечить свой титул.
 — Не думайте о средствах. Титул обеспечит их человеку таких талантов, как вы. Вы можете быть одним из них. Французский граф все же граф. Я полагаю, этот титул удовлетворит вас?
 Свинтон, казалось, размышлял.
 — Возможно. И как вы думаете получить этот титул для меня?
 — Я уверен, что это возможно. Тот, кто имеет власть даровать такие почести — мой близкий друг, с которым я лично знаком. Мне не надо говорить вам, что это — правитель Франции.
 — Я знаю это, мой лорд.
 — Хорошо, мистер Свинтон, будем считать, что титул французского графа удовлетворит вас, и вы получите его в течение недели. Или еще раньше, если поедете в Париж сами.
 — Мой лорд, я буду рад поехать туда.
 — Тогда договорились. Приходите ко мне завтра. Мне тем временем подготовят письмо, которое не только представит вас императору Франции, но возведет вас в ранг благородного французского света. Приходите ровно в десять.
 Нечего говорить, что Свинтон был пунктуален и прибыл в назначенное время; и в тот же день, с сердцем, полным радости, совершил поездку из Парк Лайн в Париж.
 Не менее рад был и его патрон — тем, что сумел откупиться такой дешевой ценой, в то время как в ином случае это могло не только дорого стоить, но и повлечь за собой губительный скандал.
 Менее чем через неделю с момента этого разговора Свинтон пересек границу Южного Банка вилл с патентом на графский титул в кармане.




 ГЛАВА LXXVII. ГРАФ ДЕ ВАЛЬМИ


 Если когда-либо в жизни миссис Гирдвуд и случались сюрпризы, так это было именно тогда, когда мистер Свинтон зашел в отель «Кларендон» и спросил, примет ли она и ее девочки приглашение на прием у лорда.
 Прием должен состояться в резиденции лорда в Парк Лайне.
 Вдова владельца магазина дала согласие, не проконсультировавшись с девочками, и ей было передано приглашение на прием, на листе тоновой окрашенной бумаги, с известным гербом.
 Госпожа Гирдвуд отправилась на прием, и девочки вместе с нею; голова и плечи Джулии были украшены алмазами стоимостью в двадцать тысяч долларов.
 Иными словами, она была украшена, как и любая английская леди, которая была представлена в гостиной Его Светлости; и среди них были самые благородные в стране.
 Судя по тому, как их встретили, леди из Америки не имели никакого повода стыдиться за джентльмена, который их сопровождал. Что касается мистера Свинтона, миссис Гирдвуд была весьма неожиданно и приятно удивлена, когда благородный хозяин, подойдя к их группе, обратился к нему со словами «Мой дорогой граф» и попросил познакомить с его спутницами.
 Это было сделано весьма изящно, и теперь впервые в своей жизни миссис Гирдвуд была вполне уверена, что ее окружают представители настоящей аристократии.
 Не могло быть никакого обмана со стороны людей, имевших все звания, известные по «Книге пэров Бурке». И при этом уже не было никакого сомнения, что мистер Свинтон на самом деле имеет титул.
 — Он граф, и это на самом деле так! — пробормотала миссис Гирдвуд. — Он не лорд, но он никогда не говорил, что он был лордом. Но титул графа — это то же самое, или где-то рядом.
 — Кроме того, есть графы с очень большими состояниями — намного большими, чем у некоторых лордов. Разве мы не слышали об этом?
 Вопрос был задан Джулией после того, как все трое были представлены августейшей особе.
 Но тогда у Джулии не было возможности получить ответ на свой вопрос, ибо благородный хозяин, гостями которого они были, снизошел до беседы с нею, и продолжал болтать с ней так долго, что граф, казалось, начал ревновать к нему! Как будто заметив это, Его Светлость ушел, продолжив расточать подобную любезность двадцати другим молодым и красивым леди, украшавшим своим присутствием прием, — они после отъезда семейства Гирдвуд полностью завладели вниманием графа вплоть до завершения вечера.
 Приемы длятся обычно не более чем два-три часа, начинаются в десять и завершаются примерно в двенадцать, с легкими закусками типа «званого чая», подаваемого весьма некстати вместо ужина.
 В продолжении вечера граф де Вальми (таков был титул мистера Свинтона) пригласил леди на небольшой ужин, более существенный, в одном из уютных ресторанов, которые можно найти немного дальше, на Пикадилли. Там к ним присоединился другой граф, который уже находился за столом мистера Свинтона, сопровождаемый графиней, и они все вместе весьма приятно провели час-другой, как это обычно бывает за небольшим ужином.
 И даже спокойная Корнелия наслаждалась, хотя и не благодаря компании двух графов. Она встретила на приеме джентльмена — человека достаточно старого, годящегося ей в отцы, — но той благородной природы, на которую сердце молодой доверчивой девушки с готовностью откликается. Они долго болтали друг с другом. Он сказал ей несколько слов, которые заставили ее позабыть о разнице в годах и вызвали желание беседовать с ним вновь и вновь. Она дала согласие на продолжение встреч с ним, и мысль об этом позволила ей считать себя не обделенной вниманием, даже когда граф де Вальми ограничил свой интерес исключительно ее кузиной, а женатый граф вовсю расточал любезности ее тете!
 Шампанское и мозельвейн  note 31 были самого лучшего качества, и миссис Гирдвуд вынуждена была не ограничивать себя в их употреблении, так же как и ее дочь.
 Оба графа были приятными компаньонами — но особенно тот, кто так долго проходил как мистер Свинтон, — он более не старался придерживаться своего инкогнито.
 Оно завершилось и в сердце миссис Гирдвуд, которая привязалась к нему как мать к сыну, в то время как Джулия смягчила свое сердце по другой причине, поскольку отданное сердце обещало ей титул «графини».
 — Что может быть лучше, что может быть приятнее? — думала она, повторив эти слова желающей то же самое матери. Элегантная графиня, с красивым графом в качестве мужа — роскошная одежда и алмазы, экипажи и деньги, чтобы еще раз подчеркнуть свой титул!
 Что касается последнего, казалось, и сам граф имел их в избытке, но если нет, то мать дала обещание, что недостатка в деньгах не будет.
 И эту роскошную жизнь она может обеспечить себе сама — не только в Большом Лондоне, но и на Пятой Авеню, в Нью-Йорке!
 А затем она сможет вернуться в Ньюпорт в разгар купального сезона; и как она сумеет досадить этим Дж., и Л., и Б., вызвать их зависть до кончиков пальцев, щеголяя перед ними как «графиня де Вальми»!
 Ну и что, если она не совсем влюблена в графа? Она была не первой и не последней, кто стремился заглушить тоску своего сердца и напрягал его нежные струны, стремясь подчинить браку по расчету!
 В таком настроении и нашел ее Свинтон, когда под своим истинным и реальным именем снова сделал свое предложение.
 И она ответила на него, согласившись стать Графиней де Вальми.




 ГЛАВА LXXVIII. РАЗМЫШЛЕНИЯ, ГЛЯДЯ НА КАНАЛ


 Триумф Свинтона, казалось, был полным.
 У него уже был титул, который никто не мог отобрать, — даже тот, кто его даровал.
 У него имелась жалованная грамота и пергамент о благородном титуле; он позаботился об этих документах.
 Но ему все еще требовалось состояние; и получить его, казалось, не составит проблем.
 Джулия Гирдвуд согласилась стать его женой, с приданным в 50,000 фунтов, и, возможно, еще много тысяч в будущем!
 Это был редкостный миг удачи, или, скорее, хитрая комбинация — искусная и жестокая.
 Но она еще не была завершена. Осталось заключить брак. И когда свадьба будет сыграна — что тогда?
 Продолжение этой комедии все еще вызывало сомнение, и будущее было туманным. Оно было полно опасностей и чревато многими неприятностями.
 Что, если Фан подведет его? То есть она останется ему верна, но сорвет эту удачную комбинацию? Допустим, она инстинктивно воспротивится новому позору и запретит этот брак? Она может поступить так в самую последнюю минуту и навлечь на его позор, разочарование и крушение всех его надежд!
 Правда, он не очень опасался этого. Он был уверен, что она со своей стороны будет соблюдать соглашение и позволит его низким планам осуществиться. Но что дальше? Что будет дальше?
 Она по-прежнему будет иметь власть над ним, и у него есть причина опасаться — это будет висеть над ним как дамоклов меч!
 Он должен будет разделить с ней свой добытый нечестным путем улов — он очень хорошо знал, что она своего не упустит, — а также вынужден будет подчиняться ей во всем, и он знал, что у нее будет желание им командовать, — теперь, когда она снова восстановит свою славу на Роттен Роу как одна из самых симпатичных наездниц.
 Но было что-то такое, что по сравнению с мыслью о восстановлении былой славы Фан досаждало ему гораздо больше, чем опасение какого-либо наказания. Он бы охотно согласился отдать любые добытые им деньги — даже половину состояния Джулии Гирдвуд, только бы его бывшая жена хранила молчание.
 Это было весьма странным, поскольку он всегда стремился к деньгам; но, возможно, если объяснить причину, странным такое казаться перестанет.
 Это не так уж странно, если знать характер этого человека. Этот злой человек, каким был Свинтон по натуре, влюбился в Джулию Гирдвуд — безумно и отчаянно.
 И теперь, когда так близок желанный момент обладания ею, его судьба висит на волоске, зависит от каприза и может быть погублена в любой момент!
 И этот каприз — желание его обиженной жены! Неудивительно, что негодяй видел будущее в терниях — путь, на котором цветы окружают черепа и скелеты!
 Фан помогла ему осуществить план по приобретению невероятного состояния, и также легко она могла разрушить все это.
 — Небеса! Она не должна сделать это! — это слова невольно сорвались с его губ, когда он стоял, выкуривая сигару и размышляя о будущем, которого боялся. Так размышляя и помогая себе в этом сигарой, прежде чем от сигары остался окурок, он составил план, как защитить себя от будущего вмешательства жены, используя для этой цели самые подлые способы, какие только возможно.
 Его схема двоебрачия была жалкой и мелкой авантюрой по сравнению с тем планом, который теперь созрел в его мозгу.
 Он стоял на краю канала, чей крутой берег огибал заднюю часть его сада. Русло канала было прямо напротив, так что обрыв и водная пропасть были в нескольких шагах от него.
 Вид всего этого наводил на размышления. Он знал, что канал глубокий. Он видел, что вода там мутная, и при падении в него вряд ли есть шанс остаться в живых.
 Светила луна, плывущая по небу. Ее лучи отражали ночное светило яркими пятнами на воде. Они продирались через кустарник, и было видно, что это молодая луна, которая вскоре спустится и скроется за домами.
 Было уже темно там, где он стоял, в тени огромной калины, но было еще достаточно света, чтобы увидеть, как он рассматривает канал, вынашивая злодейские планы.
 — Это как раз то что надо! — пробормотал он. — Но не здесь. Тело могут вытащить из воды. И даже если допустить, что примут версию самоубийства, есть шанс, что это свяжут со мной. Это даже более чем шанс, это — обвинение в мерзком убийстве.
 — Да, это было бы отвратительно! Я должен буду объясняться с детективами!
 — Вот еще! О чем здесь думать? Объяснение с детективами, при подобных обстоятельствах, равносильно осуждению.
 — Нет, это невозможно! Это дело нельзя совершить здесь!
 — Но это можно сделать, — продолжал он, — причем в этом канале. Такое уже делали, без сомнения, неоднократно. Да, спокойная водичка! Если б ты могла говорить, ты могла бы многое рассказать о погружениях в твои тихие глубины, как говорят живые о мертвых!
 — Ты подходишь для моей цели, но не здесь. Я знаю место, весьма подходящее — мост в Парк Роад.
 — И время — поздний вечер. Одна из тех темных ночей, когда щеголи-торговцы из Веллингтон Роад уже вернулись домой, к своим семьям.
 — А почему бы уже не этой ночью? — спросил он себя, нервно выбираясь из калины и впиваясь взглядом в луну, тонкий полумесяц которой слабо мерцал среди облаков. — Вот, я вижу, закат луны произойдет в течение часа, и если небо меня не обманет, то у нас будет ночная темнота как в преисподней. И густой туман, о, Небеса! — добавил он, поднимаясь на цыпочки и внимательно оглядывая горизонт на востоке. — Да! Нет никакого сомнения, если поглядеть на то серовато-коричневое облако, пришедшее со стороны Островов Догс, цвет которой напоминает грязь из Темзы.
 — Почему бы не этой ночью? — спросил он себя снова, словно этим вопросом хотел окончательно убедить себя в принятии этого ужасного решения. — Дело не может ждать. День может испортить все. Если это должно быть совершено, то чем скорее, тем лучше. Это должно быть сделано!
 — Да, да, вот он, туман, спускающийся с неба, насколько я знаком с лондонской погодой. Это произойдет незадолго до полуночи. Видит Бог, это может продлиться до утра!
 Мольба, слетевшая с его уст, вместе с ужасным его намерением, говорила о его истинно дьявольском самообладании.
 И даже его жена не могла не заметить нечто отталкивающее в выражении его лица, когда он вернулся в дом, где она ждала его, чтобы выйти вместе с ним на прогулку.
 Это была прогулка в Хаймаркет, чтобы насладиться роскошным ужином в Кафе де Европа, где «другой граф», вместе с благородной Геральдиной и еще парой друзей того же социального круга назначили им встречу.
 Это была не последняя прогулка, которую Свинтон собирался совершить со своей любимой Фан. После того, как они покинут Хаймаркет, он предполагал совершить еще одну прогулку этой же ночью, если она, как ожидалось, будет достаточно темной.




 ГЛАВА LXXIX. МАЛЕНЬКИЙ УЖИН


 Ужин был дан «Кейт-торговкой», которой в последнее время сопутствовала удача: ей удалось удачно продать одного из ее коней некоему молодому «лоху», которой ей неплохо заплатил и который также присутствовал сейчас на ужине.
 Человек, которого ей удалось «обкрутить», был ни кем иным как нашим старым другом Франком Скадамором, который в отсутствие кузины, бывшей за границей, и ее положительного влияния на него, в последнее время вел беспутный образ жизни.
 Ужин, данный Кейт, был своего рода ответ ее подруге Фан на обед на вилле М'Тавиша; и по великолепию и роскоши он ничуть не уступал тому.
 Что же касается времени, то его, пожалуй, можно было назвать и обедом, поскольку он начался в восемь часов.
 Это было сделано, чтобы можно было спокойно поиграть в роббер и затем в вист, где «лох», как она называла молодого Скадамора — разумеется, за глаза, — займет одно из мест за игровым столом.
 Было много сортов вина — почти все из имевшихся в подвалах кафе. Началась игра в карты, и она продолжалась до тех пор, пока Скадамор не объявил, что проигрался вчистую, после чего была пирушка.
 Радостное настроение не покидало гостей благодаря тому шутливому состязанию, выражавшемуся фразой «А вы так можете?»
 Это было справедливо и для джентльменов, и для дам. Фан, благородная Геральдина и две другие хрупкие дочери Евы баловались перебродившим виноградным соком так же свободно, как и их друзья джентльмены-гуляки.
 Когда пирушка закончилась, только один из участников вечеринки, казалось, мог стоять на ногах. Это был граф де Вальми.
 Не в его привычках было сохранять голову трезвости, но в данном случае он не напился с определенной целью.
 Никто из его собутыльников, занятых усердным потреблением вина, не заметил, что он постоянно выливал свою порцию ликера в плевательницу и лишь изображал из себя пьяного.
 Если б они даже и заметили это, то сочли бы странным, но никто не сумел бы угадать истинную причину такого представления. Самый отъявленный злодей не разгадал бы его подлый план и причину отказа от алкоголя.
 Его веселые друзья в самом начале развлечения могли заметить его погруженность в собственные мысли. Благородная Геральдина даже подшучивала над ним за это. Но через некоторое время все настолько опьянели и повеселели от вина, что никто не предполагал наличие у кого-то из них мрачных мыслей.
 Посторонний зритель, внимательно наблюдавший за выражением лица мистера Свинтона, возможно, увидел бы признаки этого, так же как и усилия, чтобы скрыть эти мысли. Его взгляд, казалось, время от времени становился отстраненным, как будто его мысли были где-то далеко от этой веселой вечеринки с его пьяными друзьями.
 Он даже проявил небрежность при игре в карты, хотя его противником в игре был «голубь», которого ощипывали.
 Некая сильная и болезненная дума, должно быть, вызвала его рассеянность, и, казалось, для него было большим облегчением, когда собутыльники, вдоволь нализавшись, дали молчаливое согласие на завершение пирушки.
 Было восемь участвовавших в этом ужине, и было вызвано четыре кэба, подъехавших ко входу в кафе и забравших из него четыре различные пары.
 Столько же кэбов привезли их сюда, и гости вполне самостоятельно могли войти вовнутрь, но сейчас, при выходе, лишь с помощью полицейского из Хаймаркета, а также нескольких официантов кафе посетителей удалось усадить в кэбы, и те отъехали.
 Каждый из кэбменов отправился туда, куда ему сказали; так, Скадамора сопровождала благородная Геральдина, или, скорее, сама неудача; в то время как Свинтон, сопровождавший свою подвыпившую жену, сказал кэбмену:
 — В Парк Роад на Сент Джон Вуд.
 Это было сказано негромко, но низким глухим голосом, чтобы кэбмен не принял их за супружескую пару.
 Независимо от этого, Свинтон заранее передал кэбмену причитающуюся плату за проезд, включая чаевые.
 Прогноз погоды Свинтона оправдался с точностью до деталей. Ночь была темна как смоль, лишь только туман вносил некоторый серовато-коричневый оттенок.
 Он был настолько плотным, что загулявшие допоздна светские люди, ехавшие домой в своих роскошных экипажах, имели впереди по паре сопровождающих.
 По Пикадилли и на всем протяжении Майфайр факелы ярко светили сквозь густой пар тумана, а языки пламени от них заполняли улицы причудливыми бликами.
 Далее, после пересечения Оксфорд Стрит, их стало меньше, а после Портмэн Сквайр они и вовсе исчезли, так что кэб, со всеми четырьмя колёсами, везущий графа де Вальми и его графиню, медленно полз по Бейкер-стрит, и его собственный фонарь освещал круг радиусом не более шести футов.
 — Как раз то, что надо, — сказал себе Свинтон, высовывая голову из окна и тщательно исследуя ночь.
 Он сделал такой вывод еще раньше, едва выйдя из Кафе де Европа после завершения пирушки.
 Он сказал это негромко, впрочем, его жена не услышала бы, даже если б он прокричал что-то ей на ухо. Она спала в углу кэба.
 Незадолго перед этим она вела себя несколько шумно, пела куплеты из песен и пыталась пересказать пошлый анекдот, который она впервые услышала этим вечером.
 Она была в таком состоянии, что не осознавала, где находится, в какой компании, что доказывали ее случайные пробуждения то с возгласом «Лох!», то с обращением к мужу по имени другого графа, то со словами «Кейт-торговка!»
 Ее граф, казалось, был очень внимателен к ней. Он предпринимал усилия, чтобы успокоить ее и создать ей удобства. У нее был длинный плащ, достаточно просторный — своего рода вечерний халат. Эту одежду он накинул ей на плечи и застегнул, так, чтобы ее грудь была защищена от сырости.
 К тому моменту, как кэб прополз по Верхней Бейкер-стрит и въехал в Парк Роад, Фан совсем успокоилась и крепко уснула; только ее тихое сопение во сне говорило о том, что она жива.
 Экипаж продвигался сквозь серовато-коричневую темноту, причем туман увеличивал его вдвое по сравнению с его обычными размерами. Кэб двигался медленно и тихо, как катафалк.
 — Где остановиться? — спросил кэбмен, поворачиваясь и обращаясь к пассажирам через окно.
 — Южный Банк! Вам не надо заезжать на ту улицу. Высадите нас в конце этой, в Парк Роад.
 — Хорошо, — ответил кэбмен, однако он так не думал. Ему подумалось, что это довольно странно: джентльмен и леди в таком состоянии хотят сойти на этой улице в такой час, и особенно в такую темную и туманную ночь!
 Тем не менее, было объяснение этому, которое подсказывал ему опыт. Леди возвращалась слишком поздно. Джентльмен хотел, чтобы она вернулась без лишнего шума, который мог возникнуть от скрипа колес кэба, что может быть услышано за дверью.
 Впрочем, какое значение это имело для него, кэбмена, если плата за проезд получена заранее? Он любил деньги больше, и тем более обещание дать чаевые.
 И в этом он не был разочарован. В конце улицы джентльмен сошел, вынося свою пьяную партнершу на руках и поставив ее вертикально на тротуар.
 Свободной рукой он дал кэбмену монету в одну крону  note 32  , что удваивало плату за проезд.
 После такого щедрого дара, не желая показаться невежливым, кэбмен забрался обратно на облучок и, накинув на плечи свой желтовато-серый балахон, натянул поводья, хлестнул крученым кнутом лошадь и поехал обратно, в направлении Хаймаркет, в надежде подработать на подвозке еще одной пьяной пары.
 — Держись за мою руку, Фан! — сказал Свинтон своей беспомощной лучшей половине, как только кэбмен уехал и не мог его услышать. — Обопрись на меня. Я поддержу тебя. Так! Теперь пошли!
 Фан не ответила. Алкоголь одолел ее — она была совершенно невменяема. Она была слишком пьяной, чтобы говорить и даже идти; ее мужу пришлось взвалить ее на плечи и тащить на себе. Она совсем не понимала, куда ее тащат. Зато Свинтон знал, куда.
 Это было совсем не в направлении Южного Банка; они вошли в темный тихий переулок и пересекли Парк Роад!
 Зачем? Свинтон знал, зачем.
 Ниже Парк Роад протекает Регент Канал, с мостом, о котором уже шла речь. Стоит только добавить, что чтобы пересечь канал по мосту, надо пройти через просеку в кустарнике. Это в западном направлении. А в восточном направлении дороги — стена парка, возвышающаяся высоко вверх и заслоненная к тому же высокими деревьями.
 Если смотреть в сторону Паддингтона, вы видите открытую местность, где протекает канал, и тропинка вьется вдоль его берега. Вода колеблется ниже ваших ног, с обеих сторон канал зарос вечнозелеными растениями, и пешеходы, гуляющие по Парк Роад, защищены от падения в воду перилами, доходящими до уровня груди.
 На этот мост и поднялся Свинтон. Он остановился рядом с перилами, как будто для отдыха, а жена все еще держалась за его руку.
 Он отдыхал, но в его намерения не входило перейти мост. Он восстанавливал силы для адской работы, для спектакля, в котором он будет исполнять роль убийцы, а его жена — роль жертвы! И это было весьма реальной драмой, спектаклем реальной жизни, поскольку именно таким и было его истинное намерение!
 В этом театре не было света, чтобы осветить сцену по окончании игры, ни одного глаза, чтобы увидеть, как злодей внезапно, отпустив руку жены, обернул халат вокруг ее шеи, так, чтобы застежка была сзади, и затем, вывернув наизнанку, набросил юбку поверх ее головы!
 Не было ни одного уха, чтобы услышать ее приглушенный крик, когда она, резко поднятая его руками, была выброшена через перила моста!
 Свинтон даже не задержался, чтобы услышать плеск от падения ее тела. Он услышал его лишь приглушенным, смешанным со звуком собственных шагов, когда торопливой испуганной походкой вернулся на Парк Роад!




 ГЛАВА LXXX. НА БУКСИРНОМ ТРОСЕ


 С трудом буксируя свою баржу вдоль Регент Парка, Билл Бутл, лодочник, медленно тащил ее по каналу.
 Причиной был очень густой туман, при котором было весьма непросто вести его старую лошадь по тропинке.
 Он бы не взялся за такое дело сегодня, однако следующим утром он должен был появиться в Паддингтон Бассейн, где в ранний утренний час его будет ждать владелец баржи.
 Билл был только шкипером судна; а команда включала его жену; то есть вся команда — молодая чета Бутл, причем один из «матросов» имел полные груди.
 Миссис Б., одетая в мужнино пальто из толстого сукна, чтобы защититься от ночной сырости, управляла рулевым веслом, в то время как сам Бутл понукал рабочую лошадь, буксировавшую судно.
 Он прошел мост Парк Роад и уже ощупью начал путь далее, когда туман, более плотный, чем обычно, сгустился над каналом и заставил лодочника сделать остановку.
 Лодка была все еще под мостом; и госпожа Бутл, чувствуя, что движение приостановлено, прекратила работать веслом. Именно в этот момент она и ее муж услышали шелест на мосту над ними; после чего сразу же послышался свист некоего большого тела, летящего вниз!
 Был также голос, но столь приглушенный, что его было еле слышно!
 Прежде чем кто-либо из них успел понять, что происходит, тело достигло воды, с плеском и шумом, — как раз между лодкой и лошадью!
 Оно ударило по буксирному тросу, причем с такой силой, что старый механизм, утомленный длительным напряжением, ушел под воду.
 Испуганный внезапным толчком, Бутл едва сумел устоять на ногах: он чуть было не упал головой вперед!
 Трудно было также успокоить лошадь, потому что кто-то, чьи приглушенные крики можно было услышать, подойдя к волнующейся от барахтанья поверхности воды, дергал буксирный трос, стараясь зацепиться за него!
 Голос был довольно слаб, но не настолько, так что Бутл смог определить: это был женский голос!
 В лодочнике сразу проснулось чувство галантности истинного джентльмена, и, отпустив узду, он отбежал в сторону и прыгнул с берега в воду.
 Было так темно, что он не видел ничего, но приглушенные крики направляли его, и, подплыв к буксирному тросу, он обнаружил то, что искал!
 Это была женщина, барахтавшаяся на воде; ей удавалось до сих пор держаться на плаву.
 Этому способствовал её плащ, который шелестел по одну сторону буксирного троса, в то время как её тело барахталось на другой.
 Кроме того, она схватила веревку руками и держалась за неё с отчаянием утопающего.
 Лодочник не мог видеть её лицо, которое, очевидно, было спрятано в складках плаща!
 Он и не старался разглядеть её лицо. Достаточно было того, что телу угрожала опасность пойти ко дну, и, обхватив одной рукой это тело, а другой рукой хватаясь за трос, он начал передвижение в направлении баржи.
 Миссис Б., которая давно уже оставила рулевое весло и находилась у носа судна, помогла ему и его ноше взобраться на борт. Спасенная, после того как её рассмотрели при свете фонаря на судне, оказалась очень красивой леди, одетой в богатые шелка, с золотыми часами на поясе и бриллиантовым кольцом, искрящемся на пальце!
 Миссис Бутл также заметила, что кроме этого кольца, было еще одно, простое, но имеющее гораздо большее значение. Это было обручальное кольцо, символизирующее узы Гименея.
 Все это было обнаружено после того, как мокрый плащ был снят с плеч едва не утонувшей женщины, которая, если бы не буксирный трос, была бы уже на дне.
 — Что это? — спросила леди, с трудом переводя дыхание и оглядывая все вокруг диким взглядом. — Что это, Дик? Где ты? И где это я? О Боже! Это вода! Я вся мокрая. Эта штука почти задушила меня! Кто вы, сэр? И вы, женщина, если вы — женщина? Почему вы сбросили меня? Это на самом деле река, или змеиное логово, или что?
 — Это никакая не река, миссис, — сказала миссис Бутл, немного уязвленная сомнением в ее женственности, — и не змеиное логово. Это Регент Канал. А кто на самом деле сбросил вас, вы сами должны знать лучше.
 — Регент Канал?
 — Да, миссис, — сказал Бутл, взял инициативу беседы от жены. — Вон там вы барахтались в воде — возле Парк Роад. Вы упали туда с моста. Разве вы не знаете, кто вас сбросил? Или вы упали сами?
 Глаза спасенной женщины затуманились, как будто её мысли переключились на некоторую сцену в прошлом. И тут внезапно ее посетило прозрение, как будто она пробудилась от некоего неприятного сна!
 Еще на мгновение она погрузилась в свои мысли, и затем ей все стало ясно.
 — Вы спасли меня, иначе бы я утонула, — сказала она, наклонившись вперед и хватая лодочника за руку.
 — Да, так оно и было. Я думаю, вы бы пошли ко дну, если бы не я и старый буксирный трос.
 — Мост Парк Роад, вы говорите?
 — Да, это так, — судно сейчас находится под ним.
 Задумавшись на секунду-другую, леди заговорила снова:
 — Я могу положиться на вас, что вы сохраните это в тайне?
 Бутл посмотрел на жену, а миссис Б. на мужа, и в глазах обоих стоял немой вопрос.
 — У меня есть причины для того, чтобы просить вас об этом, — продолжила леди дрожащим голосом, который, однако, дрожал совсем не потому, что она продрогла, искупавшись в канале. — Мне не стоит вам объяснять эти причины, во всяком случае, не сейчас. В свое время я расскажу вам все. Так вы обещаете мне сохранить тайну?
 Вновь Бутл посмотрел вопросительно на свою жену и вновь та вернула ему точно такой же взгляд.
 Однако на этот раз ей был дан утвердительный ответ, не без помощи того, что она сделала.
 Сняв бриллиантовое кольцо с пальца и золотые часы с пояса, она вручила первую из драгоценностей жене лодочника, а вторую — самому лодочнику, сказав, что она дарит это в благодарность за спасение своей жизни!
 Подарки были довольно дорогими, и такими дарами леди не только отплатила за услугу, но и подкрепила свою просьбу о молчании. С такими великолепными и дорогими вещами, полученными таким удивительным способом, лодочник и его жена и сами готовы были хранить тайну, чтобы не вызвать к себе ненужных подозрений.
 — И еще одна, последняя просьба, — сказала леди. — Позвольте мне оставаться на борту вашего судна, пока вы не доплывете и не высадите меня в Лиссон Гров. Вам ведь это по пути?
 — Да, миссис.
 — Там вы можете взять для меня кэб. Рядом с Лиссон Гров обычно дежурит один.
 — Я с удовольствием сделаю это для вас, леди.
 — Спасибо, сэр. Я надеюсь, что однажды смогу выразить вам свою благодарность.
 Бутл, все еще рассматривая часы в своей руке, подумал, что она уже вполне отблагодарила его.
 Вторая услуга все еще не была оказана, но выполнить ее не составило труда. Оставив леди вместе с женой, Бутл перепрыгнул с баржи на тропинку и вновь пошел впереди своей старой клячи, привыкшей тянуть лямку по дороге Гров Роад.
 Приблизившись к мосту, завершавшему длинный туннель к Эдвард Роад, он вновь остановил движение баржи и отправился на поиски кэба.
 Вскоре он вернулся, приведя четырехколесный экипаж, посадил промокшую леди в него и, пожелав ей доброй ночи, вернулся к своей работе.
 Но прежде чем он вернулся, леди, которую он спас, выспросила у него его имя, номер его лодки и прочие детали, необходимые для того, чтобы найти его в дальнейшем!
 Она не сказала ему ничего о себе и о том, куда она сейчас направляется.
 Она сообщила это лишь непосредственно кэбмену, которому было дано указание отвезти ее в гостиницу, недалеко от Хаймаркет.
 Теперь она была достаточно трезвой для того, чтобы не только представить себе, где она была раньше, но и твердо знать, куда она идет!




 ГЛАВА LXXXI. СОГЛАСИЕ НА ПОРОГЕ СМЕРТИ


 С момента нашего последнего посещения Вернон Холла ситуация изменилась: вместо веселья там теперь витал дух смерти.
 Это ощущалось только внутри особняка. Снаружи его прекрасный фасад по-прежнему выглядел бодрым и веселым, а колонны с корифеями на его портике выглядели открытыми и гостеприимными.
 Как и раньше, изысканные экипажи въезжали и выезжали, правда, но ненадолго: гости приезжали лишь для того, чтобы оставить свою визитную карту и навести справки.
 Внутри стояла тишина. Слуги передвигались неслышно, ходили на цыпочках, открывали и закрывали двери бесшумно и говорили тихо или шепотом.
 Стояла тишина, торжественная и скорбная. Она говорила о том, что в доме есть больной.
 Так оно и было; болезнь была весьма серьезна, поскольку эта болезнь, как известно, предшествует смерти.
 Сэр Джордж Вернон был при смерти.
 Это была старая болезнь — болезнь того органа, для которого климат тропических стран является фатальным — как на Востоке, так и на Западе.
 И тут и там побывал баронет, поскольку часть его жизни в молодости прошла в Индии.
 Болезнь протекала достаточно долго. Теперь она окончательно разрушила здоровье, и врачи объявили болезнь неизлечимой. Во время последнего экстренного посещения инвалида врачи сказали ему всю правду и предупредили, что он должен готовиться к смерти.
 Его последнее путешествие на континент — куда он отправился с дочерью — окончательно подорвало его силы; и теперь, когда он вернулся домой, он был так слаб, что был не в состоянии даже совершить прогулку по мягкой и гладкой дорожке в своем собственном великолепном парке.
 Большую часть дня он проводил на диване и в своей библиотеке, где он лежал, обложившись подушками.
 Он выехал с Бланш за границу в надежде преодолеть ее привязанность, так сильно ей завладевшую, по собственному ее признанию, наличие которой было так неприятно его духу.
 Насколько он преуспел в этом, можно было увидеть, глядя на ее грустное задумчивое лицо, бывшее когда-то безмятежным и веселым; отмечая бледность на ее щеках, бывших когда-то красными как лепестки розы; слушая подавленные вздохи, слишком болезненные для нее; и — прежде всего — прослушав беседу, которая произошла между нею и её отцом после возвращения из их последней поездки, которая, увы, должна была стать последней поездкой в его жизни.
 Сэр Джордж сидел, облокотившись на подушки, в своей библиотеке, как он привык обычно проводить время. Диван был повернут в сторону окна, чтобы он мог наслаждаться очарованием великолепного заката: окно выходило на запад.
 Бланш была рядом с ним, хотя ни слова не было промолвлено до сих пор между ними. Закончив поправлять его подушку, она устроилась в углу дивана; ее глаза остановили взгляд на далеком закате — она любовалась видом облаков на горизонте, окрашенных в темно-красные, фиолетовые и золотые цвета.
 Была середина зимы, но среди многочисленных рощ Вернон Парка это время года почти не ощущалось. Глядя на вечнозеленый кустарник и траву, зеленую как никогда, окружавшую особняк, можно было говорить о весенних картинах.
 Также были слышны песни птиц, более подходящие для весеннего времени года: зяблика, болтавшего откуда-то с высоты, черного дрозда, подобного флейте, голос которого доносился снизу, из кустов лавра и вечнозеленой калины, и малиновки, где-то недалеко от окна поющей свою сладкую простую песенку.
 Тут и там можно заметить яркое оперение фазана, перелетавшего с рощи в рощу, или испуганного зайца, мчавшегося вниз, в чащу леса. Вдали на пастбищах парка можно было заметить лощеных коров, в компании с рогатым оленем, пасущихся спокойно и безмятежно. Это была прекрасная, неплохая перспектива, и особенно это должно было радовать того, кто был владельцем всего этого.
 Но это было совсем не так для Джорджа Вернона, который знал, что видит это в последний раз. Он не мог уже отделаться от мрачных мыслей, он уже готовился к смерти.
 Мысли его остановились на вопросе: кто должен получить в наследство все это великолепие, доставшееся от древней родословной выдающихся предков?
 Его дочь Бланш должна была стать наследницей — у него не было другого наследника — ни сына, ни дочери, — и, таким образом, она получит в наследство все это состояние.
 Но Бланш не будет долго носить его фамилию, и в результате какую фамилию получит его наследство? Какой геральдический знак придет на смену геральдике Вернонов?
 Он думал о Скадаморе, долго думал, что это будет он, надеясь на это и желая того, но теперь, в мрачный час в преддверии смерти, он сомневался, будет ли когда-либо заключен этот геральдический союз.
 В свое время он решил для себя, что это будет так, и он не сомневался в этом до последнего времени. Он думал о принуждении, которое основывалось на завещательных условиях. Он даже намекнул на это Бланш. Но он убедился, как ненадежна такая основа, и он теперь размышлял об этом. Это все равно как дать команду солнцу, чтобы оно остановилось, или тому оленю, чтобы забрать его великолепие, или птицам, чтобы отнять у них их нежную красоту. Вы можете смягчить антипатию, но вы не сможете устранить ее; послушный ребенок, какой была Бланш Вернон, — он могла, чтобы уважить отца, преодолеть, возможно, антипатию к кузену Скадамору.
 Таким образом вы можете помешать привязанности, но не разрушить ее; и уважения к отцу было не достаточно, чтобы вытравить из мыслей Бланш Вернон память о капитане Майнарде. Его образ был все еще в ее сердце, свежий как первое впечатление — свежий как в тот час, когда она стояла, держа его руку под сенью деодара! Ее отец, похоже, знал это. В противном случае ее бледные щеки, которые с каждым днем становились все бледнее, должны были бы предупредить его. Но он на самом деле знал или подозревал это, и пришло время, когда он смог в этом убедиться.
 — Бланш, — сказал он, повернувшись и нежно и пристально вглядываясь в ее лицо.
 — Что, отец? — спросила оно, думая, что это была некая просьба что-то сделать для инвалида. Но она вздрогнула, встретив его взгляд. Он означал нечто большее!
 — Дочь моя, — сказал он, — мне уже осталось недолго быть с тобой.
 — Дорогой папа! Не говори так!
 — Это правда, Бланш. Доктора сказали мне, что я умираю, я и сам чувствую это по своему состоянию.
 — О папа! Дорогой папа! — воскликнула она, спрыгнув со своего места и падая на колени около дивана, закрыв свое лицо своими локонами и заливаясь слезами.
 — Не плачь, дитя мое! Как ни больно думать об этом, такие вещи неизбежны. Это судьба всех нас, рано или поздно мы оставляем этот мир; и я не мог надеяться, что избегну этой участи. Мы попадем в лучший мир, где сам Бог будет с нами, и где, как нам говорят, не слышно никакого плача. Ну, дитя мое! Возьми себя в руки. Вернись на свое место и послушай, поскольку у меня есть кое-что сказать тебе.
 Продолжая плакать, она повиновалась — при этом она рыдала так, как будто ее сердце разрывалось на части.
 — Когда я уйду, — продолжал он после того, как она немного успокоилась, — ты, дочь моя, получишь в наследство мое состояние. Оно не имеет большой ценности, поскольку мне неприятно говорить, что на мое имущество сделан значительный заклад. Однако в конце концов можно расплатиться за него, и будет некоторый остаток — достаточный для твоего безбедного существования.
 — О, отец! Не говори о таких вещах. Это причиняет мне боль!
 — Но я должен, Бланш, я обязан. Это необходимо, ты должна знать об этом, и, кроме того, я должен знать…
 Что он должен знать? Он сделал паузу, как будто не решался сказать об этом.
 — Что, папа? — спросила она, вопросительно глядя на его лицо, и в то же время румянец, появившийся на щеках, показал, что она наполовину предугадала ответ.
 — Что ты должен знать?
 — Дорогая дочь моя! — сказал он, избегая прямого ответа. — Вполне разумно предположить, что ты однажды поменяешь свою фамилию. Я был бы несчастен, если бы оставил этот мир, полагая, что это не так, и я был бы счастлив, зная, что ты изменишь фамилию на фамилию достойного человека, того, кто будет достоин дочери Вернон, — человека, которого и я буду считать своим сыном!
 — Дорогой отец! — вскричала она, снова заливаясь слезами, — умоляю тебя, не говори мне об этом! Я знаю, кого ты имеешь в виду. Да, я знаю это, я знаю это. О, отец, этого не будет никогда!
 Она думала о фамилии Скадамор и что эта фамилия никогда не станет ее фамилией!
 — Возможно, что ты ошибаешься, дитя мое. Возможно, я не имел в виду никакую конкретную фамилию.
 Ее большие синие глаза, ставшие еще синее от слез, вопросительно глядели в лицо ее отца.
 Она не сказала ничего, но, казалось, ждала его объяснений.
 — Дочь моя, — сказал он, — я думаю, что догадываюсь, что ты имела в виду сейчас. Ты возражаешь против фамилии Скадамор? Это так?
 — Я скорее навсегда останусь одинокой, чем соглашусь на это. Дорогой отец! Я сделаю все что угодно, что ты прикажешь мне — даже это. О, отец! Ведь ты же не заставишь меня совершить такое, после чего я буду несчастной всю мою жизнь? Я не смогу, я не полюблю никогда Франка Скадамора, а без любви — как смогу я… как сможет он…
 Женский инстинкт, который руководил молодой девушкой, казалось, внезапно оставил ее. Ее слова утонули в судорожном рыдании, и она снова заплакала.
 Сэр Джордж также не мог более сдержать слез и свою симпатию к той, кто вызвала их.
 Уткнув свое лицо в подушку, он заплакал также безумно, как и она.
 Горе не может продолжаться вечно. Самое полное и самое тяжелое горе когда-то заканчивается.
 И умирающий подумал об утешении, не только для себя, но для его дорогой, благородной дочери — еще более дорогой и благородной благодаря жертве, на которую она была готова пойти ради него.
 Его взгляды на ее будущее в последнее время были пересмотрены. Мрак могилы для того, кто знает, что она близка, затеняет гордость прошлого и усиливает блеск собственного подарка. И в то же время все это умеряет амбиции в будущем.
 Все это повлияло на представления сэра Джорджа Вернона — как с точки зрения социальной, так и политической. Возможно, он представил себе в будущем зарю нового — когда республиканский строй будет единственным, признанным на Земле!
 На самом ли деле повлиял на его мнение в тот момент человек, который представлял эту идею, человек, к которому он питал ранее неприязнь и даже презрение? На своем смертном одре он не чувствовал более презрения, отчасти потому что раскаивался, отчасти потому, что он видел, что человек этот владел мыслями его дочери — он владел ее сердцем. И отец знал, что она никогда не будет счастлива, если не будет с ним вместе!
 Она обещала, что пойдет на самопожертвование — она благородно обещала это. Приказ, просьба, наконец, простое слово привели бы к этому! Но должен ли он произнести это слово?
 Нет! Позволить гербу Вернон быть стертым из геральдической книги! Позволить ему смешаться с плебейскими знаками отличия республики, но не обречь свою собственную дочь, своего дорогого ребенка на пожизненное горе!
 В этот критический час он решил, что она не должна страдать.
 — Значит, ты не любишь Франка Скадамора? — сказал он после долгого печального перерыва, возвращаясь к ее последним словам.
 — Я не люблю его отец, я не смогу его полюбить никогда!
 — Но ты любишь другого? Не бойся, скажи откровенно — искренне, мое дитя! Ты любишь другого?
 — Да, я люблю, люблю!
 — И этот другой — капитан Майнард?
 — Отец, я однажды уже призналась в этом. Я сказала тебе, что я полюбила его всем сердцем. Ты думаешь, мои чувства когда-нибудь изменятся?
 — Довольно, моя храбрая Бланш! — воскликнул инвалид, гордо поднимая свою голову с подушки и в восхищении смотря на свою дочь. — Довольно, дорогая, самая дорогая моя Бланш! Приди в мои объятия! Подойди поближе и обними своего отца — твоего друга, который недолго еще будет рядом с тобой. Я не сделаю ошибки, если передам тебя в другие руки — если не более дорогие, то, возможно, более способные защитить тебя!
 Бурный взрыв дочерней привязанности наградил умирающего родителя, давшего это разрешение, в горячих чувствах и словах.
 Никогда еще объятия Бланш Вернон, обвившей руками шею своего отца, не были такими горячими как сейчас! Никогда еще такие горячие слезы не лились на его щеку!




 ГЛАВА LXXXII. ПРИМИРЯЮЩЕЕ ПИСЬМО


 — Никогда не видеть её — чтобы никогда больше не слышать о ней! От нее я ничего не должен ждать. Она не осмелится написать мне. Без сомнения, на это был наложен запрет. Он запретил это родительской властью.
 — И я также не осмеливаюсь ней писать! Если бы я это сделал, то той же родительской властью мое письмо было бы перехвачено — оно бы еще более скомпрометировало её — и сделало шансы на примирение с ее отцом еще более призрачными!
 — Я не осмеливаюсь делать это — я не имею права!
 — Почему я не имею права? Или это, в конце концов, ненужная галантность?
 — И при этом не обманываю ли я себя — и её? Разве веление сердца не выше, чем его собственные убеждения? Что касается руки дочери — только первое имеет значение. У кого есть право вмешиваться в диалог между двумя любящими сердцами? У кого есть право запретить их счастье?
 — Родитель претендует на такое право и слишком часто делает это! Возможно, это мудрый контроль, но на самом ли деле такой контроль справедлив?
 — И есть такие случаи, когда это уже не мудрость, а безумие!
 — О, гордость и высокомерие титула! Сколько счастья было загублено благодаря твоему вмешательству, сколько разбитых сердец стали жертвами святынь твоих пустых претензий!
 — Бланш! Бланш! Тяжело осознавать, что есть между нами барьеры, которые невозможно сломать! Преграда, которую никакие мои заслуги, усилия, никакой триумф и испытания не сумеют преодолеть! Это так тяжело! Так тяжело!
 — И даже если я преуспею, добьюсь триумфа, не будет ли это слишком поздно? Сердце, которое отдано мне, будет передано в чьи-то руки!
 — Ах! Оно уже, возможно, в чьих-то руках! Кто знает…
 Такие мысли переполняли душу и сердце капитана Майнарда. Он находился в своем кабинете и сидел за письменным столом. Но последняя мысль была слишком болезненной для него, чтобы оставаться спокойным; он вскочил с места и стал в волнении ходить по комнате.
 То радостное, сладкое предчувствие более не владело его мыслями — по крайней мере, не настолько убедительно. Тон и настроение его монолога, особенно последние фразы, говорили о том, что он потерял веру в это. И его поведение, когда он шагал по комнате, — его взоры, восклицания, его взгляд отчаяния и долгие вздохи, — все это говорило, насколько Бланш Вернон заполняла его мысли, как сильно он любил ее!
 — Да, действительно, — продолжал он, — она могла таким образом забыть меня! Ребенок, она, наверное, воспринимала меня как игрушку, — и если меня нет более рядом, она перестала думать обо мне. Ну, и моя дискредитация, само собой, — без сомнения, они сделали все, чтобы опорочить меня!
 — О! Разве можно полагаться на обещание, данное мне в час нашего расставания — даже записанное на бумаге! Позвольте мне еще раз взглянуть на эту сладкую конфету!
 Сунув руку в карман жилета — тот, который расположен как раз у его сердца, — он вынул крошечный листик, которым так долго и с нежностью дорожил. Расправив его, он снова прочитал:
 «Папа очень сердит, и я знаю, что он никогда не согласится на то, чтобы я снова увидела вас. Мне грустно от того, что мы, возможно, никогда больше не встретимся, и вы забудете меня. Но я никогда вас не забуду, никогда!»
 Чтение этой записки оставило в нем странную смесь чувств — боли и наслаждения, как это было в предыдущие двадцать раз, поскольку не менее двадцати раз он перечитывал это торопливо набросанное послание.
 Но теперь болезненное чувство преобладало над наслаждением. Он начинал всерьез верить в слова «мы, возможно, никогда больше не встретимся» и сомневаться в последней фразе «я никогда вас не забуду, никогда!» Он продолжал неистово шагать по комнате, в полном отчаянии.
 Его совсем не успокоил визит друга, Розенвельда, когда тот вошел в комнату, как он обычно имел обыкновение делать по утрам. Это было слишком рутинное посещение, чтобы отвлечь Майнарда, особенно от таких грустных мыслей. Граф сильно изменился в последнее время. Он также имел несчастье подобного рода — он влюбился, вот только в кого, он пока хранил это в секрете.
 В таких вопросах друг-мужчина может посочувствовать, но не утешить. И то — только в том случае, если он умеет это делать.
 Розенвельд задержался ненадолго, и при этом он был немногословен.
 Майнард не знал предмета его поздно родившейся страсти — даже ее имени! Он только полагал, что это могла быть довольно необычная леди, которая сумела так изменить его друга — человека, до этого настолько безразличного к прекрасному полу, что он часто говорил о том, что умрет холостым!
 Граф удалился весьма поспешно, не без того, чтоб сделать намек, почему. Майнард обратил внимание, что одет он был с необычной изысканностью — усы были напомажены, а волосы источали аромат!
 Он признал, что причина всего этого — свидание с леди. Кроме всего прочего, он собирался задать ей некоторый вопрос.
 Он не сказал, какой, но у его старого товарища осталось впечатление, что речь идет о предложении.
 Перерыв был не без ряда веселых моментов, и это на некоторое время отвлекло Майнарда от его болезненных мыслей.
 Но лишь на весьма короткое время. Очень скоро они возвратились к нему, и снова, наклонившись, он перечитал письмо Бланш Вернон, записку, которая оставалась лежать на столе.
 Едва он закончил чтение, как раздался стук в дверь — знакомый звук «ра-та», — который выдал почтальона.
 — Письмо, сэр, — сказал слуга, обслуживавший меблированные комнаты, когда вошел в комнату к Майнарду.
 Не было необходимости вести лишние переговоры, стоимость пересылки была оплачена, и Майнард принял письмо.
 Адрес на конверте выдавал почерк джентльмена. Это было новым для него. Впрочем, ничего странного в этом не было. Писатель, быстро добившийся известности, он получал такие письма регулярно.
 Однако он все же перевернул конверт, чтобы вскрыть его. В глаза ему бросился герб, который он узнал сразу. Это был герб Вернон!
 После этого он вскрыл тщательно запечатанный конверт дрожащей рукой, медленно и осторожно.
 Затем пальцами, дрожащими как листья осины, развернул вложенный лист бумаги, также помеченный гербом.
 Пальцы перестали дрожать, когда он прочел:
 "Сэр,
 Вашими последними словами ко мне были: — 'Я НАДЕЮСЬ, ЧТО ПРИДЕТ ВРЕМЯ, КОГДА ВЫ БУДЕТЕ МЕНЕЕ СТРОГО СУДИТЬ МЕНЯ ЗА МОЕ ПОВЕДЕНИЕ!' Моим ответом Вам, если я запомнил верно, было: — 'ВРЯД ЛИ!'
 Будучи старше Вас, я считал себя более мудрым. Но даже самый старый и самый мудрый человек может иногда ошибаться. Я не считаю для себя унизительным признаться, что это было так, именно я по отношению к Вам ошибался. И если, сэр, Вы можете простить меня за мое резкое — я бы даже сказал варварское — поведение, то меня бы очень обрадовало Ваше появление здесь, чтобы я снова мог приветствовать Вас как моего гостя. Капитан Майнард! Я очень изменился с тех пор, как Вы в последний раз видели меня, — изменился в душе и как человек. Я нахожусь на своем смертном одре, и я хотел бы увидеть Вас перед тем, как покину этот мир.
 Есть еще один человек, который ухаживает за мной и который желает того же. Добро пожаловать!
 ДЖОРДЖ ВЕРНОН."
 Во второй половине того же дня в поезде из Лондона до Танбридж Веллс ехал пассажир, который направлялся в Севеноакс Кент.
 Фамилия этого джентльмена была Майнард!




 ГЛАВА LXXXIII. ДВЕ ПОМОЛВКИ


 Менее недели прошло с тех пор, как состоялся печальный разговор между графом Розенвельдом и капитаном Майнардом в комнате последнего, и вот эти двое мужчин снова встретились в той же самой квартире.
 На этот раз — при изменившихся обстоятельствах, что было видно по настроению обоих.
 Оба выглядели веселыми и радостными, как будто во всей Европе победила Республика!
 Они не только выглядели так, они на самом деле имели все основания для радости.
 Граф вошел в комнату. Капитан как раз собирался уходить.
 — Какая удача! — вскричал последний. — Я как раз собирался отправиться искать тебя!
 — И я пришел, потому что искал тебя! Капитан, я, пожалуй, скучал без тебя. Я не пожалел бы и пятидесяти фунтов, чтобы только увидеть тебя!
 — Я не пожалел бы для тебя и ста, граф! Я хочу сказать тебе об очень важном деле.
 — Я хочу сообщить об еще более важном!
 — Ты поссорился с ней, граф? Мне очень жаль. Я боюсь, что не сумею тебе помочь.
 — Оставь свои сожаления для себя. Это больше подойдет тебе — всякие неприятности. Черт побери! Я полагаю, что у тебя случилась одна из таких?
 — Совсем наоборот! Во всяком случае, если по-твоему у меня неприятности, то это одна из самых лучших в своем роде. Я собираюсь жениться!
 — Мой Бог! Я тоже!
 — Так она согласилась?
 — Да, согласилась. А твоя? Мне не стоит спрашивать, кто она. Это тот самый золотоволосый ребенок, я полагаю?
 — Я когда-то говорил тебе, граф, что эта девочка в конце концов станет моей женой. И теперь я имею счастье сообщить, что так оно и будет!
 — Матерь Божья! Это замечательно! Теперь я тоже буду верить в предчувствия. У меня было такое же предчувствие, когда я увидел её!
 — Её? Ты имеешь в виду будущую графиню Розенвельд? Но ты не сказал мне, кого ты собираешься удостоить такой чести?
 — Теперь я скажу тебе, дорогой капитан, что она самая прекрасная, самая дорогая, самая сладкая маленькая прелестница, которую только я видел в жизни. Ты будешь приятно удивлен, когда увидишь ее. Но ты не должен ее видеть, пока не встанешь справа от нее перед алтарем, куда ты должен пойти со мной. Я пришел, чтобы поручить тебе эту роль.
 — Какое странное совпадение! Это как раз то, ради чего я разыскивал тебя!
 — Чтобы нанять меня в качестве шафера?
 — Конечно, ты ведь когда-то согласился стать моим секундантом. Я знаю, что ты не откажешь мне и сейчас?
 — Я был бы весьма неблагодарным, если бы отказал, — прося тебя при этом о подобной услуге. Я полагаю, что и ты не откажешься отплатить мне тем же?
 — Безусловно. Ты можешь рассчитывать на меня.
 — И ты на меня. Но когда ты должен «выключиться», как англичане называют это?  note 33 
 — В следующий четверг, в одиннадцать часов.
 — В четверг в одиннадцать часов! — повторил граф удивленно. — Да ведь это — тот же самый день и час, в который я сам должен стать Бенедиктом!  note 34 Матерь Божья! Мы оба будем заняты одним и тем же делом в одно и то же время! Мы будем не в состоянии помочь друг другу!
 — Да, странное совпадение, — заметил Майнард, — и очень неудобное!
 — Досадно! Как жаль, что мы не можем помочь друг другу!
 При наличии сотен церквей в большом Лондоне было крайне маловероятно, чтобы их свадьбы были сыграны в одной и той же церкви.
 — Что делать, дорогой мой капитан? — спросил австриец. — Я здесь чужестранец, и я не знаю никого, точнее, никого настолько, чтобы доверить эту роль! А ты — хотя язык этой страны для тебя родной — кажется, находишься не в лучшем положении, чем я! Кто сможет помочь нам обоим?
 Майнард удивился словам графа. Чужестранец, так же как и граф, он тем не менее не опасался за себя. В большом Лондоне он знал достаточно людей, которые согласились бы стать его шаферами — особенно при его бракосочетании с дочерью баронета!
 — Есть! — вскричал Розенвельд после некоторого раздумья. — У меня есть к кому обратиться! Есть граф Ладислос Телекай. Он сделает это для меня. И у него есть кузен, граф Фрэнсис! Почему бы ему не помочь тебе? Я знаю, что вы друзья. Я видел вас вместе.
 — Да, верно, — сказал Майнард, вспоминая. — Хоть я и не думал о нем, граф Фрэнсис — самый подходящий для этого человек! Я знаю, что он согласится сделать мне одолжение. Не прошло и десяти дней с тех пор, как я помог ему в получении гражданства великой Британской Империи, и теперь я смею надеяться, что он в свою очередь поможет мне женится на леди, которая занимает достойное место среди гордой аристократии нашей страны. Спасибо, дорогой граф, что ты предложил мне его кандидатуру. Он вполне подходит, и я воспользуюсь его услугами.
 На этом двое счастливых джентльменов разошлись: один — чтобы искать графа Ладислоса Телекай, другой — Фрэнсиса, призванных стать свидетелями в их приятной церемонии — самой важной церемонии, которая когда-либо проходила в их жизни.




 ГЛАВА LXXXIV. ВСТРЕЧА В ЦЕРКВИ


 Для Майнарда наступило счастливое утро!
 Это было утро того дня, когда Бланш Вернон должна была стать его невестой!
 Сбывалось его предчувствие о том, что девочка станет его женой!
 Не тайным браком, не путем похищения, а открыто и прилюдно, с согласия её отца!
 Сэр Джордж уступил — он устроил всё, включая все детали свадебной церемонии.
 Она должна была состояться сразу, без промедления.
 Будучи на пороге смерти, он желал видеть свою дочь выданной замуж и находящейся под защитой любимого человека.
 Хотя не он выбрал руку, призванную защитить её, он более не выступал против её собственного выбора.
 Теперь он освятил этот выбор своим формальным одобрением. Его будущий зять более не был гостем, посторонним в особняке Севеноакс Кент.
 Бракосочетание должно было состояться не там. Не потому, что сэр Джордж полагал зазорным устраивать такое празднество, но потому, что он не считал это место подходящим.
 Он знал, что длинные соболиные перья и черная гербовая доска на стене неуместны к торжеству. Он не желал, чтобы эти траурные признаки бросили тень своего губительного воздействия на оранжевые цвета свадьбы.
 Этого можно было легко избежать. У него была сестра, живущая в Кенсингтон Гор, и из её дома от мог отправить свою дочь на свадебную церемонию.
 Кроме того, старая приходская церковь Кенсингтона была именно тем местом, перед алтарем которой около двадцати лет назад стоял он сам с матерью Бланш.
 Были сделаны соответствующие приготовления.
 Все было оговорено, и капитана Майнарда пригласили прибыть в определенный день и час в церковь Св. Марии, Кенсингтон.
 Он прибыл в сопровождении графа Фрэнсиса Телеки и встретил там свою невесту, окруженную горничными.
 Их было немного, поскольку Бланш выразила желание избежать показной роскоши. Она хотела лишь сочетаться браком с человеком, который завоевал её сердце!
 Но было также несколько подруг невесты, благородного происхождения, каждая из которых имела титул.
 И все они были прекрасны собой, каждую можно было назвать красавицей.
 Жених смотрел на них и не замечал их красоты. Приветствуя каждую обычным поклоном, он устремлял свои глаза в сторону невесты и не отрывал своего взора от нее.
 Никакие цвета не могли сравниться по гармонии с золотым и розовым. Никому так не шел свадебный наряд, как ей.
 Бланш Вернон не требовалась искусственная краска. Её естественного цвета было вполне достаточно.
 Но, пристально посмотрев на него, услышав его голос, который словно ключ, открывающий замок, предвещал окончание её девичества, она почувствовала, как странно трепещет ее сердце, в то время как красный цвет оттенил её щеки.
 Она была слишком счастлива сдаться ему в плен.
 Никогда еще в глазах Майнарда она не была такой прекрасной, как сейчас. Он стоял, очарованный её красотой, с одной только мыслью — страстным желанием обнять её!
 Тому, кто привык к церквям с современной архитектурой, интерьер церкви Св. Марии в Кенсингтоне может показаться весьма необычным. Глубокие скамейки и тяжелые нависающие галереи, темные проходы между столбами и пилястрами дают впечатление священного антиквариата, и на Майнарда все это произвело впечатление.
 Он думал о тысячах тысяч, склонившихся в стенах этой церкви, рыцарей и благородных дам, ставших на колени перед алтарем, чьи щиты и гербы отражались в цветном стекле его окон, так же как и в медных палимпсестах  note 35 на флагах под их ногами. Эти свидетельства рыцарской чести, всплывая из далекого прошлого, наводили на размышления и оказывали мистическое влияние на настоящее!
 Таковы были мысли Майнарда, находившегося сейчас среди них.




 ГЛАВА LXXXV. КРАХ ПРЕСТУПНОЙ СХЕМЫ


 Несмотря на археологические достопримечательности церкви Св. Марии, жених начал беспокоиться. С такой невестой, стоящей перед ним, — неудивительно, что он желал поскорее попасть к алтарю!
 Правда, была причина такой долгой задержки. Однако в таком состоянии трудно вынести даже самую короткую задержку.
 Несмотря на то, что он знал ее причину.
 Дело в том, что он был вызван к одиннадцати часам, и он пришел в назначенное время, однако обнаружил, что он и его невеста были не единственной парой, которой предстояло обрести свое счастье в тот же самый день и час! Была пара, которая сочеталась браком перед ним!
 Посмотрев на главный вход в церковь, он увидел признаки этого — женщин в белых платьях и накинутых покрывалах, с цветочными лентами в волосах.
 Регистрируя свое имя в ризнице, он случайно узнал, что не одна, а сразу две пары должны были сочетаться браком перед ним, обе в то же самое время! Ему сказали, что стороны были друзьями.
 Эти сведения сообщил совершавший богослужение викарий, после этого он поспешно удалился, чтобы исполнить церемонию соединения четырех сердец, обретавших счастье почти одновременно.
 Поскольку Майнард и его шафер вернулись в церковь, они могли наблюдать происходящее перед алтарем, — леди и джентльменов, расположившихся перед ним полукругом. Всего их было восемь — две невесты, два жениха и столько же еще мужчин и женщин.
 Майнард обратил на них внимание только после того, как вновь приветствовал собственную невесту и насладился взглядом на её красоту, — и лишь затем он решил посмотреть на тех, чье счастье будет оформлено священником примерно на десять минут раньше, чем его самого.
 Первый взгляд на них вызвал у него сильное удивление. Такое странное совпадение просто поразило его.
 Граф Розенвельд стоял перед святыней, и с одной стороны находился его шафер Ладислос Телекай, который был в то же время кузеном шафера самого Майнарда!
 Но кто находился слева от Розенвельда, кого тот держал под руку в качестве невесты? Корнелию Инскайп!
 Другое наблюдение, еще более удивившее его, одновременно странное и потрясающее!
 Скользя взглядом по лицам людей, стоявших полукругом, он внимательно рассмотрел пару, находившуюся справа от графа Розенвельда. Это была вторая пара, венчавшаяся сегодня в церкви.
 С огромным трудом Майнарду удалось сдержать восклицание, едва не сорвавшееся с его уст, когда он признал Джулию Гирдвуд в качестве невесты и Ричарда Свинтона в качестве жениха!
 Усилием воли Майнарду удалось сдержать свои чувства. В конце концов, это его не касалось, и он лишь пробормотал вполголоса:
 — Бедная девочка! Есть в ней что-то благородное. Как жаль, что она отдает себя такому проходимцу, как Дик Свинтон!
 Майнард знал только о некоторых обстоятельствах из жизни Дика Свинтона в прошлом. Капитан даже подозревать не мог, что бывший гвардеец в этот момент собирался оформить свое двоебрачие!
 Это еще не свершилось. Это должно было произойти сию минуту. Поскольку Майнард наблюдал за священнодействием в полном молчании, он хорошо слышал, как священник задал торжественный вопрос, бывший частью церемонии бракосочетания:
 — Я требую ответа и взываю к вам… если кто-либо из вас знает какое-либо обстоятельство, препятствующее законному соединению их в супружестве, он обязан сообщить об этом сейчас.
 После этого воцарилась обычная в таких случаях тишина, но, в отличие от стандартной церемонии, она продолжалась недолго. Тишина эта была прервана репликой, что случается крайне редко! Голос принадлежал не невесте и не жениху, а третьему лицу, которое внезапно появилось на сцене!
 Женщина, молодая и красивая, хорошо одетая, но с неистовым взглядом, в гневе, который выдавало каждое её движение, выскочила из-за колонны и торопливо приблизилась к алтарю! Её сопровождало двое мужчин, которые пришли сюда и действовали по её поручению.
 — Если у них нет никакого препятствия, то у меня зато есть! — закричала она. — Препятствие, которое помешает им соединиться в супружестве. Я имею в виду эту пару! — добавила она, указывая на Свинтона и Джулию!
 — На каком основании вы вмешиваетесь? — воскликнул в изумлении священник, как только он оправился он первого потрясения. — Говорите, женщина!
 — На том основании, что этот человек уже женат. Он — мой муж, и он едва не стал моим убийцей, для того, чтобы… Сюда, мужчины! — скомандовала она, закончив объяснение и обратившись к сопровождавшим её двум полицейским в штатском. — Арестуйте этого джентльмена и будьте с ним осторожны. Это ваша работа.
 Два представителя закона не стали задерживаться, чтобы изучить лист гербовой бумаги, который она передала священнику. Они уже были знакомы с этим документом, и прежде чем жених, собиравшийся совершить двоебрачие, успел сказать слово протеста, их крепкие руки легли на его плечи, и эти руки были готовы в случае сопротивления надеть на него наручники!
 Он не сделал даже попытки сопротивления. Свинтон являл собой человека, потрясенного внезапным разоблачением — дрожащего с головы до пят, и его — дрожащего — блюстители закона вывели из церкви!
 Нет слов, чтобы описать сцену, которую он с такой неохотой оставил. Идиллия красочного свадебного обряда, частью которого он являлся, была разрушена его вынужденным отъездом. Участники церемонии превратились в толпу беспорядочно говорящих мужчин и кричащих женщин.
 Джулии Гирдвуд не было среди них. В самом начале инцидента, когда церемония была прервана взволнованной незванной гостьей, она поняла все. Некий внутренний голос, казалось, предупредил её о предстоящем скандале, и, подчиняясь этому инстинкту, она выскользнула из церкви и нашла убежище в экипаже, который вскоре возвратил её в дом невесты, в то время как «муж» её уехал совсем в другую сторону!
 Новая свадебная церемония, с совсем другими лицами, вскоре возникла перед алтарем.
 Эта церемония не была сорвана, и по её окончании капитан Майнард надел кольцо на палец Бланш Вернон, приветствовал её как свою законную жену и выслушал молебен, освятивший их союз!
 Со всех сторон начались дружеские рукопожатия, поцелуи от симпатичных подружек невесты, затем раздался шелест шелковых платьев, когда они покидали церковь и садились в парадные экипажи, доставившие их к месту жительства тети в Кенсингтоне Гор!
 В тот же вечер джентльмен отправился в Танбридж Веллс со своей леди, палец которой украшало простое золотое кольцо, недавно надетое. Им не было одиноко, хотя они занимали целый вагон. Они были самой счастливой парой в поезде!




 ГЛАВА LXXXVI. НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ СПУСТЯ


 Со смешанными чувствами завершаем мы наше повествование. Некоторые из сцен, возможно, вызвали у читателя неприятные ощущения, в то время как другие, как можно надеяться, — удовольствие от прочитанного.
 И с такими же чувствами мы вынуждены расстаться с главными фигурами романа, оставляя одних с сожалением, а других с радостью.
 Есть такие из них, чья дальнейшая судьба не может не причинить боль. Прежде всего это касается Джулии Гирдвуд.
 В нескольких словах можно сказать так: отвращение ко всему человечеству, решение никогда не выходить замуж — и, как следствие, судьба старой девы!
 Она все еще живет одна, и кто знает, сможет ли она когда-нибудь полюбить? Если не сейчас, то, может быть, когда её мать покинет этот мир, оставив ей в наследство миллион долларов.
 Но миссис Гирдвуд жива и говорит, что собирается прожить еще много лет!
 Она бы вышла замуж сама, но она не может нарушить особый пункт завещания покойного владельца магазина, это обстоятельство сильнее её!
 — Бедная Фан Свинтон!
 Так сказали бы те сердобольные люди, кто видел её спустя шесть месяцев после памятной «свадьбы», проезжавшей через Парк в экипаже, запряженном парой превосходных хай-степперов  note 36  , с кучером под зонтиком от солнца; причем все это — и кучер и лошади — оплачено отнюдь не её мужем.
 И, возможно, нашлось бы гораздо меньше желающих сказать:
 — Бедный Дик Свинтон!
 Действительно, таких людей нашлось бы совсем немного, ибо бывший гвардеец предстал перед уголовным судом по обвинению не только в попытке двоеженства, но и в покушении на убийство!
 Вскоре после того, как оба эти обвинения были без труда доказаны, он, с остриженными волосами, был препровожден в места не столь отдаленные!
 «Другой граф» предстал перед тем же судом вместе со Свинтоном и был препровожден в те же места, но по некоторым другим обвинениям.
 Благородная Геральдина Коэртия также предстала в свое время перед судом: она лишилась своих прекрасных длинных локонов потому, что переквалифицировалась с профессии «симпатичной наездницы» на менее уважаемое ремесло фальшивомонетчицы!
 Однако прежде чем дошло до этого, прошло много времени, вполне достаточно, чтобы разорить немало молодых щёголей, и среди прочих Франка Скадамора, «лоха» на памятном ужине в Хаймаркет.
 Сэр Роберт Коттрелл все еще живет, и он по-прежнему совершает свои великие амурные подвиги по самой дешевой цене.
 Также живы господа Лукас и Спайлер, оба вернулись в Америку после европейского тура, и оба получили уже степень бакалавра.
 Прежнего воздыхателя можно заметить ежедневно прогуливающимся по улицам Нью-Йорка, при этом он часто появляется поблизости от того самого дома на Пятом Авеню, где живет печальная Джулия.
 Несмотря на повторные отказы, он все еще не потерял надежду утешить её и сменить её фамилию на свою!
 Его тень, Спайлер, не был замечен рядом с ним, по крайней мере, на Пятом Авеню.
 Корнелия Инскайп — звезда, которая могла бы привлечь его туда, — там более не живет. Дочь розничного торговца сувенирными сумочками давно уже сменила не только фамилию, но и местожительство. Её можно обнаружить среди состоятельных людей Австрии, если спросить графиню фон Розенвельд.
 Судьба сложилась для неё более удачно, чем для её честолюбивой кузины, которая искала титул и не нашла, а Корнелия получила его, даже не ища!
 Это похоже на драму правосудия жизни, но это факт.
 Еще одна небольшая трагедия должна быть упомянута нами. Эта трагедия не была неожиданной, хотя и болезненной.
 Сэр Джордж Вернон умер; но лишь после того, когда увидел свою дочь замужем за человеком её выбора и дал свое благословение Жене-девочке и выбранному ей мужу.
 Это сделало их счастливыми и в их английском доме, и теперь, далеко за рубежом, — на земле, где они впервые увидели друг друга, — благословение это все еще лежит на них.
 Майнард верит в Бланш, так же как и она в него, — как в тот момент, когда на её глазах большие бородатые мужчины несли его на руках на борт парохода Канард!
 Тот гордый триумф её избранника навсегда покорил сердце девочки, и он никогда не будет вычеркнут из её памяти!
 И он получил в награду жену, которая навсегда останется ему верна!