---------------------------------------------


 Росс Макдональд
 Смерть на выбор



 1


 Дом находился в Санта-Монике, на соединяющей два бульвара улице, совсем рядом с прибрежной автострадой, минутах в пяти ходьбы от океанского пляжа. Когда-то тамошние жители, наверное, очень этим гордились, но в последние годы причин для гордости поубавилось. Этажей в домах было многовато, а окон, напротив, мало, краска на стенах облупилась. Историю улицы было легко угадать: сначала ее застроили особняками, которые позднее переделали в многоквартирные дома, пансионаты и гостиницы для туристов. Казалось, что даже пальмы по обе стороны улицы знавали лучшие дни, но со временем стали терять листву, как люди теряют волосы от житейских невзгод.
 Я остановил машину у нужного дома и перегнулся к противоположной дверце, чтобы рассмотреть здание получше. Ржавый номер был косо прибит к одной из колонн полукруглого портика. Объявление над входом — полоска белого картона с черными печатными буквами — предлагало «комнаты для туристов». На террасе стояло несколько плетеных кресел и низких диванчиков с выцветшей зеленой обивкой. Второй этаж портика, также уставленный плетеной мебелью, был огорожен ненадежными на вид деревянными перилами. Третий этаж украшали по углам готические башенки с фальшивыми зубцами, придавая всему зданию нелепо театральный облик. Занавески на окнах были приспущены, и казалось, будто с фасада на меня смотрят три ряда заспанных глаз.
 Было не похоже, чтобы в таком доме водились деньги или когда-нибудь заведутся. Тем не менее я вошел, потому что мне понравился голос женщины, говорившей со мной по телефону.
 Услышав мой стук, она поспешила к дверям. Высокая. Платье из черного крепа, под которым угадывался корсет, плотно облегало грузноватую фигуру. Большие темные глаза, удлиненное лицо, взгляд тревожен и рассеян.
 Встреча с частным детективом явно была для нее событием. Ее седые волосы поднимались со лба красивой крутой волной, от которой еще попахивало щипцами для завивки; нос, щеки и подбородок покрывал толстый слой пудры. Красноватый свет, сочившийся сквозь полукруглый витраж над дверью, ложился на ее лицо зловещими бликами. Главным ее достоинством был голос — мягкий, низкий, с бархатистыми интонациями.
 — Я миссис Сэмюэль Лоуренс, — промолвила она. — А вы, полагаю, мистер Арчер? Вы очень быстро приехали.
 — Между девятью и десятью шоссе не слишком загружено.
 — Входите же. Надеюсь, вы не откажетесь от чашечки чаю? Я как раз решила немного перекусить. Вся работа по дому на мне, так что надо поддержать силы, до обеда еще далеко.
 Я переступил порог, и дверь плавно закрылась у меня за спиной. В прихожей было тихо и прохладно; пахло воском для натирки полов. Под ногами лежал старинный паркет, отполированный до блеска. У подножия лестницы стояла вешалка из мореного дуба с начищенными медными крючками. Контраст с шумными улицами, по которым я только что проехал, вселил в меня странное чувство: словно меня вдруг забросило далеко в прошлое или вообще в какое-то безвременье.
 Миссис Лоуренс провела меня к открытой двери в дальнем конце прихожей.
 — Здесь у меня малая гостиная, — объяснила она. — Большую я открываю только для постояльцев, хотя, должна вам сказать, в последнее время ею почти не пользовались. Что поделаешь — не сезон. Гостей у меня сейчас всего трое — один из моих постоянных клиентов и очаровательная пара из Орегона. Молодожены. Ах, если бы Галли посчастливилось выйти за такого человека! Присаживайтесь, мистер Арчер.
 Она пододвинула мне один из стульев, стоявших вокруг массивного обеденного стола посередине комнаты. Комната была невелика и до такой степени загромождена кофейными и журнальными столиками и книжными полками, что походила на магазин подержанной мебели. Горизонтальные поверхности были уставлены безделушками, морскими раковинами, фотографиями в рамках, вазочками, салфетницами и прочими мелочами. Низвергаясь с высот материального благополучия, седая леди прихватила с собой массу вещей. Ощущение, что я оказался в царстве прошлого, росло, становилось тягостным.
 Я ухватил настоящее за хвост и втащил за собой в комнату.
 — Галли? — переспросил я. — Это и есть ваша пропавшая дочь?
 Вопрос обрушился на миссис Лоуренс точно обвинение, рассеяв все ее очарование. День сегодняшней хозяйке решительно не нравился. Открывая глаза на настоящее, когда не оставалось иного выхода, она взирала на него со стыдом и растерянностью.
 — Да, я говорю о Галатее. Из-за нее я и обратилась к вам. — Ее взгляд скользнул окрест и остановился на фарфоровом чайнике, стоявшем на обеденном столе. — Прежде чем вы приступите к делу, я должна напоить вас чаем. Я только что его заварила.
 Рука ее, взявшая чайник, огрубела от грязной работы, однако чай миссис Лоуренс разливала с изяществом настоящей леди.
 — Мне, пожалуйста, покрепче, — попросил я. Темная жидкость потекла в мою чашку, снова напомнив мне прошлое: мою бабушку в траурном платье из шуршащего черного шелка. Пытаясь отогнать этот призрак, я посмотрел в окно, где виднелась пристань Санта-Моники, а за ней — море и небо, похожие на две половинки голубого пасхального яйца.
 — Красивый отсюда вид, — обронил я.
 Миссис Лоуренс улыбнулась, держа чашку у губ.
 — Да. Ради вида я и купила этот дом. Впрочем, «купила» — не то слово. Он ведь заложен.
 Я допил чай и поставил тонкую фарфоровую чашку на такое же тонкое блюдце.
 — Итак, миссис Лоуренс, что произошло с вашей дочерью?
 — Ума не приложу, — сказала она. — И это меня больше всего тревожит. Два месяца назад она просто исчезла.
 — Отсюда?
 — Нет. В последние годы Галли не жила дома, хотя часто навещала меня — по крайней мере раз в месяц. Она работала медсестрой в Пасифик-Пойнте. Признаться, я надеялась, что Галли найдет себе дело получше — ее отец был врачом и весьма уважаемым человеком, — но ей захотелось стать медсестрой, и, кажется, она была очень довольна...
 Моя хозяйка снова начала уклоняться от темы, и мне пришлось вернуть ее к суровой действительности.
 — Когда исчезла ваша дочь?
 — В декабре прошлого года, за несколько дней до Рождества. — Сейчас середина марта, значит, около трех месяцев назад — быстро прикинул я. — Галли всегда приезжала домой на Рождество, и мы обязательно наряжали елку. А в последний раз я впервые встречала Рождество в одиночестве. Даже ее поздравительная открытка опоздала на день. — Глаза миссис Лоуренс затуманились от жалости к себе.
 — Если она вам все-таки написала, это трудно назвать исчезновением, — заметил я. — Можно взглянуть на открытку?
 — Разумеется. — Она сняла с полки переплетенный в черную кожу том Сведенборга, извлекла из него большой квадратный конверт и протянула мне с таким видом, будто в нем был чек на миллион долларов. — Но она действительно пропала, мистер Арчер. Я не видела ее с начала декабря, а ее друзья — с января.
 — Сколько ей лет?
 — Двадцать четыре. В следующем месяце исполнится двадцать пять. Девятого апреля. Если она еще жива. — Она закрыла лицо руками и расплакалась.
 — Я думаю, ничего страшного не случилось, — попытался успокоить ее я. — В двадцать четыре года девушка вполне может о себе позаботиться.
 — Вы не знаете Галли, — всхлипнула она, по-прежнему пряча лицо в ладонях. — Мужчины всегда за ней увивались, но она не подозревает, сколько в них коварства. Я пыталась объяснить ей, однако она ничего не хочет слушать. Меня не оставляет мысль о всех этих девушках, совращенных и погубленных негодяями.
 Широкое обручальное кольцо на ее прижатой к лицу руке блеснуло тускло, как угасающая надежда.
 Я вытащил из конверта большую и дорогую открытку, осыпанную сверкающим слюдяным снежком. Под рождественским поздравлением в стихах была подпись зелеными чернилами, начертанная смелой и решительной рукой: «С любовью. Галли». Конверт был отправлен из Сан-Франциско двадцать четвертого декабря.
 — У вашей дочери были... есть друзья в Сан-Франциско?
 — Не знаю, — пробормотала она, показав мне заплаканное лицо с бороздками от слез на толстом слое пудры. Потом деликатно высморкалась в гигиеническую салфетку. — В последние годы, с тех пор как она окончила школу медсестер, она не знакомила меня со своими друзьями.
 — Может быть, она в Сан-Франциско, как вы думаете?
 — Не знаю. Она побывала там и вернулась обратно. Сюда она не приезжала, но владелец доходного дома в Пасифик-Пойнте, некий мистер Рейш, ее видел. У нее была небольшая меблированная квартирка в Пасифик-Пойнте. В конце декабря она появилась там и, забрав все вещи, уехала. С ней был какой-то мужчина.
 — Что за мужчина?
 — Мистер Рейш не сказал. Похоже, в нем было что-то таинственное. Даже зловещее.
 — На самом деле или это только ваше впечатление?
 — Мое впечатление. Наверное, я слишком им доверяюсь в последнее время. Не могу вам описать, как я прожила эти несколько недель. Раз десять ездила в Пасифик-Пойнт на автобусе — вырывалась, когда только могла. Разговаривала с другими медсестрами из ее больницы. Галли там не видели с конца декабря, когда выписался очередной ее пациент. Человек по имени Спид, у которого была огнестрельная рана в живот. Когда его пришли допросить из полиции, он едва не отдал Богу душу. В больнице поговаривают, что этот Спид — гангстер. Это пугает меня больше всего. Вот уже много ночей заснуть не могу. — Под ее запавшими глазами лежали синеватые тени.
 — Однако конкретных причин для беспокойства у вас, по сути дела, нет, — сказал я.
 — Нет? И вы говорите это, когда пропала моя единственная дочь?...
 — Девушки часто бросают родительский дом. Их матери сходят с ума от страха, но они об этом даже не подозревают. До тех пор, пока не подрастают их собственные дети и не поступают с ними точно так же. Возможно, она уехала с тем мужчиной, которого видели у нее на квартире, и вышла за него замуж.
 — Мистер Рейш думает так же. И все-таки Галли не вышла бы замуж, ни слова не сказав мне. Кроме того, я проверила регистрационные книги в Пасифик-Пойнте и Лос-Анджелесе. Записи о ее бракосочетании там нет.
 — Это ничего не доказывает. Они могли уехать в Нью-Йорк, на Гавайи — куда угодно. — Я вытащил сигарету из лежавшей в кармане пачки и машинально спросил: — Вы не возражаете?
 Ее лицо окаменело, словно я сказал что-то непристойное.
 — Курите, сэр, если иначе не можете. Мне известно, какой властью обладает никотин над своими жертвами. Доктор Лоуренс прожил у него в плену много лет, пока наконец не вырвался на свободу — с помощью Господа Бога.
 Я положил сигарету обратно в пачку и встал, собравшись уходить. Посули она мне миллион, я и тогда не согласился бы на нее работать. На самом деле у нее наверняка не было ни гроша. Что до ее дочери, то я готов был поставить десять против одного, что она просто решила начать самостоятельную жизнь.
 Старой леди я изложил все это в более мягких выражениях:
 — Полагаю, миссис Лоуренс, вам следует обратиться в полицию, в отдел розыска пропавших без вести. Лично я думаю, что вам не о чем тревожиться. Но даже если есть, полицейские смогут сделать для вас больше, чем я. К тому же мои услуги обойдутся вам недешево — я беру пятьдесят долларов в день, плюс расходы. А там все бесплатно.
 Ее ответ был неожиданным:
 — Я знаю, что вам надо хорошо заплатить. И я не собираюсь обращаться в полицию.
 — Но почему? Пропавшие дочери — как раз по их части. Эти ребята организовали целую систему для их розыска на всей территории Америки.
 Лицо ее вдруг отвердело, глаза мрачно сверкнули.
 — Если Галли живет в грехе с мужчиной, то это дело касается только нашей семьи.
 — Не слишком ли вы спешите с выводами?
 — Говорю вам, вы не видели Галли. Она еще в школе училась, а мужчины уже летели на нее, как мухи на мед. Она славная девочка, поверьте мне, мистер Арчер. Но я сама была хороша собой в молодости и понимаю, какие ловушки ее подстерегают. Словом, я должна знать, что произошло с моей дочерью.
 Стоя у стола, я зажег сигарету и бросил спичку на чайный поднос. Миссис Лоуренс промолчала. После долгой паузы она приподнялась с кресла и взяла с книжной полки фотографию в рамке.
 — Взгляните, и вы поймете, что я имею в виду, — промолвила она.
 Я взял фото. Мне показалось, что в этом ее жесте было что-то не совсем приличное, некий скрытый намек, точно она предлагала красоту своей дочери в уплату за мои услуги. Или это было только мое впечатление? Так или иначе, я тут же забыл о нем, стоило мне увидеть лицо девушки. Как и в ее почерке, в нем угадывалась страстная и смелая натура. Даже в белом сестринском чепце и строгом платье с белым стоячим воротничком это была девушка, которую, увидев однажды, уже не забудешь.
 — Она сфотографировалась три года назад, в день окончания школы медсестер. С тех пор она совсем не изменилась. Хорошенькая, правда?
 Хорошенькая? Едва ли здесь подходило это слово. Гордый рисунок губ, черные глаза, резкие, энергичные черты лица — в школе медсестер она, наверное, походила на юную орлицу, случайно затесавшуюся в куриный выводок.
 — Ну что ж, — сказал я, — если вам так хочется потратить пятьдесят долларов, я сегодня же поеду в Пасифик-Пойнт и попробую что-нибудь разузнать. Напишите мне, пожалуйста, последний адрес дочери и имена людей, с которыми вы беседовали в больнице.
 С осторожностью индюшки, возвращающейся к гнезду, миссис Лоуренс приблизилась к старой швейной машинке у окна и, сняв крышку футляра, извлекла из тайника черный кошелек. Щелкнув потускневшей металлической застежкой, она порылась внутри, с сожалением отсчитала пять десятидолларовых бумажек и положила их на стол.
 Стряхивая пепел от сигареты в свою пустую чашку, я обратил внимание на расположение оставшихся на дне чаинок. Моя бабушка сказала бы, что меня ждут деньги и встреча с темноволосым незнакомцем. Незнакомец вполне мог оказаться и незнакомкой — смотря с какой стороны глядеть на чаинки.




 2


 Миновав Лонг-Бич, я ехал на юг, в Пасифик-Пойнт. Когда пересекаешь примыкающее к нему с северо-запада плоскогорье, взгляду открывается панорама города, который раскинулся между естественной гаванью, защищенной от волн изогнутой полоской суши, и холмистой грядой, выступающей над льнущей к земле туманной дымкой.
 Склон отлого поднимается прямо от берега океана, четко поделенный на ряд социальных ярусов, словно город строил какой-то ученый, стремившийся наглядно продемонстрировать современное общественное расслоение. Туристы и прочие приезжие останавливаются в прибрежных отелях. Позади них тянется пояс трущоб — кварталов десять в ширину. По другую сторону железнодорожных путей — вокзал находится почти в центре города — расположились деловые конторы и магазины, чьи белоснежные испанские фасады напоминают глазурь на зачерствевшем торте. На следующем ярусе живут те, кто служит в конторах и магазинах, — еще несколько кварталов, разбитых на множество крошечных участков с коттеджами. Выше по склону, в домах попросторнее, с уютными двориками и врытыми в землю жаровнями для барбекю, обитают владельцы фирм и менеджеры. И уже у самых вершин холмов гнездятся настоящие богачи, купившие особняки в Пасифик-Пойнте потому, что это место напоминает им Жуан-ле-Пэн.
 Жена одного моего клиента как-то выпила слишком большую дозу снотворного в одном из здешних отелей, поэтому я уже знал, где находится больница. Я свернул с шоссе налево и поехал по пустынным послеполуденным улицам. Больница помещалась в приземистом строении с грязно-желтыми стенами, вид которого нагонял на меня тоску. Жена моего клиента так и не проснулась. Таблетки она приняла только потому, что он попросил у нее развода.
 После долгих расспросов я наконец оказался в приемном покое рентгенологического отделения в подвальном этаже больницы. Здесь я завязал разговор с пухленькой медсестрой в белом нейлоновом халате. Ее руки и плечи соблазнительно розовели сквозь полупрозрачную ткань. Звали девушку Одри Грэм, и она была совсем не прочь поболтать. Я сказал ей правду — что я частный детектив и разыскиваю Галли Лоуренс по просьбе ее матери, — и эта откровенность внесла освежающее разнообразие в обычную мою практику уклончивых недомолвок.
 — Я не слишком хорошо знала Галли, — говорила Одри. — Конечно, мы учились в одной группе в школе медсестер, вместе ее закончили и все такое. Но, знаете, многие девушки не очень-то общительны. Сама я не такая. Люблю бывать среди людей, приятно провести время — в хорошем смысле, конечно. А вы правда частный детектив? Никогда раньше не видела частных детективов.
 — Да, — подтвердил я. — Но я тоже из необщительных. Миссис Лоуренс сказала, что вы жили с Галли в одной квартире?
 — Совсем недолго, в прошлом году. Ей удалось снять квартиру, и она пригласила меня пожить у нее. Платили поровну. Но через пару месяцев я подыскала себе другое жилье. Мы пришли с ней к согласию, что согласия у нас не будет, понимаете, что я имею в виду?
 — Не совсем.
 Она присела на краешек стола, слегка покачивая пухленькой ножкой в шелковом чулке.
 — Ну, я хочу сказать, ладили мы с ней, в общем, нормально, но жили все-таки по-разному. Она все где-то бегала, уходила и приходила в любое время дня и ночи, а это не очень-то приятно, я имею в виду, когда сама ты работаешь от звонка до звонка и у тебя постоянный молодой человек. Пока она вела пациента, была паинька паинькой, но в промежутках любила погулять. К тому же за мужчинами гонялась. Сама я не такая. Нет, я понимаю, любая женщина имеет право на личную жизнь, пожалуйста, сколько угодно, но зачем заигрывать с чужим парнем?
 Она медленно залилась краской, поняв, что выдала себя. При этом воспоминании круглые светло-голубые глаза на розовом лице подернулись ледком. Если Одри Грэм была единственной подругой Галли, Галли осталась без подруг.
 — Где и когда вы жили с ней вместе?
 — В августе-сентябре, кажется. Да, в июле я была в отпуске. Квартирку она сняла в «Акации». Там была только одна спальня, кровати совсем рядом. Из этого тоже ничего хорошего не вышло. — Она снова сболтнула лишнего и покраснела еще больше — до самых корней соломенных волос.
 — С какими мужчинами она водила знакомство?
 — Со всякими. Она была неразборчива — понимаете, что я имею в виду? — Этот ее рефренчик начинал действовать мне на нервы. — Казалось бы, девушка, которая считает себя какой-то особенной потому, что отец ее, как она утверждает, был доктором, должна быть разборчива в знакомствах. Парочку врачей из нашей больницы она, конечно, заарканила, но люди они были женатые и на квартире у нас не появлялись — я, во всяком случае, не видела. Еще были у нее ребята из Сейфуэй, какой-то судейский, потом еще один тип — говорил, что он писатель, только книг его я что-то не видела, даже какой-то малый, который смахивал на мексиканца. Итальянец — так это уж точно.
 — Фамилий их не помните?
 — Когда она меня с ними знакомила, я обычно звала их по именам. Фамилии врачей мне называть не хотелось бы. Если желаете знать мое мнение, ей просто осточертел этот городишко, и она сбежала с одним из своих любовников. В Лас-Вегас или еще куда-нибудь. Она всегда говорила, что хочет повидать мир. Была о себе очень высокого мнения. Транжирила деньги на тряпки, которые были ей не по карману, и чуть не через день ела за мой счет.
 В холле послышались шаги, и девушка соскользнула с края стола. В дверь заглянул высокий мужчина в белом халате. Глаза его скрывались за большими очками с толстыми красными стеклами.
 — Рентгенограмма на столе, — бросил он. — Одри, через пять минут будь готова. — Потом, повернувшись ко мне, спросил: — Это вам надо поставить бариевую клизму для завтрашнего просвечивания?
 Я сказал, что нет, и он вышел.
 — Ваше счастье, что нет, — хихикнула Одри. — Боюсь, мне пора, — добавила она, вставая.
 — Он сказал «через пять минут», — напомнил я. — А как насчет этого Спида, которого выхаживала Галли? Ну этого, с ранением в живот?
 — Это вы о Германе Спиде? У него был перитонит на почве отравления свинцом или еще что-то. Нет, к нему она не приставала. Он пролежал несколько недель в третьей палате, в декабре прошлого года, а потом уехал из города. Говорят, его просто выкурили. Он был импресарио, работал с борцами в «Арене», а потом в газетах написали, что его подстрелили — в стычке между гангстерами, что ли. Я сама не читала, врачи рассказывали.
 — Она, случайно, не с ним уехала?
 — Нет, после его отъезда она еще некоторое время оставалась в городе. Я ее видела однажды вечером с этим самым мексиканцем или кто он там. Фамилию не помню. Турантин или вроде того. Думаю, он работал на Спида. Он пару раз навещал его в больнице. Может, Тарантул?
 — Тарантул — это такой паук.
 — Правда? Ну, Галли, во всяком случае, на глупую мушку не похожа. Если она с кем связывалась, у нее всегда были на то свои причины. Одного у нее не отнимешь — пожить умела. Вот только ума не приложу, что она нашла в этом типе, который на Спида работал. Я этим мексиканцам и итальянцам не доверяю — ни капли уважения к женщинам.
 Мне уже слегка надоели ее сентенции, к тому же она начинала повторяться. Я встал со стула.
 — Большое спасибо, мисс Грэм, — сказал я.
 — Не за что. Если вам понадобятся еще какие-нибудь сведения, я кончаю работу в половине пятого.
 — Возможно, я подъеду сюда к этому времени. Кстати, вы рассказали миссис Лоуренс все, что рассказали мне?
 — Нет, конечно. Не буду же я портить Галли репутацию в глазах матери. Не скажу, чтобы у нее была совсем плохая репутация, иначе я просто не стала бы жить с ней в одной квартире. Но вы понимаете, что я имею в виду.




 3


 Меблированные коттеджи «Акация» находились в нескольких минутах ходьбы от больницы, на тихой чистенькой улице напротив школы. Наверняка с тишиной было похуже, когда детвора высыпала на перемену. «Акация» состояла из десятка оштукатуренных домиков, расположившихся вдоль мощенной гравием подъездной аллеи — по пять с каждой стороны. Над дверями первого висела вывеска конторы; к вывеске был приколот кусок картона с надписью «Свободных комнат нет». Во дворе росли две акации, усыпанные крупными желтыми цветами.
 Когда я вылез из машины, с одного из деревьев сорвался пересмешник и попытался спикировать мне на голову. Я метнул на птицу грозный взгляд, и она вспорхнула вверх. Усевшись на телефонный провод, она стала раскачиваться взад и вперед, издевательски хохоча. Лишь через несколько секунд я понял, что смеется не она, а краснолицый мужчина в джинсах, сидевший на раскладном стуле под деревом. Хохот его в конце концов перешел в надсадный кашель — похоже, он был астматиком. Давясь и задыхаясь, он сотрясался с такой силой, что кресло под ним жалобно поскрипывало. Лицо его побагровело еще больше. Когда приступ кончился, он стащил с головы грязную соломенную шляпу и с облегчением вытер платком красную лысину.
 — Извините, — сказал он. — Каждый раз он такую штуку проделывает, разбойник. Это моя противовоздушная оборона. Наверное, его привлекают густые шевелюры — гнездо хочет свить. Квартирантки мои не знают, куда от него деться.
 Я ступил в тень дерева.
 — Мистер Рейш? — спросил я.
 — Он самый. Я им говорю — шляпки носите, а они не слушают. В Литтл-Иджипте, где я родился, женщины никогда не выходят из дому без шляпки. Не то что эти. Наверно, не у каждой она и есть-то. А вы, значит, ко мне? Но свободных комнат нет, сразу вам говорю. — Он ткнул толстым серым пальцем в сторону картонки над дверью. — Да и вообще, я сдаю большей частью девчонкам из больницы и супружеским парам.
 Я заверил его, что комната мне не нужна, и это было единственное, что я успел вставить.
 — Да, я могу себе позволить выбирать постояльцев, — продолжал он. — Домики у меня, может, с виду и неказистые, зато внутри — высший класс. Своими руками отделывал, линолеум новый постелил, водопровод отремонтировал. А плату ни на цент не поднял. Потому народ ко мне и валит — ничего удивительного. Так какое у вас ко мне дело? Предупреждаю — покупать я ничего не собираюсь.
 — Я разыскиваю Галли Лоуренс. Помните такую?
 — Еще бы! — сказал он. Прищурив голубые глаза, он окинул меня оценивающим взглядом. — Не такая я старая перечница, чтобы этакую красотку не приметить. Впрочем, даже если бы она горбатой была и кривой на один глаз, я бы и то ее не забыл. Не дали бы просто. Двух дней не проходит, чтобы не заявился кто-нибудь с расспросами. Что вам всем от нее нужно?
 — Лично я хотел бы с ней поговорить. А другим что было надо?
 — Ну, пару раз ее мать приезжала. Послушать, как эта дамочка со мной разговаривала, так можно подумать, что я сводник какой или еще кто. А я всего-то навсего квартиру сдал ее дочери. Ну и ухажеры ее все время названивают — особенно после Нового года, — хоть телефон отключай. Вы не один из ее молодых людей будете?
 — Нет, — ответил я, но прилагательное «молодой» мне польстило.
 — А кто же тогда? Вы из Лос-Анджелеса, так? — Он продолжал ощупывать меня взглядом. — У вас номерной знак лос-анджелесский на машине. Те, другие, тоже из Лос-Анджелеса были, ну, которые в фирме игральных автоматов работают. Вы тоже оттуда?
 — Нет. С чего вы взяли?
 — Да вот, гляжу, вы тоже при оружии. Или, может, опухоль у вас под мышкой?
 Я сообщил ему, что я — частный детектив и ищу Галли.
 — А что, на таких фирмах без пистолетов не работают? — спросил я.
 — Это я не знаю. Так или иначе, у тех ребят они были. Во всяком случае, у костлявого. Он мне сам свою пушку под нос ткнул. Думал, я испугаюсь. Я ему не сказал, что с этими железками обращаться научился раньше, чем его, ублюдка, мамаша на свет родила да в канаву выкинула. Очень уж ему хотелось шустряком и умником себя выставить, ну я и не стал ему мешать.
 — Вы и сами не из простачков, похоже.
 Он был польщен, его широкое красное лицо снова расплылось в улыбке. Ему захотелось рассказать о себе побольше.
 — Если я кой-чего в жизни добился, то только потому, что не сидел сиднем и не ждал, когда доллары на деревьях вырастут. Нет, сэр, я трудился, землю потом поливал во всех сорока восьми штатах. Во Флориде целое состояние потерял, но это было в последний раз, когда меня вокруг пальца обвели.
 Я присел рядом с ним на свободное раскладное кресло и предложил старику сигарету. Но он отмахнулся.
 — Нет, это не для меня. Астма замучила, да и сердце пошаливает. А вы валяйте спрашивайте. Видать, эта фифа старая не на шутку переполошилась, раз детективов нанимает.
 Я начинал думать, что переполошилась она не зря.
 — Вы сказали, что эти ребята из фирмы пытались вас запугать. Как вы считаете — почему?
 — Думали, я знаю, где Галли. И этот олух ее — не то мексиканец, не то итальяшка. Они сказали, Тарантини его зовут. Ну и имечко, говорю я им, вроде названия слабительного. Тощему это не понравилось, хотел на меня попереть, но коротышка его придержал. Засмеялся и сказал, что насчет желудка он не знает, а вот кошельки этот самый Тарантини облегчает здорово.
 — Что он имел в виду?
 — Он особо не распространялся. Похоже, Тарантини этот смылся с выручкой фирмы или навроде того. Они спрашивали, не оставила ли Галли адреса, но черта с два. Я им посоветовал в полицию обратиться, и коротышка опять развеселился. Тощий сказал, что они сами управятся. Тогда он мне пушку свою и показал — такой маленький черненький пистолетик. Я говорю, может, тогда мне в полицию звякнуть? Ну и коротышка велел ему ствол спрятать.
 — Кто они были такие?
 — Сказали, с фирмы. Но больше на головорезов смахивают. Визитных карточек они не оставили, но я их узнаю, если снова увижу. Тот, с пушкой, который у второго в подручных был, он худой как щепка — боком тени не отбрасывает. Пиджак как на пугале огородном висит. Плечи, правда, широкие. Лицо бледное, будто он только из тюряги или чахоточный. Глазки маленькие, колючие. И крутого парня из себя строит. А отними у него хлопушку, так я его в бараний рог скручу — даром что старик. Мне ведь лет столько, что давно пенсию получить мог бы, если в я в ней нуждался.
 — Но вы не нуждаетесь.
 — Нет, сэр. Я, как говорится, продукт частного предпринимательства. Так вот, второй — босс то есть, — он на самом деле малый крутой. Ввалился ко мне в контору, как к себе домой. Только когда смекнул, что на мне не покатаешься, стал вроде как в приятели набиваться. Но я скорее со скорпионом подружусь. Один из тех бильярдных ковбоев, что на рэкете наживаются, а потом джентльменов из себя корчат. В панаме, кремовый костюмчик из габардина, галстучек ручной работы, ботиночки желтые с блеском, лимузин длиной с вагон и черный, как катафалк. Когда он на нем подкатил, я решил, что ко мне из похоронного бюро пожаловали.
 — А вы ждете оттуда гостей?
 — Теперь уж со дня на день, сынок. — Он хотел было засмеяться, но передумал. — Только паршивому воришке лос-анджелесскому меня в гроб не уложить — кишка тонка. Но коротышка — громила еще тот, это точно. В плечах тоже — дай Бог, и по роже видать, что кулака попробовал. Смотрит на тебя этак ласково, но упорно, так что порой холодок пробирает. А о Тарантини так говорил, что клиент этот — пиши покойник.
 — А как насчет Галли Лоуренс?
 Старик пожал массивными покатыми плечами.
 — Не знаю. Идея, наверно, такая, что если они ее отыщут, то она их на этого Тарантини выведет. Я им даже не сказал, что знаю его в лицо.
 — Миссис Лоуренс вы этого тоже не сказали, не так ли?
 — Нет, почему же. Сказал. Даже дважды. Хоть дамочка эта мне и не по нутру пришлась, но знать она имеет право. Я ей рассказал, что, когда Галли с квартиры съезжала, Тарантини перевез ее вещи на своей машине. Тридцатого декабря это было. Неделю или дней десять до того она где-то пропадала, а когда вернулась, сказала, что съезжает. По договору она должна была меня за месяц предупредить, так что я вполне мог заставить ее за этот срок заплатить, но я подумал: на кой черт? У меня тут целая толпа очереди дожидается.
 — Миссис Лоуренс не знала, что парня Галли зовут Тарантини.
 — Да я и сам не знал, пока мне эти молодчики с фирмы не сказали. Они здесь всего два дня назад были, в субботу, значит, а миссис Лоуренс несколько недель не показывалась. Я решил, она на это дело рукой махнула.
 — Вы ошиблись. Еще что-нибудь можете рассказать о Тарантини?
 — Будущее его ясно и без всяких карт! Тюряга. Если, конечно, его еще раньше на голову не укоротят. Один из этих смазливых итальянских мальчишек, на которых дурехи всякие кидаются. Да вы сами знаете. Черные кудри, костюм с иголочки, скоростная машина и воровская душонка. У такой девушки, как Галли, вкус получше должен быть.
 — Думаете, она вышла за него замуж?
 — Откуда мне знать? Сколько я видел хорошеньких девчонок, которые со скотами связывались, а потом всю жизнь маялись. Надеюсь, что не вышла.
 — Вы сказали, у него спортивная машина?
 — Точно. Довоенный «паккард» — бронзового цвета с белыми бортами. Села она, значит, в машину, хлопнула дверцей и — привет, только я Галли и видел. Если найдете ее, дайте мне знать. Понравилась мне эта девчонка, ей-богу.
 — Почему?
 — Сильная, своенравная. Люблю женщин с характером. У меня у самого характера хоть отбавляй, и, когда его в других чую, я к таким всей душой.
 Поблагодарив его, я вышел на улицу. Вслед мне донесся его громкий жизнерадостный голос:
 — Но одним только характером в жизни не обойдешься. Я это во время Большой депрессии понял. Говорят, сейчас другая на подходе, но мне наплевать. Я сижу крепко и ко всему готов.
 Я крикнул в ответ:
 — Вы забыли про водородную бомбу.
 — Черта с два! — торжествующе рявкнул он. — Я и бомбу перехитрил. Доктор сказал, что с моим сердцем я больше двух лет не протяну.




 4


 Мне понадобилось не меньше получаса, чтобы разыскать «Арену», хотя я приблизительно знал, где она. Здание стояло на отшибе, возле железнодорожных путей. За ними, прижимаясь одним боком к пыльному пустырю, тянулись трущобы, застроенные хибарами из фанерных ящиков. Одна из лачуг была покрыта раскованными бочками из-под бензина, которые сверкали на солнце, словно рыбья чешуя. Посреди дворика лежал человек, застыв, как ящерица на горячем камне.
 Снаружи «Арена» походила на старый пакгауз, с той только разницей, что со стороны улицы к ней была пристроена билетная касса размером с телефонную будку. Пожелтевшая афиша над закрытым окошечком сообщала: «Соревнования по борьбе каждый вторник. Стоимость билетов: обычный — 0.80; по предварительному заказу — 1.20; у ринга — 1.50; детский — 0.25». Дверь справа от окошка была приоткрыта, и я вошел внутрь.
 После солнечной улицы в коридоре было так темно, что я почти ничего не видел. Свет проникал сюда через единственное окно, пробитое высоко в левой стене, если можно было назвать окном квадратную дыру, вырубленную в некрашеных досках и забранную толстой проволочной сеткой. Приподнявшись на носках, мне удалось заглянуть в конторку по другую сторону коридора. Там стояла пара стульев, поцарапанный письменный стол, на котором не было ничего, кроме телефона, антикварного вида медная плевательница. Стены были украшены календарями с обнаженными красотками, телефонными номерами, нацарапанными карандашом и фотографиями спортивных знаменитостей.
 Откуда-то издалека доносились ритмичные удары по боксерской груше. Я шагнул в проем без дверей в конце коридора и оказался в главном зале. Он был сравнительно невелик — на трибунах, поднимавшихся с четырех сторон под самую крышу, могло поместиться с тысячу зрителей. Через застекленный квадрат крыши на огороженный канатами центральный ринг падал столб сероватого света, в котором плясали мириады пылинок. Людей пока не было, но, что они здесь бывают, чувствовалось сразу. Затхлый воздух лишенного окон, месяцами не проветриваемого помещения пропитался запахами человеческого пота, сигаретного дыма, пива и жареных орешков, одеколона, спиртного и взопревших ног. Исследователю с тонким нюхом хватило бы этих запахов на целую диссертацию о социальном составе посетителей «Арены».
 Перестук кулаков по кожаной груше звучал в лад симфонии запахов. Я двинулся к двери с надписью «Выход», и удары стали слышнее. Дверь открывалась в переход, который вел в заднюю часть здания. Какой-то чернокожий парень избивал прикрепленный к стене кожаный мешок. Из-за дощатого забора по другую сторону прохода за ним наблюдала молодая негритянка. Руки ее лежали на заборе, а на руках — ее подбородок. Ее черные, в пол-лица, глаза пожирали юного боксера.
 — Кто тут у вас главный? — спросил я.
 Парень продолжал лупить грушу левой, стоя спиной ко мне и женщине. Он был голым по пояс, в линялых штанах цвета хаки и старых парусиновых тапочках, из которых вылезали черные пальцы ног. Он переключился на правую руку, не меняя бешеного темпа ударов. В лучах солнца его широкая спина блестела от пота.
 Он, видимо, был полутяжеловесом, лет восемнадцати, не больше, несмотря на солдатские брюки. С его ростом и сложением из него должен был со временем получиться неплохой тяжеловес. Наблюдавшая за ним женщина, похоже, изнывала от нетерпения.
 Чуть погодя она окликнула боксера:
 — Симми, джентльмен что-то спросил.
 Правильно: все джентльмены — белые, и все белые — джентльмены.
 Симми опустил руки и медленно повернулся. Рельефная мускулатура груди и живота делала его похожим на бронзовую статую. У него было узкое длинное лицо, скошенный лоб, маленькие глаза, широкий, чуть приплюснутый нос и толстые губы.
 — Я вам нужен? — спросил он, дыша носом.
 — Я хотел узнать, кто здесь у вас главный.
 — Я сторож. Вам что-нибудь нужно?
 — Хочу поговорить с вашим боссом. Он на месте?
 — Сегодня нет. Мистер Тарантини уехал из города.
 — А мистер Спид? Разве не он здесь хозяин?
 — Теперь — нет. С Нового года всем заправляет мистер Тарантини.
 — А что случилось с Германом Спидом? — Удивление в моем голосе прозвучало немного фальшиво. — Он что, уехал куда-нибудь?
 — Ага. Мистер Спид уехал. — Он не тратил слов даром.
 — Подстрелили его, — сказала женщина. — Кто-то продырявил ему живот, и через это мистер Спид здоровье потерял. До слез его жалко, хороший был человек.
 — Заткнись, Виолетта! — рявкнул боксер. — Ты об этом ни черта толком не знаешь.
 — Сам заткнись! — огрызнулась она.
 — А кто его подстрелил? — спросил я ее.
 — Никто не знает. Сам-то он, может, и знает, только полиции он ничего не сказал. Словно язык проглотил.
 — Я сказал, заткнись, — повторил парень. — Только время у джентльмена отнимаешь.
 — А где сейчас Тарантини? — поинтересовался я.
 — Тоже никто не знает, — отозвалась женщина. — Уехал из города на прошлой неделе, и с тех пор никто его не видел. Похоже, Симми они оставили, чтобы он сам тут распоряжался. — Она гортанно рассмеялась. — Может, вам с миссис Тарантини поговорить — вдруг она знает? Она совсем рядом живет, в нескольких кварталах отсюда.
 Парень бесшумно прыгнул к забору, но женщина успела отскочить.
 — Полегче, Симми! — прошипела она. — Я тебя предупреждала, Трим у себя в комнате.
 — Ты меня в паршивое дело впутать хочешь, всю зиму старалась, а? Катись-ка ты отсюда подальше и не попадайся мне больше на глаза.
 Женщина презрительно передернула налитыми плечами и скрылась за углом здания.
 Мало-помалу мне удалось разговорить молчаливого боксера. Я сломал лед отчуждения похвалами его мускулатуре и расспросами о его спортивных победах. Оказалось, что он уже расправился с местными любителями и теперь готовился к «дебюту на профессиональном ринге», как он сам выразился. К сожалению, в Пасифик-Пойнте такие бои в последнее время не проводились. Но мистер Тарантини постарается заявить его на соревнования в Сан-Диего через неделю-другую. Я предположил, что мистер Тарантини — его хороший друг, с чем он согласился.
 — Говорят, он женился на красавице, — сказал я.
 — Мистер Тарантини не женат.
 — Но Виолетта сказала что-то про миссис Тарантини.
 — Это его мать. Виолетта сама не знает, что болтает. — Он метнул злой взгляд в ту сторону, где скрылась негритянка.
 — А что она думает насчет неприятностей, в которые угодил Тарантини?
 — Нет никаких неприятностей, — буркнул парень. — Мистер Тарантини — умный человек. У него не бывает неприятностей.
 — Я слышал, там какое-то недоразумение вышло с игральными автоматами. Выручка пропала или что-то в этом роде?
 — Ерунда все это. Мистер Тарантини автоматами больше не занимается. Это при мистере Спиде было, в прошлом году. Вы что, из полиции, мистер? — Лицо его стало непроницаемым.
 — Я открываю собственное заведение в южных кварталах и хочу поставить там автомат.
 — Можете найти телефон по справочнику, мистер. Компания «Вестерн верайети».
 Я поблагодарил его и направился к выходу. Не успел я сделать нескольких шагов, как избиение боксерской груши возобновилось. Пройдет немного времени, и этого парня самого превратят в автомат, который будет наносить и получать удары на ринге за двадцать — двадцать пять долларов в день. Если он действительно хорош, то лет десять продержится на плаву — будет спать с негритянками посветлее, чем Виолетта, наворачивать толстые бифштексы на завтрак и крушить чужие челюсти. А когда постареет, снова вернется в гетто с мозгами всмятку от многочисленных сотрясений.




 5


 Я остановился залить в бак бензина на автозаправке возле «Арены» и нашел фамилию Тарантини в телефонной книге. Там значилась лишь миссис Сильвия Тарантини, Сенедрес-стрит, 1401. Я набрал указанный номер, но никто не ответил.
 Я находился как раз на Сенедрес-стрит. Она пересекала весь город, проходя через центр негритянско-мексиканского района, и была застроена убогими коттеджами и перенаселенными бараками вперемежку с пивными, ломбардами, бильярдными, кишащими мухами харчевнями и дешевыми магазинчиками. Приближаясь к холмам по другую сторону бейсбольного поля, улица постепенно становилась благообразнее. Дома здесь были просторнее и лучше ухожены, с большими дворами, где играли белокожие, под слоем грязи, дети.
 Нужный мне дом стоял на углу, у самого подножия холма. Это был одноэтажный коттедж под плоской крышей, почти скрытый от глаз зарослями лавров и кипарисов. Застекленная дверь вела прямо в бедно обставленную гостиную. Я постучал в дверь, но и на этот раз не получил ответа. Под брезентовым навесом у стены дома стоял английский гоночный мотоцикл. Я подошел, чтобы взглянуть на него поближе, и заметил женщину, развешивающую белье на веревке в соседнем дворе. Вытащив изо рта пару прищепок, она спросила:
 — Ищете кого-нибудь?
 — Миссис Тарантини, — ответил я. — Она здесь живет?
 — Здесь, только сейчас ее дома нету. Пошла навестить сына в больнице.
 — Он болен?
 — Поколотили его недавно. Ночью, в порту. Страсть как избили. Доктор говорит, что голову проломили. — Она набросила последние простыни на веревку и откинула с лица седеющие волосы.
 — А что он делал ночью в порту?
 — Живет он там. Я думала, вы его знаете.
 Я сказал, что не знаю.
 — Можете подождать, она должна скоро вернуться. В больнице посетителям только до четырех можно.
 — Спасибо, я лучше поеду туда. — Мои часы показывали четверть четвертого.
 Без пяти четыре я вернулся туда, откуда начал. Сестра в справочной сказала, что Тарантини лежит в палате 204 — вверх по лестнице и через холл направо — и что у меня осталось всего пара минут.
 Дверь палаты 204 была открыта. Огромных габаритов женщина в черном, в красный горошек платье стояла ко мне спиной посреди комнаты, заслоняя от меня лежащего в постели человека. Женщина говорила громко, с сильным итальянским акцентом.
 — Ни в коем случае, Марио! Ты должен лежать, пока тебе не разрешит встать доктор. Он лучше знает.
 — К черту доктора! — пробасил в ответ мужчина. Он сильно шепелявил.
 — Можешь сколько угодно чертыхаться, если тебе так нравится, но с постели не вставай. Обещай мне, Марио.
 — Ладно, сегодня не буду, — буркнул мужчина. — Но насчет завтра не обещаю.
 — А завтра посмотрим, что скажет доктор. — Женщина склонилась над койкой, и я услышал громкий чмок.
 — Аддио, фильо мио. Чи ведиамо домани [1] .
 — Арриведерчи [2] . Не беспокойся, мама.
 Когда она выходила из палаты, я шагнул в сторону и стал внимательно изучать правила внутреннего распорядка в рамке на стене. Окажись бедра у миссис Тарантини на дюйм-другой шире, ей пришлось бы протискиваться в дверь боком. На мгновение остановив на мне подозрительный взгляд черных глаз, она, переваливаясь, понесла свое огромное тело дальше. Набухшие варикозные вены у нее под чулками были похожи на толстых фиолетовых червей.
 Я вошел в палату. В ней было две койки. На одной, у окна, спал мужчина с пузырем для льда у горла. На другой, ближе ко мне, полулежал, опираясь на две подушки, человек, которого я искал. Голова его была почти сплошь забинтована. Открытая часть скорее напоминала раздавленный баклажан, чем человеческое лицо. Оно распухло и посинело, местами позеленело и пожелтело, покрытое темными пятнами ссадин. Кто-то, кому нравилось причинять людям боль, изрядно поработал над его лицом — похоже, даже ногами.
 Вздутые губы прошепелявили:
 — Тебе чего, приятель?
 — Что с вами произошло? — спросил я в ответ.
 — Могу рассказать, если очень интересуешься, — с трудом выговорил он. — Глянул я на днях на свою рожу в зеркало, и до того она мне не понравилась, что я схватил молоток и как следует ей задал. Чего еще хочешь знать?
 — Ребята с фирмы игральных автоматов все-таки до вас добрались, Тарантини?
 Секунду он молча смотрел на меня. Глаза его в почерневших глазницах казались печальными. Он поскреб волосатой рукой густую черную щетину на подбородке. Я заметил ссадины на костяшках его пальцев.
 — Убирайся отсюда! — неожиданно рявкнул он.
 — Соседа разбудите, — предупредил я.
 — Проваливай. Если ты работаешь на этого ублюдка, так ему и передай. А если ты легавый, тем более уматывай — я с тобой разговаривать не обязан, понятно?
 — Ни на каких ублюдков я не работаю. В полиции тоже. Я частный детектив и ищу Галли Лоуренс. Ее мать думает, что с ней что-то случилось.
 — Если вы частный детектив, покажите лицензию.
 Я открыл бумажник и показал ему фотокопию.
 — Мне сказали, что вы увезли ее на своей машине, когда она съезжала с квартиры.
 — Я?! — В голосе его прозвучало неподдельное удивление.
 — У вас спортивный «паккард» бронзового цвета?
 — У меня — нет. Вы ищете моего брата. Не вы один. Меня зовут Марио, а вам нужен Джо.
 — А где он?
 — Если в я знал. Он сбежал три дня назад, скотина. Оставил меня с... — Он не закончил фразы. Рот его медленно приоткрылся, обнажив торчащие обломки зубов.
 — Галли Лоуренс была с ним?
 — Возможно. Он давно с ней путался. Хотите их найти, а?
 Я кивнул.
 Он сел прямо, поднявшись с подушек, и лицо его показалось мне еще страшнее.
 — Давайте заключим договор. Я знаю, где они жили в Лос-Анджелесе. Я вам скажу, а вы дадите мне знать, если найдете их, идет?
 — А вам он зачем нужен?
 — Я ему сам скажу. Так скажу, что он век не забудет.
 — Хорошо, — согласился я. — Если я его найду, я вам сообщу. Итак, где он живет?
 — В «Каса-Лома». Шикарный отель в Беверли-Хиллз. Может, оттуда вам удастся его проследить.
 — А сами вы где обитаете?
 — На своей посудине. Стоит в порту у пристани для яхт. «Ацтекская королева».
 — Зачем разыскивают его те, другие?
 — Спросите что полегче. — Он снова откинулся на подушки. Холодный, с заученными интонациями голос сказал у меня за спиной:
 — Приемные часы закончились, сэр. Как вы себя чувствуете, мистер Тарантини?
 — Лучше не бывает, — отозвался тот. — Как вам мой вид?
 — Бинты вам к лицу, мистер Тарантини. — Медсестра взглянула на другого пациента. — Как мы себя чувствуем без миндалин?
 — Он тоже в порядке — думает, что не дотянет до завтрашнего утра, — криво усмехнулся Тарантини.
 — Завтра утром он уже будет разгуливать по палате, — профессионально рассмеялась медсестра и вышла.
 Я догнал ее в холле.
 — Что произошло с Марио, — спросил я. — Он не хочет мне говорить.
 Это была рослая, широкая в кости девушка с длинным носом и серьезным выражением лица.
 — Нам — тоже, — ответила она. — Моя подруга дежурила в травматологическом отделении, когда он к нам поступил. Собственно, не поступил, а пришел — совершенно один, посреди ночи. Он был в ужасном состоянии, лицо все в крови. У него нашли легкое сотрясение мозга. Он сказал, что упал и разбился у себя на яхте. На самом деле его, конечно, избили — это видно с первого взгляда. Подруга, разумеется, вызвала полицию, но он и с ними не захотел говорить. Он очень скрытный, не правда ли?
 — Весьма.
 — Вы его друг?
 — Просто знакомый.
 — Некоторые из наших сестер говорят, что здесь замешаны гангстеры — что он был в банде и не поладил со своими дружками. Как вы думаете, в этом есть доля правды?
 Я сказал, что в больницах всегда ходят какие-то слухи.




 6


 Я ужинал в ресторане «У Муссо» в Голливуде. Дожидаясь своего бифштекса, я попробовал позвонить из автомата Джозефу Тарантини, но не дозвонился. Бифштекс подали именно такой, какой я любил, — чуть недожаренный, с грибами и горкой жареного лука колечками сбоку. Съев все это и запив пинтой темного эля, я почувствовал себя хорошо. Пока что я не продвинулся в деле ни на дюйм, но чувствовал себя хорошо. Я испытывал то волнующее, почти пророческое предчувствие, которое будоражит кровь, когда знаешь, что в ближайшее время может произойти все что угодно и, вероятно, произойдет.
 Выезжая со стоянки, я включил фары. Сгущающиеся серые сумерки казались почти осязаемыми. В их дымке город утратил ясность очертаний, став зыбким и изменчивым, как летящее по небу облако. С уходом солнца нарушились соотношения размеров и расстояний, и утратившие свой дневной облик дома ждали прихода ночи, чтобы обрести иные формы и значение. Параллельные потоки машин, к одному из которых я присоединился, продолжали тему меняющегося мира. Одна движущаяся лента устремлялась к морю, другая спешила в противоположную сторону. На северо-западе взбирающиеся на холмы улицы то исчезали за их крутыми склонами, то появлялись вновь, мерцая неоновыми огнями реклам и бегущим светом фар.
 Пансион «Каса-Лома» находился в переулке, в одном квартале от поднимающегося в гору бульвара Сансет. Это было четырехэтажное белое здание, из окон которого лился яркий, веселый свет. Место было не таким шикарным, как полагал Марио Тарантини, но, в общем, вполне приличным. Машины на стоянке позади дома были почти все новые и дорогие. Жившие здесь люди не жалели денег на показуху.
 Швейцара у дверей не оказалось, что было мне на руку. Ни дежурного, ни слуги в холле тоже не было. Я пересек небольшой, застеленный коврами вестибюль и остановился перед рядом медных почтовых ящиков на стене возле стеклянной двери. Фамилия «Тарантини» значилась на ящике под номером семь. Она была выведена на карточке зелеными чернилами — похоже, рукой той самой девушки, которая недавно оставила тихую гавань на берегу бурного житейского моря. Имена на других карточках были напечатаны на машинке, а на двух-трех — даже выгравированы. Например, номер 8. «Кейт Даллинг», — прочел я, любуясь работой гравера. Кто бы ни был этот Кейт Даллинг, я нажал кнопку звонка под его именем и стал ждать ответа. Но не дождался.
 Номер 12 проявил больше отзывчивости. Наверное, его обитательница, некая миссис Сопер, ожидала гостей. Услышав ответный зуммер, я приоткрыл стеклянную дверь и вставил в щель свернутый вдвое картонный пакетик со спичками. Старый трюк, но иногда срабатывает. Я дошел до угла, затем вернулся обратно и нашел пакетик там, где оставил.
 В доме было пятнадцать квартир, и номер 7 находился на втором этаже. Я поднялся вверх на автоматическом лифте и легко нашел нужную квартиру в конце коридора. Дверь была заперта. Я постоял с минуту, разглядывая деревянную поверхность двери, но это было бессмысленное занятие. Надо было либо взламывать ее, либо уходить. Квартира 8 находилась прямо напротив, но там никого не было. Я вытащил из кармана пиджака тяжелую отвертку, которую захватил из машины. Замок в седьмой квартире был английский, справиться с таким легче легкого.
 Однако с этим я справился слишком легко. Дверь открылась, стоило мне чуть навалиться на нее плечом. Кто-то успел меня опередить. На косяке виднелись следы ломика, паз замка был расшатан. Я спрятал отвертку и вытащил пистолет. Квартира была погружена во тьму, которую прорезала лишь узкая полоска света из коридора.
 Глядя вперед, я прикрыл за собой дверь и нащупал выключатель на стене. Даже в темноте было видно: в комнате что-то не так. Через окно в противоположной стене проникал слабый свет, так что можно было различить смутные контуры мебели, которые и вызывали это ощущение. Я зажег свет и увидел, что здесь все не так. Четыре оштукатуренных стены и потолок были в порядке, но остальное...
 Кресла и кушетка были распороты и выпотрошены, набивка клочьями разбросана по полу. Ножки стеклянного кофейного столика были откручены. Располосованные репродукции картин валялись рядом с пустыми рамами. Вывороченные металлические внутренности радиолы рассыпаны по полу. Даже портьеры были сорваны, как и абажуры ламп. Керамические цоколи обеих настольных ламп были разбиты вдребезги.
 Кухня выглядела еще хуже. Консервные банки были вскрыты, их содержимое — вывалено в кухонную раковину. Холодильник буквально разворочен, вокруг него валялись разодранные куски изоляции. Линолеум был сорван и поднят большими, искромсанными по краям листами. Посреди этого хаоса стоял стол с остатками неоконченной трапезы — бифштексы с картошкой и спаржей. Казалось, на квартиру обрушилось какое-то стихийное бедствие — землетрясение, ураган, наводнение.
 Я вошел в спальню. Пружинный матрац двуспальной кровати был разодран в клочья, даже деревянную раму кровати разломали на куски. Изрезанные в лохмотья мужские пиджаки и женские платья были свалены в кучу на дне гардероба. Среди них виднелись остатки белых больничных халатов. Выдвижные ящики туалетного столика валялись на полу, рядом с осколками выбитого из рамы зеркала. В комнате едва ли осталась хоть одна целая вещь, и ничего, что указывало бы на личность жильцов. Ни писем, ни записных книжек — ничего. Точно налет плесени, руины покрывал тончайший слой утиного пуха из распоротой подушки.
 Ванная комната находилась сбоку от маленького холла между спальней и гостиной. Я на секунду задержался в дверях ванной, нащупывая выключатель. Я нажал на рычажок, но свет не зажегся. Вместо этого раздался мужской голос:
 — Я держу тебя на мушке, а ты меня не видишь. Брось пистолет!
 Я напряг глаза, вглядываясь в темноту ванной. Я увидел отблеск света на металле, но это вполне могла быть какая-нибудь труба. Не слышно было никакого движения. Я бросил пистолет на пол.
 — Умница, — сказал голос. — А теперь стань спиной к стене и подыми ручки повыше.
 Я повиновался. Из темной комнаты появился высокий мужчина в широкополой черной шляпе. Он был тощ как скелет. Лицом он смахивал на покойника: бледная кожа туго обтягивала остро выпирающие скулы, уголки синеватых губ были опущены. Его водянистые глаза смотрели на меня не отрываясь — точно так же, как дуло его вороненого пистолета.
 — Ну, в чем дело? — спросил он, блеснув желтыми зубами.
 — Это я тебя должен спросить.
 — Только отвечать все равно тебе придется, — сказал он, и дуло пистолета согласно кивнуло.
 — Джо пригласил меня к себе на выпивку. Когда я постучал, дверь открылась сама. Куда делся Джо, не знаешь?
 — Брось, приятель, придумай что-нибудь получше. Джо никогда никого не приглашал на выпивку. К тому же его три дня как нет в городе. И кто это вваливается в квартиру к другу с пушкой в руках? — Он толкнул мой револьвер ногой по направлению ко мне. — Нет, поднимать не надо.
 — Ладно, чего там, — сказал я с интонациями разоткровенничавшегося ребенка. — Тарантини не отдал мне долга. Сбежал.
 В водянистых глазах мелькнул интерес.
 — Ну, это еще куда ни шло. И сколько он тебе должен?
 — Я купил права на одного парнишку-боксера в Пасифик-Пойнте. Тарантини тоже вошел в долю, но денег не заплатил.
 — Ну вот видишь, у тебя уже лучше получается. Но надо еще лучше. Придется тебе пойти со мной.
 «В страну теней, что за рекой», — подумал я и спросил:
 — И где ты остановился? В морге?
 С ввалившимися висками под черной шляпой, с тонкими, восковой белизны крыльями носа, его лицо все больше напоминало мне маску смерти.
 — Заткнись, если на своих двоих идти хочешь. А то придется тебя отнести. — Он быстро нагнулся, подхватил с пола мой револьвер и сунул в карман.
 Он провел меня перед собой через гостиную.
 — Ты здорово здесь поработал, — заметил я. — Тебе бы при кухне устроиться — кур потрошить.
 — Я и людей могу. Видел, как это делается. С теми, кто слишком много болтает. — И он сильно ткнул меня стволом пистолета в поясницу.
 Мы с трудом втиснулись в тесную клетушку лифта, спустились вниз, пересекли пустой холл и вышли на улицу. Дома вокруг словно впитали в себя черноту ночи, и свет в окнах уже не казался приветливым. Идя чуть сбоку и на шаг сзади, он отконвоировал меня к машине, ждавшей в полуквартале от дома.




 7


 Малый за рулем на вид был типичным головорезом. На затылке у него вздулся здоровенный карбункул. Лишь однажды, когда я залезал на заднее сиденье, он окинул меня безразличным взглядом и больше не обращал на меня внимания. Когда он включил фары, я заметил, что у машины бронированное ветровое стекло — оно имело характерный зеленовато-желтый оттенок.
 — К Даузеру? — хрипло спросил водитель.
 — Угадал, — ответил мой провожатый.
 Длинный черный автомобиль катился мощно и быстро. Мой спутник сидел в противоположном углу кабины, держа руку с пистолетом на колене. Сидя в своем углу, я вспомнил одного бригадного генерала, с которым я познакомился в Колоне во время войны. У него было хобби — охота на акул в открытом море, причем без всякого снаряжения, только с маской и ножом. Я иногда сопровождал его в этих экспедициях, сидя за рулем его катера. Никто в штабе не мог понять, зачем ему это нужно. Я спросил его об этом однажды, когда он едва не погиб и мне пришлось броситься в море на помощь. Он ответил, что приемы обращения с акулами помогают выжить среди людей. Для генерала он был очень застенчивым человеком.
 Мы достигли вершины холма между Санта-Моникой и Пасифик-Палисейдс. К ней вела петляющая по крутому склону частная дорога, на которой не смогли бы разъехаться две машины. Мы остановились перед зелеными железными воротами; за ними начиналась подъездная аллея. Водитель нажал на клаксон. Как по команде, на телеграфных столбах по обе стороны ворот зажглись два прожектора, осветившие фасад дома. Это была большая приземистая постройка, что-то вроде ранчо. Выкрашенная в серый цвет, она напоминала бетонный дзот, несмотря на красную черепичную крышу. Появившийся из будки человек дополнил сходство: с дробовиком наперевес он стал у ворот, словно часовой. Потом, приставив ружье к стойке ворот, он распахнул створки и махнул рукой, чтобы мы проезжали.
 Во входной двери имелось смотровое отверстие, похожее на щель почтового ящика. Под ним был дверной молоток — почему-то в виде совокупляющихся лошадей. Дверь открыл человек, который, наверное, уже успел как следует разглядеть нас в глазок. Похожий на ирландца, он был курчав, с довольно красивым, но сильно помятым лицом. В своем черном костюме и засаленной «бабочке» он смахивал на метрдотеля из дешевого ресторана.
 Мой бледнолицый спутник держался позади меня и человека в «бабочке», пока мы пересекали холл, оклеенный красными, черными и золотыми в полоску обоями. Автор этого интерьера, похоже, находился под сильным влиянием эстетики ярмарочных балаганов. В дальнем конце холла была дверь, за которой оказалась ярко освещенная комната с высоким потолком. «Метрдотель» отступил в сторону, пропуская нас вперед.
 — С Даузером будь повежливее, — сказал бледнолицый и для убедительности снова ткнул меня в спину пистолетом.
 У стойки бара футов двадцать длиной, которая занимала почти всю противоположную стену комнаты, я увидел человека в темно-синем костюме. Поставив ногу на медную подножку, он стоял спиной ко мне. Выждав, он с расчетливой медлительностью стал поворачивать голову в мою сторону, словно давая понять, что я в его власти и ему некуда спешить. На дубовой стене за стойкой бара висело большое зеркало в украшенной позолоченными завитушками раме. В нем отражалась вся обстановка комнаты: телевизор, вделанный в старинные часы, игральные автоматы, большой бильярдный стол, музыкальный автомат с подсветкой, ряд двустворчатых окон в левой стене и плавательный бассейн за ними — словом, все, что нужно джентльмену, чтобы развлечь друзей, если таковые у него имеются. Я увидел в зеркале и себя — в измятом спортивном пиджаке, с двумя гангстерами по бокам, застывшими в ожидании своего босса, который не спеша шел через комнату по сияющему паркету. Меня охватил гнев. Со стены над зеркалом на меня издевательски скалилась кабанья голова. Я оскалился в ответ.
 — Что-нибудь случилось, Блэйни?
 — Я поймал его в квартире Тарантини, — почтительно сообщил бледнолицый. — Говорит, что Джо должен ему деньги.
 — Ему и всем на свете. Ты не сглупил, привезя его сюда, а?
 — Вы сами сказали, мистер Даузер, — если кто-нибудь появится...
 — Хорошо, — тихо промолвил Даузер.
 Мы смерили друг друга взглядом. Он был на голову ниже меня, почти так же широк в плечах и шире в бедрах. Двубортный синий костюм делал его фигуру почти квадратной. Над большим квадратом был квадрат поменьше — его лицо, — увенчанный коротким ежиком рыжеватых волос. Ему было около сорока, но он старался казаться на десяток лет моложе, и это ему почти удавалось. Кожа у него была гладкая, почти юношеская, но с глазами было что-то не так. Карие, сильно навыкате, они влажно поблескивали, точно их окунули в грязную воду и налепили на лицо подсушиться.
 — Кто ты такой? — спросил он.
 Решив, что терять мне все равно нечего, я сказал правду.
 — А мне он другое пел, — пожаловался Блэйни. — Будто он боксеров держит в Пасифик-Пойнте.
 — Ты слишком меня разволновал. Когда меня берут на мушку, у меня путается в голове.
 — Разговорчивый попался, — заметил Даузер. — Так ты из Пасифик-Пойнта? — Он отхлебнул из чеканной оловянной кружки, которую держал в правой руке. Жидкость в кружке смахивала на снятое молоко.
 — Придется заглянуть в твой бумажник, — сказал Даузер с деланным сожалением.
 Я достал бумажник и, вытащив из него деньги, чтобы уязвить Даузера, протянул ему. Еще сильнее выпучив грязно-карие глаза и медленно шевеля губами, он уставился на мое удостоверение. Я заметил, что одно ухо у него неестественно загнуто наружу, словно шляпка гриба-уродца.
 — Может быть, вам прочесть, что там написано, мистер Даузер? — спросил я с издевкой.
 Он слегка побагровел, но не дал волю гневу. Он держался с достоинством актера, подкрепленным сознанием важности собственной персоны. В лице и фигуре его была какая-то нездоровая одутловатость, точно он разжирел, питаясь падалью.
 — Значит, ищешь Джо Тарантини. На кого ты работаешь, Арчер? Или только на себя? — Он неожиданно швырнул мне бумажник. Движения его были быстры и натренированны.
 Я поймал бумажник на лету, засунул деньги обратно и положил его в карман.
 — Я работаю на некую миссис Лоуренс. Ее дочь, должно быть, уехала с Джо. Она за нее беспокоится.
 Даузер рассмеялся, не разжимая губ.
 — С чего это ей беспокоиться за свою дочь? Джо славный малый. Все любят старину Джо.
 — Я очень люблю старину Джо, — осклабился Блэйни.
 — И я, я тоже люблю Джо, — подхватил «метрдотель». Босс пошутил, и они спешили ему подыграть.
 — И что ты собираешься делать с девчонкой, если найдешь?
 — Отвезти ее домой к матери.
 — Веселое дело.
 — Что еще за девчонка? — неожиданно спросил женский голос.
 Я не спускал глаз с Даузера и сначала не заметил ее. В этом человеке ощущалась скрытая разрушительная сила, которая приковывала внимание. Теперь я увидел в зеркале женщину. Она стояла в дверях справа от меня, являя собой чье-то представление о греческих богинях. Возможно, свое собственное. Она вступила в комнату в сверкающем одеянии из белого шелка (вероятно, вечернем халате), полощущемся вокруг ее лодыжек. Ее волосы и кожа были настолько бесцветны, что ее можно было принять за альбиноску. Только глаза были темно-синие. Они холодно скользнули по мне.
 — Что за девчонка, Дэнни?
 — Занимайся своим делом.
 — Галли Лоуренс, — сказал я. — Не знаете такой?
 — Заткнись, ты! — рявкнул Даузер.
 Женщина картинно оперлась на бильярдный стол.
 — Еще бы не знать. — Голос у нее был глухой и хриплый. Он не вязался с ее обликом, как визгливый крик павлина не вяжется с его роскошным оперением.
 — Я слышала, она сейчас в Палм-Спрингс. Почему ты никогда не свозишь меня в Палм-Спрингс, Дэнни?
 Он неслышно подошел к ней и сказал еще тише, чем раньше:
 — Что ты сказала, Айрини? Ты слышала от кого-то о Галли Лоуренс?
 — От Сандры в Бич-Клубе. Она говорила, что вчера вечером видела Галли в Палм-Спрингс.
 — Где?
 — В каком-то баре, она не сказала.
 — С кем? — Его правая рука была вытянута вдоль бедра, пальцы сжимались и разжимались.
 — Не с Джо. Я знаю, что вы ищете Джо, и спросила ее. С каким-то другим мужчиной. Сандра решила, что это какой-то актер. Сказала, очень симпатичный.
 — Ах, симпатичный? Что же ты мне раньше не рассказала, симпатичная моя? А? — Он внезапно вытянул руку и крепко ухватил ее за подбородок. Но Айрини оттолкнула его руку.
 — Не трогай меня, ты, обезьяна! Я занималась своим делом, как ты велел.
 Его пальцы продолжали сжиматься и разжиматься.
 — И вылезла со своим делом перед этим ублюдком.
 — Он тоже симпатичный, — заныла она с выражением смертельной скуки на лице и, переведя взгляд на меня, пожаловалась: — А Дэнни несимпатичный, он всегда говорит гадости.
 — Ну почему же, — возразил я. — По-моему, он очень даже симпатичный. — Мне тоже становилось скучно.
 Выпученные глаза Даузера зыркнули на меня и снова остановились на Айрини, которая уселась на бильярдный стол, обняв руками колени. Она выдержала его взгляд, не опустив глаз.
 Неожиданно рука Даузера, сжимавшая кружку, дернулась вверх, и молоко плеснуло ей в лицо.
 — Тебе это дорого обойдется, — прошипела она. С подбородка ее падали водянисто-белые капли. — Купишь мне новое платье — нет, два новых платья, и сегодня же вечером повезешь ужинать в Чиро. А завтра — в салон красоты.
 — Я тебе сам красоту наведу, этими вот руками, а потом с моста скину!
 Однако, когда она спрыгнула со стола, он посторонился. Вскинув голову, она вышла из комнаты, сердито простучав высокими каблуками по паркету. Даузер поплелся следом за ней на некотором расстоянии. Он был ниже ростом, гораздо старше и, не в пример своей любовнице, красотой не блистал.
 — Присядем, что ли, — пробормотал Блэйни. — Это у них всю дорогу. — Перед лицом стихии, имя которой женщина, между нами возникло что-то похожее на солидарность.
 «Метрдотель» ретировался, и мы остались сидеть вдвоем за стойкой бара, разделенные пустым табуретом и пистолетом бледнолицего. Разговаривать он не хотел, и я от скуки стал разглядывать этикетки на бутылках. У Даузера было все, что душе угодно, — вплоть до данцигской «Золотой водки» и двадцатилетнего бургундского.
 Минут через десять он вернулся, переодевшись в другой костюм. Губы у него были красными и слегка припухшими, точно их кто-то жевал.
 — Красивая женщина, — заметил я, чтобы его подколоть.
 Но он был в слишком хорошем расположении духа, чтобы обращать внимание на колкости.
 — Арчер, у меня есть к тебе предложение. — Он даже положил руку мне на плечо. — Чисто деловое предложение.
 Я встал, освобождая плечо от его руки.
 — У вас очень странная манера вести дела.
 — Забудем об этом, — сказал он, как будто я перед ним извинялся. — Блэйни, спрячь свой пугач. Ты сказал, значит, что работаешь на старуху Лоуренс. Так вот, вместо этого я предлагаю тебе поработать на меня. Что скажешь?
 — А что надо делать? Вспарывать матрацы?
 Он проглотил это без звука.
 — То же, что и делал. Ты ищешь Галли Лоуренс? Ну и валяй ищи. Поезжай в Палм-Спрингс. Найдешь — получишь тысячу. За Джо — пять.
 — Зачем они вам?
 — Люблю я их, как родных. И еще хочу показать им мой новый телевизор.
 — Почему бы вам самому за ними не съездить?
 Он помедлил, но потом все же признался:
 — Они уже не на моей территории. Не люблю залезать на чужую землю. И потом, ты ведь все равно сделаешь это для меня, верно?
 — Ладно, если вам так хочется. — Я решил, что легко отделался, и не спорил.
 — Вот это другой разговор, — сказал он. — Ты мне — малыша Джо, а я тебе — пять штук на бочку.
 — Джо живого или мертвого?
 — Живого, если получится. Если мертвого — договор остается в силе. Условия — лучше некуда. — Он повернулся к Блэйни. — Пистолет нашего друга у тебя?
 — У меня, — ответил Блэйни, вскочив перед боссом.
 — Ладно, отдашь ему на выходе. — Даузер снова повернулся ко мне, улыбаясь с волчьим обаянием. — Не обижайся на нас, старина. Каждый за себя, такая у меня философия. Разве не правильно?
 — По поводу «каждого за себя» должен заметить, что я всегда беру задаток. — Я не хотел брать деньги у Даузера, но другого выхода не было. Ибо давать и получать деньги, требовать денег и отказывать в них было для Даузера основной формой общения с людьми. Помимо угроз, побоев, запугивания и пыток.
 Он хмыкнул и сунул мне стодолларовую бумажку. Деньги впитывают в себя что-то от характера людей, которые к ним прикасаются. И мне показалось, что полученная от Даузера бумажка извивается у меня в руке, словно жирный зеленый червяк.




 8


 В десять вечера я уже был в Палм-Спрингс и принялся прочесывать бары. Сначала я прошел по одной стороне главной улицы, а потом двинулся по другой — в обратную сторону. Старые и молодые, худые и толстые, бармены встречали меня одной и той же жалостливо-насмешливой улыбкой. Они смотрели на фотографию, потом на меня и снова на фотографию: «Да, хороша девчонка. Нет, я такой здесь не видел». «Что за беда, приятель? Подумаешь, жена сбежала». «Если в она была здесь вчера вечером, я бы ее заметил». «А кто она, ваша дочь?» Последнее было особенно обидно.
 Потратив шесть долларов на спиртное, к которому я не прикасался или, во всяком случае, оставлял недопитым, я наконец напал на след. Случилось это в «Лассо» — небольшом баре в узеньком, неприметном переулке. Заведение представляло собой несколько уменьшенную копию старинных ковбойских салунов — бычьи рога над стойкой, стулья и табуреты, обитые клепаной седельной кожей, на стенах — фотообои, изображавшие Палм-Спрингс в ту пору, когда городок был небольшим форпостом в пустыне. Времена эти, впрочем, были не так уж далеки. Владелец «Лассо» потратил немало усилий на то, чтобы воссоздать здесь традиции Дикого Запада, хотя в этих краях многие из них еще оставались сегодняшним днем.
 В глубине зала двое хулиганского вида юнцов играли в шафлборд [3] . Наблюдавший за игрой бармен вернулся на свое место, как только я сел у стойки. Это был моложавый мужчина в ковбойской рубашке и джинсах, подпоясанных широким ремнем из тисненой воловьей кожи.
 Я заказал виски с содовой. Когда он налил мне, я показал ему фотографию и продекламировал свою маленькую речь. Он взглянул на меня, потом на фотографию и снова на меня, но без обычной жалостливо-насмешливой улыбки. У него были большие карие глаза, уголки которых были опущены вниз, что придавало ему сходство с коккер-спаниелем. Я прочел в них искреннее желание помочь.
 — Да, я узнал ее, — сказал он. — Она была здесь вчера вечером. Вчера у нас тьма народу толклась, вы просто не поверите. По понедельникам людей поменьше — отдыхают после уик-энда.
 — Как ее зовут? — спросил я, подумав про себя, что как-то слишком уж легко все получилось. Или выпитое по барам виски сделало меня слишком подозрительным?
 — Я не расслышал. Они не у стойки сидели, а там, в зале, рядом со столиком для шафлборда. Выпивку я туда носил. Дайкири они заказывали.
 — Они — это кто?
 — Она была с каким-то мужчиной, — осторожно ответил он после паузы.
 — Вы его знаете?
 — Не то чтобы знаю, но несколько раз видел его здесь.
 — Может быть, знаете, как его зовут?
 — Возможно. Знал, по-моему, но из головы вылетело. — Он закурил сигарету, пытаясь придать лицу непроницаемое выражение, но это у него не получилось.
 Сдача с десяти долларов, которые я ему дал, лежала на стойке бара между нами. Я пододвинул деньги ему.
 — Опишите мне его, сможете?
 — Может, смогу, а может, и нет. — Он поежился в своей ковбойке, с тоской глядя на деньги. — Я ведь не знаю, о чем идет речь, мистер. Если тут иском о разводе или еще чем таким пахнет, то мне языком болтать резону нет, потом по судам затаскают.
 — Развод тут ни при чем, — заверил я его, добавив, что речь идет об ушедшей из дому дочери. Хотя если тут были замешаны люди вроде Даузера и Тарантини, дело этим наверняка не исчерпывалось. Однако бармену я о них ничего не сказал, да и сам постарался на время забыть эту парочку.
 Но мой ковбой продолжал нервничать, не решаясь прикоснуться к долларовым бумажкам и серебру, которые лежали перед ним на глянцевитой черной поверхности стойки.
 — Мне надо подумать, — выдавил он с мукой на лице. — Постараюсь вспомнить имя того парня.
 Держась как можно небрежнее, он отошел к другому концу стойки и вытащил из-под нее телефонный аппарат. Он навалился на стойку, прикрывая телефон собственным телом, чтобы я не увидел, какой он набирает номер. Ответа он ждал долго. Когда ему наконец ответили, он заговорил очень тихо, в самую трубку.
 Потом он быстрым шагом вернулся ко мне и взял со стойки мой пустой стакан.
 — Выпьете что-нибудь еще, сэр?
 Я взглянул на часы: почти полночь.
 — Пожалуй.
 Он поставил второй стакан рядом с деньгами.
 — Отсчитать из этих, сэр?
 — Как хотите. Боитесь без барыша остаться?
 — Не понимаю вас, сэр, — ответил он. Однако он явно ждал, чтобы я добавил.
 Я сунул ему еще доллар.
 — Что вам сообщил по телефону ваш друг?
 — Вы хотите сказать, подруга, сэр? — с улыбкой поправил он. — Она сказала, что подъедет к закрытию бара.
 — Когда вы закрываете?
 — В два.
 — Я, пожалуй, пересяду за столик.
 Он явно почувствовал облегчение. Выхватив из-под стойки полотенце, он принялся протирать стаканы, что-то напевая под нос.
 Сидя за столиком в дальнем конце зала, я спрашивал себя, не окажется ли этот бар тупиком в моих поисках Галли Лоуренс. Двое юнцов, сбросив пиджаки, продолжали играть в шафлборд. Красные выиграли у синих — значит, синим платить за выпивку. Пили ребята водку, хотя ни тому, ни другому, наверное, не было восемнадцати.
 Вскоре после полуночи в бар вошли двое пузатых коротышек, в нелепых широкополых шляпах и джинсах. Они были очень придирчивы в выборе напитков и разговаривали громкими, слегка визгливыми тенорами, разносившимися на весь зал. Они наперебой рассказывали друг другу о своих недавних светских триумфах, то и дело упоминая громкие имена. Меня эти двое не заинтересовали.
 Зато человек, который вошел через несколько минут после них, сразу привлек мое внимание. Он был высок и элегантен в своем светлом фланелевом костюме и кремовой шляпе с загнутыми полями. Меня поразило его лицо. Окажись он в Древней Греции, с него ваяли бы Гермеса или Аполлона. Остановившись на пороге и придерживая дверь рукой, он обменялся быстрыми взглядами с барменом и посмотрел на меня. Оба тенора у стойки пристально оглядели его с головы до ног.
 Он взял бутылку пива и подошел к моему столику.
 — Вы позволите? Мы, кажется, где-то встречались, не так ли?
 — Не припоминаю. Прошу вас, садитесь.
 Он снял шляпу, открыв моему взору волнистые каштановые волосы — такие же красивые, как его длинные темные ресницы. По всем статьям он был столь прекрасен, что меня стало слегка поташнивать. Он изящно опустился в кожаное кресло напротив меня.
 — Знаете, я, кажется, вспомнил: не в кино ли я вас видел? — спросил я.
 — Едва ли, если только вы не просматриваете материалы кинопроб. Дальше этого у меня дело не пошло.
 — Отчего же?
 — К несчастью, актеров отбирают не женщины. Ну а мужчины меня не любят. Даже «голубые», потому что я не поддаюсь на их чары. Вам ведь я тоже не нравлюсь, правда?
 — Не особенно. Все хорошо в меру, это мой девиз. Однако, нравитесь вы мне или нет, не имеет никакого значения.
 После этого он перешел к делу, хотя это и стоило ему некоторого усилия. В его покрасневших от бессонницы глазах мелькнула тревога.
 — Вы можете работать на Даузера, почем мне знать?
 — Могу. Но не работаю. Кто бы ни был этот самый Даузер.
 Красиво откинувшись на спинку кресла и положив одну руку на стол, он ждал, не скажу ли я еще чего. Напряжение его не проходило. Под мышками его фланелевого пиджака расплывались темные влажные пятна.
 — А вы не на шутку напуганы, — заметил я.
 Он попытался улыбнуться. Результат напомнил мне об одном приспособлении для увеселения сумасшедших, про которое я где-то читал. Состояло оно из двух крючков, чтобы поднимать уголки рта пациента в «улыбающееся» положение. Бедолаг понуждали улыбаться, и это рождало в них желание улыбаться по своей воле — по крайней мере так уверяла теория.
 — Ладно, — сказал он. — Допустим, напуган.
 — Может, расскажете почему? Мой слуховой аппарат к вашим услугам.
 — Он не понадобится. — Улыбка у него опять получилась вымученной. — Вы не объясните мне, какую роль вы играете в этом деле, мистер?...
 — Арчер. Лью Арчер.
 — Меня зовут Кейт Даллинг.
 — Я частный детектив, — сказал я. — Некая миссис Лоуренс поручила мне найти ее дочь. — Мне порядком осточертела эта песня. Слишком уж незамысловато. В таком местечке, как Палм-Спрингс, такие истории как-то не звучат.
 — Зачем ей понадобилось вас нанимать?
 — Материнские страхи, полагаю. Миссис Лоуренс не имела известий от дочери месяца два. Так что вам нечего бояться, мистер Даллинг.
 — Если бы я мог быть в этом уверен. — На лбу у него выступили бисеринки пота. Он вытер его тыльной стороной руки. — Приятель в Лос-Анджелесе говорил мне, что Галли ищет Даузер. Так я могу угодить в переплет...
 — Кто такой Даузер?
 — Разве вы о нем не слышали? — Он испытующе посмотрел на меня. — С такими людьми лучше не ссориться.
 — Вы сказали, что можете попасть в переплет.
 Начав говорить, Даллинг уже не мог остановиться. Да, на виц он дюжий малый, но опасные приключения не для него. Нервы у него не слишком крепкие, и он этого не скрывает. Прошлой ночью он не сомкнул глаз, хотя он из тех людей, кто с трудом переносит бессонницу.
 — Что произошло вчера ночью?
 — Позвольте, я расскажу все с самого начала. — Он вытащил пенковую трубку и стал набивать английским табаком, не переставая говорить. Он являл собой столь безупречный типаж, что даже начал мне нравиться, точно его создало мое собственное воображение.
 — У меня есть маленький коттедж за городом, — продолжал он, — который последнее время пустовал. А тут у меня появилась возможность сдать его Тарантини. Он обратился ко мне на позапрошлой неделе и предложил хорошие условия. Я согласился.
 — Как вы с ним познакомились?
 — Он мой сосед по дому, живет в квартире напротив в «Каса-Лома». — Я вспомнил, что видел табличку с именем Даллинга на почтовом ящике. — Я упомянул о коттедже в разговоре с ним, и он знал, что сам я не собираюсь им пользоваться. Он сказал, что они с женой хотели бы на время уехать — куда-нибудь подальше от стрессов.
 — Значит, Галли вышла за него замуж?
 — Насколько я знаю, да. Они жили в его квартире как муж и жена с Нового года. Кажется, он говорил, что они поженились в Лас-Вегасе.
 — Чем он занимается?
 Даллинг зажег трубку и выпустил густой клуб дыма.
 — Я понятия не имел до вчерашнего дня, когда мне позвонил этот мой приятель. Оказывается, Тарантини — гангстер или что-то в этом роде. Он представляет интересы Даузера в Пасифик-Пойнте. Даузер хозяйничает в нескольких прибрежных городках — начиная с Лонг-Бич и дальше на юг. Но это еще полбеды. Тарантини, как выяснилось, украл что-то, принадлежащее Даузеру, и исчез. Похоже, он спланировал все заранее и теперь использует мой коттедж как укрытие. Я еще с самого начала слегка насторожился: он попросил меня никому не говорить о нашей сделке, иначе она не состоится.
 — Этот ваш приятель, откуда он все это знает? — поинтересовался я.
 — Не могу сказать точно. Он работает продюсером на радио — ставит детективные пьесы по материалам уголовных дел. Думаю, он имеет кое-какую информацию от полиции.
 — Но ему не известно, что именно украл Тарантини у Даузера?
 — Нет. Деньги, наверное. Похоже, у него их целая куча. Представляете? Я, ничего не подозревая, сдал ему дом, а теперь получается, что я вроде как его сообщник. — Он залпом выпил пиво, выдыхавшееся у него в стакане.
 Я сделал знак бармену, но Даллинг больше пить не хотел.
 — Сейчас мне нужна ясная голова, — объяснил он.
 — Не думаю, чтобы дело обстояло так плохо, — заметил я. — И потом, если вы боитесь Даузера, почему бы вам не пойти и не рассказать ему все?
 — Не хочу себя обнаруживать. Кроме того, если бы я рассказал все Даузеру, мне пришлось бы опасаться Тарантини.
 — Очень недолго.
 — Как знать. Если откровенно, положение у меня — хуже некуда. Вчера, после разговора со своим приятелем, я дозвонился до Галли — миссис Тарантини — и она согласилась встретиться со мной здесь. Она понятия не имела, какому риску подвергается, пока я не рассказал ей про ее мужа. Она была в шоке. Сказала, что живет там как самая настоящая пленница, что из дому выскользнула тайком, пока спал муж, и что не знает, что он с ней сделает, когда она вернется.
 — Вы, кажется, очень ей симпатизируете.
 — Честно говоря, да. Красивая девушка, а попала в плохую компанию. — Оказывается, он умел беспокоиться не только о себе.
 — Я хотел бы с ней встретиться, — сказал я. — Я ведь с ней еще не знаком.
 Он встал из-за стола.
 — Я надеялся, что вы это скажете. Я не трус, но иметь дело с гангстерами мне что-то не хочется. В одиночку, я имею в виду.
 Я сказал, что это вполне естественно.




 9


 Моя машина осталась в шести кварталах от бара — там, откуда я начал свой обход. Машина Даллинга стояла напротив входа в «Лассо». Если бы меня попросили угадать, какой марки у него машина, я сказал бы — «крайслер», «бьюик» или «де сото», красная или желтая, с откидным верхом.
 Он открыл дверцу желтого «бьюика» с красными кожаными сиденьями.
 Мы направлялись к выезду из города, изредка останавливаясь у светофоров. Я спросил Даллинга, чем он занимается. Он ответил, что перепробовал много разных вещей — пел в детском хоре в мюзиклах, пока не подрос, позировал для рекламных фотографий, служил агентом по продаже машин и яхт, во время войны был штурманом на эсминце. Последним он очень гордился. После войны он женился на богатой, но вскоре развелся. Уже совсем недавно работал актером на радио, однако тоже недолго, потому что стал много пить. Даллинг был откровенен до самоистязания. Коль скоро мужчинам он все равно не по вкусу, говорил он, можно вполне позволить себе быть самим собой. Терять ему нечего.
 Когда мы выехали на шоссе, он выжал восемьдесят миль и перестал отвлекаться на разговоры. Через некоторое время я спросил его, куда мы едем.
 — С такой скоростью мы скоро окажемся в Мексике, — пошутил я.
 Он рассмеялся. Наверняка я уже слышал этот смех — по радио, ибо в реальной жизни так не смеются.
 — Всего несколько миль осталось, — ответил он. — Местечко называется Оазис. Городом его назвать трудно — пока, потому что строят там много. Народу в этих краях все прибавляется. Как вам пейзаж?
 Я посмотрел на проносящуюся мимо иссохшую сумрачную равнину, утыканную кактусами и кустами Польши, похожими на привидения некогда живших здесь растений.
 — Напоминает дно моря, — сказал я. — Хотя мне больше нравится дно моря, покрытое водой. Так интереснее.
 — Как ни странно, вы почти угадали. Когда-то Калифорнийский залив доходил чуть не до этих мест.
 Мы свернули с шоссе направо и ехали по узкой асфальтированной дороге через погруженную во тьму пустыню. Справа, в десятке миль от нас, горсткой разноцветных светлячков мерцали огни города. Впереди виднелось еще несколько огоньков, затерянных в безбрежном пространстве ночи. Даллинг сказал, что это Оазис.
 Мы покатились по лабиринту гравиевых дорог, перекрещивающихся, как городские улицы, но совершенно безлюдных. Вскоре из темноты стали возникать разбросанные там и сям дома с фонарями по углам — это и был Оазис. Он напомнил мне опустевший военный лагерь на одном из островов в западной части Тихого океана, куда перебросили нашу часть после того, как стоявшая там дивизия отправилась возделывать кровавые поля войны.
 — Город-призрак какой-то, — пробормотал я.
 — Похож, правда? На самом деле совсем наоборот — это не мертвый город, а город еще не рожденный. Строить здесь начали совсем недавно, я был одним из первых, а сейчас дома растут, как грибы после дождя. — Однако в голосе его не было особой радости по поводу приобретенной им недвижимости.
 Скрипя шинами и разбрасывая гравий, машина сделала несколько поворотов. Я следил за направлением движения, ориентируясь на высокий скалистый массив, заслонявший горизонт на юго-востоке. Достигнув окраины городка, Даллинг резко сбавил скорость.
 — Вон там, впереди, мой дом.
 Впереди был только один дом — выкрашенное в белый цвет каркасное строение с выступающими карнизами, удлиненное пристроенным сзади гаражом. Проезжая мимо, я увидел свет в окнах фасада, едва пробивавшийся через портьеры.
 — Я думал, мы сделаем остановку и заглянем на огонек, — обронил я. «Бьюик» продолжал катиться по дороге, уже миновав следующий перекресток. Наконец Даллинг затормозил на обочине.
 — Знаете, о чем я подумал? — сказал он, немного замявшись. — Тарантини меня знает, а вас — нет. Может быть, из тактических соображений вам лучше зайти в дом одному? Я, конечно, буду рядом. Останусь здесь и буду ждать вас, не выключая мотора. — Он пытался говорить спокойно и рассудительно, но ему явно было не по себе.
 Если он и был «не трусливого десятка», проявлялось это далеко не всегда. Я слегка его пожалел.
 — Как скажете, Даллинг.
 Наверное, он уловил нотку жалости или презрения в моем голосе.
 — В конце концов, найти Галли Лоуренс поручили вам, правда? — Он уже не разыгрывал из себя храбреца. — Я и так делаю все, чтобы вам помочь. Если Тарантини поймет, что я его выдал, вы знаете, что он со мной сделает.
 В том, что он говорил, в общем-то, была доля здравого смысла. Если бы и у меня было столько же здравого смысла этого рода, я, пожалуй, остался бы в машине и занялся самим Даллингом. Десять против одного, что в его истории обнаружилась бы такая же слабина, как в его поджилках. Реально и достоверно было одно — его страх. Он висел вокруг него влажным удушливым облаком. Именно страх Даллинга или, точнее, моя реакция на него толкали меня на риск. Ну и, конечно, немалое количество виски, которое я потребил той ночью в силу служебной необходимости. Не будь у меня в крови горячащей примеси, я, возможно, поступил бы иначе. Возможно, я даже спас бы одну или две жизни, займись я тогда Даллингом.
 Но я ограничился полушутливым, полуугрожающим предупреждением:
 — Смотрите, Даллинг, если вы вздумали меня подставить, я сильно попорчу вам внешность. И репутацию — тоже.
 Невидимые крючки снова передернули его рот.
 — Не беспокойтесь, — проговорил он, выключая фары. — Я действительно очень вам благодарен — ну, за ваше отношение и вообще... — Он не нашел, как продолжить, и замолчал, приготовившись ждать.
 Столько звезд, как над Оазисом, я не видел с тех пор, как распрощался с островком в Тихом океане, о котором я уже говорил. Неосвещенная улица была тиха и безмятежна, как пустыня вокруг. Но, приближаясь к дому, я ощутил горячее покалывание в затылке. Я переложил пистолет из кобуры под мышкой в карман, чтобы придать себе больше уверенности.
 Я обошел вокруг дома на некотором расстоянии. Забора не было, коттедж одиноко стоял посреди голого пустыря. Все двери, включая гаражные, были закрыты, жалюзи на окнах опущены. В конце покрытой гравием подъездной дорожки тускло поблескивал в свете звезд спортивный «паккард». Я подошел достаточно близко и убедился, что машина пуста. Обогнув дом, я снова оказался перед входом.
 За жалюзи по-прежнему горел свет. Но в них не было ни щелочки, чтобы заглянуть внутрь. Сжимая в кармане рукоятку снятого с предохранителя пистолета, я поднялся на низкое цементное крыльцо и постучал в дверь. Стук был негромким, но мне он показался почти грохотом.
 За дверью послышались торопливые шаги. Над головой у меня вспыхнула лампочка. В ближнем окне кто-то поднял жалюзи, и в отверстии мелькнуло лицо. Жалюзи упали, и наступила настороженная тишина. Я постучал снова.
 Кто-то стал поворачивать внутреннюю ручку двери. Щелкнул замок. Дверь медленно приоткрылась на длину медной цепочки и остановилась. В образовавшуюся щель я увидел половину женского лица и дуло пистолета.
 — Уходите! — сказала женщина.
 — С удовольствием, если в знал как. — Легенда напрашивалась сама собой, и ничего лучше я придумать не мог. — У меня сломалась машина — там, на дороге, и я заблудился.
 — О! — сказала она. Голос ее чуть потеплел, но из глядящего на меня пистолетного дула по-прежнему тянуло холодком. — А куда вы едете?
 — В Индио.
 — Вы сильно отклонились.
 — Это я уже понял. Надеюсь, пистолет у вас на предохранителе?
 — Если вас это так беспокоит, вы можете уйти. Как я вам предложила с самого начала. — Несмотря на повторное предложение, что-то — возможно, самомнение — подсказывало мне, что она рада меня видеть. Меня или кого угодно.
 — Похоже, жизнь в пустыне делает людей негостеприимными. Вы, случайно, не старая дева?
 — С чего это вы взяли?
 — Так вы себя ведете. Лучше бы позвали мужа, уж он бы помог мне выбраться. У него, наверное, и карта местных дорог есть?
 — Говорите потише, вы его разбудите. — В словах ее не было ничего необычного, но произнесла она их с излишней горячностью.
 Мне было интересно, где спал Тарантини, однако не настолько, чтобы его будить. Я понизил голос:
 — Почему бы вам не спрятать пистолет и не дать мне перевести дух? Вам нечего бояться, я совершенно не опасен для женщин.
 К моему удивлению, она опустила пистолет. Затем, к еще большему моему удивлению, сняла цепочку и отворила дверь.
 — Что ж, входите, только, пожалуйста, не шумите. Я сейчас поищу карту.
 Я не знал, что и думать. Ибо минуло уже не так мало лет с тех пор, как моему моложавому обаянию удавалось творить средней руки чудеса с женщинами.
 — Что это вы вдруг сжалились? — спросил я, входя. — Это приятно, конечно, но несколько неожиданно.
 — Решила, что вы не слишком похожи на громилу.
 Только сейчас у меня появилась возможность как следует разглядеть ее лицо. Это была девушка с фотографии, которую я носил с собой. На несколько лет старше, но такая же броская, подумал я. Тот же прямой нос, те же изогнутые губы и округлый подбородок, тот же смелый взгляд и гордая посадка головы, подчеркнутая короткой стрижкой черных волос. На ней была синяя юбка и белая блузка. Пистолет в опущенной руке довершал картину и не казался совсем уж неуместной деталью.
 Проходя мимо нее в дверях, я быстрым движением вывернул у нее из руки пистолет. Она попятилась от меня, пока не уперлась спиной в стену тесного холла.
 — Отдайте пистолет! — сказала она.
 — Сначала поговорим.
 — Мне не о чем с вами разговаривать. Убирайтесь вон! — Она старалась говорить, не повышая голоса.
 Я опустил ее пистолет в левый карман, чтобы уравновесить правый. Лицо мне обдувал легкий прохладный ветерок от работающего кондиционера. Я тихо прикрыл за собой дверь.
 — Почему вы не возвращаетесь домой к матери, Галли? Джо долго не проживет, и вы — тоже, если будете за него цепляться.
 — Кто вы такой? Откуда знаете мое имя? — Свет, проникавший через полуоткрытую дверь гостиной, зажег желтоватые огоньки в ее темных глазах.
 — Моя фамилия Арчер. Ваша мать послала меня найти вас. Она беспокоится за вас. И не без причины.
 — Вы лжете! Моя мать ничего не знает о Джо. Вас послала не она.
 — Она дала мне вашу фотографию, смотрите.
 — Вы ее украли.
 — Чепуха. Вы сами в это не верите.
 Она медленно выпрямилась, оторвав спину от стены. На своих высоких каблуках она была почти одного роста со мной.
 — Пожалуйста, уходите. Если вас действительно прислала моя мать, скажите ей, что у меня все в порядке. Скажите ей что угодно.
 — Думаю, вам лучше уехать со мной.
 — Тсс! — прошептала она.
 Откуда-то из глубины дома послышался слабый, глухой звук, будто кто-то уронил на пол ботинок.
 — Прошу вас! — Она чуть не плакала. — Уходите скорей. Вы разбудили Джо. Он убьет меня, если застанет вас здесь!
 Я распахнул дверь.
 — Идемте. На дороге ждет Даллинг с машиной.
 — Не могу. Духу не хватает. — Дыхание ее участилось, высокая грудь вздымалась и опускалась под блузкой.
 — С вами ничего не случится?
 — Нет, только, пожалуйста, уходите. — Она подалась вперед, подталкивая меня к выходу.
 Я потянулся к ручке двери, но та уже открылась.
 — Берегитесь! — крикнула Галли.
 Но было поздно. Что-то тяжелое ударило меня в затылок, в голове у меня полыхнул бесшумный взрыв, и все провалилось во тьму.




 10


 Вопрос начал сверлить мой мозг еще до того, как я полностью пришел в сознание. Действительно ли Галли пыталась спасти меня или, наоборот, подставила под удар Тарантини? В любом случае я вел себя как последний болван. Мне даже стыдно было открывать глаза. Я продолжал лежать в темноте, лицом на чем-то твердом, морщась от пульсирующей боли в затылке. Ноздри мне щекотал приторноватый запах духов, и я мучительно пытался сообразить, откуда он взялся.
 Потом я почувствовал, как ухо мне щекочет что-то мягкое — не то мех, не то перышко. Я поднял руку, чтобы стряхнуть с себя это докучливое нечто, но оно вдруг вскрикнуло женским голосом. Я перевернулся и сел на полу. Сквозь туманящие глаза волны боли я увидел склонившуюся надо мной женщину, точнее, ее расплывающийся силуэт на фоне звездного неба.
 — Как вы меня напугали! — пожаловалась она. — Слава Богу, вы пришли в себя. Кто вы?
 — Обойдемся без вопросов, а? — с трудом выдавил я. Голова у меня болела так, будто ее два тайма подряд пинала целая орава футболистов. Я оперся одной рукой на стену и поднялся на ноги. Женщина протянула затянутую в перчатку руку, чтобы помочь мне, но я не обратил на нее внимания. Я стал нащупывать свой пистолет, которого не оказалось, потом бумажник, который был на месте.
 — Я только спросила, кто вы, — обиженно сказала женщина. — Что с вами стряслось?
 — Меня отключили, — объяснил я, навалившись спиной на дверной косяк и пытаясь сфокусировать взгляд на ее колеблющихся очертаниях. Вскоре они обрели ясность. Передо мной стояла крупная широкобедрая женщина в темном костюме. Шею ее обнимала роскошная лисья шкура. Пушистый лисий хвост свисал вниз.
 — Отключили? — непонимающе повторила она.
 — Оглушили. Огрели по голове чем-то тяжелым. — Мой голос не понравился даже мне самому — слабый, хриплый и раздраженный.
 — Боже правый! Может быть, вызвать полицию?
 — Не стоит вмешивать ее в это дело.
 — Тогда врача? Ведь вам надо оказать первую помощь. Кто это был, грабитель?
 На затылке у меня вспухла огромная шишка.
 — Не берите в голову. Все в порядке. Идите своей дорогой и забудьте об этом.
 — Кто бы вы ни были, вы не очень-то вежливы. — Это была капризная, избалованная девчонка, постаревшая лет на двадцать. — Я ведь и в самом деле могу уйти и бросить вас на произвол судьбы.
 — Это я как-нибудь переживу. Впрочем, одну секунду. Скажите, как вы сюда попали? — На дороге не было видно машины.
 — Ехала мимо и увидела вас лежащим здесь. Сначала я не хотела возвращаться, а потом решила, что надо. Оставила машину ярдах в двухстах отсюда и вернулась пешком. Теперь, конечно, жалею.
 Последнее она сказала не всерьез. Избалованная или нет, но она мне чем-то нравилась. Наверное, голосом — в нем были теплота и мягкость довоенных времен.
 — Я не хотел вас обидеть, — пробормотал я.
 — Ничего. Я все понимаю. Вы, наверное, очень неважно себя чувствуете, бедняжка. — Кажется, я ее разжалобил.
 Я оглянулся на дверь. Она была заперта. Я покрутил ручку, но безрезультатно.
 — Я уже стучала, никто не отвечает, — сказала женщина. — Вы потеряли ключ, да?
 Похоже, она думала, что я живу здесь, и я не стал ее разубеждать.
 — Мне уже лучше, — сказал я. — Я могу войти с черного хода. Спокойной ночи и спасибо за все.
 — Не за что, — ответила она, однако уходить ей не хотелось.
 В нерешительности она осталась стоять на веранде, а я пошел вокруг дома. «Паккард» Тарантини исчез. Света ни в одном из окон не было. Дверь черного хода оказалась заперта, но в ней был стеклянный квадрат в половину высоты. Я снял туфель и проломил в стекле дыру. Я был уверен, что Тарантини уехал. Иначе он не оставил бы меня лежать на пороге дома.
 Просунув руку в отверстие, я повернул ручку и вошел на кухню. Надеясь, что, увидев в доме свет, женщина уедет, я повернул выключатель. Ослепленный блеском металла, фарфора и белых стен, я зажмурил глаза. Чего там только не было: машина для мойки посуды, мусоросборник, электроплита и даже большая морозильная камера рядом с холодильником. В холодильнике я нашел молоко, масло, кусок ветчины и пучок салата, однако морозильник был пуст. Очевидно, Тарантини не собирался здесь задерживаться.
 Пройдя через маленькую столовую в гостиную, я нашел настольную лампу и зажег ее. Желтовато-матовый свет озарил пару туго набитых кресел и такую же кушетку, радиоприемник в дубовом футляре, коричневый грубошерстный ковер на полу, небольшой, выложенный кирпичом камин. Комната была настолько похожа на тысячи других, точно сошла с конвейера. В ней не было ничего, что могло помочь протянуть ниточку к жившим здесь людям, кроме разве смятого экземпляра «Скакового бюллетеня» на одном из кресел. Даже пепельницы были пусты.
 В спальне тоже не оказалось ничего примечательного. Две одинаковые кровати из недорогого магазина, одна разобрана, туалетный столик и комод, в ящиках которого — опять-таки ничего. Единственным следом Галли была кучка рассыпанной пудры для загара на туалетном столике. Следов Тарантини вообще не осталось, если не считать шишки у меня на затылке.
 Возвращаясь в гостиную, я услышал осторожный стук в переднюю дверь. Я прошел в холл и открыл. На пороге стояла моя благодетельница.
 — Что вы хотите? — спросил я.
 — Ничего особенного. Просто подумала, может быть, вы еще не совсем оправились и вам будет трудно тут одному.
 Она явно переигрывала роль милосердной самаритянки.
 Я зажег лампочку над входом и пристально посмотрел ей в лицо. Лицо было ничего, хотя кто-то, возможно, мог назвать его плосковатым. Зато у нее был красивый добрый рот с полными чувственными губами. В больших голубых глазах таилась память о недавних огорчениях; веки были припухшими. Она производила впечатление мягкой и добродушной женщины, внезапно столкнувшейся с чьей-то жестокостью. Ее тщательно завитые волосы были рыжего цвета, чересчур яркий оттенок которого наводил на мысль о краске. Черно-бурая лиса у нее на шее стоила немалых денег.
 — Что вы на меня так смотрите? — спросила она. — У меня что, сажа на носу?
 — Пытаюсь понять, отчего вы так настойчивы.
 Она могла бы обидеться, но вместо этого решила улыбнуться. Улыбалась она, как и говорила, тоже немного старомодно, забавно морща нос.
 — Знаете, я ведь не каждую ночь натыкаюсь на лежащих без сознания мужчин.
 — Хорошо, — сказал я. — Давайте я лягу снова, и вы наткнетесь на меня еще раз. Тогда вы уедете?
 — Нет, не уеду. — Она обиженно выпятила нижнюю губу. — Мне надо с вами поговорить. Как вас зовут?
 — Арчер.
 — Тогда вы обманули меня, вы здесь не живете. Дом принадлежит человеку по фамилии Даллинг. Сегодня днем я навела справки.
 Я совсем забыл про человека с замечательной внешностью. Я протиснулся мимо нее в дверь и нырнул в темноту. По другую сторону перекрестка дорога была пуста. Судя по всему, Даллинг давно смотал удочки.
 Самаритянка следовала за мной неотступной, крупногабаритной тенью.
 — Вы так и не ответили мне. — В голосе ее прозвучало подозрение.
 — Я снимаю дом у Даллинга, — бросил я.
 — Да? А как его имя? — Ее метод перекрестного допроса напомнил мне учительское дознание по поводу разбитого в классе окна.
 — Кейт, — сказал я.
 — Теперь я вижу, что вы действительно здесь живете, мистер Арчер. Извините меня.
 Пока мы стояли в темноте на незасеянном газоне, высекая искры своей пикировкой, неизвестно откуда возникла пара горящих фар и заскользила по дороге в нашу сторону. Машина пронеслась мимо, даже не сбавив хода, но мои перетруженные нервы подали сигнал тревоги, и мой организм получил новую дозу адреналина. Если Тарантини вздумалось вернуться, чтобы справиться о моем здоровье, он не должен был застать меня врасплох.
 — Шли бы вы лучше домой, — посоветовал я. — Где вы живете?
 — Мы с мужем остановились в гостинице «Оазис».
 — Оттуда можно добраться до Палм-Спрингс?
 — Возле гостиницы стоянка такси. Могу вас подвезти.
 — Хорошо, только подождите минуту.
 Я прошел по дому, гася свет в комнатах, потом запер двери и вернулся к самаритянке. Ее машина — «кадиллак» последней модели — стояла на дороге в двухстах ярдах от дома, как она и сказала. Она открыла дверь ключом. Меня удивило также и то, что «кадиллак» стоял передом к дому.
 — Давайте разберемся сразу, — сказал я, когда она включила мотор. — Вы, значит, проезжали мимо дома, увидели меня лежащим на крыльце, отогнали машину задним ходом на двести ярдов, заперли ее на ключ, а потом отправились пешком к дому посмотреть, в чем дело. Я правильно рассказываю?
 Она сидела, положив руки на руль, не выключая мотора, но и не трогаясь с места. Ее ответом мне был еще один вопрос, сразу изменивший направление разговора.
 — Вы знакомы с моим мужем, мистер Арчер?
 Вопрос застал меня врасплох.
 — С вашим мужем?
 — Его зовут Генри Феллоуз. Полковник Генри Феллоуз.
 — Не знаю такого.
 Она дала газ, и машина покатила по скрипящему гравию.
 — Я и сама его не слишком хорошо знаю, — пробормотала она. — Мы поженились совсем недавно. — Затем, после некоторой паузы, добавила: — У нас сейчас медовый месяц.
 — Правда? Самое время вам вернуться домой и познакомиться с мужем поближе. К чему откладывать на потом?
 — Когда я выезжала, его не было в гостинице. Я отправилась его искать. Вы уверены, что не знаете его, мистер Арчер?
 — Я знаю несколько тысяч человек, дюжины три полковников, но среди них нет Генри Феллоуза.
 — Значит, тот человек, который ударил вас по голове, не мог быть Генри?
 Нет, это фантастика какая-то! Я почувствовал, что теряю всякую связь с реальностью. Эта машина, катящаяся через залитую призрачным светом звезд пустыню, вполне могла оказаться космическим кораблем, только что севшим на луну.
 — Как вам могла прийти в голову такая безумная мысль?
 — Просто подумала вдруг, и все.
 — Вы его там видели?
 — Нет, — смущенно пробормотала она. — Конечно, это глупость. Даже говорить не стоило.
 — Как выглядит ваш муж?
 Она начала описывать его — поначалу неохотно, но постепенно входя во вкус.
 — Ему немного за сорок, крупный мужчина — высокий и сильный. Мне, знаете ли, нравятся только большие и сильные мужчины. Он очень недурен собой — волнистые русые волосы, седина на висках. Женщины находят его очень привлекательным. — В голосе ее прозвучала резкая нотка.
 Я попытался выудить со дна памяти образ человека, который едва не вышиб мне мозги, но у меня ничего не получилось. Я просто не успел обернуться и увидеть его. Возможно, я видел его тень на полу прихожей, но даже в этом я не был уверен.
 — Я почти убежден, что ударил меня не Генри, — сказал я. — У вас есть какие-то основания думать, что это был он?
 — Нет, я просто сморозила глупость. Но все равно. Хоть я и стала Марджори Феллоуз совсем недавно, я недолго проношу эту фамилию, если он будет так себя вести в наш медовый месяц! — Ее раздирали противоречивые чувства: любовь к легкомысленному полковнику Феллоузу и досада на него. На ресницах ее повисли слезинки, словно крошечные кристаллики хрусталя.
 Во мне шевельнулась жалость к этой большой беззащитной женщине, ведущей машину по безлюдным улицам маленького городка, погруженного в предрассветный полумрак. Что и говорить, не лучший вариант медового месяца. Марджори казалась чужой в этой калифорнийской пустыне.
 — Где вы повстречались с полковником Феллоузом?
 — В Рино. — Но, вспомнив о гордости, она нахмурилась к сухо сказала: — Мне бы не хотелось вдаваться в подробности. Давайте оставим это.
 На следующем перекрестке она резко, зло рванула руль вправо, так что шины пронзительно заскрежетали по камням. Впереди показалась горстка огней, которые вскоре превратились в группу построек, окруженных глинобитной стеной. Я увидел десятка два машин, стоящих передками к стене. Единственное такси стояло в конце ряда. На самом большом из зданий, выходившем фасадом на улицу, висела голубая неоновая вывеска "Гостиница «Оазис».
 Марджори поставила машину на свободную парковку, выключила мотор и фары. Когда мы направились вдоль строя автомобилей к подъезду гостиницы, из тени под крышей крыльца возникла фигура мужчины, который стремительно зашагал к нам.
 — Марджори! Где ты пропадала? — почти закричал он.
 Она в испуге замерла на месте, не находя сил ответить ему. Мужчина — высокий, широкоплечий и очень сердитый — подступил к ней почти вплотную.
 — Где ты была? — снова спросил он.
 Я ответил вместо нее:
 — К счастью для меня, ваша жена решила на сон грядущий проехаться по пустыне. Я заблудился, у меня сломалась машина, и она согласилась подвезти меня до ближайшего очага цивилизации. — Этакий заплутавшийся мальчик с пальчик.
 — Зачем ты это сделала, Марджори? — Пальцы его сомкнулись на ее обнаженной руке, глубоко вдавившись в кожу. Марджори поморщилась от боли.
 Не дать ли ему в челюсть? — подумал я. Малый он крепкий, смахивает на тяжеловеса, такой стену лбом прошибет — словом, могло бы получиться интересно. Уложить его было бы большим удовольствием, однако Марджори это только повредило бы. Остаток их совместной жизни он стал бы вымещать досаду на ней. На вид он был из тех, кто поступает именно так.
 — А почему бы мне не прокатиться в одиночестве? — Она рывком высвободила руку из его пальцев. — Разве тебе не наплевать? Ты все время бросаешь меня одну.
 — Но, дорогая, это несправедливо. Я места себе не находил, пока тебя не было.
 — Ты действительно беспокоился за меня, Генри?
 — Ты же знаешь, что да. Как же мне не беспокоиться, когда моя славная девочка отправляется среди ночи скитаться по пустыне. — Его светлые глаза метнули молнии в мою сторону, точно я хотел похитить его ненаглядную.
 Дела у Марджори, похоже, шли на лад. Я поблагодарил ее и пожелал ей спокойной ночи. Она помахала мне рукой, а потом крепко вцепилась ею в руку своего великана, с явным намерением никогда больше не отпускать его от себя.




 11


 На моих часах было почти восемь утра, когда я вернулся в Лос-Анджелес. Будя город клаксонами, по улицам сновали фургоны, развозившие всякую всячину. Я чувствовал себя не в форме и потому ехал, не превышая скорости. В моем съежившемся от бессонной ночи мозгу занозой сидела мысль о Кейте Даллинге, который очень изящно подставил меня под удар и столь же изящно уклонился от него сам. Я считал своим долгом предоставить ему возможность объяснить свое поведение.
 Его желтый «бьюик» я нашел на стоянке позади «Каса-Лома». Я поставил свою машину рядом и вылез наружу. «Бьюик» был пуст, дверцы заперты.
 Прямо от стоянки поднималась наружная деревянная лестница, которая вела на галереи, несколькими ярусами опоясывавшие заднюю стену дома. Черный ход в квартиру Даллинга, если таковой имелся, должен был находиться на втором этаже, в дальнем правом конце галереи.
 По ступенькам сбежал молочник с проволочной корзиной, набитой позванивающими пустыми бутылками.
 — Утро доброе! — крикнул он. — Кто рано встает, тому Бог подает, а? — Он скрылся в переулке.
 Я поднялся на второй этаж и прошел в конец галереи. Квартира Даллинга все-таки имела второй вход — я увидел дверь с выведенной под трафарет черной восьмеркой. Дверь была на дюйм приоткрыта и отворилась еще шире, когда я постучал. Потом я услышал звон будильника в квартире через стену и шарканье чьих-то не слишком проворных ног. Ни мой стук, ни звон будильника в квартире соседа не разбудили Даллинга.
 Я распахнул дверь и вошел на кухню. Это была типичная холостяцкая кухня. Раковину до краев наполняла вода, над которой поднималась полузатопленная шаткая пагода из грязных тарелок. На привинченном к стене откидном столе тоже стояла грязная посуда и наполовину пустая бутылка со скисшим молоком. Свободный участок застеленного линолеумом пола был покрыт налетом жирной грязи. Остальную, и большую, его часть занимали нестройные ряды бутылок из-под виски. Судя по ним, беднягу Даллинга постоянно мучила жажда. Бутылки были в основном небольшие — по пинте и по полпинты. Это означало, что от трезвого образа жизни Даллинга порою отделял всего один доллар.
 Лавируя между бутылками, я прошел к открытой двери в гостиную. Кто-то разбил бутылку спиртного о дверной косяк. От высохшего пятна на стене все еще несло виски, а пол был усыпан острыми осколками стекла, которые похрустывали у меня под ногами.
 Самым примечательным предметом обстановки в гостиной была большая кровать. Она стояла стоймя, загораживая дверной проем в противоположном конце комнаты. Мне пришлось отодвинуть кровать чуть в сторону, чтобы протиснуться в дверь. Работал я локтями, чтобы не оставлять отпечатков пальцев. Запах крови я, наверное, почувствовал раньше, чем ее увидел.
 Крови было много. Пол тесной прихожей был залит ею от стены до стены. Большая темно-красная лужа уже подернулась пленкой и начала запекаться по краям. Посреди лужи лежал на спине мертвый Даллинг. Свет из-за застекленной двери ванной падал на его восковой профиль. Сначала я не мог обнаружить в его теле отверстия, из которого могло вытечь столько крови. Наклонившись поближе, я увидел его — круглую дырку на другой стороне шеи над опаленным выстрелом воротником рубашки. Даллинг был в том же костюме, в котором я встретил его в Палм-Спрингс, и выглядел совсем недурно для трупа. Любой похоронных дел мастер был бы горд таким покойником.
 На груди Даллинга лежала пачка конвертов и каких-то бумаг, вывалившаяся из внутреннего кармана пиджака. Уцепившись рукой за дверной косяк, но не касаясь его ладонью, я перегнулся еще дальше над красной лужей и завладел пачкой. Мои действия были, разумеется, противозаконны, но, с другой стороны, на бумаге редко остаются отчетливые отпечатки пальцев.
 Я подошел к окну гостиной и стал быстро просматривать бумаги. Фирма по продаже автомобилей собиралась затребовать обратно «бьюик» Даллинга в случае неуплаты просроченного взноса в сто шестьдесят пять долларов пятьдесят центов. Письмо из агентства по найму, подписанное одним из владельцев, сообщало, что дела в шоу-бизнесе обстоят неважно в целом, если это, конечно, могло хоть как-то утешить адресата, но осенью ожидаются дополнительные вакансии на телевидении. Солидный банк грозил Даллингу судебным преследованием в связи с допущенным им превышением кредита. Наконец, записка от портного в Беверли-Хиллз сообщала, что неоплаченные счета Даллинга представлены к взысканию в официальном порядке.
 Я вернулся к двери в прихожую, намереваясь найти пистолет. Однако его нигде не было видно, хотя Даллинг вряд ли мог на него упасть, учитывая позу трупа. Значит, самоубийство исключалось.
 Среди бумаг оказалось лишь одно частное письмо на листке бумаги с грифом голливудской радиостанции. Почерк был мелкий и аккуратный, подписано: «Джейн».
 "Дорогой Кейт!
 Возможно, в нынешних обстоятельствах тебе трудно будет в это поверить, но я была рада получить от тебя весточку, честное слово, даже в этих обстоятельствах. Я всегда буду рада получать от тебя весточки, что бы там ни было. Не думаю, однако, что в твоих или в моих интересах возобновлять наши отношения, как ты предлагаешь. Что прошло, то прошло, хотя я часто думаю о тебе и не держу на тебя зла. Надеюсь, Кейт, что ты заботишься о себе лучше, чем раньше. Прилагаю к письму чек на сто долларов и надеюсь, что он поможет тебе преодолеть твои теперешние затруднения.
 С уважением
 Джейн"
 Полное имя автора письма, как я узнал из обратного адреса на конверте, было Джейн Старр Хэммонд. Судя по почтовому штемпелю, письмо было отправлено в начале марта.
 Я снова наткнулся на это имя в записной книжке Даллинга, которая была последним, что я извлек из кармана его пиджака. В ней было множество имен, на девяносто процентов женских, и такое же множество телефонных номеров. Но лишь два адреса и телефона на последней странице книжки по-настоящему меня заинтересовали: первый принадлежал миссис Лоуренс, а второй — мне. Вырвав этот листок, я положил книжку, счета и письма туда, откуда взял.
 Даллингу уже никогда не понадобятся голливудские телефонные номера или спасительные банковские чеки от бывших любовниц. Ночами он больше не будет лежать в постели наедине с собственным отчаянием и бутылкой виски, не получит ни одного любовного письма или напоминания о неоплаченных долгах.
 На стоянке внизу двое мужчин садились в машины. Ни тот, ни другой не обратили на меня особого внимания. Я залез в свою машину и включил мотор. Желтый «бьюик» Даллинга остался на стоянке в ожидании, когда его приберет к рукам не получившая очередного взноса фирма.




 12


 Я позвонил Джейн Старр Хэммонд из маленького ресторанчика на бульваре. Если мне удастся встретиться с ней до того, как полиция обнаружит тело Даллинга и нанесет ей визит, я мог бы узнать у нее кое-что такое, чего не узнаю ни при каких иных условиях. Трубку сняла служанка с негритянским выговором. Мисс Хэммонд уже уехала на студию, сообщила она, и до обеда пробудет там. Я вернулся за стол и погрузился в созерцание яичницы с ветчиной, которую заказал на завтрак. Один из желтков растекся по тарелке, напомнив мне лужу крови в квартире Даллинга. Я отодвинул яичницу и позавтракал чашкой черного кофе.
 Найти свободную стоянку в центре Голливуда было не легче, чем христианские добродетели в сердцах его обитателей.
 В конце концов я отыскал место для своей машины и пешком прошел пару кварталов назад, к студии, которая занимала третий и четвертый этажи облицованного камнем здания на бульваре Сансет. Я спросил лифтера, как пройти в кабинет мисс Хэммонд, и тот высадил меня на третьем этаже и показал рукой в конец коридора. На полупрозрачном стекле одной из дверей я прочел ее имя. Я тихо постучал и прислушался в ожидании ответа, испытывая весьма редкое у меня чувство неловкости. Однако это быстро прошло.
 — Войдите, — ответил холодный голос. — Там не заперто.
 Я шагнул в светлую и просторную комнату и закрыл за собой дверь. Всю противоположную стену занимало огромное студийное окно. За письменным столом из красного дерева, спиной к свету, сидела молодая женщина. Она была так же свежа и безупречна, как нарциссы в четырехгранной белой вазе на столе. В своем голубом шелковом костюме и синем матросском берете она была ослепительно изящна — пожалуй, слишком уж ослепительно. Казалось, что она сделана из каких-то нержавеющих сплавов и сверкающих синтетических волокон, а внутри у нее, под фарфоровой белизны кожей, спрятан бесшумный, отлаженный, как часы, механизм. В петлицу ее жакета была продета свежесорванная гардения.
 Она подняла глаза от какого-то документа, который она читала с карандашом в руках, и поймала мой взгляд, устремленный на ее берет.
 — Не обращайте внимания на эту летающую тарелку. — Она обнажила мелкие ровные зубы в заученной улыбке. — На сегодняшнее утро у меня назначена встреча с одной молодой леди. Я даже подумала, что вы — это она.
 — Неужели я так здорово выгляжу сегодня?
 — Я имею в виду, когда я услышала стук в дверь. Так вот, этот берет помогает мне подавлять окружающих. В данном случае сделать это будет не так-то легко. Упомянутая леди не раз охотилась на диких слонов. Но именно поэтому ее и не мешает разок подавить. А теперь скажите мне, что вы ее муж. — На лице ее снова появилась хорошо отработанная улыбка. Если бы нос у нее был чуть менее заострен, а глаза — на несколько градусов теплее, ее можно было бы назвать очень хорошенькой женщиной. Но хоть убейте, я не мог представить ее пишущей любовные письма Даллингу.
 — Меня зовут Арчер, — отрекомендовался я. — А вы — мисс Хэммонд?
 — Вы удивляете и огорчаете меня, мистер Арчер. Не далее как в прошлом месяце моя распрекрасная физиономия была пропечатана на обложке журнала «Радиозеркало».
 «Неужели ей все время приходится так усердствовать по части саморекламы?» — подумал я.
 — Чем могу быть полезна? — спросила она. — Имейте в виду, времени у меня не больше минуты.
 — Я разыскиваю женщину, которую зовут Галатея Лоуренс, она же миссис Тарантини. Вы ее знаете?
 По лицу ее пробежала тень. Пристальный взгляд ее голубых глаз вдруг напомнил мне, что я целые сутки не брился и не менял рубашки.
 — Кажется, я слышала это имя. Вы детектив?
 Я кивнул.
 — Вам не мешало бы почаще бриться. Небритые детективы не внушают доверия. Миссис Тарантини попала в историю?
 — Я как раз пытаюсь это выяснить. В какую историю она могла бы, по-вашему, попасть?
 — Я очень мало ее знаю. Она живет в том же доме, что и один мой знакомый. Я видела ее раза два, но и только.
 — При каких обстоятельствах?
 — При самых обычных. Она зашла к моему другу на коктейль как-то вечером, когда я была там. Мне она не понравилась, если вас это интересует. Ее обаяние рассчитано на лиц противоположного пола. Она не скрывает своей сексуальности, это ее сильная сторона. Ее недруг мог бы сказать, что она выставляет ее напоказ. — Сильной стороной мисс Хэммонд было, судя по всему, хлесткое словцо.
 — Вы знакомы с ее мужем? — спросил я.
 — Да, он заходил вместе с ней. Он мне тоже не понравился. Прилизанный весь такой, вальяжный — как сытый, избалованный кот. Подходящая пара своей женушке. Мой друг Кейт говорил, что этот Тарантини как-то связан с гангстерами, если вас это интересует. — Она взяла сигарету из серебряного портсигара на столе, но та неожиданно сломалась в ее тонких длинных пальцах с ярко-красными ногтями. — И вообще, что вас, собственно, интересует?
 Я не узнал самого себя.
 — Только информация, — смиренно сказал я. — Ваш друг — это Кейт Даллинг?
 — Вы уже говорили с Кейтом... с мистером Даллингом? — Ей удалось донести до губ вторую сигарету.
 Я перегнулся через стол и поднес зажигалку.
 — Мне бы очень хотелось, но его телефон не отвечает. Она жадно затянулась сигаретой.
 — Что она там наделала, эта миссис Тарантини? Я всегда считала, что она способна на все. Я дала ей кличку Подлая Дикарка.
 — Похоже, ее муж совершил кражу.
 — Кого он обокрал?
 — Затрудняюсь сказать.
 — И вы хотите допросить Кейта?
 — Да.
 — Но он в это не замешан, надеюсь? — Теперь она явно встревожилась. Немудрено, если она по-прежнему любит Даллинга или по крайней мере любила когда-то.
 — Возможно, замешан. Если он как-то связан с миссис Тарантини.
 — Это исключено. — Она уже готова была разоткровенничаться, но я поторопился и вспугнул ее. Она вдруг ушла в себя, отшатнулась почти в буквальном смысле слова. — Они едва знакомы. Просто соседи, и все.
 — Вы сказали, они были друзьями.
 — Я не могла сказать ничего подобного, потому что они никогда ими не были. — После секундного сбоя механизм снова заработал нормально, взяв ситуацию под контроль. — Боюсь, у меня нет больше времени, мистер Арчер. До свидания, и всего наилучшего. — Она затушила сигарету в серебряной пепельнице, выпустив остатки дыма через нос.
 — Да, чуть не забыл, — сказал я. — У Даллинга есть друг, радиопродюсер, который ставит детективные пьески. Он, случайно, не подвизается на вашей станции?
 — Значит, вы наводите справки и о мистере Даллинге. У него какие-нибудь неприятности? — За ее спокойствием чувствовалось напряжение.
 — Надеюсь, что нет.
 — Так или иначе, вы бы мне все равно не сказали, не правда ли? Что до продюсера, то вы, очевидно, имеете в виду Джошуа Северна. Мистер Даллинг иногда у него работал. Нет, к нашей студии он отношения не имеет, у него свое дело. Его контора — дальше по коридору. Бывает даже, что его можно в ней застать.
 — Благодарю вас, мисс Хэммонд.
 — Не стоит, мистер Арчер.
 В холле первого этажа соседнего здания была телефонная будка. Я вызвал полицейское управление и сказал дежурному сержанту, что беспокоюсь за своего друга. Зовут его Кейт Даллинг, живет в «Каса-Лома», квартира восемь. Он не отвечает ни на телефонные звонки, ни на стук в дверь...
 — Как ваши имя и фамилия, сэр? — резко перебил сержант.
 Я притворился, что не понял вопроса.
 — Даллинг. Кейт Даллинг. Живет в «Каса-Лома».
 — Одну минутку, сэр, — сказал он успокаивающим тоном.
 Трубка замолчала, потом послышался короткий низкий гудок, а за ним — два щелчка. Это могло означать, что труп уже обнаружен и сейчас полиция устанавливает, откуда я звоню.
 Я повесил трубку. Вернувшись в здание студии, я снова поднялся на третий этаж. Дверь с табличкой «Джошуа Северн» я отыскал в дальнем закоулке коридора. Она была чуть приоткрыта, из комнаты доносилось чье-то приглушенное бормотание. Я постучал и получил разрешение войти.
 Я оказался в рабочем кабинете с двумя заваленными бумагами письменными столами, парой металлических шкафов, грифельной доской на стене. В данный момент на ней были расписаны соотношения ставок по претендентам на приз Дерби, взятые из зимнего бюллетеня. Грузный мужчина средних лет выключил стоявший перед ним на столе диктофон и выпрямился на стуле.
 — Мистер Северн? — спросил я.
 — Там, на двери, написано. — Сказано это было добродушным тоном. Лицо у него было широкое и тоже добродушное, ежик седых волос напоминал горсть железных опилок, прилипших к магниту.
 — Меня зовут Арчер, — представился я в который уже раз за последние сутки.
 — Момент! Случайно, не Лью Арчер? — Он встал и протянул мне крепкую короткопалую руку. — Рад с вами познакомиться, Арчер. Присаживайтесь.
 Я сказал, что тоже рад знакомству, и сел на стул, который он пододвинул к своему столу. Я добавил, что мне и в голову не могло прийти, что мое имя так популярно в верхних эшелонах отечественного радиовещания.
 Он ухмыльнулся. Основные части его лица — нос, уши, подбородок — были чуть больше нормальных размеров и слегка разбухшими, точно переросли заготовленные для них формы.
 — Это чертовски забавно, Арчер. Причем так у меня все время. Я почти готов поверить во всех этих экстрасенсов, парапсихологов и так далее. Стоит мне подумать о человеке, которого я не видел года два или больше, — и пожалуйста, в течение двадцати четырех часов он тут как тут. Я сталкиваюсь с ним на улице, или он вваливается ко мне в кабинет, как, например, вы. — Он взглянул на свой морской хронометр. — Вам, правда, понадобилось целых тридцать шесть.
 — Я всегда немного опаздываю. Значит, где-то около девяти тридцати вечера в воскресенье вы подумали обо мне. Можно спросить — почему?
 — Позвонил один мой знакомый из Палм-Спрингс. Спросил, не знаю ли я хорошего частного детектива, работающего в одиночку. Я назвал вас. У меня есть домик в Санта-Терезе, на побережье, и я слышал, как моя соседка, Миранда Сэмпсон, расхваливала вас на все лады. Устраивает?
 — Миранда — славная девушка, — сказал я. — И кто же этот знакомый, который позвонил вам в воскресенье вечером?
 — Кейт Даллинг. Он с вами связался?
 Я быстро сделал мысленную поправку.
 — Да, он говорил со мной по телефону, но мы еще не виделись.
 — Странно. Мне показалось, что он хочет встретиться с вами как можно скорее. Что за работу он, собственно, хотел вам предложить?
 — Он просил держать это в секрете. Однако у меня возникли некоторые сомнения по поводу этого дела, поэтому я здесь.
 — Вот тебе и парапсихология! Выходит, он упомянул меня в разговоре с вами, так? — Он вытащил из коробки длинную гаванскую сигару и откусил кончик. — Как насчет сигары?
 — Спасибо, по утрам не курю. Да, Даллинг называл вас. Сказал, что вы рассказали ему какую-то историю про человека по имени Даузер.
 — Про этого гангстера? — Он машинально начал жевать незажженную сигару. — Что-то не припоминаю. Нет, про Даузера мы с ним никогда не говорили.
 — И никакой информации о нем вы Даллингу не давали?
 — Да я попросту ничего не знаю о Даузере. Слышал, что он вроде наркотиками приторговывает, но нынче их всех в этом подозревают. Нет, я упомянул только ваше имя. Чего он вам там наплел, этот Кейт?
 — Так, чепуху всякую. На манер второсортного боевичка. Он, часом, приврать не любитель?
 — Когда трезв — нет. А как наберется, держи с ним ухо востро. Правда, по нему никогда не скажешь, принял он или нет. Алкоголик законченный. — Северн вынул изо рта сигару и уставился невидящим взглядом на ее изжеванный конец. — Надеюсь, Кейт не связался с какой-нибудь бандой мерзавцев? Я его предупреждал насчет этой девчонки, с которой он путался.
 — Галли Тарантини?
 Он шевельнул бровями.
 — Ага, значит, без нее тут все-таки не обошлось. Даллинг не говорил вам, что за птица ее муж? Сам я его не знаю, но в полиции у него дурная слава. Я Кейту не раз говорил — отчаливай от этой девчонки, иначе кончится тем, что нож под ребра получишь. Между ним и Тарантини что-нибудь произошло?
 — Возможно. Он не слишком много мне сказал. Вы могли бы помочь делу, если в рассказали мне поподробнее, что он был за человек. — Я постарался придать голосу как можно более неуверенную интонацию.
 Северн испытующе посмотрел на меня. Очень испытующе. Его голубые глаза под черными кустистыми бровями сверлили меня, как два алмазных буравчика.
 — Что-то я не возьму в толк, на Кейта вы работаете или против него. Вы и сами не больно разговорчивы.
 — Я полностью на его стороне, — твердо сказал я. И это была чистая правда. Меня всегда одолевает жалость к проигравшим. А Даллинг проиграл собственную жизнь — куда уж больше?
 — Хорошо, я вам верю. Миранда говорила, что вы человек честный. Я люблю этого мальчишку. Даллинга, я имею в виду. Знал его, когда он еще пацаном был. У меня до войны яхта была, и я брал его в свой экипаж. Однажды мы даже выиграли кубок в Санта-Монике. Потом я пригласил его в свою передачу. Уволил, только когда уже не оставалось другого выхода. Мой спонсор поднял из-за него большую бучу.
 — Значит, он у вас работал?
 — Да, в разных передачах. Актер он хороший. Но беда в том, что он никак не мог бросить пить, так что со временем его отовсюду повыгоняли и в конце концов занесли в черные списки. Я держал его дольше всех — Кейт играл у меня полицейского инспектора больше двух лет. Но запои у него случались так часто, что мне приходилось кромсать пленку чуть не каждую неделю. Однажды он отключился прямо во время записи, и мне пришлось срочно искать ему замену прямо на улице. Я выставил его за дверь, хоть и сердце у меня кровью обливалось. Жаль было парня. Похоже, это здорово попортило ему жизнь. Он собирался жениться и строил себе дом. Дом он вроде бы потерял, а уж невесту потерял точно.
 — Вы говорите о Джейн Хэммонд?
 — О ней. Ее тоже пожалеть можно. Она здесь рядом работает. За Кейтом много баб бегало, это его, видно, и погубило, но Джейн — дело другое. Для нее он был единственным. Что называется, большая любовь. Только дела у нее куда лучше, чем у него, шли, а Кейт гордый был. Словом, когда я его выгнал, он ее бросил. Одно время я боялся, как бы она ума не лишилась, хотя с виду она держалась молодцом.
 — Когда это случилось?
 — Где-то в начале января. Я уволил его сразу после Рождества. — Он болезненно поморщился, яростно жуя сигару. — Хорошее времечко выбрал, да? Ну и вскоре он стал путаться с женой Тарантини. Я на них то и дело в ночных барах наталкивался. Я, знаете ли, подкидываю ему деньжат, когда могу. — Он с вежливым нетерпением посмотрел на свой диктофон. — Может быть, достаточно? Чтобы рассказать все, что я знаю о Кейте, целого дня не хватит.
 Я встал и поблагодарил его. Он проводил меня до двери. Несмотря на изрядный вес, двигался он довольно проворно.
 — Я вам тут порядочно насплетничал насчет Даллинга. Может, теперь вы скажете мне, в чем все-таки дело?
 — Вам лучше спросить у него самого.
 Он пожал плечами.
 — О'кей, Арчер.
 — Передавайте привет Миранде, — сказал я.
 — Мы с ней не видимся. Она перебралась на Гавайи. Пока. Мой путь к лифту лежал мимо кабинета Джейн Хэммонд.
 Ее дверь была полуоткрыта. Она по-прежнему сидела за своим письменным столом, прямая и аккуратная, держа в левой руке телефонную трубку. Правой она сжимала грудь. Кроваво-красные ногти глубоко впились в нежную кожу. Глаза ее потемнели и ввалились. Они смотрели на меня, не узнавая.
 Я понял, что полиция уже нашла ее имя и телефон в записной книжке Даллинга.




 13


 Я пересек бульвар Пико и поехал по направлению к дому миссис Лоуренс в Санта-Монике. Меня начинала одолевать усталость. Глазам было больно смотреть на сверкающий поток машин, кативших по утренней улице. Я подумал, что миссис Лоуренс могла бы сдать мне комнату в своем доме, где я мог бы как следует выспаться, скрывшись на время от полиции с ее докучливыми вопросами. Это в худшем случае. В лучшем — ее дочь могла дать о себе знать, и тогда конец моим мытарствам.
 Ни лучшего, ни худшего не случилось. Случилось нечто среднее. У тротуара перед домом стоял бронзовый «паккард». Вид его подхлестнул меня, как таблетка бензедрина. Я одним прыжком взлетел на веранду и всем своим весом налег на дверной звонок. Миссис Лоуренс открыла тотчас.
 — Мистер Арчер! Я все время пытаюсь вам дозвониться.
 — Галли здесь?
 — Она была здесь. Именно поэтому я вам и звоню. Где вы пропали?
 — Далеко отсюда. Если можно, я бы хотел войти.
 — О, извините. Я так расстроена, что просто не знаю, где я и что я. — Вид у нее был растерянный. Ее седые волосы, так тщательно причесанные прошлым утром, растрепались, за одну только ночь морщины на лице углубились.
 Однако она по-прежнему была любезна и обходительна. Проводив меня на свой склад старой мебели и усадив на стул, она сказала:
 — У вас очень усталый вид, мистер Арчер. Вы позволите предложить вам чашечку чаю?
 — Нет, спасибо, — отказался я. — Где Галли?
 — Ума не приложу, куда она могла деться. Около десяти часов за ней заехал какой-то мужчина. Я как раз готовила ей завтрак — жарила бекон с корочкой, как она любит. И вдруг звонок в дверь, появляется этот молодой человек, и она уходит с ним, не сказав ни слова, без всяких объяснений. — Она опустилась в кресло-качалку у самых дверей комнаты, судорожно сцепив руки на коленях.
 — Может, это был ее муж? Вы его видели?
 — Муж? — с усталым удивлением переспросила она. Ей пришлось пережить слишком много неожиданностей за слишком короткое время. — Вы же знаете, она не замужем.
 — Судя по всему, теперь замужем. За человеком по фамилии Тарантини. Разве она вам не сказала?
 — У нас почти не было времени поговорить. Она приехала вчера поздно ночью... Я просто не знаю, как вас благодарить, мистер Арчер, за все, что вы для нас сделали...
 — Значит, Галли рассказала вам о нашей встрече?
 — Да, конечно. Как только вы ее разыскали, она сразу приехала домой. Очень поздно — собственно говоря, на рассвете, и она так устала, что ей было не до объяснений. Утром я ее не будила, чтобы она хорошенько выспалась, Я была так рада, что девочка наконец-то дома. А теперь она снова исчезла. — Она сидела и смотрела в пустоту, пытаясь осмыслить происшедшее.
 — А этот человек, — сказал я, выводя ее из оцепенения. — Ну, тот, с которым она уехала. Вы его видели? Как он выглядит?
 — Да, видела, конечно. Я сама открыла ему дверь. Мне он совсем не понравился. Очень худой, просто ходячий скелет. Я даже подумала, что у него, наверное, туберкулез. За такого человека Галли не вышла бы. — Однако в утверждении этом послышалось эхо вопроса.
 — Нет, это не был ее муж. Он пытался угрожать вам или ей?
 — Нет, боже упаси. Он просто попросил позвать Галли, очень тихо. Она подошла к двери, и они поговорили минуту-другую, о чем, я не слышала — Галли вышла к нему и прикрыла за собой дверь. Потом вернулась, надела плащ и уехала.
 — И ни слова не сказала?
 — Она попрощалась. Обещала скоро вернуться. Я попробовала заставить ее сначала позавтракать, но она слишком торопилась.
 — Она была испугана?
 — Не знаю. Она никогда не подавала виду, что боится. Она у меня храбрая девочка, мистер Арчер. Всегда была такой. Ее отец и я, мы старались научить ее смотреть в глаза судьбе.
 Опершись на край обеденного стола, я стоял, возвышаясь над миссис Лоуренс. Вскоре я заметил, что она смотрит на меня с растущим неодобрением.
 — Простите, в чем дело? — спросил я.
 — Прошу вас, сядьте в кресло, мистер Арчер. Мой покойный муж так любил этот стол.
 — Простите, — пробормотал я, садясь в кресло.
 Ее обремененный прошлым ум возвратился в настоящее.
 — Из некоторых ваших вопросов можно заключить, что Галли в опасности.
 — Вы сами навели меня на эту мысль.
 — И вы не верите, что моя дочь скоро вернется, как обещала? С ней что-нибудь случилось, мистер Арчер? — Она нервно постукивала кулаком по костлявому колену.
 — Не знаю, не знаю. Единственное, что вам остается, — это ждать дальнейших событий.
 — Ради Бога, помогите мне, мистер Арчер. Я отдам вам все, что имею. Лишь бы только с Галли не случилось ничего ужасного.
 — Я сделаю все возможное. Я не собираюсь бросать это дело.
 — Вы хороший человек, мистер Арчер. — Ее кулак присмирел.
 — Едва ли, — ответил я. Эта женщина, похоже, обитала в мире, где люди поступали тем или иным образом в зависимости от того, хорошие они или плохие. В моем же мире человеческие поступки диктовались обстоятельствами. Я решил подать ей весточку из своей вселенной. — Вчера ночью муж вашей дочери оглушил меня ударом по голове и оставил валяться на пороге своего дома. Я привык рассчитываться за такие вещи.
 — Боже правый! Что же за человек муж Галли?
 — Плохой человек, миссис Лоуренс. — Может быть, наши с ней миры не так уж и отличались друг от друга, все ведь зависит от точки зрения. Может быть, поступки, которые люди совершают в моем мире под давлением обстоятельств, делают их хорошими или плохими в ее. — Не исключено, что сегодня вас побеспокоят из полиции, — добавил я.
 — Из полиции? У Галли неприятности с полицией? — Это было последнее кощунство над памятью мистера Лоуренса и его мебелью. Миссис Лоуренс вцепилась себе в волосы и приподняла их двумя спутанными седыми прядями.
 — Совсем не обязательно, — попытался успокоить ее я. — Просто им надо будет задать вам кое-какие вопросы. Скажите им правду. Скажите им, что я просил вас сказать правду. — Я двинулся к двери.
 — Куда же вы?
 — Мне кажется, я знаю, где сейчас Галли. Она уехала в машине?
 — Да, в большом черном лимузине. За рулем сидел еще один мужчина.
 — Я привезу вашу дочь обратно, если смогу.
 — Подождите минутку. — Она проводила меня через полутемную прихожую и задержала у дверей. — Мне надо вам что-то сказать.
 — Только если это касается Галли. Остальное может подождать.
 Ее огрубевшая рука легла на мой рукав.
 — Да, это о Галли. Я была не совсем откровенна с вами, мистер Арчер. Теперь, когда вы сказали, что сюда может явиться полиция...
 — Вам не о чем беспокоиться, — прервал я ее. — Им просто нужны кое-какие сведения.
 — В воскресенье вечером сюда уже приходил полицейский, — сказала она. — Он предупредил меня, чтобы я никому об этом не говорила, даже вам.
 — Каким образом зашла речь обо мне? Я занимаюсь этим делом с понедельника.
 — Меня убедил обратиться к вам лейтенант Дейл. Он сказал, что служит инспектором в полиции нравов. Очень приятный молодой человек. Он сообщил мне, что моя дочь живет с преступником, которого он намеревается в скором времени арестовать. Но он знает, что Галли порядочная девушка, что она ни в чем не виновата, и ему не хотелось бы впутывать ее в это дело. Поэтому он дал мне ваш телефон, сказав, что вы человек честный и умеете хранить чужие секреты. Однако даже вам я не должна была говорить о нашей с ним беседе. — Она закусила губу. — Это очень дурно с моей стороны так злоупотреблять его доверием.
 — Когда он сюда приходил?
 — В воскресенье, после полуночи. Он поднял меня с постели.
 — Как он выглядел?
 — Он был в штатском — на редкость красивый молодой человек.
 — Высокий, волнистые каштановые волосы, синие глаза, внешность киноактера и бархатный голос?
 — Так вы его знаете?
 — Очень мало, — ответил я. — Наше знакомство не успело перерасти в настоящую дружбу.




 14


 Я проехал по петляющей дороге, взяв подъем на второй скорости, и остановился перед зелеными железными воротами. Часовой с двустволкой уже вынырнул из своей будки. Отполированные и хорошо смазанные стволы поблескивали На солнце.
 — Ну, как охота? — спросил я.
 У него было бульдожье лицо, знавшее лишь одно выражение — лютой свирепости, предназначенной для устрашения незваных гостей.
 — Поворачивай, этот участок — частная собственность, — пролаял он.
 — Даузер меня ждет. Я Арчер.
 — Оставайся в машине, я проверю. — Он скрылся в будке, от которой шел телефонный кабель к дому. Через секунду-другую он появился снова и открыл ворота.
 — Машину можешь поставить здесь, у забора.
 Я вылез из машины, и он приблизился ко мне. Я не двинулся с места, пока руки его не прощупали меня с головы до ног. На пустой кобуре у меня под мышкой он задержался.
 — А пистолет где?
 — Выбросил.
 — Шухер?
 — Шухер.
 В дверях дома меня встретил Блэйни — по-прежнему в черной широкополой шляпе.
 — Не думал я, что вы вернетесь, — обронил он.
 Я посмотрел на него долгим взглядом. Но его землистое лицо и тусклые стекляшки глаз ничего мне не сказали. Если Даллинга застрелил Блэйни, особых угрызений совести он не испытывал.
 — Не мог устоять перед вашим пленительным гостеприимством, — объяснил я. — Где босс?
 — Обедает во дворике. Сказал, чтобы вы шли туда.
 Даузер сидел один у края плавательного бассейна. На небольшом столике перед ним стоял салат из крабов под майонезом. Его коротко остриженные волосы были влажными, и он по подбородок закутался в белый махровый халат. Со своими выпученными глазами и отвислыми щеками он смахивал на огромную жабу, решившую прикинуться человеком.
 Какое-то время он продолжал есть, не обращая на меня внимания, чтобы напомнить мне, какая он важная персона. Он брал кусочки крабьего мяса и листья салата пальцами, которые потом облизывал. Блэйни стоял и смотрел на него, словно снедаемый завистью призрак.
 Я взглянул на овальный бассейн с еще не успокоившейся после купания Даузера водой, на окаймлявшие патио цветочные клумбы, на все прелести безбедной жизни, ради которых этот человек мошенничал, грабил и убивал. Я раздумывал над тем, что нужно сделать, чтобы отнять все это у Даузера.
 Он отодвинул опустевшее блюдо из-под салата и закурил сигарету.
 — Можешь идти, Блэйни, — бросил он. Скелет скрылся с глаз.
 — Вы получили мой подарок? — небрежно спросил я.
 — Какой еще подарок? Садись, если хочешь.
 Я сел за стол напротив него.
 — Я разыскал для вас эту девушку. Тарантини оказался проворней меня, иначе я пригнал бы и его.
 — Ты ее разыскал? Нам пришлось гоняться за ней самим. Сегодня утром позвонила какая-то дамочка и сказала, что наша птичка вернулась в родное гнездышко. Или это ты дамочкой прикинулся, чтобы нас разыграть?
 — У меня не та фигура, — ответил я, смерив его взглядом.
 — Тогда не вижу, где тут твоя заслуга.
 — Я выкурил ее из Палм-Спрингс, чтобы она попала к вам в руки. Вы сказали, что это стоит тысячу долларов.
 — Насколько я знаю, она приехала сама. Я плачу за товар, когда мне доставляют его на дом.
 — Но ведь она у вас, не так ли? Вы бы ее не заполучили, если бы я не отправил ее домой к матери. Это я уговорил ее вернуться.
 — Она другое говорит.
 — А именно?
 — Мы пока не так много из нее вытянули, — буркнул он и, замявшись, переменил тему. — А Тарантини ты видел?
 — Не видел. Он оглушил меня сзади. По-моему, Галли пыталась ему помешать. Возможно, она во всем этом не замешана. Хоть я и не знаю, в чем «в этом».
 — А узнать ой как хочется, а? — рассмеялся он своим не слишком заразительным смехом.
 — Когда меня лупят по голове, мне любопытно знать почему.
 — Я тебе скажу почему. Тарантини кой-чего у меня взял и не отдает, ты, наверно, и сам догадался, а? А я хочу получить это обратно. Но девчонка твердит, что ничего об этом не знает.
 — Что он у вас взял?
 — Не имеет значения. С собой он это не таскает. Но когда я до него доберусь, он мне скажет, где это.
 — Наркотик, — тихо пробормотал я. Если Даузер и услышал, то не подал виду.
 — Ты на меня работаешь, Арчер?
 — Даром — нет.
 — Я предложил тебе пять тысяч за Тарантини. Могу еще столько же накинуть.
 — Вы мне уже предлагали тысячу за Галли. Предложений вас хоть отбавляй. — Я внимательно следил за его лицом, чтобы знать, как далеко я могу зайти по этой дорожке.
 — Не глупи, — проворчал он. — Если в ты ее привел, я бы тебе выложил наличные, как в банке. Но Блэйни пришлось съездить за ней самому. Я не могу себе позволить швырять деньги на ветер. Расходы у меня нынче — глаза на лоб лезут! А народу на жалованье столько, что сердце кровью обливается. Да еще подоходный налог платить надо, чтоб с государством не ссориться. — Голос его дрожал от праведного гнева. — Я уж не говорю о политиканах, — добавил он. — Эти сукины дети сосут меня как пиявки.
 — Ладно, тогда пятьсот, — уступил я. — Ни по-вашему, ни по-моему.
 — Пятьсот за что? За твою болтовню? — Но он уже просто торговался, стараясь превратить сделку в грабеж.
 — Вчера вечером речь шла о тысяче. Только вчера вечером у вас не было Галли.
 — Пользы от нее никакой. Если она и знает, где Тарантини, то говорить не хочет.
 — Давайте я с ней потолкую, — предложил я, подступив к цели, которую наметил с самого начала.
 — Незачем, она у меня и так заговорит. Нужно немного времени. — Он встал, затягивая пояс на своем отвисшем брюхе. Было в этом жесте что-то женское, хотя под рукавами его халата грозно бугрились борцовские мускулы.
 Стоя, он казался ниже ростом из-за непропорционально коротких ног. Я остался сидеть. Мне казалось, что Даузер скорее сделает то, что я от него хотел, если получит возможность смотреть на меня сверху вниз. Сандалии у него на ногах были на двухдюймовых каблуках.
 — Немного времени... — повторил я. — Тарантини нужно то же самое, чтобы благополучно затеряться в Мексике. Или куда он там подался.
 — Я его и оттуда выцарапаю, — по-волчьи оскалился он. — Узнать бы только, где он.
 — А если она действительно не знает?
 — Знает, знает. Вспомнит. Таких баб, как она, так просто не бросают, особенно парни вроде Джо. Любит он сладенькое-то.
 — Кстати, о сладеньком, — перебил я. — Что вы сделали с девушкой?
 — Ничего особенного, — пожал он массивными плечами. — Блэйни покантовал ее малость, и все. Сейчас я силенок поднабрался, так что, пожалуй, и сам ею займусь. — Он стукнул себя кулаком в живот, но не слишком сильно.
 — Позвольте мне все-таки поговорить с ней.
 — Что это ты ею так интересуешься, малыш?
 — Тарантини чуть не проломил мне голову.
 — Подумаешь, голова! Вот когда по карману ударят — тогда взвоешь. Там больнее всего.
 — Это точно. Но у меня есть одна идея. Галли могла вообразить, что я на ее стороне. — (Если она действительно так подумала, то она чертовски права.) — Вы меня слегка помнете и втолкнете к ней. Это ее окончательно убедит. Полагаю, вы ее упрятали в какой-нибудь подвал?
 — То есть ты хочешь подсадной уткой заделаться, так я тебя понял?
 — Называйте, как хотите. Когда я получу свои пять сотен?
 Он глубоко засунул руку в карман халата, вытащил тисненный золотом бумажник, извлек из него пятисотдолларовую бумажку и бросил на стол.
 — Держи.
 Я встал и, преодолевая отвращение, взял деньги, убеждая себя, что в данных обстоятельствах это оправданно. Взяв у Даузера деньги, я заставлю его доверять мне. Другого способа я не знал.
 Я сунул бумажку в кармашек для часов, отдельно от остальных денег, пообещав себе, что спущу эти пять сотен на бегах при первой же возможности.
 — Ну что ж, идея, может, и неплохая, — проговорил он. — Поговори с девчонкой, пока мы не слишком ее потрепали. Мне она даже нравится, ей-богу. Есть на что поглядеть. Тебе, поди, тоже, а? — В его жабьих глазах зажегся похотливый огонек.
 — Да, лакомый кусочек, — согласился я.
 — Ладно, без глупостей. Я подсажу тебя к ней, и ты с ней потолкуешь, но и только. Как мы договорились. У меня там есть микрофон и окошко, через которое видно только в одну сторону. Окошко я устроил для политиков. Они меня иногда навещают. Сам я подглядывать не любитель — предпочитаю нормальный секс.
 Собаки — тоже, подумал я, но промолчал.




 15


 После залитого солнцем патио комната с почти наглухо задернутыми портьерами показалась мне очень темной. Сквозь щель между драпировками проникала узкая полоска света, делившая комнату на две неравные части. В той части, что была справа от меня, стояли туалетный столик и кресло с высокой спинкой, обитое темно-красным атласом. Я увидел себя в зеркале над туалетным столиком. Вид у меня был достаточно всклокоченный. Тяжелая дверь захлопнулась у меня за спиной, и ключ повернулся в замке.
 Слева от меня стояло еще несколько кресел и широкая кровать с обтянутой красным шелком спинкой. Вместо столика у изголовья стоял передвижной бар. На кровати, скрючившись, сидела Галли Тарантини, точно сгусток окружающей тьмы и безмолвия, принявший человеческие очертания. Живыми в ней казались лишь отливающие янтарем глаза.
 — Какой приятный сюрприз! — пробормотала она. — Я не ожидала, что у меня появится сосед. Да еще нужного пола. — В словах ее прозвучала ирония. Она очень подходила к ее низкому и сильному голосу.
 — Вы очень наблюдательны, — заметил я, подходя к окну. Оно было наглухо заперто задвижками снаружи.
 — Бесполезно, — сказала Галли, угадав мои мысли. — Даже если вы его разобьете, бежать отсюда нельзя — кругом охрана. Даузер кругом расставил своих головорезов — они для него все равно что оловянные солдатики для ребенка. Он воображает себя Наполеоном и, наверно, страдает тем же физическим недостатком. Впрочем, не знаю, не проверяла. Я бы не позволила ему и прикоснуться ко мне. — Она говорила тихо, но отчетливо, с явным удовольствием прислушиваясь к собственному голосу, словно не замечая его ворчливых интонаций. Я надеялся, что Даузер все это слышит, и гадал, где спрятан микрофон.
 Может быть, в баре? Я отвернулся от окна, чтобы взглянуть на него, и свет упал мне на лицо. Галли привскочила на постели, тихо ахнув от удивления. Она меня узнала.
 — Арчер! Как вы здесь оказались?
 — Это началось еще тридцать семь лет назад, — сказал я. — За несколько месяцев до моего рождения мою мать напугал смуглый человек с кистенем в руках. Это произвело странный эффект на мой младенческий мозг. С тех пор, если кто-то бьет меня по голове, я падаю без сознания и поднимаюсь очень сердитым.
 — Вы меня страшно растрогали, — усмехнулась она. — Как вы догадались, что это был кистень?
 — Меня не в первый раз бьют этим орудием. — Я сел в ногах кровати и ощупал затылок. Шишка отозвалась резкой болью.
 — Мне очень жаль. Я пыталась удержать Джо, но он меня опередил. Он прокрался в носках через черный ход, обежал вокруг дома и подобрался к вам сзади. Ваше счастье, что он вас не застрелил. — Она пододвинулась ко мне на коленях, покачивая бедрами с какой-то неуклюжей грацией. — Дайте я посмотрю, что там у вас.
 Я наклонил голову, и ее прохладные нежные пальцы осторожно пробежали по опухоли.
 — На вид не так уж страшно. Сотрясения, думаю, нет. Или совсем легкое. — Ее пальцы скользнули вниз по моему затылку.
 Я посмотрел снизу вверх на тонкое лицо, склонившееся надо мной. Ее полные алые губы приоткрылись, темные глаза затуманились. Волосы ее были спутаны, под глазами лежали тени от бессонной ночи, на виске темнел синяк. И все же она была самой привлекательной женщиной из всех, кого я видел так близко в последние годы.
 — Спасибо, сестричка, — пробормотал я.
 — Пожалуйста, — шепнула она. Ее лицо приблизилось к моему, губы прильнули к губам. На мгновение она прижалась грудью к моему плечу, потом отодвинулась на другой конец кровати.
 Кровь быстрее побежала у меня по жилам, Галли же осталась холодна и спокойна, точно она делала это для всех своих пациентов.
 — А что было после? — спросил я. — Что сделал Джо?
 — Вы еще не объяснили, как сюда попали. Кстати, у вас нет расчески?
 Я бросил ей расческу. Искрясь и потрескивая, ее волосы волнистыми черными струями лились сквозь ее пальцы. Я обвел комнату взглядом, в поисках окошка, о котором говорил Даузер. Над панелью отопления у двери виднелась двойная полоска черного стекла.
 — Вы, случайно, не из Даузеровых оловянных солдатиков? — спросила она, продолжая расчесывать волосы. Ее грудь вздымалась и опускалась в такт ее движениям.
 — С какой стати мне связываться с этим подонком? Будь я его человек, я бы здесь не оказался. Я же сказал вам, меня наняла ваша мать.
 — Ах да, вы же мамочкин помощник. Вы давно ее видели?
 — Не более часа назад. Перестаньте расчесывать волосы, это меня отвлекает.
 — Бедненький мальчик, у него кружится головка, — усмехнулась она, сверкнув белой полоской зубов.
 — Вы ведь этого и хотели, не так ли?
 — Неужели? — Она швырнула расческу, которая угодила бы мне в лицо, не поймай я ее на лету. — И что вам сказала моя мать?
 — Что отдаст все, что у нее есть, если я верну вас домой.
 — Правда? — Впервые за все время она сказала что-то без иронии. — Она это серьезно?
 — Серьезнее некуда. Я обещал ей сделать все, что в моих силах.
 — Поэтому вы приехали сюда и постарались угодить в ту ловушку, что и я. И все это в течение какого-то часа. Ну и скорости у вас, Арчер.
 Я ответил с притворной сердитостью, хотя особенно притворяться мне не пришлось.
 — Этого не случилось бы, если бы ваш муж не забрал у меня пистолет вчера ночью.
 — Он забрал и мой, — сказала она.
 — Куда он скрылся?
 — Теперь вам до него не добраться.
 — Значит, вы знаете, где он?
 — Догадываюсь. Сам он мне ничего не говорил. Никогда не говорил.
 — Не смешите меня.
 — Мне сейчас не до смеха. Это чистая правда. Когда я отправилась с ним в Лас-Вегас — мы поженились в Гретна-Грин, — я была уверена, что он спортивный импресарио. Еще я знала, что раньше он держал зал игральных автоматов, но это выглядело довольно невинным занятием. Ничего больше он мне не рассказывал.
 — Как вы с ним познакомились?
 — При исполнении служебных обязанностей, как говорится. У меня был пациент по фамилии Спид, который оказался боссом Джо. Джо приезжал навещать его в больницу. Он красивый мужчина, и я, наверно, влюбилась. — Она сидела, опершись на спинку кровати и подогнув ноги под себя. Между нами лежало пустынное пространство красного шелка, над которым поднимались ее стройные бедра, обтянутые синей юбкой.
 — Этот Спид, — сказал я. — Что с ним случилось?
 — Вы, должно быть, и сами знаете, иначе не спрашивали бы. — Ее бедра колыхнулись, и меня снова обдало горячей волной. — У мистера Спида было пулевое ранение в живот.
 — Но это не навело вас на мысль о том, чем занимаются мистер Спид и его подчиненный?
 — Неприятно в этом признаваться, но я была просто наивна. Мистер Спид утверждал, что это был несчастный случай. Прострелил себе живот, когда чистил оружие, — по крайней мере так он говорил.
 — И вы вышли замуж за Тарантини, который, возможно, и всадил Спиду пулю в живот? — Я сказал это наугад, пытаясь нащупать факты.
 Ее глаза расширились, черные и бездонные под янтарной поволокой.
 — Этого не может быть. Джо и Герман Спид всегда были добрыми друзьями. Мистер Спид охотно давал Джо советы, когда тот взял дело в свои руки.
 — Какое дело?
 — Ну, игральные автоматы и боксерские контракты и разные другие вещи.
 — Те самые, которыми занимается Даузер?
 — Наверное. Джо не посвящал меня в свои дела. Он держал меня здесь, в Лос-Анджелесе, и потом, прожив вместе неделю, мы уже не слишком хорошо ладили. У Джо была очаровательная манера давать волю рукам при каждом удобном случае. Собственно, поэтому я и купила пистолет. Это его немножко охладило, но я по-прежнему боялась его, и он знал это. Все это не способствовало доверительным отношениям.
 — Но вам известно, почему за ним охотится Даузер?
 — Приблизительно. Он сбежал с какой-то ценной вещью, принадлежащей Даузеру. Только Даузеру до него не добраться. — Она взглянула на часы. Запястье у нее было тонкое и загорелое. — Сейчас он уже, наверное, в Мексике. За горами, за лесами.
 — Вы думаете, он бежал в Мексику?
 — Похоже на то. Теперь я больше никогда его не увижу, — с горечью добавила она.
 — Это разобьет вам сердце?
 Она резко выпрямилась с гневным выражением на лице.
 — При чем тут сердце? Вы только посмотрите, что он со мной сделал! Женился на мне под видом честного человека, обвел вокруг пальца и подсунул бандитам вместо себя. Бросил меня на растерзание Даузеру и его грязным ублюдкам. Трус паршивый!
 — Скажите, куда он поехал прошлой ночью?
 — Зачем вам это?
 — Не могу отказать себе в удовольствии треснуть его дубинкой по голове. К тому же, если я приведу его Даузеру, он отпустит вас на все четыре стороны, не так ли?
 — Так, но, чтобы сладить с Джо, надо быть настоящим мужчиной. Вчера ночью вы себя таковым не показали.
 Мне было нечего возразить.
 — Ладно, — буркнул я. — Расскажите мне, что произошло вчера ночью. Я хочу как следует во всем разобраться. Я встретился с вашим возлюбленным Даллингом в баре — думаю, он меня ждал, — и он отвез меня в Оазис...
 — Даллинг — не мой возлюбленный.
 — Хорошо, хорошо. Во всяком случае, вы ему нравитесь. — Я осмотрительно использовал настоящее время. — Из разговора с ним я понял, что он очень за вас беспокоится.
 — Кейт всегда беспокоится по пустякам. Что было дальше?
 — Он остановился на дороге, поодаль от вашего дома, и остался ждать меня в машине. Пока я разговаривал с вами у дверей, Тарантини выскользнул из дома через черный ход и оглушил меня сзади. Теперь ваша очередь.
 — Оглушить вас?
 — Рассказать, что случилось потом. Тарантини заметил машину Даллинга?
 — Да. Он бросился к машине, но Кейт от него ушел. Джо был в ярости и велел мне собирать вещи — он решил оставить дом. Через пятнадцать минут мы выехали из Оазиса. Вы все еще лежали без сознания, и, думаю, именно это спасло вам жизнь. Джо заставил меня отвезти его в Лос-Анджелес, хотя я не хотела этого делать. Я подозревала, что он хочет разыскать Кейта и рассчитаться с ним за то, что он выдал его убежище. Я видела, что он зол и на меня, потому что Кейт был моим другом. Другом, а не возлюбленным. Он просто обезумел от ярости и помчался прямо в «Каса-Лома» — у нас там была квартира. Я твердила, что люди Даузера наверняка следят за домом, но Джо велел мне заткнуться. Машина Кейта была на стоянке у дома. Джо оставил меня в машине, а сам поднялся в квартиру со двора.
 — В какое время это было?
 — Где-то около трех.
 — Вы быстро доехали. Наверное, очень спешили?
 — Да, я всю дорогу держала под девяносто пять миль в час. Надеялась: может, шина лопнет и тем дело и кончится. Но мне не повезло. — Она осторожно потерла кровоподтек на виске, глядя прямо перед собой. — Ну вот, спустя пару минут Джо вернулся, сказав, что Кейта нет дома. Он приказал мне отвезти его в Пасифик-Пойнт, где я высадила его у причала для яхт. Больше я его не видела. Он не попрощался со мной. — Она криво усмехнулась. — Даже этого не удостоилась.
 — Почему вы не расскажете все это Даузеру? Он вас отпустит.
 — Даузер позволил своим гориллам поднять на меня руку. Теперь он от меня ничего не добьется.
 Я сидел и смотрел на нее, ожидая, что в двери повернется ключ. Чем больше я смотрел на эту гордую женщину, тем больше она мне нравилась. И чем больше она мне нравилась, тем больше я чувствовал себя последним из негодяев.
 Мне пришлось напомнить себе, что убит человек, что все, что ни делается, — к лучшему в этом лучшем из миров и что в любви, войне и убийстве все средства хороши. Я прилег на бок, подложив под голову локоть, и сон навалился на меня, как большая тяжелая подушка. В последнюю секунду перед тем, как задремать, я услышал приглушенный рокот мотора отъехавшей от дома машины.




 16


 Когда я проснулся, полоска света, пробивавшегося сквозь занавеси, лежала в ногах кровати. Я сел в постели, чувствуя, что с трудом могу двинуть ногами. Пока я спал, Галли запеленала меня в покрывало.
 Она сонно пошевелилась на своем конце кровати.
 — Вы проспали два часа как убитый, — пробормотала она. — Не очень-то галантно с вашей стороны. К тому же вы храпите.
 — Извините. Не спал всю ночь.
 — Да я не против, пожалуйста. Звучите вы так же, как мой отец. Крепкий был мужчина. Умер, когда мне было восемь лет.
 — И вы до сих пор помните, какой у него был храп?
 — У меня прекрасная память. — Она потянулась и зевнула. — Нас вообще когда-нибудь отсюда выпустят, как вы думаете?
 — Я знаю не больше вашего. — Я откинул покрывало и встал. — Спасибо, что укрыли.
 — Это у меня профессиональное. Кстати, теперь, когда Джо сбежал, мне, наверно, придется подыскивать себе работу. Он ведь не оставил мне ничего, кроме моей одежды.
 Я вспомнил, в каком виде нашел ее туалеты на квартире в «Каса-Лома», но промолчал.
 — Вы довольно легко махнули рукой на мужа, — заметил я.
 — Все равно он не вернется, — равнодушно сказала она. — А если даже вернется, долго не проживет. В любом случае я не приму его обратно. После того что он наговорил мне вчера ночью.
 Я вопросительно посмотрел на нее.
 — Подробности опустим, — бросила она.
 Она соскочила с кровати и бесшумно прошла в чулках в другой конец комнаты. Ее узенькие туфли на высоких каблуках аккуратно стояли на полу. Она наклонилась к зеркалу на туалетном столике и приподняла волосы, рассматривая синяк на виске.
 — Черт побери! — воскликнула она. — Надоело ждать. Вот возьму сейчас и что-нибудь разобью. — Она стала в бешенстве озираться по сторонам.
 — Валяйте, — согласился я.
 На столике стоял пульверизатор с духами. Она схватила его и швырнула в дверь. Осколки стекла полетели во все стороны. На полу под дверью растеклась небольшая лужица пахучей жидкости.
 — Ну вот, теперь здесь пахнет, как в парфюмерном магазине, — проворчал я.
 — Зато я чувствую себя гораздо лучше. Почему бы и вам что-нибудь не разбить?
 — Меня устроил бы только череп Джо. Кстати, какая у него голова — круглая или продолговатая?
 — Круглая, наверно, — ответила Галли. Став сначала на одну ногу, потом на другую, она надела свои туфельки. Ноги у нее были изумительные.
 — Круглоголовые — это моя слабость, — объяснил я. — Проламывать им черепа — все равно что колоть грецкие орехи. Это было мое любимое занятие в детстве — колоть орехи, я имею в виду.
 Галли стала передо мной, уперев руки в бедра.
 — На словах вы боец хоть куда, Арчер. Только Джо тоже не слабак, как вы уже убедились.
 — Это мы еще посмотрим.
 Она хотела что-то сказать, но в коридоре послышались торопливые шаги. Ключ повернулся в замке, и в комнату вошел Даузер собственной персоной, облаченный в свободные бежевые брюки и коричневый пиджак.
 Ткнув в меня пальцем, он бросил:
 — Выходи. Мне надо с тобой поговорить.
 — А как насчет меня? — вызывающе спросила Галли.
 — Спокойно, детка. По мне, так можешь отправляться домой хоть сейчас. Только не вздумай исчезать, ты мне еще можешь понадобиться. — Он повернулся к стоявшему позади Блэйни: — Отвези ее домой.
 На лице Блэйни отразилось разочарование.
 — Счастливо, Арчер, — крикнула Галли, выходя из комнаты под конвоем Блэйни.
 Я прошел вслед за Даузером в большую комнату с баром. Курчавый ирландец практиковался на бильярде. При виде шефа он вытянулся в струнку, взяв кий на караул.
 — У меня есть для тебя работа, Салливан, — объявил Даузер. — Поедешь в Энсенаду и найдешь там Торреса. Я уже говорил с ним по телефону, так что он тебя ждет. Останешься с ним, пока не появится Джо.
 — Джо в Энсенаде?
 — Не исключено, что он там нарисуется. «Королевы ацтеков» нет у причала, и, похоже, взял ее он. Я даю тебе «линкольн», чтобы ты был там побыстрее, усек?
 Салливан направился к двери, но задержался на полпути, теребя свою «бабочку».
 — А что мне делать с Джо, если я его встречу?
 — Передашь ему мой сердечный привет. Указания будешь получать от Торреса. Все.
 Даузер повернулся ко мне с видом крупного бизнесмена, на чьи плечи взвалили совершенно непосильную для одного человека ответственность, что не мешает ему, однако, оставаться радушным хозяином.
 — Хочешь что-нибудь выпить?
 — Только не на пустой желудок.
 — Тогда — подзаправиться?
 — Да вообще-то в тюрьмах положено кормить.
 Он с обидой взглянул на меня и в сердцах стукнул по полу кием, который бросил ирландец.
 — Ты здесь не в тюрьме, а у меня в гостях, малыш. Можешь уехать, когда захочешь.
 — Что если прямо сейчас?
 — Не стоит так спешить. — Он еще сильнее застучал кием по полу и повысил голос: — Куда к черту все подевались?! Плачу им бешеные деньги, а когда нужно, никого не дозовешься. Эй, Фентон! Где ты там?
 — Вам нужно завести звонок, — посоветовал я. Прихрамывая, на зов прибежал старик с заспанными глазами.
 — Виноват, мистер Даузер, прилег на секунду. Вам что-нибудь нужно?
 — Быстро принеси моему гостю поесть. Пару бутербродов с ветчиной и снятого молока для меня. Живо!
 Старик опрометью бросился из комнаты. Его длинные седые волосы развевались на бегу, рубашка надулась от ветра.
 — Это мой дворецкий, — пояснил Даузер с довольным видом. — Англичанин. Раньше работал у одного продюсера в Голливуде. Ты еще не слышал, как он говорит. Одно слово, джентльмен! Вернется, велю ему перед тобой выступить — сам увидишь.
 — Боюсь, мне пора ехать, — сказал я.
 — Только не уезжай далеко, малыш. Для такого человека, как ты, у меня всегда найдется работа. Здорово ты эту девчонку раскрутил, просто слов нет. Все, как на духу, выложила. Я сам съездил в Пасифик-Пойнт и все проверил. Этот ублюдок Джо действительно там был и улизнул на яхте своего братца.
 — Неужели нужно было держать меня под замком, пока вы не убедились, что она не врет?
 — Кончай, приятель, я же для тебя старался. Побаловался с девчонкой-то, а? Ну, ну, не держи меня за дурака. — Он перегнулся через бильярдный стол и точно послал шар в дальнюю лузу. — Может, сыграем? — предложил он. — По доллару за очко, а? Можешь здорово меня обчистить.
 Я начинал терять терпение. Чем приветливее становился Даузер, тем меньше он мне нравился. С другой стороны, раздражать его не стоило. В голове у меня — там, где она все еще болела от полученного удара, — возникла идея, как отделаться от Даузера, не потеряв шанса побывать у него в гостях еще раз. Я сказал, что он, наверное, играет как зверь, а я сто лет не подходил к бильярдному столу. Тем не менее я взял кий с подставки возле бара.
 Однако поиграть мне почти не пришлось. Даузер сделал серию великолепных ударов и нагрел меня на тридцать долларов за какие-то десять минут.
 — Знаешь, — предался воспоминаниям он, натирая мелком свой кий, — когда-то я зарабатывал этой игрой на жизнь — года три кряду, еще мальчишкой. Думал стать звездой, вроде Уилли Хоппе. А потом выяснилось, что из меня может получиться неплохой боксер — в боксе деньги быстрее делают. Так что я свою порцию колотушек получил, пока наверх карабкался. — Он потрогал испачканными мелом пальцами свои изуродованные уши. — Ну что, еще партейку?
 — Нет, спасибо. Мне пора двигаться.
 Но в этот момент появился «дворецкий» с бутербродами и снятым молоком. Теперь он нарядился во фрак, седые волосы были гладко причесаны.
 — Вам накрыть в баре, сэр? — спросил он.
 — Ага. Ну-ка, Фентон, скажи какое-нибудь кудрявое словечко, чтоб Арчер послушал.
 Старик с серьезным видом произнес:
 — Антиистэблишментаризм. Годится, сэр? Это одно из слов, пущенных в оборот мистером Гладстоном, если мне не изменяет память.
 — Ну, что скажешь? — воскликнул Даузер, повернувшись ко мне. — Этот самый Гладстон был большой шишкой в Англии, лорд или вроде того.
 — Премьер-министр, сэр, — подсказал старик.
 — Вот-вот, премьер-министр. Ладно, можешь идти, Фентон.
 Даузер настоял, чтобы я тоже выпил снятого молока на том основании, что оно очень полезно для пищеварения. Мы сидели рядышком за стойкой бара и пили ледяное молоко из оловянных кружек. Даузера это развеселило. Он хлопал меня по плечу, говоря, что я честный человек и он меня за это уважает. Он хотел что-нибудь для меня сделать. Прежде чем мы допили молоко, он предложил мне работу за четыреста долларов в неделю и дважды продемонстрировал свой туго набитый бумажник. Однако я ответил, что предпочитаю работать на себя.
 — Работая на себя, ты двадцать тысяч в год не сделаешь.
 — Ничего, мне хватает. К тому же, кроме денег, у меня есть будущее.
 Я наступил ему на больную мозоль.
 — Что ты хочешь этим сказать? — Глаза его еще больше вылезли из орбит, похожие на черных пиявок, присосавшихся к его лицу.
 — На рэкете долго не протянешь. Если даже повезет, продержишься в деле не дольше, чем профессиональный боксер или бейсболист.
 — Я занимаюсь законным бизнесом, — с нажимом сказал он. — Когда-то баловался букмекерством, что греха таить, но с этим давно покончено. Теперь я законы не нарушаю.
 — Даже законы, касающиеся ответственности за убийство? — Я терял терпение, а вместе с ним и осторожность.
 Однако вопрос потрафил его тщеславию.
 — Я даже повестки в суд ни одной не получил, — с гордостью заявил он.
 — Сколько людей вы потеряли за последние пять лет?
 — Откуда мне знать, черт побери. Конечно, текучесть у меня большая — такой уж это бизнес. Я же должен защищаться от конкурентов, должен оберегать друзей. — Он соскользнул с табурета и принялся расхаживать по комнате. — Скажу тебе одну вещь, Арчер: я собираюсь жить долго. В нашей семье все жили долго. Деду моему уже за девяносто перевалило — хочешь верь, хочешь нет, — а старик еще хоть куда. Так что я держусь в форме и, ей-богу, собираюсь дожить лет до ста, на меньшее не согласен. Ну, что ты на это скажешь? — Он снова ткнул себя кулаком в живот. Несильно.
 Я подумал, что Даузер здорово боится смерти, и понял, почему он не выносит одиночества. Я промолчал.
 — До ста лет доживу, не меньше, — повторил он, словно стараясь убедить самого себя.
 Я услышал, как хлопнула входная дверь. В комнату вошел Блэйни.
 — Отвез ее домой? — спросил Даузер.
 — Высадил на углу. Перед домом стояла патрульная машина.
 — Легавые? Зачем она им понадобилась?
 — Сегодня утром был убит какой-то Даллинг, — сказал я, поглядывая то на того, то на другого.
 Даузеру, судя по всему, это имя ничего не говорило.
 — Кто такой? — спросил он.
 — Друг Галли, — ответил я. — У полицейских будет о чем ее порасспросить.
 — Думаю, ей лучше держать язык за зубами, — сказал Даузер без особой тревоги в голосе. — А что случилось с этим парнем?
 — Понятия не имею. Всего хорошего.
 — Звякни мне, если что узнаешь. — Он дал мне номер своего телефона.
 С возвращением Блэйни Даузер потерял ко мне интерес. Я дошел до двери без провожатых и шагнул на улицу. Однако облегчение я почувствовал, лишь когда выехал на автостраду.




 17


 У меня было несколько вопросов к Галли, которые я хотел задать ей наедине, но меня опередила полиция. Я всегда предпочитаю уступать приоритет полиции — особенно когда она уже на месте. Поэтому я не свернул с шоссе, а поехал дальше на юг через Санта-Монику.
 Шел уже пятый час, когда я добрался до больницы в Пасифик-Пойнте. Не задерживаясь у справочной, я поднялся прямо в двести четвертую палату. Однако кровать Марио Тарантини оказалась пуста. На другой лежал какой-то мальчуган с книгой комиксов в руках.
 Еще раз проверив номер палаты, я прошел в конец коридора, где была комната медсестер. Старшая сестра подняла глаза-буравчики от истории болезни и неприветливо посмотрела на меня.
 — Часы посещения уже закончились. Правила пишут для того, чтобы их соблюдали.
 — Вы совершенно правы, — поспешил согласиться я. — А мистер Тарантини что, уже выписался?
 — Мистер кто?
 — Тарантини, из двести четвертой палаты. Где он?
 Ее заостренное, угловатое лицо приняло сурово осуждающее выражение.
 — Дома, наверное. Хотя никто его не выписывал. Он ушел сам, несмотря на запрет врача и в ущерб собственному здоровью. Вчера вечером он оделся и самовольно покинул больницу. Вы, должно быть, его друг?
 — Да, я знаю его.
 — Тогда передайте ему, что, если у него возникнут осложнения, пусть пеняет на себя. Правила пишут для того...
 — Совершенно верно, — пробормотал я, закрывая за собой дверь.
 Ее зудение еще долго неслось мне вслед.
 Я проехал через весь город и остановился в конце Санедрес-стрит, перед коттеджем миссис Тарантини. Пробиваясь сквозь заросли лавра, лучи предзакатного солнца рисовали золотые узоры на поблекшем газоне. Я постучал в стеклянную дверь, и мужской голос сказал: «Войдите!»
 Я повернул круглую ручку и шагнул прямо в маленькую, плохо освещенную гостиную. В комнате висел запах сильно приправленной пищи, свежевымытых полов и вянущих цветов. Почти всю противоположную стену занимало аляповатое изображение старинной шхуны, несущейся по волнам на всех парусах. Над покоробившейся каминной доской золоченый Христос корчился на потемневшем деревянном кресте.
 На потертой кушетке перед погасшим очагом полулежал, подперев забинтованную голову подушкой, Марио Тарантини.
 — Опять вы, — только и сказал он, увидев меня.
 — Опять я, — подтвердил я. — Я уже побывал в больнице. Как самочувствие?
 — Теперь, когда меня прилично кормят, — неплохо. Сказать вам, чем меня пичкали в больнице? Куриным бульончиком, фруктовым салатиком, творожком, будь они прокляты! — Его распухший рот выплевывал слова так, словно он еще ощущал ненавистный вкус всех этих блюд. — Как по-вашему, можно восстановить силы, поклевывая творожок? Приходилось посылать мать к мяснику за самым большим бифштексом, какой она только найдет. — Он страдальчески улыбнулся, обнажив обломки передних зубов. — Ну, что скажете?
 — Насчет вашего брата? Он по-прежнему в бегах. Ваша яхта уплыла, но вы об этом уже, наверное, знаете.
 — "Королева ацтеков"?! Как уплыла? Куда? — Он подался вперед, так что кушетка жалобно скрипнула под его тяжелым телом.
 — Возможно, в Мексику. Если Джо направился именно туда.
 — Черт подери! — Его темные глаза растерянно блуждали по комнате. Наткнувшись на позолоченного Христа, они на мгновение остановились, потом уперлись в пол. Он встал и двинулся ко мне. — Когда ушла яхта? И откуда вы знаете, что ее взял Джо?
 — Я говорил с Галли. Сегодня утром, часов около пяти, она отвезла его в порт и высадила недалеко от того места, где стояла яхта. У него есть ключи от двигателя?
 — Есть. Мои ключи. Скотина! Вы на машине? Мне срочно надо в порт.
 — Я вас отвезу, если вы в состоянии ехать.
 — Еще как в состоянии! Подождите, я только обуюсь. — Он почти бесшумно вышел в носках из комнаты и вскоре протопал обратно в ботинках, надев еще кожаный пиджак. — Поехали!
 Он заметил, что я смотрю на шхуну на стене. Это оказалась не литография, как я подумал сначала, а самая настоящая фреска, сделанная прямо по штукатурке и обведенная черной рамкой. Краски были кричащие — особенно в тех местах где художник пытался изобразить игру закатных лучей на крутобоких волнах. Как рисовальщик, автор тоже был слабоват — руке его явно не хватало твердости. Тем не менее кренящийся к воде корабль создавал впечатление движения, и это было уже что-то.
 — Нравится? — спросил Марио, уже стоя в дверях. — Это Джо нарисовал, когда был мальчишкой. Хотел стать художником. Жаль, не получилось. Зато сволочью стал отпетой.
 Только сейчас я заметил, что картина подписана аккуратно выведенными печатными буквами: «Джозеф Тарантини, 1934». Рядом я прочел и название картины, видимо позаимствованное из какого-то календаря: «Лети вперед, корабль мой!»
 Мы спустились вниз, к окаймленному пальмами приморскому бульвару, и доехали по нему в порт. Марио показал мне дорогу к автостоянке у волнолома, где я запарковал машину рядом с видавшей виды яхтой на трейлере. Свежий бриз нес с собой крупинки песка и швырял клубы водяной пыли на бетонный волнолом. С его подветренной стороны были пришвартованы около сотни яхт самых разнообразных классов и размеров — от прыгающих на волнах легких «скифов» до семидесятифутовых крейсерских яхт с мачтами высотой с телеграфный столб.
 Марио обвел взглядом сверкающую на солнце бухту и застонал от досады.
 — Нет ее, точно. Угнал мою яхту, подлец! — Он едва не плакал.
 Я поднялся вслед за ним по засыпанным песком ступенькам серого домика с вывеской «Капитан гавани». Дверь оказалась заперта. Мы заглянули в окно: контора была пуста.
 К пристани внизу подошла небольшая шлюпка с навесным мотором, в которой сидел какой-то старик.
 — Где капитан? — окликнул его Марио.
 Старик что-то крикнул в ответ, но слова отнес ветер. Мы спустились по трапу на плавучий дебаркадер, который медленно поднимался и опускался на волнах.
 — Где капитан Шрайбер?
 — Ушел в море на катере Береговой охраны, — сказал старик. — Они получили радиограмму с рыболовецкого судна в районе Сан-Педро. — Он снял мотор с кормы и положил на причал. — Около Сэнкчуари села на камни какая-то яхта — того и гляди, развалится. Что это у тебя с лицом, приятель? — спросил он без всякого перехода, разглядев избитую физиономию Марио.
 — Не твое дело. — Марио ухватил старика за руку. — Какая яхта? Название?
 Старик отпрянул.
 — Но-но, полегче, приятель. Не надо так волноваться. Рыбаки не смогли подойти близко, названия они не прочли. У тебя пропала яхта?
 — Угадал.
 — Они сказали, спортивная яхта с алюминиевыми утлегарями.
 Марио быстро повернулся ко мне.
 — Сможете отвезти меня в Сэнкчуари? — Синяки и ссадины проступили резче на его побледневшем лице.
 — Может, действительно не стоит так волноваться?
 — Когда моя яхта разбилась на камнях? Не хотите везти — не надо. Сам доеду, на мотоцикле.
 — Ладно, отвезу, — сказал я. — Это далеко?
 — Меньше десяти миль. Поехали.
 — Это твоя яхта, приятель? — Как крик одинокой чайки, вопрос старика был унесен ветром, оставшись без ответа.
 Мы молча ехали по прибрежному шоссе. Марио, насупившись, сидел рядом со мной, зло поглядывая на разбитые костяшки пальцев, которые он время от времени яростно тер друг о друга. Со своей забинтованной головой и изрядно попорченной итальянской физиономией он был похож на раненого гладиатора. Я надеялся, что он не грохнется замертво у меня в машине.
 — Кто вас избил, Марио?
 Он ответил не сразу. Когда он заговорил, голос его дрожал от вновь нахлынувшего гнева:
 — Их было трое. Двое держали меня за руки, а третий обрабатывал. Кто они — мое дело. Я сам с ними рассчитаюсь, с каждым по отдельности.
 Он сунул руку в карман пиджака и вытащил тускло поблескивающий предмет. Я оторвал глаза от дороги, чтобы его рассмотреть. Это был алюминиевый кастет с обмотанной клейкой лентой рукояткой и пятью отверстиями для пальцев. Марио надел его на правую руку и с силой впечатал ее в открытую ладонь левой. — Еще поквитаемся! — глухо прорычал он.
 — Спрячьте это, — сказал я. — За такой кастет вполне могут упрятать за решетку. Где вы его взяли?
 — Отобрал у клиента. Я когда-то барменом работал в городе. — Он поцеловал ударную кромку кастета и опустил его обратно в карман. — Думал, может, когда пригодится. Хорошо, что не выбросил.
 — С этой штукой попадете в переделку еще похлеще. Так все-таки за что вас избили, Марио?
 — Из-за моего паршивого братца, — ответил он. — Он смылся в пятницу вечером, а меня оставил расхлебывать кашу, которую он заварил. Его дружки решили, что я с ним заодно. Даже не предупредил меня заранее. Они ворвались на мою яхту посреди ночи и стащили меня с койки. С троими мне было не справиться.
 — Это случилось той ночью, когда вы с Джо вернулись из Энсенады?
 Он подозрительно посмотрел на меня.
 — При чем тут Энсенада? Мы с ним уезжали на четверг и пятницу рыбачить возле острова Каталина. Ночь простояли на якоре.
 — Поймали что-нибудь?
 — Ни черта. А почему вы заговорили про Энсенаду?
 — Я слышал, у Даузера есть филиал в Мексике. Ваша лояльность по отношению к Даузеру очень трогательна, особенно после того, что он проделал с вашим лицом.
 — Не знаю никакого Даузера, — заявил он без особой уверенности. — Вы, часом, не из налогового управления?
 — Часом, нет. Я же сказал вам, я частный детектив.
 — А теперь чем занимаетесь? Вы сказали, что виделись с Галли. Значит, вы ее уже нашли?
 — Вчера ваш братец крепко треснул меня по голове. Это почему-то не дает мне покоя. — На самом деле мне не давал покоя мертвый Даллинг.
 — Я одолжу вам кастет, когда разделаюсь с этими сволочами. Сейчас будет поворот.
 Мы поехали по выбитой в земле колее, петлявшей через поросшую травой поляну к краю нависшего над морем утеса. Ближе к обрыву виднелась эвкалиптовая рощица. Деревья с гладкими и розовыми, как человеческое тело, стволами, казалось, старались теснее прижаться друг к другу под сильными порывами ветра. Среди деревьев стояло несколько видавших виды деревянных столов для пикников. Марио побежал по тропке к краю утеса, я — следом. Впереди, за деревьями, я увидел море, сверкающее и переливающееся, как ртуть. Потом я заметил серый катер Береговой охраны примерно в полумиле от берега. Он направлялся на север, возвращаясь в Пасифик-Пойнт.
 Тропа заканчивалась у покосившегося деревянного барьера, за которым утес отвесно обрывался в море. Сотней футов ниже, которые казались сотней ярдов, набегавшие волны разбивались о его скалистое основание. Марио перегнулся через барьер, всматриваясь вниз.
 Там, в кипящей вокруг базальтовых зубьев белой полосе прибоя, лежала наполовину перевернутая яхта. Одна за другой на нее накатывались волны, накрывая почти целиком, и пенными водопадами обрушивались вниз, стекая по накренившейся палубе. Паруса безвольно хлопали на ветру, точно сломанные крылья. Спасти яхту было невозможно. Марио скорбно раскачивался в такт ударам волн о корабль. Незачем было даже спрашивать, его ли это яхта. Каждый накрывавший ее вал исторгал из его груди стон, и лицо его было мокрым не только от долетавших снизу брызг.
 — Интересно, что произошло с Джо, — сказал я.
 — Погубил яхту, подлец, погубил! — завывал Марио. — Плевать мне, что с ним произошло. Хорошо бы, чтоб утонул.
 Над морем пронесся баклан, точно чья-то черная душа, летящая в ад. Марио мрачно проводил птицу взглядом.




 18


 Когда подошел катер Береговой охраны, мы уже ждали на причале. Серый корпус ткнулся в автомобильные покрышки, прибитые к стенке дебаркадера, и на причал прыгнули двое мужчин. Один, загорелый парень в форме лейтенанта Береговой охраны, был, судя по всему, командиром катера. Другой был седобород, в старом синем кителе без знаков различия. У него были бесцветные, изъеденные морской солью глаза, упрямое выражение лица и повадки старого боцмана.
 — "Королеву ацтеков"выбросило на берег возле Сэнкчуари, — сообщил он Марио.
 — Знаю, мы только что оттуда.
 — Спасти ее не удастся, — сказал лейтенант. — Даже если бы удалось подойти ближе. Теперь уже нет смысла — она почти развалилась.
 — Я видел, — выдавил Марио.
 — Пойдемте ко мне, — сказал, поежившись, капитан порта. — Ветерок сегодня что-то холодноват.
 Мы направились за ним в его контору. В скудно обставленной комнате, где стульев хватило только представителям власти и потерпевшему, состоялось короткое совещание. Выяснилось, что на борту разбившегося судна людей замечено не было. Не видел никого и капитан рыболовного судна, первый сообщивший о происшествии. Возникал вопрос, кто вывел яхту из гавани и прошел на ней девять миль до места крушения?
 В присутствии официальных лиц Марио проявил меньше откровенности. Он заявил, что на этот счет у него нет никаких соображений. Однако при этом он взглянул на меня, точно приглашая высказаться.
 — Но это ваша яхта, не так ли? — спросил капитан гавани.
 — Моя, чья же еще? Я купил ее с рук в январе.
 — Она застрахована? — спросил лейтенант.
 Марио покачал головой.
 — Нет. Страховые взносы мне не по карману.
 — Плохи ваши дела. Для чего вы ее использовали?
 — Ходил на рыбалку время от времени. В последние месяцы редко — не сезон, вы ведь знаете, кэп. — Он повернулся в сторону Шрайбера, прислонившегося вместе со стулом к стене. На карте прибрежных вод за его макушкой виднелось слабое жирное пятно. Вероятно, голова его часто оказывалась в этом районе акватории.
 — Вернемся к главному, — веско сказал он. — Кто все-таки был на борту яхты? Не сама же она отдала швартовы и уплыла в море?
 — Ясно, не сама, — пробормотал Марио, беспокойно заерзав на стуле. Ему очень не хотелось говорить правду. Он ждал, чтобы кто-нибудь другой сделал это за него.
 — Во всяком случае, вел ее не капитан Кидд, — продолжал Шрайбер. — Замок на двигателе был?
 — Да, был. Ключи находились у моего брата, Джо.
 — Почему же вы сразу не сказали? Это уже кое-что. Ваша яхта вышла из гавани сегодня утром, я как раз заступил на дежурство. Я подумал, что на борту — вы.
 — Я лежал в постели. Несчастный случай.
 — Да, я заметил. Но вашему брату, похоже, не повезло еще больше. Вы разрешили ему взять яхту?
 — Ему не нужно было разрешение. Он ее совладелец.
 — Ну, теперь-то там владеть уже нечем, — с важным видом сказал Шрайбер. — За то, что от нее осталось, ломаного гроша не дадут. Вы уверены, что судно взял ваш брат?
 — Как я могу быть уверен? Я лежал дома в постели.
 — Джо был в порту сегодня утром, — вмешался я в разговор. — Его привезла сюда жена — часов около пяти.
 — И он сказал, что выходит в море на яхте? — спросил лейтенант.
 — Насколько я знаю, он не сказал ничего.
 — Где сейчас его жена?
 — В Санта-Монике, у своей матери, миссис Сэмюэль Лоуренс.
 Шрайбер взял имя на заметку.
 — Думаю, ей надо обо всем сообщить. Похоже, ее муж пропал без вести в море.
 Лейтенант встал и надел фуражку.
 — Пойду позвоню шерифу. Если этот человек был на яхте, его надо искать. — Он посмотрел в окно. Над горизонтом лежали красные полосы заката. — Сегодня уже поздно что-то предпринимать. До отлива нам к яхте не подобраться.
 — Однако попробовать все-таки стоит, — сказал Шрайбер. — Чем черт не шутит, может, он все еще там. — Он повернулся к Марио. — У вашего брата не случалось сердечных приступов или чего-нибудь такого?
 — Джо там нет, — коротко сказал Марио.
 — Откуда вы знаете?
 — Чувствую.
 Шрайбер встал, пожав массивными плечами.
 — Вам лучше вернуться домой и лечь в постель. Не знаю, что вы там чувствуете, но выглядите вы неважно.
 Мы с Марио сели в мою машину и направились в Пасифик-Пойнт. Безмятежно раскинувшийся на склонах холмов город освещали последние лучи уходящего за горизонт солнца. Кое-где уже зажглись первые огоньки. Ослепительно белые днем, дома, окутанные красноватой закатной дымкой, окрасились в розовый цвет. Кругом царила тишина, и лишь откуда-то сзади доносились тяжелые ритмичные вздохи моря.
 Я был рад хоть на время удалиться от моря, не слышать его немолчного рокота. Но радость моя оказалась недолгой. Марио, который не желал ехать домой, затащил меня в бар — опять-таки на набережной. За парапетом глухо, точно усталое сердце, билась волна. Однако массивная дверь бара, закрывшаяся у нас за спиной, оставила шум снаружи.
 Пожилой тучный официант встретил Марио у входа и пожал ему руку, по-женски запричитав при виде его лица. Он посадил нас за столик в глубине зала и зажег красную свечу, вставленную в горлышко винной бутылки. Бутылка была густо покрыта потеками стеарина от других таких же свечей. Застывшие красные ручейки походили на запекшуюся кровь. Я вспомнил Даллинга в луже крови на полу. Сейчас он уже, наверное, лежит на полке в морге или на анатомическом столе, с крестообразным разрезом на груди. Я видел его только вчера, но мне казалось, что это было давным-давно и где-то далеко отсюда.
 Официант кончил обмахивать стол краешком грязной салфетки.
 — Что вам принести, джентльмены? Ужин или только напитки?
 Я заказал бифштекс и бутылку пива. Марио — двойное виски без содовой.
 — Съешьте что-нибудь, — посоветовал я. — Иначе сразу опьянеете.
 — У нас сегодня хорошее минестроне, Марио, — поддержал меня официант.
 — Мне надо приберечь аппетит на потом, — объяснил тот. — Мама ждет меня к ужину.
 — Может быть, вы ей позвоните? — предложил официант.
 — Нет, не хочу с ней сейчас говорить.
 Официант ушел, переваливаясь на плоских ступнях.
 — Что я ей скажу? — спросил Марио, ни к кому не обращаясь. — Яхта погибла, а ведь она предупреждала меня — не покупай, не покупай. А я, дурак, не послушал, дал Джо себя уговорить. Все деньги на нее ухнул, а теперь что? С чем я остался? С дыркой в кармане. А ведь мог купить долю в этом вот заведении, знаете? Я же здесь всю осень барменом проработал, с клиентами ладил отлично. Со стариком Джорджем — тоже. Он скоро на покой уйдет, и я мог бы сесть на его место, а не в лужу, как сейчас.
 В голосе его послышались плаксивые интонации, точно заказанное им виски разобрало его еще до того, как он его выпил. Джордж принес наши напитки, и Марио замолчал. Я оглядел заведение, часть которого могла бы принадлежать Марио. С украшениями здесь явно перебрали. Гирлянды цветных ламп над стойкой бара, оленьи головы на стенах, чучело меч-рыбы, фотографии знаменитых бейсбольных команд, аляповатые горные пейзажи, немецкие пивные кружки с затейливыми финтифлюшками — у меня зарябило в глазах. На подставке, укрепленной над дверью в кухню, орел со сверкающими стеклянными глазами терзал чучело снежного барса. Чтобы довершить все это великолепие, не хватало только чучела его автора.
 — С яхтой — дело паршивое, но это еще полбеды, — мрачно продолжал Марио. — Что я скажу ей насчет Джо? Он у нее всегда в любимчиках ходил. Она просто с ума сойдет, если решит, что он утонул. В детстве она нас до трясучки доводила своими страхами, когда отец долго домой не приходил. Для нас чуть не облегчением было, когда старик умер у себя в постели.
 — Вы сказали, у вас такое чувство, что Джо на яхте нет. Почему вы так думаете?
 Он залпом выпил свое двойное виски и постучал стаканом по столу, требуя повторить.
 — Джо хитер как лиса. Черта с два такого поймаешь. Он еще в школе из магазинов таскал — и хоть бы раз попался. А на вид — святая невинность, примерненький младший братик. Я тоже однажды попробовал какую-то ерунду стащить из лавки и сразу угодил в колонию, а мать сказала, что я опозорил семью. Я, а не Джо!
 Официант принес ему виски и сказал, что мой бифштекс вот-вот будет готов.
 — И потом, — продолжал Марио, — этот паршивец плавает как рыба. Он когда-то спасателем работал на пляже. Вообще, кем он только не был! Но все больше темными делами занимался. Я очень даже догадываюсь, где он сейчас. Не на яхте, нет, и не на дне морском. Улизнул, как всегда, а я теперь расхлебывай.
 — Куда он мог улизнуть в море?
 — Он просто бросил «Королеву», если хотите знать мое мнение. Он за нее пять сотен заплатил, а я — полторы тысячи. Что для него пять сотен — тьфу! Он большие деньги делает. Вывел ее в море и бросил, чтобы все подумали, что он утонул. А на самом деле его снял, наверное, тот малый, у которого крейсерская яхта в Энсенаде... — Он вдруг осекся и испуганно посмотрел на меня.
 — Торрес, — подсказал я как можно небрежнее.
 Его синяки и ссадины служили ему маской, за которой можно было скрыть все что угодно. Он нарочито медленно допил второй стакан виски и запил его водой из другого. Губы его при этом слегка подрагивали.
 — Не знаю я никакого Торреса, — прошепелявил он. — Я все это на ходу придумал, чтобы объяснить, как он мог яхту бросить.
 — А зачем ему было все это затевать?
 — Посмотрите на мою морду и пораскиньте мозгами. Меня они отделали только за то, что я его брат, — других причин не было. А с ним самим что бы сделали? — На этот вопрос он ответил сам, повернув сжатые кулаки в разные стороны, словно сворачивая голову цыпленку.
 Принесли мой бифштекс. Я запил то, что мог съесть, остатками своего пива, а Марио заказал третье двойное виски. Его уже начало разбирать, и я решил, что больше не дам ему пить. Однако мое вмешательство не понадобилось.
 В баре собирались посетители. Они входили по одному или по двое и в основном располагались на табуретах у стойки. Сидя в ряд, они напоминали насаженных на вертел рябчиков. Я пытался поймать взгляд официанта, чтобы получить счет, когда в зал вошел еще один мужчина. Он остановился на пороге, держа руку на ручке двери, и стал внимательно оглядывать посетителей. Могучего телосложения, в шляпе с высокой тульей, он был похож на принарядившегося фермера. Наконец взгляд его уперся в забинтованную голову Марио, и он решительно зашагал к нам.
 Полуобернувшись на стуле, Марио тоже заметил его.
 — Черт! — пробормотал он. — Помощник шерифа. Здоровяк положил руку ему на плечо.
 — Я так и знал, что ты здесь. Ну, что там за история с твоим братом? Куда он подевался? Решил сменить адрес, а? — Марио неохотно подвинулся, и помощник шерифа грузно опустился на стул рядом с ним.
 — Я знаю не больше вашего, — буркнул Марио. — Джо мне о своих планах не докладывает. — Он чуть отодвинулся от полицейского, словно чураясь любого контакта с законом.
 — Я слыхал, вы с Джо крупно повздорили.
 — Когда это? Не помню такого.
 — А ты в зеркало погляди — может, вспомнишь.
 — Я Джо с пятницы не видел.
 — С пятницы, говоришь? Это было до или после того, как тебе вывеску попортили?
 Марио машинально потрогал разбитую скулу пальцем с темными крапинками въевшегося в кожу мазута.
 — Какого черта, это вовсе не Джо сделал.
 — А кто?
 — Приятель один. Стукнулись с ним малость — но чисто по-дружески.
 — Славные у тебя друзья, — саркастически заметил полицейский. Кривая улыбка углубила морщинки вокруг его глаз. — Ну а Джо где в это время был?
 — Говорю вам, я его в последний раз в пятницу видел, вечером. Мы вернулись с рыбалки, и он поехал обратно в Лос-Анджелес. Он с женой там живет.
 — Если только он к какой-нибудь русалке не переселился возле Сэнкчуари. Я тоже слышал, что в пятницу он исчез и с тех пор здесь не показывался.
 — Он вернулся сегодня утром, — сказал я. — Жена подбросила его на машине.
 — Я и имел в виду, до сегодняшнего утра, — пояснил помощник шерифа. — Я связался с его женой, она уже едет сюда. Однако второго она не видела.
 — Кого — второго?
 — Вот это я и пытаюсь выяснить, — резко бросил он и обратил свою широкую красную физиономию к Марио. — Ты был в порту сегодня утром? На яхту заходил?
 — Я лежал дома в постели. Можете мать спросить. — У Марио был растерянный вид, язык заплетался от выпитого.
 — Да? Я уже говорил с ней по телефону. Она проснулась в семь утра. А яхта ваша вышла в море часа в четыре.
 — Откуда вы знаете?
 — Трика Керли знаешь? Ловца омаров? Он только что в гавань вернулся со стороны острова.
 — Видел его пару раз.
 — Он сегодня встал спозаранку и видел, как от причала отвалила шлюпка и пошла к «Королеве ацтеков». Шлюпка эта, между прочим, стоит сейчас у пристани. И когда она утром проплывала мимо его лодки, Трик видел в ней двоих.
 — И один из них был Джо?
 — Трик не разглядел — темно еще было. Он их окликнул, но они не ответили. Потом он слышал, как они поднялись на борт яхты и та вскоре вышла в море, обогнув волнолом. — Внезапно повернувшись к Марио, он проскрежетал: — Почему ты не отозвался, когда тебя окликнули?
 — Кто меня окликнул? Когда?
 — Трик. Когда вы плыли мимо него в шлюпке.
 — Боже правый! — воскликнул Марио. Ужас еще больше исказил его изуродованное лицо. — Клянусь вам, я был дома, в постели. Мать подала мне завтрак в постель, спросите ее.
 — Спрашивал уже. Это не мешало тебе тайком уйти из дому ночью и добраться до порта.
 — Да за каким дьяволом? Что я там забыл? — Он отчаянно размахивал руками, точно это могло добавить убедительности его словам.
 — Вы с Джо поссорились, — провозгласил полицейский с театральными интонациями. — Это всем известно. На прошлой неделе в этом самом баре ты угрожал ему в присутствии свидетелей. Кричал, что, убив его, хоть раз в жизни окажешь услугу обществу. И тут ты был прав, Тарантини.
 — Я был пьян, когда нес эту чушь, — взвыл Марио. — Я понятия не имею, что с ним случилось, шериф, клянусь Богом! Он угнал мою яхту, разбил ее о скалы, и я же, выходит, еще и виноват! Это несправедливо, шериф.
 — Ладно, не разоряйся.
 — Хорошо, арестуйте меня! — рыдающим голосом крикнул Марио. — Арестуйте больного человека, который едва держится на ногах.
 — Ладно, угомонись, Тарантини. — Помощник шерифа тяжело встал со стула, и вместе с ним поднялась по стене его тень, добравшись до самого потолка. — Успокойся, у нас пока нет даже состава преступления. Когда будет, мы тебя навестим. Из города не уезжай.
 — Я и не собирался.
 Жалко ссутулившись, Марио остался сидеть за столом. Прыгающий огонек свечи отражался в черных зрачках его глаз. Дождавшись, когда помощник шерифа скрылся из виду, я помог Марио встать и довел его до моей машины. Он бормотал под нос ругательства на дикой смеси английского, мексикано-испанского и итальянского.




 19


 Мы ехали по Санедрес-стрит к дому Марио. Еще издалека я заметил небольшую толпу перец «Ареной». Люди стояли кучками по нескольку человек, и лица их были освещены гирляндой ламп, висевшей над входом. Это были разные лица: задубевшие, как подметка, мясистые физиономии завсегдатаев азартных зрелищ, лица мальчишек, стриженных «под индейца», лица старых опытных проституток, чующих поживу, лица молоденьких девчонок с блестящими глазами и алыми от помады губами, предвкушающих жестокую потасовку на ринге. И, наконец, черное скуластое лицо Симми, проверяющего билеты у входа.
 — Стой, — внезапно крикнул Марио, вцепившись в мою правую руку. Сильно вильнув, я чуть не врезался в стоявшую на обочине машину, и дал по тормозам.
 — Ты что, с ума сошел? — повернулся я к Марио.
 Но его как ветром сдуло с сиденья. Он бегом пересек улицу и нырнул в толпу. Быстро пробираясь вперед, он расшвыривал людей в разные стороны, как волк, ворвавшийся в овечье стадо. На его правой руке блеснула полоска металла. Дело запахло дракой.
 Я, конечно, мог бы просто уехать — Марио не ребенок, а я ему не нянька. Однако я понимал, что сейчас даже несильный удар в голову может его убить. Я поискал глазами парковку, но не нашел. Машины стояли бампер в бампер по обеим сторонам улицы. Я дал задний ход и свернул в ближайший переулок.
 В толпе тем временем происходила перегруппировка. Лица сбились теснее, рты приоткрылись. Большинство глаз смотрело в сторону двери, за которой исчезли Симми и Марио.
 Я вылезал из кабины, когда дверь запасного выхода, освещенная фарами моей машины, с неожиданной силой распахнулась настежь, точно кто-то одним ударом выбил прямоугольный кусок стены. Из проема пулей вылетел Симми в ярко-желтой рубашке и в три прыжка пересек переулок. За ним, занеся руку с кастетом, неуклюже бежал Марио. Симми уже успел перекинуть одну ногу через край забора, когда Марио настиг его. Сверкнув на черном лице, белки его глаз закатились от ужаса. Окованный металлом кулак с размаху врезался в его лицо. Чернокожий медленно осел на гравий.
 Я обхватил руки Марио сзади. Он остервенело колотил меня кастетом в бедро, так что оно сразу же онемело. Я переместил захват и зажал Марио крепче.
 — Успокойся, приятель, успокойся.
 — Убью гада, — хрипло повторял он, то и дело переводя дыхание. — Пусти меня! — Он резко дернул плечами и чуть не сбил меня с ног.
 — Спокойно, Марио, спокойно. Ты свернешь себе шею.
 Симми приподнялся и стал на колени. По лицу его текла кровь из глубокой раны на лбу. Покачиваясь, он поднялся на ноги и прислонился к забору. Кровь полилась на его желтую рубашку.
 — Получишь за это пулю от мистера Блэйни, Тарантини. — Он сплюнул на гравий.
 — А-а-а! — взревел Марио. Мышцы его напряглись, как стальные канаты, и разорвали мой захват. Он снова замахнулся рукой с кастетом, Симми сиганул через забор. Я прижал Марио к забору и вывернул у него кастет. Он попытался двинуть меня коленом в пах, и мне пришлось резко наступить ему на подъем другой ноги. Он сполз вниз по забору и сел, обхватив ногу руками.
 Негритянка, которую я видел днем раньше, выбежала из-за угла дома по другую сторону забора. Она стояла первой в кучке чернокожих мужчин и женщин, собравшихся в конце длинной вереницы лачуг и молча смотревших на нас. Один из мужчин держал в руках двуствольный обрез. Симми стал рядом с ним и крикнул:
 — Ну что же ты? Лезь сюда, к нам, и попробуй еще раз.
 — Ага, — проворчал мужчина с двустволкой. — Полезай, мы тебя ждем.
 Женщина со стоном прикоснулась пальцами к окровавленному лицу Симми. Я оглянулся и увидел толпу людей, стоящую полукругом позади меня. Один из них, с лицом-подметкой, крикнул:
 — Покажи ему, Тарантини. Оторви голову этому черному ублюдку. — Однако сам он не сделал попытки выбраться вперед из второго ряда зрителей.
 Я поднял Марио на ноги и отвел к машине.
 — Этот грязный нигер его ударил? — спросила какая-то женщина.
 — Да нет, он просто пьян, — ответил я. — Видите, на ногах не держится. Расходитесь, представление окончено.
 Я залез в кабину первым и втащил Марио за собой, потом медленно дал задний ход, проезжая сквозь толпу.
 — С одним рассчитался, — сказал Марио сам себе. — Здорово я ему кровь пустил, а? И до остальных доберусь.
 — Смотри, как бы они сами до тебя не добрались, — предостерег я, но Марио пропустил мои слова мимо ушей.
 Какая-то девушка с лихорадочно блестящими глазами побежала за машиной по тротуару и ухватилась за дверцу с той стороны, где сидел Марио.
 — Подождите! — крикнула она.
 Я нажал на тормоз. У девушки были коротко остриженные белокурые волосы. Казалось, что на голове у нее шапочка из золотистого шелка. Подавшись молодой, упругой грудью в открытое окно машины, она торопливо заговорила:
 — Где Джо, Марио? Меня второй день ломает.
 — Проваливай! Отстань от меня. — Он попытался оттолкнуть ее.
 — Пожалуйста, Марио. — Ее ярко-красный рот страдальчески скривился. — Пожалуйста, Марио, дай порошочку.
 — Я сказал — проваливай. — Он наотмашь ударил ее ладонью, но она поймала его руку и не хотела отпускать.
 — Говорят, твоя яхта погибла. Я могу кое-что об этом рассказать, честное слово, Марио.
 — Врешь, — бросил он и, вырвав руку, поднял стекло. — Поехали отсюда, что-то паршиво мне.
 Я довез его до дому. Вылезая из машины, он споткнулся и упал на колени у края тротуара. Я помог ему дойти до двери.
 — Тебе надо бы вызвать врача. Пусть осмотрит твою голову.
 — К черту врачей, — вяло бросил он. — Отдохнуть нужно малость, и все.
 Дверь открыла его мать.
 — Где ты пропадал, Марио?! — Голос ее дрожал и срывался от волнения, словно в этом старом расплывшемся теле жила душа пугливого ребенка.
 — Нигде, мама, — пробормотал он. — Просто вышел прогуляться, воздухом подышать. Все в порядке.




 20


 Когда я вернулся к «Арене», Симми нигде не было видно. Кассир, продавший мне билет, сам его надорвал и махнул рукой в сторону входной двери. Толпы перед входом уже не было, если не считать нескольких мальчишек, ждавших случая проскочить без билета. Они проводили меня огромными, полными зависти глазами, точно там, за этой заветной дверью, должны были сойтись в поединке Ахилл и Гектор или Иаков собирался сразиться с архангелом.
 Когда я вошел, схватка уже была в полном разгаре. Не меньше тысячи человек наблюдали сейчас за еженедельной битвой между добром и злом. Добро в этот день представлял молодой острогрудый парень итальянского типа, сплошь поросший густой черной шерстью. Зло персонифицировал средних лет славянин с круглой блестящей плешью и рыжей бородой, которая должна была компенсировать нехватку волос на макушке. У него был тяжелый, отвисший живот, похожий на готовую упасть слезу. Очевидно, злодеем его делали именно борода и живот.
 Я нашел свое место в третьем от ринга ряду и минуты две-три наблюдал за поединком. Рыжебородый захватил пучок волос на груди итальянца большим и указательным пальцами и резко дернул к себе. Острогрудый взвыл от боли и ужаса и бросил умоляющий взгляд на судью. Рефери — маленький круглый человечек в майке с длинными руками — резко отчитал рыжебородого за неэтичное поведение по отношению к коллеге. Но тот лишь презрительно покрутил бородой. Толпа взревела от возмущения.
 Рыжебородый прошел в угол ринга, где острогрудый мужественно преодолевал мучительную боль, и слегка шлепнул юного героя кулаком по плечу. Итальянец рухнул на колени, потрясенный ударом. Рыжебородый торжествующе стукнул себя кулаками в грудь и вызывающе посмотрел на толпу.
 — Вышиби ему мозги, Джино! Дай, чтоб не встал! — завопила благообразная старушка рядом со мной. Судя по ее виду, совет был подан всерьез. Другие зрители выдвигали похожие предложения.
 Воодушевленный поддержкой, Джино с трудом поднялся на ноги. Рыжебородый нанес новый удар с быстротой и силой падающего перышка, но на этот раз Джино увернулся и дал сдачи. Зрители взвыли от восторга: «Бей его, Джино!» Злодей съежился и попятился назад: еще бы, ведь все громилы — трусы. Пожилая матрона рядом со мной утверждала, что он вот-вот наделает под себя.
 Поскольку добро торжествовало, я мог с легким сердцем ненадолго оторвать глаза от ринга. Я легко нашел девушку, которую искал. Ее золотистая головка поблескивала в первом ряду по другую сторону ринга. Она сидела рядом с мужчиной средних лет в несколько легком для этого времени года габардиновом костюме и панаме с красно-сине-желтой лентой. На лацкане у него красовался значок делегата на съезде демократической партии. Девушка практически сидела у него на коленях. С расчетливой игривостью пальцы ее сновали вверх и вниз по его руке, теребили пуговицы его жилета и галстук. Лицо джентльмена было красным и отекшим, точно он выпил лишнего.
 Теперь Рыжебородый ползал на карачках у канатов. Джино требовал, чтобы судья заставил его встать и продолжить бой. Рефери ухватил злодея за бороду и поднял на ноги. Джино атаковал стремительно и беспощадно. Он подпрыгнул в воздух и нанес сокрушительный удар обеими ногами, едва задев кончиком борцовки торчащую вперед бороду. Сметенный сотрясением воздуха, злодей грохнулся на спину. Итальянец ловко приземлился на плечи и, спружинив, вскочил на ноги. Рыжебородый лежал до тех пор, пока судья не закончил счет и не объявил Добро победителем. Толпа радостно заулюлюкала. Зло тут же очнулось и заспорило с судьей, энергично тряся бородой. «Старый обманщик! — взвизгнула старая леди. — Вон с ринга!»
 Золотоволосая девушка и мужчина в панаме встали и направились к выходу. Я подождал, пока они не скроются из виду, и пошел за ними. Воодушевленные победой Добра, остальные зрители смеялись и болтали, покупали пиво, жареные орешки и кока-колу у разносчиков в белых кепи, сновавших по проходам. Добро и Зло ушли с ринга вместе.
 Выйдя на улицу, я увидел, что мужчина и девушка стоят у кассовой будки, а кассир вызывает им такси по телефону. Она льнула к своему спутнику, как лишайник к утесу. Лицо ее было искажено болью и отчаянием. Толстая рука мужчины обнимала ее тонкую талию.
 Когда подъехало такси, я уже сидел в своей машине с включенным мотором ярдах в ста от входа в «Арену». Мужчина и девушка сели в такси, и оно направилось к центру города. Ехать за ними было нетрудно — вечером машин на улице поубавилось. Проехав шесть кварталов по прямой, мы свернули на Мэйн-стрит, промчались мимо мексиканских кинотеатров и подозрительного вида баров, где околачивался всякий сброд, потом снова выехали на приморский бульвар. Такси свернуло налево и через несколько сот ярдов остановилось. Оба пассажира вышли.
 Путь их лежал в маленький мотельчик, стоявший между собачьей лечебницей и неподвижной, погруженной во тьму каруселью. Над входом сверкала голубая неоновая вывеска: «Тихая заводь». Проезжая мимо, я на мгновение увидел лицо девушки — мертвенно-бледное в неоновом свете, с темными провалами глазниц и впалыми щеками, оно было обращено к открытому бумажнику в руках мужчины. Ее худое, обтянутое свитером и тесной юбкой тело отбрасывало узкую изломанную тень рядом с разлапистой тенью мужчины.
 Я остановил машину у тротуара на Другой стороне бульвара. Где-то в темноте, за цепочкой карликовых пальм, вздыхало и жаловалось море. Сплюнув в его сторону, я зашагал к мотелю. Это было длинное приземистое здание, стоявшее торцом к улице. Одноместные номера выходили дверями на две галереи по обе стороны здания. Внизу были открытые боксы для машин — большей частью пустые. В конце галереи вспыхнул свет, и я на секунду увидел в дверном проеме силуэт моей странной парочки. Потом из номера вышел молодой парень в тенниске и плотно закрыл за собой дверь. Он прошел на цыпочках вдоль галереи и спустился по лестнице вниз. Я прошел мимо, не оборачиваясь.
 Услышав, как хлопнула дверь служебного помещения в передней части здания, я развернулся и направился обратно.
 Перед собачьей лечебницей стоял небольшой крытый грузовичок. Я присел на подножку в глубокой тени и стал наблюдать за освещенным окном номера. Через несколько мгновений свет погас.
 Тут я заметил, что юнец в тенниске тоже проявляет интерес к тому, что происходит в номере. Он успел подняться обратно на галерею и неслышными шагами приближался к закрытой двери. Достигнув ее, он застыл, прижавшись к стене, безмолвный и неподвижный, как изваяние. Я продолжал наблюдать за ним снизу. Он, похоже, ждал условного сигнала, чтобы начать действовать. Сигнал не замедлил последовать: из-за двери послышался тихий голос девушки. Слов я не разобрал — возможно, их и не было.
 Он открыл дверь и, шагнув внутрь, захлопнул ее за собой. Окно с занавесками снова осветилось. Я решил переместиться поближе к месту событий.
 В дальнем конце галереи была еще одна лестница. Я перепрыгнул через невысокую изгородь из миртовых кустов и поднялся по ступенькам. Прижимаясь к стене, где было меньше шансов наступить на скрипучую половицу, я осторожно двинулся к освещенному окну. Не успел я приблизиться к нему вплотную, как до меня стали долетать голоса говорящих.
 — Она никак не может быть вашей женой, — тихо, но с нажимом сказал парень в тенниске. — Вы указали в регистрационной книге, что живете в Орегоне, а эта девушка — здешняя. Мне сразу показалось, что я ее где-то видел, а теперь я просто уверен.
 Сдавленный от волнения голос мужчины ответил:
 — Мы только сегодня поженились, правда? Скажи ему.
 Юнец презрительно хмыкнул.
 — Бьюсь об заклад, она даже не знает вашего имени.
 — Так оно и есть, не знаю, — призналась девушка. — Что вы собираетесь делать?
 — Зачем ты ему сказала? За язык тебя тянули? — В голосе мужчины послышались истерические нотки, но он еще сдерживался, боясь поднимать шум. — На кой черт ты вообще меня сюда притащила? Ты ведь сказала, что место надежное, что с администрацией у тебя все улажено.
 — Наверное, я ошиблась, — устало промолвила девушка.
 — Да уж это точно ошиблась! В какое дерьмо ты меня втравила, ты хоть понимаешь? Сколько тебе лет?
 — Почти шестнадцать.
 — О господи! — глухо выдохнул он, точно его двинули ногой в живот. Я придвинулся спиной к краю окна, стараясь увидеть лицо мужчины, но занавески из грубой рыжеватой ткани были плотно задернуты.
 — А это уже совсем плохо пахнет! — добродетельно вознегодовал юнец. Он вообще был очень добродетелен для ночного портье в заштатном мотеле. — Растлением малолетних — вот чем это пахнет. А может, и изнасилованием.
 — У меня дома дочь ее возраста. Жена. Что же мне делать? — деревянным голосом сказал мужчина.
 Но добродетельный юноша был непреклонен.
 — Поздновато вы о семье вспомнили. Придется мне позвонить в полицию, ничего не поделаешь.
 — Нет! Только не это. Она ведь тоже не хочет, чтобы вы вызывали полицию. Ведь ты не хочешь, правда? Я заплатил ей деньги, она не будет показывать против меня. Ведь не будешь, скажи?
 — Они меня заставят, — мрачно отозвалась девушка. — А потом упрячут меня за решетку. И вас тоже.
 — Здесь не бордель какой-нибудь, мистер, — продолжал напирать юный страж нравственности. — Управляющий сказал мне — если что-нибудь такое заметишь, сразу звони в полицию. Так что извините, не я вас сюда привел.
 — Конечно, сынок. Это все она. Понимаешь, я впервые в этом городе, порядков ваших не знаю. Я приехал из Портленда на конгресс по рекламе. Не знал я здешних порядков.
 — Ну вот, теперь узнаете. Если мы будем терпеть такие делишки, у нас отберут лицензию. Если не позвоню и управляющий обо всем дознается — я мигом с места вылечу. И я вам не «сынок».
 — Ладно, не будь скотиной, — начал раздражаться мужчина. — А то как бы я тебе нос не расквасил.
 — А ну, попробуй, козел старый. Только сначала штаны застегни.
 — Перестань! — визгливо крикнула девушка. — С ним надо по-хорошему. Кулаками ничего не добьешься. А то он тебя еще за драку притянет.
 — Извините, я погорячился, — покорно сказал мужчина.
 — Извинения тут не помогут.
 Девушка начала машинально всхлипывать.
 — Они меня посадят, и вас тоже, — скулила она. — Сделайте что-нибудь, мистер.
 — Может быть, мне поговорить с управляющим? Если вы вызовете полицию, ничего хорошего...
 — Управляющего нет в городе, — перебил его портье. — Да я и сам могу решить это дело.
 После паузы мужчина, запинаясь, спросил:
 — Сколько... сколько вы зарабатываете в неделю?
 — Сорок долларов. А что?
 — Я вам заплачу, чтобы все это уладить. Наличных у меня, правда, немного...
 — У вас в портмоне несколько бумажек по двадцать долларов, я сама видела, — сказала девушка, перестав плакать так же внезапно, как начала.
 — Помолчи, — бросил юнец. — Я не беру взяток, мистер. Мне мое место дороже.
 — У меня здесь восемьдесят пять долларов. Можете взять все.
 Юнец рассмеялся.
 — Это за попытку-то изнасилования? Маловато предлагаете. А другое место мне будет найти не так-то легко.
 — У меня еще есть дорожный чек на сто долларов. — Мужчина воспрянул духом. — Я дам вам сто пятьдесят. Мне надо немного оставить себе, чтобы расплатиться за гостиницу.
 — Ладно уж, давайте, — сказал портье. — Не хочется мне этого делать, но так и быть.
 — Слава Богу, — вздохнул мужчина.
 — Пойдемте в контору, мистер. Там есть авторучка, выпишите чек.
 — Спасибо вам, мистер, — тихо пробормотала девушка. — Вы мне спасли жизнь, честное слово.
 — Пошла вон, дрянь продажная! — в ярости рявкнул он.
 — Тихо! — прошипел юнец. — Тихо. Пошли отсюда.
 Я быстро отбежал в конец галереи и, спрятавшись за угол, продолжал следить за номером. Первым вышел молодой портье. Шагал он быстро, сильно размахивая руками. За ним плелся мужчина, держа шляпу в руке, точно нищий. Незавязанные шнурки его туфель волочились по полу.




 21


 Я постучал в дверь.
 — Кто там? — прошептала девушка.
 Я постучал снова.
 — Это ты, Ронни?
 — Да, — тихо сказал я. Она прошлепала по полу босыми ногами, и дверь открылась.
 — Как мы его облапо... — начала она, но, увидев меня, испуганно прижала руку ко рту. — Ой, кто это?
 Она попыталась захлопнуть дверь у меня перед носом, но я протиснулся мимо нее и захлопнул дверь, навалившись на нее спиной. Девушка попятилась назад. На ней была только юбка, и спустя мгновение она об этом вспомнила. Руки ее метнулись вверх и прикрыли обнаженные груди. Они были маленькие и упругие. Над ними по-цыплячьи выпирали худенькие ключицы. Ее левое предплечье было испещрено многочисленными следами от уколов.
 — Хитрый у тебя рэкет, подруга, — сказал я. — И ни на что лучшее ты свое тельце употребить не могла?
 Она отступила еще дальше, остановившись у разобранной кровати в углу комнаты. Это была убогая маленькая каморка с выкрашенными зеленой краской потолком и стенами, как в общественных туалетах. Всю обстановку составляли кровать, стул и туалетный столик с покоробленной фанерной облицовкой. На полу валялся грязный, изъеденный молью коврик. Это было прибежище для торопливых кроличьих соитий, уединенная келья, в которой одинокий мужчина мог в полной безопасности допиться до сонливой одури. Девушка, казалось, была слишком хороша для этой комнаты, но я знал, что это лишь иллюзия.
 Она подхватила с пола свой свитер и поспешно натянула на себя.
 — А вам какое дело, что я творю со своим телом? — Перед глазами у меня мелькнул розоватый сосок и спрятался под свитер. — Убирайтесь отсюда, или я позову портье.
 — Тем лучше. Я очень хочу с ним потолковать.
 Глаза ее округлились.
 — Вы из полиции? — Глаза у нее были определенно какие-то странные.
 — Я частный детектив, — отрекомендовался я. — Если вам от этого легче.
 — Оставьте меня в покое, и мне станет легче.
 Вместо этого я двинулся к ней. Лицо ее заострилось и побледнело. Своеобразной особенностью ее глаз было отсутствие зрачков. Вместо них зияли провалы, за которыми стояла холодная тьма. У нее затряслись руки, дрожь быстро доползла до плеч и захватила все тело. Она присела на край постели, обхватив колени руками, словно хотела удержать ноги на месте. По лицу ее промелькнула тень — темная и неотвратимая, словно призрак смерти. Сейчас она походила на маленькую старушку в золотистом парике.
 — Давно не кололась? — спросил я.
 — Три дня. Я схожу с ума. — И у нее застучали зубы. — Она с силой закусила нижнюю губу.
 — На героине сидишь?
 — Угу.
 — Мне тебя жаль.
 — Мне от этого не легче. Я три ночи не спала.
 — С тех пор как уехал Тарантини?
 Она выпрямилась, подавив дрожь.
 — Вы знаете, где он? Может, достанете мне порошка? Я заплачу...
 — Я этим не занимаюсь, детка. Как тебя зовут?
 — Рут. Вы знаете, где Джо? Вы на него работаете?
 — Я — нет. Что касается Джо, тебе придется обойтись без него.
 — Не могу. Умру я. — Это было похоже на правду.
 — Давно колешься?
 — С прошлой осени. Ронни меня приучил.
 — Часто?
 — Сначала раз в неделю. Потом два. Последние два месяца — каждый день.
 — Доза?
 — Не знаю. Они мне сами отсыпают. Мне это стоит пятьдесят долларов в день.
 — Поэтому ты и взялась потрошить приезжих?
 — Надо же как-то зарабатывать на жизнь. — Она с трудом подняла отяжелевшие веки. — Откуда вы столько обо мне знаете?
 — Ничего я не знаю. Кроме одного. Тебе нужно обратиться к врачу.
 — Что толку? Упрячут в больницу, а там я уж точно концы отдам.
 — Они тебя подлечат.
 — Откуда вы знаете? Вы что, кололись?
 — Нет.
 — Ну и не говорите тогда. Когда уколоться нечем, тебя прямо наизнанку выворачивает. Вчера вечером на пляже была. Волна на берег плеснет, а у меня уши лопаются, точно это гром или землетрясение. Конец света. Легла я на спину, смотрю вверх, а неба не вижу, тьма в глазах и желтые пятна. Потом земля куда-то уходить стала, и я отключилась. Чудное такое чувство, словно сама в себя проваливаешься. Словно я колодец какой-то и сама же в него падаю. — Она коснулась рукой живота. — Странно, что я еще жива. Это похоже на смерть.
 Она откинулась на смятую постель и, закинув руки за голову, уставилась в потолок. Кожа у нее на лице натянулась от напряжения, вокруг носа и рта залегли глубокие складки, золотистые волосы на впалых висках потемнели от пота. Сейчас ее небом был грязно-зеленый потолок.
 — Боюсь, мне еще раз через все это пройти придется, прежде чем я вправду умру.
 — Ты не умрешь, Рут. — Это я сказал вслух. Но чувствовал я себя как прокурор, допрашивающий душу умершей девушки в адском суде первой инстанции. — Что ты делала на пляже вчера вечером?
 — Ничего, просто так пришла. Мы всегда ходили на пляж, пока не уехал папа. Тогда у нас и собака была — маленький такой коккер, и он гонялся за птицами, а потом мы обедали прямо там, на пляже, разводили костер, и было так здорово! Папа любил искать для меня раковины — мы собрали целую коллекцию. Она оперлась на локти и сосредоточенно наморщила свой юный чистый лобик. — Где же они теперь, мои ракушечки? Не помню, что с ними стало.
 — А что стало с твоим отцом?
 — Я почти не вижу его больше. Он уехал, когда мать его бросила. Они держали фотоателье в городе. Поступил радистом на корабль и вечно где-то плавает. Индия, Япония. Но деньги на меня он бабушке посылает регулярно, — добавила она, точно защищая отца от обвинения. — И письма мне пишет.
 — Значит, ты с бабкой живешь?
 Она снова растянулась на постели.
 — Более или менее. Она работает официанткой в придорожном кафе. Ночами работает, днем отсыпается. Вчера ночью мне паршиво пришлось. Стены вдруг стали сдвигаться и раздвигаться, будто задышали, я перепугалась страшно, а рядом ни души. Решила на пляж выйти — может, полегчает. Запах моря меня всегда успокаивает. Но на этот раз не помогло. Даже хуже стало. Вместо звезд черные дыры вижу и все проваливаюсь куда-то, проваливаюсь. А когда очнулась, смотрю — человек из моря выходит. Ну, думаю, все — чокнулась. Решила, что это водяной — как в том стишке, что мы в прошлом году в школе учили. Я и сейчас не знаю: был там кто-нибудь или это мне померещилось.
 — Расскажи мне про этого водяного. Где ты его увидела?
 — На Макерель-Бич — ну, где жаровни для барбекю стоят. Мы с папой всегда там обедали, когда на пляж ходили. — Она вяло подняла руку и махнула куда-то в сторону. — С милю отсюда вдоль по бульвару. Я лежала на песке, за деревянным Щитком от ветра, и страшно продрогла. — Она зябко передернула плечами при этом воспоминании. — Темноты в глазах уже не было, и я больше не проваливалась. Я подумала, что худшее позади. Над морем уже появилась полоска света, а я всегда себя лучше чувствую, если вокруг не совсем темно и что-то видно. И вдруг прямо из прибоя встает человек и выходит на берег. Я насмерть перепугалась. Просто с ума сошла от страха — подумала, что это водяной и он хочет утащить меня в море. Но было еще довольно темно, и я лежала тихо-тихо, так что он меня не заметил. Прошел мимо и скрылся в кустах за жаровнями. Наверное, где-то в переулке у него стояла машина — через несколько секунд я услышала звук мотора.
 — Человек наверняка был, тебе не померещилось, — сказал я. — Бинтов у него на голове случайно не заметила?
 — Нет, не думаю. Это был не Марио. Ронни сказал мне, что кто-то угнал у него яхту и посадил на камни, и я подумала, что это как-то связано с яхтой.
 — Ты ее видела?
 — Нет. Может быть, слышала. Не знаю. Со слухом у меня черт-те что творится — то стоит чайке крикнуть, перепонки едва не лопаются, то глохну напрочь. — Как большинство наркоманов, она страдала ипохондрией. Больше всего на свете ее интересовали симптомы ее состояний, и в описании их она обнаруживала немалый талант.
 — Какой он был с виду? — спросил я.
 — Еще не рассвело, и лица я не разглядела. Он был совершенно голый или, может, в светлых плавках. На шее у него, по-моему, висел какой-то узел.
 — Это не был кто-то, кого ты знаешь?
 — Не думаю.
 — Может быть, Джо Тарантини?
 — Нет, что вы. Джо я сразу узнала бы, голого или одетого. Хорошо бы, если бы это был он.
 — Это он тебя зельем снабжает, как я понимаю.
 — Никто меня не снабжает, — сказала она в потолок. — Уже три дня. Мне они как три года показались. Что бы вы сделали на моем месте, мистер? У Ронни есть травка, но мне от нее только хуже. Что мне делать?
 — Обратиться к врачу и постараться отвыкнуть от этой дряни.
 — Не могу я. Я уже вам говорила, не могу. Вы ведь из Лос-Анджелеса, да? Знаете, где там достать можно? Я двести долларов заработала за последние три ночи.
 Я вспомнил Даузера, который предпочитал блондинок. Но пусть уж ее лучше ломает, чем отправить ее к этому подонку, даже если у него есть чем ее угостить.
 — Нет, не знаю.
 — Ронни знает одного типа в Сан-Франциско. Ронни у Германа Спида гонцом был, пока Спида не подстрелили. Может, я во Фриско достану? Я все Джо дожидалась, а его нет и нет. Вернется он когда-нибудь, как думаете?
 — Джо либо мертв, либо удрал за границу. Сюда он не вернется.
 — Этого я и боялась. Ладно, к черту Джо! Поеду во Фриско. — Она стремительно села в постели и принялась расчесывать волосы.
 — Как зовут того человека во Фриско, о котором говорил тебе Ронни?
 — Не знаю, они именами не пользуются. Кличка — Москит. Весь прошлый год у Спида продавцом был, а теперь тем же самым во Фриско промышляет.
 — Сан-Франциско — большой город.
 — Я знаю адрес, Ронни мне сказал. — Она снова зажала рот рукой — уже знакомый мне жест. — Слишком много болтаю, правда? Всегда так, когда со мной по-доброму говорят. Вы ужасно добрый, а я вас за полицейского приняла.
 — Я тоже когда-то был полицейским, — признался я. — Но мешать я тебе не буду.
 Сейчас, когда она приняла решение немедленно отправиться за наркотиком, выглядела она намного лучше. На лице у нее проступил легкий румянец, взгляд стал осмысленнее. Но она по-прежнему казалась вдвое старше своих лет.




 22


 Дверь распахнулась без предупреждения, как это часто случалось в моей жизни, и в комнату ворвался Ронни. Это был здоровый парень лет девятнадцати-двадцати, больше похожий на молодого киноактера, чем на молодого преступника, — красивый, с темным ежиком волос и сросшимися на переносице черными бровями. Руки у него были загорелые и сильные. Правая сжимала монтировку.
 Я заметил это орудие за долю секунды до того, как Ронни занес его для удара, целясь мне в голову. Я увернулся и вплотную подступил к нему, чтобы не дать ему размахнуться еще раз. Я сжал ему запястье одной рукой, а другой вырвал монтировку и швырнул ее в дальний угол комнаты. Оттолкнув его, я сделал ложный выпад левой рукой и, когда он поднял руки, чтобы защитить голову, вложил весь свой вес в удар прямой правой, метя в солнечное сплетение. Это был прием для сосунков, и я не ошибся в выборе объекта.
 Ронни сложился вдвое и упал лицом вниз, корчась от боли и ловя ртом воздух. Девушка бросилась к нему, всхлипывая от жалости. Еще бы, он приучил ее к героину, сделал проституткой, конечно, она была от него без ума.
 Его парализованная диафрагма заработала снова. Ронни делал глубокие шумные вдохи и выдохи, постепенно приходя в себя. Я стоял над ним, сожалея, что не ударил его сильнее. Рут повернула ко мне белое, как мел, лицо.
 — Бугай здоровый!
 — Подожди за дверью, Рут. Нам с ним надо поговорить.
 — Кто вы такой? — спросил Ронни, судорожно глотая воздух. — Что здесь происходит?
 — Он сказал, что он частный детектив, — сообщила Рут, обнимая его за плечи; другой рукой она нежно поглаживала его живот.
 Ронни оттолкнул ее и, пошатываясь, встал на ноги.
 — Что вам нужно? — Голос у него вдруг стал высоким и ломким, словно после полученного удара ему стало труднее изображать из себя мужчину.
 — Сядь, — бросил я, показав глазами на единственный стул, стоявший прямо под лампой на потолке. — Мне нужна кое-какая информация.
 — От меня не дождетесь, — буркнул он, но тем не менее сел. Щека его нервно подергивалась, и впечатление было такое, будто он весело мне подмигивает.
 — Закрой дверь, — велел я девушке. — С другой стороны.
 — Я никуда не уйду. Я не позволю вам его избивать.
 Лицо Ронни внезапно перекосилось от ярости.
 — Убирайся отсюда, черт тебя возьми. Иди, дай кому-нибудь даром, только чтоб я тебя не видел. — Он вымещал на ней свою злость и унижение.
 — Как скажешь, Ронни, — послушно пробормотала она и, волоча ноги, вышла за дверь.
 — Говорят, ты был у Спида гонцом? — сказал я.
 Лицо его снова исказилось от ярости, и в нем появилось что-то крысиное. Я заметил, что уши у него неестественно маленькие и плотно прижаты к черепу.
 — Рут тут уже языком поболтала, а? Веселая она девчонка, Рут. Надо будет с ней поговорить.
 — Ты оставишь ее в покое. Совсем. Иначе я покажу тебе еще пару ударов, каких ты не видел. После этого ни одна девушка не посмотрит на твою физиономию дважды.
 Его светлые глаза зыркнули в сторону валяющейся в углу монтировки и вернулись обратно. Он старательно изобразил на лице детское простодушие и усердие к службе.
 — Извините, мистер, мне никак здесь нельзя оставаться. В контору надо, я на работе.
 — Еще подзаработать хочется? На сегодня хватит.
 — Может, я глуп, мистер, но я вас не понимаю, — нагло ухмыльнулся он.
 — Полторы сотни за пять минут болтовни — совсем неплохо.
 У него снова задергалась щека. Это был самый малосимпатичный молодой человек, с которым мне доводилось беседовать.
 — Вы не затащите этого малого в суд свидетелем, — буркнул он.
 — Брось, завтра он проснется и заскрежещет зубами, вспомнив про полторы сотни. Найти его — пара пустяков.
 — Он сам нарывался, старый козел, разве не так?
 — Если кто и нарывается, так это ты, малыш. В таких городках, как этот, не любят, когда шантажируют туристов.
 — Понял. Хотите войти в долю? — Он улыбнулся и снова дернул щекой.
 — Плевал я на твои деньги. Мне нужна информация.
 — Какая информация? Нет у меня никакой информации.
 — Информацию о Германе Спиде. Я хочу знать, что с ним произошло и почему.
 Он не пошевелился, но впечатление было такое, будто он извивается, как червяк на крючке. Он нервно провел рукой по темному ежику волос.
 — Вы из полиции штата или из федеральной?
 — Успокойся. Ты мне не нужен. Хотя я запросто сдам тебя за вымогательство, если мне это понадобится.
 — Если я не заговорю?
 — Не испытывай мое терпение.
 — Но я не знаю, что вы хотите знать. Я...
 — Ты работал на Спида. Теперь не работаешь. Почему?
 — Спид бросил дело.
 — На кого работаешь сейчас?
 — На себя. Тарантини меня невзлюбил.
 — Почему? Все при тебе — внешность, мозги, честность, все. Чего ему еще надо было?
 Это ему польстило, и он немного расслабился. Совсем немного.
 — Я был у Спида гонцом, поэтому Тарантини меня и невзлюбил.
 — Он ведь и сам на Спида работал?
 — Ага. Но он его обманул. Когда в дело вмешался синдикат, он переметнулся на его сторону. Понял, что одиночке вроде Спида с синдикатом не тягаться.
 — И тогда он подстрелил Спида и взял дело в свои руки как человек синдиката.
 — Не совсем. Тарантини слишком хитер, чтобы самому из пушки палить. Просто подставил Спида, и все. Так говорят.
 — Как это произошло?
 — Сам я при этом не был. Знаю с чужих слов. — Под сросшимися бровями глаза его казались очень маленькими и близко посаженными. На лбу выступили капельки пота. — Зря я вам все это говорю, мистер. Мне это боком может вылезти. Я не знаю, можно ли вам доверять.
 — Придется тебе рискнуть.
 — Ладно, расскажу все, что знаю, мистер. Той ночью Спид ехал из Тихуаны. В шинах у него было несколько пакетов героина в кармашках, приваренных с внутренней стороны баллонов, такая у него система была. Тарантини ехал с ним и, думаю, предупредил ребят из синдиката. Они остановили Спида на дороге — перекрыли ее грузовиком или вроде того. Спид заерепенился, ну, они в него и пальнули. А потом бросили на дороге — думали, уже труп. Но Тарантини отвез его в госпиталь, как лучший друг-приятель. По крайней мере Спид так подумал. Когда он оклемался и вышел из больницы, то сразу уехал из города. Испугался — ведь едва концы не отдал. Перестрелки — это не по нему, он джентльмен был.
 — Понятно. И где этот джентльмен сейчас?
 — Откуда мне знать? Дал ходу, и все. Продал «Арену» Тарантини и смылся.
 — Опиши-ка мне его.
 — Спида? Ну, одевается здорово. Костюмчики по двести долларов, рубашечки на заказ, галстуки с монограммой. Здоровый такой малый, сильный, но как это? — элегантный. Разговаривает культурно. Одним словом, джентльмен.
 — Лицо у него есть?
 — Ага. На лицо очень даже ничего, даром что в летах. Волосы еще не растерял — русые такие. Светлые усики. — Он чиркнул пальцем по верхней губе. — В общем, красивый малый. Нос только подгулял. На носу у него шишка — там, где его сломали.
 — Сколько ему примерно лет?
 — Лет сорок или около того. Столько же, сколько вам, или чуть побольше. Правда, вы посимпатичней будете, мистер. — Он старался меня умаслить.
 Это был один из тех щенков, которые готовы лизать всякую руку, которую не могут укусить. Жалко, что нельзя было дать ему еще — потому что он был моложе и слабее и слишком труслив. Если бы я отделал его всерьез, он бы потом выместил злобу на ком-нибудь послабее, например на Рут. Нет, с Ронни ничего не поделаешь — во всяком случае, мне это не под силу. Так он и будет сшибать доллары где только можно, пока не угодит в тюрьму, или в морг, или на виллу с бассейном на вершине холма. Таких, как он, были тысячи на моем участке площадью десять тысяч квадратных миль: мальчишек без будущего, потерявших родителей и самих себя в трущобах приморских городов, мальчишек с отчаянными сердцами и замусоренными комиксами головами, храбрецов, не успевших принять участие в прошлой войне и слишком нетерпеливых, чтобы дожидаться следующей.
 — В чем дело, мистер? Я сказал вам правду — по крайней мере все, что знал. — Щека у него задергалась, и я понял, что все это время смотрел на него в упор, хотя и не видел его.
 — Вполне возможно, — задумчиво сказал я. — Вряд ли ты мог все это сочинить — мозгов маловато. Про систему Спида ты сказал. Какая была у Тарантини?
 — Откуда я знаю? — Он снова пропустил подрагивающие пальцы сквозь черный ежик на голове.
 — Ах да, я забыл. Ты ведь респектабельный гражданин и не знаешься с мошенниками вроде Тарантини.
 — Они с братом купили яхту, — сказал он. — Ну, ту, что сегодня на камнях разбилась. Почем я знаю, что они на ней возили? Они дважды рыбачить ходили — может, они в Мексику плавали. Спид порошок оттуда получал, когда здесь работал, — от одного человека в Мехико, который делал героин из опиума. — Он подался ко мне, боясь встать со стула без разрешения. — Мистер, можно я теперь пойду в контору? Я вам все сказал, что знаю. Можно?
 — Экий ты у нас непоседливый, дружок. Погоди, у тебя есть еще один приятель, который меня интересует. Где мне найти Москита, если мне вдруг очень захочется с ним повидаться?
 — Москита?
 — Он приторговывает в Сан-Франциско, мне Рут сказала. А раньше был продавцом у Спида.
 — Не знаю никаких москитов, — сказал он без особого убеждения. — Кроме тех, что кусаются.
 Я сжал кулак и поднес к его глазам, чтобы он получше его разглядел, думая про себя, какой я мастак пугать детей.
 Его карие глаза сошлись к переносице, глядя на мой кулак.
 — Я скажу, мистер, только вы обещайте не называть мое имя. Если они узнают, мне не поздоровится. Москит написал мне, что, может, и для меня там работенка найдется летом...
 — Обещать я ничего не буду, дружок. И учти — я снова теряю терпение.
 — Вы хотите знать, где его найти, так?
 — Да, этого будет достаточно.
 — Я с ним контачил через одного лабуха, он на фоно играет в баре. Подвальчик такой — «Логово» называется. Прямо рядом с Юнион-сквер, найти нетрудно.
 — Когда ты видел его в последний раз?
 — С месяц назад. Я ездил во Фриско на уик-энд. Балдею я от этого города. Фриско — это по мне, не то что наша дыра...
 — Ясно. Ну и что, ты с ним говорил?
 — А как же! Он сейчас в крупняки вышел, но старых друзей не забывает. Мы с ним еще в школе скорешились. — Глаза Ронни затуманились от воспоминаний. — Да, мы с Москитом погужева ли...
 — Его настоящее имя? — перебил я.
 — Но вы правда ему ничего не скажете, мистер? Ладно, Джилберт Морино.
 — А музыканта как зовут?
 — Не знаю. Да вы его в «Логове» найдете, он там каждый день играет. Он кокаинист, так что сразу узнаете.
 — Москит знает, где Спид?
 — Он говорил, Спид был там на Рождество — монеты хотел подзанять. А потом в Рино подался. Да, в Рино — так Москит сказал. Можно я теперь пойду, мистер?
 В голове у меня уже сложилась незамысловатая геометрическая фигура, которую я мысленно спроецировал на карту моих охотничьих угодий. Три красные линии образовали узкий острый треугольник. Самая короткая линия — его основание — соединяла Палм-Спрингс и Пасифик-Пойнт. Вершиной был Сан-Франциско. Другой треугольник, побледнее, имел то же основание, а вершиной — Рино. Однако, когда я попытался совместить оба треугольника, очертания их расплылись.
 — Ладно, — бросил я. — Свободен.
 Когда мы вышли из номера. Рут нигде не было. Я вздохнул с облегчением — сейчас у меня и без нее хватало забот.




 23


 Светящиеся стрелки башенных часов на здании окружного суда показывали только пять минут двенадцатого. Я не поверил своим глазам — у меня было такое ощущение, что уже далеко за полночь. На душе остался гадкий осадок долгого неприятного вечера. В голове, точно старая скрипучая пластинка, вертелись извечные следовательские вопроси: Кто? Когда? Где? Мотивы?
 Я остановил машину у того крыла здания окружного суда, где находилась тюрьма. Окна второго и третьего этажей были забраны красивыми, фигурными чугунными решетками, призванными удовлетворить тягу к прекрасному, которая отличает воров, грабителей и проституток. Часть первого этажа занимало управление окружного шерифа. Лишь в его окнах горел свет в этот поздний час.
 Высокая черная дверь была открыта, и я вошел в залитое холодным люминесцентным светом помещение. За стойкой, делившей комнату надвое, сидел молодой толстяк сержант и говорил по телефону. Нет, шериф уже ушел. Нет, его домашний телефон он дать не может. В любом случае он уже, наверное, в постели. В самом деле? Конечно, это непорядок. Утром он обязательно доложит помощнику шерифа.
 Он повесил трубку и испустил вздох облегчения.
 — Сумасшедшая баба! — сказал он мне. — Звонит чуть не каждый день. Утверждает, что у нее есть шестое чувство, позволяющее ей принимать радиоволны, и что иностранные агенты день и ночь бомбардируют ее нервную систему подрывной пропагандой. В следующий раз скажу ей, чтобы она перенастроила свои антенны на телеприем.
 Он встал из-за стола и грузно протопал к стойке.
 — Чем могу быть полезен, сэр? — спросил он с радушием бакалейщика, который вместо хлеба и картошки торгует законом и порядком.
 — Шеф, наверное, действительно ушел?
 — Сразу после ужина. Может, я вам чем-нибудь помогу?
 — Один из его помощников занимается делом о пропавшем без вести человеке. Речь идет о Джо Тарантини.
 — "Один из", как бы не так! Трое или четверо, не меньше. — Он улыбнулся, спрятав глаза в складках жира.
 — Можно поговорить с кем-нибудь из них?
 — Они очень заняты. Вы репортер?
 Я показал ему фотокопию своей лицензии.
 — Тот, с которым я говорил, носит здоровенную шляпу. Или они все такие носят?
 — Нет, только Каллаген. Он сейчас здесь, беседует с миссис Тарантини. — Он ткнул большим пальцем в закрытую дверь. — Хотите подождать?
 — Которая у него миссис Тарантини? Мать или жена?
 — Жена. Будь я на месте Тарантини, никогда бы не сбежал от такой красотки. — В глазах его появилась плотоядная улыбка и вялой рябью расползлась по лицу.
 Я подавил раздражение.
 — Это что, официальная версия? Что Тарантини сбежал? У вас, может быть, есть агентурные данные о том, что он способен ходить по морю, как по суху, или что его дожидалась русская подлодка?
 — Может быть. — Он стал обмахиваться рукой, точно изнывал от жары. — Вас надо свести с этой старухой, которая нам названивает. Ведь она говорит, что все ее голоса говорят с русским акцентом. А вообще-то, никакой официальной версии нет. И не будет до окончания следствия.
 — "Королеву ацтеков"уже осмотрели?
 — Осмотрели. Там одни обломки. В каюте никого нет. А можно узнать, по какому именно делу вы пришли, мистер...
 — Арчер. У меня есть кое-какая информация для Каллагена.
 — Он освободится с минуты на минуту. Они там уже больше часа. — Он бросил завистливый взгляд на закрытую дверь, потом вернулся к столу и втиснул свои жирные ляжки между подлокотниками вращающегося кресла.
 У меня было время выкурить сигарету — едва ли не первую за этот день. Я примостился на деревянной скамье у стены. Минутная стрелка электрических часов на противоположной стене короткими нервными рывками подбиралась к половине двенадцатого. Сержант, позевывая, листал какой-то журнал.
 Наконец щелкнула задвижка и в дверях комнаты для допросов появился Каллаген. Свою огромную шляпу он держал в руке, подставляя веснушчатую лысину безжалостному люминесцентному сиянию. Он неуклюже попятился, пропуская вперед Галли. Глядя на нее сверху вниз, он покровительственно улыбался, точно она была его собственностью.
 Галли выглядела такой же свежей и опрятной, как и днем. На ней были темно-коричневый костюм и черная шляпка. Предположение о вдовьем трауре опровергала светло-зеленая блузка под жакетом. Лишь синеватые круги под глазами намекали на то, что ей пришлось пережить.
 Я встал, и она застыла на месте, выставив ногу вперед, но так и не сделав следующего шага.
 — Мистер Арчер! Не ожидала встретить вас сегодня вечером. — Она завершила начатый шаг и протянула мне руку в перчатке. От нее шел холод даже через лайковую перчатку.
 — Зато я такой возможности не исключал. Вы не подождете минуту — мне надо переговорить с Каллагеном.
 — Конечно, подожду.
 Она присела на скамью. Каллаген завис над ней, осыпая ее благодарностями за оказанную помощь. Галли немного натянуто улыбалась в ответ. Толстяк сержант перегнулся через стойку, жадно пожирая глазами миссис Тарантини.
 Надев шляпу, помощник шерифа повернулся ко мне:
 — Ну что там у вас, приятель? Постойте, я вас уже где-то видел. Вы были с Марио в баре на набережной. Вы его друг?
 — Я частный детектив и разыскиваю Джо Тарантини. Моя фамилия Арчер.
 — По ее поручению? — он кивнул в сторону Галли.
 — По поручению ее матери. — Я отвел его в дальний конец комнаты. — Я говорил с девушкой, которая сегодня утром видела нечто такое, что может вас заинтересовать. На рассвете она отдыхала на Макерель-Бич в полном одиночестве.
 — В полном одиночестве? — Вокруг его глаз собрались насмешливо-недоверчивые морщинки.
 — Так она говорит. Так вот, она видела, как из моря на берег вышел мужчина с каким-то узлом на шее — наверное, с одеждой, потому что на нем ничего не было. Он пересек пляж и скрылся в кустах. Потом она услышала звук отъезжающей машины за прибрежной рощицей.
 — Так вот, значит, куда делся Тарантини... — протянул помощник шерифа.
 — Она говорит, что это был не Джо. И не Марио. Она хорошо знает обоих.
 — Что еще за девчонка? Где она сейчас?
 — Я встретил ее в «Арене» сегодня вечером. Пытался привести ее сюда, но она от меня сбежала.
 — Какая она с виду?
 — Блондинка. Худенькая такая.
 — Ха! Сейчас половина девчонок в городе блондинками заделались. Когда, говорите, она видела этого парня?
 — Незадолго до рассвета. Было еще темно, и она его как следует не разглядела.
 — А ей, часом, не померещилось? — спросил он. — Лично я не удивился бы, если бы девушке, лежащей на пляже в полном одиночестве в такое время, что-нибудь померещилось.
 — Не думаю, — сказал я. Хотя, возможно, он был прав. Рут была не лучшим свидетелем.
 Он повернулся к Галли, снова сняв шляпу. Даже голос его изменился, когда он заговорил с ней, словно с женщинами это был совершенно другой человек.
 — Э-э, миссис Тарантини. Напомните мне, пожалуйста, в какое время вы отвезли мужа в порт.
 Она встала и четкой походкой подошла к нам.
 — Точно не знаю. Полагаю, около четырех утра.
 — Но, во всяком случае, до рассвета?
 — По крайней мере за час до рассвета. Когда я вернулась в Санта-Монику, еще не совсем рассвело.
 — Да-да, кажется, так вы мне и сказали.
 — Это имеет какое-то значение?
 — В деле об убийстве все имеет значение, — внушительно сказал он.
 — Вы думаете, его убили? — спросил я.
 — Тарантини? Пока неясно. Утром начнем прочесывать дно моря в том районе.
 — Но вы упомянули об убийстве.
 — Именно так. Тарантини подозревается в убийстве. Лос-анджелесское управление отдало приказ всем постам о его задержании. Разве вы не слышали об убийстве Даллинга?
 Я взглянул на Галли. Она едва заметно покачала головой.
 — Ах, это, — неопределенно сказал я.
 — Я ужасно устала, — заявила она. — Я попрошу мистера Арчера отвезти меня домой.
 — С удовольствием, — ответил я.




 24


 На ступеньках суда она взяла меня под руку. Ее пальцы сильно сжали мою руку, но это было даже приятно.
 — Я рада, что вы появились, Арчер. Я несколько часов подряд отвечала на вопросы полицейских и совершенно потеряла ощущение реальности, точно все это происходит во сне. А вы такой основательный — на вас можно опереться, правда?
 — Достаточно основательный. Я вешу сто восемьдесят пять фунтов.
 — Я не это имела в виду, вы знаете. Все эти полицейские физиономии, они как маски смерти. А у вас нормальное человеческое лицо.
 — Нормальное человеческое лицо и масса других достоинств, — пробормотал я. — Кстати, я тоже бывший полицейский. И должен сказать, вы идете по тонкому льду.
 Она сильнее сжала мою руку.
 — По тонкому льду?
 — Да, вы не ослышались. Я не понимаю, почему лос-анджелесская полиция не задержала вас в качестве главного свидетеля.
 — С какой стати они станут меня задерживать? Я ни в чем не виновата.
 — Возможно, не виноваты на деле. Но не в помыслах. Вы слишком умны, чтобы Тарантини мог обвести вас вокруг пальца. Вы не могли прожить с ним больше двух месяцев, так и не догадавшись, чем он занимается.
 Она отпустила мою руку и отступила назад, когда я открыл для нее дверь моей машины.
 — Садитесь, миссис Тарантини, Вы ведь просили, чтобы я отвез вас домой. Кстати, где ваша собственная машина?
 — Я не решилась сесть за руль сегодня вечером. У меня был такой тяжелый день, а вы тут устраиваете мне перекрестный допрос. — Голос ее надломился. Была ли это игра? Не знаю.
 — Садитесь. Я хочу послушать, что вы рассказали в полиции.
 — Вы не имеете права так со мной разговаривать. Жену нельзя заставить свидетельствовать против мужа. — Но она все-таки села в машину.
 — Можно, если она его сообщница, — сказал я и с силой захлопнул дверцу, ставя точку в предложении.
 Она отодвинулась к противоположному краю сиденья.
 — Я даже не знала, что Джо подозревают в убийстве, пока мне не сказал Каллаген. И вообще, ордера на его арест нет. Его разыскивают просто для того, чтобы допросить. В квартире Кейта нашли отпечатки его пальцев. — Голос ее слегка дрожал.
 — Вы должны были подумать. — Я свернул налево, по направлению к главной улице. — Узнав об убийстве Даллинга, вы должны были подумать об утреннем визите Тарантини в его квартиру. Что вы сказали по этому поводу в полиции?
 — Ничего. Я ни словом не упомянула об этом. Сказала, что отвезла Джо прямо в Пасифик-Пойнт.
 — И после этого вы говорите, что не понимаете, что я имею в виду? Насчет тонкого льда?
 — Я не могла им сказать, — прошептала она. — Если его найдут, этого будет достаточно, чтобы посадить его на электрический стул.
 Я остановился перед мигающим красным огоньком светофора, потом пересек главную улицу, направляясь в сторону шоссе.
 — Еще днем вы были сильно настроены против Тарантини. И вдруг превратились в примерную жену. С чего бы такая метаморфоза?
 — Можете приберечь свой сарказм для другого случая, Арчер! — Она снова начала показывать характер. — Джо не слишком приятный человек, но на убийство он не способен. Кроме того, я его жена.
 — Однако это не мешало ему торговать героином.
 — Как вы узнали?
 — С опасностью для жизни. Но, главное, не от вас.
 — Я узнала об этом лишь несколько недель назад. Это отвратительно. Я хотела уйти от него, но я боялась. По-вашему, это преступление?
 — Боялись чего, Галли? Послушать вас, Джо и мухи не обидит.
 — Он не убивал Кейта! — крикнула она. — Я в этом уверена. У него не было причины.
 — Бросьте, вы же знаете, что была. Вы просто не хотите в этом признаться, потому что боитесь оказаться замешанной в это дело. Как будто вы уже не замешаны в него с головой.
 — Какая у него была причина?
 — Одну вы назвали мне сами сегодня днем. Джо был разъярен, сказали вы, потому что Даллинг показал мне, где он прячется. Однако теперь, когда дело приняло плохой оборот, вы рассказываете другое.
 — Кейта не было в квартире. И выстрела тоже не было. Иначе бы я услышала.
 — Его никто не слышал, но выстрел все-таки был. Нужны другие мотивы? Пожалуйста. Джо, должно быть, знал, что у вас роман с Даллингом. Об этом знали все.
 — Вы лжете!
 — Вы отрицаете сам факт или осведомленность о нем широкой публики?
 — Это не факт, Между мной и Кейтом ничего не было, мы просто дружили. За кого вы меня принимаете?
 — За женщину, которая ненавидит своего мужа. Вы можете сколько угодно называть ваши отношения с Даллингом платоническими, но Джо не из тех, кто станет вникать в такие тонкости. Вы ведь не будете отрицать, что Даллинг был от вас без ума.
 — Разумеется, буду. Я никак его не поощряла.
 — Он не нуждался в поощрениях. Он был романтик. Он отдал бы за вас жизнь. Может быть, так оно и случилось. Вы знаете, что это он привлек меня к делу?
 — Вы же говорили, что к вам обратилась моя мать...
 — Ее убедил Кейт. Он приезжал к ней в воскресенье ночью и уговорил прибегнуть к моей помощи.
 — Это она вам сказала?
 — Да. И это — правда.
 — Но она не знала Кейта.
 — Они познакомились в воскресенье.
 — Почему вы так уверены?
 — Наша с ним встреча в баре в Палм-Спрингс, она была подстроена. Он хотел, чтобы я нашел его там. Он боялся прийти ко мне сам, в открытую, — боялся Джо и Даузера. Он чувствовал, что угодил между двух огней. Однако у него хватило смелости отвезти меня в Оазис. Наверное, ему нелегко было решиться — он не привык к опасностям. И это действительно что-то значило.
 — Да, пожалуй, значило. — Мне показалось, что она добавила: «Бедный дурачок». Потом она надолго замолчала.
 Мы ехали по открытому шоссе, направляясь в сторону Лонг-Бич. Дул сильный боковой ветер, и я сбавил скорость, чтобы не болтало машину. Время от времени перед глазами мелькало море — пустынное, в белых гребешках бурунов под затянутым тучами небом. Ветер то посвистывал в дюнах, то внезапно стихал. В одно из мгновений тишины, нарушаемой лишь гулом мотора, я услышал приглушенные всхлипывания Галли.
 Огни Лонг-Бич осветили несущееся навстречу нам небо. Ветер поднимался и снова стихал, аккомпанируя плачу женщины. Она несмело придвинулась ко мне и положила голову мне на плечо. Я повел машину левой рукой, чтобы не беспокоить ее.
 — Вы любили его, Галли.
 — Не знаю. Он был очень добр ко мне. — Она печально вздохнула, и ее дыхание защекотало мне шею. — Я слишком поздно его встретила. Я уже была замужем за Джо, а Кейт собирался жениться на другой женщине. Я отняла его у нее, но у нас ничего не получилось. Он не был мужчиной, если не напивался, а когда напивался, терял человеческий облик.
 — Его больше нет.
 — Ничего больше нет, — безнадежно сказала она. — Все рушится. Жаль, что я не проколола шину, когда везла Джо из Оазиса. Не было бы сейчас всех этих оборванных нитей, которых уже не соединить.
 — Вы не показались мне женщиной, которая ищет легких решений.
 — Наверное, легких решении вообще не бывает. Я думала, что нашла легкое решение, когда выходила за Джо. Мне осточертело быть на побегушках в больнице, осточертело отбиваться от приставаний врачей в бельевой, осточертело ждать, когда в моей жизни случится что-нибудь хорошее. С приходом Джо мне показалось, что это наконец случилось. Но я ошиблась.
 — Как вы с ним повстречались?
 — Я уже рассказывала вам сегодня днем. А кажется, что прошла целая вечность, правда?
 — Расскажите еще раз.
 — Есть вещи, о которых не хочется говорить, но раз вы настаиваете... Я две недели круглосуточно дежурила у постели Германа Спида. Джо навещал его чуть не каждый день. В его отсутствие он управлял «Ареной».
 — Кто стрелял в Спида?
 — Один из людей Даузера — думаю Блэйни. Днем я боялась вам сказать, боялась, что нас подслушивают.
 — Спид сам вам сказал, кто стрелял?
 — Нет, Спид так и не признался, что в него стреляли. Твердил, что сам нечаянно ранил себя. Наверное, боялся, что его прикончат, если он проболтается. Рассказал мне все Джо, когда мы поженились. Я обещала ему, что ни одной живой душе не скажу. Однако теперь думаю: мои обещания не имеют силы. Джо сбежал, а что будет со мной, ему наплевать.
 — Куда он бежал? Ведь он вам наверняка намекнул.
 — Я знаю только то, что рассказала. Полагаю, он взял яхту Марио.
 — "Королева ацтеков"ушла не слишком далеко.
 — Возможно, Джо заметал следы. В море его могло ждать другое судно.
 — Его брат подумал о том же.
 — Марио? Марио лучше знать, конечно. У Джо были друзья в Энсенаде...
 — Не уверен. У него могли быть там деловые связи, но на самом деле принадлежали они Даузеру. Если Джо действительно так хитер, как о нем говорят, он бежал бы в противоположном направлении. Кстати, его кто-нибудь встречал в порту?
 — Я никого не видела. Я слышала все, что вы рассказали мистеру Каллагену о человеке на пляже. Ведь это все-таки мог быть Джо, что бы там ни говорила эта девушка.
 — Мог. Но я думаю, это был кто-то другой.
 — Кто?
 — Понятия не имею.
 — А что же случилось с Джо?
 — Кто его знает. Возможно, уехал в Лос-Анджелес или в Сан-Франциско. А мог и улететь — в Кливленд, Нью-Йорк или еще куда-нибудь. Наконец, он может лежать сейчас на дне морском.
 — Я почти желаю ему последнего.
 — Что он увез с собой, Галли?
 — Он не сказал мне, но я подозреваю, что героин. Это был его товар.
 — А сам он колется?
 — Только не Джо. Я видела некоторых из его клиентов — именно после этого я его возненавидела. Даже его деньги стали мне противны.
 — Он увез партию, которая принадлежала Даузеру?
 — Наверное. Я не решилась его расспрашивать.
 — Много там было?
 — Не имею представления.
 — Где он хранил товар?
 — Этого я тоже не знаю. — Она со вздохом повернулась ко мне. — Пожалуйста, перестаньте говорить со мной как полицейский, это просто невыносимо.
 Движение в Лонг-Бич все еще было оживленным. По обеим сторонам дороги стояли нефтяные вышки, точно полчища железных солдат, выстроившихся на пригородных пустырях. У меня было такое чувство, словно я еду по какой-то призрачной, явившейся из снов стране, однако я так и не вспомнил сон, в котором видел этот ландшафт. Галли сняла шляпку и спала, тяжело привалившись к моему плечу.
 — Проснитесь, — сказал я, когда мы подъехали к особняку ее матери. — Вы дома.




 25


 Когда я добрался до своего дома, было почти два часа ночи. Я жил в пятикомнатном коттедже на тихой чистенькой улице между Голливудом и Лос-Анджелесом. Дом и закладная на него остались напоминанием о моей первой и единственной женитьбе. С тех пор как я развелся, я приезжал домой, лишь когда мне надо было основательно отоспаться. Сейчас был как раз такой случай. Последние несколько миль по ночному бульвару я ехал на автопилоте, уже в полусне. В свете фар белым пятном замаячили двери гаража. Путешествие из ниоткуда в никуда закончилось тупиком.
 Не глуша мотора, я вылез из машины, чтобы открыть двери гаража. В этот момент на крыльце дома справа от меня возникли из тени две фигуры и, идя в ногу, стали спускаться ко мне. Я остался стоять в узком пространстве между домом и открытой дверцей машины. Это были дюжие молодые ребята в темных костюмах и шляпах. В отблеске света, отражавшегося от дверей гаража, они казались почти одинаковыми — широкоплечие, с непроницаемыми квадратными лицами. Итак, у дверей моего дома меня дожидалась парочка близнецов-архангелов, посланных, надо думать, из полицейского управления Лос-Анджелеса. Мысль о Даллинге, оставшемся лежать в луже крови в пустой квартире, преследовала меня весь день. В конце концов Даллинг догнал меня.
 — Мистер Лью Арчер? — спросил один из близнецов.
 — Он самый.
 — Я сержант Ферн. Это — сержант Толливер.
 — Польщен знакомством. Однако час уже поздний, нельзя ли перенести прием на завтра?
 — Лейтенант Гери приказал доставить вас к нам, когда бы вы ни появились. Он хочет говорить с вами немедленно.
 — По поводу убийства Даллинга?
 Сержанты переглянулись, словно я сказал что-то очень важное. Первый ответил:
 — Лейтенант Гери сам вам все объяснит.
 — Что ж, похоже, выхода нет. — Я выключил фары и захлопнул дверцу машины. — Поехали.
 Патрульная машина ждала за углом. А лейтенант Гери — в небольшой комнате отдела по расследованию убийств. Обстановка там была довольно унылая: серый стальной шкаф для бумаг, серый стальной стол с селектором и переполненными корзинками для входящего и исходящего, маленький серый холодильник в углу. Одну из стен почти полностью занимала карта города. Единственное окно глядело на глухую стену соседнего дома. Люминесцентная лампа на потолке заливала комнату резким холодным светом.
 Лейтенант Гери поднялся из-за стола мне навстречу. Это был человек лет сорока с преждевременно поседевшими волосами. Они торчали у него на голове, как иглы у дикобраза. У него были плечи профессионального боксера-тяжеловеса, однако лицо — умное, с живыми пытливыми глазами, тонким носом и подвижным ртом — никак не довершало этого сходства.
 — Лью Арчер, если не ошибаюсь, — довольно приветливо сказал он. Ворот его рубашки был расстегнут, галстук сбился на сторону. Он сделал не слишком настойчивую попытку поправить его. — Хорошо, Ферн, спасибо.
 Сержант, сопровождавший меня в участок, прикрыл за собой стеклянную дверь. Гери снова сел за стол и принялся внимательно меня изучать. На стене рядом с ним висела обтянутая зеленым сукном доска с фотографиями объявленных в розыск преступников, анфас и в профиль. Глядя на расплывчатые черно-белые лица, я испытывал к этим людям родственные чувства.
 — Вы меня не забываете, лейтенант.
 — Стараюсь. Я тут проглядывал ваше личное дело. Вполне приличное досье для человека вашей профессии в этом городе. Не сказал бы, чтобы вы когда-либо проявляли стремление к сотрудничеству, но, с другой стороны, вы никогда не пытались нас надуть, и это уже кое-что. Я также говорил о вас с Колтоном из окружной прокуратуры, и он о вас самого лучшего мнения.
 — Да, я служил под его началом в разведке во время войны. К чему вы, собственно, клоните, лейтенант? Надеюсь, вы притащили меня среди ночи не затем, чтобы поздравить с безупречным прошлым?
 — Отнюдь. Я упомянул ваше досье лишь потому, что под арест вы будете взяты вне всякой связи с ним.
 Мне понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту информацию. Он следил за моей реакцией, нервно пожевывая губами.
 Я решил улыбнуться.
 — А перед арестом вам захотелось немножко покалякать со мной, от скуки, приятное с полезным, так сказать?
 Глаза его сузились и засверкали. Сейчас они стали похожи на бойницы в крепостной стене, за которыми холодно поблескивает синеватая сталь.
 — Ордер у меня на руках, — тихо сказал он. — Если я решу им воспользоваться, веселья у вас поубавится.
 — И за что же вы хотите меня арестовать? Я где-нибудь плюнул мимо урны?
 Но он не принял моего тона.
 — Чем вы занимались весь сегодняшний день? — сухо спросил он.
 — Работал. Ел. Пил. Смеялся.
 — Вы разыскивали Джо Тарантини, — ответил он на собственный вопрос. — Зачем?
 — По поручению моего клиента.
 — Его имя?
 — У меня никудышная память на имена.
 Он заерзал в кресле, блуждая взглядом по комнате, точно искал, куда спрятаться.
 — У меня к вам несколько вопросов, Арчер. Надеюсь, на них вы ответите поподробнее.
 — Ответы вам уже, кажется, известны.
 — Черт побери, займемся делом, Арчер! Хватит пикироваться.
 — Когда у меня перед носом начинают размахивать ордером на арест, меня тянет поупражняться в остроумии.
 — Забудьте об ордере. Это была не моя идея. — С учетом неблагоприятных обстоятельств, он производил впечатление неплохого парня. — Садитесь и расскажите мне, с чего это вдруг вы нанялись мальчиком на побегушках к Даузеру.
 — Чем вам не нравится Даузер? — спросил я. — Даузер — уважаемый гражданин. Достаточно посмотреть на его бар и бассейн. В его доме на холме бывают такие же уважаемые люди, как он сам, — политики, например. Очаровательное местечко. А чего стоят его дворецкий и его блондинка?!
 — Не понимаю вас, Арчер. — В его голосе послышалось разочарование. — Вы что, работаете на него?
 — А почему бы и нет? Он, наверное, в неплохих отношениях с законом, иначе не был бы на свободе. Интересно, сколько полицейских у него на жалованье? Что же обо мне говорить? В полиции я больше не служу, а на жизнь зарабатывать надо.
 Гери прикрыл глаза. На мгновение его длинное серое лицо показалось мне мертвым.
 — Ладно, Арчер, — тихо сказал он. — Про то, как Даузер откупается от полиции, я знаю, можете мне не рассказывать. Но я также знаю, почему вы ушли из полиции в Лонг-Бич. Вы не хотели брать долю из ежемесячной взятки, которую получал ваш шеф Сэм Шнайдер, и он вас выжил.
 — Колтон, похоже, разговорился не на шутку, — пробормотал я. — Если вам все известно про Даузера, почему вы не возьмете его и не отправите за решетку, где ему только и место? Вместо того чтобы отыгрываться на мне за ваши собственные промашки.
 — Даузер не по моей части. — Гери снова начал жевать свою губу. — Наши ребята заметают его продавцов по двое, по трое в месяц, но дальше этого дело не идет. Тарантини — один из его ближайших помощников, вам об этом известно?
 — Он был им. Теперь уже нет.
 — Где он сейчас?
 — Никто не знает.
 — Мы обнаружили отпечатки его пальцев в квартире Даллинга. — Он резко переменил тему: — Что вы делали в квартире Даллинга сегодня утром?
 Я пропустил вопрос мимо ушей, стараясь не подать виду, что он застал меня врасплох.
 — Днем мы допросили водителя молоковоза, — продолжал Гери, — и он точно вас описал. И вашу машину — тоже. Вы или ваш близнец проникли в квартиру Даллинга с черного хода около восьми часов утра. — Он откинулся на спинку стула в ожидании моей реакции.
 Однако я еще не решил, как мне реагировать. Итак, вопросы о Даузере были отвлекающим маневром. Он сказал, чтобы я забыл об ордере на мой арест, но сам о нем помнил.
 Запираться не имело смысла.
 — Даллинг был убит задолго до восьми, вам это скажет любой патологоанатом. Если уже не сказал.
 — Значит, вы признаете, что были там? И что нашли Даллинга мертвым?
 — Признаю.
 — Однако нам вы об этом не сообщили. Нам пришлось ждать, пока кровь не просочилась через пол и не выступила на потолке квартиры этажом ниже. Нам позвонил ее жилец. Это было не очень умно с вашей стороны, Арчер. Вы не проявили желания сотрудничать с нами и, более того, нарушили закон. За такие вещи вы можете лишиться вашей лицензии. — Он перегнулся через стол. Глаза его метнули голубые молнии, — И это будет далеко не самое худшее из последствий.
 — Продолжайте.
 — Вы бросились разыскивать возможных свидетелей по этому делу и допросили двоих — Северна и Джейн Хэммонд. Одному Богу известно, чего вы хотели этим добиться. Самое благоприятное для вас объяснение — это что вы вдруг вообразили себя сорокалетним вундеркиндом и решили расследовать убийство в одиночку, полностью отключив от дела нас. Вы, может быть, слишком часто ходили в кино последнее время? Детективов насмотрелись?
 — Может быть. А какое самое неблагоприятное объяснение?
 — Что вы заметали собственные следы, — небрежно обронил он. — Мы ведь нашли пистолет, из которого был убит Даллинг. Один из моих ребят выудил его из дренажной канавы на автомобильной стоянке возле «Каса-Лома».
 Гери открыл ящик стола и положил перед собой короткоствольный пистолет тридцать восьмого калибра.
 — Узнаете?
 Еще бы. Это был мой пистолет.
 — Должны узнать, — сказал Гери. — Он зарегистрирован на ваше имя. Наш баллистик немного пострелял из него и на основании исследования пуль под микроскопом пришел к выводу, что пуля, извлеченная из головы Даллинга, была выпущена из этого пистолета. Она перебила ему яремную вену и застряла под черепом. Даллинг умер от потери крови. Как вам это нравится, Арчер?
 — Не очень, лейтенант. Продолжайте. Правда, вы еще не предупредили меня, что любые мои слова могут быть использованы против меня.
 — Я предупреждаю вас сейчас. Имеете что-нибудь сказать?
 — Имею. Вчера вечером я впервые увидел Даллинга и пришел к выводу, что он слишком красив, чтобы жить на этом свете, — идеальный объект для безупречного убийства. Будучи человеком порочным и коварным от природы, я решил совершить преступление. Я застрелил его из пистолета, который легко можно было опознать, как принадлежащий мне, а затем аккуратно положил его в ближайшую канаву, чтобы полицейским не пришлось долго искать орудие убийства. Через четыре-пять часов я возвратился на место преступления, как и положено убийцам, чтобы полюбоваться делом рук своих. А также чтобы меня заприметил водитель молоковоза. Я старался как можно больше осложнить свое положение...
 — Вам это удалось. — Гери снова заговорил тихо и вкрадчиво: — Все это не очень весело, Арчер. Во всяком случае, мне не смешно.
 — Я и не старался вас рассмешить. Однако кое-что в этой истории действительно забавно...
 Он снова прервал меня:
 — Вы вели себя как глупец, и вы это знаете. Я уже сейчас мог бы привлечь вас к суду...
 — Как бы не так! Я как раз собирался рассказать вам самое смешное — что я застрелил Даллинга с расстояния сто двадцать миль. Совсем неплохо для пистолетика, из которого нельзя попасть в слона с пятидесяти шагов.
 — Даже не обвиняя вас в убийстве, — невозмутимо продолжал он, — я мог бы здорово насолить вам, притянув вас к суду за незаявление об убийстве. Однако я не хочу вам насолить. Колтон мне этого не советовал, и я уважаю его мнение. Но вы меня в конце концов вынудите, если и дальше будете болтать глупости в довершение к тому, что вы их наделали больше чем достаточно. — Он пожевал верхнюю губу. — Ну, что вы там говорили насчет алиби?
 Водевиль, похоже, закончился.
 — В то время, когда был убит Даллинг, я был в ста двадцати милях от места преступления и разговаривал с женщиной по имени Марджори Феллоуз. Почему бы вам с ней не связаться? Она живет в гостинице в Палм-Спрингс.
 — Может быть, и свяжемся. В какое время вы с ней разговаривали?
 — Около трех утра.
 — Если вы знаете, что Даллинга застрелили в три, то вы знаете больше нас. Наш врач определил, что смерть наступила около четырех часов, плюс-минус час. — Он сокрушенно развел руками. — Нет никакой возможности установить, сколько он прожил после того, как получил пулю, или в какое точно время в него стреляли. Судя по крови, он умер не сразу, хотя наверняка был без сознания. Так или иначе, вы сами видите, что любое алиби здесь летит вверх тормашками. Разумеется, если у вас нет более точных сведений о времени убийства, — с иронией добавил он.
 Я сказал, что есть.
 — Хотите сделать официальное заявление?
 Я сказал, что хочу.
 — Прекрасно. Давно пора. — Он щелкнул тумблером селектора и вызвал стенографистку.
 Мои обязательства перед Питером Колтоном начинали изрядно мне мешать. До этого момента, похоже, беседа велась не для протокола, и это меня вполне устраивало. Обнаружив тело Даллинга, я наделал промахов, как желторотый мальчишка. Я сделал ставку на то, что мисс Хэммонд или Джошуа Северн могут рассказать что-то важное, и проиграл. Гери достаточно ясно дал мне понять, сколько бы я ни старался уклониться от этой темы. Да, водевиль кончился. И детективные игры — тоже.
 Гери уступил свой стул молодому полицейскому стенографисту.
 — Желаете во всех подробностях? — спросил я.
 — Обязательно.
 Я детально изложил все с самого начала. Началом был визит Даллинга к миссис Лоуренс, с которого началось мое участие в деле. Ночь была на исходе. Слова мои падали, точно песчинки, отсчитывающие ее последние мгновения. Стенографист исписывал страницу за страницей карандашными иероглифами. Гери расхаживал от стены к стене, изредка останавливаясь, чтобы задать мне вопрос. Когда я сказал, что Тарантини забрал мой пистолет, он прервал меня:
 — Миссис Тарантини это подтвердит?
 — Она уже подтвердила.
 — Но не нам. — Он взял со стола папку с машинописными страничками и перелистал их. — В ее показаниях нет ничего о вашем пистолете. Между прочим, вы так и не заявили о его пропаже.
 — Вызовите ее снова и спросите.
 Гери вышел из комнаты. Стенографист закурил сигарету. Мы сидели и разглядывали друг друга, пока не вернулся Гери.
 — Я послал за ней машину, — сказал он. — Я позвонил ей, и она согласилась приехать. Она ваш друг?
 — Вряд ли она останется моим другом после всего этого.
 Она придерживается странного и старомодного убеждения, что жена должна горой стоять за мужа.
 — Не похоже, чтобы он платил ей тем же. Какого вы вообще мнения о миссис Тарантини?
 — Самая большая ошибка в ее жизни — это то, что она вышла замуж за Тарантини. Но женщина она сильная.
 — Вот именно, — сухо сказал он. — Не пытается ли она его выгородить — вот что меня интересует.
 — Думаю, что именно это она и делала все время. — Я передал ему все, что она рассказала мне об утреннем визите Тарантини в квартиру Даллинга.
 Гери остановился как вкопанный.
 — Это явно не вяжется с ее показаниями. — Он снова заглянул в свои листки. — Днем она заявила, что отвезла мужа из Палм-Спрингс прямо в Лонг-Бич по дороге, идущей через каньон. Вопрос: кому она сказала правду — мне или вам?
 — Думаю, мне, — промолвил я. — Тогда она еще не знала, что Даллинг убит. А когда узнала — изменила показания, чтобы выгородить мужа.
 — Когда вы с ней говорили?
 — Сегодня во второй половине дня — то бишь вчера. Мои часы показывали четыре.
 — Вы уже знали, что Даллинг убит.
 — Но ей я этого не сказал.
 — Почему? Разве она не могла убить его сама или натравить на него Тарантини?
 — Я рассматривал такую возможность. Но тогда она просто сумасшедшая. Ведь она почти любила Даллинга.
 — Что значит «почти»?
 — Она относилась к нему отчасти по-матерински. Не принимала его всерьез. К тому же он был алкоголиком.
 — Вот как? Это она вам сказала или вам это приснилось?
 — Я не стал бы пересказывать вам своих снов.
 — Ладно. Давайте теперь закончим с вашими показаниями. — И он снова принялся мерить комнату шагами.
 Когда мы закончили, было без десяти пять. Гери распорядился, чтобы стенограмму расшифровали и отпечатали немедленно.
 — Если все это правда, — сказал Гери, — то все говорит за то, что убил Тарантини. Зачем он это сделал?
 — Попробуйте спросить его жену.
 — Сейчас я так и сделаю.
 — Если можно, я хотел бы поприсутствовать.
 — Боюсь, что нельзя. Спокойной ночи.
 Я столкнулся с Галли в коридоре. Ее сопровождал сержант Толливер.
 — Мы все время встречаемся в полиции, — сказал я.
 — Место не хуже любого другого, — ответила она, найдя в себе силы улыбнуться. Вид у нее был измученный.




 26


 Я искал козырную карту, которая сулила мне выигрыш партии. Я смотрел везде — под подушкой, между простынями. Может быть, она валяется на полу рядом с кроватью? Я стал вылезать из постели и... проснулся.
 Будильник на столике у кровати показывал ровно двенадцать. На улице заскрежетал передачами грузовик, точно напоминая мне, что жизнь продолжается и время не ждет. Ничего, подождет. Я принял душ. Сначала я долго стоял под струями горячей воды, потом на минуту включил холодную. Я побрился, почистил зубы — впервые за последние два дня — и ощутил беспричинное довольство собой. Я посмотрел в зеркало и не нашел в своем лице ничего нового — оно было таким, как всегда. Удивительно, как мало мы меняемся от увиденного и пережитого. Поистине, благодатная способность человека приспосабливаться к чему угодно может в конце концов обернуться для него бедой.
 Кухня была затоплена желтым солнечным светом, лившимся через окно над раковиной. Я включил кофеварку, бросил на сковородку несколько кусочков бекона, вбил в шипящий жир четыре яйца, поджарил полдюжины ломтиков зачерствевшего хлеба, Поев, я присел в уголок с чашкой кофе и сигаретой в руках. В голове не было ни единой мысли. Я наслаждался тишиной и одиночеством, Я выпил вторую чашку кофе, все еще испытывая удовольствие от того, что не надо ни с кем разговаривать. Но вскоре я поймал себя на том, что машинально отбиваю нервную дробь носком ботинка и покусываю ноготь большого пальца. Пятна солнечного света на линолеуме как-то поблекли, а третья чашка кофе явно отдавала горечью и осталась недопитой.
 Я подошел к телефону в холле и набрал номер секретарской службы на станции. Некая миссис Стэндиш звонила в понедельник и, еще раз, во вторник. Нет, своего номера она не оставила — сказала, что позвонит сама. Во вторник утром дважды звонила миссис Лоуренс. Во второй половине дня со мной хотел говорить лейтенант Гери, очень срочно. Был также звонок от мистера Колтона из окружной прокуратуры. Сегодня, в среду, звонили лишь однажды — из Палм-Спрингс. Миссис Марджори Феллоуз просила позвонить ей в гостиницу «Оазис».
 — В котором часу был этот последний звонок?
 — Часа два назад, около десяти тридцати.
 Я поблагодарил равнодушный женский голос, говоривший со мной, нажал на контакты и набрал междугородную. Спустя несколько секунд я услышал в трубке голос Марджори Феллоуз.
 — Это Арчер. Вы хотели говорить со мной.
 — Да-да, вы мне очень нужны. Тут столько всякого произошло — у меня просто голова кругом идет. — Голос у нее был огорченный и растерянный.
 — А именно?
 — Что вы сказали?
 — Что именно произошло? Из числа «всякого»?
 — О, много всего. Полиция... и разное другое. Я не хотела бы говорить по телефону. Вы знаете этих телефонисток на станции... — Она сказала это с явным злорадством, желая уязвить слушающую нас телефонистку. — Вы не могли бы приехать сюда?
 — Было бы удобнее, если бы вы сами приехали в город.
 — Я не могу, у меня нет машины. И потом, я в полной растерянности. Я так надеялась на вас. Я не знаю ни единой души во всей Южной Калифорнии. — В ее голосе то и дело прорывались плаксивые нотки. Она очень себя жалела. — Ведь вы частный детектив, верно? Мне лейтенант Гери сказал.
 — Он вас не обманул. Что случилось с вашей машиной?
 — Ее... Ее взял Генри.
 — Летите самолетом. Это каких-то полчаса.
 — Я не могу лететь. Как вы не понимаете, я ужасно расстроена. Мне нужна ваша помощь, мистер Арчер.
 — Вы имеете в виду, профессиональная помощь?
 — Да, да, профессиональная. Прошу вас, приезжайте и пообедайте со мной здесь, в гостинице.
 — Хорошо, если вы не возражаете против позднего обеда. Она не возражала. Я надел пиджак, повязал галстук и зарядил револьвер.
 Объехав Палм-Спрингс стороной, я в два тридцать был на месте. Днем залитые солнцем постройки «Оазиса» сверкали ослепительной белизной. Главное здание выходило фасадом на дорогу. Позади него было разбросано десятка два коттеджей. Поливной зеленый газон вокруг них казался чем-то искусственным и неуместным среди окружающей пустыни — точно пушистый ковер, брошенный на голую землю. Я поставил машину возле оштукатуренной глинобитной стены и вошел в холл гостиницы. Прохладный кондиционированный воздух остудил мой вспотевший лоб. Просторное помещение было обшито панелями из светлого дерева и обставлено подходящей по цвету кожаной мебелью. Украшенные индейским узором драпировки и чехлы повторяли цветовую гамму пустыни. Человек, создавший это неброское великолепие, имел в достатке и денег, и вкуса. Сочетание во все времена редкое.
 Сидевший за стойкой человек ждал меня. Он окликнул меня по имени и поручил заботам слуги-филиппинца в белом кителе. Я последовал за ним по бетонной дорожке, между рядами коттеджей, стоявших на достаточном удалении друг от друга. Несколько полуголых мужских и женских тел жарились на солнце или полулежали в шезлонгах на тенистых верандах. Здесь был приют для беглецов из Голливуда, Чикаго, Нью-Йорка. Другая группа беженцев расположилась вокруг поблескивавшего в глубине двора бассейна. Dolce far niente [4]  под знаком большого доллара.
 Мой филиппинский провожатый провел меня на веранду одного из коттеджей поменьше и осторожно постучал в дверь. Когда на пороге появилась Марджори Феллоуз, он сказал: «Мистер Арчер» — и скрылся с глаз.
 В ситцевом платье без рукавов, которое подчеркивало ее широкие бедра и роскошные плечи, Марджори Феллоуз казалась еще крупнее.
 — Я так рада, что вы приехали! — воскликнула она. Она придержала для меня дверь и подала мне вытянутую руку. Ее широкая прохладная и влажная ладонь надолго задержалась в моей.
 Я пробормотал подходящее приветствие и высвободил руку. Она провела меня в гостиную и усадила в кресло.
 — Я взяла на себя смелость сделать заказ на вас, — сказала она. — Кухня закрывается в три. Я остановилась на яйцах-пашот с такими чудненькими маленькими свиными сосисочками. И то же самое заказала для вас. Вы не против?
 Я заверил ее, что яйца-пашот — это прекрасно.
 — Вас, наверное, мучит жажда — на улице жара, а вам пришлось трястись в такую даль в душной машине, и все из-за меня. Я просто обязана предложить вам что-нибудь холодненькое. — Она так и порхала вокруг меня, что, думаю, было нелегко при ее габаритах.
 Я сказал, что меня вполне устроит бутылка пива. Она бросилась к телефону легким галопом, сотрясая устои хрупкой постройки. Она обернулась ко мне с трубкой в руке.
 — У них здесь есть прекрасное «лёвенбрау» из Германии. Генри его очень любит. Светлое или темное?
 — Лучше темное. — Пока она делала заказ, я обшарил глазами комнату в поисках следов присутствия Генри. Однако таковых не обнаружил.
 Когда она снова запорхала поблизости, я поинтересовался, где ее муж. Лицо ее приняло задумчиво-обиженное выражение. Большие руки неловко повисли вдоль бедер, Я почувствовал внезапное сочувствие к ней, сразу догадавшись обо всем. Женщинам ее склада самой судьбой предназначено ухаживать за мужчиной. И если рядом нет такого мужчины, они просто не знают, что с собой делать. Марджори осталась без своего мужчины.
 Мне захотелось взять обратно свой нескромный вопрос, чтобы поместить его в более приятную для нее упаковку.
 Она угадала эти мысли по выражению моего лица, ответив и на них, и на мой вопрос.
 — Я рада, что вы об этом заговорили, честное слово. Именно это я и хотела с вами обсудить, но никак не могла заставить себя начать. Я ужасная мечтательница, мистер Арчер. Живу в своем придуманном мире, пока кто-нибудь вдруг не вырвет меня оттуда, как вы сейчас.
 Она бросилась на цветастую софу, жалобно скрипнувшую под ее весом. Как ни странно, ноги у Марджори были совсем недурны. Она расположила их таким образом, чтобы я не мог не заметить, какие у нее изящные лодыжки.
 — Этот мерзавец подобрал меня на время, а потом бросил, — сказала она низким резким голосом. Глаза ее округлились от гнева или удивления — она не ожидала услышать от себя такие слова. — Боже правый! — сказала она своим обычным голосом. — Что я говорю? Поверьте, я никогда раньше не ругалась.
 — Ругайтесь, ругайтесь. Иногда это помогает.
 — Нет, не могу. — Она покраснела до корней волос. Однако добавила: — Я назвала его мерзавцем, потому что таковым его и считаю.
 — Вернитесь немного назад и расскажите все по порядку.
 — Ужасно не хочется. Не хочется говорить об этом. Даже думать не хочется. Я вела себя как последняя дура. Он меня обманул.
 — Как вы с ним повстречались?
 — Он, как и я, жил в пансионе на ранчо около Рино. Я ждала развода. Все было так романтично, и Генри так красиво ездил верхом, так интересно говорил. Я влюбилась в него как бы рикошетом.
 — Рикошетом?
 — Ну да, рикошетом от Джорджа. Мы прожили вместе шестнадцать лет, и, наверное, он мне просто надоел или мы оба надоели друг другу. Мы с ним больше никуда не ходили, ничего не делали вместе. Все, что ему было надо, — это добраться до пригородного клуба после работы и сесть за свой бридж. Мне всю жизнь хотелось побывать на Западе, но Джордж ни разу не возил меня дальше Миннеаполиса, Да и то только потому, что там было отделение его фирмы. Он секретарь-казначей компании «Симплекс», которая делает шарикоподшипники. — В ее душе боролись гордость, досада и тоска по прошлому. Верх взяла тоска. — Я была дурой, когда его бросила, самой настоящей дурой. Ну вот и поделом мне. Я бросила Джорджа, а Генри бросил меня. Мой первый брак продлился шестнадцать лет, второй — шестнадцать дней. — На ее заплаканные глаза снова навернулись слезы.
 — Значит, Генри оставил вас?
 — Да. — Короткий слог закончился всхлипом. — Он уехал сегодня утром. Забрал мою машину, деньги — все.
 — Вы повздорили?
 — Даже этого не было! — сказала она таким тоном, словно Генри лишил ее законного права всякой жены. — Рано утром мне позвонили из лос-анджелесской полиции, и Генри взял трубку. Потом он слышал, как я говорила с ними. И тут же начал собирать вещи — я еще трубку не успела положить. Я умоляла его сказать, что произошло, но так ничего и не добилась. Он сказал только, что должен срочно уехать по делу. Он выписался из гостиницы и уехал, даже не позавтракав.
 — В вашей машине?
 — Она была куплена на мои деньги, но записана на него. Так хотел Генри, он просто настоял на этом, к тому же я купила ее для нашего медового месяца. Словом, я не особенно возражала — подчиняясь ему, я больше чувствовала себя женой. — Она прижала руки к своей красивой груди, но это прикосновение не могло ее утешить.
 — Вы еще сказали что-то насчет денег, миссис Феллоуз.
 — Да. — Брови ее нервно дернулись и сошлись на переносице. — Пожалуйста, не называйте меня «миссис Феллоуз». Зовите меня Марджори или миссис Баррон.
 — Это фамилия вашего первого мужа?
 — Да. — Она выдавила слабую улыбку, глядя на меня полными слез глазами. — Джордж был великодушен и при разводе выделил довольно большую сумму на мое содержание, а я уже успела изрядно ее растранжирить. Господи, какая я дура!
 — Сколько выудил у вас Генри?
 — Тридцать тысяч долларов. — Она сама ужаснулась цифре. Непроизвольно потянувшись за кошельком из крокодиловой кожи, лежавшим на столике рядом, она прижала его к животу. — Он сказал, что у нас есть прекрасная возможность выгодно вложить деньги — купить часть доходного дома в Голливуде. — Даже возил меня посмотреть на него. Плакали теперь мои денежки.
 Раздался тихий стук в дверь. Марджори открыла, и пожилой официант вкатил в комнату тележку с нашим обедом. Пока он накрывал на стол, Марджори куда-то вышла. Она вернулась как раз вовремя, чтобы дать ему щедрые чаевые. Она улыбалась, успев умыться и привести лицо в порядок. К счастью, Генри не удалось отнять у нее все — ни в финансовом, ни в каком-либо ином смысле.
 Она с аппетитом поела и спросила, как мне понравился обед. Я ответил, что немецкое пиво превосходно и яйца-пашот тоже очень недурны. Когда мы закурили сигареты, я спросил ее :
 — Что вы сказали по телефону сегодня утром, когда вам звонили из полиции? Видимо, именно это вспугнуло Генри.
 — Вы так думаете? Этот лейтенант Гери хотел приехать и поговорить со мной, но я объяснила, что у меня медовый месяц, и тогда он сказал, что свяжется со мной позже и мы договоримся, когда я смогу дать письменные показания или что-то в этом роде. Потом он долго расспрашивал меня про дом мистера Даллинга: что я там делала, были ли вы без сознания, когда я вас нашла, — я, конечно, сказала, что да, — и в какое время все это произошло. В конце концов он сообщил мне, что мистера Даллинга убили — какой ужас, правда?
 — Да, действительно. Лейтенант Гери не спрашивал вас, что вы делали возле дома, когда нашли меня?
 — Спрашивал.
 — И что вы ответили?
 — То же, что и вам. — Она скромно потупила глаза и стряхнула пепел с кончика сигареты. — Что просто проезжала мимо и увидела вас лежащим на крыльце.
 — Думаю, вам пора хоть кому-нибудь рассказать правду.
 Она вспыхнула — слабо, как отсыревшая спичка.
 — Как я могла сказать ему правду? Генри стоял совсем рядом, прислушиваясь к каждому моему слову. Я и заикнуться не смела о том, что подозреваю его...
 — Ага, значит, вы его все-таки подозревали.
 — Я подозревала его с самого начала, теперь я могу себе в этом признаться. Но мне было так хорошо с ним, что у меня просто не хватало духу посмотреть фактам в глаза. Я знала, что у него нет денег, а он знал, что у меня они есть. Я понимала, конечно, что это глупо — сразу выскакивать за него замуж, не выяснив, кто он и откуда. Но мне так хотелось верить, что он любит меня ради меня самой, что я сознательно закрыла на все глаза и бросилась за ним очертя голову. Я никогда бы не отдала ему тридцать тысяч, если бы не стремилась обмануть саму себя. Я, конечно, глупая женщина, мистер Арчер, но не настолько же глупая.
 — Вы вовсе не глупая, Марджори, — возразил я. — Но вы чересчур уж доверяетесь чувствам, и в этом ваша беда. Быть может, вы совершили ошибку, разведясь с Джорджем, но точно такие же ошибки делают многие женщины. Или делают другую — не разводятся с «Джорджем».
 — Вы ужасный циник, просто ужасный. Но то, что вы говорите, — совершенная правда. Я действительно слишком эмоциональна. Я большая эмоциональная дура, вы очень верно подметили мое главное слабое место. Из-за своих глупых эмоций я и отдала ему деньги. Я доверилась ему, потому что очень хотела довериться. Мне необходимо было верить ему, чтобы хоть немного продлить ощущение того, что у нас с ним все по-настоящему. А оно уже, видно, начинало рассеиваться.
 — Когда у вас впервые появилось это чувство?
 — В прошлый четверг, на следующий день после нашего приезда сюда. До этого мы останавливались в Санта-Барбаре, в отеле «Билтмор». Мы прожили там неделю, и это была настоящая идиллия. Там прекрасный большой бассейн, и Генри научил меня плавать. Генри великолепный спортсмен, и мне это так нравилось в нем. Я обожаю, когда мужчина умеет что-то делать. Он рассказывал мне, что, до того как его ранили, он был чемпионом армии по боксу. — Она заметила, что мягчеет по отношению к Генри, и оборвала себя на полуслове. Когда она заговорила снова, в голосе ее снова прорезалась нотка отвращения: — Врал, наверное, как и во всем остальном.
 — До того, как его ранили? — переспросил я.
 — Да, на войне. Он дослужился до полковника, пока его не уволили из-за ранения. Он жил на пенсию по инвалидности.
 — Вы когда-нибудь видели его пенсионные бумаги?
 — Нет, но тут он не соврал. Я видела шрам от раны.
 — Где он получил ранение?
 — В Германии. Он воевал в армии генерала Паттона.
 — И куда он был ранен?
 — О! — Она зарделась. — У него был страшный шрам внизу живота. Столько лет прошло, а рана еще как следует не зарубцевалась.
 — Бедняга, — посочувствовал я.
 — За ту неделю, что мы провели в Санта-Барбаре, он рассказал мне всю свою жизнь. Но уже тогда у меня возникли какие-то подозрения. Взять хоть этого официанта из «Билтмора» — он узнал Генри и окликнул его, но назвал каким-то другим именем. Похоже, он встречался с ним, когда работал в другой гостинице. Генри тогда очень смутился. Объяснил, что это не имя, а прозвище. Но ясно ведь, что прислуга в отелях не обращается к гостям по кличкам, — тут я и призадумалась.
 — Как он его назвал?
 — Удивительно, но я не запомнила. Хотя, может быть, еще вспомню. В общем, тогда у меня впервые появились серьезные подозрения насчет Генри. А потом, когда мы приехали сюда, он все время куда-то исчезал — объяснял, что уходит по делам, но никогда не говорил куда. В воскресенье мы из-за этого поссорились. Он опять хотел исчезнуть, а я не дала ему ключей от машины, и ему пришлось взять такси. Когда такси вернулось, я заплатила водителю, чтобы он сказал мне, куда он отвез Генри. Оказалось — к дому этого самого Даллинга. Я ждала его допоздна, однако, вернувшись, он не захотел сказать мне, что он там делал. То же самое повторилось в понедельник вечером. Он уехал, а я все ждала и ждала и в конце концов отправилась искать его к дому Даллинга.
 — И вместо него нашли меня.
 — И вместо него нашла вас, — улыбнулась она.
 — Но лейтенанту Гери вы ничего этого не сказали.
 — Ни словечка. Ведь Генри был рядом.
 — Вы упомянете об этом в ваших официальных показаниях?
 — По-вашему, я должна?
 — Обязательно.
 — По правде сказать, не знаю. — Она отодвинула свой стул от стола, встала и начала прохаживаться по мягкому ковру с индейским узором, неслышно ступая длинными стройными ногами и плавно покачивая полными бедрами. — Не знаю, стоит ли. Может быть, он действительно уехал по делам и завтра вернется, как обещал. Генри странный человек — такой скрытный, неразговорчивый.
 — Значит, он все-таки сказал, что вернется завтра?
 — Да, что-то в этом роде. Думаете, ему можно верить? Было бы ужасно, если бы все это оказалось ошибкой, и он действительно вернется, а здесь его ждет полиция. — Она остановилась, глядя на дверь со странным выражением покаянного ожидания на лице, точно с минуты на минуту в комнату должен был войти Генри и осыпать ее упреками за неверие в его кристальную честность, — Что мне делать, мистер Арчер? Я слишком долго собиралась, но именно об этом я и хотела с вами поговорить.
 — А чего вы сами хотите? Вернуть Генри назад?
 — Нет, пожалуй. Даже если бы он вернулся, я не смогла бы больше ему доверять. Я боюсь его. Дело не только в том, что он обманул меня — это я могла бы простить, если бы он возвратился, доказав, что любит меня и хочет начать все снова, с чистого листа. Но меня не оставляет ощущение, что он замешан в этом ужасном убийстве и именно поэтому так неожиданно исчез. — Она тяжело присела на край кушетки, точно у нее внезапно подкосились ноги.
 — Сдается мне, я знаю, кто такой ваш Генри, — сказал я. — Тот официант в Санта-Барбаре, он его не Спидом назвал?
 Она резко вскинула голову.
 — Спид! Ну конечно, Спид, Я же говорила, что вспомню! Как вы догадались? Вы его знаете?
 — По слухам, — ответил я. — А слухи о нем ходят самые нехорошие. Рану в живот он получил не на войне, а в стычке с гангстерами — такими же, как он сам.
 — Я знала! — воскликнула она и замотала головой из стороны в сторону, так что желтые крашеные волосы хлестнули ее по щекам. — Я хочу обратно в Толидо, где живут порядочные люди. Я всю жизнь мечтала переселиться в Калифорнию, но теперь я знаю — это адское место. Разбойничий притон — вот что это такое. Кругом одни грабители, убийцы и мошенники. Я хочу вернуться к Джорджу.
 — Совсем неплохая идея, — заметил я.
 — Если в я только могла! Но он никогда не простит меня. Я буду посмешищем до конца своих дней. Что я скажу ему о тех тридцати тысячах? Почти сорока, если прибавить то, что я выложила за машину и потратила на всякие глупости. — Она в отчаянии мяла в руках свой кошелек из крокодиловой кожи.
 — Не исключено, что вам удастся их вернуть, — сказал я. — Куда уехал Генри, вы, конечно, не знаете?
 — Он ни словом об этом не обмолвился. Просто уехал, и все. Я никогда его больше не увижу, но, если все-таки увижу, я выцарапаю ему глаза. — Взгляд ее яростно сверкал сквозь завесу спутанных волос. Я не знал, смеяться мне или плакать вместе с ней.
 Я посмотрел в окно, где разбрызгиватель осыпал водяной пыльцой ярко-зеленый газон.
 — Писем он не получал? — спросил я. — Телеграмм? Может быть, кто-нибудь звонил или приходил в гости?
 Последовала долгая пауза. Я смотрел на газон.
 — Вчера ему звонили из Сан-Франциско. Я сама сняла трубку, но он велел мне уйти в спальню и закрыть дверь. Это имеет какое-нибудь значение?
 — Возможно, — сказал я, вставая. — Во всяком случае, это уже что-то. Звонивший не представился? Может быть, телефонистка назвала его имя?
 — Нет.
 — Но вы уверены, что звонили из Сан-Франциско?
 — Да, так сказала телефонистка. — Она откинула волосы с лица и выглядела уже не такой несчастной. В глазах ее появилась ледяная твердость, которой я не замечал раньше.
 — Должен сказать вам, миссис Феллоуз...
 — Миссис Баррон, — упрямо поправила она. — Я не была его женой на самом деле.
 — Хорошо, миссис Баррон. Я думаю, вы достигнете больших результатов, если обратитесь в полицию.
 — Я не могу. Ведь вся эта история сразу же попадет в газеты. Тогда уж и думать нечего возвратиться домой, понимаете?
 — Если мне удастся получить ваши деньги или часть их обратно, я оставлю себе пятнадцать процентов. От тридцати тысяч это составит четыре тысячи пятьсот долларов.
 — Хорошо.
 — Помимо этого я потребую от вас лишь оплаты моих расходов, и ни цента больше. Обычно я беру плату за каждый день работы, но здесь случай другой.
 — Почему?
 — У меня есть свои причины искать встречи с Генри. И если я найду его, то поступлю с ним, как сочту нужным. Вам я не даю никаких обещаний.




 27


 Уже за полночь я остановил машину на Юнион-сквер в Сан-Франциско. Пустынную площадь насквозь продувал сырой ветер, волоча по темной мостовой клочья тумана с моря. Сверкающие неоновые огни зданий бросали вызов ночи. Я свернул в переулок, миновав несколько припозднившихся парочек, прогуливающихся по тротуарам.
 Бар «Логово» был одним из дюжины подобных заведений, сгрудившихся в одном квартале. Я спустился вниз по грязным ступенькам под оранжевой неоновой вывеской и заглянул в бар через стеклянную дверь. Это был просторный квадратный зал с закругленными углами и таким низким потолком, что почти физически ощущалась тяжесть городской громады над ним. От левой стены выгибалось полукружье стойки, огораживавшей пространство, предназначенное для бармена с его бутылками. Вдоль остальных стен располагались кабины и столики. На свободной площадке в середине зала усталый человек в поношенном смокинге выколачивал остатки звуков из издыхающего рояля. Вся мебель, включая рояль, была инкрустирована оранжевой эмалью. По стенам висели в ряд покрытые налетом грязи картины, изображавшие обнаженных оранжевоволосых красоток в томно-игривых позах. Закончив осмотр, я вошел внутрь.
 У стойки было четверо посетителей: молодая, прилично одетая пара, неизвестно как сюда затесавшаяся, и двое одиноких моряков в поисках ночных приключений. Несколько других — все мужчины — сидели за столами, неподвижные, как манекены. Судя по всему, они ждали, чтобы с ними произошло что-нибудь чудесное и невероятное, чтобы их позвала новая жизнь — в иные пределы и под иными именами. С полдюжины подвыпивших девиц, явно потерянных для добродетели, стояли вокруг рояля, двигая различными частями тела более или менее в такт музыке. Одна из них, неравномерно крашенная блондинка в зеленом платье с вытянувшимся подолом, внезапно издала леденящий душу вопль, который, очевидно, должен был означать пение. В целом обстановка смахивала на поминки.
 Пианист вполне сошел бы за труп в любом морге, если бы хоть минуту посидел смирно, вместо того чтобы истязать инструмент плохо гнущимися пальцами. Процент попаданий по нужным клавишам был удручающе невысок. Музыкант явно нагрузился под завязку — было только неясно чем. Я сел за столик поблизости от него и стал пристально разглядывать этого виртуоза. В конце концов он оглянулся в мою сторону. У него были печальные глаза без зрачков — точно две червоточины, зияющие в сгнившем изнутри яблоке. Такие глаза я видел только у кокаинистов.
 Я подозвал угрюмую официантку в оранжевом фартуке и заказал бутылку пива. Когда я оставил ей сдачу с доллара, она наградила меня вымученной улыбкой, с трудом извлеченной из глубин ее отчаявшейся души, и сказала:
 — Зизи до того докайфовался, что уже ничего не соображает. Его бы угомонить надо, а они его подначивают. Того и гляди, совсем с катушек сорвется.
 — Я хотел бы его угостить, — сказал я.
 — Он не пьет. С клиентами... — тут же поправилась она.
 — Скажите ему, что я хотел бы с ним поговорить, когда он остановится. Если он вообще может остановиться.
 Тут она стала внимательно меня разглядывать, и я постарался принять как можно более дегенеративный вид. Это получилось у меня легче, чем я ожидал. Я хотел выпить пива, но, подумав, оставил его выдыхаться в кружке. Зизи тем временем отбарабанил с полдюжины заказанных песенок. Девушкам захотелось послушать «Луну и розы». Потом он сыграл «Звездную пыль» и еще что-то, напомнив собравшимся в подвале на городском дне людям об иных местах и временах. Один из моряков принял решение и отклеился от стойки бара. Без лишних прелюдий он облапил блондинку в зеленом платье и повел ее к выходу. Девица едва держалась на своих худых ногах. Бармен проводил их соловым взглядом. А Зизи все наяривал: «Вернулись счастливые дни», «Ненастная погода». Одна из девиц попробовала подпеть, но разрыдалась. Остальные бросились ее утешать. Пианист извлек из инструмента последний заунывный диссонанс и умолк. За столом позади меня одинокий пьяница, привалившись к стене, разговаривал со своей далекой матерью, весьма рассудительно объясняя ей, почему у нее такой непутевый сын, опозоривший всю семью.
 Незнакомый голос, хриплый и нетвердый, прошелестел по подвалу, точно мокрый опавший лист. Это Зизи объявил перерыв.
 — Извините, друзья, я свое отыграл, но я вернусь, когда пробьет час ночи, и мы с вами еще послушаем темпераментную музыку и повеселимся. — Он оттолкнул микрофон и с трудом оторвался от стула.
 Официантка протиснулась сквозь стайку женщин, сгрудившихся вокруг него, и что-то прошептала ему на ухо, махнув рукой в мою сторону. Он прошел через зал к моему столу — высокий мужчина средних лет, который когда-то был хорош собой и с тех пор так и не избавился от манер молодого красавчика. С шаткой грацией опершись рукой на стол, он склонился ко мне и жеманно улыбнулся, показав пожелтевшие зубы.
 — Вы хотели говорить со мной, приятель? Меня зовут Зизи. Вам нравится, как я играю?
 — У меня нет слуха.
 — Ваше счастье. — Он блекло улыбнулся, обнажив нездоровые десны над пожелтевшими зубами.
 — Мне сейчас не до музыки.
 — Да? — Он наклонился ко мне ближе, так что его худое тело нависло над моим столом.
 Понизив голос, я уцепился за рукав его потрепанного смокинга и как можно просительнее зашептал:
 — Смерть как уколоться надо, друг, — ломает меня.
 Его тонкие выщипанные брови поднялись к редеющим волосам.
 — А почему ты именно ко мне пришел?
 — Я раньше у Ронни доставал, в Пасифик-Пойнте. Он сказал, ты знаешь Москита.
 Он выпрямился, раскачиваясь, как осина на ветру, и уставился мне в глаза.
 — Помоги, будь человеком, — страдальчески выдавил я.
 — Я тебя не знаю, — сказал он.
 — Вот моя карточка. — Я положил на стол, рядом с его рукой, двадцать долларов. — Возьми, они твои. Где мне найти Москита?
 Рука поползла по столу и накрыла зеленую бумажку. Ногти у него были обломаны и кровоточили.
 — Хорошо, дружок, — сжалился он. — Москит живет в отеле «Грэндвью». Это тут, за углом. Спросишь, в каком он номере, у ночного портье. — Рука сжала бумажку и нырнула в карман. — Только имей в виду, я понятия не имею, зачем он тебе нужен. Ну, пока.
 — Спасибо тебе, — с чувством сказал я.
 — Приятных сновидений, дружок.
 Отель «Грэндвью» находился в четырехэтажном здании из грязно-красного кирпича, стиснутом с двух сторон более высокими домами. Электрическая вывеска над входом сообщала, что здесь можно снять номер на одного с ванной всего за полтора доллара в сутки. Медные ручки на дверях были, похоже, выкованы в прошлом веке. Я открыл дверь и вошел в холл — длинную узкую комнату, тускло освещенную старинными светильниками — по паре на каждой стене. За столом под одним из светильников две женщины и трое мужчин играли в покер. Женщины с бульдожьими лицами были одеты в манто, отделанные мехом вымерших животных. Двое мужчин были тучны, стары и, возможно, лысы под своими шляпами. Третий был молод и без шляпы. Фишками им служили большие кухонные спички. Я двинулся к освещенной конторке в глубине комнаты, и молодой тип без шляпы встал из-за стола и последовал за мной.
 — Вам нужна комната? — спросил он. Очевидно, это и был ночной портье. Эта роль подходила ему. Его узкое бескровное лицо навеки застыло в гадкой ухмылке.
 — Я хочу видеть Москита, — сказал я.
 — Он вас знает?
 — Пока нет.
 — Вас кто-то послал?
 — Зизи.
 — Одну минуту. — Он наклонился над конторкой и поднял трубку внутреннего телефона, соединив его с нужным гнездом старомодного коммутатора над столиком. Он тихо сказал что-то в прижатую к уху трубку, бросив на меня быстрый взгляд. Потом повесил трубку и вытащил провод из гнезда коммутатора.
 — Он сказал, что вы можете подняться.
 — Какой номер?
 Он ухмыльнулся при виде такого невежества.
 — Триста седьмой. Можете подняться на лифте. — И он бесшумно скользнул по истертым резиновым половикам к карточному столику.
 Войдя в ветхий лифт, я нажал кнопку третьего этажа и вскоре шагнул в затхлый коридор. По обе его стороны были высокие коричневые двери с номерами, похожие на крышки стоячих гробов, озаренных ровным красным светом ламп на потолке, указывавших расположенные через равные интервалы пожарные выходы. Номер 307 был в середине коридора по левой стороне. Дверь была чуть приоткрыта, и сквозь щель на потертую ковровую дорожку и противоположную стену коридора падала полоска желтого света.
 Потом свет заслонил кто-то, разглядывавший меня сквозь щель. Я поднял руку, чтобы постучать. Но, прежде чем я успел это сделать, дверь резко распахнулась внутрь. В проеме, спиной к свету, стоял молодой человек среднего роста, который казался почти высоким благодаря густой копне черных волос на голове.
 — А, дружок Зизи. Заходи, заходи, — сказал он сипловатым голосом.
 Одной рукой он упирался в бок, другая лежала на ручке двери. Мне пришлось протиснуться мимо него, чтобы войти в комнату. Тело у него было мягкое и зыбкое, как у женщины. Выгнувшись, точно какое-то беспозвоночное, он закрыл дверь и повернулся ко мне. На нем была зеленая рубашка из мягкой материи, темно-зеленые габардиновые брюки; ворот рубашки был перехвачен блестящим желто-зеленым галстуком с массивной золотой булавкой.
 Он упер другую руку в другой бок и склонил голову на сторону. Лицо у него было маленькое и острое под высокой шапкой волос.
 — Я смотрю, ты при пушке, старина?
 — Нужна для дела! — Я похлопал себя по оттянутому карману пиджака.
 — И какими делами ты занимаешься, старина?
 — Всякими. Что обломится. Нужны рекомендации?
 — Да нет, если только ты не вздумаешь обломить папу-Москита. — Он осклабился, потому что его самого рассмешило столь нелепое предположение. Зубы у него были мелкие и редкие, как у младенца. — Сам-то откуда?
 — Из Пасифик-Пойнта.
 — Что-то я тебя там не видел.
 — Я работаю по всему побережью, — нетерпеливо сказал я. — Если хочешь узнать мою подноготную, пришли мне анкетку.
 — Давно без дозы, а? Невмоготу?
 — Сам не видишь? На кой бы черт я к тебе приперся?
 — Ладно, не психуй. Должен же я узнать, с кем имею дело. Иглу дать или ты нюхаешь?
 — Иглу, — бросил я.
 Он подошел к шкафу в углу комнаты и выдвинул верхний ящик. На представительство Москит не тратился, оставив комнату такой, какой ему сдали: голые серые стены, железная кровать со сломанной спинкой, покоробившиеся зеленые жалюзи на окне, пыльный ковер с вытертым до ниток ворсом на протоптанной сотнями ног тропинке от кровати к ванной. В любую минуту Москит мог переселиться отсюда в одну из тысяч таких же комнат в любом конце города.
 Он поставил на шкаф спиртовку и поднес к ней серебряную зажигалку. В другой его руке блеснула новая на вид игла.
 — Тебе на сорок или полную на шестьдесят пять?
 — Полную давай. Дерешь ты, однако.
 — А ты как думал? Сначала деньги покажи.
 Я показал ему деньги.
 — Тащи сюда.
 Держа ложку с водой над спиртовкой, он растворял в ней щепотку желтоватого порошка. Я положил шестьдесят пять долларов рядом с шипящей спиртовкой.
 За дверью ванной послышался шум льющейся воды. Потом кто-то кашлянул.
 — Кто у тебя там? — настороженно спросил я.
 — Да никто, приятель один. Не трепыхайся. Ну, давай, скидывай пиджак, или ты в бедро колешься?
 — Я хочу посмотреть, кто у тебя там. Я не могу рисковать.
 — Да девчонка одна, не волнуйся, — сказал он успокаивающим тоном. — Не дрейфь, все о'кей. Ну-ка, будь умницей, снимай пиджак и ложись на кроватку.
 Он погрузил иглу в ложку, набрал жидкости в шприц и повернулся ко мне. В ту же секунду я выбил шприц у него из руки.
 Он побагровел. Складки кожи под маленьким подбородком задрожали, как у индюка. Рука его нырнула в ящик шкафа, прежде чем я успел ее перехватить, и перед глазами у меня сверкнул нож.
 — Не подходи, гад, порежу! — прошипел он, прижавшись спиной к стене и согнувшись. Обоюдоострое лезвие ножа глядело острием в потолок.
 Я выхватил револьвер.
 — Брось нож, Москит!
 Его маленькие черные глазки неуверенно посмотрели на меня и, слегка сойдясь к переносице, остановились на острие ножа. Я с размаху ударил его по запястью стволом револьвера, и нож упал на пол. Наступив на него, я двинулся к Москиту. Он попытался вцепиться мне в лицо ногтями. У меня не было иного выхода, кроме как ударить его, и я ударил: коротким крюком правой в ухо. Он сполз вниз по стене, как тряпичная кукла.
 Раздавив валявшийся на ковре шприц ногой, я поднял нож и положил к себе в карман. Москит был в глубоком нокдауне, единственным признаком жизни было быстрое затрудненное дыхание. Зрачки закатились, полуприкрытые глаза были белыми и пустыми, как у мраморной статуи. Затылок его упирался в стену, и мне пришлось оттащить от нее его отяжелевшее тело, чтобы он, чего доброго, не задохнулся. Он остался лежать на полу, носки его черных замшевых туфель торчали в разные стороны.
 За спиной у меня щелкнул замок ванной комнаты. Я стремительно выпрямился и обернулся. Дверь приоткрылась в темноту ванной, и оттуда походкой сомнамбулы вышла не кто иная, как Рут, которую я в последний раз видел в Пасифик-Пойнте. Она была в желтой, с красными кантами, нейлоновой пижаме, болтавшейся на ней как на вешалке. Свободные легкие складки скрывали линии ее тела и придавали ее походке еще большую зыбкость. Глаза на мертвенно-бледном лице зияли, точно два черных кратера.
 — Привет, привет, привет, — пробормотала она. — Привет, привет. — Потом, заметив револьвер у меня в руке, сказала без всякого страха или любопытства: — Не стреляй, ковбой, я сдаюсь. — Руки ее дернулись вверх, полуобозначив капитуляцию, и бессильно упали вдоль бедер. — Сдаюсь на милость победителя, — промолвила она, пошатнувшись.
 Я спрятал револьвер и взял ее под локоть. Лицо ее не изменилось. Я узнал это выражение застывшего ожидания. Точно такое же я видел на лице человека, падающего с пулей в сердце.
 — Пусти меня, злодей, — без всякого чувства сказала она и опустилась на край кровати. Только сейчас она заметила Москита, лежавшего в полушаге от нее. Она тронула его ногу носком своей, с красными маленькими ноготками. — Что случилось с маленьким негодяйчиком?
 — Он упал и ушибся. Бедняга.
 — Бедняга, — эхом отозвалась она. — Жаль. Жаль, что он не ушибся насмерть. Дышит еще. Смотри, он искусал меня. — Она оттянула ворот пижамы и показала мне красные следы зубов у нее на плече. — А мне было не больно, ха-ха. Я была за тысячу миль отсюда. За десять тысяч миль. За сто тысяч, — нараспев говорила она.
 — Где же ты была, Рут? — прервал я ее.
 — На моем островке, на островке, который всегда меня ждет. Крошечный белый островок посреди глубокого синего моря.
 — Ты была там одна?
 — Одна, совсем одна, — улыбнулась она. — Я запираю дверь на ключ, задвигаю щеколду, набрасываю цепочку, сажусь в кресло, и никому до меня не добраться. Никому на свете. Я сижу и слушаю шум прибоя и никому не открываю, пока не приходит отец. Потом мы уходим к морю собирать раковины. Мы берем только самые красивые — розовые, красные, пурпурные, — только самые красивые и большие раковины.
 Никто не знает, где они лежат, — лишь я одна. Лишь я одна... — Голос ее замер. Она подтянула ноги к подбородку, прикрыла глаза и стала плавно раскачиваться взад-вперед на волнах далекого моря.
 Дыхание лежащего на полу человека стало ровнее и глубже, глаза закрылись. Я отправился в ванную за стаканом воды. На полу перед раковиной была разбросана одежда Рут. Вернувшись, я плеснул Москиту в лицо из стакана. Маленькие черные глазки быстро открылись. Он фыркнул и стал отплевываться.
 — Опля! — сказал я и посадил его, прислонив спиной к стене. Голова его свесилась на сторону, но он уже вполне пришел в себя, и в глазах его сверкнула злоба.
 — Тебе это так не пройдет, старина, — прошептал он.
 Не обращая на него внимания, я повернулся к девушке.
 — Ты видела Спида? — спросил я.
 — Спида? — отозвалась она откуда-то издалека. Лицо ее было гладким и непроницаемым, точно створки захлопнувшейся раковины, прислушивающейся к собственному шуму.
 Москит с трудом поднялся на четвереньки.
 — Молчи, это бандит! — выдавил он. Похоже, Москит что-то знал.
 Я вцепился в его галстук и воротник и поднял его на ноги, протащив спиной по стене. Он мешком повис у меня в руках, боясь сопротивляться.
 — Тогда ты скажешь мне сам, где Спид, — процедил я.
 Он попытался отвернуться, елозя мокрой головой по штукатурке.
 — Не знаю никакого Спида, — пропищал он, точно попавшая под каблук крыса. — Забирай свои вшивые доллары и уби... убирайся! — Лицо его снова побагровело, дыхание со свистом вырывалось из глотки.
 — Нет, так легко не отвертишься. — Я чуть ослабил пальцы на его горле. — Мне нужен Спид, слышишь?
 Он попытался плюнуть мне в лицо. Пузырящаяся беловатая слюна потекла по его подбородку. Я стал медленно сжимать ему горло. Это отвратительное насекомое напрашивалось, чтобы его раздавили.
 Задыхаясь, он слабо затрепыхался у меня в руках.
 — П-пусти!
 Я отпустил его, и он рухнул на четвереньки, кашляя и мотая головой из стороны в сторону.
 — Где Спид? — повторил я.
 — Не знаю, — пробормотал он, ползая у меня в ногах, как собака.
 — Слушай, что я тебе скажу, Москит. Ты мне очень не нравишься. И твой бизнес — тоже. Дай хоть маленький повод, и я изобью тебя до полусмерти. А потом позвоню в полицию, и тогда тебе долго не видать свободы.
 Он смотрел на меня сквозь спутанные волосы.
 — Не пугай, тебя еще самого загребут за хулиганство.
 — Вряд ли. — Я показал ему свое удостоверение. — Итак, понял, что я с тобой сделаю, если не скажешь, где Спид?
 — Ладно, — буркнул он, — твоя взяла.
 Он медленно встал на ноги. Пока он расчесывал волосы и надевал зеленое твидовое пальто, я держал его на мушке. Он задул спиртовку и спрятал ее в ящик шкафа.
 Рут по-прежнему сидела на кровати, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь. Проходя мимо, я чуть подтолкнул ее. Она завалилась боком на кровать и замерла, подтянув ноги к подбородку.
 Москит запер дверь, и я забрал у него ключ, прежде чем он успел опустить его в карман. Он стоял, прижавшись спиной к двери. Злость на его лице уступила место отупелому страху. Красная лампа на потолке светила на него, точно маленькое тусклое солнце, соразмерное его крошечному мирку.
 — Так, — сказал я. — С портье не заговаривать, даже не смотреть в его сторону, понятно? Где скрывается Спид?
 — Он живет на берегу залива, в летнем домике. Не тащите меня туда. Он меня убьет.
 — Ты не за себя, а за него беспокойся. Если не соврал мне, конечно.
 За какой-то из пронумерованных дверей печально вскрикнула женщина. Рассмеялся мужчина. Мы прошли по коридору, спустились в лифте, миновали холл и пошли по круто взбирающейся вверх улице по направлению к пустынной площади. Я следовал за Москитом как тень. Он едва передвигал ноги, точно каждый шаг давался ему неимоверным усилием воли.




 28


 Между холмами на горизонте лежали облака, заволакивая извилистую дорогу далеко впереди и швыряя мельчайшую водяную пыль в ветровое стекло. Я включил желтые противотуманные фары и «дворники», но все равно двигаться приходилось медленно. Между Сан-Франциско и заливом мы не проехали ни единого освещенного дома и повстречали лишь несколько машин. Сверкающий огнями город провалился куда-то вниз позади нас, будто его и не было.
 Москит, сидевший рядом со мной, молчал. Лишь изредка жалобно постанывал. Однажды он сказал:
 — Спид убьет меня, убьет.
 — Невелика потеря для человечества, — утешил я его.
 — Тебя он тоже убьет! — взвизгнул он. — Вот было бы здорово!
 — Еще бы. Он один?
 — Должен быть один.
 — Подойдешь к двери первым и поговоришь с ним.
 — Я не могу, у меня все болит. Ты меня избил.
 — Ну хватит, не ной, я этого не люблю.
 Он снова затих, хотя продолжал время от времени постанывать. Мы продолжали ползти по дороге под гнетущим, серым небом, через серые, утопающие в облаках холмы. Солнце и прочие звезды давно потухли, и мы с Москитом — два закоренелых грешника — уныло тащились через бесконечное серое чистилище.
 Вскоре дорога нырнула ниже линии облаков. Справа показалась серая полоска моря, извивающаяся меж холмами, точно широкая медленная река. На другом берегу залива чернела сплошная стена деревьев. Милю за милей мы ехали вдоль берега, то приближаясь к нему, то удаляясь вместе с дорогой.
 Наконец я остановил машину на развилке.
 — Куда ехать? — спросил я.
 — Не знаю, — буркнул Москит.
 Знаешь, Москит, знаешь. И заруби себе на носу — либо ты рискнешь и выведешь меня на Спида, либо я упрячу тебя за решетку. Ну, куда ехать?
 — Направо, — промямлил он. — Не больше мили осталось.
 Мы пересекли залив по длинному узкому мосту и выехали на узкую, посыпанную гравием дорогу на другом берегу. Вскоре мы миновали поворот на грунтовую дорогу, которая, извиваясь, спускалась к небольшому озерку.
 — Нам туда, — пробормотал Москит.
 Я дал задний ход и свернул на проселок.
 — Далеко еще? — спросил я.
 — Сейчас, за поворотом.
 Я выключил фары и остановился, не доезжая до поворота. Поставив машину на тормоз, я сказал:
 — Вылезай и иди вперед. Если попытаешься его предупредить, пристрелю.
 — Спид меня убьет, — медленно и отчетливо произнес он, точно формулируя аксиому, которую я не в состоянии был понять. В слабом свете приборной доски я увидел его полные слез глаза. Я вытащил фонарик и направил ему в лицо. Вид у Москита был хуже некуда.
 — Вылезай, — бросил я. Перегнувшись через него, я открыл дверцу, выпихнул его наружу и вылез сам. Потом я поднял стекла и запер обе дверцы.
 — Мне страшно, — проскулил Москит. — Я боюсь темноты. Я никогда здесь не был ночью.
 — И никогда не увидишь дня, если не перестанешь валять дурака. Вперед!
 Он уцепился за ручку двери, и мне пришлось сунуть ему под ребра ствол револьвера и вытолкнуть на дорогу.
 За поворотом она расширялась и заканчивалась небольшой площадкой, на которой стоял небольшой деревянный сруб с единственным освещенным окном. В нем возникла тень мужчины. Она выросла, заполнив собой весь проем, и свет тут же погас. Перед домом стояла длинная темная машина.
 — Позови его! — велел я Москиту, подтолкнув его револьвером. В левой руке я держал фонарик.
 Первая попытка не увенчалась успехом. Вместо оклика Москит издал какое-то судорожное сипение.
 — Подойди ближе и позови его, — повторил я. — Назови себя. Скажи ему, что с тобой друг.
 — Мистер Спид! — сдавленно крикнул он. — Это Москит.
 Мы уже были на площадке, на полпути к дому.
 — Громче, — шепнул я, сильнее уперев ствол ему в поясницу.
 — Мистер Спид! — продребезжал он.
 Я толкнул его еще дальше вперед. Когда Москит поставил ногу на дощатую ступеньку крыльца, дверь отворилась вовнутрь.
 — Кто там? — спросил мужской голос из черной глубины дома.
 — Это я, Москит.
 — Что тебе надо? Кто там с тобой?
 — Друг.
 — Какой еще друг? — Голос стал резче.
 Похоже, из Москита я уже выжал все что можно. Даже если окружить дом кордоном полиции с автоматами и гранатами со слезоточивым газом, нельзя взять вооруженного и готового на все человека без риска для жизни. Конечно, у меня было некоторое преимущество перед Спидом: я знал, что он еще не совсем оправился от ранения и, возможно, побаивался перестрелок.
 Я отодвинул Москита в сторону и шагнул вперед.
 — Меня зовут Арчер, — крикнул я. — Миссис Феллоуз, — я постарался произнести имя как можно отчетливее, — поручила мне найти вас.
 Еще не кончив говорить, я нажал кнопку фонарика. Яркий сноп света выхватил из темноты массивную фигуру мужчины, притаившегося у двери с черным пистолетом в руках. Сейчас каждый из нас двоих мог застрелить другого. Я так обостренно чувствовал противника, что ощутил жжение в том месте живота, куда он получил пулю от Блэйни.
 Внезапно он как-то обмяк. Еще не двинувшись с места, он перешел от наступления к обороне.
 — Что вам нужно? — спросил он. При этом он посмотрел на свой пистолет, точно его подвело оружие.
 — Можете его бросить, — сказал я. — Вы все равно у меня на мушке.
 Он с каким-то отвращением швырнул пистолет на пол, который скользнул по доскам в мою сторону. Москит сделал инстинктивное движение, чтобы подобрать его, но я оттолкнул его локтем и наступил на пистолет ногой.
 — Можешь идти, Москит, — сказал я, не спуская глаз со Спида. — И не попадайся мне больше на глаза.
 — Куда же я пойду? — пробормотал он с обидой и недоверием одновременно.
 — Куда хочешь, только не в Сан-Франциско. Двигай.
 — Один? Отсюда?
 — Двигай, я сказал.
 Он сошел с крыльца и растворился в сероватой тьме. Я даже не посмотрел ему вслед.
 — Пойдемте в дом, — сказал я Спиду. — Руки держите над головой.
 — Раскомандовался! — криво усмехнулся он. К нему возвращался апломб или что-то еще, что поддерживало его в жизни и привлекало к нему женщин. В перестрелке он наверняка был слабаком и стоил не больше, чем кошка в собачьей драке. Однако он обладал свойственным кошкам чувством собственного достоинства, которое позволяло ему держаться вызывающе даже с поднятыми над головой руками.
 Я подобрал его пистолет, даже не снятый с предохранителя, и опустил в карман, держа фонарь под мышкой.
 — Полковник, кругом марш! И без лишних движений, если не хотите, чтоб я вам проделал дырку еще и в спине.
 Он переступил порог и, пройдя в комнату, зажег керосиновую лампу. Я следовал за ним по пятам. Огонек лампы выпрямился, разгораясь ярче, желтоватый круг света расползался по голому дощатому полу и толстым стропилам под потолком. Из мебели в комнате были только прибитая к стене скамья, сколоченный из сосновых досок стол, пара кухонных табуреток и брезентовый складной стул, стоявший возле сложенного из камней камина. Рядом со скамьей стояли два новеньких кожаных чемодана. Огонь в камине не горел, и в комнате было холодновато.
 — Садитесь. — Я махнул пистолетом в сторону складного стула.
 — Вы очень любезны, — промолвил он и опустился на стул, вытянув перед собой длинные ноги. — Вы настаиваете на том, чтобы я продолжал держать руки над головой? В этой позе я чувствую себя как-то нелепо.
 — Так и быть, вольно. — Я присел на одну из табуреток, наблюдая за ним.
 — Благодарю вас. — Он опустил руки и сцепил их на коленях, но не расслабился. Все его тело было напряжено. Он попробовал улыбнуться, но улыбка получилась жалкая, и он отказался от второй попытки, прикрыв рукой нервно подергивающийся рот. Пальцы его машинально теребили тонкую полоску усов на верхней губе. Ногти на них были искусаны до мяса.
 — Мы, кажется, уже встречались? — проговорил он.
 — Совершенно верно. Надо сказать, ваше новое убежище сильно проигрывает «Оазису».
 — Мне трудно с вами не согласиться. Вы частный детектив?
 Я кивнул.
 — Удивляюсь Марджори, — сказал он, но на лице его не отразилось никаких эмоций. Оно казалось усталым и осунувшимся. От носа к уголкам рта протянулись две глубоких борозды. Его пальцы начали исследовать их. — Признаться, я не думал, что она зайдет так далеко.
 — Вы ранили ее чувства, — сказал я. — А это самое последнее дело — оскорблять чувства женщины. Если вы хотите ограбить ее, сделайте это, не раня ее чувств.
 — Ну, ограбить — это слишком сильно сказано. Она сама дала мне деньги, чтобы я вложил в хорошее дело. Она получит их обратно.
 — А слово ваше — кремень, не так ли? И когда же вы его исполните?
 — Дайте мне неделю, — встрепенулся он. — Всего одну неделю, и я возвращу все деньги, да еще с процентами.
 — А если прямо сейчас?
 — Невозможно. Сейчас у меня денег нет. Они вложены в дело.
 — В недвижимость, полагаю?
 — Да, в недвижимость. — В его блеклых глазах промелькнул огонек, и он тотчас прикрыл их рукой.
 — Если вы хотите придумать какую-то легенду, то не стоит трудиться, Спид. Я знаю, на что пошли деньги.
 Он впился в меня взглядом из-за раздвинутых пальцев.
 — Москит вам накапал?
 — Москит ничего мне не говорил.
 — Значит, она подслушивала мой телефон в «Оазисе», стерва, — рука его соскользнула с лица к горлу. Большой и указательный пальцы сжали складку кожи под подбородком. — Ах, стерва! — повторил он. Однако ему не удалось разжечь в себе гнев. То, что с ним сделали, было гораздо хуже и серьезнее, чем то, что он мог сделать в отместку. Он смертельно устал от самого себя. — Хорошо, что вы от меня хотите? Я ручаюсь, что через неделю возвращу ей все деньги.
 — Вы не знаете, что с вами будет через пять минут, а говорите о неделях. За эту неделю вас могут отправить на тот свет.
 Кривая улыбка углубила одну из складок у его рта.
 — Вполне возможно. Но ведь и вас тоже. Во всяком случае, я вам этого желаю.
 — Кому вы отдали деньги?
 — Джо Тарантини. На вашем месте я бы не пытался отнять их у него.
 — Где он сейчас?
 Он пожал широкими плечами.
 — Не знаю и знать не хочу. Закадычными друзьями мы с ним не были.
 — Когда вы видели его в последний раз?
 — Два дня назад, — ответил он после некоторого раздумья.
 — Когда вы купили у него героин?
 — Похоже, вы знаете о моих делах больше, чем я сам. — Он подался ко мне, подобрав ноги под себя. Я повел револьвером, чтобы напомнить ему, что он у меня на мушке.
 — Уберите эту штуку, — попросил он. — Как, еще раз, ваше имя?
 — Арчер, — сказал я, не убирая оружие с колена.
 — Сколько вам платит Марджори, Арчер?
 — Достаточно.
 — Я мог бы заплатить вам гораздо больше, если вы предоставите мне немного свободы действий. Немного времени.
 — Вряд ли я смогу это сделать.
 — У меня есть два килограмма чистого героина. Вы знаете, сколько это нынче стоит?
 — В последнее время я не следил за рынком. Напомните мне.
 — Чистых сто тысяч долларов, если вы дадите мне время установить нужные контакты. Сто тысяч сверх моего долга этой стерве. — Впервые с начала нашего разговора он несколько оживился. — Я даже не прошу, чтобы вы ее надули. Мне нужно только время. Хватит четырех дней.
 — И все это время я буду сидеть и держать вас на прицеле?
 — Можете спрятать вашу пушку — я вас не заставляю.
 — Сдается мне, вы пытаетесь обвести меня вокруг пальца точно так же, как Марджори. Я подозреваю, что деньги при вас.
 Он напряг кожу вокруг глаз, пытаясь придать им выражение неподдельной искренности. Но и в венчике мелких морщин они остались блеклыми, холодными и непроницаемыми.
 — Вы ошибаетесь, старина. — Я понял, у кого подцепил это словечко Москит. — Можете проверить мой бумажник, если хотите. — Его рука поползла к внутреннему карману пиджака.
 — Держите руки у меня на виду. А как насчет ваших чемоданов?
 — Можете обыскать их прямо сейчас. Они не заперты. — Это, очевидно, означало, что там нет ничего интересного.
 Он повернул голову и посмотрел на дорогие чемоданы, стоявшие рядом со скамьей, впервые показав мне свое лицо полностью. В профиль его сломанный нос и тяжелая челюсть придавали ему сходство со стареющим громилой. Анфас он вполне мог сойти за джентльмена в Южной Калифорнии. У него был правильный, почти мягкий овал лица, волнистые светлые волосы, волной зачесанные с высокого загорелого лба. Гладкая кожа лица переходила в индюшечьи складки под подбородком.
 В известном смысле он сумел ввести меня в заблуждение. Мне не удалось заглянуть за эту почти благопристойную маску. И то, что я принял видимость за чистую монету, играло на руку Спиду. Он почувствовал себя непринужденнее, хотя я по-прежнему держал револьвер на колене.
 Я попытался добраться до пожилого измученного человека, скрывавшегося под маской.
 — Вы конченый человек, Спид. Думаю, вы это понимаете. Он ничего не ответил, но в глазах его мелькнуло что-то похожее на согласие.
 — Вам меня не купить, — сказал я. — Судя по всему, из этого дела вы уже не выпутаетесь. Вы поставили на карту все — и проиграли.
 — Куда вы клоните? Или вам просто нравится слушать собственные речи?
 — Вам придется поехать со мной. Во-первых, надо разобраться с деньгами Марджори...
 — Она их никогда не получит, если вы потащите меня с собой. Ни единого цента.
 — Тогда она утешится тем, что засадит вас за решетку. Она настроена дожать дело до конца. Не говоря уже о полиции. У нее будет к вам масса вопросов о том, о сем — особенно об убийстве Даллинга.
 — Об убийстве Даллинга? — Лицо его обострилось и пожелтело. — Кто такой Даллинг? — Однако он явно знал, кто такой Даллинг, и я знал, что он знал.
 — Но даже если вас отпустит полиция, вас будут поджидать Даузер с Блэйни. В прошлый раз у них не было на вас особого зуба. Все, что им было нужно, — это ваша территория. На этот раз они просто разорвут вас на куски. Сейчас я не дам за вашу жизнь и ломаного гроша.
 — Значит, вы один из подручных Даузера. — Он не мог оторвать взгляда от моего пистолета. Я поднял его, чтобы он мог заглянуть в дуло — черную дыру в никуда.
 — Ну так как, Спид? Поедете со мной или здесь рассчитаемся?
 — Рассчитаемся? — Глаза его по-прежнему смотрели на револьвер.
 — Я уеду отсюда либо с вами, либо с героином — одно из двух.
 — К Даузеру?
 — Вы догадливы. Если Дэнни получит свой порошок обратно, вы уже не слишком будете его интересовать.
 — Я с вами поделюсь, — с усилием выдавил он. — Сто тысяч на двоих. Пятьдесят вам, пятьдесят мне. У меня есть человек на Восточном побережье, он вылетает сюда завтра. — Он слегка задохнулся от столь длинной речи.
 — Меня вам не купить, — повторил я. — Давайте героин.
 — Если я его отдам, что будет со мной?
 — Это ваше дело. Садитесь в машину и поезжайте как можно быстрей и как можно дальше. Или идите пешком на запад, пока не упретесь в океан, и не останавливайтесь.
 Он посмотрел мне в глаза. Лицо его стало старым и больным.
 — Надо было застрелить вас, когда у меня была возможность, — проговорил он.
 — Надо было. Но вы упустили свой шанс. Теперь ваше дело швах, как я уже вам сообщил.
 — Да, — согласился он. — Мое дело швах. — Он сказал это почти весело, с какой-то отчаянной усмешкой. Мне даже показалось, что он и не рассчитывал на иной исход и сейчас испытывал горькое удовлетворение от того, что не ошибся в своих ожиданиях.
 — Мы теряем время, — сказал я. — Где героин?
 — Я без обиняков отвечу на ваш вопрос, если вы без обиняков ответите на мой. Кто вас навел на меня? Я не собираюсь никому мстить. Просто хочу знать.
 — Никто.
 — Никто?
 — Я немного поработал головой и порядочно — ногами. И сам до всего докопался. Вы, естественно, этому не поверите.
 — Нет, отчего же, верю. Да и какая теперь разница. — Он раздраженно потряс головой, досадуя на то, что ответ оказался так прост.
 — Это чертово зелье — в жестянке из-под табака в кухонном шкафу, — проворчал он.
 Там я его и обнаружил.




 29


 Я решил, что делать с Рут, еще не вернувшись в отель «Грэндвью». Я знал, что никогда себе не прощу, если не помогу ей. Молоденькая девчонка с героином в венах — это готовый персонаж для кошмарного сна, который может преследовать вас всю жизнь.
 В холле отеля было темно и безлюдно, если не считать ночного портье, сидевшего за конторкой с научно-фантастическим журналом в руках. Вернувшись на землю из межгалактических просторов, он окинул меня быстрым, но пристальным взглядом. Мы не обменялись ни словом. Я поднялся на лифте и снова оказался перед дверью с номером 307.
 Рут спала в той же позе, в какой я оставил ее, — согнув колени и подтянув стройные ноги к груди. Она пошевелилась и вздохнула, когда я закрыл дверь и подошел ближе, чтобы взглянуть на нее. Упавшие на лицо золотые волосы колебались от дыхания. Я осторожно откинул их назад. Она подняла руку, точно защищаясь от удара, но не проснулась. Сон ее был глубок, и я не знал, смогу ли разбудить ее.
 Сходив в ванную, я набрал стакан холодной воды, перевернул Рут на спину и вылил воду ей на лицо. Веки ее дрогнули, она открыла глаза и выругалась.
 — Подъем, соня! — бодро крикнул я.
 — Оставьте меня в покое, не трогайте мои сны. — Она перевернулась на живот и зарылась мокрым лицом в такую же мокрую подушку.
 Но я снова перевернул ее на спину.
 — Эй, малышка! Пора вставать.
 — Нет, пожалуйста, нет. Я не хочу, — проскулила она, снова зажмурив глаза.
 Я набрал еще стакан воды и стал над Рут.
 — Еще водички? — громко спросил я.
 — Нет! — взвизгнула она, понося меня последними словами, и села в постели.
 — Одевайся, живо! — скомандовал я. — Поедешь со мной. Или хочешь остаться с Москитом?
 Голова ее безвольно болталась из стороны в сторону.
 — Не хочу. Он плохой, — сказала она с детской серьезностью, оглядывая сиротливым взглядом голые стены комнаты. — А где он?
 — Едет сюда. Тебе надо уходить.
 — Да, — пробормотала она, словно повторяя за мной урок, — мне надо уходить.
 Я собрал ее одежду с пола ванной и бросил ей — свитер, юбку, туфли и чулки. Но она еще далеко не очнулась и едва ли была в состоянии одеться сама. Мне пришлось снять с нее пижаму и надеть на нее ее вещи. Тело у нее было холодное как лед. Я словно наряжал куклу.
 Ее плащ висел на двери ванной. Набросив его ей на плечи, я поставил ее на ноги. Но она не могла или не желала стоять без поддержки. Она снова укрылась на своем далеком острове, доверив свое безвольное тело моим заботам. Я кое-как довел ее до лифта и прислонил ее в углу. Спустившись на первый этаж, я открыл металлическую дверь лифта и подхватил Рут на руки. Веса в ней было немного.
 Когда я проходил мимо портье, тот поднял глаза. Но не сказал ни слова. Наверняка он видал куда более странные парочки, чем мы с Рут.
 Моя машина стояла у тротуара перед отелем. Я отпер дверь и усадил Рут на переднее сиденье, откинув ее голову на мягкую спинку. Так она и просидела все следующие шесть часов, хотя время от времени норовила сползти на пол. Примерно раз в час мне приходилось останавливать машину и снова устраивать Рут в углу сиденья. В остальное время стрелка спидометра показывала семьдесят пять — восемьдесят миль в час. Миновала мглистая ночь, серый рассвет и долгое солнечное утро, а Рут продолжала спать как убитая в несущейся по дороге машине.
 Проснулась она, только когда я остановился у светофора на развилке дорог возле Санта-Барбары. Красный свет застал меня врасплох, и мне пришлось резко дать по тормозам. Рут чуть не сбросило с сиденья — я придержал ее правой рукой, иначе она ударилась бы о лобовое стекло. Она открыла глаза и огляделась по сторонам, не понимая, где она.
 — Санта-Барбара, — объявил я. Зажегся зеленый свет, и я нажал на газ.
 Рут потянулась и села прямо, глядя на тщательно ухоженные лимонные рощи и недалекие голубые горы.
 — Куда мы едем? — спросила она хрипловатым со сна голосом.
 — Навестить одного моего друга.
 — В Сан-Франциско?
 — Нет.
 — Это хорошо, что не в Сан-Франциско. — Она зевнула я потянулась еще раз. — Мне совсем не хочется туда ехать. Мне приснился кошмарный сон про Сан-Франциско. Ужасный маленький человечек затащил меня к себе в комнату и заставил делать отвратительные вещи. А какие — точно не помню. Господи, до чего мне паршиво. Я что, напилась вчера?
 — Вроде того. Поспи еще, если хочешь. Или, может, пора поесть?
 — Не знаю, смогу ли я что-нибудь проглотить, но, наверно, стоило бы. Бог знает, когда я ела в последний раз.
 Мы выехали на автостраду, и впереди показался придорожный ресторан. Я остановился на станции обслуживания рядом с ним и помог Рут вылезти из машины. Вид у нас с ней был еще тот. Она все еще двигалась словно лунатик и была бледна как смерть. Я был немногим лучше. Проехав за ночь и утро триста сорок миль, я чувствовал себя так, точно прошел их пешком. Мне необходимо было поесть, выспаться, побриться и принять душ. Но больше всего мне нужно было поговорить или просто посмотреть на кого-нибудь, кто был счастлив, благополучен и добропорядочен или хотя бы одно из трех.
 Горячий бифштекс и пинта кофе очень мне помогли. Рут нехотя поклевала кусочек жареного хлеба, макая его в желток сваренного всмятку яйца. Героин был ей и едой, и питьем, и сном. Он был и ее будущей смертью — если она не найдет в себе сил остановиться. Эта мысль не давала мне покоя.
 Когда мы снова сели в машину, я сказал об этом Рут — правда, немного другими словами.
 — Я знал людей, которые курили опиум и марихуану, нюхали кокаин, жевали коноплю, пили маковую настойку, не говоря уж о добрых славных пьяницах. Мужчин и женщин, которые не могли жить без морфия. Некоторые умудряются пристраститься к мышьяку или готовы продаться в рабство за холодящий глоток эфира. Но твоя привычка хуже любой другой.
 — Начинаются лекции, — со скукой протянула она, точно разговаривала с учителем, отчитывающим ее за то, что она жевала резинку на уроке. — Что вы вообще знаете о моих привычках, мистер Зануда?
 — Вполне достаточно.
 — Кто вы такой?
 — Частный детектив. Я уже говорил тебе, но ты забыла.
 — Возможно. Прошлой ночью я была в Сан-Франциско? Я вроде припоминаю, что ехала куда-то на автобусе.
 — В Сан-Франциско ты была, но, как ты туда попала, я не знаю.
 — А что с моим плечом? На нем такие следы, будто меня кто-то укусил. Я только сейчас в туалете увидела.
 — Тебя укусил комарик. Точнее, москит.
 Я оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее. На мгновение наши глаза встретились, и я понял, что она ничего не поняла.
 — Очень смешно, — холодно обронила она.
 Меня разбирали злость и смех одновременно.
 — Черт, не я же тебя укусил, в самом деле! — Однако у меня не хватило злости на то, чтобы без особой надобности заставить ее вспомнить забытую ею ночь. Даже мне Москит казался сейчас фигурой нереальной — гадкой химерой из кошмарного сна.
 Я взглянул на Рут и понял, что к ней возвращается память — глаза ее потухли и остановились.
 — Это правда, — тихо сказала она. — То, что вы говорите про эту мою привычку. Это страшно. Сначала я попробовала потехи ради, вместе с Ронни. Первые несколько раз он мне давал дозу бесплатно. А теперь я без этого не могу. Когда колюсь, мне хорошо, когда нет — ужасно. Знаете, как я себя сейчас чувствую?
 — Судя по твоему виду — как полутруп.
 — Просто как труп, без всяких «полу». Но главное, мне все равно. Мне абсолютно все равно.
 Вскоре она снова задремала. Она не проснулась ни когда мы ехали по автостраде, обгоняя ревущие грузовики, ни даже в городе, на бульваре, где движение было еще оживленнее. Однако грохочущая Мэйн-стрит ее все-таки разбудила.
 Я нашел парковку возле Дворца правосудия. Было почти два часа дня — как раз то время, когда Питера Колтона было легче всего застать на месте. Рут довольно спокойно пошла со мной, все еще ступая так, словно под ногами у нее был пенопласт. Но, увидев, куда я ее веду, остановилась как вкопанная.
 — Вы хотите сдать меня фараонам?
 — Глупости, с чего ты взяла? — солгал я. Две-три зеваки на тротуаре стали подвигаться к нам, готовые выступить свидетелями любой сцены, которая могла сейчас разыграться. — Ну-ка, шагай, а то снова укушу! — пригрозил я.
 Она зло зыркнула на меня, но все-таки нехотя побрела вперед на плохо гнущихся ногах. Наши укороченные черные тени вместе вползли на ступеньки.
 Колтон — крупный, носатый, пышущий энергией мужчина — был у себя в кабинете. Когда я открыл дверь, он сидел за столом, склонив голову над бумагами, и не сразу от них оторвался. Его каштановые с рыжинкой, очень коротко остриженные волосы придавали его облику нечто медвежье, что вполне соответствовало его характеру. Я подтолкнул Рут в дверь и вошел следом. Бочком, вдоль стеночки, она отодвинулась от меня в сторону.
 Колтон посмотрел на меня с рассчитанным эффектом, обвиняюще наставив на меня свой мощный нос.
 — Ага, вот и блудный сын наконец. Видок у тебя аховый.
 — Это оттого, что я доедал за свиньями.
 — К тому же знаток Библии, а я-то грешным делом сомневался, умеет ли он читать. — Прежде чем я успел ответить, он перевел взгляд на девушку, которая съежилась у стены. — А это еще кто? Блудная дочь?
 — Это Рут, — сказал я. — Как твоя фамилия, Рут?
 — Н-не скажу, — сказала она, запнувшись от дрожи.
 Колтон разглядывал ее с холодным интересом.
 — На чем она сидит?
 — На героине.
 — Это ложь, — сказала она деревянным голосом.
 Колтон пожал плечами.
 — Ты пришел не по адресу. К тому же я занят. Почему ты привел ее ко мне?
 — Занят чем? Делом Даллинга?
 — У тебя еще хватает наглости произносить это имя, Лью, Твое счастье, что жена Тарантини подтвердила твою историю с пистолетом. Помощник окружного прокурора хотел затолкать тебя в одну из наших славненьких новеньких камер, пока я его не отговорил. Но если будешь мозолить мне глаза и отрывать от работы, я могу уговорить его обратно. Благо это не трудно. В последние два года у нас было многовато хлопот со свободными художниками от сыска.
 — Да уж конечно! Сколько я вам доставил хлопот, когда поймал за вас Дуайта Троя.
 — Не бахвалься. Парень ты лихой, я знаю. Но раз ты такой горячий, почему бы тебе не взять все свои градусы и не торгануть ими где-нибудь в другом месте? Привел какую-то девчонку-наркоманку и ждет, что его расцелуют и все простят за такой подарочек. Да им цена полцента за пару. Я тебе таких в любое время полсотни зараз отловлю в двух шагах отсюда. — Колтон взъелся на меня не на шутку. Он спас меня от каталажки, но все же не простил мне чересчур вольного обращения с законом.
 Покосившись на меня, Рут слегка улыбнулась. Ей доставляло удовольствие смотреть, как меня распекают. Она уселась на стул у стены и закинула ногу на ногу.
 — Ладно, валяй вставляй, — пробормотал я. — Это как в армии — начальник вставляет фитиль тебе, а ты вставляешь своему подчиненному.
 — Мне никто ничего не вставлял. Однако скажу тебе откровенно, иметь дело с этой Хэммонд было нелегко. Она вчера весь день с нас не слезала — требовала, чтобы ей выдали тело Даллинга. Не понимаю, зачем тебе понадобилось трогать Джейн Хэммонд?
 — Тогда мне показалось, что она может дать интересную ниточку. Бывают и у меня ошибки.
 — Тогда не веди себя так, будто ты уверен в обратном. В следующий раз я и пальцем не пошевелю, когда на тебя собак спустят. — Он встал и подошел к окну, повернувшись ко мне спиной.
 — Хорошо, — сказал я. — Извини. Теперь, когда ты дал выход своим оскорбленным чувствам, может быть, перейдем к делу?
 Он проворчал что-то нечленораздельное.
 — Тарантини вы, конечно, не нашли?
 Вопрос отвлек его от окна.
 — Нет, не нашли. А тебе он, конечно, оставил свой новый адрес, — добавил он с тяжеловесной иронией.
 — Думаю, я знаю, где его искать. В море.
 — Ты малость опоздал. Вертолеты шерифа два дня прочесывали прибрежные воды в районе Пасифик-Пойнта, а береговая охрана обшарила все дно.
 — А со спутником Тарантини что-нибудь выяснилось?
 — Ничего. Нет даже уверенности, что он у него был. Единственный свидетель, который у них имеется, не может поручиться, что в шлюпке было двое. Так ему показалось.
 — Рут — тоже свидетель. Она видела, как какой-то мужчина вышел на берег.
 — А, так это она? — И он тут же напустился на Рут: — Где ты была все это время?
 — Недалеко. — Она подобралась и съежилась под сердитым взглядом Колтона.
 — Ну, и кого же ты там видела?
 Запинаясь, она повторила свой рассказ.
 Подумав, Колтон спросил:
 — Ты уверена, что тебе не померещилось? Я слыхал, у наркоманов черт-те какие галлюцинации бывают.
 — Я не наркоманка. — Голос у нее был сдавленным от страха. — Я видела, как из воды вышел какой-то человек, — все, как я рассказала.
 — Это был Тарантини? Знаешь такого?
 — Нет, это был не Джо. Он был выше ростом, чем Джо. И очень симпатичный. — Она неожиданно хихикнула.
 Колтон посмотрел на меня.
 — Она знает Тарантини?
 — Он продавал ей героин.
 Хихиканье оборвалось.
 — Это неправда! — буркнула Рут.
 — Покажи ей фотографию Даллинга, — сказал я, — За этим я ее сюда и привел.
 Колтон перегнулся через стол и вытащил из ящика несколько увеличенных фотографий. Он стал их перебирать, а я смотрел через его плечо. Даллинг, лежащий навзничь в луже крови, с лицом, белым как мел, в свете магниевой вспышки. Даллинг анфас. Даллинг в профиль справа, с черной дыркой на шее, из которой сочится кровь. Даллинг в профиль слева — красивый как всегда, но очень неживой.
 Колтон стал по одной давать фотографии Рут. Увидев первую, она ахнула.
 — Кажется, это он! — посмотрев остальные, она сказала: — Это точно он. Красивый парень. Что с ним случилось?
 Колтон хмуро взглянул на нее сверху вниз. Он не любил вопросов, на которые не знал ответов. После паузы он пробормотал под нос:
 — Мы все решили, что Тарантини убил Даллинга. А если наоборот? То-то смеху будет. — Однако сам он даже не улыбнулся.
 — Если Даллинг убил Тарантини, то кто убил Даллинга? — спросил я.
 Колтон задумчиво посмотрел на меня.
 — А может, все-таки ты, а? — проговорил он.
 Пусть он сказал это в шутку, но мысль о том, что меня чуть было не записали в убийцы, привела меня в раздражение.
 — Если ты можешь хоть на время оставить свои дурацкие остроты, то, может быть, сделаешь кое-что для меня?
 — А именно?
 — Позвони начальнику отдела по борьбе с наркотиками и вежливо попроси его прийти сюда.
 Рут резко вскинула голову, беззвучно шевеля губами. Я грозил отнять у нее ее пищу, питье и сон, грозил потопить ее островок в океане.
 — Ради этой девчонки? — хмыкнул Колтон. — Ты переутомился, Лью. Иди отдохни. А для нее я вызову надзирательницу.
 Рут опять вся сжалась, опустив плечи вперед, точно сложенные крылья. «Надзирательница» — это было еще одно слово, которое приводило ее в трепет. Рот ее жалко скривился, но она так и не смогла выдавить ни слова. Она тоскливо посмотрела в сторону открытого окна, точно раздумывая, не броситься ли ей вниз. Я шагнул вперед и встал между ней и окном. С этого этажа до земли было далековато.
 — Хорошо, пошли за надзирательницей. Рут, конечно, лечиться не хочет, но выхода у нее нет.
 Колтон поднял трубку телефона. Рут уткнулась головой в колени. Ее худенький белый затылок был покрыт золотистым цыплячьим пушком.
 Когда Колтон отдал распоряжение и повесил трубку, я сказал:
 — А теперь позвони в отдел по борьбе с наркотиками.
 — Зачем?
 — Затем, что у меня в машине лежит на сто тысяч долларов героина. Или ты хочешь, чтобы я отвез его куда-нибудь в другое место вкупе с моими высокотемпературными градусами?
 Впервые за все время нашего знакомства Колтон покраснел. Зрелище это было не из приятных.




 30


 Дело шло к вечеру, когда я въехал на Даузеров холм в третий и последний раз. Караульный у ворот сменился, однако вооружение осталось тем же. Знакомая двустволка. После обычных переговоров и обхлопывания по карманам я был допущен под священные своды. Мой револьвер остался в запертом перчаточном отделении вместе с героином, пистолетом Спида и ножом Москита.
 Салливан, кудрявый ирландец, встретил меня у дверей. Лицо его было докрасна обожжено солнцем.
 — Ну как, приятно провел время в Мексике? — осведомился я.
 — Плохо. Не могу есть их еду. — Он окинул меня угрюмым взглядом, словно почуял полицейский дух, идущий от моей одежды. — Что тебе надо?
 — Поговорить с боссом. У меня назначено.
 — Он мне ничего не говорил, — ревниво возразил Салливан.
 — Может быть, он тебе не доверяет? — предположил я.
 Он тупо уставился на меня, медленно соображая, насколько верна моя гипотеза.
 — Ладно, давай веди к боссу, — поторопил я. — Он ужасно хочет меня видеть. Думаю, он собирается взять меня на твое место.
 Даузер со своей блондинкой играли в карты в патио. Когда я вышел во дворик через стеклянную створчатую дверь, партия была в разгаре и Даузер явно проигрывал. На столе перед блондинкой лежала целая кучка выигранных взяток, у Даузера было пусто. Он был настолько погружен в созерцание своих карт, что даже не поднял глаза при моем появлении. В отличие от блондинки.
 — Привет! — крикнула она, очень довольная, что может продемонстрировать себя в бикини постороннему человеку.
 — Привет, — бросил я.
 Даузер что-то хрюкнул в ответ. Со страшной неохотой он вытащил из веера своих карт червового короля и бросил его на стол.
 — Ха! — крикнула блондинка. — А у меня пара! — и потянулась за очередной взяткой.
 Но Даузер оказался проворней. Он схватил короля и сунул обратно между своих карт.
 — Я не собирался давать тебе короля, — проворчал он. — Я думал, это валет.
 — Как бы не так, валет! — возопила блондинка. — Отдай моего короля! — Она подалась через стол, пытаясь выхватить карту, но промахнулась.
 — Сядь на место, Айрини! Я просто взял не ту карту. Ты же не станешь пользоваться тем, что у меня плохо с глазами?
 — Скажите пожалуйста, глаза у него плохие! — Она швырнула свои карты на стол и вскочила со стула. — Я не буду играть в карты с таким шулером. Чтоб с тобой случилось то же, что с Ротстайном!
 Даузер нагнулся вперед, навалившись ручищами на стол.
 — Возьми эти слова обратно! — прорычал он.
 Благородное негодование блондинки как рукой сняло.
 — Я не всерьез это сказала, Дэнни. Просто вырвалось, и все.
 — Слишком ты много болтаешь, вот что я тебе скажу. Лучше придержи язык, пока я его тебе не оторвал.
 — Прости, Дэнни, — кротко сказала она. — Хочешь, доиграем?
 — К черту! — буркнул он, отрывая свой грузный зад от стула. — За каким дьяволом мне с тобой на это играть, если я и так могу тебя взять, когда захочу. Иди к себе.
 — Как скажешь, Дэнни. — Она послушно направилась к дверям в дом, унося от нас свои телесные совершенства.
 Даузер бросил карты на стол и повернулся ко мне.
 — В психушках их лечить надо, баб этих! В психушках. Салливан, ты тоже проваливай.
 Салливан, с неохотой во взгляде, повиновался. Я сел за стол против Даузера и оглядел его с ног до головы. С важным видом, скрестив руки на груди, он сделал несколько шагов по вымощенному плитками патио. Его тучная, обернутая в белый купальный халат фигура чем-то напоминала сильно укороченную статую римского императора. Странно, как людям вроде Даузера удается добиваться такой власти, какой они обладают. Конечно, до власти они дорываются потому, что жаждут ее и готовы на любой риск ради ее захвата и удержания. Готовы подкупать чиновников, убивать соперников, торговать женщинами и наркотиками. И все-таки общество терпит их, ибо свои преступления они совершают ради денег и успеха, а не ради самих преступлений.
 Я посмотрел в наглые выпученные глаза на лоснящемся лице Даузера, не чувствуя ни малейших угрызений совести по поводу того, что собирался с ним сделать.
 — Ну, малыш? — Когда он улыбался, его толстая нижняя губа сильно выпячивалась. — Ты сказал, что у тебя что-то для меня есть? — Он сел на стул.
 — Я не хотел вдаваться в подробности по телефону, — сказал я. — Возможно, его прослушивают.
 — Уже не прослушивают. Но ты поступил разумно.
 — Раз мы заговорили о вашем телефоне, то я вот что хотел спросить: вы сказали, что во вторник утром вам позвонила какая-то женщина и сообщила, что Галли Тарантини дома у матери.
 — Верно. Я сам с ней говорил, но она так и не назвалась.
 — И вы не догадываетесь, кто это?
 — Нет.
 — Откуда она могла узнать ваш номер?
 — Понятия не имею. Может быть, это была подруга Айрини или одна из баб, с которыми путаются мои ребята. — Он сделал нетерпеливое движение, тронув кончиками пальцев свое изувеченное ухо. — Малыш, ты сказал, что у тебя кое-что для меня есть. И вот приезжаешь и начинаешь закидывать меня вопросами. Мы так не договаривались.
 — Я задал только один вопрос. Помнится, вы обещали мне десять тысяч долларов за Тарантини.
 — Обещал. Надеюсь, ты не станешь утверждать, что он у тебя в кармане? — Он собрал со стола карты и начал рассеянно их тасовать. Несмотря на сбитые и припухлые костяшки пальцев, действовал он ими ловко.
 — Тарантини — нет, — ответил я. — Но на самом деле вам ведь нужен не он.
 — Вот как? Может, ты даже знаешь, кто мне нужен на самом деле?
 — Не кто, а что. Джо возил с собой табачную жестянку. Только табака в ней было немного.
 Он впился глазами в мое лицо.
 — Если окажется, что ты спер ее у Джо, ты знаешь, что я с тобой сделаю? — Он взял из колоды карту и аккуратно разорвал ее надвое.
 — Знаю. Я не крал ее. Он продал героин другому человеку.
 — Кому?
 — Этого я не знаю.
 — Где товар сейчас?
 — У меня. Джо получил за него тридцать тысяч. Я не так жаден.
 — Сколько?
 — Назовите свою цену. Вы мне предложили десять за Тарантини. Он где-то лег на дно, и мне до него не добраться. Но героин стоит больше, чем Тарантини.
 — Пятнадцать, — сказал Даузер. — Я уже заплатил за него один раз.
 — Идет. Давайте деньги.
 — Не торопи меня. Пятнадцать тысяч — это куча монеты. Я должен быть уверен, что ты не водишь меня за нос. Где порошок?
 — Сначала деньги, — потребовал я.
 Он полуопустил тяжелые веки на лезущие из орбит глаза и несколько раз облизнул губы кончиком языка.
 — Как скажешь, малыш. Подожди здесь минутку. Здесь — это значит на этом самом стуле.
 Я прождал его минут десять, ясно сознавая, что жизнь моя висит на волоске и, возможно, провисит недолго. Я сделал себе несколько покерных раздач, и ни на одну из них нельзя было поставить и цента.
 Когда Даузер вернулся, на нем был уже не халат, а фланелевый костюм. Его сопровождали Блэйни и Салливан: один — по одну руку, другой — по другую. Двигаясь через патио, эта троица являла собой странное зрелище — точно ко мне приближалась жирная сильная акула, эскортируемая рыбами-санитарами. Даузер держал в руках деньги, и от них, казалось, тянуло рыбьей вонью. Деньги были в тысячедолларовых банкнотах.
 Даузер швырнул пачку на стол.
 — Пятнадцать тысяч, пересчитай.
 Блэйни и Салливан смотрели, как я считаю бумажки, словно это были куски мяса, а они умирали с голоду. Я положил деньги в бумажник.
 — Не спеши, — бросил Даузер. — Теперь я хочу поглядеть на товар.
 — Сколько угодно. Он у меня в машине, в перчаточном отделении. Принести?
 — Не надо, я сам. — Он протянул руку за ключами от машины.
 Я остался сидеть за столом под наблюдением Блэйни и Салливана. Демонстрируя свое беззаботное настроение, я стал непринужденно раскладывать пасьянс, однако он упорно не желал сходиться. Блэйни и Салливан безмолвствовали. Я слышал тихий плеск воды в бассейне. Наконец из дома донеслись шаги Даузера. Бумажник оттягивал карман моих брюк, как кусок свинца.
 На лице Даузера играла знакомая волчья улыбка. Глубоко во рту блеснули золотые коронки на коренных зубах. Блэйни и Салливан расступились, давая ему дорогу.
 — Товар в порядке, — сказал он. — А теперь расскажи, где ты его взял. Это входит в нашу сделку.
 — Не думаю.
 — Подумай еще. — Голос Даузера стал тише, он все еще улыбался. Губа его выпятилась так далеко, что на нее можно было наступить ногой. — У тебя десять секунд на размышления.
 — И что потом?
 Он щелкнул зубами, как затвором пистолета.
 — Потом начнем все сначала. Только на этот раз тебе нечего будет мне продать. Мне нужна только информация, больше ничего. Прошлой ночью ты был в Сан-Франциско. У тебя на ветровом стекле приклеен счет за стоянку на Юнион-сквер. С кем ты виделся во Фриско?
 — Я детектив, Даузер. Вы крадете мой хлеб.
 — Хорошо, я сам скажу, с кем ты виделся. С Джилбертом по кличке Москит, угадал?
 — Как-как?
 — Не прикидывайся. Ты глуп, конечно, но не настолько. Москит работал на меня, пока не завел собственное дело. Он торговал в Сан-Франциско.
 — Торговал? — переспросил я.
 — Да, я сказал: торговал. Сегодня утром его нашли на дороге поблизости от залива. Его сбила неизвестная машина.
 — Жалко, хороший был человек.
 — И знаешь, какая штука? У тебя в машине я нашел его нож. — Он вытащил нож из кармана. — Узнаешь? Тут на рукоятке его инициалы. — Он передал нож Блэйни, и тот утвердительно кивнул.
 — Я отнял у него нож, когда он попытался меня им пырнуть, — объяснил я.
 — Ну, конечно, — законная самооборона, — осклабился Даузер. — Ты его разложил посреди дороги и переехал машиной, защищая свою жизнь. Нет, ты не подумай чего плохого. Москит давно на это нарывался, и ты оказал мне услугу, когда с ним разделался. Но ведь я деловой человек, малыш. Я торговец.
 — Старыми ножами?
 — А ты, похоже, не так уж глуп. Быстро схватываешь. — Он понизил голос до шепота: — Ну что, деньги на бочку, а?
 Блэйни и Салливан вытащили пистолеты. Я встал, подняв руки. Произошла сцена, которую я мысленно репетировал на протяжении последнего получаса. Теперь, когда все случилось на самом деле, пьеса показалась мне заигранной.
 — Грязные мошенники! — подал я свою реплику, сверившись с текстом, записанным у меня в голове.
 — Ну ладно, ладно, не разоряйся. Ты продал мне мою ценную вещь, а я тебе — твою. Просто мозгов у меня побольше, чем у тебя. — Он сказал это с глубоким убеждением. — А ножичек я тебе потом по почте пришлю, если будешь хорошо себя вести. Но если вздумаешь мне пакостить, доставлю его сам, понял? — Он опустил нож в карман и вытащил у меня бумажник. Когда он мне его вернул, тот стал намного легче.
 — Прохиндей чертов, — процедил я с деланной злостью, чувствуя облегчение внутри. Если бы Даузер не задумал свалить на меня какое-то дело, он мог бы расправиться со мной на месте. Такую возможность я предвидел с самого начала.
 В отличие от меня Даузер не скрывал своего удовольствия. Его толстая физиономия так и сияла.
 — Откуда было Москиту взять тридцать тысяч? Это же мелкая сошка, мокрица. Или, может, он иначе сделал? Подкараулил Джо, поорудовал ножичком — и никаких тридцати тысяч платить не надо?
 — Хорошо, если так, — пробормотал я.
 — Ты еще здесь? — воскликнул Даузер с притворным удивлением, и его гориллы с готовностью ухмыльнулись поверх своих пистолетов. — Я тебя больше не задерживаю. Надеюсь, ты запомнил: сиди тихо и будь пай-мальчиком. А ножичек я для тебя сохраню.
 Блэйни и Салливан довели меня до машины. Чтобы как-то занять их, я беспрерывно ругался себе под нос, ни разу не повторившись. Ни моего револьвера, ни пистолета Спида в перчаточном отделении не оказалось. Часовой с двустволкой держал меня под прицелом, пока я не скрылся из виду. Даузер был осторожен.
 На левой обочине шоссе, в четверти мили от поворота к дому Даузера, стояли две черные машины без номерных знаков. Рядом с водителем первого лимузина сидел Питер Колтон. Одиннадцать его спутников были мне не знакомы.
 Нарушив правила движения на глазах у двенадцати полицейских, я развернулся посреди шоссе и остановился рядом с передней машиной.
 — Жестянка у него, — сообщил я Колтону. — Возможно, в его сейфе. Хотите, чтобы я поехал с вами?
 — Опасно и не нужно, — отрезал он. — Кстати, найдено тело Тарантини. Он действительно утонул.
 Я готов был закидать его вопросами, но обе черные машины тронулись с места. У поворота к ним присоединились еще две, подъехавшие с другой стороны. Все четыре направились к Даузерову дому, которому скоро предстояло надолго расстаться с хозяином.




 31


 Городской морг Пасифик-Пойнта был в двух кварталах от здания суда. Миновав главный вход с портиком в псевдоколониальном стиле и горящей неоновой вывеской, я направился во двор и, пройдя мимо запертого гаража, нашел дверь черного хода, возле которого меня ждал Каллаген. Он стоял и курил сигарету, задевая тульей своей шляпы полотняный навес над дверью. Изнутри помещения сочился едкий запах дезинфекции.
 Каллаген приветственно поднял руку.
 — Ну вот и нашелся ваш беглец, — сказал он. — Правда, в таком виде от него немного толку.
 — Он утонул?
 — Похоже на то. Док Маккатчен произведет вскрытие, как только освободится. Сейчас он принимает роды. Так что население у нас не уменьшится. — Грубое, обветренное лицо прорезала узкая трещинка улыбки. — Хотите взглянуть на покойничка?
 — Пожалуй. Где вы его обнаружили?
 — На отмели к югу от Сэнкчуари. Тут есть южное береговое течение, скорость — около мили в час. Яхту быстро вынесло ветром на камни, а Тарантини тащило на глубине, и, пока прилив прибил его к берегу, течение успело отнести его дальше на юг, так я себе это представляю. — Его окурок описал огненную дугу в сгущающейся тьме, и Каллаген открыл дверь в мертвецкую.
 Я шагнул вслед за ним в длинную комнату с низким потолком и голыми бетонными стенами. У стен стояли несколько старомодных мраморных столов на колесиках. Все они, кроме одного, были пусты. Каллаген подошел к нему и включил висевшую над столом лампу под зеленым плафоном. Я увидел пару мужских ног — одну босую, — высовывающихся из-под белой простыни. Размашистым жестом фокусника Каллаген сдернул покрывало.
 Море не слишком ласково обошлось с Тарантини. Трудно было поверить, что это побитое, распухшее лицо было когда-то красиво. В курчавых черных волосах застряли белые песчинки; такие же песчинки налипли на пустые глаза. Я заглянул в открытый рот. Он тоже был забит мокрым песком, но только коричневым.
 — Пены не видно, — сказал я Каллагену. — Вы уверены, что он утонул?
 — Это ни о чем не говорит. И следы ударов на лице, скорее всего, посмертные. Они бывают на всех трупах, после того как прибой потаскает их по камням.
 — Вы часто имеете дело с утопленниками?
 — Один-два раза в месяц. Несчастные случаи, самоубийства. Этот тоже утонул — никаких сомнений.
 — И вас не смущает рассказ Рут о человеке, вышедшем из моря?
 — На вашем месте я бы не придавал этому значения. Даже если девчонка сказала правду, в чем я очень сомневаюсь. Любые из этих дурех наплетут вам черт-те чего, лишь бы попасть в газеты, — даже в этом случае речь, скорей всего, идет об одном из этих полуночных купальщиков. В нашем городке полно сумасшедших.
 Я склонился над трупом, чтобы лучше рассмотреть одежду. На нем были поношенные синие джинсы и рабочая рубашка, еще не совсем высохшая и пахнущая морем. В карманах был песок и ничего больше.
 Я взглянул на Каллагена.
 — Вы уверены, что это Тарантини?
 — Это он или его брат. Я не раз встречался с обоими.
 — Он часто носил джинсы? Я слышал, он был щеголем.
 — Хорошую одежду в море не надевают.
 — Пожалуй. Кстати, насчет его брата. Где он сейчас?
 — Наверное, едет сюда. Ни его, ни старухи не было дома весь день, однако в конце концов мы с ними связались и вызвали сюда для официального опознания трупа.
 — А миссис Тарантини? Его жена?
 — Она тоже приедет. Мы ее известили, как только обнаружили тело. Однако она, похоже не торопится.
 — Я еще побуду здесь, если не возражаете.
 — Пожалуйста, — пожал плечами Каллаген. — Если вам нравится эта обстановка. Но лучше подождать снаружи. — Он демонстративно зажал рукой испещренный красными прожилками нос.
 Освещенный зеленоватым светом, изувеченный морем мертвец представлял собой отталкивающее зрелище.
 Каллаген выключил лампу, и мы вышли из морга.
 Прислонившись к стене и закурив сигарету, я рассказал Каллагену о ночном заплыве Даллинга и его гибели ранним утром. Как я и ожидал, ему не стало легче от этой информации. Мои слова падали в тишину, которую распространил вокруг себя покойник. Последние клочки зеленоватых сумерек отступали перед тяжелой волной тьмы, накатывающейся через крыши домов. Я уже не видел Каллагена — только темный силуэт на фоне стены и огонек сигареты, то и дело разгоравшийся под широкими полями шляпы.
 Два ярких пучка света от фар пробежали под подъездной дорожке и уперлись в черную стену ночи.
 — Бьюсь об заклад, это патрульная машина, — сказал Каллаген и двинулся к углу здания.
 Через его плечо я увидел, как из машины шерифа вылез Марио Тарантини. Он прошел в свете фар, ведя за собой свою тучную мать. Я отступил в темноту, давая им дорогу, и вошел в дверь следом.
 Каллаген снова зажег лампу. Марио вперил взгляд в лицо мертвеца, миссис Тарантини тяжело оперлась на плечо сына. Синяки у него на лице приобрели зеленовато-желтый оттенок. Люди и море обошлись одинаково жестоко с двумя братьями. Возможно, именно об этом и подумал сейчас Марио, судя по выражению его глаз. Они были мрачны и насмешливы.
 — Да, это Джо, — сказал он наконец. — Разве вы сами не видите?
 — Нам нужно было свидетельство родственника, чтобы все было по закону. — Каллаген снял шляпу и принял торжественный вид.
 Миссис Тарантини молчала, лицо ее было почти бесстрастно. Внезапно она вскрикнула, словно только сейчас осознала происшедшее.
 — Это он! Сыночек мой, Джузеппе. Он мертв, мертв! Принял смерть без покаяния, бедный мой мальчик. — Взгляд ее больших темных глаз был устремлен куда-то вдаль, точно она увидела низвергнутую в ад душу сына.
 Марио смущенно посмотрел на Каллагена и дернул мать за руку.
 — Успокойся, мама.
 — Смотри на него, смотри! — истово воскликнула она. — Слишком умный был, к мессе не ходил. Столько лет без исповеди! А теперь посмотри на него, на моего мальчика, моего Джузеппе. Смотри на него, Марио.
 — Уже посмотрел, — процедил тот сквозь зубы. Он грубо потянул мать за собой. — Пошли, пошли отсюда.
 Но та вцепилась в мертвого сына и не желала уходить.
 — Нет, нет, я останусь здесь, с моим несчастным мальчиком. — Она что-то зашептала мертвецу по-итальянски, но ответом ей было молчание.
 — Вам здесь нельзя оставаться, миссис Тарантини, — пробормотал Каллаген, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Доктор сейчас будет делать вскрытие, вам не надо на это смотреть. Я вас прошу, не настаивайте!
 — Она не настаивает, — сказал Марио. — Пойдем, мама, ты уже вся испачкалась.
 Она позволила оторвать себя от трупа. Подходя к двери, Марио задержался передо мной.
 — Что ты хочешь? — спросил он.
 — Отвезти вас домой, если не возражаете.
 — Мы поедем с помощником шерифа. Он хочет задать мне несколько вопросов.
 Миссис Тарантини посмотрела на меня как на пустое место. Она была спокойна. Как бывают спокойны мертвецы.
 — Ответь сначала на пару моих, — сказал я Марио.
 — С какой стати?
 Я подошел к нему вплотную.
 — Здесь могу объяснить тебе только по-мексикански.
 Он улыбнулся, но улыбка получилась вымученная. Он метнул нервный взгляд в сторону Каллагена, который направлялся к нам.
 — Ладно, Арчер, валяй.
 — Когда ты видел брата в последний раз?
 — В пятницу вечером, я тебе уже говорил.
 — Тогда он был в этой одежде?
 — В пятницу? Да, в этой. Я бы и не узнал его, если в не одежда.
 За его спиной послышался голос Каллагена.
 — Значит, никаких сомнений нет? Вы узнали своего сына, миссис Тарантини?
 — Да, — глухо сказала она. — Я узнала его. Как мне не узнать моего мальчика, которого я выкормила собственной грудью?
 — Отлично! То есть я хочу сказать, большое вам спасибо. Мы благодарны вам за то, что вы смогли приехать сюда, и вообще... — Неодобрительно посмотрев на меня, Каллаген вывел мать и сына из морга.
 Когда они отошли достаточно далеко и уже не могли нас услышать, он резко повернулся ко мне:
 — Чего вам еще не хватает? Я знал этого парня — настолько, чтобы сейчас его не оплакивать, — и я говорю вам, что это он. И, уж конечно, его мать и брат не могли ошибиться.
 — Просто у меня возникла одна мысль, которую надо было проверить.
 — Беда с вами, с частными детективами, — проворчал он. — Вечно вы что-то выискиваете, наводите тень на ясный день.




 32


 Открылась внутренняя дверь, и на пороге появился невысокий толстенький человечек в полосатой рубашке.
 — Вас к телефону, — сказал он Каллагену.
 Слегка шаркнув черными блестящими ботинками по цементному полу, человечек мотыльком порхнул к столу, на котором лежал труп.
 — Ай-яй-яй, — запричитал он, обращаясь к мертвецу. — Как тебя попортило-то! А доктор тебя еще больше попортит. Но ты не горюй, потом я тебя подлатаю. Все будет в лучшем виде, даю тебе слово. — В тишине морга голос его лился, словно струйка сладкого сиропа.
 Я вышел на улицу и закурил сигарету. Она успела догореть до половины, когда ко мне присоединился Каллаген. Глаза у него возбужденно блестели, щеки порозовели.
 — Вы что, хватили бальзама для мертвецов? — спросил я.
 — Телетайп из Лос-Анджелеса. Могу и вам рассказать, если обещаете держать язык за зубами. — Я хотел остановить его, но не успел. — Банду Даузера замели! — сказал он. — Накрыли с такой кучей героина, что хватило бы всему городу закайфовать. Здорово поработали ребята из окружной прокуратуры!
 — Потери есть? — спросил я, подумав о Колтоне.
 — Ни единого человека. Те до того обалдели, что вели себя как ягнята. И вот кое-что специально для вас: Тарантини, оказывается, работал на синдикат. Был подставным лицом Даузера в «Арене» — прямо здесь, в городе. Вы ведь искали за что уцепиться? Получайте свою зацепку.
 — Поразительно! — воскликнул я.
 В двор въехала машина и, обогнув угол здания, остановилась рядом со входом в морг. Из кабины вылез человек с медицинским саквояжем.
 — Извините, что так поздно, — сказал он Каллагену. — Роды были долгие, а потом я еще заскочил перекусить.
 — Клиент ждет, — сообщил Каллаген. Он повернулся ко мне. — Это доктор Маккатчен. Мистер Арчер.
 — Сколько на это уйдет времени? — спросил я доктора.
 — На что?
 — На определение причины смерти.
 — Час-два, смотря по обстоятельствам. — Он вопросительно поглядел на Каллагена. — Насколько я вас понял, он утонул?
 — Да, так мы сначала решили. Однако не исключено и убийство. С ним могли рассчитаться его дружки-гангстеры. Он был связан с бандой Даузера, — многозначительно добавил он.
 — Хорошенько поищите следы других причин, которые могли привести к смерти, — сказал я. — Извините, конечно, что вмешиваюсь в ваше дело.
 — Другие? Какие, например? — нетерпеливо спросил он, тряхнув взлохмаченной головой.
 — Не знаю. След от удара тупым предметом, от шприца, даже огнестрельную рану.
 — Я всегда произвожу осмотр самым тщательным образом, — заявил доктор Маккатчен, давая понять, что разговор окончен.
 Оставив свою машину возле морга, я прошел пару кварталов по главной улице. Мне очень хотелось есть, несмотря на запахи рыбы, водорослей и трупной дезинфекции, которые, казалось, пропитали всю мою одежду. Несмотря на докучливые вопросы, роившиеся у меня в голове.
 Каллаген порекомендовал мне «Кафе Джорджа», которое оказалось небольшим ресторанчиком с баром — среднего пошиба и не первой молодости. По одну сторону зала тянулась стойка бара с окошком, из которого повар в белом колпаке подавал дежурные блюда, готовившиеся на газовой плите у него за спиной. По другую сторону располагались отдельные кабины, а в центре — несколько столиков, накрытых скатертями в красную клетку. Три-четыре вентилятора на потолке усердно перемешивали сигаретные дымки в однотонную сизую массу.
 Я сел в одной из свободных кабинок. Здесь царил какой-то подземный уют, точно ресторанчик запаяли в капсулу и погребли в недрах планеты — подальше от бушующих наверху страстей и обгоняющих друг друга перемен. Старые и молодые официанты в достаточно белых смокингах сновали по залу с плавной непринужденностью движений, сохранившейся от иной — увы, канувшей в прошлое — эпохи. Хрустящий жареный картофель, который мне подали вместе с шипящим бифштексом, ничем не отличался на вкус от того, которым я лакомился из промасленной газеты лет тридцать назад, когда ходил в школу в Окленде. А развешанные по стенам фотографии с сельскими и городскими видами Западного побережья напомнили мне бабушкины открытки, найденные на пыльном чердаке.
 Я заканчивал вторую бутылку пива, когда неожиданно поймал в зеркале сбоку отражение Галли Тарантини. В туфлях на высоких каблуках, она остановилась на пороге зала. На ней был черный плащ, черная шляпка и черные перчатки. На мгновение она показалась мне какой-то призрачной, нереальной. Потом она увидела меня и направилась к моей кабинке. Ее энергия несла ее, как вихрь. Однако лицо у нее было изможденное, точно эта энергия существовала отдельно от нее, питаясь ее плотью и соками.
 — Арчер! — На бледном лице мелькнула и пропала улыбка. — Как я рада, что нашла вас!
 Я пододвинул ей стул.
 — Как вам это удалось? — спросил я.
 — Помощник шерифа сказал, что вы здесь. Каллаген.
 — Значит, вы уже видели тело.
 — Да, я видела... его. — Глаза ее были темны, как ночь. — Доктор как раз начал его... резать.
 — Им не стоило вас впускать.
 — Я сама настояла. Я должна была знать. Но это ужасно — видеть, как режут на куски человека, который недавно был твоим мужем. Даже для медсестры, которая привыкла к таким зрелищам.
 — Хотите выпить?
 — Да. Спасибо. Виски без содовой, если можно. — Она дышала часто и прерывисто, как собака в жаркий день.
 Я подождал, пока она выпьет, и спросил:
 — Что сказал доктор?
 — Он думает, что Джо утонул.
 — В самом деле?
 — А вы разве сомневаетесь?
 — Я ведь своего рода ходячий вопросительный знак — этакий крючок, на который изредка цепляются правильные ответы. Выпейте еще.
 — Да, пожалуй. Даузер арестован, вы слышали? Каллаген мне сказал.
 — Прекрасно, прекрасно. — Мне на захотелось похвастаться своей ролью в этом деле. — Скажите мне одну вещь, Галли.
 — Да? — Стакан ее опустел, глаза заблестели.
 — Вы не могли бы рассказать мне поподробнее о последнем уик-энде, который вы провели с Джо в пустыне?
 — Потерянное время, поверьте. Джо просто осатанел. Это было все равно, что оказаться в одной клетке с больным львом. Я и сама почти что осатанела — Джо не хотел говорить мне, в чем дело, и это выводило меня из себя.
 — Меня интересуют факты. Несколько конкретных фактов.
 — Это и есть факты.
 — От этих толку мало. Мне нужны детали. Например, как он был одет?
 — Большую часть времени он ходил в нижнем белье. Это имеет какое-то значение? Там было жарко, несмотря на кондиционер и...
 — Но одежда-то у него с собой была?
 — Разумеется.
 — Где она сейчас?
 — Не могу сказать. Он затолкал ее в свою сумку, и с ней я отвезла его в порт.
 — В чем он был в ту ночь?
 — В рабочей одежде. В синих джинсах и такой же рубашке.
 — То есть в той самой, которая на нем сейчас?
 — Когда мне его показали, на нем уже ничего не было. Думаю, в той самой. А что?
 Она сосредоточенно нахмурила брови.
 — Ну да, он не переодевался, когда вернулся домой в пятницу вечером.
 — И продолжал ходить в джинсах и рубашке — естественно, когда не был в нижнем белье — до самого вторника. Это не очень сходится с тем, что мне говорили о Джо.
 — Да, наверное. Но он был сам не свой. В какой-то лихорадке. Я приготовила обед к его приезду — он позвонил, что возвращается, — но он к нему даже не притронулся. Я едва успела хоть как-то собраться — так он торопился. Мы помчались в «Оазис», а потом три дня просидели в коттедже, глядя друг на друга.
 — Он так ничего и не объяснил?
 — Сказал, что должен на время уехать подальше и ждет денег. Я подумала, что он наконец порвал с гангстерами — я давно на него наседала. Я видела, что он боится, и решила, что они за ним охотятся. Я была совершенно в этом уверена, иначе бы не уехала с ним из города и не осталась в «Оазисе». Но когда подошло время бежать, он меня бросил.
 — Не брось он вас, вы могли бы оказаться там же, где он сейчас.
 — Может, так было бы лучше. — Она подняла свой пустой стакан и уставилась на его дно, точно увидела там свое безрадостное будущее.
 Официант, толстый старый грек, двигавшийся плавно, как на колесиках, появился рядом с нашей кабиной.
 — Еще виски? — спросил он.
 Галли очнулась от своего провидческого транса.
 — Наверное, мне надо что-нибудь съесть, хотя я не знаю, смогу ли.
 — Бифштекс, как у джентльмена? — Официант показал руками очертания воображаемого бифштекса. Галли рассеянно кивнула.
 — А мне еще пива, — бросил я. Официант исчез. — Еще одна деталь, Галли, — продолжал я. Она подняла голову. — Вы ни словом не обмолвились о Германе Спиде.
 — Спиде? — Она закусила нижнюю губу мелкими белыми зубами. — Я же сказала, он был моим пациентом в больнице.
 — Вот именно. И потому вы должны были его узнать.
 — Не понимаю. Когда я должна была его узнать?
 — В воскресенье ночью, когда он приезжал к вам в «Оазис». Вы ведь знали, что он купил у Джо героин.
 — Не может быть!
 — Разве вы не видели там Спида?
 — Меня там не было в воскресенье ночью. И Спида я не видела с тех пор, как он выписался из больницы. Я даже слышала, что он покинул страну.
 — Вы слышали что-то не то. Так где же вы были?
 — В воскресенье? Часов в восемь Джо велел мне уехать и не возвращаться по крайней мере два часа. Он разрешил мне взять машину. Откуда вы знаете, что туда приезжал Спид?
 — Неважно. Главное, что он там был и действительно купил у Джо героин...
 — Этот героин, о котором вы говорите, — Джо украл его у Даузера? — Она впилась глазами в мое лицо.
 — Очевидно.
 — И продал Спиду?
 — За тридцать тысяч долларов.
 — Тридцать тысяч долларов! — медленно повторила она. — Где они сейчас?
 — Может быть, в сумке Джо на дне моря, а может, нашли уютное местечко в чьем-то кармане.
 — В чьем, например?
 — Да того же Спида. — Только сейчас я подумал, что он подозрительно легко отдал мне героин. — Он мог узнать планы Джо и поджидать его на яхте во вторник вечером. Кроме денег у него был еще один мотив для убийства. Дело в том, что ваш благоверный продал его гангстерам прошлой осенью.
 У нее округлились глаза.
 — Я думала, они были друзьями.
 — Спид тоже так думал. Возможно, он убедился в обратном и решил отомстить. Я говорю «возможно», потому что существует еще одна возможность, которая кажется мне более вероятной.
 — Кейт Даллинг, — пробормотала она.
 — Вы сообразительная женщина.
 — Не особенно, — криво усмехнулась она. — Я столько дней думала о нем — все пыталась понять, почему он так вел себя и почему его убили. Ведь он следил за нами в «Оазисе». Я думала, что он просто влюблен в меня. Мне и в голову не приходило, что он охотится за деньгами, хотя, видит Бог, он в них нуждался.
 — Полагаю, вы виделись с ним в воскресенье вечером?
 — Виделась. Он сказал вам, да? Он ждал меня на дороге, когда я выехала из дому. Сказал, что беспокоится за меня. Мы поехали в какой-то кабачок в Палм-Спрингс, он выпил лишнего и стал уговаривать меня бежать с ним.
 — Он догадывался, что за товар прятал Джо?
 — Если и догадывался, мне ничего не сказал. Откровенно говоря, я думала, что он очень наивен, даже глуповат. Этакий милый дурачок.
 — Я тоже так думал. Но теперь совершенно ясно, что он был на яхте во вторник утром. Одна девушка видела, как он выплыл на берег.
 — Не может быть! — воскликнула она, подавшись вперед. — Ведь тогда он наверняка и есть убийца.
 — Пожалуй, если не считать пары деталей, которые не дают мне покоя. Одна из них — это то, что он сам был убит спустя час или два.
 — Из вашего пистолета.
 — Из моего пистолета. Это была бы забавная ирония судьбы если бы люди Даузера ухлопали его, приняв за сообщника Джо. Но как к ним попал мой пистолет? Вы сказали, что его взял Джо. Вы в этом уверены?
 — Я сама видела. Он сунул его в сумку вместе со своим.
 — Если так, то нетрудно представить, как это могло произойти. Даллинг мог забрать мой пистолет вместе с деньгами Джо, а потом люди Даузера отняли его у него, когда ворвались к нему в квартиру. Старый гангстерский трюк — убить человека из его же оружия.
 — Правда? Я даже не знала. — Голова ее стала снова клониться вниз — наверное, под тяжестью такого количества информации сразу.
 — Действительно, это было бы очень забавно, — продолжал я. — Однако в жизни так не бывает. К тому же это не дает ответа на второй важный вопрос: зачем Даллингу понадобилось убеждать вашу мать нанять меня? Здесь что-то не сходится. Или он на самом деле шизофреник?
 — Не думаю. Мне кажется, я знаю ответ на ваш второй вопрос — по крайней мере один из возможных ответов.
 — Если так, я тут же возьму вас на работу.
 — Она мне не помешает. Так вот, дело в том, что Кейт смертельно боялся Джо. Ему нужно было, чтобы вы вмешались и как можно сильнее напортили Джо. Больше всего его устроило бы, если бы вас обоих убили. Тогда бы он получил меня, не выходя из дому. Ему даже не пришлось бы переносить меня через порог. Ну как, теперь сходится. А мою мать он втянул потому, что боялся нанять вас сам — слишком многое в этом деле могло обернуться неприятностями.
 Официант поставил перед ней тарелку с бифштексом, а мне налил пива.
 — Все, я беру вас на работу, — сказал я. — Этот бифштекс будет авансом за первую неделю службы.
 Но Галли не обратила внимания ни на еду, ни на мой юмор.
 — Однако получилось не так, как хотел Кейт. Не убили ни Джо, ни вас. Случилось другое — Джо почуял, что к нему подбирается банда, и решил бежать. Может быть, Кейт с самого начала рассчитывал только на это. Так или иначе, он поджидал Джо на пристани или на яхте. В конце концов, ему самому пришлось сделать всю грязную работу.
 — Чудесно, — сказал я. — Но как он узнал, куда направляется Джо? Случайно, не вы ему сказали?
 — Я ничего не знала заранее. Возможно, он ехал за нами до самого порта.
 — Возможно. Не исключено также, что у него был сообщник.
 — Кто? — Глаза ее мрачно сверкнули.
 — Мы еще поговорим об этом. Ешьте бифштекс, остынет. Я скоро вернусь, — сказал я, вставая.
 — Куда вы?
 — Хочу побеседовать с доктором, пока он не уехал. Посторожите мое пиво, ладно?
 — Жизни не пожалею.




 33


 Доктор Маккатчен с помощью человечка в полосатой рубашке зашивал длинный разрез, шедший от горла трупа до брюшины. На докторе были резиновые перчатки, белый клеенчатый фартук и шляпа, придававшая ему удивительно несолидный вид. Изо рта у него торчала потухшая сигара.
 Он так и не посмотрел в мою сторону, пока не закончил свое рукоделие. Выпрямившись, он сдвинул шляпу назад неиспачканной частью руки.
 — Мерзкая работа, — проворчал он. — Но на этого все-таки грех жаловаться. Свежее многих.
 — А именно? Когда, по-вашему, наступила смерть?
 — С утопленниками сказать трудно. Скорость разложения зависит от температуры воды и других факторов. В данном случае нам известно, что парень пробыл в воде пятьдесят-шестьдесят часов. Не знай я этого, решил бы, что он погиб раньше. Разложение зашло слишком далеко для этого времени года. — Он полез было рукой в карман брюк под фартуком, но, вспомнив, что она в перчатке, повернулся ко мне.
 — Зажгите мне сигару, пожалуйста.
 Я дал ему огня.
 Он глубоко затянулся, разглядывая меня сквозь облако синеватого дыма.
 — Ничего определенного пока сказать не могу. Сначала мне надо взглянуть на лабораторные анализы — только тогда я рискну делать какие-то выводы, — Он ткнул большим пальцем на ряд колб, стоящих на соседнем столе, на которые его ассистент наклеивал сейчас этикетки. — Там содержимое его желудка, кровь, легочные ткани и так далее. А вы кто, репортер?
 — Детектив. Частный — более или менее. Я занимаюсь этим делом с самого начала. Сейчас я просто хочу выяснить, действительно ли он утонул.
 — Это возможно, — сказал он, не вынимая сигары изо рта. — Налицо ряд признаков утопления: вода в легких, расширение правого отдела сердца. Беда только в том, что точно такие же признаки характерны для смерти от удушья. Анализы крови покажут, с чем именно мы имеем дело в данном случае но заключение лаборатории будет только завтра.
 — Но сами вы как думаете — утонул он или был задушен?
 — Никак не думаю. Будут факты — буду думать.
 — Следов насилия на теле вы не заметили?
 — Ни одного, о котором можно сказать это с уверенностью. Замечу, однако, что это было очень необычное утопление. Смерть, должно быть, наступила, едва только он оказался в воде.
 Его ассистент с радостью оторвался от своих колб.
 — Я знаю такие случаи, доктор, иногда они умирают, еще не успев долететь до воды. От шока. Сердечки бедные не выдерживают. — Он деликатно кашлянул.
 Маккатчен оставил это замечание без внимания.
 — Если не возражаете, я бы хотел поскорее уйти отсюда.
 — Да, конечно. Извините. И все-таки, может ли здесь идти речь об убийстве?
 — Ответ зависит от очень многих вещей. По правде сказать, состояние его тканей наводит на странные мысли. Не знай я, что это совершенно исключено, я мог бы подумать, что он не утонул, а замерз насмерть. Так или иначе, я сделал несколько микросрезов и хорошенько их изучу. Итак, в вашем распоряжении три версии. Смотрите сами, что из них можно выжать. — Он направился обратно к столу, где лежал труп Тарантини.
 Я вернулся в управление шерифа и нашел Каллагена. Он сидел, сгорбившись над пишущей машинкой, которая казалась слишком маленькой для его лап, и заполнял какой-то формуляр. Он обрадовался моему приходу, получив неожиданный предлог отвлечься от нудного занятия.
 — Ну, как тебе понравилось у Джорджа?
 — Весьма. Кстати, я оставил там Галли Тарантини.
 — А деверь ее вас не нашел?
 — Марио? Нет, я его не видел.
 — Он ушел отсюда несколько минут назад. Хотел пригласить ее переночевать у них дома. Только не похоже, чтобы такая шикарная баба захотела якшаться с этими макаронниками. Я хотел на всякий случай посадить его под замок, но шеф говорит — ни в коем случае. Нам, дескать, нужны голоса итальянцев на выборах. Между нами, он сам один из них, вот в чем штука.
 — Если исход выборов зависит от Марио, считайте, что вы их проиграли. Я только что беседовал с доктором Маккатченом.
 — Ну и что он сказал?
 — Да много чего. Однако все сводится к трем версиям: Тарантини мог либо утонуть, либо задохнуться, либо замерзнуть.
 — Замерзнуть?!
 — Так он сказал. Он заметил также, что это невозможно, однако я не разделяю его уверенности. Ты, случайно, не помнишь, была ли у Марио на яхте морозильная камера?
 — Сомневаюсь. На больших пассажирских яхтах они бывают, но на спортивном паруснике — вряд ли. Зато около порта есть большие холодильные установки. Может, стоит туда заглянуть?
 — Потом. Сейчас мне надо увидеться с Марио.
 Черта с два. Когда мы с Каллагеном вошли в кафе, в моей кабине никого не оказалось.
 Старый грек-официант заспешил к нам через зал.
 — Прошу простить, сэр, но я выпил ваше пиво, когда леди ушла. Я думал...
 — Когда она ушла? — перебил я.
 — Пять-десять минут назад. Сюда пришел ее друг...
 — Человек с забинтованной головой?
 — Именно так, сэр. Он присел к ней на минуту, потом они встали и вышли. — Он повернулся к Каллагену. — Что-нибудь случилось, шериф?
 — М-м. Он ей угрожал? Пытался пугать оружием?
 — Нет-нет, ничего похожего. — Лицо старика побелело и стало похожим на кусок теста. — Если что не так, я сразу звоню вам, вы же знаете, шериф. Они просто вышли вместе, и все.
 — Не спорили, не ссорились?
 — Может быть, немножко поспорили, почем я знаю. Я очень занят.
 Я отвел Каллагена в сторону.
 — Она была с машиной?
 Он кивнул.
 — Думаешь, они уехали в ее машине, а?
 — Похоже, надо объявлять тревогу, Каллаген. Сообщить всем постам, перекрыть дороги. И чем быстрее, тем лучше.
 Но тревога все-таки опоздала. Я просидел у шерифа целый час, однако полиция так никого и не задержала, В десять часов вечера я приготовился к затяжному броску во тьму.




 34


 Уже два часа я мчался в белом тоннеле, который пробивали мои фары в темном массиве ночи. Наконец я достиг «Оазиса», лежавшего на финише моего пробега. Вокруг смутно проступали силуэты недостроенных домов, освещенных редкими уличными фонарями. Я вышел из машины, и ночь, точно огромное дерево, раскинула надо мной свою черную крону, усыпанную гроздьями звезд. В их далеком холодном свете я вдруг почувствовал себя крошечным и слабым существом. Вроде мушки дрозофилы. Если мушка проживет на этом свете один вместо отпущенных ей двух дней — кому до этого дело? Разве что другой такой же мушке.
 За жалюзи в окне дома, который построил Кейт, горел свет — теплый, уютный огонек, которому позавидует идущий мимо одинокий путник. Тот же огонек, что светит убийцам, расправляющимся со своими женами, или с мужьями, или с лучшими друзьями. В доме было тихо, как в склепе.
 Свет горел в гостиной. Я поднялся на невысокую веранду и заглянул в щель между планками жалюзи. На коричневом ковре ничком лежала Галли, подперев голову одной рукой и отбросив другую в сторону. Видимая мне часть ее лица была измазана чем-то темным, похожим на кровь. Ее лежащая на ковре рука сжимала пистолет. Ощущение, что я опоздал, которое два часа гнало меня через пустыню, превратилось в уверенность, от которой у меня все оборвалось внутри.
 Я вошел в открытую настежь входную дверь. Еще в холле я услышал тяжелое, прерывистое дыхание Галли — дыхание бегуна, упавшего на финише. Она заметила меня, когда я уже был в нескольких шагах от нее. Она приподнялась, уперевшись в пол локтями и коленями, и навела на меня короткий ствол своего пистолета. В глазах, смотревших на меня из-за упавших на лицо спутанных черных волос, было что-то звериное. Я застыл на месте.
 Покачиваясь на корточках, она постепенно выпрямлялась и наконец встала во весь рост. Она стояла, пошатываясь на широко расставленных ногах, сжимая пистолет обеими руками. Движением головы она откинула волосы назад, и я увидел остановившиеся на мне глаза в черных провалах глазниц.
 — Что здесь произошло? — спросил я.
 — Не знаю, — ответила она тихим усталым голосом. — Наверное, я потеряла сознание.
 — Дайте сюда пистолет, — сказал я, делая шаг вперед. Следующим шагом я рассчитывал выдвинуться на дистанцию броска, но ноги мои внезапно приросли к полу.
 — Назад, — скомандовала она. — Назад — туда, где вы стояли.
 Я отлепил подошвы от пола и попятился назад. Глаза ее были пустыми и зловещими, как дуло ее пистолета.
 — Где Марио? — спросил я.
 Она нетерпеливо передернула плечами.
 — Откуда я знаю?
 — Вы ведь ушли из кафе вместе.
 — Боже, до чего я презираю вас, Арчер, — Рот ее перекосился. — Грязный жалкий соглядатай, всюду сующий свой нос. Ну зачем вы все время лезете в чужие дела?
 — Мне нравится воображать себя Господом Богом. Но на самом деле я на свой счет не заблуждаюсь. Надо быть убийцей, чтобы всерьез вообразить о себе такое. А я всего лишь крошечная мушка. Но если меня не будет заботить, что происходит с другими такими же мушками, то о чем мне еще беспокоиться? И если о них не позабочусь я, то кто тогда? Ведь звездам на них наплевать. — Своей скороговоркой я пытался оттянуть тот момент, когда ее пистолет поставит последнюю точку в нашем разговоре. Но все эти заклинания не могли выманить оружие у нее из рук.
 — Перестаньте нести чушь, — оборвала она мой монолог. Найдя ногой стул позади себя, она осторожно села, подперев пистолет коленом. — Если вам так хочется поговорить, поговорим серьезно. Садитесь.
 Я неловко примостился на кожаную табуреточку возле камина. С потолка падал тусклый желтый свет, уродуя все вокруг. Из сильно рассеченной скулы Галли сочилась кровь.
 — У вас лицо в крови, — сказал я.
 — Наплевать.
 — И руки тоже.
 — Зато ваши чистенькие. Пока. — Она с горечью улыбнулась. — Теперь я хочу объяснить вам, почему я убила Кейта Даллинга. А потом мы решим, что нам делать.
 — Мы в неравном положении. У вас пистолет.
 — Он у меня и останется. Но был он у меня не всегда. Мне пришлось драться за него, когда я убила Кейта.
 — Понятно. Необходимая оборона. Недурно. Вот только сможете ли вы это доказать?
 — Я говорю правду.
 — Впервые с тех пор, как я вас знаю, если это действительно так.
 — Пусть впервые. — Она заговорила глуховатой скороговоркой: — Когда я привезла Джо в Пасифик-Пойнт во вторник утром, я заметила у пристани машину Кейта. Он знал, что Джо там появится: я сама ему сказала. Я не подозревала о том, что задумал Кейт. Я вернулась в Лос-Анджелес, в квартиру Кейта, и стала его дожидаться. Когда он вернулся, я спросила, что он сделал, и он во всем признался. Они схватились с Джо на яхте, и Кейт столкнул его за борт. Он решил, что теперь нет препятствий для нашего брака. Я не могла скрывать, что я о нем думаю, да и не пыталась. Он был убийцей, и я сказала ему это в лицо. Тогда он выхватил пистолет — ваш пистолет, который вытащил из сумки Джо, вы угадали. Мне пришлось притвориться, что он меня убедил, — надо было спасать свою жизнь. Я усыпила его бдительность, завладела пистолетом и застрелила его. У меня не было выхода. Потом я испугалась, выбежала на улицу и бросила пистолет в канаву. Когда меня допрашивали в полиции, я обо всем лгала. Мне было страшно. К тому же я знала, что Джо мертв и ему все равно, назову я имя его убийцы или нет. Теперь я понимаю, что совершила ошибку. Когда это произошло, мне следовало вызвать полицию и рассказать всю правду. Грудь ее неровно вздымалась. Как всякая красивая женщина, попавшая в беду и пострадавшая от чьего-то дурного обращения, она вызывала к себе покровительственную симпатию, которую, однако, полностью разрушал пистолет в ее руке. Я вспомнил Спида и подумал, как легко подавить волю человека с помощью пистолета. Самого меня не раз держали на мушке, даже на нескольких сразу, но привыкнуть к этому нельзя, прошлый опыт мало чем помогает. В руках такой женщины, как Галли, пистолет был крайне опасным оружием. Сейчас в ней не осталось ничего человеческого — это была охваченная ужасом самка, готовая на все ради спасения своей жизни, важней которой в мире не было ничего.
 — И вы утверждаете, что рассказанное вами — правда? Но вы уже столько раз переиначивали эту историю, что я сомневаюсь, помните ли вы еще, что произошло на самом деле.
 — Значит, вы мне не верите? — Мне показалось, что лицо ее сузилось и удлинилось. Я никогда еще не видел ее такой уродливой. Уродливая женщина с пистолетом в руках — страшная вещь.
 — Верю, но лишь частично. Даллинга убили вы, это точно, однако обстоятельства выглядят довольно неубедительно.
 Струйка крови из ее рассеченной скулы красной змейкой стекала по щеке.
 — Зато мне поверит полиция, если я заткну вам рот навсегда. Лейтенанта Гери я легко обведу вокруг пальца. — Это было бахвальство висельника.
 — Вы очень подурнели, — заметил я. — Убийство отнимает у женщины красоту. За взятую жизнь приходится расплачиваться так дорого, что убийство никогда не оказывается тем выгодным делом, каким выглядит поначалу. — Я услышал шорох в глубине дома и говорил, чтобы заглушить его. Шум был такой, точно где-то в темноте блуждает пьяный.
 Галли посмотрела на свой пистолет, потом опять на мое лицо, точно намечая траекторию полета пули. Я увидел, как ее пальцы сильнее сжали рукоятку.
 Не вставая со стула, я подался чуть вперед, перенося вес на упертые в пол носки ног.
 — Предупреждаю, если вы выстрелите в меня, я еще успею вас изувечить. Даже если вы выживете, красивой вы уже никогда не будете. Даже если выживете, полиция докончит дело. Вам ни за что не выпутаться. — Послышался скрип двери на кухне. — Вам ни за что не выпутаться! — громко повторил я. — На вашей совести два или три убийства — и это еще не конец. Но всех вам не перестрелять. Нас слишком много для одной сумасшедшей бабы с пистолетом.
 Нетвердые шаги приближались к гостиной. Галли услышала их. Взгляд ее метнулся в сторону двери справа от нее и снова пригвоздил меня к стулу, прежде чем я успел двинуться. Она боком соскользнула со стула, пятясь к окну так, чтобы держать под прицелом и меня, и дверь в кухню. Через секунду дверь распахнулась и на пороге появился Марио.
 Он покачнулся и ухватился рукой за косяк. У него был размозжен подбородок, и удар был нанесен явно чем-то более тяжелым, чем кулак. Кровь лилась ему на грудь, орошая густую черную шерсть, выбивавшуюся из расстегнутого ворота рубашки. В глазах его была смерть. Не думаю, чтобы он разглядел Галли, пока не подошел к ней почти вплотную. Его развороченный рот выдул большой кровавый пузырь, в котором отразилась перевернутая и искривленная комната.
 Галли по-собачьи взвизгнула и выстрелила в упор. Пуля развернула Марио кругом и швырнула на стену. Но, оттолкнувшись от нее руками, он опять повернулся лицом к Галли. Она выстрелила снова: пистолет прыгнул у нее в руке, как черная жаба. Однако она не выронила его, продолжая следить исступленным взглядом за Марио и за мной. Марио сложился вдвое и ткнулся лицом в пол. Но, каким-то сверхъестественным усилием собрав остатки сил и жизни, он продолжал ползти к ненавистной ему женщине, поливая кровью ковер у ее ног. Ее третий выстрел пришелся в забинтованную голову Марио и прикончил его. Но Галли уже не могла остановиться. Стоя над трупом, она одну за другой всадила ему в спину три пули.
 Я считал выстрелы и, убедившись, что патроны кончились, отобрал у нее пистолет. Она не сопротивлялась.




 35


 Я опустил трубку телефона. Галли по-прежнему сидела в кресле, на которое я толкнул ее минуту назад. Глаза ее были прикрыты отяжелевшими, не вздрагивающими веками, рот плотно сжат. Я стоял в другом конце комнаты, и отсюда Галли казалась мне крошечной и какой-то ненастоящей: как кукла или как актриса — сидящему в дальнем ряду зрителю. Марио лежал между нами, уткнувшись лицом в пол.
 Но вот по ее телу пробежала дрожь, и Галли открыла глаза.
 — Арчер, — слабым голосом пробормотала она. — Арчер, как я рада, что не убила вас! Я не хотела убивать вас, поверьте. — Голос ее прозвучал глухо, как далекое эхо.
 — Очень мило с вашей стороны. — Я перешагнул через труп и сел лицом к ней. — Вы ведь и Марио не хотели убивать, правда? Как и Даллинга. Вы ухлопали его в порядке самозащиты. — Я не узнал собственный голос. Страх смерти оставил холодный комок в горле, который я никак не мог проглотить.
 — Конечно, вы сами были свидетелем. Он напал на меня с опасным для жизни оружием. — Она кивнула на кастет на руке Марио и дотронулась пальцами до скулы. — Он ударил меня этой штукой.
 — Когда?
 — В гараже, несколько минут назад.
 — Как вы там оказались?
 — Он нашел меня в кафе, где мы с вами сидели, и принудил пойти с ним. Пистолета у меня тогда не было. Марио вбил себе в голову, что я знаю, куда спрятал деньги его брат. Я знала, что здесь есть пистолет — в гараже, где его спрятал Джо. Я сказала Марио, что деньги здесь, и он заставил меня отвезти его сюда. — Голос ее был ясен и тверд, хотя говорила она с трудом. — Но он просто обезумел, угрожал убить меня этой ужасной штукой, которая была у него на руке. В гараже я схватила пистолет Джо и выстрелила в Марио, один раз. Я думала, что убила его. Я едва дошла до дома и здесь упала в обморок. — Она вздохнула. С искусством прирожденной актрисы, она снова входила в роль «храброй маленькой женщины», которая обманула меня однажды, но не могла обмануть дважды.
 — Если бы вы убили одного человека, может быть, вам и удалось бы доказать, что вы действовали в пределах необходимой обороны. Двое за одну неделю — это уже многовато. Трое — просто геноцид.
 — Трое?
 — Даллинг, Марио и Джо.
 — Джо? Как я могла убить Джо? Я даже плавать не умею.
 — Зато здорово умеете лгать. Вы удивительно искусно перемешивали факты с вашими фантазиями, и этой смеси вам хватило на целую неделю. Но даже ваш запас лжи подошел к концу.
 — Я не убивала его, — повторила она. Тело ее напряглось в кресле, руки вцепились в подлокотники. — Зачем мне убивать собственного мужа?
 — Перестаньте разыгрывать передо мной добрую, славную женушку. Не скрою, какое-то время это на меня действовало. Вам удалось убедить и меня, и полицию, что вы покрываете своего мужа. Но теперь меня просто разбирает смех. Причин убить Джо у вас было хоть отбавляй, включая пресловутые тридцать тысяч долларов. После нескольких лет работы медсестрой сумма должна была показаться вам очень порядочной. Вы, может, и вышли-то за Джо с единственной целью убить его, как только он набьет кошелек.
 — За кого вы меня принимаете?! — Спокойствие слетело с ее лица, и оно лихорадочно нащупывало выражение, которое могло бы меня тронуть.
 Я коснулся мертвеца носком ботинка.
 — Я только что видел, как вы всадили шесть пуль в человека, который уже умирал. Вот вам ответ на ваш вопрос.
 — У меня не было выхода. Я ужасно испугалась.
 — Ну, еще бы. Вас отличает утонченная чувствительность испуганной гремучей змеи и ее же реакция. Вы убили Марио, потому что он понял: его брата убили вы. Возможно, Джо предостерег его на ваш счет.
 — Вы этого не докажете! — процедила она. Ее глаза казались обугленными черными дырами на белой маске лица.
 — А я и не собираюсь ничего доказывать. Мы просто подождем, когда эксперты осмотрят морозильную камеру у вас на кухне.
 — Как?... — Она захлопнула рот, но было поздно — моя догадка подтвердилась.
 — Продолжайте, продолжайте, Как я додумался, что вы три дня продержали Джо в морозильнике, — вы это хотели спросить?
 — Я ничего не сказала.
 — Я не знал этого наверняка. До последнего момента. Вы мне очень помогли.
 — Вы опять несете какую-то чушь. Почему я должна все это слушать?
 — Придется послушать, пока сюда не явится полиция из Палм-Спрингс. Пришло время сказать всю правду после всей вашей лжи, и, если вы не хотите сделать этого сами, придется говорить мне. Это поможет вам заглянуть в глубины своей души.
 — Вот как? Вы еще и психоаналитик.
 — Слава Богу, не ваш. Ибо мне трудно было бы объяснить вам, почему вы сделали то, что сделали. Если только вы не были влюблены в Германа Спида.
 Она расхохоталась.
 — В этого старого жеребца? Не будьте глупцом. Он был всего лишь моим пациентом.
 — Значит, вы просто использовали его в своих интересах. Вы выведали у него, что Джо занимается контрабандой наркотиков. Наверное, он был только рад напортить человеку, который подставил его под пулю и захватил его дело. Возможно, что Спид и сам использовал вас, как ему было удобно. Узнав и его, и вас, я склонен думать, что изначально идея принадлежала ему.
 — Спид? — презрительно фыркнула она. Я задел ее за живое. Значит, идея принадлежала все-таки ей.
 — Так или иначе, вы поехали с ним в Сан-Франциско, когда он выписался из больницы. Оттуда вы послали матери рождественскую открытку, и это была ваша первая ошибка — нельзя смешивать бизнес и чувства. Обдумав свой план, вы забросили свою мать на целых два месяца, не написав ей ни строчки, потому что намеревались использовать и ее, Вы вернулись в Пасифик-Пойнт и вышли замуж за Джо: наверняка, он сделал вам предложение раньше и ждал ответа. Спид отправился в Рино, чтобы достать необходимую сумму денег. К несчастью, ему это удалось. Что подводит нас к событиям, случившимся в прошлую пятницу вечером.
 — Вас, а не нас, — поправила она. — Я давно потеряла нить ваших рассуждений.
 — Возможно, я перевираю или упускаю некоторые детали — их выяснит суд. Например, я не знаю, что вы подсыпали Джо в еду или в питье в пятницу вечером, когда он вернулся из своей последней прогулки на яхте за наркотиками. Наверное, что-то не оставляющее следов. О таких вещах вы знаете больше, чем я.
 — А я-то думала, вы знаете все на свете.
 — Отнюдь. Я не знаю, влез ли Даллинг в это дело сам, или его втянули вы. Или и то и другое вместе? В любом случае вам нужны были его дом в «Оазисе» и помощник-мужчина. У Спида же и так хватало забот с его мнимым медовым месяцем. Даллинг — это было лучшее, что вы могли придумать в вашем положении. Когда Джо заснул, Даллинг помог вам вынести его через черный ход своей квартиры и погрузить в машину. Приехав сюда, вы затолкали его в морозильную камеру на кухне и оставили там умирать от удушья. Пока все шло нормально. Вы довольно просто разделались с Джо и завладели героином, который он привез из Мексики. Спид уже раздобыл денег, чтобы расплатиться с вами, и знал, куда сбыть товар. Однако главную свою проблему вы еще не решили — проблему Даузера, Если бы он обо всем догадался, деньги вам уже не понадобились бы — на тот свет их не утащишь. Возможно, вы уже слышали, как его головорезы обработали Марио — просто так, на тот маловероятный случай, что он может что-то знать про это дело. Значит, вам надо было отвести от себя любые подозрения Даузера. Именно тогда вы решили втянуть в игру меня — и именно тогда совершили главную свою ошибку.
 — Ошибка — все, что так или иначе связано с вами. Мне лишь остается надеяться, что вы повторите ваши басни публично, в полиции. Тогда я сумею добиться, чтобы вам раз и навсегда запретили заниматься вашим ремеслом. — Однако она не сумела вложить в эти слова достаточно уверенности. Они прозвучали отчаянно неубедительно.
 — Я буду продолжать заниматься своим ремеслом, когда вы уже окажетесь за решеткой или в газовой камере. Вы решили, что сможете использовать и меня — выставить мальчиком для битья, а потом выбросить, как выжатый лимон, или на худой конец переспать со мной на прощанье. Придумано хитро — слишком хитро, чтобы такой план мог сработать. Вы подослали Даллинга к вашей матери, чтобы тот убедил ее нанять меня и поручить мне найти вас. Потом вы устроили так, чтобы я вас «нашел» и при этом убедился, что Джо жив и здоров. Пока я вел с вами переговоры через порог, Даллинг подкрался ко мне сзади и оглушил. Вы даже сделали вид, что в последнюю секунду хотели предупредить меня об опасности, но не успели, — чтобы у меня не возникло никаких подозрений на ваш счет. Вы забрали мой пистолет и припрятали «на потом». Не знаю, был ли у вас уже тогда план убрать вашего сообщника. Вы, должно быть, видели, что он вконец скис. Однако, насколько возможно, вы оттягивали это убийство, потому что все еще нуждались в помощи Даллинга.
 Итак, вы снова погрузили Джо — только уже мертвого — в багажник вашей машины. Замороженный труп был, наверное, весьма громоздкой кладью. Потом Даллинг и вы порознь доехали до Пасифик-Пойнта. Кейт переправил тело на «Королеву ацтеков», вывел яхту в море и сбросил труп в воду, потом достиг берега вплавь, ориентируясь на зажженные фары вашей машины. Вы отвезли его обратно в порт, где стояла его машина, после чего вы оба отправились в Лос-Анджелес. Таким образом, вы избавились от трупа и, что еще важнее, от Даузера. Ведь он наверняка решил бы, что Джо погиб, пытаясь бежать с украденным у него героином.
 Однако оставалось еще одно досадное неудобство — ваш сообщник. Даллинг был полезен вам там, где требовалась физическая сила — ну, скажем, для перевозки трупов в шлюпках или вождения яхт, — но духом он был слаб, очень слаб. Вы понимали, что он не выдержит предстоящих испытаний. И, кроме того, обязательно потребует свою долю куша. Поэтому вы пошли с ним к нему домой и расплатились с ним пулей — из моего пистолета, который вы бросили в ближайшую канаву, где его непременно должны были найти полицейские. Затем вы вернулись домой и, если я вас хоть немного знаю, заснули сном праведника.
 — Вы так думаете?
 — А почему бы и нет? Вы отправили на тот свет двух человек и остались вне подозрений. Сдается мне, вам даже нравится убивать людей, особенно мужчин. И притягивали вас не столько деньги, сколько само убийство. Вы испытывали удовольствие, запирая Джо в морозильной камере или стреляя в Кейта и Марио. Ну а деньги были лишь благовидным предлогом — как пятьдесят долларов для проститутки-нимфоманки. Ибо убийство — ваша страсть, Галли. Этим вы и отличаетесь от нормальных людей. Потому что нормальные люди не всаживают пулю за пулей в спину мертвеца, дрожа от наслаждения. И не устраивают так, чтобы провести уик-энд наедине с трупом. Признайтесь, когда вы готовили себе еду на кухне, вас приятно будоражило то, что рядом, в морозильнике, лежит труп вашего мужа.
 В конце концов я вывел ее из себя. Она подалась вперед из кресла и, оскалив зубы, процедила:
 — Вы грязный лжец! Я... мне кусок не лез в горло. Видеть еду не могла. И дома сидеть — тоже. В воскресенье вечером я просто сходила с ума — оттого что он лежал там, скрюченный, весь покрытый инеем... — Она затряслась от рыданий и уткнулась лицом в ладони.
 Откуда-то издалека донеслось завывание сирены.
 — Все правильно, — сказал я. — В воскресенье вечером вас приезжал утешать Спид. Правда, мне он в этом не признался, пытаясь защитить вас. Что в глазах суда сделает его вашим сообщником.
 Она справилась с рыданиями и пробормотала из-за прижатых к лицу рук:
 — Жаль все-таки, что я не оставила одной пули для вас.
 — Действительно, ведь я уже выполнил отведенную мне роль, не правда ли? Я не смог бы сделать это лучше, даже если бы получил от вас предварительные инструкции. Ну и, конечно, вы очень ловко мне ее подсунули, позвонив Даузеру во вторник утром и дав ему знать, что вы к его услугам. Поразительно, до чего вы были уверены во мне. Ведь далеко не всякий частный детектив последовал бы за вами в логово Даузера. Комедия, и только! Я не сомневался, что еду вызволять заточенную в башне принцессу. Мальчики для битья обычно этим и занимаются. А женщины, которые ими пользуются, часто совершают ту же ошибку, что и вы. Они забывают, что даже у мальчика для битья есть своя голова на плечах, пока ему ее не снесли. — Я посмотрел на труп Марио, и ее взгляд последовал за моим. Ее руки все еще были прижаты к лицу, точно она боялась, что оно развалится.
 Звук сирены становился все ближе и ближе.
 — Даже как-то жаль, — сказал я, — что вся ваша энергия и изобретательность пропали даром — и все потому, что вы направили их на человекоубийство. Ну а теперь, пока не приехала полиция, вы не хотите сказать мне, куда вы дели деньги? Мне нужно возвратить их клиенту, и, если я их получу, я сделаю для вас все, что могу.
 — Катитесь к черту! — Глаза ее сверкнули яростью сквозь растопыренные пальцы. — Они мне ничего не сделают, понимаете, вы? Потому что ничего не смогут доказать, ни-че-го. Я невиновна, вы слышите, невиновна!
 Я слышал ее.
 Сирена по-волчьи взвыла на улице перед домом. В окна ударил свет фар.




 36


 Когда Галли увезли, помощник шерифа по фамилии Рансиволл и я целый час обшаривали дом. Марио оставил за собой кровавый след, который привел нас в пристроенный гараж. Пятна крови указали нам место, где был спрятан пистолет — за отошедшей доской в стене. Мы обнаружили там еще коробку патронов, но денег не было. Единственной интересной находкой оказалась пара черных волосков, приставших к внутренней стенке морозильной камеры на кухне. Я сказал Рансиволлу, чтобы он опечатал морозильник, и объяснил почему. Помощник шерифа пришел в профессиональный восторг.
 В начале третьего я зарегистрировался в гостинице «Оазис», сняв номер на остаток ночи. Портье сообщил мне, что миссис Феллоуз еще не уехала. Я попросил его разбудить меня в восемь.
 Он меня не подвел. Приняв душ и оглядев в зеркале свою щетину, я надел несвежую рубашку и нечищеный костюм и прогулочным шагом направился через лужайку к бунгало, которое занимала Марджори. Утро было ослепительным. Трава блестела на солнце, словно ее покрасили. За изгородью из пальмовых листьев в конце двора красный трактор сновал взад-вперед через рощицу финиковых пальм, волоча за собой культиватор. Высоко над коренастыми деревцами, в бездонном синем просторе, парила неизвестная птица. Узнать ее на такой высоте было невозможно, но я решил, что это орел или ястреб. И вспомнил о Галли.
 Марджори завтракала на свежем воздухе, под полосатым пляжным зонтиком. На ней было японское кимоно, очень гармонировавшее если не с самой миссис Феллоуз, то с ее зонтиком. За столиком рядом с ней сидел седовласый мужчина в шортах и старательно пережевывал кусочек жареного хлебца.
 При моем приближении она подняла на меня ясные глаза, сиявшие с загорелого и одухотворенного лица.
 — Мистер Арчер, какой приятный сюрприз! Мы как раз говорили о вас, гадая, куда вы запропастились.
 — Эту ночь я провел здесь. Я приехал поздно и не хотел вас беспокоить.
 — Как он внимателен, правда? — сказала она, обращаясь к седому мужчине. — Джордж, это мистер Арчер. Мистер Арчер, это мой муж. Наверное, мне следует сказать, бывший муж. — Неожиданно для такой крупной женщины она тоненько, по-девичьи хихикнула.
 Джордж встал и энергично пожал мне руку.
 — Рад с вами познакомиться, Арчер. Наслышан о вас. — У него была худая впалая грудь и отвислое брюшко человека, ведущего малоподвижный образ жизни, и добрые удивленные глаза.
 — Я тоже много слышал о вас, — ответил я. — От Марджори.
 — В самом деле? — Он одарил любящим взглядом макушку бывшей жены. — Знаете, я чертовски нелепо чувствую себя в этих шортах. Это она заставила меня их надеть. Вообще-то я не против, но если меня увидит кто-нибудь из Толидо... — Он близоруко огляделся вокруг в поисках лазутчиков из родного города.
 — Ты в них очень хорош, Джордж. Только подбери живот сейчас же. Нет, я обожаю тебя в шортах. — Она с царственной грацией повернулась ко мне: — Пожалуйста, садитесь, мистер Арчер. Вы уже завтракали? Позвольте мне что-нибудь заказать вам. Джордж, принеси мистеру Арчеру стул с веранды и закажи яичницу с ветчиной.
 Старательно втянув живот и высоко вскинув голову, Джордж бодро зашагал к бунгало.
 — Не ожидал встретить здесь вашего бывшего мужа, — сказал я Марджори.
 — Ах, я и сама не ожидала. Но разве это не чудесно? Он увидел мое имя в газетах и первым же самолетом вылетел сюда из Толидо, как настоящий кино герой. Я чуть в обморок не упала вчера, когда он вошел. Как он все-таки обо мне печется! Я и вообразить не могла... Конечно, потом вышло как-то неловко — ему пришлось переночевать в отдельном бунгало, потому что по закону мы еще не муж и жена.
 — Еще? Вы хотите сказать — уже?
 — Еще, — зарделась она. — Завтра в полдень мы летим в Сан-Франциско, а оттуда доедем на машине до Рино и поженимся. В Рино это делается в два счета, а Джордж говорит, что не станет ждать ни одной лишней минуты.
 — Я вас поздравляю, конечно, но не возникнет ли здесь юридических трудностей? Разумеется, вы можете добиться признания недействительным вашего брака со Спидом, поскольку он женился на вас под вымышленным именем. Но на это понадобится время даже в штате Невада.
 — Как, разве вы не слышали? — Улыбка ее померкла, и на лице проступило напряжение, не оставлявшее ее все это время. — Вчера вечером полиция обнаружила в Сан-Франциско мой «кадиллак». Спид бросил его посреди Голденгейтского моста.
 — Я ничего об этом не слышал.
 — Несколько человек видели, как Спид бросился вниз. Его больше нет.
 Новость потрясла меня, хотя Спид ничего для меня не значил. Это был пятый труп в деле, если считать и Москита. Вместе с Галли мы смели с доски все фигуры.
 — Вам удалось его разыскать? — спросила Марджори. — Вы его видели?
 — Простите?
 — Я хочу сказать, вы не имеете никакого отношения к его самоубийству? Для меня было бы просто невыносимо, что он сделал это, потому что я его затравила. Это было бы ужасно! — Она прикрыла глаза и стала похожа на откормленного младенца невероятных размеров.
 Мне оставался лишь один ответ:
 — Нет, я не нашел его.
 Она испустила вздох облегчения.
 — Слава Богу! Я так рада. Мне совершенно наплевать на эти деньги — теперь, когда Джордж снова со мной. Наверное, Спид держал их при себе и их унесло в море вместе с его телом. Кроме того, Джордж говорит, что мы в любом случае можем вычесть их из нашего подоходного налога.
 Джордж сошел с веранды с раскладным стулом в руках.
 — Кто там поминает мое имя всуе? — весело крикнул он. Марджори улыбнулась в ответ.
 — Я как раз говорила мистеру Арчеру, как это чудесно, что мы снова вместе, дорогой. Я точно пробудилась от кошмарного сна. Ты заказал завтрак для мистера Арчера?
 — Уже несут.
 — Боюсь, мне пора идти, — сказал я.
 Они были приятными, гостеприимными людьми, но мне не хотелось оставаться в их обществе. Мысли мои все еще были прикованы к смерти, не могли вырваться из ее мрачной тени. Останься я, мне пришлось бы рассказать этим людям о вещах, которые едва ли бы им понравились. О вещах, которые испортили бы их маленький праздник, если его вообще что-нибудь могло испортить.
 — Вы спешите? Как жаль! — промолвила Марджори, уже потянувшись за сумкой. — Так или иначе, я должна расплатиться с вами за ваши хлопоты и потраченное время.
 — Благодарю. Ста долларов будет достаточно.
 — Мне очень жаль, что все так получилось. Это как-то несправедливо по отношению к вам. — Она встала и вложила деньги мне в руку.
 — Вы просто очаровали Марджори, Арчер, — улыбнулся Джордж. — А вообще-то, она просто замечательная женщина. Я даже не догадывался раньше, какая она у меня замечательная.
 — Да ну тебя! — Она игриво толкнула Джорджа локтем.
 — Нет, правда, правда. Ты ведь сама знаешь, — сказал он и подтолкнул ее в ответ.
 — Я просто глупая старая толстуха и больше никто. — Она снова попыталась его толкнуть, но он не позволил.
 — До свидания, — улыбнулся я. — Всего вам наилучшего. Передавайте привет Толидо.
 Я оставил их счастливыми и резвящимися, как дети. Высоко над финиковыми пальмами, едва различимая в безбрежном пространстве, неведомая птица продолжала описывать свои зловещие круги.
 Дело это закончилось там же, где началось, — в загроможденной мебелью гостиной миссис Лоуренс. Был полдень. После нескольких часов езды по раскаленной пустыне небольшая темноватая комната встретила меня приветливой прохладой. Приветлива была и сама миссис Лоуренс, хотя выглядела она совсем измученной. У нее только что побывала полиция.
 Мы были как двое незнакомцев, скорбящих на похоронах общего друга. На ней было черное платье, надетое, видимо, впервые за многие годы. Чулки тоже были черные. Белая пудра пятнами лежала на ее ввалившихся и пожелтевших щеках. Миссис Лоуренс предложила мне чаю, но я отказался. Ее речь и движения замедлились, однако она совсем не изменилась. Ничто, наверное, не могло ее изменить. Положив сжатые кулаки на колени, она сидела точно каменное изваяние.
 — Разумеется, моя дочь ни в чем не виновата, — заявила она. — Как я уже сказала сегодня утром лейтенанту Гери, она и мухи не способна обидеть. В буквальном смысле. В детстве она ни за что на свете не соглашалась их бить. — Глаза ее глубоко провалились в темные пещеры глазниц. — Вы знаете, что она невиновна! — Это был не вопрос, а утверждение.
 — Хочу надеяться, — ответил я.
 — Конечно, ее никогда не любили. Девушек, которые не только красивы, но и умны, никогда не любят. Когда умер ее отец и мы обеднели, она стала все больше и больше уходить в себя. В школе она жила только мечтами, и это тоже не способствовало ее популярности. У нее появились враги. Они не раз пытались делать ей гадости. Так продолжалось и в больнице. Люди бросали ей беспочвенные обвинения, потому что ненавидели ее за то, что у нее был такой выдающийся отец.
 — Что за обвинения?
 — О, я даже не стану поганить ими язык или оскорблять ваш слух, мистер Арчер. Я знаю, что Галли добра от природы, и этого достаточно. Она всегда делала только добро и не могла совершить ничего другого. За много лет жизни я научилась не обращать внимания на лживую болтовню толпы. — Лицо ее превратилось в железную маску.
 — Боюсь, что одной вашей уверенности мало, миссис Лоуренс. Ваша дочь в тюрьме, и против нее имеется множество серьезных улик.
 — Улики! Нелепые выдумки полицейских, которые пытаются скрыть за ними собственную беспомощность. Но им не удастся заставить мою дочь отдуваться за их грехи.
 — Ваша дочь убила своего мужа. — Это были самые жестокие слова, сказанные мной миссис Лоуренс. — Вопрос лишь в том, что вы собираетесь предпринять в связи с этим? У вас есть деньги?
 — Немного. Около двухсот долларов. Однако вы совершенно заблуждаетесь насчет вины Галли. Я понимаю, что сейчас все против моей девочки, но, как мать, я твердо уверена, что она не способна на убийство.
 — Не будем спорить. Однако двухсот долларов, конечно, мало. Даже если вы заплатите двадцать тысяч и наймете лучших адвокатов в Южной Калифорнии. Галли в лучшем случае признают виновной в убийстве со смягчающими обстоятельствами. В любом случае ей предстоит провести в тюрьме многие годы. Может быть, всю оставшуюся жизнь — все зависит от того, насколько искусно ее будут защищать в Верховном суде.
 — Я могу собрать кое-какие деньги под этот дом.
 — Однако он, кажется, заложен?
 — Да, но с правом выкупа.
 — У меня тут есть небольшая сумма, — сказал я, достав из кармашка для часов пятисотдолларовую банкноту, полученную от Даузера. — Мне не нужны эти деньги. — Я уронил бумажку ей на колени.
 Она беззвучно открыла и закрыла рот.
 — Почему вы мне их даете? — спросила она наконец.
 — Галли нужна помощь. Мне придется дать показания против нее.
 — Вы добрый человек. Ведь вам самому нужны эти деньги — Глаза ее наполнились слезами. — Вы, должно быть, все-таки верите, что Галли невиновна.
 — Нет. Я прошел выучку в полиции, и эта работа наложила на меня отпечаток. Я знаю, что ваша дочь виновна, и не могу делать вид, что мне это неизвестно. Но я в каком-то смысле чувствую себя ответственным. Если не за нее, то за вас.
 Она поняла меня. По щекам ее текли слезы.
 — Если бы только вы поверили в то, что она невиновна. Если бы хоть кто-нибудь поверил мне.
 — Кто-нибудь — возможно. Но не все двенадцать присяжных. Вы видели сегодняшние газеты?
 — Видела. — Она наклонилась вперед, комкая в руках банкноту. — Мистер Арчер!
 — Да? Я могу что-нибудь еще для вас сделать?
 — Нет, спасибо, больше ничего. Вы и так слишком добры. У меня такое чувство, что вам можно довериться. Я хотела сказать вам... — Она порывисто встала и подошла к швейной машинке у окна. Подняв крышку футляра, она извлекла откуда-то из глубины продолговатый пакет в оберточной бумаге. — Галли отдала мне это на сохранение во вторник утром. Она взяла с меня слово, что я никому не скажу, но теперь положение изменилось, не правда ли? Вдруг в этом пакете какое-то свидетельство в ее пользу? Вот, я его не разворачивала.
 Я отодрал клейкую ленту с одного конца пакета и увидел толстую пачку сто долларовых бумажек. Это были тридцать тысяч Галли. Тридцать тысяч Спида. Тридцать тысяч Марджори. Те самые тридцать тысяч, ради которых гибли люди, пока они преспокойно лежали в швейной машинке старой леди.
 Я вернул ей пакет.
 — Свидетельство важное! Здесь те самые деньги, из-за которых Галли убила мужа.
 — Это невозможно!
 — Невозможные вещи происходят каждый день.
 Миссис Лоуренс посмотрела на пачку денег у себя в руке.
 — Неужели она и вправду его убила? — прошептала она. — Что мне с ними делать?
 — Сожгите их.
 — Сжечь? Когда нам с ней так нужны деньги?
 — Либо сожгите, либо отнесите вашему поверенному, и пусть он свяжется с полицией. Возможно, вам удастся о чем-то договориться с законом. По-моему, попытаться стоит.
 — Нет, — промолвила она. — Я не сделаю ни того, ни другого. Моя дочь невиновна, и Провидение не оставило ее. Теперь я знаю. Господь позаботился о ней в тяжкий час испытания. Я встал и направился к двери.
 — Поступайте как хотите, — бросил я. — Но если полиция дознается, откуда эти деньги, зашита Галли провалится.
 Миссис Лоуренс проводила меня через прихожую.
 — Они ничего не узнают. И вы им ничего не скажете, мистер Арчер. Ведь вы тоже думаете, что Галли невиновна, только не хотите в этом признаться.
 Я знал, что Галли виновна, как сам дьявол.
 Свет, сочившийся через цветной витраж над входной дверью, печальными красными бликами лег на лицо ее матери. Она отворила дверь, и в глаза ей ударило яркое полуденное солнце. Следы слез на ее напудренных щеках были как капли редкого дождя на пыльной дороге.
 — Вы никому не скажете? — Голос ее дрогнул.
 — Нет.
 Сойдя на тротуар, я оглянулся. Она стояла на ступеньках дома, заслонив глаза от солнца коричневым пакетом. Другая ее рука поднялась в прощальном взмахе, но, остановившись на полпути, бессильно упала вниз.