---------------------------------------------


 Пер Лагерквист
 А ЛИФТ СПУСКАЛСЯ В ПРЕИСПОДНЮЮ

 Заместитель директора банка Йенссон открыл дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, пахнущее пудрой и мехами. Опустившись на мягкое сиденье, они тесно прижались друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и собирались теперь развлечься.
 — Как чудесно было наверху, любимый! — прошептала она. — Так поэтично сидеть там с тобой — будто мы парим высоко-высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?
 Заместитель директора банка ответил поцелуем, еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.
 — Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, — сказал он. — Я уже места себе не находил.
 — Да, но если бы ты знал, какой он несносный! Едва я начала приводить себя в порядок, он сразу же спросил, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», — ответила я. Ведь как-никак я не арестантка! Тогда он сел, и вытаращился на меня, и таращился все время, пока я одевалась — надевала мое новое бежевое платье; как по-твоему, оно мне идет? И вообще, какое больше мне к лицу? Может, все-таки розовое?
 — Тебе все к лицу, любимая, — восторженно ответил заместитель директора банка, — но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.
 Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.
 — Потом, когда я была уже совсем готова и собралась уходить, он схватил меня за руку и стиснул ее так, что до сих пор больно, и хоть бы слово сказал! Такой грубый, ты себе представить не можешь! «Ну, до свидания», — говорю я ему. Он, разумеется, на это ни слова. Такой упрямый, что просто сил нет.
 — Бедная моя малютка, — сказал заместитель директора банка Йенссон.
 — Будто я не имею права немного развлечься! Но знаешь, таких серьезных, как он, нет, наверно, больше на свете. Не умеет он смотреть на вещи просто и естественно, для него все вопрос жизни и смерти.
 — Бедная крошка, сколько тебе пришлось вынести!
 — О, я страдала ужасно, ужасно. Таких страданий не испытал никто. Только встретив тебя, узнала я, что такое любовь.
 — Дорогая! — сказал Йенссон, обнимая ее. Лифт опускался.
 — Какое блаженство, — заговорила она, опомнившись после его объятий, — сидеть с тобой там, наверху, и смотреть на звезды, и мечтать; о, я никогда этого не забуду. Ведь Арвид такой невозможный, всегда серьезный, в нем нет ни капли поэзии, для него она просто недоступна.
 — Могу представить себе, любимая, как это ужасно.
 — Правда ужасно? Нет, — улыбнулась она, протягивая ему руку, — к чему сидеть и говорить о таких вещах? Сейчас мы выйдем и хорошенько повеселимся. Ты ведь любишь меня?
 — Еще как! — воскликнул заместитель директора банка и впился в нее долгим поцелуем — так, что у нее перехватило дыхание. Лифт опускался. Йенссон склонился над ней и осыпал ее ласками; она зарделась. — Мы будем любить друг друга сегодня ночью как никогда прежде, да?.. — прошептал он. Она притянула его к себе и закрыла глаза. Лифт опускался.
 Он опускался и опускался.
 Наконец Йенссон встал, лицо его раскраснелось.
 — Но что же такое с лифтом? — удивился он. — Почему он не останавливается? По-моему, мы сидим и болтаем здесь невероятно долго, разве не так?
 — Да, милый, пожалуй, ты прав. Ведь время летит так быстро.
 — Мы сидим здесь уже бог знает сколько! В чем дело?
 Он посмотрел сквозь решетку двери. Кромешная тьма — и ничего больше. А лифт между тем все опускался и опускался с хорошей, ровной скоростью, все глубже и глубже вниз.
 — Бог мой, в чем же дело? Мы будто падаем в бездонную яму, и это длится уже целую вечность!
 Они пытались разглядеть что-нибудь в этой бездне. Кромешная тьма. Они погружались в нее все глубже и глубже.
 — Спускаемся в преисподнюю, — сказал Йенссон.
 — Мне страшно, любимый, — прохныкала женщина, повисая на его руке. — Прошу тебя, потяни скорее аварийный тормоз!
 Йенссон потянул изо всех сил. Не помогло: лифт по-прежнему спешил вниз, в бесконечность.
 — Ужас какой-то! — закричала она. — Что нам делать?!
 — А какого черта тут сделаешь? — отозвался Йенссон. — Это похоже на бред.
 Маленькую женщину охватило отчаяние, она разрыдалась.
 — Перестань, дорогая, не плачь, надо отнестись к этому разумно. Все равно тут ничего не поделаешь. Так, а теперь присядем… Ну вот, посидим спокойно, рядышком, и посмотрим, что будет дальше. Должен же он когда-нибудь остановиться, хотя бы перед самим сатаной!
 Так они сидели и ждали.
 — И подумать только, — сказала женщина, — чтобы такое случилось с нами именно тогда, когда мы собрались развлечься!
 — Да, черт знает до чего глупо, — согласился Йенссон.
 — Ты ведь любишь меня, правда?
 — Дорогая малютка! — И Йенссон крепко прижал ее к груди. Лифт опускался.
 И наконец стал. Яркий свет вокруг слепил глаза. Они были в аду. Черт предупредительно открыл решетчатую дверь лифта и, отвесив глубокий поклон, сказал:
 — Добрый вечер!
 Одет он был с шиком, только сзади фрак топорщился, будто на ржавом гвозде: очень уж выпирал на волосатом загривке черта верхний позвонок. Испытывая головокружение, Йенссон и женщина кое-как выбрались наружу.
 — Где мы, о боже?! — закричали они, цепенея от ужаса при виде этого жуткого существа.
 Черт, немного смутившись, объяснил им, куда они попали.
 — Но это не так страшно, как принято думать, — поспешил он добавить, — надеюсь, господа даже получат удовольствие. Только на одну ночь, насколько я понимаю?
 — Да-да! — торопливо подтвердил обрадованный Йенссон. — Только на одну ночь! Оставаться дольше мы не собираемся, ни в коем случае!
 Маленькая женщина, дрожа, вцепилась в его локоть. Желто-зеленый свет был так резок, что почти невозможно было что-либо разглядеть. Дело скверное, решили они. Когда глаза их немного привыкли, они увидели, что стоят на площади, вокруг которой высятся во мраке дома с докрасна раскаленными подъездами; гардины были задернуты, но сквозь щели было видно, что внутри полыхает огонь.
 — Господа, кажется, любят друг друга? — осведомился черт.
 — Да, бесконечно, — ответила женщина, и ее прекрасные глаза засияли.
 — Тогда прошу за мной, — любезно предложил черт. Пройдя несколько шагов, они свернули с площади в темный переулок. У замызганного парадного висел старый, треснувший фонарь. — Сюда, пожалуйста. — Он открыл дверь и деликатно отступил назад, пропуская их.
 Они вошли. Их встретила толстая, льстиво улыбающаяся чертовка с большими грудями и катышками фиолетовой пудры в бороде и усах. Она пыхтела, ее глаза, похожие на горошинки перца, смотрели дружелюбно и понимающе, рога на лбу были обвиты прядями волос и перевязаны голубыми шелковыми ленточками.
 — Ах, это господин Йенссон с дамой! Пожалуйста, восьмой номер, — сказала она, протягивая им большой ключ.
 Они двинулись вверх по засаленной лестнице. Ступени блестели от жира, того гляди поскользнешься; подниматься пришлось на два марша. Йенссон отыскал восьмой номер, и они вошли. Комната была небольшая, воздух — тяжелый, затхлый. Посередине стоял стол, покрытый грязной скатертью, у стены — кровать с несвежими простынями. Комната показалась им уютной. Они сняли пальто, и губы их слились в долгом поцелуе.
 Незаметно в другую дверь вошел человек в одежде официанта, но смокинг был опрятный, а манишка такая чистая, что казалось, светится в полутьме. Ступал он бесшумно, шагов слышно не было, и двигался как автомат, будто не сознавая, что делает. Неподвижные глаза на строгом лице смотрели прямо перед собой. Человек был мертвенно-бледен, а на его виске зияло пробитое пулей отверстие. Он прибрал комнату, вытер туалетный столик, поставил ночной горшок и ведро для мусора.
 Они не обращали на него никакого внимания, но, когда он собрался уходить, Йенссон сказал:
 — Пожалуй, мы возьмем немного вина, принесите нам полбутылки мадеры.
 Человек поклонился и исчез.
 Йенссон снял пиджак. Женщина колебалась:
 — Ведь он еще вернется.
 — Ну, детка, в местах вроде этого стесняться нечего, раздевайся — и все.
 Она сняла платье, кокетливо подтянула штанишки и села к нему на колени. Это было восхитительно.
 — Подумай только, — прошептала она, — мы с тобой одни в таком необыкновенном, романтическом месте! Как поэтично! Я не забуду этого никогда…
 — Прелесть моя, — сказал он, и губы их слились в долгом поцелуе.
 Человек вошел снова, совсем бесшумно. Неторопливыми движениями автомата он поставил рюмки, налил в них вино. На его лицо упал свет ночника. В этом лице не было ничего особенного, просто оно было мертвенно-бледное, а на виске зияло пробитое пулей отверстие.
 Вскрикнув, женщина соскочила с колен Йенссона.
 — Боже мой! Арвид! Так это ты! Ты! О бог мой, он умер! Он застрелился!
 Человек стоял неподвижно, устремив взгляд прямо перед собой. Его лицо не выражало страдания, оно было только строгим, очень серьезным.
 — О Арвид, что ты наделал, что наделал! Как ты мог?.. Милый, если б хоть что-либо подобное пришло мне в голову, уверяю тебя, я бы осталась дома, с тобой. Но ведь ты никогда ничего такого не говорил. Ты не сказал мне об этом, когда я уходила, ни единого слова! Откуда же мне было знать, раз ты молчал? О боже!..
 Ее била дрожь. Человек смотрел на нее как на чужую, незнакомую, взгляд был ледяной и бесцветный, этот взгляд проходил сквозь все, что оказывалось перед ним. Изжелта-белое лицо блестело, кровь из раны не шла, там просто было отверстие.
 — О, это страшно, страшно! — закричала она. — Я не хочу здесь оставаться. Уйдем сейчас же, я этого не вынесу!
 Она подхватила платье, шубу и шляпку и выскочила из комнаты. Йенссон последовал за ней. Они бросились вниз по лестнице, она поскользнулась и села в плевки и сигарный пепел. Внизу стояла та же рогатая старуха, она дружелюбно и понимающе ухмылялась в бороду, кивала головой.
 На улице они немного успокоились. Она оделась, привела в порядок свой туалет, припудрила нос. Йенссон, словно защищая, обнял ее за талию, поцелуями остановил слезы, готовые брызнуть из ее глаз, он был такой добрый. Они торопливо зашагали к площади.
 Черт-распорядитель по-прежнему там прохаживался, они снова на него наткнулись.
 — Как, уже все? — сказал он. — Надеюсь, господа остались довольны?
 — О, это было ужасно! — воскликнула женщина.
 — Не говорите так, быть не может, чтобы вы на самом деле так думали. Посмотрели бы вы, сударыня, как было в прежние времена! А теперь на преисподнюю просто грех жаловаться. Мы делаем все, чтобы человек не только не почувствовал боли, но и получил удовольствие.
 — Что правда, то правда, — согласился господин Йенссон, — надо признать, что стало гуманнее.
 — О да, — сказал черт, — модернизировано все сверху донизу, как полагается.
 — Конечно, ведь надо идти в ногу с веком.
 — Да, теперь остались только душевные муки.
 — И слава богу! — воскликнула женщина.
 Черт любезно проводил их к лифту.
 — До свидания, — сказал он, отвешивая низкий поклон, — и добро пожаловать снова.
 Он захлопнул за ними дверь. Лифт пошел вверх.
 — Как все же хорошо, что это кончилось, — с облегчением сказали оба, когда, тесно прижавшись друг к другу, опустились на мягкое сиденье.
 — Без тебя я бы этого не вынесла, — прошептала женщина.
 Он притянул ее к себе, и губы их слились в долгом поцелуе.
 — Подумать только, — сказала она, опомнившись после его объятий, — чтобы он мог такое сделать! Но он всегда был со странностями. Никогда не умел смотреть на вещи просто и естественно, для него все было вопросом жизни и смерти.
 — Ну и глупо.
 — Ведь мог же он мне об этом сказать? Я бы осталась дома. Мы с тобой могли бы встретиться в другой вечер.
 — Ну конечно, — сказал Йенссон, — конечно, встретились бы в другой раз.
 — Но, любимый мой, что мы сидим и говорим об этом? — прошептала она, обвивая руками его шею. — Ведь все уже позади.
 — Да, моя девочка, все уже позади.
 Он заключил ее в объятия. Лифт шел вверх.