Аннотация: Война закончилась, и бывший морской пехотинец, а ныне снова владелец частного сыскного агентства А-1 Натан Геллер, поселившись в окрестностях Чикаго с молодой, красивой женой, намерен наслаждаться покоем. Но жизнь распоряжается иначе — убийство маленькой дочки его клиента заставляет детектива снова вступить в борьбу с преступлениями, переставшими быть «привилегией» мафии.


---------------------------------------------


 Макс Аллан Коллинз
 Смерть в послевоенном мире



 Появление и становление Геллера


 Один мой знакомый напечатался за свои восемьдесят лет в массе дешевых журналов и дождался выхода в свет первых книг в мягких обложках. В последнее время он все чаще задумывался о бренности всего происходящего. Прошедшего не вернуть. Понимая это, он писал мне: «Не удалось найти героя, которого публика полюбила бы так, что захотела встретиться с ним больше, чем пару раз. Это как проклятие, когда созданный тобою персонаж начинает жить собственной жизнью, но еще хуже, когда у него вообще нет никакой жизни». Это слова из его последнего письма. Месяц спустя, промозглой дождливой ночью, он скончался, сидя в кресле у экрана телевизора.
 Макс Аллан Коллинз (для друзей просто Ал) написал три серии рассказов, прежде чем нашел своего героя — Натана Геллера, частного детектива, который работал в Чикаго в тридцатые-пятидесятые годы. И если вор Нолан, сочинитель таинственных историй Маллори и наемный убийца Кварри стали теми персонажами, с которыми читатель неоднократно и с удовольствием встречался, то именно Нат Геллер подарил Алу его первую многочисленную читательскую аудиторию.
 В сегодняшнем мире, где действуют промышленные шпионы, агенты различных разведок и наркодельцы, не говоря уже о наемниках и террористах, частный детектив выглядит до смешного романтичным и более уместен в прошлом или будущем (как, скажем, в «Бегущем по лезвию»), нежели в настоящем. Разумеется, я имею право судить об этом, поскольку сам работаю в жанре детективного рассказа.
 Натан Геллер живет в мире ревущих моторов, курящих девушек, женщин с темным прошлым. Вокруг него простирается черный мир: пустынные ночные улицы, поблескивающие под весенним дождем; звуки шагов, теряющиеся в тишине аллей городских кварталов; проститутки, которым удается подцепить клиента под мурлыканье песенки «Хэйл Мэри».
 На такую картину Ал проецирует себя, вернее, ту часть себя, которая является Натом Геллером. Там, где многие из писателей предаются нескромно длинным пассажам из собственных биографий, Ал всегда остается ироничным. И он узнаваем для читателя, во всяком случае я воспринимаю его по крупицам и деталям, проглядывающим в разговорах и действиях Геллера. Ал так же очарователен, как и его герой — Геллер. Моя жена может рассказать об этом гораздо больше.
 Ал предпочитает бороться с трудностями жизни с помощью юмора. Эту замечательную черту его характера я обнаружил несколько лет назад, когда оказался на больничной койке. В течение двух недель Ал звонил каждый вечер в больницу и заставлял меня смеяться. Это была для меня существенная поддержка. Думаю, Геллер, вне всякого сомнения, проявил бы сострадание к моему положению, но самое большее, на что я мог рассчитывать, так это на дружеское похлопывание по спине или на пачку сигарет. И никаких шуток.
 Закладка Лас-Вегаса, события второй мировой войны, подвиги Аль Капоне — вот некоторые из тем его произведений. И он отлично понимал, что должен писать лучше, чем когда-либо прежде. Старался и писал.
 Совсем недавно, еще пять лет назад, сборник рассказов, предлагаемый читателю, не мог появиться. Во-первых, потому, что лучший из его рассказов — «Смерть в послевоенном мире» — не был еще написан, во-вторых, что самое главное, тогда Алу казалось, что он не достиг достаточного мастерства в жанре короткого рассказа и не был уверен, что у него появится свой читатель.
 Прошло совсем немного времени, и Коллинз получил приятные известия. Издателям (в том числе и мне) не только понравились его произведения, но они настойчиво советовали продолжить работу в этом жанре. На днях Лэнсдейл сообщил мне, что собирается включить рассказы Коллинза в издаваемую им антологию. При этом он заметил: «Я прочитал пару его рассказов, они чертовски хороши».
 Хочется надеяться, что они понравятся, потому что они динамичны, полны иронии, чувств, глубоких мыслей, сочных красок, самоанализа.
 Одному Богу известно, но, может быть, вам придется по душе и Нат Геллер. Ведь это именно тот парень, с которым захочется встретиться больше чем пару раз. Гораздо больше. Я вам обещаю.
  Эд Гормон 




 Смерть в послевоенном мире



 1

 На жизнь свою не жалуюсь. Я живу в новом, серого кирпича доме, построенном за государственный счет, в тихом пригороде Линкольнвуде. В декабре прошлого года я женился на Пегги, которая вот-вот должна родить мне первенца. Благодаря взятке, которую пришлось дать торговцу автомобилями в Норт-Сайде (что делать — такие времена!), я стал обладателем новенького «плимута». Кроме всего прочего, мне удалось только что перенести офис своего детективного агентства А-1 в Луп, в престижное здание Рукер Билдинг.
 Справедливости ради следует отметить, что дела в последнее время шли вяло: значительная часть заказов, поступавших раньше в наше агентство, касалась бракоразводных процессов, но сейчас никто пока не собирался разводиться. Стоял июнь 1947 года, бывшие солдаты и их цветущие невесты все еще наслаждались долгожданной близостью и не помышляли ссориться, однако скоро все должно было стать на свои места. Я терпелив. Правда, успокаивало то, что народ залезал в долги, тратился по-крупному, гоняясь за своими послевоенными мечтами. Многие толстосумы-кредиторы испытывали беспокойство и опасения за свои деньги, и я должен был помочь вытрясти их с должников.
 Лучи утреннего солнца пробивались сквозь легкие занавески нашей маленькой спальни, нарушая сон моей прекрасной жены. Сам-то я уже без четверти восемь поднялся: на работу нужно было примерно к девяти (когда ты босс, точность необязательна). Я стоял возле кровати и завязывал галстук, когда Пег, приоткрыв глаза, взглянула на меня.
 — Кофе почти готов, — сказал я. — Хочешь, могу взбить несколько яиц, но если что-то другое, то готовь сама.
 — А который час?
 Пегги села в кровати; одеяло соскользнуло с крутого живота. Набухшие груди упрямо выступали под ночной рубашкой.
 Я сказал ей, который час, хотя часы стояли рядом, на ночном столике.
 Она сглотнула сонно, поморгала. Кожа у Пег была бледной, прозрачной; едва заметные веснушки украшали вздернутый носик. Под густыми бровями блестели большие голубые глаза. Без макияжа, с всклокоченными каштановыми кудрями, да еще на седьмом месяце беременности, моя только что проснувшаяся супруга показалась мне великолепной.
 Сама она, разумеется, так не считала. На протяжении последних двух месяцев, когда ее беременность стала для окружающих очевидной, она то и дело повторяла, что выглядит ужасной и толстой. Почти десять лет она работала фотомоделью и всегда для окружающих была изящно одетой молодой деловой женщиной. Теперь же приобрела облик не очень-то счастливой беременной домохозяйки. Именно поэтому последние несколько недель я сам готовил завтрак.
 В холле зазвонил телефон.
 — Я возьму, — сказал я.
 Она кивнула и, сидя в кровати, опустила опухшие ноги в красные шлепанцы, причем сделала это с осторожностью и точностью, словно сапер, извлекающий детонатор из мины.
 После третьего звонка я снял трубку.
 — Геллер слушает, — произнес я.
 — Нат... Это Боб.
 Я сразу не узнал голоса, но меня поразил его тон — безнадежность, смешанная с отчаянием.
 — Боб?..
 — Боб Кинан, — услышал я вибрирующий голос.
 — А! Боб.
 «С какой это стати Боб Кинан, которого я почти не знал, звонит мне домой ранним утром?» Кинан был другом и клиентом адвоката, с которым я весьма тесно сотрудничал, и несколько раз за последние шесть месяцев вы встречались за ланчем в Биньоне, что за углом моего прежнего офиса на Ван Бьюрене. Вот, собственно, и все наше знакомство.
 — Мне неловко тебя беспокоить дома... но произошло... получилось нечто ужасное. Ты единственный можешь мне помочь. Нельзя ли встретиться прямо сейчас?
 — Боб, а ты не скажешь, в чем дело?
 — Не по телефону. Приезжай, очень прошу. Пожалуйста!
 Последнее слово вырвалось, как крик о помощи. И я не мог отказать, чувствуя, что этому парню плохо. К тому же Кинан — состоятельный человек и занимает одну из высших должностей в администрации Кабинета по ценообразованию. Не исключено, что на этом деле можно было и заработать.
 — Конечно, — пообещал я, — сейчас буду.
 Он продиктовал мне свой адрес, который я записал, после чего повесил трубку. Вернувшись на кухню, я увидел одетую в белый банный халат Пег, которая сидела, уставившись в свою кофейную чашку.
 — Приготовишь себе что-нибудь сама, дорогая? — спросил я. — Мне придется уйти без завтрака.
 Пег подняла на меня опустошенные глаза:
 — Я хочу развестись.
 Я поперхнулся.
 — Ладно, я постараюсь приготовить тебе маленький завтрак.
 Насупившись, она посмотрела на меня:
 — Я не шучу, Нат. Я хочу развестись.
 Я кивнул. Вздохнул и сказал:
 — Давай поговорим об этом позже.
 Отведя взгляд в сторону, она сделала небольшой глоток кофе.
 — Давай, — согласилась она.
 Накинув плащ, я вышел из дома. Стоял яркий, солнечный день, пели птицы. Отчетливо был слышен негромкий стрекот газонокосилки. Скоро наступит жара, но сейчас я ощущал приятную утреннюю свежесть.
 Я направился к темно-синему «плимуту», который стоял у обочины. Что ж, может быть, все не так уж и плохо, и отныне дела конторы А-1 потихоньку пойдут в гору? Вот наконец-то и наметился первый развод, который, правда, постучался в мой собственный дом.

 2

 Особняк из кремового кирпича с зеленой крышей давно превратился в обитель, где сейчас проживали две семьи, и производил неплохое впечатление благодаря аккуратно подстриженному газону и входу, украшенному двумя колоннами. Он располагался в квартале от озера, раскинувшегося почти на краю Норт-Сайда.
 Семейство Кинана занимало весь первый этаж, состоявший из семи просторных комнат. Заработок Боба Кинана позволял ему неплохо обустроиться.
 Однако в настоящий момент у него появились проблемы.
 Он встретил меня у входа в дом, одетый в рубашку с короткими рукавами, без галстука. Его побледневшее лицо осунулось, в глазах сквозила тревога. Было заметно, что случившееся этой ночью резко состарило сорокалетнего мужчину лет на десять.
 — Спасибо, Нат, — сказал он, нетерпеливо пожимая мне руку, — спасибо, что приехал.
 — Как иначе, Боб, — ответил я.
 Он провел меня через скромные, но со вкусом обставленные комнаты.
 — Загляни сюда, — сказал он, показывая рукой на дверь.
 Я вошел в комнату, это была детская, оклеенная розовыми в цветочек обоями. Здесь стояла изящная деревянная кроватка, рядом, на коврике, шлепанцы. Постель была не разобрана. На полке рассажены куклы. В распахнутое окно с озера залетал ветер, колыхавший легкие занавески.
 — Это комната Джоэн, — произнес он так, словно это могло мне что-то объяснить.
 — Твоей дочери?
 Он кивнул:
 — Младшей из двух моих дочерей. Джейн с матерью сейчас на кухне.
 — А где же сама Джоэн, Боб? — поинтересовался я.
 — Исчезла, — проговорил он. Затем, сглотнув комок, застрявший в горле, добавил: — Взгляни на это.
 Он подошел к окну и указал на грязный лист бумаги, лежавший на полу. Я приблизился, опустился на колено и не стал его поднимать. Четко напечатанные на нем слова можно было прочитать без особого труда.
 «Приготовь 20 000 долларов и жди указаний. Не вздумай обращаться в ФБР или полицию. Банкноты по пять и десять долларов. Сожги эту записку ради спасения дочери!»
 Поднявшись, я вздохнул, посмотрел в широко раскрытые, полные отчаяния глаза Боба Кинана и спросил:
 — Ты не вызвал полицию?
 — Нет. Ни полицию, ни ФБР. Я позвонил тебе.
 Я опять спросил, но уже с раздражением:
 — Ради всего святого, почему?
 — В записке сказано — никакой полиции. Мне нужна помощь. Возможно, потребуется посредник. Я абсолютно уверен, что мне потребуется кто-нибудь, кто знает, как действовать в таких случаях.
 Я развел руками:
 — Ни к чему не прикасайся. Ты что-нибудь трогал?
 — Нет. Даже записку.
 — Хорошо, хорошо. — Я опустил руку ему на плечо. — Не волнуйся. Боб. Давай пройдем в гостиную.
 Не убирая руки, я провел его в соседнюю комнату.
 — Так почему ты все-таки позвонил мне? — мягко проговорил я.
 Он сидел рядом со мной на кушетке — крупный, сгорбившийся мужчина, уставив взгляд в пол, крепко сцепив на коленях руки.
 Пожав плечами, он ответил:
 — Я слышал, ты занимался делом Линдберга.
 — Это было много лет назад. Тогда я служил в полиции, — ответил я, — выступал посредником между департаментом полиции Чикаго и властями Нью-Джерси.
 — Кен мне об этом однажды говорил.
 — Ты говорил с Кеном перед тем, как позвонить мне? Так это он посоветовал обратиться ко мне?
 — Нет, скажу откровенно, я позвонил тебе потому, что... ну... говорят, что ты имеешь контакты.
 Я вздохнул:
 — С мафией у меня бывали кое-какие дела, но я не гангстер, Боб, и даже если бы я им был...
 — Нат, я не об этом! Если бы ты был гангстером, неужели я бы тебе позвонил?
 — Не понимаю. Боб.
 Норма, его жена, нерешительно прошла в комнату; это была хорошенькая, маленькая женщина, одетая в платье, украшенное цветами и напоминавшее обои в детской, правда более темное. Ее привлекательное лицо искажала тревога. Она еще не выплакалась и была чрезвычайно расстроена.
 Я встал, чувствуя себя очень неловко.
 — Все в порядке. Боб? Это и есть твой друг детектив?
 — Да. Это Нат Геллер.
 Она подошла ко мне и натянуто улыбнулась:
 — Большое спасибо, что пришли. Вы можете нам помочь?
 — Да, — ответил я.
 Ничего другого ответить я не нашелся.
 Надежда проступила на ее лице, однако глаза по-прежнему оставались испуганными.
 — Прошу тебя, побудь с Джейн, — сказал Боб, похлопывая ее по руке. — Джейн и ее маленькая сестра были очень дружны. Она старше Джоэн всего на два года.
 Я кивнул, а его жена поспешно ушла, словно спешила удостовериться, что Джейн все еще оставалась на кухне.
 Мы вновь сели на кушетку.
 — Я знаю, что у тебя были дела с мафией, — сказал Кинан. — Дело в том, что... у меня тоже. Вернее, в том, что я не хотел иметь с ними дел.
 — Как это понимать?
 Вздохнув, он покачал головой:
 — Я переехал сюда лишь шесть месяцев назад. В нью-йоркском офисе я был вторым по должности.
 — В Кабинете по ценам?
 — Да, — подтвердил он, кивая головой. — Надеюсь, тебе не нужно объяснять, какому давлению подвергается каждый, кто находится на таком месте. Мы отвечаем за все цены, начиная со строительных и промышленных материалов вплоть до цен на мясо, бензин и так далее. Во всяком случае, я не шел на поводу у местных бандитов. Угрожали мне, моей семье, но я никогда не брал взяток. Поэтому был вынужден просить о переводе в другое место, и вот меня прислали сюда.
 «В Чикаго? Нечего сказать, хорошенькое местечко, чтобы скрываться от мафии», — подумал я.
 Он как бы прочел мои мысли.
 — Но у меня не было выбора, — сказал он, поднимая брови. — Ни один из этих типов пока не выходил на меня. Однако потом дела покатились вниз. Скорее всего, в этом виновато мое неподкупное прошлое? — Он горько усмехнулся: — В этом-то вся и ирония. Чертовски грустная ирония.
 — В чем?
 Он продолжал:
 — На этой неделе будет объявлено о прекращении деятельности Кабинета. Я перехожу в Департамент сельского хозяйства.
 — Понимаю, — сказал я, тяжело вздохнув. — Поэтому ты и позвонил мне, раз в записке сказано не обращаться к властям и памятуя прежние угрозы мафиози?
 Он благодарно сжал мою руку, лежавшую на колене. Жест был искренним и заставил меня опять почувствовать себя чертовски неловко.
 — Я прошу, помоги нам, — тихо проговорил он.
 — Я помогу. С удовольствием выступлю в роли посредника и с радостью посоветую тебе сделать то, что тебе может помочь.
 — Слава Богу, — прошептал он.
 — Но прежде мы вызовем полицию.
 — Что?..
 — Боб, это плохие игры!
 — Я знаю, но во имя всего святого, пойми, что я никогда не стану играть жизнью дочери!
 — Мне известно, как следует действовать в подобных случаях. Детей спасают гораздо чаще, если подключаются полиция и ФБР.
 — Но в записке сказано...
 — Сколько лет Джоэн?
 — Шесть.
 — Она уже достаточно большая, чтобы суметь описать или опознать похитителей.
 — Не понимаю, о чем ты говоришь.
 — Боб!
 Теперь уже я сжал его руку. Ответом на мой жест были его испуганные, полные слез глаза.
 — Пойми, Боб, похищение детей — преступление федерального уровня, караемое смертной казнью.
 Он сглотнул комок, подступивший к горлу:
 — Так они могут убить ее? Если уже не убили...
 — Твои шансы найти дочь значительно возрастут, если к делу подключатся власти. Начнем работать одновременно — пока полиция, стараясь найти негодяев, всех их распугает, мы будем вести переговоры с похитителями, чтобы вызволить Джоэн.
 — Если она еще жива, — отрешенно проговорил он.
 Я молча посмотрел на него. Затем кивнул. Он заплакал.
 — Ну, успокойся, успокойся, — сказал я, похлопывая его по спине.

 3

 Первым из полицейских приехал детектив Крюгер из районного отделения Саммердейла, плотный мужчина в измятом костюме со скорбным выражением лица. Оно стало еще более скорбным, когда он принялся осматривать детскую спальню.
 Кинан беспокойно топтался, описывая события.
 — Вчера вечером, чтобы проветрить комнату, я приоткрыл это окно, может быть, всего лишь дюймов на пять. А сейчас оно распахнулось настежь.
 Крюгер кивал, быстро записывая то, что ему говорил Кинан.
 — Ночную одежду Джоэн никогда не укладывала так тщательно.
 Крюгер пристально взглянул на него:
 — Вы не слышали этой ночью каких-нибудь необычных звуков?
 Кинан как-то замялся, испытывая неловкость, и проговорил:
 — Знаете... моя жена слышала.
 — Могу я с ней побеседовать?
 — Нет-нет, не сейчас.
 Для того чтобы как-то разрядить обстановку и стараясь помочь Крюгеру в проводимом им расследовании, я спросил:
 — Боб, что именно слышала Норма?
 — Она проснулась из-за лая соседской собаки. Где-то после полуночи. Вдруг ей показалось, что она услышала голос Джоэн. Подойдя к двери ее комнаты, Норма убедилась, что в спальне было тихо. Затем она опять легла спать.
 Крюгер задумчиво кивнул.
 — Пожалуйста, не спрашивайте ее об этом, — попросил Кинан, — она и так страдает и во всем случившемся винит себя.
 Всем было понятно, что Норма напрасно винит себя, но разве можно было ее переубедить?
 Вскоре приехали бригада из криминалистической лаборатории, фотограф из Отдела по расследованию убийств, и, таким образом, вскоре на месте происшествия собралось много людей, имеющих отношение к полиции. Крюгер, которого я немного знал и именно поэтому вызвал на место происшествия, позвонив в саммердейлское отделение полиции, подошел ко мне.
 — Послушай, Геллер, — проговорил он, смахивая невидимые пылинки с моего пиджака. — Я знаю, ты порядочный человек, но в полиции есть люди, которые считают, что ты не их человек.
 Много лет назад я был свидетелем в процессе против двух полицейских, замешанных в грязных, даже по меркам Чикаго, а по моим и тем более, делах. Однако полицейские, как и преступники, не склонны обличать друг друга; и теперь, спустя пятнадцать лет, я продолжал оставаться в черном списке.
 — Постараюсь от них держаться подальше.
 — Неплохая мысль. Но учти: когда появятся ребята из ФБР, они также не обрадуются, встретив частного детектива.
 — Я здесь по просьбе Боба Кинана.
 — Понимаю, ты ему нужен для душевного спокойствия — сказал Крюгер. — Пока не вмешивайся и не попадайся даже им на глаза.
 Я кивнул.
 Крюгер повернулся, собираясь уйти, но, как бы вспомнив что-то, обернулся и произнес:
 — Послушай, мне жаль, что так случилось с твоим напарником Друри. Чертовски неприятно.
 В начале тридцатых я работал с Биллом Друри по расследованию карманных краж; это был честный полицейский — редкость в чикагском зверинце. Он также отличался патологической ненавистью к бандитам, что и навлекло на него беду. Билл постоянно находился под подозрением у своих и под наблюдением у мафиози.
 — Пусть это послужит тебе уроком, — весело проговорил я, — так всегда бывает с полицейским, честно делающим свое дело.
 Крюгер пожал плечами и пошел наблюдать за ходом расследования.
 День обещал быть длинным. Прикатила команда из ФБР, их ребята действовали споро, сразу же подключили к телефону магнитофон для записи возможных переговоров. До репортеров уже долетели слухи о похищении, однако охрана, выставленная снаружи, сдерживала их. Тем временем криминалисты снимали отпечатки пальцев и следы от лестницы под окном детской спальни. В дом пропустили сотрудников с радиостанции, чтобы записать на пленку обращение Боба к похитителям («Она всего лишь маленькая девочка... пожалуйста, не причиняйте ей боль... на ней только пижама, поэтому, пожалуйста, накиньте на нее одеяло»). Кроме снятия отпечатков пальцев и фотографирования, единственное, что пока сделали полицейские, — это короткий допрос служанки, проживавшей этажом выше. Темнокожая девушка по имени Леона сообщила, что около полуночи слышала, как Джоэн сказала: «Я сплю».
 Комната Леоны располагалась как раз над спальней девочки.
 Когда подошло время ланча, ко мне подошел Крюгер и присел рядом.
 — Хочешь перекусить где-нибудь, Геллер?
 — Разумеется.
 Он подвез меня в кафе, расположенное в нескольких кварталах от дома, и мы присели за стойку.
 — Мы отыскали лестницу, — сообщил он, — на заднем дворе какого-то строения через несколько домов к югу от дома Кинана.
 — Неужели? Совпадают отпечатки, оставленные на земле?
 Крюгер кивнул.
 — А царапины на кирпичах около окна обнаружили? Крюгер снова кивнул и сказал:
 — Они совпадают тоже. Правда, лестница оказалась коротковатой.
 Окно первого этажа дома Кинана располагалось на высоте семи с половиной футов над землей; окна же цокольного этажа, как это было обычно для Чикаго, находились почти на уровне земли.
 — Что интересно, — заметил Крюгер, — у лестницы сломана ступенька.
 — Сломана ступенька? О Боже. Как... — Я заставил себя замолчать.
 — Как в деле Линдберга, — произнес Крюгер. — Ты работал по нему, верно?
 — Да.
 — Тогда они убили ребенка?
 — Говорят.
 — Эта девочка тоже мертва, как ты считаешь?
 Подошла официантка и налила нам кофе.
 — Возможно, — ответил я.
 — Кинан полагает, что, возможно, за всем случившимся стоит банда.
 — Да, он так думает.
 — А что думаешь ты. Геллер?
 Я рассмеялся:
 — Ни за что на свете я не соглашусь с Кинаном. Здесь замешан любитель, к тому же глупый.
 — Но почему?
 — Кто станет подвергать себя риску оказаться на электрическом стуле всего лишь за двадцать штук?
 На мгновение он задумался:
 — Знаешь, Геллер, Кинан принял ряд непопулярных решений в администрации Кабинета по ценообразованию.
 — Настолько непопулярных, что они стали причиной случившегося?
 — Пожалуй.
 Он с избытком насыпал сахар себе в кофе. Теперь, когда дефицит сахара, связанный с невзгодами военных лет, был преодолен, так делали многие. Он внимательно и сосредоточенно разглядывал капли кофе, стекавшие в чашку с вынутой ложки.
 — Как бы ты, не поднимая шума, посреди ночи сумел выманить ребенка из комнаты?
 — Могу предположить лишь два варианта.
 — Какие же?
 — Либо она знала похитителя и доверчиво пошла с ним.
 — Так.
 — Либо, — сказал я, — ее убили еще в кроватке и затем вытащили в окно, словно мешок с сахаром.
 Крюгер чуть не поперхнулся, затем поднял чашку кофе и сделал небольшой глоток.
 — Да, — озадаченно вымолвил он.

 4

 Я оставил Крюгера за столиком, где он расправлялся с большим куском яблочного пирога, и прошел к телефону-автомату, чтобы позвонить домой.
 — Нат, — проговорила Пег сразу же, — разве ты не знаком с этим Кинаном? Робертом Кинаном?
 — Знаком, — ответил я.
 — Я только что услышала о нем по радио, — расстроенно проговорила она. В ее голосе одновременно звучали нетерпение и озабоченность. — Его дочь...
 — Знаю, — ответил я. — Это Боб Кинан звонил мне сегодня утром. Он позвонил мне еще до того, как обратился в полицию.
 После недолгой паузы Пег спросила:
 — Ты работаешь по этому делу?
 — Не совсем. Делом занимаются полиция и ФБР, это их хлеб. Однако Боб хочет, чтобы я находился поблизости. На случай, если потребуется срочная помощь или что-нибудь еще.
 — Нат, ты должен ему помочь. Ты должен помочь ему вернуть крошку.
 Вот и забыто нынешнее утро. Ни слова о разводе. Обыкновенная беременная мамаша, напуганная новостями, нуждающаяся в поддержке своего мужа. Желающая, чтобы он успокоил ее и сказал, что этот славный послевоенный мир действительно прекрасен и безопасен. Он должен быть именно таким для появления ее ребенка.
 — Постараюсь, Пег. Я постараюсь. Не жди меня к ужину.
 В полдень двое в штатском доложили Крюгеру о полученных результатах. Видимо, Крюгер не возражал против моего присутствия при докладе. Но для того чтобы Кинан ничего не узнал, нам пришлось уединиться.
 Тем временем еще несколько десятков полицейских в штатском прочесывали окрестности, беседовали с соседями, в особенности с дворниками многоквартирных домов. Один из них обнаружил в прачечной, расположенной в подвале дома, нечто, привлекшее внимание и вселившее беспокойство.
 — Сгустки крови в баке для грязного белья, — сообщил Крюгеру молодой худощавый детектив.
 — Кто-то также проник в кладовку, взломав замок, — сказал более пожилой, но такой же худощавый его напарник. — На полу валялись несколько пакетов, а на некоторых мешках были пятна темно-красного цвета.
 Крюгер опустил голову и сказал:
 — Направьте туда медицинскую криминалистическую группу.
 Детективы кивнули и отправились выполнять задание.
 Все это время миссис Кинан и ее десятилетняя дочь Джейн находились у соседей этажом выше, но Боб оставался у телефона, ожидая звонка похитителей. Телефон молчал.
 Я держался рядом с Бобом и время от времени прислушивался к разговорам детективов. Настроение было мрачным. Пришлось выпить много кофе, прежде чем я почувствовал прилив сил.
 Спустя некоторое время Крюгер взглядом подозвал меня.
 — В том подвале с баками для прачечной, — тихо проговорил он, — в одном из ящиков обнаружены следы крови, кусочки кости, фрагменты мягких тканей и небольшие пряди волос.
 — О Господи!
 — Я рекомендовал начальнику розыскников Сторму направить группы на поиски.
 — Поиски чего?
 — Ну чего же еще, как ты думаешь?
 — Господи!
 — Геллер, важно начать поиски прямо сейчас. Хочу воспользоваться твоей помощью. Оставь Кинана под каким-нибудь предлогом.
 Я подошел к Бобу, который по-прежнему сидел на краешке стула с прямой спиной около столика с телефоном. Он отрешенно уставился на аппарат.
 — Я хотел бы съездить домой поужинать, — сказал я, обращаясь к нему. — Маленькая женщина готовится стать матерью, понимаешь, мне нужно немного побыть с ней. Ты сумеешь обойтись без меня?
 — Конечно, Нат, конечно. Надеюсь, ты вернешься?
 Я положил руку на его плечо:
 — Я сразу же вернусь назад.
 Мы отправились вместе с Крюгером; с полдюжины других групп из людей в штатском и в полицейской форме уже приступили к поискам. Нам предстояло осмотреть каждую веранду, крыльцо, обшарить каждый куст, подвал, каждую угольную яму, мусорный ящик — все места, где может оказаться маленькое детское тело или то, что от него осталось.
 — Проверим и канализационные трубы, — сказал Крюгер, когда мы с ним шли вдоль тротуара.
 Начало темнеть, только что включили уличные фонари. Свежая прохлада с озера потеснила июльскую жару. Город погружался в серо-синие сумерки, но приближающаяся ночь еще не успела укрыть четкие очертания дня.
 Я поднимал крышки канализационных люков, а Крюгер светил вниз фонариком. Однако ничего, кроме грязи, мы там пока не обнаружили.
 — Не забыть бы про отстойники, — заметил я.
 — Верно.
 Мы решили и их проверить. Между двумя кирпичными строениями прямо напротив здания, где был обнаружен забрызганный кровью бачок для белья, на пешеходной части улицы мы заметили круглую металлическую крышку отстойника. Она походила на крышку канализационного люка, но отличалась меньшими размерами. Видимо, крышку немного сдвинули с места.
 — Кто-то совсем недавно открывал ее, — негромко заметил Крюгер. В тишине надвигающейся ночи его слова прозвучали зловеще.
 — Нужно чем-нибудь поддеть крышку, — проговорил я, опускаясь на колено. — Никак не могу подсунуть пальцы.
 — Сейчас, — сказал Крюгер.
 Он отстегнул с груди полицейскую бляху и, наклонившись, краешком звезды приподнял ее.
 Я сдвинул тяжелый металлический круг в сторону, и Крюгер направил луч фонаря в открывшееся отверстие.
 Снизу на нас смотрело лицо.
 Лицо ребенка, обрамленное светлыми, испачканными в грязи и потому потемневшими волосами.
 — Похоже на куклу, — сказал Крюгер, задыхаясь.
 — Это не кукла, — возразил я, отворачиваясь.
 Я понял, что сделал то, о чем меня просила жена: я нашел малышку Боба Кинана.
 Во всяком случае то, что от нее осталось.

 5

 Мы выловили из отстойника маленькую головку ребенка. Не стану описывать подробности этой процедуры. Пришлось воспользоваться черенком метлы, которую мы взяли у дворника из дома, находившегося поблизости.
 После этого я прислонился к кирпичной стене перехода, повернувшись спиной к нашей находке. Крюгер похлопал меня по плечу:
 — Ты в порядке, Геллер?
 Облаченные в униформу люди охраняли голову, лежавшую на куске газеты, которую мы расстелили около отстойника. Они разглядывали ее, словно это был какой-нибудь экзотический экспонат.
 — Почти расстался с ланчем, — пробормотал я.
 — Ты побледнел, как задница ирландца.
 — Ничего, я о'кей.
 Крюгер зажал сигарету, его желтоватые глаза блеснули.
 — Есть еще одна? — спросил я.
 — Конечно.
 Он извлек из кармана пачку «Лаки Страйк» и предложил мне. Я с жадностью схватил сигарету. Крюгер щелкнул зажигалкой, дал мне прикурить.
 — Никогда раньше не замечал, что ты куришь, Геллер.
 — Почти не курю. Раньше курил, когда был по другую сторону океана. Там все курили.
 — Понимаю. Ты, я слышал, воевал на Гвадалканале.
 — Да.
 — Тяжко было?
 — Так я считал вплоть до сегодняшнего вечера.
 Он кивнул:
 — Я позвонил помощнику Кинана, парню из нормировочного отдела, он скоро будет. Проведем опознание. Не могу я втягивать отца в такое дерьмо.
 — А ты соображаешь, Крюгер, — сказал я, затягиваясь сигаретой. — Ты молодец.
 Он буркнул что-то и отошел в сторону встречать подъезжающих полицейских. Я стоял, по-прежнему прислонившись спиной к стене, докуривая сигарету.
 Появление дворника, у которого мы одолжили метлу, вывело меня из оцепенения. Это был крупный мужчина лет пятидесяти, с толстой шеей и седыми волосами, в плаще, накинутом на фланелевую рубаху с закатанными рукавами.
 — Какая жалость, — сказал он с немецким акцентом.
 — О чем думаешь, папаша?
 — Я кое-что видел.
 — Ну?
 — Может быть, ничего важного.
 Я подозвал лейтенанта Крюгера и предоставил ему право решать.
 — Сегодня около пяти утра, — начал рассказывать дворник, — я выносил мусор и заметил человека в коричневом плаще. Он шел, спрятав голову в поднятый воротник плаща, словно опасался холода или дождя. Однако погода была теплая и сухая. В руках он нес пакет — такой, с какими ходят в магазин за покупками.
 Мы с Крюгером быстро обменялись взглядами.
 — Покажи точно, где ты видел этого человека? — спросил Крюгер у дворника.
 Немец вывел нас на улицу и указал в сторону особняка, где проживали Кинаны.
 — Он пересек вон тот газон и пошел в западном направлении.
 — Как тебя зовут, папаша? — спросил я.
 — Отто. Отто Бергструм.
 Крюгер передал Отто Бергструма на попечение двоим в штатском, и те направились с ним в районное отделение Саммердейл оформлять заявление по всей форме.
 — Может быть, дело продвинется, — сказал Крюгер.
 — Может быть, — ответил я.
 Коллега Кинана по работе в Кабинете по ценообразованию, Уолтер Мунсен, оказался полным мужчиной лет за сорок пять. Его пропустили сквозь кордон полицейских, чтобы взглянуть на детскую головку, лежавшую на листе газеты. Нежное лицо ребенка было покрыто царапинами, а вместо шеи висели лохмотья кожи.
 — Господи милосердный. Это она. Это крошка Джоэн.
 Для Крюгера этого было вполне достаточно.
 Мы отправились обратно в дом Кинана. Ночь повисла над городом, луны и звезд не было видно, словно Господь Бог хотел скрыть все, что натворил человек. Но его старания были напрасны. Мигающий свет патрульных машин, автомобильные фары любопытствующих рассеивали темноту. Репортеры и соседи толпились перед домом Кинана. Слух о нашей жуткой находке уже разлетелся по округе, но не достиг самого Кинана.
 У входной двери Крюгер сказал:
 — Слушай, Геллер, мне хотелось бы, чтобы ты ему все рассказал.
 — Я? С какой это стати?
 — Ты его друг. Именно тебя он позвал. Ему будет легче, если он узнает обо всем от тебя.
 — Ерунда. В таких делах «легче» не бывает.
 Все же я решился это сделать.
 Мы с Крюгером стояли в углу гостиной, но говорил я. Жена Кинана все еще оставалась наверху у соседей. Я опустил руку ему на плечо и сказал:
 — Неважные дела, Боб.
 По выражению моего лица он уже понял это. Тем не менее, все-таки спросил:
 — Она мертва? — Затем, отвечая на свой же вопрос, добавил: — Вы отыскали ее, и она мертва?
 Я кивнул.
 — Боже милостивый! Боже милостивый!
 Он упал на одно колено, словно молился, однако он не молился.
 Я сжал его плечо. Мне показалось, что он пытается подняться на ноги, поэтому я помог ему это сделать.
 Постояв с опущенной головой, он затем сказал:
 — Я сам обо всем расскажу матери Джоэн.
 — Боб, это не все.
 — Не все? Что значит не все?
 — Я сказал, что дела плохи. После того как ее убили, тот, кто это сделал, избавился от тела...
 О Господи! Какими словами можно это выразить? Как уберечь его от этого страшного удара?
 — Нат? В чем дело, Нат?
 — Ее расчленили, Боб.
 — Расчленили?..
 Лучше скажу я, чем какой-нибудь репортер.
 — Я нашел ее голову в канализационном отстойнике, в квартале отсюда.
 Пытаясь понять смысл сказанного мною, он смотрел на меня. Глаза его помутнели, голова затряслась.
 Затем он отвернулся к стене, держа руки в карманах.
 — Не говори Норме, — наконец сказал он.
 — Мы должны рассказать ей все, — вступил в разговор Крюгер со всей мягкостью, на которую был способен. — Она все равно об этом скоро узнает.
 Кинан повернулся и посмотрел на меня; по его лицу текли слезы.
 — Я имел в виду... не говорите ей о... расчленении.
 — Кто-то должен сообщить ей об этом, — настаивал Крюгер.
 — Пригласите их священника, — предложил я Крюгеру, и он закивал головой.
 Священник — отец О'Шеа из церкви Святой Гертруды приехал как раз в тот момент, когда миссис Кинан, тяжело опираясь на руку мужа, шла в свою комнату. Кинан, поддерживая жену, подвел ее к софе. Острое чувство тревоги переполняло миссис Кинан. Оно еще больше усилилось при виде безмолвной трагической сдержанности мужа.
 Маленький седовласый священник с Библией и четками в руках проговорил:
 — Крепка ли твоя вера, дитя мое?
 Кинан сидел рядом с женой; она сжала его руку и подняла на священника свои чистые глаза, но губы ее дрожали.
 — Вера моя крепка, падре.
 Священник помолчал, пытаясь подыскать нужные слова. Мне очень хорошо знакомо это чувство.
 — С ней все в порядке, падре? — спросила Норма Кинан.
 В ее вопросе прозвучали последние остатки надежды.
 Священник отрицательно покачал головой.
 — Она... ей плохо?
 Священник вновь отрицательно покачал головой.
 Норма Кинан поняла, что означает этот жест. В течение нескольких мгновений она смотрела куда-то отсутствующим взглядом. Затем она вновь подняла глаза, но теперь они затуманились.
 — Они... — Она с трудом продолжила: — Ее... изуродовали?
 Священник сглотнул подступивший комок.
 — Нет, миссис Кинан, — сказал я.
 Кто-то должен был набраться смелости и солгать этой женщине.
 — Слава Богу, — проговорила Норма Кинан. — Слава Богу.
 Она зарыдала, муж с отчаянием нежно обнял ее, прижав к себе.

 6

 Около десяти часов того же вечера в другом отстойнике полицейские обнаружили левую ногу Джоэн. Менее чем через полчаса та же самая группа, осматривая канализационный колодец, нашла правую ногу, завернутую в пакет.
 Через некоторое время в канализационной трубе отыскали и торс девочки, завернутый в пятидесятифунтовый мешок из-под сахара.
 Слух об этих страшных находках мигом долетел до дома Кинана, где начали собираться все городские шишки: комиссар полиции, начальник розыскного отдела и его заместитель, глава отдела по расследованию убийств, следователь по делам о насильственной смерти, мэр. Прибыли прокурор штата и его правая рука — капитан Даниэль Гилберт, по кличке «Бочонок».
 То, что приплыли большие акулы, меня не удивило, особенно если принять во внимание характер и общественный резонанс подобного преступления. Но приезд Бочонка Гилберта, связанного с мафией, не укладывался ни в какие рамки. Ведь Боб определенно связывал похищение дочери с происками мафии.
 — Геллер, — дружески проговорил шикарно одетый Бочонок, — из-под какой коряги ты выполз?
 Бочонок выглядел столь колоритно, что вполне оправдывал свое прозвище.
 — Прошу меня извинить, — сказал я, отодвигая его в сторону.
 Пришла пора достойно удалиться.
 Я пошел попрощаться с Бобом. Он сидел на кушетке, разговаривая с несколькими агентами ФБР; его жену опять отвели наверх к соседям и дали успокоительного.
 — Нат, — сказал Кинан, вставая и делая рукой судорожные движения, словно хватаясь за воздух, устремив на меня налитые кровью глаза, — прежде чем ты уйдешь... хочу переговорить. Пожалуйста.
 — Конечно.
 Он завел меня в ванную комнату и закрыл дверь. Мой взгляд упал на желтого резинового утенка, стоявшего на краю ванны.
 — Хочу просить тебя продолжить поиски, — сказал Кинан.
 — Боб, теперь к этому делу привлекут всех полицейских в городе. Вряд ли тебе понадобятся услуги частного детектива. Тем более, что полиции не нужны помехи на дороге.
 — Ты видел, кто приехал сюда?
 — Много народу. Среди них в основном очень хорошие люди.
 — А этот тип, Бочонок Гилберт? Я кое-что о нем знаю. Меня предупреждали. Его называют «самым богатым полицейским в Чикаго», не так ли?
 — Это правда.
 Об этом действительно поговаривали в Чикаго.
 Глаза Кинана сузились.
 — Он путается с мафиози.
 — Он со многими путается. Боб, но...
 — Я дам тебе чек...
 Сказав это, он вынул из кармана брюк чековую книжку, опустился на колено и с ожесточением принялся выписывать чек, используя крышку унитаза в качестве письменного стола.
 Все это было столь же нелепо, сколь грустно.
 — Боб, прошу... не надо...
 Он поднялся и вручил мне чек на тысячу долларов Чернила влажно поблескивали.
 — Это аванс, — сказал он. — Единственное, чего хочу от тебя, чтобы ты был в курсе расследования, проследил, чтобы чикагские полицейские честно делали свое дело.
 Эта просьба явно противоречила тому, ради чего он меня приглашал, но я не стал обращать его внимание на это обстоятельство.
 — О'кей, — согласился я, свернул чек и засунул его в карман, уловив запах чернил. Я не думал, что воспользуюсь им, но в данной ситуации чек следовало просто взять.
 Боб похлопал меня по руке:
 — Спасибо. Да благословит тебя Бог. Спасибо за все, Нат.
 Когда мы вышли из ванной, все как-то странно посмотрели на нас. Многие из собравшихся полицейских не слишком благоволили ко мне и потому, безусловно, были рады моему уходу.
 На улице несколько репортеров узнали меня и окликнули. Не обращая на них внимания, я направился к своему «плимуту», надеясь, что машину не блокировали. Хэл Дэвис, журналист из редакции «Ньюс», невысокий человек с большой головой, сияющими глазами и юношеской внешностью, несмотря на свои пятьдесят с небольшим, семенил рядом.
 — Хочешь запросто заработать четвертной? — спросил Дэвис.
 — Зачем, мои дела идут неплохо. А как у тебя?
 — Слышал, что ты выудил детскую головку из дерьмового бульона.
 — Весьма трогательно, Хэл. Иногда я задаю себе вопрос, почему это ты до сих пор не получил премию Пулитцера, коль скоро ты с такой легкостью обращаешься со словами?
 — Хочу взять у тебя эксклюзивное интервью.
 Я зашагал быстрее.
 — Отвяжись.
 — Два четвертных.
 Я остановился.
 — Пять.
 — Господи Иисусе! Успех ударил тебе в голову, Геллер.
 — Думаю, где-нибудь я смогу заработать и побольше.
 В аллее, позади дома Кинана, несколько полицейских сдерживали толпу репортеров, в то время как оперативный фотограф из полиции, направив на стену объектив фотоаппарата, делал снимок за снимком. Фотовспышки, подобно взрывам, пронизывали покров ночи.
 — Провалиться мне на этом месте, если я знаю, — сказал Дэвис и очутился позади меня, так как я быстро двинулся туда.
 Полицейские удерживали нас на расстоянии, но мы все же смогли как следует рассмотреть то, что снимали фотографы. На стене неровные красные буквы гласили: «Остановите меня, прежде чем я убью еще».
 — О Боже! — пробормотал Дэвис, широко раскрыв глаза. — Неужели он все натворил? Неужели опять этот чертов «убийца с губной помадой»?
 — "Убийца с губной помадой"? — тупо повторил я.
 Было ли это делом его рук?

 7

 «Убийца с губной помадой», как окрестила его пресса, впервые попал на первые полосы газет в январе.
 Миссис Каролина Вильямс, привлекательная сорокалетняя вдова с несколько туманным прошлым, была найдена мертвой в постели в своей скромной квартире в Норт-Сайде. Красная юбка и нейлоновый чулок крепко стягивали горло обнаженной сладострастной брюнетки. Очевидно, она сопротивлялась, так как в квартире все было перевернуто вверх дном. Миссис Вильямс сильно избили: лицо в ссадинах, тело в синяках. Убийца перерезал ей горло.
 Смерть наступила от потери крови, которой пропиталась вся ее постель. Странно, но на теле жертвы крови не было. Под крепко затянутой красной юбкой и чулком следователь обнаружил еще одну повязку, наложенную вокруг раны на шее.
 В ванне оказалось много окрашенной кровью воды. Там же лежала и одежда жертвы, как будто ее замачивали перед стиркой.
 Подозреваемый вооруженный грабитель, последний дружок вдовы, вскоре был освобожден за недостатком улик. Каролина Вильямс трижды была замужем. С двумя мужьями она развелась, а третий умер. Ее экс-мужья имели железное алиби, в особенности последний.
 О деле постепенно забыли. Оно исчезло со страниц газет и попало в разряд нераскрытых.
 Затем, меньше месяца спустя, аналогичное преступление, совершенное, судя по всему, тем же убийцей, потрясло город. На миссис Вильямс, которая вела вольный образ жизни, смотрели как на жертву преступления, совершенного на почве ревности. Но когда такая же участь постигла Маргарет Джонсон, все жители Чикаго поняли, что имеют дело с сумасшедшим.
 Двадцатидевятилетняя Маргарет Джонсон (друзья звали ее Пегги) была настоящей красавицей. Одинокая, регулярно посещавшая церковь девушка, родом из небольшого городка, только что вернулась в Чикаго после трех лет военной службы. Ей удалось устроиться на работу в офис компании, производившей оборудование для бизнесменов. Он находился в Лупе. Обнаженный труп Маргарет нашли в небольшом номере отеля в Норт-Сайде, где она проживала.
 Когда горничная отеля обнаружила ее, мисс Джонсон, обнаженная, стояла на коленях перед ванной с опущенной в воду головой. На голове наподобие тюрбана было намотано полотенце. Убийца обладал, похоже, нечеловеческой силой. Острие столового ножа пронзило насквозь шею жертвы и вышло с противоположной стороны.
 В нее также стреляли: одна пуля попала в голову, вторая — в руку. Ладони девушки были покрыты порезами, полученными, очевидно, когда она пыталась защититься от ножа убийцы.
 С тела Маргарет была тщательно смыта кровь. А пропитавшиеся ею полотенца валялись на полу ванной. В комнате царил беспорядок, все было забрызгано кровью. Но самое примечательное — на стене буквами высотой от трех до шести дюймов губной помадой, взятой у жертвы, было написано:
 РАДИ ВСЕГО СВЯТОГО,
 ОСТАНОВИТЕ МЕНЯ ПРЕЖДЕ,
 ЧЕМ Я УБЬЮ ЕЩЕ.
 НЕ МОГУ СПРАВИТЬСЯ С СОБОЙ.
 Полицейские и журналисты окрестили «убийцу с губной помадой» «сексуальным маньяком», хотя ни одна из женщин не была изнасилована. Эта позиция полицейских вызвала у меня подозрение. Не исключено, что нечто, имеющее важное значение, не достигло ушей журналистов и не получило огласки.
 Я спросил об этом лейтенанта Билла Друри, который до увольнения служил в отделе Таун Холла и работал по этому делу. Он сказал, что в обоих случаях на полу около окна была обнаружена сперма. Убийца, видимо, проникал в квартиры через окно.
 Похоже, здесь мы имели дело с парнем, которому, чтобы кончить, требовалось зрелище определенного характера.
 Между двумя убитыми женщинами и несчастной, разрубленной на части маленькой Джоэн, кроме того, что она умерла насильственной смертью от рук сумасшедшего, на первый взгляд не было ничего общего.
 Однако послание на стене, написанное губной помадой, неровные, словно выведенные детской рукой буквы, несомненно, добавят дополнительные факты в это расследование. Газеты уже начали именовать «убийцу с губной помадой» «чикагским Джеком Потрошителем». Не приходится сомневаться в том, что после убийства похищенной девочки весь город будет требовать довести расследование до самого конца.
 — Газеты все время нападают на полицейских, — сказал я Пег в ту ночь, когда мы с ней поздно легли в постель. Она лежала на моей согнутой руке, и ее била сильная дрожь. — Величают каменными истуканами, недоумевают по поводу неэффективной работы криминалистической лаборатории. А неудача в поимке «убийцы с губной помадой» стала как раз той самой дубиной, которой их гвоздят газеты.
 — Ты говоришь так, словно это несправедливо, — возразила Пег.
 — Я действительно так считаю. Поймать лунатика гораздо труднее, чем профессионального преступника. У профессионала весь характер и образ его действия прослеживаются очень легко. Это называется modus operandi — по латыни — образ действия.
 — Образ действия?
 — Да, то есть то, как он совершает свои преступления, какого они типа. А у этого парня даже в способе убийства обеих женщин есть значительная разница. Вторую он застрелил, и, несмотря на нож, проткнувший шею жертвы, смерть наступила именно от пули. Ты не против, что я говорю об этом?
 Пег кивнула. Она была у меня крепким орешком.
 — Этот тип не оставил ни одного сносного отпечатка.
 — Наводит после себя чистоту, — сказала Пег.
 — Для него — это ритуал, — заметил я, — и мера предосторожности.
 — Полный идиотизм.
 — Полный идиотизм, — согласился я.
 Я улыбнулся, искоса глядя на нее. В спальне царила темнота, но я все же разглядел ее милое лицо.
 Тихим голосом она сказала:
 — Ты обещал своему другу Бобу Кинану, что продолжишь поиски.
 — Да, но я сказал просто так, чтобы успокоить его.
 — Ты должен продолжить.
 — Не знаю, смогу ли. Полиция и федералы что-то не спешат обратиться ко мне за помощью.
 — С каких это пор подобные препятствия останавливают тебя? Продолжай. Ты должен найти этого типа. — Она взяла мою руку и положила ее на свой живот. — Должен.
 — Конечно, Пег. Конечно.
 Я нежно, успокаивающе погладил ее по животу.
 Неожиданно я почувствовал странную признательность к «убийце с губной помадой»: ведь этот день начался с того, что жена потребовала развода, а закончился тем, что она в моих объятиях и я ее успокаиваю.
 В этом славном послевоенном мире есть смысл постараться взять все, до чего удается дотянуться.

 8

 Два дня спустя в Лупе, в переполненном ресторане «Берхофф», я угощал ланчем своего друга Билла Друри.
 Официанты в смокингах, высоко подняв подносы с дымящимися блюдами, сновали между столиками, словно участники каких-то непонятных состязаний. Постоянные посетители, главным образом бизнесмены, среди которых оказалось несколько женщин — любительниц ранних прогулок по магазинам, своими голосами и мерным стуком столовых приборов создавали непрерывный гул, превращавший разговор в этом просторном зале в частную беседу.
 Билл любил хорошо поесть и с удовольствием принял мое предложение, хотя это вынудило его покинуть свое логово в Норт-Сайде и прогуляться на приличное расстояние. Несмотря на то что Билл не ходил на службу, одет он был с иголочки: темно-синий костюм, широкий оранжевый галстук, украшенный булавкой с драгоценным камнем. Мужественное лицо моего друга имело раздвоенный подбородок и темные проницательные глаза. У него была запоминающаяся походка уверенного в себе человека. И лишь мешки под глазами да легкая седина, посеребрившая редеющие темные волосы, показывали, что ему пришлось перенести много переживаний в последние месяцы.
 — Чертовски рад, что ты смог отбиться от предъявленных обвинений, — начал я.
 Он пожал плечами и намазал маслом кусок ржаного хлеба. Скоро должны были принести заказанный нами шницель по-венски.
 — Осталось еще Большое жюри.
 — Одолеешь и этих, — уверенно продолжал я, хотя, честно говоря, не был в этом уверен. В своем рвении прищучить нескольких парней из мафии Билл подкупил по меньшей мере одного свидетеля. Я был тогда в суде, когда это вскрылось.
 — Тем временем я бью баклуши в старом доме, приводя мою старушку в нервное расстройство тем, что отстранен от работы.
 — Хочешь немного поработать на А-1?
 Он покачал головой и с огорчением нахмурил брови:
 — Я все еще полицейский, Нат, отстранен я или нет.
 — Все останется между нами. У тебя все еще остались друзья в отделе Таун Холл, верно?
 — Конечно.
 Официант, годившийся нам по возрасту в отцы и выглядевший достаточно сурово, чтобы отшлепать нас, принес блюда с говядиной, зажаренным по-немецки картофелем и красной капустой.
 — Я работаю по делу Кинана, — произнес я, потягивая пиво.
 — До сих пор? Думал, что ты его уже бросил, — усмехнулся он. — Брат говорит, что ты многовато заломил за то интервью.
 Его брат Джон работал в редакции «Ньюс».
 — Дэвис согласился с моей ценой, — сказал я, пожав плечами. — Послушай, похоже. Боб Кинан хочет, чтобы я остался на борту. Так он лучше себя чувствует. Во всяком случае я намерен еще поработать.
 Он стрельнул в меня взглядом детектива.
 — Имеют ли какое-нибудь отношение к твоему решению продолжать те десять кусков награды, объявленной «Трибюн», а?
 Я усмехнулся и отрезал кусочек мяса.
 — Может быть. Ты заинтересован?
 — А что, собственно, я могу сделать?
 — Прежде всего можешь намекнуть мне, если кто-нибудь из твоих друзей-полицейских заметит, что начали дергать за политические или же за мафиозные ниточки.
 Он кивнул и пожал плечами, не переставая при этом жевать.
 — Во-вторых, ты работал по делу «убийцы с губной помадой».
 — Но меня задвинули, когда работа по второй жертве была в самом разгаре.
 — Что ж, наверстай. Сходи, поговори с друзьями. Поройся в делах. Поищи, может быть, на что-то не обратили внимания.
 Его лицо выражало сомнение.
 — Каждый коп в этом городе привлечен к этому делу, их столько, сколько блох на обезьяне. С чего ты решил, будто любой из нас может отыскать то, что они проглядели?
 — Билл, — произнес я с выражением удовлетворения, наслаждаясь красной капустой, — как сыщики, мы с тобой лучше их.
 — Верно, — согласился он и отрезал еще кусочек мяса. — Во всяком случае, я думаю, что они идут не тем путем.
 — Да?
 Он слегка пожал плечами:
 — Они зациклились на насильниках — преступниках, чьи действия сопровождаются насилием. Но ты взгляни на «образ действия». Что можешь сказать? Кого ты собираешься искать, Нат?
 Я много раздумывал над этим, поэтому ответ был наготове.
 — Думаю, что это какой-нибудь вор-форточник, ворующий не ради денег или вещей, которые смог бы потом продать, а любитель острых ощущений.
 Друри посмотрел на меня, хитро прищурившись:
 — Любитель острых ощущений. Я тоже так думаю.
 — Возможно, подросток. Несовершеннолетний или немного постарше. Может, лет двадцати.
 — Почему ты так считаешь?
 — Поиск острых ощущений — удел молодых, Билл. А чтобы проникнуть в комнату Джонсон, нужно было проползти по карнизу с пожарной лестницы. Для этого нужно обладать немалой ловкостью, почти акробатическими способностями. И определенным безрассудством.
 Билл сжал в руке нож.
 — А потом нужно иметь силу, чтобы проткнуть шею женщины столовым ножом.
 — Согласен, но это лишь говорит о том, что здесь замешан кто-то молодой.
 Он повернул нож в мою сторону.
 — Я как раз составлял список возможных подозреваемых... Однако меня отстранили до того, как я начал его отрабатывать.
 Я, честно говоря, надеялся на что-то подобное.
 — Где этот список сейчас?
 — В моих рабочих записях, — сказал Друри. — Однако, прежде чем я тебе что-нибудь отдам, позволь заглянуть в Таун Холл и разнюхать, что там нового. Ты, наверное, хочешь также, чтобы я разузнал, как идут дела в отделении Саммердейла?
 — Нет, — ответил я. — Там у меня уже связь с Крюгером. Он держит меня в курсе.
 — Крюгер — нормальный парень, — сказал, кивая головой, Друри. — Но почему он сотрудничает с тобой, Нат?
 Жареный картофель был отличным — соленым и приятно похрустывал, но стоило еще заказать и соус.
 — Обещанная «Трибюн» награда. Она не может быть вручена полицейским.
 — А, — сказал Друри и отхлебнул темного пива, — что также распространяется и на меня.
 — Разумеется. Но тут нет проблем.
 — Я честный полицейский, Нат.
 — Такой же честный, каким появился в этом городе. Но ты же еще и человек. Мы что-нибудь придумаем, Билл, ты и я.
 — Мы начнем, — сказал Билл, отодвигая в сторону тарелку и усмехаясь, как идиот, — с десерта.

 9

 Я поехал на похороны в Ист-Энд один. Пег со мной не поехала — она сочла это неудобным, поскольку никогда не встречалась с Кинанами. Перед входом в дом стоял полицейский, чтобы не пускать любопытных, однако желающих проникнуть туда было очень немного: хотя война и закончилась, но память о личных скорбях была еще свежей.
 Маленькая девочка, облаченная в белое сатиновое платье, лежала с розовыми цветами на груди, ссадин на лице не было заметно — казалось, что она даже улыбалась, словно во сне. Ее уложили таким образом, чтобы не было заметно отсутствия рук.
 Разумеется, Норме Кинан рассказали обо всем, что произошло с ее крошкой. Моя сострадательная ложь облегчила ее мучения лишь в ту первую ночь. Невероятно, но дело обстояло еще хуже: в полдень следователь объявил, что имела место «попытка изнасилования».
 Родители в строгих черных одеждах сидели около гроба, родные и приглашенные тихо переговаривались. Слез не было. Все находились в шоке.
 — Спасибо, что пришел, Нат, — сказал Боб, приподнимаясь и пожимая мне руку. — Придешь завтра на мессу?
 — Конечно, — ответил я. Много времени прошло с тех пор, как я последний раз посещал мессу. Моя мать была католичкой, но она умерла, когда я был совсем молодым.
 На следующее утро в церкви Святой Гертруды служили не поминальную мессу, а мессу Ангелов, которую исполнял хор из ста юных голосов детского хора.
 — Приветственная песня, — сказал священник, — сопровождает еще одну душу, которая будет петь пред троном Господним.
 В этом хоре пела и Джоэн. В прошедшее Рождество она исполняла роль Ангела в школьной инсценировке.
 Теперь от нее остался безрукий торс, покоившийся в гробу на возвышении около алтаря. Но ни прелесть детских голосов и красота их лиц, ни длинные оплывшие белые свечи, отбрасывавшие золотые отблески на маленький белый гроб, не могли отогнать мои черные мысли. Когда священник напомнил находившимся в зале, что «в наших сердцах не должно быть места мщению», я прикусил язык. Говори только, за себя, падре.
 Мужчины и женщины открыто плакали, прижимая к себе детей. На мессе присутствовало около тысячи трехсот человек, наряд полиции окружал Кинанов при выходе из церкви.
 Не все поехали на кладбище. День выдался прохладный, ветреный. После того как священник в последний раз окропил тело святой водой, маленький гроб опустили в крошечную могилку, охраняемую одиноким кленом. Цветы, уложенные на могилу, скорбно трепетали под порывами ветра.
 Я не позволил себе плакать. Я говорил себе, что Кинан всего лишь знакомый, а вовсе не друг; напоминал себе, что никогда не видел этой маленькой девочки, во всяком случае до того, как выудил ее головку из этого чертова отстойника. Я сдерживал наворачивающиеся слезы и вел себя как мужчина.
 Так я держался, пока не пришел домой и не увидел свою беременную жену, и тут уж не выдержал.
 Я лежал на кушетке и рыдал, как ребенок, а Пег меня успокаивала.
 Это длилось недолго, а потом пришло странное и тревожное осознание: все, что довелось пройти в своей жизни — от стычек с бандитами в мою бытность полицейским до схваток с японцами в Тихом океане, — не подготовило меня к подобному ужасу. Не был я готов и к тому, что стану родителем и что на этой планете есть нечто такое, столь бесценное для тебя, что одна лишь мысль о возможности лишиться его способна вызвать помешательство.
 — Ты поможешь своему другу, — проговорила Пег, — ты поймаешь того, кто это сделал.
 — Постараюсь, крошка, — ответил я, вытирая слезы. — Черт подери, награда за поимку преступника поднялась до тридцати шести тысяч.

 10

 Однако на следующий день мне почти не удалось продвинуться в расследовании дела Кинанов. Я пообщался с Крюгером и Друри, но они не сумели сообщить мне ничего нового.
 Дворников допросили и отнесли их к числу подозреваемых. Один — Отто Бергструм, у которого мы позаимствовали метлу. Другой — молодой армейский ветеран в возрасте двадцати пяти лет по имени Джеймс Ватсон, работавший в яслях, откуда была похищена лестница. Ватсон в прошлом отличался склонностью к насилию, и его уже арестовывали за приставания к восьмилетней девочке. Тогда Ватсона обвинили в антиобщественном поведении. Сейчас и Бергструм и Ватсон имели алиби. К тому же оба прошли тест на детекторе лжи.
 — Не думаю, что подвал, куда проник убийца, чем-то важен для нас, — сказал Крюгер, когда мы с ним говорили по телефону.
 — Ты имеешь в виду подвал, где действовал преступник?
 — Да. Похититель украл оттуда мешок и пакеты. Парень, владелец этого подвала, чист.
 — Удалось найти хоть какие-нибудь сносные отпечатки пальцев?
 — Нет. Ни в подвале, где совершено убийство, ни в комнате девочки. Два обнаруженных на окне принадлежат уборщице. Зато у нас есть пухлый отчет по записке, оставленной преступником. К тому же недалеко от дома Кинанов найдена скрученная в петлю проволока, на которую обычно вешают картины; не исключено, что ею задушили ребенка. Следователь сказал, что девочка умерла до того, как ее расчленили.
 — Хвала Всевышнему хоть за это.
 — Около дома Кинана были замечены два подозрительных автомобиля. Сейчас мы над ними работаем.
 — Да, в версии с автомашинами что-то есть, иначе кто-нибудь обязательно заметил бы этого маньяка, когда он нес тело от дома Кинанов в подвал.
 — Согласен. Не забывай, что все происходило ночью. В конце концов установлено, что смерть наступила между часом тридцатью и двумя часами.
 Крюгер пообещал держать меня в курсе событий. Вот, собственно, и все, что мне удалось узнать нового.
 Но за одним весьма существенным исключением.
 Я уже собирался сесть в свой «плимут», припаркованный на стоянке около Рукери, когда подкатил темно-синий «Меркурий» 1946 года выпуска и блокировал выезд.
 Не успел я выразить свое негодование, как из окна выглянул водитель и усмехнулся:
 — Давай покрутимся. Геллер.
 На меня смотрел тип лет сорока с вытянутым лицом сероватого цвета, выдающимся вперед подбородком и перебитым носом. Он не был крупным мужчиной, но держался очень солидно. Звали его Сэм Флади. Одно время он был сборщиком дани для мафии, а теперь водителем-телохранителем Тони Аркадо. Его также знали под именем Муни, что на уличном жаргоне Вест-Сайда означало темную личность.
 — Покрутимся, Сэм, или прокатимся?
 Сэм рассмеялся:
 — Брось, Геллер. С каких это пор ты потерял нюх? У меня к тебе предложение.
 У меня с собой не было оружия. Сэм же наверняка был с пушкой. Как и я, Флади был парнем из Вест-Сайда. Только я вырос в районе Максвелл-стрит, а он был выходцем из известного Пэтча, расположенного рядом с Нью-Вест-Сайдом, и давним членом небезызвестной банды с Сорок второй улицы.
 — Валяй прямо здесь, — предложил я, — все равно вокруг никого нет.
 Он уже об этом и сам подумал; его темные глаза поблескивали. То, что я был известной личностью среди мафиози, во многом объяснялось моими давними приятельскими отношениями с покойным Фрэнком Нитти, которого Сэм не очень жаловал. Ведь Сэм как-никак был протеже Пола Рика, сместившего Нитти.
 — О'кей, — согласился Сэм. — Я припаркуюсь вон там. Ты подсядешь ко мне в машину, тут и переговорим. В моей чертовой колымаге ничего с тобой не случится.
 Мы сели и поговорили.
 Сэм, облаченный в темный, отлично сшитый костюм, повернулся ко мне вполоборота и произнес:
 — Знаешь, кто о тебе хорошего мнения?
 — Кто?
 — Луи Компана. — При этом он почесал грудь большим пальцем руки. — Я приглядывал за его кралей, пока он сидел в кутузке за скандал.
 — С Луи все в порядке, — вежливо ответил я.
 Компана был правой рукой Нитти, в силу неведомых мне причин Сэм стремился убедить меня, что мы с ним чуть ли не приятели. Или, во всяком случае, что у нас есть общие друзья. В 1944 году я впервые познакомился с Сэмом, когда похитили Джейка Гузика, казначея банды. Тогда я выступал в качестве нейтрального посредника. На собственном опыте я убедился, что Сэм Флади — один из самых бессовестных мерзавцев и мошенников.
 — Ты занимаешься делом Кинана? — спросил он.
 Если бы я не собрал всю свою волю, эти слова меня непременно насторожили бы.
 — Да, — небрежно бросил я. — Отец жертвы — мой приятель, и ему хочется иметь человека, который бы следил, чтобы полиция вела дело по-честному.
 Мои слова развеселили Сэма. Я не понял, что его так рассмешило, то ли то, что дело доверили мне, то ли сама мысль о контроле за честностью полиции, казавшейся ему утопией... Поэтому я закинул пробный камень.
 — Тебе известно, почему Кинан выбрал именно меня, не так ли?
 — Нет, — ответил Сэм. Как мне показалось, совершенно искренне.
 — Он боялся, что похищение было организовано восточной мафией за то, что в Нью-Йорке он отказался иметь ними дело. Для тебя это не секрет, он работал в Кабинете по ценообразованию.
 — Это маловероятно, Геллер. Ребята с востока не стали бы играть на нашей территории без предварительной проверки.
 Я кивнул, в его словах был резон.
 — Однако, чтобы ты знал, если еще не в курсе, до последнего времени я занимался бензином и продовольственными карточками. Но с этим покончено около двух месяцев назад. Этот рэкет тихо умер. Но, Геллер, ни я, ни один парень из мафии ни разу не приближались к этому Кинану.
 — Он никогда этого и не утверждал.
 — Хорошо. Теперь позволь мне пояснить мой интерес к этому делу, — продолжал Сэм Флади.
 — Будь добр.
 — Похоже, что уже известный нам сукин сын с губной помадой совершил чудовищное злодейство над маленькой девочкой.
 — Похоже. Но кое-кто думает, что мог найтись другой дурак, сделавший губной помадой эту надпись на стене.
 Он прищурил глаза:
 — Я слышал, будто семья получила письмо, написанное губной помадой, со словами: «Остановите меня, пока я не убил еще». Или что-то в этом роде.
 — Верно.
 Он вздохнул, пристально посмотрев на меня:
 — Распространяются ли на нас с тобой правила отношений адвокат — клиент, если я дам тебе задаток?
 — Да. Мне придется направить тебе контракт через адвоката, с которым я сотрудничаю, чтобы все было по закону. Или нам придется действовать через твоего адвоката. Однако сам я не уверен, что имею желание работать с таким клиентом, как ты, Сэм. Не обижайся.
 Он поднял палец:
 — Обещаю, что эта работа ни в коем случае не скомпрометирует тебя и не войдет в противоречия с интересами другого твоего клиента — Кинана. Если я лгу, тогда нашим отношениям конец.
 Я молчал.
 Он положил мне на колени запечатанный пухлый конверт:
 — Тут тысяча бумажками по пятьдесят.
 — Сэм, я...
 — Теперь я твой клиент, Геллер. Усек?
 — Но...
 — Понял?
 Я сглотнул подступивший комок, кивнул и опустил конверт во внутренний карман пиджака.
 — "Убийца с губной помадой"... — начал Сэм, возвращаясь к прежней теме. — Первой его жертвой была миссис Каролина Вильямс.
 Я кивнул.
 Сэм ткнул в меня указательным пальцем:
 — Никто, Геллер, никто не должен знать об этом.
 Смахивающий на хорька гангстер глубоко вздохнул, посмотрев сквозь ветровое стекло на бетонную стену, возвышающуюся перед машиной.
 — У меня семья. Маленькие дочки. Я должен их защитить. У тебя есть дети. Геллер?
 — Мы ждем ребенка.
 Сэм усмехнулся:
 — Великолепно! — Затем улыбка исчезла с его лица. — Слушай, я пойду на все, чтобы защитить мою Ангелину. Некоторые парни выставляют напоказ свои связи с другими женщинами. Я, насколько известно моей семье, никогда не сбивался с праведного пути. Никогда. Но... ты же мужчина — ты понимаешь мужские потребности.
 Я начинал понимать, к чему он клонит...
 — Дело в том, что я встречался с Каролиной Вильямс. У нас все было вполне благопристойно.
 Скорее всего Сэм говорил правду, если даже Билл Друри ничего не прознал об этом. В конце концов, он расследовал то дело, а его ненависть к парням из мафии всем была очень хорошо известна.
 Словно прочитав мои мысли, Сэм сказал:
 — Ни слова об этом твоему приятелю-психу Друри.
 Муни знал, что говорит.
 — Имеется фото, на котором мы с ней вдвоем. Мне бы хотелось получить его обратно.
 — И отнюдь не из-за сентиментальных чувств.
 — Ты прав, — согласился он. — Я подумал, что моей подружке миссис Вильямс не повезло и она стала жертвой маньяка. Но из того, что я слышал, этот парень не просто сексуальный убийца. Он, мягко говоря, довольно странный тип, — сказал Сэм.
 — Я такого же мнения, мне кажется, он вор с хобби.
 — В рапортах полиции отмечается, что у убитой кое-что пропало: нижнее белье, часть личных вещей. Во всяком случае, даже несмотря на то, что вел дело Друри, мне удалось узнать, что альбома с фотографиями в ее квартире не оказалось.
 — Может быть, он у ее родных.
 — Нет, я это осторожно выяснил.
 — Значит, ты думаешь... альбом унес убийца?
 Сэм кивнул:
 — Да. В нем были фотографии, на которых она снята в купальниках и шортах. Если он забрал ее нижнее белье, то мог прихватить и альбом.
 — Что же ты хочешь от меня?
 Он пристально посмотрел на меня, затем крепко сжал мою руку:
 — Я хочу заполучить этот альбом, даже не альбом, а только единственную фотографию. Ее сделала в ресторане одна из девчонок-фотографов, которые постоянно там крутятся.
 — Как же мне его отыскать? — спросил я.
 — Ты можешь найти этого парня раньше, чем на него выйдет полиция. Или попробуй иначе. У тебя же тесные связи с полицейскими, ведущими это дело. Может быть, удастся добраться до альбома раньше их. Мне очень не хотелось бы, чтобы эта фотография всплыла на свет. Иначе я окажусь в дерьме. У меня могут возникнуть неприятности. К тому же это может сбить с толку тех, кто расследует дело маньяка.
 Я задумался над его словами — он был прав.
 — Итак, единственное, чего ты хочешь, — уточнил я, — это вернуть фотографию.
 — И благоразумия с твоей стороны.
 — Не волнуйся насчет благоразумия, — ответил я, — в конце концов, мы будем общаться через адвоката. Ты будешь его клиентом, а он моим. В этом случае я не смогу сказать ни одного лишнего слова даже если бы и захотел.
 — Так берешься за работу?
 — Я уже взял деньги. А если мне не удастся добиться результата?
 — Задаток оставишь себе. Найдешь фотографию — получишь еще четыре куска.
 — Чего я хочу, так это добраться до убийцы этой маленькой девочки и прикончить его.
 — Делай с ним, что хочешь, — сказал Сэм, — но верни мне фотографию.

 11

 Луи Сапперстейн, бывший в свое время моим боссом по делу о карманниках, стал первым, кого я пригласил на работу, когда агентство А-1 стало расширяться. Перевалив на шестой десяток, Лу, сохранил мускулистую комплекцию, носил очки в черепаховой оправе и обладал лысиной ученого.
 Он опустил ладони на столешницу моего рабочего стола. Как обычно, рукава его рубахи были закатаны до локтей, а галстук свободно болтался на шее.
 — Все утро я проторчал в архиве Триб, перерыл все материалы за целый год.
 Я просил Лу проверить все случаи, где речь шла о нападениях на женщин. Мне пришла мысль о том, что если, согласно теории Друри и по моим рассуждениям, «убийца с губной помадой» был форточником, искателем острых ощущений, дошедшим до убийства, то вполне могла оказаться и промежуточная стадия между бескровным вторжением и кражами, сопровождавшимися убийствами.
 — Есть несколько подходящих случаев, — сказал Лу, — но один сразу же бросился мне в глаза...
 Он протянул мне лист, вырванный из блокнота.
 — Кэтрин Рейнольдс, — прочитал я вслух.
 Остальное я прочел про себя, заметив:
 — Тут есть интересные детали.
 Лу кивнул, сказав:
 — И кое-какие совпадения. По времени — как раз между первым и вторым убийствами. Думаешь, полиция обратила на это внимание?
 — Сомневаюсь, — ответил я. — Этот случай имел место в Саус-Сайде. А две убитые женщины жили в Норт-Сайде.
 — Маленькая девочка тоже.
 Для чикагских полицейских такого рода географические границы были своеобразным табу. Дело, расследуемое в Норт-Сайде, было исключительно норт-сайдским делом, а преступление, совершенное на административной территории Саус-Сайда, их касалось так же, как если бы оно было совершено на Луне. К несчастью для полиции, преступники не всегда думают так же.
 Итак, ближе к вечеру того дня, я звонил в дверь на верхней площадке восьмиэтажного здания в Саус-Сайде, расположенного неподалеку от Чикагского университета. Когда-то в этом здании размещалось общежитие для медсестер, так как поблизости находился госпиталь «Билдинг». До сих пор большинство жильцов составляли женщины из сферы услуг по оказанию медицинской помощи. Как, к примеру, и Кэтрин Рейнольдс, которая в белом накрахмаленном до хруста халате и головном уборе медсестры открыла мне дверь.
 — Спасибо, что так быстро откликнулись на мою просьбу и согласились встретиться, мисс Рейнольдс, — поблагодарил я, пока она пропускала меня в квартиру.
 Я отыскал ее на работе, позвонив по телефону. Она любезно согласилась побеседовать со мной у себя дома после работы.
 — Надеюсь, не помешал вам готовить ужин, — добавил я, снимая шляпу.
 — Вовсе нет, мистер Геллер, — ответила она, снимая заколку, придерживавшую на голове пилотку медсестры. — Я еще не начинала готовить.
 Это была интересная брюнетка лет тридцати, с коротко, по-мальчишески, остриженными волосами, большими блестящими глазами, курносая, с немного неровными зубами. На ее полных губах лежала яркая губная помада. Худощавая, но с прекрасно сложенной фигурой, она казалась совершенством, если бы не легкий запах лекарств, выдававший в ней медсестру.
 Мы сидели в гостиной ее просторной квартиры, обставленной не новой, но красивой мебелью. На краю стола, находившегося около кушетки, стоял портрет молодого моряка в форме, улыбающегося широкой юношеской улыбкой.
 Сев на кушетку, она закинула ногу на ногу так, что при этом движении зашуршал нейлон, облегающий ноги. Я человек женатый, профессиональный сыщик, к тому же при исполнении, и ее миловидность никак на меня не должна была действовать. Поэтому я присел рядом, стараясь не обращать внимания на ее прелести.
 — Тут у вас неплохое местечко, — сказал я, — весь этаж, верно?
 — Да, — ответила она.
 Она улыбнулась мне без всякого тайного намека.
 — Вместе со мной здесь живут моя сестра и еще одна девушка. Они обе медсестры. Думаю, здесь в те дни, когда в здании размещалось общежитие, располагалось руководство отделения медсестер. Другие квартиры гораздо меньше.
 — Итак, когда это случилось?
 Я задал один из многих вопросов, которые намеревался задать, хотя наперед знал ее ответы.
 — Вы имеете в виду нападение?
 Она выпустила струйку дыма; губы при этом вытянулись, образовав ярко-красное блестящее "О".
 — Около четырех месяцев назад. Этот подонок забрался через окно. — Она указала жестом руки. — Было часов около семи. Сестра и Дотти уже ушли на работу. Фактически я еще спала... только-только начала просыпаться.
 — Может быть, что-нибудь разбудило вас?
 — Да, наверное. Наполовину открыв глаза, я заметила расплывчатый силуэт, а затем что-то ударило меня по голове.
 Она подняла руки и прикоснулась к своим каштановым, коротко остриженным волосам.
 — Удар проломил череп. Обычно я ношу длинные волосы, но после этого пришлось много состричь.
 — Короткая стрижка вам к лицу. Можете сказать, чем вас ударили?
 — Каким-то тупым предметом. Думаю, куском трубы со свинцом. Мне здорово досталось.
 — И вы потеряли сознание?
 — О да. Когда я очнулась на полу около кровати, прошло, наверное, минут сорок. По лицу, заливая глаза, текла кровь. Кое-где она успела не только загустеть, но и высохнуть. Квартира оставалась в полном распоряжении вора. Все в ней оказалось перевернуто вверх дном. Мои руки стягивал шнур от настольной лампы. Связаны они были слабо, так что мне без особого труда удалось освободиться. Осмотревшись, я заметила, что кое-что из вещей пропало.
 На лице у нее появилось выражение неловкости: рука, державшая сигарету, сделала неопределенный жест.
 — Нижнее белье. Трусики. Бюстгальтеры. Заодно из моей сумочки исчезло сто пятьдесят долларов.
 — Вы сообщили в полицию?
 — Нет, не сразу. Как только я очнулась, раздался стук в дверь. Я с трудом дотащилась до нее и открыла. На пороге стоял юноша — я бы дала ему лет восемнадцать. У него были длинные темные волосы, засалившиеся сзади. А так — довольно симпатичный парнишка. Похож на молодого Корнела Уальда. Внешне он напоминал малолетнего преступника, или, по крайней мере, старался так выглядеть, хотя у него не очень получалось.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Понимаете, на нем была черная кожаная куртка, рубаха и брюки из грубой бумажной ткани, но все это выглядело слишком новым и неправдоподобно чистым. Вообще одежда походила больше на костюм для представления, чем на повседневную одежду.
 — Чего он хотел?
 — Он назвался посыльным и искал квартиру, куда должен был доставить заказ.
 — То есть заблудился?
 — Он не распространялся на эту тему. Увидев мое окровавленное лицо, сказал, что позовет кого-нибудь на помощь.
 — И действительно позвал?
 — Да, отыскал управляющего и сказал ему, что женщина с верхнего этажа ранена и нуждается в медицинской помощи. Затем ушел.
 — И поэтому полицейские решили, что это он мог совершить нападение? Назад, на место преступления, его привели желание загладить вину, неспокойная совесть?
 Да. Но мне в это не очень-то верится. Я кивнул. Однако, как мне казалось, все отлично увязывалось между собой: убийца, который смывал кровь с тел и накладывал повязки на раны своих жертв, страдал теми же угрызениями совести — остановите, задержите меня. Даже части тела маленькой Джоэн, прежде чем от них избавились, выбросив в канализационный отстойник, были тщательно вымыты.
 — Из-за случившегося я ощущала себя полной дурой.
 Это заявление удивило меня.
 — Но почему?
 Она пожала плечами — это движение выгодно подчеркнуло ее бюст. Да, знаю, что меня вряд ли можно назвать благочестивым, если я обращаю на это внимание.
 — Понимаете, среагируй на нападение я чуть быстрее, может, смогла бы постоять за себя. То есть хочу сказать, что я занималась всевозможными видами самообороны.
 — Да что вы говорите?
 Стряхнув пепел в стеклянную пепельницу, стоявшую на подлокотнике кушетки, она продолжала:
 — Я ведь армейская медсестра, выслужившая весь срок. Довелось побывать за границей. На европейском театре военных действий.
 — А...
 Она хитро улыбнулась, глядя на меня:
 — Вы ведь тоже служили на Тихом, не так ли?
 — Э... впрочем, да.
 — Я читала про вас в газетах. Поэтому сразу же узнала, как только вы представились. Вас хорошо знают в этом городе.
 — Не стоит верить всему, что пишут в газетах, мисс Рейнольдс.
 — Вы награждены Серебряной звездой, так ведь?
 Я почувствовал себя неловко, но согласно кивнул.
 — Джек тоже.
 — Джек?
 — Мой муж. Он тоже служил на флоте. Вы ведь были в Гвадалканале?
 — Да.
 — Джек тоже был там.
 Она улыбнулась и вновь глубоко затянулась сигаретой.
 — Вот только он не вернулся обратно.
 — Много хороших людей не вернулось домой. Я вас понимаю.
 Она махнула рукой с ярко-красными ногтями:
 — Мистер Геллер, почему, собственно, я вас интересую?
 — Я полагаю, что случившееся с вами может быть связано с другим делом; только и всего.
 — "Убийца с помадой"?
 Некоторое время я колебался, говорить ей или нет, затем утвердительно кивнул и добавил:
 — Но я буду вам признателен, если вы никому об этом не расскажете.
 — Почему же полиция не может ничего с ним поделать?
 — Вы имеете в виду «убийцу с помадой» или того, что был у вас?
 — Обоих! Почему вы усматриваете связь, тогда как полиция этого не делает?
 Я пожал плечами:
 — Может быть, я дотошнее или хватаюсь за соломинку.
 — Что ж, даже до меня дошло, что тут может существовать связь. Полиции следовало бы также догадаться об этом!
 — Вы неплохо соображаете.
 — Знаете, есть... есть еще кое-что.
 — Что?
 Она тряхнула головой, губы напряглись.
 — Есть нечто... противное... о чем я никому не говорила.
 Она посмотрела на меня широко раскрытыми темно-карими глазами.
 — Но с вами, мне кажется, я смогу поделиться. Она прикоснулась к моей руке, ее рука была теплой.
 — На полу... в ванной комнате... я кое-что заметила. Нечто такое, что я просто... вытерла. И никому словом не обмолвилась. Мне очень неудобно...
 — Вы же медсестра...
 — Знаю, но все равно неловко. Он... это... кончил.
 — Что?
 — Пол был испачкан. Понимаете — эякуляция. Семенная жидкость.

 12

 Вернувшись домой, я позвонил Друри и рассказал о Кэтрин Рейнольдс.
 — Думаю, ты кое-что нашел, — сказал Друри. — Следует сообщить об этом Крюгеру.
 — Я позвоню ему завтра. Но прежде хочу дать тебе описание этого парнишки-разносчика — вдруг он где-нибудь уже засветился?
 — Сегодня полно парней шатается в этих кожаных куртках. Неужели ты не видишь, до чего докатился мир. Полным-полно ребят, которые ведут себя, как уличные бандиты, хотя в них ничего бандитского-то и нет.
 — Не может ли он оказаться студентом Чикагского университета?
 — Который разбойничает в Норт-Сайде?
 Даже такой хороший полицейский, как Друри, страдал этой географической слепотой.
 — Да, — сказал я. — Существует невероятно новый способ передвижения, его именуют Эл [1] . Просто, может быть, наш мальчик знает о нем.
 Друри игнорировал мое саркастическое высказывание.
 — Этих недоразвитых переростков с сальными волосами полно шатается повсюду, Нат. Поле поиска не очень-то сузилось.
 — А то, что он похож на молодого Корнела Уальда?
 — Такого тоже замучаешься искать, — сказал Друри. — Да.
 Мы вздохнули и повесили трубки.
 Подслушивая разговор. Пег, стоявшая на кухне, вынуждена была высунуться в холл. Поверх выпирающего живота она повязала белый фартук, так как готовила мясо. Вкусный запах растекался повсюду. Пег готовила чертовски вкусно, хотя сама так не считала.
 — Красивая? — спросила она.
 — Кто?
 — Та медсестра, к которой ты ходил и разговаривал.
 — Не обратил внимания.
 Она хмыкнула и вернулась на кухню. Я пошел следом и сел за стол. Она угрюмо молчала.
 — Блондинка? — спросила она, стоя спиной ко мне.
 — Нет. Кажется, брюнетка.
 Она посмотрела на меня через стол:
 — Тебе кажется?
 — Брюнетка.
 — Готова спорить, хорошенькая и стройная, с отличной фигурой. Не такая жирная и круглая. Не корова. И не слон.
 — Пег...
 Она повернулась, деревянная ложка упала на линолеум.
 — Я схожу с ума, Нат. Я отвратительная, и мне скучно.
 — Ты не отвратительная. Ты очаровательная.
 — Отвяжись, Геллер! Я противная корова, и мне осточертело торчать в этих стенах. Господи, неужели я не могла бы жить где-нибудь в другом месте, где можно с кем-нибудь поговорить?
 — У нас же есть соседи.
 — Белки, дятлы и этот придурок, что живет ниже, который стрижет свой газон по четным дням и моет машину по нечетным. Кругом пустые автостоянки, ясли и прерии. Почему нам не перебраться ближе к городу? У меня такое чувство, что я живу на пастбище, где самое место таким коровам, как я.
 Я поднялся, подошел к ней и обнял. Пегги сердилась, но вырываться не стала.
 Не глядя на меня, она стала жаловаться на жизнь, словно выплевывая слова.
 — Ты уходишь в Луп и чувствуешь себя бизнесменом, можешь общаться с друзьями, коллегами и с агентами, допрашиваешь красивых медсестер, пишешь свои бумаги, короче — у тебя настоящая жизнь. Ты не торчишь здесь, в этой коробке с газоном, слушая по радио «Ма Перкинс», и не чистишь картошку, и не гладишь рубахи.
 — Крошка...
 Она постучала себя в грудь указательным пальцем, приговаривая:
 — Я всегда занималась делами, была секретарем-исполнителем.
 — Знаю, знаю.
 — Нат, мне страшно.
 — Страшно?
 — Я боюсь, что не создана быть домохозяйкой. Боюсь, не создана и для роли матери.
 Я нежно улыбнулся, глядя на нее, нежно коснулся ее лица; дотронулся до живота.
 — Ребенок все изменит. Мы обзаведемся соседями.
 — Мне все здесь противно.
 — Давай подождем годик. Не понравится — переедем ближе к городу.
 Она натянуто улыбнулась, кивнула и отвернулась к плите.
 Ужин получился на славу. Пег сделала яблочный пирог. Мы поболтали о делах, о семье. За разговором все понемногу утряслось.
 Мы прилегли на кушетку, слушая радиотрансляцию музыкального биг-бэнда, когда зазвонил телефон. Снова Друри.
 — Извини, что беспокою, но я подумал и наконец, кажется, кого-то нашел.
 — Выплыло! Что?
 — Был один паренек, которого я прихватил несколько лет назад. Симпатичный, темноволосый, но с какой-то гнильцой, хотя и из приличной семьи. Его отец служил в охране железорудной шахты. Во всяком случае, парень неплохо учился, умный парнишка — но только вот любил воровать, так, ради острых ощущений. Меха, украшения, старинные монеты, оружие.
 — В то время ты работал в отделении Таун Холл?
 — Да. Он воровал на Норт-Сайде. Тогда ему было всего лишь тринадцать.
 — Сколько ему сейчас?
 — Семнадцать.
 — Да, но все это было несколько лет назад.
 — Два года назад я прихватил его снова, за десять краж. Он чертовски ловок, Нат. Что-то вроде человека-мухи — лазает по карнизам, пожарным лестницам... влезает в окна.
 — Понимаю.
 — Во всяком случае, некоторое время он провел в Жибо.
 Так называлось исправительное заведение для подростков в Терр От.
 — Считается, что вышел оттуда перевоспитавшимся. Он хорошо учился — настолько хорошо, что в семнадцать поступил в колледж.
 — В Чикагский университет? — спросил я.
 — Да, — ответил Друри. — А теперь догадайся, кем он подрабатывает?
 — Посыльным по доставке, — выпалил я.
 — Ну надо же, ты настоящий детектив, — похвалил Друри.

 13

 Джером Лэппс, не по годам развитый семнадцатилетний студент-второкурсник, жил в студенческом общежитии Чикагского университета.
 В разговоре по телефону Друри спросил меня:
 — Знаешь, где живут его родители?
 — Ты что, принимаешь меня за психа?
 — Вполне возможно, ты встречал этого парня, Нат. Семья Лэппсов жила в Линкольнвуде.
 Он назвал мне адрес неподалеку от нашего с Пег дома.
 Что оказалось более интересным, так это то, что парень жил при школе, даже во время летних каникул. В частности, сейчас он обитал в Гейтс Холле, в студенческом городке на Мидуэе.
 Мидуэй — полоса парка длиной в милю и шириной в квартал — располагалась между Пятьдесят девятой и Шестидесятой улицами, соединяя Вашингтонский и Джексонский парки, и одновременно разделяла Гайд Парк и яйцеголовых жителей университета от подлинного Саус-Сайда. В непосредственной близости от Мидуэя возвышались кирпичные готические строения и ухоженные пространства университетской территории. По ночам лагерь походил на иной мир.
 На дворе стояла темнота, и лагерь казался покинутым. Лето еще только началось. Я оставил свой «плимут» на стоянке и добрался до третьего этажа Гейтс Холла, подошел к комнате Лэппса и постучал в дверь. Никакого ответа. Постучал еще раз. Тишина. Дверь была заперта.
 Какой-то студент, которому на вид было далеко за двадцать, вероятно демобилизованный из армии, сказал, где найти старшекурсника, помощника коменданта, отвечавшего за этот этаж.
 Помощник коменданта сидел в своей комнате, прислонившись к дверному косяку, с банкой пива в руке. Рубаха наполовину выползла из брюк. Рыжие волосы, глаза полузакрыты, на губах блуждала блаженная улыбка. На вид ему было лет двадцать.
 — Чем могу помочь, дружище? — спросил он.
 — Я дядя Джерома Лэппса. Мы договорились встретиться, а его нет.
 — Да?
 — У тебя есть ключ? Я бы подождал его внутри.
 Он пожал плечами:
 — Не положено.
 — Я его дядя Абрахам. — Для убедительности я показал бумажку в пять долларов.
 Рыжий просиял и, схватив пятерку, сказал:
 — А, благочестивый Эйб, Джереми упоминал о тебе.
 Он проводил меня в комнату Лэппса и удалился.
 Судя по двум кроватям, стоявшим у противоположных стен, Джереми Лэппс жил с соседом. Просторная комната вполне позволяла разместиться здесь двоим. Одна половина комнаты была чисто вымыта, убрана, словно армейская казарма, а в другой, украшенной портретами бейсболистов и кинозвезд, у стены стояла неубранная кровать. Здесь также стояли два письменных стола, один — захламленный, другой — аккуратно прибранный.
 Мне не потребовалось много времени, чтобы убедиться, что на неубранной половине проживал семнадцатилетний жилец. На учебнике математики, небрежно брошенном на заваленном бумагами столе, красовалась выведенная неровным почерком подпись — «Джером С. Лэппс». Пометки в блокноте были сделаны той же рукой; несколько раз на листке бумаги встречались и кое-где были подчеркнуты слова «Роджерс Парк».
 Под кроватью Джерома С. Лэппса лежали три чемодана.
 В одном из них хранилось не меньше половины всех трусиков и лифчиков Чикаго.
 Другой был набит украшениями и часами. Там же лежали два револьвера, один автоматический пистолет и небольшой футляр на молнии, похожий на принадлежности для бритья. Я расстегнул молнию и остолбенел.
 Передо мной лежал набор хирургических инструментов, включая подкожные иглы, скальпели и даже хирургическую пилу.
 Сложив все обратно, я сглотнул подкативший к горлу комок, стараясь изгнать всплывшее в памяти видение почти кукольной головки Джоэн Кинан. Лучший способ прийти в себя — приняться вновь за работу, что я и сделал, перейдя к шкафу, стоявшему на половине Джереми. На верхней полке я обнаружил кейс.
 Я положил его на аккуратно убранную кровать и открыл. Внутри лежали облигации военного займа на несколько тысяч долларов и сертификаты почтового накопления. Похоже, так он предпочел хранить все украденные деньги, а может, здесь были и деньги от продажи краденых вещей, хотя, судя по чемодану, туго набитому украшениями и часами, он не утруждал себя сбытом краденого.
 Несмотря на беспорядок, в котором он содержал свою комнату, Джереми аккуратно рассортировал свою добычу: женское нижнее белье было в одном чемодане, украшения и часы — в другом, ценные бумаги находились в кейсе.
 Здесь же оказались фотографии фашистских главарей: Гитлера, Геринга и Геббельса.
 Джереми поклонялся чертовски странным героям. И наконец, в кейсе лежал альбом. Листая его, я увидел снимки привлекательной женщины, снятой большей частью в купальниках и открытых летних костюмах. Среди них нашлась и фотография этой же женщины и мужчины с лицом хорька, снятая, видимо, в ночном клубе. На заднем плане виден столик, за которым расположилась группа мужчин. Вот и подтверждение сладостного и нежного мира любовной связи Каролины и Сэма Флади.
 Я извлек это фото из альбома, свернул, стараясь не измять, и сунул во внутренний карман пиджака. Затем убрал альбом в кейс и хотел было положить его на прежнее место, как дверь в комнату распахнулась.
 — Какого черта ты здесь делаешь? — потребовал ответа мужской голос.
 Я повернулся, сунув руку под пиджак, чтобы достать пистолет, но парень среагировал быстрее. Он, видимо, щелкнул выключателем, так как комната внезапно погрузилась в темноту, и я почувствовал, как он навалился на меня.
 Я был отброшен в ближайший угол от окна, сквозь которое в комнату проникал слабый уличный свет. Когда он приблизился ко мне, вдавливая в стену, я разглядел худощавое лицо нападавшего. Тут же его кулак мощно поразил меня в солнечное сплетение.
 Оказавшись сверху, этот чертов идиот буквально оседлал меня. Пришлось собрать почти все силы, чтобы, приподнявшись, отшвырнуть его от себя. Он навзничь грохнулся на пол и еще силился подняться на ноги, когда я, приставив свой девятимиллиметровый пистолет к его лицу, сказал:
 — Не надо.
 Кто-то включил свет.
 Оказалось, это рыжий помощник коменданта. Даже с пьяных глаз ему, видимо, не очень понравилось происходившее в комнате.
 Мне тоже: передо мной стоял не Джереми Лэппс, а стройный светловолосый мужчина лет двадцати пяти. Пустой левый рукав спортивной куртки был заправлен в карман.
 Ну и ну, подумать только, я одолел инвалида, да еще при помощи пистолета.
 — Какого черта, — начал рыжий, но при виде пистолета глаза его широко раскрылись. Однорукий, стоявший прямо передо мной, выказывал гораздо меньше удивления.
 — Я офицер полиции, — сказал я рыжему и добавил: — Пошел вон.
 Он судорожно сглотнул, кивнул и исчез.
 — Ты сосед Джереми по комнате? — обратился я к однорукому.
 — Да. Меня зовут Робинсон. Кто ты такой?
 — У меня частное агентство, — ответил я. — Ты из каких войск?
 — Пехота.
 Я кивнул.
 — Флот, — сказал я, убирая оружие. — Есть закурить?
 Он кивнул; единственной рукой извлек пачку «Честерфилда» из кармана спортивной куртки. Сначала одну сигарету для меня, затем вторую себе. Засунув пачку обратно, достал зажигалку. Мы прикурили. Он дьявольски ловко управлялся своей единственной рукой.
 — Слава Богу, что эти сволочи оставили меня с правой, — сказал он, криво усмехаясь.
 Он опустился на свою кровать. Я — на противоположную.
 Некоторое время мы курили молча. Невольно я подумал о сопляке, хранившем физиономии Гитлера и его прихвостней и проживавшем в одной комнате с этим парнем, который потерял руку на войне с ними. А я-то был так счастлив, что сражался за свободу таких вот сучьих детей, как этот недоносок.
 — Ты ищешь Джереми, верно? — спросил он.
 У него были голубые и печальные глаза.
 — Да.
 Он покачал головой:
 — Я предчувствовал, что этот парень влипнет в историю.
 — Ты давно живешь с ним?
 — Только с начала этого лета. Вообще-то он неплохой парень. Тихий. С ним легко ладить.
 — Знаешь, что у него под кроватью?
 — Нет.
 — Чемоданы, забитые ворованным барахлом. Если тебе, положим, нужны новые часы, то далеко ходить не надо, обратись к своему соседу.
 — Я и понятия не имел, что он промышляет подобным образом.
 — Тогда почему ты сказал, что он плохо кончит?
 — Да из-за этой черной куртки.
 — А?
 Он пожал плечами и объяснил:
 — Он рядится, как шпана, в эту черную кожаную куртку, хиповые брюки, белую рубашку. Раскуривает сигареты. — Он затянулся и покачал головой. — Эту черную кожаную куртку он напяливает не каждый раз, а время от времени. Я попросил его как-то, куда это он так вырядился. Знаешь, что он мне ответил?
 — Нет.
 — На охоту.
 Я задумался.
 — Сейчас эта куртка висит в том шкафу, куда ты заглядывал?
 — Нет, — ответил я.
 — Как ты думаешь, где он?
 — На охоте, — ответил я.
 Он кивнул.

 14

 Теперь я вышел на охоту.
 Я двинулся по Лейкшор, повернул на Шеридан и доехал по ней до остановки электропоезда «Лойола». Туда меня направили записи в блокноте Лэппса, в Роджерс Парк, самую северную окраину Чикаго, расположенную неподалеку от Иванотона. Здесь, в районе, протянувшемся на три квартала в длину и четырнадцать в ширину, между озером и железной дорогой, проживали чикагцы, относящиеся к среднему классу, что вполне соответствовало способу действий парня.
 Лэппс, видимо, питал пристрастие к определенному типу зданий и, как рассказывал Друри, он совершил много краж в высоких домах с небольшими квартирами. Именно в таких квартирах обитали убитые женщины и Кэтрин Рейнольдс.
 Прежде всего я собирался поискать Лэппса около остановок электропоезда, поскольку автомобиля он не имел. Затем я решил двинуться по Шеридан в поисках здания подходящего типа.
 Стекла машины были опущены, фары выключены, подавшись вперед, я ехал вдоль жилых кварталов. Эта уловка с фарами позволяла мне, не выдавая своего присутствия, лучше рассмотреть тротуары и здания, стоявшие по обеим сторонам улицы. Время от времени какая-нибудь машина ослепляла меня светом, но я не обращал внимания и продолжал кружить по городу, погрузившемуся в прохладную июльскую ночь.
 Примерно в двух кварталах от делового района на Авеню Морае, улице со скромными домами, я заметил двоих мужчин, бежавших мне навстречу. Первым был коренастый мужчина в рубахе, за ним по пятам следовал другой — в шотландке. Мне показалось, что один преследует другого, затем стало ясно, что они оба гонятся за кем-то и очень расстроены.
 Коренастый сбавил скорость и, жестикулируя, спросил:
 — Куда он побежал? Куда он побежал?
 Когда второй подбежал к нему, они оба остановились. Тем временем я подкатил ближе и вышел из машины.
 — Вот и полиция! — радостно воскликнул коренастый. Ему было лет сорок, голова сияла лысиной; лицо с трудом различалось в темноте.
 Я не стал разубеждать их в том, что я полицейский, просто спросил:
 — В чем дело, мужики?
 Парень в шотландке, тощий, лет тридцати, в очках, с курчавыми волосами, неопределенно указав в сторону домов, торопливо выпалил:
 — К нам в дом, в квартиру соседей, забрался вор.
 — Я дворник, — заявил полный мужик, с трудом переводя дыхание. — Я застукал его в вестибюле, но он направил на меня пистолет. — Он покачал головой. — Черт его подери, у меня жена в госпитале, трое детей, единственное, чего мне не хватает, так это дырки от пули для вентиляции. Поэтому я и позволил ему уйти.
 — Бад пошел за подмогой, — сказал тощий и, указывая на себя, добавил: — Моя жена вызвала полицию. А мы кинулись в погоню.
 Последняя фраза заставила меня улыбнуться, и я спросил:
 — Это был темноволосый парень в черной кожаной куртке?
 Оба заморгали и кивнули, в полном удивлении.
 — И он направился в сторону остановки электропоезда, — сказал я. Указав на тощего, я продолжал: — Ты отправляйся к остановке Морае, а я...
 Я не успел договорить, меня прервал крик. Мы услышали женский голос, кричавший изо всех сил:
 — Он здесь!
 Затем увидели мелькнувшую между зданиями полную пожилую женщину. Элегантно задрав юбки, она неслась что есть духу по аллее. Я бросился туда, те двое двинулись следом, но на почтительном расстоянии и без особого рвения. Хромая лошадь и та без труда смогла бы обскакать их.
 Бегущая женщина увидела меня и, не снижая скорости, умудрилась оглянуться, указав направление опасности со словами:
 — Наверху, на площадке второго этажа!
 Затем продолжила свой спасительный бег.
 Не будь в аллее так темно, и не мчись я вперед, вынимая свой девятимиллиметровый пистолет, наша встреча показалась бы весьма смешной.
 Попав во внутренний двор двухэтажного кирпичного здания, я увидел деревянную лестницу, ведущую наверх, на веранду. Мне пришлось снизить скорость. Площадка на втором этаже казалась пустынной, хотя наверняка сказать что-либо было трудно. Двор был темным; позади меня, нависая, проходила эстакада электропоезда, которая отбрасывала длинную тень. Может быть, она имела в виду следующий дом...
 Пока я вглядывался в темноту, на площадке второго этажа возникла фигура и направила на меня пистолет. Насколько я смог разглядеть, незнакомец шевельнулся и нажал на курок, однако выстрела не последовало — пистолет дал осечку.
 Мой сработал безотказно. Я быстро выстрелил три раза. Рядом с тенью взвились в воздух кусочки дерева, отщепленные пулями. Не знаю, попал я в него или нет, да и смотреть было некогда. Я бросился вверх по ступенькам и, одолев один пролет, уже находился у основания второго, когда темная фигура вновь нависла надо мной, показавшись на верху лестничного марша. Я увидел его: бледное симпатичное лицо, обрамленное длинными темными засаленными волосами, черная кожаная куртка, брюки из хлопчатобумажной ткани. Вдруг он бросил в меня пистолет, словно бейсбольный мяч. Выставив вперед свой пистолет, я резко отскочил в сторону. В этот момент он прыгнул на меня.
 Мы покатились вниз по лестнице, выбивая, как спички, деревянные стойки перил, пока, сцепившись в клубок, не оказались на траве. Пистолет я выронил, пока мы катились вниз, парень оказался сверху меня. Сильный, он прижимал меня к земле, как борец. Его зубы были стиснуты, безумные глаза широко раскрыты.
 Собрав все свои силы, я сбросил его, но он не ослабил хватки, и мы покатились по земле; теперь я уже оказался наверху. Он не сдавался, не давая мне возможности отстраниться, и держал меня крепче, чем я его. От его остановившегося взгляда мне было не по себе. Несмотря на мое преимущество, я не мог нанести ему удар, так как мне никак не удавалось высвободить руку. Он же пытался приподняться, словно хотел укусить меня за лицо.
 Я вдавил его в землю и удерживал — это единственное, что мне удалось предпринять в такой ситуации.
 И тут мне показалось, что кто-то приблизился к нам.
 «Наверное, дворник или его тощий приятель», — подумал я. Однако голос, прозвучавший у меня за спиной, не принадлежал ни одному из них.
 — Это тот самый вор?
 Продолжая удерживать своего верткого противника за руки, я взглянул в сторону и увидел наклонившегося над нами мощного типа в плавках, с глиняным цветочным горшком в руках.
 — Он, — продолжая бороться, прохрипел я.
 — Это все, что я хотел выяснить, — сказал тип в плавках и опустил горшок на голову юноши.

 15

 После третьего удара цветочный горшок, оказавшийся пустым, разлетелся на куски, глаза парня сначала закатились, а затем совсем закрылись. По лицу заструилась кровь.
 Я слез с него и вдохнул полной грудью. Человек в плавках пояснил:
 — Соседи сказали, что полицейский погнался за вором.
 Я протянул руку:
 — Спасибо, приятель. Не думал, что кавалерия появится в плавках, но все равно спасибо.
 Рукопожатие было крепким. Внешность внушала доверие и расположение: открытое лицо, буйно заросшая волосами грудь, на вид лет тридцать пять. Мы стояли над бесчувственным юношей, как охотники, только что затравившие лося.
 — Ты полицейский?
 — Частный, — ответил я. — Меня зовут Нат Геллер.
 Он улыбнулся:
 — Смотрю, что-то лицо твое мне знакомо. Ты приятель Билла Друри, верно? Я Чет Диккинсон, работаю в отделе дорожного движения Лупа.
 — Ты полицейский? А это что, летняя униформа?
 Он рассмеялся:
 — Я живу неподалеку. Мы возвращались после долгого дня на пляже, как вдруг услышали этот шум. Грейс с детьми я отправил домой, а сам решил узнать, в чем дело. Думаешь, стоит отправить этого юного негодяя в больницу?
 Я кивнул:
 — Ближайшая на Эйджвотер, вызовем «Скорую»? Впрочем, у меня машина.
 — Если не возражаешь. Сукин сын может прийти в себя. — Он снова усмехнулся: — Увидел, как вы тут возитесь, схватил с окна этот горшок. Ну и шарахнул его по башке.
 — И правильно сделал.
 — Боюсь, перестарался.
 — Мне так не кажется.
 После того как Диккинсон отыскал пистолет юноши и пожертвовал своим пляжным полотенцем, чтобы замотать ему голову, мы поволокли не державшегося на ногах Лэппса к моей машине.
 Полицейский помог усадить парня на переднее сиденье.
 — Сбегаю домой, позвоню в участок, возьму машину и найду тебя в больнице, — сказал он.
 — Спасибо. Знаешь, когда-то я тоже регулировал движением в Лупе.
 — Не врешь? Да, мир тесен.
 В машине, в отделении для перчаток, лежали наручники. Я завел бессильно висевшие руки пребывающего в беспамятстве парня за спину и защелкнул стальные браслеты на тот случай, если он прикидывается. Взглянув на добродушного полицейского, я добавил:
 — Слушай, если из этого что-нибудь выгорит, то часть награды твоя. Обещаю, все останется между нами.
 — Награды?
 Положив руку на его волосатое плечо, я пояснил:
 — Чет, мы с тобой только что взяли этого проклятого «убийцу с губной помадой».
 Челюсть Чета отвисла, я сел за руль и, не торопясь, тронул с места. Он бросился бегом к дому.
 Повернув за угол, я остановился и обыскал парня. Мне в голову пришла мысль, что спешить в больницу нет необходимости. Если он умер, то уже умер.
 В кармане кожаной куртки я обнаружил два сертификата на почтовые сбережения по пятьсот долларов каждый. В бумажнике, где лежал студенческий билет Чикагского университета на имя Джереми С. Лэппса, оказалось еще отпечатанное на машинке письмо, датированное прошлым месяцем. В нем говорилось:
 "Джереми!
 Давно о тебе ничего не слышал. Мало приятного оказаться в тюрьме. В следующий раз ты узнаешь об этом получше.
 Кажется, меня скоро схватят, поэтому пришлось оставить кое-что у тебя. Заберу свои чемоданы позднее. Если потребуются деньги, можешь воспользоваться почтовыми сертификатами.
 Весьма признателен, что, пока меня преследуют, ты согласился подержать у себя мое барахло. Можно бы его спустить, но мне больно расставаться с украшениями. Перед тем как забрать свои шмотки, я тебе позвоню.
 Джордж".
 Я не был экспертом-графологом, но исполненная от руки подпись сильно смахивала на каракули самого Лэппса, которые я видел на обложке одной из книг в его комнате.
 Письмо сразу же представилось мне неуклюжей попыткой этого парня свалить ответственность за хранившиеся у него награбленные вещи на некоего вымышленного сообщника. Он постоянно таскал это письмо при себе как своего рода алиби.
 Лэппс пошевелился. Посмотрел на меня. Заморгал длинными ресницами.
 — Кто вы, мистер? Где я?
 Я врезал ему под дых так, что он согнулся пополам. У него перехватило дыхание. Вырвавшийся из его груди стон наполнил салон машины, я усмехнулся:
 — Тот, кого ты пытался застрелить, вот кто я. А сейчас ты барахтаешься в реке дерьма, и нет такой соломинки, по которой ты смог бы оттуда выбраться.
 Он затряс головой и облизнул губы:
 — Не помню, чтобы я пытался кого-нибудь застрелить. Никогда не делал ничего подобного.
 — Да? Ты направил на меня пистолет, а когда он дал осечку, запустил им в меня. Затем набросился с кулаками. Так-то вот, Джерри.
 Копна сальных волос упала на лоб.
 — Вы... вы знаете, как меня зовут? О, разумеется, — проговорил он, заметив лежавший рядом открытый бумажник.
 — Узнал о тебе еще до того, как увидел твой студбилет, Джерри. Весь сегодняшний день иду за тобой по пятам.
 — Мне казалось, полицейские работают парами.
 — Я работаю не на город. В данный момент работаю на семью Кинанов.
 Он узнал эту фамилию, ее узнал бы любой житель Чикаго, но этот лишь смутился, никакой тревоги, никакого чувства вины не отразилось на его лице.
 — А какое отношение это имеет ко мне, мистер?
 — Ты похитил их маленькую девочку, Джереми. Ты ее задушил, пытался изнасиловать, а потом разрезал на куски и рассовал их по канализации.
 — Что... Что вы?..
 Я еще раз двинул ему под дых. Мне хотелось садануть его головой о приборную доску, но удара цветочным горшком по голове было достаточно, я мог его прикончить. А мне совсем не улыбалось, чтобы он отдал концы в моей машине, да еще забрызгал кровью новый «плимут». Пег тогда непременно хватит удар.
 — Ты тот самый «убийца с губной помадой», Джерри. И я застукал тебя, когда ты поднимался по черной лестнице, как самый дешевый и никчемных вор.
 Он виновато уставился на свои колени:
 — Я не убивал этих женщин.
 — Неужели? Тогда кто?
 — Джордж.
 Письмо. Алиби.
 — Джордж, — повторил я.
 — Да, — произнес он. — Это дело рук Джорджа.
 — Значит, все делал Джордж.
 — Иногда я ходил вместе с ним, помогал ему готовиться. Но никогда не делал этого. Это все Джордж.
 — Ты намерен и дальше тянуть эту волынку?
 — Это все Джордж, мистер. Это он замучил тех женщин.
 — И Джордж кончал на пол или же все-таки ты, Джереми?
 Тут он начал плакать.
 — Я, — признался он. — Но всех убивал Джордж.
 — Джоэн Кинан тоже?
 Лэппс покачал головой, на лице блестели слезы.
 — Наверное, он. Наверное, он.

 16

 Полицейские в форме и в штатском уже поджидали в больнице, когда я доставил Лэппса в приемный покой неотложки. После этого я уже не разговаривал с парнем, хотя по просьбе детектива из Роджер Парка торчал поблизости.
 Слух распространился очень быстро. Диккинсон, позвонив в участок, намекнул про «убийцу с губной помадой». В больницу начали слетаться крупные чины. Начальник следственного управления Сторм отвел меня в сторону и похвалил за отличную работу. Мы договорились, что мое посещение комнаты Лэппса пока не будет фиксироваться в протоколах. Тем временем сыщики с Саус-Сайда вышли на сцену и принялись отыскивать все то, что отыскал я, с той лишь разницей, что у них на руках имелись соответствующие ордера.
 Я был крайне удивлен тем, насколько предупредительно отнеслись ко мне чины чикагского департамента полиции. Сторм и даже «Бочонок» Гилберт источали улыбки и обнимали меня за плечи перед объективами журналистов, которые появились в больнице буквально через мгновение после моего приезда. Многие годы меня называли «бывшим полицейским», который покинул службу в сумрачные времена администрации Сермака. Теперь же меня величали «выдающимся основателем сыскного бюро, который в свое время был самым молодым офицером подразделения полиции, действовавшим под прикрытием».
 Вскоре в помещении неотложки стало тесно от набившихся полицейских, политиков и репортеров. Лэппса увели наверх, остальные толпились в вестибюле.
 Диккинсон, заскочив домой, успел поменять пляжные трусы на форму, которая была ему очень к лицу; вокруг улыбчивого полицейского вспыхивали блики фотовспышек. Несколько раз мы с ним позировали вдвоем, и он мне шепнул:
 — Мы неплохо поработали.
 — Ты и твой цветочный горшок.
 — Ты отличный полицейский, Геллер. Мне плевать, что говорят другие.
 Такое приятно слышать.
 Мой настойчивый приятель Дэвис из «Ньюс» был среди первых прибывших и сразу же предложил мне тысячу долларов за эксклюзивное интервью. К своему величайшему неудовольствию, я все же отказался от его предложения.
 Глядя на него, можно было подумать, что своим отказом я пригвоздил его к кресту.
 — Геллер, ты отказываешься от денег? Почему?
 — Дело слишком громкое, чтобы давать информацию лишь одной газете. Я должен предоставить возможность любоваться мной и любить меня всему городу.
 Большую часть наградных денег, общая сумма которых к этому моменту составила порядка сорока тысяч, обещали выплатить различные газеты (хотя кое-что внесла и мэрия), и мне не хотелось никого расстраивать.
 — Пройдет много месяцев, прежде чем тебе вновь сделают подобное предложение, — приставал Дэвис, — награды не вручат до объявления приговора, ты же знаешь.
 — Знаю. Я терпеливый мужик и могу подождать. Кроме того, у меня предчувствие, что после случившего дела в А-1 не придут в упадок.
 Дэвис криво усмехнулся:
 — Чувствуешь себя бодрячком, верно? Умницей?
 — Совершенно верно, — проговорил я, отодвигая его в сторону. Я направился к телефону-автомату и позвонил домой. Было около десяти, в это время Пег обычно еще не спала.
 — Нат! Где ты был... почти...
 — Я взял его.
 — Что?
 — Я его взял.
 Последовала длинная пауза.
 — Я люблю тебя, — сказала она.
 Эти слова для меня дороже всех денежных премий.
 Я уже выбирался из телефонной будки, когда ко мне приблизился лейтенант Крюгер. Его лицо, напоминавшее морду печальной собаки, перекосила улыбка. Он протянул руку, и мы обменялись крепким рукопожатием.
 Не выпуская мою руку, он проговорил на ухо:
 — Видел, что за письмо у Лэппса в бумажнике?
 Я кивнул:
 — Это его запасное алиби. Мне он сказал, что Джордж совершал убийства. Он все еще придерживается этой версии.
 Крюгер покачал головой:
 — Только что-то мне не верится в существование этого Джорджа.
 — Мне кажется, здесь мы имеем тот же случай, что и в деле с Джекиллом и Хайдом.
 — О! Он сам Джордж, только об этом не подозревает. Раздвоение личности.
 Крюгер кивнул:
 — Психическая невменяемость.
 — Газетам понравится это дерьмо.
 — Да, им нравятся мерзкие штуки. — Он снова усмехнулся. — Сегодня даже ты им нравишься.
 Сразу после разговора с Крюгером меня разыскал начальник следственного управления Сторм и сказал:
 — С тобой кое-кто хочет поговорить.
 Он отвел меня в приемную, подвел к телефону и, слегка улыбаясь, передал трубку. Вид у него был такой, словно он вручал мне высочайшую награду.
 — Нат! — услышал я голос в трубке.
 — Боб?
 — Нат! Благослови тебя Господь. Ты нашел это чудовище, нашел его.
 — Пока еще рано говорить. Настоящее расследование только началось...
 — Я знал, что был прав, позвонив тебе. Я знал.
 Он плакал.
 — Боб! Передай привет от меня Норме.
 — Спасибо тебе, Нат. Спасибо.
 Я не знал, что ответить. Поэтому просто сказал:
 — Спасибо, Боб. Спокойной ночи.
 Я дал еще несколько интервью журналистам, договорился со Стормом, что завтра утром приду в отделение Первого района для дачи официальных показаний; еще раз пожав руку Крюгеру, вышел из здания и направился к автомобильной стоянке. Сев за руль «плимута», я собрался было включить двигатель, как вдруг в зеркале заднего обзора увидел чье-то лицо.
 — Привет, Геллер, — произнес человек.
 Лицо его, казалось, состояло из одних углов и отверстий: костлявые скулы, щербины от оспы, глубоко посаженные, ничего не выражавшие глаза, вытянутая вперед челюсть, раздвоенный подбородок. На нем был темный, хорошо сшитый модный костюм. Руки его в перчатках (летом-то!) сложены на груди.
 Это был один из старых приятелей Сэма Флади, известный вор из банды с Сорок второй улицы из Патча, отлично владеющий ножом. Его фамилия была Морелло, а звали Джордж.
 — Нужно поговорить, — сказал он, — поехали потихоньку.

 17

 — Сэм Флади не смог прийти, — сказал Джордж. — Шлет свои поздравления и извинения.
 Мы двигались по Шеридану, направляясь в сторону Иванстона.
 — Я собирался позвонить Сэму из дома, — сказал я, наблюдая за ним в зеркало. У него были внушающие страх дьявольские серые глаза под густыми черными бровями.
 — Значит, ты побывал у этого парня еще до полицейских.
 Джордж вздохнул, усмехнулся. Улыбку на таком лице нельзя назвать приятным зрелищем.
 — Да.
 — Достал то, о чем просил Сэм?
 — Да.
 — Отлично. Ты молодчина, Геллер. Сворачивай вон туда, на кладбище.
 Кладбище Кэлвари со склепами в готическом стиле являло собой то место, где запросто могли бы прогуливаться всякие монстры, вампиры. Я проехал под огромной каменной аркой и, повинуясь указаниям Джорджа, свернул с главной аллеи на боковую и выключил зажигание. Двигатель замолк. Массивная гранитная стена кладбища приглушала шум движения по улице Шеридан. Благодаря этому внезапно мир живых оказался где-то в нереальности.
 — В чем дело, Джордж?
 Ходили слухи, что в Стейтвилле, где он отбывал срок за угон автомобиля, Джордж вселял ужас в заключенных — за пять пачек сигарет он соглашался убрать любого неугодного.
 Сегодня голос Джорджа был какой-то умиротворенный и успокаивающий. Тоже мне сицилийский диск-жокей.
 — Сэм просто-напросто хочет эту фотографию, вот и все.
 — К чему такая спешка?
 — Геллер, зачем тебе это фото?
 — Мне хотелось бы лично передать его Сэму.
 Он развел руки в стороны и показал «Люгер» с глушителем, который сжимал в правой руке.
 — Сэм сказал, ты должен отдать фото мне.
 — Фото в багажнике машины.
 — В багажнике?
 — Сначала оно лежало в кармане, но, когда я понял, что полиция начнет повсюду рыться, для верности сунул его в конверт и вместе с другими моими бумагами оставил в багажнике.
 Я говорил правду. Прежде чем отвести Лэппса в приемную, я проделал это еще в больнице.
 — Показывай.
 Мы вышли из машины. Джордж заставил меня поднять руки вверх и, держа пистолет в правой, обыскал меня левой с головы до ног. Нащупав под мышкой мой девятимиллиметровый, он извлек его из кобуры и небрежно бросил внутрь автомобиля на сиденье водителя.
 На Кэлвари хоронили только состоятельных людей. Поэтому повсюду стояли склепы со статуями в полный рост, изображавшие дорогих усопших, покинувших этот мир, в том числе детей и наследников. В лунном свете скульптуры отбрасывали тени, Джордж с пистолетом в руке не думал об опасности. Я обошел вокруг «плимута», открыл багажник и нагнулся. Джордж приблизился на шаг. От моего удара монтировкой он согнулся пополам, мгновенно я выбил у него из руки пистолет и, когда он начал разгибаться, еще раз наотмашь двинул по скуле.
 Я поднял «Люгер» и, упершись коленом ему в грудь, приставил ствол, снабженный глушителем, к кровоточащей скуле. Без сомнения, я готов был прикончить его. Его серые глаза сузились, они были полны ненависти и вгоняли в дрожь отсутствием даже малейшего намека на страх.
 — Кто решил прикончить меня — ты или Сэм?
 — А кто говорит, что тебя собирались прикончить?
 Я сунул ствол пистолета ему в рот. Пришло время для испытания чикагским детектором лжи.
 Наконец-то в его глазах появился страх. Я вынул ствол медленно, осторожно, чтобы не выбить ни одного зуба, и спросил:
 — Так это твоя идея или Сэма?
 — Моя.
 — Почему, Джордж?
 — Пошел ты... Геллер.
 Я снова сунул ствол ему в рот.
 Затем вынул его, но уже не так осторожно, поранив небо. Сплевывая кровь, он проговорил:
 — Ты — ненужный свидетель. Никто не любит таких оставлять в живых.
 — Тебе-то какое до этого дело, Джордж?
 Он молчал. Его била дрожь от ярости и животного страха.
 — Джордж, какое тебе до этого дело? Какую роль ты играешь? — спросил я.
 Глаза его широко раскрылись, в них появилось нечто похожее на панику.
 Внезапно я все понял.
 — Ты убил ее, — сказал я полувопросительно. — Ты убил подругу Сэма. Для Сэма?
 Он молчал, тогда я начал снова засовывать пистолет ему в рот, и он сейчас же утвердительно закивал, слюнявя губами ствол.
 — Произошел несчастный случай. Сэм бросил ее, а она начала создавать ему проблемы.
 Я не стал интересоваться, в чем состояла суть проблемы: простой шантаж или же угроза сообщить прессе, полиции или еще что.
 — Поэтому ты должен был убрать ее?
 — Нет, это был спектакль. Требовалось лишь напугать ее до смерти и забрать чертову фотографию.
 Я вдавил дуло в щеку; на этот раз в ту, которая не кровоточила.
 — Этот шкет Лэппс — твой напарник?
 — Нет! Понятия не имею, кто он. Если б знал, давно забрал у него фото. К чему бы тогда нанимать тебя?
 Признаюсь, в этом был резон, но кое-что оставалось неясным.
 — Так как же все-таки было дело, Джордж?
 Глаза его сузились, — казалось, выражение лица говорило: «Сам знаешь, как все было».
 — Я отделал ее, как полагается, чтобы узнать, где фото, и почти вышиб из нее признание. Но вдруг она взбрыкнула, плюнула мне в лицо. В общем, ее горло неожиданно оказалось перерезанным.
 Да, несчастные случаи бывают.
 — Каким же образом альбом оказался у этого парня?
 — Сначала я услышал шум за окном и затем там, снаружи, на пожарной лестнице... увидел фигуру, решил, что это полицейский или кто-то в этом роде.
 Черная кожаная куртка.
 — Проклиная все на свете, смылся оттуда, — сказал он. — А этот парень, видимо, забрался внутрь, собрал барахло, нашел там альбом, в который я не успел заглянуть, и дал деру, прихватив его с собой вместе с другими шмотками.
 Тем не менее, прежде чем уйти, он обмыл жертве раны и наложил на них несколько повязок.
 — А как насчет второй девчонки? — спросил я. — Маргарет Джонсон и ребенка Кинанов?
 — К этим убийствам не имею ни малейшего отношения. Думаешь, я псих?
 Я полагал, что этот вопрос лучше оставить без ответа.
 — Джордж, — спокойно проговорил я, отводя пистолет в сторону. — Как нам утрясти наши разногласия? Можешь предложить что-нибудь такое, чтобы мы оба могли спокойно покинуть это гостеприимное местечко?
 Он облизнул губы, угрюмо улыбнулся кровавой улыбкой:
 — Как говорится, вернемся к нашим баранам. Ты никому слова не скажешь о том, что узнал, в том числе и Сэму, а я просто забуду, как ты меня обыграл. Это будет справедливо.
 Я не видел, как его рука опустилась в карман и как он выхватил нож, которым распорол рукав моего костюма, не задев руки. Я выстрелил ему в голову. Череп словно взорвался изнутри так, что кровавые брызги полетели во все стороны. Но на меня, за исключением руки, сжимавшей пистолет, ничего не попало. Однако мраморный ангел оказался весь забрызганным кровью и мозгами.
 Отойдя в сторону, я некоторое время пытался прийти в себя. Приглушенные звуки автострады напомнили о существовании другого мира, куда предстояло вернуться. Я проверил содержимое карманов убитого. Из пачки «Кэмела» достал сигарету и закурил.
 Затем вытер отпечатки пальцев с пистолета и положил его рядом с телом. Поднял монтировку, сунул ее в багажник и закрыл крышку, оставив Джорджа Морелло наедине с себе подобными.

 18

 Поздно утром зазвонил телефон, что само по себе неплохо: я никогда не прихожу в офис раньше десяти утра.
 — Вчера ты был сильно занят, Геллер, — сердечно прозвучал голос Сэма Флади.
 — Да, пришлось покрутиться, Сэм.
 — Все газеты только и говорят о тебе. Настоящий герой. Есть другие новости, которые еще не успели попасть на страницы газет?
 — Появятся в вечерних выпусках.
 Каждый из нас отлично понимал друг друга. Скоро Джордж Морелло станет еще одной жертвой в длинном списке сотен таких же нераскрытых убийств из-за бандитских разборок.
 — Вчера ночью я потерял друга, — сказал Сэм.
 — Мои соболезнования. Но не думаю, что он был хорошим другом. Не довел до конца дела с девчонкой, а вечера даже хотел прописать меня на кладбище.
 Подозрения, что телефон прослушивался, вынуждали вести разговор иносказательно, но мы отлично понимали друг друга.
 — Другими словами, — проговорил Сэм, — ты сделал то, на что тебя вынудили.
 — Совершенно верно.
 — Как насчет той вещицы, которую ты собирался достать для меня?
 — Она уже на попечении почтовой службы Соединенных Штатов. Крепко опечатана — с пометкой «лично». Я направил ее в адрес твоего винного магазина в Вест-Сайде.
 — Быстро. Ты добыл ее только вчера, верно?
 — Верно. Не было времени сделать копию. Да мне и не нужна копия, Сэм. Твои проблемы — это твои проблемы. Если таким образом я помог тебе сохранить семейное счастье, то меня это вполне устраивает. У меня тоже есть жена. Отлично все понимаю.
 Последовала длинная пауза.
 Затем Сэм сказал:
 — Перешлю твой чек по почте, Геллер. Иметь с тобой дело — одно удовольствие.
 — Всегда рад слышать слова признательности от довольного клиента.
 После короткой паузы Сэм заговорил снова:
 — Нет желания продолжить сотрудничество на прежних условиях, Геллер?
 — Благодарю тебя, Сэм, нет. Ценю твое хорошее расположение. Хотелось бы сохранить с тобой нормальные отношения.
 — Разумно, Геллер. Извини за вчерашние неприятности. Я здесь ни при чем.
 — Знаю, Сэм.
 — Ты отлично поработал и здорово меня выручил. Если потребуется помощь, номер моего телефона тебе известен.
 — Спасибо, Сэм. Того чека, о котором ты упомянул, вполне достаточно.
 — Привет и больших успехов в расследовании в деле с сексуальным маньяком. Хорошо ты обставил всех этих полицейских. Поздравляю, герой войны.
 Телефонная трубка щелкнула и умолкла.
 Я сглотнул комок, продолжая сидеть за столом. Меня колотила дрожь. Хотя я и не испытывал никакого желания впредь работать на Сэма Флади, но мне хотелось бы остаться с ним в нормальных отношениях. Поэтому я ни словом не обмолвился, что понял, почему ему так хотелось заполучить эту фотографию.
 Дело заключалось отнюдь не в том, что жена Сэма могла увидеть его на фотографии рядом с любовницей. На фотографии за столом позади этой парочки сидели друзья Сэма — главари банд Чикаго, Нью-Йорка, Кливленда и Детройта. Своего рода неформальная встреча на высшем уровне вожаков подпольного мира случайно оказалась засвидетельствованной фотографом ночного клуба. А это было явным доказательством существования общенационального союза преступных семейств, собравшихся, вероятно, на свою крупнейшую встречу для обсуждения планов послевоенных действий.
 Если Сэм заподозрит, что я догадываюсь об истинном значении этой фотографии, мне не дожить до рождения своего ребенка.
 А мне очень хотелось увидеть своего первенца.

 19

 Спустя почти неделю в Виньоне у меня состоялся ланч с Кеном Левиным, адвокатом, познакомившим меня в свое время с Бобом Кинаном. Интерьер ресторана очень подходил для деловых встреч: изолированные деревянные кабинки, скромная отделка. Мой прежний офис располагался буквально за углом, но на протяжении многих лет я был здесь лишь случайным посетителем. Теперь, когда дела пошли на поправку и мой офис разместился в Брукс-Бразерс, а не на Максвел-стрит, я мог позволить себе общаться чаще с брокерами, адвокатами и другими состоятельными жуликами.
 — Ты и мечтать не можешь о лучшей рекламе, — сказал Кен.
 Это был симпатичный человек невысокого роста с темными проницательными глазами и отличной памятью.
 — Я беру в помощь двух оперативников, — сказал я, потягивая ромовый коктейль.
 — Это замечательно. Рад, что у вас неплохо пошли дела. Разумеется, Ассоциация бара могла бы что-нибудь заметить по поводу того, как обошлись с этим Лэппсом лучшие полицейские Чикаго.
 — При мысли об этом сейчас разрыдаюсь, — проговорил я.
 — Да, они допрашивали его, предварительно введя дозу пентатола, пробовали расколоть с помощью электрического тока, короче — пробовали по-всякому. И наконец они допустили, чтобы подобные неопределенные, недопустимые «признания» просочились в газеты. Вот и появились жуткие истории о «Джордже», творящем все эти преступления.
 Никто не связывал Джорджа Морелло с этим делом. Кроме меня, но я, разумеется, помалкивал.
 — Этот парень в течение нескольких дней симулировал состояние комы, — заметил я. — Затем заявил о полной потере памяти. Им пришлось принимать меры.
 Кен угрюмо усмехнулся:
 — Нат, они приволокли священника и читали над ним последние молитвы, чтобы выбить из него, что называется, «признание на смертном одре». Его не кормили четверо суток. Шесть суток его держали, не предъявляя никакого обвинения и не давая возможности побеседовать с адвокатом. Не исключено, что его также хорошенько отделали кулаками.
 Я пожал плечами, отпил глоток коктейля. Меня это мало волновало.
 — Только все это выйдет им боком, — заметил Кен. — Вся эта ерунда о раздвоении личности может привести к признанию его невменяемым. Тебе прекрасно известно, что у него отмечались странные сексуальные отклонения, ведь его проникновения в квартиры были сексуально мотивированы.
 — Что ты этим хочешь сказать?
 — Он возбуждался, залезая в чужую квартиру через окно. Вскоре после этого у него происходило семяизвержение. В его нездоровом мозгу, наверное, сформировалась связь с тем, что проникновение к квартиру ассоциировалась с... ну, ты понимаешь... — Он пожал плечами. — Очевидно, парень ни разу не имел нормальных сексуальных отношений.
 — Благодарю вас, доктор Фрейд.
 Кен усмехнулся:
 — Послушай, я мог бы вытащить этого подонка.
 Я был рад, что не Кен вел это дело.
 — Каковы бы ни были его сексуальные отклонения, — заметил я, — ему инкриминировали нападение на Кэтрин Рейнольдс, ту медсестру. Отпечатки его пальцев совпали с отпечатками, оставленными в квартире. Также частично совпал отпечаток, оставленный на записке, посланной Кинанам.
 — Ключом в твоем утверждении является слово «частично», — возразил Кен, поднимая палец. — Совпало только шесть точек, а для достоверной идентификации необходимо одиннадцать.
 — Имеются показания очевидца.
 Кен искренне рассмеялся. Адвокаты умудряются отыскивать смешное и в абстрактных рассуждениях, и в реальных человеческих страданиях.
 — Очевидец — не кто иной, как тот старый дворник-немец, который сам являлся подозреваемым номер один до тех пор, пока ты не поймал Лэппса. На опознании этот старикашка видел перед собой четырех здоровых полицейских средних лет и одного семнадцатилетнего парня, и каким-то образом он умудрился выбрать именно парня. До этого все его описания типа, которого он видел, сводились к тому, что тот был в коричневом плаще и с полиэтиленовым пакетом. Скажи, ты знал, что дворник в прошлом был мясником?
 — В газетах что-то про это писали. Однако это вовсе не означает, что он рубит на куски маленьких девочек.
 — Нет. Но если он лишился работы во время войны из-за ограничений, введенных Кабинетом по ценообразованию, то вполне мог затаить злобу на Кинана.
 — Боб слишком мало работал на Кабинет, чтобы подобное стало возможным. Он же работал в нью-йоркском офисе. Господи Иисусе, Кен, к чему ты клонишь?
 Как и большинство адвокатов, Кен любил приводить доводы просто так, как говорится, из любви к искусству; но он заметил, что его слова запали мне в душу, и отшутился:
 — Все это я сказал просто для поддержания разговора, Наг. Этот парень виновен. Прокуроры чертовски рады, что им удалось заполучить малолетнего преступника, который боготворит Ницше и собирает материалы о нацистах. Дело в том, что без поддержки общественного мнения им не выиграть в суде этого дела.
 Кен направился обратно в суд, а я остался допивать свой коктейль, раздумывая, смогу ли одолеть третью порцию.
 Что и говорить, я разделял некоторые соображения Кена относительно методов ведения дела Лэппса. Эксперт-графолог нашел связь между посланием, исполненным губной помадой в квартире убитой Маргарет Джонсон, и запиской, извещавшей Кинана о похищении дочери. Затем он все сопоставил с аналогичными текстами, которые заставили написать Лэппса.
 Этот эксперт-графолог получил известность и признание после завершения дела Линдберга. Поскольку в то время я работал в полиции, то знаю, что решающей уликой по делу Линдберга был рисунок. А здесь и послание «убийцы с губной помадой», и записка, отправленная похитителями, были отпечатаны на машинке, что, безусловно, сводило на нет ценность графологической экспертизы.
 Разумеется, выявилось, что когда Лэппс писал под диктовку, то умудрился допустить те же ошибки в некоторых словах. Однако, как я узнал впоследствии от лейтенанта Крюгера, Лэппса заставили с максимальной точностью воспроизвести диктуемое, в том числе с имевшимися там ошибками и тому подобным.
 Несколько лет назад один подозреваемый по имени Бруно Хаупман добросовестно выполнил то же самое, когда у него брали образцы почерка. Трюк с опознаванием, о котором мне рассказал Кен, в случае с Хаупманом был проведен с пожилым больным свидетелем. Пресса также сыграла свою роль в обвинении Хаупмана — один из репортеров, страстно желавший сенсации, сам написал на стене в квартире Хаупмана номер телефона, который затем стал фигурировать в качестве основного доказательства его вины.
 Чем же все кончилось? Бруно, во-первых, оказался невиновным и, во-вторых, давно уже мертв. Лэппс же пока еще жив, здоров, ненормален и столь же виновен, как нацисты, которым он поклонялся. Кроме того, замечание Кена относительно сексуальных отклонений у этого парня для меня тоже кое-что прояснило.
 Я знал, что Лэппс, чтобы возбудиться, занимался воровством, но полагал, что им двигала страсть к насилию над женщинами. То, что его привлекали здания определенного типа, — а он действительно выбирал строения одного типа, — приобрело в моих рассуждениях новый смысл. Не являлось ли это для него тем же самым, что заставляет одних увлекаться блондинками, а других — предпочитать мужчин.
 Вероятно, Лэппс, забравшись по пожарной лестнице для того, чтобы проникнуть в квартиру Каролины Вильямс, заглянул в ее окно и увидел, как Джордж в спальне избивает женщину. Вероятно, он услышал, как она называла Джорджа по имени, в результате у него и сформировался стереотип «Джордж сделал это», а увидев, как Джордж перерезал ей горло, он еще больше возбудился.
 Однако Джордж заметил темную, напоминавшую полицейского фигуру, мелькнувшую в окне, испугался и сбежал. Тогда Лэппс проник в квартиру, излил из себя семя и, движимый навязчивым чувством вины, совершил не укладывающееся в действия нормального человека омовение убитой. Затем он наложил повязки на труп и прихватил с собой кое-что на память, включая нижнее белье и фотоальбом.
 Эти новые эротические фантазии сподвигли Лэппса на более высокий уровень сумасшествия, и вторая женщина — Маргарет Джонсон — уже полностью принадлежала ему. На этот раз все от начала до конца было сотворено его руками... хотя, возможно, в его сознании все это также совершил Джордж.
 Однако Лэппс испытал печаль и даже некоторую вину, поэтому оставил на стене эту надпись, сделанную губной помадой.
 Симпатичная медсестра Кэтрин Рейнольдс оказалась более удачливой. Лэппс не смог вторично пойти на убийство и удовлетворился лишь нападением на нее. Может быть, он уже испытал сексуальную разрядку и угрызения совести пробудились в нем еще до возможного убийства. Он даже вернулся назад, чтобы помочь ей.
 Однако то, что меня мучило, — это ребенок Кинанов. Ничто в этом деле не укладывалось в способ действия Лэппса. Дом совершенно не соответствовал «его типу». Похищение не входило в состав его традиционных действий, не говоря о расчленении ребенка. Неужели поиски новых способов возбуждения привели к полной извращенности?
 Но даже в этом случае одно обстоятельство никак не укладывалось в схему, и мне не удавалось найти этому объяснение. Кен упомянул об этом: этот парень ни разу не имел нормальных сексуальных отношений. Его навязчивая идея веселого свидания сводилась к проникновению сквозь чужое окно и испусканию семени на пол.
 Но в отношении маленькой девочки имела место попытка изнасилования. Так сказал следователь. Изнасилование.
 — Не будешь возражать против моей компании. Геллер?
 Хол Дэвис, с его несоразмерно крупной головой и хитрой улыбкой, уже скользнул в кабинет и уселся за стол напротив меня.
 — Нисколько. Что нового в мире желтой прессы?
 — Нудный день. Боже мой, Геллер, ты дерьмово выглядишь.
 — Спасибо, Хол.
 — Ты же находишься на вершине успеха. Ты местный герой, знаменитость.
 — Заткнись, Хол.
 Дэвис прихватил с собой виски.
 — Не правда ли, то, что случилось, потрясающе. Жаль, что нет возможности поджарить этого пацана на электрическом стуле, однако, учитывая благоприятный день и возраст, он имеет шанс отделаться палатой для умалишенных до конца своей ничтожной жизни.
 — Не думаю, что им удастся поджарить семнадцатилетнего мальчишку даже при таких обвинениях.
 — Для тебя это было особенное дело.
 — Ты тоже неплохо поживился на нем, Хол.
 Он рассмеялся, закурив сигарету. Покачал головой:
 — Смешно. Кто бы подумал?
 — Подумал о чем?
 С видом заговорщика он наклонился над столом. Судя по его дыханию, стаканчик виски не был первым, принятым за это утро.
 — О том, что похититель девочки Кинана действительно оказался «убийцей с губной помадой». Действительно.
 — Почему бы, собственно, нет? Он же оставил свою роспись на стене владения Кинанов, гласившую: «Остановите, пока я не убил еще...»
 — Это-то и самое смешное, — хмыкнул он. — Как ты думаешь, кто сделал надпись на стене?
 Я недоуменно посмотрел на него:
 — Что ты имеешь в виду?
 Дэвис подался вперед, криво ухмыляясь:
 — Не будь таким легковерным дураком. Это написал я. Мне хотелось сенсации.
 Схватив за грудки, я потянул его к себе через стол.
 Бутылка виски опрокинулась, проливаясь на пол, сигарета Дэвиса выпала изо рта, а его глаза вытаращились так же, как у тех бизнесменов, что заканчивают свой ланч двумя-тремя порциями мартини.
 — Ты... что ты сделал? — процедил я сквозь зубы.
 — Нат! Мне больно! Отпусти! На нас смотрят!
 Задыхаясь от злости, я втиснул его обратно в кресло. Меня трясло.
 — Стало быть, это сделал ты, чертов недоносок, не так ли?
 Он был перепуган, но старался этого не показывать. Состроив обиженную физиономию и пожав плечами, сказал:
 — Подумаешь, да что тут такого?
 Держа его за галстук, я раздумывал, врезать ему по морде или нет, а он тем временем, не отрываясь, смотрел на мой кулак.
 Затем, опустив кулак, но продолжая удерживать его за галстук, я проговорил:
 — Пойдем, расскажешь полицейским.
 — Я пошутил, — заныл Дэвис, — ничего я не писал. Правда. Просто сболтнул глупость.
 Не выдержав, я схватил его за горло и начал душить. Глаза Дэвиса полезли из орбит. Явно издеваясь над ним, я произнес:
 — Останови меня, Хол, пока я не убил тебя.
 После этого отшвырнул его. Он так сильно ударился в стену, что закачались висевшие на ней картины в рамах. Я развернулся и пошел прочь.

 20

 В подвале горела одна-единственная лампочка. Повсюду стояли баки и ящики для белья — точная копия тех, которые были в подвале, где расчленили Джоэн Кинан.
 Но все же это был другой подвал. Гораздо меньших размеров, расположенный в здании, находившемся неподалеку от «погреба убийцы», аккуратный, в котором инструменты и инвентарь для чистки улиц выстроились вдоль стен, как примерные уголовники.
 В этом подвале обитал Отто Бергструм.
 — Почему ты захотел увидеться со мной? — спросил убеленный сединами Бергструм, набычив могучую шею.
 Снаружи шел дождь, и было темно. Близилась полночь. С мокрых плаща и шляпы, которую, войдя, я не снял, на пол стекала вода.
 — Я же объяснил по телефону, — ответил я. — По делу. Речь идет о деньгах.
 Как и прежде, на старике был комбинезон. Сквозь закатанные по локоть рукава фланелевой рубахи проступали могучие бицепсы, он стоял, широко расставив ноги. Руки сжаты в кулаки, на кулаках отчетливо проступали вены.
 — Ты пришел по поводу денег, обещанных в качестве награды, — произнес он. Его голубые глаза сверлили меня из-под поседевших бровей. — Станешь меня уговаривать отказаться от причитающейся мне доли?
 — Не совсем точно. Понимаешь, на эту награду претендуют несколько человек.
 — Полицейским награда не положена.
 — Это городским полицейским. На меня это не распространяется.
 — А на них — да.
 — Правильно, но я должен отстегнуть немного баксов паре из этих парней за содействие.
 — Ну и что? И ты думаешь, я должен помочь тебе рассчитаться с ними?
 — Нет. Считаю, ты должен вернуть мне всю свою долю.
 Его глаза гневно вспыхнули; он шагнул навстречу мне. Между нами все еще оставалось несколько шагов. Господи Иисусе, до чего же здоровы у него руки и плечи!
 — С какой это стати?
 — Потому что полагаю, что девчушку Кинанов похитил ты, — сказал я.
 Он отшатнулся, челюсть его отвисла, глаза широко раскрылись.
 — Я чист, — проговорил он.
 — Отто, сегодня днем я собрал о тебе кое-какие сведения. Конфиденциальные. Ты, как и я, ветеран войны, с той лишь разницей, что ты воевал в первую мировую, да к тому же на стороне врага.
 Выпятив вперед подбородок, он заявил:
 — Да, горжусь тем, что я немец.
 — Однако в то время ты был американским иммигрантом. Ты жил в моей стране с раннего детства. Тем не менее ты вернулся в Германию сражаться за фатерланд... а после того, как вам надрали задницы, у тебя хватило духу вернуться обратно в Америку.
 — Не я один поступил таким образом. Разумеется, не он один; в Норт-Сайде существовала целая организация немцев — ветеранов первой мировой войны. Они даже устраивали совместные обеды с американскими ветеранами.
 — Тебя знают в профсоюзе мясников, — продолжал я, — хотя ты никогда не был его членом.
 — Все они — коммунисты, — пробормотал он.
 — Многие годы ты работал мясником в одном из магазинов Вест-Сайда, пока из-за нехватки мяса во время войны... во время этой последней войны... тебя не уволили. Ты не входил в профсоюз и поэтому с твоим прошлым не смог устроиться работать мясником в другое место... Все, что так или иначе было связано с обороной, оказалось для тебя закрытым. Так ты очутился здесь. Стал дворником. Этот дом принадлежит твоей сестре, верно?
 — Пошел ты к черту, мистер.
 — Знаешь, что я думаю, Отто? Я думаю, что в том, что твои дела идут из рук вон плохо, ты обвиняешь новый порядок. Ты чертовски сердит на правительство. В частности, в своих невзгодах винишь Кабинет по ценообразованию.
 — Социалисты, — пробурчал он.
 — Когда тебя уволили. Боба Кинана и в помине не было в Чикаго, старый ты идиот. Но сейчас он работает в Кабинете и к тому же живет поблизости, у него водятся деньги и есть хорошая маленькая дочурка. Чем же это для Отто Бергструма не мишень, о которой можно только и мечтать?
 — У тебя нет никаких доказательств. Все это ложь. Пустой звук.
 — Могу рассказать, как все произошло. Ты напился и действовал под влиянием минутного настроения, или же ты все спланировал? Ладно, похищение еще можно как-то понять, но что никак не укладывается в голове, так это убийство маленькой девочки. Неужели она пыталась поднять шум в кроватке, и ты ее задушил? А может быть, ты был пьян, и просто произошел несчастный случай?
 Лицо его стало похоже на маску, лишенную всяких эмоций.
 — Но чего я совершенно не могу понять, Отто, так это попытки изнасиловать маленькую девочку. Она была уже мертвой? Ну ты, сумасшедший извращенец, отвечай!
 Он поднял голову:
 — У тебя поганая глотка. Может тебе сполоснуть ее щелоком?
 — Послушай, я дам тебе шанс, старина. Пойдем со мной в Саммердейлский участок и оформим явку с повинной. Или пристрелить тебя прямо здесь?
 — А что, в кармане пистолет?
 — Да, у меня в кармане пистолет.
 — Вот как! А у моего друга нож.
 Я не слышал, как этот друг подошел. Откуда он появился — может быть, из угольного подвала? Он был абсолютно спокоен, как ни один из нас двоих. Он стоял у меня за спиной и действительно держал в руках длинный острый нож, который поблескивал в свете единственной лампочки. Сверкнув, нож опустился вниз, и я едва успел отскочить в сторону. Лезвие распороло рукав моего плаща и задело плечо. Моя рука, сжимавшая в кармане пистолет, непроизвольно выпустила его. Пистолет запутался в одежде, пальцы искали рукоять...
 Я узнал этого тощего типа с короткими волосами и загорелыми скулами по фотографиям, опубликованным в газетах. Его звали Джеймс Ватсон. Я никогда с ним не встречался. Он работал в детском саду, из которого «украли» лестницу; армейский ветеран, обвинявшиися в приставании к малолетним, который, так же как и Отто, входил в число подозреваемых, пока я не вытащил на сцену Джерома Лэппса.
 На нем был желтый дождевик и желтая шляпа с широкими полями; однако по его виду я бы не сказал, что он только что пришел с улицы. Может быть, он специально надел плащ, чтобы не забрызгаться кровью.
 Держа нож необычным способом и подняв кулак на уровень головы, он медленно приближался ко мне. Его темно-голубые глаза были широко раскрыты, рот искажала улыбка, придававшая ему глупый вид огородного пугала. Я бы мог рассмеяться — так нелепо он выглядел. Пока он приближался, Отто схватил меня сзади.
 С руками, сведенными за спину, одна из которых кровоточила и горела от пореза ножом, я пытался сопротивляться, но безуспешно. Старый немец-дворник держал меня своими мощными ручищами.
 Ватсон резко взмахнул ножом сбоку, я изо всех сил дернулся влево, в результате чего лезвие почти наполовину погрузилось в шею Отто. Хлынула кровь. Отто упал, схватившись за горло, казалось, что жизнь вместе с кровью покидала его. Наконец я освободился от его хватки. И пока Ватсон все еще стоял с ножом в руке (он извлек лезвие из шеи Отто так же быстро, как случайно вонзил в своего напарника), застыв на мгновение, ошарашенный необычным поворотом событий, рот его раскрылся так, словно он ожидал, когда дантист начнет сверлить ему зубы. Перехватив руку Ватсона широким круговым движением, я вонзил нож ему же в живот.
 Раздавшийся звук был похож на чавканье густой грязи, когда случайно попадаешь в нее ногой.
 Несколько секунд он стоял на месте, исполняя самый странный короткий танец, который я когда-либо видел. Он продолжал сжимать ручку ножа, который я всадил в него почти полностью. Удивленно посмотрев на свой живот, он потоптался еще немного.
 Я толкнул его в лицо кулаком, и он опрокинулся навзничь. Он лежал на спине и извивался. Я извлек нож из раны; на плаще остался прорез.
 — Бедный Отто хотел выйти сухим из воды. Совершить маленькое похищение, заработать на нем немного денег, отобрав их у этих ненавистных сучьих детей — социалистов, из-за которых он лишился работы. Но в тебе он нашел гнусного убийцу, Джим. Ему пришлось снова стать мясником и разделать ту маленькую девочку, чтобы замести твои следы.
 В глазах Ватсона еще теплилась искра жизни. Едва живой, Отто лежал около ванны для стирки и хрипел.
 В одной руке я все еще держал нож; кровь, сочившаяся из раны на другой руке, намочила рукав рубашки, но боли я почти не ощущал. Я всерьез подумал продолжить упражнения с ножом над Ватсоном; меня так и подмывало хотя бы несколько раз подколоть его. Но я не смог преступить черту вседозволенности.
 В кармане пиджака лежала пачка «Кэмела», которую я забрал у Джорджа Морелло. Вынув сигарету, я закурил, наблюдая, как Бергструм и Ватсон умирали.
 Пришлось выкурить почти две сигареты.
 Затем я вытер все, к чему прикасался, положил нож рядом с телом Ватсона и покинул этот импровизированный склеп. Вышел в темноту, в летнюю ночь, в очищающий теплый дождь, который мгновенно погасил остаток второй сигареты.

 21

 Смерть Отто Бергструма и Джеймса Ватсона привнесла причудливый сюжетный ход в сагу «убийцы с губной помадой», но ни полиция, ни пресса не позволили «фатальной ссоре между друзьями» повлиять на принятый сценарий.
 Оказалось, что удалось даже найти мотив для объяснения этого убийства: Ватсон будто бы ссудил Отто пятьсот долларов для оплаты долга. Отто, видимо, играл на скачках. Поговаривали, что Ватсон, зная о причитавшихся Отто деньгах за дело Кинана, потребовал с него уплаты долга. Известно, что оба они отличались скверными характерами, оба убивали во время войны, — правда, каждый из них участвовал в своей войне.
 Полицейские так никогда и не смогли понять, как два человека умудрились убить друг друга одним и тем же ножом, но подобное обстоятельство, кажется, никого уже не интересовало. Меня это вполне устраивало. В ту дождливую ночь никто не видел меня у места происшествия, по крайней мере, никто не удосужился сообщить об этом.
 Лэппсу предъявили обвинения в многочисленных кражах, разбойных нападениях и убийствах. Его адвокаты вступили в такие отношения с государственным прокурором, которые несколькими годами позже досужие журналисты назвали «странными, беспрецедентными отношениями сотрудничества».
 Чтобы спасти своего подзащитного от электрического стула, защитники, несмотря на то, что проведенное по делу Джерома Лэппса расследование было признано прокурором «недостаточно успешным», посоветовали мальчишке просить о помиловании.
 Если бы Лэппс сознался в совершении убийств Каролины Вильямс, Маргарет Джонсон и Джоэн Кинан, то государственный обвинитель был готов пойти на применение взаимозасчитываемых сроков наказания, что означало возможность выхода на свободу после двадцати лет тюрьмы.
 Лэппс, как мне рассказывали, с неохотой согласился на сделку с прошением о помиловании, но когда юноша предстал перед судом, чтобы объявить о формальном признании вины, то вместо этого он заявил:
 — Не помню, чтобы я кого-либо убивал.
 Подобное своеволие дорого обошлось ему. Хотя Лэппс дал те признания, которых от него требовали, сделка не состоялась: единственное, чего он добился, — так это избежал электрического стула. Его осудили на три взаимозасчитываемых пожизненных срока тюремного заключения, без права выхода на свободу.
 Он пытался покончить с собой в камере, но из этого ничего не получилось.
 Примерно через год после суда над Лэппсом, я поехал в Джольет на экспрессе «Рок-Айленд рокет».
 Помещение для свиданий в Стейтвилле представляло собой длинную узкую комнату, разделенную пополам длинным столом со стеклянным разграничителем. Вместе с другими посетителями я занял место на стуле. В это время охранники ввели небольшую группу узников.
 Лэппс, как и остальные, был одет в темно-синие брюки и полосатую, в синюю и белую полоску, рубаху, которая казалась совсем обычной. Но когда он повернулся боком, я увидел номер заключенного, выведенный на спине. Рослый симпатичный парень внешне изменился очень мало; может быть, немного поправился. Темные волнистые волосы не стали короче, но были острижены иначе, что придавало ему более потерянный вид. Он был больше похож на студента, нежели на малолетнего преступника.
 Сев напротив меня, он застенчиво улыбнулся:
 — Я помню вас.
 — Ты должен помнить, ведь ты пытался застрелить меня.
 — Теперь я это понял. Извините.
 — Ты этого не помнишь?
 — Нет.
 — У тебя был пистолет, один из тех, что ты украл. Хозяин опознал его вместе с вещами, которые ты забрал из его квартиры.
 Он пожал плечами. Все, что я говорил, для него казалось новостью.
 Я продолжал:
 — Владелец сообщил, что пистолет принадлежал его отцу, и семнадцать лет пролежал в ящике письменного стола без употребления и чистки.
 Он высоко поднял бровь:
 — Поэтому он и не выстрелил, когда я навел его на вас?
 — Да. Но эксперт по баллистике сказал, что от третьего нажатия курок бы сработал.
 — Я рад, что пистолет не выстрелил.
 — Я тоже.
 Мы посмотрели друг на друга. Мой взгляд был тяжелым и непрощающим. Его — уклончивым, стеснительным.
 — Зачем вы пришли сюда, мистер Геллер?
 — Мне хочется задать тебе один вопрос. Почему ты сознался в совершении всех трех преступлений?
 Он снова пожал плечами:
 — Пришлось. Иначе я был бы уже мертв, так сказали мне мои адвокаты. Я просто подыграл суду. Сказал все, что они хотели от меня услышать. Повторил сказанное ими же. Использовал то, что прочитал в газетах.
 Еще одно пожатие плечами. Затем в его голубых глазах появилось напряжение.
 — Почему вы спрашиваете меня так... словно знаете, что я не совершал этих убийств.
 — Ты совершил одно из них, Джерри. Ты убил Маргарет Вильямс и губной помадой написал свое послание на стене ее квартиры.
 Что-то блеснуло у него в глазах.
 — Не помню.
 — А может быть, и нет. Однако ты также напал на Кэтрин Рейнольдс и пытался застрелить меня. Вот почему ты здесь.
 — Вы же не считаете, что я убил ту маленькую девочку?
 — Я точно знаю, что ты ее не убивал.
 На его апатичном лице появился интерес, он оживился.
 — Вы уже говорили с моими адвокатами?
 Я отрицательно покачал головой.
 — Поговорите с моими...
 — Нет, я не стану помогать тебе, Джерри.
 — Зачем... почему тогда вы говорите мне все это, зачем?..
 Я говорил очень тихо, все должно было остаться лишь между нами двоими.
 — Скажу, если ты не прикидываешься. Если действительно не помнишь, что творил. Мне кажется, ты имеешь право знать, за что сидишь, за что сидишь в действительности. Ты убил вторую девушку, это правда, почти убил медсестру. Ты почти прикончил меня. Вот почему ты здесь, Джерри. Вот почему я оставляю тебя здесь догнивать и не собираюсь утруждать себя повторением того, о чем тебе рассказал. Потому что я могу наврать больше любого заключенного в Стейтвилле. Ведь не случайно раньше я был чикагским полицейским.
 У него кружилась голова.
 — Кто... кто же убил первую девушку? Кто убил эту даму, Каролину Вильямс?
 — Джерри, — сказал я, поднимаясь с места, чтобы уйти, — это дело рук Джорджа.

 22

 Лэппс, как следует из этих записей, все еще в тюрьме. Вот почему после многих лет, на пути к старости, проживая в собственных апартаментах в Корал-Спрингс со своей второй супругой, я изложил все на бумаге. Обещание, данное комитету по делу Лэппса, обязывало к формальному изложению фактов, однако я предпочел сделать это в той же форме, что и другие мои воспоминания.
 Теперь Джереми Лэппс уже пожилой человек, разумеется не такой, как я, но старый. Сейчас это седоволосый старикан с брюшком. Совсем не похож на того малолетнего преступника с засаленными волосами, который, к моему глубокому удовлетворению, отправился в тюрьму Стейтвилль. Он просидел там дольше, чем любой другой заключенный в тюрьмах Иллинойса. Задолго до того как сидевшим там разрешили получить образование в период заключения, он стал первым, кто получил диплом. После этого он помогал другим осужденным организовать такие же программы заочного самообразования. Он стал специалистом в области электроники и научился довольно прилично рисовать акварелью. В настоящий момент он содержится в тюрьме Вьена, известной своими послаблениями в режиме и минимальными мерами безопасности. Там нет заборов и решеток на окнах.
 На протяжении многих лет пресса, общественные деятели и родственники погибших, включая Джейн, сестру Джоэн, выступали против досрочного освобождения Лэппса. Его изображали как первого представителя новой породы чудовищ городской Америки, предшественником Ричарда Спека, Джона Уэйна Гейси и Теда Банди.
 Боб Кинан умер в прошлом году. Его жена Норма скончалась двумя годами раньше.
 Сэм Флади, настоящее имя которого было Сэм Гьянкана, был убит в собственном доме в 1975 году, как раз перед тем, когда ему предстояло дать свидетельские показания в Сенаторском комитете, разбиравшем дело о связях организованной преступности и ЦРУ.
 Из главных действующих лиц в живых остались только Лэппс и я.
 Я вполне удовлетворен мщением. Пусть выпустят этого негодяя.
 Но если он симулирует свое исправление так же, как однажды симулировал потерю памяти, если он причинит вред хоть единой душе, ей Богу, я достану свой девятимиллиметровый пистолет и лично займусь им.

 23

 Мой сын родился буквально за несколько минут до полуночи 27 сентября 1947 года.
 Мы назвали его Натан Самуэль Геллер-младший.
 Его мать, обессиленная двенадцатичасовыми родами, с залитым потом лицом, спутавшимися волосами, никогда не казалась мне более прекрасной, чем в тот миг. Никогда не видел ее более счастливой.
 — Он такой крошечный, — проговорила она. — Почему же он так долго выбирался наружу?
 — Он маленький, но упрямый. Как и его мать.
 — У него твой нос. Твой рот. Он великолепен. Хочешь подержать его, Нат?
 — Конечно.
 Я взял на руки крошечный сверток, посмотрел на милое младенческое личико и почувствовал, первый и единственный раз за всю свою жизнь, любовь с первого взгляда.
 — Я твой папочка, — проворковал я, обращаясь к малышу. Он пускал пузыри. Я прикоснулся к его маленькому носику, посмотрел на крошечные ручки, миниатюрные ладошки и малюсенькие пальчики. Каким образом такое волшебство могло вершиться в этом ужасном мире?
 Я вернул малыша матери, она приложила его к груди, и он сразу же начал сосать. Прошло всего лишь несколько минут, как он родился, а ему уже дали грудь. Жизнь вряд ли от этого станет лучше.
 Я сел, наблюдая за ними обоими, и волны радости и печали попеременно накатывали на меня. Большей частью это была радость, но я не мог удержаться от мысли, что такая же мать, полная надежд, однажды держала на руках крохотную Джоэн; что другая мать на своем нежном колене держала маленького Джерри Лэппса. А Каролина Вильямс и Маргарет Джонсон тоже когда-то были детьми, игравшими на руках матерей. Даже Отто Бергструм и Джеймс Ватсон, Господи Иисусе, даже Джордж Морелло когда-то были милыми малышами, сидевшими на руках любящих матерей.
 Я пообещал сам себе, что мой сын будет жить лучше меня. Ему не придется быть таким чертовски жестоким; «Великая депрессия» отойдет в историю, война за окончание всех войн уже закончилась. Он ни в чем не будет нуждаться. Пищу, одежду, кров, образование — все это он получит по праву родившегося.
 Вот за это мы все должны сражаться. За то, чтобы дать нашим детям то, чего не имели сами. Дать им лучшее, более безопасное место в жизни. Жизнь, свободу и поиски счастья.
 В ту ночь, устроившись на жестком медицинском стуле, окруженный сиянием своей новой семьи, я позволил себе поверить, что надежды не будут призрачными. Что в этом великолепном послевоенном мире все возможно.




 Частная консультация


 Я свернул на Лейк-стрит и вышел из машины на Гарфильд Парк, откуда рукой подать до «Клиники смерти», находившейся в доме № 3406 по Вест-Монро-стрит. Так некоторые газеты окрестили особняк семьи Вайнкуп. Для меня же это было еще одно старое здание, выстроенное из красноватого, словно обожженного, камня, нетипичного для большинства каменных домов серого цвета в Чикаго. Этот трехэтажный дом принадлежал более зажиточным владельцам, обитавшим в этой части города, нежели те, среди которых вырос я, в районе, расположенном в двенадцати кварталах южнее.
 Тем не менее, это тоже Вест-Сайд, где я родился и многих знал, скорее всего потому меня пригласили заглянуть в особняк Вайнкупов этим солнечным субботним днем. Вероятно, члены семьи расспросили знакомых и от них узнали о бывшем полицейском, уроженце эти мест, который теперь открыл небольшое частное агентство в Лупе.
 В Вест-Сайде, и в Лупе в частности, я пользовался репутацией вполне честного, но в меру лукавого парня, что позволяло мне успешно выполнять большинство поручений клиентов.
 Приглашением этим, как мне показалось, я был обязан самому Эрлу Вайнкупу, члену семейства, проживавшего в красном особняке. Мы знали друг друга не очень хорошо, хотя познакомились давно. Этим летом и осенью нам пришлось вместе работать на Всемирной ярмарке, где я узнал его поближе. Несмотря на то, что мы родились в один год (нам было по двадцать семь), он казался мне совсем зеленым парнем.
 Эрл обожал слабый пол, но в той мере, которая не позволяла ему заняться пикантными представительницами экспозиции «Улицы Парижа», пренебрегавшими даже условными правилами приличия. Высокий, симпатичный, с волнистыми волосами, с тонкими, ниточкой, усами, поблескивая белыми зубами, Эрл преследовал представительниц слабого пола с остервенением ощипанного петуха, мечтающего заполучить свои утраченные перья.
 Удивительная вещь, но никто, в том числе и я, не подозревал, что Эрл женат. В этом неведении все находились до ноября, когда газеты вдруг принялись писать о его жене. Вернее, об убийстве его жены.
 В уходящем 1933 году мое дело вряд ли можно было назвать процветающим. Впрочем, я не выделялся в этом смысле из массы большинства мелких бизнесменов, которые также терпели убытки. Поэтому задаток, полученный от семьи Вайнкуп, пришелся весьма кстати, так как должен был помочь встретить Новый год.
 Я позвонил в дверь на площадке первого этажа, кабинет доктора Алисы Вайнкуп располагался ниже, в цоколе. Судя по размерам особняка, можно было ожидать, что дверь откроет мажордом или горничная. Но открыл сам Эрл.
 Он нервно улыбался. Поправляя левой рукой галстук, правую протянул мне. Я почувствовал, насколько вялой и влажной она была. В глазах, взиравших на меня, затаились тоска и нерешительность.
 — Мистер Геллер, — проговорил он, — спасибо, что зашли.
 — Очень приятно, — ответил я и, сняв шляпу, прошел в вестибюль.
 Эрл, одетый в щегольской шерстяной костюм в полоску, взял у меня пальто и повесил его на вешалку.
 — Вы меня не помните, — сказал он, — этим летом мы с вами работали на ярмарке.
 — Разумеется, помню, мистер Вайнкуп.
 — Почему бы вам не называть меня просто «Эрл»?
 — Хорошо, Эрл, — согласился я. — А мои друзья зовут меня «Нат».
 Нервно улыбнувшись, он предложил:
 — Будь добр, Нат, пройди в библиотеку.
 — Твоя мать дома?
 — Нет. Она в тюрьме.
 — Почему вы не вытащите ее оттуда?
 Они вполне могли позволить себе внести за нее залог. В разговоре по телефону Эрл сразу же согласился на мои условия, пятнадцать баксов в день и невозвращаемый задаток в размере ста долларов. Должен сказать, что это самые высокие ставки оплат за услуги в моей весьма подвижной, в зависимости от обстоятельств и состояния клиентов, шкале цен.
 Брови его круто изогнулись, выражая негодование.
 — Из-за этих варваров мама слегла в постель. Поэтому мы решили, что ее лечение должно оплачивать государство.
 Он пытался изобразить искреннее возмущение, но это получилось как-то не очень убедительно.
 Внутри особняка, построенного еще в прошлом веке, царила мрачноватая атмосфера. Это впечатление усиливали деревянная отделка стен темных тонов и старинная тяжелая бархатная мебель. Кое-какие мелочи, на которые я сразу же обратил внимание, свидетельствовали, что дела у семейства Вайнкупов обстояли не столь хорошо, как это полагали многие, и я в том числе. Какая-то заброшенность, пыль на деревянных панелях стен и мебели, давно не чищенные, позеленевшие от времени бронзовые подсвечники, потертые восточные ковры говорили скорее о прошлом, но не о настоящем благосостоянии семьи.
 Эрл сел на кушетку. Две стены комнаты целиком занимали шкафы, уставленные книгами в кожаных переплетах, две другие были увешаны картинами — какими-то мрачными пейзажами. Прежде всего Эрл вручил мне конверт с сотней задатка десятидолларовыми банкнотами. Затем, встав с кушетки, подошел к бару и налил себе шерри. Когда он наполнял свой бокал, руки его дрожали.
 — Позволь предложить тебе что-нибудь выпить, — произнес Эрл.
 — Спасибо, можно и без этого, — сказал я.
 — Не будь размазней, Нат.
 Я убрал деньги в карман.
 — Тогда рома. Без льда.
 Он подал мне бокал и присел сбоку. Лучше бы он сел напротив. Мне было бы удобно наблюдать за ним. Ему, наверное, казалось, что так легче создать доверительную обстановку.
 — Понимаешь, мама совершенно невиновна.
 — В самом деле?
 — Я дал показания, но мне не поверили. Я пять раз давал показания.
 — В полиции решили, что ты стараешься ее выгородить.
 — Да. Боюсь, они именно так подумали. Похоже, я перестарался.
 Ром оказался отличным.
 — Значит, твоя мать не убивала твоей жены? Кто же? Может, ты сам?
 — Я? Убить Риту? Не говори ерунды. Я любил ее. Но лишь из-за того, что наш брак... понимаешь... Во всяком случае я этого не делал, и мама тоже.
 — Тогда кто же?
 Он усмехнулся:
 — Думаю, какой-нибудь слабоумный наркоман или какой-нибудь дурак, искавший наркотики и деньги. Вот почему я позвонил тебе, Нат. Полиция не ищет убийцу. Они считают, что он у них в руках, и это — моя мама.
 — А что по этому поводу думает адвокат твоей матери?
 — Он счел необходимым нанять сыщика.
 — Разве у него нет своего человека?
 — Есть, но я решил пригласить тебя. Помню тебя еще по ярмарке... к тому же я поспрашивал у знакомых.
 Что мне было ответить? Я же детектив.
 — Не могу обещать, что мне удастся полностью снять с нее все обвинения, — сказал я. — В конце концов, твоя мать сама призналась в совершении убийства, а ее признание полиция воспринимает гораздо серьезнее, чем все твои показания.
 — К ней, шестидесятилетней женщине, применили допросы третьей степени! К женщине, уважаемой в обществе! Можешь себе представить подобное?
 — Кто из полицейских возглавляет работу по этому делу?
 Эрл брезгливо скривил губы:
 — Сам капитан Стиг, подонок.
 — Значит, дело находится у него в производстве? Проклятье.
 — Да, у него. Разве ты не читал об этом в газетах?
 — Читал конечно. Но не мог предположить, что мне когда-нибудь придется заниматься этим делом вплотную. Я не обратил внимания на то, что расследование ведет Стиг, и, когда ты позвонил сегодня утром, о нем я и не вспомнил...
 — В чем же дело, Нат? Какие-то сложности?
 — Нет, — солгал я.
 Будь что будет, мне ведь необходима работа. Дело в том, что Стиг меня терпеть не мог. В свое время я дал показания против двух полицейских, замешанных в преступлениях, а Стиг, сам честный и неподкупный, воспринял мое поведение как предательство всего полицейского братства. И это когда двое зарвались даже по чикагским стандартам.
 Эрл налил себе еще шерри.
 — Мама чувствительная, хрупкая женщина с больным сердцем, а ее грубо и безжалостно допрашивали на протяжении двадцати четырех часов.
 — Понимаю.
 — Боюсь... — Эрл, с жадностью осушив бокал, продолжал: — Боюсь, что могу еще больше осложнить положение.
 — Как?
 Он присел рядом со мной, вздохнул и пожал плечами:
 — Тебе, наверное, известно, что меня не было в городе, когда с Ритой... покончили.
 Он выбирал странные слова, «покончили» — так никто не говорил, это слово встречалось только в газетной лексике, но не в обыденной жизни.
 — Возвратившись из Канзас-Сити, я сразу же направился в полицейский участок Филмор. Мне удалось несколько минут побыть с мамой. Я сказал...
 Он запнулся, покачал головой.
 — Продолжай, Эрл.
 — Я сказал... Господи, дай мне сил... «Во имя всего святого, мама, если ты пошла на это ради меня, облегчи свою душу признанием».
 Он закрыл лицо руками.
 — Что она ответила?
 — Она... она сказала: «Эрли, я не убивала Риту». Затем ее увели на очередной допрос к капитану Стигу и...
 — И она сделала признание, от которого впоследствии отказалась.
 — Да.
 — Эрл, почему ты считал, что ради тебя твоя мать могла убить Риту?
 — Потому... потому, что мама очень любит меня.
 Доктор Алиса Линдсей Вайнкуп на протяжении почти четырех десятилетий являлась одной из наиболее уважаемых женщин-врачей в Чикаго. Со своим ныне покойным мужем, Фрэнком, она познакомилась в медицинском колледже и вместе с ним ступила на традиционную для семейства Вайнкупов стезю заботы о больных и немощных. Ее гуманная деятельность в больницах и клиниках хорошо известна. Она была участницей многих благотворительных клубов, собраний, одной из руководительниц движения женщин против насилия. Поэтому доктор Вайнкуп совсем не походила на кандидата в убийцы.
 Тем не менее ей действительно было предъявлено обвинение в убийстве своей невестки, совершенном в кабинете осмотра и консультаций больных, который располагался в цокольном этаже особняка Вайнкупов.
 Эрл провел меня туда. Мы спустились вниз по узкой лестнице, выходившей из гостиной. В главный холл цокольного этажа выходили две двери: одна из кабинета доктора Вайнкуп, другая — из смотровой. Эта дверь была открыта. Эрл отошел в сторону, пропуская меня вперед, сам же он остался при входе.
 Комната была узкой, длинной и холодной — паровое отопление отключили. Главным предметом интерьера был старомодный, покрытый коричневой кожей стол для осмотра пациентов. Около окна с матовыми стеклами стоял стул, подоконник был уставлен книгами по медицине, рядом стояли весы и стойка для измерения роста. В углу комнаты — два шкафа: один с лекарствами, другой с инструментами.
 — Полиция не разрешила делать уборку в этом кабинете, — сказал Эрл.
 Кожаная поверхность смотрового стола в некоторых местах была забрызгана кровью.
 — Нам заявили, что полиция намерена забрать этот проклятый стол, — проговорил Эрл, — и предъявить его в суде в качестве доказательства.
 Я кивнул.
 — А как насчет рабочего кабинета твоей матери? Она заявила, что совершено ограбление.
 — Понимаешь, действительно... из шкафа пропали кое-какие лекарства. Из ящика стола выкрали шесть долларов.
 Через холл он провел меня в аккуратный кабинет, где стоял стол, на который он указал рукой.
 — Вот тут, — сказал Эрл, выдвигая средний ящик стола, — лежал пистолет. Его взяли.
 — Полиция обнаружила его в смотровой около тела убитой?
 — Да, — промолвил Эрл чуть слышно.
 — Расскажи мне о ней, Эрл.
 — О маме?
 — Нет, о Рите.
 — Она... она была замечательной девушкой. Рыжеволосой красавицей. Талантливым музыкантом... скрипачкой. Но... немного не в своем уме.
 Он постучал пальцем по голове.
 — Типичный ипохондрик. Постоянно думала, что у нее то одна, то другая болезнь. Ее мать умерла от туберкулеза... в доме для душевнобольных, между прочим. И Рита вообразила, что у нее тоже туберкулез, как у матери. Если у них и было что-то общее, так это умственные отклонения.
 — Ты сказал, что любил ее, Эрл?
 — Да. В начале нашей совместной жизни. Брак оказался неудачным. Мне... мне пришлось искать удовольствия на стороне.
 Развязная ухмылка скользнула под тонкой ниточкой усов.
 — У меня никогда не было проблем с женщинами, Нат. В моей маленькой черной книжечке есть координаты пятидесяти моих подружек.
 Мне показалось, что нормальный мужчина мог бы удовлетвориться более коротким списком, но, получив сотню баксов задатка, я оставил при себе свои соображения.
 — Что думала крошка по поводу всех подружек? Такую ораву не просто было скрыть?
 Он пожал плечами:
 — Мы никогда не говорили на эту тему.
 — Никаких разговоров о разводе?
 Он облизнул губы, избегая моего взгляда.
 — Мне бы хотелось получить его, Нат. Но она не дала бы мне его. Она была примерной католичкой.
 — Вы с ней жили здесь, вместе с твоей матерью?
 — Да... у меня не было возможности жить отдельно, где-то в другом месте. Времена нынче тяжелые, ты же сам знаешь.
 — Кто еще обитает в этом доме? Кажется, есть постояльцы?
 — Мисс Шонеси, учительница старших классов в школе.
 — Она сейчас здесь?
 — Да. Я спрашивал, нет ли у нее желания побеседовать с тобой, она сразу же согласилась, так как готова на все, только чтобы помочь маме.
 Я снова оказался в библиотеке. Но теперь уже беседовал с мисс Энид Шонеси, аккуратной стройной женщиной лет пятидесяти. Эрл был здесь же, но сел в стороне и, налив себе еще одну порцию шерри, в разговоре не участвовал.
 — Что вы делали в тот день, двадцать первого ноября тысяча девятьсот тридцать третьего года, мисс Шонеси?
 — Я проснулась примерно без четверти семь, — проговорила она, слегка пожав плечами и поправив очки в металлической оправе. — Позавтракала вместе с доктором Алисой, мы ведь подруги. Не помню, завтракала ли с нами Рита... Действительно, не помню, видела ли ее в то утро.
 — Затем вы отправились в школу?
 — Да. Я преподаю в школе Маршалла. Закончив уроки, наверное, четверть четвертого отправилась в Луп по магазинам. Где-то в начале шестого направилась домой.
 — Значит, около шести?
 — Или немного позже. Когда я вернулась домой, доктор Алиса хлопотала на кухне, готовила ужин. Она пожарила свиные котлеты, приготовила салат, капусту, картошку, персики. Мы сели ужинать вдвоем.
 — Эрла, разумеется, не было в городе, а как насчет Риты?
 — Мы думали, что она поужинает с нами, но ее не было, видимо, опаздывала. Мы сели без нее. Я не задумывалась об этом. Девушка жила своей жизнью, занятая своими делами — то уроки музыки, то магазины.
 В ее голосе я услышал едва заметные нотки неодобрения.
 — Доктор Вайнкуп ладила с Ритой?
 — У них иногда бывали разногласия, но доктор Алиса любила девушку. Рита была настоящим членом семьи. В тот вечер за ужином она действительно говорила о Рите.
 — А что она говорила?
 — Волновалась за девушку.
 — Потому что та не успела к ужину?
 — Да, Рита часто жаловалась на здоровье. После ужина доктор Алиса позвонила одной или двум соседкам узнать, не видели ли они Риту. Но Рита часто отсутствовала. Мы знали, что она могла отправиться в Луп по магазинам или зайти в кино. По крайней мере, мы так думали.
 — Понимаю.
 Мисс Шонеси выпрямилась и задумалась.
 — Разумеется, я сразу заметила лежавшие здесь, в библиотеке, пальто и шляпку Риты, но доктор Алиса сказала, что она могла надеть и другое пальто и отправиться в Луп. Во всяком случае, после ужина мы долго сидели и разговаривали, затем, по просьбе доктора Алисы, я сходила в аптеку и купила по рецепту кое-какие лекарства.
 — В котором часу вы вернулись?
 — Понимаете, ближайшая аптека находится на пересечении Мэдисон и Кедзи. Но там не оказалось таблеток, которые были нужны доктору Алисе, поэтому я отправилась в другую аптеку на Хоман и Мэдисон, где все и купила.
 — Поэтому прошло кое-какое время, — проговорил я, стараясь не выходить из себя из-за ее обстоятельности, характерной для старых дев-учительниц. «Хотя, — подумал, — мне доводилось вышибать признания из не желавших сотрудничать, совершенно ненаблюдательных свидетелей».
 — Насколько помню, я вернулась домой к половине восьмого. Мы сели в библиотеке и проговорили еще около часа, обсуждая две книги. Одна называлась «Странная интерлюдия», а другая — «Сага о Форсайтах».
 — Какой вам показалась доктор Вайнкуп — расслабленной или, может, ее что-то беспокоило?
 — Расслабленной, — со всей определенностью заявила мисс Шонеси. — Если она и беспокоилась из-за отсутствия Риты, то это ни в чем не проявлялось.
 — Когда доктор Вайнкуп направилась в свой консультационный кабинет?
 — Сразу же, как только я пожаловалась на свою гиперактивность. Доктор Алиса сказала, что у нее в кабинете есть лекарства, которые, как она считала, могли бы мне помочь. Они лежали в стеклянном шкафу в смотровом кабинете. Разумеется, она так и не принесла мне лекарства.
 Доктор Вайнкуп не смогла выполнить обещания, поскольку в смотровом кабинете обнаружила тело своей невестки Риты. Труп лежал на столе для осмотра лицом вниз, голова покоилась на подушке. Ее голое тело было укутано в простыню и одеяло так, словно это был ребенок, заботливо уложенный в постель. Рите выстрелили в спину, один раз. На ее губах застыла горькая гримаса. Под лицом лежало мокрое полотенце, указывая на то, что убийца, возможно, воспользовался хлороформом, который действительно обнаружили позже в почти пустой бутылочке, валявшейся в сушилке. Завернутый в марлю «Смит и Вессон» тридцать второго калибра лежал на подушке выше головы девушки.
 — Доктор Вайнкуп сразу же позвонила в полицию?
 — Нет. Сперва она позвонила своей дочери, Кэтрин.
 Эрл оторвался от своего шерри лишь для того, чтобы пояснить:
 — Кэтрин тоже врач. Она работает в детском отделении госпиталя Кук-Каунти.
 На этом я прервал свои расспросы и отправился в Кук-Каунти. На электропоезде я добрался до госпиталя, большого здания серого цвета, возвышавшегося между Гарисон и Огден.
 Доктор Кэтрин Вайнкуп поразила меня своей красотой. Ее темные волосы, собранные на затылке, открывали бледное миловидное лицо. Она сидела напротив меня в кафетерии больницы в своем белом докторском халате и отвечала на вопросы.
 — Я дежурила здесь, в больнице, когда позвонила мать, — пояснила Кэтрин. — Она сказала: «Дома случилось несчастье... с Ритой... она умерла... ее застрелили».
 — Каким тоном это было сказано?
 — Спокойно, но это было спокойствие человека, находящегося в шоке. — Она вздохнула. — Я сразу же бросилась домой. Внешне мама, казалось, не изменилась, но мне бросилась в глаза ее неуверенная походка. Руки дрожали, лицо горело. Я помогла ей присесть в обеденном зале, а сама пошла на кухню за ароматизированным нашатырем.
 — Кроме вас, она никому больше не звонила?
 — Нет. Она сказала, что, когда поднималась вверх по лестнице, у нее потемнело в глазах, а когда очнулась, то поняла, что сидит около телефона и звонит мне.
 — С этого момента вы взяли инициативу в свои руки?
 Она улыбнулась:
 — Кажется, да. Я позвонила мистеру Ахерну.
 — Мистеру Ахерну?
 — Владельцу похоронного бюро. Затем мистеру Бергеру, нашему семейному врачу.
 — Вам бы следовало сначала позвонить в полицию.
 — Позднее мама сказала, что будто бы просила меня позвонить следователю, когда говорила со мной по телефону, но я то ли не расслышала, то ли не поняла. Мы так расстроились, что уведомили полицию лишь после приезда доктора Бергера и мистера Ахерна.
 Во время разговора Кэтрин, не переставая, размешивала ложечкой кофе, не поднимая глаз от чашки.
 — Какие отношения были между вами и Ритой?
 Пожав плечами и приподняв брови, она спокойно ответила:
 — Мы не были близки, у нас мало общего. Но в наших отношениях отсутствовала и неприязнь.
 Мне показалось, что доктор Кэтрин держит себя очень осторожно. Тогда я решил попробовать разрушить возведенную ею стену отчуждения или по крайней мере расшатать ее немного.
 Я спросил ее в лоб:
 — Считаете ли вы, что Риту убила ваша мать?
 Она взглянула на меня своими темными лучистыми глазами и сказала:
 — Разумеется нет. Никогда я не слышала от мамы хотя бы одного плохого слова о Рите, ни разу при мне она не повышала на нее голоса. — Она задумалась, стараясь вспомнить подходящий пример, и продолжила: — Всякий раз, когда мать покупала мне платье, она делала подарок и Рите.
 Доктор Кэтрин снова опустила глаза, глядя в чашку с кофе, который она продолжала методично помешивать.
 Затем, после некоторого молчания, добавила:
 — Мама действительно беспокоилась за Риту. Ее тревожило, как Эрл обращался с нею. Она за всех переживала... Ее огорчало то, что на Всемирной ярмарке он начал волочиться за множеством женщин. Мать даже просила меня поговорить с ним об этом.
 — О чем именно?
 — О его поведении.
 — Вы хотите сказать, о его подружках?
 Кэтрин холодно посмотрела на меня:
 — Мистер Геллер, насколько я понимаю, вы работаете на нашу семью. Однако некоторые ваши вопросы заставляют меня усомниться в этом.
 Я одарил ее самой чарующей улыбкой, на какую только был способен.
 — Мисс Вайнкуп... доктор... мне, как, впрочем, и вам, для того, чтобы поставить точный диагноз, иногда приходится задавать довольно неприятные вопросы.
 На мгновение она задумалась, затем улыбнулась. Мед, а не улыбка. В сравнении с ее улыбкой моя собственная, наверное, выглядела вымученной и жалкой.
 — Понимаю, мистер Геллер.
 Она поднялась из-за стола, так и не притронувшись к кофе.
 — Мне пора на дневной обход.
 Она протянула свою изящную руку. Ее крепкое рукопожатие свидетельствовало о ее чувстве собственного достоинства. Не верилось, что она сестра Эрла. Мне тоже предстояло сделать несколько обходов, но в различных больницах. Дважды пришлось ловить такси, чтобы управиться с делами. Окружная тюрьма представляла собой угрюмое приземистое строение из серого камня, выстроенное позади дома Криминального суда. Весь этот комплекс городских зданий располагался к югу от живых кварталов Вест-Сайда, всего в восьми кварталах южнее Дуглас Парка, — места, где прошла моя юность.
 Когда смотрительница провела меня к Алисе Вайнкуп, та сидела на кровати и читала медицинский журнал. Ее кровать находилась в углу камеры, две другие, стоявшие вдоль стен, пустовали. Все помещение целиком было в ее распоряжении.
 Доктор Алиса Вайнкуп была среднего роста, очень хрупкой, но выглядела гораздо старше своих шестидесяти трех лет. Кожа лица казалась увядшей, шею избороздило множество морщин, под глазами были заметны мешки, подбородок от старости отвис.
 С этим, однако, резко контрастировал твердый и проницательный взгляд ее темных глаз и плотно сжатые губы.
 — Вы полицейский? — равнодушно спросила она.
 Сняв шляпу, я отрекомендовался:
 — Я Нат Геллер. Частный детектив, нанятый вашим сыном.
 Она по-деловому улыбнулась и протянула руку для приветствия. Ее рукопожатие оказалось на редкость крепким для такой хрупкой на вид женщины. Этим она напомнила мне свою дочь.
 — Пододвиньте стул ближе, мистер Геллер, — предложила она.
 Ее голос звучал звонко. У меня даже сложилось впечатление, что в этой внешне измученной телесной оболочке обитал кто-то другой.
 Подвинув стул к сидящей женщине, я сел.
 — Мне хотелось бы расспросить вас о некоторых обстоятельствах, связанных с убийством Риты, о кражах у соседей и тому подобном.
 Дважды кивнув, очень деловым тоном она ответила:
 — Уверена, вор искал наркотики. Часть из них действительно пропала. Но я стараюсь не держать запаса этих препаратов у себя в процедурной.
 — Понятно. А как насчет пистолета?
 — Он принадлежал моему мужу. Пролежал в столе много лет. Ни разу в жизни я из него не стреляла.
 Я вытащил из кармана свой блокнот.
 — Знаю, что вам уже надоело повторять одно и то же, но мне совершенно необходимо услышать от вас, как все произошло. Прежде чем приступить к расследованию, мне нужно знать подробности.
 Она понимающе кивнула и улыбнулась:
 — Скажите, что вас интересует?
 — Когда в последний раз вы видели свою невестку?
 — Около трех часов дня в тот самый вторник. Она сказала, что собирается погулять вместе с миссис Донован...
 — С кем?
 — С нашей соседкой. Верной Донован, которая разведена. Рита и Верна дружили.
 Я записал имя Верны Донован в блокнот.
 — Продолжайте.
 — Во всяком случае, Рита сказала, что собирается на прогулку с миссис Донован. Она также намеревалась зайти в магазин, чтобы купить ноты. Я посоветовала ей погулять на свежем воздухе, поскольку день был хороший, и дала денег на ноты. После ее ухода я сама отправилась на прогулку. Стояла необыкновенно теплая для ноября мягкая осенняя погода.
 — Сколько времени вы гуляли?
 — Я вернулась домой без четверти пять. Вошла через парадную дверь. Около шести пришла мисс Шонеси. В это время я еще не волновалась по поводу отсутствия Риты, потому что с минуты на минуту ждала ее появления. Я приготовила ужин для нас троих: мисс Шонеси, Риты и для себя, накрыла на стол. Наконец мы с мисс Шонеси сели ужинать, размышляя, где же могла задержаться Рита, но пока еще не очень беспокоясь за нее.
 — В том, что она не пришла на ужин и не позвонила, не было ничего необычного, верно? Так ведь случалось и раньше?
 — Да, случалось. Она тихая, но... увлекающаяся. Если вдруг афиша у кинотеатра привлекала ее внимание, она могла тут же пройти в зал, даже не вспомнив, что кто-то в это время мог ее ждать.
 — Похоже, она совершенно невнимательна к другим.
 Алиса Вайнкуп натянуто улыбнулась, проявляя напряженную терпимость.
 — Она была тихой и довольно странной девушкой, очень подверженной настроению. У нее определенно имелся комплекс неполноценности. Это подтверждает, например, отношение к моей дочери Кэтрин, кстати, она у меня — врач. Однако я отвлеклась. Около четверти седьмого я позвонила миссис Донован и поинтересовалась, не у нее ли Рита. Она ответила, что они расстались в три часа, но просила меня не беспокоиться.
 — А вы беспокоились?
 — Не очень. Около семи я попросила мисс Шонеси пойти в аптеку и купить мне лекарства. Примерно через час миссис Шонеси вернулась и была удивлена, что Рита до сих пор не пришла. С этого момента, должна признаться, я и начала беспокоиться о девочке.
 — Расскажите о том, как вы обнаружили тело.
 Она кивнула, взгляд ее стал неподвижным.
 — Мы с мисс Шонеси сидели в библиотеке и о чем-то разговаривали. Затем, около половины девятого, она попросила меня дать ей что-нибудь от желудка, поэтому я и спустилась вниз, в процедурную, чтобы взять лекарства из шкафчика.
 Подперев щеку пальцем, она задумалась.
 — Я удивилась, сейчас припоминаю, что дверь в процедурный кабинет была закрыта. Обычно я оставляю ее открытой. Я повернула ручку двери, попыталась нащупать рукой выключатель.
 — И вы увидели ее.
 Алиса Вайнкуп содрогнулась, но это выглядело как-то наигранно.
 — Не могу описать охвативших меня чувств, когда увидела Риту, лежавшую на смотровом столе... Не могу подыскать слова, чтобы выразить свои ощущения.
 — Что же вы сделали?
 — Я сразу поняла, что нужно немедленно что-то предпринять, поэтому позвонила своей дочери Кэтрин в окружной госпиталь. Сообщила, что Рита мертва. Дочь, разумеется, была потрясена. Я попросила Кэтрин позвонить в полицию и приехать ко мне. Когда она появилась, я попросила позвонить доктору Бергеру и мистеру Ахерну. И пока они не приехали, я не знала, что Кэтрин не звонила в полицию, о чем, как мне казалось, я просила ее. Тогда уже мистер Ахерн вызвал представителей власти.
 Я кивнул:
 — Хорошо. Все ясно, доктор. Теперь расскажите мне о вашем сыне и его жене.
 — Что вы хотите знать?
 — Их брак не был счастливым, не так ли?
 Печальная улыбка появилась на ее морщинистом лице.
 — Какое-то время они были счастливы. Кажется, в тысяча девятьсот двадцать девятом году Эрл сопровождал меня на конференцию медиков. На одном из концертов Рита играла на скрипке. Между ними завязалась переписка, а год спустя они поженились.
 — И переехали жить к вам.
 — Да. У Эрла не было работы в то время. Это позднее он занялся фотографией, поменяв несколько специальностей. Я действительно горжусь им... Когда они поженились, Рите исполнилось девятнадцать. Я отремонтировала и обставила новой мебелью несколько комнат на втором этаже для молодоженов. Эта рыжеволосая красавица была прекрасным ребенком, но Эрли у меня... он самый красивый мальчик.
 — У Риты случались перепады настроения?
 — Очень часто. К тому же она постоянно беспокоилась о своем здоровье. Может, именно по этой причине она и решила стать членом семьи Вайнкуп. Она считала, что может заболеть туберкулезом, хотя у нее не было никаких симптомов этой болезни. Особенно в последний месяц своей жизни она стала какой-то подавленной. Я советовала ей больше времени проводить на свежем воздухе, заняться физкультурой, спортом. Мы часто спорили с ней по этому поводу.
 — Вы не убивали своей невестки? — задал я последний вопрос.
 — Нет! Мистер Геллер, я врач, и вся моя жизнь посвящена лечению людей.
 Я поднялся и сунул блокнот в карман.
 — Что ж, спасибо, доктор Вайнкуп. Может быть, позже у меня появятся кое-какие вопросы к вам.
 Она вновь одарила меня теплой дружеской улыбкой, исходящей от женщины, умеющей отлично контролировать свое поведение.
 — Мне было приятно с вами побеседовать, и я ценю вашу помощь. Меня очень тревожит, как случившееся скажется на Эрле.
 — Доктор Вайнкуп, при всем уважении к вам... меня больше беспокоит, что будет с вами, если вдруг мне не удастся найти настоящего убийцу.
 Улыбка исчезла с ее лица, она понимающе кивнула, протянув руку для пожатия. Я покинул ее палату.
 Из телефона-автомата, стоявшего в комнате для посетителей, я позвонил сержанту Луи Сапперстейну из Центральной штаб-квартиры в Лупе. Лу был моим начальником в свое время по делу о карманниках. Я попросил его узнать, кто из дежурных офицеров в Филморском отделении принял ночной звонок об убийстве в доме Вайнкупов.
 — Это дело ведет Стиг, — ответил Лу.
 Сорокапятилетний полицейский Сапперстейн, с хорошим нюхом и светлой головой, дружески посоветовал:
 — Тебе не следует соваться в дела Стига. Ты ему не нравишься.
 — О Боже, да ты великий детектив, если тебе это известно. Так ты можешь узнать имя дежурного офицера?
 — Подожди пять минут.
 Я назвал ему номер телефона-автомата, и вскоре Лу перезвонил.
 — Офицер Рэймон Марч, назначенный в пятнадцатое подразделение.
 Я взглянул на часы — они показывали пятый час.
 — Сейчас он на дежурстве, — заметил я. — Сделай еще одно одолжение.
 — Слушай, почему бы тебе не завести секретаршу?
 — Ты на общественной службе, не так ли? Поэтому, будь добр, служи.
 — Ну говори, что нужно?
 — Свяжись с кем-нибудь в Филморе, кому доверяешь, чтобы попросили офицера Марча встретиться со мной у аптеки на углу Мэдисон и Кедзи. От шести до семи.
 — Что ждет офицера Марча?
 — Ужин.
 — Почему бы и нет, — понимающе проговорил Лу.
 Минут через пять он перезвонил и сообщил, что мою просьбу передадут.
 Поймав такси, я очутился опять на Монро-стрит примерно в пятнадцать минут пятого.
 Стемнело, и было прохладно.
 Миссис Верна Донован проживала на втором этаже двухквартирного дома, в пяти минутах ходьбы от особняка Вайнкупов. Сквозь дверь просачивался запах тушеного мяса с капустой.
 Я постучал.
 Через некоторое время стройная, привлекательная женщина лет тридцати в цветастом платье и белом переднике широко распахнула дверь.
 — О! — с удивлением воскликнула она.
 У нее было овальное лицо, лучистые зоркие карие глаза, каштановые волосы, подстриженные, пожалуй, слишком по-юношески для ее возраста.
 — Извините, не хотел испугать вас, мадам. Вы миссис Донован?
 — Да.
 Она смущенно улыбнулась:
 — Прошу простить, но я ждала своего сына. Через полчаса мы собирались ужинать...
 — Понимаю, что выбрал неудачное время для визита. Может, я приду в другой раз? Давайте договоримся...
 — А что вас привело сюда?
 Я вручил ей свою визитку.
 — Натан Геллер, президент агентства А-1. Я работаю на Вайнкупов. Надеюсь отыскать убийцу Риты.
 Глаза ее загорелись.
 — Хорошо, проходите! Если вы не возражаете, побеседуем на кухне, пока я буду готовить...
 — Хорошо, — ответил я, следуя за ней по уютно, но не шикарно обставленной гостиной в светлую и достаточно просторную кухню.
 Она остановилась у разделочного стола и принялась за приготовление капустного салата, я же присел рядом сбоку.
 — Мы дружили, Рита и я. Она была замечательной девчонкой, талантливой и очень веселой.
 — Веселой? У меня сложилось другое впечатление.
 — Атмосфера у Вайнкупов не очень-то располагала к веселью. Вы полагаете, что старуха убила ее?
 — А вы как считаете?
 — Я бы поверила в то, что это мог сделать Эрл. А доктор Алиса едва ли... понимаете, она врач. Конечно, у них с Ритой не было близости, но чтобы убить?..
 — Я слышал, доктор дарила Рите подарки, считала членом семьи.
 Верна Донован, пожав плечами, принялась усердно шинковать капусту.
 — Между ними не было любви. Вам известно, что Эрл погуливал?
 — Да.
 — Так вот, подобные вещи очень болезненны для женского самолюбия. Я, как могла, помогала Рите бороться с этим.
 — Каким образом?
 Она смущенно улыбнулась, взглянув на меня через плечо:
 — Я разведена, мистер Геллер. А разведенные женщины знают, как можно весело проводить время. Хотите попробовать? — Она протянула мне ложку с капустным салатом.
 — Отличный, — похвалил я. — Итак, вы и Рита развлекались вместе? Значит, она тоже встречалась с другими мужчинами?
 — Разумеется. Почему бы и нет?
 — С кем же?
 — Со своим учителем музыки, преподавателем по классу скрипки. Это был симпатичный мужчина, значительно старше ее. Но он умер от сердечного приступа четыре месяца назад. Для Риты это был тяжелый удар.
 — Как она его перенесла?
 — Она держалась, но, во всяком случае, из-за этого все равно не стала бы стрелять себе в спину. Около месяца она скорбела... Я, как могла, подбадривала ее, и вскоре Рита вернулась к жизни.
 — Почему же она не развелась с Эрлом?
 — Вы спрашиваете почему, мистер Геллер?.. — Она была примерной католичкой.
 Верна предложила остаться на ужин, но я отказался, несмотря на соблазнительные запахи тушеного мяса с капустой и вкусный салат. Мне ведь предстояла еще одна встреча — в аптеке на углу Мэдисон и Кедзи.
 В ожидании офицера Марча я разговорился с аптекарем за прилавком.
 — Конечно, помню, как в тот вечер сюда заходила мисс Шонеси, — ответил он. — Хотя был очень удивлен ее приходу.
 — Что вы хотите сказать?
 — Дело в том, что накануне доктор Вайнкуп сама заходила в аптеку за этим же лекарством, и я сказал ей, что у нас его нет. Доктор прекрасно знала, что товары к нам завозят лишь раз в месяц.
 Пока я размышлял над этим обстоятельством, стоя перед прилавком, подъехал офицер Марч. На вид ему было лет тридцать, светловолосый, со слишком свежим для чикагского полицейского лицом.
 — Нат Геллер? — спросил он, улыбаясь. — Много наслышан о тебе.
 Мы пожали друг другу руки.
 — Не верь всему, что говорит капитан Стиг, — предостерег я его.
 Он присел на стул, стоявший рядом, снял фуражку.
 — Знаю, Стиг считает тебя отравой. Но это все оттого, что он старомоден. Я, например, доволен, что ты помог разоблачить тех продажных сволочей полицейских.
 — Давай не будем уклоняться в сторону, Марч. Какой смысл работать в этом городе полицейским, если время от времени не приносить домой маленький навар.
 — Разумеется, — согласился Марч. — Но те парни были убийцами. Вест-сайдские бутлегеры [2] .
 — Я сам вест-сайдский парень, — заметил я.
 — Все понимаю. Итак, почему тебя интересует дело Вайнкупов?
 — Семья наняла меня снять подозрения со старушки. Как ты считаешь, это дело ее рук?
 — Трудно определить что-либо по телефону. Но она показалась мне очень потрясенной случившимся.
 — Потрясенной, как убитый горем член семьи или же как убийца?
 — Затрудняюсь точно ответить.
 — Закажи себе сэндвич и расскажи все подробнее.
 И он рассказал. Сигнал поступил в девять пятьдесят пять по полицейской рации, когда Марч с напарником находились на маршруте патрулирования.
 — Девушка лежала на смотровом столе на боку, — рассказывал Марч, — на левой вытянутой вдоль тела руке. Правая была согнута в локте так, что кисть находилась у подбородка. Голова покоилась на подушке лицом вниз. Мне удалось разглядеть, что на подушке лежало влажное полотенце. Изо рта убитой сочилась кровь.
 — Насколько мне известно, тело было накрыто, — сказал я.
 — Да. Я очень осторожно откинул простыню и увидел, что пуля прошла через левую часть спины. Тело было уже холодным. Я предположил, что смерть наступила около шести часов назад.
 — Это всего лишь предположение.
 — Верно. Следователь может лишь предположительно назвать время смерти.
 — Следов борьбы не заметил?
 — Никаких. Складывалось такое впечатление, что девчонка сама улеглась на этот смотровой стол, может быть под угрозой пистолета, но как бы там ни было, она проделала это, я уверен. Ее одежда лежала на полу около стола аккуратно сложенной, словно она раздевалась не торопясь.
 — Что ты можешь сказать относительно ожогов, очевидно от хлороформа, на ее лице?
 — Наверное, сначала ее усыпили хлороформом, а потом застрелили. Ты же знаешь, Стиг вырвал признание из доктора Вайнкуп: именно так, по ее словам, она и действовала.
 Принесли еще кофе.
 — Буду откровенен, Марч, — проговорил я, делая маленький глоток дымящегося кофе. — Я только что взялся за это дело, и у меня не было времени прочитать в старых газетах текста ее признания.
 Он пожал плечами:
 — Знаешь, нетрудно проанализировать сказанное ею. Она заявила, что невестка постоянно настаивала на медицинском осмотре. В тот день вместе с доктором она спустилась вниз и разделась, чтобы взвеситься. Затем будто бы внезапно почувствовала острую боль в боку, и доктор Вайнкуп предложила ей кратковременную анестезию хлороформом. Доктор сказала, что массировала сердце около пятнадцати минут, и...
 — Припоминаю кое-что об этом из газет, — сказал я, кивая. — Она заявила, что невестка «отдала концы» на смотровом столе, и запаниковала. Представила, как рухнет ее карьера, если всплывет наружу, что нечаянно убила свою собственную невестку слишком большой дозой хлороформа.
 — Верно. А затем она вспомнила про старый револьвер, лежавший в ящике стола, и выстрелила в девушку в надежде списать все на ограбление.
 Нам принесли еще кофе.
 — Итак, — сказал я, — какие выводы ты можешь сделать из ее признаний в газетах?
 — Мне кажется, все это дерьмо собачье, с какой стороны ни посмотри. Черт подери, следствие продолжалось почти трое суток, Геллер. Ведь ты-то отлично знаешь цену подобного рода признаниям.
 Я отпил глоток.
 — Может, она подумала, что виноват ее сын, и решила взять его вину на себя.
 — Ладно, ее признание не что иное, как самоспасение. В конце концов, если допустить, что она говорит правду или ее признание от начала до конца шито белыми нитками, давай взглянем на факты: признание не изобличает ее ни в чем, кроме как в совершении неумышленного убийства.
 Я кивнул:
 — Выстрел в труп не является преступлением.
 — Но дело в том, что она прекрасно знала, что ее сын не совершал убийства.
 — Откуда?
 Марч усмехнулся:
 — Он прислал ей телеграмму из Пеории, что находится в ста девяноста милях отсюда.
 — Телеграмму? А когда же она ее получила?
 — В конце дня. Хотя все это выглядит неубедительно.
 — Почему?
 — Сначала доктор Вайнкуп говорила, что в последний раз видела Эрла двенадцатого ноября, будто бы он уехал на Большой Каньон, чтобы сделать кое-какие снимки. Однако Эрл вернулся в Чикаго девятнадцатого, то есть за два дня до убийства.
 — Что? — Моя рука дрогнула, я чуть не разлил кофе.
 Он энергично закивал.
 — Эрл встретился с матерью в ресторане, в нескольких милях от своего дома. Их видели там, они оживленно беседовали, энергично жестикулируя.
 — Ты же сказал, что Эрл находился в Пеории, когда убили его жену...
 — Да. Но он потихоньку покинул Чикаго на следующий день и отправился в Пеорию. А из Пеории двинулся в Канзас-Сити.
 — Его алиби установлено? Пеория — не Марс; он мог обеспечить алиби и смотаться туда и обратно...
 — Ты сказал, что работаешь на семью?
 — Я и работаю. Если докажу, что виноват Эрл, его мать отпустят.
 Марч ехидно рассмеялся:
 — Она же загрызет тебя, приятель.
 — Знаю. Однако у меня уже есть их задаток. Скажи, что вы скрыли от этих газетчиков?
 В расследованиях дел об убийствах существует обычная практика утаивать от газетчиков некоторые детали; таким образом удавалось отделаться от излишне назойливых дилетантов.
 — Я не имею права... но... — сказал он.
 Я протянул ему свернутую банкноту.
 Он сложил ее пополам и сунул в нагрудный карман форменной рубашки.
 — Все еще надеюсь услышать, — настаивал я.
 — Существует два интересных обстоятельства, — тихо проговорил Марч. — Из пистолета стреляли трижды.
 — Трижды? Но в Риту стреляли лишь раз...
 — Совершенно верно.
 — Что, нашли другие пули?
 — Нет, мы их не нашли, перевернули процедурную, затем весь дом. Ничего.
 — К какому же выводу вы пришли?
 — Спроси Стига... если у тебя хватит духу.
 — Ты сказал, что существует два обстоятельства.
 Марч не торопясь сделал глоток кофе.
 — Второе обстоятельство может даже не всплыть в суде. Оно не сможет повлиять на обвинительное заключение.
 — Валяй.
 — Медицинский эксперт обнаружил кое-что интересное.
 — Что же?
 — Рита болела сифилисом.
 — Господи Иисусе. Ты шутишь?
 — Нет, причем в запущенной стадии.
 Я сел и стал размышлять над услышанным.
 — Мы предложили Эрлу пройти медкомиссию, — сказал Марч, — он согласился.
 — И?
 — Он абсолютно здоров.
 В Луп я отправился на электричке, вышел на остановке недалеко от пересечения Ван Бьюрена и Плимута, где на втором этаже углового здания располагался мой офис. Здесь же я и проживал, поскольку вместо платы за квартиру присматривал за зданием. Прежде чем подняться к себе, зашел на полчаса в бар, немного выпил, поболтал с барменом Бадди Голдом, моим другом; поинтересовался, следил ли он за делом Вайнкупов по газетам.
 — Да, эта старушенция невиновна, — провозгласил полнолицый экс-боксер. — Преступлением скорее можно назвать то, что с ней делают.
 — А что с ней делают?
 — Я видел ее фотографию, доктор снята на больничной койке в тюремном госпитале. Чертовски стыдно, она ведь такая замечательная женщина, много занималась благотворительностью и тому подобным.
 — А что ты скажешь насчет мертвой девушки? Может быть, и она была «хорошей»?
 — Я думаю, виноват какой-нибудь наркоман. Почему бы не отыскать его и не засадить в тюрьму?
 Я ответил, что это отличная мысль, и выпил еще одно пиво. Затем направился наверх в свою контору и завалился спать. Денек выдался тяжелый. Я честно отработал свои пятнадцать баксов.
 Разбудил меня звонок телефона. Было раннее утро; однако свет, проникавший сквозь задернутые шторы, оставался еще серым. День обещал быть холодным. После пятого звонка я все-таки снял трубку.
 — Детективное агентство А-1, — проговорил я.
 — Натан Геллер? — раздался грубый мужской голос.
 Присев на край стола, я протер глаза.
 — Слушаю.
 — Говорит капитан Джон Стиг.
 Я чуть не свалился со стола.
 — Чем могу помочь?
 — Не суйся в мое дело, сукин сын.
 — Какое дело, капитан?
 Внешне Стиг походил на седовласую пожарную каланчу, в очках в темной оправе, такой кроткий индивид, который мог, когда был в настроении, запросто вытряхнуть душу из кого угодно. Сейчас он был в настроении.
 — Держись подальше от этого чертова дела Вайнкупов. Не позволю тебе обгадить результаты нашего следствия.
 И откуда он узнал, что я тоже участвую в этом деле? Неужели Марч сказал?
 — Меня наняла семья Вайнкуп помочь снять обвинения с доктора Алисы. Ответчик в деле об убийстве имеет право нанять собственного дознавателя.
 — Доктор Алиса Вайнкуп убила свою невестку! Иначе и быть не могло.
 — Капитан, существуют много других версий. Убийцей может оказаться один из дружков убитой или одна из подружек мужа, или в конце концов им может оказаться отчаявшийся художник-наркоман, ищущий наркотики в доме врача. Им может быть...
 — Ты что, будешь меня учить, как работать?
 — А вы объясните, почему я не должен делать свою работу.
 Последовала длинная пауза. Затем Стиг сказал:
 — Ты мне не нравишься. Геллер. Убирайся с моей дороги. Если начнешь фальсифицировать доказательства, я сумею создать тебе такой уют....
 — У вас совершенно неверное представление обо мне, капитан, — ответил я. — И, возможно, неверное представление об Алисе Вайнкуп.
 — Скотина! Да она застраховала Риту на пять тысяч менее чем за тридцать дней до ее смерти. С двойной компенсацией. Полиции придется выплатить десять тысяч неустойки.
 Об этом я, конечно, не имел ни малейшего понятия.
 — Но у Вайнкупов, такой состоятельной семьи, есть свои деньги, — проговорил я, — убийство ради страховки лишено всякого смысла.
 — Доктор Вайнкуп имеет всего лишь около пяти тысяч долларов на счету и около двадцати тысяч просроченного долга. Да, она известна в обществе, но отнюдь не состоятельна. Ей грозит разорение.
 — Итак...
 — Она убила свою невестку, чтобы осчастливить сыночка и получить страховку. Если бы ты хоть что-то представлял собой как детектив, ты бы это понял.
 — Кстати о детективах, капитан, откуда вы узнали, что я работаю по этому делу?
 — Ты что, газет не читаешь?
 Все верно. В нескольких газетах были опубликованы маленькие заметки, в которых упоминалось мое имя. Они были помещены на первых полосах под фотографией Эрла, сидящего подле матери в больничном госпитале. А такая газета, как «Ньюс», даже открытым текстом сообщала, что семья Вайнкуп наняла местного частного детектива Натана Геллера помочь доказать невиновность доктора Алисы Вайнкуп.
 Я позвонил Эрлу Вайнкупу и попросил его встретиться со мной в пристройке Окружного тюремного госпиталя. Мне хотелось побеседовать с двумя моими клиентами одновременно.
 В электричке я размышлял над тем, как дальше вести расследование дела. Проделав основную работу с членами семьи и свидетелями, я предполагал начать поиски безликих художников-декадентов, чьи попытки поживиться наркотиками сорвались и привели к гибели Риты Вайнкуп. Неважно, что в действиях вора не было смысла: к чему было доставать пистолет из стола, зачем заставлять жертву раздеться, стрелять ей в спину, пеленать как ребенка, укладываемого в постель, и тут же бросать пистолет. Часто действия не подчиняются какой-либо здравой логике. Я думал, что придется провести три или четыре дня, обнюхивая подпольные магазины и точки торговли краденым Вест-Сайда, а также рынок на Максвелл-стрит, чтобы найти следы какого-то недоноска, чье пристрастие к наркотикам могло привести к насилию. Я мог бы прочесывать бордели и бары, которые, как известно, посещали такие полудурки, и...
 Однако решил этим не заниматься, по крайней мере сейчас.
 Когда охранница ввела меня в палату, я увидел, что у кровати Алисы Вайнкуп сидел ее сын. Доктор Алиса как-то напряженно улыбнулась и вполне по-деловому протянула руку для приветствия; мы поздоровались. Эрл встал, кивнул в знак приветствия. Я также кивнул ему, он сел снова, нервно улыбнувшись.
 Продолжая стоять, я заявил:
 — Отказываюсь от вашего дела!
 — Что? — удивленно переспросил Эрл.
 Доктор Алиса оставалась невозмутимой. Взгляд ее был холоден, как стоявшая за окном погода.
 — На этом настаивает капитан Стиг, — добавил я.
 — Но это же противозаконно! — возмутился Эрл.
 — Успокойся, Эрл, — проговорила его мать решительно, но мягко.
 — Но я отказываюсь от дела совсем не по этой причине, — сказал я. — Задаток, между прочим, я оставлю себе.
 — А теперь уже это незаконно! — сказал Эрл, вставая.
 — Заткнись, — оборвал его я. — И обращаясь к доктору Алисе, добавил: — Вы использовали меня. Я был вам нужен исключительно для рекламы. Помочь выглядеть искренними, помочь сохранить имидж, к примеру, постоять во дворе тюремного госпиталя, чтобы вы могли позировать для газетных снимков, вызывающих сострадание.
 Доктор Алиса заморгала и едва заметно улыбнулась:
 — Вы извращаете ситуацию, мистер Геллер, такое поведение неприлично.
 — Вы убили свою невестку, доктор Вайнкуп, ради вот этого вашего мальчика.
 От моих слов лицо Эрла исказилось. От возмущения он вскочил, сжав кулаки:
 — Я должен...
 Пристально посмотрев на него, я произнес:
 — Мне плевать на то, что ты должен.
 Его глаза стрельнули в мою сторону, затем на мать. Она жестом показала ему на стул. Он сел.
 — Мистер Геллер, — проговорила она, — уверяю вас, я совершенно невиновна. Не знаю, что вам рассказали и почему у вас сложилось столь неверное впечатление, но...
 — Поберегите красноречие, мадам. Я знаю, что произошло и почему. Во время одного из частых домашних осмотров вашей ипохондрической невестки вы обнаружили, что она действительно больна. Но больна некоей особой социальной болезнью.
 В глазах доктора вспыхнула ярость.
 — Вы могли простить Эрлу его флирт... хотя и не одобряли его. Вы даже просили дочь поговорить с ним по поводу излишнего увлечения вином и женщинами. Однако все это были пока только мелочи. Оказывается, что жена тоже гуляла на стороне и заполучила отвратительную болезнь. И если бы их брачные отношения хоть немного наладились, она заразила бы обожаемого сыночка, а это, с вашей точки зрения, уже преступление, заслуживающее наказания.
 — Мистер Геллер, почему бы вам не уйти? Вы можете оставить себе задаток, если будете молчать, — раздраженно сказала доктор Вайнкуп.
 — Надо же, я почти попал в цель, верно? Нет уж, позвольте закончить. Вы заплатили за это. Не думаю, что мысль убить Риту пришла именно вам, несмотря на то что вы обнаружили у нее сифилис. Полагаю, эта мысль принадлежит Эрлу. Рита, примерная католичка, не дала бы ему развода. К тому же Эрл тоже примерный католик, в конце концов. Что может быть хуже, чем оказаться изгоями общины, верно, Эрл? Верно, мамаша?
 Эрла била дрожь, он молитвенно складывал руки, в то время как изборожденное морщинами лицо доктора Вайнкуп оставалось застывшим как маска.
 — Я вам расскажу, как было дело, — бодрым голосом продолжал я. — К вам пришел Эрл и попросил усыпить свою жену... в конце концов, она ведь сильно страдала, и если все проделать безболезненно, что ж, тогда это будет не что иное, как акт милосердия. Но вы отказались. Вы же врач, целитель...
 Глаза Эрла забегали.
 Я продолжал:
 — Но Эрл снова пришел к вам и заявил: «Мама, дорогая, если ты этого не сделаешь, то я сам с ней разделаюсь. Я нашел старый отцовский пистолет, уже опробовал его, выстрелив два патрона. Он работает, и я знаю, как им пользоваться. Я сам убью Риту».
 Глаза Эрла широко раскрылись. Наверное, мне удалось очень точно передать разговор Эрла с матерью. Но лицо доктора Алисы оставалось непроницаемым, как у хорошего игрока в покер.
 — Поэтому вы решили взять дело в свои руки. Когда Эрл раньше времени возвратился из поездки в Большой Каньон, вы встретились подальше от дома и там выработали план, но, к вашему несчастью, вас видели. Эрл должен был продолжить поездку, хотя и не стал уезжать дальше Пеории, где заблаговременно позаботился о своем алиби.
 Чем больше я говорил, раскрывая их коварный план, тем сильнее искажалось лицо Эрла.
 — В день убийства, — продолжал я, обращаясь к доктору Алисе Вайнкуп, — вы в последний раз осматривали свою невестку... и дали ей чрезмерную дозу хлороформа, проще говоря, усыпили ее.
 — Мистер Геллер, — ледяным тоном проговорила доктор Алиса, отводя глаза в сторону, — ваши выдумки не представляют для меня никакого интереса.
 — Что ж, может быть, это и так, но Эрл испортил все дело. Во всяком случае вы оставили тело внизу, закрыв дверь процедурного кабинета на ключ, а затем предались обыкновенным хлопотам — приготовлению обеда для жившей вместе с вами мисс Шонеси, спокойно провели с ней вечер... зная, что, как только стемнеет, вернется Эрл, тихонько проберется в дом и, что дальше? Как-нибудь постарается избавиться от тела. Так было задумано, верно? Ваша несчастная невестка просто исчезла бы. Или, возможно, была бы найдена мертвой в какой-нибудь сточной канаве, или... еще где-нибудь. Но все произошло совершенно иначе. Потому что ваш обожаемый сынок струсил.
 При этих словах доктор Алиса не выдержала и на мгновение бросила на Эрла злобный взгляд, в котором единственный раз за все время общения с ними я увидел не слепое обожание, а нечто иное.
 — Днем он отправил вам телеграмму, в которой извещал, что находится в Пеории и намерен там задержаться. А вы были здесь, с трупом в процедурном кабинете. Могу представить ваше состояние.
 — У вас странное чувство юмора, мистер Геллер.
 — А еще должен заметить, что вы довольно странно лечите, доктор Вайнкуп. Вы послали мисс Шонеси в аптеку, отлично зная, что указанного в рецепте лекарства там не могло быть. И отлично понимали, что сознательная мисс Шонеси отправится в другую аптеку, а это дало бы вам дополнительное время.
 — В самом деле, — сухо проговорила доктор Алиса.
 — Именно тогда вы и состряпали всю эту комедию с ограблением. Вы слишком слабы физически, чтобы оттащить куда-нибудь труп. Тут-то вы вспомнили о пистолете, который лежал в соседнем кабинете. И тогда выстрелили в уже мертвую невестку, инсценировав ограбление — что оказалось не самым лучшим вашим решением.
 — Я не желаю все это выслушивать, — заявил Эрл.
 — Ну и не слушай, — оборвал его я. — Доктор Вайнкуп, чего вы действительно не вспомнили, так это то, что два патрона из оружия были уже выпущены, когда Эрл проверял, как оно действует. Именно этот незначительный факт вызвал у меня подозрения.
 — Да? — невозмутимо произнесла она.
 — Да. Добавим к этому сифилис у вашей невестки, час времени, который вы провели в доме в отсутствие мисс Шонеси, и мертвую Риту в процедурном кабинете. К этим трем фактам следует добавить еще два: вашу вину и соучастие вашего сына.
 — Вы намерены поделиться с кем-либо этими догадками? — мягко поинтересовалась она.
 — Нет, — ответил я. — Вы мой клиент.
 — Сколько? — проговорил Эрл, нервно и отвратительно усмехаясь.
 Подняв руки вверх, обратив раскрытые ладони в их сторону, я заявил:
 — Ничего сверх уплаченного. Задаток оставляю у себя. Я честно его заработал.
 Резко повернувшись, я двинулся к выходу. За спиной услышал, как без малейшего намека на иронию доктор Алиса проговорила:
 — Спасибо, мистер Геллер.
 Я обернулся, посмотрел на них и рассмеялся:
 — Послушайте, вас отправят в тюрьму, мадам. Полицейским и окружному прокурору моих услуг для этого не потребуется. Как бы вы ни пытались привлечь на свою сторону общественное мнение, вам ничего не удастся изменить. Сожалею только об одном.
 Я вынудил их задать мне вопрос.
 Эту честь взял на себя Эрл.
 — О чем? — спросил он с дрожью в голосе. Его мать дотронулась до руки сына, успокаивая свое чадо.
 Глядя ему в глаза, с самой отвратительной улыбкой, на которую только был способен, я произнес:
 — О том, что ты не отправишься в тюрьму вместе с ней, сукин ты сын.


* * *

 Она действительно оказалась в тюрьме.
 Правда, на это ушло некоторое время. В день открытия судебного слушания по делу доктора Алису ввели в зал заседаний; я думал, что она будет, продолжать играть роль, рассчитанную на завоевание симпатий прессы...
 После восьми дней изучения собранных по делу доказательств, когда обвинение представило в качестве вещественного доказательства забрызганный кровью стол из процедурного кабинета, у доктора Алисы случился сердечный приступ. Было объявлено о неправомерности ряда действий и назначено повторное слушание. Пресса на все лады обсуждала этот процесс; результаты опроса общественного мнения жителей Чикаго показали, что половина Чикаго считала ее виновной, в то время как другая половина — невиновной. Судейское жюри, однако, оказалось единодушным — всего лишь пятнадцать минут им потребовалось, чтобы признать ее виновной, и около двух часов, чтобы определить срок наказания в двадцать пять лет.
 Эрл не присутствовал на процессе. Говорят, что, когда доктора Алису вводили в центральные ворота Исправительного учреждения для женщин в Дуайте, штат Иллинойс, из ближайших кустов вышел ее небритый и нечесаный сын. Эрл на прощание поцеловал мать, а она смахнула с его лица слезы. Все как обычно между любящей матерью и сыном.
 Доктор Алиса провела тринадцать лет за решеткой, все это время отрицая свою вину; за хорошее поведение ее освободили досрочно. 4 июля 1955 года она умерла в доме для престарелых под другим именем.
 Эрл также сменил имя. Не могу сказать, что с ним стало. Конечно, до меня доходили некоторые слухи. Одни говорили, будто он устроился работать механиком в гараж, другие — что он в конце концов женился на какой-то рыжеволосой красавице.
 Доктор Катрин Вайнкуп имени своего менять не стала и добилась значительных успехов на медицинском поприще.
 А сам дом № 3406 по Вест-Монро, «Клиника смерти», был снесен в 1947 году, в том самом году, когда доктор Алиса вышла на свободу.




 Вызов на дом


 Тысяча девятьсот тридцать шестой год начался для меня с дела о розыске пропавшего доктора. Правда, делом о розыске оно оставалось недолго. Но в то морозное чикагское утро, 3 января, миссис Пиакок знала лишь, что ее муж, врач, не вернулся домой после того, как накануне ночью выехал по вызову на дом к больному.
 В субботу в одиннадцатом часу утра я заполнял бланк страховки, когда в дверь постучали. Открыв, я увидел привлекательную женщину лет тридцати пяти в дорогой меховой шубе. Не могу сказать, что ее внешность меня поразила. На лице не было и следа косметики, а ее измученный вид подсказывал, что она вот-вот потеряет контроль над собой.
 — Мистер Геллер? Натан Геллер? — нервно спросила она.
 Жестом я пригласил ее войти и присесть на стул перед моим рабочим столом. В то время мой офис размещался в просторной комнате на четвертом этаже далеко не фешенебельного здания, расположенного на углу Ван Бьюрена и Плимута, рядом с эстакадой электропоезда.
 Мне показалось странным, что такая шикарная дама обращается за помощью в агентство, которое состоит из одного работника.
 — Мне посоветовал к вам обратиться друг нашей семьи Том Куртни, — пояснила она.
 С прокурором штата Томасом Дж. Куртни у меня было несколько встреч, и они не вызывали каких-либо неприятных воспоминаний. Очевидно, это и объясняло, почему она выбрала именно детективное агентство А-1. Но зачем ей вообще потребовался детектив?
 — Пропал мой муж, — сообщила она.
 — Полагаю, вы уже заполнили в полиции заявление о его исчезновении?
 — Да. Там мне сказали, что его будут считать пропавшим только по истечении двадцати четырех часов. Но я так встревожена и настаиваю на незамедлительных действиях. Поэтому Том посоветовал обратиться к вам.
 Она попыталась улыбнуться.
 — Мой муж, Сильбер, — врач-педиатр. Мы живем в апартаментах на Эйджвотер-Бич.
 Это означало для меня деньги; не удивительно, что она не поинтересовалась стоимостью услуг.
 — Вчера вечером с нашей восьмилетней дочерью Бетти Лу я возвратилась из Бовена от моих родителей. Сильбер встретил нас на вокзале Юнион Стэйшн. Мы заехали пообедать в небольшой ресторанчик в Норт-Сайде, не помню, как он называется, но смогу показать, где он находится, если возникнет необходимость. Затем мы все вместе направились домой. Сильбер лег спать, а я засиделась с книгой. Зазвонил телефон. Говорил мужчина. Я спросила его, что он хочет, затем старалась отказаться от вызова. Однако звонивший настаивал на личном разговоре с мужем. Мне не хотелось будить Сильбера, но все же пришлось это сделать. Я слышала, как он спросил:
 — В чем дело?.. О, заболел ребенок? Продиктуйте ваш адрес, я выезжаю.
 — Ваш муж записал адрес? — спросил я.
 Дама утвердительно кивнула.
 — Да, я захватила с собой этот листок, — сказала она, доставая его из сумочки и передавая мне.
 На листке стандартным для любого врача почерком, который едва можно было разобрать, как обычно выписывают рецепты, значилось: «Дж. У. Смейл. 6438, Норт-Уиппл-стрит».
 — Разве полиции он не потребовался?
 Она отрицательно покачала головой:
 — Пока дело официально не возбуждено, листок им не нужен.
 — А номер телефона назвали?
 — Мужу ответили, что телефона нет.
 — Вероятно, звонили из телефона-автомата.
 Она пожала плечами и печально посмотрела на меня:
 — Естественно, я не слышала, что говорил человек на другом конце провода. Муж со вздохом повесил трубку и сказал, улыбнувшись: «Никакого покоя от этих озорников», затем стал одеваться. Я переписала информацию из блокнота на обложку небольшого справочника улиц Чикаго, который он всегда брал с собой, выезжая на вызов.
 — Значит, он никогда не брал с собой листок, на котором записывал все сам?
 — Нет. Вы держите в руках то, что Сильбер записал собственноручно. Затем он, поцеловав меня, ушел, взяв свой черный чемоданчик с инструментами. Часы в холле, я запомнила, показывали двадцать два часа пять минут.
 — И больше вы ничего не знали?
 — Нет, ничего. Я уснула, но спала плохо и проснулась около половины второго. Сильбера не было. Помню, как разозлилась на него, что он отправился по вызову незнакомого человека, который не был его постоянным клиентом. У моего мужа сейчас хорошая практика, поэтому ехать на этот вызов не было особой необходимости. Я позвонила дежурному по зданию узнать, на месте ли машина Сильбера, но ее не было. После этого я уже не смогла сомкнуть глаз. Когда наступил рассвет, я испугалась. Позвонила Тому Куртни, он сразу же приехал, позвонил от моего имени в полицию, затем, спросив, действительно ли я считаю, что следует действовать без промедления, посоветовал обратиться к вам.
 — Мне потребуется дополнительная информация, — сказал я.
 — Разумеется.
 Задавая вопросы, я составил для себя план и установил кое-какие данные: Сильберу Пиакоку сорок лет, работал он в Детском мемориале. Ездил на черном «Кадиллаке» 1931 года выпуска, номерной знак 25-682. Одет был в костюм и плащ серого цвета, серую фетровую шляпу. Рост 5 футов 7 дюймов, вес 150 фунтов, носил очки в металлической оправе.
 Провожая свою клиентку на улицу, я помог поймать ей такси. Пообещал сразу же приступить к расследованию, сказал, что в будущем ей не обязательно приходить в офис; я сам буду приезжать к ней на Эйджвотер-Бич. Она поблагодарила, улыбнувшись, пожала мне руку, посмотрев на меня так, словно я был благородным рыцарем.
 Однако я совершенно не чувствовал себя рыцарем. Как только увозившее ее такси свернуло на Плимут Корт, подумал, что ее муж, наверное, попросту решил устроить себе грандиозный вечер. Он объявится, как только перестанет трещать голова или когда утомится от любовных утех. Ему следовало бы предупредить свою крошку, чтобы перестала звонить домой, даже если у нее есть брат или она сама умеет имитировать мужской голос.
 Вернувшись в офис, я обратился к первому помощнику частного детектива — телефонному справочнику — и принялся искать Дж. У. Смейла. Он проживал действительно в доме № 6438, но по улице Саус Уоштенау. Имя и номер дома совпадали, но улица Норт Уиппл находилась в другом конце города, а в доме № 6438 не проживал никакой Дж. Смейл.
 Что за чертовщина? Я решил позвонить Смейлу, проживавшему на Саус Уоштенау.
 — Не знаю никакого доктора Пиакока, — сказал он, — и никогда в жизни его не видел.
 — Кто лечит ваших детей, если они заболевают?
 — Никто.
 — Никто?
 — Да. У меня нет детей.
 Я проговорил с ним минут пятнадцать, он показался мне вполне искренним, хотя инстинкт подсказывал оставить его по крайней мере до вечера.
 Поэтому я направил свой спортивный «Аурбурн-32» к Бродвею № 4753, где в роскошных апартаментах доктор Пиакок, вместе с тремя другими врачами, также пользовавшимися отличной репутацией, вели прием пациентов. Его секретарша, мисс Кэтрин Малруни, оказалась сногсшибательной брюнеткой, чуть старше двадцати пяти. Мне нравятся красивые женщины в белом, это вызывает иллюзию девственности, оказывая на меня странное воздействие.
 — Знаю, о чем вы собираетесь спросить, — быстро проговорила она, прежде чем я успел задать вопрос, лишь показав удостоверение личности и сообщив, что представляю интересы миссис Пиакок.
 — У доктора Пиакока пациента по фамилии Смейл не было. Я перерыла все медицинские карты сразу после того, как утром позвонила миссис Пиакок. — И вот что еще странно, — сказала она с трагическим видом, — он почти не выезжал по ночным вызовам, только очень редко, потому что доктор не мог отказать в помощи ни одному больному ребенку. Однако даже постоянные пациенты редко тревожили его по ночам. Практика у него достаточно обширная, так что он не брал новых пациентов...
 Она запнулась; я продолжал выполнять свою работу: задавал вопросы, выслушивал ответы. И одновременно мысленно раздевал эту привлекательную особу — каждому необходимо иметь хобби, — однако она превратно истолковала мой добропорядочный разврат.
 — Прошу вас, — воскликнула она, — не делать поспешных выводов. Доктор Пиакок — порядочный семьянин. Любил свою семью, дом. Ему ненавистны были ночные клубы и все связанное с ними. Он и к спиртному не прикасался.
 — Понятно, — сказал я.
 — Надеюсь, — проговорила она. — Я и мысли не допускаю, что у него были какие-нибудь отношения с другой женщиной.
 — Пожалуй, я вам верю. Но можно задать еще один вопрос?
 — Какой?
 — Почему вы все время говорите о докторе в прошедшем времени?
 Тут она расплакалась, прислонившись к стойке.
 — Я... Мне хотелось бы думать, что он крутит шашни за спиной Руфи, его жены. Тогда бы я не удивилась, если бы произошло... что-то ужасное.
 Я чувствовал себя отвратительно. Ведь я пытался заподозрить ее в связи с доктором и довел до слез.
 — Прошу меня извинить, — произнес я, действительно проникаясь чувством собственной вины и поворачиваясь, чтобы уйти.
 Однако, прежде чем уйти, я задал еще один вопрос:
 — Мисс Малруни, случалось ли такое, чтобы родители ребенка предъявили претензии в связи с возникшими осложнениями в результате лечения? Были ли когда-нибудь угрозы расправы?
 — Никогда, ничего подобного, — решительно ответила она, но ее подбородок дрогнул.
 И я не поверил; слишком резко выраженное возмущение насторожило меня. К тому же я знал, что у многих врачей имелись враги. Мне хотелось, чтобы она указала хотя бы одного недоброжелателя.
 Однако я уже долго тряс эту девочку.
 По пути я заглянул в дом на Эйджвотер-Бич, но не для встреч с миссис Пиакок. Мне хотелось побеседовать с привратником. Им оказался представительный мужчина в синей униформе, которому давно перевалило за пятьдесят. Подобно большинству дежурящих в фойе, он походил на опереточного солдатика из армии соседнего государства.
 Но в отличие от хорошего солдата, он с удовольствием рассказал мне гораздо больше, чем я хотел узнать от него. На мое счастье, оказалось, что прошлой ночью дежурил он же.
 — Джордж заболел, — пояснил он, — вместо него я остался дежурить еще одну смену. От дополнительных денег больше пользы, чем от сна.
 — Кстати о деньгах, — заметил я, вручая ему доллар.
 — Спасибо, сэр!
 — А теперь ты его отработай: что можешь сказать мне о докторе Пиакоке? Часто он отлучался по ночам?
 Служитель отрицательно покачал головой:
 — Даже не припомню, когда такое было, если не считать прошлой ночи.
 — Да?
 — Он выбежал из дома, затем, резко остановившись, вернулся и минут пять говорил вон по тому телефону.
 Сев за руль своей машины, я принялся размышлять. Зачем доктору Пиакоку понадобилось звонить из фойе? Значит, ему нужно было переговорить с кем-то тайком от жены. У детского врача, очевидно, была миленькая деточка.
 Раньше мне не доводилось заниматься розыском пропавших. Похоже, это тот случай, когда гуляка муж рванул в укромное местечко с дамой сердца, или, что тоже весьма вероятно, принимая во внимание имеющуюся у него солидную практику, он вскоре объявится с какой-нибудь сказкой для супруги, после двадцатичетырехчасового затворничества с кем бы то ни было.
 Я подъехал к дому № 6438 Норт-Уиппл-стрит. Это был шестиэтажный многоквартирный жилой дом. Припарковав машину на свободное место около тротуара, я поднялся по ступенькам в дом. «Дж. Смейл» здесь не проживал. Во всяком случае, этого имени не было ни на одном почтовом ящике.
 Я вышел на морозный воздух; изо рта при выходе клубился парок, в мозгу точно так же роились различные мысли: у «пациента» нет телефона, однако в доме в каждой квартире он есть. Ничего не складывалось. Разве что два плюс два получается рандеву.
 Все говорило в пользу моего предположения, что у доктора есть куколка. Тем не менее я все же решил побродить вокруг дома в поисках машины Пиакока. Пройдя по два квартала во всех направлениях, я ничего не нашел. И уже собирался бросить эту затею, как все-таки решил расширить зону поиска и осмотреть еще по кварталу. И вот недалеко от дома № 6000 по Норт-Франциско-авеню, увидел, наконец, то, что искал: черный «Кадиллак» с номером 25-682.
 Я подошел к машине, припаркованной около пустой автостоянки, удаленной от жилых домов. Заглянул внутрь: на заднем сиденье лежал плащ, которым явно было что-то накрыто. Я взялся за ручку, дверь оказалась незаперта.
 Наклонив переднее сиденье вперед, я увидел человека, скрючившегося на корточках, причем верхняя часть туловища лежала на заднем сиденье, прикрытая плащом. Осторожно я приподнял плащ. Пол и заднее стекло автомобиля были забрызганы кровью. На сиденье также чернело пятно запекшейся крови, а рядом лежала шляпа, пропитанная кровью, скомканная как ненужная тряпка. Тут же был и портфель с инструментами, прикрытый от постороннего взгляда плащом. Портфель был раскрыт, в нем явно рылись. Небольшая книжечка с картами улиц города и написанным на ней рукой миссис Пиакок адресом лежала поблизости, забрызганная кровью.
 Пуля большого калибра, попав в правый висок, прошла насквозь и вышла около левого уха. Череп был раздроблен, из раны виднелся мозг. На голове и плечах многочисленные ножевые порезы. Только правая рука была в перчатке, левую зажало и раздробило захлопнутой дверцей машины.
 Убийство было зверским.
 После моего звонка в полицию на место происшествия приехал сам капитан Стиг; думаю, если б не я вел дело, он, наверное, не появился бы. Плотный, высокого роста полицейский, он одно время являлся начальником следственного отдела, пока по иронии судьбы скандал не обошелся ему, одному из немногих действительно честных полицейских, потерей должности. Не так давно он занял пост начальника группы управления полиции, работавшей по делу Дилинджера. Именно во время работы по этому делу мы со Стигом впервые отбросили в сторону давнюю распрю и понемногу сближались друг с другом.
 Я сразу же показал ему свои находки у здания № 6438 по Норт-Уиппл, обнаруженные мною до приезда его ребят в форме: стреляную гильзу, лежавшую в снегу около машины, красноватое пятно на снегу, глубокие следы от колес машины и множество сигаретных окурков.
 След от шин и окурки указывали на то, что доктора действительно ждали по этому адресу, а красноватое пятно свидетельствовало о месте расправы.
 — Какова твоя роль во всем этом? — спросил Стиг, когда мы шли к автомобилю Пиакока.
 Он был в сером плаще и бесформенной шляпе; маленькие глазки поблескивали за стеклами круглых очков в черной оправе.
 — Как тебе удалось обнаружить тело?
 Пришлось объяснить, что меня наняла миссис Пиакок разыскать ее мужа, что в конце концов я и сделал.
 Полицейский сфотографировал тело Пиакока.
 — Что ты об этом скажешь, Геллер?
 — Скажу, что это не просто ограбление.
 Я указал на труп:
 — Одному Богу известно, сколько зверских ударов получил Пиакок ножом. Они, видимо, следовали один за другим. Нужно было испытывать сильную ненависть, чтобы действовать с такой жестокостью.
 — Может, мы имеем преступление, совершенное на почве страсти, — сказал Стиг.
 — Во всяком случае, так мне кажется, капитан.
 — У жены есть алиби?
 — Еще не выяснил.
 — Не возражаешь, если я пройдусь по этой дорожке, Геллер? Ты когда-нибудь видел статистику семейных преступлений?
 — Она была дома с дочерью. Впрочем, давай, двигай. Не теряй понапрасну время. Но хочу заметить, она произвела на меня приятное впечатление.
 — Хорошо, запомню это. Дай свои показания Фелану и отправляйся домой. Тебя больше это дело не касается.
 — Однако, надеюсь, ты не будешь возражать, если... если именно я сообщу миссис Пиакок?
 Стиг прокашлялся и сплюнул:
 — Отнюдь. Мало кто рвется выполнять подобные поручения.
 Итак, я все рассказал ей. Мне хотелось, чтобы она услышала это известие от человека, который был единственным, кто не подозревал ее на этом первом этапе расследования.
 В апартаментах, на одном из верхних этажей Эйджвотер-Бич, обставленных в консервативном стиле дорогой мебелью, на стуле с прямой спинкой сидела миссис Пиакок и вытирала слезы кружевным носовым платочком. Я просидел рядом с ней минут пятнадцать, хотя она не просила меня об этом.
 Наконец она проговорила:
 — Сильбер был замечательным человеком, отличным мужем и отцом. Никто не испытывал ненависти к Сильберу. Никто. Видимо, воры подкараулили его и убили.
 — Да, мадам.
 — Знаете ли, однажды, в прошлом, на него уже нападали воры, и он оказывал им сопротивление. Мой муж был храбрым человеком.
 — Не сомневаюсь, мадам.
 Я ушел, оставив ее наедине с печалью и верой в свою правоту, хотя предполагал, что она ошиблась. Я достаточно долго работал по бракоразводным делам и знал, как могут разваливаться даже «идеальные» браки. Мне хорошо было известно, как часто в этом христианском мире супруги обманывали друг друга.
 На следующее утро я позвонил Стигу. Он не очень обрадовался, услышав мой голос, это уж точно, но признал, что миссис Пиакок более не относилась к категории подозреваемых; ее алиби признано безупречным.
 — Похоже, имело место ограбление, но весьма необычное, — заметил Стиг.
 — Да?
 — Из бумажника Пиакока пропали двадцать долларов. С другой стороны, к его украшениям — а это были весьма дорогие штучки — даже не прикоснулись.
 — Что же взяли из его медицинского портфеля? — поинтересовался я.
 — Кое-какие таблетки, но не имеющие отношения к наркотикам. Детский врач не возит с собой этот дурман.
 — Наркоман мог случайно остановить свой выбор на докторе Пиакоке, не подозревая, что тот детский врач.
 — И что? Заманил на пустую автостоянку, чтобы украсть наркотики?
 — Да. Только так можно объяснить это дикое нападение.
 — Брось, Геллер. Тебе, так же как и мне, хорошо известно, что мы имеем преднамеренное убийство. Как бы не выяснилось, что это любовная интрижка. Пиакок богат, достаточно симпатичен, по всем статьям не ординарный тип. У него, по нашим прикидкам, около пятисот пациентов. Пять сотен детишек, у которых есть хорошенькие матери, посещающие доктора со своими чадами.
 — Знаете, капитан?..
 — Что?
 — Я счастлив, что не имею больше никакого отношения к этому делу.
 — Да?
 — Да. Желаю вам и всем вашим ребятам успехов!
 Стиг что-то буркнул в ответ и повесил трубку.
 Я послал миссис Пиакок счет за день работы — двадцать долларов и еще пять долларов за накладные расходы — и с чувством некоторой неудовлетворенности вернулся к просмотру газет, разглагольствовавших о сердечных делах погибшего доктора.
 Полиция и журналисты копали по различным версиям дела, но отыскали совсем немного. Здесь были и туманные подозрения, будто доктор — секретный агент федеральной службы по борьбе с наркобизнесом и пал от руки наркодельцов, а также сообщение о том, что кейнстоунские копы среди вещей доктора обнаружили таинственный ключ. На поиски замка, который им открывался, полиция потратила несчетное количество часов рабочего времени, но сумела лишь установить, что ключ принадлежит заместителю следователя. Несчастный слуга закона случайно обронил свой собственный ключ в вещдоки Пиакока.
 Апробированные и надежные методы розыска также не дали ничего конкретного: отпечатки, обнаруженные в машине, оказались непригодными для идентификации; свидетели, приходившие в полицию с сообщениями о стычке двух человек, закончившейся для одного смертельным исходом, давали настолько противоречивые показания, что нередко даже путали пол участников ссоры. Звонок, который Пиакок сделал перед выходом, в холле, был адресован его деловому партнеру. Беседы с пятью сотнями родителей пациентов Пиакока также не позволили выяснить ни одного озлобленного, как и ни одной кандидатуры для возможного «любовного гнездышка» Пиакока.
 Минуло около двух недель со дня смерти Пиакока, когда я вновь оказался причастным к этому делу, причем без малейшего усилия со своей стороны.
 16 января днем кто-то постучал в дверь моего офиса, когда я увлеченно обсуждал проблему погашения одного кредитного чека. Прикрыв трубку ладонью, я крикнул:
 — Входите.
 Дверь осторожно приоткрылась, и небольшой человек заглянул внутрь:
 — Мистер Геллер?
 Я кивнул, приглашая его жестом сесть напротив, заканчивая телефонный разговор. Бледный маленький человек в темном костюме и в темной шляпе, которую он тут же снял и положил на колени, терпеливо ждал.
 — Чем могу служить?
 Он встал и с улыбкой на лице протянул руку.
 — Я лютеранский священник, — представился он, — мое имя в данный момент не имеет значения.
 — Рад познакомиться с вами, святой отец.
 — Я читал о деле Пиакока в газетах.
 — Да? И что же?
 — Увидел ваше имя. Вы нашли тело. Вас наняла миссис Пиакок?
 — Да.
 — Мне хотелось бы кое-что сообщить. Но я не знаю, кому передать эту информацию.
 — Если она касается дела Пиакока, вам следует обратиться в полицию. Я могу позвонить туда прямо сейчас...
 — Пожалуйста, не надо! Я предпочел бы, чтобы вы сначала выслушали меня, а затем сами решили.
 — Хорошо.
 — В день празднования Нового года мне удалось увидеться с моим хорошим приятелем, доктором Сильбером Пиакоком. Господи, прими душу раба твоего. И доктор рассказал мне, что какой-то странный человек, который заявил, будто он мозольный оператор, ворвался к нему в кабинет и стал его обвинять.
 — В чем именно?
 — Он заявил: «Вы, сэр, завели интригу с моей женой!»
 У меня вырвалось:
 — Продолжайте.
 — Доктор Пиакок сказал, что никогда прежде не видел этого человека в глаза, и решил, что перед ним просто сумасшедший. «Понимаешь, я никогда в жизни не обманывал Руфь», — признался он.
 — И как же он обошелся с этим человеком?
 — Он вышвырнул его из офиса.
 — Когда произошло это столкновение? Он упомянул имя человека?
 — В октябре. Человека звали Томпсон, и он был, как я уже сказал, мозольным оператором.
 — Вам следует рассказать все это в полиции.
 Святой отец нервно вскочил.
 — Мне бы не хотелось этого делать.
 С этими словами он быстро направился к выходу из моего кабинета. Когда я выскочил из-за стола, тот уже вышел из комнаты, а когда я выбежал в холл, вообще пропал из виду.
 Единственным мозольным оператором в Чикаго по фамилии Томпсон, указанным в телефонной книге, оказался Артур Сент Джордж Томпсон, которого я отыскал на Уилсон-авеню. Это был худощавый, седеющий человек лет сорока, его кабинет выглядел неважно. В неубранной приемной, когда я там появился, не было пациентов.
 — Да, я знал Сильбера Пиакока, — с горечью проговорил он. — Помню, как в октябре приходил к нему в офис. Что из этого?
 — Вы обвинили его в том, что он встречается с вашей женой?
 — Разумеется! Как-то вечером в июне она пришла домой навеселе, от нее отвратительно разило спиртным. Она заявилась вместе с Энн — это не пойми кто, жена Карла, брата Арлин. Арлин сказала, что набралась в клубе «Сабуей» и что ее кавалером там было доктор Пиакок. Я отыскал его имя в справочнике медицинских работников. Единственным доктором Пиакоком оказался Сильбер С., так я узнал, что это он. Сукин сын прикидывался, будто не знает, кто я такой, что понятия не имеет, кто такая Арлин; все отрицал и выставил меня за дверь, понимаете, просто взял и выставил.
 — Понимаю.
 — Нет, не понимаете! Конечно, я возненавидел этого негодяя, но не убивал его. К тому же у меня есть алиби. Могу доказать, где я находился в ночь, когда убили Сильбера Пиакока.
 Артур Томпсон рассказал, что в последнее время его дела шли плохо, и ему приходилось подрабатывать лакеем в клубе «Медина». Алиби столь респектабельного заведения трудно будет опровергнуть; эту работу я решил оставить Стигу.
 Мне хотелось поговорить с Арлин Томпсон, которую я нашел в доме ее брата в Норт-Сайде.
 Если Энн была стройной веселой и привлекательной брюнеткой, то рыжеволосая Арлин оказалась еще более привлекательной... Обеим было больше двадцати пяти. Они откровенно кокетничали со мной, и мы неплохо провели время.
 — Вы действительно встречались с доктором Пиакоком?
 Девушки обменялись взглядами, потом захихикали, а затем хихиканье переросло в смех.
 — Надо же, бедный парень! — сказала Арлин.
 — Пожалуй, я бы так и сказал. Он умер.
 — Да не он! Артур! Из-за этого сумасшедшего приступа ревности он влип в хорошенькую историю, не так ли? Послушай, красавчик, понимаешь, нет никаких оснований для этого, понимаешь? Вот как все было.
 Как-то днем Арлин и Энн отправились в клуб «Сабуей» — переполненное народом шумное местечко, получившее лицензию на торговлю спиртным, — там-то их и подцепили двое парней. Танцевали до темноты. Тот, что был с Арлин, представился как док Пиакок, не называя имени.
 — Когда я навеселе вернулась домой, Артур как с цепи сорвался: требовал выложить всю правду. Ну, я ему и рассказала. Хотя все было достаточно невинным, но он так завелся! Целыми днями только и твердил, что об этом докторе Пиакоке и о том, как он с ним рассчитается.
 — Вы думаете, это его рук дело?
 Рыжая рассмеялась:
 — Милый, этот доктор Пиакок, чей портрет печатали в газетах, совсем не тот парень, с которым я гуляла. Мой Пиакок был куда симпатичнее: кудрявые волосы, высокий, просто мечта. Думаю, мой знакомый попросту с потолка взял его имя.
 — Видимо, твой муж не знал об этом и свел счеты не с тем Пиакоком.
 Она отрицательно покачала головой, отказываясь верить.
 — Артур не способен на такое. У него и духу бы не хватило, он муху не обидит.
 Я рассказал обо всем Стигу. Алиби Томпсона проверили, и снова тупик.
 На следующий день за завтраком в кафетерии отеля «Морисон» я просматривал утренние газеты. Мне бросилась в глаза очень маленькая заметка на одной из полос.
 «Вчера вечером совершено вооруженное ограбление доктора Джозефа Солдингера, проживающего по № 1016 Норт-Оакли-бульвар. Угрожая пистолетом, преступник забрал тридцать семь долларов и угнал машину».
 Я позвонил Стигу и обратил его внимание на сходство описанного преступления с делом Пиакока, наполовину уверенный, что тот отмахнется. Но он, к моему удивлению, этого не сделал, наоборот, поблагодарил и повесил трубку.
 Через неделю позвонил взволнованный Стиг:
 — Послушай-ка вот это, Нат: «Доктор А. Л. Абраме, № 1600 Миллуоки-авеню, пятьдесят шесть долларов, вооруженное ограбление; доктор Л. А. Гарнее, № 2542 Моцарт-авеню, остановлен и ограблен на шесть долларов». Есть еще два аналогичных случая.
 — Детали?
 — В каждом из этих случаев врачам звонили с просьбой выехать к больному. Вызывали по адресу в далеком квартале. А там поджидала засада. Между десятью и одиннадцатью часами происходило нападение и ограбление.
 — Проклятье! Похоже, миссис Пиакок права. Ее муж дал отпор нападавшим, поэтому они и набросились на него.
 — Значит, бедный доктор был героем, а газеты изображали его волокитой.
 — Мы же сами дали им такой повод.
 — Наверное, так, Геллер. Во всяком случае, спасибо.
 — Есть кто-либо на примете?
 — Пока нет. Но теперь у нас есть схема совершения преступления. Судя по описанию свидетелей, делали это молодые ребята. Нападавших было четверо, трое — высокие и плотные, четвертый — пониже.
 — Капитан, вам доводилось слышать о Розе Казаллис?
 — Что-то не припомню.
 — Два года назад я занимался поиском сбежавшей из дома девушки. Она нашла пристанище на Норт-Маплвуд-авеню, где у Розы была настоящая «школа уголовников».
 — Да, кажется, слышал, там поработали полицейские с Вест-Норт-авеню. Роза держала что-то вроде притона для сбежавших из дома подростков. Потом ее сослали в верховья реки за вовлечение малолетних в преступную деятельность.
 — Она самая. Мы здорово схлестнулись с одним из ее очаровательных мальчиков, с Бобби. Его полное имя Роберт Гоете.
 — Да?
 — Ему восемнадцать, с ним крутилась еще парочка типов: Эмиль Рек, которого они между собой звали Эмиль Грозный, и еще один, чье имя не могу припомнить...
 — Геллер, в Чикаго полно уличной шпаны. С чего ты взял, что именно эта троица причастна к делу Пиакока?
 — Не знаю. Последнее, что мне известно, — Бобби и его дружков осудили за избиение прохожего. Их упекли в Брайдвилль. И было это, по крайней мере, год назад.
 — Сейчас они уже, вероятно, на свободе.
 — Думаю, так. Но нужно уточнить!
 — Я займусь этим в первую очередь.
 Через десять минут Стиг перезвонил и сообщил:
 — Их выпустили в декабре.
 Второе января стало последним днем пребывания Пиакока на этой грешной земле.
 — У меня есть адрес Бобби Гоете, — сказал Стиг. — Хочешь проведать старых знакомых?
 Он заехал за мной. Подобное событие — привлечение к делу частного детектива — вряд ли можно назвать ординарным, но я заслужил такое право. Вскоре мы подъехали к потрепанному погодой зданию, где обитал Бобби Гоете. В том, что он действительно жил здесь, не было ни малейшего сомнения.
 Несмотря на холодный день, Бобби Гоете и Эмиль Грозный сидели на ступеньках крыльца в легких, не по погоде, пиджачках и потягивали баночное пиво. У Бобби был слабый, прыщавый подбородок, у Эмиля — большой мясистый нос и высокий лоб, над которым вилась копна светлых волос. Он казался толстым, как бревно.
 Мы подъехали на обыкновенной машине, но за рулем сидел полицейский в форме, поэтому, как только мы приблизились, оба парня, бросив пивные банки на асфальт, бросились бежать в разные стороны.
 Стиг сидел в машине и наблюдал, как его помощник в штатском кинулся за Эмилем, а я за Бобом.
 Через квартал я догнал его и подсечкой сбил на землю. Мы очутились на автостоянке, похожей на ту, где был обнаружен «Кадиллак» с телом Пиакока. Бобби оказался шустрым малым и, отбиваясь, заехал мне ботинком в лицо. Я не только не лишился зубов, но, изловчившись, сумел схватить его за ногу и с силой приложить о землю. Он упал, уткнувшись лицом в траву и мелкие камни. Один из крупных камней каким-то чудом оказался у него в руке, и он с остервенением швырнул им в меня. Увернувшись, я быстрым движением извлек из-под пальто свой девятимиллиметровый браунинг и навел на него.
 — Я ранен, — пролепетал Бобби, поднимая на меня оцарапанное, кровоточащее лицо.
 — Может, вызвать доктора? — ехидно предложил я.


* * *

 Эмиля, Бобби и их закадычного друга Нэша, которого полицейские участка Вест-Норт-авеню арестовали в тот же день, но несколько позднее, показали для опознания врачам, подвергшимся нападению. Те без колебания указали на подозреваемых. Трио разлучили и каждого допрашивали отдельно. Был назван и четвертый соучастник, тот самый коротышка, про которого говорили пострадавшие, — семнадцатилетний Микки Ливингстон. Его опознали, и он также запел.
 Рассказанная юнцами история оказалась до невозможности нелепой. Они катались на угнанной машине, остановились у кондитерской и наугад из телефонной книги выбрали Пиакока, затем, также наугад, другого человека и адрес. После этого позвонили доктору и выманили его в пустынный уголок. Эмиль Грозный с тяжелой битой в руках укрылся на противоположной от дома № 6438 стороне улицы Порт Уиплл. Нэш стоял у входа в дом, а Гоете с пистолетом в руках прятался за ближайшим деревом. Ливингстон сидел за рулем автомобиля в полуквартале от места событий. Пиакок подъехал к дому и вышел из машины, держа в руке медицинский саквояж. Бобби, направив пистолет в спину доктора, приказал ему не двигаться. Затем Эмиль нанес Пиакоку сильный удар битой, и его оттащили на квартал севернее. Но Пиакок пришел в себя и сцепился с Бобби, который выстрелил доктору в голову. Пиакок упал замертво, а Эмиль, не переставая, бил уже мертвого доктора битой. Бобби, выхватив скальпель из медицинского саквояжа, одной рукой держал пистолет, а другой нанес множество ран доктору. Нэш подогнал машину Пиакока, Ливингстон подъехал следом. Труп затолкали на заднее сиденье «Кадиллака», который затем бросили в трех кварталах от места убийства.
 Вся добыча этих парней составила двадцать долларов: как раз столько, сколько я заработал по этому делу, с той лишь разницей, что они не получили дополнительных пяти долларов на расходы.
 Бобби, Эмиль и Нэш получили по 199 лет тюремного заключения, плюс по одном году за четыре ограбления. Маленький Микки получил тридцатилетний срок и, очевидно, был выпущен впоследствии на свободу. Другие, насколько мне известно, так и не увидели воли.
 Руфь Пиакок переехала в город Квинси, штат Иллинойс, где остаток жизни посвятила общественной деятельности — работе в церкви и Красном Кресте, а также воспитанию двух своих дочерей — Бетти Лу и Нэнси, которая так и не увидела своего отца, — она родилась после его смерти.
 Теперь мне понятно, почему Руфь была столь уверена в верности своего мужа, вопреки всем загадочным обстоятельствам его смерти.
 В то время она носила в себе его ребенка.




 Мраморная Мильдред


 В июне тридцать шестого Чикаго переживал пик «Великой Депрессии» и изнемогал от знойного лета, а я находился в самом Чикаго. В частности, в этот вторник, девятого дня, если быть точным до конца, я сидел на диване в фойе отеля «Ван Бьюрен». Этот диван видел гораздо лучшие времена, что можно было сказать и об отеле. «Ван Бьюрен» далеко не шикарное заведение, а самый обыкновенный отель, расположенный к западу от железки, недалеко от станции «Ла-Саль-стрит».
 Несмотря на то что работу по бракоразводным делам нельзя было назвать легким хлебом для детективного агентства А-1, мы от нее не отказывались. Говоря об этом, я прибег к литературному приему, употребив местоимение «мы», хотя практически в наличии имелся лишь один из нас, а именно я, Натан Геллер, «президент» упомянутой фирмы. И несмотря на свой высокий титул, я был всего-навсего обыкновенным сыщиком, который в обшарпанном фойе посредственного отеля делал вид, что изучает программки бегов, поджидая тем временем, когда наконец объявится какой-нибудь конкретный супруг в обществе своей подруги.
 Его подруга — это совсем не та, на которой он женат, не коротконогая сумрачная дама, что заявилась в мой офис вчера вечером.
 — Я не так хороша, как четырнадцать лет назад, — проговорила она воркующим голосом, немного растягивая слова, что присуще жителям юга страны. — Но, черт подери, выгляжу получше некоторых моих знакомых.
 — Вы выглядите замечательно, миссис Болтон, — произнес я, улыбаясь и представляя, что при дневном освещении она смотрелась бы на все свои пятьдесят, — и уверен, для ваших подозрений нет никаких оснований.
 Когда-то она, наверное, была хороша, но теперь располнела настолько, что даже выкрашенные хной волосы и избыток косметики совершенно не скрывали ее возраста. Это можно было бы сказать и про меховую накидку из енота, которую она набросила поверх розового в цветочек домашнего платья. Мех больше смахивал на крысиный, да и в такую жару накидка была явно не по погоде.
 — Мистер Геллер, это более чем подозрения. Мой муж — преуспевающий бизнесмен, его офис в деловой части города. Он, как вы понимаете, легкая добыча для охотниц за чужими деньгами.
 Подчеркнутая официальность тона, казалось, как-то оправдывала меховую накидку.
 — Это не первый раз, когда вы предполагаете, что он вам изменяет?
 — К сожалению, именно так.
 — Вы надеетесь на примирение, или же адвокат рекомендовал вам заручиться твердыми доказательствами измены для развода?
 — В настоящий момент, — спокойно продолжала она, а южный выговор придал словам большее, нежели имевшее место в действительности, безразличие, — я только хочу удостовериться. Вы способны это понять, мистер Геллер?
 — Разумеется. Но мне необходимо уточнить кое-какие детали...
 Они у нее имелись. Хотя супруги Болтон проживали в Гайд-Парке — тихом, довольно обеспеченном районе, — мистер Болтон снимал номер в отеле «Ван Бьюрен», в нескольких кварталах от моего офиса.
 Миссис Болтон считала, что ее муж делал вид, будто уезжал в деловые командировки, а сам тем временем отправлялся в отель на тайные любовные свидания.
 — Как вам удалось узнать об этом? — поинтересовался я.
 — Мне сообщила его секретарша, — ответила она с кривой усмешкой, довольная собой.
 — Вы уверены, что вам нужны услуги детектива? Судя по всему, вы сами отлично справляетесь...
 Улыбка исчезла с ее лица, и теперь она казалась совершенно серьезной. Опустив руку в черную сумочку, она извлекла перевязанную пачку денег. Протянула их через стол, словно подзадоривая меня взять деньги. Я не люблю, когда меня подзадоривают, но всегда беру деньги. А тут их оказалось немало: сто долларов купюрами достоинством по десять и пять.
 — Я беру по десять долларов в день плюс оплату накладных расходов, — неохотно сообщил я, поскольку возможность лишиться заказа мне не улыбнулась. — Задатка в тридцать долларов вполне достаточно...
 Она кивнула.
 — Мне бы хотелось, чтобы вы взяли все. Однако это тот максимум, который я могу себе позволить.
 Я выписал ей квитанцию в получении денег и сказал, что верну остаток, если раньше закончу дело, но, разумеется, в душе надеялся на обратное. А также выразил надежду развеять ее опасения относительно неверного супруга, хотя надежд на это у меня было крайне мало.
 Она сказала, что в настоящий момент Джо отправился в командировку. Однако ей позвонила секретарша мужа и сообщила, что он весь сегодняшний день провел в офисе.
 Мне пришлось задать обычные вопросы — адрес офиса, рабочие часы мужа, список мест, которые он предпочитал посещать, — и попросить его фото, которое она предусмотрительно захватила.
 Вот поэтому я со вчерашнего вечера обосновался в отеле. Фойе располагалось на втором этаже, на первом — бар, где я пристроился, потягивая пиво и наблюдая через окно за прохожими.
 Вскоре одним из них, наконец, оказался Джозеф Болтон, высокий аккуратно одетый бизнесмен, лет на десять моложе своей жены. Это был симпатичный малый, в очках в металлической оправе и с редеющими каштановыми волосами.
 Он был один, и пока оснований для подозрений в супружеской неверности не возникало, правда, подруга могла обосноваться в отеле. Продолжая слежку за ним, я пересек нарядную лестничную площадку, задержался у стойки консьержа и, пока он одолевал еще один лестничный марш до своего этажа, — в «Ван Бьюрене» не было лифта, — купил газету и поднялся следом на третий этаж четырехэтажного здания отеля. Выглянув из-за угла, проследил, в какой номер он зашел. Это был номер «ЗС».
 Затем, спустившись в фойе, я подошел к стоящему за стойкой клерку — пожилому мужчине со слезящимися глазами и синим галстуком бабочкой — и предложил ему доллар за имя клиента из номера «ЗС».
 — Болтон, — сообщил он сразу.
 — Шутишь, — не поверил я. — Позволь взглянуть в книгу регистрации.
 У меня и мысли не было давать взятку раньше, чем загляну в книгу регистрации, поскольку был уверен, что Болтон запишется под вымышленным именем.
 — А сколько вы за это дадите? — спросил клерк.
 — Я уже заплатил, — спокойно проговорил я, разворачивая книгу и изучая записи. Точно — Джозеф Болтон. Под своим именем. С подобным я сталкиваюсь впервые.
 — С ним женщина? — поинтересовался я.
 — Нет, насколько мне известно, — ответил он.
 — Это постоянный клиент?
 — Живет здесь уже пару месяцев.
 — Живет здесь? И ночует каждый раз?
 — Не знаю. Он платит в сутки по семьдесят пять центов — это все, что мне известно. Я спать его не укладываю.
 Мне пришлось дать ему еще полдоллара за аренду потертого дивана, на котором я просидел следующие два часа. За это время мне пришлось лишь единственный раз подняться наверх вслед за двумя женщинами. Обе походили на проституток, но ни одна из них не зашла в номер Болтона.
 После восьми часов Болтон вышел из номера и покинул отель. Я пошел за ним следом — по Адамс-стрит в «Бергхофф» — лучший немецкий ресторан в Лупе. Это было кстати — я тоже еще не подкреплялся. Мы оба отужинали в полном одиночестве.
 Вечером я позвонил миссис Болтон и рассказал все, как было.
 — Я уверена, женщина у него в номере, — настаивала она.
 — Возможно, — согласился я.
 — Продолжайте действовать, — сказала она и повесила трубку.
 На следующий день я вернулся в отель «Ван Бьюрен», вернее в бар на первом этаже, пил пиво, разглядывая людей на улице и в баре. Время от времени некоторые из них поднимались по ступенькам в номера. Мужчин я полностью игнорировал; женщин, выглядевших как проститутки, — тоже. Мое внимание привлекла одна особа, появившаяся около половины пятого.
 Она была немного моложе Мильдред Болтон, полная противоположность ей. Одета гораздо моднее, нежели моя клиентка: белое платье с высоким воротом и яркой цветной аппликацией, белые перчатки, белые туфли, фетровая шляпа с широкими, опущенными вниз полями.
 Она не походила на женщин, которые обычно проживали в отелях типа «Ван Бьюрен».
 Я двинулся следом за ней. И шел до третьего этажа, где перед дверью в номер Болтона ее встретил какой-то мужчина. Мне удалось лишь мельком взглянуть на этого типа, но я понял, что это не Болтон. Она вошла в номер.
 Из телефона-автомата в баре я позвонил миссис Болтон в Гайд-Парк.
 — Смогу приехать через сорок минут, — заявила она.
 — О чем вы говорите?
 — Хочу застукать их вместе. Выцарапаю глаза этой потаскушке.
 — Миссис Болтон, не собираетесь же вы...
 — Разумеется. Можете отправляться домой, мистер Геллер. Вы свою работу сделали, и отлично.
 Она повесила трубку.
 Я упомянул, что мужчина, встретивший ту даму в номере, снятом ее мужем, не похож на ее мужа, но, видимо, ей это было неважно. Теперь я мог отправиться обратно в офис и выписать миссис Болтон чек с возвратом семидесяти из ста ее долларов, пропади они пропадом (десять баксов в день и десять баксов за расходы — она оплатит взятки и пиво). Или же мог поступить по-христиански и подождать поблизости, чтобы не дать делу превратиться в еще более отвратительное.
 И решил остановиться на втором варианте. Но не из христианских побуждений — в конце концов я надеялся убедить миссис Болтон в необходимости в течение еще нескольких дней воспользоваться моими услугами, чтобы внести окончательную ясность в происходящее.
 В ее интересах следовало бы получить побольше дополнительной информации, чтобы строить планы относительно развода. Кроме того, я думал, что имею основания рассчитывать на всю полученную мной сумму.
 Увидев ее в окно, я быстро соскочил со стула в баре.
 — Не входите туда, миссис Болтон, — проговорил я, мягко подхватывая ее под руку.
 Она отпрянула в сторону, вскинула голову и, несмотря на свой маленький рост, посмотрела на меня как-то свысока, раздувая ноздри. Я почувствовал себя как матадор, оставшийся без мулеты [3] .
 — На сегодня я отказываюсь от ваших услуг, мистер Геллер, — заявила она.
 — Я считаю, вам все еще нужна моя помощь. Вы избрали неверный способ.
 Кипя от возмущения, она начала:
 — Мой муж...
 — Вашего мужа там нет. Он не уходит с работы раньше шести часов.
 Она побледнела, я продолжал успокаивать ее.
 И тут вмешалась эта чертова судьба, в образе той самой дамы-лебедя в фетровой шляпе, которая выбрала именно это время, чтобы выйти из отеля «Ван Бьюрен» так, словно он был не чем иным, как «Пальмер Хауз». Под руку ее держал молодой человек лет восемнадцати, может быть двадцати, в дорогом кремовом костюме из индийской полосатой ткани и с отливавшим золотом галстуком. Юноша был бледен, с голубыми глазами и светлыми мягкими волосами кукурузного оттенка.
 — Шлюха! — раздался чей-то крик.
 Разумеется, это был крик моей клиентки. Закрыв лицо руками, я покачал головой. Мне хотелось умереть или по крайней мере оказаться в своем офисе.
 — Низкая дрянь! — опять крикнула миссис Болтон.
 Она рванулась вперед к стройной женщине, которая, естественно, с ужасом инстинктивно отпрянула. Молодой человек крепко сжал руку женщины, чтобы защитить то ли ее, то ли себя, — я так и не понял. На улице было много людей, возвращавшихся с работы: кто шел с электрички, кто спешил к станции «Ла-Саль-стрит», так что зевак хватало. Нас сразу же обступили.
 Миссис Болтон, стоя лицом к лицу с изумленной дамой, с вызовом прокричала:
 — Я миссис Болтон, ты наверху встречалась с моим мужем!
 — Послушайте, миссис Болтон, — начала оправдываться, как могла, дама. — Вашего мужа не было в номере.
 — Ложь!
 — Будь он в номере, меня бы там не было, уверяю вас.
 — Лживая шлюха...
 — О'кей, — наконец произнес я, вмешиваясь и подхватывая миссис Болтон под руку, на этот раз менее вежливо, — хватит.
 — Не смейте говорить с моей матерью в таком тоне, — заявил молодой человек, обращаясь к миссис Болтон.
 — Я буду говорить с ней так, как сочту нужным, ничтожный ублюдок.
 Раздалась звонкая пощечина, молодой человек ударил мою клиентку по лицу. В уголке рта у нее выступила кровь.
 Я, направив палец в нос паршивцу, произнес:
 — А вот это нехорошо. А ну, отойди.
 Глаза моей клиентки заблестели; она победно улыбалась. С ликующим выражением на лице миссис Болтон начала поливать грязью стоявшую пару:
 — Шлюха! Дегенераты!
 — О Господи Иисусе! — пробормотал я, страшно ругая себя за то, что по своей воле оказался на этой разборке.
 Тут же нас обступила толпа, которая стала наблюдать за происходящим с неподдельным интересом; некоторые улыбались, кто-то хмурился, другие откровенно забавлялись. Цоканье копыт по улице возвестило о приближении стража порядка, разгоревшийся скандал вынудил его оставить скучное преследование нарушителей правил парковки автомашин. Высокий долговязый офицер полиции соскочил с лошади и протиснулся сквозь толпу.
 — Что тут происходит? — спросил он.
 — Этот маленький подонок ударил меня, — заявила моя клиентка, демонстрируя свой окровавленный рот и справедливое возмущение. Она схватила растерянного обидчика за галстук и трепала бедного мальчишку.
 Мне стало смешно. Конечно, с точки зрения нормального человека, в данной ситуации не было ничего веселого. Но я уже достаточно обалдел, чтобы оценить весь комизм ситуации.
 — Прекратите, — сказал полицейский. — И объясните, что здесь происходит.
 Я рассказал ему о случившемся в общих чертах; время от времени моя подопечная отпускала неуместные замечания; мать и сын стояли, съежившись, чувствуя, что оказались в центре внимания многочисленной толпы.
 — Требую, чтобы вы арестовали этого грязного маленького злодея, — заявила миссис Болтон, цедя слова сквозь зубы. — Я жертва нападения.
 Бедный трясущийся парень совсем не походил на злодея. Одет он был аккуратно и модно, и не производил впечатление злодея. Когда офицер обратился к нему, он признал, что ударил ее.
 — Придется тебя забрать, парень, — заявил полицейский.
 Мальчишка, похоже, готов был расплакаться. Опустив голову, пожал плечами, а мать, глаза которой блестели от слез, успокаивала его, обнимая за плечи.
 Полицейский отошел к телефону-автомату и вызвал патрульную машину. Вскоре парня увезли. Мать с жалким видом стояла на тротуаре и смотрела, как отъезжала машина, через заднее стекло которой виднелось бледное лицо сына.
 Я стоял рядом со своей клиенткой.
 — Позвольте вам помочь добраться до дома, миссис Болтон, — предложил я, взяв ее за руку.
 Она натянуто, покровительственно улыбнулась, отстранив мою руку:
 — Со мной все в порядке, мистер Геллер. Я в состоянии позаботиться о себе. Благодарю за помощь. — И как танк двинулась сквозь толпу по направлению к станции железки.
 Некоторое время я оставался на месте, пытаясь собраться с мыслями. Наконец я приблизился к дрожащей женщине, которая по-прежнему стояла на тротуаре. Толпа разошлась. Верховой полицейский уехал. Осталась только кучка лошадиного помета и я.
 — Жаль, что так получилось, — сказал я, обращаясь к ней.
 Она посмотрела на меня; лицо было спокойным, синие глаза — печальными.
 — Вы-то тут при чем?
 — Я сыщик. Миссис Болтон подозревает своего мужа в неверности.
 Женщина рассмеялась — смех был чересчур хриплым для такой утонченной женщины.
 — Насколько я знаю, миссис Болтон подозревает это уже в течение четырнадцати лет — и без малейших на то оснований. Однако при нынешних обстоятельствах эти подозрения бессмысленны.
 — Бессмысленны? О чем вы говорите?
 — Болтоны уже несколько месяцев не живут вместе. Мистер Болтон возбудил дело о разводе.
 — Что? Когда?
 — Кажется, с января.
 — В таком случае, Болтон действительно живет здесь, в отеле «Ван Бьюрен»?
 — Мой сын Чарльз недавно приехал в Чикаго, чтобы найти работу, и Джо, то есть мистер Болтон, помогает ему в этом.
 — Вы не из Чикаго?
 — Я живу в Вудстоке. Вдова. У вас есть еще вопросы?
 — Извините, мадам. Сожалею, что все так получилось. Правда. Моя клиентка ввела меня в заблуждение относительно некоторых обстоятельств.
 Я уже собирался уйти, приложив руку к шляпе.
 Она немного оттаяла и одарила меня вымученной улыбкой.
 — Ваши извинения приняты, мистер?..
 — Геллер, — представился я. — Натан Геллер. А ваше имя?
 — Мария Винстон, — проговорила она, протягивая руку.
 Я пожал ее, улыбнулся.
 — Всего хорошего, — сказал я, улыбнулся, еще раз приложив руку к шляпе, и направился в свой офис.
 Не в первый раз клиент обманывал меня и наверняка не в последний. Но так вероломно — еще никогда. Правда, я не был уверен, что Мильдред Болтон сознательно пошла на обман. Скорее всего, у этой дамы не все дома.
 Я положил сто долларов на счет в банке и выбросил дело из головы. Но однажды днем, четырнадцатого июня, раздался телефонный звонок.
 — Говорит Мария Винстон, мистер Геллер. Вы меня помните?
 Честно говоря, поначалу я не вспомнил, но тем не менее ответил:
 — Конечно, чем могу помочь, миссис Винстон?
 — Тот... инцидент перед входом в отель «Ван Бьюрен» в прошлую среду, где вы присутствовали...
 — Да, в чем дело?
 — Миссис Болтон настаивает на обвинениях. Хотела бы узнать, не могли бы вы прийти в суд завтра утром и объяснить, что там произошло.
 — Понимаете...
 — Мистер Геллер, я была бы вам очень признательна.
 Не люблю отказывать привлекательным женщинам даже по телефону, но здесь сказалось не только это: меня растрогал расстроенный голос.
 — Хорошо, буду, — ответил я.
 Поэтому утром следующего дня я направился в суд полиции Лупа и дал показания. Я придерживался фактов, которые, как считал, могли облегчить положение всех сторон, вовлеченных в разбирательство.
 Мильдред Болтон, взглянувшая на меня как на предателя, подошла к барьеру, за которым сидел ее обидчик, и заявила о «неспровоцированном нападении» на нее молодого человека. Она заявила, что получила физические повреждения и моральный ущерб в результате полученного удара. С последним утверждением, если понимать его как ухудшение умственных способностей, можно было вполне согласиться. Когда она отвечала на вопросы судьи, глаза ее сделались круглыми и совершенно дикими.
 Судья оштрафовал молодого Винстона на сто долларов, миссис Болтон поднялась с места и принялась аплодировать, судья оторопело взглянул на нее и совершенно забыл стукнуть своим молотком, утверждая приговор. Затем она выпорхнула из зала суда, подобно юной прелестнице, набросив с видом победительницы на плечо меховое боа.
 В зале воцарилась неловкая тишина. Должен вам заметить, не так-то легко смутить даже проституток, кучка которых сидела тут же, ожидая разбирательства своих дел.
 Затем судья наконец пришел в себя, ударил молотком по столу, объявив:
 — Суд освобождает этого молодого человека от штрафа.
 Винстон, на протяжении всей судебной процедуры напоминавший побитую собаку, просветлел, словно внутри него щелкнули выключателем; похлопав своего адвоката по руке, он повернулся к матери, сидевшей тут же за ним, за барьером, и они обнялись.
 Выйдя из зала суда, Мария Винстон, улыбаясь, подошла ко мне, коснулась руки и проговорила:
 — Большое вас спасибо, мистер Геллер.
 — Не стоит меня благодарить, думаю, что мое участие не сыграло существенную роль.
 — Я другого мнения. В конце концов, судья отменил штраф.
 — Черт подери, я к этому совершенно не причастен. Вашим главным свидетелем, отменившим приговор, оказалась сама Мильдред.
 — Да, в некотором роде действительно.
 — Я заметил, что ее мужа здесь не было.
 В разговор вступил сын Чарльз.
 — Он на работе. Он... понимаете, подумал, что ему лучше не появляться здесь, если здесь будет эта женщина.
 — Она явно больна.
 — Нелады с головой, — с горечью произнес Чарльз.
 — Верно. И ты и я можем оказаться в таком же положении. И все-таки кто-то должен помочь ей.
 Мария Винстон, пытаясь проявить какое-то сострадание к Мильдред Болтон, спросила:
 — Кого бы вы предложили?
 — Будь я проклят, — воскликнул я, — мужа! Он прожил с ней четырнадцать лет. Ей не оправиться от этого за один вечер. Насколько я понимаю, он должен хоть чем-то помочь ей, прежде чем полностью порвет с ней.
 При этих словах миссис Винстон понимающе улыбнулась:
 — У вас весьма современные взгляды, мистер Геллер.
 — Не совсем. Я не часто рассуждаю подобным образом. Во всяком случае, прощайте, миссис Винстон. До свидания, Чарльз.
 Я вышел из здания суда, уселся в свой «Аубурн-32» и направился обратно в офис. Поставив машину на аллее в обычном месте, я пошел на ланч в «Бергхофф», надеясь увидеть Болтона. Но там его не оказалось.
 Я вернулся к себе в офис и попытался поработать некоторое время с бумагами, у меня скопилась кипа счетов, с которыми предстояло покончить. Но работа не клеилась.
 «Черт с ними», — подумал я и направился в офис Болтона, который размещался в узком пятнадцатиэтажном строении, позади Федерального хранилища на Вест-Джексон, рядом с Эл. Дела у Болтона, вне всякого сомнения, шли неплохо, лучше моих — но как брокер он обосновался на самом краю деловой зоны. У него имелась краткосрочная лицензия на брокерскую деятельность, дававшая возможность зарабатывать по двадцать — двадцать пять тысяч в год. Огромные деньги, по моим меркам, но парни из Торговой палаты проигрывали на пари гораздо большие суммы.
 В здании вместо фойе был просто широкий холл, вдоль стен которого рядами выстроились витрины магазинов, туристических бюро, табачных киосков. Лифтер в униформе, худощавый рябой парень примерно моего возраста, поджидал пассажира; им стал я.
 — Десятый этаж, — проговорил я, и он повез меня наверх.
 Лифтер открывал дверцы кабины, когда мы услышали треск, трижды разорвавший воздух.
 — Это что еще за чертовщина? — спросил он.
 — Во всяком случае, не хлопок глушителя автомобиля, — ответил я. — Лучше оставайтесь здесь.
 Осматриваясь по сторонам, я медленно двинулся в холл. Лифт выходил на центральную площадку в форме буквы "С", сюда вели двери всех расположенных на этаже офисов. Взглянув на таблички на отделанных деревом стенах, я наконец отыскал нужную:
 БОЛТОН И ШМИДТ, СТРАХОВЫЕ БРОКЕРЫ.
 Я не успел дойти до места назначения, как дверь неожиданно распахнулась и оттуда пулей вылетела молодая женщина лет, может, двадцати, с широко раскрытыми глазами, бледным без кровинки лицом, ноги в нейлоновых чулках так и мелькали, когда она бросилась в мою сторону.
 Она рухнула мне на руки, и я спросил:
 — Вы ранены?
 — Нет, — ответила она, — но кто-то действительно ранен!
 Бедное дитя жадно ловило воздух ртом; я повел ее к лифтам. Даже в этот напряженный момент я испытал приятное ощущение, прижимая ее к себе и вдыхая исходивший от нее аромат.
 — Вы, случайно, не секретарь Джозефа Болтона? — спросил я, помогая ей войти в лифт.
 Она кивнула, глядя на меня округлившимися от страха глазами.
 — Отвези ее вниз, — сказал я лифтеру и направился обратно в офис.
 Но дверь вновь распахнулась и оттуда вывалился Джозеф Болтон с револьвером в руке. Его легкий коричневый костюм и правая рука в нескольких местах были испачканы кровью. На нем не было очков, отчего лицо казалось каким-то незнакомым и одновременно выражало испуг, боль и сожаление.
 С трудом передвигая ноги, как ребенок, делающий первые шаги, он заковылял в мою сторону. А я, как любящий папочка, вытянул навстречу ему руки. Это были его последние шаги, потому что он рухнул на мраморный пол и забился в судорогах, рисуя собственной кровью абстрактные картинки на чистой поверхности пола.
 Я двинулся к нему, но он навел на меня свой револьвер тридцать второго калибра:
 — Не подходи! Не подходи!
 — Ладно, приятель, — проговорил я.
 Вдруг послышался женский смех.
 Я поднял голову и увидел, что в дверях, широко расставив ноги подобно гиганту, созерцающему ничтожный мир, стояла пышнотелая маленькая Мильдред в своем домашнем платье в цветочек и меховом боа. На ее физиономии красовалась широкая глупая улыбка.
 — Не обращайте на него внимания, мистер Геллер, — беззаботно проговорила она. — Он просто прикидывается.
 — Он же ранен, мадам! — воскликнул я.
 Держась на почтительном расстоянии, некоторые обитатели десятого этажа покинули свои конторы и наблюдали за происходящим, не отходя от дверей офисов, словно присутствовали на диковинном спектакле.
 — Не подпускайте ее ко мне! — выкрикнул Болтон.
 Рот его был полон крови. Тело медленно перемещалось по мраморному полу, оставляя скользкий кровавый след.
 Я подошел к миссис Болтон, встав между нею и мужем.
 — Успокойтесь, сэр...
 Миссис Болтон, хихикая, выглядывала из-за моей спины.
 — Посмотрите на него, он всех дурачит.
 — Бросьте, — сказал я, обращаясь к ней.
 Затем позвал бизнесмена лет пятидесяти, стоявшего около лифта, и спросил, есть ли в здании врачи. Он ответил утвердительно. Во имя Христа я попросил его скорее привести врача.
 — Почему бы тебе не встать и не прекратить притворяться? — проговорила миссис Болтон, насмехаясь над распростертым на полу мужем; южная певучесть голоса исчезла, когда она с усилием вытягивала шею из-за моей спины, чтобы получше разглядеть мужа. У меня складывалось такое ощущение, что она старалась не упустить ни единого мгновения этого страшного зрелища.
 — Не подпускайте ее ко мне! Держите ее подальше!
 Не выпуская револьвера из рук, Болтон продолжал извиваться как раненая змея, не подпуская к себе никого. Он выкрикивал, что задыхается, колотил ногами по полу, но каждый миг помнил о присутствии жены. Он держал голову так, чтобы мое тело прикрывало его от холодного взгляда жены.
 — Не упрямься, Джо. Мистер Геллер, он просто притворяется.
 Если так, то я был почти уверен, что это его последнее представление.
 Затем он застонал от боли. Я подошел, он взглянул на меня глазами, полными слез. Глазами, в которых застыло недоумение и страдание от незаслуженной боли. Наконец он сдался, позволив мне приблизиться, и отдал оружие, словно вручил подарок. Я принял его и, взяв за ствол, опустил в карман.
 — Вы стреляли в себя, мистер Болтон? — спросил я.
 — Уберите от меня эту женщину, — прошептал он окровавленными губами.
 — Он вовсе не ранен, — угрожающе проговорила его жена с порога офиса.
 — В вас стреляла ваша жена?
 — Только уберите ее прочь...
 К нам подбежали две фигуры в белом — врач и сестра, я отошел в сторону, однако врач, мужчина средних лет, весьма плотный, в очках, попросил меня остаться помочь. Я согласился.
 Болтон был крупным человеком, весом почти в двести фунтов, в бессознательном состоянии он, казалось, весил еще больше. Пошатываясь под его тяжестью, мы, как пьяные, двинулись к лифту. Рядом шли миссис Болтон и медсестра, молодая, светловолосая, стройная. Она изо всех сил старалась не пустить миссис Болтон в лифт, но той удалось, как футбольному защитнику, проложить себе путь вперед. Ни доктор, ни я, поддерживая Болтона, не могли помочь сестре.
 Болтон, теряя сознание, умолял:
 — Пожалуйста... пожалуйста, уберите ее прочь.
 — Успокойся, — проговорила миссис Болтон, стоя в лифте, теперь она вела себя примерно, сложив руки на своей большой черной сумке, — все будет хорошо, дорогой. Вот увидишь. — Она словно забыла, как только что силой протиснулась к нам.
 Болтон застонал, боль, прозвучавшая в его стоне, была вызвана не только физическими страданиями.
 На тринадцатом этаже нас встретил еще один врач, который занял мое место подле Болтона, а я прошел вперед и открыл дверь в приемную, в которой сидели томимые ожиданием пациенты, видевшие перед этим, как врач и медсестра сломя голову бросились из кабинета.
 Сестра помогла врачам с их тяжелой ношей пройти в рентгеновский кабинет, закрыла за ними дверь и решительно посмотрела на миссис Болтон:
 — Извините, миссис Болтон, вам придется подождать.
 — Неужели? — проговорила она.
 — Миссис Болтон, — сказал я, дотрагиваясь до ее руки.
 Она пристально посмотрела на меня:
 — Кто тебя звал сюда?
 Я с трудом подавил в себе желание сказать ей: «Ты, чертова корова» — и просто отошел в сторону, пока она сновала взад и вперед по узкому проходу между кабинетами и процедурными в поисках двери, которая могла бы вывести ее к любимому мужу. Она бурчала, разговаривала сама с собой. Сестра тем временем недоуменно смотрела на меня.
 — Это его жена, — сказал я, чувствуя как дернулось мое лицо.
 Сестра, тяжело вздохнув, вошла в кабинет, расположенный рядом с рентгеновским, и позвала миссис Болтон; миссис Болтон быстро повернулась и злобно взглянула на нее.
 — Вы можете отсюда посмотреть, как будут помогать вашему мужу, — проговорила сестра.
 Миссис Болтон победно улыбнулась и торжественно понесла свое тело в кабинет. Сам не знаю почему, я двинулся следом.
 Широкое стеклянное окно выходило в рентгеновский кабинет. Миссис Болтон забралась на стол для осмотра пациентов и, стоя на коленях, следила за царившей за стеклом суматохой. Ее муж лежал на столе, предоставленный заботам двух метавшихся около него врачей.
 — Это вы стреляли в него, миссис Болтон? — спросил я.
 Она подняла брови, но не взглянула на меня.
 — Вы все еще здесь?
 — Миссис Болтон, вы обманули меня.
 — Я вас не обманывала и не стреляла в него.
 — Что там произошло?
 — Я не прикасалась к тому пистолету.
 Она приподнялась и повела головой из стороны в сторону. Так зрители на трибунах во время матча стараются рассмотреть происходящее на поле из-за голов болельщиков, сидящих впереди.
 — Ваш муж сам стрелял в себя?
 Она состроила детскую гримасу.
 — Джо лишь прикидывается, чтобы завоевать симпатии и жалость окружающих. В действительности он ничуть не пострадал.
 Позади меня распахнулась Дверь, и в кабинет вошел полицейский.
 Он взглянул на нас и покачал головой, словно желая сказать: «О нет». Его реакция вполне понятна. Это был тот самый верховой коп, что разбирался с инцидентом, возникшим перед отелем «Ван Бьюрен». Хотя чему удивляться — эта часть Лупа была его территорией или во всяком случае его лошади.
 Поманив меня пальцем, он вышел в коридор. Я последовал за ним.
 — Мне передали, что на десятом в сто шестьдесят шестом совершено убийство, — сказал он, имея в виду десятый этаж дома № 166 по Вест-Джексон. Вы знаете, что тут произошло? Вы видели?
 Я рассказал ему все, что знал, а знал я совсем немного.
 — Это дело ее рук?
 — Оружие было в руках ее мужа, — сказал я, пожав плечами. И извлек маленький револьвер из кармана, вновь держа его за ствол.
 — Чье производство?
 — Что-то не пойму.
 Страж Порядка прочитал надпись, выбитую на револьвере: «Наризманде Эйбиар Спеа. Тридцать второй калибр».
 — Револьвер свое дело сделал.
 Удерживая оружие в руке так, чтобы не притрагиваться к рукоятке, он попытался открыть барабан, но не смог.
 — Так что тут не так с этой штукой? — спросил он.
 — Мне кажется, боек застрял в стреляной гильзе.
 — Что это означает?
 — Это означает, что после шести выстрелов стрелок продолжал нажимать на курок. Один оборот барабана не загнал бы гильзы так глубоко.
 Дверь рентгеновского кабинета распахнулась, и врач, с которым я поднимал терявшего сознание Болтона в лифте, вышел в коридор, сгорбившийся и перепачканный кровью.
 — Умер, — устало произнес доктор, — бедняга захлебнулся собственной кровью.
 Я ничего не сказал, лишь взглянул на полицейского, тот пожал плечами.
 — Его жена там, — сказал я, показав в сторону двери.
 В этот момент миссис Болтон вернулась из коридора с довольной улыбкой на лице.
 Она заявила:
 — Вы не испугаете меня. Он здоровый мужчина и сильный как жеребец. Конечно, мне кажется, что на этот раз ему следует на некоторое время лечь в больницу, но не надолго.
 Подобно испорченному ребенку она высунула язык.
 — Врун, — сказала она.
 Врач понимающе вздохнул и повернулся к полицейскому.
 — Мне позвонить в морг, или это вы возьмете на себя?
 — Позвоните сами, доктор, — ответил полицейский.
 Миссис Болтон медленно двинулась к двери рентгеновского кабинета, из которой вышел второй врач в забрызганном кровью халате. Она, увидев его, казалось, оступилась, и я вновь подхватил ее под руку. На этот раз она приняла мою помощь.
 Я провел ее в комнату. Она приблизилась к телу и прикоснулась ко лбу похожими на обрубки пальцами.
 — Не могу поверить, что он ушел, — проговорила она.
 Из-за спины раздался голос врача:
 — Он мертв, миссис Болтон. Пожалуйста, покиньте комнату.
 Продолжая гладить лоб мужа, она сказала:
 — Холодный. Он такой холодный.
 Она поцеловала его в щеку.
 Затем, улыбнувшись, глядя на лежащее перед ней тело, погладив по голове, будто спящего ребенка, произнесла:
 — У него такая красивая голова, правда?
 В комнату вошел полицейский:
 — Вам лучше пройти со мной, миссис Болтон. С вами хочет поговорить капитан Стиг. Он уже здесь.
 — Вы делаете большую ошибку. Я не стреляла в него, — сказала она, обращаясь к капитану.
 Стиг взял ее под руку, она уже пришла в себя. Он поинтересовался, желает ли она, чтобы он уведомил родственников или близких друзей.
 — У меня нет ни родственников, ни друзей, — гордо заявила миссис Болтон. — И никогда не было, да мне никто, кроме Джо и не нужен был.
 На улице уже собралась толпа. В передних рядах толкались ищейки горячих новостей — репортеры и фотографы, не жалевшие своих фотовспышек. Когда Дэвис из «Ньюс» и двое других репортеров блокировали дорогу к полицейской машине, стоявшей у тротуара наготове, чтобы отвезти миссис Болтон в отдел по расследованию убийств, верховой полицейский, за которым следовала миссис Болтон, оттеснил их в сторону. Вскоре машина, увозившая ее, влилась в дневной транспортный поток. Репортеры и фотографы засуетились в поисках такси, чтобы броситься вдогонку. Один из репортеров — лживый, похожий на мальчишку — осмелился обратиться ко мне:
 — Что ты тут делал, Геллер?
 — Пришел к доктору показать заусенец.
 — Черт подери, Геллер, ты же весь в крови!
 Я пожал плечами, поднял вверх средний палец:
 — Чертов заусенец.
 Он усмехнулся, я тоже. Затем, протиснувшись сквозь толпу, я направился к себе в офис.
 Час спустя, когда я сидел за столом, раздался звонок.
 — Ну-ка оторви свою задницу!
 — Капитан Стиг?
 — Нет, Вальтер Винчел. Ты свидетель убийства, Геллер! Тащи-ка сюда свою задницу.
 Телефон щелкнул, а я, пожав плечами и напялив шляпу, потащился в первый районный участок. Мой офис находился на территории одиннадцатого. И это можно было понимать, как новое неописуемое повышение; кому оно нужно, такое повышение.
 В чистеньком маленьком кабинете чистенький полицейский Стиг в очках с круглыми стеклами посмотрел на меня и спросил:
 — Ты видел, как она это сделала?
 — Там, на месте, я обо всем рассказал патрульному, капитан.
 — Но ты не дал свидетельских показаний.
 — Пригласи стенографистку, я дам их сейчас.
 Он пригласил, и я дал показания.
 Это, видимо, охладило плотного полицейского. Одно время мы были с ним врагами, и, хотя в эти дни отношения вроде стали налаживаться, в них все еще сквозили напряженность и недоверие.
 Пытаясь сохранить туповатую позу мудрой совы, Стиг спросил:
 — Что ты скажешь. Геллер?
 — Не знаю. Револьвер был в руках у него. Может, самоубийство?
 — Все, кто с тобой находились в здании, разделяют эту точку зрения. Болтону здорово доставалось от его лучшей половины. Полагают, она и довела в конце концов его до самоубийства. Но есть неувязки.
 — Да?
 — Самоубийцы обычно не стреляют в себя по шесть раз, причем дважды в спину.
 Мне пришлось с ним согласиться.
 — Думаешь, она тронулась? — спросил Стиг.
 — Держит себя так, будто крыша поехала.
 — Не исключено. Но тут, похоже, имело место умышленное убийство.
 — О, сомневаюсь, капитан. Неужели вы не знаете преступлений, совершенных на почве ревности, вы с ними не сталкивались? Разве неписаный закон не применим в равной мере, как к мужчинам, так и к женщинам?
 — Отвечу «да» на твой первый вопрос и «нет» — на второй. Хочешь взглянуть на одну вещицу?
 — Конечно.
 Он протянул мне небольшую бумажку, лежавшую на столе.
 Это была квитанция на револьвер, проданный одиннадцатого июня ломбардом Хаммонд Лоан, штат Индиана, некоей миссис Саре Вестон.
 — Квитанцию нашли в ее сумочке, — произнес Стиг, усмехаясь. — Вместе с пудрой, носовым платком и листками с текстами молитв.
 — И ты считаешь, миссис Болтон купила этот пистолет под именем Сары Вестон?
 — Разумеется. А квитанция, найденная в маленьком боковом кармашке сумки, указывает на наличие заведомого умысла.
 — Неужели, капитан? — сказал я, улыбаясь и вставая с места с шляпой в руках. — Мне кажется, заведомый умысел посоветовал бы ей избавиться от этой квитанции. Однако откуда мне знать? Я ведь не полицейский. — И уже с порога я добавил: — Всего лишь частный детектив.
 Я оставил его в маленьком кабинете переваривать сказанное мною.
 В коридоре, у выхода, меня остановил Сэм Баскус:
 — Найдется минута для приятеля, Нат?
 — Сэм, если бы мы были друзьями, то встречались еще где-нибудь, кроме суда.
 Когда я служил в полиции, Сэм работал в отделе общественных защитников. Время от времени мне приходилось с ним сталкиваться. Он был знающим и честным адвокатом, который в лучшие времена мог бы иметь богатую практику, но теперь был рад любой работе. Острые черты лица Сэма, отступающая к макушке линия редеющих волос придавали этому небольшому человеку наружность хорька; в нем также чувствовалась присущая этому зверьку напряженность.
 — Моя клиентка говорит, что нанимала тебя выполнить для нее некоторую работу, — торопливо проговорил он. — Хочет, чтобы ты продолжил...
 — Погоди, минуточку, погоди — твоя клиентка? Уж не миссис ли Мильдред Болтон?
 — Да.
 — Берегись. Это же сама отрава.
 — Она сказала, что дала тебе задаток в сто долларов.
 — Да, это так, но я полагал, что их уже заработал.
 — Миссис Болтон же считает, что ты либо должен для нее еще кое-что сделать, либо вернуть деньги.
 — Сэм, она меня обманула. Ввела в заблуждение относительно себя и свих намерений.
 Мы вышли из здания, адвокат продолжал идти рядом.
 — Миссис Болтон неуравновешенная личность. Продолжает утверждать, что не убивала мужа.
 — Полиция ее зацепила.
 Я рассказал ему о доказательствах, имеющихся у Стига.
 — Такое невозможно было спланировать, — сказал он, имея в виду квитанцию. — Посуди сам, секретарша Болтона также была там, и миссис Болтон не исключает, что он и эта девочка, как ее... Анжела, кажется, находились в связи.
 — Мне казалось, что наличие связи предполагалось в отношениях с Марией Винстон.
 — С ней тоже. Болтон, видимо, был настоящим бабником. К тому же эта Винстон также побывала днем в его офисе, перед стрельбой.
 — Находилась ли она там во время стрельбы?
 — Не знаю. Мне нужно это выяснить. Отдел общественной защиты не имеет в штате следователей, ты же знаешь, Нат. Я не могу позволить себе нанять кого-либо, а самому работать ногами некогда. А поскольку ты должен ей несколько дней работы, то и отрабатывай.
 К сожалению, он был прав.
 От Сэма я узнал имена нескольких участников событий и с утра следующего дня приступил к опросам.
 — Отношения с Джо? — удивилась Анжела Хойекс. — Что за глупость!
 Мы находились в офисе «Болтон и Шмидт». Она показала мне место, где разыгралась трагедия: приемная и два кабинета. Тот, что выходил на южную сторону, занимал Болтон. Осмотр места преступления ничего мне не дал. Анжела же, миленькая, двадцатилетняя, сладко пахнущая темноволосая красотка-секретарша, которая вчера вечером притопала ко мне в руки, а потом в лифт, рассказала мне много нового.
 — Сначала меня удивляло поведение супругов Болтон. Однако постепенно я привыкла обнаруживать в офисе то разбитое стекло входной двери, то мистера Болтона с порезанными руками из-за того, что он пытался отнять нож у миссис Болтон. Позже мне часто приходилось откладывать диктовку, пока мистер и миссис Болтон дрались или бранились. Они часто ругались из-за миссис Винстон.
 — Какие отношения с миссис Болтон были у вас?
 — Неоднозначные, мне кажется, вы бы определили их именно так. Иногда я чувствовала, что она подозревает меня в связи со своим мужем. Хотя в другой раз откровенничала со мной, как с сестрой. Но мы мало общались с ней. Я всегда ее выслушивала молча, с симпатией глядя на нее. У меня сложилось такое впечатление, что ей не с кем было поговорить по душам. Она часто плакала, твердила, что муж изменяет, — а я не осмеливаюсь напомнить ей, что они уже год не жили вместе и что мистер Болтон подал на развод... Знаете... может, мне не стоит говорить...
 — Говорите.
 — Однажды она призналась, что «запросто могла бы убить» своего мужа. Сказала, что в стране домохозяек женщину никогда не осудят за такое убийство.
 Другие обитатели здания на Вест-Джексон рассказывали почти то же самое. Деловой партнер Болтона, Шмидт, не мог понять, почему Болтон не добился решения суда, обязывающего жену держаться подальше от офиса. Кроме того, он отказывался пересылать ей содержание, дав тем самым ей повод для постоянных посещений офиса.
 — Он давал ей ничтожные крохи, по два или три доллара, — сказал Шмидт. — Он мог бы сразу отдать ей всю сумму, ради которой она приходила в течение месяца, или, по крайней мере, дать денег на неделю — Джо прилично зарабатывал. Так бы он сумел от нее отделаться. Зачем надо было крохоборничать?
 Лифтер, тот, с которым мы встречались днем, поведал совершенно дикую историю.
 — Вчера, в начале дня, на девятом этаже в лифт заскочил мистер Болтон. Он, видимо, очень торопился и попросил: «Забрось меня на одиннадцатый». У меня горел сигнал остановиться на десятом. Поэтому я там и остановился. К нам хотела подсесть миссис Болтон. Мистер Болтон стоял как раз подле меня. Он попытался спрятаться у меня за спиной и проговорил: «Господи помилуй, она убьет нас обоих!» Я захлопнул дверь перед самым ее носом. Оставшись в коридоре, она, подняв кулак, вопила: «Разрази тебя Бог, я до тебя доберусь!» Мне кажется, она имела в виду Болтона, а не меня.
 — Очевидно.
 — Во всяком случае, когда я довез его до одиннадцатого, он вздохнул и, выходя, сказал: «Настоящий ад, верно?» Я сказал, что чертовски обидно, что он ничего не может с этим поделать.
 — Это произошло вчера?
 — Да, сэр. Незадолго до того, как его убили.
 — В тот момент вам не пришло в голову, что все могло так плохо кончиться?
 — Нет, сэр. Мы уже привыкли к их постоянным раздорам. К тому же я помогал ему удирать от нее и прежде. Несколько раз не сажал ее в лифт на первом этаже. В конце концов у него имелось постановление суда, которое обязывало ее «Не беспокоить его на рабочем месте» — он сам мне говорил.
 Затем мне удалось поговорить с полным врачом с тринадцатого этажа, он нашел время для беседы со мной.
 — Мне кажется, они оба больны, — с горечью проговорил он.
 — Что вы хотите этим сказать, доктор?
 — То, что я столько раз оказывал этому человеку первую помощь, сколько не выпадает даже на долю военного врача. Эта женщина избивала своего мужа, несколько раз ранила его ножом, бритвой, столь регулярно закатывала сцены, что машина скорой помощи, направляющаяся за Болтоном, стала обычным явлением в Вест-Джексоне.
 — Насколько хорошо вы знали Болтона?
 — Мы с ним дружили. Видит Бог, я провел с ним немало времени, залечивая ему раны. Он мог бы стать более преуспевающим человеком, если бы не она, которая выживала его то с одной, то с другой работы...
 — Да?
 — Понимаете, они жили в Гайд-Парке, по соседству с университетом. Довольно утонченное, я бы сказал, интеллектуальное место, честное слово.
 — Болтон был ученым?
 — Ему нравилась наука. Ему нравилось, что рядом, поблизости, Чикагский университет. А теперь объясните, почему человек, наделенный его чувственностью, интеллектом, терпит страдания от такой драчливой старой карги, как Мильдред Болтон?
 — В моей сфере, док, — заметил я, — это называют загадкой.
 Я побеседовал еще с некоторыми. Например, с симпатичной белокурой секретаршей по юридическим вопросам по имени Пегги О'Рейли, которая с тридцать третьего года работала в «Оушн эксидент энд гэренти компани», где Джозеф Болтон был в свое время ее деловым партнером.
 — Его стол стоял в четырех футах от моего, — рассказывала она, — но мы ни разу даже не обедали вместе. Между нами вообще не было никаких отношений, но миссис Болтон не хотела этому верить. Как-то раз она пришла в офис и обвинила меня в... короче, обозвала «грязной потаскухой». Я предложила ей выйти в холл, где бы мы сумели объясниться без посторонних, она согласилась. Как только мы вышли, она накинулась на меня, била ногами, изорвала в клочья одежду, исцарапала мне шею, лицо. Настоящий ужас. Инцидент привлек внимание служащих — несколько сотен человек наблюдали за нами. Два любезных джентльмена оттащили ее от меня. Мне, конечно, здорово досталось, неделю я проболела и не выходила на работу. А когда вернулась, узнала, что мистера Болтона уволили.
 Постепенно складывалась знакомая мне по прошлым делам схема, когда обычно страдавшей, избиваемой стороной являлась супруга, которая тем не менее каким-то образом выносила и даже сама поддерживала такой ненормальный союз. В данном же случае Болтон был избиваемым мужем, связанным по рукам, он никогда не отвечал кулаками на грубость жены; единственное, чем ее наказывал, — не давал денег, а если давал, то очень мало. Возможно, для него это было той единственной местью, на которую он был способен.
 Я решил зайти в отель «Ван Бьюрен» и постучал в номер «ЗС», тот самый, который занимал Болтон.
 Дверь открыл Чарльз Винстон. Выглядел он ужасно. Бледный, с красными глазами, в рубахе и боксерских трусах. Когда я встречал его прежде, он всегда был одет иначе — чисто и аккуратно.
 — Оденься, — предложил я. — Нужно поговорить.
 Мы спустились в бар.
 — Джо был великодушным человеком, — сказал он, и глаза его наполнились слезами. Он накапал бы слез в свое пиво, но напиток и без того уже был разбавлен. Счет за пиво я забрал себе, пусть его оплатит Мильдред Болтон.
 — Твоя мать все еще в городе?
 Он подозрительно посмотрел на меня:
 — Нет. Вернулась в Вудсток. А что?
 — Она была в офисе незадолго до убийства Болтона.
 — Да, и я тоже там был.
 — О? Вот так новость!
 — Мы направились туда сразу же после суда, — продолжал Чарльз.
 — Рассказать ему, чем все кончилось?
 — Да, и поблагодарить его. Понимаете, после того случая у входа в отель, в среду, когда меня забрали в участок, мать ходила к Джо. Они встретились на Двенадцатой улице, на автобусной остановке. Она спросила, мог ли он внести за меня залог. Мать могла бы обратиться за помощью к брату, но в таком случае мне пришлось бы провести ночь в участке.
 Чарльз улыбнулся с признательностью.
 — Джо с деньгами сразу же отправился в полицию, и меня выпустили.
 — Благородно с его стороны.
 — Разумеется. Затем мы встретили мать в пивном баре отеля «Аудиториум».
 Очень шикарная дыра; хорошенькое место, особенно для тех, кто живет в таком отеле, как «Ван Бьюрен».
 — К сожалению, я немного задержался в отеле, надо было собрать кое-какие вещи. Миссис Болтон, вероятно, караулила меня, а потом шла следом до самого бара в «Аудиториуме». Там она набросилась на меня с кулаками и без обиняков, голосом, который и мертвого поднял бы из могилы, стала обзывать мою мать... — он покачал головой, — всевозможными непотребными словами. В конце концов администрация бара вышвырнула ее прочь.
 — Твоя мать любила Джо?
 Он снова пристально посмотрел на меня:
 — Конечно же нет. Они дружили. Вот и все.
 — Когда ты с матерью покинул офис Болтона?
 — Вчера? Около половины второго. Нам сказали, что внизу появилась миссис Болтон, поэтому мы поторопились уйти.
 — Никто из вас не задержался?
 — Нет. Вы будете беседовать с матерью?
 — Вероятно.
 — Мне бы не хотелось, чтобы вы это делали, — мрачно проговорил он.
 Я пил пиво, изучая парня.
 — Может быть, до этого дело не дойдет, — сказал я, улыбнулся и, похлопав его по плечу, вышел.
 С общественным защитником Баскусом я встретился в участке Первого района в небольшом кабинете для допросов.
 — Твоя подопечная виновна, — заявил я.
 Я сидел: Он мерил шагами кабинет.
 — Секретарша все время находилась в приемной офиса, — проговорил я, — на глазах других свидетелей. Винстоны ушли около половины второго. Их видел лифтер.
 — Один из них мог вернуться назад по лестнице...
 — Не думаю. Хочу сказать, что эту нашу встречу я считаю завершающей мое участие в деле Болтон. Доклад для тебя представлю. Я истратил всю сотню долларов.
 По своим записям я изложил ему суть проведенных мною бесед. Внимательно все выслушав, он опустился на стул. У него на лбу проступили капли пота, глаза за стеклами очков сузились.
 — Она утверждает, что не делала этого.
 — Мало ли что она говорит. Во всяком случае, мне кажется, что у тебя есть возможность добиться ее освобождения.
 Он усмехнулся:
 — А что это ты выступаешь как ее адвокат?
 — Нет. Просто я тот, кто знает это дело как никто другой с самого начала.
 — Склоняюсь перед твоим, опытом, если не мастерством.
 — Можешь объявить ее невменяемой, Сэм.
 — Такое заявление может быть отклонено судом, кроме того, она и слышать об этом не хочет. А ведь понадобятся психиатры для проведения экспертизы. Как ее уломать?
 — И все же ты можешь вытащить ее.
 — Как, черт побери!
 Я сделал небольшую паузу, затем сказал:
 — Мне сначала нужно поговорить с ней, прежде чем я скажу тебе хоть слово. Ей придется решать самой.
 — Объясни, как же мне ее вытащить?
 — Нет, ты же не мой клиент.
 Моим клиентом оставалась миссис Болтон.
 Смотрительница ввела ее в комнату для допросов и вышла за дверь. На миссис Болтон было знакомое мне розовое в цветочек платье, но без мехового манто. Увидев меня, она чуть заметно улыбнулась и села напротив.
 — Вы здорово повеселились с журналистами, Мильдред, верно?
 — Разумеется. Они окрестили меня «Мраморная Мильдред». Думают, я бессердечная.
 — Но вы же понимаете, как воспринимаются окружающими шуточки вдовы по поводу своего мертвого мужа.
 — Глупый народ. Они спросили фамилию моего адвоката, а я им ответила: «Лошадиный хвост».
 Она рассмеялась. Ей это казалось весьма забавным, и она явно гордилась собой по поводу столь остроумного ответа.
 — Рад, что вам удается хоть немного повеселиться.
 — Знаете, я получаю сотни писем. От поклонников! Они убеждены, что Джо заслуживал смерти так или иначе. Знаете, я не единственная женщина в Чикаго, с которой дурно обращались.
 — Мильдред, вам грозит смерть. Я видел доказательства, говорил со свидетелями.
 — Вы говорили с миссис Винстон? Во всем виновата она, понимаете. Она и тот... тот мальчишка.
 — Вы отправились к Джо после того, как мальчишку оштрафовали в суде.
 — Да! Я ему позвонила и сообщила, что маленького дегенерата осудили и оштрафовали. Затем спросила Джо, есть ли у него деньги, мне не на что было поесть, и он пообещал мне дать их. Поэтому я отправилась в офис, а когда туда приехала, он попытался вручить мне чек на десять долларов. Я сказала: «Подозреваю, ты собираешься заплатить штраф за этого парня, и поэтому у тебя нет денег для меня?» На что он мне ответил: «Вот все, что ты получишь». Я спросила: «На всю неделю? Платить за жилье и на еду?!» Он ответил: «Да, это все».
 — Думаю, он наказывал вас.
 — Догадываюсь. Около часа мы спорили, потом он сказал, что у него есть дела на другом этаже, — адвокат того парня работал на девятом этаже, — я пошла за ним, почти догнала у лифта, но ему удалось удрать. Я вернулась и сказала мисс Хойекс: «Он от меня удрал». Осталась ждать его в офисе, и примерно через час он вернулся. Я заявила: «Джо, я твоя жена вот уже четырнадцать лет и, полагаю, заслуживаю большего уважения и лучшего отношения». А он откинулся на спинку стула и так издевательски спрашивает: «Знаешь, кто ты?» А затем сказал эту гадость.
 — Что сказал?
 Она судорожно сглотнула подкативший к горлу комок; впервые за время нашего общения эти безучастные глаза наполнились слезами.
 — Он сказал: «Ты просто грязная старая ведьма». Затем повторил это еще раз. Тогда я спросила: «Просто старая грязная ведьма, после четырнадцати лет?» И навела на него револьвер.
 — Откуда он взялся?
 — Револьвер лежал на столе, в синей коробке, которую я принесла с собой.
 — Что же вы сделали потом, Мильдред?
 — С коробкой?
 — С револьвером.
 — А, с револьвером... Выстрелила в него.
 Я протянул ей носовой платок, она вытерла глаза.
 — Сколько раз вы стреляли, Мильдред?
 — Не знаю. Он упал в кресло, затем поднялся и двинулся ко мне со словами: «Отдай мне оружие, отдай мне револьвер». Я ответила: «Нет, теперь я покончу с собой. Не подходи, мой палец на курке!» — Она крепко стиснула зубы. — Он стал вырывать у меня оружие, очки упали и разбились, ему все же удалось выхватить у меня револьвер. С ним он вышел в холл. Я пошла было следом, но тут же вернулась в офис. Хотела выброситься из окна, но услышала его крики и выбежала к нему. Джо лежал на полу, револьвер около него. Я попыталась схватить оружие, но он первым дотянулся до него. Я опять кинулась в офис.
 — Зачем?
 — Выпрыгнуть из окна, я же уже говорила. Но не сумела бросить его, повернула обратно и, открыв дверь, увидела, как начал собираться народ. Среди них были и вы, мистер Геллер.
 — Где вы приобрели револьвер, Мильдред?
 — В ломбарде в Хаммонде, штат Индиана.
 — Чтобы убить Джо?
 — Нет, убить себя.
 — Но не убили.
 — Жаль, что не смогла. У меня было достаточно времени сделать это дома, но мне хотелось, чтобы все произошло именно в его офисе. Мне хотелось, чтобы он почувствовал угрызения совести.
 — Он получил две пули в спину, Мильдред, две.
 — не знаю. Может быть, он повернулся, когда я стреляла. Не знаю. Не помню.
 — Знаете, но обвинение не примет во внимание ваши притязания на самоубийство.
 — Но это не притязания!
 — Понимаю. Но они не примут этого. Последует заявление, что ваши утверждения о самоубийстве не что иное, как ловкий предлог для убийства Джо. Другими словами, это означает, что вы совершили умышленное убийство, раздобыв заранее оружие, и обдумали заранее версию, объясняющую причины его покупки.
 — Не понимаю, о чем вы говорите.
 — Хотелось бы вам избежать обвинения в предумышленном убийстве?
 — Конечно, я же не сумасшедшая.
 — Однако вам придется тяжко. Вас представят как сварливую женщину, избивавшую мужа. Заявят, что Болтон, хорошо воспитанный джентльмен, не мог себе позволить ударить вас в ответ.
 Она усмехнулась:
 — Не был он джентльменом.
 — Неужели?
 — Да, он вовсе не был таким, каким вы его себе представляете.
 — Что вы хотите этим сказать, Мильдред?
 — Мы прожили вместе четырнадцать лет, прежде чем он захотел отделаться от меня. Приличный срок, чтобы узнать, кто он такой.
 — Разумеется. Так почему же мы неверно судим о нем?
 — Я этого не говорила.
 — Знаю. Скажите мне.
 — Не скажу. Ни сейчас, никогда.
 — Но ведь не было никаких других женщин, Мильдред, не так ли?
 — Нет, было множество женщин, несчетное множество!
 — Таких, как Мария Винстон?
 — Она самая худшая!
 — А как насчет ее сына?
 — Этого маленького...
 Тут она остановила себя.
 — Этого маленького дегенерата? Так вы, кажется, всегда называли его?
 Она кивнула, поджав толстые губы.
 — Джо жил в захолустном отеле, — заметил я. — Человек с его-то деньгами. Почему?
 — Близко от работы.
 — Относительно. Мне кажется, тут дело в том, с кем именно он там жил. А жил он с молодым человеком.
 — Многие мужчины живут вместе.
 — Но ведь не было никаких других женщин, не было же, Мильдред? На протяжении многих лет ваш муж лишь прикрывался вами, прятался за вашей спиной.
 Теперь она расплакалась. Эта обычно невозмутимая женщина сидела и рыдала.
 — Я любила его. Я его любила.
 — Не сомневаюсь. Однако мне не известно, когда вы это обнаружили. Может быть, так до конца и не знали. Может быть, что-то только подозревали, но никак не могли заставить себя в это поверить. Затем, когда он от вас ушел, оставил дом, вы наконец решили выяснить до конца, наняв меня за те драгоценные сто баксов, которые вы собирали и копили, надеясь, что я могу раскопать такое, чего вам не хотелось бы ворошить. Надеясь, что я мог бы подтвердить подозрения, которые многие годы сводили вас с ума.
 — Прекратите... пожалуйста, прекратите...
 — Вашему рафинированному мужу нравилось жить вблизи университетского общежития. Вы знали о его связях. И они действительно были. Но не с женщинами.
 Она встала с места, скомкав в руке мой носовой платок.
 — Я не намерена выслушивать все это!
 — Но придется, если вы желаете остаться свободной женщиной. Неписаный закон, похоже, не применим к женщинам в той же степени, как и к мужчинам. Но если вы расскажете всю правду о вашем муже — о том, с кем он встречался за вашей спиной, — гарантирую, ни один суд присяжных не осудит вас.
 Губы ее дрожали.
 Я поднялся:
 — Вам предстоит самой принять решение, Мильдред.
 — Вы расскажете об этом Баскусу?
 — Нет. Мой клиент — вы. И я уважаю ваши пожелания.
 — Я хочу, чтобы вы ушли. Просто ушли, мистер Геллер.
 Я ушел.
 Я ничего не сказал Баскусу, кроме того, что посоветовал ему представить свидетельство психиатра. Он этого не сделал. Его подопечная никогда не согласилась бы на проведение психиатрической экспертизы.
 Газеты продолжали уделять большое внимание делу Мраморной Мильдред. Ей довелось познакомиться с репортерами, завести друзей среди писательниц сентиментальных романов, она запретила репортерам фотографировать ее в профиль, обещая разбить их фотоаппараты, обменивалась приветствиями и шуточками с сидевшими в зале. Она смеялась и много болтала; быть центром судебного процесса по обвинению в убийстве доставляло ей удовольствие.
 Разумеется, когда процесс пошел своим чередом, веселости поубавилось, временами она падала духом; давая показания, она довольно ясно поведала о случившемся, но ни словом не обмолвилась об извращенных наклонностях супруга. Обвинение, как я и предрекал, поставило под сомнение ее заявление, что она купила револьвер для того, чтобы покончить с собой. Прокурор превозносил «материнство и супружество», однако выразил «в высшей степени презрительное отношение к Мильдред Болтон». Ее называли «грязной», «мерзостной», «злобной» и другими эпитетами. Суд приговорил ее к казни на электрическом стуле.
 Мильдред отказалась от апелляции и повторного процесса.
 — Я вполне удовлетворена настоящим положением вещей, — заявила она пораженному судье.
 Но страна домохозяек подняла шум против казни женщины на электрическом стуле; за полчаса до приведения приговора в исполнение, когда вокруг уха Мильдред уже обрили волосы и облачили ее в специальные, предназначенные только для казни женщин шорты, губернатор Хорнер отменил экзекуцию.
 Мильдред, которой посчастливилось избежать казни на электрическом стуле, отнюдь не обрадовалась, узнав о новом приговоре, назначившем ей 199 лет тюремного заключения. Тем не менее, она оставалась образцовой заключенной вплоть до двадцать девятого августа сорок третьего года, когда в камере нашли ее тело с перерезанными венами. Каким-то образом Мильдред умудрилась украсть ножницы. Сидя в темноте и дожидаясь своего конца, она умирала несколько часов.
 Она оставила записку, прикрепив ее к стене:
 — "Тому, кого это может касаться. О моей смерти никому не сообщайте, не пытайтесь связаться с родными или друзьями. Я хочу умереть так, как и прожила, в полном одиночестве".
 Она написала подлинную правду. Меня интересовало, неужели я был единственным, кто знал, что это была настоящая правда.




 Слезинка клубничного цвета


 Во время утреннего обхода участка на свалке бытовых отбросов, что на Девятой Восточной улице Кливленда, 17 августа 1938 года полицейским было обнаружено тело женщины.
 Я оказался на месте происшествия прежде, чем там все успели перевернуть, и вовсе не потому, что когда-то работал сыщиком в другом штате. Просто так уж получилось. Я сидел в кабинете директора Кливлендского департамента общественной безопасности и пил кофе, когда зазвонил телефон. Директор курировал полицейский и пожарный департаменты. Вы, конечно, можете спросить, с какой, дескать, стати нужно тревожить столь высокого чиновника по поводу заурядного убийства.
 И были бы не правы.
 Потому что речь шла о далеко не заурядном, а зверском убийстве — тринадцатом убийстве, если быть до конца точным. И вовсе не потому, что тринадцатой жертве не повезло больше, чем двенадцати предыдущим. Насколько мне известно, преступник, так называемый сумасшедший. Мясник из Кингсбери Рана, время от времени демонстрировал свое чудовищное искусство в Кливленде с осени тридцать пятого года.
 Вернее, убитая женщина была не местной до того момента, пока не превратилась в множество кусков расчлененной плоти, разбросанной по каменистой площадке свалки, заваленной отбросами. Обнаженный торс обрублен, и кровь, растекшаяся и разбрызганная вокруг, превратилась в темную, почти черную массу, хотя лучи солнца выхватывали кое-где алые блики, которые резко бросались в глаза. Голова жертвы исчезла. Возможно, отыщется позже, хотя до сих пор не удалось обнаружить ни одной — все двенадцать жертв были также найдены обезглавленными. Вероятно, у кого-нибудь в Кливленде на чердаке хранилась коллекция, и запах, исходивший от нее в такую погоду, был, я думаю, не из приятных.
 Мало интересного в зрелище, от которого даже медэксперта выворачивает наружу, а с полдюжины полицейских и фотограф, согнувшись, обыскивают участки с зеленой травой около ручья. Лишь моему другу, директору департамента общественной безопасности, казалось, не угрожала опасность расстаться со своим завтраком. Розовощекий, шести футов ростом, в костюме, рубашке с галстуком и плаще, несмотря на жару, с зачесанными назад и напомаженными волосами, он все еще — спустя много лет после нашего знакомства — выглядел по-юношески молодцевато. Было ему лет тридцать пять, всего на несколько лет старше меня.
 Мы познакомились с ним в Чикаго, лет семь или восемь назад, когда я был еще не президентом детективного агентства А-1, а всего лишь простым полицейским. Он же работал одним из агентов по соблюдению закона о запрете распространения спиртных напитков, причем не рядовым, а выдающимся агентом. Меня он считал одним из честных чикагских полицейских. Как вам хорошо известно, вряд ли можно сказать, что честность изобилует в Чикаго.
 Элиот Несс произнес:
 — Несмотря на рубленые раны, в характере их нанесения проглядывается определенное мастерство.
 — Да, верно, — вставил я. — Дело рук солиста основного состава балетной труппы.
 — Нет, серьезно, — произнес он, склоняясь над обезглавленным трупом и указывая пальцем. Казалось, он показывает на слетевшихся мух, но нет.
 — В том, как совершено расчленение, угадывается несомненная точность, может быть даже хирургическая подготовка.
 — Возможно, — сказал я. — Но, по-моему, доктор лишился своего пациента.
 Он выпрямился, взглянул на меня и чуть заметно улыбнулся; он отлично понимал мое состояние: видел, что мои остроты — не что иное, как уловка, при помощи которой я пытался удержать свои завтрак в желудке.
 — Тебе следовало бы приезжать в Кливленд почаще, — заметил он.
 — Да, умеешь ты устроить приятелю приятное времяпрепровождение, надо отдать тебе должное, Элиот.
 Он прошел несколько шагов вперед и склонился над отрубленной по локоть рукой, которая как будто пыталась дотянуться до пустой коробки из-под мыла, пальцы, казалось, вот-вот дотронутся до обертки «Золотой пыльцы близнецов». Чтобы получше разглядеть руку, он опустился на корточки.
 Я приехал сюда отнюдь не на отдых. Кливленд меня никогда не прельщал как место отдыха. Я приехал сюда по делу: искал пропавшую дочь одного клиента из Иванстона, владельца дюжины небольших закусочных, разбросанных вокруг Чикаго. Он был из тех парней, которые сами встали на ноги. Начав пятнадцать лет назад с мойщика посуды в засаленной кухне, теперь он имел кирпичный дом в Иванстоне и кучу денег по нынешним временам. Его жена умерла четыре или пять лет назад от туберкулеза легких, а дочь, которую он считал хорошей девочкой, хотя, по мнению других, она была вздорной девицей, — несколько месяцев назад ушла из дома с танцором по имени Тони из Вест-Сайда, который подрабатывал в дансинге платным партнером.
 Тони я отыскал в «Толедо». Там он выступал с темноволосой девушкой по имени Фифи; отпустил усы ниточкой и исполнял ритуальные танцы апачей. Теперь он именовал себя Антуаном. Тони-Антуан сообщил, что Джинджер (так прозвали дочь владельца сети закусочных из Иванстона) ушла от него к парню по имени Рэй, который владел (прошу обратить внимание) ресторанчиком в Кливленде.
 В Кливленд я приехал вчера и поговорил с Рэем, не намекая, что ищу ее; просто поинтересовался, где симпатичная официантка, которую зовут, кажется, Джинджер. Рэй, худощавый, лысеющий тип лет тридцати, с металлическими передними зубами, хитро ухмыльнулся, давая понять, что Джинджер не только официантка, но и сама неплохое блюдо. Дальше он выложил, что сегодня у нее выходной, и она с подругами отправилась в кино, и что завтра часам к пяти будет на месте.
 Я не стал расспрашивать его подробнее, намереваясь встретиться с Джинджер на следующий день, решив потерять день в Кливленде и потревожить моего давнего приятеля Элиота. И вот теперь вместе с ним торчал на городской свалке, наблюдая, как он изучает отсеченную руку женщины.
 — Ну-ка, взгляни, — позвал Элиот, указывая на вытянутые пальцы руки.
 Я неторопливо приблизился к нему.
 — В чем дело, Элиот? Будешь испытывать мои дедуктивные способности или хочешь, чтобы меня вывернуло?
 — Просто удача, — не обращая внимания на мои слова, продолжал он. — Большинство жертв так и остались неопознанными. Их рассекли на слишком мелкие части. Но в данном случае нам, похоже, повезло. Взгляни, теперь у нас, пожалуй, есть две приметы.
 Он указал на мизинец лежавшей руки, на котором поблескивало изящное золотое колечко с зеленым камнем.
 — Отличная вещица, редкое украшение, по нему можно отыскать след владельца, — произнес он, скупо улыбаясь. — А это вот еще получше... — И он показал на родимое пятно клубничного цвета в форме слезинки, видневшееся чуть ниже запястья.
 Я взглянул, затем, выпрямившись и прижав руки к животу, отошел в сторону и исторг из себя весь завтрак.
 Спустя некоторое время почувствовал, как рука Элиота дружески похлопала меня по спине.
 — Нат! В чем дело? Тебе же и раньше приходилось видеть трупы... держись, приятель...
 Он помог мне подняться.
 Во рту горело и было противно.
 — Ну что ты, в чем дело?
 — Кажется, я только что нашел дочь моего клиента, — с трудом выдавил я из себя.


* * *

 Именно родимое пятно клубничного оттенка и филигранное кольцо с зеленым камнем составляли основные «особые приметы» девушки. С имевшихся фотографий на меня смотрела симпатичная, но ничем не выделяющаяся юная женщина, стройная брюнетка, похожая на каждую третью девушку на улице. Поэтому я очень надеялся на эти две приметы. Однако никак не ожидал, что встреча произойдет подобным образом.
 Я сидел в кабинете Элиота в Кливлендском сити-холле; рядом по коридору располагался кабинет мэра. Мы пили кофе с ромом. Элиот прятал бутылку рома в нижнем ящике рабочего стола. Я пообещал не сдавать его Капоне, так как Элиот в свое время ревностно стоял за соблюдение сухого закона.
 — Полагаю, следует позвонить отцу, — заметил Элиот. — Пригласить его приехать для опознания.
 Я уже думал об этом.
 — Может быть, подождем, пока... О Господи Иисусе, пока не отыщется голова?..
 Элиот пожал плечами:
 — Кольцо и родимое пятно дают нам все основания уведомить отца.
 — Могу позвонить.
 — Нет, ты поговоришь с ним после меня, — это то, что должен сделать я. — И он позвонил. Разговаривая очень тактично, через несколько минут передал трубку мне. Если на месте преступления я счел его холодным и бесчувственным человеком, то теперь, увидев, как увлажнились его глаза, я изменил свое мнение о нем.
 — Это моя девочка?! — еле слышно спросил низкий голос на другом конце провода.
 — Думаю, да, мистер Дженсен. Боюсь, что это именно она.
 Я расслышал, как он всхлипывал.
 Затем проговорил:
 — Мистер Несс сказал, ее тело... расчленили. Почему вы утверждаете, что это она? Откуда... вы знаете, что это она?
 Я сказал ему о кольце и родимом пятне в форме слезинки клубничного оттенка.
 — Я должен приехать, — сказал он.
 — Может быть, не нужно, — я прикрыл трубку. — Элиот, может, его опознания достаточно?
 Он кивнул.
 — Обойдемся.
 Мне пришлось немного поспорить с Дженсеном. В конце концов он согласился, чтобы мы переправили останки дочери домой поездом. Я обещал сегодня же связаться с похоронным бюро и сопровождать тело.
 Я передал трубку Элиоту, чтобы тот повесил ее.
 Мы обменялись взглядами, и Элиот, не склонный к клятвам, сказал:
 — Отдал бы десять лет жизни, лишь бы только поймать этого подонка.
 — Сколько времени понадобится для обследования тела?
 — Поговорю со следственным отделом. Уверен, сможем отправить ее домой через день-другой. Где ты остановился?
 — В отеле «Стадиум».
 — Больше ты там не живешь. У меня свободная комната. Ты знаешь, я теперь холостяк.
 Мы еще не добрались до этой темы в наших разговорах. Брак Элиота всегда казался мне идеальным, поэтому я был буквально потрясен, когда несколько месяцев назад узнал о его разводе.
 — Весьма сожалею, Элиот.
 — Я тоже. Но я кое с кем встречаюсь. Ты, наверное, ее помнишь, она тоже из Чикаго.
 — Кто?
 — Эви Мак-Миллан.
 — Художница из журнала мод? Красивая женщина.
 Элиот застенчиво улыбнулся.
 — Вечером ты ее увидишь, в Кантри-клубе, организую подружку и для тебя. Не хочу, чтобы ты встревал в мои отношения.
 — Да как ты можешь говорить такое? Неужели ты мне не доверяешь?
 — Еще много лет назад я усвоил одно правило, — заявил он, поворачиваясь к столу, заваленному бумагами, — никогда не доверять чигакским полицейским — даже бывшим.


* * *

 На открытой террасе Кантри-клуба оркестр из десяти музыкантов исполнял мелодии Кола Портера, а мягкий ветер с озера Эри поигрывал волосами женщин. Вокруг было множество симпатичных женщин в платьях с низкими вырезами, обнаженными плечами, и в их распоряжении множество мужчин в вечерних костюмах. Однако вечер не был официальным, и, поскольку здесь же присутствовали многие любители гольфа, отдыхая после дневных баталий, мелькало немало спортивных костюмов, среди которых попадались и деловые, наподобие моего. Некоторые из женщин вообще были одеты по-будничному, как, например, высокая, стройная блондинка в розовой кофточке и светло-зеленой плиссированной юбке. Сидя со мной за небольшим металлическим столиком, выкрашенным в белый цвет, она поинтересовалась, не отведаю ли я бакарди. Воздух благоухал как цветочный сад:
 пахло, конечно, цветами, но аромат духов исходил от моей собеседницы.
 — Я с удовольствием закажу для вас порцию бакарди, — неловко сказал я.
 — Нет, — возразила она, прикасаясь к моей руке и глядя на меня желтовато-зелеными глазами. — Вы гость. Угощаю я.
 Элиот танцевал со своей подружкой Эви, привлекательной брюнеткой лет тридцати пяти; она всегда казалась мне умной, но немного какой-то печальной. Они улыбались, глядя на меня.
 Блондинка в розовом и бледно-зеленом принесла два бакарди, поставила на стол и улыбнулась.
 — Да, — шаловливо проворковала она. — Вас подставили. Я та девушка, про которую говорил Элиот. Если вы надеялись встретить кого-то в вечернем туалете, не обессудьте. Только что мне просто пришлось загнать мячи в лишние девять лунок.
 — Если вам нужен парень в смокинге, — ответил я, — то это не по адресу. К тому же я ни разу не играл в гольф. Что еще у нас общего?
 Хитрая улыбка не сходила с ее лица, пока она делала глоток бакарди.
 — Элиот, мне кажется, если я выпью еще этого нектара, то, возможно, и выдам свой секрет.
 После нескольких бокалов она и впрямь его выдала.
 Но мне показалось это беспардонной ложью.
 — Ты тайный агент?! — воскликнул я, тоже слегка захмелев.
 — Ш-ш-ш... — прошептала она и поднесла палец к накрашенным губам.
 — Это секрет. Правда, в последнее время я этим очень мало занималась.
 — Чем занималась?
 — Ну, тайной работой. Все можно истолковать двояко, поэтому мне не очень хочется рассказывать.
 — Я и не думал совать нос в чужие дела.
 Оркестр заиграл танго.
 Я поинтересовался, как она начала работать на Элиота, чему я, честно говоря, не верил ни секунды, даже будучи под хмельком.
 Однако рассказанное оказалось правдой, что подтвердил сам Элиот, когда подошел узнать, как мы поладили с Вивиан (так, оказывается, ее звали), пока девушки отправились в дамскую комнату.
 Вивиан Чалмерз была дочерью банкира (довольно преуспевающего), в тридцать лет разошлась с мужем, без детей, с многочисленными связями в обществе, с авантюрным складом характера, отличная охотница, заядлый игрок в гольф и теннис и вообще «всесторонняя спортсменка». Когда Элиот предложил ей помочь ему вывести на чистую воду несколько злачных заведений, которые он намеревался как следует потрясти, Вивиан сразу же согласилась. Будучи дамой из «общества», она могла посещать их, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений. Несколько лет она была одним из наиболее активных агентов в битве, развернутой Элиотом против так называемой Мейфилдроузской банды, контролировавшей проституцию, азартные игры и рэкет в окрестностях Кливленда.
 — Но постепенно все стихло, — с оттенком ностальгии в голосе посетовала она. — Элиот прилично вычистил эти места, к тому же он больше не хочет пользоваться моими услугами.
 — Тайный агент может действовать эффективно лишь до поры до времени, — заметил я. — Довольно скоро противоположная сторона начинает подозревать.
 Вивиан пожала плечами с явным разочарованием и позволила мне заказать еще порцию бакарди.
 Мы вышли из зала прогуляться, обошли вокруг поля для гольфа и в дальнем конце его уселись на траву. Приятно дул ветер с озера. Над лункой с номером тринадцать трепетал флажок.
 — Тринадцатая, — заметил я.
 — А?
 — Тринадцатая жертва.
 — Да. Элиот мне рассказал. Рассказал и о твоей сегодняшней «удаче», как ты нашел дочь своего клиента. Чертовски, наверное, обидно?
 — Обидно.
 — Досадно, что никак не поймают этого сукина сына.
 Она была немного навеселе. Тем не менее меня удивило, что такая «светская женщина» выражается подобным образом.
 — Наверное, Элиоту тоже не по себе, — заметил я.
 — Еще бы, чертовски не по себе. Это единственная «соринка» в его глазу. Здесь его считают героем. Он оттеснил мафию на задворки и сделал много полезного для города, начиная с того, что очистил полицейский департамент от коррумпированных чиновников, заточил в тюрьму рэкетиров, снизил вдвое смертность в дорожно-транспортных происшествиях, заложил Детский городок...
 — Ты случаем не влюблена в него?
 На мгновение она замерла, затем на лице ее появилась застенчивая улыбка, говорящая о том, что ее застали врасплох.
 — Может быть, чуть-чуть. Но у него есть девушка.
 — А у меня нет.
 — Можешь найти.
 Она подалась вперед.
 Потом мы целовались, и ей было уютно в моих объятиях. Тело Вивиан оказалось упругим, благоухающим как цветок. Мы лежали на траве и любовались яркими звездами, рассыпавшимися по темному небу. В этот миг мир казался нам сказочно прекрасным.
 Трудно было представить, что в этом же мире обитал и Мясник.


* * *

 Этим же вечером мы беседовали с Элиотом. Он жил в маленьком домике, переделанном из эллинга [4] , на самом берегу озера. Мебель практически отсутствовала, как у спартанца, — видимо, жена, уходя от него, забрала с собой большую часть домашней обстановки, и теперь ему предстояло все начать заново.
 Я сказал, что Вивиан показалась мне потрясающей девушкой.
 Откинувшись на спинку стула и положив ноги на оттоманку, Элиот ослабил галстук и меланхолично улыбнулся:
 — Думаю, ты точно охарактеризовал ее.
 — У вас был роман?
 Он пристально взглянул на меня — я понимал, что мой вопрос был очень интимным, раньше мы никогда не касались личных тем, — отрицательно покачал головой.
 — Ты же познакомился с Эви Мак-Миллан в Чикаго, — сказал я.
 — Ну и что?
 — Ничего.
 — Ты хочешь сказать, что я познакомился с ней, когда был женат?
 — Ничего я не хочу сказать.
 — Нат, прошу меня извинить, но я не бойскаут, за которого ты меня принимаешь.
 — Ага, значит ты и прежде спал с девочками. Что ж, намотаю на ус.
 В доме имелся камин, в котором несколько поленьев никак не могли решить — гореть им еще или нет, а мы наблюдали за их попытками.
 — Я люблю Эви, Нат, и намерен жениться на ней.
 — Поздравляю.
 До нас доносился шум озера и его запахи.
 — Как бы мне хотелось схватить за горло этого негодяя, — проговорил Элиот.
 — Что?
 — Этого проклятого Мясника.
 — Почему ты о нем вспомнил?
 — Не знаю.
 — Элиот, прошло три года с тех пор, как он убил свою первую жертву, и неужели у тебя до сих пор ничего нет?
 — Ничего. Несколько месяцев назад, правда, мы нашли некоторые... части тела, кости... в коробке на территории Центрального рынка. В районе Гувервилля... жалкое местечко, трущобы, где живет сброд: бродяги, не имеющие ничего общего с добропорядочными гражданами, оказавшимися на мели. Большинство жертв — до сегодняшнего дня — были или проститутками, или бездельницами... и именно бездельницы из трущоб составляли основную добычу Мясника. Это я так, к слову.
 Потрескивал огонь в камине.
 Элиот продолжал:
 — Я решил провести рейд. Отобрал двадцать пять полицейских и с утра пораньше отловил всех этих бродяг, отвез в участок, снял отпечатки пальцев и допросил всех до единого.
 — И что ты узнал?
 — Ничего. Ничего, кроме того, когда избавил Кливленд от этих трущоб. В тот же день я все там спалил.
 — Оказывается, весьма удобно, что все пожарные работают на тебя. А как чувствуют себя те несчастные, чье жилье ты спалил?
 — Нат, я их всех передал на попечение департамента по социальной поддержке для переселения и, как надеюсь, реабилитации. Однако большинство из них — отъявленные бездельники, которым нужна была только компенсация. Я сделал им доброе дело, фактически включив их в список пострадавших.
 — И освободил место для Джинджер Дженсен.
 Элиот отвел глаза в сторону.
 — Да, мой упрек незаслуженный, — сказал я. — Прости мне эти слова, Элиот.
 — Понимаю, Нат, понимаю.


* * *

 На следующий день свой ланч я провел в обществе Вивиан в небольшом открытом ресторанчике около вокзала. Нам принесли лимонад и сэндвичи с запекшейся корочкой на хлебе, в которых было немного ветчины, сыра, салата и томатов. Как детектива, меня интересовало, какая участь ждет эту корочку.
 — Спасибо за ланч, — поблагодарила Вивиан. В бледно-оранжевом платье она сидела напротив, положив ногу на ногу, позволяя оценить свои красивые загорелые ноги.
 — Очень приятно, — сказал я. — Вчера... вечером...
 — Мы оба были немного пьяны. Забудь об этом. Ничего не говори больше.
 Она улыбнулась и откусила сэндвич.
 — Сегодня утром я позвонила Элиоту и кое-чем поделилась с ним, — проговорила она. — Он же просто меня проигнорировал.
 — А чем ты с ним поделилась?
 — У меня есть ниточка, которая может вывести на Мясника.
 — Не верю, чтобы Элиот не обратил на это внимание... тем более что к нему обратился не кто-то с улицы — ты ведь работала на него...
 — Но не в последнее время. К тому же он полагает, что я просто...
 — Ищешь повод для встречи?
 Откусив еще кусочек сэндвича, она кивнула.
 — Ты злишься на него за то, что он попросил тебя провести со мной вчерашний вечер?
 — Нет, — ответила она.
 — Вчерашний вечер... имел какое-нибудь отношение к твоему желанию «показать» этому Элиоту?
 Не будь она столь искушенной в житейских делах или не стремись казаться такой, я бы решил, что обидел ее; но лицо Вивиан выражало совсем иное: разочарование во мне.
 — То, что было вчера, произошло исключительно благодаря тебе, — проговорила она, — и... бакарди тут совсем ни при чем.
 — Ну что ж, пусть так. А что у тебя за ниточка?
 — Помнишь, Элиот обратил внимание на то, как «профессионально» расчленены тела — он неоднократно повторял, что усматривает в этом «хирургические» навыки.
 Я кивнул.
 — Поэтому мне и пришло в голову, что вероятным кандидатом в Мясники может оказаться врач или тот, кто хоть какое-то время пробыл в медицинской школе.
 — Да, логично.
 — Но обучение в медицинской школе — дорогое удовольствие, поэтому разумно предположить, что Мясник может вращаться в тех же кругах, что и мы.
 — Должен признать, теперь я чувствую, ты действительно работала для Элиота.
 Мое замечание явно понравилось ей. Она продолжала:
 — Я узнала от друзей об одном парне из достаточно обеспеченной семьи — Уотерсоне.
 — Это имя или фамилия?
 — Фамилия. Довольно известная в этих местах.
 — Мне она ни о чем не говорит.
 — Итак, Ллойд Уотерсон одно время посещал медицинскую школу. Это большой, крепкий парень, наделенный от природы такой силой, которая необходима, чтобы проделывать то, что творит этот Мясник. К тому же у него психические отклонения.
 — Что за психические отклонения?
 — Еще со школы он наблюдается у психиатра.
 — Ты знаешь этого парня?
 — Так, мельком. Но я кое-что о нем слышала.
 — Например?
 — Говорят, ему нравятся мальчики.


* * *

 Ллойд Уотерсон жил в двухэтажном красивом белом доме, стоявшем среди таких же домов, где ухоженные газоны и стены, увенчанные башенками, ограждали от всех прочих мир его состоятельных обитателей.
 Как пояснила Вивиан, этот дом не был семейным; Уотерсон жил в нем один, очевидно без слуг. В облике дома не было ничего, что могло привести к мысли, что здесь проживает человек, способный на массовые убийства.
 Ни капли крови на белокаменном крыльце, никаких частей тел, разбросанных по ухоженному газону.
 — У меня с собой нет даже пистолета, — проговорил я.
 — У меня есть, — сказала Вивиан и извлекла из своей сумочки маленький пистолет двадцать пятого калибра.
 — Великолепно. Но если бы Ллойд был собакой, тогда мы могли испугать его этой пушкой.
 — Ничего, сойдет. Хотя пистолет нам вообще не потребуется. Ты же здесь только для того, чтобы побеседовать с ним.
 План состоял в том, чтобы я поговорил с Уотерсоном как полицейский, предварительно махнув перед его физиономией удостоверением детектива, не дав времени сообразить в чем дело (что нередко срабатывало), и прощупать несколькими вопросами, может ли он являться потенциальным подозреваемым, а затем решить, стоит ли подключать Элиота. Моей поддержки, как полагала Вивиан, будет достаточно, чтобы заставить Элиота действовать.
 Помочь Элиоту вывести Мясника на чистую воду было бы с моей стороны замечательным подарком к свадьбе друга; кроме того, поимка маньяка из Кингсбери Рана могла бы сгладить впечатление, которое его развод произвел на консервативное и, в подавляющем большинстве своем, католическое население Кливленда. Пресса писала об Элиоте почти как о герое (Элиот отличался способностью ладить с прессой, Фрэнк Нитти, бывало, так и называл его «Элиот-пресс»); но непрекращавшиеся вылазки Мясника доставляли директору по общественной безопасности настоящую головную боль.
 Поэтому, оставив Вивиан в машине (Уотерсон мог узнать ее), я направился по извилистой дорожке к крыльцу и позвонил в дверь. За прочной деревянной дверью с затемненными стеклами я едва различил движение фигуры, направляющейся в мою сторону.
 Дверь распахнулась. Светловолосый мужчина ростом в шесть футов и три дюйма, с холодными голубыми глазами на детском лице и с плечами, полностью заполнявшими дверной проем, взглянул на меня и улыбнулся. На нем была рубашка для поло и короткие белые шорты; казалось, его вид говорил: «Еще партию в теннис?»
 Однако он не произнес ни единого слова, лишь оценивающе разглядывал меня своими ледяными глазами, в которых зияла пустота...
 — Я представитель суда, — сказал я, что в штате Иллинойс не было бы ложью, и махнул у него перед лицом своим удостоверением. Однако прежде чем я успел сказать что-либо еще, он, схватив меня за ворот рубашки, с невероятной силой рванул в сторону и приложил о дверь.
 Мне показалось, будто меня лягнул жеребец. Я обо что-то ударился, наверное о лестницу, ведущую на второй этаж, но точно не знаю, потому что в глазах все потемнело. Единственное, что запомнилось, так это заплесневелый запах, висевший в помещении.


* * *

 Некоторое время спустя я пришел в себя и обнаружил, что сижу привязанный к стулу в темной сырой комнате. Похоже, это был подвал.
 Я напряг мускулы, пробуя веревки на прочность, они держали крепко, но не настолько, чтобы помешать кровообращению. Я осмотрелся, насколько мог, хотя многого не разглядел. Никого. Свет, проникавший через небольшое окно, расположенное справа от меня, падал полосами из-за окружавших дом кустов.
 Послышались шаги — кто-то спускался вниз. Сначала я увидел его ноги, белые как тесто. Потом появился он весь. На лице играла усмешка, в руке — разделочный нож мясника, полированная поверхность которого зловеще блестела даже при скудном освещении.
 — Я не Мясник, — проговорил он мягким, почти нежным голосом. — Не верь тому, что болтают.
 — Хочешь умереть? — спросил я его.
 — Конечно нет.
 — Тогда развяжи меня. Вокруг полно полицейских. Если убьешь меня, они застрелят тебя. Ты же знаешь, что ждет тех, кто убивает полицейских, не так ли? Подумав над моими словами, Ллойд кивнул. Он стоял сбоку от меня, поблескивая холодной сталью тесака.
 — Я не мясник. А этот хирургический инструмент применяют для ампутации, а не для разделки туш.
 — Понимаю, — сказал я.
 — Я ждал вас.
 — Хочешь, чтобы тебя поймали, Ллойд?
 — Разумеется нет. Я ничего плохого не делаю. Я служу обществу.
 — Как... как ты додумался до этого, Ллойд?
 Мои ноги не были привязаны к стулу. И если бы он сделал шаг и встал передо мной...
 — Я избавляю общество от мусора, не говоря об отбросах.
 — Не говоря о чем?
 — Ну, бродяги, проститутки, «охотницы», выходящие замуж ради денег. Выживать должны только сильнейшие.
 — В этом есть резон, Ллойд. Но мне кажется, я не мусор и не отброс общества. Я — полицейский. Ты же не станешь убивать полицейского, который тоже стоит на службе общества.
 — Кажется, на этот раз придется, — помедлив, произнес Ллойд.
 Обойдя стул, он встал передо мной, почесывая подбородок и крепко зажав тесак в правой руке на уровне груди.
 — Ты мне нравишься, — произнес Ллойд задумчиво.
 — И ты нравишься мне, Ллойд, — сказал я, ударяя ногой его в пах.
 Удар оказался сильнее, чем можно было бы ожидать от привязанного к стулу человека; но вы сами, наверное, удивитесь тому, на что окажетесь способными в критических обстоятельствах.
 Детина с острым тесаком согнулся пополам, а я, быстро вскочив на ноги с привязанным к спине стулом, умудрился еще ударить ногой ему в лицо.
 Он опрокинулся навзничь и корчился на полу, держась руками за пах, голова запрокинулась назад, по щекам текли слезы, жилы на шее вздулись; ботинком я угодил ему по щеке, кожа лопнула. Брызги крови, как маленькие красные слезинки, покрыли его лицо, смешавшись с настоящими слезами.
 Как раз в этот момент распахнулось окно и в комнату пролезла Вивиан — показав свои прекрасные ноги. Она отдала мне свой крохотный пистолет и стала развязывать веревки.
 Парень все еще лежал на грязном полу и стонал, когда мы по деревянной лестнице вышли в солнечный мир, где не пахло сыростью, где землю покрывала трава и где Господу не нужно было знать, что похоронено под ней.


* * *

 Мы попросили Элиота встретиться у него дома; там и рассказали все, что произошло. Никогда не видел его таким сердитым, он буквально кипел от злости. На мгновение стиснув Вивиан в объятиях, посмотрел на нее и проговорил:
 — А если бы с тобой что-нибудь случилось?..
 Затем налил всем рому, как обычно. Подавая мне бокал, спросил:
 — Ты-то как мог впутаться в эту безрассудную авантюру?
 — Хотел, чтобы клиент кое-что получил за свои деньги, — ответил я.
 — Получить убийцу его дочери?
 — Почему бы и нет?
 — Этого подонка я искал три года, а ты приехал в город и рассчитывал найти его за три дня.
 — Согласись, я это сделал.
 Он усмехнулся и покачал головой:
 — Да, это так. Но семья Уотерсонов наймет самых дорогих адвокатов и нас просто вышвырнут из зала суда.
 — Что? Ведь этот сукин сын хотел разделать меня своим тесаком!
 — Неужели? Он напал на тебя? Или все-таки ты проник к нему в дом под ложным предлогом, выдав себя за служителя закона? Раз уж на то пошло, то это ты напал на него. Так что у нас с вами почти ничего нет.
 — Зато теперь ты знаешь Мясника.
 Элиот кивнул:
 — Возможно. Пойду позвоню.
 Элиот вышел в столовую и вернулся минут через пятнадцать.
 — Я говорил с Фрэнклином Уотерсоном, отцом. Он согласен подвергнуть сына испытанию на детекторе лжи.
 — С какой целью?
 — Это еще один шаг в расследовании, — пояснил Элиот.


* * *

 Ллойд Уотерсон дважды проходил тест на детекторе лжи и оба раза отрицал причастность к преступлениям Мясника; машина расценила его отрицательные ответы как ложь. Адвокат семьи Уотерсонов напоминал Элиоту, что результаты теста на детекторе лжи не признаются судом в качестве доказательства. Элиот беседовал с глазу на глаз с Фрэнклином Уотерсоном.
 Семья решила поместить Ллойда в сумасшедший дом. Сумасшедший Мясник из Кингсбери Рана, дело которого и по сей день лежит в полиции с отметкой «не раскрыто», больше не наносил своих ударов.
 По крайней мере прямых.
 Спустя несколько месяцев после моего посещения Кливленда Элиот женился на Эви Мак-Миллан. Их брак с первых же дней омрачался странными письмами и открытками, отправленными из того же города, где располагался сумасшедший дом, куда определили Уотерсона. «Возмездие настигнет тебя в один прекрасный день», — гласила одна из почтовых открыток с изображением женоподобного мужчины, улыбающегося из-за прутьев тюремной решетки. Эти письма и открытки сильно нервировали миссис Несс.
 Политический успех Элиота пошел на убыль в связи с убийствами, совершенными Мясником, так и оставшимися «нераскрытыми». Известный своей жесткой позицией в отношении нарушителей правил дорожного движения, Элиот сам оказался замешанным в скандале, когда ранней предрассветной порой в марте сорок второго года на Западном береговом шоссе его машина, выехав на встречную полосу движения, столкнулась с другой. Элиот, его жена и двое друзей были пьяны. В сообщении полиции не упоминалось его имя, но номер машины — Е-1, хорошо известный в Кливленде, был указан. Элиот покинул место происшествия до приезда полиции.
 «Сбил и скрылся», — гласили заголовки в газетах. По версии Элиота, жена получила ранения, и он повез ее в госпиталь, предварительно остановившись и поинтересовавшись состоянием водителя второй пострадавшей машины. Позже водитель подтвердил слова Элиота. Шторм прошел стороной, но ущерб был нанесен — в глазах кливлендской прессы образ Элиота быстро померк.


* * *

 Два месяца спустя он подал в отставку с поста директора по общественной безопасности.
 А тем временем в своей палате сумасшедшего дома Ллойд Уотерсон покончил с собой, повесившись на простыне; письма и открытки с угрозами перестали приходить.
 Не берусь судить, насколько сильно эти угрозы повлияли на брак Элиота и Эви, но в сорок пятом году они развелись. Через несколько месяцев Элиот женился в третий раз. В то время он работал руководителем федеральной программы по борьбе с венерическими болезнями в армии. Его попытка баллотироваться на пост мэра Кливленда в сорок седьмом году обернулась полной катастрофой: любимец Кливленда в прошлом теперь имел за плечами тяжкий груз скандала с автонаездом, два развода и три брака.
 Элиоту так и не удалось добиться общественного признания вплоть до публикации автобиографической книги «Неприкасаемые», которая имела большой успех. Однако этот успех пришел слишком поздно: Элиот умер незадолго до выхода книги в свет, так никогда и не узнав, что телевидение и Роберт Старк принесли ему непреходящую славу.
 На протяжении многих лет после кливлендских событий я время от времени встречался с Элиотом, но ни разу не виделся с Вивиан.
 Как-то в начале пятидесятых годов, когда я гостил у Элиота в Пенсильвании, то поинтересовался о ней. Оказалось, Вивиан погибла в результате несчастного случая на воде в сорок третьем году.
 — Значит, многие годы ее уже нет на этом свете? — это известие поразило меня, как удар по голове.
 — Да. Если хочешь, можешь оплакать ее сейчас. Знаешь, Нат, слезы и молитвы никогда не бывают слишком запоздалыми.
 Аминь, Элиот.




 Грызня


 В пятницу днем 8 декабря 1939 года мне позвонил Джейк Рубинштейн и предложил встретиться в его офисе в доме № 3159 по улице Рузвельта. Это в районе Лаундейла, недалеко от квартала, где прошла моя юность. Джейк был неплохим малым, острым на язык и способным постоять за себя. В те времена, когда я рос и набирался сил, острый язык и крепкие мускулы являлись необходимым атрибутом выживания на нашей Максвелл-стрит. Я слышал, что с тех пор Джейк промышлял рэкетом, однако то же самое можно было сказать про многих других парней, выросших рядом со мной. Так что по этому поводу я к нему ничего не имел. В конце концов, я сам занимался одной из разновидностей рэкета — известного в Чикаго под названием Департамента полиции, — за что, как я полагал, Джейк также не был в обиде на меня. Особенно после того, как я стал частным детективом, а он собирался нанять меня.
 День выдался на редкость холодным, с ветром и снегом. Но снегопад прекратился, когда я ставил свой спортивный «Аурбурн-32» на свободное место напротив аптеки, над которой размещался офис Джейка. В профсоюзе сборщиков металлолома и мусорщиков, как пояснил он. До сих пор я понятия не имел о существовании такого профсоюза, хотя удивляться нечему — сегодня союзы создаются по любому поводу. Мой отец — давний сторонник профсоюзного движения — был бы весьма рад этому. Меня же такие игры нисколько не интересовали.
 Поднявшись по лестнице, я прошел в приемную; комната для переговоров располагалась слева от меня. Как и большинство офисов, этот выглядел более чем скромным. Если вы возглавляете союз, вам вряд ли захочется, чтобы рядовые члены считали, будто вы транжирите их деньги. Однако секретарша, сидевшая за столом, смотрелась минимум на миллион долларов. Это была брюнетка с большими карими глазами и ярко накрашенными губами, в отлично сидящем на ней коричневом костюме. Видимо, ее внешность смягчала страдания членов профсоюза всякий раз, когда те расставались с деньгами, уплачивая взносы.
 Она приветливо улыбнулась, и я начисто забыл, что за окном стояла холодная зима.
 — Вы, наверное, мистер Геллер?
 — Да, — ответил я и тут же продолжил: — А не будете ли вы свободны сегодня вечером, чтобы пообедать вместе со мной?
 — Нет. Не буду. Мистер Рубинштейн ждет вас в кабинете мистера Мартина.
 Она указала на единственную дверь у себя за спиной. Я бросил на нее взгляд, говоривший: вы не можете винить парня за попытку, — и прошел в кабинет.
 Кабинет не был просторным, но казался больше своих размеров из-за того, что в нем было слишком мало мебели: пустой стол, пара стульев и два деревянных шкафа для папок с бумагами составляли весь интерьер. Джейк сидел, положив ноги на стол, выставив напоказ носки, и читал «Новости скачек».
 — Как поживаешь, Джейк? — проговорил я, протягивая руку.
 Отложив газету, он встал, улыбнулся и пожал мою руку. Джейк был маленьким человеком, я имею в виду — невысокого роста, но с широченными плечами и хваткой киллера. На нем красовался отлично сшитый темно-синий пиджак, красный галстук с ручной вышивкой, изображавшей закат солнца, и шляпа, которая была ему немного великовата. Даже в помещении он сидел в шляпе, желая, как мне показалось, сознательно прикрыть начавшую редеть шевелюру.
 — Неплохо выглядишь, Нат. Спасибо, что пришел сам, а не прислал своего оперативника.
 — Готов использовать любой предлог, чтобы побывать в родных местах, Джейк, — ответил я, пододвигая стул и присаживаясь. — Помнишь, мы жили в четырех кварталах отсюда, у моего отца там книжный магазин.
 — Помню, помню, — произнес он, присаживаясь вновь. — Ты что-нибудь слышал о Барни?
 — Немного. Кстати, с каких это пор ты занялся рэкетом в профсоюзах? Думал, твой профиль — торговля вразнос.
 Джейк пожал плечами. У него был слабый подбородок и темные глаза с тенями, которые свидетельствуют о бодрствовании до пяти, а может, и до шести часов утра.
 — Да, до недавнего времени, — согласился он. — Но то, что сейчас, — разве это рэкет! Мы хотим дать вздохнуть чуть свободнее нашим ребятам.
 Я усмехнулся, глядя на него:
 — В этом-то городе? Билли Скидмор не потерпит легального профсоюза мусорщиков.
 Скидмор, осанистый, всегда облаченный в щегольской костюм политик, который контролировал большую часть городской деятельности, находящейся вне влияния Капоне. Фрэнк Нитти, преемник Капоне, вынужден был с этим мириться, поскольку Скидмор, сам будучи кредитором, при необходимости действовал крайне жестоко.
 — У Скидмора сейчас трудные времена, — заметил Джейк. — Ему теперь не до нас.
 — Имеешь в виду налоги?
 — Разумеется. Как и Капоне, он не платит налогов, вот его и прижали.
 — Ему предъявили обвинение, но это еще не означает, что его повязали. Ладно, я-то тебе зачем?
 Джейк подался вперед:
 — Знаешь парня по имени Леон Куки?
 — Нет, впервые слышу.
 — Он немного моложе нас, но тоже из этих же мест. Адвокат, сколотил этот профсоюз года два-три назад. Но вот примерно год назад Куки заодно возглавил ассоциацию уборщиков мусора. Тогда рядовые члены проголосовали за снятие его с поста президента профсоюза.
 Я пожал плечами:
 — Неплохо, но в Чикаго мало кого удивляет, когда один и тот же человек представляет и работодателей и рабочих, но, признаю, попахивает дурно.
 Джейк согласно кивнул:
 — Правильно. Новым президентом стал Джонни Мартин. Знаешь его?
 — Не думаю, что знаком с ним.
 — Он проработал в санитарии округа лет эдак двадцать или более. Эта организация контролировала состояние городских рек и каналов.
 — У него не было хобби, — сказал я, — и поэтому он решил поучаствовать в выборах президента союза мусорщиков, так что ли?
 — Он хороший человек, Нат, действительно хороший.
 — А ты чем тут занимаешься?
 — Я казначей союза.
 — Значит, сборщик взносов.
 — Ну... впрочем, да. А что, заметно?
 — Просто не могу представить тебя бухгалтером.
 Джейк скромно улыбнулся:
 — Каждому союзу нужно немножко мускулов. Но вернемся к Куки. Нам кажется, он пытается запутать дела. Хотя теперь он даже не юридический консультант союза, тем не менее ходит на собрания и все время вертится вокруг. Нам кажется, Куки потихоньку обрабатывает членов профсоюза.
 — Выборы на носу?
 — Да. Нам необходимо узнать, с кем он общается, кто его поддерживает.
 — Полагаешь, люди Нитти могут использовать его как ширму?
 — Возможно. А может быть, даже и сам Скидмор. Вполне в духе Куки разыгрывать обе крайности в партии против середины. Во всяком случае, смог бы ты стать его тенью и выяснить, что к чему?
 — За пятнадцать долларов в день плюс накладные расходы, смог бы.
 — Не кажется ли тебе, что это крутовато, Нат?
 — Сколько взносов вы ежемесячно стрижете с этого притона?
 — Пятнадцать в день — идет, — произнес Джейк, покачивая головой и улыбаясь.
 — Плюс расходы.
 Дверь распахнулась, и в комнату быстро вошла секретарша, поблескивая шелковыми чулками.
 — Мистер Рубинштейн, — проговорила она с выражением явной неприязни, — в приемной мистер Куки. Требует встречи с мистером Мартином.
 — Вот черт, — процедил сквозь зубы Джейк, бросив на меня взгляд. — Тебе надо убираться отсюда.
 Вслед за секретаршей мы вышли в приемную, где Куки — человек среднего роста в коричневом пиджаке — нетерпеливо прохаживался взад и вперед, держа на руке пальто из плотной ткани. В свои почти тридцать лет, с редеющими темными волосами, в очках в тонкой металлической оправе и губами Купидона, Куки производил впечатление довольно мягкого человека. Тем не менее его здорово побаивались.
 — Где этот ублюдок Мартин? — накинулся он на Джейка, ничуть не напуганный коротышкой с мощными руками.
 — Вышел, — ответил Джейк.
 — В таком случае я подожду. Если потребуется, то столько, пока он там не окоченеет.
 Судя по погоде, долго ждать не пришлось бы.
 — Если позволите, — проговорил Джейк, отодвигая его в сторону и проходя мимо. — Я за ним сбегаю.
 — Кто это? — спросил Куки, бросив взгляд в мою сторону. — Ваш новый громила? Вам мало Фонтаны?
 Джейк проигнорировал его замечание, и я поспешил за ним вниз по ступеням на улицу.
 — Он имел в виду Карлоса Фонтану, верно? — спросил я.
 Джейк кивнул. От дыхания на морозном воздухе шел пар, зубы его начали выбивать дробь. Он выбежал на улицу, не накинув пальто; мы ретировались слишком поспешно, чтоб успеть позаботиться о таких мелочах.
 — Фонтана довольно жесткий парень, — заметил я.
 — Как большинство, кто прошел через бутлегерство, — заметил Джейк, пожимая плечами, — приходилось идти напролом. Что теперь будешь делать?
 — Воспользуюсь вон тем телефоном в аптеке, позвоню своим операм, чтобы мчались сюда и садились на хвост Куки. А пока присмотрю за ним сам. Он успел меня разглядеть, поэтому мне следить за ним не имеет смысла.
 Джейк кивнул:
 — Позвоню Мартину.
 — И скажешь ему, чтобы не показывался?
 — Это уж его дело.
 Я покачал головой:
 — Куки, похоже, совсем осатанел.
 — Он просто задница.
 Джейк быстрым шагом направился к черному «Форду», припаркованному неподалеку, сел за руль и быстро уехал.
 Я позвонил к себе в офис и попросил секретаршу как можно скорее прислать сюда Лу или Фрэнки, первого, кто подвернется, затем сел в свой «Аурбурн» и принялся ждать.
 Не прошло и пяти минут, как плотный темноволосый мужчина в пальто из верблюжьей шерсти вошел в подъезд и стал подниматься по лестнице в офис союза. У меня появилось предчувствие и даже уверенность, что это и есть Мартин. Он казался порядком раздраженным.
 Я почувствовал приближение неприятностей.
 Наверное, мне следовало бы переждать в машине, но я вышел, пересек улицу Рузвельта и поднялся по ступенькам. Секретарша стояла за своим столом до смерти перепуганная. Казалось, еще чуть-чуть, и она расплачется.
 В приемной никого, кроме нее, не было, но из-за закрытой двери доносились громкие голоса.
 — Что там творится? — спросил я.
 — Этот противный мистер Куки разговаривал по телефону Джонни... по телефону мистера Мартина в его кабинете, когда появился сам мистер Мартин. Теперь они выясняют отношения.
 — Не возражаете, если я войду туда и прекращу этот шум? — спросил я у нее.
 — Конечно нет, — ответила она.
 Именно в этот момент мы услышали выстрелы.
 Их было три, прозвучавших один за другим.
 Секретарша судорожно втянула воздух, прикрыла ладонью рот и прошептала:
 — Боже мой... Боже мой!
 А у меня, как назло, не оказалось пистолета.
 Пока я все еще раздумывал, входить ли мне в кабинет или нет, массивный темноволосый мужчина в верблюжьем пальто, который, как я предположил (кстати, совершенно верно), был Мартином, вышел из комнаты, сжимая в руке вороненый пистолет. Из ствола курился дымок.
 — Джонни, Джонни, — воскликнула секретарша, подбегая и прижимаясь к нему. — Ты цел?
 — Как никогда, — ответил он, но голос его дрожал.
 Он уставился на меня; густые черные брови делали взгляд устрашающе грозным, немало тому способствовал и пистолет.
 — Кто ты такой, черт тебя подери?
 — Нат Геллер. Детектив, которого Джейк Рубинштейн нанял для слежки за Леоном Куки.
 Мартин кивнул головой в сторону кабинета:
 — Что ж, если хочешь начать свою работу, он там на полу.
 Я вошел в кабинет. Куки лежал лицом вниз. Он был еще жив. У него в боку застряла пуля, две другие прошили тяжелое пальто, которое по-прежнему было накинуто на руку.
 — Мне пришлось выстрелить, — сказал Мартин. — Он накинулся на меня.
 — Пожалуй, нам следует вызвать скорую, — сказал я.
 — Тогда мы не сможем просто избавиться от его тела, — задумчиво проговорил Мартин.
 — Меня наняли следить за этим парнем, — ответил я. — На этом начинается и кончается моя миссия. Хотите замять это дело — зовите полицейского, который на это пойдет.
 — Сколько у тебя с собой денег? — спросил Мартин, обращаясь к секретарше.
 — Может быть, сотня, не больше, — ответила она.
 — Продержимся, пошли.
 Он провел ее через кабинет и открыл окно за своим столом. Весьма деликатно, по-джентльменски, помог ей выбраться на пожарную лестницу.
 Они исчезли.
 Я помог Куки подняться на ноги.
 — Ты жив, парень?
 — Да, — проговорил он. — Господи, какая боль.
 — Госпиталь «Маунт Синай» находится всего в нескольких кварталах отсюда, — сказал я. — Сейчас мы доставим тебя туда.
 Я набросил на него его же пальто, чтобы не испачкать кровью сиденье моей машины, и повез в госпиталь.
 Через полчаса, пока я сидел в холле перед кабинетом, в котором оказывали помощь Куки, появился капитан Стиг и направился ко мне.
 Стиг, убеленный сединами и походивший на пожарную каланчу, в очках в черной оправе, бледный и являвший собой редкий для Чикаго экземпляр честного полицейского, завидев меня, отнюдь не затрепетал от страха.
 — Меня уже воротит от того, что ты вечно оказываешься там, где стреляют, — прорычал он.
 — Я делаю это исключительно ради того, чтобы позлить тебя. Мне нравится, как ты от злости хлопаешь глазами.
 — Ты скрылся с места преступления.
 — Я повез пострадавшего в госпиталь. Но попросил парня из аптеки сообщить вам. Так что не цепляйся.
 — Ладно, — пробурчал Стиг. — Что скажешь?
 — Секретарь этого профсоюза нанял меня присмотреть за Куки. Пока мы там говорили, появился сам Куки, злой как черт. Затем пришел Мартин, тоже порядком разгоряченный.
 Я описал ему все в деталях.
 Когда я заканчивал рассказ, из комнаты вышел врач, Стиг направился к нему и предъявил удостоверение.
 — Он может говорить, док?
 — Едва. Состояние критическое.
 — Выживет?
 — Должен выкарабкаться. Могу разрешить лишь пару минут, джентльмены.
 Стиг вошел, и я следом; думал, он станет возражать, однако ошибся.
 Куки был бледен, но в сознании. Он лежал на спине. Стиг представился и попросил рассказать о случившемся.
 Куки согласился и изложил факты с дотошностью адвоката.
 — Я отправился к мистеру Мартину выразить свое несогласие его методами руководства профсоюзом. Я заявил Мартину, что следует повысить зарплату работникам одного из участков. Сказал, что людям, обслуживающим одну компанию, производящую бумагу, обещали поднять зарплату, а вместо этого ее, наоборот, урезали. Наверное, из-за того, что он за нашей спиной сговорился с работодателем! Мартин очень разозлился, услышав такие обвинения, и буквально через мгновение мы сцепились. Затем он выхватил пистолет из ящика стола, я сказал, что он сумасшедший. Потом... он выстрелил мне в спину.
 На этом Стиг остановил Куки, поблагодарив его, мы вышли из палаты.
 — Думаешь, говорит правду? — спросил меня Стиг.
 — Кто знает. Следовало бы также послушать, что скажет Мартин.
 — Неплохая идея, Геллер. А то я и не подумал об этом. Разумеется, то обстоятельство, что Мартин поспешно скрылся, несколько осложняет положение вещей.
 — Учитывая, что в последнее время обстановка вокруг профсоюзов резко накалилась, могу предположить, почему Мартин так спешно ретировался. Видимо, нет оснований сомневаться, что именно Мартин нажал курок. Но вот кто на кого накинулся первым, остается не ясным.
 Стиг вздохнул:
 — Тут ты прав. Я сам отлично понимаю, почему Мартин удрал. Ему уже предъявлено обвинение по другому делу. Возможно, он просто запаниковал.
 — По другому делу?
 Стиг кивнул:
 — Ему, Терри Драггану и еще двум другим типам в августе было предъявлено обвинение в тайном сговоре. В попытке скрыть от налогового инспектора то, что Драгган владел частью пивоваренного завода.
 Драгган — в прошлом бутлегер, деляга из Вест-Сайда, который поддерживал не особенно тесные контакты с такими не подчиненными Капоне силами, как банда Багс Морана. Я уже стал подумывать, что мой старик, вероятно, не был бы в восторге от всей этой профсоюзной возни.
 — Мы обложим логово Мартина, — сказал Стиг, — ради его же пользы. У него есть бунгало на Волкот-авеню.
 — Приятное соседство, — заметил я.
 — Да, тут дело нечисто, — согласился Стиг.
 День клонился к вечеру, возвращаться в офис не имело смысла, поэтому я зашел в ресторанчик «Потерс Стейкс», а оттуда направился в свой номер в отеле «Моррисон». Я читал статью Вестврука Педлера о том, каким скверным мальчишкой был Вилли Биофф, когда зазвонил телефон.
 — Нат, это Джейк.
 — Извини, Джейк, не позвонил сразу. Но у меня только твой телефон в офисе. В курсе, что происходит?
 — Да, я звоню тебе из участка Маркет. Меня доставили сюда для допроса.
 — Черт подери, ведь тебя же там не было!
 — Все в порядке. Придется поторчать тут немного.
 — С какой стати, Джейк?
 — Слушай, Нат, мы должны уладить это дело вдвоем. Ты поговори с Мартином.
 — Зачем? Каким образом?
 — А я поговорю с Куки. Куки — тот парень, который пригласил меня работать в союзе и...
 — Что? Куки нанял тебя?
 — Да, да. С утра я первым делом пойду навестить Куки, а ты сегодня же вечером найди Мартина и попробуйте сочинить какую-нибудь историю. Что-нибудь такое... про несчастный случай.
 — Не по душе мне эти махинации.
 — Какие, к черту, махинации! Это настоящий бизнес! В дело уже вмешался госпрокурор. Знаешь, кто сменил Стига?
 — "Бочонок"Гилберт?
 — Он самый, — ответил Джейк.
 Капитан Дан Гилберт, по кличке «Бочонок», слыл самым богатым полицейским в Чикаго. Говорили о его связях со всеми криминальными группировками, с крупными дельцами, занимающимися сомнительными сделками.
 — Филиал профсоюза прикроют, — заявил Джейк, — он, как пить дать, раскопает что-нибудь в бухгалтерских отчетах, а перестрелка послужит оправданием для закрытия профсоюза.
 — В результате зарплата членов профсоюза останется на нынешнем уровне, — заметил я. — А это как раз то, что на руку дельцам типа Билли Скидмора.
 — Верно. Но затем, спустя некоторое время, месяцев эдак, скажем, через шесть, кто-то другой вновь откроет профсоюз. Например, кто-нибудь из братии Нитти и Гузика.
 — В противовес Драггану и Морану.
 — Не равняй, Нат, с Нитти и Гузиком. Эти ребята действуют чересчур прямолинейно.
 — Согласен. Просто слышал, будто Моран замешан в скандале с акциями железнодорожных компаний, разразившемся на прошлой неделе.
 — Никто не совершенен в этом мире, Нат, вспомни, к примеру, своего старика.
 — Брось, Джейк. Не думаю, что ваш союз представляет собой то, что имел в виду мой отец, когда раздавал памфлеты на Максвелл-стрит.
 — Но пока это единственная организация, которая стоит между рабочими и такими, как Билли Скидмор.
 — Насколько я понимаю, тебе известно, где прячется Мартин?
 — Да. У своей секретарши. У ее матери есть домик в Хинсдейле. Лемме даст тебе точный адрес...
 — О'кей, Джейк. Хотя, мне кажется, не следовало бы ввязываться в это дело...
 Чтобы добраться до места на машине, потребовался по крайней мере час. Уже стемнело. Хинсдейл представлял собой тихий, хорошо обеспеченный небольшой пригород, а дом № 408 по Уолнат-стрит оказался двухэтажным строением, возвышавшимся посреди ухоженной лужайки.
 Таких мест в пригородах встречается немало, и несмотря на это они всегда бросаются в глаза и вызывают удивление и восхищение горожан.
 В окнах первого этажа горел свет. Я подошел к двери и постучал. Оружия, как обычно, у меня с собой не было. Возможно, с моей стороны это глупо.
 Из-за двери послышался голос секретарши, дверь со скрипом отворилась. Сначала она меня не узнала.
 — Я по поводу нашего совместного обеда сегодня вечером, — вместо того, чтобы назваться, сказал я.
 Она облегченно вздохнула, улыбнулась и распахнула дверь шире.
 — Вы мистер Геллер.
 — Верно. А я до сих пор и не знаю, как вас зовут.
 — Как же вы меня отыскали?
 — У меня был адрес, но имени я вашего не знаю.
 — Нэнси. Однако что вам угодно, мистер Геллер?
 — Зовите меня Нат. Холодно. Можно войти?
 Она чуть помедлила:
 — Конечно.
 Я прошел в красиво обставленную гостиную. Однако мне сразу бросилось в глаза, что дом принадлежал пожилому человеку, о чем говорили куклы и старинные фотографии в рамках на стенах.
 — Это дом моей матери. И я живу здесь, — пояснила Нэнси. — Сейчас она гостит у родных.
 Вот в этом-то я здорово сомневался. Вместе с матерью она не жила. Готов съесть все куклы в доме, если она не жила с Мартином в его занюханном маленьком бунгало на Южной Уолкотт.
 — Знаю, что Джон Мартин здесь, — сказал я. — Это мне сообщил Джейк Рубинштейн и попросил заскочить по дороге.
 Она растерялась, не зная, что ответить.
 В этот момент из темного коридора в гостиную вошел Мартин, в рубахе с закатанными рукавами, без галстука. Выглядел он измученным. В руке сжимал пистолет.
 — Что тебе нужно? — далеко не дружелюбно спросил он.
 — Ты придаешь случившемуся слишком большое значение. Нет оснований скрываться от полиции. Подумаешь, стрельба в профсоюзе. В газетах всегда полно сообщений о таких происшествиях.
 — Я же не каждый день стреляю в человека, — заметил Мартин.
 — Рад это слышать. А как насчет того, чтобы спрятать эту штуку?
 Мартин усмехнулся и швырнул пистолет на цветастую кушетку. Слишком мерзкий тип для такой хорошей девочки, как Нэнси. Но так уж почему-то случается, что хорошие девочки влюбляются в скверных мужчин.
 Не дожидаясь приглашения, я сел. Но не на кушетку, а в мягкое кресло с резными деревянными ручками, поражавшими изяществом линий. Нэнси, облаченная в синее платье, сидела в каком-то оцепенении, готовая расплакаться в любой момент.
 — Хорошо бы выпить чего-нибудь, — сказал я с явным намерением отвлечь ее и чем-нибудь занять.
 — Я тоже выпил бы, — сказал Мартин. — Пива. Ему тоже.
 — Пивко — дело хорошее, — великодушно согласился я.
 Нэнси вышла на кухню.
 — Что предлагает Джейк? — спросил Мартин.
 Я пояснил, что Джейк опасается, если раздуть эту стрельбу в нечто более существенное, сначала в газетах, а затем в суде, то коррумпированные полицейские и дельцы от политики сровняют профсоюз с землей.
 — Джейк предлагает вам с Куки вместе залатать брешь в заборе. Придумать какую-нибудь сказку. Затем договориться, как руководить союзом вместе, откупиться от него, словом, мало ли что еще.
 — Плевал я на это дерьмо! — выругался Мартин. — Что случилось с этим жиденком, у него не все дома?
 — Послушай, если ты работаешь на вестсайдской территории, — произнес я, — то там, где дело касается евреев, должен следить за своим языком.
 — Ты-то что так волнуешься? Ты же ирландец.
 — Неужели Геллер для тебя звучит по-ирландски? Пусть рыжие волосы не вводят в заблуждение.
 — Тогда я плевал и на тебя тоже. Куки — лживый маленький жиденок, а Джейк якшается с ним. Проклятье! Считал, что можно довериться этому маленькому ублюдку...
 — По-моему, можно. Думаю, он пытается спасти твой профсоюз от развала. Не знаю только, стоит ли его сохранять. Для чего ты-то в него влез, может быть, и впрямь заботишься о рядовых членах? А может, все дело в деньгах. В любом случае, я бы на твоем месте ворочал шариками побыстрее и состряпал бы более или менее сносную историю, чтобы Джейк попытался продать ее Куки. Потом, когда пыль осядет, у тебя все равно останется кое-что, чем можно будет заняться.
 Мартин подошел ко мне вплотную и, направив на меня толстый палец, проговорил:
 — Не верю тебе, скользкий сукин сын. Это ловушка. Хочешь свести нас вместе, чтобы я угодил в полицию и отправился под замок, а Джейк и Куки тем временем приберут союз к рукам.
 Я поднялся с кресла:
 — Решай сам. Меня послали передать тебе это предложение, что я и сделал. Теперь с вашего позволения...
 Тыкая мне в грудь пальцем, Мартин проговорил:
 — Передай от меня этому маленькому жиденку Рубинштейну, что...
 Я звонко врезал ему по физиономии.
 Но он не скис, а, наоборот, распалился. Уставившись на меня, выставив перед собой массивные кулаки, Мартин двинулся вперед с явным желанием как следует проучить.
 Пришлось врезать этому подонку пару раз, потом добавить еще. Он упал. Я помог ему подняться на ноги. Повиснув на мне, Мартин попытался ударить меня сбоку. Тогда я крепко двинул ему по скуле, он рухнул и остался лежать на полу.
 Вошла Нэнси, держа по кружке пива в каждой руке.
 — Что... — начала было она, карие глаза широко раскрылись.
 — Спасибо, — поблагодарил я, взяв кружку и залпом осушив ее, тыльной стороной ладони вытер пену с губ и добавил: — Вот это как раз то, чего мне не хватало. — И ушел, оставив их там.
 На следующий день, рано утром, когда я еще брился в своем номере в отеле «Моррисон», зазвонил телефон.
 Это был Джейк.
 — Как вчерашний вечер? — поинтересовался он.
 Я рассказал.
 — Проклятье, — выругался Джейк. — Я все же переговорю с Куки. Посмотрим, может удастся немного их успокоить.
 — Думаю, слишком поздно.
 — Согласен, — сумрачно произнес Джейк.
 Мартин явился в полицию в субботу; он сам пришел к «Бочонку» Гилберту. Стиг в этом деле уже не участвовал. То, как представил события Мартин, существенно расходилось с версией Куки. Мартин заявил, что Куки сидел в его кабинете и говорил по телефону («на что не имел никакого права!»). А когда Мартин потребовал, чтобы тот ушел, Куки накинулся на него с кулаками, и Мартину пришлось защищаться. Тогда Куки, достав пистолет, ударил его по голове, и Мартин потерял сознание. После этого Куки якобы нанес ему еще несколько ударов пистолетом. Придя в себя, Мартин умудрился вскочить, и тогда между ними завязалась борьба, пистолет трижды выстрелил.
 Оружия так и не нашли. Если бы пистолет действительно принадлежал Куки, Мартину было бы выгодно предъявить его следствию, но он этого не сделал.
 Мартина задержали по подозрению в попытке преднамеренного убийства. Капитан Дан Гилберт, выступая от имени государственного прокурора, наложил арест на профсоюз, объявив, что он управлялся «методами чистого рэкета». Профсоюз закрыли до того времени, пока «действительно работающие члены союза сами не захотят возобновить его деятельность и сами изберут своих руководителей».
 В газетах подобного рода заявления смотрелись просто замечательно, однако в действительности они оказали солидную услугу Скидмору и его окружению.
 Некоторое время спустя я поведал обо всем этом Стигу. Мы сидели за чашкой кофе в ресторанчике «Дил Пекль Дели», размещавшемся под моим офисом на Ван Бьюрене.
 — "Бочонок"сказал правду, заявив, что профсоюз фактически являлся рэкетом, — сказал Стиг, — в него входило около тысячи членов, каждый из которых платил ежемесячные взносы по два доллара. Документально расходы подтверждены лишь на семьсот долларов в месяц. Зарплата Мартина, к примеру, составляла всего сто двадцать баксов.
 — Похоже, он по уши в дерьме, — заметил я.
 — У него еще осталась должность в санитарии округа, — возразил Стиг. — Разумеется, сначала ему придется отвертеться от обвинения в нападении с целью убийства.
 Стиг улыбнулся.
 — А мистер Куки, — заметил он, — рассказывает более убедительную историю, нежели Мартин.
 Но дело в том, что Куки так никогда и не выступил со своей версией событий в суде. Внезапно его здоровье резко ухудшилось, как и у многих других пациентов, находившихся на излечении в госпиталях Чикаго, которым предстояло выступить с показаниями в суде. Куки умер в первую пятницу января сорокового года. Вскрытие не производилось. Последним посетителем Куки, как я узнал позже, был Джейк Рубинштейн.
 Тем не менее, когда профсоюз вновь открыли, Джейк уже не занимал пост казначея. Но по-прежнему увлекался рэкетом, правда, теперь уже работая на Бена Цукермана и его фирму «Цуки Буки». В карьере Джейка был небольшой перерыв во время войны из-за пребывания в военно-воздушных силах. По слухам, затем он отправился в Даллас, где представлял интересы чикагской мафии, установив контроль над несколькими стриптиз-клубами. Ходили слухи, будто долгие годы он участвовал и в других махинациях.
 Разумеется, к этому времени Джейк Рубинштейн чуть подправил имя и стал Джеком, вдобавок укоротив свою фамилию до Руби.




 Им я обязан


 При создании моих рассказов, особенно новеллы «Смерть в послевоенном мире», мне много и добросовестно помогал друг Джордж Хейгнауэр, мы с ним долго и тщательно изучали газетные материалы, а также часто бывали в местах совершения преступлений, которые легли в основу новеллы. Именно моему замечательному помощнику Джорджу принадлежит заслуга в разработке такого персонажа, как Отто Бергструм.
 В основе произведения лежит реальное уголовное дело, все персонажи которого, кроме Билла Друри и нескольких незначительных полицейских, вымышлены. А события, описанные в рассказе, по времени не совпадают со временем совершения преступлений. Вся сюжетная линия Сэма Джанканы, реального персонажа, — плод моего воображения, как и предполагаемое решение этого «дела».
 Подобно Нату Геллеру, я, изучая материалы следствия, пришел к заключению о малой вероятности того, что Вильям Хейренс — таково подлинное имя человека, обвиненного в преступлениях, совершенных «убийцей с губной помадой» — действительно виновен в похищении и убийстве маленькой Сьюзан Дегнан (Джордж Хейгнауэр вообще сомневался в том, что Хейренс совершил и другие убийства).
 Большую помощь в создании новеллы «Смерть в послевоенном мире» мне оказали следующие книги: Вильям Брашлер «Дон» (1977), Мириам Аллен де Форд «Убийства в безумстве и в здравом рассудке» (1965), Томас Даунс «Убить человека» (1984), Люси Фриман «Прежде чем я убью еще...» (1945), Антуанетта Джинкан и Томас С. Реннер «Принцесса мафии» (1984), Гарри Ливер и Джозеф Янг «Рэкетиры военного времени» (1945), а также статья Роберта Мак-Клори «Убить сумасшедшего зверя?», опубликованная в чикагском «Читателе» 25 августа 1989 года.
 Кроме того, хотелось бы назвать материалы, которые послужили источником вдохновения для моих рассказов, включенных в этот сборник. Сразу скажу, что в таких рассказах, как «Частная консультация» и «Мраморная Мильдред» я предлагаю свои варианты разгадок преступлений, которые долгое время были окутаны мраком неясности и противоречий.
 Рассказ «Частная консультация» родился под впечатлением «Дела семьи Вайнкуп» Крейга Раиса (1947), перепечатанного в «Книге преступлений Чикаго» в 1967 году; рассказ «Кто убил Риту Вайнкуп?» Гарри Рида, увидевшего свет в журнале «Настоящий детектив» в апреле 1934 года и «Рассказа судьи» Джозефа Мак-Намары, опубликованного в «Нью-Йорк дейли Ньюс» в 1987 году.
 Рассказ «Вызов на дом» был создан на основе статей «Дело Пиакока» Ле Роя Ф. Мак-Хуга, опубликованного в сборнике «Убийства в Чикаго», и «Джозеф Болтон, почти несокрушимый муж» Ниллизы Чайлд. Кроме того, полезным для меня оказалось описание Мильдред Болтон, которое я нашел в статье Джея Роберта Нэша «Ищите женщину» (1981).
 «Слезинка клубничного цвета» родилась благодаря двум книгам: Оскар Фрэми «Четверо против мафии» (1961) и Джордж Е. Кондон «Кливленд — самый охраняемый секрет» (1967). Более детально тему сумасшедшего Мясника из Кингсбери Рана я раскрыл в романе «Чертова дюжина» («Бэнтам Букс», 1988), где напечатано продолжение этой истории, основанное на исследованиях Кливлендского общества исторических изысканий. Однако в версии, изложенной в виде романа, Нат Геллер отсутствует.
 Рассказ «Грызня» основан главным образом на материалах газет, и здесь хотелось бы отметить такие из них, как статьи Иры Берковой «Максвелл-стрит» (1977) и Дж. Роберта Блейка и Ричарда Биллингса «Заговор с целью убийства Президента» (1981).
 Хочу выразить свою признательность Роберту Рэндиси, издателю антологии произведений американской литературы детективного жанра, которая выходит раз в полгода. Он первым опубликовал четыре из приведенных в этом сборнике рассказа. Не могу не поблагодарить Отто Пензлера и Билли Мэллой из «Мистерии пресс», а также Эда Гормона, издателя антологии преступлений «Черная ящерица» (1987), который написал вступление к настоящей книге.
 Благодарю не менее сердечно моего агента Доминика Абеля, а также Луиса Вальдери и Лу Канненстайн из «Фул плей пресс», работать с которыми было для меня истинным удовольствием. Весьма признателен я и своим друзьям Мигелю Ферреру и Эду Ньюмьеру, которые внесли значительный вклад в замысел новеллы «Смерть в послевоенном мире».
 И конечно, эти рассказы никогда не были бы написаны без любви, поддержки и помощи жены Барбары Коллинз, матери моего сына Ната.