--------------------------------------------- Мамедгулузаде Джалил Авось и возвратят Джалил Мамедгулузаде АВОСЬ И ВОЗВРАТЯТ В Баку я провел два летних сезона. Каждому известно, что летом усидеть дома невозможно и потому всякий спешит на бульвар. И я, подобно другим живым существам, ежедневно выходил на прогулку, спасаясь от невыносимой бакинской жары дуно-вением свежего морского ветерка. И каждый раз, гуляя по бульвару, я оглядывался по сторо-нам в надежде встретить знакомого и в мирной беседе убить с ним время. По вечерам из-за разных дамочек невозможно ни гулять, ни сидеть, и я выходил на бульвар днем, разгуливал себе свободно, а к вечеру возвращался домой, потому что у меня, право, нет никакого настроения проводить время с дама-ми в садах и на бульварах. А днем я мог встретить на бульваре только таких, как  я, литераторов или работников театра. Годков этак пять тому назад, гуляя в жаркие летние дни по бакинскому бульвару, я часто наблюдал такую любопытную сцену: в одном из укромных уголков бульвара, ближе к набе-режной, сидели под деревом четверо мусульман. Обычно один из них держал в руках развернутую газету и читал, а осталь-ные, внимательно слушали. Одно обстоятельство казалось мне, однако, несколько странным: точно провинившиеся в чем-то, они постоянно оглядывались по сторонам, не то чего-то опа-саясь, не то ожидая кого-то. В конце концов все разъяснилось, я с ними познакомился, узнал их близко и стал их собеседником. А случилось это вот как. Однажды (я даже в точности помню - это было двенадца-того июня тысяча девятьсот двадцать третьего года) я искал по какому-то делу известного азербайджанского артиста Балакадаша, игравшего в сатирагиттеатре. Я заходил к нему домой, но не застал и отправился на бульвар, надеясь случайно встретить его там. Гуляющих было мало, так как время было рабочее. Я про-шелся по берегу моря и повернул к Трамвайной улице. Еще издали я заметил этих четырех, сидевших, как всегда, в сторонке. Говоря откровенно, они были мне несколько подозрительны, и я хотел было повернуть обратно, но увидел в конце бульвара Балакадаша, который шел мне навстречу. После обычных приветствий я обратил внимание Балака-даша, коренного бакинца, на эту четверку и спросил, не знает ли он их. Балакадаш посмотрел в их сторону и стал смеяться: - Ага, дядя Молла! Вот прекрасный случай... Идем к ним. - Не пойду! - решительно возразил я. Балакадаш с удивлением посмотрел на меня и продолжал: - Клянусь твоей жизнью, это такая интересная публика, что ты обязательно должен с ними познакомиться. Я не хотел было соглашаться, но мой друг так настойчиво тянул меня за руку, что я уступил, и мы направились в ту сто-рону. Один из сидевших встал и окликнул Балакадаша, мы подошли, поздоровались. Они поднялись все и предложили нам сесть. Сели. Балакадаш представил меня: - Это мой хороший старый приятель, дядя Молла-Насреддин, - сказал он, конечно, вы не раз читали его юмористи-ческий журнал, читали, смеясь и, читая, смеялись. Все они внимательно разглядывали меня и поддакивали Балакадашу. После этого Балакадаш повернулся ко мне и стал рассказы-вать о каждом из наших собеседников: - Дядя Молла! Ты сам посуди о превратности и коварстве судьбы-изменницы. Всего несколько лет тому назад эти самые наши друзья миллион-два за деньги не считали, а теперь... от аллаха не скрыто, от тебя незачем скрывать... а теперь совет-ская власть поставила их в такое положение, что у них нет де-нег даже на папиросы. Эх, судьба неверная! Затем Балакадаш стал знакомить меня с каждым из этих "несчастных" в отдельности. Из его рассказа выяснилось следующее: один из них - Гаджи-Хасад имел до Октябрьской революции четырнадцать караван-сараев и сто тридцать семь строений; все это имущест-во отобрано правительством, обрекшим старика на полуголод-ное существование. - Сидящий с ним рядом - сабунчинец Умидбеков. Навер-ное, ты про него слышал, всякий его знал; в прежнее время от одних только нефтяных источников он имел годового дохода полмиллиона рублей. Вот этот молодой человек с газетой - сын знаменитого миллионера-мукомола Талафхан-бека. Должно быть, и о нем ты слышал. Во всех крупных городах России работали его мель-ницы, кроме того, он имел еще несколько пароходов. Я сам ви-дел эти пароходы, плавающие и теперь вот в этом самом море. А этот, что сидит со мной рядом, - мой старый приятель, гянджинский помещик Гаджи-Султан. В николаевские времена он прогремел по всей России. Градоначальнику Мартынову он как-то влепил на улице такую пощечину, что эхо ее дошло до самого Петербурга, а все-таки никто тогда не посмел тронуть Гаджи-Султанагу; да не может быть, чтоб ты об этом не слы-шал... Окончив представления, Балакадаш наклонился к одному из них и таинственно прошептал: - Гаджи-Хасадага, ни одной минуты не задумывайтесь... Клянусь вашей головой! Не сумеют сохранить, все вернут... Я спросил Балакадаша, кто не сумеет сохранить и что имен-но вернут? - Дядя Молла, сегодня какое число? - спросил мой друг, артист. Двенадцатое?.. Запомни это, но пусть останется между нами (он понизил голос), у "друзей" дела плохи, англи-чане опять взяли Чичерина за ворот и говорят или уплати долги, или уйди с дороги. Я заметил, что мои новые знакомые от души радуются сооб-щениям Балакадаша. Я молчал, потому что не знал людей, с которыми только что познакомился. Балакадаш продолжал, обращаясь к ним: - Талафхан-бекзаде, похоже на то, что у тебя есть какие-то новости, ты слишком углубился в газету. Если нашел что-нибудь интересное, прочитай нам, а насчет дяди Моллы не сомневайся... Сын Талафхан-бека воровски огляделся вокруг и тихо спро-сил меня: - Дядя Молла! Слышал последнюю новость? - Какую новость? - спросил я. - Как же! О ноте английского правительства Москве ниче-го не слыхал? - Нет, я ничего не слыхал. Сын Талафхан-бека опять посмотрел вокруг и вынул из кар-мана потрепанную газету. Я пригляделся и узнал выходящую в Баку газету "Бакинский рабочий". Балакадаш наклонился к Талафхан-бекзаде и тихо сказал: - Да не бойся, никого нет, почитай - послушаем. Талафхан-бекзаде принялся читать. Вот что было напечата-но в газете: "На запрос депутата лейбористской партии в английском парламенте о том, каковы в данный момент англо-советские от-ношения, лорд Керзон ответил, что ввиду отказа советского правительства от разрешения вопроса о царских долгах, на-дежд на улучшение англо-советских отношений не имеется. Слушатели радостно воскликнули: - Видите? Послушайте, ей-богу, долго не протянется. Балакадаш,  привыкший к сценическим позам, обратился к сидящим и патетически воскликнул: - Вот я назначаю срок: да середины осени, дальше не до-тянут. Все шепотом подтвердили: - Иншаллах! Иншаллах! Посидев с полчаса и побеседовав на те же темы, мы рас-прощались со словами: "Иншаллах, иншаллах". Вот таким образом я познакомился с этими четырьмя контр-революционерами. Они знали, что советское правительство отобрало у моей жены четыре тысячи десятин поливной земли и потому считали меня товарищем по несчастью, ничего от меня не скрывали и сообщали все сенсационные новости. Встречая меня на бульваре, они всячески выражали мне свои симпатии, усаживали рядом и заводили беседу. Я не могу сказать, чтобы общество этих четырех господ было особенно мне приятно, но я не мог отказать себе в развлечении послушать "сенсации" вроде тех, что польские войска перешли советскую границу и захватили несколько городов; английские суда вошли в порт Архангельск; правительства Антанты начали блокаду Советского Союза; в самой Москве неурядицы и тай-ные волнения... Однажды эта компания, встретив меня на бульваре, пригла-сила посидеть с ними. - Ну что, дядя Молла? Нет ли у тебя каких-нибудь ново-стей? Я отвечал, что, кроме газетных, никаких новостей не знаю. Умидбеков хотел что-то сказать, но, осмотревшись вокруг, прикусил язык: в это время проходило несколько школьников. Когда школьники удалились, Умидбеков еще раз посмотрел по сторонам и спросил: - Дядя Молла, неужели, читая эти газеты, ты не находишь в них никаких намеков? - Я не понимаю, о чем ты говоришь... - ответил я. Умидбеков достал из кармана помятую газету, все тот же "Бакинский рабочий", и прочел: "Начальник Азнефти Серебровский выезжает в Америку для закупки усовершенствованных бурильных станков". Я сказал, что никаких намеков в этом сообщении не вижу. Умидбеков рассмеялся и стал объяснять мне: - Дядя Молла, Серебровский не за станками едет в Аме-рику, а для продажи бакинских нефтяных источников амери-канскому миллионеру Рокфеллеру. Остальные три собеседника подтвердили толкование Умидбекова и спросили меня: - Что ты думаешь об этом? - Ничего не думаю, - ответил я. Никак не могу забыть последнюю встречу с обиженными судьбой четырьмя моими собеседниками. Выйдя однажды прогуляться по бульвару, я опять встретил Балакадаша. Побродив по центральной аллее, мы хотели было присесть отдохнуть, но тут заметили своих знакомых "полити-ков": они сидели в сторонке и тихо между собой беседовали. Балакадаш расхохотался и стал тянуть меня к ним. Я с удовольствием подчинился ему. Пошли. Как всегда, любезно поздоровались и после взаим-ных приветствий уселись. На сегодня у них были такие сенса-ции: во-первых, лорд Керзон предъявил Чичерину новый ульти-матум, во-вторых, английские военные суда появились около Батума, и можно думать, что на днях начнется бомбардировка города, население которого бежит в Турцию. Побеседовав на эти и подобные темы, я встал, за мной поднялся Балакадаш, и мы стали прощаться. Тут-то Гаджи-Хасадага, пожимая мне руку, сказал:        - Эх, аллах милостив, авось и возвратят!         Эти слова Гаджи-Хасадаги остались у меня в памяти. Распрощавшись с четырьмя нашими друзьями, мы свернул и на  главную  аллею.  Балакадаш,  привыкший  на сцене петь    и плясать, тут же, на глазах прохожих, стал прищелкивать паль-цами и, танцуя, приговаривать: - Авось и возвратят, авось и возвратят! Смеясь, мы вышли с бульвара и простились у парапета. Вдруг Балакадаш окликнул меня, и, когда я обернулся, этот бессовестный малый еще раз крикнул: - Авось и возвратят... Я улыбнулся и пошел домой. Послесловие Я уже начинаю терять надежду... И многие из подобных мне ее потеряли и потихоньку начинают подыскивать какое-нибудь подходящее занятие... А было время, когда я и мои четверо знакомых каждый день, каждый час прислушивались к чему-то, ожидая, что волей слу-чая четыре тысячи десятин поливной земли вернутся к моей же-не, а моим четырем друзьям возвратят их миллионное имуще-ство и нефтяные источники. Ждали, ждали и ничего не дождались. Ежедневно встречались, беседовали, копались в газетных сообщениях, чтобы найти хоть какой-нибудь скрытый намек. Расспрашивали приезжавших из Европы или из Турции, ждали, что кто-то придет и разрешит наши вопросы. И в самом деле, где же справедливость? Конфисковать у Ага-бека или Джангир-хана все десять тысяч десятин и не вернуть им хотя бы по тысяче десятин? Или отобрать у Мусы Нагиева двести тридцать семь великолепных зданий и не возвратить его наследнику хотя бы пять-десять домов, чтобы этот бедняжка не срамился перед народом и не вынужден был заниматься непривычным для него трудом? Одним словом, мы часто сходились, я и мои знакомые, бе-седовали, делились своим горем, утешали друг друга и всегда при прощании обнадеживали себя, что, иншаллах, дождемся лучших дней, иншаллах, дело повернется так, что может быть, и вернут наше имущество... - Авось и возвратят! Вот слова, которые не сходили с наших уст. * * * А теперь... теперь советская власть прочно укрепилась, а я и четыре бывших богача - мои приятели - потеряли все на-дежды. Поэты, вроде Вахида, написали стихи о возврате старым владельцам четырех тысяч десятин поливной земли, ста семнадцати строений, четырнадцати пароходов и нефтяных про-мыслов; композиторы положили их на музыку, и в каждом клубе, на свадьбах, на собраниях музыканты играют, а певцы поют:         Авось и возвратят, Авось и возвратят! А молодежь прищелкивает пальцами в такт. 1926