--------------------------------------------- Борис Можаев БЕЗ ЦЕЛИ – Тут у нас еще один вопрос, – сказал председатель, вставая. – Самоченков! – Есть! Самоченков, малый лет двадцати пяти, сидел на корточках возле порога, но, услыхав свое имя, встал и прислонился к косяку. – Ты чего с колхозной картошкой сделал? Ну-ка, расскажи нам. Самоченков снял с головы старый овчинный малахай и потупился. – Ты чего молчишь? Иль язык проглотил? Куда картошку дел? Рассказывай! Мерлушка на малахае свалялась сосульками и легко выщипывалась. Самоченков выдергивал шерсть, скатывал ее в комочки и бросал на дно малахая. – Что, стыдно стало? Самоченков тяжело вздохнул и еще ниже склонился над малахаем. Члены правления, как по команде, повернулись от стола к Самоченкову и тоже молчали. – Ну, тогда я сам доложу, – сказал председатель. Он вынул из папки квитанцию и высоко потряс ею в воздухе: – Можете полюбоваться!.. Значит, Самоченков возил колхозную картошку с поля на спиртзавод… И одну машину записал на свое имя. Получил он за это сто восемьдесят семь рублей. Ты с целью это сделал или без цели? Отвечай! – Нет… я без цели. – А как же? – Просто так. – Перепутал колхозную картошку со своей? – Да. – А деньги где? – Пропили. – С кем? Молчание… Только шерстяные шарики падают на дно малахая. – А может быть, ты взял картошку все-таки с целью присвоения? – Нет, я без цели. – Но ведь деньги ты получил? – Получил. – Так что же ты думал? Молчание. – Взял просто так? – Ага. – Товарищи, я все-таки считаю, что мы тут должны выяснить – с целью взял он картошку или без цели? И решить со всей сурьезностью этот вопрос. Председатель был важен и величав, в черном шевиотовом френче, пуговицы надраены, блестят, как золотые… Только еще погон не хватало. Он строго посмотрел на членов правления. Теперь все повернулись к нему и также смотрели на председателя решительно и строго. Лишь один Самоченков не поднял головы, он все дергал мерлушку, скатывал шарики и бросал их на дно малахая. Встал колхозный счетовод Иван Иуданович, сухой и погибистый старик, вынул из кармана зеленый клеенчатый футляр, открыл его на манер протабашницы, постучал им о ноготь большого пальца, но очков не одел. – Товарищи, это не то что как-нибудь, а взято с целью… – он подозрительно поглядел на Самоченкова и добавил: – …то есть с целью воровства. За это надо руки сечь. В старое время за такое по головке не гладили. Помните, как у нас в двадцатом годе Зюзю-конокрада убили? Ты, Иван Ларивоныч, еще маленьким был. А ты, Матвей Матвеевич, должен помнить. Как раз у твоего отца Зюзя лошадь угнал. Да кладовую обчистил у Вани Бородина. А потом его в Пугасове в Ванином костюме видели. Наши самодуровские его признали. Он убег. В лугах хоронился. А в Свистунове о ту пору матрос отдыхал. В полном обмундировании. Пошел он в луга за смородиной – и маузер на ремне. Увидел его Зюзя – да бежать. Тот – «Стой!» кричит. Пальнул вверх – Зюзя и растянулся со страху. Привел его матрос к нам в село… Кто-то в набат и ударь. Сбежались мужики с цепами – на одоньях как раз рожь молотили. Окружили Зюзю… А он эдак вот, вроде Самоченкова, в землю смотрит. И Ванина рубаха на нем… «Бейте его, ирода!» – скрычал Бородин. Твой отец, Матвей Матвеевич, как ахнул его по голове калдаей цепа. Зюзя – с ног. И пошла молотьба… До смерти его цепами замолотили. Вот какая ревизия. – Сказано, на рога полезешь – на рожне и останешься. – Это правильно. Одно слово – диктатура пролетариата… – Но, товарищи, мы живем не в старой России, а в новом обществе, – продолжал, передохнув, Иван Иуданович, – значит, и поступать мы должны по-новому. Перевоспитывать. В ногу идти, как в газетах пишут. То есть возьмем Самоченкова на поруки, поскольку он первый раз увез машину картошки. И не осознал как следует своего проступка. А так как он еще не осознал всю ответственность, нельзя считать, что взял он картошку с целью… – Правильный сделал вывод из словесных показаний Иван Иуданович, – поднялся вслед за счетоводом парторг Настенкин, бывший районный прокурор. – Если исходить из словесного определения, то нарушение законности налицо. Но, товарищи, слово к делу не пришьешь. Для установления умышленного воровства еще недостаточно одной накладной. Нужны свидетельские показания. А главное – установить причину факта самого воровства. Вот в чем суть! – Настенкин говорил горячо, высоко запрокинув острый подбородок, глядя в потолок, и пальцем грозил кому-то, как будто бы его противник затаился там, на чердаке. – Стало быть, мы подошли к первопричине – учет у нас плохо поставлен. Вот в чем гвоздь! В самом деле, увезли картошку прямо с поля, сдали на завод и деньги получили… А мы с вами узнали об этом только полгода спустя. Да и то по ревизии. Кого же винить в плохом учете? Самоченков здесь ни при чем. Бригадира тоже нельзя во всем винить. Он и так работой перегружен. А виноваты мы сами – учет не наладили. Вот почему я считаю, что нарушение законности было, но сделано не с целью. Предлагаю Самоченкова взять на поруки, то есть вынести ему общественное порицание, а учет в бригадах укрепить. – Вопрос бригадиру имеется! – порывистый, лупоглазый председатель рев комиссии, который откопал эту злополучную накладную, потянулся через стол к бригадиру. – Ты давал Самоченкову квитанцию на картошку? – Я. – А где корешок? Бригадир дернул бородой, расстегнул верхнюю пуговицу такого же, как у председателя, френча, и растерянно поводил глазами, смешно отвесив нижнюю губу. – Ну при чем тут корешок, Матвей Матвеевич? – сказал председатель. – Мы же собрались не отчет с бригадира спрашивать! – А при том!.. У председателя сельсовета сдано три машины картошки… Да Иван Иуданович две машины сдал. – Погодь, погодь! У меня есть огород или нет? – крикнул Иван Иуданович. – Ты две свиньи за зиму выкормил… – Матвей Матвеевич! Кто вам дал такое право? Вы сперва установите. – Вот я и спрашиваю: где корешки квитанций? Бригадир опять замотал головой, как взнузданная лошадь. – Да не съели же их, – сказал председатель. – Пропили! – Матвей Матвеевич обернулся к председателю. – У нас все премии водкой выплачиваются. Телятница Пузырева чуть в навозной яме не утонула спьяну. Это что, премия? А на молочной ферме гармонь купили… Это тоже премия? Цельными ночами наяривают напролет. У возчика молока лошадь от этого веселья сдохла. А тебе все без цели… Эх, Иван Ларивонович! – Так ведь народ свой резон на все имеет, – отбивался председатель. – Ты вот не пьешь, а другой пьет. Кто прав, кто виноват? Намедни племянница твоя замуж выходила – тебя на свадьбу пригласили, а ты не пришел. Это как же рассудить! Ты думаешь, характер показал? А народ вон по-другому рассудил. Нехорошее говорят про тебя на селе, что, мол, в гордость пошел. И хуже того – философией занимается. – Я сам в гости никого не приглашаю и к другим не хожу. Вот моя философия! А некоторые у нас не то что на дому – в правлении компании водят. На той неделе из колхоза «Ответ интервентам» приезжали? – Соцсоревнование! – Ага! На этом соцсоревновании пять ящиков водки выпили, пятьсот яиц съели да пятьдесят петушков. Вот чего стоил нам приезд «интервентов»! – Ты меня «интервентами» не попрекай! Я на них в тот вечер половину своей зарплаты истратил, – кричит председатель. – Ты лучше расскажи, как на своей персональной петушков в луга возил? Живую закуску! А все компании! – А у тебя в свинарнике тоже компания… Нечего говорить, – председатель багровеет и начинает загибать пальцы: – Сам ты животновод, жена и сестра – подручные твои, братья сторожами работают. Ты думаешь, никто не видит этого? Народ все примечает. Вот, спроси хоть его! – председатель кулаком указывает на бригадира. Тот уже давно был наготове: – И спрашивать нечего. Всем известно, что семейственность развел на свинарнике… Шайку! – Кого? – Матвей Матвеевич встает и указует перстом на бригадира, но обращается к председателю. – Пусть сейчас же извинение приносит! При всех… – Подожди горячиться, Матвей Матвеевич! – Прикажи ему извиниться! – Да я что, начальник милиции? Не могу же я заставить народ думать по-своему или по-твоему. У нас, как-никак, демократия. – Тогда нам не об чем говорить больше, – Матвей Матвеевич с грохотом отодвинул стул. – Видишь ты какой! – покачал головой председатель. – Больно ты уж власть любишь. И к мнению чужому нетерпимость проявляешь. – Я оскорблениев не терплю! Обмана!.. – Ну давай говорить спокойно. Ты на свинарник как на вотчину смотришь. В прошлом году я послал к тебе телятника травы покосить возле фермы. Так ты его прогнал? – Прогнал. Он мог поросят порезать косой-то… – А как насчет травы? – Траву мы делим по сторожам. – Вот, вот… По своим братьям. – Так они же всего по сорок рублей в месяц получают. – А за что ж им платить-то? Один глухой, второй безногий. Тоже сторожа, – хмыкнул бригадир. – И то сказать, целый год ты, Матвей Матвеевич, двух лошадей в саду продержал, – вступился Иван Иуданович. – На свою потребу. – Дак эти лошади подыхали в бригаде! Я их по весне с веревок снял, сеном своим выхаживал… Корову свою продал, а лошадей колхозных спас. И вы теперь меня же обвиняете? – Подумаешь, чем хвастается! Двух лошадей спас… – сказал бригадир. – Кабы ты ферму спас! – Я требую извиниться передо мной! – А я еще добавлю – шайка и лейка! – опять хмыкнул бригадир. – Возражениев нет? – спросил Матвей Матвеевич, красный весь, торопливо перебегая глазами по членам правления. Все молчали. Председатель только плечами пожал. – Понятно. Поговорим в другом месте. – Матвей Матвеевич быстро вышел. – Куда же вы? – Самоченков, ну-ка пулей за ним! Самоченков сорвался с места и выскочил на улицу, так и не надев шапки. Через минуту он вернулся, встал на свое место у порога, глаза опять в малахай: – Не идет. Говорит – сами ко мне придут. – Вот характер! – Трудно с ним работать… – председатель сострадательно посмотрел на правленцев: – И все терпим… – Что же мы запишем о Самоченкове? А, товарищи? С целью или без цели? – спросил, помолчав, председатель. – Без цели! – дружно ответили правленцы. – Так и запишем. – Спасибо, – сказал, надевая малахай, Самоченков. – А насчет этого я постараюсь… Оправдать то есть. 1965