---------------------------------------------


 Зиганшин Камиль
 Боцман

 Камиль Зиганшин 
 Боцман 
 "Братья, образумьтесь!" 
 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 
 Изящные косули, спасаясь от въедливых кровососов, легкими скачками взбирались по уступам в гору. Они искали открытую, хорошо продуваемую площадку для отдыха. 
 Глубоко внизу тускло серебрились в отвесных дотлевавшего заката пенные бороды речных порогов. 
 Одна из террас, поросшая низкими кустами, приглянулась старой оленухе. Косули остановились, осмотрелись, процеживая трепетными ноздрями струйки воздуха. Уверившись, что опасности нет, первым лег беспечный молодняк. Оленуха, поджав под себя ноги, опустилась на землю последней. 
 Пережевывая бесконечную жвачку, косули то и дело настораживали длинные уши, вслушиваясь в таинственные шорохи. Однако усталые веки все чаще прикрывают выразительные глаза. 
 ...Вскоре табунок чутко спал. 
 Рослый, мощного сложения самец рыси, прозванный окрестными звероловами за пышные бакенбарды на щеках, Боцманом, давно наблюдал за оленями и теперь бесшумной тенью скользнул по склону на террасу. 
 Громадный кот уже примерялся к прыжку, как вдруг лапами непонятное подрагивание горы и услышал гул. Косули вскочили, заметались по террасе с тревожным сиплым блеянием. 
 То ли порыв ветра, то ли всесокрушающее время подточили зыбкое равновесие и чудом державшаяся на гребне отрога каменная громада, качнулась и покатилась вниз, дробясь о скальные лбы, увлекая за собой все новые глыбы вперемежку со срезанными стволами деревьев. 
 Боцман шарахнулся было в сторону, но край лавины зацепил его и тоже швырнул в нескончаемый грохот вслед окровавленной туше оленухи... 
 Камнепад, дымясь серым облаком пыли, быстро достиг подножия отрога, и слизнув прибрежные вязы, затих ощетинившимся языком на середине реки. 
 Полуживой, оглушенный кот оказался на груде обвальной мешанины. Под ним многолосо шумел речной поток, а сверху прижал добела ошкуренный ствол осины, лишавший рысь всякой надежды на спасение. 
 Под утро лесная долина заклубилась быстро густеющим туманом, и через пару часов волнистая мгла поглотила все вокруг. Но когда, наконец, ближе к полудню сквозь туман чуть расплывчатым пятном робко обозначилось солнце, просочившееся тепло растревожило, всколыхнуло молочную толщу, и однородная до того влажная муть зашевелилась, поползла мохнатыми космами по лесистым склонам, тая на глазах. Вскоре солнечные лучи начисто вымели долину. 
 Припекало. Временами к израненному коту возвращалось сознание, и тогда ему нестерпимо хотелось пить. Вода шумела прямо под ним, но она была недосягаема. Вечером после захода солнца страдания только усилились. 
 Отовсюду, на запах крови, со звоном слетались полчища комаров и мошки. Кот оказался погребенным под этой шелестящей крылатой массой. Тысячи безжалостных хоботков протискивались сквозь шерсть и впивались в кожу. Тело превратилось в сгусток нестерпимой боли и жгучей чесотки. 
 Задыхаясь от набившихся в нос и пасть насекомых, Боцман заходился в приступах раздирающего кашля. Ему еще повезло, что язык обвала вынес его на середину реки: в сыром прибрежном лесу, где сосущей твари куда больше, он вряд ли пережил бы эту ночь. 
 Наступивший день поубавил кровососов, однако вскоре на смену им появились мухи. Они садились на разрывы кожи и подолгу копошились в них, откладывая яйца. На следующие сутки раны побелели от шевелящихся личинок. Прожорливые червячки проникали все глубже. Невыносимые мучения причиняли личинки, раскормившиеся на разбитом носу. Щекоча до сумасшествия, они заползали в ноздри, образуя там живой кляп. 
 Теряя последние силы, кот все реже приходил в себя. 
 В небе выжидающе парили коршуны. 
 ... К исходу третьего дня, могуче клубясь, надвинулись тяжелые тучи, и тайгу накрыл все усиливающийся дождь. Струи воды уменьшили зуд, принесла некоторое облегчение. 
 Очнувшись, рысь, насколько могла, повернула голову вбок, и в таком неудобном положении пыталась дождевые капли, чтобы утолить жажду. 
 Дождь лил всю ночь и все утро. Река вздулась, забурлила, валуны со скрежетом заколотили по неподатливому каменистому дну. 
 Высокие буруны уже лизали коту лапы. Ужас близкой смерти охватил припечатанного к обломкам Боцмана. 
 Вершина ненавистной осины всплывала вместе с прибывающей водой, и ее толстый комель все сильнее давил на грудную клетку. Боцман уже почти испускал дух, когда лесина вдруг всплыла целиком и, вытягиваясь по течению, свезла его с камней на быстрину. Поток подхватил полуживое тело кота и помчал по течению, то загоняя в пучину, то вышвыривая между коряг и лесин. Давясь и отфыркиваясь, кот ловил редкие мгновения для вдоха. 
 Впереди показался скалистый прижим с черными сотами промоин. Зверя несло прямо на отбойное место, где река бесновалась в мощных водоворотах. Один из них захватил Боцмана и, как следует покрутив, втянул в затопленную береговую нишу. Кот, теряя сознание, отчаянно скреб когтями по отполированным стенкам и, наконец, зацепившись за какую-то выемку, кое-как выкарабкался из воды на пологий выступ внутри полузатопленного грота. 
 Долго не мог отдышаться истерзанный зверь. Через полчаса прибывающая вода заставила его отползти повыше. Здесь Боцман, не торопясь, вылизал раны шершавым упругим языком и осмотрелся. В конце каменного мешка виднелся терявшийся в темноте узкий лаз. 
 Рысь приподнялась и, с трудом переставляя непослушные лапы, стала медленно пробираться в таинственно манящую черноту. 
 Что придавало силы измученному зверю? Быть может, забрезживший впереди слабый свет. Тьма с каждым шагом становилась все прозрачней, и вскоре Боцман выбрался на дно громадного провала. 
 Над ним неумолчно шумела промытая, посвежевшая тайга. Ветер уносил рваные пласты сумрачных, низких туч за гребень горы, а образовавшиеся разрывы заливала сочная синева и ласковый свет горячего солнца. 
 Блаженно жмурясь, рысь грелась и обсыхала на припеке. Затем подкрепилась суетившимися в траве мышами и вновь принялась вылизывать гноящиеся, горящие пульсирующей болью раны. 
 Инстинкт предков поднял кота на еще слабые лапы и повел к приметному овражку. Его вытянутое изголовье было покрыто родничками с вонючей водой и жирным целебным илом. 
 Грязевые ванны быстро дали результат: язвы и раны стали затягиваться нежной кожицей. Здесь же Боцман охотился на мышей. На третий день ему крупно повезло. Проследив взглядом тянувшийся по мягкому грунту след, он увидел суетящуюся в кустах енотовидную собаку. Внезапно появившись перед ней, кот так напугал мохнатую толстуху, что та парализованно замерла. После непродолжительного оцепенения она все же попыталась бежать, но неловко оступилась на осклизкой колодине и, завалившись на бок, сжалась в пушистый комок, покорно ожидая смерти. 
 Вечером Боцман вернулся к месту удачной охоты полакомиться остатками добычи и наткнулся на убежище еще одной собаки. Но та настолько глубоко забилась в отнорок между узловатых, бугристых корней тополя, что стала недосягаемой для крупного кота. Боцман не растерялся и принялся разрывать отнорок сверху. Добираясь до своей жертвы, он вырыл глубокий колодец. А когда, наконец, извлек дрожащую енотовидную собаку, то обнаружил там еще и вторую - поменьше. 
 Коту, чтобы насытиться, и одной лишнего было, но он терпеть не мог этих плодовитых чужаков, недавно объявившихся в этих краях, и беспощадно давил их на своей территории. 
 Уже через неделю после первой грязевой ванны, кот преобразился, обрел присущий ему лоск. Теперь это вновь был прежний Боцман -- гроза окрестной тайги. Надо сказать, что уродился он редким великаном среди своих сородичей, и в тоже время был подвижным, стремительным, как ветер. В его облике особенно привлекала взор весьма характерная голова: округлая и короткомордая, рот и глаза в кайме светлых ободков. В мерцающем блеске бронзово-желтых глаз угадывалась дикая и независимая натура. Слегка вздернутая после схватки с молодым медведем верхняя губа, щетинистые усы и вертикальные темные полосы у переносицы придавали коту свирепое, беспощадное выражение, несколько смягчаемое кокетливыми кисточками черных волос на кончиках подвижных ушей. 
 Мягкий, густо-палевый с серебристным отливом, мех украшал рассыпанный по всему телу бурый крап. Передвигалась рысь на длинных, сильных ногах легко и грациозно, но главное, совершенно бесшумно, что вместе с острым зрением и слухом обеспечивало ему неизменный успех в охоте... 
 Пестрым потоком текла таежная жизнь. Сменялись дни, недели, месяцы. То сытые, то голодные, то солнечные, то пасмурные. Незаметно пришло время длинных ночей и настала пора трескучих морозов. 
 Стылыми, звездными ночами Боцман бродил по излюбленным местам в поисках пропитания, а с восходом солнца выбирал тихое защищенное место с хорощим обзором и дремал под едва гревшими лучами солнца. 
 Как-то в конце февраля, когда удлиняющиеся солнечные дни вдохнули первые признаки жизни в оцепенелый лес и южный берег реки уже оброс тоненькими сосульками, Боцман застал возле недавно пойманного им беляка кошку с густыми длинными кисточками на ушах. Возмущенный кот резко фыркнул, что означало: "Как смеешь! Мое!" 
 Кисточка пригнула шею и отползла. Всем своим видом она как бы говорила: "Я, конечно, виновата. Но я так голодна!". 
 Боцман еще поворчал для порядка, но гнев его как-то сразу улетучился. Не спеша отрывая куски мяса, он то и дело с интересом поглядывал на незваную гостью. Насытившись, лег поодаль, милостиво разрешив Кисточке доесть зайца. Случай свел их вовремя - подходила пора рысьих свадеб. 
 -
 Любовные утехи настроили Боцмана на беспечный лад и, когда ветер донес со дна долины чуть различимый звук, похожий на окрик человека, он лишь ненадолго навострил уши. Ровный шум пойменного леса и безмятежный пересвист птах быстро заглушили тревогу. Да тут еще солнце, наконец, стряхнуло с себя прилипший клок тучи и весело засверкало слепящим оком. 
 Однако спутница заволновалась и задвигала ушами. 
 Ветер дул зверобоям в лицо, и имей деревья густой летний наряд, они еще долго продвигались бы незамеченными, но в зимней обнаженности Кисточка различила какое-то движение в просветах между стволов. 
 Насторожился и Боцман. Он увидел, как на разреженный прогал выскочили разношерстные собаки с крутыми баранками хвостов и, молча рыская в зарослях, начали подниматься в гору. Сами по себе они пугали не больше, чем годовалые волки, но Боцман знал, что в тайге за собакой всегда следует человек с тускло блестящей палкой. 
 Кошки огляделись и, оценив обстановку, стали уходить, держась крутых мест. 
 Поднявшись до перевальной седловины, Боцман остановился, пропуская Кисточку, и далеко внизу за собаками разглядел карабкающихся на длинных "лапах" сначала одного охотника, потом второго, третьего. В руках у каждого поблескивала та самая палка, которой кот страшился больше всего на свете. Он хорошо помнил - из этих ужасных палок вылетает и впивается в тело острой болью гром, от которого течет кровь и долго не заживает рана. И хотя люди были еще далеко, это воспоминание подстегнуло Боцмана и он поторопился за Кисточкой. 
 Тем временем свора вышла на их горячий след и, разразившись истошным лаем, ринулась в погоню. 
 Кошки поначалу легко оторвались от преследователей на своих мохнатых лапах - снегоступах, но непривычные к длительному бегу, быстро утомились. 
 Вязкие*, выносливые, подогреваемые видом беглецов, лайки сокращали разделявшее их расстояние и гнали уже "по - зрячему". 
 Боцман знал, что собаки, так же как и волки, не умеют лазать по деревьям. Ища спасения, он вскарабкался на огромную суковатую березу. Изрядно отставшая, задыхающаяся Кисточка последовала его примеру и взобралась на первое попавшееся, наклонно растущее дерево. 
 Подоспевшая свора окружила затаившуюся в развилке кошку. Звонкий лай зазвучал часто и исступленно. Он нес охотникам весть о том, что зверь остановлен и следует поторопиться. 
 Появление запаренных хозяев собаки встретили невообразимыми прыжками и яростным лязгом клыков: каждая из них стремилась убедить своего властелина в том, что именно она настигла и загнала добычу на дерево и, без сомнения, заслужила в награду самый лучший кусок мяса. 
 Бежавший первым, охотник с рыжей бородой во все лицо, направил палку на Кисточку. Полыхнул язык пламени, грянул гром. 
 Взвыв от пронзившей грудь боли, кошка рванулась вверх по дереву, но ее передние лапы беспомощно заскребли пустоту, и она сорвалась. 
 Боцман, услышав выстрел, громадным прыжком сиганул на белую перину и под прикрытием густого пихтача ушел незамеченным. Иногда он оглядывался, надеясь увидеть бегущую следом Кисточку, но ему в морду неслись только новые удары грома. Он еще не понимал, что это добивали его подругу. 
 Удалившись на безопасное расстояние, Боцман залег в непролазном буреломе, в ожидании спутницы, но она так и не появилась. 
 С наступлением ночи кот, покружив по своим следам, вышел к тому месту, где их загнали на деревья, и застыл в немом ужасе. 
 Лунный свет озарял неестественно вывернутое тело кошки - без головы и шкуры. Обнаженные мышцы с отметинами подкожного жира прихватило морозом. Вокруг на истоптанном снегу валялись обслюнявленные бумажные трубочки с едким запахом дыма. Они были похожи на белых, с черными головками, червей. 
 Боцман несколько минут вглядывался в обезображенное тело подруги. Затем повернул голову в ту сторону, куда ушли люди и собаки. Кот не умел плакать, но его пылающие зеленым огнем глаза застлал влажный туман. Он смертельно возненавидел того Рыжебородого, поднявшего громовую палку на Кисточку, и этот противный, мерзкий запах белых червей на снегу. 
 После гибели Кисточки Боцман как-то сник. Все окружающее казалось ему теперь враждебным и неприветливым. Он часами неподвижно лежал на снегу. Прежде он так и жил -- одиноким, угрюмым отшельником, а с Кисточкой оттаял и успел привязаться к нежной спутнице. Но ее так быстро не стало... 
 -
 Известно - время лучший лекарь. Мало-помалу пробуждался интерес к жизни и у Боцмана. 
 В тайгу пришла весна. Из-под ужимающихся изо дня в день сугробов зазвенели ручьи. Облезли до черноты опушки. Под напором жизненных соков ветви сосен затопорщились розово-кремовыми свечками, щедро припудренными белой пыльцой. В полдень прогретая тайга источала горьковато-смоляной запах, от которого сладко кружилась голова. 
 Однажды, после долгой прогулки по гребням отрогов, притомившийся Боцман спустился к реке, полной предзакатной тишины, покоя и свежести. Вылизав языком взъерошенную ветвями шерсть и помыв лапами морду, он распластался на теплой поваленной ольхе возле устья ручья, обозначенного широким полукружием разноцветной гальки. Отдыхая, он блаженно жмурился от ласковых переливов нескончаемых водяных бликов. 
 Пойму заливал свет тлеющего заката. Чуть слышно прошелестела в траве гадюка. Она соскользнула по наклонной каменной плите в воду и, высоко подняв головку, поплыла на другой берег. Выбежал из кустов к реке горностай в бурой летней шубке и принялся жадно лакать воду. 
 Ни юркий зверек, ни Боцман не увидели сквозь отсвечивающие гребешки переката темной спины тайменя. Речной великан живой торпедой пронесся под водой несколько метров и, окатив берег крутой волной, тут же исчез. Вздрогнувший кот оторопело уставился на голый, мокрый камень, где только что стоял горностай... 
 Боцману уже изрядно приелась зайчатина, которой он питался последние месяцы, а любимые косули после снежной зимы стали в тайге крайне редки. Однако, исходив немало распадков и гор, кот все же высмотрел под скалой одного упитанного бычка-косулю. Подкрасться к нему из-за окружавших скалу осыпей было невозможно - увидит издалека и умчится, играючи, высокими прыжками - дугами. 
 Зная, что олень должен обязательно спуститься к ручью на водопой, Боцман нашел проход, который тот не мог миновать, и залез на дерево, затаился среди листвы на толстой ветке. Над головой неожиданно раздался треск. Кот невольно сжался, но, подняв глаза, увидел падающий с вершины дерева полусгнивший сук -- "ложная тревога". 
 Прошло часа два, а Боцман все еще терпеливо лежал в засаде. 
 Но вот послышался слабый стук копыт. Бычок шел осторожно, оберегая от тонких веток молодые, еще покрытые опущенной кожей, вилообразные рога с тремя небольшими отростками. Рысь стрелой сорвалась с дерева, всей своей массой обрушилась на кирпично-ржавую спину косули, разом прокусила клыками шею своей жертвы. 
 Олень упал. Тут же попытался вскинуться и, как обычно, умчаться легко и свободно, но, только что полные сил, мышцы не повиновались. 
 Полакомившись сочным, парным мясом, Боцман завалился на спину и, лениво разметав на траве лапы, стал кататься с боку на бок, то выгибаясь, то надолго замирая. 
 После жирного мяса захотелось пить. Кот оттащил остатки косули в ельник, поточил о сухостоину когти, с наслаждением потерся о бугристую кору и спустился, наконец, к горной речушке. Заходя в воду, вспугнул маленьких уток-чиркав. Те улетели вниз по течению плотной, стремительной стайкой. Утолив жажду, кот укрылся от оводов под скалистым выступом. Нежась в его прохладе, сытый и благодушный, он одним глазом поглядывал, как вылетают из воды и с причмокиванием ловят оводов шустрые хариусы, как по воропеной поверхности стремит6ельным веером рассыпаются серебристыми молниями испуганные маоьки.. Внезапно откуда-то сверху легкой, прозрачной тенью неслышно скользнула скопа. Слегка чиркнула по волнистой ряби переката, и в ее крючковатых когтях забился, сверкая перламутром, нерасторопный хариусенок. 
 Но недолго Боцман пребывал в блаженном состоянии. Из чащи, где лежала косуля, послышался шум: кто-то явно терзал недоеденную тушу. Пришлый кот даже не соизволил поднять морды при появлении хозяина добычи, а только глянул исподлобья. Столь дерзкого поведения Боцман не мог стерпеть и яростно зашипел на наглеца. Тот в ответ только разинул пасть и обнажив черные выкрошившиеся зубы. 
 Внимательно разглядев облезлого, с прогнувшейся спиной незнакомца, Боцман сообразил, что перед ним совершенно дряхлый старик. 
 Боцман хорошо знал закон тайги - правит сильнейший. Но он не мог унизить себя дракой с беззубым зверем. Он просто подошел к косуле с другой стороны, и коты, то и дело искоса поглядывая друг на друга, мирно потрапезничали. Вскоре пришелец насытился и, поблагодарив взглядом, удалился, а хозяин примостился подремать на выворотне. 
 В это время к ельнику, привлеченный кровавым потаском *, приближался... медведь. 
 Услышав сквозь сон оглушительный хруст мозговых костей, Боцман, поначалу только облизывался, но довольное урчание косолапого обжоры, наконец, разбудило его. В вспышке слепящего возмущения кот бесстрашно подскочил к грабителю и впился свирепым взглядом в крохотные медвежьи глазки. Напружинив лапы, он приготовился биться за свою добычу. 
 В ответ из широко разверзшейся пасти вырвались низкие громоподобные раскаты. Этот рев и мощные клыки остудили праведный гнев кота: здравый смысл ему не был чужд. 
 В бессильной ярости и обиде закружил он вокруг мародера, но сознавая неоспоримое превосходство медведя в силе, отступил с притворным равнодушием, тем более, что туго набитое брюхо не располагало к серьезной драке. 
 Все лето Боцман провел в покое и достатке. Вольготная жизнь никем не нарушалась. Волки и медведи заставляли проявлять известную осторожность, но кот избегал лобовых столкновений. Впрочем, и те не искали встречи с ним. Каждый ходил своей дорогой, уважая права соседа. 
 В тайге лишь с людьми Боцман никак не мог ужиться, хотя он сам никогда не посягал на их интересы. Эти существа всегда были агрессивны и при каждом удобном случае выпускали из своих железных палок разящий гром. Но, к счастью, в зеленое время года они здесь появлялись очень редко. 
 В этом году кот ни разу не слышал и не видел их до той поры, пока не опали листья, а земля и деревья не укутались в белые одежды. Хотя молодой снег вскорости растаял, спокойная жизнь кончилась. 
 Вновь по отрогам и распадкам потянуло дымом, забрехали лютые псы, загромыхали тускло блестящие палки. Только теперь Боцману показалось, что армия зверобоев и их верных прислужников - собак стала еще больше. 
 Кот мастерски ухитрялся не попадаться на глаза промысловикам, за что заслужил репутацию зверя-невидимки. В то же время, невзирая на печальный опыт, Боцман не мог избавиться от присущего ему любопытства: люди манили его своей непонятностью. 
 По ночам кот нередко спускался с гор то к одному, то к другому охотничьему логову. На подступах к ним он всегда находил длинные ободранные тушки, в основном соболей и резко пахнущих норок. Беличьих почему-то не было. Видимо, их съедали собаки. Мясом же соболей и норок брезговали. 
 Выбрав место поукромней, Боцман подолгу наблюдал за жизнью двуногих соседей. 
 Любил он ходить и по лыжному следу: ему было интересно знать, что делают охотники в его владениях. 
 Кот изучил повадки промысловиков, а некоторых даже знал в лицо. Охотничьи ловушки и приманку возле них Боцман рассматривал издалека, чуя, что они таят смерть, никогда к ним не приближался. Случалось, в ловушке еще бился соболь или норка, реже колонок или горностай. Обессилев в бесплодных попытках освободиться, они через день-два коченели. 
 В один из таких обходов после легкой пороши Боцман вдруг учуял аппетитный запах. Шагах в четырех от лыжного следа под деревом парил в воздухе, слегка покачиваясь, здоровенный косой. 
 Недоумению кота не было предела - отчего вдруг длинноухий кружится словно птица? 
 Боцману не хотелось есть, но это его вечное любопытство... Он прикинул - если встать на задние лапы, то до косого можно дотянуться. 
 Мелкими семенящими шажками он приблизился к "летающему" зайцу и тут же отпрянул от внезапной боли: на левой передней лапе повыше широкой ступни сомкнулись железные челюсти. 
 Человек, поставивший ловушку, конечно, искушенным в своем деле промысловиком, но он не учел, что Боцман намного превосходит силой своих собратьев, и поводок, к которому был прикреплен капкан, не сдюжит его мощных рывков - через час кот уже порвал цепочку. 
 На трех лапах побежал он прочь от страшного места - в безжизненные поля каменных россыпей под высокими скалистыми вершинами, куда охотники и собаки никогда не забирались. Капкан с обрывком поводка цепко сидел на лапе, и его тарелочка при каждом прыжке вызванивала о железную станину "тринь-дзинь". 
 Добравшись до хаотичных россыпей. Боцман залез в пустоте между угловатых глыб. Здесь, в относительной безопасности потрясенный и измученный кот забылся тяжелым сном. К болезненной хватке железной пасти он притерпелся и спал на удивление долго. После сна происшедшее уже не казалось таким страшным, и кот вознамерился во что бы то ни стало избавиться от неудобной побрякушки, от которой сильно болела нога. 
 Боцман попытался сесть, чтобы стянуть туго зажавшие лапу дуги, но пружина капкана застряла между камней. 
 Превозмогая боль, кот задергал ногой. Капкан, сдирая шкуру, медленно сползал, но, достигнув широкой ступни, застрял. Тогда сметливый зверь потянул лапу на себя. Верхняя доля пружины, получив упор о камень, стала прижиматься к нижней, и чем сильнее тянул Боцман, тем слабее становилась хватка. Наконец дуги раздвинулись настолько, что лапа выскользнула из тугих тисков. 
 После этого происшествия Боцман стал еще более осмотрительным. Чтоб не стать жертвой новых хитростей охотников, он удалился на не посещаемый зверобоями голец, державно господствовавший над окрестными вершинами, и, промышляя там куропаток, жил безбедно, несмотря на сильные, пронизывающие ветра и трескучие морозы. 
 Ниже беловерхой вершины, в ельниках, стекавших зеленой лавой по горным ложбинам, обитали маленькие безрогие олени-кабарожки, и коту порой удавалось полакомиться их суховатым, но вкусным мясом. 
 Привыкнув к тому, что на Лысой горе снежный покров нарушается лишь следами крохотных копытец кабарги да набродами куропаток, он был крайне удивлен, когда увидел круглые вмятины рысьих следов. Дня два назад кошка - а это была именно кошка! - прошла по гребню кряжа в сторону холмистой долины. 
 Боцмана охватило неясное, сладкое волнение. Оставив было след кошки, он все же вернулся обратно и пошел по нему не останавливаясь, ступая точно в отпечатки лап самки. 
 Прерывистая стежка вывела на пологие увалы, где к ней присоединялись с разных сторон следы еще трех котов. В разгар ночи, по резким и страстным воплям, далеко слышным в тишине промороженной тайги, Боцман нашел всех четверых на лесистом скате. 
 Завидев самку, Боцман пришел в необычайное волнение. 
 Очаровательная кошка в дымчато-серой шубке сразу определила в новичке надежного покровителя и сама подошла к нему, не ожидая обычных любезностей и церемоний ухаживания. 
 Прежние кавалеры увязались было за ней, но Киса резко обернулась и неприязненно зашипела на них. 
 Молодая пара надолго удалилась в непролазную глухомань. Счастливый Боцман, будучи вообще-то весьма молчаливым существом, от избытка чувств время от времени издавал низкие протяжные вопли. Подруга вторила ему тихим грудным голосом. Эти любовные арии, очевидно доставляющие удовольствие исполнителям, заставляли замирать в страхе многих обитателей тайги. 
 Во время затяжной кошачьей свадьбы к восхитительной Кисе пытались приблизиться новые кавалеры, но Боцман никого не подпускал к своей возлюбленной. Для этого ему даже не было нужды вступать в драку. Одним взглядом он остужал их пыл, а его громадные размеры и свирепый вид отрезвляли претендентов в женихи лучше любой затрещины. 
 Лишь один длинноногий кот бурой масти, поскитавшись по распадкам и отрогам в безуспешных поисках другой самки, через неделю вернулся и разыскал любезничавшую парочку. В прежние годы у Бурого при встрече с Боцманом начинала холодеть спина, но за последние месяцы он сам порядочно заматерел и налился силой. И теперь Бурый, с вызовом глядя на соперника, пошел в атаку. 
 Боцман, вздернув короткий хвост и развернув наружу уши, приготовился дать отпор самоуверенному нахалу. 
 Они стояли друг против друга, перекатывая тугие бугры мышц. Распушив щетинистые усы, взгорбив спины, коты долго разогревали себя, нагоняли страху утробным завыванием. Наконец, стронулись с места и стали сходиться, то бросаясь, то отскакивая, с каждым разом сокращая расстояние. 
 Внезапно, словно сговорившись, они сцепились в яростно ревущий шар, а через несколько секунд так же быстро распались на отдельные, непримиримо шипящие половины. 
 Первый натиск ошеломил отвыкшего от сопротивления Боцмана и пробудил в нем настоящую злость. Обменявшись ударами лап, они вновь сплелись и закрутились многолапым колесом, безжалостно раздирая шкуры друг друга когтями. 
 Во время передышки Боцман оправился быстрей соперника и нанес огромной лапой по башке обладателя длинных ног сокрушительный удар. И тут же, не давая Бурому прийти в себя, располосовал когтями чувствительный нос. Не стерпев адской боли, соперник кинулся наутек, роняя на снег клочья выдранной шерсти и алые горошины крови. Ни разу еще Бурый не получал такой немилосердной трепки. "Надо подальше обходить этого дьявола", - выразительно говорил его пришибленный вид. 
 -
 Конец зимы в тот год выдался опять снежным, пуржистым; весна - стылой, затяжной. 
 Киса готовилась к окоту, а в тайге повсюду еще лежал сквасившийся, крупнозернистый снег. 
 Ходила кошка осторожно и мало. Больше лежала у входа в низкую расселину и прислушивалась к движениям котят, рвущихся из тесной утробы на волю. Они временами так буйствовали, что живот бугрился от ударов крохотных, но уже сильных лапок. 
 Боцман, не покинувший после любовных утех подругу, постепенно взял заботу о пропитании на себя. 
 Оставив в очередной раз Кису в логове, он отправился на охоту. Дул тугой порывистый ветер. Ничто не говорило о весне. Только сугробы осели, да вокруг стволов появились ямистые лунки. 
 Идя наискосок к ветру, кот принюхивался к многоструйному потоку запахов. Наконец он уловил то, что его интересовало: одна из струек принесла соблазнительный аромат молодой лосихи. 
 Недолгие поиски привели в непролазный ольшаник, на окраине которого виднелся снежный бугор, обрамленный сухими листьями и обрывками травы. Еще два шага, и из выбитого копытами углубления показалась бурая спина, кончики ушей. 
 Дремлет, не подозревает о смертельной опасности всегда чуткая лосиха: шум ветра заглушает шорох крадущихся шагов рыси. 
 Длинный, упругий прыжок, и Боцман свалился прямо на жертву, как снег на голову. Запустив страшные когти в спину и бока, он вонзил клыки в шею. Густая, жесткая шерсть и толстая кожа помешали сразу добраться до становой жилы и шейных позвонков. 
 Лосиха выметнулась из убежища и, тараня грудью заросли ивняка, выскочила на ноздреватый лед. Мотая головой, кинулась к спасительной проплешине переката. Сиганув в полынью, лосиха опрокинулась на спину в расчете подтопить кота. Забурлила, вспенилась студеная вода. Заскрежетала под бьющимися животными галька. 
 Хлынувшая в пасть и нос вода заставила Боцмана разомкнуть клыки. Лосиха вскочила на ноги. Громыхнув копытами по валунам, выпрыгнула на лед и помчалась вниз по руслу. Из глубоко прокушенной шеи хлестала пульсирующими струйками кровь. Достойно защищалась лосиха и вышла победителем, но вместе с кровью покидали молодое тело силы. Все мельче становился шаг. И вот она взорвалась дивным прыжком и, издав громкий, почти медвежий рев, упала на лед замертво. 
 Боцман вылизал свою испачканную шубу и подошел к туше. Налакавшись дымящейся крови, он привел к мясу Кису. 
 Знатная добыча надолго освобождала супружескую чету от хлопот о пропитании. Тем не менее Боцман, как образцовый семьянин, к вечеру следующего дня собрался на охоту, чтобы побаловать Кису свежениной. Подкараулив беляка, он заспешил к хозяйке. 
 Подходя к логову, кот услышал странную возню и тонкий писк. "Это еще что за живность?" Приглядевшись, Боцман различил копошащиеся между лап супруги маленькие мохнатые комочки. Киса тихонько поднялась и жадно набросилась на теплую зайчатину. Малютки, а их было трое, без матери забеспокоились и неуклюже выпутывались из переплетения лап, голов и коротких хвостиков. 
 Утолив голод. Киса подошла к Боцману, долго терлась лбом о заросшую бакенбардами щеку, выражая благодарность и безмерное материнское счастье, переполнявшее ее. 
 Крохотные наследники, необыкновенная нежность Кисы побуждали Боцмана к неутомимой охоте. 
 Как-то, принеся в зубах еще живого зайца, Боцман оставил его на площадке перед входом в расселину. Косой временами брыкался. Подросшие котята, в детских почти белых шубках, разминая длинные нескладные ноги, с восторженным урчанием выбежали и закрутились вокруг живой добычи. Блестящие глазенки рысят впервые загорелись огнем настоящих хищников, но тут совсем некстати полил дождь. Холодные капли остудили воинственный пыл юных охотников, и они отступили в убежище. 
 Боцман накрыл продрогших детенышей мохнатыми теплыми лапами. Котята согрелись и задремали. Однако тишина царила недолго. Быстро пустеющие желудки разбудили их, и они перебрались под бок матери, каждый к своему любимому соску. 
 Сытость и тепло вновь вызвали у них желание порезвиться. Снаружи все крапал дождь. В таких случаях котята взбирались на отца, чье громадное тело являло собой великолепную игровую площадку. Они прыгали, ползали, скакали по нему, с яростью трепали, а Боцман все терпел с истинно родительской снисходительностью потехи шалунов. 
 Непогода разыгралась не на шутку. Холодный, частый дождь лил почти беспрерывно, не выпуская Боцмана на охоту, трое суток. У Кисы молока становилось все меньше, котята не наедались. Открывая розовые пасти, они жалобно хныкали, терзали мать, прося добавки, но соски были пустыми. Киса нервничала и, тыкаясь в Боцмана носом, побуждала его идти промышлять дичь. 
 Кот и сам понимал, что ждать погоды больше нельзя, и выбрался под текучую завесу. Кроме небесной капели его орошала еще и холодная осыпь с ветвей захлебнувшегося дождем леса. Моментально намокнув, шерсть слиплась и так плотно облегала тело, что кот казался голым. Деревья до сих пор не выпустили лист. Казалось, все живое в тайге вымерло. Боцман всю ночь пробегал по угодьям в поисках прокорма, а к утру, пошатываясь, вернулся к логову. 
 Киса издалека разглядела сквозь дождевую муть своего верного друга. Его унылый вид говорил сам за себя - поживы не предвидится. Робкая, хлябистая весна творила свое черное дело - тайга изо дня в день пустела, лишаясь своих обитателей. 
 Прошло еще два дня. Непогода, наконец, угомонилась. Сплошной войлок туч истончился, разошелся широкими чистыми разводами, открыв, впервые за весну, по-настоящему теплое и яркое солнце. 
 Боцман с Кисой, задерганные требовательными воплями ослабевших котят, не дожидаясь сумерек, вышли на охоту вдвоем. Скоро они задавили костлявого беляка. Киса тут же на месте съела почти целиком и поспешила к голодным детенышам. 
 Последовавший вскоре за ней кот застал подругу мечущейся по площадке. Киса с надеждой взглянула на Боцмана и исчезла в логове, тут же выбежала обратно и опять заметалась по площадке между кустов. 
 Встревоженный Боцман заглянул в расселину. Его поразила непривычная тишина: котят там не было. Не поверив своим глазам, он несколько раз обшарил логово, но напрасно - рысята исчезли. 
 Несчастные родители обегали все окрестности, но не обнаружили ни единого следа, хоть как-то объяснявшего пропажу. 
 Многоопытный Боцман знал, что со времени таяния старого снега и до появления молодого охотники исчезают из тайги. Несколько месяцев ее обитатели живут спокойно. Люди словно дают им возможность вырастить потомство. Но, тем не менее, кот был склонен обвинить в пропаже детенышей именно людей. Только они, по его разумению, способны, не оставляя никаких следов, разорить логово. 
 У кошек не хватило сообразительности по одинокому перу беркута на площадке и клекоту на дальней скале догадаться об истинном виновнике исчезновения котят. А дело было так. 
 Оголодавшая, так же как и кошки, за долгое ненастье пара беркутов вылетела из гнезда в поисках корма для своих прожорливых птенцов. 
 Паря над тайгой, беркут-отец издали заметил выбравшихся на солнышко котят. Он еще долго кружил в небе над пятачком перед логовом, пока не уверился по поведению несмышленышей, что они одни, без охраны родительских клыков. 
 Беркут камнем упал на землю, поразив когтистыми лапами двух рысят и убив ударом клюва третьего. 
 Безрадостно протекало лето. Киса, особенно первые недели, заслышав звуки, даже отдаленно напоминающие голоса котят, очертя голову бросалась на поиски, а, никого не найдя, подолгу с отсутствующим видом сидела на земле, сутуло вобрав в плечи круглую голову. Ничто не интересовало ее в такие часы. Если Боцман настаивал, она послушно брела за ним, участвовала в охотах, но все это без желания и присущего ей прежде азарта. 
 Когда поздней осенью свора собак обнаружила их. Киса впервые не подчинилась Боцману и не последовала за ним в крутобокие горы, а почти сразу, как заслышала погоню, вскарабкалась на первое попавшееся дерево и равнодушно наблюдала за бесновавшимися внизу лайками. Подоспевшие охотники почему-то не стали выпускать разящий гром из палок, а подвели на длинном шесте прочную петлю из жесткой капроновой веревки и, улучив момент, затянули ее на передней лапе кошки. Затем стащили шипящую рысь на чуть припорошенную снегом землю, накинули сверху толстое ватное одеяло и, удерживая рогулинами, туго запеленали. 
 Боцман ночью спустился с горных отрогов и, не найдя подруги, по следам охотников вышел на окраину леса, обрывавшегося в сотне метров от береговой линии. Дальше, за рекой, на пологом увале виднелись безликие в предрассветной мгле жилища людей. 
 Оставаясь под прикрытием деревьев, кот послал призывной клич и через мгновение услышал ответный горловой вопль Кисы. Он доносился откуда-то из середины первого ряда домов, примыкавших огородами и банями к реке. Обменявшись резким вяканием, кошки вконец переполошили деревенских псов, и Боцман счел благоразумным не дразнить их больше, тем более, что теперь он знал, где искать Кису. 
 Возвращаясь в горы, он невольно прислушивался к звукам, доносившимся из селения. Собаки потихоньку угомонились. Изредка взбрехнет одна, другая, одиноко просипит бык, подаст трескучий голос петух и опять тишина. 
 Боцман, терзаемый противоречивыми чувствами, все чаще замедлял шаг и скоро остановился в нерешительности. 
 Привязанность к подруге, желание увидеть и освободить ее не давали ему покоя, подавляя самый главный инстинкт -- инстинкт самосохранения. Наконец, он решился и повернул обратно, навстречу восходящему солнцу. 
 Шагал Боцман свободно, без страха; сильное, невиданное ранее чувство вселяло уверенность в его сердце. 
 Будучи жителем глухой тайги, он избегал открытых пространств. Там он не чувствовал себя в безопасности, но сейчас кот смело вышел на высокий чистый берег и, не таясь, доступный людским взорам, встал, как изваяние, отчетливо выделяясь на снежном фоне. Боцман понимал, что его видно из селения, но он был в таком состоянии, когда совершаются необыкновенные и необъяснимые поступки, и насилу преодолевал желание немедленно идти к месту заточения Кисы. 
 Баба Галя, спускаясь к проруби за водой, подняла голову и неожиданно для себя увидела громадную рысь. Уронив ведра, она опрометью пустилась бежать к дому, всполошила соседей и вскоре вся деревня гомонила о коварной рыси, которая напала на бабу Галю, но то ли промахнулась, то ли бабка успела надеть ей на голову железное ведро. Главное, баба Галя, слава Богу, жива, а рысь осталась голодной и караулит новую жертву. 
 Кто посмелее, особенно мальчишки, ходили ватагой за огороды и глазели на дерзкого разбойника, стоящего на противоположном берегу реки с высоко поднятой головой. 
 Охотники с лайками уже неделю как разъехались по участкам - начался промысловый сезон. Охранять деревню остались одни бестолковые дворняги. 
 Встревоженные бабы направились к местному зверолову Ивану Михайловичу Карпенко, но он уехал в лесничество связываться с областной базой "Зооцентра", чтобы просить машину для отправки отловленной рыси. 
 Когда женщины выходили из его дома, с реки донеслось громкое и резкое "Вау-у". Киса в ответ радостно откликнулась из сарая. 
 Женщины заскочили обратно в сени и излили свое застарелое недовольство и раздражение на хозяйку дома. 
 - Вот ловит твой рысей, медвежат, волчат, а звери-то, вишь, какие наглые в отместку стали. Скоро всю деревню окружат. Ни за водой сходить, ни детям на коньках покататься. Прошлый год медведица допекала, а теперь рысь... 
 - Занятие ваше нам всем на погибель, - добавила высокая старуха, штраф на вас надо за такое. 
 - Оно верно, штрафом надо проучать, - охотно поддержали остальные. 
 - А ну вас к ляду, - отмахнулась хозяйка и ушла кормить скотину. -- Вот и толкуй с такой. Пошли, бабы, к Егору, он рысь стрельнет, не промахнется. 
 - Чего без толку ходить, небось уж пьяный. 
 - А вдруг нет. 
 - Точно, пьяный - с утра тетеревов Афанасьевне нес на мен. 
 - Да, это уж такой человек... 
 Тем временем мужики, не занятые на промысле или забросившие это тяжелое и рисковое занятие, кто по возрасту, кто по здоровью, собрались у сельпо и решали, как быть. 
 - Эх, карабинчик бы! 
 - Так его только штатным* выдают, да и то не всем. 
 - Из гладкостволки усиленным зарядом тоже можно достать, - убеждали другие. 
 Так и порешили: приготовить ружья и через час всем вместе собраться у огородов, за сельпо. 
 - Но чтоб без собак - котяра сразу уйдет. И стрелять разом, по команде. Кто-нибудь да попадет, - инструктировал бывалый дед Тимофей. 
 Смертельная опасность нависла над Боцманом. Он видел, как очередная ватага людей направилась через огороды к реке. Но насторожило его не столько приближение людей, как, то, что у каждого из них в руках была громовая палка. 
 Люди между тем вышли на обрывистый берег и стали целиться в рысь. Боцман забеспокоился и быстрым шагом, не оглядываясь, потрусил под защиту деревьев. Вокруг коротко прогудели шмели, и его ступни ощутили легкие, но резкие удары по промерзшей земле. А через мгновение докатились раскаты грома. 
 Убегая, Боцман обернулся и успел даже разглядеть людей, окутанных клубами серо-желтого дыма, как вдруг его насквозь прожгла боль. Превозмогая ее, он огромными махами попытался достичь спасительно черневшего пихтача, но, не дотянув каких-то пять-шесть метров, распластался на снегу. 
 Мужики, постреляв для верности еще, перешли реку и окружили кота. Вытянувшийся в последнем прыжке во весь рост, он казался особенно громадным. 
 - Это сам Боцман и есть. Отбегал наш великан, - не то с удовлетворением, не то с сожалением произнес дед Тимофей. 
 Восхищенно оглядывая богатую шубу и пробуя пальцами остроту кривых когтей, удачливые охотники задымили. 
 Самый старый в их компании дедушка Антон присел на корточки и, кряхтя, стал искать, куда попали пули. 
 - Видать, в сердце угодили, навылет, - заключил он и, раздвигая шерсть, продемонстрировал кровоточащие раны между ребер. 
 - Ой, че это?! Мужики, тихо! Кажись, сердце тукает. Во-во. Еще раз. Так он живой. 
 Охотники вскинули ружья. 
 - Антон, отойди! Очухается, задерет когтищами. Отойди, тебе говорят. Мы его сейчас успокоим. 
 - Да погодите, мужики. Совестно как-то... И хорош больно! Жалко красоту такую. Давайте к Карпенко свезем. Может, выходит, да сдаст на свою звериную базу. Пусть городские нашим Боцманом полюбуются. 
 Кончай, дед, канитель поповскую разводить. Добить и точка! 
 Тут послышались звонкие голоса: 
 Ну что, убили? А кровищи-то! Мировой котяра! 
 К охотникам подбежали запыхавшиеся пацаны. 
 Антон, воспользовавшись заминкой, снял ремень с ружья и туго обмотал задние лапы рыси. Мужикам ничего не оставалось, как помочь связать и передние. 
 - Ребята, давай быстро сани... 
 Лежа в теплом, рубленом сарае на душистом сене, Боцман ощутил легкое поглаживание. По шкуре, вслед за ним, пробегал приятный озноб. Боцману чудилось, что рядом сидит Киса и ластится к нему. 
 От блаженства Боцман хрипло заурчал и попытался сладко потянуться, но пробитое тело откликнулось болью. Кот очнулся, открыл глаза. Кто-то темный сидел перед ним. 
 Человек!!! 
 Волна блаженства сменилась волной леденящего страха. Боцман попытался вскочить, чтобы защищаться, однако лапы были стянуты путами. Но даже не будь их, ослабленный большой потерей крови, кот все равно не смог бы встать на ноги. От ощущения полной беспомощности Боцмана обуял ужас. Оскалив зубы и глухо зарокотав, он вжал голову в сено и исподлобья следил за каждым движением человека. 
 - Не бойся, дурачок, - успокаивал ровный, тихий голос, - поешь. Тебе надо есть, чтобы поправиться, - человек протянул нанизанный на прутик кусок мяса. 
 Чтобы не стеснять рысь, он отодвинулся, и Боцман смог разглядеть его. Ничем не примечательный. Скорее даже невзрачный. Только на лице, обрамленном мшистой рамкой седоватой бороды, выделялся длинный и крючковатый, похожий на клюв хищной птицы, нос. Но это сходство не придавало лицу выражения враждебности, а наоборот, как ни странно, делало его добродушным. Ни одним движением человек не обнаруживал намерения причинить зло или боль. 
 - Ешь, ешь, дружок, ешь, - с этими словами Крючконос плавно приподнялся и, мягко ступая, вышел. 
 Скрипнула подпираемая колом дверь. 
 Боцман внимательно огляделся. Он лежал в бревенчатом логове с крохотным оконцем. Терпко пахло навозом. За дощатой перегородкой протяжно и шумно вздыхали корова и бычок. Они, уже привычные к часто меняющимся грозным соседям, не обращали на рысь внимания и то и дело шуршали сеном в кормушке, переступали копытами. Повернув голову, кот чуть не уткнулся мордой в куски мяса, лежащие на гладкой тонкой доске. В горло першило от сухоты. Боцман осторожно взял было один кусок в зубы, но недоверие к человеку удержало его от соблазна: в последний момент раскрыл пасть и мясо упало на подстилку. 
 С двуногими существами Боцман связывал только боль и смерть, поэтому сейчас был несколько обескуражен поведением Крючконоса, но не сомневался в его скрываемых до поры до времени, недобрых намерениях и был уверен, что ему уготована незавидная часть. 
 От томительного ожидания смерти к вечеру его трясло, как в лихорадке. Нервы и мускулы вибрировали, словно туго натянутые струны. Ослабленный перенапряжением и потерей крови, кот, в конце концов, забылся в тревожной дремоте, так и не притронувшись к мясу. 
 Переделав домашние дела, Михалыч заглянул к беспомощному пленнику. 
 Встретившись взглядом с темными, непонятными глазами человека. Боцман вновь оробел, но уловил в них что-то доброе, ему даже почудилось - ласковое. 
 Крючконос принес в большой кастрюле чистую воду. Увидев, что мясо не тронуто, укоризненно покачал головой. 
 - Так, брат, дело не пойдет. Так ты никогда не поднимешься. Надо, дружок, поесть, обязательно надо поесть, -- и опять настойчиво подсовывал мясо на кончике ветки. 
 Человек долго сидел с Боцманом. Говорил успокаивающим, завораживающим голосом, уверенно гладил по спине. Потом смазал раны на груди чем-то прохладным, пахнущим грязями таежной лечебницы. И опять этот странный человек, не причинил ему боли. Напротив, его прикосновения были приятны. 
 Ночью, когда беспрестанное хлопание дверей и стихли другие непонятные звуки, Боцман с горечью вспомнил события последних дней. Мог ли он предположить, что жизнь столь круто переменится и он окажется во власти человека. 
 Силы покидали кота. Если бы на него сейчас накинулась собачья свора, или взял на мушку не знающий промаха зверобой, он даже не попытался бы убежать, а молча принял свою смерть. 
 Неожиданно совсем близко раздался призывный горловой вопль. У Боцмана даже дух занялся. Не может быть! Это же Киса! 
 Кот откликнулся ликующим - "Вау!". 
 Подруга отозвалась не менее восторженно. От их переклички во дворе и деревне поднялся злобный лай, и рыси, дабы прекратить собачью брехню, умолкли. 
 У Боцмана все пело в груди: "Киса жива! Она где-то рядом". Но он так слаб, что не может не только прийти к ней на выручку, но даже самостоятельно встать на ноги. Надо срочно набираться сил. 
 Глаза приободрившегося узника засветились надеждой. "Мы еще поживем". Он жадно съел мясо и с этой ночи быстро пошел на поправку 
 Боцман привык к Крючконосу и уже совершенно не боялся, когда 
 тот заходил кормить или обрабатывать раны: они болели все меньше. Огонь и жжение внутри почти исчезли. Кот опять дышал полной грудью. 
 Изредка они с Кисой обменивались приглушенным вяканием, встречаемым яростным лаем собак и тревожным кудахтаньем кур. 
 Хозяйские псы как-то воспользовались тем, что дверь, по недосмотру, осталась открытой и, проникнув в сарай набросились на связанного кота, но Крючконос сердитыми окриками и ударами брезентового ремня выгнал их, а особенно разбушевавшегося кобеля посадил на цепь. 
 Боцман был поражен - человек не только не позволил собакам растерзать его, а наоборот - защитил от заклятых врагов. Тщетно пытался кот разрешить эту загадку. Она была ему не под силу. Но с этого момента Боцман окончательно поверил Крючконосу, и отношение к людям у него 
 перестало быть таким однозначным, как прежде. Он даже стал на свой лад делить людей на "добрых", вроде Крючконоса, и "злых", вроде Рыжебородого, убившего Кисточку. 
 Понятливые лайки после хозяйской взбучки крепко усвоили, что рыси на их подворье - особы неприкосновенные. Но тем не менее не упускали случая порычать на кошек исподтишка. 
 Наконец, пришло время, когда Боцман сам поднялся на ноги. 
 - Замечательно! Молодец!, - воскликнул Крючконос, увидев рысь стоящей на лапах. Лицо зверолова светилось неподдельной радостью,- "Ну, теперь можно и машину вызвать, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Отъешься еще немного, и поедем". 
 На дне холодных и бесстрастных для несведущего человека рысьих глаз Михалыч уловил отклик понимания. 
 Зверолов успел привязаться к Боцману. Много зверей прошло через его руки, но такого умницы он еще не встречал. Постоянно и подолгу разговаривая с ним, Михалыч чувствовал, как приоткрывается какая-то таинственная заслонка, и кот начинает понимать смысл его слов и жестов. А когда зверолов после двух дней отлучки зашел в сарай проведать подопечного, то был удивлен тем, с какой демонстративной обидой отвернул от него голову гордый кот. 
 Человек снял с лап рыси путы. Они хоть и не мешали ходить, но вставать с ними было неудобно. Поколебавшись немного, он еще удлинил толстый брезентовый ремень, привязанный к сыромятному ошейнику. Ошейник Боцману не нравился, и он не единожды пытался стянуть его лапами, но всякий раз безуспешно. К ремню же привык и даже не кусал его, тем более, что острые клыки только протыкали брезент насквозь: грызть подобно волку или собаке рыси не умеют. 
 Пошел двенадцатый день заточения. Кот совершенно оправился от ран и вновь обрел грозный вид. Хорошая форма подопечного радовала Михалыча. Ему пора было заняться отловом соболей, а он не мог уйти в тайгу, пока не сдаст рысей. Оставлять же их под присмотром одной жены зверолов побаивался все-таки хищники, мало ли что... Да и мяса на них не напасешься. 
 Зообаза с вывозом что-то медлила. Михалыч стал уже нервничать, как наконец, пришла радиограмма. Из ее текста было ясно, что машина будет через день, но без клеток. 
 Зверолов, поругивая далекое начальство, не мешкая отправился на пилораму договариваться насчет досок. Михалыч торопился еще и потому, что надо было успеть зарезать бычка и, воспользовавшись оказией, повыгоднее сдать мясо в городскую столовую. 
 Вечером жена сообщила Михалычу, что из тайги вышел Потап - его двоюродный брат. Жил он через дом, и зверолов решил сходить, чтобы узнать, не случилось ли что - вышел-то брат во внеурочное время. Обычно охотники появлялись в деревне лишь под самый Новый год, да и то дня на два - четыре. 
 Пока одевался, в дверь постучали, и в избу ввалился упредивший его Потап. Огненно-рыжая борода охотника засияла при электрическом свете, словно хорошо надраенный медный котел. 
 - Братан, покажь котяру. Старик говорит, самого Боцмана пригрохнули. 
 Вооружившись фонариками, мужики вошли в сарай. Рысь под бесцеремонным прицелом слепящих "глаз" отвернула морду и угрожающе заворчала. 
 - Ну, хватит, Потап. 
 - Сдавать будешь? 
 - Да, послезавтра приедут. 
 Не попрощавшись, Потап зашагал к калитке. Хозяин недоуменным взглядом проводил его и, спохватившись, крикнул вдогонку: 
 - Чего из тайги так рано? Случилось что? 
 - Да так, дела,- неопределенно отмахнулся тот. 
 На следующий день, к обеду, Михалыч конюхом привезли с пилорамы на санях большой щелястый ящик, сбитый из пахнущих смолой золотистых досок. Набросали в него сена и, не закрывая дверку, подтащили вплотную к сараю, в котором томилась Киса. 
 Иди, иди,- негромко скомандовал ей зверолов. 
 Кошка послушно перешла в клетку. Конюх, удивленно крякнул: 
 - Как это ты на нее такую власть заимел? 
 - Через ласку. Если принуждать, силой гнуть свое, зверь только злобится. 
 Клетку закрыли, придвинули по снегу к сараю, в котором держали Боцмана, и оставили там. Зверолов, жалея любимца, не стал перегонять его в холодный, тесный ящик до прихода машины. Тем более, что процедура эта не должна отнять много времени - Боцман наверняка сам бросится к подруге. Главное, не дать Кисе первой выскочить из клетки в сарай. Для этого Михалыч приготовил и тут же примерил, вставляя в щели между досок, несколько жердей. 
 Когда он занимался этим, хлопнула калитка, и подошли два соседских мужика. Поговорили. Боцман слышал, как вывели из хлева бычка, как он коротко взревел, и вскоре по двору загулял запах горячей крови, парного мяса. Крючконос на бегу заглянул к нему и бросил теплую, сочную мякоть. 
 Калитка захлопала чаще. Раздавались все новые и новые голоса, теперь большей частью женские. 
 Боцман прислушивался к оживлению с нарастающей тревогой, но как ни силился, не мог связать воедино значение происходящих событий. 
 Из дома, между тем, полились приятные переливчатые звуки. Это деревенский музыкант заиграл на гармошке. Рысь впервые слышала музыку. Она ласкала слух и завораживала даже сильнее, чем говор Крючконоса. 
 Потом под эти звуки в доме затопали, красиво многоголосо завыли. Кто-то вышел на улицу, остановился у клетки с Кисой. 
 У, зверюга! - человек смачно сплюнул,- Не мне ты попалась! Где тут твой недобитый кавалер? 
 Дверь к Боцману приоткрылась. С шипением вспыхнул огонек, и кот увидел рыжебородое лицо убийцы Кисточки. Пахнуло едким запахом белых, с черной головкой "червей". 
 Этот запах-воспоминание перекосил морду Боцмана страшной гримасой ненависти. Кот ощерился, издал громогласное "Ваа-у-уу". Обнажившиеся клыки блеснули, словно стальные пики. 
 При виде разъяренного дьявола мужество мгновенно оставило хмельного Потапа, или, как его за глаза звали деревенские, Жилу. Он пулей вылетел из сарая, схватил подпиравший дверь клетки кол и, вернувшись обратно, жестоко отходил им привязанного Боцмана. 
 В полном упоении Рыжебородый вышел во двор. Вдруг краем глаза он увидел выходящую из клетки рысь. Жила обмер. С воплем: "Оторвалась, спасайтесь!" он влетел в избу. Там поднялся невообразимый гам. Перепуганный Жила, пуча глаза, мычал что-то нечленораздельное. Его переспрашивали, но в шуме ничего нельзя было разобрать. 
 Боцман, взбешенный унижением и чувством бессилия перед обидчиком, в ярости рвал ремень. Толстаяя брезентовая лента не поддавалась. Снова и снова опрокидывала она взбешенного кота на спину. Ошейник врезался в горло, перехватывал дыхание. Рванувшись с разгону в очередной раз. Боцман услышал треск и с лету ударился головой в стену. В следующее мгновенье кот вскочил и сиганул в распахнутую дверь. На поленнице дров он увидел Кису, отбивавшуюся от наседавших собак. Рассвирепевший Боцман сшиб с ног ближнюю, на ходу сомкнул челюсти на загривке второй и, не обращая внимания на остальных, бросился с подругой через задворки к высившемуся за рекой спасительному лесу. Не прошло и трех минут, как они скрылись в родной стихии. 
 Ни собаки, ни их пьяные хозяева не решились на ночную погоню. Высыпав во двор, они с восхищением и суеверным страхом ахали и грозили кулаком в черноту ночи: "Ну погоди, чертова бестия!" 
 Забравшись высоко в горы. Боцман с Кисой, наконец, прилегли на снежную перину под буреломным отвалом. Тесно прижавшись друг к другу, они тихо уркали от радости встречи и обретенной свободы. Им приветливо светила огромная, в темных вмятинах луна. 
 Отдохнув, рыси тщательно вылизали друг друга шершавыми языками. Потом долго с наслаждением купались в искристом, чистом снегу, избавляясь от запахов, напоминавших о плене. В завершение этой памятной ночи они поймали прямо в снежной спальне тетерку и хорошо подкрепились. Какое это счастье свобода!!! 
 В разгар промыслового сезона бригада звероловов вновь наткнулась на следы неразлучной пары. 
 Заслышав брехню лаек, рыси стронулись с лежки и пошли самыми непроходимыми кручами к истоку ручья. Но опытный Михалыч, досконально изучивший рысьи повадки, все это предвидел. Он пустил по следу лишь трех собак и одного охотника, а сам с напарником и шестью собаками поджидал кошек на узком переходе, который, по разумению зверолова, им не миновать. 
 Расчеты бригадира оправдались. Рыси вышли чуть ниже места засады. Охотники спустили зверовых псов. Разразившись оглушительным лаем, они в миг окружили ошарашенных беглецов. 
 Кот уже высматривал подходящее для спасения дерево, но, услышав крики людей, изменил свое намерение. 
 Звероловы быстро приближались. В одном из них глазастый Боцман узнал Крючконоса. Тот бежал с толстым одеялом чуть позади напарника. 
 В это время здоровенный кобель бросился на Кису, целясь прямо в горло. Боцман рванулся наперерез и едва успел подставить плечо. Опрокинув пса на бок, он распорол ему когтями брюхо. Визжа от боли, кобель покатился с кручи. 
 Воспользовавшись заминкой, Боцман устрашающе шипящим комом пролетел сквозь свору и помчался огромными махами навстречу охотникам. Лайки дружно ринулись вслед, а сметливая Киса припустила во весь дух в противоположную сторону. 
 Увидев мчащуюся прямо на них огромную рысь, звероловы оторопели. Напарник Крючконоса вскинул ружье. Боцман слышал, как Крючконос что-то крикнул и громовая палка опустилась. Кот пронесся мимо побелевшего, как снег, Крючконоса и скрылся в ельнике. 
 Бригадир окликнул лаек, но две самые азартные и отчаянные не подчинились и продолжили погоню. Поняв, что собак мало, Боцман затаился у следа. Вымахнув преследователям наперерез, он оторвал ухо одной и выдрал клок шкуры у другой. Этот урок надолго отбил у горячих псов желание гонять такого здоровенного котяру без поддержки своры. Поджав хвосты, они пустились наутек. 
 К исходу ночи Боцман разыскал Кису. Они опять были вместе. 
 Все чаще владения неразлучной пары разрезали длинные следы "зимних ног" охотников, вынужденных в поисках соболей осваивать новые угодья, забираться в тайгу все глубже и глубже. Кошки притерпелись к этим двойным, твердо накатанным канавкам и иногда, особенно после обильных снегопадов, даже ходили по ним, хотя Боцман знал, что они могут таить смерть. 
 Однажды, выйдя на место пересечения своей постоянной тропы с лыжной колеей, кошки уловили соблазнительный запах рябчика, а вскоре увидели его, неподвижно сидящего на снегу. Боцману показалось, что от лыжни к птице ведут аккуратно присыпанные лунки. Эти намеки на след наполнили его сердце смутным страхом. Все говорило о том, что рябчика лучше не трогать, обойти стороной. 
 Кот дал понять о своих опасениях подруге, но ей нестерпимо хотелось есть, и она не устояла перед соблазном полакомиться вкусным мясом лесной курочки. 
 Несколько минут спустя по ее телу разлился и стал проникать во все органы жгучий огонь. Киса, тяжело дыша, остановилась. Эта перемена подтвердила предчувствия Боцмана. Он принялся нетерпеливо подталкивать Кису, побуждая ее быстрее покинуть подозрительное место. Но бедняжка вдруг повалилась на снег и забилась в частых и резких судорогах. Напряженная спина прогнулась дугой. Невидимая чудовищная сила все загибала и загибала голову к спине так, что позвоночник затрещал, а голова в конце концов коснулась хребта. 
 Из пасти Кисы потянулись тягучие струйки слюны, зрачки глаз неестественно расширились, лапы мелко задрожали. 
 Кот с тревогой наблюдал за мучениями подруги, не представляя, чем ей помочь. В какой-то момент Боцман заметил, что ее страдальческий взор, устремленный до этого на него, как бы опрокинулся и стал погружаться вглубь широко раскрытых глаз. 
 ...Киса давно затихла, а Боцман все сидел рядом, все тыкался в плечо подруги, тщетно пытаясь поднять ее и увести, отлежаться в безопасном месте. 
 Когда тело кошки стало таким же холодным, как снег, Боцман, наконец, понял, что его спутница никогда уже больше не поднимется. И он ушел... Один... 
 На снегу осталась лежать очередная жертва, принесенная "старшим братьям" только для того, чтобы со временем украсить женские плечи красивой рысьей накидкой. 
 Потеряв Кису, Боцман впал в состояние тупого отчаяния. Он ничего не ел - тоска убила в нем голод. 
 Через несколько дней он вернулся к Кисе, но на том месте, где оставил ее, обнаружил лишь ненавистных вонючих "червей". 
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
 Прошло три года. Все это время обладатель поседевших бакенбардов жил угрюмым отшельником. Впрочем, если бы он и пожелал обзавестись подругой, то не смог бы сделать этого по той простой причине, что все его соплеменницы за это время были либо отравлены, либо отловлены. Более того, Боцман остался вообще одним-единственным представителем своего вида в этом совсем недавно богатом рысями крае. 
 От собак и охотников совсем не стало житья. Тайга, казалось, была пронизана смертью. Одинокий, огромный кот сделался желанной добычей всех окрестных промысловиков. 
 Их профессиональное честолюбие будоражили легенды о подвигах знаменитого кота, о его дьявольской хитрости и изворотливости. И, надо сказать, эта репутация была вполне заслуженной: частые стычки с охотниками за долгую жизнь многому научили Боцмана. 
 Но более всего стремление добыть исполинского кота подогревалось тем, что рысьи шкуры вошли в моду и цена и них невероятно подскочила. А красивый окрас и размеры шубы Боцмана в любом случае сулили немалые барыши. Тем более, что вездесущие скупщики забирались в самые отдаленные деревушки и заранее назначали баснословное вознаграждение. 
 К тому же любому охотнику лестно было заиметь и череп Боцмана. Даже величина следов лап кота давала уверенность в получении за такой череп не только очередной золотой медали на выставке охотничьих трофеев, но и побитие всех прежних рекордов. 
 Боцману, конечно, было невдомек, обладателем каких опасных достоинств он являлся, но то, что люди настойчиво добиваются его смерти, для него было совершенно очевидно. Их жестокая воля неотступно преследовала его, и кот повсюду ощущал это недоброе упрямое желание зверобоев. 
 Постоянное напряжение развило в нем наблюдательность до совершенства, а великолепная память помогала не повторять ошибок. И пока ему удавалось оставлять с носом самых бывалых охотников. 
 Временами на Боцмана накатывала тоска по обществу себе подобных. Она нарастала, терзала сердце. И тогда кот, дабы заглушить муки одиночества, принимался вопить так, что обитатели окрестных гнезд и нор цепенели от ужаса. 
 Очередной сезон близился к завершению, но никто из зверобоев так и не смог вынуть из котомки и развернуть перед скупщиком роскошную шубу Боцмана. 
 С приходом весны вместе со снегом таяли и надежды на знатную добычу. А тут еще в марте случилась невиданная, затяжная оттепель. Надулись нежные пуховички на прибрежных ивах. Вода в реке поднялась. Ледяная броня разошлась в трещинах и стала белой, пористой, как сахар. Похоже было, что лед тронется намного раньше срока. 
 В эти дни из самого центра прибыл лихой скупщик и назначил за шкуру рыси такую цену, что все аж присвистнули. Наиболее азартные и охочие до денег и обещанной выпивки зверобои решили объединиться и провести облаву артельно. Тому, кто добудет кота, половину цены, а остальное поровну на всех участников. 
 Обговорив, кто и где в последний раз видел следы рыси, определили район поисков, а в тайге, на третий день, по свежим отпечаткам сузили его до одной горы с плоской вершиной. 
 Эта лесистая столообразная гора с крутыми откосами тянулась перпендикулярно к реке и обрывалась в нее высокой неприступной стеной. 
 Разбившись на пять групп, зверобои охватили гору вытянутым полукругом и, пересидев ночь в укромных ложбинах, поутру, в назначенный час, стали подниматься по заквашенному влагой снегу. 
 Боцман отдыхал в потаенном месте на небольшом возвышении, когда дремотную тишину глухолесья нарушили сначала гортанные крики ворон, а затем внезапно возникший сплошной треск. Зародившись на краю плоской вершины, он быстро перемещался к месту ложки. Чуткое ухо уловило сквозь него отдаленный лай опостылевших собак. Кот встрепенулся. Вскоре мимо пронеслось стадо лосей. Лай приближался. Боцман тяжко вздохнул. За долгую зиму в нем успела накопиться усталость от этих вечных бегов, от настырных гонителей. Эх, быстрее бы сошел снег! Тогда на несколько месяцев придет долгожданный покой, но сейчас надо было подумать о том, как дожить до этих перемен. И он, без лишней суеты и паники, размашисто побежал на противоположный склон. 
 Бежал кот спокойно, так как был уверен, что собакам по тяжелому рыхлому снегу не настичь его, но, приближаясь к цели, он услышал встречный лай. Боцман развернулся и побежал по косой, с намерением найти открытый проход у дальней оконечности горы. Однако, и там еще не добравшись до нее, он заметил мельтешивших в просветах леса собак и охотников. 
 Кот в смятении остановился. Один далеко вырвавшийся вперед охотник находился на расстоянии чуть более ста метров. Его тренированный глаз засек притаившуюся в кустах рысь, и зверобой вскинул громовую палку. Боцман сразу признал стрелка - это был Рыжебородый. Быстрее прочь! 
 К отступлению оставался единственный путь - река, но как спуститься к ней по отвесной стене? В это время вокруг прожужжал целый рой мелких ос. Две из них впились в тело, а третья пробила левое ухо. Стреляй зверобой пулей не сдобровать бы нашему коту, но Жила, не отличаясь меткостью, предпочитал бить снопом картечи. Однако в этот раз расстояние было слишком велико для убойного выстрела. Хотя две картечины и вошли в зад, они застряли в мякоти, не причинив большого вреда. 
 Боцман отпрыгнул за ствол дерева. Что делать? Набатный лай и выстрелы приближались. Сейчас кольцо сомкнется и тогда... 
 Кот рванул изо всех сил к реке -- к своей последней надежде. 
 Большинство собак преследовало изрядно осточертевшего им кота уже по-зрячему. Они жаждали загнать его в конце концов на дерево и отлаять от души, как обычную деревенскую кошку, а когда подойдет хозяин с ружьем и продырявит усатую морду, куснуть хоть разок крапчатый бок. 
 До отвесного берега Боцману оставалось всего метров двести, когда не только сзади, но и слева, и справа стали выкатываться пестрыми комьями собаки с крутыми серпами хвостов. Увидев уходящую к реке рысь, они ринулись на перехват. 
 Боцман растерянно остановился - его лишали последнего шанса на спасение. Тайгу заливал лай сомкнувших кольцо собак. За их спинами громыхали выстрелы и слышались возгласы людей. Все, не уйти! Обложили намертво. Кот увидел свою смерть так близко и ясно, что шерсть на загривке поднялась дыбом, но сдаваться было не в его правилах. 
 Выбирая удобную для боя позицию, он вскочил было на макушку протаявшего из под снега выворотня, лежащего у края глубокого провала, как вдруг, еще не понимая смысла своего безрассудства, неожиданно скатился, обдираясь о сучья стволов, нагроможденных на крутых скатах, вниз к устью огромной воронки. 
 Лайки, порывисто дыша, обступили край провала и злорадно облаивали запертую в ловушке рысь. 
 Подбежавшие зверобои открыли стрельбу по светлым пятнам на дне провала, пока кто-то не образумил: 
 - Всю шкуру так продырявим. Если жив еще, а так никуда не денется. 
 Эти слова прозвучали сигналом. Все расслабились. Азарт спал. Охотники вдруг почувствовали, как устали и проголодались за эти дни. 
 - Чаю бы попить - во рту пересохло, мочи нет,- предложил заросший щетиной Глеб. 
 - Да что чай?! Кота надо брать! 
 - Вот уж не скажи. Чай вещь стоящая. Чай он живость дает. Подойдешь, бывало, с поклажей к горе. Посмотришь - ни в жисть не одолеть. Костерок наладишь, крепкого запашистого заваришь, выпьешь кружку и взберешься на одном дыхании до самой верхотуры, - убедительно возразил пожилой охотник. 
 - Верно говоришь. Кот никуда теперь не денется. Надо чайком побаловаться, со вчерашнего на сухомятке. 
 Промысловики быстро развели огонь и, подвесив котелок со снегом, обменивались, как обычно, впечатлениями. Больше всех разливался рыжий Потап: 
 - Ох и удачно зацепил. След сразу закровил. Знать, сильно ослаб - вишь аж в яму свалился, окаянный. 
 - Сколько промышляю, а такой хитрющей твари не встречал. Ведь столько лет нас дурачил. 
 - Ну, теперь ему крышка! 
 - Все же жалко, мужики. Как-то без рыси в тайге не того... Вроде как пресновато. Ну все равно, что щи без капусты или баня без пара. 
 Да народятся еще или понавезут откуда, расселят, ежели нужный зверь. 
 Почаевничав, возбужденные предвкушением знатной добычи, охотники осторожно спустили на веревках по более чистому от валежин северному склону провала Потапа и Глеба. 
 Достигнув дна провала, те долго и осторожно лазили по шатающимся угловатым глыбам, заглядывали под них и, наконец, чертыхаясь, выбрались обратно с помощью нетерпеливо поджидавших товарищей наверх. 
 Ушла, гадина. Под камнями лаз. Из него дует, как из трубы. Где-то другой выход есть,- оправдываясь, бормотал Глеб. Потап же, ни слова не говоря, направился к береговой круче. 
 Боцман в это время уже добрался по узкому проходу до слабо освещенного каменного грота и в конце горловины увидел реку, подтопленный вешней водой противоположный берег. Внизу в метре от выхода плыли, скрежеща по изодранному прижиму, разнокалиберные льдины. 
 Все правильно. Кота не обмануло смутно мелькнувшее воспоминание: это был тот самый провал, через который он спасся во время наводнения несколько лет назад. 
 Не теряя времени, рысь наметила подходящую льдину и, когда та проплывала под черным зевом грота, спрыгнула на нее. Льдина упруго качнулась и понеслась по отбойной стремнине. 
 Но что это за резкий, дробный стук вокруг? Острый осколок льда больно ударил по нижней губе, и тут уже сверху донесся грохот. Боцман оглянулся и увидел на отвесной береговой круче человека с громовой палкой. Рыжебородый! Нигде нет от него спасения! 
 Не дожидаясь очередного выстрела, кот прыгнул в студеный поток. Вода разошлась двумя искрящимися крыльями брызг. Боцман на несколько секунд погрузился в изумрудную толщу, и вынырнув, поплыл рядом с льдиной. 
 Рысь еще несколько раз слышала резкие хлопки, булькающий посев по воде, щелчки по льду, но и они вскоре прекратились. Коченея, Боцман вскарабкался обратно на льдину и обернулся. Силуэт охотника мелькнул последний раз и исчез за надвинувшимся отрогом. Река, делая крутой поворот, уже затягивала Боцмана в теснину длинного ущелья, где редких гостей караулил каскад бесноватых порогов. 
 Долгих полчаса они глумились над несчастным зверем: швыряли, вертели среди рева тысячи медведей. Оглохший кот распластался на льдине, намертво вцепившись в нее кривыми когтями. Несколько раз льдину окатывали мощные водяные валы. Но видно судьба решила и на этот раз пощадить его. 
 Наконец, ревучий поток прорезал преграждающий ему путь гранитный кряж и понес льдину более спокойно. Потрепанная спасительница то и дело проносилась вблизи берега, и Боцман не раз уже порывался покинуть хрупкое, ненадежное пристанище, но все недоставало смелости прыгнуть на камни. 
 Нерешительность чуть не стоила ему жизни. 
 На одном кривуне вырос многослойный ледовый затор. Сбрасывая груз, свободная река с глухим рокотом уходила под него, громоздя поверх все новые и новые обломки. Боцмана несло в центр затора. Его льдина от резкого удара дрогнула и, подпираемая сзади другими, раскололась пополам. Еще миг, и Боцман навсегда исчез бы в бурной пучине, но он успел запрыгнуть на угловатую подрагивающую плотину и, не задерживаясь, проскакал по подрагивающим льдинам на берег. 
 На земле он зябко отряхнулся. Шатаясь от усталости, поднялся на мысок и повалился на подсохнувший пятачок земли. "Неужели несчастья этого сумасшедшего дня остались позади, и теперь можно спокойно полежать?!" 
 Боцману стоило бы наверное завопить что есть мочи, дабы известить тайгу о своем невероятном спасении, но бедный кот не то что вопля, даже стона не в состоянии был издать. 
 Ноющая боль в задней части тела напомнила о метком выстреле Рыжебородого. Вылизав зад, Боцман обнаружил две ранки. "Ничего, бегать можно, а к боли притерплюсь". 
 Примерно так оценил свое положение несокрушимый кот. 
 Опасаясь преследования, Боцман отступил в каменные дебри высоких гольцов. Здесь еще властвовали морозы и чахлые деревья по утру наряжались в густые шубы искристого куржака. 
 Ни зайцы, ни косули не обитали в этих суровых местах. Боцман питался одними белыми куропатками. Но они, непуганые и доверчивые, с каждым днем становились все осторожней, и кот вскоре был вынужден откочевать в средний пояс гор. 
 Раны не заживали, а наоборот воспалились до такой степени, что задние ноги отказывались служить. Боцман с каждым днем хирел. Все свои несчастья искалеченный кот связывал с человеком и его паскудными прислужниками-собаками. Когда он вспоминал о них, в нем разгоралась жажда мести. Это по их милости он сейчас голодал и не мог промышлять добычу как прежде. У него из-под носа то и дело выпархивала боровая птица, уходили с ложки зайцы, косули. Получалось, что повсюду бегает, летает желанная, но недоступная теперь для Боцмана дичь. Он забыл радости настоящей охоты. От плохой и скудной пищи стал похож на большую облезлую паршивую кошку. Ребра от худобы выпирали, словно согнутые весенним паводком ивовые прутья. Угловатый таз и острые лопатки горбами торчали из-под вытершейся шкуры. Молодецкие бакенбарды совсем обвисли и имели вид пожухлой травы. Пустой желудок разрывали болезненные спазмы. 
 Чувство голода временами было столь острым и нестерпимым, что Боцман принимался глодать кору и откусывать, словно заяц, верхушки веточек. Но не такая пища нужна была ему. Организм жаждал сочного кровяного мяса. 
 Иссохший, похожий на мумию, Боцман тем не менее и тут приспособился. Смирив гордыню, он стал неотступно следовать на безопасном расстоянии за добычливой стаей волков и перебивался ее скудными объедками. 
 Непредсказуемая погода преподнесла в разгар весны очередной сюрприз. Нежданно-негаданно воротилась зима. Сутки, не переставая, валил снег, задул северный ветер. Потом ударили такие морозы, что затрещали деревья. 
 Продрогший Боцман лежал у дочиста обглоданных остатков сохатого и, по-стариковски вздыхая, выискивал, откуда бы выковырнуть еще хоть ниточку мяса, как вдруг километрах в двух послышался короткий охотничий клич волчьей братии. 
 Переждав несколько часов, кот поковылял туда, уверенный, что охота стаи увенчалась успехом. Так оно и было, но кот ошибся в выборе маршрута и столкнулся нос к носу с самой стаей. 
 Волки давно обратили внимание на то, что за ними ходит рысь, и если при неудачной охоте возвращались к недоеденной добыче, то вокруг всегда находили круглые отпечатки рысьих лап. 
 Серых, испытывавших к кошачьему племени особую неприязнь, раздражала еще и назойливость побирушки. И вот представился удобный момент проучить воришку. 
 Пригнув головы, они молча взяли Боцмана в кольцо. Вожак остановил стаю и впился немигающим взглядом в зрачки рыси. Боцман не отвернулся, выдержал чугунный взгляд-натиск, чем еще сильнее озлобил матерого, и тот ринулся в атаку. 
 Боцман попытался прорвать кольцо, но вожак достал его и резанул клыками прямо по ранам. У кота от адской боли потемнело в глазах. Он опрокинулся на спину и приготовился потрошить острыми, как бритвы, когтями тугие животы объевшихся волков, но те, благоразумно отпрянули. 
 Страх смерти вернул коту силы. Неожиданно для стаи он перемахнул через разящие смрадным запахом пасти и пустился наутек. Но слабость тут же дала о себе знать: серые быстро настигли его и сбили с ног. Переплетясь в разлапистый ком, они скатились в ложбину. 
 Высоко набившийся свежий снег лежал там пухлой, воздушной периной. Волки погрузились в ее толщу по самое брюхо и стали совершенно беспомощными. Боцман же на своих широких, мохнатых лапах-снегоступах не проваливался и по колено. Воспользовавшись этим преимуществом, он поспешно выбрался из ложбины и покинул территорию стаи. 
 Рано начавшаяся, но затянувшаяся весна наконец-то вступила в свои права. Снег второй раз за эту весну сползал с южных склонов прямо на глазах. Вновь вспенились, загремели, притихшие было речки. В каждом, даже самом крохотном распадке, залопотали ручейки, проклюнулась и резко пошла в рост трава. 
 Больной кот безошибочно находил на склонах сопок и берегах ручьев те растения, изгоняющие хворь. Поедая их, он стал поправляться и набираться сил. Зарубцевавшиеся раны, правда, еще беспокоили, но уже не пульсирующей острой болью, а непродолжительными ноющими приступами. 
 Боцман опять охотился, не зная промаха. Точность прыжков и сила челюстей не оставляли намеченной жертве надежд на спасение. Озлобленность угасала. Совсем недавно каждая его клетка требовала мщения за перенесенные страдания и несчастья. Теперь это чувство вытеснялось наслаждением от возвращающихся сил, от сопричастности ко всеобщему ликованию расцветавшего в лугах щедрого солнца таежного мира. Тем более, что настала та благодатная пора, когда людской запах надолго выветривается из леса. Кот без опаски спустился с гор и поселился в долине Главной реки, где еще водились косули, да и зайцев здесь было заметно больше. 
 Конец весны и лето выдались засушливые. За две полные луны с раскаленных добела небес не упало ни единой капли. Опаленные листья безжизненно сворачивались и, сухо шелестя, облетали. Хлябистые болотины превратились в крошащиеся пустоши. Илистые речные заводи обнажились до дна и покрылись обжигающей коркой, изрезанной сеткой глубоких трещин. Горные ручьи иссякли. Их русла теперь напоминали неровно вымощенные желто- коричневыми валунами дороги с вялой струйкой, сиротливо соединяющей блюдца теплой воды. 
 От зноя Боцман находил спасение в узком каменном развале, на дно которого солнце не заглядывало даже в полдень. Однажды он отдыхал на полюбившейся шершавой плите, в отдалении возник шум. Кто-то, грузно перепрыгивая через преграды, бежал от реки в его сторону. Кот насторожился. 
 Вот мелькнул смутный силуэт, и в струях ветра кот явственно учуял дурманящий запах крови. 
 Это был лось, раненный на берегу залива геологами, добравшимися и до этой глуши. Пуля "турбинка" разорвала ему легкие. Кровь хлестала из раны на мокрые от пота пока, клокотала в пробитой трахее. 
 Возбужденный Боцман затрусил по буро-красному следу в предвкушении поживы. Однако сохатый и не думал испускать дух. Он зашел в обмелевшую старицу и, жадно напившись, выбрался на другой берег. Здесь лег было в тени деревьев, но увидев рысь, переплывавшую старицу, встал и тяжело ступая, скрылся в хвойной чаще. 
 Боцман с досады отрывисто вякнул вдогонку и настырно продолжил преследование. След вывел к скату высокой гряды. Лось попытался с ходу перевалить ее, но, поднявшись до середины, выдохся. Голова, увенчанная еще неокостеневшими лопатами рогов, опускалась все ниже и ниже. Дышал лось с натугой и прерывистым свистом. Быстро густеющая в сухом воздухе кровь забивала легкие. Розовая пена клочьями срывалась с губы. Бык с усилием поднял голову, поглядел мутнеющим взором на Боцмана, словно приглашая скорее прекратить жестокие мучения, и теряя последние силы, уронил ее на грудь и так замер неподвижно в ожидании смерти. Наконец, ноги подломились, таежный исполин рухнул и покатился по круче... 
 От обильной еды утроба поджарого Боцмана туго растянулась. Обжора медленно заполз под навес из мохнатых еловых лап и, изнемогая от сытости, лежал там до тех пор, пока жажда не погнала его к старице. 
 Здесь, у самого берега, между подводных валунов чуть шевелилась еще одна обжора - щука. Из ее пасти торчал хвост крупного налима: налим был так велик, что щука сумела заглотить его лишь наполовину. 
 Боцман приблизился к щуке на расстояние вытянутой лапы, но она, скованная непомерной добычей, так и не смогла даже сдвинуться с места. Кот есть кот и, несмотря на сытость, он не устоял перед соблазном отведать двойного рыбного деликатеса. Потом, утолив жажду, лениво побултыхался в старице. Вода, благодаря родниковой подпитке, была достаточно холодной и хорошо освежила. 
 В сытом блаженстве он не придал значения тому, что запах дыма, витавший в тайге уже несколько дней, к вечеру заметно погустел. Из-за гор медленно вылезала сизая пелена; она зловеще ширилась и приближалась. 
 Но не один Боцман был так беспечен. Ведь для многих зверей сушь принесла облегчение уже тем, что избавила от кровососов. Теперь можно было в любое время суток спокойно пастись, либо принимать водные ванны. Благо река широкая, глубокая, и ей не страшен даже такой длительный зной. А то, что высохли до трещин илистые заводи и болотины, только на пользу -- они-то и были главными рассадниками комаров и мошкары. 
 Беда пришла ночью, когда объевшийся Боцман, изменив кошачьей повадке бродяжничать под луной, крепко спал. 
 Отблески пока еще скрытого за гребнями гор пожарища заполыхали на черно-багровом небосводе. Дым расползался по долине и быстро заполнял ее пределы ограниченные справа и слева горными отрогами. В зловещих отсветах зарева летели птицы, неслись к реке потоком разномастные, но одинаково перепуганные взъерошенные звери. Сквозь топот множества копыт слышался отдаленный рокот пламени. 
 Наконец стена слепящего огня одолела последний увал и, как туго наполненный парус, понеслась по долине наискосок от пристанища Боцмана. 
 Кот, спавший под плотным навесом ветвей ели, почувствовал неладное и открыл глаза. Мимо пронесся черной молнией подпаленный заяц. Высунувшись из-под зеленой кровли, Боцман вмиг сообразил, что и ему надо бежать со всех ног, но только куда? Где спасение? 
 Огонь, освещая дорогу полыхающими факелами смолистых крон, с треском катился по левому берегу старицы, оставив еловый массив на правой стороне, где находилась рысь, нетронутым. 
 Горячий ветер обжигающей волной спешил впереди огня, прокаливая для верности деревья и покусывая хвосты замешкавшихся зверей. Те, достигнув реки, без промедления бросались в воду и плыли, сносимые сильным течением, на другой берег. Часть животных, не умеющих плавать, металась по гальке или стояла в мелководье. 
 Хищники не обращали внимания на свою обычную добычу - общая беда уровняла, примирила всех. 
 Ветер тем временем сменил направление. Колеблющийся фронт огненного вала, взметая на устрашающую высоту горящие головешки, куски коры, завернул и покатился через суженье старицы на правую половину елового массива и покатился вдоль подножья гряды прямо на Боцмана. Нашпигованный раскаленными угольками огненный вихрь запустил в ельник жадные щупальца и догнав рысь всепожирающим языком, бесследно слизнул кисточки на ушах и подпалил спину. Обезумевший Боцман забрался под обрыв, где наткнулся на барсучью нору и в ужасе забился в самую дальнюю камеру. 
 Пожар, охватив всю правую сторону долины, рвался теперь через теперь уже реку. Но, на счастье, ни одна раскаленная искра не пережила полета через водяную преграду и не достигла зеленой стены левобережного леса. 
 Пламя, споткнувшись о широкую ленту воды, злобно затрещало в худосочном ивняке. Быстро таяла, пожирая саму себя, языкастая стена. Вот уже синие сполохи забегали по россыпям углей. Жар, медленно уходя вглубь, накидывал на землю серое покрывало. Река, усыпаяная пеплом, подхватила удушливый запах гари и понесла вниз к пенистым шиверам*. 
 Не скоро Боцман высунул морду из горячей норы. Вместо непролазной, спелой тайги перед ним простиралась безжизненная дымящаяся пустошь, утыканная уродливыми скелетами деревьев. Ни на земле, ни в небе не было ни единого живого создания. Ветер тоскливо завывал в выеденных огнем стволах. От угольных громад суставчато потрескавшихся осин все еще дышало жаром. 
 Прокопченный прибрежный ивняк, словно ажурный забор, делил округу на две части: выгоревший до черноты пустынный погост с одной стороны и изумрудную чащу за рекой с другой. Кот медленно направился к берегу, но, несмотря на осторожность, иногда все же наступал на тлеющие изнутри головешки и обжигал подушки лап. Путь к реке стал настоящей пыткой. 
 Зато переплыв на не тронутый пожаром берег, Боцман забрался в скалы, где наконец смог остудится от жара "взбесившегося солнца". 
 Дождавшись темноты, кот спустился в распадок и побрел по нему в поисках пропитания. Пройдя вниз шагов двести, он уперся в едва заметную даже вблизи преграду - туго натянутую капроновую сетку. Перегораживая весь распадок, она оставляла узкий проход лишь возле склона. 
 Боцман надолго замер прислушиваясь и принюхиваясь, а когда решил, что опасности нет, осторожно шмыгнул в открытый проход. Но не успел он сделать и двух шагов, как сбоку громыхнуло, и его оглушил удар по голове. Упав кот не сразу пришел в себя. В воздухе витал запах пороховой гари. Опять эти люди! И летом не стало спасения от них. Боцман вскочил и словно ошпаренный сиганул обратно. 
 Рысь угодила под самострел, поставленный теми же геологами, что смертельно ранили лося. Ее спасло то, что самострел настораживался в расчете на часто проходивших здесь оленей. Поэтому пуля лишь скользнула по затылку, срезав полоску шкуры. 
 Медленно накапливающаяся усталость от постоянного, назойливого преследования человеком должна была в конце концов вылиться либо в отчаянное сопротивление, либо в поиск недоступной для людей глухомани. Покладистый, уравновешенный Боцман выбрал второй путь и двинулся на северо-восток, в лесные дебри, не тронутые опустошившим пожаром. 
 Пройдя морщинистое нагорье и перевалив через безжизненную громаду Главного хребта, Боцман начал спускаться по серым сланцевым уступам горной гряды в неведомый доселе край. Кота давно мучила жажда. Наконец он услышал шум падающей воды. 
 Мощный ключ бугристым фонтаном бил прямо из щели между двумя скальными плитами. Пробежав совсем немного, он растекался по уступу и, срываясь вниз плавленым серебром, летел к основанию следующего уступа в сиянии радужной пыли, медленно разделяясь в воздухе на сверкающие гроздьи. 
 Налакавшись прозрачной, как слеза, воды, Боцман спустился в обширную впадину, обрамленную зубцами далеких гор, и сразу попал в буйных зарослях травы, такие густые и высокие, что они скрыли длинноногого кота целиком. Выбравшись из них, Боцман углубился в тесную, перестойную чащу. Процеженные густыми ветвями узкие пучки солнечных лучей едва освещали проходы между сучкастых стволов елей и пихт, обвешанных седыми, косматыми бородами лишайника. 
 В этом непроницаемом, насыщенном влагой, несмотря на двухмесячную сушь, лесу царила мертвая тишина. Застоявшийся воздух был насквозь пропитан гнилостными испарениями. На земле повсюду валялись трухлявые стволы, обомшелые сучья. Между ними поблескивали черные оконца затхлой воды. 
 Чащоба, то и дело расступаясь, открывала непролазные болотины с густой сетью озерков, разделенных мшистыми перемычками. По ним-то Боцман и добирался до очередной лесистой гривы. Подсушенный сверху мох хрупко проминался, и лапы утопали в нем, будто в молодом промороженном снегу. 
 Кот много часов все шел и шел к неведомой цели, обходя вязкие трясины. Редкий зверь ходил здесь - неверно сделанный шаг сулил стать последним: топь цепко хватала и засасывала неосторожных в свою бездонную вязкую утробу. Если кто и забредал в эти гиблые, бесприютные места, то старался побыстрее выбраться на лесистые гривки и уйти по ним прочь в горы. 
 Боцман, же, упорно придерживаясь выбранного курса, пересекал очередную, несчетную гриву, как вдруг сумрак расступился и за широкой марью с тонкоствольным редколесьем предстал массив высоких и непривычно белых скалистых останцев. Под их усеченными вершинами, цепляясь за террасы, зеленели вкрапления леса. 
 В центре торжественно возвышалась главная и когда-то, должно быть, весьма массивная гора, распавшаяся со временем на несколько близко стоящих столбов причудливой формы. 
 Боцман пересек марь и обследовал иссеченные временем останцы. 
 На покатом приступке одного из них он обнаружил покосившееся бревенчатое логово людей, укрытое от посторонних взоров тихо дремавшими на солнцепеке кудрявыми соснами. Плоская земляная крыша уже топорщилась опрятными елочками, запустившими корни в толстые, полуистлевшие плахи перекрытия. В углу над тем местом, где когда-то была печь или очаг, крыша вообще провалилась. Стены обросли мшистым ковром, особенно густым - внизу. Из оконного проема настороженно выглядывала чахлая березка. 
 Меж бронзовых стволов сосен перед логовом были перекинуты почерневшие от времени жерди. С одной из них свисали на ржавых цепях железки. От ветра они раскачивались и тягуче позванивали. Возле двери белели остатки скелета собаки с полусгнившим ремнем, вокруг шейных позвонков. 
 Ветер выносил из логова странный, незнакомый запах. Он смущал, тревожил Боцмана, и хотя его разбирало любопытство, что-то подсказало о таящейся в этом запахе угрозе. Постояв немного. Боцман оставил странное становище людей и стал подниматься по лесистому проему между известковых столбов. Он разделял их как бы на две группы. Откуда-то сверху, петляя меж камней, вызванивал ручеек. На деревьях виднелись заплывшие задиры. Кот принял их за медвежьи метки, но это были старые затесы, сделанные топором. 
 Белые столбы, изъеденные ветрами и дождями, имели многочисленные уступы, карнизы, тесные проходы, которые рыси обожают и всегда лазают по ним с особым удовольствием. И сейчас, запрыгнув на огромный угловатый обломок, Боцман перебрался на узкий карниз, змеей опоясывающий самый внушительный столб-башню. Поднимаясь по нему, он достиг небольшой площадки, покрытой белыми валунами и скудными пучками жесткой травы. Тут же, за скальным выступом, похожим на загнутое крыло, чернел лаз. Войдя, кот оказался в сухой пещере. Ее дно устилали невесть как попавшие сюда листья, мох. Справа возвышался настил из грубо обтесанных стволов с грудой шкур поверх. Слева в нишестояли какие-то черные доски, тускло мерцавшие в полумраке золотистыми и красными мазками. В глубине, за настилом, ощущался запах железа. 
 Удовлетворив любопытство. Боцман вернулся на свет и, прыгая с уступа на уступ, взобрался на вершину горной цитадели, чтобы оглядеться. 
 Он находился посреди обширной впадины. Кругом во все стороны простирались поля топких марей, непролазные буреломные крепи, разделенные зеркалами озер. Все это окантовывала цепь синих гор. Далеко на юго-западе осталось поселение ненавистных ему охотников. Битый жизнью Боцман вздохнул свободно, всей грудью - необозримая глушь вселяла покой. 
 Новое пристанище, надежно защищенное самой природой от людей, было тем самым, к чему так упорно шел он как бы по подсказке из глубины поколений. Кот удовлетворенно почесал себя когтистой лапой и задремал. Упрямая складка на лбу расправилась, на морде блуждало подобие улыбки. 
 Несколько дней ушли на обследование новых владений и скоро Боцман убедился, что здесь он не пропадет - дичь была в изобилии. 
 Кот перестал бродяжничать и все время держался Белых скал. Утолив за время ночной охоты голод, он забирался на неприступные столбы и часами лежал, сладко жмурясь на ласковом солнце. 
 Неумолимое время незаметно отсчитывало: день-ночь, день-ночь... Вот ударили первые заморозки. Трава покрылась осенней желтизной. Полетели, закружились листья-парашютики. Нежно-зеленые облака, окутывавшие немногочисленные здесь лиственницы, порыжели и быстро гасли на ветру. 
 Осень породила у Боцмана беспокойство: опять приближалась та снежная пора, когда тайга заполняется охотниками, и с утра до вечера гремят выстрелы, надрываются собаки. 
 Кот опасался, что и бревенчатое логово под скалой недолго будет пустовать. Он не знал, да и не мог знать о том, что покой Белых скал охраняют не столько топкие и непролазные дебри - они зимой не преграда, сколько дурная слава, прочно закрепившаяся за этим местом с незапамятных времен. 
 Людская молва гласила, что в этих скалах обитают злые духи, охраняемые кровожадной стаей волков-оборотней. В награду за верную службу духи заманивают в скалы путников и отдают их на растерзание оборотням. Поэтому даже бывалые охотники остерегались сюда забредать. 
 Как-то, уже после первого снега, Боцмана, отдыхавшего на скале, разбудил громовой рев. Встревоженный кот подполз к краю площадки. Внизу, у ручейка, выбегавшего из родниковой чаши, он увидел дерущихся медведей, не поделивших, по всей видимости, место под берлогу. 
 На арену боя, черным пятном выделявшуюся на сияющей белизне снежного покрова, даже сейчас, в самом начале баталии, страшно было взглянуть: земля изрыта, камни выворочены, деревца переломаны и втоптаны в грязное месиво. 
 Битва была упорной. Исполины сошлись в непримиримой схватке: грозно рявкали, не размыкая могучих объятий, рвали друг друга клыками и когтищами, но оба стояли, ни один не желал уступить. Наконец, более крупный оттолкнул от себя соперника, и тот распростерся на снегу с разорванным горлом. 
 Взъерошенный победитель устало сел и, озабоченно склонив окровавленную голову, стал прижимать передними лапами что-то переливчато-блестящее к животу. Боцман не сразу понял смысл этих движений, но, наконец, разглядел, что медведь заправляет в разорванное брюхо вывалившиеся кишки. 
 Огромный зверь жалобно охал и, пересиливая боль, мужественно повторял страшную процедуру. Потом завалился на бок и весь день так в ожидании смерти. Берлога осталась пустая... 
 Девятнадцатая для Боцмана зима пересекла границу самой длинной ночи, и настала пора сильных морозов. 
 За месяцы, проведенные в Белых скалах, кот стал забывать свои прежние страхи и беды и медленно выходил из постоянно напряженного состояния. Ограниченные пределы гряды теперь уже не устраивали его, и кот стал спускаться на впадину, забираясь с каждой вылазкой все дальше и дальше. Благо, топи промерзли, а буреломы давно занесло плотным снегом. 
 Наконец настал день, когда след ночного бродяги пересек впадину и достиг складчатых отрогов, за которыми дыбились изрезанные ущельями горы, такие громадные после Белых скал, что у Боцмана даже дух захватило. Легко поднявшись на первый предгорный увал, он остановился пораженный: перед ним протянулась бесконечная двойная колея - след зимних ног охотника. 
 Настороженно прислушиваясь, кот окинул взглядом тайгу: спокойно кормится на березе стайка рябчиков; весело шныряет по ветвям рябины сойка; ничто не говорит о близости человека. 
 Боцман помнил, как легко и приятно ходить по плотно накатанной колее: снег на ней не проминается и не рассыпается, но он не забыл, какую смертельную опасность может таить эта дорога и, несмотря на усталость, благоразумно перепрыгнул через лыжню и пошел дальше в избранном направлении по целине. 
 Не обнаружив в горах ничего примечательного, он повернул обратно, но когда приблизился к парному следу уже в новом месте, то чуть не наступил на белого "червя" с вонючей черной головкой. Так же пахло от "червяка" возле ободранной охотниками Кисточки! От этого воспоминания приглушенная и, казалось, забытая ненависть к людям вновь ожила и зашевелилась в сердце Боцмана. 
 Он пошел вдоль следа на достаточном расстоянии и вскоре увидел большую снежную кочку с куском мяса в углублении. Кот знал, что это привлекательное сооружение - западня, поэтому, все более удаляясь от колеи, поднялся на гребень увала. 
 Здесь его внимание привлекли резкие удары. Они неслись со стороны ключа. Подойдя поближе, кот увидел на высоком берегу логово охотника. Боцман затаился и стал наблюдать. Вот дверь распахнулась, и показался человек с ведром. Спускаясь к ключу, он быстро скрылся из виду. Когда же вновь появился из-под берегового обрыва, то изумлению Боцмана не было предела - он узнал в охотнике своего заклятого врага - Рыжебородого. Того самого, что убил Кисточку, жестоко истязал его самого. Волна ярости, нарастая с каждой минутой, обуяла Боцмана. 
 Рыжебородый еще несколько раз выходил и заходил обратно в логово. Потом из трубы повалили клубы дыма. Боцман тем временем углядел свернувшегося под большим навесом черного, с белыми пятнами, пса и вознамерился прикончить его, но опыт подсказывал, что сейчас не лучшее время для этой затеи: что месть лучше вершить в метель, скрывающую все следы. 
 Кот вернулся путанно-петляющим следом в Белые скалы и, дожидаясь снегопада, не покидал их пять дней. Наконец, внутренний барометр дал сигнал, что время исполнения задуманного пришло. 
 Когда Боцман подобрался к охотничьему стану, уже стемнело, а на тайгу обрушились первые снежные заряды. Над логовом метались в дыму недолговечные "красные мухи". Промысловик укрылся от непогоды в убежище. 
 Собака лежала на своем месте и, казалось, спала. Но, как только кот подкрался на расстояние прыжка, она приподняла морду, и их взгляды скрестились. Пес оглушительно залаял и тут же стих, хлопнула дверь, громыхнул выстрел. 
 Перепуганный Боцман поспешил раствориться в белой кутерьме. Происшедшее не обескуражило его, а лишь напомнило, что успех сопутствует терпеливым, но отнюдь не торопливым. 
 В следующий визит кот был осмотрительней и выжидал подходящего момента до глубокой ночи. Неслышно ступая лапами, опушенными густой, жесткой шерстью, он как тень приблизился к собаке вплотную и на этот раз, она едва успела испустить короткий вопль. 
 Утром хозяин долго звал, искал пса, пока не обнаружил его застывшего под толщей обильно выпавшего снега. Тридцать лет охотился Жила, но вот так прямо у зимовья лайка погибла у него впервые. "В жизни всякое случается,рассудил он.- Но почему пса-то не съели?" - шевельнулась в голове беспокойная мысль. 
 Прошло дней десять, и у Боцмана опять появилось желание досадить Рыжебородому. Теперь он положил глаз на строение, возвышавшееся поодаль от стоянки на четырех гладких столбах. Оно напоминало логово охотника, только было раза в три меньше. 
 Боцман попытался взобраться на лабаз по столбу, но сделать это мешала жестяная "юбка" в его верхней части. Остальные три столба тоже были увенчаны такими же "юбками". Тогда кот залез на стоящее поблизости дерево, прошел по ветке и спрыгнул прямо на крышу лабаза. Затем, через прогал между крышей и стенкой, протиснулся на склад охотника. 
 Все это время его дразнил и будоражил запах, заставлявший забыть всякую осмотрительность: из лабаза нестерпимо пахло лисами. Найдя их, Боцман с остервенением набросился и разодрал в клочья рыжие шубы с пышными хвостами. Затем та же участь постигла стянутые в пачки шкурки зайцев и белок. Вонючих норок, колонков и соболей брезгливый кот не тронул. Зато распотрашил коробки с тонкими длинными палочками и мелкими камешками. Потом разодрал куль со сладкими кристаллами, похожими на зернистый снег и переключился на мешки с белым, похожим на пыль, порошком. Куски мороженой лосятины не тронул - был сыт. 
 Завершив погром, удовлетворенный Боцман соскочил вниз и умчался в свою цитадель под прикрытием пурги, разгулявшейся на голом пространстве мари. 
 Жила проснулся поздно. Уже светало. Пурга утихла, но снега надуло до середины окошка, и он решил сделать передых: прежние следы замело, а новых еще все равно нет - зверьки отлеживаются, ждут, пока снег осядет, уплотнится. 
 Растянувшись на шкурах под двумя ватными одеялами, охотник курил махорку и в который раз радовался столь доброму участку. Уже одиннадцать лет он промышляет здесь, и всегда у него хватало пушнины и для плана, и для скупщиков еще столько же, а иной сезон и поболее припасено. 
 Прежде этот участок пустовал. Все отказывались от него. Говорили, что рядом с рекой куда удобней: продукты и снаряжение до ледостава прямона лодке завозить, по горам на себе не надо таскать. На самом же деле мужики страшились близости поганого места. Как-то, еще до войны, пытался промышлять здесь один отчаянный, да так и сгинул бесследно. Сойдясь с одним ловким скупщиком, Потап быстро сообразил, что сулит левая сверхплановая пушнина, но на прежнем участке взять ее было трудно и к тому же опасно - то и дело заходят соседи, да и охотовед за сезон раза два нагрянет с проверкой. Пораскинув мозгами, он сказал сам себе: "Или пан, или пропал",- и добавил: "Бог не выдаст - свинья не съест". 
 Новые охотничьи угодья в первый же сезон превзошли все ожидания. Через пять лет пройдоха-скупщик устроил ему в городе кооперативную квартиру. Правда, и ободрал он Жилу тогда до последнего хвостика, но квартира того стоила. Потом организовал самую дорогую модель "Жигулей". А вот с подземным гаражом сперва осечка вышла, но и это дело недавно поправилось. И теперь Жила, вот уже второй год, собирался рассчитаться с госпромхозом и пожить, наконец, в свое удовольствие, но каждый раз надвигались все новые и новые расходы, и надо было оставаться и опять тащиться в тайгу на промысел. Да и жалко было бросать хорошо обустроенные путики. К главной охотничьей магистрали - реке - Жила давно прорубил, расчистил тропу и по ней с осени завозил все необходимое для промысла. 
 В деревне про его городские дела кое-что прослышали и догадывались, откуда такие деньги. Некоторые, такие же деляги, стали метить на доходное место, убеждая начальство, что участки между охотниками надо чередовать мол, план всем одинаковый, а угодья разные. Но начальство не хотело нарываться на скандал с Жилой... 
 Время близилось к обеду. Охотник, поеживаясь, встал. Настрогал щепы от смоляка. Затопил печь, продавил в ведре корочку льда, налил в кастрюлю воды и поставил ее на плиту рядом с чайником. Потом расчистил площадку у двери зимовья, прокопал тропинку к лабазу. 
 Приставив лестницу, и забравшись наверх, он окаменел: пушнина - труды многих дней, была превращена в лохмотья, пересыпанные мукой, сухим молоком и сахаром. 
 Как же так? Что за напасть на мою голову? - убито прошептал он. 
 Разбирая остатки пушнины. Жила немного успокоился. Самое ценное соболя, норки, а главное, личный заказ скупщика - три выдры, были целы. 
 Кто мог так напакостить? - ломал голову промысловик.- Ни од 
 ному зверю по столбам сюда не влезть. Разве что медведь, но тот спит, да и лабаз не разрушен. Неужели?..- вспотев от этой мысли, он посмотрел в сторону Белых скал. 
 С этого дня в Жилу вселился суеверный, почти панический страх. Из зимовья не то что на охоту, даже за дровами или водой он выходил неохотно, с трудом преодолевая гнет кошмарных сцен, разыгрываемых воспаленным воображением. Ходил по лыжне, постоянно озираясь. Всюду: и в древесных наростах, и в причудливых изгибах стволов, и в разросшихся кустах, ему чудились затаившиеся оборотни. Он изводил патроны на любое подозрительное очертание, любое едва заметное движение, любой сомнительный звук. 
 Задерганные нервы были на грани срыва. Охотник давно подумывал о том, что надо бы сматываться, но упрямое желание возместить убытки пересиливало страх. Скрепя сердце, он все откладывал выход и не напрасно - пушная копилка быстро пополнялась. 
 Страх же все усиливался, не отпуская ни на минуту. В конце концов доведенный до отчаяния Жила наметил завершающие обходы, чтобы снять ловушки, рассторожить пасти. Начал он с Нижнего путика. 
 Шел тяжело, весь словно скованный ожиданием беды. Ружье не выпускал ни на секунду. Даже добычу из ловушки ухитрялся вынимать одной рукой и, как привороженный, все поглядывал на Белые скалы, уверенный, что беда нагрянет именно оттуда. 
 А когда налетел и завыл в старых дуплах ураганный ветер, он уже не сомневался в неотвратимости расплаты за покушение на покой этих мест. Темные деревья, казалось, задвигались, угрожающе скрипя, замахали ветвями лапами. Напряженное состояние последних дней достигло предела и Жила совершенно потерял самообладание. В этот момент одна улежавшаяся снежная глыба, сорвавшись с толстого сука, пронеслась прямо перед его носом и чуть не выбила из рук ружье. Охотник сжался от ужаса, попятился, прилип спиной к стволу и, широко раскрыв глаза, оцепенело уставился на... разлохмаченный шлейф дыма. Вид быстро несущихся со стороны ключа черных клубов медленно выводил Жилу из парализованного состояния. Когда до него, наконец, дошло, что может так дымить, он, позабыв обо всем, помчался к стану. На бегу пытался вспомнить, хорошо ли закрыл поддувало, убрал ли от печки смолистые щепки. Наконец, весь мокрый взлетел на увал, откуда хорошо видно зимушку и, о ужас, - на ее месте бесновался красный венец пламени. 
 Жила, с разрывающим нутро воем, упал на снег и забился в истерике. Он был сражен не столько видом полыхавшего зимовья (Черт с ним - все равно больше не охотиться), сколько сознанием того, что вот так глупо сгорели все его труды - опасаясь повторного налета на лабаз, Жила перенес пухлые связки пушнины в зимовье... 
 Рысь, во время очередного визита к Рыжебородому, обнаружила на месте его логова черный круг земли с железной покореженной печкой посередине, да обледенелую топанину следов. Одинокая колея уходила к поселению людей. 
 Боцман, конечно, не знал, какая именно трагедия постигла его врага, но даже ему было ясно, что тот лишился логова и покинул это место. Боцман был удовлетворен, но теперь ему не давал покоя вопрос: "Куда же ушел Рыжебородый? Может, он где-то поблизости?" Озабоченный кот направился по следу. 
 Парная колея тянулась по широко прорубленной тропе вдоль подножья отрогов почти прямо, не углубляясь в распадки. На второй день пути кот перевалил по затяжному тягуну на противоположный от Белых скал склон Главного хребта. Здесь тропа Рыжебородого слилась с тропами других промысловиков и вилась хорошо накатанной дорогой по берегу торосистой, изъеденной промоинами реки, то приближаясь, то удаляясь от ее русла. 
 Эти места Боцману были знакомы: если сделать вверх по течению еще один переход, то можно выйти прямо к поселению людей, в котором его лечил добрый Крючконос. 
 Дальше кот не пошел. Сомнений не осталось - враг покинул окрестности Белых скал. 
 И в самом деле, ни весной, ни летом никто не нарушал покоя и великолепия здешних мест. Боцман вольно жил в царстве Белых скал, ощущая себя самой важной частью этого светлого, прекрасного мира. 
 Боцман иногда проходил по главной тропе Рыжебородого и с удовольствием отмечал, что она потихоньку зарастает и освежается лишь оленьими да медвежьими следами. 
 Как-то в один из душных июльских дней кот тихо посапывал на обдуваемой ветерком вершине останца и не видел, что разбросанные по горизонту тучи сошлись в обнимку и, разрастаясь, незаметно пожирают небесную синь. По мере приближения к Белым скалам они проседали от зреющей в них грозной силы все ниже и ниже. 
 Проснувшись, кот заметил перемену в погоде и, поскольку не хотел мокнуть, припустил к своему сухому логову, но... 
 Налетевшая тугим шквалом гроза догнала и накрыла его густой завесой воды. Слепящая стрела молнии с оглушительным треском вонзилась в излом каменной плиты совсем рядом. Перепуганный кот сиганул вниз. Прямо перед ним ударил еще более мощный разряд и вскоре молнии, скрещиваясь, били со всех сторон почти беспрестанно. Казалось, скалы заходили ходуном. 
 Кот, вздрагивая от каждого удара и почти оглохнув от невообразимого грохота, судорожно заметался по залитым потоками воды глыбам. Поскользнувшись, он угодил в узкий разлом, а когда выкарабкался из него наверх, вспышка нестерпимо белого света обожгла глаза, и он провалился в черноту. 
 Очнувшись Боцман открыл глаза, но непроницаемый мрак не рассеялся, хотя кот явственно ощущал на себе ласковые лучи солнца. "Как же так? Солнце светит, а вокруг такая тьма, какой и ночью не бывает? - Боцман поднялся и попытался идти, но тут же ткнулся носом о что-то твердое. Недоуменно пошарив лапой, он обнаружил впереди себя каменную стену. Попробовал обойти его, но куда бы он ни пошел, всюду упирался в камни. Бедняга остановился в растерянности. Такого с ним еще не бывало. Боцман понял, что во время грозы что-то произошло, и теперь ему предстоит жить во мраке вечной ночи. 
 Сидя на шершавой плите, он никак не мог взять в толк, в каком месте Белых скал находится. Вслушиваясь в звуки, кот уловил внизу гул ожившего после ливня ручья, а правее глухо шумели густые гривы сосен. Таких ориентиров в Белых скалах было немало, но тут до его слуха донесся металлический перезвон. Это раскачивались ветром железки у покинутого людьми логова. 
 Теперь Боцман сориентировался, где он и, осторожно проверяя лапой путь, выбрался на тропу, по которой ходил сотни раз. Здесь он помнил каждый кустик, каждый поворот, каждую валежину. А когда убедился, что память не подводит и вовремя предупреждает о преградах, даже несколько приободрился и пошел быстрее. 
 Напившись из ключа, Боцман лег в траву. Он долго лежал и, казалось, во что-то выслушивался: отрывистые картины жизни всплывали в памяти. Безжалостная судьба не щадила его с первых дней появления на свет. Зубами и когтями выкарабкивался он из любых переделок и наперекор всему оставался крепко стоять на ногах. Жизнь, а точнее, люди редко давали ему передышку. Вновь и вновь они безжалостно прогоняли его сквозь цепь испытаний, но кот, все более закаляясь, неизменно выходил победителем. И вот сейчас, когда наконец в его нелегкой судьбе все образовалось наилучшим образом,- такой жестокий удар! Как жить слепому? Как охотиться? Даже мыши, и те недоступная для него добыча. 
 Внизу устроили разноголосую перекличку железки: "Тринь-тринь-дзинь". Этот мелодичный звон неожиданно породил дикую, сумашедшую надежду: Крючконос! Добрый Крючконос! Это он вернул ему жизнь много лет назад. Это он не поднял на него громом разящую палку в тайге! И он наверняка сумеет выручить его и сейчас. 
 Эта почти невероятная, отчаянная надежда захватила кота. Через несколько минут сомнений он решительно встал и, отыскав на ощупь тропку, тянувшуюся к заброшенным владениям Рыжебородого, пустился в путь. 
 По зеленому покрову топкой мари Боцман брел медленно, с особой осторожностью - так как знал, что по бокам тропы разбросаны коварные зыбуны. Несмотря на четкий шаг кот часто спотыкался, поскальзывался, но к счастью, все обошлось благополучно. К вечеру Боцман все же выбрался к подножью гор и перешел на тропу промысловика. 
 Пасшиеся в устье распадка олени, увидев рысь, встрепенулись, но она почему-то прошла мимо, не задерживаясь. Недоверчивая олениха еще долго поглядывала вслед, но Боцману было не до них. Он был целиком подчинен стремлению добраться до Крючконоса и вернуться с его помощью из мира тьмы в мир света. 
 Шел кот долго. Путь, который он прежде преодолевал за двое суток, для незрячего затянулся. Тем более, что не имея возможности подкрепиться, Боцман быстро утомлялся и часто останавливался. 
 То и дело устремляя невидящий взор в сторону селения и постоянно принюхиваясь, прислушиваясь, кот наконец добрел до места, где дорога спускалась к мелкому речному перекату. Похрустывая галькой, он преодолел его и взобрался на береговой взлобок. Теперь надо пройти по выпасу с обкусанными кустами до одинокой широко разросшейся на приволье белоногой березы. Все верно, вот она - шелестит пышной листвой. Боцман даже вздохнул от облегчения. Отсюда уже совсем близко до логова Крючконоса. 
 Войдя в деревню, Боцман, конечно, чувствовал и слышал, как к нему из дворов выбегают собаки, но он, собрав всю свою выдержку, неустрашимо продвигался вперед, гордо вскинув голову, обрамленную седыми бакенбардами. Громадный кот шествовал в окружении собак с таким видом, словно он совершал рядовой обход своих угодий. Справа, страшась собственной смелости, с тявканьем вынеслась кривоногая дворняжка. Остальные собаки трусили сзади молча, словно понимая, что тут что-то не так, и не время сотрясать воздух пустой брехней. 
 Послышались возгласы, крики людей. Боцман вслушивался в них в надежде выделить голос Крючконоса. Вот и знакомый бухающий лай соседского кобеля, сидящего на цепи. 
 Кот не мог видеть, как распахнулось окно в доме его давнего недруга, как Рыжебородый вскинул ружье и поймал в узкую прорезь прицела убойное место, как корявый палец лег на спусковой крючок... 
 п.Юматово 
 1992г.