---------------------------------------------


 Пэлем Грэнвил Вудхауз
 Что-то не так



 1


 10 сентября 1929 в нью-йоркской резиденции Дж. Дж. Бэньяна собрались одиннадцать гостей; почти все толстые и все, за исключением Мортимера Байлисса, миллионеры. В дооктябрьские дни этого, 1929 года в Нью-Йорке от них прохода не было — куда ни плюнь, обязательно попадешь в миллионера.
 Может статься, в понедельник он как раз не при деньгах, но уж к пятнице-то вернет с прибылью и на этом не остановится. Каждый из гостей Дж. Дж. Бэньяна час-два назад увеличил свой капитал тысчонок так на сто; можно не сомневаться, что Кеггс, английский дворецкий Бэньяна, а также остальная прислуга в доме на Парк-Авеню заметно пополнили карман, равно как и два шофера, десять садовников, пять конюхов и повар в Мидоухэмптоне, Лонг-Айленд, куда мистер Бэньян выезжал на лето.
 Потому что акции росли, как на дрожжах, барабанный бой, звон фанфар и гудение труб возвестили начало золотого века. В те счастливые дни у людей осталась одна забота: куда девать легкие деньги, которые милостивое Провидение щедро сыплет из бездонного Рога Изобилия.
 Этот-то вопрос и обсуждали гости. (Обед закончился, Кеггс величаво удалился, оставив их потягивать сигары и кофе.) Обсуждение было в самом разгаре, когда вмешался Мортимер Байлисс, который до того сидел нахохлясь и молча кривил губы.
 Мортимер Байлисс был хранителем всемирно известного Бэньяновского собрания живописи. Мистер Бэньян любил приглашать его вместе с приятелями-финансистами, отчасти — чтоб внести интеллектуальную струю, но, главное, чтоб потешить свое немудреное чувство юмора: Мортимер Байлисс был необыкновенно остер на язык и поминутно говорил гадости всем, кроме хозяина, а того это страшно веселило. Мистер Байлисс был высок, худ, желчен и походил на Мефистофеля-язвенника; коллеги не жаловали его за крайнее высокомерие.
 Гостей мистера Бэньяна он считал невеждами и филистерами, их глупая болтовня оскорбляла его слух.
 — Яхты! — передразнил он. — Дворцы на Ривьере! О, Господи, о, Монреаль! Неужели ваши куриные мозги совсем ни на что не годятся? Что бы вам не получить от неправедного богатства хоть каплю удовольствия?
 — В каком смысле удовольствия? — переспросил самый тучный миллионер.
 — В том смысле, чтобы у вас появился какой-то интерес в жизни. — Мортимер Байлисс сверкнул черным моноклем и остановил взгляд на безобидном коротышке, удивительно схожем с перепуганным кроликом. — Вот вы! — сказал он. — Брустер, или как вас там. Вы когда-нибудь слышали о Тонти [1] ?
 — Конечно. Он написал песню «Прощай».
 — Ее написал Тости, недоумок. Тонти был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и, когда не говорил людям, что в данных обстоятельствах не видит возможности продлить им кредит, изобрел тонтину.
 Если вы спросите, что такое тонтина…
 — Я знаю, — вмешался Дж. Дж. Бэньян. — Это когда компашка сбрасывается, создает фонд, а деньги копятся, пока все не перемрут, кроме одного — он и забирает кругленькую сумму. Верно?
 — Правильно до последней мелочи, Дж. Дж. Мы с вами люди образованные.
 — Кто-то написал рассказ про тонтину.
 — Роберт Луис Стивенсон.
 — Точно. Помню, зачитывался в детстве.
 — У вас прекрасный вкус. Кто-нибудь из вас, недоучек, читал Стивенсона? Нет? Так я и думал. Разумеется, вы читаете только «Биржевой вестник» и сборники анекдотов. Полуграмотные дебилы, — сказал Мортимер Байлисс и налил еще бокал коньяка, на который врачи запретили ему даже смотреть.
 — К чему вы вспомнили про Тонти, Морт? — сказал Дж. Дж. Бэньян. — Предлагаете нам устроить тонтину?
 — Да, а что? Разве это не забавно?
 — М-м.
 Человек, которого назвали Брустером, наморщил лоб. Он вообще туго соображал во всем, кроме цифр.
 — Я что-то не понял, Дж. Дж. Что должно произойти? Положим, мы сбросимся по тысяче долларов…
 — По тысяче? — фыркнул Мортимер Байлисс. — Пятьдесят тысяч, не меньше. Вы же хотите, чтоб было интересно?
 — Ладно, по пятьдесят. И что?
 — Вы умираете — с этим в силах справиться даже вы. Умираете один за другим, а последний забирает банк. Дж. Дж. минуту назад объяснил все со свойственной ему четкостью, но, похоже, он говорил бетонной стене. Чем плохи дешевые муляжные головы? Они не работают.
 До миллионера-гипертоника постепенно начало доходить. Он сказал, что, по его мнению, это все равно как дожидаться смерти богатого родственника, и Мортимер Байлисс заверил, что в точности так.
 — Мне это не по душе.
 — Тонти считал иначе.
 — По-моему, просто какая-то жуть. И еще. Выигравший получит свое лет так в девяносто, на что ему будут деньги? Дурость какая-то.
 Шесть миллионеров согласились, что это дурость.
 — Большинство против вас, Морт, — сказал Дж. Дж. Бэньян. — Придумайте что-нибудь получше.
 — Как насчет ваших сыновей?
 — Простите?
 — У всех у вас есть сыновья, по большей части — редкие поганцы.
 Устройте тонтину для них. Нет, погодите… — Мортимер Байлисс поднес палец ко лбу. — Меня посетила и впрямь гениальная мысль. Без сомнения, это от бренди. Устройте тонтину для своих оболтусов, но договоритесь, что деньги достанутся тому, кто последним женится. Женитьба, смерть — в сущности одно и то же. [2] 
 На этот раз ему удалось заинтересовать слушателей. Миллионеры загудели.
 Сообразительный миллионер тут же принялся растолковывать миллионерам-тугодумам.
 — Если каждый из вас вложит по пятьдесят тысяч, исходный капитал составит более полмиллиона, а…
 — С капитализацией процентов… — промурлыкал Дж. Дж. Бэньян, смакуя слова, словно марочный портвейн.
 — В точности так. Все эти годы будут идти проценты. Ко времени выплаты набежит миллион. Достойный выигрыш, а теряете вы, самое большее, первоначальную ставку, которую вы так и так потеряете, когда грянет кризис.
 Как сказал кто-то из современников Тиберия: «Этот мыльный пузырь (Рим, то есть) раздулся настолько, что лопнет от первой же встряски». То же будет и здесь, мои дорогие, грядет кризис, да такой, что у вас коронки послетают с зубов и мозжечок уйдет в пятки.
 Загудели возмущенные голоса. Конечно, Мортимер Байлисс — записной шут, но всему есть предел. Даже Дж. Дж. Бэньян прикусил губу.
 — Ну знаете, Морт!
 — Ладно. Мое дело предупредить. Прострелите мою старую седую голову, но теперешнее безобразие — ненадолго. Гадаю по спитой чайной заварке. Мое скромное состояние надежно вложено в государственные облигации, что и вам советую. Когда цена любой грошовой акции взвинчена в десятки раз, рано или поздно случится обвал. Вот я и предлагаю устроить тонтину для сыновей, чтобы хоть одному бедолаге не побираться на вокзале. Разумеется, я не знаю, насколько плутократы доверяют друг другу — вероятно, ни на йоту, и правильно, — но мне доводилось слышать, что джентльменское соглашение вы соблюдаете. Так это, Дж. Дж.?
 — Конечно, так. Джентльменское соглашение! Это святое.
 — Думаю, вы понимаете, что нужно держать язык за зубами. Только намекните, чего лишат священные узы, и вы получите одиннадцать закоренелых холостяков. Генрих XVIII и Брайен Янг [3] остались бы безбрачными, узнай они, что зов сердца обойдется им в миллион зеленых. Ну вот, мое дело — предложить.
 Мортимер Байлисс обвел собравшихся ненавидяще-презрительным взглядом, сверкнул моноклем, подлил себе коньяка и откинулся в кресле — ни дать, ни взять Мефистофель, только что предложивший перспективному клиенту интересную сделку. В наступившем молчании можно было бы услышать, как упала акция.
 Нарушил его Дж. Дж. Бэньян.
 — А что, — сказал он, — по-моему, наш друг Морт советует дело.




 2


 Прекрасным летним утром солнышко не жалело сил на лондонское предместье Вэли-Филдз, милостиво озаряя обсаженные деревьями улочки, ухоженные садики, старинные ворота и вознесшиеся ввысь телевизионные антенны.
 И правильно делало: в Англии вряд ли сыщется более приятный пригород.
 Здешний житель, майор Флуд-Смит, назвал его как-то в письме «благоуханным оазисом». Майор писал в «Южно-Лондонский Аргус» о зверствах местного Департамента по налогам и тарифам, письмо отдал кухарке, та забыла отправить, нашла через три недели в комоде и сожгла в печи, а издатель все равно бы не напечатал, поскольку оно шло в разрез с линией, которую «Аргус» неуклонно отстаивал; однако — подчеркиваем — в словах о «благоуханном оазисе» майор был совершенно прав. Он попал в точку, угадал самую суть и подметил исключительно верно.
 Другие предместья гордятся шикарными магазинами, площадками для катания на роликах, кинотеатрами; Вэли-Филдз специализируется на цветах и траве.
 Каждую весну здесь сеют больше семян, вытаскивают больше газонокосилок, берут напрокат больше садовых катков и покупают больше патентованной смеси от зеленой тли, чем в любом другом населенном пункте по южную сторону Темзы.
 Отсюда то сельское очарование, из-за которого — воспользуемся еще раз выражением майора Флуд-Смита — сдохни, не поверишь, что до площади Пикадилли всего семь миль (а по воздуху и вообще пять). Когда выходишь из пряничного вокзала, кажется, что эти-то края и навели Теннисона на мысль об острове-долине Аваллон, где не падет ни дождь, ни снег, ни град, где даже ветер, и тот неслышно веет.
 Из всех прелестных уголков Вэли-Филдз (а их так много, что и не перечислишь), старожилы с особой гордостью показывают «Тутовую Рощу» — тупичок сразу за Розендейл-род, утопающий в сирени, миндале, боярышнике, рябине и золотом дожде. Его-то солнце и озаряло сегодня с особенной любовью.
 В дом, который романтик-строитель назвал «Лесным Замком», лучи попадали сквозь уютный садик и, вспыхнув на стеклянной двери, освещали, среди других занимательных вещей, «дружную семейку» в горшке, ходики с кукушкой, пленную канарейку, аквариум с рыбками, фотографию замечательно красивой девушки в серебряной рамке, подписанную «С любовью, Элейн», и другую фотографию, в парной рамке, запечатлевшую пожилого господина с длинной верхней губой и нависшими бровями, автора строки «Искренне ваш, Аффенхем». После долгого пути солнечный луч отдыхал на дородной фигуре Огастеса Кеггса, отставного дворецкого, устроившегося в кресле почитать «Таймс». На газете стояло «20 июня 1955».
 Двадцать пять лет и девять месяцев, прошедшие с обеда у Дж. Дж. Бэньяна, унесли и хозяина, и почти всех его гостей, но едва коснулись Кеггса. Ученые, возможно, знают, почему дворецкие не старятся, как мы, во всяком случае — внешне. Кеггс, примостивший ноги на скамеечку и посасывающий легкую сигару, выглядел почти в точности как четверть века назад.
 Тогда он походил на римского императора, который злоупотребляет мучным, сейчас — на чуть более тучного императора, который отчаялся считать калории и всему на свете предпочитает добрую порцию вареной картошки с хорошим куском масла.
 Он так основательно просел в подушку, что, казалось, его поднимет только землетрясение, однако это было не так. Как только открылась дверь и вошла невысокая белокурая девушка, Кеггс, правда, не вскочил, но медленно приподнялся, словно учтивый гиппопотам, выползающий из речного ила. Девушка звалась Джейн Бенедик и доводилась племянницей лорду Аффенхему, у которого Кеггс, вернувшись из Америки в начале тридцатых, служил дворецким вплоть до окончательного ухода от дел.
 — Доброе утро, мистер Кеггс.
 — Доброе утро, мисс.
 Джейн была вполне миловидна — голубые глаза, маленький носик, ладная фигурка — и ничем бы особенно не выделялась, если б не удивительный, редкой красоты голос. В минуты поэтического настроя лорд Аффенхем сравнивал его со звяканьем льда в бокале виски.
 — Я бы не стала вас беспокоить, — сказала Джейн, — но они требуют свой завтрак, а я не могу отыскать «Таймс». Это не вы утащили?
 Кеггс слегка смутился.
 — Я, мисс. Извините. Я проглядывал объявления о бракосочетаниях.
 — Вычитали что-нибудь интересненькое?
 — Да, мисс, для меня — да. Я узнал, что мистер Джеймс Брустер вчера женился.
 — Это ваш друг?
 — Сын джентльмена, который много лет назад, в Нью-Йорке, был дружен с моим тогдашним хозяином.
 — Понятно. В ранний или американский период вашей жизни.
 — У меня появилось что-то вроде хобби — слежу, как складывается семейная жизнь у сыновей тогдашних знакомых Дж. Дж. Бэньяна. По старой памяти, полагаю.
 — Такая привязчивость делает вам честь. Бэньяна? Он имеет какое-нибудь отношение к Роско Бэньяну, который поселился в Шипли?
 — Это его отец, мисс. Богатейший человек. Как остальные, он много потерял на биржевом крахе 1929-го года, но, по моим прикидкам, после уплаты налога на наследство молодой мистер Бэньян получил миллионов двадцать.
 — Ух ты! А дядя Джордж говорит, он торговался, как на восточном базаре. Он ведь не женат?
 — Не женат, мисс.
 — Ну, подарочек кому-то достанется!
 — Думаю, вы правы, мисс, если он не сильно изменился с тех пор, как я служил у его отца. Отвратительнейший был мальчишка.
 — Вот уж точно! Про Роско Бэньяна я такого могу нарассказать!
 — Вы, мисс? Когда вы успели с ним познакомиться?
 — В ранний или американский период моей жизни. А вы не знали, что в начале войны меня с кучей других детей эвакуировали в Америку?
 — Не знал, мисс. Я отошел от дел и, когда начались военные действия, уже не служил у его милости.
 — Так вот, меня эвакуировали. Дядя Джордж отправил, добрые люди приняли. Лето добрые люди проводили в Мидоухэмптоне. У Бэньянов там дом. В ваше время он уже был?
 — Да, мисс. Мы каждое лето выезжали туда в середине июня и оставались до Дня Труда [4] . Очаровательнейшее место.
 — Мне бы оно больше понравилось, если б не Роско. Этот гад отравил мне всю тамошнюю жизнь. Завел подлую привычку — там все купались в пруду, так он подплывает ко мне и топит. Как-то продержал под водой столько, что я раздулась, словно газометр, успела всю жизнь вспомнить, а один божественный мальчик сказал — не отпустишь, башку сверну. Отпустил, конечно, но я все равно вижу его в страшных снах. А спустя столько лет он объявляется здесь и выгоняет меня из родного дома! В странном мире мы живем, мистер Кеггс.
 — Золотые слова!
 — Ладно, теперь ничего не поделаешь, — сказала Джейн. — Ой, а это кто?
 — Мисс?
 Джейн стояла перед столиком.
 — Вот: «С любовью, Элейн». Она ведь сегодня появилась?
 — Точнее, мисс, я получил ее вчера.
 — Кто это?
 — Моя племянница Эмма, мисс.
 — Тут написано Элейн.
 — Ее сценический псевдоним — Элейн Донн.
 — Она актриса? Неудивительно, с таким-то лицом. Красавица!
 — Да, многие восхищаются.
 — Эмма Кеггс?
 — Билсон, мисс. Ее мать, моя сестра Флосси, замужем за Уилберфорсом Билсоном.
 Джейн притихла, ошеломленная вестью, что у сверхчеловека есть сестра по имени Флосси. Интересно, как же она его называет — неужели Гас? В это время снаружи послышались тяжелые шаги.
 — Дядя Джордж изволили выйти, — сказала Джейн. — Надо пойти, приготовить ему завтрак.
 Пухлое лицо Кеггса омрачила тень. Бывший дворецкий поневоле смирился, что обедневший лорд Аффенхем из экономии живет в пригороде, но душа его содрогалась, когда племянница его милости пачкала руки готовкой. Огастес Кеггс хоть и провел значительную часть жизни в Америке, сохранил глубокое почтение к родной аристократии.
 — Мне очень неприятно, что вам приходится стряпать, мисс.
 — Должен же кто-то, раз ваша миссис Браун больна. И не говорите, что у меня плохо получается.
 — Вы стряпаете прекрасно, мисс.
 — Дома набила руку. У нас вечно не было кухарки.
 Кеггс ностальгически вздохнул.
 — Когда я был дворецким в Шипли-холл, у его милости насчитывалось десять человек прислуги.
 — А взгляните на него сейчас! Трудные времена настали. Година испытаний.
 — Золотые слова.
 — А все-таки мы уютно здесь устроились. Вот уж повезло, прибиться в такую тихую гавань! После Шипли это — лучшее место на свете. Здесь почти как в деревне. Только бы денег чуть побольше…
 — Подождите, мисс, его милость продаст картины…
 — А, вы уже слышали?
 — Милорд сообщил мне вчера вечером, когда мы шли из «Зеленого Льва».
 Он надеется таким способом восстановить семейный достаток.
 — Надеяться не вредно, — сказала Джейн и пошла жарить яичницу.
 После ее ухода Кеггс некоторое время пребывал в глубокой задумчивости, потом подошел к столу, вынул из ящика кожаный блокнот, раскрыл на списке имен и поставил возле одного галочку. То был Джеймс Барр Брустер (единственный сын покойного Джона Уолдо Брустера), который вчера сочетался браком с Сибиллой, дочерью полковника и миссис Р.Г.Фоншо-Чодвик из Падубов, Челтнем.
 Только два имени в списке остались без галочки.
 Кеггс подошел к телефону. Ему не нужно было звонить в справочную и узнавать номер, навсегда запечатлевшийся в его памяти.
 — Шипли-холл, — сказал сочный мужской голос. — Резиденция мистера Роско Бэньяна.
 — Доброе утро. Могу я поговорить с мистером Бэньяном? Это мистер Кеггс, бывший дворецкий его отца.
 Голос из Шипли потеплел. Бездна говорила с бездной [5] , дворецкий — с дворецким.
 — Мистер Бэньян сейчас в Лондоне. Уехал вчера в гости. Хотите поговорить с мистером Байлиссом?
 — Нет, спасибо, я по личному вопросу. Вы о мистере Мортимере Байлиссе?
 — Да.
 — Он в Англии?
 — Уже с неделю. Вредный старикан, скажу я вам.
 Кеггс не стал обсуждать хозяйского гостя. У него были свои правила.
 — Что ж, — сказал он не без холодной вежливости, — когда мистер Бэньян вернется?
 — Обещал утром.
 — Если я заеду часов в одиннадцать?
 — Думаю, застанете.
 — Спасибо, мистер…
 — Скидмор.
 — Спасибо, мистер Скидмор, — сказал Кеггс и повесил трубку.




 3


 В тени раскидистого садового дерева лорд Аффенхем, умытый, побритый и облаченный в утренний наряд сидел за столиком и ждал, когда вороны прилетят его напитать [6] . Рядом с ним на траве лежал красавец-бульдог и дремал, готовый пробудиться при первых признаках завтрака. Когда лорд Аффенхем кушал на свежем воздухе, псу обыкновенно перепадал жирный кусок.
 Природа не поскупилась [7] на Джорджа, шестого виконта Аффенхемского.
 Похоже, она собирались слепить двух виконтов, потом заторопилась и решила пустить весь материал на одного. Формой он напоминал грушу — узкий в плечах, он постепенно расширялся к паре непомерных ботинок, больше похожих на скрипичные футляры. Над просторами обширного тела высилась большая яйцевидная голова, голая маковка выступала из чахлой седой поросли, наводя на мысль о скалистой горной вершине. Верхняя губа была прямая и длинная, подбородок — острый. Два немигающих голубых глаза со странной сосредоточенностью смотрели из-под нависших бровей. Казалось, их владелец постоянно размышляет, и догадка эта не обманывала. Подобно Белому Рыцарю, он частенько не слышал обращенных к нему слов, ибо раздумывал, как же питаться манной кашей [8] , чтоб ежемесячно полнеть и становиться краше.
 — Вот, — сказала Джейн, подходя с полным подносом. — Горячая яичница, кофе, тосты, масло, мармелад, «Таймс» и сухарики для зверя. О чем задумался, милый?
 — Эхм?
 — Я слышала скрежет и догадалась, что это работают твои мозги.
 Надеюсь, я не прервала ход космических мыслей?
 — Эхм?
 Джейн вздохнула. Разговоры с главой семьи частенько выводили близких из себя из-за его раздражающей привычки впадать в транс. Он так погружался в предмет, что, казалось, извлечь его можно лишь с помощью спиритического сеанса. Однако Джейн нашлась: взяла кофейную чашку и крепко прижала к его руке. Созерцатель сразу очнулся и возмущенно завопил:
 — Эй! Ты что?! Лопни кочерыжка, да этот кофе горячее плиты!
 — Я пыталась тебя разбудить. О чем ты размышлял?
 — Эхм? Размышлял? А, ты спрашиваешь, о чем я размышлял! Если хочешь знать, я размышлял о Кеггсе, и пришел к выводу, что Кеггс — загадочная, темная личность.
 — В каком смысле?
 — Хитрая. Коварная. Из Макиавелли. Пока он жил у меня, я ничего не подозревал, дворецкие носят маску, но теперь я опасливо гляжу в его сторону и гадаю, чего ждать следующим. Возьми хоть случай в пивной.
 — А что такое?
 — Или взгляни на Тутовую Рощу. Три дома — Лесной Замок, Мирная Гавань и Уютный Уголок — каждый с беседкой и птичьей купальней! Все принадлежат Кеггсу. Беседки и птичьи купальни сами собой не появляются. Откуда он их взял?
 — Купил на свои сбережения.
 — А сбережения откуда?
 — До тебя он служил в Америке у мистера Бэньяна, отца того гада, что поселился в Шипли. Наверное, по выходным наезжала туча гостей, а американские гости меньше тысячи долларов на чай не дают.
 Лорд Аффенхем задумался.
 — Так, так. Мда, возможно… И все же, после случая в пивной я уверен, здесь что-то не так. Мошенник он, отпетый мошенник.
 — Что случилось в пивной? Ты не говорил.
 — Говорил.
 — Не говорил.
 — Не говорил? Значит, собирался, да запамятовал. Это было в «Зеленом Льве» на Розендейл-род. Мы с Кеггсом зашли вчера вечером пропустить по кружечке, и не успели сдуть пену, как он выманил у аборигенов их кровные посредством… как это называется?
 — Что именно?
 — То, что я пытаюсь вспомнить. Манипуляции? Нет…
 — Махинации?
 — Верно. Махинации. Ты когда-нибудь была в пивной?
 — Нет.
 — Так вот, там сидят, потягивают пиво и беседуют, о чем придется.
 Очень скоро Кеггс свернул разговор на бокс, у него сестра замужем за боксером Билсоном. По-моему, его называли Боевой Билсон. Сейчас на пенсии, держит где-то пивную. Многие бывшие боксеры заводят пивные. На чем я остановился?
 — Сидят и потягивают пиво.
 — Вот-вот. И тут Кеггс затеял разговор, прискорбный разговор, учитывая его печальные последствия. Он заявил, что нынешние боксеры в подметку не годятся прежним. "Ах, — сказал этот шельмец, — разве есть у нас в полусреднем весе такие спортсмены, как Джек Демпси [9] ?"
 — А разве Джек Демпси выступал не в тяжелом весе?
 — Конечно, в тяжелом, и десятки голосов сразу поправили Кеггса. Но тот настаивал, что вес Джека Демпси — всего десять стоунов [10] четыре фунта, и остальные, уверенные в своей правоте, вытащили по шиллингу, передали хозяину — дескать, рассуди. «Мне жаль, мистер Кеггс, — сказал тот, — но, боюсь, решение не в вашу пользу. Джек Демпси весил больше тринадцати стоунов, когда выиграл у Джесса Уилларда чемпионат в тяжелом весе». Думаешь, Кеггс опешил? Ничуть. Устыдился? Раскаялся? Да ни капли. "А, этот Джек Демпси? — сказал он с легкой, снисходительной улыбкой. — Я не о нем.
 Разумеется, я имел в виду первого Демпси, Несравненного". Он вытащил книжку (да, она лежала у него в кармане!) и прочел, как удивительно, что боевой вес Несравненного составлял всего сто сорок четыре фунта. Все, конечно, возмутились, потребовали денежки назад, но хозяин присудил выигрыш Кеггсу, и тот загреб аж пятнадцать шиллингов. По дороге домой продувная бестия заявляет мне, что вот уже тридцать лет имеет стабильный доход от этой махинации. Так что теперь ты, наверное, согласишься, что он — темная личность, за которой нужен глаз да глаз.
 — По-моему, он душка.
 — Душка, разумеется, но коварная, которой палец в рот не клади. Я бы его к себе не подпустил… Скорее уж… — Лорд Аффенхем огляделся, ища материал для сравнения, — скорее бы я взял эту паскудную статую.
 Упомянутая статуя высилась на лужайке Мирной Гавани, как назывался соседний дом. Исполинскую ню изваял Стенхоуп Твайн, начинающий скульптор и здешний житель. Джейн — вероятно, потому, что была помолвлена с Твайном — статуей восхищалась; лорд Аффенхем — напротив. Он ненавидел статую и терпеть не мог Стенхоупа Твайна. Верховное Существо не создало бы того без некой цели, но что это за цель — тут лорд Аффенхем совершенно терялся.
 Доведется же делить планету с непойми чьим сыном, который укладывает волосы, носит желтые вельветовые штаны и, завидев старших, произносит: «А, это вы, Аффенхем!» мерзким покровительственным тоном. Джейн всегда хотелось погладить Стенхоупа Твайна по голове. Лорд Аффенхем предпочел бы ударить его тяпкой. Он укоризненно взглянул на бульдога Джорджа, своего тезку.
 Замечательный пес, но уже не раз выказывал намерение подружиться со Стенхоупом Твайном. Увы, это общая беда бульдогов — они любят всех, от достойнейших до недостойных.
 Джейн смотрела на статую.
 — Стэнхоуп считает, это лучшее его творение.
 — Стенхоуп!
 — Не смей так говорить!
 — Я сказал «Стенхоуп».
 — Да, но гадким, плаксивым голосом, как будто тебе противно выговаривать это имя.
 Лорду Аффенхему и впрямь это было противно, однако ему не хватило духу сказать правду. Мужественный человек, отличившийся в молодости на войне, страшился женского гнева. Джейн, если разбудить спящую в ней тигрицу, имела неприятное обыкновение сообщать, что испортилась плита, и обедать придется бутербродами. Лорд Аффенхем деликатно переменил тему.
 — Послушай!
 — Да, милорд?
 — Ты ходила в галерею насчет моих картин?
 — Ходила и видела самого мистера Гиша. Кажется, он заинтригован.
 — Хорошо.
 — Я обещала позвонить ему и узнать, как идут дела.
 — Отлично. Поторопи его, мошенника. Если я продам картины, мы сможем снова переехать в Шипли.
 — А я — выйти за Стенхоупа.
 — У-у!
 — Что ты сказал?
 — Да так…
 — Ты сказал: «У-у!»
 — Ничего подобного.
 — Мне послышалось: «У-у!»
 — Возможно. Чего только не послышится. А теперь — не приставай ко мне. Я решаю кроссворд, он сегодня какой-то безумный. Сбегай и спроси Кеггса, что бы такое могло значить: «Конь мчался по степи, напрягая могучие лыжи». Передай, что это срочно. И принеси еще кофе.
 — Ты пьешь слишком много кофе.
 — Кофе много не бывает. Оно взбадривает. Подстегивает мыслительный процесс.
 — Ладно, принесу. Ну и хлопот же от тебя!
 Джейн вернулась с кофе.
 — Я сварила ровно чашку, — сказала она. — Ты отравляешь нервную систему. Что до лыж, то мистер Кеггс говорит, это анаграмма, надо — жилы.
 Запиши.
 — Запишу. Жилы, да? Потрясающе. Теперь поди и спроси его, что, черт возьми, такое: «Под грохот аплодисментов на сцену поднялся знаменитый катер».
 — Его нет.
 — Ерунда. Конечно, он здесь. Он тут живет.
 — Живет. Но сейчас он мчится куда-то, напрягая могучие лыжи. Я поймала его у калитки. «Прощай!» — взмахнул он лилейною рукой и устремился в бескрайние просторы [11] . Что ж, дожидайся его возвращения, — и Джейн ушла хлопотать по хозяйству, а лорд Аффенхем задумался, до чего же надо дойти, чтоб подсунуть бедным читателям этот катер. Тут он заметил, что из Мирной Гавани выходит Стенхоуп Твайн с явным намерением полюбоваться на свой шедевр.
 Виконт демонстративно встал и пошел в дом. Он был не в настроении услышать «А, это вы, Аффенхем».




 4


 Примерно в то время, когда лорд Аффенхем нес ко рту первую вилку яичницы, а бульдог Джордж ловил первый сухарик, ненавистный Роско Бэньян стоял перед своим «Ягуаром» у квартиры друга в Сент-Джонс-вуд и собирался ехать домой. Вечеринка была из тех богемных сборищ, которые длятся до первых почтальонов и заканчиваются поутру все той же яичницей.
 Роско Бэньяна было довольно много. Еще пухлым мальчиком он любил между едой перехватить булку с сосиской, или, скажем, конфету, а достигнув совершеннолетия, не записался в поклонники диет. Большинство его знакомых предпочли бы, чтоб его было поменьше, однако он продолжал настойчиво раздаваться во все стороны. Лицо у него было красное, шея вываливалась из воротника, а недавно в свет вышло второе издание его подбородка.
 Неудивительно, что прохожие ценители изящного быстро переводили взгляд на стоящую рядом девушку.
 На Элейн Донн безусловно стоило посмотреть. Никто не заподозрил бы в ней дочь Шордичского кабатчика, бывшего боксера-тяжеловеса. Часто бывает, что отцы, неспособные попасть в первую тройку на пляжном конкурсе красоты, производят дочерей, на которых народ оглядывается. Так вышло и с отцом Элейн, Боевым Билсоном. Он сам, частично — от природы, частично — от превратностей профессии, напоминал побывавшую в автокатастрофе гориллу, зато дочь выросла сногсшибательной брюнеткой во вкусе Марка Антония. Глядя на нее, Роско понимал, что побудило его две недели назад, под конец подобной же вечеринки, внезапно сделать предложение. Элейн вскружила бы голову самому рассудительному человеку.
 О помолвке объявлять не стали. Роско в минуту откровенности проболтался Мортимеру Байлиссу, Элейн же мудро хранила молчание. Дочь таких родителей предпочтет, чтобы папа и мама не виделись с будущим зятем, пока тому не поздно осознать, с кем он собрался породниться. Эмма Билсон любила и почитала родителей, но, как девушка умная, понимала, что Роско не придет от них в восторг. Успеют познакомиться потом, после свадебного путешествия.
 — Ну, — сказал счастливый жених, зевая во весь рот. — Поеду, завалюсь. Домой доберешься?
 Мисс Донн жила в Пини-уэй — это несколько миль от Сент-Джонс-вуда, причем в направлении, противоположном Шипли-холлу. Роско не предложил подвезти ее домой, что свидетельствует о большой смекалке. Он был практичен, как и его возлюбленная.
 — Такси, что ли, возьми, — посоветовал он, сел в машину и укатил.
 От Лондона до Шипли-холла примерно час с четвертью, но Роско Бэньян с юности гонял так, что полицейские любопытствовали, где горит. Он проделал путь за сорок шесть минут, вылез из машины и сонно поплелся в спальню, но его перехватил Скидмор.
 — Извините, сэр, — сказал Скидмор. — Пришел мистер Кеггс.
 Роско нахмурился.
 — Кеггс? Не знаю никакого Кеггса.
 — Он сказал, что был когда-то дворецким вашего отца.
 — А, этот? — Из глубины небытия перед мысленным взором возникли брюшко, оксфордский выговор и полный лунный лик. — Чего ему надо?
 — Он не объясняет, сэр, только говорит, что это важно.
 — Где он?
 — У меня в буфетной.
 Роско задумался. Важно? Кому важно? Ладно, лучше уж принять этого Кеггса, чтобы сразу отвязаться.
 — Проводи его в курительную.
 Появился Кеггс, с котелком, без которого дворецкие, хотя бы и бывшие, на людях не появляются.
 — Доброе утро, — сказал он. — Надеюсь, вы меня помните, сэр? Много лет назад я имел честь служить у покойного мистера Бэньяна-старшего в должности дворецкого. — Он обвел комнату крыжовенными глазами и сентиментально засопел. — Как странно снова оказаться в этой комнате! — с чувством произнес он. — По возвращении из Америки я некоторое время служил здесь у лорда Аффенхема. При виде этих стен я чуть не плачу.
 Слезы Кеггса не волновали Роско Бэньяна; ему хотелось спать.
 — Выкладывайте, чего нужно, — сказал он.
 Кеггс с минуту молчал, словно выстраивая мысли и решая, с какой начать.
 Он взглянул на котелок, и, видимо, почерпнул оттуда вдохновение.
 — Вы — богатый человек, мистер Бэньян, — начал он.
 Роско вздрогнул, словно увидел местное привидение.
 Слабая, снисходительная усмешка тронула губы Кеггса. Он все понимал.
 — Нет, сэр, — продолжал он, — я не прошу у вас денег. Я хотел сказать, что, будучи человеком богатым, вы, вероятно, не откажетесь разбогатеть еще больше. Переходя без дальнейших предисловий к тому, что назвал бы сутью, скажу, сэр, что знаю, как вам получить миллион долларов.
 — Что?!
 — Конечно, я назвал приблизительную сумму, но, думаю, она довольно близка к истинной.
 Знакомые Роско Бэньяна частенько говорили, что, даже нагруженный деньгами выше ватерлинии, он не поленится пройти десять миль в тесных ботинках, чтобы подобрать оброненный кем-то медяк. Когда отставные дворецкие говорят ему, что знают, как получить миллион, они затрагивают самые глубины его существа. Роско Бэньян смотрел на Санта-Клауса в котелке, как некогда мужественный Кортес [12]  (а скорее — мужественный Бальбоа) смотрел на Тихий Океан. Подозрение, что мужественный Кеггс перебрал, он отбросил с порога.
 Посетитель так и излучал трезвость.
 Внезапно его осенила неприятная мысль. Что если ему предлагают куда-то вложить деньги? Может, гость изобрел патентованный штопор, или, не дай Бог, владеет пожелтелой картой, на которой крестиком отмечены сокровища капитана Кидда? Роско слегка засопел, полагая, что такие прожекты надо душить в зародыше.
 Кеггс разбирался в сопении не хуже, чем в тайном смысле вздрагиваний.
 Он отечески воздел руку, словно верховный жрец, упрекающий младшего жреца в отступлении от кастовых стандартов.
 — Кажется, я понимаю, что вы подумали, сэр. Вы сочли, что я прошу вас профинансировать некое коммерческое начинание.
 — А разве не так?
 — Отнюдь, сэр. Я пришел продать вам информацию.
 — Продать? — Это слово поистине резало слух.
 — Естественно, я хотел бы получить вознаграждение за предоставленные сведения.
 Роско с сомнением пожевал губу. Он не любил вознаграждать. Деньги в его кошельке предназначались исключительно на нужды Р.Бэньяна. Однако, если это правда про миллион долларов…
 — Ладно. Валяйте.
 — Хорошо, сэр, — важно произнес Кеггс. — Я вынужден начать с вопроса. Знакома ли вам фамилия Тонти?
 — Никогда не слышал. А кто это?
 — Правильнее спросить, кто это был. Тонти уже с нами нет, — сказал Кеггс таким тоном, каким говорят, что всякая плоть — трава. — Это был итальянский банкир, который процветал в семнадцатом веке и придумал тонтину.
 В чем она состоит, я сейчас объясню. А теперь, — заключил он свое объяснение, — если вам интересно, сэр, я расскажу короткую историю.
 Он еще раз сверился с котелком, потом начал:
 — Десятого сентября 1929 года, сэр, ваш покойный батюшка принимал за обедом в резиденции на Парк-Авеню одиннадцать гостей. Все они, за исключением мистера Мортимера Байлисса, были, как и он, известные финансисты. Не надо вам напоминать, что это происходило за несколько недель до сокрушительного биржевого краха. Игра на повышение, сгубившая рынок, была в самом разгаре. Все присутствующие нажили огромные состояния, и под конец обеда разговор коснулся того, как распорядиться деньгами, которые в эпоху безудержных спекуляций сами плыли в руки.
 Здесь Кеггс замолк, чтобы перевести дыхание, которое с годами сделалось у него несколько затрудненным, и Роско, воспользовавшись паузой, полюбопытствовал, нельзя ли, чтоб вас так, покороче. Не может ли Кеггс, спросил Роско, подложить под себя хотя бы брусок динамита, чтобы перейти к сути.
 — Я к ней и перехожу, — спокойно отвечал Кеггс. — Итак, джентльмены, повторяю, обсуждали, как бы потратить деньги, и мистер Мортимер Байлисс со свойственной ему изобретательностью предложил устроить тонтину, однако — не такую, о какой я только что рассказал. Идея самого Тонти — ждать, пока смерть устранит одного претендента за другим — не вызвала сочувствия у тех, кто страдал повышенным давлением, и тогда мистер Байлисс выдвинул альтернативное предложение. Он посоветовал, чтобы мистер Бэньян и его гости внесли по пятьдесят тысяч, и вся сумма со сложными процентами досталась тому из их сыновей, который женится последним. Вы что-то сказали, сэр?
 Роско не сказал, он засопел. Сопение было уже не то, что прошлый раз.
 Тогда оно отличалось холодной настороженностью, стремилось же подавить в зародыше всякие финансовые новации. Сейчас он встрепенулся, загорелся, преисполнился энтузиазма — и выразил свои чувства.
 — Кто последний женится?
 — Да, сэр.
 — Я не женат. — Не женаты, сэр.
 Взорам Роско Бэньяна предстало радужное видение.
 — Вы уверены, что мой отец участвовал?
 — Уверен, сэр.
 — Он никогда мне не говорил.
 — Это условие тонтины.
 — И все произошло в 1929-м?
 — Да, сэр.
 — Значит…
 — Именно так, сэр. За прошедшие годы игроков на поле, если прибегнуть к футбольному сравнению, значительно поубавилось. Часть молодых джентльменов погибла в борьбе с японским и немецким милитаризмом, другие женились. Если верить газете «Таймс», вчера сочетался браком мистер Джеймс Брустер, сын покойного Джона Брустера. Уцелели, если позволено так выразиться, только вы и еще один джентльмен.
 — Вы хотите сказать, нас всего двое?
 — В точности так, сэр, вы и другой кандидат. Он, — тут Кеггс сделал многозначительную паузу, — помолвлен.
 — Ну!
 — А так же, — Кеггс снова помедлил, — стеснен в средствах. Радость, охватившая было Роско Бэньяна, снова померкла.
 — Тогда он не женится, — горько сказал он. — Черт, он не женится много лет! Кеггс кашлянул.
 — Если кто-то, более состоятельный, не окажет ему скромную финансовую поддержку, подтолкнув таким образом к браку. Это можете сделать вы.
 — Э?
 — Если вы ему поможете, сэр, вы, скорее всего, переломите ход событий.
 Он осмелеет и решится, оставив вам то, что я, простите за выражение, назвал бы жирным куском.
 Роско погрузил голову в двойной подбородок и углубился во внутренний спор. Пока он, как многие люди его возраста, маялся на распутье, вошел Мортимер Байлисс.
 Годы, которые так мягко обошлись с Огастесом Кеггсом, были к нему куда суровее — он усох и напоминал теперь нечто, извлеченное из гробницы ранних Птолемеев. При виде гостя он остановился и нацелил черный монокль, который стойко пронес сквозь все мировые катаклизмы.
 — Кеггс! — удивленно вскричал Мортимер Байлисс.
 — Доброе утро, мистер Байлисс.
 — Вы еще живы? Вот уж не думал вас встретить! А вы все толстеете, мой дорогой. И дурнеете. Каким ветром вас принесло?
 — Я к мистеру Бэньяну по делу, сэр.
 — А, у вас дела? Тогда ухожу.
 — Никуда вы не уходите! — очнулся Роско Бэньян. — Вас-то мне и надо.
 Это правда, что Кеггс мне говорил?
 — Мистер Бэньян имеет в виду то, что случилось за обедом у его отца десятого сентября 1929-го года, мистер Байлисс. Если помните, вы предложили брачную тонтину.
 Мортимера Байлисс не так легко было ошеломить, но при этих словах монокль выпал из его глаза.
 — Вы об этом знаете? Боже правый! Где вы были? Сидели под столом?
 Притворились кадкой для пальмы?
 — Нет, сэр, телесно я не присутствовал. Однако я завел обыкновение, с тех пор, как акции пошли вверх, прятать диктофон за портретом Джорджа Вашингтона, на каминной полке. Я подумал, что это поможет мне распорядиться моими сбережениями.
 — Вы записывали каждое слово? Должно быть, получили много ценных советов.
 — Да, сэр. Однако самый ценный был ваш — продать акции, а деньги вложить в государственные бумаги.
 — Вам хватило ума это сделать?
 — На следующий же день, сэр. Я бесконечно благодарен вам, и считаю, что вы заложили основы моего благосостояния.
 Роско, который с растущим нетерпением слушал дружескую беседу, грубо вмешался.
 — Ну, хватит! Благосостояние, видите ли! Это правда про тонтину, Байлисс?
 — Истинная правда. Моя самая блестящая мысль.
 — Деньги и впрямь получит тот, кто последним женится?
 — Да. Они ждут.
 — Около миллиона?
 — Наверное. Первоначальный капитал составлял полмиллиона. Один из одиннадцати…
 — Двенадцати.
 — Одиннадцати! Я — бездетный холостяк. Дж. Дж. и десять гостей — всего одиннадцать. Когда вы меня перебили, я собирался сказать, что один из одиннадцати утром, на свежую голову вышел из игры. Так что десять человек внесли по пятьдесят тысяч с носа.
 — Кеггс говорит, остались двое.
 — Вот как? Я не следил. Кто второй?
 — Еще не знаю.
 — А когда узнаете?
 — Устраню его.
 — В каком смысле?
 — Кеггс говорит, он хочет жениться, но не может, денег нет. Я подброшу ему самую малость…
 — … и подтолкнете в пропасть. Вижу, к чему вы клоните. Опоить чужую лошадь. Подленькая мысль. Кто ее предложил?
 — Кеггс.
 — Вот как? Возможно, вы этого не видите, Кеггс, но я за вас краснею.
 Между нами, вы превращаете чисто спортивное состязание в надувательство самого мерзкого свойства. А как насчет мзды? Полагаю, Кеггс ждет от своей проделки каких-то выгод. Сколько вы ему дадите?
 Роско задумался.
 — Пятьдесят фунтов.
 Кеггс, гладивший котелок, вздрогнул так, будто тот его укусил.
 — Пятьдесят, сэр?
 — А что?
 — Я ждал гораздо больше, сэр.
 — Но не дождетесь, — сказал Роско.
 Они помолчали. Было видно, что Кеггс ранен в самое сердце. Дворецкие не проявляют чувств, но экс-дворецкий проявил их. Однако буря вскоре улеглась, и полное лицо успокоилось.
 — Очень хорошо, сэр, — сказал он, доказывая, что он из тех, кто способен, по слову мистера Киплинга, быть твердыми в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна [13] .
 — Ладно, — сказал Мортимер Байлисс. — Значит, можно продолжать. Кто этот загадочный незнакомец?
 — Некий Твайн, сэр.
 — Твайн? — Роско обернулся к Байлиссу. — Я не помню, чтоб у отца был такой друг. А вы?
 Мортимер Байлисс пожал плечами.
 — Мне что, нечего больше помнить? Вы считаете, что мерзкие знакомцы покойного Дж. Дж. — драгоценные перлы, и я каждый день любовно перебираю их в памяти? Расскажите нам про Твайна, Кеггс.
 — Он скульптор, сэр. Живет рядом со мной, в соседнем доме.
 — Странное совпадение.
 — Да, сэр. Я часто говорю, что мир тесен.
 — С кем же он помолвлен?
 — С мисс Бенедик, племянницей лорда Аффенхема, которому я одно время служил. Молодая леди и его милость проживают в Лесном Замке.
 — Э?
 — В моем доме, сэр. Лесной Замок, Тутовая Роща, Вэли-Филдз. Мистер Твайн живет в Мирной Гавани.
 — И там же ваяет?
 — Да, сэр.
 — Но без особого успеха?
 — Да, сэр. Я бы сказал, что мистер Твайн находится в финансовой яме.
 Это и препятствует ему соединиться с молодой леди.
 — Бедность — банановая кожура на дороге любви.
 — Именно так, сэр.
 — И вы предлагаете, чтобы мистер Бэньян исправил это положение?
 — Да, сэр. Если мистер Бэньян даст мистеру Твайну двадцать тысяч фунтов, тот женится немедленно.
 Роско сотрясся от носа до кормы, глаза его просто вылезли.
 — Вы что, рехнулись? — выговорил он. — Двадцать тысяч фунтов?
 — Насадишь мелкую рыбешку — вытащишь кита, — сказал Мортимер Байлисс. — Не жмитесь по мелочам, другими словами — кто не вложит, тот не получит.
 Роско лихорадочно провел рукой по волосам. Он понимал, что избитые истины верны, но не хотел с ними мириться.
 — Не могу ж я прийти и сунуть ему деньги!
 — Да, верно. Что вы посоветуете, Кеггс?
 — Думаю, это просто, сэр. В саду Мирной Гавани стоит статуя мистера Твайна. Можно предположить, что день или два назад, мистер Бэньян, зайдя к дворецкому своего покойного батюшки, случайно взглянул за ограду…
 — Увидел шедевр и поразился? Конечно. Вы правы. Поняли, Роско? "Боже!
 — вскричали вы. — Неведомый гений!" И — к нему, с чековой книжкой.
 — Чтобы отвалить двадцать тысяч фунтов? Он подумает, что я рехнулся.
 — Как вы справитесь с этим, Кеггс?
 — Легко, сэр. Недавно я читал автобиографию известного драматурга, который вспоминает, как к нему, в начале творческого пути, обратился финансист и предложил выплачивать ежегодно твердую сумму в обмен на треть будущих доходов.
 — Он согласился?
 — Нет, сэр, но я уверен, что мистер Твайн примет аналогичное предложение.
 — Конечно, примет! Двадцать тысяч наличными! Вы не прогадаете, Роско.
 Он пошлет за портным, снимать мерку для свадебных брюк, через пять минут после того, как получит деньги по чеку. Знаете, что? Я возьму все на себя.
 Оставайтесь на заднем плане этаким таинственным благодетелем. Как его номер, Кеггс? Пойду, позвоню.
 Мортимер Байлисс отправился звонить. Несколько минут Роско тупо глядел в пространство, а Кеггс поглаживал котелок. Его пробная ремарка об удивительной погоде отклика не нашла. Роско не был расположен к обмену мнениями.
 — Я с ним поговорил, — сказал Мортимер Байлисс. — Надо сказать, мне было приятно, как он воспринял мое имя. «Неужели тот самый?» — выговорил он. «Собственной персоной», — отвечал я, мило краснея. Потом я сообщил, что вы видели статую и просите меня дать профессиональный отзыв о других работах. Вероятно, дурны несказанно, а, Кеггс?
 — Мне они не по вкусу, сэр.
 — В довершение всего он пригласил меня сегодня поужинать в Приветном Шалаше. Или это Беседка Отдохновения?
 — Мирная Гавань, сэр.
 — Так же плохо, если не хуже. Думаю, подадут обычную пакость.
 — Отнюдь, сэр. У мистера Твайна превосходная кухарка.
 — Вот как? И на том спасибо. Поможет скоротать отвратительный вечер.
 Что ненавижу, то ненавижу — бюсты. Дж. Дж. всегда хотел, чтоб я их покупал, просто страсть какая-то. Ладно, сегодня ужинаем у Твайна. Завтра дам ему потомиться, а послезавтра приглашу в свой клуб и ошеломлю. Чек надо будет иметь с собой, чтоб помахать у него перед глазами. Благодарите Кеггса за мудрую мысль.
 Роско сглотнул. Он страдал, как страдает бережливый мультимиллионер, которому предстоит расстаться с двадцатью тысячами. Да, он понимал, что вложение разумно — насадишь мелкую рыбешку, вытащишь кита, и все же еле выговорил:
 — Спасибо, Кеггс.
 — Не за что, сэр. На здоровье, сэр. До свиданья, мистер Байлисс.
 — Вы нас покидаете?
 — Мне пора домой.
 — Торопитесь на поезд?
 — Нет, я на машине.
 — Я провожу вас, — сказал Мортимер Байлисс, прикрывая за собой дверь.
 Монокль сверкнул, мумифицированное лицо приняло то выражение, с которым участковый судья начинает перекрестный допрос отпетого преступника. — Ну-ка отвечайте, мой хитрый мажордом, что за этим кроется?
 — Сэр?
 — Бросьте корчить святошу! Я спрашиваю, что за этим кроется, и требую прямого ответа. Признавайтесь, увенчанный котелком мошенник. Вы не хуже моего знаете, что у Дж. Дж. Бэньяна не было друга по фамилии Твайн.
 Мы не скажем, что Кеггс хихикнул — дворецкие, даже отставные, не хихикают; однако он только что не хихикнул.
 — Я и сам подумывал, не удивило ли вас это, сэр.
 — Удивило.
 — Я даже боялся, как бы вы не раскрыли мой маленький обман.
 Мортимер Байлисс заломил бровь.
 — Мой дорогой! Когда я вижу, что Роско Бэньян вот-вот выложит двадцать тысяч ни за что, ни про что, я не порчу удовольствия, раскрывая маленькие обманы. Господь свидетель, в наше время редко выпадает достойный случай повеселиться.
 — Верно, сэр.
 — Милостивое Провидение много лет готовило Роско что-то подобное.
 Слишком он любит деньги, это вредно для души. Отнимать у него хоть что-то — долг милосердия. Вы это почувствовали?
 — Еще как!
 — Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов.
 — Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным.
 — И вы, как говорится, в отместку направили его не туда?
 — Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр.
 Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению.
 — Блеск!
 — Сэр?
 — Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз?
 — Не слышал, сэр.
 — Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете — кратко, кто же таинственный узник?
 — Сэр?
 — Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско.
 — Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер.
 — Как?! — Мортимер Байлисс удивился. — Сын Джо Холлистера?
 — Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф.
 — Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать — единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я он нем слышал, он собирался учиться живописи… да, в Париже.
 — Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит.
 — Воровской притон! И собирается жениться?
 — На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже.
 — Как же вы все это узнали?
 — Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился.
 — Боже! Устроили за ним слежку?
 — Это простейший способ оставаться в курсе его дел.
 — Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки.
 — Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот.
 Хотите узнать еще что-нибудь?
 — Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания.
 Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки.
 — Ушел? — спросил он.
 — Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь?
 — Ничуть.
 — Еще раскаетесь.
 — В каком смысле?
 — Да так… Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду.
 — Чего-чего?
 — Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены.
 — А, это! Разорву помолвку.
 — Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств?
 Вы писали ей письма?
 — Что-то писал.
 — Упоминали о свадьбе?
 — Упоминал.
 — Тогда вам есть о чем беспокоиться.
 — Вот еще! Все в порядке.
 — Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах.
 — Я знаю такого, Пилбема, он держит сыскное бюро «Аргус». Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну.
 Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж. Дж. Бэньяна.
 — Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада.




 5


 Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пикадилли на Бонд-стрит — плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд.
 Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе [14] и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто.
 Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения.
 Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки.
 «Почему ты не причесываешься? — спрашивала она. — Ты похож на шотландскую овчарку». Или: «Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента». Бесполезно было говорить, что волосы — его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки — цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать.
 Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он — низом, и на милых брегах Лох-Ломонда [15] и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга:
 — Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено?
 Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: "Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! В мире так много прекрасных вещей [16] , что все мы счастливее королей".
 — Ха! — сказала секретарша.
 — И вам того же, — вежливо отвечал Билл.
 — Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, — продолжала она. — Это надо же, явились на работу!
 Билл немного нахмурился.
 — Не произносите при мне слова «работа». Сегодня утром оно режет мне слух.
 — Хорошенькое утро — двенадцать часов.
 — А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся — и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час.
 Вот что, — сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, — мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия.
 — Сами затрясетесь, когда увидите мистера Гиша. Он прыгал, как кошка на сковородке.
 — Вы, вероятно, имели в виду рыбу в том же неприятном положении.
 Немного недоволен, да? Что ж, досадно, сегодня я хотел бы видеть вокруг только счастливые лица. Вы лицезреете меня, о Элфинстоун, когда сижу на вершине мира с радугой в руке и в шляпе набекрень. Не зная обстоятельств, вам не понять, в чем дело, но я чувствую себя жаворонком, которому отворили клетку и позволили взмыть в эмпиреи с песней на устах. Встреть меня сейчас Шелли, он бы сказал «Здравствуй, дух веселый» [17] , и был бы прав. Я чувствую… но что-то в вашем взгляде мне подсказывает, что вам плевать на мои чувства, а поскольку папа Гиш, несомненно, горит желанием со мной побеседовать, я, так и быть, уделю ему минуту-другую.
 — Он ушел.
 — Как? До обеда?
 — Он уехал за город на распродажу мебели.
 — Ясно. — Лицо у Билла разгладилось. — Я испугался было, что он сидит, вперя взор в циферблат, а добрая старая галерея пребывает в забвении.
 Ладно, если бы вы сказали раньше, вы бы сберегли мне немало нервов. Я-то воображал, что он ждет в засаде. Не передавал ли чего-нибудь милый старичок?
 — Передавал. Если вы возьмете в руки по фунту свинца и прыгнете в реку, он будет только рад.
 — Это говорит не настоящий Гиш. Он пожалеет о своих словах, как только найдет время поразмыслить. Есть еще указания? Помните, мой девиз — Служить.
 — Да, что-то насчет картин в Кенте. Адрес на столе. После обеда надо съездить.
 — Нет, — отвечал Билл, чувствуя, что настало время проявить твердость. — Я готов делать все в разумных пределах, но сегодня никуда не поеду. Завтра.
 — Как угодно. Шею не мне намылят.
 — Что за вульгарные у вас выражения! Порой мне кажется, я понапрасну трачу время и силы, пытаясь вас просветить. Просто руки опускаются. И перестаньте моргать, я уже говорил. Еще что-нибудь?
 — Да, он сказал… подождите минутку. Все записано. Вот, если придет миссис Уэстон-Смидт, показать ей «Подражание Эль-Греко», затем «Натюрморт с цветами» в стиле Диаса, потом — в духе мастера Священного Кельнского братства — и, наконец, Бернардо Дадди.
 — Мое сердце принадлежит Дадди.
 — "Ни в коем случае не перепутать порядок!" Вам это что-нибудь говорит?
 — Просто, как всякий обман. Это называется «обработать клиента».
 Представьте, что вы рассказываете историю с неожиданным концом и нарочно тянете резину, чтобы громче прозвучал финал. Мы хотим продать Дадди и мостим путь подражателями, последователями и натюрмортами. Всю эту страсть господню мы показываем для затравки. Наша цель — смирить миссис Уэстон-Смидт, внушив, что такова кара за принадлежность к человеческому роду. И вот, пока она барахтается в пучине отчаяния, не надеясь из нее выбраться, мы подсовываем ей Дадди. Несчастной кажется, что она всю жизнь мечтала о такой картине. Сделка совершается. Психология.
 Мисс Элфинстоун с новым уважением взглянула на Билла.
 — Умно. Я и не знала, что вы такой дока. Думала, вы просто…
 — Кудлатая овчарка? Нет, нет. Всех вводит в заблуждение моя скромность. Еще что-нибудь?
 — Ах, да. Вам только что звонил какой-то Цвайн.
 — Не Цвайн. Твайн. Клубный знакомый и, между нами, порядочный зануда.
 Чего ему надо?
 — Он мне не докладывал.
 — Ладно, я рад, что не пришлось с ним говорить. Поразительно, как я чувствую себя сегодня утром! Духом я с херувимами и серафимами, вот-вот запою Осанну, а телом — в упадке. Башка трещит, разум на пороге забытья [18] , как будто пью настой болиголова, как будто в Лету погружаюсь я. Китс знал, что пишет. Вы начинаете жизнь, и я дам вам полезный совет. Не кутите ночи напролет с художниками, а если этого не избежать, пейте ячменную воду. Тогда вы не узнаете, каково вернуться домой в серых утренних сумерках, если голова раздута насосом втрое против положенного.
 Спустя несколько минут, когда Билл прислонил упомянутую голову к телефону, в надежде немного ее остудить, тот вывел его из оцепенения. Устало подняв трубку, Билл услышал резкий мужской голос.
 — Алло, это вы?
 — Нет, — отвечал Билл. — Не я.
 — Это вы, Холлистер? Твайн звонит. Послушайте, вы, кажется, знакомы с Мортимером Байлиссом?
 — Был знаком в детстве. Он ходил к отцу играть в шахматы и ругался, что я заглядываю через плечо. А что?
 — Сегодня он придет ко мне ужинать.
 — Тогда советую расстараться. Он исключительно привередлив, не угодите — заколет вилкой. Мортимер Байлисс тот еще крокодил. Как вас угораздило с ним познакомиться?
 — История фантастическая. Знаете в клубе такого Бэньяна?
 — Роско Бэньяна? Знаю с тех пор, как мы с ним под стол пешком ходили.
 А он тут при чем?
 — Он увидел мои работы, они ему понравились, и он попросил Байлисса высказать свое мнение. Ну, я его пригласил. Не приедете ли вы?
 — Поддержать вас морально?
 — Да. Он вас знает, и вы кого угодно заболтаете.
 — Я предпочел бы, чтоб это называли красноречием.
 — Поговорите с ним за ужином, а потом исчезните, чтоб я мог показать работы.
 — Ясно.
 — Приедете?
 В голосе слышалась мольба, и мягкосердечный Билл дрогнул. Он не любил Стенхоупа Твайна, они были мало знакомы, только встречались в клубе, но Билл понимал, какие возможности открываются перед несчастным, и чувствовал, что отказать — подло. В нем всегда было что-то бойскаутское.
 К тому же ему хотелось взглянуть на Мортимера Байлисса. Он сказал Твайну, что это крокодил, и, если годы не смягчили его, превратив в добродушного старичка, крокодилом тот и остался. Однако Билл знал: под грубой шкурой бьется золотое сердце. Отец рассказывал, как разорился после биржевого краха, и как Мортимер его спас. Он ругался, на чем свет стоит, но пришел с чековой книжкой и предложил выписать чек на любую сумму.
 — Ладно, — сказал Билл. — Я собирался идти домой и тихо предаться сну, но — приеду.
 — Отлично. Адрес такой: Вэли-Филдз, Тутовая Роща, Мирная Гавань. Вы знаете, как доехать до Вэли-Филдз?
 — Мой туземный проводник Мбонго отыщет путь. Очень толковый малый.
 — Часов в семь.
 — Хорошо.
 Билл положил трубку, взглянул на часы. Да, так он и думал, время поесть. Он отыскал шляпу, дружески похлопал мисс Элфинстоун по спине и отправился проверить, не отыщет ли в себе сил проглотить кусочек-другой.




 6


 Приготовления к ужину начались, едва Мортимер Байлисс повесил телефонную трубку; вся Тутовая Роща пришла в движение. Стэнхоуп Твайн через забор сообщил новость невесте, та, не теряя времени, побежала предупредить дядю, что сегодня он ужинает на стороне. Она застала его в кабинете, где он ломал голову над фразой: «На груди у дамы поблескивал изящный клоун», и какое-то время сочувственно выслушивала соображения о недоумках, которых в прежние времена на выстрел не подпустили бы к сочинению кроссвордов. Лорд Аффенхем был воспитан в классическом духе, на солнечном боге Ра и большой австралийской птице эму, и не принимал новшеств вроде катеров и клоунов. Он резко их осудил, Джейн с ним согласилась.
 — А теперь насчет ужина. Как бы тебе понравилось: на закуску икра, потом бульон, жареная курица под хлебным соусом, два овощных гарнира, омлет с вареньем, груши?
 — Великолепно.
 — Так вот, ты этого не получишь, — сообщила жестокая Джейн. — Сегодня у Стэнхоупа большой прием, мне надо там готовить. Мы намерены поразить Мортимера Байлисса.
 — Э? — Мортимера Байлисса. Очень знаменитый старичок, и не его вина, что я сегодня впервые о нем услышала. Видимо, большая шишка в мире искусства. Приедет взглянуть на бюсты и вообще. Надеюсь, Стэнхоуп ему понравится.
 — Ты сказала «Стэнхоуп понравится»?
 — Сказала.
 — Ясно. А то, я думал, ослышался… Впрочем, — продолжил лорд Аффенхем, искусно обходя опасную тему, — суть не в этом. Суть в том, что меня сегодня не кормят. Ладно, пойду в забегаловку, съем отбивную. И Кеггса с собой прихвачу.
 — Не прихватишь. Он пообещал тряхнуть стариной и выйти в роли дворецкого. Сказано, у нас все будет по высшему разряду. Мы решили убить Байлисса.
 Вот так и получилось, что, в семь часов вечера, когда перед Биллом распахнулась парадная дверь Мирной Гавани, его взорам предстал Огастес Кеггс, словно вышедший из салонной комедии времен короля Эдуарда [19] . Билл чуть не упал. Кого он не думал встретить в глухом предместье, так это марочного дворецкого столетней выдержки.
 — А где мистер Твайн? — спросил он, приходя в себя.
 — Вышел купить сигарет, сэр. Скоро вернется. Садитесь, пожалуйста.
 Билл сел, но краса уходящего дня выманила его в садик. С этой стороны, как и в Уголке, и в Лесном Замке садик был маленький, и достопримечательности его скоро исчерпались. Полюбовавшись беседкой и птичьей купальней, Билл наткнулся глазами на статую, зажмурился, отвел взгляд и стал смотреть вправо, за ограду, в надежде увидеть что-нибудь более отрадное. Он был вознагражден зрелищем грушевидного джентльмена в преклонных летах. Джентльмен копал грядку.
 Копать вообще тяжело, а, если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним.
 — Прекрасный вечер, — сказал он.
 — Не без того, — согласился Билл.
 — Когда-нибудь решали кроссворды?
 — Случалось.
 — Не знаете часом, как разгадывается «На груди у дамы поблескивал изящный клоун»?
 — Боюсь, что нет.
 — Так я думал. Знаете что? Эти кроссворды — пустая трата времени.
 Думать о них противно.
 — Прекрасно сказано.
 — Жизнь слишком коротка.
 — Да, слишком, — снова согласился Билл.
 Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза.
 — М-м-м, — сказал он.
 — Да? — сказал Билл.
 — Вот я вас сейчас удивлю, — продолжал лорд Аффенхем. — Знаете, сколько людей рождается каждый год?
 — Где, здесь?
 — Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке — повсюду.
 Тридцать шесть миллионов.
 — Неужели?
 — Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей.
 Задумаешься.
 — И впрямь.
 — Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо.
 — Вы их не любите?
 — Последние люди.
 — Все-таки Божьи твари.
 — В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на… на такое.
 Билл окинул взглядом Обнаженную.
 — Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, — признал он. — Но ему нравится!
 — Он — ваш друг?
 — Мы принадлежим к одному клубу.
 — Клуб, однако… Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час?
 — Двадцать минут восьмого.
 — Уже? Пора отправляться за отбивной.
 — За отбивной?
 — Ну, в забегаловку.
 — Желаю приятного аппетита.
 — Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, — лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс.
 — Здравствуйте, мистер Байлисс, — сказал Билл. — Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер.
 Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место.
 — Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся!
 Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу.
 — Вы много потеряли, — сказал он. — Вам бы еще все завидовали.
 Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: «Вот бы вы были моим крестником!». С той далекой поры я стал много лучше.
 — Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены.
 — Кто сказал?
 — Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены?
 — Уже нет.
 — Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша.
 — Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я — работаю.
 — А писать бросили?
 — Так получилось.
 — Чернь не приняла вашего творчества?
 — Так я и сказал про себя.
 — И внезапно вспомнили, что вам надо есть?
 — Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником?
 — Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, — сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. — Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. — Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним.
 — А это вышел кто из-под земли [20] ? — осведомился он.
 — Наш хозяин.
 — Выглядит болваном.
 — Такой и есть. Привет, Стэнхоуп.
 От волнения голос у Твайна стал еще пронзительнее.
 — Привет, Холлистер. Я ужасно, ужасно извиняюсь, что не встретил вас, мистер Байлисс. Ходил купить вам сигарет.
 — В жизни не курил эту гадость, — радушно отвечал Мортимер Байлисс.
 — Если вы собираетесь предложить мне коктейль, то знайте, что я к ним не притрагиваюсь.
 — А херес вы пьете?
 — Я ничего не пью уже много лет.
 — Но вы хоть едите? — встревожено спросил Билл. — Мы хотим произвести на вас впечатление.
 Мортимер Байлисс взглянул на него холодно.
 — Это вы шутите?
 — Стараюсь.
 — Безуспешно.
 — Кушать подано, — произнес Кеггс, сгущаясь из воздуха, как и положено хорошему дворецкому. Вроде бы их нет — и вот, пожалуйста!




 7


 В половине десятого, вскоре после того, как Кеггс подал кофе, Билл, послушный указаниям, покинул общество, вышел в сад, и, опустившись в шезлонг, стал смотреть на звезды.
 Вечер получился неожиданно приятным. Мортимер Байлисс излучал благодушие, какого не заподозрили бы нем ближайшие друзья (ежели бы таковые сыскались). Подобрев от превосходного ужина, превосходно поданного дворецким, умевшим в свое время угодить Дж. Дж. Бэньяну, он настолько смягчился, что дитя могло бы играть с ним [21] , мало того — случись рядом это дитя, он погладил бы его по головке и одарил шестипенсовиком. Его застольная речь — поток историй про подпольных миллионеров и еще более подпольных румынских торговцев картинами — была весела и искрометна. Билл с удовольствием послушал бы еще, однако понимал, что теперь, когда лед сломан,
 Стэнхоуп Твайн хочет получить размякшего эксперта в свое распоряжение; и удалился, как было условлено.
 Сад, прекрасный в половине восьмого, окутался бархатной тишиной летнего вечера и стал еще прекраснее. Впрочем, тишина — понятие относительное. Со своего покойного шезлонга Билл слышал пианиста из Уголка, который, видимо, пребывал в нежном возрасте и учился по переписке играть что-то вроде «Звонких песенок для милых крошек». Через дорогу, в «Балморале» [22] , разговаривал телевизор, а в соседнем «Чатсворте» [23] , кто-то, чей голос не мешало бы обработать напильником, исполнял отрывки из пьес Гилберта [24] и Салливана.
 Однако, хотя Биллу и хотелось, чтоб в «Балморале» выключили телевизор, а виртуоз из Уголка оставил неравную борьбу и ушел спать, он нашел летнюю ночь в Вэли-Филдз крайне умиротворяющей и вскоре отдался ее мягкому очарованию. Подобно майору Флуд-Смиту, он с трудом верил, что лишь несколько миль отделяют его от суетливого гама столицы, и, вероятно, вскоре забылся бы сном, если б его не привлекло странное, даже подозрительное явление. На лужайке, всего в нескольких ярдах, мелькал огонек. Какое-то ночное существо проникло в Мирную Гавань с электрическим фонариком.
 Помимо хозяйского долга существует и долг гостя. Даже если вы не питаете особой приязни к позвавшему вас человеку, вы не позволите хищникам рыскать в его саду. Вы ели его хлеб и соль, это накладывает обязательства.
 Повинуясь неписаному закону, Билл встал и крадучись двинулся к пришельцу, подобно тем индейцам у Фенимора Купера, у которых сучок не хрустнет под ногой. Оказавшись позади неизвестного, он не придумал ничего лучше, чем позаимствовать словечко из арсенала мисс Элфинстоун, поэтому сказал:
 — Ха!
 Лорд Аффенхем — а это был он — развернулся и громко фыркнул.
 Трудно установить миг, когда рождается вдохновение — никогда не знаешь, как долго гениальная догадка дремала в полубытии. Вполне возможно, что мысль взять пузырек с черной краской, перелезть через забор и пририсовать Обнаженной вальяжную эспаньолку, зрела неделями. Но только на пути из «Зеленого Льва», после скудного ужина, злосчастный виконт осознал, что голой исполинше не доставало именно бородки клинышком, и что другого случая не представится. Племянница на кухне у Стэнхоупа Твайна, Огастес Кеггс поглощен обязанностями дворецкого, сам Стэнхоуп и его гости сидят дома. Короче, все сошлось, как по заказу.
 Так размышлял лорд Аффенхем, и потому неприятно изумился раздавшемуся из темноты окрику, означающему, что кто-то еще гуляет в ночи. К завтрашнему строгому допросу он был внутренне готов. Человек, задавшийся высокой целью, стерпит мелкие неприятности. Но он не договаривался, что в саду будут и другие. Их присутствие стесняло его, в особенности же — внезапные окрики. А теперь, в довершение всего, цепкие пальцы ухватили его за нос, да еще и крутанули, явно показывая, что не намерены шутить. Боль была ужасная, и вырвавшееся у страдальца «Э?» едва не заглушило вопли балморалского телевизора.
 Всякий, кто хоть раз слышал, как лорд Аффенхем произносит «Э?», запоминает его навсегда, а Биллу, как мы помним, такое удовольствие выпало.
 Он понял, что перед ним — недавний знакомец, так глубоко рассуждавший о скульпторах.
 — А, это вы, — сказал он и выпустил нос. Воцарилось короткое молчание. Потом изувеченный заговорил дрожащим от обиды голосом.
 — Никогда так больше не делайте, — сказал он. — Я думал, оторвете.
 — Мне очень жаль.
 — Теперь поздно жалеть.
 — Я принял вас за полуночного грабителя.
 — Как это «полночного»? Сейчас часов десять.
 — Ну, за десятичасового. Меня удивило, что вы рыщете по саду с фонариком.
 Лорд Аффенхем уже оправился от испуга. Он снова стал честным пожилым джентльменом, который нередко глядел в глаза племяннице и твердо (а часто — и успешно) отметал любые подозрения.
 — Лопни кочерыжка! — сказал он. — Вы знакомы с жизнью в предместье?
 — Не очень. Я скорее горожанин.
 — Ну так вот, мы здесь — одна большая семья. Я захожу в ваш сад, вы — в мой. Я беру вашу косилку, вы — мою.
 — Ты мне — я тебе.
 — Вот именно. Завтра я выгляну из окна и увижу на своей лужайке Стэнхоупа Твайна. «А, это вы!» — скажу я, и он ответит: «Доброе утро, доброе утро». Все очень мило, по-соседски. Но все-таки вы лучше ему не говорите. Он не любит, когда заходят к нему в сад, боится за свою статую.
 Соседские детишки иногда пуляют в нее из рогатки, он совсем издергался. Так что забудьте о нашей встрече.
 — Забуду.
 — Спасибо. Я знал, что вы поймете. Это ведь с вами я говорил перед ужином?
 — Да. Как отбивная?
 — Какая отбивная?
 — В забегаловке.
 — А, эта! Не было там отбивной. Пришлось взять печенку.
 — Какой ужас!
 — Ничего, я справился. Вы были там, у Твайна?
 — Да.
 — Как же вам удалось выбраться? — спросил лорд Аффенхем тоном старинного парижанина, встретившего знакомца, который только что сидел в Бастилии.
 — Меня выставили на мороз. Твайн хотел остаться с другим гостем. Тот заинтересовался его работами.
 — Заинтересовался? Чудак, наверное. Ладно, — лорд Аффенхем внезапно понял, что время бежит и племянница вот-вот засобирается домой, — приятно с вами беседовать, но нельзя же стоять тут всю ночь. Если вы подсадите меня на забор, я перелезу к себе.
 Все лучше, чтобы Джейн по возвращении застала его за книжечкой, в уютном кресле, которое он, ясное дело, не покидал несколько часов.




 8


 На следующий день Джордж, шестой виконт Аффенхемский, посеявший ночью ветер, пожинал бурю. Он тщетно бился над фразой «При дурном правлении беднеет наказ», когда в кабинет вошла племянница. Опытный лорд с ходу определил, что она кипит от гнева и, если хотите, зла, как мокрая курица.
 — Дядя Джордж, — сказала она, и ее мелодичный голос ему не понравился, — это ты нарисовал усы Обнаженной?
 Она весьма удачно сформулировала вопрос. Теперь лорд Аффенхем мог ответить с чистой совестью. Мы помним, что усов он не рисовал, только бородку.
 — Конечно, нет, — произнес он с достоинством, которое так ему шло. — Даже и не думал.
 — Кроме тебя, некому.
 — Смешно!
 — Кто еще мог?
 — Э?
 — Не притворяйся, что впал в транс. Ты слышал, что я сказала.
 — Да, слышал, и глубоко потрясен. Давай разберемся. Ты говоришь, кто-то пририсовал усы Женскому Дню в Турецкой Бане. Прекрасно и замечательно. Именно их и не хватало. Но если ты думаешь, что это я…
 — Думаю.
 — Тогда задай себе один вопрос.
 — Какой?
 — Сейчас скажу. Спроси себя, может ли человек, разрывающийся между сотнями дел, бегать по округе и рисовать всякие усы… Лопни кочерыжка, ты еще скажешь… Не знаю, что ты скажешь… — Лорд Аффенхем беспомощно развел руками. — Вот, лучше ответь: у меня в кроссворде написано «При дурном правлении беднеет наказ». Что бы это могло значить?
 — Я не предлагала сменить тему.
 — Ладно, продолжай, хотя я и сомневаюсь, что мы куда-нибудь придем. По мне, только время потеряем. Как Твайн? Огорчился?
 — В бешенстве, — сказала Джейн и устыдилась легкого недовольства, которое возникло при воспоминании, как истошно тот вопил. Стэнхоуп Твайн в горькую минуту — зрелище не из приятных.
 — Понятно, но незачем валить все на меня. Это, наверное, детишки, — сказал лорд Аффенхем тоном доктора Ватсона, говорящего: «Холмс, это совершил ребенок!» — Их там трое. Каждый способен нарисовать сотню усов. Пусть Твайн поищет улики. Не найдет, конечно. Дело совершенно темное. Как можно обвинять меня?!
 Именно этот вопрос и повергал Джейн в растерянность и досаду. Она чувствовала себя сыщиком, твердо знающим, что именно профессор Мориарти подсыпал мышьяк в суп руританскому послу [25] , но не способным убедить в этом присяжных. В подобных случаях сыщик морщит лоб и кусает губы; и Джейн наморщила лоб, прикусила губу. Мгновенное желание огреть дядю кофейником накатило и прошло. В таких-то случаях и сказывается воспитание.
 Однако у нее было в запасе другое оружие.
 — Я тебе не говорила, что плита испортилась? — небрежно спросила она.
 — Не говорила.
 — Завтракать будешь сардинами.
 Лорд Аффенхем воинственно фыркнул. Сознание моральной победы придало ему сил.
 — Провалиться мне со всеми потрохами! Какие сардины?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Возьму в Лондон и до отвала накормлю у Баррибо. Гульнем! А потом можешь закатиться на Бонд-стрит, потыкаться носом в витрины ювелиров.
 Он не мог бы вернее успокоить разгневанную племянницу. Джейн редко выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку.
 — Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия.
 — Да, она такая. От нее жди.
 Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к «Таймс», но, обнаружив, что в по горизонтали стоит «Над неоконченным храмом строители воздвигли полку», а по вертикали «В амбаре на мельнице содержится резон», что не по зубам даже Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше.
 — Что ж теперь Твайн?
 — Трет ее скипидаром.
 — Думаешь, ототрет?
 — Он надеется, что да.
 — Ототрет, конечно… Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря.
 — Мы, кажется, договорились, что это мафия.
 — Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась — и все зря. Значит, он в вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты его выносишь, а тем более — хочешь за него замуж.
 Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отвечала со свойственной ей прямотой, но перспектива позавтракать у Баррибо заметно ее смягчила, и она кротко заметила, что не стоит возвращаться к теме, которую обсуждали сто раз.
 Лорд Аффенхем не сдался. Он считал себя чем-то вроде родителя и заботился о ее счастье.
 — Очень даже стоит. Хочу тебя спасти. Да и себя. Меня тошнит от одной его физиономии! Ладно, выходи замуж, но хоть за человека, с которым можно выкурить трубочку. Вроде молодого Миллера [26] . Нашла же твоя сестра! Я то и дело к ним захаживал, до сих пор горюю, что они свалили в Америку. Недостает мне Уолтера.
 — Джефа.
 — Его зовут Джеф?
 — По крайней мере, так он представился.
 — Да, конечно, Джефа. Вечно я путаю. Помню, в двенадцатом году некая Китти дала мне от ворот поворот, потому что я начал письмо словами: «Дорогая моя Мейбл». Но я говорил… Что я говорил?
 — Чтобы я вышла за хорошего человека.
 — Вот-вот. Казалось бы, немного. И что же? Ты прибегаешь, кладешь мне на коврик этого каменотеса и радостно кричишь: «Эй, все сюда!». Могла бы и о других подумать.
 — Не для того выходят замуж, чтобы угодить дяде. Думать надо о себе.
 — Вот как? Да и вообще, возьми меня. Разве я думал о себе? Нет! Я сказал себе: «Он не понравится твоей племяннице. Выбрось ее из головы, Аффенхем, выбрось из головы».
 — Дядя Джордж!
 — Э?
 — О ком ты говоришь?
 — О моей невесте.
 — О ком, о ком?
 — Лопни кочерыжка, ты знаешь, что такое невеста. Ты сама невеста, прости Господи. Теперь, когда все позади, я могу тебе рассказать. Недавно я обручился с билетершей из «Риволи», ну на Эрн-хилл. Ее зовут Мадлен. Потом я понял, что вы не поладите, и разорвал помолвку.
 Здесь лорд Аффенхем позволил себе маленькую вольность. Помолвку разорвала невеста, которая (надо сказать — к радости престарелого пэра) встретила разъездного торговца, видом, платьем и общей бойкостью дававшего ему сто очков вперед.
 Впрочем, пэр совсем не считал себя престарелым. Если забыть редкие приступы ревматизма, настигавшие его суровым английским летом, он чувствовал себя тем же веселым молодым повесой, что и в 1912. Смутили его не прошедшие сорок лет, а чересчур роскошные замашки избранницы. Когда живешь на скромную годовую ренту, трудно являться через день с флакончиком духов или коробкой шоколада. В таких обстоятельствах слушаешь голос бережливости и вдумчиво киваешь.
 — Мда, — подытожил он, — вот так. Тебе бы она не показалась, и я принес себя в жертву.
 Джейн стояла с открытым ртом.
 — Ну и ну! — произнесла она наконец.
 — Истинная правда, — сказал лорд Аффенхем тоном Сидни Картона [27] . — Пришлось перешагнуть через себя. Noblesse oblige. [28] 
 — Вот что бывает, если на минуту оставить тебя без присмотра! Придется водить на поводке. В твои годы…
 — Что значит «в мои годы»?
 — …шляться невесть где…
 — Мне не нравится слово «шляться».
 — … и делать предложения билетершам.
 — Все лучше, чем принимать предложения от скульпторов.
 — Как тебя угораздило отмочить такую глупость?
 Вообще-то на предложение руки и сердца его толкнула давняя привычка свататься, едва разговор поугаснет и надо заполнить паузу. Это и прежде доводило его до беды, особенно в 1912, 1913, 1920 и 1921 гг., и сейчас он видел, как сильно ошибался. Однако он не стал говорить этого Джейн, поскольку увидел возможность ответить веско и к месту.
 — Я тебе объясню, как меня угораздило. Это — первая миловидная особа, которую я встретил с тех пор, как мы сюда переехали. Вот она меня и сразила.
 Как говорится, колос под ее серпом [29] . В точности то же произошло с тобой. Ты бы на этого Твайна второй раз не поглядела, не окажись ты в Лондонском предместье.
 — Чепуха, — отвечала Джейн, но отвечала неуверенно. Лорд Аффенхем, как опытный военачальник, продолжал наступление. Нотка неуверенности не ускользнула от его внимания.
 — Я тебе докажу на жизненном примере. Помнишь свою двоюродную бабку Анну? Нет, она умерла за три года до твоего рождения, так что вряд ли вы вообще встречались. Она жила в глухой деревне на границе Уэллса и Шропшира, папенька отправил меня к ней на лето. Сказал — погляди, может чего выгорит.
 Ничего не выгорело, она все завещала Распространению Евангелия в Заморских Странах, но я вот к чему: не прошло и недели, я обручился со свояченицей некой миссис Послтвайт, она еще разводила сиамских кошек. Просто от скуки, чтобы как-то убить время. С тобой приключилось ровно то же самое, и мой долг тебя предупредить. Не вздумай выходить от скуки за этого не разбери поймешь!
 Горько разочаруешься, — и, завершив лекцию, лорд Аффенхем вернулся к тайне слов «Купец разложил на прилавке конус»; а Джейн, видя, что до него теперь не достучаться, пошла к себе выбирать платье, которое не уронило бы честь семьи.
 Вид у нее был такой, словно она получила пищу для размышлений.




 9


 Примерно об эту же пору Билл Холлистер входил в галерею Гиша.
 — Заметьте, тик в тик, — сказал он мисс Элфинстоун, — если вы извините это несколько жаргонное выражение. Вчера я вернулся рано и проспал полных восемь часов. Отсюда блеск в глазах, румянец и упругая походка, и отсюда же, без сомнения, то, что вы смотрите на меня с обычной приветливостью, а не как вчера, желтушным китайцем. Я пришел к выводу, о, Элфинстоун, что оба мы, и вы, и я — дураки. Мы не знаем своей пользы. Где вы живете?
 — У тетки, в Кэмден-тауне.
 — Если это можно назвать жизнью. А я прозябаю в Челси, на Кингс-род.
 Вот почему я сказал, что мы дураки. Жить надо в Вэли-Филдз. В этом благословенном месте можно устроиться по первому разряду, по-царски, лучше не придумаешь и так далее. Я знаю, что говорю. Я там ужинал.
 — Вы часто бываете в гостях!
 — Да, я всеобщий баловень. Вероятно, дело в моей обходительности.
 Ужинал я у клубного знакомого, Твайна, или Цвайна, как вы предпочитаете его называть. Человека, простите, чертовски бедный, но не успел я переступить порог, как из каждой щели полезли роты дворецких. Вы бы не ошиблись, сказав, что Твайн обитает в мраморных хоромах, где ему прислуживают вассалы и челядинцы. Мало того, его кухарка — настоящая cordon bleu.
 — Чего-чего?
 — Так я и думал, не проходили. Я хотел сказать, бесподобная повариха.
 Готовит — пальчики оближешь. Жуткая несправедливость! Твайн — последняя спица в колесе мироздания, а его кухарка трудится, не покладая рук, я же занимаю важный пост в прославленной картинной галерее, на меня смотрит вся Бонд-стрит — и что же? Я питаюсь объедками и бутербродами.
 — Сегодня вам не придется есть бутерброды. Мистер Гиш сказал, чтобы вы кого-то угостили.
 — Кого?
 — Не знаю. Покупателя.
 — Клиента, моя милая, клиента. Ладно, — сказал Билл, нимало не удивляясь, ибо мистер Гиш, чье пищеварение испортилось еще в 1947, частенько отправлял его кормить потенциальную жертву. — Отлично. Замечательно.
 Надеюсь, есть будем у Баррибо. Я не был там с тех пор, как папа Гиш продал Матисса в шесть раз дороже настоящей цены, и так ошалел на радостях, что пригласил меня спрыснуть. Как вы думаете, клиент достаточно важный, чтоб его там кормить?
 — Спросите мистера Гиша. Он хотел вас видеть.
 — Меня все хотят видеть. Ладно, уделю ему пять минут. Вы понимаете, что это значит? Это значит, что какое-то время вам придется обойтись без меня. Ну же, ну, не рыдайте! Я вернусь, когда в полях забелеют ромашки.
 В самой галерее мистер Гиш, видом и характером напоминающий саламандру, стоял перед статуэткой голой дамы, которая, судя по всему, разучивала чечетку, и метелочкой стряхивал с нее пыль. Билл галантно приподнял шляпу.
 — Мадам, он вам часом не досаждает? — спросил он учтиво.
 Звук знакомого голоса подействовал на владельца галереи как укус крокодила. Он повернулся вокруг своей оси, блеснул очками в роговой оправе, и, подобно мисс Элфинстоун в похожем случае, сказал: «Ха!»
 — Соизволили явиться?
 — И, как вы можете заметить, в положенный час.
 — Где вас вчера черти носили?
 Билл поднял руку.
 — Забудьте про вчера. Как сказал поэт: «Каждым утром — свежее начало, каждый день миры творятся вновь». Сегодня — это сегодня, и я перед вами, бодрый, расторопный, готовый узнать, что вы затеяли.
 При разговоре с молодым помощником мистер Гиш разрывался между двумя противоречивыми чувствами — желанием сейчас же указать ему на дверь и неприятными угрызениями. Двадцать шесть лет назад, в щедром 1929 году, отец Билла, не знавший, куда девать деньги, предоставил мистеру Гишу начальный капитал, а человек совестливый не забывает таких обязательств. К тому же Билл — хороший помощник, если научиться терпеть его обходительность, много лучше кретинов с деревянными лицами, работавших здесь до него. Когда даешь ему поручение, он не разевает рот, словно слабоумная рыба, а идет и исполняет, мало того — не путает все на ходу. Он прекрасно рассказывает о картинах и нравится клиентам. Что-то в его честном, открытом лице, даже в искареженном ухе (память о боксе) внушает доверие.
 Взвесив все это, мистер Гиш решил не выкладывать, что у него на сердце, и Билл продолжал.
 — Я слышал, вы хотели, чтоб я накормил кого-то из местных прокаженных.
 Кого на этот раз?
 — Большой человек! Производство лаков и красок. Фамилия — Маккол. Я продал ему Будена и надеюсь, что он купит Дега.
 — Купит, если поддастся очарованию застольной беседы. Думаю, меньше чем Баррибо тут не обойтись.
 — Да, отвезите его к Баррибо. Попросите мисс Элфинстоун заказать столик.
 — Всенепременно. Кстати об этой мисс. Она сказала, мне надо было взглянуть на какие-то картины.
 — Да. Есть что-нибудь стоящее?
 — Я еще не смотрел.
 Мистер Гиш вздрогнул.
 — Как не смотрели? Вы не ездили?
 — Не смог. Здоровье не позволило. Кажется, я в последнее время переработал. Расскажите мне о них.
 На мгновение показалось, что кормчий галереи Гиша забудет об обязательствах перед Холлистером-старшим, но лучшие стороны его натуры взяли верх, и он усилием воли сдержал беспощадные слова.
 — Они принадлежат лорду Аффенхему. Вчера заходила девушка…
 — Так и летят, так и летят! Трепетные мотыльки.
 — Мисс Бенедик. Его племянница. Она сказала, что он просит меня их продать. Они в его поместье Шипли-холл, возле Тонбриджа.
 — Рад служить, но вы ошибаетесь. Шипли-холл — вотчина моего старого приятеля, Роско Бэньяна. Он совсем недавно говорил об этом в клубе. Вы не знакомы? Он напоминает карикатуру на Капитал. Видимо, дело в деревенском масле. Лопает его фунтами. Где, спросите вы? В Шипли-холле, который, как я сказал, принадлежит ему, а не вашему лорду Аффенхему.
 — Лорд Аффенхем сдал ему Шипли-холл.
 — Понятно. Тогда другое дело.
 — Угостите Маккола и езжайте посмотреть на эти картины.
 — Почему не вы?
 — Я должен быть в Брайтоне.
 — Вечно вы где-то гуляете. Ах, так всегда! Все работают, кроме папочки.
 Мистер Гиш медленно сосчитал до десяти. Вновь лучшие стороны его натуры чуть не дали слабину.
 — На распродаже, — холодно сказал он.
 — На распродаже?
 — На распродаже.
 — Хороший предлог, — признал Билл. — Ладно, пока вы кутите, я распрощаюсь с Макколом и поеду в Шипли-холл, о котором столько наслышан. Где вас найти?
 — С четырех часов я буду в отеле «Метрополь».
 — Ясно. В баре, конечно.
 — В зале. Я пью чай с клиентом.
 — С клиенткой, надо понимать. В чем, часто думаю я, секрет этой привлекательности? Как вы мне, однако, доверяете!
 — Никак я вам не доверяю. Мнение, видите ли! Попросите Мортимера Байлисса, чтоб  он о них высказался.
 — Мортимера Байлисса? Он в Шипли-холл? Я его вчера встретил.
 — Значит, встретите еще и сегодня. Узнайте, как они ему. Самый лучший эксперт на свете.
 — И на каком! — подхватил Билл. — Вот, пожалуйста. Оглянешься вокруг…
 Однако мистер Гиш, не способный долго задерживаться на одном месте, особенно — беседуя с обходительным помощником, уже исчез.
 Утро прошло как всякое утро. Миссис Уэстон-Смидт увидел, в перечисленном порядке, «Подражание Эль-Греко», «Натюрморт», «В духе мастера…» и, когда окончательно пала духом — самого Бернардо Дадди, которого и купила. В час Билл взял шляпу, прошелся щеткой по визитке и приготовился отбыть к Баррибо, вдохновленный перспективой угоститься за счет фирмы.
 В предбаннике мисс Элфинстоун говорила по телефону.
 — Ой, минуточку, — сказала она, завидев Билла, потом, прикрыв ладонью трубку: — Какая-то девушка.
 — Несчастное созданье!
 — Вы знаете что-нибудь о каких-то картинах?
 — Я знаю о картинах все.
 — Это мисс Бенедик. Насчет картин. Она говорит, заходила к мистеру Гишу позавчера. Ну, ее дяди, лорда Баффенхема.
 — Боже, что за синтаксис! Я полагаю, вы хотели сказать, что мисс Бенедик звонит в связи с вопросом о неких полотнах, принадлежащих ее дяде, лорду Аффенхему — отнюдь не Баффенхему — о продаже которых она беседовала третьего дня с моим нанимателем. Да, я в курсе. Кстати, дайте, я сам разберусь. Алло! Мисс Бенедик?
 — Доброе утро. Я звоню по поручению своего дяди, лорда Аффенхема, — сказал голос, и Билл чуть не выронил трубку.
 Голос был единственный на миллион — тот самый, который завораживает слух, проникает в сердце и бередит его десятифутовым шестом. Билл в жизни не слышал подобного; и странный трепет пробежал по его спине.
 — Это насчет картин? — с трудом выдавил он.
 — Да.
 — В Шипли-холл?
 — Да.
 — Вы заходили к нам на днях?
 — Да.
 Биллу захотелось, чтоб она отвечала не так односложно. Он мечтал о длинных, восхитительных фразах.
 — Сейчас я еду в Шипли-холл на них поглядеть.
 — Прекрасно. Кто вы?
 — Я работаю у Леонарда Гиша. Да замолчите вы!
 — Простите?
 — Виноват. Я обращаюсь к безмозглой секретарше, которая сидит тут рядом. Она утверждает, что я не произнесу «работаю у Леонарда Гиша» десять раз кряду.
 — А вы произнесете?
 — Не уверен.
 — Ладно, попробуйте. И спасибо вам большое. Я передам дяде.
 Билл ошалело повесил трубку. Он чувствовал себя так, будто испытал сильнейшее потрясение — как, впрочем, оно и было — и дивился, что мисс Элфинстоун, которой тоже посчастливилось слышать волшебный голос, сидит спокойно и невозмутимо, хуже того, продолжает жевать резинку.
 У Билла Холлистера был необыкновенный слух на голоса. Он предпочитал реже видеться со Стэнхоупом Твайном отчасти и потому, что тот, увлекшись, имел обыкновение вопить, словно римские привидения перед убийством Юлия Цезаря [30] . И еще Биллу казалось, что он легче перенес бы сравнение с лохматой собакой, распоряжающейся выносом тела, если бы голос мисс Мерфи меньше напоминал о павлине.
 Голос, который он только что услышал и который по-прежнему отдавался в коридорах его души, был волшебный, округлый, тягучий. Такой голос растрогал бы дорожного полисмена и усмирил налогового инспектора. Биллу чудилось, что он вступил в телефонный контакт с ангелом, вероятно — солистом небесного хора, и перед его глазами возникла дивная картина: церковь, он сам в визитке и полосатых брюках идет по проходу рука об руку с обладательницей серебряного голоса, орган играет «О, Совершенная Любовь!», а публика на скамьях перешептывается: «Какая очаровательная пара!». Епископ и причетники отстрелялись, все нужные «да» произнесены, и она с ним… с ним… с ним… в беде и в радости, в болезни и в здравии, покуда смерть их не разлучит…
 Тут он вспомнил, что не знаком с ней и вряд ли когда-нибудь познакомится. Вечно эти препятствия! В мрачном расположении духа Билл вышел на Бонд-стрит, направил стопы на восток и вскоре сидел с мистером Макколом за столиком в сияющем зале Баррибо.
 Обед не задался, хотя у Баррибо, как всегда, не пожалели усилий. Билл не имел возможности проверить, насколько общительны крупные производители лаков и красок, но час в обществе мистера Маккола убедил его, что тот, вероятнее всего, не дотягивает до статистического уровня. Он молчаливо поглощал пищу, что же до пиршества ума и общения душ — лишь изредка сопел, припоминая, видимо, последнюю партию краски или вчерашние поставки лаков.
 Словом, Биллу пришлось потрудиться сильнее, чем он желал, особенно в такие минуты, когда сердце опечалено, а голова занята невеселыми мыслями. Когда гость наконец встал, Билл с радостью проводил его к вращающимся дверям и препоручил заботам руританского маршала, который подает такси посетителям Баррибо.
 Когда он вернулся в зал, сердце его было по-прежнему опечалено, хотя с мистером Макколом он распростился навеки. Общепризнанно, что самый горький удел олицетворяет человек, одетый на выход, которому некуда пойти; и мало найдется столь черствых душ, чтобы, рассуждая о таком человеке, они не вздохнули и не уронили слезинки. Но хотя этот несчастный безусловно влип и, вероятно, лупит себя в грудь, как брачный гость [31] при звуках фагота, страдания его меркнут перед муками того, кто рвется сложить богатства своей души к ногам возлюбленной, но, к сожалению, не знает, где она живет и как выглядит.
 На Билла нашло неодолимое желание закурить. Он полез в карман и не обнаружил там портсигара. Решив, что забыл его на столике, он рванул в ресторан — забрать портсигар, пока тот не приглянулся какому-нибудь махарадже.
 Путь его лежал мимо невысокой беленькой девушки. Билл скользнул по ней взглядом и отметил про себя «симпатичная», когда она заговорила, обращаясь к мальчику с тележкой.
 — Пожалуйста, позовите метрдотеля, — сказала она, и Билл вздрогнул, как будто служители Баррибо всадили ему в ногу раскаленный вертел, и застыл, словно лорд Аффенхем в минуты очередного транса. Ему на мгновение померещилось, что упомянутые служители, как ни мало это на них похоже, огрели его по голове полным носком сырого песка.




 10


 Многие скажут, что в самой фразе «Позовите, пожалуйста, метрдотеля» нет ничего, что бы поразило чувства и вызвало столбняк. Такие пустые реплики произносит второстепенный персонаж в начале третьего акта (сцена ужина), чтобы заглушить шум, пока зрители по ногам возвращаются после антракта.
 Словом, фраза эта и близко не подходит к аристотелеву идеалу жалости и страха.
 Билла повергла в прострацию не она сама, а голос, который ее произнес.
 Он не верил, что в маленьком Лондоне может быть два таких волшебных голоса.
 Вылупившись на беленькую симпатичную девушку, он видел, что ее очарование усилил самый что ни на есть прелестный румянец. Многие девушки, даже в наше изощренное время, краснеют, когда слизняки в человеческом обличье замирают перед их столиком и пялят вылезшие на шесть дюймов глаза. Взглянув на слизняка, как брезгливая принцесса — на гусеницу в салате, Джейн отвела взгляд и стала смотреть в сторону, когда слизняк заговорил.
 — Мисс Бенедик? — спросил он низким, хриплым голосом, заинтересовавшим бы специалиста по болезням горла, и Джейн встрепенулась, как вспугнутый котенок. Румянец ее от смущения сделался еще гуще. Впервые за последние четверть часа она порадовалась, что с ней нет дяди Джорджа. Дядя Джордж сурово осуждал подобную забывчивость. «Адские трубы! — говаривал дядя Джордж, сводя кустистые брови. — Людей надо помнить, а то от тебя будет радости, как от муравья на пикнике. Терпеть не могу, когда девушка при второй встрече запамятует, что ты — ее лучший знакомый.»
 Сейчас она глядела прямо на молодого человека, видела его отчетливо и смутно припоминала, что где-то их пути пересекались: на каком-нибудь давнем балу, или в гостях, или в иной жизни. Она где-то видела эти рыжие волосы, которые, скорее всего, не расчесывали с позапрошлой среды, эти, как она теперь понимала, очень приятные глаза. Она рылась в памяти, пытаясь нашарить имя, а память, как всегда в таких случаях, пожимала плечами и отказывалась помочь; но тут он заговорил.
 — Мы беседовали сегодня по телефону. О картинах лорда Аффенхема. Я из галереи Гиша.
 У Джейн отлегло от сердца. Никто не обязан помнить телефонных собеседников. Она не подвела великого хранителя этикета, своего дядю Джорджа, и на радостях так оживилась, что сердца и утробы у ее собеседника еще раз перевернуло десятифутовым шестом. Неужели он мог подумать «симпатичная»? Так кто-то, впервые увидев Тадж-Махал, сообщил бы родственникам в письме: «Ничего, вполне пристойная могилка».
 — Конечно! — сказала Джейн. — Вы работаете у Леонарда Гиша.
 Садитесь, пожалуйста, Билл сел, радуясь этому, потому что голова у него немного кружилась.
 Улыбка, которой Джейн сопроводила свои слова, произвела сокрушительное действие. Единственной его связной мыслью было то, что жизнь, прожитая в ожидании этой улыбки, не пропала даром.
 Джейн недоуменно спросила:
 — Как же вы поняли, что это я?
 — Узнал ваш голос.
 — Узнали голос? — удивилась Джейн. — После пяти слов по телефону?
 — Достало бы и одного, — сказал Билл. Он уже переборол первое смущение, и к нему вернулась всегдашняя обходительность. — Это чудный, удивительный голос, единственный в своем роде, незабываемый, журчащий, как лесной ручей, полный музыки сфер. Когда вы попросили этого мальчика прислать вам метрдотеля, мне послышались серебряные колокольчики над морем сумрачным в стране забвенной [32] ].
 — Простите, где?
 — В стране забвенной. Это не я. Китс.
 — Вот как. Здорово, правда?
 — Да уж куда лучше.
 Джейн внезапно оробела. Обычно она держала пылких юнцов на безопасном расстоянии, и забеспокоилась, не пора ли прибегнуть к этой тактике. Многие молодые люди говорили ей комплименты, но никогда — с такой лихорадочной страстностью. Вроде бы, этот человек говорит прямо от сердца. И какой начитанный! Китс, все-таки. Но тут ей вспомнилось другое словцо дяди Джорджа. «Когда тебе начинают читать стихи, — предупреждал он, — держи ухо востро».
 Смутило ее то, что ей совсем не хотелось как бы то ни было держать ухо.
 Ее тянуло к человеку, так внезапно ворвавшемуся в ее жизнь и уже несколько минут смотревшего на нее с нескрываемым восторгом мальчишки, перед которым поставили полную миску мороженного. Ей нравились его глаза, на удивление дружеские и честные. Ей нравилось в нем все… и гораздо сильнее, упрекала совесть, чем приличествует невесте. Невесте, напоминала совесть, положено так замирать лишь в присутствии жениха. То, что этот рыжий человек, которого она видом не видывала пять минут назад, вызывает у нее такое чувство, будто она парит в розовом облаке, решительно никуда не годится, замечала совесть в своем неприятном тоне.
 Сознавая, что совесть права, эмоциональный накал разговора следует остудить, Джейн обратилась к более безопасной теме.
 — Вы едете сегодня в Шипли-холл смотреть дядины картины? — сказала она. — Завидую вам. Там очень хорошо, особенно весной. Я так по нему скучаю.
 — Вы давно там не были?
 — Много лет.
 — Вы бывали там в детстве?
 — Да, я там жила.
 Билл восторженно зажмурился.
 — Как чудесно будет увидеть комнаты и уголки, по которым вы бродили!
 — произнес он. — Я буду чувствовать себя на святой земле.
 Джейн поняла, что эта тема не такая уж безопасная, и решила испробовать другую.
 — Что-то метрдотель не идет, — сказала она.
 Билл собирался говорить много и долго. Он сморгнул, как будто выскочил на улицу и с разгону впечатался в фонарный столб. Нет, какие метрдотели?! Но что поделаешь… Значит, так тому и быть.
 — Ах да, вы хотите его видеть!
 — Ни капельки, но, к сожалению, должна.
 — Что случилось?
 — Я не могу заплатить по счету.
 — Потеряли кошелек?
 — Кошелек при мне, но в нем ничего нет. Хотите выслушать мою скорбную повесть?
 — Я весь внимание.
 — Мой дядя пригласил меня выпить кофе…
 — У Нэнси Митфорд [33] говорят «кофею», но продолжайте.
 — Мы договорились, что он заглянет в клуб, а в час мы встретимся у ресторана и вместе выпьем кофею за его счет. Когда в половине второго он не появился, я не выдержала. Зашла и сама заказала.
 — Не обращая внимания на цены в правом столбце?
 — Решительно. Я думала, все уладится, когда он придет, а он так и не пришел. Я знаю, что случилось. Он заговорился с ребятами, как он их называет, и забыл про меня.
 — Рассеянный?
 — Не то чтобы рассеянный, скорее увлекающийся. Вероятно, обсуждает сейчас апостольское преемство в абиссинской церкви. А может, рассказывает, почему борзые называются борзыми. Прочел вчера в газете и очень взволновался.
 — А почему?
 — Потому что они очень борзо бегают. И знаете, за кем? За барсуками.
 — Я думал, они бегают за электрическим зайцем.
 — Это когда не могут раздобыть барсука. Ладно, как бы они ни проводили время, факт остается фактом. У меня нет ни пенни. Вернее, ни двух фунтов пяти.
 — Думаете, вы настолько наели?
 — Примерно. Я немножко дала себе волю…
 — И правильно сделали. Жалок, кто не веселился, а молодость дается лишь однажды, частенько говорю я. Тогда все замечательно. Два фунта пять шиллингов у меня найдутся.
 — У вас? Но вы же не можете заплатить за мой кофе.
 — Конечно я могу заплатить за ваш кофий. Кто мне помешает?
 — Только не я. Вы спасли мне жизнь.
 Перед ними материализовалась дородная фигура метрдотеля. Билл взглянул на него свысока.
 — L'addition [34] , — сказал он величественно.
 Джейн почтительно выдохнула.
 — Еще и по-французски! — сказала она.
 — Как-то само вышло.
 — Вы говорите свободно?
 — Очень, оба слова, которые знаю. Это «L'addition» и, разумеется, «O-la-la!»
 — Я и столько не помню, а ведь у меня была гувернантка-француженка.
 Где вы учили язык?
 — В Париже, когда изучал живопись.
 — А, вот почему вы не причесываетесь.
 — Виноват?
 — Я хотела сказать, потому что вы художник.
 — Я не художник. Моя душа принадлежит папаше Гишу.
 — Какая жалость!
 — Ну, это совсем не так плохо. Гиш мне нравится. Что он обо мне думает, не скажу. Иногда я угадываю в его манере легкое раздражение.
 — Как вышло, что вы этим занялись?
 — Долгая история, но, думаю, ее можно рассказать коротко. Солдатом во время войны я довольно долго был в Лондоне, полюбил его, потом вернулся в Америку, работал, скопил немного денег и отравился сюда, в этакое сентиментальное путешествие. Деньги кончились раньше, чем я ожидал, пришлось искать место, а выбор мест в чужой стране, когда у тебя нет права на работу, довольно ограничен.
 — Представляю.
 — Когда я встретил старого отцовского друга и тот предложил мне убежище в своем воровском притоне, я ухватился обеими руками.
 — Как же вы его встретили?
 — Я носил свои картины по всем галереям. Его была сорок седьмой. Он меня взял, и с тех пор я работаю.
 — Но предпочли бы писать.
 — Будь у меня деньги, я бы ничего другого не делал. А что бы вы делали, будь у вас деньги?
 Джейн задумалась.
 — Ну, сначала я вернула бы дядю Джорджа в Шипли. Ему так обидно жить в другом месте. А потом… наверное, каждый день пила бы кофий у Баррибо.
 — Я тоже. Здесь здорово.
 — Да.
 — Прекрасно готовят.
 — Замечательно. А каких интересных людей встретишь. Ой!
 — Что такое?
 — К вам крадется официант с подносиком. Боюсь, несет дурные вести.
 — Или поцелуй смерти, как я это называю.
 — Вы уверены, что сможете заплатить?
 — Сегодня — да. Обычно — нет. O-la-la! Тень миновала.
 — А с моей души свалился камень. Не знаю, как вас благодарить. Мой спаситель! Как по-вашему, что было бы со мной, если б вы не прискакали на белом коне? Что бы со мной сделали?
 — Трудно сказать. Не знаю, как решают такие вопросы у Баррибо. Со мной это произошло в куда более задрипанной кафешке, много лет назад. Я от души подзаправился хот-догами и мороженным, а потом с детской непосредственностью сообщил официанту, что не могу выполнить своих финансовых обязательств.
 Тогда вышел дядька в рубахе, напоминающий Роки Марчано [35] , схватил меня за шкирку и пнул четырнадцать раз. Потом меня отправили мыть посуду.
 — Как ужасно!
 — Зато поучительно. Закаленный в горниле, я вышел из кухни печальней и мудрей [36] .
 — Где это было?
 — Во «Вкусных обедах у Арчи», недалеко от Мидоухемптона.
 — Что?! Вы сказали, Мидоухемптон?
 — Да. Это на Лонг-Айленде.
 — Потрясающе!
 — Почему?
 — Я там жила.
 Билл очень удивился.
 — Вы правда его знаете? Я думал, никто за пределами Америки о нем не слышал. Когда вы там были?
 — Давным-давно. Меня отправили в Америку, когда началась война.
 — Понятно. — Я помню его во всех подробностях. Газетный киоск, ресторан «Испанский дворик», аптеку, библиотеку, киношку, клуб «Рыба-меч»…
 Мне нравился Мидоухемптон. Странно, что он преследует меня и в Англии.
 — По-вашему, это преследование?
 — Я не про вас. Человек, который приехал оттуда, занял Шипли.
 — Роско Бэньян.
 — Правильно. Вы его знаете? Жаль, я хотела наговорить о нем гадостей.
 Но если он — ваш друг…
 — Не то чтобы друг. Мы ходим в один клуб, иногда перебрасываемся парой слов, но мы принадлежим к разным слоям. Он — богач, я — никто. Впрочем, он неплохой малый. Мне нравится.
 — Вам, наверное, все нравятся.
 Билл задумался. Мысль была новая, но верная.
 — Кажется, да.
 — Еще один Джордж.
 — Кто?
 — Наш бульдог.
 — Ко всем ластится?
 — Еще как! Если к нам заберется вор, Джордж сразу покажет ему, чтоб не стеснялся. Образцовый хозяин дома. Нет, не может быть, чтоб вам нравился Роско Бэньян!
 — Терпеть могу. Хотя в детстве не мог.
 — Немудрено. Мерзкий мальчишка!
 — Вы тоже заметили? Весь в отца. Я его чуть не побил.
 — Здорово! А за что? Он украл ваш долгоиграющий леденец?
 — Мы разошлись во взглядах. Тем летом в Мидоухемптоне отдыхала одна занюханная крыска, и он решил, что самое оно — подержать ее под водой, пока глаза не вылезут. Я придерживался иного мнения и сурово сказал, что если он…
 Ресторан «У Баррибо» выстроен прочно, однако Джейн показалось, что стены плывут. Подошедший метрдотель явственно танцевал шимми [37] .
 — Не может быть! — вскричала она. — Не верю! Неужели это вы?!
 Билл ничего не понимал. Джейн подалась вперед, глаза ее сияли.
 — Только не говорите мне, что вы — Билл Холлистер!
 — Я — Билл Холлистер, но…
 — А я — крыска, — сказала Джейн.




 11


 Билл заморгал.
 — Крыска?
 — Занюханная.
 — Вы?
 — Да.
 — То есть вы — та девочка?
 — Та самая. Которая целую вечность пускала пузыри… пока Роско Бэньян держал ее под водой.
 Билл уставился через стол. С минуту он пристально смотрел на Джейн, потом покачал головой.
 — Нет, — сказал он, — не сходится. Крыска, о которой вы говорите… как ее звали?
 — Джейн.
 — Верно. От ее физиономии останавливались часы.
 — Я останавливала их десятками, хотя и не знала своей силы.
 — У нее был полный рот каких-то железяк.
 — Я носила такие пластинки.
 — У нее были толстенные очки.
 — До двенадцати я ходила в очках, чтобы исправить легкое косоглазие.
 — А почему я не помню вашего дивного голоса?
 — Потому что он не был дивным. Скорее визгливым.
 Билл не унялся.
 — Это, — сказал он, — очень странно.
 — Еще бы!
 — Вы не против, если я закажу рюмочку бренди?
 — На здоровье.
 — А вам?
 — Нет, спасибо.
 Билл поймал взгляд метрдотеля и сделал заказ.
 — Я поражен, — сказал он. — Мне по-прежнему кажется, что вы шутите.
 — Нет, все — чистая правда. Клянусь.
 — Вы и впрямь…
 — Впрямь.
 Билл глубоко вдохнул.
 — Невероятно. В голове не укладывается. Только поглядеть на вас. Вы…
 — Да?
 — Вы — прекрасное… обворожительное… дивное… неземное… лучезарное видение. Та Джейн могла бы зарабатывать хорошие деньги, распугивая ворон на полях Миннесоты, а вы… вы начинаете там, где кончается Елена Троянская.
 — Никаких чудес. Ловкость рук.
 Официант принес бренди, Билл залпом осушил рюмку.
 — Надо было пить по глоточку, — сказала Джейн материнским тоном.
 — По глоточку! Когда вся моя нервная система отплясывает чечетку?!
 Человек более слабый хлопнул бы бочонок.
 — Боюсь, я вас огорчила.
 — Я не назвал бы это огорчением. Скорее… Нет, не знаю, как выразить.
 — Все почернело?
 — Совсем наоборот. Как будто солнце засияло сквозь потолок, официанты с уборщиками запели стройными голосами. Я не могу поверить, что вы помнили меня все эти годы.
 — Как же можно забыть? Я вами грезила. Я обожала вас со страстью, которую не надеюсь выразить словами.
 — Вы?!
 — Я вас боготворила. Я ходила за вами по пятам и дивилась, что возможно такое совершенство. Когда вы ныряли с вышки, я смотрела с мелкого берега и шептала: «Мой герой!» Я умерла бы за одну розу из ваших волос.
 Билл снова шумно вдохнул.
 — Могли бы сказать.
 — Я стеснялась. Я решила молчать о своей любви, но тайна эта, словно червь в бутоне [38] , румянец на моих щеках точила. Это не я. Шекспир. А потом, что толку? Вы бы на меня не взглянули. Или взглянули, но с содроганием.
 Билл по-прежнему не мог раздышаться, а если хотите — испытывал сильную кислородную недостаточность. Когда он наконец заговорил, то выяснилось, что он осип. Специалист по болезням горла, случись он рядом, сразу бы узнал своего пациента.
 — Вот, значит, что вы ко мне чувствовали. И мы снова встретились.
 Правда, судьба?
 — Ну, такой случай.
 — Нет, это судьба, а судьбу не обманешь. Вы ведь не замужем? Конечно, нет! Вы сказали, мисс Бенедик? Прекрасно! Чудесно! Замечательно!
 — Почему вы так обрадовались?
 — Потому что… потому что… Вам это покажется несколько внезапным, так что помните, все предрешено от начала времен, и не нам вставлять палки в колеса рока. Джейн, — сказал Билл, подаваясь вперед и кладя руку на ее ладонь. — Джейн…
 — Привет, привет, вот вы где, — сказал голос. Перед столиком выросло что-то огромное, грушевидное, с кустистыми бровями и пристыженным выражением лица. — Запоздал, да? — произнесло оно, избегая, впрочем, смотреть племяннице в глаза. — Заговорился с ребятами.
 Будь это пикником, а лорд Аффенхем — муравьем, о котором он так образно говорил в приведенном ранее тексте, его вторжение вряд ли больше раздосадовало бы Билла, чью красочную речь оно прервало на полуслове. Тот обернулся, страшно оскалился, да так и замер. Прилагательные, описывающие внешность лорда Аффенхема, вполне определенны и мгновенно приходят на язык;
 Билл без труда узнал вчерашнего приятеля. Мысль, что поговори он тогда сердечнее, лорд Аффенхем пригласил бы его выпить, и знакомство с Джейн состоялось бы несколькими часами раньше, настолько потрясла его, что он потерял дар речи. Каждый час без Джейн, думал он, это час, выброшенный на свалку.
 Джейн, как ни хотелось бы ее дяде, дара речи не лишилась.
 — Дядя Джордж… — начала она.
 — Про новую кроличью болезнь… — продолжал лорд Аффенхем, все так же пряча глаза, — мико-как-ее-там. Поразительно! Знаете ли вы, что лисы, узнав о нехватке кроликов, перешли на лягушек? Гоняют их стаями по всей округе.
 Ребята в клубе клянутся, что это факт.
 Джейн не позволила сбить себя на разговор о трудностях лисьей жизни. Ну хорошо, нет кроликов — пусть едят пирожные [39] .
 — Дядя Джордж, — сказала она ледяным тоном, — сознаете ли вы, что, если бы не Билл Холлистер, администрация Баррибо схватила бы меня за шкирку, пнула четырнадцать раз и отправила мыть посуду?
 — Лопни кочерыжка! А зачем?
 — Так исстари поступают с теми, кто ест за обе щеки, а потом отказывается платить. К счастью, в последнюю секунду спустился с облака Билл и спас меня от участи, которая хуже смерти. Ты должен ему два фунта десять шиллингов. Раскошеливайся.
 Лорд Аффенхем раскошелился.
 — Спасибо, — сказал он величаво. — Очень любезно с вашей стороны…
 Голос его осекся. Он тоже узнал вчерашнего гостя. При мысли, что от того, способен ли тот хранить тайны зависит теперь его судьба, сердце лорда Аффенхема ушло в могучие пятки. Он опасался вопросов вроде «Что вы делали такого-то июня?», сгубивших немало его братьев-преступников. Достаточно этому молодому человеку хотя бы обмолвиться о беседе в саду тем самым вечером, когда у статуи появилась бородка, и его имя вываляно в грязи. Он посмотрел на Билла, вложив всю душу в один умоляющий взгляд.
 Билл удивился, но не подвел.
 — Ах, что там! — сказал он. — Рад был помочь. Очень приятно встретить вас, лорд Аффенхем..
 — …впервые, — быстро добавил представитель криминального мира.
 — Впервые, — сказал Билл, — потому что как раз меня мистер Гиш отправил смотреть ваши картины.
 — Вас? Лопни кочерыжка!
 — Билл работает у Леонарда Гиша, — сказала Джейн, — работает у Леонарда Гиша… лаботает у Реонар… Я знала, что это невозможно. Расскажи ему про картины.
 — Да, я хотел бы про них послушать, — сказал Билл.
 Лорд Аффенхем задумался. Сердце его вернулось на положенное место и разрывалось от благодарности к человеку, который своей сообразительностью вытащил его из готовой затянуться петли. Никто ему так не нравился. Он не предполагал, что таких людей еще делают.
 — Ну, это… — лорд Аффенхем замолк, подыскивая точное слово, — сами понимаете, картины. Когда вы собираетесь их смотреть?
 — Прямо сейчас и еду.
 — Я с вами.
 — Замечательно. Вы тоже?
 — Нет, к сожалению, — сказала Джейн. — Я обещала школьной подруге выпить с ней чаю. Не могу ее обмануть.
 — Почему?
 — Очень старая подруга. Почти дряхлая.
 — А мы девиц и не приглашали, — галантно заметил лорд Аффенхем. — Дайте мне минутку на перекус, и я еду с вами.
 — Тогда я пойду подгоню машину.
 — Валяйте. Буду ждать вас на улице. Вы меня не пропустите. Мда, — сказал лорд Аффенхем, — факт. Лисы, лишившись насущных кроликов, едят лягушек. Словно, — добавил он для ясности, — словно французы какие-нибудь.




 12


 Как было условленно, лорд Аффенхем ждал Билла на улице. Он увлеченно беседовал с руританским фельдмаршалом у дверей. Клубный приятель, просветивший его насчет кроликов, затронул и угрей; лорд Аффенхем, считавший, что знаниями надо делиться, знакомил теперь фельдмаршала с животрепещущим вопросом о засилье угрей на юге Англии.
 — Мда, — говорил он, — этот тип — Париртер его фамилия, хоть и сомневаюсь, чтоб вы его знали — утверждает, что они там кишмя кишат. Вода — не вода, а студень.
 — Гу! — сказал фельдмаршал.
 — Трехдюймовые, с белым брюшком.
 — Гы, — сказал фельдмаршал.
 — Не бывали в Вест-Индии?
 Фельдмаршал сознался, что не бывал.
 — Ну, там они вылупляются, а как подрастут, переплывают в Англию. Хотя ума не приложу, на кой черт им эта Англия, где неровен час придут к власти лейбористы.
 К несчастью, эти слова внесли раздор в гармоничное течение беседы.
 Фельдмаршал распрямился на все свои шесть футов одиннадцать дюймов и сообщил лорду Аффенхему, что неизменно голосует за лейбористов, чтобы, как он объяснил, спасти любимую страну от поганых фашистов, а лорд Аффенхем посоветовал как можно скорее проверить голову, потому что всякий, кроме больного водянкой младенца, понимает, что эти лейбористы — просто паршивые большевики. Последовала дискуссия, причем виконт утверждал, что фельдмаршал — на жаловании у Москвы, а фельдмаршал напомнил, что мистер Эньюрин Биван [40] назвал таких, гм, персон, мягко выражаясь, хуже чем паразитами. Спор грозил сделаться жарким, но тут загудел клаксон подъехавшей машины.
 Рассерженный пэр протиснулся в дверцу и опустился на сиденье. Билла за рулем подбросило на несколько дюймов. Шестой виконт имел обыкновение, прежде чем сесть, зависать на секунду, а затем, обмякнув, рушиться, как лавина.
 Ехали сперва молча: Билл думал о Джейн, лорд Аффенхем — о тех правильных вещах, о которых сказал бы фельдмаршалу, если бы додумался сразу.
 После мили тягостных раздумий о невозвратном, он вдруг вспомнил, что не поблагодарил юного друга, столь умно промолчавшего об их недавней встрече, и поспешил исправить упущение.
 — Ловко это вы сообразили, — сказал он. — Так прямо и видите меня в первый раз! Я аж замер.
 Билл порадовался, что тревожившая его неясность наконец разрешится.
 — А я удивился. Прочел просьбу в ваших глазах, но не понял, в чем дело. Почему вы отвергли любовь и дружбу прежних дней?
 — Сейчас объясню. Вернитесь мысленно на день. Помните скульптуру?
 Голую бабу?
 — Явственно.
 — Мы согласились, что это мерзопакость?
 — Согласились.
 — Ну так вот, когда мы вчера встретились, я только что пририсовал ей бородку.
 — Бородку?
 — Маленькую бородку клинышком. Черную.
 — А, ясно. Очень здраво.
 — Вы одобряете?
 — Всем сердцем.
 — Я так и думал. Вы мыслите широко. А вот моя племянница Джейн — нет.
 Если б она узнала, что я был в саду, то свела бы одно с другим, и мне бы не поздоровилось. Вообще она — хорошая девушка…
 — Ангел.
 Лорд Аффенхем задумался.
 — Мда, с некоторой натяжкой ее можно назвать ангелом, но она женщина, и лучше ее не злить. Женщины, они хуже слонов. Ничего не забывают. Мать ее была такая. Моя сестра Беатрис. Помню, вытащит событие пятнадцатилетней давности, из нашего общего детства. «На твоем месте я бы не стала есть больше салату, Джордж, — пропищал лорд Аффенхем. — У тебя такой слабый желудок. Помнишь, как плохо тебе было в 1901, на Рождестве у Монтгомери?». В таком вот роде. Я стараюсь не давать Джейн поводов.
 — Рад, что помог вам. Мы, мужчины, должны держаться вместе.
 — Мда. Спина к спине. Иначе никак, — сказал лорд Аффенхем и погрузился в транс. Казалось, он расседлал свой разум и пустил попастись на воле, однако слова, которые он произнес через несколько миль, опровергали это ложное впечатление. Развернувшись на широком основании и вперив в Билла голубой взор, он промолвил:
 — Ангел, вы сказали?
 — Виноват?
 — Джейн. Вы вроде сказали, что она — ангел.
 — А, Джейн? Определенно ангел. Без всяких сомнений.
 — Давно ее знаете?
 — Встречались детьми в Америке.
 — В 1939?
 — Да.
 — Часто с тех пор виделись?
 — Сегодня впервые.
 — Вы увидели ее первый раз за пятнадцать лет и говорите, что она — ангел?
 — Говорю.
 — Быстро же вы решили.
 — Довольно одного взгляда. Такое прекрасное лицо!
 — Хорошенькая она, да…
 — Не то слово! Ума не приложу, как за несколько лет она превратилась из кикиморы в светящуюся, прекрасную девушку. Чудо, да и только. Вот что делают правильный настрой и воля к победе.
 Лорд Аффенхем вздрогнул, глаза его зажглись интересом. Если он не ошибался, то слышал голос любви, а это дело хорошее, это надо поощрять. Лорд Аффенхем частенько грезил о Прекрасном Принце, который выскочит, как чертик из коробочки, и при должной поддержке, пока не поздно, отвлечет Джейн от Стэнхоупа Твайна. Видимо, такой человек сидел рядом с ним. Лорд Аффенхем уже приготовился задать наводящий вопрос, чтоб выяснить истинные чувства своего собеседника, но тут за деревьями показался Шипли-холл, и мысли его мгновенно приняли новое, сентиментальное направление.
 Шипли-холл возвышался на плоском лесистом холме — большой белый дом в окружении лужаек и клумб. Когда машина въехала в чугунные ворота на аллею, у лорда Аффенхема забулькало в горле, как у бульдога Джорджа при виде хорошей косточки, и чуткий Билл все понял. В девятнадцатом веке поэт Томас Мур трогательно описал чувства изгнанной из рая пери; британский землевладелец, посещающий дом, который нужда вынудила сдать богатому американцу, испытывает примерно то же.
 Словно нарочно, чтобы усугубить страдания изгнанника, у дверей стоял «Ягуар» нового обитателя. Лорд Аффенхем взглянул на него косо, но тут же переборол минутную слабость, и длинная верхняя губа вновь обрела твердость.
 — Бэньян здесь, — брезгливо сказал он.
 — Да, это его машина.
 — Если мы войдем, он захочет водить нас по дому, словно хозяин. Билл не стал поворачивать нож в ране, напоминая, что Бэньян действительно здесь хозяин, и заметил просто:
 — Войти надо, иначе как я посмотрю картины?
 — Успеется. Я хочу вас сам поводить. Видите дерево? В десять лет я спрятался за этим деревом и попал из лука прямо садовнику в зад. И вопил же он! Видите розарий?
 Билл видел розарий.
 — Здесь был прудик. Моя племянница как-то в него сверзилась — маленькая еще была — и шла третий раз шла ко дну, когда ее вытащили, всю в пиявках.
 У Билла остановилось сердце. Конечно, это случилось давным-давно, она, наверное, оправилась, и все равно он содрогнулся при мысли о Джейн, тонущей в черном иле. Видимо, женщина, которую он любит, почти все годы своего становления провела под водой.
 — Господи! — выговорил он.
 — Насосались ее крови, как не знаю что. Помню, я тогда сказал: «Лопни кочерыжка, Энн…»
 — Джейн.
 — Нет, это была не Джейн. Энн, ее сестра.
 Билл мгновенно потерял интерес. Он не возражал, чтоб пиявки сосали кровь — на то они и пиявки — лишь бы не из Джейн.
 — Мне правда надо посмотреть картины, — сказал он. — В конце концов, за этим я и приехал.
 Лорд Аффенхем подумал и нашел это разумным.
 — Да, наверное. Ладно, пошли. Надеюсь, — сказал он, когда они проходили в исторические ворота мимо легендарных кустов, — что они потянут на приличную сумму, так что я смогу вернуться в Шипли и выставить этого Бэньяна. Обидно, когда тебя выкидывают из родного дома. Аффенхемы жили в Шипли не знаю с каких веков. Картины ведь дорого продаются?
 — Еще как! У папы Гиша есть Ренуар, которого он рассчитывает продать за сто тысяч долларов.
 — Сто тысяч долларов, — сознался лорд Аффенхем, — пришлись бы очень кстати. Ну вот мы и у цели. Проскользнем в боковую дверь, чтоб не беспокоить всяких дворецких.
 Картинная галерея располагалась на втором этаже, к ней надо было подниматься по крутой дубовой лестнице. («Ох и полетел же я с нее в пятнадцать лет! Бежал от дяди Грегори, а он гнался за мной с охотничьим хлыстом, не помню уж, почему»). В данный момент она была не пуста, Мортимер Байлисс созерцал картины; во взгляде, которым он наградил непрошенных посетителей, сквозила холодная неприязнь.
 — Здравствуйте, мистер Байлисс, — сказал Билл. — Хороший денек, а?
 — Вас только не хватало! — с обычной своей сердечностью воскликнул тот. — Кой черт вы притащились?
 — Исполняю долг, порученный мне мистером Гишем: взглянуть на картины лорда Аффенхема.
 — Нда? А это что за рожа? — спросил мистер Байлисс, указуя на шестого виконта, который при виде родимых стен впал в очередной транс.
 — Сам лорд Аффенхем. Решил прокатиться. Лорд Аффенхем!
 — Э?
 — Это мистер Мортимер Байлисс. Умирает от желания познакомиться.
 Мистер Мортимер Байлисс — искусствовед.
 — Что значит искусствовед? — возмущенно произнес Мортимер Байлисс.
 — Извините. Я должен был сказать Искусствовед. С большой буквы.
 — То-то же! — Мистер Байлисс обратил монокль на лорда Аффенхема и какое-то время созерцал его, как показалось Биллу — с жалостью. — Так значит вам принадлежит эта жуткая мазня?
 Билл вздрогнул.
 — Мазня?
 — Ну, я погорячился. Есть вполне добротные вещи. Вы, надеюсь, понимаете, что это — подделки?
 — Что?!
 — Типичная румынская галерея. Кто-то спросил однажды: «Будь я подделкой, где бы я оказался?» и ему ответили «В румынской галерее». Да, это подделки, все до одной.
 Лорд Аффенхем медленно вышел из комы — как раз вовремя, чтобы поймать последние слова. Он пробормотал:
 — Что вы сказали? Подделки?
 — Вот именно. Если хотите, могу назвать художников. Это, — продолжал мистер Байлисс, указывая на Гейнсборо, перед которым стоял, — без сомнения Уилфред Робинсон. Он писал прекрасных Гейнсборо. Констебль — Сидни Биффен.
 Думаю, его средний период. Насчет Вермеера я не так уверен. Это может быть Пол Мюллер, а может быть и Ян Диркс. У них довольно сходная манера, что неудивительно, поскольку оба учились у Ван Меегрена. Ах, — с жаром воскликнул мистер Байлисс, — вот это был человек! Начинал скромно, с Де Хооха, потом дорос до Вермеера и ниже не опускался. Впрочем, и Мюллер, и Диркс тоже ничего. Вполне ничего, — снисходительно заключил он.
 Лорд Аффенхем походил на человека, которого неожиданно ударило молнией.
 Слабое «лопни кочерыжка» сорвалось с его губ.
 — Вы хотите сказать, эта дрянь ничего не стоит?
 — Ну, на несколько сотен потянет, если найти любителя. — Мортимер Байлисс взглянул на часы. — Надо же, как поздно! В это время я ложусь отдохнуть перед ужином. Что ж, рад был помочь, — и с этими словами он вышел.
 Билл чувствовал себя так, будто его оглушили чем-то твердым и тяжелым.
 Он успел привязаться к лорду Аффенхему и горячо сочувствовал потрясенному пэру. Поникший было под ударом, тот вновь распрямился и теперь походил на статую самого себя, воздвигнутую вскладчину друзьями и почитателями. У Билла сердце обливалось кровью.
 И не только из-за лорда Аффенхема. Мистер Гиш наверняка рассчитывал на хорошие комиссионные. Теперь придется рассказывать ему об Уилфреде Робинсоне, Сидни Биффене, о Поле Мюллере и Яне Дирксе. Сочувственно взглянув на лорда Аффенхема, по-прежнему высившегося, словно мраморный истукан, он выбежал из галереи, и проходящая горничная направила его к телефону.




 13


 Лорд Аффенхем был человек стойкий. Он порой клонился под ударами молний, но всегда оправлялся и вновь становился самим собой. Через две минуты после того, как ушел Билл, он уже улыбался. Он осознал, что нет худа без добра, грозовой тучи — без радужной каемки. Может, все как раз и к лучшему.
 Что говорить, приятно загнать фамильную галерею за хорошие деньги, но посмотрим и с другой стороны. Когда ваша племянница бездумно обручилась со скульптором и, только подтолкни, выскочит за него замуж, хорошие деньги опасны. Стань он человеком состоятельным, рассуждал лорд, способным раздавать деньги горстями, он не смог бы отказать бедной заблудшей девочке в ее доле, и что тогда? Не успеешь оглянуться, какой-нибудь священник скажет:
 «Хочешь ли ты, Джейн, выйти за этого Стэнхоупа?», и Джейн ответит: «Да, лопни кочерыжка! Иначе зачем я, по-вашему, купила свадебное платье?», и все, придется ей коротать век с этим жутким типом. Разумеется, деятельность Робинсона, Биффена, Диркса и Мюллера заслуживает некоторого порицания, но, черт возьми, все могло обернуться куда хуже.
 Соответственно, вернувшись через десять минут, Билл застал в галерее вполне ожившего лорда. Однако, поскольку суровое лицо редко выражало какие-либо чувства (обнаруживая явное сходство с заспиртованной лягушкой), то Билл первым делом поспешил выразить соболезнования — словесную замену молчаливого рукопожатия или сочувственного похлопывания по спине.
 — Мне страшно жаль, — произнес он тоном, каким говорят с безнадежно больным.
 — Э?
 — Насчет картин.
 — А, насчет них! Плюньте и разотрите, — весело сказал лорд Аффенхем.
 — Ошарашил он меня, да, но мужчина должен стойко переносить удары. Легко досталось, легко ушло, я так считаю. Надо, конечно, представлять, как это случилось. Я ведь далеко не первый виконт. Шестой. Значит, пять виконтов до меня, все нуждались в наличности, а картины только и ждут, чтоб их обратили в деньги. Ну и обратили. Что ж, молодцы. Думаю, дядя Грегори, который оставил их мне, хорошенько погрел руки. Вечно сидел без гроша. Был у него пунктик, ставить на лошадь, которая приходит десятой. В день расчетов все букмекеры за ним гонялись. Помню, мой старикан говорил, жаль, не получаю хоть фунта всякий раз, как братец Грегори улепетывает по Пикадилли. Форму, конечно, это поддерживает, да.
 Билл вздохнул с облегчением. Он не ожидал услышать столь бодрых слов, особенно после телефонного разговора с мистером Гишем. Мистер Гиш, услышав дурную весть, впал в безутешное горе.
 — Ну, я рад, что вы приняли это по-философски.
 — Э?
 — Боялся я, вы расстроитесь.
 — А чего расстраиваться? Ну, потерял день. Вот только Джейн, та огорчится. Думала, картины помогут вернуть семейный достаток. Пойду, позвоню — И я пойду. Мне надо с ней поговорить.
 — Выразить сочувствие?
 — Нет, сделать предложение.
 — Лопни кочерыжка! Так я был прав. Втюрились?
 — Не без того.
 — Быстро.
 — Мы, Холлистеры, такие. Видим, влюбляемся, действуем. Voila!
 — Простите?
 — Французское выражение. Означает «вот вам, пожалуйста». Надо сказать Джейн. Она думает, я знаю по-французски только «L'addition» и «O-la-la!»
 Стоя возле телефона, пока его спутник громогласно пересказывал новость, Билл слушал, и его нетерпение росло. Он торопился излить свою душу, каждая потерянная минута казалась годом.
 — Ну, — сказал лорд Аффенхем, — вот, пожалуйста. Voila! Э? Я сказал:
 «Voila!» Не дури, конечно расслышала. Вермишель, Устрицы, Антрекот…
 Билл не выдержал.
 — Дайте мне.
 — Да, забыл. Джейн, не отключайся. Тут с тобой хотят поговорить.
 Билл выхватил трубку, и лорд Аффенхем сказал ему:
 — Выбирайте слова, мой мальчик, не огорошьте ее.
 — Не огорошу. Джейн? Это Билл. Послушайте, Джейн, это важно. Согласны вы стать моей женой?
 — Вот этого я и боялся, — сказал лорд Аффенхем, неодобрительно качая головой. — Помню старикан читал мне в детстве стихи. Про такого Альфонсо и такую, знаешь, Эмилию. Как там? Ведь наизусть помнил. Ах, да: Альфонсо, что был горд и тверд и тот еще нахал, восстал и этой та-ра-ра Эмилии сказал…
 Билл положил трубку. Вид у него был оторопелый.
 — Моею будешь и привет, скажи одно лишь слово. — О, да, — Эмилия в ответ, — готова, как корова. — Он пристально вгляделся в Биллово лицо. — По вашему выражению я заключаю, что Джейн ответила иначе?
 — Ничего она не ответила. Поперхнулась и повесила трубку. Лорд Аффенхем мудро кивнул. В его молодости девушки частенько, поперхнувшись, вешали трубку, и это ничего хорошего не сулило.
 — Я говорил, не огорошьте. Видите, что получилось? Она решила, что вы ее разыгрываете.
 — Разыгрываю?
 — Подкалываете. Поднимаете на смех. А что бы вы подумали, будь вы девушка, и тип, которого вы еле знаете, высунул бы голову и крикнул: "Ты!
 Давай поженимся"? Никакого такта, никаких предисловий, раз-два, словно на чай с бутербродами пригласил.
 Насколько осмотрительней, подумал лорд Аффенхем, ведет себя в подобных обстоятельствах самец большой индийской дрофы! Как сообщают «Чудеса пернатого мира», почувствовав к самке этой дрофы нечто большее, чем простая дружба, он не орет по телефону, но распушает хвостовые перья, раздувает грудь и прячет в нее усы, выказывая тем самым и такт, и здравомыслие. Лорд Аффенхем уже собирался пересказать это Биллу, когда тот заговорил сам.
 — Думаете, я поторопился?
 — Мне так показалось.
 Билл задумался.
 — Да, наверное. А мне и в голову не пришло.
 — Вообще, не делайте предложения по телефону. Помню в 1920 влюбился я в одну девушку, Дорис ее звали. Звоню ей и говорю: «Я тебя люблю, люблю, люблю. Пойдешь за меня замуж?», а она отвечает: «А то как же. Конечно, пойду».
 — Значит, все хорошо?
 — Куда там! Я перепутал номера и позвонил не Дорис, а Констанс, которую на дух не переносил. Еле выкрутился.
 — Мне тоже надо выкручиваться. Садитесь в машину, едем к вам. Я все ей объясню.
 — Ее не будет дома. Она собралась к подруге, а вы знаете, что бывают, когда встречаются девушки старой школы. Вернется не раньше полуночи.
 — Мне надо ее увидеть.
 — Приезжайте завтра. К семи. Смокинг можете не надевать.
 Билл одобрительно взглянул на виконта. Возможно, он и чудаковат, но его посещают на удивление удачные мысли.
 — Приеду. Спасибо огромное.
 — Обещаю вам прекрасный ужин. Джейн стряпает — пальчики оближешь.
 — Она еще и стряпает?
 — Должны бы знать. Она готовила ужин Твайну, ну, когда вы приезжали.
 Ведь вкусно было?
 — Еще бы! Я только сегодня утром кому-то говорил. А почему ее вдруг понесло готовить Твайну?
 — Она с ним помолвлена.
 — Помолвлена? Что вы хотите сказать?
 — В каком смысле?
 — Она собирается за него замуж?
 — Говорит, что да.
 В ранней юности, занимаясь боксом, Биллу несколько раз случалось угодить челюстью в то самое место, куда противник угодил кулаком, и возникало странное впечатление, будто верхняя часть черепа резко отделилась от нижней. Сейчас он испытывал нечто сходное. Он зашатался и упал бы, если бы во что-то не вцепился. Это оказался локоть лорда Аффенхема, который (лорд, а не локоть) издал тот же звук, что недавно, в саду Мирной Гавани.
 Билл еще не очухался.
 — Ой, извините, — сказал он. — Я вас придавил?
 — Как тонна кирпичей. Зверская боль. Что стряслось? Голова кружится?
 — Нет, все в порядке. Я просто немного опешил.
 — Еще бы! Я тоже опешил, когда она мне сказала. Сижу я утречком, решаю кроссворд, тут она врывается и спокойненько так, словно камбала на льду, объявляет, что выйдет за Стэнхоупа Твайна. Я прямо ошалел. "Что? — говорю.
 — За это кошмарище? Ты шутишь." Но нет. Уперлась, и ни в какую.
 Билл стоял, погруженный в свои мысли, и лорд Аффенхем вздохнул.
 — Не скрою, у меня чуть сердце не лопнуло ко всем чертям. Нет, вы послушайте, Твайн!
 — Я вас понимаю.
 — Он укладывает волосы!
 — Да.
 — Носит желтые штаны!
 — Да.
 — Вот уж кого не хотелось бы пустить в дом!
 — Совершенно согласен. Мы не можем это так оставить. Положим этому конец.
 — А как?
 — Я поговорю с Джейн и открою ей глаза.
 — Не огорошите?
 — Конечно, нет. Я буду спокоен, тактичен и убедителен. Самый верный тон.
 — Неужели сумеете ее увести?
 — Думаю, сумею.
 — Что ж, удачи. Если вы справитесь, я первые взмахну шляпой и крикну «ура!» Однако не скрою, что до сих пор эта дурища оставалась глуха к голосу разума. Лопни кочерыжка! — Лорд Аффенхем снова вздохнул. — Когда я думаю, что Джейн собирается за Твайна и вспоминаю, как на ее сестру нашла блажь повенчаться с художником по интерьеру, то у меня возникает мысль, нет ли в нашей семье какой-то странности.




 14


 В тех редких случаях, когда позволяла погода, Роско Бэньян имел обыкновение выпивать послеобеденный коктейль на открытой веранде Шипли-холла, откуда прекрасно видны холмистые лужайки и дальний лес. Здесь он и обретался вечером того дня, когда Билл с лордом Аффенхемом посетили Шипли, сильно напоминая молодого отца в приемной родильного дома: он садился, вскакивал, ходил взад-вперед и вообще обнаруживал ту взвинченную непоседливость, которая обычно ассоциируется с рыбой на сковородке или кошкой на горячих кирпичах. Мортимер Байлисс уехал в клуб, чтобы предложить Стэнхоупу Твайну двадцать тысяч; в любую минуту он мог вернуться с вестью об успехе или провале.
 Может показаться странным, что Роско, так не хотевший поначалу расстаться с весьма значительной суммой, теперь разволновался, что сделка сорвется. Однако после беседы с Кеггсом утекло порядочно времени, деловое чутье, доставшееся Роско от покойного отца, успело поработать и сказало ему, что, как ни больно расстаться с двадцатью тысячами долларов, если они принесут миллион, он останется в большом барыше. А барыш был для Роско и едой, и питьем.
 Вошел Скидмор с коктейлями. Роско успел заглотить один и уже спокойнее приняться за другой, прежде чем появился Мортимер Байлисс, похожий на египетскую мумию, которая ищет чего бы выпить.
 — Наконец-то! — вскричал Роско Бэньян.
 Мортимер Байлисс целенаправленно двинулся к столику, но взял лишь томатный сок. Много лет назад врачи запретили ему даже смотреть на что-нибудь менее сообразующееся с современным просвещенным духом. Подобно Джамшиду [41] , он пил когда-то до дна, но эти славные дни давно миновали.
 — А вы ждали меня раньше? — сказал он, прихлебывая адскую смесь и желая, как бывало частенько, чтоб она меньше напоминала разбавленные калоши.
 — После клуба я заглянул к Гишу. Меня всегда изумляет, что Леонард Гиш еще на свободе. Ему давно пора отбывать срок в какой-нибудь тюрьме. Явный недосмотр.
 Роско был не в настроении обсуждать владельца галереи.
 — Как дела? — спросил он, трепеща всем телом.
 — Пытался вытащить из меня двести тысяч долларов за Ренуара, которому сто — красная цена. Вот вам нравы галерейщиков.
 Роско продолжал изображать камертон.
 — В клубе, черт возьми! С Твайном!
 — Ах, тогда? Все прошло как по маслу. Я дал ему чек, и он умчался в банк, не дожидаясь кофе.
 Роско с облегченным сопением упал в кресло.
 — Я боялся, он откажется.
 — Исключено. На мгновение мне показалось, что он меня расцелует.
 Порой, — Мортимер Байлисс с отвращением поглядел на томатный сок, — порой мне хочется сказать врачам, куда им засунуть свои предписания, и вернуться к счастливым годам, когда меня звали Байлисс-шесть-мартини. Тогда я напоминаю себе, что несправедливо лишать мир его лучшего искусствоведа. Да, как и следовало ожидать, Твайн ухватился двумя руками.
 — Блеск!
 Мортимер Байлисс вынул монокль, тщательно протер, вставил обратно и воззрился на Роско Бэньяна с выражением, в котором более чуткий наблюдатель усмотрел бы нечто загадочное.
 — Блеск? — переспросил он раздумчиво. — Интересно…
 — Чего-чего?
 — Я не совсем убежден, что ваши восторги оправданны.
 У Роско закралась тревожная мысль.
 — Вы что, хотите сказать, он не помолвлен?
 — Помолвлен, помолвлен.
 — Что ж тогда?
 Мортимер Байлисс допил томатный сок, поставил стакан на стол, поежился и сказал, что Борджиа могли бы многому научиться в нынешние дни.
 — Да, он сказал, что помолвлен, но дальше произнес нечто странное, и я усомнился, так ли радужно обстоят ваши дела. Твайн затронул тему внутрисемейного непонимания. Отец не хотел, чтобы он становился скульптором.
 Торговцы сеном, зерном и кормами обычно хотят, чтобы сыновья продолжали их дело.
 Роско не понял.
 — Что, что?
 — Отец Твайна — преуспевающий ливерпульский торговец сеном, зерном и кормами. Кажется, фирма называется «Твайн и Бессемер».
 Роско удивился еще сильнее.
 — Но он же американец!
 — Твайн? Англичанин. Чистой воды. Никакого отношения к Америке.
 — Кеггс сказал…
 Лицо Мортимера Байлисса сохраняло невозмутимость умершего и похороненного на берегах Нила пять тысяч лет назад, однако в сердце его клокотало веселье. Мортимер Байлисс не любил Роско Бэньянов мира сего.
 — Это мне напомнило, что я собирался мягко вам сообщить. То, что сказал Кеггс, когда принес вам миллион долларов на блюдечке и получил в благодарность пятьдесят фунтов — не доказательство. Его гордость была уязвлена, и он сказал, что ваш соперник — Твайн, отлично зная, что двадцать тысяч пойдут псу под хвост. Насколько я знаю Кеггса, а я в свое время внимательно его изучил, такой розыгрыш вполне в духе его своеобразного юмора. Не хочу показаться назойливым, но мне часто кажется, что скупость когда-нибудь доведет вас до беды.
 Холмистые лужайки и дальние леса запрыгали перед Роско Бэньяном, как в старом немом кино. Он встал. Лицо у него было багровое, глаза сверкали.
 — Я ему шею сломаю!
 — Ну, если это необходимо, ломайте. Но против этого есть закон.
 — Прямо сейчас и сломаю.
 — А как насчет обеда?
 — Я не хочу обедать.
 — А я хочу, — сказал Мортимер Байлисс. — Я безумно голоден, но не могу пропустить, как вы будете ломать Кеггсу шею. Еду с вами. Я один из тех подростков, о которых пишут в газетах — охотник до острых ощущений.




 15


 Лорд Аффенхем нечасто принимал гостей в Вэли-Филдз, предпочитая выказывать радушие в клубе, но, когда принимал, Огастес Кеггс любезно облачался в старый доспех, как памятным вечером у Стэнхоупа Твайна, и спешил в бой. Огастес Кеггс, пенсионер и капиталист, по-прежнему жил феодальным духом, и если уж прислуживал, так не щадя живота, как в Шипли-холл.
 Соответственно он и распахнул парадную дверь Лесного Замка перед приехавшим Биллом. Билл, переживший за последние дни значительные нервные потрясения, в первую минуту подумал было, что тронулся под их влиянием и видит галлюцинации. Затем в голову пришло более приемлемое объяснение.
 Кеггс, рассудил он, за соответствующую мзду нанимается на вечер к тем жителям Вэли-Филдз, которым пришла фантазия устроить вечеринку. И он сердечно приветствовал старого знакомого.
 — Привет, — сказал он. — Мы частенько видимся в последнее время?
 — Да, сэр, — согласился Кеггс, снисходительно улыбаясь.
 — А вы, похоже, прыгаете с места на места, как альпийская серна.
 Кажется, я прошлый раз не сказал вам, как меня зовут? Ладно, какие могут быть тайны между старыми друзьями. Я — Холлистер.
 В выпуклых глазах Кеггса блеснул почтительный интерес.
 — Вот как, сэр? Не сочтите за вольность, но могу ли я спросить, не сын ли вы мистера Джозефа Холлистера из Нью-Йорка?
 — Верно, моего отца звали Джозеф. Вы его знали?
 — Я служил у покойного Дж. Дж. Бэньяна, а мистер Холлистер-старший частенько обедал за нашим столом. Вы поразительно на него похожи. Прошу сюда, сэр. Его милость у себя в кабинете.
 Кабинет был большой, просторный, уютно обставленный в сельском стиле — изгнанный из рая лорд Аффенхем не поленился прихватить с собой все милые сердцу кресла, ковры, картины, книги и мелкие вещицы. По стенам висели его фотографии на разных этапах становления: школьник, студент, гвардеец, бульвардье, воин на полях Лооса и Соммы… Билл с интересом бы их рассмотрел, дабы узнать, всегда ли его хозяин обладал такой странной формой.
 Однако ему не дали — лорд Аффенхем, мрачный, словно только что получил тревожные вести, усадил его в кресло, сунул ему в руку бокал и тут же заговорил.
 — Холлоуэй, — сказал он.
 Билл заметил, что его зовут Холлистер. Лорд Аффенхем удивился, но сказал, что это неважно, потому что теперь они близкие друзья и он будет называть его просто Огастес.
 — Почему? — с интересом спросил Билл.
 — Это ваше имя.
 — Мое имя — не Огастес.
 — Не Огастес?
 — Нет, не Огастес.
 Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
 — А, я вижу, почему ошибся. Это Кеггса зовут Огастес. Я, бывает, путаю имена. Моя племянница Энн, сестра Джейн…
 — Это которую вытащили из пруда?
 — Да, всю в пиявках. Она выскочила за такого Джефа Миллера, и лишь много позже я избавился от убеждения, что его зовут Уолтер Уиллард.
 — По-моему, разница не большая.
 — Не большая, но хочется быть точным. Джейн вечно ругает меня за эту забывчивость.
 — А где Джейн?
 — В кухне.
 — Можно с ней поговорить?
 — Не советую. Женщины не любят, когда им мешают готовить, особенно если они уже на взводе. Мда, Фред, не хочется говорить, но она на взводе.
 Ходит, как во сне, смотрит, как умирающая утка, и не отвечает, когда с ней заговариваешь. У нее нервное потрясение.
 — Да нет, не может быть.
 — Потрясение, — твердо повторил лорд Аффенхем. — А чего вы хотите?
 Вы же ее и огорошили. Помню, в двенадцатом году у одной девицы случилось нервное потрясение, когда мне не понравилась ее новая шляпка. Чтобы вылечить, пришлось купить ей бриллиантовое солнышко. Вы потрясли Джейн до глубины души, будь она неладна. Если хотите обскакать этого чертова Твайна, придется вам рыть землю и есть сапожный крем. Обстоятельства сложились крайне неблагоприятные. Знаете что она сказала перед тем, как сунуть курицу в духовку? Твайн огреб жуткую кучу денег.
 Билл вздрогнул.
 — Твайн? Сколько?
 — Двадцать тысяч, чтоб ему пусто было.
 — Что?!
 — Факт. Ей сказал Кеггс, а он, похоже, присутствовал при разговоре Бэньяна и того, искусствоведа.
 — Байлисса?
 — Я бы сказал Банстеда.
 — Причем тут они с Бэньяном?
 — Я и рассказываю. Похоже, этот Бэньян с этим Банстедом говорили про этого Твайна, и этот Банстед сказал, что этот Твайн гений или что-то такое, и этот Бэньян дал этому Твайну двадцать тысяч долларов в обмен на процент от его будущих заработков. С пьяных глаз, наверное. Выходит, у Твайна, чтоб ему провалиться, теперь двадцать тысяч в заднем кармане. Значит, исчезло последнее препятствие, которого нас спасало. Он мог бы жениться на пятидесяти Джейн. Если бы, — добавил лорд Аффенхем, обдумав последнюю фразу, — он был мормон. Мда, — заключил он, — это мурло заполучило денежки, и, если вы намерены чего-нибудь добиться, Фред, берите ноги в руки.
 Его мрачность передалась Биллу. До сих пор тот был склонен недооценивать противника; но Стэнхоуп Твайн, чей вельветовый карман оттопыривает Бэньяновское золото — противник опасный. Без сомнения, надо брать ноги в руки, рыть землю и есть ваксу, не говоря уже о том, чтобы засучить рукава и разбиться в лепешку.
 — Вы уверены?
 — Говорю вам, Кеггс там был.
 — Где?
 — В Шипли, при разговоре.
 — Что он там делал?
 — Поехал к Бэньяну, что-то ему понадобилось.
 — Странно, что они говорили при Кеггсе.
 — Он, наверное, подслушивал в замочную скважину.
 — И еще. Не понимаю, как Роско решился поставить двадцать тысяч долларов невесть на кого. Решительно не в его духе.
 Лорд Аффенхем понял, что его молодой друг запутался, и отнесся к этому терпеливо. Он и сам иногда запутывался.
 — Это не Роско, а Бэньян.
 — Его зовут Роско.
 — Нет, нет. Бэньян.
 — Роско — имя, Бэньян — фамилия.
 На лорда Аффенхема снизошло просветление. Он тоже умел схватывать на лету.
 — Ах, имя? Так, так, так. Теперь я разобрался.
 — В это совершенно невозможно поверить. Роско никогда не расстается с деньгами. Все знают, что у него в карманах одностороннее движение.
 Лорд Аффенхем не любил споров.
 — А вот отдал!
 — Если это правда.
 — Конечно, правда. Зачем Кеггсу выдумывать? Вы уклонились от сути, Фред. Нельзя терять драгоценное время, спрашивая себя, зачем этот Рональд совершил опрометчивый поступок. Мы должны объединить усилия и выработать план совместных действий. Еще коктейль?
 — Спасибо. Да, он мне нужен.
 — Перед нами стоят две проблемы, — сказал лорд Аффенхем, когда вновь наполнил бокалы. — А: как помирить вас с Джейн, и Б: как сделать, чтоб она не помчалась к регистратору и не окрутилась с этим паршивцем. Первая проблема — самая сложная. Решив ее, вы сами разберетесь со второй. Вот уж не поверю, что вам слабо утереть ему нос! Вы будете рады услышать, что первое затруднение я готов устранить.
 — Готовы?
 — Да. Можно приступать. Вы стихи читаете?
 — Часто. А что?
 — Я вот подумал: бывает, кто-нибудь их поэтов набредает на что-то дельное. Помните, один сказал, что женщины — сущие стервы, когда с вами все хорошо, но просто ангелы, когда вы мучаетесь похмельем…
 — Когда легко, горда и холодна… [42] 
 — Вот, вот. Мой старикан читал это всякий раз, как напьется. Все так и есть. Возьмите Джейн. Она злится, но стоит горю омрачить ваше чело, уверен, бросится вас облизывать. В точности как ее сестра.
 — Это которая вышла за Уилларда?
 Лорд Аффенхем прищелкнул языком.
 — Старайтесь запоминать имена, Фред, — сказал он укоризненно. — Я вам говорил, его зовут Миллер, Джеф Миллер. Вы плохо слушаете. Мда, Джеф Миллер, отличный малый, которого я считал своим сыном, втюрился в мою племянницу и стал за ней ухлестывать, а она, дурища, не желала слушать, потому что вообразила, будто любит эту клейстерную душу, Лайонела Грина.
 Когда Джеф к ней подкатывался, ее перекашивало, как от флюса. Не желала с ним говорить. Завела привычку: останутся с глазу на глаз — пулей вылетает из комнаты. Это затрудняло ухаживания.
 — Осложняло, можно сказать.
 — Еще как. Бедняга совсем скис. А было это в Шипли, на моих собственных глазах. У меня сердце кровью обливалось смотреть, как Энн отшивает Джефа и каждая минута приближает день, когда она станет женой этого киселя. Я готовился, скрепя сердце, принять в семью художника по интерьеру, но тут, однажды вечером, очаровательная особа, некая миссис Моллой, которая тогда гостила в Шипли, огрела Джефа по голове моей табакеркой.
 Биллу подумалось, что в семейной жизни его хозяина было чем заинтересовать Шерлока Холмса.
 — Огрела?
 — Прямо по затылочной кости. Они с мужем были мошенники. Джеф поймал их, когда они пытались обчистить дом. Он потребовал, чтобы мистер Моллой вернул украденное, и миссис Моллой, естественно, оглоушила его табакеркой.
 Разумеется, после этого между ним и Энн все уладилось.
 — Уладилось? — Билл испытывал чувство, которое всех нас когда-нибудь да посещало — ему казалось, что он не выдерживает интеллектуального накала беседы. — Почему?
 — Э?
 — Почему это привело к счастливой развязке?
 — Потому что у Энн открылись глаза. Она заглянула в свое сердце и прочла, что там написано. Когда Джеф лежал, откинув лапки и, по всему, отдав концы, она поняла, что любит его, бросилась на простертое тело, целовала и приговаривала: «О, Джеф! О, о, Джеф!» Про Лайонела Грина и думать забыла.
 Занятно, а? Проливает свет на женскую психологию.
 — Основательная была табакерка.
 — Еще какая! Я купил ее, когда поступил в Кембридж. Всякий первокурсник первым делом покупает такую банку для табака с гербом колледжа.
 Сейчас покажу. — Лорд Аффенхем враскачку перешел комнату и вскоре вернулся.
 — Стоящая вещица, — сказал он, любовно разглядывая банку. — Сорок лет служит, и хоть бы что. Джефова голова даже выщербинки не оставила. Лопни кочерыжка, прямо вижу эту сцену, как сейчас вижу. Джеф покатил бочку на Моллоя — неприятный был тип, лысоватый, — а Долли, это миссис Моллой, очаровательная особа, хотя, разумеется, со своими недостатками — подняла банку и чпок! Вот так, — проговорил лорд Аффенхем и враскачку пошел к двери. — Джейн, — позвал он. — Дже-ейн!
 — Да?
 — Поди-ка сюда. Тут с молодым Холлоуэем… Показывал ему табакерку и у меня рука дрогнула…




 16


 Некоторое время спустя Билл очнулся от беспорядочного кошмара, в котором с ним творилось нечто странное, и постепенно понял, что кто-то стоит рядом, протягивая ему бокал с бренди.
 — Глотните, мой мальчик, — сказал лорд Аффенхем. Лицо человеколюбивого пэра лучилось самодовольством, словно у генерала, только что одержавшего славную победу. Наверное, так выглядел Веллингтон после Ватерлоо.
 Билл глотнул, и в голове у него немного прояснилось. Он устремил на хозяина расстерянно-сердитый взгляд.
 — Это вы меня? — спросил он.
 — Э?
 — Это вы ударили меня табакеркой?
 Самодовольное лицо расцвело скромной ухмылкой, отчего стало еще хуже.
 Шестой виконт словно говорил: «Не стоит благодарности, всякий на моем месте сделал бы то же самое».
 — Да, конечно, — признал он. — Молодым надо помогать. Как я и предвидел, это сработало. Я подошел к двери, крикнул: «Джейн! Дже-эйн!», она отозвалась: «Что там у вас?» — видать, закрутилась с ужином, не хотела отвлекаться. «Поди-ка сюда, — сказал я. — Что-то с молодым Холлуэеем». Она вошла, увидела ваше простертое тело, бросилась на него — ну, все, как обычно. Целует, причитает… Билл и не думал, что в человеческих силах унять пульсирующую боль в затылке, на который упало с седьмого этажа нечто вроде Обнаженной, однако при этих словах биение прекратилось и боль как рукой сняло. Ее сменил кипучий восторг, какого Билл не испытывал и читая письмо Анжелы, освобождавшее его от слова чести. Он чувствовал себя тем типом из поэмы, который воскормлен медом [43] и млеком рая напоен, так что не очень удивился бы, если б лорд Аффенхем, заметив: «О, берегись! Блестят его глаза, взлетают кудри!» обошел его хороводом.
 Билл с шумом втянул воздух, что за последние дни вошло у него в привычку.
 — Она меня поцеловала? — трепетно переспросил он.
 — А что поделаешь? Крича при этом: «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка, ты не умер, Билл, милый?» Странно, почему Билл, когда вы — Фред? Но это — дело десятое. Главное, она назвала вас «милый» и поцеловала.
 Билл встал и заходил по комнате. Если мы вспомним, как стремительно, можно даже сказать — яростно он ухаживал, нас удивит, что сейчас главным его чувством (помимо восторженного желания похлопать по плечу весь мир, начиная с лорда Аффенхема) было глубочайшее смирение. Он мучительно ощущал свое недостоинство, подобно свинопасу из сказки, которого полюбила принцесса.
 Надо сказать, он вовсе не походил на киноактера или греческого бога.
 Над камином у лорда Аффенхема висело зеркало, и он на мгновение задержался перед своим отражением. Все, как он и предполагал. Лицо честное — и, собственно, все. Видимо, Джейн — та редкая девушка, которая не останавливается на внешней оболочке, но роет глубже, пока не доберется до души.
 Впрочем, и это не выдерживало критики. Душу свою Билл знал хорошо — как-никак, прожил с ней целую жизнь. Приличная душа, но ничего особенного. В небесных книгах, должно быть, записано «душа мужская обычная одна». Несмотря на все это, Джейн бросилась на его простертое тело и целовала, приговаривая:
 «Билл, милый! Скажи хоть слово, Билл, милый! Лопни кочерыжка», и так далее.
 Все это было очень загадочно. Не исходи рассказ из надежного источника, от непосредственного очевидца, Билл вряд ли бы ему поверил. Его охватило жгучее желание увидеть Джейн.
 — Где она? — вскричал он.
 — Пошла за холодной водой, губкой, и… — Лорд Аффенхем заметно вздрогнул. — Слышу, она возвращается. Кажется, мне пора уходить.
 Вошла Джейн с миской. Увидев главу семьи, она сверкнула глазами.
 — Дядя Джордж… — процедила она сквозь зубы.
 — Тихо. Тихо. У меня — срочное дело. До скорого, — сказал шестой виконт и пропал, словно нырнувшая утка.
 Джейн поставила миску. Огонь в ее глазах потух, они были влажны.
 — О, Билл! — сказала она.
 Билл говорить не мог. Дар речи ему изменил. Он мог лишь молча смотреть, заново дивясь, что эта золотая принцесса унизилась до него, свинопаса, да и то не ахти какого.
 Как она хороша, думал Билл, не подозревая, сколь далек сейчас от реальности. Нельзя простоять у плиты теплым июньским вечером, готовя курицу и два гарнира, не говоря уже о бульоне, и остаться в полном блеске. Лицо у Джейн раскраснелось, волосы выбились, на одной щеке чернело пятно — видимо, от сажи. Тем не менее Биллу она казалась совершенством. Такой, говорил он себе, я запомню ее на всю жизнь — чумазой и в фартуке.
 — Джейн! — прошептал он. — Джейн!
 — Твоей голове, — сказала она через несколько секунд, — это скорее вредно.
 — Полезно, полезно, — заверил Билл. — Я только-только понял, что я не просто сплю. Или сплю?
 — Нет.
 — Ты действительно…
 — Конечно.
 И вновь Билл почувствовал то же респираторное затруднение. Он пожал плечами, отказываясь что-нибудь понимать, однако душа его пела, равно как и сердце.
 — Нет, очень странно, все-таки! Кто ты и кто — я? Я спрашиваю: «Чем ты заслужил это, Уильям Куокенбуш Холлистер?»…
 — Уильям что Холлистер?
 — Вина не моя, а крестного. Думай просто "К". Так я спрашиваю: «Чем заслужил?» и отвечаю: «Ни черта не заслужил». Однако, раз ты говоришь… Что ты делаешь с этой губкой?
 — Собираюсь обмыть тебе голову.
 — Господи, сейчас не время мыть голову! Я хочу сказать, если найду слова, что я о тебе думаю. Ты — замечательная.
 — Ну, что ты! Я самая заурядная.
 — Вот уж нет. Ты прекрасна.
 — Раньше ты так не думал.
 — Чего ты хочешь от мальчишки, не способного отличить правую руку от левой? Расскажи мне, кстати, о своей красоте. Когда ты начала ее ощущать?
 — Думаю, я стала походить на человека лет в четырнадцать. Когда сняли железяки.
 — И очки?
 — И очки. Астигматизм исправился.
 Билл подавил вздох при мысли о том, как много он потерял. Они сидели в кресле лорда Аффенхема, довольно просторном, словно нарочно сделанном для тех, кто не прочь устроиться рядышком. Со стены на них благодушно смотрела фотография лорда Аффенхема в какой-то странной форме, словно говоря:
 «Благослови вас Бог, дети мои».
 — Когда тебе было четырнадцать, я шагал по Нормандии к Парижу с армией освободителей.
 — Крича «O-la-la»?
 — Да, и еще «L'addition». Все говорили, это очень помогает. Не ерзай.
 — Я не ерзаю. Я встаю. Сейчас я вымою тебе голову.
 — Я не хочу мыть голову.
 — У тебя огромная шишка.
 — Пустяки. До свадьбы заживет. Впрочем я рад, что это не случилось раньше, когда милорд Аффенхем был моложе и сильней.
 Лицо Джейн вновь обрело холодную суровость.
 — Не упоминай при мне этого человека. Его место в психушке.
 — Чепуха. Не желаю слышать ничего дурного о дяде Джордже. Пути его неисповедимы, дела его чудны, но плоды они приносят.
 — Все равно, его надо освежевать тупым ножом и окунуть в кипящее масло. Чтоб запомнил. Почему всякого, кто желает с нами породниться, обязательно надо бить табакеркой?
 — Ты не уважаешь традиции? Впрочем, я понимаю. Когда-нибудь попадется тонкокостный ухажер, и старый филантроп предстанет перед судом за убийство.
 — Не будет больше ухажеров, сестры Бенедик иссякли. Как кролики. Их больше нет.
 — Ладно. Я получил ту сестру, которую хотел.
 — Видел бы ты первую!
 — Что?
 — Ну, первую, Энн.
 — А, некрасивую!
 — Вот уж нет. Она — редкая красавица.
 Билл не сдался.
 — Любая твоя сестра, будь она Клеопатра, Лилиан Гиш и Мэрилин Монро в одном лице, для меня — некрасива. И вообще, сомневаюсь, чтобы Энн мне понравилась. Вся в пиявках! Кстати, разреши спор, она — миссис Джеф Миллер или миссис Уолтер Уиллард?
 — Джеф Миллер.
 — Долго он был с ней знаком?
 — Нет.
 — Значит, у меня преимущество. Я женюсь на своей детской любви. Куда романтичнее.
 — На детской любви?! В Мидоухемптоне ты на меня и не смотрел.
 — Мы уже с этим разобрались. Ты была кикиморой.
 — Значит, все дело в моей внешности?
 — Еще чего! Давай проясним это раз и навсегда. Я женюсь на тебе за твою стряпню, и буду строго следить, чтоб она оставалась на высоте. Кстати, раз уж мы решили похоронить прошлое, как насчет Твайна? А, то-то же, прячешь глаза и шаркаешь ногами! Стоило отвернуться на полминуты…
 — На пятнадцать лет.
 — Я отвернулся на какие-то пятнадцать лет, и что? Ты бросаешь меня ради типа, который носит желтые штаны. Кстати, это возвращает нас к важному пункту. Что с ним делать? Негуманно держать его в неведении, пока дело не дойдет до свадебного пирога. Что мы предпримем?
 — Ой, Билл!
 — Господи, ты плачешь?
 — Нет, смеюсь.
 — Что тут смешного?
 — Ты сказал, предпримем шаги. Не надо. Он сам все предпринял.
 Билл вытаращил глаза.
 — Ты хочешь сказать, он дал тебе отставку?
 — Он выразился иначе — свободу.
 — Расскажи!
 — Рассказывать, собственно, нечего. Сегодня утром я сообщила ему, что за картины ничего не выручить. Он держал себя как-то странно, а вечером, перед твоим приходом, прислал записку. Очень красивую. Он не вправе…
 — Не говори. Можно, я угадаю? Отнимать лучшие годы твоей жизни..?
 — Да. Нечестно требовать от меня верности слову, когда у него нет и малейшей надежды скопить денег на женитьбу, поэтому он посчитал справедливым дать мне свободу. Очень трогательно.
 — Двадцати тысяч недостаточно?
 — Он не знал, что я про них знаю.
 — Уж наверное.
 — Я угадываю ход его мыслей. Слышали про человека, который в первую мировую записался не в кавалерию, а в пехоту, и сказал…
 — "Когда я побегу, не придется тащить лошадь". Да, Мортимер Байлисс рассказал мне в одном из редких приступов благодушия. К чему это?
 — Ну, Стэнхоуп всегда говорил, что ему надо попутешествовать по Италии, по Франции, расширить кругозор, усовершенствоваться в мастерстве.
 Теперь такая возможность представилась, и он не хочет тащить жену. Тем более нищую. Он всегда блюдет свои интересы.
 — Что же ты в нем нашла, бедное заблудшее создание?
 — Думаю, дядя Джордж прав, только не говори ему, не подрывай дисциплину. «Ты бы и не посмотрела в его сторону, — сказал он, — если бы не оказалась в пригороде, где и взгляд-то остановить не на ком». Наверное, так и есть. Привыкаешь говорить через забор, а дальше все выходит само собой.
 — Вероятно, тебя ослепили его брюки. Ладно, на первый раз простим, но чтобы больше такого не повторялось. — Билл замолчал, прислушался. — Вы держите дома слона?
 — Насколько я знаю — нет. Хотя дядя Джордж часто поговаривает, что надо бы купить страуса. Хочет посмотреть, как страус зарывает голову в песок. Почему ты спросил?
 — Мне показалось, что он поднимается по лестнице. Это оказался не слон, а шестой виконт Аффенхемский. Он ворвался в комнату, выглядя — насколько это для него возможно — оживленным.
 — Эй! — сказал он. — Что там в кухне, будь она неладна? Дым валит клубами, смердит до небес.
 У Джейн вырвался сдавленный крик.
 — О, Господи, ужин! Наверное, сгорел дотла.
 Она стремглав выбежала из комнаты, лорд Аффенхем проводил ее снисходительным взглядом.
 — Женщины! — произнес он с довольным смешком. — Ну, как дела, Фред?
 — Отлично, дядя Джордж. Вы теряете племянницу, но обретаете племянника.
 — Превосходно. Лучше быть не может.
 — Вообще-то могло быть много лучше. Дело в том, что при моей бедности нечего и мечтать о женитьбе. Все, что у меня есть — жалование от Гиша.
 — И больше ничего?
 — Ни цента.
 — Жалко, что с картинами получился облом.
 — Да, но взгляните с другой стороны. Если б не они, я бы не встретил Джейн.
 — Тоже верно. Ладно, что-нибудь да подвернется. Да, Кеггс?
 В комнату вплыл опечаленный Кеггс.
 — Мисс Бенедик просила меня подняться и сообщить вашей милости, что, к своему величайшему сожалению, не сможет сегодня подать ужин, — произнес он.
 — Отбросил копыта, да? Нам-то что! Кеггс, я попрошу вас наполнить бокал и выпить за здоровье молодых.
 — Милорд?
 — Вот этого Фреда Холлоуэя и моей племянницы Джейн. Они собрались пожениться.
 — Вот как, милорд? Желаю вам всяческого счастья, сэр.
 Вошла Джейн. Она была грязная и расстроенная.
 — Еды не будет, — сказала она. — Одни угольки остались. Придется нам идти в пивную, куда вы с мистером Кеггсом ускользаете по вечерам.
 Лорд Аффенхем брезгливо скривился.
 — Что? Тащиться в местную забегаловку, когда ты прозрела, дала отставку Твайну и подцепила отличного малого? Да не за кувшин пива! Мы едем к Баррибо, а тебе стоит умыться. У тебя все лицо черное. Можно подумать, ты намазалась сажей, чтобы петь под банджо с лодки.




 17


 Открытие, что волк в шкуре дворецкого ловко нагрел вас на двадцать тысяч долларов, обыкновенно сказывается на мастерстве водителя, особенно если тот ценит деньги. Не успев толком отъехать от Шипли-холла, Роско, чьи мысли блуждали в другом месте, въехал в телеграфный столб. Внутренний ущерб, причиненный машине, оказался столь велик, что пришлось пешком возвращаться за лимузином. Соответственно, был уже довольно поздний час, когда они с Мортимером Байлиссом прибыли в Лесной Замок.
 Огастес Кеггс не удивился посетителям. Ему и раньше приходило в голову, что сын бывшего хозяина скоро заявится в Вэли-Филдз. Кеггс восхищался Мортимером Байлиссом, но знал того за человека, неспособного приберечь про себя хорошую шутку. Таким образом, депутация из Шипли-холла застала его во всеоружии. Кеггс был радушен и полон старосветской учтивости в полную противоположность Роско, который напоминал вулкан, готовый извергнуть горячую лаву вослед бегущим сонмам. Кеггс проводил визитеров в крохотную гостиную и накрыл зеленой бязью клетку с канарейкой, словно желая оградить деловую встречу от неуместных трелей. Никто не мог бы быть любезнее. Даже когда Роско обрел дар речи и обозвал его шестью оскорбительным именами, самое мягкое из которых — «жирный мошенник», Кеггс продолжал лучиться кротостью, словно особо благообразный епископ.
 — Я ожидал некоторых выражений неудовольствия с вашей стороны, сэр, — сказал он спокойно, — однако уверен, мистер Байлисс меня поддержит, что взаимными упреками ничего не достичь.
 Мортимер Байлисс был не в духе. Его утащили от обеда, о котором он мечтал несколько часов. Он кисло глядел на Роско, в тысячный раз думая, каким вырожденцем оказался сын старого Дж. Дж., которого он, несмотря на многочисленные недостатки, по-своему любил. Дж. Дж. Бэньян был старый пират, его деловая этика многих удивляла, но была в нем и щедрость, напоминающая о просоленных буканьерах Карибского моря. В Роско Бэньяне щедрости не было.
 Мортимер Байлисс всегда считал его жмотом и прощелыгой.
 — Верно, — сказал он. — Это — деловая встреча.
 Роско задрожал всеми своими подбородками.
 — Мне что же, говорить вежливо с этим склизким старым бандитом?
 — Не вам винить мистера Кеггса за эту маленькую месть. Я сказал, что вы пожалеете о своей скупости. Пятьдесят фунтов? Вы ранили его чувства.
 — Еще как, сэр, — сказал Кеггс, глядя на Роско с укоризненной добротой епископа, узнавшего, что любимый священник курит марихуану. — Пятьдесят фунтов! Меня это глубоко задело.
 — Ну, а теперь вы глубоко задели Роско, значит, все квиты и можно начинать с начала, — сказал Мортимер Байлисс. — И, ради Бога, перейдем к делу, потому что я хочу обедать. Я так понял, теперь вы готовы открыть истинное имя загадочного долгожителя?
 Здесь мистер Байлисс посчитал нужным устремить на Огастеса Кеггса долгий, прямой взгляд, который недвусмысленнее шепота на ухо предупреждал:
 «Только выдайте меня, и я задушу вас голыми руками». Ему нравилось дразнить Роско, но разум советовал не переходить черту, за которой прощение невозможно, а этого не миновать, если прижимистый юноша узнает: одно его, Мортимера Байлисса слово спасло бы ему двадцать тысяч долларов и слово это сказано не было. Роско, при всех своих изъянах — владелец бэньяновской коллекции, и может отказаться от услуг хранителя.
 Кеггс, уже представленный в нашей хронике опытным диагностом сопений и вздрагиваний, прекрасно разбирался и в долгих прямых взглядах. Он без труда прочел послание черного рогового монокля. Будь он не столь величав, о быстром движении его левого века можно было бы сказать «подмигнул».
 — Конечно, сэр, — сказал он, — на приемлемых условиях.
 — Что вы называете приемлемыми условиями?
 — Сто тысяч долларов, сэр.
 Казалось бы, Роско пил из чаши горечи столько, что мог бы, не поморщась, проглотить и эту каплю; тем не менее он вылетел из кресла, как (воспользуемся метким сравнением) пуля из ружья. Сейчас он походил на раздражительного кита, которому охотники всадили гарпун в любимую мозоль.
 — Что? Да вы…
 — Прошу вас, сэр! — сказал Кеггс.
 — Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Если вы будете перебивать, мы ни к чему не придем. Сто тысяч долларов? Сейчас и наличными?
 — Нет, сэр. Я имел в виду пять тысяч долларов задатка, остальное — когда мистер Роско получит причитающуюся ему сумму. Я считаю, что заслужил небольшую компенсацию за предоставленные сведения.
 Дрожь пробежала по телу Роско — такого рода дрожь предвещает землетрясение.
 — Небольшое? НЕБОЛЬШОЕ?! Сто тысяч долларов!
 — Десять процентов — обычная плата посреднику.
 — Вы…
 — Прошу вас, сэр!
 — Прошу вас, Роско! — сказал Мортимер Байлисс. — Да, я считаю это разумным. Я потребовал бы половину. Вы же видите, вы у него на крючке. Без финансовой помощи тот другой может вообще не жениться. Кто знает, вдруг он образумится и поймет, что единственно стоящая жизнь — холостая? А помочь ему финансово вы не можете, пока Кеггс не назовет вам фамилию. Знаю, чековая книжка при вас, вы без нее не выходите. Дайте ему пять тысяч.
 — Чтоб он снова назвал мне неправильное имя? — Роско горько рассмеялся. — Ищите дурака!
 Мортимер Байлисс кивнул.
 — А ведь верно. Поняли, Кеггс? Если вы назовете фамилию прежде, чем получите чек, Роско вас перехитрит и ничего не заплатит, а пока вы не скажете фамилию, не выпишет чека. По-моему, это тупик.
 — Если позволите, я знаю, как из него выйти. Имя вам знакомо, и вы сможете подтвердить его подлинность. Если бы я доверительно сообщил вам его на ухо…
 — Прекрасная мысль. Все устраивается. Вперед, Кеггс. Шепните, и я услышу… Ну же! — Видный искусствовед с преувеличенным интересом достал батистовый носовой платок и прочистил ухо. — Ну, ну, ну! Все правильно, Роско, это хорошо.
 Пока Роско, подобно сэру Бедиверу [44] , печальным предавался размышленьям, не зная, который путь избрать, Кеггс подошел к письменному столу, достал лист бумаги, положил на поднос (так неискоренимы старые дворецкие привычки) и подал Мортимеру Байлиссу.
 — В надежде, что мистер Бэньян одобрит мое предложение, я заготовил контракт, который с его подписью обретет законную силу. Соблаговолите взглянуть? Мортимер Байлисс взял документ и поправил монокль.
 — Вы увидите, что условия и обстоятельства оговорены очень четко.
 — И впрямь. Это составил юрист?
 — Нет, сэр, я воспользовался книгой «Сам себе адвокат».
 — Прекрасно. Давайте, Роско. Вынимайте чековую книжку. Нет, погодите.
 Я вижу то же препятствие, что и в прошлый раз. Как вручить мистеру Икс деньги?
 — Очень просто, сэр. Мистер Бэньян — владелец Бэньяновского собрания, вы — его хранитель. Молодой человек занимается картинами.
 — И?
 — Будет вполне естественно, если мистер Бэньян предложит ему место вашего помощника с солидным жалованьем, а, возможно, и с оговоркой, что предпочтет взять человека женатого. Он мог бы намекнуть, что молодой джентльмен довольно скоро сменит вас на месте хранителя, так как вы уже стары и не справляетесь с работой.
 — Но-но!
 — Простая уловка, сэр.
 — Зовите это уловкой, если хотите, а я называю это кощунством. Да, я понял. Правда, несколько жестоко. Тот бедолага бросит работу, женится, а Роско тут же его и выставит.
 — Нет, сэр. Очевидно, между ними будет заключено письменное соглашение, гарантирующее молодому человеку работу в течение определенного срока.
 — Это вам тоже «Сам себе адвокат» присоветовал?
 — В точности так, сэр. Иначе молодой человек не будет ощущать достаточной уверенности, чтобы принять на себя налагаемую браком ответственность.
 — Иными словами, побоится, что не прокормит жену?
 — Вот именно, сэр.
 — Вы все продумали?
 — Старался, сэр.
 Мортимер Байлисс махнул рукой со щедростью человека, который распоряжается чужими деньгами.
 — Давайте же, Роско. Скоренько. Подпишите здесь.
 — Чего-чего?
 — Подпишите эту бумагу. Узнайте, кто ваш соперник. Тогда, может быть, я смогу уйти и раздобыть что-нибудь съестное.




 18


 В прославленном гриль-баре Баррибо все чудесно провели время. Лорд Аффенхем превзошел себя. От первого кусочка копченой лососины до последней чашечки кофе он был душой общества и очаровывал слушателей воспоминаниями о громких происшествиях на суше и на море, когда лишь счастливая случайность выручала его со стариной Джеком, Джо или Джимом из опасного переплета.
 Впрочем, не всегда выручала, поскольку в лучшей истории рассказывалось, как ночью лодочной гонки 1911 года дерзкий враг взял их со стариной Сэмми в полон, доставил в участок и утром оштрафовал на сорок шиллингов.
 Уже темнело, когда веселое трио Аффенхем-Холлистер-Бенедик подкатило на Билловой машине к воротам Лесного Замка. Они поспели как раз к завершению деловой встречи. Когда они вылезали, Кеггс, убравший чек и контракт в ящик письменного стола, провожал гостей к лимузину.
 Сытый вид погулявшей у Баррибо троицы как ножом резанул изголодавшегося Байлисса. На ум пришли бифштексы, отбивные и сочные антрекоты. Он резким шепотом принялся убеждать Роско, обменивавшегося любезностями с лордом Аффенхемом, ради всего святого закругляться и ехать. Однако Роско считал иначе.
 — Можно с вами поговорить, Холлистер? — сказал он и отвел Билла в сторону.
 Джейн и лорд Аффенхем вошли в дом, Мортимер Байлисс скрючился в лимузине, мечтая о венгерском гуляше, а Роско темпераментно заговорил с Биллом. Когда, недолгое время спустя лорд Аффенхем, устроившийся в кресле с «Чудесами птичьего мира», вновь увидел будущего племянника, лицо у того лучилось необычным светом.
 — Как вы были правы! — сказал Билл.
 Лорд Аффенхем знал, что всегда и во всем прав, однако заинтересовался, о каком именно случае его прозорливости говорит молодой друг.
 — В чем на этот раз? — спросил он.
 — Когда сказали: что-нибудь да подвернется. Видели, как Роско Бэньян только что держал меня за пуговицу?
 — Мда, видел. Жирная рожа, этот Бэньян.
 — Не называйте его так.
 — Жирная рожа и есть.
 — Знаю, но не говорите так о человеке, которого я люблю.
 — Он — фесвитянин [45] .
 Билл всегда был разумен.
 — Согласен, он похож на фесвитянина, — согласился он, — но за фесвитянской внешностью таится золотое сердце. Он только что предложил мне шикарную работу.
 На лорда Аффенхема это произвело впечатление.
 — Вот как? Значит, в стервеце все-таки что-то есть. Беру назад фесвитянина. — Он задумчиво помолчал. — Но не жирную рожу, — добавил он.
 — В каком смысле работу? Какую работу?
 — Самую лучшую. Давайте я перескажу все по порядку. Сначала он спросил, не думаю ли я уйти от Гиша.
 — И вы ответили?
 — Что думаю, но боюсь остаться без трехразового питания, столь необходимого человеку, желающему сохранить румянец. Тогда он сорвал накладные усы и предстал в подлинном обличии моего ангела-хранителя.
 Мортимер Байлисс, поведал он, выжил из ума и не справляется с работой. Как бы мне понравилось стать его помощником, а вскорости и хранителем Беньяновского собрания?
 — Э?
 — Отец Роско, покойный Дж. Дж. Бэньян, собрал, а Роско унаследовал, одну из лучших в мире живописных коллекций. Но это еще не все. Он назвал жалованье — для начала, учтите, только для начала — и у меня захватило дух. Я — богат!
 — Лопни кочерыжка!
 — Во всяком случае, настолько, чтобы содержать жену, которая умеет готовить. Впрочем, мне надо торопиться. Через несколько дней я отплываю в Америку.
 — С Джейн?
 — Конечно. Боже правый, неужели вы думаете, что я оставлю ее здесь?!
 Как быстро можно пожениться?
 — Думаю, в два счета, если раздобыть специальное разрешение.
 — Я на всякий случай раздобуду два.
 — Правильно, запас не повредит. — Лорд Аффенхем помолчал с минуту. — Знаете ли вы, — сказал он наконец, — что серебристая чайка, когда ухаживает, надувает шею, раскрывает клюв и отрыгивает значительное количество непереваренной пищи?
 — Вот как? Однако в свадебный обряд англиканской церкви это не входит?
 — Вроде бы нет. Впрочем, — заметил лорд Аффенхем, — мысль интересная. Поневоле задумаешься, как разнообразен мир.
 Тем временем Роско Бэньян и Мортимер Байлисс, отъехав на машине, остановились у «Зеленого Льва» на Розендейл-род и вошли туда, чтобы съесть холодного окорока. Мортимер Байлисс предпочел бы caviar frais, consomme aux pommes d'amour, supreme de foie gras au champagne, timbale de ris de veau Toulousiane и diabolitins, [46] но, подобно лорду Аффенхему, умел справляться с суровостями жизни. Мы не скажем, что остаток пути до Шипли-холла он сиял, как солнечный луч, однако настроение его явно улучшилось. У него было время припомнить, что Роско Бэньян только— только расстался еще с пятью тысячами долларов и письменно обязался выплатить сто.
 Еще немного, думал он, и наследник бэньяновских миллионов настолько проникнется духовностью, что общаться с ним станет чистым удовольствием.
 Когда они входили в дверь, появился Скидмор.
 — Извините, сэр, — сказал он. — Вы желаете поговорить с мистером Пилбемом?
 — Пилбемом? — Роско вздрогнул. — Он здесь?
 — Нет, сэр. Он позвонил по телефону в ваше отсутствие и оставил свой номер.
 — Соедините меня с ним, — пылко потребовал Роско. — Я буду говорить из курительной.
 — Иду, сэр.
 — И принесите мне сырного омлета, много кофе, горку тостов и пирог с яблоками, который мы вчера не доели, — сказал Мортимер Байлисс. Он сидел в утренней гостиной, ожидая, пока доставят провиант, когда вошел Роско. Глаза его горели, манера была возбужденной.
 — Пилбем их раздобыл, — объявил он.
 — А? — Мортимер Байлисс не без труда оторвал мысли от приближающейся трапезы. — Кто такой Пилбем и что он раздобыл?
 — Я рассказывал. Он руководит сыскным агентством «Аргус». Я нанял его, чтобы вернуть письма.
 — Ах, да. От вашей невесты Элали Дин или как ее.
 — Элейн Донн.
 — Это ее настоящее имя?
 — Думаю, да.
 — А я не думаю. Готов поспорить, ее зовут Марта Стаббз или что-нибудь в том же роде. Так значит, раздобыл? И теперь, как я понимаю, вы известите бедную девушку, что все кончено?
 — Разумеется.
 Мортимер Байлисс хохотнул.
 — О, юные мечты любви! — сказал он. — Нам, старым холостякам этого не понять. Вы, современные Ромео, умеете включать и выключать свои чувства простым поворотом крантика. Только неделю назад вы взахлеб рассказывали о ней. Что за черт, почему бы вам на ней не жениться?
 — И потерять миллион?
 — Зачем вам еще миллион? Он вам не нужен.
 — Не говорите глупостей, — сказал Роско.
 Мортимер Байлисс не стал доказывать свою правоту. Дверь открылась, прибыл сырный омлет.




 19


 Сыскное агентство «Аргус», чья контора находится в юго-западном почтовом округе, возникло за несколько лет до описываемых событий в итоге давно назревшей нужды — нужды Перси Пилбема, ее основателя, в дополнительных средствах. Он начинал редактором прославленного еженедельника «Светские сплетни», но устал выведывать постыдные тайны за жалованье и пришел к выводу, что при его способностях куда выгоднее выведывать их для себя. Он взял кредит, уволился и теперь процветал. «Аргус» хвастался, что никогда не спит, и все, знавшие его, не удивлялись. Допуская, что у этого агентства есть совесть, с такими мыслями действительно не заснешь.
 Нанимая частного сыщика, человек практичный гонится не за внешней красотой, а за ловкостью, и тут руководящему духу «Аргуса» повезло.
 Возможно, в Лондоне есть шпики безобразнее Перси Пилбема, но искать их придется долго. Это был худосочный прыщавый человек с близко посаженными глазами, его фланелевые костюмы напоминали мороженное-ассорти, а верхнюю губу уродовали жидкие усики. Короче, зрелище, которое предстало Роско, вошедшего в контору «Аргуса» на следующий день, заставило бы человека чувствительного отвести глаза, однако Роско их не отвел, так радовало его возвращению роковых бумаг. Он бодро схватил конверт.
 — Блеск! — вскричал он. — Как вам удалось их раздобыть? Перси Пилбем беспечно почесал ручкой в набриллиантиненных волосах.
 — Запросто. Она каждый вечер в театре. Я дождался, пока она уйдет, вошел, порылся, отыскал письма и вышел. Все очень легко. Впрочем, когда я говорю легко, — Пилбем запоздало вспомнил о счете, который намеревался выставить, — это не следует понимать буквально. Я шел на огромный риск. И не забывайте про нервное напряжение.
 — Ну, вам это все нипочем, — сказал Роско, тоже думая о гонораре. — При вашем-то опыте!
 — И все же… Простите?
 — А?
 — Вы что-то сказали?
 Здесь Перси Пилбем допустил неточность. Роско не сказал. Он заурчал, и заурчал оттого, что мысль, подобно зрелой розе, явилась на его челе. Он не часто испытывал такие озарения, мозги его ворочались туго, но сейчас озарение пришло и потрясло его до подошв.
 Даже самым земным натурам не заказано помечтать. С самого визита в Лесной Замок перед Роско маячило видение: вот он раздобывает контракт и рвет в клочки, лишая коварного Кеггса губительной силы. И сейчас он придумал, как это осуществить, причем сразу во всех подробностях. Правда, план требовал мужества, а мужества ему недоставало. Тут нужен союзник, и он вдруг понял, что обретает союзника в лице Пилбема.
 — Послушайте, — сказал он, — я хочу предложить вам еще работу.
 — В каком духе?
 — В таком же.
 — Вы написали еще письма?!
 Голос Пилбема звучал изумлением и даже благоговейным восторгом. Это будет уже третья стопка компрометирующих писем от одного клиента — рекорд непревзойденный. Даже известные своей распущенностью баронеты ограничивались двумя. Бэньян поспешно развеял заблуждение.
 — Нет, нет. На этот раз не письма. Это бумага, документ.
 — "Военно-морское соглашение" [47] ]? — спросил не лишенный остроумия Пилбем.
 — Своего рода договор.
 Пилбем начал понимать.
 — Вы что-то подписали?
 — Да.
 — И хотите заполучить?
 — Верно. А единственный способ…
 — Стащить? Все понятно. Хотите поручить это мне?
 — Да.
 — Хм.
 — Это будет проще простого, — убедительно сказал Роско. — Бумага у такого Кеггса. Он много лет назад был дворецким у моего отца, сейчас на покое и живет в Вэли-Филдз. Там у него недвижимость. Зайдете, скажете, что от меня, ищете дом, нет ли у него подходящего. Он наверняка будет прыгать до потолка — я случайно знаю, один из его жильцов разбогател, скоро съедет. Он вас впустит, а когда пойдет за напитками — он обязательно захочет вас угостить — подлейте ему убойного пойла и готово. Проще, чем с бревна свалиться, — подбодрил Роско, и с мукой взглянул на Пилбема. — Почему, — спросил он, — вы говорите «хм»?
 Пилбем без запинки это объяснил.
 — Если все так просто, почему вы не стащите сами?
 Роско замялся. Ему не хотелось открывать истинную причину перед человеком, которого он хотел бы отправить взамен себя. Во время деловой беседы, завершившейся подписанием контракта, в дверь заглянул злобного вида бульдог, угрожающе кашлянул и вышел, предварительно бросив на Роско столь же угрожающий взгляд. Роско собак боялся, и ни за что не согласился бы на новую встречу. (На самом деле Джордж кашлянул, чтобы привлечь внимание — вдруг у кого есть лишнее печенье; однако шестое чувство подсказало ему, что здесь печенья не дождешься, и он ушел искать щедрую Джейн.)
 — Кеггс меня будет опасаться, — вдохновенно соврал он. — Мне и до первой базы не дойти [48] . Другое дело вы.
 Это было приемлемое объяснение, и Пилбем с ним согласился, хотя и помотал головой. Намеченный план не оскорблял совесть, которой у него не было, однако представлялся слишком рискованным. Он навсегда запомнил то мгновение в доме прекрасной Элейн, когда внезапно раздался дверной звонок. У него чуть сердце не выскочило, а сейчас — останавливалось при одной мысли, что такое может повториться.
 Он сообщил об этом Роско. Тот отмахнулся.
 — Господи, тут все будет по-другому! Вам не придется никуда проникать!
 Вы просто войдете…
 Пилбем продолжал качать головой.
 — Очень жаль, — начал он, но Роско его перебил.
 — Я готов больше заплатить.
 Пилбем перестал качать головой. Он дрогнул. Как и Роско он любил, чтобы денег было побольше.
 — Что за соглашение? — спросил он, воздерживаясь пока от окончательного ответа.
 — Да так, знаете, — сказал Роско. Природная осторожность подсказывала ему: частный сыщик, узнавший, что спасает клиенту сто тысяч, — это частный сыщик, который заломит цену.
 — Как оно выглядит?
 — Обычный лист бумаги. Кеггс убрал его в конверт, надписал «соглашение», или «контракт», или там «касательно Р.Бэньяна». Потом запер в письменном столе.
 Пилбем задумался. Его упорство слабело.
 — Значит, долго искать не придется?
 — Да вы заполучите его в два счета. Всего и делов, ящик взломать.
 — Если меня поймают за взломом ящиков, посадят в тюрьму.
 — Говорят, в тюрьмах теперь очень даже неплохо.
 — Кто говорит?
 — Ну так, вообще. В кино, на концертах, там-сям. И потом, кто вас поймает?
 — А кто еще там живет?
 — Лорд Аффенхем и его племянница.
 — Ну вот мы и приехали.
 Роско не пожелал с этим согласиться.
 — От них мы избавимся, раз начхать. Договоримся на субботу, я пошлю старичку два билета в театр. Дневной спектакль. От даровых билетов еще никто не отказывался. С минуту Пилбем разглаживал встрепанные усики, потом задал вопрос, которого его собеседник надеялся не услышать.
 — Как насчет собак?
 Роско замялся, но понял, что надо отвечать начистоту. Все пойдет прахом, если сыщик без предупреждения наткнется на жуткого бульдога.
 Бесчестный миллионер судил других по себе: ройся он в ящике в чужом доме и окажись рядом бульдог, бросил бы все и умчался, как кролик. Скрывать бесполезно. Придется говорить.
 — Собака есть, — признался он.
 — Какая?
 — Бульдог.
 — М-м.
 — Бульдоги дружелюбны.
 — Да? Один мой знакомый напоролся на бульдога. Всего семь швов. Второй раз за утро на Роско снизошло вдохновение.
 — Я вот что сделаю, — объявил он. — Если вы в субботу отправитесь к Кеггсу, я побываю там в пятницу и скормлю собаке мяса с порошком.
 Пилбем нахмурился. Как ни отрицали бы это все, его знающие, но и у него были принципы. Что-то человеческое в нем теплилось.
 — Я не хочу травить собаку, — сказал он.
 — Зачем же сразу травить? Скормлю что-нибудь такое, чтоб она продрыхла весь следующий день. Спрошу у ветеринара, сколько сыпать.
 — Как вы к ней подберетесь?
 — Очень просто. Погода отличная, она наверняка будет в саду. По соседству живет мой приятель. Зайду к нему, брошу мясо через забор. — Роско замолчал и умоляюще взглянул на собеседника. — Так вы беретесь?
 Пилбем сидел в задумчивости. Роско почти его убедил. Затея с собакой ему понравилась. Без сомнения, это расчистит дорогу, а заказчик — миллионер, может раскошелиться на свои капризы.
 — За тысячу фунтов наличными — берусь, — сказал он, и Роско скрутила резкая боль вроде ревматической.
 — За тысячу?
 — Я невнятно произнес? — холодно сказал Пилбем. Его нежной натуре претил всякий торг.
 Роско оставалось снова испить горькую чашу. Надо было соглашаться.
 Опять пересчитывал он мелких рыбешек, которыми придется пожертвовать, чтобы вытащишь кита, и количество их его ужасало.
 — А за сотню не возьметесь? — спросил он с надеждой.
 Пилбем отвечал, что нет.
 — Тысяча фунтов — большие деньги.
 — Верно, — сказал Пилбем, энергично потирая третий слева прыщ на правой щеке. — Это мне в ней и нравится.




 20


 Сказав, что никто не откажется от даровых билетов, Роско обнаружил глубокое знание человеческой природы. Билеты на дневной спектакль прибыли по почте в пятницу и вызвали бурное ликование.
 Лорд Аффенхем, хоть и не отступал от своего мнения, что даритель — жирная рожа, тем не менее сердечно одобрил широкий жест, и даже племянница его признала, что со времени их совместных купаний в Мидоухемптоне Роско Бэньян изменился к лучшему. Короче, в пятницу радость царила безраздельно.
 Однако субботним утром солнце закрыли тучи, ибо дом настигла беда. Лорд Аффенхем, подойдя к собачьей корзинке, чтобы вывести Джорджа на утренний променад, нашел того вялым и безжизненным. Собачий нос потеплел, обрубок хвоста даже не дернулся. Слепой понял бы, что бессловесный друг чувствует себя неважнецки. Виконт без промедления созвал консилиум.
 — Дже-эйн!
 — А?
 — Кеггс!
 — Милорд?
 — Подите сюда. Что-то с Джорджем. Все трое мрачно склонились над ложем больного, кусая губы и качая головами. «Ах, Джордж, бедненький мой, славный!» — вскричала Джейн, и «В высшей степени необычно», — заметил Кеггс, поскольку до сего дня болящий отличался исключительно крепким здоровьем. О нем шла слава пса, который жрет гвозди по десять пенсов, и хоть бы хны.
 Лорд Аффенхем одобрил их озабоченность, но, считая ее недостаточной, взял практический тон.
 — Кеггс!
 — Милорд?
 — Где ближайший ветеринар?
 — Сразу не отвечу, милорд, но могу справиться в телефонной книге.
 — Так справьтесь, дражайший.
 — И поскорее, — добавила Джейн. — Само собой, — продолжала она, когда Кеггс отбыл с миссией милосердия, — театр отменяется.
 — Э? Почему?
 — Не можем же мы оставить бедного Джорджа в одиночестве!
 — Ерунда. Нельзя, чтоб пропадали билеты. Ты поедешь, я останусь.
 Звякни Фреду Холлоуэю…
 — Холлистеру.
 — Холлистер, Холлоуэй, сейчас неважно. Позвони ему и скажи, что ведешь его в треклятый театр.
 — Это так эгоистично! Бросать тебя одного. Ты хотел развеяться.
 — Да ничуть. Куда охотнее посижу с книжечкой.
 — А Кеггс не может присмотреть за Джорджем?
 — Не справится. Джорджу нужен отцовский глаз. Его надо развлекать, а я сомневаюсь, что Кеггс сумеет. Делай, что я тебе говорю.
 — Ладно, раз ты так велишь.
 — Тебе будет приятно провести день с этим Фредом.
 — Еще как, — убежденно сказала Джейн.
 Прошло утро. Побывал ветеринарный врач, определил недомогание как желудочное, предположил, что Джордж съел на улице какую-нибудь гадость и ушел, заверив, что отдых, легкая диета и микстура каждые три часа со временем принесут исцеление. Подъехал на машине Билл, забрал невесту. Лорд Аффенхем и Джордж устроились коротать день, первый в кресле с «Чудесами птичьего мира», второй — в корзине под теплым шерстяным одеялом. Все было тихо вокруг Лесного Замка, пока без двадцати пять перед входом не остановился молодой человек в костюме цвета мороженного-ассорти и синих замшевых ботинках. Это был Перси Пилбем собственной персоной.
 Человек правильный, безусловно, осудит Перси Пилбема, чей моральный кодекс оставляет желать лучшего, однако более мягкое сердце обольется кровью, если обладатель его увидит, как несчастный сыщик беспечно вступает в обитель бедствий, ошибочно полагая, что встретит там одного Огастеса Кеггса.
 Вот он стоит на пороге, ожидая, когда откроется дверь, поглаживает усики и ни сном, не духом не ведает о притаившемся неподалеку шестипудовом виконте.
 Пойди все в соответствии с его планами, никаких шестипудовых виконтов поблизости бы не было, однако, как мы знаем, все пошло наперекосяк. Так и хочется сказать вслед за Бернсом: «Малютка, ты не одинок, и нас обманывает рок» [49] . Да, поразительная мудрость заключена в этих словах, и случай с Пилбемом — новое им подтверждение, если, конечно, их еще надо подтверждать.
 Дверь открылась.
 — Мистер Кеггс? — осведомился Пилбем.
 — Да, сэр.
 — Добрый день. Я от мистера Беньяна. Он сказал, вы — его старинный знакомый. Я хотел бы снять домик неподалеку, и, по его словам, вы можете предложить как раз то, что мне нужно.
 — Да, сэр, все правильно, — сказал Кеггс, узнавший утром от Стэнхоупа Твайна, что тот освобождает Мирную Гавань. — Заходите, пожалуйста.
 — Как у вас замечательно! Жаль, что я не поселился в Вэли-Филдз давным-давно.
 — А нам-то как жаль, — учтиво ответствовал Кеггс.
 Лорд Аффенхем провел день не без приятности. Он дочитал «Чудеса птичьего мира», поболтал с Джорджем, выкурил легкую сигару и подремал с полчасика. В пять Джордж забылся целительным сном и, похоже, мог некоторое время обойтись без отцовского глаза, поэтому лорд Аффенхем вышел в сад подышать.
 Почти сразу он увидел красавицу-улитку и стал смотреть на нее, не мигая, но деятельно думая, как они, совсем без ножек, передвигаются с вполне приличной скоростью. Вот и эта, хоть и не могла бы тягаться в рекордсменами в беге, тем не менее явно куда-то направлялась, и лорд Аффенхем тщетно искал объяснения этому проворству. Он все еще бился над разгадкой, когда подошел Мортимер Байлисс.
 Великий знаток искусств, обычно резкий с ближними, оказался не таким толстокожим. Сразу почувствовав симпатию к шестому виконту, напомнившему ему слона в нью-йоркском зоопарке, на котором часто катался маленький Мортимер, он желал ему добра и сокрушался, что пришлось сказать горькую правду о картинах. Невесело узнать, что полотна, которыми ты владеешь и за которые собирался выручить деньги, принадлежат не Гейнсборо и Констеблю, а Уилларду Робинсону и Сидни Биффену. Когда же при более детальном рассмотрении ему удалось обнаружить несколько вполне приличных творений, нечаянно пропущенных предыдущими пятью виконтами, он с чувством бойскаута, совершающего ежедневный добрый поступок, сел в «Ягуар», вполне оправившийся от недавнего потрясения, и вестником счастья помчался в Лесной Замок.
 — А, вот вы где, — сказал он, входя в сад. — Я звоню, звоню, и никакого ответа. Перемерли все, что ли, в этой богадельне?
 — Э? — сказал лорд Аффенхем, выходя из транса. — Здравствуйте, Банстед. Звонили, говорите? Кеггс не слышал. Заснул, небось. Он днем укладывается полежать. Я смотрел на улитку.
 — Всегда смотрите на улитку, — одобрил его Мортимер Байлисс. — Вот он, секрет счастливой и здоровой жизни. Там, куда заглядывает улитка, не нужен врач.
 — Вы о них думаете?
 — Да как-то не очень.
 — Я все гадал, как они устраиваются. Вот хоть эта. Несется вскачь. У нее же нету ног!
 — Видимо, сила воли. Хорошую улитку не остановишь. Вы, наверное, удивляетесь, зачем я здесь, хотя, безусловно, счастливы меня видеть. Я приехал сообщить, что все не так плохо, как я думал. Картины, то есть. Я установил, что некоторые — подлинные.
 — Они стоят денег?
 — Порядочных.
 — Ну, замечательно. Прекрасно. Все определенно выправляется. У меня началась счастливая полоса. Замечали, как все улаживается, стоит войти в счастливую полосу? Вы ведь видели вчера мою племянницу?
 — Мельком. Очаровательная девушка.
 — Да, ничего. Так вот, до вчерашнего дня она была помолвлена с никчемнейшим том во всем Вэли-Филдз. А теперь все. Прозрела, собирается замуж за вашего Холлоуэя.
 — Холлистера.
 — Все так говорят. Неужели я спутал фамилию? Помнится, он ваш приятель.
 — Я знаю его с рождения.
 — Замечательный малый.
 — Один из лучших. Я ругаю его для его же блага, но люблю, как дядя.
 Жаль, что ему туго приходится.
 — Уже нет. Я как раз собирался рассказать. Этот Бэньян предложил ему отличную работу.
 — Вот как? Ну, ну, ну! Большой альтруист, Роско Бэньян. Все-то ищет, кого бы облагодетельствовать. — Мортимер Байлисс издал короткий смешок. — Значит, предложил работу?
 — Да. Что-то связанное с картинами.
 — Помощник хранителя?
 — Это пока. Обещал взять хранителем, как только избавится от нынешнего. Старичок совсем никуда.
 — Вот как?
 — Из ума выжил, ничего не соображает. Что ж, все мы не молодеем.
 — И то спасибо.
 — Э?
 — Это же не дай Бог молодеть. Вспомните, в молодости все время рискуешь, что тебя окрутят.
 — Верно, — согласился лорд Аффенхем, которые в свои двадцать подвергался постоянной опасности.
 — Никто из молодых не застрахован. Я, по милости Провидения, сумел остаться холостым, но раз или два оказывался на краю пропасти. Прекрасно помню жуткий, неотвязный страх: одно неосторожное слово — и все, ты в отеле «Ниагара» с ног до головы в рисе. Конечно, речь идет о тех днях, когда у меня еще были волосы и зубы. Я звался Красавчик Байлисс и одним движением мизинца разбивал сердца. Да, уберегся, но не всем так повезло. Будь моя воля, браки запретили бы законом.
 — А человеческий род не вымер бы?
 — Вымер бы, конечно, и с каким бы облегчением все вздохнули.
 Представьте себе мир без Бэньянов.
 — Не любите Бэньяна?
 — Не люблю.
 — Я тоже. Истинный флюс, иначе не скажешь. Был тут вчера вечером.
 Болтал с Джорджем через забор.
 — Кто такой Джордж?
 — Наш бульдог. Приболел сегодня.
 — Кто не заболеет после разговора с Роско Бэньяном? Я общаюсь с ним две недели и состарился на двенадцать лет. Вам, наверное, грустно, что пришлось уехать из Шипли?
 — Да. Неприятно лишиться родного дома. Хотя и тут довольно уютно.
 — Странно, что вы живете вместе с моим приятелем Кеггсом.
 — Да не так и странно. Он был у меня дворецким.
 — А, ясно. Конечно, это сближает. Как вы поделили дом?
 — Он живет на первом этаже, мы с Джейн — на втором. Получается, как две отдельные квартиры. А пойдемте к нему. Он с удовольствием вам все покажет. Он гордится своим домом, и я его не виню. Здорово тут обжился.
 Они обошли дом. Мортимер Байлисс остановился сорвать цветок. Лорд Аффенхем подошел к стеклянной двери из сада, застыл, вытаращил глаза. Слабое «лопни кочерыжка» сорвалось с его губ. Затем он цыпочках вернулся к спутнику, вставлявшему цветок в петлицу.
 — Эх-х-м! — прошептал он.
 — Горло простыло? — поинтересовался Мортимер Байлисс.
 — Нет.
 — Тогда почему вы сипите, словно дырявая канистра?
 Лорд Аффенхем предостерегающе поднял палец к губам.
 — Я вам объясню, почему сиплю, как канистра, — произнес он заговорщицким шепотом. — Там взломщик!




 21


 Мортимера Байлисса было не просто испугать. Монокль в его глазу даже не дрогнул.
 — Взломщик, говорите? — произнес он так, словно заказал взломщика со склада и теперь рад слышать, что товар доставлен в целости и сохранности.
 — Да. Кеггс лежит на полу без движения, а жуткий тип роется в его письменном столе. Я не знал, что воры теперь вламываются среди бела дня, — неодобрительно сказал виконт, воспитанный в строгих правилах. — Всегда считал, что они выходят на дело с наступлением темноты.
 — Вы, наверное, путаете их с театральными критиками. Какого рода этот взломщик?
 Лорд Аффенхем взглянул озадаченно, как всякий, кого попросили набросать словесный портрет злодея.
 — Что значит «какого рода»?
 — Большой? Комнатный?
 — Нет, маленький.
 — Тогда вперед, — с жаром сказал Мортимер Байлисс. Из клумбы, которую лорд Аффенхем, умерщвляя фигуру, вчера немного вскапывал, торчала лопата. — Чего вы ждете? Идемте!
 Вот так и случилось, что у Перси Пилбема, убиравшего в карман конверт с надписью «Касательно Р.Бэньяна», вновь чуть не выскочило сердце. Он полагал, что рядом нет никого, кроме Кеггса, которого можно не брать в расчет, как вдруг внезапный голос, показавшийся его напряженному слуху гласом совести, разорвал дневную тишину громогласным «Э!». Именно так могла бы заговорить Совесть.
 Он повернулся вокруг своей оси и торопливо сглотнул подкативший к горлу ком. За стеклянной дверью вырисовывался огромный человек — Пилбем таких в жизни не видел, а рядом угадывался его друг и доброжелатель с увесистой лопатой в руках. День был теплый, но по коже частного сыщика пробежал холодок. Все в этих двоих дышало рукоприкладством, а Пилбем не принадлежал к числу Марлоу [50] и Хаммеров [51] , рукоприкладства он боялся и не любил. В надежде разрядить обстановку, он выдавил чарующую улыбку и сказал: «А, здравствуйте».
 Получилось еще хуже.
 — Здравствуйте, здравствуйте, — коротко ответил лорд Аффенхем и обернулся в Мортимеру Байлиссу, явно рассчитывая на поддержку. — Ухмыляется, — произнес он с дрожью в голосе. — Мы ловим его на ограблении, как говорят, с поличным, а он ухмыляется. Он говорит «здравствуйте» и УХМЫЛЯЕТСЯ. Как чеширский кот, будь он неладен. Держите лопату наготове, Банстед. Перси Пилбем облизал губы, как перед объективом фотоаппарата. На лбу у него выступил предательский пот.
 — Я не грабил, — проблеял он.
 Лорд Аффенхем прищелкнул языком. Он понимал, что люди порют чушь, но не до такой же степени.
 — Не валяйте дурака. Забрался в чужую гостиную, уложил хозяина тяжелым предметом, роется в его столе! Есть еще люди, у которых мозги на месте, и они называют это грабежом. Крепче держите лопату, Банстед, она может понадобиться. Мортимер Байлисс через его плечо опытным взглядом обозревал комнату. В свои, как он выражался, молодые, горячие годы, он частенько видел в питейных заведениях таких, лежачих посетителей, и знал, чем достигается подобный результат.
 — Не предметом, — сказал он. — У меня такое впечатление, что нашему старому другу подлили убойного пойла.
 — Э?
 — Видимо, в Англии это не принято, но в Америке, особенно в Нью-Йорке, преимущественно — на восьмой и девятой авеню и особенно в субботний вечер, случается на каждом шагу. Ты подлил ему убойного пойла, рыло?
 — Отвечай! — прогремел лорд Аффенхем, поскольку рыло стыдливо мялось.
 — Да или нет?
 — Д-да…
 Лорд Аффенхем фыркнул.
 — Вот видите! Сознался. Что мы с ним сделаем? Искрошим в капусту? Или мне слетать в ближайший участок, привести констебля?
 Мортимер Байлисс некоторое время молчал, взвешивая возможности. Когда он заговорил, слова его показались Перси Пилбему музыкой.
 — Думаю, стоит его отпустить.
 Лорд Аффенхем вздрогнул, потом недоверчиво вытаращился, словно тигр, которому предложили расстаться с обеденным кроликом.
 — Отпустить?!
 — После некоторой предварительной операции. Помню, я читал рассказ, — Мортимер Байлисс поправил монокль. — Про воришку, который забрался в дом.
 Хозяин поймал его, под дулом пистолета велел раздеться, а потом вежливо проводил до дверей. Мне показалась, что это замечательная мысль.
 — Превосходная, — с жаром согласился лорд Аффенхем, устыдившись, что на мгновение дурно подумал об этом прекрасном человеке. — Лучше не бывает.
 — Забавно, будет?
 — А то! Как вы назвали сейчас этого прохвоста?
 — Рыло?
 — Очень метко. Раздевайся, рыло.
 Перси Пилбем затрепетал, как осиновый лист. Ему вспомнился Роско Бэньян, уверяющий, что дом окажется пуст, и в душе его прокатилась волна антироскианских чувств. Редко человек с прыщами сильнее ненавидел обладателя двух подбородков.
 — Но… — начал он.
 — Мне показалось, я слышал «но»? — осведомился лорд Аффенхем.
 — Никаких «но», — вставил Мортимер Байлисс. — Мы ждем добровольного и деятельного сотрудничества. Думаю, сперва брюки.
 Лорд Аффенхем приложил палец к щеке и задумался.
 — У меня мысль, Банстед. Почему бы не выкрасить его в черный цвет?
 — У вас есть черная краска?
 — Залейся.
 — Получится очень мило, — раздумчиво произнес Мортимер Байлисс. — Да, я прекрасно вижу его в черном.
 — Можно мне выпить? — спросил Перси Пилбем.
 Говорил он умоляюще, и лорд Аффенхем, даже в теперешнем настроении, посчитал, что чуточка милосердия правосудию не повредит. Он хозяйским жестом указал на стол, где стояли сифон и графин. Пилбем подошел и налил стакан до края.
 — Или в зеленый? — произнес лорд Аффенхем и уже хотел сказать другу, что зеленая краска у него тоже есть, и не лучше ли — щеголеватее, веселее, вообще приятнее — будет зеленый Пилбем, но не успел, потому что в глаза ему ударило виски с содовой. На мгновение ему показалось, что он на винном заводе, где произошел взрыв.
 Набрасывая портрет Перси Пилбема, мы подчеркнули, что он не красив и не отважен, но, надеюсь, сумели показать и другое — его сообразительность и умение быстро мыслить в минуту опасности. Выплеснуть стакан в лицо лорду Аффенхему и выскочить в стеклянную дверь было делом мгновенного озарения. Он с шумом вырвался наружу и ураганом умчался прочь.
 Преклонные лета и хроническая несгибаемость суставов помешали лорду Аффенхему и Мортимеру Байлиссу повторить его подвиг. Они тоже выскочили на улицу, но, увы, их продвижение нельзя было сравнить даже с легким ветерком.
 Они бежали медленно, натужно, словно одышливые буйволы, и неудивительно, что у ворот не обнаружили никакого сыщика. Вместо него они увидели Билла и Джейн, которые только что вылезли из машины и с любопытством глядели на дорогу.
 — За кем погоня? — спросил Билл.
 — Мимо нас промчался кто-то полосатый, — добавила Джейн.
 — В прыщах и красном галстуке, — сказал Билл. — По недомыслию, полагаю. Одно или другое, вместе их носить нельзя.
 Внезапно Джейн встревожено вскрикнула.
 — Дядя Джордж! Ты мокрый.
 — Знаю, — сурово отвечал лорд Аффенхем. — Будешь мокрый, когда воры поливают тебя виски с содовой. Пойду переоденусь. Так и простыть недолго.
 Он мрачно удалился в дом, а Джейн повернулась к Мортимеру Байлиссу.
 — Воры? — переспросила она. — У вас тут вор?
 — Был. Я взял лопату, чтобы его сокрушить. Теперь, когда сокрушать некого, положу ее на место. — И Мортимер Байлисс отправился это исполнять.
 — Воры! — сказала Джейн. — Только подумать!
 — Веселенькие дела творятся в Вэли-Филдз.
 — Ты должен был вскричать: «Ко мне, крошка!», заключить меня в объятия и сказать, чтобы я не боялась, ведь ты здесь.
 — Отличная мысль, — сказал Билл.
 Сзади кто-то кашлянул. В нескольких шагах от них стоял Кеггс с перекошенным лицом. У него раскалывалась голова, легкое покашливание еще усилило муки.
 — А, здравствуйте, мистер Кеггс, — сказал Билл. — Мы… э… обсуждали подготовку к свадьбе.
 — Я бы не советовал жениться немедленно, сэр, — произнес Кеггс замогильным голосом.




 22


 Когда Огастес Кеггс, подобно Абу бен Адему [52] , очнулся от мирного сна, он обнаружил, что заработал чудовищную головную боль и лишился конверта с надписью «Касательно Р.Бэньяна». Поначалу, естественно, в его мозгу царил полнейший разброд; затем из бурления противоречивых чувств выкристаллизовались две связные мысли. Первая — надо пойти к аптекарю на Розендейл-род (если хватит сил дотуда добраться) и взять самого сильного средства от головы, какое там сыщется; вторая — надо отомстить Роско Бэньяну за поступок, столь мерзостный, что даже международная банда посовестилась бы на него пойти.
 В том, что за головной болью и кражей кроется Роско Бэньян, Кеггс не усомнился и на мгновение. Когда некто в усиках и прыщах заходит к отставному дворецкому, сообщает, что послан Роско Бэньяном, подливает что-то в бокал и похищает контракт, в котором Роско Бэньян обязался уплатить сто тысяч долларов, то дворецкий, если он не совсем туп, может сделать собственные выводы. Он видит, куда указывают улики и знает, кого внести в список подозреваемых.
 Вот почему Кеггс, думавший направиться прямиком к аптекарю на Розендейл-род за средством от головы, при виде Билла остановился и сказал:
 — Я бы не советовал жениться немедленно, сэр.
 И, пока Билл смотрел на него, сощурясь, как мы обычно делаем, если предполагаем, что наш собеседник слегка перебрал, добавил:
 — Соблаговолите выслушать меня, мистер Холлистер.
 Шекспир (Вильям) и Поп (Александр), оба подчеркивали, как скучна дважды пересказанная повесть, а трижды пересказанная еще хуже. В двух местах этой хроники читателям предлагалась история брачной тонтины Мортимера Байлисса, и они, при своей сообразительности, надо думать, уже примерно поняли, что к чему. Соответственно, нет надобности приводить речь Кеггса дословно.
 Довольно сказать, что, несмотря на боль, которая начиналась в ступнях и усиливалась с каждый следующим дюймом, он изложил факты перед Биллом и Джейн не менее ясно, чем несколько дней назад перед Роско Бэньяном, и слушали его с неменьшим вниманием. Билл вытаращил глаза. Джейн тоже. Потом они вытаращились друг на друга.
 — Вы хотите сказать, — произнес Билл, переводя глаза на Кеггса, — что я потеряю миллион долларов, если женюсь?
 — Да, если ко времени вашего вступления в брак мистер Роско будет оставаться еще холост.
 — А он, насколько я знаю, даже не помолвлен.
 — Не помолвлен, сэр.
 Вот уже несколько дней как Биллу не случалось шумно втягивать воздух, но сейчас это произошло. Человек, перед которым разверзлась пучина бэньяновской подлости, поневоле вздохнет.
 — Так вот почему он предложил мне работу! Чтобы убрать меня с дороги.
 — В точности так, сэр. Это уловка.
 — Вот сволочь!
 — Да, сэр.
 — Подлец!
 — Да, сэр.
 — Скользкий ползучий гад!
 — В точности так, сэр, — искренне согласился Кеггс. Он тоже считал, что Роско Бэньян низким коварством и общей непривлекательностью напоминает упомянутую рептилию. — Мистер Роско не остановится ни перед чем. С детства таким был. Мои друзья, оставшиеся на службе у покойного мистера Бэньяна, писали, что уже тогда его поведение отличалось полной беспринципностью. В пятнадцать лет его выгнали из школы, потому что он ссужал одноклассникам деньги под грабительский процент. Кто есть дитя [53] , сэр? Отец мужчины.
 — Таких детей надо сразу топить в ведре, — сурово заметил Билл. — Чтобы не стали мужчинами. Но кто сейчас прибегает к этим простым домашним средствам? Видители, они устарели! Что же мы получаем? Роско Бэньяна. А?
 — Я просто сказал «ох!», сэр. У меня страшно болит голова. Как раз собирался к аптекарю в надежде купить какое-нибудь средство.
 — Тогда мы не будем вас задерживать. Я знаю, что такое головная боль.
 Конечно, идите в аптеку.
 — Спасибо вам большое, сэр, — сказал Кеггс, и, приложив руку к раскалывающемуся челу, побрел в Розендейл-род за средством.
 Он оставил за собой растерянное молчание. Первым заговорил Билл.
 — Ладно, — сказал он. — Нет, все-таки жаль. Я бы обрадовался миллиону долларов.
 Джейн взглянула на него широко распахнутыми глазами.
 — Билл! Ты хочешь сказать?
 — Ну, конечно.
 — Ты ведь не женишься на мне сейчас?
 — Естественно, женюсь. Придется принять работу у Роско. Я позавчера уволился от Гиша. В среду мне надо отплыть в Америку.
 — Нам не обязательно жениться до этого.
 Билл вытаращил глаза.
 — Ты предлагаешь остаться в Англии?
 — Просто придется немного подождать.
 —  Немного? — рявкнул Билл. — Ты не знаешь Роско Бэньяна. Раз женитьба лишит его миллиона долларов, он, если потребуется, будет ждать до семидесяти с лишним. Хороши мы будем, ты здесь, я в Америке. Обмениваемся открытками и с надеждой ожидаем, когда Роско вденет в петлицу гардению и направится к алтарю.
 — Вспомни, что мы придумали тогда у Баррибо. Ну, что бы мы делали, если б у нас оказались деньги. Ты бы вернулся к живописи, я бы водворила дядю Джорджа обратно в Шипли.
 — Помню. Ну, придется мне обойтись без живописи, а дяде Джорджу — без Шипли. Да ты знаешь, что будет со мной, если я уеду в Америку один? Я же рехнусь. Я все время буду думать о холостяках, которые вьются вокруг тебя.
 — Господи, я ни на кого и смотреть не стану!
 — Почему? Кто я такой? Просто один из свинопасов, причем далеко не лучший.
 — Из кого?
 — Такая сказка, ты читала в детстве. Одна принцесса полюбила свинопаса. Я к тому, что тебя будут окружать принцы, стараясь отвратить от свинопасов, и со временем ты непременно задумаешься, стоит ли дальше ждать Уильяма Холлистера?
 — Ты про Уильяма  Куокенбуша? 
 — Про него самого.
 — Ни о чем я таком не задумаюсь. Я буду ждать тебя хоть целую вечность. Билл, дурачок, ты это знаешь!
 — Это сейчас, но что ты скажешь через пять лет, когда Роско по-прежнему будет сидеть накрепко, отвергая все предложения руки и сердца? Я вижу, как ты слабеешь. Я вижу, как ты говоришь себе: "Да кто он такой, этот Холлистер? Где он мотается, почему считает себя вправе…
 — "…отнимать лучшие годы моей жизни?"
 — Вот-вот! Нет уж, сударыня! Вы едете со мной в среду, и к черту все тонтины.
 Глаза у Джейн сверкали.
 — Ой, Билл! Я правда стою для тебя миллиона долларов?
 — Больше. Гораздо больше. Всякий, кто получил такую девушку всего за миллион долларов, может сказать, что ему привалила огромная удача.
 — Ой, Билл! — повторила Джейн. Когда через несколько минут Кеггc вернулся из своих странствий, ему снова пришлось кашлянуть.




 23


 Однако на этот раз кашель не причинил ему боли. С удовольствием сообщаем, что Кеггс не напрасно верил в розендейлродского аптекаря. Тот знал, что помогает от головы. Он налил немного из того флакончика, чуть-чуть из этого, добавил динамита, красного перца и вручил эту смесь страдальцу.
 Правда, тому сперва показалось, что сейчас у него в животе взорвется водородная бомба, но когда этого не произошло, он смог вернуться в свою уютную гостиную почти как новенький.
 Здесь он обнаружил лорда Аффенхема. Совершенно сухой виконт в свитере и фланелевых брюках, которые мог бы сшить на заказ Омар Делатель Палаток [54] , размышлял над аквариумом с золотыми рыбками.
 — Муравьиные яйца, — бормотал он, когда вошел Кеггс. — Почему муравьиные яйца?
 — Милорд?
 — Я вот думаю, с чего бы рыбкам любить муравьиные яйца.
 — Они с удовольствием ими кормятся, милорд.
 — Знаю. Вот я и спрашиваю: как они сумели их полюбить? Не могу представить, чтобы они в природе общались с муравьями. Лопни кочерыжка, вы же не скажете, что предки этих рыбок выходили на берег, шастали по округе, находили муравейники и подкреплялись яйцами? Да, тут вся и суть, — философски сказал лорд Аффенхем и обратился к другому аспекту муравьиной жизни. — Вы знаете, что они быстрее бегают в теплую погоду?
 — Милорд?
 — Муравьи. Когда теплеет, они бегают быстрей.
 — Вот как, милорд?
 — Так я где-то прочел. За летние месяцы они наверстывают потерянное и носятся галопом. Зимой у них сон. Кстати. Вам только что звонили по телефону. Миссис Билсон. Вам это имя что-нибудь говорит?
 — Это моя сестра, милорд.
 — А, сестра? Я забыл, что у вас есть сестра. У меня как-то было целых три, — произнес лорд Аффенхем со скромной гордостью. — Так вот, она просила перезвонить.
 Покуда Кеггс довольно долго разговаривал по телефону, лорд Аффенхем по-прежнему размышлял, сперва о золотых рыбках, потом о канарейке. Канарейка ела льняное семя, чего шестой виконт не стал бы делать даже на пари, и, погруженный в мысли о причудах птичьего вкуса, он не слышал, что происходит в другом конце комнаты. Будь у него время обратить внимание на разговор, он заключил бы, что абонент в Вэли-Филдз получил неприятные известия. Лицо Кеггса побагровело, рука с трубкой дрожала.
 Тем временем лорд Аффенхем, исчерпав тему канарейки (и немудрено, потому что ничего захватывающего в ней не было) снова переключился на рыбок.
 Он как раз думал, что одна из них — вылитая Шропширская тетка, к который его некогда отправил отец, когда резкое восклицание вывело его из задумчивости. Он в удивлении обернулся. То, что произнес перед этим Кеггс, никак не вязалось с достоинством бывшего дворецкого.
 — Что вы сказали? — спросил лорд Аффенхем, моргая.
 — Я сказал, чтоб ему провалиться, скотине, милорд, — почтительно отвечал Кеггс.
 — Э? Кому?
 — Мистеру Бэньяну, милорд.
 — А, ему? Что он натворил?
 Кеггс некоторое время боролся с чувствами. Наконец выдержка взяла верх.
 Дворецкий, закаленный годами службы, когда хозяин из вечера в вечер рассказывает за столом один и тот же анекдот, научается владеть собой.
 — Для меня это оказалось полной неожиданностью, милорд, но, похоже, мистер Бэньян обручился с моей племянницей Эммой. — Тут чувства снова возобладали, и у Кеггса вырвалось. — Черт его побери! Тайная помолвка, милорд. Ее мать узнала только сегодня утром.
 Лорд Аффенхем удивился. Он не мог взять в толк, чем новость так возмутила дядюшку. У Роско Бэньяна в чулке — двадцать миллионов долларов.
 Многие из тех, у кого есть племянницы, охотно поменялись бы с Кеггсом его заботами.
 — Обручился с вашей племянницей? Хорошо, что с ней, а не со мной, но, на мой взгляд, это отличная партия. Он, конечно, жирная рожа, но при средствах. Вы же знаете, что денег у него куры не клюют?
 — Разумеется, милорд. Мистер Бэньян один из самых богатых холостяков.
 — Так чего вы кипятитесь? — в полном недоумении спросил лорд Аффенхем.
 И вновь чувства едва не оказались сильнее Огастеса Кеггса. Человек его комплекции не может затрепетать, как одуванчик в мае, однако он безусловно немного заколыхался. Крыжовенные глаза блеснули опасным блеском, и заговорил он с глухим урчанием, как бульдог Джордж, когда тому в горло попадет кость.
 — Моя племянница Эмма позвонила матери, милорд, и сообщила, что мистер Бэньян разорвал помолвку.
 Теперь лорд Аффенхем понял. Его больше не удивляло, что бывший дворецкий шипит, словно откупоренная бутылка пива. На его месте он бы и сам зашипел. В нем сразу пробудилось сочувствие.
 — Скотина. Дал вашей Эмме от ворот поворот? Сделал ей ручкой? Странно, а я и не знал, что у вас есть племянница Эмма.
 — Думаю, что я, если и упоминал ее при вашей милости, то только под сценическим псевдонимом Элейн Донн.
 — А, ясно. Она играет в театре?
 — Именно так, милорд, и, взвесив за и против, она посчитала, что имя Эмма Билсон может стать помехой в карьере. Хотелось выбрать что-нибудь более звучное.
 — Мда, может и так. Хотя была же Лотти Коллинз.
 — Да, милорд.
 — И Флорри Форд… и Дейзи Вуд. Простые имена.
 — Да, милорд, но упомянутые вами особы пели в мюзик-холлах. Эмма занимается более серьезным искусством. Она — то, что в театральных журналах называется драматическая актриса. Когда мистер Бэньян с ней познакомился, она играла маленькую роль в переводной русской пьесе.
 — О, Господи! Меня как-то водила на такую тетка. Толпа жутких личностей обсуждает, как все плохо, и не повесится ли Иван в амбаре. Не говорите мне, что Роско Бэньян по собственной воле ходит на русские пьесы.
 — Нет, милорд. Он не видел Эмму на сцене. Они познакомились на вечернике.
 — А, это уже правдоподобнее. Я знаю, что бывает на вечеринках. Он сделал ей предложение?
 — Да, милорд.
 — Писал ли он ей письма по этому поводу?
 — Несколько, милорд.
 — Чего ей тогда тревожиться? Лопни кочерыжка, ее дело в шляпе. Она может подать в суд за нарушение брачного обещания и отхватить миллион.
 — Нет, милорд. — Кеггса передернуло. Слова печальнейшие на земле [55] , словно говорил он, «так могло случиться». — Сегодня она подошла к столу, где держала письма от мистера Бэньяна, и обнаружила, что их нет.
 — То есть, их не было на месте?
 — Именно так, милорд. Очевидно, эмиссар мистера Бэньяна преступным образом проник в занимаемое ею помещение и завладел искомой корреспонденцией.
 Лорду Аффенхему потребовалось несколько мгновений, чтоб распутать фразу и перевести с дворецкого языка на человеческий. Кеггс хотел сказать, что какой-то купленный Бэньяном подонок забрался к девушке в дом и стибрил чертовы письма. Вся благородная натура лорда Аффенхема возмутилась.
 — Мерзавец!
 — Да, милорд.
 — Фесвитянин!
 — Да, милорд.
 — Она не должна это так оставлять.
 — Трудно представить, как бедной девушке теперь получить возмещение.
 — Она может набить ему морду.
 — Вряд ли это компенсирует ей обиду.
 — Ну, кто-то же должен набить ему морду. Погодите! — вскричал лорд Аффенхем поднимая могучую, как окорок, руку. — Вот оно уже близко. Дайте подумать. — Он заходил по комнате. Очевидно, его мощный мозг работал. — Эй! — сказал он, останавливаясь на полушаге.
 — Милорд?
 — Вы, кажется, говорили, что ваш брат был профессиональным боксером?
 — Да, милорд. Он носил прозвище Боевой Билсон.
 — Хороший был боксер? Крепкий?
 — Очень, милорд. У меня есть его фотография, если вашей милости угодно взглянуть.
 Он подошел к комоду под окном и вернулся с большим альбомом. Перелистав страницы с карточками — его самого, запечатленного юным лакеем, полной дамы, туго обтянутой купальным костюмом конца прошлого века с подписью «кузина Эми в Лландудно» — он наконец нашел, что искал.
 Это явно была свадебная фотография. Возле стула, в пышном белом наряде, стояла полногрудая девица со взбитыми волосами — казалось, на ней написано «буфетчица». В левой руке она держала букет нарциссов, правую нежно положила на плечо мужчине, который сидел на стуле.
 При первом взгляде в нем поражал размер. Лорд Аффенхем и сам был не карлик, но показался бы им рядом с женихом. Тот высился на стуле, словно исполин. Затем изумленный взгляд замирал на лице, еще более впечатляющем. У него был сломанный нос, а нижняя челюсть — как у актера из низкопробного вестерна, призванного воплощать Решимость. Под свадебным фраком отчетливо угадывались могучие мускулы. Он сидел, уложив на колени сжатые кулаки и слегка подавшись вперед, будто хотел лучше рассмотреть соперника. Ни дать, ни взять боксер в ожидании сигнала, а тренер — в данном случае, женщина — настраивает его на победу. На лорда Аффенхема это произвело самое глубокое впечатление.
 — Это он, да? Отец?
 — Да, милорд.
 — Тогда я вижу свет, — сказал лорд Аффенхем. — Я вижу, с какой стороны нам подступиться.




 24


 Утро после визита Пилбема в Лесной Замок застало Роско Бэньяна в самом радужном настроении. Когда он завтракал, позвонил частный сыщик и сообщил, что все прошло по плану. Сердце Роско Бэньяна пело, когда он выжимал сцепление, направляясь в Лондон.
 Он назвался приятного вида мальчику в приемной, и тот незамедлительно проводил его в святая святых. Владелец сыскного агентства «Аргус» сидел за столом и просматривал бумаги частного свойства. Когда Роско вошел, он поднял глаза, но в них не было того счастливого блеска, что у посетителя. Перси Пилбем был холоден и суров.
 — А, это вы? — спросил он рассеянно.
 — Да, я, — сказал Роско, дивясь, что прыщавый сыщик не скачет от радости в такое дивное утро.
 — Ну и удружили вы мне вчера, — сказал Пилбем, содрогаясь при одном воспоминании. — Вы сказали, что дома никого не будет.
 — И что?
 — Вы меня обманули. Сейчас я расскажу.
 Не каждому дается дар рассказчика, но Перси Пилбема фея-крестная наделила им сполна. Трудно было бы четче и драматичнее изложить субботнее происшествие в доме ужасов (Лесной Замок, Тутовая Роща, Вэли-Филдз).
 Казалось, ожили самые сильные страницы Эдгара Алана По. Пусть лорд Аффенхем и Мортимер Байлисс нашли бы некоторое преувеличение в описании своих действий и внешности, даже им пришлось бы признать, что картина нарисована впечатляющая. Когда Пилбем завершил рассказ, Роско согласился, что все прошло не так гладко, как намечалось, и Пилбем эти слова подтвердил. Он сказал, что трижды просыпался в эту ночь, трясясь, как студень — ему снилось, что испытание продолжается.
 — Зато, — сказал Роско, указывая на хорошую сторону, — вы раздобыли бумагу.
 — Раздобыл, — сказал Пилбем. — И прочел.
 Роско вздрогнул.
 — Вы хотите сказать, что распечатали конверт?
 — Да.
 — Вы не имели права.
 Перси Пилбем положил ручку, на которую перед этим накручивал восточный кончик усов.
 — Пожалуйтесь в суд, — сказал он коротко.
 На мгновение повисла тяжелая тишина. Однако Роско был слишком рад, чтобы долго переживать из-за нарушений профессиональной этики.
 — Ладно, пустяки, — сказал он, вспомнив, что счет уже оплачен. — Где он?
 — В сейфе.
 — Давайте.
 — Разумеется, — сказал Пилбем. — Как только вы дадите мне чек на две тысячи фунтов.
 Роско зашатался.
 — Что?!
 — Купите слуховой аппарат. Я сказал, две тысячи фунтов.
 — Но я вам заплатил.
 — А теперь заплатите снова.
 — Но вы обещали все сделать за тысячу.
 — А вы обещали, — холодно сказал Пилбем, — что там будут только Кеггс и больной бульдог. Больной бульдог, нет, вы подумайте! Дом кишмя кишел человекоподобными гиппопотамами и людьми с лопатами, все они хотели раздеть меня и вымазать черной краской. Естественно, наше первоначальное соглашение, предусматривавшее, что дом будет пуст, утратило силу. Две тысячи долларов — возмещение за моральный и интеллектуальный ущерб. Я их получу.
 — Вы так считаете?
 — Я в этом уверен.
 — Ах, уверены?
 — Да, уверен.
 — Я не дам вам ни цента, — сказал Роско.
 Пилбем, который на время разговора перестал накручивать усы, снова взял ручку и задумчиво принялся завивать в колечко их западную оконечность. Он глядел на Роско укоризненно, как человек, чья вера в изначальную доброту человеческой природы поколеблена.
 — Значит теперь, когда я избавил вас от необходимости платить Кеггсу сто тысяч долларов, — сказал он, — вы отказываете мне в жалких двух тысячах фунтов?
 — Верно, — сказал Роско.
 Пилбем вздохнул, окончательно разочарованный в людях.
 — Ну, это как вам угодно, — сказал он твердо. — Уверен, Кеггс не сочтет эту сумму чрезмерной.
 Комната поплыла перед глазами Роско. Ему казалось, что он смотрит сквозь мерцающую дымку, скрадывающую очертания собеседника и делающую его почти невидимым. И хотя всякий сказал бы ему, что такой способ созерцать Перси Пилбема — самый приятный, его это не утешало.
 — Вы не сделаете этого!
 — Кто вам сказал?
 — Отдадите конверт Кеггсу?
 —  Продам, — поправил Пилбем. — Я уверен, мы с ним столкуемся. Он показался мне человеком рассудительным.
 — Это шантаж!
 — Знаю. Уголовное преступление. Вот телефон, если хотите позвонить в полицию.
 — Кеггс так и сделает. Он отправит вас в тюрьму.
 — И лишится ста тысяч фунтов? Никуда он меня не отправит. Он расстелит передо мной красную дорожку.
 Роско нечего было ответить. Он понял, что столкнулся с мощным интеллектом, перед которым бессилен, как новорожденный ребенок. Похоже, ничего не оставалось, как достойно принять поражение.
 Внезапно его осенила целительная мысль. Чек можно приостановить.
 — Ладно, — сказал он, — ваша взяла. — Он вытащил свою постоянную спутницу — чековую книжку. — Можно воспользоваться вашей ручкой?
 Пилбем вынул ручку из шевелюры, куда запустил ее минуту назад.
 — Вот. А теперь, — сказал он, получая чек, — я попрошу вас дойти со мною до банка, где мне дадут по нему деньги. Две тысячи фунтов без вашего одобрения не выложат. Когда мы вернемся, я отдам вам конверт, и все будут довольны.
 Преувеличением будет сказать, что назад Роско ехал в приподнятом состоянии духа, однако, к тому времени, как он повернул руль у ворот Шипли-холла, горькая чаша, ставшая столь привычной для его губ, показалась не такой и горькой. Разумеется, утрата двух тысяч фунтов никого порадовать не может, зато, как-никак, соглашение Бэньян-Кеггс стало кучкой пепла в мусорной корзине Перси Пилбема. Счет несомненно в его пользу. Он предпочел бы не тратиться так сильно на мелкую рыбешку, но одно было очевидно: он вытащил кита.
 Роско остановил ягуар у парадной двери и вошел в дом. Его ждал Скидмор.
 — К вам мистер и миссис Билсон, — сказал дворецкий.




 25


 С самого своего пробуждения этим утром Мортимер Байлисс чувствовал себя подавленным и раздраженным. Вчера, воткнув лопату на место, он несколько раз копнул клумбу, а сегодня у него разломило поясницу, отчего жизнь мгновенно сделалась не мила. Вновь ему напомнили, что он не так молод, как бывало, а ему хотелось по-прежнему видеть себя ладным юношей.
 Когда он стоял в галерее, смотрел на творение зрелого Сидни Биффена, в голове его внезапно всплыли печальные строки Уолтера Севиджа Лэндора:



   У жизни грелся, как у очага;
   Он угасает — я готов к уходу. [56] 



 И вдруг он понял, что не вынесет еще дня в обществе Роско Бэньяна.
 Дела, связанные с Бэньяновским собранием живописи, привели Мортимера Байлисса в Шипли, теперь дела закончены и ничто не заставляет его делить кров с человеком, которого он недолюбливал мальчиком и еще сильнее не любит теперь, когда излишне терпимый мир позволил ему дожить до тридцати одного.
 Все в Роско оскорбляло престарелого хранителя: его лицо, его двойной подбородок, его речь и манера разделываться с невестами и экс-дворецкими при помощи частных сыщиков.
 Потому что теперь, когда нашлось время подумать, Мортимеру Байлиссу стало ясно: за вчерашним вторжением в Лесной Замок кроется Роско Бэньян.
 Сперва его озадачило, зачем усатому мародеру рыться в гостиной у Кеггса, если, конечно, он не любитель аквариумных рыбок и «дружной семейки». Однако все встает на свои места, стоит предположить, что он подослан Роско Бэньяном с целью похитить контракт.
 Роско, чувствовал Мортимер, человек, в чьем присутствии порядочному искусствоведу невозможно больше дышать, поэтому он взялся за звонок, намереваясь позвать Скидмора и немедленно приступить с сборам, но тот как раз появился сам.
 — Простите, сэр, — сказал Скидмор. — Вы примете мистера Кеггса?
 Сморщенное лицо Мортимера Байлисса на мгновение зажглось интересом.
 Огастес Кеггс — один из тех немногих, чье общество он был способен сейчас выносить. Им много что следовало обсудить.
 — Он здесь?
 — Он приехал на своей машине час назад, сэр, с леди и джентльменом.
 — Тогда пришлите его сюда. И уложите вещи.
 — Сэр?
 — Мои вещи, дубина.
 — Вы уезжаете из Шипли-холла, сэр?
 — Да. Он ужасает, я готов к уходу.
 Вошел Кеггс с котелком в руках, и вид его физиономии сразил Мортимера Байлисса наповал. Страдание любит общество; он уже предвкушал беседу с недужным другом и взаимные жалобы. Кеггс разочаровал его совершенно — он так и лучился здоровьем, можно сказать, цвел.
 — Похоже, вы оправились после вчерашнего, — сказал Мортимер Байлисс.
 — Я-то думал, у вас будет болеть голова.
 — О нет, сэр.
 — Неужели не болит?
 — Не болит, сэр, спасибо. Я прекрасно себя чувствую.
 — Жалко. Ух!
 — Вам нездоровится, сэр?
 — Спину разломило. Радикулит.
 — Неприятно.
 — Еще как. Но не обращайте внимания. Кому какое дело до бедного старого Мортимера Байлисса. Если бы горилла-убийца медленно отрывала мне руки-ноги, и двое моих знакомых случились рядом, один сказал бы: «Знаешь, горилла отрывает Мортимеру Байлиссу руки-ноги», а тот бы ответил: «Ты совершенно прав», и оба пошли обедать. Так что вас привело, Кеггс? Вчерашние события?
 — Да, мое посещение связано с ними, сэр.
 — Полагаю, вы очнулись от обморока, обнаружили пропажу конверта и поняли, что красавчик свистнул его по поручению Роско Бэньяна?
 — Мгновенно, сэр.
 — И теперь пришли воззвать к его совести, чтобы он уделил вам хоть немного от своих щедрот? Безнадежно, Кеггс, безнадежно. Совесть не заставит Роско расстаться и с никелем.
 — Я это предвидел, сэр. В мои намерения не входило взывать к лучшим чувствам мистера Бэньяна. Я сопровождал сестру и ее мужа, они сейчас с мистером Бэньяном в курительной. Лорд Аффенхем посоветовал привезти их сюда.
 Они — родители молодой женщины, с которой мистер Бэньян был до недавнего времени помолвлен. Моей племянницы Эммы.
 — И что они, по-вашему, сделают?
 — Его милость уверен, что визит возымеет желаемое действие.
 Глаз за черным роговым моноклем принял доброе, почти нежное выражение.
 Мортимер Байлисс тихо жалел человека, явно утратившего всякую связь с реальностью.
 — Кеггс, — произнес он с той просительной ноткой, которая появляется в голосе, когда мы урезониваем дурачка, — подонок, который выкрал у вас контракт, выкрал и письма, в которых Роско обещал жениться. Ни вам, ни девушке ничего сделать не удастся.
 Кеггс покачал головой. Сделай он это до визита к розендейл-родскому кудеснику, она бы раскололась надвое и выстрелила в потолок.
 — Его милость думает иначе. Он считает, что Уилберфорс…
 — Кто?
 — Мой шурин, сэр. Его милость считает, что Уилберфорс доходчиво объяснит мистеру Бэньяну, что его долг — загладить свою вину перед Эммой. И он не ошибся. Когда я уходил минуту назад, мистер Бэньян склонялся к мысли о немедленном бракосочетании.
 Читать уже знает, как непросто поколебать монокль в глазу Мортимера Байлисса, но при этих словах стеклышко вылетело и закачалось на веревочке, словно разыгравшийся по весне ягненок.
 — Склонялся к мысли о немедленном бракосочетании? Он женится?
 — По специальному разрешению.
 — Хотя и получил назад письма?
 — Все так, сэр.
 Мортимер Байлисс подтянул веревочку и вставил монокль на место. Сделал он это почти рефлекторно, поскольку был ошарашен.
 — Похоже, ваш шурин очень красноречив, — сказал он.
 Кеггс улыбнулся.
 — Я бы так не сказал, сэр. Он почти не открывает рта. За обоих говорит моя сестра Флосси. Просто Уилберфорс был когда-то профессиональным боксером-тяжеловесом.
 Тьму, окружавшую Мортимера Байлисса, прорезал луч понимания.
 — На ринге он выступал под именем Боевой Билсон. Сейчас он немного постарел, но крепости не утратил. Он держит пивную в Шоредиче; ближе к закрытию его посетители, как это свойственно представителям ист-эндского рабочего класса, начинают буянить. Сестра говорит, Уилберфорсу ничего не стоит кулаками утихомирить пяток, а то и больше торговцев рыбой или матросов, и не было случая, чтобы он с ними не справился. Насколько я понял, левый хук у него все тот же, что в молодости. Уверен, на мистера Бэньяна подействовал один его вид.
 — Здоровенный, да?
 — Еще какой, сэр. Если вы простите мне такое выражение, у него внешность громилы.
 На Мортимера Байлисса снизошла тихая радость. Много лет, говорил он себе, Роско Бэньян напрашивался на что-то подобное, и вот, наконец, получил.
 — Так свадебные колокола зазвонят?
 — Да, сэр.
 — Когда?
 — Немедленно, сэр.
 — Что ж, замечательно. Поздравляю.
 — Спасибо, сэр. Сам я никогда не любил мистера Бэньяна, но приятно знать, что будущее моей племянницы обеспечено.
 — Сколько, по-вашему, у Роско? Миллионов двадцать?
 — Думаю, около того, сэр.
 — Хорошие деньги.
 — Очень хорошие, сэр. Эмме приятно будет ими распоряжаться. И еще одно.
 — Что же?
 — Я составил новый контракт вместо похищенного из моей квартиры. Когда я выходил из комнаты, Флосси как собиралась обсудить его с мистером Бэньяном и к настоящему времени, уверен, сумела преодолеть его нежелание. Быть может, вы соблаговолите пройти в курительную и засвидетельствовать, как в первый раз? Возможно, — добавил Кеггс, упреждая очевидный вопрос, — вы думаете, что контракт теряет смысл, поскольку мистер Бэньян женится и автоматически выходит из тонтины. Однако у меня есть предложение, которое, надеюсь, удовлетворит обе заинтересованные стороны.
 — Вот как?
 — Да, сэр. Почему бы мистеру Бэньяну и мистеру Холлистеру не поделить выигрыш в тонтине пополам, независимо от того, кто женится первым?
 Мортимер Байлисс повел себя, как звездочет, на чьем небосводе внезапно явилась новая планета. Он вздрогнул и еще минуту просидел в молчании, смакуя услышанное.
 — Мне такое в голову не пришло, — сказал он.
 — Насколько я понимаю, мистер Бэньян вынужден будет согласиться. Как бы ни стремился мистер Холлистер к скорейшему браку, он едва ли откажется повременить несколько дней до свадьбы мистера Бэньяна. На это можно указать мистеру Роско.
 — Я сам и укажу.
 — Оба джентльмена могут без труда заключить контракт.
 — Запросто.
 — И оба найдут его одинаково выгодным. Такой план представляется мне безупречным, сэр. Похоже, он разрешает все затруднения.
 — Конечно! Вы сказали, ваши близкие в гостиной?
 — Да, сэр.
 — Так идемте к ним! Мне не терпится увидеть вашего шурина, который одним своим видом загипнотизировал нашего мистера Бэньяна. Господи!
 — Сэр?
 — Я только что подумал. Раз он женится на вашей племяннице, ему придется всю жизнь называть вас дядя Джо или как там?
 — Дядя Гасси, сэр.
 Мортимер Байлисс восторженно вскинул руки. От резкого движения что-то хрустнуло в пояснице, но он не обратил внимания.
 — Всех-то дней [57] , — воскликнул он, — этот день веселее! Я верю в фей!
 Верю!




 26


 Есть в Лондоне клубы, где разговор трещит, словно хворост под котелком, где принято швырять кусками сахара в друзей, и другие, более спокойные, где царит тишина, где посетители устраиваются в креслах, закрывают глаза и предоставляют остальное Природе. К числу таких принадлежал и клуб лорда Аффенхема. Тем вечером в его курительной присутствовали, помимо его милости и Мортимера Байлисса, с десяток живых трупов: все они ровно дышали, смежив веки, и не обращали внимания на окружающий мир. Заезжему путешественнику они бы непременно напомнили дремлющих на скалах тюленей или угревшихся крокодилов в теплом тропическом болоте.
 У лорда Аффенхема и его гостя глаза были еще открыты, но немного слипались, и оба они чувствовали потребность в отдыхе. Пожилым джентльменам утомительно присутствовать на свадьбе, целовать невесту и, стоя, махать машине, которая увозит молодых в путешествие. Оба заметно сникли, как и гардении в их петлицах.
 У лорда Аффенхема к усталости телесной прибавлялось полное смятение ума. Нынешнее счастье совершенно ошеломило его и сбило с толку. Он примерно понимал, что на молодого Фреда Холлоуэя, подцепившего его племянницу Джейн, свалились полмиллиона долларов, и это, разумеется, хорошо — Джейн заверила, что ему, лорду Аффенхему, достанется своя доля упавших с небес пенни; но как именно эти приятные вещи случились, он уразуметь не мог. Весь день он ломал голову, пытаясь вникнуть в объяснения Джейн, Билла, Кеггса и Мортимера Байлисса, так что к этому часу окончательно осоловел.
 Поэтому он вполуха слушал замечания своего спутника, который был по обыкновению говорлив, хотя тоже испытывал некоторую усталость.
 — Свадьбы, — говорил Мортимер Байлисс, задумчиво потягивая сигару, — всегда повышают мне настроение. Почему бы это, Байлисс? Сейчас объясню. Они дарят мне тихую радость, сродни той, которую путешественник в джунглях испытывает, видя, как боа-констриктор глотает не его, а другого. Взгляну на жениха, скажу себе: «Ну вот, попался, а ведь ты цел, старина», и сразу сердце займется, как будто я заметил радугу на небе. Вы не спите?
 — М-м-м, — сказал лорд Аффенхем.
 — Учтите, я прекрасно знаю, что есть чудаки, которым женитьба по душе.
 Тот же Холлистер, похоже, ничуть не испугался, когда за ним захлопнулась ловушка. Он упивался своим несчастьем. Однако я уже говорил вам, что смотрю на священные узы самым мрачным образом. В молодости мне иногда снилось, что я женюсь, и я просыпался в холодном поту. Но с каждым годом опасность убывает, и сейчас душа моя почти спокойна. Я гляжу на себя в зеркало и говорю: «Мужайся! C таким лицом тебе ничего не грозит, Мортимер». На редкость успокоительная мысль. Вы еще не спите?
 Лорд Аффенхем не ответил. Он ровно дышал.
 — Дело в том, что, если вы не спите, я бы попросил вас рассудить мой мысленный спор. Билл Холлистер. Согласны ли вы, что это достойный молодой человек с высокими моральными принципами, а не… короче, не такой, чтобы, как почти любой из нас, намертво вцепиться в чужие деньги?
 Лорд Аффенхем дышал ровно.
 — На меня он всегда производил именно такое впечатление, вот почему я счел нецелесообразным посвящать его в истинное положение дел с моей брачной тонтиной — а именно, что его отец в ней не участвовал. Вы изумили меня, Байлисс, продолжайте. Я это и делаю. Как я говорил Роско в самом начале, один из гостей Дж. Дж. Бэньяна на следующее утро передумал. Это был отец Билла. Он сказал, что все это — чушь, и делать ему больше нечего, как отдавать пятьдесят тысяч долларов на какую-то дурость. Другими словами, чтобы стало ясно даже последнему тупице — я о вас, мой дорогой Аффенхем — Роско выплатил полмиллиона за здорово живешь, не считая ста тысяч Кеггсу, двадцати тысяч Стэнхоупу Твайну и еще, полагаю, кругленькой суммы прыщавому воришке. Лучшего, разумеется, трудно и желать, ибо, как я на днях говорил, это сделает его духовнее, а вот кому лишняя духовность не помешает. Однако, боюсь, Билл Холлистер, если я правильно его понимаю, рассудил бы иначе. Я почти уверен, что он, узнав правду, ринулся бы возвращать деньги, из чего заключаю, что говорить ему не следует. Нет, пусть остается в неведении. Я закончил. Что вы сказали?
 Лорд Аффенхем ничего не говорил. Он тихо похрапывал и не слышал ни слова из блестящей речи.
 Вот и хорошо, подумал Мортимер Байлисс, вот и хорошо. Такую великую тайну следует по возможности хранить в одной груди. Виконты иногда пробалтываются, особенно когда подопьют. Мортимер Байлисс ни разу не видел лорда Аффенхема навеселе, но такое может случиться и тогда прощай, тайна.
 Замкнутые губы, подумал Мортимер Байлисс, замкнутые губы. Нет ничего надежнее замкнутых губ.
 Он отложил сигару, откинулся в кресле и закрыл глаза. Вскоре его ровное дыхание слилось с ровным дыханием лорда Аффенхема и других угревшихся на солнце аллигаторов в курительной клуба «Мавзолей».
 Он заснул, добрый человек, отдыхающий после трудного дня.