Аннотация: АННОТАЦИЯ 

 В сборник включены произведения наиболее известных и самых популярных в Польше авторов.
 Ежи Эдигей и Казимеж Коркозович показывают работу следственных органов, раскрывающих запутанные преступления; роман Иоанны Хмелевской полон своеобразного юмора при соблюдении всех законов жанра.


 Москва «Радуга» 1982


---------------------------------------------



 СОВРЕМЕННЫЙ
 ПОЛЬСКИЙ ДЕТЕКТИВ


   Ежи Эдигей  


 ЗАВЕЩАНИЕ САМОУБИЙЦЫ 

   Казимеж Коркозович  


 БЕЛОЕ ПАЛЬТО В КЛЕТКУ 

   Иоанна Хмелевская  


 ЧТО СКАЗАЛ ПОКОЙНИК 



 Перевод с польского 





  Ежи Эдигей 
 ЗАВЕЩАНИЕ САМОУБИЙЦЫ




  Перевод И. Холодовой 
















 В НОТАРИАЛЬНОЙ КОНТОРЕ


 Адвокат Мечислав Рушинекий освободился, наконец, от последнего клиента. Посматривая на часы, он торопливо собирал со стола бумаги и как попало засовывал их в шкаф. Он договорился встретиться с весьма очаровательной... С кем именно? Это уже не так важно. Опаздывать на свидание ему не хотелось, а времени оставалось в обрез. Этот болтун отнял у него почти полчаса! До чего же хлопотные клиенты эти крестьяне. За свои гроши готовы всю душу вытянуть.
 Мечислав Рушинекий, или попросту Метек, как обычно называли его приятели, был известен среди своих коллег тем, что довольно быстро управлялся с клиентами. Долго их пе задерживал: раз, два — и «будьте здоровы». Седовласый, жизнерадостный, несколько уже тяжеловатый, он был неравнодушен к прекрасному полу, дарам Бахуса и... пению, хотя заметим, что из этих трех пристрастий тяга к пению была у него весьма слабой. И сейчас он спешил отнюдь не на концерт в филармонию.
 —Пан меценат [1] , к вам еще клиент.
 Адвокат посмотрел на курьера как на своего смертельного врага:
 Кто такой?
 Почем я знаю? Первый раз вижу.
 А в пятницу он прийти не может?
 Адвокат Рушинекий принимал по понедельникам, средам и пятницам.
 —Я ему объяснил, что вы торопитесь, у вас, мол, третейский суд, но он уперся.— Опытный курьер прекрасно изучил нравы всех юристов конторы и почитал своим святым долгом охранять их от всякого рода неожиданностей. Но не всегда клиента удавалось уломать.
 —Что он хочет?
 — Говорит, по завещательному делу. По какому именно, не пожелал объяснить. Твердит только, что дело срочное и выгодное.— На слове «выгодное» курьер сделал ударение.
 Черт! Что же делать?
 Примите его, пан меценат. У меня глаз наметанный — не прогадаете,— уговаривал курьер Францишек и, перейдя на доверительный шепот, спросил: — Где вы договорились встретиться?
 В «Шанхае».
 —С той рыжей, что наведывалась сюда недавно? Адвокат утвердительно кивнул.
 Ну, так я мигом сбегаю и передам, чтобы подождала часок.
 Не знаю, согласится ли?
 Согласится, согласится! Уж ей-то я зубы заговорю. Молокососа какого с завитой гривой, у которого в карманах ветер свищет, может, и не станет ждать. Ну а вас, пан меценат, будьте покойны, подождет. Хоть ей годков девятнадцать, не больше, а видно, голова на плечах имеется.
 Пан Францишек,— решился Рушинский,— давайте этого клиента и... уладьте вопрос с моей дамой. Скажите, что у меня неотложное дело, как только освобожусь, сразу же...
 Хорошо, хорошо, вы не беспокойтесь. Францишек провернет операцию на сто два. Разве мне это впервой?!
 Место за столом напротив адвоката занял мужчина лет пятидесяти, может, чуть старше. Высокий лысеющий блондин со светло-голубыми глазами и крупным, выступающим носом. Он был в сером костюме.
 Ярецкий,— пробасил клиент.— Влодзимеж Ярецкий к вашим услугам. Вот мое удостоверение личности.— Сказав это, он положил на стол зеленую книжечку.
 Слушаю вас,— прервал его Рушинский, пытаясь остановить поток слов и сократить до минимума визит клиента.
 Прошу вас, посмотрите удостоверение, пусть все будет как положено.
 Из вежливости адвокат раскрыл документ. С фотографии, сделанной, по-видимому, несколько лет тому назад, на него смотрел владелец удостоверения. На страничке рядом Рушинский прочел, что Влодзимеж Ярецкий родился в Млаве в 1918 году. В графе «гражданское состояние» значилось «женат», в графе «профессия» — «ремесленник». Печать и соответствующая запись свидетельствовали, что удостоверение было выдано одним из отделений милиции города Варшавы.
 Рушинский вернул документ клиенту, и тот засунул его в большой, изрядно потрепанный бумажник.
 Итак, слушаю вас,— повторил вопрос адвокат.
 Я относительно завещания. Если человеку уже стукнуло пять десятков, ему в самую пору подумать о смерти и навести порядок в своих делах, до того как глаза закроет.
 Ну, положим, вам еще рановато спешить на тот свет. Да и не кажетесь вы человеком болезненным,— возразил из вежливости адвокат, а про себя подумал: «Если бы тебя, зануду, сейчас кондрашка хватила, можно было бы только благодарить провидение господне».
 Никому не ведомо, что нас ждет,— назидательно изрек меж тем Ярецкий.— Посему я решил сделать завещание и с тем пришел к вам.
 Разве у вас нет своего адвоката? Вам было бы лучше обратиться по этому вопросу к адвокату, который уже вел какие-либо ваши дела.
 Адвокат адвокату рознь. О вас же я столько хвалебного и в газетах читал, и от людей слышал. Вот и подумал — пожалуй, лучше адвоката Рушинского никто мне этого дела не уладит. Так прямиком и пришел к вам.
 Весьма польщен,— произнес Рушинский с миной страдальца, которому бормашина прошлась по открытому нерву.
 Я знаю, вы очень спешите. Понимаю — важные дела.
 Да, очень важные,— подтвердил Рушинский.
 Ну, так я коротко.
 На сей раз, адвокат промолчал, дабы не затягивать разговора.
 —Решил написать завещание...
 — Существует три формы,— прервал Рушинский клиента, желая поскорее ввести его в курс дела,— собственноручное, нотариальное и, наконец, особое, изложенное устно и записанное третьим лицом в присутствии двух свидетелей.
 —Это я знаю. Прежде чем прийти к вам, я заглянул в семейный кодекс. Завещание у меня готово. Я хочу, чтобы вы прочитали его и сказали, не упустил ли я чего из виду.
 Многословный Ярецкий достал большой серый конверт, открыл его и протянул адвокату сложенный лист бумаги. Рушинский развернул и углубился в чтение. Разговоры кончились, и он, наконец, смог приступить к делу. Завещание было напечатано на машинке и только подпись и дата проставлены от руки.
 Завещание должно быть написано вамп собственноручно,— объяснил адвокат.
 Да я ведь пишу как курица лапой. Кажется, теперь разрешается печатать завещание на машинке, лишь бы подпись была подлинная? А то, что это моя подпись, вы и сами видите. Если нужно, могу еще раз подписаться, в вашем присутствии.
 Сказав это, Ярецкий вынул из кармана ручку и вывел внизу: «Подписал еще раз в присутствии адвоката Рушин-ского — Влодзимеж Ярецкий».
 Действительно, почерк клиента оставлял желать лучшего. Когда Ярецкий подписывался, у него чуть завернулся рукав, и адвокат увидел на запястье большой шрам. Он мог быть от пули или ножа. Похоже, что рана нанесена недавно, рубец был еще красный.
 —Теперь порядок? — Клиент протянул завещание. Оно было напечатано на большом листе, сложенном вдвое, но весь текст умещался на одной четвертой листа.




 ЗАВЕЩАНИЕ


 Я, нижеподписавшийся Влодзимеж Ярецкий, родившийся в Млаве 27 сентября 1918 года, проживающий в Варшаве, улица Запогодная, 24, квартира 65, находясь в здравом уме и твердой памяти, завещаю:
 Мой жене Барбаре, урожденной Квасневской, кооперативную квартиру в кооперативе «Наш якорь» на За-ногодной улице, 24, квартира 65, в которой я проживаю в данное время;
 легковую машину марки «рено»; вклады на авто и обычных сберегательных книжках в государственной сберегательной кассе, а также все, что она получила при моей жизни.
 Больше ей не полагается, и она хорошо знает почему.
 Все остальное свое имущество, а именно: ремесленную мастерскую на улице Хелминской в доме № 17, во дворе, вместе с машинами и другим оборудованием; сырье для производства товара; автомашину «варшава»; денежные поступления от клиентов за товары, полученные от предприятия, если таковые окажутся к моменту моей смерти, завещаю Станиславу Ковальскому, проживающему в Воломине, улица Малиновая, 9. Поступаю так, чтобы отблагодарить Станислава Ковальского за то, что он во время Варшавского восстания спас мне жизнь.
 Это завещание я отдаю на хранение в нотариальную контору № 104 в Варшаве в руки адвоката Мечислава Рушинского, которому также предоставляю полномочия предпринять после моей смерти соответствующие действия, имеющие целью исполнение моей последней воли.


Варшава, 14 апреля 1970 года  Влодзимеж Ярецкий 

 Под машинописным текстом стояла собственноручная подпись завещателя. Еще ниже — его приписка о повторном подписании завещания уже в нотариальной конторе. На сером конверте красовалась надпись: «Завещание Влод-зимежа Ярецкого».
 —Ничего не могу поделать, пан Ярецкий,— сказал адвокат, возвращая бумагу.— Вам придется вернуться домой и переписать от руки все завещание. Приходите, пожалуйста, в ближайшую пятницу, и мы тогда спокойно сделаем все, что нужно. Так будет даже лучше. Сегодня я очень спешу, в пятницу же буду свободен.
 Ярецкий хитро ухмыльнулся.
 —Признаюсь, я предвидел, что с этим машинописным завещанием может быть осечка. Поэтому подстраховался на всякий случаи.
 И он извлек из кармана пиджака лист бумаги, сложенный вчетверо. Развернул и протянул адвокату.
 Теперь у Рушинского в руках был лист бумаги, старательно разлинованный остро заточенным карандашом «в две линейки», как в тетрадках для чистописания. И в самом деле, Ярецкий на этом листе с исключительной старательностью вывел весь текст своего завещания. Только подпись, писанная уже знакомыми каракулями, выдавала его авторство.
 У меня такой неразборчивый почерк, никто и ничего не смог бы прочитать. Поэтому я старался каждую букву выводить отдельно, как меня когда-то в школе учили,— оправдывался смущенный Ярецкий.— Но теперь-то все как следует, пан меценат?
 По форме это завещание соответствует правовым нормам,— заключил адвокат.— Согласно семейному праву, завещание должно писаться наследодателем собственноручно, при этом ему не возбраняется текст написать каллиграфическим почерком.
 Следовательно, все в порядке? — обрадовался клиент.
 С формальной стороны — в порядке. Другое дело — содержание вашей последней воли. Здесь имеются определенные возражения...
 Ярецкий, казалось, не обратил внимания на замечание адвоката и продолжал:
 Из моей бумаги вы теперь знаете, что я хочу просить вас принять на хранение мое завещание. Очень прошу вас об этом. За расходами не постою. Слава богу, не бедняк.
 У вас есть дети?
 Детей у меня нет. Моя первая жена и единственный ребенок погибли во время Варшавского восстания. Меня вытащил из-под развалин и спас мне жизнь Станислав Ковальский. Потом, когда гитлеровцы вытеснили нас с Повислья, он на собственном горбу дотащил меня до Пруткова. Только благодаря ему я и сижу здесь перед вами.
 А близких родственников нет? Родителей, братьев или сестер?
 Нет, остался один как перст. Даже дальних родственников нет.
 Если бы не было завещания,— пояснил адвокат,— то по закону все унаследовала бы ваша жена. При наследовании же по завещанию жена должна получить супружескую долю — половину того, что полагалось бы ей в том случае, если бы завещания не существовало. Значит, половину всего наследства. Не нанесет ли ущерба вашей жене указанный в завещании раздел имущества?
 Ей и этого не следует... Этакой...
 Недоразумения между вами к делу никакого отношения не имеют. Если нет законных оснований для лишения вашей жены наследства, она должна получить свою часть.
 — Я поделил справедливо. Она много получит. Только за кооперативную квартиру я заплатил более ста тысяч злотых.
 Все, что вы нажили за время вашего супружества, считается общим достоянием обоих супругов, и поэтому половина всего нажитого является собственностью жены и не включается в наследственную массу. Вам это понятно?
 Понятно. Знаю я об этом. Квартиру я купил на свое имя еще до нашей свадьбы. Ремесленным предприятием — я занимаюсь производством предметов религиозного культа — обзавелся в пятьдесят шестом году, то есть еще до женитьбы. Тогда оно было даже больше, чем теперь. Тогда у меня работали четыре подмастерья и три ученика. А сейчас только три помощника и два ученика. Но я не жалуюсь. С тех пор как существует мир, лучше всего можно заработать на предметах культа. Во время престольных праздников я поставляю свой товар в палатки, ларьки, лоточникам в «святые места». Кроме того, в моей мастерской изготовляются отдельные высокохудожественные предметы для приходских ксендзов. Скажу вам по секрету, что на массовой продукции я зарабатываю больше. А что касается этих чаш, блюд, дароносиц, то я нх делаю, чтобы потешить свое самолюбие.
 Адвокат с отчаянием посмотрел на часы. Прошло уже полчаса. Станут ли, в самом деле, его так долго ждать?
 —Я знаю, вы спешите. Ну да мы уже заканчиваем.— Ярецкий, кажется, наконец понял, что строго регламентированным временем известного адвоката злоупотреблять не следует.
 Ярецкий вынул из кармана сургучную палочку и спички, намереваясь запечатать завещание.
 Подождите, подождите. Ведь еще не решено, примем ли мы ваше завещание. На это следует получить согласие руководства конторы.
 А почему бы ему быть против? Нужную сумму я уплачу. Такую, какую прикажете. Я уже говорил, что деньги у меня есть.
 Вы уплатите столько, сколько положено по таксе, в канцелярии конторы.
 Можно и так.— Ярецкий зажег спичку, растопил сургуч и сделал на конверте большое красное пятно, а потом прижал к нему злотый.
 Вот так-то будет лучше,— сказал клиент, с удовлетворением глядя на четкий отпечаток орла.— Может, еще и дату поставить?
 Не нужно. В канцелярии все равно будет составлен краткий протокол о принятии вашего завещания.
 У меня есть еще одна просьба к вам.
 — Слушаю.
 Влодзимеж Ярецкий извлек из своих бездонных карманов конверт. На этот раз обычный, белый. Конверт, как сразу же заметил адвокат, был уже запечатан: в четырех его углах и в середине краснели сургучные печати. Кроме того, в центре под печатью, конверт был прошит скрепкой.
 —Я хотел бы, пан меценат, чтобы после моей смерти этот конверт был доставлен по указанному на нем адресу.
 На конверте прописными буквами было напечатано: «В отделение милиции (вскрыть после моей смерти)». На оборотной стороне конверта указывались фамилия, имя и адрес Ярецкого как отправителя.
 Такого депозита я принять не могу.
 Почему? Ведь вы не знаете, о чем я там пишу. Может, я признаюсь в тяжком преступлении, желая покаяться, снять, как говорится, грех с души перед смертью. Ни чего нет плохого в том, что, отдавая вам на хранение свое завещание, я одновременно вручаю и это письмо для милиции.
 Если бы в «Шанхае» Мечислава Рушинского никто не ждал, он, вероятно, сумел бы воспротивиться столь необычному депозиту. Но стрелка часов неумолимо двигалась вперед, п адвокат нервничал, все более опасаясь, что его дама уйдет или, того хуже, найдет себе иное общество.
 Будет ли принят этот депозит, окончательно решит наше начальство,— сказал адвокат, желая поскорее закончить дело.
 Поскольку вы торопитесь,— Влодзимеж Ярецкий умело использовал свои козыри,— я не стану вас больше задерживать. Сколько с меня причитается?
 Это подсчитают в канцелярии. Там же вы подпишете соответствующий протокол о внесении и принятии депозита.
 Прошу вас, пан меценат, пусть возьмут по высшей ставке, ну, набавят, скажем, «за сложность дела».
 Возьмут согласно таксе.
 Понимаю. Но в таксе ведь перечислены разные виды услуг. Могут же они провести по высшей расценке? А вот это вам на возможные в случае моей смерти хлопоты по моему делу.— В подкрепление своих слов Ярецкий выложил на стол туго набитый конверт.
 Что это? — спросил адвокат.
 — Пять тысяч злотых. Но если вы считаете, что этого мало, я охотно добавлю.
 Эти деньги вы также внесете в кассу конторы как аванс на возможные расходы по реализации ваших дел.
 Лучше бы лично, без формальностей, как говорится, из рук в руки.
 У нас так не принято. Все платежи клиент вносит непосредственно в кассу. Подождите минутку, я схожу к начальнику, посоветуюсь с ним относительно принятия ваших бумаг.
 Адвокат вышел в соседнее помещение. Ярецкий же вынул из кармана вечернюю газету и, казалось, погрузился в чтение. Газета в его руках чуть заметно дрожала, видимо, его волновало, как решится вопрос с завещанием.
 Шеф дал согласие принять в депозит оба ваши пакета,— объявил адвокат, довольно быстро вернувшись после недолгого разговора с руководителем конторы.
 Большое вам спасибо.— Клиент сорвался с места и протянул руку Рушинскому.— Не торопись вы на этот ваш суд, я осмелился бы пригласить вас поужинать. А может, рискнете, пан меценат?.. Ведь «Будапешт» и «Шанхай» почти рядом. Прошу вас, хоть на часочек!
 Благодарю, но, право же, сегодня не могу. Может, как-нибудь в другой раз...
 Другой оказии может и не случиться. Кто знает, может, я помру...
 Ну что вы такое говорите! Совсем еще молодой мужчина, крепкий как дуб.
 Бывает и так, что дерево кажется могучим, а внутри трухлявое. Чуть ветерок подует, оно и рухнет. Так и со мной может статься. Выгляжу я браво — не спарю, а состояние здоровья таково, что хочется побыстрее привести в порядок свои земные дела. Еще раз большое спасибо. Ну, побегу. Прошу прощенпя, что отнял у вас столько ценного времени. Скажите только, где канцелярия, чтобы я смог расплатиться.
 Прямо по коридору. В конце дверь в канцелярию. Секретаря я уже предупредил, и она все, что нужно, сделает.
 До свидания, пан меценат. На днях снова наведаюсь к вам. У меня есть еще одно маленькое дельце. Один клиент нагрел меня на несколько тысяч злотых, и мне совсем не хочется давать спуску этому прощелыге.
 Приходите, пожалуйста. Всегда к вашим услугам. Принимаю я, как уже говорил, по понедельникам, средам и пятницам, с шестнадцати до восемнадцати. Только приходите пораньше, не так, как сегодня. До свидания, пан Ярецкий.
 Клиент вышел из «бокса» адвоката и направился в канцелярию 104-й нотариальной конторы, адвокат же Рушинский в спешке собрал оставшиеся на столе папки с документами и засунул их в шкаф. Тут только он заметил, что Ярецкий оставил машинописный экземпляр своего завещания.
 В первый момент Рушинский хотел было пойти в канцелярию и отдать Ярецкому. Но, вспомнив, что в «Шанхае» вот уже почти целый час его ожидает очаровательная красотка, адвокат передумал. Дорога была каждая минута. А вдруг этот нудный мужик вновь прицепится к нему с каким-нибудь вопросом и задержит еще минут на десять, а эти десять минут переполнят чашу терпения его дамы? Нет уж, лучше не рисковать.
 Рушинский открыл свой видавший виды коричневый портфель и сунул туда завещание Ярецкого.
 «Нет худа без добра,— успокоил он свою совесть.— Пусть и у меня будет копия завещания, к тому же подписанная самим завещателем».
 Метек спешил не напрасно, она еще ждала его. Конечно, не обошлось без соответствующей сцены. Как он мог позволить, чтобы она... одна в таком кабаке ждала его битый час, подвергаясь всякого рода наглым приставаниям мужчин...




 НРУД, ЛЕБЕДИ И СМЕРТЬ


 Все могло рушиться и огнем гореть, срочные дела откладывались, но Мечислав Рушинский ни за что не отступал от своего свято соблюдаемого уже много лет правила — в середине мая выезжал на три недели в Наленчов. Еще никому не удавалось уговорить его хотя бы на день-два съездить в какое-либо другое место. Например, в Закопане. Если приятели звали его поехать вместе с ними за границу, Метек с огромным энтуаиазмом принимал приглашение, но уже через несколько дней приводил тысячу доводов, не позволяющих ему именно сейчас покинуть Варшаву, либо утверждал, что наверняка не получит визы, так как паспорт у него очень старый и потрепанный. И посему лучше он отправится в... Наленчов.
 Так было и в этом году.
 Майское солнышко уже припекало. Метек расположился на удобной скамеечке у берега пруда и с наслаждением подставил лицо ласковым лучам солнца. В гнезде на пруду одна из лебедушек высиживала птенцов. Ее супруг — крупный белый лебедь — плавал вблизи. Остальные стайкой, во главе со старым самцом, переваливаясь с ноги на ногу, с достоинством шествовали по тропинке, огибающей пруд.
 Птицы уже давно вели себя настолько беспардонно, что отдыхающим, желали они того или нет, приходилось уступать им дорогу, обходя их по газонам стороной. Вот и сейчас, стоило какой-то парочке чуть зазеваться и вовремя не свернуть с тропинки, как старый самец раскрылатился, воинственно зашипел и, пригнув к земле шею, изготовился к атаке. Девушка первая бросилась наутек, а за ней и парень. А лебеди как ни в чем не бывало проследовали дальше, «своей» тропой.
 Адвокат улыбнулся, наблюдая эту сцену. Он хорошо знал всю эту стайку. Каждая птица имела свое имя, а все вместе они были предметом особой заботы дирекции дома отдыха. Избалованные и закормленные, лебеди никого и ничего не боялись.
 С блаженным чувством полной отрешенности сидел адвокат на берегу пруда, даже не в состоянии развернуть газету, лежащую на коленях. Лениво размышлял он о том, что сегодня в доме отдыха новый заезд отдыхающих и после обеда ему необходимо заглянуть на «пятачок», произвести смотр пополнения. Не приехал ли кто из знакомых...
 А может, среди курортниц он обнаружит что-нибудь интересное? В ресторане, здание которого виднелось на противоположной стороне пруда, рядом с водолечебницей, сегодня обещали на обед вкусную гусятину, натертую чесноком и майораном.
 «Наверное, уже жарится? С румяной корочкой... Не слишком жирная...» — мечтал Метек и, взглянув на часы, установил, что через часок можно будет, пожалуй, и отведать ее.
 Наконец адвокат раскрыл газету. Взгляд его упал на коротенькую заметку, и в одно мгновение померкло все очарование прекрасного солнечного дня. Улетучились мечты о хорошеньких курортницах и румяной гусятине. Заметка была озаглавлена: «Убийство или самоубийство?»
 Немногословное сообщение было для адвоката значительным:
 «Два дня назад под мостом Понятовского был обнаружен изуродованный труп мужчины в возрасте около пятидесяти лет. Убитый не имел при себе ни документов, ни денег. Следствием установлено, что погибшим является Влодзимеж Ярецкий, проживавший в Варшаве, улица За-погодная, 24, владелец ремесленного предприятия на улице Хелминской, дом 17.
 Всех, кто был свидетелем происшествия или кто может сообщить что-либо по этому поводу, просят явиться лично или позвонить в городское управление милиции, дворец Мостовских, комната 307, либо в ближайшее отделение милиции».
 «Черт бы его побрал, втравил-таки меня в паскудную историю,— возмутился адвокат.— Такая прекрасная погода: солнечно, тепло,— и на тебе, придется возвращаться в Варшаву! Удастся ли второй раз вырваться — неизвестно. А как мне не хотелось принимать этого Ярецкого! Этот Францишек уговорил. Придется завтра утром выезжать».
 Как ни огорчен был Рушинский внезапно прерванным отдыхол, он решил все же заглянуть в ресторан и удостовериться, так ли вкусна жареная гусятина, как это рекламировали.
 За столиком он встретился еще с одним страстным энтузиастом Наленчова, своим старым приятелем адвокатом Гарошем, который только что приехал из Варшавы.
 Ты читал, Метек, сообщение в сегодняшней газете? — спросил Гарош, после того как закончилось пх совещание по поводу меню.— Загадочная история! Следователь рассказывал мне, что они головы ломают над этим происшествием и никак не могут вскрыть причину убийства.
 В газете не исключается и возможность самоубийства.
 Какое там самоубийство! Тело нашли в четыре часа ночи,— Гарошу были известны подробности дела, о которых в газете не сообщалось,— на мостовой под мостом. При нем не обнаружили даже носового платка. Вскрытие показало, что этот человек перед тем не только выпил изрядную порцию водки, но и заглотнул большую дозу снотворного.
 С пьяных глаз он мог свалиться с моста. Немало таких происшествий зафиксировано в истории криминалистики.
 А снотворное?
 Может, он принимал его постоянно? Каждый вечер в одно и то же время. Возможно, это стало у него уже привычкой. Появился как бы условный рефлекс. Вот он и после водки принял. А будучи нетрезвым, вместо одной таблетки хватапул целую пригоршню. На мосту голова у него закружилась, ну и свалился.
 Там высокое ограждение. Самому через него не перевалиться.
 Пусть над всем этим ломает голову милиция. Мне и без того придется расхлебывать кашу, которую этот тип заварил. Я должен прервать отдых и вернуться немедля в Варшаву.
 Почему?
 Это мой клиент. К несчастью, я принял на хранение его завещание и какое-то письмо в милицию.
 Что он пишет в письме?
 Не знаю. Принес его уже запечатанным. Мне не хотелось принимать на хранение, но он очень просил. В конечном счете вопрос был решен начальником. Он принял, а я теперь буду отдуваться.
 Богатый клиент?
 Да, производил впечатление человека с тугой мошной. Предлагал пять тысяч, только бы принял на хранение его письмо в милицию.
 Недурно.
 Удивился, когда я сказал, чтобы деньги он внес в кассу конторы. Чего ради подвергать себя риску, еще отстранят от работы или, того хуже, выставят из адвокатуры.
 Любопытная история с этим запечатанным письмом.
 Завтра передам его в милицию. Может, оно прояснит дело.
 А завещание?
 Он хотел лишить наследства жену. Мне с трудом удалось убедить его не делать этого и оставить причитающуюся ей по закону часть.— Говоря это, Метек несколько отклонился от истины, приписывая себе заслуги, которых в действительности не имел.— Все имущество записал какому-то типу, который спас ему жизнь во время Варшавского восстания.
 И много?
 Ремесленное предприятие — помещепия, стайки и другое оборудование, сырье, автомобиль для производственных нужд и даже наличные за уже реализованный товар.
 Думаю, немалое наследство, что-нибудь около миллиона, а то и побольше.
 Что он изготовлял?
 Предметы религиозного культа.
 Ясно! Бедняком, значит, не был. Вероятно, запутался в каких-то темных делах. А может, конкуренты прижали. Почувствовал, что ему грозит опасность, вот и решил подстраховаться. Отсюда и завещание, и это письмо в милицию. Интересное дело тебе подвернулось. Да и как исполнитель завещания неплохо заработаешь. Его жена получает причитающуюся ей по закону супружескую долю?
 Трудно сказать. Он завещал ей кооперативную квартиру, легковую машину и вклады на сберегательных книжках. А каковы размеры вкладов, не указывает. Неизвестна еще и общая стоимость всего этого богоугодного бизнеса. Только эксперты смогут определить. Однако завещание опротестовать нельзя. Оно короткое, простое и предельно ясное. Разве что Ковальскому — это фамилия наследника — придется согласиться доплатить вдове, если
 завещанием нанесен ущерб ее интересам.
 Предчувствую, Метек, наживешь ты немало хлопот с этим делом.
 Не каркай, прошу тебя. И все это по милости Францишка, черт бы его побрал!
 Этот клиент — знакомый вашего курьера?
 Да нет. Он пришел в контору, когда я уже уходил. Наверное, посулил что-то Францишку — уж очень он уговаривал меня принять этого Ярецкого. Ну и влип я с ним.
 Ничего не влип. Ты еще на этом деле неплохо заработаешь.
 Не будь у меня письма Ярецкого в милицию, я сделал бы вид, что ничего не знаю. У начальника в сейфе лежит завещание, следовательно, он может сделать все, что положено. Но в данной ситуации, сам понимаешь, я должен немедленно выехать в Варшаву. Слишком уж загадочна смерть моего клиента.
 — Не горюй, вернешься дня через два-три,— утешал приятеля Гарош.— Хорошая погода постоит еще недельки две.
 —Что касается погоды, возможно, ты и прав, а вот вернусь ли я так скоро — весьма сомнительно.
 Пессимистический прогноз Метека оказался верным.
 Адвокат Рушинский знал едва ли не всех сотрудников городского управления милиции. Часто встречался с ними по делам службы, а с некоторыми поддерживал и товарищеские отношения. Поэтому сразу по возвращении в Варшаву он позвонил полковнику Альбиновскому. От него узнал, что следствие по делу о таинственном происшествии на мосту Понятовского ведет майор Лешек Калиновпч, с которым он также был знаком.
 Трудное дело! — этими словами встретил Рушинского следователь в своем кабинете.— При убитом не обнаружено никаких документов. Многое указывает на то, что здесь имело место преступление. А между тем у нас до сих пор нет ничего, что подтвердило бы наше предположение. Единственное, чем мы располагаем,— это показания одного таксиста, который той ночью, приблизитель но в третьем часу, вез пассажира с Саской Кемпы в центр и заметил стоявшую на мосту «сирену». И это все. Больше нет ни одного свидетеля, если, конечно, этого шофера можно считать таковым.
 Возможно, я смогу помочь вам прояснить кое-что в этом деле.— И Мечислав Рушинский рассказал о не обычном клиенте и переданных им на хранение двух пакетах.
 Это письмо с вами? — с нескрываемым интересом спросил майор.
 Да, я принес его. А завещание не взял, не дудгаю, что в данный момент оно потребуется. Впрочем, я прекрасно помню его содержание.
 Завещанием займемся позднее.— Майор очень внимательно осмотрел ппсьмо.— Конверт запечатан со знанием дела,— заметил он.— Видимо, автор письма был очень заинтересован в том, чтобы никто не смог преждевременно ознакомиться с его содержанием. Даже своему адвокату не доверился.
 Он не был моим постоянным клиентом. Я только раз его и видел, когда имел несчастье принять на хранение эти документы.
 Посмотрим, что же там.— Майор взял перочинный ножик, осторожно снял в центре сургучную печать, разогнул скрепку, вытащил ее и, не трогая остальных печатей (а их вместе со снятой было целых пять!), вскрыл конверт; отрезав край, он извлек лист бумаги и углубился в отпечатанный на машинке текст.— Ну и ловкач, я вам скажу! — заключил майор и передал письмо адвокату.— Как хитроумно все подстроил! Вы только почитайте,
 что он пишет. Всех нас провел! Однако мотивы его поступка вполне убедительны.
  В отделение милиции. 
  Следователю, который будет вести дело после моей смерти. 
  Милиция обнаружит мой труп под мостом Понятов-ского. Без документов и каких бы то ни было вещей в карманах. Вскрытие покажет, что перед смертью я принял алкоголь и снотворное. 
  Все будет свидетельствовать об убийстве. Именно так я и задумал. Ведь владелец ремесленного предприятия, производящего предметы религиозного культа, не может пойти на самоубийство. Это будет конец не только его самого, но и всего его дела. Ни один ксендз после этого не сделает заказ такому предприятию. Поэтому свое самоубийство я маскирую, все делаю для того, чтобы его сочли убийством с целью ограбления. Мой бумажник с деньгами и документами милиция найдет в мастерской за щитком электросчетчика. Там же спрятаны и часы. 
  Я кончаю жизнь самоубийством потому, что смертельно болен. У меня рак. Жнть мне осталось несколько месяцев в тяжких мучениях. Я предпочел избежать этого. Прошу милицию извинить меня за причиненное беспокойство. Прошу также сохранить в тайне то, что узнаете из этого письма. О моем самоубийстве прошу никому не говорить, даже моей жене. В крайнем слу-чае — Мечиславу Рушинскому, которого я как адвоката также обязываю хранить тайну. Заранее благодарю за выполнение моей просьбы. 
  Влодзимеж Ярецкий 
 На письме не стояла дата, что было вполне понятно. Ведь когда Ярецкий писал, он не мог указать точную дату своего рокового шага.
 Ну, так как? — спросил адвокат, возвращая майору письмо.
 Можете ли вы письменно подтвердить, что письмо было вручено вам Влодзимежем Ярецким в апреле текущего года?
 Безусловно. В случае необходимости это подтвердит и наш секретарь — Ядвига Милакова. Она оформляла соответствующие документы, необходимые для принятия де позита, и видела Ярецкого, когда тот лично вручал ей оба конверта — с завещанием и с этим письмом.
 Вот и прекрасно,— сказал майор.— Сейчас составим краткий протокол, где зафиксируем свидетельские показания адвоката Мечислава Рушинского, и приложим к нему письмо Ярецкого. Все направим прокурору, и пусть он принимает решение. Скорее всего, он распорядится прекратить следствие. Что же касается меня, то я, как видно, напрасно потратил несколько дней на расследование этого дела.
 Я только вчера прочитал сообщение в газете, а сегодня уже у вас. Мне думается, я действовал достаточно оперативно?! — Адвокат был несколько задет замечанием майора.
 Это не ваша вина, меценат... Однако Ярецкий напрасно бросился с моста...
 Как это напрасно?
 Поскольку у нас существовало подозрение, что мы имеем дело с преступлением, вскрытие проводилось предельно тщательно. У Ярецкого не было рака. Медицинское заключение гласит, что для своих лет это был вполне здоровый, физически сильный человек,
 —Видимо, заболевание раком стало его манией. Внушив себе, что безнадежно болен, он совершил самоубийство. Он мне даже заявил, что только внешне выглядит здоровым, а на самом деле его состояние таково, что ему нужно «побыстрее привести в порядок свои земные дела». Именно так и сказал.
 —Его дело. Теперь все это будет заботой прокурора.
 — Увы, и моей тоже,— вздохнул Рушинский.— У меня завещание умершего и аванс на расходы, связанные с исполнением его последней воли.
 —Ну что ж, наследство немалое. Можно только поздравить того, кто его получит, а вам пожелать солидного гонорара. Желаю успеха и быстрого завершения этого дела,— сказал майор, прощаясь с Рушинским.




 СТРАННЫЙ НАСЛЕДНИК


 Прежде чем приступить к нотариальным действиям по осуществлению завещания Ярецкого, адвокату Рушпнско-му необходимо было вызвать наследников, сообщить им последнюю волю умершего и лично познакомиться с ними.
 Барбара Ярецкая пришла в строгом трауре, как и пристало убитой горем вдове, к тому же потерявшей мужа при столь трагических обстоятельствах. Это была женщина, красота которой достигла полного расцвета. Лет тридцати с небольшим. У нее были черные как смоль волосы, возможно крашеные... Лицо тонкое, овальное. Кожа смуглая, загорелая. Стройная, рост приблизительно сто шестьдесят пять сантиметров. Рушинскому достаточно было одного взгляда, чтобы резюмировать: «Класс! Высокий класс!»
 Женщину явно поразило содержание завещания.
 — Муж не раз говорил о Варшавском восстании и о том, что его друг спас ему жизнь. Рассказывал, как был ранен во время боев за Университет и как их командир под шквальным огнем гитлеровцев дополз до него, а затем вынес к своим. Но не о том речь. Мастерская — собственность Влодека, и он мог завещать ее кому угодно, но почему он написал такое: «Больше ей не полагается, и она хорошо знает почему»?! Он же знал, кого в жены брал. Знал, что со дня нашей свадьбы никто и ни в чем не мог упрекнуть меня. Как он мог написать такое? Имен-но это больше всего меня огорчает. Я любила его. Он был всегда таким добрым ко мне. Так почему же...
 Барбара Ярецкая вынула платочек и вытерла слезы. А Рушинский не без удивления отметил, что она не притворяется.
 Ярецкая быстро взяла себя в руки.
 — Странно также,— продолжала она,— что этому человеку — кстати, я его никогда не видела — муж завещал мастерскую. Мы производим довольно специфическую продукцию. Нужно хорошо знать дело, иначе все придет в упадок. Последние три года именно я руководила производством. Влодек занимался только сбытом готовой продукции. Согласно завещанию, я должна оставить дело, в которое вложила столько сил. И теперь все пойдет прахом.
 Может, все обойдется? Может, вы договоритесь со Станиславом Ковальским и будете по-прежнему работать и руководить мастерской? Если он не сведущ в этом деле, то, наверное, охотно воспользуется вашим предложением.
 Нет уж, теперь я пальцем не шевельну!
 Скажите, в последнее время между вами и вашим супругом были какие-либо недоразумения?
 Нет. Мы действительно жили в согласии и любви, лгать мне сейчас нет необходимости, ведь это ничего не изменит. Не скрою, я выходила за Ярецкого из-за денег, а также потому, что хотела вырваться из той среды, в которой жила. Но потом я искренне привязалась и полюбила
 его. Вот почему мне особенно больно, что он незаслуженно обидел меня. Сообщение об убийстве Влодека обрушилось на меня как гром среди ясного неба. Мепя не было в Варшаве, я как раз уехала на две недели в Закопане. На той самой машине, которую он мне милостиво завещал...
 — Извините за нетактичный вопрос: ваш муж пил?
 Ну, как обычно у мужчин бывает. Мог месяцами капли в рот не брать, а когда случалась оказия, и поллитра могло не хватить.
 Он болел? Жаловался на боли?
 Разве что гриппом иногда, а больше ничем.
 Принимал ли муж какие-нибудь лекарства, снотворные средства?
 Он?! Первый соня, в жизни больше таких не встречала. Только головой к подушке прикоснется, смотришь, уже спит. Работники милиции уже несколько раз допрашивали меня. Видимо, они тоже искали причины этого бессмысленного убийства. Никаких врагов у Влодека не было. В делах он был очень щепетилен. Не допускал никаких махинаций, не покупал «левого» сырья. Не помню случая, чтобы финансовые органы усомнились в правильности его деклараций о доходах. Кто мог его убить? За что? Боюсь, милиция никогда не найдет убийц.
 Я тоже этого опасаюсь,— поддакнул Рушинский, обязанный молчать о самоубийстве Ярецкого.— Вероятно, какие-то хулиганы заметили выпившего мужчину и, решив, что у него куча денег, заманили на мост. Там ночью пустынно и темно. Может быть, хотели только ограбить, но завязалась борьба, и в результате ваш муж упал и разбился.
 Может, так и было, как вы говорите, но мне трудно в это поверить.— Барбару Ярецкую не убедили предположения адвоката.— Влодек никогда не пил с незнакомыми. Да и вообще он не любитель увеселительных заведений. Если уж выпивал, то либо дома, либо у друзей. Иногда, очень редко, с клиентами в мастерской.
 Итак, по завещанию,— переменил разговор адвокат,— вам полагается все, что вы получили от мужа при его жизни. Вы можете перечислить?
 Немного драгоценностей.
 Вы получили их до свадьбы или после нее?
 После свадьбы.
 Когда будут составлять опись наследственной массы, обязательно упомяните об этом. В наследство будет включена только половина стоимости этих драгоценностей. Нажитые в супружестве, они считаются приобретенными на средства обоих супругов.
 Это справедливо. Ведь я также работала в мастерской, а зарплаты не получала.
 А сберкнижки?
 Есть четыре книжки. Одна — со срочным пятипроцентным вкладом на сумму двести тысяч злотых. Две — обычные, на них мы держали наши наличные деньги. У меня была постоянная доверенность на получение денег. В данное время на этих двух книжках около ста тридцати тысяч. Кроме того, есть текущий счет, поскольку некоторые клиенты оплачивали наш товар путем перечислений. Но на нем никогда не было крупных сумм.
 Это конто фирмы, и оно переходит к Станиславу Ковальскому. Это явственно следует из завещания. Что же касается вашей доверенности на операции по всем этим книжкам, то с момента смерти Влодзимежа Ярецко-го и до окончания всех формальностей по осуществлению завещания она теряет силу. Половина всей наличности на этих книжках также войдет в наследственную массу. Другая же часть является вашей собственностью, как имущество, совместно нажитое супругами. Таким образом будет определена общая сумма наследства, и только тогда можно будет установить, не нанесен ли завещанием ущерб вашим интересам и получаете ли вы после мужа причитающуюся вам по закону половину имущества.
 Все это слишком сложно для моей бедной головы.
 Вы правы. Поэтому советую вам взять адвоката. Он проследит за тем, чтобы вашим интересам не был нанесен ущерб, чтобы вы получили все, что вам положено по закону. Вы имеете право на супружескую долю — на половину всего совместно нажитого вами и вашим мужем имущества и на половину наследства. Вся наследственная масса будет определена экспертами, и только тогда можно будет установить, не должен ли второй наследник, Станислав Ковальский, доплатить вам. Рекомендую поэтому взять адвоката, который хорошо ориентируется в такого рода сложных делах. У вас есть кто-нибудь на примете?
 Пожалуй, нет.
 Это не проблема. В любой конторе, в том числе и нашей, вам порекомендуют соответствующего специалиста.
 Благодарю вас за вашу доброжелательность. Я, наверное, последую вашему совету.
 Прошу вас понять меня правильно: я не заинтересованная сторона в этом деле. Я хочу лнгнь, чтобы раздел был осуществлен согласно правовым нормам и чтобы каждый из наследников — вы и Ковальский — получили причитающиеся вам доли. Именно такова была последняя воля умершего. Если вы сочтете, что завещание ущемило ваши интересы, а ваш адвокат подтвердит это, вы можете возбудить процесс о признании завещания недействительным. Хотя, по моему мнению, шансов выиграть такой процесс очень мало, а вернее, никаких. Но это уже вопрос, который вы решите со своим поверенным.
 Я не стану опротестовывать завещания. У меня нет ни малейшего намерения ставить под сомнение волю моего умершего мужа. Я только никак не могу понять, почему он так написал...
 После ухода Ярецкой адвокат долго размышлял над этим странным делом. Завещание было предельно ясным и неопровержимым. Для такого опытного юриста, как Ру-шинский, в этом не было сомнений. Тем не менее во всей этой истории чувствовалось что-то подозрительное. В отличие от Ярецкой ему были известны обстоятельства смерти ее мужа. И поэтому он понимал, как много противоречивого и даже взаимоисключающего связано со смертью Ярецкого. Человек, больной раком или внушивший себе это, не засыпает, едва коснувшись головой подушки. Оборотливый, преуспевающий в делах предприниматель, веселый, любящий выпить, не вяжется с типом неврастеника, который в каком-то маниакальном состоянии готовит замысловатое самоубийство. В то же время адвокату было хорошо известно, что нет правила без исключения, что человек человеку рознь, что люди мыслят по-разному, особенно неясна психика самоубийц. Недавно Рушинский столкнулся с из ряда вон выходящим случаем: молодая девушка, дочь его знакомых, отравилась газом за две недели до свадьбы, оставив письмо родителям и жениху. В нем она писала: «Я слишком счастлива и, понимая, что так вечно не будет, кончаю жизнь самоубийством».
 «Но как бы там ни было, а этот Ярецкий все-таки поступил по-свински»,— заключил адвокат.
 Из обмолвок красивой вдовушки нетрудно было сделать вывод, что до замужества ее вряд ли можно было причислить к лику святых. Но Ярецкому было известно прошлое жены. Впрочем, всякий, кто берет в супруги женщину моложе себя па двадцать лет, идет на известный риск. Однако эта же женщина в течение семи лет добросовестно вкалывала в его мастерской. Откуда же в завещании эта недоброжелательность, злобность? Почему Ярецкий лишил ее работы? Ведь Ковальскому можно было записать крупную сумму денег, равную хотя бы половине наследства, а мастерскую оставить тому, кто вел ее.
 За будущее Ярецкой можно было не волноваться. Кооперативная квартира, автомобиль заграничной марки и солидная сумма денег, а главное — незаурядная красота давали все основания не беспокоиться о будущем этой женщины. Тем не менее после разговора с вдовой у Рушинского создалось впечатление, что в отношении ее действительно совершена несправедливость.
 К Рушинскому в его бокс — большие комнаты когда-то разделили деревянными перегородками на маленькие боксы, в которых и принимали клиентов адвокаты конторы,— вошел начальник.
 Слушай, Метек, ко мне приходила Барбара Ярецкая по делу о наследстве. Я ей порекомендовал Ресевича. Ты не возражаешь?
 Конечно, нет. Я в этом деле выступаю лишь постольку, поскольку принял депозит Ярецкого, и только в связи с этим осуществляю соответствующие нотариальные действия. А Ресевич пусть выступает защитником интересов своей клиентки. Расчеты в этом деле будут очень сложные, ибо в наследственную массу включены ремесленная мастерская, сырье, готовая продукция, задолженность клиентов, оборудование, два легковых автомобиля, кооперативная квартира. Работы у Ресевича будет более чем достаточно. Считаю, что он лучше других справится с этим делом. Я в данном деле лично не заинтересован. Если хотят, пусть даже возбуждают процесс о признании завещания недействительным. Тогда, разумеется, я буду защищать выраженную в завещании волю наследодателя.
 Стало быть, все в порядке. Собственно, это все, что я хотел выяснить у тебя.
 Теперь адвокату Рушинскому предстоял разговор с другим наследником — Станиславом Ковальским из Воломина.
 Будущий наследник явился лишь спустя два дня.
 Еще какая-то тля к пану меценату,— доложил курьер Францишек.
 Кто?!
 Похоже, кто-то прямо из тюрьмы либо из цирка. Да еще немного выпимши. Говорит, что вы его приглашали. Показал какой-то конверт, а письма я не читал.
 Может, это Станислав Ковальский, тот наследник из Воломина? Кроме него, я никого не вызывал. Проси его.
 Клиент действительно был одет весьма оригинально. Поверх желтой, как у велосипедиста, рубашки был напялен ярко-красный свитер. При виде вновь прибывшего адвокату пришлось сделать усилие, чтобы скрыть удивление. Этот низкий, худой, небритый и давно не стригшийся мужчина был значительно моложе, чем представлял себе адвокат, основываясь на завещании. Больше тридцати восьми ему никак нельзя было дать. «Нежный» аромат, распространяемый вошедшим, позволял предположить, что он уже отведал высококачественной отечественной спнрто-водочной продукции и подкрепил ее действие по меньшей мере двумя кружками пива.
 Прошу вас, садитесь, пожалуйста.— В обращении к этому клиенту адвокат старался быть изысканно вежливым, как с принцем Уэльским.— Вам, наверное, известно, по какому делу я пригласил вас?
 Так точно. Помер мой дорогой Влодя Ярецкий. Это ж был человек, пан меценат. Чистое золото.
 Вы, кажется, спасли ему жизнь?
 Вот этими руками вытащил из-под развалин. Влодя всегда говорил: «Стась, будь уверен, я этого никогда не забуду». И точно, не забыл, хотя ждать этой благодарности пришлось чертовски долго.
 Вам известно содержание завещания? — удивился адвокат.
 А почему бы мне не знать? Сам покойник говорил, что после его смерти вся мастерская будет моя. Много раз это повторял.
 На необходимые формальности потребуется определенное время. Эксперты займутся определением общей суммы наследства. Я хочу предупредить вас, что, возможно, вы должны будете согласиться увеличить наследственную долю вдове до предусмотренного законом размера.
 —Не понимаю. Я вроде ей ничего не должен. Адвокат долго и обстоятельно посвящал своего клиента в тонкости наследственного права, но, кажется, без особого успеха.
 А на сколько она потянет, пан меценат?
 — О чем вы? О доле вдовы?
 Ну, эта мастерская, которую я получил от Влоди?
 Это смогут определить только эксперты.
 — А так, на глазок?
 Думаю,— адвокат решил быть осторожным в оценке,— что-нибудь около шестисот-семисот тысяч злотых. Возможно, и больше.
 Пан меценат, а если загнать ее так, по-быстрому, сколько за нее дадут?
 Право, не знаю.
 А вы не купите? Вот так, сразу? Я бы уступил дешево. Давай, пан, триста тысяч кусков, а остальное получить — твоя забота. Я подпишу, что надо.
 Во-первых, я не занимаюсь куплей и продажей,— возмутился адвокат,— во-вторых, продать что-либо из наследства вы сможете только после вступления в права наследования, после завершения всех необходимых формальностей.
 Это когда же?
 Месяца через два-три.
 О господи! — застонал наследник в алом свитере.— А побыстрее нельзя?! Я бы из своей доли дал, кому надо, лишь бы подтолкнуть дело. Сами знаете: не подмажешь — не поедешь. Да и вы заработали бы побольше.
 Здесь такой разговор неуместен.
 Пан меценат, а если я вам махну всю эту лавочку тысяч за двести?
 Повторяю вам, я не торгую наследствами.
 Разве я говорю о торговле? Это хорошее дельце — отбивать такие медальончики с ликами святых. Матрицы постукивают — денежки текут в карман. Много ли вы здесь зарабатываете? Шесть, семь тысяч. А знаете, сколько Влодек от своего дела имел? Да он уже не знал, куда деньги девать. На одной машине в мастерскую ездил, на другой — товар развозил. Матрицы сами па него работали. А у меня для такого дела здоровье слабое, сложение слишком деликатное. Бросьте вы к чертовой бабушке эту вашу конуру, где вы теперь сидите, и возьмитесь за солидное дело. Двести тысяч за такую мастерскую — так это же почитай даром. Ну как, идет?
 Не пойдет,— в тон наследнику ответил адвокат.
 Пан меценат, одолжите хоть немного в счет наследства. Тысчонок пять. До зарезу нужны!
 Увы, не могу.
 Так я же отдам! И процентов не пожалею. Идет?
 Не пойдет.
 — Ну и твердый вы человек.
 Что делать, какой уж есть.
 А может, у вас имеется кто на примете, чтобы все разом купил?
 Я же вам разъяснил, что заняться продажей вы сможете только после вступления в права наследования. Не ранее.
 —Я продал бы тому, кто готов пойти на риск. Дешево продал бы, но чтоб деньги на бочку. А может, вы знаете такого человека? У которого деньги водятся и который не прочь сорвать хороший куш?
 —Нет, не знаю. А зачем вам обязательно продавать?
 — Не стану я штамповать этих святых угодников. Не по мне это. Здоровье у меня слабое. Я люблю монету в кармане иметь.
 — Попробуйте договориться с Барбарой Ярецкой. Она вместе с мужем вела дело. Может, согласится и впредь руководить фирмой. Назначьте Ярецкой оклад или определенный процент от прибыли. И будете иметь и покой, и деньги.
 Да она железная баба. Ни разу не дала товару в кредит, даже на две сотенных. Не то что Влодя. Тот всегда говорил: «Для тебя, мой спаситель, отказу нет, бери, что нравится».
 Вы, значит, из той же отрасли?
 Какой там отрасли! Подторговываю чем придется. Иной раз на престольные праздники в Радзимине взятой у Ярецкого всякой всячиной...— Станислав Ковальский вдруг запнулся, умолк, будто спохватившись, что наболтал лишнего.
 Советую вам то же, что и Барбаре Ярецкой: взять адвоката и уполномочить его вести дело по наследству. Это очень облегчит и ускорит выполнение всех необходимых формальностей.
 А зачем? Ему ведь платить надо. А где денег взять? Продать-то я бы все продал, но всаживать в это дельце деньги поищите других дураков!
 Ну, как знаете. Я же повторяю: вам необходимо взять адвоката и поручить ему вести дело.
 Я сам себе адвокат. Еще не родился тот, кто надул бы меня.
 Никто не намерен вас обманывать.— Рушинский старался сохранять спокойствие.— Дело требует правовых знаний — вот почему вам нужен адвокат. Кроме того, вы избавите себя от необходимости многократного посещения суда для выполнения различных формальностей.
 А что, суд не для людей, пан меценат?
 Мечислав Рушинский не сразу ответил. Этот клиент все больше удивлял его. Фразг, только что сказанная уважаемым наследником почтенного владельца ремесленного предприятия, адвокату была хорошо известна. Это излюбленное выражение уголовников. Неужели Ковальский из их числа?
 Как хотите. Прошу только сообщить ваши анкетные данные. Они понадобятся мне при внесении дела в суд. Может, вы также сделаете заявление о принятии наследства?
 Был бы дураком, если б отказался от того, что само в лапы идет.
 Хорошо. Секретарь сейчас подготовит нужный документ. Дайте, пожалуйста, ваше удостоверение личности.
 А у меня его нет.
 Как нет?
 Я не взял его с собой.
 В своем письме я просил вас взять удостоверение, я же предупредил вас об этом.
 Забыл, пап меценат, память слабая.
 Ну ладно, говорите ваши данпые.
 Значит, когда я родился?
 Да. Л также имена родителей, где они родились и девичью фамилию матери.
 У вас как в милиции.
 Это необходимо для суда, пан Ковальский.
 Поппмаю. Я ведь просто так сказал. Пишите: Станислав Ковальский. Сын Яна и Марии, урожденной Беднарек. Родились в деревне Белька Струга под Радзимином. Все?
 А дата рождения?
 Ковальский секунду колебался, а затем ответил: 15 ноября 1923 года.
 Записав сказанное клиентом, адвокат вышел из кабинета и вскоре вернулся с отпечатанным на машинке заявлением. В нем говорилось, что Станислав Ковальский, сын Яна и Марии, урожденной Беднарек, родившийся 15 ноября 1923 года в деревне Белька Струга, повят Радзи-мин, после ознакомления с содержанием завещания Влод-зимежа Ярецкого заявляет, что принимает наследство со всеми вытекающими отсюда последствиями.
 —Подпишите, пожалуйста.
 Ковальский поставил свою подпись. Судя по его автографу, искусство письма не было сильнейшим его орудием, и он, видимо, не часто прибегал к нему.
 Для своего возраста вы выглядите очень молодо,— заметил адвокат.
 Со мной всегда так было. Помню, как еще майор из военной комиссии подсмеялся надо мной, сказав, что я заместо старшего брата пришел.
 Итак, на сегодня мы сделали все, что требовалось. Вы получите вызов в суд. А если мне что-либо от вас потребуется, я напишу вам в Воломин.
 Пан меценат, а мне в суде ничего не придется платить? — с беспокойством спросил обладатель красного свитера.
 На судебные издержки по делу наследства Влодзимеж Ярецкий еще перед смертью оставил деньги.
 Влодя всегда был парень что надо,— с просиявшей физиономией заключил Ковальский.— Но хватит ли этих денег?
 Хватит,— рассмеялся адвокат.
 Однако после всех заверений клиент не проявлял намерения уходить.
 До свидания, пан Ковальский.— Рушинский поднялся с места, давая понять, что разговор окончен.
 Пан меценат,— просительным тоном произнес счастливый наследник,— не будьте вы таким неуступчивым, одолжите две красненьких. Совсем обезденежел, даже на
 пиво нет. Бог свидетель — отдам! Из наследства отдам!
 Адвокат достал бумажник и протянул своему странному клиенту двести злотых.




 ДАВНЯЯ ИСТОРИЯ


 Адвокат. Мечислав Рушинский приступил к исполнению последней воли Влодзимежа Ярецкого. О возобновлении прерванного отдыха не могло быть и речи, ибо в довершение всего начальство возложило на него обязанность представлять официальную защиту на процессе по делу о злоупотреблениях в строительной промышленности. А этот процесс, как предполагалось, продлится не меньше двух месяцев. Итак, Рушинскому пришлось распроститься с мечтой еще раз в этом году увидеть милых его взору лебедей в Наленчове.
 Как-то в один из приемных дней курьер Франципгек ввел в бокс к адвокату нового клиента. Это был пожилой седовласый мужчина с правильными чертами лица и удивительно молодыми глазами. На лацкане его пиджака Ру-шинский заметил несколько орденских ленточек, в том числе и высшего военного ордена «Виртути милитари».
 Лесняк, Анджей Лесняк,— представился вошедший.
 Слушаю вас.— Этот клиент с первого взгляда произвел на адвоката очень приятное впечатление.
 Я пришел в связи со смертью Влодзимежа Ярецкого. Как давний друг, хорошо знавший его, я абсолютно не могу понять, как он мог оставить столь странное завещание. Когда я от его жены пани Баси узнал содержание, меня едва удар не хватил.
 Рушинский развел руками:
 Трудно дискутировать по этому поводу Охотно верю, что Ярецкой не по душе последняя воля мужа. Возможно, это и справедливо. Но что делать! Завещание остается завещанием. Я уже проинформировал Барбару Ярецкую, что она может начать процесс о признании завещания недействительным, хотя шансы выиграть его минимальны.
 Влодек совсем с ума спятил.
 В ответ адвокат только плечами пожал.
 Ведь Ястреб-то умер!
 Какой ястреб?
 Поручик Ястреб — наш командир во время Варшавского восстания, он же подполковник Станислав Ковальский.
 Со Станиславом Ковальским, одним из наследников Влодзимежа Ярецкого, я разговаривал не далее как неделю назад.
 — Вот я и говорю, что у Ярецкого перед смертью в голове помутилось. Он завещает свое имущество Станиславу Ковальскому, который во время Варшавского восстания спас ему жизнь. А между тем тот умер, умер несколько лет назад, и Влодек не мог не знать об этом — он был на похоронах Ястреба! А Ковальский из Воломина к той истории никакого отношения не имеет.
 Вы предполагаете, что в данном случае имеет место «error in persona» — ошибка в отношении личности наследника?
 Именно так я думаю, а вы прекрасно выразили это по-латыни. У Влодека, как видно, склероз далеко зашел, коль скоро он забыл, что Ястреб — подполковник Станислав Ковальский — умер, и завещал мастерскую совершенно другому Ковальскому.
 Я разговаривал с Ковальским, и он утверждает, что вытащил Ярецкого из-под развалин, а потом дотащил на себе до Пруткова. Это соответствует тому, что рассказывал и сам завещатель, когда приходил ко мне оформлять завещание.
 Поразительная история! Если Ярецкий сам это рассказывал, значит, он был тогда не в своем уме.
 Помню, как Ярецкий говорил, что его первая жена вместе с их единственным ребенком погибли под развалинами, а его, Ярецкого, Станислав Ковальский вытащил и спас ему жизнь.
 Это ложь! Действительно, жена и ребенок Влодека погибли где-то на Старувке. Он узнал об этом только после поражения восстания. Могилу их так и не нашел. Да и была ли она вообще? Может, они сгорели где-то на улице Длугой, куда, как рассказывали очевидцы, перебрались после того, как в их дом на Закрочимской угодил снаряд. Все это время я и Влодек были вместе, в одном отряде. Вместе сражались в центре города. Никогда Ярецкий не был под развалинами. Голову могу дать на отсечение.
 Ничего не понимаю.
 Видимо, придется мне рассказать вам все с самого начала. Когда первого сентября началось восстание, мы сражались на Чацкой и на Краковском Предместье за костел Святого Креста, там тогда помещалась комендатура полиции, и за здание факультета теологии на углу Краковского Предместья и Траугутта. Потом мы захватили все дома до угла Крулевской. Напротив, в Университете, засели эсэсовцы и блокировали выход па Старувку. С первых же дней восстания Университет был ключевой позицией. Если бы его удалось взять, возможно, судьба восстания могла стать иной. Увы, командование либо недооценило значение этого объекта, либо не располагало достаточными силами для овладения им.
 Это уже история,— заметил адвокат,— давняя история, которую каждый объясняет по-своему. Я лично думаю, что судьба восстания решалась на Воле. Прорыв гитлеровцев по Вольской, Хлодной и Мировской к Саксонскому саду и дворцу Брюля предопределил судьбу всего дела. Захват немцами других районов уже был только вопросом времени.
 Речь идет не о ходе восстания, а о Влодеке Ярецком. Нашим отрядом командовал поручик Ястреб, то есть Станислав Ковальский. Седьмого нлн восьмого сентября мы повели наступление на Университет. Помню, что в этой акции участвовал броневик «кубусь». Прервалась связь, или, возможно, было нарушено взаимодействие между отрядами. Мы должны были атаковать со стороны Краковского Предместья, а отряды с Повислья должны
 были наступать снизу, через сады на Броварнон. Они толи запоздали, то ли вообще не атаковали в тот день. А мы уже пробились в узкую улочку на территории Университета. И тут из гитлеровских укреплений на нас обрушился шквальный огонь, а из здания библиотеки застрочили пулеметы. Атака захлебнулась. Одновременно гитлеровцы открыли огонь вдоль Краковского Предместья из «Бристоля» и из «Дома без углов». Под градом снарядов и
 пуль наш отряд отступил па Траугутта. Мы понесли большие потери.
 Я слышал об этих боях,— сказал адвокат.
 Влодек Ярецкий был ранен при отступлении пулеметной очередью в ноги. Упал посредине улицы. И здесь бы его добили гитлеровцы либо сам умер бы от потери крови. Спас его Ястреб. Не раздумывая, пополз к нему. Мужик он был крепкий, схватил Влодека, и, прежде чем немцы опомнились и дали новую очередь, поручик вместе с раненым были уже по другую сторону баррикады. Я сам доставил Ярецкого в госпиталь, который размещался в до
 ме на углу Брацкой и Згоды. Влодек пролежал там до конца восстания. К счастью, этот дом каким-то чудом уцелел — не подвергся бомбардировке, и ни один снаряд не попал в пего.
 Я xopoiito знаю этот дом: в годы оккупации мой друг вел там дела фирмы «Садыба» — торговля недвижимостью. Знаю, что дом пережил войну без большого ущерба. В парикмахерской на первом этаже даже люстра уцелела.
 Ястреб позднее также был ранен и лежал в том же госпитале. И меня пе миновала пуля. К счастью, наши раны оказались не слишком тяжелыми. Когда была подписана капитуляция, наша тройка решила не сдаваться в плен. Вместе с гражданским населением мы добрались до Пруткова, а оттуда кое-как вырвались на свободу. Уже в январе в Гродзиске мы снова втроем вступили в армию.
 Втроем прошли и весь боевой путь вместе со Второй армией Войска Польского. После разгрома гитлеровцев Станислав Ковальский остался на военной службе. Я и Влодек демобилизовались. Ковальский дослужился до подполковника. Умер три года назад. Мы с Влодеком были на его похоронах.
 Вы правы, странная история,— сказал Руншнский, когда Лесняк окончил свое повествование.— Просто невероятно! За тридцать пять лет адвокатской практики впервые сталкиваюсь с таким делом.
 Вы мне не верите? — возмутился Анджей Лесняк.— Но в Варшаве живет еще несколько человек, воевавших в одном отряде с нами. Могу дать вам их фамилии и адреса. Поговорите с ними. Ручаюсь, они подтвердят мои слова.
 Я вам верю. Если Барбара Ярецкая решится опротестовать завещание, то ей, естественно, могут понадобиться эти свидетели. Когда вы виделись с Ярецким последний раз?
 Недели за две до его смерти.
 Он ничего не говорил о завещании? Не заметили ли вы в поведении своего друга что-либо странное? Ведь когда вы с ним виделись, завещание уже лежало в нашей конторе. Ярецкий удостоверил его у нас более чем за месяц до смерти.
 Нет. Влодек был таким, как всегда. Говорил о своих делах, о том, что весна и лето — самый сезон у него. Упоминал, что вынужден будет взять в помощь еще двух людей. Настроение было хорошее. Мы посидели, выпили. Но в меру,— тут же оговорился Лесняк.
 О жене был разговор? Не рассказывал Ярецкий о каких-либо супружеских недоразумениях?
 Нет. Упомянул лишь о том, что жена собирается на две недели в Закопане и что «ей не помешает немного отдохнуть перед напряженным сезоном». И еще сказал: «Если бы не Бася, не справиться бы мне со всем этим балаганом».
 О Варшавском восстании и Ястребе, вашем командире, была речь?
 Я рассказал ему, что виделся с Крошкой. Это один из наших боевых друзей. Он сейчас живет в Щецине. Влодек немного обиделся на меня, что я не предупредил его об этой встрече, он охотно возобновил бы старую дружбу. Больше на эту тему не говорили.
 Не жаловался Ярецкий на плохое самочувствие, на какую-либо болезнь?
 Нет. Влодек обладал прямо-таки железным здоровьем. Вот почему я не могу понять этого завещания. Его написал сумасшедший.
 Может, и не сумасшедший, а человек в состоянии какого-то нервного расстройства.— Адвокат был более осторожным в выражении своих суждений.
 Скажите, пан меценат, что вы думаете обо всем этом?
 С моей точки зрения, завещание имеет юридическую силу. Имущество завещается точно определенному лицу. Его фамилия, имя, адрес названы абсолютно правильно. Иное дело, что со стороны завещателя имела место «error in persona», поэтому жена умершего может предпринять шаги с целью признания завещания недействительным.
 Я говорил об этом с Барбарой. Убеждал ее опротестовать завещание. Но только в крайнем случае.
 — Почему?
 Видите ли, дело это чрезвычайно деликатное. Не забывайте, Ярецкий занимался производством предметов религиозного культа. Его клиентура особого рода. Это преимущественно ксендзы. Уже и без того убийство Ярецкого вызвало много шума и, наверное, отрицательно скажется на оборотах фирмы. А если к этому добавится громкий процесс о признании недействительным последней воли умершего? А вдова, выступающая в роли истицы, доказывающая, что ее муж в момент составления завещания был не в своем уме? Пресса раструбит эту историю по всей Польше. А ведь и в такой «отрасли производства» существует конкуренция, и конкуренты Ярецкого не преминут воспользоваться этим. Ну, выиграет Ярецкая такой процесс. А что толку? Предприятие-то придется закрыть из-за отсутствия заказов.
 Вы не преувеличиваете?
 Если и преувеличиваю, то не слишком. Может, целесообразнее договориться с этим Ковальским. Что это за человек?
 Я видел его только раз. То ли рабочий, то ли мелкий торговец. Упоминал, что иногда торгует чем придется. Брал кое-что из изделий Ярецкого. Трудно судить о человеке после одного разговора с ним.— Адвокат явно осторожничал, говоря о странном клиенте в алом свитере. — Выглядит молодо, больше сорока никак ему не дашь.
 Выходит, во время Варшавского восстания ему было четырнадцать,— подсчитал Анджей Лесняк.— И он смеет утверждать, что вытащил Ярецкого из-под развалин?!
 Именно так он и сказал, что, кстати, полностью соответствует и тому, о чем Ярецкий пишет в завещании.
 Но откуда этому Ковальскому известно содержание завещания?
 Утверждает, что сам завещатель ознакомил его со своей последней волей.
 Прошу вас, спросите этого человека, где это было, на какой улице, из-под развалин какого дома он вытащил Ярецкого.
 Я не стану его спрашивать. Не мое это дело. Пусть доверенпое лицо Барбары Ярецкой — адвокат Ресевич — поинтересуется этим.
 Я бы этого прохвоста передал милиции. Ведь это явное мошенничество. Этот тип выдает себя за совсем другое лицо.
 Процесс о мошенничестве вызвал бы, несомненно, и большой интерес, и столь же большой шум, как и процесс о признании недействительным завещапия.
 Вы правы. В общем, и так и этак плохо. Что же вы, пан меценат,советуете?
 Я считаю, что следует устроить встречу, в которой приняли бы участие адвокат Ресевич как доверенное лицо Барбары Ярецкой, вы как свидетель и Ярецкая как главное заинтересованное лицо.
 А может, имеет смысл пригласить па эту встречу и того майора, который ведет следствие по делу Ярецкого? — предложил Лесняк.— Афера Ковальского может бросить новый свет на это преступление. Кто знает, не замешан ли этот Ковальский в убийстве Ярецкого?
 Что ж, это можно,— без энтузиазма согласился Рушинский. Он-то ведь знал, что Ярецкий покончил с собой и что прокурор намерен прекратить следствие.
 Вы, конечно, примете участие в этой встрече?
 —Только в качестве исполнителя воли умершего. Адвокат Ресевич охотно согласился участвовать в совещании. Майор Лешек Калинович, которому Рушинский сказал о предполагаемой встрече, очень заинтересовался «аферой Ковальского» и обещал непременно быть.
 Барбара Ярецкая на этот раз пришла не одна. Ее сопровождал молодой человек, немного на нее похожий, лет двадцати пяти, блондин с вьющпмпся, а может быть, завитыми и чуточку излишне длинными волосами, одетый с претенциозной элегантностью.
 —Зигмунт Квасневский, сын моего замершего брата. После смерти мужа у меня никого не осталось на свете. И вот, пока не свыкнусь с этим, попросила Знгмупта заняться моими делами. Вы не будете возражать, еслн и он примет участие в пашем совещании?
 Никто не выразил протеста.
 Адвокат Рушинский, подчеркнув, что принимает участие не как заинтересованная сторона, а только в качестве свидетеля ряда поразительных фактов, рассказал о происшедших событиях. Более всех были пзумлепы майор Калинович и Зигмунт Кваспевский. Для обоих многое из сказанного Рушинским оказалось новостью.
 Это аферист! — горячился молодой человек.— Его надо арестовать! Как влепят ему пару лет, пропадет охота фокусы выкидывать!
 То же самое и я твержу,— поддержал молодого человека Апджей Леспяк.
 Не так-то это просто,— возразил адвокат Ресевич.— Не окажись в завещании Ярецкого одной фразы, наша встреча была бы абсолютно бесполезной затеей, а Станислав Ковальский, безусловно, стал бы наследником.
 Это почему же? — спросил Квасневский.
 Потому что Влодзимеж Ярецкий имел право по своему усмотрению распорядиться половиной имущества. Он мог завещать его первому встречному, даже приюту для бездомных собак или кошек. А уж тем более Станиславу Ковальскому из Воломина. Только фраза наследодателя, что он делает это в знак благодарности за то, что тот спас ему жизнь во время Варшавского восстания, вызывает сомнение относительно действительности этого документа.
 Но я лично не усматриваю здесь злого умысла со стороны Ковальского.
 Но Ковальский-то утверждает, что именно он спас жизнь моему дяде.
 Он сказал это в частном разговоре с адвокатом Рушинским,— разъяснил Ресевич.— И я не удивляюсь этому. Его уведомляют о большом наследстве, и он хочет его получить. Такого рода ложь нельзя рассматривать как мошенничество.
 Я удивляюсь, как вы можете защищать этого афериста! Ведь вы должны представлять интересы Баси. Что же это такое?! — Молодому человеку явно недоставало выдержки и такта.
 Именно как доверенное лицо Барбары Ярецкой я обязан защищать ее интересы и предостеречь, дабы, не желая того, она не навлекла на себя обвинения в преступлении, именуемом в уголовном кодексе «ложными показаниями»,— сухо отпарировал Ресевич. — Согласен, что Ковальский, заявляя, будто он спас Ярецкого, поступает нечестно. Но это еще не мошенничество.
 Успокойся, Зигмунт,— одорпула племянника Барбара Ярецкая.— Меценат Ресевич прав.
 Позвольте мне кое-что разъяснить,— обратился к собравшимся майор Калинович.— Адвокат Руншнский по телефону кратко рассказал мне об этой любопытпой афере. Я решил проверить, что из себя представляет Станислав Ковальский из Воломина. Оказалось, личность эта хорошо известна милиции пе только тех мест, но и варшавской. Мелкий воришка и мошенник. Имеет уже несколько судимостей. Часть сроков отсидел, а часть скостила амнистия. Заниматься трудовой деятельностью явно не расположен. Когда нужда припирает, он, как говорят у нас в столице, начинает «подторговывать» чем бог пошлет. У меня имеются его анкетные данные. Майор вытащил блокнот и начал читать: «Станислав Ковальский, год рождения 1933, место рождения — деревня Велька Струга...»
 А мне он сказал,— прервал майора Рушинский,— что родился в двадцать третьем году. То-то мне его моложавость показалась подозрительной.
 Подтверждая версию о спасении жизни Ярецкого,— заметил майор,— он должен был прибавить себе десяток лет. Ему было одиннадцать, когда вспыхнуло восстание. Трудно было бы поверить, что такой мальчуган смог вытащить взрослого мужчину из-под развалин. Впрочем, мы установили, что этого Ковальского вообще не было тогда в Варшаве. В это время он жил со своими родителями в родной деревне под Радзимином.
 Следовательно, он действительно аферист,— стоял на своем Квасневский.
 Теперь я припоминаю этого Ковальского,— заговорила вдова,— он был у нас несколько раз. Покупал медальончики, самые дешевые. В последний свой визит жаловался на безденежье. Говорил, что в поезде у него вытащили деньги. Влодек, человек мягкосердечный, дал ему в кредит товару на двести злотых. С тех пор не видали мы ни этих денег, ни этого клиента.
 Двести злотых? — повторил задумчиво Рушинский.— Это уже занятно...
 Где-то в наших бухгалтерских книгах в графе «не возможно взыскать» значится эта сумма. Короче говоря, нагрел нас этот Ковальский на двести злотых.
 Таков уж его обычай,— засвидетельствовал Рушинский, основываясь на своем личном опыте...
 Муж определенно дал бы ему больше, да я воспротивилась.
 Сообщение майора,— взял слово адвокат Ресевич,— только подтверждает тот факт, что завещатель совершил ошибку относительно особы, которой завещал свое имущество. В этих условиях я считаю правомочным внести иск о признании завещания недействительным. Я более чем уверен, что и суд займет ту же позицию.
 Ковальский наверняка замешан в убийстве дяди,— не унимался Зигмунт Квасневский.— Не мешало бы выяснить, есть ли у него алиби. Этот прохвост терроризировал дядю, поэтому он и сделал завещание в его пользу. Желая как-то оправдаться, дядя написал о своей якобы благодарности за то, что тот спас ему жизнь.
 Это наивное заключение вызвало улыбку у майора.
 —То, о чем вы нам говорите, пан Квасневский, годится лишь для худого сценария американского детективного фильма,— заметил он.— А нам нужны разумные, основанные на фактах суждения.
 Зигмунт Квасневский покраснел, умолк и с неприязнью глянул на майора.
 —Чепуха! — запротестовал и адвокат Рушинский.— Ярецгаш к нам в контору пришел один. Никто его не сопровождал. Верно, завещание у него было уже готово, но мы его обсуждали. Я утверждаю, что он не производил впечатления запуганного или ненормального. Был таким, как и мы все.
 Но он же не мог забыть, что Ястреб — поручик Станислав Ковальский, наш командир — умер. Тот самый Ковальский, который спас ему жизнь. Подполковник Ковальский никогда не жил в Воломине. Влодек не один раз бывал в его квартире в Варшаве на улице Фильтровой,— не сдавался Анджей Лесняк.— Все это никак не укладывается в моей голове.
 Как случилось, что Ярецкий сделал такое, а не иное завещание, мы, как я опасаюсь, уже никогда не узнаем. Поэтому, я повторяю, у нас остается лишь один выход — внести иск о признании завещания недействительным,— заключил адвокат Ресевич.
 Барбара Ярецкая — главное заинтересованное лицо — высказала свое мнение последней:
 Я бы хотела избежать процесса. У меня есть для этого веские основания.
 Неужели ты хочешь отдать мастерскую этому типу? — Племянник, как видно, не мог совладать со своими нервами.— Может, ты ему отдашь и все то, что дядюшка тебе милостиво оставил?
 Зигмунт, как ты можешь...
 Если бы Ковальский,— сказал Рушинский,— сделал нотариальное заявление, в котором бы указал, что Ярецкий в своем завещании совершил очевидную ошибку и что в связи с этим он, Ковальский, отказывается от наследства, наверное, удалось бы избежать огласки. Позицию пани Ярецкой я прекрасно понимаю.
 Надо быть психом, чтобы согласиться на это,— буркнул Квасневский.
 Почему же? — Адвокату Ресевичу понравилась идея коллеги.— Если мы сумеем убедить его, что ему все равно наследства не получить, он, возможно, и согласится
 сделать такое заявление. Конечно, не даром.
 Еще и платить этому аферисту! — не мог успокоиться Квасневский.
 Я думаю, что в такой ситуации он не будет чрезмерно требователен,— сказал майор, не сводивший глаз с красивого лица молодой вдовы.— Это предложение мне тоже нравится.
 Может быть, меценат Рушинский и вы, майор, любезно согласитесь поговорить с этим человеком? — попросила Ярецкая.— Лучше немного потерять, чем иметь громкий процесс.
 Мне этого делать нельзя. Я сотрудник милицпи, и мое участие может быть расценено как попытка оказать давление, что, конечно, недопустимо.
 А я, как исполнитель завещания Ярецкого, не имею права принимать чью бы то ни было сторону,— уклонился в свою очередь Рушпнский.
 Не в этом дело, Метек,— обратился к коллеге Ресевич.— Тебе нужно только совершенно беспристрастно проинформировать Ковальского о нашем намерении внести в суд иск о признании завещания недействительным. Ты также объяснишь ему, каковы будут при этом его шансы, и, наконец, сообщишь, что мы ради обоюдовыгодного согласия и избежания суда готовы выплатить ему определенную небольшую сумму за добровольный отказ от наследства. Мы же, Метек, тоже заинтересованы, чтобы ты действовал как можно беспристрастнее. Я уверен, что и наше начальство не будет возражать, если ты выступишь
 в такой роли.




 ТАИНСТВЕННОЕ ПИСЬМО


 —Прошу вас, садитесь, пожалуйста! — Этими, можно сказать, традиционными словами адвокат Рушпнский приветствовал своего клиента Станислава Ковальского.
 На этот раз он выглядел не столь живописно. На нем была темная рубашка и пиджак в клеточку, который был несколько коротковат и тесен ему. Он приоделся и даже побрился по такому торжественному случаю.
 Ну как там, пан меценат? Вы нашли покупателя?
 Покупателя не нашел. Зато имею неблагоприятную для вас новость.
 Какую еще? — Наследник заметно встревожился.
 Адвокат Ресевич уведомил меня, что Ярецкая намерена внести в суд иск о признании завещания недействительным.
 Выходит, Влодя Ярецкий мне записал, а они хотят забрать? Как бы не так! Что мое, то мое и будет. Ну, чертова баба! Сколько раз говорил я Влоде, не женись ты на этой ведьме!
 Я в данном случае лицо абсолютно незаинтересованное,— решительно предупредил Рушпнский.— Однако считаю свопм долгом сказать вам, что иск Ярецкой весьма основателен. Она может выиграть процесс.
 Почему?
 Потому что им известно, что вы никогда не спасали жизнь Ярецкому. Они знают также, что вы родились в тридцать третьем году и во время восстания жили с родителями в деревне под Радзимином. И, наконец, они знают, что тот Станислав Ковальский, который действительно спас жизнь Влодзимежу Ярецкому, умер три года назад.
 Ну, дошлая баба! — с оттенком восхищенного удивления воскликнул Ковальский. — С такой лучше потерять, чем с иным — найти. Все разнюхала!
 Адвокат Ресевич будет доказывать, что при составлении завещания имела место «error in persona», то есть что Ярецкий хотел записать имущество одному Ковальскому, а ошибочно записал другому. Вы, правда, сказали мне, что собственными руками вытащили Ярецкого из-под
 развалин, но адвокат Ресевич на суде сразу же докажет, что это ложь.
 Выходит, сорвалось?
 — Выходит, так. И все же я вам рекомендую прибегнуть к помощи адвоката. Лучше из другой конторы.
 Зачем я буду деньги тратить? Я и сам вижу, что сорвалось. Поэтому и хотел загнать поскорее это наследство. Хотя бы и за полцены, но по-быстрому. Я бы имел денежки, а купивший — хлопоты.— При мысли о такой прекрасной перспективе Станислав Ковальский даже захихикал.
 Не спешите, обдумайте все. В вашем положении очень нужен опытный адвокат.
 Если мы пойдем в суд и выиграем, то судебные издержки кто должен платить?
 Если бы выиграли, издержки суд возложил бы на вас.
 Черт побери! — взорвался Ковальский. — Еще и платить надо!
 Я не утверждаю категорически, что вы проиграете процесс. Я говорю лишь, что у Ярецкой серьезные основания выиграть его.— Адвокат старался быть беспристрастным.
 Я не ребенок. Мне не нужно объяснять. Сам вижу, что погорел. В общем, пришлась ложка по рту, да в кувшин не лезет. Только раздразнили. Разве не так?
 Увы, так,— согласился адвокат.
 Пан меценат,— Ковальский закурил,— почему этот Ярецкий записал мне свою мастерскую? Ведь я ему ни сват, ни брат. Не знаю даже, откуда он мой адрес взял.
 Несколько раз товар у него брал — вот и все наше знакомство. Чертова ведьма писала мне и судом грозила, если я ей пару грошей не отдам. А с хозяином я и полсотней слов не перекинулся. И вдруг — на тебе! Всю мастерскую...
 Именно поэтому адвокат Ресевич и намеревается доказать в суде, что Ярецкий ошибся.
 Ну ладно ошибся бы в фамилии. Но ведь он и мой адрес подал. Или написал  бы:  «Ковальскому на Маршалковской, дом 115», а ему надо было: «Ковальскому на
 Маргяалковской, дом 111». На такой большой улице Ковальских хоть пруд пруди. Но в Воломине на Малиновой только один Ковальский — это я.
 Не напиши Ярецкий о том, что вы спасли ему жизнь,— адвокат счел своим долгом дать клиенту исчерпывающую информацию,— тогда, как говорится, комар бы носа не подточил — завещание было бы действительным и никто не смог бы его опротестовать. Ведь владелец мастерской имел право записать ее кому угодно. И вам в том числе.
 У него, видать, не все дома были. — Ковальский пришел к тому же выводу, что и знатоки законов.
 Если судить по этому завещанию, то с Ярецким действительно произошло что-то неладное.
 Что же теперь будет, пан меценат?
 У вас есть две возможности: либо взять опытного адвоката и постараться выиграть процесс, либо достичь полюбовного соглашения с Ярецкой. Насколько я понимаю, та сторона по определенным соображениям хотела бы избежать суда.
 Понимаю! — Ковальский был не лыком шит.— Бабе невыгодно, чтобы попы узнали, что дароносицы им псих делал. Вот и хочет уладить дело по-тихому.
 Предположим, что вы правы.
 А как бы это полюбовное соглашение выглядело?
 Вы должны сделать у нотариуса заявление, где будет сказано, что ввиду явной ошибки Ярецкого вы не принимаете наследства. Тогда все наследует жена.
 Соображаю. А они мне за это в ручку?
 Именно так.
 Если дадут сто тысяч, я соглашусь.
 Хорошо. Я сообщу об этом поверенному Яредкой — адвокату Ресевичу. Он, кстати, тоже работает в нашей конторе. Если вы хотите, я могу пригласить его сюда.
 Нет уж, лучше я с вами буду дело иметь. Дадут они мне сто тысяч?
 Не знаю. Я бы не дал. Предпочел бы судиться.
 — Ну а пятьдесят? — Первый запрос был, очевидно, «пробным шаром». Теперь Ковальский делал конкретное предложение.
 Рушинский догадался, что и эта цена завышена.
 Не много ли, пан Ковальский? Ведь вы, в сущности, получаете деньги ни за что.
 А вот нет! За то, чтобы суда  и  писак не было. Вот как редактор тиснет на первой странице «Экспресса» этакую статеечку, тогда посмотрим, какой вид у них будет. В Варшаве на Воле есть еще один спец по медальончикам со святыми угодниками. Пекарняк его фамилия. Он тот час разошлет эту газетку по всем приходам Польши.— Ковальский неплохо разбирался в конкурентной борьбе изготовителей ритуальных предметов для костелов и решил использовать ее.— Ведь больше потеряет чернявая уродина, чем пятьдесят тысяч кусков. Иу что для нее эти деньги?
 Я еще раз повторяю, пан Ковальский, мне в данном случае сказать вам нечего. Сейчас я иду к адвокату Ресевичу и передам ему ваше предложение. Подождите меня минутку.— С этими словами Рушинский покинул свои «апартаменты».
 Слушай, Кароль,— разговор уже велся в боксе Ресевича.— У меня сейчас Ковальский. Он согласен пойти на мировую, но хочет пятьдесят тысяч.
 Спятил! — коротко, но ясно выразил свое отношение к этому предложению адвокат Ярецкой.
 А вы сколько предлагаете?
 Когда я разговаривал с моей клиенткой, речь шла о десяти тысячах. Возможно, она согласится как максимум на двадцать. Но пятьдесят тысяч — это просто нахальство! Скажи ему, Метек, чтобы он выбросил эту дурь из головы.
 Ковальский не дурак,— заметпл Рушинский.— Он прекрасно понимает, почему Ярецкая хочет избежать суда, и намерен использовать это.
 —Тем не менее о такой сумме не может быть и речи. Я сам буду отговаривать клиентку.
 —Как знаете. Я сообщу Ковальскому ваше мнение. Едва Рушинский переступил порог своего бокса, как
 Ковальский спросил его:
 Ну как? Согласны?
 Нет. Они считают, что слишком много.
 Сколько же дают?
 Адвокат Ресевич говорил о десяти тысячах.
 Ну, уж нет! Пусть я ничего не получу, но они всю эту кашу будут на суде расхлебывать.
 Каково же будет ваше последнее предложение?
 Тридцать тысяч. И ни злотым меньше. Я отдаю им всю мастерскую, а они не хотят выложить даже этих нескольких тысчонок.
 Хорошо. Я еще раз попытаюсь поговорить с адвокатом Ресевичем.— С этимп словами Рушппский поднялся и вышел.
 Тридцать тысяч — очепь большая сумма,— сказал Ресевич.— Этот вопрос я один решить не могу. Я должен поговорить с Ярецкой. Пойду позвоню ей. Подождите меня.
 Рушннский вернулся к себе:
 —Нужно подождать. Ресевич ведет переговоры с Ярецкой.
 Минут через пять в бокс вошел Ресевич.
 Станислав Ковальский? — Ресевпч поздоровался с наследником.— Я только что говорил с моей клиенткой. Она согласна на тридцать тысяч. А вы, пан Ковальский, должны подписать нотариальное заявление об отказе от наследства.
 Почему ж не подписать! Если денежки выложите, то подпишу что требуется.
 Следовательно, договорились. Худой мир лучше доброй ссоры.— Адвокат вдовы, в сущности, был рад, что удалось избежать процесса, который обещал быть длительным.— Что касается срока, то лучше сделать все как можно быстрее. О деталях вы договоритесь с адвокатом Рупшнским. А сейчас прошу извинить меня, но я должен покинуть вас. Ничего не поделаешь — ожидает клиент.
 Мне тоже не терпится,— сказал Ковальский после ухода Ресевича.— А ведь обобрали они меня...
 Помилуйте, это ли не выгодная сделка! Тридцать тысяч — немалые деньги.
 Ладно уж, подпишу. Только чтобы и вы тоже там, у нотариуса, были. Вы все проверите. Я этой черной ведьме не верю. Как начнет своими зелеными зенками буравить, так они, помощники нотариуса, обалдеют и понапишут все, чего она захочет. Я лишь тогда поставлю свою подпись, когда они вам в руки наличные выложат. А как будем выходить из конторы, вы мне их отдадите.
 Спасибо за доверие,— усмехнулся Рушинский.
 Я о вас много хорошего слышал. Вы одного моего кореша защищали. Он мог схлопотать пять лет, а получил только полтора года. Кореш рассказывал, что вы, пан меценат, так их всех разделали в судебном зале, так им раз-доказали, что и сам он начал думать, а может, и впрямь
 не он обчистил тот чердак на Броней...
 Припоминаю, Вавжинец Фабисяк.
 Ну, и память у вас,— просиял Станислав Ковальский.
 Л теперь, когда мы покончили с делом, скажите, только без вранья, каким образом вы узнали содержание завещания Ярецкого?
 —Я и сам толком не знаю, пан меценат.
 — Как это так?
 — А так,— начал Ковальский.— Вернулся я домой в конце мая. Жена говорит — тебе письмо. Ну, думаю, опять какая-нибудь повестка. Вечно ко мпе цепляются: то на комиссию вызовут — почему, мол, не работаешь, а то снова в суд. Однако, гляжу, на этот раз что-то другое. Обычный почтовый конверт. Заказное письмо. Прочитал и вижу: кто-то разыграть меня надумал, одурачить захотел...
 —Цело у вас это письмо?
 —Оно со мной.— Ковальский вытащил из кармана пиджака уже изрядно замызганный конверт и подал адвокату.
  Пан Ковальский! 
  Умер Влодзимеж Ярецкий, тот, который изготовлял предметы религиозного культа. На Хелминской, дом семнадцать. Вы знаете его, так как не раз бралн у него товар. Перед смертью Ярецкий составил завещание и завещал Вам все свое состояние. 
  В завещании Ярецкий указывает, что делает это потому, что Вы во время Варшавского восстания вытащили его из-под развалин. Перед войной он жил на Старувке, на улице Закрочимской. Запомните это хорошенько и заявите, что Вы спасли Ярецкого. Прибавьте себе десять лет, иначе никто Вам не поверит. 
  Вы сами убедитесь, что я пишу правду. Через несколько дней Вы получите вызов к адвокату Мечиславу Рушинскому в нотариальную контору № 104. Адвокат официально ознакомит Вас с содержанием завещания. Дело идет о больших деньгах. Будьте осторожны, не засыпьтесь. Мастерская, которую Вы получаете, стоит миллион злотых. Письмо уничтожьте, лучше всего сожгите, ибо если его прочтут, то станет ясно, что вся история со спасением Вами Ярецкого — липа   .    Наследства Вам тогда, конечно, не видать. 
  Держитесь, твердо одной версии, не болтайте лишнего, особенно адвокатам и в суде. 
  Друг 
 Письмо было отпечатапо па машинке, на белом нераз-линовашюм листе бумаги. Подписи от руки, даже какой-либо неразборчивой закорючки, не было. Даты — тоже. Адвокат осмотрел конверт. Письмо отправлено с Варшавского главного почтамта 20 мая. Какая удивительная оперативность! Ведь 20 мая утром милиция обнаружила труп Ярецкого. Поистине потрясающая осведомленность была у этого «друга». Адвокат вложил письмо в конверт и положил его на стол.
 Когда я прочитал это,— сказал Ковальский,— то подумал: не иначе как кто-то из дружков надумал красивой шуточкой поразвлечься, разыграть меня решил. Гадаю, кто бы это? Морду хотелось расквасить этой дряни, чтобы в другой раз неповадно было... первоапрельскую шуточку в мае выкидывать!
 Однако вы письмо не сожгли.
 Каждый человек свой опыт имеет. Если мне говорят: сожги,— значит, надо хранить получше.
 Правильно.— Адвокат даже рассмеялся, выслушав эту своеобразную философию.
 Вскоре действительно пришло письмо, и вы пригласили меня в съязи с наследством по завещанию Влодзимежа Ярецкого. Тогда я понял, что тот тип не врал. А здесь, у вас, и совсем убедился, что все как есть сходится, слово в слово.
 Вы кого-нибудь подозреваете? Кто мог написать? Может, кто из работников мастерской?
 Я там никого не^знаю. В самой мастерской никогда не был. Заходил только в конторку к Ярецкому или к его жене, когда закупал товар. Вы думаете, я у них часто бывал? Раза три, не больше. А там и совсем перестал...
 Получили в кредит — и поминай как звали?
 Вот баба, и об этом наболтала! С чего отдавать-то? Дали бы товару на тысячу или побольше, тогда и барыш был бы. А с двухсот злотых какой оборот? Да и кто такую мелочь отдает? Вот вы, пан меценат, разве рассчитывали, что я верну вам те две красненькие?
 Скорее, пет,— признался адвокат.
 Апломб и цинизм Ковальского становились занятными.
 Вот то-то и оно. Подстрелил я у вас две сотенные. А почему? Потому что точный расчет был: ста злотых мне мало, а триста вы не дали бы. Всегда надо знать — где, как и сколько. Но у Ковальского есть своя гордость.
 Следовательно,— спросил пришедший в хорошее настроение адвокат,— я все-таки получу свои деньги?
 Денег вы пе увидите. Но мне сдается, что это вот письмо вас заинтересует. Я вам его продам. За те самые две бумажки. По рукам?
 —По рукам,— охотно согласился адвокат. Станислав Ковальский ушел, а Мечислав Рушинский еще раз внимательно осмотрел конверт и перечитал письмо. Мистификация исключалась. Ковальский наверняка не посылал сам себе этого письма. Да и зачем бы ему это делать?
 Адвокат набрал номер телефона Калиновича. Ему повезло: майор, несмотря на поздний час, был еще па работе. Договорились встретиться в ближайшем кафе — «Галерея искусства». К слову сказать, адвокат любил сюда наведываться. Здесь всегда можно было полюбоваться на молодых стройных девочек.
 Майор выслушал историю с таинственным письмом и в свою очередь внимательно осмотрел его.
 —Без тщательного анализа я не могу утверждать, но сдается, что все три документа — копия завещания Ярецкого, его письмо в милицию о самоубийстве и это письмо Ковальскому — отпечатаны на одной машинке.
 Письмо в милицию и завещание писал сам Ярецкий, и, конечно, пользовался своей машинкой.
 Но тогда выходит, что и автором этого письма Ковальскому является тот же самоубийца. И он же опустил его в почтовый ящик, перед тем как совершить свой отчаянный шаг.
 Это абсурд!
 Разумеется, такой вывод, хоть он и кажется логичным, является абсурдным. Зачем понадобилось наследодателю составлять такое странное завещание, а потом учить своего наследника, каким образом он должен лгать?
 Единственно правдоподобный вывод: письмо Ковальскому написал тот, кто знал содержание завещапия и был очень заинтересован, чтобы этот мелкий жулик получил наследство. Поскольку вполне вероятно, что эти письма отпечатаны на одпой машинке, можно предположить, что автора письма Ковальскому следует искать среди тех, кто был близок к Ярецкому, и кому не составляло никакого труда узнать его секрет, и кто смог воспользоваться его же пишущей машинкой. Этой особой, конечно, не является Ярецкая, ибо такое завещание для нее певыгодно и у нее нет никаких оснований действовать в пользу Ковальского.
 Ясно, что это не Ярецкая,— согласился майор.
 Следовательно, остаются работники и ученики мастерской. Кто-то из них подсмотрел, когда Ярецкий писал завещание, и заметил совершенную им ошибку в выборе наследника. Вероятно, этого человека что-то связывало е Ковальским, после самоубийства Ярецкого «друг» решил помочь Ковальскому из Воломина получить наследство.
 Такое предположение могло бы иметь основание, если бы не один контраргумент. Почему наш таинственный «друг» не явился к Ковальскому лично и не объяснил ему все на словах? Почему не поставил под письмом своего имени? Если бы у Ковальского был дружок среди работников мастерской, то он не принес бы вам этого письма и ни за что не выпустил бы его из рук. Нет, я уверен, что Ковальский на этот раз говорил чистую правду. Это письмо, как и известие о том, что он стал наследником владельца мастерской, было для него полной неожиданностью.
 Да, это так,— согласился Рушинскии.
 Объяснить, почему было написано такое письмо, — сказал майор,— для меня, криминалиста, не составляет труда, но это еще не раскроет дела до конца.
 Интересно, почему?
 Автор письма, как это следует из его содержания, знал, что Ярецкии, составляя завещание, совершил ошибку и что не этот Ковальский спас ему жизнь. Тем не менее автор письма хочет, чтобы именно этот Ковальский получил наследство, ибо намерен извлечь из этого личную выгоду.
 Каким же путем и какую?
 Угрожая Ковальскому раскрыть ошибку Ярецкого. Путем такого шантажа он мог вытянуть у счастливого наследника по меньшей мере половину того, что тот получил, ибо Ковальский из опасения потерять все платил бы своему «другу» столько, сколько бы тот потребовал. Такой шантаж не трудно осуществить.
 Это звучит убедительно, майор. Но не следует забывать, что и Ковальский не прост, его голыми руками не возьмешь. Совестью н другими категориями высокой морали он не обременен. Не раз уже получал сроки, и я неуверен, можно ли его так просто запугать.
 А что он мог сделать? Убить шантажиста? Очень сомнительно. Ковальский — жулик, а не какой-то воломинский ас. Такие комбинаторы, как Ковальский, обычно трусоваты. Скорее всего, платил бы шантажисту.
 Это, однако, не противоречит моему тезису, что автора письма следует искать среди людей из окружения Ярецкого.
 С этим я могу согласиться,— признался майор.— Но должен вам рассказать об одном любопытном факте.
 Каком?
 После того как вы передали письмо самоубийцы, мы поехали в мастерскую на Хелмиискую, желая удостовериться, действительно ли за щитком счетчика лежат документы покойного. Они там и оказались. Нужно было составить краткий протокол, который должны были подписать находившиеся при этом свидетели. Обычная формальность. Один из наших работников сел за машинку, стоявшую в конторке мастерской, и отпечатал нужный текст. Из простого любопытства, ибо тогда у меня не было поводов для подозрений, я проверил, не на этой ли машинке отпечатал Ярецкий свое письмо. Угадайте, что же обнаружилось?
 Не на этой машинке?
 Вот именно. Пишущая машинка Ярецкого — это старушка, помнящая, вероятно, еще довоенные времена. А завещание и письмо в милицию отпечатаны на чешской портативной машинке. Сей факт подтвердили и наши эксперты. Это можно обнаружить и невооруженным глазом.
 Может, у Ярецкого было две машинки? Одну, эту старую, он держал в конторе, а другую, новую,— дома?
 Если даже это и так, то и в этом случае ваш тезис несостоятелен. Ярецкие жили вдвоем. Во время следствия об убийстве Ярецкого было тщательно изучено прошлое и
 пастоящее его жепы. «Приятелей» у Барбары Ярецкой не было обнаружено. Впрочем, зачем бы любовнику действовать против интересов своей дамы сердца? Ученики и другие работники в доме своего хозяина не бывали. С клиентами, в том числе ксендзами, Ярецкий поддерживал только деловые связи. Товарищеские отношения у Ярецкого в основном были лишь с друзьями юности и военных лет. Барбара Ярецкая личного круга знакомых, насколько нам
 известно, не имела. Это, в сущности, понятно: Ярецкая не варшавянка. Она с Балтийского побережья. Должен вам сообщить, что прокурор прекратил следствие по делу Ярецкого. Тем не менее я хочу на свой страх и риск заняться этим письмом.
 Вся эта история, казавшаяся вначале простой, становится все более запутанной и загадочной. Совершенно не могу попять, с какой целью посылалось это письмо. Разве что принять вашу версию о задуманном шантаже. Тогда кто этот таинственный «друг»? В общем, с какой стороны ни рассматривай эту загадку, в итоге оказываешься в исходной точке.
 Ибо не здесь зарыта собака,— заметил майор.— Письмо — лишь деталь второстепенного значения.
 Так ли? Я бы этого не сказал.
 Главная тайна кроется в ином. В непонятном решении Ярецкого и его прямо-таки уму непостижимом самоубийстве. В первую очередь, конечно, в самом завещании. Если мы поймем, почему этот человек написал: все остальное свое имущество... завещаю Станиславу Ковальскому, проживающему в Воломине, улица Малиновая, 9. Поступаю так, чтобы отблагодарить Станислава Ковальского за то, что он во время Варшавского восстания спас мне жизнь, то узнаем все. Тогда все станет ясно. В том числе и письмо «друга». А пока мы этого не знаем, будем блуждать в потемках. Этот человек, я говорю о Ярецком, не был сумасшедшим. Так могут рассуждать адвокаты, дискутирующие о правомочности завещания. Но все, кто до дня смерти имел дело с Ярецким, утверждают, что он был, безусловно, в здравом уме.
 —Я только раз разговаривал с Ярецким, и у меня создалось такое же впечатление,— согласился Рушинский.
 — Почему же, спрашивается, абсолютно нормальный человек сделал такую диковинную запись? Потому что преследовал какую-то цель. Не верю и никогда не поверю в склероз или невменяемость Ярецкого.
 Однако же завещание было написано Ярецким и в моем присутствии подписано им.
 В этом что-то кроется, какой-то секрет. Здесь главная загадка.
 Но какая же? — Адвокат также не находил ответа на вопрос майора.
 А не выпить ли нам по рюмочке коньяку,— предложил майор.— Может, хоть после этого что-то прояснится в наших головах.
 Увы, и коньяк не помог.




 СТО ТРИДЦАТЬ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС


 Спустя два дня майор Лешек Калинович, улучив свободную минутку, решил заняться таинственным письмом, полученным Станиславом Ковальским. Он решил, что прежде всего следует поговорить с Барбарой Ярецкой. Может быть, она знает автора письма или хотя бы подскажет, кого можно подозревать в этом.
 Мне хотелось бы встретиться с вами, пани Барбара,— сказал майор, услышав в трубке низкий мелодичный голос.
 Еще один допрос? — Ярецкая без энтузиазма приняла предложение майора.
 Правильнее было бы сказать — разговор. Мне нужно кое-что узнать, но ради этого я не вижу необходимости вызывать вас к нам. До которого часа вы будете на Хелминской?
 Мы закрываем в шестнадцать.
 Прекрасно. Постараюсь приехать к этому часу,
 —Пожалуйста, жду вас.— Тон, каким были сказаны эти слова, совершенно не соответствовал их прямому смыслу.
 Случилось, однако, так, что на майора свалились всякие непредусмотренные дела, и он смог вырваться только в половине четвертого. Как нарочно, под рукой не оказалось пи одной служебной машины, а о таксп в этот час нечего было и мечтать. Калиновичу с трудом удалось втиспутьгя в переполненный автобус. На Хелминской он оказался в начале пятого. Майор подходил к дому номер семнадцать, когда от него отъехал «рено» Барбары Ярецкой. Калинович выскочил на мостовую, взмахом руки пытаясь остановить автомобиль. Дама за рулем узнала его, затормозила и приоткрыла дверцу.
 Опаздываете, майор,— заметила Ярецкая, когда Калинович сел рядом с ней.
 Извините. Не моя вина, дела не позволили уйти раньше, а потом и транспорт подвел. У сотрудников милиции нет таких шикарных машин, как у некоторых представителей нашего ремесленного производства. Нам, говорят, достаточно и месячного проездного билета.
 Быть сотрудником милиции никого не обязывают,— ответствовала прекрасная дама,— а вот представителей ремесленного производства, как постоянно пишет наша пресса, у нас не хватает.
 Сотрудников милиции — тоже.
 Едем в ваше управление?
 Боже сохрани! Я там насиделся с раннего утра. Вы уже обедали?
 Я всегда ем в мастерской. Вместе со всеми. И ресторанов не люблю. Так приучил меня Влодек. Надеюсь, вы уже нашли убийц?
 Вынужден огорчить вас — мы не напали даже на их след.
 Вы затем и приехали, чтобы сообщить эту «приятную» новость?
 Нет. Хочу поговорить с вами о некоторых вещах, что, возможно, будет иметь большое значение для следствия. Поговорить полуофициально. Без протоколов, предупреждений об ответственности за ложные показания и других формальностей. Хотел пригласить вас пообедать, но поскольку это отпадает, то, может быть, зайдем куда-нибудь выпить чашечку кофе? И еще: поскольку наш разговор не официальный, вы имеете право отказаться от него, тогда останавливайте машину и я покину вас.
 Вы, майор, сегодня очень любезны, миролюбивы и сердечны. Не то что во время нашей последней встречи у вас в управлении, когда вы допрашивали меня. Вы тогда явно подозревали меня в убийстве мужа. Я уже стала думать, выпустят ли меня из здания милиции.
 Последний раз мы виделись у адвоката Рушинского,— уточнил Калинович.— Что же касается того допроса, то не следует обижаться. Когда ведется следствие, все в известной мере подозрительны. Не нужно, однако, забывать, что главная цель следственной работы и заключается в том, чтобы снять подозрение с невиновных людей. В итоге такой работы подозреваемым остается лишь тот, с кого нельзя спять подозрение, то есть преступник.
 Я обязан был проверить ваше алиби, узнать о вашей супружеской жизни, о материальных и прочих ваших делах. Не скрою, все сказанное вами было самым тщательным образом проверепо.
 Теперь вы меня уже не подозреваете? — с улыбкой спросила Барбара Ярецкая.
 Теперь уже нет.
 Весьма вам признательна. Чем объяснить эту милость?
 Тем только, что сейчас я знаю о деле и о вас значительно больше, чем тогда, на допросе.
 Любопытно, что же вы узнали обо мне?
 Вероятно, все. Однако мне хотелось бы поговорить о другом.
 Я решила не выпроваживать вас из машины,— сказала Ярецкая,—хотя бы потому, что это ничего не изменит. Просто я тогда получу официальный вызов и должна буду явиться в милицию. Предпочитаю уж «полуофициальный разговор».
 Есть тут поблизости какое-нибудь кафе?
 У меня другое предложение. У вас есть немного времени?
 Для вас — всегда.
 Я устала. У меня болит голова. Предлагаю поехать к Заливу. В Непоренче также можно выпить кофе. В будни, в эти часы там малолюдно.
 Отличная мысль.
 Барбара Ярецкая доехала до перекрестка, развернулась и стремительно повела машину к Висле. Вот они уже мчались бульваром. Спидометр показывал, что она превысила дозволенную в черте города скорость.
 Калинович молча наблюдал, как она вела машину. Лицо напряжено, глаза внимательно смотрят вдаль. Вела она уверенно, но рискованно. Из двух вариантов: сбросить газ или прибавить — она выбирала второй.
 Вы любите быструю езду?
 Обожаю. Притом па предельной скорости. Это, наверное, у нас фамильное. Мой племянник Зигмунт — такой же заядлый автомобилист. Ради собственной машины этот парень готов душу дьяволу продать.
 Дьявол уже давно перестал заключать такие невыгодные для себя сделки. Однако, прошу вас, сбавьте скорость, иначе даже присутствие в машине офицера милиции не спасет вас от штрафа. Мы еще не проехали и четырех километров, а вы уже, кажется, нарушили все правила дорожного движения.
 О нет! Извините. Никогда не требую, чтобы мне уступали дорогу.— Ярецкая снизила скорость до шестидесяти. Они миновали бульвары вдоль Вислы и через мост у Цитадели попали на Прагу [2] , проехали Сталинградскую и, выехав на шоссе, повернули к Заливу. И здесь прекрасная дама дала волю своей страсти. Зеленый «рено» стремительно набирал скорость. Стрелка спидометра опасно приблизилась к ста тридцати, а затем продвинулась дальше. Как хорошо, что дорога была почти пуста!
 Опасаюсь, что вы таким образом много не наездите.
 Почему?
 Просто потому, что при такой езде машина долго не протянет. А после повышения пошлины до ста пятидесяти злотых другой такой машины вам не купить.
 Еще несколько лет продержится. Машина проехала не больше пятнадцати тысяч. Я ее купила в ноябре, как раз перед повышением пошлины. На худой конец буду ездить на польском «фиате». Безусловно, не с такой скоростью, ибо оп развалится в течение двух недель.
 Майор не стал спорить по такому животрепещущему вопросу, как достоинства и недостатки продукции отечественного автомобилестроения.
 Ярецкая остановила машину на стоянке.
 Давайте пройдемся немного, а потом где-нибудь выпьем кофе,— предложила она.
 С большим удовольствием.
 Онп шли молча. Белые и красные паруса выписывали замысловатые фигуры на подернутом легкой рябью озере.
 Для яхтсменов сегодня отличная погода. Тепло, и вместе с тем хороший ветерок.
 Я не поклонница этого вида спорта. В нем нет обожаемой мной стремительности. Я предпочла бы глиссер.
 Как вы справляетесь со всеми делами? — Майор старался, чтобы его вопрос прозвучал как можно более участливо и дружески.
 Я теперь одна и должна с этим смириться. Очень помог мне Зигмунт. До смерти Влодека я ему не слишком доверяла. Трудиться он не любит. Ничего не окончил. В голове одни автомобили. Торговал кое-чем, иногда посредничал при продаже и покупке машин и запасных частей к ним. Когда же нужда в деньгах особенно припирала его, работал у нас. Охотнее всего развозил по стране товар на нашей «варшаве». Это, кажется, единственная
 работа, которую он считал более или менее для себя подходящей. Несмотря па все это, Влодек пеизмепно благоволил к нему, испытывал какую-то непонятную слабость. Ему нравились в племяннике веселый нрав, беспечность и, казалось, даже сами его недостатки. Не раз муж тайком от меня снабжал пария деньгами.
 Много таких молодых люден. Мы, работники милиции, наверное, лучше других знакомы с этой категорией молодежи.
 После смерти Влодека Зигмунт изменился до неузнаваемости. Право, не знаю, что бы я без него делала в те страшные дни. Он занимался похоронами и всеми формальностями, связанными с ними. Меня опекал, как самая нежная мать. И сейчас продолжает помогать.
 В мастерской?
 Нет, с мастерской уже несколько лет я сама управляюсь. Влодек ведал снабжением и сбытом нашей продукции. Теперь этим частично занимается племянник. Конечно, под моим руководством. Он еще не имеет необходимого опыта и знаний, однако быстро осваивается. Кроме того, по собственному желанию присматривает за моими «рено» и «варшавой». То, что мой автомобиль, как вы могли только что убедиться, в хорошем состоянии,— это заслуга Зигмунта. Он его моет, холит, проверяет каждый винтик.
 Ну и за это ездит на нем,— рассмеялся майор.— К тому же может похвалиться перед своими девушками такой красивой машиной.
 А вот с этим дело хуже: тетка тоже любит ездить, хотя и не для того, чтобы завлекать молодых людей. Я вообще не разрешаю ему пользоваться моей машиной. Даже когда она свободна. В этом отношении я страшная эгоистка. Поэтому бедняга вынужден довольствоваться «варшавой», и более того — ездить в основном по делам фирмы.
 — С мастерской нет осложнений?
 Я опасалась, что она будет опечатана до окончания всей процедуры по вступлению в права наследования. Однако адвокат Ресевич сумел сделать так, что я занимаюсь делами мастерской на правах управляющей. После соглашения с Ковальским эта проблема утратила остроту, ибо я теперь единственная наследница. Ведь у Влодека нет родственников, даже дальних. Был он, как говорится, «последним в роду».
 С Ковальским все улажено?
 Да. Сегодня утром в нотариальной конторе были подписаны все необходимые документы. Адвокат Ресевич сразу же отнес их в суд. Обе стороны хотят скорее покончить со всем этим делом.
 А я все думаю,— заметил майор,— как этот Ковальский оказался в завещании.
 Не знаю. Это вообще неприятная для меня тема разговора.— Барбара Ярецкая даже поежилась.
 —Вам холодно. Пойдемте посидим в кафе. Ярецкая молча повернулась, и они пошли в кафе.
 Разговор со следователем,— сказал майор, когда официантка обслужила их,— как правило, удовольствия не доставляет. И все же, как это ни печально, я должен вернуться к той же теме.
 Я понимаю. Трудно, но ничего не поделаешь. Спрашивайте.
 У вашего мужа перед смертью не обнаруживалось какой-либо нервозности или подавленности?
 Все пытаются объяснить странность завещания тем, что Влодек сошел с ума. Хотя завещание, и прежде всего содержащееся в нем замечание по моему адресу, глубоко обидело меня, я категорически отвергаю такое предположение. Мой муж был прекрасным человеком. До последней минуты он был абсолютно здоров как физически, так и умственно.
 Каким же образом этот Ковальский...
 Не знаю. И думать об этом отказываюсь. Я просто ничего не понимаю.
 Прочитайте, пожалуйста, это письмо.— Майор передал женщине письмо, полученное от адвоката Рушинского, которое тот «купил» у Ковальского.
 Кто это написал? — спросила Ярецкая, прочитав письмо.
 Не знаем. Как вы сами могли убедиться, какому-то «другу» Ковальского очень хотелось, чтобы он вступил в права наследования. Еще более удивительно, что «друг»
 прекрасно знал содержание завещания вашего мужа. Обратите внимание, какого числа было отправлено письмо. Его послали в тот день, когда Влодзимеж Ярецкий был найден мертвым. Спрашивается, откуда таинственный автор письма мог знать об этом? Ведь милиции пришлось потрудиться, прежде чем ей удалось установить личность погибшего.
 Вы даже не разрешили мне увидеть мужа после смерти. Никогда не прощу вам этого.
 Пани Барбара, это я отдал такое распоряжение. Уверяю вас, что сделал это, только щадя ваши чувства. Вид человека, который упал с высоты двадцати метров головой вниз на асфальт, страшен. Я хотел избавить вас от этого.
 Но как его опознали?
 По одежде. В карманчике брюк у пояса с левой стороны сохранилась записочка. Ее написал портной, который шил вашему мужу. В ней были указаны фамилия и адрес заказчика. Портной узнал свою работу и подтвердил, что шил этот костюм по заказу Ярецкого. Работники вашей мастерской таким же образом опознали своего хозяина.
 Когда вечером в Закопане мне сообщили о смерти мужа, я совсем обезумела. Не помню, как доехала до Варшавы. Знаю только, что дорога заняла у меня менее пяти часов. Умоляю, сделайте все, чтобы найти убийц.
 Вы все еще убеждены, что это убийство?
 А что же еще?
 Милиция не так уж уверена в этом.
 Вы шутите?!
 Как вы могли подумать такое? Я говорю серьезно. А несчастный случай? Его также нельзя исключать. Нашему следствию до сих пор не удалось обнаружить ничего, что указывало бы на преступление.
 Майор, не имея права сказать о самоубийстве Ярецкого, пытался убедить Барбару Ярецкую в том, что ее муж погиб не от руки преступника. Ведь через несколько дней прокурор известит ее о прекращении следствия, и майор счел нужным подготовить ее к этому. Хотя бы для того, чтобы она ке обращалась во все инстанции с жалобами на решение прокурора и не составила ложного представления о работе милиции и прокуратуры.
 Надеюсь, вы не будете утверждать, что Влодек сам бросился с моста? Он не мог покончить с собой.
 В таком случае, как этот, ничего нельзя исключать,— осторожно заметил майор Калинович.
 Вздор! Муж был человеком жизнелюбивым, веселым и по-своему религиозным. О самоубийцах говорил с осуждением, как о людях, капитулировавших перед жизненными невзгодами.
 Я не утверждаю, что это самоубийство, но не могу исключить и несчастного случая. Влодзимеж Ярецкий в тот роковой день, выражаясь мягко, выпил лишнего. Могло быть и так: шел по мосту, почувствовал себя плохо, слишком далеко высунулся за ограждение и потерял равновесие. Такое не раз случалось.
 Нет! Никогда не поверю в это. Что мог делать Влодек на мосту Поыятовского?
 Он был пьяный. Это ведь несомненный факт. Концентрация алкоголя в крови, как установили эксперты, была очень высокой. Человек, выпивший такую дозу, должен быть на грани отключения сознания. Мог просто не понимать, где находится, в каком направлении идет. Вы сами в своих показаниях утверждали, что у мужа не было врагов. Мы не видим никаких мотивов, чтобы допустить преступление. Ведь пичего не пропало. Вы знаете, что
 документы покойного мы нашли в конторке мастерской. При таких ебстоятельствах эту смерть следует рассматривать скорее как несчастный случай, а не преступление.
 — Повод для убийства есть. Я даже знаю, кто преступник.
 —Кто же?
 — «Друг», а Станислав Ковальский — соучастник.
 Рассматривал я дело и под этим углом. Ковальский отпадает. Это мелкий жулик, который не пойдет на «мокрое дело». И не потому, что убийство несовместимо с его
 «моральным кодексом», а просто из-за трусости. И еще. Если бы Ковальский был сообщником «друга», то последний, несомненно, не послал бы такого письма в Воломин. И уж наверняка сам Ковальский не стал бы хвастаться этим письмом и не отдал бы его адвокату Рушинскому.
 Вы убедили меня. Ковальского я исключаю. Однако остается еще «друг». Вы ведь сказали, что он знал о смерти мужа уже в тот день, когда милиция обнаружила тело Влодека. Из письма явствует, что он был осведомлен и о содержании завещания.
 Рассуждения ваши правильны. Но только до известной степени. Не буду говорить о том, что не вижу выгоды для «друга» от того, что Ковальский сделался бы владельцем мастерской. Разве только одно: «друг» намеревался шантажировать этого наследника, угрожая раскрыть его тайну. Но все это кажется очень надуманным, и я отбрасываю эту гипотезу. Я готов поверить, что смерть вашего мужа — результат преступления и что «друг» — убийца. Однако это опять-таки не объясняет того факта, почему Влодзимеж Ярецкий включил в завещание столь бессмысленную клаузулу. Именно об эти несколько фраз все и
 разбивается. Никакие самые логичные наши рассуждения не объясняют этого факта. И все же в этом завещании, в содержании его, должна скрываться какая-то логика. Только какая?
 Не знаю. Ничего не знаю. Не мучьте вы меня. Умоляю вас! — Казалось, Барбара Ярецкая вот-вот расплачется.
 Прошу вас извинить меня, но я должен задать вам еще несколько вопросов.
 Слушаю.— В голосе женщины звучала полная покорность судьбе.
 На допросе я спрашивал вас и о работниках вашей мастерской. Тогда вы сказали, что ручаетесь за них. Сможете ли вы подтвердить это и теперь, когда прочитали письмо «друга»? Примите во внимание, что только портной и ваши работники первыми узнали о несчастье с вашим мужем. Не скрывается ли этот таинственный «друг» на вашем предприятии?
 Нет, думаю, что нет. Все они работают со дня открытия мастерской, и всех их с Влодеком связывали сердечные отношения. Один из них — его товарищ по армии. Женщина, которая у нас работает,— вдова связного, погибшего в Варшавском восстании. Третий — тоже очень давний знакомый мужа. Все они довольно неплохо зарабатывают у нас. Во всяком случае, нигде в другом месте они столько бы не получали. Мужа они любили и уважали. Ко мне вначале относились с недоверием, но позднее и я заслужила их симпатию. Кроме того, у нас работают ученики. Молодые ребята. Вряд ли их можно заподозрить в столь изощренном преступлении. К тому же мы их приняли не так давно.
 Бывает и так: работаешь с человеком вместе много лет и думаешь, что знаешь его. А на поверку оказывается совсем другое.
 Для каждого из этих людей закрытие мастерской либо даже переход ее в другие руки был бы тяжким ударом. Тем более переход в руки такого типа, как Ковальский, который открыто заявил адвокату Рушинскому о своем намерении все продать. Когда нашим работникам стало известно завещание Влодека, они были страшно огорчены. Еще раз повторяю, я полностью ручаюсь за них.
 Второй мой вопрос может показаться вам несколько странным. Почему в мастерской вы пользуетесь такой старой пишущей машинкой?
 Барбара Ярецкая улыбнулась.
 Сколько я воевала с Влодеком из-за этой машинки! Никак не могла заставить его расстаться с этой рухлядью. Муж был очень привязан к своей «старушке». Привез ее откуда-то с Запада. Шутил не раз, что этот «реинметалл» — его единственный военный трофей. На ее ремонт Влодек потратил столько, сколько бы с лихвой хватило на покупку новой. В конце концов я сдалась, тем более что мы редко ею пользуемся. Счета выписывались от руки под копирку, а на машинке печатались лишь кое-какие письма, заявки.
 Вы хорошо печатаете?
 Вы же, майор, хвастались, что знаете все мое прошлое. Значит, вам должно быть известно и то, что до замужества я одно время раоотала машинисткой, когда жила на Побережье.
 Извините. Я совсем забыл об этом. А муж умел печатать?
 Даже неплохо. Но только двумя пальцами.
 А дома у вас «консул»? Я слышал, что это плохая модель, на ней нельзя быстро печатать. Вы тоже так считаете? Хочу купить машинку для себя, один мой знакомый предлагает как раз «консул». Что вы думаете об этой марке?
 Барбара Ярецкая с удивлением смотрела на своего собеседника.
 Ничего не могу сказать. У нас нет второй машинки. Ни в мастерской, ни дома. Откуда вы взяли, что у нас есть эта машинка? Я на «консуле» никогда в жизни не печатала.
 Видимо, я что-то перепутал,— пытался оправдаться майор.— Вы, кажется, в своих показаниях упоминали о какой-то машинке, которая находится у вас дома.
 Ничего такого я не говорила. Вы снова меня в чем-то подозреваете? Может, вы думаете, что «друг» — это я?
 Могу поклясться, что нет. Еще раз прошу простить меня за столь мучительный для вас разговор.— Сказав это, Лешек Калинович поцеловал ей руку.
 Уже поздно. Моя гостья, наверное, беспокоится обо мне,— сказала Ярецкая.
 Гостья?
 После смерти Влодека не могу оставаться в квартире одна. Все мне напоминает о муже, о нашей жизни... Вначале я поселила у себя Зигмунта. Но однажды, поднимаясь по лестнице, услышала, как одна соседка говорит: «Еще земля на могиле мужа не высохла, а она привела молодого парня». После этого я попросила дочку одной нашей клиентки пожить у меня некоторое время. Очень милая и спокойная девушка. Давайте, майор, возвращаться. Пора уже.
 Только прошу вас так быстро не ехать,— предостерег майор.




 ЧЕРЕЗ ПРОСВЕТ В ЗАНАВЕСКАХ


 Это был старый кирпичный дом, с толстыми добротными стенами. Его, как и тысячи других варшавских домов, не пощадило пламя пожара во время Варшавского восстания. Дом сгорел от зажигательных бомб. Однако стены устояли и дождались своего часа. Десять лет спустя дом отстроили. Тогда же был снесен один из флигелей, двор расширен и отгорожен от соседнего домовладения высоким забором. У забора был поставлен большой мусорный ящик. Ныне, когда появились металлические контейнеры, им уже не пользовались и повесили на нем замок;
 Время близилось к полуночи. Лунный серп едва рассеивал тьму. И все же в его слабом свете зоркий наблюдатель, найдись такой во дворе, заметил бы чью-то голову, торчавшую из-за забора.
 Человек настороженно всматривался и вслушивался, желая убедиться, все ли уже спят в этом, доме. Решив, видимо, что обстановка соответствует его планам, он ловко влез на забор, а затем бесшумно спрыгнул на мусорный ящик. Спуститься с него на землю уже не составляло труда.
 Ночной визитер хорошо знал этот дом и двор. Он уже побывал тут и все тщательно разведал. Знал, что постоянного дворника здесь не держат, что на почь калитку запирают и у всех жильцов есть ключи. Известно ему было также, что у жилички с третьего этажа сегодня была большая стирка. Поэтому он решил наведаться на чердак и посмотреть, как выглядит это белье, есть ли расчет связывать его в узел, а потом тащить тяжелую ношу той же дорогой с «препятствиями». Вор знал, что чердак запирается на висячий замок — огромный и кажущийся очень надежным. Знал он также, что замки эти — изделия скорее топорных дел мастеров, нежели слесарного искусства,— можно без труда открыть согнутым куском железного прута. Именно такой «инструмент» лежал у него в кармане.
 Оказавшись во дворе, охотник за чужим бельем заметил, что не все еще спят. Во флигеле в окне первого этажа горел свет. Вор подкрался к окну и заглянул внутрь.
 В узенький просвет между неплотно задернутыми занавесками видна была часть комнаты, стол и сидевший за ним; мужчина. Перед мужчиной стояла пустая тарелка и стопка. В комнате находился еще один мужчина. Вор слышал голос и шаги этого человека, но его самого не видел. Форточка в верхней части окна была открыта, из комнаты доносились возбужденные голоса.
 Я же тебе сказал, что сейчас у меня нет. Придется подождать.
 Я и так слишком долго жду.
 Дело осложнилось. Ты же сам знаешь.
 Это меня не касается. Был уговор — я делаю свое и получаю...
 Получил уже!
 Что я получил?! Ты мне крохи сунул, а сам загребешь все! Думаешь, фраера нашел?! Доплати!
 Доплачу. Я ведь не отказываюсь. Но надо же иметь из чего. Из пустого не нальешь. Буду иметь я, получишь и ты.
 Если у тебя нет, то возьми из дела.
 Послушай, голова уже лысеет, а рассуждаешь, как ребенок. Как я могу взять из дела? Что оно, уже мое? Подожди еще. Немного осталось.
 Твои комбинации — твоя забота. Я свое сделал, и ты заплати мне. Ну а если нет, сам знаешь, найдутся такие, которые хорошо заплатят... и тебе, и мне. Надо думать, попимаешь, о чем я говорю...
 — Угрожаешь? Не дури!
 Я не угрожаю.— Сидящий за столом несколько сбавил тон.
 Зачем нам ссориться? — Расхаживающий по комнате, видимо, хотел прекратить перебранку.— Наберись терпения. Деньги будут. Я сейчас только этим и занят.
 — Когда?
 Точно сказать не могу. Это зависит от многого. Мне и самому не терпится. Думаю, это тебе доказывать не нужно. Может, через месяц, может, через два.
 Дела-то неважные. Мне деньги сейчас нужны. Дозарезу нужны. Ждать у моря погоды?! Ждать, когда ваша графская милость соизволит объедки со стола бросить? Нет уж! Когда затевают такое дело, надо быть готовым платить и иметь наличные.
 Дело для того и затевалось, чтобы иметь деньги. И я буду их иметь. Тебе это известно.
 Все это треп один. Хватит уже. Выкладывай!
 Сейчас?
 Да, сейчас. Десять тысяч, как говорил. Мне они нужны сегодня.
 Да пойми же ты, нет у меня денег. Постараюсь отдать через неделю.
 Сегодня.
 Ну и упрямый ты!..
 Не был бы таким — не взял бы ты меня на такое дело.
 Слушай. Есть у меня с собой четыре тысячи. Не мои. Из кассы фирмы. Ладно, дам тебе их, а через неделю — остальные. Больше у меня нет. Правду говорю.
 Говорил, что нет ни гроша, а тут вдруг четыре тысячи нашлись! — торжествовал человек у стола.
 Повторяю тебе, не мои деньги. Завтра утром я должен на них купить товар для фирмы.
 А мне-то что за дело? Ладно, давай четыре. Но попробуй только через неделю не отдать остальные!
 Опять ты за свое?
 Ну, ты меня ведь знаешь. Еще никому не удавалось сделать из меня фраера, а я многим хвосты укоротил.
 Получишь ты свои шесть тысяч. А сейчас бери четыре.
 Вор увидел, как рука второго протянула пачку банкнотов.
 Пересчитай, а то скажешь потом, что тебя надули.
 А ты думал, пе пересчитаю? Я ведь тебя хорошо знаю!
 Сидевший у стола отодвинул тарелку и принялся считать деньги. В комнате стало тихо.
 Вдруг человек за окном снова увидел руку, которая только что протягивала деньги. Теперь в ней был тяжелый молоток. Взмах — и молоток обрушился на склоненную голову считавшего... Человек у стола не издал ни звука. Голова его опустилась на стол. И тут вор услышал тихий смех.
 —Упрямый, упрямый, вот и уломал тебя. Не будешь больше, сволочь, из меня жилы тянуть! Получил наконец то, что давно тебе причиталось.
 Рука сгребла со стола банкноты.
 Вор в ужасе отпрянул в самый темный угол двора. Ему хотелось бежать со всех ног, без оглядки, бежать куда глаза глядят, но страх парализовал его. Воришка не мог решиться даже перелезть через забор. Он только опустился на корточки и так замер.
 Прошло не менее получаса, а может, так лишь показалось забившемуся в темный угол вору. Но когда он» собравшись с духом, решился наконец вскочить на мусорный ящик и махнуть через забор, дверь флигеля тихо скрипнула. Кто-то вышел во двор. Его лица вор не видел, но он догадывался, кто этот худощавый высокий человек. Вышедший остановился посреди двора и внимательно осмотрелся. Не обнаружив ничего опасного, он направился к калитке. Звякнул ключ, и в темной внутренности двора обозначился ясный прямоугольник — убийца открыл калитку и вышел на улицу. Вскоре он вернулся во двор и вошел во флигель.
 Воришка затаил дыхание. Он понял, что будет дальше. Прошло немного времени, и дверь снова открылась. Из нее вышел тот же человек. Теперь он шел, согнувшись под тяжелой ношей. В оцепенении смотрел вор на страшный горб за спиной этого человека.
 В калитке убийца остановился. Видимо, хотел убедиться, нет ли какой опасности. Затем двинулся и исчез в глубине улицы. Калитка осталась открытой. Укрывшийся в темноте двора ждал конца этого жуткого зрелища. Убийца скоро вернулся и запер калитку на ключ. Минуту спустя послышался шум мотора отъезжающего автомобиля. Потом все стихло. Дом спал глубоким сном. У любителя чужого белья пропало всякое желание лезть на чердак. Он бесшумно шмыгнул к мусорному ящику. Еще секунда, и в свете месяца над забором возникла голова, плечи, затем корпус, послышался звук прыжка, и снова воцарилась тишина.
 Если бы вор вышел за ворота, он увидел бы удалявшуюся в направлении центра машину.
 Движения водителя были уверенными. Он был спокоен, хотя напряженно следил, не вынырнет ли откуда-нибудь милицейская машина или машина автоинспекции. Впрочем, как известно, по ночам они гораздо реже патрулируют улицы Варшавы.
 На площади Люблинской Унии водитель облегченно вздохнул. Главная опасность миновала. На центральных улицах, несмотря на поздний час, было еще оживленное движение. Здесь была меньшая вероятность, что случайно задержат. Проехав спокойно Маршалковскую, он свернул в Иерозолимские Аллеи, обогнул площадь и выехал на Новый Свят. Еще два поворота: первый — на Фоксаль, потом — на Коперника и затем вниз по Тамке.
 У статуи Сирены на берегу Вислы, видной издалека, машина остановилась. Водитель внимательно осмотрелся по сторонам. Ни души. Повернул  к  крутому спуску и затормозил только у самого берега. Выключил все огни и долго сидел неподвижно, вслушиваясь и всматриваясь в темноту.
 Тишина и покой царили вокруг. В какой-то момент тишину нарушила змейка ярко освещенных вагонов, промелькнувшая по мосту кольцевой железной дороги. Прошел электропоезд в Миньск-Мазовецкий или Отвоцк.
 Убийца вышел из машины. Это был не только осторожный, но и очень уверенный в себе человек. Взгляд налево, направо, потом сильный рывок, и вот уже тяжелый куль вытащен из машины. Несколько шагов вниз, к самой воде, тихий всплеск. И вновь ничто не возмущало тишины июньской ночи.
 С погашенными огнями м.ашина выехала на бульвар, и только здесь водитель включил фары. Набирая скорость, машина удалялась от Сирены. Поворот на Обожную и снова на Новый Свят. Водитель не вернулся к тому дому, где еще недавно стояла его машина. Он остановился у другого дома. И здесь никто не услышал тихо отворяемых ворот. Незадачливый охотник до чужого белья оказался единственным свидетелем преступления. Никто, кроме него, ничего не видел и не слышал.
 В то утро три милицейские машины выехали на Костюшковскую набережную и остановились возле Сирены. Милиционерам немало пришлось потрудиться.
 На заре два заядлых рыболова — Ежи Храбицкий и Тадеуш Янукович — собрались на рыбалку. Известное дело, на рассвете самый лучший клев. Расположились удобно на берегу, разложили удочки, насадили наживку и уже совсем было намеревались забросить леску, как вдруг Тадеуш крикнул:
 Посмотри, Ежи, какой-то куль на дне.
 Мешок. Здоровый. Интересно, что в нем? Вода теплая — разденусь и вытяну. Там не глубоко, полтора метра, не больше.
 Рыбак начал стягивать свитер.
 Брось ты это,— остановил его приятель.— Черт его знает, что в этом куле и кто его бросил в реку. Иди-ка лучше к автомату да позвони в милицию. Это, скорее, по их части.
 Очень им надо бежать к Висле в такую рань. Подумают еще, что их разыгрывают.
 Сходи тогда на электростанцию. Оттуда позвонишь. Предъявишь сторожу документы, тогда поверят, что нелипа.
 Милиция не оставила без внимания сообщение. Не прошло и четверти часа, как у Сирены остановилась первая милицейская машина. Тадеуш Янукович ожидал ее.
 Это вы, гражданин, звонили? — спросил сержант, выходя из машины.
 Нет, не я. Звонил Ежи Храбицкий. Вон он стоит на берегу.
 А где этот клад?
 В воде виден большой куль,— объяснил рыболов.— Почти у самого берега. На глубине двух метров. А может, и того меньше.
 Ну хорошо. Покажите.— Милиционеры остановились у берега.— Где это?
 Вон там. Видите большой камень, а рядом поменьше? А между ними как раз этот куль.
 Милиционеры смотрели во все глаза, но не сразу отыскали нужное место. «Речные люди», а ведь рыболовы относятся к их числу, лучше видят дно реки.
 Есть!—воскликнул один из милиционеров.— Вон там. Большой. Но как его достать?
 Надо раздеться и войти в воду. Вода тепленькая, хотя еще только половина четвертого. Если хотите, я вам помогу...
 Позвоню-ка в отделение,— решил сержант.
 Из машины связались с дежурным офицером, а тот сообщил о находке рыболовов в управление милиции города Варшавы. Вторая милицейская машина направилась вниз по Тамке к набережной. Этой группой руководил поручик Стефан Новак. Один из милиционеров вызвался достать куль. Разделся и вместе с Ежи Храбицким вошел в воду. После двух неудачных попыток рыболову наконец удалось ухватиться за мешок, застрявший между двух камней.
 Дальше пошло легче. Подтянули мешок к берегу, а тут уж его подхватили несколько пар рук.
 Мешок был завязан веревкой, затянутой тугим узлом. Поручик не стал разрезать веревку, а ломая ногти, принялся развязывать узел. Развязав, осторожно раскрыл мешок. В нем был труп мужчины.
 — Хенек, срочно передай, что мы тут обнаружили,— распорядился поручик.— Пусть присылают специалистов.
 Вскоре и третья милицейская машина остановилась возле Сирены. Прибывшие сразу же приступили к делу: фотографирование места происшествия, мешка, обнаруженного тела, снятие отпечатков пальцев и так далее.
 Милицейский врач, осмотрев труп, установил, что убитому мужчине лет пятьдесят — пятьдесят пять, роста высокого, волосы светлые, лоб большой, с залысинами, крупный нос, резко очерченный подбородок. Труп был обнаженный.
 Отпечатки пальцев убитого не значились в Центральном дактилоскопическом бюро. Вскрытие показало, что причиной смерти явился сильный удар в затылок, нанесенный тупым орудием, что перед смертью этот человек выпил пару стопок водки.
 Установить личность «человека в мешке» никак не удавалось. Полное отсутствие какого-либо интереса к личности убитого, который, конечно, имел либо родственников, либо знакомых, где-то работал, где-то жил, дало милиции основание предполагать, что это человек из преступного мира. А эти люди, как известно, пе имеют обычая обращаться в милицию со своими хлопотами.
 В создавшихся условиях варшавская милиция решила прибегнуть к помощи средств массовой информации. Сообщение о находке рыболовов было опубликовано во всех столичных газетах с фотографией убитого. Это же сообщение несколько раз передали по радио. Телевидение показало портрет «человека в мешке».




 Я УЗНАЛ ЕГО. ЭТО...


 Мечислав Рушинский неизменно начинал свой рабочий день с просмотра свежей вечерней газеты. Только ознакомившись с последними событиями, он приступал к приему клиентов. И сегодня, вынув из своего видавшего виды коричневого портфеля газету, адвокат удобно расположился в кресле и погрузился в чтение.
 Два клиента ожидают вас, пан меценат,— объявил Францишек.
 Вы же видите, я еще не просмотрел газету! Пусть подождут.— В последнее время Францишек все чаще вызывал неудовольствие адвоката.
 Рушинский вернулся к прерванному чтению. На второй странице его внимание привлекло сообщение о происшествии на берегу Вислы. Газета дала не только милицейскую сводку, но еще интервью с двумя неудачнпками-рыболовами, которые вместо щукп или усача выудили труп мужчины.
 «Опознать личность убитого, вероятно, поможет особая примета, которую обнаружил наш репортер,— писала газета.— На правой руке мужчины, выше запястья, красноватый шрам шириной около сантиметра, длиной — около шести. След ножевого ранения или ожога. Рана нанесена не более трех-четырех лет тому назад».
 —Ну и любят же приврать,— буркнул адвокат.— Ведь в сообщении милиция, опубликованном в утренних газетах, тоже говорится об этом шраме. Установил это совсем не репортер, а судебный врач.— Снимок же в вечернем выпуске оказался значительно лучше, чем в утренних газетах. Рушинский долго всматривался в лицо мужчины, тело которого было обнаружено при столь необычных обстоятельствах.
 В бокс адвоката снова заглянул курьер.
 Пан Францишек, вы читали о трупе, найденном в мешке на дне Вислы?
 Читал и по радио слышал. Еще и по телевизору показывали.
 Его лицо кажется мне знакомым. Не был ли он у меня?
 В суде, наверное, видели. Думается, не раз побывал он на скамье подсудимых. Пан меценат, а к вам еще и дама. И те двое нервничают — полчаса ожидают. Говорят, что им некогда.
 К адвокату всем не терпится. Жалею, что не стал зубным врачом. У тех в приемной тоже полно народу, а вот в кабинет приходится приглашать. Добровольно никто не лезет. Пожалуй, стоит завести бормашину для самых настырных. Ну ладно, Францишек, просите тех двух.
 Клиенты пришли с весьма сложным делом. Рушинский и думать забыл о трупе в мешке. Но когда один из посетителей наклонился над столом подписать доверенность и у него чуть завернулся рукав пиджака — внезапная мысль промелькнула в голове адвоката, ведь точно такое движение совсем недавно кто-то проделал у этого же стола. Только у того человека, подписывавшего тогда бумагу, на руке был шрам. Красноватый широкий шрам. И в сообщении милиции говорилось точно о таком же шраме...
 Кто же это был? Адвокат чувствовал, что не может сосредоточиться, собраться с мыслями. Ссылаясь на необходимость хорошо обдумать столь серьезное и запутанное дело, он попросил клиентов прийти через неделю. Проводив их, Рушинский принял женщину и еще двух мужчин.
 В тот день Метек поставил рекорд по скоростному обслуживанию клиентов, побив при этом свои же собственные «достижения» в этой области. Но вспомнить человека со шрамом на руке и по какому делу тот приходил Рушинский так и не смог. Не помогли при этом два кофе и кое-что покрепче, принятое для освежения памяти.
 Среди ночи Рушинский проснулся с прямо-таки абсурдной мыслью. Она была настолько дикой, что напрочь отбила сон у гордости варшавской адвокатуры. Метек вертелся с боку на бок, временами погружаясь в недолгую дрему, но заснуть так и не смог.
 Еще не было восьми, а он уже звонил своему приятелю, адвокату из их же конторы, и просил заменить его — допросить свидетелей в повятовом суде города Пруткова, а суд этот находился в... Варшаве, в здании их же нотариальной конторы, стесненной в результате этого до уму непостижимых пределов. Рушинский объяснил свою просьбу неожиданным вызовом в милицию.
 Добрый приятель, конечно, не подвел. Правда, он решил, что причиной тому не вызов в милицию, а злое похмелье, но подменить обещал. А у Метека после бессонной ночи действительно раскалывалась голова. Но около девяти он уже входил во дворец Мостовских, где находилось городское управление милиции, и просил дежурного доложить о нем, майору Калиновичу.
 О-о, меценат,— удивился майор, но весьма радушно приветствовал адвоката.— Какие боги привели вас в это здание и чем я могу быть вам полезен? Не новые ли осложнения с делом о наследстве Ярецкого?
 Нет. G этим все в порядке. Скоро Барбара Ярецкая вступит в права наследования и получит все имущество своего умершего мужа.
 Что же случилось?
 Я по поводу того трупа в мешке, который недавно был найден на дне Вислы. Вы знакомы с этим делом?
 Естественно! Вся Варшава, наверное, знает об этом, происшествии. Но дело веду не я.
 Это не имеет значения. Меня интересует только одно: уже установили личность убитого?
 Сейчас узнаю.
 Майор набрал номер. Разговор был короткий. Положив трубку, он объяснил:
 После публикации в газетах нашего сообщения и статей в милицию поступило много писем, много было и телефонных звонков. Все они проверяются. Однако следствие до сих пор не продвинулось ни на шаг.
 Может быть, я смогу помочь. Я припоминаю, что у меня был клиент с таким же шрамом на руке. Судя по фотографиям, опубликованным в газетах, у него определенное сходство с «человеком в мешке».
 Как фамилия этого клиента?
 Прежде чем ответить на этот вопрос, мне хотелось бы взглянуть на труп.— Адвокат решил быть осторожным. Его догадка была настолько неправдоподобной, что он опасался попасть впросак.— Можно ли это сделать? Прозекторская, наверное, на Очке?
 Сейчас все уладим, и вы сможете беспрепятственно осмотреть труп.— Майор снова взялся за телефонную трубку.— Все в порядке. Можете ехать. Где находится прозекторская, вы, наверное, хорошо знаете.
 Еще с тех пор, когда слушал лекции профессора Гживо-Домбровского по судебной медицине,— улыбнулся адвокат.— А это было почти сорок лет тому назад.
 Если вы обнаружите что-либо важное, прошу сообщить мне либо непосредственно связаться с капитаном Юзефом Мильчареком, который ведет следствие по этому делу. Вы ведь его знаете? Это он занимался фальшивомонетчиками, фабриковавшими доллары.
 Если мое предположение подтвердится, я вернусь к вам. Вы здесь еще побудете немного? Я за час управлюсь.
 Буду целый день. У меня сейчас в основном сидячая работа — контролирую прекращенные дела. Все дни провожу за просмотром вороха документов. Многие из них
 давностью в несколько лет. Сейчас предупрежу, чтобы вас сразу пропустили ко мне.
 Дорога на Очку заняла всего несколько минут. A вот поиски места для «фиата» отняли куда больше времени: в этом месте столицы только одна небольшая стоянка для машин, а учреждений всякого рода, не считая двух министерств, множество. Наконец на Хожей Рупшнскому удалось найти место для своего «фиата». Заперев машину, адвокат направился в прозекторскую.
 Он долго рассматривал лежавшего перед ним мужчину. Лицо как будто то же, и все же чуть иное. Шрам па руке? Тогда адвокат видел только часть, высунувшуюся из рукава. Шрам очень похож. А отсутствие зуба слева вверху! Сейчас Рушинский отчетливо вспомнил, что и у того человека был точно такой же дефект. Чем дольше  оп  всматривался в труп убитого, тем. более утверждался в правильности своей догадки. Да, он знал этого мужчину! Видел его и говорил с ним один раз — у себя в конторе. И больше не встречал. Но и предположить не мог, что сегодня увидит здесь, в прозекторской. Прямо в голове но укладывалось! А вместе с тем тот же красноватый шрам на правой руке, тот же дефект зубов, тот же высокий лоб с залысинами, крупный нос, резко очерченный подбородок...
 Ну как? — спросил майор Калинович при виде адвоката.
 Я действительно спятил!
 Что случилось? Почему столь мрачное заключение?
 Я прямо из прозекторской.
 Это мне известно. Вам знаком тот человек?
 Да. С полной уверенностью могу сказать, что я узнал его. Это мой клиент.
 Очень хорошо. Итак, вопрос с идентификацией трупа ясен. Это ведь будет первый значительный шаг вперед в следствии по этому делу. Вот обрадуется капитан Мильчарек,— сказал майор с явным удовлетворением и протянул руку к телефону.
 Минуточку, майор. Подождите звонить.
 Почему?
 Этот человек в прозекторской — Влодзимеж Ярецкий.
 Вы шутите, меценат?!
 Нет. Говорю вполне серьезно. В прозекторской лежит труп Влодзимежа Ярецкого.
 Но он же два месяца назад покончил с собой и покоится на кладбище! Мы же с вами были на его похоронах!
 Тот труп я не видел.
 Погодите, погодите...— Майор задумался.— Действительно, лицо Ярецкого было изуродовано до неузнаваемости. Опознан он был по одежде, а также по общему сходству телосложения. Да, интересно, прямо-таки фантастично! Но уверены ли вы, меценат, в своем открытии?
 Абсолютно. Могу подписать официальный протокол, и даже с примечанием, что за ложные показапия готов нести ответственность...
 Предположим, вы не ошибаетесь. Как же в таком случае все это понимать?
 В конторе с Ярецким разговаривал и наш курьер Францишек Медушевский. Он тоже должен опознать убитого.
 Медушевский сейчас в конторе?
 Если не вышел куда-нибудь по делам.
 Позвоните ему, пожалуйста, и, если он на месте, попросите приехать на Очку и подождать нас там. Но не объясняйте ему, в чем дело. Лучше, если он не будет подготовлен.
 Адвокату повезло: к телефону подошел сам Францишек. Он был немного удивлен столь необычной просьбой, но обещал взять такси и, не задерживаясь, приехать на Очку.
 Прекрасно,— обрадовался Калинович.— Ну, едем и мы. Сейчас постараюсь раздобыть служебную машину.
 Не нужно,— остановил его адвокат.— У меня здесь «фиат».
 Когда майор и адвокат приехали на место, из такси выходил Францишек. Рушинскип представил его майору.
 —Сейчас мы покажем вам труп мужчины,— сказал майор.— Постарайтесь вспомнить, встречали ли вы когда-нибудь этого человека. И если да, то где? Может, вспомните также и его имя.
 —Предпочел бы посмотреть на дивчину, живую и молоденькую. Но, как говорится, ничего не поделаешь, нужно.
 Спустились в подвальное помещение. Работник прозекторской снял с покойника простыню.
 —Узнаете?
 Францшпек Медушевский долго всматривался в лицо убитого.
 —Вроде бы видел... в нашей конторе. Недавно. Месяц, может, два назад. Он ведь приходил к вам, пан меценат?
 Адвокат не ответил. Он не хотел ничего подсказывать Францишку.
 Вот и зуба впереди нет... Одет был в серый костюм. Сидел на третьем стуле от входа. Пожалуй, это...
 Вижу, вы уже припоминаете,— ободрил его майор.
 Вспомнил! Пан меценат еще не хотел его принимать, так как у него было свидание с одной такой рыжей, с той, что ходила перед этой блондинкой, что сей
 час...
 Пан Францшнек, это к делу не относится! — Адвокат дал понять курьеру, чтобы тот прекратил воссоздавать мозаику хорошеньких дам, навещавших его в нотариальной конторе,
 Вспоминаю, вспоминаю...— Курьер все более обретал уверенность.— Дал мне пятьдесят злотых, чтобы я уговорил вас принять его. Твердил, что у него очень важное дело, что ему нужно обязательно поговорить с вами. Потом я бегал в «Шанхай», где вас ждала эта...
 Не отвлекайтесь, пап Францишек,— снова одернул адвокат.
 Решительно, этот Францишек стал чрезмерно болтлив и слишком много себе позволяет.
 Пан меценат его принял,— продолжал Медушевский.— Я и фамилию его вспомнил. Ярецкий его фамилия, тот самый, что оставил у вас завещание, а потом разбился... Но как же так? — Францишек смешался и замолк.— Или я что-то путаю?.. Ведь тот давно уже... да и- вы, я знаю, были на его похоронах...
 Об этом потом. А сейчас скажите одно: это Ярецкий?
 Если б я не знал, что Ярецкий убился в мае, и не слышал, что вся голова у него была размозжена, я ответил бы: это Ярецкий. Лицо вроде совсем не изменилось, но я-то видел его живого, а теперь вот — на столе...
 Этого достаточно. Благодарю вас, пан Медушевский. Если возникнет необходимость, мы пригласим вас в милицию, во дворец Мостовских, для подписания прото
 кола.
 Завсегда подпишусь под тем, что сейчас сказал,— заверил Медушевский.
 Они вышли из прозекторской. Адвокат отвез Медушев-ского в контору, а затем с майором вернулся в управление милиции.
 Итак,— начал майор, уже сидя за своим столом,— случилось чудо. У нас есть один покойник — Влодзимеж Ярецкий — и два его трупа. А так как чудеса случаются лишь при игре в карты, и притом лишь когда партнеры господь бог и Моисей, попытаемся наш поразительный случай объяснить каким-либо земным образом. У вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу?
 Есть одно, но, признаюсь, самое неправдоподобное, хотя как нельзя лучше согласующееся с делом Ярецкого, с его завещанием.
 — В нашем случае самая неправдоподобная версия может оказаться правильной.
 Итак, предположим, что Ярецкий по тем или иным, только ему ведомым причинам, решил исчезнуть. Исчезнуть не вообще из мира сего, а только из поля зрения семьи и знакомых, может, даже уехать из Польши, с тем чтобы где-то в другом меете начать новую жпзнь. Такое, как известно, случается и не является чем-то необычным.
 Случается, и достаточно часто,— добавил майор.— Только в Соединенных Штатах ежегодно такого рода побеги совершают свыше сорока тысяч человек. Там даже существует особое частное агентство, занимающееся розыском беглецов.
 В нашем случае оригинальным является способ, каким Ярецкий решил осуществить свое намерение. В завещании он умышленно делает ошибку в отношении личности наследника. Одновременно в нотариальной конторе оставляет письмо для милиции, где сообщает о планируемом самоубийстве с описанием всех подробностей. Потом, в подходящий момент, когда в Варшаве отсутствует жена,
 Ярецкий убивает кого-то, может быть, клиента из провинции, размозжив ему голову, надевает на труп свой костюм и, дождавшись ночи, сбрасывает его с моста. Таким образом он осуществляет одну часть своего плана.
 Что ж, в вашем предположении есть логика. Но какова цель завещания?
 Ярецкий знает, что этот Ковальский никогда не спасал ему жизни и что он обыкновенный мошенник. Но Ярецкому после исчезновения нужны будут деньги, что бы обосноваться на новом месте. Эти деньги ему должен дать Ковальский, после того как получит наследство. Шантаж, о котором вы сами уже упоминали,— шантаж, осуществляемый самим мнимым покойником, позволил бы ему выполнить вторую часть плана.
 Узнай Ковальский, что Ярецкий жив, он не дал бы ему ни гроша. Он просто пригрозил бы доносом в милицию. Не забывайте, пожалуйста, что Ярецкий, согласно вашей версии, сделался убийцей. Ковальский быстро бы догадался обо всем. Кроме того, Ярецкий имел на сберегательных книжках свыше двухсот тысяч злотых. Перед своим исчезновением он мог снять с книжек эти деньги.
 Ярецкому нет необходимости лично шантажировать Ковальского. У него наверняка имелся сообщник или сообщница. Ведь шантажируемый не обязательно должен знать в лицо шантажиста.
 Несколько рискованная версия.
 Я еще не кончил. Вторая часть плана Ярецкому не удалась. Не ведая того, из самых добрых побуждений его друг по Варшавскому восстанию этот план провалил. Наследство получила Барбара Ярецкая, а муж оказался на мели. Возможно, Ярецкий остался без гроша, хотя это маловероятно. Допускаю, что, исчезая, Ярецкий по-тихому превратил в наличные все, что мог, и, следовательно, помимо перспективы наследства от самого себя, располагал
 кругленькой суммой.
 А его смерть?
 Это совсем просто объяснить. Ярецкий скрывался среди людей преступного мира. Может, даже прибегал к их помощи. Они-то и убили его из-за денег, которые он имел при себе.
 Убийство покойника — что за парадокс! — усмехнулся майор.
 А в случае процесса над убийцей — масса интереснейших юридических казусов,— добавил адвокат.
 Я уже представляю вас — гордость нашей адвокатуры — в роли защитника убийцы покойника. Перед зданием суда — толпа людей, как перед кинотеатром в день показа боевика.— Майор встал, открыл стоявший у стены сейф и вынул серую папку.— Это документы об убийстве Ярецкого. Дело имеет такое название, потому что заведено было до того, как вы, меценат, вручили нам письмо самоубийцы. Здесь должно быть несколько снимков Ярецкого. С удостоверения личности.— Ыайор нашел голубой конверт и вынул несколько фотоснимков.— Посмотрите, пожалуйста.
 Рушинский стал рассматривать снимки. Тот же лысеющий блондин. Довольно крупный нос. Подбородок, однако, более тяжелый. Человек на снимке был похож на того, кто побывал у него в конторе, хотя значительно меньше напоминал беднягу, который лежал сейчас в прозекторской.
 — Несомненно, на снимке тот самый человек, который был у меня в конторе и представился Влодзимежем Ярецким ,—  еще раз засвидетельствовал адвокат.
 Действительно, сходство между Ярецким и мужчиной, найденным в мешке на дне Вислы, очень большое,— согласился майор.
 Но что же дальше? — спросил адвокат.
 Не знаю,— признался майор.— Ни я сам, да и никто у нас в Польше в послевоенные годы еще не имел такого дела. Напишу рапорт начальству. Наверное, возобновят следствие по делу Ярецкого, и тогда проверим вашу версию. А возможно, разработаем другую. Впрочем, дело не в предположениях, а в том, чтобы установить истину.
 Безусловно, главное — это истина.
 Какими путями пойдет далее следствие, мы еще незнаем. Но в любом случае мы будем, очень благодарны вам " за то, что вы обратили наше "внимание на ряд аспектов этого дела. Мы будем поддерживать с вами постоянный контакт.
 Адвокат прекрасно понял значение всех этих комплиментов майора в его адрес. Они означали, попросту говоря, одно — желание майора остаться наедине с собой. Поэтому Рушинский поднялся и, заверив майора в своей неизменной готовности и впредь оказывать посильную помощь органам милиции, покинул кабинет Калино-вича.
 После его ухода майор углубился в изучение документов по делу об убийстве Влодзимежа Ярецкого.




 УПРЯМСТВО АДВОКАТА РУШИНСКОГО


 Хотя майор Калинович очень внимательно выслушал удивительную историю, рассказанную ему адвокатом. Рушинским, хотя у него не возникало никаких сомнений в искренности адвоката и курьера Медушевского, тем не менее он ни на минуту не поверил в эту версию. И на это у майора были основания. Так, в документах об убийстве Ярецкого имелось заключение судебно-медицинской экспертизы. И там отмечалось, что убитый был оперирован, предположительно в молодости, по поводу левосторонней паховой грыжи. Об этой операции свидетельствовал едва заметный шрам. Никаких других особых примет обнаружено не было. Ярецкий имел искусственную верхнюю челюсть. И это действительно было подтверждено при идентификации трупа.
 Все знавшие Ярецкого, в том числе и все работавшие у него, подтвердили этот факт. В то же время никто ни разу не упомянул о шраме на правой руке Ярецкого. А ведь его легко было заметить.
 Следовательно, тот, кто лежал сейчас в морге на Очке, не мог быть Влодзимежем Ярецким. Поэтому гипотеза адвоката Рупшнского была несостоятельна с самого начала. Тем не менее майор ни словом, ни жестом не дал понять адвокату, что его версия не имеет оснований, что ей противоречат факты. И все же Калинович решил перепроверить все данные по этому делу.
 Врач, производивший вскрытие, закипел от негодования, когда его спросили, не мог ли он забыть о шраме на руке. Милицейская машина, отправленная на Хелмин-скую, доставила в прозекторскую трех работников мастерской. Все они, не один год проработавшие у Ярецкого, заявили, что лежащего в морге мужчину видят впервые.
 Вызвали и друга Ярецкого — Анджея Лесняка. Он категорически заявил, что у Ярецкого не было ни шрама на руке, ни явных дефектов зубов. В прозекторской Анджей Лесняк не опознал в убитом своего друга, хотя и не отрицал известного сходства между ними, особенно в том, что касается фигуры, волос, лба и носа.
 —Знаю Влодека с детства,— сказал он.— Вместе в школу ходили, вместе боролись в подполье, вместе сражались во время Варшавского восстания и позднее, будучи в армии. Я хорошо знал этого человека. Мы виделись за две недели до его смерти. Мне ли его не опознать? Нет, решительно нет. Этот мужчина не Влодек.
 Вызвали дантиста, у которого Влодзимеж Ярецкий лечил зубы и заказывал протез. Он также решительно заявил, что лежащий перед ним человек не Ярецкий.
 —Мне не требуется рассматривать лицо, хотя надо признать, у этого человека есть сходство с паном Ярецким. Но зубы?! Нет на свете двух людей с одинаковыми зубами. У этого мужчины рот запущен. Даже впереди нет одного зуба. А Ярецкий очень следил за собой. Известно — молодая жена, не хотелось выглядеть беззубым дедом. У Влодзимежа Ярецкого все зубы были залечены, я сделал ему протез верхней челюсти. Как это можно не узнать собственной работы?!
 Итак, адвокат Рушинскин и курьер Медушевский ошиблись. Видимо, их ввело в заблуждение сходство двух мужчин.
 Майор Калинович мог бы вызвать Барбару Ярецкую для опознания трупа, но ему не хотелось этого делать. При этом он, возможно, не отдавал себе отчета в том, что поступает так не столько из сочувствия вдовьему горю пани Ярецкой, потерявшей мужа при столь трагических обстоятельствах, сколько из желания встретиться с этой красивой женщиной в несколько иных условиях, нежели прозекторская или служебный кабинет во дворце Мостовских. Лешек Калинович после своего не слишком удачного супружеского опыта сделался если не убежденным «старым холостяком», то, безусловно, убежденным «старым разведенцем». Женщин он сторонился. Опасался брачных уз, ибо утратил доверие к «лучшей части рода человеческого». И все же красота зеленоглазой вдовы заставляла сильнее биться сердце майора милиции.
 Допросы свидетелей, составление протоколов, поездки в прозекторскую вынуждали майора допоздна засиживаться на работе. Так было и в тот день, когда он собрался встретиться с Ярецкой. Шел уже восьмой час, когда он сел в автобус и поехал на Запогодную.
 Зеленый «рено» был на месте. Значит, Ярецкая дома. Майор позвонил. Ему открыла сама хозяйка. На ней было летнее платье спокойных светлых тонов. Она выглядела в нем еще очаровательней, чем в черном костюме, в котором Калпнович до сих пор ее видел.
 Майор?! — удивилась Ярецкая.
 Вы одна? Я не помешаю?
 Нет. Прошу вас, входите, пожалуйста.— Ярецкая была любезной, однако чувствовалось, что визит Калиновича не вызвал у нее восторга.— Моя гостья со своими
 друзьями пошла в театр. Хотели меня забрать с собой, но я отказалась. Они — молодые, веселые, а меня смех раздражает.
 Надо бороться с таким настроением, взять себя в руки.
 На работе я еще держусь, но дома, в этих стенах, меня охватывает невыносимая тоска.— Ярецкая провела майора в большую комнату, служившую, видимо, гостиной, а также рабочим кабинетом и спальней хозяина дома, о чем свидетельствовала стоявшая здесь узкая тахта.
 Калинович был приятно удивлен, заметив, что комната меблирована не так, как это принято у нынешних мещан. Не модная, но красивая, добротная мебелг,, несколько хороших картин — таково было убранство комнаты.
 Хотите кофе? — спросила Ярецкая, когда гость сделал несколько приличествующих случаю комплиментов вкусу хозяйки дома и они уже сидели в удобных креслах.— А может быть, вы голодны?
 Честно говоря, да. Сегодня я так замотался на работе, что не смог вырваться пообедать.
 Ну вот и славно, вместе поедим. Я еще не ужинала. Пойду приготовлю что-нибудь. На многое не рассчитывайте, но кое-что в холодильнике найдется. Придется вам немного побыть одному и занять себя чем-нибудь.
 Ах, не беспокойтесь, пожалуйста,—церемонился майор.— Я ведь к вам на минуточку...
 И снова, конечно, «полуофициально»? Мне кажется, что это излюбленный метод вашей работы.
 — Вы не ошиблись. По опыту знаю, что люди непринужденнее и охотнее говорят там, где нет письменных столов и сейфов — неизменных атрибутов кабинетов следователей.
 —Ну, так я вас ненадолго покину.
 Когда хозяйка исчезла где-то в недрах квартиры, майор с интересом осмотрелся. Его внимание привлекла фотография, в серебряной рамке, стоявшая на маленьком письменном столике. Несомненно, это было фото Влодзимежа Ярецкого. Калинович подошел ближе, потом взял рамку и стал внимательно рассматривать снимок. На него смотрел мужчина лет сорока, смеющийся, полный жизни. Открывшиеся в улыбке зубы были безупречны. Свои или искусственные — это не имело значения. Важно было другое. Зубы Влодзимежа Ярецкого отличались от зубов того человека, тело которого лежало сейчас в прозекторской. И чтобы заметить это, не нужно было быть зубным врачом. Однако залысины и нос были очень похожи.
 Рассматриваете Влодека? — В комнату вошла Ярецкая с цветной скатертью в руках.— Это я фотографировала его месяца через два после нашей свадьбы. Мы тогда были на море в Болгарии. Муж здесь выглядит моложе своих лет.
 На этом фото ему больше сорока не дашь.
 А было ему тогда уже сорок пять. Он часто шутя говорил, что это вторая женитьба так его омолодила.
 Рискованный способ омоложения.
 — Вы сказали это с такой убежденностью...
 Личный опыт.
 В этом разговоре у нас неравные условия. Вы знае те обо мне все, а я о вас — ничего. Вы тоже вдовец?
 Нет. Просто жена ушла от меня. Ей наскучило быть женой милиционера.
 Извините, пожалуйста.— Голос Барбары Ярецкой потеплел.— Я не хотела вас задеть.
 Ничего. Это уже давняя история. Хотите, я вам помогу? Имейте в виду, я довольно сведущ в домашнем хозяйстве. Умею варить яйца и всмятку, и вкрутую. Приготовление яичницы и манной каши на молоке тоже не составляет для меня проблемы.
 Так почему же вы до сих пор не бросили работу в милиции и не устроились шеф-поваром в «Гранд»? — рассмеялась зеленоглазая панп Барбара.— Помогать мне не нужно. Спасибо. Сама справлюсь.
 Вопреки предупреждению хозяйки ужин оказался не таким уж скромным. Копчености, сардины, сыр и даже бутылочка «Рябиновой», холодная, прямо из холодильника.
 —Наша рябиновка в последнее время стала хуже,— заметил майор, разливая ее по рюмкам.— Впрочем, так люди говорят с самого окончания войны и, наверное, будут повторять до конца столетия, а возможно, и долее. А может, если так пойдет, то настанет время, когда ее вовсе перестанут пить! — Майор весело рассмеялся.
 Ужин прошел в приятной атмосфере. Барбара Ярецкая немного оживилась и перестала относиться к Калиновичу с плохо скрываемой настороженностью. А тот мог быть, когда хотел, интересным собеседником. Двадцать лет работы в милиции дали ему в изобилии темы для разговоров.
 Когда же был подан крепкий ароматный чай и на столе появился венгерский коньяк, хозяйка спросила:
 Майор, надо думать, вы не затем пришли сюда, чтобы немного развлечь одинокую вдову?
 Я очень хотел это сделать,— искренне ответил Калинович,— по не осмеливался. Мне нужно было найти какой-нибудь предлог.
 Догадываюсь какой. В мастерскую приезжала милицейская машина и забрала всех работников. Отсутствовали они более двух часов. Оказалось, их возили в прозекторскую и показывали какого-то убитого человека. Наверное, именно с этим и связан ваш визит ко мне?
 Да,— ответил майор.— Вы читали в газетах о найденном в Висле «человеке в мешке»?
 Я сейчас не читаю газет. Они действуют мне на нервы. С нервами у меня теперь вообще плохо. Да и не удивительно... Впрочем, я что-то слышала об этом — по радио или телевидению. Найден чей-то труп?
 Да. Два рыболова обнаружили на дне реки большой куль. Когда его открыли, там оказался труп мужчины, убитого ударом в затылок.
 Какая страшная находка! — с содроганием сказала Ярецкая.
 Никак не можем установить личность убитого, признался майор.
 Почему же вы предположили, что мои работники могут опознать этого человека?
 Произошла поразительная история. Адвокат Мечислав Рушинский, тот самый, которого ваш муж уполномочил быть исполнителем своего завещания, узнал в убитом... как вы думаете, кого? Влодзимежа Ярецкого.
 Вы шутпте?! — Ярецкая была возмущена.
 Никогда не позволил бы себе так шутить. Рушинский заявил, что готов под присягой показать, что это труп Ярецкого. Мало того. Показания адвоката подтвердились и свидетельством курьера нотариальной конторы Францишка Медушевского.
 Это невероятно.
 Согласен с вами. Представляете, какое замешательство вызвали эти два заявления? Вот почему мы возили в прозекторскую работников мастерской.
 Ну и что же?
 Они все как один заявили, что никогда не видели и не знали убитого.
 Разумеется. А как же иначе могло быть?
 Тем не менее мы обязаны были все тщательно проверить, хотя я с самого начала был убежден, что адвокат ошибается.
 А почему вы меня не вызвали?
 — Хотелось избавить вас хотя бы от этого переживания.
 Большое спасибо, майор,— с чувством сказала Барбара и в знак признательности нежно коснулась руки майора.
 Я решил навестить вас и, как вы говорите, по излюбленной мною методе задать вам несколько вопросов полуофициально.
 Слушаю вас,— сказала Ярецкая, на этот раз с улыбкой.
 Скажите, пожалуйста, был ли какой-либо шрам на теле Ярецкого?
 Да. Послеоперационный. В молодости его оперировали по поводу левосторонней паховой грыжи. Шрам был почти незаметен. Осталась только чуть приметная белая
 полоска.
 А еще рубцы были?
 Нет.
 Это точно?
 Ну, знаете ли! После семи лет замужества жена не может не знать этого.— Расспросы майора в конце концов вогнали в краску Барбару Ярецкую.
 Извините меня, но это очень важно.
 Повторяю, у мужа был только один послеоперационный шрам. И никаких других.
 Адвокат Рушинский утверждает, что, помимо общего сходства «человека в мешке» с его клиентом, у обоих на правой руке выше запястья был довольно большой шрам..
 Это ему привиделось.
 Я тоже так думаю. Однако у человека, найденного три дня назад, именно такой шрам на правой руке.
 В представлении адвоката, наверное, слились приметы двух людей. Разговаривал с клиентом, у которого был такой шрам, а позднее принимал моего мужа и, запомнив эту особую примету, перенес ее с икса на игрека, то есть с того человека на Влодека.
 Это тем более вероятно из-за значительного сходства двух мужчин. Вот, посмотрите, пожалуйста.— Майор подал Барбаре Ярецкой снимок «человека в мешке».
 Я не вижу большого сходства,— сказала Ярецкая.
 А лоб, залысины, нос и даже немного подбородок? — возразил майор.
 Ну а глаза, щеки и, главное, рот, губы — они же совсем другие, — не сдавалась Ярецкая.
 У вас особый взгляд. Вы слишком хорошо знали мужа, поэтому сходство вам кажется незначительным. Совсем другое — люди, которые, как адвокат Рушинский, видели Ярецкого один раз в жизни. Им запомнились крупный нос, цвет волос, залысины. Это могло привести к ошибке, к этой ассоциации со шрамом.
 Майор посмотрел на часы: шел уже десятый час. Пора было прощаться. Калинович поднялся. Хозяйка сказала несколько любезных фраз, сказала, что еще не поздно, и проводила до двери.
 Надеюсь, что в следующий раз вы придете не для того, чтобы задавать мне полуофициальные вопросы? Неправда ли? — спросила Барбара Ярецкая, когда они стояли уже в передней.
 Мне трудно поверить, что вы говорите это искренне. Визиты следователей удовольствия не доставляют.
 И тем не менее до свидания.— На прощание Барбаpa Ярецкая одарила Лешека Калиновича такой улыбкой, после которой уже невозможно было сомневаться в искренности ее слов.
 Вы теперь убедились, меценат,— сказал майор на следующий день адвокату Рушинскому,— что мы очень серьезно отнеслись к вашей гипотезе. Увы, проверка показала, что это еще одна осечка. Никто из свидетелей, кроме вас и Медушевского, не опознал в убитом Влодзимежа Ярецкого. А врач-стоматолог привел и неопровержимые доводы.
 А я останусь при своем мнении. Пусть тысячи людей говорят иное, я буду утверждать вопреки всем, что это Ярецкий.
 Прошу вас, вспомните, может, у вас был другой клиент со шрамом на руке? Может, им был именно этот «человек в мешке»? А после него к вам пришел Ярецкий, и у вас эти два человека слились в одно лицо? — Майор повторил предположение Барбары Ярецкой.
 Майор, я не страдаю столь тяжелой формой склероза.
 Не обижайтесь, пожалуйста. Я просто стараюсь объяснить причину вашей ошибки.
 Я абсолютно ясно помню шрам на руке Ярецкого. Не забывайте также, что не только я узнал этого человека. А свидетельство Медушевского? Оно уже не в счет? Вы же сами присутствовали при этом. Я ни словом, ни жестом не пытался внушить Медушевскому своего мнения. И вы это тоже знаете.
 Да, это верно.
 Медушевский узнал в убитом моего клиента. Притом не просто одного из многих, а вполне конкретного — Влодзимежа Ярецкого.
 Да, это удивительно. И все же вы оба ошибаетесь. Ярецкий уже почти два месяца покоится на кладбище. Небудем нарушать его вечный покой.
 Кто же тогда этот «человек в мешке»?
 Пока мы этого не знаем. Но, безусловно, докопаемся.
 И все же вы не убедили меня, майор. Я упрям и верю, что ближайшее будущее подтвердит мою правоту,
 Меценат, все факты свидетельствуют, что это не Ярецкий.
 Тем хуже для фактов,— ответил адвокат.
 После ухода Мечислава Рушинского улыбка исчезла с лица майора. В разговоре с адвокатом он умышленно умолчал о многом. Имея все доказательства, майор был абсолютно уверен, что «человек в мешке» — это не Ярецкий. Да, это безусловно...
 Есть такая достаточно мудрая поговорка: «Если двое говорят тебе, что ты пьян, иди проспись». Заявлением такого солидного человека, как адвокат Рушинский, и уверенными показаниями курьера нотариальной конторы Медушевского пренебрегать не следовало. Нельзя также все объяснять определенным сходством двух умерших мужчин или просто ошибкой. Прежде чем войти в здание милиции ,  адвокат, безусловно, все хорошо продумал и остался уверен в своей правоте.
 А если адвокат не ошибается? Может, и вправду этот человек, тело которого было найдено на дне Вислы, приходил в 104-ю нотариальную контору и отдал на хранение адвокату Рушинскому то странное завещание? Тогда показания адвоката и курьера бросают совсем новый свет на все дело Ярецкого.
 Если к адвокату приходил «человек в мешке», то, следовательно, Влодзимежа Ярецкого у него не было. Значит, какой-то другой человек, личность которого милиции пока не удалось установить, каким-то образом завладел удостоверением личности Ярецкого и, используя свое сходство с ним, с успехом разыграл небольшую комедию, передавая на хранение завещание в нотариальную контору. Кому-кому, а ему, как следователю, было хорошо известно, что у адвокатов и в нотариальных конторах тождественность личности устанавливается беглым ознакомлением с удостоверением. Да и в других учреждениях дело обстоит точно так же. Никто ведь не прибегает к такому единственно надежному способу проверки тождественности, как отпечатки пальцев. Вот почему и адвокат действовал, ни минуты не сомневаясь в том, что имеет дело о владельцем ремесленного предприятия.
 С какой же целью неизвестный выдал себя за Ярецкого и сделал такое странное завещание?
 Вероятно, ради каких-то ему одному известных корыстных целей. Этому человеку, должно быть, стало известно, что Влодзимеж Ярецкий вскоре умрет, и он решил использовать это в своих целях. Скорее всего, чтобы путем шантажа заставить Ковальского отдать большую часть наследства. Наследства, которое тот должен был получить по милости этого мошенника.
 Но Влодзимеж Ярецкий, как засвидетельствовали все, кто его знал, был совершенно здоровым человеком. А между тем тот, кто фальсифицировал его последнюю волю, точно знал, что владелец мастерской вскоре умрет. Он дажз предрекал эту смерть, находясь у адвоката. Уж не «помог» ли он сам «судьбе»? Не он ли убил Ярецкого, не он ли автор письма в милицию, в котором якобы сам Ярецкий сообщал о предстоящем самоубийстве? Ведь оба документа — завещание и письмо — были вручены адвокату Рушинскому одновременно.
 Да! Именно так! Если принять эту, на первый взгляд фантастическую версию, многое становится понятным. И странные распоряжения в завещании, и стремление ущемить интересы жены, и даже оскорбительное замечание по ее адресу.
 Но и в этой новой концепции не все было ясно. Если «человек в мешке» сыграл роль Ярецкого в кабинете адвоката, а потом убил владельца мастерской, то почему и сам он вскоре погиб так трагически?
 Чем больше майор раздумывал над этим делом, тем более трудным и запутанным оно ему казалось. Майор решил пока никого не посвящать в свои предположения, в том числе и адвоката Рушипского. Вместе с тем он теперь был твердо убежден в необходимости немедленно возобновить расследование по делу об убийстве Ярецкого.




 СМЕРТЬ «ОРГАНИЗАТОРА»


 Прошло уже больше пяти недель, а следствие по делу «человека в мешке» не продвинулось ни на шаг. Капитан Мильчарек проклинал тот лихой час, когда начальник взвалил на него это дело. Несмотря на все усилия, не удалось даже установить фамилию и имя убитого.
 Напрасно капитан Мильчарек каждые десять дней рассылал по всей стране фотографии убитого и напоминания о необходимости ответа на запрос. В отделе розыска пропавших лиц при Главном управлении милиции капитан Мильчарек стал едва ли не ежедневным гостем. В архиве просматривались дела за многие годы, сравнивались сотни самых различных происшествий, изучались фотографии. И все напрасно.
 Майор Калинович довольно часто виделся с адвокатом Рушинским. Каждый раз, встречая майора, меценат задавал ему один и тот же вопрос: «Ну как там с делом Ярецкого?» И получал все тот же неизменный ответ: «Похоронен в день двадцать третьего мая тысяча девятьсот семидесятого года в присутствии Мечислава Рушинского». Обмен этими фразами вошел в церемониал их встреч. Упрямый адвокат ни па йоту не отступил от своего.
 Обращения к общественности ничего, кроме дополнительных хлопот, не дали. Писем, правда, поступало много, и самых различных. Так, например, одна старая женщина утверждала, что убитый — ее сын, которого она безуспешно разыскивала с окончания войны. Другая женщина, из Щецина, признала в убитом мужа, уехавшего несколько лет назад за грапнцу и с тех пор не дававшего о себе знать.
 Каждое сообщение тщательно проверялось. Изучались даже апонимпые письма, которых в милицейской почте тоже попадалось немало. Но все они, как оказывалось после проверки, вели на ложный след.
 И вдруг все выяснилось — притом без всяких усилий и заслуг милиции. Вернее сказать, не милиции, а без усилий капитана Мильчарека и его группы, которым при одном только упоминании о «человеке в мешке» становилось дурно.
 Итак, однажды — а случилось это в конце августа — в столичное управление милиции пришла телефонограмма. Отделение милиции одного из пригородов Варшавы сообщало, что к ним поступило заявление от гражданки Янины Видлевской об исчезновении ее квартиранта Романа Бре-гулы, который уже больше шести недель не появлялся в своей комнате. В связи с этим возникло предположение, не его ли разыскивает управление милиции по делу «человека в мешке».
 Не прошло и получаса, как милицейская «варшава» с капитаном Мильчареком уже мчалась к Янине Видлевской. И на этот раз не напрасно.
 Пенсионерка, вдова железнодорожника, Янина Видлевская имела небольшой собственный домик — итог праведных трудов супругов. После смерти мужа она сдавала две комнаты. Одну, большую, с отдельным входом через веранду,— молодой супружеской паре, ожидавшей кооперативной квартиры. Другую, поменьше,— Роману Брегуле, парикмахеру по профессии.
 Старая женщина редко читала газеты, телевизора не имела. Сообщения по радио либо вообще не слышала, либо пропустила мимо ушей, не связала со своим квартирантом. Ее жилец часто исчезал, случалось — и на несколько дней. Поэтому Янина Видлевская не придала значения и более длительному его отсутствию. Но когда прошло более месяца, а от квартиранта все не было никаких вестей, вдова встревожилась и, прождав еще неделю, заявила в местное отделение милиции о его исчезновении.
 Янина Видлевская сразу же признала Романа Брегулу на предъявленной ей фотографии.
 Скажите, пожалуйста,— спросил капитан,— были ли у этого гражданина какне-либо особые приметы?
 Не понимаю. Л что это такое?
 Ну, был ли у вашего квартиранта какой-нибудь знак, по которому его можно было распознать? Может быть, он косил или хромал на одну ногу?
 Мой жилец не косил и не хромал. А вот на руке у него, кажется на правой, был большой красный рубец. Он говорил, что как-то споткнулся и прикоснулся рукой к раскаленной докрасна плите. Когда жилец носил рубашку с короткими рукавами, этот шрам было видно.
 Итак, теперь уже не существовало сомнений — найденный рыболовами «человек в мешке» был Романом Брегулой.
 Следствие сдвинулось с мертвой точки. Местное отделение милиции, как оказалось, могло дать немало сведений о бывшем парикмахере. Свою профессию Роман Брегула забросил уже несколько лет назад, хотя, как говорят, был когда-то неплохим мастером и даже одно время работал при каком-то варшавском театре. Однако сильное пристрастие к рюмочке приводило к тому, что он нигде подолгу не задерживался. Кончилось тем, что он вообще бросил работать и начал «комбинировать». Несколько раз на Романа Брегулу падало подозрение, что он в местной пивной очищает карманы своих случайных собутыльников. Но доказать его вину ни разу не удалось.
 На вопрос, почему он не работает, в то время как в парикмахерских не хватает мастеров-мужчин и хороший специалист всегда найдет и место, и возможность хорошо заработать, Брегула ссылался на свое якобы плохое зрение. В доказательство тому он стал носить большие темные очки. Однако же получить пенсию по инвалидности он ни разу не попытался. Возникало подозрение, что дымчатые очки служили Брегуле для иных целей — для маскнровки, чтобы труднее было его узнать.
 Как выяснилось, и варшавской милиции личность Романа Брегулы была достаточно хорошо известна. Его неоднократно задерживали. При этом посредничество в торговле краденым было, пожалуй, наименее серьезным среди обвинений, которые предъявлялись ему. Тем не менее более сорока восьми часов Брегула в милиции никогда «не гостил». Всякий раз его вынуждены были освобождать из-за отсутствия достаточно веских улик. Вот почему в Центральном дактилоскопическом бюро не оказалось отпечатков пальцев Брегулы.
 Три года назад Роман Брегула неожиданно исчез из поля зрения варшавских милиционеров. Его имя перестало упоминаться в милицейских донесениях, на него перестали поступать жалобы, его не задерживали за пьянство. В общем, все указывало на то, что грешник вступил наконец на путь исправления.
 Однако у капитана Мильчарека имелись серьезные основания не слишком верить в чудесное преображение старого грешника. Роман Брегула, как выяснилось, жил весьма обеспеченно. После того как была установлена личность «человека в мешке» и весть об этом распространилась по всей Варшаве, многие вдруг обрели и память и речь. Так, официанты стали без труда узнавать на предъявляемых им фотоснимках своего солидного клиента, любившего, правда, изрядно выпить, но и дававшего им хорошо заработать.
 Каковы же были источники доходов этого человека?
 Тщательный обыск в комнате убитого не дал ответа на этот вопрос, хотя у него был обнаружен хитроумно сделанный тайник. В нем хранились: 12 тысяч злотых, 117 американских и 35 канадских долларов, 50 западногерманских марок, а также одна золотая двадцатидолларовая монета, три золотые пятирублевки и золотой браслет весом тридцать граммов. В общем, для безработного парикмахера с подорванным здоровьем совсем неплохие сбережения. И вряд ли они были результатом честного труда на ниве служения парикмахерскому искусству.
 Обращал на себя внимание и тот факт, что при обыске у него не было найдено никаких писем, записей телефонов и адресов. Этот человек не вел ни приходо-расходных книг, ни дневников. Видимо, Роман Брегула учитывал вероятность того, что может наступить момент, когда его жилищем заинтересуются органы прокуратуры или милиция. Не ответив на все эти загадки, невозможно было понять и причины его убийства, а также выявить тех, кто совершил это преступление.
 Капитан Мильчарек решил во что бы то ни стало раскрыть все эти тайны Романа Брегулы. Лучшие агенты начали собирать о нем сведения, используя при этом и те контакты, которые у них имелись в преступном мире. Вопреки бытующим легендам людям этой среды не так уж свойственна «профессиональная солидарность», и в своем поведении они отнюдь не руководствуются каким-то особым, только у них существующим «моральным кодексом». Выдача сообщников, правда, не поощряется, но передача всякого рода слухов и сплетен, в том числе и работникам милиции, за большой грех не почитается. А уж тем более, если это касается покойника.
 Ромап Брегула, как выяснилось, не пользовался симпатией в этой среде. Тем не менее сотрудничать с ним считалось выгодным. Обвиняли же его в том, что он никогда не подвергал себя риску. Рисковали другие, но только не он. Другие, случалось, «засыпались» и попадали за решетку, но Брегула неизменно оставался на свободе.
 В преступном мирке столицы этот человек положил начало новой специальности — «организатора» преступлений, преступлений... в варшавском масштабе. Роману Брегуле, безусловно, далеко было до его английского «коллеги» — организатора «преступления века». Но одно их все-таки равняло: как польского, так и английского «организатора» властям не удалось схватить ни на месте преступления, ни позднее. Но если английский «организатор» был для Скот-ланд-ярда неизвестным, но разыскиваемым преступником, то польский сумел остаться вне подозрения у варшавской милиции. Он преспокойно навещал столичные питейные заведения и учтиво раскланивался с польскими блюстителями порядка.
 В преступном мире у Брегулы имелись обширные знакомства. Он прекрасно знал, кто на чем «специализируется», и для этих «специалистов» собирал нужную информацию. Каким образом он делал это, останется его тайной.
 Приходил, например, к «специалистам» по кражам на железных дорогах и говорил: «Через три дня на товарную станцию Варшава-Чистое прибудет вагон из Вельска с экспортной шерстью по семьсот злотых за метр. Для разгрузки вагон поставят на 87-й путь. Вы же должны «разгрузить» его раньше, па сортировочной, куда он будет доставлен ночью. Номер вагона 203 869. Вагон будет не только опломбирован, но и заперт на висячие замки. Возьмите с собой фомку и бутылку масла, пплить будет удобнее. Этим займутся трое, а двое должны выманить охранников поближе к поезду, который будет стоять несколько дальше, на пятом пути. Товар перебросьте через забор. Забирайте его оттуда немедля — кипу за кппой. Товар охотно возьмет Адамощак. Если поторгуетесь — даст по триста злотых за метр, ибо ищет именно такой. Мне отсчитаете десять кусков».
 Иным «специалистам» предлагал: «В магазин на Вспульпой легко проникнуть через подвал, вход в него — по коридору третьи двери по правой стороне. Свод в подвале нетрудно будет пробить ломом. В магазин только что поступила большая партия товара. Товар вынести во двор и перебросить через забор в сторону Хожей — в том доме нет сторожа. Такси можно подогнать к самой степе и сразу же погрузить. Продадите у «слепого» на Праге. Мне три куска».
 Информацию Романа Брегулы можно было не проверять. Она была точна во всем. «Дело» выбиралось с таким расчетом, чтобы при минимальном риске обеспечить максимальный успех. Торговаться с Романом Брегулой было не принято. Надувать его уже давно никто не осмеливался. Говорили, что кто-то попытался это проделать. Только вскоре эти «неблагодарные» оказались за решеткой, засыпавшись на первом же абсолютно «верном» деле. Самое занятное, что милиция и предположить не могла, что этим успехом она обязана экс-парикмахеру.
 Так в течение трех лет Роман Брегула сделался самым настоящим асом преступного мирка столицы. Тем не менее органы милиции и не подозревали о его руководящей роли во многих преступлениях, совершенных за этот период.
 Никому из милиционеров, знавших этого человека в темных очках, ни разу и в голову не пришло сопоставить его с «человеком в мешке». В преступном мирке кое-кто, безусловно, знал, о ком идет речь, но там не в обычае оказывать помощь милиции в ее работе. Это, конечно, не означало, что в той среде сожалели о Брегуле. Многие нз тех, с кого Брегула за свои «услуги» шкуру драл, злорадствовали, что «пиявка» — такое прозвище было дано «организатору» дерзких краж — получил наконец свое.
 Капитан Мильчарек был доволен. Удалось не только установить личность убитого, но и собрать много интересных сведений о преступной деятельности Романа Брегулы.
 Однако после этих первых успехов следствие снова зашло в тупик. Кто убил этого человека? На этот вопрос ответа пока не было. В той среде, где вращался и действовал Брегула, по этому поводу ходили самые фантастические слухи, в которых, как устанавливала проверка, не было ни крупицы правды. Убийца «великого организатора» оставался неизвестным.
 Коротенькое сообщение в прессе об идентификации «человека в мешке» как-то ускользнуло от внимания Рушин-ского, возможно потому, что не во всех столичных газетах оно было опубликовано. Повстречав майора, Мечислав Рушинскпй спросил его, как повелось, о деле Ярецкого. На этот раз майор получил возможность насладиться триумфом, когда сообщал адвокату о результатах следствия.
 От вашей версии ничего не осталось. Теперь вам придется признать свою ошибку. Не существует больше и чуда — один покойник и два трупа. Теперь у нас есть два покойника и два трупа — Влодзимеж Ярецкий, покончивший с собой в мае, и Роман Брегула, убитый неизвестным — или неизвестными — преступником в июле. Таковы факты. А факты, как известно, упрямая вещь.
 Тем хуже для фактов,— ответил майору не менее упрямый адвокат.




 «НЕРАЗОРВАВШИЕСЯ СНАРЯДЫ ВСЕ ЕЩЕ ОПАСНЫ...»


 Прошло более двух месяцев. Шел к концу сентябрь. Расследование, возглавляемое капитаном Мильчареком, дальше не двигалось. Убийца Романа Брегулы обнаружен не был, В управлении милиции утвердилось мнение, что это преступление — результат сведения личных счетов в среде преступников. Убийца сумел замести следы, и обнаружить его можно будет лишь в случае, если он сам себя чем-либо выдаст или если кто-либо выдаст его.
 Капитан Мнльчарек был убежден, что в среде преступников немало найдется таких, которые могут кое-что рассказать по этому поводу. Вот почему его сотрудники продолжали прощупывать среду, в которой действовал «организатор», и собирать о нем сведения.
 «Организатор» — стало условным названием папки с документами по делу Романа Брегулы, названием, присвоенным этому делу капитаном Мильчареком.
 Шло время, а все усилия напасть на след убийцы или хоть как-то продвинуть расследование оказывались тщетными.
 Майор Калинович в это время занимался делом крупной шайки похитителей автомобилей. Она действовала в основном на Побережье. Угонялись «варшавы», притом только светлые, затем их перегоняли в Познань, иногда в Варшаву или в Катовицы и продавали па черном рынке. Воры располагали целым арсеналом фальшивых документов, а при сделках пользовались украденными удостоверениями личности. Кража документов осуществлялась обычно так: вор поселялся в многоместном номере гостиницы и, пользуясь беспечностью своих товарищей по ночлегу, выкрадывал у них документы, ничего другого при этом не трогая.
 Банда была прекрасно организована. Существовало «разделение труда». Одни угоняли автомобили, другие обеспечивали их всеми необходимыми документами, третьи, имевшие собственный гараж, укрывали машины, меняли номерные знаки и номера на моторах. И наконец, четвертые занимались сбытом угнанных машин. За полтора года банда украла и продала автомашин на сумму свыше трех миллионов злотых. Теперь вся шайка была арестована. Милиция разыскивала по всей стране угнанные машины, возвращала их законным владельцам. Чаще всего пострадавшими оказывались государственные и кооперативные предприятия и учреждения, даже популярный на Побережье «Дзенник Балтыцки» оказался в их числе.
 В четверг 24 сентября в кабинете майора Калиновича раздался звонок.
 — Алло, Лешек, это ты?
 Михал, это я, узнаю тебя по голосу, хотя в трубке страшный треск.
 Точно, капитан Михал Новак собственной персоной.
 Ты звонишь, чтобы пригласить меня на именины?
 Это само собой разумеется. А сейчас мне надо кое-что тебе рассказать. Возможно, это тебя заинтересует.
 Ну выкладывай, что там у тебя. Чую, хочешь втравить меня в какое-то паскудное дельце. Ничего из этого невыйдет. Пока не покончу со своими «автомобилистами», и думать ни о чем другом не стану. Хоть бы там у тебя все горело и рушилось.
 Именно все горит и рушится...
 В таком случае звони пожарникам.
 Им уже позвонили. Может быть, все-таки ты дашь мне наконец договорить?
 Ну давай.
 Ты еще помнишь владельца мастерской, который спрыгнул с моста? Ярецкого? Влодзимежа Ярецкого, кажется? Наше отделение занималось предварительным следствием, а потом передали дело в ваше управление, и ты его принял.
 Помню. Это было самоубийство, и прокурор прекратил следствие.
 Не о Ярецком речь. Сегодня утром в бывшей его мастерской на Хелминской произошел сильный взрыв.
 И что же?
 Двое легко ранены, остальные отделались испугом.
 А Барбара Ярецкая?
 Майор давно не виделся с красивой вдовой, решив не продолжать служебного знакомства. Однако зеленых глаз пани Барбары никак не мог забыть.
 Она в числе пострадавших. Но ничего опасного нет.
 Что же все-таки произошло?
 Наши сейчас там, на Хелминской, изучают обстановку. Что-то взорвалось, начался пожар. Взрывом разрушило одну внутреннюю перегородку, высадило дверь и окно. Пожар был потушен до приезда пожарников. Хозяйка мастерской оказалась молодцом. Хоть ей изрядно досталось, голову не потеряла. Сама руководила тушением пожара и всеми спасательными работами. Им еще здорово повезло. Могло быть значительно хуже.
 Ты меня заинтриговал. Пожалуй, съезжу на Хелминскую.
 — Я знал, что эта тебя заинтересует. Я тоже еду туда. Значит, увидимся.
 Майор быстро убрал одну из многих папок с документами по делу банды «автомобилистов», которую изучал, и выехал на Хелминскую. Еще издали он увидел у дома номер семнадцать столпившихся зевак. Милиция предусмотрительно закрыла ворота во двор, где размещалась мастерская. Но любопытствующие — а в них никогда нот недостатка — все равно не расходились. Неужели ожидали нового взрыва?!
 Майор с трудом протиснулся к воротам. Поскольку он был в гражданском, пришлось предъявить служебное удостоверение стоявшему у ворот милиционеру, после чего тот открыл калитку и впустил его во двор.
 Майору Калиновичу были хорошо знакомы и этот двор, и эта мастерская. Ведь он уже однажды побывал здесь после того, как адвокат Рушинский вручил письмо Ярецкого.
 Мастерская Ярецкой размещалась в кирпичном, довольно длинном одноэтажном помещении. Здесь же обосновалось еще два ремесленных предприятия — столярная и шорная мастерские. С другой стороны двора стоял двухэтажный жилой дом.
 Одноэтажное строение, где размещались ремесленные мастерские, имело почти плоскую крышу, покрытую толем. Первой с краю, ближе к воротам, и была мастерская Ярецкой. Сюда вело два входа, один — непосредственно в маленькую конторку, за которой следовали два больших производственных помещения, где были установлены оборудование и машины; второй — широкие ворота — в одно из помещений; через ворота автомашины прямо со двора могли въезжать внутрь мастерской. Окно конторки выходило в сторону ворот, а большие зарешеченные окна производственных помещепий — на соседнее здание.
 Майор сразу понял, что здесь случилось. Сильный взрыв произошел в конторке. Взрывом вырвало часть крыши прямо над ней и высадило окно вместе с рамой. Дверь, должно быть, была приоткрыта, ибо взрывной волной ее сорвало с петель и отбросило метра на три в сторону. Внутри конторки все было разрушено, в том числе сложенная вполкирпича стенка, отделявшая конторку от производственного помещения. Весь двор был усыпан кусками толя, обломками досок и клочками бумаг. Некоторые ив них были обгоревшими.
 Ты уже, оказывается, здесь! — Это сказал вышедший из мастерской капитан.
 Я приехал на такси сразу же после твоего звонка.— Майор поздоровался с капитаном Михалом Новаком.
 Я зря тебя побеспокоил. Все уже выяснилось.
 А что случилось?
 — Неразорвавшийся снаряд.
 Откуда он здесь взялся? Среди старого железного хлама?
 Нет. Это здание благополучно пережило всю вторую мировую войну. Перед сентябрем тысяча девятьсот тридцать девятого года весь чердак засыпали слоем песка, чтобы предохранить здание от пожаров и зажигательных бомб. Здесь чердак очень низкий — метр двадцать, не более. Песок насыпали толстым слоем. Во время Варшавского восстания этот район пострадал относительно мало. В этих домах размещались гитлеровцы, охранявшие переправы через Вислу. Река совсем рядом. После занятия Праги нашими войсками эта территория постоянно обстреливалась и подвергалась бомбардировке. С «кукурузников» сюда также сбрасывали авиационные гранаты — такие маленькие бомбочки по десять килограммов.
 Зачем ты мне это рассказываешь?
 Именно несколько таких бомбочек, должно быть, упало на это здание. Они пробили крышу и, увязнув в песке, не взорвались. После войны в спешке накрыли крышу новым толем, а чердаком никто специально не интересовался и не пользовался. Только с той стороны строения столяр время от времени кладет туда доски для просушки. Гранаты дремали тут тихо и мирно двадцать пять лет, и вдруг одной из них наскучило это занятие и она решила
 доставить тем, кто пользуется этим зданием, соответствующее своим возможностям развлечение. А четыре ее подруги и далее все так же тихо и мирно дремлют в песочке на чердаке. Ждем саперов, мы их уже вызвали. Приедут и заберут эти игрушечки. Много еще этой пакости разбросано по нашей стране. Недавно рассказывали, что в Келецком воеводстве была обнаружена придорожная часовенка на краю деревни, построенная из нескольких сот противо танковых мин. Мины вместо кирпичиков! Это сооружение увенчали образом божьей матери. Вот уж воистину «взрывчатая божья матерь»! — Капитан Новак был в отличном
 настроении — ведь дело-то могло иметь куда более печальный исход.
 Эвакуируешь людей из здания? — спросил майор.
 Нет необходимости. Согласно статистике, следующая граната взорвется лет через двадцать пять. Оставшиеся четыре гранаты лежат в песке над шорной мастерской. Я приказал оттуда вывести всех людей. Эта же мастерская вне опасности.
 Офицеры вошли внутрь здания. Несколько мужчин старались навести порядок. Выносили то, что было разбито, собирали и складывали разбросанную повсюду готовую продукцию и сырье. Работой руководила Барбара Ярецкая. На ней было длинное светлое мужское пальто. Волосы в беспорядке, густо покрыты пылью и кусочками штукатурки. Под глазом большая ссадина, левая нога забинтована. Увидев майора Калиновича, женщина улыбнулась:
 Я приглашала вас, майор, навестить меня, но никак не ожидала, что наше свидание состоится в такой обстановке.
 Вы не пострадали?
 Ничего серьезного. Несколько ушибов, да вот ногу поранило. Больше пострадало мое платье и чулки: от них остались только клочья. Смотрите, как модно я одета — в макси! — Барбара Ярецкая старалась за шуткой скрыть усталость и огорчение.— Могло быть много хуже. А мы отделались только испугом и материальным ущербом.
 Как все произошло?
 Я работала в конторке. Пришел почтальон, принес корреспонденцию. Среди различных служебных бумаг, уведомлений из Ремесленной палаты и банка было письмо
 нашему работнику. Когда почтальон ушел, я взяла письмо и пошла вручить адресату. Пан Мачеяк работает на штамповочной машине в дальнем помещении.
 Это и спасло вас,— заметил капитан Новак.
 Поговорила немного с Мачеяком, затем показала ученику, который неверно раскраивал листовую медь, как это делать, и вернулась в первое помещение. Здесь подошла к ученику Дерецкому, который работает на сверлильном станке, установленном возле стены моей конторки. Стояла я спиной к стене. Вдруг раздался грохот, меня ударило в спину, я почувствовала, что на меня обрушивается какая-то тяжесть. Я упала и, видимо, на какое-то время потеряла сознание, ибо не помню, что было дальше.
 Не удивительно.
 Когда очнулась и поднялась, увидела кругом обломки. Потом кто-то взял меня на руки и вынес во двор. Вдруг слышу крики: «Горим!» Это окончательно привело меня в чувство. Собрала людей, и мы принялись гасить пожар. Нам помогли работники других мастерских и жильцы соседнего дома. Только потом я заметила, что вся грязная, что платье разорвано, а из раны на ноге течет кровь. Непомню, кто забинтовал мне ногу. Наверное, кто-то из работников мастерской. Дерецкого, нашего ученика, отбросило взрывом, он ударился головой о станок. Слава богу, ничего страшного — только шишку пабпл. Он совсем еще мальчишка и очень испугался. Я отпустила его домой.
 Письмо Мачеяку,— улыбнулся капитан,— вы должны поместить в серебряную рамку и повесить над своей кроватью. Если бы не оно, вас разорвало бы на кусочки. Снаряд находился как раз над конторкой, там, где вы обычно сидите.
 Барбара Ярецкая вошла в разрушенную конторку. Нагнулась и вытащила из-под обломков пишущую машинку. Не надо было быть специалистом, чтобы понять, что теперь ее уже никто не сможет отремонтировать.
 Вы как-то выразили удивление, что я держу у себя такую рухлядь,— обратилась она к майору.— Видимо, в недобрый час это сказали. Теперь придется приобрести новую. Телефону тоже пришел конец. Милицию и пожарников вызвал жилец соседнего дома. Ущерб не очень большой, но чувствительный. Счета, заявки — в общем, вся бухгалтерия пропала. Много хлопот будет с восстановлением всего этого.
 Главное, что сами вы вышли из этой передряги живой и здоровой, без серьезной травмы. Остальное пустяки.— Майор произнес эту тираду довольно взволнованно.
 Ответом майору была признательная улыбка Барбары Ярецкой. Ни ссадина на лице, ни испорченная прическа — ничто не могло лишить эту женщину присущего ей обаяния.
 В это время стоявший у ворот милиционер воевал со столпившимися зеваками, которые стремились проникнуть во двор:
 —Люди, разойдитесь! Что вам тут, театр?! Не напирайте. Все равно никого не пущу. Отойдите, я вам говорю! Пропустите машину!
 Грузовик въехал во двор. Из кабины выбрался поручик, а из крытого брезентом кузова ловко выпрыгнули саперы. Поручпк подошел к офицерам милиции.
 —Ничего себе, солидно грохнуло,— с уважением заключил он.— Хорошо, что помещение имело окно, дверь и не фундаментальную крышу. Это значительно ослабило разрушительную силу взрыва. Не будь этого, кирпичи летели бы во все стороны подобно пушечным ядрам. Жертвы есть?
 — Только две. Одна жертва — это я. Другая жертва пошла домой,— с улыбкой ответила хозяйка мастерской.
 Ваше счастье. А где эти неразорвавшиеся снаряды, капитан? Что они собой представляют?
 Четыре авиационные гранаты. Лежат в песке на чердаке этого строения. Пятой, как видно, надоело вас ожидать, и она сама разрядилась.
 А я-то думал, что тут какая-то порядочная бомба или снаряд для тяжелого орудия. А оказывается...— Поручик махнул рукой.— Зря только брал машину и столько людей. Эти штучки и на трамвае можно увезти.
 Оно и видно,— сказал майор, обводя взглядом разрушенную конторку.
 Где лежат эти игрушки?
 — Там, где шорная мастерская,— ответил капитан.— Я приказал ее работникам покинуть помещение.
 —На всякий случай всех отсюда эвакуируем. Пусть переждут на лестничной клетке вон того жилого дома. Так будет надежнее. Хотя прямой опасности, я думаю, нет, но поскольку одна взорвалась...
 В окнах жилого дома и мастерских торчали головы любопытных. Такого здесь еще не случалось, во всяком случае с окончания войны.
 —Граждане! Сейчас мы будем разряжать неразорвавшиеся снаряды,— громогласно произнес поручик.— Может произойти взрыв, и, следовательно, может ранить или убить. Откройте все окна и отойдите от них подальше, лучше всего сядьте у стен.
 Окна быстро, как по команде, отворились, а вот головы зевак не исчезли. Поляка, как известно, так просто не испугаешь, да и командовать собой поручпку от саперов он тоже не позволит!
 —А, пусть их...— махнул рукой офицер и, обращаясь к своим саперам, скомандовал: — Вацек и Мариан, как только все покинут помещения мастерских, поднимитесь на чердак и осмотрите его.
 Хозяева и работники весьма неохотно освободили помещение и перешли на лестничную клетку жилого дома — ведь оттуда уж точно ничего не увидишь.
 —Милиция может остаться,— решил поручик,— только встаньте к стене.
 Саперы нашли какую-то лесенку и приставили ее к разрушенной крыше. Потом двое из них поднялись и скрылись в глубине чердака.
 —Казик, дай лампу,— из дыры в крыше показалась голова сапера,— там темным темно...
 Один из саперов подал своему товарищу лампу с рефлектором.
 Сколько лет прошло, как война кончилась, а у нас все еще хватает работы. Дня не проходит, чтобы нас не вызвали. А ведь наша часть действует только в пределах Варшавы. Вчера на стройке в Новом Бродне мы разминировали пятисоткилограммовую бомбу. Вот там пришлось попотеть, это вам не гранаты!
 Товарищ поручик,— докладывал с крыши сапер,— нами обнаружено четыре гранаты. Килограммов по восемь. Разрешите подавать?
 Спустя несколько минут бомбочки лежали уже в грузовике. Зрители в окнах были разочарованы.
 —Еще раз внимательно осмотрите весь чердак,— приказал поручик.— Может, там осталась еще какая-нибудь гадость.
 Через несколько минут саперы доложили, что все обшарили и больше ничего не обнаружили.
 —Тогда все. Едем!
 Офицеры милиции попрощались с саперами и горячо поблагодарили их.
 Не за что. Всегда к вашим услугам,— ответил поручик.— Но должен сказать, это очень странный случай.
 Почему?
 Еще никогда не случалось, чтобы такая граната взорвалась сама, «без помощи». Она может взорваться, если ее тронут: ударят или, не зная дела, начнут разряжать. У этих бомбочек ударные взрыватели. Взрываются обычно при ударе о что-то твердое. Ведь, пробивая эту крышу, они не взорвались!
 Так или иначе, а одна взорвалась. Факт налицо,— сказал капитан Новак и указал на то, что осталось от конторки.
 —И все же что-то спровоцировало взрыв. Скорее всего, по каким-то причинам на чердаке внезапно резко поднялась температура,— заключил сапер.— Во всяком случае, повезло. Отделались только испугом, а могло быть хуже. До свидания.
 Машина с саперами уехала. Окна опустели, зеваки начали расходиться.
 Вы должны показаться врачу,— убеждал майор Барбару Ярецкую.— Нужно обязательно продезинфицировать рану, а возможно, сделать противостолбнячный укол.
 Чепуха,— отмахнулась пани Барбара.— Мне нужно еще здесь пемпого прибрать и затем хоть как-нибудь закрыть мастерскую. Я чувствую себя совсем неплохо.
 Не упрямьтесь, я сейчас отвезу вас к врачу,— настаивал майор Калинович.— Без вас все, что нужно, сделают.
 Майор прав. Поезжайте, хозяйка.— Мачеяк поддержал Калиновича.— Я за всем пригляжу. Окно как-нибудь заделаем. Столяр еще не ушел. Дверь навесим, и тогда можно будет запереть мастерскую. Завтра с утра приведу каменщика — он в моем доме живет. Все заделает, и следа не останется. С весны, когда был ремонт, осталось два рулона толя. Вот теперь он нам и пригодится. Вы можете не беспокоиться за мастерскую.
 Ярецкая хотела было протестовать, но майор решительно взял ее под руку и повел к воротам.
 Минуточку. Мне нужно взять сумку. Там у меня документы, деньги, ключи от квартиры. Я ее вытащила из-под обломков, а вот куда положила — не помню.
 Вот она, лежит на машинке,— один из работников подал коричневую сумку. В нескольких местах она была поцарапана, кое-где застряли кусочки штукатурки, но в общем сумочка, как и ее хозяйка, пережила катастрофу без большого ущерба.
 Ярецкая больше не противилась. Попрощалась с работниками и капитаном Новаком, который остался, чтобы составить протокол о происшествии.
 —Самое досадное,— сказала Ярецкая,— что я сейчао совсем одна: моя компаньонка еще не вернулась из отпуска, а Зигмунт, мой племянник, с утра уехал на машине в Ченстохову, потом в Силезпю с образцами наших изделий.
 —У вас ключи от машины?
 Ярецкая вынула ключи и подала майору.
 —В таком состоянии вам не следует вести машину,— сказал Калинович,садясь за руль.
 Барбара Ярецкая послушно заняла место рядом. Порой и сильной женщине бывает приятно почувствовать себя слабым созданием и предоставить мужчине право решать за нее.
 На пункте первой помощи выяснилось, что рана на ноге не опасная, но глубокая, ее обработали и продезинфицировали. Процедура оказалась болезненной, не говоря уж о противостолбнячном уколе, который, как известно, не относится к числу приятных ощущений. Нервное возбуждение прошло, и Барбара Ярецкая вдруг почувствовала такую слабость, что без помощи майора не смогла бы дойти до машины.
 Я сейчас отвезу вас домой и уложу в постель.— Калинович вновь вошел в роль властного мужчины.
 Боже мой, на кого я похожа! —ужаснулась Ярецкая, увидев себя дома в зеркале.
 Когда пани Барбара вышла из ванной, чистая и посвежевшая, она увидела постланную тахту, а из кухпи до слуха ее донеслись звуки, свидетельствующие о том, что майор и там взял власть в свои руки.
 —Что вы тут делаете?
 Калинович обернулся и увидел стоявшую в дверях хозяйку. Если бы не ссадина под глазом, никому бы и в голову не пришло, что эта женщина всего несколько часов назад пережила серьезное потрясение.
 —Стряпаю.— Майор поджаривал на сковородке ветчину, намереваясь залить ее яйцами, которые он обнаружил в холодильнике.— А вас, пани Барбара, прошу лечь. Постель приготовлена.
 И на этот раз Ярецкая не протестовала.
 Теперь постарайтесь уснуть,— повелевал Калинович, когда его импровизированный обед был съеден.— Если почувствуете себя плохо, позовите меня. Я буду в комнате рядом.
 Доставила же я вам хлопот. И от дела оторвала.
 Ничего страшного. Я сейчас веду следствие по делу шайки автомобильных воров. Они все уже арестованы. Подождут немного, спешить им теперь некуда — во всяком случае, в течение ближайших семи лет.
 Вы так добры ко мне. Спасибо.
 Доброта — обязательное профессиональное качество сотрудника милиции. Ну а теперь — спать, спать, спать!
 Лешек Калинович тихонько прикрыл дверь, сел за письменный стол и стал вспоминать все, что когда-то знал из баллистики и пиротехники, чему научился сначала в подполье, потом в партизанском отряде, а позднее в школе милиции. Однако найти ответ на'вопрос, при каких условиях эти бомбы сами собой взрываются, так и не смог.
 Наступил вечер. Калинович приоткрыл дверь в соседнюю комнату, прислушался — пани Барбара спала, и он решил не будить ее. Сам он тоже чувствовал усталость. Закрыл бесшумно дверь, разулся, снял пиджак и растянулся на узкой тахте, натянув на себя плед. Всю ночь его терзали кошмарные сны: то он носил гранаты и какие-то другие снаряды, то бил тяжелым молотом по взрывателям, пытаясь вызвать детонацию. Проснулся майор оттого, что кто-то тряс его за плечо:
 —Майор, завтрак на столе.
 Открыл глаза. Перед ним стояла Барбара Ярецкая, одетая и причесанная, и, как всегда, красивая.
 — Вы опоздаете на работу. Завтрак стынет. Быстро в ванную — мыться и бриться. Там я приготовила вам бритву Влодека. После завтрака, в порядке реванша, я отвезу вас на работу во дворец Мостовских.




 ШЕСТАЯ АВИАБОМБА


 В эту пору дня в магазине всегда было мало покупателей. В тот день заведующая ушла «выколачивать» в управлении ходовой и остродефицитный товар. Одна продавщица наводила порядок в подсобном помещении в ожидании визита санитарной комиссии. Другая — в торговом зале обслуживала покупателей. Когда ушел последний Клиент, пани Казя взяла газету и присела на табуретку.
 Услышав, что дверь отворилась, она молниеносным Движением сунула газету под прилавок:
 — Что вы желаете?
 Мужчина в сером клетчатом костюме остановился у полок с винами и стал внимательно изучать их.
 —Дайте мне вон тот рислинг.
 Продавщица, став на цыпочки, дотянулась до указанной бутылки.
 —Пожалуйста.
 Теперь покупатель долго рассматривал бутылку рис-линга.
 Сколько платить за нее?
 Сорок два злотых.
 Получив красненькую, пани Казя выдвинула ящик с деньгами в стала отсчитывать сдачу. Внезапно мужчина занес руку с бутылкой и с силой опустпл на голову девушки. Другая его рука протянулась к деньгам.
 Однако недаром пани Казю покупатели прозвали «молнией» — в последний момент она успела поднять руку в ослабить удар. Продавщица опустилась на пол, но сознания не потеряла.
 —Помогите! На помощь! Бандиты! — закричала она.
 Из подсобки выскочила вторая продавщица. Бандит сунул горсть банкнотов в карман в бросился к двери. Продавщица выбежала за ним с криком:
 —Держите бандита! Хватайте вора!
 Несколько молодых людей кинулись в погоню. Крики услышал проходивший поблизости милиционер и тоже устремился за вором. Метров через двестп-триста бандита схватили. Потом дело пошло обычным порядком: милицейская машина доставила куда надо задержанного, а карета «скорой помощи» — раненую продавщицу, затем последовал опрос свидетелей, составление протокола. При обыске задержанного опытные пальцы милиционера нащупали под подкладкой пиджака какую-то бумажку. На подкладке в этом месте видны были следы недавней починки . 
 Милиционер перочинным ножиком подпорол ее н достал конверт, адресованный
 Роману Брегуле
 Варшава, Юзефов
 Тополевая аллея, 36
 Это был последний земной адрес «человека в мешке».
 Дело передали капитану Мильчареку, который уже несколько месяцев безуспешно разыскивал виновника кошмарного убийства. На допросах Адам Чпхош путался в показаниях, не мог толково объяснить, каким образом под подкладкой его пиджака оказался конверт, адресованный Роману Брегуле. А дата на конверте свидетельствовала о том, что это письмо Брегула получил всего-навсего за три дня до того, как его труп был найден в Висле!
 Хозяйка дома в Юзефове, у которой Роман Брегула снимал комнату, сразу опознала предъявленный ей костюм и без колебаний заявила, что он принадлежал ее квартиранту. Когда она его видела в последний раз, на нем был именно этот костюм.
 Адам Чихош жил на улице Броней, на первом этаже флигеля в однокомнатной квартире. У него был произведен тщательный обыск. В шкафу стояли коричневые, почти новые ботинки. Вдова железнодорожника из Юзефова также их опознала как собственность своего квартиранта. При обыске был найден тяжелый молоток. Экспертиза показала, что обнаруженные на нем микроскопические следы крови по группе совпадают с кровью «человека в мешке».
 Молоток предъявили Адаму Чихошу, по он упорно твердил, что молоток не его. Но объяснить, как он оказался у него, не мог.
 Прошлое Адама Чихоша также свидетельствовало против пего. В 1946 году, в возрасте девятнадцати лет, он впервые предстал перед судом по обвинению в вооруженном нападении и убийстве. Тогда его приговорили к десяти годам тюрьмы. Но уже через четыре года молодой человек оказывается на свободе. Два года спустя — второе дело. Чихоша судят как члена банды, совершившей несколько дерзких ограблений сельских магазинов в Лодзинском воеводстве. На этот раз он получил восемь лет, которые также полностью не отсидел. Второй срок повышает его «образовательный ценз» как преступника. Дальнейшая жизнь Чихоша складывается из кратковременных «побывок» на свободе, очередной кражи или грабежа и более или менее продолжительного пребывания за решеткой. В последний раз тюремные ворота открылись перед Адамом Чихошем полтора года назад.
 Факт знакомства бандита и «организатора» был установлен без труда. Выяснилось также, что их связывали своеобразные дружеские отношения. Так, Роман Брегула посылал в тюрьму Чпхошу деньги.
 Жильцы дома на Броней, которым была показана фотография Романа Брегулы, подтвердили, что этот человек довольно часто бывал в квартире Чихоша и что пх не раз видели вместе.
 Адам Чихош, «заслуженный», можно сказать, профессиональный уголовник, вел себя глупейшим образом. Вна-чале он все отрицал или ссылался на потерю памяти.
 Послушайте, Чихош,— разговор вел капнтан Мильчарек,— не прикидывайтесь ребенком. Брегула найден голым в мешке, который бросили в Вислу на Костюшковской набережной немного выше статуи Сирены. Вас задержали в костюме, который был на Брегуле в день его смерти. В вашем шкафу храшшпсь башмаки убитого. Вы их неносили, так как они вам тесны. Мы нашли у вас тот молоток, которым был убит Брегула. Поймите же, что всего
 этого более чем достаточно и прокурору и судье для обвинительного приговора. Бессмысленное запирательство только ухудшает ваше положение.
 Пан капитан, какая-то сволочь впутала меня в эту историю.
 Ну, это вы уже хватили через край. Что вы мелете?!
 Пан капитан, всю правду скажу, только вы все равно мне не поверите. Впутали меня, христом-богом клянусь — впутали. Попадись мне этот сукин сын, да я б его...
 Прекратите ругаться. Рассказывайте, как было дело.
 «Пиявку», то есть Ромку Брегулу, я, пан капитан, еще щенком знал. Вместе учились — я ведь тоже парикмахер по специальности. Только Ромка побашковитей был. Меня в каталажку сажали, а его никто пальцем не трогал. Когда жена от меня ушла, Ромка мне в тюрьму деньги посылал и о моей хате па Вроньей заботился, даже квартирную плату вносил. У него были свои способы деньги зарабатывать. Вы ведь теперь сами все знаете. Пока «пиявка» жив был — все помалкивали. У Ромки всегда были ключи от моей хаты. Когда ему требовалось с кем-то потолковать спокойно, он приходил ко мне. Приходил и говорил: «Смойся на два часа». И будь то депь пли глубокая ночь, я, ни слова не говоря, одевался и уматывал. А когда меня нужда за горло хватала, Ромка всегда выручал.
 Это все лирика, Чихош. Давайте ближе к делу.
 В конце июля уехал я в Люблинское воеводство. Кореш, с которым в одной камере сидели, рассказывал, что там можно без особого труда неплохо заработать. Побывал я тогда в Люблине, Замостье, Пулавах и Казимеже. На это у меня ушло более десяти дней.
 Понятно. Этакую краеведческую экскурсию совершили,— съязвил капитан.— Ну а свидетели-то у вас есть? Свидетели, которые подтвердили бы, что в тот момент, когда Брегулу в мешок упрятывали, вы в дальних странствиях были?
 Пан капитан, вы ведь знаете, я всегда в одиночку работаю. Вот и в этот раз, когда я дурака свалял с этой девчонкой в магазине. Мне свидетели не нужны. В гостиницах я тоже не останавливаюсь.
 Продолжайте.
 Вернулся домой — вижу, в шкафу Ромкин костюм висит, а внизу его башмаки стоят. Подумал еще: переодеваться у меня надумал, чтоб к себе в Юзефов не ездить? Ну и пусть — его дело. Удивлялся, что «пиявка» так долго не появляется. А почему — не интересовался. Я в его дела носа не совал. Только, наверное, через месяц дружки Ромки мне сказали, что с ним случилось.
 А молоток?
 Я этого молотка в глаза не видел до тех пор, пока как-то утром после пьянки не стал искать куда-то запропастившийся башмак. Заглянул под кровать — гляжу, башмак там валяется, а рядом какой-то молоток лежит. Я подумал, что вечером спьяну где-то его прихватил. Вытащил молоток из-под кровати и бросил в ящик, где у меня весь мой инструмент хранится. И больше я его в руки небрал.
 А теперь подумайте, Чихош, что получается, если вас послушать. Брегула пришел к вам на Бронью, прихватив с собой молоток и мешок.
 Мешок у меня был,— «внес поправку» допрашиваемый.— Даже два.
 Правильно, гражданин Чихош. Я пе успел вам сообщить, что мы у вас обнаружили точно такой мешок, как тот, в котором был найден труп Брегулы.
 Я в этих мешках всякое барахло держал,— пояснил Чихош.
 Уточняю: Брегула пришел к вам только с молотком. Разделся, аккуратненько повесил свои вещицы в шкаф. Башмаки, начистив до блеска, поставил по стойке смирно. Потом взял молоток, стукнул им себя по голове и влез в мешок. Заранее заказал транспорт и дал указание доставить мешок со своим трупом на Тамку и там бросить в Вислу. А может, приказал отправить этот мешок по почте заказной бандеролью?
 Начальник смеется. Я же говорил, что вы мне всеравно не поверите.
 Если вы, Чихош, решили рассказать здесь сказочку, то следовало бы придумать более правдоподобную. Я вам рекомендую говорить правду. У меня нет намерения пугать вас «вышкой, да и не я буду выносить вам приговор. Но хочу предупредить — не наживайте себе дополнительных неприятностей. Вам не следует забывать о вашем уголовном «послужном списке». Из тюрьмы, Чихош, рано или поздно выходят. Из петли тоже вынимают, но это, как вы понимаете, далеко не одно и то же.
 Пан капитан, я сказал самую что ни на есть чистую правду. Что это мой мешок — не отпираюсь. Только не я в него Ромку заппхал. Впутал меня кто-то. Падло какое-то! Если бы я знал, как все это было, неужто не сбыл бы его одежду? Да я бы все в мусорный ящик бросил! А этот молоток? На кой он мне? У меня в ящпке есть два точно таких и один побольше.
 Отослав Адама Чихоша в камеру, капитан задумался над его показаниями. Из всего, что сказал Чихош, только его последний аргумент звучал убедительно. Действительно, крайне легкомысленно разгуливать в одежде своей жертвы п держать у себя обувь, надеть которую он не мог. Однако капитан знал множество примеров, когда старые, опытные уголовники засыпались на таких вот мелочах.
 Капитан Мильчарек был убежден в виновности Адама Чихоша. Еще один-два допроса, затем оформление огромного следственного материала — и делу конец. Остальное уже забота прокурора.
 При обыске у Чихоша была сделана еще одна удивительная находка. Кто-то из милилиционеров решил заглянуть на печь, а она в этом старом доме была двухметровой высоты. То, что он там увидел, лишило его дара речи. На глиняной, сильно потрескавшейся поверхности печи лежала граната! Не та, обычная, которую солдаты всех армий мира носят у пояса или в вещевом мешке. Эта граната была пузатая, больше размером и с одной стороны заканчивалась маленьким стальным пропеллером. Гитлеровцы очень боялись этих гранат и называли их «тихой смертью». Сбрасывали их с самолетов, которые назывались «кукурузниками». Бесшумно планируя на позиции немцев, «кукурузники» осыпали их десятками таких гранат-бомбочек. Разбросав их, самолетик запускал мотор и с треском удалялся за новой порцией «тихой смерти».
 Каким образом и зачем эта бомбочка оказалась на печке у Чихоша? Находка поразила и самого хозяина квартиры. Он понятия не имел, что жил в таком опасном соседстве. На печь никогда не заглядывал. Да и зачем бы?
 Капитан Мильчарек в данном случае склонен был верить Чихогпу. Находиться в помещении, где в любую минуту может произойти взрыв, не слишком большое удовольствие. В управлении рассказывали, что точно такая граната взорвалась недавно, причем двое были ранены.
 И все-таки каким образом в частной квартире, на печке оказалась авиабомба? Не могла же она там лежать с окончания войны!
 На очередном допросе Адам Чихош признался в двух преступлениях: краже со взломом в обувном магазине в Замостье и нескольких квартирных кражах в большом доме па Рынке в Казимеже. При этом он перечислил всех, кто купил у него краденое. Благодаря этому милиции потом удалось разыскать большую часть украденных вещей и вернуть их владельцам.
 Покаянное настроение закоренелого преступника не удивило капитана Мнльчарека. Ведь этим призпанием Чихош пытался создать себе алиби, доказать, что в момент убийства Романа Брегулы его не было в Варшаве.
 Этот маневр ничего ему не дал. Как выяснилось, кража в магазине в Замостье произошла за четыре дня до убийства «пиявки», а кражи в доме на рынке — спустя два дня после страшного «улова» двух рыбаков.
 Итак, с алиби.у Чихоша ничего не получилось.
 Послушайте, Чихош,— капитан пытался разъяснить арестованному его истинное положение,— эти ваши две кражн не обеспечивают вам алиби. От Замостья до Варшавы езды поездом — пять часов, а от Варшавы до Казимежа автобусом — около четырех часов. Вы могли обокрасть магазин — наверное, именно Брегула и навел вас на это «дело» — и вернуться в Варшаву, убить «пиявку», а затем отправиться в Казимеж.
 Я Ромку не убивал.
 А может, это было так.— Капитан пытался подсказать Чихошу наиболее выгодную для него версию.— После возвращения с «операции» в Замостье вы поругались с Брегулой. Может быть, он слишком много потребовал за «организацию» дела? В ссоре, да еще будучи под градусом, вы стукнули «пиявку» молотком.
 Это не мой молоток, н я Ромку никогда пальцем нетронул.
 Ну что ж. Ваше дело. У вас был шанс, но вы нм невоспользовались. Теперь будете разговаривать с прокурором.
 Если бы мне даже суждено было предстать перед самим катом Мациевским, о котором поет наш знаменитый Гжесюк, то и тогда бы я сказал, что погибаю невинным. .
 Итак, Адам Чихош не изменил своих показаний.
 Майор Лешек Калинович не упустил случая похвастаться адвокату Мечиславу Рушинскому новыми успехами работников милиции.
 Теперь-то вы, меценат, будете вынуждены признать свою ошибку. Расследование по делу Романа Брегулы завершено. Оно, как выяснилось, не имеет ничего общего с делом Влодзимежа Ярецкого.
 У меня нет такой уверенности.
 Стойкое упрямство адвоката вызвало только улыбку у майора.
 Так вот, меценат, у нас есть преступление, есть преступник и есть мотивы убийства.
 Какие?
 Обычное сведение счетов среди преступников. Брегула был одним из главарей. Он являлся организатором едва ли не всех крупных воровских вылазок на территории столицы. Эти «операции» он готовил очень тщательно, предусматривал все, до мельчайших деталей. Непосредственного участия в операциях «пиявка», то есть Брегула, никогда не принимал, но с исполнителей драл три шкуры. Ворам дорого обходились услуги «работодателя». В такой
 ситуации недолго до конфликтов. А чем заканчиваются подобные распри в той среде, хорошо известно.
 Адам Чихош не признался в этом убийстве, хотя, насколько я понимаю, работники милиции и прокурор готовы были принять и акцептовать версию, согласно которое убийство совершено в ссоре. Такой опытный уголовник, соверши он подобное убийство, непременно воспользовался бы возможностью спасти свою голову. За убийство в состоянии аффекта иное наказание, нежели за преднамеренное убийство. Тем не менее Чихош не пошел на это.
 Думаю, что до суда он еще поумнеет и сделает признание.
 А вам, майор, не приходит в голову, что, может, он и не виновен?
 Калинович рассмеялся:
 Чихош уже имел сроки и за убийство, и за грабежи, И сейчас был взят на месте преступления за попытку ограбления.
 Я же не утверждаю, что он не совершал нападения. Я только высказываю сомнение относительно его виновности в убийстве Романа Брегулы.
 Ну и упрямец же вы, меценат! Черное белым назовете, лишь бы настоять на своем.
 Вы совершаете принципиальную ошибку. На вас оказывает влияние уголовное прошлое Адама Чихоша, оно вас заворожило. Легкий успех, уликп, подсунутые вам,
 вызвали у вас самоуспокоенность. Но если принять вашу версию, то останется неразрешенным ключевой вопрос всего дела.
 О чем вы говорите?
 О странной оговорке в завещании Влодзимежа Ярецкого. А суть всей загадки кроется именпо в ней.
 Эти два дела не имеют ничего общего. Вы, меценат, ошибаетесь.
 Следствие по делу Адама Чихоша ведет капитан Мильчарек?
 Да. Точнее сказать, вел. Следствие уже закончено, и материал должен быть передан прокурору. Все выяснено.
 Надеюсь, капитан не откажется поговорить со мной и позволит ознакомиться с материалами следствия. Мне это очень нужно.
 Ничего нового вы там не обнаружите, кроме того, о чем я уже вам рассказал. Но, безусловно, капитан Мильчарек не будет возражать против этого. Вы ведь с ним хорошо знакомы. Объясните мне, почему вы так интересуетесь этим делом.
 Не хочу, чтобы повесили невинного. Я намерен выступить защитником на процессе Чихоша.
 Капитан Мильчарек был чрезвычайно удивлен, когда известный адвокат обратился к нему с просьбой позволить ознакомиться с материалами дела, а также попросил передать на подпись Адаму Чихошу доверенность, согласно которой тот предоставлял Мечиславу Рушинскому полномочия на ведение его дела.
 Адвокат Рушинский внимательно изучил дело Чихоша и, возвращая капитану, заметил:
 Ну что ж, вы неплохо поработали — факты хорошо подогнаны к вашей версии. Прокурору теперь не останется ничего иного, как написать обвинительное заключение.
 И все же следствие в целом имеет одну слабую сторону.
 Вы, меценат, верите в невиновность Адама Чихоша? — удивился Мильчарек.
 Готов голову дать на отсечение, что не он убил Брегулу,— очень серьезно ответил адвокат.
 Не советовал бы этого делать, слишком большой риск,— рассмеялся капитан.— Дело не вызывает сомнений. Это уже даже не процесс, основанный на косвенных уликах, хотя подозреваемый и не признал своей вины. Но я убежден, что еще до суда Чихош одумается и поймет, что только искренним признанием он может спасти себе жизнь.
 Ваша версия рухнет как карточный домик. В вашем расследовании имеются существенные пробелы.
 Какие?! — Капитан был возмущен, его профессиональная честь была задета.— Какие?
 Граната на печке. Вы не сможете объяснить, почему она там оказалась.
 Это не имеет никакого значения для дела.
 А я утверждаю, что все это дело, я имею в виду дело Чихоша, подобно детской игре-головоломке, когда из многих кубиков нужно сложить цветную картинку. Граната в доме Чихоша — один из кубиков этой головоломки.
 Какая там головоломка! — Капитан Мильчарек непридал значения словам адвоката.— Не вижу никакой головоломки. По-моему, все просто: один преступник расправился с другим, чем-то насолившим ему. Такого рода сведение счетов в этой среде существует с незапамятных времен.
 Здесь и кроется главный просчет следствия. Построенная вами весьма правдоподобная и убедительная версия превратилась в шоры. Вы уже ничего иного не видите и не хотите видеть. Более того, боитесь увидеть.
 Капитан все же задумался над словами адвоката. Мечислав Рушинский — видная фигура среди юристов... Не дурак же он... Правда, люди стареют. И прославленные адвокаты тоже...
 Да, я не вижу ничего иного,— сказал капитан.— Может быть, вы мне подскажете?
 Я не столько вижу, сколько интуитивно чувствую. В этом деле масса неясных моментов. И все они свидетельствуют в пользу подозреваемого.
 Я охотно выслушаю ваши замечания.
 Возьмем хотя бы костюм покойного, в котором щеголял Чихош...
 Он был уверен, что никто и никогда не уличит его в этом убийстве. Поэтому не счел нужным избавиться от совсем еще нового костюма.
 Чихош — уголовник с большим стажем, ему хорошо известны методы следствия. Он прекрасно знал, что прежде всего необходимо уничтожить улики. Он мог бы на следующий день после убийства продать костюм на барахолке, а себе купить другой. Или обменять его.
 Чихоша погубила излишняя уверенность в себе. И не его одного.
 Хорошо. Признаю ваши доводы. Тогда скажите, что сталось с бельем убитого.
 С бельем? — повторил растерянно капитан.
 В материалах дела я нашел показания хозяйки дома, у которой Брегула снимал комнату. Фамилия этой женщины, если я не ошибаюсь, Видлевская. Так вот, Видлевская утверждает, что на ее жильце, когда она его видела последний раз, были не только костюм и башмаки, но и прекрасная импортная рубашка «поло». Но ведь должны быть еще носки и кальсоны. Брегула хорошо одевался, не считаясь с затратами. В этом отношении он был противоположностью Чихошу, который обычно ходил в обносках. Куда же, спрашивается, делись остальные вещи Романа Брегулы?
 Наверное, они были окровавлены, и Чихош выбросил их.
 В таком случае в крови был бы прежде всего пиджак, а на нем ничего не обнаружено.
 —Тогда стояла жара, и Брегула мог быть в одной рубашке. Вот почему Чихош избавился от белья и оставил себе только костюм.
 —Гипотеза без каких бы то ни было доказательств.
 Но и без контрдоводов,— защищал свою концепцию капитан.
 Что касается рубашки «поло», я с вами согласен»
 Хорошо, она была в крови, и Чихош ее уничтожил или выбросил, ну а кальсоны и носки? Они тоже были окровавлены? Вряд ли.
 Чихош снял с трупа все. Белье связал в узел и бросил в Вислу. Этот легкий узелок унесло течением, и поэтому мы не нашли его.
 А ботинки, которые он не мог носить, ибо они ему были малы, он все-таки оставил. На память об убиенном друге?
 Несомненно, бандит тогда нервничал и мог забыть о ботинках.
 Снова вижу те самые шоры,— рассмеялся адвокат.— Все подгоняется к одной версии. Каждому факту дается выгодное вам толкование. Предрешив заранее, что Чихош убийца, вы уже ничего другого не видите. А граната?
 Какая граната?
 Та авиационная бомбочка, которую нашли на печи.
 Ах, вот вы о чем! Эта деталь совсем вылетела у меня из головы. Она же не имеет абсолютно никакого отношения к этому делу. Эту гранату мог принести и сам Чихош. Могла она оказаться там и значительно раньше. Перед Чихошем квартиру снимали супруги, имевшие двух сыновей в возрасте двенадцати и шестнадцати лет. Может быть, один из них нашел гранату, принес домой и спрятал от родительского глаза на печь? А потом забыл о ней, и она пролежала там до нашего обыска.
 Вы, капитан, присутствовали при обыске?
 Я его и проводил.
 Помните, как была обнаружена граната?
 Да, припоминаю. Печь там очень высокая. Чтобы заглянуть наверх, пришлось придвинуть стол.
 Вы сами ее сняли или вызывали саперов?
 Конечно, сами. Не вызывать же саперов из-за такой ерунды. Милиционер снял ее с печки, осторожно положил на стол, и все мы рассматривали этот ныне редкий трофей.
 Много пыли было на ней? Милиционер, наверное, был весь в пыли, доставая гранату.
 Пыль на ней была, но немного.
 Предмет, который, согласно вашей теории, пролежал на печке годы, должен был покрыться толстым слоем пыли и паутины. Вы, надеюсь, не допускаете, капитан, что Чихош регулярно пылесосил свое жилище? Эта граната хранится у вас вместе с другими вещами подозреваемого?
 Конечно, нет! — рассмеялся капитан.— Ее мы передали саперам. Чихош, естественно, не возражал против этого.
 Жаль.
 Почему?
 Если бы граната лежала там и сейчас, криминалисты, вероятно, смогли бы сказать, как долго она находилась на печке.
 А это важно?
 Вполне вероятно,— ответил адвокат,— что этой авиабомбой будет сокрушен обвинительный акт. Опасаюсь, что вы поступили легкомысленно, уничтожив очень важную улику.
 Вы это серьезно?
 Если бы граната взорвалась в то время, когда Чихош находился в своей квартире, то это могло бы стать идеальным способом закрыть дело. Убийца Брегулы погиб бы от взрыва гранаты, а следствие было бы прекращено раз и навсегда. Я предполагаю, что кто-то был очень заинтересован именно в такой развязке.
 Кто? Мы?! — вскипел капитан, не желая признать тот неприятный факт, что адвокат своими построениями пробил небольшую брешь в стройной конструкции следственного заключения. С гранатой действительно получилась промашка. Следовало обратить внимание на то обстоятельство, что на ней было не много пыли. Но кому могло прийти в голову, что кто-то таким изощренным способом покушается на жизнь Чихоша? Просто невероятно!
 У меня и мысли не было подозревать вас или органы милиции в какой-либо тенденциозности,— оговорился Рушинский.— Для меня дело Романа Брегулы — только
 часть головоломки. Я хочу ее разрешить и поэтому возьмусь защищать Чихоша. Я твердо уверен, что эта бомба вскоре взорвалась бы. Адам Чихош и не подозревает, как ему повезло. Не сорвись его налет и не арестуйте вы его, ему бы наверняка несдобровать.
 Вы. меценат, усложняете простое дело.
 Отнюдь. Я уверен, что за кулисами этого дела скрывается дьявольски коварный, ни перед чем не останавливающийся некто. Здесь нет ничего случайного. Все происходит по детально разработанному плану. Брегула кому-то по причинам, о которых мы сейчас можем только догадываться, стал неугоден и должен был исчезнуть. Прежде чем труп Брегулы оказался в мешке, его раздели догола, и это было сделано с определенной целью — дать вам позднее улики против Чихоша как убийцы своего приятеля. Этот некто хорошо знал Чихоша, был уверен, что он польстится на костюм, оставленный в шкафу. Чтобы не дать милиции никаких поводов для сомнений и вынудить ее побыстрее закрыть дело, Чпхош должен был погибнуть от взрыва гранаты. Что ж, такие взрывы все еще нередки. И вряд ли кого удивило бы еще одно такое происшествие. А конверт за подкладкой пиджака, который позволил вам опознать костюм Брегулы, смею утверждать, был туда вложен неспроста. Граната обязательно взорвалась бы. Костюм Брегулы на трупе Чихоша должен был убедить вас, что погиб убийца «человека в мешке».
 Я слышал, недавно произошел такой взрыв. Взорвалась авиационная бомба. Не помню только, где это случилось,— сказал капитан Мильчарек.— И все же я не верю в вашу концепцию. Она слишком фантастична.
 Я же вам говорю — это головоломка. Головоломка не для благовоспитанных детей, а для взрослых. Я уже вижу многие элементы-кубики этой головоломки и надеюсь, что мне удастся в конце концов сложить всю картину преступления.
 И тогда?
 И тогда вы будете знать настоящего убийцу Романа Брегулы, и, может быть, не только его.




 ЕЩЕ ОДИН КУБИК К ГОЛОВОЛОМКЕ


 После разговора с капитаном Мильчареком адвокат Рушинский направился к себе в контору. Пришел он туда за полчаса до начала приема. Газеты просматривать не стал, а, вынув из стола бумагу, принялся писать. Исписав листок, он тут же перечеркнул написанное. Потом снова что-то долго писал. И все порвав, выбросил в корзинку. Наконец сел за машинку. Кончив печатать, он вызвал курьера.
 Пан Францишек, помните, недавно на Очке мы с вами осматривали труп мужчины?
 Конечно, помню. Такое сразу не забудешь. Это был тот самый клиент, который приходил к вам, чтобы передать на хранение свое завещание. Потом он разбился, упав с моста Понятовского, хотя это не совпадает по времени, ведь этот Ярецкий убился в мае. Милиция мне тоже не поверила.
 А вы не ошиблись?
 Я уже и сам не знаю, что думать. У того, на Очке, такой же нос, такие же залысины и одного зуба не было, тоже сверху. Все так, как у того клиента, у Ярецкого.
 Вас вызывали в милицию для составления протокола?
 Нет.
 Мне хотелось бы, пан Францишек, чтобы вы подписали заявление, которое я приготовил.— Сказав это, адвокат протянул курьеру напечатанный текст.


 Заявление 

 Я, нижеподписавшийся Францншек Медушевский, утверждаю, что в убитом, труп которого мне показали в прозекторской на Очке в присутствии адвоката Мечислава Рушинского и майора Лешека Калиновича, я опознал человека, который приходил в нотариальную контору, где я работаю, и передал па хранение свое завещание. Этот человек, насколько я помню, назвал себя Влодзимежем Ярецким.
 Варшава, 16 октября 1970 года.
  Францишек Медушевский 
 —По определенным соображениям,— сказал адвокат,— я хочу иметь такое заявление в своих документах. Чтобы над нами потом не смеялась милиция.
 Не раздумывая, Францишек Медушевский подписал документ.
 Мечислав Рушинскнй продолжал размышлять о деле Ярецкого, о Романе Брегуле и об арестованном по обвинению в его убийстве Адаме Чихоше.
 Преданный служака Францишек уже несколько раз заглядывал в бокс к адвокату, но все не решался побеспокоить его. Приятели Метека, которые обычно перед началом приема посетителей забегали, чтобы поздороваться п обменятьея новостями, в тот день тоже не входили к нему. Они хорошо знали: если он сидит, уставясь невидящим взором в одну точку на протргвоположной стене, то его не стоит тревожить.
 Спустя час курьер наконец решился;
 Пан меценат, та пани ждет уже более получаса.
 Какая пани? — очнулся, будто ото сна, адвокат.
 Клиентка, жена того, который с моста бросился.
 Ярецкая?
 Она самая. Пришла в самом начале пятого, но я объяснил ей, что нужно обождать, так как вы очень заняты. Пригласить?
 Проси.
 Барбара Ярецкая запяла место напротив адвоката.
 Признаюсь вам,— начал Рушинский,— я только что размышлял о всей этой удивительной истории с завещанием вашего мужа и о вас.
 Значит, существует телепатия.— Слабая улыбка тронула ее губы.— Вот я перед вами, и мне очень нужна ваша помощь.
 Моя?! —удивился адвокат.— Насколько мне известно, коллега Ресевич успешно ведет ваши дела, и не только связанные с исполнением завещания, но и некоторые другие. Пусть он и далее...
 Меценат Ресевич, как я узнала, уехал по меньшей мере на две недели.
 Так что же случилось у вас? Не появился ли новый Ковальский с претензиями на наследство?
 Нет, не появился и, надеюсь, не появится. Я пришла в связи с пожаром в моей мастерской. Вы, вероятно, уже слышали об этом или читали в газетах.
 Первый раз слышу,— честно признался Рушинский.
 Видимо, маленькое сообщение о пожаре ускользну ло от вашего внимания. Впрочем, это не имеет значения. Итак, в моей мастерской был пожар. К счастью, ничего страшного не случилось, никто из работников мастерской серьезно не пострадал. Но вот бухгалтерские книги, копии счетов, заявок, договоры, свидетельство на право заниматься ремеслом — в общем, вся документация сгорела. Остались лишь обгоревшие клочки. В создавшейся ситуации мне не осталось ничего другого, как обратиться за помощью к юристу. Я попыталась кое-что сделать сама, но без особого успеха. На хождение по учреждениям, на ожидание приема уходит масса времени, а я не могу оставлять без присмотра работу в мастерской.
 Вы правы,— согласился адвокат.— Дело не очень сложное, но канительное. Значительную часть документов можно будет получить в учреждениях, где имеются копии.
 Но некоторые документы можно восстановить только через суд.
 Я абсолютно уверена, что вы, меценат, со всем этим прекрасно справитесь.
 У вас есть какой-либо официальный документ, подтверждающий факт пожара в мастерской?
 Да, у меня есть копия милицейского протокола.
 Как же все-таки случилось, что документация сгорела? Вспыхнул бензин или лак? Почему не спасли документы?
 Все документы хранились в полном порядке в шкафу. Но взрывом весь шкаф разнесло в щепки — ведь бомба находилась как раз над ним.
 Бомба?
 Неразорвавшаяся бомба, которая лежала на чердаке еще с войны.
 Может быть, авиационная?
 Вот именно. Саперы нашли там еще четыре такие же «игрушки». К счастью, они не взорвались, иначе бы ничего не осталось и от всего здания. Вы все же слышали об этом происшествии?
 Уверяю вас, нет.
 Откуда же вы знаете, что эта была авиабомба? Так называли эту бомбочку приехавшие к нам саперы.
 Вы тогда были в мастерской?
 Да. Знаете, могло случиться и так, что я уже никогда не сидела бы здесь, у вас. Всего за несколько минут до взрыва я вышла в соседнее помещение, и это спасло мне жизнь: бомба взорвалась как раз над конторкой. Ничего не осталось не только от шкафа, но и от моего письменного стола и кресла. Даже пишущая машинка не устояла перед силой взрыва. Когда я ее извлекла из-под обломков, это был уже только железный лом. В общем, неплохо
 бабахнуло.
 — Любопытно,— буркнул себе под нос адвокат.
 — Разрушило перегородку, отделявшую конторку от соседнего производственного помещения. В момент взрыва я разговаривала с учеником, работавшим на станке, который стоял почти рядом у стены. Меня и ученика отбросило. Я отделалась раной на ноге, ссадинами и ушибами, а парнишка — шишкой и главным образом испугом. Можно сказать, чудом спаслась.
 —Что же говорят специалисты?
 Да ничего. Приехали, посмотрели и очень удивились, как это авиабомба посмела взорваться без их на то позволения. Начальник саперов, какой-то поручик, сказал что-то невразумительное о том, что, должно быть, на чердаке по какпм-то причинам резко поднялась температура, и поэтому произошел взрыв. Чушь какая-то! Ведь тогда еще даже не топили печей. В конторке у меня было довольно прохладно, и я включала рефлектор, но он давал
 мало тепла. И уж конечно, тепло от него не могло дойти до чердака. Не желая честно признаться, что ничего не понимает, этот офицер наговорил бог весть чего. Но факт остается фактом: бомба взорвалась, и из-за нее у меня масса всяких хлопот. Не хотелось бы, чтобы финансовые органы увеличили налог только на том основании, что я не могу им представить ни книг, ни других кассовых докумептов.
 Это было бы несправедливо. Не думаю, чтобы такое могло случиться.
 В торговле и в нашем деле бытует поговорка: «Незнаешь, что делать, бери коробок спичек — огонь все спишет». Так делалось и делается. Поэтому финансовые органы чрезвычайно настороженно относятся к такого рода бедствиям. И безусловно, нередко бывают правы.
 Имеется протокол милиции, в нем засвидетельствовано, что пожар не подстроен, а возник в результате взрыва бомбы. А это в корне меняет дело. Кроме того, в финансовом отделе прекрасно осведомлены о положении дел на предприятиях — они знают, какая мастерская солидная, а какая только ищет оказии «выкинуть фокус». Поверят ли вашим объяснениям и доводам, в решающей степени будет зависеть от мнения финансовых органов о вашей мастерской.
 За все годы существования предприятия у Влодска никогда не возникало никаких осложнений по налогвопросам. Но меня-то они не знают, ибо «внешними сношениями» ведал муж.
 Это я беру на себя,— с апломбом заявил адвокат.— У меня есть кое-какие связи в Варшаве.
 Буду вам очень признательна.— Барбара Ярецкая сложила молитвенно руки и послала адвокату такой взгляд, что у Рушинского невольно мелькнула мысль: эта женщина не только знает силу своей красоты, но и умеет пользоваться и могла бы сама — с помощью таких вот взглядов — быстро и успешно уладить все свои дела. Впрочем, хорошо, что она не делала этого, иначе с чего бы жили адвокаты, если бы красивые клиентки пускали в ход такое оружие.
 Еще не менее получаса Рушинский и Ярецкая изучали уцелевшие клочки документов и обсуждали, какие следует предпринять юридические шаги, чтобы избавить предприятие от возможных неприятностей. Потом Барбара Ярецкая подписала доверенности, внесла в кассу конторы аванс на расходы по ведению дела и оплатила часть гонорара адвокату. Закончив деловые переговоры и провожая свою новую клиентку, адвокат не удержался и поделился с ней кое-какими мыслями:
 В детстве я обожал всяческие головоломки. Например, составлять из разных кубиков картинки с изображением зверей или домика, речки и кораблика. Вы, вероятно, никогда не догадаетесь, зачем я говорю вам об этом?
 Я сегодня принесла вам такую головоломку?
 Не головоломку, а еще одни кубик к головоломке. Но пока этот кубик, кажется, ни к чему не подходит.
 Вы имеете в виду пожар и уничтоженные документы?
 Не о документах речь, не в них дело. А дело в том, почему из пяти авиабомб взорвалась только одна — над вашей конторкой? Вот это и есть для меня еще один кубик.
 Судьба. Я верю в нее. Видно, мне еще не суждено было погибнуть. Поэтому и вышла из конторки за несколько минут до взрыва.
 Я тоже верю в судьбу,—ответил адвокат,— и потому хочется разрешить до конца головоломку и все узнать.
 Я на вас полагаюсь как на каменную стену.— Ярецкая еще раз обворожительно улыбнулась и покинула контору.
 До позднего вечера просидел Мечислав Рушинский в своем боксе. Писал запросы, заявления и прочие необходимые бумаги. Дело Барбары Ярецкой было не слишком сложным .  Во время войны много несравненно более важных и ценных документов, нежели бухгалтерские книги ремесленной мастерской, стало жертвой огня и других разрушительных сил. Поэтому законодательство и судебная практика предусматривают различные обстоятельства такого рода бедствий. Тем не менее это несложное дело было очень трудоемким. Предстояло обращаться в суд с прошением о восстановлении документов, вытягивать из различных учреждений заверенные коппи счетов и других бумаг.
 Закончив эту в достаточной мере утомительную работу, адвокат направился в «Шанхай». И только уже сидя в ресторане, после того как было съедено любимое блюдо — судак a la rouge, а на столике перед адвокатом появилась чашечка кофе и рюмка коньяку, он снова занялся своей головоломкой.
 Вынул из портфеля листок чистой бумаги и написал на нем:
 «Знаю, почему был убит Роман Брегула».
 Подумав, дописал:
 «Адам Чихош должен был погибнуть от взрыва авиабомбы. В его квартире милиция должна была найти костюм и ботинки, принадлежавшие Роману Брегуле».
 Далее следовало:
 «Почему в квартире Чихоша не найдено белья Брегулы, хотя он был обнаружен в мешке голым?»
 Два глотка кофе и глоточек вина — и на бумаге появился ответ:
 «Если бы Адам Чихош нашел у себя не только костюм и обувь Брегулы, но и его белье, он мог бы догадаться, что «организатор» был убит именно в его квартире, и тогда предусмотрительно избавился бы от всех вещей приятеля. А так, найдя только его костюм и ботинки, Чихош должен был предположить, что приятель оставил их сам на тот случай, если ему потребуется переодеться, не возвращаясь к себе в Юзефов».
 Адвокат ухмыльнулся и еще написал:
 «Убийце не повезло. Накануне запланированного покушения на Адама Чихоша тот напал на продавщицу в магазине. Налет не удался, преступника схватили. К счастью для убийцы, Чихош, идя на «дело», вырядился в костюм Брегулы, и милиция приняла его за убийцу «организатора». Так или иначе, действительный убийца Брегулы считает, что Чихошу обеспечена тюрьма на добрых несколько лет и, следовательно, он надолго выбыл из игры».
 Адвокату все было ясно, но для подкрепления своих мыслей он не мог привести ни одного доказательства, Мало того, он знал, что в эту версию просто никто не поверит. Тем не менее опытный юрист готов был биться об заклад, что он прав. И готов был поставить все, что имел. Если б только нашелся человек, который пошел бы на такое пари.
 Свои записи адвокат закончил так:
 «Не знаю, кто убийца Брегулы и...»
 Еще подумав, Рушпнский трижды подчеркнул эту короткую фразу. Поскольку вся страница была заполнена, он приписал сбоку:
 «Знаю, почему Влодзимеж Ярецкий записал свое состояние Станиславу Ковальскому из Воломина и оговорил в завещании, что делает это в благодарность за спасение его жизни во время Варшавского восстания».
 Все совпало, все было весьма логично. Кубики точно подходили друг к другу, получался значительный фрагмент целого. И тут появляется Барбара Ярецкая, приносит Мечиславу Рушинскому еще один кубик, который вносит путаницу в уже начавшую складываться общую картину. Тщетно Рушинский искал этому кубику место в своей картине — он не подходил ни с одной стороны. Но и отбрасывать его нельзя. Он наверняка из этой головоломки. Ведь его объединяло с другими кубиками то обстоятельство, что и на печке в квартире Чихоша, и на чердаке мастерской Ярецкой оказались одинаковые авиабомбы.
 Из криминологии и личных наблюдений адвокат хорошо знал, что преступник, как правило, пользуется одним методом совершения преступления. Так, наверное, было и в данном случае. Убийца раздобыл несколько авиабомб и решил, что именно они наилучшим образом «помогут» его ближним покинуть эту юдоль скорби.
 А вдруг это простая случайность, что одинаковые бомбы оказались в разных местах? Одна взорвалась, но другая ведь могла спокойно пролежать еще не один год...
 Эта мысль показалась адвокату настолько нелепой, что он рассмеялся.
 Пожилой, седовласый официант, всегда обслуживавший адвоката, наклонился над столиком и тихо спросил:
 Может, еще кофейку и рюмочку?
 Пожалуй,— машинально ответил Рушинский и снова погрузился в раздумье.
 Перевернув лист бумага, он написал:
 «Убийца Романа Брегулы и несостоявшийся убийца Адама Чихоша решил также избавиться от Барбары Ярецкой. Доказательство: идентичные авиабомбы».
 Затем на бумаге появилось одно слово, но с тремя вопросительными знаками: «Почему???»
 Подошел официант. Бесшумно убрал со стола, бесшумно поставил чашечку свежего черного кофе, наполнил коньяком рюмку и, не проронив ни слова, удалился. Старый официант хорошо изучил своих постоянных посетителей, меценат сегодня пришел в таком настроении, что лучше ему не докучать.
 А Рушипский тем временем продолжал писать.
 «Барбару Ярецкую пытались убить — это факт».
 «Покушение не удалось только благодаря случайности».
 «Найти специалиста и узнать, каким способом можно взорвать авиабомбу».
 «Убийца хотел убрать с пути Барбару Ярецкую, потому что, во-первых, она была его сообщницей».
 Несколько глотков кофе, глоточек коньяка, и адвокат заключает:
 «Бессмыслица».
 «Во-вторых, знала или могла догадаться о его роли во всем этом деле».
 Поразмыслив, адвокат не исключил этого предположения, но счел его малоправдоподобным. Горе Барбары Ярецкой было искренним — в этом адвокат не сомневался. И огорчал ее не столько материальный ущерб, сколько содержавшееся в завещании оскорбительное замечание по ее адресу. Если бы у этой женщины имелись какие-либо догадки или хотя бы смутные подозрения, она, наверное, поделилась бы с адвокатом Ресевичем. Ведь рассказала же она ему о своем намерении обжаловать решение прокурора о прекращении следствия по делу об убийстве мужа, не зная ни о его письме в милицию, ни о его самоубийстве.
 С какой бы стороны Рушинский ни рассматривал дело, личность Барбары Ярецкой не вписывалась в совокупность тех фактов, которыми располагал адвокат для подтверждения своей версии. И все же, по его мнению, покушение на жизнь этой женщины, несомненно, имело место.
 С этим фактом-кубиком следовало считаться, хотя он никак не находил места в той головоломке, над решением которой бился сейчас адвокат. Не мог Рушинский на этот раз прибегнуть к своему излюбленному доводу: если факты противоречат, тем хуже для фактов.
 Зоркий, как журавль, официант уже дважды подливал коньяк. Но кофе не приносил. Знал, что при повышенном давлении и двух чашечек более чем достаточно.
 Уставившись в свои заметки, Мечислав Рушинский тщетно ломал голову. Наконец не выдержал, сдался. Посмотрел на часы: девятый час был на неходе. Рушинский кивнул официанту, расплатился, взял такси и поехал домой.
 Еще три дня Рушинский бился над своими заметками. Потом разорвал их, скомкал и бросил в сердцах в корзину, решив больше не возвращаться к этому вопросу. В конце концов, адвокаты не обязаны дублировать работу милиции. Пусть милиция сама во всем разбирается.
 Однако куда легче сказать «больше этим не занимаюсь», чем поступить таким образом. Тем более тому, кто по своей инициативе взялся защищать человека, которому грозит смертный приговор за убийство, но в вину которого он абсолютно не верит. Хочешь не хочешь, а Рушин-ский постоянно возвращался мыслями к волновавшей его головоломке.
 Однажды вечером, когда Рушинский сидел дома с книжкой в руках, перед ним, как на экране, возникла картина давно минувших дней.
 Большой кинозал Музея промышленности и техники на Краковском Предместье. Зал полон. Тут не менее семисот студентов-первокурсников. На кафедре сморщенный, худой старичок. Прославленный ученый, один из лучших знатоков римского права. Профессор Кошембар-Лысков-ский. Тогда, в тридцатых годах, ему было около восьмидесяти. Однако голос его звучит чисто, звонко, молодо. Профессор на память цитирует латинские формулы и тут же на прекрасном польском языке излагает своим молодым слушателям их содержание. В зале находился и он, Мечислав Рушинский, студент первого курса юридического факультета Варшавского университета. Тема лекции — сентенция из «Duodecim Tabularum» [3] . Она звучит так: «Is fecit cui prodest» — «Тот сделал, кому это выгодно).
 Картина давно минувших дней исчезла так же внезапно, как и возникла. Но и этого было достаточно. Последний кубик нашел свое место. Головоломка была решена. Совокупность дала портрет убийцы.




 НЕ ПРЕВЫШАТЬ ВОСЬМИДЕСЯТИ КИЛОМЕТРОВ...


 Майор Лешек Калинович, несмотря на уйму текущей работы, часто возвращался к странной истории с завещанием Влодзимежа Ярецкого, к убийству Романа Брегулы и обстоятельствам этого преступления. Убнйца Брегулы был обнаружен легко. Даже слишком легко.
 Расследование по этому делу было в принципе закончено, и милиция уже могла передать материалы следствия прокурору. Тем не менее это не было сделано. Капитан Мильчарек, посоветовавшись с майором Калиновичем и пересказав ему все возражения Руншнского, решил на некоторое время воздержаться от официального закрытия следствия. Улик было достаточно, однако замечания адвоката показали, что в следственной работе милиции имелись серьезные упущения.
 Поскольку «интересы» Адама Чихоша от продления следствия по делу об убийстве Брегулы не страдали, ибо преступнику уже было обеспечено верных несколько лет тюрьмы за нападение на продавщицу в магазине, решено было повременить с передачей дела в прокуратуру.
 Майор Калинович, раздумывая пад всем этим делом, хотя и не делал записей, как Мечислав Рушинский, стал сомневаться в правильности некоторых выводов следствия.
 Он тоже ждал. Но это было не бездеятельное ожидание. Он продолжал расследование. Материалов становилось больше. Майор был уверен, что в этом деле должен произойти какой-то поворот. «Идеальных преступлений» не существует. Есть только преступления, не раскрытые по тем или иным причинам. В борьбе между преступником или даже хорошо организованной бандой, с одной стороны, и аппаратом правосудия — с другой, все преимущества па стороне государственных сил. Рано или поздно преступнику не уйти от правосудия.
 Хотя майору Калиновичу не удалось разрешить загадку и, видимо, до этого было еще далеко, он верил, что время работает на него.
 Майор часто ловил себя на том, что думает не только о деле, но и о красивой зеленоглазой брюнетке. Бывало, ему хотелось позвонить Барбаре Ярецкой, и он уже протягивал pyку к телефону, но здравый смысл брал верх, и рука опускалась... Он и эта красивая и богатая женщина... Нет, у этого знакомства не может быть будущего. Майор считал, что и одного горького опыта ему вполне достаточно.
 В то утро, когда зеленый «рено» доставил его к управлению милиции, хозяйка этой шикарной машины, казалось, вполне искренне благодарила его за заботу и, захлопывая дверцу, сказала: «До скорого свидания. Созвонимся». Однако не позвонила. Не звонил и он.
 Иногда Калинович был готов прервать затянувшееся молчание. Для этого у него имелся и служебный повод. Он хотел задать Мечиславу Рушинскому несколько вопросов. Ответы были бы неожиданны для адвоката, и даже неприятны. Очная ставка адвоката и Барбары Ярецкой, безусловно, рассеяла бы некоторые заблуждения, однако преступника при этом они не раскрыли бы, скорое, только бы насторожили его. Вот почему, поразмыслив, майор Калинович решил воздержаться от этого.
 Однако вскоре в кабинете майора раздался телефонный звонок, он услышал знакомый мелодичный голос Барбары Ярецкой:
 Добрый день, майор. Вы совсем меня забыли! Правда?
 Что вы, как можно! — запротестовал майор.— Я только что думал о вас.
 Хорошо или плохо? Тем не менее не позвонили, как мы условились.
 Работа, пани Барбара, работа. Кроме того, боялся быть назойливым.
 Интересно! Первый раз встречаю такого робкого сотрудника милиции.
 Только с красивыми женщинами.
 Выходит, я внушаю страх? Ничего не скажешь, хорошего же вы мнения обо мне! Я, оказывается, пугало для работников милиции!
 У меня нет шансов одержать верх в этом словесном турнире. Но я искренне рад, что вы позвонили.
 Вы-то, уж конечно, не позвонили бы, если бы только снова не заподозрили меня в убийстве.
 Я никогда не подозревал вас в чем-либо подобном.
 Ой ли! Припомните-ка первый мой допрос там у вас.
 То была формальность. Неприятная, но необходимая и неизбежная.
 Так или иначе, но вы не позвонили. Нехорошо!
 Обещаю исправиться. Клянусь вам!
 Вы, майор, вероятно, ждете взрыва еще одной бомбы, не правда ли? Я теперь хорошо вас знаю.
 Меня?
 Да, вас и ваш излюбленный метод полуофициальных вопросов и ответов.
 За что вы, пани Бася, так на меня нападаете? Я незаслужил этого. Даю слово.
 Вот если вы дадите мне слово и в том, что наша следующая встреча не будет иметь характера полуофициального допроса подозреваемой, попытаюсь сменить гнев на милость.
 - И?..
 И хотя завтра рано утром я выезжаю в Закопане, сегодня мы могли бы с вами встретиться.
 С большим удовольствием.
 Нет, вы только посмотрите, какие мы любезные! А до того даже не поинтересовались, жива ли я!
 Итак, пани Барбара, когда и где?
 Лучше сразу после работы. Позднее я буду занята.
 Хорошо.
 Заходите за мной на Хелминскую, в мастерскую.
 Слушаюсь. Буду у вас в пятнадцать тридцать.
 Жду вас. До свидания.
 Под каким-то предлогом майор улизнул с работы. Он был в форме, а свидание с очаровательной вдовой должно было иметь неофициальный характер. Следовательно, необходимо явиться к даме в штатском, в белоснежной рубашке и «при галстуке». Лешек Калинович дал себе также слово не касаться событий последних месяцев. В конце-то концов, почему бы ему слегка не пофлиртовать с этой интересной женщипой? Тем более, что завтра она уезжает и неизвестно еще, когда они снова увидятся.
 Во дворе мастерской майор увидел зеленый «рено». Машина была полностью выпотрошена. На сильно вытертом коврике лежали части мотора. Из-под машины торчали чьи-то ноги в темно-синем комбинезоне.
 Хозяйка мастерской находилась в конторке, уже полностью отремонтированной и обновленной после взрыва. На столике рядом с письменным столом красовалась новая пишущая машинка. Это, как сразу же определил майор, была «эрика».
 —Вместо того чтобы поздороваться со мной, вы изучаете, какой марки моя пишущая машинка. Увы, «консула» у меня нет и не было.— Барбара Ярецкая сказала это с нескрываемым упреком.— Вы нарушаете наш уговор.
 Уж и оглядеться нельзя! — Калинович поцеловал ручку пани Барбаре.— У меня и мысли такой не было. Просто мне припомнилась недавняя картина: вы, в длинном мужском пальто, в пыли и известке, извлекаете из-под обломков старую машннку... А теперь здесь все отремонтировано, все новое. В общем, весьма презентабельное бюро преуспевающей фирмы.
 Фирма хотела пригласить своего гостя совершить поездку за город. Хотя бы на цыплят в Константин.
 Прекрасная мысль! — Майор с энтузиазмом воспринял это предложение.— Я — за!
 Увы, ничего не выйдет.
 Почему?
 Посмотрите в окно. Моя машина разобрана до последнего винтика.
 А что случилось? Авария? Я же предупреждал, что вы ездите слишком рискованно.
 Я езжу правильно! Никогда не имела аварий.
 Что же тогда с машиной?
 Я считаю, что она в полном порядке. А Зигмунт утверждает, что мотор немного стучит и с трудом выжимается сцепление. Перед моим отъездом в Закопане он решил осмотреть машину и навести в ней полный порядок. Копается в моторе уже второй день, но обещал к вечеру все закончить.
 Зигмунт? — настороженно повторил майор и подумал: «Кто же это вертится около нее?..»
 Зигмунт Квасневский. Вы познакомились с ним на нашей встрече у адвоката,— напомнила Ярецкая. 
 Ах да, припоминаю. Кажется, ваш близкий родственник? Темпераментный молодой человек, который во что бы то ни стало хотел, чтобы мы посадили этого беднягу Станислава Ковальского.
 Никакой он не бедняга. Получил с меня ни за что, ни про что тридцать тысяч злотых.
 Но ведь и вы не возражали против такого полюбовного соглашения.
 Я не отрицаю этого. А Зигмунт — сын моего покойного брата.
 Это объяснение в достаточной мере успокоило майора. И все же он спросил:
 Надеюсь, молодой человек знает толк в машинах и все отладит как следует?
 Помните, когда мы ездили к Заливу, я рассказывала вам, что Зигмунт опекает мои две машины — «рено» и «варшаву»? Я очень довольна его работой. А майор, занятый более важными делами, не обращает внимания на то, о чем ему говорит одна несчастная женщина.
 Эта женщина сегодня почему-то особенно нападает на одного несчастного мужчину. Преподает ему хороший урок.
 Ибо он того заслужил.
 Ну, так что же мы предпримем? — спросил майор, чтобы прекратить пикировку.
 Предлагайте, слушаю вас.
 Я уже сказал, что готов подчиниться любому вашему желанию.
 Предлагаю: пройтись пешком до центра, там где-нибудь выпьем кофе, посидим, поговорим. Ну, а потом вы проводите меня домой. Согласны?
 Шли неторопливо. На дворе стоял уже октябрь, а было тепло, как летом.
 Я очень устала,— прервала молчание Барбара Ярецкая.— Трагическая смерть мужа, потом неприятности с завещанием. Да и нелегкое это дело — одной вести такое большое ремесленное предприятие... И наконец, этот взрыв — он окончательно доконал меня. Чувствую себя старой...
 Что вы такое говорите! Это только нервы н перенапряжение — физическое и душевное.
 Как я мечтаю отдохнуть! Еще в сентябре хотела уехать. Но все как-то не получалось. А тут еще этот взрыв. Я уже потеряла надежду вырваться из Варшавы хоть на неделю. И не вырвалась бы, если бы не адвокат Рушинский.
 Давно не видел его, а мне хотелось бы с ним поговорить.
 Он сейчас очень занят моими делами, связанными с пожаром. У меня на это недостало бы ни сил, ни времени. В лабиринте предписаний, инструкций я окончательно потеряла бы голову, а Рушинский знает, как выйти из любого положения.
 Не удивительно. Ведь он юрист, и прекрасный юрист. Я давно его знаю.
 Именно благодаря ему, благодаря тому что он взвалил на себя все эти хлопоты, я смогла так организовать работу, что вот вырываюсь в Закопане.
 Октябрь в горах, пожалуй, самый лучший месяц. Какая в это время удивительная гамма красок — от темной зелени елей до старого золота буков. Я сам всегда стараюсь побывать в горах в октябре. Немного завидуювам. Мне в этом году придется отказаться от отдыха.
 Жаль.— Это «жаль» прозвучало у Барбары Ярецкой очень искренно.— Был бы у меня спутник. Как это нистранно, в Закопапе трудно найти любителя пеших прогулок.
 Вы любите ходить в горы?
 Очень. Я имею в виду не альпинистские подъемы, а прогулки по горным тропам.
 Я мог бы показать вам несколько чудесных малоизвестных тропок. Они совсем не опасные, просто на них не встретишь стада курортников. Некоторые из них совсем недалеко от Закопапе. И несмотря на это, их почти никто не знает. Например, тропинка над Стронжиской долиной.
 Это какая? Та, по склону Лысанок, или в Сарних Скалках?
 Вы их знаете? Удивительно! Так знать мои «личные» тропы!
 Так уж получилось, что знаю. Ах, при одной мысли, что завтра утром я сяду в машину и распрощаюсь с Варшавой, меня охватывает радость. Я так давно не путешествовала в машине. Горы и автомобиль — две мои страсти.
 Я уже кое-что знаю об этом. Во время поездки к Заливу я на себе испытал одну из этих ваших страстей.
 Завтра мне предстоит проехать более пятисот километров. Если бы вы знали, как радует меня эта поездка. Темная лента шоссе и послушная мне машина! Это же прекрасно!
 Вы надолго уезжаете?
 Не меньше чем на неделю. Но хотелось бы пробыть там подольше. Буду поддерживать телефонную связь с адвокатом Рушннским и с моим заместителем в мастерской. Если они без меня не смогут обойтись, придется, как это ни огорчительно, вернуться.
 Ничего, справятся и без вас. Незаменимых людей не существует.
 Да я и сама убедилась в этом. После смерти Влодека думала...
 А где вы остановитесь в Закопане? — Майор поспешил перевести разговор на другое.— На частной квартире?
 В одной гуральскон семье, с которой я подружилась и у которой всегда снимаю комнату.
 Это, пожалуй, удобнее всего. Не будете связаны распорядком дня.
 Меня в дрожь бросает при мысли, что Зигмунт не успеет подготовить машину.
 Успеет. Пани Бася, я хочу, чтобы вы дали мне одно обещание.
 Какое?
 На всем пути в Закопане ехать, не превышая восьмидесяти километров.
 Так плестись?!
 Вы переутомлены и много нервничали. В таком состоянии у человека иная реакция. Можете потерять управление. Тогда и до аварии недолго. Обещаете?
 Это так важно для вас?
 Очень.— Майор произнес это с таким чувством, что Ярецкая слегка зарумянилась.
 Некоторое время они шли молча.
 А если я скажу «нет»? — отозвалась Ярецкая.— Вы же знаете, как я люблю быструю езду. И хорошо веду машину.
 Тогда я готов разослать телефонограммы по всем милицейским постам на вашем пути, и вас всюду будут задерживать и штрафовать за превышение скорости.
 Вы это серьезно?
 Конечно, нет. Но еще раз очень прошу вас быть благоразумной.
 Хорошо. Буду ехать медленно и осторожно.
 Не превышая восьмидесяти километров?
 Сдаюсь. Не превышая восьмидесяти километров.
 —Честное пионерское? Барбара Ярецкая рассмеялась:
 Ужасный вы человек! Такого деспота еще свет невидел. Ну хорошо. Даю слово.
 Теперь я буду спокоен за вас. Надеюсь, вы умеете держать слово?
 Безусловно. При любых условиях. Поэтому и стараюсь не давать обещаний.
 В таком случае ценю свой успех.
 Вы сегодня удивительно милы.
 У вас еще живет ваша знакомая? — Майор снова переменил тему разговора, не желая, чтобы он приобретал слишком уж интимный оттенок. Да и вообще не хотел в своем флирте с красивой вдовой заходить слишком далеко.
 Да, живет. Я привязалась к этой милой и достойной девушке. Знаете что, вас надо сосватать.
 Благодарствую. Меня уже однажды сосватали. Второй раз такой номер не пройдет.
 Кто знает? — Барбара Ярецкая улыбнулась и так посмотрела на Лешека Калиновича, что тот даже смутился.
 Определенно нет,— не сдавался майор.
 Я уверена, что найдется такая! Когда-нибудь я напомню вам об этом разговоре. Все мужчины так говорят, а закоренелых холостяков на удивление мало. Ну а кто за кем бегает — то ли вы за нами, то ли мы за вами,— это еще не выяснено.
 Как это похоже на рассуждение мышеловки.
 А как она рассуждала?
 Мышеловка тоже объясняла мышам, что не бегает за ними. Тем не менее она их ловит.
 Барбара Ярецкая рассмеялась от всей души.
 Был уже вечер, когда они добрались до Запогоднон улицы. Такси им не удалось поймать, и пришлось от автобусной остановки идти пешком.
 Очень странное чувство испытываешь,— сказала Ярецкая,— когда разговариваешь с человеком, который знает о тебе все, но о котором ты ничего не знаешь. И все же, признаюсь, я давно не проводила время так приятно. Большое вам спасибо.
 То, что я узнал о вас как работник милиции, теперь уже забыто. А этот приятный вечер я долго буду помнить.
 Завтра в это время я уже буду в Закопане! Просто не верится...
 Желаю вам хорошей погоды. Впрочем, я уверен, что все буДет хорошо, и с погодой тоже.
 Вот удивится меценат Рушинский, когда узнает, что я уехала! Здорово я его проведу.
 Вы же говорили, что условились поддерживать телефонную связь.
 Да. Но я-то ему сказала, что уеду только через три дня.
 А выезжаете раньше?
 Я делаю это вполне умышленно. Я просто боюсь, что снова возникнет что-нибудь непредвиденное и мне неудастся вырваться из Варшавы. Поэтому решила бежать. Поставить всех перед свершившимся фактом. Нет меня — и все. Пусть меценат Рушпнский и мой заместитель сами справляются как знают... С удовольствием думаю о том, какая их завтра ожидает «приятная» неожиданность... О моем побеге знает только Зигмунт.
 Когда они подошли к дому номер двадцать четыре, Ярецкая любезно предложила майору зайти.
 Выпьем по чашечке чаю, а в холодильнике, наверное, найдется что-нибудь поесть. Прошу вас.
 Мне уже хорошо известны сокровища Сезама, сокрытые в вашем холодильнике.
 Пойдемте. Кстати, я вас познакомлю со своей приятельницей.
 С той, которую намереваетесь мне высватать?
 А может быть, я уже раздумала это делать?
 Вы меня успокоили.
 Идемте?
 Спасибо за ваше любезное приглашение, однако разрешите мне сегодня не воспользоваться им. Вам нужно еще собраться в дорогу, а меня ждет дома толстая папка
 с документами, которые я должен просмотреть к завтрашнему дню.
 Жаль. В таком случае встретимся после моего возвращения. Но неужели мне снова придется так долго ждать вашего звонка?
 Раз вы этого хотите, я позвоню.
 Вы позвоните, если сами этого пожелаете. Так ведь?
 Обязательно позвоню.
 До свидания,— сказала Барбара Ярецкая и протянула на прощание руку.
 До свидания. И прошу вас не забывать о своем обещании.
 Буду помнить — не превышать восьмидесяти километров.
 Попрощавшись, майор пошел к автобусной остановке. Мимо него бесшумно проехал зеленый «рено», сверкая всеми начищенными до блеска никелированными частями.
 Зигмунт Квасневский сдержал слово: машина Барбары Ярецкой была готова к дальней дороге.
 Водитель вел машину не торопясь, осторожно.




 ПОБАСЕНКА АДВОКАТА РУШИНСКОГО


 Меценат, вы ко мне? И так рано? — удивился майор Калинович при виде входящего в кабинет Мечислава Рушинского. Часы показывали только пять минут девятого.
 У кого срочное дело, тот рано приходит.
 — Вот и хорошо, что вы пришли, мне тоже нужно с вами потолковать. Я уже хотел звонить вам или послать повестку.
 Вот как? Даже повестку,— усмехнулся адвокат.— Может, будет и протокол официального допроса?
 Возможно, и без этого не обойтись.
 Ну а у меня к вам, майор, нет столь официальных дел. Я пришел лишь для того, чтобы рассказать одну любопытную побасенку.
 Я бы тоже мог поведать вам сказочку об одном известном адвокате. Эта сказочка, правда, не из «Тысячи и одной ночи», тем не менее она весьма интересна и поучительна. Хотите послушать?
 Охотно,— ответил адвокат с миной ,  которая свидетельствовала как раз об обратном.
 Разрешите начать?
 Поскольку я первый сделал такое предложение, может, я первый и расскажу вам мою сказочку? Она не слишком длинна и, наверное, не менее поучительна, чем ваша.
 Клиент всегда прав,— улыбнулся майор.— Прошу вас, начинайте.
 Рушинский сел поудобнее и начал свое повествование.
 Есть у меня приятель, который окончательно сбился с правильного пути. А жаль, ибо когда-то обещал стать неплохим адвокатом. Вместо того чтобы заниматься достойным делом, он взялся писать детективные романы. Так вот, он рассказал мне сюжет книги, которую намерен написать. Этот сюжет настолько заинтересовал меня, что я решил пересказать его вам.
 Очень уж издалека вы начали. Тем не менее — я весь внимание.
 —Авторы детективных романов любят, чтобы действие их разворачивалось не где-нибудь, а в Англии, в старинных родовых владениях богатых лордов, в дворцах и парках с бассейнами, в стены которых вмурованы тайники, где хранятся орудия преступления. Мой же приятель — человек скромный, и действие его романа происходит в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке.
 Майор закурил, но не прервал адвоката.
 Так вот, жил в Нью-Йорке молодой человек, жизненным кредо которого было: «Лучше умереть, чем работать». Однако он не намеревался вести жизнь отшельника, питающегося акридами и диким медом. Напротив, он любил комфорт и все радости жизни, а превыше всего деньги. Ради них он не остановился бы и перед убийством.
 Не слишком оригинальный сюжет избрал ваш приятель для своего романа.
 Дальше будет оригинальнее. У молодого человека есть тетка, сделавшая чисто американскую карьеру. Как она жила раньше — значения не имеет. Важно одно: она вышла замуж за миллионера, владельца крупных фабрик.
 Уж не производящих ли предметы религиозного культа?
 Для развития сюжета это также значения не имеет. Итак, фабрикант был богат, а тетка скупа, или, во всяком случае, не спешила открыть свой кошелек для столь многообещающего племянника. Чтобы подобраться к состоянию своего названого дядюшки, молодой человек разработал хитроумный план. Этот план состоял — я это подчеркиваю — из двух частей, а вернее сказать, из плана номер один, основного, и плана номер два, запасного. Если в результате осуществления первого плана цель не будет достигнута, в действие вступит второй план. Это свидетельствует о том, что молодой человек исключал возможность провала. Преступление он планирует осуществить таким образом, чтобы у нью-йоркской полиции не возникло никаких подозрений — она должна быть уверена, что имеет дело с несчастным случаем. Короче говоря, наконец-то должно было свершиться «идеальное преступление».
 Среди математиков есть одержимые идеей вычислить квадратуру круга,— заметил майор,— а среди преступников не переводятся маньяки, вновь и вновь замышляющие «идеальные преступления». И те н другие делают это с одинаковым «успехом». Извините, меценат. Продолжайте, пожалуйста.
 Итак, молодой человек отыскал одного актера, правда уже расставшегося по каким-то причинам со сценой, но обладавшего двумя ценными качествами — сходством с дядюшкой-миллионером и умением накладывать грим. К тому же этот актер за определенную сумму готов был на все.
 Будь я автором этого романа, я бы взял не актера, а парикмахера.
 Это уж дело вкуса. Одних устраивают парикмахеры, а которые с художественным вкусом, те предпочитают брать на такое дело актеров. Короче, актер, загримированный под дядюшку-миллионера, является к одному нью-Йоркскому адвокату и вручает ему свое завещание и письмо, адресованное полиции.
 Эта сказочка очень похожа па ту, которую я намеревался вам рассказать. Но поскольку у меня полностью отсутствуют литературные амбиции, я героев своей истории не отправляю ни в Англию, ни в Соединенные Штаты.
 Я уже замечал, что нередко мысли могут совпадать.
 Вернемся все-таки к вашей побасенке, меценат.
 Мнимому миллионеру удалось обмануть адвоката. Да и не удивительно, у него были на руках документы, удостоверяющие личность того, за кого он себя выдавал. Выкрасть у дядюшки документы для племянника, сами понимаете, труда не составляло. Было сделано завещание, согласно которому нью-йоркский миллионер записал все имевшееся в его распоряжении состояние Джону Смиту в благодарность за то, что тот спас ему жизнь в Минданао на Филиппинах во время боев американцев с японцами. Проживал же этот Смит в Джерси-Сити под Нью-Йорком.
 То есть в этаком американском Воломине.
 Да, нечто вроде. Спустя несколько недель тело миллионера было найдено под Бруклинским мостом. В результате падения с большой высоты оно было изуродовано до
 неузнаваемости. При нем не было найдено никаких документов. Разбившийся был опознан лишь благодаря случайности. Вокруг дела поднялся шум, и американская полиция приступила к розыску убийцы. Именно в это время на сцену и выходит известный нью-йоркский адвокат.
 И вручает полиции то письмо, которое ему было отдано на хранение вместе с завещанием,— внес дополнение майор.
 Именно так. Из письма следовало, что миллионер покончил жизнь самоубийством, но совершил он его таким образом, чтобы создать видимость убийства. На основании этого письма полиция прекратила расследование. Они там вообще,— заметил адвокат,— никогда не отличались особой сообразительностью.
 Да,— согласился майор,— им бы следовало прежде всего посадить этого адвоката.
 За что? Он абсолютно ни в чем не виноват. Это человек безупречной репутации и специалист высокого класса. Каким же образом, позвольте вас спросить, мог он установить личность своего клиента? С помощью Федерального бюро расследований?
 Ну хорошо. Продолжайте, меценат.
 Странная оговорка в завещании вызвала большое замешательство. Вначале Джон Смит из Джерси-Сити твердо держался версии, что именно он спас жизнь миллионеру. Однако очень скоро выяснилось, что все это ложь. Адвокаты вдовы пригрозили Смиту процессом о признании завещания недействительным на том основании, что наследодатель совершил ошибку в отношении личности наследника. Миллионеру, как выяснилось, действительно некий Смит спас жизнь на Филиппинах, но это был не Смит из Джерси-Сити, а совсем другой человек.
 И вероятно, к моменту гибели миллионера того Смита давно уже не было в живых?
 Вы угадали. Он умер за три года до описываемых событий. Однако разрешите продолжать мою историю. Мнимый спаситель вынужден был пойти на полюбовное
 соглашение: за сравнительно небольшую сумму он отказывается от претензий на наследство. Итак, племянник миллионера осуществил первую часть своего замысла, но цели не достиг.
 Но зачем ему потребовалась эта ошибка в завещании?
 Если бы фальшивый Смит все-таки получил наследство, молодой человек имел бы возможность путем шантажа вытянуть из него большую часть полученного им состояния. Племянник миллионера просто-напросто пригрозил бы счастливому наследнику, что расскажет своей тетке об ошибке, которую допустил ее муж при составленнии завещания. А если бы не существовало этой оговорки, не было бы и повода для шантажа. Фальшивого Смита
 В повести моего приятеля никто из знакомых миллионера не знает и Смит тоже никого не знает, в том числе и племянника. Наследство сваливается на Смита подобно дару небес.
 Ну что ж,— согласился майор,— пока все более или менее ясно.
 После краха первой части плана начинаются осложнения. Дошлый молодой человек имеет основания полагать, что бывший актер представляет для него серьезную опасность. Он уже многое знает и может додуматься и до остального. Вот почему вскоре труп актера был обнаружен портовыми рабочими в одном из каналов.
 В мешке? — усмехнулся майор.
 В такие мелкие подробности автор романа меня не посвящал, но я могу подсказать ему эту деталь.
 В данный момент меня интересует только дальнейшее развитие событий.
 Подозрение в убийстве бывшего актера падает на известного нью-йоркского гангстера, в квартире которого полиция находит костюм и другие вещи убитого. Расследование полиция проводит удивительно формально и полностью игнорирует очень важное обстоятельство, а именно тот факт, что в квартире упомянутого гангстера была обнаружена адская машина, спрятанная в камине. Удовлетворенная тем, что схватила убийцу, полиция старается во что бы то ни стало подогнать материал следствия к личности арестованного гангстера. Один известный адвокат открыто предостерегает полицию от серьезной ошибки — от такой, мягко выражаясь, односторонности ее действий — и выражает даже желание бесплатно защищать гангстера.
 Вот это да! — сказал майор.— Бескорыстно защищающий адвокат — это, безусловно, феномен. Этот прием вашему приятелю действительно очень удался!
 Тем временем,— продолжал Рунишский, делая вид, что не слышал ядовитой реплики майора,— в доме вдовы, которая после всех передряг все-таки унаследовала состояние мужа, происходит взрыв адской машины. Расследование показало, что эта адская машина была идентична той, которую нашли в квартире гангстера. Но и в данном случае полиция осталась слепа и глуха. Она снова ведет себя так, словно ничего не понимает.
 Как это хорошо, что в Соединенных Штатах имеются такие гениальные и бескорыстные адвокаты, как этот меценат, выведенный вашим приятелем.
 Напоминаю: молодой преступник исключал возможность неудачи своего замысла овладеть миллионами дядюшки. В случае если бы не удался его первый план —
 предусматривавший переход миллионов Смиту из Джерси-Сити, от которого он путем шантажа вытянул бы большую их часть,— племянник реализовал бы свой второй,
 запасной вариант, согласно которому его тетушка получает все состояние после мужа, а вскоре затем погибает в какой-нибудь катастрофе. Ну, а единственным наследником одинокой вдовы стал бы ее племянник. Катастрофа же была бы подстроена таким образом, что никто, в том числе и полиция, не усмотрел бы в ней ничего иного, кроме несчастного случая.
 Позвольте, меценат, ведь вы же говорили, что в доме тетки произошел взрыв адской машины, идентичной той, которую нашли в квартире гангстера?
 Видимо, я что-то напутал — я ведь не записывал того, что мне говорил мой приятель, и пересказываю его историю по памяти. Теперь припоминаю: это были не адские машины, а баллоны с газом, которые неожиданно взорвались.
 А может быть, неразорвавшиеся авиабомбы — память о войне с японцами?
 Надо будет подсказать эту мысль моему приятелю.
 Но ведь тетка не погибла при этом взрыве?
 Представьте себе, майор, по счастливой случайности она вышла из того помещения, где взорвался баллон с газом, вышла за пять минут до взрыва. И чудом спаслась.
 А каким же образом был раскрыт план этого «идеального преступления»? Ведь согласно неписаному закону в подобного вида литературе все преступления должны раскрываться, а все преступники — нести заслуженное наказание.
 Видите ли, майор, все было бы, как говорится, шито-крыто. Глупые полицейские ни о чем не догадывались и ничего бы не раскрыли. К счастью, автор романа подключает к расследованию того бескорыстного адвоката.
 Того самого, чья, мягко выражаясь, наивность помогла совершиться преступлению?
 Этот энергичный и исключительно порядочный адвокат,— продолжал Мечислав Рушинскпй, пропуская мимо ушей эти недостойные его внимания слова майора,— был в то же время очень наблюдательным человеком. Во время единственного, я это подчеркиваю, визита к нему мнимого дяди-миллионера адвокат заметил у него шрам. Ну, скажем, на шее. Когда из канала был вытащен труп бывшего актера, адвокат обратил внимание на имевшийся у него такой же шрам. Вначале почтенный юрист предполагал, что этот убитый и есть его клиент-миллионер, который перед тем симулировал самоубийство, сбросив при этом с моста избранную им жертву. Адвокат поведал о своих подозрениях полиции, но ее не заинтересовали его предположения. Ведь они противоречили ее собственной версии об убийстве экс-актера гангстером. И вообще я должен сказать вам, майор, что в романе моего приятеля действия полиции выглядят не наилучшим образом.
 Зато почтенный юрист, наверное, расписан самыми яркими и светлыми красками.
 В соответствии с истиной. В строгом соответствии с истиной. Это ведь действительно выдающаяся личность.
 А у меня все усиливается желание посадить эту идеальную личность хотя бы на сорок восемь часов, с тем чтобы ему впредь неповадно было разыгрывать из себя частного детектива.
 Адвокат Рушинский оставил без внимания и этот выпад своего собеседника.
 —После того как почтенный адвокат не нашел ни малейшего понимания у работников нью-йоркской полиции, ему не оставалось ничего иного, как действовать самостоятельно. Благодаря помощи одного из сотрудников своего бюро ему удалось с полной очевидностью установить, что именно бывший актер нанес ему визит и с успехом сыграл роль миллионера, пришедшего сделать нотариальное удостоверение завещания. Взрыв в доме вдовы миллионера адвокат не посчитал случайностью. Точнее говоря, он понял истинное положение дел. Актер должен был умереть, ибо он не являлся автором замысла, а был лишь его исполнителем. Как исполнитель он многое знал и поэтому представлял опасность для инициатора всего плана. Этот план не увенчался успехом, во всяком случае его первая часть, и адвокат правильно предположил, что преступник не откажется от своего намерения завладеть состоянием миллионера. Поэтому-то взрыв в доме его вдовы отнюдь не был для него неожиданностью. Затем адвокат спросил себя: кто заинтересован в том, чтобы очаровательная вдова безвременно покннула юдоль сию? Таким человеком оказался только... ее племянник. Его личность п образ жизни не внушали доверия. Вот так, путем юридически четких умозаключений, энергичный нью-йоркский адвокат сумел безошибочно установить личность убийцы. Не правда ли, это будет захватывающий роман?
 Вы расточаете похвалы этому адвокату и в то же время обходите молчанием принципиально важные для дела вопросы. А без них вся ваша история гроша ломаного не стоит.
 Позвольте?! — возмутился адвокат.— В моем повествовании нет никаких пробелов.
 Так ли? Вы сейчас рассказали, признаюсь, неплохо, всего лишь занимательную побасенку. Не более того. Ею вы можете при случае лишь развлечь своих милых дам.
 Прихожу к вам, выкладываю вам все, называю даже убийцу. А вы? Хороша же ваша благодарность! Вот уж не ожидал... Что вы можете выдвинуть против такой концепции? Она же логична, безупречно логична!
 Согласен! Логика в ней есть. Ваша гипотеза неплохо построена. Но это и все, что можно о ней сказать. На ее основе не только американская, но и никакая в мире полиция, ни один прокурор и пальцем не смогут шевельнуть! Доказательства! Где доказательства? Никакие самые логичные построения не смогут их заменить.
 Доказательства? А это уж дело милиции! Для этого она и существует!
 Вот так-то! В полном отсутствии улик и заключается слабая сторона ваших умозаключений.
 Извините! У меня есть доказательство — заявление сотрудника бюро о том, что именно бывший актер приходил в бюро адвоката и выдал себя за миллионера. А это имеет принципиально важное значение для расследования дела. Это ключ к раскрытию всего преступления. Удивляюсь, как вы этого не замечаете, майор!
 Я все замечаю. Вы приходите ко мне, чтобы сказать о своих подозрениях в отношении некоего молодого человека, приходите с очень серьезным обвинением — два
 убийства и попытка убить еще двух человек. Но как вы это делаете? Вы не говорите об этом прямо, ибо опасаетесь это делать. Поэтому пересказываете сюжет какого-то американского детектива, якобы задуманного вашим приятелем. А ведь это свидетельствует о том, что вы, меценат, не уверены в своих логических умозаключениях и, зная об ответственности за ложное обвинение, желаете остаться в стороне, предоставив нам во всем этом разбираться. Разве так поступают?
 Но у вас совсем иные возможности, нежели у рядового адвоката.
 Верно. Скажу больше. Я очень много размышлял над всем этим делом и пришел к тем же выводам, что и вы. Я сейчас тоже не сомневаюсь, что это Брегула, загримированный под Влодзимежа Ярецкого, приходил к вам в нотариальную контору. Мы прибегали к помощи графологов. Брегула был дошлый тип. Он предусмотрел возможность такого хода с нашей стороны. Поэтому попытался сначала всучить вам завещание, отпечатанное на машинке, а когда номер не прошел, вручил тот же текст, писанный от руки, по каллиграфическим почерком. А в таких случаях графологическая экспертиза результатов недает. Что же касается подписи Ярецкого, то специалисты не исключают фальсификации, но и не утверждают это с полной уверенностью.
 В общем, бабушка надвое сказала! — заметил адвокат.
 Да. Однако вы и сами признаете. Ибо утверждение, что именно Брегула составил завещание, ничуть не продвигает дела.
 Не согласен с этим. На основании этого можно заключить, что Ярецкий не покончил жизнь самоубийством, а был убит. Это принципиальное различие. Необходимо искать убийцу Ярецкого.
 Согласен. Логика подсказывает, что убийцей Ярецкого является Брегула.
 —Is fecit qui prodest. Убийца тот, кому это выгодно.
 — Формально наиболее подозрительным, казалось бы, Должен быть Станислав Ковальский.
 Ковальского можно спокойно исключить.
 Тогда остается по-прежнему Брегула. Он подготовил завещание, и он же после убийства Ярецкого мог путем шантажа получить большую часть наследства.
 Если бы Брегула был тем, кто не только сделал за Ярецкого завещание, но и убил его, то сам бы он не погиб. Ведь в таком случае он ни для кого не представлял бы опасности.
 Брегулу могли убить и без всякой связи с делом Ярецкого. Не забывайте, меценат, что на «организатора» в его же среде многие зуб точили. Я все еще не вполне убежден, что Адам Чихош не виновен в его смерти.
 Значит, возвращаемся к первой версии. Снова извлекаем Чихоша, ибо для милиции это выгоднее всего. Прекращаем расследование, пишем обвинительное заключение. А там пусть суд во всем разбирается.
 А вы уверены, что Адам Чихош не виновен? И вам известен настоящий убийца?
 Скажем так.
 Я догадываюсь, кого вы имеете в виду. Но это же голословное утверждение. Вы нас обвиняете в односторонности, а сами поступаете точно так же. Вы хотите обвинить человека в двух убийствах, не имея иа то никаких оснований. И мы должны вам верить на слово. На честное слово адвоката Рушинского. Я могу вам открыть еще один факт — у нас есть свидетель убийства Брегулы.
 И он утверждает, что убийца Адам Чихош?
 Как-то ночью,— продолжал майор,— милицейский патруль задержал на Познаньской улице известного вора Шимона Выру. При нем была редчайшая коллекция отмычек. Очевидно, направлялся на «работу». Задержанный, желая, видимо, снискать расположение милиции, рассказал, что как-то ночью он, якобы случайно, оказался у дома, где жил Адам Чихош. Сквозь щель в занавесках он видел, и через открытую форточку слышал, как Брегула ссорился с каким-то мужчиной. Ругались из-за денег. «Организатор» требовал долг, а тот, другой, просил обождать, но в конце концов все же дал ему пачку банкнотов. Когда же Брегула стал их пересчитывать, тот, кто дал деньги, ударил его молотком по затылку. Рассказ Выры совпадает с фактами, установленными следствием, о которых вор, не будь он очевидцем преступления, не мог бы знать. Поэтому я считаю, что в данном случае воришка говорил правду. Выра также показал, что убийца вынес труп в мешке, а затем уехал на машине.
 Он видел убийцу в лицо?
 К сожалению, нет. Но если судить по росту, фигуре, то Чихоша нельзя исключить.
 У, него же нет машины.
 Но есть водительские права. Иногда, когда нужда заставляла его браться за честный труд, он работал «сменщиком» на такси. Если проводить действительно объективное расследование, а не «односторонне ориентированное» следствие, как вы изволили выразиться, то Адама Чихоша нельзя исключить из числа подозреваемых по этому делу.
 А покушение на Барбару Ярецкую и авиабомба на печке в квартире Чихоша? Это не в счет?
 Следует сначала доказать, что это действительно было покушение. Ведь и это ваше утверждение ничем неподкреплено. А то, что на печке у Чихоша лежала такая же бомбочка, еще ни о чем не свидетельствует. Вы и сами прекрасно понимаете, что у нас слишком ненадежные основания для предъявления Зигмунту Квасневскому такого серьезного обвинения, как покушение на жизнь своей тетки, а также на жизнь Адама Чихоша. Скажу более. Мы спрашивали Чихоша, знаком ли он с Зигмунтом Квасневским. Он категорически заявил, что не знает его. А ведь у Чихоша нет никаких причин выгораживать племянника Ярецкой. Напротив. Чихош наверняка воспользовался бы любой возможностью, чтобы отвести от себя обвинение в убийстве Брегулы. Как видите, наша работа не такая уж односторонняя, как вы считаете. Мы тоже рассматриваем различные версии этого дела.
 Самопроизвольный взрыв бомбы, которая якобы пролежала на чердаке двадцать пять лет,— это абсурд. Любой специалист подтвердит это. По этому поводу я разговаривал со многими. Чудес не бывает, и сами по себе эти бомбы не взрываются. Я теперь знаю, каким образом была вызвана детонация. Ее подогрели либо с помощью обычного электрообогревателя, либо — электроплитки. Преступник включил ток и уехал. Спустя достаточно продолжительное время бомба нагрелась, и произошел взрыв.
 Очень хорошо. Ну а где эта плитка или обогреватель?
 Я спрашивал об этом Ярецкую, не объясняя причины моего любопытства. Она ответила, что у них есть несколько электрических плиток и обогревателей. Среди
 обломков была найдена электроплитка, обычно стоявшая в конторке.
 Поэтому надо доказать, что в тот день плитку взяли из конторки и унесли на чердак, чтобы нагреть бомбу. Снова ваши утверждения не подтверждены фактами. И даже если такой факт был бы установлен, то это не означает, что имеются прямые свидетельства, кто организатор покушения. Для обвинения Зигмунта Квасневского этого недостаточно. Подождите, я сейчас покажу вам одно официальное письмо. Оно убедит вас в том, что те специалисты, с которыми вы консультировались, слишком одпо-сторонне и категорически изложили свое мнение. А может быть, вы сами взяли на вооружение лишь то, что вас устраивало. Прошу вас, ознакомьтесь с заключением по этому поводу соответствующей кафедры Военно-технической академии, с мнением самого компетентного учреждения.— Майор протянул адвокату бумагу с печатью академии.— Обратите внимание, меценат, что здесь ясно говорится о возможности коррозии взрывателя, когда оп делается очень «чувствительным» и может детонировать при малейшем сотрясении здания, вызванном, например, пуском какого-нибудь станка или проездом вблизи здания грузовой автомашины. Располагая таким заключением, любой суд оправдает обвиняемого в покушении на жизнь Ярецкой, не будь даже у него такого блестящего адвоката, как Мечислав Рушинский.
 И все-таки я не ошибаюсь!
 Если бы я поверил вам и арестовал этого молодого человека, то по истечении сорока восьми часов прокурор потребовал бы его освобождения. Мало того, мне пришлось бы еще давать объяснения. Вот вам, меценат, бумага. Пишите со спокойной совестью, что вы обвиняете Квасневского во всех преступлениях, о которых вы здесь говорили, и требуете возбуждения дела против него.
 -- И что же после этого предпримете вы, майор?
 —Только одно. Произведу обыск в квартире молодого человека и допрошу его, выдвинув ваши обвинения. И это все, что я смогу сделать Он ни в чем не признается, а вы, меценат, будете привлечены к ответственности за ложное обвинение. Ну как? Будете писать?
 Адвокат не взял протянутый лист бумаги:
 Вы же прекрасно знаете, что я не могу этого сделать.
 Так почему же мы должны по собственной инициативе накликать на свою голову все громы небесные? Может, ради того, чтобы доставить вам удовольствие?
 Я уверен, что не ошибаюсь в своих подозрениях.
 От уверенности в правоте до доказательства ее — долгий путь. Разве вы никогда не ошибались?
 — Опасаюсь, майор, что вы скоро будете иметь то самое доказательство, которое так настойчиво требуете от меня.
 Когда же?
 Когда погибнет Барбара Ярецкая.
 Почему же она должна погибнуть?
 Потому, что это даст ее племяннику возможность добраться наконец до денег Влодзимежа Ярецкого. Первая попытка избавиться от тетки ему не удалась. Человек, уже
 совершивший два убийства, так просто не сдастся и не откажется от своей цели. А вы потом снова будете говорить об удивительной случайности.
 А вы не преувеличиваете, меценат? К слову сказать, мы установили наблюдение за Квасневским.
 Не хочу быть дурным пророком, но я уже догадываюсь, как и когда она погибнет.
 Так как же и когда?
 Получилось, что я сейчас веду некоторые ее дела и в связи с этим поддерживаю с ней постоянный контакт. И она мне сказала, что через два-три дня поедет в Закопане. Естественно, на своем «рено». Эта дама водит машину как сатана. Чтобы ездить с ней даже в пределах Варшавы, где, как известно, скорость ограничена, надо иметь крепкие нервы. Разве так уж трудно слегка покопаться в моторе? Вот тебе п несчастный случай на дороге.
 Причина? Превышение скорости! И снова вы скажете — роковое стечение обстоятельств. Каждую неделю, мол, такой смертью погибает не менее десяти человек. Вот увидите, так и будет! И никто при этом особенно не удивится, ибо автолихачество Ярецкой хорошо известно.
 Майор уже не слушал того, что говорил адвокат. Перед глазами возникли две картины, которые он видел вчера: сначала зеленый «рено» и торчавшие из-под него ноги, а затем та же машина, медленно едущая по Запогодной улице к дому Ярецкой. Еще вчера у него мелькнула мысль: почему по пустынной улице Зигмунт Квасневский едет так медленно, не более тридцати километров в час? Вспомнились майору и слова хозяйки «рено». Она считала, что машина в полном порядке, а племянник утверждал, что барахлит мотор, и поэтому он решил перед выездом тетки тщетельно проверить всю машину...
 Майор схватил трубку и быстро-набрал номер:
 —Попросите, пожалуйста, к телефону Барбару Ярецкую... Уже уехала? Давно?.. Минут двадцать назад? Спасибо.
 Майор повеспл трубку и тут же набрал другой номер:
 Говорит майор Калинович. Прошу немедленно оповестить все посты на Краковском шоссе от Янек до Радома. Диктую распоряжение: задержать под любым предлогом зеленую машину марки «рено», которую ведет Барбара Ярецкая. Повторяю, Барбара Ярецкая. К машине никого не подпускать, в том числе и саму хозяйку, ждать моего приезда. Дело чрезвычайно срочное. Немедленно передайте телефонограммы и свяжитесь по рации. Повторяю
 имя владельца машины: Барбара Ярецкая.
 Позвольте, как же это так? Ведь Ярецкая собиралась выехать в Закопане дня через два-три. Она изменила свои плапы? Что случилось? — Адвокат забросал вопросами Калиновича.
 Опасаясь, что вы ее задержите,— объяснил майор,— Ярецкая решила уехать, ничего не сказав вам. Она была уверена, что вы и без нее прекрасно справитесь с делами фирмы.
 Не прозевали бы,— волновался адвокат.— Лишь бы успели вовремя...
 Все будет в порядке,— подбадривал адвоката, да и себя, Калинович.— Если действительно Ярецкая выехала только двадцать минут назад, то далеко не уехала. Задержим вовремя.
 Будем надеяться.
 Вот теперь и убедимся, справедливы ли ваши, меценат, подозрения. Если да, то будут и доказательства. Бесспорные доказательства.
 Какие? Как вы их получите?
 Вчера Квасневский весь день возился с машиной, якобы устраняя какие-то неполадки в моторе. Сейчас машина должна быть в идеальном состоянии. Если наши специалисты после осмотра автомобиля не обнаружат в нем умышленных повреждений, то это будет означать, что вы, меценат, ошиблись и ваши обвинения по адресу молодого человека несправедливы. Но если с машиной что-либо неладно, если в ней будет обнаружена неисправность, которая могла привести к катастрофе,—ваше подозрение в покушении на убийство получит подтверждение.
 Надо спешить! Каждая минута дорога. Чего мы тут сидим сложа руки?!
 Наша поспешность ничего не даст. В эту минуту милицейские посты принимают данное мной распоряжение. Задержат, машину и будут ждать нашего приезда. Надеюсь, вы поедете со мной?
 Вы еще спрашиваете! Конечно! Мой «фиат» стоит у подъезда.
 Мы поедем на служебной «варшаве».
 «Фиатом» быстрее.
 Это не имеет значения. Зато на «варшаве» у нас будет связь и мы сразу же узнаем о результатах нашей операции.
 В таком случае едем.
 Минуточку. Надо взять с собой двух специалистов, чтобы прямо на месте осмотреть машину. Пойду узнаю, кто из них сейчас здесь. Подождите меня немного.
 Вскоре майор вернулся в сопровождении капитана и старшего сержанта милиции.
 —Вы не знакомы? Капитан Длугошевский — инженер-автомобилист — и старший сержант Богуцкий — большой знаток автомашин всех марок. А это адвокат Мечислав Рушинский.
 Мужчины пожали друг другу руки.
 —Вот теперь можем ехать. Машина внизу. Ее поведет старший сержант.
 Светлая милицейская «варшава» на большой скорости устремилась в направлении Краковского шоссе. Адвокат нервничал, а майор, как всегда, был спокоен.






 ДВА БОЛТА


 Милицейская «варшава» проехала Янки. В машине царило молчание, лишь изредка прерываемое краткими репликами водителя — старшего сержанта Богуцкого — и сидевшего рядом с ним капитана Длугошевского. Адвокат Рушинский и майор Калинович в разговор не вступали. Если адвокат нервничал и не скрывал этого, то майор с олимпийским спокойствием обозревал окрестности.
 Вдруг в тишину ворвался голос:
 —Я 134-й. Вызываю 568-й. 134-й вызывает 568-й. Отвечайте. Перехожу на прием.
 Микрофон взял капитан:
 Я 568-й, я 568-й. Слышу вас хорошо. Прием.
 134-й — 568-му, 134-й — 568-му. Милицейский пост в Едлинске сообщил, что задержана зеленая машина марки «рено». Ждут дальнейших указаний. Нас поняли? — Я 568-й, вызываю 134-й. Вас поняли. Машину «рено» задержите в Едлинске. Едем туда. Пусть ждут нас.
 Я 134-й. Слышали вас хорошо. Сообщаю в Едлинск. Конец.
 Успели все-таки,— вздохнул с облегчением адвокат.
 Я был уверен в этом,— сказал майор, вынимая из кармана пачку сигарет.
 Когда он подносил зажженную спичку к сигарете, можно было заметить, что рука его чуть-чуть дрожит. Может быть, и олимпийское спокойствие майора было всего лишь умением хорошо скрывать волнение.
 Не хотел бы я быть на вашем месте, майор,— заметил капитан,— если окажется, что с машиной все в порядке...
 Я тут нн при чем. Все это мероприятие — заслуга мецената. Он и будет отдуваться за все.
 Я? А кто отдавал распоряжения?
 —А кто рассказывал американские побасенки?
 — Я убежден, что найдем доказательства.
 —Скоро прибудем на место,— сказал старший сержант н увеличил скорость.
 — А где этот Едлинск?
 На полпути между Бялобжегом и Радомом,— объяснил водитель.
 Через час будем там.
 Раньше. Минут через сорок, самое большое,— уточнил капитан.
 Кажется, вам придется попотеть,— огорченно сказал адвокат.— Наверное, придется всю машину разбирать. А на это уйдет несколько часов.
 Не смотрите так мрачно, меценат.— Старший сержант был оптимистом.— За час управимся.
 Богуцкий прав,— сказал капитан.— Такого рода «неполадки» можно поделить на четыре группы. Самым надежным, с точки зрения преступника, считается установление какой-либо адской машины, например бомбы с часовым механизмом, под сиденьем водителя. Взрыв — машина разлетается, все пассажиры погибают. Я думаю, что наш подозреваемый не пошел этим путем, технически это очень сложно.
 Почему? Он уже однажды с успехом использовал авиабомбы и пытался сделать это еще раз.
 Авиабомба слишком велика для этого. Кроме того, очень трудно взорвать ее в определенное время. Не думаю, что мы в зеленом «рено» обнаружим еще один экземпляр
 такой бомбы. К тому же после взрыва всегда остаются следы: осколки, головка взрывателя или еще что-либо. Преступник же, насколько мне известно, стремится создать видимость несчастного случая.
 Вы правы,— согласился адвокат.— Бомба в данном случае отпадает.
 Мы, конечно,— добавил капитан,— все-таки проверим, пет ли бомбы, но, вероятнее всего, наш противник решил прибегнуть к иному способу.
 Какому?
 Например, подмешает определенные химикаты в бензин, бак взрывается — и вся машина охвачена огнем. Метод неплохой и достаточно результативный. В Польше он еще, кажется, пе применялся, но криминалисты на Западе уже зафиксировали такие случаи. Для хорошего химика вызвать пожар в машине пе проблема. На большой скорости даже при сравнительно небольшом пожаре шансы остановить машину и выйти из нee невредимым мини
 мальные.
 Наш «подопечный» не химик.
 Скорее всего, он пойдет на механическое повреждение машины, чтобы на определенной скорости произошла катастрофа.
 Я тоже так думаю,— согласился с капитаном майор Калинович.— Вчера я сам видел, как он возился с этой машиной.
 Такие повреждения сравнительно нетрудно обнаружить. Чтобы катастрофа произошла, достаточно либо повредить рулевое управление, либо ослабить крепление одного из передних колес. Лучший «эффект» дает повреждение правого колеса: если оно отлетит, то машину занесет вправо и, следовательно, она либо врежется в растущее на обочине дерево, либо свалится в кювет. При лобовом ударе или когда машина перевертывается на скорости около ста километров, водителю «обеспечена» мгновенная смерть, он и не заметит, как окажется на том свете.
 Как вы можете так спокойно говорить об этом? — запротестовал адвокат.— Мороз по коже продирает.
 — Вы думаете, мне доставляет удовольствие говорить о таких вещах? Но после получения сообщения из Едлинска необходимо рассмотреть все варианты.
 Зеленый «рено» они увидели издали. Он стоял возле здания милицейского поста. Навстречу подъехавшей «варшаве» вышел сержант Казимеж Гранушевский и отрапортовал прибывшему начальству:
 Распоряжение варшавского управления выполнено. Разыскиваемая зеленая машина марки «рено>>задержана под предлогом превышения скорости и создания аварийной обстановки на дороге. Водитель машины, гражданка Барбара Ярецкая, находится под арестом.
 Где?! — завопил майор с таким выражением на лице, что спутники его не удержались от смеха.
 У нас, на посту, товарищ майор,— ответствовал сержант с сознанием хорошо исполненного долга.— Правда, не было указаний насчет нее, но я решил для верности
 посадить под замок. Это же не баба, а тигрица! — уже неофициальным тоном добавил сержант.— Когда я ей сказал, что за опасную езду с превышением скорости я вынужден отобрать у нее права и задержать до выяснения дела, я думал, она мне глаза выцарапает своими серебряными когтями. А что она тут наговорила о милиции и о вас, майор! Извините, но этого я передать не осмеливаюсь. Только когда я наконец не выдержал и вытащил дубинку да пригрозил, что приложу ей по мягкому месту, она позволила без сопротивления препроводить себя под арест. Спрашивал, не хочет ли она есть или пить — мы могли бы взять для нее чего-нибудь в закусочной,— говорит, ничего не нужно. И так смотрела при этом своими зелеными глазищами, словно убить хотела!
 Побойтесь бога, сержант,— майор схватился за голову,— что вы натворили! Выпустите ее немедленно!
 У нас не было никаких указаний,— оправдывался сержант.— А она лаялась по-страшному. Что оставалось делать?
 Ну хорошо.— Майор должен был признать, что сержанта, в сущности, упрекать не за что.— Благодарю вас за оперативное и точное выполнение распоряжения. Вы сделали очень важное дело. А теперь освободите задержанную.
 Слушаюсь! — Сержант Гранушевский исчез внутри здания, а через минуту оттуда вышла Барбара Ярецкая.
 Увидев Калиновича и Рушинского, стоящих рядом с милицейской «варшавой», она направилась прямо к ним.
 А-а, пан майор и... пан меценат! — От бешенства у нее даже голос прерывался.— Так вы, оказывается, вдвоем развлекаетесь такими шуточками! Правда, майор еще вчера обещал мне нечто подобное, но я-то думала, что это не более чем бахвальство слишком самоуверенного сотрудника милиции. Вы что же, полагаете, что вам все позволено?! Уверяю вас, майор, что на такого рода шуточки я сумею ответить должным образом.
 Послушайте, пани Барбара...— попытался прервать адвокат.
 Я еще не кончила. Сейчас же возвращаюсь в Варшаву и еду прямо в Главное управление милиции. Надеюсь, что там очень обрадуются, когда узнают, какие
 прыткие сотрудники в их подчинении. А у вас, пан Рушинский, я буду сразу после обеда со своим адвокатом, которому вы передадите все мои дела. Я могу ехать? Или, может быть, я все еще арестована?
 Конечно, нет. Этот арест — досадная ошибка. И я приношу вам свои глубокие извинения.
 Объясняться вы будете не передо мной. Я же считаю ваше поведение крайне недостойным. Это не только злоупотребление властью, но еще и свинство! А я-то поверила, что сотрудник милиции может быть человеком, даже приятным человеком! Плелась по этому пустынному шоссе как черепаха, не превышая восьмидесяти километров. Помнила о данном мною слове! Идиотка!
 Ярецкая подошла к машине и обратилась к сержанту:
 Верните мне ключи от машины.
 К сожалению,— вступил в разговор капитан Длугошевский,— пока вам отсюда уезжать нельзя. Прошу вас въехать во двор. Нам нужно осмотреть машину.
 А вы кто такой?!
 Капитан Длугошевский из автоинспекции, к вашим услугам. С сержантом Богуцким из той же инспекции мы должны осмотреть машину. Только после этого вы сможете продолжить путешествие.
 Машина в прекрасном состоянии! Не далее как вчера она была подготовлена к поездке специалистом. Я вас поняла: вы хотите каким-либо образом оправдать действия майора Калиновича,
 —Мы приехали сюда не для развлечений,— возмутился капитан,— и здесь нет никого, кого бы следовало выгораживать. Я повторяю вам — поставьте машину во двор. Мы постараемся как можно скорее закончить наше дело. Ваше присутствие при осмотре машины обязательно. Чтобы потом вы не обвинили нас в умышленной порче машины. И советую взять себя в руки.
 Слова капитана Длугошевского подействовали на Барбару Ярецкую как ушат холодной воды. Ни слова не говоря, она села за руль и перегнала машину во двор. Капитан и сержант надели рабочие комбинезоны и, вооружившись инструментами, приступили к работе.
 —Начнем с обшивки,— распорядился капитан.
 В сиденьях, под сиденьями все оказалось в порядке.
 К сожалению, нам придется вылить весь бензин. После анализа вам его вернут.
 Делайте что хотите,— пожала плечами Ярецкая.— Хотя я никак не пойму, к чему вся эта комедия.
 Сержант Богуцкий перелил бензин в канистры, принеся их из милицейской «варшавы», потом отлил немножко в небольшую бутылочку, внимательно посмотрел на свет и понюхал.
 Думается, и здесь порядок,— сказал он, обращаясь к капитану.
 Так, на глазок, трудно с полной уверенностью утверждать что-либо. Надо будет все же отправить на анализ.
 Ну, а теперь посмотрим колесики.— Сержант снял колпаки со всех колес и проверил, крепко ли завинчены гайки.
 Все как следует.
 Я думаю! — язвительно заметила Ярецкая.— Ищите, панове, ищите дальше.
 Кто ищет, случается, и находит,— философски сказал капитан и принялся за детальное исследование рулевого управления. Когда через несколько минут он выпрямился, глаза его блестели.— Прошу вас, пани Ярецкая, посмотрите сюда. Наклонитесь только больше. Майор! Сдается, мы нашли...
 Калинович и Рушинский, стоявшие в стороне и издали наблюдавшие за работой специалистов, подошли к машине.
 —Теперь видите?
 Ничего не вижу... А в чем дело? — удивилась Ярецкая.
 Рулевая колонка в «рено» крепится тремя болтами и тремя гайками,— объяснил капитан,— а у вас только один болт. На месте же двух других — пустые отверстия.
 Можно только удивляться, как вам удалось доехать до Едлгшска. При скорости больше ста километров этот единственный болт вылетел бы давно: на десятом, от силы — на пятнадцатом километре. Спасла вас только небольшая скорость. Попробуйте рукой этот оставшийся болт — чувствуете, он уже ослаблен. Еще несколько километров, несколько поворотов — и вы потеряли бы управление. Руль поворачивался бы, а машина — нет. Она бы летела сама по себе, куда ей заблагорассудится. Ну, а что было бы потом на этом шоссе, обсаженном с двух сторон деревьями, я думаю, вы и сами догадываетесь. Вот так-то! А вы изволили сказать, что здесь разыгрывается комедия.
 Барбара Ярецкая выпрямилась. Наконец охрипшим голосом сказала:
 Простите меня, если можете, и большое вам спасибо.— Ярецкая протянула руку капитану, а затем старшему сержанту. Потом медленно, как будто лишившись сил, подошла к майору и адвокату: — Я вела себя как последняя кретинка. Простите меня. Вам, майор, я обязана жизнью. Извините меня за все, что я здесь наговорила.
 Моей заслуги здесь нет. Уж если благодарить, то не меня, а мецената Рушинского. Ведь это он уговорил меня задержать вас.
 Меценат? Но почему? — обратилась Ярецкая к адвокату.
 Майор поднес палец к губам. Рушииский понял знак и ответил:
 —У меня, пани Барбара, было странное предчувствие. Мне приснился сон, что вы попали в аварию, и я прямо с утра побежал к майору, который тоже опасался, что вы дадите волю своей страсти к быстрой езде. Я знал, что вы очень устали, что нервы ваши после всего пережитого измотаны до предела, так недолго и до беды. Вот я и уговорил майора задержать вас и еще раз проверить состояние вашей машины. Предчувствие, как вы сами убедились,
 не обмануло меня.
 Ярецкая была так взволнована, что приняла это наивное объяснение адвоката за чистую монету.
 Что же мне теперь делать? — озабоченно спросила она.— Есть ли здесь какая-либо мастерская, которая могла бы устранить эту поломку?
 Конечно, нет! — Майор сказал это так, как будто всю жизнь прожил в Едлинске.— Кроме того, ведь нужны болты и гайкн только от «рено».
 В таком случае возьмите меня с собой в Варшаву. Машину я оставлю здесь. Может, Зигмунту удастся еще сегодня достать эти проклятые болты. Мы вернемся с ним сюда, и он сделает необходимый ремонт.
 У меня есть план получше,— сказал майор.— Я сей час позвоню в Варшаву вашему племяннику и попрошу его приехать сюда.
 Вот хорошо! — обрадовалась Ярецкая.
 Позвольте вам сделать еще одно предложение: возьмите с собой мецената и навестите местную закусочную, выпейте там кофе и подождите нас там, а мы с капитаном позвоним в Варшаву и объясним пану Квасневскому, что ему следует взять с собой, чтобы исправить машину. Хорошо? А потом присоединимся к вам.
 Адвокат понял, какую игру замышляет майор, и, взяв под руку Барбару Ярецкую, сказал:
 Прекрасная мысль, майор. Я голоден как волк, да и от кофе не откажусь. Идемте, пани Барбара.
 Закусочная в ста метрах вправо от нас,— объяснил сержант Гранушевский.
 Сплавив в закусочную хозяйку зеленого «рено», майор пошел в комнату сержанта Гранушевского и оттуда соединился с Варшавой, а затем с мастерской Ярецкой. Вторую трубку дал капитану Длугошевскому, чтобы он записал разговор. Магнитофонами, как известно, милиция в малых населенных пунктах еще не располагала.
 Могу я поговорить с Зигмунтом Квасневским?
 Квасневский у телефона.
 Говорит начальник милицейского поста в Едлинске. У меня печальное известие. Гражданка Барбара Ярецкая,..
 Что случилось? Авария?
 Да. Машина, шедшая на большой скорости, ударилась о дерево. Около самого Едлинска.
 А Барбара?
 Пытались спасти. Жила десять минут. Успела только сказать, чтобы мы известили вас о случившемся.
 На том конце провода воцарилось молчание.
 Машина не так уж пострадала.— Майор продолжал играть роль начальника поста.— В момент аварии ее занесло, и она ударилась о дерево боком. Мы ее доставили к посту и охраняем до прибытия прокурора. Сейчас позвоню ему в Бялобжег, ведь он будет проводить следствие. Впрочем, это только формальность, ибо дело ясное. Тело погибшей, а также машину родственники смогут взять только после того, как прокурор даст разрешение.
 Я выезжаю к вам. Через час буду.
 Хорошо, ждем вас.— Калинович положил трубку.
 Ну и напустили вы на него страху,— заметил капитан.— Примчится сломя голову с двумя болтами в кармане, чтобы подбросить в машину. Правильно сделали, что сказали о незначительном повреждении машины. Он понял, что болты и гайки должны быть в машине, в противном случае эксперты смогут прийти к выводу, что кто-то их убрал перед тем, как Ярецкая выехала в Закопане. Вы это хорошо придумали.
 У нас нет другой возможности получить доказательства. Мы же не располагаем уликами. У нас есть только подозрения. И если он приедет без этих двух болтов, мне придется извиниться перед ним и еще долго оправдываться перед начальством.
 Если это его «работа», он наверняка прихватит с собой болты и постарается подбросить их в машину или хотя бы возле места катастрофы.
 Он приедет сюда, ибо не знает, где именно произошла авария, я сказал ему, что автомобиль стоит у милицейского поста.
 В общем, будем ждать.
 — Капитан, давайте и мы перекусим и выпьем кофе. В нашем распоряжении целый час. Идемте в закусочную.
 После закусочной все собрались в комнате сержанта Гранушевского. Ярецкая по-прежнему оставалась в полном неведении. Майор Калинович сказал ей только, что разговаривал с ее племянником и тот уже выехал. Сержант Гранушевский, предупрежденный о скором визите «гостя», соответствующим образом подготовился к встрече.
 И вот наконец перед зданием милицейского поста остановилась «варшава».
 —Пани Барбара,— сказал майор,— я вас прошу не много побыть здесь. Хорошо?
 —Почему?
 —Поверьте мне, так нужно. Скоро я вам все объясню. Майор, адвокат и остальные вышли в соседнюю комнату, куда сержант уже пригласил Зигмунта Квасневского.
 О, пан майор и пан меценат, вы здесь? — удивился молодой человек.
 Нас тоже уведомили о случившемся,— ответил майор Калинович.
 Какое страшное несчастье! — На лице Квасневского появилась страдальческая мина.
 Жаль, но теперь ничего уж не поделаешь.
 Бедная Бася! Надеюсь, она не очень мучилась. Могу я ее видеть?
 Минуточку.— Майор вышел в соседнюю комнату и тут же вернулся с Ярецкой.
 Зигмунт,— обратилась к племяннику ничего не подозревавшая Ярецкая,— как хорошо, что ты так быстро приехал. С тобой эти болты?
 Квасневский на секунду остолбенел, будто увидел призрак. Но тут же, поняв свой промах, рванулся к двери и... попал в мощные объятия сержанта Гранушевского. Другой сержант быстро и умело ощупал молодого человека, проверяя, нет ли у него оружия, а затем обыскал его. Болты и гайки лежали в правом кармапе пиджака преступника. Сержант вытащил их и положил на стол.
 Что вы делаете? Что здесь происходит? — Ярецкая все еще ничего не понимала.
 Перед вами,— указывая на Квасневского, начал майор,— убийца Влодзимежа Ярецкого и Романа Брегулы. Он пытался также убить Адама Чнхоша, а сегодня — свою родную тетку, отвернув две гайки и вытащив болты, крепившие рулевое управление. Извещенный нами о катастрофе и смерти Барбары Ярецкой, он привез вот эти части, чтобы незаметно подбросить в машину.
 —Зигмунт! Ведь это неправда?! Племянник молчал.
 —Скажи, что это не так! Этого не может быть! — Барбара Ярецкая побледнела как смерть, пошатнулась и, наверное, упала бы, если б не майор Калинович. Он подхватил несчастную женщину и увел в соседнее помещение. За ними устремился и адвокат Рушинский.
 Тем временем офицеры милиции приступили к официальному допросу преступника и составлению протокола. Час спустя милицейская «варшава» неслась в столицу. В ней сидели убийца и сопровождавшие его капитан Длугошевский и старший сержант Богуцкий.
 Барбара Ярецкая и майор Калинович вернулись в Варшаву на зеленом «рено». Две гайки и два болта, найденные у Зигмунта Квасневского, были приобщены к протоколу как вещественные доказательства. Однако точно такие же были без труда найдены у местного механика в Едлинске.
 Итак, за короткий срок майору Калиновичу во второй раз пришлось отвозить домой Барбару Ярецкую. А дома вновь окружить ее заботой, эта женщина пережила два столь тяжелых потрясения в течение одного дня.
 У адвоката Мечислава Рушинского выдался трудный день. Заседание суда, начавшееся в девять утра, затянулось до пяти вечера. Процесс был сложный, потребовавший от адвоката большого напряжения.
 Теперь, паркуя свой «фиат» на Маршалковской, он чувствовал себя абсолютно опустошенным, выжатым как лимон. И мечтал об одном, о чашечке кофе, но только таком, о котором Талейран говорил, что он должен быть «черным как ночь, сладким как грех, горячим как любовь и крепким как проклятье».
 Адвокат направился в ближайшее кафе, находившееся на третьем этаже. Он любил сюда заглядывать. И хотя кофе здесь подавали совсем не такой, о котором говорил наполеоновский дипломат, но тут всегда было много красивых девушек, было на что посмотреть и за кем поухаживать.
 Рушинский задержался в дверях и внимательным взглядом обвел зал. За небюлышш столиком в глубине кафе возле окна он заметил красивую женщину с иссиня-черными волосами и большими зелеными глазами. Напротив нее сидел мужчина, по-спортивному подтянутый, светловолосый и загорелый.
 Неужели майор Калинович прибегнул к своему излюбленному, методу полуофициального допроса? Кажется, даже его усовершенствовал? Ибо тонкая женская рука покоилась в его руке...
 Адвокат незаметно выскользнул из кафе и направился в свой «Шанхай».








































  Казимеж Коркозович 
 БЕЛОЕ ПАЛЬТО В КЛЕТКУ






  Перевод В. Иванова 
















 Сквозь сонное забытье, еще не совсем придя в себя, Кароль Пажистый услышал тихий шепот:
 — Кароль... Послушай, Кароль...
 Шепот развеял остатки сна, но он решил притвориться спящим. Лежал на боку, подложив под голову руку, глубоко дышал, не открывая глаз. Она осторожно коснулась его плеча и повторила:
 — Кароль... Ну, Кароль...
 В следующее мгновение он понял, что лежит один. И тут же услышал, как она сняла телефонную трубку и набирает номер. Он насторожился и решил дальше притворяться спящим.
 Чуть приоткрыл глаза. В комнате царил серебристый полумрак, так как свет уличного фонаря пробивался сквозь задернутые шторы. Он разглядел склонившуюся над телефонным аппаратом Анку. Света было вполне достаточно, чтобы она смогла разглядеть цифры на диске.
 До него донеслись обрывки фраз:
 —...у приятельницы... на Охоте... Мы только что вернулись из города... Перестань, не болтай глупости... Да... понимаю...— Потом с явным нетерпением: — Да, слышу, номер двадцать шесть... но где эта Градовая находится? Хорошо, буду...
 Едва слышно стукнула осторожно положенная трубка. Анка скользнула под одеяло я, обняв Кароля за шею, притянула к себе. Теперь уже не было необходимости притворяться, так как существовала причина для пробуждения.
 Вскоре он действительно заснул, крепко, без сновидений.
 Проснувшись, он обнаружил, что снова лежит один. Посмотрел на часы. Было восемь. Он соскочил с кровати и только тогда заметил на столе листок бумаги с поспешно нацарапанными словами:  << Добрый день — Анка».
 Тревогу подняла уборщица, когда, придя на работу, обнаружила в помещении, где она хранила свой инвентарь, связанного вахтера.
 Вскоре было установлено, что второй вахтер, который непосредственно охранял комнату кассира, лежит возле самой двери с глубокой раной в спине, в луже крови.
 Никаких следов борьбы не было видно, лишь один из стульев оказался перевернутым. Все предметы на письменных столах — на столе кассира и на столе помощника — лежали на своих местах. Штора на единственном окне с прочной решеткой была задернута, сама решетка не повреждена. Дверцы несгораемого шкафа были приоткрыты, следов взлома на них не было, все находившиеся там деньги исчезли.
 Расследование вел майор Выдма из Главного управления милиции. Для своего звания он был довольно молод, лет тридцати с небольшим, с резкими сухими чертами лица и гладко зачесанными темными волосами. Мундир ои надевал только в случае крайней необходимости. Предпочитал гражданский костюм, который всегда сидел на нем безукоризненно, привлекая внимание прекрасного пола.
 Удалив из помещения всех пришедших на службу сотрудников, потрясенных убийством и кражей, группа, ведущая расследование под началом поручика Герсона, приступила к работе, а майор, уже ознакомившись с происшедшим, отправился в дирекцию комбината.
 — Директор приехал и ждет вас,— встретила его медноволосая секретарша. В ее голосе слышалось возбуждение, но она мило улыбнулась и кокетливо стрельнула глазками.
 Директор Лемпицкий, полный, с крупной почти лысой головой мужчина, при виде входящего майора снял большие темные очки и, отложив их в сторону, поднялся из-за стола.
 Представившись, он предложил сесть, майор опустился в кресло, стоявшее в углу кабинета.
 — Какую сумму похитили? — спросил Выдма. Лемпицкий погрузился в свое кресло и беспокойно провел рукой по широкой лысине.
 — Два миллиона восемьсот тысяч и еще сколько-то там...
 Выдма тихонько присвистнул,
 Как же случилось, что такие большие деньги остались на ночь в кассе?
 Деньги были получены для зарплаты. Их должны были раздать вчера, да вот пришлось перенести на сегодняшний день...
 Почему же перенесли выдачу?
 Помощник кассира пришел на работу с зубной болью, воспалилась надкостница, он ушел вырывать зуб. Главный бухгалтер, который отпустил его, говорят, что щека у того была припухшей. Кассир без помощника деньги выдавать отказался и предложил перенести выдачу зарплаты на сегодня, я согласился, договорившись предварительно с заводским комитетом.
 А кассир сам, без помощника, не мог выдать?
 На нашем предприятии работает около двух тысяч человек, много отделов. Как вы уже знаете, сумма была большая, а он отвечает за деньги, поэтому я не мог заставить его.
 Выдма посмотрел в окпо, за которым виднелись крыши заводских цехов, потом перевел взгляд на своего собеседника:
 Как фамилия кассира?
 Роман Белецкий.
 А помощника?
 Ян Урбаняк.
 Что вы можете о них сказать?
 Белецкому лет шестьдесят, старый холостяк, родных у него нет. По натуре нудный педант, даже чересчур. Именно такие люди и должны быть кассирами. Работает у нас лет двадцать. Восемь лет назад, когда я пришел сюда, он уже работал кассиром. За все это время ни одна ревизия ни разу не обнаружила каких-либо недочетов.
 А тот, другой? Урбаняк?
 Вполне заслуживает доверия. Поступил на работу уже при мне, пять лет назад. Ему около сорока, может, немного больше, тоже не женат. Образованнее Белецкого,
 оперативнее, так что они хорошо дополняют друг друга.
 О том, что выдачу зарплаты перенесли, всем было известно?
 Конечно.
 Вы не знаете, к кому пошел Урбаняк со своим зубом? У вас есть свой врач?
 Да. Доктор Терля.
 — Значит, она занималась его зубамп?
  —  Не знаю, но это можно легко выяснить...— директор потянулся к телефону.
 - Позже, товарищ директор,— остановил его Выдма,— я это сделаю сам.
 Лемпицкий отдернул руку от трубки, словно обжегшись.
 Опустившись в кресло, он открыл пачку сигарет и протянул майору. Закурив, Выдма продолжил разговор:
 Сколько у вас вахтеров и где посты?
 Кроме начальника охрапы — пятнадцать. Дежурят в три смены. Три поста на территории завода, один у ворот и один в вестибюле административного здания.
 А этот убитый?
 Одного из вахтеров сняли с поста, который находится на территории, и направили на одну ночь охранять кассу.
 —Как фамилия того второго, найденного в чулане?
 — Антоний Герман.
 — Что вы можете о нем сказать?
 -- Я не настолько хорошо знаю всех рядовых сотрудников. Если вы хотите, я попрошу инспектора отдела кадров принести его личное дело.
 Я сам схожу туда после разговора с вами. Может быть, вы предупредите кадры о моем визите?
 Ну конечно! Все документы наших сотрудников в вашем распоряжении. Эта история, не говоря уже о материальной стороне, крайне неприятна, я готов приложить все старания, чтобы вы как можно скорее нашли преступников, украденные ими деньги, ну, и чтобы об этом перестали говорить...— Лемпицкий многозначительно улыбнулся.
 Пока все, гражданин директор...— Майор поднялся.— Я поговорю еще с главным бухгалтером, а потом зайду в кадры.
 Бухгалтерия занимала весь первый этаж левого крыла здания. Касса тоже находилась там. Проходя по коридору, майор мог убедиться, что предварительное расследование идет полным ходом. Труп вахтера уже унесли, на полу мелом был очерчен его контур.
 Обменявшись несколькими словами с Герсоном, Выдма нашел дверь с табличкой «Главный бухгалтер — Николай Вусак»,
 Из-за стола поднялся худой мужчина. Представившись, он предложил гостю сесть и сам начал разговор.
 Вас, наверное, интересует размер ущерба, причиненного нашему предприятию?
 Об этом я уже знаю. Но меня интересует еще многое другое.
 Я вас слушаю.— Вусак сплел пальцы и наклонился вперед.
 Не могли бы вы мне сказать, что вы думаете о Белецком и Урбаняке?
 Главпый бухгалтер поджал губы и задумался. Наконец произнес:
 Могу сказать только об их деловых качествах и поведении на работе. Следует отметить, что оба они хорошо справляются со своими обязанностями. Особенно Белецкий. Он просто образец примерного работника.
 Отсюда я могу сделать вывод, что Урбаняк образцом не является?
 — Этого я не хотел сказать. Урбаняк, может, и не является, как Белецкий, безупречно аккуратным, но зато, гм... он более оперативен.
 Кто имеет доступ в помещение с сейфом?
 В принципе туда нельзя входить никому, если нет в этом служебной необходимости.
 А на самом деле?
 Белецкий в основном придерживается этого правила. Однако не могу не отметить, что некоторым сотрудникам он не возбраняет заходить...
 Кто же эти привилегированные?
 — Это прежде всего секретарша директора Эльмер, в которую Белецкий, кажется, влюблен, и Стецкий — начальник нашего транспортного отдела. Он, так же как и Белецкий, филателист, у них одно хобби.
 — У кого хранятся ключи от сейфа?
 — Конечно, у Белецкого.
 — А могло ли случиться такое, что ключи от сейфа побывали в других руках?
 — Да. Недавно, несколько недель тому назад, Белецкий заболел и мы посылали за ключами Урбаняка.
 Услыхав это, майор понимающе кивнул, потом встал и попрощался со своим собеседником.
 Следующий час он провел в отделе кадров, просматривая груды личпых дел. Из некоторых делал краткие выписки. Отложив последнюю папку, майор посидел минуту в раздумье. Наконец поднялся и направился разыскивать Герсона.
 Эксперты уже закончили свои дела п теперь отдыхалн. Возле поручика остался только сержант Бурый и еще один милиционер. Они сидели в комнате кассира.
 Стефан, какие результаты? — поинтересовался майор.
 Оттиски сняли, но не думаю, что будут обнаружены чьи-либо следы, кроме тех, кому положено здесь бывать. Решетка в порядке, но мы установили, что одно из окон первого этажа — в женском туалете — не было закрыто на крючок. Напротив этого окна стена склада, а на стене висит противопожарный инвентарь, и в том числе великолепная красная пожарная лестница.
 Гм... А сейф?
 Дверцы не повреждены.
 Где Белецкий хранит ключи?
 Он сказал, что носит их при себе, на кожаном ремешке. Отсюда вывод...
 С выводами повремени. Что установил наш врач? Когда наступила смерть?
 Около двух...
 — Проверь побыстрее, был ли помощник кассира по фамилии Урбаняк у заводского зубного врача и какой диагноз она поставила. Потом возьми у администрации план этого здания.
 Слушаюсь, шеф! — Герсон браво выпятил свою щуплую грудь, но его веснушчатое лицо не выражало ничего, кроме служебного усердия.
 Врач осматривал второго вахтера, как его там, Германа?
 Сильное отравление хлороформом. Лежит в медпункте, кажется, уже пришел в себя.
 Прежде чем ты с присущим тебе энтузиазмом примешься выполнять мои приказы, позови сюда следующих товарищей,— Выдма перечислил фамилии.— Германа я приму на десерт, пускай пока полежит. Бурый,— повернулся он к сержанту,— вы будете вести протокол.
 Первым в комнату вошел Стецкий. После обычных формальностей, записи анкетных данных, Выдма обратился к сидевшему по другую сторону стола тучному мужчине:
 Вам известно имя убитого вахтера?
 Конечно, известно. Его фамилия Залуский. Ведь сейчас ни о чем другом не говорят...— Стецкий пожал плечами.
 А что об этом говорят?
 У каждого свое мнение, сплошные Шерлоки Холмсы!
 Ну и каковы же эти мнения?
 Считают, что здесь замешан кто-то из работающих на заводе.
 — Ах вот как! А что думаете вы? Стецкий посмотрел на Выдму исподлобья:
 Я специалист по машинам, товарищ майор, а не по ограблениям. Попусту болтать не стану, так как не знаю, что и как...
 Вы с Белецким хорошо знакомы?
 — Старика здесь все знают, ведь он выдает зарплату.
 — Разве вы не встречались с ним вне работы? Стецкий окинул майора быстрым взглядом, опустил глаза и принялся внимательно рассматривать свои ботинки. Наконец ответил неторопливо:
 Пару раз был у него дома...
 Вы дружили?
 — Мы оба собираем почтовые марки. Я заходил, что бы обменяться марками.
 — Но ведь вы могли заниматься этим и на службе?
 — Иногда случалось, но не часто.
 Вы работаете начальником транспортного отдела?
 Да.
 Значит, разбираетесь в механике?
 Конечно! — Стецкий усмехнулся.
 Тогда скажите мне как специалист, легко ли сделать такие ключи, которыми Белецкий открывал несгораемый шкаф.
 Улыбка исчезла с лица Стецкого.
 Я к ним не присматривался,— ответил он смешавшись,— но любые ключи можно сделать, если есть образец...
 Вы имеетесь виду слепок?
 И слепок тоже...
 Пока на этом закончим. Подпишите протокол и попросите сюда пани Эльмер.
 Девушка была высокой и стройной. Причесанная головка переливалась волнами каштановых волос, а в больших, слегка подведенных глазах притаилось лукавство. После установления анкетных данных Выдма угостил девушку сигаретой и, когда она наклонилась над зажигалкой, спросил:
 Вы знали убитого вахтера?
 Нет. У вахтеров не было причин заходить в секретариат.
 Похоже, вы не очень-то взволнованы этим событием? Разве убийство не произвело на вас никакого впечатления?
 Как это не произвело? Когда я об этом узнала, чуть не потеряла сознание. Теперь немного пришла в себя.
 Вы не подумали, что один из соучастников этого преступления, может быть, работает здесь?
 Вы так считаете?..— черные дуги бровей взметнулись вверх.
 Вы не можете припомнить ничего, даже самой малости, которая подтвердила бы такое предположение?
 Она задумалась на минуту, потом покачала головой:
 — Нет, ничего припомнить пе могу.
 — А что вы скажете о помощнике кассира Урбаняке? Девушка погасила сигарету, медля с ответом.
 Говорят, он пользуется успехом у женщин. Да я и не удивляюсь, ибо следует признать: мужчина он интересный.
 И это все, что вы можете о нем сказать? — В голосе майора прозвучала ирония.— Ну а Белецкий? Говорят, он вам симпатизирует?
 — Старый зануда! — пренебрежительно махнула она рукой, звякнув серебряными браслетами.
 Не случалось ли когда-нибудь пану Белецкому открывать сейф в вашем присутствии?
 Почему вы об этом спрашиваете? Ах, извините...— задумалась она на минуту.— Возможно... Хотя точно припомнить пе могу.
 Откуда он доставал ключи?
 — Я никогда не обращала на это внимания. Следующим вошел Ян Урбаняк. Несмотря на то, что ему было явно за сорок, он сохранил стройность, а седые виски и правильные черты лица придавали ему привлекательность, подтверждая мнение секретарши Эльмер.
 После нескольких предварительных вопросов майор затронул интересовавшую его тему:
 Сидя в одной комнате с Белецким, вы не замечали, чтобы кто-нибудь интересовался ключами от сейфа?
 Нет, ничего такого не замечал,— прозвучал решительный ответ,
 Белецкий никогда не забывал свои ключи?
 Белецкий? Вы просто его не знаете! Он носит их всегда с собой, прикрепляет к ремню на брюках.
 Однако для того, чтобы открыть сейф, он должен их отстегивать?
 Да, конечно. Потом клал на стол.
 Стецкий и пани Эльмер иногда заходили к Белецкому. Они не брали ключи в руки?
 Нет... Пожалуй, нет...— Урбаняк внезапно заколебался.
 В комнату вошел поручик Герсон и, пе говоря ни слова, сел рядом с сержантом. Урбаняк проводил его взглядом.
 Так кто? Стецкий или Эльмер?
 Эльмер. Это было недели две назад. Она пришла к нам по какому-то делу и во время разговора неосторожным движением сбросила ключи на пол. Сразу же наклонилась и подняла, но потом стала дурачиться: спрятав ключи за спину, требовала, чтобы Белецкий угадал, в какой они руке, а так она их не отдаст.
 Ну, это выглядит довольно невинно... Вам не кажется?
 Урбаняк посмотрел на майора с понимающей улыбкой:
 — У меня было такое впечатление, что она сбросила ключи не случайно.
 Последним вошел в комнату старый кассир. Худой, сгорбившийся, с ввалившимися щеками и большим кадыком, выступающим из свободного ворота рубашки. Он поклонился уже с порога и осторожно присел на указанный ему стул. Выдма окинул его быстрым взглядом, но ничего, кроме подавленности, не прочел на лице кассира.
 — Ну и что, пан Белецкий, много денег у вас украли? Старый кассир кивнул головой и вздохнул.
 — Много... Точнее, два миллиона восемьсот три тысячи двести.
 Мне известны размеры похищенной суммы,— прервал его Выдыа.— Я хотел бы узнать, какого достоинства были банкноты.
 Как всегда для выплаты — от тысячи до двадцаток и мелочь.
 И мелочь забрали? — удивился Выдма.— Сколько?
 Шесть тысяч. Столько я заказал в банке.
 А сколько она весит?
 Пару килограммов, не так уж много, чтобы ею пренебречь.
 Можно только подивиться такой мелочности, неправда ли, пан Белецкий?
 Конечно... При такой сумме прихватили и эти шесть тысяч.
 Как вам работается с Урбаняком?
 Не могу пожаловаться. Он помогает мне выдавать зарплату, один я бы не справился. И вот теперь это ограбление... Я чувствую себя виноватым, пан майор... Это я настоял на переносе выплаты, так как боялся, чго несправлюсь, а взять другого помощника вместо Урбаняка не решился: недоглядит чего-нибудь и напутает. С деньгами шутки плохи... А они словно того и ждали!
 Да, в этом, собственно, суть дела. Ну, а что вы можете сказать о Стецком? Говорят, вы приятели?
 Были! — В голосе старого кассира прозвучало возмущение.
 Почему вдруг такая перемена? Ведь он даже бывал у вас дома?
 Вот именно! И я его поймал, когда он обшаривал мои карманы.
 Когда это произошло? Расскажите подробпее.
 Дома костюм я всегда вешаю на спинку стула и надеваю шлафрок. Стецкий пришел ко мне вечером и предложил обменяться марками, а так как меня это заинтересовало, я пошел за своими. Вернувшись, я сразу заметил, что пиджак трогали, а ключи, которые я всегда прикрепляю к поясу брюк, выскользнули и висят на ремешке.
 Как вы думаете, что он искал?
 Как это что? Конечно, марки! Этот мошенник думал, что я ношу их с собой.
 Что вы предприняли?
 Теперь я жалею, что не вышвырнул его за дверь.
 Тогда я только пробурчал что-то и мы рассорились. — Что вам ответил Стецкий?
 Он утверждал, что хотел включить лампу, стоявшую на столе, и при этом задел за стул. Как будто в комнате не горела люстра! Глупое объяснение.
 А вы не подумали, что Стецкий говорил правду? Я ничего не понимаю в марках, но, возможно, ему действительно понадобилось больше света. К тому же, как я слышал, вы знакомы со Стецким довольно давно, он должен был знать, что вы не носите марки с собой.
 Белецкий какое-то время смотрел на Выдму, ничего не говоря, наконец, заметил в растерянности:
 Вы так думаете?.. Считаете, что это возможно? А я был уверен, что он хотел меня обокрасть.
 С коллекционерами и не такое случается, пан Белецкий. Они убеждены, что все покушаются только па их добро. Пока все. Спасибо.
 Оставшись вдвоем с поручиком Герсоном, Выдма отодвинулся вместе со стулом от стола и спросил:
 Ну, гений криминалистики, что скажешь?
 О Белецком?
 Нет. О своих успехах.
 Отпечатки пальцев — на проверке, план здания у меня с собой. Урбаняк был вчера у зубного врача сразу после десяти. Она подтвердила воспаление надкостницы и, поскольку опухоль была незначительная, произвела экстракцию, или, попросту говоря, удалила ему зуб.
 На чем основан ее диагноз?
 Я не спросил, но приблизительно зпаю, как это выглядит. Стучат по зубам; если пациент подскочит, тут тебе и диагноз готов.
 Но ведь делают и снимки.
 — Только не тогда, когда пациент стонет от боли.
 — Довольно просто симулировать — эту боль.
 У нее не было таких подозрений, как у пас. Не могла же она предвидеть, что это окажется так важно?
 Ладно, поздно теперь об этом говорить, слишком поздно. Скажи лучше, что, по-твоему, в этом деле главное?
 Прежде всего то, что грабители знали о деньгах, оставшихся в сейфе. Значит, у них здесь есть свой человек.
 Так уж обязательно? О том, что выплату перенесли на следующий день, знали все сотрудники.— Выдма исподлобья посмотрел на поручика.
 Тем не менее это факт. Столь серьезная операция, как грабеж, требует организации п тщательной подготовки. Значит, неожиданно полученное известие о переносе выплаты, а заранее такое нельзя было предвидеть, застало группу готовой к действию.
 Так, наверное, и было. Они только ждали случая.
 А если бы он не представился?
 Вот в том-то и дело! Или выжидали, пли сами создали подходящую ситуацию. Пожалуй, может подтвердиться твое предположение относительно того, что у них был здесь свой человек. Подходящую ситуацию, скажем, создал Урбаняк, хотя я еще не могу утвержать, что преднамеренно. Поэтому ты немедленно займешься им. Чтобы завтра к полудню у нас уже были данные о его знакомствах и связях.
 — Неужели этот человек для пользы дела пожертвовал собственным зубом? — бросил поручик иронически.
 — Второе,— продолжал Выдма,— это ключи. Сейф не был взломан, значит, ключи подделали. Их держал в руках Урбапяк, кроме того, Эльмер, а возможно, и Стецкий. Но вот что меня мучает больше всего: как случилось, что убитый вахтер дал подойти к себе так близко и ему вонзили нож в спину? Возможно ли такое, если он не знал убийцы?
 Наверняка даже должен был знать...— согласился Герсон.
 Меня радует, что ты это подметил...— Выдма и не пытался скрыть ехидства.
 Сарказм как форма давления на подчиненного? — пробурчал поручик.— Нехорошо. Что дальше?
 Просмотри протокол допроса Эльмер. Возможно, там будет какая-то ясность относительно ключей. Это второе лицо после Урбаняка, на которого падает подозрение. Третий — Стецкий. Теперь бросай в бой своих рыцарей, а сам вызови в управление ночных вахтеров, может, они что-нибудь добавят к делу.
 Слушаюсь...— Герсон почесал нос.
 Затем это незакрытое окно... Обнаружены ли какие-нибудь следы на подоконнике и на полу?
 На подоконнике царапины, возможно от сапог, и немного шлака. А вот пол уборщица успела тщательно протереть.
 Покажешь мне это окно, а потом я пойду к Герману. И как договорились — первая встреча завтра в двенадцать.
 В окно он увидел низкое длинное здание из белого кирпича с рядом продолговатых окон под крышей, крытой толем. На крючках висели красные пожарные лестницы, порыжевшие от дыма и дождей. У стены стояли бочки для воды и ящики с песком.
 Выдма открыл окно и внимательно осмотрел покрытый жестью подоконник. Заметил подковообразную линию, резко прочерченную в начале и едва заметную к концу. Долго изучал ее, потом перенес взгляд на лестницы и дорожку из утрамбованного шлака, отделяющую склады от административного здания.
 Шлак на окне мы собрали,— доложил поручик.— Невооруженным глазом видно, что он с этой дорожки.
 Лестницу повесили на место, выходит, не очень торопились...
 Если б оставили, ее бы могли сразу заметить и поднять тревогу. Оконную ручку тоже вытерли.
 А шлак забыли смести! И окно не закрыли на шпингалет.
 Как они могли его закрыть, если выходили тем же путем?
 Ты забываешь о вестибюле. Дорога через него уже была свободна.
 Заметали следы, правда, не очень тщательно. Похоже, что не все было продумано до конца.
 Или уж слишком хорошо продумано. Допроси-ка как следует ночных сторожей, может, что и заметили, если не спали где-нибудь по углам.
 Спустившись внпз, Выдма осмотрел лестницы.
 Погляди,— обратился он к Герсону,— что-то на них не видно следов шлака. Не похоже, что ими пользовались.
 Следы на жести наши сотрудники измерили. Размеры совпадают. А шлак, подсохнув, мог осыпаться.
 — Возможно. Пошли...
 Расставшись с поручиком, майор направился в медпункт. Герман все еще лежал на кушетке, прикрытый пледом. У него было худое, с запавшими щеками лицо, изборожденное морщинами. Тонкий висячий нос придавал лицу меланхолическое выражение. Он посмотрел на Выцму бесцветными, лишенными какого бы то ни было выражения глазами. На лбу поблескивали капли пота, слипшиеся прядями редкие седые волосы едва прикрывали череп.
 — Вижу, вы уже понемногу приходите в себя.— Выд-ма подошел к кушетке.— У вас сильное отравление, и я не буду вас долго мучить. Расскажите коротко, как это случилось.
 Сам не знаю...— Герман с трудом выговаривал слова.— Ночью я дежурил за стеклянной перегородкой, где днем сидит информатор. Встал, чтобы немного размять
 ноги, решил заглянуть в комнату кассира... Надо, думаю, проверить, не заснул ли вахтер... Тот был на посту, немного поговорили, а потом я вернулся к себе. Когда входил за перегородку — а вход в нее недалеко от дверей, ведущих в тот коридорчик, где меня нашли,— кто-то сзади обхватил меня за шею рукой и что-то мокрое прижал к моему лицу. Я хотел крикнуть, чтобы предупредить вахтера, но у меня потемнело в глазах, и я потерял сознание. Утром меня нашли связанным как барана, и до сих пор меня все еще тошнит, извините, пан комиссар...
 А свет в вестибюле горел?
 Только лампа на столе за перегородкой.
 — Вам повезло, что сразу потеряли сознание. Вашего товарища убили.
 Я уже слышал об этом. Очевидно, он увидел кого-то из них, поэтому они его и убрали...
 Значит, вы считаете, что он мог знать грабителей?
 Да нет, но они ведь боятся того, кто их видел, потом в случае чего опознает...
 После разговора с караульным Выдма внимательно осмотрел вестибюль и коридор, ведущий к черному ходу, где находился чулан. Вышел он через подъезд, который соединялся с проходной у ворот, прошел к своей машине. Впереди было много работы.
 Первые сведения майор получил около двенадцати, в тот момент, когда собирался выпить чашку кофе...
 — Пожалуйста, еще одну,— попросил он секретаршу, увидев входившего поручика.
 Герсоп опустился на стул.
 Что показали караульные? Говори, у меня не было времени просмотреть протоколы.
 По данным проведенной проверки, охранявший склады вахтер в течение ночи пять, раз проходил позади административного здания. Он совершал обход с интервалом в час. В таких условиях у шайки было достаточно времени форсировать окно. Наверняка один из них остался снаружи, в его задачу входило приставить и убрать лестницу и следить за караульным.
 Они должны были знать график караульной службы, и это еще одно доказательство, что здесь работает их человек. А тот, у ворот?
 Никто ночью через проходную не проходил.
 Так каким же образом грабители попали на завод и покинули его территорию, если из рапортов следует, что нет никаких следов вдоль всего ограждения?
 Я этого не знаю. Следует выяснить.
 Ну, так выясняй. А теперь, что с Урбаняком? Есть что-нибудь интересное?
 Кое-что есть, но считаю, что только одаренный человек сможет установить...
 Замолчи, а то отберу кофе. Так в чем дело?
 Этого типа хорошо знают любители скачек. Кроме того, он проявляет интерес к женщинам. Не знаю еще, как ему везет с лошадьми, но вот с девушками не всегда. Недавно у него отбил девицу один малый, известный в своих кругах под кличкой Яблочко,— такой красавчик с усиками, но за плечами красавчика уже три года за кражу со взломом.
 Выдма тихонько присвистнул, по поручика не перебивал.
 — Ну, и еще одна деталь.— Герсон усмехнулся, слегка наморщив веснушчатый нос.— Ее все знают под кличкой Белая Анка, настоящая ее фамилия — Эльмер.
 Выдма откинулся в кресле и минуту молча смотрел на Улыбающегося поручика, хорошо зная, что эта улыбка Должна означать. Потом прервал молчание:
 — Радуешься, прохвост, что меня удивил, да? Но почему Белая Анка? Ведь нашу зовут Янина. Может, это только совпадение?
 Я уже об этом подумал. Янина — это Янка, а потом Анка.
 Гм... Увидим. Этим вопросом я займусь сам. Как фамилия этого Яблочка п где он живет?
 Виктор Яхма...— Герсон протянул адрес.
 Дом был старый, двор грязный и захламленный. Выд-ма нашел табличку с номерами квартир и поднялся по обшарпанным деревянным ступеням на четвертый этаж, вдыхая по дороге запах мыла и капусты.
 Двери в квартпры велп из коридора. Майор отыскал требуемый номер и нажал на кпопку звонка.
 Громкий треск раздался за дверями. Выдма подождал, но никто ему не открывал. Он нажал еще раз и довольно долго держал кпопку. Никто так и не открыл. Майор выругался про себя, прикидывая, какое время выбрать, чтобы застать хозяина дома. Уже собираясь уходить, он непроизвольно нажал на ручку двери и несколько был удивлен тем, что дверь поддалась, перед ним открылась темная глубина прихожей. Свет из коридора чуть освещал прихожую, и Выдма без труда обнаружил выключатель; закрыв за собой входную дверь, он двинулся к следующей, ведущей в глубь квартпры.
 На улице уже смеркалось, поэтому в комнате, куда он вошел, было темно. Лежащее па полу тело он заметил, только когда зажег свет. Комната была обставлена просто. В углу тахта, рядом — обшарпанный журнальный столик, платяной шкаф, застеклеппый сервант, на нем радио, посредине комнаты — круглый стол и четыре стула.
 Возле стола лицом вниз лежал мужчина в луже крови.
 Выдма перевернул труп, чтобы разглядеть убитого. У того было круглое лицо, довольно полные губы, топкие черные усики. Судя по описанию Герсона, это был хозяин квартиры Виктор Яхма по кличке Яблочко.
 Выдма вернул тело в первоначальное положение и внимательно осмотрелся. Никаких следов борьбы он не обнаружил. Правда, была приоткрыта дверца серванта и не до конца задвинуты ящики. В пепельницах на столе возле кушетки — ни одного окурка. А вот рамка, стоявшая на журнальном столике, была пуста. Кто-то вынул фотографию, причем в большой спешке: в рамке под стеклом остался маленький уголок.
 Выдма погасил свет и отправился искать телефон.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Что за дурацкая история, какую трудную задачу мне предстоит решить! А все из-за моего проклятого покладистого характера, уступчивости и глупой верности дружбе. Черт бы побрал этого Кароля с его вечной погоней за девицами! Почему я должен расплачиваться за это такой ценой?! Хотя почему — я знаю. Потому что я законченный осел, позволил себя уговорить!..
 Сейчас, сейчас. Так будет трудно разобраться, о чем идет речь. Немного спокойствия, излагаю все по порядку.
 Тереза отправилась в заграничное турне во вторник. Тереза — прелестная девушка, известная певица и моя невеста. Мы очень любим, друг друга, все это так, но это «очень» неразрывно связано с Терезиной ревностью, поч-тп не знающей границ. Впрочем, и я не лучше.
 Гастроли продлятся десять дней. Уезжая, она оставила мне ключи от своей квартиры с просьбой присмотреть за той. Хорошо же я выполнил ее просьбу.
 В четверг вечером ко мне заглянул Кароль. Он даже не зашел в мой рабочий кабинет: безумно торопился — и, не раздеваясь, с порога сообщил о цели своего прихода:
 — Я очень спешу, у меня в машине девушка... Мечта, не девушка. Послушай, Анатоль, дай мне ключи от Терезиной квартиры. Ты знаешь, к себе я не могу ее пригласить.
 Об этом я знал, гак как Кароль жил у своей замужней сестры, которая довольно решительно пресекала все его шалости.
 — Ты с ума сошел?! — воскликнул я, понимая, что, как всегда, не смогу быть до конца твердым.— Во что ты хочешь превратить квартиру Терезы! Это исключено!
 — Толь, не валяй дурака! Она никогда об этом не узнает, а из-за твоей бессмысленной щепетильности я потеряю все. Если бы ты ее видел! Блеск! Ну, старик, неужели ты мне не друг?
 Вы там натворите черт-те что, а мне потом убирай! — В моих словах уже чувствовалась возможность капитуляции, и Кароль это, конечно, уловил.
 Через два часа я верну тебе ключи, и там не будет никаких следов нашего пребывания.
 Нет-нет, не могу...— пытался я сопротивляться.— Я не хочу совершать поступки, о которых Тереза не должна знать...
 Святой Моисей! Можешь ей сказать! Илп это сделаю я, конечно не упоминая о той брюнетке пз «Бристоля». Здесь ты можешь быть спокоен...
 Какой подлый прием! Собственно, не это решило, что Кароль в конце концов получил ключи. Просто я не умел ему отказывать. К тому же он обещал отдать мне старый самовар, добытый какнм-то только ему известным способом,— самовар, который уже давно я хотел у него выцыганить.
 Кароль заходил ко мне около восьми вечера. До одиннадцати я ждал его и, не предчувствуя ничего плохого, лег спать в твердой уверенности, что Кароль появится утром. Он появился около десяти, вернул ключи, похлопал меня по плечу, шумно восторгаясь своей новой знакомой, и, убедив меня, что квартиру оставил в полном порядке, поехал в редакцию. Я должен был закончить эскиз конверта для пластинки и просидел над ним до полудня. Поздно пообедав, я отправился на квартиру Терезы проверить, все ли так, как сказал Кароль.
 Свернутая постель лежала на тахте, и это напомнило мне, что я должен сходить в прачечную. На столике я обнаружил листок с нацарапанными на нем словами: «Добрый день — Лпка». Я тут же сжег его, чтобы, не дан бог, не осталось никаких следов присутствия в квартире женщины. В общем, все находилось на своих местах. Занавески на окнах! задернуты, в кухне порядок. Успокоенный, я направился к выходу и только в прихожей сообразил, что чего-то не хватает. Я хорошо помнил, что там висело пальто Терезы, белое в крупную коричневую клетку, и красная кожаная сумка. Я знал это точно, ибо пальто должен был отдать в чистку.
 Вешалка была пуста. Уже не на шутку обеспокоенный, я перерыл всю квартиру. Пальто не было.
 Следовательно, оно было украдено. Удрученный, я опустился в кресло, охваченный мрачными мыслями.
 Дело не в том, сколько стоили исчезнувшие вещи. Но сумка была куплена за границей, и точно такую же я нигде не достану, а пальто было сшито год тому назад — где взять такой же материал, кто и когда его сошьет без размеров и примерки?
 Однако, если я не найду эти вещи — эти же самые или такие же самые,— Тереза узнает о краже и на основании этого прпдет к одному-единственноыу в сложившихся обстоятельствах выводу: значит, в квартире была женщина, которая, уходя, берет не своп вещи. А если была, то, конечно, со мной. Перед глазами предельно ясно выплыла картина: возмущение, гнев Терезы, слезы на ее глазах, ну и копечно, разрыв. Мне казалось, что все это уже происходит на самом деле... Во что бы то ни стало надо найти пальто п сумку — это единственный для меня выход! Только таким образом я смогу выкрутиться из ситуации, в которую так глупо попал из-за Кароля!
 Найти — но как? Милиция? При мысли об этом у меня по спине пробежали мурашки. Милиция — это в первую очередь допрос пострадавшей с целью установления, что было украдено, описание украденных предметов и другие формальности подобного рода, следовательно, раскрытие факта, который я должен тщательно скрывать, если хочу избежать разрыва с Терезой. Уж лучше самому все сказать. Но тогда это ослабит мои позиции в нашем союзе,— позиции, которые и без того слабее, чем мне бы того хотелось.
 Буду действовать сам. Пойду к этой девице и заберу у нее украденные вещи. Она, конечно, будет отпираться, ну уж как-нибудь я с ней справлюсь. Предложу выкуп или пригрожу милицией — все зависит от ситуации.
 Я протянул руку к трубке и набрал номер Кароля. К счастью, он еще был в редакции.
 Приезжай сейчас же,— резко сказал я, услышав  его  голос.— Я на квартире у Терезы.
 Что случилось, почему такая спешка? — спросил он беззаботно.— Сейчас никак не могу, сижу за машинкой.
 Приезжай сейчас же, проклятый бабник, а не то между нами все будет кончено! Эта твоя богиня обокрала Терезу!
 Не может быть! — В голосе Кароля исчезла беспечность, и это принесло мне некоторое облегчение.— Ну хорошо, только я должен закончить работу!
 К черту твою работу! Мне нужен адрес этой твоей Анки немедленно! Ты ведь знаешь Терезу и знаешь, что будет, если все выйдет на явь.
 Через полчаса я освобожусь, подожди меня! А что касается адреса, то...
 — Скажешь, когда приедешь,— прервал я разговор, со злостью швырнув трубку.
 Решительный тон, каким я вел разговор, доставил мне удовлетворение, и я начал оценивать ситуацию менее пессимистично. В конце концов, может, все обойдется, надо действовать быстро, чтобы эта богиня не успела избавиться от вещей, в противном случае начнется канитель. Я горел желанием действовать и с нетерпением ожидал Кароля.
 Наконец раздался звонок.
 — Что пропало? — спросил он с порога. Видно было, что его взволновал факт кражи.
 Не раздеваясь, он вошел в комнату и осмотрелся, держа руки в карманах пальто. Парень он был ничего себе, с голубыми глазами и длинными ресницами, как у девушки. Весь его вид свидетельствовал о хорошей спортивной форме.
 Красная кожаная сумка и пальто в коричневую клетку, которое Тереза так любила! Они висели в прихожей. Думаю, ты понимаешь, что будет, если Тереза узнает,
 что тут была какая-то девка! Она никогда не поверит, что не я был с ней. Она сочтет, что ты меня покрываешь. А если даже каким-то чудом мне поверит, все равно будет возмущена, что я впустил в ее квартиру чужого человека. Говори, где твою Анку можно отловить?!
 Откуда ты знаешь, как ее зовут?
 Это так важно? Я нашел записку, которую ты даже не удосужился уничтожить! Надеюсь, в течение ночи ты не менял дам?
 Моя ирония, кажется, дошла до него, в его взгляде я ваметпл смущение.
 — Видишь ли, старик... Мне очень неприятно, но я незнаю ее адреса...
 Я почувствовал, как у меня поплыли круги перед главами.
 — Не знаешь? — удивился я.— А фамилию? Адрес можно узнать в справочном бюро...
 — И фамилию...— развел он руками.
 — Итак... Где же ты ее подцепил? — Язык не слушался меня, и я с трудом выговаривал слова. Раздавленный случившимся, я в отчаянии опустился в кресло.
 Кароль заложил руки за спину, прошелся по комнате и остановился возле меня.
 — Выше голову, старик! Не волнуйся, найдем. Я вылезу из кожи вон, но отыщу ее!
 Пошел ты, куда подальше со своими обещаниями. Говори, где ты с ней познакомился и как она выглядит.
 Познакомился в ресторане, в «Гранде». Пригласил танцевать. Высокая, стройная, знаешь, у нее ноги начинаются от подмышек. Блондинка, правда, это не примета, ведь теперь часто меняют парики, не девушка, а пантера!
 Твое описание ничего не говорит. Разве таких мало?
 Представь себе, мало!
 Идиот! Наверное ее знают там официанты или швейцар?
 Возможно... Но подожди, я вспомнил одну вещь, может, тебе пригодится... Она звонила кому-то ночью и разговаривала, а я притворился спящим... Постои, какой же
 она называла адрес? Ага, Градовая улица, двадцать шесть. Самый дальний конец Охоты, я это знаю точно, там когда-то было совершено убийство... Маленькие домишки с сараями и палисадниками ... 
 Ты думаешь, она там живет?
 Нет, она повторила адрес. Знакома с кем-то, кто назначил ей там свидание.
 И ты больше ничего не знаешь? Может, она бывает в каком-нибудь кафе или, наконец, где-нибудь работает? Ты с ней не договаривался о встрече?
 Нет. Ну а выкинув такой номер, она, конечно бы, непришла.
 Я схватился руками за голову и застонал:
 Что мне теперь делать?
 Старик, выше голову! Поедем вместе по этому адресу и наверняка что-нибудь узнаем. А если нет, я похожу по кабакам и где-нибудь ее прихвачу. У нас восемь дней впереди.
 А если опа продаст вещи? Нет, надо действовать немедленно. Едем на Градовую,— сорвался я.
 Кароль посмотрел на часы:
 Скоро десять, а я не закончил работу. Мне просто необходимо вернуться: совершено дерзкое ограбление, и нужно закончить подготовку материала. Я забегу к тебе утром. За одну ночь ничего не случится.
 Плохо, что не можешь, но я не буду ждать ни часа! Поеду без тебя, в опекунах не нуждаюсь.
 После ухода Кароля я еще раз осмотрел квартиру, все углы и закоулки, но безрезультатно. Потом спустился к машине с твердым намерением использовать эту единственную возможность.
 Моросил мелкий дождь. Капли воды искрились в свете фар, фигуры пешеходов и уходящую вдаль улицу застилала блестящая пелена тумана, ряды фонарей мерцали белыми точками в темной глубине. То и дело передо мной возникали два светящихся круга, напоминая огромные совиные глаза. Меня слепили фары встречных машин, я вынужден был напрягать зрение, чтобы рассмотреть дорогу перед капотом своей машины.
 Трассу я изучил по плану города. Когда дома стали редеть и между ними все чаще появлялись незастроенные участки, я понял, что подъезжаю к нужному мне месту. Еще пара поворотов, и вот в свете фар я с трудом различил прикрепленную к ограде табличку и на ней название улицы — Градовая.
 Я крутанул руль и уже в следующее мгновение должен был нажать на тормоз. Передо мной простиралась огромная, черная, блестящая лужа. Улица была немощеная, грязная, в выбоинах.
 Я подал машину назад, мне показалось рискованным преодолевать это препятствие. Поставив машину у обочины, я вылез, решив остальную часть дороги пройти пешком. Как оказалось, решение было правильным. Однако вызвано оно было необходимостью, а отнюдь не моей спо-собпост ыо предвидеть будущее.
 Я зажег ручной фонарь. Гравий по обе стороны улицы был плотно утрамбован, поэтому я мог спокойно идти, не опасаясь угодить в грязь. Вдоль улицы тянулись небольшие домики, огороженные заборами и кустами.
 Я определил, где четная сторона, и двинулся вперед, считая номера.
 На номере двадцать втором дома закончились. Передо мной простирался пустырь, тонувший в темноте. Только где-то вдали мелькал одинокий огонек.
 Это была моя последняя надежда. Я опять зажег фонарик, так как утрамбованная дорожка кончилась, и ноги заскользили по мокрой тропинке, и двинулся дальше.
 Огонек стал расти, и в конце концов я заметил грязную лампочку, спрятанную под железным козырьком, прикрепленным к телеграфному столбу. Он стоял возле деревянного забора рядом с воротами, на которых я увидел выведенный белой краской номер 26, а рядом надписы «Бетонные изделия — 3. Лучак».
 Забор, ворота и калитка были сколочены из плотно пригнанных двухметровых досок, и я не мог рассмотреть, что находится за ограждением. Калитка была заперта. Я подергал ее несколько раз, но безрезультатно, потом пробовал кричать, и тоже безрезультатно. Слышен был только шелест падавшего дождя.
 Кругом было тихо и темно. От горевшей на столбе лампы на грязную дорогу падал круг света. Не признавая себя побежденным, я пошел вдоль забора в надежде, что мне удастся найти какой-нибудь проход и установить, что кроется за этим глухим забором — только ли склады для материалов и изделий. Однако, если ей дали этот адрес, значит, должна же здесь быть какая-то квартира или хотя бы контора, где бы я мог получить информацию, как ее зовут, где она живет и чем занимается.
 Конечно, проход я нашел. Светя себе фонариком, уже через несколько шагов я обнаружил в заборе прогнившую доску и рядом с ней другую, едва державшуюся на гвозде.
 Оказавшись по другую сторону забора, я увидел контуры каких-то складов или сараев, а чуть в стороне что-то вроде барака с окнами, прикрытыми ставнями. Сквозь ставни из двух окон проникал свет.
 Я обошел барак вокруг. Действительно здесь что-то изготавливали: за домом валялись бетонные кольца, блоки и трубы. Вскоре я обнаружил крыльцо, значит, там был вход в барак. Идя к нему вдоль стены, я заметил, что и с этой стороны дома сквозь ставни на улнцу пробивается свет. Я внимательно смотрел, под ноги, чтобы в хаосе черных теней не споткнуться о кусок бетона, но, проходя мимо окна, где горел свет, хотя оно и было закрыто ставнями, я заглянул внутрь через вырезанное в виде сердечка отверстие.
 То, что я увидел, буквально приковало меня к месту. Потрясенный, я прижался к стене, ощутив всем телом грозящую мне опасность.
 Комната была огромная, но грязная и запущенная. Посредине стояла «буржуйка», в которой бушевал огонь, у противоположной стены — обшарпанный письменный стол, рядом — полки с панкамп и старый покосившийся шкаф. С другой стороны окна, возле которого я стоял, должен был находиться стол, ибо я заметил горлышко бутылки от пива и пару стаканов. У стола спиной ко мне сидел человек, немного подавшись вперед, из-под его шляпы торчали космы седых волос.
 Напротив, рядом с печкой, стоял стул, к которому был привязан мужчина. У него были тонкие черные усики над пухлыми губами и темные взлохмаченные волосы. В глазах, обращенных к старику, застыло удивление.
 Возле него стояли два типа и тоже смотрелп на старика. Один из них держал в руке обычный жестяной совок с большим куском раскаленного докрасна угля, над которым вспыхивало голубоватое пламя. Окно, очевидно, было разбито, так как разговор их я слышал так хорошо, будто сам находился внутри.
 Так, где они? — спросил старик скрипящим голосом, но спокойно.
 Я же говорю...— связанный мужчина торопился объяснить,— говорю вам, что не знаю!.. Это все, что мы привезли! Мы все время были втроем, я никуда не отходил! Все время! И вместе считали!
 Ты думаешь, мерзавец, что обманешь меня? Что я не знаю, сколько в действительности было?
 Шеф, честно говорю, не обманываю! Спросите их! — повернул он голову, окинув взглядом стоявших возле него парней.
 Их я уже спрашивал...— Голос продолжал звучать спокойно.— Ты сел один на заднем сиденье, чтобы охранять мешок, а па самом деле — чтобы изловчиться и распихать несколько пачек по карманам. А уж потом велел им считать, подонок!
 Нет! Клянусь, нет! Все, что было, мы принесли сюда.
 Лжешь, Яблочко! Я приказал тебе охранять деньги и не отходить целый день, значит, когда они вышли, ты их тут где-то спрятал! Признавайся, приятель, где недостающие шестьсот тысяч?
 Что я должен говорить? Сколько было, столько мы и привезли!
 Я уже тебе рассказал, как ты все это обстряпал...— произнес усталым голосом старик.— Больше я с тобой говорить не буду. Мне надо знать, где деньги.
 При этих словах он сделал едва приметный жест рукой. Кисть у него была сухая, с худыми, костлявыми пальцами. По этому знаку один из парней схватил пленника за волосы и откинул ему голову назад, второй подсунул под подбородок совок с раскаленным углем. Раздался нечеловеческий крик, а потом бормотание:
 — Скажу! Буду... говорить...
 Снова неприметное движение рукой — и совок с углем убрали. Опущенная голова пленника болталась из стороны в сторону, а из горла вырывался прерываемый спазмами плач.
 Где ты спрятал деньги? — вновь прозвучал настойчивый вопрос.
 Я не прятал. Их взяла моя девушка... Я ей велел сюда приехать и забрать..
 Что за девушка?
 Я весь превратился в слух, чтобы не пропустить фамилии, но ответ разочаровал меня.
 — Анка... Они ее знают...
 Взгляд старика, должно быть, остановился на парнях, потому что те закивали.
 Где ты должен был их получить?
 У себя... на квартире...
 Где ты живешь?
 Улица Вырвича, восемнадцать.
 Когда она там будет?
 — Я приказал ждать, пока не приду... Старик обратился к своим помощникам:
 Поезжайте с ним и заберите деньги. Я подожду здесь, возвращайтесь в любом случае. Если окажется, что он снова солгал, тогда...— Он не закончил фразы и вновь
 обратился к пленнику: — Как она была одета?
 На ней было белое пальто в коричневую клетку...
 Блондинка, брюнетка?
 Светлая блондинка...
 В чем она везла деньги?
 В красной сумке... кожаной...
 Снова движение рукой, небрежное и властное:
 — Забирайте его...
 Пленника отвязали от стула. Поддерживаемый сообщниками, он едва держался на ногах.
 Теперь надо было поскорее уходить. Меня занимало, как они попадут на улицу Вырвича, до нее довольно далеко отсюда, а машины я нигде не заметил, но времени на дальнейшие размышления у меня не было. Я отошел от окна и, обогнув дом, задержался, чтобы из-за угла посмотреть, что они будут делать. Я не мог потерять этот един-ственный след, на который мне удалось папасть, единст-венный путь, каким я мог добраться до этой проклятой девццы.
 На троппнке, ведущей к калитке, раздались голоса, и вскоре я увидел их силуэты. Через минуту стукнула за-крываемая калитка, д компания исчезла с моих глаз. Я направился к своему проходу и в тот момент, когда пролезал через дыру, услышал шум запускаемого мотора. Однако он донесся с другой стороны барака. Значит, сюда подходила и другая, вполне проезжая улица.
 Обороты мотора все увеличивались, и я понял, что  ма шина тронулась с места. Путь был свободен. Я бросился к своей машине. Решив как можно скорее попасть на Вырвича, я уже мысленно выбирал дорогу, где меньше светофоров и перекрестков.
 Не стану утверждать, что я все время придерживался предписываемой скорости, но, приехав на место, не обнаружил вблизи ни одной машипы. Свою я поставил на противоположной стороне, напротив дома восемнадцать, и стал ждать дальнейшего развития событий.
 Дом был четырехэтажный, ободранный и грязный. Три окна на втором этаже были освещены, на третьем и четвертом свет горел в двух окнах. Я отметил про себя эти детали, так как вскоре они могли мне пригодиться. Я услышал шум автомашины. Она остановилась, не доезжая одпого дома, из нее вылезла уже известная мне компания и исчезла в подворотне, а я ждал, сидя в машине.
 Внезапно крайнее окно на четвертом этаже засветилось, Значит, или девушка спала, или ее не было дома. Так пли иначе, я теперь знал, где искать квартиру Яблочка.
 Я ждал. Мне пришлось набраться терпения, ибо только спустя час в воротах показались две знакомые мне фигуры. Они быстро направились к своей машине, раздался треск захлопнувшейся дверцы, шум мотора, и машина скрылась за углом.
 Теперь пришла моя очередь. Яблочко остался вдвоем с девушкой. И если даже он один, то и тогда я смогу у него узнать, где и как ее найти. Охваченный одной-едпнствен-ной мыслью, я вылез из машины и быстро пересек улицу, Я собирался действовать решительно и беспощадно. Ведь не мог же я допустить, чтобы конец веревочки ускользнул из моих рук, И не мог сообщить милиции о подслушанном разговоре, ибо известие о краже сразу дошло бы до Терезы.
 Его люди поехали, чтобы выполнить приказ,— об этом он знал. Но он не знал о том, что Анатоль Сарна поехал следом за ними. Так пли иначе, старик остался один со своими мыслями. И мысли эти были коварными, хитрыми. Они ползли по крутым дорожкам мелочных расчетов, холодных калькуляций, трезвых выводов. Мысли, которые он вынашивал, когда еще сидел в одиночке. Этот отрезок времени ему удалось скрыть, он смог подготовить иной вариант, пригодный для автобиографии.
 Время шло, и все его мысли были направлены на обдумывание плана действий.
 Он сндел погруженный в эти мысли, уставившись неподвижным взглядом в пламя, бушующее в печке. Потом взял бутылку с пивом и наполнил стакан. Медленно вы-I пил, вытер губы тыльной стороной руки и потянулся за сигаретами.
 Курил, продолжая обдумывать детали своего плана. Когда сигарета кончилась, он бросил окурок в печку, тяжело поднялся и направился к дверям, выйдя в маленькие темные сени. Он вытащил из кармана электрический фонарик и с его помощью среди сваленных в углу инструментов отыскал лопату. Он взял ее и вышел во двор.
 Старик отсутствовал около двух часов, он вошел в дом, когда в ночной темноте раздался шум мотора. Он был весь в песке, поэтому старательно отряхнулся и вытер руки о грязное полотенце, висевшее за шкафом. Все это он проделал неторопливо, хорошо рассчитав свои действия.
 В эту минуту во дворе послышались шаги и в комнату вошли оба посланца.
 — Ну и?..— спросил он, внимательно глядя на пих.
 — Ее не оказалось дома,— зло ответил один из прибывших.— Он обманул, что она должна вот-вот прийти, что, наверное, вышла перекусить... Мы дали ему час времени.
 Ну и?..— повторил старик.
 Через час она не пришла. Если он не врал, а мне кажется, что нет, то девица так же обвела его, как и он нас!
 Опиши подробно, как она выглядит.
 Светлая блондинка. Высокая, изящная куколка... Небольшой нос, огромные глаза... Что бы еще добавить?
 В общем, такая, для заграничных клиентов. Ему с ней хлопот хватало, за ней парни так и увивались.
 Таскались по ресторанам?
 Конечно! Когда он был при деньгах, то и в «Бристоль» и в «Гранд» ходили... С ней не стыдно было показаться.
 Она жила у него?
 Нет, не соглашалась, хотя он ее уговаривал. Но где жила, не знаю.
 Ее фамилия — Эльмер? Не так ли?
 — Кажется, да, но мы ее знали только по имени. Старик молчал, какое-то время разглядывая их, пока они не смешались под его взглядом, наконец произнес:
 — Как вы думаете, ее трудно будет найти?
 Да пет,— вопрос старика их несколько успокоил,— скорее всего, в забегаловках... Где-нибудь да встретится...
 Чушь,— спокойно произнес старик,— если она свистнула деньги, то нигде не покажется. Но это уже моя забота. Л что с ним? Обошлось без шума?
 Оба усмехнулись:
 А как же, шеф! Он даже не пискнул.
 В каких ресторанах последнее время вы бывали вместе?
 Они посмотрели друг на друга с удивлением:
 — В нескольких... «Лежанка», «Куриная ножка».., Старик снова замолчал. Минуту стоял склонив голову, потом резко поднял ее. Сунул руку за пазуху, и они увидели в его руке пистолет.
 В их глазах появилось недоумение. Прозвучали два выстрела, наполнив грохотом дом. Пули отбросили их к стене, где они упали один на другого.
 Старик бросил взгляд на их неподвижные тела, присел к столу. Разобрал пистолет и начал его чистить.
 Уже почти рассвело, когда он поставил тачку на место и с чемоданчиком в руке направился к калитке.
 Прочитав последний протокол и последний рапорт, майор Выдма отодвинул от себя папку, наклонился через подлокотник кресла и долго наблюдал в окно за двумя воробьями, прыгавшими на соседнем дереве с ветки на ветку. Но любопытство его было чисто внешним, ибо, спроси его, за чем он наблюдает, он наверняка не смог бы ответить. Наконец повернул голову и поднял трубку.
 Вскоре появился вызванный поручик Герсон.
 — Садись,— майор кивнул на стул, стоявший с другой стороны стола.— Хочу с тобой порассуждать, чтобы как-то уложилась в голове вся эта история,— и он постучал по папке с делом. И когда поручик молча сел на указанный стул, продолжил: — Итак, мы имеем дело с грабежом. Мы установили, что один из подозреваемых в ограблении — так это пли нет, оставим пока в стороне — был любовником девушки, которая в свою очередь связалась
 с человеком, у которого за спиной три года отсидки за грабеж. Не отсюда ли их контакт? Сначала спор из-за девушки, потом водка и наконец договоренность?
 — Яхма слишком молод, чтобы руководить такой операцией. Ее организовал опытный профессионал. Если уж мы рассматриваем такой вариант, я бы изобразил все не сколько иначе. Яхма вошел в шайку с заданием через свою девушку установить контакт с Урбаняком.
 — Эта поправка меня вполне устраивает,— согласился Выдма.— Однако она свидетельствует о том, что этот профессионал посвящен во взаимоотношения сотрудников на
 заводе, если он знал, как Эльмер попала к Яхме. А если знал, то почему прямо не вышел на девушку? Это было бы проще и менее рискованно.
 Поручик исподлобья посмотрел на своего начальника.
 — Вам, очевидно, еще неизвестны последние новости светской хроники. Только что я получил очередной рапорт от Давидека. И собирался сообщить вам по телефону. Существуют две Эльмер: Яннна и Анна. Старшая, Янина, работает на комбинате, и до сих пор ее ни в чем нельзя было упрекнуть. Что делает младшая, не знаю, но, кажется, лихая девица и, видимо, стоит денег...
 —Снова неожиданность? Давно пора избавиться от этих эффектных приемов.— Выдма не скрывал насмешки.— Постараюсь вам в этом помочь.
 —Мне бы не хотелось быть вашим должником...
 —Эти сведения меняют суть дела.— Выдма вернулся к прерванному разговору.— Значит, наша Эльмер уходит на второй план, но Урбаняк остается в центре внимания.
 Следовательно, надо как можно скорее разыскать вторую Эльмер и как следует прижать Урбаняка.
 —Ее уже разыскивают. Она живет на Охоте. Я сам туда ездил. Со вчерашнего дня дома не появлялась.
 —Живет с сестрой?
 — Нет. У тетки.
 Выдма на минуту задумался:
 Боюсь, что так скоро вы ее не найдете. Вам известно, с кем чаще всего встречался Яхма? Это можно узнать в тех ресторанах, где он бывал.
 Рапорты еще не поступили, но работа ведется.
 Вернемся к вопросу об убийстве. Оно было совершено около часа ночи. Перед смертью убитого определенно пытали, иначе, чем объяснить этот ожог под подбородком? Только где же это произошло? В квартире никаких следов огня, там центральное отопление.
 Грелка?
 Ее не обнаружили, а по заключению медицинского эксперта, ожог на шее от пламени, так как обуглена кожа и волосы вокруг раны.
 Если бы мы знали, где это произошло, мы были бы уже на полпути к преступникам. Яхма пришел домой около полуночи, был пе один. Это установлено на основании первых опросов, протоколы вы прочитали. Соседка показала, что слышала шаги по коридору нескольких мужчин, но из квартиры не выглянула, потому что узнала голос Яхмы и это ее успокоило.
 Хорошо, теперь следующий вопрос. Почему его пытали и потом убили? И почему это произошло в двух разных местах?
 Напрашиваются два ответа. Или из опасения быть разоблаченными, или, что вернее, из-за сведения счетов — например, за укрытие части награбленного.
 Да, это вполне возможно. Кого пытали, убедил их, что спрятал деньги у себя, а когда выяснилось, что врет, его убили. Но зачем ему надо было так глупо врать?
 В надежде, что по дороге он от них улизнет... Но такой ответ может вам дать следователь только более высокого ранга. Вот, когда я стану майором...
 Слабая надежда, ты все время задираешься с начальством. А теперь следующий вопрос...
 Такой же легкий?
 Сейчас узнаешь... Звучит он так: почему взяли фотографию из рамки, стоявшей на столике, и что искали в ящиках серванта и гардеробе?
 Может, сначала подумаем, чья это была фотография?
 Здесь могут быть два варианта. Или семейная, или любимой девушки. Сомневаюсь, чтобы у такого типа, как Яхма, проявлялись хоть какие-то родственные чувства, значит, скорее девушки. Но почему фотографию взяли?
 Чтобы ответить на этот вопрос, не обязательно быть майором.
 Тогда говори.
 Чтобы запутать следствие. Девушка могла знать слишком много, и ее надо спрятать на какое-то время, а фотография поможет в поисках. Переворошили также
 вещи убитого, чтобы убедиться, нет ли там чего-нибудь, что могло бы навести на след девушки или их самих.
 Это довольно убедительно. Поэтому мы должны найти ее как можно скорее. Ну и, как я уже говорил, собрать данные, с кем в последнее время чаще всего видели Яхму.
 Девушка найдется,— чересчур самоуверенно заявил Герсои.
 Хорошо бы живая,— пробормотал Выдма.— Убийство Яхмы свидетельствует о том, что мы имеем дело со страшным преступником.
 А если здесь нет связи с грабежом? Ведь нет никаких доказательств, что одно связано с другим.
 Но предпосылок достаточно, о чем мы уже говорили. Мы установили, что существует связь работника завода с человеком, имевшим срок за грабеж. Идя по этому
 следу, мы раскрываем убийство. Я не верю в простое стечение обстоятельств. А теперь дальше... Ты не обратил внимания на сходство этих двух убийств? Вахтера и Яхмы? Удар ножом и почти в то же самое место — несколько сбоку и сзади со спины?. Что это — новое стечение обстоятельств?
 Хорошо, пусть будет так. Наконец, вышестоящие лица для того и существуют, чтобы быть правыми.
 Выдма закурил сигарету, продолжая размышлять вслух:
 — То, что у шайкп был свой человек на территории комбината, не вызывает у меня никаких сомнений. Это подтверждается следующими фактами: сейф открыт подделанным ключом, найден подходящий момент для ограбления, а может быть, даже, и подготовлен нужный момент. Но есть еще до сих пор беспокоящий меня вопрос: как случилось, что убитый вахтер подпустил убийцу так близко, что тот мог ударить его ножом? Ответ здесь, пожалуй, один: он знал человека, который подходил к нему, и не был удивлен, видя его в здании. Но кто это? Сначала я думал, что Янина. Но такой сильный удар она не в состоянии нанести, с ней мог быть, к примеру, Яхма. Онп оба подошли к вахтеру, у которого появление секретарши директора не вызвало никаких подозрений, ну н таким образом он был застигнут врасплох. Однако теперь на первый план выдвигается Урбаняк. Остаются еще Стецкип и Белецкий. Этого старика мы тоже не можем вывести из круга подозреваемых. Пожалуй, теперь самым важным является ответ на вопрос: как грабители попали на территорию комбината, а потом в здание?
 Вы не верите, что они попали через окно?
 Нет. Этот путь слишком явно был нам указан. Все было организовано безупречно — и вдруг такой недосмотр? След от пожарной лестницы, след па подоконнике и это незакрытое окно, чтобы не было сомнении, как они сюда попали...
 Но как же тогда онп проникли на завод? Никаких следов вдоль изгороди не обнаружено.
 По сути дела, остается только проходная. Ваш протокол допроса вахтера я изучил. Действительно, в его показаниях пет ничего подозрительного, но где-то должна быть брешь. Мы еще вернемся к этому вопросу, а сначала я хочу поговорить с Яниной Эльмер н Урбаняком. Вызови их завтра на утро.
 Я просил вас прийти,— начал на следующий день Выдма, когда секретарша директора уселась напротивнего,— чтобы узнать кое-какие детали. Я отмечаю, что это не официальный допрос, как видите, никто не ведет протокол, я не собираюсь включать и магнитофон...— усмехнулся он, обнажив крепкие белые зубы.
 Я вас слушаю...— несколько натянуто ответила Янина. Она сидела на краешке стула и всматривалась в лицо майора.
 Я хотел бы лучше разобраться, что из себя представляют лица, с которыми мне пришлось встретиться в связи с этим грабежом.— Выдма старательно подбирал формулировки.— От этого любопытства никуда не денешься, оно неизбежно в ходе расследования, что я и подчеркиваю, чтобы у вас не создалось впечатления, будто эти
 вопросы я задаю только вам. Я буду задавать их и другим.
 — Мне нечего скрывать, поэтому, пожалуйста, спрашивайте.
 Предварительное разъяснение Выдмы принесло свои плоды, скованность Янины Элъмер несколько уменьшилась.
 — Я знаю, что ваши родители умерли. Когда?
 Мама умерла пять лет назад, а отец год спустя.
 — У вас есть еще близкие родственники?
 Да, сестра, ее зовут Анна.
 Она моложе или старше вас?
 На два года моложе.
 Еще есть родные?
 Сестра матери, вдова, живет на Охоте. Есть еще дяди, один живет в Щецине, другой в Кракове... И есть брат отца, пенсионер, живет в Залесье Гурном.— Девушка
 назвала адреса, которые Выдма записал в блокнот.
 Ваша сестра живет с вами?
 Нет. У тетки.
 А где она работает?
 Наступило молчание, потом, несколько смешавшись, девушка ответила:
 Кажется, нигде...
 Вы точно не знаете? На что же тогда она живет? Неужели тетка согласилась содержать молодую, здоровую девицу н разрешает ей нигде не работать?
 Секретарша опустила голову. С удивлением Выдма «заметил слезы, заблестевшие на ее ресницах.
 Анка... Анка очень красивая, но и очень легкомысленная. Она выбрала плохой путь...— произнесла девушка тихо и медленно.— Тетка и я старались на нее повлиять,
 но безрезультатно. А теперь... Я даже не знаю, где она. Слышала, что живет с каким-то подозрительным типом...
 А до этого? Вы можете что-нибудь рассказать о ее привязанностях?
 Янина подняла голову и посмотрела на Выдму.
 — Вы сами, наверное, знаете? Правда? Он кивнул утвердительно:
 В общих чертах, но я хотел бы услышать более подробно.
 Урбаняк по крайней мере ее любил, даже хотел на ней жениться. Это, может, и странно, но Анка именно по этому стала им пренебрегать, пока наконец не бросила
 из-за какого-то гангстера, который... который ее бьет!
 Откуда вы знаете?
 Иногда она заходит ко мне. Особенно если ей не на что жить. Последний раз была месяц тому назад. Я заметила, что у нее руки в синяках, синяк на лице она старалась прикрыть волосами. Это была неприятная встреча. В сотый раз я пыталась втолковать ей взяться за ум, но, как обычно, она отвечала шутками. И была чем-то напугана, поплакали мы вдвоем, а потом она ушла... и ничего неизменилось...
 С тех пор вы ее не видели? Девушка покачала головой.
 Нет...— колебалась она минуту и замолчала.
 А все-таки?
 — Нет, я не видела ее. Но она мне звонила. Именно в тот день, после грабежа. Вы уже уехали, мы заканчивали работу, я закрывала канцелярию, и вдруг зазвонил телефон.
 — Что она сказала?
 Как всегда, болтала глупости...
 Пожалуйста, расскажите более подробно содержание разговора.
 Она была страшно возбуждена. Плела чушь, перескакивала с одного на другое, но из ее слов я поняла, что она порвала со своим приятелем и собирается кончать со своим бесшабашным образом жизни. Потом сказала, что уезжает.
 А куда?
 Она не сказала. Упомянула только, что будет отсутствовать какое-то время, словом, чтобы я пе беспокоилась. Просила также никому о ней ничего не рассказывать, так как, возможно, какие-то люди будут ею интересоваться. Она, наверное, боялась, что тот тип будет ее искать.
 Вполне возможно,— согласился майор.— И это все?
 Собственно, да... Все остальное обычные глупости в ее стиле.
 Ничего-ничего, говорите, прошу вас.
 В конце разговора она заявила, несколько смущенно, что влюбилась.
 II сказала в кого?
 Я спросила, но она мне ответила только, что его зовут Кароль и что он журналист.
 А где работает?
 — Этого она не сказала.
 Вы считаете, что это могло послужить причиной разрыва с тем человеком?
 Вероятно, да, хотя еще раньше мне казалось, что она тяготится этой связью.
 Возможно, она задумала уехать со своим новым поклонником?
 Увы, нет, я спросила ее об этом, она отрицала, сказала, что с Каролем встретится лишь после возвращения.
 А теперь вернемся к Урбаняку. Он знал о своем преемнике?
 Очевидно, да, я слышала от Анки, что они познакомились с Яхмой в ночном ресторане.
 Урбаняк не говорил с вами о сестре уже после их разрыва?
 Да, как-то раз попросил встретиться с ним в кафе и умолял, чтобы я уговорила Анку взяться за ум. Он предостерегал ее быть подальше от того человека, так как яко бы узнал, что это темная личность. Я обещала ему, но потом он меня даже не спросил, поговорила ли я с сестрой.
 Может, вы знаете кого-нибудь из подруг вашей сестры, ее близких знакомых?
 Нет, ни с кем из них я не встречалась.
 У вас есть фотография сестры?
 Да, прошлогодняя. Но разве?..
 Нет, пока у нас нет ничего против нее, однако есть причины, по которым мне хотелось бы иметь ее фотографию.
 Я прппесу ее завтра на работу.
 Спасибо, пани Эльмер. Если кто-нибудь будет расспрашивать вас о сестре, я прошу вас договориться с этим человеком о встрече и тотчас же сообщить мне или поручику Герсопу. Тут дело может идти о ее безопасности.
 После ухода Янины Эльмер Выдма позвонил поручику.
 — Запиши адреса родственников этой Эльмер, сейчас я тебе продиктую.— И в конце посоветовал: — Урбаняк ждет, возьми его к себе и допрашивай до моего прихода. Можешь вести протокол.
 После предварительных формальностей майор обратился к Урбаняку:
 — На этот раз я счел нужным вызвать вас к себе. Слова звучали резко и официально, так что улыбка, с которой Урбаняк вошел в кабинет, мгновенно исчезла с его лица. Однако он постарался скрыть, какое впечатление произвело на него это вступление. Закинув ногу за ногу, он довольно развязно ответил на заявление майора:
 Я в вашем распоряжении.
 Вы знаете Виктора Яхму?
 Да, знаю.
 Как вы с ним познакомились?
 Я иногда бываю на скачках. Он однажды оказался за мной в очереди перед кассой и поставил на тех же самых лошадей. Начался разговор, потом мы уже вместе следили за заездами и таким образом познакомились.
 Кто первым начал разговор? Он или вы?
 Он. Потом привязался ко мне, и ото стало меня раздражать, но я не решался отделаться от него, о чем в конце концов пожалел.
 Он был причиной вашей размолвки с Анной Эльмер?
 Да.
 А как она с ним познакомилась?
 Мы были вместе в ночном ресторане, там в этот вечер оказался и Яхма. Он подсел к нашему столику. С этого все и началось.
 Эльмер жила у вас?
 Нет.
 С кем она еще дружила? Были ли у нее подруги?
 Возможно, но мне о них она не говорила.
 Судя по вашим словам, вы посещали рестораны?
 Довольно редко, так как моя зарплата не позволяла вести такой образ жизни.
 Но на скачках вы играли?
 Тонге не часто и осторожно. Впрочем, мне везло.
 Насколько мне известно, в последнее время не так уж.
 Урбаняк сжал губы и промолчал. Выдма продолжал допрос:
 В каких ресторанах Эльмер чаще всего бывала?
 В «Гранде» и в «Конгрессовой».
 Что вы можете сказать о ней? О ее характере, склонностях?
 Губы Урбаняка исказила гримаса.
 — Я не могу быть беспристрастным, так как слишком много из-за нее пережил. Но постараюсь. Она веселая, легко относящаяся к жизни, в чем я убедился на собственной шкуре,— добавил он с горечью.
 И это все, что вы можете о ней сказать?
 Ну, нет... Импульсивная, капризная. У нее богатое воображение, она интеллигентна и сообразительна. Таков ее психический облик.
 Гм... Следовательно, натура, скорее, богатая, с буйным темпераментом, не считающаяся ни с чьим мнением, ни с десятью заповедями?
 Можно сказать и так.
 — Она смелая? — прозвучал неожиданный вопрос. Урбаняк поднял брови и задумался.
 Да, скорее да,— бросил он колеблясь.— Но трудно отличить, где у нее смелость, а где легкомыслие.
 Женщины, как правило, верны своим парикмахерам. Вы не знаете, где и у кого она причесывалась?
 Конечно, знаю. Есть такой пан Вацлав, у него дамский салон на Новолипках, пять.
 Однако мы отклонились от основной темы. Вам было известно, что Яхма отсидел срок за грабеж?
 Урбаняк изобразил удивление:
 Яхма? Невозможно! Жаль, что я об этом не знал!
 Вы действительно не знали? — в голосе Выдмы прозвучали резкие нотки...— Советую говорить правду, так как допрос носит официальный характер и вы были предупреждены о последствиях за дачу ложных показаний.
 Откуда, черт побери, я мог знать?
 Вот об этом я и хотел вас спросить. Ведь вы просили Янину Эльмер предостеречь сестру и сказать ей, что Яхма подозрительный тип.
 Это ни о чем не говорит, я вовсе не знал, что он был грабителем. Просто я повторил то, что услышал, уже не помню от кого.
 Удивительно короткая у вас память. Подозрительный тип отбил у вас девушку, но, несмотря на это, вы поддерживаете с ним отношения... Есть над, чем призадуматься, вам не кажется?
 Я, отношения?.. Это какое-то недоразумение!
 Не отрицайте. Нам известно больше, чем вы думаете.
 Урбаняк наклонился вперед и оперся руками о край стола. Выдма не без удовольствия заметил, что выстрел попал в цель, так как руки у Урбаняка дрожали, а на лбу выступили капельки пота.
 —Ведь именно ему вы передали отпечатки ключей от сейфа?
 Это неправда! Неправда! — Голос Урбаняка звучал пискляво, истерично. Он почти кричал, а пальцы, которыми он вцепился в край стола, побелели.
 Так, значит, Яхма обманул?
 Он не мог этого сказать. Я требую очной ставки! Пусть он мне скажет это в глаза!
 Вы слишком уверены в себе, Урбапяк,— спокойно заметил Выдма,— а все потому, что знаете: очной ставки быть не может,— знаете, что Яхма мертв, хотя в газетах ничего относительно его убийства не сообщали.
 Слова эти буквально парализовали Урбаняка. Какое-то время он в упор смотрел на Выдму глазами полными удивления, потом повторил, произнося слова почти шепотом:
 — Убит? Яхма убит? Кто... Кто это сделал? Майор безразлично пожал плечами:
 Следствие ведется. Но я думаю, что собственными дружками из той же шайки, и этого я не собираюсь от вас скрывать.
 Вы хотите меня запугать... Но я... Я действительно ничего не знаю...
 Он покачнулся и наверняка упал бы со стула, если бы поручик Герсон не успел его подхватить.
 Выдма взял графин и протянул ему стакан воды.
 — На этом сегодня закончим. Завтра допрос продолжим, прошу обдумать создавшуюся ситуацию. Правдивые признания могут облегчить вашу участь. Завтра в десять прошу вас быть здесь.
 Но в десять Урбаняк не явился, на работу он тоже пе вышел, было установлено, что он не ночевал дома. И, как вытекало из рапорта, между девятью и десятью часами вечера ему удалось скрыться от сотрудника милиции, ведшего за ним наблюдение.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Двери в квартиру я обнаружил без труда. Я уже поднял было руку к звонку, но тут с удивлением заметил, что дверь не закрыта, сквозь узкую щель в коридор проникал тусклый свет. Квартира была не заперта. Меня охватило предчувствие, что произошло что-то страшное. Я вспомнил неоконченную фразу там, в бараке, и видел, как эти двое, выйдя из дома, ничего не несли в руках. Что же случилось с девушкой? Может, действительнв, как сказал один из них, она украла деньги? Где же красная сумка? Если она прихватила вещи Терезы, от нее всего можно ожидать.
 Я перешагнул порог и оказался в небольшой прихожей, дверь в комнату тоже была приоткрыта, именно из-под нее пробивался свет, который я заметил на лестнице.
 Я вошел в довольно просто обставленную комнату. Но мне было не до разглядывания мебели, так как я увидел лежащего на полу человека. Это был знакомый мне брюнет с черными усиками. Он лежал в луже крови и не подавал признаков жизни.
 Я с трудом поборол чувство страха и свое желание как ложно скорее уйти из квартиры. Осмотревшись, я увидел стоявшую на столике возле тахты фотографию. Я знал, что рано пли поздно тут появится милиция, поэтому, обойдя труп, я подошел к столику, вынул носовой платок и, обернув руку, взял рамку. Лицо, которое я увидел, было очень выразительным. Надо лбом вздымалась волна светлых волос, полные чувственные губы хитро улыбались.
 Подцепив фотографию ногтем, я вытащил ее из рамки. При этом оторвался уголок, но в целом фотография не пострадала. С интересом я перевернул ее, ища подпись, надеясь, что найду там имя владелицы. К сожалению, оборотная сторона была пуста. Любой ценой я должен узнать се имя. Может, здесь есть какой-нибудь конверт с обратным адресом или записки? Я начал поиски. Просмотрел гардероб, потом по очереди все находившиеся в комнате ящики .  Единственной добычей, которую мне удалось получить, была цветная открытка, на ней пляж в Сопоте. На открытке всего несколько слов и под ними уже известное мне имя — Анка. Она писала Виктору Яхме: «Мне удалось достать комнату в «Белой чайке» — привет». И под этим дата: «19 июля с. г.»
 Открытку и фотографию я аккуратно положил в бумажник. Погасил свет, пользуясь платком, закрыл одну и вторую дверь п быстро оказался в машине. Для одной ночи впечатлений было более чем достаточно. Вставляя ключ в замок своей квартиры, я услышал настойчивый телефонный звонок. Однако я не успел подойти к аппарату, звонки прекратились. Я посмотрел на часы. Было около трех, значит, это мог быть только Кароль, который этой ночью дежурил в редакции и, конечно, не думал считаться с тем, что я, возможно, сплю. Телефон зазвонил снова, когда я уже в пижаме вышел из ванной и собирался разложить постель на тахте. Конечно, это был Кароль.
 Ну, чего? — набросился я не слишком вежливо, узнав его голос. Но это не помогло.
 Где тебя до сих пор носило?! — Кретин, у него еще были претензии! — Я звоню каждые полчаса, наверное, уже десятый раз.
 Странный вопрос. Я был там, куда ты меня послал.
 До сих пор?
 До сих пор? До сих пор? — передразнил я его.— И если б ты знал, в какую историю ты меня впутал, то разговаривал бы со мной стоя на коленях.
 И что, ты нашел ее?
 Что я нашел, это не по телефону. Сейчас я должен выспаться, приходи утром, поговорим.
 О каком сне ты говоришь! — решительно заявил Кароль.— Приготовь кофе, я буду у тебя через четверть часа!
 Я уже понял, что о сне и думать нечего, и только заметил предостерегающе:
 — Если приедешь хоть чуть позже, я спущу тебя с лестницы! — и положил трубку.
 Упоминание о кофе смирило меня с мыслью, что я не скоро окажусь под одеялом. Был у меня и другой рецепт для улучшения самочувствия. Включив кофемолку, я вытащил бутылку водки и две рюмки.
 Вода как раз закипала, когда раздался звонок в дверь.
 Ну, рассказывай,— крикнул Кароль с порога, стаскивая пальто и бросая его небрежно на тахту,— какие новости?
 Новостей предостаточно, только не те, которые меня интересовали. Я расскажу тебе все, но при условии, что ты никому ничего не скажешь. Дай слово!
 Ты что? — возмутился он.— По твоему вступлению вижу, что дело идет о сенсации! И я, журналист, должен дать тебе такую клятву?!
 Именно ты! Я знаю, с кем имею дело! Можешь выпить кофе и даже рюмку водки, а потом выкатывайся, вторую ты уже не получишь.
 Ого! Неужели это так серьезно?
 И даже очень.
 Ты все еще боишься вмешательства милиции?
 Теперь еще больше.
 Тем более не требуй от меня такого обещания. Я удивляюсь, как ты можешь на этом настаивать.
 Только без проповедей! — Я старался придерживаться принятой линии поведения.— Дело оказалось куда сложнее, и теперь я тем паче не хочу быть замешанным в
 него. Тереза никогда мне этого не простит.
 Я это слышу не впервой.— Он одним глотком выпил водку и отставил рюмку.— Ты хотя бы знаешь фамилию девушки? Знаешь, где ее искать? Для меня это более важно, чем ты думаешь.
 Не знаю ни того, ни другого. У меня есть след, и я надеюсь, что ее заполучу. Интересно, чего это тебя так интересует? Неужели мучают угрызения совести?
 Он махнул рукой:
 — Конечно, мне неприятно, что я впутал тебя в историю, но у меня нет намерения посыпать себе голову пеплом. Просто она меня очень заинтересовала. Я не могу ее забыть. До чего же она хороша!
 Я уже в какой-то степени имел о ней представление, ибо в кармане у меня лежала ее фотография, но я не выдержал и засмеялся.
 Красивая воровка!
 Многие вещи делаются для того, чтобы усилить остроту переживаний ради приключения или просто шутки ради. Однако не это главное, важно, что у тебя внутри.
 Ведь ты ее совсем не знаешь. А ее образ жизни, говоря деликатно, оставляет желать лучшего.
 Ах ты, святоша! Тоже мне судья!
 Кароль, ты случаем не втрескался!
 Черт его знает! Во всяком случае, я надеюсь, что ты сообщишь мне ее фамилию и адрес.
 Если сочту это целесообразным. Одно могу тебе сказать: я ввязался в такое дело, рядом с которым мой вопрос просто пустячок. И поэтому я требую сохранения тайны.
 Ну, хорошо. Обещаю молчать до. тех пор, пока нарушение слова будет наименьшим злом.
 Это не обещание. В этом вопросе только я могу решать.
 Идем на компромисс. Решим это вместе. Я ничего не открою, не договорившись с тобой.
 В сущности, я сам хотел поделиться с Каролем впе-чатленнями этой ночи. Надеялся такпм способом сброспть с себя тяжесть событии, свидетелем которых я стал, и услышать его соображения.
 Мы выпили еще по одной, и я рассказал ему подробно, что со мной произошло. Он слушал молча, потягивая трубку, и, когда я закончил, заговорил:
 Я догадываюсь, в чем дело. Ты, очевидно, не читал вечерних газет и не знаешь об ограблении кассы комбината. Воры похитили около трех миллионов злотых. Ты как раз и столкнулся с этим делом. Теперь подумай, можешь ли ты молчать о том, что тебе известно?
 Милиция и без меня обойдется, а Тереза для меня слишком много значит.
 Ты все про свое! А девушка? Разве похоже, что она сбежала с этими шестьюстами тысячами! Они ведь не позволят обобрать себя на такую сумму! Из-за этих денег они убили своего товарища. Следовательно, ей грозит смертельная опасность. Это вторая причина, тоже серьезная, чтобы не молчать. Милиция быстро пресечет их преследование...
 Но с ними останется их жажда мести. Пойми, что милиция сама будет искать девушку. Эта Анка должна была отдавать себе отчет, прежде чем идти на такой риск.
 Меня совершенно не интересует, кто ее поймает — те или другие!
 Тем более что ты сам хочешь ее поймать,— ехидно проворчал Кароль.
 Именно так. Если это сделает милиция, тогда пальто и сумка в лучшем случае останутся на хранении в суде, а я буду лить слезы, потеряв Терезу.
 Снова Тереза! А ты не принимаешь во внимание, в какой ситуации оказалась Анка? Ее разыскиваешь ты, милиция и, что самое худшее, те убийцы! Неплохая охота за одной девушкой!
 Бедняжка со светлыми локонами, невинной мордочкой и начкой украденных денег в украденной сумке. Если она была столь ловка и на это решилась, пусть такой и остается, тогда ее не поймают.
 И ты тоже?
 Но я ведь ей ничем не угрожаю. Пусть только вернет сумку и пальто.
 Мы еще немного поговорили об этом деле, И когда в комнате дневной свет стал мешаться с электрическим, Ка-роль провел рукой по лицу и поднялся из кресла.
 — Пора идти. А что ты собираешься делать?
 — Отправлюсь по следам открытки и фотографии,
 Помощь тебе не нужна?
 Пока нет. Но в случае необходимости, я надеюсь, ты мне не откажешь, несмотря на разницу во взглядах.
 Договорились. А когда добудешь сведения об Анке, дай мне знагь.
 Простившись с Каролем, я прилег на тахту и, едва прикоснувшись головой к подушке, тотчас заснул. Вечером я выехал в Сопот, 
 Пожилой мужчина, гладко выбритый и хорошо одетый, сначала осмотрел маленький зал и направился в дальний угол кафе, где за столиком сидел человек его возраста, тоже седой, с лицом, изборожденным глубокими морщинами, свидетельствовавшими о пережитых житейских бурях.
 Это ты...— сидевший протянул кончики пальцев.
 Рад, Земба, что вижу тебя в добром здравии.— Пришедший медленно опустился на стул.— Чай,— обратился он к официантке, которая подошла принять заказ.
 Да, давно не виделись. Но старые друзья — надежные друзья. Ты хотел меня видеть, вот я и пришел.
 Хотел. У меня к тебе дело. Пусть цыпочка сначала принесет чай, тогда поговорим.
 Ты знал, где меня искать?
 При твоей профессии это нетрудно. Посетителей у вас много, наверно, и деньги гребешь лопатой?
 Сейчас не сезон, осень теплая. Вот станет похолодней, тогда начну заколачивать свое.
 Ну а теперь за дело.— Пожилой мужчина сменил тему, когда чай был подан.— Мне надо отыскать девицу Яблочка. Зовут ее Анка. Она наверняка бывает и у вас, да ты ее, конечно, знаешь?
 Конечно, знаю. Ничего себе краля.
 — Давно была? Гардеробщик задумался.
 А знаешь, что-то в последнее время ее не видно, В чем дело?
 Она мне должна деньги...
 Тебе? Как бы не так. И не думай, что я поверю. Вроде на тебя не похоже давать взаймы.
 Я и не давал взаймы. Она украла. Земба тихонько присвистнул.
 Очевидно, не знала, с кем имеет дело!
 После этой кражи где-то прячется, надо узнать где. Адрес Яблочка ничего не даст, она не настолько глупа. Наверное, скрывается у какой-нибудь подруги.
 Хорошо, все сделаю. Потревожу коллег из других кабаков, дам знать официантам. Ho.
 Знаю.— Старик полез за пазуху и, вытащив конверт, положил его на стол.— Здесь деньги для тебя, остальное получишь, когда ее найдешь.
 А где искать тебя?
 На конверте номер телефона. Спроси Густава. А теперь мне пора,— старик вынул из кармана жилета старомодные часы,— у меня сегодня еще одна встреча.
 Он положил деньги за выпитый чай и направился к выходу. Взгляд, брошенный па часы, был предлогом прервать беспредметный разговор, ибо его предложение было уже принято. Хотя та, вторая встреча, о которой он упомянул, не была выдумкой. Только времени до нее оставалось вполне достаточно: назначена она была на одиннадцать вечера. Следовало только сменить костюм, правда, условленное место находилось довольно далеко. Это был бокс сборного гаража, стоящего вблизи комплекса жилых домов в отдаленном квартале города.
 Могло показаться, что близкое соседство жилых домов не слишком способствует тайной встрече. Но гараж стоял несколько в стороне и к окнам был обращен задней стеной, которую, кроме того, загораживали деревья и кусты. Л ворота боксов выходили на маленькую площадку, прилегающую к улочке без построек и названия. Это была заранее асфальтированная дорога, поскольку предусматривалась дальнейшая застройка района.
 Войти в гараж и выйти из него, особенно в такое позднее время, не привлекая ничьего внимания, не составляло труда. Бокс и стоявшая в нем машина не были собственностью старика. Тем не менее у него были ключи от гаража и от машины и водительские права. Он мог всем пользоваться, когда хотел.
 Светя фонариком, старик открыл дверь и проник внутрь. До встречи еще оставалось немного времени, он сидел в темноте и размышлял. Незадолго до назначенного часа зажег свет, вытащил тряпку и протер стекла машины.
 Вскоре он услышал снаружи осторожные шаги. Он не прерывал занятия, пока не раздался условленный стук. Старик повернулся и произнес вполголоса;
 — Заходи. Я один.
 Дверь приоткрылась, и на темном фоне мелькнул силуэт человека. Вошедший был в шляпе и пальто с подняв тым воротником. Он вошел в освещенный бокс и приблизился к машине.
 Хорошо, что ты уже здесь, а я боялся, что придется ждать.
 Привет, Урбаняк, садись в машину, расскажи, в чем дело. Я погашу свет, и нас не будет видно, а мы заметим, если кто подойдет...
 Когда они сели в машину, Урбаняк подробно рассказал о допросе.
 — Хорошего мало,— отозвался из темноты голос ста рика.— Но если не потеряешь голову, они тебе ничего предъявить не смогут.
 Черт их знает! Я начинаю бояться. Скажи, зачем вы прикончили Яблочко? — Голос Урбаняка выдал плохо скрываемое возмущение.
 Он обворовал друзей. Надеюсь, достаточно?
 Да, конечно! Но когда мне об этом сказали, мне стало нехорошо. Я не видел никаких причин...
 А теперь видишь? Но это дело еще не окончено, так как деньги прихватила его девчонка.
 Алка? — В голосе Урбаняка прозвучало недоверие,
 Да, она. Но это разговор другой. Говоришь, вызывают на завтра?
 Да. Но я думаю, лучше будет смыться. Кто знает, что они еще пронюхали, выглядит так, что знают много.
 Если боишься, что сдадут нервы, то действительно лучше слинять. А у тебя есть куда?
 Я уже все обдумал. В Гданьске у меня приятель, свой парень. Деньги есть, а остальное он организует. Это недешево обойдется, но меня он переправит. Однако часть
 доли мне надо в валюте, все равно по какому курсу.
 Какое-то время старик молчал. Наконец спросил:
 А если тебя поймают? Тогда уж не сможешь отрицать. Такое бегство — это уже признание вины!
 Если хорошо заплачу, не поймают. Об этом не беспокойтесь.
  --  Правда, была договоренность, что в течение полугода никго из нас деньги не тронет, но твоя ситуация требует уступок. Если боишься, что не справишься, то лучше беги. Ты готов?
 Готов. Возьму только небольшой чемодан, он уже на вокзале.
 Хорошо посмотрел? Никого не было на хвосте, когда шел сюда?
 Даже если и был, то я от него оторвался. В этом переходе на Маршалковской, который ты нам показал.
 Ну, хорошо... Деньги получишь, но за ними надо съездить в Юзефов.
 Часть валютой?
 Может быть, и найдется. А курс заплатишь такой, как следует, и ни грошем больше. Приятеля в такой ситуации обирать не стану. Подожди, я выведу машину...
 Через город проехали молча. Только на Медзешиньском валу Урбапяк произнес:
 Подбросишь меня на вокзал?
 Но не слишком близко. В котором часу уезжаешь?
 В четыре с минутами.
 Лучше на вокзале не сиди. Задержимся немного у меня, так чтобы в вагон сел прямо перед отходом поезда.
 Снова воцарилось молчание. Машина, тихо шурша шипами, двигалась среди ночи, разрезая ее остриями фар. Они давно были за городом, когда в какой-то момент старик начал судорожно хвататься за руль, который, казалось, неловко подпрыгивал у него в руках. Он резко нажал на тормоза, и машина с писком остановилась.
 — Черт подери! Передняя покрышка. Придется заменить.
 Старик вылез из машины н наклонился над колесом. Потом обошел капот, появившись на миг в резком свете фары, и осмотрел следующую покрышку. Наконец выпрямился и кивнул приятелю.
 — Выходи, ты должен мне помочь. Посмотри, как ее продрало...
 Урбаняк вылез из машины и подошел к колесу. А когда он нагнулся, ища повреждение, над головой его взметнулся большой французский ключ. И опустился, вминая шляпу в кости раздробленного черепа.
 Потом старик столкнул тело с насыпи, по которой в этом месте проходило шоссе. Оно покатилось вниз между растущими там кустами. Старик постоял минуту, стараясь взглядом проникнуть сквозь темноту. Наконец сел за руль и двинулся вперед. Вскоре он разглядел боковую дорогу, подал машину назад п, развернувшись, покатил в сторону города.
 Вернувшись после осмотра трупа, Выдма сел за стол, вынул сигарету п пододвинул пачку поручику. Тот кивнул и, ничего не говоря, протянул майору зажженную спичку. Только когда первый дым рассеялся в воздухе, майор прервал молчание:
 Итак, это уже номер второй. Наш противник заметает следы, и довольно поспешно. Кто обнаружил труп?
 Крестьянин из ближайшего хозяйства. У него луг возле Вислы.
 Неплохо проломили череп...
 Чистая работа. Никаких следов.
 Ваш вчерашний выстрел попал в цель, но вызвал слишком быструю реакцию. На свое несчастье, Урбаняку удалось уйти из-под нашего наблюдения.
 Дорого ему это обошлось, но и нам тоже. Я не думал, что был так близко от этой щуки, которая кружит где-то в темной глубине. Я парочно не дожал Урбаняка до конца. Хотел дать ему время раскаяться. Меня интересовало, с кем он поделится впечатлениями...
 Поручик кивнул:
 — Ну и поделился с кем-то, но мы не знаем с кем. Однако в вашем объяснении мне чудится немного самокритики, извините, начальник...
 Выдма усмехнулся:
 Это правда. Ибо, к сожалению, учитывается только положительный результат. Не удалось — ты халтурщик, удалось — почти гений.
 Будет и на нашей улице праздник. И, возвращаясь к делу, я хотел бы еще раз прочитать протоколы и рапорты. Может, где-то там ухватимся за конец нити.
 Я даже знаю где.
 Герсон с интересом посмотрел на майора. Тот встал из-за стола и направился к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета. Вынул из него папку и бросил перед поручиком.
 Не дает мне покоя вопрос, каким образом грабители попали на территорию завода, ибо, как я уже говорил, неверю я в это подсунутое нам окно. Остаются только проходная и вестибюль... Подожди,— Выдма взял папку из рук поручика, который как раз открыл ее,— я найду быстрей. Вот...— Он придержал рукой открытую папку и начал читать:
 «...около десяти вечера из здания вышел Белецкий. Он задержался в проходной и напомнил мне, чтобы я хорошепько охранял, так как в кассе деньги. Об этом я знал, ведь выдача зарплаты была перенесена на следующий день. Когда Белецкий ушел, никого уже не осталось на заводе. Несколько позже, как обычно, в караулку зашел Герман, так как у старшего вахтера такая привычка, проверять, не уснул ли кто из нас на посту. Мы выкурили по сигарете, и Герман вернулся на свой пост. Остаток ночи прошел спокойно, и только от уборщицы я узнал, что произошло...» — И следовательно, не произошло ничего заслуживающего внимания. Для него ночь прошла спокойно! Он и не заметил, что одного вахтера убили, а другого связали.
 Все случилось в другом здании, и грабители действовали тихо. Нож — это не пистолет. Тут я не вижу ничего особенного...— Поручик, как казалось, не разделял мнения начальника.
 Несмотря на это, следует допросить его особо внимательно. Вызови еще раз, я сам с ним поговорю. Послушай, Стефан, а эта девушка. Мы должны ее, черт возьми, найти!
 Все данные сестрой адреса были проверены. Но это ничего нового не дало. Она давно не бывала у своих родных.
 Как это? А тетка, у которой она прописана?
 За исключением тетки, но и она не видела племянницы уже неделю.
 Может, она ее прячет?
 Возможно, но скорее, нет. Это порядочная женщина. Она огорчена и жалеет свою племянницу, очень она привязана к этой Анке.
 А если что-нибудь и знает, то тебе не сказала, боясь ей повредить.
 Да...— поручик почесал за ухом,— вполне вероятно. Поговорю с ней еще раз.
 — Нет, этим я сам займусь. Поговорю еще с парикмахером, ну тем, с Новолипок. Может, удастся что-нибудь выяснить.
 Еще есть Кароль...
 Ах, этот журналист! Если он действительно тот, за кого себя выдает. Кино и пресса — две профессии, с помощью которых молодые люди чаще всего подлавливают девушек. Наверняка так будет и в этом случае.
 Надо попробовать. Интересно, сколько может быть журналистов по имени Кароль?
 Придется немножко побегать, — не без удовлетворения в голосе заметил майор.— Ты должен исходить изданных, которые облегчат тебе задание, а именно возраст и каков из себя. Лет не больше тридцати и представительный, если так заморочил ей голову.
 Заморочил голову наверняка только потому, что переспал с ней,— проворчал поручик.
 Да, это ускоряет эмоциональный процесс, особенно у женщин.
 Ох, шеф, если бы у меня была такая практика,— вздохнул поручик.
 Выдма притворился, что не расслышал замечания, и продолжал:
 На слишком многое не надейся, ибо, даже если окажется, что этот Кароль журналист, и ты отыщешь его, выяснится, что они только что познакомились, следовательно, многого о ней он не знает, а встречаться она с ним прекратила...
 И это что-то даст.
 Тебя не удивляет, почему она так старательно заметает за собой следы? Может, она замешана больше, чем нам кажется?
 Именно это я и подозреваю.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Адрес пансионата «Белая чайка» я узнал на стоянке такси возле вокзала, а спустя десять минут уже был на месте.
 Пансионат — двухэтажная вилла с изломанной линией крыши и датой 1910, выбитой на полукруглом фронтоне стены,— находился рядом с парком, расположенным у южного пляжа. Была вторая половина сентября, п у меня не возникло никаких трудностей с наймом комнаты. Черноволосая девушка внесла мой чемодан наверх, пообещав быстро организовать завтрак. Придя в себя и приняв душ, я спустился в столовую.
 Действительно, завтрак уже был готов. Сезон окончился, и только несколько столиков было занято. За завтраком я искал взглядом заведующего пли владельца пансионата. Установил, что им является женщина, сидящая в углу зала. Она разговаривала с каким-то мужчиной. Я ждал удобного случая, чтобы обратиться к ней. Наконец жен-щппа осталась одна, тогда я поднялся и подошел  к  ней. Кивок головой был ответом на вопрос, не может ли она уделить мне немного внимания.
 — У меня возникли трудности,— начал я заранее продуманный разговор,— из которых без вашей помощи мне не выбраться.
 — Что же это за трудности? — заинтересовалась она. Зал уже был почти пуст, и я мог говорить относительно свободно.
 — Я приехал сюда, к сожалению, не отдыхать, но и не в командировку,— предупредил я с улыбкой,— так как я не журналист и не инспектор. Я цросто художник из Варшавы, вот мое удостоверение...— Тут я вытащил книжечку и, раскрыв, положил перед ней.— И если я хочу попросить вас об одолжении, то только в моих личных интересах.
 Женщина остановила взгляд на удостоверении, потом посмотрела на меня. Минуту мы разглядывали друг друга, наконец она отвела взгляд и улыбнулась. Это была первая улыбка, появившаяся на ее до сих пор неподвижном лице.
 Уж очень торжественно вы начали разговор, чем же я могу вам помочь?
 В пюле этого года я был в Сопоте, в это же время здесь отдыхала одна девушка. Она говорила, что живет в вашем пансионате. Вот посмотрите, это она,— я вытащил
 фотографию и с бьющнмся сердцем ожидал реакции моей собеседницы.
 Ах, да это пани Эльмер! Я ее отлично помню! — бросив взгляд на фотографию, воскликнула она.
 Я вздохнул с облегчением.
 — Да, именно Анка Эльмер...— повторил я с самоуверенной миной, ибо наконец-то узнал ее фамилию.— Мы... — я на минуту замолк,— очень подружились, и поэтому она подарила мне вот эту фотографию... На обороте она написала... пожалуйста, прочитайте, чтобы убедиться, что я говорю правду...
 Заведующая пансионатом перевернула фотографию и прочитала слова, которые я сам написал еще в Варшаве, обдумывая сценарий этого разговора: «Чтобы Анатоль слишком быстро меня не забыл — Анка». Под ними были число и год.
 Во взгляде заведующей я заметил искорки веселья, и это вдохнуло в меня надежду.
 Ну, хорошо, а что же я должна сказать?
 Сейчас объясню. При расставании, ибо, к сожалению, я должен был уехать раньше, Анка дала мне свой адрес в Варшаве, и пожалуйста... я его потерял!
 Я вам сочувствую. Но чем же я могу вам помочь?
 Мне пришло в голову, что в регистрационной книге пансионата записывается место постоянного жительства приезжих. Я сел в поезд и появился здесь, у вас...
 Вы приехали специально из-за этого адреса?
 Но не могу же я потерять такую девушку!
 Проще было обратиться в справочное бюро в Варшаве.
 Я был готов и к этому замечанию.
 Ну, конечно же, я там был. Однако женщин с такой фамилией несколько десятков, а я не уверен, не является ли имя Анка уменьшительным от какого-нибудь другого имени.
 Ах, молодежь! — Заведующая рассмеялась и поднялась со стула.— Подождите, сейчас поищем.
 Она пришла с книгой в черном переплете и положила ее передо мной.
 Я возвращался в Варшаву в надежде, что моя погоня за этой проклятой девицей подошла к концу. И время было самое подходящее, ведь только шесть дней отделяло меня от возвращения Терезы. Я вернулся довольно поздно и не решился тотчас отправиться по полученному адресу. Пошел туда на следующий день утром.
 Двери мне открыла пожилая женщина, худая и маленькая, с седыми, мелко завитыми волосами. Лицо ее было покрыто морщинами, но глаза сохранили юношеский блеск.
 — Ну, зачем такой трезвон! — фыркнула она вместо приветствия, так как я действительно под влиянием хорошего настроения несколько дольше задержал палец на кнопке звонка.
 Ради бога извините. Анка дома?
 Вы что, снова за свое? Ведь я уже раз вам ответила!
 Как это снова?..— удивился я.— У меня к ней очень важное сугубо личное дело.
 Так вы не из милиции?
 Откуда? Но может быть, вы уделите мне немного внимания? Неудобно говорить об этом в прихожей...
 Женщина проводила меня в чистенькую комнату с разными занавесочками, салфеточками и фарфоровыми статуэтками. Указала мне кресло у окна, сама присела на второе.
 Что это за личное дело? Неужели Анка снова что-нибудь натворила?
 Из ваших слов я делаю вывод, что с ней такое случается часто,— ответил я уклончиво, чтобы сначала получить как можно больше сведений об Анке.— Интерес милиции действительно ничего хорошего не сулит...
 Сулит, не сулит, наплевать,— недружелюбно проворчала старушка,— но этот милиционер, что тут был, хотя бы симпатичный парень, чего нельзя сказать о других...
 Значит, я вам кажусь не симпатичным? — попробовал я пошутить.
 Я имела в виду не вас!
 Ответ был резким и не предвещал ничего хорошего в дальнейшем ходе нашей беседы. Но как оказалось, несмотря на эту резкость, женщина втянулась в разговор. Окинула меня быстрым взглядом и произнесла, нахмурив брови:
 Был тут еще один... Он мне ие поправился, какой-то недомытый. Я ему устроила от ворот поворот, и, как оказалось, хорошо сделала. Негодяй этот сразу же снюхался с нашим сторожем-пьяницей, пошли вместе выпивать, я ведь видела, как они входили в бар напротив,— и она махнула рукой в сторону окна.
 А чем интересовался милиционер?
 Приходил офицер, поручик... Спрашивал об Анке, тоже хотел знать, где ее можно найти. Но я ему ничего не сказала...
 Старушка сжала губы, выражение лица стало решительным. Значит, она что-то знала об Анке.
 — Однако вернемся к моему вопросу. Как вы думаете, когда Анка может появиться?
 — Она уехала и не сказала ни куда, ни когда вернется. Это был серьезный удар, но, помня слова, оброненные старушкой, я продолжил разговор:
 — Значит, я так ничего и не узнаю от вас? Этот вопрос имеет для меня огромное значение. И думаю, что для Анки тоже,— добавил я значительно.
 Старушка посмотрела на меня исподлобья:
 — Я вам должна давать сведения, а ведь вы мне даже не представились, не сказали, в чем дело.
 Я не мог не отметить справедливости этого замечания, но не знал, как ответить. Мои сентиментальные признания, скорее, могут уменьшить шансы на успех. Похоже, было, что старой женщине родная племянница уже порядком надоела, но это ей не мешало любить ее. Поэтому я и решился сказать правду.
 Я рассказал о цели своего прихода, почему я ищу Анку, не вдаваясь, конечно, в подробности, чтобы не испугать старушку. Я не счел возможным также назвать вещи своими именами и поэтому вместо «украла» употребил слово «взяла».
 Когда я закончил, старушка опустила голову и проворчала с горечью:
 Значит, так... Вот до чего дело дошло! Сначала милиция, потом этот темный тип и, наконец, вы... Теперь я уже уверена, что ее ищут не как свидетеля, так мне сказал поручик. Видимо, она натворила дела посерьезней... Понятно, почему, прощаясь со мной, она не дала свой адрес! Просто сбежала!
 Не оставила адреса? — воскликнул я разочарованный.
 Я же сказала, что нет...
 Может, есть какие-нибудь следы, которые указали бы мне место ее пребывания? Ведь надо ее предупредить, что ее ищут.
 Старушка минуту раздумывала, наконец решилась:
 — Гм... Может, вы и правы, поверю вам... Уже в прихожей она сказала мимоходом: «Если придет какое-нибудь письмо, то перешли его мне до востребования на почтовое
 отделение в Праге...» А это определенно имеет отношение к ее подруге Зосе Уейской, которая живет в Праге, на улице Гжпмалы, но номера не помню... Милиции я этого не сказала, хотя думаю, что Анка перебралась именно к Зоське... Попробуйте, может, вам удастся. Но в любом случае я рассчитываю, что вы не обманете моего доверия.
 Конечно, вы можете быть спокойны! Сердечно благодарю вас за помощь!
 Надеюсь, вы не причините Анке вреда. Она не воровка, просто легкомысленная дурочка, не больше...
 Писем не было. Анка вышла из здания почты и остановилась, рассматривая снующую по тротуару толпу. Ей захотелось слиться с этим потоком и идти, куда глаза глядят, только бы двигаться, чувствовать себя свободпой, отдохнуть от тоскливого пребывания в тесной, маленькой квартире. «Где-то здесь, совсем рядом, зоологический сад,— вспомнила она.— Может, пойти посмотреть зверюшек, милых мпшек, с трудом взбирающихся по бетонным скалам?» Однако поборола искушение, побоялась ненужных, неожиданных встреч. Она и так рисковала, выйдя из дому на почту, не стоит подвергать себя опасности, ибо черт не дремлет — встреча с Виктором или с кем-нибудь из его приятелей может кончиться для нее плачевно. Кажется, получила сполна за свое легкомыслие, но и отплатить сумела. Как следует отомстила за то, что поднял на нее руку. А если он сейчас ее встретит? А милиция? Они наверняка ищут эти деньги. Что с ними делать? Сумма-то порядочная...
 Раздумывая обо всем этом, она шла в направлении дома. Знала, что там сейчас никого нет. Зося дежурит на междугородной телефонной станции до полуночи, а ее мать тоже еще не вернулась с работы. Придется самой разогревать вчерашний гуляш и кипятить чайник. Потом, может, что-то покажут по телевидению. Она не привыкла заниматься домашними делами, и эта перспектива казалась ей Не слишком заманчивой.
 Анка вышла на улицу 11-го Ноября. Краем глаза заметила на одном из окон полукруглую надпись: «Бар под грибом». Желая избежать домашней стряпни, она решила
 заглянуть туда и, не раздумывая, толкнула входную дверь.
 В гардеробе никого не было. Анка прошла через вращающиеся двери и оказалась в небольшом, но чистом помещении. За длинной стойкой, тянущейся вдоль боковой стены, стояла барменша. Из всех столиков только два были заняты.
 Она села, раскрыла меню и принялась его изучать. И тут же услышала над собой слова, произнесенные с преувеличенной любезностью:
 — Мое почтение, чем могу служить?
 Анка подняла голову, перед ней стоял официант в белой полотняной куртке. Улыбающееся лицо показалось ей знакомым, и поэтому, ответив ему улыбкой, она спросила:
 Мне знакомо ваше лицо... Вот только не знаю откуда.
 Из «Бристоля», я там работал последнее время.
 Ах, теперь вспоминаю, вы пан Зютек. Почему же вы здесь?
 Лицо пана Зютека помрачнело.
 Перевели меня сюда, мерзавцы. Говорят, будто я клиента обсчитал... Да что там, говорить не хочется! Напьется такой, набезобразничает, а ты за него расхлебывай!
 Будем надеяться, вы не задержитесь здесь надолго. Ведь «Бристоль» — это не такая дыра...
 Ну конечно... А вы теперь почти вдова... Кто бы мог подумать! И неизвестно, кто и почему?
 Эти странные слова испугали Анку. Почему он говорит о вдовстве?.. Что могло случиться? Она с трудом перевела дыхание.
 Вы говорите о Витеке? Мы с ним расстались, я его давно не видела...— прошептала она, чувствуя, что бледнеет.
 Вы ничего не знаете? — Зютек наклонился и, понизив голос, продолжал: — Его убили, кажется, два дня назад...
 Убит? Витек! О господи! Может, это вранье, ведь в газетах ничего об этом не писали?
 Наверное, специально не пишут. Один из друзей Витека был у него. Дверь опечатана, а в доме ни о чем другом и не говорят... Он узнал от жильцов.
 Это ужасно! Просто трудно поверить! — Анка почувствовала, что ей становится дурно.— Пан Зютек, мне ничего в горло не полезет. Принесите только водки и кофе.
 Официант, видя, что она побледнела, повернулся на каблуках и через минуту принес заказ. Потом, когда она заплатила по счету и закурила сигарету, он исчез за портьерой, закрывающей вход в служебное помещение. Кивком подозвал к себе барменшу и прошептал:
 Баська, подмени меня на четверть часа. Я мигом вернусь! — и, пе ожидая ответа, снял белую куртку и надел пиджак.
 Хорошо, только не задерживайся. Хочешь подцепить эту кралю?
 Где там! У меня другое на уме. Я быстро вернусь! — Он раздвинул складки портьеры и заглянул в зал.
 Увидев, что Анка встает из-за стола, он заторопился к выходу. А потом шел за ней, стараясь в толпе пешеходов не потерять из виду светловолосую головку.
 — Неужели меня теперь никогда не оставят в покое?!— взорвалась старушка, провожая Выдму в гостиную.— С тех пор как эта ненормальная сбежала, ко мне все время кто-то приходит.
 Майор, не слишком задетый таким приветствием, прошелся по комнате, заложив руки за спину. С интересом рассматривал расставленные повсюду фарфоровые фигурки.
 — Некоторые из этих безделушек довольпо ценные,— заметил он.
 Старушка зло посмотрела на своего гостя и ответила с сарказмом:
 Вы и в этом разбираетесь?
 Недавно я проводил следствие о краже ценного фарфора, пришлось в силу обстоятельств заняться и этим,— усмехнулся Выдма.
 Вы пришли ко мне, чтобы пополнить свои знания?
 Пожалуй, нет. Вопрос куда серьезнее.
 — Вы действительно не можете обойтись без меня? Уже в четвертый раз я принимаю непрошеных гостей!
 — Неужели? Вот, значит, сколько лиц вам уже досаждало! Кто ж это был? Может, мы сначала присядем, тогда и разговор пойдет в более спокойном тоне.
 В таком случае садитесь.— Старушка несколько смягчилась, победило любопытство и желание поболтать. И сама присела.— Пожалуйста, пан поручик...
 Поручик был тут до меня, я же по званию майор.— Выдма усмехнулся.— Конечно, это трудно угадать по моему гражданскому костюму...
 Даже если бы вы были в форме, я бы вас так же назвала, ведь не разбираюсь я в вапшх званиях. Хорошо, пусть будет майор, так что же вы от меня хотпте?
 Давайте для начала поговорим об этих визитах, так как я не получил ответа на мои вопрос. Почему я оказался четвертым?
 Так как первым был поручик,— начала перечислять женщина,— вторым какой-то подозрительный тип, с ним я вообще не стала разговаривать, наконец, третьим был
 молодой мужчина, который мне даже понравился. У него такой приветливый взгляд.
 А что ему было нужно?
 То же, что и остальным: где найти Анку?
 Значит, я действительно четвертый и пришел с тем же самым вопросом.
 — И я отвечу вам так же, как тем трем: я не знаю. Выдма посмотрел в глаза пожилой женщины, она не выдержала и отвела взгляд.
 Это плохо, что вы не знаете... А если речь идет не о преследовании вашей племянницы, а о ее спасении? Ведь задача милиции не только раскрытие преступлений
 и предание виновных суду, но и оказание помощи людям, обеспечение их безопасности. Неужели это нужно объяснять?
 А разве... разве Анке что-нибудь грозит? — Слова майора произвели впечатление на пожилую женщину.
 Когда об опасности знаешь, опа уже не так опасна, ибо ее можно предупредить. Хуже, когда не знаешь. Мы немного ориентируемся в мотивах, но не знаем, откуда может прийти несчастье. И не знаем — когда. Поэтому нам нужны сведения, которые помогут установить контакт с вашей племянницей, и, прежде всего для того, чтобы уберечь ее от опасности. А остальное уже зависит от степени ее участия в деле.
 Я просто поражена... И действительно начинаю беспокоиться! О грозящей Анке опасности упоминал и тот симпатичный молодой человек. И поэтому... — Старушка
 замолчала и грустно посмотрела на своего собеседника.
 И поэтому вы сообщили ему то, что никому не сказали? Разве не так?
 В общем, да...— И она нервно принялась крутить кольцо на пальце.— Когда Анка призналась, что порвала с этим своим типом и уезжает, я решила, что она, наверное, хочет просто скрыться от пего. Потом визит вашего поручика несколько меня обеспокоил, а когда появился тот подозрительный тип, а после него молодой человек, который предостерег меня, я действительно испугалась... И поэтому сказала ему, где, как мне кажется, может быть Анка, он тоже предупреждал, что ей грозит опасность... — Откуда ему известен ваш адрес?
 Я его не спросила.
 Как его зовут?
 Старушка поднесла пальцы ко рту и посмотрела на Выдму широко открытыми глазами.
 — О господи! Я уж не помню. Он назвал свою фамилию, но я абсолютно...
 Выдма улыбнулся:
 — Что делать... А что он еще сказал?
 Мне тяжело об этом говорить... Но уж коли дело зашло так далеко, я скажу... Анка его обокрала.
 Обокрала? — Выдма наклонился вперед.— И сколько она украла?
 Нет, не деньги. Анка забрала пальто и сумку из квартиры его невесты, где была с каким-то... пу, в общем,, с кем-то...
 Он говорил только о пальто и сумке? — В голоса Выдмы прозвучало недоверие.
 — Ну конечно! Послушайте, как все было. Старушка повторила рассказ Анатоля Сарны, и Выдма медленно стал складывать в голове фрагменты этой головоломки.
 — Что же вы ему сообщили?
 Пожилая женщина повторила то, что раньше сказала Сарне, в голосе ее звучала озабоченность.
 Может, я поступила плохо, все рассказав ему? Но он показался мне достойным доверия. Обещал предупредить Анку, что ее ищут, хотя я не знаю, откуда ему это известно...
 И я этого не знаю и очень хотел бы найти ответ на этот вопрос,— закончил разговор Выдма.
 От Анкиной тетки он поехал на Новолппки. Разыскал дамский салон. Из пяти кресел только два были заняты, что позволило пану Вацлаву пройти с посетителем в маленькую комнатку позади салола, чтобы спокойно там поговорить. Пан Вацлав оказался совсем еще молодым мужчиной, у него были напомаженные волосы и круглое лицо, с которого не сходила довольная улыбка. Он бросил взгляд на предъявленное ему удостоверение, предложил майору стул, стоявший возле небольшого столика, и присел сам, полный достоинства, не скрывая любопытства на лице.
 — Чем могу быть полезен, пан майор? — начал он разговор.
 — Я хотел бы получить от вас кое-какие сведения об одной из ваших клиенток,— начал Выдма без вступления.— Однако мой разговор с вами прошу сохранить в тайне.
 Само собой разумеется! — пан Вацлав услужливо склонил голову.— О ком идет речь?
 Причесывается у вас, вернее, причесывалась ли Анна Эльмер? Высокая, очень красивая светлая блондинка?
 Постойте... Эльмер...— пан Вацлав нахмурил брови, и на его пухлом лице отразилась напряженная работа мысли.
 В определенных кругах ее называют Белой Анкой...
 Кажется, знаю! — дамский мастер хлопнул себя по колену.— Припоминаю... Да, она приходила к нам со своей подругой, которая давно причесывается у нас.
 Да,— Выдма удовлетворенно кивнул.— А как эту приятельницу зовут?
 Уейская. Мы хорошо ее знаем. Она дружит с одной из наших мастериц. Только я не знаю, что вас интересует...
 В принципе меня интересует все, что вам известно об Эльмер...
 Пан Вацлав на минуту умолк.
 Что мне известно? — повторил он задумавшись.— Собственно, я не много могу сказать. Мы, правда, разговариваем с клиентками, но как-то все выветривается, мало что остается...
 Пчелы тоже собирают мед по капельке, а получаются из этого целые банки,— вздохнул Выдма.
 Отличное сравнение,— лицо пана Вацлава засияло улыбкой.— Ну что ж, знаю, что у нее есть парень по кличке Яблочко. Однажды он даже заходил за ней сюда.
 Она жила у него?
 Я не знаю адреса этого типа, но Анка как-то упомянула, что ей далеко домой, так как она живет на Охоте. Но улицу не назвала,
 А ее подруга, У ейская? Тоже живет на Охоте?
 Это лучше знает Кристина, они приятельницы. Сегодня она работает, могу ее позвать.
 Хорошо, позовите.
 Пан Вацлав оставил майора одного и через минуту явился с девушкой в белом халате; у нее было сухое продолговатое лицо, невыразительные глаза и тонкие губы, искусно увеличенные помадой. Она была высокой и худой, с узкими бедрами. Окинув Выдму оценивающим взглядом, прислонившись плечом к дверному косяку, она молча ждала вопросов.
 Я слышал, вы знакомы с пани Уейскон. Так ли это?
 Да. Мы приятельницы.
 Прежде чем я задам вам следующий вопрос, может быть, мы представимся друг другу? Я майор Выдма из Главного управления милиции.
 Девушка немного растерянно усмехнулась, обнажив ряд ровных белых зубов.
 Кристина Кнапик. Как видите, работаю в этом салоне.
 А где вы живете?
 Недалеко. Павья улица, дом два.
 Вы тоже знаете Анку Эльмер?
 Знаю. Она подруга Зоей.
 Что вы можете рассказать об Эльмер, так как меня главным образом интересует она?
 Кристина пожала плечами:
 Что я могу сказать? Ухоженная девица, просто так на себя ничего пе наденет, у мужчин пользуется успехом, это и не удивительно: она ведь красивая.
 Ну, это немного,— вздохнул майор.— Вы ее часто встречали?
 Не очень. Иногда мы вместе ходили в кино, а летом она брала нас с Зосей в Залесье Гурное. У Анки там дядя, он уже на пенсии, но любит, когда молодые девушки его навещают, и рюмочку водки пропустить тоже любит. Мы приятно проводили там время. Немножко дурачились. Дом у него хороший, большой сад, да и на солнышке можно
 позагорать.
 Вы не припомните его адрес?
 Он живет на Променной, номер тридцать девять.
 Вы бывали вместе в ресторанах?
 С Зосей бывала, а втроем как-то не приходилось.
 А жениха Эльмер вы знали? Его зовут Яблочко, Кристина покачала головой:
 Нет, такого не знаю.
 А у вас есть жених? — Выдма улыбнулся.
 Муж.
 Где он работает?
 Гардеробщиком в «Мелодии»...
 Наверное, хорошо зарабатывает. Поздравить? А Зофья Уейская? Живет одна?
 С матерью. На улице Гжималы, пять.
 Это, пожалуй, все. Спасибо.
 Выдма распрощался с паном Вацлавом и вернулся к своему автомобилю. Несмотря на то что был вечер, он решил ехать на улицу Гжималы и в конце концов поговорить с этой неуловимой Анкой.
 Это был маленький переулок, идущий от Ратушовой. Выдма без труда отыскал дом номер пять. Дом старый, тронутый временем, трехэтажный. Майору показалось странным, что перед домом стояла милицейская «варша-ва», а на тротуаре группка людей оживленно разговаривала с милиционером.
 Выдма приказал шоферу остановиться немного не доезжая и медленно направился к дому.
 Поручик Герсон отыскал в Союзе журналистов секретариат и, представившись, объяснил цель визита.
 И еще одно,— закончил он,— я попросил бы вас, чтобы вы лично приняли участие в дальнейшей классификации. Мне нужны только варшавские журналисты. Хромые и косые не в счет. Этот Кароль должен быть привлекательным мужчиной.
 Постараюсь вам помочь,— рассмеялась секретарша.
 Таким образом, поручик Герсон получил четыре фамилии кандидатов, отвечавших его требованиям. Записав адреса, домашние и редакций, он сразу же решил пойти по следу. Однако перед выходом позвонил в управление.
 Хорошо, что позвонили, поручик,— услышал он в трубке голос сержанта Бурого,— четверть часа назад звонил майор. Вы должны немедленно ехать на улицу Гжималы, пять.
 Не знаете, в чем дело?
 Похитили девушку, но подробностей не знаю. Я тоже еду туда,
 — Берите машину и захватите меня по дороге. Я буду ждать возле музея Войска Польского.
 Так случилось, что полученные адреса, среди которых был и адрес Кароля Пажистого, не были проверены сразу же, что в значительной мере затянуло раскрытие преступления.
 В жесте Выдмы, несмотря на его гражданский костюм, было что-то начальственное, милиционер сразу почувствовал это, быстро выбрался из толпы и подошел к майч ору.
 Что случилось? — спросил Выдма, показывая свое удостоверение.
 Похитили девушку, товарищ майор.
 Из квартиры Уейской?
 Да.
 Какой этаж?
 Второй. Вход из подворотни.
 Там кто-нибудь есть?
 Поручик Витек из районного отделения Прага-Север. Ждем «скорую помощь».
 Выдма отстранил любопытных и вошел в дом. Лестница была деревянной, с сильно стертыми ступеньками. На втором этаже у дверей квартиры стоял приземистый широкоплечий мужчина с пышными усами, с красной опухшей физиономией, а рядом девушка в свитере и юбке, такой грязной, что с трудом можно было определить ее первоначальный цвет.
 Кто вы? — коротко спросил Выдма. Мужчина окинул его внимательным взглядом:
 Сторож, а что?
 — Вы мне понадобитесь, прошу вас никуда не уходить.
 В прихожей было темно, но из открытых дверей, ведущих в глубь квартиры, падала полоска света. Выдма вошел в освещенную комнату. На тахте всхлипывала пожилая женщина, возле которой хлопотала черноволосая девушка. С несколько озабоченным выражением на это взирал высокий молодой сотрудник милиции. Выдма вспомнил, что где-то уже с ним встречался, но поручик, очевидно, помнил его лучше, ибо встал по стойке смирно и отрапортовал:
 Товарищ майор, поручик...
 Знаю-знаю,— прервал его Выдма.— Что здесь произошло?
 Согласно полученному сообщению, похитили одну из жилиц этой квартиры.
 Кто сообщил об этом?
 Я.— Девушка, склонившаяся над женщиной, выпрямилась и повернулась к Выдме.
 Зофья Уейская, не так ли?
 Да...
 Похитили Эльмер?
 Вы все знаете?
 Пожалуйста, расскажите, как это произошло.— Выдма не обратил внимания на удивление девушки. Он с трудом сдерживал раздражение.— По возможности короче и
 точнее!
 Минутку, я только сменю компресс маме.— Девушка намочила под краном полотенце, выжала его и обложила шею стонущей женщины. Потом начала рассказ:
 Я вернулась домой около шести, открыла двери ключом и, поскольку приволокла тяжелую сумку с продуктами, позвала из прихожей Анку, чтобы та помогла мне. Не услышав ответа, удивилась, так как Анка никуда не выходила...— Она внезапно прервала рассказ, но, видимо не зная, как выкрутиться из неудачно начатой фразы, решила ее не заканчивать.— Мама возвращается g работы около двух, значит, тоже должна быть дома, а между тем в квартире было абсолютно тихо. Это меня удивило, но я еще не подозревала ничего плохого. Поставив сумку, спокойно сняла пальто и, только войдя в комнату, увидела, что произошло... Мама сидела привязанной к стулу, с кляпом во рту, с налившимся кровью лицом, с вылезшими из орбит глазами, она уже задыхалась...
 Девушка будто снова переживала те страшные минуты, так как говорила быстро, не переводя дыхания, при последних словах судорожно глотнула воздух. Выдма слушал терпеливо, не прерывая.
 — Я вытащила кляп и перерезала шнур,— показала она на валявшуюся, на полу веревку,— и кое-как дотащила маму до тахты. Она почти теряла сознание.
 Я положила ей компресс на шею, а сама побежала звонить.
 Во время рассказа женщина, лежавшая на тахте, внимательно всматривалась в сотрудников милиции. Выдма приблизился к ней.
 Вам трудно говорить? — наклонился он к женщине.
 Да... пока да... Их было трое, они забрали Анку.
 В эту минуту за дверями раздались шаги, и в комнату вошла молодая женщина в белом халате, а за ней, тоже в халате, мужчина. Выдма повернулся к ним:
 Вы доктор? Я майор Выдма из управления милиции, веду расследование.
 Что случилось? — Врач приблизилась к тахте и наклонилась над женщиной.
 Выдма коротко объяснил. После окончания осмотра врач обратилась к нему:
 Пациентка пережила сильный шок. Следы на шее указывают на попытку задушить ее. Я сделаю укол, и онаскоро придет в себя. К счастью, пострадавшей не грозит ничего серьезного.
 Укол подействует усыпляюще?
 Конечно, но не сразу. Предварительный допрос советую провести тотчас, если она сможет говорить.
 После ухода врача Выдма вызвал ожидавшего в коридоре сторожа.
 А это кто с вами? — спросил он, указывая глазами на девушку.
 Это моя дочь. Я взял ее с собой потому, что меня в это время не было. Она видела, как они подъехали.
 А где были вы?
 Забежал выпить пива,— откровенно признался сторож. Опухшее лицо и хриплый голос свидетельствовали о том, что признание сторожа было искренним.
 Ваше имя? — Выдма вытащил ручку и лист бумаги.
 Сторож сообщил свои данные. Потом майор обратился к его дочери:
 Что вы можете рассказать?
 Приехал фургон, въехал задом в подворотню, из него вышли трое мужчин...
 Как они выглядели? Пожалуйста, опишите поподробнее.
 В подворотне плохо видно, но я разглядела двух молодых людей с бородами, на третьем были темные очки и шляпа, надвинутая на глаза.
 Как они были одеты?
 Тот, что в очках, в легком пальто, не то зеленом, не то сером... А двое в сшшх комбинезонах, похожи на рабочих.
 Вы с ними говорили?
 Я была возле дома. Вошла в подворотню л спросила, к кому они приехали, один рассмеялся и отвечает: «К вам, пани», только тот, в пальто, сказал, что они должны забрать тахту из четвертой квартиры... Ну, так я подумала, что пани Уейская, очевидно, хочет купить новую и поэтому продает старую. Больше они меня не интересовали, и я пошла к себе. У нас квартира со двора.
 В котором это было часу? Девушка пожала плечами:
 Я не смотрела на часы. Пожалуй, часа два назад...
 А номер фургона вы не заметили?
 Нет. Да и как можно в такой темной подворотне что-то разглядеть?
 А цвет машины?
 Серо-голубой.
 В дверях появился поручик Герсон в сопровождении сержанта Бурого.
 Хорошо, что ты пришел,— приветствовал его Выдма,— опроси жильцов, а сержант пусть тоже поговорит с теми, кто видел происшествие. Знаешь, что случилось?
 Знаю. Нам раесказал милиционер внизу.
 Сомневаюсь, что тебе удастся установить номер машины, но попробуй. Может, кто-нибудь слышал, о чем они между собой говорили, в общем, сам знаешь...
 Поручик,— Выдма обратился к молчавшему до сих пор офицеру,— я займусь расследованием; похоже, инцидент касается дела, которое я веду. Я свяжусь потом с вашим отделением. Вы свободны.
 Как вы себя чувствуете? Можете говорить? — Майор подошел к женщине.
 Горло еще болит, но мне уже лучше...
 Давайте попробуем. Говорите медленно и негромко. Если устанете, отдохните.
 Когда раздался звонок, я сразу не открыла, а спросила: «Кто там?» Услышала ответ: «Почта, заказное письмо», я отодвинула задвижку. Они ввалились втроем. Первый оттолкнул меня в сторону и сразу прошел в комнату, где была Анка, тогда тот, второй, схватил меня за горло и втащил в комнату. Третий ни в чем не принимал участия, но я заметила, что он держал под мышкой пару темных досок. Очутившись в комнате, я увидела, что Анка стоит у стены, а тот, в очках, держит револьвер и все время повторяет: «Где деньги, говори, иначе пристрелю как собаку!» Меня привязали к стулу и воткнули  в  рот кусок тряпки. Потом тот, третий, что принес доски, по-дожил их на пол, вынул из кармана какую-то бутылку и кусок бинта. Полил из бутылки, подошел к Анке сзади ц приложил бинт к ее лицу. Бедняжка даже не крикнула. Сначала пробовала вырваться, потом как-то обмякла и осела на пол... Тогда они быстро сложили эти доски, у них были какие-то крючки на концах, и получился ящик, похожий на тахту. Они положили Анку в этот ящик и накинули наше покрывало...— Женщина прервала рассказ и провела ладонью по шее.— Еще болит, но я уже заканчиваю. Потом обыскали квартиру. Очевидно, все дело было в деньгах, о которых они спрашивали Анку. В конце концов, вынесли Анку в этом ящике. Прежде чем они закрыли за собой дверь, я услышала, как один сказал другому: «Будь осторожен, а то испортишь стену, жильцы предъявят претензии пани Уейской...»
 Что отвечала Эльмер на вопрос о деньгах?
 Я не знала, что она такая отважная. «Ищи, мерзавец,— отвечает,— может и найдешь! А если нет, возьми себе мои пятьсот, они в сумке!»
 А он что?
 Я думала, он ее ударит, но, видно, сдержался и, извините, пан комиссар, отвечает: «Вндал я в заднице твои пятьсот! Ты прекрасно знаешь, о каких деньгах идет речь. Отвечай, где спрятала!»
 — А между собой они ни о чем не говорили? Попробуйте вспомнить.
 Женщина покачала головой.
 Только отдельные слова, ничего особенного...— прошептала она с трудом.
 Теперь отдыхайте. Может быть, вы мне еще понадобитесь, но это уже позже... Ну, как? — обратился Выдма к Герсону, который вернулся и молча прислушивался к разговору.
 Поручик пожал плечами:
 — Ничего, за что можно было бы зацепиться. Жилец  с  первого этажа видел, как выносили тахту и сунули в машину. Это же видели еще двое парней, слонявшихся в это время по двору. Я записал их фамилии.
 Гм... Негусто... А Бурый?
 Еще разговаривает.
 Хорошо, идем. Мы освобождаем вас от работы,— обратился он к пани Уенской.— Прошу вас никуда из дома не выходить. Считайте, что это запрет. В случае необходимости бюллетень будет продлен. Но из дома ни на шаг, пока я не разрешу.
 Они спустились вниз, майор отыскал сержанта и отдал ему распоряжения, а потом вместе с поручиком сел в ожидавшую их «варшаву».
 Приехали за тахтой, а завтра обнаружим ее труп,— с горечью заметил Герсоп, когда машина свернула на Ягеллонскую,— хорошо, если не расчлененный...
 Похоже, она прихватила их добычу. Как ей это удалось, черт его знает, но выходит так: мы преследуем их, а они ее...
 Да еще тот тип,— добавил Герсон.
 Ах, тот, с пальто! Что-то в этом кроется, но что? Пожалуй, Стефан, следует заняться им...
 После этого похищения мне все представляется в несколько ином свете,— вздохнул поручик,— бывают ситуации, когда лучше быть подчиненным, чем начальником...
 Нечего умничать! — произнес со злостью Выдма, а потом добавил уже спокойнее: — Да, видно, придется давать объяснения...
 Сознание возвращалось медленно, страшно мутило. Ей казалось, что вот-вот ее вывернет наизнанку. Голова раскалывалась от боли, будто кто-то сжал ее железным обручем. Она попыталась сесть и застонала, но подняться не смогла, так как руки и ноги были связаны.
 Она лежала на железной кровати, на сеннике, покрытом каким-то выцветшим одеялом. Опустив на пол связанные ноги, она села, но встать не смогла: конец веревки, которой ее связали, был прикреплен к металлическим прутьям кровати. Тряхнув головой, Анка откинула волосы, спадавшие на лицо. И опять вскрикнула от боли. Постепенно она совсем пришла в себя. Осмотревшись по сторонам, поняла, что лежит в небольшой грязной комнате, под потолком горит лампочка без абажура. Возле кровати стоит табурет, у одной из стен — стол и колченогий стул. Решетки на окне нет, но зато снаружи оно прикрыто ставнями. В открытую дверь виднелась темная пустая комната.
 Она опять застонала, когда чуть шевельнула головой. Боль постепенно утихала, но тошнота не проходила. На трухлявом сеннике со сбитой соломой сидеть было неудобно, а передвинуться она не могла, не пускала веревка. Анка сидела в неудобной позе, опустив голову, и пыталась вспомнить, что произошло.
 Неожиданно из темноты долетели до нее слова.
 — Ну как? Пришла в себя? — Скрипучий старческий голос спрашивал ее безучастно, но и без явной враждебности.
 Она вскинула голову от неожиданности — чей же это голос отозвался в зияющей черноте двери?
 Кто там? Кто вы? — спросила она со страхом.
 Не задавай глупых вопросов.— На сей раз ответ прозвучал резко.— Говорить можешь?
 Могу... но,— простонала она,— почему вы не войдете сюда? Почему меня связали?
 Так надо. Надеюсь, у тебя хватит ума понять; не советую просить, чтобы я вошел. Если это случится, ты должна будешь умереть.
 Почему? Что вам от меня надо?
 — Отдай деньги, которые взяла у Виктора. — Не брала я у него!
 Он сам тебе дал? Возможно. Только интересно, почему же ты его не ждала у него на квартире, как он тебе велел. Из-за этого он и погиб.
 Ни о каких деньгах ничего не знаю!
 На какое-то время в темной комнате все затихло. Потом опять раздался голос:
 — Значит, так... Я ожидал этого. Виктор пошел тем же путем, только потом ему пришлось признаться. Думаю, и ты так поступишь.
 Она помолчала какое-то время, потом спросила:
 Значит, вы убили Виктора?
 Да, мы. Он обобрал своих дружков и пытался выкрутиться. Говорил вначале то же самое, что и ты, будто ничего не знает. А когда его прижали, заговорил, сказал, что деньги отдал тебе.
 Это неправда...
 — Повторяю, ты делаешь ту же ошибку, что и твой Яблочко. На него нашли управу и с тобой справимся.
 Мужчина говорил чересчур спокойно, будто главное для него — как можно точнее выяснить обстоятельства дела,
 — Говорю вам, не брала я деньги!
 — Ты глупее, чем я думал, Значит, хочешь расстаться с жизнью из-за этих денег...— до нее донесся короткий, скрипучий смешок.— Ведь тебе пе удастся пустить их в дело.
 Что вы со мной собираетесь делать?
 Вариантов у нас много. Виктору мы развязали язык с помощью раскаленного уголька, а для тебя, пожалуй, достаточно лезвия.
 Вы не сделаете этого! — Голос у нее задрожал от страха.
 А почему бы и нет, если ты упираешься? Пройдусь по твоей физиономии разочек-другой, сразу помягчаешь. А ежели будешь молчать, то придется разукрасить твою смазливую мордашку...
 Нет! Нет! —прокричала Анка в отчаянии, понимая, как она бессильна что-либо сделать.
 Чего ты надрываешься, боюсь, что тебя никто не услышит. Положение твое не такое уж плохое, у тебя есть возможность выбора.
 Она молчала довольно долго, опустив голову. Светлые волосы закрывали лицо, падали на связанные руки, которые она засунула между коленей.
 — А если... если...— с трудом выдавила она, оборвав фразу, будто боясь решиться.
 Мужчина, сидящий в темной комнате, догадался, что она хотела скааать.
 — Если вернешь деньги? Тогда освободим тебя. У тебя нет другого выхода. Если будешь упираться — это дорого тебе обойдется. Надеюсь, у тебя хватит воображения, что бы понять. Все, разговор окончен.
 Анка, тряхнув головой, откинула волосы с лица и заговорила решительным тоном:
 — Пусть будет так! Плевать мне на эти деньги, просто хотела отомстить Витеку за то, что меня ударил. Но... но...— добавила она, судорожно глотая воздух,— я не знала, что он поплатится за это. Я совсем не хотела, чтобы так получилось,
 Меня это не касается, что ты хотела, а чего нет. Лучше скажи, где деньги.
 На вокзале, в камере хранения.
 Так я и знал. А квитанция?
 Дома. Сунула в щель дверного косяка, на кухне.
 Плохо дело, за квартирой наверняка следят. Ладно, что-нибудь придумаем. Где твоя подружка работает?
 На почте, в переговорном пункте.
 В какую смену?
 На этой неделе в дневную.
 Останешься пока здесь, сюда придет человек, ты ему дашь записку к подруге. Пусть она найдет квитанцию и принесет туда, куда мы скажем. И напишешь ей, что ждет тебя, если она не выполнит наше требование или же передаст записку куда не следует...
 А меня разве не выпустите? Ведь я выполнила ваши условия?
 Она услышала короткий смешок.
 Хочешь, чтобы мы остались без заложницы? Еще не известно, не набрехала ли ты. Деньги в чемоданчике?
 Нет, в красной сумке.
 Ага, кажется, совпадает. Сюда придут двое. Одного ты видела, в очках. Ему дашь записку, а второй останется сторожить тебя. У меня еще дел невпроворот...
 Последние слова она едва разобрала, тот, по всей видимости, говорил их сам себе. Потом услышала стук отодвигаемого стула, неторопливые шаги. Хлопнула дверь, раздался скрежет поворачиваемого ключа. Она осталась одна.
 Выдма зажег лампу на своем письменном столе, сел, положил сплетенные руки на стол и молча наблюдал за Герсоном, а тот молча вышагивал по кабинету. Ковер приглушал шаги. Тень от поручика ложилась черной полосой на стену.
 Молчание прервал Герсон.
 Второе место на аттестационной комиссии,— пробурчал он под нос.
 Это еще не так плохо,— Выдма вымученно улыбнулся.
 Если иметь в виду, что экзаменовалось двое, то не-чему радоваться,— добавил не без иронии Герсон,
 Сетуй не сетуй, ничего это не даст, подумаем-ка о грядущем. Итак, первый вывод: деньги у этой девицы, а не у бандитов.
 Чтобы прийти к столь оригинальному выводу, со всем не обязательно думать,— въедливым тоном пробурчал Герсон.— Но вся ли добыча у нее?
 Если не вся, то довольно значительная часть, так что шайке стоит приложить серьезные усилия, чтобы ее выручить.
 -- Занятно, как удалось этой девчонке перехватить деньги?
 Не думаю, что ответ на этот вопрос в какой-то степени ускорит расследование. Меня больше интересует, где она припрятала их.
 Значит, это является дополнительным, хотя и не главным стимулом, почему нам надо найти эту Эльмер.
 Ха! А за что зацепиться? Хотя след следу рознь... И остается заняться обычной кропотливой следовательской работой, а чтобы чего-то добиться и спасти человека, мы должны действовать мгновенно.
 Поспешишь — людей насмешишь,— не удержался поручик.— Вынесли ее при всем честном народе, на глазах у всех, теперь держат в руках. Сомневаюсь, чтобы они оставили ее в живых, даже если она отдаст им деньги. У нас была возможность убедиться, как они заметают следы.
 Думается, что в дапный момент ей не грозит опасность.
 Пока они не получат деньги. А потом?
 А потом все зависит от того, где они ее спрятали. Я уже доложил нашему старику. К моему удивлению, он принял случившееся поразительно спокойно.
 Какие дал указания? — заинтересовался поручик.
 В том-то и дело, что никаких. Должен действовать по собственному разумению.
 Гм... Подозрительная благосклонность. По мне, было бы лучше, если бы отругал...
 И для меня, пожалуй, тоже,— признался Выдма.
 Итак? Какие указания?
 Что касается тебя — пока никаких. Я уже распорядился установить наблюдение за квартирой на улице Гжималы.
 Не думаю, что это может что-то дать.
 Погоди, Пинкертон! А еслп ты попробуешь хоть чуть-чуть пошевелить мозгами? Ищут деньги, при ней их не находят. У них два варианта: лнбо деньги надежно спрятаны в квартире Уейской и они смогут их добыть, когда узнают, где тайник, либо деньги в другом месте. Нам известно, что Анка Эльмер из города не уезжала.
 А может, в камере хранения на вокзале? — Поручик прервал свое хождение по ковру и сел в кресло.
 Именно. Гораздо легче спрятать клочок бумаги, нежели пачку денег. Если квитанция при ней, то пиши пропало. Ну, а если нет?
 Скорее всего, она спрятала квитанцию дома. Значит, еще не все потеряно! — оживился поручик.— Если они заставят ее заговорить, то должны будут появиться на улице Гжималы.
 Вот именно это я и имел в виду, поэтому за домом установлено наблюдение. Да и не только за домом.
 А конкретно?..— Герсон выжидательно посмотрел на Выдму.
 Не думаю, чтобы они не приняли в расчет опасность своего появления возле дома, люди они дошлые. Приманка у нас есть, только голыми руками ее не возьмешь.
 Безусловно, но они попытаются, только вот каким образом?
 В квартире остались две женщины. Обе работают, к ним подобраться можно и вне дома. Пообещают прикончить эту Эльмер и вынудят их отдать квитанцию или деньги, и чтоб никому ни слова. Поэтому я запретил Уейской выходить из дому, а за ее дочерью, которая работает на почте, установил тщательное наблюдение, как и за домом на Гжимале. Посмотрим, кто ищет контакта с ней, вот тут-то и схватим другой конец ниточки.
 Я начинаю лучше думать о вас,— оживился Герсон.
 В то же время понятия не имею, что делать с этим искателем пальто и сумки, но им обязательно следует заняться.
 Вы говорите об этом Кароле?
 Возможно. У тебя есть все адреса?
 Да. В моем распоряжении четыре кандидатуры. Если б не события на Гжимале, я бы давно установил, какой Кароль нам нужен.
 Займешься этим после того, как разыщешь Эльмер. А вызовы Герману и второму вахтеру отправлены?
 Да. Одного я пригласил к восьми, второго к девяти.
 Хорошо. Пригласи и Белецкого, скажем, к одиннадцати. Я сам их допрошу. Ну, а теперь спать, хотя я неуверен, удастся ли нам спокойно провести ночь.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Улицу Гжималы я сначала отыскал на плане города, а потом без труда добрался до нее. Улица тупиковая, мощенная булыжником. Ища нужный мне номер, я издали заметил перед одним из домов группу зевак и милицейскую машину. Остановив машину на некотором расстоянии от этого дома, я выскочил па тротуар, понимая, что с разыскиваемой мною девушкой что-то произошло.
 В доме, возле которого я остановился, находился небольшой продовольственный магазин. Я воспользовался этим обстоятельством, мне не хотелось близко подходить к той группе, где, как я заметил, вертелся милиционер. Купив спички, я намеревался выйти, но тут в магазин влетела девочка-подросток.
 Что там случилось, чего милиция приехала? — поинтересовалась продавщица.
 Похитили эту высокую блондинку, которая приехала к Уейской. Старуху связали, а блондинку увезли на «нисе»!
 Божья матерь! — воскликнула продавщица, но я не стал слушать их дальнейшего разговора. Мне достаточно было того, что я узнал.
 Снова неудача. Чуть ли не из-под носа увели эту девицу. Тут я почувствовал свое полное бессилие, но где-то в глубине росла глухая, отчаянная злость. И тогда я подумал: а вдруг еще не все потеряно? Я ведь знал, где находится малина этой шайки, вряд ли они станут искать другое место, чтобы спрятать эту злосчастную Эльмер. Я был уверен, что ее повезли на Градовую улицу.
 Небрежно сунув руки в карманы пальто, я не торопясь, подошел к группе зевак, окруживших милиционера. Остановившись позади этой группы, с жаром обсуждавшей происшествие, я какое-то время прислушивался к разговору, что дало мне возможность более обстоятельно разобраться в случившемся. Их было трое, и они вынеслн тахту, накрыв ее покрывалом... Из всего, что я услышал, единственно точно можно было установить количество вероятных моих противников. Ну, а мог я рассчитывать, что они все трое окажутся на месте? Неужели столько человек будут охранять эту девчонку, да еще связанную?
 Повернувшись, стараясь не привлекать ничьего внимания, я не спеша, направился к мапшне. Весь во власти эмоций и жажды действий, я сразу же хотел ехать на Градовую. Но, немного поразмыслив, пришел к выводу, что, пожалуй, лучше чуть подождать и появиться там к ночи: чем позже я туда отправлюсь, тем вероятнее, что возле нее будет меньше охраны. Я вернулся домой и сразу же позвонил Каролю. Само собой разумеется, когда он позарез нужен, его нигде не было. Ни дома, ни в редакции. Пробовал искать его еще по нескольким телефонам, где он, вероятнее всего, бывает, но, увы, безрезультатно. Пришлось отказаться от его помощи. До последней минуты у меня все же теплилась слабая надежда, что Кароль сам позвонит мне, ибо веюду, куда я звонил, просил передать ему, что жду его звонка.
 Хорошо понимая, что в горло у меня ничего не полезет, вместо ужина я приготовил себе крепкий кофе и, попнвая его, тщательно обдумывал детали предстоящей операции, стараясь учесть все возможные варианты. Время подошло к двенадцати, а телефон молчал. Пришлось отправиться одному.
 Кроме финки, сохранившейся у меня еще со времен зеленой юности, никаким другим оружием я не располагал, на всякий случай еще прихватил фонарнк.
 Дорогу я помнил хорошо. Оставив машину в том же месте, что и накануне, я нырнул в темноту загородной улочки. Так же как и в первый раз, ориентиром была горящая вдалеке лампочка. Дождя, правда, не было, но темень такая, хоть глаз выколи. Я все время вслушивался, не уловлю ли в темноте рокот мотора или голоса. Вокруг царила тишина. В какой-то момент долетел до меня приглушенный расстоянием гул проходящего поезда. Я подошел к деревянному забору и, напрягая слух, остановился в тени. Ничто не нарушало молчания ночи.
 Осторожно ступая, я шел вдоль забора к знакомой мне щели. Пролез в дыру и загородил ее снова доской, уже находясь за забором, внимательно прислушался, прячась в тени. Черная глыба барака четко вырисовывалась передо мной.
 Внимательно изучая все, что увидел за забором, я заметил на черном фойе барака слабый, едва приметный огонек. Я помнил, что окна закрываются ставнями, значит, свет просачивается через щель. Значит, внутри кто-то есть. Но кто? Только лн она? Я направился на свет, шагая по траве, которая буйно разрослась в этой части двора. По мере приближения к бараку мне начало казаться, что этот слабый огонек влечет меня к себе, притягивает, искушает. Но что он несет, радость или коварство?
 Наконец я добрел до барака и, крадясь вдоль него, остановился возле окна. Через сердечко, вырезанное для украшения в ставне, я смог заглянуть внутрь помещения. Комната, которую я увидел, была гораздо меньше той, но также убого обставлена. Под потолком горела грязная лампочка, висящая на коротком шнуре. Осматривая комнату, я увидел железную койку и сидящую на ней светловолосую девушку. Ее руки и ноги были связаны веревкой. Больше в комнате я никого не обнаружил.
 Может показаться странным, но первое, что я почувствовал,— это была радость. Значит, мои догадки подтвердились, и это меня утешило. Правда, спустя минуту беспокойство и напряжение вновь охватили меня. Кто ее охраняет, сколько пх, где они? Если только один — я могу рискнуть, ну, а если больше? Что тогда? Как поступить? Бросить человека на произвол судьбы и скрыться?
 Такое решение было для меня неприемлемо. Поскольку это был вопрос не только этики, но и личной заинтересованности. Девица сидела без пальто. Если с ней что-либо случится, я буду вынужден распрощаться с надеждой отыскать его. Во что бы то ни стало я должен найти выход.
 Если горит свет в этой комнате, то и охрана определенно не сидит в темноте. Тогда мне удастся установить, сколько их. Я решил обойти барак и вскоре убедился, что огонь горит только в этом единственном окне. У меня затеплилась надежда, что узницу никто не охраняет.
 Но эта надежда, как и многие другие, оказалась обманчивой. Проверяя одну за другой ставни, я подошел к тому окну, где накануне подслушал разговор этих бандюг, и то, что увидел, рассеяло все мои сомнения,
 В знакомом мне помещении было темно, но через ши--роко открытые двери из соседней комнаты, где сидела узница, падала широкая полоса света. Ярко горела печка, и вспышкп пламени просачивались сквозь многочисленные щели в ставнях. Красные отблескп падали на фигуру мужчины, сидящего на стуле. Вытянув далеко вперед ногп, засунув руки в карманы, он сидел, запрокинув голову назад, надвинув шапку на лицо. Видимо, дремой решил скоротать время.
 Что же делать? Каким образом проникнуть внутрь, поскольку совершенно ясно, что двери заперты? В этом я довольно быстро убедился, подойдя к двери и осторожно нажав на ручку.
 Положение, в каком находился охранник, давало все основания считать, что он проснется, едва лишь заслышит шум. Я стоял под дверью и мучительно придумывал, как туда проникнуть. И ничего не мог придумать — от малейшего шороха мужчина проснется. В этом не было сомнений. Как же мне подобраться к нему? Выманить его каким-либо шумом наружу? Криком? Ну, а могу я рассчитывать на то, что он будет настолько беспечен и выбежит из дому? Там есть телефон — ведь эта девица разговаривала с тем своим типом, — значит, охранник, вероятнее всего, бросится к телефону и вызовет своих сообщников. У них есть машина, они довольно быстро прибудут сюда, и тогда...
 Нет, это не годится. Неужели ничего нельзя придумать? Я стоял в темноте, не шелохнувшись, и пытался найти выход.
 В какой-то момент я вспомнил про горящую печку. Эта печка помогла мне. Я направился к сараю и, светя себе фонариком, отыскал там большой бумажный мешок, в котором когда-то был цемент. Затем, сняв с крючков пожарную лестницу, приставил ее к стене барака. Быстро взобрался на крышу и, соблюдая все меры предосторожности, добрался до трубы. Оттуда поднималась в небо полоска дыма. Смяв мешок, я превратил его в огромный шар и с трудом затолкал в дымоход. Быстро спустился вниз, прихватив черенок от лопаты, и вернулся к окну.
 Какое-то время внутри барака царила тишина, но вскоре послышался крик девицы:
 — Эй ты, растяпа! Хочешь, чтобы я задохнулась? Что там у тебя горит, смотри, сколько дыму, дышать нечем. Охранник уже и сам почувствовал запах гари; глянув на печку, откуда клубами валил дым, сообразил, в чем дело.
 — Черт побери! — с криком вскочил он со стула.— Дымит как в коптильне! Не иначе как сажа забила дымоход!
 — Открывай скорее окна, а то задохнемся! Охранник зашелся от кашля п принялся вытаскивать затычки, которыми закреплялись ставнп, потом побежал к входным дверям. Я тотчас бросился тоже к двери, слыша, как уже скрежещет ключ в замке.
 В следующее мгновение он вынырнул из-за двери, я замахнулся и опустил палку на его голову. С тяжелым стоном он свалился мне под ноги. Рассчитывая на то, что после моего удара он не сразу придет в себя, я открыл ставню и, не тратя времени, повыбивал стекла. Потом втащпл потерявшего сознание охранника внутрь, широко распахнув входные двери. Дым клубами валил из барака, а я бросился к девице.
 Она сидела, вытянувшись как струна, всматриваясь в темноту, еще не видя меня. Когда я появился из тьмы, на ходу вытаскивая из-за пояса финку, чтобы освободить ее от пут, она при виде поблескивающего клинка закри-чала не своим голосом:
 — Нет! Нет! Я все сказала!
 — Тихо! — заткнул я ее бесцеремонно.— У меня нет ни малейшего желания прикончить тебя. Не верещи и давай сюда руки!
 Нож был острый, я быстро разделался с веревками, освободив ее руки и ноги. Она попыталась сразу вскочить, но тут же со стоном повалилась на кровать.
 — Растирай руки, а мне дай ноги. Будет больно, но ты терпи, времени мало. На руках я тебя не понесу!
 Во время всех этих манипуляций мы не обменялись ни словом. Наконец минуты через две я прекратил массаж, и она смогла сама встать на ноги.
 Откуда ты здесь взялся? Кто ты?
 Я представлюсь тебе несколько позже,— с некоторой издевкой прошипел я в ответ, ибо злость все еще бушевала во мне.— Советую как можно быстрее отсюда смыться. Ты в состоянии передвигаться?
 Она сделала два шага:
 Кажется, могу... Давай поскорее сматываться, по дороге приду в себя.
 Минуточку,— предупредил я ее, собирая обрывки веревки.— Я должен кое-что предпринять.
 Затем связал лежащего без сознания бандита п, поддерживая девицу, вышел с ней из барака. Остановившись, я прислушался. Сюда, в глухую тишину, едва доходил далекий шум города.
 Мы двинулись вперед и успешно выбрались на дорогу. Я все время напряженно вслушивался, не донесется ли рокот мотора. То напряжение, в котором я находился, не могло не передаться моей спутнице, она шла рядом, боясь нарушить молчание. Наконец, когда мы прошли первые строения, я услышал ее шепот:
 Спасибо... Если б не вы, не знаю, что бы они со мной сделали... Кто вы?
 Какое это имеет значение...— пробурчал я, ибо у меня не было намерения давать ей какие-либо сведения  о  себе.
 Девица, видимо, не почувствовала, каким тоном я ей ответил, потому что продолжала расспрашивать:
 Л куда мы идем?
 К автомашине. Она в ста метрах отсюда.
 А... а потом? Мне кажется, что вы... А я смогу вернуться домой?
 Сможешь, по при условии, что вернешь то, что украла! — зло выкрикнул я.
 Я? Украла?! Вы о чем?! — В ее голосе я почувствовал гнев н некоторую настороженность.
 Пальто и красную сумку! Ты должна мне их немедленно вернуть!
 Тут я почувствовал, что она остановилась как вкопанная.
 — Ох! — воскликнула она тихо.— Значит, и вы?!
 Это были ее последние слова, которые я услышал. В следующее мгновение она резко дернулась, и до меня донесся лишь хруст торопливых шагов по гравию. Ее реакция была столь молниеносна, что я буквально растерялся и бросился догонять ее, чуть замешкавшись. Это все решило. Мои собственные шаги заглушали эхо ее шагов. Когда я остановился, чтобы перевести дух, кругом было тихо и пусто.
 В этой тишине особенно отчетливо донесся до меня рокот заведенного мотора, в следующую минуту в пролете узкой улочки я увндел задние фонари промелькнувшей машины. Это длилось не более секунды, но я понял, что это мой автомобиль. Я оставил ключи зажигания, чтобы в случае опасности как можно быстрее уехать, и никак не мог предположить, что в столь глухом месте угонят. У меня нет ни малейшего желания описывать, в каком состоянии я зашагал вперед, вслед за своей машиной. Наконец после несколько затянувшейся прогулки я добрался до стоянки такси.
 Maшинy я обнаружил возле своего дома. По всей вероятности, Анка наткнулась на мои документы, которые я обычно держу под приборной доской.
 До возвращения Терезы оставалось три дня.
 Предположения майора Выдмы подтвердились: уже в три часа ночи зазвонил телефон. Полученное донесение мгновенно сняло сонливость.
 — Эльмер отыскалась,— сообщал голос по телефону.— Минуту назад появилась в квартире.
 Сама пришла?
 — Сама.
 Срочно высылайте машину! Выезжаем!
 На проводе Зентек. Какие будут указания?
 — Не спускать с нее глаз! Если она выйдет из дому до моего прибытия и вы потеряете ее из виду — спущу шкуру.
 Ее все время не покидало чувство, что кто-то гонится за ней, преследует ее. Она круто брала виражи, так что пищали шины, только бы поскорее и подальше уехать от этого барака. Ровные ряды светящихся фонарей тянулись вдоль мостовой, черные квадраты окон, словно пустые глазницы, смотрели на безлюдные улицы.
 После всего пережитого, после тех страшных минут пустые улицы сияющего города пугали ее, Анка совсем обезумела от страха. Свернув в боковую улочку, она остановила машину у тротуара, ей надо немного успокоиться и подумать, что делать дальше.
 О возвращении в квартиру подруги не могло быть и речи. Куда угодно, только не туда. Тот адрес бандиты знают, она не должна туда ехать, ее там найдут. Анка сидела, притаившись в машине, и пыталась осмыслить происходящее. Вспомнилось доброе лицо мужчины, с которым она провела последнюю ночь, мужественное, красивое, с чуть озорной улыбкой, и ей так захотелось вновь оказаться рядом с ним, в его объятиях, там найти спасение.
 Но это чересчур романтично, ненадежно и почти недостижимо. Она достаточно трезво оценивала свое положение.
 Мысленно перебрала нескольких своих подружек, но ни одна из них, кроме Зоси, о которой в данный момент не могло быть и речи, не вызывала доверия. У них она не чувствовала бы себя в безопасности. Вернуться к тетке, которая живет на Охоте? Ни за что? ведь она там прописана. Ее адрес они знают наверняка. Так что?
 Уехать из Варшавы? Она вспомнила своего дядюшку Юзефа; как давно она его не навещала, наверняка старик обрадуется, если она приедет. Побудет у него несколько дней, а там решит, как жить дальше. Как поступить с деньгами п с собой. Хорошо бы денежки подбросить милиции. Только как? Чтобы не попасть под следствие из-за убийства Виктора и его участия в грабеже?
 Вспомнив о деньгах, она вспомнила и о том, что у нее нет с собой квитанции. Надо ее поскорее добыть из тайника, они ведь заставили ее сказать, куда она ее запрятала. Да и в таком виде, вся перепачканная, в мятом, грязном платье, драных чулках, она не может ехать к дяде в Залесье. Значит, ей обязательно надо попасть на улицу Гжималы. Хоть немного приведет себя в порядок, возьмет кое-кание вещи и, конечно, квитанцию. Да и свои собственные две тысячи злотых, спрятанные в банке па кухне, пригодятся, не забыть бы еще сумку с документами. Значит, на улицу Гжималы? Только как моншо скорее, ведь если за ней гонятся, то в первую очередь направятся туда, там будут ее искать.
 Теперь все зависит от того, когда они узнают о ее бегстве. Если не сразу, значит, она успеет хотя бы на несколько минут заскочить к Зосе и улизнет оттуда до их появления. Ей надо поторапливаться, и автомобиль ей пока нужен. Она никак не могла понять, кто же спас ее. Кто явился столь неожиданно и в столь удачный момент? Она оглянулась по сторонам. Улочка совершенно пустынна. Зажгла свет в машине и принялась обшаривать карманы на дверцах в надежде хоть что-либо узнать о владельце. На полочке под приборным щитком нашла пластиковый пакет с документами. Прочитала нпчего не говорящие ей имя и фамилию, адрес.
 Запустив мотор, Анка тронулась с места. Не доезжая до Гжималы, притормозила, развернулась, чтобы потом не терять времени, если ей придется бежать отсюда. Осмотревшись по сторонам, вышла из машины. И здесь улица была совершенно пустынна. Проехал ночной трамвай, вдалеке в свете фонаря заметила милиционера, это ее почему-то успокоило, принесло ощущение безопасности. Она быстро зашагала вперед, перед поворотом в свою улочку еще раз внимательно осмотрелась. Здесь было темнее, ни одно окно не светилось. От двух фонарей на тротуары падали желтые круги света. За этими пятнами тьма казалась еще гуще. Она нырнула в темную подворотню и, осторожно ступая, добралась до нужной ей двери. На ее стук не сразу отозвался испуганный голос подруги.
 Зоська, открывай, это я, Анка!..— зашептала она торопливо.
 Ты?! — услышала она полный удивления возглас подруги, и дверь открылась.
 На сборы ушло несколько минут, она сложила вещи, в небольшую дорожную сумку, добыла из тайника квитанцию. Пока собиралась, успела ответить на полные удивления вопросы подруги, попрощалась с ней и выбежала па улицу. В следующую мпнуту она была уже возле машины. Трогаясь с места, заметила милицейскую «варшаву», промчавшуюся мимо нее на бешеной скорости.
 Теперь она могла не спешить. До поезда на Залесье оставалось более часа. Поскольку она рассказала бандитам, где спрятаны деньги, вполне возможно, что они дежурят на вокзале. Поэтому она решила приехать к поезду на такси, а сумку с деньгами пока не брать, сделает это позже, квитанцию проще держать при себе, в случае необходимости можно и подальше спрятать.
 Вряд ли привлечет внимание столь обычное явление, как трогающийся с места автомобиль, да к тому же довольно далеко от места действия. Ну а если внутри не горит свет и не видно, кто сидит за рулем? Вот и Выдма где-то краем глаза заметил отъезжавшую машину, не обратнв на нее осооого внимания, ведь в донесении с места наблюдения ничего не говорилось об автомашине. Только о появлении Эльмер. Милицейский пост вел наблюдение за домом через щель в воротах, поэтому автомашину тоже не видел. Милицейская автомашина стояла во дворе, и, только когда они выехали на улицу, чтобы следовать за вышедшей из дому Анкои, только в этот момент установили, что она садится в машину.
 Вот почему Выдма понял, что он прошляпил, понял тогда, когда поднялся в квартиру Уейских. Тут-то он припомнил отъезжающий «вартбург». С этим прояснилось, но вот совершенно не было никакой ясности, каким образом Эльмер удалось вырваться из рук бандитов? Поисками ответа на этот вопрос он решил заняться позже. Сейчас срочно надо выяснить, куда ее повезли и опознала ли она преступников?
 Окидывая взглядом перепуганных женщин, Выдма задавал вопросы:
 Значит, она вернулась?
 Да, пан майор, только что была здесь.
 — Как «была»?!
 Ну да... Разве вы с ней не встретились на улице? — Женщины удивленно смотрели друг на друга, а Выдма сжал зубы, чтобы с досады не выругаться. Взяв себя в руки, он продолжал расспрашивать:
 Как ей удалось вырваться из рук бандитов?
 Ей кто-то помог. Какой-то мужчина.
 Кто же это?
 Она не знает. Он стукнул по голове охранника, разрезал веревки, которыми она была связана.
 — Где же это было? Это очень важно! Женщины в растерянности пожимали плечами.
 Мы не спросили... Она всего несколько минут здесь побыла. Умылась, переодела платье и тут же выбежала. Мы упрашивали ее остаться, но она и слышать об этом не хотела. Мы не все поняли, что она нам говорила...— оправдывалась Зося.
 Значит, неизвестно, куда ее от вас уволокли?
 Сказала, что привезли в какой-то барак, привязали к кровати... с ней кто-то разговаривал из соседней комнаты...
 Тут Выдма уже не смог сдержаться:
 — Ах, черт возьми!
 — Мы как-то не сообразили, что надо спросить про адрес,— убитым голосом оправдывалась пани Уейская.
 Выдме вновь пришлось взять себя в руки.
 Ясно. Может, сказала, куда отправилась?
 Да-да, мы спрашивали ее об этом, но она сказала, что еще не знает,— торопливо объясняла Зося.
 Что взяла с собой?
 Деньги, свои, которые прятала у нас, сумку, кое-что из одежды и...— неуверенно протянула Зося и торопливо закончила: — И все...
 Нет, не все, уважаемая пани! — Выдма почувствовал ее неуверенность.— Каждая деталь важна для следствия и для нее самой.
 И еще достала из щели косяка,— девушка кивнула на дверь,— какую-то маленькую бумажку и быстро сунула в сумочку.
 Вы не разобрали, что это было?
 Нет.
 Вот и все, что ему удалось вытянуть из этих женщин. Он спустился вниз и, сев в машину, поехал в управление. По дороге соединился с дежурным, попросил сообщить, есть ли донесения от машины 36.
 Донесения были. Она села в такси, которое следует по трассе Пясечно — Гура Кальвария.
 Какой номер такси?
 Могу сообщить. Есть и номер «вартбурга», на котором она отъехала с Гжималы.
 Значит, она была на машине?
 Да, на «вартбурге». Он стоял на улице...
 Соединюсь с вами по приезде в управление,— прервал Выдма.
 Сведения, которые он получил, были довольно неожиданны. Судя по всему, следует немного подождать, чтобы убедиться, действительно ли эта особа направилась в Залесье, Когда он входил в свой кабинет, за окном уже серело. О доме и о том, чтобы выспаться, нечего было и мечтать. Он вновь вышел на связь с дежурным. Ему рассказали все про «вартбург» и подали очередное донесение. Такси свернуло с шоссе и в данный момент проезжает Жабенец.
 — Передайте им адрес, куда, как я предполагаю, она направилась: Променная улица, тридцать девять,— распорядился Выдма.— Ни в коем случае не обнаруживать себя, но за домом вести наблюдение. Не исключено, что там будут крутиться подозрительные типы. Их можно арестовать лишь в случае явно враждебных намеренны или действий. Если они надумают уходить, Эльмер оставить, а их не выпускать из поля зрения. Не исключено, что она будет отсыпаться, проспит всю ночь. В тринадцать ноль-ноль наблюдение передать поручику Герсону.
 — Слушаюсь. Распоряжение понял.
 В семь часов поручик Герсон, тихо посвистывая, вошел в кабинет Выдмы.
 — Приветствую вас, товарищ мажор!
 Его приветствие, в котором прозвучали весьма бодрые нотки при соблюдении всех правил субординации, не было должным образом оценено.
 Ваша милость уже на ножках? — проскрипел нелюбезно Выдма.— Очень хорошо, работы невпроворот.
 Неужели что-нибудь новенькое? — Поручику никак не удавалось найти правильный тон.
 Эта особа отыскалась.
 Громы небесные! Потрясающая новость, а наш уважаемый патрон что-то не в духе?
 Увы, с ней опять новые хлопоты. Выскользнула буквально у меня из рук, и теперь мы вновь не спускаем с нее глаз, чтобы не улизнула.— Майор кратко рассказал
 поручику о происшедшем.
 Разве не проще задержать ее, коль скоро знаем, где она находится? Сразу бы многое выяснили.
 В нашу задачу входит задержание всей банды, а не одной Эльмер, тем более что в создавшейся ситуации она стала своего рода связующим звеном...
 Понимаю. Мы держим ее в руках, и, пожалуй, нестоит убирать у них из-под носа столь лакомый кусочек. А не попытаются ли они вновь организовать похищение?
 Я этого не исключаю, только думаю, что теперь, пожалуй, они не будут столь нагло работать. Ну и мы примем все меры предосторожности. С одной стороны, должны предупредить эту девицу о грозящей ей опасности, а с другой стороны, не выпускать из рук всех нитей. Так вот, доблестный воин, получайте задание: в тринадцать ноль-ноль прибыть автомашиной с двумя людьми в Залесье и принять наблюдение за этой особой. Детали передачи оговорите с опергруппой автомашины 36. До этого узнайте, кто владелец «вартбурга» и такси.— Выдма продиктовал номера машин.— Эльмер, вполне возможно, болтала с таксистом, может, из него что-нибудь полезное вытянете.
 А как с деньгами?
 Похоже, наше предположение, что они в камере хранения, подтверждается.
 Ловкая особа,— констатировал Герсон.— Номера записал, это я быстро проверю, а не стоит ли заняться поисками Кароля? До тринадцати часов я, пожалуй, успею.
 Выдма что-то обдумывал про себя.
 — Согласен. Будешь проходить мимо канцелярии, скажи, чтобы прислали этого вахтера из заводской охраны, и попроси Бурого вести протокол.
 Давайте еще раз повторим все сначала,— попросил Выдма, продолжая допрос.— Расскажите, как было с Белецким? Он вошел точно в двадцать два часа десять минут... И потом?
 Панове...— вздохнул вахтер,— ну сколько уже раз я вам рассказывал!.. И должен все повторить сначала?
 Возможно, и больше, пан Лабусь, пока не вспомните все детали. Один раз вы сказали, что Белецкий задержался на несколько секунд, а потом не секунд, а минут,
 а Герман вначале разговаривал с вами стоя, а потом на минуту присел... А на самом деле как было?
 Неужто так это важно?! Вы все время ловите меня на слове. Не может же человек все сразу точно припомнить, как бы вам хотелось.
 Ну, вот видите. Поскольку любая мелочь очень для нас важна, и приходится все начинать сначала. Я тоже сыт вашими объяснениями по горло, но мы не сможем закончить, пока вы не перестанете выкручиваться.
 Да не выкручиваюсь я, провалиться мне на этом месте! — вахтер стукнул себя в грудь.
 Тем лучше, я ведь все равно вытяну из вас всю правду, так что будем сидеть здесь до рассвета. Кое-что я уже начал понимать, в случае .чего смогу вам помочь! Итак, прошу вас, все сначала. Белецкий проходит через проходную ровно в двадцать два десять, так?
 Да, точно в это время.
 — И дальше? Рассказывайте.
 Вахтер покрутил головой и принялся повторять свои показания:
 Белецкий сказал мне: «Пан Лабусь, я уже закончил свои дела, а вы, значит, будете сидеть здесь до утра». Он приостановился и посмотрел на стенные часы. Тогда и я посмотрел, потому и помню точно, сколько было времени.
 В каком месте стоял Белецкий?
 Остановился возле стола, который стоит в проходной как раз под часами.
 Что вы делали в это время? Стояли, ходили по комнате? Продолжайте...
 Сидел за столом и ужинал, еду принес с собой, жена всегда готовит и дает мне в котелке, когда заступаю в ночную смену, я привык поздно ужинать.
 Ну, и что же вам жена приготовила па ужин?
 Я уже вам говорил, гороховый суп и хлеб. Когда Белецкий вошел, я как раз сидел за столом и ел.
 — А котелок, какой? Солдатский?
 Солдатский, двойной. Когда надо — на два блюда. В тот раз во второе отделение жена положила хлеб.
 Давайте вернемся к Белецкому. Что потом?
 Остановился, видит, что я ем, сказал: «Приятного аппетита, пан Лабусь, я уже закончил своп дела, а вам сидеть здесь до утра...» Посмотрел на часы, тогда и я поднял голову и посмотрел, сколько времени. Потом Белецкий спрашивает: «Вкусный суп? Жена, наверное, на корейке сварила?» Я ответил, что вроде ничего себе, вкусный... Тогда он говорит: «Вы на ночь не наедайтесь, а то спать захочется!» Я не успел ему на это ничего сказать, потому что он рассмеялся, этим своим смехом, будто ворота заскрипели, и ушел.
 Кто-нибудь еще был в проходной, кроме вас?
 Нет, я и Белецкий...
 Вахтер умолк и настороженно посмотрел на Выдму.
 Что вы замолчали, продолжайте. Значит, Белецкий ушел, а дальше...
 А дальше ничего не происходило. Я заканчивал, есть, и тут в проходную вошел Герман. Он заместитель начальника охраны и должен проверять посты. Я убирал котелок, когда он вошел, осмотрелся и спросил: «Как у тебя? Спокойно?» Я сказал, что спокойно, да и что могло быть?
 Тогда он предупредил, чтобы я был начеку, потому что в сейфе остались деньги. Но об этом я знал и без него, вот и ответил, что понимаю, как надо нести службу.
 Как вы разговаривали? Стоя?
 Нет, Герман присел, и мы закурили.
 И долго он сидел? Когда ушел?
 Как кончили курить. Повторил еще раз, чтобы не заснул, и ушел.
 Кто кого угощал сигаретами? Он вас или вы его?
 Точно не помню,— задумался вахтер,— кажется, он...
 Что вы делали, когда Герман ушел?
 Как обычно, что на посту можно делать? Прошелся по помещению, выглянул на улицу, потом в другую дверь вышел во двор. Все было тихо, спокойно, сел, немного
 почитал газету. Я человек, привыкший к такой работе, не замечаю, как тянется время, когда дел никаких нет. Так просидел до самого утра, и тут утром началась вся эта кутерьма.
 Выдма не отводил глаз от лица вахтера:
 И это все?
 Л что еще может быть? Рассказал все как на исповеди.
 Неплохо вы исповедуетесь, пан Лабусь. О грехах, значит, умалчиваете?
 Я? Умалчиваю? Надо же такое сказать,— искренне возмутился вахтер.
 Да. Никак не хотите признаваться, что после ухода Германа вы вздремнули. Прихватили несколько часиков.
 Вахтер открыл рот, пытаясь что-то сказать, но молчал, испуганно всматриваясь в лицо Выдмы. Его реакция была так понятна и ясна, хотя он все отрицал, бормоча что-то невнятное под нос:
 — Я... никогда в жизни, пан майор... Богом клянусь! Не спал я...
 Майор резко оборвал его, чтобы сломить остатки упорства:
 — Только не лгать! Я веду следствие об убийстве, а вы все время пытаетесь меня обмануть. Если не спали, значит, были в сговоре с убийцами, которые не могли спуститься в здание с неба. Если я не добьюсь от вас правды, отправлю в тюрьму, будете сидеть, пока не вспомните. Кроме того, вас предупредили об ответственности за ложные показания.
 Вахтер опустил голову, уставившись в пол.
 Так как?.. Или вы говорите, как было... или...— Выдма оборвал фразу.
 Значит, так... Пусть будет, как будет... Узнает дирекция, да и Герман не простит мне этого... Не знаю, как уж случилось, но заснул... Первый раз в жизни с тех пор, как здесь работаю, хотите верьте, хотите нет.
 И долго спали?
 Часа три, пожалуй...
 Неплохо. Проснувшись, глянули на часы?
 Глянул. К двум подходило.
 Каково было самочувствие? Наверное, почувствовали себя бодрым, отдохнувшим?
 Нет, совсем наоборот. Кости ныли, потому как спал, положив голову на стол, башка трещала, никак с мыслями собраться не мог. Когда выпил воды, немного полегчало.
 Почему вы сказали, что вам Герман пе простит этого?
 На следующий день он расспрашивал меня, не заснул ли я ненароком. Я поклялся, что ни па секунду глаз не сомкнул, а он терпеть не может, когда его кто надувает...
 Может — не может, надо было сразу говорить правду.
 Отпустив Лабуся, Выдма соединился с дежурным.
 Какие новости? — спросил он его.
 Ничего нового, товарищ майор, никаких изменений. С дома не спускают глаз.
 Передайте, чтобы немедленно докладывали о малейших, даже самых незначительных переменах.
 Они получили такое распоряжение.
 Хорошо, я пока буду у себя.
 Выдма попросил пригласить в кабинет Германа. Посмотрел на вошедшего внимательным, изучающим взглядом, но лицо вахтера с запавшими щеками, длинным большим носом, нависшим над маленькими, как у ребенка, тонкими губами, ничего не выражало, ни тени волнения. Он сел на предложенный ему стул, пригладил рукой редкие желтоватые волосы, тронутые сединой, едва прикрывающие лоснящуюся кожу головы, сообщил свои данные я с равнодушием ждал начала допроса.
 Вы являетесь заместителем начальника охраны? — Выдма не спускал глаз с Германа.
 Так точно, товарищ майор, но одновременно несу службу и как вахтер.
 — Что входит в обязанности заместителя?
 Разница между мной и вахтером только в том, что я обязан проверять, как несут службу вахтеры. Иногда кое-какие бумажки подписываю, но такое редко бывает.
 А проверка постов?
 Это всегда делаю. Конечно, тогда, когда сам заступаю на дежурство. И сам начальник охраны время от времени проводит.ночную проверку.
 Расскажите, как проходило дежурство в ту ночь, когда была совершена кража. Вы проверяли, как несли службу вахтеры?
 Конечно. До того как на меня напали, я один раз зашел в проходную и еще проверил внутризаводской пост.
 В котором часу вы были в проходной?
 Герман смотрел в окно, задумавшись на какой-то момент.
 Кажется, это было после десяти.
 — Кто там был?
 Только Лабусь, он в ту ночь, дежурил в проходной.
 И никого больше?
 Нет, он был один.
 Что он делал? Не спал?
 Нет, сидел за столом и заканчивал ужин, как разскладывал котелок.
 А что он ел на ужин?
 Кажется, какой-то суп.— В голосе Германа прозвучало удивление.
 О чем вы разговаривали?
 Трудно сейчас вспомнить.— Герман с еще большим удивлением посмотрел на Выдму .—  О какой-то ерунде, пустяках, которые тут же вылетают из головы.
 Майор ухмыльнулся.
 Да, пожалуй, так. И долго болтали?
 Минут десять, не больше.
 А теперь подробнейшим образом опишите, что во время этого разговора делал Лабусь и что вы?
 Теперь ухмыльнулся Герман, едва заметно нскрнвпв губы в улыбке, давая понять, сколь безразлично ему любопытство майора. Тем не менее обстоятельно принялся рассказывать:
 Лабусь, собнрая котелок, стоял возле стола. Я подошел к нему, он отодвинул котелок и сел на табурет. Я тоже сел на другой, Лабусь только что
 поел, поэтому вытащил из кармана сигареты, и мы закурили...
 Он их вытащил или вы?
 Герман бросил быстрый взгляд па майора, показывая, что удивлен вопросом, неужели можно предположить, что было не так, как он сказал!
 Ну конечно, он,— уверенно подтвердил Герман.— Я даже помню, как я ему протянул огонь. Если бы предложил сигарету я, то, скорее всего, подождал бы, когда
 он даст мне прикурить.
 Вы хороший психолог,— равнодушно бросил Выдма.— Рассказывайте дальше. Долго вы курили?
 Минут десять.
 А потом?
 Что «потом»? Я вернулся на свой пост, и все. А если говорить про нападение на меня...
 Об этом у меня есть обстоятельная информация на основании ваших показаний. На сегодня хватит, благодарю вас.
 Поскольку телефон молчал, Выдма попросил вызвать кассира.
 Белецкий вошел, раскланялся и попросил разрешения снять пальто, указывая взглядом на вешалку в углу.
 Ну конечно, прошу вас.— Выдма с интересом рассматривал вошедшего пожилого мужчину, а тот не спеша нашел место, куда положить шляпу, потом снял пальто, вывернул подкладкой наверх и аккуратно повесил на крючок. Только после этого подошел к письменному столу и, еще раз поклонившись, сел на стул.
 Вот и опять пришлось нам встретиться, пан Белецкий...— начал Выдма, рассматривая огромный пестрый галстук-бабочку, украшавший кассира. Значит, несмотря
 на довольно солидный возраст, пан Белецкий еще не утратил интереса к жизни.
 Да-да, пан майор... И, увы, не при самых приятных обстоятельствах. Денег как не было, так и нет.
 Простите, но это довольно явный упрек в мой адрес.
 Ну что вы,— заспешил Белецкий,— просто констатация фактов. Понимаю, как нелегко вырвать добычу из рук таких бандитов.
 Я признателен вам за понимание. Ну, а теперь к делу. Мне надо выяснить некоторые мелкие детали, которые мне не совсем ясны. В первую очередь расскажите,
 чем объяснить, что накануне грабежа вы задержались на работе дольше, чем обычно. Часто вы так делаете?
 Белецкий отрицательно покачал головой:
 Нет, совсем не часто, уверяю вас. Скорее, очень редко. Но в тот вечер я вынужден был остаться. Вы знаете, я сейчас один, и нужно было подготовить выплату к следующему дню.
 Разве она не была подготовлена? — удивился Выдма.
 Не была, я не успел сделать это своевременно.
 Я слышал, что выплату перенесли на следующих! день, потому что без помощника вы не хотели выдавать деньги.
 Действительно, именно это явилось второй причиной.
 Гм... Придется согласиться с таким объяснением. Пойдем дальше.
 Белецкий покраснел и язвительно изрек:
 Значит, вы не верите тому, что я говорю?
 В принципе не очень доверяю опрашиваемым. Но возможно, в случае с вами я поступаю неправильно...— примирительно добавил майор.
 Белецкий сжал губы и с неприязнью посмотрел на Выд-му, но ничего пе сказал. В этот момент раздался телефонный звонок. Майор молча слушал, бросил короткое «спасибо» и, положив трубку, продолжил разговор:
 Мы остановились на том, что вы задержались на работе. Сколько, интересно, было времени, когда вы проходили через проходную?
 Я уже давал показания. Неужели я должен все время повторять одно и то же?
 Это не помешает. Повторите, прошу вас.
 Было десять минут одиннадцатого.
 А вы не ошибаетесь? Как вы запомнили, который был час?
 Потому что посмотрел на часы, которые висят в проходной.
 Сколько времени вы находились в проходной, что там делали? Расскажите, пожалуйста, об этом поподробнее.
 Собственно, рассказывать мне почти нечего. Обменялся несколькими словами с вахтером и тут же ушел. Вот и все.
 Минуточку, пан Белецкий. Значит, вы перекинулись несколькими словами, и, выходит, не задержались? Бросили несколько слов через плечо, направляясь к выходу? Так?
 Нет-нет, не так. Подошел к столу, за которым сидел вахтер, и на минуточку остановился.
 Что в этот момент делал вахтер? Неужели я должен каждое слово вытаскивать из вас клещами?
 Что делал?..— Кассир словно пропустил мимо ушей последнее замечание Выдмы.— Да-да, припоминаю. Он ел какой-то суп из солдатского котелка...
 Ну, вот видите, уже лучше. И что вы ему сказали?
 Не помню...— На лбу кассира появились капельки пота.
 Может быть, вам напомнить? Вы обратили внимание вахтера на часы. После ваших слов он посмотрел вверх. Разве не так?
 Возможно, довольно трудно сейчас вспомнить столь незначительные детали.
 Не такие это уж незначительные детали, пан Белецкий, ибо вахтеру подсупули снотворное, вот я и стараюсь установить, когда это произошло.
 Реакция кассира была крайне неожиданна.
 — Хи... хи... хи...— раздался его скрипучий смех.— И вы думаете, что это я его усыпил? Неплохо получается. Я ночи не сплю, все никак не могу успокоиться из-за этой
 кражи, а вы считаете, что я к ней руку приложил. Довольно жалкая острота!
 Выдма, постукивая карандашом по столу, внимательно наблюдал за кассиром. Тот, заметив, что Выдма смотрит на него пристально, внезапно осекся, нахмурив брови.
 Майор откинулся на спинку кресла.
 — Твердый вы орешек, пан Белецкий,— усмехнулся Выдма.— Ну, ничего, думаю, что мне еще предоставится приятная возможность поговорить с вами. До конца следствия пока далеко... А сегодня на этом закончим.
 Белецкий встал, подчеркнуто церемонно раскланялся и направился к вешалке.
 Согласно распоряжению майора, поручик Герсон установил имена владельцев обеих машин, после чего еще раз проверил адреса журналистов, которых разыскивал. Первый, живущий поближе, ничего не дал. После нескольких фраз заспанный молодой человек, стоявший перед Герсо-пом в пижаме, протирая глаза, обнаружил полнейшее незнание предмета разговора.
 Следующим в списке фигурировал Кароль Пажистый. Просмотрев список жильцов, поручик установил, что разыскиваемый журналист живет на третьем этаже. Поднявшись на второй этаж, он услышал, как хлопнула дверь этажом выше и на лестнице раздались торопливые шаги. Потом на площадке появился молодой мужчина с сумкой, из которой торчали две пустые молочные бутылки. Герсон увидел перед собой брюнета с густыми темными бровями и длинными ресницами, оттеняющими голубые глаза, от такого молодца любое девичье сердце замрет от счастья.
 Поручик приостановился и, разглядывая мужчину, спросил:
 Не вы ли Кароль Пажистый? Молодой человек остановился.
 Именно я. Интересно, какие боги вас сюда привели? Герсон усмехнулся.
 Я поручик Герсон из Главного управления. Вот мое удостоверение,— и он полез в карман.
 Я вам верю,— улыбнулся в ответ Пажистый.— Просто чудесно, что наконец-то вы напалн на мой след. Подождите меня минуточку здесь или же возле дома, в квартиру пока не могу пригласить, ибо моя сестрица не навела еще порядок. Сейчас вернусь, вот должен купить что-нибудь на завтрак.
 И, не дожидаясь ответа, помчался вниз.
 Герсон подошел к окну и выглянул на улицу. Молодой человек пересек мостовую и исчез в дверях продовольственного магазина. Очередь оказалась не такой большой, и Кароль Пажистый через несколько минут появился с сумкой, полной провизии.
 — Еще чуть-чуть терпения,— обратился он к поручику,— сделаю один телефонный звонок, и вы сможете надеть на меня наручники.
 Герсону следовало бы послушать телефонный разговор, но ничего иного не оставалось, как покорно ждать. Все поведение молодого человека свидетельствовало о том, что появление поручика ему на руку, пожалуй, даже он его ожидал. Герсон не сомневался, что, наконец, напал на разыскиваемого человека. В следующую минуту Пажи-стый появился на лестнице.
 Вы знаете Анку Эльмер? — не удержался поручик, чтоб покончить со всеми сомнениями.
 Знаю и поэтому давпо жду вашего появления. Идемте, сейчас я отведу вас к своему приятелю. Я уже предупредил его по телефону, что мы идем к нему. Он живет совсем рядом, такси брать не надо.
 Когда они уже шагали по тротуару, Герсон продолжил разговор:
 — Ваш приятель имеет отношение к этому пальто в клетку и сумке?
 Пажистый засмеялся:
 Браво, милиция! Все знаете? Уверен, пока не все. Сейчас мы с вами прижмем этого лягушачьего сына, пусть наконец откроет свою пасть.
 Вы со мной разговариваете так, будто я посвящен в ваши отношения. Увы, я не могу всего знать.
 Не беда. Сейчас разберетесь. Дело в том, что я сразу хотел сообщить милиции о некоторых событиях, а мой приятель в силу определенных причин никак не мог на это решиться. Как я рад, что вы сами пришли и столько, по всей вероятности, знаете, что заставите его заговорить.
 Герсон вспомнил имя владельца «вартбурга», которое ему дала автоинспекция.
 Вашего друга зовут Анатоль Сарна?
 Точно. Значит, вы и это знаете? Тем лучше.
 Интересно, почему же он так загадочно ведет себя но отношению к милиции?
 Пусть он сам вам все объясняет. Из меня он выжал клятву, что без его разрешения я рта не открою, вот и держу слово. Хотя его опасения, из-за чего он, собственно, ничего не хотел сообщать милиции, теперь уже не имеют смысла, поскольку вы знаете, что он разыскивает пальто в клетку и эту проклятую сумку,
 Поручик не все понимал из того, что говорил Пажи-стый, и ждал с нетерпением встречи с этим загадочным Сарной, надеясь, что тот, наконец, все объяснит. Через несколько мннут они были на месте. Герсон быстрым взглядом окинул хозяина дома, открывшего им дверь. Перед ним стоял молодой, высокий, крепкого телосложения мужчина, широкоплечий, со светлыми вьющимися волосами. Садясь в кресло, поручик внимательно осмотрелся по сторонам.
 Комната была большая, с широким окном, у окна стоял стол, на котором в беспорядке валялись тюбики с красками, карандаши, рулоны бумаги, в майоликовой вазе торчали всевозможные кисти.
 Пажистый опустился в другое кресло, а хозяин пододвинул стул и сел на него, закинув руки за спинку.
 — Кажется, вы знаете от своего друга, кто я и откуда? — начал Герсон.
 — Да, знаю. Кароль только что звонил мне, предупредив  о  вашем приходе.
 Итак, если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету...
 Ты уже успел что-то рассказать поручику? — Сарна кинул взгляд на приятеля.
 Только одно — что я был против твоего молчания, А все остальное, чтобы ты получил удовольствие, прибеper для тебя.
 Сарна чуть кивнул и перевел взгляд на поручика.
 Что вас интересует?
 Все, что касается Анки Эльмер и того дела, в котором она замешана. Меня также интересует ваше участие в некоторых ее действиях. Рассчитываю на откровенность, Вы ведь разыскивали какое-то пальто и сумку?
 — Поскольку вы уже знаете основную причину моей заинтересованности Анкой Эльмер, мне не избежать весьма неприятных последствий.
 Не спеша, старательно подбирая слова, Сарна описал все события, в которых он принял участие, стараясь при этом обстоятельно объяснить мотивы своих поступков. Герсон молчал, вертя в руках шариковую ручку, время от времени делая пометки. Наконец Сарна закончил.
 — И все это вы хранили в тайне только по этой причине? Трудно поверить.
 Но это так,— убежденно подтвердил Сарна.— Я должен был руководствоваться в первую очередь собственным интересом. Потеря невесты, а до этого неминуемо бы дошло, была бы для меня слишком дорогой ценой. У меня не было никакого желания платить ее.
 Как вы могли заранее все предрешить? Еще не известно, пришлось ли бы вам платить. В милиции работают люди, тоже имеющие невест. Вас вполне могли бы понять,
 вы должны были рассчитывать на то, что мы умеем хранить тайны.
 Да, но есть еще и инструкции. Я никак не мог рассчитывать на то, что ради какого-то там Сарны вы решитесь нарушить инструкцию.
 Договориться всегда можно, ибо тот же Сарна оказал бы нам большую услугу, сообщив весьма важные сведения. Это позволило бы давно закончить следствие, а вы давно получили бы свое пальто и сумку.
 Да, но их нет, и я уже готовлю себя к тому, что помолвка будет разорвана...— с горечью констатировал Сарна.
 Скажите,— обратился поручик к Пажистому,— значит, это вы сообщили своему приятелю адрес на Градовой, полученный вами, гм... не будем называть, при каких обстоятельствах? Наверное, вам небезынтересно будет узнать, что Анка Эльмер не может забыть тот вечер. Я несовру, если скажу, что у нее к вам довольно теплые чувства...
 По-видимому, это был тот редкий случай, когда на лице Пажистого вспыхнул яркий румянец. Он всячески пытался скрыть свое смущение. Поручик пришел ему на помощь:
 — Таким образом, можно сделать вывод, что в ту ночь она звонила Яхме, тот велел ей ехать на Градовую. Там он передал ей шестьсот тысяч. Держать их при себе было рискованно. Она должна была ждать его с деньгами в его квартире, чего она не сделала, и он поплатился за это жизнью... Хотя я уверен, что судьба Яхмы уже была предрешена в тот момент, когда он признался, что обобрал своих дружков. Такие номера безнаказанно не проходят.— Поручик умолк, потом обратился к Сарне: — Где эта Градовая находится?
 Сарна подробно рассказал, как туда попасть.
 — А как вы узнали про Уейских и их адрес?
 Мне сказала ее тетка.
 Вы говорили, что видели, как истязали Яхму, и видели человека, который этим руководил?
 Да, но только сзади.
 Какой он?
 Сутуловатый, из-под шляпы торчали седые космы.
 Еще на что-нибудь вы обратили внимание, я имею в виду внешний вид?
 Хорошо запомнил руку. Он пил пиво и время от времени подносил стакан ко рту. Это рука пожилого человека, белая, морщинистая, покрытая веснушками. Пальцы длинные, костлявые, с коротко подстриженными ногтями.
 Во что он был одет?
 На нем было поношенное осеннее пальто, темное, и на голове коричневая бесформенная шляпа.
 Эльмер бросилась бежать, как только вы упомянули о сумке?
 Именно тогда. Видимо решила, что я очередной претендент на эти деньги.
 Когда же возвращается ваша невеста?
 Через два дня...— вздохнул Сарна.
 Посмотрим, возможно, нам удастся вам помочь. Хотя, если быть искренним, вы никак этого не заслуживаете. Скорее всего, мы должны злом отплатить за зло и в подходящую минуту вызвать вашу невесту и вручить ей найденные вещи.
 Сожалею. Я уже говорил, что понимаю, сколь печальные последствия меня ожидают.
 Черт побери,— воскликнул Герсон,— но ведь она должна вам поверить. Думаю, вы сильно преувеличиваете.
 Вы не знаете Терезу...
 Надеюсь, у меня будет возможность познакомиться с ней. Тогда я выступлю в вашу защиту...— проговорил Герсон, вставая с кресла.— Я обязан пригласить вас обоих в управление для дачи показаний,— закончил он разговор.
 Анка, как и предполагал Выдма, приехав к дяде, сразу же легла спать, путано объяснив причину своего столь неожиданного приезда. Пан Эльмер, обрадованный появлением племянницы, не стал вникать в причины, побудившие ее приехать. Она была его любимицей, ее приезд свидетельствовал о том, что она о нем помнит. 
 Анка проснулась довольно поздно, болела голова, в горле пересохло, но холодный душ быстро улучшил ее самочувствие, поэтому она не отказалась от обеда в ресторане, на который ее пригласил милый дядюшка. За несколько часов в этом гостеприимном доме она почти совсем успокоилась. Лес и тишина сняли напряженность, страх притаился где-то на донышке сердца, и картнны пережитого кошмара не казались уже такими страшными, она не думала об опасности, вроде ее и не было.
 От такого настроенпя прошла и напряженность; она и представить себе не могла, какое донесение передал Герсон именно в тот момент, когда она шла на обед. Поручик, находясь в машине, доложил на центральный пункт связи следующее:
 — В районе дома появились два подростка, сгребают листья, обращает на себя внимание их неторопливость в работе. Девица в сопровождении дяди вышла из дому.
 Один из парней исчез из поля зрения. Наблюдать за Эльмер выслал Зентека...
 Деревья за окнами купались в солнце, и Анка, вернувшись с обеда, поставила шезлонг в палисаднике перед домом, прихватив с собой книжку. Царила тишина и покой. Неподвижные сосны, росшие вокруг дома, казалось, охраняют его, вселяют чувство безопасности. Пахло смолой, и в тишине едва различимо было гудепие насекомых. Так прошло послеобеденное время, а вечером они сели перед телевизором.
 Было уже десять, закончился фильм, и как раз в этот момент послышался шум мотора, внезапно оборвавшийся перед их домом. Анка подошла к окну и увидела, как из машины выскочила девушка, войдя в калитку, почти бегом бросилась к дому.
 Услышав торопливый стук в дверь, дядя поднялся и сам пошел открывать. В следующую мннуту в комнату влетела молодая особа и бросилась к Анке, будто к своей старой знакомой.
 Анка, меня прислала Зося, я ее подруга. Мне надо сказать вам несколько слов наедине.
 Говорите здесь, я не буду вам мешать...— проговорил несколько обиженно дядя.
 Когда они остались вдвоем, прибывшая схватила Анку за руки и взволнованно заговорила:
 — Дорогая, я пришла совсем не с добрыми вестями. Зося прислала меня предосте-речь вас.
 — В чем дело? Почему она сама не приехала?! Женщина наклонилась к самому уху Анки:
 Я разговаривала с ней по телефону, она боялась прийти ко мне. Сказала, что за ней следят... Умоляла, что бы я как можно скорее добралась до вас п предупредила об опасности...
 Какой?! Что мне грозит?!
 Вас хотят похитить, они торопятся. Это может случиться в любую минуту. По дороге мы обогнали машину с какими-то подозрительными типами. Проехав Служевец, заметили впереди себя машину... Зыга, когда их обгонял, включил фары, и я рассмотрела их. Два бородатых типа и еще один за рулем в темных очках.
 А Зыга — кто?
 Ох, задаешь ненужные вопросы, а время бежит,— нетерпеливо дернула плечиком приезжая.— Это мой парень, у него машина, он согласился за тобой приехать! Ночь проведешь у меня, а завтра Зоська постарается добыть тебе другую квартиру...
 Анка внимательно присмотрелась к совершенно незнакомой женщине. Показалось, что где-то ее видела, возможно, как раз среди друзей Зоси. Чтобы рассеять сомнения, она поинтересовалась, откуда ей известен адрес.
 Точно она не была уверена, но дядин адрес знала и предполагала, что ты можешь быть у него.
 А вы не знаете, откуда Зоська узнала, что мне грозит опасность?
 Нет, она ничего не говорила про это... Ну, решайся, Со мной поедешь или рискнешь остаться?..
 Нет! Нет! Еду! Спасибо, что выручили.
 Пустяки, моя дорогая. Только если уж решила ехать, то поторапливайся, не хочется попадать в переделку. Зыга стоит возле дома, я пойду к машине и буду ждать тебя там.
 И снова бедной Анке пришлось быстро собирать свои вещички и уносить поскорее ноги, оказывается, и здесь небезопасно. Наспех расцеловав огорченного дядю, она побежала к машине, та с ходу рванула с места.
 Когда они выехали с проселка на асфальт и уже подъезжали к вокзалу, Анка заметила темный «фиат», он на большой скорости обошел их, проезжая через переезд, подскочил несколько раз, резко заложил вираж на повороте и с ревом умчался вперед.
 Вдоль шоссе, по которому они ехали, с двух сторон тянулась сплошная стена леса. С этого шоссе они должны были выехать на автостраду, ведущую на Варшаву. Фары выхватывали пз темноты стройные стволы сосен и белеющие березки, но в глубине, в чащобе, притаилась непроницаемая тьма. Перед Анкой маячил силуэт мужчины. Он сидел, несколько откинувшись назад, держа руки в кожаных перчатках на руле. Машину вел уверенно, спокойно. Потом оиа перевела взгляд на женщину. Та тоже сидела спокойно, вглядываясь в освещаемую фарами полоску шоссе.
 От тишины, царившей в машине, у Анки со дна души поднялся притаившийся там страх. Она всеми силами старалась сдержать растущее беспокойство, понимая, что может не выдержать и закричать. Уже хотела, было потребовать остановить машину, тогда она выскользнет и побежит — и будет бежать, бежать и бежать, все равно куда, только бы избавиться от этого ужаса, который давит ее.
 Но то, что случилось в следующее мгновение, как нельзя, кстати, помогло ей. Вначале она увидела два красных огонька идущей впереди машины, которая медленно ехала по краю шоссе. В какой-то момент фары скользнули по крыше той машины, осветив заднее стекло. Зыга просигналил светом, что идет на обгон, и вдруг идущая впереди машина внезапно повернула влево, перегородив дорогу.
 Их машина резко остановилась. Анка заметила, как от той машины оторвались два силуэта и с пистолетами в руках бегут к ним. Выскакивая из машины, она краем глаза заметила, как Зыга поднимает руки вверх, и еще до нее долетел протяжный зов, но слов она не разобрала, так как уже скрылась в лесу, ища там спасения. Что происходило на шоссе дальше, она не знала, подгоняемая страхом, мчалась вперед, среди деревьев, куда едва доходил свет фар. Неожиданно она налетела на дерево и, сотрясаясь от рыданий, приникла к нему, удар оглушил ее, она никак не могла перевести дух. Наконец пришла в себя, несколько успокоилась, поняв, что находится уже довольно далеко от шоссе. Сквозь деревья еще виднелись белые полосы света от двух стоящих на шоссе машин, но в лесу, где она притаилась, была совсем темно.
 Вдруг рядом хрустнула ветка, кто-то тихо ругнулся. Значит, кружил человек. От страха она пригнулась, прячась за куст можжевельника, ища спасения в его ветвях. Совсем рядом промелькнул черный силуэт. В первый момент ей хотелось сорваться и бежать, но она сдержалась, сообразив, что это небезопасно. Шаги вскоре удалились, и воцарилась тишина... Какое-то время она выждала, а потом побрела по лесу, сама не зная куда.
 То и дело, натыкаясь на деревья, задевая лицом колющиеся ветви, она упорно шла вперед. Вдали увидела мелькающие огоньки. Наконец вышла на какую-то улочку, пересекла ее и, пройдя неогороженный участок, вышла на тропинку, идущую вдоль железнодорожной колеи. На той стороне она заметила освещенный фонарями перрон.
 Только теперь спало нервное напряжение, и Лика разрыдалась. Рыдала громко, не сдерживаясь, спазмы перехватывали горло, вместе со слезами проходила напряженность. Наконец она вытащила носовой платок и, всхлипывая, принялась вытирать глаза. Подходя к станции, она уже совершенно успокоилась. Но тут ее опять охватил страх: вдруг наткнется на своих преследователей, бандиты могут вернуться, и ей опять придется бежать. Она постаралась взять себя в руки, сосредоточилась; что бы там ни было, но она найдет выход из положения, это она умеет.
 Подходя к станции, она не заметила ничего подозрительного. На перроне стояло несколько человек, значит, скоро будет поезд. Анка вошла в зал ожиданий и осмотрелась по сторонам. В зале никого не было. На одной из лавок сидел пожилой мужчина, который сразу же встал и направился к выходу.
 К счастью, во время бегства она не выпустила из рук дорожную сумку, где лежала ее сумка с деньгами. Анка купила билет, привела себя в порядок, стряхнула с пальто кору о мох и вышла на перрон. Поезд вот-вот должен был подойти, уменьшалась возможность встречи с преследователями.
 А пожилой мужчина тем временем, выйдя из здания станции, направился не на перрон, а, обойдя дом, заспешил к телефону-автомату. Услышав в трубке знакомый голос, торопясь, проговорил:
 — Слушай, Густав, это я. Срочно отправь на Западный вокзал Метека. В его распоряжении тридцать пять минут. Он должен сесть в поезд, идущий из Варки, и разыскать блондинку, она в белом пальто в клетку. Мне надо знать, где она выйдет и куда направится.
 Не слушая ответа, он повесил трубку и вышел на перрон.
 Поезд был почти пуст. В вагоне, куда села Анка, кроме нее, оказался только тот пожилой мужчина ,  которого она заметила в зале ожиданий. Его присутствие, решила она, оградит ее от возможных выходок хулиганов, и она села поближе к нему.
 Она всматривалась в черноту ночи, раскинувшейся за окном, и никак не могла решить, куда же ей теперь податься. Где-то внутри Анку согревала мысль, а не разыскать ли Кароля. Она хорошо помнила адрес его квартиры, где они были вместе,— а вдруг он дома и приютит ее? Теперь она понимала, что это единственный выход. Ну, а если он откажет, тогда ничего не остается, как пойти на самое худшее и страшное: заявить в милицию, отдать квитанцию и терпеливо ждать в камере решения суда. Сколькими же годами придется заплатить за то, что к ней попали краденые деньги, что ей захотелось таким образом свести счеты с Яхмой?
 Поезд подъезжал к Варшаве-Западной. Неожиданно пришла в голову мысль, а не слишком ли поздно искать защиты у Кароля? Ведь, несмотря на все заверения, он может оказаться женатым, и тогда своим появлением она вызовет ненужный скандал. Эти пальто и сумка...
 Интересно, который час, подумала она, но часов на руке не было. Значит, потеряла в лесу, а возможно, торопясь, забыла их на столике у дяди. Она бросила взгляд на пожилого мужчину, который так же, как и она, вглядывался в темноту ночи, хотя за окном ничего нельзя было разглядеть. Наклонившись к нему, чтобы он лучше расслышал, Анка спросила, сколько времени.
 Пожилой мужчина не спеша расстегнул пальто, вытащил старомодные часы луковицей.
 — Половина одиннадцатого,— любезно ответил он, окинув ее взглядом из-под набрякших век.
 Отчаяние и ужас сдавили ей горло.
 Тот голос! Тот голос!.. Да-да, это тот голос нз темноты, она уверена, она навсегда запомнила эти дребезжащие звуки!
 Мысли путались в голове, ничего пе видящим взором она смотрела на пожилого мужчину, который, казалось, совершенно не обращал на нее внимания. Она никак не могла разглядеть его лицо, поскольку он сидел, опустив голову, глубоко падвинув на лицо шляпу.
 Поезд, замедляя ход, подъезжал к станции. Это была Охота. Боясь оглянуться на своего страшного спутника, Анка сорвалась с места и бросилась к выходу.
 Пожилой мужчина еще ниже опустил голову, чтобы она не смогла разглядеть его. По ее реакции он понял, что она узнала его. После того как была обнаружена их малина на Градовой, после бегства этой девицы, сейчас в поезде произошел второй опасный провал, ему надо как следует все обдумать. Первое и самое важное — убрать блондинку, это гораздо важнее, чем добыть деньги, попавшие к ней.
 Круг света от лампы освещал лежащие на столе бумаги, стоящее рядом кресло и ковер. Вытянутые ноги Герсо-на были хорошо видны, а его лицо и лицо Выдмы скрывала тень, вся комната тонула в полумраке.
 Поручик докладывал, вернее, описывал ход событий в Залесье, откуда только что прибыл:
 ...обогнали их около станции, потом сбавили скорость. Когда они наконец появились, мы поставили машину поперек дороги. Те двое не сопротивлялись, а Эльмер сбежала. Реакция у нее потрясающая, машина еще не остановилась, а она уже на ходу выскочила и скрылась в лесу. В такой темноте отыскать ее совершенно было невозможно. В погоню за ней я послал Зентека. Думал, что она притаилась где-то поблизости в кустах и ждет, пока мы уедем.
 Что и говорить, мастер она по побегам,— пробурчал Выдма.— Сбежала от бандитов, потом от Сарны, а теперь от нас.
 От пас второй раз,— не без язвительности добавил Герсон.
 На сей раз от тебя,— парировал Выдма, уловив злорадство в тоне поручика.
 Только теперь ей не удастся скрыться. Не с пустыми руками прибыл я сюда.
 Посмотрим, чего стоит ваш улов. Документы у них есть?
 Герсон протянул майору удостоверения задержанных. Просмотрев, майор просил ввести вначале женщину и зажег верхний свет.
 — Пани Рената Вильская? — поинтересовался Выдма, когда ввели задержанную.
 Перед ннм стояла женщина лет тридцати, у нее были хорошо уложены волосы и умело сделан макияж.
 Да, пан майор,— подтвердила она, из чего следовало, что задержанная хорошо разбирается в знаках различия, ибо Выдма на сей раз был в мундире.
 Ваши анкетные данные уточним потом. А сейчас ответьте мне только на один вопрос: привлекались ли вы ранее к судебной ответственности? Только правду, надеюсь, вы понимаете, что завтра мы все это проверим.
 Да, привлекалась...
 За что?
 Сводничество... Получила год условно, как ранее несудимая.
 Ну а теперь получите неусловно. Зачем вам надо было вмешиваться в эту историю? Сколько вам обещали дать за то, что выманите Эльмер из дому?
 Как «выманите»? Я ничего не понимаю, о чем вы? Я оказала ей помощь. Почему нас, как преступников, привезли сюда?!
 Серьезно не понимаете?! Тогда я вас прошу рассказать, как получилось, что вы решили ей помочь? Кто просил вас об этом?
 Один из моих знакомых,— в растерянности проговорила Вильская.
 Предупреждаю, за дачу ложных показаний будете привлечены к судебной ответственности.— И Выдма зачитал соответствующий параграф.— Ну а теперь не выкручивайтесь и скажите: кто просил?
 Женщина, закусив губу, протянула:
 Пан Земба... гардеробщик из «Бристоля».
 Ну а этому господину что надо было?
 Значит, было так,— Вильская, поняв безнадежность своего положения, заговорила.— Когда мы пришли с Зыгой, то есть с моим парнем, в «Бристоль», так, немного развлечься, то пан Земба, беря от меня пальто, отозвал в сторону и сказал: «Послушай, Рената, хорошо, что пришла, я уж хотел искать тебя. Знаешь Эльмер, ну, Белую Анку?» Я говорю, что знаю, видела ее несколько раз. Тогда пан Земба говорит: «С ней всякое может случиться, тут два типа хотят ее достать. Дело серьезное. Надо Анку предупредить, лучше всего бери такси, она сейчас в Залесье, дам тебе пока на расходы две тысячи злотых, подержи ее у себя день-два, пока все утихнет». Тогда я ему говорю: «Ладно, попробую, у моего парня есть экипаж, можем сразу туда подскочить, а чего это, пан Земба, вы так ею интересуетесь?» В ответ на это он вытаскивает тысчонки и говорит: «Не твое это дело, и не суй свой нос, куда не надо! Монету тебе даю, делай что говорят, а об остальном не беспокойся. Знаешь, как бывает. Я сам в это дело не полез бы, но кореш попросил, приходится помогать, жалко эту Анку». Потом подробно описал, как ее найти и что я должна говорить, чтобы она не почувствовала подвоха... Вот и все. Рассказала все точно, как было.
 Выдма внимательно выслушал Вильскую и, когда она кончила, попросил подписать протокол.
 Потом пригласил второго задержанного. В кабинет вошел молодой мужчина. У него было гладко выбритое лицо, ничем не примечательное, модная рубашка, широкий пестрый галстук. Идеально отутюженные брюки и замшевые ботинки особо подчеркивали его пижонистый вид.
 Покончив с необходимыми для протокола формальностями, Выдма приступил к допросу:
 Сдается мне, что мы с вами знакомы, пан Кавка? По-моему, я не ошибаюсь?
 Что-то не могу припомнить...— несколько неуверенно протянул мужчина.
 Неужели? Год назад вы предоставили мне возможность поговорить с вами. Кажется, разговор шел о долларовых сертификатах?
 Возможно, пан майор. Привлекался по такому делу, но была доказана моя невиновность.
 — Точнее говоря, вам тогда удалось выкрутиться. Не уверен, повезет ли вам так и на сей раз...
 Не понимаю...— с хорошо разыгранным удивлением Кавка поднял брови.— А из чего я должен выкручиваться?
 Из нового дела. Попытка похищения Анки Эльмер.
 Похищения? — Удивление в голосе Кавки звучало
 довольно убедительно.— Выходит, вроде я хотел ее похитить? Откуда вы взяли, что это так? Она поехала с нами добровольно, ей надо было спасаться! Интересно, что за дело вы мне хотите пришить, черт побери?
 Ну-ну, поспокойнее и без комментариев,— осадил его Выдма.— Расскажите подробнее, как получилось с поездкой в Залесье.
 Очень просто. Пришли мы в «Бристоль». Ренату отозвал в сторону гардеробщик, они там о чем-то долго говорили. О чем, я не слышал, человек я воспитанный и не подслушиваю, а потом она мне говорит, надо ехать в Залесье, потому что какие-то там типы хотят схватить ее знакомую. Сунула мне в лапу ассигнацию я говорит: «Держи, это тебе па бензин». Не очень я поверил в ее сказку, но пятьсот злотых — пятьсот злотых, ну и поехали. Рената пошла за той девицей, а я остался в машине. Потом вернулась и сказала, что знакомая сейчас придет. И правда, та почти сразу же выбежала из дому и села в машину.
 Ну а как было дальше, вы знаете. Какое тут похищение, когда она добровольно влезла в машину?
 А раньше вы знали Эльмер?
 В жизни не видел!
 Подпишите протокол,— попросил Выдма и, обернувшись к секретарю, сказал: — Пригласите Вильскую.
 Отдавая задержанным удостоверения, Выдма предупредил:
 — Вам запрещается в течение ближайших десяти дней выезжать из города без моего разрешения. А пока свободны, можете отправляться домой.
 После их ухода Герсон поднялся с кресла:
 Поехал за этим Зембой. Через четверть часа, думаю, будем здесь.
 Прямо мысли мои читаешь, Стефан. Значит, получится из тебя человек. Наверное, еще столкнешься с Вильской, уверен, что побежала докладывать.
 Зембу доставил,— доложил, вернувшись, Герсон,— а Вильскую как раз встретил у входа в кафе.
 Этого следовало ожидать, хотя они играют второстепенную роль. Давай Зембу.
 Вошедший в кабинет человек был невысокого роста, с квадратным черепом, коротко остриженными волосами и косом картошкой. Его маленькие глазки поблескивали сквозь узкие щелочки век, лицо было изрыто оспой.
 — Значит, вы знаете Эльмер? — начал дознание Выдма.— Ее еще называют Белая Анка...
 Гардеробщик кивнул:
 Конечно, знаю, она часто заходила. Последнее время не показывается.
 Наверное, вы о ней что-то слышали. Можете сказать, что?
 Земба потер голову рукой и зыркнул узенькими глазками на майора. Было видно, что он раздумывает, что говорить, а о чем умолчать, так как вопрос давал свободу выбора. Наконец решился и заявил:
 Ничего не слышал, а что я мог слышать?
 Предупреждаю, мне довольно много известно касательно этого дела, так что от дальнейших ваших ответов зависит, где вы будете размышлять надо всем этим — в
 наших апартаментах или же вернетесь на работу.
 Земба наклонил голову н вновь провел рукой по волосам. Потом, вздохнув, выпрямился:
 — Я ничего такого не совершил, чтобы бояться отсидки. Ладно, пусть будет по-вашему. Предпочитаю с вами жить в согласии.
 Итак, вы велели забрать Эльмер из Залесья?
 Да, зелел.
 И куда же ее должны были доставить?
 Одна моя знакомая обещала взять к себе...
 Понимаю. И уже от нее она должна была быть переправлена в другое место. Как фамилия вашей знакомой?
 Рената Вильская.
 — А от Вильской куда собирались перевезти? Земба пожал плечами:
 Этого не знаю. Ей какая-то опасность грозила, она должна была переждать у Вильской несколько дней, пока все уляжется.
 Что уляжется?
 Она что-то стянула, но что — это мне неизвестно.
 Значит, придумали сказочку об угрозе, чтобы предстать в роли добрых опекунов?
 Я повторяю то, что мне сказали,— пробурчал Земба.
 Кто же просил вас об этом? — Выдма преднамеренно задал важный для него вопрос только теперь, Земба повернул голову и какое-то время рассматривал секретаря, пишущего протокол, потом перевел взгляд на Выдму. Пошевелил губами, будто собираясь заговорить, но ничего не сказал.
 — Я хочу обратить ваше внимание, пан Земба,— начал спокойно Выдма,— что дело гораздо серьезнее, чем вы думаете, с убийством связано, и не одним. Надеюсь, вы не станете самому себе вредить?
 Земба провел языком по губам. На скулах у него заходили желваки.
 Если честно, то я даже не знаю имени, под которым он сейчас живет...— медленно процедил Земба.
 А раньше?
 Алоизий Ковальский. Только это было в тысяча девятьсот сорок девятом году, а потом он, кажется, выправил себе другие бумаги.
 Значит, вы старые знакомые. Где же познакомились?
 Вместе сидели...
 И за что?
 Я за хищение, а он за вооруженное ограбление. Потом наши дороги разошлись. Встретил я его года два тому назад, но не спросил, где он и как, таких лучше не спрашивать. Я свое отсидел, и меня не тянуло искать его общества, он очень опасный человек...
 Вы же совсем недавно опять встретились с ним. Как это произошло?
 Как-то он позвонил мне рано утром и спросил, знаю ли я Эльмер, я сразу понял, кто его интересует. Назначил мне встречу в кафе, а при встрече сказал, что интересуется этой особой, и попросил достать ее адрес. Я знать ничего не знал про его дела и пообещал достать. А вчера опять встретились, и он велел мне спрятать ее.
 А как вы передали ее адрес?
 Он оставил телефон и велел спросить Густава.
 Какой номер?
 Земба вытащил замусоленную записную книжку н принялся ее листать. Потом вяло пробурчал:
 —В общем, номер вам даже не нужен, звонпте в ресторан «Столичный», который на Праге...
 После ухода Зембы майор посмотрел на Герсона:
 — Новое задание, поручик. Желаю успехов.
 Ничего, выдержу. Кажется, дело сдвинулось с мертвой точки. Теперь поедем как с горкп на санках!
 Подозреваю, поручик, что у вас нет ремня на брюках.
 Герсон удивленно посмотрел па майора:
 Снова хотите меня подловить?
 Кажется, так поступают все оптимисты.
 Вы, товарищ майор, всегда гасите мой энтузиазм. Может, чуть вздремнем, поздно уже.
 Хорошо бы, я сегодня на ногах с двух часов ночи, а денек выдался тяжелый.— Выдма посмотрел на часы.— Двенадцатый час... Завтра обязательно проверить Градовую. Повестки с вызовом не дали результатов?
 Послали уже вторую, а от хозяина мастерской ни слуху, ни духу.
 Завтра с утра договорись с прокуратурой, чтобы дали ордер на обыск без Лучака. Возьмешь группу и все осмотришь. Ты выставил там посты?
 Выставил. Барак под постоянным наблюдением.
 У них было время уничтожить все следы,— пробурчал Выдма,— но обыск не помешает.
 Думаю, к одиннадцати буду готов. Успеем?
 Успеем. Потом отправишься в «Столичный». Разузнал про Густава. Интересно, неужели это кто-то из тех двух...
 Выдма умолк и посмотрел в окно, за окном огни уличных фонарей рассеивали темноту ночи.
 Из тех двух?..— повторил Герсон, подавшись всем телом вперед.— Вы имеете в виду показания вахтера? — спросил он с прояснившимся лицом.
 Да, я имею в виду показания вахтера,— медленно повторил Выдма.— Кто из этих двух подсунул снотворное? Белецкий в еду или же Герман с сигаретой? А вахтер ни за что не хотел сознаться, что спал, боялся, что призовут к ответу. И непроизвольно стал соучастником преступления, а преступник, хорошо зная, что вахтер скроет свой проступок, учел это, обдумывая план преступления.
 Значит, кто-то из этих двух — наш главный противник? — поручик непроизвольно понизил голос.
 — Если я не допустил ошибки в исходных данных, В этот момент зазвонил телефон.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Вскоре после ухода поручика, который оказался совсем неплохим парнем, я получил телеграмму от Терезы. Она сообщала, что прилетает утренним рейсом в двенадцать часов с минутами.
 Это прпятное известие отнюдь не обрадовало меня, я был страшно растерян. Целый день не покидала меня мысль, как я с ней встречусь и смогу ли рассказать все. С помощью каких доводов заставлю ее поверпть?
 Мне надо было заняться проектом, который я уже давно должен был представить заказчику. К концу дня, когда все уже валилось из рук, я решил позвонить Каролю, так как перспектива провести вечер в одиночестве лежала на сердце тяжким грузом. Мне еще нужно было заглянуть па квартиру Терезы, убедиться, что там все в порядке.
 Кароль сказал, что раньше восьми не сможет прийти, я точно в обещанное время явился. Вспомнили утренний разговор с поручиком, поговорили о возможных последствиях, к каким наши показания могут привести, после чзго решили прогуляться, дойти пешком до квартиры Терезы на улице Мадалинского.
 Кроны лип на улице Нарбута накрыли пестрым шатром тротуар. Сквозь них едва пробивался свет фонарей, не рассеивая мглы в туннеле, по которому мы шли. Кароль, видя мое подавленное состояние, пытался меня успокоить:
 По-моему, ты преувеличиваешь последствия визита Анки. Теперь это малозначащий эпизод в цепи последующих драматических событий. Он отступил на задний план. Знаешь, старик, мне так неловко, что из-за меня ты вляпался во всю эту историю, но это такая сенсация, что обо всем другом можно забыть.
 Кароль, ты рассуждаешь так, будто бы не знаешь женщин. Для них сражение двух армий — мелочь по сравнению с тем, что ее мужчина ущипнет какую-либо девицу. Для Терезы существует лишь факт, что я впустил к ней в квартиру другую женщину, и она будет подозревать, что сделал это я исключительно по собственному желанию, а не уступая чьим-то просьбам, тебя же попользовал в качестве ширмы. Только это увидит она во всей истории, ничего больше.
 Ты сказал, что самолет прилетает завтра в полдень. Если хочешь, я готов ехать вместе с тобой встречать ее.
 Прекрасно! Я буду себя чувствовать увереннее.
 Дело даже не в том. Просто я сам расскажу все Терезе.
 Считаешь, что у меня не хватит мужества?
 Совсем нет. Ты, наверное, захочешь как можно скорее убедить ее в своей невиновности, в результате запутаешься и погубишь все дело.
 Возможно, ты прав. Ладно, объясняйся ты.
 Мы подошли к дому Терезы, я достал ключи, открыл дверь, через минуту мы были уже в ее квартире, и тут же, взяв тряпку, я принялся стирать пыль. Кароль тоже взял тряпку, и мы быстро навели порядок. Затем привели в порядок и себя, и, налив по бокалу вина, спокойно опустились в кресла.
 Говорить не хотелось. Я сидел, вытяпув ноги, и бессмысленно рассматривал картину, висящую на противоположной стене. Кароль, перекинув йоги через подлокотник, допил впно и поставил бокал па столик. И вдруг неожи-дапно раздался звонок в дверь. Долгий, настойчивый звонок.
 В недоумении я повернул голову.
 — Ого, уже начинается. Кто-то перепутал день приезда Терезы или, возможно, увидел свет в окнах.
 Не спеша, встал я с кресла и направился в прихожую, готовясь дать объяснения. Но при виде стоящей в дверях женщины потерял дар речи. Передо мной стояла Анка Эльмер. Она с трудом переводила дыхание, словно после длительного бега, волосы у нее были растрепаны, лицо возбужденное. Первое, что мне бросилось в глаза,— пальто. Белое пальто в клетку. Оно было на ней.
 При виде меня она отступила назад и уже готова была бежать, с ее уст сорвался крик изумления:
 — Это вы?.. Вы здесь?..
 Боясь, что она опять выскользнет у меня из рук, я поспешил сказать ей, что Кароль тоже здесь, и любезно пригласил ее пройти в комнату. Тут же раздались поспешные шаги Кароля, видимо, он слышал наш разговор и узнал ее голос; не успел я оглянуться, как он очутился возле Анки, и та бросилась ему на шею. Видя происходящее, я быстро закрыл входную дверь. Анка, прижавшись головой к Каролю, рыдала навзрыд.
 — Не могу... не могу больше... Они меня уморят... Я пришла к тебе, надеясь, может быть... может быть... ты поможешь мне. Я не знаю, куда и к кому идти, не знаю, что делать...
 Я глянул на этого Ромео. Он держал Анку в объятиях с бараньим выражением на лице. И, гладя ей волосы, токовал как тетерев:
 Успокойся, дорогая, тебе ничто не грозит... Я не позволю никому обижать тебя. Ну успокойся, все будет хорошо...
 Может быть, свое токование вы продолжите в комнате? — пробурчал я, непонятно почему разозлившись и на Кароля, и на Анку.— Я прошу вас, снимите, пожалуйста, пальто, возможно, ваши переговоры продлятся еще какое-то время... Ну а пальто, я думаю, пора повесить на свое место. Кароль, проведи даму в комнату и дай ей хорошую рюмку водки, ей станет легче гораздо скорее, чем о т твоего кудахтанья!
 Наконец он усадил ее в кресло. Анка дрожала, стуча зубами. Это была нервная реакция после всего перенесенного, ибо в комнате не было холодно и ночь была теплая. Не сопротивляясь, она выпила водку, потом посмотрела на меня и перевела взгляд на Кароля.
 Значит, вы знаете друг друга?..
 Что-то в этом роде,— пробурчал я и, не желая отказать себе в приятности, добавил:— К моему сожалению...
 Да, знакомы, и я горжусь дружбой с этим благородным человеком,— сказал в свою очередь этот тетерев.
 Значит, я совсем напрасно испугалась вас!..
 Несколько запоздало пришли вы к этому выводу, но это ни в коей мере не свидетельствует о том, что он неправилен,— едко бросил я в ответ.
 Как только вы вспомнили о сумке, я не знала, куда деваться со страху. Но как случилось, что вы попали туда?
 Это довольно длинная история, но вы обязаны выслушать ее. Причиной моего участия в этом деле явилось то, что из этой квартиры, в которой живет моя невеста,
 были взяты сумка и пальто. Я должен был эти вещи разыскать, ибо в противном случае она узнала бы, что к ней в квартиру в ее отсутствие проникла не без моего участия одна, ну... скажем, несколько невоспитанная особа.
 Вы довольно деликатно представили дело,— сказала Анка.— Я ведь собиралась вернуть взятые вещи. Яхма попросил, чтобы на Градовую я пришла обязательно с сумкой, а утро в тот день было очень холодным, вот я и прихватила пальто.
 — Нам известно, что в сумке вы привозили деньги. Мы попросим вас заполнить пробелы в цепи тех событий, о которых мы уже знаем, так как нам предстоит принять
 довольно серьезное решение.
 Вначале рассказал все я, потом Анка — с подробным описанием последних событий. Когда она кончила, я предложил наполнить бокалы.
 Давайте выпьем, друзья! Дела Анки совсем плохи. Что скажешь, Кароль?
 Какой-то рок, что она встретила того типа. До этой встречи он думал только о том, как вернуть деньги; то, что он прятался в темной комнате, свидетельствовало, что он не собирался ее убивать. Сейчас дело приобрело совершенно иной оборот. Этот тип наверняка понял, что она его узнала, значит...
 Кароль оборвал фразу, понимая, что конец ее еще больше перепугает Анку.
 — Будем надеяться, что он потерял ее след. Сам он уже стар, чтобы выслеживать молодую особу, а кроме него, никого в вагоне не было...
 Во время нашего разговора Анка не отозвалась ни словом.
 — Если ты прав, значит, мы должны ее где-то надежно спрятать,— не скрывая озадаченности, пробурчал я.— Вот только где?
 Я понимал, что есть только один-единственный выход из создавшейся ситуации, но внутренне весь содрогнулся при мысли, что придется пойти на это. Наконец через какое-то время я взял себя в руки.
 Так или иначе, меня ожидает довольно бурный разговор с Терезой, ибо, несмотря на то, что я получил пальто и, по всей вероятности, скоро получу и сумку, дело приняло такой грандиозный размах, что трудно будет рассчитывать сохранить все в тайне. Пусть уж лучше Анка остается здесь до завтра, а завтра вместе с моей бывшей невестой решим, что делать дальше.
 Мне кажется, напрасно вы так беспокоитесь по поводу меня,— отозвалась Анка,— эту проблему вам поможет решить милиция. Ведь вы должны, наверное, сообщить о том, что я объявилась? Если я приду в милицию, это учтется при рассмотрении моего дела, ведь я добровольно вернула деньги.
 Да, сообщить надо,— согласился Кароль.— Возможно, они отнесутся с пониманием. Поручик, который здесь был вчера, славный парень.
 Но ведь не он будет решать. Теперь я тоже считаю, что надо предстать перед милицией, и прежде всего в связи с деньгами. Они по-прежнему в камере хранения? — обратился я к Анке.
 Она кивнула и, встав с кресла, вышла в прихожую. Вскоре она вернулась с небольшой дорожной сумкой, открыв ее, вытащила небольшую бумажку.
 Вот, пожалуйста, квитанция,— сказала она.
 Где-то записан помер телефона этого поручика.— И я потянулся к записной книжке, лежащей возле телефона.
 Минуточку...— задержал меня Кароль,— позвонить всегда успеем. Может, еще раз все обдумаем?
 Что обдумаем? — удивился я.— Насколько я помню, ты был всегда сторонником лояльного отношения к властям и вдруг меняешь фронт?
 И не скрывая иронии, посмотрел па Анку.
 Дискутируя вопрос, что делать со мной, вам не пришло в голову спросить мое мнение. Я не собираюсь ни вам ,  ни Каролю причинять неприятности. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы попять, что срочно надо сообщить милиции о моем появлении. Это единственный выход в создавшейся ситуации. Если меня арестуют, это меня спасет, даст мне укрытие. Звоните и не слушайте Кароля.
 Ну хорошо, а что потом? Ведь против тебя начнется дело.
 А каким образом ты хочешь этого избежать? — по-деловому спросила Анка.
 Я не представляю, какие имеются возможности передать квитанцию им, не объясняя, откуда она появилась...
 Да не в этом суть,— запротестовал Кароль.— Квитанцию мы отдадим, но неужели нельзя ничего придумать, чтобы вручить квитанцию и не сообщить, что Анка нашлась?
 Ты думаешь, тебе удастся их обмануть? — фыркнул я, не сдержавшись.— На этом деле они собаку съели, а ты беспомощный пижон. Думаешь, при такой расстановке сил у тебя есть хоть какая-то надежда?
 — Не стоит тратить времени на пустые разговоры,— энергично вмешалась Анка.— Пан Анатоль, прошу вас, позвоните, пусть приезжают за квитанцией!
 Не видя необходимости в дальнейших пререканиях, я отыскал номер Герсона и поднял трубку.
 Через десять минут приехали двое. Один поручик, которого я уже знал, а второй в гражданской одежде — худой, седоватый, весьма привлекательный мужчина, словно сошедший с обложки модного английского журнала. Герсон, обращаясь к нему, называл его майором. В гражданском вошел в комнату первым и остановился перед Анкой, а та, растерявшись, поднялась с кресла. Какое-то время майор внимательно изучал ее, наконец, заговорил:
 — Ну что, надоело играть в кошки-мышки?
 Анка, кажется, непроизвольно в этой ситуации выбрала самую правильную позицию. Оиа опустила голову и расплакалась, по щекам покатились слезы. При виде этого майор скривился и повернулся ко мне:
 Объясните, пожалуйста, как произошло, что Эльмер объявилась у вас?
 Насколько я ориентируюсь, она сочла, что эта квартира принадлежит моему другу. Ну а причины, которые склонили ее прийти сюда я думаю, она объяснит вам сама.
 Тогда подождем, пока она успокоится,— пробурчал майор.
 Я могу говорить! — возбужденно воскликнула Анка.
 В таком случае я вас слушаю, прошу говорить четко и связно, а то поручик Герсон уснет в этом удобном кресле.
 Анка села и принялась рассказывать, а майор стоял перед ней, скрестив руки на груди, и слушал. Я почувствовал, что она ничего не утаивает. Видимо, такое же впечатление должно было создаться и у майора, потому что он уже более мягким тоном стал задавать вопросы.
 — Значит, вы рассчитывали, что пан Пажистый поможет вам,— посмотрел он на Кароля.— А откуда у вас была такая уверенность? Скажем, основания для такого
 предположения у вас были весьма слабые...
 Для меня это был единственный выход,— искренне призналась Анка.— Я решила пойти на риск...
 Ты должна была сделать это гораздо раньше,— высказал свою точку зрения Кароль.
 Все молчали, и вновь заговорил майор:
 А теперь самый важный вопрос: вы действительно уверены, что это тот же голос? Вам ведь могло показаться.
 Нет! Уверяю вас — нет! — начала горячо убеждать Анка.— Я запомнила каждую нотку, тембр, интонацию его голоса. Я не могла ошибиться!
 И вы его видели?
 Да, я сидела в вагоне довольно близко от него, это был какой-то миг, но у меня перед глазами стоит его лицо. Вагон хоть слабо, но был освещен, черты я видела отчетливо, хотя он и надвинул на лицо шляпу.
 Вы смогли бы узнать этого человека?
 Конечно. Особенно при таком же освещении.
 Гм-м... Вот, значит, как... Боюсь, что опознание по голосу и при слабом освещении суд вряд ли сможет признать как убедительный довод. Надо что-то более существенное.
 Товарищ майор,— встрепенулся Кароль,— значит, Анке Эльмер грозит опасность?
 Не стану скрывать, но это так. Правда, сейчас этому человеку другие заботы не дают покоя, но, думаю, и о вас он не забудет, поскольку, видимо, понял, что вы его узнали.
 Думаю, что нет...
 — Но уверенности в этом у вас нет. Хорошо, к этому мы вернемся позже. Сейчас займемся деньгами. Где они?
 По-прежнему в камере хранения. Квитанцию я передала пану Сарне.
 Пожалуйста, вот она,— и я протянул майору клочок бумаги.
 Тот, глянув на нее, передал поручику.
 — Поезжай скорее и прими меры. Деньги доставишь в управленце, а сумку вернем пану Сарне, надеюсь, это его успокоит. Буду ждать тебя. Возьми с собой шофера, пусть он на всякий случай сопровождает.
 Герсон вскочил с места. Когда он вышел, майор обратился к Анке:
 — Сколько из этих денег вы взяли себе?
 — Ничего не брала! Я к ним не прикасалась!
 Я обратил внимание, как брови майора взлетели кверху.
 Так зачем же вы их тогда, черт побери, взяли?!
 Ну-ну, хотела отомстить Виктору за то, что он так поступил...
 Как же он поступил?..
 Ударил меня. Два раза... по лицу...— Анка опустила голову.
 — Что же вы собирались с ними делать? Она пожала плечами.
 Я не думала об этом. Только хотела отомстить за то... И порвать с ним хотела. Я понимала, как он будет поражен, когда не застанет дома ни меня, ни денег, только... только я не думала, что из-за этого он погибнет.
 Насколько мне известно, поручик Герсон уже разъяснил вам, не вы явились причиной его смерти: он пытался припрятать денежки. Бандиты должны были вернуть то, что потеряли, а потом все равно убили бы его.
 Вы... вы меня арестуете? — робко спросила Анка.
 Вот теперь-то мы и займемся вашей персоной. Кто знает, не лучше ли в целях вашей безопасности именно так и сделать? Только я вижу, что пан Пажистый испытывает непреодолимое желание окружить вас заботой и вниманием, а учитывая, что вы не прикасались к деньгам и вернули их добровольно, считаю нецелесообразным лишать его возможности выказать свое к вам отношение.
 Анка исподлобья глянула на Кароля и увидела его улыбающееся лицо.
 — Единственное, что я считаю нерешенным,— это как обеспечить ее безопасность, пока дело не закончится. Что вы можете посоветовать?
 Майор на какое-то время задумался.
 — Опасность есть, это факт. Считаю, что все должно закончиться в течение ближайших нескольких дней. Анка Эльмер мне еще будет нужна, впрочем, и вы тоже,— и майор посмотрел на меня,— кажется, даже завтра. Если это возможно, я просил бы ни на шаг не выходить из этой квартиры. Когда возвращается ваша невеста? — теперь уже непосредственно ко мне обратился майор.
 Завтра. Она прилетает в полдень.
 Да, не совсем складно получается, она сразу попадет во всю эту кашу. Но иного выхода я не вижу, если только действительно не арестовать Анку Эльмер. А нельзя ли вам, пан Пажистый, на несколько дней освободить-ся от работы и увезти ее куда-нибудь? Сейчас стоит npe-красная погода, недолгий отдых в горах или на побережье успокоит ваши нервы. Но и там надо будет соблюдать осторожность.
 Если за квартирой наблюдают, естественно, они пошлют за нами своих людей,— заволновался Кароль.
 Поручик Герсон изыщет способ, как незаметно вывести отсюда пани Эльмер. Это детали, которыми сейчас мы заниматься не будем. Главное, чтобы пан Сарна получил согласие своей невесты использовать ее квартиру в качестве временной базы.— Майор посмотрел на меня с улыбкой.
 Все зависит от того, какое у нее в тот момент будет настроение,— осторожно ответил я п тоже улыбнулся, что бы хоть как-то скрыть свою неуверенность.
 А что я мог ответить? Но мои рассуждения на эту тему прервал появившийся Герсоп. Уточнив еще кое-какие детали, оба офицера уехали, оставив мне сумку. Наконец-то оба столь жаждаемых мной предмета вернулись на свои места — с девушкой в придачу! Видимо, я родился в рубашке...
 Ты знаешь фамилию майора? — спросил Кароль, когда закрылась за ними дверь.— Помнится, он говорил, Выдма. Он мне поправился.
 Потому что оставил тебе Анку,— съязвил я, не удержавшись.— А вот что мне оставил, тебя это совершенно не волнует. Анка, прошу вас, чтобы было все в полном порядке, перед приездом Терезы не переверните здесь все вверх ногами. Поесть, кажется, действительно ничего нет, но утром я вам принесу.
 Обыск на Градовой произвели без хозяина мастерской Зигмунта Лучака. Промышленный отдел сообщил, что Лу-чак постоянно живет в Юзефове, но появляется там весьма редко, поэтому повестку с вызовом в милицию ему невозможно было вручить. Такое стечение обстоятельств лишило майора возможности задать Лучаку несколько вопросов, на которые ему очень хотелось бы получить ответ.
 Барак, сараи и вся территория, на которой размещалась бетонная мастерская, были тщательно обследованы. В бараке и сарае, где полно было всякого хлама, поломанной мебели, разных инструментов и форм для бетонного литья, а также несколько мешков с окаменевшим цементом, ничего не нашли.
 После осмотра территории возле одной из стен сарая заметили, свежую землю, после раскопок на дне глубокой ямы было обнаружено два трупа.
 После их освидетельствования было установлено, что смерть наступила от пистолетного выстрела. Когда были изучены найденные пули, удалось без особого труда установить, кому принадлежит пистолет, из которого стреляли, а значит, и кто был виновником их смерти.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 На следующий день утром я позавтракал в обществе Анки и Кароля в не самом лучшем настроении. Они заметили это и старались улучшить мое самочувствие. Я им был за это призпателен, ибо надежда, которую они вселили, вернула мне некоторую уверенность. В противпом случае ожидающий меня разговор без Кароля — он оставался в квартире Терезы для безопасности Анки — был обречен на провал.
 В одиннадцать тридцать я попрощался с ними и отправился на аэродром. Поставив машину на стоянку, я вошел в огромный зал. Выкурил одну сигарету, потом вторую, непрестанно размышляя над тем, как начать разговор и каким образом объяснить все Терезе; несмотря на мои старания, мне так и не удалось представить себе, какова будет ее реакция. Наконец объявили о прибытии самолета. Я постарался занять место, откуда можно наблюдать за выходящими из самолета, и вскоре увидел ее высокую тоненькую фигурку, ее головку в шлеме светлых волос. Тереза должна была еще пройти таможню, и только почти через час я смог обнять ее.
 Поздоровавшись, я чуть отстранил ее от себя и посмотрел ей в глаза, увидел в них блестки радости, а на устах ее теплилась улыбка.
 Тереза, как я рад, что мы снова вместе,— проговорил я взволнованно.— Столько мне пришлось пережить за эти дни...
 И я тоже рада, дорогой! Ты на машине? Хочется поскорее попасть в свою родную берлогу!
 Я почувствовал, как у меня перехватило горло. Тереза, видимо, иначе восприняла смысл моих слов. Я пересилил свою растерянность и ответил ей довольно непринужденно:
 Сейчас едем. Но вначале мне хотелось бы поговорить с тобой... Поэтому, прошу тебя, давай пройдем в кафе и выпьем по чашечке кофе.
 Анатоль, ты с ума сошел! Поговорить мы сможем и дома, а кофе мне совершенно не хочется.
 В таком случае вместо кофе я предлагаю сок. Но поговорить мы должны непременно.
 Мое упорство обеспокоило ее.
 Что случилось?! Толь, говори поскорее! Что-то серьезное?
 Очень, дорогая.
 Только я никак не могу понять, почему именно здесь мы должны разговаривать?
 Сейчас все поймешь.— Я взял ее за руку и потянул за собой.
 Она перестала упираться, явно заинтересованная разговором. Когда мы сели за столик и получили заказанные напитки, я приступил к рассказу, подробно описывая все события, начиная с просьбы Кароля. В тот момент, когда я коснулся передачи ключей, она на мгновение вскинула брови и окинула меня проницательным взглядом. Увы, умолчать об этом факте я не мог. Вот, собственно, как она прореагировала в самый критический для меня момент. По мере дальнейшего рассказа этот эпизод, кажется, совсем затерялся в ее памяти, потому что в ее глазах исчезло напряженно-пытливое выражение, уступая место любопытству. Ее интерес к событиям по мере моего рассказа кажется возрастал, это я заключил по тому, как расширились ее зрачки и появилось нескрываемое удивление во взгляде. Она слушала, не донеся стакан с соком до рта, и даже не замечала этого. Стакан Тереза поставила на стол только тогда, когда я закончил свой рассказ следующими словами:
 Вот именно поэтому я и хотел тебе все рассказать здесь, где мы могли поговорить без свидетелей.
 Значит, эта девушка сейчас у меня? — взволнованно спросила Тереза.
 Да, и с ней Кароль,— счел необходимым я добавить.
 Как жаль, что меня не было с вами! Такие события обошли меня стороной!
 Никак я не ожидал такой реакции. Это меня несколько успокоило, однако я не счел нужным обращать внимание Терезы на тот факт, что именно ее отсутствие привело ко всем этим перипетиям.
 — Поехали поскорее, страшно хочется с ней познакомиться! — и Тереза вскочила из-за столика.
 Дорогой я переменил тему разговора, начал расспрашивать о ее дорожных впечатлениях. Если бы я не задал хотя бы несколько вопросов об ее успехах за границей, о чем у меня, конечно, не должно было быть никаких сомнений, это свидетельствовало бы о моем невнимании и в соответствующий момент мне бы это припомнилось.
 Кароль открыл дверь. Тереза сразу же расцеловала его в обе щеки, после чего, не говоря ни слова, но, усмехнувшись, погрозила мне пальцем, и мы вошли в комнату.
 Анка стояла спиной к окну и напряженно посматривала на дверь.
 Я вновь имел возможность лишний раз убедиться, как Тереза легко находит нужный тон. Протягивая руку и улыбаясь, она подошла к Анке.
 Я уже знаю, как тебя зовут. Меня зовут Тереза. Я очень рада, что события, о которых мне рассказал Анатоль, склонили тебя искать спасения здесь. Ты можешь у меня находиться и дальше, пока не прояснится обстановка.
 Спасибо большое,— взволнованно отвечала Анка,— я страшно боялась, не зная, как ты воспримешь мое появление здесь. Кароль, правда, убеждал, что ты отзывчивая, но я понимаю, что значит застать непрошеного гостя в своем доме, да еще после трудной поездки. А мужчины в своих заключениях часто бывают довольно безответственны, поэтому я не очень верила Каролю, считая, что он просто хочет приободрить меня...
 Мы с Каролем, наблюдая за нашими дамами, прислушивались к их разговору. И тут впервые я обратил внимание на то, как они похожи, у них совершенно одинаковый цвет волос и совершенно одинаковые стройные фигурки.
 В этот момент раздался звонок.
 — Кто же это может быть? — удивилась Тереза.
 Я вышел в прихожую и вернулся в комнату с поручиком Герсоном, который, представившись, обратился к Терезе:
 Вы уже, наверное, знаете ход событий, которые происходили в ваше отсутствие. Я пришел, чтобы записать показания Анки Эльмер. Лучше это сделать здесь, вызывать в управление, пожалуй, не стоит. Правда, есть еще и другая причина, почему я пришел сюда, но о ней позже. Где бы нам разместиться, чтобы я мог составить протокол?
 Быть может, вы пройдете в спальню? — предложила Тереза.— Там есть столик, ну и стулья найдем...
 Пока Анка давала показания, Тереза приготовила всем кофе и подключилась к нашему с Каролем разговору. Объектом ее исследования стал Кароль. Она принялась буквально выворачивать его наизнанку, задавала массу вопросов, пуская в ход всю свою женскую хитрость; ей, пожалуй, мог позавидовать любой следователь.
 Она сличала мою версию с версией Кароля и пыталась нащупать, есть ли между нами сговор. Кароль быстро сориентировался, в чем дело, и нашел самый правильный путь, принялся пространно все объяснять, стараясь быть предельно откровенным; в результате Тереза, кажется, поверила в честность наших слов.
 Наконец и тот официальный разговор закончился, в дверях показалась Анка, а за ней поручик Герсон. Анка несла пустые чашки. Обе женщины ушли на кухню, а поручик открыл свой портфель и обратился ко мне:
 — А теперь перейдем к той второй причине, по поводу которой я пришел сюда. В своих показаниях вы не раз упоминали о мужчине, плечи и руки которого вы видели через окно в бараке. У меня здесь несколько снимков мужских рук. Вы бы не посмотрели их?
 Сказав это, он разложил на столе шесть снимков. Склонившись, я внимательно рассматривал их. Передо мной были мужские руки в различных положениях, руки пожилых мужчин. Один из снимков решительным жестом я отложил в сторону.
 Вот они,— засвидетельствовал я без колебаний.
 Я вас прошу еще раз внимательно посмотреть, у вас нет сомнений?
 Я по-прежнему был уверен в точности своего выбора. На других снимках руки были более морщинистые или менее, иная форма пальцев, а на той фотографии, которую я отложил, сняты именно те руки, которые и по сей день стоят у меня перед глазами Белая, довольно узкая кисть, покрытая веснушками, с длинными костлявыми пальцами.
 — У меня нет никаких сомнений,— уверенно подтвердил я.
 Герсон перевернул снимок, на обратной стороне я увидел надпись, но прочесть не успел.
 Значит, точно? — еще раз спросил он, и это уже вывело меня из равновесия.
 Уважаемый поручик,— раздраженно начал я,— вы имеете дело с художником, в моей профессии главное — наблюдательность, как, собственно, и в вашей.
 Прекрасно.— И поручик, загнув уголок указанного мной снимка, сгреб их все вместе и сунул в портфель.
 Теперь я попрошу Анку Эльмер тоже помочь мне, только несколько в иной области. У меня с собой магнитофон и пленка с записью нескольких голосов. Мне бы хотелось знать, есть ли среди них голос того человека, с которым вы разговаривали? — обратился он к Анке, которая вместе с Терезой вошла в комнату.
 Поручик поставил магнитофон на стол и включил его. Раздались слова:
 «...в один из дней он позвонил мне рано утром и назвал эту фамилию, я сразу понял, кто это. Назначил ему встречу в кафе...»
 — Нет, это не его голос...— прервала поток слов Анка.
 Герсон поставил другую пленку, и мы услышали:
 «Он утверждал, что хотел включить лампу на письменном столе и при этом подвинул стул. Но в комнате было светло от люстры под потолком».
 Анка опять отрицательно покачала головой, раздался третий голос:
 «...о каких-то там мелочах. Такие детали мгновенно вылетают из головы..,»
 При звуке этого голоса, скрипучего, с одышкой, Анка замерла и тут же воскликнула:
 Это голос того человека! Это он!
 Вы уверены? — Герсон все подвергал сомнению.
 Я уверена!
 Поручик спрятал магнитофон и заявил, не скрывая удовлетворения:
 — Вот и решили!
 — А руки, на снимок которых я указал, принадлежат тому же человеку? — не сдержал я своего любопытства.
 Он кивнул.
 Да. Такое совпадение дает основание считать ваши свидетельства достоверными. Для следствия это весьма ценно,
 Для обвинительного акта достаточно?
 Увы, не совсем. Но благодаря этому нам не надо будет предпринимать никаких дополнительных и ненужных усилий, мы теперь сможем сконцентрировать внимание на одном человеке. Во всяком случае, почти на одном. А теперь,— сменил он тему,— приступим к нашей последней задаче, какую мне поручено решить: как нам незаметно вывести отсюда Анку Эльмер. В этом доме только один вход? — обратился он к Терезе.
 Выход есть, он ведет в маленький дворик, отделенный от соседнего двора высокой сеткой.
 Гм... Это ничего не даст... Решим это несколько по иному. Скажите, вы уже готовы к отъезду? — обратился он к Анке.
 Не совсем...— нерешительно ответила она.— Мне хотелось бы перед отъездом как-то укомплектовать свой гардероб — ведь мы поедем в горы. Поезд уходит вечером, у меня есть еще время.
 Я советовал бы вам ограничиться только самыми необходимыми вещами, вам лучше не крутиться по городу. Могут быть всякие стечения обстоятельств.
 Все самые необходимые вещи можешь взять у меня,— предложила Тереза.
 Теперь прошу минуточку внимания,— начал поручик, присев на крутящийся стул у пианино.— Я заметил, что здесь совсем рядом находится продовольственный магазин. Так вот, поскольку вы обе цветом волос и фигурами очень похожи, я хотел бы это использовать.
 А при чем здесь продовольственный магазин? — удивился Кароль.
 Мы его используем для переодевания. Сейчас я вам объясню, что надо делать.
 Герсон растолковал нам свой план, а мы внимательно его выслушали. Когда он кончил, Кароль утвердительно кивнул головой.
 — Неплохая придумка. Я буду ждать Анку за углом.
 Потом отведу ее к себе, и до отхода поезда она проведет время в обществе моей сестры.
 «Безумный, он, кажется, зашел довольно далеко в своих чувствах»,— подумал я не без злорадства, естественно, не выразив свои мысли вслух.
 Тереза с Анкой приступили к изучению гардероба, а поручик обратился ко мне со следующими словами:
 Пан Пажистый наверняка уже ждет, следом за ним выйду я и, как договорились, прослежу за процессом переодевания. А вас прошу взять на себя руководство дальнейшими действиями. Через несколько минут после меня пусть выходит Анка с непокрытой головой, надев пальто в клетку и с хозяйственной сумкой в руках. А через какое-то время, ну, скажем, минуты через две-три,— пани Тереза, в сером пыльнике, надев косынку на голову с дорожной сумкой в руке. Кажется, все понятно?
 Конечно. Сейчас начнем готовиться в ускоренном темпе.
 Поручик ушел. Вслед за ним я отправил Анку, вслед за ней Терезу, они были одеты согласно полученным указаниям. Я остался один в ожидании Терезы и ее рассказа о проведенной операции.
 Ждать мне пришлось недолго, через десять минут я услышал, как поворачивается ключ в замке, и в квартире появилась Тереза, она была без платка, с полной сумкой продуктов и в своем пальто в клетку.
 Как все прошло?
 Блестяще! Герсон предупредил заведующую, и мы переоделись в задней комнате.
 Значит, девушка в пальто в клетку пошла в магазин за покупками и вскоре вернулась домой, где и находится! Сообразительный парень этот Герсон,— не удержался я от похвалы, и на этом мы закончили разговор о той истории, ибо наконец-то остались одни.
 Доложив майору о результатах своих действий, получив дальнейшие указания, поручик поднял телефонную трубку, приступив к выполнению очередного задания Выдмы.
 Набрав номер, он терпеливо ждал. Наконец ответил резкий голос: «Столичный» слушает»...
 Попросите к телефону Густава...
 Минуточку...— Голос несколько помягчел,
 Густав у телефона...— Голос был низкий, с хрипотцой.
 У меня поручение от старика,— торопливо проговорил поручик,— он предупреждает, что вскоре нагрянет милиция. Будут спрашивать его адрес. Надо сказать, похоже, они его знают, а то на вас падет подозрение. Все.
 Не дожидаясь ответа, он положил трубку.
 Ресторан был полон. За столиками сидели преимущественно мужчины и пили пиво. Герсон подошел к буфету и спросил у стоящей за стойкой женщины:
 — Густав у себя?
 Она окинула его вызывающим взглядом.
 Вы директора? Сейчас позову.
 Не надо, я сам его найду.
 Он направился к тяжелой портьере, раздвинул ее и попал в небольшой коридор. Было темно, но сквозь стеклянные двери с надписью «Канцелярия» просачивался свет. Не стучась, поручик нажал ручку.
 Комната была небольшая, но в ней стояли два письменных стола, книжный шкаф и маленький столик с пишущей машинкой. За одним из столов сидел мужчина, у него был совершенно голый череп и набрякшее красное лицо алкоголика. Мужчина с головой погрузился в бумаги, которыми был завален весь стол.
 Вы по вопросу...— он остановился, вопросительно глянув на вошедшего.
 Мне нужен пан Густав. Вы директор ресторана?
 Да. Какое у вас дело?
 Как хорошо, что я вас застал. Я из милиции, мне нужны кое-какие сведения. Пожалуйста, вот мое удостоверение.
 Толстяк приветливо улыбнулся.
 Ну, если из милиции, тогда другое дело. Прошу вас, садитесь,— и он указал на пустой стул возле окна.— Не хотите ли кофе?
 Нет, спасибо,— холодно ответил поручик.— Имя ваше я знаю, но свою фамилию вы еще не назвали.
 Ковальский. Я думал, что вам и это известно.— И широкая усмешка вновь озарила лицо директора.
 А что же мне должно быть известно еще? — Герсон сказал это тем же сухим тоном, не отвечая на улыбку,
 Толстяк несколько смутился.
 Ну, если вы назвали мое имя, то я подумал...
 Можно знать и, тем не менее, спрашивать, не так ли? — Теперь улыбнулся Герсон.
 — Ну конечно. Чем могу быть полезен властям? Разговор подходи к кульминационной точке, Герсон должен назвать фамилию, которую ему посоветовал произнести майор. Но окажется ли она именно той? Майор даже не скрывал, что это его чистый домысел.
 Речь идет о человеке, который, как нам известно, бывает или бывал у вас.
 Интересно, кто же это?
 Наш разговор прошу сохранить в тайне. Мы со своей стороны поступим так же,— начал Герсон свои расспросы, но спуская глаз с Ковальского.
 Само собой разумеется. Итак? — В голосе директора послышалась настороженность.
 Что вы можете сказать о Зигмунте Лучаке?.. У него бетонная мастерская на окраине Охоты.
 Да-да, понимаю, о ком вы спрашиваете.— Толстяк понимающе покивал головой.— Боюсь, что не многое смогу о нем рассказать.
 То, что директор подтвердил знакомство с Лучаком, свидетельствовало, что майор правильно нащупал их связь.
 Много пли мало — это вещи условные. Я ведь не спрашиваю всю его биографию.
 Что же я вам могу о нем рассказать? — Ковальский скользнул взглядом по бумагам, раскиданным на столе.— Действительно, он здесь иногда бывал, но вот в последнее время что-то его не вижу.
 Вы с ним познакомились здесь, в ресторане, или это ваше старое знакомство?
 Герсон, который внимательно наблюдал за толстяком, без труда установил, какими невероятными усилиями тот старается придать своему лицу безразличное выражение.
 Пожалуй, старое,— спокойным тоном ответил он.— Несколько лет назад совершенно случайно я где-то познакомился с ним. Потом, когда я был направлен в этот ресторан, знакомство возобновплось, он, будучи человеком одиноким, ежедневно заходил сюда обедать.
 Понимаю. А где он жпвет?
 Где живет...— Толстяк наморщил брови, показывая, с каким напряжением пытается вспомнить адрес, потом Еыдвинул один из ящиков стола, бурча под нос: — Сейчас, сейчас, где-то у меня он записан... О, нашел: Юзефов, Сосновая улица, одиннадцать...
 Герсон вытащил блокнот и записал адрес; увы, ничего нового он не узнал, именно на этот адрес направлялись все повестки. Но разговор с директором кое-что все же дал. Теперь настала пора задать следующий вопрос — так просил его майор. И вот Герсон безразлично глянул в окно, потом так же безразлично, как бы мимоходом, будто интересуясь каким-то пустяком, спросил:
 — А вы не скажете мне, что вас связывает с Алоизием Ковальским, вы не родственники?
 Реакция толстяка на этот вопрос превзошла все ожидания Герсона. Директор откинулся на спинку стула и, широко открыв глаза, уставился на поручика, кровь отлила от лица, оно стало белее бумаги. Наконец он резко втянул воздух и выдавил из себя:
 Это... это какое-то недоразумение... Ковальских в Польше много, почти на каждом шагу. Вы хорошо знаете...— Он пытался усмехнуться, но вместо улыбки появилась гримаса.
 Значит, это не ваш родственник? — Герсон сделал вид, что не заметил реакции толстяка на его вопрос.
 Совершенно не мой! — ответил директор решительным голосом.
 Увы, реакция была столь выразительной и мгновенной, что сомнений в правильности ответа не было никаких.
 Тереза Терен прилетела в пятницу. Почти весь следующий день она занималась делами, связанными с ее поездкой, и только вечером смогла встретиться с Анатолем Сарной; они довольно поздно вместе пообедали, за кофе Тереза сообщила, что страшно устала после поездки, сегодняшний день добил ее окончательно, поэтому она не намерена сидеть завтра дома.
 Наши дорогие друзья наверняка не дадут нам спокойно посидеть дома, да и у меня нет никакого желания принимать гостей.
 Что бы ты хотела? — поинтересовался Сарна, глотнув кофе.
 Сейчас такая прекрасная погода, лето уже кончается, давай поедем куда-нибудь за город.
 Кажется, завтра гулянье в Залесье. Прощание с летом или что-то в этом роде...
 Великолепно! На телефоны сегодня не отвечаем, а завтра чуть свет поедем.
 Чуть свет — это значит около двенадцати? — не без иронии заметил Сарна.— Ведь раньше ты, пожалуй, не наведешь блеск...
 Больше они к этому вопросу не возвращались, но на следующий день выехали довольно рано, что-то около-десяти. В Залесье, поставив машину на стоянку, направились к прудам, смешавшись с толпой гуляющих, только что приехавших варшавской электричкой и запрудивших всю аллею, уходящую в глубь леса.
 Вскоре они подошли к пруду. В зеленый ковер лужайки был красиво вписан белый эллипс, обрамляющий бассейн. К нему вел дугообразный мостик, а вдали тянулась широкая полоса леса. Перед мостиком был тир, билетная касса и буфет с прохладительными напитками. Тут же па небольшом помосте, сколоченном на скорую руку, играл оркестр, на площадке перед оркестром толклись танцующие пары.
 Вдоль аллеи, тянущейся вдоль пруда, стояли скамейки, почти все занятые. Пока они не чувствовали усталости и не стремились отыскать свободное место. Обойдя танцующих, они по мостику прошли к плавательному бассейну. Там также продавали сосиски, соки, сладости, играл оркестр, аккомпанируя певице, которая дергалась в такт музыке.
 Держась за руки, решили остановиться возле оркестра, послушать певицу.
 На одной из скамеек возле пруда сидел пожилой мужчина, и, казалось, все его внимание было поглощеио скользящими по зеркальной поверхности разноцветными байдарками. Руки он положил на набалдашник трости, весь его вид говорил о том, что на скамейке сидит утомленный жизнью пенсионер, который пришел погреться па солнце, поскольку лето уже догорает. Мужчина сидел не шелохнувшись, смотрел прямо перед собой, но от его внимания ничего не ускользало, он видел, что происходило вокруг.
 Поэтому, когда в конце аллеи появился молодой человек в джинсах, пестрой рубашке и короткой кожаной, небрежно расстегнутой куртке, отчего была видна массивная металлическая пряжка, он проводил его внимательным взглядом. Когда молодой человек проходил мимо скамейки, их взгляды встретились и пожилой едва заметным кивком головы указал на мостик.
 Молодым человеком был не кто иной, как пан Метек, личность довольно известная и пользующаяся вполне заслуженным уважением в определенных кругах. Черные, падающие на плечи волосы обрамляли худое лицо с впалыми щеками, у пана Метека был острый, торчащий кверху нос и узкие бескровные губы. Красивым его назвать, пожалуй, было нельзя, но у пана Метека были другие достоинства. Несмотря на свой довольно молодой возраст, ему были известны многие стороны жизни, и это способствовало развитию в нем не самых лучших качеств его натуры, доведя до совершенства благоприобретенные — и в первую очередь блестящее владение ножом и бритвой. Пан Метек не признавал иных средств убеждения, особенно тех, что вызывают слишком много шума. Он предпочитал работать в тишине, под покровом ночи. Но на сей раз ему предстояло выполнить задание при свете дня, столь сложные условия были продиктованы определенными обстоятельствами и пожеланиями заказчика.
 Скользнув взглядом по сидящему пожилому мужчине, подтвердив, что понял молчаливое указание едва заметным кивком головы, пан Метек двинулся в направлении мостика и вскоре в плотной толпе гуляющих отыскал белое пальто в клетку, убедившись, что у владелицы его светловолосая головка. Это позволило ему заключить, что полученные указания абсолютно точны.
 — Может, пойдем,— предложил Анатоль,— ветер относит слова, глушит мелодию, какой смысл здесь стоять?
 Тереза покорно пошла за ним.
 — Давай присядем у бассейна и погреемся на солнышке,— предложила она.— Здесь нет такой толчеи.
 Они сели рядышком, подставив лица солнцу, а пан Метек, который буквально минуту назад, когда они еще былп в толпе, приблизился к Терезе почти вплотную и уже было потянулся за ножом, прошел мимо них с перекошенным от злости лицом: из-за каких-то нескольких секунд все дело пошло насмарку. Придется повременить, пока снова не сложится благоприятная обстановка, нож он вонзит бесшумно — не подставлять же самого себя под удар,— а потом незаметно исчезнет в толпе.
 Спустя какое-то время Тереза, не открывая глаз, обра-типась к Анатолю:
 Скажи, а здесь есть где-нибудь шезлонги?
 Конечно, есть, ты же видела, сколько их стоит на лужайках.
 Давай возьмем. На этом парапете не очень-то удобно сидеть.
 Анатоль отправился за шезлонгами. Тереза сидела, не меняя позы, с закрытыми глазами, чуть откинувшись назад. Гомон гуляющих, крики резвящихся мальчишек, играющий вдалеке оркестр — все это сливалось в кошмарный гул. Она услышала возле себя шаги и открыла глаза, это был Анатоль.
 Где ты хочешь поставить их?
 Мне все равно... Ну, хотя бы там...
 Они блаженствовали в шезлонгах, а пан Метек прикинул и решил, что в течение часа он может быть свободен. Поскольку незамеченным ему никак не подкрасться к своей жертве.
 Пожилой мужчина по-прежнему сидел неподвижно, опершись руками на трость, и терпеливо ждал.
 Прошло более часа, и Тереза заявила, что она голодна.
 А прибывающие электрички везли и везли людей на гулянье, толпа стала заметно гуще. И возле бассейна толклось много людей. Оркестры ни на минуту не умолкали — дальний за прудом был едва слышен, а ближний громыхал вовсю.
 Они не спеша, двинулись к мостику, а пан Метек следовал за ними, стараясь не потерять из виду светловолосую головку.
 Возле мостика было полно тележек с мороженым и во-» дой, окруженных плотным кольцом толпы. Тереза изъявила желание съесть мороженое, и Анатолю ничего другого не оставалось, как взять приступом плотный кордон.
 Пан Метек счел этот момент подходящим для выполнения своего задания. Оглянувшись по сторонам, он торопливо начал пробираться к Терезе. Обогнул лысого типа в ярком свитере, потом женщину с маленьким мальчиком. И когда перед ним остались только два подростка, он сунул руку за пазуху и крепко сжал обмотанную веревкой рукоятку длинного тонкого ножа. Он уже вытащил его почти до половины, но тут внезапно возникла помеха»
 Какой-то молодой человек, одетый почти, как и он, в джинсах и спортивной куртке, бесцеремонно раскидал пареньков и затем довольно нагло толкнул Терезу. Та, резко повернувшись, возмущенно вскрикнула:
 Неужели нельзя поосторожнее?!
 Не нравится? Ну а если двину промеж глаз, тогда понравится?
 В эту минуту из толпы выбрался Анатоль. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы оценить обстановку; не медля ни секунды, он накинулся на хулигана:
 — Сам слиняешь или тебе помочь?
 Тот окинул оценивающим взглядом противника и, видимо, достаточно высоко оценил его возможности, потому что ядовито процедил сквозь зубы с усмешкой:
 — При следующей встрече не премину поблагодарить тебя, что протянул руку помощи, будь здоров, дружок!
 Хулиган присвистнул и исчез в толпе, провожаемый бешеным взглядом пана Метека. Ситуация кардинально изменилась, и ему ничего не оставалось, как ждать новой оказии.
 А Тереза тем временем высказала новое пожелание: — С меня хватит и этой толпы, и этого шума, хочется есть. Я где-то по дороге видела ресторан. Быть может, нам удастся попасть туда.
 Да-да, ресторан на той горе, в лесу. А потом?
 Наверное, вернемся. Если увижу телефон, позвоню Олекам. Уговорю их на партию бриджа после обеда.
 Им повезло, нашелся свободный столик; приняв заказ, официантка отошла.
 А Кароль с Анкой, наверное, уже добрались до места...— начала разговор Тереза.
 И, пожалуй, теперь в безопасности. Этот трюк с переодеванием сбил бандитов с толку...
 Анка мне понравилась. Думаю, что она сможет взять Кароля в руки. Должна тебе признаться, в первый момент я подумала, что это ты с ней завел легкий флирт.
 Ну а теперь? — Сарна настороженно посмотрел на Терезу.
 Теперь так не думаю: Кароль, пожалуй, не мог бы с девушкой своего друга...
 Значит, ты и такой вариант продумала?
 Представь себе!
 Вместо ответа Сарна вздохнул, а Тереза продолжала:
 — По-моему, ты только радоваться должен этому, дурачок! А теперь подожди меня, пойду попщу телефон и позвоню Олекам. Если их поймаю, постараюсь что-либо
 организовать после обеда.
 Она встала и направилась к буфету. При виде ее буфетчица приветливо улыбнулась:
 О, пани Терен, вы сегодня поете у нас? Я вас сразу узнала!
 Нет, сегодня не пою. Скажите, есть где-нибудь здесь телефон? Мне надо позвонить в Варшаву...
 Есть в кабинете директора. Пожалуйста, вот дверь рядом, пойдете по коридору, а там вторая дверь направо.
 Она направилась к двери, которую ей указали, и не обратила внимания, как от столика отошел молодой человек в кожаной куртке.
 Тереза попала в небольшой коридор, освещаемый единственным окном над противоположной дверью. На первой двери справа висела табличка «Склад»; значит, следующие двери, как объяснила буфетчица, кабинет директора.
 Тереза взялась, было уже за ручку, но тут услышала за спнной чьи-то тихие шаги, невольно она повернула голову и увидела перед собой мужчину — у него было худое лицо и беспокойство в глазах. С легкой ухмылкой он подходил к ней.
 — Привет, цыпочка! Как делишки?
 Почему к ней опять пристают? Этот парень был, пожалуй, пострашнее. В ужасе Тереза смотрела на нож в его руке. Она резко отпрянула назад, прижавшись к стене. То, что потом произошло, трудно описать, она видела сплетенные тела двух мужчин, видела их перекошенные лица, потом услышала стук упавшего на кафельный пол ножа, хриплый крик не то от боли, не то от злости, кто-то выругался, вспыхнул металл наручников, опять какая-то возня, потом половинки дверей с шумом распахнулись, и она осталась одна. В коридоре было пусто и тихо, словно в нем ничего и не произошло. Лишь слегка покачивались створки дверей, оттуда донеслись до нее обрывки слов, но в следующую минуту голоса затихли.
 Только теперь отпустило ее напряжение, и она обрела свободу движений. Дрожащей рукой откинула прядь волос, хотела, было вернуться в зал, но ноги были словно ватные, она не смогла сделать ни шагу, так и стояла, прислонившись к стене, жадно хватая воздух ртом. Через ка-кое-то время пришла в себя и смогла двинуться с места. Войдя в зал, она вся собралась и спокойно прошла между столиками к своему месту. Опустившись на стул, Тереза закрыла лицо руками.
 Что с тобой? — удивленно воскликнул Анатоль.— Ты такая бледная, словно повстречалась с привидением...
 Со смертью повстречалась...— И все еще дрожа, она рассказала о случившемся.— Навис надо мной с ножом и еще ухмылялся при этом...— закончила она свой рассказ.
 В чем дело? Почему он хотел убить тебя?
 Не знаю... Откуда я могу знать... И знаешь, кто меня спас? Тот тип, который тогда задел меня. Ничего не могу понять...
 — Откуда он там взялся? Она только пожала плечами.
 — Даже не обратила внимания и не пойму, откуда он появился... Я смотрела на нож и, кроме него, ничего не видела... Попроси, чтобы мне принесли рюмку водки, я ничего не смогу проглотить.
 Анатоль выполнил ее просьбу и сидел насупившись. Неожиданно они услышали знакомый голос. Перед ними был поручик Герсон в гражданском костюме.
 Приветствую вас, разрешите на минуточку присесть, мне надо сказать несколько слов.— И он пододвинул стул.— Я уже знаю, что произошло,— начал он без вступления.— Мы все время вели наблюдение за пани Терезой, потому что предвидели такое развитие событий.
 Ах, это потому, что они поменялись пальто? — воскликнул Сарна.— Поэтому? Их жертвой должна была быть Анка.
 Тереза получила рюмку рябиновой и выпила ее залпом.
 Вот и лучше,— воскликнула она, пытаясь изобразить на лице улыбку.— Как было страшно!
 Еще немного — и все пройдет,— успокаивал ее поручик.
 Скажите, а кто же был моим спасителем? Странно, но мне показалось, что спас меня тот хулиган, который так бесцеремонно толкнул меня!
 Тот хулиган — это сержант Зентек, он вынужден был столь странным образом защищать вас, чтобы не спугнуть бандита.
 Сержант?! Значит, это был ваш человек?! — удивилась Тереза.— Он был великолепен в своей роли!
 Послушайте, вы же подвергали жизнь Терезы опасности! — Анатоль не мог скрыть возмущения.— Могли бы хотя бы предупредить нас об этом.
 У нас не было уверенности, что действительно есть угроза,— спокойно ответил поручик.— Если бы знали, тогда, скорее всего, не посоветовали бы вам отправляться на
 эту прогулку.
 А разве нельзя было сразу схватить того негодяя, еще у мостика?
 Герсон покачал головой.
 К сожалению, не было подходящих условий. Но если иметь в виду, сколько людей принимало участие в том, чтобы вы были в безопасности, риск был минимальный. Ну, а пережитое эмоциональное напряжение довольно хорошо снимается лекарством, которое, пани Тереза, вы только что приняли...— Поручик, улыбаясь, кивнул на пустую рюмку.
 Ну и будет, что рассказать! — К Терезе вернулось хорошее настроение.
 У меня небольшая просьба.— Герсон посмотрел на часы.— Сейчас как раз поведут задержанного, и в связи с некоторыми обстоятельствами его поведут совершенно
 определенным путем, мимо одной скамейки, которую выбрал своим наблюдательным пунктом организатор покушения. Нам очень важно, чтобы он знал, что его планы сорвались и операция не удалась. Это пожилой мужчина, он сидит на скамейке в аллее, идущей вдоль пруда, в руке у него трость. Вы пройдете мимо, и пани Тереза должна
 внимательно на него посмотреть, не скрывая своего интереса к его персоне. Очень важно, чтобы он понял, что обманулся. Он видел лицо Аыки Эльмер и, таким образом, убедится в своей ошибке.
 Идет! Прямо сейчас? Как мне хочется посмотреть на него!
 А Терезе это ничем не грозит?! — забеспокоился Сарна.
 Конечно, нет. В такой ситуации он не станет рисковать. И потом, должен вам сказать, что мы с него не спускаем глаз. Чем скорее вы пойдете, тем лучше, хотя я не допускаю мысли, что у него сдадут нервы, и он сразу же уйдет. Мне нельзя показываться ему на глаза, поэтому пойдете без меня.
 Анатоль заплатил по счету, они встали и попрощались с Герсоном.
 Уже издалека Тереза увидела пожилого мужчину, сидящего на скамейке. На нем была шляпа, из-под которой торчали редкие седые волосы. Руками он опирался на трость. Тереза повернула голову и заглянула в лицо мужчине, как ее просил Герсон и к чему не в меньшей степени ее толкало собственное любопытство.
 Она заметила удивление во взгляде мужчины, пожалуй, даже больше чем удивление — в глазах была растерянность и страх. Это длилось секунду. Потом он чуть прикрыл веки, и его пустые, бесцветные глаза вновь смотрели на все холодно и равнодушно.
 Они прошли мимо скамейки, Тереза еще раз оглянулась и тут же услышала шепот Анатоля:
 — Этот человек был в бараке. Я рассмотрел его руки, лежащие на трости...
 Пожилой мужчина уже издали приметил Метека, идущего в сопровождении людей, чья принадлежность к милиции не вызывала никаких сомнений, а если бы такие сомнения и появились, то руки Метека в наручниках подобные сомнения мгновепно бы рассеяли.
 Тут старик почувствовал, как от страха непроизвольно сжались челюсти. Он взял себя в руки и постарался равнодушным взглядом проводить Метека, а тот, минуя его, довольно нагло усмехнулся, как бы выставляя напоказ свой босяцкий гонор, однако виду не показал, что они знают друг друга.
 Когда они прошли, мужчина погрузился в размышления, уставившись неподвижным взглядом в темную стену леса. Сложившаяся обстановка требовала того. Но его ждало еще более сильное потрясение, когда в нескольких шагах от себя он неожиданно увидел девушку, на ней было белое пальто в клетку... Минуя его, она повернула лицо, словно специально, чтобы он посмотрел на нее. Вот тут у него было буквально шоковое состояние. В белом пальто прошла совершенно другая женщина! Ее он не смог рассмотреть вблизи и обманулся, решив, что это Анка, что это ее светловолосая головка и белое пальто в клетку. Значит, подсунули другую...
 На сей раз взять себя в руки ему было не так легко. Он попытался сосредоточиться, собрать расползающиеся мысли, не поддаваться панике и проанализировать обстановку.
 Спустя некоторое время ему удалось прийти в себя, он смог спокойно обдумать происшедшее. Нет никаких сомнений, они нашли похожую на Анку женщину-милиционера и специально надели на нее это пальто. Это, бесспорно, свидетельствует о том, что они много знают... Но все ли?..
 Мысленно он вспомнил все свои последние неудачи. Девушка, которая видела его, осталась жива — у этого разини, который ее стерег, увели ее из-под носа. А ему самому подсунули приманку. Квартира в Юзефове после обыска в мастерской небезопасна, туда не сунешься; потеряла значение и вторая его фамилия, под которой он скрывался. Потом еще этот звонок в «Столичный», предупреждающий о милиции... Густав попался на удочку, но тут и удивляться нечему, теперь и на его помощь рассчитывать не приходится: перепуган разговором с милицией. Значит, и это знают... Самое время исчезнуть, замести следы, на которые напали эти сыщики. У него еще остались кое-какие возможности на Побережье. Этот идиот Урбаняк тоже пытался искать там спасения, это было небезопасно, он настолько был глуп, что обязательно бы сы-папулся. И засыпал бы всех остальных, несомненно. А Метек? Он, пожалуй, не продаст, фирменный малый. Только теперь это не имеет никакого значения, надо поскорее сматываться. Заляжет у Юзефа в Кацеке, а потом посмотрит — вдруг появится возможность двинуть дальше, постарается добыть новые бумаги. Скажем, возникнет вместо покойника, о чьей смерти никто ничего не знает, бывало, иногда такие номера удавались. Можно и повторить.
 Только вот не поздновато ли? Так или иначе, надо трогаться и выяснить, не сидит ли кто на хвосте.
 Мужчина встал и неспеша направился к остановке электрички. Народу было полно, и ему трудно было определить, не следят ли за ним. Многолюдные улицы в центре тоже не позволяли установить, не сидит ли кто на хвосте. Он зашел в экспресс-бар и там решил переждать какое-то время, оттуда через черный ход вышел во двор, где был разбит небольшой садик, через садик пробрался в соседний двор, сел в одно такси, потом пересел в другое, еще попет-лял какое-то время, осторожно подбираясь к своему жилью.
 До ночи еще далеко, и можно не спешить. Только в глухой, почти пустой улочке, где он жил, наконец убедился, что за ним никто не идет. Несколько успокоившись, он принялся упаковывать самые необходимые вещи. Надо взять небольшой чемоданчик, там он обязательно оставит место для нескольких пачек денег.
 Вскоре он закончил сборы, уселся в старое колченогое кресло и вновь принялся сопоставлять события последних дней. От всех этих сопоставлений его вновь охватило беспокойство, не оставляла назойливая мысль: кажется, с решением бежать он несколько припозднился.
 Значит, оставаться на месте? Но эта девица весьма опасна, а чем, интересно, ее показания они смогут подкрепить? В вагоне был полумрак, она не сможет точно подтвердить, он это или не он. Больше всего не давал покоя вопрос, заданный Густаву: «Алоизий Ковальский — ваш родственник?» Коль скоро прозвучало это имя, значит, может всплыть его прошлое. А Густав? Если его припрут к стене, ради спасения собственной шкуры он определенно распустит язык. А еще Земба и Метек...
 Значит, следует, несмотря на все сомнения, пойти на риск, использовать последний оставшийся шанс — надо бежать.
 Приняв окончательное решение, он тщательно обдумал детали. Какой выбрать вид транспорта — не поездом ли? Если они его выслеживают, то, как оторваться от них? Пожалуй, это легко сделать. Он давно подготовил себе лаз в заборе, через него проберется в соседний двор, а оттуда в следующий. И еще несколько дворов он присмотрел на трассе своего бегства, он их проверил еще тогда, когда готовил план ограбления. Значит, не так плохо обстоят дела. А то, что в его распоряжении машина брата,— этого милиция могла и не знать...
 Около одиннадцати он решил трогаться: не стоит, пожалуй, ждать, когда улицы опустеют.
 Открывая двери гаража, он был уверен, что добрался никем не замеченный. Начало побега прошло успешно. В гараже он не должен оставаться более пятнадцати минут, потом быстро на улицу, а там его не так-то просто выследить. Для большей безопасности, войдя в гараж, он не зажег света. Плечом навалился на машину, чуть сдвинул ее с места, чтобы добраться до досок, прикрывающих яму. Убрал несколько досок, отложил их в сторону и по бетонным ступенькам спустился вниз. В яме, присев на корточки, зажег фонарь. С трудом отыскал хорошо замаскированный крюк, откинул его и вытащил вертикальную часть одной из ступенек, тоже из бетона, ничем не приметную. Это был его тайник. Засунув руку, торопливо начал вытаскивать пачки денег. Брал только большего достоинства — в его чемодане мало места, все не поместятся,— остальные ровными рядами уложил обратно в тайник, вставил бетонную ступеньку на место, с трудом разгибаясь от боли в пояснице, взял чемодан. И медленно поднялся наверх.
 Наконец он выбрался из ямы и уже было нагнулся за досками. В этот момент гараж залило светом, и раздался спокойный голос, который был так хорошо ему знаком:
 — Ни с места, Герман.
 Он осторожно повернулся; при виде направленных на него автоматов выпустил чемодан и непроизвольно поднял руки вверх.
 Откуда?.. Как вы сюда попали?..— удивленно воскликнул он, поскольку это была единственная мысль, какая пришла ему в голову в столь непредвиденной для него ситуации. Бешенство, ощущение бессилия, страх появились несколько позже.
 Это было не так трудно,— ответил все тот же знакомый голос.




 ЗАПИСКИ АНАТОЛЯ САРНЫ


 Итак, этого бандита, кажется, схватили. Я тут же телеграфировал Каролю, и на следующий день эта парочка вернулась в Варшаву. Кароль, кажется, нашел то, что искал, прыгает вокруг нее как паяц, просто тошно смотреть, ибо терпеть не могу подкаблучников.
 Вначале я боялся, что флирт Кароля бросит тень на меня. Потом после вполне разумной реакции Терезы я несколько успокоился, и вдруг — эта проклятая неосмотрительность!
 О чем речь? Вот о чем: вчера я надел первый раз тот пиджак, в котором ездил в Сопот. И конечно, Тереза нашла в кармане фотографию Анки, на которой  я  собственноручно — правда, несколько изменив почерк — сделал ту дурацкую надпись!
 Если вы помните ее содержание, можете себе представить, что после этого произошло. И вот я сижу в одиночестве дома и понятия не имею, чем все это кончится.






  Иоанна ХМЕЛЕВСКАЯ 
 ЧТО СКАЗАЛ ПОКОЙНИК


  Перевод В.Селивановой 
 Алиция ежедневно звонила мне на работу в обеденное время. Так было удобно нам обеим. Но в тот понедельник у неё были какието дела в городе, потом её задержали на работе, потом она торопилась на поезд, потом опаздывала на встречу с Торкильдом, так что позвонить не смогла и позвонила мне лишь во вторник.
 Фриц ответил, что меня нет. Она поинтересовалась, когда я буду. Податски Алиция говорила уже совсем свободно, и ей без труда давались даже весьма изысканные и сложные обороты. Фриц ответил, что не знает, и на этом, скорее всего, их разговор и закончился бы, если бы Фриц вопреки датским обычаям не прибавил коечто от себя (Алиция, уже изучившая датчан, по собственной инициативе ни за что не спросила бы ни о чем больше).
 — Боюсь, не заболела ли она, — вот что добавил Фриц. — Вчера её тоже не было.
 Это встревожило Алицию, она стала расспрашивать и выяснила, что моё отсутствие весьма странно, ибо, вопервых, в конце прошлой недели я была здорова как бык, вовторых, никого не предупредила, что не приду, втретьих, я прекрасно знала, что у нас много работы, я даже обещала несколько рисунков закончить побыстрее, а уж если обещала, то всегда держала слово. И вот рисунки лежат на столе незаконченные, а меня нет. Чрезвычайно странно.
 Обеспокоенная Алиция позвонила мне домой. К телефону никто не подходил, но это ещё ни о чем не говорило. Я могла куда угодно выйти, а домработницы не было дома. Поэтому Алиция позвонила ещё раз поздно вечером и узнала от домработницы, что меня нет, домработница не видела меня с воскресенья, в моей комнате нормальный беспорядок.
 На следующий день, уже не на шутку обеспокоенная, Алиция с утра висела на телефоне. Меня нигде не было. Домой на ночь я не возвращалась. Никто ничего не знал обо мне. Расспросы Алиции очень встревожили Аниту, с которой я договорилась встретиться во вторник, но не пришла и не подавала никаких вестей, а ведь Анита переводила мою книжку, в чем я была заинтересована куда больше её. Весь вечер она была вынуждена переводить одна, злилась, названивала мне, а меня все не было и не было.
 Все это заставило Алицию задуматься. Подумав, она вечером в четверг, после работы, пришла ко мне домой. Поговорив с домработницей, она осмотрела квартиру, проверила наличие моих вещей, прочла вопреки своим принципам заправленное в пишущую машинку моё письмо к Михалу, хотя это ей ничего не дало, ибо письмо состояло в основном из рассуждений на тему: каковы шансы Флоренс на победу в очередных скачках, потом напилась кофе, посидела за столом и ничего не решила. Какоенибудь любовное приключение? Не похоже на меня. Уж скорее можно предположить, что мне очередной раз чтото втемяшилось в голову и я решила немедленно ехать в Польшу. Причём ехать в чем была — баз вещей, без денег, без документов, которые лежали в столе и среди которых не хватало только паспорта. Алиция обзвонила все больницы, звонила в полицию и пожарную команду. Никто обо мне ничего не знал, я как сквозь землю провалилась.
 Дипломатично, с большими предосторожностями Алиция позвонила в Варшаву своей подруге и попросила узнать, нет ли меня там. Не было. Более того, мои родные как раз получили от меня письмо, в котором я сообщала, что вернусь только через несколько месяцев.
 Алиция подождала ещё сутки и наконец решила заявить в копенгагенскую полицию об исчезновении её подруги, гражданки Польши.
 Полиция соизволила проявить интерес к моей персоне сначала умеренный, потом повышенный, поскольку происходящим заинтересовался инспектор Йенсен, лично знавший меня. Не очень близко, но достаточно, чтобы понять, что я способна на что угодно. Полиция стала выяснять, кто же последним видел меня. И где.
 Из всех опрошенных последней видела меня домработница. В воскресенье утром я ушла из дому как раз в то время, когда она чистила ковёр в прихожей. На вопрос блюстителей порядка, куда это я могла отправиться, Алиция не задумываясь ответила: в Шарлоттенлунд, на бега. Блюстители двинулись по моим следам в Шарлоттенлунд. Их миссию значительно облегчал тот факт, что опять наступило воскресенье, то есть создались условия, подобные тем, что и неделю назад: опять были скачки и трибуны заполнила толпа.
 Для начала они наткнулись на Лысого Коротышку в шляпе. Отсидев, сколько положено, он уже давно пользовался заслуженной свободой. Ничего не скрывая, честно и откровенно Коротышка признался полицейским, что действительно видел меня неделю назад и даже разговаривал со мной. Я произвела на него впечатление человека, довольного жизнью, поскольку была в выигрыше. Сколько я выиграла? Пару кусков. Точнее? Ну, приблизительно четыре тысячи шестнадцать крон. Любой был бы доволен жизнью. Да, я разговаривала и с другими, да, он это сам видел, околачиваются тут два типа, с ними он меня и раньше часто видел. И в то воскресенье я тоже разговаривала с ними, а что делала дальше, он не знает.
 Добрались и до тех двух. Они оказались французами. Французы подтвердили, что действительно я чтото выиграла, возможно, порядочно, они действительно разговаривали со мной, так как я хорошо знаю французский язык, а вот что было дальше, они не знают. На все вопросы они отвечали предельно кратко и уклончиво, полиции это показалось подозрительным, и она активизировала свои поиски, в результате чего был выявлен ещё один тип, который, правда, меня не знал и даже не разговаривал со мной, но обратил на меня внимание. Просто потому, что я ему нравилась. Почему нравилась — неизвестно, может у него дурной вкус, понравилась, и все тут.
 Так вот, этот с дурным вкусом дал показания, что с французами я разговаривала уже напоследок и ушла вместе с ними. Он тоже выходил и видел, как мы все сели в какуюто машину, а что было дальше, он не знает. И очень жалеет, что сегодня меня нет.
 Припёртые к стенке французы стали выкручиваться и давать противоречивые показания: они подбросили меня на машине до станции, они высадили меня в центре города, это была их машина, не их машина, машина одного знакомого, машина одного незнакомого. В конце концов они так запутались и так явно старались чтото скрыть, что вызвали подозрения у инспектора Йенсена. Было допрошено ещё несколько свидетелей: завсегдатаи бегов обычно знают друг друга, я же, иностранка, была особенно заметна. Удалось установить, кому принадлежала машина. Выяснилось, что её владелец уже давно был на заметке у полиции.
 Инспектор Йенсен лично занялся моим делом, что чрезвычайно удивило Алицию. К тому времени она уже знала, что он является весьма важной фигурой в датской полиции, и никак не могла понять, почему я представляю такой интерес для последней. Если бы я совершила какоенибудь грандиозное преступление, ей, самому близкому мне человеку, было бы наверняка все известно, так в чем же дело? Однако инспектор Йенсен знал, что делает.
 Припёртые ещё крепче к стенке французы (как и хозяин машины) сказали наконец правду. Ничего не поделаешь, приходится сознаваться: после бегов я поехала с ними в некий притон, где нелегально играли в покер и рулетку. Прибыв в притон, я, не моргнув глазом, заплатила за вход довольно крупную сумму, играла в рулетку, кажется, выигрывала, кажется, очень много, видно, такой уж счастливый день у меня выдался. А потом они както потеряли меня из виду. Сами они проигрались и рано ушли, а я, кажется, осталась. Где этот притон? А в такой старой развалюхе на улице Нильса Юэля, возле канала.
 Только тогда в умах полицейских чинов забрезжили первые, ещё нечёткие ассоциации. Полицию залихорадило.
 Дело в том, что Интерпол подготавливал большую и сложную операцию по ликвидации мафии, захватившей в свои руки игорные дома. Планировалось нанести удар одновременно в нескольких европейских странах. Полиция надеялась охватить всех главарей и завладеть имуществом мафии. Налёт полиции на притон на улице Нильса Юэля был совершён в рамках этой акции. Налёт оказался удачным, игроков застали на месте преступления, даже обнаружили один свежий труп. Притон прикрыли. Порок был наказан. Получается, что они, то есть полиция, должны знать обо мне больше всех, раз я была в том притоне. И что же? Ничего не знают. Меня в притоне не оказалось. И что самое неприятное, эта их операцияналёт подтвердила подозрение, что шайка имела своего человека в их полиции. Единственное утешение — не только в их. Расторопная шайка, а точнее, мощный международный синдикат преступников имел своих людей во всех полициях всех стран, где действовали отделения синдиката. Слабое, конечно, утешение. Тем более что все киты синдиката ускользнули, а труп не мог дать никаких показаний. Некоторые из задержанных полицией мелких рыбёшек и просто игроки показали, что видели меня в притоне, что я делала ставки, а потом поднялась жуткая суматоха, и куда я делась — не знают.
 Итак, я исчезла, как камень, брошенный в воду. След по мне был затерян.
 Я сама, разумеется, прекрасно знала, где я нахожусь и что со мной происходит, только у меня не было никакой возможности сообщить о себе. Происходило же со мной вот что.
 В ту пятницу — перед роковым воскресеньем — мне наконец удалось купить прекрасный и очень дорогой географический атлас мира, о котором я давно мечтала. Купила и изза своей дурацкой рассеянности забыла его на работе. Кроме того, я оставила там на вешалке в авоське польскоанглийский словарь и наполовину связанный шарф из белого акрила. Дело в том, что в прошлый четверг мы договорились с Анитой встретиться, она не могла, мы перенесли встречу на вторник, мне не хотелось все это таскать домой и обратно, и я оставила сетку на работе. Анита переводила мою книгу, словарём мы пользовались в творческом процессе, а шарф я вязала но ходу дела. У Аниты были заняты руки и голова, у меня только голова, так что руки я могла использовать для создания материальных ценностей. А словарь был жутко тяжёлый, и, понятно, мне не хотелось, чтобы он сопровождал меня повсюду.
 Шарф и словарь могли спокойно висеть себе на вешалке, но вот атлас… Я очень расстроилась, что забыла его, ведь я так мечтала полистать его в уикэнд, не говоря уже о том, что такую дорогую и желанную вещь хотелось бы все время иметь под рукой, смотреть на неё и вообще чувствовать, что она у тебя есть. Вот я и решила заскочить на работу в воскресенье по пути в Шарлоттенлунд. Конечно, удобнее было бы заехать за вещами на обратном пути, но к тому времени на работе могли запереть парадную дверь.
 Так я и сделала. Атлас, хотя и с большим трудом, поместился в сетку рядом со словарём. Сетка была ужасно тяжёлая, поэтому на ипподроме я сдала её в гардероб. Боясь, что я её там забуду, повторяла все время про себя: «Не забыть сетку, не забыть сетку». Я сконцентрировала все свои умственные способности на этой проблеме и благодаря этому выиграла.
 В пятом заезде я поставила на Фукса и стала с нетерпением ожидать, что же из этого выйдет, так как до сих пор побеждали сплошные фавориты, прямо зло брало. Правда, на одном фаворите я выигралатаки 68 крон, но ведь это мелочь, позор для моего польского гонора. Протест моего польского гонора против несправедливости проявился в том, что я стала ставить подряд в каждом заезде на 6 — 4. Сказать, почему я так делала, не могу. Может быть, потому, что когдато, несколько лет назад, нам с Михалом жутко не везло именно с порядком 6 — 4, ни разу мы не выиграли на него. Я решила отыграться теперь и упрямо ставила на 6 — 4, понимая, что это не сулит абсолютно никаких надежд.
 Так вот, перед пятым заездом я стояла в очереди в кассу и упорно повторяла про себя: «Не забыть сетку, не забыть сетку». В тот момент, когда подошла моя очередь, я напрочь забыла все номера, на которые мне рассудок подсказывал сделать ставку, момент был напряжённый, за мной толпились возбуждённые нетерпеливые люди, кассир торопил меня и я по привычке брякнула: «Шестьчетыре».
 Сидя на открытой трибуне, на ледяном ветру, я ошеломлённо смотрела, как побеждают мои 6 — 4. Совершенно обалдевшая, дрожа от холода и азарта, досидела я так до конца заезда. Потом спустилась с трибуны и с упоением выслушала хриплое объявление по радио, что я выиграла четыре тысячи шестнадцать крон.
 Идя в кассу, я встретила Лысого Коротышку в шляпе. Меланхолически показал он мне свой билет на 6 — 12, и я выразила ему сочувствие. В самом деле, лошади пришли в такой последовательности: 6 — 4 — 12, причём последняя в заезде отстала от предыдущей всего на какието полморды. В свою очередь я показала свой билет. Лысый торжественно поздравил меня, и я проследовала в кассу.
 Получив деньги, я купила бутылку пива и, зажав её в руке, пошла в народ. Настроение у меня было расчудесное, душу переполняла любовь ко всему свету. В толпе я наткнулась на знакомых французов — одного белого, другого чёрного. Я всегда пользовалась случаем поболтать с ними, чтобы попрактиковаться в любимом языке. Тут я вспомнила, что они както упомянули в разговоре о нелегальном игорном доме.
 — Совершенно исключительный случай! — радостно объявила я им. — У меня есть деньги!
 — Мадам выиграла? — заинтересовались французы.
 — Да, я угадала эти самые 6 — 4. Так как будет с рулеткой? Сегодня можно?
 — В любой день можно, — пробормотал белый, внимательно разглядывая лошадей. — Поставь на семёрку, должна же она когдато прийти…
 Чёрный кивнул и направился к кассе, а белый обратился ко мне:
 — Так вы надумали? Всерьёз? Вам известно, что это нелегально?
 — Известно. И я надумала.
 — За вход надо платить пятьдесят крон.
 Я хлебнула пива из бутылки и кивнула:
 — И правильно, ведь если бесплатно, подумают, что предприятие несолидное. А сегодня для меня на редкость подходящий день, в крайнем случае я лишь спущу то, что выиграла.
 — Никому ни слова об этом, — предостерёг француз.
 Я обещала хранить тайну, и мы расстались, договорившись встретиться, чтобы вместе отправиться в притон.
 Сетку из гардероба я предусмотрительно взяла ещё до последнего заезда. В этом заезде, к счастью, никто из нас не выиграл, так что не нужно было стоять за деньгами в кассу. Все трое, французы и я, уселись в роскошный «форд». Его вёл какойто совершенно незнакомый мне тип. Я решила, что это наверняка один из датских миллионеров, имеющих собственные столики в богатых ресторанах, где я никогда не бывала, поэтому и физиономии его нигде не встречала. Впрочем, я тут же перестала о нем думать, переключившись на предстоящее мне удовольствие. Настроение у меня было отличное — после выигрыша и выпитого пива.
 Не обращала я внимания и на то, где мы ехали. Помню, что промелькнул Конгенс Нюторв, и вскоре мы остановились на тихой улочке перед большим старым домом. Я старалась угадать, поднимемся ли мы на чердак или спустимся в подвал.
 Оказалось, ни то ни другое. Мы прошли через двор, мои спутники подошли к какойто двери, позвонили, о чемто переговорили податски, нам открыли, мы вошли и самым обыкновенным образом поднялись на лифте на четвёртый этаж. Там опять была дверь, мы опять позвонили, опять несколько слов податски, и нас впустили. Какойто человек с вежливым поклоном взимал с посетителей плату за вход в размере 50 крон с носа.
 Внутри все выглядело совсем обыкновенно, как в обычной большой квартире в старом доме, с той лишь разницей, что гости не раздевались в прихожей, а в полном обмундировании проходили в комнаты. Моё полное обмундирование сразу же доставило мне неприятности.
 Дело в том, что, отправляясь в Шарлоттенлунд, я настроилась провести несколько часов на открытой трибуне. Датский климат мало чем напоминает флоридский. Я напялила на себя множество тёплых вещей: шерстяную клетчатую юбку, водолазку на кроличьего пуха и сверху такую же кофту, колготки, тёплые, прошу прощения, рейтузы, зимнее пальто на меху, тёплые сапоги и шерстяной шарф. Уверена, что во всей Дании не нашлось бы второго человека, так тепло одетого, ибо по календарю уже наступила весна, а датчане свято верят в печатное слово.
 На голове у меня был платиновый парик и чёрная кожаная шляпка. Парик я купила недавно, и до сих пор у меня не было случая показаться в нем. Правда, бега тоже не самый подходящий случай, но меня с утра мучила проблема, как быть с головой. Выбор у меня был небольшой: болгарская меховая шапка и кожаная шляпка. В меховой шапке я выглядела бы совсем позимнему, то есть нелепо, а в одной кожаной шляпке мне было бы холодно. Вот я и решила, что лучшим выходом будет парик, в котором тепло голове, и шляпка, которая прекрасно сидит на парике. Таким образом, на мне был платиновый парик, к нему я совершенно непроизвольно сделала соответствующий макияж, что и породило все несчастья, свалившиеся на меня.
 — В этой комнате играют в покер, а рулетка — в следующей, — объяснил мне француз. — Предупреждаю, все свои вещи держите при себе, чтобы можно было в любой момент смыться.
 Он улыбнулся, извиняясь, что покидает меня, и мгновенно затерялся в толпе игроков. Я направилась во вторую комнату, где действительно была рулетка, и даже две рулетки. Возле одной из них как раз освободилось место, которое я поспешила занять. Пальто я сняла и просто накинула на плечи, все, что можно было расстегнуть, расстегнула, сетку и сумку засунула под стул и осмотрелась. Помещение было наполнено людьми, дымом и смрадом. Освещались только столы, все остальное помещение тонуло в полумраке. Общество составляли почтя исключительно мужчины, я насчитала всего четырех старушек — поразительно мало для Дании. Возможно, их было и больше, но больше я уже не считала, так как занялась делом.
 Сначала я решила подождать, присмотреться, понять принцип игры и узнать, какие номера выигрывают. Благое намерение, что и говорить, но осуществить его мне не удалось. Все ещё находясь в восторженном состоянии, я не успела оглянуться, как поставила 20 крон на четырнадцатый номер. Теоретически минимальная ставка была 5 крон, но при мне меньше двух десяток никто не ставил. Чтобы, не дай бог, не скомпрометировать себя, я тоже начала с 20 крон, поставила их на четырнадцатый номер, сама не знаю почему, и выиграла.
 Тут же передо мной встала новая проблема. Дело в том, что в Шарлоттенлунде мне выплатили выигрыш купюрами по 100 крон, так что моя сумка была до отказа набита деньгами, не говоря уже о всяком другом необходимом дамском барахле; дальнейшие поступления мне просто некуда было складывать. Игра шла на наличные, крупье придвинул ко мне кучку мелочи, я решила сначала её быстренько проиграть, а потом уже подумать над решением проблемы.
 Мне удалось спустить половину, а потом я поставила на чёрное, чётное и на четыре номера сразу. И все вышло, вернее, из четырех номеров выиграл, конечно, один, чудес не бывает, но я все равно опять получила кучу мелочи. Четыре раза подряд я ставила на нечётное и выигрывала. Крупье выплачивал мне уже крупные суммы. Тут я отважилась опять покуситься на номер. Сто крон мелочью я поставила на восьмёрку, и восьмёрка вышла. Ничего не поделаешь, деньги надо было кудато девать, я принялась заталкивать их в сетку, где лежал атлас. Сетка моя была не сетчатой, а из обычной ткани, что оказалось весьма кстати. Мелочь продолжала меня раздражать, я ставила её, не считая, на что попало, и упорно выигрывала. Просто проклятие какоето!
 Наконец я придумала хитрый способ избавиться от мелких денег. Я бросила на красное горсть мелочи (потом оказалось, что там было 120 крон) в надежде, что пропадёт же она в конце концов. Красное выиграло, а я опять бросила. Красное выигрывало, а я ставила и ставила, одновременно пытаясь пересчитать то, что было у меня в руках и на коленях, и раскладывая деньги стопками по сотням, чтобы хоть както разобраться в них. Десятикроновыми бумажками я могла бы уже наполнить мешок изпод картофеля. Среди десяток то и дело попадались более крупные купюры. Красное выигрывало с постоянством, достойным восхищения, вместе с крупными банкнотами крупье продолжал подсовывать мне и мелочь, так как честно подсчитывал все до последнего гроша, и я окончательно пала духом. Отказавшись от неравной борьбы с мелочью, я сгребла груду денег с красного, которое тут же перестало выигрывать, и пустила в ход стопки десяток. Дважды я выиграла и полученные купюры, к счастью крупные, тут же затолкала в сетку. Затем я удвоила ставку, стараясь по возможности избавиться от десяток, опять выиграла, и так была поглощена игрой, что ничего вокруг не замечала. Жарко было ужасно, шляпа у меня съехала набок, парик наверняка тоже. Какое счастье, что у меня не было с собой зонтика! Сумки мои под стулом все время ктото пинал, возможно, я сама, и если бы мне пришлось ещё и о зонтике думать, я бы совсем спятила. Я наклонилась, чтобы затолкать в сетку очередной выигрыш. И тут началось.
 Крики, раздавшиеся в районе входной двери, я услышала, когда голова моя была под столом. Поспешно вынырнув, я увидела, что в комнату ворвались какието люди, двое или трое. Игроки прервали игру, за соседним столиком поднялся какойто бледный индивидуум с дико блестевшими главами и пеной на устах. Возникло всеобщее замешательство. В другую дверь ворвался какойто человек. Таращась во все стороны, я взглянула на него, и он в этот момент посмотрел как раз на меня. Мне показалось, что лицо его прояснилось, и он двинулся явно в моем направлении. Продвигался же он с известными трудностями, так как помещение, хотя и большое, все же было ограничено, людей было много, и все они вдруг в панике начали метаться. Я сама пока не металась, но тоже испугалась и подумала, что если это полиция, то они, чего доброго, отберут и мои честно выигранные в Шарлоттенлунд четыре тысячи, но потом вспомнила, что в случае чего Лысый Коротышка подтвердит мой выигрыш. Тут началась стрельба.
 Стрелял тот тип с пеной у рта и диким взглядом. Те, что ввалились в комнату, кинулись к нему, он вырвался и продолжал стрелять куда попало, переполох усилился и крики тоже, прямо Содом и Гоморра. Игроки попрятались под столы, и, пожалуй, я одна оставалась на своём месте. Вряд ли это объяснялось избытком храбрости, я простонапросто остолбенела.
 Вытаращив глаза, смотрела я на то, что творится вокруг. А тот мужчина, что направлялся ко мне, вдруг остановился, сделал ещё два шага, путь перед ним расчистился (большинство игроков уже сидело под столами), он ещё постоял немного, потом колени его подогнулись и он рухнул головой вперёд прямо к моим ногам. И в такой неудобной позе он свалился, что я, хоть и остолбенелая, но побуждаемая чисто человеческим состраданием, наклонилась к нему и попыталась передвинуть его голову с ножки стола на мою сетку, набитую бумагой, следовательно, мягкую. А он, судорожно хватая воздух ртом, явно пытался чтото сказать.
 — Ecoutez! — прохрипел он, из чего я сделала вывод, что раненый намерен говорить пофранцузски.
 — Ладно, ладно, — успокаивала я его. — Тихо, не надо говорить…
 — Слушай, — с усилием повторил он и продолжал, задыхаясь и останавливаясь после каждого слова: — Все… сложено… сто сорок восемь… от семи… тысяча двести два… от Б… как Бернард… два с половиной метра… до центра… вход… закрыт… взрывом… повтори…
 Все это он выдавил из себя как одну непрерывную фразу, и я не сразу поняла, что последнее слово относится ко мне. Это его очень рассердило.
 — Repetez! — простонал он с таким отчаянием, что чуть было тут же не окочурился.
 Память у меня всегда была хорошая, повторить нетрудно, тем более что нехорошо препираться с умирающим, и я повторила:
 — Вес сложено сто сорок восемь от семи, тысяча двести два от "Б", как Бернард, вход закрыт взрывом, два с половиной метра до центра.
 Я немного переставила слова, это опять его рассердило, и он начал повторять фразу с начала, через каждое слово заклиная меня хорошенько все запомнить. И совершенно излишне, я была уверена, что до конца дней своих не забуду всего, что тут происходит. Тем не менее я покорно повторяла за ним каждое слово.
 — Связь… торговец рыбой… Диего… па дри… — добавил он и покинул сей бренный мир.
 Я не знала, что такое «па дри», да и вообще не поняла ни слова из того, что он говорил, то есть словато сами по себе были понятны, но что все это означало? Смутно я сознавала, что мне доверена какаято важная тайна. А важные тайны отличаются тем, что неизвестно, для чего они существуют.
 Занятая умирающим, я не следила за развитием событий в зале. Теперь же, подняв голову, увидела, как в ту самую дверь, в которую вошёл покойный, ворвался какойто человек с револьвером в руке и бросился к трупу.
 — Умер? — крикнул он мне, хотя и дураку было ясно, что тот умер. Впрочем, вновь прибывший и не ждал моего ответа, а сразу же накинулся на меня, для разнообразия поанглийски:
 — Он говорил с тобой? Что сказал? Отвечай! — И с этими словами ткнул своей пушкой прямо мне в печень. Мне это очень не понравилось. Я вообще не выношу, когда меня принуждают силой чтото делать, а моя печень и без того доставляет мне неприятности. Так что подобные манипуляции с ней уже совершенно излишни. Вот почему я ответила только одним польским словом — коротким и выразительным. Но даже если бы и хотела, я ничего не смогла бы ему объяснить, потому что он вдруг резко изменил свои намерения, схватил меня и поволок к той двери, из которой появился. Я едва успела прихватить свою сумку и сетку.
 Сначала я попыталась вырваться, но тут же отказалась от этих попыток, увидев за дверью полицейского в форме. Остаток здравого смысла подсказал мне, что в моем положении самое лучшее — перейти на сторону полиции, и чем скорее, тем лучше. Я рванулась к представителю власти, пробилась сквозь толпу и оказалась по ту сторону двери. Мой преследователь, к моему удивлению, не препятствовал мне, но и не выпускал меня из рук.
 — Мне нужно поговорить с вами! — громко крикнула я полицейскому, вырываясь из рук вцепившегося в меня негодяя. Негодяй както слишком легко выпустил меня. Полицейский смотрел не на меня, а на чтото за моей спиной.
 — Конечно, конечно, только давайте уйдём отсюда, — сказал он както рассеянно.
 Я оглянулась и увидела целый табун ворвавшихся в притон полицейских. В это время избранный мной блюститель порядка резко повернул меня опять спиной к двери и закрыл мне лицо чемто вроде мягкой рукавицы. Я хотела сдёрнуть её, но негодяй схватил меня за руки, а тут ещё сумка и сетка. Я вдохнула приторный залах, сразу напомнивший мне больницу.
 «Наркоз! — пронеслось в голове. — Только не дышать!» — И, видимо, вдохнула.
 Случается, что человек проснётся в своём доме, в собственной кровати, и всетаки в первую минуту не понимает, где находится. Что же говорить человеку, который после наркоза просыпается в таком месте, которое не знает, как и назвать.
 Было мне мягко, ничего не скажу. И это было моим первым ощущением. Вторым — что мне както нехорошо, и тут же появилась мысль о минеральной воде. Впрочем, мысль какаято смутная, абстрактная, которая воплотилась в образе искромётного, пенящегося ручейка, приятное журчание которого заглушало монотонный, навязчивый звук, действующий на нервы. Я открыла глаза.
 Надо мной был белый низкий потолок в форме полусферы, очень странный, впрочем, может, это был вовсе и не потолок? Бессмысленно пялилась я на него некоторое время, потом решилась посмотреть по сторонам.
 То, что было справа, я сочла, после некоторых размышлений, спинкой дивана, обитого чёрной кожей, из тех, которые в Копенгагене стоят от пяти тысяч и выше. Такая дорогая спинка вполне меня устраивала, и я посмотрела в другую сторону. Мне пришлось смотреть довольно долго, так как то, что я увидела, никак не вязалось с потолком. Столики, кресла, ковёр и прочие предметы должны были находиться в нормальном помещении, а не в бочке с полукруглым потолком. Зато ему вполне соответствовали окна в слегка выгнутой стене, длинный ряд маленьких окошечек, которые както очень хорошо сочетались с навязчивомонотонным шумом. По другую сторону помещения, над моим диваном, тоже были такие же окошечки. Ничего не поделаешь, приходится примириться с фактом, что я нахожусь в самолёте. И что этот самолёт летит.
 Мой характер не позволил мне долее оставаться в бездействии. Я опробовала все части своего тела, сначала осторожно, потом смелее; все действовало, неприятное ощущение внутри меня постепенно уменьшалось, я слезла с дивана (который действительно оказался диваном, обитым чёрной кожей), переместилась в кресло и глянула в окно.
 Я увидела пространство, настолько огромное, что испугалась, уж не в космосе ли я нахожусь, но тут же успокоилась, вспомнив, что в космосе должно быть темно, моё же пространство было наполнено светом. Вскоре мне удалось различить в нем отдельные элементы. Надо мной было безграничное небо, подо мной столь же безграничная водная гладь. Между ними просматривался горизонт.
 Постепенно я пришла в себя как физически, так и умственно. Теперь я осмотрелась уже более внимательно и обнаружила на диване своё пальто, а возле дивана шляпу, сумку и сетку. Парик попрежнему находился на голове. Я была босиком, вернее, в чулках, а сапоги стояли по другую сторону дивана. Все было на месте, материального ущерба мне не причинили.
 Мысль о материальном ущербе заставила меня осмотреть сумку и сетку. Обе они были набиты деньгами.
 «Поразительно честные бандиты», — удивилась я. А в том, что меня похитили бандиты, я ни минуты не сомневалась. Кто же ещё? Зачем им понадобилось меня похищать, я пока не придумала. Правда, для такого предположения ещё не было никаких оснований, разве что в глубине души я желала этого, так как всегда питала склонность к рискованным предприятиям.
 Вместо того чтобы предаваться отчаянию, я решила подсчитать свои капиталы. Странное зрелище, должно быть, представляла я, сидя с ногами на диване, окружённая со всех сторон кучками измятых банкнотов. Я насчитала пятнадцать тысяч восемьсот двадцать крон, с некоторым трудом перевела это в доллары, и получилась приличная сумма — свыше двух тысяч. Под деньгами я обнаружила сигареты. Закурив, я поняла, что мне совершенно необходимо сделать две вещи: умыться и напиться минеральной воды. А уже потом я обо всем подумаю.
 В этом прекрасно меблированном аэроплане наверняка имелся так называемый санузел. Надо его поискать. По причинам, не совсем ясным для меня самой, я решила вести себя как можно тише, не звать на помощь, пусть они думают, что я ещё не очнулась. Кто «они», я не знала, но не сомневалась, что на самолёте должны быть люди. Хотя бы пилот, правда?
 Зная расположение помещений в нормальных самолётах, я направилась в хвост, без колебаний определив, где у самолёта перед, т.е. нос. Я подошла к небольшой дверце и уже взялась за ручку, как вдруг услышала голоса, доносящиеся изза этой двери. Я осторожно отпустила ручку и приложилась ухом. Попробовала в нескольких местах, и наконец нашла точку, где было коечто слышно.
 Люди за дверью разговаривали пофранцузски, что меня вполне устраивало. В целом их беседа доносилась до меня в виде нечленораздельного шума, но отдельные фразы звучали вполне отчётливо, и то, что удалось разобрать, оказалось чрезвычайно интересным.
 — Идиотская история! — услышала я сердитый и уверенный голос. — Не можем же мы перетрясти всю Европу, сантиметр за сантиметром!
 — Эх, надо ж было так ошибиться! — воскликнул с раздражением другой голос. — И убить её мы не можем, вообще ничего ей не можем сделать, пока не скажет…
 Дальше ничего нельзя было расслышать, но вот неожиданно прорвалось несколько отчётливых фраз:
 — Да нет, наверняка поймёт. А если даже и не поймёт, достаточно того, что сообщит в полицию. Хотя бы о том, что увидит!
 — Так какого черта нужно было тащить её с собой?
 — Другого выхода но было. Теперь уже ничего…
 Голоса зазвучали приглушённо, я с трудом улавливала лишь обрывки фраз:
 — …так она нам и скажет! Ты бы на её месте сказал?
 — У меня идея! Предложим ей вступить в дело.
 — Шеф не согласятся!
 — Дурак! Зато она согласится, все скажет, а потом несчастный случай…
 И дальше опять неразборчивый гул голосов, из которого я понимала лишь отдельные слова:
 — …в долю… процент согласуем… можно наобещать…
 — Неплохо придумано!
 — …ни в коем случае не выпускать. Стеречь как зеницу ока до прибытия шефа…
 — …наш единственный шанс — вытянуть из неё до этого…
 — …если не забыла…
 И опять неразборчивый шум, перекрытый властным голосом, видимо, старшего в компании:
 — Ясное дело, потом ликвидировать. Но бесследно! Не так халтурно, как обычно ты работаешь, а действительно никаких следов. Мы не можем рисковать.
 — А на проснулась ли она? — вдруг с тревогой спросил другой голос. Одним кенгуриным прыжком я оказалась на своём диване, но не легла, решив, что сидеть имею право, а изобразить на лице состояние полной прострации мне не составит ни малейшего труда. Дверь, однако, оставалась закрытой, как видно, они не торопились проверить, в каком состоянии я нахожусь.
 «Что же все это значит, черт побери? — думала я, сидя на диване с совершенно естественным идиотским выражением на лице. — Что такое я должна им сказать? О какой ошибке они говорили? Сказать?.. А, так, значит, покойник… Дал маху, что и говорить. Действительно, ошибочка…»
 Услышанное произвело на меня столь сильное впечатление, что я полностью пришла в себя и начала сосредоточенно обдумывать создавшееся положение. Значит, меня обременили какойто потрясающе важной тайной. Минуточку, что он там говорил? "Все сложено сто сорок восемь от семи, тысяча двести два от "Б", как Бернард, два с половиной метра до центра". Так, что ещё? Ага, «вход закрыт взрывом». Нет, чтото ещё было. О рыбаке, кажется. Нет, не о рыбаке. «Связь торговец рыбой Диего» и ещё чтото. Что же? А, вот: «па дри». И не закончил. Интересно, что бы это все значило?
 «Перетрясти всю Европу…» Видимо, они чтото гдето спрятали и зашифровали место, а этот блаженной памяти придурок доверил мне шифр. Действительно, нашёл кому… А теперь эти негодяи за стеной хотят, чтобы я сообщила его им, если помню. Помню, а как же! Только сохрани меня бог проронить хотя бы слово. Ясно, что потом меня сразу пристукнут — и поминай как звали. Сами так сказали. Могут и сейчас это сделать, чего проще — вытолкнуть из самолёта, вон сколько кругом воды! А кстати, что это за вода? И куда мы, собственно, летим?
 Я взглянула на часы. Они ещё шли и показывали 12 часов 15 минут. Я машинально их завела и принялась размышлять. Вода и вода, куда ни глянь, а летим мы на очень большой высоте. Столько воды — это наверняка какойнибудь океан, на море не похоже, его не хватило бы, нечего и говорить.
 Я вытащила из сумки свой драгоценный атлас, от одного прикосновения к которому испытала величайшее счастье, слегка, правда, омрачённое создавшейся неприятной ситуацией. В моем распоряжении было два океана — Атлантический и Тихий. Самолёт наверняка поднялся из Копенгагена, это отправная точка. Так, дальше. Я не могла проспать двое суток, иначе бы часы остановились. К Атлантике — налево, к Тихому океану — направо. Если бы это был Тихий океан, нам пришлось бы пролететь всю Европу и Азию. Нет, слишком далеко. Ага, вот ещё много воды к югу от Индии, между Африкой и Австралией, но и здесь пришлось бы лететь через всю Европу. Из Копенгагена до Сицилии самолёт летит пять с половиной часов, я знаю. А сколько времени я была без сознания?
 Подумав, я пришла к выводу, что от десяти до одиннадцати часов. События в игорном доме развернулись около полуночи, может, в полпервого. Значит, прошло около одиннадцати часов. Как бы ни спешили мои похитители и какими бы средствами ни располагали, они никак не сумели бы вылететь раньше, чем через 2 часа. Ведь на Конгенс Нюторв нет аэродрома, до него им пришлось добираться, да ещё тащить меня в виде бесчувственной колоды, что отнюдь не ускоряло передвижения. А тащили меня, по всей видимости, осторожно, не волокли же, парик вон на голове остался… А раз говорят об ошибке, значит, меня они не предвидели, я для них неожиданность, это обстоятельство должно было задержать их. Так что и три часа можно накинуть…
 Атласа мне уже было мало; я вытащила из сумки маленький календарик польского Дома книги, который уже не раз помогал мне в разных житейских перипетиях. Несколько минут сложных расчётов и многократные выглядывания в окно с целью установить положение солнца утвердили меня в мысли, что я лечу над Атлантикой, что в том месте, где я нахожусь, должно быть десять часов или девять тридцать и что мы летим в югозападном направлении. Точнее, более в южном, чем в западном. И если вскоре под нами покажется суша, то это должна быть Бразилия.
 Правда, мои рассуждения были чисто теоретическими, и тем не менее мне стало плохо при одной мысли о том, что я могу оказаться в Бразилии в своём зимнем пальто, в сапогах на меху, в тёплых рейтузах и платиновом парике. Спрятав календарик и атлас, я сидела неподвижно, глядя бездумно на солнечные блики за окном, и пыталась както упорядочить свои мысли.
 Тут открылась дверь, и вошёл незнакомый мне человек. И надо признать, что этот момент был для меня наиболее подходящим, ведь я собиралась при появлении моих преследователей принять самый глупый вид. У человека, увидевшего мня сейчас, не могло создаться двух мнений на мой счёт. Пожалуй, в нем могли зародиться лишь сомнения, способна ли я вообще соображать.
 Он остановился в дверях и одним быстрым взглядом окинул и меня, и все помещение. Странное впечатление производил этот человек. На первый взгляд я его приняла за худенького юношу, и только при более внимательном рассмотрении обнаружилось, что ему никак не меньше 35 лет. У него было невинное розовощёкое личико младенца, вытаращенные голубые глазки и торчащие в разные стороны светложёлтые патлы — не очень длинные, но зато курчавые. Они шевелились у него на голове, как живые, каждая прядь сама по себе, и ничего удивительного, что я как зачарованная уставилась на них, не в силах произнести ни слова.
 Были все основания считать его блондином. А надо сказать, что когдато гадалка предсказала мне, что в моей жизни роковую роль сыграет блондин. Я охотно поверила ей, так как блондины всегда мне нравились. Но почемуто так получалось, что жизнь упорно подсовывала мне брюнетов, одного чернее другого, а я все высматривала, не появятся ли блондин… С годами у меня уже выработался рефлекс: блондин — значит, надо быть начеку. И вот теперь появляется этот бандит…
 — Бонжур, мадемуазель, — вежливо поздоровался он.
 Услышав это, я тут же пришла в себя. Если ко мне, матери подрастающих сыновей, обращаются «мадемуазель», значит, решили вести мирные переговоры. Следовательно, пока мне ничего не грозит, убивать в ближайшее время меня не собираются, я я могу покапризничать.
 — Бонжур, месье, — ответила я далеко не столь вежливым тоном и продолжала без всякого перехода: — Значит, так: минеральной воды, крепкого чаю с лимоном, где туалет и мне надо умыться. Немедленно! А потом поговорим!
 Это прозвучало довольно зловеще. Чтобы усилить эффект, я обвела помещение по возможности безумным взглядом и, обессиленно склонив голову, издала слабый стон. Помоему, получилось неплохо.
 — Ах, конечно, конечно, как пожелаете, — засуетился этот несуразный тип.
 Он помог мне слезть с дивана, хотя я и сама прекрасно могла это сделать, взял меня под руку и заботливо провёл куда требовалось, по дороге продолжая оказывать мне всяческие знаки внимания. Открыв какойто шкафчик, он достал из него минеральную воду, и я наконец напилась. Потом я осмотрела соседнее помещение, которое незадолго до этого доставило мне столько акустических эмоций. Оно представляло собой нечто среднее между салоном и рабочим кабинетом и было обставлено роскошной мебелью. Там находились ещё три типа, для которых моё появление было явно неожиданным. Они наверняка думали, что я ещё сплю и что неизбежный контакт со мной будет хоть на какоето время отсрочен.
 Я не обращала на них никакого внимания, сейчас главным для меня было умыться и сбросить с себя как можно больше тёплой одежды, учитывая маячащую передо мной Бразилию. Мне уже заранее было жарко.
 Через полчаса я сидела в упомянутом выше салонекабинете уже совсем другим человеком. В соответствии с пожеланием передо мной стоял стакан чаю с лимоном. Я решила играть роль сладкой идиотки и держаться с видом оскорблённого достоинства.
 Мои новые знакомые ничем особенным не отличались, по крайней мере внешне. Один из них даже производил неплохое впечатление, и его можно было бы назвать красивым, если бы он не был таким толстым. Второй сразу вызвал антипатию, так как у него были близко посаженные глаза навыкате, чего я не выношу. Третий был ростом с сидящую собаку, а так ничего. Одеты обыкновенно, как одеваются состоятельные люди, — костюмы, галстуки, белые рубашки. Возраст их я определила как средний между тридцатью пятью и сорока пятью. В этом почтённом обществе я чувствовала себя немного неловко, так как попрежнему была босиком.
 Поначалу все молчали. Они явно выжидали, что я скажу, а я решила ждать, что они скажут, но, подумав, отказалась от этой мысли. Сладкая идиотка просто не имеет права на такую сообразительность, ей обязательно надо с чемнибудь выскочить.
 — Куда мы летим, и вообще, что все это значит? — обиженно спросила я, отпив полстакана.
 — Не хотите ли поесть? — вместо ответа заботливо спросил толстяк.
 — Нет, — подумав, ответила я. — Пока не хочу. Но через полчаса захочу.
 — Как вам будет угодно, мадемуазель. Вы получите все, что захотите.
 «Увиливают от ответа, — подумала я. — Хотят узнать, что я за штучка». И, закурив, произнесла ледяным тоном:
 — Я жду объяснений.
 Вздрогнув, патлатый тоже закурил и начал:
 — Видите ли, произошла неприятная история. Вы помните, наверное. Мы развлекались в игорном доме, как вдруг явилась полиция… — Изображая печаль, он горестно поник своей всклокоченной головой, но превозмог себя и продолжал: — Это было ужасно. Вы себя почувствовали плохо. Ничего удивительного, столько волнений! К тому же там было так накурено. Не могли же мы бросить вас на произвол судьбы!
 Улыбка на его голубоглазом невинном личике младенца была такой искренней, что я поверила бы ему, если бы не подслушала их разговор. Раскрыв как можно шире глаза, я постаралась изобразить понимание и признательность.
 — Надо было в темпе смываться, — продолжал патлатый. — Мы вас не знали, у нас не было вашего адреса, вот мы и забрали вас с собой.
 Присутствующие улыбками и кивками подтверждали правдивость каждого его слова. Я бы могла поклясться, что ни одного из них не было в игорном доме, не говоря уже о том, что если кто и чувствовал себя там плохо, то никак не я.
 — Весьма вам признательна, — сдержанно поблагодарила я, — боюсь только, не слишком ли далеко вы меня завезли?
 Джентльмены разразились разнокалиберным хохотом в знак доказательства того, что они оценили мой тонкий юмор. Так мы ломали комедию друг перед другом ещё какоето время, а потом я с доверчивым любопытством повторила свой вопрос:
 — Так куда же мы летим?
 — А не взволнует ли это вас? — забеспокоился патлатый. — Ваше здоровье… Не скажется ли на нем это известие?
 — В конце концов, земной шар так мал, — успокоительно заметил толстяк.
 — Пустяки, — добродушно заметила я. — Я обожаю путешествия. Итак?
 — А в один небольшой городок на побережье Бразилии, — выдавил из себя наконец патлатый с таким пренебрежительным жестом, как будто прилететь в Бразилию все равно, что проехаться от Груйца до Тарчина. Небрежным жестом он как бы перечеркнул все эти тысячи километров.
 Я не сразу отреагировала — надо было показать, что просто потрясена этим известием. А я действительно была потрясена тем, что так правильно угадала. Потом позволила себе встревожиться.
 — Но ведь у меня нет визы! — И добавила: — К тому же я не взяла с собой никаких вещей, а там, должно быть, жарко. В чем я буду ходить? И вообще, мне надо вернуться. Я надеюсь, что вы, господа… — И я захлопала глазами. Хотелось надеяться, что это вышло у меня достаточно глупо и беспомощно. Боюсь, что я достигла вершины в своём умении изображать дурочку и долго на этой вершине но продержусь. О такой мелочи, что мой паспорт был действителен только на европейские страны, я и не заикнулась.
 Господа, внимательно следившие за каждым моим словом, принялись в четыре голоса уверять меня, что, разумеется, они будут обо мне заботиться и впредь, что я получу все, чего бы ни пожелала, и что вернуться я смогу в любую минуту.
 Это меня успокоило, и я позволила уговорить себя позавтракать с ними. Обслуживал нас официант в белом, все было на наивысшем уровне.
 Пробный шар был пущен во время завтрака.
 — Наверняка вас потрясла смерть того человека, — соболезнующе произнёс толстяк. — Ничего удивительного, что вам стало плохо, ведь он испустил дух буквально у вас на руках.
 При этом он тяжело вздохнул и поднял глаза кверху, как бы вознося молитву о душе усопшего. Я решила, что мне следует вести себя соответственно, отложила вилку в сторону и тоже испустила тяжёлый вздох.
 — О да, это было ужасно! Я до сих пор не могу прийти в себя, — произнесла я, содрогаясь от одного воспоминания и на всякий случай теряя аппетит, тем более что уже наелась.
 — Для нас это особенно тяжко, — вздохнул патлатый. — Ведь он был нашим знакомым, особенно вот его. — И он ткнул в маленького бандита.
 Тот, быстро проглотив кусок, поспешно закивал головой и попытался придать своему лицу горестное выражение.
 — Это был мой друг, — подтвердил он. Пофранцузски он говорил намного хуже остальных. — Мой очень хороший друг. Как бы я хотел быть рядом с ним вместо вас в последние минуты его жизни!
 Салон наполнили тяжкие вздохи. Все по очереди возводили очи горе. Немного справившись со своей скорбью, друг покойного продолжал:
 — Его последний вздох… Его последние слова… Как бы я хотел слышать их! Он говорил с вами, мадемуазель. Заклинаю вас, повторите последние слова моего друга!
 «Прекрасно! — мысленно одобрила я. — Ещё немного поднапрячься, и эта скорбь будет так естественна…»
 — Увы, не могу, — произнесла я, издав уже совершенно раздирающий душу вздох. — Я их не поняла.
 — Как это? — на выдержал бандит с глазами навыкате, но патлатый укротил его одним взглядом и сочувственно поинтересовался:
 — Он что, бредил?
 — Похоже на то, — с грустью подтвердила я. — Какието отдельные, бессвязные слова, к тому же едва слышным голосом…
 — Прошу вас, повторите эти слова! — взмолился друг покойного. — Пусть они бессмысленны, но ведь это последние слова моего незабвенного друга! Я навечно сохраню их в памяти.
 Тут я поняла, что избранная мною роль сладкой идиотки имеет свои недостатки. Сладкая идиотка просто обязана иметь доброе сердце, и в данном случае просто не может не мобилизовать все свои жалкие умственные способности на то, чтобы припомнить эти чёртовы последние слова. Как выйти из положения?
 — Не помню, — пролепетала я чуть ли не со слезами на глазах. — Но я понимаю вашу боль и постараюсь припомнить. Там был такой шум, такая суета, я хотела ему помочь, а он уже чуть дышал…
 Четыре бандита тоже чуть дышали, слушая меня. Видимо, слова покойника были для них вопросом жизни и смерти. Притворяясь, что я напряжённо вспоминаю, и время от времени издавая тяжёлые вздохи, я в то же время лихорадочно обдумывала линию своего поведения. Убедить их, что я ничего не слышала или ничего не помню? Вряд ли разумно, тогда у них не будет причин сохранить мне жизнь. А в моих углах отчётливо звучали малоприятные слова «ликвидировать бесследно». Я понятия не имела, кто они такие, но, как видно, мне стало известно чтото такое, что для них было чрезвычайно важно. И в то же время для них опасно было это моё знание, так что им ничего не стоит лишить меня жизни. Нет, пожалуй, лучше помнить. Могу же я помнить только часть, а остальное постепенно вспоминать?
 — Мне кажется… — неуверенно начала я. — Если не ошибаюсь, он мне сказал «слушай». Да, именно «слушай».
 — «Слушай», — как зачарованный, повторял за мной толстяк.
 — Что «слушай»? — опять не выдержал лупоглазый, и, похоже, патлатый пнул его под столом.
 — А я ему сказала: «Тихо, не надо ничего говорить». Я видела, что ему трудно говорить, я хотела, как лучше…
 Вздох, который я издала, был вершиной притворства. Тут уже и патлатый не выдержал и нервно воскликнул:
 — А дальше что же?
 Я снизила темп и решила задохнуться от волнения.
 — Он так неудобно упал, — медленно, с чувством продолжала я. — Головой под стол, прямо на ножку стола…
 Толстяка чуть удар не хватил, второй бандит заскрежетал зубами. Маленькому удалось справиться с собой и продолжить разговор:
 — И что? Что он говорил? Каковы были последние слова моего друга под столом?
 — Так он же не сознавал, что лежит под столом, — обиженно заявила я и подумала, что на их месте я бы меня убила. Как важна для них моя информация, если они проявляют такое ангельское терпение!
 Первым взял себя в руки патлатый.
 — Несчастный! — подхватил он. — Ничего не сознавал! Лепетал в бреду бессвязные слова, и только вы, мадемуазель, слышали их! А его друг, его лучший друг не слышал!
 И мне доказалось, что он пнул друга покойного, так как тот, вздрогнув, возобновил свои душераздирающие просьбы сообщить последние слова его горячо любимого друга, давая понять, что иначе ему и жизнь не мила.
 Я не ударила лицом в грязь. Уверена, что устроенное мною представление было не хуже того, что давали они. Я хваталась за голову, закрывала глаза, заламывала руки и делала множество тому подобных телодвижений. Наконец тянуть больше стало невозможно, и мне пришлось сообщить им коечто конкретное.
 — Кажется, он называл какието цифры, — произнесла я тихим, прерывающимся от скорби голосом.
 — Какие? Какие цифры? — задохнувшись от волнения, просипел патлатый.
 — Не помню. Разные. Беспорядочные. Он несколько раз повторял их.
 — Если повторял несколько раз, должны же вы были их запомнить, — разозлился лупоглазый. Я позволила себе немедленно возмутиться и с достоинством возразила, что для меня смерть человека важнее какихто там цифр.
 Патлатый опять поспешил разрядить обстановку. Ещё, наверное, с полчаса продолжался этот дурацкий спектакль, и если бы у нас были зрители, они неоднократно разражались бы бурными аплодисментами. Тем не менее никаких ощутимых результатов это не дало, и патлатый решил начать с другого конца.
 — Видите ли, мадемуазель, — произнёс он после минуты общего молчания, испросив предварительно взглядом согласия остальных, — эти беспорядочные цифры чрезвычайно важны для нас. Покойный должен был сообщить нам очень важные сведения, которые мы ждали. Он сообщил их вам, как раз вот те цифры. Очень прошу, вспомните их. Не скрою, от этих цифр зависит наша жизнь. Мы очень просим помочь нам!
 Его невинное младенческое личико выражало такую мольбу, что и каменное сердце не выдержало бы. Моё же сразу откликнулось.
 — Ах, боже мой! — произнесла я с искренним сожалением. — Если бы я это тогда знала! Но я и в самом деле не могу вспомнить.
 — Вы обязаны вспомнить, — патлатый выразительно произнёс эти слова и, помолчав, добавил: — Будем говорить откровенно. Мы люди со средствами и сможем щедро отблагодарить вас.
 — Понимаю, — прервала я. — Постараюсь вспомнить. Но что будет, если не получится? Ведь беспорядочные цифры очень трудно запомнить.
 Голубенькие глазки патлатого превратились вдруг в две ледышки. Все четверо в мёртвом молчании смотрели на меня. В салоне вдруг повеяло холодом. Не будь я такой легкомысленной от природы, я должна была бы содрогнуться от холода и ужаса.
 — Только вы слышали эти цифры, — медленно, с расстановкой произнёс патлатый. — И только вы можете их вспомнить. Мне очень жаль, но мы будем вынуждены до тех пор навязывать вам своё общество, пока к вам не вернётся память.
 — Что? — наивно удивилась я, хотя и ожидала чегото в этом роде. — Что это значит?
 — Это значит, что вы представляете для нас бесценное сокровище. Вместе с вашей памятью. И вы должны будете остаться с нами. Мы окружим вас… заботой, как настоящее бесценное сокровище.
 Похоже, мы начинаем слегка приоткрывать свои карты.
 — Должна ли я понимать это так, что вы, господа, не поможете мне вернуться в Копенгаген? — спросила я с величайшим удивлением, якобы не веря своим ушам.
 — Не только. Будем вынуждены всеми силами препятствовать вашему возвращению в Копенгаген. А мы располагаем довольно большими возможностями…
 Я неодобрительно помолчала, а потом заметила с лёгким укором:
 — Боюсь, что это не лучший метод. Я могу испугаться, а от страха я совсем теряю память. Благодаря предыдущим аргументам я уже начала коечто припоминать и почти вспомнила первую цифру, а теперь у меня опять все вылетело из головы!
 Лупоглазый джентльмен не выдержал. Он сорвался с места, чтото пробормотал и выскочил из комнаты. У остальных, видимо, нервы были крепче.
 — Мне кажется, я смогла бы скорее вспомнить, если бы опять оказалась в том месте, где слышала эти слова, — продолжала я. — В копенгагенском игорном доме. Бы, конечно, понимаете, оптические и акустические ассоциации…
 Я не очень рассчитывала на успех своего предложения, но попытка не пытка… А я хоть и любила путешествовать, но понимала, что в данном случае для меня значительно проще и удобнее вернуться в Копенгаген тем же путём, каким меня оттуда вывезли: и паспорт мой не в порядке, и визы нет, и денег жалко, а хлопот сколько!
 — Нет, — коротко ответил патлатый, буравя меня своими голубыми ледышками. — Мне кажется, что вы скорее вспомните, не располагая возможностью вернуться в Копенгаген. И мне кажется, что для вас будет лучше вспомнить как можно скорее.
 Наша последующая беседа представляла собой мешанину угроз, просьб, заигрывания, попыток шантажа и подкупа. Оба стороны предпочитали открытой войне мирное сосуществование. Я заявила (кривя душой), что коечто помню, а коечто нет, и для того, чтобы вспомнить все, мне требуется время и спокойная обстановка. Они сделали вид, что поверили мне, и в салоне опять воцарилась атмосфера доверия и взаимопонимания.
 Не имея возможности чтолибо предпринять, я решила пока спокойно выжидать. Не скажу, чтобы я была очень испугана. Пожалуй, меня гораздо больше испугало бы нападение пьяных хулиганов. Случившееся со мной казалось таким нереальным, что удивление почти вытеснило страх. Никогда в жизни у меня не было такого захватывающего приключения. Где уж тут думать об опасности! Я решила пока не делать попыток связаться с полицией, будучи уверена, что справлюсь сама. С интересом ожидала я дальнейшего развития событий, твёрдо решив одно: слушаться предостерегающего внутреннего голоса и не сообщать им слова покойного.
 Тем временем мы летели и летели, и вот справа под нами показалась суша. Наверняка это была Бразилия, а я попрежнему оставалась в шерстяной юбке и пуховой кофте, ведь другой одежды у меня не было. Единственное, что я могла сделать, — это снять колготки и остаться босиком.
 Суша приблизилась в самолёту и постепенно вытеснила океан. Мы летели на большой высоте, так что ничего нельзя было разглядеть, хотя я и очень старалась — во мне проснулась любознательная туристка. Я не имела ни малейшего представления, над какой частью Бразилии мы пролетаем, исключив лишь устье Амазонки: по моим представлениям оно должно было бы выглядеть более зелёным и мокрым, не говоря уже о том, что такой большой реки нельзя было не заметить. Потом мы вдруг дошли на посадку, хотя нигде не было видно никакого аэродрома. Впрочем, для меня это было нормальным явлением, потому что никогда в жизни, каким бы самолётом я ни летела, я ни разу не могла увидеть аэродром перед посадкой, даже хорошо знакомое Окенче, и каждый заход на посадку был для меня всегда неожиданным. Мне даже казалось что взлётнопосадочные полосы существуют лишь в воображении пилотов, а садимся мы или на картофельное поле, или на железнодорожные пути, или на крыши зданий или на другие, столь же неподходящие объекты.
 На сей раз мы сели в таком месте, где посадочные полосы были, но зато не было никаких построек. Постройки я увидела потом, очень далеко, почти на горизонте. Я ожидала, что вотвот начнутся какието осложнения, ну хотя бы с таможенниками или сотрудниками паспортного контроля, и мстительно радовалась, представляя себе, как засуетятся мои похитители, но ничего подобного не произошло.
 Возле нашего самолёта уже стоял вертолёт, его винт потихоньку крутился. Меня вместе с моим имуществом в головокружительном темпе погрузили в новый вид транспорта, я едва успела подумать: «Ой, изжарюсь» — как опять мы оказались в воздухе. Да, приходится признать, что организационная сторона дела у них была на высоте.
 Я сидела у окна и пыталась хоть чтонибудь увидеть. Теперь мы летели немного ниже, и я могла разглядеть пейзаж, но он мне ничего не говорил. Единственная польза от визуального наблюдения заключалась в том, что я определила — не по пейзажу, разумеется, а по солнцу, что мы возвращаемся к океану.
 В вертолёте мы разговаривали мало и главной темы не касались. Патлатый заинтересовался моим знанием иностранных языков. Я откровенно призналась, что лучше всего говорю попольски, причём чуть ли не с рождения, продемонстрировала мою оригинальную английскую речь и заявила, что итальянский — очень лёгкий язык, да и вообще вся группа романскик языков для меня плёвое дело. В доказательство я процитировала фрагмент латинского стихотворения, которое мы учили в школе и которое непонятно почему я запомнила на всю жизнь. Мне хотелось запутать их и лишить возможности переговариваться в моем присутствии на языке, которого я бы не понимала. То, что они могли свободно пользоваться датским, им не пришло в голову. Я честно призналась, что не знаю этого языка, будучи уверена, что мне не поверят. И они не поверили. И в самом деле, как можно поверить, что я не знаю языка после такого длительного пребывания в стране?
 Постепенно они перебрали почти все языки и вспомнили о немецком. Я радостно заявила, что великолепно владею этим языком. Меня попросили доказать это и чтонибудь сказать на немецком. Я глубоко задумалась.
 — Jch habe, — наконец вспомнила я. Потом ещё подумала и с триумфом добавил: — Donnerwetter!
 Это поставило большое удовольствие моим спутникам, и они ещё долго посмеивались. Вот в такой приятной и весёлой обстановке мы и летели.
 Насчёт языков у меня были свои соображения. Французский, как известно, я знала, поитальянски худобедно могла объясниться, латынь немного помнила, так что все романские языки могли представлять для моих похитителей определённую опасность. Славянские, надо полагать, отпали в полуфинале. Моё длительное пребывание в Дании позволяло предполагать некоторое знакомство со скандинавскими языками, на английском я хоть и не очень хорошо, но говорила, так что у них оставался только немецкий. Китайский, японский и различные арабские наречия я сочла возможным отбросить, учитывая ограниченный регион их распространения. Попытка доказать знание немецкого языка позволяла предполагать, что я хочу заставить их отказаться от возможности разговаривать в моем присутствии на этом незнакомом мне языке. Не правда ли, логично? Они должны были прийти к такому выводу и, как показало будущее, пришли.
 В действительности же с немецким языком дело обстояло так: говорить на нем я не умела, но понимала почти все. Объяснялось это тем, что Алиция, несмотря на свои блестящие способности к языкам, долгое время после выхода замуж за Торкильда объяснялась с ним понемецки — датский ей никак не давался. Проводя в их доме долгие часы и принимая участие в разговоре, я научилась сносно понимать немецкий, разговорная речь которого както логично легла на теоретический, ещё школьный, фундамент. Так что мне доставило бы большое удовольствие, если бы с помощью немецкого в моем присутствия захотели чтото скрыть от меня.
 Местность, обозреваемая с борта вертолёта, представляла собой скалистые горы разной высоты, поросшие лесом или совершенно голые. Для меня было очень важно определить своё местонахождение, не прибегая к расспросам — наверняка мне не скажут правду, да и незачем им знать, что меня так интересует этот момент.
 Через какоето время далеко на горизонте появилось море, то есть океан, и вскоре я увидела нечто странное. Холмы внизу представляли собой скалы с крутыми склонами, и вот поперёк одного такого склона чтото медленно ползло. Долго я пыталась самостоятельно понять, что это такое, и наконец сдалась.
 — Что это? — с живым любопытством спросила я, ткнув пальцем в интересующий меня объект.
 — Поезд, — коротко ответил патлатый.
 «Спятил», — подумала я, а вслух обиженно произнесла:
 — Какой же это может быть поезд? Канатная дорога?
 — Нормальный поезд, на рельсах. Железная дорога, — снисходительно, как маленькой, объяснял мне толстяк. — Движется по мосту, прикреплённому к скале.
 Это было интересно. Я внимательно рассматривала необычный поезд. Тем временем мы подлетели ближе, и прямо под нами я вдруг увидела чтото напоминающее опорную галерею, на которой действительно были проложены рельсы. Продолжение этой необычной железной дороги можно было разглядеть только в освещённых солнцем местах, в тени же она была неразличима. Фантастика! Я так была захвачена этим необыкновенным зрелищем, что все прочие детали пейзажа остались мной не замеченными.
 Тут мы неожиданно стали приземляться. Оказалось, что мы находимся прямо над океаном. Я успела увидеть какойто большой залив и город на его берегу, а также множество лодок и катеров. Мы ещё немного снизились и тут я, хотя такое со мной никогда не случалось, заметила посадочную площадку. Единственная терраса среди нагромождения скал не вызывала сомнения, что именно на неё мы сядем. Я перестала хлопать глазами, чтобы больше ничего не пропустить, и мне удалось разглядеть возле террасы нечто, напоминающее постройки. Это были конструкции кубической формы, прилепленные к скалам. Больше я ничего не успела увидеть, так как мы совершили посадку, причём вовсе не на той террасе, которую я заметила сверху, а совсем на другой, которую я, конечно же, как всегда, прозевала.
 В последний момент, уже собираясь ступить на землю, я успела отдёрнуть босую ногу. Даже если бы каменная плита была ледяной, я бы стала утверждать, что она раскалена, потому что все вокруг казалось мне раскалённым. Я парилась в пуховой кофте и шерстяной юбке, как гусь в духовке, изпод парика текли капли дота, размазывая остатки макияжа. Зажав в одной руке сумку, в другой дьявольски тяжёлую сетку, я старалась не смотреть на остальные предметы моей зимней одежды и чувствовала, как внутри меня поднимается волна злости против моих преследователей. В такой одежде привезли меня в Бразилию, о, негодяи!
 — Пардон, мадемуазель, — спохватился толстяк, и через минуту, кипя и булькая от негодования, как чайник с кипятком, я прошествовала по соломенным матам в застеклённое помещение, представляющее собой часть кубической конструкции.
 Маты были молниеносно доставлены людьми, которые появились на террасе в момент нашего приземления.
 В помещении было прохладно, видимо, установки для кондиционирования воздуха работали, как в варшавском Дворце культуры и науки. Меня сразу же отвели в предоставленные мне апартаменты. Я ещё подумала, что подобной роскоши я не видела даже в фильмах из жизни высшего общества, но главным сейчас было не это: как можно скорее раздеться и вымыться.
 — Пошли вон! — рявкнула я попольски и перевела на французский: — Я хотела бы остаться одна. Сколько сейчас времени?
 — Без десяти пять, — ответил толстяк, явно удивлённый таким вопросом.
 — Где без десяти пять? Здесь?
 — Здесь, конечно…
 Он с тревогой посмотрел на меня, обеспокоенный моим состоянием, и поспешил удалиться. Мне же нужно было знать время, ибо, отдохнув, я намеревалась произвести соответствующие подсчёты, чтобы без посторонней помощи определить своё местонахождение.
 В моих апартаментах было все. Я напилась тоника со льдом, приготовленного для разбавления виски, и обосновалась в салоне, долженствующем служить ванной. Много времени ушло у меня на ознакомление с сантехникой. При этом я облилась водой с ног до головы, так как в неподходящий момент из стены брызнули горизонтальные струи воды, рассеяла по всему помещению морозную завесу, выстрелила струёй кипятка — к счастью, не в себя, — но в конце концов освоила все эти достижения цивилизации. Завернувшись в большое махровое полотенце — лучшей одежды у меня не было, — я съела банан и взялась за подсчёты.
 С помощью календарика Дома книги, атласа и напряжённой умственной работы я рассчитала протяжённость трассы, учитывая вероятный маршрут нашего перелёта. У меня получилось, что сейчас я нахожусь чуть ли не прямо на тропике Козерога. Внимательное изучение карты позволило мне даже обнаружить извилистую железную дорогу — вне всякого сомнения, ту самую диковину, повисшую на склонах гор, которую я видела с вертолёта, так как никакой другой железной дороги поблизости не было. Отыскала я на карте и залив, и два города на его берегах. Один город побольше, на самом берегу океана, другой — поменьше, в глубине залива. Первый назывался Паранагуа, а второй Антонина. Мои усилия увенчались успехом. Наконецто я установила, где нахожусь!
 Очень довольная собой, я решила, что теперь имею право отдохнуть и осмотреться. Апартаменты и в самом деле были верхом роскоши, но это я восприняла спокойно: в конце концов, не мне за это платить. Из окон с одной стороны был виден океан, с другой — одни скалы. С грустью подумалось мне, что в отпуске я всегда мечтала о комнате с видом на море и никогда её у меня не было. Первый раз в жизни выпало мне такое счастье, как зерно слепой курице, вот только я не была уверена, что моё пребывание здесь можно назвать отпуском.
 Все случившееся со мной было таким непонятным и неожиданным! Поехала я в добропорядочном Копенгагене поиграть себе в рулетку и вдруг оказалась по другую сторону океана в обществе совершенно незнакомых мне людей, которые к тому же собирались лишить меня жизни, нисколько не считаясь с моим мнением на сей счёт. Все это походило на какойто глупый розыгрыш, и трудно было примириться с мыслью, что меня держат здесь силой, что я не могу вернуться в Европу, что я никогда не увижу родного дома. В это както не верилось, и, видимо, этим объяснялось моё несерьёзное настроение при столь серьёзных обстоятельствах.
 Незнакомый чёрный бандит с мрачным взглядом, согнувшись в поклоне, доложил, что обед подан. За столом со мной сидели только толстяк и патлатый. Я милостиво заметила, что неплохие бытовые условия сказываются положительно на моей памяти и коечто я уже припомнила. Не исключено, что в ближайшее время я вспомню все, что говорил покойный, а пока прошу раздобыть для меня какуюнибудь подходящую к местным условиям дамскую одежду.
 — Ещё сегодня все будет доставлено, — сухо ответил патлатый, и на этом разговор прекратился.
 — А где тут у вас пляж? — нарушила я тишину. Раз уж я оказалась в тёплых краях, надо пользоваться случаем и позагорать.
 Оба они, толстяк и патлатый, слегка опешили. Видимо, загорание для пленниц не предусматривалось.
 — Это как — пляж? — не понял толстяк.
 — Ну, пляж, такое место у воды, где можно загорать. Где он у вас?
 — Нет у нас пляжа, — ответил толстяк, ещё не совсем придя в себя от удивления.
 Патлатый тоже смотрел на меня, как на ненормальную.
 — Есть бассейн, — сказал он, подумав. — Желаете поплавать?
 — Боже сохрани! — ужаснулась я. — Плавать я не умею. Мне бы позагорать у воды. Где ваш бассейн?
 Толстяк вызвался показать мне их владения. О содержании меня под стражей никто не заговаривал, что меня несколько удивило. Мне казалось, что убежать отсюда не составит большого труда.
 Мысль о побеге, ясное дело, не оставляла меня с самого начала. Зародилась она ещё в самолёте, когда я подслушала разговор за закрытыми дверями. Конечно, я понимала, что это не так просто, но у меня было две тысячи долларов, и не было никаких надежд на полюбовное соглашение с бандитами. Они производили впечатление людей упрямых и настойчивых. Безнадёжные ситуации действуют на меня мобилизующе и я была уверена, что наверняка чтонибудь придумаю. Не зная местности, я не могла пока строить конкретных планов, а кроме того, не бежать же мне в махровом полотенце и босиком? Я бы бросалась в глаза всем встречным.
 Вернувшись после обеда в свои апартаменты, я обнаружила там два чудовищных размеров чемодана со всем необходимым. Понятия не имею, как они умудрились так быстро обернуться и кто все это подбирал, но все вещи были нужного размера, даже обувь. Может, просто обратились к продавщице с такой же фигурой и поручили ей подобрать гардероб. А было там все, начиная с купальных костюмов и кончая вечерними туалетами. Были даже брюки с кистями, которые я ни за что бы не надела.
 Вечером я смогла наконец выйти на прогулку. Я и не заметила, как стемнело, потому что все постройки были освещены, причём так хитро, что мне никак не удавалось обнаружить источник света. Как внутри здания, так и снаружи все освещалось мягким рассеянным светом, похожим на солнечный. Я пожалела, что не могу посмотреть на это издали, так как светящиеся кубики наверняка выглядели в темноте весьма эффектно.
 Некоторые секции здания высились на скале, другие были встроены прямо в скалу, третьи построены на специальных опорах, так что получилось несколько этажей, связанных друг с другом сложной системой сообщения. Лестниц было немного, и лишь там, где надо было подняться или спуститься только на один этаж; главным средством вертикального перемещения были лифты. Прогуливаясь с толстяком, я насчитала девять лифтов, в том числе и открытых, двигающихся безостановочно, так что в них приходилось садиться на ходу. Я лично такие лифты не люблю и стараюсь ими не пользоваться, у меня вечно какаялибо из ног оказывается не там, где надо. Двери везде открывались сами — фотоэлементы, наверное; некоторые стеклянные стены тоже сами раздвигались, климатизационные установки выдували, вдували, охлаждали и обмахивали. Все это, представьте, было исправно и действовало бесшумно.
 Бассейн находился на одной из нижних террас. С трех сторон он был окружён постройками, с четвёртой — возвышалась скала. Пальмы и кактусы росли в достаточном количестве. Вокруг бассейна валялись надувные пуфики из прозрачного пластика и прочая дегенеративная мебель.
 Одной только вещи я никак не могла обнаружить — выхода из этой резиденции. Постепенно я все более укреплялась в мысли, что единственным способом как прибытия сюда, так и отбытия отсюда является тот самый вертолёт на верхней террасе. Скала у бассейна имела вертикальные склоны, и ясно было, что мне на неё не вскарабкаться. Вертолётом я не умела управлять. Наконец я не выдержала.
 — Красиво здесь, — сказала я. — Прекрасное здание, но как отсюда выйти? Наверное, выход наверху?
 — Зачем же наверху, если внизу значительно удобнее? — саркастически заметил толстяк, и на ближайшем лифте мы спустились вниз. До дороге я увидела не замеченную раньше эстакаду, ведущую к просторной площадке среди скал, за которыми виднелись как минимум ещё два вертолёта. Это была та терраса, которую я разглядела, когда мы шли на посадку. Опять, значит, недоступный мне воздушный путь сообщения…
 Был, оказывается, и другой путь. Мы спустились на небольшой, окружённый скалами дворик, от которого начинались три дороги. Одна из них заканчивалась неподалёку чемто вроде небольшого балкона с видом на море. Вторая, каменистая тропинка вела вниз, к морю. Третья, узкое асфальтированное шоссе, тоже спускалась вниз, но в другом направлении.
 — Вот эта тропинка ведёт к берегу, — доброжелательно объяснил мне словоохотливый толстяк. — А это — дорога в горы и дальше, в глубь страны. Мы какнибудь выберемся в город, только поедем не по шоссе, а морем. Желаете осмотреть порт?
 Я желала. Он наверняка рассчитывал ошеломить меня, вот почему я изо всех сил старалась не подавать виду, что потрясена, даже глазом не моргнула, когда в одной из скал при нашем приближении сами по себе открылись двери очередного лифта. Ну, совсем как в сказке: «Сезам, откройся!» Теперь мы спустились уже к самому берегу, и я увидела маленький порт. Построен он был на берегу океана, а не залива. От океана его хорошо защищал очень высокий волнорез. Две большие моторные лодки стояли в аккуратных индивидуальных бассейнах. Все это было освещено тем же мягким рассеянным светом.
 — Недалеко отсюда город, — информировал меня толстяк, старательно избегая произносить название города. — Его отсюда не видно за скалами, только с верхнего балкона можно увидеть кусочек. Зато корабли, направляющиеся в этот город, видны хорошо.
 Откровенно говоря, мне уже не хотелось больше ничего видеть. Резиденция меня ошеломила и вызвала целую кучу проблем. Мне надо было спокойно поразмыслить и затем ещё раз все внимательно осмотреть — при дневном свете и без сопровождения. Теперь я уже не удивлялась, почему они не заперли меня на ключ в помещении с решётками на окнах.
 Спать я отправилась с робкой надеждой, что проснусь в Копенгагене, опоздаю на работу и буду с удовольствием вспоминать свой увлекательный сон…
 Не стану утверждать, что у меня было спокойно на душе, когда, осмотрев ещё раз владения моих похитителей, поднявшись на вторую террасу с вертолётами и налюбовавшись видом с балкона, я расположилась на отдых в тони буйной растительности у бассейна. Возможность побега представлялась весьма проблематичной, зато очень чёткой и недвусмысленной — позиция моих хозяев. Отказавшись от всех дипломатических выкрутасов, патлатый заявил мне прямо:
 — Cherе mademoiselle, вы являетесь единственной обладательницей чрезвычайно важных для нас сведений. Вы женщина неглупая и понимаете, что эти сведения мы должны получить. Не буду скрывать, сведения касаются денег. Очень больших денег. Вы сами убедились, что мы отнюдь не бедняки, но все, что вы видите, — ничто в сравнении с тем, что мы можем иметь после того, как вы нам сообщите только вам известный шифр. Мы люди не злые, нам бы не хотелось прибегать к насилию, тем более что это и в самом деле может отрицательно сказаться на вашей памяти. Напротив, мы склонны принять вас в дело… Этот вопрос мы ещё обсудим… Но, к сожалению, не мы здесь распоряжаемся. У нас есть шеф. Он скоро прибудет. Если вы до прибытия шефа сообщите нам все, что сказал наш светлой памяти умерший друг, мы вас щедро вознаградим и отправим в Европу. Если вы увидитесь с шефом, вы никогда больше не выйдете отсюда. Выбирайте…
 Все это было очень логично и, возможно, заставило бы меня передумать, если бы я не помнила того, что говорилось в самолёте. Я твёрдо знала, что пока не назову им шифр — буду жива. Сказать всегда успею. А зачем я им нужна после того, как они все узнают?
 — Понятно, — сказала я и сделала вид, что задумалась. — Но я и в самом деле не помню всего, и мне кажется, что коечто я перепутала. Сначала я совсем ничего не помнила, потом начала немного вспоминать, но до сих пор у меня ещё все путается. И я совсем не шучу, когда говорю, что мне было бы очень полезно вновь оказаться в подобной обстановке.
 — Это мы организуем, — пообещал патлатый. — Да хотя бы сегодня и попробуем…
 Я не была уверена, что они поверили мне. Скорее, делали вид, что поверили. Я тоже делала вид, что верю им, и мне очень хотелось надеяться, что они не догадываются, что я делаю вид.
 Очень жарко было ходить здесь в парике. Перед тем, как отправиться к бассейну, я вымыла голову — с большим риском для жизни, так как выбрала наугад один из шампуней в ванной, не зная, для чего он предназначен, и не будучи уверена, что от него не вылезут все волосы. Мне не на что было накрутить вымытые волосы, и я сидела у бассейна как прилизанная Гоплана, хотя Гоплана наверняка отличалась более буйными кудрями.
 Всюду — внизу на пристани, вверху у вертолётов, да и вообще на каждом шагу — я встречала мрачных чёрных бандитов в широкополых шляпах. Они не чинили мне никаких препятствий в моей прогулке, но ни на минуту не спускали с меня глаз. Излишняя предосторожность: ни моторки, ни вертолёта я не могла бы украсть, не говоря уже о том, что я понятия не имею, как ими управлять. Бежать же пешком в такую жару… Вот если бы была какаянибудь машина, но я нигде не видела никакого наземного средства передвижения, только воздушные или морские. Хоть бы велосипед какой завалящий… Судя по карте, дорога должна вести вниз, так что на велосипеде я запросто съехала бы.
 Было ужасно жарко, и я решила искупаться. Надела на высохшие волосы купальную шапочку и двинулась к бассейну. Мне и в голову не пришло, что этот шаг к воде станет моим шагом к свободе!..
 Всю жизнь я жутко мучилась со своими волосами. Что бы я ни делала с ними, все равно выглядела как чучело или оплешивевшая белка, поэтому забота о голове, особенно при соприкосновении с водой, стала моей второй натурой. После мытья, да ещё хорошим шампунем, мои отвратительные волосы — дня два, не больше — выглядели терпимо, и иногда мне даже удавалось сделать из них нечто напоминающее причёску, но как только я имела неосторожность намочить их в реке, озере, пруду, не говоря уже о море, все мои усилия шли насмарку. И почемуто никогда не помогала купальная шапочка, вода проникала даже под самую плотную. Поплавать на спине я могла себе позволить лишь в том случае, если сразу же после плавания собиралась мыть голову. Хотя вряд ли мой способ передвижения по воде заслуживает названия «плавание». Правда, я могла преодолеть расстояние в двадцать метров и не утонуть при этом, но какое это было жалкое зрелище!
 На сей раз я очень неплохо вымыла голову, а купальная шапочка была несколько великовата, поэтому с головой следовало обращаться особенно бережно. Вода в бассейне была кристально прозрачна, и отчётливо виднелось дно, выложенное разноцветной терракотовой мозаикой. Мне почемуто казалось, что в том месте, где я собиралась войти в бассейн, должно быть очень мелко, видимо, потому, что вышка находилась по другую сторону бассейна, а, как известно, вышки устанавливают над глубоким местом. Вот почему, небрежно придерживаясь за край бассейна, я смело шагнула в воду.
 Не почувствовав под ногами дна, я от неожиданности отдёрнула руку и с криком ушла под воду. Заорала я, разумеется, изза головы, а не от страха утонуть — это не грозило мне даже с моим умением плавать. Закричав, я хлебнула воды и постаралась поскорее вынырнуть, злясь на себя, бассейн и купальную шапочку. Хлопая руками по воде, как тонущий эпилептик, кашляя и отплёвываясь, я пыталась ухватиться за край бассейна. В этот момент я услышала плеск, чтото с шумом упало в воду, я оглянулась и остолбенела: великолепным кролем ко мне стремительно плыл какойто тип в элегантном белом костюме. Схватившись за край бассейна рядом со мной и отбросив назад длинные чёрные волосы, он взглянул на меня и в его взгляде явственно выразилось облегчение.
 — Зачем вы это сделали? — с упрёком обратился он ко мне поанглийски, произнеся предварительно несколько, кажется, португальских, слов. — Вы же могли утонуть! Какое счастье, что все обошлось!
 — Прошу прощения, я не умею плавать, — ответила я виновато. — Я думала, что здесь мелко. Вы что, прыгнули, чтобы спасти меня?
 — Конечно! Это мой долг.
 — О, громадное вам спасибо. И очень прошу меня извинить, изза меня вы намочили свой костюм. Надо было раздеться!
 — У меня не было времени. Пустяки, костюм моментально высохнет.
 Во время этого обмена любезностями между нами плавал в воде импозантный пурпурнозелёный галстук.
 — А галстук ваш не полиняет? — встревожилась я.
 Тип ответил неуверенно:
 — А кто его знает. Надо снять на всякий случай.
 — Откуда же вы прыгнули? — поинтересовалась я, так как перед этим не видела вокруг ни души.
 — А оттуда, — коротко ответил он, махнув галстуком вверх. Я посмотрела в указанном направлении. Приблизительно на высоте двух с половиной этажей над бассейном виднелась маленькая застеклённая галерея, одно на окон которой было раскрыто. Метров десять, не меньше. И как ему удалось, прыгая с такой высоты, не промахнуться и попасть в бассейн?
 — Должно быть, здесь очень глубоко! — воскликнула я, с восхищением глядя на него.
 — Двенадцать метров, — ответил он и вылез из бассейна.
 Я тоже вылезла и помогла ему аккуратно разложить галстук для просушки. Мы уселись на пластиковых пуфиках и продолжали разговор, причём он все время менял положение, подставляя солнцу разные фрагменты своего одеяния. Я предложила ому снять пиджак, но он отказался категорически. Костюм просыхал с быстротой, несомненно свидетельствующей о его синтетической природе.
 Наш разговор не выходил за пределы плавания. Ярко описав своё неумение плавать, я даже несколько преувеличила его, чтобы сделать человеку приятное. Ведь наверняка он оказался бы в глупом положении, если бы узнал, что напрасно прыгал — с такой высоты…
 — А лодку как вы переносите? Как себя чувствуете на корабле? — поинтересовался он, поддерживая светский разговор.
 Я ужа собиралась ответить, что прекрасно, как вдруг мне пришла в голову идея — пока ещё туманная, и я ответила совсем не так, как собиралась:
 — Ужасно! Я боюсь воды и не выношу качки. Даже не знаю, как быть, мне тут обещали устроить экскурсию вон в тот город, — и я махнула рукой, надеюсь, в противоположном направлении. — Они сказали, что мы отправимся на лодке, а я жутко боюсь, но мне стыдно признаться.
 — Так надо было сказать, — посочувствовал тип. — Зачем же мучиться? Я им сам скажу!
 — Ни в коем случае! — воскликнула я. — Не надо говорить, я не хочу, чтобы они знали, — доверчиво призналась я. — Пожалуйста, никому ни слова!
 — Хорошо, но обещайте мне, что не будете больше прыгать в глубокую воду. Вон там есть лесенка, по ней можете осторожно спуститься в бассейн. А вообщето, вам лучше обходиться душем.
 Он встал и объяснил мне, как обращаться со сложной системой всевозможных душей и фонтанов, оборудованных у бассейна. Я с благодарностью восприняла этот урок и тут же применила свои знания на практике. Тип осмотрел высохший галстук, нацепил его, обдёрнул на себе костюм, галантно попрощался и удалился.
 Я сняла купальную шапочку и принялась опять сушить волосы. Обдумывая, случайно ли он пришёл мне на помощь или с меня не спускают глаз, я вдруг услышала звук мотора. Обыкновенного автомобильного мотора, работающего на полных оборотах гдето по ту сторону построек и, судя по звуку, приближающегося к резиденции.
 Проявленная мною вслед за этим прыть была поистине сверхъестественной, учитывая жару. Я набросила на себя хламиду, обшитую золотой каёмкой, вскочила в один на тех лифтов, которые я терпеть не могу, и уже через минуту оказалась во внутреннем дворике. Там ничего не было, но звук мотора нарастал. Это наверняка был легковой автомобиль, и находился он гдето очень близко, но, видимо, дорога, ведущая вверх, была чрезвычайно крутой, так как машины все ещё не было видно. И вот наконец изза скалы показался чёрный «ягуар».
 Я стояла в тенёчке и с тоской смотрела на приближавшуюся машину. Наконец чтото привычное, машина, с которой я умею обращаться и на которой запросто могла бы бежать отсюда — ведь раз на ней приехали, то можно и уехать? Из машины вышел патлатый с какимто незнакомым мне маленьким чёрным толстяком. Но это не мог быть шеф, так как он уж очень уважительно обращался с патлатым.
 Не заметив меня, они вошли в здание. Шофёр с бандитской физиономией въехал на машине в гараж, и я узнала, что часть стены является дверью гаража. Наверняка опять фотоэлемент или какоенибудь механическое устройство, потому что половинки дверей раздвинулись сами. У них везде здесь были раздвижные двери, очень удобно.
 Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, я внимательно исследовала площадку и обнаружила механическое приспособление — место, на которое въезжающая автомашина должна была надавить колёсами, чтобы открылась дверь. Обнаружитьто я обнаружила, а где взять в случае чего два тяжёлых предмета по пятьсот килограммов каждый? Тяжело вздохнув, я решила продолжить свои изыскания.
 На скалы рядом с балкончиком можно было вскарабкаться без труда, и я вскарабкалась. Снизу верхушки скал казались острыми как бритва, на самом же деле они представляли собой довольно округлые кручи, идущие вдоль берега. Далеко внизу виднелся океан, а сразу у моих ног начиналось чтото, что при большом воображении можно было принять за тропинку. Я двинулась по ней. Это было не очень трудно, правда, временами приходилось передвигаться на четвереньках. Вскоре я добралась до маленькой площадки, посыпанной песком. Тут наконец я нашла немного тени; её давали развесистая пальма и несколько довольно импозантных кактусов. Я знаю, что кактусы растут в самых неожиданных местах, а вот наличие здесь пальмы меня удивило. Впрочем, возможно, я не очень хорошо разбираюсь в ботанике.
 Если бы мне удалось взобраться на эту пальму, я бы смогла охватить взглядом всю резиденцию и окружающие её окрестности. К сожалению, от этой мысли пришлось отказаться, поэтому я ограничилась тем, что влезла на скалу за пальмой. Это тоже дало неплохой результат. Отсюда мне была видна часть построек бандитской резиденции, ниже — кусок извивающейся, как змея, дороги, а ещё ниже нечто ужасное: разводной мост! Построили его над ущельем, в которое упиралась дорога. Сейчас мост был поднят. Ясно, его опускают только тогда, когда проезжает машина, и наверняка управляющий им механизм скрыт гдето в резиденции.
 Очень долго сидела я на карачках на этой скале и пыталась чтонибудь придумать. В голове у меня один за другим сменялись самые фантастические проекты, пока я не решила, что мне следует получше ознакомиться со всеми устройствами и попытаться понять, как они действуют. Тогда можно будет строить проекты.
 Я слезла со скалы и уже собралась возвращаться, как вдруг увидела в море большую моторную яхту. На носу яхты большими буквами было написано романтическое название «Stella di Mare» — «Морская звезда». Медленно плыла яхта по морю, и слабый гул мотора был еле слышен. Оказавшись прямо напротив меня, яхта резко изменила направление и под прямым углом двинулась к берегу. Вот она уже совсем близко и, кажется, намерена врезаться в скалу. Заинтересовавшись, я спустилась на выступ скалы, нависший над берегом, легла на живот и осторожно высунула голову. Яхта действительно входила в скалу, правда, не прямо подо мной, а несколько в стороне.
 Я уже давно решила ничему здесь не удивляться и попыталась найти какоето логичное объяснение происходящему. Отбросив как мало реальную версию о раздвижных воротах в виде монолитной скалы, я решила, что там, скорее всего, имеется какойнибудь невидимый сверку грот. Тщательно, метр за метром изучая береговую полосу, я заметила наконец, что в одном месте её линия прерывается. Вход в бухту?
 Ни минуты не раздумывая, я решила подойти поближе. То, что я называю тропинкой, спускалось вниз, я тоже, по большей части на четвереньках. Тропинка резко свернула в сторону, и я оказалась в небольшой нише, вырубленной в скале. Глянув вниз, я обнаружила три вещи: яхту, величественно разворачивающуюся в бухточке, лишь немногим больше самой яхты и со стороны океана целиком закрытой скалами, нависший над яхтой довольно большой помост, на котором встречали яхту три человека, и металлическую лесенку, ведущую от моей ниши прямо на этот помост. Лёжа в своей нише, я спокойно наблюдала за происходящим, уверенная, что успею скрыться, если они вздумают подниматься по лесенке.
 Они не стали подниматься. После того как яхта пришвартовалась, они ещё какоето время крутились на помосте, с яхты сошёл экипаж в составе двух бандитов, и все они исчезли в стене подо мной. Конечно, опять раздвижная дверь и опять сложная система управления с центром в здании. С ума можно сойти от всех этих достижений цивилизации!
 Мне очень хотелось сразу же спуститься на помост, но я не выношу всяких этих идиотских металлических и верёвочных лесенок. Спущусь по ней, решила я, когда не будет другого выхода. Пока же я поднялась по тропинке и прежним путём, без особых трудностей, вернулась к себе.
 По тому, как меня встретили, я поняла, что исчезла незаметно для них и что это их смертельно напугало. При виде меня поднялся переполох, один чёрный бандит со всех ног бросился в одну сторону, второй в другую, третий, в белом костюме, кинулся к телефону, и у первого же лифта я наткнулась на выходящего из него толстяка.
 — Где вы были? — выкрикнул он, причём на его лицо одновременно выражались беспокойство и облегчение.
 — На прогулке, — вежливо объяснила я. — Нашла прелестное местечко на берегу с видом на Европу и сидела там под пальмой. Там так хорошо!
 Он захлопал главами, видимо, стараясь сообразить, какую пальму с видом на Европу я имею в виду. Следует заметить, что пальм там была прорва. Тем временем его беспокойство рассеялось и осталось одно облегчение.
 — Хорошо, что вы вернулись со своей прогулки. После обеда едем в город. В соответствии с вашим пожеланием…
 Я совсем этого не желала, но решила не возражать. Пусть будет экскурсия в город, надо же мне развлечься после всех моих сегодняшних открытий. Но оказалось, что открытия ещё не кончились. Видимо, суждено было мне вести здесь жизнь интенсивную и полную эмоций.
 В город мы отправились на моторной лодке. В последнюю минуту я вспомнила о том, что должна бояться воды. Да и вспомнила лишь потому, что они уж чересчур внимательно наблюдали за мной в момент посадки. Видимо, мой спаситель в ошеломляющем галстуке сделал им подробный доклад. Откровенно говоря, из всех видов сообщения я всегда предпочитала водное и совершенно не боюсь воды, невзирая на своё неумение плавать. Я обожаю качаться в маленьких лодках на больших волнах, качка мне не страшна, и я не знаю, что такое морская болезнь. Вот почему я не была уверена, что моя симуляция будет выглядеть достаточно убедительной.
 О своей боязни воды я вспомнила в тот момент, когда занесла ногу над палубой моторки. Я качнулась, наклонилась вперёд и отдёрнула ногу, чуть не потеряв равновесие. В воду бы я не упала, зато влетела бы в лодку головой вперёд, что отнюдь не входило в мои намерения. Лупоглазый бандит заботливо поддержал меня. Ногу я отдёрнула для того, чтобы подумать, как войти в лодку с возможно более испуганным видом, но вместе с наклоном получилось прелестно и мне больше не было необходимости демонстрировать свой страх!
 — Да садитесь же наконец, — звал меня из лодки патлатый.
 — А там не мокро? — с беспокойством спросила я. — Ещё туфли замочу… Может, лучше на машине?
 — Нет, не лучше. Здесь сухо. Эй, помоги даме!
 Лупоглазый попытался втолкнуть меня в лодку. Я упёрлась изо всех сил.
 — Не надо, я сама, — с достоинством заявила я.
 Теперь я попробовала начать с другой ноги, поставив её на борт. Борт слегка накренился, я собралась издать крик ужаса и опять отпрянуть, но не успела. Лупоглазый был начеку. Правда, он рассчитывал, что я опять качнусь вперёд, и из самых лучших побуждений подтолкнул меня, так что я действительно потеряла равновесие и очень естественно свалилась на колени к патлатому. Получилось так, как надо, и я совсем не пострадала. Извинившись перед патлатым, я неодобрительно заметила, что посудина кажется мне на редкость неустойчивой. И вообще, не слишком ли она мала для путешествия по такой большой воде?
 — Как раз впору, — отрезал патлатый и бросил взгляд на мою голову.
 С самого обеда на неё все бросали взгляды. Дело в том, что я наконец сняла парик, начесала и покрыла лаком свежевымытые волосы и соорудила вполне приемлемую причёску, так что совсем непонятно, что могло вызвать у них такой интерес. Цвет, конечно, другой, но ведь парики давно уже перестали быть редкостью. К тому же эти взгляды были полны горечи, а уж это было совсем непонятно.
 В лодке я продолжала играть свою роль: сидела напряжённо выпрямившись, закрыв глаза и стиснув зубы, неохотно и лаконично отвечая на обращённые ко мне вопросы. А как приятно было плыть! Океанские волны слегка покачивали нас, моторка неторопливо взбиралась на большую волну и мягко скатывалась вниз. Какое наслаждение было бы сидеть на носу, глядеть на воду и свободно предаваться упоительному колыханию!
 Я стала думать о предстоящей нам экскурсии в город. В конце концов, город это город, там есть полиция, я могла бы сбежать и явиться в полицию. Или смогла бы сбежать и кинуться на вокзал — ведь если через Паранагуа проходит железная дорога, должен быть и вокзал — и попытаться уехать поездом. Интересно, как они собираются меня охранять, может, прикуют к себе цепью?
 Ничего подобного не произошло. Мы пришвартовались к маленькому причалу в самом конце порта, довольно далеко от города. Было темно и както неприятно. Сначала я ещё пыталась извлечь коекакую туристическую пользу из своего пребывания в городе, но вскоре отказалась от этой мысли. Меня больше заинтересовало отношение туземцев к моим спутникам. Все они с ними почтительно и даже заискивающе здоровались, в том числе и представители властей в мундирах. Я не уверена, что это были полицейские. Может быть, такие мундиры носили здесь железнодорожники, пожарники или таможенники, но все они без исключения оказывали сопровождающим меня бандитам всяческие знаки уважения. Следовало ожидать, что первый же полицейский, к которому я обращусь за помощью, возьмёт меня за ручку и отведёт в резиденцию. Остальное встречающееся нам население состояло из черноволосых мужчин в широкополых шляпах с бандитскими физиономиями, и все они, как один, казалось, представляли собой обслуживающий персонал все той же резиденции.
 Игорный дом, конечная цель нашей экскурсии, был совсем близко. Жалкий на вид ресторанчик под названием «Esperanza» — «Надежда», что я сочла счастливым предзнаменованием, внутри блистал роскошью. Датские кроны мне ещё раньше обменяли на доллары по нормальному банковскому курсу, а обменивать их на местную валюту на было необходимости, ибо, вопервых, играли на жетоны, и, вовторых, доллары тоже были в ходу. Так я и по сей день не знаю, как выглядит та их местная валюта.
 Я решила сохранять хладнокровие, чтобы не спустить в этом экзотическом притоне все своё состояние. Заняв место у рулетки, я стала делать маленькие ставки — и довольно удачно. Для начала я поставила на восемнадцать и выиграла. Через минуту меня будто чтото толкнуло, я опять поставила на восемнадцать и опять выиграла. Пока мне везло, но я знала, что существует закон, в соответствии с которым я ещё какоето время буду выигрывать, но потеряю все, если слишком долго останусь за этим столом, вот почему после первого проигрыша я встала и решила сменить место.
 За соседним столиком играли в какуюто неизвестную мне игру. Я остановилась, заинтересовавшись, и в этот момент услышала:
 — Говори понемецки.
 Сказано это было на немецком языке. А сказал лупоглазый, не меняя выражения лица, не отрывая глаз от карт на столе и обращаясь к своему соседу. Я стояла как раз за их плечами. Этого соседа — чёрного, как и все туземцы, уже немолодого и очень красивого — я не знала. Продолжая разговор, он сказал:
 — Не понимаю, как он мог ошибиться.
 — У неё чёрные глаза, обрати внимание, — ответил мой бандит. — А на голове у неё был платиновый парик. Мы тоже думали, что это её волосы. Он не знал Мадлен и был уверен, что это она.
 — А почему не было Мадлен?
 — В последний момент Арне предупредил её о готовящейся облаве. Она поехала прямо в аэропорт, чтобы там перехватить Бернарда. Но не успела…
 — Ужасно, — с горечью сказал чёрный. — Кошмар! А ты уверен, что она не понимает понемецки? Следует соблюдать осторожность.
 — Уверен, — ответил тот и неожиданно обратился ко мне. — Вы знаете эту игру? Хотите сыграть?
 Я продолжала с интересом наблюдать за игрой, не обращая на них внимания. Он говорил понемецки, так откуда же мне знать, к кому он обращается? Нет, меня так легко не поймать.
 — Мадемуазель Иоанна, — через минуту обратился он ко мне. — Я спрашивал, не желаете ли вы сыграть в ату игру?
 «Только бы мне не запутаться в этих языках», — подумала я и милостиво улыбнулась ему, так как он перешёл на французский.
 — Ах, вы мне? Извините, я не слышала. Нет, спасибо, я предпочитаю рулетку.
 И я перешла к соседнему столу. То, что я только что услышала, очень взволновало меня. Тайна постепенно разъяснялась. Наконецто мне стало понятно, изза чего произошла ошибка и почему в это дело впутали меня. Какаято девица по имени Мадлен была похожа на меня, и несчастный умирающий последним усилием передал мне зашифрованное сообщение. Если он её не знал, должен был спросить пароль, но, по всей вероятности, на это у него не было ни времени, ни сил. И если он был единственным обладателем тайны, ничего удивительного, что они так всполошились и прихватили меня с собой. Что им ещё оставалось делать? Я бы на их месте поступила точно так же. Теперь понятно, почему они бросали на мою голову такие неодобрительные взгляды… Если бы не этот проклятый платиновый парик, сидела бы я сейчас спокойно у Фрица в офисе, рисовала фрагменты ратуши и радовалась выигрышу на скачках.
 Надеясь услышать чтонибудь ещё, я больше расхаживала между столами, чем играла, благодаря чему не успела проиграть того, что мне удалось выиграть вначале, в итоге оказалась в выигрыше. Пожалуй, такой метод следует принять на вооружение.
 Я провела ряд экспериментов с целью установить границы моей свободы. Можно было, например, улучить минутку, сбегать на почту и послать весточку Алиции. Как бы не так! Правда, никто не мешал мне покинуть помещение, никто не хватал меня и не удерживал силой, но, как только я делала попытку отдалиться, тотчас же раздавался тихий свист и рядом со мной появлялись три чёрных бандита — два по бокам и один сзади. Они делали вид, что не обращают на меня внимания, но держались рядом со мной, как приклеенные. От мысли спасаться бегством — в незнакомом городе, в темноте — я отказалась. Отказалась я и от мысли бежать через окно дамской туалетной комнаты, главным образом потому, что в дамской туалетной комнате не было окна. Да, положение моё было незавидным.
 Поздно ночью я позволила отвести себя на пристань и устроила там представление под названием «яхтофобия». За исключением морской болезни, которую мне никак не удавалось вызвать у себя, я изобразила все, что только видала и слышала на эту тему, и сама себе стала невыносима.
 На следующий день я развила бурную деятельность. Тщательнейшим образом обследовав все помещения, я обнаружила множество интересных и совершенно ненужных мне вещей: электроподстанцию, насосную станцию, машинное отделение и радиоузел. Только под конец я нашла то, что искала. В самом низу, почти на уровне внутреннего двора, находилось помещение с многочисленными пультами, радарными и телевизионными экранами и электрифицированной картой местности. Я провела там чуть ли не полчаса, пока они не спохватились и не выгнали меня, и то не очень сердились при этом. Видимо, считали, что мне вовек во всем этом не разобраться, и я не скажу, что они так уж ошибались. А того обстоятельства, что в критических жизненных ситуациях мои умственные способности достигают недосягаемых высот, я и сама не знала.
 Мои умственные способности в течение упомянутого выше получаса позволили мне выявить на электрифицированной карте все интересующие меня объекты: подземный переход к помосту над бухтой, куда вошла яхта, подъёмный мост у въезда в резиденцию и чтото непонятное в самом конце дороги. В натуре я этого не видела и поэтому не имела понятия, что бы это означало, предполагала только, что, видимо, какаято преграда на шоссе. Обнаружила я также, какой рычаг управляет каждым из этих объектов, но вот главного мне не удалось выяснить, а именно — какой рычаг ведает подъёмным мостом.
 После того, как меня выдворили из диспетчерской, я продолжила свои изыскательские работы и обнаружила прямой лифт, связывающий здание с гаражом, в котором все ещё стоял чёрный «ягуар». С тоской поглядела я на машину, подумала над тем, где они могут держать ключи от зажигания, ничего на придумала и отправилась дальше.
 Осмотрев на всякий случай оба вертолёта на террасе, я искупалась в бассейне и наконец решила отдохнуть под пальмой. Отсюда я видела, как прилетел третий вертолёт и из него вышел маленький бандит. Он поговорил с другим, в белом костюме, теперь я знала, что так одевался обслуживающий персонал высшей категории, после чего вошёл в дом. Я видела, как из гаража выехал «ягуар», в котором сидел только один шофёр — тот самый чёрный бандит с лицом убийцы. Я видела, как во двор въехал грузовик, и с него стали сгружать какието ящики.
 Все это я могла свободно рассмотреть, так как во время сегодняшних изысканий обзавелась попутно некоторыми полезными вещами. В их числе был превосходный цейсовский бинокль, очень острый пружинный нож и литературное произведение, которое называлось, если память мне не изменяет, «Пособие для яхтсменалюбителя» на английском языке, и я собиралась почитать его на досуге — на всякий случай. Бинокль и нож я тоже прихватила на всякий случай, ведь никогда не знаешь, что тебе понадобится. Присваивая их, я не испытывала ни малейших угрызений совести.
 Вертолёт опять взлетел. Рассматривая в бинокль окрестности, я особое внимание уделила дороге. Думаю, что с этой высоты она просматривалась примерно километров на десять, не вся, разумеется, а лишь отдельные участки. Под самым носом торчал мост, и я вдруг сообразила, что легко и просто могу узнать, каким рычагом он приводится в действие. Достаточно быть в диспетчерской в тот момент, когда к нам будет приближаться или уезжать от нас какаянибудь машина. Сейчас мост поднят, значит, надо будет его опустить.
 Конечно, я могла просидеть под своей пальмой и целые сутки, не спуская бинокля с дороги, но мне посчастливилось. Сначала вернулся вертолёт, и из него вышли трое незнакомых мне мужчин, а вскоре я увидела, что по дороге чтото движется. Конечно, на таком расстоянии нельзя было определить, «ягуар» это или другая машина и едет ли она к нам или свернёт куданибудь в сторону, но я на всякий случай стремительно бросилась вниз. Точнее, постаралась как можно быстрее преодолеть на четвереньках путь по скалам.
 Дверь в диспетчерскую не запиралась на ключ и, как все двери, раздвинулась бесшумно при моем приближении. С бьющимся сердцем, затаив дыхание, остановилась я за спиной человека, сидящего за пультом. Белый костюм свидетельствовал о его принадлежности к высшей касте. Он внимательно следил за картой, по которой медленно передвигалась светящаяся точка, а у меня просто глаза разбежались, я не знала, на чем сосредоточить внимание. Ах, как бы мне пригодилось сейчас strabismus divergens, расходящееся косоглазие.
 Точка приблизилась к тому неизвестному мне препятствию, что находилось в конце пути. Человек за пультом перевёл в верхнее положение первую рукоятку справа. Точка миновала это препятствие, и он вернул рукоятку в прежнее положение. Собственно, этого было достаточно, я узнала, что хотела, но всетаки не мешало убедиться. Бесконечно долго стояла я у него за спиной. Точка ползла, как подыхающая корова, пока наконец, по прошествии нескольких столетий, не добралась до мостика. Человек в белом костюме перевёл вверх вторую рукоятку справа.
 Так же незаметно я удалилась. Все во мне торжествовало. Постепенно вырисовывался путь к свободе.
 На общее собрание я наткнулась случайно.
 Не без причины наблюдалось такое оживление воздушного и наземного транспорта. Прибыло несколько новых типов, но ни один из них не был шефом, поскольку попрежнему главную роль играл патлатый. Обедала я в большой компании, вместе с моими прежними знакомыми, было их одиннадцать человек, и все новенькие с отвращением поглядывали на мою голову — как видно, их уже проинформировали.
 После обеда все они кудато исчезли. Целиком поглощённая напряжённой умственной работой, я слонялась по всему зданию, пытаясь решить очередную проблему, и совсем не собиралась разыскивать их.
 Проблема же была такая: где они могут держать запасные ключи? Ведь у каждой автомашины, у каждого вертолёта, яхты и всякого другого средства передвижения должно быть до два комплекта ключей от зажигания. Один комплект находится у водителя, пилота, рулевого и так далее. А где хранится запасной? Ведь водители и пилоты сменяются, их могут срочно вызвать, они могут разминуться, поэтому запасные ключи должны всегда храниться в определённом месте. Трудно предположить, что их ктото носит при себе. Даже если и существует какойнибудь интендант, кладовщик или ключник, вряд ли он таскает повсюду с собой огромную связку ключей. Наверное, гдето есть специальный шкафчик, или ящик в столе, или, наконец, доска, на которой висят все ключи.
 Тщательно осмотрев всю диспетчерскую, в которой не было ни души, и ничего не обнаружив, я принялась размышлять: где же они могут держать ключи? Если не в диспетчерской, то наверняка у начальства, скорее всего в кабинете шефа. Раз есть шеф, то должен быть и кабинет. Правда, во время моих изысканий мне не попадалось ничего похожего на кабинет шефа, но, возможно, я просто не обратила на него внимания, так как меня интересовало главным образом техническое оснащение резиденции.
 Ничего не поделаешь, придётся по новой начинать обход. Во время оного я наткнулась на одного из официантов, хотя, возможно, этих людей следовало называть лакеями. С утра до вечера они обслуживали нас, и всегда в белых фраках, с ума сойти! Встреченный мной катил перед собой столик на колёсиках, на котором был сервирован кофе, распространяющий упоительный аромат. Уж чточто, а кофе у них был хорош, ничего не скажешь.
 Вдыхая этот аромат, я, не отдавая себе отчёта, что делаю, двинулась за столиком. У меня, видимо, случился лёгкий приступ умственного расслабления — может, от жары, а может, от чрезмерных умственных усилий.
 Двери перед официантом почемуто не распахнулись сами по себе, что меня удивило. Он нажал на кнопку у косяка двери, и, прежде чем дверь открылась, я успела вплотную приблизиться к нему. Он меня не видел и не слышал — пол был покрыт коврами.
 Без всякой задней мысли я последовала за ним и оказалась в конференцзале. Одиннадцать мужчин сидели вокруг стола, отделённого от входа металлической решёткой, оплетённой буйными побегами какогото вьющегося растения. Официант покатил столик дальше, а я шагнула вправо и присела в зарослях.
 Присутствие на конференции никак не входило в мои намерения. Не входило в мои намерения и подслушивание того, о чем там говорилось. Но раз уж я здесь оказалась… Да и передохнуть в прохладе и зелени совсем не мешало.
 Официант удалился, не глядя по сторонам, и переговоры возобновились. Велись они сразу на трех языках — английском, французском и немецком, что лично для меня было очень удобно.
 — Согласно последним данным, — заявил патлатый, — мы успели распродать паи…
 И больше я ничего не поняла. Посыпались торговые термины, названия какихто предприятий, акционерных обществ и тому подобное.
 — Мы успели снять деньги со счётов… — И опять длинный перечень, на сей раз всевозможных банков в Англии, Франции, Голландии, Швейцарии.
 — …и на все деньги были закуплены драгоценности…
 — Конкретнее, — перебили его. — Какие именно?
 — Это мы знаем только приблизительно. Нам удалось установить, что около 80 процентов вложено в алмазы. На остальное приобретены золото и платина.
 — Все это заморожено, — сказал другой голос. — А что осталось у нас?
 — Почти ничего, — мрачно признался патлатый, и воцарилась гробовая тишина.
 — А поступления? — с надеждой спросил ктото.
 — Об этом мы уже говорили. В настоящее время они не покрывают и половины текущих расходов…
 И опять гнетущая тишина. Да, весёлой эту конференцию не назовёшь. А мне становилось все интереснее.
 — Кто же несёт ответственность? — нарушил тишину чейто зловещий голос. — Кто дал такое идиотское распоряжение?
 — Шеф, — ктото ехидно поспешил удовлетворить его любопытство. — Все придумал шеф, и очень хорошо придумал. Вся операция была проведена чётко и быстро. Все мы знаем, что наши счета были блокированы буквально через час после того, как мы сняли деньги. Они действовали быстро, а мы ещё быстрее, так как шеф все предусмотрел. Закупали в Париже, Амстердаме и непосредственно в ЮАР. Все провернули за двадцать четыре часа и передали Бернарду. Он один был «чистый» и мог разъезжать свободно. Место он подыскал заранее и зашифровал…
 — Хаха, — саркастически рассмеялся ктото. — И как зашифровал!..
 — Если бы Бернард передал шифр Мадлен, — хладнокровно продолжал предыдущий оратор, — эти алмазы и платина были бы уже здесь.
 Затем слово взял патлатый:
 — Планом было предусмотрено переждать самое опасное время. Здесь, в безопасности, мы должны были отсидеться в течение нескольких месяцев, а потом начать все сначала. Средств у нас было более чем достаточно, у Интерпола же нет никаких конкретных улик против нас. И вот какаято мелочь все испортила! Виноват Арне, который слишком поздно сообщил нам о готовящейся полицией облаве. Может, его подозревали и он боялся рисковать, но сейчас не это важно…
 Ктото прервал его:
 — И что же, этот Арне так и…
 — Несчастный случай, — коротко и равнодушно бросил патлатый. — Теперь надо както исправить последствия этой неприятной ошибки…
 И конференция перешла к моему вопросу. Мнения выступающих разделились. Одни предлагали подвергнуть меня самым изощрённым пыткам, другие высказывались за метод мягкого убеждения. Двое даже выразили желание взять меня в жены. Ясно было одно: дело надо кончать как можно скорее, и не столько изза стеснённых финансовых обстоятельств, сколько, подчиняясь приказу шефа, выжать на меня шифр немедленно и любыми средствами.
 Начались прения. От пыток большинством голосов отказались, ибо никто из присутствующих не мог гарантировать, что они не скажутся отрицательно на моей памяти. Отказались также от мысли поручить комунибудь войти ко мне в доверие или возбудить во мне страстную любовь — главным образом изза отсутствия подходящего кандидата. В конце концов было принято решение обращаться со мной как с тухлым яйцом, то есть бережно и осторожно, до тех пор пока я не выдам тайну, после чего стереть меня с лица земли, ибо я слишком много знаю.
 Горячую дискуссию среди участников конференции вызвал факт доставки меня в резиденцию. Толстяк и патлатый с трудом отбивались от яростных нападок остальных, пытаясь вину за все свалить на Арне. Я поняла, что так звали полицейского, к которому я обратилась за помощью в копенгагенском игорном доме. Вместо того чтобы спокойно выслушать то, что я хотела ему сообщить, он заткнул мне рот тряпкой с хлороформом. Будучи под наркозом, я ничего не выболтала. Вот и пришлось тащить меня за тридевять земель. А так можно было бы сразу пристукнуть на месте, и никаких проблем.
 Я всетаки не совсем понимала, зачем надо меня обязательно убивать после того, как я сообщила бы им шифр. В ходе дальнейшей дискуссии я поняла и это. И в самом деле, выпусти они меня на свободу — и полиция тут же взяла бы меня в оборот. А если какоенибудь непредвиденное препятствие помешает бандитам немедленно забрать драгоценности из указанного мной тайника? Их перехватит полиция, и плакали денежки! Нет, рисковать никак нельзя, тут я готова была согласиться с ними.
 Ну а после того, как меня доставили в их логово, не могло быть и речи о том, чтобы сохранить мне жизнь. Я проникла в их резиденцию, знаю их в лицо… Да и вообще, посторонний человек располагает сведениями об их организации. О чем тут, собственно, говорить?
 Мне бы ещё свечку, и в своём зеленом убежище я окончательно почувствовала бы себя покойницей, ведь все присутствующие в этом зале, не исключая и меня, только так представляли моё ближайшее будущее, с той лишь разницей, что господам за столом это сулило радость, у меня же вызывало совсем другие эмоции. Не удивительно, что услышанное не возбудило во мне симпатии к бандитам. Кипя негодованием и жаждой мести, я стала слушать с удвоенным вниманием и узнала много интересного.
 Так мне стало известно, что в настоящее время шеф пребывает на Ближнем Востоке, где спешно организует новые отделения фирмы, чтобы както поднять доходы. Я постаралась запомнить конкретные населённые пункты, фамилии и адреса. Из обсуждения различных технических сторон деятельности фирмы мне стало ясно, что её специальностью являются не только нелегальные игорные дома, но и легально существующая индустрия развлечений, всякого рода контрабанда, торговля наркотиками. Я ещё подумала, что, если бы не их упорное решение прикончить меня, я могла бы найти в их деятельности и положительные моменты — ведь и контрабанда, и наркомания подрывают устои капитализма. Однако их идиотское упорство в решении моей судьбы настроило меня по отношению к ним резко отрицательно, и я решила не давать им пощады.
 Выяснилось, что полиция уже давно заинтересовалась ими. Создавшееся в настоящее время трудное положение объясняется акцией Интерпола. В Интерпол им не удалось внедрить своего человека. В полиции разных стран были их люди, а в Интерполе не было. Я постаралась запомнить имена и псевдонимы их людей в полиции и с интересом выслушала пожелания по адресу Интерпола. Если бы хоть часть их исполнилась, большинство сотрудников Интерпола погибло бы на редкость неприятной смертью.
 Все конечности у меня затекли изза неудобного положения, но я не могла покинуть свой зелёный тайник. Да и вопросы обсуждались один интереснее другого. Сейчас они перешли к проблеме собственной безопасности. Данная резиденция являлась их последним убежищем, так что обнаружение её будет для них полной катастрофой. И хотя это представлялось маловероятным, на всякий случай в заливе стоит яхта «Морская звезда», которую не догнать ни одному полицейскому катеру. Кроме того, два реактивных самолёта находятся в постоянной готовности, а на персонал аэродрома можно положиться. У шефа есть ещё какоето тайное убежище, и все было бы хорошо, если бы не я.
 А я совсем одеревенела, мне жутко хотелось курить и пить, от запаха цветов разболелась голова, но я мужественно досидела до конца конференции. И оказалось, не напрасно — кабинет шефа нашёлся сам собой. Все вышли в ту самую дверь, в которую проникла я. Остались только патлатый и один из приезжих. Они подошли к стене, которая была мне из моего укрытия очень хорошо видна, нажали на кнопку под висящим на этой стене бра, и часть стены отъехала в сторону. Затем они вошли в открывшуюся дверь, но что делали там, я не видела. Знаю лишь, что делали они это недолго, я даже не успела размять ноги. Когда они удалились, я покинула свой зелёный пост, подошла к стене и нажала на кнопку под бра.
 Без сомнения, это был кабинет, хотя подобных кабинетов мне видеть не приходилось. Вместо окон у него были экраны телевизоров, причём на всех появлялись разные изображения. Так, на первом была представлена диспетчерская со всеми её пультами и электрифицированной картой. Я включала один экран за другим, рассматривала изображение и выключала, чтобы перейти к следующему, каждую минуту ожидая, что нажму какуюнибудь не ту кнопку. Вместо письменного стола стоял какойто жутко сложный агрегат, в аппаратуре которого я не могла разобраться и предпочла ничего там не трогать. Единственным болееменее привычным элементом меблировки этого помещения была стеклянная этажерка на колёсиках, внутри которой на наклонных полочках я увидела то, что так долго искала: множество ключей разнообразных форм и размеров, в том числе и к автомашинам, или, во всяком случае, очень на них похожие. Долго рассматривала я этот предмет меблировки, не находя способа его открыть, и решила, что в случае необходимости простонапросто грохну этажерку об пол.
 Апартаменты шефа мне удалось покинуть незаметно. Меня несколько удивляла предоставленная мне свобода в передвижении по всей резиденции, но, подумав, я нашла этому простое объяснение: члены правления фирмы были здесь у себя дома, чувствовали себя в безопасности, друг от друга им нечего было скрывать. Я же, единственный посторонний человек, все равно предназначалась на убой.
 Через несколько дней я уже располагала рядом ценных наблюдений.
 Вопервых, патлатый часто уезжал.
 Вовторых, это вызывало падение дисциплины, что проявлялось до смешного явно. Как только улетал вертолёт с патлатым на борту, стоящий на часах при вертолётах чёрный бандит садился и закуривал, бандит при моторках оставлял пост и поднимался наверх, все бросали свои дела и располагались на отдых в тенёчке, так что мне без труда удавалось исчезать из их поля зрения.
 Втретьих, я обратила внимание на такой факт: когда мы пребывали в игорном доме, та моторная лодка, которая доставляла нас, отплывала, а вместо неё приплывала другая, обе они были в постоянном движении. Я не знала, пригодится ли мне такое наблюдение, но на всякий случай замечала все, связанное с водой. Океан, отделяющий меня от Европы, не позволял забывать о себе.
 Посещение игорного дома стало для нас привычным занятием. Мы отправлялись в притон после обеда и возвращались далеко за полночь, между часом и тремя, причём мне удалосьтаки вызвать хаос в коммуникациях. Уже на третий раз я упёрлась всеми четырьмя лапами и отказалась пользоваться водными средствами сообщения. Меня попробовали наказать, лишив вечернего развлечения, но я устроила им такой скандал, что сама пришла в восторг. Следует заметить, что у меня особый дар устраивать скандалы. Теперь меня доставляли на вертолёте, но этот вид транспорта действовал только в одном направлении. Если я была в выигрыше, я сразу соглашалась возвращаться на лодке, а если в проигрыше — то не сразу, и тогда возникали серьёзные проблемы. После долгих уговоров я соглашалась вернуться на моторке, и это даже в некоторой степени было логично, так как после полуночи волны становились меньше, может изза отлива.
 Вчетвёртых, я установила, что у большой яхты в нашем заливе нет никакой охраны. Она стояла себе спокойно сама до себе, и никто ею не пользовался.
 Впятых, я нашла ключи от «ягуара». Я подглядела, как шофёр, поставив машину в гараж, самым обыкновенным образом повесил их на гвоздике у двери. Правда, это я для простоты прибегаю к таким обыкновенным словам, а на самом деле и дверь не была дверью, и гвоздь не был гвоздём, а чемто средним между верхушкой радиоантенны и крюком в лавке у мясника.
 Теперь передо мной открылся путь к спасению. Бежать надо как можно скорее, до прибытия мифического шефа, которым меня все дружно пугали. Ведь со мной каждый день вели разговоры на животрепещущую тему, каждый день докучали глупыми вопросами, каждый вечер старались застать меня врасплох во время игры, рассчитывая, что, увлёкшись игрой, я проговорюсь, но, в общем, честно говоря, я не могла пожаловаться на плохое обращение. Все говорило о том, что всерьёз за меня возьмётся шеф, и я отнюдь не намеревалась дожидаться этого.
 Время от времени я впадала в меланхолию и симулировала депрессию, давая понять, что вотвот не выдержу, размякну, откажусь от войны с ними и все расскажу. Все четверо сразу оживлялись, глаза у них разгорались, лица прояснялись, они начинали увиваться вокруг меня, как обезьяны в цирке. Так продолжалось какоето время, а потом я вновь ожесточалась и отказывалась с ними разговаривать. Скрежет зубовный вызывал тогда эхо в окрестных горах.
 Все, что я услышала на конференции, в том числе фамилии и адреса притонов на Ближнем Востоке, я записала в своём календарике, и мне доставляло мстительную радость представлять, как бы возрадовался Интерпол, если бы их заполучил.
 Я приступила к разработке конкретных деталей плана побега. Полагаю, что мне надо добраться до Куритибы, ведь трудно предположить, что вся полиция Бразилии находится на службе у гангстеров. Дорого бы это обошлось последним. Деньги у меня есть. Из Куритибы я долечу самолётом в тот город, где находится наше посольство. Я не знала точно где — в Бразилиа или в РиодеЖанейро, но узнаю в аэропорту.
 Мне предстояло преодолеть как минимум триста километров горной дороги, почти сплошь состоящей из подъёмов, спусков и серпантинов. Конечно, лучше всего было бы ехать ночью и не включать фары, но в таком случае я бы далеко не уехала — ведь дорога мне была совершенно незнакома. Поэтому я решила бежать днём. Да и с вертолёта легче заметить ночью свет фар, чем днём мелкий предмет на фоне горного пейзажа, а я почемуто не сомневалась, что преследовать меня будут на вертолёте. Правда, предмет будет двигаться, но этот вопрос я тоже обдумала во всех подробностях.
 Оставалось только дождаться подходящего момента.
 Примерно через неделю настал день, когда обстоятельства сложились на редкость благоприятно. Патлатый с толстяком улетели на вертолёте. Бандит из вертолётной охраны не только уселся, но даже разлёгся и, по всей вероятности, заснул. Не видно было ни души в эту страшную полуденную жару, все попрятались в помещении. Я взяла сумку и сетку с атласом и все ещё не оконченным шарфом из белого акрила, спустилась на лифте в гараж, сняла ключи с имитации гвоздя и села в «ягуар».
 В гараже стояли канистры с бензином, но стрелка указателя показывала, что бак полон, и я решила не брать лишней тяжести. Я включила зажигание, вспомнила, что в «ягуаре» третья и четвёртая скорости включаются наоборот — и мне надо об этом постоянно помнить! — проверила, не стоит ли машина на ручном тормозе, вышла из машины и стала толкать её к выходу. Тяжело было, но всетаки она подвигалась — метр, полтора метра, и вот двери гаража бесшумно раздвинулись.
 Я выглянула наружу. Попрежнему ни души! Оставив открытым гараж, я помчалась вниз, в диспетчерскую, передвинула два правых рычага в верхнее положение и вернулась в гараж.
 «Только без шума», — сказала я сама себе и принялась выталкивать машину наружу. Надо добраться до того места, где дорога идёт вниз.
 Ворота за мной сами закрылись. Наклон начинался тут же, в конце двора, стало легче, я уже подталкивала машину не сзади, а держась за переднюю дверцу. От волнения меня всю трясло.
 «Ягуар» катился все быстрее, и вот уже можно было в него сесть. Я села у скал в конце двора. И тут началось!
 Приблизительно я знала, что меня ожидает, ведь в бинокль все подробно рассмотрела, но действительность превзошла все ожидания. Машина ринулась вниз, набирая скорость, как космическая ракета. Проклятая дорога была страшно узкой. Покрышки взвизгнули раз, взвизгнули второй, потом уже стоял сплошной визг, я давила ногой на педаль тормоза, стараясь не поддаваться панике. Сколько ещё смогут выдержать тормоза? Ведь через минуту они полетят к черту, и я вместе с ними. Тут положено ехать с включённым сцеплением, на низкой скорости, тормозить мотором, одних тормозов мало, о боже, что же я делаю?
 Пропасть мелькала попеременно — то с левой, то с правой стороны. Чудом не врубилась я два раза в скалу, когда на миг отпустила тормоза. Господи, хоть бы кусочек ровной дороги, хоть бы немножечко в гору! Мне катастрофически не хватало ног. Правую я не могла снять с тормоза, возможно, кто и умеет включать мотор совсем без газа, я не умею, тормоза на пределе, ой, не выдержу!
 Лихорадочно я вспоминала, что, по моим наблюдениям, дорога пойдёт вверх сразу же за мостиком. Только бы добраться до него в целости! Интересно, сколько километров до него? Этого нельзя было высчитать, сидя под пальмой.
 Я уже не думала о преследователях, пусть гонятся за мной целые эскадры вертолётов, главное сейчас — спасти жизнь.
 С вставшими дыбом волосами, с колотящимся сердцем пыталась я совладать с машиной. Если я из этого выйду живой, могу ехать на гонки в МонтеКарло. Чудом затормозила я перед очередным поворотом, левые колёса пронеслись по воздуху. Никакого предохранительного барьера на дороге, черт бы их побрал! Ладно, поймают меня или нет, а я должна завести мотор. Я ещё хочу жить!
 До отказа нажав тормоза перед очередной петлёй и всей своей шкурой ощущая их нежелание подчиниться, я проползла вокруг скалы со скоростью 5 км в час. До следующего виража было метров пятнадцать дороги, идущей отвесно вниз. «Или заведу мотор, или мне крышка», — в отчаянии подумала я. Все последующее я сделала одновременно; отпустила педаль тормоза, выжала сцепление, включила скорость, нажала на газ. Ворчание мотора прозвучало в моих ушах ангельской музыкой, я почти не ощутила рывка, третья была в самый раз. И как ещё я помнила о разнице в скоростях? Переключила на вторую и почувствовала себя увереннее. Только теперь я поняла, почему здесь все машины так выли на высоких оборотах.
 Да, такой жуткой дороги, такого серпантина мне не приходилось видеть. Счётчик доказывал, что я проехала всего восемь километров, а чувствовала я себя так, будто проехала от Лиссабона до Владивостока и обратно. И когда же наконец появится мост?
 Самое плохое было то, что я не знала дороги. Я не имела представления, что меня может ожидать за очередным поворотом, поэтому то совершенно напрасно тормозила, то оказывалась на волосок от смерти — чуть не врезалась в скалу или не летела в пропасть. Только от одних этих сюрпризов можно было сойти с ума! Но всетаки я продолжала ехать, и все ещё не слышно было рокота вертолёта.
 До моста, как оказалось, было 26 километров. Через него я проехала беспрепятственно и с облегчением отёрла пот со лба. А дальше снова пошли жуткие повороты, но теперь уже с лёгким подъёмом. Я знала, что потом дорога опять пойдёт вниз и приведёт меня к той штуке, о которой я знала, что она есть, но не знала, что она собой представляет.
 «Меня наверняка слышно аж в Куритибе, — с беспокойством думала я. — Интересно, почему до сих пор нет погони?»
 Правда, я рассчитывала, что в моем распоряжении будет часа два, пока не обнаружат моего исчезновения, но это был оптимальный вариант, к тому же я не представляла, что мотор будет производить столько шума.
 Постепенно я коекак приспособилась к этой чёртовой дороге. Даже попробовала увеличить скорость, но это привело лишь к тому, что я содрала лак с левого заднего крыла. Я змеёй вилась между скалами, время от времени взрёвывая мотором, как раненый буйвол. Змея и буйвол — сочетание, конечно, оригинальное, но мне некогда было задумываться над этими зоологическими диковинами.
 Сорок километров! Гдето здесь должна быть та штука. Может, это какаянибудь западня, которую они уже успели захлопнуть? Надо быть внимательной…
 Тут передо мной, как чудо, появился удивительно длинный, метров сто, участок прямой дороги с небольшим подъёмом, а в самом начале её суживало с обеих сторон какоето странное сооружение. «Им ещё широко!» — недовольно подумала я и, бросив взгляд в зеркальце, поняла, что только что проехала западню: из сооружения вывалился шлагбаум и перегородил шоссе. Это был не обычный шлагбаум, а стальная решётка высотой в полтора метра. Мне нехорошо стало при мысли, что она могла бы свалиться мне на голову.
 Шлагбаум свидетельствовал, что преследование началось, и действительно, через несколько минут я услышала шум мотора. А тут как раз кончился асфальт и началась обыкновенная каменистая горная дорога. Я поняла, что оказалась за пределами территории, обозначенной на электрифицированной карте, так как карта заканчивалась шлагбаумом.
 Итак, следует приступить к осуществлению разработанной мною тактики. Дорога вьётся между скалами, низко лететь они не могли изза гор, вертолёту надо подняться повыше, чтобы иметь в поле зрения порядочный участок дороги. Коль скоро я выехала за пределы карты, на карте они меня не обнаружат.
 Ещё какоето время я мчалась с опасностью для жизни, больше глядя назад, в небо, чем вперёд, на дорогу. Поняв, что вертолёт вотвот появится и что больше нельзя рисковать, я выбрала нависающую лад дорогой скалу и спряталась в её густую тень.
 В этот самый момент изза скал выплыл вертолёт, а за ним второй. Видно, у них там паника и смятение, они совсем сдурели, раз ведут себя так глупо. Зачем посылать сразу оба вертолёта? Ведь им придётся одновременно спуститься на заправку, когда кончится бензин.
 С оглушительным рёвом пролетели они над моей головой и проследовали дальше, видимо, вдоль дороги. Я немедленно воспользовалась этим и рванулась вперёд с одной мыслью: найти следующую подходящую тень.
 Успев проехать два поворота, я опять остановилась под скалой. Вертолёты возвращались, они шли низко, и через минуту их опять скрыли скалы. Установив зеркальце так, чтобы в нем отражалось небо, я двинулась дальше. Ехать теперь было намного легче, видимо, наихудший участок дороги был перед самой резиденцией. А я ещё думала, не лучше ли было ехать ночью! Ночью, не включая фар и мотора!
 Я успела проехать довольно большой кусок пороги; к счастью, меня все время со стороны вертолётов прикрывала ехала. Когда шум моторов усилился, я второпях втиснулась в какоето жутко узкое место и все время думала о том, что зад машины торчит и что придётся выбираться отсюда задом наперёд. Интересно, когда пилоты догадаются подняться повыше? Тогда мне не двинуться с места. И ещё, хотелось бы знать, на сколько времени у них хватит горючего?
 Когда вертолёты пролетели вперёд и скрылись из глаз, я задом выехала из укрытия и помчалась дальше. А может, они выискивают в пропасти мои бренные останки?
 Не знаю, что они себе думали, но я ехала и ехала, а их все ещё не было слышно. Звук появился внезапно, и тон его стал другим. Я присмотрела себе прекрасную густую тень и удобно в ней разместилась. Видимо, бандиты немного успокоились, поразмыслили и применили другую тактику. Оба вертолёта поднялись очень высоко и принялись кружить надо мной. Печально смотрела я на них и думала, сколько же теперь мне придётся ждать…
 Сорок пять минут стояла я и, куря сигарету за сигаретой, старалась представить себя на их месте. Что бы я сделала в таком случае? Пожалуй, я полетела бы как можно дальше вперёд, потому что неизвестно, может, я рекордсменка по вождению машин и успела проехать эту головоломную трассу в рекордный срок. А потом я на одном вертолёте поднялась бы как можно выше, а на втором полетела бы над дорогой как можно ниже. И тут уж никуда не денешься, я должна была бы сама себя найти.
 Видимо, они пришли к подобному выводу, так как оба вертолёта полетели вперёд. Теперь вместо шоссе передо мной было такое, что трудно назвать дорогой, скорее всего, это была ослиная тропа. Видимо, это была очень старая дорога, и у неё было то преимущество, что она не шла но мостам и эстакадам, а спускалась в ущелья и вилась по склонам, которые неплохо прикрывали меня от вертолётов.
 Я доехала до перекрёстка. Если быть точной, это не был настоящий перекрёсток, просто к моей дороге подошла другая. Если бы я ехала в противоположном направлении, я бы назвала это развилкой. Я не знала, что делать: продолжать ехать вперёд или под углом вернуться назад, — и, подумав, выбрала первое. Наверняка присоединившаяся дорога вела в Паранагуа, а ведь целью моего путешествия была Куритиба.
 Появились вертолёты, я спряталась в тень, вертолёты улетели, я продолжила свой путь. В общем, настоящая игра в прятки. При таких темпах я имела шансы добраться до Куритибы месяца через два. Как мне хотелось, чтобы скорее спустились сумерки, а потом наступила романтичная звёздная ночь, и я смогла бы ехать, не включая фар. Но, видно, не суждено мне было испытать это.
 Вертолёты надолго застряли гдето впереди, и мне удалось проехать беспрепятственно одиннадцать километров. Потом они пролетели надо мной, я опять переждала их в укрытии, и удалились в направлении резиденции. Меня это несколько удивило, я думала, что у них ещё должен оставаться бензин, ведь в прятки мы играли всего какихто два с половиной часа. Я продолжала беспрепятственно двигаться вперёд. Теперь дорога шла до ущелью, и на отдельных участках мне удавалось развить головокружительную скорость до пятидесяти километров в час. Но только на отдельных участках. Потом опять пошли повороты. Один, второй… Хорошо, что я притормозила перед третьим, потому что сразу за ним посреди дороги громоздилась куча камней.
 Куча — это ещё пустяки. Гораздо хуже было то, что на ней преспокойненько сидели патлатый и толстяк.
 Нетрудно было понять, что произошло. Убедившись, что впереди меня нет — дорога шла вниз и, видимо, хорошо просматривалась на большом расстоянии, — бандиты связались по рации с руководством, два вертолёта вернулись домой, а руководство — патлатый и толстяк — прилетели на третьем. Насыпали кучу камней на дороге, спрятали гденибудь поблизости свой вертолёт, чтобы он не летал и не спугнул меня, и спокойно поджидали. И, как видно, дождались.
 Я не сделала попытки задавить их машиной, я вообще ничего не сделала. Я сдалась без сопротивления. Единственное, что я себе позволила, произнести длинную фразу на родном языке, но здесь приводить её не буду.
 — Рады видеть вас, мадемуазель, — галантно приветствовал меня патлатый. — Изволили отправиться на экскурсию?
 — Ага. Я выехала вам навстречу. Обожаю ездить на автомашине по горным дорогам. Такие живописные окрестности…
 — О, да! Вся Бразилия живописна. Но вас наверняка утомила экскурсия и, думаю, вы предпочтёте вернуться домой другим путём.
 Тем временем толстяк с глупосчастливым выражением на лице чтото говорил в микрофон. Через минуту послышался шум вертолёта. Я лихорадочно пыталась придумать чтонибудь, чтобы вернуться в резиденцию на машине — мне хотелось ещё раз проехать по этой дороге и получше запомнить её на всякий случай.
 — Я совсем не устала, — пыталась я протестовать. — И охотно продолжила бы экскурсию. Давно мне не доводилось водить такой прекрасной машины до такой прекрасной дороге.
 Не удержавшись, патлатый бросил взгляд на внушительную выбоину на самой середине дороги, на краю которой я оставила машину. Да и вся дорога, если можно так выразиться, состояла из таких выбоин вперемежку с каменными глыбами самых разнообразных форм и размеров, так что моему вкусу можно было только удивляться. Но как известно, о вкусах не спорят.
 — А может быть, мадемуазель собиралась покинуть нас навсегда? — спросил он с притворным беспокойством. — Ведь такая прекрасная дорога так и манит ехать по ней без конца… А какой утратой было бы это для нас!
 — Ещё бы, конечно, утрата, — согласилась я. — Для любого человека моё отсутствие — утрата и большое несчастье. Я прекрасно знаю, насколько ценно моё общество, и я отнюдь не собиралась лишать вас его навсегда. А куда ведёт эта прекрасная дорога?
 — Никуда, — ответствовал патлатый. — В горы и бездорожье.
 — Ах, я обожаю горы и бездорожье, — попробовала было я продолжить разговор, но в этот момент появился вертолёт. Садиться ему было негде, он повис над нами и спустил верёвочную лестницу.
 — Ни за что на свете! — вскричала я при виде её. — Никакая сила не заставит меня подняться по этой верёвке! Только через мой труп!
 Не очень логично это прозвучало, но, видимо, достаточно впечатляюще. Вряд ли они были заинтересованы в том, чтобы транспортировать мой труп. Да и живое существо, отчаянно вырывающееся, тоже нелегко поднять по этой лестнице. А по всему было видно, что сопротивляться я намерена отчаянно.
 — Вы что, предпочитаете автомашину? — удивился толстяк.
 — Предпочитаю! И вообще не против провести в автомашине всю оставшуюся жизнь.
 Ещё какоето время они пытались склонять меня к занятию гимнастикой, но безуспешно. Вот он, желанный предлог отказаться от вертолёта! Понятно, что в случае необходимости я вскарабкалась бы по этой верёвке хоть десять раз, хотя мне это и не доставило бы удовольствия. Помоему, панический страх перед верёвочной лестницей я изобразила достаточно убедительно.
 — Ну что ж, садитесь, — отчаявшись, согласился патлатый. — Но вести машину вы не будете. Вы слишком устали, мадемуазель, и немного взволнованы.
 Вёл машину толстяк, а мне позволили сесть рядом с ним. Патлатый поместился на заднем сиденье, а над нами летел вертолёт — там, где мог, а где не мог, поднимался повыше. Может, они боялись, что на какомнибудь опасном повороте я вытолкну толстяка из машины и опять попытаюсь бежать. Интересно, как бы я бежала, задом, что ли, ведь на опасном повороте развернуться невозможно.
 Остаток этого, так прекрасно начатого дня я посвятила решению новой проблемы: как испортить вертолёты…
 Через несколько дней жизнь вошла в обычную колею. К одиннадцати я спускалась на завтрак, после завтрака загорала у бассейна. Не купалась, а только пользовалась душами. Потом отправлялась в гараж, любовалась «ягуаром», если он был там, а если не было, осматривала помещение. Ключей от машины нигде не было видно. Потом шла отравлять жизнь охранникам.
 Заключалось это в том, что каждый день минимум по часу я дотошно и скрупулёзно обследовала вертолёты, стоявшие на террасе. Я общупала все, что можно, залезала в кабину и пыталась открутить какието гайки, нажимала на кнопки на пульте управления, включала радио и все, что можно было включить. Вместо одного часового при вертолётах теперь постоянно дежурило двое, и они пытались мне всячески помешать. Поначалу мне недвусмысленно давали понять, чтобы я убиралась куда подальше, но я не реагировала на подобные выпады и продолжала с удвоенной энергией ковыряться в механизмах. Применять ко мне насилие им, видимо, было запрещено, поэтому они ограничивались тем, что следовали за мной по пятам и время от времени вежливо, но решительно отбирали у меня очередной винтик.
 Вдоволь наиздевавшись над охраной и возбудив в бандитах как можно больше подозрений, я отправлялась отдыхать под пальму с видом на Европу, откуда возвращалась лишь к обеду. Когда я была уверена, что за мной никто не следит, тайком пробиралась к бухте, где попрежнему стояла яхта. Я узнала, что на яхте есть рулевая рубка, а в ней — удобное кресло за рулём, или как оно там называется, — такое колесо. Бинокль помог мне обнаружить место, куда, по всей вероятности, втыкается ключик, когда надо взвести мотор. Или двигатель?
 После обеда мы обычно отправлялись в игорный дом. Я не скрывала своей страсти к игре, да мне бы это и не удалось, но старалась не терять самообладания и не слишком увлекаться. Я приучила моих бандитов к тому, что, выиграв, я прекращаю игру и мы возвращаемся. В моем распоряжении был вертолёт и обе моторные лодки, находившиеся в постоянном движении. Чёрные бандиты отправляли меня обратно сразу же, как только я выражала желание уехать. Разумеется, я предпочитала пользоваться вертолётом, продолжая упорно демонстрировать свою нелюбовь к воде. Вернувшись в резиденцию, я сразу же отправлялась спать и больше нигде не показывалась.
 У меня возник план, очень рискованный, но единственный, суливший коекакие надежды на успех. На первый взгляд он представлялся чистой авантюрой и поэтому должен был удаться. С помощью английского словаря я проштудировала пособие для яхтсменалюбителя и узнала множество интересных вещей. Правда, в справочнике речь шла о небольших моторках, но там упоминались и такие большие яхты, как та, что стояла в бухте. По мере чтения мой план приобретал все более чёткие очертания.
 На сей раз я решила бежать на яхте. В этом месте проходит пояс экваториальных спокойных широт, где мореплавателю не угрожают никакие циклоны и смерчи, так что спокойно можно добраться до Африки, от которой меня отделяют, если верить атласу, какието пять тысяч километров по прямой линии. Правда, прямая линия не получалась, потому что мне пришлось бы тогда прихватить на северевостоке кусок материка, но, даже если учесть, что придётся огибать этот торчащий кусок Бразилии, выходило не больше шести тысяч километров. Сидя под пальмой, я произвела необходимые расчёты.
 В справочнике содержалось много полезных сведений. Я узнала, например, что существуют полицейские яхты, развивающие скорость до сорока узлов. От этих узлов мне ещё в самом начале чтения стало нехорошо. Я никогда не могла понять, что это такое. В словаре говорилось, что узел — это морская миля в час, календарик Дома книги в свою очередь сообщал, что морская миля равняется тысяче восьмистам пятидесяти двум метрам и сколькимто там сантиметрам. Я ещё помнила таблицу умножения, и мне удалось вычислить, что яхты экстракласса выжимают семьдесят четыре километра в час. Что моя яхта принадлежит к экстраклассу, я ни минуты не сомневалась, да и патлатый упомянул об этом на конференции.
 Далее из того же учебника я узнала неприятную новость, что мотор на такой яхте расходует от тридцати до пятидесяти литров горючего в час. Мне трудно было перестроиться на такую форму расчёта, я привыкла рассчитывать горючее на каждые сто километров, но ничего не поделаешь, пришлось опять приняться за арифметику. Исходные данные: шесть тысяч километров расстояния и семьдесят в час, — значит, до Африки плыть свыше восьмидесяти пяти часов. Ну, пусть девяносто. Значит, мне надо четыре тысячи пятьсот литров бензина.
 Я напрягла своё воображение и попыталась представить это количество бензина. Обычная ванна вмещает в себя около трехсот литров воды и даже триста пятьдесят, если её наполнить до краёв. Значит, мне надо иметь в запасе около двенадцати ванн бензина. Да этой яхте двенадцать ванн запросто поместятся!
 Может быть, глупо исчислять в ваннах расход бензина, но в этом нагромождении чуждых для меня понятий и определений мне просто необходимо было выискать чтото понятное я близкое, иначе я совсем бы запуталась. Кстати, а как заправляют яхту? Яхта, стоявшая в бухте, наверняка заправлена горючим, раз она готова отплыть в любую минуту, но вот изберётся ли там двенадцать ванн?
 Мне никогда в жизни не только не приходилось управлять яхтой, но и плыть на ней в качестве пассажира. Предприятие, конечно, рискованное. Моё исчезновение будет обнаружено быстро, в этом я не сомневалась, но рассчитывала, что искать меня будут не там, где надо. Кому придёт в голову, что я попытаюсь одна пересечь Атлантический океан, даже если они не очень верили в мою водобоязнь?
 Чтобы меня не смогли догнать, мне надо иметь в запасе хотя бы одни сутки форы. Как добиться этого? Сделать вид, что я бежала в другом направлении и другим способом. Что бы такое придумать? Увести «ягуар» или вертолёт и гденибудь их спрятать? Что касается вертолётов, то они могли сколько угодно подозревать меня и стерегли их как зеницу ока, но ято знала, что пилотаж и я — понятия несовместимые. Может, при других обстоятельствах и под руководством инструктора я и попробовала бы, но теперь… А вот «ягуар» — дело другое. Машину они не охраняли, ограничившись тем, что спрятали ключи и посадили сторожа в диспетчерской. Подъёмный мост был постоянно поднят, а шлагбаум опущен. Сторож — бандит в белом костюме — весь день сидел в диспетчерской, на ночь же уходил, предварительно заперев двери.
 Пожалуй, самое лучшее — столкнуть «ягуар» в пропасть в какомнибудь труднодоступном месте. Нет, не столкнуть, ведь он может рухнуть со страшным шумом да ещё вдобавок загореться. Надо просто потихоньку уехать и спрятать его в какомнибудь укромном месте, гденибудь под скалой. Пусть потом машину обнаружат, главное, чтобы на первых порах её нигде не было.
 Кроме того, я решила ещё демонстративно готовиться к побегу пешим образом, хотя я никогда в жизни не занималась скалолазанием и не имела представления, какое снаряжение необходимо для этого вида спорта. Рюкзак? Канаты? Какието железки для вбивания в скалы. А что ещё?
 Подумав, пришла к выводу: подойдёт все, что угодно. Даже лучше, если я буду выглядеть легкомысленной авантюристкой, которая, не зная броду, суётся в воду. Пусть поищут мои бренные останки в ущельях и пропастях. Надеясь при этом, что я не совсем мертва и что перед смертью им удастся вытянуть из меня тайну.
 Зубило я похитила из гаража на глазах у толстяка. Он недоверчиво наблюдал за мной, когда я копалась в инструментах, делая вид, что не замечаю его. Потом не выдержал.
 — Зачем это вам? — спросил он. — И вообще, чего вы здесь ищете?
 Притворно вздрогнув «от неожиданности», я, запинаясь, пробормотала:
 — Мне нужны инструменты. Я буду ваять.
 — Будете… что делать?
 — Ваять. Я намерена высечь в скале скульптуру. Чтобы оставить вам память о себе. Я всегда была натурой артистической, а в настоящее время на меня снизошло вдохновение.
 Толстяк оторопел и не нашёлся, что ответить. Я же, прихватив ещё и молоток, гордо удалилась.
 С причала для моторных лодок я стащила связку каната. Повесив его на шею, как хомут, я продефилировала чуть ли не по всей резиденции, чтобы «случайно» встретить патлатого, хотя чёртов канат был страшно тяжёлым. Как бежать в горы с такой тяжестью — не представляю.
 Затем я потребовала бумаги и карандашей, чтобы набросать эскизы будущего шедевра. Все требуемое было доставлено. Подозрительное отношение ко мне окружающих возрастало, но теперь к нему примешивалось опасение, не спятила ли я.
 Всего час ушёл у меня на то, чтобы испещрить путаными линиями громадный лист бристоля. Имела я право выполнить задуманную скульптуру в сюрреалистической манере? Затем начались поиски подходящей скалы. С этой целью я совершала вылазки в ближайшие окрестности, не очень стараясь скрываться от своих преследователей. Первые два дня они ходили за мной по пятам, потом им надоело, и они махнули рукой. Думаю, у них не выдержали нервы, потому что я тщательно обмеряла все встреченные по дороге более или менее подходящие небольшие скалы и отдельно стоящие гранитные глыбы. Размеры со скал я снимала с помощью портновского сантиметра, привлекая к этому занятию следящих за мной бандитов. Однажды, дав одному из них в руки концы сантиметра, я велела ему обойти скалу с другой стороны, что тот и сделал, только чудом не свалившись в пропасть. Это был один из сотрудников высшего персонала, в белом костюме. Правда, после этого костюм уже не был белым. Не удивительно, что желающих сопровождать меня в прогулках становилось все меньше.
 Истинной целью моих прогулок было найти подходящее место, где можно было бы спрятать «ягуар» или столкнуть его в пропасть, по возможности бесшумно. Поэтому «гуляла» я в основном в сторону дороги, по которой бежала. Такое место мне удалось найти, и даже не очень далеко. Доехать туда можно было за несколько минут, затем с опасностью для жизни съехать с дороги и взобраться на горный склон, на редкость пологий в этом месте, и там спрятать машину под нависавшим выступом скалы. Это место я изучила очень тщательно. Операция могла удаться, но ничто не гарантировало, что автомашина не сорвётся со склона, когда я буду ехать в укрытие. Я постаралась запомнить каждый камешек на этом участке дороги, так как операцию намерена была провести ночью.
 Первую стадию подготовки к побегу я сочла законченной и решила, что настало время вплотную заняться яхтой. Необходимо было побывать на ней, причём я имела право сделать это только один раз, так как не могла допустить, чтобы и возле яхты выставили охрану. Свой интерес к яхте я должна была скрыть во что бы то ни стало.
 Я дождалась очередного отъезда патлатого и последовавшего затем обычного падения дисциплины. Изпод пальмы с видом на Европу я прямиком направилась к бухте, спустилась по стальной лесенке и оказалась на причале. Сначала я ознакомилась с воротами, ведущими в коридор, по которому можно было пройти до самого дома. Это были фундаментальные стальные ворота, раздвижные, разумеется. Я подумала, что неплохо было бы их какнибудь заблокировать — не сейчас, конечно, а перед самым побегом. Это весьма затруднило бы выход к заливу. Техническая сторона дела не представляла особых трудностей: достаточно затолкать чтонибудь в нижние направляющие рельсы, по которым сдвигались половинки ворот, или вбить в стену рядом с воротами какойнибудь крюк. Нет, крюка бесшумно не вобьёшь, лучше натолкать вниз камней и немного цемента.
 Оставив пока ворота в покое, я занялась яхтой. Она была пришвартована у причала, но палуба её приходилась намного ниже, и я не знала, как мне поступить: прыгать с причала на палубу или подождать прилива, когда яхта поднимется. Вспомнив, что высшей точки прилив достигнет в полночь и, значит, ждать придётся долго, я чуть было не полезла по причальному канату, но вовремя нашла более простой способ — металлические скобы, вбитые в скалу. По ним я и спустилась на палубу яхты.
 Первое ощущение — корабль слишком большой для меня одной. А что делать? Вздохнув, я приступила к знакомству с ним.
 На самом верху находилась рулевая рубка, которую я решила оставить напоследок. Перед ней из палубы немного под углом высовывался стальной шест неизвестного мне назначения. Немного подумав, я решила, что это солнечные часы, которые помогают рулевому держать правильный курс. Несколько ступенек вели вниз, в застеклённый, роскошно меблированный салон. В его баре я обнаружила много бутылок с алкогольными напитками и минеральной водой. Спустившись ещё ниже, я обнаружила санузел, две каюты и несколько, по всей вероятности хозяйственных, помещений. Очень порадовали меня большие запасы продовольствия и напитков. И не только потому, что освобождали меня от необходимости запасаться всем этим, — наличие провианта подтверждало факт полной готовности яхты к отплытию.
 Ближе к носу обнаружилась ещё одна лесенка, ведущая вниз. Сойдя по ней, я оказалась под салоном, открыла следующую дверь и поспешила закрыть её, невольно закрыв глаза. Там находилось машинное отделение, то есть нечто совершенно мне чуждое, непонятное и страшное. После недолгой борьбы с собой я все же открыла вначале дверь, потом глаза и недоверчиво осмотрелась, стараясь выявить аналогию с автомобильным мотором.
 Сверхъестественные умственные усилия, которые наверняка не прошли для меня бесследно, привели к выводу, что здесь, по всей вероятности, два двигателя. Впрочем, не уверена, в дизелях я ничего не понимаю. Что касается остальных механизмов, мне так и не удалось постичь их назначение, я поспешила покинуть страшное помещение и направилась в рулевую рубку. Здесь дело пошло не намного лучше. Что касается обнаруженного в бинокль места, куда следует вставить ключик, чтобы завести мотор, то оно всетаки оставило у меня сомнения. Полное же смятение в моей душе вызвало кошмарное количество приборов — всех этих стрелок, часов, ручек, кнопок, рукояток, рычагов, клавишей и пр. Надо попытаться разобраться в них. Для начала исключу, пожалуй, те приборы, над которыми виднеются надписи вроде «AMP» и "V" — в область электричества я никогда в жизни не сунусь. Заинтересовали меня указатели с надписями «tank» и «tank reserve». Оба стояли на «full» — полный. Значит, и основной, и запасной баки полны. Но вот наберётся ли там двенадцать ванн? ..
 Мне показалось, что среди множества приборов мне удалось распознать термометр. Он был похож на указатель температуры мотора в автомашине, у него была красная полоска и буква "С". Таких термометров было две штуки. Блямбу над зажиганием я после некоторого колебания решила считать компасом, а два рычага с правой стороны — педалями газа, хотя, может, называют их совсем не так. Оба они стояли на нуле, я попробовала — их можно было переводить вперёд и назад, причём в каждое положение они проходили через три зубчика, и у каждого последнего зубчика стояла надпись «max». Я решила, что это означает максимальную скорость.
 Все остальное буду познавать во время пути, а вот как быть с моторами? Ведь ночью шум дизельного мотора слышен далеко, хорошо бы вывести яхту из бухты, не включая мотора. Упираясь изо всех сил ногами, я попробовала потянуть за канат на корме, и мне показалось, что яхта слегка сдвинулась. При этом я обнаружила, что за кормой яхты прикреплён какойто странный треугольный железный ящик — ничего подобного не упоминалось в моем пособии. Ящик этот почти весь находился под водой, видна была только его верхняя часть. Эта непонятная деталь встревожила меня, но отцеплять её я не решилась.
 На скалу я взобралась по скобам, число которых уменьшилось. Это обстоятельство напомнило мне, что после полуночи начнётся отлив. Он может мне помочь. Затем я обследовала бухточку, пройдя до её выхода в море. Вдоль скалы там тянулось чтото вроде полочки, по которой хотя и с трудом, но можно было пройти. Я решила потащить за канат свою лайбу до конца полочки, потом мне надо будет свернуть вправо, потом влево, и я выплыву в океан. Если бы меня было две, провернуть эту операцию не составило бы никакого труда: вторая стояла бы по другую сторону бухточки и в нужный момент тянула бы за другой канат. К сожалению, раздвоение следовало исключить. Я внимательно осмотрела — невооружённым глазом и в бинокль — скалу напротив. Там тоже было подобие полочки. Что ж, стоит попытаться, когда настанет время. Может, и получится, если использовать отлив.
 Мозг работал чётко и ясно. Я отдавала себе отчёт, что начинаю очень рискованное дело, но другого выхода не было. Вместе с тем я знала и следующее: в это время года в Атлантике дуют западные ветры, то есть в нужном мне направлении, в тропическом поясе меня не ожидают никакие метеорологические неприятности, кроме жары, взять нужный курс и держаться его я сумею. Большие надежды внушала и скорость яхты. Все плавание не должно занять много времени, всего несколько дней. Так почему же я должна сомневаться в удаче?
 Рассмотрела я, разумеется, и другую возможность — не плыть аж до Африки, а добраться до того порта, который у меня, так сказать, под носом, подплыть к первому попавшемуся кораблю и попроситься на борт в качестве потерпевшего кораблекрушение. И тут начинались трудности. Пусть капитан даже и не ссадит меня на берег прямо в руки моих бандитов — высадка в любом бразильском порту будет для меня катастрофой. Заставить же капитана изменить курс и отправиться за океан… И денег маловато, и красота не бог знает какая. А тут ещё и документы не в порядке. Нет, я решительно отказалась от мысли воспользоваться портом.
 День побега за меня назначил патлатый. Он пригласил меня на серьёзный разговор и заявил:
 — Через три дня приезжает шеф. Поверьте, для вас же будет лучше, если слова нашего умершего друга вы скажете нам, а не шефу. Шеф не оченьто мягок. Вы женщина благоразумная. Итак, слушаю.
 Никогда не была я благоразумной, ну да не об этом сейчас речь. Я задумалась над тем, как поумнее выйти из создавшегося положения.
 — Ну, ладно, — сказала я, подумав достаточно долго. — А что я получу за это?
 Вряд ли патлатый рассчитывал, что я так легко сдамся, во всяком случае, ему не удалось скрыть удивления.
 — А что бы вы хотели? — спросил он.
 — Вопервых, возмещения за моральный ущерб…
 — Это за какой же моральный ущерб?
 — Как за какой? — обиделась я. — Работу я бросила, не предупредила никого. Моя репутация, повашему, ничего не значит? А то, что за это время я не получала зарплаты? А мои переживания…
 — Ну, хорошо, — перебил меня патлатый. — Сколько?
 Я опять задумалась.
 — Немного. Тридцать тысяч долларов.
 — Хорошо. Что ещё?
 — Вовторых, свободы…
 — Хорошо, вас доставят в Европу…
 — Ну нет, — решительно заявила я. — Ничего подобного! Я желаю ещё какоето время побыть здесь.
 Если бы я заявила о своём желании получить живого крокодила, он не был бы так удивлён. Бандит вытаращил на меня свои голубые глазки, а соломенные патлы зашевелились сами по себе. Не веря своим ушам, он повторил:
 — Это как же? Вы не хотите вернуться домой?
 — Хочу, но не сейчас. Сначала я изваяю статую на той скале — знаете, возле террасы? Только после этого я смогу уехать. Для скульптурных работ мне нужен цемент. Немного, килограмма два. И третье. Я скажу вам все, но сначала мы пойдём на почту, откуда я отправлю своей подруге телеграмму с сообщением о том, где я нахожусь и когда возвращаюсь. Отправлю телеграмму — тогда скажу. Иначе нет.
 Патлатый задумчиво смотрел на меня и наверняка прикидывал, что бы такое придумать с телеграммой. И наверное, придумал, так как согласился:
 — Ладно, завтра во второй половине дня пойдём на почту.
 — А цемент мне нужен сейчас.
 — Ладно, цемент сейчас будет. А какая гарантия, что вы скажете нам правду?
 — А какая гарантия, что вы не застрелите меня сразу же, как только все узнаете?
 Ехидно улыбаясь, патлатый сладко произнёс:
 — Ваша телеграмма, разумеется.
 — Ну, а шеф, уж онто найдёт на меня управу.
 Не знаю, поверил он мне или нет, но мои требования стал выполнять. Чёрный бандит приволок мне мешок цемента — килограммов пятьдесят. Сам же патлатый, прихватив толстяка, улетел кудато на вертолёте. Обстоятельства складывались удачно. Час побега пробил.
 Я собрала вещи — тёплую одежду, сумку, сетку, бинокль, книжку и нож, завернула все это в купальную простыню и отнесла к пальме. На обратном пути я прихватила изпод пальмы немного песку. Во время обеда я демонстративно держалась за голову.
 — Голова болит? — посочувствовал мне лупоглазый бандит.
 — Болит, — проворчала я. — Пока не очень, но скоро разболится вовсю. Не найдётся ли у вас польских порошков от головной боли?
 Оставленные на хозяйстве бандиты — маленький и лупоглазый, с близко посаженными глазами — недоуменно переглянулись.
 — А вы выпейте аспирин, — посоветовал маленький.
 — Без толку. Мне помогают только польские порошки от головной боли. Странно, что у вас их нет.
 — Может, вам лучше лечь? — предложил лупоглазый и замер в ожидании моего ответа. Я знала, что всякое изменение раз установленной программы вызовет подозрение, поэтому капризно отказалась:
 — Не люблю валяться в постели. Пойду посмотрю, кажется, у меня оставался ещё порошок.
 Порошок я приготовила заранее, хотя голова у меня и не думала болеть. Я принесла порошок и выпила его в присутствии бандитов, заверив их, что через полчаса все пройдёт.
 Через час наша дружная компания уже входила в игорный дом. Итак, установленный распорядок не был нарушен изза меня. Более того, я была бодра и весела. Ничего удивительного, ведь за истёкший час я успела провернуть очень важное дело.
 Моя неудачная попытка к бегству не вызвала никаких репрессий по отношению ко мне и не заставила моих хозяев повысить бдительность. Лёгкость и быстрота, с которой они поймали меня, как видно, ещё больше уверили их в том, что мне отсюда не сбежать. Я попрежнему могла свободно ходить, где мне вздумается, за мной никто не следил, от меня ничего не запирали. В том числе и кабинет шефа. Так что в кабинет я проникла беспрепятственно.
 У меня было две возможности — утащить этажерку с ключами к себе или разбить её на месте, а этого бесшумно не сделаешь. Я выбрала третий путь. С четырнадцати лет я ношу на пальце кольцо с алмазами, которым уже не раз пользовалась для разрезания стекла. Два алмаза в нем немного торчали. Както с помощью своего кольца я даже сделала стеклянный макет люблинской электростанции. Правда, то стекло было толщиной всего в два миллиметра, а это, на этажерке, пожалуй, все шесть.
 Откатив этажерку в такое место, откуда мне было видно все помещение, я принялась за работу. Через четверть часа мне удалось изобразить на стекле длинный прямоугольник. Перечеркнув его для верности ещё два раза поперёк, я без труда выдавила стекло. С лёгким звоном оно упало внутрь.
 Вытащив все маленькие ключи, в том числе и ключи от «ягуара», я взяла их с собой, а остальные спрятала под подушку дивана в этой же комнате.
 В притоне я играла в этот вечер с переменным успехом. Часа через два я опять принялась хвататься за голову, делая вид, что иногда забываю о голове, увлечённая игрой, а иногда забываю об игре изза головной боли. Надо было добиться того, чтобы мою головную боль они обязательно запомнили. Я выжидала болееменее заметного выигрыша, чтобы покинуть притон в соответствии со своими привычками, лишь в крайнем случае решив воспользоваться головной болью как причиной.
 Мне повезло, я два раза подряд выиграла на один и тот же номер. Выиграла не так уж и много, по кучка жетонов передо иной издали выглядела вполне приличной. Я сгребла их, обменяла на деньги, подержалась за голову и вышла.
 Чёрные бандиты молча проводили меня до вертолёта. Пилот послушно поднял вертолёт, и через несколько минут мы уже были на террасе.
 Теперь мне предстояла чрезвычайно интенсивная деятельность.
 Раздвижные двери диспетчерской были подогнаны идеально, но я всетаки обнаружила узенькую, миллиметра в два, щель между дверью и стеной. Приготовленный раствор — цемент с песком — я затолкала в эту щель пилкой для ногтей, начиная с пола, до такой высоты, насколько могла достать. К утру раствор должен затвердеть, так что двери не раскроются и понадобится какоето время, чтобы выколупать цемент.
 Патлатый ещё не вернулся. Об этом свидетельствовало и отсутствие третьего вертолёта, и обычное в таких случаях ослабление дисциплины. Стража на террасе спала мёртвым сном. Правда, один из часовых лёг у самого выхода, видимо, из тех соображений, чтобы проснуться, если мне вздумается перелезать через него.
 Бесшумно вывела я машину из гаража. Теперь я уже её не проверяла перед выездом — ехать было недалеко. До намеченного места я добралась так же бесшумно. На небе светили звезды и кусочек луны, и этого освещения оказалось совершенно достаточно, чтобы без приключений проехать такую короткую трассу, тем более что я её предварительно хорошо изучила. Съезжая с шоссе к намеченной скале, я приоткрыла дверцу, чтобы успеть выскочить из машины, если бы «ягуару» пришла охота свалиться в пропасть. Не пришла, свалилось только немного камней.
 Спрятав машину, я пешком вернулась в резиденцию, прихватила вещи изпод пальмы и направилась к яхте. К этому времени я уже вполне сносно научилась передвигаться по скалам на четвереньках и могла бы с успехом выступать в цирке.
 Вода стояла высоко, борт яхты почти сравнялся с помостом. Каждую минуту мог начаться отлив.
 В соответствии с планом я насыпала немного камней в жёлоб, по которому двигались ворота, и аккуратно зацементировала их остатком раствора. Канат на корме я перерезала пружинным ножом, потом перерезала канат на носу и принялась тянуть за него. Боюсь, что я немного поторопилась и опередила отлив, так как яхта не могла двинуться с места. Эта тёмная громадина сидела в воде как прикованная и даже не пошевелилась. Я ещё подумала, может, корабль стоит на якоре, и на всякий случай осмотрела то место, где, по моим предположениям, должен находиться якорь, но там ничего не висело. Я вернулась на причал, упёрлась покрепче ногами, натянула канат изо всех сил, и яхта дрогнула! Дрогнула, пошевелилась и потихоньку сдвинулась с места.
 Когда полочка в скале закончилась и дальше я уже не могла идти, я притянула яхту к себе, упёрлась в борт и попыталась оттолкнуть её вправо. Сначала она поддавалась с трудом, потом все легче, так что я испугалась, что ноги мои останутся на берегу, а руки на яхте, тела не хватит, и я свалюсь в воду, а это совершенно не входило в мои планы.
 Тем временем нос яхты почти коснулся противоположного берега пролива, который был настолько узок, что яхта с трудом входила в него. Я быстро перелезла через борт яхты и помчалась на нос. Теперь я отталкивалась руками от берега и возникла прямо противоположная опасность; ноги мои останутся на яхте, а руки на берегу. Опять нехорошо. Я вспотела, как мышь под метлой, и сопела, как паровоз, я совсем выбилась ка сил, пытаясь сладить с этой махиной. Как не хватало мне второй меня!
 Теперь пролив сворачивал влево. Я металась по палубе то назад, то вперёд, отталкиваясь от скалы в нужном месте. Никогда в жизни не работала я так тяжко и в таком темпе!
 И вот передо мной открылся выход в океан! Тут я отдала себе отчёт, что боа мотора дальше двигаться нельзя. Скала, от которой я отталкивалась, вотвот кончится, и океанская волна втолкнёт яхту обратно. Правда, отлив ещё продолжается, но теперь опасно полагаться на него. Отлив меня потянет, а волна прибьёт, и, того я гляди, яхта стукнется о скалы. Я бросилась в рулевую рубку.
 «Спокойней, спокойней, — уговаривала я себя, потому что у меня тряслись руки. — Спокойно подбирай ключ».
 Один за другим втыкала я все имеющиеся у меня ключи в то место, где, по моим представлениям, включалось зажигание. Ведь должен же один из них подойти! Если нет — конец… Обратно мне эту махину не затащить, тем более теперь, во время отлива. Прилив заклинит яхту в проливе, меня обнаружат и отнимут последнюю надежду на спасение. Не бежать же мне в самом деле через горы!
 У меня ещё оставалась добрая половина ключей, когда один из них легко вошёл в скважину. На мгновение я замерла, а потом, затаив дыхание, повернула ключ вправо. И свершилось чудо!
 Пулы управления вспыхнул вдруг разноцветными огоньками, а все пространство вокруг меня и подо мной наполнилось тихим урчанием. Чудесные двигатели работали чуть слышно, их почти заглушал доносящийся из порта неясный шум. Скалы надёжно прикрывали яхту, и бандиты наверху просто не имели права меня услышать.
 Я перекрестилась и взялась за рукоятку. Переведя её вперёд, я от страха закрыла глаза. А ну как взревёт?
 Не взревело, только немного усилился шум мотора, и яхта двинулась вперёд. Поспешно открыв глаза, я ухватилась за руль, совершенно не представляя, как следует обращаться с ним. Вспомнилось мне, как когдато на Мазурских озёрах я пыталась вести катер и какие загогулины выписывала при этом на воде. Тогда рядом со мной стояли рулевой и матрос. Они чуть не лопнули со смеху. А сейчас я совсем одна…
 Теперь уже ничто на свете не заставит меня усомниться в правильности народной пословицы: дуракам везёт, — моя яхта сама по себе встала носом точнёхонько на выход из залива, так точно, что лучше и не надо. Мне ничего не пришлось крутить, я только держалась за штурвал и как баран уставилась вперёд, туда, где под луной искрился и блестел океан. Я вышла из залива идеально, под небольшим углом к волне, как и положено.
 Пена хлестнула по носу, и это меня отрезвило. Что делать теперь: передвинуть дальше тот же рычаг или ввести в действие другой? Поскольку я любила симметрию, я и второй рычаг передвинула на один зубчик.
 Яхта перелезла через волну, взобралась на следующую, с которой свалилась вниз так, что пена валила стекло рубки. Я испугалась, вспомнила, что у берега волны всегда больше, и перевела оба рычага ещё на один зубчик вперёд.
 Моя величественная и несколько медлительная посудина сразу набрала прыти и рванулась вперёд, с шумом разрезая воду. Гул мотора усилился, и звук стал выше. Я оглянулась: тёмная стена скал быстро удалялась, за кораблём тянулся поблёскивающий серебром след. Нос яхты уже не сваливался с волн, просто не успевал, он разрезал верхушки волн и скользил по ним.
 Безгранично счастливая, забыв обо всех опасностях, летела я вперёд, наслаждаясь чувством свободы и целиком отдаваясь быстрому движению. Наконец я взглянула на небо. Южный Крест сверкал и переливался почти по курсу. Ничего хорошего, выходит, я плыву почти на юг.
 Звезды я любила с детства, знала их и умела по ним ориентироваться. Глядя теперь на Южный Крест, я стала поворачивать штурвал влево. Южный Крест сдвинулся и стал перемещаться назад. В тот момент, когда он оказался по правую сторону от меня, я повернула штурвал слегка направо. Крест поместился позади меня, несколько наискосок, и замер. Я поздравила себя с мастерски проведённой операцией.
 Ободрённая успехом, я бесстрашно перевела оба рычага на последний зубчик вперёд. Тон и шум мотора опять изменились, теперь это был приглушённый рёв. Яхта прыгнула вперёд так, что меня прижало к спинке кресла, брызги воды летели вдоль бортов, как искры от паровоза. Неужели это всегонавсего семьдесят километров в час? Корабль нёсся вперёд, как ракета, плеск и хлюпанье воды превратились в один сплошной шум, волны нам теперь были нипочём. Нос яхты задрался вверх, и «Морская звезда» мчалась по верхушкам волн, почти не касаясь их.
 Скорость, с которой я удалялась от места моего заключения, меня одновременно и радовала, и тревожила. Надо было как можно скорее взять правильный курс, а для начала обойти порт и находящиеся в непосредственной близости от него отдельные суда. Никто не должен меня заметить, иначе утром будут уже знать, где я нахожусь. Потом я пойду прямо на восток, а гденибудь посредине океана поверну на север. А как узнать, где у океана середина…
 Стараясь плыть так, чтобы Южный Крест все время находился по правому борту, я пыталась высчитать, сколько времени мне понадобится плыть в принятом темпе, чтобы оставить за собой тысячи две километров. Скорость я определила на глазок как восемьдесят километров в час. Очень нелегко было с этим Крестом, он качался у меня, как пьяный, и никак не хотел стоять на месте. Малейший поворот штурвала сразу отодвигал его то слишком далеко назад, то излишне продвигал вперёд. Далеко слева виднелись огни порта и кораблей, передо мной же ничего не было видно, одна чернота, в которую я и мчалась. После продолжительного балансирования Южный Крест замер наконец неподвижно в нужном месте, а огни по левому борту переместились назад и постепенно исчезли. Я посмотрела на часы и постаралась запомнить время. Было три часа двадцать шесть минут…
 О том, что происходило в покинутой мной резиденции, я узнала значительно позже.
 Патлатый вернулся только к завтраку. Гдето около четверти двенадцатого, когда завтрак уже кончался, он поинтересовался, почему меня нет, и спросил у лупоглазого, где эта зараза, на что тот ответил, что, наверное, ещё спит, так как вчера у неё болела голова.
 — И что? Она отправилась спать раньше обычного? — встревожился патлатый.
 — Да нет, проглотила какойто порошок, сказала, что ей стало лучше, и весь вечер играла.
 — А ты её видел?
 — Ещё бы, собственными глазами. Она выиграла, сам видел, но хваталась за голову, видно, опять разболелась.
 — Только бы её не хватила кондрашка. — На этом патлатый закончил разговор.
 Но, видимо, моё здоровье его всетаки беспокоило, через какоето время он решил удостовериться, жива ли я. Придя в мои покои, он обнаружил небрежно застланную постель, влажное полотенце в ванной и другие предметы туалета, свидетельствующие о том, что я только что вышла. Он отправился меня искать.
 У бассейна меня не было, под пальмой тоже, на террасе меня никто не видел. И вообще меня никто сегодня ещё не видел. Патлатый встревожился и бросился вниз, в диспетчерскую. Его появление спугнуло трех бандитов из обслуживающего персонала, которые занимались у двери непонятными манипуляциями.
 — Что происходит? — сердито спросил он. — Что вы делаете? — При этом его голубенькие глазки превратились в две ледышки, а младенческое личико покрылось нехорошей бледностью.
 Персонал охватила паника.
 — Двери не открываются, — так должен был сказать один из них. — Чтото мешает.
 — Что мешает, тысяча чертей?! Что это значит — не открываются? Чем вы тут занимаетесь?
 — Выковыриваем, — дрожа всем телом, доложил начальству второй. — Похоже на цемент.
 — На что похоже?!
 — На цемент. Застыл в пазах и не пускает…
 На какоето время патлатый тоже застыл. Все три сотрудника стояли ни живы ни мертвы — они знали первого заместителя шефа лучше, чем я.
 — Созвать людей! — завыл он. — Живей! Чтобы через десять минут двери были открыты.
 Сам же патлатый опять кинулся в мои апартаменты. Мешок с цементом был открыт, но никаких других признаков строительных работ он не обнаружил. Блеснула надежда, что, может быть, я спокойно занимаюсь гденибудь на воздухе своей идиотской скульптурой, а двери диспетчерской зацементировала исключительно из вредности. Он спустился на лифте в гараж. «Ягуара» не было, и надежда улетучилась. Вне себя от ярости, помчался он в кабинет шефа. Засветились все телевизионные экраны, зажглось световое табло, и все бандитское логово заполнил не очень громкий, но пронзительный звук сирены. Тревога!
 Услышав сигнал, все, кто был в резиденции, бросились со всех ног во двор. Троица, выковыривающая цемент, тоже было бросилась, потом вернулась, потом опять побежала — в общем, металась бессмысленно, не зная, что же им в этой ситуации делать. Стража на пристани бросила свои моторки и тоже со всех ног поспешила наверх. Оба помощника патлатого — лупоглазый и маленький — столкнулись в дверях кабинета шефа.
 — Вот! — зловеще произнёс патлатый, указывая на стажёрку с выдавленным стеклом, пытаясь при этом смотреть одновременно на все телеэкраны. — Машины нет. Дверь в диспетчерскую блокирована. Немедленно поднять в воздух оба вертолёта! Установить связь с Вальтером. Пусть летит по той же трассе, как и в прошлый раз, но начнёт с Куритибы. Послать людей в город, пусть порасспрашивают. Обыскать бассейн, вдруг утонула. Ну, пошевеливайтесь!
 Через минуту оба вертолёта выплыли на голубой простор. В одном из них находился лупоглазый. В бинокль он рассматривал каждую складку на земной поверхности. Маленький бандит, сидя на карачках у бассейна, напряжённо наблюдал за ныряющими бандитами. Патлатый рвал и метал у дверей диспетчерской, отчего у выковыривающего персонала ещё сильнее дрожали руки. Чёрный бандит приволок огромных размеров топор, чтобы вышибить дверь, но в этот момент остатки цемента удалили и дверь открылась.
 Патлатый ворвался в диспетчерскую. Оба рычага указывали на то, что мост поднят, а шлагбаум опущен. Это его озадачило. Пока он стоял над пультом и пытался понять, что бы это значило, ворвался маленький с криком, что в бассейне я не обнаружена. Патлатый показал ему рычаги.
 — Смотри. Как это понимать?
 Маленький с ходу ответил, что я проехала, а потом привела рычаги в прежнее положение.
 — Проехала, а ктото потом поднял мост и опустил шлагбаум?! А подать сюда кретина, что вчера дежурил в диспетчерской!
 То, что происходило дальше, не поддаётся описанию. Вчерашний дежурный, стоя на коленях, рыдая и бия себя в грудь, клался всеми святыми, что ни на минуту не бросал свой пост, пока не кончилось его дежурство. Потом запер двери на ключ и удалился. Случилось это уже после того, как мы отбыли в игорный дом. Стражи с террасы не менее категорично заявляли, что видели своими глазами, как я вернулась на вертолёте, вошла в дом и не выходила. Вертолёты сообщали по рации, что ничего не нашли. Толстяк сообщал то же с вертолёта над Куритибой.
 Патлатый в ярости метался по резиденции и крушил все и всех, кто попадался под руку. К шести часам вечера у нескольких человек из высшего обслуживающего персонала были выбиты зубы и подбиты глаза. Низший обслуживающий персонал в полном составе схлопотал по морде. Потом созвали совещание. Вертолёты не спускались, держа под наблюдением главным образом дороги.
 — Нет, до города она не доехала, — решительно заявил маленький, подкрепляя себя стаканом крепкого напитка. — Наши люди сообщили, что они не спускали глаз с дороги. Там ни одна машина не проезжала.
 — Если она бежала ночью, то теперь наверняка валяется гденибудь в ущелье, — со злостью заявил лупоглазый.
 Вертолёты получили указание спуститься ниже и обследовать все ущелья и овраги.
 — Пожара не было, значит, машина не сгорела, — рассуждал патлатый. — Препятствия на дороге были в нормальном положении — мост поднят, шлагбаум опущен. Если этот осел, дежурный, не врёт, значит, проехать она не могла, машину же прихватила для отвода глаз, оставила в первом попавшемся подходящем месте, а сама бежала.
 — А как бежала? — воскликнули все трое.
 — Ушла в горы. Пешком, как последняя идиотка. Я сам видел, как она готовилась, канат припасла…
 — А ещё молоток и зубило, — подхватил толстяк. — О боже, ведь при мне это было! Ещё уверяла, что собирается ваять.
 — Скульптура для отвода глаз. Она бежала в горы, рассчитывая там скрыться. Далеко она, конечно, не уйдёт, главное, чтобы жива была. Немедленно всех на поиски! Во все стороны! Доставлять на вертолётах! Может, она уже там подыхает.
 — А не могла она по воде… — заикнулся было маленький бандит.
 — Исключено, воды она панически боялась.
 — Могла притворяться.
 — Могла. Но когда тонула в бассейне — не притворялась. Ведь она не знала, что за ней наблюдают. Антонио не прыгнул бы просто так. Он видел, как она захлёбывалась, барахтаясь в воде. Нет, она и в самом деле воды боится.
 — Да и обе моторки стоят на месте, — прибавил толстяк.
 Уже почти стемнело, когда, методично обшаривая каждый метр скал, бандиты обнаружили «ягуар». Недолгий триумф патлатого угасили наступившие сумерки. В темноте продолжать поиски было невозможно. Ещё какоето время вертолёты летали, обшаривая землю прожекторами. Не только меня, но и никаких моих следов не было обнаружено.
 На следующее утро, после бессонной ночи, толстяк лично обследовал окрестности. Возвращаясь на вертолёте на базу, он глянул вниз и не поверил своим глазам.
 — А нука вернись, — приказал он пилоту. — Спустись к бухте.
 Ещё раз осмотрев бухту, он, все ещё не веря себе, взялся за микрофон.
 — Кто отплыл на яхте? Приём.
 — На какой яхте? — не понял невыспавшийся патлатый. А может, недослышал. — Приём.
 — Да яхте из бухты. На нашей яхте, «Морской звезде». Приём.
 — Не понял, повтори. Приём.
 — В бухте нет яхты, черт возьми! Спрашиваю, кто на ней ушёл?
 — Как это нет? На яхте никто не выходил в море, Фернандо здесь. Ничего не понимаю. Приём!
 — Украла яхту! — заорал толстяк в ужасе. — Приём!
 Все, что говорилось потом, — не для печати. Через несколько минут наличный состав спустился на лифте к коридору, ведущему к бухте. В мёртвом молчании шли они по коридору. Когда дошли до дверей и обнаружили, что их нельзя открыть, мёртвое молчание превратилось в свою противоположность.
 Наличному составу — было их четырнадцать человек — пришлось вернуться, пробраться на четвереньках вокруг пальмы с видом на Европу и спуститься по железной лосёнке.
 Было два часа дня, когда двенадцать человек столпились на помосте, тупо уставившись на обрезанные концы, а двое со страшным грохотом сбивали прекрасно схваченные цементом камешки в нижней части ворот.
 — У неё было два пути, — мрачно рассуждал патлатый. — Могла поплыть на север и запутаться в порту среди кораблей или врезаться в один из них. Или направиться на юг, тогда она должна высадиться в Гуаратубе, на острове в СанФранциско, или…
 — У неё было три пути, — ещё более мрачно поправил его лупоглазый бандит. — Она могла нигде не высадиться. Пусть вертолёты полетают низко над водой вдоль берега, может, что и обнаружат…
 — Есть и четвёртый путь, — несмело предположил толстяк. — Она могла двинуть через Атлантику.
 После минутного молчания трое остальных одновременно постучали себя выразительно по лбу. Толстяк тяжело вздохнул. До поздней ночи вертолёты низко летали над берегом, туда и обратно, тщательно изучая прибрежные воды. Никаких следов не обнаружили.
 Итак, по другую сторону океана я тоже исчезла, как камень в воде…
 «Надо чтото придумать», — к такому выводу я пришла с первыми солнечными лучами. Четырех суток за штурвалом мне не выдержать. Без сна, в одном и том же положении… Двое суток — ещё куда ни шло, но четверо — не выдержу.
 Правда, надо признать, что работы у меня было не бог весть сколько. Сидела я в удобном кресле, океан вёл себя очень хорошо, был спокоен, волны ритмично подкатывались под нос яхты, держать штурвал было нетрудно. Вот только спать хотелось пострашному.
 Солнце взошло в неположенном месте, которое никак не вязалось с моими представлениями о сторонах света. Это обстоятельство заставило меня вспомнить о компасе. Блямба, однако, доказывала, что я плыву правильно, на восток. Стеклянный купол рубки, как видно, обладал способностью не пропускать тепла, так что мне не было жарко, но он же не пропускал и воздуха. Становилось душно. На яхте наверняка имелась климатизационная установка, но я не знала, как она включалась.
 Я подсчитала, что к часу дня оставила за собой около восьмисот километров. Десять часов пути. До середины океана ещё довольно далеко, но, наверное, уже можно сворачивать.
 Неуютно и одиноко было мне в этой безграничной водной пустыне. Никаких опознавательных знаков, никаких указателей, только безбрежный океан и полная свобода — плыви куда хочешь. Чрезмерная, я бы сказала, свобода. Что ж, оставалось положиться на приборы и математику. Придерживая штурвал одной рукой, я другой достала сетку, развернула на полу атлас и нагнулась над ним. Нашла Атлантический океан. Долго думала и высчитывала и пришла к выводу, что теперь можно и на север повернуть. До зарезу нужен угломер, и наверняка он был среди всех этих приборов, но я бы все равно не сумела им воспользоваться. Никуда не денешься, приходится делать на глазок.
 Пришлось пустить в ход даже оба глаза. Глядя одним в атлас на полу, а другим на компас, я постаралась стать так, чтобы оба эти предмета оказались под одним углом. Ну, приблизительно под одним. Меня успокаивала мысль, что, если я и не совсем правильно установлю курс, все равно угожу в Африку — ведь другого материка по дороге нет. Разве что Гренландия, но это уже совсем на север…
 Итак, вычислив новый курс и взяв его, я освоилась с новой манерой яхты прыгать по волнам, так как теперь они шли под другим углом, и стала думать, как быть дальше. В пособии упоминался автопилот. Наверняка он имелся и на моей яхте. Интересно знать, где именно? Надо поискать, но я не могу бросить штурвал, корабль сразу сбивается с курса. Если рассуждать логично, автопилот должен находиться гдето под рукой, чтобы его можно было легко включать и выключать. Наверняка одна на этих премудрых штук на пульте была автопилотом, только вот какая? Попробую определять путём исключения.
 По очереди исключала я электроприборы, потом осветительные приборы, потом указатели температуры, потом барометр, пепельницу и радар. Последний я исключила путём включения. Нажала на какуюто кнопку, и чтото зелёненькое пошло описывать круги на табло. Испугавшись, я хотела выключить его, нажала на соседнюю кнопку и зеленые круги стали сопровождаться писком. Это меня раздражало, пришлось нажать на третью кнопку рядом с первыми двумя, и все прекратилось. Итак, радар я освоила.
 Я решила и дальше пользоваться этим методом — нажимать и включать все по очереди, наблюдая за результатами. Поскольку не было никаких признаков того, что яхта может превратиться в подводную лодку, мне, я думаю, не грозило внезапное погружение. Буду нажимать. На всякий случай, из осторожности, я только уменьшила скорость, переводя оба рычага на один зубчик назад.
 Манипуляции с некоторыми кнопками и рычагами не вызывали никакой видимой реакции и я спешила привести их в прежнее положение, так как не была уверена, не открыла ли я люка, через который в яхту хлынула вода, или перекрыла поступление горючего в двигатели. Лучше не рисковать. Зато включение других приводило к поразительным результатам.
 Так я вдруг включила рацию, из которой сразу же посыпались треск и писк. Пришлось поспешно её выключить, поскольку не было уверенности, не посылаю ли я в эфир сигналы, по которым меня запеленгуют. Затем вспыхнул небольшой экран. Через него проходила зелёная волнообразная линия, сопровождавшаяся звуками, то и дело меняющими высоту и громкость. Очень милым был этот экран, совсем не мешал. Я решила, что это эхозонд. Пусть светится. Нажимая следующую кнопку, я увидела под ней надпись «alarm» — тревога, но не успела отдёрнуть пальца. Всю яхту от носа до кормы, от днища до верхушки радарной антенны надо мной наполнил жуткий пронзительный вой. Боюсь, он был слышен аж на Южном полюсе. Вой сопровождался к тому же ещё оглушительным звоном. Проклятая кнопка никак не желала выключаться, яхта мчалась вперёд с ужасающим воем и звоном. Я подумала, что сигнал тревоги выключается чемто другим, — я в панике нажала кнопку ниже. От оглушительного грохота за спиной меня чуть инфаркт не хватил. Я выпустила на рук штурвал, от чего яхта сразу прыгнула в сторону. Оглянувшись, я увидела за собой какието светящиеся полосы. Вой прекратился, наверное, выключился автоматически; тогда до меня дошло, что я выстрелила назад из двух пулемётов. Ошеломлённая, сидела я на палубе, постепенно приходя в себя и уповая на то, что ни в кого не попала.
 Немного успокоившись, я взяла прежний курс и постаралась хорошенько запомнить проклятые кнопки, чтобы больше к ним не прикасаться. Потом с большой осторожностью взялась за очередной рычажок. Это оказалась климатизационная установка. Только ощутив прохладное свежее дуновение, я поняла, как изжарилась от солнца и эмоций.
 Уже смелее взялась я за очередной переключатель, на котором красная стрелка указывала, в каком направлении его следует поворачивать… Сначала мне показалось, что никаких действий не последовало, и я уже хотела повернуть его обратно, как вдруг увидела нечто странное. Палуба передо мной зашевелилась, часть досок поползла в сторону, образуя отверстие. С интересом наблюдала я за происходящим и вдруг, к своему ужасу, увидела, как из отверстия поднимается подставка, а на ней — или очень большой пулемёт, или маленькая душка. Этого мне ещё не хватало!
 В отчаянии смотрела я на пушку и боялась шевельнуться, не говоря уж о том, что не отваживалась нажать на какуюнибудь кнопку — а вдруг пушка выстрелит? Или, не дай бог, она стреляет автоматически? Нет, надо её спрятать обратно. Но как это сделать? Может, намокнет и сама провалится? Я опять включила максимальную скорость, теперь волны захлёстывали палубу. У меня тряслись руки, когда я взялась за ручку рядом с переключателем от пушки, надеясь, что удастся запрятать её обратно. Как бы не так! С шипением и свистом из солнечных часов в небо рванулись разноцветные ракеты. Обалдевшая от всего этого, я, не глядя, нажала ещё на чтото, и на меня обрушился целый водопад звуков симфонического оркестра. И вот я мчалась по волнам океана как воплощённое безумие — в грохоте душераздирающих звуков, в оргии беснующихся фейерверков, с пушкой на борту! Единственное желание — бежать от всего этого. Но куда?
 И всетаки я взяла себя в руки. Выключила музыку. Пушка не убирается — черт с ней. Если даже и выстрелит, то не в меня. Ведь её дуло нацелено вперёд, а я, хоть и на очень разбираюсь в пушках, знаю, что стреляют они из дула. Ручка от солнечных часов никак не поворачивалась обратно, поэтому я стала крутить её дальше в том же направлении. Солнечные часы перестали плеваться ракетами, и воцарилась блаженная тишина. В этой тишине я услышала, как чтото звякнуло, брякнуло, и с лёгким шумом пушка поехала вниз. Я с облегчением вздохнула и отёрла пот со лба.
 Несколько минут я плыла спокойно, отдыхая после пережитого, с отвращением глядя на пульт. Но видно, мне ещё было мало, так как я продолжила свои исследования. И только тогда, когда за кормой со зловещим шипением протянулась дымовая завеса, я решила прекратить поиски. Зачем мне это? Ну, предположим, найду автопилот: как я узнаю, что это он? Может, я его уже включала и потом выключила, не видя производимого им эффекта. Ведь я же не знаю, как автопилот проявляет себя, будучи включённым.
 Я решила отказаться от достижений техники и прибегнуть к делу рук своих. Со штурвалом надо чтото придумать. Спать мне, правда, расхотелось, но зато мучили жажда и голод. Передо мной маячил бар в салоне, бутылки с холодной минеральной водой. Я огляделась — не найдётся ли какойнибудь палки, чтобы закрепить штурвал. В качестве эксперимента я отпустила его на минуту, и корабль сразу же изменил курс. Волна, бьющая в борт, разворачивала судно. Без лома или палки не обойтись, но их во было. Попробовала было придавить штурвал атласом, но не нашла точки опоры. Тогда я извлекла из сетки недовязанный шарф из белого акрила и моток ниток и принялась плести из них паутину, прикрепляя штурвал к спинке кресла. Получилось очень некрасиво, но штурвал бил закреплён намертво. Я ещё постояла, наблюдая, как действует мой доморощенный автопилот, и, вздохнув с облегчением, наконецто покинула рубку. Помню, что, уходя, я ещё подумала, для чего мне может пригодиться крючок, раз уж всем предметам, захваченным из дому, нашлось применение. Видно, в недобрый час подумала… Если бы я тогда знала, при каких обстоятельствах вынуждена буду воспользоваться им, кто знает, не бросилась бы я тут же в океанские волны!
 Я думала, что уже привыкла к ритмичным подпрыгиваниям яхты, но, оказывается, ошиблась. Лишь тогда почувствовала я их в полной мере, когда спустилась вниз и занялась делами. По судну надо уметь ходить, это гораздо труднее, чем кажется. Поначалу у меня ничего не получалось. Качаясь, приседая и подпрыгивая, одной рукой обязательно держась за чтонибудь, я совершила множество непредусмотренных действий: залила водой стену в ванной, разбила стакан, вывалила себе на ноги аргентинский гуляш из консервной банки и облилась ананасовым компотом. Зато с первого раза включила электроплитку и вскипятила чайник. Заварить чай было гораздо сложнее. Делалось это по принципу маятника: чайник с кипятком раскачивался над заварочным чайником и иногда струя кипятка попадала куда надо. Много времени ушло на то, чтобы поймать катающуюся до полу открытую бутылку с минеральной водой. Всетаки коекак я напилась и поела. Потом поднялась на палубу посмотреть, все ли в порядке.
 «Автопилот» действовал исправно, корабль двигался в нужном направлении, вокруг расстилалась безбрежная водная гладь, блестевшая на солнце. Я немного полюбовалась ею, а затем спустилась в кладовку. Надо было поискать лом или палку. Палки не нашлось, там были только инструменты, и среди них топор. Дрова я всегда любила рубить. Всего пятнадцать минут мне понадобилось на то, чтобы от одного из кухонных стульев отрубить ножку с куском сиденья и спинки. Итак, теперь у меня была требуемая палка, да ещё с поперечиной, и это был прекрасный механизм для закрепления штурвального колёса.
 Разматывая акриловую паутину и зевая во весь рот, я подсчитывала пройденный путь. Скоро восемь вечера. Плыла я почти четырнадцать часов без перерыва. Получалось, что я недавно пересекла тропик Козерога и мчусь прямёхонько в Сахару. Надеюсь, у побережья она не будет совсем пустынна? Закрепив рулевое колесо мною сделанным механизмом и убедившись, что все в порядке, я отправилась спать. Боясь заснуть слишком крепко и долго проспать, я легла не на койке в каюте, а на неудобном диванчике в салоне.
 Проснулась я на рассвете и с тревожно бьющимся сердцем выскочила на палубу. Моя чудесная яхта послушно мчалась заданным курсом, и сердце постепенно успокоилось. Несмотря на раннее утро, было очень тепло. Я зашла в рубку, посмотрела на компас и совсем успокоилась. Видимо, волны уменьшились, корабль уже не так сильно прыгал, так что умывание и завтрак заняли совсем немного времени и обошлись без происшествий.
 Чрезвычайно довольная жизнью, я уселась в кресло и взялась за штурвал. Переплыть океан в одиночку оказалось совсем нетрудно, и я с недоумением спрашивала себя, почему поднимается столько шума вокруг лиц, которые на чемто там переплывают Атлантический океан. Подумаешь, большое дело! Вот я тоже переплываю, и что? Никаких особенных трудностей, никаких бурь или смерчей, качает — это правда, самые простые занятия превращаются в сложные акробатические упражнения, но это даже интересно. В чем же здесь героизм?
 Когда я со свойственным мне чувством справедливости почти пришла к выводу, что все дело в том, на чем переплывать океан, и что мне попалось на редкость удачное средство передвижения, я услышала какойто странный звук. На пульте передо иной чтото тревожно запищало, потом даже загудело. Я стала внимательно вглядываться в приборы и обнаружила ужасную вещь: пищали и гудели оба указателя температуры двигателя, они светились ярким светом, а стрелки на них зашли далеко за красную черту.
 Моя реакция была самая что ни на есть правильная. Я немедленно перевела оба рычага в нулевое положение, а потом выключила и зажигание. Яхта ещё плыла по инерции, шум мотора прекратился, и во внезапно наступившей тишине я слышала только шум волн и удары собственного сердца.
 Случившееся очень расстроило меня. Что бы я стала делать, если бы двигатели испортились? Повесить простыню на радарную мачту? Весел у меня нет, да и корабль не был рассчитан на них. В голове мелькали какието беспорядочные мысли из области навигации. Вроде бы корабль должен обязательно плыть, а то перевернётся, если будет стоять на месте. Но ведь море спокойно, может, эти правила обязательны только во время шторма и бури? С другой стороны, все это относятся к крупным судам, а я сижу в небольшом корыте посреди океана. Откуда я знаю, может, меня способна перевернуть самая малость? Пока ещё яхта двигалась, я постаралась стать носом к волне, надеясь на то, что мне удастся так продержаться и не перевернуться, пока не остынут двигатели. Тут я заметила, что волны катятся теперь в противоположном направлении, не навстречу мне, и испугалась ещё больше: неужели я все перепутала и плыву в обратную сторону? Надо попытаться установить, где я нахожусь.
 Результаты сложных арифметических вычислений и напряжённой умственной работы меня несколько успокоили. Потом я начала рассуждать. Исходные предпосылки: я нахожусь в экваториальном поясе, где мне не угрожают никакие циклоны и смерчи; в это время года атлантические ветры должны дуть в нужном мне направления, то есть на восток; волны идут в том же направлении, что и ветер, значит, все в порядке. А раз я прохожу экватор, было бы странно, если бы мои моторы не перегрелись.
 Проверив по компасу стороны света, я вышла на палубу и попыталась установить направление ветра путём лизания пальца. Палец моментально высох одновременно со всех сторон. Тогда я оторвала несколько ниточек акрила и пустила их по ветру, наблюдая, куда они полетят. Похоже было, что и в самом деле дуло на восток, хотя вряд ли это можно назвать ветром. Так, чуть заметное дуновение. Солнцу далеко ещё было до зенита, но жара стояла страшная. Конечно, я знала, что на экваторе должно быть жарко, но никогда не предполагала, что до такой степени. Я внимательно осмотрелась вокруг и даже свесилась через борт, ожидая увидеть какиенибудь признаки экватора. Может, какойнибудь особенный цвет воды? Ничего особенного я не заметила, разве что множество рыбы. Но сейчас мне было не до рыбы. Зря всетаки никак не обозначат экватор, ну хотя бы красными буями. Тогда бы человек не ломал себе голову над тем, где он находится.
 Я вернулась в рубку и, поколебавшись, включила зажигание. Только сейчас я сообразила, что включается нормально, как в автомашине, на два оборота. А тогда в панике я прокрутила вправо до упора, включая все сразу. Стрелки указателей температуры двигателей стояли на красной черте. Остывало, но медленно.
 Дела у меня пока не было, и на досуге я могла поразмыслить о будущем. Предположим, до Африки доплыву, если хватит горючего. А что делать дальше? Искать польское посольство? Где, в Сахаре? Пока найду, они меня десять раз успеют найти. Не надо обольщаться, если мне и удалось сбить бандитов с толку, то ненадолго. Вот сейчас, скажем, они уже наверняка установили, как именно я бежала и где меня надо искать. Африки не знаю совершенно, знакомых у меня там никаких нет. Нет, в Африке не стоят высаживаться, надо только заправиться горючим и плыть дальше. Через Гибралтар, пожалуй, соваться не стоит — кажется, там устраивают проверку судов, потребуют документы.
 Раз мой паспорт действителен на европейские страны, я должна плыть в Европу. Итак, займёмся Европой. Сразу отпадают Испания и Португалия, пока там режимы неподходящие. Нас не любят и будут чинить мне всяческие препятствия. Остаётся Франция.
 При одной мысли о Франции у меня потеплело на сердце. Я люблю эту страну, люблю её язык, её народ. Там я неоднократно бывала, ничего плохого никому не сделала, там могли убедиться, что я человек благонамеренный и не опасный. В Париже у меня есть знакомые и друзья, и даже больше, чем друзья… И польское посольство там есть. Решено, плыву во Францию!
 Взглянув на указатель температуры, я установила, что обе стрелки уже отклонились от красной черты влево. Пожалуй, можно двигаться, только лучше на одном двигателе. Второй пусть пока остывает, потом буду их менять. Я перевела рукоятку на один зубчик, и яхта двинулась вперёд. Шум волн, разрезаемых судном, приятно ласкал слух.
 Так я плыла себе спокойно и даже немного жалела о покинутой Бразилии, которую и увидетьто как следует но удалось. Чувство мстительной радости переполняло меня. Идиоты несчастные, увезли меня в бесчувственном состоянии и решили, что дело в шляпе, что я, как покорная овца, дам себя зарезать. Как же, держите карман шире!
 В мыслях я уже видела себя беседующей с представителями Интерпола. Сумеют ли они найти то место, что зашифровано в сообщении покойника? Интересно, где оно находится… Фриц наверняка давно уволил меня с работы, ничто не мешает мне вернуться в Варшаву. Но сначала куплю себе машину, деньги есть. «Ягуар», ясное дело. Замечательная машина! Как это будет здорово!
 Вконец деморализованная успехом, я решила устроить себе отдых и погулять по яхте, предварительно закрепив штурвал ножкой от стула и сменив двигатель. Близился вечер, жара немного спала. Перегнувшись через борт на корме, я пыталась разглядеть в корпусе яхты то место, из которого палили пулемёты. Вдруг чтото забренчало, потом послышалось громкое и энергичное «пуфф», и от кормы отвалился тот самый железный ящик, который ещё в самом начале привёл меня в недоумение. Странное дело, отвалился сам по себе, ведь в данный момент я ничего не нажимала. В чем дело? Ящик стал тонуть. В голове мелькнула мысль, что надо его спасать, и я бросилась в рубку, чтобы остановить судно. Но тут мелькнула другая мысль — а вдруг теперь у меня в корме дырка? Я бросилась назад, на корму, по дороге передумала и кинулась за спасательным кругом, споткнулась обо чтото на палубе и растянулась во весь рост, а так как яхта в этот момент легла набок, то я чуть не оказалась за бортом. Поднявшись, я поспешила на корму. Там все было на первый взгляд в порядке, корма выглядела целой, без дырки. Может быть, ящик отцепился автоматически под воздействием высокой температуры? Я не знала, хорошо это или плохо, но все равно ничего не могла поделать.
 Блаженное настроение было испорчено. Я вернулась в рубку и взяла чуть более на север, подумав при этом, что только тогда полностью поверю в правильность избранного курса, когда собственными глазами увижу Полярную звезду.
 Двигатели тем временем достаточно остыли, я пустила их оба на всю железку и взглянула на указатель горючего. Стрелка запасного бака стояла на нуле. Сопоставив этот факт с недавними наблюдениями, я пришла к выводу, что отвалившийся железный ящик был уже ненужным запасным баком.
 Третьи сутки со времени моего побега близились к концу. С часами в руках, дождавшись конца этих суток, я отправилась спать. К тому времени низко над горизонтом появилась Полярная звезда. Долгожданная и родная, она так славно светила мне, дружески подмигивая. Европа была все ближе, она летела мне навстречу в шуме и брызгах волн, проносившихся по обе стороны яхты, как искры от паровоза.
 Приближение к Европе сопряжено было с определёнными опасностями. Как это раньше не пришло мне в голову? Напрямик, с пустой рубкой, с ножкой от стула вместо рулевого, неслась моя яхта до океану, а я себе спокойно спала внизу. Что меня разбудило — не знаю, очень может быть, что само Провидение, которое почемуто заботится о таких недотёпах, как я.
 Мне понадобилось какоето время, чтобы прийти в себя после сна. Я села на диване, спустила ноги на пол и, взглянув в окно, увидела, что уже рассвело. И ещё увидела такое, что с меня в один момент слетели остатки сна и меня вихрем вынесло на палубу. Прямо передо мной, под самым носом яхты, как огромная стена, высился бок какогото чудовищных размеров судна. И эта стена надвигалась на меня со страшной быстротой.
 Врываясь в рубку, я ещё на знала, что надо делать в первую очередь. Все сделалось само собой: отбросив в сторону ножку от стула, я одной рукой резко повернула штурвал вправо, а другой перевела правую рукоятку на последнее деление. Яхта вздрогнула, слегка накренилась, и меня резко отбросило влево. Поднимая фонтаны брызг, нос яхты отклонился от надвигавшейся стены.
 «Что же я делаю? — мелькнуло в голове. — Ведь задом зацеплю!»
 Я опять перевела рукоятку вперёд и повернула штурвал влево. Нос судна остановился на полуобороте. Кошмарная стена переместилась в последний момент — теперь она высилась по левому борту, пройдя буквально на волосок от носа яхты. Корма этого гиганта медленно удалялась от меня.
 Упав в кресло, я отёрла пот со лба, все ещё не веря, что осталась жива, и восхищаясь своим изумительно послушным кораблём. У меня сложилось впечатление, что умная машина сама сделала все, что нужно, без всякого моего участия. Какое это всетаки чудо техники! И как ловко она избежала столкновения с этой мерзкой громадиной, вставшей на пути! Но минуточку, куда это меня развернуло? Надо вернуться на прежний курс.
 Вернулась без особых трудностей — видно, уже немного научилась. Слева от меня величественно разворачивалась мерзкая громадина. Странно, как она ещё не потонула — столько народу столпилось на всех её палубах с моей стороны. И вся эта людская масса махала руками и чтото кричала мне. Какойто матрос размахивал флажками явно по моему адресу, и из рубки мне слали световые сигналы.
 Самокритика всегда была моей сильной стороной. Вот и сейчас я подумала, что, пожалуй, это я наткнулась на них. И сейчас они, видимо, выражают свои претензии. Хорошо, что я их не понимаю. Да и какие могут быть претензии, в конце концов? Столько вокруг свободной воды — не могли, что ли, плыть в другом месте?
 Все это я охотно высказала бы им, но не знала как. А поскольку публика продолжала глазеть на меня — и просто так, и в бинокли, — я решила, что было бы невежливо не отреагировать. Закрепив штурвал и убедившись, что путь впереди свободен, я вышла на корму и с улыбкой помахала рукой. Они сразу успокоились, а моряк с флажками застыл на месте. Постепенно громадина скрылась в синей дали.
 Вскоре после этого я увидела ещё один корабль. Я думала, что он тоже плывёт мне навстречу, но оказалось, я его догоняю. Как видно, я взяла неплохой темп, того и гляди, покажется Африка. Корабли множились, как кролики весной. Даже одна яхта встретилась похожая на мою, но только побольше. Я следила за ней с недоверием, все ещё опасаясь погони. Люди на этой яхте, как и на всех других встречных судах, усиленно махали мне и чтото кричали. Понятия не имею, чего они хотели. Может, это у них на море принято так приветствовать друг друга?
 Я плыла уже четвёртые сутки, а проклятой Африки все ещё не было видно. Погода попрежнему стояла прекрасная, но меня тревожило положение с горючим. Стрелка указателя горючего во втором баке все больше отклонялась влево. Похоже, осталось всего четверть бака. Если всетаки принять, что в начале путешествия у меня было 12 ванн бензина, то теперь осталось всего полторы. Не мешало бы уже показаться какойнибудь земле.
 При таком положении с горючим, решила я, мне надо взять курс чуть восточнее: Африка большая, наткнусь же я в конце концов на неё гденибудь!
 Утренние переживания както настроили меня против использования автопилота, и я почти не покидала рубку. Вечером, в полдесятого, истекало 90 часов с начала моего путешествия. Беспокойство моё росло, но я продолжала мчаться на северовосток, не отрывая глаз от дружески подмигивающей мне Полярной звезды.
 На рассвете я увидела далеко на горизонте, в туманной мгле, тёмную тучу и чуть было не померла от страха. Я немало начиталась о таких тёмных тучах и знаю, что при их появлении матросы бросаются убирать паруса, непосвящённые выражают удивление, а опытные морские волки начинают молиться, и потом выясняется, что им ещё очень повезло, так как корабль затонул на мелком месте. Убирать мне было нечего, и я, положившись на судьбу, неслась прямо в тучу.
 Тут я увидела плывущую мне навстречу яхту. Шла она под всеми парусами и вела себя очень спокойно. Как же так? Там такая туча, а их это не волнует? Потом далеко до левому борту я увидела ещё два корабля, направлявшихся в открытый океан. В чем же дело? Может, теперь тёмные тучи ведут себя подругому? Трудно предположить, что все встречные суда, не отдавая себе отчёта, идут на верную гибель.
 Все больше появлялось судовсамоубийц, и некоторые из них были не больше моего. Затаив дыхание, не веря своим глазам, я всматривалась в тучу, которая менялась на глазах и скоро совсем перестала походить на тучу. Неужели?.. Да, сомнений больше не оставалось: передо мной была земля.
 Я сбросила скорость. Сразу както вдруг обессилев, сидела я за штурвалом, не в состоянии пошевельнуться. Только теперь я могла признаться самой себе, что моё предприятие было чистой авантюрой. Мною руководили отчаяние, протест против насилия, ослиное упрямство и множество других чувств, но ни одно из них не имело ничего общего с рассудительностью. Я решилась на это безумное предприятие, и вот выясняется, что оно вопреки здравому смыслу удалось! Триумф бушевал во мне громом труб, барабанов и фанфар. Я нажала на знакомую кнопку, и моё торжество выплеснулось наружу в ликующих звуках венгерской рапсодии. Симфонического оркестра мне показалось мало, я заорала под его аккомпанемент польскую народную песню «Играет Антек на гармони» и великолепной дугой обогнула два встречных корабля.
 В бинокль я осмотрела побережье. Оно не производило впечатления перенаселённого или чересчур сырого. Видно, я и впрямь угодила в Сахару. Изучение карты зародило во мне надежду, что в этой части Сахары говорят пофранцузски. Теперь неплохо бы найти какуюнибудь заправочную станцию.
 Я поплыла на север вдоль берега — не слишком близко, чтобы не сесть на мель, но и не слишком далеко, чтобы не прозевать то, что мне нужно было. Ближе к берегу путалось довольно много самых разнообразных судов. Наконец я увидела чтото, похожее на порт: белые здания и цистерны, сверкавшие на солнце. Тут было ещё больше судов, но всетаки не слишком много. Я ожидала большей толкучки.
 Я не знала, с чего начать, и выжидала, покачиваясь на волнах. Тут я увидела небольшую пассажирскую яхту. Она вошла в порт и так пришвартовалась к одному из причалов, будто собиралась заправляться. Во всяком случае, так мне показалось, я все меряла автомобильными мерками, и тут мне сразу пришла в голову аналогия с бензоколонкой. Я двинулась за этой яхтой.
 Какойто тип сигналил мне с берега флажками, но я не обращала на него внимания. Второй тип встал там, куда я собиралась причалить, и пялился на меня. Я приближалась потихоньку, отнюдь не будучи уверена, что мне удастся остановиться там, где надо. На берегу стоял третий тип и, похоже, собирался ловить концы, которые я кину. Откуда, черт добери, я возьму эти концы?..
 Я проскочила немного дальше, чем нужно, включила задний ход и опять плохо рассчитала, черт! Включив правый двигатель, сделала второй заход, и на этот раз не только опять не попала, но, что особенно неприятно, ещё и удалилась от бетонированного причала, а ведь я уже почти притёрлась к нему боком. Вспомнилась мне тут одна баба, которая пыталась втиснуть свою машину между другими, стоящими до правой стороне улицы, и в результате поставила её поперёк по левой стороне. Мы на работе всем коллективом с интересом наблюдали за её манёврами целых полчаса. Теперь у меня были все шансы побить её достижение.
 Опять я слишком подала назад, потом снова вперёд, на этот раз, для разнообразия, на левом моторе, совсем было подошла к причалу, и все было бы хорошо, если бы меня опять не протащило немного вперёд. Я отошла назад, потом вперёд, потом опять назад и опять вперёд…
 Парни на берегу с интересом наблюдали за мной, лица их выражали полный восторг. Ах, так? Злость на них и на себя помогли мне сосредоточиться, вперёд я прошла почти столько, сколько надо, теперь только чуть назад, мотор работает на холостых оборотах, и вот я стою почти там, где и требовалось. Оставив штурвал, я вышла на палубу.
 Зрители тоже зашевелились.
 — Мадам! — крякнул один из них. — Вы какой же национальности будете?
 — Французской, — ни минуты не задумываясь, крикнула я в ответ. — Горючее, пожалуйста!
 — А почему у вас на мачте нет флажка? Флаг должен быть обязательно!
 Вот ещё новости! Откуда я возьму флаг и почему они решили, что есть мачта? Антенна, что ли?
 — Не все сразу, — ответила я уже тише, так как нас теперь разделял всего какойто метр воды. — Где я могу получить горючее? Отвечайте скорее, я очень тороплюсь.
 — Здесь, — ответил парень, глядя на меня с безграничным удивлением. Не знаю, что его так удивило. — У вас есть бумаги? Документы?
 У меня были документы, действительные во всех уголках земного шара. Я вытащила стодолларовую бумажку и помахала у него перед носом.
 — Вот мои бумаги, — решительно заявила я. — На берег я не сойду, проследую дальше, так что, пожалуйста, заправьте яхту горючим. И поскорей!
 Стодолларовые банкноты обладают волшебной силой. Парень сразу оживился.
 — К вашим услугам, мадам! Бросьте конец, пожалуйста. И покажите, куда заливать.
 — Нет у меня концов, постарайтесь обойтись без них. Куда заливать, я не знаю. Поищите сами.
 Парень опять както странно посмотрел на меня, кивнул второму, подтянул к себе борт яхты, перелез через него, поймал канат, брошенный помощником, замотал его вокруг чегото и сразу отыскал дырку, куда вливается горючее. Именно о крышку этой горловины я споткнулась и чуть было не вылетела за борт, когда отваливался запасной бак.
 В мгновение ока подтянули они толстый шланг и соединили с отверстием.
 — Сколько? — спросил парень.
 Я уже открыла рот, чтобы ответить «двенадцать ванн», но вовремя спохватилась.
 — Не знаю, — сказала я. — Сколько поместится.
 Мне самой было интересно, сколько войдёт, хотя и была уверена, что они меня все равно обманут. Пусть назовут неправильную цифру, лишь бы налили полный бак. Я вошла в рубку и посмотрела на указатель горючего. Стрелка медленно ползла слева направо. Когда она замерла на отметке «full», я вышла на палубу и отвязала канат. Парни перетаскивали шланг на берег, и при этом один из них оказался в ещё худшем положении, чем я, когда выводила яхту из бухты: одна нога у него была на суше, а вторая уплывала вместе с яхтой. Второй ухватился за борт и изо всех сил подтянул судно к причалу. Думаю, что им руководила не столько забота о товарище, сколько желание получить деньги, ибо весь его вид свидетельствовал о намерении вскочить на палубу, если бы я попыталась улизнуть, не заплатив.
 — Сколько всего? — ясно и недвусмысленно поставила я вопрос.
 — Триста долларов, — ответил он, и по лицу было видно, что цифру он назвал несусветную.
 Но свою свободу я ценила дороже, а кроме того, никогда не умела торговаться. В Италии, например, я приводила в отчаяние продавцов, которые не в силах были скрыть отвращение к такой неприятной покупательнице, что послушно платила названную ими цену. Вот и сейчас, ни слова не говоря, я протянула парню триста долларов и тем его окончательно добила. Он свалился бы в воду, если бы помощник не поддержал его, так как замер с деньгами в руках, привалившись к борту, который медленно отдалялся. Боюсь, что я навсегда осталась в его памяти.
 Изза всех этих перипетий со швартовкой я забыла спросить, что это была за страна, и попрежнему не знала, где нахожусь и сколько мне ещё предстоит плыть. Я знала только, что мне надо плыть на север. Не следует, пожалуй, терять берег из виду, тогда я, возможно, сумею узнать хотя бы Гибралтар, когда он покажется.
 Судя по карте, мне ещё предстояло проплыть от трех до четырех тысяч километров. Значит, двоетрое суток. Может и не хватить горючего.
 Много проблем занимало меня: и где заправиться горючим, когда оно кончится, и что делать, если меня остановят представители властей, и какой курс взять теперь. Я опять раскрыла атлас, и мне бросились в глаза Канарские острова. Волшебные Канарские острова, мечта всех датских туристов, место, где всегда толпится множество экскурсий и сотни частных яхт и где наверняка заправка горючим не представит труда. Правда, я знала Канарские острова только по туристическим и рекламным проспектам и цветным открыткам, но была уверена, что обязательно их узнаю, как только увижу.
 Какая всетаки сложная штука эта навигация! Сейчас она потребовала от меня всех сил. Надо было определить своё местоположение и наметить курс корабля. Южное полушарие я исключила, так как по ночам мне ярко светила Полярная звезда. Поскольку, плывя вдоль берега, я не могла идти прямо на север, а брала немного западнее, я предположила, что нахожусь или на юге Дакара, или на севере Мавритании. Я наметила примерную линию своём дальнейшего пути, которая должна была привести меня на Канарские острова в любом случае — поплыву ли я от Дакара или от Белого Мыса, с той лишь разницей, что в первом случае я попадала на Тенерифе, а во втором — на ГранКанария. Для меня это не представляло особой разницы.
 Земля немного отодвинулась на восток. Я шла в соответствия с намеченной линией и около двух часов ночи далеко на горизонте увидела огни — чуть левее носа яхты. Если это не какойнибудь корабль, то должны быть Канары.
 И точно. Я сама удивлялась, но это были они. Не подвели меня атлас и компас, а ведь я имела полное право заблудиться в таком громадном океане.
 До утра я занималась поисками подходящей тряпки, из которой можно было бы смастерить французский флаг, обыскала всю яхту и ничего не нашла. Я уже решила пожертвовать некоторыми предметами своего туалета, подходящими по цвету, как вдруг обнаружила целый набор самых разнообразных флажков. Выбрав среди них французский, я встала перед очередной проблемой — на что его повесить. И вконец измучилась, пытаясь прикрепить его ко всем маломальски подходящим предметам, но ничего не получалось, а когда рассвело, увидела яхту, ну точьвточь как моя, только поменьше. У неё на палубе были совершенно такие же, как у меня, солнечные часы, на которых развевался шведский флаг.
 Независимо от того, чем был на самом деле этот наклонный шест — ракетницей, солнечными часами или мачтой, — я решила использовать его под флаг. Поскольку на шесте были какието шнурки, идущие сверху вниз, я, вспомнив молодые годы, продела их в шнурочки по углам флага и подтянула его как можно выше. Получилось неплохо. Я прибавила газу и направилась к островам.
 Постояв в очереди, я заправилась и, когда стрелка опять показала «full», снова двинулась в путь. Осталось лишь обогнуть Пиренейский полуостров, а там уже Бретань!
 Я решила выспаться днём. До сих пор все шло поразительно гладко. Следует, однако, учесть, что, начиная с места моей заправки в Африке (а это, пожалуй, всетаки была Мавритания), я оставляла за собой чёткие следы. В воздухе летало много самолётов и вертолётов, и любой из них мог оказаться тем, которого особенно интересовала яхта «Морская звезда». Днём они ничего не могли мне сделать, слишком оживлённо было вокруг, а вот ночью — другое дело.
 Закрепив свой «автопилот», я сбросила скорость, чтобы уменьшить вероятность столкновения. Спала немного, так как была неспокойна. Сев вечером за штурвал, я особое внимание уделяла небу. Стемнело, все корабли были ярко освещены, одна я плыла, как тёмный призрак. И не знала, что лучше — сиять, как все, и тем самым представлять прекрасную цель, или отличаться от всех полным отсутствием света. Подумав, я выбрала последнее…
 Я боялась проскочить Испанию. В этом случае, не заметив её северозападного выступа, я могла направиться прямо к берегам Англии, а это мне ни к чему. Руководствуясь этими соображениями, я немного повернула на восток, чтобы быть ближе к берегу. Несмотря на приобретённый опыт и некоторые успехи в вождении корабля, искусство мореплавания не стало для меня более лёгким. Совсем наоборот. Одно дело — пересекать безбрежную океанскую ширь, где можно плыть практически любым курсом, и совсем другое — путаться тут между материками и островами, стараясь при этом попасть в заранее намеченное место. Каторжная работа!
 К материку я подошла излишне близко, а узнала об этом лишь тогда, когда откудато справа вырвался луч света и, заглушая шум моего двигателя, далеко над водой разнёсся стук мотора догоняющего меня катера. Катер нёсся прямо на меня, завывая и мигая огнями. Очень может быть, что он пытался поговорить со мной с помощью азбуки Морзе.
 Ни минуты не раздумывая, я перевела оба рычага вперёд. Яхта прыгнула в сторону, как испуганная лань. До этого я плыла не очень быстро и держалась ближе к берегу, боясь прозевать Испанию, теперь махнула на неё рукой. Черт с ней, с Испанией, Англия так Англия, только бы убежать!
 Они повисли у меня на корме и светили какимто мощным прожектором, в лучах которого я была у них как на ладони. Если подойдут совсем близко, решила я, буду стрелять из пулемётов! У меня даже мелькнула отчаянная мысль о пушке. А потом я вспомнила о дымовой завесе.
 Со зловещим «пуфф» за мной выросла чёрная туча, и луч прожектора померк. Я сделала ещё раз «пуфф» и свернула немного на восток, потому что в паническом бегстве слишком отклонилась к западу. Две чёрные тучи накрыли большой участок морской поверхности, и, когда мигающий огнями катер выбрался из них, я была уже далеко. Третью тучу не было необходимости выпускать. Мои двигатели были лучше. Через несколько минут преследователи оказались далеко позади.
 А через десять минут справа по борту доказался второй катер.
 А, чтоб вам сдохнуть! Начались гонки. Кто кого опередит?
 Победила я. Ну, не лично я, а моя чудесная яхта. Она промчалась перед носом преследователя, выпустив ему прямо в нос чёрную тучу, и послушно свернула к востоку. Когда катер вылез из тучи, он здорово отстал от меня, но продолжал трещать сзади.
 Как они в такой темноте узнают, где я нахожусь? Я уже справилась с волнением, теперь меня разбирала злость. Ответ пришёл сам собой: ведь у них же есть радар!
 Но радар был и у меня. И я даже не очень долго искала его. Зелёная стрелка пошла описывать круги. Чтото попискивало. Черт с ним, пусть попискивает, но вот не мешало бы знать, что, собственно, показывает эта зелёная стрелка? Вот дура, не могла заняться этим, когда было время!
 Если можно было положиться на моё знание радара, то следовало сделать вывод, что в море было полнымполно… неизвестно чего, но все это отражалось на экране. Вот эта ломаная линия справа, наверное, берег. Линия менялась чуть ли не с каждым поворотом стрелки, из чего я сделала вывод, что берег должен быть очень близко и что я плыву с большой скоростью. Небольшая точка чуть пониже центра — несомненно, преследующий меня катер. Точка потихоньку сдвигалась к краю экрана. Похоже, я таки сбежала от него.
 Я решила отойти подальше от берега. Ломаная линия переместилась вправо. Точкикатера уже не видно было на экране. Я почувствовала смертельную усталость. Как мне хотелось хоть немного спокойствия и безопасности! Неужели они никогда не оставят меня в покое? Куда подевалась полиция, почему бандиты позволяют себе делать все, что им вздумается?
 Мои размышления были прерваны эхозондом. Работал он тихо, я успела привыкнуть к его попискиванию, как вдруг он издал какойто нервный вой. И тут же изломанная линия берега бросилась мне навстречу. Может, какойнибудь мыс? Я резко свернула влево, обогнула чтото большое и чёрное, что действительно появилось по правому борту, и потом опять вернулась на прежний курс. На размышления больше не было времени, приходилось все время быть начеку, так как берег вдруг стал преподносить мне сюрприз за сюрпризом.
 Около полудня я увидела тот самый, давно ожидаемый северозападный угол Пиренейского полуострова. Я прошла вдоль его берегов достаточно близко, чтобы не ошибиться, и в то же время достаточно далеко, чтобы ко мне никто не приставал. До Бретани оставалось не более какихто пятисот километров!
 Уже стемнело, когда в верхней части экрана появилась ломаная линия. Сердце забилось сильнее. Я плыла прямёхонько на северовосток, и это могла быть только Франция. О дорогая Франция!
 Я шла полным ходом ещё с полчаса, и вот ломаная линия уже была у меня перед самым носом — на экране, разумеется, так как вокруг была сплошная темнота. Только Полярная звезда радостно и ободряюще подмигивала мне. Я притормозила и, медленно приближаясь к берегу, первый раз за все время путешествия включила прожектор.
 Сначала я ничего не могла рассмотреть, потом гдето в самом конце луча чтото появилось. Я вспомнила, что побережье Бретани покрыто скалами, а у берегов могут быть рифы, от которых лучше держаться подальше. Погасив прожектор, я решила дождаться рассвета. Я не спала уже вторые сутки. Длинные спокойные волны мягко качали меня, подталкивая потихоньку к берегу, и от меня потребовались поистине героические усилия, чтобы не заснуть мёртвым сном, положив голову на штурвал.
 Много позже мне стали понятны причины исключительной лёгкости моего путешествия: в течение десяти дней, именно в это время над Атлантикой и прилегающими территориями стояла такая прекрасная погода, какой не упомнят и старожилы. В самом деле, дуракам везёт!
 В ожидании рассвета я думала, как лучше поступить: высадиться ли в какомнибудь порту, где много народа, или поискать безлюдный берег. Пожалуй, последнее лучше, принимая во внимание неизбежные неприятности изза отсутствия нужных бумаг. Меня могли задержать до выяснения, а это помешало бы моим планам как можно скорее связаться с Интерполом.
 Рассвело. Я медленно плыла вдоль берега в поисках подходящего места для высадки. Вокруг суетились стайки рыбацких лодок и катеров, по левому борту виднелись крупные суда. Все свидетельствовало о том, что я нахожусь в перенаселённой Европе. На меня никто не обращал внимания. С удовлетворением я отметила, что жара кудато подевалась. Несмотря на тёплую одежду, меня пробирал насквозь острый весенний холод. Да, сомнений не было, я добралась до Европы.
 Мимо проплыла деревушка, потом городок, потом небольшой порт. Наконец я увидела то, что искала: совершенно безлюдный пляж, окружённый скалами. В море перед ним томе было полно скал и камней. Погода не располагала к купанию, поэтому к берегу я приближалась с величайшей осторожностью. Хорошо бы ткнуться в берег, чтобы не пришлось плыть. К тому же мне надо было перенести коекакие вещи.
 Можно считать, что мне удалось пристать, как я хотела: нос яхты зарылся в песок, а её борт покачивался у самых прибрежных скал. Прилив наверняка продвинул бы судно ещё ближе к берегу, но я не могла дожидаться прилива. Неужели это я когдато страстно любила качаться на волнах? Сейчас все мысля мои были об одном — ощутить под ногами твёрдую землю. Сначала я выбросила на берег свои вещи — сумку с деньгами, сетку со словарём, атласом и шарфом, пружинный нож и ещё коекакие мелочи, а потом, выбрав подходящий момент, и сама перелезла. Сейчас для меня уже не важно было, где я нахожусь, лишь бы выбраться на берег и навсегда покинуть яхту. Рассталась я с ней без сожаления. Думаю, что никакие силы не заставили бы меня залезть на неё обратно.
 Прижимая к груди своё имущество, я осторожно спустилась со скалы и оказалась на маленьком пустынном пляже. За ним тоже была суша — травка, песочек, холмы, на горизонте — какието постройки. Ноги мои подкосились, руки задрожали, я выронила свои вещи и без сил опустилась на песок. Боже милостивый, доплыла!
 Может быть, все бы кончилось иначе, если бы я сразу ушла отсюда. Подумать только, от какой мелочи зависит дорой судьба человека! Но я ничего этого не знала и никуда не ушла. Просто у меня не было сил. Тут же, где свалилась, я и заснула каменным сном. Заснула на сухом песочке, смертельно уставшая и невыразимо счастливая.
 Пробуждение было ужасно. Разбудил меня шум вертолёта. Я в панике вскочила, ожидая увидеть крутые скалы, каменные стены и знакомую террасу. Увидела же песочек, травку и раскачивающуюся в море брошенную яхту. Значит, мне не приснилось, я и в самом деле доплыла до Франции! Каждая косточка во мне ныла, но радость придала сил. Собрав разбросанные вещи, я тронулась в путь, мечтая о горячем завтраке в первой же встреченной забегаловке.
 Скоро я подошла к тем постройкам, которые заметила с пляжа. Передо мной было нечто среднее между большой деревней и маленьким городом. И тут я увидела, что навстречу мне идёт какойто человек. Ближе, ближе и — о радость! Это был полицейский. Настоящий французский полицейский, в мундире, в кепи, типичный французский полицейский, которых я столько насмотрелась и в натуре и во французских фильмах. Расчудесный полицейский!
 Увидев меня, он остановился и вежливо отдал честь. В его пуговицах отражалось исходящее от меня сияние.
 — Бонжур, мадам, — приветствовал он меня. — Я видал, как вы прибыли на яхте. Чтонибудь случилось? Не могу ли быть вам полезен?
 — Разумеется, можете, — радостно ответила я. — Скажите, это Франция?
 Вопрос мой его явно озадачил.
 — Как, мадам, вы не знаете, в какую страну прибыли? Да, это Франция. Бретань.
 Если бы обе мои руки не были заняты тяжёлыми вещами, я бросилась бы ему на шею. И он ещё спрашивает, не может ли быть мне полезен! Не только может, но и должен!
 — Есть! — посыпались из меня желания. — Пить! Обменять деньги! И надо поговорить с Интерполом, где его найти? Помогите мне!
 Блюститель опять удивился.
 — С Интерполом? Скажите, вы случайно… Вы та самая дама, которую разыскивает Интерпол?
 Пришла очередь удивиться мне:
 — Меня разыскивает Интерпол? Кто бы мог подумать! Невероятно! Ну конечно же, это я, из Бразилии плыву. Прошу вас, немедленно поехали к ним! Вы знаете, где их найти?
 Теперь сиял представитель власти. Весь его облик излучал безграничную радость. Важность и неторопливость исчезли, их сменила бурная энергия. Издавая возгласы восторга, недоверия, счастья и восхищения мною, он вырвал у меня из рук вещи, приплясывая, обежал вокруг меня несколько раз, демонстрируя свой французский темперамент, и рысцой понёсся кудато, таща меня за собой.
 — В машину! — кричал он. — Немедленно едем! Я лично вас отвезу! Мадам, я счастлив, что вы соизволили высадиться в моем районе! Невероятно! Колоссально!
 Я подумала, что, по всей вероятности, нашедшему меня была обещана награда, и ничего не имела против того, чтобы она досталась этому симпатичному человеку. При условии, разумеется, что по пути к награде он меня всетаки накормит.
 Полицейский вытащил карманный передатчик и отдал какието распоряжения. Я не все поняла, так как он, по всей видимости, пользовался шифром — наверное, в особых случаях им положено к нему прибегать. Во всяком случае, это звучало как «я метла, я метла, яйцо в квадрат би си двадцать четыре, приём». Потом мы рысью помчались кудато за постройки и выбежали к дороге, по которой тут же подкатила машина — прекрасный белый «мерседес». Мне както не приходилось слышать, чтобы полиция пользовалась «мерседесами», но я подумала, что в данном случае они сделали это специально, для конспирации.
 Вместе с восторженным полицейским мы сели на заднее сиденье. Рядом с водителем сидел второй полицейский, который без перерыва чтото говорил в микрофон, потом переходил на приём, потом опять давал какието распоряжения. Оба они сняли кепи, что должно было бы меня насторожить, но, как видно, радость усыпила мою бдительность.
 Мы вихрем промчались через какоето местечко, потом через второе. Названий я не успела заметить. В третий городок мы не заезжали, а объехали его и помчались дальше. Как во всех машинах высокого класса, скорость не ощущалась. Судя по тону, в каком темпе пролетали мимо встречные предметы, мы мчались со скоростью не менее ста шестидесяти километров в час. Спидометра я не видела, его заслоняла спина водителя. Я настоятельно потребовала накормить меня.
 — Сейчас нам приходится торопиться, — объяснял полицейский. — Впрочем, сейчас узнаю…
 Он стукнул в спину второго полицейского и передал ему мою просьбу. Тот опять связался с кемто по радии. Сначала нёс свою обычную тарабарщину, потом вдруг перешёл на немецкий:
 — Она хочет есть. Просит остановиться, чтобы поесть. Что делать?
 Выслушав ответ, он обернулся ко мне:
 — Мадам, дорога каждая минута. Вам придётся потерпеть, там вас уже ждут. А сейчас я приготовлю для вас кофе.
 Я не возражала. Радужное настроение сменилось глухим беспокойством. Почему он заговорил понемецки?
 Через минуту я получила кофе, который он приготовил в экспрессе, установленном под приборной доской. Нигде не останавливаясь, мы продолжали мчаться по прекрасному шоссе. Глухое беспокойство побудило меня более внимательно отнестись к тому, что меня окружает. На дорожном указателе я прочитала название городка, которое мне ничего не говорило. Потом мы проехали Анже. Я обратила внимание на то, что мы едем вдоль реки, и даже разглядела контуры какогото замка, потом второго, а через несколько минут и третьего. Все они были очень красивые, все разные, и все показались мне какимите знакомыми. Замки над рекой… Но ведь это… Боже, это же замки на Луаре!
 Их было столько, и они были такие красивые, что я забыла о всех своих страхах и целиком поддалась туристскому настроению. В городе Туре мы переехали на другую сторону реки. Я вертела головой во все стороны, и слезы радостного волнения текли у меня до щекам.
 Кофе мне здорово помог, красоты ландшафта целиком поглощали внимание, и три часа пролетели незаметно. Что такое три часа езды в автомашине? Сколько раз мне приходилось одним махом проходить трассу Варшава — Познань. И хотя моей машине было далеко до этой, у меня на дорогу редко когда уходило больше трех с половиной часов.
 Сразу за указателем «Шомон» мы свернули вправо. Перед нами показался замок. Он высился на пригорке, окружённый почти целыми крепостными стенами. Весь холм зарос травой. Мы въехали через ворота, украшенные круглыми башнями, я увидела газоны, деревья, цветы. Налево я успела заметить третью круглую башню. И вот мы оказались во внутреннем дворе замка.
 Я много слышала и читала о замках на Луаре, но мне никогда не приходилось слышать о том, что они могут быть резиденцией полиции. Отдел Интерпола, замаскированный под семейство американского миллионера? Впрочем, чего на свете не бывает.
 Я вышла из машины, с любопытством оглядываясь по сторонам. К нам подошёл какойто мужчина в штатском костюме и с беспокойством спросил у моих спутников понемецки, стараясь говорить как можно тише:
 — Она ничего не говорила?
 — Мы не расспрашивали, — ответили ему. — Шеф это сделает лучше.
 — Очень хорошо. Её никто не видал?
 — Никто.
 — Она сама ни о чем не подозревает? Не пыталась бежать?
 — Нет, все в порядке. Убеждена, что мы — полицейские.
 Я как уставилась на какието архитектурные красоты, так и окаменела на месте. Что со мной было, трудно описать. Среди многочисленных чувств, бушевавших во мне, на первый план выдвинулось непреодолимое желание надавать самой себе по морде. Боже мой, какая же я безнадёжная, законченная идиотка! Как я могла так попасться? Ради чего перенесла я столько мук? Пересекла Атлантику, избежала многочисленных опасностей у берегов Европы и вот теперь позволила себя обмануть и привезти к шефу, как глупую корову на бойню! Правда, коров на бойню не возят в белых «мерседесах», но это было слабое утешение. Как я могла? Почему не настаивала, что мне надо выйти, поесть, попить, позвонить, послать телеграмму? Почему я не просила останавливать машину у каждого встречного полицейского, чтобы бросаться им на шею? Уж тогда бы они меня запомнили, по крайней мере. О господи, что мне теперь делать?
 Этот вопрос решили за меня.
 — Мадам, будьте столь любезны… — галантно обратился ко мне мужчина в штатском.
 Он взял меня под руку, прихватил мои вещи и двинулся ко входу в одном из крыльев замка. Отчаяние придало мне силы.
 — Минутку! — вскричала я и вырвала у него руку. — Какой чудесный вид!
 Я не была уверена, что в моем голосе прозвучал лишь беззаботный восторг, но я очень старалась. А поскольку я поняла, что меня опять ждут суровые испытания, надо было хотя бы осмотреться. Реку загораживал кусок стены. Может, попытаться бежать через эту стену? Нет, неизвестно, что за ней. К тому же меня успеют схватить, пока я буду через неё перелезать. Уж лучше ночью…
 Потом я позволила отвести себя в здание. Внутреннее убранство было не менее роскошным, чем в бразильской резиденции. Техника тоже была на высоте. Громадный шкаф в стиле барокко оказался входом в лифт, венецианские зеркала раздвигались сами по себе, как только к ним приближались. В одной из комнат все стены от пола до потолка были заняты книжными полками. Одна из них сдвинулась в сторону после того, как нажали на медный шарик — деталь каминного орнамента, — и перед нами оказался кабинет шефа. Это было просторное помещение, интерьер которого приятно разнообразили архитектурные конструкции и кактусы в мраморных горшках. Посреди комнаты стоял шеф с приветливой улыбкой на лице.
 Случается так, что два человека, встретившись первый раз в жизни, сразу почувствуют симпатию друг к другу или такую же спонтанную антипатию. Както я познакомилась у Аниты с одним человеком, поляком, постоянно проживавшим в Дании. Это был весьма интересный мужчина. Я тоже не урод. Не скажу, чтобы нравилась всем без исключения, но и стихийного отвращения как будто не вызываю. В конце концов, я не косая, не рябая, не совсем уж лысая, из носу у меня не течёт. Короче говоря, новый знакомый был интересным мужчиной, да и я женщина хоть куда. Тем не менее не успели нас представить друг другу, как мы почувствовали такую сильную взаимную неприязнь, которую никакое воспитание, никакие светские навыки не смогли скрыть. Агрессивная неприязнь излучалась всеми порами тела и, пропитав воздух, сделала просто невозможным наше пребывание в одной комнате.
 Нечто подобное произошло и сейчас. Посреди комнаты стоял очень интересный мужчина в самом подходящем возрасте, и представьте, блондин! Темнорусые волосы, карие блестящие глаза, брови немного темнее волос и такие ресницы, что мне завидно стало. При этом стройный, высокий, но в меру, прекрасно сложен и прекрасно одет. Можно сказать, идеал мужчины!
 С первой же минуты этот идеал вызвал у меня такую же сильную антипатию, как и тот земляк, у Аниты. И я готова была поклясться, что вызвала у него подобное же чувство. Эта взаимная неприязнь возникла сама по себе, а не только потому, что он посягал на мою свободу и жизнь, а я держала в своих руках, вернее, в зубах, все его состояние.
 До этой встречи мы оба были полны решимости как можно дольше ломать комедию друг перед другом. Он собирался играть роль представителя Интерпола, а я — делать вид, что верю ему. Но как только мы увидели друг друга, сразу поняли, что не сможем притворяться, слишком сильна была в нас ненависть.
 — Вон! — бросил он моим сопровождающим, и тех как ветром вымело из кабинета.
 С минуту мы молча рассматривали друг друга.
 Я первая нарушила молчание.
 — Надеюсь, я могу сесть, — ядовито сказала я. — И надеюсь, меня наконец накормят. Или, может быть, вы и дальше намерены морить меня голодом?
 — Стоило бы, — не менее ядовито ответил он. — Ведь мягкого обращения ты не ценишь.
 Усевшись в удобном кресле, я налила себе содовой воды из стоявшего на столе сифона и подняла стакан.
 — За твоё здоровье! Люблю разговор начистоту. И могу тебя заверить, что жестокое обращение приведёт к ещё худшему результату.
 Не знаю, почему мы сразу перешли на ты, это такая редкость во французском языке. Может, нас сблизило единство взглядов на создавшуюся ситуацию, а может, мы инстинктивно избрали такую форму разговора в предвидении неизбежной ссоры, при которой трудно будет соблюдать вежливость. Очень удобно произнести «ты, свинья!» во втором лице единственного числа, и очень трудно сказать это же в любом другом лице другого числа.
 Он очень неприятно рассмеялся, подошёл к столику, налил себе виски и сел напротив меня.
 — Так, может быть, мы остановимся на чемнибудь промежуточном? — предложил он. — Каждый из нас располагает тем, в чем заинтересован другой. Ты держишь в руках мои деньги, я — твою жизнь. Ведь так?
 Я кивнула:
 — И что самое смешное, мы оба ничего не выигрываем. Убив меня, ты потеряешь деньги. Я же, сидя на твоих деньгах, потеряю жизнь. Ты видишь какойнибудь выход? Я лично нет.
 — А я вижу несколько. Сначала я хотел принять тебя в долю, но раздумал. Не то у тебя окружение, да и тебе доверять нельзя. Потом я собирался тебя обмануть, но не вышло. Когда ты поняла правду?
 — Ещё когда мы ехали, но надеялась, что ошибаюсь. Во дворе замка убедилась окончательно.
 Он поморщился, в его глазах отражалось растущее отвращение.
 — Так я и думал, что ты морочишь нас с этим немецким. Какие всетаки идиоты мои подчинённые! А так, говоря почестному, какого языка ты и вправду не знаешь?
 — Датского, — с искренним удовлетворением сообщила я. — И уверена, что никогда в жизни мне его не выучить. А теперь, мой дорогой, если ты немедленно не дашь мне есть, я отказываюсь продолжать разговор. И плевать мне на тебя, да и на себя тоже. Ничего ты из меня не выжмешь, потому что жизнью я не дорожу. Можешь убить меня хоть сию минуту, и не морочь мне больше голову.
 Моё лицо, как видно, явственно отражало бушевавшие во мне злость и упрямство, потому что, взглянув на меня внимательно, он удовлетворённо улыбнулся и нажал на какуюто кнопку. Раздался негромкий звонок.
 — Обед для дамы, — произнёс он кудато в пространство, и через минуту из стены выехал накрытый стол.
 Голодная и злая, смотрела я на расставленные яства, а он с иронией наблюдал за мной. В тот момент, когда я потянулась к тарелке, он отодвинул от меня стол.
 Застыв, я вопросительно взглянула на него.
 — О, пардон, — произнёс он с издёвкой.
 Я успокоилась, взяла в руку вилку, и в этот момент стол опять отъехал.
 Отнимать кость у голодной собаки — что может быть отвратительнее? Я перестала владеть собой. Хладнокровно, сознательно я дала выход слепой ярости.
 Ему удалось уклониться от моей вилки, но больше он ничего не успел предпринять. К сожалению, он сидел слишком далеко от меня, поэтому я не могла разбить все блюда непосредственно об его голову, но все их содержимое полетело прямо в него. Без единого звука крушила я все, что было в пределах досягаемости, стараясь по возможности как можно больше предметов бросить в противника. Он и не пытался остановить меня, видимо понимая, что с таким же успехом можно останавливать разогнавшийся паровоз. Он даже не встал с кресла и лишь пытался защитить себя подносом, как щитом. В заключение я налила себе в стакан воды из сифона, а сифон изо всех сил грохнула о мраморный горшок с кактусом. Этот заключительный аккорд вполне удовлетворил меня, я отпила немного воды, а остальную выплеснула в него, повторив «за твоё здоровье».
 Всю эту бурю он выдержал както удивительно хладнокровно, спокойно вытащил из кармана платок, вытер лицо, стряхнул с костюма остатки пищи и опять нажал на кнопку.
 — Второй обед для дамы, — произнёс он в пространство. — И пусть здесь уберут.
 Потом обратился ко мне:
 — Чтото в этом роде я как раз и ожидал от тебя. Очень мило с твоей стороны, что ты не обманула моих надежд.
 — Взаимно, — холодно ответствовала я.
 Затем мы минут десять сидели, молча наблюдая за тем, как в комнате наводили порядок. Стол с обедом был подан второй раз, и я принялась за еду, полная решимости убить его, если он опять начнёт выкидывать фокусы.
 Он продолжал молчать, глядя мне в рот, что меня очень раздражало. Когда я уже кончала есть, он сказал:
 — Ешь вволю. Возможно, это последний обед в твоей жизни, во всяком случае такой обед…
 Я пожала плечами, не удостаивая его ответом и пытаясь разгадать его планы. Слова этой скотины источали яд, и даже было странно, что они не прожигали насквозь ковёр на полу.
 Тем же самым безличным манером был подан кофе, и мы продолжили нашу беседу. Настроение моё значительно улучшилось после того, как я поела. Я даже потребовала, чтобы он объяснил, как им удалось меня поймать. Он охотно удовлетворял моё любопытство. Видно, ему доставляла удовольствие сама мысль о том, что они меня всетаки нашли.
 — Даже я не предполагал, что тебя черти понесли в океан, — заявил он, предварительно описав все, что делалось в резиденции после моего исчезновения. — Я догадывался, конечно, что твоя боязнь воды была притворной, но чтоб ты решилась на это… И только тот корабль, который ты пыталась таранить…
 Я вспомнила ту мерзкую громадину, которая встала на моем пути через океан. В числе пассажиров на том судне плыл какойто кретинжурналист. В восторге от сенсации, он продиктовал в редакцию газеты статью о нападении яхты «Морская звезда» на ни в чем не повинный пассажирский теплоход. На следующий день в газетах появились снимки: я приветливо махала рукой с кормы яхты. Всеми подчёркивалось одно обстоятельство: отсутствие на яхте государственного флага. Через два дня люди шефа добрались до парня, содравшего с меня триста долларов за бензин. На следующий день меня обнаружили уже за Канарскими островами.
 — Мы не рискнули напасть на тебя в море. Ты могла бы утонуть, что было бы преждевременно, — продолжал шеф свой рассказ. — Впрочем, в мире не нашлось бы корабля, который смог бы догнать эту яхту. Мы стали ждать тебя на побережье, ведь гденибудь тебе пришлось бы пристать. Наши вертолёты держали под наблюдением и сушу, и море. Мы решили, что потопим яхту лишь в том случае, если ты поплывёшь в Копенгаген, а это было маловероятно, так как ты, должно быть, представляла, как трудно тебе будет пройти ЛаМанш. Конечно, ты могла бы исчезнуть сразу после высадки, и это очень осложнило бы наши поиски, но ты была столь любезна, что дождалась моего человека. Очень мило с твоей стороны.
 — Чтоб вам лопнуть, — от всего сердца пожелала я и закурила. — Полиция меня не ищет?
 — Ищет, конечно, — равнодушно ответил он. — Но ты сама понимаешь, насколько наше положение было выигрышнее. Мы опередили их по крайней мере на неделю.
 — Ведь найдут же она меня когданибудь!
 — Будь спокойна, не найдут.
 — Ну, ладно, — помолчав, сказала я, — оставим это. Но объясни мне, пожалуйста, чем вызвано ваше упорное желание лишить меня жизни? Ведь если бы не это, от скольких хлопот вы бы себя избавили! Почему, черт возьми, вы с самого начала решили меня убить?
 — Не «мы», — со злостью поправил он меня. — Признаюсь, мои люди немного растерялись. Меня там не было… Давай рассуждать логично. Если бы не облава в игорном доме… Если бы не полиция… Если бы у нас было хоть немного времени, чтобы поговорить с тобой и, не возбуждая подозрений, узнать от тебя, что сказал Бернард, тебя никто не стал бы убивать. Тебя подержали бы несколько дней гденибудь в укромном месте и выпустили бы на свободу, а ты бы даже и не догадалась, кто это сделал и почему. Увы, выходы были блокированы полицией, и тебя пришлось срочно забирать оттуда. Ну а потом ты сразу стала слишком много знать.
 — Минуточку, — прервала я. — А зачем меня держать в укромном месте?
 Он с раздражением пожал плечами:
 — Ну как ты не понимаешь? Я не могу рисковать. Уже на следующий день полиция узнала бы от тебя, что сказал Бернард, и добралась бы до наших сокровищ. А если бы нам чтонибудь помешало их вовремя забрать? Достаточно сущего пустяка.
 — Неужели ты и в самом деле думаешь, что я тебе все скажу, тем самым лишая себя последней надежды остаться в живых? — спросила я. — Вот уж не знаю, кто из нас двоих глупее…
 — Мы ещё поговорим на эту тему, — нетерпеливо перебил он. — А сейчас, моя красавица, о самом главном. Ты помнишь, что сказал покойник?
 — Каждое слово, — ответила я, и теперь уже из моих слов сочился яд. — До сих пор его слова звучат у меня в ушах. Страшно хочется знать, где находится это место. Может, даже больше, чем тебе.
 Я поудобнее уселась в кресло, наблюдая с мстительной радостью за действием своих слов. Между нами шла открытая война, ни о каком перемирии не могло быть и речи. Сдвинув брови, он с ненавистью смотрел на меня, о чемто размышляя, потом встал и подошёл к стене. На стене висела внушительных размеров картина — прекрасная абстрактная мазня в простой грубой раме. Взявшись рукой за раму, он повернулся ко мне:
 — Пожалуй, я удовлетворю твоё любопытство. Ты уже столько знаешь, что небольшое добавление не играет роли. Подойдика и найди это место сама. Я не знаю, где оно, но ты должна найти. И пусть теперь у тебя тайна не только звучит в ушах, но и стоит перед глазами. Чувствуешь, какой ты становишься важной персоной? Нука взгляни.
 Верхняя горизонтальная часть рамы отделилась и исчезла, чтото тихо щёлкнуло, и на картину опустилась огромная карта мира. Всю её покрывала мелкая сеть, в которой чётко выделялись меридианы и параллели. Все линии сетки, не исключая меридианов и параллелей, были аккуратно пронумерованы, прячем совершенно беспорядочно. Трудно было заметить в этом обозначения какуюто систему, за исключением одного: все вертикальные линии обозначались цифрами, а горизонтальные — буквами. Цифры и буквы были то одиночные, то двойные, то маленькие, то большие, то те и другие вместе. Мне сразу бросился в глаза экватор, обозначенный ТР. Нулевой меридиан, тот, что проходит через Лондон, значился под номером 72. Меридианы рядом с ним обозначались цифрами 11, 7 и 24. Кроме обозначения линий, на карте были нанесены также расстояния от пересечения линий сети до различных заметных пунктов на местности.
 Увидев эту карту, я сразу же поняла, что означают цифры, названные умирающим, и тут же решила выяснить, как бы я зашифровала очень живописный грот в Малиновской скале, что высилась на берегу Вислы. Ведь дураку было понятно, что этот негодяй показал мне карту с явным расчётом на то, что я тут же кинусь выяснять, где находятся его сокровища, а ему остаётся лишь проследить, куда я смотрю. Вот он и наблюдал, не спуская с меня глаз, как и отыскивала Краков, потом Чешин, потом, чтото бормоча себе под нос, выясняла, что мне пришлось бы воспользоваться меридианом номер 132 и параллелью В. Труднее было выяснить расстояние в метрах от меридиана до грота, так как я не очень хорошо помнила, где находится этот грот. Покончив с гротом, я перенеслась в Родопы — помоему, очень подходящее место для укрытия всевозможных вещай, проехалась, тыкаясь носом, по всем греческим островам, невнимательно отнеслась к Альпам, осмотрела Пиренеи и покинула Европу. Очень надеюсь, что в тот момент, когда я изучала Пиренеи, ни в глазах, ни в каком другом месте у меня ничего же блеснуло.
 — Хватит! — решительно заявил шеф, когда я с захватывающим интересом принялась изучать Кордильеры. — Теперь ты знаешь, где спрятаны мои деньги, ведь так? Я тоже знаю, что в Европе, так что перестань придуриваться.
 Я ничего не ответила, сочтя за лучшее гордо промолчать. Карта взвилась вверх, рама картины вернулась на своё место. Я подошла к окну. Какой прекрасный вид, и какой контраст по сравнению с тем, что происходит здесь!
 — Ну, хорошо, — зловеще проговорил шеф. — Попытаемся взяться за дело подругому.
 Расчёт у него был такой: сначала закрепить в моем сознании место, где хранятся сокровища, а потом выведать его у меня научными методами. Правда, меня давно интересовало, как выглядит детектор лжи в действии, но я никогда не думала, что придётся испытать его на себе. А ведь я так боюсь всяких электрических приборов!
 Я всетаки очень надеялась, что они не сделают ничего такого, что могло бы повредить моему здоровью и памяти, и поэтому без возражений позволила отвести себя в комнату, которая была похожа на все сразу: на лабораторию, кабинет врача и диспетчерскую электростанции. Все так же без возражений я позволила подключить себя к какимто проводам и была очень довольна, что все мои чувства, в том числе и боязнь выдать тайну, вытеснил панический страх перед электрическими приборами.
 Я сразу придумала, как обмануть хитрый аппарат. Ещё в процессе подготовки к испытанию я убедила себя, что сокровища бандитов спрятаны в гроте на Малиновской скале. Я не успела придумать лучшего места и упорно повторяла про себя «скала Малиновская, Малиновская скала», так что сама почти поверила в это. Испытание заключалось в следующем: никаких ответов от меня не требовали, а только называли разные места и приборы регистрировали мою реакцию. Малиновская скала прочно сидела во мне. Я старалась представить её себе, в своём воображении отчётливо видела каждый её кусочек. К счастью, на своё воображение я никогда не жаловалась и вот сейчас очень живо представляла себе плоский камень на пологом склоне у входа в грот, огромные мокрые камни внутри его, узкие входы в боковые коридоры, чёрный бесконечный нижний коридор, подземное озеро. Вообщето в самом низу пещеры я никогда не была, озера в натуре не видела, но именно там я разместила в своём воображении ящики с золотом и алмазами. Правда, ящиков с золотом и алмазами мне тоже никогда не доводилось видеть в натуре.
 Во время испытания Малиновская скала не была названа — очень может быть, что они о ней и не слышали, и электрические датчики показали, что на меня ничего не произвело особого впечатления. И ещё они показали, что сначала я нервничала, а потом успокоилась. Ещё бы, конечно, успокоилась, убедившись, что мне не больно и меня не бьёт электрическим током.
 Мы вернулись в кабинет.
 — Боюсь, котик, ты совсем спятил, — сказала я шефу с укором. — Ты что, не знаешь, что я смертельно боюсь электрического тока? Я могла от страха потерять рассудок, не говоря уж о памяти. Какая тебе от этого польза?
 — Я делал расчёт на твою поразительную выносливость, — ядовито ответил он. — А теперь, золотце, я обращаюсь к твоему здравому смыслу. Ты знаешь, где сейчас находишься?
 — Болееменее. А что?
 — Идём, я тебе чтото покажу.
 Он подвёл меня к стене, состоящей из больших, неплотно пригнанных друг к другу камней, наклонился и нажал на камень у самого пола: два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой. Я с любопытством наблюдала за ним. Он выпрямился и подождал несколько секунд. Из стены, на уровне моего лица, медленно и бесшумно выдвинулся один из камней, наполовину открывая скрытую за ним стальную дверцу, на которой виднелся диск с цифрами. Шеф прокрутил нуль. Камень, находящийся ниже, дрогнул, выдвинулся и тоже отошёл в сторону. В глубокой нише стоял сейф размерами приблизительно метр двадцать на шестьдесят сантиметров.
 — Тут моя святая святых, — пояснил шеф. — Чтобы открыть сейф, надо набрать цифры двадцать восемь сто двадцать один. Запомнишь?
 Он набрал на диске цифры 28121, и дворца открылась. Внутри находилось много бумаг и пачки банкнот.
 — Кажется, ты выразила пожелание получить тридцать тысяч долларов в качестве возмещения за моральный ущерб, — продолжал он, повернувшись ко мне и опершись локтем о камень. — Здесь значительно больше. Пожалуйста, они будут твои при условии, что ты возьмёшь их сама.
 Оставив сейф, он вдруг направился к моим вещам, оставленным в другом углу комнаты. Сначала заглянул в сумку.
 — Что у тебя тут? Документы, деньги, обычное бабье барахло…
 Положив мою сумку в сейф, он принялся за сетку. Осмотрел атлас, словарь, целлофановый мешочек с вязаньем и прочие мелочи. Видно, ему пришла в голову какаято идея, так как он отложил мешочек с недовязанным шарфом, а остальное аккуратно сложил в сейф рядом с сумкой и запер сейф.
 — Нука открой, — сказал он мне.
 Я послушно выполнила приказание: набрала цифры 28121, — током меня не ударило, и сейф открылся.
 — Видишь, как это легко? — с издёвкой спросил он. — И подумать только, что тебе не хватает сущего пустяка — свободы.
 — Пока я свободна, — холодно ответила я.
 — Долго это не продлится, — зловеще заметил шеф.
 Заперев сейф и водворив на место камни, он жестом указал мне на кресло. Я молчала, ещё не решив, учинить ли немедленно новый разгром в помещении или дать окрепнуть нараставшей во мне злости.
 — Что это? — спросил он, встряхивая целлофановый мешочек. Я вежливо удовлетворила его любопытство:
 — Шарф. Из белого акрила. Моё вязанье.
 — Ах, вязанье… Очень полезное занятие, хорошо укрепляет нервную систему. Вязанье тебе оставят…
 Помолчав, он продолжал:
 — А теперь поговорим серьёзно. Слушай внимательно, что я тебе скажу, и знай, что слово моё твёрдо. Тебя не убьют. Я прекрасно понимаю, что тебе нет никакого смысла сообщать мне тайну, зная, что сразу после этого тебя укокошат. Так вот, тебя не укокошат…
 — Не считай меня такой дурой, — прервала я. — Неужели ты думаешь, что я тебе поверю. Что, я и в самом деле выгляжу такой идиоткой? И все это ты мне только что показал для того, чтобы убедить меня, что, как только я тебе сообщу тайну, я выйду отсюда живая, невредимая и свободная?
 — Отнюдь, — спокойно ответил он. — Все это я показал тебе для того, чтобы ты наконец поняла, что никогда отсюда не выйдешь. Ни отсюда, ни из какоголибо другого места. Я располагаю возможностями обеспечить тебе жизнь, как в раю, ты сможешь даже общаться с людьми. Правда, это будут мои люди. Ничего не поделаешь, дорогуша, в катастрофах люди теряют руку, ногу или зрение. Ты потеряешь свободу. Несчастный случай, только и всего. Вся разница заключается в том, как будет выглядеть твоя будущая неволя.
 Критически оглядев меня, он продолжал:
 — Имеет смысл поспешить с решением. Тебе уже не восемнадцать. Некоторые процессы необратимы, например, седина…
 — Седина всегда была мне к лицу, — прервала я. — Даже красила меня.
 — Не уверен, что тебя украсит отсутствие зубов. И не перебивай меня. Слушай. Думаю, я понял, что ты собой представляешь. Всякое физическое воздействие приведёт к тому, что ты только ожесточишься и замкнёшься в своём диком упрямстве. Я дам тебе время подумать. У тебя есть две возможности: находиться в заключении в очень плохих условиях и находиться в заключении в очень хороших условиях. Как выглядят эти хорошие условия, ты приблизительно знаешь, а я могу тебя заверить, что они будут превосходить все виденное тобой в жизни. Как выглядят плохие условия, ты убедишься сама. И сама примешь решение. Я подожду…
 Ядовитая ирония, прозвучавшая в последних словах, вызвала во мне глубокое беспокойство. Что придумал этот негодяй? Цепью меня прикуют, что ли? И вообще, что за чушь он здесь молол, какая неволя? В наше время, в цивилизованной стране, под носом полиции?
 Я вдруг почувствовала страшную усталость. Пора кончать эту свистопляску.
 — Слушай, хватит валять дурака. Зачем мне твои деньги? Да подавись ты ими! Оставь меня в покое, а я тебе передам слова покойника.
 — Так говори же!
 — Как же, держи карман шире. Сначала выпусти меня, дай пожить нормально. Месяца через три, когда ты убедишься, что я умею держать язык за зубами, а я буду уверена, что ты окончательно оставил меня в покое, я скажу тебе все, что ты хочешь.
 — Ты понимаешь, что говоришь? Ведь как только ты окажешься на свободе, полиция сразу вцепится в тебя.
 — А я придумаю чтонибудь. Ну, например, что вы стукнули меня по голове, я у меня отшибло память. Даже фамилию свою забыла.
 — Глупости, — решительно заявил он, подумав. — Не пойдёт. Будем говорить откровенно: ты мне сейчас не веришь. А что изменится через три месяца? Почему тогда ты мне поверишь? Кто гарантирует, что через три месяца я тебя не прикончу?
 — Не прикончишь, мой цветик, напротив, будешь оберегать мою жизнь. Я оставлю у нотариуса завещание. «Вскрыть после моей смерти». А в нем опишу все, как есть.
 — Ну и придумала! А если ты, скажем, угодишь под машину?
 — Но ведь и ты можешь угодить. Ну, ладно, я напишу: «Вскрыть в случае моей смерти при подозрительных обстоятельствах».
 Он покачал головой:
 — Знаешь, мне легче оберегать твою жизнь, когда ты находишься под рукой. Да и вообще моё предложение мне кажется лучше. Давай уж сначала последуем ему. А если серьёзно, когда же ты поймёшь наконец, что у тебя нет выхода? Никто на свете не знает того, что знаешь ты, значит, тебя мы не выпустим. Полиции меня не найти, личность моя им неизвестна. В моем распоряжении восемнадцать фамилий и четыре подданства, никто не знает; кто я и чем занимаюсь. Ты же можешь навести полицию на мой след, изза тебя в моей жизни и деятельности могут возникнуть осложнения. Нет, дорогая, будет с тебя того, что я дарую тебе жизнь. Выпусти тебя — и ты станешь для меня постоянным дамокловым мечом.
 — Боже, какой нервный, — удивилась я. — А ято думала, что при твоей работе…
 — Все! — коротко и зло бросил он вставая. — Хватит болтать. Сейчас тебя отведут в апартаменты, которые ты сможешь покинуть лишь после того, как скажешь. Вязанье можешь взять с собой.
 — Ну, как знаешь, — холодно ответила я. — Раз хочешь войны — будет тебе война!
 — Ненормальная! Война со мной?!
 Его насмешливый голос продолжал звучать у меня в ушах, когда я в сопровождении двух гориллообразных служителей спускалась по лестнице. Шла я спокойно, хотя бушевавшая во мне злоба могла бы смести с лица земли весь этот замок. Нет, какова наглость! Ну, я ему покажу…
 Я не сомневалась, что меня будут держать под стражей. Но не сомневалась я и в том, что обязательно попытаюсь бежать. А так как при побеге необходима хорошая физическая форма, пожалуй, самое разумное сейчас — вести себя спокойно, иначе, усмиряя меня, могут повредить мне ногу или другой какой ущерб нанести.
 Итак, зажав в руке целлофановый мешок, я без сопротивления продолжала спускаться по лестнице. По дороге мне удалось установить, что мы находимся в большой, круглой башне. Я старалась не потерять ориентировку, хотя винтовая лестница очень затрудняла это. На всякий случай я сосчитала количество ступенек одного пролёта лестницы.
 Замок как таковой, по моим представлениям, уже давно кончился, а те помещения, где мы сейчас оказались, следовало бы назвать подземельем. Причём весьма запущенным подземельем. Гориллы с трудом открыли какуюто дверь, я думала, что за ней будет моя камера, но перед нами опять был коридор, а в конце его опять лестница. Теперь я уже очень внимательно считала: семнадцать ступенек и ещё семнадцать, всего тридцать четыре. Эта лестница была полуразрушенная, совсем без перил, очень неудобная. Внизу оказалась небольшая дворца, вернее, просто каменная плита, подвешенная на громадных петлях. Прежде чем её открыть, пришлось разобрать скопившуюся перед ней кучу камней и какихто железок. Судя до всему, последний раз эту дверь открывали лет триста назад. Один служитель караулил меня, а двое других навалились на дверь, пытаясь открыть её. С большим трудом им удалось это сделать. Заскрежетав по каменному полу, дверь приоткрылась.
 Нет, добровольно я туда всетаки не вошла, меня втолкнули. Оставив мне средневековый масляный светильник, три гориллы совместными усилиями потянули дверь к себе. Я услышала лязг и скрежет засовов, на которые они ещё повесили замки, что было уже явным излишеством. Даже если бы эта дверь не была заперта, я все равно не смогла бы её открыть. И не только потому, что у меня не хватило бы сил, — просто не за что было тянуть. Создатель этих покоев не предусмотрел возможности открывать дверь изнутри.
 Теперь самое время было бы проснуться, стряхнуть с себя этот кошмарный сон. Трудно было поверить в реальность происходящего, слишком ужасной была эта реальность и в то же время какойто нереальной, фантастической, средневековой. Может быть, всетаки это сон или простонапросто глупый розыгрыш? Неужели и в самом деле меня собираются держать здесь в заключении?
 — Эй, ты! — загремело вдруг у меня над головой.
 Глаза постепенно освоились с темнотой, которую не мог рассеять жалкий светильник. Высоко подняв его, я увидела, что готические своды уходили в высоту, заканчиваясь небольшим чёрным отверстием диаметром сантиметров в двадцать пять.
 — Эй, ты! — опять раздался вой из той дыры.
 — Ну, чего? — злобно заорала я в ответ.
 — Как тебе понравились новые апартаменты?
 Я узнала голос этого мерзавца. Если он рассчитывает, что я начну канючить и хныкать, то ошибается!
 — Чудесное помещение! — крикнула я изо всех сил, чтобы мой голос дошёл до него. — Люблю высокие гробы!
 Из чёрной дыры донёсся язвительный смех:
 — Это камера приговорённых к голодной смерти. Слышишь?
 — Слышу! Очень хорошо, всегда мечтала похудеть.
 — Будешь сидеть там до тех пор, пока не надумаешь. Еду тебе дадут, не бойся. Как надумаешь, позови меня. Приятных раздумий!
 — А пошёл ты… — невежливо ответила я.
 Не было больше сил изощряться в остроумии. В ответ послышался смех, и все стихло.
 Со светильником в руке я попыталась осмотреть помещение. Отчаяние приглушило бушевавшую во мне ярость. Подземелье было небольшое, метров пять на шесть, неправильной формы, с каменными стенами и каменным полом. Один угол занимала куча гнилья — видимо, когдато это было соломой; в другом валялись кости, может быть человечьи; в третьем лежали два больших камня, на которые можно было сесть. Я села на один из них, светильник поставила на другой и уставилась на мокрые стоим, пытаясь подавить охвативший меня ужас.
 Так вот что он имел в виду, говоря, что мне придётся быстро принимать решение! И он прав. Здесь я быстро схвачу ревматизм, заболею цингой и сойду с ума. Я уже не говорю о кислородном голодании, малокровии, потере зрения. И о колтуне. Когда все это вместе навалится на меня, мне, пожалуй, уже будет на все наплевать.
 И всетаки рассудок отказывался поверить в случившееся. Просто этот негодяй хочет меня запугать. Он ждёт, что я сдамся, а потом с издёвкой покажет мне выход из моей темницы — наверняка самый простой, а я не смогла его обнаружить. Нет уж, не дождётся!
 Через несколько часов решимость моя весьма поубавилась. Гдето высоко надо мной наступила глубокая ночь, нормальные люди спали в нормальных постелях, дышали нормальным воздухом. Только я, как какаято пария, сидела на мокром твёрдом камне в отвратительной чёрной яме, вонючей и осклизлой, костенела от промозглой сырости, и не было у меня никаких надежд выбраться отсюда.
 Поочерёдно я прошла через стадии уныния, паники, ярости и впала в апатию. Находясь в этом последнем состоянии, я заснула, сидя на камне и опершись спиной о стену. Спала я недолго и проснулась от холода. Все тело затекло. Мне казалось, что у меня уже начинают выпадать зубы и вылезать волосы. И ещё меня тревожила мысль о крысах. Я чувствовала, что чегото здесь не хватает, и только теперь поняла, чего именно. Ну конечно же, крыс. Если бы они здесь водились, то уже повылезали бы. Почему их не видно?
 И мои мысли приняли иное направление. Я стала думать над тем, сколько времени крысы могут обходиться без пищи, и пришла к заключению, что они наверняка все повымерли ещё лет сто назад. Если мне специально и подпустят парочку, это меня не испугает. Ни мышей, ни крыс я не боюсь, в этом отношении я не типичная женщина. Значительно больше мне не понравилось бы наличие здесь хотя бы самой завалящей змеи.
 Часы показывали шесть. Должно быть, шесть утра, вряд ли я смогла проспать на этом камне почти сутки. Машинально заведя часы, я сделала несколько гимнастических упражнений, пытаясь восстановить нормальное кровообращение и хоть немного согреться. От одного только взгляда на воду, стекающую по стенам с тихим плеском, становилось холодно.
 Мне абсолютно нечем было заняться — совершенно чуждое моей душе и моему складу характера состояние. Единственное место, где я была бы счастлива, если бы мне нечего было делать, это побережье тёплого моря, эти же «апартаменты» никак его не напоминали. Во всяком другом месте я обязательно должна чемнибудь заниматься. Боюсь, мне не хватило бы книги, чтобы описать все глупости, которые я наделала в своей жизни лишь изза того, что моя активная натура упрямо требовала деятельности.
 А вот теперь я могла только сидеть на камне и бессмысленно таращиться в темноту. Ах, да, я ещё могла метаться по камере. Известно, что как первое, так я второе занятие всячески способствуют тому, что заключённые скорее сходят с ума. Поскольку это отнюдь не входило в мои намерения, я принялась интенсивно размышлять.
 Очевидно, негодяй решил продержать меня здесь дня три, рассчитывая, что я смирюсь. Не на такую напал. Три дня — не вечность, за три дня вряд ли моему здоровью будет нанесён непоправимый ущерб. Три дня я выдержу. А пока не мешает заняться чемнибудь, чтобы время шло быстрей. Раз физическая работа невозможна, займёмся умственной.
 Подложив под, извините, себя целлофановый мешочек с незаконченным вязаньем (сразу стало мягче), я опёрлась спиной о стену и начала думать о замке, в котором нахожусь. Попыталась его себе представить. Я хорошо помнила дорогу в эту проклятую темницу. За её дверью — тридцать четыре ступеньки крутой лестницы, поворачивающей направо, потом коридорчик. Он тоже, если смотреть отсюда, сворачивал вправо. Оно и понятно, ведь башня круглая. Высота каждой ступеньки, ну, скажем, сантиметров двадцать восемь, они были жутко неудобные. Двадцать восемь умножить на тридцать четыре… Больше девяти метров. Интересно, будет ли девять метров до отверстия в потолке?
 Наряду с умственным я всетаки занялась и физическим трудом. Надо было измерить помещение — в длину, ширину и по мере возможности в высоту. Отмерив метр на нитке акрила (расстояние между вытянутыми пальцами моей правой руки равнялось двадцати сантиметрам, а, кроме того, приблизительно метр составляло расстояние от конца пальцев вытянутой руки до другого плеча), я измерила все, что могла. По моим предположениям, выходило, что коридорчик находится выше потолка моей камеры.
 Затем я стала вспоминать, как выглядела лестница верхнего яруса. Один пролёт состоял из десяти ступенек. Какой они были высоты? Пожалуй, от двадцати до двадцати трех сантиметров, как в обычной подвальной лестнице. Допустим, что в каждом пролёте около двух метров двадцати сантиметров. Всего было шесть пролётов. А перед этим была ещё лестница, по которой я шла с первого этажа здания в башню, там было четырнадцать ступенек, очень удобных. Минутку, сколько это будет всего?
 Когда я уже подсчитала, что в данный момент нахожусь на двадцать восемь метров ниже уровня первого этажа замка, и пыталась представить эту высоту в привычных мне мерках варшавских жилых домов, над моей головой раздался хриплый вопль:
 — Эй, тыыы!
 — Ну, чего ещё? — заорала я в ответ, недовольная тем, что меня отрывают от цела.
 — Ты ещё жива?
 Б хриплом голосе мне послышалось как будто сочувствие. Нет, это явно не голос шефа.
 — Нет, померла!
 Из чёрной дыры донеслось визгливое похрюкивание, а потом тот же голос прокричал:
 — Без глупостей, а то не получишь еды. Тому, кто помер, у нас еду не дают.
 — Скажите пожалуйста! — громко удивилась я. — А я думала, все равно заставляют есть.
 В дыре опять захрюкали, а потом там чтото показалось.
 — Держи! И не лопай сразу все, это тебе на весь день.
 Ко мне на верёвке спустилась корзинка. В ней оказалось полбуханки чёрного хлеба, и даже не очень чёрствого, глиняный кувшин с водой, пачка сигарет и спички. На секунду я закрыла глаза, стараясь справиться с забившимся вдруг сердцем, потому что все это время сверхъестественным усилием воли я пыталась подавить в себе всякую мысль о сигаретах. Я знала, что для меня будет самым мучительным…
 — Ну, что ты копаешься? — заревело под потолком. — Вынимай скорей, я забираю корзину.
 Кувшин я поставила на пол, а хлеб и сигареты держала в руках, так как их некуда было положить. Корзину подняли вверх.
 — Эй, ты! — вдруг заорала я.
 — Чего тебе?
 — А ты кто?
 — А тебе зачем?
 — Я должна знать, с кем разговариваю. И вообще, джентльмен должен представиться даме.
 В раздавшемся в ответ хрюканье мне удалось различить явственные «хахихи».
 — Я здесь сторожу! — загромыхало в ответ. — Теперь вот тебя буду караулить и еду тебе давать. А если тебе чего надо, ты должна мне сказать.
 — Надо! — сразу же ответила я.
 — Чего?
 — Трон из слоновой кости с жемчугами!
 — Ладно, скажу шефу! До свиданья.
 — Слава труду!
 В ответ опять послышалось весёлое повизгивание, и все стихло.
 Я занялась хозяйством. Сигареты и спички положила в целлофановый мешок. Хлеб съела и запила водой из кувшина, которая вопреки ожиданиям не была тухлой. Потом закурила, очень осторожно, стараясь определить, не испытываю ли какихлибо подозрительных ощущений. Могли ведь подсунуть всякую гадость, наркотики, например…
 Появилась ещё одна тема для размышлений. Похоже, у меня не будет недостатка в пище для ума. Почему мне дали сигареты?
 В свете коптилки было видно, как дым от сигареты тянулся вверх, клубами повисал там и понемногу вытягивался в дыру. Воздух в темнице трудно было назвать свежим. А если дыру заткнут? А если я в отчаянии буду палить сигарету за сигаретой? Да, очень разумно предоставить сигареты узнику, если хочешь, чтобы он поскорее загнулся. А может, этот дым позволяет наблюдающим за мной определить, что я делаю?
 Решив свести курение до минимума, я вернулась к размышлениям о конструкции и планировке замка. В конце концов высоту, вернее, глубину, я определила. Оказывается, я находилась на девятом этаже здания, поставленного с ног на голову и вкопанного в землю. Причём над землёй торчали подвалы и фундамент. Меня даже несколько развлекла такая оригинальная постройка. Потом я приступила к определению сторон света. Сделать это было непросто, так как я плохо знала замок.
 Я ещё не пришла ни к каким достойным внимания результатам, когда сверку опять послышался голос. Теперь орал шеф собственной персоной:
 — Эй, послушай! Где ты там?
 — Нет меня! Испарилась. Чего тебе надо?
 — Что означает трон? Что ты хочешь сказать этим?
 Всетаки трудно было разговаривать в таких условиях, когда приходилось кричать изо всех сил. Сначала я никак не могла понять, о каком троне он говорит. Потом вспомнила.
 — А что? У тебя нет трона?! — В моем крике слышались одновременно и удивление, и недоверие.
 — Какого трона, черт возьми?
 — Золотого! С жемчугами!
 Молчание. Видимо, он переваривал мою просьбу. Потом громко спросил:
 — Ты там не спятила часом?
 — Ладно, согласна на диван. Но обязательно крытый фиолетовым сафьяном.
 До него наконец дошло, что я издеваюсь над ним.
 — Ну что ж, сделаем! Выпишу фиолетовый сафьян и велю обить диван. А к тому времени, когда его изготовят, ты уже не будешь так веселиться.
 Он удалился. Я опять принялась за размышления, правда принявшие несколько иное направление. Пожалуй, все это значительно серьёзней, чем я думаю. Шутки шутками, но в этой промозглой дыре я уже через несколько недель погублю своё здоровье. Мокрый пол, мокрые стены… Сидение на камне уже сейчас отдавалось во всех косточках, я мечтала лечь, но уж очень отвратительно выглядела прогнившая солома. На чьюлибо помощь мне рассчитывать нечего: никто не знает, где я высадилась, никто не видел, как я ехала сюда… Кто может добраться до этих ужасных подземелий, находящихся, наверное, на уровне Луары? Этот бандит может продержать меня здесь до конца моих дней, и никто ему не помешает. А если даже меня и выпустят отсюда когданибудь, какой я выйду?
 Живое воображение позволило мне представить себя, и волосы мои встали дыбом от ужаса. И опять дикая ярость охватила меня. Этот негодяй распоряжается мною, хочет отнять у меня часть жизни. Столько вокруг солнца, воздуха, люди вокруг живут, как им вздумается, а меня заточили в этом подземелье без всякой моей вины. Так нет же, я выйду отсюда, и выйду сама, не нужно мне его милости!
 До самого вечера перебирала я всевозможные варианты побега. Чего только не приходило в голову! Вскарабкаться по верёвке, на которой мне спускали пищу, высадить дверные петли… Обдумывая эти возможности, я ходила, садилась, опять вставала, потом опять садилась, стараясь менять позу и все чаще поглядывая на солому. Наконец я поняла, что больше не выдержу. Разорвав целлофановый пакет, я покрыла им солому. Будем считать, что это защита от влаги. Незаконченный шарф послужит защитой от холода. Когда я разворачивала вязанье, из него выпал крючок. Им я нацарапала на камне черту, решив вести календарь, как это принято у заключённых.
 Черта провелась очень легко, что натолкнуло меня на мысль начертить на камне план замка — тогда можно будет нагляднее его представить. Идея оправдала себя. Я помнила, где находилось солнце, когда мы въезжали во двор, помнила, сколько было времени в тот момент, и без труда определила стороны света. На соседнем камне я начала восстанавливать по памяти внутренний план замка.
 Гдето около полуночи я уже точно знала, какая стена моей темницы северная, а какая южная. Пока мне это было ни в чему. Задумалась же я вот над чем: по моим подсчётам выходило, что вокруг моего подземелья не было других помещений — одноодинешенькое, как несчастная сирота, оно было выкопано в холме над Луарой. Как это можно использовать?
 Измученная, я наконец заснула, скрючившись на целлофане, и проснулась, стуча зубами от холода, вся промокшая и закоченевшая. На здоровье я никогда на жаловалась и вынослива была на редкость, но тут… К ранее намеченным болезням надо, пожалуй, добавить ещё и воспаление лёгких. Нет, решительно следует чтото предпринять.
 Больше всего воды было на полу, где она накапливалась, стекая со стен. Правда, часть её уходила в щели между камнями, но лишь небольшая часть. С неимоверными усилиями мне удалось перекатить большие камни в другое место — не скажу, что более сухое, но, как мне показалось, менее мокрое. Затем крючком я немного расширила щели между камнями в самом нижнем углу камеры. Вроде бы помогло. И уж во всяком случае, я немного согрелась во время работы.
 Рёв стражника застал меня в тот момент, когда я перекладывала камни, пытаясь соорудить из них ложе:
 — Эй, ты! Жива?
 — Отвяжись! — заорала я злобно, так как от неожиданности у меня дрогнула рука и камень придавил палец. — Какого черта задаёшь глупые вопросы?
 — Так я же говорил! Если померла, не получишь еды! Опорожни корзину и верни кувшин!
 Вынимая из корзины те же продукты, что и вчера, я обратила внимание на её форму. Это была не обычная корзинка, а как бы плетёный прямоугольник с дном. Я проследила за ней, когда страж поднимал её, и увидела, что дыра в потолке как будто увеличилась. По всей вероятности, пробитое в толще свода отверстие сужалось вверху и предназначалось также для наблюдения за узником. Надо будет проверить.
 — Эй, ты! — крякнула я стражнику. — И много у тебя подопечных?
 — Нет, ты одна. Когдато было много, а теперь никого нет!
 — Скучно тебе, должно быть?
 — Чего?
 — Скучно, говорю? — заревела я, как раненый лось. — Работы мало!
 Сверху раздалось чтото напоминающее обиженное фырканье:
 — Ещё чего! Работы хватает! И не твоя это забота, лучше о себе позаботься!
 — А что ты ещё делаешь? — поинтересовалась я.
 — За садом смотрю! — проревела дыра. — Ворота открываю, петли смазываю, все делаю! Ещё котельная на мне!
 — И давно ты здесь работаешь?
 — Всю жизнь! И отец мой здесь работал, и дед! Сторожили таких, как ты. Мой прадед сторожил и прадед моего прадеда! — В доносящихся сверху воплях явно звучала фамильная гордость. — Раньше труднее было! Много тут сидело всяких, и то и дело они или убегали, или помирали. Одного моего прадеда повесили, трое у него сбежало! Ты не сбежишь!
 — А и и не собираюсь!
 — Чего?
 — Ты что, глухой? Говорю, что и не собираюсь!
 — Почему это?
 — А мне здесь нравится!
 Это его так поразило, что он оторопело замолчал. Потом раздалось недоверчивое:
 — Что глупости говоришь?
 — И вовсе не глупости! Такая у меня натура — люблю жить в мокрых подземельях! Всю жизнь мечтала! — И когда услышала в ответ недоверчивое хмыканье, обиженно прибавила: — Ты что, не веришь мне? В таком случае я с тобой больше не разговариваю!
 — Скажи только, что передать шефу?
 — Передай ему, чтоб он лопнул!
 Это, как видно, понравилось стражнику, так как сверху раздалось уже знакомое мне визгливое похрюкиванье, и все смолкло. Я не была уверена, что моё пожелание будет передано.
 Трое сбежало… Интересно, как они это сделали?
 Ложе, сооружённое из двух камней, смердящего воспоминания о соломе, целлофана и шарфа, показалось мне уже не таким противным. Лёжа на нем и размышляя о трех беглецах, я по привычке царапала чтото крючком на камне. Мне всегда лучше думалось, если я чертила или рисовала при этом. Ещё в школе учителя меня ругали за это.
 Крючок соскользнул с камня и застрял в щели. Я выдернула его и закончила начатый орнамент. Потом ткнула крючком в щель между камнями, покрутила немного, образовалась небольшая аккуратная ямка. Закончив её, я принялась за следующую. Когда уже почти весь камень был окружён изящными дырочками, до меня вдруг дошёл смысл того, что я делаю. Я замерла, и всю меня обдало горячей волной. Боже милостивый! Ведь это же известняк! Здесь, по Луаре, сплошные известняки!
 Все постройки в этой части Франции возводились из известняка. Из известняка приготовлялся и раствор. Известняк гигроскопичен. Эта махина стоит как минимум четыреста лет, четыреста лет на известняковые стены воздействует вода! Вокруг этой башни нет других построек. Продолбить стену, прорыть лаз, докопаться до склона холма…
 Я постаралась взять себя в руки. Сначала надо все рассчитать. На стене, что окружает замок, стоит башня, значит, стена несколько метров толщиной. Стена сложена из камней, скреплённых известковым раствором. Узники пробивали и не такие стены, причём в их распоряжении не было никаких орудий, разве что ложка, глиняные черепки или просто собственные когти. У меня же был крючок, правда, пластмассовый, но очень прочный, толстый и, как оказалось, крепче известняка.
 Я постаралась представить себе расположение замка — ведь я его успела хорошо рассмотреть, когда мы подъезжали. Надо копать в противоположную от реки сторону. В этом случае у меня были шансы пройти под крепостной стеной и сразу выйти на склон поросшего травой холма. А если бы я начала подкоп под стеной башни, обращённой к реке, мне пришлось бы пройти под землёй весь двор. Я тщательно рассчитала направление, высоту, длину подкопа, красиво изобразила все это на чертеже, выполненном по всем правилам геометрии, и приступила к работе.
 Не стану утверждать, что я была уверена в успехе своих планов. Я вообще старалась не думать об этом. Зато я нисколько не сомневалась, что свои планы относительно меня шеф осуществит и что эта каторжная работа даёт мне единственную возможность выйти на свободу. Ни на какие уступки я не пойду. Он сам объявил мне войну, выиграл первый бой. И теперь довёл меня до такого состояния, когда желание победить его оказалось сильнее всего на свете. Или пробьюсь сквозь стену, или сдохну в этой дыре!
 Крючок, как в масло, входил в застывший раствор между камнями. Практика показала, что это было очень удобное орудие, и я смело могу рекомендовать его другим узникам. Головкой крючка очень удобно выковыривать пропитавшиеся водой кусочки раствора. Гвоздём, например, было бы значительно трудней.
 Самым трудным оказалось вытащить первый камень. Я это предвидела и поэтому выбрала для начала камень поменьше. Сидя на корточках у стены, я ковыряла и ковыряла, ковыряла и ковыряла, пока крючок почти целиком не стал входить в щель. Тогда я ухватила камень руками и попыталась вытащить его. Руками не получилось, пришлось прибегнуть к помощи обуви. Хорошо, что этому негодяю не пришло в голову отобрать у меня обувь! У бразильских сабо был модный каблук, скорее напоминавший копыто лошади, чем обычный каблук. Вставив это копыто в образовавшуюся щель, я стукнула до нему другой туфлей. Камень пошевелился. Отерев пот со лба, я стукнула ещё раз, потом вставила каблук в щель пониже и опять стукнула. Наконец, камень можно было раскачать уже просто рукой. Ухватившись крепче, я дёрнула изо всех сил, и камень вывалился.
 Путь к свободе предстал передо мной в образе отверстия в стене размерами тридцать сантиметров на десять. Взглянув на часы, я увидела, что на этот камень у меня ушло три с половиной часа. При таких темпах мне понадобится от двухсот до трехсот лет… Я, наверное, пала бы духом, если бы не уверила себя, что лиха беда начало.
 Доев хлеб, с наслаждением выкурила сигарету и вновь принялась за работу. Когда поздней ночью я легла спать на своём омерзительном ложе, у стены в углу уже лежало шесть выковырянных камней.
 Полученный таким путём строительный материал, очень неплохо обработанный, позволял мне немного усовершенствовать своё ложе. Мягче оно не стало, но теперь было значительно суше. У меня даже появилась надежда избежать воспаления лёгких и ревматизма… Как я и надеялась, с каждым вынутым камнем работать становилось легче.
 Крик сторожа застал меня за работой. Я не ответила, так как была занята обработкой одного из самых больших камней. Встревоженный страж завопил ещё громче:
 — Эй, тыыы! Почему не отвечаешь? Где ты там?
 — А ты что, не видишь? — спросила я, не прекращая работы.
 — Ясно, что не вижу! — отозвался он с заметной радостью. — У тебя там темно, как в могиле.
 — Так надень очки! — посоветовала я и поинтересовалась: — Как здоровье?
 — Чьё здоровье?
 — Твоё, разумеется. Живот не болит?
 — А почему он должен болеть?
 — А потому, что каждый день ты наваливаешься им на эту дыру и орёшь изо всех сил.
 — А откуда ты знаешь, что я лежу на живёте?
 — А что, ты висишь вниз головой?
 Похрюкиванье и новый вопль:
 — Угадала, я и впрямь лежу на животе. Эй, послушай! Ты должна чтото сказать.
 Теперь удивилась я:
 — Что я должна сказать?
 — Ну, шефу! Ты ему должна чтото сказать, так ведь? И будешь тут сидеть, пока не скажешь, так ведь?
 — Все правильно! А что?
 — Дура ты! Ведь тебя выпустят, как только скажешь. Почему не говоришь?
 — Потому что мне вовсе не хочется отсюда выходить. Мне тут нравится. А почему ты мне еду спускаешь сверху, а не передаёшь через дверь?
 — Одному человеку этой двери не открыть. Ты что, не видела разве? Всегда отсюда спускали тем, кто сидел внизу. Ну, хватят болтать, забирай еду и возврати кувшин.
 — Подождёшь, не горит…
 Прервав работу, я опорожнила корзинку и положила туда пустой кувшин. Мне пришло в голову, что он сможет мне пригодиться. Придётся соврать, что разбился. Но это немного позже, дня через дватри, а пока надо завязать дружбу со сторожем.
 — Эй, есть ли у тебя семья? — поинтересовалась я.
 — Какая семья?
 — Не знаешь, какая бывает семья? Жена, дети…
 — Ты что, нет, конечно! Зачем мне это?
 — А сколько тебе лет?
 — Семьдесят восемь! — с явной гордостью провыл он. — Послушай, если тебе что надо от шефа, говори скорее, а то завтра ею не будет.
 — Хочу ананасный компот! А ему передай моё пожелание опаршиветь.
 Как видно, он получил чёткое указание немедленно передавать все, что я ни скажу, так как поспешно удалился, не кончив разговора. Я вернулась к работе.
 Не так уж трудно было вытаскивать из стены небольшие плоские камня. Время от времени приходилось прибегать к каблукам. Значительно труднее было извлекать крупные камни, но зато нагляднее были тогда результаты труда. Одним камнем, длинным я плоским, я стала пользоваться, как рычагом. Со временем у меня находилось достаточно орудий труда, так что уже не было нужды больше пользоваться туфлями.
 Выемка в стене была уже порядочной — метр на метр, на высоте двадцати сантиметров от пола. Я понимала, что вырыть такой широкий подкоп мне не под силу, придётся его сузить. И ещё надо решить проблему транспортировки вынутых камней в камеру и размещения их в ней. Лучшим вариантом будет — и это решение доставило мне искреннее удовлетворение — сваливать их под дверью, тем самым исключая в будущем всякую возможность открыть её.
 Когда истекали следующие сутки, путь к свободе исчислялся в тридцать сантиметров в глубь стены. Есть мне хотелось после этой каторжной работы жутко, рук я не чувствовала, поясница разламывалась, ноги затекли от сидения на корточках. Только крючок держался молодцом. В ожидании сторожа с едой я утешала себя мыслью, что голодная диета очень полезна для больной печени, и вязала из акрила сеть, с помощью которой намеревалась выволакивать камни из прорытого мною коридора. Я ни минуты не сомневалась, что небольшая ниша скоро превратится в длинный коридор, и, честно говоря, была в прекрасном настроении.
 Наверху послышался скрежет, и из дыры раздался хриплый вой:
 — Эй, ты! Жива?
 — Не смей больше так обращаться ко мне! — обиженно прокричала я в ответ — А то отвечать не буду!
 — Тогда не получишь еду!
 — Ну что ж, умру с голоду, я тебе попадёт от шефа!
 В хриплом голосе послышался живой интерес:
 — А как надо обращаться к тебе?
 — Обращайся ко мне «Ваше преосвященство»! Я тебе не ктонибудь, моя прабабка даже была знакома с одной графиней!
 В дыре радостно захрюкали:
 — Ладно, согласен! Шеф велел спросить, как ты себя чувствуешь?
 — Передай ему — как молодая луковка весной!
 — Ананаса не получишь! Велел сказать, что ничего не получишь. Только хлеб и воду!
 — А я как раз очень люблю хлеб я воду! Не надо мне ананаса, я раздумала. Слопай сам за моё здоровье!
 — Я выпью за твоё здоровье! Ты мне нравишься. До сих пор никто не хотел со мной разговаривать, все меня только проклинали. Не говори ты ему, что должна сказать. Лучше посиди здесь подольше!
 «А, чтоб тебе…» — подумала я, вынимая продукты из корзины. Может, взять кувшин? Нет, не стоит пока портить с тюремщиком отношения.
 — У меня масло кончается! — крикнула я. — Нужен новый светильник!
 — Я за масло не отвечаю! — както неуверенно ответил он. — Что мне велят, то и даю!
 Коптилка светила ещё вполне прилично, но вдруг этот негодяй, шеф, захочет оставить меня в темноте? А этого я панически боялась. Ослепну, как лошадь в шахте. Поэтому я решила на всякий случай использовать отсутствие шефа для пополнения запасов.
 — Свет мне положен, так что ничего! Шеф требует от меня указать одно место на карте. Вот ослепну, тогда сам будешь искать!
 — Так уж сразу и ослепнешь! — Тем не менее в голосе сторожа не было уверенности.
 Я объяснила ему, что, согласно новейшим научным исследованиям, ослепнуть можно за одни сутки. Не знаю, поверил ли он этому, но, видно, инструкции ему были даны самые категорические, потому что опять, прервав разговор на полуслове, он удалился и через полчаса принёс новый светильник. Спустив его в корзине не зажжённым, он решительно потребовал:
 — А тот верни!
 — Он пока горит, как погаснет — отдам!
 Сторожу это не очень понравилось, но пришлось примириться с фактом.
 Немного отдохнув и поев, я вновь принялась за работу. Камни, из которых складывалась стена, были уложены очень неровно, большие и маленькие вперемешку. Стоило вытащить один, как соседние уже поддавались, так что работа шла споро. Преисполненная оптимизма, я принялась высчитывать, сколько у мена уйдёт времени, если толщина стены составит шесть метров. Получалось два месяца. Наде всетаки использовать кувшин.
 — Эй, ты! — заорал, как всегда, сторож на следующее утро.
 Я не откликалась — надо выдержать характер.
 — Эй, ты! — ещё громче заводил он. — Ваше преосвященство! Вы живы?
 На «преосвященство» я могла откликнуться:
 — Да ты что! Уже три дня, как померла!
 — А почему тогда говоришь? — с явным интересом задал он вопрос, похрюкав до своему обыкновению.
 — А это не я говорю! Это моя душа! Сегодня в полночь в виде привидения я приду пугать тебя!
 — А почему меня? Пугай шефа!
 — Его же нет!
 — Дав вернётся через неделю! Не можешь подождать?
 — Ладно, только ради тебя! Начну с шефа…
 Пока мы переговаривались, он спустил корзину. Подняв её обратно, обнаружив, что нету кувшина, и встревоженно заорал:
 — Эй, ты!
 Я упорно молчала.
 — Эй, ты! Чего молчишь? Отвечай, черт возьми! Где кувшин?
 Я продолжала проявлять стойкость, а он не унимался:
 — Эй, ты там! Черти бы тебя побрали! Ваше преосвященство!
 — Ну что? — мрачно отозвалась я.
 — Где кувшин? Отдай кувшин!
 — Не могу! Разбился!
 — Перестань валять дурака! Мне отчитаться надо. Черепки отдай!
 — Не могу! Я на него села, и от кувшина остались лишь мелкие осколки. Ради твоих прекрасных глаз я не собираюсь копаться в грязи. А докладывать не советую!
 — Почему?
 — Нагорит тебе от шефа! Лучше помалкивай. У тебя что, другого не найдётся?
 — О боже, боже! — в отчаянии простонал он, явно не зная, на что решиться. — Если не отдашь кувшина, больше не получишь воды!
 — Дело твоё! От жажды помирают скорее, чем от голода.
 — Ну, погоди! Ты у меня попляшешь…
 Кувшина я сразу не разбила, решив, что сделаю это, когда понадобятся, а пока поставила его в угол вместе с запасным светильником.
 Да следующий день сторож спустил пустую корзинку. На него нетерпеливые «эй, ты» я не отвечала, и корзина напрасно подпрыгивала и стукалась о мокрый пол. Наконец, сверху послышалось:
 — Ваше преосвященство!
 — В чем дело? — Теперь я сочла возможным отозваться.
 — Сначала верни кувшин, тогда получишь еду!
 Сегодня мне не хотелось с ним спорить. Устала я страшно, сказывалось постоянное недоедание, да и нужды во втором кувшине не было. Я положила кувшин в корзину и через минуту получила хлеб, воду и сигареты. Молча вынула их из корзины.
 — Ваше преосвященство! — заревела дыра. — Как чувствуешь себя?
 — А тебе какое дело? Хорошо чувствую.
 — Тогда почему не говоришь ничего?
 — Я обиделась на тебя. Ты меня третируешь! Вот погоди, бог тебя покарает!
 Сторож счёл нужным оправдаться:
 — Ведь мне так велят! Если не буду выполнять приказаний, меня убьют. Велели отбирать у тебя кувшин, я и отбираю. Неужели мне кувшина жалко?
 — Ну, ладно, подумаю, может, завтра и прощу тебя…
 В последующие за этим дни я метр за метром вгрызалась в стену. Дело шло медленней, чем я рассчитывала, так как попался крупный камень, который занял у меня несколько часов. Когда извлекла его из стены и откатила к дверям камеры, я совеем без сил рухнула на пол. Зато ближайшее окружение этого гиганта удалось извлечь без особого труда. Ещё один большой и очень длинный камень, уходящий на большую глубину в стену, почемуто выскочил сам, что очень подняло моё настроение.
 Кроме выковыривания раствора крючком, я использовала также метод расшатывания и обстукивания камней, поэтому очень следила за тем, чтобы сторож не услышал никакого подозрительного шума. Он появлялся обычно около десяти. Постепенно он привык титуловать меня «преосвященством» и отказался от попыток путём угроз и шантажа вернуть задержанный мною кувшин. Следовало внести какоето разнообразие в наши взаимоотношения.
 — Не называй меня «Ваше преосвященство»! — категорически потребовала я в один прекрасный день. — Так обращаются только к кардиналам.
 — Дак ты ведь сама так хотела! — удивился сторож. — А как тебя теперь называть?
 — Ваше королевское величество!
 Дыра тотчас же отозвалась радостным похрюкиванием и поинтересовалась:
 — А почему «королевское»?
 — А потому что мне так нравится. Имею я право, в конце концов, хоть на какието радости в этой могиле?
 — Шеф завтра возвращается! Если захочешь — выйдешь отсюда. Но лучше не выходи, мне скучно будет!
 — Не волнуйся, мне здесь нравится!
 На самом же деле настало очень тяжёлое время. Я чувствовала, что меня надолго не хватят. Правда, тяжёлый труд приносил даже некоторую пользу здоровью, но эти камни вместо постели, эта промозглая, затхлая атмосфера подземелья… Я чувствовала, что пропиталась ею насквозь. В моем воображении то и дело представали картины всевозможных засушливых районов земли: и тех, что я видела собственными глазами, и тех, о которых только читала или слышала. Жаркое солнце освещало пески Сахары, Белую Гору с её нескончаемыми дюнами, Блендовскую пустыню, а также пустыню Гоби, сухие сосновые боры под Варшавой… Неужели когдато мне могло быть слишком сухо или жарко? В пустынях мне виделись также различные продовольственные товары и отдельные предметы мебельных гарнитуров, разумеется мягкие. Сесть бы сейчас в мягкое кресло… Лечь в удобную постель… В с_у_х_у_ю постель!
 Две вещи поддерживали мой дух. Первая — дикая, безумная ярость. Если ярость достигала подобных высот — а такое случалось со мной очень редко, — она делала меня совершенно невменяемым существом. Я уже знала, что в подобном состоянии я бываю способна совершать деяния, которых в нормальном состоянии мне не совершить ни за какие сокровища мира. Такое случалось со мной несколько раз в жизни, и мне горько приходилось потом сожалеть о содеянном. Теперь же я и не пыталась подавлять всевозрастающее неистовство, следя лишь за тем, чтобы оно находило выход только в одном направлении — через проход в стене.
 Вторая вещь — глубокое убеждение в благодатном влиянии воды на кожу лица. Мы столько начитались и наслушались о превосходном цвете лица англичанок. А все потому, что они всю жизнь мокнут под дождём. Общеизвестно, что с возрастом кожа высыхает, и сколько же тратится сил на её увлажнение. Ну, теперь я могла быть спокойна: влагой пропитаюсь на всю жизнь. В глубине души я надеялась, что, когда я выйду отсюда, у меня будет чудесная кожа лица, пусть даже немного и бледноватая.
 Я с энтузиазмом ковырялась уже на глубине около полутора метров, когда до меня понёсся шум сверху — в неурочное время, ближе к вечеру. Я поспешила вернуться в камеру и услышала доносящийся из отверстия рёв:
 — Эй, тыыы!
 Я удивилась. Неужели сторож мог забыться до такой степени? Рёв, не уступающий по интенсивности мотору реактивного самолёта, повторился. Теперь я поняла, что кричал не сторож. Похоже, вернулся шеф. Сев на камень, я стала ждать, когда ко мне обратятся более прилично. Рёв прекратился. Затем послышался неуверенный голое сторожа:
 — Ваше преосвященство!
 Я не откликалась.
 — Ваше пре… — начал было он громче, но тут же спохватился и заорал: — Ваша королевское величество!
 Теперь я могла откликнуться:
 — Ну, что?
 — Ты не свихнулась там? — зарокотал шеф. — Что это за глупости?
 — А, привет! — обрадовалась я. — Как дела? Как здоровье?
 — А ты все шутишь? Не надоело тебе?
 — Надоело!
 — Хочешь выйти?
 — Нет!
 — Что?!
 — Не хочу выходить! Тут тихо и спокойно. Где ещё я найду такое?
 Похоже, он лишился дара речи. После продолжительного молчания до меня донёсся сверху неясный звук — может быть, он расспрашивал сторожа.
 — А ты там не спятила? — послышался наконец его раздражённый голос.
 В ответ я начала оглушительно орать таблицу умножения на семь, причём делала это на трех языках в зависимости от того, на каком языке мне легче было произносить очередное слово.
 — Замолчи! — пытался он остановить меня. — Да замолчи же! Перестань орать!
 Закончив таблицу умножения на семь, я хотела перейти к восьми, но уж очень трудно было орать изо всех сил, и я, отказавшись от этой мысли, снизошла до объяснения:
 — Это я доказываю тебе, что не спятила. Но не уверена, что ты способен как следует оценить. Тыто сам помнишь таблицу умножения?
 В ответ послышалась ругань, которую я с удовольствием выслушала. Все говорило о том, что настроение у него не наилучшее.
 — У тебя что, неприятности? — добродушно поинтересовалась я.
 — Почему ты так думаешь?
 — Чтото ты не в настроения!
 — Лучше о своих неприятностях подумай. Вижу, что ты ещё не созрела. Ну и сиди, раз тебе так хорошо!
 Он ушёл, и наступила тишина.
 Куча камней под дверью понемногу росла. Набросанные как попало, они занимали гораздо больше места, чем тогда, когда были вмурованы в стену. Пожалуй, через какоето время камни вытеснят меня из камеры. Теперь я стала укладывать их аккуратнее, стараясь в первую очередь как следует завалить дверь. Я сознательно отрезала путь к себе в камеру, да и себя лишала возможности выйти на волю нормальным путём. Теперь для меня не оставалось иного выхода, как только сквозь стену.
 Ковыряя крючком мягкий раствор, я благодарила бога за то, что не сижу в подземелье замка, построенного из гранита или другого твёрдого камня, скреплённого цементом. А постройки из известняка везде строят одинаково: камень дробят на плоские куски размерами, не превышающими двух кирпичей, а иногда и меньше одного. И все замки в округе так построены. Как это не пришло в голову этому самоуверенному индюку — шефу?
 После каждого очередного визита сторожа я проводила черту на стене. Пробив туннель в три метра, я пересчитала чёрточки и с ужасом обнаружила, что сижу в этом каземате уме двадцать четыре дня! С одной стороны, благодаря постоянной гимнастике я находилась в неплохой форме, с другой — слабела от голода. Счастье ещё, что последние годы, желая похудеть, я привыкла ограничивать себя в пище. Вот только чаю хотелось пострашному! Что же касается мытья, я старалась не думать об этом. Тут меня поддерживал пример Изабеллы Испанской, которая не мылась тринадцать лет и ничего — жила! Работала я до полного изнеможения, чтобы потом свалиться на своё ужасное ложе и заснуть, невзирая на промозглую сырость. Пожалуй, ревматизма и колтуна мне всетаки не избежать. А вот цинги я не боялась, так как до прибытия сюда основательно навитаминилась в Бразилии. Как минимум на полгода хватит. Что же касается других болезней, то я очень надеялась, что в этой яме все бактерии давно подохли, как крысы.
 Все труднее было оттаскивать вынутые из стены камни. Делала я это с помощью сети из акрила, которая сразу же перестала быть белой. Поначалу проблема транспортировки решалась довольно легко. Усложнилась она по мере удлинения и сужения тоннеля. Кроме того, в нем стало душно — коптилка, необходимая для освещения рабочего места, поглощала кислород, которого и без того было мало.
 Возникла и ещё одна трудность. Когда я находилась в конце выкопанного коридора, то не слышала того, что делалось в камере. А вдруг они хватятся меня в неурочное время, и, если я им не отвечу, могут возникнуть подозрения. Придётся провести профилактику — приучить их, что я не всегда откликаюсь.
 Я уже выяснила, какое место моей камеры просматривается из отверстия в потолке. Это была её середина, круг диаметром около полутора метров. Все же остальное пространство камеры оставалось вне поля зрения смотрящего сверху. Установила это я сначала теоретически, путём расчётов, а потом практически, с помощью сторожа.
 Профилактику я провела следующим образом. Услышав рёв сторожа, я села на камень за пределами центрального круга и стала ждать. Сторож долго орал:
 — Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Эй, отзовись! Ты жива? Ну, где ты там, черт тебя подери!
 Я продолжала молчать, выжидая, чем это кончится, я рискуя не получить еду. Наконец сторож капитулировал и спустил корзинку, хотя и не услышал моего ответа. Подтянув корзину к себе, так, чтобы сторожу не было видно, я опорожнила её. И все это молча.
 — Эй, ты! — обрадовался сторож. — Ваше королевское величество, так ты жива? Почему молчишь?
 По я так и не отозвалась, и он, поорав ещё некоторое время, ушёл ни с чем.
 На следующий день в его голосе уже чувствовалось явное беспокойство.
 — Ваше королевское величество. Ты жива?
 — Нет! — ответила я. — Вчера состоялись мои похороны. Ты был?
 Как он обрадовался! Все подземелье заполнило его радостное хрюканье:
 — Да ты что?!
 — Так ты не был на моих похоронах? — возмутилась я.
 — Ну да, конечно, не был!
 — А почему?
 — О господи, откуда я знаю? Да не было никаких похорон!
 — Что ты говоришь?! Эта скотина даже не устроил мне похорон?
 — Какая скотина? — заинтересовался совсем сбитый с толку сторож.
 — Да шеф твой! Скажешь, не скотина? Довёл меня до смерти, а потом ещё и похорон не устраивает.
 Чёрная дыра наверху долго не могла успокоиться.
 — С тобой не заскучаешь. А почему ты вчера не отвечала?
 — Настроения не было. Я разговариваю тогда, когда хочу, а не тогда, когда мне велят. А чем занимается этот бандит?
 Сторож както сразу понял, о ком я спрашиваю.
 — Нет его! Опять уехал! Послезавтра вернётся. А что, надо чтонибудь?
 Так мы мило побеседовали, и сторож удалился.
 На следующий день я опять не пожелала разговаривать. Из отверстия в потолке неслись просьбы, угрозы и ругань, но я была неумолима. Да и работа шла через пеньколоду. Мне стало попадаться все больше крупных камней, и я совершенно замучилась с ними. Выволакивая эти громадины, я задавала себе вопрос, долго ли ещё прослужит сеть. Мне было совсем не до дружеских бесед.
 — Ваше королевское величество! — послышалось на следующий день. — Жива?
 — Не называй меня больше величеством! — злобно отозвалась я, елееле успев к приходу сторожа, потому что очередной проклятущий камень застрял на полдороге и я с трудом справилась с ним.
 — А как надо называть?
 — Высокочтимая дама!
 — А почему ты, высокочтимая дама, не захотела разговаривать с шефом?
 Ага, значит, вчера тут был шеф и они кричали мне, а я была в подкопе и ничего не слышала. Хорошо всетаки, что я провела профилактику.
 — Не хотела!
 — Шеф был злой, как черт, — конфиденциально донеслось сверху. — Велел сказать, что, если и сегодня ты не будешь разговаривать, не давать тебе воды.
 — Тогда я здесь загнусь от сухости! А почему шеф не пришёл сейчас?
 — Он сейчас занят. Эй, послушай, не зли его! Добром это не кончится, ты его не знаешь!
 — А до сих пор он мне только добро делал! Передай шефу, чтобы не нервировал меня! Хочу — буду говорить, не хочу — не буду!
 Все труднее давались мне подземные работы. За последующие пятнадцать дней я продвинулась вперёд всего на два метра. Когда же это кончится? И зачем было возводить такие толстые стены! А может, весь холм состоят из каменной кладки?
 Сторож привык, что я разговаривала с ним через день, и не предъявлял претензий. Воспользовавшись отсутствием шефа, я потребовала третий светильник, без возражений возвратив первый. У меня скопился уже порядочный запас отсыревших сигарет.
 Я продолжала ковыряться в стене, решив не считать дней, пока не пройду стену. Шестой метр дался мне особенно тяжело. Наконец приступила к седьмому. Постепенно мною овладевали отчаяние и апатия. Все вокруг настолько прогнило, что казалось, я сама постепенно перехожу в полужидкое состояние. У меня не хватало сил тщательно расчищать коридор, так что он катастрофически сужался. Теперь я уже работала лёжа.
 Длинный и большой камень, лежащий поперёк кладки, я вытащила с большим трудом. Меньше усилий потребовали два соседних. Расковыряв раствор, вытащила ещё два, а потом и третий. Я уже собралась отбросить его за спину, но чтото вдруг привлекло моё внимание. Известняк, как известно, светлый камень, а у этого одна сторона была почти чёрной. Я рассмотрела его в слабом свете коптилки, попробовала вытереть рукой и замерла: с одной стороны камень был испачкан землёй!
 С отчаянно забившимся сердцем, стиснув от волнения зубы, я протянула руку в образовавшуюся дыру и не нащупала камней. Рука упёрлась в мягкий, влажный грунт!
 Первую горсть земли я рассматривала так, как ныряльщик рассматривает найденную им впервые в жизни чёрную жемчужину. Мне жаль было выпускать её из рук. Опершись спиной о камни и закрыв глаза, я долго сидела неподвижно, слушая райскую музыку, заполнившую эту чёрную нору.
 И откуда только силы взялись! Я сама не заметила, как повытаскивала остальные камни, отделяющие меня от этой чудесной, мягкой, чёрной земли.
 Вернувшись в камеру, я сосчитала все чёрточки на стене. Их оказалось шестьдесят три. Больше двух месяцев!
 Теперь надо было попытаться привести в порядок взбудораженные чувства и мысли. Дорога к свободе стала реальностью. Сброшена наконец страшная, гнетущая тяжесть неуверенности, с которой я боролась уже остатками сил, боясь себе самой признаться в этом. И вот я пробилась сквозь проклятую стену!
 Насладившись радостью, я приступила к разработке конструктивных планов. Ещё раз проверила направление и угол подкопа. Тоннель должен был идти вверх под углом — не очень большим, иначе я вылезу на поверхность земли посреди газона во дворе замка, но и не очень маленьким, иначе тоннель пройдёт под поверхностным слоем почвы вокруг всего земного шара. Моё главное орудие труда — крючок — для земляных работ оказался явно не пригоден. Пришла очередь кувшина. Разбивала я его очень осторожно, стараясь получить куски покрупнее и не думать о том, что будет, если в ходе земляных работ я натолкнусь на монолитную скалу.
 Новое орудие труда вполне себя оправдало, можно сказать, что кувшин в роли лопаты вполне выдержал экзамен. Я с таким энтузиазмом копала и копала, что опомнилась лишь тогда, когда стала задыхаться. Тут я отдала себе отчёт, что, отбрасывая за спину вырытую землю, сама себе рою могилу. Следовало чтото придумать.
 Да всякий случай я оставила себе и второй кувшин, сообщив сторожу, что тоже разбился. Это разгневало сторожа, и он, как видно, сообщил о случившемся шефу, потому что на следующий день воду мне передали в пластмассовой бутылке. Меня это очень огорчило, ибо перечёркивало надежды на получение черепков в будущем. Оставалось утешаться мыслью, что собака, например, роет землю лапами, почему я не смогу?
 Затем решительным воплем я потребовала шефа. Пришлось ждать полдня, что не улучшило моего настроения.
 — Послушай! — заорала я, как только он появился. — Я надумала!
 — Ну, наконецто! — радостно отозвался он. — Говори!
 — Шиш тебе! Сам знаешь, что я тебе не верю. Ты обещал улучшить мои бытовые условия?
 — Получишь все, чего только не пожелаешь. Говори же!
 — Я скажу тебе первое слово. Что я получу за первое слово?
 — А что бы ты хотела?
 — Брезент! Иначе я тут заработаю ревматизм. Если за первое слово я получу брезент, то подумаю, может, и второе скажу. Сначала посмотрю, как поживется тут с брезентом.
 — Ладно! — проревел он, подумав немного. — Говори первое слово!
 — Сначала брезент.
 — Нет, сначала скажи!
 — Как бы не так! Или брезент, или катись к черту. Мне уже все равно!
 Я настояла на своём. Поздно вечером через отверстие в потолке мне сбросили требуемый брезент, а чтобы быть точной — прорезиненное полотнище из искусственного волокна. Чуть светильник не погасили.
 — Ну, теперь говори. Я слушаю!
 — Тууу… — диким голосом завыла я.
 Вверху оторопело молчали. Потом раздалось недовольное:
 — Ты на каком языке говоришь?
 Он был прав. Это «ту» в зависимости от языка могло означать совершенно равные вещи. Поанглийски это могло быть «two», то есть «два», или «to» — предлог. С известной натяжкой могло ещё означать и «также». Податски тоже было бы «два», попольски «здесь», а пофранцузски — всевозможные производные от слова «весь». Именно это последнее значение я имела в виду, завывая «тууу», так как именно с этого слова начиналась фраза, произнесённая покойником. Как видите, я поступила честно. Раз обещала сказать первое слово — пожалуйста, вот оно, первое слово. Шефу оно ничего практически не говорит, а моя совесть чиста.
 — Пофранцузски, — заорала я в ответ.
 — И что это мне даёт, черти бы тебя побрали? — в ярости заорал он.
 — Покойник сказал целую фразу! — вежливо объяснила я. — Целую нормальную длинную фразу. Я передаю тебе её с самого начала. И ты ещё недоволен?!
 — А, чтоб тебя! — он был в бешенстве, но всетаки, пользуясь несколькими языками, убедился, что имеется в виду действительно «все».
 — Надеюсь, что эта тряпка быстро сгниёт и тебе понадобится следующая! — крикнул он на прощанье и удалился.
 «Скорей я тут сгнию», — мрачно подумала я и принялась за работу.
 Полотнище было слишком большим. Надо было разрезать его пополам, но чем? Я попробовала зубами, а потом сообразила, что лучше воспользоваться огнём. Я сложила полотнище пополам и осторожно поднесла к огню коптилки, внимательно следя за тем, чтобы эта искусственная ткань не вспыхнула. Операция заняла много времени, зато прожглось по сгибу неплохо, и у меня оказалось два почти одинаковых куска. Затем я прожгла дыры по углам одного из них, продела в них верёвку, сплетённую из остатков акрила, и этим решила транспортную проблему. Можно было продолжать земляные работы.
 Я глубоко убеждена, что рабы, возводившие пирамиду Хеопса, не мучились так, как я. Глиняным черепком я скребла землю и насыпала её на полотнище, затем с трудом протискивалась через насыпанный курган и волокла полотнище с землёй в камеру. При этом приходилось и светильник все время переносить, чтобы не ползти в темноте. В камере я высыпала землю у противоположной стены и тщательно её утрамбовывала, так как все ещё боялась, что она может не поместиться в камере.
 Кротовый ход понемногу удлинялся. Теперь я уже не сомневалась, что выйду на свободу, и стала думать над тем, что сделаю потом. В Данию не вернусь, это ясно. Не вызывало сомнения, что меня давно уволили с работы: бросить незаконченные рисунки и исчезнуть — такое поведение нигде не приветствуется, а тем более в этой стране скрупулёзно добросовестных и аккуратных работников. Об оставленном там моем имуществе можно не беспокоиться, им займётся Алиция. Надо будет связаться с нею.
 Все мои мысли о будущем кончались одним — сладостной картиной возвращения на родину. Мысль о Польше, как путеводная звезда, светила мне в конце чёрного тоннеля. Там был мой дом, моя _с_у_х_а_я_ постель, моя ванна с горячей водой, там была дорогая, ненаглядная и родная польская милиция, все мои родные, и, наконец, там меня ждал Дьявол…
 Подумав о своей родной польской полиции, я вспомнила, что оказалась в этих краях с одним паспортом, да и тот шеф у меня отобрал. Во что бы то ни стало надо постараться заполучить его обратно. Не хватает ещё по возвращении на родину угодить в тюрьму — пусть даже и польскую.
 При мысли о Дьяволе я и вовсе пала духом. Не такие это были мысли, чтобы допускать их в мрачном подземелье, где и без того невыносимо. Уже давно чтото в наших отношениях испортилось, и, говоря честно, моя поездка за границу вызвана была прежде всего желанием уехать от этого человека. А что там в Варшаве сейчас? Его редкие и странные письма ещё более усиливали мои сомнения вместо того, чтобы их рассеять. Да, очень изменился этот человек, я совсем перестала его понимать. То мне казалось, что я ещё ему дорога, то он делал все, чтобы я окончательно разочаровалась в нем. Странные вещи делал.. Порой мне казалось, что то чувство, которое мы испытываем друг к другу, больше всего напоминает ненависть. Я старалась убедить себя, что ошибаюсь, что он меня посвоему любит, что я напридумывала себе, что незачем придавать значение мелочам. А ведь из мелочей уже можно было сложить огромную пирамиду… В голову лезли подозрения, которые я упорно отбрасывала, уж слишком ужасны они были. Как всякая женщина, в глубине сердца я ещё питала надежду. Как бы мне хотелось, чтобы эти подозрения оказались лишь плодом моего воображения! Особенно хотелось этого сейчас, когда все мои душевные и телесные силы были на исходе. Сейчас мне просто необходима была уверенность, что дома меня ждёт не враг, не равнодушный человек, а любящий и любимый, самый близкий человек, которому я выплачу в жилетку все, что пришлось пережить. А если предположить, что такого человека нет… Нет, при одной мысли об этом у меня опускались руки. Итак, никаких сомнений, никаких подозрений!
 Я все больше и больше слабела физически, но бушевавшая во мне ярость не ослабевала. Ярость скребла влажную землю холма и волокла нагруженное полотнище. Ярость разбрасывала вынутую землю по камере и тщательно утрамбовывала её.
 Тоннель все удлинялся, а пол в камере поднялся почтя на метр. У двери выросла громадная куча камней, засыпанных землёй, и такие же кучи появились у остальных двух стен. Ещё немного, и я поднимусь вместе с полом к самому отверстию в потолке!
 Общение со сторожем я свела к минимуму. Хотя я и научилась уже ползать ловко и быстро, но всетаки этот способ передвижения оставался достаточно неприятным, чтобы лишний раз прибегать к нему, вот я и приучила сторожа, что разговариваю с ним сначала через день, потом через два дня. Приучила и к тому, чтобы он сам вытряхивал из корзинки полагающиеся мне припасы. Объяснила я это тем, что устала и не желаю двинуться с места. И не очень врала. Сначала он не соглашался, потом был вынужден привязать вторую верёвку за дно корзинки, чтобы самому переворачивать её вверх дном и вытряхивать хлеб, бутылку и сигареты. У него, наверное, много было пластмассовых бутылок, так как он разрешал возвращать их оптом.
 От сторожа я вытягивала нужные мне сведения о шефе. Он очень часто уезжал, то на один день, а то и надолго. Сторож както обронил, что такое длительное пребывание начальства в замке тесно связано со мною, а вот раньше он подолгу здесь не засиживался.
 Осколки кувшина совершенно искрошились, и мне пришлось подумать о новом орудии труда. Следовало это так провернуть, чтобы не возникло ни малейших подозрений. Я опять потребовала шефа.
 — Ну, что? Соскучилась? — поинтересовался шеф, с трудом докричавшись до меня.
 — Хочешь второе слово? — крякнула я в ответ.
 — Хочу! А что тебе надо?
 — Блюдо из королевского фарфора. Только датское!
 — Ты там не спятила?
 — Сам спятил! Надоело мне есть на полу, желаю королевскую сервировку! Даёшь блюдо — и все тут!
 — Блюдо не пролезет! Выдумай чтонибудь другое.
 Я испугалась, как бы моя настойчивость в получении блюда не обернулась катастрофой — а вдруг мне его попробуют доставить через дверь. Надо срочно чтото придумать.
 — Пролезет! — продолжала я упорствовать. — Ведь мне требуется длинное и узкое блюдо. С красной каёмочкой!
 И хотя шеф долго ещё ругался, называя меня свихнувшейся бабой, тем не менее на следующий день в отверстии чтото заскрежетало и мне осторожно спустили запакованное и перевязанное верёвками блюдо.
 — Какое маленькое блюдо! — тут же заорала я. — Безобразие! Обман! Ну, так я быть, я скажу тебе второе слово, но ты завтра же пришлёшь мне ещё одно блюдо. Раз такие маленькие, то давай два! Посмотрим, как ты держишь слово.
 Он тут же без колебаний выразил согласие прислать мне второе блюдо, я же прокричала вверх:
 — Сложено!
 — Что?!
 — Сложено! Спрятано! Помещено! Собрано! — вопила я, пользуясь всеми доступными мне языками. — Он сказал — «сложено»!
 Мерзкий тип наверху молчал, наверняка пытаясь справиться с волнением. Похоже было, что я наконец сдаюсь и что третье слово прояснит ситуацию.
 — А вместе получается, что он сказал «все сложено», да? — заорал он возбуждённо.
 — Вот, вот! А где сложено — узнаешь в своё время!
 — Очень надеюсь, что ты долго не продержишься! А на какого черта тебе эти блюда? Что ты выдумаешь на следующий раз — золотые вилки?
 — Пока не знаю. Подумаю!
 — Тогда поспеши! Через неделю я уезжаю! А без меня тебе ничего не дадут!
 — Ничего, несколько дней я подожду! Не горит. Тут так приятно сидеть…
 — Не «несколько дней», а подольше. Советую тебе надумать ещё на этой неделе.
 На следующий день я получила второе блюдо. Как видно, он старался меня убедить, что держит слово. Следует признать, что избранный им метод был правильным. После пребывания в этом подземелье свобода как таковая делалась понятием относительным и отходила на второй план. Воля, неволя — все это становилось неважным, главное — выйти из этой ямы. И кто знает, если бы не моё ослиное упрямство, если бы не эта дикая ярость…
 Я мрачно подсчитала, что сижу здесь уже больше трех с половиной месяцев. Хорошо, что я с самого начала вела счёт дням, иначе я готова была бы поклясться, что сижу здесь годы. И вообще, не исключено, что я высадилась на скалистом побережье Бретани ещё в прошлом веке. Неограниченные просторы Атлантики, солнце и небо — были ли они когданибудь? Теперь моим миром была тесная, промозглая, чёрная яма.
 Мерзкий тип так и не дождался моих просьб о милосердии. Он уехал на две недели, как сообщил сторож.
 Лёжа на живёте и опираясь на левый локоть, я вяло ковыряла землю осколком королевского фарфора. Чувствовала я себя прескверно — дошла, как видно, до предела. Может, и в самом деле стоило попросить у шефа золотую вилку? Или сказать ему «сто» и потребовать платиновую ложку — говорят, исключительно твёрдый металл.
 Земляные работы, которые до сих пор шли довольно гладко, вдруг застопорились. Королевский фарфор царапал теперь не землю, а чтото твёрдое. Я никак не могла понять, что именно — какието нити или верёвки. Я кляла на чем свет стоит это неожиданное препятствие, как вдруг в моем измученном мозгу, словно молния, сверкнула мысль: ведь это же корни растений!
 От волнения я чуть было окончательно не задохнулась в своей тесной дыре и принялась с удвоенной силой терзать корни, стремясь скорее выбраться наружу. Тут мой черепок упёрся во чтото твёрдое и сломался в руках. Расчистив землю вокруг этого препятствия, я поднесла к нему поближе коптилку и обнаружила, что это камень. Камень надо мной. Что это может значить? Неужели я упёрлась в фундамент крепостной стены? Спокойно, только спокойно!
 Ползком добралась я до камеры, вытащив за собой полотнище, нагруженное землёй. Собрав пригодные для работы куски блюда, я так же ползком вернулась к страшному камню. Поскребя землю вокруг него, я убедилась, что других камней по соседству нет. Пожалуй, это всетаки не стена.
 Не обращая внимания на то, что земля сыплется прямо на меня, я копала и копала обеими руками, как ошалевший терьер, засыпая тоннель за собой и отрезая путь в камеру. Мелькнула мысль, что, прежде чем вылезать изпод земли, неплохо бы убедиться, что никого нет поблизости. Правда, увидев вылезающее из земли страшилище, любой человек в ужасе убежит, но ведь он непременно расскажет об этом. И ещё: не следует вылезать днём, надо дождаться вечера. По многим причинам. В том числе и потому, что мои глаза, привыкшие к сумраку подземелья, могут ослепнуть. Мне удалось совершить сложный акробатический трюк и взглянуть на часы. Было около семи. А что у нас сейчас? Кажется, начало сентября, должно уже стемнеть. Спокойно, только спокойно…
 Земля скрипела на зубах, попадала в глаза и нос, сыпалась за воротник платья — если те лохмотья, что были ка мне, ещё можно было назвать платьем, — а я выдёргивала спутанные корни, разрезала их фарфоровым черепком и подсовывала под себя. Копала я рядом с камнем. «А вдруг на нем ктонибудь сидит», — подумала я и чуть не рассмеялась, невзирая на всю серьёзность положения. И ещё успела подумать: «Как жаль, что здесь не кладбище», и тут моя рука с черепком выскочила наружу.
 У меня хватило соображения сразу же её отдёрнуть — торчащая из земли рука не может не обратить на себя внимания, — но совпадать с нетерпением было свыше моих сил, и, дёрнув изо всех сил за спутанные корешки трав, я проделала дыру побольше.
 Через эту дыру проник воздух. Немного, небольшая струйка, но этого было достаточно, чтобы я буквально захлебнулась им. Только теперь я поняла, в каком же смраде пребывала до сих пор!
 Медленно и осторожно прорывала я выход на свободу. Вот уже можно просунуть голову в образовавшееся отверстие. Воздух был такой свежий и резкий, что я просто боялась его вдыхать. Потом осторожно раскрыла глаза.
 Надо мной было вечернее, темнеющее небо. И звезды. Моего лица касались пахучие травы. Вокруг простирался чудесный, безгранично большой мир, полный свежего воздуха.
 Неуклюже выбралась я из ямы и огляделась. На западе небо ещё сохраняло краски, излишне яркие, на мой взгляд. К счастью, замок частично заслонял закат. Вокруг не было ни души. Мне здорово повезло, что был вечер.
 Целый час, наверное, просидела я в траве рядом с камнем, привыкая к воздуху и пытаясь справиться с головокружением и чувством безграничного торжества. Потом встала.
 Я знала, что шефа в замке нет. Я знала, что такой, какая я сейчас, мне нельзя показываться людям. Восстановив в памяти план замка, я двинулась вдоль крепостной стены — я и в самом дела выбралась на поверхность в нескольких метрах от неё. Нет, всетаки удивительно точно я все рассчитала!
 Обойдя замок кругом, я вышла к реке. Здесь был наиболее низкий участок стены, изрядно разрушенной временем, так что перелезть через неё не представляло особого труда. Впрочем, думаю, что теперь для меня уже ничто не представило бы особого труда.
 Я перелезла через стену и оказалась во дворе замка. Вокруг попрежнему не было ни души. В одном из окон горел свет, и оттуда слышалась музыка, но это окно было не в том крыле замка, где помещались апартаменты шефа. А именно в них я намерена была проникнуть. В этом крыле замка дверь была заперта. Завернув за угол, чтобы меня загораживала стена дома, я забралась на выступ фундамента и алмазом кольца вырезала кусок оконного стекла. Нажав посильнее, я выдавила стекло внутрь, всунула руку в отверстие и отодвинула задвижку. Через минуту я была уже внутри.
 Мне не понадобилось зажигать свет, так как я прекрасно видела в полумраке и очень хорошо помнила, как пройти в кабинет шефа — сколько раз я проходила этот путь мысленно! Я нажала на деталь каминного украшения, книжные полки сдвинулись, и я оказалась в апартаментах шефа.
 Я не боялась, что когонибудь встречу, что ктонибудь увидит меня. Я ничего не боялась. Мою душу переполняли торжество и жажда мести. Посередине стола на серебряном блюдо лежали красиво уложенные фрукты. Убедившись, что это не бутафория, я съела один банан и одни мандарин, огромным усилием воли удержав себя от того, чтобы не сожрать сразу все — с кожурой и косточками. Потом вошла в ванную я тут наконец глянула на себя в зеркало.
 То, что я увидела, превзошло самые мрачные мои предположения. По сравнению со мной любой мертвец являл собой воплощение здоровья и красоты. Причём мертвец, похороненный не в гробу, а прямо так, чтобы кладбищенская земля имела к нему свободный доступ. А иначе меня и с мертвецом нельзя было сравнивать.
 Нет, подумать только, что я ещё чегото боялась! Да ведь, встретив меня, до смерти бы перепугался даже тигрлюдоед!
 В апартаментах шефа я сделала много дел. Спокойно, не торопясь выкупалась и вымыла голову, обрезала страшные, наполовину обломанные когти, выпила рюмочку коньяку, разыскала одежду и переоделась. Одежда состояла из толстого спортивного свитера, джинсов и носков. Труднее всего было подобрать обувь, так как все было слишком велико. В конце концов я выбрала кеды, натолкав в них ваты. Хорошо, что теперь такая мода — эту одежду могли носить лица любого пола. Затем я занялась сейфом.
 Нижний камень нажать два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой… Не дай бог, шеф чтонибудь изменил! Нет, все осталось попрежнему. Верхний камень выдвинулся, и передо мной предстала дворца сейфа, наполовину скрытая другим камнем. Теперь надо набрать ноль. Отодвинулся и второй камень. А теперь на всю жизнь запомнившиеся мне двадцать восемь сто двадцать один.
 Сумка и сетка лежали на месте. На миг тёплое чувство согрело моё заледеневшее от ненависти сердце. Мне документы, деньги, мой атлас… На другой полке лежали пачки банкнот, долларов и франков. Я сгребла все, не считая, — за минувшие три месяца нанесённый мне моральный ущерб значительно возрос и не такого ещё требовал возмещения!
 На полку, где лежали деньги, я положила те жуткие, полусгнившие лохмотья, которые когдато были моим платьем, и заперла сейф. Потом ещё немного поела фруктов, выкурила сухую сигарету и, подумав, подошла к картине, висевшей на стене. Чтото он делал тогда с рамой…
 Тщательно обследовав левую часть рамы, я обнаружила небольшую выпуклость и нажала на неё. С тихим шелестом сверху спустилась карта. Открыв свой атлас на странице, где была Испания, я нашла и постаралась запомнить то место в Пиренеях, где семёрка пересекается с "Б" как Бернард. Вернув картину в прежнее положение, я решила, что теперь могу удалиться.
 На рассвете я добралась до маленькой железнодорожной станции, где изучила схему движения поездов и их расписание. Ближайший поезд отправлялся в Тур, и, видимо, как раз его ожидали люди, по виду рабочие. В свитере и джинсах я не очень выделялась среди них, лицо моё закрывали самые большие очки, какие мне удалось разыскать среди вещей шефа, так что на меня не обращали внимания. Я купила билет и села в поезд.
 Прибыв в Тур, я дождалась в вокзальном буфете открытия магазинов и отправилась совершать покупки. Делала я это очень продуманно, в магазине более одной вещи не покупала, причём выбирала магазины самообслуживания или такие, где было много народу. Продавщицы тоже не обращали на меня внимания — они и не такое видали. Переодевалась тоже постепенно, используя для этой цели дамские комнаты магазинов. Обувь я приобрела на распродаже, причём здесь главной была забота не о качестве или удобстве покупаемых туфель, а о том, чтобы никто не заметил моих громадных кед. В заключение я купила чемодан и села в парижский поезд уже как нормально одетая пассажирка.
 С той минуты, как я увидела себя в зеркале, мои планы изменились. Вылезая из могилы, я думала лишь о том, чтобы как можно скорее добраться до Интерпола, рассказать там все и немедленно отбыть в Польшу. Вид собственной посмертной маски заставил меня пересмотреть эти планы. Какникак, а собственное здоровье и внешний вид меня всетаки волновали. То, что я увидела в зеркале, сразу же навело на мысль о многочисленных болезнях, наверняка уже притаившихся в моем организме. Впрочем, почему притаившихся? Ревматизм уже явственно давал себя знать в коленях и в правом плече, каждую минуту ожидала я проявления симптомов и других болезней. Да и вообще, как в таком виде показаться людям на глаза?
 Говоря откровенно, было ещё одно соображение. Я была убеждена, что Интерпол помешает мне заняться собой. Они наверняка захотят иметь меня под рукой и велят мне остаться в Париже. И дальше. Предположим, я все расскажу, полиция займётся сокровищами, шеф узнает и распорядится свернуть мне шею. Найти меня ему будет нетрудно. Конечно, Интерпол мог бы позаботиться о моей безопасности, но единственное надёжное место, какое я была в состояния представить, — это противотанковый бункер в казематах Интерпола, скрытый глубоко в земле. У меня же выработалось прочное отвращение к такого рода помещениям, не говоря уже о том, что пребывание там не скажется благоприятно на моем здоровье.
 Да нет, могли бы меня поселить в обычной гостинице и выставить охрану — две дюжины сыщиков. Хотя где они возьмут столько народу? Дадут дватри человека, на больше…
 Осенний пейзаж, проплывающий за окнами вагона, исчез, и вместо него я в своём буйном воображении увидела себя спокойно сидящей в номере гостиницы. Волосики у меня повылезли, все тело облеплено противоревматическими пластырями, в фарфоровой мисочке на тумбочке лежит искусственная челюсть. В холле дежурит мрачная личность с тупым выражением лица. К ней приближается другая личность — со злобным выражением лица — и сообщает, что прибыла сменить первую. Первая личность удаляется, а вторая поднимается по лестнице и подходит к двери моего номера. У двери дежурит третья личность. Узнав, что её пришли сменить, она оживляется и радостно сбегает с лестницы, а злобная личность осматривается по сторонам. Ночь, тишина, все спят, я тоже. Личность вытаскивает из кармана отмычку, бесшумно открывает мою дверь, на цыпочках входят в комнату и приближается к кровати. Я продолжаю спать, хрипя бронхитом. Личность вытягивает из кармана орудие преступления…
 Странно ещё, что я не сорвалась с места с диким криком. Сердце отчаянно билось. Да, нервы никуда. Ещё немного — и меня бы убили. Воображение сработало не до конца, потому, видимо, что я не решила, каким орудием воспользуется преступник. Но и незавершённой картины было достаточно, чтобы я отказалась от идеи персональной охраны.
 Я могла, конечно, наплевать на Интерпол и сразу отправиться в Польшу. И опять включилось моё проклятое воображение.
 Я увидела себя на пограничном пункте в Колбаскове. Увидела, как выхожу из автомашины, страшилище в парижской конфекции. Увидела, как ко мне приближается Дьявол, увидела ужас на его лице и отвращение, увидела, как он в страхе шарахается от меня. Потом увидела себя в гостях у моей варшавской приятельницы и то выражение притворного сочувствия и непритворного удовлетворения, с которым она смотрит на меня. Нет, только не это!
 На миг промелькнула в моем воображении и такая картинка: мать рыдает надо мной, в отчаянии рвёт волосы. Но эта картина была уже излишней, мне вполне хватило первых двух, и я решительно отказалась от мысли о немедленном возвращении в Польшу.
 Итак, отпадает идея персональной охраны и немедленного возвращения в Польшу. А может, Интерпол всетаки сумеет позаботиться обо мне? Например, поместит меня в какойнибудь хороший санаторий… А они подкупят санитарку, уборщицу, сторожа, или проникнут ко мне под видом посетителей, или просто отравят. Найти же меня им будет совсем нетрудно, ведь у них есть свои люди в полиции.
 И так плохо, и так не лучше. Я пристально смотрела на пейзаж, мелькающий за окнами вагона, и ничего не видела, а в голове одна мрачная мысль сменялась другой. Пока я не выдала тайну, меня будет разыскивать шеф, и он же будет заботиться о том, чтобы со мной ничего плохого не случилось. Как только я выдам тайну, заботиться обо мне станет Интерпол — а я представляю, какая это будет забота! — шеф же постарается стереть меня с лица земли. Значит, сохранить жизнь и свободу действий я могу только в том случае, если никому ничего не скажу.
 Что же следует мне предпринять в таком случае? Первым делом — раздобыть в Париже фальшивые документы и стать француженкой. А для восстановления сил отправиться в Таормину. Очень может быть, что все мои сомнения, колебания, опасения объяснялись именно этим — убедить себя в совершённой необходимости выезда в Таормину. Ещё в темнице зародилась у меня непреодолимая тоска по морю, солнцу, кактусам, таким, какими я их видела с балкона гостиницы «Минерва» в Таормине — лучшем курорте мира!
 Мысль о земле обетованной вытеснила из моей головы все остальные, и я пришла в себя только на площади Республики, откуда собиралась свернуть на улицу де ля Дуан, чтобы снять номер в хорошо знакомой мне маленькой гостинице. Надо же, чуть было не совершила непростительную глупость! Ведь в этой гостинице я останавливалась всего несколько месяцев назад и дала портье такие большие чаевые — у меня не было мелочи, — что меня там наверняка запомнили. И запомнили полькой, а теперь я собиралась выдать себя за француженку.
 Я посмотрела на часы — самое рабочее время. Был в Париже один человек, к которому я без колебаний могла обратиться за помощью в любой момент. Мой старый испытанный друг.
 Зайдя в маленькое бистро, в котором я ещё так недавно — а кажется, сотни лет назад! — ела пиццу понеаполитански, я подошла к телефону и набрала номер. Его могло не быть в Париже, у него мог измениться телефон, он мог сменить работу — ведь мы не виделись семь лет.
 — Привет! — попольски сказала я, когда он снял трубку. — Сколько лет, сколько зим. Нельзя два раза войти в одну и ту же реку.
 Он молчал, потеряв, как видно, дар речи, что и требовалось. Люблю сюрпризы!
 — О боже! — с волнением и радостью наконец отозвался си. — Это ты? Это и в самом деле ты?
 — Ага. И опять пришла пора, когда мне надо с тобой немедленно увидеться. Похоже, что ты опять спасёшь мне жизнь.
 — С удовольствием. А где ты находишься?
 — В бистро на площади Республики. Буду ждать тебя за памятником.
 — Хорошо, через пятнадцать минут я там буду.
 Чемодан мне очень мешал. Надо было оставить его в камере хранения, а теперь я не знала, что с ним делать. Наверняка он привлекал внимание, а для привлечения внимания вполне достаточно изжелтазеленого цвета моего лица. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Я ждала, внимательно рассматривая не представляющую никакого интереса заднюю часть памятника.
 Белая «ланчия» притормозила около меня, и я села на ходу.
 — На меня лучше не смотреть, — со вздохом посоветовала я. — Мне бы не хотелось, чтобы в твоей душе запечатлелся именно таким мой образ. Обычно я выгляжу несколько лучше. Очков не сниму ни за какие сокровища. Объяснять тебе ничего не буду. Ты ничего обо мне не знаешь, не видел меня семь лет и не видишь теперь.
 — Если бы ты действительно не выглядела несколько необычно, я бы сказал, что ты ничуть не изменилась, — с удовлетворением констатировал мой друг. — Ты что, восстала из гроба?
 — Ты почти угадал.
 — И что тебе нужно?
 — Фальшивые документы. Французские. Достаточно хорошие, чтобы можно было с ними пересечь итальянскую границу. Очень срочно, цена не имеет значения.
 Он молчал, протискиваясь сквозь уличную пробку, потом, тяжело вздохнув, произнёс:
 — Хорошо, что я давно тебя знаю и успел привыкнуть к твоим сюрпризам. Хорошо, что я не потерял связи с одним моим знакомым, который, увы, в последнее время скатился на самое дно. Кажется, он фабрикует как раз то, что тебе нужно. А ты уверена, что именно это тебе нужно?
 — Совершенно уверена. Впрочем, достаточно взглянуть на меня.
 — Ведь ты хотела, чтобы я не смотрел!
 — Можешь разок взглянуть, чтобы убедиться. Но постарайся сразу позабыть то, что увидишь.
 Он посмотрел на меня и покачал головой:
 — В своё время я принял решение не удивляться ничему, что бы с тобой ни произошло, но ты обладаешь поистине удивительным талантом! Семь лет о тебе ни слуху ни духу, потом сваливаешься как снег на голову, и, оказывается, единственное, чего тебе не хватает для счастья, так это фальшивых документов. Куда ты едешь сейчас?
 — Понятия не имею. В какуюнибудь гостиницу, где у меня не потребуют документов. Могу тебе сказать, что никакого преступления я не совершила, — это для ясности. Такие обычные вещи не для меня, я выдумала коечто поинтереснее.
 — Понятно, ты всегда отличалась оригинальностью. Я рад, что ты не изменилась.
 Да, я могла на него положиться. Всякий другой на его месте начал бы изумляться, возмущаться, сомневаться, задавал бы вопросы. Он, одинединственный во всем мире, вёл себя так, как я и ожидала.
 Прошло три дня. В моем активе были: парикмахер, косметичка, сорок два часа сна, два сеанса облучения кварцевой лампой и оргия покупок у Лафайета. Звали меня Мари Гибуа, и было мне двадцать восемь лет. Когда я знакомилась со своим новым паспортом, это последнее обстоятельство шокировало меня.
 — Ты сошёл с ума. Все хорошо, но возраст… Ведь я же попадусь на этом.
 — А что я мог сделать? Других документов не было. Впрочем, насколько я тебя знаю, ты быстро подладишься к документам. Не хочу тебя расспрашивать, но, похоже, тебе здорово досталось. А ты всегда молодела после переживаний. Если и дальше пойдёт такими темпами, как за эти три дня…
 — Пожалуй, я всетаки тебе коечто скажу, — задумчиво проговорила я. — Посоветуй, как мне быть.
 — Не скрою, мне страшно хочется знать, что ты на этот раз отколола, — ответил он. — Но я не настаиваю, можешь и не говорить. Разве что я тебе смогу в чемто помочь.
 — Ты мне уже помог. Но можешь помочь ещё. Дело в том, что мне надо отправиться в Интерпол и все сказать. Сейчас я понимаю, что мне надо было отправиться туда в первый же день, вместо того чтобы звонить тебе. А теперь я боюсь.
 — Чего ты боишься? Что тебя отругают за опоздание?
 — Да нет, они будут счастливы, если я приду к ним и через полгода. Но понимаешь, меня разыскивают одни очень нехорошие люди. Три дня назад они ещё не знали, где я, а теперь наверняка все поняли. Они уверены, что я отправлюсь в Интерпол, и если не перехватят меня по дороге, то нападут на мой след и пристукнут гденибудь в другом месте. Так что если бы я сейчас отправилась в Интерпол, то уже должна была бы там остаться. А мне жутко этого не хочется, мне хочется в Италию. Однако, с другой стороны, следовало бы пойти к ним и все рассказать.
 — Так позвони, — предложил он, подумав. — Пусть ктонибудь от них придёт к тебе.
 Я тоже подумала, и моё услужливое воображение тут же подсунуло мне картину: незнакомый гражданин, выдававший себя на представителя Интерпола, с восторгом выслушивает моё сообщение, а потом вынимает острый кинжал и вонзает его мне в грудную клетку. После чего спокойно покидает гостиницу.
 — Ну, нет, — мрачно ответила я. — Если выбирать из двух зол — уж лучше я сама к ним пойду. Я до того дошла, что в каждом вижу бандита. Прошу тебя, если можешь и если знаешь, где этот Интерпол помещается, поезжай туда и посмотри, нет ли поблизости чего подозрительного.
 — Хорошо, я могу проехать там, хотя и не представляю себе, как должно выглядеть чтото подозрительное.
 Из отчёта, сделанного мне на следующий день, я поняла, что там подозрительно абсолютно все. Автомашины, стоящие поблизости, могли поджидать меня. Прохаживающийся перед зданием полицейский мог быть подкуплен гангстерами. Люди всех возрастов, сидящие на расположенных поблизости скамейках и тумбах, могли быть людьми шефа. Проходящий мимо кюре под зонтиком мог быть переодетым бандитом.
 — А чтоб их черти взяли, — с досадой проговорила я. — В конце концов, я могла бы пойти туда и остаться там, если бы не настоятельная необходимость лечиться от ревматизма и авитаминоза. И вообще, если я сейчас не приду в себя, то не приду никогда. А пока можно я оставлю у тебя коечто из моих вещей?
 Утром я села в самолёт, отправляющийся в Катанию.
 Тем временем в покинутом мною замке развернулись очень интересные события.
 — Высокочтимая дама! — ревел сторож в отверстие в потолке. — Эй, ты, отзовись! Ты жива?
 Снизу никто не отзывался. Как видно, я опять была не в духе и не хотела отвечать. Сердито ворча, сторож спустил корзинку, вывалил её содержимое, вытащил пустую корзинку обратно и удалился.
 На следующий день он ревел дольше и громче, но я попрежнему не отзывалась. Он попытался рассмотреть, что делается внизу. Там царила непроглядная тьма. Может, я потому была не в настроении, что моя коптилка погасла? Правда, у меня были спички, но они могли отсыреть.
 — Эй, ты! — завопил сторож. — Высокочтимая дама! Я дам тебе новый светильник!
 Внизу царила мёртвая тишина. Сторож опорожнил корзинку и отправился за новым светильником. Он зажёг его, перевязал верёвками и спустил вниз. То, что он увидел в подземелье при свете коптилки, испугало его: как вчерашние, так и сегодняшние продукты лежали нетронутыми.
 — Высокочтимая дама! — Встревоженный, он ревел, как раненый буйвол. — Ты что, померла?
 Никто не отзывался. Сторож запаниковал.
 — Да откликнись же! Ваше королевское величество! Ваше преосвященство! Высокочтимая дама! Скажи чтонибудь! Обещаю тебе, что пойду на твои похороны! Не получишь больше пищи! Да скажи хотя бы, жива ты или нет?!
 Ответом на все эти призывы было молчание. Сторож страшно встревожился. Правда, и раньше случалось, что я не отвечала по нескольку дней, но на всякий случай он решил доложить начальству. Поставленный в известность один из сотрудников шефа не стал себя затруднять и спускаться в подвал, а сразу отбил телеграмму шефу.
 Шеф и сопровождающие его лица прибыли на следующий день, и шеф, полный самых мрачных предчувствий, сразу помчался вниз. Неужели я настояла на своём и назло ему сдохла? Может, всетаки он немного переборщил с этими своими условиями…
 Лёжа на каменном своде, они оба со сторожем орали, ревели, кричали, угрожали и упрашивали. Никакого ответа. Шеф велел принести сильную электрическую лампочку на очень длинной проволоке, спустил её вниз и внимательно осмотрел подземелье.
 Ему показалось, что там очень много земли. Как ни старался, он не мог припомнить, была ли там уже эта земля, когда меня туда посадили, или там были голые камни. А если камни, то откуда могла взяться земля? Не превратилась же я в неё, в самом деле?
 — Не понимаю, — пробормотал он, чем доставил большое удовольствие стоящему рядом патлатому.
 Этому последнему здорово влетело за мой побег из Бразилии. «Такто. Ты думал, что легко её устеречь! Убедился теперь?»
 Шеф, однако, быстро взял себя в руки, нахмурил брови, задумался, а затем коротко бросил:
 — Войти через дверь!
 Три бугая спустились по неудобной винтовой лесенке и навалились на двери моей темницы. Дверь даже не шелохнулась. Кооптировали четвёртого, но и четвёртый не помог. Трепеща от страха, они вернулись ни с чем. Самый храбрый из них доложил:
 — Дверь не поддаётся.
 Ожидающий вестей шеф посмотрел на них так, что им стало нехорошо.
 — Я сказал: войти через дверь. Ведь так? — спросил он тихо и почти ласково.
 Эти слова, как видно, вдохновили четырех бугаев. Понимая, что им лучше не возвращаться наверх, если они не откроют двери, пыхтя и сопя, они так навалились на дверь, что та со страшным скрежетом приоткрылась сантиметра на два. То, что они увидели в щель при свете своих фонарей, заставило их, однако, опять подняться к шефу.
 — Шеф, — сказали они и приготовились отскочить на безопасное расстояние. — Шеф, за той дверью чтото странное. Вроде бы каменная стена…
 Рука шефа дёрнулась за огнестрельным оружием, и бугаи кинулись врассыпную. Начальство, однако, сдержало себя и лично отправилось посмотреть, в чем дело. В щель можно было рассмотреть камни, наваленные до самого потолка. Все это было более чем странно и очень подозрительно. Что я там устроила, черт побери?
 — Тротил, — коротко бросил шеф.
 — Башня обрушится, — осмелился возразить патлатый.
 — Не обрушится, взрывать осторожно.
 Он поднялся к себе в апартаменты, а из подземелья стали доноситься глухие взрывы. И тут его как чтото кольнуло. Оставив патлатого у столика с напитками, шеф подошёл к стене и открыл сейф. Он увидел там на полке отвратительные лохмотья и сразу все понял.
 — Но как же она сбежала, хотел бы я знать? Как это ей удалось, сто тысяч чертей?!
 — Прорыла подземный ход, — ни секунды не колеблясь, ответил патлатый.
 Шеф в бешенстве взглянул на него.
 — У тебя не все дома? Как она могла это сделать? Там ведь каменные стены, а она обыкновенная женщина, а не буровой механизм.
 — Она не обыкновенная женщина, — пояснил патлатый. — Она невменяемая психопатка, а такие способны на все.
 Прочесав местность вокруг замка, обнаружили дыру, через которую я вылезла. Удалось проникнуть и в камеру, по кусочку взорвав дверь и гору камней.
 Шеф пошевелил мозгами и созвал прислугу, велев им определить, чего не хватает в его гардеробе. Прислуга вылезла из кожи вон, но определила. На мои поиски ринулись полчища людей. Велено было искать труп неопределённого пола, одетый в джинсы, кеды и свитер, в тёмных очках. Комуто удалось установить, что действительно похожий труп, отдалённо напоминающий женщину, ехал в Тур утренним поездом. В Туре официантка вокзального ресторана вспомнила, что нечто подобное сидело утром за столом и завтракало. И это все.
 Никто не видел, чтобы труп уезжал из Тура, никто не видел его и в городе. Мой метод делать покупки оправдал себя. Итак, я добралась до Тура, и тут мой след потеряли.
 В Таормине на каждом шагу попадались группы датских и шведских туристов, но я решила быть последовательной и выбросила из головы всякую мысль о том, чтобы через какогонибудь датчанина переслать Алиции весточку о себе. Никаких рискованных шагов! Меня нет, и все.
 Гостиница «Минерва» стояла на горе, и вожделенный вид с балкона вдохнул в меня новую жизнь. Под балконом росла пальма, к которой я питала особенно нежные чувства. Дело в том, что это была первая пальма в моей жизни. Когда я несколько лет назад первый раз приехала в Таормину, то сразу же в первый вечер пробралась к пальме и, убедившись, что меня никто не видит, пощупала её — настоящая ли она.
 Интенсивные усилия, направленные на регенерацию, дали блестящие результаты. Поглощаемые тоннами фрукты, море, солнце и свежий воздух совершили чудо. Я знала, что очень быстро прихожу в норму, но никогда не думала, что возможны такие темпы. За две недели я сбросила пятнадцать лет, и эксгумированный труп исчез в туманной дали.
 Я вдруг стала пользоваться бешеным успехом, что весьма положительно сказывалось на моем общем самочувствии. Тот факт, что за мной напропалую ухаживали туземцы, ещё ни о чем не говорил. Местные жители высоко держали знамя национального темперамента, автоматически приставая ко всем подряд туристкам, независимо от возраста и внешнего вида последних. Но когда один из местных поклонников, пригласив меня в ресторан, заявил, что он сам заплатит за меня, причём эти кощунственные слова он выдавил из себя с величайшим усилием, я в полной мере оценила его самоотверженность и, отказывая, тем не менее не скрывала чувства признательности и искренней симпатии.
 Кроме туземцев, вокруг меня увивался один швед, будучи уверен, что тем самым убивает двух зайцев. Второй заяц — возможность поупражняться во французском языке. Был он парень что надо, если бы не два недостатка: лицо его все время лоснилось по какойто непонятной причине, а причёска была такая, как будто его корова языком вылизала. Вышеупомянутые причины не позволяли мне ответить на его чувства.
 Роскошное изо дня в день безделье полностью успокоило мои расшатанные нервы. Сидя в шезлонге на солнечном пляже и наслаждаясь яркой синью моря и неба, я уже никак не могла понять, почему ещё так недавно меня терзали тревоги и сомнения. Яснее ясного, что мне следовало сделать именно то, что я сделала: заняться в первую очередь своим здоровьем. Интерпол может подождать, ничего с ним не случится. Может, мне и следовало бы заглянуть туда, наверняка подозрительные моменты были лишь плодом моего воображения. Но, пожалуй, лучше, что я не пошла. Вряд ли моё здоровье могло составлять предмет забот Интерпола.
 В Пиренеях лежит сокровище. И пусть лежит. Через неделюдругую вернусь в Париж и все им расскажу. Тем временем шеф наверняка потеряет мой след, ведь не всемогущ же он в самом деле. Я его явно переоценила и поддалась мании преследования. Пока меня будут искать, я уже доберусь до Варшавы, а они тут пусть сами разбираются.
 Хотя, с другой стороны… Может, следовало бы мне самой заняться их кладом? Извлечь его и перепрятать, а потом хорошенько подумать, какое применение ему найти. Сделать благородный жест и передать его французскому правительству? Или ещё белее благородный — переслать в Польшу и поставить условием, чтобы его использовали на жилищное строительство? А можно и не проявлять благородства и положить все деньги в один из швейцарских банков, хватило бы на путешествия по свету и другие мелочи…
 Я вылезла из чудесного темносинего тёплого супа, который зовётся Ионическим морем, и улеглась на лежаке. От шведа я избавилась, убедив его пойти обедать без меня, заказала себе кофе и мороженое и, лёжа, лениво наблюдала за ныряющим у скал одним из моих знакомых. Этот человек даже среди итальянцев был исключением. Его бьющих через край темперамента и энергии хватило бы на нескольких двадцатилетних юношей, а ведь ему уже было около пятидесяти. Он ни минуту не оставался в покое: если не плавал, то бегал, занимался гимнастикой, греблей, помогал вытаскивать на песок лодки. Плавая, он распевал оперные арии и хохотал во всю глотку. При нем вы чувствовали себя свободными от необходимости чемлибо заниматься. Он работал за всех.
 За две недели пребывания в Таормине я значительно продвинулась в итальянском языке и без труда объяснялась с этим выдающимся макаронником. Вот и сейчас, закрыв глаза и предаваясь сладкому ничегонеделанию, я с удовольствием слушала доносящиеся до меня его выкрики, пенье, смех и свист. Смех приблизился, итальянец, похоже, вышел из воды. Вдруг прямо надо мной раздался крик:
 — Stella di mare!
 Я замерла. Моментально улетучилось моё беззаботное спокойствие. Холодная дрожь пробежала по спине. Как парализованная, я была не в силах пошевелить ни рукой ни ногой и даже открыть глаза. Проклятая «Морская звезда»! Всетаки разнюхали, сволочи, нашли меня!
 — Синьорина! Морская звезда! Специально для вас!
 Я осторожно открыла глаза. Море было пустое, никакой яхты. Проклятый итальянец стоял надо мной, скаля великолепные зубы, а у моих ног на гальке лежала необыкновенной красоты пурпурная морская звезда. Stella di mare!
 Только тут я наконец пришла в себя. Наклонившись, я взяла в руки морскую звезду. Та пошевелила щупальцами, и я с отчаянным криком выронила её на гальку. Это была огромная и необыкновенно красивая морская звезда, но я, не испытывавшая ни малейшего страха перед жабами, мышами и крысами, ужасно боялась всего того, что извивается. Не рискуя ещё раз прикоснуться к ней, я попыталась словами выразить своё огромное восхищение этим даром моря.
 — Вы можете съесть её на ужин! — с энтузиазмом воскликнул итальянец, радостно бегая вокруг моего лежака.
 Честно говоря, я не выношу всех этих пресловутых даров моря. Не могу видеть живых угрей. Сама мысль о том, что можно съесть осьминога, вызывает у меня тошноту. А тут мне предлагают съесть эту пакость!
 Видимо, все эти чувства были написаны на моем лице, потому что какойто мужчина, сидящий в шезлонге недалеко от нас, разразился смехом. Я укоризненно посмотрела на него и, не желая обидеть хорошего человека, постаралась выразить переполнявшую меня благодарность.
 — Ну что вы! — возмутилась я. — Съесть такую красоту!
 — Ну так засушите её! — немедленно внёс конструктивное предложение неунывающий итальянец, от избытка энергии принимаясь ещё и размахивать руками. — Положите её на балконе, на солнце, завтра будет готова.
 — А она не выгорит? — спросила я. Её насыщенный пурпуровый цвет просто горел на солнце, жаль, если она побледнеет. Все сухие звезды, которые мне приходилось видеть, были какието бледные.
 — Немного, может, и побледнеет.
 — А вы попробуйте сушить её в тени, — посоветовал мужчина, который смеялся.
 — Нет, в тени нельзя, в тени не высохнет, — возразил макаронник и убежал.
 Я взглянула на того, кто дал совет. Передо мной сидел мужчина моей мечты.
 Существует такой тип мужчин, который мне нравится больше всего и который до сих пор не встречался на моем жизненном пути. То есть встречатьто я их встречала, но познакомиться ближе не удавалось. Даже не знаю почему. Они были в моем вкусе, а я, как видно, не в их. Что ж, о вкусах, как говорится, не спорят.
 И вот теперь именно такой мужчина сидел в шезлонге и с симпатией смотрел на меня. У него было красивое загорелое, очень мужественное лицо, голубые весёлые глаза и коротко стриженные светлые волосы. Ну, ясное дело, блондин.
 Привыкшая к тому, что у таких мужчин я не пользуюсь успехом, я не сделала попытки пококетничать, даже не бросила в его сторону долгого завлекающего взгляда. Не следует требовать от судьбы слишком многого. Достаточно того, что он просто есть здесь.
 Два таких потрясения сразу — это слишком много для моих только что отремонтированных нервов. «Морская звезда» и мужчина моей мечты… Крик макаронника спугнул моё призрачное спокойствие, и в памяти опять возник только что пережитый кошмар: пугающе безграничный простор Атлантики и излишне ограниченное пространство темницы, страшные океанские глубины и промозглый сумрак подземелья. Всю жизнь любила я контрасты, и вот судьба как бы в насмешку так жестоко предоставила мне их в изобилии.
 Немного придя в себя после потрясения N_1 и убедившись, что окружающая реальность ничем не напоминает перемятого кошмара, я перешла к потрясению N_2. Но тут, как назло, появился мой швед, его блестящее красное лицо и глупая блаженная улыбка. Блондин моей мечты поднялся с шезлонга и пошёл купаться.
 В этот вечер я сидела за чашкой кофе в небольшом баре над обрывом у самой балюстрады, и любовалась открывающимся отсюда видом на Таормину. Светила полная луна — золотая, какая бывает только здесь. В жизни мне довелось видеть много полных лун в разных местах земного шара, и я со всей ответственностью могу утверждать, что такой, как здесь, нет нигде. Далеко внизу время от времени тихо вздыхало море, и я вздыхала вместе с ним.
 Шведа я сплавила ещё до ужина, потому что уже больше не могла видеть его красной лоснящейся физиономии и прилизанных волос. А сейчас почти жалела об этом: так неестественно было сидеть здесь одной под этой золотой луной, среди пальм и кактусов. На минуту я даже пожалела, что рядом со мной нет Дьявола. Вот сидел бы он тут, за столиком, над своей чашкой кофе..
 И воображение заработало. Сначала бы он зевнул. Потом на моё замечание о луне ответил бы, что не может обернуться, чтобы посмотреть на неё, так как сжёг на солнце шею и она теперь болит. И тут же обернулся бы, чтобы посмотреть на проходившую мимо девушку. Я, как всякая женщина, ждала бы от него ласкового слова или улыбки, а он бы закрыл глаза и сделал вид, что засыпает. То есть было бы так, как было всегда и везде в последние три года. Потом во мне исподволь начали бы подниматься раздражение и злость, и выросли бы они в этом климате поистине до соответствующих размеров. И я бы разбила об его голову его чашку кофе… Впрочем, может, и не разбила бы, а продолжала сидеть, и сердце грызла бы змея, и луна бы уже не блестела, а в шуме моря слышалась бы издёвка и немного сочувствия, и вообще ничего не осталось бы от очарования Таормины. Нет, всетаки лучше, что Дьявола здесь нет.
 Этими невесёлыми размышлениями я могла позволить себе заняться теперь, когда находилась в этом чудном городе. В темнице я гнала прочь такие мысли. Когда же всетаки наступили изменения в наших отношениях? Да почти три года назад, когда он сменил работу. Денег ему захотелось. Что ж, чисто почеловечески его можно понять. Денег требовалось все больше и больше. Он хотел брать от жизни все, что можно. Тоже могу понять, я сама никогда не испытывала склонности к аскетизму. Но с этим своим стремлением наслаждаться жизнью он явно переборщил. Он добивался своего с какойто эгоистической жестокостью, ни с чем и ни с кем не считаясь, а уж меньше всего со мной. Меня он только использовал в своих целях, действуя при этом даже не как жестокий повелитель, что ещё както можно было вытерпеть, но как капризная примадонна, что уже было совершенно невыносимо. Интересно, таков ли он был и по отношению к своим многочисленным увлечениям? Эти последние он уже не скрывал — может, не считал нужным, а может, их просто стало так много, что уже и скрыть было нельзя?
 Странный он всетаки человек. В конце концов, ничего удивительного, что я ему надоела. Удивительное заключалось в том, что он не уходил от меня. Ему ничего не мешало: детей у нас не было, женаты мы не были, навязываться ему я бы не стала. Он, однако, оставался со мной — чужой, скучающий и злобный. Он отравлял мне жизнь, губительно действовал на мои нервы и здоровье, и мне казалось, что этот человек меня ненавидит — не знаю, за что, но именно поэтому не может со мной расстаться.
 Три года уже продолжался этот ад, а я все ещё на чтото надеялась. Временами мне казалось, что все ещё может измениться к лучшему, что я ему всетаки нужна, раз он не уходит от меня.
 Глядя на эту золотую луну, слушая это ласково шепчущее море, я все вспоминала и вспоминала и ничего приятного не могла вспомнить.
 — Такая женщина, как вы, не должна сидеть одна в этот чудный вечер! — произнёс вдруг чейто голос.
 Точно к такому выводу я только что пришла и сама. Повернув голову, я увидела того самого незнакомца с пляжа.
 — Хотите вы или нет, а я все равно останусь здесь, — продолжал он и сел. — Такая женщина в такой вечер должна слушать комплименты. Все равно чьи. Что вы сделали с морской звездой?
 — Звезда лежит на балконе и сохнет, — ответила я и добавила: — Вы можете неразборчиво представиться.
 — Почему неразборчиво?
 — А тогда и волк будет сыт, и овца цела. Может, вы не любите знакомиться со всеми дамами, которых встречаете на пляже. Если же вы представитесь неразборчиво, я не узнаю вашей фамилии, приличия, однако, будут соблюдены.
 Он рассмеялся, встал и представился. Я тоже, вспомнив в последний момент, что меня зовут Мари Гибуа. Маникюр у меня был свежий, нос не блестел, ветра не было, поэтому причёска моя ещё не растрепалась, так что все было в порядке. Беседа текла как горный ручеёк.
 — Долго вы ещё пробудете здесь? — поинтересовался он, прерывая восторги по поводу природы в лунном свете.
 — Не знаю. Неделю или две.
 — Надо же, как мне не повезло! Только приехал и тут же встретил вас. Очень некстати!
 — Ну вот! — возмутилась я. — Ведь вы собирались делать мне комплименты!
 — Так ведь это и есть грандиозный комплимент, — со вздохом произнёс он. — Мне потребуется здесь полная свобода и ясная голова, а я уже знаю, что вы меня поглотите целиком.
 — И не думала! — решительно и неискренне запротестовала я.
 — Зато я думаю так, — отпарировал он. — Я ещё надеялся, что вы окажетесь обычной красивой глупышкой, с которой не о чем разговаривать, а вы оказались…
 — …отталкивающей интеллектуалкой, с которой можно только разговаривать, — услужливо подсказала я.
 Он прервал меня:
 — Ну, это уже слишком. Не выношу провокаций! Пошли танцевать!
 И мы пошли танцевать. И потом гуляли. Как известно, луна движется по небу. Поздно ночью её лучше всего было видно из запущенного, совершенно безлюдного уголка парка, заросшего роскошной растительностью.
 О чудо! После стольких переживаний вновь почувствовать себя женщиной! Кем я только ни была в последнее время: главой семьи, государственным служащим, матерью и, наконец, самым настоящим загнанным зверем, которого преследуют охотники. И опять стать просто женщиной! А тут ещё луна, море и рядом мужчина моей мечты… Будь что будет, пусть даже завтра при свете дня он убежит от меня с криком ужаса.
 На следующий день я не могла определить, убегает ли он от меня с криком ужаса, поскольку его просто нигде не было видно. Может, он просто сбежал профилактически, не желая рисковать, встретясь со мной при свете дня, но и это не испортило мне настроения. Надо быть благодарной судьбе и за малое. Я не только не обижалась на него, но даже и к шведу отнеслась более благосклонно и согласилась после ужина отправиться с ним в турне по местным злачным местам. Правда, это ничем хорошим не кончилось, так как швед очень быстро упился и мне пришлось спасаться от него бегством.
 Не зажигая света, я вышла на балкон и долго любовалась открывающимся отсюда видом: слева — МонтеКастелло, прямо — море и скалы, справа — панорама побережья. Жаль, что нельзя было увидеть Этну, для этого мне пришлось бы залезть на крышу. Потом я посмотрела вниз, на свою подругу пальму.
 Под пальмой ктото стоял. Я испугалась, что это швед и что он опять примется громко выражать свои чувства, разбудит всю гостиницу и соседние дома и окончательно меня скомпрометирует. Я уже готова была скрыться в комнате, как вдруг сообразила, что на виднеющихся в сумраке очертаниях головы отсутствуют последствия деятельности коровьего языка. Я присмотрелась внимательней — это был он, блондин моей мечты!
 Я была тронута. Если бы ещё у него был плащ на плечах, кинжал в зубах и гитара в руках! Правда, наверное, очень трудно петь, держа кинжал в зубах, но в конце концов это не важно. Пусть не поёт, пусть только стоит. Сколько лет уже никто не стоял под моим окном! Впрочем, тут же подумала я, где было стоятьто? Просто не было условий…
 Долго в молчании стояли мы так — он под пальмой, а я на балконе. Первой не выдержала я, устали ноги и разболелась поясница. На минутку вышла в комнату, чтобы взять стул, и успела увидеть, как он удаляется. Несколько прозаичный финал романтической сцены.
 Зато на следующий день я стала объектом самых горячих чувств. Мало того. Блондин настоятельно уговаривал меня поехать с ним в путешествие по Сицилии, уверяя, что без меня чудесные пейзажи потеряют все своё очарование. Я согласилась.
 Мы побывали и в тех местах, где я уже бывала раньше, и в совершенно новых для меня, посетили Палермо, Катанию, Сиракузы, а МонтеКастелло я могла бы нарисовать по памяти. Страсть к туризму, овладевшая моим спутником, вполне отвечала моим вкусам. К тому же так приятно было чувствовать себя слабой женщиной, находящейся под защитой сильного мужчины. Не понятно всетаки, что он во мне нашёл, хотя взгляд в зеркало ещё раз подтвердил, что Таормина всегда хорошо сказывалась на моих внешних данных.
 Наша безмятежная идиллия была нарушена в самом неподходящем месте и в самый неподходящий момент. Мы находились в Лазурном гроте. Сидя в качающейся лодке, я в который уже раз смотрела и не могла насмотреться на лазурное чудо, не в силах поверить, что вижу это наяву. Потом я взглянула на Аполлона Бельведерского, сидевшего на вёслах, и, поскольку всегда отличалась особой впечатлительностью при восприятии прекрасного, у меня защемило сердце. Он молчал, комуто надо было внести элемент поэзии, и это сделала я.
 — Твои глаза, — заявила я, хотя и несколько возвышенно, но совершенно искренне, — совсем как эти голубые отблески на скалах. — И, будучи не в силах удержаться, добавила: — Как жаль, что ты не настоящий…
 Задумчиво рассматривающий лазурные воды Аполлон так резко повернулся ко мне, что лодка чуть не опрокинулась:
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Осторожно, я не умею плавать!
 — Ничего, я умею. Что значит — не настоящий?
 Я не сразу ответила. Не такто просто было ему объяснить это.
 — Ну, не знаю. Ты не можешь быть настоящим, потому что никак не вписываешься в мою настоящую жизнь. Ты — как хэппи энд в фильме из жизни высшего общества. Потом на экране появляется надпись «конец», и надо идти домой.
 Сказав это, я тут же пожалела о сказанном, хотя это и была чистая правда.
 Он пристально посмотрел на меня и тихо спросил:
 — А какая она, эта твоя настоящая жизнь?
 Ну, не могла же я и в самом деле сказать ему, что моя настоящая жизнь находится очень далеко отсюда, на севере, где луна бывает серебряной, а не золотой, где море серозеленое и холодное, а в моем городе ходят трамваи, переполненные спешащими на работу людьми. В городе, где жизнь кипит, а тридцать пять лет назад были одни развалины. Нет, ничего этого я не могла ему сказать и только молча смотрела на прозрачную синюю воду.
 — Ты мне ничего не рассказываешь о себе, — продолжал он. — Я ничего о тебе по знаю. Кто ты? Где живёшь?
 Мне всегда хотелось быть таинственной натурой, и вот раз в жизни получилось. И как всегда бывает, некстати. Проблеск здравого смысла, воплотившегося в очереди за лимонами, заставил меня воздержаться от излишней откровенности.
 — В гостинице «Минерва», — буркнула я.
 — Ты не воспринимаешь меня всерьёз, — не унимался он. — Я для тебя лишь курортное развлечение. Вот уедем отсюда, и я тебя потеряю. Мне же хочется быть с тобой всегда. В твоей настоящей жизни. Ты куда отсюда поедешь?
 — В Париж, — брякнула я, не подумав.
 — Так поехали вместе. У меня есть возможность поселиться в Париже.
 Голова моя пошла кругом. Ничего удивительного. Предсказание гадалки делало своё, сицилийский антураж делал своё, блондин делал своё. Одна я ничего не делала, пассивно поддаваясь их влиянию.
 Я представила себе, какую чудесную жизнь могла бы вести, окружённая его любовью и заботой, в шиншилловой накидке и бриллиантовом колье разъезжающая по лучшим курортам мира. В довершение картины тут и там начали поблёскивать пиренейские алмазы. Гдето возникла робкая мысль, что неплохо было бы подобраться к ним с его помощью…
 Мы сидели на бетонном парапете волнореза в Сиракузах. Комплекс неполноценности, развившийся во мне благодаря стараниям Дьявола, исчез совершенно. Как хорошо, что рядом блондин моей мечты! Как хорошо, что я могу любоваться чёрными нагромождениями лавы по берегам моря, извергавшейся из Этны более шести тысяч лет назад! Как хорошо, что у меня перед глазами тот самый вид, который предстал перед древними греками, некогда впервые высадившимися на этом берегу! Древность всегда меня чрезвычайно привлекала.
 В своих размышлениях я добралась до древних инков и майя и уже подумывала, что неплохо было бы поближе ознакомиться с памятниками их культуры, как вдруг мои размышления были прерваны замечанием блондина:
 — Мне придётся уехать на дватри дня. Ивза тебя я совсем забросил свои обязанности.
 — Какие обязанности? — рассеянно поинтересовалась я, все ещё не в силах оторваться от древних индейцев.
 — Знаешь, дурацкая история. Так и быть, я скажу тебе, но учти, что это тайна. Я должен найти одну бабу.
 — Что?!
 — Бабу одну найти. Шеф приказал.
 Эти слова обрушились на меня как гром с ясного неба. Молния ударила в чёрные нагромождения лавы у моих ног.
 — Какую… бабу? — прерывающимся голосом спросила я, изо всех сил стараясь не выдать охватившей меня паники.
 — А, одну кошмарную бабу. Я сам её не видел. Знаю, что она страшная, как труп, худая и бледная, лет пятидесяти на вид, хотя на самом деле моложе. У неё должны быть ужасные руки и очень много денег.
 Как много всетаки в состоянии вынести человек! Сколько раз мне грозила опасность задохнуться от волнения — и ничего, живу. С трудом удержавшись от желания внести коррективы в свой портрет, я спросила как можно невиннее:
 — И зачем же ты ищешь такое страшилище?
 — Уверяю тебя, не по собственному желанию. Эта женщина обокрала моего шефа на огромную сумму, и надо найти её вместе с деньгами.
 Подумать только! Я собиралась рассказать ему о сокровище в Пиренеях. И вдруг бы в Париже он привёл меня на банкет к шефу! Он же тем временем продолжал:
 — Знаешь, хочу тебе признаться. Сначала я думал, что это ты. Но ты слишком молода.
 Я закурила, чтобы дать себе время собраться с мыслями. Интересно, что бы я в данном случае сказала, если бы это была не я? Наверняка возмутилась бы, что её приняли за такое чудовище:
 — Как тебе такое могло прийти в голову? Почему ты решил, что это я?
 — Морская звезда, — был ответ.
 — При чем здесь морская звезда?
 — Я наблюдал за тобой, когда итальянец бросил тебе звезду и крикнул: «Stella di mare!». Ты испугалась и посмотрела на море. Будь на твоём месте та женщина, она поступила бы точно так же. Почему ты испугалась?
 — За неизвестных баб не отвечаю. Итальянец бросил мне под ноги такую холодную мокрую пакость, любой на моем месте испугался бы. Это ещё не причина принимать меня за полинялого монстра.
 — К тому же ты на неё похожа, — упрямо продолжал он, явно не придавая серьёзного значения своим словам. — Она тоже блондинка с чёрными глазами. Хотя, скорее всего, теперь она седая.
 — Может, крашеная, — неизвестно зачем вставила я. Все во мне клокотало. Любовь, чтоб ей… Хорошо ещё, что все произошло в Сиракузах. Если бы такое несчастье случилось, например, в Казимировке, это не было бы так романтично. Хотя, с другой стороны, для араба, например, Казимировка — это невероятная экзотика.
 Я уже не слушала, что он мне ещё говорил. Нужно было чтото срочно решать, а в голове не было ни одной мысли, кроме того несчастного араба посреди рынка в Казимировке.
 Когда мы возвращались в Таормину, у меня не осталось сомнений, что судьба нанесла мне тяжёлый и незаслуженный удар. Единственное утешение, что это был роман с подчинённым шефа, какникак — ситуация пикантная.
 — Ты ведь обязательно дождёшься меня? — нежно спрашивал он, расставаясь со мной у моей гостиницы. — Не уедешь за эти три дня?
 Я уверила его, что, разумеется, обязательно подожду и, расставаясь, запечатлела в своей душе его образ. Да, он был слишком красив, чтобы быть настоящим!
 Предоставленная самой себе, я постепенно обрела спокойствие духа и способность рассуждать. Немедленно бежать? Глупо и никаких шансов на успех. Наверняка проклятая морская звезда возбудила в нем подозрения, ухаживать за мной он стал с однойединственной целью — войти ко мне в доверие и все обо мне узнать. Под пальмой торчал, потому что шпионил за мной. А теперь сообщил мне о своём отъезде и ждёт, что я предприму. Прекрасно, ничего не предприму. Я Мари Гибуа, ничего не знаю и спокойно жду, когда ной возлюбленный вернётся из служебной командировки.
 Наверняка меня уже поджидают во всех аэропортах, куда прибывают самолёты из Катании. Пусть поджидают. Бежать надо не сейчас, когда они этого ждут, а позже, когда это будет для них неожиданным. И все надо так организовать, чтобы сразу же добраться до самой Польши. Только там я успокоюсь и вздохну свободно. Хватит с меня всех этих полицейских, плевать мне на Интерпол. Что за дураки там сидят! Ведь я знаю, что они меня ищут, и вот, пожалуйста, никак не могут найти, а гангстеры нашли в два счета. Нет, в Польшу! Только в Польшу!
 Там нет преступных синдикатов. Там нормальная, честная, неподдельная милиция. Там много друзей, там покой и безопасность, наконец, там Дьявол.
 Дьявол! Боже мой, пусть зевает, как старый крокодил, пусть притворяется спящим, пусть капризничает и отравляет мне жизнь, пусть делает, что хочет, только бы добраться до него, до этой безопасной пристани.
 Из служебной командировки блондин вернулся через два дня и застал меня сидящей на пляже с самым безмятежным видом. Через два дня, расставшись с ним после обеда, я попросила в бюро обслуживания гостиницы сообщить ему, что вечер решила провести со старыми знакомыми и вернусь поздно. Сложив немного вещей в пляжную сумку, я на автобусе поехала в Катанию. Купив чемодан, чтобы не обращать на себя внимание отсутствием багажа, успела на последний самолёт, отлетающий в Париж. А билет заказала ещё утром. Поздно ночью мы приземлились в Орли.
 Из Парижа я намеревалась лететь прямо в Копенгаген, увидеться там с Алицией, купить автомашину, забрать свои вещи и через Варнемюнде вернуться в Польшу. Известив её об этом телеграммой, я сняла номер в очень скромной гостинице и позволяла своему другу, надо было взять у него мои настоящие документы.
 Рано утром на следующий день я была в польском посольстве.
 — Так что же с вами было? — спросил меня первый секретарь посольства, не веря своим глазам. — Это ведь вы исчезли из Копенгагена?
 — Да, я, но, как видите, нашлась. Ничего особенного со мной не было, так, пустяки, меня похитили бандиты. И такие свиньи, даже не приняли во внимание срок действия моего паспорта. Что мне теперь делать?
 — Ну, это не страшно. Продлим. Но только на две недели. Где же вы были?
 — В Бразилии.
 — То есть как — в Бразилии? — Первый секретарь был явно возмущён. — Ваш паспорт действителен только на Европу. Вы что же, были там незаконно?
 — Сама не знаю.
 — А где же ваша виза? — спросил он, в четвёртый раз перелистывая странички паспорта. И с ужасом добавил: — Вы были там без визы?
 — Без.
 — Как же они вас впустили?
 — Не знаю. Никто меня ни о чем не спрашивал.
 И тут же подумала, что говорю неправду. Они только и делали, что спрашивали меня. Первый секретарь смотрел на меня с негодованием.
 — Это невозможно, — решительно заявил он. — При таких условиях вы не могли попасть в Бразилию. У вас есть какиенибудь доказательства, что вы там были?
 — Нет, — сокрушённо призналась я. — Даже сувенира никакого не привезла.
 — Так где же вы в таком случае были?
 — В Бразилии…
 Похоже было, что разговор в таком духе может продолжаться бесконечно. Первым не выдержал сотрудник посольства. А может, он просто боялся сумасшедших?
 — Я ничего не понимаю, — вздохнув, признался он. — Пожалуй, вам лучше всего вернуться в Польшу. Когда вы хотите туда ехать?
 — Немедленно! — вскричала я. — Только, пожалуйста, через Копенгаген, мне надо забрать вещи.
 — Вас ищет вся полиция. Лучше всего, если вы будете с ними разговаривать тут, у нас. Какаято подозрительная история. А паспорт получите завтра утром.
 Я сказала, что он совершенно прав, и распрощалась с ним. Потом отправилась по магазинам. По моим подсчётам, в моем распоряжении было как минимум полтора дня. До вечера меня будут искать в Таормине, ведь мои вещи остались в гостинице. Потом начнут искать в Париже, на это у них уйдёт несколько часов. Так что, возможно, в моем распоряжении даже и два дня, но лучше не рисковать.
 Поздно вечером я села в ту же самую белую «ланчию» на площади Республики. Я могла позволить себе ходить без парика и тёмных очков и какоето время не бояться.
 — Просто невероятно, как может меняться женщина, — заметил мой друг. — Отсюда выехала измученная старая баба, а вернулась красивая молодая девушка…
 — Послушай, я сейчас выгляжу нормально?
 — Вполне, если не считать того, что ненормально молодо. А что?
 — Боюсь, что со мной не все в порядке. Мне все вокруг кажется подозрительным. Я никому не верю, даже полиции, впрочем полиции особенно. Того и гляди, не смогу ходить, как люди, и начну красться вдоль стен на четвереньках. Глупо, правда?
 Мы не торопясь ехали по пустым улицам в направлении Венсенского леса. Я его особенно любила, так как там обычно проходили рысистые бега. Мой друг задумчиво смотрел прямо перед собой.
 — Не знаю, глупо ли. С тобой ещё чтото приключилось?
 — А как же! Послушай, ты не мог бы заплатить за меня по счёту в гостинице «Минерва» в Таормине?
 — Ты что, сбежала, не заплатив?
 — Пришлось. Заплатишь? Я оставлю тебе деньги.
 — Можешь оставить их себе. Конечно, заплачу. Но что ты ещё натворила?
 — Сама не знаю. Все у меня перепуталось. Сюда я бежала в панике. Потом, в Сицилии, пришла в себя и удивлялась, чего это я так боялась. Климат, что ли, так действует, знаешь, это сладкое ничегонеделание. Потом выяснилось, что бояться мне все же следует, ну и я опять начала. А в общем и целом у меня уже нет сил, и я не вижу никакого выхода.
 — А все изза того, что ты слишком много знаешь?
 — Вот именно. Меня разыскивают, чтобы вытянуть это из меня, а потом пристукнуть. Вот такто.
 Он кивнул головой. Некоторое время мы молчали.
 — Пожалуй, на твоём месте я бы тоже никому не верил, — наконец решительно проговорил он. — Помни только одно: на меня можешь положиться. Не было этих семи лет. Вареники с солью мы ели вчера…
 Я смотрела на пустую мостовую, на тёмные деревья вдоль улицы, на мужчину на рулём, и больше всего на свете мне хотелось остановить время. В моей памяти ожило чудесное прошлое, и я подхватила мечтательно и нежно:
 — Вчера мы носили с тобой уголь из подвала и вчера улетал самолёт из аэропорта Окенче. Как жаль, что я не могу провести в твоей машине несколько ближайших лет жизни.
 — Жаль, что не можешь, — согласился он. — Знаешь, постарайся быть осторожной. Я не люблю видеть знакомые фамилии на надгробных памятниках…
 Рано утром на следующий день я получила продлённый паспорт, договорилась, что приду на беседу с представителями полиции, и отправилась в датское посольство. На всякий случай я зашла по дороге узнать о возможности получить немецкую транзитную визу и, прождав всего пятнадцать минут, получила её.
 У датского посольства меня ожидала неприятность. Может быть, этот человек шёл за мной давно, только я его не замечала. Увидела я его тогда, когда ктото открыл передо мной стеклянную дверь посольства и этот человек отразился в стекле. Причём отражение было очень чёткое. Было ясно видно, как он переводил взгляд с меня на чтото, что держал в руке, как будто сравнивал меня с фотографией. Этого оказалось достаточно. Я тут же круто изменила свои планы.
 В датском посольстве знали обо мне. Я сообщила им свой настоящий адрес, согласилась побеседовать с полицией и получила согласие на продление визы. И все это за несколько минут. Из посольства я отправилась прямиком в автосалон, недолго думая купила последнюю модель «ягуара» бежевого цвета, оформила за полчаса его регистрацию и выехала в город уже на своей машине. Следующие полчаса у меня ушли на то, чтобы собрать вещи и расплатиться в гостинице. Не поев, я двинулась в путь, в направлении на Берлин. Нервы мои были напряжены до предела.
 Весь путь до Нанси я думала только о своей новой машине, пытаясь вспомнить отдельные пункты из инструкции по эксплуатации. Сменить масло. Сделать техосмотр. Машина не обкатана, нельзя выжимать максимальную скорость. Чтото там следовало подкрутить и смазать. Чтото — после трех тысяч километров, а чтото — после пяти. А может, после тысячи?
 В Нанси я остановилась в какомто мотеле, заказала ужин и попыталась собраться с мыслями. С той поры, как я увидела отражение шпиона в стеклянной двери, я была не в состоянии мыслить логично. Бандиты напали на мой след. Вся Франция, вся Западная Европа переполнены моими врагами. В полициях, в Интерполе, во всех посольствах сидят люди шефа. Как я была наивна, полагая, что мне удастся ускользнуть от них! Странно, что я ещё жива. На каждом углу, у каждой двери меня поджидали бандиты с пистолетами, заряженными усыпляющим газом.
 Похоже, я впала в самую настоящую, банальную истерию. Надо взять себя в руки. Пытаясь удержать дрожь и не стучать зубами, я выпила чай и стала изучать карту шоссейных дорог. Надо разработать маршрут, исходя из того, чтобы не прихватить ни одной страны, кроме Германии, потому что других виз я не успела получить. Хорошо, что я так широко раструбила о своей поездке в Данию, это может мне пригодиться. Если я поеду через ФранкфуртнаМайне, то смогу пройти там техосмотр. Сейчас же надо выспаться, на рассвете выехать и ехать без остановок, кроме одной — на техосмотр. Предположим, он займёт полдня. До Варшавы около тысячи семисот километров. Нет, пожалуй, техосмотр лучше сделать в Ганновере, Франкфурт слишком близко. Потом я заказала разговор с Варшавой.
 — Ну, наконецто ты нашлась! — воскликнул Дьявол, убедившись, что это я. Мне показалось, что в его голосе прозвучало скорее раздражение, чем радость. — Что с тобой происходило, скажи на милость?
 — Ничего. Потом расскажу, а теперь послушай, дорогой. Сегодня четверг. Завтра ранним утром я выезжаю и еду одним духом, без остановок. Утром в субботу ожидай меня в Колбаскове с деньгами, чтобы оплатить пошлину.
 — А чем ты едешь?
 — Машиной.
 — Какой?
 — Бежевым «ягуаром». Новым.
 — Боже! — только и произнёс он.
 — Я не могу больше разговаривать с тобой. Мне грозит опасность. В субботу жди с самого утра, а я постараюсь приехать пораньше. И сохрани тебя бог хоть слово сказать комунибудь!
 — Ты с ума сошла! — возразил он. — До субботы ты не успеешь. Надо же тебе будет гденибудь остановиться на ночь.
 — Не буду я нигде останавливаться, я не хочу спать. Должна успеть.
 — Все это так неожиданно. Знаешь, я не успею до субботы. Интересно, как ты себе это представляешь? Давай договоримся на воскресенье.
 — Ни в коем случае! Ты должен успеть. Пойми, от этого зависит моя жизнь.
 — Нет, это невозможно! Сначала ты пропадаешь неизвестно где полгода, а потом начинаешь пороть горячку. Боюсь, у тебя с головой не все в порядке.
 — У меня не только с головой не все в порядке, но это сейчас не имеет значения. Если бы ты знал, что я пережила! Не буду сейчас об этом, мне надо выдержать до границы. Потом все расскажу. Не забудь, жди меня, как договорились. Я соскучилась по тебе!
 — Только не разбей по дороге машину! — недовольно сказал он на прощание, и моё сердце, начавшее было оттаивать, вновь оледенело. Неужели этот человек уже во может вести себя почеловечески?
 Я двинулась в дуть с восходом солнца. Путь мой лежал на север. Около полудня я уже была в Ганновере. Дела заняли у меня три часа. На станции техобслуживания были, правда, недовольны, чтото ворчали насчёт километража, но деньги сделали своё дело. Остальные я положила в банк на своё имя.
 Передо мной был Берлин, а за ним Варшава. С каждым оборотом колёс мне становилось спокойнее. «Ягуар» нёсся как крылатый змей, как восьмое чудо света. Я подумала, что, видимо, в этом году мне суждено было судьбой преодолевать огромные пространства в максимально короткое время, но зато в следующем году никакие сокровища мира не заставят меня больше спешить.
 Границу я пересекла без осложнений. Уже недалеко было до Берлина, но наступила ночь, и я подумала, что, если немного не посплю, не смогу ехать дальше. Гостиниц я боялась, не хотелось оставлять следов, тем более что пришлось бы называть настоящую фамилию. Правда, искать меня должны были в Копенгагене, но рисковать не стоило. Я съехала с автострады, погасила фары и улеглась на заднем сиденье. Какая это всетаки была удобная машина!
 На рассвете я проснулась от холода. Выезжая в спешке и панике, я не запаслась ни едой, ни питьём, и теперь у меня не было даже термоса с чаем, чувствовала же я себя на редкость разбитой и измученной. Будь что будет, а позавтракать мне просто необходимо.
 В шесть утра на берлинском вокзале я напилась кофе, чаю и минеральной воды — это уже про запас. Есть не хотелось, а хотелось скорей в Польшу.
 И вот наконец я оказалась на автостраде, ведущей к пограничному пункту Германия — Польша. Солнце светило мне в лицо. Мной овладели сентиментальные воспоминания. Прошлый раз, когда я ехала по этой автостраде, тоже была плохая видимость, только тогда была зима, ночь и метель, машина с трудом ползла до обледенелой дороге; к тому же я не была уверена, что двигаюсь в правильном направлении — к польской границе, а не наоборот, к Берлину. Теперь стояла прекрасная погода, направление указывало солнце, а по сравнению с тем, что мне пришлось недавно пережить, езда в гололедицу была невинным и приятным развлечением.
 Автострада была совершенно пуста, мне не было необходимости следить за дорогой, и я могла полностью отдаться воспоминаниям. Пребывание в Бразилии, беспрецедентное путешествие на яхте «Морская звезда», страшная темница в замке Шомон и этот человек с глазами, как лазурные отблески на скалах грота. Не будем вспоминать о некоторых дополнительных аспектах, пусть в памяти останется только это воспоминание о моем романе столетия.
 Недавнее прошлое предстало передо мной рядом ярких картин, в которые мне самой трудно было поверить. Если бы не «ягуар», я готова была думать, что это мне только снилось. Да я бы первая не поверила, если бы мне ктонибудь рассказал такое. Но весь ужас в том, что это ещё не конец. Я попрежнему единственный человек, обладающий тайной проклятого клада в Пиренеях. Сто сорок восемь от семи и тысяча двести два от "Б" как Бернард…
 Прямо перед моим носом на автостраду выскочила какаято автомашина. Не представляю, откуда она взялась, может, стояла на обочине? Все остальное произошло в считанные доли секунды. Я взяла левее, будучи уверена, что она поедет правой стороной шоссе, но машина заехала на левую сторону и стала поперёк проезжей части. Я затормозила так, что взвизгнули покрышки, меня мотануло в сторону, углом глаза я увидела, что из автомашины выскакивают какието люди, а справа осталось место, где можно проскочить, отпустила тормоза, прибавила газ, крутанула руль вправо, потом сразу влево, автомобиль занесло, и какимто чудом он проскользнул между багажником той автомашины и барьерным камнем автострады, меня отбросило влево, я рванула вправо, притормозила, повернула руль чуть влево, уже не так резко, и — о чудо! — проскочила.
 Как мне это удалось, сама не понимаю, ибо, клянусь всеми святыми, я понятия не имела, что можно ездить юзом. Не иначе, как меня опять спасло провидение — то самое, что благоволит дуракам и недотёпам.
 Я уже собралась остановиться, наброситься на этих ослов, идиотов и баранов и устроить им грандиозный разнос, но взглянула в зеркало заднего вида, и моя нога сама нажала на газ. Я увидела, как люди, выскочившие из автомашины, на ходу садились в неё, а она разворачивалась в мою сторону.
 «Ягуар» необкатанный? Ну так обкатается! Проехал уже полторы тысячи километров, ничего с ним не сделается. Ему только на пользу пойдёт такая нагрузка на коротких дистанциях. Нажмём, дистанция и в самом деле осталась совсем короткая…
 Когда скорость перевалила за сто шестьдесят, я перестала смотреть на спидометр. Тем более что глаз не хватало. Одним я смотрела на дорогу перед собой, другим в зеркальце. До сих пор мне не приходилось водить машину с такой скоростью — и нужды не было, да и машины такой не было. Попадись мне сейчас какаянибудь выбоина на шоссе — и наступят бесславный конец моего путешествия, начатого в скалистом заливе под Паранагуа!..
 Пока они развернулись и бросились в погоню, я уже успела опередить их на несколько десятков метров. Они неплохо взяли с места, но им пришлось набирать скорость, а я уже мчалась на максимальной.
 И вот по пустому шоссе со страшной скоростью мчались две машины. «Ягуар» нёсся как вихрь, почти не касаясь поверхности автострады. Тихо и ровно работал мотор. Прямо чувствовалось, что машине доставляет огромное наслаждение показать, на что она способна.
 Сама же я пребывала в состоянии, похожем на шок. Я не совсем сознавала, что делаю, и уж совсем не помнила, как вела машину. Расстояние между нами стало увеличиваться. Граница была совсем близко. Мимо меня промелькнул знак, предупреждающий, что автострада кончается. «Если на такой скорости я влечу на дорогу с другим покрытием…» — промелькнуло в голове. Я слегка притормозила и вдруг услышала какойто новый звук, не очень громкий, но явно отличающийся от шума моторов. В первый момент я подумала, что это стреляет моя выхлопная труба. Нет, звук был другой. Тут я заметила перед собой и сбоку на дороге взметающиеся фонтанчики пыли.
 «Стреляют с глушителем! — догадалась я. — Сволочи! Испортят мне машину!»
 Они целились в покрышки и, хотя расстояние между нами уменьшилось, никак не могли попасть. Наверное, им мешало солнце. Вот уже показался пограничный пункт. Я включила дальний свет и нажала на клаксон. Из здания немецкого пограничного пункта выбегали люди. Преследователи притормозили. Пограничники почемуто подняли шлагбаум — может, просто подумали, что едет сумасшедший и что лучше его пропустить, пока он не разбился и не разнёс в щепки пограничный пункт. Дико завывая клаксоном и скрипя тормозами, метаясь из стороны в сторону, влетела я на территорию пограничного пункта и, свернув за здание таможни, остановилась на газоне.
 Перед этим я успела заметить, как из здания польской таможни тоже выбегали люди, а преследующий меня белый «мерседес» развернулся и помчался в обратную сторону. Два немецких пограничника вскочили на мотоциклы и погнались за ним, но они толькотолько отъехали, а «мерседес» уже исчез из виду.
 У меня не было сил выйти из машины. Не выключая света и мотора, я сидела, опираясь на баранку. Родная Польша находилась от меня в нескольких десятках метров, и у меня не было никакого желания, кроме одного: оказаться наконец там!
 Документы мои были в порядке, ехала я транзитом, ничего недозволенного не везла, но зато сама находилась в невменяемом состоянии. Немецкие пограничные власти с превеликим трудом добились от меня маловразумительных объяснений: ехала я себе спокойно на родину, а этот «мерседес» вдруг стал меня преследовать и почемуто стрелять, я его не знаю и ничего не понимаю. Озадаченные власти сочли за лучшее как можно скорее избавиться от меня и передать проблему полякам. Я погасила наконец фары, неуклюже съехала с газона и потихоньку двинулась в сторону моей дорогой родины. Вот передо иной подняли шлагбаум. Чудесное, ни с чем не сравнимое чувство безопасности наполнило мою душу.
 — И как это ты только додумалась покупать «ягуар»! — нежно приветствовал меня любимый. — Совсем спятила баба!
 Я была так счастлива, что охотно согласилась с ним: да, спятила. Так радостно было окунуться снова в эту знакомую, обыкновенную, настоящую жизнь: иностранная модель, кто возьмётся ремонтировать, откуда брать запчасти… Чуть не на коленях умоляла я польских таможенников взять с меня за чтонибудь пошлину, подсовывала им свои вещи для досмотра. Со снисходительной улыбкой они вышвырнули меня с моим чемоданом за дверь. Я пригрозила, что в следующий раз назло им провезу какуюнибудь потрясающую контрабанду, что вызвало взрыв смеха. Меня напоили кофе и дали кусок хлеба с колбасой. Счастье моё не имело границ. Вся природа радовалась вместе со мной.
 Дьявол сел за руль. Чему я была очень рада. Автомобильными эмоциями я была сыта по горло.
 — Умоляю тебя, дорогой, поехали медленно и осторожно, — попросила я, с наслаждением затягиваясь сигаретой.
 — Ты же видишь, что я еду осторожно, — недовольно буркнул он, нажимая по обыкновению на газ перед поворотом. — Где ты пропадала, что с тобой было? Алиция подняла тревогу, милиция расспрашивала о тебе, твоя мать чуть не заболела.
 — Расскажу тебе все до порядку. Меня похитили бандиты.
 — Давай без шуток! Бандиты?
 — Я не шучу. Послушай, очень тебя прошу, на поворотах сбрасывай скорость, хотя бы до сотни.
 — Ну что ты пристала, ведь я еду медленно. Что там случилось на немецкой границе? Что это за машина гналась за тобой?
 — Я же тебе объясняю — бандиты. Стреляли в меня.
 — А ты не сочиняешь? — воскликнул он, будто только сейчас до него дошло то, о чем я говорила.
 — Отнюдь. Когда ты все узнаешь, стрельба на автостраде по моей машине покажется тебе мелочью в сравнении со всем остальным. Боже, как я устала! И какое счастье, что я наконец дома!
 Некоторое время он молчал, так как пошёл на двойной обгон. Потом спросил:
 — Ты забрала свои вещи из Копенгагена?
 — Нет. Я еду прямиком из Парижа. Только на территории Польши я почувствовала себя в безопасности.
 — Ну так расскажи же, в чем дело.
 Я помолчала, прежде чем начинать рассказ. Интересно, как он воспримет случившееся со мной. Неужели опять скажет, что я сама во всем виновата? Поверить он мне, пожалуй, поверит, настолькото он меня знает. Ну что ж, может, я и сама виновата, вряд ли с кемнибудь другим могло такое случиться…
 — Подробности я тебе изложу потом, — сказала я. — Их слишком много. В общих же чертах дело обстояло так…
 Дьявол внимательно слушал, только изредка прерывая меня вопросами. Я все больше погружалась в блаженное ощущение безопасности и безоблачного счастья. За окнами автомашины мягкими красками сверкала и переливалась польская осень. Сейчас, когда я рассказывала обо всем случившемся со мной, мне казалось, что я пересказываю содержание какогото детективного фильма, и даже хотелось кое в чем подправить сценарий.
 — Трудно доверить, — сказал Дьявол. — Если бы я тебя не знал, не поверил бы, что такое может произойти. И это только ты могла додуматься ковырять крючком камни. Нормальному человеку такое никогда не придёт в голову!
 — Ты совершенно прав. Но согласись, и положение моё было не совсем нормальное. Самое же главное, что это ещё не конец. Попрежнему только я одна знаю, где они спрятали своё сокровище. И понятия не имею, что мне делать.
 — Ты что же, так и не сообщила в Интерпол?
 — Конечно, нет. Я боялась. Представляешь, у них был свой человек в датской полиции. Вот уж где не ожидала встретить гангстера! Что же говорить об Интерполе? У меня на этой почве появился комплекс, теперь мне все кажутся подозрительными. Можешь удивляться, но я себя понимаю и не удивляюсь. Помедленней, пожалуйста!
 Дьявол пожал плечами:
 — Ясное дело, ненормальная. А в нашем посольстве ты тоже ничего не сказала?
 — Я нигде ничего не сказала. Наше посольство для меня тоже было подозрительным. Только тут я чувствую себя в безопасности и могу спокойно все обдумать.
 — Ты не можешь не влипнуть в какуюнибудь историю. Что же ты теперь намерена делать?
 — Сначала все как следует обдумаю. А что здесь происходило? Чего милиция хотела?
 — Они спрашивали, не знаем ли мы чего о тебе. Алиция написала, что ты исчезла и что тебя по всей Европе разыскивает полиция. Нашей милиции тоже сообщили. Но почему они не могли тебя найти?
 — Не успели. Как ты думаешь, может, мне надо всетаки явиться в милицию? Да нет, сами меня вызовут.
 — Но почему же, в конце концов, у гангстеров получилась такая петрушка с деньгами?
 — Интерпол взялся за них серьёзно и хотел конфисковать все их имущество. А у них было много всего: предприятия, акции, наличные, не знаю, что ещё. Они боялись, что у них все отберут и заблокируют счета в банке, поэтому в жуткой спешке, чуть ли не за один день, распродали все, взяли деньги в банке и на все наличные закупили алмазы, золото и платину.
 — Алмазы тоже можно было у них отобрать…
 — В томто и дело. Их люди были в полиции, и они в свою очередь боялись, что среди них есть агенты Интерпола. Поэтому все делалось втайне. Единственным человеком, который знал место клада, был тот, кто его спрятал. Он должен был сообщить об этом шефу, они собирались переждать деньдругой, а потом забрать все из тайника и перевезти в Бразилию. Потом какоето время затаиться и спокойно выжидать — они богатые, могли позволить себе небольшой отпуск. А потом все начать сначала. Не правда ли, хорошо было продумано?
 — А почему они сразу не отвезли все в Бразилию?
 — Так ведь за ними же следили, власти были предупреждены, таможенные посты тоже. Гангстеры распределили обязанности — тот человек занимался скупкой ценностей и должен был гдето их временно припрятать, а шеф за это время должен был организовать транспортировку. И очень хорошо организовал, лучшее доказательство — как они перевезли меня, жаль только, что больше нечего было перевозить. Не такто просто было все это провернуть. Алмазы покупались в ЮАР, например. Все в жуткой спешке. Он прилетел в Копенгаген, чтобы там встретиться со своими, и шиш. Преставился в моих объятиях. А капиталы лежат и ждут.
 — И ты знаешь где?!
 — Знаю, — устало, но не без удовлетворения ответила я. — Мне удалось найти это место на карте…
 Затем я в подробностях описала сцену с испытанием меня на детекторе лжи. Вот тут он мне не поверил:
 — Ты шутишь?! Тебе удалось их обвести вокруг пальца? Ведь это же такой тонкий аппарат.
 — Ну конечно, и он обязательно обнаружит ложь, если держать её в голове. А у меня в голове был лишь грот в Малиновской скале. И я вообще старалась не слушать, о чем меня спрашивают.
 — И ты так точно запомнила, что тебе говорил тот умирающий?
 — Ты же знаешь, какая у меня память на цитаты. В самолёте я воспроизвела каждое слово.
 — И сейчас помнишь?
 — А как же!
 — Ну и что он сказал?
 — Перед нами повозка!
 — Вижу! Что он сказал?
 — Вот и шеф так же приставал. Ты что, тоже запрёшь меня? В подвале? Ну ладно, мне не жалко, могу и сказать…
 И одним духом я выложила весь текст пофранцузски. Надо было учить иностранные языки, всегда ему это говорила.
 Дьявол жутко рассердился.
 — Не валяй дурака, переведи!
 — На той карте, которую он мне показал… — таинственным шёпотом произнесла я, и перед глазами предстала абстрактная картина огромных размеров. — Ах, какая это карта! Весь земной шар в мельчайших подробностях. Все меридианы и параллели на ней пронумерованы, а цифрами обозначены расстояния между ними. Наверное, предварительно все было вымерено…
 — Ну, ладно, а где это?
 Я покачала головой:
 — Даже если бы я и хотела, не могу тебе сказать. Горло перехватит, и язык онемеет, такие уж у меня на этой почве комплексы. Никому ни за какие сокровища не скажу.
 — Ну, скажи, ведь мне интересно. Разве можно найти в Европе такое место, которого бы никто не знал?
 — Таких мест много, — со вздохом произнесла я. — Родопы, например. Вот ты, смог бы ты найти чтонибудь в Родопах? Там тысячи пещер…
 — Но ведь это не в Родопах?
 Говоря это, он взглянул в зеркальце и нажал на газ. Во мне все оборвалось.
 — За нами гонятся? — в страхе вскричала я. — Что будем делать? Пистолет! Где у тебя пистолет?
 Дьявол настолько испугался моей реакции, что резко тормознул, и я чуть не вылетела через переднее стекло.
 — Да что с тобой? Нет у меня пистолета. Никто за нами не гонится. Успокойся и не пугай меня.
 — Я тебя пугаю! Это ты меня напугал. Просила же тебя, чтобы ехал медленнее. А ты вдруг нажимаешь на газ, как будто за нами гонятся. За мной гонятся от самой Бразилии, понимаешь ты это? У меня уже комплексы на этой почве.
 — На комплексы, а дурь! Тут сам с тобой спятишь. Ну, ладно, ладно, поеду медленнее. Смотри, нас обгоняет обычная «волга»!
 — Да пусть хоть и «трабант»! Я в своей стране, я хочу наконец жить спокойно.
 Некоторое время мы ехали молча, проехали через Пневы. Меня все больше охватывала усталость.
 — Так где же находится этот остров сокровищ? — небрежно спросил он.
 — А, на краю света, — пробурчала я. — Отвяжись. И помедленнее, пожалуйста.
 Он опять увеличил скорость, но у меня уже не было сил протестовать. Некоторое время я ехала, ни о чем не думая, любуясь ландшафтом. В душе, однако, исподволь зрело беспокойство, которое вскоре приняло форму вполне конкретного вопроса: как они могли оказаться у самой границы Польши? О том, что я собиралась возвращаться через Копенгаген, знали многие, я трубила об этом направо и налево и не удивилась бы, если бы они ожидали меня на пароме. Но как они могли оказаться здесь? Ведь выехала я внезапно, собралась за какойто час. Ехала через Ганновер, и можно было предположить, что дальше поеду через Гамбург и Путтгартен, тамто, по логике, они и должны были ожидать меня. От Ганновера я ехала без остановки, только выпила кофе в Берлине, да ещё поспала ночью на шоссе. Сколько же это заняло времени? Совсем немного — от полудня одного дня до утра следующего. А они уже поджидали меня на автостраде, значит, приехали туда заранее. Почему не в Копенгаген? Ведь я послала Алиции телеграмму, что приезжаю. Да, надо будет немедленно ей позвонить, а то беспокоится небось, что я опять пропала… Когда они могли узнать, что я поеду через Берлин? Только за Ганновером, где расходятся автострады. Как же они успели раньше меня?
 Снова и снова перебирала я в памяти события, пытаясь докопаться до истины, и вдруг, подобно взрыву бомбы под самым носом, меня ослепила такая страшная догадка, что я на момент потеряла возможность вообще чтолибо соображать. Все, абсолютно все, с кем я разговаривала, знали, что я еду через Копенгаген. Я сама была убеждена в этом. И только один человек знал, когда я приеду, какой дорогой и на чем…
 Благостное чувство безопасности и счастья покинуло меня. Я сидела как парализованная, а догадка росла и подкреплялась фактами. Я звонила ему из Нанси, поговорила с ним и пошла спать. Выехала только на рассвете следующего дня, у них было много времени… Он один знал, он один!
 И тут сразу же меня огорошила другая мысль. Откуда он знал, что тайник находится в Европе? Я рассказывала ему о Бразилии, о южной Африке, о пребывании шефа на Ближнем Востоке и прочее. В распоряжении Дьявола был весь мир, так откуда же он мог знать, что именно в Европе?..
 Из ужасающего хаоса, бушующего в моей душе, постепенно отсеялись эмоции и сформулировались чёткие, логичные выводы. Но нет, это невозможно… Я смотрела прямо перед собой, боясь повернуть голову и взглянуть на него. Ещё три года назад я тут же выложила бы ему свои подозрения, потребовала бы немедленных объяснений, заставила бы его рассеять мои сомнения, устроила бы роскошный скандал и кончила тем, что расплакалась бы в его объятиях. А вот теперь…
 — Кому ты сообщил о моем приезде? — как можно невнятнее поинтересовалась я, отчаянно надеясь, что, может, всетаки…
 — Никому, — буркнул он. — Ты ведь просила никому не говорить.
 — Как? Ни Янке не сказал, ни Ежи, ни даже моей маме? Никому?
 — А ты думаешь, у меня было время? Я собирал деньги, чтобы было чем заплатить пошлину на границе. Да и до этого проклятого Колбаскова не такто просто добраться. В пятницу я вылетел на самолёте до Щецина, а из Гожува ехал на такси. Ни с кем не успел увидеться, никто не знает о твоём возвращении, так что ты можешь рассчитывать, что для всех это будет сюрприз.
 — Ты уверен, что абсолютно никому ни слова не сказал о моем возвращении?
 Наверное, в моем голосе прозвучало чтото такое, что заставило его внимательно посмотреть на меня.
 — Абсолютно никому, — уверенно подтвердил он. — А почему тебя это так волнует?
 Теперь я уже не сомневалась, что он говорит неправду. Так просто и непосредственно он ни в воем случае не ответил бы, если бы это было правдой, это не в его натуре. Наверняка он комуто сообщил о моем приезде, но не хочет мне говорить. Кому? Своей новой симпатии? Черт бы побрал эти его бесконечные симпатии! Сейчас не это для меня важно. Итак, он сказал девушке, а она комунибудь разболтала…
 И опять я поймала себя на мысли, что вела бы себя совсем подругому, будь это три года назад. Я бы ему прямо сказала, в чем дело, ибо верила, что он поймёт всю серьёзность положения, всю опасность, которая мне грозит, и его это встревожит. Характер ему не позволит прямо признаться, что он разболтал, но он мне дал бы это понять, а после мы бы вместе подумали над тем, что делать. Так обстояло бы дело три года назад. Но не теперь…
 Он выжимал сто сорок километров и срезал повороты с непроницаемым выражением на лице. Ещё не совсем понимая, что произошло, я тем не менее чувствовала, как земля уходит у меня изпод ног. Единственное безопасное место на земле вдруг перестало быть безопасным. Весь мир вокруг меня — это бездонная, чёрная пропасть, и нет мне нигде спасения. Стоит ли жить? Да нет, не может этого быть. Надо стряхнуть с себя этот кошмар. И, сделав над собой огромное усилие, я попросила его:
 — Останови машину, дорогой. Я уже отдохнула. Позволь, я сама поведу. Хочу ехать так, как мне нравится — спокойно, не торопясь, по знакомой дороге.
 Мне стало лучше, когда я села за руль. Немного успокоившись, я подумала, что не могу этого так оставить, что не смогу жить в атмосфере недоверия и подозрения. Надо попытаться выяснить ситуацию, и чем скорее, тем лучше.
 — Почему ты думаешь, что это место в Европе? — спросила я, как только мы проехали Конин.
 — Какое место?
 По его тону я поняла, что он прекрасно понял мой вопрос. За годы совместной жизни я его достаточно изучила. Если ему хотелось узнать от меня чтото не очень важное, он до тех пор приставал ко мне, пока не получал желанного ответа. Если же речь шла о чемто, имеющем для него особое значение, а он не хотел, чтобы я об этом догадалась, то притворялся, что дело перестало его интересовать. И выражение лица, и голос свидетельствовали о том, что его совершенно не интересует то, что я могу ему сказать. Он рассчитывал на мою глупую склонность к откровенности и, как правило, не ошибался.
 — Место, где спрятаны алмазы, — вежливо пояснила я. — Почему ты думаешь, что оно в Европе?
 — Так ты же сама сказала, — так же равнодушно глядя на дорогу, небрежно бросил он.
 Негромкий аварийный звонок, раздавшийся в моей душе при первых признаках опасности, сменился воем пожарной сирены. Не говорила я этого. Пусть у меня склероз, но не до такой степени. _Я _н_е_ г_о_в_о_р_и_л_а ему, что это в Европе.
 — Ничего подобного, — спокойно заявила я. — Это вовсе не в Европе, а в Кордильерах.
 — Где?!
 Он растерялся лишь на какуюто долю секунды и сразу же взял себя в руки. Взгляд его выражал вполне естественное умеренное любопытство. Я бы наверняка ничего и не заметила, если бы не следила за каждой его реакцией с таким напряжённым вниманием.
 — В Кордильерах. Я сама Кордильер не знаю и понятия не имею, как это может выглядеть в действительности, но мне кажется, что они спрятали сокровище в какойнибудь пещере. Ну, и както обозначили её.
 — Но каким образом… — начал он и тут же спохватился, закурил и потом уже продолжал: — …один человек мог спрятать такое богатство, причём так, чтобы об этом никто не знал?
 Наверняка он хотел спросить меня о другом, но вовремя остановился. Я высказала свои соображения:
 — Может, ктонибудь и знает. Не мог он обойтись своими силами, ему требовалась помощь хотя бы в том, чтобы доставить на место драгоценности. Но помощники могли и не знать, что именно они переносят. И кто эти помощники — тоже никто во знает. Впрочем, их не обязательно должно быть много. Покойник мог собрать пакеты с драгоценностями и отбыть в неизвестном направлении, там погрузить на осла, взять одного погонщика — например, глухонемого или деревенского дурачка — и уйти подальше в горы. Осла и погонщика он мог оставить гденибудь, а сам уйти ещё немного дальше, найти укромное место, спрятать там ценности — и дело с концом. Мог он так сделать?
 — А откуда у него столько времени? Ты ведь говорила, что все делалось в спешке.
 — Для этого и не надо много времени. Двухдневная экскурсия, только и всего.
 Мы замолчали. Пожарная сирена в моей душе выла во всю мочь и мигала красным светом. Он знал. Он слишком много знал обо всем этом и скрывал от меня, что знает. Но может, ему положено знать? Может, Интерпол установил связь с нашей милицией, а она поручила эту миссию именно Дьяволу и велела держать её в тайне, а я тут впадаю в истерику и подозреваю человека…
 Со своей лучшей подругой я увиделась на следующий день после приезда. Я специально отправилась к ней на работу, чтобы меня увидели во всем великолепии, сделав соответствующий макияж и надев платиновый парик. Новый, купленный в Париже, но точно такой же, как и тот. Я полагала, что мой сенсационный рассказ о случившемся приобретёт черты наглядности, если я буду выглядеть так, как в тот злополучный день, с которого все началось.
 Янка встретила меня претензиями:
 — Ну, знаешь, это уже слишком! До тебя совершенно невозможно дозвониться. Звоню и звоню, а ты не отвечаешь! Я уже подумала, не случилось ли чего?
 Я остолбенела и вытаращила на неё глаза. Что это она в самом деле?
 — Так ведь меня же не было в Варшаве!
 — Но сейчасто ты в Варшаве!
 — Да, только приехала и вот сразу к тебе.
 — Ничего себе сразу! Приехала, а чтобы к лучшей подруге…
 — Не понимаю. Я вернулась вчера вечером и вот сегодня уже у тебя. Не будь такой придирой, вчера я должна была повидаться с мамой.
 Теперь удивилась она:
 — Как это вчера вечером? Я видела тебя уже месяц назад!
 Я ничего не понимала. Не могла же я раздвоиться, сама ничего не зная об этом…
 — Ты видела меня? — повторила я. — Месяц назад?
 — Ну да! Прекрасный цвет волос, и так тебе идёт! Когда я тебя увидела, то ещё подумала, как ты удачно покрасила их, и даже хотела узнать где.
 Я почувствовала, как гдето в желудке мне сделалось горячогорячо, и это тепло распространилось по всему телу, особенно в его верхней части. Охватившее меня волнение следовало во что бы то ни стало скрыть от Янки, так как она была особа легко возбудимая и излишне впечатлительная.
 — Вопервых, это парик, — произнесла я с каменным спокойствием. — А вовторых, где ты меня видела?
 — Не может быть! — вскричала Янка. — Вот никогда бы не подумала! Значит, в этом парике я тебя и видела. Послушай, а это не вредно для волос — все время ходить в парике?
 — Тебе не вредно, твоим волосам ничто не повредит, — пробурчала я. И в самом деле, волосы Янки являлись предметом зависти всех её знакомых. — Так где же ты меня видела?
 — В машине.
 Было очень трудно, но я себя сдержала.
 — А не скажешь ли ты, где была эта машина?
 — На шоссе. Знаешь, там, где живут мои родственники, в Плудах. Я как раз вышла на шоссе, к автобусу, и видела, как вы сели в автомашину и проехали мимо меня. Я ещё хотела помахать вам, но в руках у меня был пакет с редиской, редиска высылалась на дорогу, и я не успела остановить вас.
 «Вот так иногда какаято редиска может спасти человеку жизнь», — подумала я неожиданно для себя самой и все так же спокойно спросила:
 — И Дьявола ты видела?
 — А как же, он сидел за рулём, а ты рядом, и вы оба не соизволили меня заметить. А я сорок пять минут ждала автобус!
 — Ты уверена, что это была наша машина?
 — Ну ещё бы! И вас узнала, и вашу машину по вмятине на заднем крыле.
 — И мы тебя не заметили? — продолжала допытываться я.
 — Нет. Даже не взглянули. Как будто я неодушевлённый предмет.
 — И благодари бога за это! Эх ты, слепая курица, ведь это была не я. Только вчера вечером я вернулась из Парижа, а месяц назад была в Сицилии.
 — Нет, быть не может! — вскричала Янка, когда ей удалось обрести дар речи. — Никогда бы не подумала! Я была уверена, что это ты! Вернее, увидев тебя сейчас в этом парике, я уже не сомневалась, что это была ты. А до этого сомневалась, так как тебя нигде не было видно.
 Потом подумала и осторожно спросила:
 — А как ты думаешь, она тоже была в парике?
 — А черт её знает, — ответила я и глубоко задумалась. В голове промелькнуло ещё неясное подозрение. Какаято женщина всего месяц назад… Белый «мерседес», поджидающий меня на берлинской автостраде… Он соврал, что никому не сообщил…
 Тем временем Янка жутко расстроилась, что своей болтовнёй может вызвать ссору между Дьяволом и мною, и неуклюже пыталась убедить меня, что упомянутый ею инцидент не имеет никакого значения. Я раздражённо перебила её разглагольствования:
 — Да успокойся ты! Дайто бог, чтобы это было просто его очередное увлечение.
 — То есть как?
 — Да вот так. Или я все выдумываю, или нет. Надо проверить…
 На следующий день утром, выходя из машины на Маршалковской, все в том же парике, я наткнулась на одного из своих знакомых.
 — Ты меняешь машины, как перчатки, — приветствовал он меня, с интересом разглядывая «ягуар». — Неделю назад я видел тебя в «оппеле». Ты привезла две машины?
 — В каком именно «оппеле»? — поинтересовалась я.
 — В темносером «оппельрекорде». А у тебя что, много «оппелей»?
 — Напротив, у меня нет ни одного. Наверное, это была не я.
 — Неужели? — удивился он. — Как же так? Я тогда ещё поклонился тебе, а сам подумал, что ты опять носишь тот цвет волос, который тебе так шёл когдато. Ты прекрасно выглядишь! Нет, серьёзно, это и в самом деле была не ты?
 Через три дня ещё один знакомый поинтересовался, почему это я разговариваю с Дьяволом понемецки. Он сам слышал собственными ушами. Было это в «Каменоломне» три недели назад, мы с Дьяволом там ужинали, я в белом кружевном платье сидела спиной к залу. У меня никогда не было белого кружевного платья, я не умею говорить понемецки, а три недели назад я расцветала от счастья в Таормине.
 Тут уж мне пришлось смириться с обстоятельствами. Совпадения, конечно, бывают, но чтобы столько… Платиновая блондинка с тёмными глазами, которую все принимают за меня… Информированность Дьявола… Белый «мерседес» на шоссе… Таинственная Мадлен, которую я заменила в копенгагенском игорном доме, теперь в свою очередь заменила меня в Варшаве!
 Собственно, чегото в таком роде я уже ожидала и была внутренне готова. Преисполненная решимости все выяснить до конца, я ожидала Дьявола в полном боевом вооружении: при парике и соответственно накрашенная.
 Он пришёл, посмотрел на меня, как на пустое место, и ничего не сказал. Никаких чувств не выразилось на его лице. Нет, душа этого человека оставалась для меня загадкой.
 Утром мне позвонила страшно взволнованная Явка:
 — Послушай, что происходит? Я хочу сказать — что происходит между вами? Он меня встретил вчера и отвёз домой…
 — Кто? — прервала я. — Дьявол?
 — Ну да. Ему хотелось знать, что ты мне рассказывала о своих приключениях. И он был такой милый. Я хочу сказать — сначала был милый, потому что потом, когда я объяснила, что ничего не знаю, опять стал невежливым. И все расспрашивал меня, все выпытывал про какоето место, куда ты собираешься поехать, чтобы там чегото искать. Ничего не понимаю, ты же ничего об этом не говорила. Ты и в самом деле собираешься? Знаешь, я очень расстроилась, потому что все это както очень неприятно. Както так, знаешь… Как будто хотел выпытать у меня какуюто твою тайну…
 — Послушай, — в тревоге прервала я её, — надеюсь, ты не сказала ему, что видела его с женщиной?
 — Нет, хотя и очень хотелось, так он меня разозлил.
 — Сохрани тебя бог проронить об этом хоть словечко! Запомни: ты ничего не видела, ничего не знаешь, ты слепа, глуха и глупа! Я не знаю, как свою голову уберечь, не хватает мне ещё и о твоей заботиться.
 — Никак ты совсем спятила!
 — Очень может быть. И очень хорошо было бы, если бы это было правдой. Я тебе, пожалуй, всетаки расскажу, в чем дело, чтобы ты не наделала глупостей. Ты сама поймёшь, что тут не до шуток.
 Да какие уж тут шутки. Я вернулась к себе домой, к своей обычной жизни и к близкому мне (когдато) человеку. Попробую разобраться во всем этом. Максимально сосредоточившись, я попыталась сопоставить все факты. Мадлен и Интерпол были на разных полюсах. Можно, правда, допустить, что Дьявол ухаживает за ней в рамках сотрудничества с Интерполом, ему приказано держать язык за зубами и это в какойто степени объяснило бы его поведение. И всетаки гораздо проще и логичнее предположить, что ухаживает он за ней по собственной инициативе. Его, увы, равнодушие ко мне позволяет сделать вывод, что она стала объектом его чувств. Он мог сказать ей о моем приезде просто так, не имея никакого представлении о её связях с гангстерами. Но думатьто он способен, ведь я же рассказала ему о «мерседесе» и он не мог не сопоставить этих двух фактов.
 Вопреки собственной натуре, которая требовала честной и открытой постановки вопроса, я приступила к обманным военным действиям. Первым снарядом должен был явиться парик. Платиновое сияние, исходящее от моей головы каждый день и каждый час, видимо, вывелотаки его из равновесия, несмотря на все его самообладание, потому что через неделю он мне сказал:
 — Тебе всетаки больше идёт твой собственный цвет волос. Как ты можешь без конца носить этот парик? Он мне не нравится.
 — Тебе не нравятся платиновые блондинки? — лицемерно удивилась я.
 — Представь себе. И вообще, тебе этот парик не идёт. Он тебя старит.
 И вовсе нет! Парик меня отнюдь не старил, но это неважно. Что бы я ни надела, ему ничто не правилось, разоденься я хоть в парчу. Но это тоже неважно. Важно, что я достигла своей цели. С облегчением стянув парик, который мне самой осточертел, я вымыла голову и приобрела нормальный вид.
 Я не знала, как развернутся события, и прежде всего позаботилась о безопасности своих детей. К их великой радости и невзирая на протесты остального семейства, я разрешила им поехать вместе с отцом попутешествовать. Неожиданное проявление родительских чувств со стороны моего бывшего супруга наступило как раз в самый подходящий момент. Я прекрасно понимала, что для обоих мальчишек это прекрасный предлог прогулять школу и что они наверняка здорово отстанут, и тем не менее, собирая их в дорогу, испытывала огромное облегчение. По крайней мере шесть недель они будут в безопасности.
 Как всегда после долгого отсутствия, у меня накопилось много дел. Дьявол то и дело уезжал в какието служебные командировки, у нас не было возможности как следует поговорить, и атмосфера в доме попрежнему была напряжённая. Мне легче дышалось на улице, чем в собственном доме. Временами я думала, не лучше ли пойти в милицию или в Комитет Безопасности и все рассказать, и удивлялась, почему никто от них ко мне не приходил. Я постоянно ожидала какихто неприятностей, жила в напряжении и чувствовала, что долго так не выдержу. Не о таком возвращении домой я мечтала.
 На двенадцатый день после моего возвращения Дьявол ни с того ни с сего вдруг вернулся домой с бутылкой виски и тут же побежал в магазин за содовой водой.
 — Я бы выпил немного, — сказал он. — А ты?
 Он прекрасно знал, что из всех алкогольных напитков больше всего я люблю виски и, задавая этот вопрос, посмотрел на меня с прежним блеском в глазах. Был он какойто непривычно милый, что показалось мне подозрительным, так как я продолжала вести себя холодносдержанно и никаких поводов ему не давала.
 — Я тоже выпью, — согласилась я.
 После злоупотребления алкоголем я становлюсь излишне откровенна. Зная за собой такую слабость, я решила быть начеку. Если уж он разорился на виски, то, как видно, решил напоить меня вдрызг, а, значит, у него были на то причины. И я решила их узнать.
 Темой нашей беседы с самого начала стали мои недавние приключения. Дьявол заботливо следил за тем, чтобы мой стакан не был пустым. Меня очень интересовал вопрос, сколько понадобится виски, чтобы опьянел стоящий рядом со мной кактус. Жалко мне его было, но пришлось принести его в жертву. Ничего, такие кактусы очень быстро растут.
 Я оживлённо болтала, пространно описывая свои переживания, вспоминала подробности, о которых до сих пор не рассказывала. У меня настолько вошло в привычку скрывать однуединственную информацию, что это стало уже моей второй натурой и не требовало от меня никаких дополнительных усилий, а обо всем остальном я говорила свободно. Красочно описывала я своё пребывание в темнице, особо подчёркивая надежды на восстановление наших добрых отношений, которые поддерживали мой дух в те трудные дни. Ну кого бы не тронуло такое признание? Его не тронуло. Он никак не прореагировал на моё признание, только подлил мне снова виски. Естественно, меня это очень расстроило. Я решила притвориться слегка опьяневшей.
 — Послушай, — сказал он мне, сочтя, как видно, что я достаточно созрела. — А тебе никогда не приходило в голову самой добраться туда?
 Я уже открыла рот, чтобы сказать, что без карты шефа это невозможно, но вовремя спохватилась — это было бы слишком трезвое замечание.
 — Разумеется, приходило, — хвастливо заявила я. — Именно потому я и не разговаривала с представителями Интерпола. Если захочу, так доберусь!
 — Охотно верю тебе. Ты знаешь, где спрятаны алмазы. Неужели ты не думала о том, чтобы забрать их себе? Хватило бы на всю жизнь. Можно поездить по свету. Послушай, давай отправимся вместе!
 Кактусу уже было море по колено.
 — Я думала об этом. Одна я знаю, где они спрятаны. Подожду немного. Дождусь, когда ты меня бросишь, уйдёшь от меня, а потом я поеду, извлеку эти алмазы и назло тебе стану жутко богатой. А ты будешь кусать локти, что бросил меня. Ну, чего ждёшь? Отправляйся к своим девкам. Знаешь ведь, что я тебя ненавижу!
 Мне пришлось молоть всю эту чушь, потому что пьяная я всегда несу подобную чепуху, а мне надо было, чтобы он поверил, что я упилась. Он ответил:
 — Какие ещё девки? Никаких девок нет, я вовсе не собираюсь тебя бросать. Ты пьяна.
 — Вовсе нет. Ты давно хочешь меня бросить. Пожалуй, я убью тебя, и дело с концом.
 — Я сам убьюсь, если свалюсь в эту яму с алмазами.
 — Да никакая там не яма, — обиженно заметила я.
 — А что?
 — Откуда я знаю? Может, он их на дереве повесил.
 — А если я попробую угадать, где именно, и угадаю, ты скажешь тогда?
 — Бандиты уже пробовали. Нет уж, я сама их достану и перепрячу в гроте на Малиновской скале. Провезу наконец контрабанду через границу. А то таможенники мне не поверили. Вот им! Ха, ха!
 С трудом выжала я из себя радостное хихиканье. Не до смеху мне было. Сколько раз раньше вели мы подобные разговоры, выясняя отношения. Остатки надежды улетучились из моего отчаявшегося сердца. Дьявол с холодным блеском в глазах открывал мой атлас.
 Упорно и назойливо, без остановок, не давая мне опомниться, задавал он мне вопрос за вопросом. А с каким вниманием следил он за мной, указывая на очередной пункт на карте! Никогда в жизни этот человек не проявлял ко мне такого внимания. Не было у него детектора лжи, но он сам действовал лучше всякого детектора, так что мне опять пришлось спасаться в гроте на Малиновской скале. Он долил мне виски. Кактус уже отключился, надо полагать.
 К вопросам, касающимся места укрытия сокровищ, добавились и другие.
 — А какие цифры назвал покойник? Он говорил пофранцузски, ты все поняла? Ведь ты лучше считаешь поанглийски и податски. Ты могла ошибиться. Ты хорошо поняла все цифры, можешь повторить? Ну скажи, что он говорил!
 С меня было достаточно. Я перешла в наступление.
 — А что? — поинтересовалась я. — Кордильеры уже все обыскали?
 — Нет, но… — начал он. И понял, что зарвался. Слишком легко поверил, что я пьяна, и потерял контроль над собой. — Ты ведь сама говорила, что это в Европе.
 Перестав притворяться, я молча смотрела на него, с удивлением чувствуя, как постепенно стихает отчаяние, и его место занимает знакомая мне ярость, которая уже не раз толкала меня на необдуманные поступки.
 Он тоже молчал. Поняв, что совершил ошибку, он теперь думал, как её исправить. Отвернувшись, он взял бутылку и долил стаканы. Молчание становилось просто ощутимым.
 — Я скажу тебе правду, — вдруг сказал он. — Вижу, что другого выхода у меня нет.
 — Давай, — согласилась я. — Неужели мне доведётся стать свидетелем уникального явления — ты скажешь правду?
 — Ты что, совсем трезвая?
 — Ни в одном глазу! — Я не скрывала своего удовлетворения. — Ну, я слушаю!
 Ему достаточно было одного взгляда на обильно политый кактус. Свои комментарии он оставил при себе, а вслух сказал:
 — Я в курсе твоих дел. Ты ведь знаешь, тебя искал весь Интерпол. Несколько месяцев назад сюда приезжал их человек и говорил со мной. Сначала они думали, что тебя уже нет в живых, потом о тебе стали появляться сведения, и они опять принялись за поиски. Они все время теряли тебя из виду и уже думали, что ты вернулась в Польшу и скрываешься здесь. Мне поручили передать им все, что я от тебя узнаю. Не понимаю, почему ты упорствуешь.
 — Так, — сказала я. — И это все?
 — И это все.
 — Так просто?
 — Ты сама видишь.
 — Значит, мне надо постараться избавиться от своей мании преследования?
 — Значит, надо.
 Я сжалилась над несчастным кактусом и наконец решила сама выпить то, что осталось в моем стакане. Все остатки иррациональной надежды, если бы они ещё оставались в моей душе, сейчас должны были испариться окончательно. Я уже не думала о Мадлен, правду о ней мне он все равно не скажет. Дело в Интерполе. Для них гораздо важнее тайника в Пиренеях, дороже всех алмазов мира были бы мои записи в календарике Дома книги! А ведь Дьявол знал об этом! Я ему рассказала о конференции гангстеров и о том, как я все подслушала. А он не задал мне ни одного вопроса об этом и вообще не обратил на это обстоятельство никакого внимания.
 Отсюда напрашивался только один вывод. Он совсем ошалел от любви к Мадлен и для неё пытался выжать из меня тайну. От Мадлен прямой путь ведёт к шефу. Их ничто не остановят, они сделают все, чтобы добиться своей цели, и главного помощника нашли в моем собственном доме! И подумать только, ведь он так легко мог добиться желаемого. Если бы он с самого начала убедил меня, что сотрудничает с Интерполом, если бы расспрашивал о секретах гангстерского синдиката, если бы заставил себя проявить по отношению ко мне хоть видимость чувства — я, несчастная, измученная выпавшими на мою долю переживаниями идиотка, позволила бы себя обмануть!
 — И ты расспрашиваешь меня только для того, чтобы передать эту информацию Интерполу? — с иронией спросила я.
 — Нужно же мне иметь представление о случившемся, — возразил он. — Представитель Интерпола скоро приедет.
 — Вот я ему все и расскажу.
 — Твоё дело, — произнёс он тоном разобиженной примадонны. — Интересно, его ты тоже будешь водить за нос?
 Теперь я твёрдо знала, что мне грозит опасность. Неважно, что она не угрожала непосредственно моей жизни, зато меня могли похитить, оглушить, усыпить и кто знает что ещё сделать. Я стала повсюду носить с собой пружинный нож, похищенный ещё в Бразилии. Очень неудобно было носить его в кармане пальто — большой он был и тяжёлый, и это обстоятельство усугубляло моё раздражённое состояние. Я попыталась предусмотреть все пакости, которые мне могли бы сделать, и по возможности предотвратить их, но этих пакостей было такое множество, что я ограничилась установкой в моей автомашине купленного вместе с ней противоугонного устройства. Будучи включённым, оно жутко взвывало при малейшем прикосновении металлического предмета к автомашине. Я включала его каждый раз, когда покидала машину на срок, больший чем пять минут, и мне уже дважды удавалось вызвать милицейский патруль. Один раз какойто пьянчужка приложился к багажнику пряжкой от своего ремня, а другой раз я сама забыла отключить устройство и всунула ключ в замок дверцы. Хотя мне было очень неприятно, я стала задавать глупый вопрос «кто там?», прежде чем открыть дверь квартиры, ела и пила только собственноручно приготовленное и вообще делала все от меня зависящее для собственной безопасности.
 Дьявол демонстрировал смертельную обиду и не скрывал своей неприязни. Между нами выросла стена, которую уже невозможно было пробить. И тем не менее непонятно, почему он не хотел уйти от меня, хотя я ему это и предлагала каждый день. От прежних терзаний не осталось и следа. Боже, какое облегчение испытала бы я, если бы наконец могла его не видеть! Никаких иллюзий у меня больше не было, осталась в душе лишь горечь. Да и она постепенно перерастала в ненависть — ненависть к этому человеку, который с такой беспощадной жестокостью жертвовал моей жизнью ради другой женщины.
 Я не верила в представителя Интерпола и, когда тот позвонил по телефону, была ошарашена.
 — Мадам, — галантно начал он, — я преисполнен восторга от того, что имею честь познакомиться с вами. Я прибыл специально для этого. Где бы вы желали встретиться со мной?
 — Лучше всего в Главном управлении милиции, — не задумываясь ответила я. — Думаю, у них найдётся подходящее помещение.
 Мой собеседник весело рассмеялся, дав понять, что оценил мой юмор.
 — Я не убеждён, что это наилучшее место, — с лёгкой запинкой произнёс он. — Ведь я же прибыл неофициально. Предпочтительнее было бы встретиться на нейтральной почве. Так где же?
 Мы договорились, что в таком случае он вечером просто придёт ко мне. В конце концов, самым безопасным местом была моя собственная квартира, единственным опасным элементом которой был Дьявол. И всетаки подозрительность не покидала меня. Положив трубку, я подумала немного и вдруг приняла решение. У меня ещё было время…
 Майора Павловского я хорошо знала. То есть я не знала, есть ли у него дети и сколько им лет, что он любит на ужин и была ли в его жизни несчастная любовь, но я знала точно, что он уже много лет работает в Главном управлении милиции и занимает там ответственный пост. Он был на месте и принял меня, невзирая на отсутствие предварительной договорённости.
 — Дорогой майор, — решительно начала я. — Прежде всего, прошу вас поверить, что я не сошла с ума. Потом вы сможете проверить это с помощью психиатра, пока же примите на веру. Я влипла в такую дурацкую историю, что собственными силами не могу из неё выпутаться и не знаю, к кому обратиться за помощью. Спасите меня!
 — Расскажите вкратце, в чем дело, — предложил майор.
 Я не представляла, как можно вкратце изложить все это неимоверное нагромождение событий, но честно попыталась:
 — Будучи в Копенгагене, я случайно узнала одну вещь от одного человека, который, сообщив мне эту вещь, умер, так что теперь я одна знаю её. Это касается международного гангстерского синдиката, занимающегося азартными играми. С этим связан Интерпол. Может, вы и слышали, дело это тянется с прошлого года.
 — Может, и слышал, — согласился майор, — если вы мне объясните, что именно.
 — Интерпол устроил облаву, чтобы захватить все их имущество. Синдикат поспешно собрал все ценности и спрятал их, а покойник мне сказал, где именно. По ошибке. И я знаю это место. Бандиты увезли меня, чтобы выжать из меня тайну, но я подслушала их разговор, на которого узнала, что, выведав тайну, они меня убьют, поэтому ничего не сказала им. Ну, потом много чего было, мне удалось бежать. Я вернулась в Польшу, будучи уверена, что здесь окажусь в безопасности, но боюсь, что они и здесь настигнут меня.
 — Почему вы не обратились в Интерпол, ещё будучи за границей?
 — Потому что боялась. И сразу хочу вам признаться, что страдаю манией преследования. Два раза в критических ситуациях я обращалась к представителям полиции, и оба раза они оказывались переодетыми гангстерами. Я боялась попасться в третий раз и не хотела рисковать. Боялась, что может получиться так: расскажу все представителю Интерпола, а потом окажется, что это опять переодетый бандит, который после беседы со мной тут же укокошит меня. Слишком много я о них знаю: знаю, где находится их резиденция, знаю местопребывание шефа, знаю их людей и адреса, и ещё многое другое. Они тоже не могут рисковать, и ничего удивительного, что так за меня взялись. Единственное утешение, что они не могут меня убить, пока не узнают тайну сокровища. Иначе плакали их денежки. Вас я знаю, вам я могу довериться. До некоторой степени, разумеется.
 Казалось, последнее замечание развеселило майора.
 — А почему только до некоторой степени? Где проходит граница вашего доверия ко мне?
 — Видите ли… — Я не знала, как лучше ему объяснить. — Я понимаю, трудно доверить тому, о чем я рассказала. Вы вправо считать меня мифоманкой. Чтобы поверить мне, вам придётся как следует все проверить, а до тех пор вы вряд ли примете всерьёз мои опасения. И тем не менее ни вам, ни комунибудь другому я ни словечка не скажу об этих сокровищах, пока банда не будет ликвидирована. Сама же я об этом узнать не могу. И ещё я знаю: пока я держу язык за зубами, я жива, так как без меня им этих богатств не найти.
 — Так чего же конкретно вы ожидаете от меня?
 — Сегодня вечером я буду разговаривать с человеком, который уверяет, что является сотрудником Интерпола. Он придёт ко мне домой. Я не уверена, что могу ему доверять.. и боюсь. Он позвонил из «Грандотеля», сказал, что прибыл сегодня утром я что зовут его Гастон Мёд…
 — Как, простите?
 — Пардон. Гастон Лемель. Это я для себя перевела его фамилию, чтобы легче запомнить. Я бы хотела, чтобы вы помогли мне связаться с людьми, которые занимаются этим делом. Наверняка у вас есть связи с Интерполом. Пусть они както проверят его и вообще помогут мне. Например, хорошо бы, если ко мне в гости гденибудь в начале восьмого пришли бы два милиционера в форме. В случае чего они помешают ему прикончить меня.
 Майор задумчиво посмотрел на меня, подумал и нажал кнопку.
 — Полковник у себя? — обратился он к письменному столу.
 — Да, но собирается уходить, — ответил стол женским голосом.
 — Попросите его задержаться на несколько минут. Я сейчас к нему приду.
 Полковник оказался очень милым пожилым мужчиной. У него было загорелое лицо и весёлые глаза. При виде его у меня сразу потеплело на душе, но я уже не доверяла и самой себе. Ведь попала же я в переплёт в Таормине со своей симпатией к мужчине моей мечты. Вот почему я решительно остановила майора, который начал было излагать суть дела:
 — Минуточку. Пан майор, как давно знаете вы этого человека?
 Лицо полковника выразило недоумение, но майор меня понял:
 — Сейчас скажу точно, только подсчитаю… Так… Ага, двадцать два года.
 — И этот человек все эти годы работал в милиции?
 — В милиции работает ещё дольше. Пришёл сразу после окончания войны.
 — И вы можете за него поручиться?
 — Как за самого себя. И даже больше.
 — Ну тогда хорошо. В случае чего моя смерть будет на вашей совести.
 — Вы что, — спросил полковник, — выпили оба, что ли?
 — Никак нет, — улыбаясь, ответил майор. — Сейчас вы поймёте. Только что эта женщина сообщила мне удивительные вещи, которые могут представить для вас интерес. Её похитили в Копенгагене, гангстерский синдикат, азартные игры, сокровище, спрятанное гдето…
 — А! — прервал полковник, и его лицо прояснилось. — Так это вы?
 — Вижу, что вы обо мне слышали! — обрадовалась я.
 — И даже очень много. А почему вы пришли к нам? Произошло ещё чтото? Чтото новенькое?
 — Я не знаю, что для вас старенькое, — возразила я. — А пришла я, чтобы просить у вас двух сильных милиционеров в полном обмундировании. И не помешало бы, чтобы оружие было при них.
 — В таком случае давайте побеседуем поподробнее. Благодарю вас, майор, вы и в самом деле доставили мне очень интересный материал.
 Как доказали дальнейшие события, слова эти он произнёс не в добрый час. Если бы он мог предвидеть, насколько интересна и разнообразна станет изза меня его жизнь, думаю, он немедленно выдворил бы меня из кабинета.
 Майор попрощался и вышел. Я в подробностях рассказала полковнику обо всем, происшедшем со мной. Он молча слушал.
 — А зачем вам два милиционера? — спросил он, когда я закончила. — Ведь в доме у вас есть защитник.
 Он улыбнулся, и его глаза весело блеснули.
 — Кого вы имеете в виду? — спросила я.
 — Ваш супруг находится с нами в постоянном контакте.
 Сначала я не поняла, о чем он говорит, потому что подумала о своём первом муже, и никак не могла взять в толк, какая может быть защита, если он находятся сейчас в Советском Союзе. Потом поняла, что полковник говорит о Дьяволе, и теперь уже у меня в голове все окончательно перепуталось. Хаос, царивший до сотворения мира, ни в какое сравнение не шёл с хаосом, царившим сейчас в моем мозгу. Я молча смотрела на полковника. Наконец из хаоса вынырнула одна относительно чёткая мысль. И я спросила — резко и агрессивно:
 — А вы знаете о Мадлен?
 — О какой Мадлен? — так же резко спросил полковник, а его весёлые глаза сразу стали внимательными и зоркими.
 Я глубоко вздохнула. Вот сейчас я должна покончить со всеми сомнениями. Хаос малость улёгся.
 — Полковник, — спокойно начала я, — вы знаете всю афёру, и вы убедились, что я умею молчать. Об этом свидетельствует факт, что я жива. У меня есть своя точка зрения на случившееся со мной, в моем распоряжении факты, и я делаю из них свои выводы. Полгода пребываю я в шкуре затравленного зверя, и мне просто необходимо немного покоя. Умоляю вас, во имя всего святого, скажите мне, что вы знаете о Мадлен, а я клянусь вам, что никому об этом не скажу. Вы знаете о Мадлен?
 — А кто такая Мадлен?
 Сдвинув брови, полковник внимательно и серьёзно смотрел на меня, и я поняла, что он меня не обманывает. Он действительно не знал о ней.
 — Прежде чем я расскажу о Мадлен, я хочу сказать вот что. Если вы действительно о ней ничего не знаете, значит, вас тоже водят за нос, и дело обстоит очень нехорошо. Подумайте, прошу вас, постарайтесь вспомнить. Я понимаю, существуют служебные тайны, но ведь я вас не спрашиваю, что вы о ней знаете, я спрашиваю, знаете ли вы вообще о её существовании?
 Говоря это, я подумала, что, может быть, напрасно морочу голову человеку, что та женщина вовсе не Мадлен, а какоенибудь очередное увлечение, и она просто могла покраситься и стать платиновой блондинкой. Но ведь полковник, зная афёру, должен знать и о Мадлен, о том, что меня перепутали с ней и что с этого все и началось… И Дьявол не сказал мне, что сотрудничает с нашей милицией… И Интерпол должен интересоваться гангстерами, а не деньгами…
 — Нет, — сказал полковник, подумав. — Ни о какой Мадлен я ничего не знаю. Говорю вам чистую правду, и никакой служебной тайны в этом нет. Кто она?
 — Ну, тогда все пропало, — с горечью промолвила я. — Опять я одна против всего света. Конечно, вы поверите ему, а не мне. Правду знают сотрудники Интерпола, но их здесь нет. А впрочем, может, они тоже не знают, может, её никто не знает. И во всем мире не найдётся для меня безопасного места!
 — Ну что вы так сгущаете краски, — сказал полковник, тронутый моим отчаянием. — Скажите, кто такая Мадлен и почему вас это так огорчает?
 — Хорошо. Я сообщу вам только факты. Конечно, мои выводы из них могут быть ошибочны, но вам придётся затратить много усилий, чтобы убедить меня в этом. Факт первый: покойник явился в игорный дом, чтобы передать сведения женщине по имени Мадлен, платиновой блондинке с тёмными глазами. В зале было довольно темно, а он умирал. У меня на голове был платиновый парик, цвет глаз — сами видите какой, а потом я узнала, что он её лично не знал. Такова одна сторона медали…
 Я остановилась, ожидая вопросов. Поскольку они не последовали, я продолжала:
 — Факт второй: вернувшись в Польшу, я узнала, что в обществе моего, как вы любезно изволили выразиться, супруга видели платиновую блондинку с тёмными глазами, настолько похожую на меня, что моя лучшая подруга была уверена, будто это я. Выло это за месяц до моего возвращения. Один мой знакомый видел эту самую блондинку в сером «оппеле» и даже поклонился ей, будучи уверен, что это я. Это было уже после моего возвращения. Второй мой знакомый сообщил мне, что не только видел меня, но и что я разговаривала понемецки. Думаю, излишне здесь упоминать о том, что «оппеля» у меня нет, что я не говорю понемецки и что тогда меня не было в Польше.
 — Это все?
 — Нет. Факт третий: вышеупомянутый супруг чуть ли не с первой минуты расспрашивал меня о месте, где спрятан клад. Даже пытался меня напоить. В процессе спаивания я попала под перекрёстный огонь его вопросов. В качестве вспомогательного орудия пустил в ход атлас. Факт четвёртый: он один знал о том, как и когда я вернусь в Польшу. Все остальные были убеждены, что я возвращаюсь через Копенгаген. Возле самой границы на автостраде меня ожидал автомобиль, который попытался меня задержать. Обратите внимание, ехала я очень быстро и без остановок.
 — И каковы ваши выводы? — спросил полковник, потому что я опять остановилась.
 — Пока я вам сообщаю факты. Выводы сделайте сами. Я сообщила ему, что тайник находится в Кордильерах. Узнайте, прошу вас, предпринял ли Интерпол какиелибо поиски в Кордильерах? Если да, то я, быть может, и подвергну сомнению свои выводы, если нет, перестану сомневаться в своих подозрениях.
 — Ну, хорошо, — сказал полковник. — Мадлен и Кордильеры для меня новость, но очень может быть, что они знают о них. Теперь изложите мне, пожалуйста, более обстоятельно ваши подозрения.
 — Я подозреваю, что эта женщина — Мадлен, что он влюбился в неё и пообещал выведать у меня местонахождение тайника. Я подозреваю, что это по её настоянию он выжимает из меня информацию. Допускаю смягчающие вину обстоятельства: она могла наговорить ему, что мне ничего не грозит, что, получив свои сокровища, они оставят меня в покое. Кордильеры помогут нам определить, кому он передал информацию — ей или Интерполу. Поэтому я и прошу вас узнать…
 — Понятно, — прервал меня полковник. — Я понимаю, что для вас все это тяжело и в личном плане. Разубеждать вас не стану, будущее покажет. А теперь объясните, откуда такая уверенность, что они обязательно должны убить вас?
 — Я собственными ушами слышала, как они это обсуждали, — неохотно объясняла я. — Правда, был ещё вариант сохранить мне жизнь при условии полной изоляции, но думаю, что последние события заставили их отказаться от этого варианта. Сейчас они живут как на вулкане. Они знают, что я многое знаю, но я знаю больше, чем они думают. Пока я ничего никому не говорю по очень простой причине: если я расскажу об этом какомунибудь неподходящему лицу и они узнают, то сумеют предпринять соответствующие меры и их опять не поймают. И так будет тянуться до бесконечности. Сделайте чтонибудь.
 — Видите ли, — с некоторым замешательством пояснил полковник, — по правде говоря, это дело не в нашей компетенции. Мы с ними никак не связаны, на нашей территории не совершено никакого преступления…
 — А, понимаю, — прервала я. — Вы должны подождать, пока меня пристукнут?
 — Ну, не надо преувеличивать. Надеюсь, что до этого не дойдёт. Мы не можем сами ничего предпринимать, я свяжусь с Интерполом. Очень может быть, что ваши сведения чрезвычайно важны. А пока спокойно идите домой и поговорите с тем человеком. Мы проверим, кто он, и примем меры.
 — Но позвонитьто вы хотя бы можете? Иначе я и разговаривать с ним не буду.
 — Хорошо, вам позвонят около восьми…
 — Минутку, — прервала я. — Пусть скажут пароль, чтобы я поверила.
 — Какой пароль? — глаза полковника опять весело блеснули.
 — Все равно какой. Лучше всего цифры, я уже привыкла к цифрам. Например: двадцать четыре восемнадцать.
 — Хорошо, пусть будет двадцать четыре восемнадцать. Думаю, что это излишне, хотя, возможно, на вашем месте я тоже стал бы подозрительным. И не волнуйтесь, все будет в порядке.
 Я еле успела вернуться домой к приходу своего гостя. Интересно всетаки, кто он и чем все это закончится. Нервничала я ужасно. Беседа с полковником, с одной стороны, немного успокоила меня, а с другой — вселила новые опасения. Если Дьявол был связан с милицией, значит, он обманывал обе стороны — меня и милицию, — рассчитывая на отсутствие контакта между нами, и тогда не удивительно, что они меня не вызывали, будучи уверены, что получают полную информацию.
 Не исключено, что меня они считают просто истеричкой.
 Ну и пусть считают. Плевать мне на общественное мнение! Я упёрлась всеми четырьмя лапами и твёрдо буду стоять на своём, а они пусть думают, что хотят.
 Гость оказался элегантным и почтённым на вид. Единственное, что мне в нем не понравилось, это золотой зуб, который поблёскивал, когда гость улыбался. Правда, зуб не передний, но все равно достаточно заметный.
 Дьявол по собственной инициативе занялся приготовлением кофе, а мы приступили к беседе. Гость владел французским и немецким.
 — Я в восторге, — повторил он в восемьдесят пятый раз, сверкнув драгоценным металлом, и приступил к делу. — Мы располагаем довольно обширной информацией, — начал он, — но попрежнему самое главное известно лишь вам. Когда мы получим от вас и эти сведения, мы сможем наконец полностью покончить с этим делом. Видите ли, вся загвоздка в том, что задержанные ни в чем во признаются и не называют тех, кто ещё находится на свободе. И все потому, что рассчитывают на сокровище. Это их козырь. Лишив их этого козыря, мы выбьем у них почву изпод ног. Одно дело — годы тюрьмы, если в перспективе миллионы, и совсем другое, когда на получение этих миллионов не останется надежды. Тут они наверняка заговорят, рассчитывая на более мягкое наказание.
 Ну что ж, все это звучало логично, да и сам гость не выглядел нахалом, и я склонна была продолжить беседу, но её прервал Дьявол.
 — Извини, пожалуйста, но я не могу найти сахар, — сказал он, ставя на столик кофе.
 Меня это удивило, так как с утра сахарница была полна сахару. Пришлось отправиться на кухню. Действительно, сахарница оказалась пустой, и я не сразу нашла пакет с сахаром, засунутый вглубь шкафчика. Странно, куда мог подеваться сахар, ведь детей нет дома. Насыпав сахар, я вернулась с ним в комнату в тот момент, когда гость говорил понемецки:
 — Вы представляете, что значит для них инвентарь? Если мы одним махом конфискуем все их игорные столики, все рулетки — от такого удара не оправиться.
 Очень правильно он рассуждал. Сейчас наверняка последуют вопросы об адресах притонов и игорных домов на Ближнем Востоке. Я взяла свою сумку и вынула из неё календарик Дома книги, в котором у меня все эти адреса были записаны.
 Меж тем представитель Интерпола продолжал:
 — Это означало бы полное банкротство… — Он не договорил, увидев мой календарик. Я заметила, как они с Дьяволом переглянулись.
 — У тебя это записано? — В голосе Дьявола было столько удивления, что я сразу поняла — он имел в виду шифр покойника. Не считая нужным отвечать на глупые вопросы, я лишь постучала себя по лбу. Алчность, с которой они оба смотрели на книжечку, всколыхнула все мои подозрения. Не выпуская из рук календарик, я насыпала сахар в кофе и принялась неторопливо его помешивать. В этот момент зазвонил звонок.
 — Двадцать четыре восемнадцать? — спросили меня.
 — Да, это я. Слушаю.
 — Липа, уважаемая пани! То есть я хочу сказать, что он такой же представитель Интерпола, как я кардинал.
 — Хорошо, что вы поставили меня об этом в известность, — со вздохом сказала я, почти не удивившись.
 — Он ещё там?
 — Ага.
 — Ничего ему не говорите. И ещё полковник сказал, чтобы вы были осторожны, вам может грозить опасность. Ещё просил передать, что насчёт Кордильер вы оказались правы, — он сказал, что вы поймёте. У вашего дома дежурят два наших сотрудника, достаточно только позвать.
 — Лучше бы на лестнице, — заметила я. — У самой двери.
 — Хорошо, один будет на лестнице. Ну, желаю успеха.
 — Спасибо, — ответила я и повесила трубку.
 — Кто звонил? — спросил Дьявол.
 — Это насчёт обивки мебели, — пояснила я. — Мастер сказал, что нашёл подходящий материал.
 Итак, военные действия против меня продолжаются. Я вернулась к столу и взялась за кофе, лихорадочно обдумывая линию своего поведения. Перед лицом явной опасности волнение моё, как всегда в таких случаях, постепенно перерастало в злость и ярость.
 — А как поживает шеф? — ядовито поинтересовалась я.
 — Шеф? — Гость был явно ошарашен таким поворотом.
 — Шеф. Главная фигура. Шефа вы тоже поймали?
 — Увы, к сожалению, шеф скрылся от нас, — сказал он, притворяясь огорчённым. — И как раз лишение его всего богатства…
 — А сейф? — прервала я.
 — Какой сейф?
 — Его сейф в замке Шомон. Раз вы проводите акцию по ликвидации всего гангстерского синдиката, вы наверняка произвели обыск в замке Шомон.
 В глазах гостя промелькнул столь явный интерес, что я испытала мстительное наслаждение при одной мысли, какую грандиозную свинью я подложила шефу.
 — Произвели… разумеется… — рассеянно произнёс он, думая о чемто своём. Похоже, я доставила ему чрезвычайно важную информацию для размышлений.
 — Ах, я не спрашиваю вас о подробностях, — продолжала щебетать я. — Понимаю, что это секрет. Мне просто интересно, как вы открыли сейф. Ведь существуют две возможности…
 В этот момент опять зазвонил телефон. Намереваясь с помощью жестов пояснить, как открывается сейф и какие две возможности имеются в виду, я, неловко взмахнув рукой, опрокинула свою чашку кофе, которого даже не успела попробовать, и схватила телефонную трубку, но в ней сразу послышались короткие гудки.
 Извинявшись за свою неловкость, я принялась салфеткой вытирать разлитый кофе. Гость вернулся к прерванной теме:
 — Мы говорили о сейфе. Вы можете рассказать, как он открывается?
 Я уже собиралась сделать это, радуясь тому, как растёт подложенная шефу свинья, но тут опять зазвонил телефон. Я подошла, подняла трубку, он опять выключился. Я встревожилась — а что, если мне звонят из автомата, чтобы предупредить о новой опасности? Сейф отодвинулся на второй план, беседа прервалась. Гость сидел и ждал, а Дьявол молча вытирал стол.
 Я не успела вернуться к столу, как телефон зазвонил в третий раз. Я переждала несколько сигналов, прежде чем поднять трубку, но с тем же результатом: звякнуло — и отбой. Тогда я села у телефона, так как мне надоело бегать к нему, и стала ждать нового звонка.
 Гастон Мёд поднялся с кресла. «В случае чего, — в панике подумала я, — стукну его телефонной трубкой по голове!» Но, оказалось, в этом не было нужды.
 — Я полагаю, что нам ещё о многом стоит поговорить, — сказал он, не подходя ко мне. — Если не возражаете, давайте встретимся завтра. А сейчас, к сожалению, мне пора. Если не возражаете, я позвоню вам завтра, чтобы договориться о времени и месте встречи.
 — К вашим услугам, месье, — ответила я в полном недоумении, в то время как он любезно раскланивался со мной. Что такое с ним приключилось? Ведь мы же прервали нашу беседу на самом интересном месте.
 Я ещё немного посидела у телефона, пытаясь разобраться в случившемся. Потом бросилась к балконной двери, выходящей на улицу. У дома стоял серый «оппельрекорд». Гастон Мёд открыл дворцу и сел с той стороны, где сидит пассажир…
 Ещё один удар… Придя в себя и выпив в ванной холодной воды, я вошла в кухню и увидела, что Дьявол моет кофейные чашки. Я сразу же все поняла и только потому не пала мёртвой на месте, что была уже неплохо закалена несчастьями и переживаниями последних месяцев.
 Вот уже много лет всю посуду в нашем доме, до последней ложки, мыла приходящая домработница. Всю жизнь мытьё посуды было для меня самой ненавистной домашней работой, и я целиком предоставила её домработнице. Все остальные — мои сыновья и Дьявол — с готовностью следовали моему примеру, и не было случая, чтобы они чтонибудь вымыли добровольно, всю грязную посуду складывали в раковину. И вдруг он ни с того ни с сего сам моет чашки!
 Я разлила свой кофе, даже не отпив… Три раза был странный звонок… Гастон Мёд прервал разговор на самом интересном месте и поспешно ушёл, ничего не узнав от меня…
 Ясное дело, телефонный звонок был условным сигналом, наверняка это они согласовали заранее. В моей чашке с кофе чтото было. Думаю, не яд, а какоенибудь снотворное. Поскольку я никогда ничего подобного не принимаю, на меня могла подействовать самая малость.
 «На нашей территории не совершено никакого преступления…» Того и гляди совершат, и я выступаю в качестве приманки. Ну как мне выдержать весь этот кошмар? Теперь в собственном доме я буду бояться есть, в собственной кровати бояться заснуть. Нет, надо чтото придумать. К примеру, назвать место, какоето время займёт проверка, не наврала ли я опять, как в случае с Кордильерами. По крайней мере у меня будет хоть несколько спокойных дней. Поговорю с полковником. Придётся ему удовольствоваться пока только попыткой покушения на меня.
 — Надоела мне вся эта история, — сказала я Дьяволу нормально раздражённым тоном. — С чего это он вдруг сорвался?
 — Не знаю. Ты разговаривала с ним пофранцузски, откуда я могу знать? А где спрятаны ценности, ты ему сказала?
 — В томто и дело, что нет. Только собралась рассказать, как он подхватился и был таков. Ничего не понимаю.
 Дьявол не поддержал разговора. Он вытирал чашки, не глядя на меня, и я видела, как он напряжённо чегото ждёт. Я знала чего.
 — Ты ведёшь себя, как кретин, — продолжала я. Ну что ж это такое? Как видно, во всей этой истории мне суждено играть роль — сладкой не сладкой, но, во всяком случае, идиотки. — Напускаешь туману, делаешь глупости, а зачем? Не лучше ли было сразу сказать, что ты действуешь в контакте с милицией. Чего ты мне морочишь голову, что связан с Интерполом?
 — С какой милицией?
 — С нашей. Польской. С нашими отечественными блюстителями порядка. Зачем ты заставляешь меня ещё больше нервничать? Видишь ведь, что я и так нахожусь в состоянии истерии, так ты ещё добавляешь нервотрёпки.
 — А ты откуда знаешь, что я действую в контакте с милицией?
 — От полковника. Изза твоей таинственности я попадаю в глупое положение.
 — Мне не велели говорить тебе, — спокойно сказал он, идя в комнату. — Видимо, полковник изменил первоначальное намерение. Ну, ладно, теперь ты знаешь, поэтому хватит валять дурака. Где это место? Я завтра передам ему, и ты покончишь с этим делом. С меня тоже достаточно.
 — Хорошо, — вздохнув, согласилась я. — Так и быть, скажу тебе, и отцепитесь вы все от меня. Раз и навсегда.
 Я ещё думала, не слишком ля это рискованно, но Дьявол уже вытаскивал атлас.
 — Ну, так где?
 — В Родопах, — неохотно сказала я. — На греческой территории недалеко от болгарской границы.
 Очень редко можно было чтото понять по его лицу, но то выражение, которое появилось сейчас, я знала. Оно появлялось в тех редких случаях, когда при игре в бридж ему приходила выдающаяся карта, картачудо, о которой потом долго рассказывают друзьям в зимние вечера. Невероятная, сказочная удача! Надо было очень хорошо его знать, чтобы заметить это выражение, промелькнувшее на его лице. Он поверил!
 Склонившись над картой Греции, я лихорадочно пыталась найти на ней чтонибудь правдоподобное.
 — Здесь, — сказала я, показывая пальцем точку в горах. — Покойник назвал цифры и условные обозначения, которые я потом нашла на карте шефа.
 — И ты не обозначила это место на карте для себя?
 — Нет, это невозможно. Нужно знать расстояние в метрах. Те самые цифры.
 — Какие? Что он говорил?
 Я закрыла глаза, спешно пытаясь восстановить в памяти те цифры, какими были обозначены линии на карте в Родопах. Если я ошибусь, они сразу поймут, что я говорю неправду. Какое всетаки счастье, что у меня такая хорошая зрительная память!
 — Все сложено… — медленно начала я. И в этот момент мне представилось, что я опять оказалась в тёмном промозглом подземелье, так что следующие слова я чуть не заорала изо всех сил, подняв голову к потолку: — …сто одиннадцать от двадцати девяти и тысяча тридцать два от А как Альберт. Опущено на глубину пятнадцать метров…
 Я открыла глаза и добавила:
 — Вот почему я считаю, что это спрятано в расщелине или пещере. Расстояние надо отсчитывать от определённого меридиана и определённой параллели. Здесь их нет, карта шефа более подробная.
 — Сто одиннадцать чего?
 — Откуда я знаю? Может, метров, а может, футов, а может, каких других единиц, понятия не имею. Наверное, они между собой договорились об этом. Думаю, что без карты шефа никто не сможет найти это место. Параллели и меридианы, как правило, на местности не прочерчены. На его карте они были привязаны к точкам на местности.
 Он записал цифры, которые я сообщила, изо всех сил стараясь скрыть охватившее его волнение. Я наблюдала за ним со сжавшимся сердцем. Неужели это все изза Мадлен? Да нет, он вообще не способен на такие сильные чувства. Так в чем же дело? Он был похож на человека, который долго пробыл в неволе и перед которым неожиданно раскрылись двери на свободу.
 И вдруг пришло прозрение.
 — Я думаю, — устало сказала я, — что теперь ты можешь уже уйти от меня. Ты достиг своей цели, больше тебя ничто не удерживает.
 — Ты хочешь этого? — спокойно спросил он.
 — Хочу. Больше всего на свете не люблю недоговорённости. Ты это прекрасно знаешь. Я была бы рада, если бы ты завтра начал собираться.
 — Если тебе так этого хочется, я потороплюсь, — обиженно заявил он. — Я могу забрать все свои вещи?
 — А на кой черт мне твои вещи?
 — Как знаешь. Я думал, что нас ещё чтото связывает…
 — Связывало. Шифр покойника. Ты его получил. Беги, используй.
 — Хорошо, я сделаю, как ты хочешь. Завтра уйду.
 Он очень хотел изображать смертельную обиду, но у него не получилось. Сохранить на лице непроницаемое, каменное выражение — это он умел, но ему не удалось погасить блеск глаз…
 Первый раз за много дней я отправилась спать спокойно, зная, что по крайней мере в эту ночь мне ничто не угрожает.
 Когда телефонный звонок разбудил меня, было уже позднее утро.
 — С вами будет говорить полковник Едлина, — сказал приятный женский голос. В телефоне чтото трещало, слышались какието помехи. Потом раздался голос полковника:
 — Алло, вы меня слышите? Не могли бы вы через час приехать на кладбище в Пальмирах? Вы знаете, где это?
 — Знаю, конечно, — сказала я немного озадаченная. — А что случилось?
 — Мы завершаем нашу операцию, вы увидите, чем она закончится. А кроме того, вы нужны, чтобы опознать одного человека. Итак, через час в Пальмирах. До встречи!
 Положив телефонную трубку, я какоето время обдумывала услышанное. Почему полковник не назвал пароль? Такое явное пренебрежение к моим тревогам и опасениям обидело меня. Ведь сам же согласился, что для меня последние месяцы не были усыпаны розами. Я хотела тут же позвонить ему и высказать свои претензии, но у меня не было под рукой его телефона, а разыскивать через Главное управление милиции не хотелось. Да и времени не было, если я собиралась через час быть в Пальмирах. Но почему именно в Пальмирах?
 Через полчаса я уже ехала. Предстояло пробиться на север через весь город. Хоть я и успела выпить чаю, но ещё не совсем проснулась, что, по всей вероятности, и спасло мне жизнь.
 Сразу же за Ломянками на почти пустом шоссе передо мной появился какойто человек и взмахнул милицейским жезлом. Если бы это был просто пассажир, который просил подвезти, я наверняка бы не остановилась, так как спешила. Милицейский жезл — другое дело. Я остановила машину и подкатила к нему задним ходом.
 — Я ожидаю вас по распоряжению полковника Едлины, — сказал он. — Мне поручено показать вам дорогу. Разрешите?
 — Пожалуйста. А пароль он вам сообщил?
 — Пароль? Нет, никакого пароля не назвал.
 — Как бы мне не пришлось на него рассердиться, — пробурчала я и резко взяла с места.
 До дороги, сворачивающей к Пальмирам, было недалеко. И даже не столько недалеко, сколько совсем близко, так что я, находясь все ещё в полусонном состоянии, с ходу проскочила её. Когда же у меня перед глазами мелькнул указатель, я так резко затормозила, что мой спутник, который полез в карман за сигаретами, вынужден был обеими руками упереться в приборную доску. При этом у него чтото упало.
 — Ох, простите, — сконфуженно извинилась я. — Мы проскочили поворот, и я не успела предупредить вас, что торможу.
 Пришлось развернуться, и тут мой мотор вдруг чихнул. Раз чихнул, два чихнул, а потом тихонько забулькал и замолк. По инерции я съехала на обочину и остановилась как раз перед указателем поворота на Пальмиры.
 — Что случилось? — встревожился мой спутник.
 — Не знаю, — раздражённо ответила я. — То есть знаю, я просто забыла заправиться.
 — С ума сошла! — рявкнул он с такой совершенно неожиданной злостью, что я была поражена. В конце концов, в спешке люди забывают и о более важных вещах, не только о какомто там бензине. Я уже собиралась сказать, что у меня есть с собой канистра бензина, которую я, хорошо зная себя, всегда вожу с собой, как вдруг почувствовала какойто подозрительный запах. Едва уловимый знакомый запах, который всегда ассоциировался у меня с больницей.
 Я замерла. Мягкая рукавица датского полицейского… У этого типа чтото только что упало… Полковник не назвал пароль…
 Не раздумывая, я открыла дверцу и вышла из машины. Он тоже вышел и тупо уставился на меня, не зная, что предпринять.
 — Мне кажется, раз мы так торопимся, имеет смысл вам отправиться к полковнику пешком, — посоветовала я. — А я подожду здесь на дороге, может, ктонибудь даст мне немного бензина, и я догоню вас. Поспешите же!
 — Пожалуй, вы правы, — согласился он со мной, как мне показалось, с облегчением, и чуть ли не рысью бросился в сторону Пальмир.
 Я закурила и, глядя ему вслед, медленно приходила в себя. Их темпы меня ошеломили: так быстро, так сразу? Поставив себя на их место, я представила, как бы они действовали. Все очень просто. В это время года и дня в Пальмирском лесу всегда пустынно. Они одурманили бы меня той пакостью, вонь которой ещё чувствуется в машине, стукнули бы чемнибудь в левый висок, инсценировали несчастный случай — ну, вроде автомашина врезалась в придорожное дерево, — потом продырявили бы переднюю левую покрышку, а поблизости оставили бы следы колёс какойнибудь машины — и катастрофа готова. Или можно врезаться в дерево той стороной, где бак, и поджечь машину. Тоже неплохо.
 Очень живо представив себе все это, я пришла в соответствующее настроение. Погасив сигарету, я открыла багажник и только сейчас сообразила, что канистра полная, что в ней двадцать литров бензина и что мне ни в жизнь её не поднять, не говоря уже о переливании бензина в бак. Я подумала о шланге, но тут, к счастью, увидела приближающуюся машину, и замахала рукой.
 Прекрасный чёрный БМВ2000, направляющийся в сторону Варшавы, затормозил, поравнявшись со мной. За рулём сидел симпатичный на вид человек, хотя лицо его и не выражало восторга от того, что пришлось остановиться.
 — Что случилось? — спросил он, открыв дворцу.
 — Очень прошу извинить меня. — Я сокрушённо вздохнула. — Но не могли бы вы помочь мне поднять эту штуковину?
 — Штуковину? — переспросил он, наморщив брови, как бы пытаясь отыскать в памяти это слово.
 Я посмотрела на номер его машины. Французский. Может, он иностранец?
 — Канистру, — пояснила я. — В ней двадцать литров. Мне ни за что не поднять, а бензин налить надо.
 — А, пожалуйста. Где она у вас?
 Он вышел из машины, а я с сомнением смотрела на него. Он был высокий, худощавый, опять же очень похож на интеллектуала. Хватит ли у него сил? Но канистру я показала и бак открыла.
 — А не помочь ли вам? — вежливо предложила я. — Может, мы вдвоём поднимем её.
 Он както странно посмотрел на меня и одной рукой так легко поднял канистру, будто в ней было не больше ста граммов. Открутив крышку, поднял канистру и вылил её содержимое в бак. Мало кто сумеет одним духом перелить двадцать литров бензина из высоко поднятой канистры так, чтобы руки не дрожали. Казалось, для него это вообще не тяжесть. Поразительно!
 Думаю, что к восхищению женщины ни один мужчина не останется равнодушным. Вот и этот улыбнулся, по собственной инициативе завернул крышку, положил канистру на место и запер багажник. Мне показалось, что и он почувствовал ко мне симпатию.
 — Может, ещё чтонибудь нужно?
 Я очнулась и отвела от него восхищённый взгляд.
 — Ах, нет, большое спасибо. Как изумительно вы это сделали! Громадное спасибо и прошу извинить, что остановила вас. Ведь вы наверняка спешили.
 — Пустяки. Для меня это было только приятно. Всего хорошего!
 Усаживаясь в машину, он бросил взгляд на моего «ягуара» и, как мне показалось, хотел чтото сказать, но передумал и жестом показал, чтобы я первая тронулась. Теперь я заколебалась, так как уже настолько пришла в себя после испытанного страха, что подумывала, не устроить ли мне нападение на засаду, поджидающую меня в Пальмирах. Я могла бы, например, таранить их «ягуаром»… Нет, пожалуй, воздержусь. И я двинулась обратно в Варшаву, а за мной ехал БМВ.
 Приблизительно за две недели до этого перед маленьким домиком в Биркерде поздно вечером остановилась машина. Алиция выглянула в окно кухни и позвала Торкильда:
 — Посмотри, «вольво144». Уж не Иоанна ли приехала?
 Мы с Торкильдом очень любили друг друга, причём моё доброе отношение к нему было вполне обоснованно, а вот за что он меня любил — совершенно непонятно. Оба они с Алицией восприняли моё исчезновение как большое личное несчастье, очень радовались, что я отыскалась, и теперь оба помчались к выходу. В дверях они столкнулись с инспектором Йенсеном.
 — Прошу извинить за столь поздний визит, — сказал господин Йенсен, — но дело срочное. Ваша подруга опять исчезла.
 — Это уже стало у неё дурной привычкой! — воскликнула взволнованная Алиция и пригласила инспектора пойти.
 Спокойно и податски основательно инспектор изложил суть дела. Основываясь на телеграмме, посланной мною Алиции — разумеется, Алиция известила о ней инспектора, — а также на сведениях, полученных из датского посольства в Париже, меня уже два дня ожидали в Дании. А меня все нет. Не звонила ли я ей?
 — Не знаю, — ответила Алиция неуверенно. — Муж перекапывал сад и повредил кабель, так что наш телефон не работал какоето время. На работу мне ктото звонил, но меня как раз не было. Так что не знаю.
 Инспектор Йенсен очень огорчился. Подумав, он спросил Алицию, где, по её мнению, я могла бы находиться. Алиция попросила объяснить, в чем, собственно, дело. Господин Йенсен объяснил.
 Начатая Интерполом в конце прошлого года кампания близилась к концу. Было арестовано много людей, занимающихся преступной деятельностью, прикрыто много притонов, конфискованы значительные суммы. И это все. Верхушке гангстерского синдиката во главе с шефом не только удалось скрыться от правосудия, но и скрыть почти весь капитал шайки, а Интерпол очень рассчитывал его захватить, что было бы равносильно отсечению главной головы гангстерской гидры. А теперь вышеупомянутая гидра отращивает новые головы, в целом ряде мест появляются новые притоны, и все свидетельствует о том, что акция Интерпола может тянуться до бесконечности. Из какихто неведомых источников Интерпол узнал, что все богатство шайки гдето спрятано, но никто не знает где. С другой стороны, стало известно также, что в полиции бандиты имеют своего человека, но опять же никто не знает, кто он. В довершение во всему, в Северной Африке наблюдается подозрительное оживление в области развлекательного бизнеса, причём это оживление идёт вразрез с гангстерской деятельностью в Европе. Полиции, разумеется, это очень на руку, но тем не менее она очень хотела бы знать, в чем всетаки дело.
 Бот почему моего прибытия ожидали с таким нетерпением, рассчитывая, что коечто я смогу прояснить, что смогу назвать им хоть некоторых представителей гангстерской элиты. Польское и датское посольства в Париже уже заручились моим согласием побеседовать с кем надо, и вдруг я исчезаю. Разумеется, поиски продолжаются. Если я покинула Францию, то должна была гдето пересечь границу. Как раз этот момент находится сейчас в центре внимания полиции. Известно, что я приобрела бежевый «ягуар», хотя не исключено, что могла бросить машину и уехать на чемнибудь другом. Причём никто не поручится, что под собственной фамилией. В связи с вышеизложенным не приходит ли в голову моей приятельницы какиенибудь предположения?
 Алиция глубоко задумалась и выдвинула предположение.
 — Она поехала в Польшу, — решительно заявила моя подруга. — Её телеграмма и то, что вы, господин инспектор, рассказали, позволяют предположить, что её преследуют и что её жизни угрожает опасность. А я знаю — вы уж извините, но человеку позволительно иметь хобби, — так вот, моя подруга полагается только на польскую милицию. Я уверена, что она поехала в Польшу.
 Стремление добраться до родины как последнего прибежища не показалось инспектору Йенсену столь уж странным. Он опять немного подумал, заявил, что проверит, и очень просил немедленно сообщить ему, если от меня придёт какаянибудь весточка.
 Весточка действительно пришла. Это было моё письмо. Алиция получила его спустя две недели после визита инспектора. Алиция прочла три раза моё послание и очень расстроилась. Семь раз звонила она инспектору Йенсену, никак не могла его застать и расстроилась ещё больше. Наконец дозвонилась, и поздно вечером он опять нанёс ей визит.
 Господин Йенсен выглядел растерянным.
 — Мы нашли вашу подругу, — сказал он Алиции почемуто грустным голосом. — У неё был представитель Интерпола из Парижа. К сожалению, ваша подруга не пожелала с ним разговаривать, даже не впустила его в квартиру и обошлась с ним… гм… невежливо, невзирая на присутствие польской милиция. Мы не знаем, как это объяснить.
 К этому времени Алиция выучила моё письмо наизусть и знала, как это объяснить.
 — Я давно знала, что этому человеку нельзя доверять. Сколько раз я ей это говорила! — в гневе выкрикнула Алиция и добавила: — Вы должны поторопиться! Я совсем не хочу, чтобы мою подругу убили.
 Господин Йенсен ничего не имел против того, чтобы поторопиться, но не понял, о каком человеке говорит Алиция. Тогда Алиция перевела ему отдельные фрагменты моего послания, те, в которых я описывала, как нарвалась на гангстеров, переодетых полицейскими, о присутствии в Польше Мадлен, о фактах, свидетельствующих против Дьявола и о моих подозрениях. Многое из того, что прочитала Алиция, подтверждалось информацией, имеющейся в распоряжении инспектора. Он внимательно слушал, кивая головой.
 Затем он так же внимательно выслушал то, что ему сочла своим долгом сказать Алиция, и глубоко задумался. Подумав, он заявил, что все понял. Как и следовало предполагать, испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня несколько подозрительной, недоверчивой. Меня можно понять. Он сам, например, был бы удивлён, если бы после всего пережитого я стала бы откровенничать со всеми подряд. Напротив, моя сдержанность достойна всяческих похвал. И тем не менее со мной надо же както общаться. Он думал, что это будет нетрудно, но теперь его мнение по данному вопросу изменилось. Собственно, оно стало меняться уже тогда, когда ему сообщили, что парижского сотрудника Интерпола я пыталась спустить с лестницы, публично обзывая его «лысым боровом». Может быть, в связи с вышеизложенным моя подруга придумает какойнибудь способ убедить меня, что тот человек, которого ко мне направят, достоин доверия.
 Алиция попросила господина Йенсена подождать и позвонила мне в Варшаву.
 После того как мы с ней убедились, что говорим именно мы, а не подставные лица, Алиция первым делом спросила:
 — Что это за лысый боров был у тебя?
 В ответ послышалось разъярённое рычание:
 — Очередной бандит! Маленький, с большой головой, лысый! С розовой мордой. И она лоснилась, а из ушей торчали клочья шерстя. И блондин! С меня достаточно блондинов!
 — А почему ты его спустила с лестницы? — поинтересовалась она, оставив в стороне вопрос, почему я решила, что он блондин, если он лысый.
 — А что, я должна была встречать его с распростёртыми объятиями? К сожалению, не спустила, его поддержал какойто кретин, который поднимался следом за ним.
 — Но ведь это был сотрудник Интерпола!
 В ответ раздался иронический смех:
 — Ты веришь этим сказкам? Да он простонапросто выдал себя за сотрудника Интерпола, как и все они тут. Представляешь, явился ко мне после того, как им не удалось разделаться со мной в Пальмирах. Дудки, не на такую напали!
 О покушении в Пальмирах Алиция ничего во знала, так как письмо моё было отправлено раньше. Она потребовала подробностей и узнала, как покушались на мою жизнь, как я чудом избежала смерти — только благодаря своей рассеянности, как за мной гнался усатый балбес, лысый и мордастый, как меня коварно заманили в Главное управление милиции и там — представь! — хотели заставить общаться с вышеупомянутым балбесом, вкравшимся в доверие некоторых близоруких сотрудников польской милиции, но я его сразу раскусила и тут же дала ему полную и исчерпывающую характеристику, которую, к сожалению, ему перевели не полностью, после чего сбежала домой и теперь сижу, забаррикадировавшись в своей квартире. Никому я не верю, и обмануть меня больше не удастся.
 — Ну, хорошо, — сказала Алиция, не вдаваясь пока в подробности моего поведения. — Ты инспектора Йенсена знаешь?
 — Знаю, а что?
 — Веришь ему?
 — Нет.
 — Но почему же?
 — Откуда я знаю, он мог за это время сто раз измениться.
 — Ну а мне ты веришь?
 — Тебе верю, — без колебаний подтвердила я.
 — Ну так вот, я тебе говорю…
 — Глупости, — прервала я. — Что с того, что я тебе верю, если я не уверена, что это ты?
 Алиция опешила. Придя в себя, она возразила:
 — До ведь ты же со мной говоришь?
 — Ну и что? Я ведь тебя не вижу. Может, держат тебя под прицелом? Ты их не знаешь, но ято знаю, что они способны на все!
 Алиция поняла, что дело серьёзнее, чем она думала. Надо чтото предпринимать.
 — Послушай, — решительно заявила она. — Обещаю тебе все самым тщательным образом проверить, так что с человеком, который сошлётся на меня, ты сможешь смело говорить. Согласна?
 — Пусть он ещё мне докажет, что он от тебя, — упрямо стояла я на своём.
 — Хорошо, докажет…
 Она положила трубку я задумалась. Инспектор Йенсен терпеливо ждал.
 Алиция прекрасно знала и инспектора Йенсена, и характер его работы. Тем не менее была полна решимости ещё раз все проверить, так как свои обещания привыкла выполнять честно. Со свойственной ей проницательностью, Алиция сразу поняла причины и последствия мании преследования, овладевшей мной. С инспектором Йенсеном они договорились о следующем: человека, которого они командируют ко мне, представят Алиции, дадут ей сутки на ознакомление с ним, после чего она лично его проинструктирует, как он должен себя держать, чтобы я ему поверила.
 Господин Йенсен развил чрезвычайно оживлённую деятельность, в ходе которой пользовался телефоном и коротковолновым передатчиком, отправил несколько телеграмм, лично посетил множество учреждений, съездил в аэропорт и на исходе следующего дня привёз к Алиции их посланца. Алиция в свою очередь посетила несколько учреждений, причём забралась так высоко, что выше остался разве лишь один король, поговорила несколько раз по телефону и, вполне удовлетворённая результатами, осмотрела представленного ей посланца. Он выглядел вполне пристойно и даже вызывал симпатию, не был блондином, не был лысым, с вполне интеллигентным лицом, не красным и не лоснящимся. Удовлетворённая и на этот раз, она проверила его удостоверение и велела ждать до завтра.
 В оставшееся до следующего дня время она развила не менее интенсивную деятельность, в результате которой значительно возросли её счета за международные телефонные переговоры. Когда наконец совесть её была успокоена, Алиция потребовала свидания с симпатичным посланцем с глазу на глаз.
 — Прежде чем вы начнёте с ней говорить, скажите ей вот это: зразы говяжьи поваршавски. Только не уверена, что вы сумеете…
 Разговаривали они пофранцузски, но пароль Алиция назвала попольски, и, естественно, у неё возникли сомнения, сможет ли иностранец произнести его как следует, не переврёт ли.
 — Это, пожалуй, самый оригинальный пароль из всех, какие мне приходилось слышать, — улыбнувшись, заметил попольски посланец. — Зато и запомнить его будет нетрудно.
 — Почему же вы мне сразу не сказали, что знаете польский? — вскричала Алиция с упрёком. — Вы когда едете в Варшаву?
 — Да я уже целую неделю пробыл там. А сюда приехал лишь затем, чтобы увидеться с вами.
 — Вы уже говорили с Иоанной?
 — Нет, я был занят другим делом.
 Он неуверенно глянул на Алицию, не зная, стоит ли продолжать, и добавил озабоченно и сочувственно:
 — Боюсь, вся эта история очень дорого обошлась вашей подруге.
 Затем он сел в самолёт и отправился в Париж, где у него состоялся важный разговор — на этот раз по его собственной инициативе, — после чего он опять сел в самолёт и отбыл в Варшаву.
 Моё ужасное душевное состояние объяснялось целым рядом причин. События развивались в бешеном темпе. Сразу же после пальмирской авантюры произошёл инцидент с лысым боровом. Дело было так. На обратном пути из Пальмир я все никак не могла прийти в себя. До Белян я тряслась от пережитого страха, проехав же Беляны, стала приходить в ярость. В конце концов, сколько можно отравлять мне жизнь? Где же конец обману и лжи? Да попадись мне эти мерзавцы, поубивала бы их всех!
 Лысый боров — в точности такой, как я описала его Алиции, — выскочил из автомашины, стоявшей перед моим домом, и бросился вслед за мной по лестнице, громко крича, что ему срочно необходимо поговорить со мной. Единственные же звуки, которые я тогда была в состоянии производить, — это скрежетать зубами и разъярённо шипеть. За лысым боровом следовал ещё какойто человек, и он действительно принял борова в объятия, когда со сдавленным криком «Прочь, merde!» я столкнула его с лестницы третьего этажа. Грамматика в моем выкрике хромала, но слова должны быть понятны лысому борову, так как он излагал свои просьбы пофранцузски. Я ещё задержалась на площадке четвёртого этажа, чтобы подкрепить своё высказывание несколькими подобными, а затем вбежала в свою квартиру и захлопнула дверь.
 Через час я вынуждена была её открыть, так как ко мне прибыли два сотрудника милиции в мундирах. Они принесли повестку. Вызывал полковник. При мысли о полковнике я испытала такую горечь и одновременно злость, что тут же помчалась к нему, чтобы высказать все, что я о нем думаю. Сотрудники милиции еле поспевали за мной. Прибыв в управление милиции, я сразу же, ещё в вестибюле, наткнулась на лысого борова. Представляете?! Забыв о своём намерении рассчитаться с полковником, я здесь же, внизу, устроила чудовищный скандал.
 Я выразила свой решительный отказ — на нескольких языках, чтобы дошло до борова, — вести какиелибо переговоры, поставила под большим знаком вопроса способность нашей милиции заниматься вообще какимилибо делами, допустив таким образом прямое оскорбление властей, смешала с грязью присутствующих, пытавшихся чтото мне объяснить, и только после этого несколько поутихла. Прежде чем зрители этого спектакля успели прийти в себя, я важно заявила, что мне надо в туалет, и под этим предлогом скрылась.
 Кружным путём в семь часов вечера вернулась я домой — озлобившаяся на весь мир, никому не доверяющая, решившая отныне рассчитывать только на себя. Я не помнила, заперла ли я входную дверь, торопясь в милицию, так что следовало принять меры предосторожности. Вынув из тайника в машине пружинный нож, я включила в «ягуаре» противоугонное устройство и на цыпочках поднялась по лестнице. Если я оставила дверь незапертой, они могли проникнуть в квартиру и там устроить засаду.
 На лестнице не оказалось ничего подозрительного. Вставив ключ в замочную скважину, я повернула его так бесшумно, будто всю жизнь занималась кражами со взломом. Так же осторожно нажала на ручку и, открыв дверь, на всякий случай отскочила в сторону.
 Ничего не произошло. Тогда я присела на корточки и осторожно сунула голову в квартиру. Не заметив ничего подозрительного, я могла себе позволить войти нормально. На всякий случай я закрыла дверь тоже бесшумно: шуметь можно будет лишь после того, как осмотрю всю квартиру и никого в ней не обнаружу. Открыв дверь в комнату, я остановилась на пороге.
 Дьявол собирал свои вещи в небольшой чемодан.
 Долго я стояла, наблюдая за ним, пока он случайно не повернулся, и его взгляд упал на меня. И тут этот неестественно хладнокровный человек вздрогнул и, будучи не в состоянии справиться с собой, уставился на меня так, будто увидел привидение. Меня это не удивило — ведь в Пальмирах меня ожидала засада, меня должны были убить, он об этом знал. И вообще, я дошла до такого состояния, когда меня уже ничто не удивляло.
 — Вижу, что ты наконец и в самом деле собрался уходить? — вежливо поинтересовалась я.
 — Ведь ты этого хотела, — возразил он, успев прийти в себя.
 — Ах, как трогательна твоя готовность исполнять мои желания!
 Действуя по намеченному плану, я всетаки осмотрела квартиру, заглянула в шкафы, убедилась, что, кроме нас двоих, в квартире никого нет, и заперла дверь на ключ.
 — Разреши мне часть вещей оставить, — холодно попросил Дьявол. — Я не в состоянии унести все за один раз. На днях заберу остальные.
 — Поступай, как считаешь нужным, только уходи поскорей.
 Пусть оставят вещи, вещи не кусаются, лишь бы сам скорей ушёл. Его присутствие держало меня в страшном напряжении, более того, я воспринимала его как постоянную угрозу, постоянную опасность, нависшую над моей головой. Я понимала, что у него не только не осталось ко мне никаких тёплых чувств, но, напротив, теперь я ему только мешала. После того, как он изза Мадлен впутался во всю эту афёру, он, как и все прочие члены банды, был заинтересован в моем исчезновении. И я вдруг очень явственно представила, как бы я чувствовала себя в обществе шефа, если бы, скажем, по причине временного умственного затмения, выдала бы ему тайну. Ужас охватил меня при мысли о безграничной и беспощадной жестокости этик людей.
 Я приготовила себе чай, выбрала кресло, стоявшее в углу комнаты, и уселась с чашкой в руках, положив рядом пружинный нож. Похоже, я насколько переборщила в своей любви к риску. Роль приманки оказалась мне явно не по силам, надо честно признаться в этом. Не доросла я до неё…
 — Оставьте в покое Родопы, — вдруг выпалила я. — Нет там ничего.
 Думаю, что, если бы изо рта у меня вырвалось пламя, оно не поразило бы его сильнее, чем эти слова. Никогда в жизни не видела я его в подобном состоянии. Страшно побледнев, Дьявол вскочил, отбросив чемодан, и в его взгляде отчётливо читались ужас и ненависть. Я понимала, что моё заявление могло быть и неожиданным, и неприятным, но чтобы до такой степени… В чем же всетаки дело?
 — Ты что делаешь из меня дурака? — не своим голосом заорал он, бросаясь ко мне. Лязгнув, сам собой открылся нож. Дьявол замер на месте.
 — Не подходи, — сказала я. Красный туман застилал мне глаза. — Советую держаться на расстоянии. Поверь, это добрый совет.
 И в этот момент зазвонил телефон. Ни он, ни я не шевельнулись. Телефон звонил и звонил. Первым опомнился Дьявол.
 — Психопатка, — сказал он, пожимая плечами, и снял трубку. — Алло! Слушаю! Это тебя, — обратился он ко мне.
 — Ха, ха, — только и произнесла я, полная решимости не покидать своего безопасного уголка в кресле.
 — Да опомнись же, кретинка! Звонит полковник Едлина.
 Я пожала плечами:
 — Можешь сообщить ему, что я не подойду к телефону, даже если будет звонить сам господь бог.
 Смешно было слышать, как Дьявол, пытаясь убедить меня, что говорит действительно с полковником, пространно объяснял собеседнику, почему именно я отказываюсь подойти к телефону. Его собеседник делал вид, что настаивает на разговоре со мной.
 — Полковник говорит — ему бы только услышать твой голос и убедиться, что ты жива, — раздражённо сказал Дьявол, протягивая мне трубку.
 С меня было достаточно. Я заорала во все горло:
 — Да отвяжитесь вы все от меня! Какое ему дело до того, жива ли я! Пусть катится ко всем чертям!
 — Увы… — начал было Дьявол. — А, вы слышали! Пожалуйста, пожалуйста, до свиданья.
 Не взглянув на меня, он снова занялся чемоданом. Какоето время в комнате царило молчание.
 — Так как же обстоит дело с Родопами? — прервал молчание Дьявол, запирая чемодан. — Ты соврала?
 — Соврала, — подтвердила я.
 — Сейчас соврала. — Он наконец посмотрел мне в глаза. — Опять хочешь все запутать. Вот только не знаю зачем.
 — Затем, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, что значит жить в атмосфере неуверенности. Уже несколько лет ты держишь меня в таком состоянии.
 — Решила отомстить?
 Я позволила себе выразить наивное удивление:
 — При чем тут месть? Если я наврала о Родопах, какие могут быть к т_е_б_е_ претензии?
 Он не ответил, напряжённо о чемто раздумывая. Когда он заговорил, в его голосе чувствовались решимость и отчаяние:
 — Так ты утверждаешь, что сейчас говоришь правду? А тогда лгала? Значит, покойник сказал не то, что ты мне сообщила?
 — Ну, разумеется, не то. Неужели ты думал, что я уж совсем дура? Из всего, сказанного мною, верно лишь то, что он действительно называл цифры, обозначающие расстояния, и что без карты этого места не найдёшь. Остальное я выдумала. Можете обшарить все Родопы, каждый камешек. Ничего не найдёте.
 — Зачем ты это сделала? — тихо спросил он. Думаю, таким разъярённым мне его не приходилось видеть.
 — Ты прекрасно знаешь зачем, — холодно ответила я. — И не считай меня глупей, чем я есть.
 — О чем ты, не понимаю.
 — Можешь не понимать, дело твоё.
 Я сидела, съёжившись в кресле, с ножом в руке. Больше всего на свете сейчас Дьяволу хотелось узнать от меня правду. Будь у него пистолет, он, не задумываясь, пустил бы его в ход. Нож в моей руке отбивал охоту к более близкому контакту со мной. Не сказав больше ни слова, он ушёл, оставив чемодан на полу. Я слезла с кресла и заперла входную дверь, накинув ещё цепочку.
 В восемь опять зазвонил телефон. Поскольку ещё не изобрели способа убивать людей по телефону, я после некоторого колебания подняла трубку.
 — Двадцать четыре восемнадцать, — сказал полковник раздражённым тоном. — Скажите на милость, что это вы вытворяете?
 — Вы меня очень хорошо охраняете, большое спасибо, — язвительно поблагодарила я. — Нормальный человек на моем месте уже давно отдал бы концы. Больше я на такую удочку не попадусь.
 — Я не понимаю, о чем вы говорите. И вообще, возьмите себя в руки, постарайтесь избавиться от этой мании преследования. Приезжайте ко мне, вас ожидает сотрудник Интерпола.
 — Кто, этот лысый боров?
 Полковник вроде бы заколебался:
 — Ну, если вам угодно именно так его называть… Мы вас ждём уже целый час! Вы должны были приехать к семи.
 — А в Пальмирах вы тоже меня ждали? — зловещим тоном произнесла я.
 — В каких Пальмирах?
 — На кладбище. Ничего не скажешь, место самое подходящее. Какого черта вы велели мне ехать в Пальмиры? Так вот, слушайте. Сейчас уже вечер, я подожду до утра. А утром устрою скандал на весь город, уж будьте уверены. Всем расскажу — и вашему начальству, я вашим сотрудникам. Я поставлю в известность контрразведку! И пожарную команду! И в газеты позвоню! Втихую мне теперь шею не свернут, если и погибну, так с музыкой! Пусть все об этом узнают.
 Полковник очень рассердился:
 — Да что вы такое говорите? Кто свернёт вам шею? Что случилось в Пальмирах?
 — Уж выто должны быть в курсе.
 — Ну хорошо, хорошо. Я в курсе, но хочу ещё раз услышать от вас. Допустим, мне доставляет удовольствие слушать рассказы о том, что я сделал. Итак, что же случилось?
 — Да ничего особенного. Позвонила ваша секретарша. Сказала, что соединяет с вами. И соединила. Вы велели мне через час быть в Пальмирах, потому что кончаете операцию и мне надо когото опознать.
 — И я назвал пароль?
 — Нет, я теперь я понимаю почему. Сейчас вы намерены утверждать, что не вы звонили.
 — Намерен, честное слово намерен, — подтвердил полковник. — Подождите минуточку, я вам сейчас перезвоню.
 Минуточка растянулась на полчаса. Потом полковник снова позвонил, и мне показалось, что он очень рассержен.
 — Хотелось бы знать, что вы успели сделать за то короткое время, которое прошло между вашим визитом ко мне и утром сегодняшнего дня? — спросил он. — Вам действительно звонили, действительно вызывали в Пальмиры. Как вам удалось выйти из этого живой и невредимой?
 — Только потому, что бензина не хватило. И ещё потому, что я излишне нюхливая. Вот если бы они догадались применить другую гадость, а не ту, которой усыпили меня в Копенгагене… Помереть же я должна была потому, что вы поверили в Родопы.
 — Боже мой, какие ещё Родопы?!
 В раздражённом тоне полковника слышалось столько искреннего недоумения, что я окончательно отбросила недавние подозрения. В самом деле, с этими своими подозрениями я могу докатиться до того, что буду считать полковника членом банды, всю нашу милицию подкупленной, а Главное управление — штабквартирой гангстеров по эту сторону границы. Разумнее признать, что полковника простонапросто обманывали.
 Я рассказала о вчерашнем разговоре и событиях, имевших место сегодня утром. После чего дала понять, что роль приманки мне не нравится. В заключение я сказала:
 — Хоть это и трудно, но я в конце концов могу поверить, что вы не заинтересованы в моей смерти. Но тогда вам прядётся признать, что вас обманывают. Лысый боров тоже лицо подставное, это я вам говорю. И я отказываюсь покидать свою квартиру. Делайте, что хотите.
 Полковник не стал настаивать и согласился, чтобы я осталась в добровольном заключении. Поздно вечером позвонила Алиция. У меня создалось впечатление, что и её втянули в кампанию против меня, но это меня не очень огорчило. Я была уверена, что она очень скоро разберётся во всем. Уж ято Алицию хорошо знала: она никому не поверит, пока сама сто раз не проверит.
 Утром Дьявол попытался проникнуть в квартиру, но ему помешала цепочка на двери. Я проснулась, услышав, как он дёргает её, вышла в прихожую и заявила, что в квартиру его не впущу. Он пригрозил, что вызовет милицию, на что я с энтузиазмом согласилась. Кончилось тем, что, приоткрыв дверь на длину цепочки, я подала ему его бритвенные принадлежности, и он опять исчез с глаз моих.
 Что же мне делать дальше? У него есть ключи. Если я выйду из квартиры, он воспользуется моим отсутствием и устроит в квартире засаду. А у меня уже кончались сигареты, нужно купить чай и коекакие лекарства. Полковник не давал о себе знать. Идиотское создалось положение, и, говоря до правде, я была гораздо ближе к сумасшествию, чем когдалибо.
 Сигареты и продукты мне привезла на другой день донельзя взволнованная Явка, я попросила её об этом по телефону. Приехав, она заявила, что тут ошивается некий мерзавец, который следил за ней.
 — Где ошивается?
 — Да тут, у тебя на лестнице, выше этажом. Я звоню в твою дверь, а он выставил рожу и смотрит. Нет, я так не могу, я человек нервный. Кончай, пожалуйста, все эти штучки.
 — Я бы рада, да не знаю как.
 — Но ведь я теперь боюсь выйти!
 — Так не выходи. Я, может, тоже боюсь.
 — Но мне же надо домой!
 В конце концов за ней приехал муж, которого я в квартиру не впустила. Не впустила также и человека, который пришёл снимать показание электросчётчика. Ему пришлось поверить мне на слово и записать ту цифру, которую я назвала. Не впустила я и приходящую домработницу, которую хорошо знала, и незнакомого мне человека, выдававшего себя за работника телефонного узла и очень настаивавшего, чтобы я его впустила. Одиннадцать раз мне звонили разные лица и под разными предлогами пытались выманить меня из квартиры, причём дважды в ответ на моё требование назвать пароль вешали трубку. На третий день появился Дьявол.
 — Я желал бы получить свой чемодан, — холодно заявил он.
 — Сразу надо было забирать! — огрызнулась я.
 — Но раз уж я не забрал, будь так любезна и отдай мне его теперь.
 — Хорошо, я спущу его тебе на верёвке с балкона.
 — И устроишь представление для всей улицы? Хватит валять дурака. Я могу не входить, выставь его на лестницу.
 На меня опять, как видно, нашло умственное затмение, ибо я отправилась за чемоданом, оставив дверь закрытой лишь на цепочку. Когда я вернулась, волоча чемодан, в дверях уже был не Дьявол, а какойто незнакомый тип. И этот тип пытался перерезать цепочку ножницами для железа. При этом он так поставил ногу, чтобы я не могла захлопнуть дверь.
 При виде его я выронила чемодан. Единственным орудием, оказавшимся под рукой, была та тяжёлая штука, которую мои сыновья поднимали, когда делали зарядку. Если не ошибаюсь, эту штуку называют гантели. Они лежали на скамейке в прихожей, у самой двери.
 Схватив гантели, я изо всей силы стукнула до доступному для меня фрагменту взломщика. Лопнула надрезанная цепочка, а гантели свалились ему на ногу. Заорав не своим голосом, он от боли отдёрнул ногу, и я тут же захлопнула дверь. Замок я заперла так, чтобы его нельзя было открыть снаружи. А его тут же попытались открыть. Без сил опустившись на скамейку, я слушала, как они возились с замком. Потом все стихло.
 Наглость Дьявола была поистине безгранична. Через несколько минут он позвонил из автомата и, ни словом не упоминая о происшедшем, потребовал чемодан. Мне очень хотелось сбросить чемодан ему на голову, но меня удержало опасение, что повреждение чемодана даст ему повод и впредь не оставлять меня в покое. Он может, например, подать на меня в суд, призвав в качестве свидетелей тех людей, которые будут наблюдать момент сбрасывания чемодана с четвёртого этажа. Поэтому я поступила подругому: нашла моток верёвки, привязала верёвку к ручке чемодана и без особого труда спустила его с балкона, не вдаваясь ни в какие объяснения.
 Разорванную цепочку я соединила куском толстой проволоки — хорошо, она нашлась в квартире. Я понимала, что это совершенно недостаточные меры безопасности и принялась за поиски дополнительных средств. В результате поисков в буфете была обнаружена большая и тяжёлая колотушка для отбивания мяса, на очень длинной ручке. Кроме того, я приготовила большой кусок ваты, завёрнутый в марлю. Это на тот случай, если они хитростью заставят меня приоткрыть дверь на длину цепочки и через щель попытаются воздействовать на меня какимнибудь химическим средством, распылив его. Думаю, что вышеупомянутая маска если не полностью обезопасит меня от воздействия усыпляющего или наркотического газа, то, во всяком случае, значительно ослабит его действие.
 Когда я занималась спуском чемодана, у меня была возможность обозреть ближайшие окрестности моего дома, и я заметила, что напротив, на газоне, какойто человек чинил «сирену», лёжа под машиной. Другой сидел на траве рядом и с мученическим выражением на лице подавал первому инструменты. Оба с радостью бросили работу и с большим интересом наблюдали за моими манипуляциями с чемоданом, после чего с явной неохотой вернулись к прерванному занятию. Тоже мне, нашли развлечение! Будь у меня под рукой граната, швырнула бы в них!
 Вооружившись наступательным и оборонительным оружием, я почувствовала себя более уверенно. За три дня, проведённые в добровольном домашнем заточении, я дошла до ручки. Скопившееся во мне раздражение требовало выхода, и я с готовностью бросилась к телефону, когда он зазвонил.
 — Двадцать четыре восемнадцать, — сказал незнакомый голос. — Полковник просит вас прибыть к нам. Приехал человек из Интерпола. Полковник велел сказать, что настоящий. Сейчас они с полковником в городе, но через час будут ждать вас в «Гранде».
 — Дудки, — невежливо ответила я.
 — Как, простите?
 — Дудки. Пусть ждут, если им так хочется, но я не приеду. Я же говорила, что не выйду отсюда!
 Через десять минут он опять позвонил.
 — Двадцать четыре восемнадцать, а если они с полковником приедут к вам?
 — Если согласны разговаривать на лестнице, пусть приезжают. В квартиру никого не впущу.
 — Тогда приезжайте вы. Мы дадим вам сопровождающих.
 — Подавитесь своими сопровождающими…
 В состоянии крайнего душевного напряжения ожидала я весточки от Алиции. И была полна решимости не верить никому, пока не получу доказательств, что этот человек послан ею. Ярость бушевала во мне, как лава в действующем вулкане.
 Через полчаса позвонили в дверь. Закрыв лицо маской и взяв в руки колотушку, я подошла к двери, полная решимости пустить её в ход при малейшем подозрительном движении. Так как от Алиции допрежнему не было никакой вести, у меня были все основания полагать, что это опять гангстеры — как видно, у них не осталось времени, и они идут вабанк.
 За дверью оказался незнакомый человек. Так я и думала!
 — Чего надо? — невнятно произнесла я, так как вата порядкомтаки мешала.
 — Я от полковника Едлины, — сказал незнакомец, глядя на меня с удивлением. — Двадцать четыре восемнадцать. Буду вас сопровождать.
 — Поищите себе другую компанию. Вот если бы тут, на лестнице, стоял полк солдат в полном обмундировании, я, может быть, и вышла. Да и то, если бы с ними был сам Циранкевич, потому что только его я хорошо знаю в лицо. Так что привет! Марш в Родопы!
 Прежде чем он успел ответить, я захлопнула дверь. Вскоре по телефону возобновились переговоры и уговоры. Мне предлагались на выбор две возможности: или полковник приезжает во мне, или я к полковнику. От визита его ко мне я тут же отказалась категорически: ведь этот несчастный человек, которого обманывают на каждом шагу — я, разумеется, имею в виду полковника, — не сможет явиться ко мне в сопровождении всего своего отдела. С ним будут один или два человека, разумеется бандиты, которым он полностью доверяет, а они прикончат здесь и его, и меня. Из двух зол лучше уж мне ехать к нему. Но не в «Гранд» же!
 Наконец позвонил сам полковник.
 — Я все понимаю, но так не может дальше продолжаться. Мне доложили, что вы никого не желаете впускать в квартиру. Не желаете вы также приехать в «Грандотель»…
 — …и силой вы меня отсюда не вытащите, — дополнила я.
 — Так что же вы предлагаете?
 — Так я быть, я пойду на большой риск и сама приеду к вам, но только в Главное управление и только после того, как предварительно сама позвоню вам туда. Больше я не попадусь на удочку. Позвоню сама. Надеюсь, телефонная книга не была подделана два года назад в предвидении теперешних событий и номер вашего телефона в ней настоящий. Но предупреждаю, что всякого, кто по дороге попытается приблизиться ко мне, я бью без предупреждения. Чтобы потом не было претензий.
 — Ладно, бейте. В управлении я буду через пятнадцать минут. Звоните и приезжайте, но не подведите. Дело неотложное!
 Выждав пятнадцать минут, я позвонила в управление. Коммутатор сразу соединил меня с нужным номером. Несколько гудков, и вот в трубке послышался несколько запыхавшийся голос полковника:
 — Фу, еле успел. Пришлось бежать по лестнице. Какие ещё физкультурные упражнения запланированы у вас для меня?
 — Пока не знаю. Ладно, приеду.
 — У вашего дома находятся двое наших людей. Не бейте их. Впрочем, они предупреждены и будут держаться на расстоянии. Жду.
 Уже стемнело. Лестница была освещена. С ножом в одной руке и колотушкой в другой я впервые покинула квартиру после трек дней сидения взаперти. Оружие мешало мне запереть дверь, но я както ухитрилась это сделать и спустилась вниз. Как же теперь мне отключить противоугонное устройство в машине, на выпуская из рук ножа и колотушки? А тут ещё сумка в руках.
 Переложив оружие в левую руку, я принялась правой шарить под задним крылом и, разумеется, прикоснулась ключом к кузову. Раздался истошный вой, я сама испугалась и, забыв всякую осторожность, быстренько отключила установку. Вой прекратился. Осмотревшись, я увидела на другой стороне улицы двух мужчин, тех самых подозрительных типов. Они стояли возле своей ухе отремонтированной «сирены» и внимательно наблюдали за мной. Хотя уличные фонари светили довольно слабо, я на всякий случай грозно поглядела на них и села в машину. Сложив своё оружие на коленях, я тронулась в путь.
 Следом за мной двинулась «сирена». Пожав плечами, я сильнее нажала на газ. Расстояние между нами должно было резко увеличиться, но, глядя в зеркало заднего вида, я убедилась, что ничего подобного не произошло. «Сирена» не отставала от меня. Странно.
 Я проверила ручной тормоз, не затянут ли он случайно. Потом опять посмотрела назад, и тут чтото внезапно упало на мостовую прямо передо мной. И я это чтото переехала.
 Мне стало нехорошо. Неужели человек? Никогда в жизни не наезжала я на человека. Раз переехала курицу, так и то несколько дней была не в себе. Дальше я действовала уже автоматически, забыв обо всем на свете.
 Пяти метров мне хватило, чтобы остановить машину. В этом месте дорога шла с небольшим подъёмом вверх, и меня занесло поперёк мостовой. Оставив машину включённой на первой скорости (не знаю, когда я её успела включить), я выдернула ключи зажигания и выскочила из машины, на ходу подхватив покатившуюся с колен колотушку.
 Не знаю, что бы я сделала, если бы то, что я переехала, оказалось человеком. Но это был не человек. Это была доска, тщательно обмотанная тряпками. Я её хорошо разглядела при свете уличных фонарей.
 Я чувствовала, что вотвот потеряю сознание. У меня не было сил подняться, и я продолжала стоять на коленях посреди мостовой, склонившись над проклятой доской. Какойто человек подбежал ко мне, взял под руку и попытался поднять.
 — Скорей! — прошептал он мне на ухе.
 Все ещё находясь в шоковом состояния, я не сопротивлялась, когда он потащил меня к «ягуару». Вдруг до моего сознания дошло, что за рулём моей машины сидит какойто незнакомый человек. Тот, что тащил меня, попытался разжать мой судорожно сжатый кулак, чтобы извлечь ключи от зажигания. Из «сирены», затормозившей перед кучей тряпья, выскочили двое.
 Тошнотворная слабость, овладевшая мною, вдруг мгновенно испарилась. Ей на смену пришло ставшее уже привычным состояние бешеной ярости. Одним движением вырвалась я из рук удерживавшего меня негодяя и с криком «прочь, свинья!» изо всей силы огрела его колотушкой.
 Он попытался уклониться, но я всетаки попала, да так, что загудело. Правда, что именно загудело, не знаю, а выяснять было некогда. Расправившись с одним, я как разъярённая фурия двинулась на того, что сидел за рулём. Оглушённый негодяй, немного оправившись, попытался меня удержать, схватив за воротник жакета. Сдержать меня, однако, в тот момент не смог бы никто. Что ткань! В тот момент я была способна разнести в клочья стальную броню. Оставив воротник в руках негодяя, я замахнулась на сидящего за рулём, но тот успел сориентироваться и, сжавшись в комок, вывалился из машины через противоположную дверцу, так что мой удар пришёлся, к сожалению, по пустому сиденью. Опять загудело, на сей раз понятно что.
 Тем временем к драке подключились подоспевшие из «сирены». Один из них сцепился с первым из нападавших, а второй попытался помешать мне сесть в «ягуар».
 — Прочь! — опять завопила я и замахнулась колотушкой, но он не стал упорствовать и мгновенно исчез. Не проверяя, не лежит ли кто под машиной, взревев мотором, я рванула с места.
 В зеркальце я видела, что драка сразу прекратилась и проклятая «сирена» опять кинулась за мной. С ума сойти! Сигналя во всю мочь, с включёнными фарами я ворвалась на Пулавскую, как четыре всадника Апокалипсиса, вместе взятые, и, заскрежетав тормозами, резко остановилась у подъезда Главного управления милиции. Из здания выскочили несколько привлечённых шумом милиционеров. Тут же подъехала и остановилась проклятая «сирена». С пеной у рта, преисполненная желанием немедленно разделаться с преследователями, я выскочила из машины и, подняв над головой колотушку, кинулась к ним со своим боевым кличем «прочь!» — както ничего другого не приходило в голову.
 Не знаю, что бы я с ними сделала, но «сирену» как ветром сдуло — она умчалась от меня задним ходом. Я была полна решимости преследовать её на своей машине. Тоже, наверное, сгоряча задним ходом. Но тут меня окружили люди, и я малость опомнилась. Во всяком случае, преследовать их не стала и руку с оружием опустила.
 — Вы к полковнику, не так ли? — робко спросил меня один из милиционеров.
 Я хмуро кивнула, так как говорить ещё не могла.
 — Простите, — так же робко поинтересовался второй, — но почему вы прогнали отсюда нашу машину?
 Теперь я уже была в состоянии говорить.
 — Какую вашу машину?
 — Ну, «сирену». Теперь они стоят вон там и боятся подъезжать.
 — Перестаньте морочить мне голову! — отрезала я.
 Заперев машину, я, сопровождаемая одним на милиционеров, направилась к полковнику. Встречные обращали на меня внимание, и неудивительно, так как выглядела я расчудесно: всклокоченная, воротник оторван, один рукав жакета разорван и — я не заметила когда — чулок на колене лопнул. В руке — колотушка, в глазах — безумие отчаяния.
 В кабинете у полковника находился человек, лицо которого показалось мне знакомым. Ох, видела я его уже, точно, гдето видела. Я, как вошла, так и застыла на пороге, поправ не только хорошие манеры, но и элементарные правила вежливости.
 — Этого мерзавца я знаю, — сквозь стиснутые зубы произнесла я, с ненавистью тыча колотушкой в сторону упомянутого мерзавца. — Вы думаете, кто это? — спросила я полковника.
 Оба молча смотрели на меня, не в силах вымолвить ни слова. Так же молча полковник вопросительно взглянул на сопровождавшего меня милиционера.
 — Разрешите доложить, ничего не понимаю, — поспешно отозвался тот. — Кажется, гражданка избила наших людей. Поручик сейчас придёт.
 Я сдвинулась с порога, пропуская вновь прибывшего. У него была рассечена губа и он вытирал лицо носовым платном. Невзирая на травму, он почемуто улыбался.
 — Что происходит? — спросил полковник. — Что все это значит?
 — Предмет кухонной утвари в руках женщины — страшное оружие, — объявил пострадавший и любезно поклонился мне. — Напрасно вы нас посылали, товарищ полковник, мы только зря потеряли день. Этой скалкой пани смогла бы разогнать целый батальон.
 И, обратясь ко мне, добавил:
 — Честное слово, когда здесь, на стоянке, вы ринулись на нас, у меня душа ушла в пятки. Никогда в жизни мне не было так страшно.
 — Ведь я же вас просил не бить наших! — полковник с упрёком посмотрел на меня, и глаза его весело заблестели. — А теперь, — обратился он к своему подчинённому, — доложите, что случилось и почему гражданка в таком виде?
 — Её пытались задержать. Двое мужчин остановили машину, в которой она ехала, и попытались увезти её, причём один уже сел за руль её машины. Я не совсем понял, что произошло. — Тут он обратился ко мне: — У них что, не было ключей от зажигания?
 — Вот именно, — с мрачным удовлетворением подтвердила я. — Пытались вырвать их у меня. Как же!
 — Так я и думал, но было темно, и я не все смог разглядеть. Мы ехали сразу за «ягуаром» и бросились пани на помощь, но она разогнала нападавших прежде, чем мы подоспели. Не убила же она их только потому, что при виде нас они сбежали. Я хотел помочь ей сесть в машину и узнать, не ранена ли она, но так как она и меня хотела огреть своей деревяшкой, я счёл за лучшее оставить её в покое. Мы не смогли преследовать нападавших, так как нашей задачей было сопровождение гражданки. А знаете ли вы, — тут он опять обратился ко мне, — что мы изза вас чуть под трамвай не угодили?
 — Ну что вы на это скажете? — спросил меня полковник со вздохом.
 Я недоверчиво выслушала отчёт поручика и решительно заявила:
 — Все это враки. Он гнался за мной на «сирене». И мешал мне сесть в машину. И пусть объяснит, как это он умудрился не отстать от меня на своём драндулете. Или эти «сирены» у вас были понатыканы по всей трассе?
 — Сказать? — спросил поручик полковника.
 Тот кивнул:
 — Скажите. Иначе эта женщина не успокоится.
 — На «сирене» установлен двигатель от «ягуара», — объяснил поручик. — Но, учтите, это служебная тайна, никто не должен знать. Ну и коекакие ещё детали — сцепление, коробка скоростей, ещё коечто. От «сирены» остался, по сути дела, только кузов.
 — А подвеска? — поинтересовалась я неожиданно для самой себя.
 — От «фольксвагена».
 — И держится?
 — Вроде держится. Приварили на совесть…
 — Послушайте, давайте кончим с технической частью, — перебил полковник. — Что будете пить — чай, кофе?
 — Я напьюсь воды прямо изпод крана. Ну что, теперь убедились? Я была права, когда не хотела выходить на дому. И меня не такто легко переубедить. Но вернёмся к присутствующим. Так кто же этот человек, повашему?
 — Помоему, это наш сотрудник. Сколько лет вы у нас работаете, майор?
 — Четырнадцать, — улыбнулся майор, и тут я вспомнила, откуда его знаю. Мы с ним вместе были на одной из городских конференций. Он тогда ещё рассказал мне много интересного о деятельности контрабандистов.
 — Ох, извините, — я испытала нечто вроде укоров совести и решилась наконец сесть. — Ну, хорошо, так и быть, дайте мне немного холодной воды и горячего кофе. Но чтоб все пили то же самое!
 — Разрешите нам хоть воду не пить, — попросил полковник, и я вдруг почувствовала, как атмосфера разрядилась. Мир вроде бы приходил в норму, но пока в это трудно было поверить.
 С гневом и возмущением рассказала я о событиях последних трех дней, хотя это и нелегко мне далось — столь сильно укоренилось недоверие ко всем на свете. Рассказала я и о роли Дьявола.
 Присутствующим я лишь изложила факты и воздержалась от комментариев. Полковник слушал внимательно, весёлый блеск в его глазах погас. Потом он взглянул на поручика.
 — «Фольксваген» въехал во двор в шестнадцать ноль восемь, — доложил тот. — В машине два человека. До отъезда гражданки находились во дворе.
 Полковник повёл подбородком, и поручика как ветром сдуло.
 Не знаю, откуда взялась секретарша в столь позднее время, но она принесла кофе для всех и воду для меня. Воду я выпила, а свою чашку кофе демонстративно заменила на чашку майора, дождавшись, когда он положил себе сахар и размешал его. Можно сказать, не успел человек и рта раскрыть… Глубокие корни пустила во мне подозрительность.
 Под рукой у полковника звякнул звонок. Он нажал кнопку.
 — Приехали, — приглушённым голосом информировал стол.
 — Пусть войдут, — распорядился полковник и обратился ко мне: — Прибыли представители Интерпола. Я лично ручаюсь за них. В состоянии вы с ними говорить или опять станете обижать их?
 — Не знаю, — мрачно ответила я. — Посмотрю.
 В комнату вошли два человека. Я знала обоих. Первым был весь отливающий розовым лысый боров, вторым — мужчина, который на пальмирском шоссе налил бензин в мою машину.
 Я проявила потрясающую выдержку. Никаких резких жестов, никаких обидных слов. Просто я медленно поднялась и отошла к креслу, стоящему в углу у стены. Обеспечив безопасность тыла, я присела на подлокотник кресла. В правой руке я держала колотушку, в левой, лязгнув, открылся пружинный нож.
 — Несколькими фразами я с ними обменяюсь, — холодно заявила я полковнику, — но отсюда я выйду лишь под эскортом вооружённых милиционеров. Этот лысый у меня уже в печёнках сидит, а второй подвернулся мне под Пальмирами, там, где меня собирались пристукнуть. Бензинчик мне напивал! И вы хотите, чтобы я их приняла за сотрудников Интерпола и все им рассказала? Да я лишь потомуто и жива до сих пор, что не болтала! Пожалуй, и дальше помолчу.
 — Да что же это такое! — в отчаянии воскликнул полковник и отёр пот со лба. — Господа, я бессилен чтолибо сделать, — обратился он пофранцузски к вошедшим. — Мадам пришлось много пережить, этим объясняется её… гм… странное состояние. Не знаю, что и делать. Боюсь, придётся пригласить врача.
 — Простите, может быть, разрешите попробовать мне, — тихо произнёс попольски пальмирский проезжий.
 Он с улыбкой взглянул на меня, и я вдруг вспомнила, как жутко выгляжу. Опасность опасностью, переживания переживаниями, драма в личной жизни своим путём, но ведь жизнь продолжается! Говорят, есть такие женщины, в присутствии которых мужчины вдруг сразу начинают чувствовать себя мужчинами, и наверняка должны быть мужчины, в присутствии которых каждая женщина осознает, что она прежде всего женщина. И ничего с этим не поделаешь! Настоятельная необходимость немедленно посмотреться в зеркало и полная невозможность сделать это окончательно испортили моё и без того не наилучшее настроение.
 Отчаявшаяся, озлобленная, ожесточившаяся против всего света, я мрачно глядела на него и ждала, что он мне скажет.
 — Ведь есть же на свете ктонибудь, кому вы полностью доверяете? — мягко и сердечно спросил он.
 — Раздва и обчёлся, — с горечью ответила я. — А если быть точной, то именно два человека. Интересно, кто из них дал вам рекомендацию?
 — Зразы говяжьи поваршавски, — медленно произнёс он. — И нельзя два раза войти в одну и ту же реку.
 Воцарившееся молчание длилось долго, неимоверно долго. Я не верила собственным ушам. Медленно, с трудом, через толстую оболочку кошмара пробивался к моему сознанию смысл услышанного. Я чувствовала, как постепенно тает переполнявший сердце леденящий ужас, как спадает то страшное напряжение, в котором я пребывала все это время. Меня душили с трудом сдерживаемые слезы, слезы невыразимого облегчения. Колотушка и нож вывалились у меня из рук, я всхлипнула, кинулась на грудь этому замечательному человеку и разревелась.
 Пальмирский знакомый терпеливо держал меня в объятиях, а я рыдала ему в жилетку, судорожно вцепившись в отвороты его пиджака и с отчаянием думая о том, что моё лицо годится теперь лишь для того, чтобы сидеть на нем.
 — Каким образом, — всхлипывая и сморкаясь в его носовой платок, с трудом выговорила я, — каким образом вы узнали о них?
 — Вашего друга я знаю очень давно, так получилось, что он и мой друг. А с вашей подругой я познакомился несколько дней назад в Копенгагене. Насколько мне известно, она проявила поразительную дотошность в установлении моей личности.
 Он смотрел на меня с улыбкой, тактично скрывая отвращение, которое в этот момент я не могла не вызывать. Лысый боров тоже дружелюбно и с интересом поглядывал на меня, хотя было видно, что он ничего не понимает. Полковник и майор проявляли доброжелательное любопытство. Мир вокруг меня с каждой секундой терял свой угрюмый облик и начинал сверкать и переливаться всеми цветами радуги.
 С трудом заставила я себя оторваться от самого лучшего в мире человека.
 — Зеркало! — простонала я. — Неужели в вашем управлении не найдётся ни одного зеркала?
 — Не знаю, собственно, с чего начать, — говорил пятнадцать минут спустя лысый боров, смущённо приглаживая светлые волосинки, окаймляющие розовую лысину. — Пожалуй, лучше всего будет, если вы расскажете обо всем, что с вами произошло после того, как мы вас потеряли из поля зрения в Копенгагене.
 Бесшумно наматывалась плёнка небольшого магнитофона. Прекрасное настроение, в котором я пребывала, трансформировало все пережитое мною в увлекательные приключения. Время от времени меня прерывали, прося уточнить ту или иную деталь. Диспетчерскую в бразильской резиденции гангстеров мне пришлось изобразить на бумаге, электрифицированную карту тоже. Вот ещё раз пригодились навыки, приобретённые за годы учения.
 — Вы и в самом деле не умеете плавать? — поинтересовался полковник.
 — Плохо. Но воду люблю и, представьте себе, под конец я почти научилась управлять яхтой.
 — Мы имели возможность убедиться в этом, — подтвердил лысый боров и вдруг весело подмигнул.
 Лучший в мире мужчина рассмеялся и пояснил:
 — Ведь это наши катера гнались за вами у берегов Испании. Мы получили сообщение, что там пройдёт ваша яхта, и ждали вас, но потом… потом события развернулись так, что мы подумали, уж не контрабандисты ли это какие. Яхта шла неосвещённой…
 Боже мой! А я собралась стрелять в них — не только из пулемётов, но даже из пушки! Я сообщила им об этом, и всем стало ещё веселее. Потом я продолжила свой рассказ.
 Когда я рассказала о том, как меня бросили в подземелье замка Шомон и каким образом я оттуда выбралась, на лицах присутствующих появилось выражение, которое мне трудно описать, — смесь недоверия с восхищением. Я же продолжала рассказывать дальше. Вот я добралась до сейфа шефа и его чудесной карты. Слушатели уже не могли усидеть на месте. Лысый боров на розового стал пурпурным.
 — Шомон! — нервно восклицал он. — Шомон! Пять лет назад этот замок арендовало частное лицо. У нас не было никаких подозрений, никакой ниточки, ведущей к этому замку… Кто бы мог подумать?
 Он вытащил из папки большой конверт и высыпал из него на стол множество фотографий. С одной из них на меня смотрело младенчески невинное личико патлатого, на другой было неизвестное мне здание среди пальм, на третьей — солидный благопристойный господин с сединой на висках, тот самый, что спрашивал понемецки, как это меня могли принять за Мадлен.
 Было там много и других фотографий. Вот мягко покачивается на волнах, переливающихся солнечными бликами, чудесная яхта «Морская звезда». Я засмотрелась на неё и с ужасом почувствовала, как в моем легкомысленном сердце пробуждается желание опять услышать шум океанской волны, разрезаемой носом яхты, опять увидеть безбрежную даль моря, голубое небо, опять почувствовать мягкое колыхание океана. Да неужели мне ещё было мало?!
 — Шефа здесь нет, — сказала я, просмотрев все фотографии и отложив в сторону те, на которых были изображены знакомые мне лица.
 Кроме шефа, там не было того красивого мужчины с глазами, напоминавшими отблески на скалах Лазурного грота. Признаюсь, я этому обрадовалась и не сочла необходимым информировать о нем Интерпол. У меня не было к нему никаких претензий. В конце концов, это не его вина, что я вбила себе в голову блондина. Если уж хотят, пусть ловят его без моей помощи.
 На отложенные мною фотографии присутствующие набросились, как коршуны. Меня удивило, сколько всего они ещё не знали. Поразительно, до чего же хорошо была законспирирована такая большая гангстерская шайка! Шеф обладал несомненным организаторским талантом.
 — И только сейчас вы нам рассказали обо всем этом! — в ужасе простонал лысый. — Почему вы не пришли к нам ещё в Париже?
 — Мне надо было немедленно скрыться, так как меня выследили у датского посольства, — пояснила я.
 — У датского посольства? — Лысый немного подумал. — А, действительно, там был наш человек. Он видел, как вы входили. У него была ваша фотография.
 — В самом деле? — я изобразила вежливое удивление и оставила эту тему.
 Я вытащила календарик Дома книги и продиктовала им записанные ещё в Бразилии адреса и клички. Как я и думала, моя информация обрадовала их чрезвычайно. Лысый сиял собственным светом, пальмирский знакомый в возбуждении ходил по комнате, полковник не скрывал своего полного удовлетворения.
 — Ну, теперь вы быстро с ними покончите, — сказал он представителям Интерпола.
 — Думаю, что за неделю управимся, — ответил пальмирский знакомый. — Все говорит о том, что гангстеры действительно не отдавали себе отчёта в том, как много знает пани Иоанна. Если мы теперь ударим сразу в нескольких направлениях… Но главное, что им не удастся добраться до своих сокровищ. Нам было известно, что они их гдето спрятали, но мы боялись, что они успеют их забрать. Теперь же положение гангстеров очень незавидное.
 Лысый аккуратно собирал и складывал фотографии, документы и плёнки с записями и все допытывался, не вспомню ли я ещё чегонибудь. Я собралась было сообщить им слова покойника, по лысый удержал меня:
 — Пока не надо. Б настоящий момент это не самое главное. Пусть клад остаётся на месте. Данные, которые помогут нам найти клад, вы сообщите после того, как преступный синдикат будет ликвидирован. Сейчас же нас беспокоит ещё одна проблема, но я понял, что и вы ничего о ней не знаете. У нас есть основания полагать, что в Северной Африке заново раскидывается сеть притонов, нелегальных игорных домов, но весь этот регион для нас недоступен. Сейчас мы бьёмся над тем, как предотвратить эту опасность.
 — Ну, все, что было в наших силах, мы сделали, — облегчение вздохнув, сказал майор. — Остальное уже зависит от вас. Желаем успеха.
 Как только мы вернулись к нашей повседневности, моё радужное настроение несколько поблекло. Обращаясь к полковнику, я сказала:
 — Все это прекрасно. Но не могли бы и вы коечто сообщить мне? Хотелось бы прояснить вопрос с Мадлен.
 Пальмирский знакомый бросил на меня быстрый взгляд:
 — Мадлен?
 — Пани Иоанна интересуется этой дамой, так сказать, по соображениям личного характера… — запинаясь, начал объяснять полковник.
 — Я знаю, — перебил его пальмирский знакомый.
 Наступило неловкое молчание. Что он знал? Откуда? Присутствующие переглянулись, и чувствовалось, что они не решаются чегото мне сказать.
 — Говорите, чего уж там, — подбодрила я полковника. — Меня ничто не удивит. Не первый раз одну женщину бросают ради другой. Правда, на сей раз все получилось особенно мерзко, и мне бы хотелось выяснить дело до конца.
 Они всетаки продолжали колебаться.
 — Полагаю, что вскоре я полностью смогу удовлетворить ваше любопытство, — отозвался наконец пальмирский знакомый. — Через несколько дней. А пока, прошу извинить, Интерпол предпочёл бы не затрагивать этого вопроса.
 — Ну, ладно. А по своей линии вы не могли бы мне чегонибудь сообщить? — обратилась я к полковнику, упрямо придерживаясь темы.
 Полковник тяжело вздохнул и нажал на кнопку.
 — Казик вернулся? — поинтересовался он у стола. Тот ответил хриплым голосом:
 — Только что прибыл. Ожидает.
 — Пусть войдёт.
 Вошёл поручик, тот самый, которому я нанесла травму. Посмотрел на меня, потом на полковника.
 — Да чего уж там, — пробурчал тот. — Говорите. Я в таком возрасте, когда позволительно совершать ошибки.
 — Все подтвердилось, — доложил поручик. — Его часто видели с платиновой блондинкой — молодой красивой женщиной с тёмными глазами. У неё серый «оппельрекорд», номер французский. Здесь появилась несколько месяцев назад, ни в чем замечена не была. Проживает в гостинице «Бристоль». В четверг в ноль часов шестнадцать минут коммутатор гостиницы соединил её с номером домашнего телефона пани Иоанны, разговор вёлся на немецком языке. Что вы делали в это время?
 — Наверное, была в ванной, — ответила я. — Когда бежит вода, ничего не слышно.
 — Так вот. Ей сообщили, что вы все рассказали и данные записаны. Утром в пятницу, в шесть часов сорок две минуты встреча в машине. В девять «оппель» поехал в Пальмиры, вернулся около часа. Следующая встреча в тот же день, в девятнадцать тридцать три. В ней участвовал некий Гастон Лемель, французский гражданин, проживающий в «Гранде». В субботу утром он улетел в Париж. Последняя встреча состоялась сегодня в два десять. Нами задержаны двое подозрительных. Один по пьянке проболтался, что согласился участвовать в похищении, за что получил пятьсот долларов. Второй задержан в Пальмирах. Уверяет, что поехал туда с единственной целью подышать свежим воздухом. Может, я докладываю чересчур кратко? Нет? «Фольксваген» выехал со двора через десять минут после нашего отъезда и скрылся в неизвестном направлении. Его ищут.
 — И в самом деле излишне кратко, — недовольно сказала я. — Так я толком ничего и не поняла, разве что в самых общих чертах. Получается, что я права: они действовали вместе, он поставлял ей сведения и не возражал против моего переселения в мир иной. Ну, и наняли себе в помощь наших хулиганов. Правильно?
 — Вот именно, — хмуро подтвердил полковник. — Черт бы их побрал! Глупейшая история. Мне остаётся лишь просить у вас прощения и поздравить с тем, что вы раньше меня во всем этом разобрались.
 Мне это не доставило ни малейшего удовлетворения.
 — Разобралась я ещё три года назад. Понимала уже тогда, что совместная наша жизнь не задалась, но сама себя обманывала. Ну да ладно, все это пустяки. Так вы сказали, пан поручик, что «фольксваген» уехал через десять минут после нас? У Дьявола были ключи от квартиры, и теперь по возвращении меня наверняка ожидает бомба с часовым механизмом или яд в банке с чаем.
 Полковник постарался меня успокоить:
 — Я убеждён, что вы ошибаетесь, но мы все же проверим. С вами поедет поручик и поищет бомбу, а чай купите свежий. И учтите, ещё какоето время вы будете находиться под охраной, пока вся эта история не закончится. Только, пожалуйста, не пускайте так часто в ход вашу колотушку!
 Наша беседа закончилась поздно ночью. Из здания главного управления милиции я вышла в большой компании. Больше всего на свете мне теперь хотелось прицепиться, как пиявка, к пальмирскому знакомому, так как только при нем я чувствовала себя в безопасности. Однако, с другой стороны, мой теперешний внешний вид был такой, что гораздо благоразумнее было бы как можно скорее исчезнуть из его поля зрения. Конец терзавшим меня противоположным стремлениям положил он сам, договорившись встретиться со мной через несколько дней.
 — Я много слышал о вас, — улыбнулся он на прощание. — И был уверен, прошу меня простить, что вас здорово приукрасили. Теперь же вижу, что, напротив, вас недооценили. Разрешите выразить вам моё искреннее уважение и восхищение.
 Я не совсем поняла, что он хотел сказать, но это было неважно. Важным был сам факт, что он жил на свете и что мне предстояла встреча с ним. Это позволяло смотреть в будущее с надеждой.
 Страшно зевая, поручик тщательно обыскал всю мою квартиру и официально заявил, что бомба не обнаружена. Первый раз после долгих мучительных месяцев я легла спать спокойно, как самый обыкновенный гражданин Польши.
 Через четыре дня маня известили, что мои знакомые сидят под замком, а замок Шомон конфискован и вновь передан в собственность государства, шеф же дал деру и продолжает наслаждаться свободой. Впрочем, наслаждение весьма относительное, так как власти преследуют его по пятам, и теперь вместо меня он выступает в амплуа загнанного зверя. На всякий случай я пока отказалась от предложения выехать во Францию.
 Дьявол исчез. В душе моей расцветала робкая надежда, что я его больше никогда не увижу.
 На следующий день после того, как мне сообщили все это, меня вызвал к себе полковник.
 — У меня для вас две новости, — начал он както неуверенно. И замолчал. Похоже, не знал, с чего начать.
 — Начните с плохой, — посоветовала я. — Ведь наверняка из двух ваших новостей одна хорошая, а другая плохая. Так всегда бывает. Не люблю, когда надо мной нависает неизвестность. Всегда первой ходила на экзамены.
 — Вы правы, — вздохнул полковник. — Неприятная новость неприятна и для меня. Вроде бы и опыт работы есть, а вот случаются же такие неожиданности. Я был уверен, что все это вы напридумывали, как свойственно женщинам, а вот, поди ж ты, вы оказались правы.
 — Что он сделал? — Я както ни минуту не сомневалась, что речь идёт о Дьяволе.
 — Сбежал за границу. Улетел вечерним самолётом в Париж в тот день, когда мы тут разговаривали. Откровенно говоря, я этого не предусмотрел. Его разыскивали по всей стране. Машину он продал ещё раньше, но ездил на ней до последнего дня — с согласия нового владельца, так как тот приобрёл её по дешёвке. Только вчера мне пришло в голову начать проверку на пограничных пунктах… Ну и вот. Загранпаспорт у него давно был готов, на границы не поступало распоряжения о его задержании…
 — Что он смылся, это понятно, — прервала я. — Но вот что продал машину по дешёвке… Не могу поверить, такое на него не похоже. Чтобы он чтото предал по дешёвке?!
 Полковник пожал плечами:
 — А что ему в этой мелочи? Подумаешь, на несколько тысяч больше или меньше… — Он спохватился и заговорил о другом: — Я не понимаю, зачем он вообще бежал. Ведь ему ничего не грозило. Официально он никакого преступления не совершил, самое большее, что ему можно было инкриминировать, — разглашение служебной тайны, да и то скорее в этом можно было бы обвинить меня. Вас он не убил… извините…
 — Пустяки. Вы уж его простите, он старался как мог…
 — Ему можно было бы инкриминировать соучастие в покушении на вас в Пальмирах, но, вопервых, нападение так и не состоялось, а вовторых, нет никаких доказательств его участия, кроме показаний двух подозрительных личностей. Ему ничего не стоило бы опровергнуть наше обвинение. И за каким дьяволом он удрал за границу? Правда, выехал он легально, ничто не мешает ему вернуться.
 — Он не вернётся, — твёрдо заявила я. — Наверняка чтото произошло, о чем мы не знаем. Я хорошо изучила этого человека и убеждена, что изза женщины он бы на это не пошёл. Уехал он не изза неё. Чтото ещё должно было случиться.
 Полковник както странно посмотрел на меня. Я немедленно отреагировала:
 — Я знаю, о чем вы подумали. Что я себя утешаю: дескать, потеряла его не изза бабы, дескать, были какието более важные причины, а не просто банальная любовная история.
 — Ну, не знаю… Не совсем так. Видите ли, она выехала раньше. У нас не было оснований её задерживать, но там её уже арестовали. А его с ней не было. И вообще они не встретились. Кто знает, может, вы и правы…
 Мне были неясны причины, по которым полковник выражался так туманно и осторожно, но сейчас я не стала их выяснять.
 — Мне все равно, — сказала я. — Пусть делает, что хочет, меня это не касается. А какая вторая новость?
 — И в самом деле хорошая. Удалось найти ту карту, о которой вы говорили. И напали на след вашей симпатии.
 — Шефа?
 — Шефа, кого же ещё. Вотвот схватят его в Багдаде. А поскольку вы отказались ехать во Францию, спрашивают, можно ли рассчитывать на беседу с вами завтра около полудня. То есть просим вас прибыть сюда завтра к двенадцати.
 — Полковник, ну зачем вы так переживаете? — с ласковым упрёком спросила я. — Ведь это, в конце концов, меня оставили с носом, это мне надо переживать.
 — Аж, оставьте, — вдруг разозлился полковник. — Это меня обвели вокруг пальца, меня, старого, опытного волка. Ну, хватит, приходите завтра, сейчас я занят!
 Прибыв на следующий день в управление, я увидала на стоянке машин чёрный «БМВ2000», и у меня почемуто сразу поднялось настроение. Прежде чем войти к полковнику, я посмотрелась в зеркало.
 Лысого не было, как видно, пальмирский знакомый приехал один. Он показал мне большой фотоснимок.
 — Та самая карта?
 — Та самая.
 С волнением рассматривала я знакомую карту, её параллели и меридианы, обозначенные без всякой последовательности. На мгновение рядом с картой появился призрак шефа — расплывчатый, нечёткий и уже нестрашный.
 — Ну как, вы согласны сообщить нам, что сказал покойник?
 — Вы хотите услышать его слова пофранцузски или предпочитаете в переводе на польский?
 — Будьте любезны — дословный текст, так, как он говорил.
 Я закрыла глаза, и передо мной предстала комната, полная табачного дыма. Я опять увидела голову умирающего на моей сетке…
 — Все сложено сто сорок восемь от семи тысяч двести два от "Б" как Бернард два с половиной метра до центра вход закрыт взрывом связь торговец рыбой Диего па дри…
 Открыв глаза, я прибавила:
 — Сразу предупреждаю вас, что я понятия не имею, что такое «па дри». Думала над этим много, ни к чему не удалось подогнать. Может, он просто не закончил слова.
 — Ведь это к надо, как вы все запомнили! — удивился полковник.
 Пальмирский знакомый пришёл в сильное волнение:
 — Как вы сказали? «Связь торговец рыбой»… О боже!
 Я ничего не понимала:
 — А что? Покойник именно так и сказал. Это были его последние слова. Может, он упомянул своего помощника, который вместе с ним доставлял сокровище в горы…
 — Ничего подобного! — в радостном возбуждении вскричал пальмирский знакомый. — Это некий Диего Падрильо, действительно торговец рыбой, единственный связной с гангстерами в Северной Африке. Как раз то связующее звено, которого нам недоставало! Прошу прощения, я вас на минуту оставлю, надо немедленно передать эту неслыханно важную информацию. Я сейчас вернусь!
 Он выбежал из комнаты. Мы с полковником посмотрели ему вслед, потом друг на друга. Полковник покачал головой.
 — Откровенно говоря, я не понимаю, как вы умудрились остаться в живых. Люди расплачивались жизнью и за значительно менее ценные сведения. Ведь, в конце концов, гангстеров переловили только благодаря вам! Поистине вы сидели на бочке с порохом. Ничего удивительного, что вы страдали манией преследования. Нет, на их месте я бы во что бы то ни стало вас прикончил!
 — Весьма признательна, — сдержанно поблагодарила я.
 Полковник не унимался:
 — Вот что мне… пришло в голову… Не один год я здесь работаю и заметил, что случай играет гораздо большую роль, чем мы склонны предполагать. Вся эта заваруха, которую вы устроили…
 — Что?!
 — Ох, прошу прощения. В которую вас втянули. Так вот, вся эта заваруха, говорю я, вызвана стечением обстоятельств, которые никто не мог предвидеть. Ведь с чего все, собственно, началось?
 — Может, с моего парика? — высказала я предположение.
 — Нет. Я много думал над всем этим. Ведь Бернарда застрелили. Это что, было запланировано? Неужели шеф такой дурак или безумец? Велеть убрать единственного человека, знавшего, где спрятаны сокровища! Расскажите, пожалуйста, поподробнее, как все происходило.
 И опять у меня перед глазами возникла большая комната, полная табачного дыма, и дикий взгляд человека, стреляющего в лампу. В самом деле, както глупо все получилось. Эту тему мы обсуждали с полковником до возвращения пальмирского знакомого. Тот пояснил нам:
 — Это был действительно случай, глупейший случай. Стрелявший никак не был связан с гангстерами. Азартный игрок, наркоман, психопат, который в тот вечер проигрался вдрызг. Потом, в полиции, он плакал, нёс какуюто ахинею, твердил, что, если бы не полиция, он бы отыгрался. Стрелял, будучи в невменяемом состоянии. Такого рода люди способны на все.
 Мы с полковником слушали с большим интересом рассказ сотрудника Интерпола.
 — В свою очередь, — продолжал тот, — шеф тоже отличался известной патологией. Он обладал несомненным талантом организатора, но всем его начинаниям была свойственна одна общая черта — все они были сопряжены с неоправданным риском. Короче говоря, был у него такой пунктик, а постоянные успехи ещё больше вскружили ему голову, и он уверовал в свою непогрешимость и гениальность. Мне становится страшно при мысли, что он мог вас продержать многие годы в том жутком подземелье!
 — Мне тоже, — согласилась я.
 — А почему вы говорите о шефе в прошедшем времени? — поинтересовался полковник.
 — Мне сообщили, что сегодня в шесть утра его задержали. При этом он застрелил полицейского, так что наверняка легко не отделается. Может быть, теперь уважаемая пани согласится совершить небольшую экскурсию?
 Он склонился над фотографией карты и принялся её изучать, используя полученные от меня данные.
 — Я немного знаю эти края. Район труднодоступный, придётся пользоваться вертолётами. Ведь это же очень интересно, неужели вам не хочется увидеть все самой?
 Как видно, я уже немного отошла, и в моей измученной душе чтото шевельнулось.
 — Не знаю… Может, и в самом деле? А по дороге я бы заскочила в Копенгаген — освободить Алицию от моих вещей и принести извинения начальнику на моей бывшей работе.
 — Подумайте, подумайте, — подбодрил меня полковник. — Все выездные формальности улажены, ехать вы можете в любую минуту.
 — Чтото уж очень хочется вам избавиться от меня. Прямо подозрительно… Впрочем, удивляться тут нечему. Ладно, я подумаю.
 — Настоятельно рекомендую поехать, — полковник стоял на своём. — А теперь… Не хотелось бы быть невежливым и просить вас удалиться, но кажется мне, что вам хотят чтото сообщить наедине.
 Пальмирский знакомый поднялся.
 — Вы правы, мы не будем больше отнимать у вас времени, полковник. Большое спасибо за все. А вы, — он обратился ко мне, — вы смогли бы поехать со иной?
 Глупый вопрос. Ясно, что смогла бы. Такое доверие внушал мне этот человек, что в его обществе я бы не только безропотно отправилась в Пиренеи за сокровищами, но и вообще на край света без всяких определённых целей. Уже целые века ни к кому не испытывала я такого доверяя и никто не внушал мне такого чувства безопасности, как этот, в сущности, совершенно посторонний человек.
 Без колебаний приняла я его предложение отправиться в гостиницу, в которой он остановился. Было ясно, что ещё не все сказано и что осталось ещё чтото, касающееся только меня. Я молча наблюдала, как он достал микроскопический магнитофон, лента которого была похожа на сплющенную нитку. Потом сел рядом и посмотрел на меня.
 — Я много слышал о вас. Повторяю это ещё раз. Мне кажется, что я вас хорошо знаю и, пожалуй, не ошибусь, если скажу, что вы в любом случае предпочитаете правду?
 — Предпочитаю, — подтвердила я и уже поняла, что последует за этим вступлением. — И даже самую горькую правду.
 Он кивнул головой и достал сигарету.
 — Вот я и подумал, что вы должны все знать. Миссия моя очень неблагодарна и нелегка. Весьма. По очень важным причинам мне бы хотелось, чтобы на моем месте оказался ктонибудь другой. Очень хотелось бы, но вот так получается, что именно мне придётся это вам сообщить.
 Я смотрела на его худое лицо с неправильными чертами и тёмными живыми глазами. Какая у него хорошая улыбка! И эти полные сочувствия и понимания слова. Да, у этого человека есть душа. Душа! Я уже и не чаяла её найти в мужчине…
 — Минутку, — перебила я его. — По каким причинам?
 Он посмотрел на меня, я посмотрела на него, и уже не было нужды в какихлибо объяснениях.
 — В таком случае я, пожалуй, готова отказаться от правды, — я выпалила это прежде, чем поняла, что не следовало этого говорить.
 На лице его вспыхнула улыбка.
 — В таком случае у меня развеялись последние сомнения, что вам следует это сказать. Я рад, что вы именно такая.
 Я не стала уточнять, какая именно, и не стала его разубеждать. Пусть думает, что я какаято особенная, пусть не сразу разочаруется во мне. И чем дольше продлится его заблуждение, тем лучше.
 — Ну, тогда я слушаю.
 — Этот прибор, — сказал он, указывая на магнитофон, — был установлен в машине Мадлен. Он включался автоматически, когда водитель занимал место и когда одновременно с этим открывалась правая дверца. Мы руководствовались соображением, что пассажир, как правило, садится в машину через правую дверцу, а водитель, находясь в одиночестве, обычно не разговаривает. Тогда у нас ещё не было контакта с вами и поэтому мы пытались таким путём получить информацию. Сами понимаете, здесь записаны только обрывки разговоров. Мадлен прибыла в Польшу сразу же после вашего бегства на яхте и немедленно установила связь с вашим… другом.
 — Не уверена, что это слово сюда подходит, — заметила я.
 — Я тоже не уверен. Так вот, ей поручили собрать все сведения о вас. Вы знаете, что никаких сведений не было. Как только вас обнаружили во Франции, её отозвали, но она не сразу покинула Польшу. А задержалась здесь на свой страх и риск, вызывая тем самым недовольство шефа.
 — А кем она, собственно, была? Любовницей шефа?
 — И это тоже. Главная же её роль в гангстерской шайке — выполнять задания, с которыми мужчина не справился бы. Во второй раз она прибыла сюда после вашего бегства из замка Шомон и оставалась до самого последнего времени. Она была уверена, что со своей внешностью добьётся всего, но просчиталась. Вот эти записи относятся к самому последнему периоду. Хотите послушать?
 — Хочу.
 Он чтото покрутил в маленьком магнитофоне, раздался тихий щелчок, и послышался голос, слегка приглушённый шумом двигателя:
 — Что случилось?
 Вопрос был задан понемецки. Голос принадлежал женщине.
 — Я получил известие…
 На сей раз говорил Дьявол. Тоже понемецки.
 — Какое известие? Говори же!
 Пауза. Слышнее стал шум мотора.
 — А что я получу?
 — …перестань! Получишь сразу все! Но сначала надо её найти!
 — Она нашлась. Что я получу за то, что сообщу, где она находится?
 Пауза.
 — Что хочешь?
 Опять пауза.
 — Десять тысяч. И подтверждение о перечислении суммы на мой счёт.
 Изза шума мотора нельзя было расслышать, о чем они говорили дальше. Потом пробился голос Дьявола:
 — …хочу увидеть эти деньги.
 — Хорошо. Завтра получишь подтверждение. Какой банк?
 — «Лионский кредит».
 — Хорошо. Говори!
 — Послезавтра… через границу в Колбаскове… бежевым «ягуаром» через Берлин…
 — Это точно? Откуда ты узнал?
 — Полчаса назад она звонила из Нанси…
 Опять усилился шум мотора, трудно было разобрать отдельные слова. Из того, что удавалось понять, можно было сделать вывод, что в машине обсуждался вопрос, как добраться до Колбаскова. Кажется, они договорились ехать вместе на её машине.
 Молча наблюдала я за тем, как представитель Интерпола менял плёнку. Противоречивые чувства бушевали во мне. Возмущение и удовлетворение, жалость и отвращение, ненависть, горечь и надо всем этим — радостное чувство, что сброшена неимоверная тяжесть.
 Опять щелчок, шум мотора и обрывки разговора.
 — …вы нарушили условие… — в голосе Дьявола звучала обида.
 — В чем дело? — Это был недовольный голос Мадлен. — Деньги ты получил? Получил! Чего тебе ещё надо?
 — …стреляли. На такой скорости… верная смерть…
 Опять какието помехи.
 — …не будь ребёнком. — Это говорила Мадлен. — Ты же знаешь, что она должна погибнуть.
 — Я ничего не хочу об этом знать!
 Больше я не могла выдержать.
 — Он продал меня за десять тысяч! Чего? Злотых?!
 Пальмирский знакомый вздрогнул и выключил магнитофон.
 — Нет, — спокойно ответил он. — За полмиллиона долларов.
 Я немного успокоилась. Что ж, вполне приличная цена. Свинство, наверное, с моей стороны, что я так упорно цеплялась за жизнь. Закурив сигарету, я жестом попросила продолжать прослушивание.
 Очень сильно чтото трещало, шумело, но тем не менее удалось разобрать отдельные слова. Сначала они торговались изза суммы, которая причиталась Дьяволу. Потом он с торжеством сообщил ей информацию о Родопах. При этом скрыл придуманные мною пятнадцать метров вниз, заявив, что о деталях сообщит на месте. Потом я узнала, как именно предстояло мне погибнуть в Пальмирах, и моё живое воображение тут же представило горящую автомашину и меня в ней. Очень неприятно стало. Потом они поссорились — я не поняла, изза чего. Речь шла о какомто обмане, но было неясно, чувствует ли она себя обманутой, так сказать, в личном плане, или это был обман служебный.
 Пальмирский знакомый выключил магнитофон. Мы долго молчали. Мне надо было собраться с мыслями и привести в порядок своя чувства.
 — Мне казалось, что вам следовало знать об этом, — тихо сказал он.
 — Правильно казалось. Да я, признаться, чегото в таком духе и ожидала. Приятно сознавать, что раскусила человека. И на чем они там порешили в конце концов?
 — На десяти тысячах, которые ему уже перечислили на его счёт. Остальное должны были выплатить после того, как клад окажется в их руках. Ясно, что из этого ничего не получилось. На вашей смерти настаивала Мадлен. Шеф собирался посадить вас под замок и держать до тех пор, пока не убедится, что вы сказали правду. В тот момент, когда я наливал вам бензин, он был уже в Родопах. И очень быстро понял, что вы их обманули, поскольку вы со своими координатами угодили как раз на перекрёсток двух шоссейных дорог. Не автострад, но всетаки шоссе.
 — А мне казалось, что я попаду рядом, — меланхолически заметила я и, указывая на магнитофон, спросила:
 — Полковник знает об этом?
 — Да, но, надеюсь…
 — Пустяки, — перебила я. — Понятно, почему он был в плохом настроении и почему уговаривал меня уехать. Мне полезно рассеяться после такого удара. А вид алмазов будет способствовать исцелению разбитого сердца.
 — Не думаю, что алмазы — лучшее лекарство для вашего сердца.
 — Я тоже не думаю. Но поглядеть на них могу. Пожалуй, хорошо, что вы предлагаете мне съездить туда.
 Поколебавшись, я всетаки высказала то, о чем думала:
 — Очень долго мне казалось, что меня многое связывает с этим человеком. Я хорошо изучила его и мирилась с тем, что он начисто лишён какихлибо человеческих чувств. Представьте, насколько неожиданным явилось для меня открытие, что в нем таки пробудились чувства, что он готов был совершить преступление ради любви к женщине. Это представлялось мне совершенно невозможным, и, как выясняется, я была права. Несчастная Мадлен — простонапросто очередная обманутая дурочка. Я даже не питаю к ней злости, напротив, мне её жаль. Зато я испытываю полнейшее удовлетворение — чувство не оченьто похвальное, но очень полезное для нервной системы…
 Выкладывая все это, я в то же время сознавала, что дело обстоит не совсем так, как я говорю. Какое там разбитое сердце! Измена Дьявола не была для меня неожиданностью. Я должна была примириться с его равнодушием ко мне по крайней мере уже три года назад. И умом, и сердцем я это сознавала и тем не менее питала все ещё какуюто неясную надежду, что свойственно каждой женщине. И хорошо, что на меня это свалилось именно сейчас, сразу же после этой сумасшедшей истории, как бы резко отделившей всю мою прежнюю жизнь от той, которая мне ещё предстоят. Прошлое подохло, и черт с ним! Нельзя два раза войти в одну и ту же реку…
 Тут я услышала, что он говорит:
 — …ну и как, вы решились? Через неделю отправится экспедиция за сокровищами. Хотите, я подожду дватри дня, чтобы мы поехали вместе? Но может быть, вам сейчас неприятно моё общество? Может, вы предпочли бы какоето время вообще обходиться без общества?
 — Мне кажется, — сказала я, подумав, — что моё настроение начинает понемногу меняться. Я становлюсь более общительной. Пожалуй, полковник прав, утверждая, что мне сейчас очень кстати небольшая развлекательная прогулка. И для здоровья полезна. А не буду ли я вам мешать?
 — О, вам совсем не к лицу такое лицемерие, — живо отозвался он. — И не думаете ли вы, что я буду лично извлекать сокровища? Этим займутся компетентные лица. А мне положен отпуск. И я как раз собирался сообщить вам, что приобрёл конфискованную яхту «Морская звезда». Немного её побило о скалы, но совсем немного. Сейчас её ремонтируют. Вот я и подумал… может быть, вы не против того, чтобы отправиться на ней в рейс. Плыть не спеша, туда, куда захочется…
 Передо мной открылось залитое солнцем безграничное пространство воды и неба. Я вновь слышала божественные звуки волн, разрезаемых носом быстро несущейся яхты. Растаяли стены, потолок и пол номера в гостинице «Европейской», и вместо них появилась застеклённая рубка яхты, а под ногами я вновь ощутила палубу, покачивающуюся на длинной атлантической волне.
 И прежде, чем я успела сдержаться, я услышала собственный голос, в котором звучали надежда и радость:
 — А вы сумеете найти там автопилот и включить его?




















 О СОВРЕМЕННОМ ПОЛЬСКОМ
 ДЕТЕКТИВНОМ РОМАНЕ


 Давно известно, что классический детективный роман строится на динамичном сюжете, развертывающемся в поисках ответа на вопросы, кто, как и зачем совершил преступление (чаще всего убийство). Тайна преступления, раскрытием которой занимается главный герой, детектив-профессионал или любитель,— вот основная схема детективного романа, долгое время остававшаяся неизменной, несмотря на бесчисленные вариации, удачные и неудачные попытки как-либо обогатить и расцветить эту схему (например, переставить местами звенья в традиционной цепи жертва — детектив — подозреваемый).
 В последние сорок-пятьдесят лет, особенно после второй мировой войны, широко распространилась (прежде всего в США, а затем и в Западной Европе) новая разновидность этого жанра — «роман преступления», в котором преступление не расследуется, исходя из логического анализа, а описывается. Такой роман даже не ставит вопрос, кто убил и почему, автор детально описывает, как происходит убийство, как преследуют преступника, чаще всего с первых страниц известного читателю, действующего в открытую. Крайнее проявление этой тенденции в западной детективной литературе — так называемый «черный роман», смакующий убийства и насилие. Чем больше убийств, драк, пыток, насилий, а также секса, садизма и просто порнографии, тем сильнее, по замыслу авторов, такое чтение бьет по нервам читателей. Авторов подобных произведений интересует не интеллектуальный процесс раскрытия тайны преступления, а эксцесс, похождения героя, ловкого, беспринципного, циничного и жестокого супермена, который заменил героя классического романа, благородного детектива, стража порядка и законности.
 Появление «черного романа» свидетельствовало о кризисе жанра детектива, вызванном духовным кризисом буржуазного общества, его идеологии. Успех «черного романа» и эксплуатация им многих существенных моментов более традиционного детектива связаны с новым типом массовой культуры, рассчитанной на самую широкую аудиторию. Этот тип культуры насаждается средствами массовой информации и возник под влиянием социально-экономических процессов, характерных для капиталистического мира. Облик массовой культуры в этом мире определяют коммерциализация, рынок сбыта низкопробной культурной продукции, вульгарной и примитивной по содержанию, рекламирующей потребительские модели поведения.
 Однако эти отрицательные явления вовсе не определяют самой сущности массовой культуры — феномена технико-экономического и социального развития современного мира, более того, и в капиталистическом обществе не вся продукция массовой культуры носит антигуманный характер. Необходимо различать объективно общее в типе массовой культуры, возникшей в индустриально развитых странах с разным общественным устройством, н конкретное содержание и формы этой культуры, ее стиль, определяемый характером общественного строя, культурной политикой. Если коммерческая массовая культура Запада, в том числе детективный роман, пропагандирует социальный конформизм, потребительские стереотипы поведения, культ силы, секс и снобизм, то задачей массовых видов искусства при социализме является воспитание строителя зрелого социалистического общества, расширение идейного и культурного кругозора масс, пропаганда новых этических образцов, воплощающих принципы социалистического гуманизма.
 И к детективному роману, одному из видов массовой культуры, в социалистическом обществе предъявляются высокие требования: не потрафлять отсталым эстетическим вкусам, а, используя специфику жанра, способствовать формированию социалистического образа жизни и мышления, социалистической морали, повышать эстетическую культуру, воспитывать художественный вкус нового человека социалистической формации.
 Развитие массовой культуры в последние десятилетия показало, что в ее рамках могут быть созданы значительные произведения, она вызвала к жизни оригинальные средства художественного выражения, которые широко используются «серьезным» искусством.
 Возвращаясь к искусству словесности, следует отметить воздействие детективного романа на современную прозу, которое отнюдь не сводится к использованию мотива преступления или других элементов детективного жанра. Интересно проследить, как функционирует мотив загадки, тайны (типичный для детектива), часто определяющий структуру «серьезного» художественного повествования. Один из лучших представителей современной польской деревенской прозы Юлиан Кавалец строит свой роман «К земле приписанный» как размышления прокурора о причинах двух убийств, которые совершил крестьянин Войцох Трепа. Между этими убийствами миновало тридцать лет, по их общая причина коренится в волчьих законах жизни довоенной польской деревни: в молодости Трепа убил жениха сестры из-за клочка земли, опасение быть разоблаченным толкнуло его спустя многие годы на второе убийство.
 Охотно используют приемы и структуру детективного романа многие польские прозаики, пишущие на «производственные» темы — их произведения часто строятся как расследование причин и обстоятельств катастрофы на шахте, аварии на заводе, корабле и тому подобное,— а также авторы художественно-документальных произведений из истории Польши, из времен второй мировой войны. К форме детектива неоднократно обращался хорошо известный советским читателям фантаст Станислав Лем. Так, в переведенном на русский язык остросюжетном романе «Насморк» [4] писатель имитирует детектив. Расследуется таинственное преступление: герой и его помощники анализируют возможные причины происшествия, в романе намечен ложный след и наконец дается решение загадки. Загадка, правда, оказывается не столько детективной, сколько научной и социальной, но читателю это становится ясным лишь в конце увлекательного чтения. Напряжение поддерживается умело дозированной информацией об обстоятельствах поездки бывшего американского астронавта по следам загадочно погибшего человека. Кульминация нарастает в сцене террористического акта
 в римском аэропорту: здесь сосредоточены негативные, даже патологические черты жизни общества потребления, общества легализованного насилия, ответом этому обществу и является терроризм. Научные открытия в мире потребления и насилия используются для создания новых средств уничтожения людей, ученые не останавливаются перед опаснейшими экспериментами на людях, а бесконтрольная деятельность бизнесменов, заинтересованных лишь в наживе, приводит не только к разрушению среды обитания человека, но и к смерти людей.
 В итоге расследования «убийцей» нескольких человек оказывается современная химия, точнее, косметическая промышленность, и невероятное стечение ряда обстоятельств. Но это лишь на первый взгляд. Пусть не найден конкретный виновник — ответственность за гибель людей несет капиталистический строй.
 Использование атрибутов классического детективного романа в современной прозе разных тематических пластов свидетельствует о жизненности детективного жанра, эффективности его приемов. Но вместе с тем заставляет задуматься над дальнейшими путями его самостоятельно-го развития, над взаимоотношениями детективного жанра с другими литературными жанрами, от которых он в свою очередь немало заимствует. Традиционный детективный роман тоже не исчерпал своих возможностей. Характерные его особенности общеприняты, однако в самом жанре противоборствуют разные тенденции. Радикальный спор ведется о том, является ли детективный роман только развлечением для ума, логической головоломкой, сконструированной по определенным правилам, или же этот жанр способен в той или иной мере передать правду жизни.
 Выдающийся итальянский марксист Антонио Грамши отмечал, что уже на заре возникновения «в детективной литературе имелись два течения: одно — „механическое", сюжетное; другое — „художественное"» [5] . Блестящим и уже классическим образцом детективного романа-ребуса стали романы Агаты Кристи, однако многие произведения современных представителей этого течения ничего общего с литературой пе имеют. Идеальную модель, по мнению некоторых западных теоретиков, представляет собой детективный «роман» — папка с показаниями свидетелей, снимками отпечатков пальцев, заключениями экспертов-криминалистов и врачей, зафиксированными на месте преступления вещественными следами — окурками, пятнами крови, волосками и т. п. Задача читателя состоит в том, чтобы изучить все материалы и самому ответить на вопрос: кто убил? Для нетерпеливых читателей к «делу» может быть приложен конверт с верным решением ребуса. В таком «романе» вообще нет автора, повествователя и всего того, что связано с понятием «литература».
 Стремясь противостоять вырождению жанра, представители «художественного» течения стремятся продолжать традиции одного из родоначальников жанра — гениального (по словам А. В. Луначарского) Эдгара По. Эти традиции обогащают детективный роман бытовыми зарисовками, социальной и психологической мотивировкой событий, морально-философской проблематикой (характерный пример — творчество Сименона). Именно такого рода художественность ценил в творчестве английского мастера детективной прозы Г. К. Честертона А. В. Луначарский. Честертону, писал он, «блестящая форма остроумной детективной новеллы нужна для того, чтобы прикрыть ею социальную тенденцию, социальная тенденция у него на первом плане» [6] .
 По мнению Бертольта Брехта, большого знатока и ценителя жанра, полноценный детективный роман — это «особый срез реальной жизни». Причины его популярности Брехт видел в интеллектуальном удовлетворении, которое дает «установление причинности человеческих поступков», и в «тяге читателя к необычайным приключениям, к напряженности и т. п., которой он удовлетворяет. Он доставляет удовольствие уже тем, что показывает людей  действующих,  дает читателю возможность сопереживания действий» [7] .
 Все эти размышления по поводу жанра позволят нам более точно определить координаты современного польского детективного романа, его специфические черты, место и роль в движении жанра.
 Детективная проза в Польше весьма популярна — после войны было издано несколько сот произведений этого жанра, оригинальных польских и переводных. Большинство современных польских «детективистов» склоняются к брехтовскому пониманию детективного романа. В произведениях наиболее известных писателей этого жанра расследование преступления почти всегда ведется в исторически конкретных условиях жизни современной Польши, в определенной социальной среде.
 Таковы и включенные в предлагаемую книгу романы «Завещание самоубийцы» Ежи Эдигея и «Белое пальто в клетку» Казимежа Коркозовича. Соблюдая основные законы жанра, авторы этих романов затрагивают злободневные, часто болезненные проблемы жизни польского общества, выявляют социальную родословную преступников, показывая, что наличие частного сектора в польской экономике, особенно в ремесле, торговле, обслуживании, создает почву для расцвета буржуазно-собственнической психологии, для стремления к быстрому и незаконному обогащению, часто любой ценой, вплоть до самого тяжкого уголовного преступления.
 В романе Е. Эдигея, например, владелец (как потом выясняется, мнимый, но это не меняет сути дела) частного предприятия по производству предметов религиозного культа рассказывает: «Я не жалуюсь. С тех пор как существует мир, лучше всего можно заработать на предметах культа». За огромным состоянием, нажитым с помощью наемного труда, на эксплуатации религиозного сознания верующих, и охотится в романе преступник.
 Романы Эдигея и Коркозовича написаны в первой половине 70-х годов, однако затронутые в них социальные проблемы остаются актуальными и для сегодняшней Польши. Отмечая в феврале 1982 года на VII Пленуме ЦК ПОРП негативные явления в общественной жизни страны, Войцех Ярузельский говорил о том, что справедливое возмущение трудящихся вызывают «бюрократическая косность, тунеядство, спекуляция, взяточничество, обогащение не за счет труда, слишком высокие доходы по сравнению с вложенным трудом... В борьбе с преступными элементами мы будем непримиримыми и последовательными» [8] .
 Непримиримая и последовательная борьба польской милиции с уголовными преступниками, с расхитителями народных средств увлекательно описывается в романах польских прозаиков. Оба романа заканчиваются победой положительных героев, представителей власти и закона, что, конечно, вполне естественно, поскольку конечное торжество добра и правды — неотъемлемое свойство жанра детективного романа вообще. Именно поэтому М. Шагинян называла детективы «здоровым чтением» [9] . По примечательно, что в подавляющем большинстве польских детективных романов, как и в романах Эдигея и Коркозовича, добро и правду олицетворяют представители народной милиции, что дало основание некоторым польским критикам выделить жанровую разновидность — «польский милицейский роман». Это придает польскому детективному роману особый не только познавательный и воспитательный, но и моральный, отчасти даже морализа-торский пафос.
 Иногда морально-воспитательные сентенции в польском, романе звучат публицистически-назидательно, как, например, в размышлениях героя романа «Завещание самоубийцы» Е. Эдигея: «В борьбе между преступником или даже хорошо организованной бандой, с одной стороны, и аппаратом правосудия — с другой, все преимущества на стороне государственных сил. Рано или поздно преступнику не уйти от правосудия». В романе И. Хмелевской «Что сказал покойник», стоящем в этом ряду несколько особняком (о его специфике еще будет сказано), героиня, мечущаяся по странам Европы и Америки, доверяет только «родной польской милиции»: «Нет, в Польшу! Только в Польшу! Там нет преступных синдикатов. Там нормальная, честная, неподкупная милиция. Там много друзей, там покой и безопасность...»
 Разумеется, постановка социальных и моральных проблем, психологический анализ мотивов поступков, сознания человека, реалистическое жизнеописание для произведений этого жанра не самоцель. Эти вопросы куда успешнее решаются другими жанрами прозы. Детективный роман допускает много условностей, неприемлемых для «серьезной» реалистической литературы; события здесь конструируются и компонуются более или менее искусственно. Реальные элементы психологии, общественной жизни, экономики и т. д. важны лишь постольку, поскольку они образуют необходимый фон повествования, способствуют созданию тайны преступления и ее раскрытию.
 «Элементы действительности в такие романы включаются, но скорее можно сказать, что она вталкивается в повествование, врывается в него, обычно обосновываясь на второстепенных линиях, которые отражают жизнь, как небо надо льдами отражает их свинцовую белизну» [10] . Это замечание об условных жанрах, в том числе детективном романе, известного советского теоретика В. Шкловского применимо и к рассматриваемым произведениям, однако польские романисты сознательно стремятся к жизненной достоверности поступков своих героев, многих деталей, портретов, сцен, диалогов повествования, в целом заведомо условного, сконструированного часто (как у К. Коркозовича) недостаточно правдоподобно.
 Интересно мнение Е. Эдигея по поводу того, является ли детективный роман реалистическим произведением. В интервью, данном газете «Трибуна люду» по случаю исполняющегося в 1982 году семидесятилетия писателя, Ежи Эдигей без колебаний сказал: «Конечно, является. Если через тысячу лет кто-нибудь будет писать о нынешней повседневной жизни в Варшаве либо другом польском городе, лучшим источником описания улиц, трамваев, автомобилей, интерьера, одежды, обычаев будут детективные романы, ведь в них нельзя ошибаться в так называемых малых реалиях» [11] .
 Распространенным приемом приближения вымысла к жизни является изображение действия в реальных городах с подробным описанием улиц, домов, ресторанов, кафе, с точным указанием маршрутов автобусов, рейсов самолетов и т. п. Польские критики высчитали даже, что действие 60% польских детективных романов 1970-х годов происходит в Варшаве, в 20% случаев — в других городах, хорошо известных каждому поляку: Сопоте, Закопане, Вроцлаве и прочих,— и лишь в оставшихся 20% — «где-то в Польше».
 В Варшаве развертывается действие романов Эдигея и Коркозовича — ради убедительности повествования авторы широко используют варшавский «географический колорит». Вот один только из многих возможных примеров из романа «Завещание самоубийцы»: «На площади Люблинской Унии водитель облегченно вздохнул. Главная опасность миновала. На центральных улицах, несмотря на поздний час, было еще оживленное движение. Здесь была меньшая вероятность, что случайно задержат. Проехав спокойно Маршалковскую, он свернул в Иеро-золимские Аллеи, обогнул площадь и выехал на Новый Свят. Еще два поворота: первый на Фоксаль, потом на Коперника и затем вниз по Тамке.
 У статуи Сирены на берегу Вислы, видной издалека, машина остановилась».
 «Завещание самоубийцы» Е. Эдигея вообще можно считать «классическим» образцом современного польского детективного романа. Ежи Эдигей (псевдоним Ежи Корыцкого) — автор опытный и плодовитый, написавший начиная с 1963 года более сорока произведений этого жанра. В упомянутом интервью с писателем сообщается, что его книги переводились на семнадцать языков (в том числе на японский, монгольский, казахский), изданы общим тиражом более трех миллионов в Польше и более двух миллионов за рубежом. По числу переводов на другие языки Е, Эдигей уступает в польской литературе только С. Лему.
 Действие большинства его книг происходит в современной Польше. Мотивы преступлений берутся из жизни, по словам писателя, это, как правило, «месть, разоблачение позорящей тайны, подделка документов об образовании, понемногу уходящее в прошлое сведение счетов еще со времен гитлеровской оккупации Польши». Установка на типичность мотивов преступления, а также множество подробностей повседневного городского быта в романах Эдигея повышают к ним читательское доверие.
 Эмоциональное воздействие на читателя оказывает и обращение автора почти в каждом романе к трагической странице польской истории — годам второй мировой войны и оккупации Польши, к героическому Варшавскому восстанию 1944 года. Действие романа «Внезапная смерть болельщика» (1978) строится вокруг необъяснимого на первый взгляд убийства преуспевающего доцента. Выясняется, что причина убийства кроется в далеких годах войны, когда будущий доцент выдал своих товарищей по подпольной организации. В разговоре адвоката Рушинского (роман «Завещание самоубийцы») с одним из свидетелей по делу о завещании детально прослеживается ход боев на улицах Варшавы во время восстания. «Это уже история, давняя история, которую каждый объясняет по-своему,— говорит Рушинский в ответ на пространное изложение клиентом своей версии причин разгрома Варшавского восстания.— Я лично думаю, что судьба восстания решалась на Воле. Прорыв гитлеровцев по Вольской, Хлодной и Мировской к Саксонскому саду и дворцу Брюля предопределил судьбу всего дела. Захват немцами других районов уже был только вопросом времени». В этом же романе преступник использует факт из военной биографии одной из своих жертв, применяет нестандартное орудие убийства — не разорвавшиеся в годы войны авиабомбы. Отметим, кстати, изобретательность автора. В одном из лучших его романов, «Баба Яга теряет след» (1967), действие которого происходит в криминогенной среде частников-спекулянтов, роль «исполнителя» преступления отводится дрессированной собаке.
 В «Завещании самоубийцы» ярко проявилась отмеченная выше тенденция многих польских писателей: произведение Е. Эдигея насыщено элементами социального анализа, польской истории, автор стремится к воспитательному воздействию на читателя. При этом, как и положено в хорошем детективном романе, он заботится о хитроумных и логичных перипетиях сюжета, о том, чтобы читатель имел равные шансы с героем, ведущим расследование,— и тот и другой располагают равными сведениями для разгадки тайны преступления,— тщательно монтирует ложные следы, следит за тем, чтобы преступник с самого начала находился в поле зрения читателя, за прочими непреложными требованиями детектива, свод которых сам писатель охарактеризовал так: «Преступник не может быть болен психически или пьян, не может действовать с помощью сложных технических устройств. Он должен появиться уже в первых главах. Он должен быть разоблачен и наказан. Обязательное условие — показать, что преступление себя не оправдывает. Читатель должен начинать догадываться, кто убил, прочитав три четвертых романа, но окончательно утвердиться в подозрении лишь на последней странице».
 В этом своде требований не упомянут важнейший элемент — образ положительного героя. В отличие от многих других писателей у Эдигея нет постоянного героя-детектива, хотя во многих его книгах, начиная с романа-дебюта «Чек для «белого» ганга» (1963), в главной роли выступают майоры милиции, которые носят разные фамилии, но похожи друг на друга как две капли воды. Соблюдена «майорская» традиция и в «Завещании самоубийцы». Майор Лешек Калинович, «мужчина по-спортивному подтянутый, светловолосый и загорелый», как и его предшественники, как большинство работников милиции в польской детективной прозе, допоздна засиживается на работе, да и дома его «ждет толстая папка с документами, которые он должен просмотреть к завтрашнему дню», он не берет отпуска, он неудачлив в личной жизни («неудачный супружеский опыт»), но может быть галантным кавалером и, когда захочет, «интересным собеседником».
 В большинстве польских «милицейских романов», в том числе у Эдигея, действуют обычно трое представителей милиции: убеленный сединами полковник — воплощение жизненной мудрости и профессионального опыта (в «Завещании самоубийцы» существует, хотя и за кулисами, некий полковник Альбиновский), расторопный майор и менее расторопный капитан или поручик. Дополняет их добросовестный и честный служака-сержант, которому не хватает образования и знания всех деталей следствия.
 Подобных героев мы встречаем и в романе К. Коркозовича. Как будто не избежала шаблона и И. Хмелевская в романе «Что сказал покойник», где действуют те же полковник и майор, однако писательница, высмеивая многие штампы, иронизирует и над полковником, «старым, опытным волком» (как он себя называет), которого «обвели вокруг жальца». Впрочем, и Е. Эдигей в «Завещании самоубийцы» пытается освободиться от клише. В роли главного героя на сей раз выступает привлекательный адвокат Мечислав Рушинский, способный трезво и логично мыслить. Он тесно сотрудничает с майором Калиновичем, а затем, проводя расследование самостоятельно, успешно решает загадку завещания странного самоубийцы.
 Соблюдено одно из основных правил детективной «игры» и в романе К. Коркозовича «Белое пальто в клетку» — с самого начала очерчен круг лиц, подозреваемых в хищении крупной суммы денег из кассы одного предприятия и в убийстве вахтера. Правда, выбор читателю предоставляется небольшой, и, может быть, поэтому писатель пытается запутать расследование, нагнетая многочисленные убийства. Если в произведении Эдигея — при всей напряженности действия — привлекает в первую очередь логика размышлений адвоката-детектива, то в романе Коркозовича на первом плане оказывается событийная канва. Что ж, история детективного жанра знает немало примеров нагромождения убийств — это один из приемов, с помощью которого достигается нарочито условное изображение смерти, позволяющее избежать трагического восприятия ее читателем. Пожалуй, в романе Коркозовича преувеличена роль случайного стечения обстоятельств — случайные встречи, случайно подслушанные разговоры, случайно подсмотренная в окно сцена пытки, случайно похожие друг на друга женщины, у которых «совершенно одинаковый цвет волос и совершенно одинаковые стройные фигуры», и т. д. Это нарушает необходимое в детективном жанре правдоподобие в конструкции лабиринта ложных ходов следствия, из которого может вывести лишь путеводная нить логики.
 События в романе излагаются разными персонажами. Основной рассказ ведет всезнающий повествователь, который иногда неуместно забегает вперед и скрывает известные ему факты, чтобы потом удивить несведущего читателя. «Когда были изучены найденные пули, удалось без особого труда установить, кому принадлежит пистолет, из которого стреляли, а значит, и кто был виновником их смерти»,— заявляет, например, рассказчик где-то в середине романа. Впрочем, большая нагрузка падает на диалоги между представителями милиции, подозреваемыми, свидетелями и другими участниками событий. Диалоги сообщают действию необходимый динамизм (это характерно и для романа Е. Эдигея, и для польского детектива вообще). Основное повествование у Коркозовича перемежается записками одного из персонажей романа, ведущего расследование на свой страх и риск, ху-дожника Анатоля Сарны, которые не только двигают действие, но и создают шутливые, но психологически достоверные портреты самого Сарны, его невесты, его приятеля журналиста Кароля.
 Привлекателен и образ майора милиции Выдмы — для своего звания он «был довольно молод, лет тридцати с небольшим, с резкими сухими чертами лица и гладко зачесанными темными волосами. Мундир он надевал только в случае крайней необходимости. Предпочитал гражданский костюм, который всегда сидел на нем безукоризненно, привлекая внимание прекрасного пола».
 Конечно, такой образ героя — не новость в польском детективном романе, в котором частенько герой наряду с интеллектуальными достоинствами еще и внешне обаятелен. «Худой, седоватый, весьма привлекательный мужчина, словно сошедший с обложки модного английского журнала»,— описывается майор Выдма в другом месте романа. Но обаятельный майор умеет действовать решительно и целеустремленно, что и приводит после разных осложнений к разоблачению и поимке опасного преступника. Упоминается в романе и курирующий следствие полковник, «наш старик» (как любовно называют ого подчиненные), который все происходящее воспринимает «поразительно спокойно». Он не перегружает своих работников ценными указаниями (в этом явное отступление от распространенной схемы) и проявляет к ним «подозрительную благосклонность», заранее предполагая, что его люди в конце концов обязательно распутают сложный клубок.
 Как ни условен образ положительного героя у Коркозовича, но именно здесь принципиальное отличие его прозы от «черного романа» преступления, хотя кое в чем и близкого ему по колориту. Герой «черного романа» обладает в меньшей степени умом, в большей — силой и ловкостью, а прежде всего незаурядным цинизмом и жестокостью. Ведя борьбу с преступным миром, он сам балансирует на грани преступления, часто переходит за эту грань.
 Остроумный шарж на «черный роман», на «роман ужасов» создает Иоанна Хмелевская, шарж настолько изобретательный и тонкий, что увлеченный крутыми поворотами сюжета читатель может не сразу осознать пародийную направленность произведения.
 И. Хмелевская за двадцать лет работы в жанре детективного романа издала немало книг, пользующихся заслуженной популярностью в Польше. В ее романах, таких, как «Все мы под подозрением» (1966), «Что сказал покойник» (1972), «Все в красном цвете» (1974), «Роман всех времен» (1975) и другие, привлекает не столько загадка преступления, сколько сам способ развития действия, иронично-шутливая манера повествования, что в сочетании с острой наблюдательностью над человеческими слабостями, привычками и обычаями придает ее книгам черты юмористического и сатирического бытового повествования. Читатель редко может удержаться от смеха, читая Хмелевскую,— вот единодушное и обоснованное мнение польской критики о ее книгах.
 Занимательная интрига пронизана искрометным юмором, иронией и самоиронией. Самоиронией, потому что повествователь и главная героиня писательницы — Иоанна Хмелевская, симпатичная молодая особа, обладающая необыкновенными способностями впутываться в необыкновенные ситуации и рискованные приключения, не теряющая при этом самообладания и чувства юмора, неустанно подтрунивающая над собой и окружающими.
 Роман «Что сказал покойник» характерен для творчества писательницы. Как уже известно читателю, он начинается с того, что героиню похищает в Дании международная шайка гангстеров и самолетом вывозит в Южную Америку. Темп и напряженность действия возрастают с каждой главой, с героиней происходят совершенно невероятные приключения. Неистощимая фантазия автора, кажется, не знает границ. Побеги и пытки, перестрелки и убийства, переодевания, предательства и измены, любовные истории, дворцы и сырые подземелья, яхты, лимузины, игра в прятки с вертолетом и даже морской бой, который героиня успешно ведет в одиночку на похищенной у гангстеров чудо-яхте.
 Хмелевская мастерски создает сцены и ситуации, которые сделали бы честь авторам многих «черных романов», но ее прозу отличает великолепный юмор, писательница вышучивает все несообразности приемов, с помощью которых в «черном романе» рисуются похождения суперменов,— взять хотя бы эпизод, когда героиня, располагая одним лишь вязальным крючком, делает подкоп из подземелья средневекового замка во Франции, куда ее заточили гангстеры.
 Роман остроумен и забавен еще и потому, что И. Хмелевская подсмеивается и над собой, точнее говоря, над присущими ее обаятельной героине стереотипами образа мышления и поведения, которые принято считать привилегией слабого пола: любовью к сплетням, к тряпкам, преувеличенной заботой о своей внешности, поспешными умозаключениями, «женской» логикой, влюбчивостью и т. д.
 В современной польской прозе, отличающейся богатством творческих индивидуальностей, проблемным, стилевым и тематическим разнообразием, детективный роман занимает сравнительно скромное место, хотя в 60— 70-е годы он заметно упрочил свои позиции, привлекая к себе все большее внимание. Советскому читателю небезынтересно было познакомиться с публикуемыми в этом сборнике романами трех писателей, представляющих польскую литературу детективного жанра.
   В. Хорее