--------------------------------------------- Аббасзаде Гусейн Цветы полевые Гусейн Аббасзаде ЦВЕТЫ ПОЛЕВЫЕ Пучок полевых цветов продержался у меня несколько дней. Не раз медсестра меняла по моей просьбе воду в баночке, чтоб не увяли,- я бы сохранил их дольше, но что поделать, цветы не вечны. Очень дороги были они для меня. И хотя немало утекло воды с того далекого дня, они все еще стоят перед глазами, и я поныне вижу их краски и слышу их аромат. И душа хранит память о них. ...Было раннее утро. Нас всполошил и разбудил грохот пальбы. В купе нас было четверо раненых офицеров - двое расположились на верхних полках, двое - на нижних. Все четверо вскинули головы и ошарашено переглянулись. - Что за пальба? - Что-то стряслось... - Да, попусту палить не станут. - Добром бы обернулось... Наш санитарный поезд стоял на станции Кавказская. Вагоны были битком набиты ранеными. Поезд шел из Германии. Нас везли в госпиталь-стационар; по слухам, в какой-то курортный город. Вдруг  за окнами прокатилось неистовое, ликующее: - Победа!.. Поб-е-еда! - Братцы, война кончилась! - Поздравляем! - Ура-а-а! Лежавший на верхней полке капитан Сарвар Аскеров, перегнувшись, подобрал шторку на окне, окинул взглядом вокзал: - Все обнимаются... целуются... Похоже, и впрямь победа... Забежала медсестра: - Ребята, не волнуйтесь. Это наши палят, свои! С победой вас! У всех на глаза навернулись слезы. Четыре года мы ждали этого дня, и нам все еще не верилось, что он наступил, что пушки умолкнут, не будут рваться снаряды, не будут рушиться города, не будет раненых и убитых. Вскоре привокзальная площадь кипела от народа. Запела гармонь, послышались песни. Люди заполонили перрон, окрестные улицы. Веселились, плясали, смеялись и плакали. Как было усидеть в вагоне? Легкораненые, накинув халаты, вышли на перрон и присоединились к пляшущим и поющим. Вышел и Сарвар - он горел в танке, рука была опалена, но ноги целы. Вышли и двое других офицеров - у одного было пулевое ранение в плечо, у другого - в бедро. Я остался в купе один, загипсованный но пояс. Как я завидовал своим товарищам! Ну, хоть бы приподняться, хоть бы выглянуть в окно, полюбоваться на толпу ликующих, на торжествующий народ! Но ведь и я живой, черт возьми! Что греха таить, бывали за эти четыре года минуты, когда казалось - конец, не выжить, не дожить... Победа казалась несбыточным сном... Но, слава богу, эти минуты затмения надежды позади, надежда сбылась. Настал долгожданный праздник. Я дожил до него, раненый-перераненый, какой-никакой, а живой. Я увижу родной Баку, наш дом, маму, сестру... Мама проводила троих сыновей на фронт... Вернусь только я один. Хорошо, хоть один сын вернется, хоть один... Бедная мама... Все дрогнуло во мне, все перемешалось, радость и горечь. Комок подкатил к горлу. И я заплакал. Как мальчишка, навзрыд. Никогда я так не плакал - ни до, ни после этого. В коридоре вагона поднялся шум, топот. Станционный народ вломился в вагоны - поздравить тяжелораненых. В наше купе вошла седая старушка с курносым мальчуганом лет шести-семи с пшеничными волосами. У малыша в ручонке - свежие полевые цветы. Он, видно, плакал и прятал лицо, уткнувшись в протянутый букет. Душистые лепестки осушили мои ресницы. - Поздравляю, сынок, с победой,- проговорила старушка, поцеловала меня, как родного, извлекла из корзины вареного цыпленка, пасхальные крашеные яйца и кулич.- Бери, ешь... Ты ведь, наверно, крови-то потерял сколько. Подкрепиться надо... Слава богу, пришел конец мукам и слезам нашим... Не сиротить уже войне людей...- Она показала глазами на малыша, который встал на цыпочки и через окно наблюдал перронное ликование, понизила голос до шепота: - Вот он... Никого не осталось на белом свете, фашист проклятый осиротил. Я его и призрела. Думает, бабка я ему... Ох, горе-горюшко... Я погладил пшеничные вихры малыша. - Любишь бабушку? Малыш приник к женщине. - Да. - И я люблю моего Алешку,- сказала старушка.- У меня тоже никого нет, кроме него. Вырастила сыночка одного - в сорок втором в Крыму погиб. Малыш вскинул синие глаза: - Бабушка, ты про папу говоришь? Старуха вздрогнула и не сразу нашлась: - Да, детка, про папу... На вокзале ударили в колокол. Товарищи мои вернулись в купе. Медсестра мимоходом бросила: - Бабушка, сходите, эшелон отправляется! Они вышли, мальчуган напоследок обернулся: - Дяденьки, вы в окно поглядите, я вам рукой помашу. - Ладно, Алеша,- пообещал я. Сарвар стал у окна, подождал, пока малыш с бабушкой поравняются с нашим окном, и помахал им рукой на прощанье. Я их не видел, но в гомоне взрослых голосов услышал тонкий и звонкий крик: - Счастливого пути, дяденьки! Поезд медленно тронулся с места. Легкий аромат свежих цветов заструился в купе, перекрывая запах йода и табачного дыма. Я подумал, что в этой затхлости цветы  протянут  недолго,  и  попросил  "ходячего"  капитана взять у медсестры кружку воды. Колеса застучали чаще и громче.