--------------------------------------------- Горький Максим Делёж А.М.Горький Делёж От церкви на площадь падала большая и густая тень. Недавно перестал идти обильный летний дождь, и между выбоинами в мостовой площади скопились маленькие лужицы воды. Тусклые там, где их покрывала тень от церкви, они отливали серебром вне границ тени, отражая в себе лучи луны - полной, яркой и неподвижно стоявшей в мягком синем небе. Отошла всенощная, и через площадь в разные стороны расходились тёмные фигуры людей. Они, осторожно обходя лужи, пропадали в улицах - пяти узких каналах, выходивших на площадь. И вот на ней стало пусто, тихо и печально. Тогда в тени около церковной паперти раздался слабый звук металла, упавшего на камни, и откуда-то вышла маленькая фигурка. Она, странно подпрыгивая, побежала по мостовой и вдруг уменьшилась - не то наклонилась, не то упала на землю. В то же время из одной улицы появилась крупная, немного согнутая фигура человека и, медленно шагая, направилась в сторону первой. Шла она, не разбирая дороги, и лужицы воды то и дело всхлипывали под её ногами, разбрызгиваясь по сторонам. Вот они обе сошлись в одну массу, - вторая фигура скрыла собой первую, изогнувшись над ней. - Ты чего шаришь? - раздался хриплый, надтреснутый бас. - Пятачок! - ответил звонкий детский альт, озабоченно и тревожно. Стал считать, сколько всего, а он, еретик, вырвался из рук, да и покатился. Сколько вот ищу! Ах ты! - Верно знаешь - пятачок? - меланхолично спросил бас. - Ну, ещё бы! Она всегда пятачок даёт... Это вот её и был. - Кто - она? - Она-то? Барыня такая... - И всегда пятачок? - вздохнул большой. - Всегда... - кратко и озабоченно кинул мальчик. И всё так же плотно слитые в густое тёмное пятно, они оба замолкли, тщательно шаря по земле. - Не найти! Вода. Грязь. А монета крупная. Жаль! - проговорил бас, вздохнул и выпрямился. - А наплевать ин! - вдруг решил маленький и тоже встал во весь рост. Он был горбат, а его собеседник высок, тонок и странно съёжен. Казалось, что его сильно ударили сверху по голове и она у него глубоко вошла в плечи. - Наплевать? - задумчиво переспросил он. - Ишь ты! Много, значит, насбирал? - Ежели без пятачка - двадцать две! - самодовольно ответил горбун. - Хорошо дают, значит! А вот мне - не везёт! Ступай, говорят, работай. В трудолюбивый дом. Вроде как бы в тюрьму. Хе! Разве я могу... со всякой рванью? Ты мал вот... ничего не понимаешь. Он заговорил обиженным тоном, а кончил уже с раздражением. Оба они стояли неподвижно друг против друга. - Этто меня сцопали в дом-то, - оживлённо заговорил горбатый мальчик. - Привёл бутошник... а там этакой дяденька в очках. Бутошник говорит: "Вот, говорит, ваше благородие, - поймал! Получите!" Тот меня сейчас же мочало щипать засадил. Жарко. Беда! В глаза, в нос - пыль лезет. Уж я чихал, чихал! Ах ты! - И мальчик засмеялся, вспомнив, как он чихал. - Ну? - с интересом спросил большой. - Ничего. Убёг на другой день. - Убёг? - Убёг... - Ага! Вот видишь ты! - с большим торжеством в тоне заявил большой, но не пояснил, что именно нужно было тут видеть. Где-то в одной из улиц раздались дребезжащие звуки трещотки ночного сторожа. Вслед за ними раздался удар в колокол. Печальный медный звук, волнуясь, поплыл в воздухе, медленно угасая и точно жалуясь на что-то. - Идти уж! - сказал мальчик и двинулся вперёд. - Ты куда? Квартира - мать-отец есть, али так где? - спросил его собеседник, крупно шагая рядом с ним. - Я-то? Так. Мать померла в холеру. Я тут у тётки. - Родная? - Тётка-то? Нету. Где уж ей? Так, злая пьяница... - ответил мальчик, очевидно, имевший высокое мнение о родных. - Бьёт? - Ищо бы! Вот как дует... Чем попадя... - Это уж всегда так, - утешил его спутник. Они вошли в узкую улицу и медленно шагали вдоль её, держась тени зданий... Кругом было пустынно и темно. Где-то громкий дребезг пролётки нахально врывался в печальную тишину ночи... - А отец? - Отца-то не было... - равнодушно ответил мальчик. - А! Бывает и это. Часто бывает. У нас тоже вот горничная - родила сына, а отца нет! Почему такое? Где? Тю-тю! - юмористически печально рассказал старший из спутников. Мальчик тихо рассмеялся и, помолчав, задумчиво проговорил: - В нашей улице много ребят, которые без отцов родились. Это вот потому всё, что уж больно свободно матери-то ихи гуляли, - тоном взрослого и не без цинизма кончил он. - Верно! А ты из какой улицы?.. - Я? Из Полевой. А ты? - А я с той, на которой лучше. У меня, брат, нет квартиры-то. Была она... да вчера выгнали вот... - А ты кто? - тихо спросил мальчик, поднимая голову и заглядывая в лицо своему спутнику. - Я, брат, лакей был... Ха-ароший лакей! Большие жалованья получал. Ну... спился. От хорошей жизни... спился. Где бы держаться мне за фарт и руками и зубами, - я зачертил вовсю. Потому - скучно жить... И больше ничего... Я и давай пить. Попил - и пропал. Здорово попил! Учись вот... Мальчик молчал, должно быть, думая, чему можно учиться в этом рассказе. И его спутник тоже молчал. Так прошли сажен десять... - Мальчик! - вдруг тихо и просительно начал бывший лакей и почему-то оборвался. - А? - И мальчик, шагавший задумчиво и неторопливо, приподнял голову. - Вот что, мальчик... Дал бы ты мне немного милостыни-то? а?.. - Ишь ты! - сказал мальчик, сухо усмехаясь. Потом он оттолкнулся в сторону от спутника и, весь съёжившись, встал у тумбочки, облокотясь на неё и с усмешкой недоверчивого ожидания глядя на своего собеседника. Тот - тоже остановился и зачем-то поправил рваный картуз на своей голове, не переставая говорить: - Ты рассуди, милый... Отдашь ты деньги своей скаредной тётке. Ну, что ей?.. Пропьёт ведь.. А избить тебя - изобьёт, так ты лучше сам первый сделай ей на зло. А я бы поесть купил чего... И выпил бы тоже, за три копейки, например. Давно я не пил. Ни капельки не пил, брат! - с дрожью в голосе закончил он... Мальчик вдруг пошёл прочь от него через дорогу на другую сторону улицы. Когда он, колыхаясь на изогнутых рахитом ногах и выпятив вперёд свой острый горб, вошёл в полосу света от фонаря, - на мостовую легла чёрная уродливая тень, легла и исчезла, точно влажная земля растворила и впитала её в себя. У панели он встал и оглянулся на лакея, смотревшего ему вслед, вытянув шею... - Не дашь? - раздалось на улице безнадёжно, укоряюще и робко. Раздалось и замерло среди тяжёлых зданий, холодно смотревших друг на друга светлыми пятнами окон, похожими по своему тусклому блеску на глаза слепцов. Лакей нерешительно тоже стал переходить улицу. - Изобьёт уж больно, коли мало-то принесёшь... - задумчиво произнёс маленький горбун навстречу ему. - Да ты немного! - чуть не шёпотом говорил лакей. - Дай пятак, и будет с меня! За три выпью, а на две хлеба съем... а? Горбун поднёс руки к своему лицу и стал пристально смотреть в них. И тоже что-то шептал. Послышался звон медных монет. - Пять... три... восемь... семишник... Давай пополам! Чёрт с ней. Пусть её лопнет со зла. Вздует, так вздует... Айда! На-ка! Одиннадцать все! - с удовольствием сказал он, протягивая руку. - Ах ты! Вот мне... и праздник! Спасибо, брат! Вот так - ты! Н-ну! Как я теперь хвачу за пять? Ах ты, цыплёнок! - радостно и смущённо забормотал лакей... И вдруг он странно изогнулся и сорвался с места так быстро, как будто его больно ударили по животу... Горбун отшатнулся в сторону от него. Но он уже исчез, припрыгивая на ходу. Мальчик посмотрел ему вслед и молча пошёл по улице в сторону, противоположную той, где исчез лакей. Скоро и сам он исчез во тьме улицы. А на улице было пустынно и темно, и всё так же равнодушно и холодно большие белые дома смотрели друг на друга своими слепыми стеклянными глазами... И всё кругом было тихо и печально. 1895 г. ПРИМЕЧАНИЯ Впервые напечатано в "Самарской газете", 1895, номер 62, 19 марта, в серии рассказов "Теневые картинки". В собрания сочинений не включалось. Печатается по тексту "Самарской газеты".