---------------------------------------------


 Маргарет Миллар
 Стены слушают



 Глава 1


 Консуэла отдыхала в чулане для щеток и прислушивалась к спору двух американок в четыреста четвертом номере. Чулан был тесен, как дорога в рай. Пахло политурой для мебели, хлоркой и самой Консуэлой. Но не эти пустяки портили ее сиесту. Трудно было понять, о чем шел спор. Деньги? Любовь? Что еще? – недоумевала Консуэла, вытирая лоб и шею одним из чистых полотенец, предназначенных для ванных комнат. Их полагалось разнести по номерам ровно в шесть.
 Между тем было уже семь. Расправив и сложив полотенце, Консуэла положила его в стопку. Хозяин-то прямо не в себе насчет чистых полотенец и точного времени. Про Консуэлу этого не скажешь. Парочка микробов никому не повредит. Особенно если не подозреваешь об их присутствии. А что такое час, туда или сюда, перед лицом вечности?
 Хозяин, сеньор Эскамильо, каждый месяц загонял свое стадо домашней челяди в один из банкетных залов и лаял вслед, как нервный терьер:
 – Теперь извольте слушать. Поступили жалобы. Да, жалобы! И вот, значит, мы снова здесь, и я снова повторяю: американцы, значит, наши самые ценные постояльцы. Мы должны заботиться о них. Должны всегда говорить по-американски. Да что там говорить, думать по-американски. Значит, так. Что особенно ненавидят американцы? Они ненавидят микробов. Значит, мы им микробов не даем. А даем чистые полотенца. Чистые полотенца дважды в день и абсолютно без микробов. Теперь, значит, о воде. Они вас станут спрашивать про воду, а вы отвечайте, что вода из-под крана – чистейшая вода во всем городе Мехико. Имеются, значит, вопросы?
 У Консуэлы была тьма вопросов. Ну хотя бы почему сам хозяин держит у себя в конторе бутылки с питьевой водой? Но из чувства самосохранения приходилось молчать. Она нуждалась в работе. Ее сожитель был склонен посещать ипподром и ставить не на ту лошадь, выбирать в лотерее невыигрышный номер и поддерживать не того игрока в guinila [1] .
 Спор двух женщин продолжался. Может, спорили все-таки о любви? Не похоже, решила Консуэла. Лифтер Педро, он же главный шпион отеля, обращаясь к американкам, называл их сеньорами. Как видно, где-то у них были мужья, а сами американки приехали в город отдохнуть.
 Деньги? Тоже вряд ли. Обе выглядели состоятельными дамами. Та, что повыше (подруга называет ее Уильма), носит длинное манто из меха норки. Никогда его, кстати, не снимает, даже спускаясь к завтраку. Она шествует по коридору, звякая браслетами, и это делает ее похожей на троллейбус. В номере отеля она ничего не оставляет, кроме замкнутого на ключ портфеля. Консуэла, по заведенному порядку, обыскала все ящики в бюро, – они пустовали, как сердце грешника. Запертый портфель и пустые ящики, естественно, разочаровали Консуэлу: она заметно усовершенствовала свой гардероб за те месяцы, что работала в отеле. На самом деле, присваивая чью-то лишнюю одежду, вовсе еще не воруешь. Скорее поступаешь благоразумно, даже справедливо. Если некоторые чересчур богаты, а другие слишком бедны, это надо хоть немного уравновесить. Вот Консуэла и взяла это на себя.
 – Все под замком, – досадовала она, устраиваясь поудобнее между щеток. – А уж эти браслеты! Только и слышно: кланк, кланк, кланк.
 Взяв из стопки четыре верхних полотенца, она повесила их через левое плечо и вышла в холл: красивая молодая женщина с надменно вздернутой головой. Уверенная походка и небрежное обращение с полотенцами делали ее похожей на спортсмена, направляющегося в душ после хорошо проведенного дня на теннисном корте или на футбольном поле.
 У дверей четыреста четвертого она задержалась и прислушалась. Но даже ушами лисицы можно было расслышать лишь грохот машин, проходящих по проспекту внизу. Казалось, весь город куда-то спешил, и Консуэле захотелось сбежать по черной лестнице и пойти со всеми. Ее широкие, плоскостопные ноги в соломенных эспадрильях так и рвались на улицу. Но вместо того стояли неподвижно перед дверью четыреста четвертого, пока та, что повыше, Уильма, не распахнула дверь.
 Она уже переоделась к обеду в шелковый ярко-красный костюм. Каждый локон, каждое кольцо, каждый браслет был на месте. Но загримироваться она успела лишь наполовину; потому один глаз был тускл и бледен, как у рыбы, а второй сверкал позолоченным веком и черной бахромой ресниц под немыслимо задорной аркой брови. Консуэле пришлось отметить, что, когда покраска будет завершена, дама сделается импозантной – в стиле женщины, которой не приходится ловить взгляд официанта, поскольку этот взгляд уже на ней.
 "Но она не hembra [2] , – подумала Консуэла. – У нее грудей не больше, чем у быка. Пусть себе держит под замком белье. Мне оно все равно не подошло бы".
 И Консуэла, будучи явной hembra, если не попросту толстухой, выпятила грудь и раскачала бедра, прежде чем переступить порог.
 – Ах, это вы, – сказала Уильма. – Опять!
 Она раздраженно повернулась к своей спутнице:
 – Похоже, всякий раз, стоит мне вздохнуть, здесь кто-нибудь вьется вокруг, перестилая постели или меняя полотенца. У нас тут столько же одиночества, сколько в больничной палате.
 Эми Келлог, стоя у окна, издала звук беспомощного протеста, нечто вроде сочетания из "ш-ш" и "о, дорогая". Звук, несомненно, принадлежал Эми, в нем отозвалась ее личность. Опытный человек уловил бы тут эхо слов, произнести которые ей недоставало духу в течение всей жизни, будь они обращены к родителям или к брату Джиллу, к мужу Руперту, к давней подруге Уильме. Как постоянно внушал ей Джилл, она не делалась моложе. Ей пора было занять прочную позицию, набраться решимости и стать деловитой. "Не позволяй людям топтаться по тебе, – повторял он, притом что его собственные башмаки топтались, скрипели, перемалывали. – Решай все сама". Но стоило ей принять решение, его отшвыривали или улучшали, как нелепую и уродливую игрушку, которую ребенок смастерил сам.
 Прилаживая второе золотое веко, Уильма заявила:
 – У меня впечатление, будто кто-то за мной следит.
 – Они просто стараются обслужить получше.
 – Полотенца, которые она принесла утром, воняли.
 – Я не заметила.
 – Ты куришь. У тебя не все ладно с обонянием. Мое – в порядке. Полотенца воняли.
 – Я хотела бы, чтобы ты... Тебе не кажется, что не стоит так говорить при этой девушке?
 – Она не понимает.
 – Но в бюро путешествий заверяли, что все служащие отеля говорят по-английски.
 – Бюро путешествий находится в Сан-Франциско. Мы – здесь.
 Уильма произнесла "здесь", как будто думала сказать: "преисподняя".
 – Если она может говорить по-английски, почему она молчит? "Хотелось бы тебе знать", – подумала Консуэла, небрежно обдавая раковину струей холодной воды. Ей ли не говорить по-английски, ха! Это ей-то, жившей в Лос-Анджелесе, пока иммиграционные власти не схватились с ее отцом и не выслали назад все семейство в автобусе, битком набитом "мокрыми спинами", как дразнили мексиканцев, переплывавших в Америку через реку Рио-Гранде. Ей, у кого дружок чистой воды американец. Ей, кому завидует вся округа, потому что в один прекрасный день она, выиграв на скачках и в лотерее, вернется в Лос-Анджелес и будет гулять посреди кинозвезд. Не говорит по-английски! "Накося, выкуси, Уильма, у кого грудей поменьше, чем у быка!"
 – Она прехорошенькая, – сказала Эми. – Ты не находишь?
 – Не заметила.
 – Она ужасно хороша, – повторила Эми, разглядывая отражение Консуэлы в зеркале ванной комнаты и пробуя уловить краску смущения, сверкнувший взгляд, как доказательство того, что девушка их понимает.
 Но Консуэла умела притворяться куда лучше, чем думала Эми. Она вышла из ванной, вежливо улыбаясь, перестелила обе постели и старательно взбила подушки. Для Консуэлы притворство было игрой. Игрой опасной: ведь американки могли пожаловаться хозяину отеля, а тот знал, что она превосходно владеет английским. Но она не могла отказать себе в этом удовольствии, как не могла не стащить хорошенькие нейлоновые трусики, крикливо расцвеченный кушак или пару кружевных штанишек.
 Эми, немного знавшая правила игры, спросила:
 – Как вас зовут? Вы говорите по-английски?
 Консуэла ухмыльнулась, поежилась и развела руки. Потом повернулась так стремительно, что ее эспадрильи протестующе скрипнули, и в следующий момент понеслась вниз, через холл, в чулан для хранения щеток. Улыбка соскользнула с ее лица, горло сдавило как туго закупоренную бутылку. В тесной темноте чулана она, не зная зачем, перекрестилась.
 – Я не доверяю этой девчонке, – сказала Уильма.
 – Можно перебраться в другой отель.
 – Они все одинаковы. Страна сплошь развращена.
 – Мы здесь всего второй день. Не думаешь ли ты?..
 – Мне незачем думать. Достаточно внюхаться. Разврат всегда воняет.
 Голос Уильмы звучал решительно, как всегда, когда она бывала не права или не уверена в себе. Она завершила макияж, поместив губной помадой точечку во внутренние уголки глаз. Эми наблюдала за ней, надеясь, что "нервы" Уильмы больше не сорвутся. Впрочем, кое-какие признаки уже были налицо, словно первая струйка дыма над вулканом: дрожащие руки, затрудненное дыхание, подозрительность.
 Для Уильмы это был тяжелый год: развод (второй уже), смерть родителей в разбившемся самолете, приступ пневмонии. Она рассчитывала, что отдых в Мексике поможет забыться. Вместо того она все привезла с собой. "Включая меня, – угрюмо подумала Эми. – Что ж, не было никакой необходимости ехать. Руперт сказал, что я делаю ошибку, а Джилл назвал дурочкой. Но у Уильмы никого же, кроме меня, не осталось".
 Уильма отвернулась от зеркала:
 – Я похожа на старую ведьму.
 Струйка дыма сгустилась в облако.
 – Неправда, – сказала Эми. – Мне жаль, что назвала тебя капризулей. Я считаю...
 – Этот костюм болтается на мне, как на вешалке.
 – Прелестный костюм.
 – Конечно, прелестный. Прекрасный костюм. Его портит старая ведьма, на которую он надет.
 – Не надо так говорить. Тебе же только тридцать три года.
 – Только! Я катастрофически похудела. Прямо какая-то палка.
 Уильма с размаху уселась на одну из кроватей.
 – Мне нехорошо.
 – Как именно? Опять голова?
 – Живот! О Господи! Прямо точно меня отравили.
 – Отравили? Послушай, Уильма, не надо придумывать.
 – Я знаю, знаю. Но мне так плохо.
 Она опрокинулась поперек кровати, схватившись руками за живот.
 – Я вызову врача.
 – Нет, нет, я не доверяю иностранцам.
 – Я не могу сидеть, сложив руки, и смотреть, как ты мучаешься.
 – Боже, я умираю. Не могу вздохнуть...
 Ее стоны отдавались в чулане для щеток. Консуэла прижалась к прослушиваемой стене, неподвижна и настороженная, словно ящерица на накаленной солнцем скале.




 Глава 2


 Доктор пришел около восьми часов – бойкий невысокий человек с красной камелией в петлице. Казалось, он заранее знал, что встретит, и, бегло осмотрев Уильму, задал несколько кратких вопросов. Потом заставил ее принять крошечную красную пилюлю и чайную ложку вязкой жидкости персикового цвета. Остатки он положил на бюро и посоветовал повторить прием. Пройдя с Эми в гостиную, примыкавшую к спальне, он сказал:
 – Ваша приятельница, миссис Виат, чрезвычайно нервна.
 – Да, я знаю.
 – Уверяет, что ее отравили.
 – Ах, это просто нервы.
 – Не думаю.
 – Кому нужно отравлять бедную Уильму!
 – Нет? Ну, это меня не касается. – Доктор улыбнулся. У него были дружелюбные глаза, лучистые и синие, как васильки. – А ведь она действительно отравлена. Ее болезнь обычна для приезжих и среди других, менее пристойных названий, именуется туристой.
 – Вода?..
 – Вода тоже. Но, кроме того, смена диеты, безрассудное питание, высота над уровнем моря. Я оставил ей лекарство – новый антибиотик, который наладит проблему ее пищеварения. Другое дело – высота. Ее не изменить даже в угоду туризму. Здесь вы очутились на высоте около семи тысяч четырехсот футов, а ведь привыкли к морскому климату, если не ошибаюсь – Сан-Франциско?
 – Да.
 – Это особенно отзывается на вашей приятельнице, потому что у нее повышенное давление. Такие люди неумеренно активны, а на нашей высоте это более чем неблагоразумно. Миссис Виат должна быть осторожней. Внушите ей это.
 Эми промолчала. Никому никогда не удавалось что бы то ни было внушить Уильме. Она только вздохнула. Но доктор как будто понял.
 – Все-таки объясните ей кое-что, – посоветовал он. – Мои соотечественники соблюдают сиесту не просто от лени, как считают газетные юмористы. Сиеста разумно сохраняет здоровье при нашем образе жизни. Вы должны повлиять на вашу приятельницу.
 – Уильма не любит лежать днем. Называет это пустой тратой времени.
 – В каком-то смысле она права. Но немножко полениться ей как раз не вредно.
 – Что ж, постараюсь, – сказала Эми таким тоном, как если бы ее лучшее немногим отличалось от худшего. Ей-то самой казалось, что оба эти начала сопутствуют одно другому. У нее лучшее часто оборачивалось катастрофой, тогда как худшее оказывалось вовсе не таким уж плохим.
 Глаза доктора скользнули по ее лицу, как бы читая невидимые строчки.
 – Есть еще одна возможность, – сказал он. – Если вы никуда не торопитесь.
 – Какая возможность?
 – Вы можете спуститься на несколько дней в Куэрнаваку, чтобы ваша приятельница постепенно акклиматизировалась.
 – Назовите, пожалуйста, по буквам.
 Он назвал, и она записала в маленький блокнот, к металлической обложке которого магнитом прикреплялось перо. Руперт подарил ей этот набор, потому что она вечно теряла перья и записывала карандашом для бровей, а то и губной помадой. Последние записки приходилось сокращать: "Р: П. в П. з. в. с М. С. в. Э.". Только Руперт умел расшифровать, что это означало: "Пошла в Парк золотых ворот прогулять шотландского терьера Мака и скоро вернусь. Эми".
 – Куэрнавака, – повторил доктор. – Туда всего час езды. Но она на три тысячи футов ближе к уровню моря. Славный городок, приятный климат.
 – Когда Уильма проснется, я ей расскажу.
 – Она, наверно, не проснется раньше завтрашнего утра.
 – Она еще не обедала.
 – Думаю, ей это не во вред, – сухо усмехнулся доктор. – Зато, судя по всему, вам не мешало бы поесть...
 Но Эми казалось бессердечным признаться, что проголодалась, и она отрицательно покачала головой:
 – Ах, нет, я совсем не голодна.
 – Ресторан открыт до двенадцати ночи. Избегайте есть сырые фрукты и овощи. Хорош был бы бифштекс, но без приправ. Виски и сода. И никаких хитроумных коктейлей.
 – Я не могу бросить Уильму.
 – Почему?
 – Вдруг она проснется, и ей понадобится помощь.
 – Она не проснется.
 Доктор взял свой чемоданчик, решительно направился к двери и, отворив ее, сказал:
 – Спокойной ночи, миссис Келлог.
 – Я... Мы еще не расплатились с вами...
 – Плата за визит войдет в счет гостиницы.
 – О! Хорошо. Благодарю вас очень, доктор...
 – Лопес.
 Сдержанно поклонившись, он протянул свою визитную карточку и уверенно хлопнул дверью, словно доказывая, что Уильму сейчас не разбудить.
 На карточке значилось: "Доктор Эрнест Лопес. Паско-Реформа, 510. Тел. 11-24-14".
 Доктор оставил за собой слабый запах дезинфекции. Пока он находился в комнате, запах успокоительно действовал на Эми: микробы погибали, вирусы так и валились по сторонам, скверные букашки испускали последний вздох. В отсутствии доктора запах беспокоил, как если бы им пытались приглушить застарелые, более тонкие запахи гнили.
 Эми пересекла комнату и открыла зарешеченную дверь балкона. Внизу оглушительно гремел проспект. Казалось, весь город, отдохнув и посвежев после сиесты, внезапно вырвался наружу, возбужденный, шумный. Перед вечером шел дождь, недолгий, но сильный. Улицы все еще блестели, чистый воздух бодрил. Эми он казался полезным, пока она не вспомнила о высоком давлении Уильмы. Тогда она быстро закрыла дверь, словно бы комната герметически закрывалась, отгораживаясь стеклом и железной решеткой от воздействия высоты.
 – Бедная Уильма, – произнесла она вслух.
 Слова прозвучали совсем не так, как ей хотелось. Они уменьшились и потяжелели, продираясь сквозь стиснутые зубы. В собственном голосе она услышала предательство дружбе и виновато поспешила в спальню.
 Уильма уснула, так и не сняв красный шелковый костюм, браслеты и позолоту с век. Она походила на готовую к погребению покойницу.
 Эми выключила свет и вернулась в гостиную. Было восемь часов. В церкви напротив, на той стороне проспекта, загудел колокол, пытаясь перекрыть звонки троллейбусов и гудки таксеров. Эми подумала, что дома еще только шесть часов. Руперт все еще работает в саду, Мак подстерегает бабочек и кузнечиков, а поймав, разумеется, отпускает: ведь терьеры очень цивилизованные собаки. Если же с залива пополз туман, оба сидят дома: Руперт читает воскресную газету у себя в кабинете; Мак, взгромоздившись на спинку кресла, хмуро смотрит через плечо Руперта, туманно представляя себе, что сейчас происходит в мире.
 Высокий человек и крошечный песик привиделись так близко и так живо, что стук в дверь заставил Эми вздрогнуть от непрошенного вторжения в ее личную жизнь.
 Она открыла, думая опять увидеть горничную со свежими полотенцами. Но в дверях стоял пожилой мексиканец с каким-то предметом, небрежно завернутым в газету.
 – Вот шкатулка, сегодня утром заказанная сеньорой.
 – Я не заказывала шкатулки.
 – Другая сеньора. Она хотела посвятить шкатулку. Я принес ее сам, не доверяя дражайшему зятьку. – Он бережно развернул газету, словно снимал покровы со статуи. – Дивной красоты шкатулка, кто хотите подтвердит.
 – Шкатулка великолепна, – согласилась Эми.
 – Чистое серебро. Не бывает чище. Попробуйте, как тяжела.
 Он протянул инкрустированную шкатулку. Эми чуть не уронила ее, так неожиданно тяжела она оказалась. Человек радостно заулыбался:
 – Ну как? Видите! Чистейшее серебро. Сеньора сравнила ее с морем. Я никогда не видел моря. А сделал шкатулку, похожую на море, моря же, честное слово, не видал. Как это получилось?
 – Миссис Виат сейчас спит. Я передам ей шкатулку как только она проснется.
 Эми поколебалась.
 – За шкатулку заплачено?
 – Шкатулка оплачена. Мои услуги – нет. Я старый человек, а мчался по улицам, словно молния, не доверяя моему растяпе-зятю.
 Бежал всю дорогу, чтобы сеньора нынче вечером получила свою красавицу-шкатулку. Она сказала: "Сеньор, шкатулка так прекрасна, что мне не заснуть без нее сегодня ночью".
 Уильма ни за что на свете такого бы не произнесла. Но Эми не стала препираться.
 Мексиканец добродушно продолжал:
 – Для сеньоры я куда хотите сбегаю. Побегу бегом, хотя уже старик.
 – Достаточно вам четырех пезо?
 – Я очень старый человек. Масса семейных неприятностей и больная почка.
 Несмотря на старость и нездоровье, на утомительную пробежку по улицам, он, как видно, готов был разглагольствовать без конца. Эми протянула ему шесть пезо, зная, что дает слишком много; дала, просто чтобы избавиться от него.
 Она поставила шкатулку на кофейный столик, удивляясь тому, что Уильма, всегда скандалившая из-за оплаты лишнего веса в самолетах, купила такую тяжелую вещь. Да еще собиралась ее кому-то подарить. Скорей всего самой себе, решила Эми. Уильма редко тратила деньги на других; разве только пребывая в возвышенном настроении. А, видит Бог, тому не было свидетельств в этом путешествии.
 Она открыла шкатулку. На внутренней стороне крышки были выгравированы инициалы. И выгравированы так искусно, что она с трудом расшифровала: Р.Ж.К.
 – Р.Ж.К. – повторила она вслух, как заклятье, и тем вызывая подходящий под эти буквы образ. Единственное, что приходило в голову, был образ Руперта. Но не похоже было, чтобы Уильма могла купить для Руперта столь дорогой подарок. Ведь муж Эми и ее лучшая подруга редко бывали элементарно вежливы друг с другом.




 Глава 3


 Когда Уильма очнулась от долгого сна, успел наступить воскресный полдень. Она чувствовала слабость и голод. Но мысли были необыкновенно ясны: будто прошумевшая в ней ночью буря очистила все и освежила.
 Пока она принимала душ и одевалась, ей первый раз за много лет показалось, что жизнь проста и логична. Хотелось увидеть рядом кого-нибудь, с кем можно было поделиться этим внезапным открытием. Но Эми куда-то ушла и оставила записку, что вернется к четырем. А молодой официант, принесший на подносе завтрак, только оскалил в нервной улыбке зубы, когда она попробовала объяснить ему, как проста жизнь.
 – Если вы устали, надо поспать.
 – Да, сеньора.
 – А если проголодались – поешьте. Просто, логично, естественно.
 – Да, сеньора. Но я не голоден.
 – Ох, черт возьми, – вспылила Уильма. – Убирайтесь.
 Официант почти угробил ее откровениями. Однако не насовсем. Распахнув балконную дверь, она пообещала теплому, солнечному полудню:
 – Весь день буду абсолютно естественной. Без суеты, без капризов. Главное – не выходить из себя. Сосредоточиться на самом существенном.
 Существенной в данный момент была еда. Если голодна, надо поесть.
 Уильма подняла крышку над яичницей с ветчиной. Там было черно от перца. Томатный сок отдавал на вкус плодами лаймы. "Какого черта они пихают сок лаймы куда попало? Довольно трудно остаться естественной, даже без дураков и лодырей, напоминающих о себе на каждом углу".
 "Я голодна – я поем" – преобразилось в повелительное: "Я голодна и должна поесть", а в конце концов обернулось решительным: "Я съем это, даже если оно меня убьет". К тому времени Уильма уже не чувствовала голода. Решение отправилось к своим многочисленным, давно забытым предшественникам. Жизнь, как всегда, сделалась сложной и непостижимой.
 Чуть позже возвратилась нагруженная покупками Эми. Она нашла Уильму в гостиной. Та просматривала "Мехико-Сити Ньюз" и потягивала виски с содой.
 Уильма взглянула поверх очков:
 – Купила что-нибудь занятное?
 – Всего несколько вещичек для ребятишек Джилла. В магазинах давка. Прямо смешно. Все считают, будто ходить за покупками можно только по воскресеньям.
 Она положила свои покупки на кофейный столик рядом с серебряной шкатулкой.
 – Как ты себя чувствуешь?
 – Прекрасно. Должно быть, я выключилась сразу, словно лампа, как только доктор дал мне свой наркотик.
 – Да, тут же.
 – Что ты делала весь вечер?
 – Ничего не делала.
 Уильма начала злиться:
 – Ты не могла ничего не делать. Никто не может ничего не делать.
 – Я могу. Смогла.
 – А что же обед?
 – Я не обедала.
 – Почему?
 – Потому что расстроилась...
 Эми церемонно уселась на краешек обитого зеленой кожей стула.
 – Появилась шкатулка...
 – Вижу.
 – Она, должно быть, дорого стоит.
 – Очень дорого, – согласилась Уильма. – Можно было бы получше завернуть ее. Мои покупки никого не касаются.
 – Но не эта.
 – Почему бы? – Уильма швырнула газету на пол и сняла очки. Из-за дальнозоркости она не могла читать без очков. Но снимала их, разглядывая то, что находилось в другом конце комнаты. Она заметила, как побледнело и застыло лицо Эми.
 – Догадываюсь! Ты обнаружила инициалы?
 – Обнаружила.
 – И, понятно, вообразила, будто Руперт и я бешено влюблены друг в друга; будто годы и годы тянем этот роман за твоей спиной и...
 – Заткнись, – приказала Эми. – Не слышишь, что в спальне горничная?
 Консуэла открыла дверь своим ключом и застилала постели. Она сгорбилась и еле таскала ноги, устав от перебранки с другом, затянувшейся до поздней ночи. Причина ссоры казалась ей ничтожной до смешного. Она всего-навсего стащила в четыреста одиннадцатом номере черные нейлоновые штанишки. Но дружок страшно разозлился, заорал, что она потеряет работу: будь на то удача, она прикарманила бы и запах от козла. Да и штанишки-то оказались малы и лопнули по швам, пока она силой натягивала их на бедра.
 "Жизнь несправедлива. Жизнь жестока, как рога быка". Консуэла стонала, меняя простыни, и страдальчески кряхтела, небрежно ополаскивая раковину водой: "С чего бы я стала воровать козлиный запах?"
 – Ты ревнуешь, – вкрадчиво шепнула Уильма. – Признайся.
 – Конечно нет. Просто, по-моему, это неприлично. А Джилл, если узнает, поднимет страшный шум.
 – Так не говори ему.
 – Я ему никогда не говорю. Но он все каким-то образом узнает.
 – Почему в твоем возрасте и при твоем весе ты так беспокоишься о том, чем заняты мысли твоего брата?
 – Потому что он способен причинить массу хлопот. Не знаю почему, он всегда не доверял Руперту.
 – Я могла бы объяснить, почему. Только тебе это не понравится. Наверно, ты даже не станешь слушать.
 – Зачем же зря трудиться?
 – Я и не собираюсь. – Уильма допила виски. – Значит, тебя не волнует, что я дарю Руперту шкатулку, при условии, что об этом не узнает Джилл. Забавно!
 – Мне ни капельки не смешно. Главное, не могу понять, почему тебе захотелось купить такой дорогой подарок.
 – Захотелось, и все. Тебе не понять. Ты всю жизнь не позволяла себе того, что тебе хотелось. А я позволяла. И позволяю. Увидела шкатулку в витрине лавчонки и вспомнила, как Руперт однажды сказал, будто море похоже на кованое серебро. Я тогда не поняла, что он подразумевал. Не понимала, пока не увидела шкатулку. Оттого и купила, не думая о цене, о тебе, о Джилле, о всех ваших роковых, запутанных...
 – Тише. Горничная...
 – К чертям горничную. Да и шкатулку туда же. Возьми эту пакость и вышвырни с балкона.
 – Нельзя, – пробормотала Эми. – На улице полно народу. Можно кого-нибудь покалечить.
 – А тебе хотелось бы? Ведь правда?
 – Не знаю.
 – О Господи! Признай это! Признайся хоть разочек, измени себе! Ведь ты хочешь избавиться от шкатулки.
 – Да, только...
 – Избавься. Выкини через решетку. И кончено. Так просто...
 В спальне протестующе мяукнула Консуэла. "Вышвырнуть на улицу серебряную шкатулку! Вышвырнуть, будто помои! Это великий грех! Вдруг какой-нибудь богач увидит, как она падает, схватит ее и умножит свое богатство". Консуэла застонала при мысли о такой несправедливости и прокляла себя за дурость. Зачем было притворяться перед двумя леди, будто она не знает по-английски? Теперь не появишься перед ними, чтобы сказать всю правду: "Я очень бедная и очень смирная крестьянка. Иногда даже поддаюсь искушению что-нибудь украсть".
 "Нет, не пойдет. К чему признаваться в воровстве? Наверно, даже хорошо притворяться, будто не говорю по-английски. Просто надо почаще попадаться на глаза и всем видом показывать, что бедна, скромна и честна. Тогда они могут сами подарить шкатулку".
 Консуэла посмотрелась в зеркало, висевшее над бюро. А как выглядеть честной? Оказывается, это совсем не просто.
 Подхватив пылесос, она направилась в гостиную, уже строя планы, как распорядиться серебряной шкатулкой. Ее надо продать и на вырученные деньги купить билеты завтрашней лотереи. Во вторник утром ее выигрыш опубликуют в газетах. Тут она посоветует своему дружку пойти поцеловаться с козлом, покажет нос хозяину отеля и немедленно уедет в Голливуд, где превратится в блондинку и станет разгуливать среди киношных звезд.
 Стараясь, чтобы ее испанский звучал как можно жалостней и скромнее, она сказала:
 – Если милостивые дамы извинят, я хотела бы убрать комнату.
 – Прикажи ей убраться отсюда и прийти позже, – потребовала Уильма.
 Эми покачала головой:
 – Не знаю, как это говорится.
 – Мне казалось, ты учила испанский в высшей школе.
 – Да, пятнадцать лет тому назад и всего один семестр.
 – Ладно. Возьми разговорник для туристов.
 – Мы... Я забыла его в самолете.
 – О Господи! Отделайся от нее любым способом.
 Консуэла обнаружила на кофейном столике серебряную шкатулку и восхищенно чмокала, любуясь красотой, мастерством чеканки и количеством лотерейных билетов, которые за нее продадут.
 – Похоже, она говорит о шкатулке, – предположила Эми.
 – Пусть говорит.
 – Если ты намерена выбросить шкатулку, отдай лучше ей.
 – Могу отдать, – согласилась Уильма. – Могу, но не хочу. А с чего ты взяла, будто я намерена выбросить ее?
 – Ты сказала. Даже пообещала...
 – Ничего подобного. Я сказала, если хочешь выбросить ее, так ступай, выброси. Но тебе не хватило смелости, и гы потеряла удобный случай. Шкатулка моя. Я купила ее для Руперта и Руперту подарю.
 Консуэла, обманувшаяся в мечтах о белокурой шевелюре и о близости к звездам кино, издала вопль протеста и схватилась за сердце, словно оно готово было лопнуть.
 Уильма свирепо уставилась на нее:
 – Убирайся. Мы заняты. Придешь позже.
 – О, жестокая, – запричитала по-испански Консуэла. – Эгоистка, мерзкая! О, пусть ты вечность проведешь в аду.
 – Ни черта не понять, о чем она.
 – Хотела в я, чтобы ты понимала, черная ведьма со злыми глазами. От твоего взгляда дети бледнеют и делаются больны. Собаки прячут хвост между ногами и уползают прочь...
 – Ну, с меня хватит. – Уильма повернулась к Эми. – Пойду в бар.
 – Одна?
 – Милости просим, если угодно...
 – Рано. Еще нет пяти.
 – Оставайся. Если повезет, вспомни что-нибудь из своей высшей испанской школы. То-то повеселишься с этой девкой.
 – Уильма, тебе нельзя пить, когда ты в таком настроении. Это вызовет депрессию.
 – У меня уже депрессия, – заявила Уильма. – Ты вызвала ее.
 В семь часов Эми направилась на поиски.
 В отеле работали два бара: просторный бар на крыше, с оживленным оркестром, и другой, поменьше, между холлом и рестораном для тех, кто предпочитал мартини без музыки. Эми подкупила лифтера двумя пезо и спросила, в каком направлении отправилась Уильма.
 – Ваша приятельница в меховом манто?
 – Да.
 – Сначала в сад на крыше. Скоро вышла оттуда и поехала вниз. Пожаловалась, что африканская музыка слишком шумна и мешает разговору.
 – Мешает разговору? – удивилась Эми. – С кем?
 – С американцем.
 – Каким американцем?
 – Тут один вертится в баре. У него, как говорят у вас, тоска по родине. Он из Нью-Йорка. Любит поговорить с американцами. Он не опасен. – Лифтер пожал плечами. – Никудышный человек.
 Уильма и неопасный американец (смуглый молодой блондин в броской полосатой спортивной куртке) сидели за столиком в углу переполненного бара. Говорила Уильма, а молодой человек слушал и улыбался заученно-профессиональной улыбкой, лишенной тепла и интереса. Эми подумала, что он в самом деле выглядит не опасно. Наверно, и правда, таков для кого угодно, за исключением Уильмы. Два брака и два развода не научили ее разбираться в мужчинах; она была сразу и слишком подозрительна, и чересчур доверчива, агрессивна и уязвима.
 Эми нерешительно пересекла бар. Ей хотелось повернуть назад. Но еще больше хотелось убедиться, что Уильма в порядке – не перепила, не возбуждена. "Тут ей не место. Завтра поедем в Куэрнаваку, как советует доктор. Там будет спокойнее. Без тоскующих по родине американцев".
 – А, вот и ты, – громко и весело закричала Уильма. – Давай, давай, садись. Это парень из Сан-Франциско: знакомьтесь, Джо О'Доннел – Эми Келлог.
 Эми подтвердила рекомендацию, слегка кивнув головой, и села.
 – Значит, вы из Сан-Франциско, мистер О'Доннел?
 – Точно. Только называйте меня Джо. Так все зовут.
 – Мне почему-то казалось, что вы из Нью-Йорка.
 О'Доннел засмеялся к небрежно спросил:
 – Женская интуиция?
 – Отчасти.
 – Отчасти, может быть, из-за спортивной куртки? Я шил ее в Нью-Йорке у "Братьев Брукс".
 "Братья Брукс", ври больше", – подумала Эми, но сказала:
 – В самом деле? Как интересно.
 – Давайте выпьем, – предложила Уильма. – Эми, дорогуша, ты выглядишь слишком трезвой. Ты трезва и взбешена. Ты постоянно бесишься. Только скрываешь это лучше, чем мы, остальные.
 – Ах, перестань, Уильма. Я и не думаю беситься.
 – Нет, бесишься. – Уильма повернулась к О'Доннелу и потеребила его рукав. – Хочется знать, с чего она взбесилась? Ведь хочется?
 – Да все равно: и так, и так перебьюсь, – примирительно сказал О'Доннел.
 – Наверняка хочется знать! Наверняка!
 – Перебрали вы...
 – Чуточку. Самую, самую, самую чуточку. Ну, решайте. Хотите знать, из-за чего она бесится?
 – Ладно, выкладывайте, и кончим с этим.
 – Она думает (Эми все время думает: отвратительная привычка), она думает, будто я покушаюсь на ее мужа и потому купила ему серебряную шкатулку.
 О'Доннел усмехнулся:
 – А на самом деле?
 – Конечно нет, – решительно заявила Уильма. – Руперт мне как брат. Я вообще люблю покупать людям вещи. Иногда люблю, если чувствую себя доброй. А иногда бываю подавленной и жадной и тогда слепому не подарю минуты света.
 – А сейчас? Вы как чувствуете себя, хорошей?
 – Замечательной! Давайте куплю вам выпить. Или вы, может быть, предпочли бы серебряную шкатулку?
 – Можно начать с выпивки.
 – О'кей! Официант! Официант! Три teguilas [3]  с лаймой.
 – Послушай, Уильма, – сказала Эми. – Почему бы нам не пообедать?
 – После, после. Я не голодна.
 – Я голодна.
 – Тогда иди, обедай.
 – Нет, подожду тебя.
 – Ладно. Жди. Ну, чего ты сидишь и бесишься? Постарайся развеселиться.
 – Стараюсь, – мрачно сказала Эми. – Сильнее стараюсь, чем ты думаешь.
 Улыбка О'Доннела становилась все более натянутой. Вечер складывался наперекор его планам – несколько даровых виски, милая беседа, может быть, небольшая сумма в долг. С одной женщиной он отлично умел поладить. Две женщины, да еще в скверных отношениях друг с другом, могут обременить. Хорошо бы спокойно и быстро отделаться от обеих, не оскорбив ничьих чувств.
 Оскорбленные чувства могли вылиться в жалобу хозяину отеля, и тут приветливый коврик был бы выдернут из-под ног. Бар был его штаб-квартирой. Он никогда не вляпывался в неприятности Американские гости обычно радовались случаю поставить выпивку парню из Фриско, или Нью-Йорка, или из Чикаго, Анджелеса, или Милуоки, или Денвера. В некоторых выдаваемых за родину городах он бывал. О других читал или слыхал. В Сан-Франциско ему бывать не приходилось, но он видел множество снимков Моста Золотых Ворот, Рыбачей Пристани и канатной дороги. Этих сведений вполне хватало. Остальное он мог подделать, включая адрес, если его спрашивали о нем. Всегда называл один и тот же, Садовая улица, потому как в каждом городе есть своя Садовая улица.
 – Садовая, одиннадцать, двадцать пять, – сказал он Эми. – Вы, верно, и не слыхивали об этой улице. Она в восточной части города. Или была. Теперь, может быть, весь район срыт и на его месте выстроены отели или универмаги. Что, канатная дорога еще работает?
 – Кое-где, – сказала Эми.
 – Одна мысль о ней вызывает ностальгию.
 – Серьезно? – На минуту ей стало интересно, по какому месту он действительно скучает: по ферме в Миннесоте или по пустынному городишке в Аризоне. Она понимала, что этого не выяснишь. Она не станет допрашивать, а он не скажет.
 – Что мешает вам уехать домой, мистер О'Доннел?
 – Пустяковые затруднения с деньгами. Мне не повезло на беговой дорожке.
 – О!
 Его улыбка становилась все шире, пока не сделалась почти искренней:
 – Да, миссис Келлог, я гадкий мальчик. Я игрок. Вынужденный...
 – О?
 – Другим путем не заработаешь. Чтобы поступить на работу, нужны справки, а я до сих пор не достал никаких справок. Ну, хватит! Не то это, того и гляди, зазвучит, как: "Пожалейте бедняжку Джо О'Доннела". Хватит! Лучше поговорим о вас. Как две леди развлекаются в городе Мехико?
 – Развлекаются? – Уильма подняла брови. – Я уже с трудом вспоминаю значение этого слова.
 – Придется вмешаться. Вы здесь надолго?
 – Завтра уедем, – сообщила Эми. – В Куэрнаваку.
 – Как жалко. Я надеялся показать вам...
 – Куэрна – кто? – вскрикнула Уильма.
 – Куэрнавака.
 – Мы завтра туда едем?
 – Да.
 – Ты что, спятила? Мы только что сюда приехали. Почему, ради всего святого, мы попремся в какое-то место, о котором я в жизни не слыхивала, Куэрна – не помню, как дальше.
 – Куэрнавака, – терпеливо повторила Эми.
 – Перестань твердить это. Оно звучит как болезнь позвоночника.
 – Оно считается очень красивым и ...
 – Мне плевать, даже если это натуральный рай, – заявила Уильма. – Не поеду. Как тебе в голову взбрела такая глупость?
 – Доктор посоветовал, чтобы подправить твое здоровье.
 – Мое здоровье в порядке. Спасибо! Лучше подумай о своем. Принесли заказанную выпивку, и О'Доннела не смутило, что за всех заплатила Уильма. Год или два назад он был стеснительней. Теперь – просто утомлен. Как он и опасался, обе дамы становились ему в тягость. Отправлялись бы они в Куэрнаваку. Хоть нынче вечером.
 Он решительно заговорил:
 – Все посетители Мехико непременно посещают Куэрнаваку. Там находится дворец Кортеса и собор, один из самых старинных соборов в республике. И птицы, тысячи певчих птиц. Если вы любите птиц.
 – Ненавижу птиц, – заявила Уильма.
 Он продолжал расхваливать климат, тропическую растительность, красивые площади, пока до него не дошло, что ни та, ни другая не обращают на него ни малейшего внимания. Они опять заспорили о человеке по имени Джилл; что бы подумал Джилл, если бы вошел сейчас сюда или если бы узнал об этом.
 О'Доннел встал и исчез.


* * *

 Консуэла ушла с работы в восемь часов и направилась вниз к служебному входу, где ее должен был встретить дружок. Его там не было, а одна из судомоек сказала, что он отправился на стадион.
 Консуэла прокляла его свиные глаза и его черное сердце и вернулась в чулан, замышляя месть. Не такая уж это была месть, но ничего другого было не придумать, как остаться на всю ночь в чулане: пусть побеспокоится и погадает, куда она могла деваться.
 Соорудив постель из полотенец, она устроилась как могла удобнее. Чулан не проветривался, но Консуэлу это не беспокоило. Ночной воздух был вреднее. От него бывает туберкулез. А больных туберкулезом не впускают в Соединенные Штаты. Иммиграционные власти не выдают документов.
 Она задремала, и ей приснилось, будто она на большом автобусе едет в Голливуд. Вдруг автобус остановился, и бородатый человек, немного похожий на Иисуса Христа, открыл дверь и сказал: "Консуэла Хуанита Магдалена Долорес Гонзалес, у тебя туберкулез. Немедленно выйди из автобуса". Консуэла кинулась ему в ноги, рыдая и моля. Он сурово от нее отвернулся, и она закричала.
 Проснувшись, она услышала свой крик. Но тут же, сев и совсем проснувшись, сообразила: кричит не она, кричит одна из дам в четыреста четвертом.
 Несмотря на поздний час, нашлась примерно дюжина свидетелей, проходивших под балконом четыреста четвертого по проспекту, и каждый пылко предлагал свою версию события.
 – Американская леди остановилась у перил и поглядела вниз, перед тем как прыгнуть.
 – Никуда она не смотрела, а встала на колени и помолилась.
 – Она ни секунды не колебалась. Просто перебежала через балкон и нырнула вниз.
 – Падая, она кричала.
 – Она не издала ни звука.
 – Она держала в руках серебряную шкатулку.
 – У нее ничего в руках не было. Она простерла их к небу с мольбой.
 – Она несколько раз перевернулась в воздухе.
 – Она летела головой вниз, прямо, как стрела.
 Но все свидетели сошлись в одном: ударившись о мостовую, она немедленно умерла.
 В конторе хозяина отеля доктор Лопес дал краткие показания полиции:
 – Я пользовал миссис Виат вчера вечером от припадка туристы. Несчастная женщина. Невероятно нервная, очень возбудимая.
 – Очень навеселе, – показал бармен.
 – Очень богатая, – нервно хихикнув, сказала Консуэла. – Должно быть, жалко умирать такой богатой.
 Доктор поднял руку, требуя внимания:
 – Позвольте мне закончить. У меня визиты меньше чем через пять часов, а даже доктор нуждается в отдыхе. Как я уже сказал, вы полностью узнаете обстоятельства дела от миссис Келлог, когда она придет в себя. Как скоро это произойдет, зависит от начальства госпиталя. Она испытала сильное потрясение. Более того: теряя сознание, она ударилась головой о спинку кровати и, может быть, в какой-то степени контужена. Вот все, что я могу сказать.
 – Я тоже очень нервен и очень возбудим, – сказал Меркадо, старший из двух полисменов. – Однако не прыгаю с балконов.
 Доктор Лопес невесело улыбнулся:
 – Может случиться в один прекрасный день. С одного балкона. До свиданья, господа.
 – До свиданья, доктор. Ну-с, Консуэла Гонзалес. Вы утверждаете, что находились в чулане, когда услышали, как кричит женщина? Которая из двух?
 – Та, что поменьше. У нее каштановые волосы.
 – Сеньора Келлог?
 – Она.
 – Просто кричала или кричала слова?
 – Слова, вроде "постой" и "на помощь". Может, и другие какие.
 – Просто из любопытства: что вы делали в чулане для щеток в такой поздний час?
 – Спала. Я очень устала после работы. У меня тяжелая работа, очень, очень тяжелая. – Она бросила взгляд на хозяина отеля. – Сеньор Эскамильо не представляет, как тяжко я тружусь.
 – И впрямь не представляю.
 – Не по делу, не по делу, не по делу, – вмешался Меркадо, – Продолжайте, сеньорита. Вас разбудил крик. Вы помчались в четыреста четвертый. И?..
 – Та, что поменьше, сеньора Келлог, лежала на ковре у кровати. Голова у нее была окровавлена, и она была без сознания. Той, другой, нигде не было видно. Мне в голову не пришло выглянуть на балкон. Подумать о таком не могла. Порешить собственную жизнь – это же смертный грех. – Консуэла испуганно перекрестилась. – Комната пахла выпивкой. На бюро стояло полбутылки виски. Я попыталась немного дать сеньоре, чтобы привести ее в чувство. Какое там, все пролилось мимо.
 – Тогда она допила остаток, – сказал хозяин Эскамильо.
 – Сущую капельку. Для поддержанья духа.
 – Капельку. Ха! От тебя несет водкой, – возмутился сеньор Эскамильо.
 – Я не потерплю оскорблений от этой свиньи!
 – Как ты смеешь меня называть свиньей, пьяная, вороватая потаскушка!
 – Докажи, докажи, что я воровка.
 Меркадо зевнул и напомнил, что уже поздно, что он и его коллега Сантала очень устали. Что он, Меркадо, имеет жену и восемь ребятишек и множество хлопот и не окажут ли все любезность вести себя любезно и помогать?
 – Итак, сеньора Гонзалес, когда вам не удалось привести сеньору в чувство, что вы сделали?
 – Я позвонила по телефону в контору клерку, а он послал за доктором. Доктор Лопес имеет договоренность с этим отелем.
 – Он на контракте, – подтвердил Эскамильо. – Подписанном!
 Консуэла пожала плечами:
 – Не все ли равно, как это зовется? Когда требуется доктор, всегда посылают за доктором Лопесом. Он и пришел. Немедленно. Или очень быстро. Вот все, что я знаю.
 – Вы оставались с сеньорой до прихода доктора?
 – Да. Она так и не очнулась.
 – Ну-с, сеньорита, что знаете вы о серебряной шкатулке?
 Консуэла выглядела озадаченной.
 – Серебряной шкатулке?
 – Вот об этой. Она запачкана кровью и сильно помята в том месте, которым ударилась о мостовую. Вы ее раньше видели?
 – Никогда не видела и ничего о ней не знаю.
 – Отлично. Благодарю вас, сеньора.
 Консуэла грациозно поднялась и, проходя через комнату, задержалась перед конторкой Эскамильо.
 – Я не терплю оскорблений и ухожу.
 – Не уходишь, а уволена.
 – Я ушла до того, как меня уволили. Видал?!
 – Я пересчитаю каждое полотенце, – завопил Эскамильо, – каждое. Лично пересчитаю.
 – Скотина!
 Консуэла щелкнула пальцами и вышла, решительно и окончательно хлопнув дверью.
 – Видали? – вопросил Эскамильо. – Как содержать отель с такой обслугой? Они все одинаковы. А сейчас еще этот кошмарный скандал. Я разорен, разорен, разорен. Полицейские в моей конторе. Репортеры в холле внизу! А посольство – пресвятая Богородица, зачем посольству сюда вмешиваться?
 – В таких случаях мы обязаны уведомлять посольство, – сказал Меркадо.
 – Эти полоумные американцы! Если им охота попрыгать, у них хватает места в их стране. Зачем для этого приезжать сюда и разорять невинного человека?
 Все согласились, что это очень несправедливо, очень печально. Но на то есть Божья воля. Нельзя спорить с волей Господа, волей, которая отвечает и за национальные, и за домашние бедствия, например, землетрясения, проливные не вовремя дожди, за темпераментных водопроводчиков, за затруднения с телефонной службой, как и за случаи внезапной смерти.
 Утешительно найти кого-нибудь, кого удобно обвинить в случившемся. И Эскамильо начал успокаиваться, как вдруг возникла еще одна проблема. "Как быть с номером четыреста четыре. Он не занят и в то же время занят. Я должен получить за него или потерять деньги. Но я не могу получить за него, если там никого нет. И никого не могу туда поселить, пока веши обеих сеньор находятся там. Что мне делать?"
 – Научитесь не думать все время о деньгах, – решительно посоветовал Меркадо и, взяв серебряную шкатулку, кивнул своему коллеге Сантана: – Пошли. Проверим еще раз четыреста четвертый и запрем его до выздоровления маленькой сеньоры.
 Дверь балкона была оставлена открытой, но в комнате все еще стоял запах виски: от пролитого на ковер и от бутылки на бюро, которую Консуэла не позаботилась закупорить.
 – Было бы чистым безобразием позволить этому продукту стоять здесь и выдыхаться, – нравоучительно заметил Меркадо и потянулся за бутылкой.
 – Но это ведь свидетельство.
 – Свидетельство чего?
 – Что сеньора была пьяна.
 – Мы уже узнали от бармена, что она была пьяна. Не надо накапливать лишних свидетельств. Так только дело запутаешь. А оно, по сути, совсем простое. Сеньора выпила слишком много текилы и получила депрессию. Текила не для дилетантов.
 – Но причиной депрессии ведь было что-то?
 – Любовь без взаимности, – не колеблясь установил Меркадо. – Американцы по этому поводу жутко возятся. Взять хотя бы их кинематограф. Отхлебни немного.
 – Спасибо, дружище.
 – В одном можно быть уверенным. Это не несчастный случай. Я сразу подумал: сеньора, здорово надравшись, выбежала на балкон немного продышаться, возможно даже, чтобы освободить желудок. Впрочем, последнее невозможно.
 – Почему невозможно?
 – Если ей приспичило, она не стала бы задерживаться, чтобы захватить шкатулку. – Меркадо вздохнул. – Нет. Она убила себя, бедняжка леди. Грустно думать о том, как она блуждает сейчас в аду. Грустно ведь?
 Сквозь мелкий дождик пробивалась заря.
 – Дождь пошел, – сказал Сантана.
 – Славно. Дождь вымоет мостовую и разгонит зевак по домам.
 – Да и так никого уже не видно. Все кончилось.
 – Аминь, – сказал Меркадо. – Все-таки я поражаюсь вместе с сеньором Эскамильо. С чего ей было кидаться именно здесь, когда в Америке такой выбор удобных для этого мест!
 – Импайр-Стейт-билдинг.
 – Конечно. И Большой каньон.
 – Бруклинский мост.
 – Ниагарский водопад.
 – И многое еще.
 Меркадо замкнул балконную дверь на ключ:
 – Ладно, нельзя спорить с волей Господа Бога.
 – Аминь.




 Глава 4


 Контора Руперта Келлога помещалась на втором этаже нового бетонированного здания, подобравшегося к самому краю старинной престижной Монтгомери-стрит. Здесь он вел небольшое счетоводное дело с помощью секретарши, Пат Бартон, склонной часто менять цвет своих волос, и ученика, юнца по имени Боровиц, который прокладывал себе путь в будущее через Государственный колледж Сан-Франциско.
 Руперт Келлог, высокий сорокалетний мужчина с любезным лицом и мягкой манерой разговора, уже двадцать лет занимался счетоводным делом. Умеренно работоспособный, он так же умеренно преуспевал, радости от того не получая. Он предпочел бы нечто более увлекательное. Славно было бы, например, владеть лавкой для любимчиков – домашних животных. Он обожал зверушек и интуитивно понимал их. Часы, проведенные в Зоологическом саду, казалось ему, открывали основные значения жизни. Только он никогда ни с кем об этом не говорил, даже с женой Эми. Впрочем, как-то раз намекнул на возможность открыть лавку для любимчиков и вызвал такой шум в родне Эми, что напрочь отказался от своего замысла. По крайней мере, от упоминаний об этом и затаил мечту в душе, как уродливого ребенка от укоризненного взгляда зятя.
 В понедельник утром он поздно пришел в контору: привычка опаздывать укоренилась с недавних пор, особенно после отъезда Эми. Мисс Бартон, волосы которой на осень приобрели тыквенный оттенок, в полном смятении разговаривала по телефону. А так как она приходила в смятение по любому ничтожному поводу, Руперт не обращал на это внимания. Он давно выяснил, что такие приступы легче выносить, находясь как можно дальше от их пределов.
 – Подождите, оператор. Он как раз только что вошел. – Мисс Бар-тон драматическим жестом прижала телефонную трубку к груди. – Слава Богу, что вы успели! Мистер Джонсон из города Мехико хочет говорить с вами.
 – Не знаю никакого мистера Джонсона из города Мехико.
 – Он из американского посольства. И вероятно, чрезвычайно важно... Вы не думаете, что какой-нибудь ужас случился?..
 – Не кажется ли вам, что сейчас не время гадать, мисс Бартон? Я отвечу из своей конторы. – Он затворил за собой дверь и снял трубку. – Говорит Руперт Келлог.
 – Секунду, пожалуйста, мистер Келлог. Порядок, говорите, пожалуйста. Мистер Джонсон, вот ваш адресат...
 – Мистер Келлог? Говорит Джонсон из американского посольства в городе Мехико. Приходится сообщить вам плохую новость, думаю, лучше сразу и прямо.
 – Моя жена...
 – Ваша жена скоро поправится. Я – о ее спутнице, миссис Виат. Она умерла. Говоря прямо, слишком кутила и наложила на себя руки.
 Руперт молчал.
 – Мистер Келлог, вы меня слышите? Оператор, меня разъединили. Оператор! Телефонистка! Господи помилуй, неужели я не могу сделать ни одного телефонного вызова без того, чтобы меня прервали? Телефонистка!
 – Вас не разъединяли, – сказал Руперт. – Я был в шоке. Я... Я много лет знал миссис Виат. Как это произошло?
 Джонсон изложил известные ему подробности резким, укоризненным тоном, считая смерть Уильмы нарушением интернационального этикета.
 – А моя жена?
 – Естественно, она страдает от потрясения. Ее поместили в Американо-Британский госпиталь. Хотите адрес?
 – Да.
 – Мариано, Эскобедо-628. Телефон 11-49-00.
 – Если я позвоню, она может говорить со мной?
 – О нет. Она под успокоительными средствами. Ушибла голову, когда упала в обморок. Насколько мне известно, ничего серьезного.
 – Как долго ее продержат в госпитале?
 – Пока трудно сказать, – ответил Джонсон. – У вас тут нет друзей, которые могли бы позаботиться о ней?
 – Нет. Лучше я сам поеду.
 – Отличная мысль. Может быть, мне позвонить в отель Виндзор, где она остановилась, и сказать, чтобы придержали для вас ее комнаты?
 – Пожалуйста, – сказал Руперт. – И я был бы очень благодарен, если бы вы дали ей знать в госпиталь: я приеду сегодня вечером.
 – А если не успеете к вечеру?
 – Успею. Самолет вылетает через два часа. Моя жена летела им на прошлой неделе.
 – У вас есть туристская карточка? Без нее вас не пустят в самолет.
 – Карточку я достану.
 – Отлично. Вашу жену я предупрежу. Еще одна минута, мистер Келлог. Полиция не может разыскать ближайших родственников миссис Виат. У нее есть кто-нибудь?
 – Сестра в Сан-Диего.
 – Имя?
 – Руфь Сюлливан.
 – Адрес?
 – Не знаю, где она живет. Но ее муж, капитан-лейтенант, прикомандирован к одиннадцатому горскому округу. Вам не составит труда узнать его домашний адрес. Эрл Сюлливан.
 – Спасибо, мистер Келлог. Если вам здесь что-нибудь понадобится, в чем посольство может помочь, дайте мне знать. Номер телефона 39-95-00.
 – Спасибо. До свиданья.
 – До свиданья.
 Мисс Бартон возникла на пороге. Ее поникшая фигура и собачий взгляд отвечали серьезности ситуации.
 – Я невольно подслушала, люди так громко говорят на больших расстояниях.
 – Разве?
 – Бедная миссис Виат, какой кошмар умереть так в чужой стране. Все, что можно сказать, – храни Господь ее душу.
 Этого оказалось достаточно. Мисс Бартон распрямила плечи, вернула на нос очки и бодро сказала:
 – Я сразу позвоню в Западный Аэрофлот.
 – Да.
 – Вы себя прилично чувствуете, мистер Келлог?
 – Я – разумеется. Разумеется.
 – У меня есть аспирин.
 – Примите его сами.
 Мисс Бартон знала, что, заспорив, схлопочет. Она молча уронила две таблетки аспирина на его письменный стол и вышла в приемную, чтобы дозвониться до Аэрофлота оттуда. Руперт долго сидел, уставившись на аспирин. Наконец встал и, пройдя к водоохладителю, сразу проглотил обе таблетки.
 Мисс Бартон вплыла на восторженной ноте:
 – Полный успех. Вы отбываете рейсом шестьсот одиннадцать. Но, Боже мой, сколько пришлось спорить. Какой-то плюгавый клерк твердил, что пассажиры, уезжающие на шестьсот одиннадцатом, уже регистрируются в аэропорту. А я ему говорю: "Послушайте, это чрезвычайный случай". Пришлось по буквам произнести "ч-р-е-з-в-ы-ч-а-й-н-ы-й...". О! Я смотрю, вы приняли таблетки. Отлично. Как у вас с деньгами?
 – Могут понадобиться.
 – О'кей. Боровиц сбегает в банк. Вот ваш график. Отправление в одиннадцать тридцать. Ленч на самолете. Остановка в Лос-Анджелесе, примерно на час. Отправление из Лос-Анджелеса в два пятьдесят. Обед на самолете. Прибываете в Мехико-Сити в десять десять. Время по центральным стандартам.
 Мисс Бартон могла расклеиться в пору несерьезных бедствий. Но если возникала большая беда, она отважно кидалась ей навстречу. Она позаботилась о деньгах, о туристской карточке, о зубной щетке, чистых носках и пижаме, о шотландском терьере Маке и о письме брату Эми, Джиллу Брандону. Когда она наконец посадила Руперта в самолет и он помахал ей из окна на прощанье, ее глаза увлажнились, но наступило и облегчение, как у матери, проводившей сына в школу первый раз.
 Она возвратилась на машине Руперта в город и поставила ее в гараж его дома на 41-й авеню. Потом выпустила Мака побегать, пока мыла и перетирала посуду, оставленную Рупертом в раковине. За все годы службы она всего второй раз попала внутрь его дома. Она убирала здесь с каким-то странным чувством, словно рассматривала кого-то спящего.
 Покончив с посудой, она бродила по комнатам, ничего, конечно, не выслеживая, а просто беря на заметку, как положено хорошей секретарше, заинтересованной в делах хозяина. "Красное дерево и кружева в столовой. Слишком для него церемонно, скорей всего – ее забота... Бьюсь об заклад, он сидит на желтом стуле, вот следы масла для волос на спинке, а рядом хорошая лампа... Он любит читать, значит, нужна хорошая лампа... Большой рояль и орган, подумать только. Она, должно быть, музыкальна, он не способен и ноту высвистать... Я никогда не привыкну к этим цветным унитазам... А это, наверно, комната прислуги. Обставлена так же мило, до самых пустяков, как и все другие, что говорит о его щедрости. А может быть, это ее щедрость. Боровиц говорит, что она из очень денежной семьи... Стол в холле, похоже, из дерева драгоценной породы, той самой, что натирают голыми руками, если помешаны в этом плане и времени хватает. Открытка. Интересно, от кого? А что, открытки секретов не предполагают. Если вам хочется сообщить что-то интимное, сообщайте это письмом".
 Мисс Бартон взяла открытку. С одной ее стороны была цветная фотография гейзера Старый Паломник, на другой написано карандашом: "Дорогие мистер и миссис Келлог, я прекрасно провожу свой отпуск. Уже шесть раз видела Старого Паломника. Потрясающее зрелище. Ночами здесь холодно, нужны одеяла. Есть плавательный бассейн, плохо пахнущий оттого, что в воде много минералов. К счастью, запах не пристает к купальщикам. Больше негде писать. Поклон Маку. Ваша Герда Ландквист".
 "Йеллоустон, – подумала мисс Бартон, – а я не могу позволить себе даже Секвойю. Не то чтобы я туда хотела. Те, кто там бывал, в один голос говорят, что чувствуешь себя совсем крошечным под этими огромными деревьями. Вот уж что не соблазняет при пяти футах с половиной вершка".
 Закончив неофициальный обзор дома и почты, мисс Бартон впустила Мака с черного хода и скормила ему несколько собачьих бисквитов. Потом пошла на улицу Фултона, где останавливался автобус, увозящий назад в город.
 Она не предчувствовала катастрофы. Сияло солнце, а ее гороскоп, составленный утром, был на редкость благополучен. Хорош был и гороскоп Руперта, который она проверяла даже раньше собственного: "Это чудесный день для тех, кто из созвездия Льва и Лиры".
 "Чудесный день", – решила мисс Бартон и двинулась вприпрыжку по тротуару, начисто забыв, что миссис Келлог в госпитале, а миссис Виат мертва.


* * *

 Самолет прибыл точно по расписанию. Руперт позвонил в госпиталь прямо из аэропорта и договорился, чтобы его пропустили к жене, несмотря на поздний час.
 Он добрался до госпиталя к полуночи. В главной конторе его встретил черноволосый молодой человек и рекомендовал себя как доктор Эскобар.
 – Она спит, – сказал Эскобар. – Но думаю, ей было бы хорошо повидать вас. Она несколько раз вас звала.
 – Как она себя чувствует?
 – Трудно сказать. Много плачет. В общем, все время, если не спит.
 – Ей очень больно?
 – Голова должна побаливать, но слезы, я думаю, скорее эмоционального порядка, чем физического. И ее не просто огорчает смерть подруги. Хотя это, бесспорно, худо само по себе. Влияет и другое: две женщины оказались одни в чужом городе, без друзей, они очень много пили...
 – Пили? Эми никогда ничего не пила, кроме коктейля перед обедом.
 Эскобар, казалось, был озадачен.
 – Но есть свидетельства, что ваша жена и миссис Виат пили текилу в обществе американского завсегдатая бара по имени О'Доннел. Обе женщины громко ссорились.
 – Они очень дружили, – высокомерно заметил Руперт. – С детства дружили.
 – Лучшие друзья иногда ссорятся, когда пьют вместе. Я пытаюсь объяснить вам, что миссис Келлог чувствует себя чрезвычайно виноватой. Виноватой в том, что они пили, в том, что ссорились, а больше всего в том, что не могла предотвратить самоубийство своей подруги.
 – А она пробовала?
 – Всякий пробовал бы, естественно.
 – Она сказала вам, что...
 – Она сказала мне очень немногое. Ей мало что есть сказать. Текила это грандиозная смесь, особенно с непривычки. – Эскобар направился к лифту. – Пойдемте, повидаемся с ней сейчас. Мы перевели ее из неотложной помощи в отдельную палату на третьем этаже.
 Она спала при свете ночника. Ее левый глаз распух и почернел, а висок был забинтован. Пол у постели был усеян смятыми кусочками гигиенических салфеток.
 – Эми. – Руперт наклонился над спящей женой и коснулся ее плеча. – Эми, дорогая, это я.
 Едва успев проснуться, она заплакала, Прижав к глазам кулаки.
 – Эми, не надо. Перестань, пожалуйста. Все будет хорошо.
 – Нет, нет...
 – Будет, будет. Я приехал ухаживать за тобой.
 – Уильма умерла. – Ее голос набирал силу. – Уильма умерла!
 Эскобар стремительно шагнул к постели и схватил пациентку за руку:
 – Ну-ну, миссис Келлог, довольно истерики. Все больные на этаже спят.
 – Уильма умерла.
 – Знаю, – сказал Руперт. – Но сейчас надо думать о тебе.
 – Забери меня домой, забери домой из этого ужасного места.
 – Конечно, дорогая. Как только мне позволят.
 – Успокойтесь, миссис Келлог, – примирительно проговорил Эскобар. – Не так уж тут ужасно. Нам хотелось бы задержать вас здесь еще на несколько дней для обследования.
 – Нет, я не останусь!
 – На день-два...
 – Нет! Отпустите меня! Руперт, забери меня отсюда. Возьми меня домой!
 – Возьму, – пообещал Руперт.
 – Непременно домой? В наш дом, где Мак и все, все?
 – Непременно возьму, обещаю тебе.
 В тот момент он был готов это обещание сдержать.




 Глава 5


 Джилл Брандон спускался по лестнице, и на лице его отражалась смесь сложных утренних чувств: предвкушение приятных событий дня и догадка, что все будет чем-нибудь испорчено.
 Невысокий, коренастый, энергичный человек вел разговор в такой волевой манере, что самые безобидные слова сходили за неопровержимые доводы, а самые фантастические теории – за самоочевидные истины. К тому же, усиливая эффект, он пользовался жестами рук не в драматически расплывчатом европейском стиле, а в строго геометрическом порядке, обозначавшем точный поворот мысли, непреложный градус чувства. Ему нравилось выглядеть точным и педантичным. Ни тем, ни другим он не был.
 Джилл поцеловал жену, уже сидевшую за столом с утренней газетой, развернутой на колонке любовных историй.
 – По телефону звонили?
 – Нет.
 – Чертовски странно.
 – Что странно? – спросила Хелен, прекрасно зная, о чем речь, поскольку Джилл уже неделю ни о чем другом не говорил. Слава Богу, понедельник, и Джилл должен отправиться в Сити на работу. Хорошо бы биржевой рынок был сегодня неустойчив. Отвлечет от других вещей. – Пришло ужасно смешное письмо от какой-то женщины из Атертона. Не могу понять, знаем мы ее или нет. Может быть, Бетти Сперс. Слушай: "Дорогая Эбби. У меня проблема с мужем: он так скуп, что ворует у меня мои зеленые марки". Я точно знаю, что Джонни Сперс собирает зеленые марки...
 – Ты можешь слушать меня?
 – Конечно, дорогой. Я не поняла, что ты о чем-то говоришь.
 – Вот уже неделя, как Руперт там, а у меня никаких сведений после того первого звонка его секретарши. Ни звука о том, как Эми себя чувствует и что вообще происходит, о том, когда они вернутся, ничего.
 – Наверно, он занят?
 Джилл сердито посмотрел на нее через стол:
 – Занят чем? Могу я поинтересоваться?
 – Откуда мне знать?
 – Тогда перестань попусту его извинять. Нельзя быть занятым настолько, чтобы не успеть поднять телефонную трубку. Он чертовски необязателен. Никогда не мог понять, что Эми в нем нашла.
 – Он очень хорош собой. И очень приятен.
 – Хорош собой. Приятен. Чушь какая! И из-за этого женщины выходят замуж?
 – Ты голоден, дорогой. Я позвоню, чтобы подавали завтрак.
 Хелен нажала под столом кнопку звонка, испытывая приятное ощущение власти. Она родилась и выросла в трущобах Окленда и за двадцать лет замужества не привыкла к чуду звонка. Завтрак, мартини, шоколадные конфеты, чай, журналы, сигареты – стоит нажать кнопку и, пожалуйста, появляется все, чего не пожелаешь. Иногда Хелен сидела и придумывала, что бы такого попросить, предвкушая удовольствие от того, что дернешь за украшенный кисточкой шнур или нажмешь кнопку под столом.
 Изредка она посещала Окленд, но чаще ее родители приезжали с Пиренейского полуострова повидаться. Миссис Малоней, надев зубы и воскресный наряд, мистер Малоней, трезвый, как судья, и высохший, как селедка. Выразив искренние чувства, оба родителя застывали в молчании, ошеломленные окружавшей роскошью, не способные ни на что, кроме как сидеть и пристально на все это глазеть. И, только вернувшись домой, они обретали красноречие, расхваливая дочку Хелен, которая поступила в колледж Миллса на стипендию и жила в красивом доме в Атертоне с богатым мужем и тремя прелестными детьми.
 Но наедине с нею они терялись и немели: визиты оборачивались кошмаром, особенно для Джилла, старавшегося больше, чем Хелен, чтобы супруги Малоней чувствовали себя как дома. Его тактика была своеобразна: он старался уменьшить размеры собственного достатка, прикидывался экономным, рассказывал о тринадцатилетнем сыне, избравшем карьеру чиновника, и о семнадцатилетней дочери, прилежной ученице колледжа. В результате бедные Малоней еще больше терялись, а сам Джилл терпел полный крах. Никому не удавалось вычислить, почему такие добрые намерения Джилла приводили к столь огорчительным последствиям.
 – Дружба Эми с этой женщиной, – продолжал Джилл, – всегда грозила неприятностями. Она была явно неуравновешенной. Кто угодно, кроме Эми, углядел бы это и стал ее избегать.
 Хелен мысленно перекрестилась:
 – Что ты, Джилл! De mortius [4] ... Ведь они были подругами. Нельзя отталкивать друга, если у него, ну, скажем, эмоциональные проблемы. Когда Уильме того хотелось, она бывала очень обаятельной и занятной. Такой именно я предпочитаю помнить ее.
 – Твоя память удобна и проста.
 – И я хочу хранить ее такой. Ешь свой завтрак.
 – Я не голоден, – раздраженно сказал Джилл. – Лично я готов порицать Руперта за всю эту историю. Он должен был наложить вето на поездку, как скоро возник этот проект. Две женщины, болтающиеся в чужой, нецивилизованной стране, – это против здравого смысла.
 Для Хелен проект звучал соблазнительно. Ведь ее путешествия ограничивались вылазками в город за покупками, а летом – жизнью в Тахое. Жуя ломтик поджаренной ветчины, она слушала Джилла примерно так, как прислушиваются к рокоту волн, набегающих на берег, зная, что шум этот примерно одинаков и будет иногда чуть громче или тише, в зависимости от приливов, отливов и смотря по погоде.
 Чаще всего шум поднимался из-за Эми. Потому Хелен слушала по привычке, без всякого интереса. На ее взгляд, Эми была унылым созданьицем, облеченным умом, по мнению брата, и красотой, по мнению мужа, а по сути, не имеющей ни того, ни другого. Хелен тоже часто удивлялась близости между Уильмой и Эми. Но удивлялась совсем другому, чем Джилл: почему волевая и энергичная Уильма тратила столько времени на эту мышку Эми?
 Джилл переключил скорость:
 – Я по-прежнему считаю, что американское посольство должно было связаться со мной из-за этого несчастного происшествия.
 – Почему?
 – Эми – моя сестричка-малышка.
 – Кроме того, она взрослая женщина и у нее есть муж. Если она требует присмотра, пускай об этом заботится Руперт.
 – Руперт не в силах урегулировать некоторые ситуации.
 – Урегулировать что? – мягко спросила Хелен.
 – Там наверняка надо принять какие-то решения, что-то сделать. Руперт слишком добродушен. А если бы там оказался я, то не стал бы нежничать с этими иностранцами.
 – Дорогой, если бы там был ты, именно ты и считался бы иностранцем.
 – Ты, наверно, считаешь, что сказала что-то ужасно умное?
 – Всего-навсего правду.
 – Похоже, ты напала на множество истин в последнее время, – криво усмехнулся Джилл.
 – О! Я напала. Кое-какие из них огромны, какие-то – малы.
 – Поделись хоть чуточку.
 – В другой раз. Ты бы поторопился, если хочешь успеть на Эль-Камино вместо Байшоро. – Она через стол улыбнулась мужу.
 Несмотря на ею резкую манеру говорить, она знала, что он добрый человек, гораздо больше, похожий на Эми, чем сам это представляет.
 – Ты будешь осторожно вести машину, не так ли, Джилли?
 – Я прошу так меня не называть. Это звучит нелепо.
 – Ты не споришь, когда тебя так называет Эми...
 – Так звали меня в детстве. Она говорит так невольно. И я всегда протестую. Напомни, я скажу ей об этом, когда она вернется домой.
 Хелен виду не подала, но внезапно ощутила тошноту, и кофе показался кислым. "Не хочу, чтоб она вернулась домой. Две тысячи милей пролегло между нами. И это так хорошо".
 В комнату влетел тринадцатилетний Дэвид. На нем была форма дневной военной школы, которую он посещал.
 – Доброго утра всем.
 – Что ты сделал со своим лицом? – ахнула Хелен.
 – Ядовитый дуб, – радостно сообщил Дэвид. – Роджер и Билль тоже его раздобыли, когда мы были на маневрах. Обалдеть, как разозлился сержант. Сказал, будто русские успеют приземлиться, пока наша вшивая шайка возится с ядовитым дубом.
 – Я зайду за тобой после школы и поведу к доктору.
 – Ни к какому вшивому доктору я не пойду.
 – Перестань выражаться. Это скверное слово.
 – Сержант то и дело им пользуется. Он англичанин. А англичане всегда говорят "вшивый". Ой! Я забыл сказать! Дядя Руперт вернулся домой. Звонил вечером, когда вас не было дома.
 – Ты мог бы сказать об этом раньше, – упрекнул Дэвида отец.
 – Как я мог, если вы ушли?
 – Как Эми себя чувствует?
 – Не знаю. Он про нее ничего не говорил.
 – Ну, о чем же он говорил?
 – Просто, что сегодня он весь день будет дома и хочет повидать тебя по какой-то важной причине.
 – Я сейчас позвоню...
 – Он просил не звонить. Это очень личное дело. Он хочет говорить с тобой с глазу на глаз.
 Джилл уже вскочил.
 Двое мужчин обменялись рукопожатием, и Джилл сразу спросил:
 – Эми здорова?
 – Да.
 – Где она? Все еще в постели?
 – Она... Тут не место для разговора. Пройди лучше в дом.
 В доме было темно, тихо и сыро, как если бы жившие тут люди надолго покинули его. Солнце не проникало за запертые ставни, и ни один звук не просачивался сквозь закрытые окна. Только в кабинете в конце длинного, узкого коридора были подняты шторы, и утреннее солнце висело в пыльном воздухе. На кофейном столике, выложенном кафелем, стоял наполовину опустошенный стакан коктейля со следами губной помады, а рядом – конверт без марки с именем "Джилли", написанном наискосок ученическим почерком Эми.
 Джилл уставился на него. Письмо было подложным; молчавший человек у окна, весь слишком тихий дом, наполовину пустой стакан – все казалось угрозой. Джилл откашлялся:
 – Письмо от Эми, конечно.
 – Да.
 – Почему? Я хотел сказать, почему письмо?
 – Она предпочла сделать это так.
 – Сделать что?
 – Объяснить свой уход.
 – Она ушла? Куда?
 – Не знаю куда. Она отказалась сказать мне.
 – Но это нелепо, немыслимо.
 Руперт повернулся лицом к нему:
 – Ладно, пусть будет по-твоему. Нелепо и немыслимо. Тем не менее это произошло. Какие-то вещи могут случаться без твоего ведома и согласия.
 Их взгляды свирепо скрестились в залитой солнцем комнате. Когда Эми бывала поблизости, она сглаживала напряженность, двое мужчин соблюдали приличия и оставались вежливы друг с другом. В ее отсутствие невысказанные колкости и насмешки, накопившиеся за много лет, казалось, повисли в воздухе; каждую можно было выдернуть наудачу и употребить как тетиву для любого лука.
 – Она взяла свои вещи, собаку и отбыла, – сказал Руперт.
 – Собаку тоже взяла?
 – Это ее собака. Она имеет право.
 – Раз она взяла собаку, значит...
 – Знаю, что это значит.
 Оба знали. Если бы Эми намеревалась вернуться, она не увезла бы собаку.
 – Ты бы лучше прочитал письмо, – посоветовал Руперт.
 Джилл взял письмо и секунду держал его в руках, осторожно, словно бомбу, готовую взорваться от всякого неловкого движения.
 – Ты знаешь, что там написано?
 – Откуда мне знать? Письмо запечатано и адресовано тебе.
 Между тем он знал и помнил каждое слово письма. Перечитал десятки раз, отыскивая слабые места. Даже нашел несколько.
 Джилл читал, как начинающий читатель, медленно выговаривая слова:
 – "Дорогой Джилли! Я посоветовала Руперту лучше передать тебе это письмо, чем посылать по почте. Ведь тебе захочется задавать ему вопросы: на одни он сумеет ответить, на другие – нет. Впрочем, на некоторые я и сама не в силах ответить, а потому не могу внятно объяснить причины моего временного отсутствия. Главная причина – я сама, и это громадное для меня решение. Я не в состоянии позвонить тебе и попрощаться. Ты начнешь со мной спорить, а я боюсь, что решение окажется недостаточно крепким и не устоит перед твоими доводами.
 Уже минула неделя со дня кончины Уильмы, неделя сожалений и горя, но и неделя самопознания... Результат нельзя назвать благополучным. Мне уже тридцать три, а я, оказывается, жила, как ребенок, хотя вовсе этим не наслаждалась. Совсем не наслаждалась, а просто не умела существовать, на кого-нибудь не опираясь. И никогда не сумею, если застряну здесь и погружусь все в ту же рутину. Я должна изведать одиночество и остаться самой собой. Знаю, если бы была зрелой, ответственной личностью, привыкшей выстраивать решения и выполнять их, я могла бы предотвратить смерть Уильмы. А если бы не пила сама, могла бы не позволить Уильме напиваться до состояния депрессии..."
 – Эми пила? – удивился Джилл. – Сколько?
 – Много.
 – Не похоже на Эми, какую я знаю.
 – Представь себе, будто есть другая. Она не просто пила, а пила в компании с американским завсегдатаем баров по имени О'Доннел.
 – Я не верю.
 – Твое дело.
 – "...Все это может показаться тебе бессмысленным, Джилли. Но я тоже могу быть практичной. Я уполномочила Руперта распоряжаться моими финансовыми делами. Стало быть, ты можешь не беспокоиться по этому поводу. И, пожалуйста, Джилли, ни в коем случае не порицай Руперта за мой уход. Он был для меня чудесным мужем. Будь добр к нему, подбодри его, он будет скучать без меня. Ты тоже будешь, я знаю. Но у тебя есть Хелен и дети (передай им мой привет и скажи, что я уехала на Восток подлечиться или что-нибудь в этом роде. Не говори им, будто я спятила, как, вероятно, думаешь сам. Я не начала сгибаться, наоборот, только распрямляюсь). С нежностью, и не беспокойся обо мне!
 Эми".
 Джилл медленно и методично вложил письмо в конверт, словно то был счет, о котором следовало подумать дважды, прежде чем заплатить.
 – На прошлой неделе она много толковала по этому поводу?
 – Достаточно.
 – Значит, она строила планы отъезда даже раньше, чем возвратилась?
 – Она вернулась домой, чтобы забрать Мака.
 – Ты должен был предупредить меня заранее: послать телеграмму или что-нибудь такое. Я мог предупредить...
 – Каким образом?
 – Сказать, чтоб не ездила.
 – Это та самая форма, которую она хочет взломать, – заметил Руперт. – Жить по указке.
 – Ты хоть что-нибудь знаешь, куда она отправилась?
 – Нет. Я даже не уверен, что она думала об определенном месте.
 – Ладно. Как она уехала?
 – Вызвала кеб. Но я уговорил отменить его и позволить мне отвезти ее на вокзал.
 – В какое время?
 – Около восьми.
 – Может быть, она поехала в Атертон, повидаться со мною?
 – Ни в коем случае, – ответил Руперт. – Во-первых, она написала тебе письмо. Во-вторых, увезла с собою Мака. В пассажирских поездах нет багажных вагонов для животных.
 – Они есть в "Ларке". Он уходит в Лос-Анджелес около девяти часов. Господи! Так и есть, туда она и уехала – в Лос-Анджелес.
 – Множество поездов отбывает, как и прибывает, в Лос-Анджелес.
 – Пускай. Ее не так уж трудно выследить: молодая женщина, едущая поездом с шотландским терьером вредного нрава...
 – У Мака вовсе не вредный харак... О, ради Бога, выброси это из головы, Джилл. Эми не хочет, чтоб ее выслеживали.
 – Она женщина. Добрая половина женщин не знает, чего хочет. Им надо все разъяснять, указывать. Я всегда считал, что тебе надо бы покрепче держать в руках вожжи.
 – Забавно. Я-то считал, что ты их держишь.
 Джилл покраснел:
 – Что ты подразумеваешь?
 – Только то, что сказал. Мне не приходилось держать в руках вожжи. Кроме того, я никогда не рассматривал свою жену в одном ряду с лошадьми.
 – У женщин и лошадей много общего. Запусти их в открытое поле, и они помчат черт знает куда и исчезнут.
 – Где это ты так здорово изучил женщин, Джилл?
 – Не хочу с тобой ссориться, – решительно сказал Джилл. – Ситуация слишком серьезна. Что ты намерен делать?
 – Ничего. Что ты мне предлагаешь делать?
 – Обратись в полицию. Пусть они найдут ее и привезут назад.
 – На каком основании? Эми совершеннолетняя, и довольно давно. Это неопровержимый факт.
 – Мы можем придумать вескую причину.
 – Ох, ради... Ладно. Допустим, мы сделали по-твоему, и, предположим, ее нашли. Что тогда?
 – Они привезут ее домой, и тогда мы заставим ее прислушаться к голосу здравого смысла.
 – Я полагаю, говоря "мы", ты имеешь в виду себя?
 – Что ж, я всегда держал ее в руках, умел образумить, показать смысл.
 – Наверно, она видит смысл, – возразил Руперт. – Ее собственный смысл, а не твой.
 Джилл хлопнул кулаком по ручке кресла. Пылинки взвились и тревожно разлетелись.
 – Ты чертовски хладнокровен и спокоен для человека, у которого пропала жена.
 – "Пропала" не совсем подходящее слово.
 – Мне оно подходит.
 Внезапный сквозняк прорябил пылинки, заплясавшие в солнечном луче, и женский голос позвал у двери задней лестницы:
 – Мак, сюда. Мак, иди сюда, малыш. Тебе пора побегать.
 При первом слове Джилл выжидательно поднялся. Но когда женщина снова стала звать собаку, он тяжело сел, как если бы Руперт двинул его кулаком в грудь. Руперт не пошевелился.
 – Сюда, Мак, да иди же наконец. Если ты опять забрался на эту кровать, я на тебя пожалуюсь! Мак? Малыш?
 Мисс Бартон появилась в дверях. Ее щеки от холода порозовели, волосы посветлели до цвета и плотности соломы.
 – Ах, мистер Келлог! Боже милостивый! Я понятия не имела, что вы дома. Вломилась как не знаю кто. Что вы подумаете?
 – Все в порядке, мисс Бартон, – прервал ее Руперт. – Я должен был предупредить вас. Вы, конечно, знакомы с мистером Брандоном?
 – Да, разумеется. С добрым утром, мистер Брандон.
 Джилл встал и сдержанно поклонился. Он встречался с мисс Бартон, по крайней мере, дюжину раз, но, столкнувшись с нею на улице, никогда не узнавал. Казалось, она меняла личины и видимость, как только менялся цвет ее волос. Только голос по-прежнему оставался тем же оживленным голосом брюнетки, независимо от самой белокурой внешности. Мисс Бартон обласкала Руперта взглядом.
 – Какой приятный сюрприз найти вас дома. А я зашла покормить Мака и выгулять его и, вообразите только, нашла здесь вас. Боже мой! Как поживает миссис Келлог?
 – Отлично, благодарю вас, – сказал Руперт.
 – Где же Мак? Раз уж я здесь, я могла бы...
 – Поспешите в контору, мисс Бартон. Я позабочусь о Маке.
 – Отлично. Как скажете.
 – Я приду где-то после полудня.
 – Хорошо. Дела немножко застопорились. Боровиц завел новую подружку и никак не может сосредоточиться. Она ничего собой не представляет, только что молода.
 – Да. Хорошо. Лучше идите сразу, мисс Бартон.
 – Иду, иду. До свиданья, мистер Брандон. Было так мило повидать вас опять! Вы уйдете позже, чем мистер Келлог?
 – Да.
 – Господи! Я рада, что вы вернулись. Боровиц совсем распустился и валяет дурака.
 Когда она вышла, Джилл мрачно спросил:
 – Что ты собираешься предпринять насчет Эми?
 – Ждать.
 – Просто сидеть на заднице и ждать?
 – Так точно.
 – Дурак!
 – Это твое мнение.
 – Ты чертовски прав, это мое мнение, – сказал Джилл и яростно протопал из комнаты вниз, через холл, к парадной двери.
 "Я вел себя с ним неправильно, – подумал Руперт. – Он способен натворить что-нибудь безумное, например, обратиться в полицию".




 Глава 6


 В пятницу на той же неделе Руперт, вернувшись после ленча в контору, обнаружил там Хелен Брандон. На ней был отделанный соболем костюм и соответствующая шляпка. Льготным пассажирским билетом ей служила огромная сумка, и пока что, коротая время, она проверяла покупки. Половина содержимого была разложена на рабочем столе Руперта: книжки в мягкой обложке, журнал, две пары очков, сигареты, какие-то пилюли, леденцы, складной зонтик, непромокаемые сапоги и пара черных туфель на низком каблуке.
 Женственный беспорядок напомнил Руперту об Эми. Он старался не смотреть туда, а удерживать взгляд на лице Хелен. Миловидное лицо, округлое и пухловатое, не таящее секретов.
 Для начала она закидала все назад в сумку.
 – Джилл будет в истерике, если узнает, что я была тут. Так что само собой понятно: меня тут нет.
 Руперт улыбнулся:
 – Вы слишком хороши для леди, которой здесь нет.
 – Мы, жители полуострова, должны быть одеты до зубов, отправляясь в город: надо доказать, что не погрязли в своем захолустье.
 – Вряд ли это сойдет для жителей Атертона.
 – О! Вам кажется, не годится? Тогда послушайте: я по неделям не надеваю туфель на высоких каблуках. Мои ноги меня убивают.
 – Смените обувь.
 – Ни за что. Лучше мучиться. Сейчас мучаюсь, а потом буду с удовольствием вспоминать поездку.
 – Это, я полагаю, логика?
 – Нет, просто истина.
 Она защелкнула замок сумки и, не меняя тональности, сказала:
 – Я знаю про Эми, Джилл сказал мне.
 – Я рад. Мне хотелось, чтобы вы знали.
 – От нее никаких известий?
 – Я и не жду. Она предупредила, что какое-то время писать не будет.
 – Могла бы хоть дать знать, где она сейчас.
 – Могла бы, – согласился Руперт. – Но не сообщила. А я не берусь давать советы.
 – Может быть, она как раз этого хочет.
 – Чего именно?
 – Найти место, где ей не будут диктовать. Я тоже не прочь бы пожить так парочку недель.
 Хелен просмаковала эту идею, полузакрыв глаза. Затем отбросила ее и вздохнула:
 – Послушайте, Джилл лезет на скандал. Я решила предупредить вас.
 – Что за скандал?
 – Я не уверена... Притворите получше дверь. Если уши мисс Бартон уловят, что я скажу, она взлетит при первом сильном ветре.
 – У меня нет секретов от мисс Бартон.
 – Ну, так у меня есть, – отчеканила Хелен. – А у вас могут появиться.
 Руперт затворил дверь.
 – Что это значит?
 – Джилл вообразил...
 – Что же?
 – Будто у вас и мисс Бартон...
 Руперт гневно расхохотался:
 – Ох, ради всего святого!
 – Мне это тоже кажется нелепым. Только я не смеюсь. Потому что Джилл чертовски серьезен. Он готов убедить себя, будто вы не хотите возвращения Эми по кое-каким причинам.
 – Чего это он вздумал? Что за чушь?
 – У мисс Бартон ключ от вашего дома.
 – Естественно. Я дал ей ключ, и она приходит два раза в день кормить Мака, пока я в отъезде.
 – Джилл утверждает, что обычно вы сажали Мака в конуру.
 – Последний раз, когда мы посадили его в конуру, он там подхватил чесотку.
 – Вот видите? Все объясняется логически просто. Но Джилл ничему не верит. По сути, он совершенно иррационален, когда дело касается семьи. Потому я предпочитаю об этом не думать, все равно тут ничего не поделаешь.
 – А я часто думаю об этом, – заметил Руперт.
 – Да, по правде, я тоже думаю. Только зря. Надо признать раз навсегда: "Джилл славный парень. Но помешан на всем, что касается Эми". И пусть так и будет.
 – Согласен.
 Хелен глубоко вздохнула, как бы говоря, что тема закрыта, но за ней следует другая.
 – Еще о губной помаде.
 – Какой губной помаде?
 – На бокале в кабинете. Джилл утверждает: она в точности того же оттенка, что и помада мисс Бартон.
 – И у тридцати миллионов других американок. Это модный цвет, предложенный прошлой весной. Какой-то шербет...
 – Мандариновый шербет?
 – Точно. Я подарил ее Эми на Пасху, в одном из этих причудливых футляров. Ну, все теперь?
 – Не совсем.
 Руперт в беспомощной ярости всплеснул руками:
 – Разрази меня Бог! Что еще?
 – Перестаньте богохульствовать. Вы меня нервируете. Я, того и гляди, выйду из себя, и одному небу известно, что может тогда стрястись. Ведь до сих пор одна я сохраняю спокойствие во всей нашей компании. Так вот, значит... что я хотела сказать?
 – Дураком буду, если пущусь на отгадки, – мрачно заявил Руперт. И сел за письменный стол в ожидании, когда Хелен наведет порядок в мыслях, как навела его в мешке, натыкаясь на мелочи, казалось, потерянные навсегда.
 – Надо было записывать, – бормотала она. – Но я не могла. Ведь Джилл верил, что говорит со мной доверительно. Я хочу сказать, ему и в голову не приходило, что я пойду сюда и расскажу вам... У него случилась бы истерика, если бы...
 – Вы уже сказали об этом.
 – Разве? Ну и что? Это для того, чтобы показать... Ох, вспомнила наконец. Окурки в кабинете.
 – Там не было никаких окурков.
 – В том-то и дело. Эми – завзятая курильщица. Это одна из немногих привычек, какими она не пожертвовала ради Джилла. А так как она в тот вечер была особенно взвинчена, Джилл говорит, что все пепельницы должны были быть полны окурков.
 – Если бы Джилла потренировать лет эдак пятьдесят, он мог бы стать сыщиком.
 – Ну, и что? Он действительно замечает всякие вещи, – защитила мужа Хелен. – Даже если потом выходит совсем не то, что ему казалось.
 – "Даже если" – вот именно! В этот раз выходит совсем не то. Эми не пробыла в кабинете и пяти минут. Что ж он не потрудился проверить весь остальной дом? Посоветуйте ему в следующий раз прихватить микроскоп.
 – Вы беситесь. Разве не так?
 – Вы чертовски правы: бешусь. Он-то что хочет доказать?
 – Ничего определенного. Думает, что вы скрываете правду.
 – Правду о чем?
 – Обо всем. Я предупредила вас, он просто не в себе.
 – Странная деликатность. Он маньяк.
 – Только в том, что касается Эми.
 – Разве этого мало? – Руперт ударил кулаком по столу, невольно имитируя Джилла. – С тех самых пор, как мы с Эми поженились, он старался поломать наш брак. Все вертелся около, в надежде, что я прибью ее или буду волочиться за другими женщинами, стану пьяницей или наркоманом. Все что угодно, лишь бы Эми бросила меня и залезла назад, в семейное гнездышко, эдакий паршивый птенчик. Что ж, он наполовину преуспел. Она покинула меня. Но в гнездышко не устремилась.
 – Она не покинула вас, Руперт. Не всерьез. Я... я читала письмо. – Она слегка покраснела и стала крутить одно из колец, украшавших ее пухлые пальцы. – Джилл попросил меня прочесть.
 – Зачем?
 – Хотел узнать, что я думаю о смысле письма (о женском смысле, как он выразился) и ее ли это почерк.
 – И что же?
 – Разумеется, я сказала Джиллу, что почерк наверняка ее. Только...
 Она замолчала и принялась опять крутить кольцо, словно оно сузилось и причиняло боль. Это бриллиантовое кольцо Джилл подарил ей двадцать лет назад. Эми все еще была тогда в гнезде, птенчик Эми, еще не оперившийся, бесформенный, с постоянно разинутым ртом, – не от голода, в птичьем стиле, а из-за аденоидов.
 Аденоиды убрали, перья выросли, крылья развернулись, но некуда было лететь, пока не появился Руперт. Хелен вспоминала свадьбу Эми гораздо яснее и счастливее, чем свою. Прощай, маленький черный дрозд.
 – "Только" что? – спросил Руперт.
 – Он не доверился моему мнению. Вчера отправился с письмом к эксперту по почеркам, частному детективу по имени Додд.
 Руперт подался вперед, онемев от шока. Из соседней конторы Боровица раздался спазматический кашель счетной машины. Обычная работа, подумал Руперт. Боровиц запускает в машину цифры и получает ответ. И за несколько кварталов отсюда, в другой конторе, Джилл тоже получает ответы, только что-то случилось с его машиной, разболталась какая-то деталь.
 – Что же, на его взгляд, случилось с Эми? – спросил он.
 – Он не знает определенно, но чувствует. Неужели вам непонятно? Бредовые идеи, без всякого смысла. Потому я и пришла предупредить вас. И потому еще, что беспокоюсь. Смертельно беспокоюсь. Все эти идеи бьют по здоровью Джилла.
 – По-моему, очевидно, тоже. Скажите хоть что-нибудь об этих его идеях.
 – А вы не станете опять беситься?
 – Не могу себе позволить. Ситуация слишком серьезна.
 – Тогда ладно. Вчера вечером он сказал, что не уверен, возвращалась ли Эми домой вообще.
 – Где ж она в таком случае?
 – Все еще в Мехико.
 – Что она там делает?
 – Ничего не делает. Он подозревает – нет, не подозревает, а чувствует. Он чувствует, что она мертва.
 Руперт не выразил удивления. Сюрпризы кончились! Он понял: Джилл способен на что угодно.
 – Психиатр поплясал бы над таким материалом. А как она умерла, он тоже почувствовал?
 – Нет.
 – Или когда?
 – В ту неделю, что вы были там.
 – Словом, я поехал в Мехико и убил жену. – Голос Руперта звучал совсем отрешенно. – Были у меня на то причины?
 – Деньги и мисс Бартон.
 – Я хотел унаследовать деньги Эми и жениться на мисс Бартон, не так ли?
 – Да.
 Хелен умудрилась стянуть с пальца кольцо. Теперь она сидела, держа его на коленях, но на него не смотрела, лишь смутно сознавая, что оно там.
 – Право, Руперт, по-настоящему он не верит в это. Он обижен, что Эми не поделилась с ним, и зол на вас за то, что вы позволили ей уехать.
 – Тут намешано больше, чем только это. Вы упрощаете. С чего вы взяли, будто Джилл чувствует, что Эми умерла?
 Хелен избегала этого вопроса даже в мыслях. Уже несколько дней он терзал ее. Тем страшней было услышать его.
 – Я не знаю.
 – Потому что он хочет ее смерти.
 – Неправда! Он любит ее. Любит больше всех.
 – И ненавидит больше всех. Она... Нет, не так. Он видит в ней причину его эмоциональных невзгод. Если Эми мертва, проблемы кончились. Он свободен. О, конечно, он будет страдать на сознательном уровне. Он будет чувствовать горе и жалость и всякое такое. Но далеко, на дне колодца, желанная свобода.
 Руперт помолчал.
 – Только он не свободен. Эми жива.
 – Я ни минуты не сомневалась в том, что это так.
 Хелен явно почувствовала облегчение от этой вести, виновато почувствовала. Похоже было, что она тоже как бы пробиралась по дну колодца, ища покоя, и вдруг наткнулась на мертвую Эми, на потонувшего, измазанного птенчика со все еще разинутым клювом.
 – Послушайте, Руперт, похоже, вы поняли, что Джилл не в себе. Вы будете снисходительны. Ведь будете?
 – Это зависит...
 – От чего?
 – От его поведения.
 – Я уверена, худшее позади. Всякий раз, когда какая-нибудь неприятность в этом роде, Джилл суетится и нервничает, но, в конце концов, его удается образумить.
 Если не Руперта, то себя она образумила. Подхватив кольцо, надела его на палец, лишь смутно понимая, что зачем-то его снимала.
 – Мне пора бежать. Опаздываю на прием к зубному врачу. Вы дадите знать, как только будут вести от Эми?
 – Ну, конечно! Я даже захвачу с собой письмо, чтобы Джилл мог опознать почерк.
 – Не надо так шутить!
 – Я не шучу. Напротив, вполне серьезен. Что мне терять?
 – Вы вели себя молодцом во всей этой истории, – восторженно сказала Хелен. – По-моему, Эми ужасно ошиблась, сбежав от вас.
 – Она не сбежала. Я отвез ее. И если она ошиблась, это ее дело. Самостоятельно решиться на что-то очень ей полезно, даже если тут ошибка. Может быть, даже Джилл, в конце концов, поймет это.
 – Поймет. Дайте срок.
 – До сих пор она никогда ничего по-своему не делала. Поездка в Мехико была своего рода декларацией независимости. На самом деле просто менялась сфера зависимости: Уильма наметила каждый метр их пути.
 Хелен мысленно перекрестилась при упоминании Уильмы. Та никогда ей особенно не нравилась, зато, по крайней мере, не нарушала ее снов в качестве мертвой птички.
 – Послушайте, Руперт, пусть вы сочтете это глупостью, но не приходило ли вам в голову поискать Эми через одну из больших газет, читаемых во всей стране? Я хочу сказать – известить ее, что мы беспокоимся и хотим знать, где она теперь. Такие объявления видишь постоянно: "Билл, свяжись с Мэри"; "Чарли, напиши маме"; "Эми, вернись домой". Такие примерно вещи.
 – "Эми, вернись домой", – повторил Руперт, – идея Джилла, вероятно?
 – Ну да, его. Но я с ним согласна. Она может удачно обернуться. Эми не из тех, кому нравится зря беспокоить близких.
 – А может быть, и из тех. Откуда нам знать? У нее никогда не было случая доказать, из каких она.
 – Ну, попробовать-то можно. Ей это не повредит. Да и вообще никто не поймет, если составить объявление туманно, не называя фамилий. Мы, разумеется, не хотим публичности.
 – Вы подразумеваете: Джилл не хочет.
 – Полагаю, никто из нас не хочет, – резко возразила Хелен. – Вся эта история весьма странно выглядела бы в газетах.
 – Она запросто угодит в газеты, если Джилл начнет повсюду вопить, будто Эми мертва, а я собираюсь свить любовное гнездышко с мисс Бартон.
 – Пока что он кричит об этом только со мной наедине.
 – И с частным сыщиком Доддом.
 – Не думаю, что он много рассказал Додду. Только объяснил, зачем надо сравнивать почерк Эми в этом письме с другими ее письмами. – Она встала и наклонилась над бюро. – Руперт, ведь вы знаете, я на вашей стороне.
 – Благодарю вас.
 – Но вы должны в чем-то уступить Джиллу для вашей собственной безопасности. Если он поймет, что вы в самом деле стараетесь найти Эми и забрать домой, это поможет привести его в порядок. Попробуйте.
 – Вы имеете в виду объявления?
 – Да.
 – Ладно, это нетрудно сделать.
 – В любой библиотеке вам назовут ведущие газеты страны. – Она поколебалась. – Это может дорого обойтись. Естественно, мы с Джиллом заплатим за...
 – Естественно?
 – Ну и что? Это ведь наша идея. Будет только справедливо, если...
 – Мне кажется, – отрезал Руперт, – я способен оплатить расходы по розыску моей жены.
 "Эми, вернись домой". Он уже представлял себе, как будут выглядеть эти слова в печати. Но знал, что Эми никогда не вернется.




 Глава 7


 Элмер Додд, нагловатый человечек с густой копной волос, в разное время и с переменным успехом работал плотником в Нью-Джерси, матросом на панамском грузовом судне, военным полицейским в Корее, телохранителем китайского экспортера в Сингапуре и продавцом Библии в Лос-Анджелесе. Когда ему стукнуло сорок, он встретил женщину, которая склонила его к оседлому образу жизни. Тут-то он и обнаружил, что, переменив столько профессий, не стал профессионалом ни в одной. Тогда решил заделаться частным сыщиком и перевез невесту в Сан-Франциско. Чтобы войти во вкус дела, слонялся вокруг Дворца правосудия, пропадал на судебных процессах, делая заметки для памяти, подолгу сиживал в архивах редакций "Кроникл" и "Экзамайнер", где зачитывался отчетами о знаменитых криминальных делах прошлого.
 В конце концов, это могло пригодиться. Но все решила чистая случайность. Он зашел перехватить порцию спагетти в закусочную на Северном берегу как раз тогда, когда ее хозяин застрелил жену, тещу и тещиного любовника. Додд оказался единственным живым свидетелем.
 С тех пор имя Додда знал каждый читатель газет в районе Залива. Оно выстреливало в бракоразводных разбирательствах, в уголовных процессах, мелькало в столбцах газетных сплетен и среди рекламных объявлений, где он предлагал свои услуги как специалист в разных сферах деятельности, включая графологию. Обладая парой книг по этому предмету, он считал себя знатоком не хуже других, поскольку графология не принадлежит к точным наукам. Во всяком случае, понахватался достаточно для исключительных дел, вроде дела Эми.
 Эми выглядела малость не в себе (Додд имел еще и книгу по психопатологии). Но в себе или не в себе, она безусловно была автором всех четырех писем, которые Джилл Брандон принес для сравнения. Додд понял это сразу, раньше, чем Брандон покинул его контору. Но признать это тут же было бы неразумно. Экспертам требуется время. Они проверяют и перепроверяют материал, получая соответственную плату за труды. Додд тянул неделю, в течение которой проверял и перепроверял финансовое положение Джилла Брандона, а заодно соображал, какой запросить гонорар. Потом назначил как раз такой, чтобы Брандон издал вопль протеста, но все же не отменил заказ.
 Додд был доволен.
 Доволен был, несмотря на высокую цену, и Джилл.
 – Не скрою от вас, Додд, у меня большая тяжесть снята с души. Конечно, я был почти уверен, что письмо написала она. Была лишь крошечная доля сомнения.
 "Ну и врешь", – подумал Додд, но спросил:
 – Теперь оно рассеялось, конечно?
 – Конечно. Собственно говоря, вчера мы опять получили от нее весточку. Говоря "мы", я подразумеваю, что она писала мужу, а он передал ее письмо мне.
 – Почему?
 – Почему? Ну, я... Он знает, я очень беспокоюсь из-за сестры. Ему хотелось сообщить мне, что она в порядке.
 – А она в порядке?
 – Конечно. Эми в Нью-Йорке. Я подозревал, что она может быть там, – у нас родственники в Куинсе и Уестчестере.
 – Вы захватили письмо?
 – Захватил.
 – Хотелось бы взглянуть. Разумеется, без доплаты, – поспешил добавить Додд, бросив беглый взгляд на лицо Джилла. – Просто из любопытства.
 Джилл нехотя протянул письмо через стол, словно опасаясь, что Додд внезапно передумает и заявит: все письма подделаны.
 Додд с первого взгляда понял, что почерк тот же, но ради Джилла проделал несколько движений. С помощью увеличительного стекла и линейки он измерил и сравнил расстояния между строчками, словами, полями, абзацами. Но его заинтересовал текст: он показался гораздо более резким и уверенным, нежели текст остальных писем. Почерк был, конечно, тот же. Но была ли той же женщина?
 "Дорогой Руперт,
 что заставило тебя выкинуть столь странную вещь? Я глазам своим не поверила, увидев объявление в "Геральд Трибюн". Джилл придет в ярость, если обнаружит. Ты же знаешь, как его злит малейшее упоминание о рекламе.
 Конечно, я вернусь домой. Но не прямо сейчас. Как ты можешь узнать по штемпелю, я в Нью-Йорке. Это подходящее место для тех, кто хочет разобраться во всем сам. Тебя никто не беспокоит. Сейчас я как раз нуждаюсь в этом.
 Не тревожься из-за меня. Я по тебе скучаю, но вполне счастлива и знаю, что ты хотел бы этого для меня.
 Пожалуйста, забери объявление из газеты (или газет? Молю небо, чтобы я ошиблась!). И еще, пожалуйста, позвони Джиллу и Хелен и скажи им, что у меня все в порядке. Немного погодя я им напишу.
 Мне очень трудно писать письма. Возникает отчетливо и ярко то, что хотелось бы забыть, – нет, не забыть, но отодвинуть. Прежняя Эми была ребенком, и прескучным. А новая еще не вполне в себе уверена!
 Мак живет хорошо. В Нью-Йорке довольно много собак, преимущественно пуделей, но время от времени мы случайно встречаем скотча, и Мак не чувствует одиночества.
 Пока не забыла: список адресов для рождественских поздравлений лежит в левом верхнем ящике бюро в кабинете. Закажи открытки пораньше с нашими с тобой именами, напечатанными внизу, конечно.
 Береги себя, дорогой. С любовью —
 Эми".
 – Список рождественских поздравлений? – пробормотал Додд. – Сейчас сентябрь.
 – Я учил Эми, – то есть мы были оба так воспитаны, – заранее заботиться о такого рода делах.
 – Не переусердствовала ли она слегка?
 Джилл знал, что переусердствовала, однако спросил:
 – Что вы хотите сказать?
 – Для меня смысл в том, что она не собирается быть дома на Рождество и старается сказать об этом поделикатнее.
 – Не могу поверить.
 – Что ж, вы и не обязаны, – жизнерадостно согласился Додд. – Может быть, я ошибаюсь. Вы обсуждали это с зятем?
 – Нет.
 – Я посоветовал бы обсудить. Он, вероятно, лучше знает свою жену, чем вы.
 – Сомневаюсь. Кроме того, у нас с Рупертом не слишком хорошие отношения.
 – Семейные разногласия, да? Может, тут и кроется истинная причина бегства?
 – В семье не было никаких разногласий, пока не уехала Эми. С тех пор кое-что возникло, понятно.
 – Почему "понятно"?
 Не получив ответа, Додд продолжал:
 – Подобного рода случаи происходят гораздо чаще, чем вы можете вообразить, мистер Брандон. Большинство из них не попадает в полицейские досье или в газеты; они оседают в памяти семьи. Леди чувствует скуку или отвращение или то и другое и – фьють! – отправляется немного полетать. Закончив полет, возвращается домой. Соседи думают, что она была в отпуске. Словом, никто не становится мудрее. Кроме разве ее самой. Полеты бывают суровой школой для леди.
 Додд был специалистом по полетам и не нуждался в научных руководствах по этому предмету.
 – Моя сестра, – сказал Джилл, – не из тех, что заинтересованы в полетах.
 Он поперхнулся на незнакомом слове, как если бы оно застряло в горле рыбьей костью. Прокашлявшись, он вытер рот и уставился на Додда, вдруг возненавидев волосатого человечка с металлическим взглядом, потускневшим на подглядывании сквозь замочные скважины с черного хода жизни.
 Он поднялся молча, не доверяя собственному голосу, и потянулся за письмами, лежавшими на столе Додда.
 – Говорю без намерения обидеть, – отчужденно сказал Додд, наблюдая задрожавшие руки Джилла и набухшие вены на висках. – И никакого оскорбления не нанес, хотелось бы знать?
 – До свиданья.
 – До свиданья, мистер Брандон.
 В тот вечер за обедом жена Додда спросила:
 – Как сегодня работалось?
 – Прекрасно.
 – Блондинка и красавица?
 – Такое бывает только в книгах, радость моя.
 – Счастлива слышать это.
 – Мистер Брандон не блондин и не красавец, – заметил Додд, – но он интересен.
 – Чем именно?
 – У него проблема. Он вообразил, будто его сестра убита мужем.
 – А ты что думаешь?
 – Никто не платит за раздумья, – ответил Додд. – Пока что.




 Глава 8


 В воскресенье, двадцать восьмого сентября, спустя три дня после визита Джилла к Додду, прислуга Келлогов – Герда Ландквист – вернулась из месячного отпуска, проведенного в Национальном парке Йеллоустона.
 Она позвонила Руперту с автобусной станции, надеясь, что в воскресенье он не работает и, может быть, предложит заехать за ней и привезти домой. Но к телефону никто не подошел, и она неохотно взяла такси. Отпуск плохо отразился на ее кошельке, а заодно и на нервах, особенно к концу, когда пошел снег и посетители парка толпами повалили вон, оставив его медведям, бурундукам и антилопам на всю зиму. Герда предвкушала приятный денежный чек и теплые уютные вечера у телевизора, который ей подарили Келлоги на прошлое Рождество. Телевизор был так отдохновителен, что она частенько засыпала перед ним, и миссис Келлог, деликатно постучав в ее дверь, спрашивала: "Герда? Вы забыли выключить телевизор, Герда?" Миссис Келлог никогда не командовала, никогда не давала прямых приказов. Она была вежлива: "Не затруднит ли вас?.." или "Как вы думаете, если?.." Спрашивала, словно уважая возраст Герды и ее более обширный жизненный опыт.
 Она отворила входную дверь своим ключом и прямиком отправилась в кухню, чтобы вскипятить воды для чая и вареного яйца. Кухня была в идеальном порядке: посуда вымыта, раковина начищена до блеска. Все свидетельствовало о том, что миссис Келлог вернулась из Мехико домой. У мистера Келлог было больше охоты, чем способностей по части кухонных дел.
 Когда чайник запел, запела и Герда – старую песенку из ее детства в Миннесоте. Запела без слов, давно забытых. Она не слышала, как вошел Руперт, только почувствовала, будто в комнате что-то переменилось. Обернулась и увидела его на пороге двери в холл. Растрепанные волосы и румяное от ветра лицо говорили, что он гонялся по парку вместе с Маком.
 Несколько секунд он таращил на нее глаза и молчал, будто стараясь вычислить, кто она такая и что делает в его доме. Потом сказал ровным голосом, в котором не было привета:
 – Добрый вечер, Герда.
 – Добрый вечер, мистер Келлог.
 – Как прошел отпуск?
 – О, великолепно. Но, по правде говоря, я рада возвращению домой.
 – И я рад, что вы вернулись.
 Но радости не было ни в его лице, ни в голосе, и Герда задумалась, чем могла она досадить ему. "Что я такого сделала? Я была в Йеллоустоне. Ах, вероятно, это одно из его скверных настроений. Немногие знают о таких его настроениях".
 – Как поживает миссис Келлог? – осторожно спросила она. – И Мак?
 – Миссис Келлог уехала на другие каникулы. И Мака взяла с собой.
 – Но...
 Чайник засвистел, словно предупреждая. Герда сжала губы и захлопотала около плиты, стараясь не глядеть на деревянную вешалку у задней двери, где висел красный с черным витой поводок Мака. Ей чудилось, будто глаза мистера Келлога уставились ей в спину, как двуствольное ружье.
 – Что же, Герда? Рассказывайте дальше.
 – Я ни о чем говорить не собиралась. Вас не соблазняет яйцо, мистер Келлог?
 – Нет, благодарю вас. Я поужинал.
 – Питаясь в ресторанах так долго, как пришлось мне, проголодаешься по чему-нибудь домашнему, вроде яйца всмятку.
 Яйцо растрескалось в кипящей воде. Герда бросила в воду щепотку соли, чтобы белок не вытек из скорлупы. Ее рука дрожала, и немного соли просыпалось на плиту, мгновенно превратив синее пламя газа в оранжевое. "Поводок Мака висит у двери. Он хорошо воспитанный песик, лучший из всех. Но никому в голову не придет вести его без поводка из-за машин. Особенно этого не станет делать миссис Келлог. Она нервничает в потоке автомобилей. Никогда не пробовала научиться водить машину".
 Вслух Герда спросила:
 – Вы питались в ресторанах или дома, пока миссис Келлог в отъезде?
 – Так на так.
 – Должна признаться, кухня в безукоризненном порядке.
 – Сегодня утром мисс Бартон забежала по дороге из церкви домой и помогла мне с уборкой.
 – О! – произнесла Герда, а про себя подумала: "Миссис Бартон, эта тварь с крашеными волосами. По дороге домой из церкви по дороге! А куда ведут наши дороги нынче, хотела бы я знать?"
 Она вынула яйцо из кастрюльки и сунула на яичную подставку. Затем намазала маслом кусок хлеба, села за стол и принялась за еду. Мистер Келлог все еще торчал на пороге, разглядывая ее со странным выражением в глазах. Это привело ее в такое замешательство, что она едва могла глотать.
 – Между прочим, – заговорил Руперт, – вам будет интересно узнать, что Мак выглядел шикарно. Моя жена привезла ему из Мехико новый поводок – одну из этих причудливых, сплетенных руками кожаных вещичек.
 – Да ну! Как это мило.
 – Мак тоже так считает.
 – Могу поручиться, он выглядел так очаровательно, что не передашь словами.
 – Да. – Руперт отступил с гримасой, словно от внезапной боли. – Когда поедите, хотел бы поговорить с вами, Герда. Я буду в кабинете.
 Разговор оказался прост. Ее уволили. Ни малейших претензий к ее деловым качествам, конечно. Все дело в простой экономии. Миссис Келлог пробудет на востоке неопределенное время, и нет никакой возможности содержать Герду. Он произнес множество добрых слов о ее достоинствах, ее умелости и так далее. Но все сводилось к одному: ее увольняли. Месячное жалованье вместо предуведомления и лучшие рекомендации, которые напечатает мисс Бартон, будут ждать ее в конторе. Доброго пути и большой удачи.
 Герда спросила:
 – Значит, вы хотите, чтобы я сейчас же, сразу ушла?
 – Да.
 – Прямо вот так, ночью?
 – Так будет проще всего, – заверил Руперт, – поскольку вы еще не распаковались. Я отвезу вас, куда захотите.
 – Мне некуда идти.
 – Есть отели. И Христианская ассоциация молодых женщин.
 Герда подумала о теплых, уютных вечерах перед ее телевизором, взамен которых наступят смертельно холодные в гостиной ХАМЖ, в компании множества женщин, таких же скучных, как она сама. Обида ударила ей в глаза так, что она залилась слезами.
 – Ну, ну, Герда, – смутился Руперт. – Не надо плакать. Ведь, в сущности говоря, это не касается личности.
 – Лично меня касается!
 – Мне очень жаль. Я хотел бы – право же, мы все хотели бы, чтобы дела складывались иначе.
 – Какое ужасное возвращение домой.
 – Бывает ужаснее, – возразил Руперт, вспомнив, как возвратился сам.
 – Как быть с телевизором?
 – Он ваш. Я приглашу электрика, чтобы он отключил его и перевез к вам, когда вы устроитесь.
 – Если устроюсь.
 – Я убежден, что вы без труда найдете место, которое приглянется вам больше. Здесь вам было бы очень скучно без миссис Келлог и Мака. Советую обратиться в агентство по найму.
 Герда всхлипнула. Ее не прельщал этот совет. Она знала агентства по найму, надменный тон, каким там задавали вопросы с таким видом, будто не очень просто найти место, а все лишь для того, чтобы поднять себе цену, когда место найдется.
 – Пожалуй, я позвоню Брандонам, – подумала она вслух.
 – Кому?
 – Брандонам. Брату миссис Келлог и его жене. Им приходится содержать огромный дом в Атертоне, и я неоднократно слышала ее жалобы на то, как трудно найти приличную помощь.
 Он молчал, продолжая таращиться на нее, словно на помешанную. Герда, вспыхнув, спросила:
 – Может, вы считаете, что я и мои деревенские привычки не годятся для такого модного места? Ведь вы это подумали? Ну так позвольте вам доложить, что я собственными ушами слышала, как миссис Брандон назвала меня сокровищем. Это случилось не более трех месяцев назад. И если я была сокровищем три месяца назад, я полагаю, ничего с тех пор не изменилось.
 – Конечно, конечно, вы сокровище, – согласился Руперт. Он говорил почти что шепотом, а хотелось завыть в голос. – Только, насколько я знаю, у миссис Брандон сейчас полный штат прислуги.
 – Это не значит, что завтра он тоже будет полным. Или через неделю, при теперешнем положении дел в мире.
 – Вас может не устроить жизнь на полуострове.
 – Там очень приятный климат. Весь этот городской туман тяжело отзывается на моих бронхах, а они самое слабое у меня место.
 – У Брандонов трое детей. Очень шумных.
 – Немножко шуму мне не повредит. – Она повернулась к двери. – Пожалуй, я пойду поищу картонок, чтобы запаковать остаток моих вещей.
 – Герда. Подождите!
 Она обернулась, удивленная настойчивым голосом.
 – Да, сэр?
 – Я сам позвоню миссис Брандон, если хотите, и спрошу, есть ли у нее место, что она может платить вам, ну и так далее.
 – Не хочу затруднять вас.
 – Это вовсе не трудно.
 – Право, вы удивительно добры, мистер Келлог. Я чрезвычайно обязана...
 – Могу позвонить прямо сейчас, пока вы здесь, и наладить дело. – Он одарил ее сухой усмешкой. – Вам может полюбиться работа у Брандонов. У каждого свой вкус.
 Складывая у себя в комнате оставшиеся вещи, она слышала его разговор по телефону из кухни. Он говорил так отчетливо и громко, что она с удивлением подумала – не стала ли Хелен Брандо} немножко глуховата.
 – Хелен? Руперт у телефона... Отлично. А вы?.. Рад слышать это... О, она наслаждается, посещая все удовольствия Нью-Йорка. Хелен, причина моего звонка – Герда. Она вернулась сегодня вечером из отпуска, и мне пришлось объявить ей, что я не в состоянии содержать ее. Как вы знаете, она идет по первому классу в своей работе... Сокровище. Да, она помнит, что вы ее так назвали, когда говорили с Эми не так давно... Не могу помочь, даже если Эми будет злиться. Вопрос простой экономии... Буду питаться в ресторанах и найму женщину, которая станет раз в неделю убирать дом. Но, возвращаясь к проблеме Герды...
 Герда-сокровище вступила в короткую битву с Гердой-женщиной. Победила женщина и прокралась на цыпочках через холл к телефону в спальне хозяина. Ей не понадобилось снимать трубку, чтобы слышать Руперта, его голос прямо гремел в кухне. Миссис Брандон несомненно оглохла. А может, всегда была глуха и скрывала это, читая по губам собеседников.
 Рука Герды с виноватой медлительностью потянулась к трубке.
 – Не надо бы делать это. Ведь я сокровище...
 – Я думал, хорошо бы сохранить Герду в семье... Да нет, понимаю, сейчас вам никто не нужен, Хелен... Честно говоря, я думаю, вы потеряете замечательную возможность, если не схватитесь за нее. У нее редчайшая квалификация, как вы сам знаете. Я уверен, она была бы хороша при детях... Ну, что ж, раз у вас нет места, ничего не поделаешь...
 Щепетильно, словно хирург, Герда подняла трубку. В ухо загудел сигнал "не занято". Примерно секунду она предполагала, что миссис Брандон, внезапно обидевшись или заскучав, повесила трубку. Потом опять из кухни послышался голос Руперта:
 – Естественно, она разочаруется. Я тоже. Но мы не можем требовать от вас невозможного, Хелен... Да, я посоветую ей попробовать еще раз, через несколько месяцев. Всего хорошего, Хелен.




 Глава 9


 – Эта Герда Ландквист надежна? – спросил, потирая подбородок, Додд.
 Не считая последних двадцати четырех часов, Джилл Брандон едва знал о существовании Герды и не мог бы толком ответить на вопрос. Но ему хотелось ей верить, и он энергично закивал:
 – Вполне надежна. Я доверил бы ей собственную жизнь.
 Додд улыбнулся своей сухой усмешкой, означавшей недоверие практически каждому.
 – Есть множество людей, которым я доверил бы собственную жизнь, но не поверил бы в их отчет о том, что они видели или испытали.
 – Мисс Ландквист не из фантазеров. И у нее нет причин выставлять в дурном свете моего зятя.
 – Месть за то, что он ее рассчитал.
 – Она уже работает на гораздо более выгодном месте, – натянуто заметил Джилл.
 – У вас?
 – У нас.
 – Почему?
 – Почему? Нам была нужна еще одна прислуга. Вот почему.
 "Вовсе не потому, – подумал Додд. – Теперь, когда он заполучил первые крохи свидетельства против зятя, он будет хранить это в безопасном месте. Не хотел бы я быть в шкуре Келлога. У Брандона серьезные намерения".
 Джилл сказал:
 – Поймите, Герда даже не знает, что Эми пропала. Она думает, Эми просто проводит время в Нью-Йорке.
 – А по-вашему это не так?
 – Я знаю, что не так. Я уже говорил вам: у нас есть родственники в Куинсе и Уестчестере. Я звонил в оба места вчера ночью, когда Герда явилась к нам со своей историей. Никто из них не видел Эми и не слышал о ней.
 – Это ровно ничего не означает.
 – Означает, если знать Эми. Она всегда поддерживала родственные связи. Если б она находилась вблизи Нью-Йорка, она позвонила бы кузену Харрису или тете Катэ. Хочешь не хочешь, а связалась бы с ними из чувства долга.
 – Давно вы последний раз видели сестру?
 – Она уехала в Мехико-Сити третьего сентября, в среду. Я попрощался с нею накануне.
 – Она себя нормально вела?
 – Вполне.
 – Была в хорошем настроении?
 – В великолепном. Чуть возбуждена перед поездкой, совсем как ребенок, который никуда еще самостоятельно не ездил.
 – Миссис Виат была тогда с нею?
 – Да. Они обе бегали по магазинам, делали последние покупки. И позвонили, чтоб я приехал позавтракать с ними.
 – Что за женщина была миссис Виат? – поинтересовался Додд.
 – Эксцентричная. Некоторые считали ее очень забавной, и думается, Эми была довольно-таки очарована ею, – во всяком случае, никогда не знала, как поведет себя Уильма в каждую следующую секунду. – Помолчав, он мрачно добавил: – Теперь знает.
 – Да. Надо полагать – знает. В какой день миссис Виат покончила с собой?
 – Около трех недель тому назад. В воскресенье вечером, седьмого сентября. Я узнал назавтра, когда секретарша Руперта, мисс Бартон, позвонила мне в контору. Руперт в тот же день, седьмого, поехал в Мехико.
 Додд записал даты в блокнот больше для того, чтобы что-нибудь делать, а не в расчете воспользоваться ими. Все еще убежденно веря в "полеты" семейных дам, он считал, что Эми вынырнет в один из ближайших дней с неправдоподобной, внезапно приключившейся историей.
 – Я не имел от него вестей целую неделю, – продолжал Джилл. – В тот вечер меня не было дома, но он передал через моего сына, чтобы я пришел к нему домой обсудить нечто очень важное. Когда я пришел, он сказал, что Эми уехала, и дал мне ее прощальное письмо – первое из тех, что я принес к вам. Помните его содержание?
 – Да.
 – Она писала, что напилась в тот вечер, когда умерла Уильма.
 – И дальше?
 – Руперт немножко добавил к этому. Сказал, что она была в компании с американским завсегдатаем баров по имени О'Доннел. Думаю, он соврал. Моя сестра хорошо воспитана. Воспитанная женщина никогда не войдет в бар и не подцепит...
 – Минуточку, мистер Брандон, – прервал Додд. – Давайте выясним кое-что. Если я должен найти вашу сестру, мне гораздо важнее знать ее недостатки, чем достоинства. Она может быть доброй, ласковой, милой и так далее. Это ничем не поможет мне. Но если я узнаю, что она питает слабость к завсегдатаю баров по имени О'Доннел, я немедленно возьмусь за свои папки в поисках завсегдатая баров по имени О'Доннел.
 – Ваш юмор не смешит.
 – Я не думал шутить. Я устанавливал факты.
 – Что ж, считайте, что установили, – холодно сказал Джилл. – И все же это не меняет дела. У моей сестры нет слабостей в таком роде. Кроме того, Руперт известный враль.
 – Имеете в виду рассказ Герды Ландквист, как он разыграл телефонный разговор с вашей женой?
 – Да, в числе многого другого.
 – Как вы думаете, зачем он фальсифицировал этот разговор?
 – Это очевидно. Чтобы Герда не пробовала получить место в нашем доме.
 – Почему?
 – Боялся, что она снабдит нас кое-какой информацией.
 – Говоря "нас", вы подразумеваете себя и жену?
 – Одного себя. Миссис Брандон видит в каждом лучшее. Она поразительно доверчива.
 – Руперт тоже, – согласился Додд. – Иначе он ни за что не пустился бы на этот трюк с телефоном, зная, что в спальне есть второй аппарат.
 – Доверчив? Возможно. Или просто глуп.
 – Во всяком случае – дилетант.
 – Дилетант. – Джилл обрадованно закивал. – Именно дилетант. Вот почему его поймают.
 Додд сложил руки и прикрыл глаза. Как священник, готовый помолиться за грешные души, хотя они, по его глубокому убеждению, так и останутся погрязшими во грехе.
 – Скажите, мистер Брандон, Герда Ландквист давала вам какую-нибудь информацию, порочащую вашего зятя? Ну, скажем, скверный ли у него характер? Часто он ссорится с женой? Кто он – пьяница или водохлеб?
 – Нет, ни то, ни другое, насколько мне известно.
 – Чем он особенно плох, по мнению Герды?
 – Он угрюм, легко поддается плохому настроению.
 – И это все?
 – Еще она вспоминает, что прошлой весной он поздно возвращался домой. Ссылался на работу.
 – В какой месяц весны?
 – Кажется, она назвала март.
 – Март, – указал Додд, – время подоходного налога, а ваш зять бухгалтер. Ему везло, если он вообще умудрялся приходить домой.
 Джилл вспыхнул:
 – Не понимаю, на чьей вы, в общем-то, стороне?
 – Я не принимаю чью-нибудь сторону, пока обе команды не выйдут на поле и я не пойму, какую игру они поведут.
 – Это не игра, мистер Додд. Пропала моя сестра. Отыщите ее.
 – Стараюсь, – ответил Додд. – Вы принесли фотографии?
 – Вот, пожалуйста.
 Фотографии лежали в плотном конверте: две формальных и около дюжины больших цветных моментальных снимков. На большинстве снимков Эми улыбалась. Но обе фотографии показывали ее серьезной и застенчивой, как если бы она не хотела находиться перед камерой и знала заранее, что результаты никого не удовлетворят. "Подавлена, – подумал Додд. – Стремится понравиться. Слишком стремится".
 Один из моментальных снимков запечатлел ее сидящей на лужайке с черным песиком у ног. На фоне зеленой травы отчетливо переплетались красное и черное в поводке и ошейнике собачки.
 – Это Мак?
 – Да. Породистый шотландский терьер. Пять лет назад я подарил его Эми в день рождения. Она привязана к нему, пожалуй, даже слишком. В конце концов, это все-таки собака, а не ребенок, а она таскает его с собой куда бы ни шла: в город за покупками и тому подобное. Даже собиралась взять его с собой в Мехико, но испугалась карантина на границе.
 – Она всегда держит его на поводке?
 – Всегда. И непременно на этом поводке. Наверно, вы не заметили в нем ничего особенного, если только вы не знаток шотландских тканей. Но этот узор совсем необычен. Он представляет клан Маклак-лана. Мак зарегистрирован в Американском собачьем клубе под своим официальным именем Маклаклан Меррихарт, и Эми захотела сделать ошейник, поводок и шубку Мака из настоящего шотландского тартана. Комплект обошелся в сотню долларов, – почти столько же стоила собака.
 Джилл прервался, чтобы зажечь сигарету. Изображения Эми, разложенные по столу Додда, насмешливо ему улыбались.
 "К чему вся эта возня вокруг меня и моей собачки? Мы в Нью-Йорке. Посещаем зрелища. У Мака – новый, ручной работы кожаный поводок, который я купила ему в Мехико..."
 – Где бы ни была сейчас Эми, – заговорил Джилл, – она не взяла с собой Мака. Его поводок все еще висит в кухне.
 – Руперт поясняет. Он сказал Герде...
 – Я знаю, что он сказал Герде. Но это неправда.
 – Согласен, не похоже на правду, – осторожно заметил Додд. – Хотя и возможно.
 – Знай вы Эми, так не подумали бы. Она по-детски гордится тартаном Мака.
 – Тогда куда же девалась собака?
 – Я бы дорого дал, чтобы знать ответ.
 "Возможно, и придется", – подумал Додд. Розыск людей был достаточно сложен. Разыскать скотча, похожего на тысячу других скотчей, казалось невозможным. Не было никаких гарантий, что собачонка еще жива. Он спросил:
 – Зачем Келлогу было первым долгом говорить вам, что Эми взяла с собой собаку?
 – Хотел убедить меня, что Эми сама вернулась домой и уехала опять.
 – Есть какое-нибудь свидетельство на этот счет?
 – Слово Руперта.
 – Больше никто ее не видел?
 – По моим сведениям, никто.
 Додд проверил свои записи.
 – Посмотрим. Она вернулась из Мехико в воскресенье, четырнадцатого сентября, и уехала в тот же вечер, ни с кем не простившись и не виденная никем, кроме Руперта. Правильно?
 – Так.
 – У вас есть какое-нибудь предположение – почему?
 – Почему она не позвонила мне и не показалась? Конечно, у меня есть соображение Она домой не возвращалась. Может быть, вообще не покидала Мехико.
 – Будем откровенны, мистер Брандон, вы уверены, что ваша сестра умерла?
 Джилл посмотрел на снимки, улыбавшиеся со стола Додда: "Я умерла? Не глупи, Джилли. Я в Нью-Йорке. Я веселюсь". Он ответил сквозь стиснутые зубы:
 – Да, я верю в то, что он убил ее.
 – С какой целью?
 – Деньги.
 Додд негромко вздохнул:
 – Если не деньги, то любовь. Возможно, оба они дошли до точки, оба ищут безопасности.
 – Он обладает всеми полномочиями, – пояснил Джилл. – Ему даже незачем дожидаться доказательств о ее смерти, чтобы унаследовать деньги.
 – Ваша сестра оставила завещание?
 – Да. Руперт получает половину ее имущества.
 – А кому другая половина?
 – Она завещана мне.
 Додд промолчал. Но его густые черные брови поднялись по лбу и опустились, как бы следя за мелькнувшей мыслью: "Любопытно, мистер Брандон. Я знаю – а вы не знаете, что я знаю, – вот уже некоторое время вы живете не по средствам, выхватывая куски из состояния, чтобы подкормить весьма недокормленные инвестиции". Вслух Додд сказал:
 – В том случае, если ваша сестра скончалась, вам было бы выгодно доказать это как можно быстрее.
 – На что вы намекаете?
 – В том случае, если миссис Келлог просто отсутствует, полномочия ее мужа остаются в силе. У него полный контроль над ее имуществом, и сколько достанется вам или кому-нибудь еще, целиком на его усмотрении. Допустим, сестра умерла. Для вас выгодно сохранить ее имущество нетронутым, – значит, надо как можно скорей добыть свидетельство о ее смерти. С точки зрения мужа, чем дольше откладывать и тянуть, тем лучше будет для него.
 – Мне неприятно думать о таких вещах.
 "Ты уже подумал о них, парень. Не пробуй надуть меня".
 – Полно, мистер Брандон, мы же просто забавляемся, высказывая всякие предположения. Кстати, ваша сестра должна была вполне доверять Руперту, иначе она ни за что не дала бы ему таких полномочий.
 – Может быть. Но он мог применить какие-нибудь настойчивые меры, чтобы получить их.
 – Вы говорили, будто у него небольшое, но процветающее дело?
 – Говорил.
 – И он живет скромно?
 – Но нет гарантий, что он намерен и дальше жить скромно, – ответил Джилл. – Эта его спокойная внешность может скрывать достаточно фантастические и дикие идеи.
 – Вы верите, что он уволил Герду Ландквист по экономической необходимости?
 – Только если у него были какие-то необычные расходы.
 – Например, долги игрока?
 – Например, другая женщина.
 – С вашей стороны, это чистая спекуляция, не так ли, мистер Брандон. Или нечистая, по обстоятельствам дела.
 – Можете называть это спекуляцией. Я называю обыкновенной арифметикой. Дважды два ведет к мисс Бартон, его секретарше. – Джилл зарыл сигарету в переполненной пепельнице, рекламирующей лавку Пицца Луиджи на Мезон-стрит. – У меня две секретарши, но, могу вас уверить, ни у одной нет ключа от черного входа, и ни одна не ходит за моей собакой, ни одна не забегает после церкви, чтобы навести порядок в доме.
 – Проверка мисс Бартон не составит особого труда.
 – Только, пожалуйста, осторожней. Если она что-нибудь заподозрит, то сразу насплетничает Руперту, а он поймет, что я вас нанял. Он ничего не должен знать. Основа нашей тактики – сюрприз.
 – Моей тактики, если не возражаете, мистер Брандон.
 – Ладно, вашей. Покуда он не будет пойман. И – наказан.
 Додд откинулся на своем вертящемся стуле и сплел пальцы. Теперь он видел: Брандон больше хочет наказать Руперта, чем найти сестру. Он слегка вздрогнул. Было три часа солнечного теплого дня. Но чудилось, что это полночь суровой зимы.
 Додд встал, затворил окно и почти сразу распахнул его настежь. Ему не понравилось сидеть взаперти с Джиллом Брандоном. Он спросил:
 – Скажите, вы разговаривали с зятем после того утра, когда он отдал вам письмо?
 – Нет.
 – Вы не делились с ним подозрениями?
 – Нет.
 – Это могло бы очистить воздух.
 – Я не собираюсь давать ему преимущество, чтобы он подкупил моих сторонников.
 – Вы уверены, у вас есть сторонники?
 – Уверен. Никто не станет лгать, как лжет он, если нет чего-то, что надо скрыть.
 – Хорошо, – прервал его Додд. – На минуту оставим Руперта в покое. Как вы считаете, где видели миссис Келлог последний раз?
 – В госпитале. Она попала туда в шоке после смерти Уильмы. Кажется, он называется Американско-Британское общество.
 – А как называется отель, где останавливались они обе?
 – Собирались остановиться в отеле "Виндзор". Но не знаю, остановились или нет. У миссис Виат был очень переменчивый нрав: по любому пустяку могла рассердиться и тут же переехать в другое место. Но можно биться об заклад: где бы они ни остановились, выбирала миссис Виат. Сестра так и не научилась отстаивать свои права.
 Додд записал: "Отель "Виндзор", 3 сентября. Американо-Британский госпиталь, 7 сентября". Потом собрал фотографии Эми, положил их назад в плотный конверт и пометил его: "Э.Келлог".
 – Пошлю парочку моему другу в Мехико.
 – Зачем?
 – Он может согласиться за плату расследовать, как началась беда. В деле нужен объективный отчет, – вы так нетерпимы ко всему, что говорит ваш зять.
 – Он кто, ваш друг?
 – Полицейский в отставке из Лос-Анджелеса по имени Фоулер. Он хорошо работает и дорого стоит.
 – Как дорого?
 – Не берусь назвать точную сумму.
 Джилл вытащил из кармана конверт без марки и протянул его Додду.
 – Тут пятьсот наличными. Этого пока достаточно?
 – В зависимости...
 – В зависимости от чего?
 – От того, сколько понадобится моему другу, чтобы дать взятку.
 – Денежную взятку? Кому он должен будет дать взятку?
 – В Мехико, – сухо сказал Додд, – практически всем.




 Глава 10


 По четвергам Пат Бартон посещала танцевальные вечера в Академии Кента. Чтобы не заходить домой после работы, она просто брала в контору свое танцевальное снаряжение – пару прозрачных туфель из пластиката на трехвершковых каблуках и флакон одеколона с сильным запахом, потому что в Академии не выветривался прогорклый воздух школьного гимнастического зала. Словом, одеколон был если не необходимостью, то благом, чего нельзя было сказать о башмачках Золушки. Они препятствовали успехам мисс Бартон. После одиннадцати месяцев ("Научим танцевать с первого урока") у нее все еще серьезно не ладилось с мамбой, а сверхпрограммные колебания тела в ее танго приводили инструктора в отчаянье:
 – Мисс Бартон, сберегите ваши извивы для ча-ча-ча. Удерживайте равновесие.
 – Дома я отлично делаю это босиком.
 – С каких это пор мы учим танцевать танго босиком дома?
 В общем-то, это не так уж было важно, потому что никто не приглашал мисс Бартон на мамбу или танго. Ее редкие ухажеры предпочитали менее сложные и менее энергичные развлечения. Все-таки она исправно посещала еженедельный класс. Как и для многих других, для нее тут была площадка скорее социальных, нежели инструктивных встреч.
 Мисс Бартон опоздала к началу. Один из ее обычных партнеров, пожилой адвокат в отставке, вдовец по фамилии Якобсон, помахал ей рукой из стремительной румбы, и мисс Бартон ответила тем же, подумав про себя: "В один из ближайших дней он шлепнется и умрет прямо на полу. Надеюсь, танцуя не со мной".
 Инструктор, перекрывая музыку, завопил, обращаясь к классу:
 – Не раскачивайте бедра! Забудьте, что они у вас есть! Если ноги работают правильно, бедра последуют за ними. Меня что, не слышно?
 Очень даже было слышно. Только бедра отказывали в забвении.
 Мисс Бартон, притопывая в такт ногой, разглядывала зал с порога. Сегодня зрителей немного. Женщина с маленькой девочкой. Пара подростков – девушка и юноша в одинаковых рубашках и с одинаковой скукой на лице. Женщина средних лет, нацепившая на себя примерно фунт жемчуга. И, рядом с мисс Бартон, человек с густой копной седеющих волос, которые подчеркивали юношескую живость его лица. Казалось, он забрел сюда по ошибке, но уж коли забрел, то намерен выжать отсюда все, что можно.
 Слегка нахмурившись, он сказал:
 – С чего же – не раскачивать бедра? Ведь это румба – то, что они сейчас делают?
 – Да.
 – Я думал, в румбе полагается раскачивать бедра. Они ведь румбу танцуют?
 Мисс Бартон улыбнулась:
 – Вы здесь новичок, я угадала?
 – Да. Я здесь впервые.
 – Собираетесь поступить в класс?
 – Думаю, поступлю, – огорченно признался собеседник. – Думаю, придется.
 – Почему придется? Ведь нет закона на этот счет.
 – Видите ли, я выиграл стипендию. Нельзя же не воспользоваться ею.
 – Какого рода стипендию?
 – В газете изобразили разных танцующих людей и обещали тем, кто правильно назовет эти танцы, стипендию – бесплатные уроки стоимостью в тридцать долларов. Я выиграл. Непонятно как. Хочу сказать, масса людей знает о танцах больше, чем я, тысячи людей, Но я выиграл.
 Мисс Бартон не хотела огорчать его, но не хотелось и видеть его обманутым. Он был так наивен и серьезен, немножко вроде мистера Келлога.
 – Убеждена, вы выиграете во многих настоящих состязаниях, если возьметесь за это всерьез.
 – Это не было всерьез?
 – Нет, кто попало выигрывал. Это делалось, чтобы Академия Кента могла опубликовать имена людей, заинтересованных в танце.
 – Но меня не интересует танец. Меня интересует состязание.
 Мисс Бартон зашлась смехом:
 – Ой, не могу! Это хорошая шутка насчет Академии. В каких еще состязаниях вы участвуете?
 – В самых разных. И – в тестах. Покупаю все журналы и отвечаю на тесты, вроде таких, например: "Мог ли выйти из вас хороший инженер?" или: "Каково ваше социальное положение?" Или: "Способны ли вы определить себя как мистификатора?" Такого рода вещи. Я хорошо в них натренирован.
 Вздохнув, он добавил:
 – Боюсь, все это тоже плутни, вроде нынешнего состязания.
 – О, не думаю, – участливо сказала мисс Бартон. – Может быть, из вас получился бы хороший инженер?
 – Надеюсь. Иногда я занимаюсь техникой.
 – Какого рода техникой?
 – Секретной.
 – Вы намекаете на ракеты и всякие такие вещи?
 – Близко к этому, – ответил он. – А вы чем занимаетесь?
 – Я? О, я просто секретарь. Работаю у Руперта Келлога. Он специалист по бухгалтерии.
 – Я слышал о нем. "Слишком часто, – подумал он. – Чаще, чем надо".
 – Он лучший в юроде знаток бухгалтерского дела. И лучший хозяин тоже.
 – Что вы говорите?
 – У других хозяев я должна была привыкать к их плохим дням. У мистера Келлога не бывает плохих дней.
 – Бьюсь об заклад, дети и собаки с ходу тянутся к нему.
 – Вероятно, вы сказали это в шутку? Но это абсолютная правда. Мистер Келлог помешан на животных. Знаете, что он однажды сказал мне? Что по-настоящему не любит профессию бухгалтера, а хотел бы открыть магазин домашних животных.
 – Почему же не открыл?
 – Его жена из аристократической семьи. Наверно, там не одобрили бы.
 Старый мистер Якобсон, адвокат в отставке, прошелся мимо в румбе, извиваясь, словно нервная змея, и, послав мисс Бартон улыбку, подмигнул ей. Его лицо сделалось влажным и красным, как нарезанная свекла.
 – Он вроде бы получает удовольствие, – заметил новичок.
 – Это мистер Якобсон. Он превосходно знает все танцы, только не может попадать в такт.
 – Однако ж он ухватил суть танца.
 – Еще бы! Только он вот-вот шлепнется прямо на пол. Мысль об этом портит мои вечера.
 Музыка кончилась, и инструктор устало выкрикнул, что темп следующего танца изменится: плавный вальс. "Просьба к мужчинам не забывать, что им придется проявить добрую находчивость, особенно на поворотах".
 Мистер Якобсон поспешил к мисс Бартон. Она покраснела и прошептала с отчаяньем: "Боже мой!" Но ей не хватило духу или сообразительности сбежать в уборную. Она осталась на месте, пробормотав короткую, быструю молитву:
 – Не попусти, чтоб это стряслось сегодня.
 Мистер Якобсон был весел, как старый король Коль:
 – Пошли, мисс Би. Давайте покрутимся!
 – О! По-моему, вам надо бы чуть отдохнуть.
 – Глупости! У меня для отдыха будет целая неделя. Зато по четвергам можно так славно встряхнуться.
 – Ну, что ж. Ладно.
 Мисс Бартон нехотя подчинилась костлявым рукам мистера Якобсона и его "доброй находчивости". Оставалось лишь сделать вид, как можно более приятный. Она старалась следовать за партнером и в то же время наблюдала за ним, чтобы не пропустить признаков близкого конца. Правда, она была не уверена, какие это могут быть признаки. Но вглядывалась так напряженно, что у нее сводило шею.
 – Вы нынче не собраны, мисс Би.
 – Ну, что вы! Очень даже собрана, – мрачно возразила мисс Бартон.
 – Не напрягайтесь так. Расслабьтесь. Наслаждайтесь... Здесь положено веселиться.
 – Да.
 – В чем дело? Что вас угнетает?
 – Как всегда. Все обычное...
 – Избавьтесь от этого. Поделитесь с кем-нибудь. Поделитесь со мной.
 – Ах, нет! Боже упаси! – поспешно отказалась мисс Бартон. – Всю осень простояла прелестная погода, неправда ли? Конечно, невозможно надеяться, чтобы вы... чтобы это продолжалось.
 Мистер Якобсон не уловил оговорку, потому что инструктор снова завопил:
 – Это бальный танец, а не доподлинная действительность. В настоящей жизни женщины не любят, чтоб ими распоряжались. В бальном зале они этого ждут и хотят, настаивают на этом! Значит, управляйте ими, джентльмены! Вы же не дурачье неотесанное! Управляйте!
 – Вы в самом деле отлично управляете мною, – польстила мисс Бартон.
 – А вы прекрасно откликаетесь, – галантно отозвался мистер Якобсон.
 – Нет, совсем не так, как следовало бы. Я куда лучше танцую дома, босиком. Меня дрожь берет, когда на меня смотрят.
 – Так смотрят, как тот человек в дверях?
 – О Господи! Он следит за мной? Ужас какой!
 – Следить за людьми – его работа. Или часть ее.
 – Что это значит?
 – Он – частный сыщик Додд. Раньше я постоянно видел, как он околачивался у Дворца правосудия. Тогда у него было много прозвищ, самое приличное – "Пальцы", потому что его пальцы побывали в любом чужом кармане.
 – Должно быть, это случай ошибочного сходства, – сказала мисс Бартон высоким, напряженным голосом. – Он сказал мне, что был инженером и занят секретной работой.
 Мистер Якобсон ухмыльнулся:
 – Над кем?
 – Он пришел сюда, потому что выиграл стипендию.
 – Не верьте ему. Это Додд. И он пришел, чтобы добыть от кого-то информацию.
 – От кого?
 – Ну, вероятно, от того, с кем разговаривал.
 – Со мной, – проговорила мисс Бартон, и ее сердце и ноги разом сбились с такта.
 Додд поймал испуганный взгляд, который она бросила на него, и подумал: "Надо было раньше вспомнить Якобсона. Но он сбросил пятьдесят фунтов весу. Ну и плевать. Пусть мисс Бартон побеспокоится. Быть может, начав врать, она выдаст мне больше правды".
 – Но у меня нет никакой информации, – настойчиво заявила мисс Бартон.
 Мистер Якобсон подмигнул:
 – Ах, решительно нету.
 – Честное слово, нет. Может быть, мистер Додд пришел сюда из-за кого-то еще. Мистер Лессап, который записался на прошлой неделе, выглядит настоящим мошенником.
 – Все мы так выглядим. Ну вот, мисс Бартон, вы опять напряглись. Расслабьтесь.
 – Как я могу расслабиться, когда на меня уставился этот полицейский.
 – Он не полицейский, а частный сыщик.
 – На мой взгляд, все едино.
 – Значит, ваш взгляд ошибается. Мистер Додд не имеет никаких полномочий. Можете не говорить ему ни слова. Пошлите его подальше.
 – Не могу.
 – Почему не можете?
 – Я... Я вроде бы хочу выяснить, что он здесь делает.
 – Короче говоря, ваше любопытство сильнее страха. Ах, женщины! Что ж, удачи, милочка! И если не можете быть хорошей, будьте осторожной.
 Додд ждал у входной двери. Когда она попыталась обойти его, он протянул руку и остановил ее.
 – Похоже, мистер Якобсон успел представить меня? Ну и прекрасно. Я собирался чуть позже сделать это сам. Что, если мы зайдем куда-нибудь выпить по чашке кофе?
 – Решительно отказываюсь.
 – Ну, что ж, по крайней мере, это честно. Вы всегда, во всех случаях честны, мисс Бартон?
 – Ну, уж не шляюсь вокруг да около, говоря людям, будто работаю инженером.
 – А я сказал вам, что занимаюсь работой инженера, сказал правду.
 – Вам не придется пробовать ваше искусство на мне, – отрезала мисс Бартон. – Вы не имеете права допрашивать меня о чем бы то ни было.
 – Вот как! Это Якобсон разъяснил вам?
 – Да. А он юрист и должен знать.
 – Разумеется, – согласился Додд. – Но интересно: с чего вы так боитесь вопросов? Я уже довольно много узнал про вас, мисс Бартон, и, кажется, вам нечего скрывать или чего-то стыдиться.
 – Что это значит – вы многое узнали обо мне? Каким образом? Зачем?
 Секундочку. Вы задали мне много вопросов. И у вас нет права на это. Не так ли?
 – Я.
 – Вот видите? Это палка о двух концах. У меня нет права, у вас нет права. Никто не задает вопросов, никто не получает ответов. Не лучший способ вести дела, верно? Словом, давайте-ка сядем и толком побеседуем. Идет?
 – Может быть, я лучше спрошу сначала мистера Якобсона?
 – Вас ни в чем не обвиняют, вы не нуждаетесь в адвокате.
 Мисс Бартон села.
 – Ладно. Что вы хотите спросить?
 – Я разыскиваю пропавшего человека. И думаю, вы могли бы помочь.
 – Каким образом? Я даже не знаю, что кто-то пропал.
 – О нет, знаете, – сказал Додд.




 Глава 11


 Было холодно и поздно, призраки тумана патрулировали улицы города. Но мисс Бартон не замечала ни времени, ни погоды. Она неслась по тротуару, подгоняемая страхом, увлекаемая инстинктом. Сумка с танцевальными туфлям и и бутылкой одеколона оттягивала плечо и на каждом шагу хлопала ее по бедру.
 Додд припарковал машину и, сидя в ней, видел, как она свернула за угол в сторону Базарной улицы. Он не пытался следовать за ней, поскольку и так знал ее цель. Эту цель он посадил сам, посадил намеренно, и осторожно наблюдал, как она росла в прозрачных глазах мисс Бартон. Так ботаник наблюдает рост зерна между двумя стеклянными пластинками.
 Последний раз мелькнуло желтое пальто, и мисс Бартон скрылась за углом Вулворта. Додд стал размышлять, стоит ли втягивать ее в дело. Она оказалась славной девушкой. Ему не хотелось бы пользоваться ее показаниями, но работа есть работа. Если Руперт Келлог не виноват, его надо предупредить насчет подозрений Брандона. Если же он виноват, предупреждение может подбить его к действию. Пока он ничего не предпринял, сидит крепко и рассказывает истории – иногда убедительные, иногда нет. Брандон сам явно не раскрывал всей правды. Ни одна из живущих женщин не может быть так безупречна, как Эми.
 Додд включил зажигание маленького "фольксвагена". Он был утомлен и расстроен. Впервые с тех пор, как он взялся за дело, у него возникло ощущение, что Брандон, возможно, прав относительно своей сестры. Где бы и когда бы ни была найдена Эми, она будет найдена не живой.
 Дом был погружен в темноту. Мисс Бартон никогда не видела его ночью, окутанным туманом. Она даже усомнилась – тот ли это дом, пока не поднялась на веранду и не разглядела медную дощечку на двери с именем Руперт Г. Келлог. Несколько дней назад взгляд на это имя заставил бы ее приятно содрогнуться. Теперь оно казалось чужим, ничем не связанным с человеком, которому принадлежало. Она нажала кнопку звонка и ждала, дрожа от холода, страха и сомнения: "Что я здесь делаю? Что я ему скажу? Как смогу вести себя, будто ничего не случилось и Додд не рассказал мне про эти жуткие вещи?"
 "Будьте осторожны, – предупредил Додд. – Женщина исчезла, не стать бы вам второй".
 Она быстро повернула голову и посмотрела сквозь туман на улицу в надежде, что Додд последовал за ней. Но вдоль тротуара не видно было ни одной машины. Никто не шел по улице и не стоял под фонарем. Она была одна. Она может войти в этот дом, и никогда больше ее не увидят, и никто не скажет: "Да, я заметил ее, маленькую женщину в желтом пальто, вскоре после одиннадцати часов, – она вошла в дом и не вышла оттуда..."
 Свет из дома брызнул сквозь окно, и она отскочила, словно кто-то бросил его, как кислоту. Задыхаясь, она прижалась к столбу подъезда и смотрела на медленно отворявшуюся дверь.
 – Никак, это мисс Бартон, – сказал Руперт. – Что вы здесь делаете?
 – Я... Я – не знаю.
 – Что-нибудь стряслось?
 – Вв-все.
 – Вы случайно не выпили?
 – Никогда не пью. Я м-м-методист.
 – Что ж, весьма интересно, – устало молвил Руперт. – Но надеюсь, вы пришли из такого далека ночью не для того только, чтобы признаться мне, что вы методист.
 Она еще теснее прижалась к столбу; ее зубы стучали, как кастаньеты. Ей хотелось убежать, но она боялась его и боялась за него. Этот двойной страх парализовал ее.
 – Мисс Бартон?
 – Я-я просто проходила мимо и решила заглянуть и сказать "хэлло". Не представляла себе, что уже так поздно. Ужасно жаль, что потревожила вас. Уж лучше я пойду.
 – Нет, уж лучше вы не пойдете, – отчеканил он. – Лучше вы войдете и расскажете мне об этом.
 – О чем – этом?
 – О том, почему вы так себя ведете. – Он распахнул дверь и подождал. – Входите.
 – Не могу. Так не полагается.
 – Отлично. Я вызову вам такси.
 – Нет! Я хочу сказать, мне не нужно такси.
 – Вы не можете простоять здесь всю ночь. Или так и будете стоять?
 Она покачала головой, и ее мягкие вьющиеся волосы упали на глаза, сделав ее похожей на маленькую старушку, подглядывающую за ним сквозь кружевную занавесь. Он терялся в догадках – что происходит за этой занавеской?
 – Вам холодно, – сказал он.
 – Я знаю.
 – Лучше бы вам войти и согреться.
 – Да. Ладно.
 Он запер за нею дверь и провел через холл в кабинет. В камине горел незаслоненный огонь, и пламя отражала серебряная шкатулка на кофейном столике. Руперт заметил, как она взглянула на шкатулку мельком, не проявив интереса. Здесь ничто не угрожало. Да и откуда ей было знать про шкатулку.
 – Усаживайтесь, мисс Бартон.
 – Благодарю вас.
 – Ну, чем вы обеспокоены?
 – Я... Ну, пусть. Сегодня вечером я пошла в танцевальный класс Кентской академии. Всегда хожу туда по четвергам. Не потому, что я хорошо танцую или еще что-нибудь такое, а просто провести время и повстречать приятных людей. Обычно это порядочные люди, собой ничего не представляющие, но порядочные. Я хочу сказать – без всякой в них подлости. Если вы знакомитесь с кем-то и он говорит, что он инженер, так он и есть инженер. Словом, у вас не возникает сомнений.
 Она не намеревалась рассказывать ему о танцклассе из боязни, что он будет смеяться над нею. Но слова, как мыльные пузыри, сами собой вылетали изо рта. Однако он не засмеялся. Наоборот, казался очень серьезным и заинтересованным.
 – Продолжайте, мисс Бартон.
 – Ну вот, я и встретила сегодня вечером этого человека. Он ужасен. Говорит всякое. Намекает на всякое.
 – Я уверен, вы знаете, как поступать с неприличными намеками, мисс Бартон.
 Она покраснела и опустила глаза.
 – Это не были намеки, о каких вы подумали. Намеки относились к вам и миссис Келлог.
 – Кто этот человек?
 – Его зовут Додд. Он частный сыщик. О, он не рекомендовал себя частным сыщиком. Прикинулся новичком. Но у меня есть в Академии приятель, адвокат...
 – Что этот Додд говорит о миссис Келлог?
 – Что она пропала. При таинственных обстоятельствах.
 – Она не пропадала. Она в Нью-Йорке.
 – Я так ему и сказала. Но он улыбнулся – у него препротивная улыбка, как у верблюда, – и сказал: Нью-Йорк большой город со множеством жителей, но он не думает, что среди них есть миссис Келлог.
 Мисс Бартон согрелась у камина, и ее опасения испарились, как туман от солнечных лучей:
 – На вашем месте я подала бы на него в суд за клевету. Мы живем в свободной стране, но разве кто угодно может болтать что вздумает, если это вредит другим людям?
 – Ну, ну, не волнуйтесь.
 – Я не волнуюсь. Я спокойна и рассержена. Я ему сказала: "Слушайте вы, "фараон от замочной скважины", мистер Келлог лучший из людей этого города, и если миссис Келлог пропала, то виноват в этом не он, а она сама. Почему же вы перекладываете с больной головы на здоровую?" И он ответил, что, по правде, он и сам думает в том же роде.
 Она умолкла, ожидая, что он одобрит ее и поблагодарит за поддержку. Но – чего она вовсе не ожидала – ответом был тихий, злобный шепот:
 – Чертов полудурок.
 Ее лицо перекосилось от неожиданного окрика.
 – Что... Что такого я сделала?
 – Чего только вы не сделали!
 – Но я же защищала вас, я всего лишь старалась...
 – Вы старались. Ладно. Пусть это так и останется.
 – Не понимаю, – захныкала она. – Что я такого сказала нехорошего?
 – По-видимому, все.
 Он отошел к окну, удлиняя время и пространство между нами так, чтобы лучше управлять собой и, следовательно, ею. Он не сомневался в ее лояльности. Но что значит, вообще лояльность? Не треснет ли лояльность под нажимом, не покоробится ли от жары? Сколько вынесет правды?
 Он поймал ее отражение в оконном стекле, ее глаза, расширенные от удивления и боли: "Что я такого сделала?" Она казалась юной и простодушной. Он знал: это всего лишь видимость.
 – Виноват, мисс Бартон, – обратился он к ее отражению, потому что отражению было легче врать. – Я не имею права грубить вам.
 – Вы имеете право, – возразила она слабым голосом. – Если я делаю что-то не так, даже нечаянно делаю, вы вправе сделать мне выговор. Только я все еще не понимаю, что я такого...
 – Когда-нибудь поймете. А сейчас обоим нам лучше об этом забыть.
 – Но как я могу перестать делать что-то, если не знаю – что именно?
 Руперт на секунду прикрыл глаза. Он слишком устал для разговоров, раздумий, предположений и все-таки понимал, что не может дать ей уйти, не объяснив ничего и не направив. Все было бы еще ничего, если б она осталась такой, как сейчас, – сокрушенной, оробевшей, виноватой. Но какой она будет, выспавшись, отдохнув и плотно позавтракав?
 Он мысленно представил себе, как утром она впорхнет в контору (когда какая-то часть лояльности сотрется, как пыль с персика) и встретит Боровица новостями:
 – Вам ни за что не догадаться, Боровиц! Вчера вечером я познакомилась с настоящим частным сыщиком, и он задал мне множество вопросов о пропавшей жене шефа.
 А Боровиц родился сплетником и культивировал этот род занятий. Он расскажет все подружке, подружка – своей семье, и за несколько дней сплетня разнесется по городу, передаваясь из уст в уста, словно губительный вирус.
 – Мисс Бартон, я глубоко верю в вашу порядочность, лояльность и добрую волю. Я от них завишу.
 Он презирал фальшивый тон, фальшивые слова. Они не одурачили бы даже собачонку Мака. Но мисс Бартон вдыхала их, словно кислород.
 – Я хочу довериться вам, зная, что вы будете хранить мою тайну.
 – О! Я буду уважать ее. Боже мой, конечно, буду!
 – Моя жена потерялась в том смысле, что я не знаю, где она сейчас. Я всем говорю, что она в Нью-Йорке, поскольку получил от нее письмо со штемпелем Нью-Йорка, а главное, должен же я что-то говорить.
 – Но почему бы ей не сообщить вам, где она находится?
 – Мы так договорились перед ее отъездом. Назовем это пробой раздельного жительства. На какое-то время мы оставляем друг друга в одиночестве. К сожалению, мой зять, мистер Брандон, не верит, что можно желать одиночества. Он нанял частного сыщика, который должен отыскать Эми. Что ж, надеюсь, он ее найдет. Надеюсь, не ради нее или меня, но ради мистера Брандона, который ведет себя как последний дурак. Его жена знает об этом. Она пыталась его остановить, но безуспешно. Тогда она пришла ко мне и все рассказала.
 – Наверно, в тот самый день, когда она пришла в контору вся разодетая?
 Руперт кивнул:
 – Где-то по ходу дела мистер Брандон подхватил мысль о том, будто я хочу отделаться от жены, потому что заинтересован в другой женщине.
 Он повернулся и взглянул на нее. Она наклонилась вперед со стула, напряженная и взволнованная, как ребенок, слушающий волшебную сказку.
 – Вы знаете, о какой женщине идет речь, мисс Бартон?
 – Как я могу? Боже мой, как?..
 – О вас.
 Она так разинула рот, что он мог увидеть серебряные пломбы в нижнем ряду зубов. "Серебро, – подумал он. – Серебряная шкатулка. Надо отделаться от серебряной шкатулки. Но сначала – от этой..."
 Он заговорил, терпеливо, с симпатией:
 – Я огорчен, видя, как вы потрясены, мисс Бартон. Меня это тоже потрясло.
 Она откинулась в кресле, бледная и ослабевшая.
 – Этот жуткий человек... Сказать, даже подумать такое, стараясь погубить мое доброе имя...
 – Не ваше имя, мое.
 – Все эти годы я была примерной методисткой, никогда даже не думала о плотском...
 Но, даже произнеся эти слова, она знала, что они лживы. Руперт слишком часто возникал в ее мечтах, в ее снах, как отец, сын, возлюбленный. Может быть, он знал об этом. Мог прочитать в ее глазах. Она закрыла лицо руками и сдавленным голосом повторила:
 – Всегда хо-хо-хороший методист.
 – Разумеется. Разумеется.
 – Я... только оттого, что занимаюсь своими волосами. В Библии нигде не сказано, что не надо менять цвет волос. Я ходила к священнику и спрашивала. Всегда хожу к священнику за советом, когда случаются неприятности.
 Он смотрел на нее свысока, холодно, без всякого сочувствия, видя в ней не женщину, а угрозу. Смотрел, как на неразорвавшуюся бомбу, запал которой необходимо удалить с самой кропотливой осторожностью.
 – Вы озабочены, мисс Бартон?
 – Смертельно озабочена.
 – Значит ли это, что вы собираетесь поделиться с вашим духовником?
 – Право, не знаю. Он очень мудрый...
 – Ситуация чрезвычайно деликатная, мисс Бартон. Ваш духовник – несомненно мудрый человек, человек доброй воли. Но уверены ли вы, что нужно посвящать еще одного человека в слухи?
 – Что означает "еще одного"?
 – Миссис Брандон знает. И сыщик Додд. Герда Ландквист, вероятно, тоже знает, поскольку работает у Брандонов.
 – Ничего они не могут знать, – визгливо заявила мисс Бартон. – Знать-то нечего. Это всего-навсего зловещий слух. Я буду отрицать.
 – Вы в состоянии?
 – Да, в состоянии. Там нет ни слова правды.
 – Ни одного?
 Она затрясла головой вперед и назад в молчаливом отчаянии.
 – Мисс Бартон, допустим, я скажу вам, что там есть правда? Что это не просто слух?
 – Нет, нет, не говорите мне ничего!
 – Идет.
 Он смотрел, как слезы просачиваются сквозь ее пальцы и скатываются по костлявым рукам, и подумал: "Сейчас она уже не взорвется. Только шуму наделает и выдохнется. Она стала плаксой, а не бомбой".
 Глубоко вздохнув, он пересек комнату и подошел к ней:
 – Мисс Бартон... Пат.
 – Не подходите ко мне. Не говорите ничего.
 – Я сказал, я не буду. Но хорошо бы вы перестали плакать. У вас глаза распухают, когда вы плачете.
 – Каким образом? Откуда вы знаете?
 – Я помню, как вы пришли на работу после похорон вашей матери. У вас веки были похожи на болячки и оставались такими весь день. Вы забавно выглядели.
 Она медленно отвела от лица руки. Он улыбался, глядя на нее так нежно и заботливо, что ее сердце сильно толкнулось в грудь, словно утробный плод.
 Он продолжал:
 – Вы же не хотите, чтоб Боровиц заподозрил у вас эмоциональное потрясение. Если он заметит, что вы плакали, он станет задавать вопросы. Вам нечего ответить.
 – Мне нечего ответить.
 – Вы устали. Посидите спокойно, пока я вызову такси. Согласны?
 – Да.
 – И хватит слез?
 – Да.
 Он вызвал такси по кухонному телефону и вспомнил, как последний раз вызывал его воскресным вечером почти три недели тому назад. Он заказал такси и три минуты спустя, согласно плану, отменил. Таксопарк сохранит адрес и отмену заказа. Он не знал, сколько времени будет сохранять, но, наверно, достаточно, чтобы Додд нашел его. Пока же он находил лишь ложные следы, словно охотничья собака, приносящая назад приманку вместо убитой утки. Нет, тут было совсем по-другому...
 Вернувшись, он нашел, что мисс Бартон перестала плакать, но все еще выглядела отсыревшей и растрепанной.
 – Вам надо хоть немного подтянуться, – посоветовал он. – Вы знаете, где находятся ванные комнаты?
 Она вспыхнула, будто слово "ванные" приобрело интимный, полный значения смысл.
 – Мы же не хотим, чтобы водитель был заинтригован вашей внешностью, – добавил Руперт. – Кстати, он будет ждать вас через десять минут на северном углу Кабрилло. Я подумал, так будет осторожней, чем вызывать его прямо сюда. Кстати, слово "осторожность" вам тоже стоит запомнить.
 – Мне никогда не приходилось осторожничать, – пожаловалась она. – Я никогда ничего не прятала.
 – А как теперь?
 – Я... я не знаю.
 – Даже если не знаете, надо вести себя так, будто вам есть что прятать.
 – У меня ощущение полной путаницы.
 – Старайтесь не показывать этого.
 – Не могу. Мне не войти завтра утром в контору, как если бы ничего не произошло.
 – Придется, – отрезал он. – У вас нет выбора.
 – Я могу уволиться. Быть может, в этих обстоятельствах лучше уволиться.
 – Вы представляете себе, что произойдет, если вы уволитесь? Мистер Брандон сразу вообразит, что я устраиваю вас в любовном гнездышке на деньги моей жены.
 Она сжалась внутри желтого пальто, будто это была раковина – защита от жуткой интимности таких слов, как "любовное гнездышко".
 – Я стараюсь помочь вам, мисс Бартон. Но вы должны помогать себе тоже. И мне. Мы здесь оба замешаны.
 – Нет, – шепнула она. – Мы не замешаны. Вместе – ни в чем. Я ничего не сделала, нечего не говорила. Я невинна. Я невинна!
 – Я это знаю.
 – Но я должна доказать это. Как доказать?
 – Сохраняя контроль над собой. Не обсуждайте меня или мои личные дела ни с кем. Не отвечайте на вопросы, не предлагайте информацию.
 – Тут только о том, что не делать. Что я могу делать?
 – Лучше всего – поспешить уйти отсюда. Подите, вымойте лицо и причешитесь.
 Приказание звучало грубовато, но он проговорил его таким добрым, почти отеческим тоном... Она откликнулась, как послушный ребенок.
 В ванной комнате при кухне она вымыла лицо и вытерла его единственным висевшим на вешалке полотенцем. Она знала, что это должно быть полотенце Руперта, и, прижимая его ко лбу и горящим щекам, хотела снова заплакать, стоять тут долго и плакать.
 Он ждал ее в кухне, уже надев пальто и шляпу. Его лицо казалось серым в свете флюоресцентных фонарей.
 – Я провожу вас до угла.
 – Нет. Вы наверняка устали. Вам надо лечь в постель.
 – Я не хочу, чтобы вы в полночь шли по улицам одна.
 – Разве уже полночь?
 – Позже, чем полночь.
 Снаружи туман капал с крыш, как дождь. Они шли бок о бок, застенчиво избегая прикосновений, настолько отстранившись друг от друга, насколько позволял узкий тротуар. Но невидимый мост пролегал через разделяющее их пространство. Мисс Бартон чувствовала это так же, как чувствовала в ванной комнате, прижимая к лицу полотенце Руперта. Она остро ощущала каждое его движение, ритм дыхания, размашистый шаг длинных ног, мерное раскачивание рук, вздохи, похожие на слова, которые высказать нельзя. "Что за слова, – подумалось ей, – хочу ли я их услышать?"
 Прячась от своих мыслей, она заговорила:
 – Какая тишина.
 – Да.
 – Странно, я чувствую такой грохот внутри.
 – Грохот? Какого рода?
 – Гонги грохочут, гонги. Он слабо усмехнулся:
 – Никогда не слышал гонга. Зато гром в несметном количестве.
 – Я думаю, у каждого должен быть собственный шум внутри.
 – Я тоже думаю, что у каждого. Вон стоит ваше такси.
 – Вижу.
 – Вот пять долларов, чтобы с ним рассчитаться.
 Она почувствовала, что, взяв деньги, берет больше, чем плату за такси. Но не спорила, даже не колебалась. Он вложил пятидолларовую кредитку в ее протянутую руку. То был их единственный физический контакт за весь вечер.
 Вернувшись домой, Руперт, в который уже раз, перечитал письмо, полученное вместе с серебряной шкатулкой:
 "Дорогой Руперт!
 Хочу поблагодарить вас и Эми за красивую гирлянду и за сочувственное письмо. Похороны были очень скромные, и хотя Уильма назвала бы всю процедуру сверхсентиментальной, мы остались удовлетворены. Может быть, как всегда заявляла Уильма, похороны – варварский обычай, они действительно обычай и условность, однако в пору испытаний мы ищем утешения в обычаях и условностях.
 Надеюсь, Эми уже оправилась от шока. Такое несчастье, что ей довелось быть очевидицей, как, впрочем, и всякому другому на ее месте. Но Уильма могла запланировать это. Она никогда не делала чего-нибудь втайне. Ей были необходимы зрители, не важно, аплодировали они или свистели. Другую попытку самоубийства, после ее первого развода, она предприняла в ванной комнате у одной подруги, где в то время был званый вечер со множеством народа. Никто из нас не думал тогда, что мы должны были предвидеть это. Эми тоже не должна чувствовать себя виноватой..."
 Руперт хорошо помнил тот случай. Эми уехала с Брандонами на озеро Тахо, оттого он в одиночестве посетил Уильму в госпитале. Уильма без грима, в больничном халате, была бледна и осунулась.
 – Уильма?
 – Подумать только – увидеть вас здесь! Садитесь поудобнее. Если возможно удобство в этой вонючей дыре.
 – Что, ради всего святого, заставило вас пойти на это?
 – Ну и вопрос!
 – Я его задал.
 – Ладно. Мне все наскучило. Все это дурачье, болтающее и хохочущее. Я нашла пилюли в аптечке и приняла их. Вам когда-нибудь делали выкачивание желудка? Это ничего себе испытание.
 – Наверно, вам стоило бы посетить психиатра?
 – Я встречаюсь с психиатром последние две недели. Он зауряден, но у него удивительно завиваются ресницы. Три раза в неделю по пятьдесят минут сижу, глядя на его ресницы. Это завораживает. Я могу увлечься им. С другой стороны, он может надоесть. На черта мне сдались эти ресницы!
 – Вы этим всерьез озабочены?
 – Я устала, приятель. Выкатывайся.
 Не прошло двух месяцев, как ресницы психиатра наскучили Уильме. И она перестала встречаться с ним.
 Руперт вернулся к письму:
 "...Я могла говорить о Уильме часами, – что неоднократно случалось, – но, кажется, так и не получила ясного представления о ней. Жаль, вся ее энергия и сила не были направлены по созидательным каналам. Было бы куда лучше, если бы ей пришлось самой содержать себя, вместо того чтобы жить на алименты. Кстати, нам не удалось выяснить, где сейчас находится муж Уильмы, Роберт Виат, и сообщить ему о ее смерти. Вряд ли это вызовет его интерес. Разве лишь потому, что сохранит ему деньги.
 Вас могла удивить серебряная шкатулка. Она оказалась среди вещей Уильмы, присланных мне из Мехико. Должно быть, ее помяли при пересылке, но все равно это прекрасная вещь. Эрл и я обнаружили вашу монограмму на внутренней стороне крышки и предположили, что Уильма собиралась подарить ее вам. Уильма всегда говорила о вас с большой приязнью, и я знаю, как терпеливо вы и Эми переносили ее "выходки", по выражению Эрла. Пожалуйста, сохраните шкатулку в память о ней.
 Передайте Эми наши лучшие пожелания, и спасибо еще раз за красивую гирлянду. Желтые розы всегда были любимыми цветами Уильмы. Как замечательно, что вы вспомнили об этом.
 Искренне ваша
 Руфь Сюлливан".
 Желтые розы.
 Однажды Уильма сказала:
 – Когда я умру, надеюсь, кто-нибудь пришлет мне желтые розы. Как вы насчет этого, Руперт?
 – Заметано. Если я еще буду сам на свете.
 – Это обещано?
 – Разумеется.
 – Обещанное покойнику легко нарушить. Когда я думаю о всех обещаниях, которые я давала моим родителям! Если я выполнила хоть что-то, то по чистой случайности. Словом, забудьте все это... Забудете?
 – Думаю, – чопорно вмешалась Эми, – воспитанные люди не должны говорить о собственных похоронах...
 Руперт бросил в огонь письмо и конверт. Потом нехотя взял шкатулку, словно опасаясь прикасаться к ней. Она напоминала гроб. Но не гроб Уильмы. Инициалы на крышке принадлежали ему.
 Он отправился в гараж, спрятав под пальто шкатулку.
 Через полчаса Руперт приблизился к середине Моста Золотых Ворот. Там он швырнул серебряный гробик за перила. Тот погрузился сначала в туман, потом – в море.




 Глава 12


 Взлетно-посадочные полосы Интернационального аэропорта отпотели под неожиданно выглянувшим солнцем, и приземлившиеся за ночь самолеты отправлялись по всем направлениям, едва открывалось пространство для взлета. Внутри стеклянных стен громкоговоритель, словно невидимый деспот, раздавал приказания своим подданным: "Пан-Американ, полет 509 в Гавайи, идет посадка у ворот семь... Мистер Поль Митчел регистрируйтесь в Соединенных Воздушных Линиях, мистер Поль Митчел... Трансмировая Линия, вылет 703 в Чикаго и Нью-Йорк задерживается на полчаса... Не пытайтесь сесть в самолет, пока не будет объявлен номер вашего полета... Открыта посадка у ворот семь для полета 509 в Гавайи... Миссис Джеймс Шварц, повторяю, миссис Джеймс Шварц, ваш билет в Даллас, Техас, не действителен... Отметьтесь немедленно у кассы Трансмировой Линии... Десятые ворота открыты для пассажиров 314 в Сиэтл..."
 За прилавком Вест Эйр Лайнс, розовощекий молодой человек в очках с роговой оправой, занимался какой-то бумажной деятельностью. Именная дощечка гласила, что его зовут Чарлз Э. Смит.
 Когда к его окошку подошел Додд, молодой человек спросил, не поднимая глаз.
 – Чем могу служить?
 – Мне бы билетик на Луну.
 – Какого черта... О! Да это Додд. Что, кого-нибудь убили?
 – Да, – любезно сообщил Додд, – вся твоя семья, включая двоюродную сестричку Мабель, стерта с лица земли бомбой сумасшедшего.
 – Я готов признаться.
 – Славный парень.
 – Что еще новенького?
 – Плачу за информацию, Смитти.
 – Слушаю.
 – Воскресным вечером четырнадцатого сентября супружеская пара предположительно приземлилась здесь после полета из Мехико-Сити. Мне надо узнать, вдвоем они вышли из самолета, или кто-нибудь из них, или ни один из них?
 – С виду вроде бы просто, – заметил Смитти. – А на деле совсем не так.
 – Вы сохраняете списки пассажиров, не так ли?
 – Разумеется, два года храним списки, где можно найти имя каждого пассажира, севшего в наш самолет.
 Додд нетерпеливо поощрил:
 – Ну...
 – Я сказал – севшего. Мы здесь работаем не для поправки здоровья. Мы собираем плату за проезд и пропускаем пассажиров на борт самолета. Где они будут выходить – не наша забота.
 – Вы хотите сказать: если, взяв билет до Нью-Йорка, я выйду в Чикаго, никто не заметит этого?
 – Это не войдет в списки, – подтвердил Смитти. – Впрочем, кое-кто мог заметить разницу.
 – Кто именно?
 – Член команды. Одна из стюардесс могла заприметить вас, потому что вы пробовали получить второй обед или выпивали перед обедом три мартини вместо одного. Это может быть радист, или помощник пилота, или пилот – они все прогуливаются по самолету, а иногда останавливаются поболтать с пассажирами.
 – А вы сохраняете списки команды каждого полета?
 – Специальный клерк сохраняет.
 – Что, если посмотреть за четырнадцатое сентября. Хорошо бы заодно проверить и тринадцатое.
 Смит снял очки и протер глаза:
 – Каким это делом вы занимаетесь, Додд?
 – Оно никогда не бывает чистым.
 – Это я знаю, но что в нем запутано?
 – Любовь, ненависть, деньги, выбирайте, что хотите.
 – Я беру деньги, – ласково сказал Смит.
 – Не намекаете ли вы на... что не отказались бы от взятки? Это удар для меня, сынок, поистине ужасный уд...
 – Подождите в кофейной лавочке. Я кончаю работать через пятнадцать минут.
 Кофейня была битком набита. Легко было узнать тех, кто ждал самолета. Они ели беспокойно, один глаз на часах, одно ухо на громкоговорителе. Женщины суетились со своими шляпками и сумочками, мужчины проверяли билеты. У всех был напряженный и раздраженный вид. Додд подумал: куда подевались счастливые путешественники, каких встречаешь на рекламах.
 Он протолкался к прилавку, заказал кофе и датское печенье. Невольно подслушал разговор двух пожилых дам, отправляющихся на экскурсию в Даллас:
 – Чувствую, что забыла что-то. Прямо уверена...
 – Газ. Ты не забыла выключить газ?
 – Наверняка забыла! Я думаю, что забыла. О Господи!
 – Надеюсь, ты захватила драмамин?
 – Вот он. Только от него никакой радости. Меня уже подташнивает.
 – Вообразить только наглость, с какой меня заставили взвесить сумочку вместе с багажом, потому что она чуть-чуть больше положенного размера.
 – Даже если я не выключила газ, дом от этого не взорвется?
 – Прими драмамин. Он успокоит твои нервы.
 Когда они ушли, Додд мысленно пожелал им доброго пути и перебросил свое пальто через освободившийся табурет, чтобы занять его для Смитти.
 Он допивал вторую чашку кофе, когда вошел Смитти.
 – Сделано?
 – Сделано, – ответил Смитти. – Суббота, тринадцатого сентября. Пилот Роберт Форбс, проживает в Сан-Карлосе, но сейчас в полете. Помощник пилота Джеймс Биллингс, Саусалито, сейчас свободен. Радист Джо Маццино, Дали-Сити, сейчас в отпуске по болезни. Три стюардессы. Две из них, Анн Маккей и Мария Фернандес – в полете. Третья, Бетти де Уит, оказалась замужней, и на прошлой неделе ее рассчитали. Ее муж, черный пилот, Берт Райнер. Они живут в Моунтейн-Вью дальше по полуострову. Вам нужна миссис Райнер, если вы сумеете чего-нибудь от нее добиться.
 – Почему?
 – Она была одна из команды в обоих рейсах, тринадцатого и четырнадцатого сентября, замещая заболевшую стюардессу. Беда в том, что Бетти может отказать в помощи. Она чертовски разозлилась, когда узнали о ее замужестве и уволили.
 – Что ж, попробую счастья. Спасибо, Смитти. Вы прямо-таки пример работоспособности.
 – Не надо аплодисментов, – сказал Смитти. – Просто платите.
 Додд протянул ему десять долларов.
 – Господи Исусе, ну и скупы же вы, Додд!
 – Вы получили информацию за пятнадцать минут. Это сорок долларов в час. Где еще вы заработаете сорок долларов в час? До скорой встречи, Смитти.
 Додд вернулся в город. Когда он вошел в контору, его секретарша Лорейн говорила по телефону, и по кислому выражению ее лица он понял, что ей не нравится порученное им задание.
 – Ясно... Да, по-видимому, миссис Келлог дала мне ошибочное название собачьего питомника. Извините, что побеспокоила вас.
 Повесив трубку, она вычеркнула еще один номер на блокноте. И немедленно набрала новый.
 Додд протянул руку и разъединил связь:
 – Мы что, с утра не разговариваем друг с другом?
 – Мне надо беречь голос для вранья, на какое приходится пускаться.
 – До сих пор никакой удачи?
 – Нет. И я предвижу приступ ларингита в самом скором времени.
 – Пока он не наступил, продолжайте звонить. – Додд не сочувствовал недугам Лорейн, слишком хорошо зная, что их количество и разнообразие способно заполнить учебник медицины. – Была почта?
 – Пришло письмо, которого вы ждете, от мистера Фоулера из-Мехико-Сити. Спешное. Я положила его на ваше бюро.
 Лорейн со знанием дела заложила облатку от кашля за левую щеку и набрала новый номер:
 – Я звоню по поводу скотча миссис Келлог...
 Додд вскрыл конверт. Письмо было напечатано на машинке в неровном стиле, каким Фоулер пользовался, когда служил сержантом в полиции Лос-Анджелеса, и не имело ни даты, ни обратного адреса, ни обращения.
 "Здорово, старый греховодник! Рад снова слышать тебя. К чему спешить и волноваться из-за чего бы то ни было? Здесь вроде бы все в порядке.
 Двенадцатого сентября миссис Келлог выпустили из госпиталя. Я разговаривал с молодым врачом, который работал в отделении, где она лежала. Он не поддавался, за целых двадцать пять долларов не поддался, однако подтвердил, что начальство госпиталя не торопилось выписывать миссис Келлог и разрешило это, лишь когда Келлог пообещал нанять сиделку, сопроводившую его жену в поездке домой. Согласно этому врачу, у других врачей имелись разногласия насчет серьезности контузии миссис Келлог. Контузии не измеряются точно даже электро-энцефалограммным анализом, которому миссис Келлог отказалась подвергнуться, когда узнала, что тут вкалывают иголки в череп. Лично я не вижу, каким образом страх миссис Келлог перед иголками может вам пригодиться. Но вы просили сообщить все мельчайшие подробности, так получайте. Диплом того врача еще не успел просохнуть, потому этот парень, естественно, знал все про контузии. Он прочитал мне вслух из книги: чем контузия серьезней, тем больше потеря памяти у больного. Разве это не правда?
 Выйдя из клиники, миссис Келлог с мужем вернулась в "Виндзор"-отель. Оттуда он звонил мистеру Джонсону в американское посольство. В этой стране телефонный разговор – не наука, а искусство, и у девушек на коммутаторе нравы оперных звезд. Не так сказанное слово, неверная интонация – и телефонистка прерывает связь. По-видимому, Келлог взял неверную интонацию. Его звонок вызвал массу неприятностей, мне удалось узнать об этом от самой телефонистки. Я отправился в посольство и встретился с Джонсоном. Он оказался тем самым, кто сообщил вести Келлогу и предложил помощь, когда Келлог приехал сюда.
 Просьба Келлога была достаточно проста. Он просил назвать адвоката – специалиста по гражданским делам. Джонсон посоветовал ему Рамона Хинеса. Хинес – важный гражданин, активный политикан и в то же время ловкий адвокат. Он отказался дать мне сведения. Но когда выяснил, что сведения у меня уже имеются и надо только их подтвердить или отвергнуть, он признал, что воспользовался правом адвоката, предоставив Келлогу данные о финансовых и других делах его жены. Все было легально и честно. При простом упоминании слова "насилие" он полез на стенку (в приличном и спокойном тоне, разумеется) и попросил меня покинуть его офис. По моему личному мнению, не было там никакого насилия, потому что если бы было, Хинес не притронулся бы к этому делу и десятифутовой палкой. Зачем ему рисковать репутацией ради ореховых скорлупок, которые Келлогу по карману? (Я полагаю, ваши сведения о финансах Келлога точны.)
 Теперь о других делах, что вы просили проверить. Не было официального допроса об обстоятельствах смерти миссис Виат, которое напоминало бы наше американское дознание следователя. Но около дюжины очевидцев дали показания полиции. Основных свидетелей, то есть тех, кто проходил по бульвару, нельзя принимать в расчет, так как они противоречат друг дружке. Смесь возбуждения, темноты, предрассудков и религиозного трепета не гарантирует точности наблюдений. Отчет миссис Келлог о трагедии во многом совпадает с показаниями горничной Консуэлы Гонзалес, которая, по известным только ей причинам, ночевала в соседнем чулане для щеток и слышала вопли миссис Келлог. Она помчалась в номер. Миссис Виат уже кинулась с балкона, а миссис Келлог лежала на полу в глубоком обмороке. Я думал встретиться с мисс Гонзалес в отеле, но ее рассчитали за кражу вещей у постояльцев и за оскорбление управляющего. Бармен не был свидетелем смерти миссис Виат, но показал, что она была сильно пьяна и находилась в воинственном настроении. Если вы ищете раздраженные интонации, то здесь они явно присутствуют: воинственные пьяницы затевают драки с посторонними людьми. Но все это достаточно шатко, – воинственность может обернуться депрессией от лишней капли мартини или, как тут, от капли текилы. Во всяком случае, здешняя полиция, – а она вовсе не так беззаботна и неумела, как вам, может быть, внушили, – полностью удовлетворилась тем, что смерть миссис Виат – самоубийство. Тело и вещи переправили в Сан-Диего ее сестре миссис Эрл Сюлливан.
 Как уже говорилось в начале рапорта, здесь с виду все в порядке. Есть, правда, одна загадочная вещь, которая может иметь отношение к этому делу, а может опять-таки совсем его не касается. Словом, за что купил, за то и продаю.
 Это связано с Джо О'Доннелом, тем самым, о ком вы просили разузнать. С неделю назад он куда-то пропал, хотя больше года каждый вечер околачивался в баре отеля "Виндзор". Когда он не объявился три или четыре вечера подряд, Эмилио, главный бармен, направился к нему домой. О'Доннела не было, и никто из соседей его не видел. Хозяйка утверждала, будто он смылся, задолжав ей. Возможно. Но это не поясняет его отсутствия в баре, который он называл своей "конторой". Эмилио темнил, поясняя, что за дела вел О'Доннел в этой "конторе", но настаивал, что все было законно, О'Доннел никогда не имел неприятностей с полицией или начальством отеля. Я думаю, он не чурался самых пустячных заработков, какие подворачивались под руку: одалживал деньги у состоятельных женщин, завязав знакомство, как это было с миссис Виат; устраивал партии в покер для американских дельцов; делал ставки на бегах и прочее такого рода. Ничего незаконного, ничего значительного. По-видимому, О'Доннел обладает – или обладал – большим обаянием. Каждый находит для него доброе словечко: щедрый, добрый, забавный, смышленый, приятной внешности.
 Почему такой супермен выпивал за чужой счет и нанимался платным партнером в танцах бара? Непонятно.
 Я продолжал теребить Эмилио. Мне показалось странным, что бармен ходил разведывать о завсегдатае просто оттого, что тот не являлся несколько вечеров. Эмилио ушел от ответа. Мексиканцы по природе лживы, но врут больше для удовольствия, чем ради выгоды, и, раз вы понимаете их, с этим не трудно справиться. Выяснилось, что в отель было доставлено письмо на имя Эмилио, адресованное Джо О'Доннелу. Оно было послано воздушной почтой из Сан-Франциско, и отправитель написал на конверте "Срочно и важно".
 Взяв у Эмилио письмо, О'Доннел заметил, что, как уроженец Запада, он никого не знает в Сан-Франциско, кроме случайных знакомых в баре "Виндзор"-отеля. Я полагаю, знакомых вроде миссис Келлог и миссис Виат. Он тут же сел и прочитал письмо за бутылкой пива. Эмилио спросил полушутя, что же там такого "срочного и важного", а О'Доннел ответил, что это не его собачье дело, сразу встал и вышел, и больше его никто не видал.
 Это, естественно, разбудило любопытство Эмилио. После кончины миссис Виат самоубийство не выходило у него из головы. По причинам не вполне религиозным самоубийство, больше любого другого вида насилия, потрясает среднего мексиканца. Эмилио пошел в дом О'Доннела, опасаясь, как бы тот не убил себя, узнав какие-то скверные новости из полученного письма.
 Пока это все. Я знаю адрес О'Доннела и проверю его позже. Кроме того, Эмилио обещал связаться со мной, если О'Доннел появится в баре. Это возможно. Но он может оказаться и в Африке. У него не будет задержек с выездом отсюда, поскольку он американский гражданин и ни в каких неприятностях не замешан.
 Вернемся к мистеру и миссис Келлог. Они выбыли из "Виндзора" ранним утром тринадцатого сентября и взяли кеб в аэропорт. Не было никаких признаков сиделки, которую Келлог обещал начальству госпиталя взять, чтобы сопровождать его жену. Может быть, он отказался от этого, может быть, сиделка должна была ждать их в аэропорту. Когда они покидали отель, у миссис Келлог была повязка на левом виске и синяк под глазом. По словам швейцара, она двигалась будто под наркозом. Но я склонен кушать это со щепоткой соли. А может, тут все тот же национальный характер, побуждающий лгать для удовольствия. Швейцар вывел из моих расспросов, что я подозреваю какой-то непорядок, и попросту решил "помочь".
 Жду дальнейших инструкций. С наилучшими
 Фоулер".
 Додд прочитал письмо еще раз, затем позвонил Лорейн.
 – Пошлите телеграмму Фоулеру.
 – Прямо сейчас или лучше ночью?
 – Ночью.
 – О'кей, у вас пятьдесят слов?
 Она списала адрес Фоулера с конверта, в котором лежало его письмо.
 – Валяйте: "Закройте все возможности отъезда для О'Доннела. Обыщите его квартиру – нет ли писем, банковских документов, фотографий, свидетельств об его амурных интересах. Узнайте имена всех друзей, с которыми он может быть в контакте. Продолжайте также хорошо работать.
 Искренне. Додд."
 – Тут нет пятидесяти слов, – сказала Лорейн.
 – Так что?
 – Может быть, вы прибавите что-нибудь вроде: "Передайте мои лучшие пожелания вашей жене".
 – Я мог бы, – согласился Додд. – Но получилось бы не лучшим образом. Он вдовец.
 – О! Но если вы платите за пятьдесят слов, то есть почти два доллара...
 – Будьте добры послать это, как записали, без дальнейшей редактуры. Потом я попрошу вас позвонить в Моффет-Филд и раздобыть адрес и номер телефона летчика по имени Берт Райнер. Я не знаю, в каком он чине. Он живет в Моунтейн-Вью с женой.
 Лорейн встала.
 – Отлично. Как-никак, это не то что собачьи будки и госпитали.
 – Вы еще к ним вернетесь.
 – Если б я хоть знала, почему вы хотите найти этого скотча. Это сделало бы мою работу менее скучной. Хочу сказать, я ваш секретарь, я должна знать эти вещи.
 – Может быть, и должны. Напомните мне на Рождество, чтоб я сказал.
 Общение с боссом вызвало головную боль. Чтобы облегчить ее, Лорейн приняла аспирин, для успокоения нервов – полтаблетки транквилизатора и, на общих основаниях, витаминную пилюлю. И снова потянулась за телефонной трубкой.




 Глава 13


 Город Моунтейн-Вью ежился под благожелательным деспотизмом реактивного века. Старожилы на митингах и в печати жаловались на дикий грохот и разбитые окна, вспышки пламени и переменившиеся небеса. В ответ личный состав воздушных сил и граждан, наиболее сознающих опасность войны, публиковали письма на тему: "Что бы вы делали в случае нападения, не имея реактивной защиты?"
 Райнеры жили в нижней половине нового двухквартирного дома неподалеку от Эль-Камино-Реал. Бетти Райнер отворила дверь на звонок. Высокая, стройная, хорошенькая брюнетка с зелеными глазами и автоматической улыбкой, которую опровергал хмурый взгляд. На ней были тесные черные брючки и шелковая рубашка, двойная нитка жемчуга спускалась ниже бедер. Додд хотел бы знать, был ли то ее обычный домашний костюм или она принарядилась к случаю.
 – Не пойму, с чего там вся эта возня, – заметила она Додду, пригласив его в безукоризненно убранную гостиную. – Я собиралась выпить кофе. Хотите чашечку?
 – Спасибо, с удовольствием.
 – Сахар и сливки?
 – Чуточку того и другого.
 Она наливала из белого фаянсового кофейника с черной лакированной ручкой. Единственными мазками цвета в комнате были зеленые глаза миссис Райнер и оранжевый лак на ее ногтях.
 – Хотела бы я получать никель за каждую чашку кофе, налитую мной на работе. Стоило только пассажирам сообразить, что его подают бесплатно, как им уже не напиться вдоволь. – Она протянула ему чашку. – Значит, Смитти послал вас ко мне?
 – Да. Считает, что у вас могут быть сведения для меня.
 – Кто его надоумил?
 – Он сказал, что у вас чуть ли не фотографическая память. Миссис Райнер не клюнула на столь явную лесть.
 – Ну, далеко не так моя память хороша. Какие-то вещи я помню, какие-то нет. Что же имеется в виду?
 – Один рейс из Мехико-Сити в Сан-Франциско.
 – Который? Я полсотни раз их проделала.
 – Суббота, тринадцатого сентября.
 – Это примерно за неделю до того, как меня уволили. Смитти, наверно, сказал вам? Они уволили меня, узнав, что я замужем. Идиотское правило. Если брак плохо влияет на работоспособность, почему воздушные силы не сокращают моего мужа и вообще женатых летчиков? По-вашему, быть стюардессой – это причуда? И всех-то делов – изображать официантку и горничную без чаевых.
 – Суббота, тринадцатого сентября, – терпеливо повторил Додд. – Летчиком и вторым летчиком были Роберт Форбс и Джеймс Биллингс. А двумя стюардессами с вами – Анн Маккей и Мария Фернандес. Теперь вспомнили?
 – Конечно. Был уик-энд, моя подружка заболела, я предложила вернуться ночью в Мехико-Сити и занять ее место в том же рейсе назавтра. Это было против правил. Но, как я уже сказала, у них хватает идиотских правил.
 Додд раскрыл папку с пометкой Э.Келлог и вытащил фотографии Эми.
 – У меня есть основания считать, что эта женщина села в ваш самолет с мужем и, возможно, с третьим лицом.
 Миссис Райнер с интересом изучила снимки, но сразу никого не узнала.
 – Она похожа на сотни других женщин, каких я видела. У нее не было никаких особых примет?
 – Целых две. У нее была повязка на левом виске и синяк под глазом.
 – Женщина с подбитым глазом, – конечно, я помню! Мы с Марией порезвились на ее счет, гадая, как она это заработала: может, муж поколотил или что-нибудь в таком роде? Он для этого не подходил с виду. Красивый мужчина, спокойный и заботливый.
 – Заботливый о ком?
 – Ну, главным образом о ней. Но о нас, девушках, тоже. Многие пассажиры становятся требовательными в течение долгого рейса. Он не просил ничего особого. Она тоже. Почти все время спала.
 – Некоторые стюардессы бывают зарегистрированы в качестве сиделок. Как насчет вас, миссис Райнер?
 – Нет.
 – Никогда не пробовали ухаживать за больными?
 – Только элементарные вещи, входящие в нашу тренировку: как помогать тем, кого тошнит, как давать кислород астматикам и сердечникам и другое в том же роде.
 – Значит, вы не поняли бы, сон миссис Келлог был естествен или нет?
 – Что значит "естествен"?
 – Обошлось ли тут без наркотиков?
 Миссис Райнер потеребила свои жемчужные нити:
 – Муж дал ей дозу драмамина.
 – Как вы догадались, что это драмамин?
 – Ну, маленькая белая пилюля, очень похожая на драмамин.
 – Множество наркотиков и лекарств – маленькие белые пилюли.
 – Пожалуй, я просто восприняла это как драмамин, потому что многие пассажиры пользуются им сейчас. Не забудьте, драмамин часто действует как снотворное. Может быть, это мне показалось, но так случается.
 Она связала жемчужные нитки в узел, развязала, потянулась за своей чашкой.
 – Не могу поверить – не хочу верить, – что кто-то из моих пассажиров принял наркотик против воли прямо у меня под носом.
 – Она не сопротивлялась, получая пилюлю или пилюли?
 – Я видела только одну. Могли быть и другие. Нет, она не сопротивлялась. Но показалась мне немного испуганной. Не из-за таблетки, а испуганной вообще. Многие пассажиры выглядят так, особенно в плохую погоду.
 – Мистер и миссис Келлог ехали вдвоем или с ними был кто-то третий?
 – Они были одни.
 – Вы уверены? Предполагалось, что мистер Келлог найдет сиделку – сопровождать его жену в поездке.
 – С ними никого не было, – отрезала миссис Райнер. – Они ни на кого не обращали внимания, насколько я знаю. Часто бывает, когда мы пролетаем над чем-нибудь интересным, пассажиры вылезают из своих кресел и завязывают знакомства. Мистер и миссис Келлог не вставали.
 – Это был рейс первого класса?
 – Да.
 – Двойной ряд кресел по обе стороны салона?
 – Да. Миссис Келлог сидела у иллюминатора.
 – Кто сидел через проход от мистера Келлога?
 Миссис Райнер сморщила лоб, потом разгладила морщины кончиками пальцев:
 – Не могу поклясться, но кажется, там была пара мексиканок, выглядели они как мать и дочь.
 – Которая из них сидела у окна?
 – Не помню. Боюсь, вы не понимаете, мистер Додд. Если десятки раз проделаешь один и тот же рейс, как я, например, их уже трудно различать. Я никогда не узнала бы по фотографии миссис Келлог, если бы не подбитый глаз. Только что-нибудь особое, вроде этого, позволяет отличить один рейс от другого и расшевелить память.
 – Зато теперь этот рейс выделился, вы вспоминаете все больше подробностей.
 – Да. Была там маленькая девочка, которую непрерывно тошнило. И пожилой человек, сердечник. Мне пришлось давать ему кислород.
 Додд спросил:
 – Мне кажется, авиалинии сохраняют список пассажиров каждого рейса?
 – Обычно несколько списков. У меня свой.
 – Какая еще информация бывает на списках пассажиров?
 – Куда каждый из них направляется.
 – Куда направлялись Келлоги?
 – У них были обратные билеты до Сан-Франциско. Мы делали только одну остановку в Лос-Анджелесе. – Она опять потянулась за кофейником, но внезапно ее рука повисла в воздухе. – Странно! Могу биться об заклад, что Келлоги имели билеты до Сан-Франциско, и все же... Минутку! Дайте вспомнить. Самолет приземлился в Лос-Анджелесе, и все, как обычно, вышли передохнуть, кроме старичка с больным сердцем. Я осталась при нем. Он был перепуган, бедняжка, и я хлопотала над ним, как могла. Мы взлетели, а мне еще не удалось войти в мои обычные обязанности – устраивать поудобней новых пассажиров, передавать подушки и тому подобное. Я прошла в заднюю часть самолета... Вспомнила! – В ее голосе звучали возбужденные ноты. – Проходя, я заметила двух женщин в креслах, где сидели Келлоги. Я только хотела сказать, что места заняты, когда увидела: пальто и вещевой сак миссис Келлог, шляпа и дипломат мистера Келлога уже не лежат в багажной сетке.
 – Значит, они вышли в Лос-Анджелесе?
 – Да. Но, может быть, я ошиблась, и билеты у них были до Сан-Франциско?
 – Вы не ошиблись.
 – Выглядит странно, не так ли? Но можно это как-то объяснить?..
 – Убежден, объяснение есть, – согласился Додд. – Но не уверен – достаточно ли логичное. Если вы вспомните что-нибудь еще, пусть самый пустяк, позвоните мне по одному из этих номеров в любое время.
 – Ладно.
 – И спасибо большое, миссис Райнер, за информацию.
 – Надеюсь, она пригодится.
 – Она пригодится.
 Проводив его, она налила себе оставшийся кофе. Теперь рейс отчетливо виделся ей, и она не могла не думать о нем. Когда самолет приземлился в Сан-Франциско, старик с больным сердцем был так плох, что его увезли в санитарной машине. Девочка, которую укачало, сразу поправилась настолько, что уничтожила несколько пастилок жевательной резинки, а частью ее заклеила волосы. Избавиться от резинки помогли терпение и порция мороженого. Парочка молодоженов отбыла со своим транзистором, настроенным на матч бейсбола. Щеголеватый парень с фляжкой и дурацкими шутками чуть не свалился с посадочной платформы. Две мексиканки, что сидели через проход от Келлогов и походили на мать с дочерью, быть таковыми не могли. Они покинули самолет врозь, не разговаривая друг с другом. Младшая сжимала обеими руками кошелек, словно там было все ее будущее.
 – Обычный рейс, – громко заявила она вслух, как если бы Додд еще не ушел и спорил. – Нет ничего зловещего в синяке миссис. Келлог: просто несчастный случай, а не драка. Лекарство, которое дал мистер Келлог, был драмамин. Она выглядела испуганной потому, что не любит самолетов. Они вышли в Лос-Анджелесе... ну тут может быть дюжина причин: нездоровье миссис Келлог, или мистер Келлог мог вспомнить вдруг, что у него там есть дело, или оба решили навестить родственников, которых давно не видели.
 Группа реактивных самолетов, вздымаясь, прогрохотала над головой. Дом содрогнулся, окна задребезжали, небо омрачилось.




 Глава 14


 Хелен Брандон задумала поездку в город как сюрприз для Джилла. Около полудня она объявилась в его конторе, веселая и шикарная в своем отороченном соболем костюме и жемчугах.
 Личный секретарь Джилла, миссис Кили, встретила ее сдержанно. "Местом жены должна быть ее собственная контора, а не контора мужа".
 – Доброе утро, миссис Брандон. Мистер Брандон ждет вас?
 – Нет, не ждет. Это сюрприз.
 – О! Он очень занят сегодня утром. Распорядился, чтоб его не беспокоили до времени ленча.
 – Сейчас самое время для ленча.
 Она бесшумно отворила дверь кабинета, чтобы не помешать, если он диктует или говорит по телефону. Он не делал ни того, ни другого, а сидел за столом, согнувшись и охватив голову руками, пока телеграфный аппарат рядом с ним пытался вежливым покашливанием привлечь к себе внимание. Она остановилась, удивляясь, каким уязвимым он выглядит, и желая никогда не видеть его таким. Пусть лучше бы он спорил с ней, кричал, словом, делал бы что угодно, только бы не сидел так беззащитно.
 – Джилл?
 Он медленно поднял голову. Его глаза покраснели, как если бы он тер их, стараясь избавиться от мучительных видений.
 – Хэлло, Хелен.
 – Секретарша предупредила, что ты занят. Это верно?
 – Да, верно.
 – Чем же?
 – Размышляю.
 – Неужели... О, Джилл, перестань. Перестань волноваться из-за вещей, с которыми ничего не поделать.
 – У меня сейчас больше поводов для волнения, чем до сих пор.
 – Почему? Что-то произошло? – Она прошла через комнату и положила руки на его плечи, хрупкие и сутуловатые. – Джилл, милый. Расскажи мне.
 – Эми не была дома той ночью, в воскресенье. Руперт вернулся домой один. Каждое им сказанное слово – ложь.
 – Не могу поверить... Откуда ты знаешь?
 – Додд обнаружил это.
 – Ему можно верить?
 – Больше, чем Руперту.
 Он нетерпеливо повел плечами под ее объятием. Она отступила, и ее руки беспомощно повисли. Мысли всплыли на поверхность мозга, уродливые, острозубые, словно барракуда, вылезающая из засады водорослей и щелей: "Я не жалела бы, если б она никогда не вернулась домой, никогда не вернется домой, никогда не объявится здесь".
 – В субботу они вдвоем уехали из Мехико-Сити, – заговорил Джилл, – с билетами до Сан-Франциско. Их багаж был зарегистрирован и прибыл. Но – без них. Они высадились в Лос-Анджелесе. Багаж не был затребован до воскресного вечера.
 – Что это доказывает?
 – Доказывает то, что я заподозрил с самого начала: все рассказанное Рупертом – куча вранья. Эми не приехала домой в воскресенье вечером, не взяла свою собачонку. Руперт не отвозил ее ни на какую станцию, не она пила виски из стакана со следами губной помады...
 – Как ты можешь быть так уверен? Представь себе, что они высадились вдвоем в Лос-Анджелесе и пересели в другой самолет, который летел сюда, все еще вместе.
 – Зачем было останавливаться в Лос-Анджелесе без всякого багажа? Мужчина, путешествующий в одиночку, мог бы. Ни одна женщина не стала бы. – Он замолчал, снова протер глаза. – Есть доказательство тому, что Руперт давал ей наркотик, чтобы сделать ее более управляемой.
 – Давал ей наркотик? Боже мой, безумие, чистое безумие!
 – Мне сдается, – тихо сказал Джилл, – ты предпочла бы верить, что я безумен, чем в то, что Руперт развратен. Разве не так, Хелен?
 Внезапно и тяжело она оперлась о стол.
 – Я не говорила, что ты безумен. Безумны некоторые твои идеи.
 – Ты убеждена, сознайся, что я вроде бы заклинился на Эми и, значит, не могу спокойно оценить факты. Согласись, Хелен. Ты так думаешь уже давно, подкидывая намеки, делая выводы. Не стесняйся, говори прямо.
 Ее рот двигался осторожно, словно загнанный в западню зверек пробовал выбраться оттуда:
 – Я не верю ни в то, что ты безумен, ни в то, что Руперт развращен.
 – Хочешь угодить и нашим и вашим?
 – Хочу быть в стороне и благоразумной.
 – Ты в стороне – это уж точно. Я знаю, ты уже давно такая во всем, что относится к Эми, да и ко мне тоже.
 Она чувствовала, как слова кипят в горле, словно щелок. Но, проглотив их, сказала спокойно:
 – Я не могу быть в стороне от тебя, Джилл, ты отлично знаешь. Но это не значит, что я должна соглашаться с тобой всегда и во всем. Тебе не нравится Руперт и никогда не нравился. Мне он нравится.
 – Почему? Потому что женился на Эми и освободил нас от нее?
 В этом была доля правды.
 – Я думала, он станет для нее хорошим мужем. И он стал, до тех пор пока...
 – Пока. Да, это весьма широкое понятие.
 – Ах, Джилл, перестань. Не делай вид, будто я защищаю Руперта от тебя.
 – Ты защищаешь его не от меня, а наперекор фактам. От фактов. Слышишь?
 – Наверно, весь дом тебя слышит.
 – Плевать!
 Они свирепо воззрились через стол друг на друга. Но глубже чем гнев, Хелен чувствовала облегчение. "Хорошо, что он орет. Зато не выглядит таким уязвленным. Он борется, а не сидит склоня шею, словно перед гильотиной".
 – Раз уж мы делимся нашими горестями, – сказал он, смягчаясь, – я должен просить тебя не надевать жемчуг, когда ты поездом едешь в город.
 – Почему не надевать?
 – Последнее время участились кражи драгоценностей.
 – Жемчуг застрахован.
 – Ниже, чем стоит на самом деле. И я не могу позволить себе что-нибудь взамен. Лучше пойми сразу – с деньгами сейчас туго приходится. Объясняй это моим невезением, или моей неумелостью, или тем и другим вместе. Но это факт: надо сократить расходы, может быть, придется продать дом.
 – Продать наш дом?
 – Может быть, придется.
 – Почему ты не предупредил раньше? Есть сотни способов сберечь деньги.
 – Можешь применить их сразу.
 – Я не прочь, – согласилась Хелен.
 На деле она была больше чем не прочь. Ее обрадовала мысль о переменах, вызов судьбе. Они подыщут какую-нибудь развалюху. А Джилл и ребятишки наладят дом, покрасят, положат новую крышу, повесят занавески, починят двери, ступеньки... Всей семье придется потрудиться для общей пользы.
 – Мне уже случалось бедствовать. Я не против, – согласилась она.
 – Я против, – признался Джилл. – Я очень против.
 Ей все еще виделся ветхий дом. Только никто там не работал. Крыша протекала, ступени шатались, рамы потрескались, и окна были без занавесок, краска отваливалась кусками. А Джилл сидел на крыльце, обхватив руками голову, подставив ее любому удару, любому нападению.
 – Черт тебя побери! – возмутилась она. – Вставай и борись.
 – Бороться? С кем? С тобой?
 – Не со мной. Ты не можешь со мной бороться. Мы должны быть вместе, на одной стороне, сплоченные. Так бы и было, если бы...
 – Если бы что? Дай мне услышать твое "если бы", Хелен.
 – Если бы не Эми.
 Он был огорчен, но не озадачен.
 – Ты можешь пожалеть, что сказала это.
 – Пожалуй, уже жалею, – трезво призналась она, – но не потому, что не верю.
 Селектор призвал к вниманию, и голос секретарши прокрался в кабинет, голос вкрадчивый и воспитанный, как шепот служащей из дамской библиотеки:
 – Мистер Брандон, опять звонит мистер Додд. Вы ответите?
 – Соединяйте... Додд? Да. Да. Понимаю. Когда? Сколько? Господи Боже мой, неужели никто не пробовал остановить его? Знаю, что это легально, но в таких обстоятельствах... Нет, пока я не могу выйти из конторы. Подождите минуту.
 Джилл прикрыл трубку рукой и резко бросил жене:
 – Будь добра, подожди снаружи.
 – Почему?
 – Личное дело.
 – Значит, это касается Эми.
 – Значит, это не твое дело.
 – Мне совершенно безразлично, – беззаботно парировала она.
 Но ее щеки горели, она еле дошла до двери на ослабевших ногах. И остановилась у стола секретарши.
 – Передайте мистеру Брандону, что я не могла ждать. У меня назначена встреча.
 "Слово "назначена" не очень-то подходит, – думала она, спускаясь в лифте. – Ближе было бы сказать "поиски". Поиски милосердия. А может быть, поиски раздора. Как посмотреть".
 На улице она подозвала кеб и назвала адрес конторы Руперта.
 – Туда можно дойти пешком, – сказал шофер.
 – Знаю. Но я тороплюсь.
 – О'кей. Вы с полуострова?
 – Да.
 Он скорчил гримасу беззвучного смеха.
 – Я всегда могу угадать. Тридцать шесть лет поработаешь здесь – наживешь навык. Я сам тоже с Пенинсулы. Редвуд-Сити. Утром беру билет на поезд и целый день вожу свою машину, а потом – в обратный поезд. Всегда увлекался поездами. Жена говорит, мне бы быть инженером. Тогда не попадал бы в кучу полисменов, командующих, где парковаться и что делать при одностороннем движении. Зря тратишь уйму газа на этих улицах одностороннего движения.
 "Зря тратишь уйму газа, – фразочка", – раздраженно подумала Хелен. В любое другое время водитель позабавил бы ее. Она стала бы задавать вопросы, вывернула наизнанку, а потом состряпала бы смешную историю для Джилла и детей. Сегодня это был просто болтливый, надоедливый старик.
 Он остановился. Она как могла быстрей расплатилась и вышла.
 В офисе Руперта она застала мисс Бартон, расчесывающую волосы.
 – О, миссис Брандон, – удивилась та, с нервной поспешностью возвращая гребешок в сумочку. – Мы не ждали вас.
 "Редакционное "мы" или ее и Руперта "мы"?" – подумала Хелен. Она не обращала особенного внимания на мисс Бартон в прошлом и не обратила бы сейчас, если бы не подозрения Джилла. В ней не было ничего выдающегося: глаза голубые и серьезные, курносый носик, пухлые розовые щеки, белокурые (на время) волосы, короткие крепкие ноги, предназначенные для долгой и усердной службы. Общая картина свидетельствовала о прямоте и простоте, даже Джилл с его эмоциональным астигматизмом не мог бы этого отрицать.
 Хелен небрежно спросила:
 – Мистера Келлога нет поблизости?
 – Только что ушел.
 – Я подожду его, если можно. Или, может быть, пройдусь по магазинам, а потом вернусь.
 – Сегодня он больше не придет в контору, – пояснила мисс Бар-тон. – Он нездоров. Боюсь, у него начинается грипп. Он не бережется с тех пор, как миссис Кел... с тех пор, что живет один.
 – О!
 – Я хочу сказать, ну, без настоящего питания, во-первых. Хорошая горячая пища очень важна.
 – Вы умеете готовить, мисс Бартон?
 – Готовить? – Она залилась краской от основания горла до кончиков ушей. – Почему? Почему вы спрашиваете об этом?
 – Просто из интереса.
 – Мне нравится готовить, когда есть для кого. Только не для кого. Полагаю, это ответ на ваш вопрос и на те, что следуют за ним.
 – Другие вопросы?
 – Мне кажется, вы знаете, о чем я говорю.
 – Право, не знаю. Не имею представления.
 – Ваш муж знает, – голос мисс Бартон задрожал, а на виске забилась жилка, забилась тяжко и неритмично, – массу вещей.
 – Он разговаривал с вами?
 – Не со мной. Нет. Не со мной. За моей спиной. Наняв скользкого маленького сыщика, чтобы всюду выслеживал меня, выкачивал – ладно, он выкачивал пустой колодец. Не нашел и пустяка, как, впрочем, и вы не найдете, потому что находить-то нечего, потому что я никогда...
 – Подождите минуту. Вы что, считаете, я пришла сюда по просьбе мужа?
 – Забавное совпадение: прошлым вечером сыщик, сейчас вы.
 Короткий смешок Хелен больше смахивал на негодующее покашливание.
 – Что вы? Если бы Джилл знал, что я здесь, он бы... Ладно, не важно, скажем так: я во всем расхожусь с мужем. Если вы сердитесь на него за что-то, что он сделал, отлично – ваша привилегия. Но не обрушивайте ваш гнев на меня. Я пришла как друг Руперта. Вы ведь тоже его друг... не так ли?
 – Да.
 – Тогда не лучше ли нам объединиться? Работать вместе?
 Мисс Бартон покачала головой, скорее от горя, нежели отрицая наотрез.
 – Не знаю. Не знаю, кому я могу верить теперь.
 – Это сажает нас обеих в одну лодку. Вопрос в том, куда лодка плывет? И кто у руля?
 – Я ничего не понимаю в лодках. – Голос мисс Бартон был холоден и осторожен. – Решительно ничего.
 – Я тоже! Один раз попробовала вместе с мужем. Много лет назад, в заливе. Только он и я. Джилл был капитаном, я изображала команду. Боже, какой это был кошмар! С самого начала я боялась, потому что плохо плаваю. А тут налетел сильный ветер, и Джилл принялся отдавать мне разные команды. Он кричал, а я ничего не понимала, будто он говорил на иностранном языке или передразнивал: поворачивай на другой галс, становимся под ветер, меняем паруса. Потом Джилл объяснил мне все это. Но тогда я пришла в такое смятение... Нужны немедленные действия, а я не понимаю какие. То же самое чувствую сейчас в эту минуту. Ветер крепчает, мы в опасности, надо что-то делать. Но я не знаю что. Команды звучат как тарабарщина, и я не понимаю даже, откуда они идут. И не могу сойти с судна. А вы можете?
 – Не пробовала.
 – И не станете пробовать?
 – Не стану. Уже поздно.
 – Тогда нам лучше выверить наши сигналы, – отрезала Хелен. – Согласны?
 – Наверное, да.
 – Где Руперт?
 – Я уже сказала: он плохо себя чувствует и пошел домой.
 – Прямо домой?
 – По пути может позавтракать. Обычно он ест в одном и том же месте в полдень. Это бар Ласситера на Маркет-стрит, недалеко от Кирни.
 Ласситер оказался умеренно дорогим ресторанчиком с баром и горячими блюдами, обслуживающим служащих финансового района. Их приверженная мартини толпа состояла из третьих вице-президентов, директоров аукционов, представителей Западного берега, известных в целом как администраторы – слово, не значащее ничего, за исключением того, что обязывало их посещать двухчасовой ленч.
 Хелен сразу же нашла Руперта у прилавка с бутылкой пива и гамбургером перед ним. Оба были нетронуты. Развернутая книга в бумажной обложке опиралась на бутылку, и он сидел, уставясь в нее, но не читая. Похоже, он ждал кого-то, кто был ему неприятен, или что-то, чего видеть не хотел.
 Когда она слегка коснулась его плеча, он подскочил и книжка свалилась набок, а пивная бутылка закачалась.
 Хелен спросила:
 – Вы не намерены съесть ваш ленч?
 – Не намерен.
 – Терпеть не могу видеть, как что-то пропадает.
 – Милости просим.
 Он встал, а она заняла его место и придвинула к себе гамбургер без замешательства и неловкости.
 Он стоял за нею, пока она ела.
 – Что вы тут делаете, Хелен?
 – Мисс Бартон сказала, что обычно вы завтракаете здесь. Я пошла и действительно нашла вас.
 – Что дальше?
 Она заговорила быстро и тихо, так, чтобы сосед не мог подслушать:
 – Джиллу только что звонили. От Додда. Убеждена, это касалось вас и каких-то денег. Я слышала только то, что говорил Джилл, и то очень немного. Он попросил меня подождать за дверью, и больше я ничего не слышала. Но, кажется, он встретится с Доддом сегодня днем, попозже. Быть может, обменяться мнениями?
 – Насчет денег?
 – Полагаю, да.
 – У них нет основания.
 Человек, сидевший рядом, заплатил и ушел. Руперт сел на освободившийся табурет.
 – Послушайте, – заметила Хелен. – Я должна знать больше. Защищая вас, я поставила себя в невыгодную позицию. Хочу, быть уверена, что поступаю как надо.
 – Вы правы.
 – О каких деньгах говорил Додд?
 – Чтобы погасить чек, я снял деньги со счета Эми, пользуясь ее полномочиями.
 – Почему?
 – Почему снимают деньги со счета? Потому что нуждаются в них.
 – Я не о том. Почему вся эта возня с Доддом? И с Джиллом? Джилл сказал, что это законно, но кто-то должен был остановить вас.
 – Никто не мог меня остановить. Никто не имел права даже спрашивать меня. В сущности, служащий банка, сообщивший Додду о чеке, совершил недопустимый поступок. Додд не занимает официального положения, и частные дела не могут быть открыты ему.
 – Каков он собой?
 – Не знаю. Никогда с ним не встречался.
 – Мисс Бартон встречалась, – осторожно сказала Хелен. – Не далее как нынешней ночью.
 Он старался изобразить безразличие. Она видела его лицо в зеркале за прилавком, примеряющее разные выражения, притом что ни одно не подходило. Наконец он сказал:
 – Значит, она так и не могла не проболтаться.
 – Она и не думала рассказывать что бы то ни было. Не сердитесь на нее. Она решила, что я пришла в ваш офис шпионить для великого комбината Брандон – Додд. Обхохотаться, ке правда ли? – Хелен оттолкнула пустую тарелку с отвращением, как если бы внезапно решила, что вовсе не была голодна, а теперь сожалеет, что съела гамбургер. – Мисс Бартон влюблена в вас. Думаю, вам это известно.
 – Нет, неизвестно, – отрезал он. – Вы фантазируете...
 – Тогда пора вам понять. Это прямо-таки написано на ней, Руперт. Я очень огорчена.
 – С чего бы вам огорчаться?
 – От сочувствия, наверно. Со мной такое случалось – влюбляться в кого-нибудь, кто меня еле замечал. Многие годы назад, конечно, – быстро добавила она. – До того, как мы встретились с Джиллом.
 – Разумеется.
 – Вы торопитесь?
 – Почему?
 – Вы все время бросаете взгляды на часы на стене.
 – Ну, мне надо вернуться в офис побыстрее.
 – Мне показалось, вы не собирались возвращаться туда сегодня. – Кто сказал, что не собираюсь?
 – Мисс Бартон.
 – Мисс Бартон, – небрежно сказал Руперт, – почти удалось внушить мне, будто я плохо себя чувствую и должен отправиться домой. На деле я в полном порядке и намерен провести весь день за работой.
 Он повернулся на табурете, как если бы собрался встать и уйти. Но вместо того, секунду поколебавшись, сделал полный поворот и очутился снова лицом к стойке:
 – Не выпить ли нам кофе?
 Даже если бы Хелен не подозревала, что он хитрит, этот маневр заставил бы ее насторожиться. Слегка наклонив голову, она поймала в зеркале отражение входной двери. Только что вошедшая молодая женщина встревоженно осматривалась вокруг. Она была отлично сложена и миловидна. На ней был обтягивающий шерстяной костюм, шапочка, украшенная пером, около дюжины ниток стеклянных бус, лакированные туфли на таких высоченных каблуках, что она стояла как бы под углом к полу и шла словно навстречу ветру. Когда она, поправляя шляпу, подняла руку к своим золотистым кудрям, луч света выхватил блеснувшее платиновое обручальное кольцо.
 – Она довольно мила, – заметила Хелен.
 – О ком вы?
 – О молодой женщине в дверях. Она вроде бы ищет кого-то.
 – Не заметил.
 – Ну, так заметьте теперь.
 – Чего ради?
 – О, вы можете заинтересоваться. Она идет. Она идет к вам.
 – Не может она идти ко мне. Я ее в жизни никогда не встречал.
 Руперт повернулся и послал девушке долгий, холодный, нарочитый взгляд. Она резко остановилась, затем направилась к автомату, двигаясь маленькими вихляющими шажками на высоких узких каблуках.
 Хелен заметила, что ступни у нее были пропорционально шире, чем вся она, очень широки и плоски, как если бы она провела значительный кусок жизни, разгуливая босиком. Выудив из автомата пачку сигарет, девушка положила ее в черную лакированную сумочку и пошла к выходу. Один из сидящих за столиками мужчин низко свистнул, когда она проходила мимо. Но она не обратила внимания, как будто не слышала свиста или не знала, что он обозначает и для кого предназначен.
 – Думаю, она жила на ферме, – поделилась Хелен. – Манера одеваться явно скопирована с какого-нибудь киножурнала. Полагаю, ее можно описать как блондинку с хорошим загаром или как брюнетку, сильно побелившую лицо, все зависит от точки зрения.
 – У меня нет точки зрения. Мне она незнакома.
 – Возможно, это одна из секретарей в вашем здании и пылает сумасшедшей любовью к вам.
 – Вы глупости сочиняете, я не тот тип мужчины, чтобы женщины сходили с ума.
 – О нет! Как раз тот самый! Знаете, совершенно великолепный образчик отеческого типа – решительный, но добрый, сильный, но нежный, вот в таком духе. Это гибельно для девушки такого возраста. Как по-вашему, сколько ей лет? Двадцать два? Двадцать пять?
 – Не думал об этом и не собираюсь думать.
 – Во всяком случае, она годами и годами моложе мисс Бартон. Вы согласны?
 – Перестаньте дурака валять.
 Хелен улыбнулась:
 – Люблю подурачиться. Иначе меня бы здесь не было. Все выглядит забавно, согласитесь: Джилл и Додд принюхиваются, как пара нервных борзых, а я стараюсь сбить их со следа. Вашего следа.
 – Почему стараетесь?
 – Я уже сказала – потому что люблю играть.
 – Я тоже люблю играть, но не тогда, когда главный приз – моя шкура. Вы уже второй раз предупреждаете меня, что Джилл опасен. Почему вы это делаете, Хелен?
 – Причина слишком сложна, чтобы я могла пояснить.
 – Тогда не объясняйте.
 – Не буду.
 – Все же хочу поблагодарить вас за беспокойство, которому вы подвергались.
 – Рада быть полезной. Или, по крайней мере, надеюсь, что принесла пользу. Ох, не знаю. Я... я начинаю чувствовать себя предательницей. Хоть бы кто меня в этом разуверил, убедил, что поступила правильно, придя сюда.
 – Вы поступили правильно, – серьезно сказал Руперт. – Спасибо еще раз, Хелен. Настанет время, может быть, скоро, Эми будет с нами и тоже поблагодарит вас.
 – Эми? Скоро?
 – Надеюсь.
 – Она возвращается?
 – Конечно, возвращается. Что дало вам повод думать иначе?
 – Ничего определенного.
 – Быть может, в День благодарения, самое позднее к Рождеству, мы будем опять вместе. Все встанет на свои места, как всегда было.
 – Как всегда, – уныло повторила Хелен. – Разумеется. В точности, как было.
 В точности. Неизбежно. Безвозвратно.
 Она поднялась, зажав рот рукой, чтобы подавить слово, которое не должен услышать никто.
 Позже, когда ее допрашивали, она не могла в точности вспомнить, как провела два следующих часа. Знала лишь, что шла и шла по разным улицам, пристально разглядывала витрины магазинов и лица прохожих. Долго или нет просидела на скамейке Юнион-сквера, наблюдая, как печальный старик кормил голубей крошками хлеба и кукурузой. Голуби были упитанны, лоснились и ничем не напоминали Эми, но Хелен протестующе отшатнулась, когда один из них слишком близко подошел к ее ноге. Отвращение вызвала эта зависимость, это настойчивое послушание, навязываемое ей. Эми. Опять Эми. Ко Дню благодарения. Или на Рождество. Нет надежды на никогда.
 Начало моросить, старики покинули скамейки и засеменили под навес. Хелен натянула перчатки и встала, собираясь уйти, когда увидела девушку из ресторанчика Ласситера, которая вошла в сквер со стороны Поуэлл-стрит. Она не имела понятия, узнает ли ее девушка и что будет, если узнает, но просто из предосторожности подняла валявшуюся на траве газету и загородилась ею, как щитом.
 Сначала она подумала, что девушка одна, а идущий рядом мужчина поравнялся с ней, чтобы обогнать и пойти своим путем. Но он не стал обгонять, а шагал параллельно, хотя и на расстоянии, как если бы оба были в ссоре или остывали после нее. Они приблизились к скамейке, где сидела Хелен, закрываясь смятой газетой, с голубями, воркующими и теснящимися у ее ног.
 Мужчина поражал тем же, что и девушка, контрастом очень светлых волос и круто загоревшей кожей. Они могли сойти за брата и сестру. Мужчина выглядел постарше, ему было что-то сразу после тридцати. Вокруг глаз и рта резко обозначились морщинки смеха, но он не смеялся. Напротив, казался бледным под своим загаром и хилым, несмотря на спортивный покрой кричаще яркого костюма. Хелен раньше с ним не встречалась, но помнила многих, похожих на него. Годы назад, во время депрессии в Окленде, путь в школу лежал мимо тира, где безработные молодые люди болтались за неимением лучшего. На лицах, на всей осанке лежало одно общее выражение, не горькое или гневное, но равнодушное, как если бы они ничего уже не ждали. Человек в клетчатом пальто выглядел так же.
 Девушка с фермы и комический актер. Они казались одинаково чуждыми и этому месту в сквере, и друг другу. Хелен не могла вообразить, какое отношение мог иметь любой из них к Руперту. "Должно быть, я ошиблась, – подумала она. – Руперт говорил правду, настаивая, что не знает эту девушку и никогда не встречался с нею. Как видно, он вообще говорил правду. Подозрительность заразительна. Меня заразил Джилл".
 Около четырех часов она вернулась в офис Джилла и застала его в пальто и с портфелем под мышкой, готовым уйти.
 – Ты промокла насквозь, – сказал он. – Где тебя носило?
 – О, просто прогуливалась. Смотрела кое-что.
 – Если поторопишься, можешь успеть на поезд в четыре тридцать.
 – Ты тоже поедешь?
 – Позже. Мне надо повидать Додда.
 – Зачем.
 – Время играть с Рупертом в открытую.
 – Но почему сегодня, сейчас?
 – Собака нашлась.
 Хелен уставилась на него:
 – Собака? Какая...
 – Собака Эми, – ответил он.




 Глава 15


 – Собачий питомник Сидалии, – пояснил Додд, – это сочетание госпиталя для маленьких собак и пансиона на бульваре Скайлайн, сразу за границей города. Келлог принес собачонку в воскресенье вечером, четырнадцатого сентября. Ветеринара тогда не было, но дежурил его помощник, студент, работающий в летние месяцы. Он обнаружил у собаки пятно экземы на спине, и Келлог распорядился держать ее в госпитале до следующего обращения. Он заплатил за месяц вперед. На собаке была плетеная упряжь, но не было поводка. По словам ветеринара, собака сейчас в хорошей форме, экзема прошла, и она может покинуть госпиталь, как только Келлог захочет взять ее... Вы заходили в офис Келлога?
 Джилл кивнул.
 – Мисс Бартон сказала, что в полдень он отправился домой.
 – Тогда поймайте его там. Вы поняли, не так ли, – мы мало что имеем, кроме права задавать ему вопросы и надежды получить ответы. Нет ничего такого, что собаку поместили в убежище. И ничего особенного нет в том, чтобы пользоваться правом адвоката, даже когда это стоит пятнадцать тысяч долларов в месяц.
 – Что он собирается делать с такими деньгами?
 – Давайте поедем и выясним. Если не против, возьмем мою машину.
 Дождь поутих, но поднялся ветер, и маленький "фольксваген" вздрагивал с каждым его порывом, словно перекати-поле, и готов был, кувыркаясь, помчаться через дорогу. Только места не хватало для кувыркания.
 Всю дорогу после Фултон-стрит они двигались в пятичасовом трафике буфер к буферу. Джилл сидел, прижав кулаки к бедрам, и каждый раз как Додд нажимал на тормоз, нога Джилла топала в пол.
 – Это маленькая машина, – заметил наконец Додд. – Ей нужен лишь один водитель.
 – Извините.
 – Незачем так напрягаться, Брандон. Когда мы поставим его перед истинным положением вещей, он может расколоться и выдать остальное, чего мы еще не знаем. Но опять-таки у него может быть удачное объяснение всему, что бы мы ни спросили.
 – Включая деньги?
 – Как раз то, что касается денег, вполне объяснимо. Они нужны ему для Эми, – ее расходы в Нью-Йорке оказались больше, чем он рассчитывал.
 – Ее нет в Нью-Йорке.
 – Если б я был на месте Келлога, я сказал бы: докажите.
 – Докажу, даже если придется выжать из него истину голыми руками.
 Додд молчал, озабоченный пробкой в движении транспорта по забитой машинами улице. Слегка полегчало где-то к западу от Президио-бульвара.
 – Послушайте, Брандон. Вы что, и вправду рассчитываете на этот трюк с "голыми руками".
 – Рассчитываю.
 – Зачем же тогда таскать с собой револьвер?
 – Не знаю. Купил его нынче утром. У меня никогда не было револьвера. А тут вдруг подумал, что он может быть необходим.
 – И что же, почувствовали себя лучше?
 – Нет.
 – Я тоже, – мрачно отозвался Додд. – Избавьтесь от него.
 – Ничего, он не понадобится.
 – А я думаю, понадобится. Вы не из тех, кому можно доверить заряженное оружие.
 – Кажется, я сам догадывался об этом, – согласился Джилл. – Оно не заряжено. Я не купил патронов.
 Додд промычал не то с усмешкой, не то с облегчением:
 – Не могу разгадать вас, Брандон.
 – Если б я хотел быть разгаданным, как вы это понимаете, обратился бы к психиатру, а не к сыщику. Развернитесь сразу за углом. Дом в середине третьего квартала.
 – Оставьте лучше револьвер в машине.
 – Зачем? Он же не заряжен.
 – Келлог может вообразить, что заряжен, и выйдет навстречу со своим, заряженным. Мы окажемся подвешены на очень непрочной ниточке.
 – Будь по-вашему. – Джилл отдал револьвер, и Додд запер его в ящике для перчаток.
 – Есть еще одна просьба, Брандон. Предоставьте вести беседу мне. Хотя бы поначалу. Можете вступить позже, если захотите. Но с самого начала постараемся не портить дела слюнявыми эмоциями.
 Джилл вышел из машины с надутым видом.
 – Мне не нравятся ваши выражения.
 Ответ Додда сдуло ветром. Он поднял воротник и проследовал за Джиллом к подъезду.
 В этом районе селились люди среднего достатка. Тут большое внимание уделяли внешней видимости. Лужайки, размером не более слоновьего уха, были ухожены до полного совершенства, кусты едва поспевали вырасти, как их подстригали. Розы и камелии питались почти так же хорошо и регулярно, как обитатели этих домов, и получали больше заботы, не говоря уж о проверке на заболевание. Это была ортодоксальная улица, где одинаковые дома каждую весну одновременно подкрашивали, сады подчинялись твердым правилам, материнство и будущее планировалось с одинаковой заботой, и если все вокруг разваливалось, господин-план оставался в силе – храните видимость, подстригайте изгороди, косите лужайки, чтобы никто не заподозрил, что все это третий раз заложено и что мамочкины головные боли вызывает не мигрень, а мартини.
 Додд спросил:
 – Кто выбирал дом?
 – Эми выбрала. – Джилл нажал кнопку звонка. – Вернее, последовала моему совету. Имущество было частью распродажи, о чем я узнал раньше, чем объявили на открытом рынке.
 – Она могла бы позволить себе что-нибудь более шикарное?
 – Да, могла бы. Но Руперт не мог бы. Эми всегда настаивала на том, что они должны жить по средствам Руперта.
 – Почему?
 Джилл выглядел раздраженным, и Додд не знал, причиной тому его вопросы или тот факт, что никто не ответил на звонок в дверь.
 – Моя сестра, – заявил Джилл, – верит в старомодный тип брака, где муж обеспечивает финансовые расходы. Это отнюдь не случай скупо... экономности.
 Быстрая перемена слов заинтересовала Додда: "Значит, на самом деле он считает ее скупой. Вероятно, пробовал одолжить у нее денег, а она отказала. Интересно, как стеснены его обстоятельства и в какой степени его отчаянные поиски Эми зависят от финансовых обстоятельств, а не от братских переживаний?"
 В доме зазвонил телефон. Он прозвонил восемь раз, остановился на несколько секунд и зазвонил снова, как если бы звонивший предположил, что набрал не тот номер.
 – Его нет, – сказал Додд. – Мы зря тратим время.
 – Подождем еще немного. Может, он в душе.
 – Или в Санта-Круц.
 – Почему в Санта-Круц?
 – Ни почему, – пожал плечами Додд. – Туда едут, когда не хотят оставаться там, где находятся сейчас.
 – Почему-нибудь же вы выбрали это название, а не какое-нибудь другое?
 – Причина скорей всего не основательная.
 – Послушаем все-таки.
 Смеркалось. В домах по обе стороны дороги почти одновременно зажегся свет. На несколько секунд, перед тем как были опущены шторы и закрыты ставни, улица приобрела праздничный вид, словно на Рождество.
 – Это вроде предчувствия, – пояснил Додд. – Предположим, Келлог решил покинуть город. Что бы он прежде всего сделал?
 – Раздобыл денег.
 – Он уже сделал это утром. Что он мог сделать потом?
 – Понятия не имею.
 – Я тоже не знаю. Просто пробую догадаться. Но, судя по тому, как я его себе представляю, пошел забрать собаку. Сидалия Кеннел находится на Скайлайн-бульваре, а Скайлайн-бульвар ведет к Санта-Круц. Если он ушел из конторы в полдень, как утверждает мисс Бартон, он к тому времени свободно был бы в Санта-Круц. Оттуда, возможно, двинет в Лос-Анджелес.
 – Санта-Круц совсем не по пути к Лос-Анджелесу.
 – Он может избегать прямых дорог.
 – С чего бы ему покидать город? – спросил Джилл. – Зачем? Ведь он не знает, что мы обнаружили собаку и выяснили про чек.
 – Его мог кто-нибудь предупредить.
 – Немыслимо. Об этом никто не знает.
 – Решительно никто?
 – Только мой секретарь. И моя жена, Хелен. Их, разумеется, следует исключить.
 – Разумеется, – подтвердил Додд, но иронический тон свел утверждение на нет. – Где сейчас ваша жена?
 – Едет домой. В поезде. – Джилл посмотрел на часы. – Нет. Она уже дома, если успела на четыре тридцать семь. А что? Хелен не имеет к этому никакого отношения.
 – Я не говорил, будто имеет.
 В доме снова зазвонил телефон. Додд повернул к ступеням на веранду.
 – Обождите минуту. Я хочу осмотреться.
 – Я с вами.
 – Лучше подождите здесь. В случае, если покажется Келлог или кто-нибудь еще, вы сможете меня предостеречь.
 – Предостеречь? Что вы собираетесь делать?
 – В полицейской литературе – а я надеюсь, дело не зайдет так далеко – это называется проникновение со взломом.
 – Так нельзя. Это незаконно. Я не хочу участвовать! Мне слишком дорого обойдется. Моя репутация...
 Додд уже скрылся за углом веранды, где крутой подъем вел к гаражу, примыкающему к задней стене дома. Металлическая дверь была не замкнута и дребезжала на ветру. Додд раскрыл ее. Машина Руперта, "бьюик" двухлетнего возраста, стояла внутри с воткнутым в зажигание ключом.
 Додд постоял с минуту, положив руку на капот. Машина была холодна. Он зажег свой электрический фонарик и направил его луч на дверь, ведущую в дом. Как он и ожидал, замок был пустяковый. Примыкающие к дому гаражи часто служили приманкой для грабителей: люди заботливо защищали входную дверь и часто ставили никудышный замок на дверь, открывающуюся в гараж. За несколько минут он перочинным ножиком раскрыл замок, и дверь распахнулась внутрь дома.
 Он выключил фонарик и постоял в полутьме. Ничего не говорило о том, что в доме кто-то есть. Но ветер слишком грохотал, и, перекрывая его, телефон опять пронзительно потребовал внимания.
 Додд пересек комнату, следуя за звуком, и поднял трубку, надеясь, что его догадка неверна:
 – Хэлло?
 – Руперт? Это вы?
 Она была верна.
 – Да. Я только что вернулся... Хелен?
 – Целый час добиваюсь вашего ответа. Слушайте. Джилл поехал на встречу с этим сыщиком. Он, кажется, решил разоблачить вас, потому что нашлась собака.
 – Где нашлась?
 – Не знаю где. Все, что я знаю, – вы лгали мне о собаке. Разве не так?.. Ведь лгали?
 – Да.
 – А эта девица в полдень у Ласситера? Про которую вы сказали, будто никогда ее не видели, не знакомы с нею? Вы договорились встретиться с нею там, ведь договорились?
 – Послушайте...
 – Я больше не намерена слушать. Вы все время мне лгали. Поставили меня в ужасное положение. Я вам верила, старалась помочь. Что, если Джилл узнает? Он безумен, когда дело касается Эми. Способен на любой кошмар. Я перепугана. Я смертельно перепугана.
 – Джилл не узнает, – заверил Додд. – Не волнуйтесь.
 – Кругом сплошная путаница. Прямо не пойму, что делать.
 – Ничего не надо делать. Я должен разъединиться, Хелен. Кто-то подошел к двери.
 – Джилл?
 – Да. Почти уверен, что Джилл.
 – Берегитесь, – поспешно шепнула Хелен. – Он изменился. Я уже не могу знать, что он собирается сделать, что думает.
 – Буду остерегаться. И вы будьте поосторожней. Пока, Хелен.
 Она заплакала. Он бережно повесил трубку, раздумывая, к какому типу женщин она принадлежит: к тем, что готовы плакать по любому поводу, или действительно боится мужа так, как говорит.
 Глаза Додда привыкли к темноте. Он различал контуры кухонной меблировки, желтоватый наряд сервиза для завтрака, желтизну кухонного прилавка и подогнанные к нему плиту и холодильник. Его взор задержался на холодильнике. Верхняя часть была в порядке, но внизу контуры смещались неровно, как если бы все основание было взорвано динамитом.
 "Нет, это безумие, – подумал он. – В холодильнике нет дыры. Это так падает тень. Что-то положено перед ним".
 Осторожно двигая пальцами по стене, он нащупал выключатель и щелкнул им. На полу ничком лежал человек в расплывающейся луже крови, почти подступавшей к его ногам. Подле протянутой левой руки с золотым обручальным кольцом лежал кухонный нож с темными пятнами на десятивершковом лезвии. Кто-то безуспешно пытался убрать беспорядок. Два-три окровавленных полотенца лежали в мойке вместе с перевернутой коробкой стирального порошка.
 Додд сразу и иррационально подумал о маленькой собачке, ожидающей в приюте хозяина. Она будет долго ждать, долго, долго ждать.
 Он отвернулся и ощупью пробрался через темный холл к входной двери. Открыв ее, заметил, как Джилл попятился, словно собираясь убежать.
 – Лучше бы вам зайти на минуту в дом, – посоветовал Додд.
 – Мне это не нравится. Мне это совсем не нравится. Он что, здесь?
 – Здесь.
 – Как он отнесся к тому, что вы вот так вломились?
 – Он не возражал.
 – О! Ладно. В таком случае...
 Джилл вошел, двигаясь так напряженно, будто ждал, что на него нападут.
 – Ничего не вижу. Включите свет.
 – Позже. Где вы были весь день, Брандон?
 – В моем офисе. А что?
 – Раньше, утром, вы не навещали вашего зятя?
 – Конечно нет.
 – Когда вы ушли из офиса, чтобы купить револьвер, с вами никого не было?
 – Нет.
 – Как долго вы отсутствовали?
 – Не все ли равно, сколько?
 – Устроив наш совместный визит сюда, вы шикарно прикрыли происходившее раньше, когда вы были в одиночестве.
 – Я ни черта не понимаю, куда вы гнете. Почему нельзя включить свет? Где Руперт? Что происходит?
 – Сейчас ничего не происходит, – сказал Додд. – Все уже произошло. Руперт лежит в кухне мертвый.
 – Мертвый? Он... Он убил себя?
 – Может быть. Но маловероятно. Кто-то пытался прибрать за ним.
 – Прибрать? Как?..
 – Кухонным ножом.
 – О Боже! О Господи Боже! Что же мне теперь делать?
 – Вы прямиком пройдете в кухню, вместе со мной. И позвоните в полицию.
 – Я не пойду. Я не могу. Моя семья, моя репутация. Мы должны убраться отсюда. Немедленно. Сейчас же. Раньше, чем кто-нибудь придет. Боже мой, отпечатки пальцев. Что я успел потрогать? Дверная ручка. Я сотру с ручки...
 – Перестаньте паниковать, Брандон. – Додд крепко сжал плечо Джилла. – Успокойтесь.
 – Отпустите меня! Я должен выбраться из...
 – Поверьте, сейчас не время для нервических припадков. Ну же, возьмите себя в руки. Мне это нравится ничуть не больше, чем вам. Я могу потерять патент на этом пустячке.
 – Это была ваша идея, целиком ваша идея.
 – О'кей, порицайте меня, если вас это устраивает, только не щелкайте крышкой.
 – А как же Эми? Бедняжка Эми. Помоги ей Бог!
 – Эми здесь нету. Здесь мы. Если Бог намеревается кому-нибудь помочь, я претендую на первенство. А теперь пойдем. Придется поработать.
 – Я не в состоянии. Никогда не видел покойника. Я боюсь, меня может стошнить.
 – Держите выше голову и дышите ртом, – посоветовал Додд. – И когда увидите останки, будьте любезны вспомнить, что вы ненавидели его целиком, с потрохами.
 – Вы грубое, бесчувственное животное.
 – Правильно. Но в настоящую минуту вы приклеились ко мне, а значит, будем действовать по-приятельски.
 Разговаривая, он поощрил Джилла легким толчком, и тот пошел через холл, прижав платок ко рту. Добравшись до двери в кухне, он остановился и издал удивленный звук. Платок незаметно упал на пол.
 – Это не Руперт, – прошептал он.
 – Вы уверены?
 – Руперт выше ростом, и волосы у него гораздо темнее.
 – Тогда кто же это?
 – Не знаю, мне не видно его лицо отсюда.
 – Обойдите и посмотрите. Только осторожно, не прикасайтесь к нему.
 Джилл боязливо обошел лужу крови и наклонился над трупом.
 – Я никогда не видал его раньше.
 – Подумайте как следует. Вспомните друзей Руперта, друзей Эми...
 – Я всех их друзей не знаю. Но уверен, этот человек не мог быть в их числе.
 – С чего вы так решили?
 – Такая стрижка, такой фасон одежды. Он похож на уличного хулигана или на одного из этих битников, слоняющихся по Гран-авеню.
 – Есть разница между хулиганом и представителем богемы.
 – Просто говорю, мне не верится, чтобы Эми или Руперт стали общаться с такого рода типом.
 – Тогда что он мог делать в их кухне?
 Лицо Джилла посерело и заблестело, как отсыревшее стекло.
 – Ради всего святого! Но откуда мне знать? Все это какое-то безумие, нелепость.
 – Звоните-ка лучше в полицию.
 – Почему я? Почему вы не можете сделать это?
 – Потому что меня не будет здесь, когда они приедут.
 – Вы не можете уйти и бросить меня нянчить младенца.
 – Могу. Должен.
 – Если вы уйдете, тут же уйду и я. Предупреждаю, вы не выйдете отсюда без меня.
 – Ох, ради Христа, – взмолился Додд. – Расслабьтесь и прислушайтесь. Ну? Теперь мы знаем, что у Келлога была причина покинуть город. Но его машина все еще стоит в гараже. Я хочу выяснить, как он уехал и был ли с ним кто-нибудь. Я все еще считаю, что моя догадка насчет собаки может быть верной. Потому собираюсь съездить в "будку" и узнать. Если я останусь здесь и буду ждать полицию, я потеряю несколько часов.
 – Но что я должен им сказать?
 – Правду. Почему мы приехали сюда вдвоем, как я проник в дом, абсолютную правду. Они, вероятно, пошлют сюда или Ревика, или Липски из отдела убийств. Оба они мои друзья. Они не станут радоваться тому, что я не болтаюсь поблизости. Но вы им скажете, что я войду в контакт с ними немного позже и передам им всю имеющуюся у меня информацию.
 – Я должен сказать им о Эми?
 – Вы должны говорить решительно обо всем. Теперь это дело об убийстве.
 Джилл поднял платок с пола и приложил его ко лбу.
 – Я лучше вызову своего адвоката.
 – Да. Я думаю, вам лучше сделать это.




 Глава 16


 Разъяренный ветром океан бросал на берег свои волны. Брызги взлетали в воздух на двадцать футов, чтобы обрушиться на дорогу, словно дождь, оставляя ее поверхность предательски гладкой. Додд удерживал стрелку спидометра на тридцати, но грохочущий океан и бешеные порывы ветра, заставлявшие машину содрогаться и дребезжать, создавали впечатление быстроты и опасности. Путь, по которому он ездил сотни раз, казался незнакомым в этой шумной темноте; Додд не помнил таких поворотов, не видывал таких мест. К югу от Зоологического сада дорога свернула навстречу Скайлайн-бульвару.
 Конура Сидалии была выстроена на голом коричневом холме, примерно в полмили за чертой города. Она выглядела новенькой и чистой, ярко освещенная двухэтажная колониальная постройка, огороженная со всех сторон железной решеткой и со скромной неоновой надписью над входом: "Госпиталь для зверушек". Вторая надпись пониже уточняла: "Уход и прибежище, только для мелких животных".
 Когда Додд вышел из машины, любопытный эрдель пустился следом. Реактивный самолет с визгом пересек небо, и эрдель жалобно завыл, задрав голову кверху.
 – Зря стараешься, старина, – посочувствовал Додд. – Это прогресс.
 Вой эрделя растормошил других собак. Додд не успел подойти к входной двери, как каждая конура ожила и завозилась: виляющие хвосты, оскаленные зубы, звуки привета и звуки угрозы.
 Додд протянул руку к кнопке звонка, но дверь уже распахнулась, обнаружив низенького, полного седовласого человечка, слегка напоминавшего безбородого Санта-Клауса. Его белый халат и его улыбка были свежи и аккуратны.
 – Доктор Сидалия, – представился он. – Входите, входите. Где пациент? Надеюсь, это не автомобильная катастрофа? Я их до смерти боюсь. Так прискорбно, так ненужно. – Он закричал через плечо Додда: – Эй, вы там, ребята, уймитесь! Сказано, уймитесь! Они славные парни, – пояснил он Додду. – Правда, легко возбудимые. Так чем могу служить?
 – Мое имя Додд. Я частный сыщик.
 – В самом деле? Как интересно! Подождите, я позову жену. Она большая поклонница детективов. Всегда мечтала встретить настоящего частного сыщика.
 – Я предпочел бы...
 – О, это совсем не трудно. Наша квартира занимает второй этаж. Шумновато, зато удобно. Вы не можете себе представить, сколько всякого случается ночью, когда я бываю необходим почище какой-нибудь акушерки. Когда мы жили в городе, не успевал я вернуться домой к обеду, как приходилось мчаться назад – выручать какую-нибудь малышку, попавшую в беду.
 – Собака, из-за которой я приехал, – сухо прервал собеседника Додд, – шотландской породы.
 – Прекрасная порода. Привязан, смел, незави...
 – По кличке Мак. Принадлежит Руперту Келлогу. Я говорил с одним из ваших служащих о собаке сегодня утром. Он сказал, что Мак готов отправиться домой.
 – Но его уже взяли домой, – приятно улыбнулся доктор. – О, то была радостная встреча и для хозяина, и для его зверька. Собаки этой породы – настоящие шотландцы. Они не разбрасываются, не распространяют свою привязанность на кого угодно никогда. Милейшие ребята эти шотландцы.
 – Келлог сам забрал собаку?
 – Разумеется.
 – Когда?
 – Примерно от трех до четырех. Я как раз лечил йоркширку. У бедной девочки чума. Боюсь, не выживет. Все же мы стараемся и надеемся и, сказать чистосердечно, молимся к тому же. Об этом заботится моя жена. Она добрая женщина.
 – Келлог был один?
 – Он входил сюда один. Жена ждала его в машине.
 – Считается, будто она в Нью-Йорке.
 – Вот как? Странно! Я встречался с миссис Келлог года два назад, когда делал Маку прививку от бешенства. Прелестная маленькая женщина, спокойная, дружелюбная.
 – И вы убеждены, что сидевшая в машине женщина была миссис Келлог?
 – Теперь, после того как вы выразили сомнение, не могу с уверенностью сказать. Я решил, что это миссис Келлог, поскольку она была с мистером Келлогом. Подождите. Я даже помахал ей... Минуточку. Подумав, я вспомнил: она не помахала мне в ответ. И еще я заметил... Мак не очень-то стремился в машину. Обычно, когда собака тут поживет, она рвется запрыгнуть в семейную машину и отправиться домой.
 – Я имею серьезный повод считать, что Келлог ехал не в своей машине и путешествовал не с женой.
 – Господи Боже! – Доктор Сидалия забеспокоился. – Совершенно не создавалось впечатление такого рода. Он очень любит животных.
 – Доктор Гриппен тоже их любил.
 – Английский убийца?
 Додд кивнул.
 – В сущности, привязанность Гриппена к собаке помогла схватить его.
 – Я об этом не знал. Интересно, что же произошло с собакой, когда Гриппена повесили?
 – Понятия не имею.
 – Надеюсь, ему подыскали хороший дом, бедняге. Ведь для собаки может быть ударом потеря хозяина.
 Сидалия говорил так, как если бы дело Гриппена только что случилось и собака была еще жива, хотя, конечно, знал, что все, кто был связан с делом Гриппена, давно успели умереть.
 – Почему вы заговорили о Гриппене в связи с мистером Келлогом?
 – Келлог попал в беду того же рода.
 – Вы хотите сказать, что он кого-то убил?
 – Похоже на то.
 – Боже мой! Я потрясен. Разрешите мне сесть.
 Сидалия опустился на стул и стал обмахивать лицо рукой.
 – Вероятно, через час-два приедет полиция, чтобы опросить вас, – сообщил Додд. – Они захотят узнать все о женщине и о машине.
 – Я никогда не замечаю машины. Людей и животных – да. Но машины?.. Не обращаю внимания. Все, что запомнилось, – машина была очень грязной. Грязь я непременно замечаю. Я чистоплотный человек.
 – Машина выглядела новой?
 – Ни новой, ни старой. Ни туда, ни сюда.
 – Цвета?
 – Зеленоватого.
 – Двухместная, с откидным верхом? Седан?
 – Не могу вспомнить.
 – Вам показалось, что собака не рвалась в машину. Это значит, что вы наблюдали. Каким же образом собака попала в машину?
 – Келлог, разумеется, отпер дверь.
 – Которую?
 – Заднюю.
 – Значит, машина была четырехместным седаном. Не так ли?
 – Ну, конечно, – откликнулся Сидалия, приятно удивленный. – Да, так оно и было.
 – Сидевшая там женщина, как она реагировала на пса? Засуетилась над ним? Повернулась и приласкала его?
 – Нет. По-моему, ничего такого.
 – Если этой женщиной была миссис Келлог, находите ли вы ее поведение нормальным в таких обстоятельствах?
 – Боже мой, нет! Освобождение одного из моих маленьких пациентов всегда вызывает полный восторг в семье. Одна из моих радостей – наблюдать такие встречи.
 – Как была эта женщина одета?
 – Мне была видна только голова в ярко-красном шарфе, завязанном под подбородком.
 – Волосы у нее какого цвета?
 – Их, по-моему, не было видно. Она показалась очень загорелой, я даже подумал, как это миссис Келлог умудрилась так загореть нашим туманным летом. Теперь-то, когда мы убедились, что эта женщина не миссис Келлог, мы, вероятно, можем сказать, что я принял за загар темную от природы кожу. Нынче трудно ухватить разницу: женщины поджариваются, как картошка.
 Додд подумал: "Загорелая или темнокожая женщина, зеленоватый седан, черная собака... Не больно много для дознания".
 – Когда Келлог уехал, куда он завернул?
 – Понятия не имею. Я вернулся в дом, едва он завел машину. Я уже говорил, у меня была на столе пациентка – маленькая йоркширка с чумой. Жестокая болезнь чума, обычно случающаяся по вине хозяев. Не желаете ли получить брошюру на сюжет иммунизации чумы?
 – У меня нет собаки.
 – Кошки тоже подвержены чуме.
 – У меня нет кошки.
 – Боже мой, вы должны быть одиноки, – посочувствовал Сидалия.
 – Ничего, справляюсь.
 – Кстати, у меня здесь парочка щенят, нуждающихся в хорошем доме. Прелестная парочка породистых братьев кокеров.
 – Боюсь, что...
 – У вас доброе лицо, мастер Додд, я заметил это сразу, едва открыв дверь. Бьюсь об заклад, вы умеете обращаться с животными.
 – Я живу в меблированных комнатах, – соврал Додд. – Хозяин не разрешает жильцам держать собак.
 – Должно быть, бесчувственный человек. Я бы на вашем месте немедленно съехал.
 – Подумаю об этом.
 – Запомните мои слова: нельзя верить человеку, не любящему животных.
 Додд открыл дверцу.
 – Спасибо за совет и за информацию.
 – Куда вы так торопитесь? Моя жена страшно огорчится, что упустила случай познакомиться с настоящим частным сыщиком. Я позвоню ей, это не займет и минуты.
 – Как-нибудь в другой раз.
 – Долг обязывает, понимаю. Ладно, надеюсь, я хоть немного вам помог. Хотя вовсе не хочу причинять неприятности мистеру Келлогу. Он такой прекрасный, любящий собак, мужчина.
 – Какова бы ни была его беда, он вляпался в нее по собственной воле.
 – Таковы законы мира, – заметил Сидалия, скорей жалея, чем осуждая. – Всего хорошего в таком случае. И не забудьте, когда переедете на новое место: нет лучшей компании, чем парочка кокеров.
 – Я не забуду.
 Сев в машину, Додд понял, что, проведи он еще несколько минут с Сидалией, на заднем сиденье машины уже помещалась бы парочка спаниелей, а с ними куча забот. "И куча забавных вещей. Интересно, что сказала бы Дорис, если бы я... Да нет, это безумие. Может быть, одна собачонка. Но две! Она бы решила, что у меня крыша поехала. И все же не всякому предлагают пару прекрасных породистых спаниелей. Они наверняка кастрированы..."
 Доктор стоял на освещенном крыльце, приветливо махая рукой. Додд сильно нажал на акселератор, и маленькая машина выпрыгнула на шоссе, как если бы все "ребятишки" Сидалии хватали ее за пятки.


* * *

 Он направился в город. Можно было ехать не торопясь. Час назад он был настроен сверхоптимистично, считая, будто ничего не стоит выяснить все о машине Келлога – марку, возраст, даже водительские права; он воображал, как будет следовать за Келлогом, настигнет его раньше полиции и раскроет дело, прежде чем полиция даже сообразит, что налицо преступление.
 – Додд, сновидец, – сказал он вслух. – Я и моя добрая физиономия.
 Он знал, что полиция ждет его в доме Келлога и уже составила туманный взгляд на его отсутствие. Но еще несколько минут не сделают разницы. Телефонный разговор, который ему понадобился, требовал одиночества – без Брандона или какого-нибудь полисмена, слушающего собеседников.
 Он припарковал машину напротив здания, где располагался его офис, и поднялся в лифте на третий этаж. Секретарша Лорейн оставила записку на своей машинке, как всегда, если что-нибудь интересное случалось в его отсутствие: "Срочн. почта Ж. Письмо от Фоулера у вас на столе". Для большей уверенности, что он письма не пропустит, она заткнула конверт между двух пепельниц, не доверяя то ли его зрению, то ли его способности что бы то ни было найти.
 "Дорогой Додд!
 Не успел я вернуться, – писал Фоулер, – отправив вам мое предыдущее письмо, как из виндзорского бара позвонил Эмилио и сообщил, будто с ним стряслось нечто milagroso [5] . Я не увидел тут чуда, но считаю достойным внимания. Кто-то прислал ему два десятидолларовых банкнота в конверте, опущенном в Сан-Франциско. Сперва он решил, что деньги присланы какой-то туристкой, которой он приглянулся. А потом вспомнил, что несколько месяцев назад О'Доннел занял у него двести пятьдесят пезо, то есть приблизительно двадцать бумаг.
 Я вывел из этого вот что:
 1. О'Доннел находится в Сан-Франциско.
 2. У него есть какие-то средства для существования.
 3. Его мучает совесть, и он испуган. (По опыту знаю, что "совестливые деньги" имеют мало общего с долгом или кражей. Это плата за другое, вызванная страхом.)
 4. Что бы он ни задумал, этого достаточно, чтобы послать деньги анонимно, но мало, чтобы полностью замести следы.
 Таковы мои выводы. Попробуйте найти свои. И счастливой охоты!
 Фоулер".
 "Счастливой охоты". Додд мрачно повторил слова, вспомнив мертвеца на кухонном полу. В письме Фоулера было множество ошибок: все времена употреблены неправильно. Охота кончилась.
 Он поднял трубку и набрал номер в Атертоне.
 На второй звонок ответила женщина:
 – Резиденция Брандона.
 – Могу я попросить миссис Брандон, пожалуйста.
 – Миссис Брандон уже пошла ложиться.
 – Это чрезвычайно важно.
 – У нее головная боль. И мне приказано не беспо...
 – Это мисс Ландквист?
 – Да. Каким образом...
 Додд подмазал свой голос:
 – Я друг мистера Брандона. Он часто о вас говорит, мисс Ландквист.
 – Он говорит? Господи Боже...
 – Меня зовут Додд. Мне необходимо поговорить с миссис Брандон. Скажите ей это, пожалуйста!
 – Я думаю, она не станет сердиться, раз это так важно. Не кладите трубку.
 Додд прижал трубку плечом к уху, пока зажигал сигарету. С другого конца ничего не было слышно, ни шепота, ни движения. Он подумал, что связь заглохла. Минуты проходили в молчании, и он уже собрался повесить трубку, когда Хелен Брандон внезапно и резко проговорила прямо в его ухо:
 – Хэлло, с кем я говорю?
 – Это Элмер Додд.
 – Мы незнакомы.
 – В некотором роде знакомы, миссис Брандон. Мы говорили по телефону пару часов назад.
 – Это что, ваше представление о шутке? Я никогда не говорила с вами ни по телефону, ни каким-нибудь другим образом.
 – Я был в доме Келлога, когда вы позвонили. Келлога не было.
 После краткой заминки она сказала низким заглушенным голосом:
 – Мой муж с вами?
 – Нет.
 – Он знает о моем звонке?
 – Я ему не сказал. Но он хочет выяснить это, как, впрочем, захотят все в Северной Калифорнии, едва это попадет в газеты.
 – В газеты? С чего бы газетам интересоваться частным разговором между мной и моим зятем или с тем, кого я приняла за зятя? И что вы хотите разъяснить им?
 – Я не хочу, – заверил Додд. – Я обязан. Должен придерживаться лицензии. Не имею права скрывать свидетельские показания.
 – Какие показания? О чем?
 – Брандон не общался с вами?
 – Нет. Его до сих пор нету дома. Я начинаю беспокоиться. Он никогда не задерживался так поздно. Не знаю, где он может быть.
 – Он все еще в доме Келлога.
 – Вам не следовало оставлять его с Рупертом, – пронзительно вскрикнула она. – Бог знает, что может случиться.
 – Келлога там нет. Он скрылся из города, его преследует полиция.
 – Полиция? Почему? Они нашли Эми?
 – Не Эми. Мужчину, незнакомца. Его убили в доме Келлога кухонным ножом сегодня днем.
 – О Господи! Руперт... Руперт...
 – Я думаю, Келлог хотел избавиться от трупа. Начал убирать следы, но было столько грязи, что он решил вместо этого покинуть город. Забрал собаку и подружку и сбежал.
 – Какую подружку?
 – Ту самую, про которую он вам врал. Вы видели ее днем у Ласситера.
 Додд помолчал.
 – Что случилось тогда, миссис Брандон? Вы неожиданно возникли и сорвали рандеву?
 Хелен ответила не сразу. Додд подумал, что она плачет. Но когда она опять заговорила, ее голос, чистый и твердый, не выдавал слез:
 – Она вошла, когда я говорила с Рупертом у стойки. Направилась прямо к нему, пока он не повернулся и не уставился на нее. Я не умею читать чужие мысли, но уверена, что в этом его взгляде был приказ. Так или иначе, она купила пачку сигарет и вышла. Я спросила о ней у Руперта. Он уверял, что никогда ее не встречал. Но я почувствовала, что он лжет. И сейчас чувствую. Но это всего лишь чувство. Его не подтвердишь никаким свидетельством.
 – Свидетельство может появиться. Как выглядела эта девица? Сколько было в ней от девушки, а сколько от женщины?
 – Ей немного больше двадцати. Блондинка, вполне привлекательная, чуть полновата. Она явно стеснялась и чувствовала себя неловко, как если бы ее платье было слишком ново и слишком узко. Я тогда подумала: вот девушка из деревни, привыкшая работать на воздухе. Ее загар был другого рода, нежели здешний. Больше походил на загар рабочих переселенцев, которые собирают фрукты и хлопок на ранчо в Долине.
 – Среди переселенцев много мексиканцев, – заметил Додд.
 – Белых тоже много. Под конец и те и другие получают одинаковый цвет кожи.
 – Вы сказали, что у нее светлые волосы?
 – Обесцвеченные.
 – При помощи солнца или благодаря искусству?
 – Даже в Долине солнце не так сильно.
 – У вас есть какие-нибудь доказательства, что девушка эта из Долины?
 – Ее ноги широкие и плоские, будто она привыкла ходить босиком.
 Он не стал с ней спорить, хотя знал, что очень немногие сборщики фруктов в Долине разгуливали босиком, если могли позволить себе обувь. Полуденное солнце накаляло землю, словно печку.
 – Немного позже я ее увидела снова, – продолжала Хелена. – Она шла через Юнион-сквер с человеком лет на десять старше ее. Я подумала, что это ее брат. У него был такой же загар, и оба вроде бы неловко чувствовали себя в чужом для них городе. Они спорили о чем-то, только я не слышала слов.
 – На мужчине был спортивный клетчатый жакет?
 – Точно! Откуда вы знаете?
 – Я его видел.
 – Тоже в сквере?
 – Нет, позже видел. На весь конец его жизни позже.
 – Кто он, кем он был?
 – Знакомый вашей невестки, я полагаю.
 – Вы придали грязный смысл слову "знакомый".
 – Разве? Что ж, взглянем на это прямо, миссис Брандон. Собираясь на такую работу, как сейчас, я не надеваю чистых белых перчаток.
 – Вы намекаете, что Эми и тот человек были...
 – Знакомы.
 – Все равно, это звучит грязно.
 – Может быть, оно вам слышится грязным, – определил Додд. – Эми и О'Доннел встретились в баре отеля в Мехико. Эми уехала, О'Доннел мертв. Ну, вот теперь вы знаете об этом столько же, сколько я. Дальнейшую информацию ищите в местных газетах.
 – Газеты! Боже мой, Боже мой! Это будет во всех газетах! Джилл будет...
 Додд не желал знать, что стрясется с Джиллом. Он видел его и слышал о нем с лихвой и бесцеремонно оборвал собеседницу:
 – Миссис Брандон, когда вы днем встретили Келлога у Ласситера, он упоминал свою жену?
 – Да. Он сказал, что Эми скоро вернется. Ко Дню благодарения или к Рождеству.
 – Не такой уж короткий срок.
 – Вы думаете? Полагаю, это зависит от точки зрения.
 Она притихла, как бы раздумывая, сказать ему или нет о своем подлинном отношении к Эми. Потом спросила:
 – Как по-вашему, вернется она?
 – Я начинаю сомневаться в том, что она вообще уезжала, – ответил Додд.
 "Кухонный нож не принадлежал к оружию, удобному для подготовленного убийства. Он был орудием непредвиденного случая, схваченным внезапно в минуту гнева или испуга. Обычным инструментом у мужчин в минуту нападения или защиты бывают собственные кулаки. Для женщины годится все, что под рукой. Нож мог лежать на кухонном столе, готовый к тому, чтобы быть схваченным.
 Всего пять женщин запутаны в этом деле. Одна из них, Уильма Виат, мертва. Остальные живы или считаются таковыми: мисс Бартон, Хелена Брандон, девушка с крашеными волосами и сама Эми. Из этой четверки только девушка и Эми были знакомы с О'Доннелом. Но вполне вероятно, и мисс Бартон встречалась с ним через Келлога. Даже Хелена Брандон, что бы ни говорила, могла знать покойного. Знать и не без причины бояться его. Словом, ошибочный звонок Хелены в дом Келлога мог оказаться ничуть не ошибочным, а быть частью замысла, преследующего три цели: упрочить ее собственную непричастность, выяснить, найдено ли и опознано тело убитого, и удостовериться в том, что девица с обесцвеченными волосами подключена к делу. Последнее отвлечет внимание от нее самой, от ее пока что непроясненного участия.
 Но какую связь с О'Доннелом могла иметь Хелена? – гадал Додд. – Если же связь была, то зачем Хелене понадобилось признать встречу с О'Доннелом в сквере?"
 Нет, решил Додд, это бессмысленно. За всем случившимся стоит не Хелена, а Эми. Все указывает на Эми – куда она подевалась? Почему уехала?
 Дикая мысль, словно невиданное морское чудище, всплыла на поверхность его сознания. Что, если Эми никуда не уезжала? Что, если она пряталась все это время в доме по неизвестной никому причине. Мысль казалась невероятной, но объясняла многое: увольнение прислуги, Герды Ландквист; решение отделаться от собачонки Мака, который мог выдать присутствие Эми; наконец, письма, написанные безусловно Эми, но вовсе не издалека, а, может быть, прямо отсюда, из ее спальни.
 В сознании начали распахиваться двери в комнаты, населенные призраками и хранящими отзвуки эхо. Призраки были безлики, а эхо напоминало бессмысленные обрывки слов, записанных где-то на бегущую вспять пленку. А в углу одной из комнат сидела за бюро безликая женщина и что-то писала.
 Между тем телефонный разговор с Хеленой Брандон шел своим чередом:
 – Мистер Додд, вы меня слушаете?
 – Пока что я еще тут.
 – Послушайте меня. Пожалуйста, послушайте. Нет никакого смысла впутывать меня во все это.
 – Ваши показания очень важны.
 – Но я уже дала их вам. Теперь вы владеете ими. Вот что важно, не так ли? Важны показания, а не тот, кто их дает полиции. Не можете ли вы избавить меня от этого? Я вам заплачу.
 – Если я избавлю вас от дачи показаний, то, в конце концов, платить придется мне.
 – Но должны же быть какие-то способы...
 – Назовите любой.
 С минуту она молчала. Он слышал ее затрудненное, неровное дыхание, словно бы процесс раздумья был для нее тяжкой физической работой.
 – Вы, – сказала она наконец, – вы могли видеть Руперта и эту девицу днем у Ласситера.
 – Может, и мог бы, если не считать того, что съел свой завтрак из бумажного мешочка у себя в конторе.
 – В одиночку?
 – Парочка мух присоединилась за десертом.
 – Ради Бога, перестаньте шутить. Вы не представляете, как это важно для меня и моей семьи. Трое моих детей еще учатся в школе. Но они уже достаточно взрослые, чтобы страдать от этого. Страдать ужасно.
 – Вы не убережете их от страданий. Их дядя привлекается за убийство.
 – Он, по крайней мере, не кровная родня. А я родная мать. Если меня затащат в это дело. Господь их сохрани...
 – О'кей, о'кей, – уныло молвил Додд. – Значит, я видел Руперта с девушкой у Ласситера. Что я там делал?
 – Завтракали.
 – Моя секретарша отлично знает, что я приношу завтрак на работу.
 – Ладно. Тогда вы шли следом за Рупертом. Или надо сказать – выслеживали его?
 – Можно и так и так.
 – Когда девица появилась в кадре, вы решили следовать за ней. Она пошла в Юнион-сквер, где встретилась...
 – Как она попала в Юнион-сквер?
 – По канатной дороге.
 – Вы знаете это или придумываете?
 – Придумываю. Но ведь звучит убедительно, а нам это и нужно? Кроме того, она вошла в сквер со стороны Поуэл-стрит.
 – В котором часу?
 – Не знаю. Я вроде бы потеряла чувство времени. Я думала о возвращении Эми домой. И о других вещах. – Она кашлянула, словно оберегалась вступить на опасную почву. – Я помню, начался дождь, и старик, кормивший голубей, встал и ушел.
 – Дождь пошел около трех часов.
 Он не заметил бы времени или дождя, если бы в его кабинет не вошла секретарша – сообщить присущим ей особым способом, что пойдет в аптеку за лекарством от простуды. "Некоторые люди верят, будто дождь очищает и промывает воздух. Но мне известно как факт, что дождь направляет вниз все вирусы и бактерии из других мест, а также стронций 90. Я думаю, вам наплевать на стронций 90, но когда ваши кости начинают разрушаться..."
 – Три часа, – сказала Хелен. – Да, это было около трех.
 – Где она встретилась со своим дружком в клетчатой куртке?
 – Понятия не имею. Это ведь по чистой случайности я увидела ее снова. Я не следовала за ней, не искала ее, совсем ничего такого. Она просто появилась.
 – О'кей. Значит, буду изображать это как случайное совпадение. Между прочим, полиция не любит совпадений.
 – Такие совпадения здесь не редкость. В Лос-Анджелесе вы можете каждый день в течение месяца посещать деловую часть города и ни разу не встретить ни души из тех, что вам встречались раньше. А здесь деловая часть города так мала, что я непременно встречаю знакомых, когда отправляюсь по магазинам или захожу куда-нибудь позавтракать. Совсем как в деревне, но только в этом, конечно, смысле.
 – Туземцев раздражали бы ваши речи.
 – Но это правда, а для меня одна из самых любимых тут вещей.
 – Ладно, – сказал Додд. – Значит, вышло небольшое совпадение. Я не следил за девушкой. Просто она появилась.
 – Мистер Додд, вы согласились помочь мне? Вы действительно согласны мне помочь?
 – Не вам. Ребятишкам.
 Он в самом деле этого хотел, но не пояснил ей – почему. Он был студентом высшей школы, когда его отца арестовали по обвинению в пьянстве. Обвинение было пустячным, но газеты раздули его. Додд ушел из школы и никогда туда не возвращался.
 – Ваша теперешняя задача, миссис Брандон, не болтать. Если полиция будет задавать вопросы, отвечайте. Но – никаких добровольных информации.
 – Что, если они разыщут Руперта и он скажет правду? Скажет, что это я видела его у Ласситера с девушкой?
 – Руперту, – ответил Додд, – придется говорить о такой массе вещей, прежде чем он дойдет до этого...




 Глава 17


 Когда мисс Бартон повернула за угол, ей показалось, что кто-то устроил прямо на улице грандиозное площадное зрелище, где все соседи – исполнители. Что это за зрелище, было не понять – так многочисленны и разнообразны были персонажи и костюмы: мальчишки на велосипедах; женщины в затрапезных домашних платьях, купальных халатах, пижамах; мужчины, вооруженные фотокамерами и портфелями; группы девушек, трепещущих и чирикающих, словно птицы; сердито насупленные старушки, мрачно и молча наблюдающие из дальнего угла сцены зрелище древнее, но хорошо памятное им.
 Обе стороны улицы были окаймлены машинами, у некоторых еще не погасли фары и продолжал работать мотор, а из приоткрытых окон выглядывали люди. Мисс Бартон оперлась на фонарный столб, вдруг испытав головокружение и тошноту. "Что они стараются увидеть? – подумала она. – Что ожидают? Чего хотят?"
 Ветер вцепился ей в волосы, ущипнул губы до синевы, распахнул ее желтое пальто. Но этого она не замечала. Люди протискивались мимо нее, перекрикивая друг друга через порывы ветра. Огромный белый пес уставился на нее, как если бы она незаконно посягнула на его личный фонарный столб.
 Дама в потертом выхухолевом пальто, наброшенном поверх полосатой пижамы, отозвала собаку:
 – Он не тронет, он кроток, как овца.
 – Я не боюсь, – ответила мисс Бартон.
 – С виду вы испугались.
 – Нет.
 – Отсюда не много увидишь. Если пробраться вперед, можно оказаться замешанной. Поверьте мне, дело того не стоит, чтобы быть замешанной.
 – Что случилось?
 – Убийство случилось. В доме Келлогов. Я всегда чуяла, у этих людей что-то неладно. Они выглядели вполне прилично... Куда ж вы? Эй, погодите, вы уронили свой шарф!
 Мисс Бартон уже была в пути. Она мчалась сквозь толпу, ныряя туда и сюда, как тщедушный защитник, берегущий ворота от гигантов нападающих.
 Додд парковал за углом свою машину, когда узнал ее желтое пальто. Она его не видела и прошла бы мимо, если бы он не позвал:
 – Мисс Бартон!
 Она обернулась, взглянула мгновенно и слепо и продолжала бежать. Он пустился за ней без всякого плана. Так собака догоняет бегущего только потому, что тот бежит. Через полсотни ярдов он стал задыхаться, почувствовал резкую боль в боку. Ему бы никогда ее не догнать, если б она не зацепилась за трещину в тротуаре и не упала на колени.
 Он помог ей подняться.
 – Вы ушиблись?
 – Нет.
 – Странное время для тренировки "четыре минуты на милю".
 – Уходите. Уходите же!
 – Что вы тут делаете?
 – Ничего. Ни-че-го. Пожалуйста, оставьте меня. Пожалуйста!
 – Много людей внезапно стало говорить мне "пожалуйста", – холодно заметил Додд. – Сдается, одни неприятности учат людей вежливости.
 – У меня нет неприятностей.
 – Неприятности есть у всех друзей Келлога. Он общался с вами?
 – Нет.
 – Не звонил, чтобы попрощаться?
 – Нет.
 – А если бы звонил, вы не сказали бы мне об этом. Не сказали бы?
 – Нет.
 – В конце концов, вы отделаетесь от меня, повторяя "нет". Но полицейским вряд ли это понравится. Наверно, они уже в вашей квартире и ждут вас. И так будет всегда. За вами будут наблюдать, следовать повсюду, куда бы вы ни шли. Если им удастся, они будут просматривать вашу почту раньше, чем вы ее получите. В вашей квартире установят аппарат для подслушивания и засекут ваш телефон.
 – У меня нет информации.
 – Вы загружены информацией, мисс Бартон. И они добудут ее всю. Они разберут вас на части, как часы, и разложат ваши внутренности на столе. Часы не заработают по-прежнему после того, как их разобрали таким образом, если только эту операцию не проделывал эксперт. В полиции нет таких экспертов, там они чертовски неуклюжие.
 Словно подтверждая сказанное им, полицейская машина с воем вывернулась на двух колесах из-за угла. Несколько водителей потеснились к обочине тротуара. Остальные словно не видели и не слышали ничего.
 – Почему, – жалобно спросила мисс Бартон, – почему вы так жестоки?
 – Возможно, когда-нибудь вы поймете, что это не жестокость, а доброта. Должен же я предостеречь вас от того, что бывает, когда полиция задает вопросы.
 – Как я могу делиться информацией, которой у меня нет!
 – И вы не поделитесь той, что у вас есть?
 – Я вам сказала...
 – Мисс Бартон, что вы здесь делаете, в этом месте?
 Сначала она покачала головой, словно не намереваясь отвечать. Потом медленно и осторожно произнесла:
 – Мистер Келлог покинул офис в полдень. Он неважно себя чувствовал. Я решила пройти мимо его дома и посмотреть, не могу ли чем-нибудь помочь.
 – Вы намереваетесь так отвечать полиции?
 – Да.
 – Они подумают, что вы самый заботливый и преданный секретарь.
 – Я такой секретарь и есть.
 – Вообще-то они решат, что вы не просто секретарь, что вы больше, чем секретарь.
 – Я не могу очистить от грязи мысли других людей, включая и ваши.
 – По отношению к вам мои мысли чисты от грязи.
 – Правда?
 – Правда, – решительно заявил он. – Я верю, вы в точности то, на что претендуете: преданная секретарша с очень небольшим талантом и вкусом к вранью. Мисс Бартон, почему вы бежали отсюда, когда я вас остановил?
 – Я услышала, что здесь совершено убийство.
 – Кто вам сказал?
 – Женщина. Незнакомая. Она сказала, что в доме Келлога совершено убийство.
 – И все?
 – И все. Я не стала ждать подробностей. Я не хотела оказаться замешанной и ушла.
 – Не задав ни одного вопроса?
 – Да.
 – Вы даже не полюбопытствовали, кто же убит?
 Она отвернулась, молчаливая и упрямая.
 – Мисс Бартон, ваш хозяин жил в этом доме один или предположительно один. Разве не естественно вам было подумать, что это его убили? И разве не стоило бы вам задержаться, чтобы выяснить это?
 Ее губы дернулись, но она не заговорила. Он удивился, уж не молится ли она. Он понадеялся, что молится. Ей пригодится любая поддержка.
 – Мисс Бартон, у вас, должно быть, есть веская причина считать, что жертвой был не Руперт Келлог?
 – Нет!
 – Думаю, он позвонил вам и сказал, что уезжает из города, так как что-то произошло. Быть может, вы не поверили ему и пришли сюда вечером проверить. Или он не сказал, что же все-таки случилось, и вам захотелось выяснить самой. Что это было?
 Она зажала руками уши:
 – Я не хочу слушать вас! Не хочу говорить с вами. Уйдите! Уйдите, или я закричу!
 – Вы уже кричите, – сказал он.
 – Я могу кричать громче.
 – Иду на спор, что можете. Но вы ведь не хотите увидеться с полицией раньше, чем это придется сделать, не так ли? Тогда успокойтесь. Криком правду не утопишь.
 – То, что вы думаете, не обязательно правда.
 – Тогда зачем такая реакция? Утихомирьтесь. Подумайте немного. Ваши доводы не выдерживают критики. Полиция поверит в них не больше, чем я.
 – Я не могу помочь...
 – Можете. Расскажите правду. Вы знаете, где сейчас находится Келлог?
 – Нет.
 – Вы не видели его с тех пор, как он днем ушел из офиса?
 – Нет.
 – И никак с ним не общались?
 – Нет.
 – Мисс Бартон, исчезла женщина и убит мужчина. В таких обстоятельствах скрывать истину дело серьезное.
 – У меня нет информации ни для вас, ни для кого бы то ни было.
 – Ну, что ж, у меня для вас есть. – Он помолчал, заставив ее помолчать и дав время поудивляться, поволноваться. – Келлог уехал из города не один. Он забрал с собой свою подружку.
 Она не пошевелилась, лицо не выразило ничего. Но краска залила ее шею, щеки, кончики ушей.
 – Старый и очень дешевый трюк, мистер Додд.
 – Хотел бы, ради вас, чтоб это было трюком. Но это факт. Их видели вдвоем в течение дня и позже, когда он забирал собаку из конуры.
 – Не верю. Если с ним была женщина, то это его жена.
 – Не получается. Это хорошенькая блондинка на много лет моложе его жены.
 – Моложе. – Она подержала во рту это слово, как горькую пилюлю, которую придется проглотить.
 – Двадцать два, двадцать три.
 – Как ее имя?
 – Я сказал бы вам, если бы знал.
 Она молчала, съежившись в своем желтом пальто, ища защиты не так от ветра, как от бури терзавших ее чувств. Потом сказала:
 – Мне кажется, на сегодня вы сообщили мне достаточно.
 – Пришлось сообщить. Не могу хладнокровно видеть: такая женщина, как вы, жертвует собой ради ничтожного человека. Пробую вас остановить.
 – Откуда вы знаете, какая я?
 – Знаю. Знал вчера вечером, когда заговорил с вами в Академии танца. – Додду казалось, что все это происходило давным-давно.
 Она бросила на него горький взгляд.
 – Полагаю, вы последовали за мной вчера вечером, когда я пошла домой после класса?
 – Вы не пошли домой, мисс Бартон.
 – Значит, вы следили за мной?
 – Нет.
 – Откуда же вам известно, куда я пошла?
 – Келлог сказал мне.
 – Вранье! Он с вами не знаком, никогда не разговаривал с вами.
 – Договоримся, что его действия говорят за него. Сегодня утром он воспользовался своим юридическим правом, чтобы снять пятнадцать тысяч долларов с банковского счета своей жены. Из этого я заключил, кто-то предупредил, что я выслеживаю его. Вы.
 По ее изумленному виду он понял, что она впервые слышит о деньгах и об юридическом праве. Он сыграл на своем преимуществе:
 – Как видно, Келлог забыл упомянуть про пятнадцать тысяч? Какая у него удобная память.
 – Это было... деньги были... это... не мое дело.
 – Даже если он употребил их на то, чтобы смыться из города с блондинкой? Уверен, он и про блондинку забыл упомянуть.
 – Вы гадкий человек, – прошептала она. – Отвратительный человек.
 – Если это означает, что вы ненавидите меня, должен согласиться с вами. Если же вы хотите сказать, будто я полон ненависти, вынужден вас поправить. Я не ненавижу. Я хочу вам добра и был бы рад помочь вам.
 – Почему?
 – Потому что считаю вас хорошей девушкой, которая из лучших чувств поступает неправильно.
 – Я не сделала ничего плохого.
 – Скажем иначе: поступила опрометчиво.
 Он запихал сжатые кулаки в карманы пальто, словно избегая напасть на кого-то.
 – Вчера вечером вы отправились домой к Келлогу, чтобы предостеречь его. Я знаю это, так что не трудитесь отрицать. Теперь слушайте. Это важно. Вы подошли с парадного хода, и Келлог вас впустил?
 – Да.
 – Там длинный холл с выходящими в него комнатами. Вы прошли вдоль холла?
 – Да.
 – Двери этих комнат были заперты или открыты?
 – Открыты.
 – Где вы разговаривали с Келлогом?
 – В его рабочем кабинете, в глубине дома.
 – В другие комнаты заходили?
 – На что вы намекаете? – пронзительно вскрикнула она. – Не подозреваете ли вы, будто он и я?..
 – Отвечайте, пожалуйста.
 – Я заходила в ванную комнату. Заключите из этого что-нибудь. Я зашла в ванную комнату, причесала волосы и вымыла лицо, потому что плакала. Ну, заключайте из этого что-нибудь!
 Он выглядел огорченным, даже подавленным мыслью, что она плакала.
 – Не стану спрашивать, почему вы плакали, мисс Бартон. Я даже знать этого не хочу. Объясните только одно. Пока вы были там, у вас не возникло впечатления, что, кроме Келлога, кто-то еще живет в доме?
 – Вероятно, вы подразумеваете блондинку?
 – Вы ошибаетесь. Я подразумеваю Эми.
 – Эми? – Уголок ее рта дернулся кверху, словно намек на невольную улыбку. – Забавная мысль, в самом деле забавная. – Она набрала воздуха, как пловец, собирающийся нырнуть. – Нет, Эми не было в доме, мистер Додд. Во всяком случае, не было живой, прислушивающейся, способной слышать.
 – Почему вы так уверены?
 – Он никогда не позволил бы себе сказать то, что говорил, если бы кто-то там был. Особенно Эми.
 "Значит, этот подонок занимался с нею любовью, какой-то степенью любви". Додд поймал себя на том, что слишком напряженно гадает, какой именно степенью любви.
 – Благодарю вас, мисс Бартон. Понимаю, как трудно было вам сказать...
 – Не надо меня благодарить. Лучше, пожалуйста, оставьте меня одну.
 – Вы собираетесь домой?
 – Да.
 – Я подвезу вас. Моя машина чуть ниже по улице...
 – Нет. Нет, спасибо. Здесь через пять минут должен пройти автобус.
 "Вот как, она знает даже расписание автобусов, – подумал Додд. – Выходит, она много раз ездила сюда. Чересчур много".
 – Ну, позвольте мне, по крайней мере, проводить вас до угла.
 – Лучше не надо.
 – Ладно. Идите самостоятельно. Спокойной ночи.
 Оба не двинулись с места.
 Он отрывисто посоветовал:
 – Поторопитесь, не то опоздаете на ваш автобус.
 – Хотела бы я знать, на какой стороне, на чьей стороне находитесь вы в этом деле.
 – Я был нанят, чтобы найти Эми. Различные сверхпрограммные действия Келлога, как убийство, кража, адюльтер, интересуют меня только в той степени, в какой помогут найти Эми. Живую или мертвую. Так что вы можете считать, я ни на чьей стороне. Мог бы быть на вашей, но вы не хотите вступить в игру.
 – Не хочу.
 – Мне это подходит. Я лучше работаю в качестве свободного агента. – Он повернулся, чтобы уйти. – Доброй ночи.
 – Подождите минуту, мистер Додд. Вы не можете, не можете действительно верить, будто Руперт делал все эти вещи.
 – Могу. И сожалею, что не можете вы.
 – Я верю в него.
 – Да? Что ж, пусть будет так. Верно?
 "Интересно, – подумал он, – как долго продлится ее вера после того, как с ней пообщается полиция".
 Его ждали в доме Келлога: сержант, которого он не знал, и инспектор Ревик, с которым был знаком. Всего лишь несколькими часами раньше помещение, если не считать мертвеца в кухне, было в полном порядке. Теперь все превратилось в развалины. Мебель кое-как разбросана, окурки сигарет и отслужившие батарейки карманных фонариков раскиданы по полу, ковры затоптаны грязью, и все, что было в кухне, – стены и деревянная отделка, плита, холодильник, мойка, краны, стулья, – измазано черной пудрой для отпечатков пальцев.
 – Я вижу, вы устроились здесь как дома, инспектор, – заметил Додд. – Это что, ваша версия изящной жизни?
 Хмурая усмешка промелькнула по широкому, покрытому следами оспы, лицу Равика.
 – О'кей, Вайзенхейм, где вы болтались?
 – Говорите – Додд. Только мои близкие друзья называют меня Вайзенхеймом.
 – Я задал вопрос.
 – Ладно, обдумываю ответ.
 – Делайте это как следует. Ну, говорите же.
 Додд заговорил. Ему было что сказать.




 Глава 18


 На протяжении пятидесяти миль дорога прихотливо вилась вдоль скалистого обрыва над морем. Местами скалы громоздились так высоко, что море становилось невидимым и бесшумным. В других местах они опускались достаточно низко для того, чтобы Руперт мог увидеть пенистые гребни бурунов в свете лунного серпа.
 На заднем сиденье машины заскулил песик. Руперт заговорил с ним тихо и успокаивающе. Своей спутнице он ничего не сказал. Они не разговаривали с тех пор, как миновали Кармел, а сейчас ехали через Биг-Сюр, где мамонтовые деревья высились в тяжком молчании, не признавая ни дикого ветра, ни дерзкого моря.
 Она не спала, хотя глаза были закрыты, а голова покоилась на дверце. Уже не первый раз он подумал: "Что, если б дверь распахнулась на крутом повороте, что, если б она вывалилась? Тут бы все и кончилось. Я мог бы ехать сам по себе..." Но он знал, что тут не было бы конца. Конца даже видно не было. Внезапно он перегнулся через нее и закрыл на замок дверь, на которую она оперлась.
 Она отшатнулась, словно он стукнул ее по голове.
 – Зачем это?
 – Чтоб вы не вывалились. "Чтобы не поддаться искушению выпихнуть тебя отсюда".
 – Много еще осталось?
 – Мы не проехали и половины пути.
 Она пробормотала несколько слов, которых он не понял: это могла быть молитва, могло быть проклятье. Затем:
 – Меня тошнит.
 – Примите пилюлю.
 – От всех этих поворотов у меня заболел живот, неужели нет другой дороги, более прямой и ровной?
 – На лучших дорогах больше машин. Вас куда сильней затошнило бы, если б вы услышали вой полицейской машины сзади.
 – Полиция не ищет эту машину. Полицейские не знают, что у Джо была машина. Вероятно, они не знают даже, кем он был. Я вытащила бумажник из его кармана, и это затруднит их поиски.
 Но в ее тоне не было уверенности, и через минуту она добавила:
 – Что мы будем делать, когда приедем туда?
 – Предоставьте это мне.
 – Вы обещали присмотреть за мной.
 – Я присмотрю за вами.
 – Мне не нравится, как вы сказали это. Почему бы нам не составить план действий прямо сейчас, прямо здесь? Больше ведь делать нечего.
 – Любуйтесь видами.
 – Мы могли бы выработать решение о том...
 – Решение готово. Планы составлены. Вы пятитесь назад.
 – Назад? Не всю дорогу назад?
 – Вы начнете прямо с того места, где остановились. Всем будете повторять, что уезжали немного отдохнуть, а теперь намерены возобновить обычный способ жизни. Держитесь естественно и, главное, не болтайте. Запомните – это не совет, это приказ.
 – Я не обязана подчиняться. У меня есть деньги. Я могу исчезнуть, могу затеряться в городе.
 – Ничто не порадовало бы меня больше. Но это не сработает.
 – Хотите сказать – не дадите этому сработать, – горько заметила она. – Вы расскажете.
 – Расскажу. Все, что знаю. Даю обещание.
 – Вас не заботит, что будет со мной, ведь не заботит?
 – Ни дьявола не заботит. Если б вы превратились в дым, я открыл бы окна и проветрил машину.
 – Вы стали... вы очень переменились.
 – Убийство меняет людей.
 Несмотря на шум мотора, Руперт услышал, как она резко втянула воздух. Он повернулся и взглянул, желая никогда не видеть ее больше. Она теребила красный шелковый шарф, повязанный на голове, словно он душил ее, не давая вздохнуть.
 Руперт приказал:
 – Оставьте это как есть.
 – Почему?
 – Ваши волосы слишком заметны, чтобы не сказать больше. Прячьте их, пока сможете зайти в парикмахерскую и переменить их цвет.
 – Я не хочу менять. Мне они нравятся такими. Мне всегда хотелось стать...
 – Не трогайте шарф.
 Она перевязала шарф под подбородком, качая головой и бормоча про себя что-то. Он подумал: "Она достаточно перепугана, чтобы слушаться приказаний. Это хороший признак, единственно хороший, она боится".
 В течение получаса они не встретили и не обогнали ни одной машины, не увидели никакого жилья, никакого признака присутствия человека. Будто последними были строители этой дороги, а строили ее давно, судя по состоянию. В некоторых местах она подтаяла на солнце, словно бетон перемешали с сахаром. "Сахарная дорога, – мрачно подумал Руперт. – Если у меня будет будущее, если доживу до того, что поеду тут опять, такое название за ней останется".
 За следующим поворотом вдали, между массивных деревьев, замерцал слабый свет, как в конце длинного темного туннеля. Он знал, что она заметила его тоже. Опять пошли жалобы на голову и желудок.
 – Меня тошнит. Я хочу стакан воды.
 – У нас нет воды.
 – Вон что-то светит вдали. Наверное, это лавка. Вы можете купить аспирин для моей головы и достать немного воды.
 – Останавливаться опасно.
 – Я же говорю вам, я не могу больше. Мне так нехорошо, чувствую, что умираю.
 – Давайте, умирайте.
 – О! Вы чудовище, изверг... – Конец эпитетов потерялся в череде глубоких, сухих рыданий.
 Он сказал:
 – Хватит дурака валять.
 Она продолжала рыдать, согнувшись пополам, закрыв рот руками.
 Зарево меж стволов превратилось в неоновую вывеску над бревенчатыми постройками и дряхлым кофейным баром у сторожки деревьев-близнецов.
 Руперт съехал на обочину и затормозил. В окнах домиков было темно. Но в кофейне горел свет, и человек за прилавком читал книжку в мягкой обложке. Он то ли не услышал машины, то ли напал на интересное место в книжке, потому что не поднял глаз.
 На заднем сиденье залаяла собачка, возбужденная запахами леса и плеском ручья позади построек. Руперт велел собачке замолчать, а женщине – выйти из машины. Ни та, ни другая не послушались.
 – Вы просили остановиться, – сказал он. – Отлично. Мы остановились. Так поторопитесь, купите чашку кофе или что вам еще хотелось, и едем дальше.
 Потянувшись через нее, Руперт отворил дверцу. Его спутница почти вывалилась из машины, но при этом крепко ухватила сумочку. Быстрый, точно рассчитанный жест разоблачал притворство. Оно входило в игру, хотя Руперт все еще не понимал цели. Скоро месяц, как она играла роль, произнося не своим голосом не ею придуманные строчки и не свойственные ей слова. Казалось, она забыла, кто она такая на самом деле. Лишь однажды она вышла из границ роли, так сказать, вернулась в себя, поясняя стоявшему в кухне О'Доннелу:
 – Я смываюсь отсюда.
 О'Доннел спросил:
 – Не держа обиды, а? Не бойтесь, никому не скажу, не хочу неприятностей. Только дайте мне денег добраться домой...
 Деньги! Ключевое слово. Руперт смотрел, как она пересекает место, отведенное для паркинга, и, направляясь к прилавку бара, прижимает сумочку к груди, словно чудовищного золотого младенца.
 Он ждал, пока она усядется за прилавком, чтобы выйти из машины и как можно бесшумней притворить за собой дверцу. К югу от кофейного бара находились остальные помещения и телефонная будка. Направляясь к будке, он сделал большой крюк, стараясь не попасть в свет неоновой вывески. Он знал, если бы он настаивал на остановке, она сразу бы заподозрила неладное и не выпустила бы его из поля зрения или слуха. Но так как на остановке настояла она сама, подозрений не возникло. Она сидела, попивая кофе и жуя пирожок, положив сумочку на прилавок перед собой, где ее можно было в любой момент схватить.
 Войдя в телефонную будку, Руперт вложил монету в щель и набрал междугородный номер. Время было позднее, и наплыв звонков миновал. Вызов немедленно приняли.
 – Алло.
 – Мистер Додд?
 – У телефона.
 – Мы с вами лично не знакомы, но у меня есть предложение, которое может вас заинтересовать.
 – Чистое?
 – Вполне чистое. Я знаю, вы разыскиваете Эми Келлог.
 – Так что?
 – Могу сообщить вам, где она находится. В ответ на вашу услугу.
 Человек за прилавком подогрел кофе на маленькой спиртовке.
 – Чуть-чуть подогреем, мэм?
 Она посмотрела озадаченно:
 – Простите?..
 – Это мой способ объясняться. Я хотел сказать: не желаете ли еще чашечку кофе, бесплатно?
 – Благодарю вас.
 Он подлил ей кофе и налил чашечку себе.
 – Далеко едете?
 – Просто путешествуем, рассматриваем страну.
 – Как цыгане? Я тоже люблю так бродяжничать.
 Слово резануло слух. Оно означало жизнь бездомных, нищих людей, способных своровать что придется. Положив руку на сумочку, она сердито ответила:
 – Мы не цыгане. Разве я похожа на цыганку?
 – Нет, конечно. Я не так выразился. Я хотел сказать, что, например, вы снимаетесь с места и уезжаете, не зная куда.
 – Я знаю, куда направляюсь.
 – Конечно. Все в порядке. Просто хочется поболтать. Дела идут неважно. Мало с кем случается общаться.
 Она сообразила, что сделала ошибку, отвечая ему так резко. Он запомнит ее гораздо живее. Она попыталась исправить промах, приятно ему улыбнувшись:
 – Какой тут ближайший город?
 – Если по шоссе, я не стремился бы в города. Лучше любоваться пейзажами. Они из прекраснейших в мире. Дайте подумать. Пожалуй, ближайший отсюда город Сан-Луи-Обиспо более или менее похож на город. Когда доберетесь, окажетесь на высоте сто один. Это главный путь.
 – Это далеко?
 – Порядочный кусок. Я бы на вашем месте срезал путь к Пазо-Робль из Камбрии. Так вы быстрее доберетесь до сто первого...
 – Автобус тут ходит?
 – Не часто.
 – Но есть один?
 – Непременно. Я попробовал договориться, чтобы пользовались моим заведением, как остановкой для ленча. Но они считают, что оно недостаточно велико и обслуга нерасторопна. Да, кроме меня и жены, никого.
 – Сколько у вас осталось пирожков?
 – Шесть-семь.
 – Я возьму все.
 – Отлично. Это будет пятьдесят два цента вместе с кофе.
 Она раскрыла кошелек под прилавком, чтоб он не увидел, сколько у нее денег. Она толком и сама не знала, но похоже было, что много, достаточно, чтоб освободиться от Руперта. "Если я смогу сбежать от него, если спрячусь в лесах... Я не боюсь темноты, кроме той, в которой затаился он..."
 "Он!" – это звучало как проклятие, как грязное слово.
 Он сидел за рулем машины, когда она вышла из кофейного домика. Для удобства во время поездки она надела туфли на гладкой подошве и двигалась с неторопливой грацией, совсем не похожей на ее городскую походку, шаткую и вихляющую, как у маленькой девочки, первый раз надевшей мамины туфли на высоких каблуках.
 Вместо того чтобы идти к машине, она повернула направо. Руперт решил, что она пошла в комнату отдыха, и приготовился ждать. Часы на щитке машины, будто веселясь, отщелкивали минуты: пять, семь, десять. На одиннадцатой он опустил окно и позвал ее по имени так громко, как только мог, не привлекая внимания человека за прилавком. Ответа не было.
 Собачка опять принялась скулить, словно раньше Руперта поняла, что именно происходит и как надо поступить. Руперт открыл дверцу машины, собака перепрыгнула через спинку с сиденья и выскочила в ночь. Описывая круги у стоянки машин с опущенным в землю носом, она время от времени задирала голову, чтобы издать лай в сторону Руперта. Потом внезапно повернулась и понеслась за линию коттеджей, туда, где плещущий ручей сбегал с холма к морю.
 И собака и предмет ее охоты скрылись в темноте. Руперт не звал никого из них. Он просто пошел на звук собачьего лая, сейчас отчаянно громкого. Пошел, осторожно ступая между огромных деревьев. Шум его шагов приглушали пласты плотно слежавшейся сырой хвои. Он не спешил, нужно было приучить глаза к темноте, и он знал, что собака не прекратит охоты, пока не остановится. Будь у него свобода выбора, он свистнул бы собаке вернуться, посадил ее в машину и уехал, оставив ту бродить по лесу, пока не свалится от усталости. Но у него не было выбора. Она была его надеждой и его отчаянием.
 Она дошла до ручья и собралась перейти его, когда Руперт настиг ее. Собака бегала туда-сюда перед ней, ловко увиливая от нацеленных в ее голову ударов ноги. Приветливо помахивая хвостом, она лаяла скорее проказливо, чем сердито. Похоже, она принимала все за новую игру, которую женщина затеяла, вообразив, что голова собаки – теннисный мячик.
 Когда Руперт приблизился, женщина стала выкрикивать странные проклятия, называя его боровом, а его мать – свиньей. Его отец был рогат, а собачонка принадлежала дьяволу.
 Он поймал ее за кисти рук.
 – Заткнись!
 – Не стану, оставьте меня в покое.
 В одном из коттеджей зажегся свет, и у открытого окна обозначился силуэт мужчины: он прислушивался, наклонив голову.
 Руперт прошептал:
 – Кто-то увидел нас.
 – Мне плевать.
 – Придется слушаться меня.
 – Не стану!
 Она билась в его руках, и он едва удерживал ее: в бешенстве она была сильна, как мужчина.
 – Не будешь вести себя как следует, – спокойно заметил он, – заставишь убить себя. Воды тут хватит. Я погружу твою голову и подожду. Вопи сколько хочешь. Это только поможет делу.
 Он знал, что она боится воды. Ей был ненавистен самый вид моря, и даже звук воды, падающий из душа, ее нервировал. Она обмякла в его руках, словно уже утонула от страха.
 – Вы так или иначе убьете меня, – хрипло прошептала она.
 – Не глупите.
 – Я прочла это в ваших глазах.
 – Перестаньте дурить.
 – Я чую это, когда вы ко мне прикасаетесь. Вы собираетесь меня убить. Ведь собираетесь?
 – Да, собираюсь. – Слова повисли на кончике языка, готовые выскочить изо рта. – Да, я убью тебя. Но не голыми руками и не сию минуту. Может быть, послезавтра или днем позже. Надо кое-что уладить, раньше чем ты умрешь.
 Луч электрического фонарика запрыгал между деревьев, и мужской голос позвал: "Хэлло! Кто там? Эй! Хэлло!"
 Руперт сильнее сжал ее запястье:
 – Будешь молчать. Говорить буду я. Понятно?
 – Понятно.
 – И не вздумай просить о помощи. Я твоя помощь. Надеюсь, тебе хватит ума сообразить это.
 Появился хозяин кофейни. Его белый передник парусил на ветру. Луч фонарика, словно пощечина, ударил в лицо Руперта.
 – Что здесь происходит?
 – Извините за шум, – сказал Руперт. – Собака выскочила из машины, и мы с женой пытались поймать ее.
 – О! Только-то? – Хозяин казался слегка разочарованным. – Была минута, когда я решил, что кого-то убивают.
 Руперт расхохотался. Это прозвучало искренне:
 – Думается, убийства совершаются потише и побыстрее. – Он не фантазировал: О'Доннел умер почти мгновенно, не вскрикнув от боли. – Простите за беспокойство.
 – Пустяки. У нас тут редко происходит что-нибудь интересное. А я люблю чуточку беспокойства время от времени. Сохраняет молодость.
 – Никогда не думал об этом с такой точки зрения. – Руперт одной рукой подхватил собачку, держа другую на запястье спутницы. Она сопротивлялась меньше, чем собака, которая терпеть не могла, чтобы ее брали на руки. – Ну, пожалуй, нам пора двигаться дальше. Пошли, дорогая, мы достаточно нашумели тут за один вечер.
 Хозяин повел их назад на стоянку, освещая фонариком дорогу.
 – Ветер меняется, – сообщил он.
 – Я не заметил, – сказал Руперт.
 – Немногие замечают. А я обязан проверять ветер. Сейчас он предвещает туман. А туман – одна из проблем в наших широтах. Когда спускается туман, я могу закрывать лавочку и ложиться спать. Вы держите курс на Лос-Анджелес?
 – Да.
 – На вашем месте я свернул бы в глубь страны скорее. С туманом нельзя бороться. Лучше как можно скорее от него бежать.
 – Спасибо за совет. Я запомню. – Руперт подумал: "Помимо тумана есть множество вещей, с которыми нельзя бороться, от которых приходится бежать". – Доброй ночи. Быть может, мы скоро увидимся опять.
 – Я никуда не денусь. Вложил все сбережения в это дело. Не имею возможности бежать. – Он кисло усмехнулся над скверной шуткой, куда сам себя завлек. – Что ж, доброй ночи, приятели.
 Как только он ушел, Руперт приказал:
 – Садись в машину.
 – Я не хочу...
 – И побыстрей. Ты уже задержала нас на полчаса своими балаганными штучками. Представляешь себе, как далеко могут продвинуться вести за полчаса?
 – Полиция будет искать вас, а не меня.
 – Кого бы из нас они ни искали, если найдут, так обоих вместе. Понятно? Вместе. Пока смерть нас не разлучит.




 Глава 19


 Сеньор Эскамильо распахнул дверь чулана для щеток и увидел Консуэлу, прильнувшую ухом к стене.
 – Ага! – закричал он, указывая на нее коротеньким жирным пальцем. – Консуэла Гонзалес опять взялась за старые штучки!
 – Нет, сеньор, клянусь телом матери...
 – Клянитесь хоть рогами папаши, все равно не поверю. Если б я не нуждался так в опытной помощнице, никогда в жизни не попросил бы вас вернуться.
 Он подумал о подлинной причине ее возвращения. Быть может, он свалял дурака, предложив помощь в этой дикой американской затее. Он вытащил из кармана большие золотые часы, которые неверно показывали время, но служили полезным реквизитом для поддержания порядка среди прислуги.
 – Уже семь часов. Почему вы не разнесли по номерам чистые полотенца и не перетрясли постели?
 – Я уже убрала большинство комнат.
 – А почему не все, объясните, пожалуйста? Неужто полотенца такая тяжелая ноша, что приходится отдыхать каждые пять минут?
 – Нет, сеньор.
 – Я жду объяснений, – с холодным достоинством изрек Эскамильо.
 Консуэла посмотрела на свои ноги, широкие и плоские, в соломенных эспадрильях. "Одежда, – подумала она, – одежда делает разницу. Я одета, как крестьянка, вот он и обращается со мной, как с крестьянкой. Если бы на мне были туфли с высоким каблуком, и черное платье, и мои ожерелья, он был бы вежлив и называл меня сеньоритой. Небось не посмел бы сказать, что мой отец был рогат".
 – Я жду, Консуэла Гонзалес.
 – Я убрала все комнаты, кроме четыреста четвертой. Я собиралась убрать там тоже, но у двери услышала, что там шумят.
 – Как это шумят?
 – Там спорили о чем-то. Я решила, что лучше их не беспокоить и подождать до вечера, когда они уйдут.
 – Люди спорили в четыреста четвертом?
 – Да. Американцы. Две американские дамы.
 – Вы готовы поклясться в том на теле покойной матери?
 – Готова, сеньор.
 – Ну и лгунья же вы, Консуэла Гонзалес! – Эскамильо схватился за сердце, показывая, как он огорчен. – Или потеряли способность разбираться, что вокруг происходит.
 – Говорю вам, я их слышала.
 – Вы говорите мне, отлично. Теперь я говорю вам. Номер четыреста четыре пуст. Он пустует уже неделю.
 – Этого не может быть. Собственными ушами слышала...
 – Значит, вам нужны новые уши. Четыреста четвертый пуст. Я хозяин заведения. Кто может лучше меня знать, какие комнаты заняты, а какие нет?
 – Может, кто-то занял его, когда вы на несколько минут отлучились от конторки. Две американские леди.
 – Не может этого быть.
 – Я знаю, что слышу. – Щеки Консуэлы приобрели цвет красного вина, словно от бешенства кровь свернулась в ее жилах.
 – Скверно слышать вещи, которых никто больше не слышит, – изрек Эскамильо.
 – Вы не пробовали. Если бы вы приложили ухо к стене...
 – Хорошо. Вот ухо. Что теперь?
 – Слушайте.
 – Я слушаю.
 – Они ходят по комнате, – пояснила Консуэла. – Одна из них носит множество браслетов, можно услышать, как они бренчат. Вот. А сейчас заговорили. Слышите голоса?
 – Конечно, я слышу голоса. – Эскамильо выскочил из чулана, смахивая паутину с рукавов и лацканов своего костюма. – Я слышу голоса, ваш и мой. Из пустой комнаты не слышу ни звука, слава Господу.
 – Комната не пустует, говорю вам.
 – А я говорю вам еще раз, прекратите этот балаган, Консуэла Гонзалес. Боюсь, вы давно не перебирали четки, и Бог разгневан и посылает эти голоса, слышные вам одной.
 – Я не делала ничего такого, чтобы он гневался на меня.
 – Все мы грешники. – Но интонации голоса Эскамильо отчетливо давали понять, что Консуэла Гонзалес хуже всех остальных и может рассчитывать только на минимум милосердия, да и то вряд ли. – Вам бы спуститься в бар и попросить у Эмилио одну из этих американских таблеток, что очищают мозг.
 – Мозг у меня в порядке.
 – В порядке? Ну, что ж, я слишком занят, чтобы спорить.
 Она прислонилась к двери чулана и смотрела, как Эскамильо исчез в лифте. Капли пота и жира проступили на ее лбу и верхней губе. Она вытерла их уголком передника, думая: "Он старается напугать меня, озадачить, сделать из меня дуру. Из меня дуру не сделать. Проще простого доказать, что комната занята. У меня есть ключ. Я отопру дверь очень тихо и внезапно, и они окажутся там, споря и разгуливая по комнате. Две дамы. Американки".
 Кольцо с ключами свисало с веревки, заменявшей ей поясок. Ключи бились о ее бедро и бренчали, пока она шла в номер четыреста четвертый. Подойдя к двери, она заколебалась: теперь не слышно было ничего, кроме обычного шума улицы, доносившегося с проспекта внизу, и быстрого ритмичного стука ее собственного сердца.
 Всего лишь месяц назад две американские дамы занимали этот самый номер. Они тоже спорили. Одна носила множество браслетов и костюм из красного шелка и красила веки золотом. А вторая...
 – Но я не должна думать об этой паре. Одна из них умерла, другая далеко отсюда. А я жива, и я здесь.
 Она выбрала из связки ключ, помеченный apartamientos [6] , и осторожно просунула в замочную скважину. Быстрый поворот ключа налево и направо от дверной ручки – и дверь растворится, открыв постояльцев номера, а Эскамильо будет разоблачен, как трусливый врунишка.
 Ключ не поворачивался. Она попробовала одной рукой. Потом – другой. И наконец обеими. Сильная женщина, привыкшая к тяжелой работе, она не могла справиться.
 Она резко постучала в дверь и крикнула:
 – Это горничная. Мне надо поменять полотенца. Впустите меня, пожалуйста. Я потеряла свой ключ. Пожалуйста, отоприте дверь. Пожалуйста!..
 Она закусила нижнюю губу зубами, чтоб унять охватившую ее дрожь. Ей подумалось:
 "Номер пуст. Эскамильо прав. Господь наказывает меня. Я слышу голоса, которые никто не слышит, разговариваю с людьми, которых здесь нет, подслушиваю стены, которые молчат".
 Она задержалась только для того, чтобы перекреститься. Потом повернулась и помчалась по коридору к служебной лестнице. На бегу она пыталась молиться. Губы шевелились, но без слов, и она знала почему: она так давно не держала в руках четки, что не могла вспомнить, куда сунула их в последний раз.
 Четыре этажа вниз, и она влетела в комнатушку позади бара, куда Эмилио и его помощники забегали украдкой выкурить сигарету, допить оставшиеся в бутылках капли и подсчитать полученные за день чаевые.
 Она с таким шумом неслась по лестнице, что сам Эмилио поспешил узнать, в чем дело.
 – А, это ты? – Эмилио был смел и элегантен в новом красном болеро, отделанном серебряными пуговицами и оранжевой тесьмой. – А я решил, опять землетрясение. Что тебе надо?
 Она уселась на пустой ящик из-под пива и схватилась за голову руками.
 – Как поживает Джо? – спросил Эмилио.


* * *

 Американец дожидался в офисе Эскамильо, шагая туда и сюда, словно не находя двери, чтобы скрыться. Он выглядел озабоченным не меньше, чем Эскамильо. Тот с самого начала серьезно сомневался в исходе затеянного. Но мистер Додд был так убежден!.. Послушать его, этот замысел был разумен и осуществим.
 Эскамильо боялся, что замысел не был ни тем, ни другим, но полностью не открывал своих сомнений. Он просто доложил:
 – Все готово. Они отлично спорят, очень правдоподобно.
 – А Консуэла слушает?
 – Разумеется. Подслушивание – давняя ее привычка.
 – Замок переменили?
 – В точности согласно инструкции. Она сумеет проникнуть в комнату, только когда обе леди будут готовы ее принять. То же и с серебряной шкатулкой. Я дал ее Эмилио, как вы распорядились, хотя тут точно ничего не понимаю. Зачем было покупать этот абсолютный дубликат? Недоумеваю. – Лицо Эскамильо, обычно мягкое, как транквилизатор, скривилось в предчувствии беды. – У меня сомнения.
 – Тут мы в одной упряжке.
 – Сеньор?
 – Все мы сомневаемся, – уныло признался Додд. – Понадеемся, что ее сомнения сильнее.
 – Имейте в виду, что она не дура. Мошенница, врунья, воровка, но не дура.
 – Она суеверна и перепугана.
 – Она перепугана, ох! А кто не перепуган? У меня печенка холодна и побелела, как снег.
 – Вам нечего бояться. Ваша роль сыграна.
 – Я вынужден вам напомнить, что это мой отель. Моя репутация поставлена на карту. Я отвечаю за...
 На столе Эскамильо зазвонил телефон. Он кинулся через комнату и поднял трубку. Его маленькая пухлая рука дрожала.
 – Да? Прекрасно, прекрасно.
 Положив трубку, он сообщил:
 – Пока все идет хорошо. Она с Эмилио. Он умница, ему можно доверять.
 – Приходится.
 – Сеньор Келлог скоро здесь будет?
 – Он ждет внизу, в холле.
 – Как быть, если начнется потасовка? Насилие расстраивает меня. – Эскамильо прижал ладони к желудку. – Вы отказали мне в полном доверии, сеньор. Чутье подсказывает мне, есть что-то сомнительное во всем этом, может быть, что-то незаконное.
 Чутье Додда подсказывало ему то же самое. Но он не мог позволить себе прислушаться.


* * *

 – Как поживает Джо? – повторил Эмилио.
 – Джо? – Она подняла голову и бессмысленно уставилась на него. С минуту бессмыслие было искренним. Джо жил давно и далеко и умер. – Какой Джо?
 – Сама знаешь какой.
 – Ах, этот? Я с ним не виделась. Он дрянью оказался. Сбежал с другой женщиной.
 – С американкой?
 – Почему ты так думаешь?
 – Он прислал двести пятьдесят пезо, которые был мне должен. Обратный адрес на конверте – Сан-Франциско.
 – Ах, вот как? Ну, и ладно. Надеюсь, она богата, и он будет счастлив.
 "Там было две богатые леди, – подумала Консуэла. – Они вполне поспели для того, чтобы быть ощипанными, как цыплята. Но все, что Джо получил от них, был подержанный автомобиль и несколько тряпок для своих похорон. Потому что он растерялся, начал жалеть других людей. Мозг у него размягчился, как желудок. Нет, нет, не надо думать об этом, о крови..."
 – Что с тобой стряслось? – спросил Эмилио. – Ты похожа на привидение.
 – Я... У меня болит голова.
 – Может, тебе помогла бы бутылочка пива?
 – Да, спасибо. Большое спасибо.
 – Не надо так уж меня благодарить, – сухо остановил ее Эмилио. – За пиво придется заплатить.
 – Я заплачу. У меня есть деньги.
 Ей подумалось: "У меня есть деньги, которые я не могу тратить, платья, которые не могу носить, флаконы духов... А я должна разгуливать, воняя, словно козел. Джо говорил: "Ты стащила у козла его запах".
 Это показалось ей таким смешным, что она тихонько хихикнула, прикрывая рот руками, чтобы кто-нибудь не услышал и не захотел узнать, над чем она смеется. Это было бы трудно объяснить, тем более, что она сама не была уверена в причине смеха.
 Эмилио вернулся с бутылкой дешевого пива. Отдал бутылку и протянул руку за деньгами. Она нехотя, словно последнее, положила в его ладонь пезо.
 – Мало, – заявил Эмилио.
 – Больше нет.
 – У меня другие сведения. Говорят, твой лотерейный билет выиграл на прошлой неделе.
 – Ничего подобного.
 – Я слышал: ты забрала все деньги и спрятала. Если так...
 – Да не так это.
 – Предположим, так. Тогда тебе повезло, потому что у меня есть для тебя шикарное дельце.
 – Я уже навидалась твоих хороших делец.
 – Это совсем особое.
 С одной из самых высоких полок за дверью Эмилио вытащил какой-то предмет, завернутый в номер "Графико". Он развернул газету и протянул ей шкатулку из кованого серебра:
 – Ведь правда красавица?
 Она приложила пивную бутылку к пылающему лбу.
 – Как видишь, – продолжал Эмилио, – она повреждена, чуть помята. Вот почему я предлагаю ее за абсурдную цену – двести пезо. Попробуй, возьми ее, гляди, сколько весит. Это настоящее серебро, тяжелое, как сердце плакальщицы, а что может быть тяжелее, а, Консуэла?
 – Где ты раздобыл ее? – спросила Консуэла.
 – Ха! Мой секрет.
 – Ты должен сказать мне. Я должна знать.
 – Ладно уж, я ее нашел.
 – Где?
 – Леди оставила ее на одном из табуретов в баре.
 – Какая леди?
 – Если бы я знал эту леди, я вернул бы шкатулку, – сурово ответил Эмилио. – Я честный человек, никогда не хватаю чужого, никогда. Но, – он пожал плечами, – я не знаю ее имени, а она выглядела очень богатой: множество золотых браслетов, с позолоченными веками...


* * *

 В четыреста четвертом номере зазвонил телефон. Обе женщины подскочили, как от выстрела. Потом та, что была одета в красный шелк, прошла через комнату и подняла трубку:
 – Да.
 – Она сейчас поднимется назад, – сообщил Додд. – Оставьте дверь слегка приоткрытой, так, чтобы она могла войти. Миссис Келлог в порядке?
 – Да.
 – А вы?
 – Я нервничаю. Чувствую себя такой нелепой в этом маскарадном наряде, с краской на лице. Не уверена, что справлюсь со всем этим.
 – Это необходимо, Пат.
 – Я же не актриса. Как я обману ее?
 – Сможете, потому что она готова к обману. Мужчины уже исполнили свои роли – Эскамильо, Эмилио. Теперь ваша очередь. Скоро там будет Келлог. Я тоже. Я буду в соседнем номере. Не бойтесь.
 – Ладно, – сказала мисс Бартон. – Ладно.
 Она положила трубку и посмотрела на женщину, присевшую на краешек одной из кроватей:
 – Она скоро войдет. Мы должны быть готовы.
 – О Боже, – прошептала Эми. – Я не уверена. Даже теперь не уверена.
 – Остальные уверены. Мы все. Мы уверены.
 – Как вы можете быть уверены, если я не уверена?
 – Потому что знаем вас и ваш характер. Знаем, что вы не могли бы...
 – Но я же говорю вам, иногда я помню, я помню совершенно ясно. Я подняла серебряную шкатулку. Я собиралась кинуть ее с балкона, как подбивала меня Уильма. Она стала вырывать у меня шкатулку, и тогда я ударила...
 – Вы не можете помнить то, что никогда не происходило, – стойко заверила мисс Бартон.
 – ...И прекрасный шелковый костюм, – продолжал Эмилио. – Цвета крови. Мой любимый цвет. Ваш любимый цвет тоже, Консуэла?
 Она не услышала вопроса. Она таращилась на серебряную шкатулку, как если бы та содержала всех чертей преисподней.
 – До того ты никогда не видел женщину, которая оставила ее?
 – Неверно. Я сказал, что не знаю ее имени. Конечно, я видел ее и раньше. Она и ее приятельница как-то вечером надолго задержались в баре в компании с Джо. Они были беззаботны, веселы, выпили массу текилы.
 – Нет. Не верю тебе. Это невозможно.
 – Спроси Джо, когда повидаешься с ним опять, – посоветовал Эмилио.
 – Я больше с ним не встречусь...
 – А может, случится сюрприз. Как-нибудь вечером откроешь дверь, никого не ожидая, и вот он тут...
 – Нет, это невозможно...
 – Тут он будет такой, как всегда, – Эмилио нервно усмехался, – такой, как всегда. Он скажет: "Вот я, Консуэла, я вернулся к тебе и к твоей теплой постели, и я никогда больше не оставлю тебя. Всегда буду рядом, а ты уж никогда не отделаешься от меня".
 – Заткнись! – завопила она. – Скотина. Враль. – Она держала бутылку с пивом за горлышко, как если бы собиралась запустить в него, чтоб замолчал. Пиво пролилось на деревянный пол и просачивалось сквозь трещины в полу, оставляя за собой шлейф пузырьков. – Он не вернется никогда.
 Усмешка Эмилио исчезла, и белые полосы страха окружили его запекшийся рот.
 – Отлично. Он никогда не вернется. Не спорю с дамой, у которой так много мышц и плохой характер.
 – Шкатулка, женщина – все это фокусы.
 – Что ты мелешь, фокусы? Я не показываю фокусов.
 – Шкатулку дал тебе сеньор Келлог. А такой женщины, как ты говоришь, нет.
 Казалось, Эмилио был искренне озадачен.
 – Сеньора Келлога я не знаю. Что касается женщины, я видел то, что видел. Мои глаза не врут. Она и ее подружка с каштановыми волосами были здесь в пять тридцать или около того. Я обслуживал их сам. Я сказал: "Добрый день, сеньоры, как приятно повидать вас снова. Вы куда-нибудь уезжали?" И сеньора в кровавом костюме ответила: "Да, я совершила длинное, долгое путешествие. И думала, никогда уже не вернусь. Но вот опять я здесь".
 – Мои четки, – проговорила Консуэла. Пивная бутылка выпала из ее рук и, не разбившись, покатилась по деревянному полу. – Я должна найти мои четки. Чулан – быть может, я их оставила в чулане. Надо пойти отыскать. Мои четки... Святая Мария, благодатная...


* * *

 Руперт и Додд ожидали в спальне.
 – С одной стороны дьявол, с другой – заблуждение, – заговорил Руперт. – Я попал в ловушку. Ничего не оставалось, как пережидать, спрятав Эми, пока она не будет в состоянии ясно рассуждать, видеть разницу между тем, что действительно было, и тем, что придумала Консуэла. Мне пришлось прятать ее не только от полиции, но и от ее семьи, да и вообще от всякого, кому ей захотелось бы "признаться". Я не мог пойти на риск, на то, что кто-то поверит в ее признание. Иногда я сам почти верил, – так искренне и так правдоподобно это звучало. Но я знал мою жену и знал, что она не способна к насилию против кого угодно. С вранья Консуэлы все и заварилось. А тут еще Эми, ее сознание собственной никудышности. Она всю жизнь страдала от не имеющей названия вины. Консуэла подбросила этой вине имя – убийство. И Эми имя приняла; ведь порой легче выбрать что-то одно определенное, пусть даже отвратительное, чем жить дальше с грузом невнятных и непреодолимых страхов. Была и другая причина. Эми все больше ловила себя на враждебности к Уильме и возмущалась ее властным превосходством. Мало-помалу это перевоплотилось в чувство вины. Кроме того, не забудьте, что Эми напилась и, следовательно, не могла помнить факты, которые противоречат фальшивой версии Консуэлы.
 – Вы утверждаете, что версия фальшива, – перебил Додд. – А вы уверены в этом?
 – Если б я не был уверен, разве я признался бы вам и сдался на вашу милость? Разве я притащил бы сюда вас и Эми, втянул бы во все это мисс Бартон, ломая множество законов? Поверьте мне, мистер Додд. Я уверен. Это Эми не уверена. Вот отчего мы все здесь сегодня. Мы не можем позволить ей провести остаток жизни в уверенности, что она убила свою лучшую подругу. Она не убивала, я знаю это, знал с самого начала.
 – Почему же вы сразу решительно и быстро не устранили Консуэлу?
 – Не мог. Когда я добрался до госпиталя, где лежала Эми, вред был уже нанесен. Эми считала себя виновной, а Консуэла упорствовала в своих показаниях. Если б можно было просто поладить с одной Консуэлой, не возникло бы никаких проблем. Но ведь имелась еще сама Эми. А у меня не было никаких доказательств, разве что я знаю характер моей жены. Помните к тому же, мы находились в чужой стране. Я совершенно не знал полицейской процедуры, того, что власти могут причинить Эми, если поверят ее признанию.
 Когда Руперт замолчал, чтобы передохнуть, Додд расслышал разговор двух женщин в соседней комнате. Голос Эми звучал мягко, нервно, голос мисс Бартон – отрывисто и уверенно, словно, надев платье Уильмы, она переняла что-то из ее кривляний. Декорации были поставлены, но главный персонаж еще не появлялся.
 "Серебряная шкатулка довершит замысел, – подумал Руперт. – Она вернется, чтобы проверить рассказ Эмилио о двух американках".
 – У меня не было выбора, – продолжал Руперт, – как только сдаться на требования Консуэлы и протянуть время. Я обсудил это с Эми, и она согласилась скрыться из виду на какое-то время. Мы вышли из самолета в Лос-Анджелесе, и я поместил ее в санаторий для выздоравливающих под другим именем и даже не оставил ей одежды, по которой ее могли опознать.
 – Вот почему вы дали багажу уехать в Сан-Франциско?
 – Багажу и Консуэле, – мрачно заметил Руперт. – Она сидела через проход от нас. Я сумел добыть официальные документы, притворившись, будто нанял ее для ухода за женой.
 – Миссис Келлог не возражала, чтобы побыть в санатории?
 – Напротив, была очень послушна. Верила мне и понимала, что я стараюсь помочь. Я был убежден, что бы она ни рассказывала в санатории, никто ей не поверит. Как выяснилось, она хранила свои секреты и выполняла мои приказы: дала мне доверенность перед нашим отъездом из Мехико-Сити, написала под мою диктовку письма, чтобы предупредить подозрения со стороны ее брата Джилла. Я наладил с ее поверенным посылку писем: одно следовало отправить с почтовой маркой Нью-Йорка. Но Джилла мы не посвящали. Я не догадывался, как сильны его подозрения или до какой степени велика его неприязнь ко мне.
 Когда я это понял благодаря Хелене, я растерялся и стал делать ошибки. Серьезные ошибки. Например, оставил в кухне поводок Мака и дал Герде Ландквист возможность поймать меня на ложном телефонном разговоре. Казалось, с каждой новой ошибкой следующую было легче совершить. Я так беспокоился о жене, что потерял ясность. Уверял себя – со временем Эми придет в себя. Это было чересчур оптимистично: одно время тут не поможет, требовалось что-то посильней. Но я не мог даже поехать в Лос-Анджелес повидаться, уговорить ее. Сидел, как в ловушке, в Сан-Франциско с вами и Джиллом Брандоном у меня на хвосте. Как ни парадоксально, сама Консуэла толкнула меня на решительный шаг.
 Они встретились, как договорились, в последнем ряду лож кинематографа на Маркет-стрит. Руперт пришел первым и ждал ее. Она так неумеренно надушилась, что раньше, чем увидеть или услышать ее, он почуял запах, пока она поднималась по ступеням, покрытым ковром.
 Здесь не было места для обмена вежливостями, даже если б она имела понятие о вежливости или ценила ее. Она заявила прямиком:
 – Мне нужны еще деньги.
 – У меня их нет.
 – Достаньте.
 – Сколько?
 – О, порядочно. Ведь нас теперь двое.
 – Двое?
 – Джо и я. Мы вчера поженились. Я всегда мечтала о замужестве.
 – Бога ради, – взмолился Руперт, – зачем вмешивать сюда О'Доннела?
 – Я никого не вмешивала. Просто написала ему, потому что чувствовала себя одинокой. Вам не понять, каково это быть без друзей, видеть только людей, которые желают твоей смерти. Вот я и послала Джо письмо о том, как мне повезло, о моих хорошеньких платьях и драгоценностях, о том, что мои новые волосы светлее даже его волос. По-моему, это вызвало его зависть. Во всяком случае, он занял денег и приехал автобусом. Увидев его опять, я подумала, что, раз уж он здесь, почему бы нам не пожениться и не получить благословения церкви. Таким образом, нас теперь стало двое.
 – Которых я должен содержать?
 – Не вы, а ваша жена. Вы ничего постыдного не сделали. Чего ради вам платить? Платить должна миссис Келлог.
 – Это шантаж.
 – Меня слова не заботят – только деньги.
 – Надо думать, вы все рассказали О'Доннелу?
 – Мы теперь муж и жена, – добродетельно заявила Консуэла. – Жена должна полностью доверять мужу.
 – Проклятая идиотка!
 Сидя рядом, Руперт почувствовал, как она напряглась:
 – Не такая уж идиотка, как вам кажется.
 – Вы представляете себе, как наказывается шантаж?
 – Я представляю себе, что вы не можете пойти в полицию и пожаловаться на меня. Потому что, если пойдете, им придется допрашивать миссис Келлог, а она признает себя виновной.
 – Вот где у вас ошибка, – поспешил Руперт. – Моя жена больше не верит в ваши россказни о гибели миссис Виат. Она вспомнила правду.
 – Ну и скверный же из вас получился лгун. Я всегда отличу плохого лгуна от хорошего. Сама-то я лгу великолепно.
 – Да уж, это мне хорошо известно.
 – Только я не лгу, когда дело идет о важных вещах, таких, как смерть миссис Виат.
 – Неужели?
 – Сколько раз мне придется повторять вам? Я спала в чулане для щеток и проснулась от криков в четыреста четвертом. Я побежала туда. Две женщины сражались из-за серебряной шкатулки Они и раньше ссорились из-за нее, когда я заходила в номер. В ту минуту, как я вошла, миссис Келлог завладела шкатулкой и ударила миссис Виат по голове. Дверь на балкон была раскрыта настежь. Удар был так силен, что миссис Виат попятилась и вывалилась через перила балкона. Я быстро соображаю и подумала сразу же о том, как ужасно будет, если полиция обвинит миссис Келлог в убийстве. Я подняла шкатулку и вышвырнула ее за перила. Миссис Келлог потеряла сознание от шока.
 Я влила ей в рот немного виски из стоявшей на бюро бутылки, и она понемногу очнулась. Я успокоила ее, шепнув: "Не бойтесь, я ваш друг, я помогу".
 Друг. Помощь. Руперт молча таращился на огромный экран, где мужчина подкрадывался к женщине, намереваясь убить ее. Он испытал краткое ребячливое желание превратиться в этого мужчину и настигнуть женщину, которая сделалась Консуэлой. О, если бы Консуэла умерла – естественной смертью от несчастного случая или по замыслу...
 "Нет, – подумал он. – Это ничего бы не изменило. Моя задача спасти Эми, а не наказать Консуэлу. Если Консуэла умрет, мне не убедить Эми, что она страдает от заблуждения. Я обязан оберегать эту ведьму, потому что без нее мне не уничтожить заблуждения".
 – Море и туман вредят моему здоровью, – заявила Консуэла. – Хочу назад, домой, где тепло и сухо. Но для этого нужны деньги.
 – Сколько?
 – Пятнадцать тысяч долларов.
 – Вы помешались!
 – О, я знаю, это выглядит огромной суммой. Зато стоит вам расплатиться, как вы отделаетесь от меня. Разве не стоит заплатить столько, чтобы от меня отделаться?
 Она понизила голос:
 – Джо совсем не глуп. Он справлялся и узнал, что у вас есть бумажка, которая позволяет вам снимать деньги со счета вашей жены.
 – Чек на такую сумму непременно вызовет подозрения.
 – Вы уже вызвали достаточно подозрений. Еще немного не может повредить. Ну как, добудете деньги?
 – Боюсь, придется.
 – Отлично. Завтра в полдень я приду в ресторан, где вы завтракаете, ресторан Ласситера. Как бы совершенно случайно сяду рядом с вами, вы передадите деньги, и кончится вся история.
 – Зачем же встречаться в таком публичном месте, как ресторан?
 – Именно потому, что это публичное место. В таком людном месте вы не измените своих намерений и не попытаетесь сделать что-нибудь глупое. Я вас не боюсь, но и доверять вам не собираюсь. Вы слишком отчаянно любите вашу маленькую жену. Как случается такая любовь?
 – Этого, – отозвался он мрачно, – вам не понять никогда.
 Они упустили встречу у Ласситера из-за внезапного появления Хелены. Руперт пошел домой, и позже, в тот же день...
 ...Руперт рассказывал Додду:
 – Около половины четвертого они подъехали к дому в подержанной машине, купленной О'Доннелом на деньги, уже полученные Консуэлой от меня. Они обогнули дом и поднялись по задней лестнице. Я впустил их в кухню. Они явно были в ссоре. Консуэла выглядела взбешенной, а О'Доннел – нервным и испуганным. Я думаю, он начал понимать, что схватил тигра за хвост, и единственное, что он может сделать, это отпустить тигра и умчаться, словно за ним погнался ад, умчаться в надежде на лучшее. О'Доннел зря объявил о намерении бежать. Это позволило тигру изготовиться к прыжку.
 Как только я передал Консуэле деньги, О'Доннел заявил, что выходит из игры и не намерен ехать назад с ней в Мехико-Сити или куда-нибудь еще. У меня создалось впечатление, что они часто затевали бешеные ссоры, и эта ничем от других не отличалась. Я ушел в кабинет. Мне были слышны ее вопли о свадебных клятвах и благовестях церкви. Тогда он сказал ей что-то по-испански, и внезапно воцарилась тишина. Когда я вернулся в кухню, О'Доннел мертвый лежал у холодильника, а Консуэла стояла с ножом в руке. Она выглядела удивленной.
 Все произошло так быстро, так невероятно, будто во сне... Я был ошеломлен и не мог ни думать, ни строить планы. Мог действовать лишь автоматически, инстинктивно. Пробовал убрать грязь с помощью купальных полотенец, но ее было слишком много. Консуэла продолжала плакать и причитать, отчасти жалея о том, что наделала, но, думаю, больше от страха оттого, что теперь будет с ней. Тут я понял, что играю слишком пассивную роль. Если я хочу помочь Эми, я должен сделать что-то толковое. Нельзя сидеть сложа руки и ждать, чтобы время привело ее в чувство. Так и получилось, что Консуэла сама заставила меня действовать.
 Кабинетные критики и люди, никогда не бывавшие в моей шкуре, могут упрекать меня за то, что я немедленно не вызвал полицию. Но вы знаете, Додд, что я не мог позволить себе это; если бы позвал, моя жена попала бы прямиком в тюрьму. Консуэла тут же изложила бы властям свою версию гибели Уильмы, а Эми, десять шансов против одного, все это подтвердила бы. Итак, чтобы защитить жену, я должен был защищать Консуэлу. По крайней мере, какое-то время защищать.
 Мы стартовали, пользуясь машиной О'Доннела по понятным причинам. Когда я остановился, чтобы взять Мака от ветеринара, у меня возникло дикое желание выкинуть из машины Консуэлу, забрать из санатория Эми и исчезнуть вместе с нею и Маком. Но я знал – это не получится, так или иначе я должен устроить встречу Эми с Консуэлой. Я рассчитал, что Эми стала несколько более уверена в себе, а Консуэла сильно присмирела. Я надеялся, что из такой встречи может возникнуть истина. Вот почему я позвонил вам из Биг-Сюра и попросил помочь устроить встречу. Я понимаю, что поставил вас в очень трудное положение. Но, поверьте, с благородной целью. Все будущее моей жены поставлено на кон.
 "Мое тоже", – подумал Додд и стал составлять в уме список разных пунктов закона, которые он нарушал в интересах будущего Эми. Остановился на семи, перспектива была удручающей.
 В соседней комнате зазвонил телефон, и Додд пошел ответить. Две женщины молча наблюдали, как он поднял трубку.
 – Да?
 – Я послал Педро отнести наверх серебряную шкатулку, – сообщил Эскамильо. – Вы получили ее?
 – Да.
 – Сейчас Эмилио у меня в конторе. Он говорит, что она поднимается по лестнице.
 – Спасибо.
 Додд положил трубку и повернулся к Эми. Та присела на край кровати, бледная и смущенная, словно нечаянно забрела сюда.
 – Вы готовы, миссис Келлог?
 – Кажется, готова.
 – Как вы себя чувствуете?
 – Я в порядке. Мне кажется, я в порядке. – Ее руки вяло теребили вышитую на постельном покрывале розу. – Хотелось бы, чтобы Руперт был здесь.
 – Он в соседней комнате.
 – Мне хочется, чтоб он был здесь.
 По лицу и по всей фигуре Додда было видно, что он еле сдерживает раздражение:
 – Миссис Келлог, неужели я должен вам напоминать, что немало людей прошло ради вас через всяческие неприятности, особенно ваш муж.
 – Я знаю! Знаю!
 – Вы должны нам помочь.
 – Я буду.
 – Конечно, будет, – бодрым голосом подтвердила мисс Бартон, но ее браслеты нервно звякнули и над глазом дернулось позолоченное веко.
 Додд вышел, и Эми, сидя на постели, начала повторять его слова:
 – Немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности, особенно Руперт. Я должна помочь. Потому что немало людей прошло ради меня через всяческие неприятности. Я должна помочь. Должна...
 Как только Консуэла отворила дверь чулана для щеток, она вновь услышала голоса. Услышала неясно, пока не приложила ухо к подслушивающей стене. Тогда она отчетливо услышала собственное имя, Консуэла. И опять – Консуэла. Словно они зазывали ее, вызывали требовательно.
 "Нет, – подумалось ей, – нет, это невозможно. Эскамильо сказал, что номер пуст, и я сама пошла проверить, и постучала в дверь, и никто не откликнулся. Кроме меня, голосов никто не слышит. Может быть, у меня лихорадка. Очень похоже. Конечно. При лихорадке память иногда выкидывает фокусы; больной воображает, больной видит и слышит вещи, которых на самом деле нет".
 Она потрогала свой лоб. Он был прохладен и влажен, как только что очищенный персик. Не было ни следа лихорадки. И все же она должна быть, настаивала Консуэла. Пока что лихорадка внутри, еще не вышла на поверхность. Мне надо пойти домой и принять меры против сглазу, против зла, которое кто-то на меня наслал.
 Но, шагнув в коридор, она увидела, что дверь в четыреста четвертый номер приоткрыта. Она знала, что ветер не мог ее раскрыть – полчаса назад дверь была так надежно замкнута, что ее ключ не мог проникнуть в замок.
 Прижавшись к стене, Консуэла подкралась к приоткрытой двери и заглянула в номер. Она увидела двух женщин. Одна из них, малютка с каштановыми волосами, присела на край кровати. Она была жива. Другая, стоявшая перед открытой балконной дверью, умерла почти месяц назад. Консуэла видела ее смерть из этой самой двери и слышала ее последний крик. Теперь эта женщина встала из гроба, причесанная и разодетая, словно собираясь на вечеринку. На ней был тот же костюм из красного шелка, то же меховое манто, не тронутые ни молью, ни плесенью, ни тлением. Месяц смерти не изменил ее ничуть; даже выражение лица, при виде Консуэлы, было по-прежнему нетерпеливым и раздосадованным.
 – Ах, это вы, – накинулась она. – Опять! Не успею вздохнуть, как кто-нибудь вползет сюда – будто бы переменить полотенца или перевернуть матрасы. Чувство такое, что за тобой шпионят.
 – Они просто стараются хорошо обслужить нас, – заступилась ее спутница.
 – Хорошо обслужить? Полотенца воняют.
 – Я не заметила.
 – Ты слишком много куришь. Твое обоняние хуже моего. Полотенца воняют.
 – Мне кажется, не стоит так говорить в присутствии горничной.
 – По лицу видно, ей не понять ни слова из того, что я говорю.
 – Бюро путешествий заверяет, что весь штат служащих в отеле знает английский язык.
 – Отлично! Почему бы тебе не попробовать с нею поговорить?
 – Я попробую, – ответила Эми. – Как вас зовут, девушка? Вы говорите по-английски? Назовите ваше имя.
 Консуэла стояла, как каменная, ее правая рука сжимала золотой крестик, который висел на ее шее. Глазами она пожирала кованую шкатулку из серебра, стоявшую на кофейном столике.
 "Все это уже было, – думала она. – И все будет случаться впредь. Это не значит, что американская леди умерла и вернулась из могилы. Это значит, что мы все мертвы, все три мертвы и встретились в аду. Вот он каков – ад: все, что было, повторяется, повторяется навеки и навсегда, и никому не под силу это изменить. Все, все случилось раньше и будет повторяться. Сейчас они начнут ссориться из-за серебряной шкатулки. Они подерутся из-за нее. А я буду стоять и смотреть, как она умирает, и вслушиваться в ее последний стон..."
 – Нет! Нет, пожалуйста, не надо! – Она грохнулась на колени, прижимая к сухим губам золотой крестик, бормоча испанские молитвы ее детства. – Святая Мария, матерь божья, помолись за нас грешных, сейчас и в час нашей смерти.
 Она отчаянно молилась, смутно сознавая, что в номер вбежали люди, что на нее кричат, задавая вопросы, ругая ее.
 – Лгунья!
 – Ты скажешь нам правду!
 – Что случилось с миссис Виат?
 – Ты сама убила ее. Ведь убила?
 – Ты вошла сюда и увидела, что миссис Келлог в обмороке, а миссис Виат слишком пьяна, чтобы защищаться. И ты увидела в том твой великий шанс.
 Она уже в пятый раз начала сначала: "Святая Мария, полная благодати. Благослови нас, женщин..." Но слова звучали автоматично и не связывались с ее мыслями: "Я в аду. В том его месте, где вы говорите правду, но вам не верит никто, потому что вы лгали в прошлой жизни. Значит, я должна соврать, чтобы мне поверили".
 – Консуэла, слышишь ли ты меня? Ты должна сказать нам правду. Она подняла голову. У нее был ошеломленный вид, словно кто-то нанес ей гибельный удар. Но голос ее прозвучал внятно:
 – Я слышу вас.
 – Что произошло, когда ты вошла в комнату?
 – Она стояла на балконе, держа в руках серебряную шкатулку Она перегнулась через перила и исчезла. Я слышала ее крик.
 – А миссис Келлог имела к этому отношение?
 – Никакого. – Она поцеловала крестик. – Никакого.




 Глава 20


 – Эми, дорогая моя.
 Было около полуночи, и все разошлись, оставив Руперта наедине с женой.
 – Ты не должна больше плакать. Все позади, кончено. Завтра мы отправимся домой, и оба постараемся забыть этот месяц.
 Она пошевелилась в его объятиях, словно капризное дитя, не уложенное вовремя в постель:
 – Я никогда не забуду.
 – Быть может, не совсем. Но это будет становиться все туманнее, все терпимее для тебя.
 – Ты так добр ко мне.
 – Глупости.
 – Как бы я хотела отплатить тебе.
 – Ты уже отплатила, – нежно заметил он. – Расплатилась, вспомнив правду. Вернув свое доверие и веру в себя.
 – Твою веру в меня ничто не потрясло?
 – Ничто и никогда.
 – Оттого, что ты меня любишь.
 – Отчасти. Но еще и потому, что я тебя знаю. Знаю больше, чем ты сама себя знаешь.
 – Ты уверен? – Она опять пошевелилась и вздохнула. – Ты столько вытерпел ради меня. Ведь правда, Руперт?
 – Да не так уж много.
 – Что если я не заслуживаю этого?
 – Ну, вот опять. Перестань об этом. Ты делаешь мне больно.
 – Почему?
 – Потому что я люблю тебя.
 – Я тоже люблю тебя, Руперт. – Она прилегла к сердцу мужа, прислушалась к его знакомому стуку и к звукам незнакомого города. Многие испытали и вынесли столько ради меня, особенно Руперт. Я обязана соответствовать...


* * *

 Они ждали в аэропорту прибытия самолета. Джилл выглядел взволнованным и чуть оробевшим, а Хелен улыбалась широко и весело улыбкой столь же естественной, что и пластмассовая гвоздика, которую она прицепила к лацкану жакета.
 – Дорогие! – вскрикнула Хелен и обняла их сразу вместе. – Как славно видеть вас вдвоем. Летели прилично? Вы оба великолепно выглядите. У меня накопился миллион вопросов, но я обещаю вести себя хорошо и не задать ни одного, пока мы не сядем в машину. Джилл, дорогой, почему бы тебе не пойти и не получить их багаж?
 – Я с тобою, Джилли, – сказала Эми. – Нам так о многом надо поговорить.
 – Да. Да, конечно. – Джилл взял ее за руку и повел сквозь толпу к багажному отделению. – Ты хорошо выглядишь.
 – О, я прекрасно себя чувствую.
 – Наверно, я должен тысячу раз извиниться перед Рупертом.
 – В этом нет необходимости. Он понимает. Руперт очень понятлив. В некоторых случаях.
 Джилл взглянул на нее, немного озадаченный ее тоном:
 – В некоторых случаях?
 – Ну, я хочу сказать, он не все решительно понимает. Так, как понимаешь ты.
 – Но я не понимаю. Никогда не претендовал...
 – Я хочу сказать, понимаешь обо мне. Он не понимает меня так, как ты. Видишь ли, он любит меня и от этого бывает иногда слеп.
 С тобой все иначе. Я никогда не умела что бы то ни было скрыть от тебя. Так или иначе, ты всегда умел дознаться.
 – Ну, не всегда.
 – Джилли, Руперт чудесный человек. Когда я думаю обо всем, что он вынес ради меня, обо всем, что он перестрадал...
 Она заколебалась. Ее рука, легкая, как птичка, лежала в его руке.
 – Ты никогда не должен говорить с ним об этом, Джилли. Это сделает его несчастным.
 Он почувствовал, как разрослась и потяжелела птичка на его руке.
 – Не понимаю, о чем ты говоришь, Эми.
 – Пусть это будет одним из наших секретов. Наш самый большой секрет. Ты никогда никому не должен раскрывать его, особенно Руперту.
 – Что именно не раскрывать?
 – Что я убила Уильму.