---------------------------------------------


 Леонид Влодавец
 Большой шухер



 Часть первая. ЧЕРДАЧНЫЙ ВАРИАНТ



 Пришитый

 Симпатичным летним утречком владелец видавшей виды «шестерки» собирался на дачу. Спустился с шестого этажа на лифте, вышел во двор и направился к гаражам, стоявшим двумя неровными шеренгами вдоль забора из железных пик и кирпичных столбов. Забор отделял двор от позабытого-позаброшенного провинциального Парка культуры и отдыха.
 Первый взгляд, само собой, автовладелец бросил на замок своего ядовито-зеленого бокса. Замок висел на месте: большой, амбарный, безо всяких там электронных хитростей. Хозяин «Жигулей» был человек пожилой, старых взглядов и привычек. Ему не верилось, что штуковина, открывающаяся легким нажатием нескольких кнопочек с цифрами на пульте, похожем на калькулятор, надежнее, чем это творение слесарного искусства.
 Полязгав ключами, консерватор открыл гараж и убедился, что «шестерка» стоит где ей положено. Произведя необходимый осмотр, прогрев движок, автолюбитель выкатил свою пожилую подругу из бокса и вылез закрыть за собой ворота. Закрыл одну створку, закрыл вторую и охнул от неожиданности…
 Между его ядовито-зеленым гаражом и соседним, красно-коричневым, был небольшой промежуток, заросший крапивой. Там же пророс упрямый побег тополя, выбросивший весной целый пук веток. Об этом автовладелец знал, но поскольку тонкое деревце ему пока не мешало, не обращал на него внимания. Наверно, именно поэтому, открывая дверь гаража, он не заметил, что оттуда, из тополевого кустика, проглядывают две босые зеленовато-желтые мертвецкие ступни.
 — Ох ты, мать честная… — сдавленно вырвалось у человека, который особо не боялся трупов, но по богатому жизненному опыту понял, что теперь его мирная и спокойная жизнь надолго будет нарушена. То, что сегодня ему скорее всего не удастся съездить на дачу, потому что придется давать кучу показаний разным правоохранителям, быть свидетелем или понятым, было лишь первыми неприятностями, потом начнутся вызовы в прокуратуру, беседы со следователями, которые, возможно, его, ни в чем не повинного обывателя, заподозрят в причастности. А что, если какие-то случайные обстоятельства подкрепят эти подозрения? Тогда арест, СИЗО, тюрьма… А может, и хуже. Вдруг убийца, спрятавший труп, — где-нибудь рядом, к примеру, за забором в Парке культуры и отдыха? И вдруг он решит, будто владелец «шестерки» не только пятки трупа увидел, а как спрятал злодей тело своей жертвы?! И станет для него автомобилист опаснейшим свидетелем. А таких свидетелей обычно убирают…
 В общем, неприятно стало ему, тоскливо. Правда, минут через пять автовладельца клюнула счастливая мысль: может, сделать вид, будто он и вовсе не заметил покойника? Не заметил ведь, когда к гаражу подходил! Не заметил. Тем более мог не заметить, когда выезжал из гаража. Никого вокруг нет, все соседи еще спят: в субботу на работу не надо. Не видел — и не видел, кто чего скажет? И дачник поскорее сел за руль своей заслуженной «шестерки», торопясь убедить самого себя, что ничего не видел, ничего не слышал, никому ничего не скажет…
 Он катил по пустым и прохладным от прошедшего ночью дождя улицам, постепенно успокаиваясь и уговаривая себя, что никакого преступления не совершал. Просто промолчал и не стал поднимать шума. Кому охота неприятности наживать, тот может их наживать, а он не дурак.
 Когда дачник уже выехал за городскую черту, примерно спустя полчаса после того, как он увидел труп, во двор вышла старушка с собачкой. Обыкновенной такой собачкой, беспородной, коротконогой и веселой по молодости лет. Вырвавшись из тесной квартирки на свежий воздух, собачонка весело затявкала, задрала хвостик и взялась носиться по двору. А старушка, доковыляв до освещенной утренним солнцем скамеечки, стоявшей у клумбы посреди дворового скверика, примостилась на мокром и изрезанном ножами сиденье, подстелив пластиковый пакет. Поглядела на синее небо, еще не закопченное дневной гарью, подставила морщинки и бородавки добрым, еще не палящим, солнечным лучикам. Порадовалась душой чахлой зеленой травке, каким-то самосевным цветочкам, проросшим на клумбе, тополиным листьям, с которых ночной дождь смыл пыль… Погрустила про себя, понимая, что недолго осталось тешиться этими последними в жизни радостями, уповая на милость Божью, загадала, что увидит ли летнее солнце в будущем году. Или хоть снег нынешней зимы…
 Собачка между тем, пользуясь свободой, забежала за гаражи, подняла ножку около деревца, росшего в углу у забора, полаяла еще немного, оповещая мир о своем существовании. Но тут порыв ветерка подул с другой стороны, и в чуткие собачьи ноздри проник незнакомый запах.
 Запаха этого годовалая собачонка еще не чуяла ни разу, но инстинктивно ощутила страх. Генная память, накопленная сотнями поколений разношерстных предков, хранила в себе банк самых разных запахов: «вкусные», «приятные», «неприятные», «опасные» и так далее. Тот, который долетел до ноздрей животины с порывом ветерка, относился к категории «страшных».
 Задорное настроение собачонки словно рукой сняло. Поджав хвост, она выскочила из-за гаражей и, скуля, затрусила к скамеечке, где сидела хозяйка. То есть то самое существо, которое кормит и от всего на свете может защитить. В том числе и от страшного-престрашного запаха.
 — Чапик! Чапик! — забеспокоилась старушка. — Что случилось, маленький? Кто тебя обидел?
 Умел бы Чапик говорить, сказал бы, конечно, что почуял страшный-престрашный запах. Но говорить он не умел: собакам в отличие от людей такое умение не положено. Однако вопрос он понял и попытался объяснить причину своей тревоги доступным для себя способом: уцепился за хозяйкин подол и, поскуливая, потянул за собой.
 — Домой надо? Домой захотел?
 Но Чапик потянул хозяйку к гаражам.
 — Что там такое? — хозяйка с трудом встала с лавочки и, опираясь на клюку, двинулась за Чапиком.
 Чапик то выбегал вперед, сердито рыча и гавкая, то возвращался, если чуял, что хозяйка отстала.
 — Ну, куда ты бежишь? — проворчала старушка. — Зачем ты меня сюда привел, а? Знаешь ведь, что я не переношу бензина. Пошли назад, Чапик!
 Но не тут-то было! Чапик бежал именно туда, откуда исходил страшный запах. Вот недогадливая хозяйка! Беспокоится из-за какого-то бензина, когда тут таким страшным пахнет!
 И старушка, кряхтя и охая, засеменила побыстрее, насколько ей позволяли синюшные варикозные ноги. Больше всего она боялась, что там, за гаражами, окажутся приблудные бездомные собаки, которые разорвут ее маленького глупого Чапика или не дай Бог заразят бешенством.
 Поэтому, когда обнаружилось, что между двумя рядами гаражей нет никаких собак, у старушки вырвался вздох облегчения. Однако Чапик, подбежав к промежутку между гаражами, остервенело залаял и, подскочив к тополиному побегу, вцепился зубами в торчащую из-за листьев ступню. Но тут нечто из звериной генной памяти подсказало, что этого делать нельзя, что это вредно и опасно. И Чапик, разом оборвав лай, шарахнулся назад, поджал хвостик и жалобно заскулил.
 — Что ты, маленький? — Хозяйка еще ничего не видела, а потому не поняла перемены в поведении собачки. — Кошка поцарапала, да? Сейчас мы ее прогоним, будет знать…
 И старушка, сделав несколько неверных шагов, подошла к топольку и, вытянув свою клюку, отогнула побег в сторону.
 — Ax! — вырвалось у нее, и в тот же миг усталое и больное сердце бешено заколотилось, в голову хлынула кровь, красная муть поплыла перед глазами, мир завертелся, земля ушла из-под ног…
 Чапик сперва ничего не понял. Никогда еще он не видел, чтобы хозяйка так быстро и резко меняла вертикальное положение на горизонтальное. Обычно, укладываясь спать, старушка сперва присаживалась, а уж потом, покряхтывая, ложилась на бок, не без усилий втягивая ноги на диван. А тут — р-раз! — и грохнулась на спину. Никогда за весь свой единственный год жизни Чапик такого не видел. И уж тем более ему ни разу не помнилось, чтобы хозяйка ложилась спать на улице.
 Если бы Чапик умел говорить! Он бы, наверно, тут же закричал: «Бабуля! Ты что, с ума сошла, на улице падать?! Опомнись!» Но ничего, кроме визгливого лая, он издать не сумел. Потянул зубами за подол — никакого эффекта. Хозяйка лежала неподвижно, и хотя пахло от нее почти так, как всегда, лицо стало незнакомым. А глаза были открыты и не двигались. Нет, это она не спать легла. Ведь когда спят, то глаза закрывают, и люди, и собаки, и кошки — все те живые существа, с которыми доводилось иметь дело Чапику. И непонятно, от чего ему стало страшно-престрашно, тоскливо-претоскливо. Чапик сел на задние лапы, задрал мордочку в небо и впервые за всю свою недолгую жизнь испустил тонкий, протяжный вой…
 За пару минут до этого дворничиха, толстая, краснорожая и бездетная разведенка, накануне крепко гульнувшая, вышла во двор с метлой и совком. Она увидела из окошка, как старушка с Чапиком отправилась на прогулку, а как ушла за гаражи — проглядела. И очень расстроилась, потому что ей ужас как хотелось узнать, что там вчера происходило в «Санта-Барбаре», которую она не посмотрела из-за пьянки.
 — Куда же она подевалась-то?! — недоуменно произнесла дворничиха. — Артемьевна!
 И услышала тоскливый собачий вой.
 — Мать честная! Чегой-то средь бела дня? — насторожилась дворничиха и потопала за гаражи.
 Она сразу же увидела Артемьевну, лежащую на земле рядом с гаражом владельца «шестерки». Чапик, оборвав вой, бросился к ней, рыча и гавкая, — он не любил теток с метлами.
 — Артемьевна, ты чего? — дворничиха подбежала к старушке, ухватила за руку, почуяла холод, охнула и побежала вызывать «Скорую»…
 Своего телефона у дворничихи не имелось. В квартирах на нижнем этаже, она это точно знала, все были на дачах. Пришлось подниматься на второй. Позвонила в первую попавшуюся дверь.
 — Кто? — настороженно спросил из квартиры женский голос.
 — Это я, Рая, дворник.
 — Не знаю никакой Раи! — рявкнул уже мужской бас. — Шесть утра, е-мое! Какие там дворники!
 — Во, блин, зараза! — разозлилась Рая. — Да мне позвонить надо, женщине плохо!
 — С автомата звони! У нас тут не переговорный пункт.
 — А пошел ты на хрен! — раздосадованная дворничиха позвонила в другую квартиру. — Коз-зел!
 — Вам кого? — проскрипел старческий голосок.
 — Это ваш дворник, Рая меня зовут! Мне позвонить надо срочно, человек помирает!
 — Что? Не слышу! — переспросили из-за двери.
 — Говорю, Артемьевне плохо, упала! «Скорую» надо вызвать… — во всю луженую глотку проорала Рая.
 — Не слышу… Повторите, что вы сказали.
 На третьем этаже щелкнул замок, зашаркали шлепанцы, и вниз спустился качковатый паренек лет двадцати пяти, с крепкой шеей и бритыми висками, в зеленых спортивных штанах и красной майке с надписью: «STENFORD UNIVERSITY».
 — О чем базар, теть Рай? — спросил он вальяжно. — Может, кому морду почистить надо?
 — Да мне позвонить надо, бабку Артемьевну не иначе удар хватил!
 — Какие проблемы! Ща звякнем, пошли.
 — Вот спасибо, Гриша! А то ишь, жлобы: «Из автомата звони!» Хоть один человек нашелся!
 Рая поднялась на третий этаж, зашла в квартиру, косясь на сложенные в штабель коробки с импортным добром.
 — На, звони, теть Рай! — Гриша набрал 03 и подал трубку дворничихе. В трубке пошуршало, потрещало, похрюкало и отозвалось:
 — «Скорая»!
 — Тут женщине плохо! — заорала Рая. — Машину надо, врача!
 — Ясно, что не слесаря, — хмыкнула трубка. — Адрес ваш какой? Да поживее,
 поживее говорите!
 — Матросова, восемь.
 — Квартира какая?
 — Да она во дворе лежит!
 — Фамилия больной?
 — Не знаю, только знаю, что Антонина Артемьевна.
 — Возраст?
 — Восемьдесят ей, может, больше. Не знаю точно.
 — Что с ней?
 — Упала и лежит, глаза открыты, не дышит, а собака воет…
 — В течение часа ждите.
 «Скорая» подкатила на удивление быстро, максимум минут через двадцать. Из нее вылезли сонная молодая врачиха и злые позевывающие санитары. Эта бригада собиралась уже сменяться после ночи, а тут на тебе — вызов.
 — Где больная? — проворчала врачиха так, будто заранее знала, что вызов ложный и никакой больной в природе не существует.
 — Там, там! — заторопилась дворничиха. — У гаражей лежит. Когда шли через проход между гаражами, врачиха принюхалась:
 — По-моему, трупный запах… Правда, Славик?
 — Ага, — с шумом втянул воздух санитар, — есть такое дело. Давно ваша бабка скопытилась… Поди-ка, сутки пролежала.
 — Чего ты мелешь? — прорычала дворничиха. — Она всего час назад, как гулять с собакой вышла.
 Чапик снова затявкал, когда увидел, что незнакомые, неприятно пахнущие люди подходят к его неподвижной хозяйке; один из санитаров сделал вид, что хочет пнуть его ногой. Чапик знал, что это больно, шарахнулся в сторону, задев гибкий побег тополя…
 — Ox! — вырвалось почти одновременно у всех, кроме, конечно, Чапика. Потому что увиденное было уж очень жутким и непотребным даже для видавших виды работников «Скорой помощи», не говоря уже о похмельной дворничихе, которая тут же зажала рукой рот и, отойдя в сторонку, стравила все, что было в желудке, будто ее пробрала морская болезнь или неукротимая рвота беременных.
 Там, в тесном промежутке между двумя гаражами и забором, укрытый от не слишком пристальных взглядов крапивой и тополиным побегом, лежал труп. Даже при том, что разглядеть его как следует можно было только на свету, ни у кого и в мыслях не появилось пощупать пульс у этого тела или поднести ко рту зеркальце, чтобы проверить, нет ли у него дыхания. И дело было даже не в том, что из закутка густо тянуло трупным запахом. Даже если бы запаха не было, никто не решился бы признать живым человека, чья голова (с откромсанными носом и ушами, разорванным ртом и глазами, один из которых был выжжен, а другой — выколот) была отрублена. И то, что голова была не просто отброшена, а погружена во вспоротый от ребер до паха живот убитого, из которого; чтобы освободить место, были выворочены потроха, лишний раз подтверждало мысль о том, что гражданин, отдавший Богу душу, пострадал не от ДТП. Те части тела, что символизировали мужское достоинство гражданина, были грубо ампутированы и в измочаленно-окровавленном виде запиханы в рот отрезанной головы.
 — Круто… — выдавил санитар Славик. Он побледнел так, что, казалось, вот-вот упадет.
 — Надо милицию вызывать, — произнес шофер «скорой», на лице которого отразился не ужас, а, скорее, брезгливость.
 К гаражам уже поспешали наиболее смелые и любопытные жильцы. Во-первых, поглядеть, чего там стряслось, а во-вторых — свои замки освидетельствовать. Хрен с ней, с бабкой, и так зажилась, а вот ежели у кого тачку угнали — это драма.

 Ворон спрашивает строго

 Неприятный у Ворона перстень на руке. С черепушкой из золота 985-й пробы и двумя ограненными изумрудиками на месте глаз. Хотя и полно таких теперь (чуть ли не у каждого второго крутого парня и даже у совсем мелкой шелупони имеются), все равно жутковато глядится. Особенно когда свет падает под определенным углом и изумрудики начинают светиться зловещими зеленоватыми огоньками. Будто в черепок вселяется злой дух.
 Ворон сидел в кабинете начальника охраны оптовой базы АО «Белая куропатка», по-хозяйски заняв начальственное кресло, принадлежавшее теперь господину Алексею Сенину, известному в определенных кругах как Сэнсей. Сам Сэнсей с кислой рожей притулился на гостевом офисном стульчике с металлическими ножками и разглядывал несколько фоток, отснятых вчера во дворе дома восемь по улице Александра Матросова.
 — Ну что ты пялишься, зайка моя? — почти не разжимая зубов, спросил Ворон. — Насмотреться не можешь? Красиво, да? С фантазией пацаны трудились!
 — Жутко… — пробормотал Сэнсей. — И странно… Непрофессионально как-то. По-моему, это не заказ, а месть.
 — Какая разница, блин? Ты должен был его вести от и до? Должен! Ты его потерял, козел? Потерял. А теперь думай, чем мы за этот труп будем рассчитываться. И самое главное, где будем искать вещицу, которая при нем была.
 — А что, менты при нем ничего не нашли?
 — Если бы нашли, то это было бы уже у меня. Понимаешь, он вообще лежал голый, как из бани, на нем клочка одежды не имелось.
 — Странно. Раздели, искромсали… Не поимели его, случаем?
 — Не интересовался пока. Какое это значение имеет?
 — А такое, что если он на маньяка нарвался или на закайфованных, то вещичку искать бесполезно. Тем более такую маленькую. Выкинут и не вспомнят… И все-таки что-то тут странное есть!
 — Чего странного? Отвели душу мальчики. Ты лучше думай, что мы будем говорить тем, кто нам его поручил.
 — Сами они, чуханы, виноваты, — озлился Сэнсей, — надо было его брать, грузить и везти сюда. Нет же, биомать, дали команду водить. Можно подумать, у меня все профи в этом деле. Ясное дело, засветились. Он же, покойничек, не слепой был, пока глаза не повыковыривали. Ну и рванул от них.
 — Понимаешь, братан, это все детский лепет для второклассниц. Со мной ты можешь выступать, вякать, делать оскорбления, но гордую рожу и так далее. Потому что я в принципе очень добрый и мягкий человек. И доверчивый, заметь!
 — Ворон поднял вверх указательный палец с перстнем-черепушкой, изумрудики опять зловеще блеснули. — Ведь я пока не сомневаюсь в том, что ты в этом деле элементарно лопухнулся. Другой бы на моем месте заподозрил тебя в ссучивании. Уловил, Алеша-сан?
 — Уловил… — угрюмо произнес Сэнсей.
 — Наверно, плохо уловил. Я ведь сам с тобой разбираться, если что, не буду. Мне всегда можно сказать московским: «Вот он, ответственный разгильдяй. Жмите его, он все это дело держал на контроле. В крайнем случае, отстегну малость за моральный ущерб».
 — Сколько у меня времени, чтоб разобраться?
 — Как в сказке — три дня и три ночи. После этого собирай похоронные принадлежности и покупай участок на кладбище. Не провожай, без поцелуев обойдемся.
 Ворон встал, застегнул бежевый пиджак, поправил узел на бордовом галстуке, подхватил «дипломат» и вышел. Сэнсей поглядел в окно, как Ворон вместе с двумя бодигардами, во время беседы с Сэнсеем ждавшими патрона у дверей кабинета, загружается в «Шевроле-Блейзер». На улице караулили еще трое, не считая шоферов. Малиновая «девятка» сопровождения выкатила первой, «Шевроле» пошел за ней. Сэнсей проводил машины глазами. Вот промчались до поворота, исчезли за деревьями, донеслись далекие гудки музыкальных клаксонов.
 Это были, так сказать, поминальные звоны. Прошлой весной там были расстреляны и сожжены четыре джипа. Всего-то в семистах метрах от ворот «Куропатки». В одном из джипов сгорел Степа, авторитет областного масштаба, хозяин той системы, в которую входила здешняя оптовая база. Теперь система перешла к Ворону. Откуда он взялся, кто его прописал в здешней области и почему общественность так просто, не задавая вопросов, с этим согласилась, Сэнсей не знал и знать не хотел. Однако догадывался, что назначение было одобрено в каких-то шибко высоких сферах, видимо, тех же самых, которые после гибели Степы возвели на вакантный трон Фрола. Фрол был для Степы лучшим другом после Гитлера: криминальная общественность по поводу этого назначения недоумевала, но тихо, в тряпочку. Чуть позже поняли: Москва разместила на территории оптовой базы хитрую лабораторию, а на молзаводе в Лутохине — целое производство некоего совсем крутого товара. Поскольку исторически сложилось, что эти объекты были подведомственны Фролу, то его и вознесли над толпой. Правда, затем Фрол учудил: привел на базу чужих с грузовичком «Газель», наврал Сэнсею, будто вот-вот в «Куропатку» нагрянет ФСБ и единственное, чем можно заслониться, — взять в заложники московских, работавших в лаборатории. Тихо это провернуть не удалось, пошла стрельба, но все-таки Фрол взял тех, кого хотел, прихватил двух девок-медичек и двух пацанов-дезертиров, состоявших на балансе конторы. После чего слинял из «Куропатки» на той самой «Газели», разгромив «московскую» лабораторию и стащив оттуда кое-какие секретные материалы. Сэнсей тогда был у Фрола замом, свято ему верил и беспрекословно подчинялся. Заподлянку он рассек только после того, как «Газель» умахнула за ворота. Завели «КамАЗ», кинулись в погоню, почти достали, но из кузова грузовичка по преследователям стеганули из пулемета, пробили переднюю шину. Короче, «КамАЗ» слетел в овраг, двое ребят угробились совсем, пятеро прошли хороший курс травматологии, а Сэнсей отделался порезами на морде и несколькими шикарными фингалами. Потом ему, конечно, помотали душу официальные и неофициальные инстанции. Последние даже брали за грудки и тыкали в лоб пушку, убеждая признаться в том, что он знал все об измене Фрола и бабки огреб за молчание. Обещали даже, что сделают ему «экскурсию в гестапо». Но потом все стихло, от Сэнсея отвязались и оформили его на место Фрола.
 Все пошло своим чередом. Москвичи тихо забрали своих покойников и обломки аппаратуры. И из «Куропатки», и из Лутохина. Сэнсей занялся обычными, довольно скучными, делами, которыми прежде занимался Фрол. Руководил сторожами, тренировал бойцов, выделял наряды на сопровождение грузов, улаживал мелкие неурядицы с неорганизованной публикой. Правда, теперь многое из того, что в прошлом доверялось Фролу, шло мимо него. Сэнсей об этом тоже не тужил, потому что понимал: меньше знаешь — дольше проживешь. Деньги помаленьку капали, наездов никаких не было, а уголовные дела, заведенные по фактам налетов на «Куропатку» и лутохинский завод, как-то тихо загасли, и после трех-четырех вызовов в облпрокуратуру, где Сэнсей давал показания, заранее согласованные с руководством, его перестали теребить. Даже подписки о невыезде не брали. Так что Сэнсей стал подумывать о том, что не худо бы выписать себе путевочку и съездить в дальние страны.
 И тут, блин, эта история! Под корень резанула. Началось с того, что пять дней назад Ворон приехал в «Куропатку» и поговорил с Сэнсеем вот так же, тет-а-тет, как сегодня, только куда более спокойно и по-доброму. Сказал, что через день из Москвы приезжает один тип, которого надо аккуратненько взять под контроль и, не мельтеша у гражданина перед глазами, посмотреть, куда он будет захаживать, с кем встречаться и т.д. Сэнсей сразу сказал, что его ребята топтунизмом никогда как следует не занимались, а потому возможный клиент их в два счета запеленгует, если, конечно, он сама не полный кретин. Гораздо проще поступить по-другому: взять приезжего за шкирман, постучать ему по ребрам в необходимых размерах, чтоб у него язык развязался, а затем выяснить, что ему нужно на славной земле древнего Береговского княжества.
 Ясно, с этой простой системой работы строгий Ворон не согласился. Он даже, помнится, заявил, что Сэнсею надо не думать той единственной извилиной, которая имеется между ягодиц, а выполнять приказ безо всяких отсебятин. На месте Сэнсея Фрол, наверно, сказал бы Ворону пару теплых слов, в основном, правда, из трех-пяти букв. Но Сэнсей был человеком осторожным и порой застенчивым. Во всяком случае, говорить с Вороном на тех тонах, которыми баловал Фрол, он бы не смог.
 И потому решил, что лучше всего подчиниться. Наверно, думал, что его ребята смогут более-менее аккуратно похвостить за гостем. Что разглядят, то разглядят, а если что-то потеряют из виду, то с него, Сэнсея, спроса нет: он же предупреждал насчет слабой подготовки ребят.
 Поначалу все пошло лучше, чем ожидал Сэнсей. Четко встретили московский поезд, углядели своего клиента. Высокий, поджарый, темноволосый, смуглый. Но на кавказца не походил. Скорее, на импортного смахивал. В смысле европейца. Такую кислую морду сделал, поглядевши на провинциальный вокзал, будто вчера еще по Парижу шастал. Прошел трех-четырех частников, пытавшихся переорать друг друга, зазывая пассажиров, взял пятого. Поехал на голубой «шестерке», за которой аккуратно, не прилипая к бамперу, но и не отставая на километр, потянулась машинка соглядатаев. Вторая ушла вперед, обогнала подконтрольную «шестерку». Конечно, перекликались по рации. Если этот самый «сопровождаемый» ехал не на случайной машине, то наверняка мог бы эфир послушать. Кодированных раций у Сэнсея не было. Но внешне «шестерка» вела себя нормально, не дергалась, не петляла. Притормозила у гостиницы «Береговия», где высадился приезжий, и покатила обратно к вокзалу. Одна из машин «прогулялась» за ней, проводила до стоянки. Аккуратно и по-дружески осведомились у дежурного куратора вокзальных «бомбил» по имени Миша, знает
 ли он этого частника. Тот подтвердил, что чувак состоит в «кадрах», отстегивает в «профсоюз» исправно, в стукачизме не замечен, с приезжим его раньше не видали. В течение последнего года точно. Так, уточнили, что москвича никто не встречал и в гостиницу он ехал на случайной тачке.
 Вторая машина припарковалась в переулке, поблизости от гостиницы. Ребята убедились, что мужик зашел в гостиницу, и один из них пошел за ним. Вроде бы в киоск, газету купить. Мужик в это время уже стоял у окошка администратора, пропиеывался. Паренек издалека запомнил ячеечку, из которой ключик доставали: мужик в 235-й номер вселился. Вещей при нем было не много — «дипломат» и кожаная сумка на плечевом ремне. Паренек дождался, пока мужик поднимется на второй этаж, и вернулся к машине.
 Часок мужик потратил на то, чтоб обустроиться, а потом вышел в город. Прямо у гостиницы влез в автобус. Тачка потянулась следом, клиент проехал три остановки и вылез у супермаркета (бывшего универмага) «Витязь». Даже здесь, где было довольно много народа, клиента не потеряли. Почти час тот шатался по трем этажам, смотрел все, прикидывал, но так ни черта и не купил. Ни с кем не заговаривал, да и вообще надолго не останавливался. Потом опять сел на автобус и покатил дальше. Далеко прокатился, аж до улицы Пустырной.
 В тот раз он никуда не делся, вошел в подъезд дома 12. За ним, конечно, пошел другой, непримелькавшийся паренек. Приезжий поднялся на третий этаж пешочком, лифт был отключен. Сыщик вприпрыжку пробежал мимо него на четвертый, углядев, что мужик звонит в 67-ю квартиру. С четвертого этажа услышал, как на вопрос: «Вам кого?», клиент ответил: «Мне бы Коваленко!». За дверью выругались и ответили: «Не проживает тут такой!» Потом после небольшой перебранки открылась дверь соседней, 66-й квартиры, и какая-то бабка объяснила, что Коваленко тут раньше жили, но теперь таких нет. Мол, отец ихний, Юрий Аркадьевич, помер от рака, Сережку, сына его, четыре года назад бандиты убили, мать сразу после того от инфаркта скончалась, а Наташа замуж вышла, квартиру продала и уехала куда-то. Конечно, бабка не преминула поинтересоваться, кем гость Коваленкам доводится. Гость сказал, что он из Москвы, дружил когда-то с Наташей, а потом за границу уехал, пять лет в России не бывал. Тут бабка припомнила: «Да ты не Ростик ли Воинов?» Оказалось, что именно так, но на приглашение бабки зайти чайку попить Ростик ответил отказом и распрощался. Повздыхал и пошел вниз. Сэнсеевский парень подождал, пока Воинов выйдет из подъезда, последил за ним через окошко на площадке между третьим и четвертым этажами, а потом спустился следом.
 Воинов дождался автобуса и с Пустырной поехал обратно в центр города. Прямо до гостиницы. Пообедал в тамошней ресторации, подремал, должно быть, еще часок в номере. После этого отправился на Свято-Никольскую улицу и уселся на скамейке в скверике перед областным драматическим театром. Девица в «бермудах» и розовой майке, катавшаяся по скверу на роллерах, спросила, который час, и укатила. Потом подходили еще двое или трое. Но явно не те, кого ждал Воинов. А он кого-то ждал. Два часа сидел на жаре — в сквере тени было кот наплакал. После того, как эти два часа минули, Ростик отправился к телефону-автомату. У ребят Сэнсея не было никакой техники, чтоб прослушать его разговор. Вот отсюда и начались проколы.
 Поговорив неизвестно с кем неизвестно о чем, господин Воинов сел на трамвай и проехал на нем до бульвара Декабристов. Как раз в тот момент, когда он выходил из вагона, невесть откуда взялся гаишник, который тормознул машину сэнсеевцев. Ветровое стекло, видишь ли, было слишком пыльное. Всего в двух шагах от этого места торчали пятеро омоновцев с автоматами, которые шмонали коммерческие палатки на предмет незаконного алкоголя. Поэтому гаишник и обнаглел. Он наметанным глазом определил, что ребятам не хочется задержаться надолго и что у них есть деньги. Срубил без лишнего шума пол-«лимона», даже не представившись толком и удостоверения не предъявив.
 Сэнсеевцы потеряли на разговоре не только деньги, но и время. Примерно десять минут. Эти десять минут лишили их очень важных сведений. Прежде всего о том, с кем встретился господин Воинов, встретился ли он с кем-либо вообще и что он такое приобрел на бульваре Декабристов. Но то, что он «приобрел», было единственным неоспоримым фактом. Из трамвая Ростик выходил с пустыми руками, а уезжал с бульвара, имея в руках пластиковый пакет, в котором лежал небольшой, но, по-видимому, увесистый предмет.
 Судя по объему, это могла быть всего лишь пачка чая или печенья. А по весу намного тяжелее. Конечно, брусок свинца или урана такого объема намного крепче оттянул бы руку Воинова, да и хиленькие ручки пакета вряд ли выдержали бы. Но все же вес того, что приобрел Ростислав, то есть получил от кого-то, был примерно такой, как у жестяной банки с гвоздями.
 Воинов вполне мог бы уйти с бульвара незамеченным, если бы беседа с гаишником продлилась минуты на две-три подольше. Но его все же успели углядеть и даже привязаться «хвостом» за трамваем.
 Ростик проехал на трамвае две остановки и слез около кинотеатра «Русь». Вот тут-то его и потеряли из виду, потому что не ждали, что Воинов пойдет в кино. А он пошел. Пока самодеятельные сыщики поджидали вторую машину, прикидывая, что делать дальше, московский гость взял да и проскользнул через кинозал насквозь: вошел и вышел, оставив сэнсеевцев с носом.
 О том, что в этом кинотеатре, как и во множестве других, зрители входят в один вход, а выходят из другого, ребята знали. Им надо было сразу перегнать машину к выходу. Но они, во-первых, считали, что клиент не мог обнаружить слежку. А во-вторых, вполне резонно опасались, что потеряют его из виду, если он раздумает идти в кино. Дело в том, что кинотеатр фасадом выходил на широкую и просторную, так и непереименованную Коммунистическую улицу, а зрителей из зала выпускали в проходной двор, откуда через подворотню можно было выйти на улицу Мариинскую (бывшую Ивана Бабушкина), которую местная шпана называла «Марихуанской».
 Других выходов из кинотеатра не было, но для того, чтобы попасть на «Марихуанскую», пришлось бы долго рыскать в поисках проезда по дворам, сняв наблюдение с главного входа.
 Пометавшись с полчасика, горе-топтуны доложили Сэнсею о своем промахе. Тот отматерил их как следует и, в свою очередь, срочно доложил Ворону. Как ни странно, Ворон, выслушав более-менее подробный отчет, в котором, в частности, говорилось, что Ростик раздобыл где-то на бульваре Декабристов пластиковый пакет с малогабаритным, но тяжеленьким грузом, успокоился. Только велел проконтролировать, когда господин Воинов вернется в гостиницу и будет ли у него пакет с тем же содержимым. Сэнсей гордо доложил, что ввел в действие третью машину с новой, непримелькавшейся парой ребят, а кроме того, посадил наблюдателя в кожгалантерейный киоск, стоявший под «крышей» «Куропатки» еще со времен Курбаши. Ворон приказал проверить, не успел ли Ростик удрать из города. Сэнсей обиженно ответил, что наблюдатель приступил к работе гораздо раньше, чем Воинов смог бы добраться от «Марихуанской» до гостиницы. Но Ворон настоял на своем, и Сэнсей велел одному из своих парней зайти в отель и проверить, не выехал ли господин Воинов. Парень, предъявив администраторше удостоверение сотрудника областного УВД (довольно похожее на настоящее) и фотографию клиента, спросил, не останавливался ли этот господин в гостинице. Администраторша сказала, что он приехал утром, предъявил паспорт на имя Лушина Валерия Михайловича, остановился в 235-м номере, оплатил за трое суток. Оставил вещи в номере, сдал ключ, ушел и до сих пор не приходил. Парнишка не поверил, что господин Лушин оставил вещи. Администраторша f сопроводила «сотрудника» на второй этаж, и они вместе с дежурной вошли в 235-й номер. Вещи Воинова-Лушина оказались на месте. Конечно, пареньку захотелось глянуть, что в сумке и «дипломате», чтобы понять, захочет ли Валерий Михайлович за ними вернуться, но «дипломат» был закрыт на кодовый замок, ломать который парню показалось стремным. Да и рыться в сумке поленился. Лжемилиционер только открыл «молнию», увидел там сверху спортивный костюм, тапочки и бритвенный прибор. Администраторша сказала, что она слышала — обыскивать можно только с санкции прокурора. Мильтон убедил ее, что они не проводят никакого обыска, а просто проверили, на месте ли вещи. Обе дамы, довольно внимательно присматривавшие за «представителем закона», успокоились только тогда, когда убедились, что он ничего не «изъял».
 Парнишка вернулся и доложил хозяину, что вещи в номере. Из этого, конечно, не следовало, что Воинов-Лушин за ними придет. Особенно если он перед тем, как исчезнуть из кинотеатра, обнаружил за собой слежку, а не просто принял превентивные меры. Но надежда на его возвращение была. Наблюдатель в киоске просидел почти сутки. Наведались и на Пустырную, 12. Позвонили не в 67-ю, а в 66-ю квартиру. Спросили у бабульки, не заходил ли к ней Ростик Воинов. Послали по мужику и в аэропорт, на железнодорожный вокзал, на автовокзал, хотя нужно было это сделать раньше. Сэнсей считал, что дело безнадежное, Ростик скорее всего удалился из города на попутке или на электричке, так как там паспорт не спрашивают. Поскольку молодой человек, с детства известный бабульке под фамилией Воинов, отчего-то стал Лушиным да еще и Валерой, это наводило на подозрение, что он не самый добропорядочный гражданин. Да и все его поведение по приезде в город о том говорило. А раз так, то он вполне мог принять неудачливых «наружников» за настоящих ментов или чекистов и, оторвавшись от них, резко и быстро сделать ноги.
 Но вот сегодня приехал Ворон и сообщил, что на улице Александра Матросова, дом 8, дворничиха нашла между гаражами «расчлененку», и менты по татуировке на предплечье опознали в убиенном Воинова Ростислава Алексеевича, 1966 года рождения, русского, ранее судимого по статьям 146 и 218 УК РСФСР. Они же обнаружили (уж не с подсказки ли Ворона?) его полное сходство с гражданином Лушиным Валерием Михайловичем, который не вернулся в гостиницу. А при досмотре вещей гражданина Лушина в «дипломате», который столь скромно постеснялся взломать паренек Сэнсея, оказалось ровно 50 пачек сотенных купюр USD. Доподлинных, нового образца.
 В общем, выходило, что Воинов-Лушин не только занимался в облцентре какими-то таинственными делами, но и был при хороших деньгах. Сам он не производил впечатление подпольного миллионера, а тем более явного. Скорее всего привез кому-то чьи-то денежки, которые босс не мог перевести по легальным каналам. Очень возможно, что денежки эти предназначались в уплату за ту штуковину, которую Ростик «приобрел» на бульваре Декабристов. Правда, непонятно, почему ее ему отдали в руки, а денег не получили… А может, его и поканали за то, что денег не отдал в срок? Или за то, что купил вещицу «не у тех»?
 Глупейшее положение, конечно. Типичная «Сказка про Федота-стрельца, удалого молодца» — поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
 Теперь-то Сэнсей мог придумывать что угодно. Но не больше, чем «три дня и три ночи», ибо именно столько ему отвел Ворон на поиски «вещицы». Знать бы еще, что искать…

 Время пошло

 Сэнсей успокоился, даже попробовал погрузиться в медитацию, набрать космической энергии, сконцентрироваться. Если сказать честно, то получалось это у него плохо, потому что с духовной точки зрения сэнсей он был липовый, но бить умел хорошо, быстро, сильно и жестоко. Этому он и учил своих бойцов. А насчет нравственного усовершенствования — извините. Это даже для спорта не надо, а у него не спортсмены, а бойцы. Люди, которые бьют и убивают чем угодно: пулей, ножом, кувалдой, веревкой, бутылочным горлышком, просто кулаком. Но для того, чтобы эти самые бойцы лучше слушались и почитали его знатоком, хранителем высших тайн карате-до, о которых не написано в популярных учебниках, Сэнсей напускал на себя сумеречное: состояние, садился в позу «лотоса», принимал асаны йоги, вещал» что-то непонятное, утверждая, будто говорит на старояпонском! диалекте времен Токугавы Иэясу. Он даже Фрола с его незаконченной военной академией в этом убедил, а уж что говорить о рядовых бойцах, которые набирались среди городской шпаны и сельских хулиганов, подавшихся в город! Законченное среднее было примерно у каждого пятого. Чуточку сообразительнее были четверо участников слежки за Ростиком.
 Вот их-то Сэнсей и решил вызвать для серьезного разговора. Больше ему было не на кого опереться — откуда профессионалов взять?! А эти хоть и молодые, но показали рвение.
 Самым толковым из четверки оказался Гребешок, во всяком случае, по личной оценке Сэнсея: отслужил срочную в разведбате, после дембеля поработал сержантом ППС пять лет, окончил юридический и уже аттестовался на лейтенанта, когда подкралось то, что подкрадывается незаметно. То есть служба «собственной безопасности», названная так, по мнению ментов, явно издевательски. То ли у ребят не хватало для плана одного лишнего милиционера-коррупционера, то ли просто рожа Михаила Гребешкова им показалась неприятной, но только подсекли они его на Воздвиженском базаре во время обхода коммерческих палаток и нежно взяли под белы ручки. Соответственно Гребешку посветили на выбор 173-я (получение взятки) и 148-я (вымогательство) старого УК РСФСР. Но ни ту, ни другую доказать не смогли. Потому что состав преступления по 173-й часть 1 формулировался как «выполнение или невыполнение в интересах дающего взятку какого-либо действия, которое должностное лицо должно было или могло совершить с использованием своего служебного положения». А Гребешок просто брал, ничего конкретно не обещая — ни действия, ни бездействия. Точно так же действия Миши не втискивались и в лоно статьи 148 — он ни от кого не требовал «передачи личного имущества граждан или права на имущество или совершения каких-либо действий имущественного характера», не угрожал насилием, не шантажировал и так далее.
 В общем, посадка не состоялась, но Гребешка тихо уволили по собственному желанию. Тут его и подобрал Курбаши, от которого он по наследству перешел к Фролу, а потом к Сэнсею. В отличие от милиции персональная ответственность в конторе всегда держалась на высоком уровне, да и денежное содержание было существенно выше, а потому Гребешок не был замечен в рвачестве, чрезмерной работе на собственный карман и числился весьма надежным бойцом.
 Не менее толковым, хотя и без высшего образования, был и Агафон. Этот в ментуре прослужил еще дольше, но, правда, выше старшины не поднялся. Спалился на неприятной истории с бомжем, которого нечаянно затоптал до смерти. Сел по статье 105 на два года, хотя там была 103-я или даже 102-я «г», ибо на бомже живого места не было. Само собой, только очень доверчивый прокурор мог поверить, что бомж, общий вес которого вместе с костями и тряпьем не составлял и шестидесяти кило, первым напал на девяностосемикилограммового старшину Агафонова, вынудив его защищаться. Но признать действия молодца совсем уж правомерными он все-таки не сумел, тем более что в «обезьяннике», рядом с которым происходило избиение, сидело много народа и у большинства было совсем иное впечатление о ходе этого процесса. Инициатором отдачи под суд старшины оказался один из офицеров, уже давно цеплявшийся к Агафону.
 Отсидев, Агафон вернулся в родные места, попробовал было трудиться на машиностроительном заводе, но явно не ощущал удовлетворения от жизни. Курбаши прибрал и его. Поскольку хороших друзей по прежней службе у Агафона было хоть пруд пруди, информированность о делах ментовских с его приходом в команду сильно возросла. Агафон выглядел очень представительно, солидно и мог, если надо, изобразить подлинного служаку с большой долей убедительности. И в форме, и в штатском. Ни один из клиентов, с которыми работал Агафон, не успевал усомниться в том, что перед ним не капитан милиции или майор ФСБ, а всего лишь отставной старшина, к тому же с криминалом за душой.
 Двое остальных. Луза и Налим, были попроще, в правоохранительных органах не служили, но в исполнительности им не было равных. Оба отсидели по паре лет за хулиганство, попав в хорошие руки, то есть к Курбаши, уловили, что жизнь дается человеку один раз и надо прожить ее так, чтоб не жег позор за бесцельно прожитые годы, убитые на поиск денег на пьянку и драки в подворотнях. Юра сумел донести до их сознания, что высокая идея освобождения человечества от излишних денежных знаков реализуется лишь путем долгого, кропотливого и упорного труда, а те, кто хочет слишком много и сразу, у кого эмоциональное преобладает над рациональным, попадают на кладбище намного раньше тех, кто знает меру в алкоголе, женщинах и трепе.
 Сейчас все четверо скромно сидели на стульях и ждали, чем их порадует Сэнсей. Особой радости они не испытывали, ибо имели вполне нормальную сексуальную ориентацию, а то, что им предстояло, могло порадовать только пассивного гомосексуалиста. Естественно, все это следовало понимать не в буквальном смысле, а лишь в том, в каком понимает это великий и могучий русский язык.
 Если бы на месте Сэнсея сейчас сидел Фрол или Курбаши, то горе-сыщики испытывали бы настоящий трепет. Сэнсея боялись меньше, но за ним стоял Ворон, личность загадочная и страшная. Все четверо понимали, что стать в этом деле «стрелочниками» — далеко не лучшая перспектива. Впрочем, самого главного, то есть того, что упущенный объект наблюдения найден в разобранном виде, они еще не знали.
 — Ну что, господа? — мрачно начал Сэнсей, похлопав ладонью по коричневой папке, в которой лежали материалы, полученные от Ворона. — Прозевали клиента? Прозевали. Причем дважды. На бульваре Декабристов он от вас увернулся и получил какую-то хреновину, а от кого и как, вы не видели — это раз. Ну а в кинотеатре он вас вообще сделал как детей — это два. Но и это была еще поправимая ситуация. Сейчас все куда хреновее и скучнее. Кто-то, видно, более умный и толковый, чем вы, отловил этого господина и сделал из него вот что…
 Сэнсей вытащил из папки пакет с фотоотпечатками и вывалил их на стол.
 — Полюбуйтесь, мальчики, полюбуйтесь, — зловеще произнес Сэнсей. — Хорошо еще, что фото черно-белые.
 — Я извиняюсь, — осторожно проговорил Агафон, — но на этих фотках фиг поймешь, кто это такой. С чего известно, что эта «расчлененка» и наш объект
 — одно и то же?
 — Вот на этом снимке, — пояснил Сэнсей, — крупно отснята татуировочка. Очень клевая и сложная, такие по зонам не колют. Сделана она в датском «tatoo», когда Ростислав Алексеевич Воинов еще был моряком загранплавания, в 1988 году, как утверждают специалисты. А уж потом, когда господин Воинов загремел по статье за разбой, она вошла в список его особых примет. Конечно, для официальной идентификации личности этого мало, но мы ведь с вами не бюрократы. Тем более что бабушка из 66-й квартиры на Пустырной, 12, как известно, уже опознала Ростика в нашем присутствии.
 — Он не один работал, — почти уверенно заявил Гребешок. — Кто-то ему подсказывал. И помогал. Неспроста к нам прицепились около бульвара.
 — Неплохая мысль, — одобрил Сэнсей, — хотя и запоздалая.
 — А какая разница? — хмыкнул Гребешок. — Мне, например, и так ясно было, что если он опытный, то расколет нас намного раньше. Такого надо не вчетвером водить, а вдесятером. И не на двух машинах или даже трех.
 — Насчет всего этого ты не торопись, — заметил Агафон. — Допустим, что гаишников он навел. Но как? У него же сотового не было.
 — Да он по телефону-автомату позвонил. Самым обычным образом. Сначала углядел нас, когда мы его пасли в сквере перед облдрамтеатром. А может быть, кто-то из тех, кто к нему подходил, сообщил ему, что за ним хвостят. И
 назначил новую точку, на бульваре. Нас, само собой, отсекли. Небось и маневр с кинотеатром могли обговорить, и даже машину на «Марихуанскую» могли подогнать, чтоб он от нас сумел оторваться.
 — Может быть, может быть… — барабаня пальцами по папке с документами, произнес Сэнсей. — Одно только непонятно: почему они его потом кончили, и так жестоко?
 — Решили, что засланный казачок. Нас, допустим, за чекистов приняли, — предположил Луза.
 — Не обольщайся, — хмыкнул Сэнсей, — надо быть полным ослом, чтоб вас за чекистов принять. Ладно, насчет того, отчего его почикали и кто именно, вариантов много. А вот то, что у него в гостиничном номере полмиллиона баксов в «дипломате» осталось, это загадка покрепче и поинтереснее. Кто из вас этот «дипломат» видел?
 Гребешок — именно он под видом оперативника заходил в гостиницу — пробормотал:
 — Я видел. Но не открывал и даже не трогал. Я только в сумку заглядывал.
 — И то приятно. У меня уж опасения возникли, что ты где-то пальчики оставил. Ведь это все могло быть и подставой на нашу контору.
 Агафон повертел снимок с общим видом изуродованного трупа, кашлянул и сказал:
 — Если это подстава, то очень дурная. По-моему, его вообще какие-то придурки ухайдокали. Непохоже, чтобы кто-то его пытал. Просто мучили для удовольствия и все. Маньячья работа. Садист какой-то поразвлекся. Такого фиг вычислишь, пока сам не попадется. Днем может быть совсем нормальный, а ближе к вечеру на подвиги потянет.
 — Слишком просто, — хмыкнул Сэнсей. — Хотя и логично.
 — А чего лишнее придумывать? — пожал плечами Агафон.
 — Понимаешь, кореш, — Сэнсей щелкнул пальцем по фотографии. — То, что так с человеком могут обойтись маньяки, понятно даже школьнику. Но гражданин Воинов-Лушин, мягко говоря, не их клиент. Маньяки давят детишек, женщин, в крайнем случае юношей. Они народ не самый мощный, на такого паренька, как наш Ростик, да еще один на один, средний маньяк просто не сунулся бы. Конечно, может, у нас по окрестностям какой-нибудь Терминатор разгуливает, но очень это сомнительно. Однако скосить под маньяков могут и вполне здравомыслящие люди. Ради того, например, чтобы правоохранительные и криминальные структуры искали этих липовых придурков, пока здравомыслящие тихо покинут российскую территорию, имея при себе ту самую вещичку, которую кто-то передал Ростику на бульваре Декабристов.
 — По-моему, ты перемудрил, Алексей, — возразил Агафон. — Если бы здравомыслящие были, то они прежде всего чемодан с баксами оприходовали, тем более что его искать не надо было.
 — А по-моему, — решился вякнуть Луза, — его как раз за чемодан и порешили. Небось должен был на встречу с деньгами прийти, а пришел пустой.
 — Помолчал бы? — отмахнулся Агафон. — Сошел бы за умного…
 — Сама идейка, конечно, дурная, — с неожиданным интересом произнес Сэнсей. — Но надо вокруг всей этой ситуации немного пошевелить мозгами. Ясно, что пятьсот тысяч баксов он привез не на мелкие расходы. На эти деньги у нас в области пять хороших коттеджей поставить можно. Конечно, он мог быть курьером, который без особого шума и крутой охраны вез бабки для большого человека. Но тогда, извиняюсь, он должен был не оставлять «дипломат» в гостинице, откуда его даже уборщица могла свистнуть, а первым делом забивать «стрелочку» и сдавать груз, потому что при таких деньгах, да еще и чужих, никто спокойно разгуливать не станет.
 — Резонно, — заметил Гребешок, — а потому мне показалось, что он про деньги в «дипломате» вообще ничего не знал.
 — Ну ты даешь, блин! — скривился Агафон. — Ты бы послал кого-то с такими бабками, ничего не сказав?
 — Я еще не дорос, чтоб посылать, — скромно заметил Гребешок, — но иногда бывает лучше, чтобы курьер не знал, что везет.
 — Допустим, — веско сказал Сэнсей. — Возьмем это на заметку. Теперь насчет той штуки, которую он заполучил на бульваре. Если кто-то ему ее передал, то пол-«лимона» в кейсе к ней не имеют отношения. Потому что еще товарищ Карл Маркс вывел удивительно умную формулу — «товар — деньги — товар», благодаря которой мы сейчас и колупаемся в нашей родной рыночной экономике. Ясно, хрен бы ему отдали эту фигулину на руки, если бы не получили взамен кейс с баксами.
 — Командир, — осклабился Агафон, — умные люди такой бизнес среди бела дня на бульваре делать не стали бы. Потому что денежки счет любят, а товар — качество. Даже если, допустим, качество той штучки, которую Ростик в пакете унес, он смог сразу определить, на глаз, на вкус или по запаху, то баксы надо куда круче контролировать, иначе впарят самоделки и будут правы. Во всяком случае, так, чтобы все на полном доверии, — это несерьезно.
 — И какой можно сделать вывод? — по-профессорски спросил Сэнсей.
 — А такой, что вещицу господину Ростику могли отдать не раньше, чем к нему в номер зашли специалисты, поглядели бабки, пересчитали…
 — …и оставили их на месте? — иронически продолжил Гребешок. — Лажа все это. Эти твои «специалисты» должны были прийти в отель намного раньше меня: пятьсот тысяч сотнями проверить и пересчитать не так-то быстро. Если они не полные лохи, то меньше чем за пару часов не уложились бы. Даже если бы они администраторше заплатили, то все равно стремно сидеть в номере, купюрами шелестеть. Не дай Бог какая-нибудь уборщица старой закалки стуканет! Самое оно было взять чемоданчик, пихнуть его в какую-нибудь сумочку попроще и культурно покинуть заведение. И где-то на родной хате все толково посчитать и проверить. Кстати, если бы они действительно наведывались в этот самый «HOTEL BEREGOVIA» с ведома тамошнего персонала, то после предъявления моей ксивы у этого персонала должны были маленько нервишки заиграть. А они абсолютно не дергались. По-моему, все было проще.
 — Как именно? — прищурился Сэнсей.
 — Да так. Ростик никому никаких денег не привозил. Это были, скажем так, его личные-кровные, которые он копил детишкам на молочишко. А на бульваре он забирал уже давно принадлежащую ему вещичку. Которая была когда-то на черный день заныкана. Или, наоборот, на очень светлый. Скажем, на случай переезда в США на ПМЖ.
 — Вот это вписывается, — одобрительно кивнул Сэнсей. — В коробочку, которую вы у него усмотрели, запросто можно было положить много-много мелких брюликов, смешав их, допустим, для страховки с сахарным песком. А отъезд этого дяди в Западное полушарие мог быть кому-то очень некстати. Вот его и наказали по всей строгости советского блатного закона.
 — Вообще-то, — заметил Агафон, которому не очень понравилось, что версия Гребешка, то есть сущего салаги, получила поддержку Сэнсея, — это все клевые рассуждения, только нам-то от этого не легче. Москва опять какие-то заварухи крутит, Ворон им подтягивает, а мы втемную играем хрен его знает в какой бейсбол. Чует мое сердце, Сэнсей-Алексей, что надо нам не маяться дурью и не копаться во всем, а свалить куда подальше, пока руки-ноги при себе. Извини, но я откровенно, от души.
 — А что, откровенность не наказуема, — осклабился Сэнсей. — Изложи подробнее, может, придем к консенсусу…
 — Давай спляшем от Гребешковой версии. Все по делу, убедительно и
 толково. Если этот самый Ростик рванул когти из столицы, захватив с собой трудовые сбережения, и решил по дороге в Штаты заехать в нашу родную область, дабы прибрать, условно говоря, брюлики, то, надо думать, в газеты объявления не давал. Согласен?
 — Как дважды два, — кивнул Сэнсей.
 — Однако нам приходит команда его вести, не брать, а только тихо смотреть, куда он пойдет, с кем повстречается. И Ворон, как я уловил, насчет того, чтобы его сцапать, отвезти сюда, в «Куропатку», и допросить по делу, был против. Так?
 — В натуре. Дальше валяй…
 — О том, что из нас топтуны никакие, ты ему докладывал? Докладывал, хотя Ворон не лопух и сам бы мог догадаться. Однако же он погнал волну: «Делай, блин, и не выступай!» Кроме как подставой это ничем не пахнет. Спалить нас Ворон хочет.
 — Пока, братан, — нахмурился Сэнсей, — это дешево смотрится. В принципе Ворон, если очень захочет, может нас пописать даже без повода. Тихо, мирно и подальше от «Куропатки», где за нас случайно сорок бойцов заступиться могут. И сделать это так, чтобы мы не заподозрили ничего. Чтобы, скажем, Федя, который за меня останется, его напополам не разорвал по неграмотности. Да и вообще… На фига ему все это затевать?
 — Да потому, Алеша, что мы ему нужны как козлы отпущения. Прикрытие мы для него. Скажем, попросила его Москва постеклить слегка за Ростиком, поглядеть, откуда он брюлики вынет, а потом взять с камнями и купюрами. Логично, командир?
 — Около того.
 — Ворон, узнав, что у него такой ценный кадр на территории появится, решил маленько набарахлиться. А нас подставить. Вот, мол, эти лохи упустили, я ни при чем. Хотя, может, у него другая команда ходила за Ростиком…
 — Понял, — оборвал Агафона Сэнсей. — Все умно, только одно невпротык: чемодан с баксами. Его надо было прибрать, а не отдавать ментам в качестве вещдока. Или тут другая игра, по другим козырям. Короче, у нас словоблудия до хрена, а толку — чуть. Насчет идеи слинять, считай, что я не слышал. Во-первых, это не так-то просто, а во-вторых, западло. Сами себя и подставим, если на то пошло.
 Он очень нехорошо посмотрел на Агафона, словно бы договаривая мысленно: «А задумаешь, сучара, сам ноги сделать — я их тебе вырву и спички вставлю!»
 С удовольствием отметив, что Агафон от этого взгляда поежился, Сэнсей продолжил:
 — А вообще, мужики, пора думать над тем, где и как искать. Нас простят, если мы хотя бы «хвост» ухватим. А если по ходу дела определим, что нас действительно подставляли, то можем и сами в игрушки поиграть…

 «Парк горького пьяницы»

 Городской Парк культуры и отдыха имя пролетарского писателя никогда не носил. Это в Москве был ЦПКиО им. А.М.Горького, чтобы отличать его от других ПКиО типа «Сокольников» и «Измайлово», а тут, в облцентре, других парков культуры и отдыха не было.
 Старожилы, утирая ностальгическую слезу, утверждали, что перед войной и даже после войны это было вполне приличное и культурное место. Более того, многие из особо ностальгирующих утверждали, что именно здесь, в Парке культуры и отдыха, они ощущали себя гражданами страны победившего социализма.
 Парк был разбит на окраине города. Сейчас в это не верилось, потому что давно все привыкли считать этот район почти что центром. По призыву партии, комсомола и профсоюзов рабочий класс ежедневно выделял по триста человек на благоустройство парка, которым сохранялась зарплата по основному месту работы. Производственную норму за того, кто трудился в парке, выполнял коллектив его бригады. Трудились ударными темпами, на субботники и воскресники туда сходилось почти все трудоспособное население. С оркестрами, песнями, знаменами, лозунгами и транспарантами: «Возведем очаг социалистической культуры!», «Долой старорежимную пьянку — даешь культурный досуг!», «Парк культуры — пролетарский удар по мракобесию и поповщине!».
 Каких только чудес не было в Парке культуры! И парашютная вышка ОСОАВИАХИМа высотой в двадцать метров, и стрелковые тиры, где можно было от души пострелять из малокалиберной винтовки по силуэтам буржуев, белогвардейцев и фашистов. И карусели-качели для детей, и почти настоящие «виражные самолеты», «мертвые петли» и «иммельманы». Пруд с лодками и водяными велосипедами, а также дощатым бассейном с восемью плавательными дорожками. Клумбы с цветочками и гипсовыми вазами, подстриженные шпалеры кустов, деревья, аккуратно побеленные на метр от земли, желтые скамеечки и симпатичные чугунные урны. Можно было сразиться в шахматы, шашки и домино, попить пива или лимонада, чайку с баранками. Зимой по парку были проложены освещенные лыжные трассы, работал каток, где иногда играл духовой оркестр. Для детишек устроили деревянные и снежные горки. На эстрадах выступали лекторы и массовики-затейники, артисты из областной филармонии и самодеятельности. Кино показывали: «Чапаева», «Трактористов», «Волгу-Волгу», «Цирк», «Вратаря», «Ленина в Октябре», «Александра Невского». Под Новый, 1941 год даже карнавал провели с елкой и фейерверком…
 В войну парк сильно сдал. Гуляли тут мало. Военруки из средних школ выводили сюда старшеклассников заниматься военным делом, в бывшей дирекции разместили штаб МПВО города. Правда, воздушных налетов на город во время войны не было и бомбы в парк вроде бы не падали, но все-таки у тех, кто вернулся в родной город после войны, парк вызывал горечь.
 Но его сумели восстановить и сделать почти таким, как до войны. Даже еще чуточку приукрасить. Например, соорудили два фонтана, окруженные клумбами, а напротив главного входа установили (посреди большой клумбы в форме пятиконечной звезды) трехметрового бронзового Сталина в фуражке и шинели, с загадочной улыбкой и поднятой рукой. Он словно приглашал всех с кавказским гостеприимством: «Заходи, дорогой, гостем будешь!»
 Вот с него-то, как утверждали старожилы, и началось разрушение парка.
 В 1961 году пришло с верхов распоряжение — убрать Сталина. Темной ночкой подъехали на грузовике солдаты, подогнали мощный кран и увезли Иосифа Виссарионовича. Говорят, сразу в переплавку, на патронный завод, гильзы делать. А может, и врали. Факт тот, что остался пустой постамент, на который долго ничего не ставили.
 То ли от того, что зоркое око Вождя перестало следить за порядком, то ли от того, что его преемникам все стало по фигу, но парк медленно и неуклонно разрушался. Срезали автогеном парашютную вышку, распилили на секции и… бросили ржаветь. Лекторы и артисты стали появляться все реже, потому что могли предложить публике только то, что она могла, не выходя из дому, увидеть по телевизору. Единственное нововведение хрущевских времен — молодежное кафе — очень быстро превратилось в пивняк самого запойного пошиба. Фонтаны засохли и проржавели, лодочная станция сгорела, лодки рассохлись, пруд преобразовался в зачаток болота. Главным культурным мероприятием стали танцы, а спортивным — драки после танцев.
 Катастрофа произошла не в одночасье. Иногда что-то подновляли, подкрашивали, подбеливали. Но надолго не хватало. Все опять ломалось, ржавело, облезало. В солидной ограде парка появились дыры, через которые жители новых кварталов, обступивших парк со всех сторон, забегали туда распить бутылочку-другую, справить нужду под прикрытием растительности или просто вывалить ведро с мусором.
 Наступление цивилизации и рыночной экономики превратило треть парка в базар. Все ближайшие к главному входу аллеи украсились киосками и лотками, где продавалось что душе угодно: от дубленок и кожанок до веников и декоративных лаптей. Но больше всего — бутылок. Поэтому в двух остальных третях парка, особенно в летнее время, то и дело звучала знаменитая гагаринская фраза «Ну, поехали!», означавшая, что очередная тройка алконавтов приступает к своему мероприятию «по линии космоса».
 Шпана в парке завелась еще после войны. Правда, первое послевоенное поколение безотцовщины-беспризорщины было довольно быстро отловлено и посажено. Все те же старожилы утверждали — хотя последующие поколения им не верили, — будто в пятидесятые годы можно было спокойно гулять с любимой девушкой по самым темным аллеям и не ждать, что из-за кустов выйдут человек десять трудных подростков. А вот «шестидесятники» уже знали, что ходить надо только там, где свет горит. Причем количество освещенных аллей все уменьшалось, фонари с завидной регулярностью расшибали камнями, а иногда — должно быть, от избытка сил — выворачивали вместе со столбами. Бригадмильцы, а после них дружинники и окодовцы (ОКОД — оперативный комсрмольский отряд, если кто забыл) вели со всеми этими негативными проявлениями борьбу, но… как-то не так, должно быть. Если при Сталине за разбитый фонарь пятнадцатилетнего шпаненка могли запросто определить во «вредители», а за выстрел из порохового самопала признать «террористом», то в «оттепельные» годы, как и потом, в «застойные», его приводили в штаб дружины, вели задушевные беседы, убеждали записаться в библиотеку или кружок авиамоделиста. Одним словом, ударились в другую крайность.
 Какое-то время считалось, что главное — не дать пацану сесть в тюрьму до армии. Армия мыслилась как всемогущая воспитательная сила, способная превращать человека в человека. Никто и подумать не мог, что армия, пополняясь шпаной из компаний, привыкших бить фонари и морды на аллеях, сама заметно переменится к худшему. И вместо дисциплинированных подтянутых умелых парней оттуда стали возвращаться угрюмые, жестокие, накачанные, агрессивные дембеля. А потом еще Афган добавился… Возвращаясь из армии, «деды» навещали свои прежние компании, учили новые поколения уму-разуму. Сюда же наведывались и те, кто, не дотянув до призыва, залетел в колонии; все это сплавлялось, смешивалось, срасталось. И несмышленышам было жутко лестно доказать свою отчаянность и крутость перед парнями, чье имя могло повергнуть в трепет даже старшеклассника или пэтэушника.
 «Да ты чего, в натуре, на „парковых“ тянешь?» — Этой фразой пацан мог обеспечить себе мирный проход через любой самый опасный двор в городе, если после этого называл пару известных народу кликух. Парнишка, живший в любом районе города и имевший друзей в парке, хорошо знал: чуть что — за него заступятся, отмолотят обидчиков в любом числе. Даже Лавровка, где тоже были жутко крутые люди, после двух-трех больших разборок признала, что парк сильнее.
 Когда-то в этом самом парке начинали свою сознательную жизнь и Агафон, и Гребешок, и Налим с Лузой. Правда, в разное время, хотя разница в возрасте между ними была не очень большой.
 Агафон тусовался тут еще при застое. Но после того, как двух его друзей посадили, а одного по пьянке зарезали, как-то охладел к парковым делам, более-менее закончил десять классов и ушел в армию, откуда подался в ментуру. Не потому, что проникся особой ненавистью к преступной среде, а потому, что уловил: пушка, ксива, рация и дубинка дают власть. Службу он, правда, нес не в парке, а в другом районе города, но привычку бить упавшего ногами вынес из этих «романтических» аллей. Увы, она его и подвела.
 Гребешку довелось «парковаться» в самое безалаберное время — между застоем и перестройкой. Поначалу он был слабоват, но нахален и в результате часто приходил из парка с фингалами. Потом разогрелся, раскачался и завоевал авторитет. При этом очень ловко избежал приводов и удачно успел уйти в армию. Задержись он буквально на пару дней дольше — влип бы в историю. Кодла, в которой он до этого состоял, прицепилась к каким-то прилично одетым парням. А те оказались оперативниками КГБ, к тому же при пушках и при исполнении служебных обязанностей. Одного из друзей Гребешка грохнули в пределах необходимой обороны, а остальных положили на землю в живом виде, после чего упаковали всех в кутузку. Гребешок узнал об этом уже в армии.
 Луза и Налим принадлежали к последнему поколению парковой шпаны, которое росло и развивалось в условиях демократии. Похулиганить им удалось вволю, но очень они попались быстро. На зоне им сразу стало ясно, что они занимались ерундой, пока умные люди дела делали, и по возвращении возмечтали о том, чтоб найти себе крутого пахана.
 Как раз в то время город был поделен между командами Черного, Штангиста и Курбаши. Парк отошел к последнему вместе с образовавшимся там рынком. Для шелупони, крутившейся в парке, настали тяжкие времена. Господину Курбатову стали поступать жалобы от владельцев подконтрольных торговых точек. Мол, мы платим за охрану, а тут какие-то неорганизованные ползают, требуют еще… Курбаши выделил на рынок «опергруппу», которая четко отловила самозваных рэкетменов и сделала им козью морду. Точнее, привела их морды в трудноузнаваемый вид. После этого группа прошлась по парку и провела разъяснительную работу. Всем юношам и девушкам было доведено до сведения, что отныне и довеку любые попытки взимать какую-то дополнительную плату с палаточников, лоточников и наперсточников будут караться более строго. В пределах всей торговой зоны был установлен запрет на самовольное «обувание» покупателей, неорганизованное стучание по мозгам, торговлю «кайфом» без «лицензии» Курбаши и на другие мероприятия, грозящие подорвать реноме паркового рынка. Не рекомендовалось также излишне часто чистить морды алкашам, чтоб не отвадить их от традиционных мест распития.
 Некоторые лидеры шпаны по молодости и глупости не вняли предупреждениям, считая, что Курбаши берет на понт. Но Юрий Иванович шутить не привык. Он провел «зачистку зеленки» так, как никакой милиции не снилось. Трупов, правда, было немного, тяжких телесных тоже, но с тех пор желающих нарушать установленные Курбаши правила больше не находилось. Да и самой шпаны в парке поубавилось. В городе открыли дискотеки, бары и кафе, где можно было «оттянуться», если есть на что. А вопрос о бабках стал остро — мамы-папы у многих оказались на мели, стало быть, зарабатывать потребовалось самим. Времени на пустое дуракаваляние не осталось. Кто сел в коммерческие киоски, кто взялся их охранять. Одни угоняли тачки, другие их продавали. Кто-то ломал квартиры, кто-то ставил в них металлические двери.
 К тому же торговая зона парка под мудрым руководством Курбаши, а затем Степы с каждым годом все расширялась. Правда, не так быстро, как хотелось бы, потому что количество продавцов росло гораздо быстрее числа платежеспособных покупателей. Несмотря на широчайший ассортимент товаров со всего света, основную выручку по-прежнему давала водяра.
 Таков был этот парк летом 1996 года, в тот самый день, когда к его воротам подкатила «девятка» с Гребешком и Лузой. Они остановились у бетонной стенки, на которой какой-то рок-фанат несколько лет назад напрыскал краской название любимой группы «Парк Горького», а в более поздние времена некто добавил углем: «…пьяницы». Все вместе это читалось очень актуально.

 Кончик «хвоста»

 Дождик капал, в лужах, заливших выбоины и вмятины асфальта, лопались пузыри. Из машины вылезать не хотелось.
 — Зря мы, Миха, сюда поперлись, — проворчал Луза. — Неужели этого козла могло сюда потянуть? Да и не упомнит его никто, даже если он тут был. Тут каждый день тыщи людей ползают.
 — В таком прикиде, как у него, тут и трех человек за день не бывает. Обязательно приметили бы, — возразил Гребешок. — Да он наверняка не один был.
 — Отчего бы его сюда понесло? Я лично, если почуял, что меня водят и сумел оторваться от нас — как он, — то первым долгом рванул бы куда подальше. На попутку — и за город, скажем.
 — А баксы в кейсе? Это не рублями пол-«лимона». Пробросаешься.
 — Ну если знаешь, что за эти баксы без башки оставят, то можно и бросить. Я свою и за миллиард дарить не буду.
 — Правильно, поэтому он сам и не погнал в гостиницу. Чтобы, например, ты сделал на его месте?
 — Я тебе уже сказал что. Дернул бы, пока рога не обломали. А ты по-другому сработал бы, да?
 — Смотря по обстановке. Если бы у меня в городе никого знакомых не было, то, наверно, драпанул бы пустым. А если бы был кто-нибудь знакомый, да еще вхожий в гостиницу, то попробовал бы достать.
 — Если бы да кабы… А если бы в номере засаду держали?..
 — Ничего не поделаешь. Значит, судьба такая.
 — Но все равно, почему именно на рынок приехали, я не пойму.
 — Потому что его нашли в двух шагах отсюда. Вон, видишь, крыша торчит? Это дом восемь по улице Матросова. Там он и лежал, в двух шагах от ограды парка.
 — Ну и что? Его могли чикнуть за сто верст отсюда, а потом запихать между гаражами.
 — Подумай, Луза! — нервно произнес Гребешок. — Только мозгами, если можно. Тебе надо срочно жмура прятать, причем не простого, а полупотрошеного, от которого вонизм идет на сто верст, который весь в кровище и к тому же голый. Ты его потащишь за сто верст?
 — Тачка есть — потащу…
 — Правильно, только не в город, верно? Ты его за город потаранишь. Опять же завернешь его во что-нибудь, чтобы потом багажник не отмывать. Ты улавливаешь мыслю, юноша?
 — Более-менее…
 — Что-то по глазам твоим сдается, будто «менее». Продолжаю! Труп голенький, ни во что не завернутый, а следов крови со стороны проезда между гаражами нет. Даже если представить себе, что там были полные лохи, которые, имея машину, привезли жмурика в соседний двор и закинули его между гаражами, то трудно понять, как они там кровянки не накапали.
 — Может, затерли?
 — Ты ночью разглядишь все пятна? Да ни за что. Обляпали бы всю крапиву с внешней стороны, да еще и помяли бы ее вместе с этим топольком. А крапива смята только со стороны забора. Понял? Дыши носом!
 — Но там же дырки нет. Менты смотрели.
 — Знаю я, как они смотрят. Конечно, прикинули: раз тропки нет, не топтано, значит, и дырки нет. Ладно, это мы потом проверим. Пошли по гостям!
 Луза вздохнул, затянул «молнию» на ветровке и вылез из машины. Гребешок запер «девятку», пискнул электронным ключиком и присоединился к товарищу. У ворот рынка возвышались два крупных мужичка-охранника, в камуфляжках и черных беретах, с дубинками у пояса. На рукавах было нашито нечто вроде геральдических щитов с изображением какого-то зубастого зверя неопределенной расцветки и надписью «ОА „Барс“. „ОА“, надо думать, означало „охранное агентство“. Луза еще в прошлом году стоял здесь, на этом почетном посту, собирая по тысяче рублей за вход на территорию рынка.
 — Здорово, барсики, — улыбнулся Гребешок. Луза, напротив, сделал очень серьезное лицо, поскольку работа в «Куропатке» считалась куда как более престижной и возвышала его над прежними сослуживцами. ОА «Барс» было, выражаясь по-канадски, farm-club «Куропатки».
 — Здравствуйте, — сказал один из охранников, белобрысый и, несмотря на юные годы, фиксатый. — Чем обязаны, товарищ бывший лейтенант?
 — Позавчера вы в это время на воротах стояли? — спросил Гребешок.
 — Так точно, — с иронией отозвался белобрысый. — По-моему, ничего не пропало.
 — И палатки ваши все на месте, — добавил второй страж.
 — Молодцы, отмечу в приказе, — с той же иронией подыграл Гребешок. — Теперь немного серьезней. Вот рожа. Видели такую? Белобрысый скептически хмыкнул и сказал:
 — У нас такие не ходят. Не супермаркет.
 — А я, по-моему, видел… — неуверенно произнес второй. — Точно! Ты поссать пошел, я один стоял. Часа в два с чем-то, после обеда. Я еще подумал: «Такой крутяк — и без своей тачки». Помню. Он на частнике приехал.
 — Не на голубой «шестерке» случайно? — спросил Гребешок.
 — Нет. На «Запорожце».
 — Один был или с кем-то?
 — Один. Частник его высадил и поехал. А этот, прикинутый, на рынок пошел.
 — Когда обратно выходил, не помнишь?
 — Нет, это не скажу. Мы где-то через час сменились.
 — А в течение этого часа он точно не выходил?
 — Командир, — хмыкнул белобрысый, — в принципе он мог из парка через любую дырку уйти. И вообще, шли бы вы лучше сначала к Жоре. А то он уже на нас в окошко зырит, думает, что мы на него стучим.
 — Сначала мы к моему другану забежим, — сказал Гребешок, — а уж потом вашего Жору озадачим.
 Он решительно шагнул в ворота, вдохнул привычно затхлый базарный аромат, уши наполнил галдежом и матом. Луза, гордо глянув на бывших коллег, последовал за старшим товарищем с видом доктора Ватсона при Шерлоке Холмсе.
 Гребешок и Луза свернули от ворот вправо, где позади палаточного ряда возвышалось приземистое облупившееся строение с надписью: «Пост милиции». У дверей стоял желтый «уазик», в, котором на водительском месте сидел сержант и читал «Пентхаус» трехлетней давности.
 — Здорово! — поприветствовал Гребешок. — Разлагаемся помаленьку, товарищ Маслов? Нехорошо! Куда ваша комсомольская организация смотрит?
 — Хоть бы чего нового придумал, — отозвался сержант. — Ну люблю я это дело. Имею право. Чего надо?
 — Балахонов на месте? Или по рынку ходит, службу правит?
 — Куда он денется… — зевнул Маслов. — Здесь сидит.
 — Очень кстати! — произнес Гребешок и вместе с Лузой направился в помещение поста, даже не сбавив шаг около совсем юного милиционера-автоматчика, сторожившего вход.
 Внутри пахло мочой и бомжами, хотя за решеткой «обезьянника» было пусто. Напротив, за деревянным барьерчиком, стоял застланный зеленой бумагой стол с телефоном. В кресле сидел лейтенант в рубашке с погонами и помаленьку решал кроссворд.
 — Да-а, — вздохнул Гребешок. — Совсем разболтались в мое отсутствие. На Воздвиженском рынке, помнится, так не работали!
 — Привет, — лейтенант, целиком поглощенный кроссвордом, подал Гребешку руку через барьер. — Подскажи слово, а?
 — Сделаем.
 — «Героиня одноименного романа Л.Толстого». Какого, блин, романа? Не написали…
 — Сколько букв?
 — Восемь.
 — КАРЕНИНА.
 — Это которая под поезд? Во, блин, придумали чуваки. Ладно. — Балахонов вписал слово в клеточки и улыбнулся Гребешку. — Рад тебя видеть, Мишук. Солидный человек стал, крутой такой. Пора брать, наверно?
 — Может быть. Но я не тороплюсь.
 — Я в шутку.
 — Естественно. Но сейчас вопрос не в шутку: сыскари у вас тут давно были?
 — Имели место. И позавчера, и вчера, и сегодня утром в парке шарили. Сопровождал.
 — Что искали, не сообщали?
 — Да это по поводу «расчлененки» на Матросова, восемь. Считают, что тюкнули у нас и выкинули через забор за гаражи.
 — Собачкой отрабатывали?
 — Позавчера еще, сразу после того, как труп нашли. А толку? Там перцем попрыскали из баллончика. Раз нюхнула и заскулила. Кинолог матерится — нюх угробить можно… Стали смотреть визуально. За три дня весь парк проползали, искали, где могли его разделать, ни фига не нашли. Чисто. Конечно, нас заколебали: слышали крики или нет?
 — А вы не слышали?
 — Нет, знаешь, ни черта не слышали. Конечно, пацаны в одном месте дрались, но некрупно. Пять на пять примерно. Мы туда подъехали, разогнали. Потом все тихо было. Как раз в то время, когда его, по идее, кончали.
 — Может, ему рот заклеили или загипсовали?
 — Нет, это они бы заметили. Ему, наоборот, всю пасть разорвали — от уха до уха. Ори не хочу… Слушай, нескромный вопрос можно…
 — Не мучайся, Балахоша, меня волнует то же, что сыскарей, а не наоборот. Уловил? Морду лица этого великомученика тебе показывали?
 — Показывали. Был он здесь на рынке. Где-то с 14 до 15 часов. Я его сразу приметил. Слишком шикарно прибарахлен был. По-московски. Наши «новые» сюда не ездят. «Шестерок» гоняют, если надо. Да и вообще у них супермаркеты свои, куда с нормальными деньгами не сунешься.
 — В руках ничего не приметил?
 — Пакет был, по-моему. С голой бабой, кажется.
 — С загрузкой?
 — Да, лежало что-то. Но немного, типа коробки с чаем. Небольшой, вроде «Индийского» со слонами.
 — На рынке покупал что-нибудь?
 — Вот это я не углядел. Я же не знал, что с ним к ночи станется.
 — Ну а куда пошел в парке-то?
 — А, это я помню. Направо, к цветочникам.
 — Ты говоришь, он до 15 часов тут торчал? Видел, как он уходил?
 — Вообще-то видел. Но теперь сомневаюсь.
 — Ни фига себе! Это как же понимать, гражданин начальник? Поддали, что ли, с устатку?
 — Как говорят штатники, не буду ни подтверждать, ни опровергать. Принял. Немножко так, для здоровья. Косой не был, однозначно. Примерно в три часа этот покойный с рынка свалил. Вот через это окошко я его видел, со спины и краем глаза. Пакет он тащил, а было еще что у него или нет, не разглядывал. Ворот отсюда не видно. Ясно, конечно, что он на выход шел. А так, хрен его знает, может, повернулся да и пошел обратно. А сыскари, они въедливые: то да се, найдут, что его у меня на территории потрошили, начнут копаться. Рапорточек накатают, служебное расследование не дай Бог заварят. У меня и так есть выговорешник от города. Лупанут еще неполное служебное, а на эту халяву знаешь сколько ртов откроется? Еще прицепятся: а почему вы, лейтенант Балахонов, неверно нас информировали? Нетрезвое состояние? А может, вам взятку подкинули за такое сообщение? Ну его на хрен. Лучше скажу, что не видел вообще. Не смотрел в окошко, следить за каждым мирным покупателем не
 обязан.
 — Резонно. Значит, сыскари ни фига отсюда не взяли?
 — Ну, это я не знаю. Они мне отчета не писали. Пока я с одними по территории лазил, другие по палаткам тоже гуляли. Сами по себе. Четко пока ясно одно: места, где его пластали, не нашли. Но парк пока со счетов не сбрасывают. Двадцать пять гектаров все-таки, до самой реки тянется.
 — Такого проще в реку было кинуть, чем тащить километр до забора.
 — Это если по уму. А тут псих работал, сразу видно. Таких не просчитаешь.
 — Ладно. Спасибо за информацию. — Гребешок быстро глянул вбок, убедился, что тощий автоматчик находится за дверью и отделен вдобавок мощной спиной Лузы, и выдернул из-под ветровки две зеленые бумажки. Балахонов быстренько прибрал их к месту.
 — Зарплату-то вовремя платят? — уже вставая, спросил Гребешок.
 — Под выборы рассчитались, а то пару месяцев протянули. Но все равно — полезно.
 — Грех хорошим людям не помочь. Бывай, Андрюша. Если что новенькое-интересное будет, скажи Жорику, что хотел бы со мной увидеться. Можно не здесь, на природе где-нибудь. Рыбалку бросил?
 — Не выходит в последнее время.
 — Ну ладно, потом обговорим. Хорошо с другом поболтать, но дела давят.
 Гребешок и Луза вышли из помещения, помахали ручкой задремавшему в кабине Маслову и направились в офис охраны рынка, где их уже дожидался начальник Жора. Тучный, массивный дядя, на нем — в обтяжку распиравший камуфляж очень большого размера.
 — Здорово, толстый! — бодро начал Гребешок. — Не перебрал массу, здесь сидючи? Пацанов небось качаться заставляешь, а сам брюхо наедаешь? Смотри, настучу Сэнсею, он тебе жир сгонит.
 — Опять балабонишь? — беззлобно хмыкнул толстяк. — Дал же Бог язык-помело! В гости ведь пришел, между прочим, не к себе домой. Мог бы и пузырик выставить, по-человечески, ан нет! В ментуру прется сначала, а в дружескую контору потом. И бойцов моих уже опрашивал у ворот. Не уважаешь Жору?
 — Окстись! — улыбнулся Гребешок. — Да тот до вечера сдохнет, кто Жору не уважает! Пузыриком я, конечно, рассчитаюсь, но, извини, не сегодня. Загрузили, мать его так!
 — Ну и что тебе менты про меня наврали? — почти всерьез поинтересовался Жора.
 — Ничего особо не наврали, только, говорят, видели, что Жора по рынку сыскарей водил…
 — Во брешут-то! Они сами ходили. — Жора не в шутку испугался. Гребешок хихикнул и похлопал Жору по плечу.
 — Не волнуйся. Мне интересно только, куда они заходили и чем интересовались.
 — Да мужиком интересовались одним. Когда пришел на рынок, чего тут делал, куда ходил. Морду показывали, на Алена Делона похож.
 — Правда? — почти искренне удивился Гребешок. Он лично такого сходства не находил.
 — Ну, мне так сказал кто-то. Я этого Делона никогда не видел, только песню помню, что он одеколон не пьет.
 — Понятно. А мужика ты видел?
 — Видел. Когда он пришел, не помню, а как уходил, видел. Десять минут четвертого свалил. Это точно.
 — И больше на рынок не приходил?
 — Нет, это я бы запомнил. Такие понтовые здесь нечасто.
 — Когда с рынка уходил, что у него в руках было? Не запомнил?
 — Пакет был, с голой бабой. И еще он цветы у Люськи купил.
 — Точно? — Гребешок довольно успешно подавил азартное волнение.
 — Точно. Девять роз. Я аж обалдел на него. Валек с Гришкой, которые на входе стояли, тоже обалдели.
 — Это те, что сейчас стоят? С которыми я разговаривал?
 — Нет, те, что сейчас стоят, — это Саня и Лесик. Они всегда в три часа сменяются, а заместо их Валек и Гришка встают. Хошь, я их позову, подтвердят.
 — Да ладно, чего там… Верю. Одно странно: неужели, чтобы девять роз выбрать, нужно час по рынку ходить?
 — А он и не ходил. Он пробежался вдоль цветочниц разок, купил букет у Люськи. Триста тысяч огребла с одного!
 — И после этого час искал дорогу на выход?
 — Да брось ты! В парке погулял, наверно.
 — Это ты знаешь или прямо сейчас придумал?
 — Да нужно мне следить за всеми! Драки не было — не было, Кассу нигде не сняли. Мужик этот в 15.10 свалил.
 — На чем уехал, не помнишь?
 — Тачку поймал, по-моему… «Жигуль». Не «восьмерку» и не «девятку» — это точно.
 — Не голубую «шестерку» случайно?
 — Нет. Белый «Жигуль» был.
 — В какую сторону уехал?
 — К центру куда-то…
 — Ты и ментам все то же сказал? — с ехидцей спросил Гребешок.
 — Ментам я вообще никогда и ничего не говорю. Я этого мужика не знаю, мне он дороги не переходил. На фига подставлять, если что? А потом разборки пойдут не дай Бог. Вам лишние хлопоты, нам заботы. Менты в первый раз приходили, когда другая смена стояла. Те, конечно, четко ответили, что никого не видели, потому как их тут не было. Ну а с теми, кто был, я провел работу. Все чисто, не подкопаешься: народу тыщи, фиг кого упомнишь. Может, был, а может, нет. Может, ушел, а может, до сих пор на рынке трется. Вот так и говорил. Они тогда сами по рынку пошли. Я не зря второй этаж над «караулкой» поставил — весь базар как на ладони. Четко засек, с кем беседовали. Потом, когда укатили, прошелся по горячим следам. Мужики, конечно, как один, — «не знаю, не помню». Бабы, конечно, припомнили. Морда и фигура у него, по их понятиям, на уровне. У Люськи побывали. Та наговорила с три короба, но по делу, как я понял, — ноль без палочки.
 — Ты всех обошел? — испытующе поинтересовался Гребешок.
 — В смысле всех, кто с ментами общался? Не знаю. Они почти по всем рядам ходили. К тому же, знаешь ли, народ разный. Ментам одно скажут, мне — другое, а тебе, сейчас пойдешь проверять, — третье.
 — Ловок ты, толстый, — скорее поощрительно, чем угрожающе, произнес Гребешок. — Короче, хрен тебя поймаешь…
 — Работа такая. — Пузан расплылся в улыбке. — Пойди пройдись, поспрашивай. Кстати, тебя, случаем, не сыскари наняли, а? Шутка.
 — Жорик, — снисходительно произнес Гребешок, — я это как шутку и принимаю. Оцени. Но помни: в наших кругах принято отвечать за слова. Придерживай язык, избегай резких выражений и достойно умрешь от старости.
 — Я постараюсь.
 — Хочешь, покажу тебе, отчего менты этим прикинутым интересуются? Глянь фотку и оцени сходство. — Гребешок показал фото, запечатлевшее останки гражданина Воинова-Лушина, резко поменявшемуся в лице Жоре. — Чувствую, что у тебя аппетит разыгрывается, верно? Или мыслительная активность повышается, может быть?
 — Бляха-муха, — помотал головой Жора, — я такого даже в ужастиках не видал… Но я, если честно, больше того, что сказал, не знаю. Мамой могу поклясться.
 — Верю, родной, верю! — осклабился Гребешок, похлопав Жору по плечу. — Потому что догадываюсь, насколько хорошо ты все прочувствовал. И понял, какие могут быть сложности от неправильного поведения. Все, что по этому делу, — только лично со мной. Сюда, учти, могут и не только менты наведаться. Или скосят под ментов — это теперь модно. Держись строго, так же, как и раньше: не видел, не знаю, не помню… Но не дергайся, а то тебе тоже бошку снимут и в брюхо засунут. Поскольку тебе официально пока никто не сообщал о том, что этого убили, смотри не проговорись. Если Балахоша о чем-то проболтается, запомни, скажи мне. Но не здесь. Мне тут часто светиться не нужно. И долго ходить по базару не стану. Люсю эту самую ты мне издали покажи, раз говоришь, что ее точку у тебя со второго этажа видно. Я сам с ней поболтаю. Без тебя и твоих помощников. Для чистоты эксперимента.
 — Как скажешь… — с легким облегчением вздохнул Жора. Поднялись на второй этаж «караулки». Жора подвел гостей к окошку.
 — Вон ее цветочки, видишь? — отдуваясь после подъема по лестнице, пропыхтел он. — А вон она сама, рыжая. На той неделе покрасилась.
 — А рядом с ней? Чернявая?
 — Лола, по-моему. С Таджикистана рванула, из Курган-Тюбе. Родня в Афган побежала, а она сюда сдуру заехала. По-русски нормально говорит. Сейчас у Люськи живет.
 — Хозяин у них кто?
 — ТОО «Аромат», слышал про такое?
 — Понятно… — Гребешок подмигнул Лузе и двинулся к выходу. Когда спускались вниз, Луза, долгое время помалкивавший, решился спросить:
 — Ну и чего нам это даст?
 — Эта нам много чего дать могла бы, — ухмыльнулся Гребешок. — Например, трипаком на всю жизнь обеспечить. Лярва редкостная и почти идейная. В смысле, для нее оплата — вторична, главное — сам процесс. Усек?
 — Так точно, — оскалился Луза, — понял… А если по делу?
 — Это там выясним. Сейчас пока твое дело — глазеть по сторонам. Я треп беру на себя, а ты приглядывай, не стеклит ли за нами кто. Сумеешь отличить серьезных от любопытных?
 — Попробую.
 — Да уж попробуй, будь любезен, а то, если ошибешься, нас на этом базаре урыть могут.
 Луза даже поежился.
 Направившись в цветочный ряд справа от входа, эрзац-сыщики добрались до некой конструкции, сваренной из тонких стальных прутков, грубо покрашенной краской-серебрянкой. Конструкция походила на неправильную треугольную призму, поваленную набок. На обращенной к публике грани этой призмы было нечто вроде решетки, к которой были приварены кольца, согнутые все из тех же прутьев. В эти кольца были вдеты пластмассовые вазы и кувшины с букетами, обернутыми в целлофан.
 Люся выглядела и впрямь не очень. Свежая рыжина ее волос только подчеркивала общую вульгарность. В ее трепаной копне, чего доброго, можно было и вшей нашарить. Блеклые мятые щеки, наскоро наведенные брови, тени под глазами, размазавшиеся ресницы. На голове прозрачный полиэтиленовый капюшон от дождя. На Западе таких дам близко к торговым точкам не подпускают, чтобы покупателей не пугали.
 — Здравствуйте, Люсенька! — немного сюсюкающим тоном поприветствовал Гребешок.
 — Здрасте… — растерянно хлопнула глазами цветочница, пытаясь, видно, припомнить, что это за тип.
 — Почем цветочки? — Гребешок ткнул пальцем в алые розы.
 — Десять тыщ штучка, — сказала Люся.
 — Надо же, — удивился Гребешок. — А один друг наврал, будто он у тебя девять роз за триста штук купил.
 — Это Валера, что ли? — наморщила лоб Люська. — Которого менты искали?
 — Насчет ментов не знаю, — внутренне порадовавшись, но не показывая виду, произнес Гребешок. — А вот то, что он у красивой девушки Люси букет за триста штук купил, слышал.
 — Ну, если хочешь, можешь и ты триста штук выложить, — усмехнулась торговка.
 — А что, он правда триста штук кинул?
 — Ну, кинул. Друг у тебя клевый, конечно. Полгорода три месяца свои триста штук дожидаются, а этот подошел, глянул на кувшин и достает три бумажки. «Хватит или нет?» — спрашивает. Мне бы сказать: «Гони еще двести!»
 — заплатил бы. Но уж больно оторопела от такого.
 — Анекдот слышала?
 — Который?
 — Про «нового русского». Встречаются, значит, в Штатах двое «новых». Один спрашивает: «Почем галстук брал, братан?» — «Сто долларов». — «Ну, ты лопухнулся! Здесь, за углом, такие по двести идут!»
 — Нормально! — похвалила Люська.
 — А вообще-то Валере у вас на рынке не понравилось, — деланно зевнув, сказал Гребешок. — Час проходил, а нормального шампанского для девушки не нашел.
 — Ой, да он не больно его и искал! Он со Светкой Коваленко вон в том павильоне весь этот час проторчал.
 — Правда? — очень правдоподобно нахмурился Гребешок.
 — Поди спроси сам. Он сразу от меня туда пошел. А оттуда почти бегом за ворота.
 — Надо ж, Сева. — Гребешок сделал обиженную рожу и подергал Лузу за рукав. — А нам мозги пудрил: «Целый час искал! Ни хрена не мог найти!»
 — Фуфло! — довольно удачно подыграл Луза. Он, свято выполняя приказ старшего товарища, пытался углядеть, не присматривают ли за ними. Пока вроде бы никто подозрительный в поле зрения не попадал.
 — А что там продают? — спросил Гребешок невинным тоном.
 — Все помаленьку, как в палатке. Чего, решили на Светку поглядеть?
 — Ну, в том числе и на Светку, — ухмыльнулся Гребешок, — хотя ты лучше. Это я тебе как врач говорю.
 — «Врач» — это от слова «врать»?
 — Понимай, как тебе лучше. Чао, розочка ты наша! В павильоне (вообще-то он громко назывался коммерческим магазином «Илларион») особо активной коммерческой деятельности не наблюдалось. Кроме двух продавщиц и кассирши, пересчитывавших что-то у кассового аппарата, в торговом зальчике был только молоденький «барсик» с дубинкой у пояса. Он сидел сбоку от двери и читал фантастическую книжку с жуткими монстрами на обложке.
 — Игорек, — заметил Луза, помнивший паренька по прежнему месту службы, — ты не здорово работаешь. Был бы я налетчик, ты бы и проснуться не успел.
 — Кому мы тут нужны… — зевнул Игорек.
 — Что вас интересует, молодые люди? — с некоторым беспокойством спросила вполне изящная длинноногая блондинка в голубовато-серой униформе. На курточку спереди был приколот прямоугольный значок-визитка с надписью:"Старший продавец Коваленко Светлана Юрьевна».
 Гребешок вынул из кармана почти настоящее удостоверение (то самое, с которым он в гостиницу ходил), раскрыл на секунду и представился:
 — Капитан Гребнев. Я хотел бы, Светлана Юрьевна, поговорить с вами об этом человеке. — И он вытащил фотографию Воинова-Лушина.
 — Опять? — удивилась блондинка. — Второй раз приходите…
 — Я лично первый. У вас есть место, где можно спокойно поговорить?
 — Только подсобка.
 — Сойдет. Мой помощник здесь останется.
 В подсобке «капитан» уселся на пластмассовый ящик из-под пустых бутылок, а Светлана — на маленькую скамеечку. Окошек в этом помещении не было, но лампы дневного света, горевшей под потолком, вполне хватало на то, чтоб осветить пятачок пола, стиснутый со всех сторон ящиками и коробками.
 — Давайте, Светлана, говорить так, будто вы еще никому ничего не рассказывали, — приветливо улыбнулся Гребешок. — Итак, в известный нам обоим день, примерно в 14.20, вас посетил вот этот гражданин. Где-то около 15.10 он покинул территорию рынка. По некоторым данным, он все это время провел здесь. Это верно?
 — Верно.
 — Вы знали его до этого?
 — Знала. Он дружил с моим братом…
 В мозгах у Гребешка чего-то законтачило, и он вспомнил, что на Пустырной, 12, в 67-й квартире, Ростик спрашивал Коваленко. А бабка из 66-й рассказывала ему насчет того, что Сергея убили, отец, Юрий Аркадьевич, от рака умер… Насчет Светы ничего не говорилось, какую-то Наташу вспоминали.
 — С Коваленко Сергеем Юрьевичем? — Гребешок сказал это так естественно, будто уже давным-давно знал, что это так. Вообще-то запросто мог попасть пальцем в небо, Коваленко не такая уж уникальная фамилия.
 — Да, с ним. У меня других братьев не было.
 — С Наташей вы дружно жили? — спросил Гребешок главным образом для того, чтобы выяснить, кем эта Наташа доводилась Коваленкам.
 — Издеваетесь?! — на лице Светланы появилась не то что неприязнь, а прямо ненависть. — Влезла в семью, окрутила Сережку, мать уморила, чтобы ей гулять не мешала, пока Сережка в командировки ездил. Меня из моей родной квартиры выжила. Дрянь такая!
 — Могу я задать нескромный вопрос? — прищурился Гребешок.
 — У вас, милиционеров, все вопросы нескромные, — буркнула Светлана.
 — Вы с Ростиславом в близких отношениях были? Светлана немного поежилась и молча кивнула.
 — Долго?
 — Лучше бы спросили: «Давно?» — саркастически произнесла Светлана. — Отвечу — очень давно. Так давно, что кажется неправдой.
 — И когда протекал ваш роман?
 — Пять лет назад. Весной загорелись, к осени потухли.
 — Странно. А мне казалось, что букет он для вас покупал.
 — Покупал для меня. Только я его не взяла. Почти час уговаривал без толку. Вот тут, на этом самом месте.
 — Уговаривал взять букет? — Гребешок позволил себе чуточку поехидничать.
 — Уговаривал к нему в гостиницу ехать.
 — В какую, если не секрет?
 — В «Береговию». Эдак лихо: «Бросай всю эту лавочку, я тебе там ванну шампанским налью!» Купец!
 Вот тут Гребешок жутко удивился. Выходит, что Ростик ни «хвоста», ни слежки не почуял и собирался спокойно ехать в гостиницу, да еще с бабой, которую намеревался купать в шампанском. Или просто шутил, придуривался? Трудно представить, чтоб ему, если он действительно засек слежку, вообще было до шуток. Да и эта поездка на базар выглядела совсем странно. Отправляясь в «Парк Горького пьяницы», Гребешок предполагал, что Ростик мог очутиться здесь по двум причинам: во-первых, потому, что у него тут была какая-нибудь запасная явка (на которой его, кстати, могли и урыть за ненадобностью), а во-вторых, чтобы сменить прикид. Сначала Гребешку первый вариант казался предпочтительнее. И даже версия выстроилась насчет причин потери Ростиком своей непутевой башки. Думалось, что тем дружкам, у которых Воинов собрался искать убежища, приглянулось то, что было у него в коробочке. Опять же, если он сказал друганам, что за ним хвостили, то те могли начать беспокоиться. Вот для спокойствия его и замочили, поуродовав как Бог черепаху.
 А после того как выяснилось, что Ростик с рынка уехал, то Гребешку подумалось, что он заезжал поменять прикид. Слишком светился его московский костюмчик по здешней серости. То, что он уехал в этом же костюме, ничего не говорило. В пакет могли влезть какие-нибудь джинсы тверского производства, курточка, выпущенная здешней швейной фабрикой, и даже что-нибудь типа кроссовок китайского производства. Отъехал от рынка и переоделся где-нибудь.
 Но теперь и эта версия накрылась медным тазом.
 — Ванна с шампанским… — задумчиво произнес Гребешок после минутной паузы. — Надо очень ненавидеть бывшего возлюбленного, чтоб от такого отказаться. Или я ошибаюсь?
 — Ошибаетесь. У меня к нему ненависти нет. Просто я его не люблю, да и не любила никогда. Что было, то прошло. Сейчас у меня жених есть. Я его люблю, он меня тоже. Через месяц свадьба… На фига мне этот Ростик? Хрен знает где носился, сидел, кажется, неизвестно чем занимался. Может, он СПИД поймал где-нибудь. Была бы сейчас одна — может, и переспала бы с ним разок. Но мужу гадить перед свадьбой не хочу.
 — Ну и как он отреагировал?
 — Матом, конечно. Пугал, что под машину бросится, из окошка выпрыгнет, в гостинице удавится. А я ему так спокойненько говорю: «Веревочку дать? Нам как раз нейлоновый шнур завезли».
 — Жестоко, — покачал головой Гребешок. — А что, если б он пошел и удавился?
 — Он? Да он так себя любит, что палец сам себе не порежет. Уж я-то знаю! А вот когда он сказал, что меня задушит, испугалась. У нас, сами видите, какой мальчик в охране. Так, для мебели. Ему Ростика даже не оттащить от меня, не то что скрутить. Но тут, слава Богу, ребята с фирмы товар привезли и шли в подсобку. Сразу трое, здоровые, «семь на восемь». А Ростик — молодец против овец. Скис и руки убрал. Сказал только: «Что ж, извиняюсь за беспокойство». Забрал букет и уехал. Я думаю, что он к Наташке подался. Она сейчас опять холостая.
 — А почему вы так думаете? — притаив самый горячий интерес к этому сообщению, спросил Гребешок. — У них с Натальей тоже был роман?
 — Какой там роман! Просто трахались от скуки и довольны были, что и меня, и Сережку надувают. Сережка дома почти не бывал, а этой сучке все по фигу — лишь бы кто. Отца уже не было, мать болела, я на работе. Между прочим, с Наташкой у него еще до меня началось. И я это знала. Если хотите, я и гулять с ним начала только для того, чтоб Наташке досадить. Сережка эту дуру любил. Вот он-то, если бы узнал, что она гуляет, мог бы глупостей натворить. Думала, отвлеку Ростика, женю на себе, и он от Наташки отвяжется. Фиг! У Ростика и на меня, и на нее сил хватало.
 — Значит, вы считаете, что он к Наташе поехал? — Гребешок произнес это с вполне натуральной задумчивостью. Конечно, ему хотелось тут же спросить у Светланы адресок. Но ежели, допустим, продавщица уже сообщила это оперативникам, то, поехав туда, можно нарваться на ментов. Поэтому Гребешок решился на небольшой риск и мелкую провокацию.
 — А почему вы об этом раньше не сказали? Тем, кто до меня приходил? — спросил он строго. Рисковал он не многим. Если бы Светлана возмущенно сказала: «Как же так? Я говорила!», то можно было наморщить лоб и посетовать на то, что разгильдяи-подчиненные об этом не доложили. Но его ждала более крупная удача.
 — А потому не сказала, — ответила Светлана, — что они меня спрашивали по-другому: «Скажите, а куда он направился по выходе из магазина?» Я говорю: «По-моему, к воротам, на выход». — «А мог он пойти не к воротам, а в парк?»
 — «Конечно, — говорю, — мог». Они ни про Сережку, ни про Наташку не спрашивали.
 — Значит, раз не спрашивали, можно и не говорить? — пожурил Гребешок. — Жаль, может быть, вы этим направили следствие по ложному пути. Придется мне проверить вашу чистосердечность. Адрес Наташи знаете? И телефончик ее, если можно.
 — Пожалуйста. Артемьевская улица, дом 22, квартира 56. А телефон сейчас в записной книжке гляну… — Светлана вытащила маленький блокнотик из кармана своей униформы. — 56-47-34. Сергачева Наталья Антоновна. А теперь можно вопрос задать? За что его ищут?
 — Не могу вам этого сообщить, Светлана Юрьевна! — вежливо расшаркнулся Гребешок. — В интересах следствия. Если понадобитесь, официально вызовем, снимем показания по всей форме. Здесь, на рынке, и вообще поменьше говорите на эту тему. Возможно, к вам еще не раз будут подходить люди, справляться насчет Ростика. Требуйте, чтобы их личности подтверждал лично лейтенант Балахонов. Обязательно. Преступник пошел грамотный, удостоверения подделывают просто так. Будьте очень осторожны! Иначе можете оказаться в опасной ситуации. Ну, большое вам спасибо. До свидания!

 Неприятности на Артемьевской

 Минут через десять «девятка» с Гребешком и Лузой уже катила прочь от «Парка Горького пьяницы», держа курс на Артемьевскую. Гребешок, держась за баранку двумя пальцами правой руки, а левой время от времени, поднося ко рту зажженную сигарету, на ходу втолковывал Лузе изменившуюся ситуацию.
 — Так выходит, что мы его не спугнули? — удивился Луза. — А на фига он через кинотеатр проходил?
 — Кино не понравилось. Бывает так, смотришь на афишу, вроде название незнакомое. А потом начинаешь смотреть и видишь, что уже пару раз эту чушь видел. Вот он и свалил с сеанса.
 — Ну понятно. Хотя и не очень. Он же коробку с бульвара Декабристов вез. И вдруг — решил в кино. Ежели там чего путевое было, так надо было в гостиницу поскорее ехать. Я бы точно поехал.
 — Во-первых, мы толком не знаем, что там в коробке было. Может, просто будильник или плейер. Купил на бульваре, да и все. А гаишник, который на нас наехал, к нему вообще отношения не имел. Просто ему срочно бабки были нужны, вот он и прицепился к стеклу.
 — Ладно. А тогда скажи, с чего он, выйдя из кино, поперся на рынок? Если он такой влюбленный в эту Светку, то почему сперва по городу крутился, а не сразу к ней намылился?
 — Хрен его знает. Может, потому, что был когда-то в этой «Руси» со Светкой. Воспоминания там, то да се. А потом разогрело — вышел из кино на «Марихуанскую», сел на частника — и ту-ту!
 — Долго ехал. Частника он успел поймать быстро, иначе бы мы смогли подъехать туда. Мы через пять минут туда прикатили. Значит, он за эти пять минут снял иномарку типа «Запорожец», а не ждал полчаса. Верно?
 — Верно, Ватсон! И даже с учетом высокоскоростных качеств этой машины ему никак не удалось бы добраться до парка медленнее, чем за двадцать минут. Вы это хотите сказать, сэр?
 — А фига ли он час катался?
 — Могу предположить только одно: он сперва заехал к Светке домой, а потом попилил к ней на работу.
 — А где эта Светка живет? — настырничал Луза.
 — Нам это, сказать откровенно, по хрену с горчицей. Нам надо сейчас прикинуть, как с Натальей общаться, если она дома окажется.
 — Надо бы пожрать где-нибудь, — заметил Луза, — в брюхе бурчит. Там, на рынке, шашлыки продавали. Надо было порубать.
 — Ну да, — саркастически поджал губы Гребешок, — шашлычок у тебя без сухонького в горло не полезет, потом беленького захочется… Так дела не делаются. Ты еще помнишь, что у нас три дня и три ночи? Точнее, два с половиной дня осталось и пока три ночи. Учти, менты тоже могут докопаться до этой Натальи. Кстати, и без всякой Светки. Начнут припоминать, с кем он спал, и наверняка к ней пожалуют. Может, они вообще уже там.
 — А что тогда делать?
 — Там увидим. Сейчас надо Бога молить, чтобы их там не было.
 — А если там те, которые его замочили?
 — Приедем, увидим. Но ты сейчас лажу сказал. Не думаю, чтоб его у нее грохнули. Артемьевская — не медвежий угол. Там дома приличные и люди видные.
 Луза посопел немного, потом сказал:
 — Слушай, ты мне полчаса разъяснял, что его замочили в парке. А получается, что он из парка уехал. Как же он на улице Матросова оказался? Это от Артемьевской три лаптя по карте.
 — Давай, братан, версии и прочие размышлизмы будем доставать в отсутствие фактов. Пока поедем на Артемьевскую. Надо сообразить, что говорить. Доставай сотовый, набирай 56-47-34.
 — А чего говорить?
 — Ничего не говорить. Мне отдашь, если баба подойдет.
 За окнами машины мелькнула табличка «Артемьевская ул.». И номер дома — 12. До места оставалось совсем чуть-чуть.
 Луза начал нажимать кнопочки своими короткими и толстыми, как сардельки, пальцами. Послышались длинные гудки, потом что-то щелкнуло, и откликнулся довольно приятный женский голосок. Луза поскорее передал телефон Гребешку.
 — Алло! — Гребешок приткнул машину к тротуару у солидного «сталинского» дома 22. — Будьте добры Наталью Антоновну.
 — Я у телефона, — похоже, ничуть не смутившись тем, что незнакомый голос называет ее по имени-отчеству, вежливо произнесла дама.
 — Наталья Антоновна, — пытаясь придать голосу интеллигентное звучание и не вымолвить невзначай матерное слово, произнес Гребешок. — Приношу вам свои извинения за беспокойство. Торговая фирма «Милтонс косметик» проводит рекламную кампанию. Компьютер выбрал ваш номер среди двенадцати тысяч абонентов городской телефонной сети. Поздравляем вас, госпожа Сергачева: вы выиграли уникальный набор французской косметики и парфюмерии!
 — Да?! Неужели?! — в голосе «госпожи Сергачевой» слышалось нечто вроде восторга. — Бесплатно?
 — Абсолютно! Стоимость такого набора в магазинах Европы — от двухсот до пятисот долларов, — вдохновенно врал Гребешок. — Через полчаса наши сотрудники совершенно бесплатно доставят вам ваш выигрыш или выплатят его стоимость деньгами — по вашему выбору.
 — Значит, можно и деньгами? — Наталья сильно засомневалась.
 — Да, выбор за вами. Триста долларов США или уникальный набор косметики!
 — Гребешку было все равно, что обещать. У него ни набора косметики не было, ни денег (даже в рублях по курсу ММБ).
 — Я хочу набор.
 — В течение получаса ждите!
 Гребешок закрыл телефон. Потом полез под куртку и вытащил пистолет. Прячась от случайных взглядов, вынул обойму, убедился, что все восемь в магазине, а девятый в стволе. Луза тоже проверил свой «Макаров».
 — Идем? — спросил он у Гребешка.
 — Погодим минут пять. Что-то мне не понравилось, только не пойму что. В голосе у этой дуры слишком уж много беспечности было. Судя по тому, что Светка рассказывала, она должна быть порядочной пройдохой, которая так дешево не покупается.
 — А чего? — удивился Луза. — Бабы всегда рады что-нибудь заполучить на халяву. Тем более если это косметика.
 — Все верно, но такая баба должна быть более недоверчивой. У нее наверняка кое-что есть и в квартире, и на кармане. Так просто с бухты-барахты, ничего не переспрашивая, доверять какому-то телефонному благодетелю? Ой, не то что-то! Либо она совсем дура, либо у нее и впрямь там бригада сидит. Либо ментовская, либо еще чья-то. Не знаешь, что хуже.
 — Может, не пойдем? — опасливо произнес Луза.
 — Пошли! — твердо сказал Гребешок.
 Они выбрались из машины и вошли в подъезд. Лифт, поднимавшийся по решетчатой стальной шахте, вокруг которой спиралью обвивалась лестница, доставил их на третий этаж, где располагались квартиры с номерами 52-56. Гребешок молча указал Лузе место — сбоку от двери, чтоб его неинтеллигентная морда раньше времени не была замечена.
 — Господи, благослови! — прошептал себе под нос Гребешок и нажал кнопку звонка. Через выпуклую стекляшку «глазка», вкрученного в металлическую дверь, проникал желтоватый свет из прихожей.
 — Кто там? — услышал он голос Наташи, и свет в «глазке» померк — хозяйка смотрела на гостей.
 — «Милтонс косметик»! — придав голосу самое дружелюбное звучание, произнес Гребешок, держа руки за спиной и с беспокойством думая, что будет, если хозяйка сперва попросит показать набор. Набора, конечно, не было. Гребешок держал за спиной пистолет. Но, слава Богу, на сей раз психология Гребешка не подвела. Любопытство и алчность сработали. Лязгнуло несколько замков, дверь приоткрылась. Гребешок крепенько толкнул ее плечом, отодвинув и прижав к стене ошалевшую хозяйку. Пистолет, прижатый к ее носу, в корне пресек попытку завизжать. Наталья не успела даже пискнуть. Следом за Гребешком влетел Луза и захлопнул за собой дверь.
 Квартира была что надо, если бы, конечно. Гребешок с Лузой жаждали накрутить себе 146-ю статью за разбой (162-я нового ук еще не действовала). Здесь было что брать, начиная с хрустальных люстр и кончая бриллиантовыми сережками в ушах у Наташи. Наверняка у Лузы даже сердце екнуло, но заниматься. Пришлось совсем другим.
 — Тихо! — прошипел Гребешок. — Пошла вперед! Пикнешь — убью!
 Квартира была аж четырехкомнатная, но не было ощущения, что в ней проживает много народу. И вообще в ней было слишком чисто для российской квартиры, слишком прибрано. Паркет, покрытый лаком, был почти не поцарапан, ковры и мебель недавно пылесосили, даже на большущем телевизоре не отслеживалось ни пылинки. Много было подсвечников, ваз, разных дорогих побрякушек и безделушек, а вот детских игрушек не просматривалось. Впрочем, это все Гребешка не интересовало. Главное, что бросилось ему в глаза, — здоровенный букет из широко раскрывшихся за трое суток алых роз, стоявший на большом столе в хрустальной вазе. Роз было девять…
 Хозяйку, пребывавшую в шоке. Гребешок затолкал в спальню, самую дальнюю комнату от двери. Луза с пушкой наготове пробежался по остальным помещениям
 — проверял, нет ли еще кого в квартире. Очень при этом боялся, потому что тогда, возможно, пришлось бы стрелять, а Луза еще не знал толком, получится ли у него среди бела дня и в доме.
 — Дверь контролируй! — приказал Гребешок, когда Луза добрался до спальни. Нужно это было или нет. Гребешок еще, правда, не решил. Просто Луза был слишком непрезентабельным. «Мадам Сергачева» и так не поняла, будут ее
 убивать, грабить или ограничатся изнасилованием. А Гребешок торопился поскорее привести ее в чувство.
 — Наталья Антоновна, — сказал он, похлопав ее по щекам. — Мы не грабители и не насильники. С вами ровным счетом ничего не случится, если вы правдиво ответите на несколько вопросов. Если нет, мы вас будем мучить.
 — К-какие в-вопросы? — дрожащим голосом пробормотала дама. Она была, пожалуй, покрасивее Светки Коваленко. Точнее, более ухоженной, приглаженной и явно не перетруждала себя домашними заботами. Гребешок за время службы в милиции повидал немало шлюх, но таких шикарных, конечно, на улице не попадалось.
 — Вопрос первый: вы знаете этого человека? — Гребешок показал Сергачевой фото живого Ростика.
 — Да, знаю… Это Ростислав Воинов.
 — Приятное начало. Когда видели его в последний раз?
 — Три дня назад.
 — Очень хорошо. Где вы встречались?
 — Здесь. Он приезжал ко мне.
 — В котором часу?
 — Еще четырех не было.
 — Что он с собой привозил? — Гребешок снова подумал, что таинственная хреновина, о которой так беспокоится Сэнсей и, должно быть, сам Ворон, могла быть всего лишь коробкой с чаем или банкой с кофе.
 — Торт «Марика» привозил, шампанское французское, названия не знаю. Цветы. Букет роз. В гостиной стоят.
 — Что праздновали?
 — Да ничего. Просто давно не виделись, несколько лет, и вот опять повстречались… Слушайте, вы кто, бандит или милиционер?
 — У меня смежная профессия, — пошутил Гребешок, — ночью ворую, а днем следствие веду. Правда, здорово? А у вас глазики симпатичные. Если бы вы еще не очень трусили, были бы просто прелестной. Жалко, у меня так времени мало. Было бы побольше, я бы вас не пугал, а очаровывал. Честное слово, так противно совать даме пушку под нос! Но я должен вас спросить, леди: этот Воинов — ваш любовник?
 — Ну конечно. Сами могли бы догадаться. Что еще хотите знать? В каких позах имели половой акт? — Похоже, Наталья оправилась от шока и, почуяв, что Гребешок слишком пристально поглядывает на ее очень длинные и ровные ножки, небрежно прикрытые алым махровым халатом, явно начала наглеть.
 — Нет, это не существенно, — мотнул головой Гребешок. Заглядываться на эту заразу не стоило. Конечно, ей трахнуться с незнакомым мужиком или даже сразу с двумя — одно развлечение. Но при этом сучка могла усыпить бдительность и устроить какую-нибудь заподлянку.
 — А что существенно? — уже откровенно строя глазки, спросила Сергачева. — Сколько имели сношений?
 — Нет, все проще, — ухмыльнулся Гребешок. — Когда он от вас ушел?
 — Часов в восемь вечера.
 — А почему он у вас ночевать не остался? — Гребешок даже сам удивился, насколько естественно выговорил эту фразу.
 — Увы, я не могла оставить. У меня есть муж. Он, правда, до сих пор из командировки не приехал, но должен был приехать либо ночью, либо утром. Решили мы с Ростиком не рисковать и расстаться. С тех пор я его не видела.
 — А муж ваш о себе давал знать?
 — Да. У него возникли сложности с каким-то контрактом, и он был вынужден задержаться… — и Наталья опять несколько раз стрельнула глазками. Да, эта холеная стерва прямо-таки вовсю напрашивалась на изнасилование! Но Гребешок при горячем сердце имел холодную голову и на провокации не поддавался.
 — Вы его провожали? — спросил он.
 — Зачем? — пожала плечиками дама. — Посмотрела из окошка, как он ловит машину, помахала ручкой, когда он садился. Пальцем еще погрозила, когда какие-то девчонки в ту же машину сели…
 — А не запомнили случайно, какого цвета была машина?
 — Конечно, запомнила. В восемь часов еще светло. «Жигуленок», голубой… По-моему, «шестерка». Я в них не очень разбираюсь, но, по-моему, это была «шестерка». Ростик проголосовал, частник притормозил, в это время подбежали две девчушки и, видно, тоже напросились. Они сели на заднее сиденье, Ростик на переднее… Что вы на меня так смотрите? Я вам все сказала, честное слово! Неужели вы правда меня собираетесь убить? Зачем?!
 — Наталья Антоновна, — мрачно сказал Гребешок, — убивать вас я не собираюсь. Хотя, скажем так, для профилактики это было вполне возможно. Вы мне все абсолютно откровенно рассказываете?
 — Конечно! Зачем мне врать?
 — Ну, если мужу врете, то и нам наврать можете.
 — Но я, ей-Богу, не вру. Хотя, может быть, и надо было соврать. Я ведь не знаю, зачем вам Ростик понадобился. А вдруг вы его убить хотите?
 — Ладно. Еще несколько вопросов. Куда он собирался ехать от вас?
 — В гостиницу. В «HOTEL BEREGOVIA».
 — Вас он к себе не приглашал туда?
 — Приглашал, конечно. Ноя побоялась ехать. Ведь муж должен был вернуться. Хороша бы я была, если бы он утром меня на пороге встретил!
 — А с чем Ростислав от вас уходил? — спросил Гребешок, лелея надежду, что таинственная фигулина осталась у Натальи.
 — В смысле? — она не поняла вопроса.
 — Ну, что у него в руках было, когда он уходил?
 — А-а… Пакет пластиковый. С обнаженной красоткой. Он в этом пакете шампанское принес. А когда уходил, то у него там только какая-то коробка лежала. Маленькая, но тяжелая.
 — Он не открывал ее при вас?
 — Нет. Зачем? Я, конечно, вначале думала, что он мне духи принес, но раз сам не показал, я не стала спрашивать.
 — А внешне-то видели? Хотя бы по размеру какая?
 — Ну, что-то вроде кубика, вот такого размера, — Наташа раздвинула кончики большого и указательного пальцев примерно на пять-шесть сантиметров.
 — Но увесистая.
 — Неужели не посмотрели? — прищурился Гребешок с лукавинкой. — Раз думали, что духи?
 — Да не смотрела я! — обиделась Наталья. — Только сверху заглянула и все. Картонная коробка, белая, без наклеек и картинок. Заклеенная. Может, если бы была не заклеенная, я бы посмотрела. А так не решилась. Ростик строгий, он не любит, когда в его вещи лазят без спросу.
 — Значит, он ее унес?
 — Конечно. Знаете, гражданин начальник, я чувствую, что вы мне эти дурацкие вопросы не зря задаете. Скажите прямо: вы арестовали Ростика? Ни за что не поверю, что вы бандит. Очень у вас, извините, ментовские манеры просматриваются. Учтите, у меня в милиции много знакомых… — Это не прозвучало совсем угрожающе, но произвело на Гребешка нехорошее впечатление.
 — Знаете, Наташа, — передразнил он собеседницу, — если вы думаете, что мне сейчас можно будет взятку предложить, то, увы, ошибаетесь. Я бы сам многим людям взятки дал, лишь бы ваш Ростик был живой и на свободе. Только это никак не получится. Господь Бог взяток не берет…
 — Что вы сказали? — на кукольно-макияжном личике Наташи вновь появился испуг.
 — То, что слышали, — вздохнул Гребешок. — Я бы вам мог показать картинку, на которой заснят ваш Ростик через несколько часов после того, как он от вас уехал. Но не покажу, пожалею.
 — Его… убили?! — ахнула Наташа и побледнела. Нет, видно, Ростик был для нее чем-то побольше, чем дежурный бахарь. Это Гребешок своим зорким взглядом тут же усек. И уже почти не сомневался, что гражданин Воинов отдал концы не при ее посредничестве.
 — Да, — сурово произнес Гребешок. — Зверски убили. И есть основания предполагать, что из-за той штучки в картонной упаковке. Может, исходя из этих, так сказать, «вновь открывшихся обстоятельств», добавите что-нибудь?
 Но Наташа, тонко завыв, упала на кровать и уткнулась в подушку. Гребешок растерянно поглядел на нее. Увидеть бабу, ревущую от страха или физической боли, он, пожалуй, был морально готов. Но увидеть страдания от душевной муки и скорбной тоски — нет.
 Рев мог затянуться, а Гребешку было некогда. Он неловко погладил Наташу по голове и пробормотал не очень вразумительно:
 — Ну, вы, не надо… Это самое… Вообще…
 И тут, словно гром среди ясного неба, раздался звонок в дверь.
 — Кого черт несет? — встрепенулась Наташа так, будто в квартиру, которую она собиралась ограбить, внезапно вернулись хозяева.
 — Открой! — вновь переходя на «ты», прошипел Гребешок. — Да в «глазок» смотри повнимательней.
 Наташа заторопилась к дверям, а Гребешок, стараясь идти только по коврикам и не топать, подобрался к двери, где уже прижался к стене перепуганный Луза.
 — Кто там? — припадая глазом к окуляру «глазка», спросила Наташа.
 — Да это я, Макаровна, — послышался через дверь добродушный бабий голос.
 — Домработница приходящая, — шепотом объяснила Наташа.
 — Пускай, — одними губами прошептал Гребешок, пряча пушку под ветровку и жестом показал Лузе, чтобы тот сделал то же самое.
 Вошла толстая, поперек себя шире, пожилая тетка в вязаной кофте и платке.
 — Ох, да у тебя гости… — с пребольшим интересом произнесла баба. — Извиняюсь… Я ненадолго, Наташенька. Чего хотела спросить: ты мне послезавтрева зарплату не отдашь? А то хрыч-то мой вчера опять с катушек съехал, двадцать тыщ сразу пропил. Не дотянем, боюсь…
 — Но до послезавтра-то доживешь? — спросила Наталья.
 — Доживу, до послезавтрева доживу. Я сорок тыщ припрятала. На два дня еще переможем. А дальше никак. Если бы дурак мой еще не пил, так могли бы протянуть. Выручи, а?
 — Выручу, Макаровна, выручу.
 — Спасибо, благодетельница. Свечку в церкви за тебя поставлю! Когда бабка убралась, Наташа, шмыгнув носом и смахнув слезинки, сказала, обращаясь к «налетчикам»:
 — Чайку вам поставить, мальчики?
 — Вообще-то нам пора… — сказал Гребешок нерешительно. Он как-то не привык пить чай в квартирах, куда вламывался силой. Но подкрепиться не мешало. Поэтому он спросил без ложной скромности: — А бутербродов к чаю у вас не найдется?
 — Найдется, — сказала Наташа.
 Незваные гости отправились в кухню, но тут вновь позвонили в дверь.
 — Ох уж эта Макаровна! Опять что-то забыла. Хозяйка побежала к двери, Луза в это время полюбопытствовал, что в холодильнике. А Гребешок уселся на диванчик-«уголок» и впервые за день почувствовал, что здорово устал, даже подумал, а не вздремнуть ли здесь…
 Но вздремнуть не удалось, потому что из прихожей, после того как Наташа отперла замки, донесся не слащаво-заискивающий голосок толстухи, а рокочущий баритон:
 — Здравствуй, голуба моя. Не ждала? А мы сюрприз решили сделать.
 Затопало сразу несколько пар ног. И очень увесисто. Пришло три-четыре плотных мужичка. Произнесенные при входе фразы ровным счетом ничего не говорили Гребешку и Лузе о том, кто такие эти гости. Могли быть Наташин муж с друзьями или, наоборот, товарищ, решивший получить с мужа должок, и те самые ребята, которые три дня назад круто разобрались с Ростиком. Наконец, это могла быть милиция. Такое свойское обхождение, конечно, было несвойственно служителям порядка, но при определенных обстоятельствах, к примеру, если у Наташи и ее супруга напряженные отношения с законом, она могла перейти на «ты» с некоторыми из его служителей. А раз Наталья не визжит и не зовет на помощь, то отношения с пришедшей публикой у нее неплохие, но Гребешок вспомнил, как они сами вламывались к ней. Хозяйка ведь тоже пикнуть не посмела. В прихожей после того, как новые гости вступили в квартиру, произошла какая-то легкая возня, сопровождавшаяся передвижкой мебели. Но вслух не было произнесено ни слова. Не исключено, что вежливые посетители снимали обувь и надевали тапочки, но вполне могли при этом душить хозяйку.
 Все мечты подремать и попить чайку с бутербродами разом покинули Гребешка, а Луза, выхватив пистолет, шарахнулся за холодильник. Гребешок тоже выдернул «Макаров», хотя не терял надежды, что встреча с пришельцами обойдется без стрельбы.
 Кто-то двинулся в гостиную, видимо, вместе с хозяйкой, но к кухне тоже кто-то направился. Очень тяжелыми быстрыми шагами.
 Дверь кухни, застекленная цветным витражом, резко распахнулась, и на пороге возник хорошо одетый, но плохо выбритый Детина с пушкой наготове. Если бы не пушка, Гребешок мог подумать, что Наташа его послала чайник поставить. Впрочем, Луза, который, в отличие от Гребешка, вообще толком думать не умел, с перепугу нажал спуск. Бах!
 Дуракам везет, хотя и не всегда. Точнее, если одному дураку везет, то обычно не везет другому. Луза впаял свою пулю куда-то под левый глаз детины. Она прошла наискось через башку и вместе с кроваво-мозговыми ошметками впиявилась в филенку двери. Самого жлоба отшвырнуло вбок, ударило башкой о дверь, и стекляшки из витража жалобно зазвенели, вываливаясь на пол. Струя крови, выхлестнувшая из пробитой черепухи, плесканула и на дверь, и на пол. Туша глухо шмякнулась на линолеум, а в гостиной кто-то заорал:
 — Подстава! Ах ты, сука траханая!
 — Ходу! — заорал Гребешок, вылетая из-за стола и поддавая пинка очумевшему от последствий собственного выстрела Лузе. — Ходу, биомать!
 Луза под действием пинка вылетел в прихожую, зацепившись носком ноги за небольшой порожек у кухонной двери, а второй ногой — за подбородок трупа. Естественно, что дальнейшее движение вперед он осуществлял уже в горизонтальном положении и крепко приложился брюхом о прикрытый ковролином паркет прихожей. Но пистолет не выронил.
 Не произойди этой маленькой случайности, и Лузе угрожала бы более серьезная травма: кто-то из соратников убиенного, решив, что терять нечего, гвозданул по прихожей солидную — патронов на десять — очередь из «стечкина». Пули пробуравили воздух над лежащим плашмя Лузой. Самая нижняя — сантиметрах в двадцати-тридцати над башкой. Все эти пули, по счастью, не отрикошетили, так как угодили в деревянные, фанерованные под красное дерево, панели, украшавшие прихожую.
 Стрелявший обладал большим Самомнением, поскольку решил, что завалил Лузу с первого выстрела. Он сунулся в проем двери, то ли добавить, то ли удостовериться.
 Луза, у которого от удара брюхом об пол пропало дыхание, конечно, особой опасности для противника не представлял. Но Гребешок, сам не выставляясь из-за угла, высунул ствол и трижды шмальнул по двери. Это оказалось очень полезным для здоровья Лузы и изрядно попортило здоровье самонадеянному гражданину. Его тюкнуло в бедро и отбросило в гостиную.
 Оттуда в ответ пальнули еще раз пять, но совсем наугад. Луза, кряхтя и матерясь, перескочил в угол прихожей, в «мертвую» зону, а Гребешок подобрал «стечкин», выпавший из руки детины, валявшегося в коридорчике между кухней и прихожей.
 — Дверь! — прошипел Гребешок, жестом показывая Лузе, что ему нужно подобраться к входной двери и отпереть замки.
 Но Луза явно на это не годился, тем более что дверь простреливалась из гостиной. Тогда Гребешок понял, что надо взять маленькую паузу. И, как учит военное искусство, поставить себя на место неприятеля. Поскольку этот самый неприятель, как следовало из воплей в гостиной, был жутко обеспокоен подставой, то скорее всего, относился не к числу правоохранителей, а совсем наоборот. Из этого следовало, что устраивать длительную перестрелку в стиле голливудских боевиков им нет никакого резона. Пальба может привлечь ближайшего постового, который сообщит по рации начальству. Сам он, конечно, не дурак, чтоб соваться туда, где очередями шмаляют. Так или иначе, но примерно через полчасика сюда мог нагрянуть СОБР. Конечно, ничего хорошего это не сулило и Гребешку с Лузой, но… Противник об этом ничего не знал. Осененный великой идеей, Гребешок заорал, немного копируя Высоцкого в роли капитана Жеглова:
 — Граждане бандиты! Во избежание дальнейшего кровопролития предлагаю сдаться! Дом окружен, через лестницу не прорваться! Бросай оружие, выходи по одному!
 — А хрен с маслом не хочешь? — ответили из гостиной, и следом за этими невежливыми словами жахнуло несколько выстрелов. Кроме того, некий увесистый предмет прошелестел по воздуху и с чугунным стуком ударился в стену, отскочив под ноги Гребешку, сидевшему на корточках. «Ф-1»! Цапнуть эту ребристую фигулину, крутившуюся, как яйцо на тарелочке, Гребешок успел. Фр-р! Пошла обратно, срань несчастная! Бу-бух! Дзынь-ля-ля!
 Граната рванула в воздухе, где-то посередине гостиной, переколотив осколками и воздушной волной все стеклянное и фарфоровое. А кто не угодил под «лимонные дольки», воевать пять-шесть секунд был все равно не способен.
 — Дверь, дверь открывай, падла! — заорал Гребешок, выскакивая из-за угла, и на сей раз Луза, хоть и офигел немного от взрыва, сделал все как надо. Тем более что Гребешок с трофейным «стечкиным» уже подскочил к двери гостиной и был готов прикрыть неповоротливого приятеля. Из-за косяка двери, не высовывая даже полглаза, Гребешок лупанул одну очередь, другую, не заботясь особенно, чтобы в кого попасть.
 Луза, как ни странно, дрожащими руками довольно быстро справился с замками и тут же ринулся прочь из квартиры.
 Гребешок, не поворачиваясь спиной к гостиной, отскочил к входной двери, дал напоследок одну длинную очередь и, расстреляв все, что еще было в «стечкине», дернул по лестнице следом за Лузой.
 — Куда ты несешься, коз-зел! — Гребешок настиг Лузу почти у самой двери, выходящей на улицу. — Спокойнее, блин! До машины двадцать метров, пешком иди, не беги!
 Они вышли из подъезда и те двадцать метров до своей «девятки» прошли легким спортивным шагом, так что на них даже никто из прохожих не обернулся. «Девятка» завелась быстро, Гребешок испустил облегченный вздох. Старательно, не превышая скорости, он порулил за город, в «Белую куропатку». Несколько милицейских машин с мигалками, мчавшиеся к месту происшествия, пронеслись мимо «девятки», не удостоив ее внимания.

 Разбор полетов

 В «Куропатку» Гребешок с Лузой добрались без приключений. Никто за ними не гонялся, не объявлял на них розыск. Подкатив к офису, где заседал Сэнсей, они вполне отдышались и ощущали явное облегчение.
 Рядом с офисом уже стояла «восьмерка» Агафона. Они с Налимом ездили по своему маршруту, в который входили вокзал, дома по улице Александра Матросова и бульвар Декабристов. Кроме того, Агафон посетил нескольких старых друзей по службе в милиции. У них с Налимом все прошло куда спокойнее.
 Правда, и информация у них была не столь ясная и понятная, как у Гребешка.
 Для начала Агафон решил отработать голубую «шестерку». Хотя в общем и целом, по прежним данным, было ясно, что с вокзала Ростик ехал на случайной машине, что-то подзуживало бывшего старшину познакомиться с водилой поближе. На вокзале ждать пришлось недолго. «Куратор» Миша подвел Агафона и Налима к владельцу «ВАЗ-2106» голубого цвета и внушительно посоветовал тому говорить братанам все как на духу. «Пожалуются, — предупредил он „бомбилу“, — выпишем с вокзала на хрен!»
 «Бомбила» был довольно невзрачным мужичком, к тому же сильно запуганным. Когда к нему в машину влезли такие гости, он струхнул капитально, опасаясь, что влетел в крутую разборку между блатными, где и врать, и говорить правду одинаково опасно. Сначала он пошел по тому же пути, что и вождь «барсов» Жора, — стал говорить, что толком не помнит, видел или не видел Ростика. Мол, за день не один десяток туда-сюда перевозишь, хрен упомнишь, кого, когда и куда. Но у Агафона на этот счет были вполне четкие аргументы.
 Он строгим, железным голосом попросил товарища не пудрить мозги, объявил ему, что знает совершенно точно, когда и куда он возил господина, изображенного на предъявленной фотографии. Агафон подробненько изложил Сане
 — так звали «бомбилу» — весь ход их с Ростиком поездки от вокзала до «Береговии», а потом Саниного возвращения на вокзал. Саня после этого вконец напугался и стал рассказывать все, что просили, и даже то, что не просили. В результате оказалось, что Ростик представился самодеятельному таксисту Валерой, фамилию Лушин не назвал, но, видимо, поддерживал свою легенду. Кроме того, судя по рассказу Сани, Ростик-Валера утверждал, что коренной москвич, в этом городе никогда прежде не бывал. Однако с самого начала потребовал везти себя в «Береговию», дескать, эту гостиницу и в Москве знают. Но самое главное: Саня рассказал, что ближе к вечеру, часов около восьми, еще раз подвозил Валеру с Артемьевской улицы. При этом вместе с Валерой в машину сели две девчонки, которых он, судя по всему, не знал. Просто был в хорошем расположении духа и, проявив широту характера, решил помочь малолеткам доехать до дому. Вначале он хотел довезти их до улицы Матросова, а потом ехать в гостиницу. Однако по ходу поездки обе девчонки — на вид лет по двадцати, не больше — очень его заинтересовали. И когда выяснилось, что девчонки работают малярами-штукатурами, живут в общаге без мам и пап, Валера свое решение ехать в гостиницу неожиданно изменил.
 Он вылез из машины возле общежития строителей (улица Александра Матросова, дом 12), но заплатил — этого Саня не утаил — и за несостоявшуюся ходку к «Береговии».
 Саня точно помнил и то, что в руках у Валеры был пакет с голой бабой, а в пакете лежала какая-то штуковина, похожая на большой кубик. Саму коробку Саня не видел, на вес не пробовал.
 Пообещав Сане, что проверят все «от и до», Агафон и Налим отправились в общагу. Им повезло — вахтер, сидевший в стеклянной будке у вертушки, дежурил в тот день, когда Ростик-Валера посетил общагу. Конечно, среди прочей мужской публики, которая наведывалась в гости к юным строительницам, его нельзя было не заметить. Дед-вахтер, как выяснилось, из отставников, встретил Агафона и Налима весьма прохладно и подозрительно. Но когда Агафон профессиональным жестом достал удостоверение сотрудника МВД (не настоящее, но очень похожее) и очень профессиональным тоном стал задавать вопросы, вахтер подтянулся и бодро взялся излагать все, что знал. Правда, в отличие от перетрусившего Сани он решил, что имеет дело с представителями закона. А потому беспокоился, как бы не просказаться о том, что использовал служебное положение в личных целях. В том, что это было именно так, а никак не иначе, у Агафона сомнений не было.
 Согласно показаниям вахтера Степана Ивановича, в 20.30 — время он назвал точно, Агафон в этом не сомневался — в общагу пришли две постоянно проживающие: Лида Терехина и Лариса Зуева. С ними был тот самый гражданин, который изображен на фото. Он был в легкой степени опьянения, с собой имел пластиковый пакет, в котором лежали две бутылки красного вина. Кроме того, был другой пакет с изображением обнаженной натуры, там находилась закуска. Ровно в 23.00 данный товарищ покинул территорию общежития в сопровождении тех же девушек, которые вернулись через полчаса. Больше гражданин, изображенный на снимке, в общежитие не приходил.
 Агафон очень сомневался в том, что Валера-Ростик покинул общагу в 23.00. В принципе, несмотря на то, что дед старался выглядеть неподкупным службистом, Агафон на сто процентов был убежден, что за сотню баксов или соответствующую сумму в рублях вахтер оставил бы в общаге до утра даже Салмана Радуева. Впрочем, для пользы дела Агафон сделал вид, что во все это поверил, и поинтересовался, где сейчас находятся девушки. Степан Иванович доложил, что должны быть на работе, но в каком стройуправлении они работают, он не в курсе. Агафон и Налим, поблагодарив деда, отправились к комендантше.
 Анна Владимировна, пухлая, но строгая дама, перевалившая за полувековой юбилей, охотно проинформировала «милиционеров», что обе девушки работают малярами в муниципальной фирме «Возрождение», которая занимается благоустройством улиц, отделкой, ремонтом и покраской фасадов зданий, находящихся в собственности города, и тому подобными работами. И Лида, и Лариса в городе недавно, но довольно бойкие, хотя по нынешним временам особой распущенностью не отличались. Конечно, юноши к ним заходят, в комнате довольно часто выпивают, но скандалов или крупных драк у них не отмечалось.
 Агафон не преминул подняться на четвертый этаж, в 451-ю комнату, где проживали Терехина и Зуева. Комендантша отперла комнату. Кроме Лиды и Ларисы, там жили еще две девицы, работавшие в СМУ-7 штукатурами. Они тоже были на работе. В комнате было относительно прибрано и даже уютно, хотя бедновато.
 В соседней комнате оказалась какая-то растрепанная дама неопределенного возраста, которая обматерила всех и вся, назвала Агафона ментом драным и поганым, но зато внесла важное уточнение. Оказывается, она помнила того «понтового», кого приводили Лида с Ларисой, и сказала, что вышел он из общаги не раньше чем в два часа ночи, потому что как раз в это время местная студия кабельного телевидения (в народе — «Кобель-ТВ») начала показ немецкого фильма «только для взрослых». Дама курила на балконе с «другом» и видела, как Лида и Лариса вышли из общаги со своим кавалером. Пошли они от выхода налево, то есть в направлении Матросова, 8. Вернулись они не через двадцать минут, а через полтора часа. Этому тоже можно было верить, потому что лахудра со своим хахалем совмещали просмотр порнухи с пьянкой и траханьем, причем специально растягивали удовольствие до конца фильма. Лиду и Ларису соседка на сей раз не наблюдала с балкона, а просто слышала, как они шли по коридору к своей комнате и открывали дверь. Поэтому сказать точно, провожал их кто до общаги или нет, не могла. В комнату девки точно вошли вдвоем, без мужика. Притом вернулись они злые, а пока не зашли в свою комнату, постоянно переругивались. Из-за чего и почему, лахудра не поняла, поскольку была в глухом кайфе и отрубилась до утра.
 После такого ценного признания Агафон и Налим покинули общежитие и отправились к участковому Наливайко, с которым Агафон начинал свою ментовскую службу. В отличие от бывшего старшины тому повезло в карьере куда больше. Наливайко уже дослужился до капитана, держал контакт с начальниками и не обижал подведомственную территорию.
 Агафон с ним тоже контактов не терял. Капитан за двести баксов, принятых им без особой застенчивости, рассказал все, что знал о «расчлененке» на своем участке, в том числе и то, что до него дошло от сыскарей.
 По результатам экспертиз и следственных действий получалось, что смерть Воинова-Лушина наступила в 2.30 — 3.00, то есть максимум через час после того, как он вышел из общаги вместе с девицами. Содержание алкоголя в крови было на уровне бредней степени опьянения. Что конкретно послужило причиной смерти, медики сказать затруднялись, потому что покойному было нанесено в общей сумме тридцать четыре колотые, резаные и рубленые раны. Причем в течение очень короткого промежутка времени и не менее чем четырьмя острыми металлическими предметами. Причиной смерти могли послужить минимум восемь ранений. Височная кость и левое полушарие мозга были Пробиты двумя ударами колющего предмета круглого сечения с максимальным диаметром четыре миллиметра, то есть шилом или заточкой, на глубину семь и двенадцать сантиметров. Правый глаз был выжжен накаленным металлическим предметом с температурой до 800 градусов, опять же с проникновением в мозг на два сантиметра. Левый был выколот ножом с шириной лезвия полтора сантиметра с проникновением в мозг на десять сантиметров. В сердце было нанесено четыре раны: одна все тем же шилом или заточкой, другая тем же ножом, который воткнули в левый глаз, третья — ножом с шириной лезвия более четырех сантиметров, а четвертая — трехгранным клинком. Практически все эти раны были нанесены на протяжении одной минуты, каждая могла стать причиной смерти. Но в принципе Воинов мог умереть и от болевого шока. Резаная рана живота длиной в сорок пять сантиметров или начисто откромсанные половые органы к тому располагали. Обнаружились и более интимные подробности. Оказалось, что господина Воинова, как и предполагал Сэнсей, перед тем, как разделать, использовали в мирных целях. Правда, с применением презерватива (обнаружилась смазка), не оставив такой важной улики, как сперма, но очень крупным калибром, вызвав разрывы тканей в соответствующем месте. На запястьях рук и лодыжках ног обнаружились следы от веревок.
 У ментов, само собой, были подняты все материалы на Воинова. Ростик и его друг Серега Коваленко еще десять лет назад были знакомы с Владимиром Черновым по кличке «Черный». В 1992 году Коваленко был зверски убит, и труп его был найден в реке только спустя несколько недель после смерти. По агентурным данным, Коваленко был убит по приказу Чернова за утрату какой-то весьма ценной вещи, но оснований для возбуждения уголовного дела против Чернова как организатора прокуратура области не нашла. Что же касается Ростика, то он незадолго до этого был задержан за незаконное хранение оружия, а потом раскрутился еще и на разбой. Дали ему за все про все шесть лет, но через три года пересмотрели дело и выпустили. Судя по всему. Черный какие-то фишки переставил. По идее Ростик должен был вернуться в родной город, но как раз в это время Курбаши перестрелял почти всю команду во главе с Вовой, а правоохранители жесточайшим образом и очень быстро прибрали всех, кто уцелел. Ростик мог узнать об этом только в Москве, куда заехал отдохнуть, возвращаясь из мест заключения. Так или иначе, но в родной город он не вернулся. Период его жизни с августа 1995-го по июль 1996-го начисто выпал из поля зрения органов. Откуда взялся паспорт на имя Лушина, а также где находился все эти одиннадцать месяцев его носитель, было неясно. Во всяком случае, официально, через пограничные КПП, ни Лушин, ни Воинов территорию РФ не покидали и соответственно обратно не приезжали. И морду лица, изображенную на общегражданском паспорте Лушина, погранцы с таможенниками отродясь не видали. Между тем в вещах Воинова-Лушина, которые остались в номере, нашлось несколько предметов, свидетельствовавших о том, что Ростик максимум за два-три дня до появления в облцентре пребывал за границей и не в ближнем, а в дальнем зарубежье. Во внутреннем кармашке «дипломата» с баксами, например, сохранилась таксофонная пластиковая карточка из Парижа. В спортивной сумке, где лежали носильные вещи, в кармане джинсовой куртки обнаружился авиабилет до аэропорта «Бонн-Кельн», опять же из того же Парижа, причем всего лишь двухнедельной давности, правда, на имя какого-то Гюнтера Гржибовски. Носки в нераспечатанной упаковке были куплены в Женеве неделю назад. Наконец, в кармашке той же сумки лежала багажная квитанция с Кипра, где Ростик, оказывается, пребывал всего за четыре дня до того, как его нашли изуродованным на задах дома 8 по улице Александра Матросова.
 Конечно, простой участковый, даже старший, так много подробностей знать бы не мог. Но капитан Наливайко — а Агафон был в курсе этого — имел контакты и с РУОПом, и с ФСБ. Он их просвещал кое о чем, они его, и все были довольны.
 То, что Ростик был убит где-то в парке, вроде бы сомнению не подлежало. Прежде всего потому, что с внутренней стороны ограды трава была опрыскана из баллончика перцовой смесью. Собачка, едва нюхнув, заскулила и отказалась работать. Ясно, что кому-то не хотелось, чтобы она взяла след и добралась до того места, где Ростика превратили в труп. Со стороны гаражей тоже пытались поискать след, но там все пропахло бензином, и кинолог сказал, что больше портить собаку он не даст. Ясно, что убивали не в гаражах и даже не в подвале дома 8. Дворничиха Рая, балдевшая до полчетвертого в компании еще двух баб и трех мужиков, несколько раз выходила с ними курить во двор и ничего похожего на крики, вопли и резню не слышала. Ни одна машина после часа ночи во двор не въезжала.
 Раину компашку все-таки поспрошали, поинтересовались их прошлым. Драки, приводы и задержания числились почти за всеми, но ничего такого, чтобы выводило их на Ростика, не имелось. Конечно, под пьяную лавочку любой из шестерых мог бы совершить бытовое убийство, но вряд ли сумел бы при этом замести следы и догадался бы применить перцовый баллончик. Если бы такие алкаши и убили бы кого-то во дворе или на квартире дворничихи с подобной жестокостью, то оставили бы целую кучу улик.
 Несмотря на то, что, по данным осмотра трупа, убийство выглядело не очень рациональным и создавалось впечатление, что в нем участвовали психи, маньяки или садисты, отсутствие следов говорило о том, что те, кто прятал труп, делали это в здравом уме и трезвой памяти. Поэтому в следственных кругах складывалась версия о том, что Ростику за что-то мстили.
 Самым непонятным местом в этой истории была ограда, отделявшая парк от гаражей. Та самая, из металлических пик и полос, укрепленных на кирпичных столбах, возведенная еще в тридцатые годы. В ней было много дырок и проломов. Местами чьи-то могучие руки разжали стальные прутья, а другие выпилили или вырубили. Такова уж натура русского человека: ежели видит какой забор, то непременно постарается его проломить. Любой — и деревянный, и кирпичный, и бетонный. Сказывается привычка не ждать милостей от природы, ходить нехожеными тропами, преодолевать трудности и так далее. Но как раз в том месте, где был обнаружен труп, никакой дыры не было. Ближайший пролом находился метрах в сорока левее, рядом с детской площадкой. Если бы труп в «разделанном виде» какие-нибудь дюжие дяди перекинули через забор высотой почти в три метра, то наверняка наляпали бы крови с обеих сторон забора. Да и вообще было непонятно, как они протащили Ростика к ограде, не оставив никаких следов на траве.
 Загруженные ценными сведениями, Агафон с Налимом отправились в центр, на бульвар Декабристов, где по какому-то занятному стечению обстоятельств Лида Терехина и Лариса Зуева красили уличные фонари.
 Именно об этом шел разговор в кабинете Сэнсея, когда туда явились усталые, но весьма довольные тем, что уцелели. Гребешок и Луза.
 — Садитесь, — строго посмотрел на них Сэнсей, — слушайте и не мешайте мне слушать. Потом о себе расскажете. Давай дальше, Агафоша. Излагай.
 — Ну вот, значит, нашли мы этих девах на бульваре. Действительно фонарные столбы красят. Замурзанные такие, в платочках, в робах. Они как раз очередной столб заканчивали, перекур собрались делать. Мы подошли, пошутили немножко, предложили обеденный перерыв устроить. Налим им тут же на бульваре по паре чебуреков купил, бутылку кока-колы. Они лопать стали, после этого я вежливо представился как майор угрозыска. Не испугались, а очень заинтересовались. Разговорились, не жались, не упирались. Да, мужика этого, то есть Ростика, они помнят. Очень обходительный, веселый. Пока ехали с Артемьевской до общаги, анекдоты им рассказывал, приличные, но смешные. Сам спереди сидел, рядом с «бомбилой» Саней, а они сзади. Лида предложила к ним в гости зайти, утверждает, что в шутку. А он взял да и согласился. Расплатился с водилой, отпустил машину. Потом повел их в магазин, купил две бутылки марочного вина, сыр, колбасу, ветчину, конфеты. Соседки по комнате в этот день где-то в другом месте гуляли, поэтому они там весь вечер втроем провели. Выпили, закусили, потанцевали немножко. А в 23.00 он, дескать, ушел. Конечно, я сразу усек, что они, как и дед с вахты, боятся проболтаться. Пришлось сделать грустное лицо, покачать головой и девушек немножко поправить. Дескать, такие хорошие, умные, работящие, а милицию неверно информируют. Мол, нам четко известно, что ваш гость вышел из общаги в два часа ночи и не один, а в вашем сопровождении. И вернулись вы в общежитие только полтора часа спустя. Источник я, конечно, раскрывать не стал, но, я думаю, они и сами догадаются. Про то, что Ростика убили — им-то он, конечно, Валерой представился, — я говорить не стал. Просто сказал, что из-за молчания возникают предположения о том, что они соучаствуют в особо опасном преступлении. И, мол, если они сейчас все, как было, подробно и правильно не расскажут, то придется отвезти их в управление, задержать «по подозрению» на срок до тридцати суток и официально допросить по всей форме. Сработало.
 — Раскололись? — спросил Сэнсей.
 — Как дважды два. Боялись, что из общаги выселят. Там эта Анна Владимировна, комендантша, жуткий зверь, оказывается. Тем, кто ей платит, можно кого хочешь водить и гулять хоть до утра. А нет — выгонит в любое время. И формально права будет, поскольку девки три месяца за общагу не платили. А кроме того, устыдились. Их ведь этот самый Ростик слегка так и очень нежно поимел. Обеих.
 — Ни фига себе! — вырвалось у Гребешка. Сэнсей недовольно посмотрел на него и сказал:
 — В чем дело?
 — Да в том, что он от бабы ехал, — хихикнул Гребешок, — неужели такой гигант в натуре?
 — Ладно, свои комментарии изложишь в свою очередь, — хмыкнул Сэнсей. — Может, он какого-нибудь йохимбе наглотался?
 Давай, Агафоша, продолжай.
 — Наглотался он чего или нет, — осклабился Агафон, — это я не знаю. А вот
 девок он явно чем-то напоил втихаря. Это Лариса предположила, потому что с двух бутылок марочного красного на троих так не дуреют. Тем более что они еще первую не допили, когда сами начали на него лезть. Вроде умопомрачения какого-то, говорят. В общем, он их обеих в койку уложил и трахнул. Как именно и сколько раз, я справляться не стал, но, судя по всему, неплохо. Потом он решил собираться, взял с собой свой пакет, в котором какая-то небольшая картонная коробка лежала. Они пошли его провожать, потому что им его отпускать не хотелось. А он торопился, сам себя якобы ругал за то, что загулял. У него, как он им сказал, на завтра очень важная встреча намечалась. Они его уговаривали заночевать, мол, завтра и поедешь, все равно транспорт уже не ходит, а частника неделю можно дожидаться. Он ни в какую. Тогда они его пугать стали, дескать, куда ты пойдешь, тут кругом шпана. А он тогда показал пистолет и сказал: «Не боюсь я вашей шпаны». Девки сказали: «А слабо с нами по парку кружок пройти?» Сами удивлялись, говорят, как такая дурь в голову пришла. Ну а Валера этот, то есть Ростик — все же поддатый был, — и сказал: «Ладно! Пройдем кружок, потом вы спать к себе пойдете, а я в гостиницу. Мне туда в шесть утра позвонят, прямо в номер. Если меня не будет на месте — хорошие люди волноваться станут».
 — Но в парк все-таки пошел? — с легким удивлением спросил Сэнсей.
 — Поддатый же был, неохота, чтобы девки трусом посчитали. Конечно, никакого кружка они проходить не стали, а просто забрались в кустики поглубже и стали там лизаться. Наверно, думали, что еще раз его заведут. Но какой бы мужик ни был, но если у него на уме уже не секс, а дела, то толку не будет. Короче, он отпихнул их и сказал: «Хорошего понемножку!» — и повел к выходу. Вывел из парка и тут себя по лбу хлопнул: «Блин! Пакет забыл! Все, домой идите, не ждите меня». И побежал обратно в парк. Они его минут пять подождали, а потом решили, что он через другую дырку вышел, и вернулись в общагу. По ходу дела у них этот самый кайф сошел, стыдно стало. Переругались даже. Из-за того, кто первый начал ему на шею вешаться. Ну и вообще, как я понял, там у них целый разбор полетов был. Я, конечно, их травмировать лишней информацией не стал, но предложил съездить с нами в парк и показать, куда они той ночью ходили. У них на бульваре было что-то типа бытовки, они свои причиндалы занесли, переоделись в чистенькое, поехали с нами.
 — Не побоялись? — спросил Сэнсей.
 — Нет, мы люди нестрашные. Мы очень солидно себя вели. Налим, когда их откровения слушал, аж за штаны держался, но серьезности не терял.
 — Ничего я не держался, — обиделся Налим.
 — Шучу. Короче, привезли их во двор дома номер десять. Он как раз между их общагой и тем домом, где труп нашли. Там есть дырка, через которую они в парк пролезли с Ростиком. Показали, куда ходили. Скажем так: ночью надо быть либо совсем пьяным, либо полным дураком, чтобы туда соваться. Они чуть ли не на километр в глубь парка зашли. Там все заросло, как в лесу, прямо джунгли какие-то. В принципе если кого-то завалят, раньше, чем через пару суток, не найдут.
 — Ну и нашли что-нибудь?
 — Понимаешь, Алексей, девки толком не помнили, до какого места со своим «Валерой» дошли. Может, конечно, и вообще ошиблись. Но вроде бы показали нам полянку, где обнимались. Где-то вправо от пруда, там рядом какие-то заброшенные здания стоят. Не то бараки, не то коровники, не то склады бывшие. Старые-престарые, через них, по-моему, уже не только кусты, но и деревья проросли. Потом спуск к реке начинается. В тех местах дорожек никаких нет. Тропки одни. Конечно, бутылок до фига, пивных банок. Шприцев до хрена валяется. Скажем так: я даже при пушке и среди бела дня себя хреново чувствовал, потому что тропки такие, что фиг разглядишь, что сбоку. Прыгнут сзади, удавку накинут — и никакая волына не поможет. Откровенно скажу: очень радовался, когда выбрались оттуда. Все время чудилось, будто следят. Сам когда-то в молодости тусовался в парке, но тогда таких трущоб не было.
 — В общем, не нашли ничего, — мрачно резюмировал Сэнсей. — Так надо понимать?
 — Считай, что не нашли. Кроме вот этого, — ухмыльнулся Агафон, вытаскивая из-под ветровки прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором лежал скомканный носовой платок. — Девки утверждают, что это «Валерин». Когда они его еще в общаге помадой обмазали, он этим платком физию вытирал. А вот когда он его потерял, не помнят. Место я пометил. Конечно, дождик все смыл, даже если собаку найдем, вряд ли сможем отработать след. К тому же через четыре дня на пятый. Но все-таки шанс есть…
 — Понятно, — задумчиво произнес Сэнсей. — Ну, все сказал?
 — Все.
 — Так, с вами ясно. Давай, Михаил, теперь тебя заслушаем… Гребешок начал рассказывать все по порядку. У него было неприятное чувство досады. Еще бы! Столько пыхтели, мучились, жизнью рисковали. Копошились-копошились, мотались-мотались, ходили-ездили, влезли в перестрелку неизвестно с кем, а все, получается, только для того, чтоб остановиться на том месте, с которого все раскрутил хитрый Агафон. Теперь получалось, что Гребешок с Лузой провели день без толку. Сэнсей слушал не перебивал, Агафон снисходительно улыбался. Когда речь зашла о перестрелке у Натальи Сергачевой, Сэнсей нахмурился. А когда Гребешок закончил, произнес:
 — Ну, что сказать, поработали классно. Ни хрена толком не узнали, навели шухер на весь город. Орден вам дать, что ли?
 — А что делать оставалось? — обиженно проворчал Луза, чуя себя главным виновником, ибо он первый открыл стрельбу. — Ждать, пока нам в лобешник засветили бы?
 — Надо было для начала сюда подъехать, с умными людьми посоветоваться, если своего ума Бог не дал! — сурово сказал Сэнсей. — Придумали хрен знает чего с этим «Милтонс косметик», вломились к бабе. А если бы соседи ментов вызвали? Или, к примеру, эти самые неизвестные друзья, которых вы каким-то чудом помочили, уже там были? Вы хоть знаете, на кого наехали? Нет. Кто завтра или послезавтра на «Куропатку» наехать может, знаете? Опять нет. А все потому, что задница быстрее головы думает. Если менты хоть кого-то живого найдут, ваши фотороботы на весь город развесят. Баба эта, Макаровна, вас видела. В ориентировках у каждого постового мента засветитесь. А кроме того, твой друг. Балахонов с рынка, в два счета тебя заложит. Вот и вся твоя работа, Гребешок. У Фрола ты бы уже трупом был, понимаешь?! Это я тут сижу, рассусоливаю, потому что жалко вас, дураков. И потому что я понимаю: ты не нарочно напакостил, а случайно. Но теперь так много накрутилось, что хрен поймешь. Какие ты своей стрельбой Ворону сложности создал, не знаю. Какую он насчет тебя даст команду — тоже. Очень может быть, что он прикажет вас через печку пропустить, для спокойствия, понимаешь? Ты понял или нет?
 — Понял, — пробормотал Гребешок.
 — Ни хрена ты не понял, — буркнул Сэнсей. — Короче, садитесь сейчас в свою «девятку», заливаете бак бензина и валите в Москву. Я вам напишу адресок, запомните наизусть, а бумажку спалите. Если вас там не примут или замочат, значит, судьба такая. Попадетесь ментам — сразу обещаю, что в нашем СИЗО за вашу жизнь никто копейки не даст. Через город поедете, считайте, что уже сидите. Если в Москве нормально примут, права не качайте, упаси Господь. Там ребята построже — в бетон замонолитят и в речку. Устроят золотарями работать, благодарите как за манну небесную. Будете делать четко все, что прикажут, — поживете.
 — И домой заехать нельзя? — вякнул Луза. Гребешок, который был намного понятливее, покрутил пальцем у виска.
 — Можешь, можешь, мальчик! — скривился Сэнсей. — Можешь прямо сразу в прокуратуру, к господину Иванцову заехать. Или к господину Теплову в УВД. А еще лучше будет, если ты пойдешь к ближайшей перекладине и повесишься. Это вообще идеальный вариант будет. В общем, у вас десять минут на сборы.
 — По-моему, Леха, ты сам горячку порешь! — рассудительно заметил Агафон.
 — На одном баке они до Москвы не доедут, а залететь в ментуру ночью на трассе проще, чем днем.
 — Точно, — поддакнул Налим, — ДПС лютует.
 — Конечно, — сказал Агафон, — в городе им пока лучше не маячить, но и мотать так резко не надо. Ориентировка если и пойдет, то народ на нее будет максимум три дня работать. Потом притрется, другие появятся. Уже не тот пригляд. Если кого из крутых задело, тогда похуже, но это пока неустановленный факт. Тем более он им представился ментом. Баба эта, Наташка, тоже скорее всего его ментом сочла. Пока то да се, расчухают-разнюхают — время уйдет. Опять же обо всем лучше Ворону сначала доложить.
 — Ага, — хмыкнул Сэнсей, — а Ворон даст команду их в трубу отправить.
 — Вот когда даст, тогда можно будет и спрятать.
 — В кошки-мышки с ним не поиграешь, — произнес Сэнсей, — он без контроля такой вопрос не оставит.
 — Ну, тебе виднее, — нахмурился Агафон. — Только вообще-то, если будешь каждый раз Ворону в рот смотреть, он из тебя «шестерню» сделает. А у нас, между прочим, своя контора. Ребята «шестеризма» не поймут, это учти.
 — Хрен с вами, — махнул рукой Сэнсей, — пусть остаются и носа из
 «Куропатки» не высовывают. Давайте все еще раз обмозгуем. Подведем, как говорится, итоги. Значит, первый итог: более-менее прояснили весь день, можно сказать, до самого исчезновения. Узнали, где он был, чего делал и с кем трахался. Второй итог: мы его не спугнули, он нас и не заметил. Очень полезные данные для отмаза перед Вороном. Третье: примерно установили, где его могли замочить. Но тут, скажем так, очень много странного.
 — Что именно? — прищурился Агафон.
 — Во-первых, то, что вы, когда ходили с девками, не смогли найти ни капельки крови. Платок он вполне мог обронить еще живым и даже до нападения. С другой стороны, его раздели догола. Вряд ли вооруженного пистолетом нехилого мужика живым и здоровым заставили раздеться, верно? Скорее всего налетели, пырнули ножом или даже несколькими сразу. То есть «шкуру» его дорогую, костюмчик, иначе говоря, попортили. Встает вопрос: зачем снимали? Грабеж, естественно, отпадает, остается садизм и извращенное изнасилование. Стало быть, с уже раненного срывают одежду, правильно? Окровавленную и пропоротую ножами. То есть попросту раздирают эту одежку в клочья за ненадобностью. Особенно рубашку, майку, трусы. Но клочьев этих вы не нашли. Платок нашли, а тряпок с кровью — нет. Странно? Очень странно.
 — За три дня было время прибраться… — неуверенно сказал Агафон. — «И дождь смывает все следы…»
 — Насчет «прибраться» это мысль верная. Только учти, что все было ночью. По идее, они его кромсали чисто от души. Крови — море. Живот вспороли, голову отрубили, сердце все истыкали. Для маньяков, психов, наркош — вполне объяснимое дело. Но чтобы они потом пришли на место убийства и стали скрупулезно по тряпочке все подбирать? Таких психов не бывает.
 — А вдруг они не психи, а просто косят под психов? — предположил Гребешок. — Может, его отслеживали какие-то из-за коробочки в пакете? И уродовали его именно для того, чтоб подумали на маньяков?
 — Опять же все разумно. Только тогда прибираться и вовсе не надо. Наоборот, надо было бросить его как есть и не тащить из парка. Кстати, тут вообще дурдом получается.
 — Почему? — удивился Агафон.
 — А потому. До ограды парка, от двора дома номер восемь до места, где нашелся платок, — почти километр, а до реки — метров полтораста. Тебе надо, как выражаются интеллигентные люди, «жмура притырить». Ты его куда потащишь?
 — К реке… — ответил Агафон неуверенно.
 — Резонно. Или бросишь на месте в ближайшие кустики. Благо в эти кустики даже по большой нужде редко кто лазит. Я бы лично именно так и сделал, бросил бы на месте, потому что тащить в темноте такого мокрого — то же самое, что свою визитку на труп положить. Наследишь обязательно. Если бы он там в этих кустах лежал, его и сегодня еще не нашли бы. Конечно, с дурной головы или с перепугу можно и к реке потащить. Во всяком случае, это понять можно. Логика прослеживается — спрятать труп так, чтобы его не сразу нашли. В речке он может и неделю проплавать. Хотя кровь на траве осталась бы и трава примятая не сразу выпрямилась бы. Но то, что есть в натуре, — дурдом и ничего больше. Тащить жмура за километр к ограде, бросать через нее или между прутьев здоровенного дядю просовывать… Причем кидать его между гаражами в крапиву, можно сказать, на открытое место — ни один псих или извращенец не додумается.
 — Я же говорю: это месть! — опять высунулся Гребешок. — Не просто убили, а с понтом, изуродовали и кинули на видное место. Кстати, я теперь усек, почему менты, которые в парке работали, не пошли в тот угол.
 — Ну и почему же? — спросил Агафон.
 — Да потому, что они искали место преступления поблизости от забора. Им и в голову не пришло, что его могли тащить за километр. Каждый думал точка в точку, как Сэнсей. Если бы убили в тех кустах, то там бы и бросили, в крайнем случае, отнесли бы к реке — такая кондовая логика.
 — Это ты правильно подметил, — без иронии сказал Сэнсей. — Но все-таки почему там, в кустах, нашелся только платок? Где кровь, тряпки?
 — А потому, — осенило Агафона, — что кончали его где-то в сараях. В тех развалинах, которые там стоят. Его могли ведь и не резать, например, а дать чем-то по балде, оглоушить и уволочь туда. Если там, допустим, есть еще и подвал какой-нибудь, то можно догадаться, отчего криков никто не слышал. Опять же с глушанутого можно и костюмчик снять незапачканным и целеньким. А кромсать и трахать голенького.
 — Ну и оставили бы его там, в подвале, — сказал Сэнсей. — Зачем, не пойму никак, волочь за километр? Допустим, Гребешок совсем догадливый и прав, что это была страшная месть. На хрен тогда его бросили во двор? Почему, скажем, не вынесли куда-нибудь к рынку? Там ночью народу ровно столько же, сколько у гаражей, — ноль целых хрен десятых, но зато с утра весь город знал бы, что Ростика Воинова на куски порвали. Моральное удовлетворение было бы намного выше. Но вообще-то, товарищ бывший лейтенант милиции, самое тяжкое возражение против того, что Ростика кто-то отслеживал и потом решил осуществить над ним крутое правосудие, состоит в том, что им уж больно сложно было рассчитать все его ходы. Допустим, что они вели его, как и мы, прямо от вокзала, хотя не такие уж вы слепые, честное слово. Допустим, что они его продолжали вести, когда вы его у кинотеатра прозевали. Что тоже сомнительно, поскольку они, как и вы, не сумели бы предугадать его поведение. Тем более что он не в гостиницу понесся, как мы думали, и не прятаться, а на базар к старой подруге Свете. Ладно, могли, если на то пошло, отследить и на рынке. Повели дальше, до Натальи. Вот здесь в принципе они никак не могли подумать, что он в восемь уедет. Тем более если не знали точно, к кому он приехал. Побегали бы вокруг, прошлись бы по дворам, по лестницам, поискали бы. Конечно, могли знать к кому. Тогда, я думаю, не стали бы резину тянуть, постарались бы прищучить его в квартире днем, когда почти все на работе. Вечером налет делать опаснее. Народу много, шум слышнее, и милицию вызвать могут. Ладно, допустим, они решили ждать его до утра, чтобы взять на выходе. А в восемь он вышел, стал ловить частника. Сам в руки шел, если у тех ребят была машина. Подкатили бы, согласились подвезти до гостиницы, а привезли бы, куда им надо. Верно? Верно. Нет же, они дают ему сесть в машину Сани вместе с чужими девочками. Смешно. Что они потом могли сделать? До общаги проводить? Могли. Но там-то они точно не стали бы его ждать до двух часов. И уж никак не могли подумать, что он в третьем часу ночи попрется в парк девок выгуливать. Согласны?
 — Согласиться можно, — сказал Гребешок, — если, конечно, с этими девицами все было так, как они Агафону рассказали.
 — Ты чего, думаешь, они врали? — прищурился Агафон.
 — А что, такого быть не могло?
 — Могло, конечно, — почти согласился Агафон. — Они и врали поначалу, только я их так слегка расколол. Соседка-то мне рассказала все, как было по времени.
 — Но все-таки, — наседал Гребешок, — все, что ты узнал насчет его прогулки с малярихами по парку, идет от девок. Больше проверить не у кого.
 — Ну да, — съехидничал Агафон, — ты еще скажи, что эти ссыкухи его урыли, а потом спокойно спать пошли.
 — Урыть они, конечно, не урыли, — сказал Гребешок, не смутившись, — но вот привести к тем, кто урыл, вполне могли. Общага стоит рядом с парком. В парке есть танцплощадка, сам на ней дрыгался. И в наше время там тоже бабы с общаги тусовались. Стало быть, эти самые малярихи могли и с тамошней шелупонью знаться. Если он был при деньгах, могли сразу скумекать и привести… Может, уже не одного так уделали.
 — Не, это ты перегнул, братан, — сказал Луза. — Кто сейчас торчит в парке? Одни шныри мелкие. Чтобы они на мужика с пушкой полезли? Обоссутся, если даже незаряженную увидят.
 — Специалист! — Сэнсей поднял вверх указательный палец.
 — А нет, что ли?! — обиделся Луза. — Я там почти всю молодь знаю. Сам, слава Богу, три года перед зоной пасся. Морды начистить они могут, если пять на одного, но если кто-то в воздух грохнет, дернут как тараканы.
 — Измельчал народ, одним словом, — вздохнул Сэнсей. — В общем, юноши, сараи надо будет проверить. Это я четко понял. Но до завтра, по-моему, ждать нельзя. Ночью сходите. Со стороны реки. Лодочку я вам найду.

 Береговские катакомбы

 Мелкий дождь накрапывал и накрапывал, тугие облака висели над рекой. Белой эту ночь, конечно, назвать было трудно. Скорее, она была грязно-серой и довольно темной. Особенно в прибрежных кустах, куда старый браконьер по кличке «Жора Капрон» десантировал со своей «казанки» Агафона, Гребешка, Налима и Лузу.
 — Всю жизнь мечтал морпехом поработать! — прошипел Агафон, набравший при высадке полные кроссовки холодной воды. Резиновые сапоги были бы для такой операции приятнее, но в случае нужды бегать в них тяжеловато.
 Вооружились неслабо, прямо как настоящий спецназ. Автоматы и пистолеты с глушаками, узкие ножи-выкидухи, которые легко влазят между ребрами. Фонарики взяли и УКВ-рацию. На Другом берегу реки «разведчиков» дожидался Сэнсей с пятью ребятами. Капрон, высадив «десант», увел лодку туда, чтобы не маячить у парка и не привлечь случайно внимание речной милиции.
 — Как в тыл врага высаживаемся! — хихикнул романтически настроенный Налим.
 — Тихо! — Агафон погрозил Налиму кулаком. — Детство в заднице играет? Фонари не зажигать, пока в сараи не зайдем.
 Двигаться по мокрым кустам и бурьяну было несладко. Капало за шиворот, брюки и куртки отсырели. Изредка по кустам проносились порывы ветра, казалось, будто на дворе октябрь, а не июль.
 — Погодка, блин! — посетовал Луза, ежась от холода. Контуры «сараев», как они именовали приземистые заброшенные здания, которые размещались в этой части парка, почти сливались с мохнатой зеленью на фоне темно-серого неба. Тем не менее, поднявшись от реки вверх по склону не больше сотни метров, «десантники» очутились рядом с ближним к берегу строением — чем-то вроде кирпичного барака с облетевшей штукатуркой и довольно большими окнами, из которых были выбиты не только стекла, но и рамы. Кое-где из окон тянулись к свету березки и высоченные дудки ядовитого, как иприт, борщевика Сосновского. Правда, сейчас, без солнечного света, он опасности не представлял, но в солнечный день им можно было получить жестокие химические ожоги.
 — Сэнсей, я — Агафон. Подошли к сараям. Идем внутрь, как донял?
 — Нормально. Не базарь в эфире без нужды. Я на приеме. Докладывай, если будет что интересное.
 Двери у барака отсутствовали. Сперва посветили в окна, поглядели внутрь, потом осторожно, по одному, вертя головами во все стороны, забрались внутрь.
 Крыша у барака почти отсутствовала, капало здесь так же, как на улице. Внутри не было ни пола, ни потолка. От них лишь местами сохранились обломки полусгнивших досок. Ветер погромыхивал на стропилах проржавелыми остатками жести. Бурьян и крапива, побеги деревьев спокойно росли в пространстве, огороженном стенами, света здесь хватало.
 — Смотрите под ноги, — сказал Агафон, — и по сторонам не забывайте. Главное — на шприц со СПИДом не наступите.
 В сарае ничего интересного не оказалось. Банок из-под пива, битых и целых бутылок из-под самых разных сортов водки — десятки. Шприцы валялись действительно, и наступить на них было вполне реально. Имелось что-то вроде кострища, вокруг которого небось собирались здешние аборигены для исполнения ритуальных плясок под магнитолу «Шарп». Тряпок и всякого рванья типа телогреек с вылезшей из дыр ватой, прогнивших матрасов, расползшихся одеял, грязных трусиков и презервативов было до фига и больше, но ничего относительно свежего не наблюдалось. Хлам копился тут уже не один год.
 — Пошли, — распорядился Агафон.
 Второй барак был точно такой же. К нему подошли, выбравшись на волю через окно первого и продравшись через плотные заросли мокрых кустов. Здесь, правда, сохранилась одна половинка двери. А так — все то же: стропила с ободранной почти начисто жестью, бурьян, крапива, кусты между стен, хлам и кучки дерьма.
 Осмотрев и этот барак, вновь вылезли в окно и, перейдя гуськом через неглубокий овражек, по дну которого тек ручеек, пахнущий канализацией, поднялись к еще одному строению.
 Оно заметно отличалось от предыдущих, потому что было намного короче, в нем не было окон, но было трое больших ворот. Должно быть, когда-то тут был гараж. Возможно, в те времена, когда на балансе парка имелись автомобили. Сейчас, естественно, тут никаких автомобилей не было, но лежало несколько «лысых», давным-давно потрескавшихся автопокрышек. Здесь, как ни странно, был обнаружен живой человек. В бывшей смотровой канаве одного из боксов на куче стружки спал бомж, укрывшийся брезентовым чехлом от машины.
 — Будить будем? — спросил Гребешок, брезгливо втягивая тухлые испарения, поднимавшиеся со дна этой берлоги.
 — Толку-то?! — вздохнул Агафон. — Лыка не вяжет. Бутылку к себе прижал, как любимую девушку. А вон еще один пустой пузырь лежит. Спер небось где-то и насосался. Или бутылок насобирал и сдал, алкаш! Ну его на хрен, начнешь ворочать — блеванешь.
 — Чесотку подхватить можно, — заметил Луза.
 Бомжа не тронули и, убедившись, что ничего достойного внимания в гараже нет, вышли под дождь (в отличие от бараков тут уцелела крыша и не капало).
 Метрах в двадцати стояла бревенчатая хибара, перекосившаяся на один бок, с заколоченным досками окном и дверью. Дверь не своротили, наверно, лишь потому, что боялись при этом опрокинуть на себя всю хибару. Лезть в нее не рискнули, потому что она стояла заколоченной, судя по ржавчине и гнилым доскам, минимум лет десять.
 Пройдя еще десяток метров, наткнулись на какое-то бетонное, обсыпанное землей сооружение. Раньше, видно, оно было целиком зарыто в землю, но потом, после оползня, обсыпка съехала, и с одной стороны обнажилось полтора-два метра бетона.
 — Бункер! — хмыкнул Агафон. — Тут мы когда-то в партизан играли. — Лет двадцать назад, если не больше. Тут где-то есть шахта небольшая типа колодца со скобами. Через нее можно внутрь бункера залезть. Это, по-моему, аварийный лаз был. Здесь в войну был штаб МПВО, потом — гражданской обороны города. Сам штаб дальше, там, где дирекция парка, а тут выход. Я далеко не лазил. В шахту спустишься — жуть берет. Крикнешь — эхо голос так усилит, что мороз по коже. А снаружи ни черта не слышно.
 — Если Ростика мочили в парке, — заметил Гребешок, — то скорее всего тут.
 — Может быть, может быть… — произнес Агафон. Пошарили по окрестностям бетонного сооружения. Там, где прикидывал Агафон, никакой шахты не нашли. Обнаружили нечто вроде потрескавшейся бетонной блямбы диаметром в полтора метра, которая лежала в неглубокой яме. В центре этого неправильного, грубо сформованного диска просматривалась толстая и короткая арматурина, согнутая в виде петли.
 — Заглушку поставили, — с досадой сказал Агафон. — Небось провалился кто-нибудь спьяну и расшибся. Там метров пять лететь.
 — Может, сдвинуть попробуем? — предложил Гребешок.
 — Сходи за трактором, — с сарказмом посоветовал Агафон.
 — Все равно не выдернуть, — заметил Луза, нагнувшись и поглядев на заглушку сбоку. — Арматурины тут сварены.
 — И давно, — оценил Налим, — явно не четыре дня назад.
 — Так что не фига тут делать, пошли дальше, — резюмировал Агафон.
 И вот «разведгруппа» вышла к длинному строению, напоминавшему бараки, но окна были намного уже и напоминали амбразуры. Крыша, конечно, отсутствовала начисто. В торце были ворота, а над ними чудом сохранился растрескавшийся, но не распавшийся лепной барельеф с изображением двух конских голов, вензелем с буквой В и датой: 1895.
 — Сто с лишним лет назад строили, — уважительно произнес Налим. — Николай Второй только-только на престол уселся.
 — Лучше бы не садился, — хмыкнул Гребешок. — Тогда бы, может, и не шлепнули.
 — Ладно вам, политики! — оборвал Агафон злым шепотом. — Тут конюшни были когда-то. И их не царь строил, а какой-то барин. Мне бабка рассказывала. Воронцов, кажется. Генералом был, хотел вроде скакунов арабских разводить. Но потом генерал преставился, а коней большевики забрали.
 Они прошли через ворота внутрь, там сохранились обломки деревянных загонов-денников, насквозь прогнившие, покрытые плесенью, мхом и грибами-трутовиками. Обломки стропил провалились, перегнили и напоминали теперь лесной бурелом. Верхние ряды кирпичей от дождей, холодов и ветров потрескались, пощербатились и местами осыпались.
 И здесь лежали банки, бутылки и прочий хлам, все заросло крапивой, лопухами.
 — Все ясно, — досадливо произнес Агафон, в последний раз повертев фонарем. — Пошли отсюда…
 Но тут световое пятно совершенно случайно остановилось на доске, лежавшей у самой стены. Доска эта была намного свежее тех, что валялись на полу конюшни. Строго говоря, это была не доска, а горбыль, который приложили ребром к стене. А пиленая сторона была обращена к Агафону и его товарищам. Эта самая сторона была желтая, вся в заусеницах. У других досок цвет был серый, даже черный от старости и сырости.
 — Стоп, — сам себя поправил Агафон и подошел к доске поближе. Остальные тоже приблизились к доске, не понимая, чего тут, собственно, разглядывать. Если сказать по правде, то и сам Агафон еще не очень усек, что его заинтересовало.
 Доска в рост человека торчала одним концом из густых крапивных зарослей, занимавших весь угол конюшни. Доски, оставшиеся от денников, давным-давно сгнили и в смеси с конским навозом превратились в кучу перегноя, на которой и вымахала крапива. К тому же эта куча за много лет наслоилась, и получилось нечто вроде бугра высотой больше метра. Но там, где крапива вплотную подступала к кирпичной стене конюшни, было что-то вроде ложбины. Именно в этой ложбине и лежала горбылина.
 — Смотрите, — осветив фонариком черную, пропитанную водой почву между стеной и крапивой, заметил Агафон, — по-моему, кто-то из этой доски мостик делал, чтобы не наследить. Верно?
 — Похоже, так, — согласился Гребешок. — Ближе к нам битый кирпич, доски, если аккуратно идти, то следов не оставишь. А тут земля сырая, отпечаток лапы оставишь. Как КСП на границе. Хитро! Правда, на хрен в эту крапиву лезть?
 Агафон положил горбыль круглой стороной вверх и бочком, чтобы не обстрекаться, двинулся по ложбинке между стеной и крапивой. При этом он светил фонарем на крапиву.
 — Есть! — сказал он, забравшись почти в самый угол конюшни. — Подбирайтесь сюда, только крапиву не мните. По досочке, аккуратнее.
 Прижимаясь спинами к стене и чертыхаясь, потому что крапива в темноте жалилась, сотоварищи приблизились к Агафону.
 Световое пятно легло на небольшую проплешину в крапивных зарослях, совершенно незаметную с внешней стороны. Проплешина совпадала по площади с углублением в бугре, образовавшемся на месте бывшей перегнойной кучи. В этом углублении лежал вылинявший грязный матрас — лежак бомжа.
 — Фокус-покус! — вполголоса объявил Агафон, осторожно откинув ближнюю половину матраса.
 — Ух ты! — вырвалось у Гребешка почти непроизвольно. Под матрасом оказался более узкий и короткий, чем тюфяк, деревянный щит, сколоченный из посеревшей, но крепкой вагонки. Но когда Агафон приподнял край щита, отчетливо повеяло холодом и сыростью.
 — Взяли! — тихо приказал Агафон.
 Они с Гребешком стянули со щита матрас, а Луза с Налимом подняли и положили к стене щит. В земле открылась узкая и глубокая, похожая на могилу яма, обложенная кирпичом. Старым, почерневшим от времени, но крепким. Туда, вниз, откуда тянул сквозняк, уходили ступени из тесаного камня. Где-то на двухметровой глубине ступеньки кончались, там был пол подземного хода со сводчатым каменным потолком.
 — Сэнсей, — позвал Агафон, нажав кнопку передачи на своей УКВ-рации, — отзовись.
 — Слышу тебя. В чем дело?
 — Нашли подземный ход в бывших Воронцовских конюшнях. Похоже, очень старый, но кто-то о нем и сейчас знает. Как понял?
 — Хорошо понял. Лезьте, посмотрите. Если почувствуете, что там заплутаться можно или обвал намечается, дуйте назад. И вообще поосторожней. Контрольный срок на поиски — два часа. Понял меня? Рация оттуда слышна не будет, так что через два часа вы должны вылезти. Если не успеете, отправлю ребят вас встречать. До связи!
 — Все слышали? — сказал Агафон, обращаясь к подчиненным. — Под землей не разбредаться, поглядывать по сторонам, не лезть в боковые ходы, если таковые будут. Под ноги смотреть, ничего без спросу не поднимать, не толкаться головой в стену и беречь фонари. Я пойду первый, с фонарем. Остальные пока не включать. За мной — Налим, потом Луза, Гребешок сзади. Оружие держать на предохранителе, автоматы стволом вверх, пистолеты не доставать. Дистанция — два шага. Все!
 Агафон зажег фонарь и неторопливо стал спускаться вниз. «Следом за ним пошли остальные. Идти было не шибко ловко по сырым ступеням без перил, приходилось придерживаться пальцами за стены.
 Внизу оказался узкий, шириной сантиметров семьдесят и высотой около двух метров, но очень длинный сводчатый коридор. Здесь даже мягкие шаги ног, обутых в кроссовки, звучали довольно гулко. Когда все спустились вниз, Агафон остановился и прислушался, нет ли каких подозрительных шорохов. После этой «минуты молчания», взяв автомат правой рукой за пистолетную рукоятку — Агафон, в отличие от остальных, на предохранитель его не ставил, — вожак двинулся дальше, высвечивая путь фонарем. Прочие старались держать дистанцию. Хуже всех приходилось Гребешку, которому постоянно чудилось, что сзади кто-то подкрадывается. Чем дальше «экспедиция» уходила от входа в подземелье, тем больше этот глюк овладевал его сознанием. Во-первых, потому что сегодня днем Гребешок уже имел счастье понервничать, а во-вторых, потому, что позади него была густая тьма. Налим, к примеру, знал, что впереди него топает бывалый командир, а сзади еще два товарища. Луза мог надеяться, что супостат, подкравшийся с тылу, сперва зарежет Гребешка, а он, Луза, успеет изготовиться и почесать неприятеля из автомата, Гребешок же мог полагаться только на удачу. Он, конечно, успокаивал себя тем, что на неприятности скорее всего может нарваться Агафон, потому что никаких боковых ходов пока не обнаруживалось, а сзади могут подобраться только те, кто спустится по ступенькам. Но они, увидев открытый люк своего «схрона», вряд ли туда вообще полезут.
 Агафон, несмотря на то, что у него был фонарь, высвечивавший не менее двадцати метров пути, а также автомат, готовый открыть огонь в любой момент, тоже не испытывал полного комфорта. Те, кто мог притаиться в темноте, за любым изгибом коридора, наверняка услышат его шаги раньше, чем он их сдавленное дыхание. И выпалить по фонарю сумеют раньше, чем Агафон сподобится их высветить. Не попадут с первого раза — его счастье, влепят — совсем наоборот. На счастливый случай у Агафона уже был спланирован порядок действий: плашмя плюхнуться на пол, левой рукой потушить фонарь, а правой дать очередь наобум Лазаря, лишь бы возможный супостат от нее шарахнулся. На несчастливый исход, естественно, заготовки было делать бессмысленно.
 Коридор с самого начала вилял из стороны в сторону. Никто из сэнсеевцев не был специалистом по истории подземных сооружений и не представлял себе, хотя бы приблизительно, по характеру кладки, когда его копали и укрепляли. В принципе им это было глубоко по фигу. Однако то, что древние проходчики явно копали ход на одной интуиции, без горного компаса, сильно раздражало. Правда, на протяжении первой сотни метров от входа коридор, хоть и извивался, заставляя Агафона нервничать в ожидании «засады за поворотом», но по крайней мере, не разветвлялся.
 Однако когда первые сто, может быть, сто десять или чуть больше метров были пройдены, справа обнаружился боковой ход.
 Агафон вытащил нож и выцарапал на одном из камней заметную букву А. Потом подумал и добавил цифру 1.
 — Запоминайте на всякий случай, — сказал он, — отсюда одна дорога — к выходу.
 В боковой ход соваться не стали. Только посветили разок, убедились в том, что он уводит далеко от первого коридора, и пошли дальше. Само собой, боковое ответвление прибавило страху Гребешку. Из этого хода «А-1» вполне могли вылезти те товарищи, которым захотелось бы зайти с тылу и замочить всех, начиная с Гребешка.
 — Интересно, — шепотом поинтересовался Налим, — чего над нами, а? Не река, случайно?
 — Нет, — мотнул головой Агафон. — Река намного ниже течет, а мы, по-моему, не больше чем на пять метров под землю залезли. Да и ход в другую сторону от реки идет.
 Последнюю фразу он произнес не очень уверенно. На протяжении пройденного, совсем недлинного, участка пути ход раза четыре менял направление, а компаса у Агафона, как и у древних строителей хода, не имелось. Поэтому представление о том, в каком направлении ведет туннель, у Агафона было весьма приблизительное.
 Налим не случайно спросил про реку. Его чуткое ухо уловило где-то впереди тихое журчание воды. Затем все четыре носа почти одновременно учуяли запах сероводорода. Примерно через пару минут подошли к источнику журчания и вони: слева, из трещины в своде, вытекала струйка мерзопакостной жидкости и лилась на пол, а затем в виде небольшого ручейка текла куда-то под уклон, в том направлении, куда двигались «исследователи».
 — Сортир небось над нами, — предположил Луза. Фонарь Агафона высветил впереди несколько камней, очевидно, выпавших из свода. Открытие было неприятное. Камешки были вполне приличного размера и при ударе по башке могли доставить массу хлопот.
 — Надо было сюда каски строительные взять, — заметил Налим, выразив общее мнение. — Даст таким по балде…
 — Рот не разевай, — посоветовал Агафон, хотя был совершенно согласен с ним.
 Туннель явно шел под уклон, углубляясь в землю. Вонючий ручеек заметно расширился, и дух от него стал крепче. Каждый из участников похода тут же подумал (хотя и не высказался вслух) о том, сколько времени придется отмываться от этого канализационного амбре.
 — Ну его на фиг! — наконец сказал Агафон, чуя, что вот-вот блеванет. — Пойдем лучше другой ход проверим. Если бы Ростика тут уделали, то от него бы не трупом, а дерьмом воняло. Менты бы уж это точно усекли.
 Всех это обрадовало. Хотя лезть в другую преисподнюю никому не хотелось. Гребешок сказал:
 — Ты на время посмотрел, Агафоша? Нас Сэнсей через два часа на связи ждет.
 — Мы знаешь, сколько ходим? — Агафон посветил фонарем на запястье с тайваньскими часами. — Сорок минут. Заглянем в боковой ход, пройдем, сколько сможем минут за двадцать, — и обратно. С запасом уложимся, не переживай. Врубай фонарь, снимай автомат с предохранителя. Теперь ты впереди пойдешь.
 Гребешка это обрадовало. Идти вперед с готовым к бою оружием — все лучше, чем ждать нападения со спины. Пусть теперь Агафон дрожит, как бы кто не вылез из вонючей дыры и не ткнул его кинжалом под лопатку.
 До хода с меткой «А-1» добрались не так уж и быстро. Оказалось, что уклона не чуешь, только пока идешь под горку. А обратно топать было потяжелее, тем более что ноги в промокших кроссовках частенько проскальзывали. Гребешок, осветив фонарем черное пятно — ход теперь находился слева, — надеялся на то, что Агафон раздумает туда лезть. Но тот оказался упрямей и поторопил:
 — Чего встал? Сворачивай!
 Гребешок без энтузиазма подчинился. Этот ход оказался заметно пониже, и Лузе приходилось все время идти нагнув голову. Правда, уже через двадцать метров фонарь Гребешка высветил впереди ступеньки. Крутая и, судя по всему, винтовая лестница уводила куда-то на солидную глубину.
 — Полезем? — спросил Гребешок, ему очень не хотелось спускаться еще глубже.
 Но Агафон тоже подумывал, стоит ли связываться, все же сказал:
 — Вперед!
 Гребешок прошептал про себя несколько матюков и почуял, как неловко будет спускаться по крутым ступенькам, когда обе руки заняты. Продев голову через ремень автомата, он зажал оружие под мышкой и, взяв фонарь в правую руку, левой придерживался за стену. Остальные были в лучшем положении, потому что могли хвататься за стену и своды обеими руками, но при этом плохо видели ступеньки под ногами.
 Тем не менее два витка лестницы они прошли благополучно, никто вниз не загремел, и даже Лузе удалось не снять с себя скальп, хотя он и чиркнул пару раз башкой по своду.
 Пройдя их, сэнсеевцы оказались на небольшой площадке, точнее, в просторной нише кубической формы размерами примерно 2х2х2 метра. Лестница шла дальше вниз, а ниша была сбоку. Из этой самой ниши начинался еще один ход, который Агафон пометил индексом «А-2».
 — Ладно, — сказал он, — тут и впрямь заплутать можно. Тычемся туда-сюда, как слепые щенки. Тем более что толку от этого по нашему делу не прибыло. Пошли наверх. Гребешок, ставь волыну на презерватив, опять сзади пойдешь.
 Агафон начал подниматься, следом за ним потянулись Налим и Луза. Гребешок сунул потушенный фонарь за пояс, ощупью поднял флажок предохранителя. Но тут произошла незадача: то ли Гребешок в темноте зацепился за фонарик автоматным ремнем, то ли слишком глубоко вдохнул, но он вывалился и с бряканьем покатился вниз по лестнице, туда, куда «исследователи» еще не забирались.
 — Блин! — вполголоса рявкнул Агафон. — Ты чего, рассыпался, что ли?
 — Фонарь уронил, биомать! — с досадой прошипел Гребешок.
 — Кокнул?
 — Вроде нет, стекло не звенело.
 — Так, — решительно сказал командир, — останетесь тут с Лузой. Найдете — и сразу наверх. А мы с Налимом сейчас пойдем успокоим Сэнсея, чтоб не мандражировал.
 — Да хрен с ним, с фонарем этим! — сказал Луза. — Копошиться тут…
 — Не фига его тут оставлять, — сурово сказал Агафон. Если здесь, действительно какие-то «хозяева» имеются, то фонарик им много чего рассказать может. Обязательно найдите! Налим, ходу, у нас пятнадцать минут осталось!
 Агафон с Налимом добежали до лестницы минут за пять и поднявшись наверх в конюшню, испытали такое ощущение, будто влезли с мороза в парную бани.
 — Кайф! — блаженно пробормотал Налим. — Я думал, закоченеем там. Как в леднике, биомать!
 — Точно, — согласился Агафон, вынимая рацию. — После такого и плюс пятнадцать Африкой покажутся. Он нажал кнопку и позвал:
 — Сэнсей, Сэнсей, Агафон вызывает. Тот отозвался мгновенно:
 — Слышу тебя. Что нового?
 — Ни хрена, если откровенно. Подробности при встрече.
 — Ладно. Выходите на берег, помигайте Капрону.
 — Понял.
 Агафон убрал рацию под куртку, поглядел на часы.
 — Интересно, блин, сколько эти долбогребы провозятся? — проворчал Налим;
 — Уж десять фонарей найти можно было.
 — Нет, — возразил Агафон, — рано еще. Минут десять подождем.
 — Да я на хрен за это время промокну весь! — поежился Налим. — Сейчас самое оно — триста грамм и в койку.
 — Желательно с бабой, — хмыкнул командир.
 — На фиг она сдалась, — проворчал Налим, — после такой ночки можно только подушку придавить и то не меньше, чем часов на десять. Сутки, можно сказать, на ногах. Покурим, что ли?
 Перекур продлился как раз минут десять. Гребешок и Луза не появились.
 — Е-мое, — пробормотал Налим, — чего они там застряли!
 — Не дергайся, придут, — с наигранным оптимизмом успокоил товарища Агафон. — Небось Луза где-нибудь башкой в свод уперся, а Гребешок его протолкнуть пытается.
 Но прошло еще десять минут, потом еще десять, а из подземелья никто не возвращался…

 Связь времен

 Когда Агафон и Налим поднялись наверх, в главный ход и шаги их постепенно удалились, Гребешок с Лузой дружно обматюгали своего командира.
 — На хрен этот фонарь нужен? — проворчал Гребешок. — Слова-то какие выдумал: «Рассказать может!» Чего он и кому расскажет, фонарь этот? Ну, если и есть тут кто, даже если они фонарь найдут, то неужели отпечатки пальцев снимать побегут?
 — Да выдрючивается он, — сказал Луза, — начальника изображает. Сэнсей его, видишь ли, ценит. Из «шестерок» в «семерки» произвел. Может, пошлем их на хрен, а? Посидим тут минут пять да и пойдем. Скажем, не нашли и все.
 — Нет, — мотнул головой Гребешок, — не стоит гусей дразнить. Черт с ним, сходим, поищем. Мы и так сегодня, то есть уже вчера, проштрафились. Зачем искать себе приключений на задницу? Он не мог далеко укатиться. Самое большее — ступенек на десять. Тут ему и потеряться-то негде.
 — Как скажешь, — вздохнул Луза. — Пошли.
 Гребешок оказался излишне оптимистичен. Им пришлось спуститься вниз и на десять, и на двадцать, и на тридцать ступенек, но фонарь не обнаружился.
 — По-моему, эта лестница конца не имеет, — проворчал Гребешок.
 — Точно, блин, — пропыхтел Луза. — Знал бы, кто копал, убил бы. Если большевики того, который такую фигню придумал, грохнули, — молодцы.
 — По-моему, того барина, который это выкопать велел, еще при Ване Грозном замочили, — прикинул Гребешок.
 — Правда? — спросил Луза.
 — Запросто. Насчет замочили или нет — не в курсе. Но то, что этим подземельям не сто лет, а намного больше, — это точно.
 — А может, тут клад лежит? — почти всерьез прошептал Луза.
 — Жди-ка! — хмыкнул Гребешок. — До нас здесь небось многие побывали. Лестницу-то ведь кто-то откопал. И замаскирована она небось не при царе была, а малость попозже. Лет на восемьдесят этак. Свети лучше на ступени и башку пригибать не забывай.
 Лестница совершенно неожиданно перешла в горизонтальный ход. Именно здесь, у последней ступеньки лестницы, лежал, как ни странно, целый и невредимый фонарик.
 — Надо же, блин, даже стекло не разбилось, — сказал Гребешок, нажимая кнопку и освещая каменный свод хода. Световое пятно проползло по потолку, по рядам плотно пригнанных друг к другу отесанных камней и неожиданно уперлось в темное пятно.
 — Глянем? — предложил он Лузе.
 — Пошли лучше наверх, — пробормотал тот. — Чего глядеть?
 — А вдруг там клад? — лукаво предположил Гребешок. — Да не бойся, просто глянем, что за дыра, и пойдем.
 Дыра на потолке находилась метрах в двадцати от ступенек. Когда
 заглянули, оказалось, что это колодец квадратного сечения.
 Стенки у него были бетонные, с вмазанными в них стальными скобами. Где-то на высоте трех метров просматривалась крышка, закрывавшая люк, сколоченная из такой же вагонки, что и щит, прикрывавший вход в подземелье из развалин конюшни, — это наметанный глаз Гребешка определил сразу.
 — Подсади! — приказал он Лузе.
 — На фига тебе это надо? — вздохнул соратник, но поднял Гребешка на вытянутых руках, и тот сумел уцепиться за третью снизу скобу, подтянул ноги и поставил их на нижнюю, затем перехватился и взобрался на самый верх, к деревянной крышке.
 Луза стоял задрав голову и светил Гребешку сразу двумя фонарями. Гребешок уперся и откинул крышку, а затем выбрался на бетонный пол. При этом его нога зацепилась за нечто металлическое. Гребешок ощупал железяку — это была лестница, сваренная из прочных стальных арматурин, к крайней ее ступеньке была привязана прочная капроновая веревка.
 — Поберегись! — сказал Гребешок, опуская лестницу в колодец и придерживая ее за веревку.
 — Ну, блин! — проворчал Луза. — Неймется тебе. Слазь лучше… Нас уже заждались небось. Опять Сэнсей матом обложит.
 — Лезь, лезь! — подбодрил Гребешок, когда нижний край лестницы уперся в пол нижнего туннеля. — Ща только глянем — и назад.
 Луза установил лестницу попрочнее, сунул один фонарь в карман, второй взял в зубы и, кряхтя, полез наверх.
 — Давай, давай, боец! Жирок стрясешь!
 Луза вылез и отдал Гребешку тот фонарь, который держал в зубах, они осмотрелись. Туннель, куда они поднялись, шел почти перпендикулярно нижнему. Колодец, соединявший туннели, был пробит как раз в той единственной точке, где их можно было соединить.
 Верхний туннель был намного шире, выше и прямее. Тут Лузе не угрожала опасность содрать кожу с черепа или застрять, развернув плечи во всю ширь. Он был не сводчатый, а прямоугольного сечения. Укреплен не камнем, а сборным железобетоном. Ясно, что его сооружали в XX столетии, скорее всего во второй половине. Сразу бросалась в глаза его заброшенность: электрические кабели, протянутые по стенам и потолку, были Порезаны, из них были вырублены куски по нескольку метров Длиной. Часть изоляции была обглодана крысами.
 — Ну и забрались, е-мое! — проворчал Луза.
 Гребешок водил светом фонаря по полу, постепенно все дальше уходя от люка.
 — Миш, завязывай ты эти дела! — взмолился Луза.
 — Есть! — торжествующе заорал Гребешок, удалившийся уже метров на двадцать от Лузы. — Иди сюда, глянь! Здесь его кончали, понял?!
 Луза подошел, посветил еще и своим фонарем. Глянул, пpoлепетал:
 —Е-мое… — и сглотнул слюну, подавляя позыв рвоты.
 На бетонном полу темнело большущее багрово-бурое пятно, тухло пахнущее свернувшейся кровью. Тут же, в этом пятне, виднелись подсохшие глянцевитые сгустки, какие-то мелкие клочки откромсанной ножами плоти, выбитые зубы, отрезанные нос и уши, уже разложившиеся и частично превратившиеся в какую-то полужидкую массу неопределенного цвета. Чуть дальше было что-то вроде кострища, в котором лежали обугленные, не до конца сгоревшие ботинки и одежда.
 — Уловил?! — восторженно сказал Гребешок, встряхивая Лузу, находившегося в состоянии, близком к полуобморочному. Но тот поспешно отошел от страшного и омерзительного места, зажал рот и нос.
 — Соберись, Сева! — укоризненно сказал Гребешок. — Что ты, биомать, как баба?!
 Луза лишь замотал головой, от него явно не приходилось ждать помощи. Гребешок понял, что пора возвращаться восвояси, пока Луза в осадок не выпал. Он ведь, в отличие от Гребешка, в ментуре не служил, первого человека застрелил только вчера днем, да и то дуриком.
 — Ладно, лезь вниз, — сказал он, похлопав Лузу по плечу. — Перекури там, очухайся. А я еще через пару минут приду. Давай!
 — Недолго, Миш, ладно? — проныл Луза, будто маленький мальчик, который боится оставаться дома без мамы.
 Но Гребешка обуял охотничий азарт, он не обратил на это заявление никакого внимания. Он уже высветил кровавые полосы-следы, оставленные телом, которое волокли по полу. Они тянулись в самый дальний конец туннеля, туда, куда свет фонаря Гребешка не доставал. Прогуляться по этому следу в одиночку Гребешок не решился, да и вместе с Лузой, пожалуй, не рискнул бы. Уж очень крутые эти ребята, которые почикали Ростика.
 Гребешок уже хотел спускаться в нижний туннель, где во тьме что-то бубнил и матерился, пытаясь успокоиться, Луза, когда луч фонаря совершенно случайно наткнулся на какую-то светлую, бесформенную штуковину, лежавшую довольно далеко от высохшей лужи крови. Причем не в той стороне, куда уводили кровавые полосы, а в противоположном конце коридора.
 Разглядеть, что именно там лежит, было невозможно. И он прошел несколько десятков метров, добравшись до этого светлого предмета.
 Он не выпускал предмет из светового пятна, поэтому, подобравшись к нему метров на пять, почуял легкое сердцебиение. Он разглядел пластиковый пакет. Причем, не пустой. «Пакет с голой бабой!» — память тут же выхватила эту информацию из своих закромов. Нет, Гребешок не мог поверить в такую удачу, боялся сглазить… Последние шаги к пакету он делал с величайшей осторожностью. У него даже промелькнула дурацкая мысль насчет того, а не выставлен ли этот пакет злодеями как приманка… Мол, нагнется за ним Гребешок, тут-то его и сцапают. Или грохнут на месте из темноты, а потом сделают с ним то же, что сделали с Ростиком. Черно-белое фото, на котором изуродованная голова Воинова-Лушина торчала из вспоротого живота, очень явственно проступило из памяти Гребешка. Ему лично очень хотелось, чтоб его личная голова находилась на шее.
 А что, ежели господа, разделавшиеся с Ростиком, оставили в пакете вместо той самой коробки, о которой говорила Наташа Сергачева, взрывное устройство?
 Но охота пуще неволи. Гребешок, подойдя к пакету, тщательно осмотрел все вокруг: нет ли какой ниточки-веревочки, проволочки-пружиночки или иной какой тяги-растяжки, которая может нарушить его жизнелюбивые планы? Нет, таковых по бокам пакета не нашлось. Однако тяга могла быть упрятана под пакет, одним концом привязана к стальному нагелю, вбитому в бетонный пол, а другим — к чеке или прямо к ударнику. Как в сказке: «Дерни за веревочку — и пойдут клочки по закоулочкам!»
 Покрутившись вокруг пакета, края которого были вогнуты внутрь — разглядеть, что у него внутри, через плотный пластик с картинками не удалось, — Гребешок осторожно, задержав дыхание, будто из пакета мог внезапно пойти ядовитый газ, раздвинул края и заглянул внутрь…
 Там лежала коробка из белого, довольно плотного картона, на ребрах заклеенная прозрачным скотчем. Именно такой ее представлял Гребешок по рассказу Сергачевой. Больше в пакете ничего не было.
 Соблазн сразу же схватить коробку, открыть и посмотреть, что там лежит. Гребешка, разумеется, посетил, но был тут же жестоко подавлен: никто не гарантировал, что доподлинное содержимое коробки какой-либо доброжелатель не заменил на сто граммов пластита-4 или какой-либо более свежей модификацией подобного ВВ.
 Гребешок подумал пару минут и нашел более-менее приемлемое решение. Вытащил из кармана куртки перевязочный пакет, который прихватил с собой на всякий пожарный случай, распотрошил его и, размотав бинт, отщипнул от него несколько ниток. Потом скрутил волокно в одну нить, положил на пол, ухватился за концы, держа руки по обе стороны от пакета, и медленно стал протаскивать нитку под дно пакета на себя. Он очень волновался, до холодного пота. Надо было не пропустить момент зацепа. Чуть позже почуешь — хана… Когда руки начали подрагивать, Гребешок отпустил края, передохнул, подождал, пока дрожь уймется, после чего потащил нитку дальше.
 Через пять минут он убедился, что никакой растяжки под пакетом нет, и даже посмеялся над собой. Чуть в штаны не напустил, а тут ни фига и не было…
 Он уже собрался сунуть руку в пакет и вытащить коробку, как вдруг его посетила очередная дурь. А что, если взрыватель удерживается весом самой мины?
 Поэтому прежде, чем вытащить коробку из пакета, Гребешок аккуратно приподнял ее краешек, подсунул под нижнюю грань коробки мизинец, будучи при этом в полной готовности придержать выпадающую чеку. Конечно, никакой чеки не оказалось. Картон был со всех сторон девственно-чист и гладок, скотч нигде не отклеивался, коробку явно после заклейки больше ни разу не вскрывали.
 Конечно, на всякий случай Гребешок приложил коробку к уху, но тиканья часового механизма или каких-либо иных подозрительных звуков не услышал. Рискнуть, что ли, вскрыть? Поглядеть, из-за чего людям головы отрезают?
 Но именно в этот момент до Гребешка дошло, что пакет с коробкой вовсе не был причиной ужасной смерти Ростика. Поздновато, конечно, но что поделаешь, ведь он больше думал о том, как не взлететь на воздух.
 Действительно, если в пакете лежала не мина-заподлянка, а доподлинная и до сих пор не распечатанная коробка, неведомо как попавшая к Ростику на бульваре Декабристов, то получалось, что убийцам она была на фиг не нужна. Они мочили гражданина Воинова дробь Лушина, даже не посмотрев толком, что в пакете.
 К сожалению, додумать свои мысли Гребешку не дали. Из люка, ведущего в старинный ход, долетел топот ног и довольно гулкие, знакомые голоса, выкрикивавшие непарламентские выражения по адресу Лузы.
 — Где этот козел?! — рычал Сэнсей.
 — Там он… Наверху… Ищет… — лепетал басом Луза.
 — Какого хрена? Вам когда сказано было вылезать? Вот-вот рассветет на фиг! Хочешь, чтоб нас тут застучали и ОМОН прислали? Нам еще отсюда вылезти надо, к берегу выйти и через реку переправиться, а потом до «Куропатки» доехать… У вас головы на каком месте?
 Судя по всему, забеспокоившийся Агафон призвал главные силы, и Сэнсей лично возглавил спасательную экспедицию.
 — Здесь я, — сказал Гребешок, нагибаясь над люком. — Нашел, кажется.
 — Слезай, дома поговорим… — тоном пониже приказал Сэнсей.
 Гребешок взял пакет и полез вниз.

 Дома

 Разнос, который Сэнсей собирался учинить Гребешку, не состоялся. Начальник даже не стал ничего расспрашивать и проверять. Надо было поспешить, потому что был четвертый час утра, уже рассвело, и орава в десять человек, шляющаяся по развалинам, могла привлечь внимание. Например, бомжей, среди которых наверняка могли оказаться стукачи, или даже ментов, сменивших на службе в парке караул Балахонова. Правда, появление последних в этой части парка было очень маловероятно, но все же риск был. Белесый мокрый туман, который лег на прибрежную часть парка и реку, порадовал Сэнсея. Капрон на веслах подогнал свою лодку к берегу, промокшая публика с тихими матюками влезла в «казанку», крепко увеличив ее осадку. Потонуть, конечно, не потонули, ветра и волны не было, но даже на двух «Вихрях» лодка шла довольно медленно. Тем не менее, до берега добрались благополучно, расплатились с Капроном, уселись в машины и проселками, раза три едва не засев в размокшей грязи, Добрались до «Куропатки».
 Сэнсей отправил почти всех греться и отдыхать. По домам они не поехали, заползли ненадолго в сауну, потом приняли слегка под хорошую закусь и легли спать. Гребешка Сэнсей повел к себе в офис на доклад.
 Для начала он, правда, налил Гребешку сто граммов настоящей «кристалловской» водки, сам тоже хлебнул и начал расспрашивать. То, что происходило по ходу подземной экспедиции в присутствии Агафона, его не интересовало. Тот уже все пересказал ему. Зато относительно короткое сообщение Гребешка о его собственных открытиях выслушал со вниманием. Пакет с коробкой все это время лежал на столе рядом с бутылкой, но Сэнсей до него даже не дотрагивался.
 Пока Гребешок излагал, Сэнсей рисовал на листке бумаги какую-то схему, изредка поглядывая на топографическую карту и план парка с прилегающими улицами и дворами.
 — Ладно, — сказал он, дослушав, — молодец. Хоть и надо было тебе вставить за то, что самовольничаешь, но хрен с ним, раз нашел — победителей не судят.
 — Надо еще посмотреть, что нашел, — скромно заметил Гребешок. — А то, может, оно и не то вовсе. Подменить могли.
 — Если бы подменили, то не в туннеле бросили бы, а где-нибудь в гостинице или нам сюда по почте прислали бы. Ты точно эту штуку не вскрывал?
 — Нет, как Бог свят.
 — Если так, молодец еще раз. Правда, Ворон насчет того, чтобы коробку не вскрывать, никаких инструкций не спускал, но лично мне лишнего знать не хочется. И тебе, я думаю, оно без надобности. Просил Ворон найти коробку, мы нашли. Пакет именно тот, что был, ошметки в туннеле остались. По следу, я думаю, найдут и тех, кто там копошился. У Ворона есть возможность дать ментам нужные ориентиры, пусть вкалывают, мы свое сделали.
 — Можно сомнения высказать? — спросил Гребешок
 — Можно, если не лень.
 — А не подставит нас Ворон случайно? Дескать, сами замочили, а потом сами и коробку нашли…
 — Вот поэтому я и беспокоился насчет того, чтобы ты в коробку не лазил. Пальчики-то твои сейчас только с внешней стороны. Это отмазать можно. А вот если бы и внутри наследил, погорел бы точно и нас подвел бы под монастырь. Мне тоже подстава мерещится, я с тобой на все сто согласен. Точнее, мерещилась, потому что все ваши вчерашние дневные и нынешние ночные выкладки показывают: дело это развивалось как-то само собой. От вашей слежки Ростик ушел случайно, по бабам поехал с коробкой, то есть, должно быть, тоже не зная, что в ней лежит нечто шибко ценное. Наконец, замочили его опять-таки по несчастливой случайности. Во всяком случае, не из-за коробки. Прав ты, не стали бы они оставлять пакет с коробкой в туннеле, если бы за ней охотились.
 — Это точно. Только вот непонятно, почему они коробку не вскрыли? И почему затащили его в туннель, а не бросили на воздухе, где-нибудь в кустах?
 — Ты логику психов понять пытаешься, господин криминалист. А за то, что это все психи провернули, десять к одному поставить могу. Ладно, то, что они его, глушанув в парке, принесли резать в подземелье, — вполне логично. Но зачем они его из старинного подземелья, о котором мало кто знает, перетащили в другое, которое наверняка имеется на городских планах, — уже непонятно. То, что пакет унесли, а не бросили вместе с платочком, — тоже странно. В пакет носа не сунули и коробку не открыли — это еще страннее. А уж то, что они жмура, которого в подземелье пристукнули, поволокли наверх, в людное место, — вовсе идиотизм.
 — Между прочим, мы пока не докопались, как они его вытащили оттуда, — заметил Гребешок, ощущая согревающее воздействие спиртного.
 — Не докопались, — согласился Сэнсей. — Но примерно можем себе представить.
 Он пододвинулся поближе к Гребешку и показал ему план парка и свою схемку.
 — Вот, видишь, это туннель, где Ростика кончили. Он идет от здания дирекции парка. Там когда-то был штаб МПВО, еще при Сталине. А в этом доме, на Матросова, восемь, жили разные средней руки областные чины. Это мне старожилы объяснили. Поскольку тогда думали, что атомная война со дня на день начнется, то везде убежища копали. В первую голову, конечно, для начальства. Под тем домом оно тоже было сделано. Аварийный выход из него, на случай, если дом рухнет и все завалит, сделали в парке. Для нормальных людей такие выходы делали в виде узких лазов, по которым можно только на карачках передвигаться или ползком. Но здесь-то обкомовские инструктора и завотделами обитали. Парторги ЦК с моторного, механического, машиностроительного и азотно-тукового заводов. Директора, секретари парткомов. Их на карачках выводить неудобно, тем более что многие себе шибко крупные брюха и задницы понаели — могли, чего доброго, и застрять. Короче, сделали для них пешеходный туннель. Ну а МПВО, которая этой стройкой руководила, соединила туннель со своим и сделала общий выход в парке. Подальше от строений. Там одно время забор был, говорят, даже часовые ходили, чтоб вредители и шпионы не пролезли. Но потом начальникам новые дома выстроили плюс дачные поселки, МПВО переделали в ГО и тоже из парка куда-то перевезли в более удобное место. Конечно, кого-то назначили все это подземное хозяйство беречь, но ясно, что, когда в доме стали жить простые инженеры и слесаря, уход был уже не тот. Да и насчет неизбежности ядерной войны перестали говорить. Стали за мир бороться. Так все это зачахло. Но дело, конечно, не в этом, а в том, что через этот туннель из парка можно попасть в подвал дома восемь по улице Матросова.
 — Так то в подвал, — заметил Гребешок, — а труп между гаражами нашли. Еще не забудь, что там, перед забором, со стороны парка, кто-то перцовым аэрозолем набрызгал, чтоб собачки след не взяли. Вот это вход в подвал, верно?
 — Да.
 — Смотри, сколько отсюда надо пилить через двор, чтобы до гаражей дойти. И между прочим, все время на виду, из всех окон видно. Конечно, большинство народу в четвертом часу утра еще спит, но ведь сейчас в это время уже светло. Даже если день пасмурный, такой, как сегодня.
 — Вот я и говорю, что, кроме психов, никто на такое не решился бы.
 — Но мы уже прикидывали, что они должны были по двору крови накапать и крапиву помять в промежутке между гаражами, если бы бросали труп со стороны двора. Это раз. И перец набрызган со стороны парка, а не со двора. А ментовская собака во дворе след не взяла.
 Сэнсей почесал отросшую на подбородке щетину и сказал:
 — Хрен его знает, может, еще где-то выход на поверхность есть. Перед забором, допустим.
 — Его сыскари нашли бы наверняка, — сказал Гребешок уверенно. — И кровь на траве осталась бы. Раз она на крапиве была, значит, вся не стекла, пока тащили. По-моему, надо обязательно еще раз слазить в подземелье.
 — А зачем? — хмыкнул Сэнсей. — Ворон больше напирал на коробку. Мы ее нашли. Ростик нам не сват и не брат; порезали его на кусочки — значит, судьба такая. Мы его убийц искать не нанимались, клятву отомстить под красным знаменем не давали. Пусть менты шуруют, им за это зарплату платят. Кстати, если мы слишком часто будем вокруг парка маячить, они ведь и на нас подумать могут. В подземельях, если на то пошло, кое-где наши подметки могли следы оставить. На фига нам это надо? Тем более что коробка нашлась. В общем, иди-ка ты в баню, мойся-грейся, переодевайся в сухое, чтобы от тебя сортиром не воняло, и ложись спать. До полудня не разбудим.
 — Ладно, — зевнул Гребешок, — другой бы спорить стал, драться полез, а я подчиняюсь, слушаюсь и повинуюсь.
 Гребешок покинул помещение не совсем твердыми шагами: на голодный желудок водочка и в малой дозе его разморила. Сэнсей посмотрел ему вслед с откровенной завистью, потому что позволить себе сразу же заснуть, не уведомив Ворона о находке Гребешка, не мог. Глупо будить шефа в пять утра, вряд ли он сейчас бдит, скорее всего дрыхнет, наслаждаясь утренним покоем. А может, и нет, усмиряет утреннюю эрекцию с какой-нибудь дежурной бабой. И осерчает, если Сэнсей ему сексуальный кайф поломает. Впрочем, вряд ли Ворона станут к телефону звать, чтобы сообщить это приятное известие. Скажут: «Передадим, как проснется, не напрягайся». Тем не менее, Сэнсей знал, что ежели сейчас завалится спать, то промается и проворочается не один час, а заснуть так и не сумеет. Будет зудеть в голове и на сердце свеженькая информация. Поэтому, чтобы спихнуть камень с души, он набрал номер телефона.
 Ответил, конечно, не Ворон.
 — Алло! Кому не спится в ночь тихую? — значит, попал куда надо. Петухи еще не пели.
 — Привет для тестя, — сказал Сэнсей условную фразу. — Большой и горячий.
 Это означало, что к телефону желательно подозвать самого Ворона.
 — Подожди малость, — велели из трубки. Сэнсей подождал минуты две-три и неожиданно для себя услышал строгий, чуть-чуть сонный голос Ворона:
 — Здорово, зять! Есть чего взять?
 — Сходил туда, не знаю куда, нашел то, не знаю что.
 — Серьезно? — недоверчиво спросил Ворон.
 — Как штык.
 — Жди. Скоро буду.
 Трубка запищала короткими гудками, а Сэнсей горестно вздохнул. «Скоро» означало, что Ворон приедет минимум через полчаса. Подремать, конечно, толком не удастся. К тому же неизвестно, насколько затянется беседа. И чем она кончится, тоже не очень ясно.
 Сэнсей прикорнул было в кресле, но задремать так и не успел. Уже через двадцать минут — во скорость-то! — послышались требовательные гудки у ворот «Куропатки». Стряхнув с себя сонливость, Сэнсей спустился на первый этаж и встретил босса у дверей.
 — Привет, — Ворон подал руку, Сэнсей ее почтительно пожал.
 Бодигарды Ворона остались при машине, бросая по сторонам злые от недосыпу взгляды. Наверх с хозяином поднялись, лишь двое, да и те остались с внешней стороны дверей кабинета.
 — Показывай, — без долгих преамбул потребовал Ворон, усаживаясь в кресло.
 Сэнсей молча вынул из пакета коробку и положил на стол.
 — Открывай, — насупился Ворон, явно отчего-то волнуясь. Сэнсей, в отличие от Гребешка, никакими подозрениями насчет того, что в картонном кубике может быть мина, не мучился. Он ободрал с ребер коробки скотч, повертел коробку в руках, нашел картонный клапан с «язычком» и открыл. Из картонной упаковки на стол вытряхнулась жестяная банка-кубик, ничем не украшенная, но и не ржавая, наглухо запаянная со всех сторон. Внутри ничего не булькало, не шелестело и не гремело, но весила банка не меньше килограмма, то есть явно была чем-то заполнена.
 — Похоже, что она… — с плохо скрываемым волнением пробормотал Ворон.
 — Жестянку открывать будем? — поинтересовался Сэнсей.
 — Подожди малость, — остановил его Ворон, взял кубик в руки и стал внимательно разглядывать. На одной из граней на мутно-зеркальной поверхности жести Ворон углядел какой-то значок, выцарапанный с помощью слесарной чертилки, достал из внутреннего кармана пиджака здоровенную раздвижную лупу и стал этот значок рассматривать. Потом еще более тщательно изучил все паяные швы на коробке. Должно быть, пытался определить, не вскрывал ли ее кто-нибудь.
 — Ну ладно… — Ворон убрал лупу в карман и положил коробку в пакет. — А теперь рассказывай, как вы ее взяли, и вообще все, что разнюхали.
 Сэнсею показалось странноватым, что Ворон не стал открывать коробку и интересоваться ее содержимым. Тем не менее настаивать на вскрытии он не стал. Прежде всего потому, что там могло действительно оказаться не то, что требовалось Ворону, а во-вторых, потому, что, быть может, ни ему, ни даже самому Ворону и знать не следовало, что лежит в коробке. Потому что много знать в таких делах очень вредно для здоровья. Именно поэтому Сэнсею не очень понравилась та часть вопроса, в которой Ворон потребовал рассказать «вообще все, что разнюхали». Вполне могло получиться так, что Ворону объем знаний куропаткинцев мог показаться слишком большим или вообще излишним. А это могло повлечь за собой далеко идущие и очень неприятные последствия.
 Тем не менее, Сэнсей решил все же ничего не утаивать. В том числе и такие острые моменты, как перестрелка в квартире Сергачевой, и подробности ночной экспедиции по береговским катакомбам. Конечно, о последней лучше было расспросить Гребешка с Агафоном, но им еще чин не позволял общаться с таким тузом, как Ворон.
 Наверно, если бы Сэнсей не был таким уставшим и не ощущал большого желания поспать, то волновался бы гораздо больше, чем заставил бы Ворона подозревать его в недоговорках и в неискренности. Но усталость вызвала у Сэнсея безграничный пофигизм к собственной судьбе. В принципе ему наплевать, если бы Ворон по завершении рассказа грохнул его из личного оружия. Правда, он хорошо знал, что здесь, на оптовой базе, Ворон на такое не решится, ведь тогда никакие телохранители не помогут ему сохранить свое здоровье целым и невредимым. Сэнсей хорошо знал своих парней, среди которых было полно бывших курбашистов и фроловцев, весьма недовольных тем, что Сэнсей подчиняется неведомо откуда взявшемуся Ворону. Общепризнанного лидера у них, правда, не было, но то, что таковой не найдется, никто гарантировать не мог. Например, тот же Агафон при определенных условиях или даже Гребешок вполне могли повести народ на борьбу. В коммерческо-финансовых делах они, правда, ни шиша не смыслили, но в силовых делах кое-что соображали. Сорок головорезов с двумя-тремя стволами на брата, включая всякие там «мухи» и «шмели», могли самым серьезным образом изменить поголовье преступного мира, перетасовать все карты в давно разложенном пасьянсе и вызвать кучу осложнений в отношениях областных воротил на всероссийской, эсэнгэвской и даже мировой арене.
 Поэтому лучшего успокоителя горячих голов, чем Сэнсей, для «Куропатки» было трудно придумать. И Ворон, несмотря на весь свой понт, хорошо это знал.
 Впрочем, стрелять в Сэнсея после завершения отчетного доклада он не стал. Слушал он, конечно, внимательно, хотя связность сэнсеевского рассказа оставляла желать лучшего, вопросов не задавал. Кое-что из того, о чем тот говорил, Ворон уже знал из других источников.
 Закончив, Сэнсей перевел дух и почувствовал облегчение, будто закоренелый грешник после исповеди. Ворон выдержал минутную паузу, чтобы окончательно расставить по местам все полученные сведения, и произнес мрачноватым тоном:
 — Молодцы! Если в коробке действительно то, что надо москвичам, внакладе не останешься. Весенняя история с Фролом замажется только так. Сможешь хорошее место на этом свете подыскать, пожить без возни и нервотрепки. Если тут не то окажется, а что именно должно быть, если по-честному, я и сам не знаю, к нам будет много вопросов. Ко мне поменьше, к тебе побольше. Мне ответить на них будет проще, поскольку коробку я получил от тебя. Если ты случайно на обманку клюнул или этот твой Петушок-Гребешок — один разговор. Если вас кто-то купил, чтобы впарить эту туфту, — другой. Должен сам понимать, что и как может быть. Поэтому на всякий случай еще разок все проверь и уточни. Чтобы быть во всеоружии, как говорится. Уловил?
 — Так точно. Могу сразу сказать, что я к этой коробке первый раз прикоснулся уже после твоего прихода. Мне лишние знания тоже ни к чему, и без того башка пухнет.
 — Приятно слышать. Теперь об истории с Наташей Сергачевой. Очень все шумно вышло. Два трупа и трое раненых. Сама Сергачева в реанимации с осколочным ранением сердечной сумки. А те четверо, кто к ней заходили, — из лавровской конторы. Муж маленько задолжал, «лимонов» пятьдесят. Все должно было быть без проблем, он даже жене купюры оставил на этот случай. Теперь Лавровка считает, что это он фейерверк организовал. Тех двоих, что живы, упаковали в больничку при СИЗО, поскольку нашли при пушках. Очень активно показания дают. Само собой, не себе во вред. Если эта сучка выживет, еще добавит. Кроме того, уборщица довольно точно твоих бойцов описала. Пока ее показания только у ментов есть, но могут и к лавровским попасть, если пожадничаешь. Я лично эту отсебятину за свой счет не числю.
 — Сколько просят?
 — Десять тысяч баксов. Проканителишься — Лавровка больше даст. Правда, менты пока еще им не намекали. Но если в течение суток не выплатишь, то намекнут и торговаться начнут.
 — За информацию или за наезд?
 — Смотря какие финансы наскребут. Если сотню кусков в «зелени» соберут, то и наезд организуют. От ОМОНа в полном составе ты не отмахаешься. Да и не станут вас в куче брать, по домам пройдутся. Но это, конечно, маловероятно. Лавровка все-таки не Солнцево. А вот за информацию тысяч пятнадцать им отстегнуть вполне по силам. На меня Лавровка, конечно, зуб не подымет, тебя лично тоже не решится воспитывать, а вот мальцов, которые парней замочили, могут обидеть.
 — Если они это сделают, — скривился Сэнсей, — я Лавровку в Грозный перепашу. А Филю Рыжего, который у них за верхнего, уделаю не хуже, чем наши неизвестные друзья Ростика. Они и так до фига выступают, я смотрю. Забыли, блин, что такое «Куропатка»? Могу напомнить!
 — Ты, Алеша-сан, — вежливо заметил Ворон, — шибко крутой что-то стал. Но выдрючиваться надо аккуратно, без лишнего понта. А то крылья пообломают.
 — Тебе виднее… — совсем не покорным тоном произнес Сэнсей, намекая на птичью кликуху шефа.
 — Короче, ты с ментами рассчитаешься или на тебя должок повесить?
 — Все равно, как я понял, оплата через тебя пойдет. А насчет должка, так ты сперва вспомни, когда последнюю проводку оплатил. И взнос мадам
 Портновской на наш счет еще не поступил. Спиши с себя, я согласен.
 Ворон мрачно посмотрел на Сэнсея, у которого были красные от недосыпа глаза и очень большое желание сделать что-то в духе Курбаши или Фрола. Сегодня с ним не стоило разговаривать излишне резко — это Ворон печенкой почувствовал.
 — Ладно, не будем рычать, братан, — примирительным тоном заметил он. — Все понимаю, устал ты, не выспался, перенервничал. Но я тебе все-таки напомню, что резкостей в нашем мире не любят. И бабки, извиняюсь, сейчас решают больше, чем количество стволов. Если хочешь со мной ругаться, ругайся. Сам берись за дело, ворочайся в Лутохино, крути финансы, контролируй, договаривайся с поставщиками. О, смотри-ка, огонь в глазах резко уменьшился! И правильно, что уменьшился. Потому что жизнь — это не только «от бедра — и веером». Или какой-нибудь там уракэн по морде. И ты через полтора месяца самостоятельной жизни останешься не только без штанов, но и без стволов, потому что бесплатно на тебя твои бойцы пахать не будут. А без стволов ты — сявка, понял? Понял, понял, я по глазам вижу. Молодец.
 — Я-то понял. — Сэнсей действительно приутих, потому что в общем финансовом положении конторы ощущал себя глухим профаном. — Но и ты пойми, что я маленько покруче «шестера». И если кто-то из твоих друзей заметит, что мы не в ладах, то может быстренько поменять твое финансовое положение. Стволы — они в переходный период очень даже нужная вещь. «Винтовка рождает власть!» — это товарищ Мао сказал.
 — Ты еще идеи Чучхе процитируй, — усмехнулся Ворон, хотя сердце у него несколько екнуло. «Друзей», которые могли бы перекупить у него сэнсеевскую команду, имелось предостаточно. Конечно, Сэнсей вполне мог и блефовать, но черт его знает, какие ему могли сделать предложения? Зато его сорок бойцов вовсе не были блефом. Конечно, у Ворона, если посчитать по всей области, набралось бы человек двести, но это был совсем не тот товар, да и собрать их в кучу он просто не сумел бы: эти ребята тихо жили по своим городам и поселкам, стригли местных торгашей и держались за штаны Ворона по одной простой причине — за Вороном была «Куропатка». Именно ее грозного имени боялись те, кто при всех других условиях послал бы Ворона в дальние страны или просто на три буквы. Ехать на разборку с «Куропаткой» вызвались бы лишь неопытные юнцы, не понимающие, что жизнь дается человеку один раз…
 Прочно внедрились в областной блатной фольклор мифы и легенды о том, как курбашисты в 1995 году начисто и без потерь ликвидировали контору Вовы Черного, как они якобы (на самом деле все не так было) положили в гроб прокуроров Балыбина и Грекова, как Фрол с миллиардом долларов и заложниками (профессорами-атомщиками, конечно!) улетел в Штаты, перед тем расстреляв вблизи «Куропатки» четыре джипа самого крутого областного авторитета Степы (и это была лажа, но народу нужны герои!). Конечно, все эти саги и былины состояли из достоверных фактов не больше чем на четверть, и в области были люди, которые знали, как все было на самом деле, но тем не менее авторитет «Белой куропатки» был высоким.
 И если бы, упаси Господь, кто-то в области узнал, что у Ворона с «Куропаткой» напряги, то коммерческим интересам его был бы нанесен непоправимый урон.
 — Нам не надо с тобой ссориться, — сказал Ворон совсем уж миролюбиво. — Винтовку, то есть тебя, уважают только тогда, когда она с патронами и из нее есть кому выстрелить. Да еще и прицелиться надо. Согласен?
 — А ты, стало быть, на роль стрелка претендуешь? — усмехнулся Сэнсей.
 — Нет. Я только указательный палец, который на крючок нажимает. А есть еще руки, которые винтовку держат и наводят, глаза, которые целятся, голова, которая цель выбирает. В этом наше взаимодействие. В системе работаем, понимаешь, корефан?
 — Догадываюсь. Хватит философией заниматься! Возник конкретный вопрос: как произвести отмаз от ментов и как не обостряться с Лавровкой? Ты говоришь: «С тебя десять тысяч». Я говорю: «Производим взаимозачет». Что еще надо?
 — Согласен.
 — Тогда еще вопрос. Будем продолжать копать по тем мальчикам, которые урыли Ростика, или это уже не надо?
 — Я тут тебе не указ. Конечно, если в коробке то, что надо, — проблем не будет. Москве за Ростика никаких компенсаций не надо. В принципе они даже по поводу того полмиллиона баксов в кейсе не переживают. У них свои каналы, вернут, если отстегнут немного. В конце концов, не испарились эти деньги, у ментов лежат. Еще раз скажу, что если в банке будет не то, что нужно, то надо будет точно узнать, кто мог прибрать то, что там было. А это могли быть только те, кто потрошил Ростика, или их заказчики. Вот на этот случай я бы подготовился.
 — Спасибо за совет, — иронически произнес Сэнсей. — Только и тебе можно было немножко активнее поработать. Мы ведь только снизу копать можем. А у тебя контакты наверху есть…
 — Не бойся, — успокоил Ворон, — задействуем.

 Загвоздка

 Проводив Ворона, Сэнсей еле дошел до койки, которая стояла у него в комнатушке без окон, примыкавшей к кабинету, и трупом повалился спать с чувством исполненного долга и с горячим желанием вообще не просыпаться. По крайней мере до полудня.
 А вот Ворон, который тоже недоспал в эту ночь, не мог себе позволить такую роскошь. Ему надо было срочно вылетать в столицу.
 «Шевроле-Блейзер» в сопровождении малиновой «девятки» еще только выезжал из-под указателя «Колхоз имени XXII партсъезда», а Ворон уже был мыслями в столице нашей сокращенной Родины, где ему предстояло, конечно, много волнительных минут, несколько жутких мгновений, но зато потом, возможно, все его проблемы будут решены.
 Господину Гнездилову Борису Андреевичу, кем числился по паспорту Ворон, срочно требовался билет на Москву. К сожалению, он еще не имел личного самолета, и приходилось заказывать для себя и трех сопровождающих места в «Ту-134». Волнительные минуты он планировал испытать в предвкушении встречи с очень большим человеком, которому позарез была нужна жестяная коробка, найденная Гребешком. Жуткие мгновения господин Гнездилов должен пережить — и желательно без инфаркта! — тогда, когда большой человек прикажет кому-то, возможно, в отсутствие Бориса Андреевича, вскрыть жестяную коробку. Ворон действительно не знал, что в коробке и зачем она нужна. Впрочем, он, как и Сэнсей, ничуть не страдал от своего неведения. Много знать опасно, и кроме того, появляются разные соблазны. Например, знай Ворон наверняка, что в коробке, допустим, лежит килограмм бриллиантов размерами с голубиное яйцо, то не раз испытал бы искушение исчезнуть вместе с ними. С килограммом золота или платины была бы та же история.
 Дело было вовсе не в том, что Борис Андреевич страдал клептоманией и не мог не воровать. Или, допустим, был таким вором-профессионалом, что спереть что-либо для него было трудовым подвигом, делом профессиональной чести. Вовсе нет. Ворон не был вором, если иметь в виду уголовную специализацию и иерархию. Во всяком случае, он ни разу не сидел в тюрьме. А для того, чтобы стать вором, это — обязательное условие. А для того, чтобы сесть в тюрьму, надо как минимум попасться. Именно этого господин Гнездилов делать не собирался. Тем более что одно дело — попасть в руки российского правосудия, у которого закон что дышло, а совсем другое — в руки не связанных узами законов криминальных структур. У последних все просто и быстро, без длительных разбирательств, прений сторон и последнего слова подсудимого. Поскольку гипотетические ценности в жестяной коробке были явно нелегального происхождения, то шансов угодить под «криминальное следствие» было намного больше.
 Оттого, что Борис Андреевич не знал, каково содержимое коробки, соблазн заметно уменьшался. Там ведь мог оказаться свинцовый контейнер с радиоактивным веществом, ампула с каким-нибудь супервирусом, образец наркотического вещества нового типа, пузырек самого новейшего яда или, допустим, какой-либо человеческий орган, предназначенный для трансплантации. Сбагрить такое можно только тем, кто это заказывал, поскольку большая часть человечества от всех этих предметов шарахается. Тем не менее те, кому это нужно, больно, скорее всего до смерти, ушибут того, кто посягнет на их жестянку.
 История с Ростиком началась для Ворона примерно на два дня раньше, чем для Сэнсея. Из Москвы прибыл гость — неофициальный курьер того самого «большого человека». Он передал фотографию еще живого и прилично одетого Ростика, которую позже использовали в своих поисках Гребешок и Агафон, а также небольшое досье на Лушина Валерия Михайловича. А устно курьер передал, что господин Соловьев — так звали «большого человека» — очень заинтересован в том, чтобы за Лушиным В.М. установили негласный контроль и он не ощущал в областном центре полной безнаказанности. Иными словами, нужно было ходить за ним по пятам, а самое главное — не просмотреть, когда Ростик (о том, что В. М. Лушин еще и Ростислав Воинов, в досье упоминалось) обзаведется жестяной коробкой в белой картонной упаковке. Желательно было также узнать, от кого и как он получит эту коробку. Сцапать Ростика разрешалось только в момент выезда из города. Картонную упаковку вскрыть дозволялось, жестяную — ни под каким видом. На одной из граней жестянки должна быть выцарапана метка: треугольник, вписанный в круг, а в треугольнике — буква В. Именно эту метку высматривал Ворон, когда «принимал» жестянку от Сэнсея.
 После задержания, точнее, после похищения, Ростика необходимо было доставить в надежное место (Ворон избрал для этого оптовую базу), куда должны были приехать посланцы господина Соловьева и определить дальнейшую судьбу пленника. Скорее всего весьма незавидную.
 Надо заметить, что о кейсе с пятьюстами тысячами долларов Ворон был осведомлен. Более того, господин Соловьев пообещал ему, что двадцать процентов от этой суммы Борис Андреевич может взять себе в качестве компенсации расходов по отлову Ростика.
 Конечно, все вышло не совсем так, то есть, если уж быть точным, совсем не так. И то, что прозевали момент получения Ростиком злополучной коробки, и то, что Воинова потеряли из виду в кинотеатре, и то, что Ростик вместе с коробкой угодил в чужие руки, — все это можно было бы назвать полным провалом. Людей служивых за такую работу снижают в должности, в звании, предупреждают о неполном служебном соответствии или увольняют по профнепригодности. Господин Гнездилов хорошо знал это, поскольку и сам довольно долго был таким служивым человеком. До осени прошлого года.
 В криминальных кругах персональная ответственность намного серьезнее, а в деле, подобном этому, она предоставляет суровую коммерческую альтернативу: или продавай последние штаны, дабы выплатить компенсацию за моральный и материальный ущерб, или покупай белые тапочки. Конечно, Ворон сразу же доложил насчет того, что во всем виноваты обормоты Сэнсея, но ему строго заметили: это его проблемы. Если в течение недели коробка не будет найдена, то на Ворона будет начислен долг в один миллион баксов. Естественно, со счетчиком, добавляющим к основной сумме по тысяче долларов за день просрочки. Счетчик начинал работать на восьмой день с момента гибели Ростика. Если в течение месяца со дня включения счетчика требуемая сумма не будет передана Соловьеву, то Ворон автоматически исключался из списков живых людей. Борис Андреевич не имел оснований сомневаться, что свои договорные обязательства господин Соловьев выполнит. Более того, он прекрасно знал, что если сказали «автоматически», значит, действительно пришьют из автомата.
 Миллион, конечно. Ворон найти сумел бы, но он у него был никак не лишний. Такие непредвиденные расходы до основания потрясли бы его контору, вызвали бы целую цепь займов-перезаймов, задержек-отсрочек, продаж-перепродаж, отчего вероятность финансового краха и получения в счет долга пули от кредиторов или должников резко повышалась. Повышалась и вероятность внутриобластного передела имущества. С той же Лавровкой, наконец. Против Лавровки у Ворона имелась одна реальная сила — Сэнсей. В принципе он был мужик податливый и неупрямый, но мог очень больно огрызнуться. А если почует, что Ворон собирается сделать из него козла отпущения, мог наделать много неприятностей.
 В общем. Ворон уже прикидывал возможности своего срочного исчезновения из области, а затем из российских пределов вообще. Конечно, стартового капитала в пятьдесят тысяч баксов, уже лежащего в одном из банков на Кипре, и киргизского паспорта для приличной жизни за рубежом было маловато. Тем более что для серьезных людей вроде Соловьева достать Ворона и в Киргизии, и на Кипре было не так уж трудно. Но кое-какой шанс пожить подольше все-таки предоставлялся.
 Так что сверхранний звонок Сэнсея его обрадовал. Надо же! Давал три дня, а он за сутки успел. Конечно, еще волнует вопрос, не подменили ли содержимое коробки, но непохоже, чтоб ее распаивали и запаивали вновь. В конце концов, за содержимое он. Ворон, не отвечает. Что там было, ему не говорили. Просили коробку — нате и отвяжитесь. А если в коробке окажется нужный товар, господин Соловьев обещал сто тысяч баксов. Это уже кое-что. Можно тихонько распродать все в здешних местах и отвалить на Кипр с киргизским паспортом, к тому ж с гораздо большими бабками.
 С билетами все решилось быстро. Свободных мест было завались, правда, погода пока оставляла желать лучшего.
 — В аэропорт едем, Борис Андреевич? — поинтересовался водитель, слушавший, как Ворон заказывал билеты на московский рейс.
 — Сейчас 6.27, — Ворон посмотрел на часы, — а первый рейс на Москву в 9.30. Да еще наверняка задержат, видишь, погода какая. Можно на часик заехать позавтракать. А то встали ни свет ни заря, протряслись на голодный желудок. В аэропорту ресторан поганый, крысами еще накормят. Давай-ка в «Филумену» заскочим.
 — Бу сделано! — бодро отозвался шофер.
 Ворон вытащил мобильный и нажал шесть кнопок.
 — Коля? Привет, дорогой, Гнездилов говорит. Нужен завтрак на шесть персон. Плотный. Отбивные с картошечкой, салатик, бутерброды. Вина не нужно. Лучше кофе. Действуй, родной, действуй. Через четверть часа подъедем.
 Действительно, через четверть часа «Шевроле-Блейзер» и «девятка» притормозили на углу улицы Новаторов и возрожденной из забытья Крестовоздвиженской (бывшей Урицкого). Здесь, в бывшем хозмаге, где когда-то был потрясающий выбор гвоздей и шурупов, вот уже несколько лет располагался ресторан «Филумена», который старожилы упрямо именовали «Шурупом».
 Швейцар с бородищей, расчесанной на две стороны в подражание адмиралу Макарову, почтительно поклонился господину Гнездилову, сунувшему ему в ладонь полтинник. Вышибалы, у одного из которых на щеке просматривалась свежая ссадина, тоже изобразили приветливые улыбки, хотя получилось у них это неважно. Должно быть, сказывалась бессонная ночь.
 Распорядитель Коля, в алом пиджаке, при бабочке на слегка помятой рубашке, с выражением совершеннейшего почтения и преданности на упитанном личике, залепетал:
 — Борис Андреевич, милости просим! Прошу, господа, прошу проходить…
 На втором этаже в отдельном кабинете уже был накрыт стол на шесть персон, а также стояли в ожидании распоряжений две стройненькие официанточки.
 Пока Ворон с пятью сопровождавшими завтракал, у машин оставалось еще трое. Их должны были сменить те, кому Ворон велел побыстрее ворочать челюстями. Одному из сторожей было поручено приглядывать за коробкой, упакованной в толстый, металлической расцветки кейс типа «президент».
 Вот он-то и обратил внимание на то, что на противоположной стороне Крестовоздвиженской, у ларька, остановилась «девятка» с тонированными стеклами. Ларек работал, и в том, что водитель, выйдя из машины, сходил за сигаретами, ничего особенного не было. Так же, как и в том, что после этого машина отъехала от тротуара, проехала несколько метров до перекрестка, развернулась и, промчавшись мимо «Филумены» и припаркованных около нее машин, свернула за угол, на улицу Новаторов. Охранник Ворона автоматически отметил, что номер «девятки» был нездешний, а из соседней области.
 — Приперся за семь верст киселя хлебать… — заметил он, обращаясь к дремлющему на сиденье водителю «Шевроле».
 — Кто? — зевнув, произнес тот.
 — Да так, думаю про себя. Народ из области в область мотается, бензин жжет. Все ищет, где чего дешевле взять, а потом дороже продать…
 — Жить-то надо, — зевнул водитель. — Это нам зарплату вовремя платят. А работяги лапу сосут. Вот и крутятся помаленьку. Тем, у кого машины есть, еще ничего. Хоть покалымить можно.
 — Ну, этот, на «девятке», не бедненький. Торгаш наверняка. Судя по прикиду.
 — Вон, ребята идут. Сейчас жрать пойдем.
 Действительно, на ходу дожевывая пищу, к машинам возвращались трое охранников. Проголодавшиеся поспешили в ресторан, поднялись на второй этаж, где трапезничал Ворон.
 — Ну как? — спросил он у того, кто отвечал за коробку, — Передал чемоданчик?
 — С рук на руки, как положено.
 — Тогда жуй, подкрепляйся.
 Позавтракав, Ворон оделил полтинничными бумажками официанток, погладив их по спинкам и ниже. Затем в сопровождении спутников спустился к машинам.
 — Так, — сказал он, занимая место на заднем сиденье «Шевроле» и поглядывая на часы, — всего-то без пяти восемь. Быстро управились. Не спеша поедем. Не гони зря, Васек.
 — Как скажете, Борис Андреевич.
 Город уже помаленьку просыпался, оживал. Пошли автобусы, покатили грузовики. Шлюхи в одиночку и парами, позевывая, шли по домам. Бабки с пивом и воблой занимали позиции на бойких местах. Алкаши спешили к ним на «похметологические» сеансы. Бомжи выползали из своих нор и рассасывались по рынкам и толкучкам, постепенно наполнявшимся народом. Работяги и служащие впихивались в городской транспорт, не заботясь об оплате проезда. Кое-где еще виднелись на стенах мокрые и расползшиеся плакаты с физиономией седовласого президента: «Голосуй или проиграешь!». Проголосовали…
 Справа вывернула «девятка», та самая, с затемненными стеклами и номером из соседней области. Охранник, приметивший ее в первый раз, и теперь обратил на нее внимание. Она ушла было вперед, но потом остановилась у тротуара и оказалась сзади. Через пару минут она снова оказалась метрах в пятидесяти от «Шевроле».
 — Борис Андреевич, — доложил хранитель коробки, — эта «девятка» второй раз появляется. Первый раз у ресторана проезжала, теперь здесь за нами тянется.
 — Думаешь, «хвост»? — довольно благодушно произнес Ворон.
 — Всяко может быть.
 — Приглядывай за коробкой, — Ворон глянул в зеркало заднего вида. «Девятка» как раз в это время повернула влево и исчезла из поля зрения.
 — Нет, это не за нами. Номер не заметил?
 — 45-79. А по буквам нездешняя.
 Не превышая скорости, доехали до окраины. Мелькнула белая надпись на синем указателе: «Аэропорт — 10 км».
 — Прибавь-ка, — неожиданно велел шоферу Ворон. — По-моему, действительно кто-то прицепился.
 Знакомая «девятка» промелькнула среди машин, вывернувших на Московское шоссе со Свято-Никольской улицы.
 Ворон вытащил рацию, служившую для связи с машиной сопровождения:
 — Витя, пропусти нас вперед и отожми от нас 45-79, которая вышла из второго ряда. Видишь?
 — Сделаем, проходите.
 — Васек, поддай, обходи Витю.
 Малиновая «девятка», прикрывавшая «Шевроле» спереди, сбавила скорость и пропустила джип с патроном вперед. Васек, наоборот, надавил на акселератор, стрелка махнула к восьмидесяти.
 — Борис Андреевич, — забеспокоился хранитель коробки, — отрываемся от сопровождения. Зря.
 — Помолчи.
 — До поворота на аэропорт полтора километра, — доложил Васек. — А там всего ничего.
 «Шевроле-Блейзер» уже на скорости девяносто километров в час подлетел к повороту, на пустынную, обсаженную ровными высокими елками дорогу, ведущую к аэропорту.
 Обе «девятки» отстали на километр и к повороту явно не торопились.
 — Блин, — уже недовольный тем, что оторвался от охраны, проворчал Ворон,
 — заставь дурака Богу молиться — он и лоб расшибет… Витя! Ты где, япона мать?
 — Поцеловались с этим чайником, — отозвалась рация. — Фару об наш бампер разбил, козел! И прямо перед гаишником, сука…
 — Платите на фиг, сколько попросят, и догоняйте! Не выступайте на ментов!
 — раздосадовано бросил Ворон.
 — Да вы не волнуйтесь, — успокаивающе сказал Васек, немного сбавив газ, — это не «хвост» был, раз тюкнулся. Все нормально, доедем…
 Но тут откуда-то справа, всего в пятидесяти метрах от «Блейзера», на дорогу вывернулся грязный самосвал «ЗИЛ-130». И встал наискось, перекрыв шоссе.
 — Тормози! — заорал Ворон, в ужасе глядя на стремительно приближающийся кузов, облепленный закаменевшим цементом. Васек нажал тормоз до отказа, одновременно крутанул баранку влево, и джип вскользь, правым крылом ударился о кузов самосвала. «Шевроле» закрутило по мокрому асфальту, он задом влетел в левый кювет, перевернулся и крепко лег на крышу, приняв весь удар в район лобового стекла.
 Оглушенный, но не Потерявший сознания, Ворон дотянулся до ручки дверцы, сумел ее отворить и выкатиться наружу. Следом за ним с пистолетом в одной руке и с «президентом» в другой выскочил хранитель коробки. Шофер Васек и еще один охранник, сидевший на переднем сиденье, крепко порезанные, копошились, пытаясь выбраться.
 Прежде чем Ворон успел оклематься, из-за елок выскочили два человека в камуфляжках и зеленых вязаных масках, почти начисто скрывавших лица. Парень, державший чемоданчик с коробкой, не успел поднять пистолет — негромко стукнула короткая очередь из автомата с глушителем, и пара пуль почти одновременно ударила охраннику в голову. Он без крика ткнулся лицом в траву.
 Ворон лихорадочно сунул руку за борт пиджака, туда, где лежал «ПСМ», но один из налетевших нажал на спуск бесствольного устройства «удар», и струя парализанта, плеснувшая Ворону в лицо, надолго погасила его сознание…
 Еще две короткие очереди сквозь стекла кабины — и те, кто мучился, пытаясь выбраться оттуда, успокоились навсегда.
 С просеки, откуда выкатился самосвал, проворно вывернула белая «скорая» — «рафик» с красными крестами и замазанными окнами. Задняя дверца распахнулась, оттуда выпрыгнули двое в белых халатах и выволокли третьего, явно не способного идти самостоятельно, одетого в грязную, промасленную куртку и серую кепку. Сидевший в кабине самосвала водитель в черных перчатках, смотревшихся даже для дождливого лета немного не по сезону, открыл левую дверцу и помог людям в белых халатах втащить невменяемого в кабину и усадить за руль. В это время те двое, что расстреляли охрану Ворона, впихнули труп бывшего хранителя коробки в «Шевроле». Затем они подхватили под руки и за ноги парализованного Гнездилова и бросили на носилки в салон «скорой». От самосвала уже бежали трое остальных. Бывший водитель самосвала, отойдя за капот «ЗИЛа», подождал, пока «скорая» объедет грузовик, а затем навел на окно перевернутого «Шевроле-Блейзера» короткую металлическую трубу — одноразовый огнемет «шмель». Хлопок! Снаряд с горючей смесью точно влетел в боковое стекло. Вихрь пламени охватил джип изнутри, начисто сжирая трупы, затем еще рванули баки, добавив огоньку… Чадный серо-черный дым заклубился, стелясь над дорогой.
 А «скорая» уже неслась к аэропорту, голося сиреной и сверкая мигалкой. Круто повернув налево, она промчалась мимо главного весьма облезлого серого двухэтажного здания постройки 50-х годов и, не сбавляя скорости, влетела в боковые ворота. Охранники в аэрофлотовских фуражках и зеленом камуфляже шарахнулись от брызг, плеснувших из лужи, но останавливать «рафик» не стали. Им только что позвонили и приказали пропустить.
 Машина покатила в дальний угол аэродрома, где стоял серо-голубой двухмоторный «Ан-26». Развернувшись задней дверью к самолетной аппарели, «рафик» остановился. Дверь распахнулась, из нее выпрыгнули несколько человек в белых халатах, они выдвинули носилки, на которых лежало тело с наглухо забинтованной головой. Кто-то из медиков держал капельницу, остальные тащили носилки.
 Охранники в серых камуфляжках, стоявшие у самолета с автоматами в положении «на ремень», проводили взглядом представителей самой гуманной профессии. Они даже не обратили внимание на то, что у большей части медиков из-под халатов проглядывали зеленые камуфляжные штаны и десантные ботинки.
 «Рафик» с красным крестом, погасив мигалку, неторопливо отъехал от самолета, который уже начал поднимать аппарель. В кабине «скорой» остались два человека в белых халатах. Машина покатила не к тем воротам, через которые проехала на летное поле, а в другую сторону, к приземистому зданию медсанчасти, где парковались санитарные автомобили аэропорта. Там, среди нескольких однотипных «рафиков», «скорая» остановилась. Те двое, что на ней приехали, вышли из машины уже без халатов, в черных джинсовых костюмах, кроссовках и с двумя большими хозяйственными сумками. Они вошли в здание медсанчасти, прошли через проходную на крылечко, выводящее за ограду аэродрома, и сели в зеленую «шестерку», погрузив в нее сумки. «Шестерка» покатила по неасфальтированной гравийной дорожке, ведущей в деревушку, расположенную в километре от аэродрома. А оттуда, из деревушки, по такой же дорожке добрались до выезда на Московское шоссе. Как раз в это время «Ан-26» уже занял отведенный ему эшелон по высоте и взял курс на Москву.
 Врачи, присев возле носилок, обсуждали состояние пациента.
 — Не сдох он у вас? Не перестарались?
 — Нормально. Долетит, раньше смерти не помрет.
 — Когда очухается?
 — Минут через пять-десять. Тогда введем через капельницу снотворное.
 — Сколько проспит?
 — До Москвы хватит с гарантией. Часа два — два с половиной.
 — До Москвы три часа лета. Более сильную дозу нельзя?
 — Лучше не надо, если он живым нужен. После парализанта может не выдержать.
 — А если он концерт в людном месте устроит?
 — Тогда придется применить «чердачный вариант».
 — Это что такое?
 — А это когда быстро и крепко бьют по «чердаку». Так, как мы сегодня сработали. Надо думать, что господин Соловьев будет нами доволен…




 Часть вторая. ТРИ ПЛЮС ОДИН



 Прогулка Агафона

 О том, что стряслось на дороге к аэропорту, Сэнсей узнал нескоро. Он решил поспать до полудня и был убежден, что Ворон его не побеспокоит. А потому перед тем, как забраться в койку, строго-настрого приказал своему заму по охране оптовой базы, детинушке Феде, оставшемуся за главного, всех, кто будет звонить, посылать на хрен.
 Федя был человек очень исполнительный. Получив такое распоряжение, он просто-напросто отключил кабинет своего начальника от мини-АТС оптовой базы. Машинами с легальным и нелегальным товаром, которым положено было грузиться и разгружаться на базе, должны были заниматься другие, а распределять охранников на сопровождение мог и сам Федя, без консультаций. Собственно, никаких вопросов, которые Федя не смог бы решить сам, на базе не было. За исключением, конечно, тех, в которые его не посвящали. А поруководить Федя был не против. Ему это дело даже нравилось.
 Естественно, что шухер, поднявшийся после того, как малиновая «девятка» сопровождения привезла ужасную новость, был немалый. Весть о том, что хозяйский джип сожжен до такой степени, что не поймешь, чьи головешки остались внутри, довольно быстро облетела всю систему Ворона. Бригадиры были в тупике: на Ворона замыкалось так много, что полное представление о масштабах деятельности всей конторы в целом имел только он сам. Руководители разных заведений, оседлав автотранспорт, заездили, забегали друг к другу, пытаясь выяснить, у кого же это могла подняться рука, надо ли кого-то за это мочить, нужно ли срочно удирать из области или, может, вообще из России.
 Но никто ничего не знал даже в «главном штабе» Ворона, прятавшемся под вывеской «АО „Альгамбра“. Тамошний президент, Вячеслав Маряхин, был фигурой номинальной, которому надлежало ставить на все подписи и в случае необходимости нести ответственность за финансовые нарушения. Сам Ворон, то есть господин Гнездилов, был по штатному расписанию всего лишь консультантом при совете директоров и никакой ответственности ни за что не нес. Маряхина, конечно, никто из серьезных людей в расчет не принимал, все ему цену знали. Но и фактический первый зам Ворона, господин Альберт Заборский, более известный как Забор, тоже ни фига не сек. Он даже не знал, с чего вдруг Ворон оказался в районе аэропорта. Когда экипаж малиновой „девятки“ доложил, что после посещения оптовой базы дружественного АО „Белая куропатка“ Ворон внезапно заказал билеты на московский самолет, прошел слух, что все дело именно в этом. Некоторые граждане поспешили сделать вывод, что Ворон рассорился с Сэнсеем.
 Это мнение внесло серьезнейший раскол в стройные ряды группировок, объединенных в контору. Одни требовали еще теснее сплотиться вокруг «Альгамбры» и Забора как верного ученика и продолжателя дела покойного Ворона. Конечно, эти горячие головы требовали тут же разобраться с Сэнсеем, утверждая, что он такой же беспределыцик, как его предшественник Фрол, спаливший, как утверждала уголовная молва, вблизи своей оптовой базы аж целых четыре джипа, в одном из которых находился великий и мудрый Степа, он же Тихонов Эдуард Сергеевич. Поминали и то, как Курбаши пожег в автомобилях, предварительно заманив в засаду, всю сильнейшую некогда в области бригаду Вовы Черного. Это были только самые громкие пакости, учиненные областной братве со стороны «Куропатки». Количество мелких обид было куда больше.
 Обиженных в разные эпохи, начиная со времен Курбаши, набралось немало. Но большинства они не составляли. И уж тем более среди тех, кто в той или иной степени пострадал от Курбаши или Фрола (Сэнсей за четыре месяца своего правления почти никому не досадил), далеко не каждый был готов морально — а главное, физически — на конфронтацию с грозными бойцами оптовой базы. Пожалуй, даже наоборот. Те, кто уже нарывался всерьез на курбашистов или фроловцев, особо не стремились «отмщать неразумным хазарам», при том, что хорошо знали, насколько Сэнсей в качестве командира уступает и Курбаши, и Фролу. Бойцы-то, несмотря на кое-какие потери, оставались те же. И молодежь типа «барсиков» подрастала…
 Но, кроме «обиженных», были и те, кто возлагал на «Куропатку» самые радужные надежды. Ворон замучил, он символизировал несвободу. Им давно хотелось попробовать силы в самостоятельной жизни, а Ворон зажал их слишком туго. Забор в качестве преемника был им на фиг не нужен: слишком хорошо знал финансовое положение подопечных. А Сэнсей, который петрил в финансах значительно хуже, чем в боевой подготовке, был как раз таким патроном, от которого можно было ждать послаблений.
 Наконец, возникла группа товарищей, кому очень захотелось подсуетиться и предложить Сэнсею свои услуги в качестве экономического советника. Прежде всего по тому вопросу, какие суммы брать с коллег за моральную и огневую поддержку. Разумеется, многим из них уже грезилось, что малограмотный Сэнсей с радостью уступает новым союзникам контроль над финансами ради того, чтобы сосредоточиться на чисто силовых проблемах. И конечно, среди тех, кто об этом мечтал, имелись и такие, кто надеялся со временем поставить под контроль и те сорок стволов, которые обеспечивали куропаткинцам их непререкаемый авторитет.
 Вместе с тем наибольшее число пребывало в нерешительности, страхе и даже панике. Что будет? Что делать? С чего начать? В течение нескольких часов, прошедших с момента получения катастрофической вести, не один десяток банковских счетов опустел, не одна сотня «лимонов» обналичилась и преобразовалась в баксы.
 Еще хуже почуяли себя группы, которые не входили в систему конторы Ворона. Для этих ребят, которым были выделены «резервации» на основе джентльменских соглашений с Вороном, перспектива смены руководства была как серпом по шее и молотом по макушке. Призрак передела и конфискации «территорий», «перебора людишек» с возможным замачиванием отдельных субъектов напугал даже вполне суверенную Лавровку. Филя Рыжий лично прибыл с соболезнованиями в «Альгамбру» и отстегнул на похороны жертв злодейского покушения двадцать «лимонов». При этом он с неожиданной подобострастностью взялся доказывать Забору, что Лавровка готова отдать голову на отсечение, дабы убедить его в своей полной непричастности к вредительскому теракту.
 Но самое смешное, что никто — ни жаждущие «разобраться», ни колеблющиеся, ни мечтающие попасть под крыло Сэнсея — не рискнул в течение первых часов после сожжения «Шевроле-Блейзера» мчаться в «Куропатку». Правда, кое-кто пытался дозвониться, но нарывался только на Федю, которому, конечно, серьезной информации не сообщали.
 Поэтому сладкий сон у Сэнсея никто не нарушил. И Сэнсей проснулся не потому, что его разбудили, а просто потому, что выспался.
 Он умылся, побрился и вернулся в кабинет. Потом включил телефон и вызвал Федю.
 — Ну, как поруководил?
 — Все в норме, — бодро прогудел великан. — Дела идут, контора пишет, а касса деньги выдает.
 — Север прошел? — спросил Сэнсей.
 — Без проблем. Три трейлера. Оплатили в «зеленых» по таксе. «Нал» доставили до копья.
 — Лутохино?
 — То же самое. Чермой загрузил две фуры на полную завязку. Никаких претензий. По накладным был вопрос, но разобрались.
 — У кого был вопрос?
 — На Московской трассе, 608-й километр. Сказал, что в следующий раз меньше двухсот не возьмет. Очень топорно, говорит, оформлены. И кузов позванивает, непохоже, говорит, что сливочное масло везете.
 — Ладно, найдем как-нибудь настоящие. А насчет звона, накинешь сумму Чермою, чтобы не грузил так фигово. В конце концов, наглеть можно долго, но не без конца.
 — Само собой. Я лично так и сказал, что пусть гонит компенсацию. Чермой сказал, что он человек маленький, спрашивайте, мол, деньги с контрагента, а не с экспедитора. Предложил в счет компенсации недодать Юга.
 — Юг пойдет ночью, груз еще не у нас. А порядок есть порядок. Мне надо платить сразу и «налом», а не воздухом. Конечно, денег у него, может, и мало, но все равно его ошибка. Я к ним не поеду компенсацию выбивать. Все или еще что-то есть?
 — Телефон звонил раз двадцать. Тебя искали.
 — А ты?
 — Вежливо посылал на хрен, как ты велел. Справлялся, что передать, но им, конечно, со мной разговаривать не хотелось…
 Федин доклад перебил телефонный звонок. Звонили с проходной:
 — Элина Михайловна приехала. Пропустить или послать?
 — Ладно, пусть хозяюшка зайдет, — разрешил Сэнсей. — Может, чего путевое скажет. Давай, Федор, топай отсюда. Службу неси, командуй, но не увлекайся, понял?
 — Моя постарается, насяльник! — Федя скорчил рожу, изобразив из себя китайца, и удалился.
 Через пять минут в кабинет вошла грустная дама среднего возраста, президент и генеральный директор АО «Белая куропатка» Элина Михайловна Портновская.
 — Здравствуйте, Алеша, — произнесла она так, словно бы три дня мучилась бессонницей, торопилась на эту встречу. — Вы уже в курсе событий?
 — Смотря каких… — пробормотал Сэнсей. — Если вы про порошок «Tide», то он вчера пришел, уже разгружен, никуда не пропадал. «КамАЗ» задержался из-за поломки в Ярославле. И вообще это уже не по моей епархии. Я отвечаю за сопровождение.
 — Я не об этом. Что случилось с господином Гнездиловым?
 — В смысле, отчего он в Москву поехал? Понятия не имею. Позвоните в «Альгамбру», там объяснят, если найдут нужным.
 — Вы меня за дурочку считаете? — возмутилась Портновская. — Весь город уже говорит о его убийстве.
 Сэнсей ошарашенно выпучил глаза. Чего-чего, а такого он не ждал.
 — Вы это серьезно? — более глупого вопроса он придумать не сумел.
 — Серьезней некуда. Мне уже десять человек звонили, в том числе Маряхин и Заборский из «Альгамбры». А что я им могла ответить? Посоветовала позвонить вам.
 — У меня был отключен телефон. Я лег спать почти в семь утра. И вообще плохо себя чувствовал, наверно, простудился.
 — Но перед этим вы беседовали с Борисом Андреевичем?
 — Беседовал. Он приехал ни свет ни заря, и из-за него я лег спать еще на час позже.
 — И о чем, извините, вы беседовали в такую рань?
 — О сугубо мужских проблемах, — произнес Сэнсей с легким раздражением. — По-моему, Элина Михайловна, после того, как ваш супруг почил в бозе, то бишь в СИЗО, еще господин Фролов объяснял вам пределы вашей компетентности в наших делах.
 — Тем не менее, я очень волнуюсь за свою безопасность.
 — Вот это вопрос конкретно в мой адрес, — улыбнулся Сэнсей. — Беречь вас
 — моя служебная обязанность. Но вы уж, будьте добры, посвятите меня в суть проблемы.
 — Сегодня, около восьми утра, на дороге у аэропорта произошла катастрофа. Самосвал с пьяным водителем налетел на джип Гнездилова. Там, в джипе, все выгорело, одни головешки. Но, как я поняла, в версию ДТП даже гаишники не верят. Слишком сильный пожар.
 — Он же здесь был на двух машинах, — заметил Сэнсей. — С ним еще была «девятка» сопровождения. Что ж они варежку разевали?
 — Не имею понятия. Важно другое: по-моему, у многих создалось впечатление, что «Куропатка» имеет к этому ужасу какое-то отношение.
 — Вы — президент, вам виднее, — иронически произнес Сэнсей. — И зачем же, Элина Михайловна, вы занялись терроризмом?
 — Неужели вам до шуток? — возмутилась Портновская.
 — Никак нет. Это вы шутить изволите. Если же вы всерьез думаете, что все это я устроил, то вам, извиняюсь, надо к психиатру заглянуть.
 — Пока я сюда ехала, то вся дрожала от страха. Ведь за Гнездилова будут мстить, это несомненно. А у меня дети…
 — Они сейчас в Римини, если я не ошибаюсь. Я вам туда трех человек выделил. Ну а здесь, если пожелаете, могу еще двух выделить и четырех собак. По-моему, вполне достаточно. А вообще-то, могу заметить, конкретной угрозы пока нет.
 — В том-то и дело. Вам надо объясниться с Заборским.
 — Как вы себе это представляете, Элина Михайловна? Чтобы я поехал в «Альгамбру» и сказал Забору: «Извини, братан, если кто и замочил Ворона, так это не я!» Тем более что его, может, не убивали. Пока ведь нет заключения о том, что его джип взорвали или из гранатомета сожгли? Нет. А налететь на самосвал при кошмарно возросшем уровне пьянства нынче не проблема. С каждым может случиться.
 — Вы можете мне сказать вполне серьезно и конкретно: вы или не вы?
 — Могу. Не я. Однозначно!
 — Что вы мне можете посоветовать?
 — Вести себя, будто ничего не случилось. Если вы начнете суетиться, поедете в Москву за израильской визой на ПМЖ, опубликуете в прессе опровержение слухов о вашей причастности к смерти господина Гнездилова, то можете считать, что все будут уверены: да, это сделала Портновская. И поменьше ездите сюда. Вызывайте к себе заведующего или начальника охраны. Вы же хозяйка, а не поломойка в конце концов. Ну, приехала разок, для контроля, навела порядок… Уволила того, штрафанула этого. Потом месяца два можно не заезжать. Иначе народ может неправильно понять.
 — Ой, слушайте, — поджала губы Портновская, — неужели кто-то из серьезных людей еще не знает, где у нас хвост и где собака? И кто кем вертит, я вами или вы мной?
 — Тогда отчего вы так волнуетесь? — хмыкнул Сэнсей. — Направляйте всех желающих уточнить позиции ко мне. Вас никто не тронет, не страдайте манией преследования. Поезжайте в свой офис, спокойно торгуйте, все будет нормально. Людей с собачками можете получить у Феди.
 Портновская глубоко вздохнула и вышла из кабинета.
 Сэнсей все воспринял вовсе не иронически, хоть он и не показывал виду, у него мороз прошел по коже. Надежда, что Ворон стал жертвой автокатастрофы, была эфемерной. Господину Гнездилову навели решку, он не сомневался в этом. И был почти убежден, что это дело каким-то боком связано с жестяной коробкой. Наконец, о том, что подозрения непременно лягут на него, Сэнсея, тоже отчетливо догадывался.
 Хотел спокойно поспать, а в результате заставил кое-кого подумать, будто дошел до такой дури, что лично руководил засадой на Ворона (впрочем, если она была). Поди измени это мнение, если до сих пор никто не верит, что Степу и его джипы пожгли какие-то залетные террористы, а вовсе не Фрол с товарищами. Фрола, конечно, хрен достанешь, хотя Сэнсей и сам с удовольствием задал бы ему несколько вопросов. Например, о том, с чего это он так скурвился прошлой весной. То, что Фрол и вся команда при налете на Степины джипы мирно сидели в офисе и ни на кого не нападали, конечно, не снимало с него подозрений. Тем более что он спустя несколько недель сам привел в «Куропатку» чужаков, устроил пальбу и похитил московских гостей.
 Но теперь Фрола не было, и Сэнсею надо было отвечать на все вопросы самому. Если бы речь шла о каких-либо местных толковищах, то проблемы были бы куда меньше. Но Ворон был завязан с Москвой, Москве была нужна коробка, и если Ворона сожгли, а коробку взяли, то так просто от первопрестольной не отбрешешься. Москва могла, не забивая каких-либо «стрелок», попросту прислать сюда спецгруппу на совершенно официальных основаниях. И ликвидировать бандформирование, повязав в пучки всех, кто сумеет при этом уцелеть. Сэнсей, конечно, не рассчитывал попасть в число последних. Больше того, надеялся, что этого не произойдет. Потому что в противном случае общий объем неприятностей лично для него возрастал неимоверно.
 Но паниковать было рано. Прежде всего, как некогда говорил покойный Курбаши, чтобы правильно действовать, надо иметь Достоверную информацию. А чтобы иметь информацию, надо ее найти и получить. Раз так, то надо за этой информацией посылать толковых людей. В первую голову, конечно, надо ехать к своему Давнему, еще с курбашистских времен, «источнику». С ним был на контакте Курбаши, с ним держал связь Фрол, по наследству принял его и Сэнсей. До сих пор сбоев в работе этого информатора не наблюдалось. Правда, пожалуй, сегодня он должен был сам вызвать Сэнсея на связь. Если действительно эта самая история с автокатастрофой воспринимается в правоохранительных кругах как убийство, а Сэнсея включили в круг подозреваемых, то надо поскорее об этом сообщить. Может, он уже и пытался назначить свидание, но не дозвонился?! Вот так всегда: разок позволил себе расслабиться — и тут же масса проблем.
 Ну, с этим «источником», конечно, еще не поздно все уконтрапупить, но нужны дополнительные сведения, для полного счастья. Эти сведения может привезти Агафон. Конечно, он тоже дрыхнет, пора и ему пробудиться. Надо для верности и Гребешка подключить, но уж больно они с Лузой нашумели вчера в городе. Нечего им там лишний раз светиться. Если бы у Сергачевой остались одни трупы и тетка-домработница их в лицо не видела, то можно было бы рискнуть. Но имелось минимум три живых свидетеля, если даже исключить хозяйку квартиры, находящуюся в реанимации: домработница Макаровна и те двое уцелевших лавровских. Особенно опасна, конечно, потому что довольно долго и с небольшого расстояния рассматривала и Гребешка, и Лузу. А у баб, как известно, вообще память на лица. Лавровские вряд ли сумели как следует разглядеть своих оппонентов, потому что по ходу перестрелки ни в одного не попали. И, судя по рассказу Гребешка, вообще палили, не высовываясь. Тем не менее, что-нибудь могли углядеть. А Лавровка — это не шутки. К Сэнсею они вряд ли сунутся, но отловить в городе Гребешка с Лузой могут запросто. Тем более что наверняка уже знают про внутренние напряги в системе у Ворона. Не они ли, кстати, пописали Бориса Андреевича? Нет, это для них слишком круто. Филя Рыжий непохож на самоубийцу.
 И Сэнсей решил послать в город Агафона с Налимом. План этой «прогулки» он решил обговорить с Агафоном тет-а-тет, поскольку Налиму некоторые детали еще рано было знать. Возраст у Налима слишком юный, зачем перегружать молодую память?!
 Сэнсей позвонил дежурному, велел разбудить Агафона и передать ему приказ срочно явиться к начальнику.
 Агафон себя ждать не заставил, прибежал как есть, заспанный, небритый, но готовый выполнить любое задание.
 — Слушай внимательно, — Сэнсей указал Агафону на стул. — Сейчас умоешь рожу, побреешься, причешешься, переоденешься во что-нибудь приличное, — Агафон прибежал в спортивном костюме, который надел вчера после посещения бани, — и поедешь в город. У нас ЧП. Около аэропорта разбился и сгорел джип с Вороном. Пока еще неясно, что там вышло. Могли они налететь на самосвал, мог самосвал на них, а в принципе могли их гранатометом обработать. Твоя задача уточнить, что там стряслось, и знать желательно столько, сколько знают менты по состоянию на сегодняшнее число. Можно немножко меньше, но лучше, если больше. Осторожненько поинтересуйся насчет коробки. Нашли, не нашли, знают ли о ней что-нибудь, не знают — короче, прощупай. Если всплывет что-то по делу Ростика, тоже не отказывайся послушать. Это может помочь разобраться в том, за что Ворона поканали. Прикинь, нет ли у ментов зацепок на Лавровку. Если есть, то постарайся укрепить их в этом мнении, но неназойливо и только тех, которых надо. Заодно, если будет время, оцени, как всю эту историю братаны оценивают. Выборочно, конечно. Пару-тройку хорошо знакомых. Ну, в основном все. Буди Налима, берите ваш драндулет. На сборы полчаса.
 — Сделаем, — кратко заверил Агафон Сэнсея и покинул помещение.

 «Источник»

 Буквально через минуту после того, как затих топот Агафона, торопливо сбежавшего вниз по лестнице, в кабинете Сэнсея протюлюкал телефонный звонок.
 — Алешенька, — нежно пропела трубка, и душа Сэнсея резко возрадовалась, — я так соскучилась… Ты не приедешь сегодня?
 — Кисанька, — промурлыкал Сэнсей, — как же я могу не приехать? Весь пылаю нетерпением, можно сказать. Обязательно приеду.
 — Тогда жду, как обычно. Чао-о!
 У Сэнсея настроение резко поднялось. И вовсе не по причине предвкушения сексуальных удовольствий: встреча ему предстояла не с «кисанькой», которую Сэнсей, вообще говоря, и в глаза ни разу не видел. «Кисанька» только озвучивала своим певучим голоском приглашения того самого «источника», с которым вот уже третий по счету руководитель «Куропатки» держал прямую постоянную связь.
 Откуда Курбаши в свое время раздобыл этот кадр, история скромно умалчивала. Как именно происходила передача таинственного агента Фролу после гибели Курбаши, Сэнсей не имел понятия. Зато отлично помнил, что через месяц после измены и бегства Фрола, когда Сэнсей только утвердился на посту начальника охраны оптовой базы АО «Белая куропатка», ему позвонила эта самая «кисанька», шутливо-пьяненьким голоском пропела условную фразу из довольно старой песни Аллы Пугачевой:
 «Та-ра-ра-ра, та-ра-ра-ра, у тихой рощи, соединяет берега седой паромщик». Когда Сэнсей ненадолго однажды замещал Фрола, тот его предупредил, что ежели будет звонок, где вместо ответа на «алло», будет пропета такая фраза (причем именно с «та-ра-ра-ра» вместо настоящих слов песни), то следует обратиться к даме со словами: «Кисанька… Паромщик слушает!» После этого необходимо быстро вооружиться карандашом и бумагой и, не переспрашивая, дословно записать всю ту ахинею, которую будет молоть баба, каким бы бессмысленно-пьяным бредом она ни казалась. Записку надо передать Фролу сразу же после его возвращения и начисто забыть ее текст. В тот раз Фрол уехал ненадолго, прибыл обратно через два часа, а условного звонка так и не последовало. Тогда, помнится, Сэнсей поинтересовался, что отвечать даме, если Фрол, допустим, будет отсутствовать не пару часов, а пару суток. Фрол пояснил, что в случае его длительного отсутствия или не дай Бог полного исчезновения надо после стандартного обращения «кисанька…» произнести фразу: «Паром уплыл, детка!» Если после этого дама пожелает продолжить разговор, то надо ехать к ней на свидание, туда, куда укажет, в точно назначенное время, а на месте ничему не удивляться. Правда, за весь период правления Фрола Сэнсей ни разу не нарывался на такие звонки. Тогда, после бегства Фрола, «кисанька», услышав слова:
 «Паром уплыл, детка!», объявила, что страдает душой и прямо-таки жаждет встречи. Сэнсей должен подъехать в 22.00 в казино «Моби Дик» на Свято-Никольской улице («Куропатка» была для казино «крышей» еще со времен Курбаши) и в течение часа ждать там прекрасную незнакомку, которая сама его найдет и потом сядет к нему в машину. Сэнсей прибыл на джипе с двумя ассистентами, маленько поиграл в рулетку, просадив двести долларов. Незнакомок вокруг было до фига и больше, но той, которую Сэнсей надеялся узнать по голосу, не было. Она так и не появилась. Час истек, Сэнсей собрался уходить, однако тут к нему подошел юноша из персонала казино, который тихо сообщил, что прекрасная незнакомка ждет его в закрытой для посетителей служебной части казино, и проводил его до какой-то кладовки или бытовки, где вместо незнакомки оказался солидный дядя лет сорока пяти. Сопровождающие остались за дверями, и Сэнсей примерно час беседовал с агентом, который довел до сведения нового лидера «Куропатки» краткую историю
 своей работы на Курбаши и Фрола, а также скромно напомнил, что услуги свои оценивает в две тысячи баксов ежемесячно. Он также пояснил, что зарплату получал через казино, так как она вычиталась из суммы, регулярно отстегиваемой из доходов «Моби Дика» в пользу «Куропатки». Очередную сводку информации, записанную на дискете, аноним передал Сэнсею, посоветовав сообщить владельцу казино, что надо с ним расплатиться. В противном случае специально созданный компьютерный вирус ровно через сорок восемь часов сотрет всю информацию с дискеты. Если же деньги будут выплачены, то Сэнсею будет вручен код, парализующий вирус.
 Одновременно Сэнсей был посвящен в некоторые маленькие тайны, касающиеся явок, паролей и условных фраз. В частности, много нюансов было скрыто в заключительных словах «телефонной незнакомки».
 Например, если она говорила: «Чао!», то это означало, что Сэнсей должен прибыть на лесную полянку в двух километрах от оптовой базы. Если в конце произносилось слово «пока!», то встреча должна была состояться в заброшенном доме на окраине центральной усадьбы бывшего колхоза имени XXII партсъезда. Наконец, если «кисанька» заканчивала разговор словами «до свидания», то контакт назначался в той же комнате казино «Моби Дик», где состоялась первая встреча.
 Агент во всех случаях приходил на место встречи раньше, чем Сэнсей, в гриме или с закрытым лицом, так что Сэнсей вряд ли смог бы узнать его на улице. Главным опознавательным признаком был голос, но заговаривал этот субъект лишь тогда, когда был на сто процентов убежден, что никого, кроме Сэнсея, рядом нет.
 Встречи в «Моби Дике» назначались крайне редко. С апреля по июль таких встреч было всего четыре. Длились они очень недолго, самой продолжительной была первая, ознакомительная, которая растянулась на полчаса. Остальные длились пять-семь минут. Сводились эти встречи только к обмену дискетами. Сэнсей получал от агента дискету со сведениями, собранными по заказу, сделанному в прошлый раз, и, в свою очередь, вручал агенту дискету с очередным вопросником. Впрочем, «источник» зачастую опережал заказы своего работодателя, сам догадываясь, что ему будет интересно узнать. Размышляя над тем, как этому типу удается на одну встречу прийти в виде неповоротливого, похожего на грушу толстяка, на другой изображать из себя коренастого гориллоподобного горбуна, а на третьей выступать в роли подтянутого поджарого атлета, Сэнсей пришел к выводу, что агент пользуется какими-то надувными поддевками. Даже рост его точно не определялся, ибо агент то кособочился, то сутулился, то распрямлялся. В казино полагали, а в искренности «мобидиков» Сэнсей почти не сомневался, что командир «Куропатки» встречается с разными людьми. Владелец «Моби Дика» знал, что отстегивает деньги «за спокойствие» не только «Куропатке», но и переводит две тысячи баксов от общей суммы на какой-то анонимный счет. Однако о том, кому и за что, не знал абсолютно.
 Значительно чаще — примерно раз в неделю — «источник» назначал встречи в заброшенном доме или на лесной полянке: все зависело от погоды. Тут встречи были более длительные, и дозволялось обменяться не только дискетами, но и устными фразами. Девяносто процентов слов говорил Сэнсей, объясняя «источнику», что ему, собственно, надо узнать в областной или городской администрации, прокуратуре, РУОПе, УВД или УФСБ, а также когда именно эти сведения нужны. Агент говорил мало, но всегда по делу. Опять-таки, если Сэнсей, заказывая какие-то сведения, исходил из неверных предпосылок, «источник» двумя-тремя фразами объяснял, что Сэнсею кто-то впарил лажу и искать информацию, которой в природе не существует, он не будет. Впрочем, бывало и наоборот: агент сам говорил, что надо узнать в первую очередь. Или, допустим, если Сэнсей считал возможным раздобыть какие-то сведения к концу недели, не зная каких-то особых обстоятельств, то «источник» возражал: «Нет, опоздаешь. Это надо знать не позднее чем завтра». У Сэнсея не раз складывалось впечатление, будто не он руководит работой агента, а агент руководит «Куропаткой». Во всяком случае, о том, как идут дела у всей конторы Ворона и как они обстоят конкретно у «Куропатки», «источник» был информирован не хуже, чем Сэнсей. Более того, когда Сэнсей однажды пожаловался, что Фрол, сука, должно быть, удирая, увез с собой всю информацию о загранвкладах, сделанных в свое время еще Курбаши, агент назвал пять секретных файлов, записанных на жестком диске одного из компьютеров в офисе оптовой базы. Этот допотопный компьютер, которым никто не пользовался, числился поломанным и пылился на полурассохшемся шкафу в той самой комнатке, где Сэнсей сегодня проспал до полудня. Не дав никаких объяснений, откуда он узнал о том, что хранится в поломанном компьютере, «источник» пояснил, каким образом привести в действие 286-ю «старушку» и раскодировать секретные файлы. Действительно, в этих файлах было все, что следовало знать преемнику, чтобы распоряжаться вкладами предшественника, а комиссионных агент попросил не много — один процент от общей суммы. На этот процент и десяти тысяч долларов не набежало.
 Вообще-то такого шибко много знающего агента стоило опасаться, а его информированность наводила на мысль о том, что в «Куропатке» у него есть осведомители. Конечно, Сэнсей кое-кого подозревал, но прямых доказательств не имел. Фрол или покойный Курбаши постарались бы спровадить подозреваемых в котельную безо всяких доказательств или проведя допрос этих физических лиц по методике афганского ХАДа (подвеска на дыбу, палки по пяткам, ногти клещами, сигарета в ладонь и т.д.). Сэнсей был погуманнее, а главное — осторожнее. Он понимал, что, уничтожив невиновных, отнюдь не избавится от настоящего стукача, но зато попортит отношения с командой. Кроме того, какого-либо вреда для «Куропатки» оттого, что «источник» о ней много знал, пока не просматривалось, зато пользы было немало.
 Сегодня стояла пасмурная погода, но дождя не было, и потому «чао!» в конце разговора с «кисанькой» было вполне закономерным. Значит, надо было выходить за забор и пешочком топать в лес.
 Сэнсей вышел с территории базы через заднюю калитку. На встречи в лес он всегда ходил без охраны, хотя, наверно, это было опрометчиво. Но таково было условие «источника». Объяснял он это нежеланием показываться даже в
 замаскированном виде посторонним глазам. Сэнсей спросил как-то раз, почему «источник» сам ходит на встречи, а не обзаведется связным? На это агент ответил, что он не может доверить связному то, что надо передать устно. Кроме того, связной — отличный объект для слежки. Даже сложная цепочка не знающих друг друга связных с несколькими транзитными «почтовыми ящиками», в которые одни кладут информацию, а другие вынимают, может быть отсмотрена, «ящики» вычислены и засвечены, информация снята и проконтролирована. А по ее содержанию ничего не стоит добраться до «источника». Наконец, среди связных может оказаться перевербованный («Батьков казачок, а выходит — засланный!» — как говорилось в «Неуловимых мстителях»). Шифровки при современном развитии компьютерной техники — сущая дребедень, расколоть их сумеют за день, а то и раньше. Конечно, прямой контакт — дело рискованное, тем более что Сэнсей, в общем и целом, — дилетант, а потому может чего не углядеть, но связываться через посредников куда опаснее. Кроме того, у ментов и чекистов с годами появляются опыт и привычка к шаблонам, понятия о неких правилах игры, которые вошли в классику и не подлежат вроде бы нарушению. Когда же эти привычные правила, известные многим поколениям, начинают нарушаться, то мозгов на «перестройку мышления» у большинства профессионалов не хватает.
 …До заветной полянки Сэнсей дошел без приключений. Агент был уже здесь, хотя в тот момент, когда Сэнсей оказался на травянистом пятачке площадью примерно в его кабинет, площадка была пуста. Должно быть, «источник» ожидал где-то в кустиках и вышел после того, как убедился, что за Сэнсеем никого нет.
 — Привет, — сказал он. — Точно пришел, молодец.
 — Как учили, — пожал плечами Сэнсей.
 Надо заметить, что время встречи зависело от двух факторов: от времени разговора с «кисанькой» и содержания последней фразы, произносимой перед словами «чао-о!», «пока!» или «до свидания!».
 Сегодня «телефонная незнакомка» заявила: «Жду, как обычно. Чао-о!» Из этого следовало, что Сэнсей должен появиться на полянке ровно через час после завершения разговора. На сей раз разговор кончился в 13.40, и соответственно «источник» ожидал его на полянке около 14.40. Если бы абонентка сказала не «как Обычно», а «как всегда», то надо было приходить через четыре часа после окончания разговора. Но «кисанька» могла произнести и «Жду срочно! Чао-о!», и это означало, что встреча должна состояться ровно через неделю. Точное время определялось по количеству «целых часов» на момент окончания разговора. То есть если разговор заканчивался в 14.59, допустим, в среду, значит, встреча должна была состояться в следующую среду, ровно в 14.00. Если разговор оканчивался в 15.01, то рандеву происходило в среду, но на час позже. Конечно, из-за минутного расхождения между наручными часами могли произойти неувязочки, а потому звонки «кисаньки» происходили, как правило, в середине часа — 12.30, 13.30, 14.30 и т.д.
 — Времени не много, — сказал «источник», — могу тебя порадовать: почти две трети всего криминального сообщества полагают, что Ворона приложили под твоим чутким руководством.
 — Я об этом только что говорил с Портновской. Баба в панике. Не давать же мне в «Губернских вестях» опровержение: «Дамы и господа! Настоящим заявляю, что не имел ни малейшего отношения к злодейскому убийству господина Гнездилова». Поверят, думаешь?
 — Как ни странно, — в голосе «источника» прозвучала ирония, — есть люди, которым бы очень понравилось, если б именно ты убрал Ворона.
 — Тем, которые хотели бы закрыть «Куропатку»? — хмыкнул Сэнсей.
 — Не только. Есть в Москве контора, которая сильно хотела бы с тобой подружиться. И Ворон ей был, прямо скажем, поперек горла.
 — А прежние, с кем Ворон корешился, мной не озаботятся?
 — Уже озаботились. Только что начальнику областного УВД Теплову пришли указания разобраться с тобой силами здешнего СОБРа и оперативных групп центрального подчинения, которые прибудут завтра в шесть утра. Точное время начала операции пока неизвестно, но можно догадаться, что без москвичей не начнут. Думаю, минимум одна из групп центрального подчинения будет на самом деле представлять интересы некоего Антона Соловьева, вполне легального и очень крупного бизнесмена, который контролировал всю систему Ворона. Между прочим, ты должен помнить его сына.
 — Ваню? Дезертира этого? Который все рвался в Чечне воевать? Конечно, блин, отлично помню! Их тут с друганом очень хорошо запомнили. Вначале, когда только прибежали, совсем салажней казались. А потом, когда с ними инструктор Вика позанималась, которую Фрол откуда-то выписал, оборзели. Меня, Федю и еще четверых нехилых бойцов вдвоем отметелили. Но это еще ладно, тренировка вроде бы была. Так они потом Фролу морду начистили уже всерьез. Они такие покладистые были, а он им какое-то замечание сделал, даже без мата, они ему — бултых по роже! Фрол за пистолет схватился — пострелял бы, наверно, если бы они его раньше не убили. А потом, представляешь…
 — Я всю эту историю знаю, — перебил «источник». — Ваня Соловьев и Валерка Русаков сейчас находятся в той самой конторе, которая предлагает тебе сотрудничество. И у тебя есть только такой выбор: либо ты даешь согласие дружить с этой московской конторой, либо сам, в одиночку, разбираешься с тепловским СОБРом и тем, что ему пришлет министр. Гарантирую, что, выбрав второй вариант, дальше судебно-медицинского морга ты не убежишь.
 — Сурово… — Сэнсей во все это поверил. — Ну, конечно, я Могу тут же сказать: согласен. В морг я не тороплюсь. Но, понимаешь ли, Соловьев-старший от этого моего согласия никуда не денется. Может мне эта новая контора дать гарантии хотя бы от того же морга?
 — Таких гарантий тебе даже Господь Бог не даст, — едко произнес «источник». — Все смертны. А если у тебя было настроение пожить подольше и поспокойнее, то надо было не в бандиты идти, а в монахи какого-нибудь монастыря.
 — Шаолиня, например, — ухмыльнулся Сэнсей.
 — Хотя бы, — кивнул «источник». — Но если более серьезно и без приколов рассуждать, то для той конторы, предложения которой я тебе передаю, вполне реально остановить грядущую эмвэдэшную операцию, которую против тебя затевают. Если ты проканителишься, то завтра к вечеру попадешь в лапы «соловьевцев». Шансы на то, что они поверят в твою невиновность, — почти нулевые. Не сдашься живым — твое счастье. Понадеешься на их «правосудие» — пройдешь все круги ада при жизни.
 — Догадываюсь, — поспешно сказал Сэнсей, отгоняя от себя разные неприятные видения. — Считай, что я уже согласился. Но, сам понимаешь, если после этого я окажусь тут, в области, без тех коммерческих контактов, которые шли через Ворона, то мне ничего хорошего не светит. Соловьев, а он в этих делах кумекает, быстренько пустит транспорт в обход меня. Прошлой зимой, когда у Фрола с покойным Степой были какие-то напряги по поводу работы с перевалкой, нам даже зарплату задержали, как каким-нибудь там шахтерам. Я вообще не знаю, чего ждать, когда контрагенты узнают насчет Ворона… У меня был только свой узкий участок.
 — И слава Богу. Твое дело — поддержание боеготовности, стояние на страже и т.д. А чем торговать и с кем, как-нибудь разберутся и без тебя. Короче: ты сказал свое «да» твердо или еще думать будешь? Может, ты мне не веришь?
 — Нет, — поспешно сказал Сэнсей, — ты еще ни разу дурного не советовал. Мое «да» твердое.
 — О'кей. Рад это слышать. Тогда переходим ко второму, и последнему, вопросу. По моим данным, весь вчерашний день твои Люди бегали по городу и вели какое-то самодеятельное следствие. Могу тебе помочь избавиться от этих пустых хлопот.
 — В смысле, ты рекомендуешь завязывать с этим делом?
 — Нет, конечно. То, что ты взялся помогать Ворону в поисках коробки, — это хорошо. По крайней мере, для тех, кто ее сегодня получил. Потому что вся эта история с коробкой — дикая цепь непредсказуемых случайностей. И если бы в результате очередной случайности вам не повезло, то фиг бы кто эту коробку нашел. То, что ты передал эту коробку Ворону, — просто прекрасно. Именно поэтому он сейчас там, где ему положено быть. Но вот одна маленькая незадача. Кроме коробки, у господина Воинова была еще одна очень важная вещица, которой, к несчастью, ни в коробке, ни в пакете, где лежала коробка, не оказалось. Вот ее-то и придется поискать, если ты хочешь, чтоб твои отношения с новыми шефами стали крепкими и дружескими.
 — Согласен. Только могу сказать сразу, что ни я, ни ребята никакой иной вещицы, кроме пакета с коробкой, не находили, а потому объясни, чего искать. И вообще ты сегодня, по-моему, выступаешь как посредник, передающий разные цеу, а не как информатор. Уж будь добр, проинформируй о том, что знаешь…
 — Вот у тебя, Алеша, всегда так. Когда Ворон тебе дал приказ искать коробку, ты тут же погнал ребят исполнять, а не стал связываться со мной. Ведь оговорен телефончик? Оговорен. Что сказать «кисаньке» ты знаешь: «Это не ты звонила в казино?» Ответ: «Нет». — «А я думал, это ты дышала в трубку». Через час я был бы здесь, и ты мог бы вчера не бегать по городу. Ладно, — промолвил «источник», — не буду тебе нотации читать. Расскажу, что и как, по порядку, хотя придется на это лишнее время потратить.
 Итак, в 1992 году из Ново-Никольского монастыря послушник Репкин украл старинную икону XIV века. Попутал бес раба Божьего. И душу, должно быть, похитил, поскольку этого самого Репкина зарезали те, кто ему это хищение заказывал. А заказчиком был не кто иной, как известный тебе Володя Черный. Вове еще задолго до этого попал в руки оклад от этой самой иконы — из чистого золота, со ста тридцатью двумя бриллиантами, — который он у одного барыги взял за долги. Вова через цепочку посредников завязался с крутым зарубежным дядей, неким Рудольфом фон Воронцоффом, который за эту икону пообещал ни больше ни меньше, как три миллиона баксов…
 — Многовато, по-моему… — усомнился Сэнсей.
 — Не перебивай. Он знал, за что платил. Конечно, не отказался бы, наверно, и за сто долларов купить, но Черный, должно быть, пронюхал про эту икону достаточно много. Дело в том, что эта самая икона, во-первых, была контейнером для ключей от сейфа в одном из швейцарских банков, а во-вторых, была сама по себе паролем, точнее, одним из паролей, предъявление которого открывало доступ к этому сейфу. На ней имеется шестнадцать опознавательных знаков подлинности, и если хоть одного не найдут при экспертизе, то к сейфу никого не допустят. Но и это не все: его надо открыть непременно двумя ключами, один из Ключей лежал в иконе, второй — в окладе.
 У этой иконы долгая история. Ее и воровали, и теряли, и находили, и дарили. Века с XIV по XIX можно пропустить, к настоящему делу они не относятся. В 1912 году икона находилась у отставного генерал-майора Воронцова, кстати, хозяина той самой территории, где сейчас городской парк находится. Там было его имение, небольшой конный завод стоял. Генерал-майор икону подарил Ново-Никольскому монастырю. Потом советская власть установилась, генерала расстреляли, монастырь закрыли, а икону изъяли и повезли в Гохран. Оклад из золота и бриллиантов как-никак. Но не довезли, поскольку на поезд с ценностями напала банда Графа. Графа чекисты отловили, банду перебили, но иконы у них не нашли. Позже оказалось, что икону сумел украсть некий пан Самборский и вывезти в Польшу. А сын расстрелянного генерала Воронцова, Михаил, ушел за кордон с белыми, вывез семью и осел в Берлине. В 1926 году он от последствий ранений и от расстройства по поводу того, что большевики все никак не свергаются, помер. У самого Михаила Воронцова остался сын Николай, который натурализовался как немец, сдружился на почве антибольшевизма и антисемитизма с фашистами и усердно работал на германские спецслужбы против СССР.
 В 1939 году после захвата Польши он нашел там Самборского с похищенной иконой, пана ликвидировал, а икону прибрал. В 1945 году Николай Воронцов, или Воронцофф, как его уже тогда называли, сумел отправить жену и сына — того самого Рудольфа — в Западную зону, а сам удрать не успел и попался смершевцам. Его задержали, а потом как немецкого холуя шлепнули. Перед этим он много чего интересного рассказал, в частности, о том, что имел отношение к тайному вывозу немецких и награбленных ценностей в Швейцарию. Он использовал анонимные счета, куда поступала наличность, и несколько абонентских сейфов, в которые закладывались драгоценности. Если в Германии будет возрождаться очередной Reich, ему надлежало эти финансы вернуть и поставить на службу идеям национал-социализма. Но поскольку Николас фон Воронцофф шибко жить хотел, а в возрождение национал-социализма ему не очень верилось, то он понадеялся купить себе жизнь. А потому рассказал чекистам насчет иконы и ключей. Но оказалось, что квартира Воронцова уже ограблена мародерами. Икону они, правда, не тронули, потому что цены ей не знали, но оклад сняли. Поэтому в руки чекистов попал только один ключ, оставшийся в иконе. В торце доски было сделано углубление, куда был вложен ключ в войлочном чехольчике, чтобы не брякал внутри иконы, а поверх торца прибита планка. Чекисты этот ключ нашли, Воронцова расстреляли за ненадобностью, а потом десять лет искали оклад, но так и не нашли. Даже след взять не смогли, потому что воины наши в Германии барахолили в массовом масштабе, трофеили все, что подвернется, и на все это начальники, мягко говоря, смотрели сквозь пальцы — сами тырили все, что придется. Только уже не вещмешками и чемоданами, а вагонами, самолетами и эшелонами. И многие, кстати, самые ценные вещи у солдатиков выкупали, выменивали или просто отбирали. Так что какой-нибудь ефрейтор или рядовой этот оклад спер, а майор интендантской службы или полковник, пригрозив трибуналом или канистру спирта выставив, прибрал его к месту. А доказать солдатику, деревенскому пацану, что оклад не золотой, а медный и что в окладе не бриллианты, а ограненные стекляшки, не так уж сложно. Стукачи, конечно, были, могли бы «Смершу» доложить, если бы близко оказались. Но тогда части по Германии с места на место переводили, старшие возраста начали увольнять, несколько дивизий на Дальний Восток отправились самураев добивать. Так никто и не знает, как этот оклад в Россию добирался. И почему его не разломали, не расковыряли бриллианты — тоже никто не ведает. Барыга, у которого Черный взял оклад, уже ничего не скажет.
 — Послушай, — Сэнсей воспользовался тем, что «источник» на минуту замолк, переводя дух, — значит, у Черного были в руках икона и оклад с ключом? И он знал все насчет Швейцарии?
 — Не спеши. Насчет Швейцарии он не сразу узнал и далеко не все. И икона, и оклад у него были, но насчет всех нюансов он получил информацию только после того, как стал искать возможность сбыта. Нашел в Москве спецов во главе с неким Гешей Лопаревым. У Геши был выход на бывшего гражданина СССР Леву Резника. Тот работал на какую-то хитрую конторку, занимавшуюся промышленным шпионажем по заказам частных фирм и различных интернациональных мафиозников. У Левы, в свою очередь, был друг по прошлой жизни в Одессе — Харитон Домициану, который контрабандой икон занимался профессионально, имел толковые связи с коллекционерами и скупщиками. Вот через него-то и вышли на Рудольфа фон Воронцоффа. Стали помаленьку торговаться. Не напрямую, конечно, а через Домициану и Лопарева. А со стороны Вовы Черного переговоры вели Сережа Коваленко. и первый зам Черного Слава Кузяков, он же Кузя. Коваленко, напомню, — друг Ростика. Осторожничали, конечно, щупали, кто и что знает, уточняли, что нынче почем, пытались заинтересовать партнеров всякими там комиссионными. Одни хотели настоящую цену узнать, другие — купить подешевле. В общем, Коваленко и Кузякову удалось выяснить, что иконка не простая, а с секретом. И про то, что главное в этой иконе ключи, они узнали. В окладе ключ нашли, а в самой иконе — только пустое место. Потому что тот ключ, который лежал в иконе, чекисты еще в 1945 году изъяли, и он находился в следственном деле, которое было заведено тогда же, а потом, когда оклад искать перестали, в 1956-м сдали в архив. Второй ключ, тот, что лежал в
 окладе, был спрятан в небольшой полости между золотыми пластинками и размером был совсем маленький — фиг найдешь. Поэтому ни барыга, ни прочие люди до этого ключа за сорок пять лет не докопались. Но Черный все-таки нашел. А то, что второй ключ, скорее всего, находится в КГБ, его не напугало. Время было сразу после путча, КГБ находился в стадии расформирования, бардак и бедлам царили. Нашел одного отставника, который был вхож в архив, поскольку еще при Горбачеве получил разрешение написать книгу об истории контрразведки «Смерш», и предложил ему пять тысяч долларов за ключ. А ключ, как это ни смешно, просто был подшит к делу вместе со своей войлочной упаковкой. Этот самый дед, назовем его Максимыч, вынул ключ из упаковки, а на место положил другой, с похожим ушком. Сотрудница, которая у него это дело принимала после просмотра, разглядывать ключ не стала. Так Черный получил второй ключ.
 — А как он, интересно, узнал, что покупает тот самый ключ, а не ключ, допустим, от старого сарая? — поинтересовался Сэнсей. — Ведь элементарно могли кинуть. Небось Вова этого ключика ни разу не видел?
 — Ну, тут не совсем так. Во-первых, Вова пообещал Максимычу, что с его семейством, ежели что, начнут несчастные случаи происходить. А во-вторых, в это время у них отношения с ребятами, представлявшими фон Воронцоффа, уже совсем наладились. Лева Резник сумел заинтересовать своего патрона мистера Генри Сноукрофта, который для Воронцоффа немало сделал. Удалось согласовать общую цену покупки — три миллиона баксов. Западники дали Черному описание ключей. Примерную форму, без точных размеров. Потому что и сами этих размеров не знали. Иначе, наверно, давно бы эти ключики сами сварганили. Решили, что сделка пойдет по такой схеме: сначала Коваленко отвезет в Москву икону с окладом, где ее как эксперт осмотрит Домициану. После этого, ежели все в порядке, Воронцофф открывает в одном из иностранных банков счет на полтора миллиона баксов и сообщает часть реквизитов, а Домициану по своим каналам вывозит икону сперва в Молдову, а потом в Румынию, где ее фиктивно покупает через комиссионный магазин Резник и вывозит в Германию по липовым документам. Затем должен был наступить второй этап — продажа ключей. Сначала Черному на его заграничный счет переводится 750 тысяч баксов, после чего он передает оба ключа Резнику. Резник передает ключи Воронцоффу, и, если все сходится, Воронцофф переводит остаток в 750 тысяч на Бовин счет и сообщает Черному остальные реквизиты счета. Не очень выгодные были условия: у Воронцоффа имелось много возможностей кинуть Вову. Но прокол произошел совершенно по другой причине.
 Когда Коваленко повез икону поездом, ее украли. Причем, как теперь ясно, совершенно случайно. Ее даже не профессиональный вор-вагонник увел, а некий рецидивист-налетчик Гладышев по кличке «Клык», который в поездах никогда не работал. Выпил на радостях после освобождения и спер чемодан чуть ли не смеха ради. Среди бела дня вынул кейс с иконой из-под головы у спящего Коваленко. На глазах мужа и жены, ехавших в одном купе с Сережей.
 — Ни фига себе! — вырвалось у Сэнсея.
 — Коваленко за это жизнью поплатился. Ему Черный устроил почти то же, что кто-то Ростику. Из реки выловили останки. А сделка сорвалась. Черный, конечно, заплатил неустойку, надеялся найти икону и не хотел рвать с Воронцоффом. До 1995 года искал, но так и не нашел бы, если бы Клык в тюрьму не залетел и не угодил под вышку. С отчаяния написал маляву Черному — сознался в своей заподлянке. Черный был тогда в большой дружбе с нашим облпрокурором Иванцовым. Начал подбивать клин — мол, Виктор Семенович, выпусти мне этого смертника. Иванцов и решил поживиться. Оформил фиктивный акт о приведении в исполнение, а сам тайно вывез его из тюрьмы и спрятал в «Русском вепре». Черный поехал туда его получать. Но Иванцову не хотелось делиться. Он предупредил вашего тогдашнего начальника Курбаши, что есть возможность славно подловить конкурента. Про Клыка, правда, промолчал. Но засаду помог организовать…
 — Можешь не рассказывать, — усмехнулся Сэнсей. — Я там был. Как телят их сделали.
 — Про то, как Курбаши Клыка прятал, знаешь?
 — Нет, про Клыка я ничего не знал. И Фрол, по-моему, тоже.
 — Если тебе еще и про него все рассказать, я здесь еще час проваландаюсь. Суть всего такая. Когда Курбаши в соседней области прищучили, Клык удрал и увез с собой икону. Потом их — Клыка и икону — порознь вывезли за рубеж. Благодаря им, кстати, нашего облпрокурора кое-кто держит на очень коротком поводке. Воронцофф обо всем знает и икону эту ищет. Он успел долгов наделать, запутался. Если до своего секретного фонда не доберется — в трубу вылетит. А если еще мафии задолжал, то вылетит уже по-настоящему, как у вас в кочегарке…
 — Много ты про нас знаешь, я смотрю, — произнес Сэнсей. — Тебе не кажется, что это для здоровья вредно?
 — Нет, не кажется. Это моя профессия. Если ты дурак, попробуй меня убрать. Даже если получится, жизни у тебя не будет. И вообще, давай договоримся не хамить.
 — Согласен, — кивнул Сэнсей, — пошутил неудачно.
 — Ладно, поверю. Продолжаю про Воронцоффа. Из пикового положения у него есть несколько выходов. Про некоторые я умалчиваю, потому как к нам они не относятся. Но один из этих выходов — заполучить икону и ключи к сейфу. Икону он, в общем, почти нашел. Но, во-первых, ее трудно взять, а во-вторых, без ключей от нее все равно никакого толку.
 — А где ключи? У Ростика? — высказал догадку Сэнсей.
 — Вот опять ты торопишься! Я как раз подхожу к самому главному. Ростик, как тебе уже известно, незадолго до того, как Черный разделался с Коваленко, сел по 218-й. В 1995 году, как раз в августе, когда вы под мудрым руководством Курбаши пожгли Черного и компанию, Ростик освободился, но в родной город не вернулся. Почему? Да потому, что встретил одного из тех, кого не было там, на площадке у «Русского вепря», и кому чудом удалось слинять из города, когда Иванцов стал хватать всех уцелевших «Черновцов». Это был некто Жмых, помнишь такого?
 — Жмых? Да это же личный телохранитель Вовы. Он должен был с ним в машине сгореть.
 — ан не сгорел. Потому что в тот день ему Черный приказал приглядывать за базой ОМОНа. Не того боялся Вова, беспокоился, чтобы его в лесу Иванцов не арестовал. Приказал Жмыху: как увидит, что ОМОН в приличном составе куда-то поехал, пусть срочно докладывает Черному. А кроме того, Жмыху были отданы оба ключа от сейфа. Если бы Иванцов отправил Черного в СИЗО, то Жмыху приказано было срочно линять из города с ключами и ехать в Москву. Дал ему адресок хаты. Жмых просидел на стреме всю ночь, ОМОН никуда особо не ездил. Поехал домой и едва не попался. Парень знакомый предупредил, что менты его ждут. Жмых прямо на машине, как был, дунул в Москву. Километров тридцать от города проселками ехал, прежде чем на трассу вышел. Поэтому и не тормознули. В общем, очутился он на той же хате, куда заехал после зоны Ростик. Вроде бы все нормально, порадовались встрече, погудели малость у хозяйки, а потом пошли пройтись немного по ночной столице. И оба, как ни странно, не вернулись. Что там и как произошло — непонятно, но только Жмыха через месяц из Москвы-реки вынули с порезом в районе горла. Но никаких ключей при нем, понятно, не было. А Ростика, представь себе, обнаружили за кордоном.
 — В Швейцарии?
 — В Германии. Точно неизвестно, как он туда выбрался, но скорее всего ему помог выехать Лопарев. Его он мог найти по данным, полученным от Коваленко. Тогда же, спустя некоторое время, у нас в городе появился Домициану, заглянул на бывшую квартиру Коваленко, которую его жена продала Кузякову. Там, на Пустырной. Куда Ростик заходил в день своей смерти. Но Домициану очень быстро отследила и задержала ФСБ. Подбросили ему пистолет иностранного производства, начали крутить насчет контрабанды, но смогли возбудить только все ту же 218-ю. Однако в СИЗО с ним произошел несчастный случай: в драке между заключенными ударился виском о трубу отопления.
 — Бывает, — вздохнул Сэнсей.
 — Потом Лопарев попытался перехватить икону в Москве. Ему сообщили, что там должен появиться Клык с двумя женщинами, которые были вынуждены с ним бегать. Но кончилось дело тем, что одна из этих дам перестреляла из автомата и Гешу, и нескольких его друзей. Отмечаю, что в это же время в Москве были Резник и Сноукрофт.
 — Значит, Лопарев отправил Ростика, а сам погиб?
 — Да. Причем он, видимо, не дал ему точных сведений, где и кого искать. Просто направил на квартиру к одной даме из бывших русских немок. Должно быть, сам намеревался подвезти туда икону, забрать у Ростика ключи, а самого его — грохнуть. Но все получилось иначе. Геша погиб в Москве, а Ростик остался в Германии. Временно, правда, нашел какую-то работу, не очень легальную. Все время под угрозой высылки был. О Воронцоффе, конечно, ничего не знал. Ждал, когда Геша приедет. Взял и сдуру черканул ему письмо. Правда, передал с оказией. Но на Гешиной квартире этого посыльного взяли. Не ФСБ, не МВД, а, условно говоря, одна частная спецслужба. Могу даже сказать, что принадлежащая той самой конторе, с которой ты только что решился на сотрудничество. После этого отыскать Ростика в Германии Ничего не стоило, а из письма им стало известно, что у него оба ключа. Дело было как раз весной этого года. А у них в Москве примерно тогда же получилась неувязка. Одна милая девушка по трагической случайности взорвала парня, который был в неплохих отношениях с конторой, ныне для тебя не совсем чужой. Причем не одного, а с целой группой товарищей, среди которых был очень важный посол от соседней с нами области. Девушка эта испарилась как дым, и ее до сих пор ищут. Но вот в отношениях между конторой, к которой принадлежал погибший парень, и той, которая нашла Ростика, наметились неприятности. Особо подливала масла в огонь та самая соседняя область. Потому что у нее были большие неувязки с партнерами.
 — Нет, это для меня слишком сложно, — пробормотал Сэнсей, — ты мне совсем башку заморочил, крыша уже едет. Народу, как я вижу, завязано много, но если говорить откровенно, то ни фига не поймешь, как пел Высоцкий, «кто за нас, кого бояться».
 — Ладно, — махнул рукой «источник», — тебе и впрямь не надо перегружать мозги. Короче, тебе надо искать ключи и быть готовым к тому, что их приедут искать другие.
 — А может быть, эти другие уже приехали? И Ростика прирезали, и ключики прибрали.
 — Нет. Так быть не могло. Они бы и коробку увезли.
 — Но могли ведь коробку подменить?
 — Нет. Она настоящая, и то, что в ней лежит, уже проверили.
 — Я, конечно, не любопытный, — хмыкнул Сэнсей, — но, может, поделишься все-таки, что там было?
 — Нет, об этом не будем. Ищите ключи. Вот две фотки, так они примерно выглядят. Должны они быть на одном брелоке, в виде головы Мефистофеля, не ошибешься, брелок редкий.
 — Иголку в стоге сена искать легче. Тебе не кажется?
 — Я думаю, если будете искать там же, где нашли коробку, найдете быстро.

 Матросова, 8

 Агафон с Налимом в это время уже катили по улице Александра Матросова. К старому другу участковому Наливайко пока решили не заезжать. Дело в том, что Налим неожиданно вспомнил — хорошая мысля приходит опосля! — об одном приятеле, который где-то в мае вернулся из армии и, встретив Налима в городе, приглашал зайти в гости. Парень этот обладал двумя полезными свойствами. Во-первых, он жил в том самом доме 8 по улице Матросова, а во-вторых, был заметной фигурой в кругах парковой шпаны. Налим, в свою очередь, приглашал его записаться в «барсики», намекая на перспективы. Гриша
 — так звали этого молодца — сказал, что сначала отдохнет немного, «оттянется», а потом подумает над этим предложением.
 Дом 8, во двор которого въехала «девятка», пилотируемая Агафоном, был сооружен в форме приплюснутой буквы «п». Один корпус, длинный, выходил фасадом на улицу, а два, намного короче его, были пристроены к нему с боков. Торцы боковых корпусов почти вплотную примыкали к ограде парка, вдоль которой в два ряда тянулись гаражи зеленого и ржаво-коричневого цвета. Въехать во двор можно было через одну невысокую, метра четыре, арку, по обводу которой некогда были сделаны лепные украшения, ныне безнадежно облупившиеся и обвалившиеся. Дальше надо было обязательно поворачивать или налево, или направо и ехать по растрескавшемуся, мятому и залитому лужами асфальту неширокой проезжей дорожки, мимо мусорных бачков и контейнеров, которые очень редко вывозили, мимо не оштукатуренных со двора кирпичных стен, изрисованных и исписанных мелом и краской из баллончиков, мимо подъездов с давным-давно не крашенными и замызганными дверями. По другую сторону был чахлый, почти без травы, скверик с двумя десятками старых тополей и лип, клумбой, заросшей сорняком, и несколькими скамеечками, где в хорошую погоду посиживали старушки вроде покойной Артемьевны. Сквер вплотную примыкал к ближнему ряду гаражей. В двух местах его рассекали проезды, через которые автолюбители подгоняли свои машины к боксам.
 — Да, — хмыкнул Агафон, выворачивая вправо от арки. — Ни за что бы не поверил, что в таком дворе когда-то начальники жили.
 — Запустили все на фиг, — заметил Налим, — потому что ничье было. Начальники небось тут все вылизывать заставляли. А как уехали, уступили место рабочему классу, так все и рассыпаться стало. А дом-то крепкий, кстати, стены, знаешь, по полметра. Пушкой не прошибешь. Было бы у меня миллиарда полтора, я бы купил. Заделал бы евроремонт, как в Москве, двор в порядок привел. Первые этажи бы сдал под офисы, а в остальных — двухуровневые квартирки метров по сто, комнат по пять…
 — Ну, во-первых, — сказал Агафон, — этот домишко маленько больше двух миллиардов потянет, а может, и на все пять, даже с износом. Во-вторых, у тебя и одного нет. А в-третьих, делать из этого дерьма конфетку нет резона. Квартирки у тебя выйдут шибко дорогие. Те, кому на такие квартирки денег хватит, уж, скорее, сами себе коттедж на природе построят, а остальным просто не по карману будет. Офисы, может, и снимут, но тут место не хлебное. Прогоришь. Так куда пойдем?
 — Вон в тот подъезд, на третий этаж, — вздохнул Налим, прощаясь с мечтами. Даже при месячной зарплате в десять миллионов, которую ему платили в «Куропатке», перспективы накопить пять миллиардов были уж очень отдаленными.
 Они вошли в тот самый подъезд, по которому в роковое утро металась дворничиха Рая, пытаясь вызвать «Скорую» к старушке Артемьевне. Поднялись на третий этаж, позвонили. На первый звонок дверь не открыли, но в квартире послышался шорох. После второго звонка за дверью сперва мелко прошлепали легкие женские шажки, а потом тяжелые мужские. «Глазок» в двери осветился, потом мигнул затененный прильнувшей к нему мордой, потом опять загорелся. Лязгнул отпираемый замок.
 На пороге гостей встретил тот самый качковатый парень с крепкой шеей и бритыми висками, от которого Рае все-таки удалось позвонить в «Скорую помощь». На нем были все те же зеленые спортивные штаны и красная майка Стенфордского университета, который он, надо думать, не кончал.
 — Привет! — сказал он, пожимая руку Налиму. — Хорошо, что зашел. Я тебе позвонить хотел, а потом вспомнил, что телефон посеял.
 — Вот, Гриш, знакомься, это Агафон, — представил Налим старшего товарища. Поручкались. Агафон отметил, что лапа у Гриши жмет вполне круто.
 Коридорчик, заменявший прихожую, был заставлен коробками с импортным мылом.
 — Никак в бизнес пошел, Гриня? — спросил Налим.
 — Не, — отмахнулся тот, — это не мое. Пацаны просили подержать маленько, им на складе аренду закрыли. Сто тысяч в день платят.
 — У тебя гостья, что ли? — Налим мотнул головой в сторону приоткрытой двери в спальню, где на раздвинутой диван-кровати валялись черные трусики с кружевом.
 — Ага, — кивнул Гриша, — ты ее знаешь, наверно. Галька Шевелева, Чипполина.
 — Про Чиччолину слышал, — ухмыльнулся Налим, — а Чипполину не помню. Наверно, еще совсем мелкая была. Где она, в сортире, что ли?
 — В ванную полезла.
 — Понятно, — ухмыльнулся Агафон, — волосы помыть…
 На кухне стол был заставлен грязными тарелками, стаканами и бутылками. Окурков лежала полная литровая банка. Вчера, видать, тут хорошо погуляли. Окно, правда, было открыто, а потому перегар и табачный дух уже выветрило.
 — А мы к тебе с пивком, — сообщил Налим, выгружая из сумки банки с пивом
 «Gosser». — А вот лещ, между прочим.
 — Ща освободим пространство. — Гриша похватал пустые бутылки за горлышки, убрал со стола в угол, быстренько перекидал тарелки в раковину, смахнул со стола крошки прямо на пол. Агафон в это время стоял у окошка, глядел вниз во двор.
 Окно кухни выходило как раз на гаражи и ограду парка. Тот самый промежуток, где обнаружили труп Ростика, был как на ладони. Просматривался и сквер, и почти весь двор.
 Агафон подумал, что если бы у этого Гриши была привычка просыпаться пораньше, да еще при этом в окно смотреть, то он вполне мог бы увидеть отсюда труп. Вмятина посреди стеблей крапивы была и сейчас хорошо заметна. Может, и видел? Но пока не стоит торопиться.
 Со стороны арки по двору зацокали каблучки. Агафон увидел двух девушек, одетых в джинсовые безрукавки и кожаные юбочки. Когда подошли чуть ближе, он узнал старых знакомых из близлежащей общаги строителей на Матросова, 12. Лида и Лариса прошли через двор и деловито направились в подъезд, соседствовавший с тем, где находилась Гришина квартира.
 Тем временем стол был подготовлен. Сказать «накрыт», пожалуй, слишком сильно. На столе расстелили газету, нарезали вяленого леща, поставили тарелку с черным хлебом, открыли три банки с пивом. Остальные запихали в холодильник.
 — Кайф! — порадовался Гриша. — Вчера поквасили часов до трех. Одни приходили, потом другие, потом те возвращались… Литр водяры выхлебал, это точно. Башка была как кирпич — вот-вот расколется. А сейчас — живу!
 — Нормально, — заметил Налим, отхлебывая из банки, — я думал, нагреется, а оно не успело.
 — На улице нежарко, — прокомментировал Агафон, усаживаясь за стол. — Не июль, блин, а сентябрь какой-то.
 — К морю бы скатать, — помечтал Гриша, — а то я, можно сказать, всю службу мечтал в речке искупнуться, а тут приехал, е-мое, холодрыга, за все лето пару раз окунулся. Белый весь, не загорел ни фига.
 — На море заработать надо, — философски заметил Агафон, — и раньше надо было рубликов пятьсот припасти, и теперь без денег там не хрен делать. Ты где служил-то? Не в Чечне?
 — Нет, обошлось. На Северном флоте, в Североморске. Мне повезло, справка была насчет сотрясения мозгов. Я по ней, блин, несколько призывов откосил. А в последний раз она меня не выручила — на перекомиссию послали. И то ведь можно было отбрехаться. Мать, зараза, денег пожалела. Хотела с рук сбыть побыстрее, чтобы я ее хахалю кости не поломал. Я ее, веришь ли, после того, как приехал, раза три всего и видел. У него живет, наглухо. И то знаешь, зачем сюда приходила? Посмотреть, не пропил ли чего из вещей. А чего пропивать-то? Дерьмо одно.
 — Так ты только на то, что тебе пацаны отстегивают, живешь? — спросил Налим.
 — Ну а что? Нормально выходит. Сто штук в день, за полмесяца вперед полтора «лимона» дали. Еще осталось до фига, а им уже за вторую половину пора платить.
 — А если задержат?
 — Не задержат. Им тогда вообще на базаре места не будет.
 — Крутой ты, смотрю! — покачал головой Агафон.
 — Ты в парке-то часто бываешь? — спросил Налим.
 — Да бываю помаленьку. Скучно уже там, конечно. Нашего возраста там, считай, теперь и нет, одна мелочь. Детский сад, даже морду начистить некому, жалко. Сивый сидит, Дрозд сидит, Лерка замуж вышла, Мася в дурке, Сидор в армии на контракт остался, Ларика убили, про остальных не знаю. Из молодых там сейчас Колян в цене, крутизну катает, только так лохово, что смотреть стыдно. Месиловки и те пошли какие-то туфтовые. На днях тут пятеро с Лавровки на танцы пришли и стали пальцы веером кидать, так наши и завяли… Представляешь? Я хотел поговорить, а мне шипят: «Ты что? Это ж Лавровка… Жить надоело?» Наших человек двадцать было, а они пятерых боятся, прикинь?
 — Лавровка — контора серьезная, — заметил Агафон. — Иногда не грех и побояться. У вас тут, я слыхал, кого-то вообще без головы оставили?
 — Ты про того чувака, что у нас во дворе нашли? Это не Лавровка. Скорее, какие-нибудь чурки счеты сводят. У них, я слышал, если мстят, то разделывают, как этого.
 В это время щелкнула задвижка, запиравшая дверь ванной комнаты, и оттуда вышла высокая девица в темно-зеленом махровом халате почти до пят и шлепанцах на босу ногу. На голову Галя намотала полотенце.
 — Ой, мальчики! Здра-асьте! — пропела она.
 — С легким паром, — поприветствовал ее Агафон, — позвольте вам стульчик предложить.
 — Спасибо, — стрельнув глазками на мужика, который был заметно постарше Гриши и Налима, да и намного матерее, произнесла Галя, присаживаясь к столу.
 — Пива не желаете? — Агафон открыл холодильник, достал банку, сдернул крышку за колечко.
 Галя пригубила, отщипнула кусочек леща пальчиками с зеленым маникюром, демонстративно зажмурилась и сообщила:
 — Я балдю…
 Из окошка со двора донесся скрип открывающейся двери подъезда, какое-то пружинистое бряцание и знакомый цокот каблучков. Долетела перекличка нескольких звонких, перебивающих друг друга девичьих голосков:
 — Уй, ну куда ты покатила? К арке надо!
 — А вокруг дома объезжать не лень? За угол и через тот двор.
 — Во дура, там же сейчас грязь непролазная!
 Глуховатый голос, принадлежавший, как показалось Агафону, пожилому мужчине, произнес:
 — Давайте лучше к арке. А то туфельки попачкаете…
 — Там сейчас тоже лужа… — Агафон узнал последний девичий голос. Это был голос одной из юных малярих, Ларисы.
 — Обрубка своего выгуливать повезли, — хмыкнула Галя, заметив, что Агафон прислушивается к шуму со двора, — тимуровки траханые.
 — Не понял… — удивленно произнес Агафон, встал и выглянул в окно.
 Три девушки — две из них были Терехина и Зуева, а третья, постарше и порослее, незнакомая — спорили, куда катить импортную инвалидную коляску, в которой сидел вовсе не пожилой, хотя и совершенно седой парень.
 Агафон вообще-то был не самым жалостливым мужиком. Он с детства привык бить в драке, не жалея силушки, и особо не задумывался над последствиями ударов. Бомж, которого он до смерти забил, когда милиционером служил, был не единственным человеком, которого он отправил на тот свет. Когда-то, еще под командой Курбаши, ему довелось удушить клиента веревочной удавкой. Тот судорожно дергался, хрипел, стонал, пока витой шнур все туже перетягивал шею, но Агафон, усевшись жертве на спину и придавив обреченному руки к бокам коленями, не чувствовал жалости. И когда ему пришлось добить контрольным выстрелом в голову парня/еще недавно бывшего своим, тоже не пожалел.
 Но тут, поглядев на этого седого, Агафон почувствовал жалость и тихий ужас. Ужас оттого, что как-то подсознательно представил себя на месте этого пацана, которому, несмотря на седую голову, вряд ли было больше, чем тому же Грише или Налиму.
 У седого не было ни рук, ни ног. Левая нога была ампутирована по колено, правая — вообще от середины бедра. От обеих рук остались только подобия клешней, торчавшие из закатанных по локоть рукавов камуфляжки. На груди висел орден в форме креста — Агафон названий нынешних орденов не знал.
 Девушки довольно быстро решили, что надо все-таки везти инвалида к арке. Лариса и Лида встали по бокам, высокая незнакомая взялась за спинку, и странная процессия двинулась вперед.
 — Занятно? — спросила Галя, которая, пока Агафон глядел в окно, успела закурить. — Клево смотрится, да?
 — Чего ж тут клевого? — укоризненно произнес Гриша. — Обкорнали парня ни за хрен собачий. Двадцать лет — и полный инвалид. Я бы лучше сдох, если б со мной такое было…
 — Вы про что, ребята? — не врубился Налим. — Агафон, ты чего?
 У Агафона на морде было не совсем обычное для него задумчиво-рассеянное выражение.
 — Да там девки паренька повезли. Ни рук, ни ног. Кстати, две наши знакомые, с общаги, — ответил он на вопрос Налима.
 — Я его знаю, — пояснил Гриша. — Он раньше тоже в парке тусовался. В нашем доме живет, во втором подъезде. Олег его зовут. В Чечне на мине подорвался, кажется. Отец у него от инфаркта умер, еще лет пять назад. А мать после того, как его из госпиталя забрала, двух месяцев не прожила. Тоже от сердца…
 — Таких надо в интернаты для инвалидов отдавать, — сказала Галя, — а еще лучше — усыплять, как в Америке.
 — Чего ты мелешь-то? — возмутился Гриша. — Кто тебе сказал фигню такую? Придумала, е-мое!
 — Ничего не придумала. У них в отдельных штатах законы есть, что, если больной жить не хочет, ему разрешается сделать такую штуку… Короче, я забыла, как называется, слово такое, не выговоришь. В общем, больной подписку дает, что от жизни отказывается, и ему укол делают. Засыпает — и все, с концами.
 — Я тоже слыхал, — припомнил Налим, — знаю, как называется, — «эвтаназия». Только это дело не инвалидам делают, а тем, у кого рак на последней стадии или там СПИД, чтобы не мучились от сильных болей.
 — Думаешь, у этого не болит? — сказала Галя. — Я с Элькой разговаривала, она сестрой работала, знает. Утех, кому руку или ногу отрезали, бывают такие боли, когда вроде болит рука или нога, которой уже нет. Да и вообще, ты понимаешь, что такое ни рук, ни ног? Работать он не может. Даже коробку
 такими клешнями не склеить. От одной ноги, считай, что ничего не осталось, значит, протезы разной длины будут, и ходить он нормально, хотя бы как тот же Маресьев, никогда не сможет. Да что там работать или ходить — его, извиняюсь, по-маленькому и по-большому надо в туалет носить и задницу ему вытирать. Понятно?
 — Погоди, — спросил Агафон, — я не понял. Ты говоришь, что у него, у Олега этого, родичи померли, так? А девки ему кто? Ну вот эти, которые его опекают?
 — А никто. С Элькой они вместе в школе учились. Ну, он тогда, конечно, классный парень был. Красивый, высокий, крепкий. Но они вроде только дружили. Конечно, я за ноги не держала, не знаю, но, по-моему, просто так ходили. А те, что деревенские, — помоложе. У него мать была родом из деревни, и летом они с Олегом туда как на дачу ездили. Наверно, он там с этими кисулями и подружился.
 — Так это они, выходит, из одних дружеских чувств его под шефство взяли?
 — подивился Агафон. — Из христианского человеколюбия, так сказать?
 — Из христианского или из тимуровского — этого я не знаю. У этого парня квартира три комнаты, приватизированная. По нашим здешним ценам — немало. Парнишка все равно долго не протянет, а наследство приличное, если какой-то повезет его замуж уговорить.
 — Странно, что об этом деле еще риэлтеры не расчухали, — заметил Налим.
 — Это чего, вроде рэкетиров, но по квартирам? — спросил Гриша.
 — Не совсем, но в общих чертах похоже, — ответил Агафон. — Однако странно, что ни одна до сих пор не перетянула. Элька эта, как я понял, тоже тут живет?
 — Конечно. На той же площадке, что и он. Только у нее двухкомнатная. Мать и отец живы. Зарабатывают, конечно, не очень, но Элька сама на своих ногах. Хи-хи!
 — А кем она работает? — Агафон уже уловил, что Галя знает про Эльку нечто похабное.
 — «Путана, путана, путана… Ночная бабочка, так кто же виноват?!» — кривляясь, пропела Галя. — Проститутка она профессиональная. За три года
 после школы где только не моталась! И в Москве, и в Питере, и в Германии… Теперь здесь, в «Береговии», подрабатывает.
 — Откуда ты это знаешь? — проворчал Гриша. — Сама, что ли, с ней сниматься ходила?
 — Слухами мир полнится, — хмыкнула Галя. — Может, и ходила?! Я женщина вольная, не крепостная. Хочу — с тобой, а захочу — Налимчика соблазню. Ты, Гришуля, мне не муж. И спрашивать нечего, ходила или нет. Все мы когда-нибудь и куда-нибудь ходили.
 — Ну и вали тогда отсюда! — рявкнул Гриша. — Выпендривается еще.
 — Пожалуйста, — презрительно ухмыльнулась Галя, — приспичит — позвони вечерком. Помогу по телефону онанизмом заняться.
 Гриша, слегка подогретый пивом, сделал резкое движение, собираясь дать нахалке оплеуху, но Агафон очень своевременно его удержал. Галька поспешно выскочила с кухни.
 — Ты чего, братан? — усаживая злющего и, похоже, очень недовольного вмешательством в свою личную жизнь Гришу на место, с улыбкой сказал Агафон.
 — Не надо обострять тенденцию парадоксальных иллюзий, как любил говорить один корефан. Бить баб в приличном обществе не принято. Выгнал — и слава Богу. Ищи новую. Бьют только любимых женщин и законных жен. Это я тебе говорю как опытный врач-сексопохметолог.
 — А чего она, блин?! — Гриша выговорил еще десяток слов открытым текстом.
 — Все это несерьезно, — сказал Агафон, — ты лучше послушай серьезное и деловое предложение. И завязывай с матом. Не дай Бог попадешь в ментовку или в СИЗО — там тебя отучат выражаться не по делу.
 — Какое предложение? — Гриша почуял, что имеет дело с очень серьезным человеком, и поостыл.
 — Понимаешь, говорят, у вас в доме не то подвал есть, не то бомбоубежище. У меня мужики знакомые все прикидывают, где бы склад устроить для товара. Сам понимаешь, тут рынок в парке, удобно и близко. Однако хороший товар сырости не любит. А ты небось еще пацаном под дом лазил, знаешь, что и как.
 — Лазить-то лазил, — допив банку и откупорив новую, сказал Гриша. — Только давно. Последний раз лет пять назад. А после армии даже близко не подходил, не знаю. Может, кто-нибудь уже и занял.
 — А вход туда где?
 — В бомбоубежище-то? Ща, покажу из окна. Гриша подошел с Агафоном к окну и указал прямо вниз, где виднелась какая-то ржавая жестяная крыша.
 — Вот он, вход. Там, под крышей, что-то типа ямы со ступеньками и дверь в стене дома. Нормальная, деревянная, такой же жестью обитая. А дальше два марша обычной лестницы вниз, будет стальная толстая дверь. За ней что-то вроде предбанника и вторая. Потом само убежище. Два больших зала из бетона — метров по сто квадратных, наверное, каждый. Там, помню, что-то типа коек было в два яруса, столы, стулья, плакаты висели. Типа «Что делать при угрозе ядерного нападения». Там, говорят, когда-то учения проводили и лекции читали, но это еще при Брежневе было.
 — И все? — спросил Агафон. — Аварийного лаза никакого не было?
 — Не помню. А на фига тебе этот лаз?
 — Во странный! — покачал головой Агафон. — А если через этот лаз какой-нибудь козел залезет и товар скоммуниздит?
 — Не, не помню, — почесал в затылке Гриша, — там была еще комнатушка небольшая, но в ней стояла зеленая бочка, не то на самовар похожа, не то на печку-«буржуйку»… Воздух вроде бы через нее очищали или фильтровали. Мне когда-то Сивый объяснял, но давно…
 — Погоди, — припомнил вдруг Налим, — а помнишь, Сивый говорил, что там подземный ход есть, через весь парк идет?
 — Да врал он. Мол, там вообще туннель, на машине проехать можно…
 — А может, и не врал?
 — Фиг его знает…
 — Слушай, а ключ от этого убежища у кого-нибудь есть? Что у вас тут сейчас? ЖЭК, РЭП или как?
 — Небось у дворничихи есть. У тети Раи. Она, кстати, этого зарезанного во дворе нашла и бабку Артемьевну, которая со страху померла. «Скорую», между прочим, от меня вызывала.
 — Может, сходим, как говорят по телику, «прямо сейчас»?
 — Запросто. Если она в магазин не ушла, то должна быть дома. В коридорчике промелькнула уже переодевшаяся в джинсы и курточку Галька, помахавшая ручкой:
 — Бай-бай, мальчики! Я пошла.
 — Скатертью дорожка, — процедил Гриша. — Трусы не забыла? Вместо ответа Галя показала своему экс-партнеру кулак с отогнутым средним пальцем и смылась за дверь, пискнув:
 — Умелому человеку и кулак — блондинка!
 Как ни странно, на сей раз Гриша не сделал попытки вскочить и погнаться за бесстыжей, а спокойно встал и спросил:
 — Ну чего, пойдем к тете Рае?

 Бомбоубежище

 Раиса оказалась дома. В магазин она уже сходила, приняла для веселья стакашек и собиралась обедать. Когда в дверь позвонил Гриша, дворничиха открыла дверь, но на его спутников глянула с беспокойством.
 — Тебе чего?
 — Теть Рай, тут такое дело. Ребята хотят подвал посмотреть, в смысле бомбоубежище.
 — А зачем им? — подозрительно спросила Рая.
 — Думают под склад снять.
 — А я что им, мэрия? Или домуправ? Пусть идут как положено, все бумажки соберут, а потом и смотрят. Мало ли чего они тебе скажут! Может, бомбу подложить хотят. Или наркоту прятать будут.
 — Извините, Раиса, не знаю вашего отчества, — выступил вперед Агафон, — зачем вам, ей-Богу, эта волокита и бюрократизм? Мы ведь пока вселяться не собираемся. Просто глянем, стоит ли вообще овчинка выделки? Если там, допустим, крыс полно или воды по колено, то нам это не подходит. А если надо, ваши услуги как гида мы оплатим. Сто тысяч вас устроит?
 Рая часто задышала, потому что получала всего полмиллиона, и перспектива заполучить десяток сверхплановых бутылок водки ее очень возбудила. Но поскольку она всегда считала, что наглость — второе счастье, у нее хватило совести поднять цену:
 — Двести!
 — Нет проблем, — Агафон жестом фокусника выдернул из внутреннего кармана две желтые бумажки.
 — Ну, идемте, провожу… — сказала Рая, влезая в телогрейку. — Холодно там, попачкаться можно. И темно, раньше электричество было, но где горит, а где нет.
 — Ничего, — успокоил Агафон, — у нас фонарь есть. Налим сбегал за аккумуляторным фонарем, лежавшим в машине, после чего «экскурсия» направилась к бомбоубежищу, вход в которое действительно находился под ржавым жестяным навесом, приваренным к каркасу из тонких водопроводных труб, тоже донельзя ржавых.
 Щербатые цементные ступеньки, по которым Рая и ее «экскурсанты» спустились в двухметровую бетонированную щель у торца здания, закончились у порога двери, окованной давно не крашенной ржавой жестью. Раиса выдернула связку ключей, нашла едва ли не самый большой и ржавый, вставила в замочную скважину.
 — Откроется или нет, не знаю, — проворчала она, — года два сюда никто не заглядывал.
 Однако вопреки ее утверждению замок открылся без особых усилий. Зоркий взгляд Агафона почти сразу засек слабый маслянистый блеск на бородке ключа. «Замок-то смазан, — отметил Агафон, — либо эта Райка врет, либо еще у кого-то есть ключ».
 — Смотри-ка, не проржавел еще, — вслух пробормотала дворничиха, и по ее явно не наигранному удивлению Агафон определил, что вторая версия ближе к истине.
 — Свет тут раньше был, — отворяя дверь, из которой повеяло знакомым по прошлой ночи затхлым подземным духом, пояснила Рая.
 Она вошла на небольшую площадку, пошарила по стене и, повернув выключатель, зажгла тусклую лампочку. Два лестничных марша, точно таких же, как были в жилом подъезде, уводили вниз, метров на пять ниже уровня земли.
 — Отопления тут не было, конечно? — спросил Агафон, когда все четверо уже спускались по лестнице.
 — На фига? — отозвался Гриша. — Небось считали, что атомная бомба всех согреет…
 — Особенно во время «ядерной зимы», — хмыкнул Налим.
 — А между прочим, — почти вжившись в роль бизнесмена, произнес Агафон, — неплохой погребок мог бы получиться. В стиле средневековых подземелий. Вместо этой лампочки повесить люстру на цепях с электрическими свечками, по стенам — бра в виде факелов, стены и ступеньки отделать плиткой под тесаный камень.
 — Мечтать не вредно, — проворчала Рая, когда «экскурсия» оказалась перед бронированной дверью. — Хотите дальше пройти — рычаг поверните. Небось приржавел. Да и петли тоже.
 Однако, чтобы повернуть рычаг, больших усилий не потребовалось. Вполне могла бы и сама Раиса привести рычаг в нужное положение. И петли, на которых держалась эта толстенная железная плита, не издали ржавого скрежета. «И здесь смазка!» — констатировал Агафон.
 — Тут тоже электричество было проведено. — Рая нашла выключатель и озарила светом то, что Гриша назвал «предбанником»: пространство между двумя стальными дверями. Вторая дверь открылась тоже легко.
 — Тут был класс, — растолковала Рая, безуспешно поворачивая выключатель по ту сторону второй двери. — Не горит ни фига. А две лампочки, помню, было.
 Агафон включил фонарь и осветил помещение. В сноп света, излучаемого фонарем, попали покоробившиеся от сырости столы, стулья, обрывки плакатов, рваные противогазы с ремешками, обломки какого-то прибора, несколько никелированных дозиметров-карандашей, оранжевая пластмассовая аптечка, все содержимое которой не то уперли (если там имелся, допустим, промедол), не то просто выкинули и растоптали.
 — Вообще-то тут довольно сухо, — оценил Агафон, по-прежнему кося под коммерсанта, — на полу воды нет, прохладно. Если стеллажи поднять на полметра от пола, вполне нормально будет.
 — Вентиляцию надо включить, — посоветовал Гриша, который подобно Рае все эти сентенции принимал за чистую монету. — Тут же в убежище ФВУ есть — фильтро-вентиляционная установка. Фильтры выкинуть на хрен, а вытяжку и приток оставить. Нормально будет. Даже сахарный песок и табак не отсыреют.
 — Во, — поощрительно произнес Агафон, — сразу видно — профессионал в вопросах хранения. Учись, Налим, а то не быть тебе старшим черпачом!
 — Не понял… — насторожился Гриша, уловив саркастические нотки в голосе нового знакомого.
 — Шутка. Анекдот, если точнее, и очень старый. Не знаешь?
 — Может, и знаю, напомни.
 — Пошли как-то раз два золотаря, новичок и ветеран, жижу из канализационного люка откачивать. Старый внизу зачерпывает ведром дерьмо, а молодой ведро на веревке вверх вытягивает и выливает в бочку. Мимо шла красивая девушка, молодой загляделся, зазевался… и опрокинул ведро прямо на голову старику. Тот на него матом: «Ах, мать твою растуды! Не быть тебе старшим черпачом! Так всю жизнь и будешь наверху стоять!»
 Рая громко захохотала, Налим хмыкнул из вежливости, потому что уже в двадцатый раз это слышал. А Гриша надолго задумался, пытаясь выяснить, какой скрытый смысл вложил Агафон в этот анекдот.
 — А там чего? — сказал Агафон, высветив дверной проем между двумя залами убежища.
 — Там нары, — пояснила Рая, — на верхних надо было спать посменно, а на нижних — сидеть. Так объясняли, когда учение было.
 — Это когда же?
 — Да тогда, когда Гришки и в проекте не было. Лет двадцать назад.
 — Понятно, — присвистнул Агафон, проходя к неровным рядам нар.
 — Вон там дверь, — сказал Гриша, — там ФВУ стояла.
 — Зайдем, оценим… — направляя свет на дверцу, сказал Агафон. Эта дверь была не заперта.
 Внутри небольшой комнаты стояло какое-то запыленное металлическое сооружение, покрашенное темно-зеленой краской. От него вели коленчатые трубы, уходившие в стену. Под потолком просматривались ржавые короба из оцинкованной жести. А справа, подальше от похожей на печку-«буржуйку» ФВУ, в углу, виднелась еще одна металлическая дверь.
 — А это куда ход? — поинтересовался Агафон.
 — Не знаю, — честно ответила Рая. — Сколько помню, она завсегда была
 заперта. Даже когда полковник тут учения проводил, не открывали.
 — Попробуем? — спросил Агафон скорее всего сам у себя. — Может, не заминировано?
 Он взялся за холодную, намертво приклепанную к двери стальную ручку, потянул на себя… Дверь легко и без проблем открылась.
 — Придется здесь замок поменять… — глубокомысленно пробормотал Агафон, но все его существо было занято совсем другими думами.
 За дверью оказался длинный, уходящий куда-то в темень железобетонный туннель прямоугольного сечения, которому конца-краю не было видно, хотя луч мощного фонаря бил метров на сто.
 — Выходит, не врал Сивый, — с легким восхищением пробормотал Гриша. — Точно, куда-то под парк уходит.
 Если бы на месте Агафона был Гребешок, он наверняка помчался бы вперед по туннелю. Потому что у него, побывавшего вчера ночью в этом сооружении, не было бы никаких сомнений, что это тот самый, в котором жуткой смертью казнили Ростика.
 Агафон тоже не особо сомневался, что это тот туннель, про который рассказывали Гребешок и Луза. Однако мчаться туда, во тьму египетскую, ему представлялось небезопасным. Он вспомнил, что двери, через которые они прошли, были смазаны — значит, здесь ходили гораздо позже, чем думает Рая. Вполне возможно, что эти граждане сейчас где-нибудь поблизости. И в их «радушном» приеме можно не сомневаться. К тому же у Раи могут возникнуть сомнения в искренности «коммерсантов». Милиции Агафон особо не боялся, но даже на час-другой угодить в лапы бывших коллег не рвался.
 Поэтому он ограничился тем, что посветил на пол рядом с порогом двери и чуть подальше. В принципе без особой надежды найти что-нибудь стоящее, просто из любопытства.
 Но любопытство это было вознаграждено. Метрах в пятнадцати от двери фонарь высветил на полу буро-бордовый потек. Небольшой, размером с блюдце для варенья. Приглядевшись Агафон рассмотрел еще несколько подобных потеков подальше Они были покрупнее, и непохоже, чтоб их оставила ржавая вода Агафону ли ошибиться, столько раз видевшему, какие пятна на асфальте или бетоне оставляет человеческая кровь?!
 Капельки крови у самых ног Агафона оставили следы на бетоне, намного меньшие, чем те, что он заметил издали, — размером от юбилейного рубля до копейки. Он отошел в комнат ФВУ, вновь посветил на пол — и здесь отметились капельки еще меньшего размера и числом пореже.
 — Мусору тут до фига, — сказал он для того, чтобы объяснить свой интерес к тому, что творилось на полу. — Подмести, так тонну макулатуры выгрести можно. А вообще, Раечка, кто тут хозяином числится?
 — А кто его знает! — пожала плечами дворничиха. — Ключ у меня, а кто хозяин, я и не знаю. В РЭПе надо спрашивать.
 — Это я к тому, — пояснил Агафон, — что тут до хрена раз ной мебели, которая все захламляет. Пока лежит — никому не нужна, а как только выкинешь
 — сразу хозяева найдутся и завопят, будто она была новехонькая.
 — Да нынче все друг друга обжулить стараются! — закивала Рая. В очередной раз направив луч фонаря на пол, Агафон увидел две маленькие, очень занятные вещицы: дамскую шпильку и металлическую пуговицу от джинсового костюма. Совсем неподалеку от них — словно бы кто-то нарочно для сравнения положил! — валялись канцелярская кнопка и скрепка. Ржавые до невозможности. А шпилька и пуговка выглядели как новенькие. Более того, к шпильке прицепился длинный и явно еще не потерявший свежести женский волос золотистого цвета.
 — Не вы потеряли? — спросил Агафон у Раи, хотя дворничиха была коротко стрижена и не имела на себе ничего джинсового.
 — Нет, — ответила она, рассмотрев вещицы, — это не мое. Я отродясь длинных волос не носила. И пуговиц у меня таких нет. Это небось молодуха какая-нибудь посеяла.
 — Ясно, — произнес Агафон с деланным равнодушием и сымитировал движение, долженствующее показать, будто он выбросил шпильку и пуговку. На самом деле он все это прибрал в карман, даже волос постарался незаметно примотать к шпильке, чтоб его случайно не потерять.
 Время от времени посвечивая на пол и высматривая очередные кровяные пятнышки, он двинулся к выходу, продолжая бормотать:
 — Так, в этом углу плесень на потолке… Течет где-то… Да, надо еще думать и думать… Раечка, так кто, по-твоему, хозяином числится?
 — Не знаю, родной. Ключ мне дали, на всякий случай. Если пожар или затопление какое, чтоб аварийщикам дверь не ломать. Я тут вроде и техник-смотритель как бы. А на ком все это числится — хрен его знает. Говорю тебе, скорее всего ЖЭК, по-теперешнему РЭП. Вот туда и иди, справляйся.
 — Ладно, — зевнул Агафон, — вылезать отсюда пора. Подумаем, стоит ли с этим делом связываться.
 — Правильно, — согласился Налим — возни — обалдеть!
 — А вообще-то, — не согласился Гриша, — если не полениться, тут все шикарно оборудовать можно. Сами же про погребок с люстрами говорили.
 — На это бабок нужно много. А у нас все в обороте, «нала» не много. — Агафон еще при Курбаши работал какое-то время на вышибании долгов и не раз слышал от должников подобные отговорки.
 Поднялись во двор, и на душе у всех стало теплее, прохладный и сырой летний день показался чуть ли не тропической жарой. Слишком уж мрачным и похоронно-холодным было это заведение времен «холодной войны».
 — Спасибо вам, Раечка, за познавательную экскурсию! — поблагодарил Агафон. — Может, еще наведаемся, если решим вопрос положительно.
 — А может, бутылочку взять, с хорошего знакомства-то? — предложила дворничиха. — Для сугреву и с устатку? А то еще простудитесь…
 — Нет, мы за рулем, — сказал Агафон, уничтожающе поглядев на Налима, который был явно настроен на компромисс. — Разве вот Гриша вам компанию составит. У него сегодня маленький облом в личной жизни вышел. С Галей поссорился.
 — Это с лахудрой этой? — презрительно хмыкнула Рая. — Это не облом, а наоборот, удача, считай. Ну что, сбегаем за пузырьком?
 — Пошли, — согласился Гриша.
 Раиса, которой не терпелось употребить халявно заработанные финансы, забежала домой оставить телогрейку, а Агафон и Налим, усевшись в автомобиль, распрощались с гостеприимным хозяином.
 — Если надоест ни хрена не делать, — сказал Агафон, — загляни на рынок к Жоре Толстому. Он ни Льву, ни Алексеям не родственник, но весит прилично. Он там парнями заведует, «барсиками». Скажешь, что от меня. Возьмет тебя на стажировку. Если понравишься — будешь по десять «лимонов» в месяц иметь.
 Выехали со двора через арку, немного прокатились по улице Матросова, притормозили у дома 12.
 — Опять в общагу пойдем? — поинтересовался Налим. Агафон ответил не сразу, поглядев куда-то вдоль улицы. Метрах в пятидесяти от их машины Эля, Лариса и Лида катили инвалидную коляску с Олегом. Похоже, они только что выехали из промежутка между домами, того самого, через который в недавнюю роковую ночь Ростик Воинов отправился на последнюю прогулку.
 — Нечего нам пока в общаге делать, — произнес Агафон. — Вон они идут. Что-то нет у меня желания с ними беседовать. Не дай Бог напугаем.
 — Ты что, думаешь, это они Ростика на шматки покромсали? — недоверчиво пробормотал Налим. — Уж больно круто…
 — Я этого не говорил, — возразил Агафон. — Я даже не знаю точно, были они в бомбоубежище или нет. Но то, что Ростика вытащили из туннеля через бомбоубежище, — почти однозначно. Конечно, по идее надо бы взять анализ крови, которой в бомбоубежище наляпано до фига и больше. Но такую возню могут себе только менты позволить. Нам ведь дело в прокуратуру и в суд не сдавать.
 — Но ошибиться тоже не хотелось бы… — поосторожничал Налим. — Если они ни при чем, а мы на них время потратим, то Сэнсей по головке не погладит…
 — А мы и не будем ошибаться. Мы подумаем и разложим все по полочкам. Вот смотри: мы видели, что в туннеле кровь? Видели. Капли исчезают только у самого выхода. То ли уже вся стекла к этому времени, то ли они нашли во что его завернуть.
 — Я это и сам понимаю, — досадливо произнес Налим, которому не понравилось, что ему пытаются разжевать все, будто малому ребенку. — Но ведь по идее, если бы они труп бросили там, в подземелье, его бы и сейчас еще не нашли. Верно? На фига же им рисковать и вытаскивать его, причем уже засветло, и подбрасывать между гаражами?
 — Ну, давай прикинем. — Агафон достал из «бардачка» визитку, вынул блокнот, ручку и начал наскоро набрасывать чертежик. Через пару минут у него получилось вот что:
 — Видишь крестик между буквами «г» и «а»? Вот это место, где нашли труп Ростика. Отсюда всего ничего до выхода из бомбоубежища. Метров десять, в крайнем случае, пятнадцать. Хотя в три с копейками уже светло, но еще не так, чтобы очень. Вероятность, что кто-то глянет в окно и чего-то не то увидит, — небольшая. Так что не так уж сильно они и рисковали.
 — Но все-таки…
 — Понимаешь, те, кто убивал, хотели, чтоб об этом убийстве сразу узнали. Поэтому мне окончательно ясно: никакая коробка тут ни при чем. Убивали, чтобы отомстить. А может быть, и для того, чтобы припугнуть таким зверством кого-то другого. Например, кого-то из тех, чьи гаражи рядом стоят. По обе стороны прохода. Вот об этом надо с Наливайко поговорить. Что за люди, отчего, почему…
 — Но ты ведь, по-моему, все-таки девок подозреваешь?
 — Две из них были последними, кто видел Ростика живым. Это раз. Но они не блондинки и стрижены коротко. А вот у третьей, той, что подталкивает коляску со спины, волосы длинные, золотистого цвета. Но — обрати внимание! — они закручены на голове во что-то типа шарика. А это значит, что она шпильками пользуется. Возможно, такими, как я нашел.
 — Но все-таки не верится, чтоб они… — пробормотал Налим.
 — Я тебе еще раз повторю: не утверждаю я, что они резали, голову рубали и так далее. Но вполне могли по их наводке какие-нибудь мальчики это сделать. Или даже дяденьки, допустим, которые состоят с ними в нежной дружбе.
 — Понимаешь, — сказал Налим, — не могу я поверить, чтобы девки, которые так заботятся об Олеге, могли кого-то другого подставить под такую крантовку.
 — Эх, Налим, гребена мать, — сочувственно вздохнул Агафон, — молодой ты, жизни не знаешь. Вот эти две, мелкие, с которыми мы уже знакомились, пожалуй, на большие заподлянки не способны. Но припомни: Ростик их, по данным японской разведки, напоил чем-то и оттрахал обеих. Ясно, конечно, что вначале они балдели, а потом устыдились. Конечно, мы все с их слов знаем, как на самом деле было, сразу не разберешься. Вполне могли эти девочки, обидевшись на Валеру-Ростика, пожаловаться на него знакомым мальчикам, даже не думая, что из этого выйдет. Они, может, считали, будто мальчики этого наглого дядю припугнут и чуть-чуть морду начистят. А на самом деле получилось совсем резко. Мальчики оказались наколотые или накуренные, пошли вразнос, охренели от крови и уделали Ростика от всей души. Но есть другой вариант. Ростик, как я слышал, в команде у Черного был. И вполне мог быть на чем-то с сутенерами завязан. А если, допустим, они во время прогулки с этой третьей бабой встретились, то у нее могли тоже найтись знакомые для подобной работы. Уловил?
 — Все это придумки твои, — проворчал Налим, — ты даже не знаешь, чьи шпилька и пуговица. И волос неизвестно чей. Мало ли белобрысых баб в городе? И вообще, может, эта пуговица от мужской куртки? Опять же то, что она шлюха, мы только от Гальки слышали. А она сама прошмондовка еще та. Как известно, всем проституткам очень хочется на других баб наклепать. Вор, как известно, всегда кричит: «Держи вора!»
 — Не могу сказать. Налим, что у тебя логика хромает, — похвалил Агафон. — В связи с этим придется нам съездить еще по одному адресу. Пожалуй, даже сначала съездим туда, а потом к Наливайко.
 Как раз в этот момент девушки и коляска с инвалидом развернулись и двинулись обратно, довольно быстро приближаясь к «девятке», стоящей у тротуара.
 — Смотри, — сказал Агафон, глазами указывая Налиму на Ларису. На ее безрукавке не хватало одной пуговицы…

 Непонятный роман

 «Девятка» сорвалась с места и укатила так быстро, что ни девушки, ни их подопечный даже не обратили на нее внимания.
 — Олеженька, — пропела Эля, — смотри, солнышко пробилось. Сейчас погода разгуляется…
 — Нет уж, лучше такая, как сейчас, — сказал инвалид. — Не хочу, чтоб было солнце. Пусть все время пасмурно и дождик. И гулять я ненавижу. Все пялятся, всем охота поглядеть…
 — Зря ты, Олежек! Тебе надо гулять, дышать свежим воздухом. Верно, малышки?
 — Конечно, — поддержала старшую подругу Лариса. — Ты в последние месяцы стал намного лучше выглядеть, потому что каждый день гуляешь.
 — Ну да, — хмыкнул Олег, — лучше стал выглядеть, руки-ноги отросли…
 — Не надо опять про это! — попросила Лида. — Если ты будешь себя доводить, то у тебя опять начнет болеть.
 — Ну и пусть болит. Умереть хочу. Понимаешь?
 — Не глупи, — строго сказала Эля, — ты нам нужен. Нам! Всем троим. Мы тебя любим и умереть не дадим.
 Она положила руки ему на плечи, погладила по шее.
 — Это правда? — спросил Олег.
 — Абсолютная. Ты лучший из всех парней на этом свете.
 — Врешь. Утешаешь, да? Я не верю вам. Просто вам приятно благотворительниц изображать. Тебе квартира моя нужна, верно? Так выходи за меня замуж. А потом отрави побыстрее. И будет у тебя три комнаты с мебелью.
 — Дурачок. Мелешь какую-то чушь. Сам придумал или кто подсказал?
 — Кто мне подскажет? — усмехнулся Олег. — Я, кроме вас, ни с кем не общаюсь. Вы даже от патронажной сестры отказались.
 — Мы что, хуже ее все делаем? — удивилась Эля.
 — Нет. Но я вам не верю.
 — Хорошо, допустим, я такая сучка, что на твою квартиру претендую. Ну а Ларка с Лидкой? Они-то почему? И почему, ты думаешь, мы друг другу глотки не перегрызаем из-за твоей квартиры? Хоть над этим поразмысли.
 — Давайте не будем ругаться! — проворковала Лида. — Разве и без того всяких пакостей мало?
 — Правда, давайте не будем! — Лариса взяла Олега за искалеченную руку, подняла вверх раздвоенную культю и поднесла этот клешнебразный обрубок к губам.
 — Хорошо, — сказал Олег, — тогда идемте домой. И вообще, давайте по улице не ходить. Только в парк — и все. Не могу я взглядам прохожих привыкнуть. Каждый будто говорит: «Ну что, навоевался? Заработал крестик?»
 — Неправда, — возразила Эля, — все просто тебя жалеют.
 — Не обращай внимания на то, что всякие козлы на тебя глаза пучат, — произнесла Лариса. — у них мозгов нет. Хотя руки и ноги целы.
 — Пожалуй, и правда пора домой… — заметила Эля. Они ускорили шаг, свернули через арку во двор, въехали в подъезд.
 — Иди ко мне на ручки! — пригласила Эля и, подхватив парня за подмышки, в котором, несмотря на увечья, было не меньше пятидесяти килограммов, подняла его на руки как ребенка.
 — Надорвешься когда-нибудь, — пробормотал Олег.
 — Своя ноша не тянет. Девчонки, берите коляску и не отставайте.
 Наверняка ей было тяжело, дышала она неровно и, дойдя до третьего этажа, заметно покраснела от натуги. Малярши тоже намучились, прежде чем донесли доверху коляску.
 — Садись, маленький! — Эля бережно опустила Олега в коляску. Потом она достала связку ключей и, отперев дверь, придержала ее, пока Лариса и Лида закатили коляску в квартиру.
 — Вот он, родной склеп… — вздохнул Олег.
 — Кушать не хочешь? — спросила Лариса.
 — Что ты спрашиваешь? — проворчала Эля. — Его бы воля, он бы и ложки супа не ел. Вечно: «Не хочу, не буду!» И так совсем уж похудал. Отнесла на этаж, веса не почуяла.
 — Это ты просто уже натренировалась, — усмехнулся Олег. — А вообще зря все это… Зря мучаетесь! Все зря!
 — Не бубни, — строго сказала Эля, — сейчас как миленький будешь есть. Лариска, ставь обед подогреваться, а ты, Лидусик, иди белье меняй.
 — Выпить дадите? — спросил Олег. — Рюмочку, перед едой…
 — Дадим. Но только рюмочку, ни миллиграммом больше.
 — Споить боитесь? Правильно. Напьюсь — все разнесу, мебель переломаю, бутылками кидаться начну, в окошко выпрыгну… Эля погладила его по щеке.
 — Я люблю, когда ты шутишь. Это хорошо. Тебе это полезно, а мне — приятно.
 — Рад был доставить тебе удовольствие. Лариса ушла в кухню, Лида завозилась в спальне, а Эля покатила коляску к письменному столу.
 — Ну, покажи, как ты умеешь брать ручку со стола. А то, может быть, врешь?
 — Ничего я не вру. Умею…
 Олег вытянул вперед свою правую клешню с двумя уродливыми «пальцами», сооруженными хирургом из лучевых костей и плоти, выглядящую жутковато, со следами швов, какими-то неровностями, шрамиками и бугорками, а затем с заметным усилием сдвинул «пальцы» клешни. Потом опять раздвинул, повторил это упражнение несколько раз и, убедившись, что сухожилия и мышцы кое-как подчиняются, потянулся к ручке.
 — Второй рукой помогай, подхватывай, — посоветовала Эля.
 — Заткнись! — зло огрызнулся Олег. — Я сам! Сам сумею! С первого раз у него не получилось, клешня не смогла плотно ухватить тонкий предмет. Ручка выпала, откатилась по столу в сторону. Олег покраснел, яростно засопел. Все-таки пришлось ему пустить в дело вторую клешню. Пододвинув левой культей авторучку к краю стола, он просунул ее между «пальцами» правой культи и крепко, насколько это было возможно, зажал ручку в клешне.
 — Молодец! Какой ты молодец! — воскликнула Эля. — Мне бы ни за что так не суметь.
 — Молчи лучше, — произнес Олег. — Не дай Бог, чтобы тебе такое пришлось уметь. Я тут, пока ты вчера дежурила, даже сумел написать пару слов.
 — Покажи!
 — Я лучше еще раз напишу. — «Пальцами» левой культи Олег пододвинул к себе листок бумаги, а правой, в которой была зажата ручка, стал с напряжением выводить на бумаге огромные корявые буквы. Надпись была такая: «Эля. Лара. Лида. Олег».
 — Ой, как здорово получается! — воскликнула Эля. — Совсем хорошо, правда?
 Подошла Лида и подтвердила:
 — Конечно, очень хорошо. Все буквы понятные.
 — А ты можешь еще написать? — спросила Эля. — Например: «Я вас люблю!»
 — Могу. Только мне не хочется это писать.
 — Почему?
 — Потому что это не те слова, которыми можно бросаться. И шутить с ними нельзя. Не те слова, понимаешь?
 — Разве ты нас не любишь?
 — Не знаю… Не спрашивай, а то отвечу что-нибудь не то.
 — Хорошо. Позже поговорим на эту тему. Ну, тогда напиши что-нибудь из букваря: «Мама мыла раму…»
 — Это можно. — Олег начал выводить буквы, но тут послышался голос Ларисы:
 — Можно кушать идти! Все готово.
 — Потом допишешь. — Эля вынула ручку из Олеговой клешни, развернула коляску и повезла своего подопечного в кухню.
 На столе уже стояли тарелки с салатом из огурцов и лука, был нарезан хлеб и домашнее копченое сало (Лиде из деревни прислали), разлита на четыре рюмки водка.
 — Вот она, родименькая! — лицо Олега озарилось улыбкой.
 — Одну, не больше! — строго сказала Эля. — Не ной — второй не нальем. Ладно! Чтоб пилось, и елось, и еще хотелось!
 Олег обеими культями осторожно поднес рюмку ко рту, наклонил, выпил до дна, поставил на стол и сказал:
 — Хорошая, жизни добавила.
 — Закусывай, — Эля подала ему хлеб с салом. Олег взял его левой клешней, откусил кусочек, другой, собрался было положить остаток на тарелку.
 — Ешь! Не сачкуй! Так, молодец. Теперь открывай пасть, буду салатом кормить.
 — Я сам, я ложкой сумею… — Лариса вложила черенок ложки в культю Олега, и тот довольно ловко стал зачерпывать салат.
 — Здорово получается, верно, девчонки? — сказала Эля. — Давай, давай, мой хороший! Витамины, самое оно!
 Со щами у Олега так удачно не получилось. Первую ложку он пролил на штаны.
 — Ничего, ничего! — утешила Эля. — Не все сразу. Просто у тебя рука еще не привыкла и устает. Потренируешься — и все будет нормально. Ну, давай я тебя покормлю, маленький…
 И, забрав у Олега ложку, она стала кормить его, как годовалого младенца.
 — Дуй! Суп горячий, не обожгись… Хлебушек сам возьмешь? Хорошо, бери… Ой, как ловко взялся! Молодец, Олежек, умница!
 Когда с первым было покончено, настало время макарон с котлетами. Их Олегу пришлось скармливать с вилки, потому что управиться сам с этим инструментом он не сумел. Зато компот из кружки смог выпить сам, удерживая ее двумя культями.
 — Молодец! Хороший мальчик! — похвалила Эля. — Сейчас отдохнешь немножко, подремлешь… Телевизор включить?
 — Не надо. Они там опять Чечню показывать будут. Я лучше посплю.
 — Ну, тогда поехали. А вы, малышки, посуду мойте, ладно?
 Эля отвезла Олега в спальню, откинула одеяло с кровати, которую Лида застелила чистым бельем. Олег беспокойно заерзал на коляске. Потом смущенно пробормотал:
 — В туалет надо…
 — Господи, проблема-то! Сейчас отвезу. Не переживай.
 — Ну что делать, если я такой? Не привыкну никак…
 Эля подкатила его к туалету, открыла дверь.
 — Тебе по-большому или по-маленькому?
 — По-большому.
 — Цепляйся, — Эля нагнулась, Олег обнял ее обрубками за шею. Она подняла Олега на руки и, расстегнув штаны, сняла их с него вместе с трусами. Потом осторожно усадила на стульчак. Олег, чтоб не потерять равновесие, уцепился культями за никелированные скобы, привинченные к стенам поблизости от унитаза.
 — Облегчайся! — сказала Эля, закрывая дверь. — Смотри осторожнее, не свались!
 В это самое время в квартиру позвонили. Звонки были не простые, а хорошо знакомые, условные: длинный-короткий-длинный. Открывать пошла Лида.
 — Не спеши, — остановила ее Эля. — Дай я сперва гляну… Она припала к «глазку» и увидела того, кто ее вполне устроил, Дверь открыла, не задавая лишних вопросов.
 — Привет, девушки! — сказал, входя в квартиру, плотный мужичок со спортивной сумкой на плече.
 — Здорово, — скорее осклабилась, чем приветливо улыбнулась, Эля. — Как обычно?
 — Именно. — Мужик расстегнул «молнию» на сумке. — Грузи.
 — Сейчас принесу.
 Эля вышла и через пару минут вернулась с небольшой картонной коробкой. Мужик открыл ее, в коробке лежало несколько более мелких упаковок с ампулами, без этикеток и маркировки. Он пересчитал ампулы, вытянул из сумки несколько пачек стотысячных купюр, подал Эле.
 — Пересчитывай.
 Эля отдала пачки Ларисе, та ушла в глубь квартиры, откуда послышался характерный шум, производимый счетчиком купюр, обычно употребляемым в банках. Минут через пятнадцать Лариса вернулась. За все это время мужик с Элей словом не обмолвились.
 — Нормально, — доложила Лариса.
 — Свободен, — сказала Эля так, будто в ее воле было оставить тут мужика навсегда. Тот вздохнул с видимым облегчением и выскользнул за дверь.
 — Все, — объявила Эля, — больше никого не ждем, верно?
 — Ага, — отозвалась Лида. — На звонки не отвечаем, к телефону не подходим. У нас с Лариской законный выходной, между прочим.
 — А мне на работу только вечером, — сообщила Эля. Тут донесся шум воды из туалета.
 — Олежка стучится, — доложила Лида с легкой усмешкой. — Помочь, Элечка?
 — Включи воду в ванной… А ты, Ларисенок, сделай ему чистые трусики и майку.
 Эля без особых церемоний открыла дверь в туалет.
 — Все? — спросила она. — Сделал дело? Ну, давай помогу тебе чистоту навести.
 — Слушай, — пробормотал Олег, — неужели так всегда будет? Сколько еще так можно жить, а?
 — Столько, сколько Бог определим, так теперь положено говорить.
 — Помереть лучше…
 — Отвяжись! Не болтай языком. Может, мне нравится твоя попка?
 — Извращенка ты, что ли? — пробормотал Олег. — Другие за тыщу долларов в день на такую работу не пойдут…
 — Я бы тоже за плату это делать не стала, пора бы понять… Ну все, пойдем в ванную. Ополосну тебя, чтобы был чистенький и в чистеньком спать лег. И еще, чтобы у тебя нигде не чесалось. Ну, влезай мне на спину, донесу.
 Она присела, осторожно взяла Олега за культи, подняла на спину и понесла в ванную. Лида уже пустила воду, но из ванной не вышла. Лариса, которая подошла с чистым бельем для их подопечного, подключилась вовремя: вместе с Лидой они сняли Олега с Элиной спины и осторожно усадили на сиденье в виде деревянной решетки со спинкой и поручнями из металлических трубок.
 — Так, — скомандовала Эля, — придерживайте его, чтоб не полетел, я с него камуфляжку и майку сниму.
 — Да я и так удержусь, — проворчал Олег, — мешаться только друг другу будете.
 Он старательно сдвинул обрубки ног. Были бы ладони, он бы ими прикрылся, но таковых не имелось, и он скрестил на бедрах клешни. От Эли это не укрылось.
 — Ты лучше скажи, что стесняешься. А зачем? Пора бы уж привыкнуть.
 — К этому никогда не привыкнешь, понятно?! Лучше бы я в интернат попал для инвалидов! Там все такие, никому не обидно…
 — Балда! В интернате ты бы лежал на судне да гнил заживо, — проворчала Эля. — И кормили бы тебя баландой какой-нибудь. А у нас ты — гладенький, беленький. Сейчас отмоем, спинку потрем, будешь розовенький.
 — Только обрубком от этого быть не перестану. Вам это игрушки, да?
 — Нет, не игрушки, — строго сказала Эля. — Мы это всерьез. И ты — не обрубок. Ты — человек. Живой и молодой. Хотя и не совсем здоровый.
 — Ну сказанула, — буркнул Олег. — «Не совсем здоровый…» Что же тогда «совсем нездоровый» называется?
 — А что у тебя, кроме рук и ног, не в порядке? Голова нормальная, хотя и глупая, потому что думает не о том, о чем надо. Туловище? Ну, маленько похудало поначалу, а сейчас уже ребер не видно, живот к спине не прилипает, жирок даже появился, лопатки не выпирают. Сердце не болит, легкие не кашляют, желудок варит, справляется. Печенку тоже не пропил. Живи!
 — Ладно тебе утешать! Послушаешь вас — можно подумать, что мне крупно повезло в жизни. Блин, как подумаю, что тот огород можно было обойти, удавиться хочется. Арбузика захотелось… А там и растяжка, и пехотка… Зато повезло, не убило.
 — Мне тоже, знаешь ли, есть что вспомнить, — зло ответила Эля. — И тоже был случай, из-за которого удавиться хотелось, потому что его могло бы не быть, если б пошла не налево, а направо. Но не удавилась, пережила. И ты жить будешь, заставлю.
 — Непонятно только — зачем.
 — Из вредности. Ладно, воды, по-моему, хватит. Переключайте на душ, пора этому ворчунишке головомойку устроить. Шампунь «Head and Shoulders», «съел — и порядок!». Закрывай глазенки, а то плакать будешь.
 Душисто-приторная жидкость полилась на голову Олега. Эля запустила пальцы в его седую шевелюру, стала промывать пряди, скрести макушку и виски. Лида время от времени по команде Эли поливала Олега из душа, а Лариса придерживала его за плечи, чтоб не ерзал на сиденье. При этом подруги регулярно окатывали ее водой и брызгали на майку шампунем.
 — Лидка! — проворчала Лариса. — Завязывай поливать, зараза! Измочила всю! Аккуратнее!
 — А ты меня как в прошлый раз полила? Терпи!
 — Могла бы, между прочим, и раздеться. Тут все люди свои, стесняться особо некого, — съехидничала Эля. — Кстати, жарко тут — обалдеть! Как в сауне прямо…
 — Вот и разделась бы сама.
 — А что? Я запросто, — сказала она» — у меня комплексов нет. Олежек, ты не против?
 — У меня мыло на лице, — Олег помотал головой. — Смой сначала, а потом раздевайся, если надо.
 — Ишь ты какой! — хихикнула Эля. — Посмотреть небось хочется?
 — Было бы чего смотреть…
 — Ну, это на чей взгляд. Некоторые, знаешь ли, за такой просмотр деньги платят.
 — Мне все равно платить нечем. И потом, если откровенно, то вы ж меня за мужика не считаете…
 Эля стянула через голову футболку, под которой у нее ничего не было. Затем подмигнула подружкам, те последовали ее примеру. Лида окатила лицо Олега из душа, смыла пену с его головы.
 — Ну, открой глазки! — хихикнула Эля.
 Олег открыл. Так широко, насколько веки позволяли.
 — Обалдели, что ли? — пробормотал он. — Издеваетесь? «Плейбой-шоу» решили устроить?
 — «Плейбой» — это картинки. А мы живые. Нас даже потрогать можно, — подбоченясь, Эля выпятила бюст.
 — Чем потрогать? — невесело усмехнулся Олег. — Клешнями этими?
 — Ладно, — неожиданно смутилась Эля, — глупость я спорола, извини…
 — Чего извиняться-то? — вздохнул Олег. — За каждым словом не уследишь. И потом — перед кем извиняться? Перед калекой?
 — Зачем ты так?! — виновато пробормотала Эля. — Не злись, Олежек!
 — Да не злюсь я… Просто вы глупенькие немножко. Молодые, веселые, баловные. А я все, состарился. Смотрю на все как пенсионер. Тем более что имею право. Дедушки Берлин брали, а я, блин, Грозный.
 — Ну да, только дедушки, извини меня, сперва наших папаш выстругали, а уж потом состарились.
 — Им лучше. Было чем стругать. А мне вот — нечем.
 — Завелся! — раздраженно сказала Эля. — Кто тебе это сказал?
 — Да мне и говорить не надо. Сам знаю.
 — Ничего ты не знаешь. Просто вбил себе в голову, что не можешь, и все. Запсиховал сам себя.
 — Эль, тебе самой-то не противно эти глупости повторять? Зачем?
 — Не глупости это. Я у врачей спрашивала, они мне сказали, что физически у тебя все в порядке. Просто надо, чтоб ты немного от психологического шока отошел.
 — От такого шока не отходят, — Олег поднял культи, — это никогда не отрастет!
 — Хватит вам ругаться, — сказала Лариса, — чего базар поднимать? Олежек — понятно, он как ребенок, но ты-то чего? Не понимаешь, что ли?
 — Ты меня учить собралась? — с неожиданной яростью окрысилась на нее Эля.
 — Сопли подотри, деревня!
 — Ты чего сказала? — прищурилась Лариса, смело глядя на рослую Элю снизу вверх. — Повтори, лахудра городская?!
 — Я сказала то, что думаю. Вопросы есть? Первая плюха могла грянуть с любой стороны, и первым сориентировался Олег.
 — Завязывайте! — рявкнул он совсем не тем вялым голосом, которым говорил до этого. — Нечего мне тут птичий базар устраивать!
 — Правда, девчонки, давайте лучше домоем его, а? — вмешалась Лида.
 Лариса и Эля по-прежнему смотрели друг на друга с яростью. Мужики в такой ситуации, скорее всего уже либо двинули друг друга по мордам, либо разошлись с миром. Поведение баб предсказанию не поддается…

 Сутенер и «Мамочка»

 — Приехали, — сказал Агафон, въезжая во двор одного из отреставрированных особнячков в старом центре города. — Конечно, не больно нас здесь ждут, но я думаю, что обижать не станут. На крыльце особнячка с медной зеркально-блестящей вывеской «АОЗТ „Афродита“ появились трое. Два дядьки Агафоновых габаритов мрачно глядели на пришельцев через черные очки, а третий, напротив, приветливо улыбался.
 — Какие гости! — промолвил он, разводя руками. — Давненько не виделись! Неужели, Агафоша, у вас цены на услуги выросли? По-моему, у нас с вами нет нерешенных вопросов…
 — Привет, Пиноккио! — Агафон по-свойски пожал протянутую руку. — Есть беседа тет-на-тет. Сядь к нам в машину, если можно.
 — Тет-а-тет, Агафоша, предполагает, что твой друган машину покинет и постоит с моими ребятами в сторонке. С тех пор, как вы однажды вот так же увезли меня в «Куропатку», а потом вернули сюда, но без двадцати тысяч баксов, с поврежденными нервами и разбитой мордой, я не стал благодушнее.
 — Налим, покиньте транспортное средство! — повелел Агафон ироническим тоном. — Постой вон там, с мальчиками.
 Налим вылез, Пиноккио и Агафон уселись на заднее сиденье, закурили.
 — Ну, так какие проблемы? — спросил Пиноккио. — Неужели Сэнсей решил квартплату поднять?
 — Мы не жадные. Пока не поднимаем. Вопрос, я бы сказал, кадровый. Ты хорошо в своих девушках понимаешь?
 — Их, Агафоша, нынче столько, что всех не перепробуешь. На экспорт отправляем.
 — Меня как раз одна из таких, экспортных, и интересует.
 — Если насчет стука, то у наших это не водится.
 — Ты помнишь, кто ты есть согласно кликухе? Маленький деревянный человечек. Поэтому не спеши бубнить. Кто у вас стучит, на кого и кому, мы лучше твоего знаем. Мне просто нужно знать более-менее подробно, что собой представляет девушка по имени Эля, которая снимается у тебя в «Береговии», а проживает на улице Матросова, дом восемь.
 — Знаю такую. Высокая блондинка, рост сто восемьдесят два, вес семьдесят четыре… Окружности по трем измерениям точно не помню, но клевые. Абсолютно русская баба, но названа родителями Элеонорой в честь телеведущей «Музыкального киоска». Была такая передача в дни нашей молодости.
 — Фамилия, отчество? Год рождения? — быстро спросил Агафон.
 — Пряхина Элеонора Алексеевна, год рождения тысяча девятьсот семьдесят четвертый. День и месяц не знаю, можешь в милиции справиться.
 — Ты, Буратино, — погрозил пальцем Агафон, — не ехидничай, а то попрошу папу Карло, чтобы он тебе стружку снял на одном выдающемся месте. Отвечай, что спрашивают, не знаешь — скажи, кто может знать. А мне о ней нужно знать все.
 — Все я про нее не знаю. Могу сказать точно, что зарабатывает хорошо. После всех вычетов, до двух тысяч в месяц выходит. Чтобы у клиентов что-то лямзила — не слышал. В ментовку не залетала, не сидела.
 — Сколько лет уже пашет?
 — Года четыре. На экспорте в прошлом году была, в Гамбурге. Два месяца примерно — с апреля по май. Но потом Черный ее велел вернуть. Мы тогда еще под Черным стояли.
 — Она Черного знала?
 — Извини, не в курсе. Сам Черный команду дал или кто-то от его имени — понятия не имею. Приехал один такой вроде тебя и сказал, что Эльку Длинную надо вернуть. Черный, мол, требует. Нам это, между прочим, в приличную сумму влетело. Пришлось замену искать, питерский посредник хотел на хрен послать, мол, купленный товар обратно не требуют, пока не отстегнули, не соглашался. Потом на него немцы взъелись, сказали, что замена некачественная, заплатили меньше. А он с нас убыток стребовал. Чтоб не ссориться, заплатили.
 — Ладно, это ваши проблемы. Значит, передали от Черного приказ вернуть, так? Кто конкретно от него приезжал?
 — А я знаю? Назывался Ростиком, а на самом деле, может, и Вася.
 — Вот этот? — Агафон показал Пиноккио фотографию Воинова-Лушина.
 — Он самый.
 — Не перепутал?
 — Нет, этот парень тогда не один раз приезжал. Я запомнил.
 — С кем из баб она дружит?
 — В смысле, кому могла бы душу открыть?
 — Именно так.
 — Вообще-то она в последнее время с двумя малолетками прогуливается. Еще инвалида обхаживает, солдатика бывшего. Девки так себе, рабочий класс, интереса не представляют, слишком долго отмывать надо. Солдатик — ее бывший одноклассник, без рук, без ног, но на нем трехкомнатная квартира записана. Мать и отец умерли, наверно, Элька на эту квартиру нацелилась. Но это, как говорится, все во внеслужебное время. А на работе, пожалуй, она только с «мамочкой» откровенничает. Характер у нее стервозный, бабы ее не любят. Опять же она по внешности и всем данным — на голову выше остальных. Гардероб, белье, косметика у нее на европейском уровне. Подготовка тоже. Мертвого расшевелит, ничего не стесняется. Конечно, лучшие клиенты — ее. Ей уже другие девки грозили рожу попортить, но пока боятся руки распускать. Я лично предупредил особо активных, что за вредительство отвечать будут. И «мамочка» предупреждена.
 — Где ее найти и как ее зовут?
 — Сейчас она небось дома. Часам к восьми вечера будет в «Береговии». А зовут ее, если по паспорту, Масловская Оксана Матвеевна.
 — Как выглядит?
 — Лет сорока пяти, невысокая, полная, волосы светлые, пышные.
 — Адрес?
 — Профинтерновская, семнадцать, квартира пятьдесят шесть.
 — Ладно, спасибо. Свободен, можешь вылезать. Налим, в машину!
 «Девятка» выехала со двора. Пиноккио, проводив гостей из «Куропатки», обеспечивавшей безопасность его благородного бизнеса, облегченно вздохнул и перекрестился.
 Профинтерновская находилась в десяти минутах езды, и через четверть часа Агафон с Налимом входили в подъезд дома номер 17. Поднялись на лифте на четвертый этаж, подошли к обитой коричневым дерматином стальной двери с цифрой 56. Позвонили.
 — Вам кого? — спросил мужской, весьма солидный голос.
 — Нам Оксану Матвеевну.
 — А по какому вопросу?
 — По личному, — ответил Агафон.
 — Не понял… — мрачно произнес дядя за дверью.
 Агафон подумал, что такой может и вовсе не открыть.
 — Вы хотя бы к двери ее подзовите, — попросил он, — мы ей все объясним.
 — Нету ее дома, — пробухтел мужик. — В магазин ушла. И вообще, нечего тут шастать.
 — А она скоро будет?
 — Не знаю. Давайте отсюда, пока милицию не вызвал. Агафон вполголоса выматерился. Ему не хотелось дожидаться восьми часов вечера и отлавливать Масловскую в гостинице, где до фига всяких любопытных глаз. Тем более не хотелось нарваться на Элечку, которая, как ему представлялось, могла оказаться весьма приметливой девушкой и насторожиться: с чего бы это незнакомые мужчины интересуются ее прошлым и настоящим. А от этого могли последовать разные непредсказуемые события и глупости.
 Но торчать и ждать, пока госпожа «мамочка» соизволит выйти (если она прячется в квартире) или вернется из своего «шопинга» (если она действительно уходила), тоже было не лучшим выходом. К тому же дядя, не показывавшийся из-за двери, мог действительно пригласить ментуру, что потребовало бы серьезных объяснений, возможного вмешательства Сэнсея, которому, надо думать, в связи с налетом на Ворона и похищением коробки только этого сейчас и не хватало.
 Поэтому решили не маячить под дверью и спуститься вниз, подождать у подъезда, сидя в машине. Другого выхода из подъезда не было, дама проскочить иным путем не сможет. Зато были другие причины для беспокойства. Например, была ли она дома и уходила ли? Такие бабы очень часто живут не там, где прописаны. А ехать опять к Пиноккио и выяснять, у кого из своих хахалей может находиться мадам Масловская, — дохлый номер. Кроме того, описание дамы, полученное от Пиноккио, было слишком скупое. Таких невысоких, полных и светловолосых, лет сорока пяти — до фига и больше в каждом доме. Было и еще одно опасение. Недоверчивый мужик из квартиры 56 мог отследить в окошко, что гости не уехали. Во-первых, он мог осуществить свою угрозу и высвистать ментов, а во-вторых, мог, допустим, позвонить бабе и предупредить.
 Так или иначе, минут двадцать прождали в сомнениях. Проходили мимо люди, но баб, похожих на Масловскую, что-то не высвечивалось. И толстые были, но темноволосые, и блондинки с пышными волосами, но худые. А в подъезд за это время вообще никто не заходил.
 Агафон уже подумывал, не завязать ли с этим ожиданием. Съездить к Сэнсею, доложить, что и как, а уж там решать совместно, нужно ли заниматься расследованием по этой Эле или бросить. В конце концов Сэнсей мог все проверить и сам.
 Но тут в поле зрения появилась дама, вполне подходящая под описание, выданное Пиноккио. Полная, коротконогая, в широкой зеленой юбке, оранжевой блузке и кожаной безрукавке. И с пышной копной светлых, хотя и крашеных волос.
 И самое главное, она решительно направилась к подъезду.
 — Останься, — сказал Налиму Агафон, выскользнул из машины и быстрым шагом последовал за ней.
 Догнал он ее около лифта.
 — Извините, гражданка! — произнес Агафон самым интеллигентным тоном, на который был способен. Подобный тон был у него отработан еще в годы милицейской службы для разговоров с приличными и очень нужными людьми. — Вы, случайно, не Оксана Матвеевна?
 — Ну, допустим, — с подозрением ответила дама.
 — Простите, что вынужден вас побеспокоить, — расшаркнулся Агафон. — Я представитель Фонда поддержки инвалидов Чечни. Дело в том, что один из наших возможных подопечных сейчас находится под фактической опекой Элеоноры Пряхиной. У нас есть серьезные сомнения в том, что она взяла на себя эту заботу из бескорыстных побуждений.
 — Удостоверение у вас имеется? — спросила Масловская так, будто всю жизнь работала в органах.
 На этот случай у Агафона было еще в давние времена заготовлено красивое, с цветной фотографией, солидное удостоверение с оттиснутой на голубой корочке золотой надписью «Благотворительный фонд „Защитник“. Правда, с внутренней стороны было довольно четко написано — „ветеранов Афганистана“, а насчет поддержки инвалидов Чечни никаких указаний не имелось, но Агафон справедливо полагал, что и так сойдет.
 — А кто вас ко мне направил? — Масловская посмотрела на Агафона довольно
 тяжелым взглядом. — Допустим, я знаю Элечку. Но за характеристикой вам надо было обратиться по месту ее постоянной работы, то есть во Вторую горбольницу.
 — Ну, речь идет как раз не об официальной характеристике и не о каком-то документе с постоянного места работы, — бойко затараторил Агафон. — Мы не какая-то бюрократическая контора, мы общественная благотворительная организация. Понимаете, один из жильцов дома 8 по улице Александра Матросова написал анонимку, в которой говорится, будто Пряхина Элеонора взяла на себя шефство над инвалидом чеченской войны по имени Олег исключительно с целью завладеть его трехкомнатной квартирой. Ну, и в порядке разоблачения ее морального облика утверждается, будто она занимается проституцией в гостинице «Береговия». Конечно, мы могли бы сначала пойти в соответствующие органы, но у нас неформальный подход к делу. Поэтому мы решили начать с вас, с ее лучшей подруги, как вас характеризуют…
 — Кто характеризует?
 — Человек, представившийся Пиноккио, — улыбнулся Агафон, — он сказал, что упоминание его псевдонима для вас будет вполне достаточной рекомендацией.
 — Ну, это уже лучше, — чуточку потеплела «мамочка». — С этого бы и начали, а то я вас, извините, за рэкетира приняла. Давайте поднимемся ко мне и там потолкуем в спокойной обстановке.
 Дверь в 56-ю квартиру открылась по первому звонку, должно быть, дядя, столь нелюбезно встретивший Агафона с Налимом, контролировал обстановку на лестничной клетке. Выглядел он внушительно и походил на заслуженного тренера Японии по борьбе сумо. Лысоватый, с маленькой головой, короткими тумбообразными ногами и необъятных габаритов туловищем. Все это было с трудом втиснуто в спортивный костюм огромного размера.
 Кроме него, хозяйку сторожил молчаливый и с виду добрый мастино-неаполитано ростом с телка. Агафон хорошо знал, что подобные собаки очень гостеприимны и ласковы, пока видят, что гость находится в неплохих отношениях с хозяевами. Но ежели не дай Бог эти отношения обострятся, то за горло и кости пришельца никто не поручится.
 — Ксаночка, — нацелив на Агафона испытующий взгляд из-под брежневских бровей, пробасил дядя, — этот молодой человек уже заходил сюда с другом. Ты его хорошо знаешь?
 — Это от Пиноккио, — бросила Масловская, — поставь нам чаю и не мешай разговаривать примерно полчаса.
 В уютно отделанной, хотя и небольшой кухоньке дядя налил воды в голубой эмалированный чайник и поставил на плиту, после чего покорно удалился. Мастино скромно лег у двери и сделал вид, будто мирно спит.
 — Так что вас интересует, молодой человек? — спросила Масловская, закидывая ногу за ногу и вынимая из сумочки пачку «Мальборо-лайт».
 — Нас интересует, есть ли доля истины в анонимном письме, причем намного лучше будет, если вы не ограничитесь словами:
 «Все это вранье от слова до слова». Поверьте, это будет не в пользу Элеоноры.
 — Почему я должна вам говорить гадости про эту девочку? — процедила Оксана Матвеевна. — По-моему, вы обратились не по адресу.
 — Вот тут вы не правы, — глубокомысленным и даже философическим тоном произнес Агафон. — Поверьте, наша цель лишь в одном: обрести уверенность в том, что этот несчастный Олег, в двадцать лет лишившийся рук и ног, действительно находится под заботливой опекой. Понимаете? В собесе нам сказали, что юноша отказался от госпитализации в дом-интернат на том основании, что за ним ухаживает его знакомая. Насколько я знаю, они не расписаны, опека юридически не оформлена. Из этого следует, что в первой части своего письма анонимный жилец явно несправедлив. Ведь по логике вещей, будь Элеонора «хищницей-злодейкой», претендующей на захват трехкомнатной квартиры у сироты-калеки, она должна была бы как можно скорее юридически все оформить: и брак, и опекунство над мужем, и соответственно приобрести права на жилплощадь. Верно? А она, насколько мне известно, несколько месяцев осуществляет безвозмездный уход за юношей, не потрудившись произвести эти юридические операции. Но, с другой стороны, нам, к сожалению, известно и то, что гражданка Пряхина работает медсестрой во Второй горбольнице, но не ограничивается этим местом работы. Грубо говоря, занимается проституцией. То есть во второй части своего сочинения анонимщик прав. Что прикажете нам думать? Конечно, мы можем пойти по формальному пути. Настоять на помещении инвалида в дом-интернат, оформить свою опеку над его приватизированной квартирой, продать ее или сдать по рыночной цене, а вырученную сумму положить в банк на имя Олега, за счет чего обеспечить ему более качественный уход и питание в доме-интернате. И поверьте, у нас неплохие шансы добиться этого. В первую очередь благодаря тому, что Элеонора является проституткой.
 — Что-то я вас не пойму… — Масловская, выслушав Агафона, устремила на него прощупывающий взор. Вряд ли она поверила хотя бы единому слову из тех десятков, что изрек Агафон. Но понять, где зарыта собака, и как ее, Оксану Матвеевну, хотят надуть, не могла.
 — Чего тут непонятного? — Гребешок, наверно, на месте Агафона уже давно бы вскипел, вспылил и тут же испортил все дело. Но Агафон был постарше, потерпеливее. Он знал, что дамам такого рода нужно долго полоскать мозги.
 — Вам что, нужно, чтобы я дала ей хорошую характеристику как проститутке? Или сама призналась в сводничестве?
 — Да от вас никаких официальных показаний не требуется, — улыбнулся Агафон. — Ничего писать не надо, никаких выступлений в суде не потребуется, понимаете? Вы просто представьте себе, что такая девушка, как Эля, ухаживает, допустим, за вашим искалеченным племянником. Вы бы доверили ей это, зная, что она… ну, вовсе не святая?
 — Как вас зовут, молодой человек? — поинтересовалась Оксана Матвеевна.
 — Друзья называют Агафоном, — ухмыльнулся экс-старшина милиции. — А вообще-то это сокращение от фамилии. Но если хотите, можете называть по имени-отчеству…
 — Нет, Агафон — это хорошо. Я люблю старинные имена. Никон, Дорофей, Агафон — красиво, звучно. В Бога верите?
 — А как же! — Агафон в меру благоговейно вынул из-за ворота крестик на золотой цепочке 985-й пробы и поднес его к губам. — Спаси и сохрани!
 — Вот вы сейчас сказали про Элю, что она, мол, вовсе не святая. А по-моему, более святой женщины, чем Элечка, нет и не было. Она пережила жуткую моральную травму. Об этом, конечно, анонимщик не писал, но она до окончания школы была абсолютно целомудренной. Да, они дружили с Олегом, но у них, вопреки нынешнему обычаю, никакой физической близости не было. Они, как она говорит, даже не целовались в губы до выпускного вечера. Только тогда позволили себе несколько поцелуев. А о сексе они и не думали. Собирались пожениться и вместе поступать в вуз. Но вот тут-то и случилось несчастье.
 — Олега в армию забрали?
 — Нет, просто какие-то негодяи затащили Элю в автомобиль, изнасиловали и заразили венерической болезнью. Родители, конечно, обратились в милицию, те стали искать, даже нашли каких-то четверых. Но потом то ли алиби у них обнаружилось, то ли еще что-то. В общем, суда не было. И слава Богу, наверное, что не было. Ведь вспоминать, давать показания — это ужасно. Эля этого не перенесла бы. Ей ведь тогда еще восемнадцати не было. Она хотела покончить с собой, вешалась, была на грани помешательства. Олега она прогнала от себя, ничего не объяснив, он и сейчас ничего толком не знает.
 — И никто ему не «раскрыл глаза»?
 — Ну, он тогда тоже был в трансе, считал, будто Эля его разлюбила. Не стал поступать в институт, дождался призыва и ушел в армию. Это была настоящая катастрофа для них. Если бы я была писательницей, то сочинила бы об этой истории роман. Все бы рыдали! Господи, сколько всего я знаю от девочек! Но Бог не дал таланта.
 — Выйдете на пенсию — напишете, — обнадежил Агафон. — Ну а дальше?
 — Потом она встретилась со мной. К сожалению, в кожвендиспансере. У меня было аналогичное заболевание, правда, без психологического шока, поскольку подцепила я его, увы, вполне добровольно и от собственной жадности. Господь наказал. У Эли в это время был конфликт с родителями, она тяготилась домом, и я предложила ей пожить у меня. Слава Богу, переболели мы без осложнений. Очень подружились, и когда я рассказала ей, чем, собственно, занимаюсь, она сама решилась попроситься на эту работу. Я ее отговаривала, потому что она казалась мне слишком чистой для такого занятия. И знаете, что она мне сказала? «Я уже погублена, — заявила она, — но теперь в моих силах будет спасти ту, которую может постигнуть моя участь!» Представляете? Может быть, она произнесла это немного по-другому, не так красиво, но суть была именно такая! Она всерьез верила, что те, кому она будет отдаваться, не станут никого насиловать и какая-то девочка спокойно дойдет до дому. Не месть мужчинам, как у многих «соблазненных и покинутых», которых я знавала десятки, а жертвенность ради ближнего своего. Потрясающе, верно?
 — Ага, — пробормотал Агафон, который подумал, что, должно быть, эта толстуха на досуге только и делает, что читает любовные романы в мягких обложках да смотрит латиноамериканские сериалы, в которых все богатые помаленьку плачут. И сама слезу пускает по поводу того, кто от кого забеременел и отчего в этом не сознается.
 Чайник закипел, Оксана Матвеевна бросила в кружки по пакетику «Липтона», залила кипятком, выставила на стол печенье и конфеты.
 — Угощайтесь.
 — Спасибо! Так, значит, она вовсе не погналась за деньгами?
 — Ну, от денег она, конечно, не отказывалась, потому что ей надо было на что-то жить. Но прежде всего, я еще раз повторю, она думала, будто помогает неудовлетворенным мужчинам снять стресс и спасает их от совершения преступлений на почве секса, а девушек и женщин — от изнасилований и убийств.
 — Да, это целая идейная база! — заметил Агафон.
 — Вот с такой идейной базой она и занялась тем, что принято называть «проституцией». Параллельно поступила в медицинское училище, довольно успешно его закончила. Стала работать в больнице. Зачем? Не знаю. Конечно, потом все немного изменилось. Она стала более прагматичной. Пошли хорошие деньги, она смела, изысканна, умеет подать себя. И поэтому Эле дали возможность проявить свои таланты в столице, ей поспособствовали в поездке в Германию. Не в какой-нибудь бордель для загулявших моряков, а в аристократический клуб, где появлялись весьма богатые и знатные люди. У нее там были очень заманчивые предложения. Вполне могла бы устроить свою жизнь. Несколько пожилых богачей предлагали ей выйти за них замуж. Вы представляете себе, она им отказала! И когда кто-то из подруг по школе написал ей как-то вскользь, что вот, мол, Олег вернулся калекой, она не стала возобновлять свой германский контракт и отправилась сюда, в провинцию, к родителям, которые ее ненавидят и где весь дом знает, чем она занимается! Она снова устроилась в больницу. Ясно, что не из-за денег, оклад сестры — копейки, там и врачи-то живут впроголодь. И за тунеядство сейчас не привлекают, значит, это не прикрытие. Могу предположить только одно: ей нравится творить добро!
 — Сложное впечатление… — произнес Агафон. — Значит, вы убеждены, что она порядочный человек?
 — У меня нет никаких сомнений, что она опекает Олега исключительно из чувства любви. И то, что она сейчас работает в «Береговии», — просто средство заработать деньги для того, чтобы Олег мог нормально жить и питаться. Кроме того, она надеется, что сможет купить ему германские протезы. Хотя бы для ног.
 — Тут еще один нюанс, — произнес Агафон совсем уж светским тоном, — аноним утверждает, будто Элеонора Пряхина вовлекает в проституцию несовершеннолетних, Терехину и Зуеву.
 — Бред собачий, — хмыкнула Оксана Матвеевна, — во-первых, девицам уже по восемнадцать. А во-вторых, ни в какую проституцию она их не вовлекает. Мать Олега родом из деревни и каждое лето возила его туда отдыхать. Эти девочки жили в соседних домах, и ему как старшему поручали за ними присматривать. Он с ними играл, был им как старший брат, защищал их от других мальчишек. Может быть, они в него немножко влюбились, сразу обе. По-детски, конечно. А потом они поступили в ПТУ, стали малярами и оказались в общежитии, которое неподалеку от дома, где он живет. Решили зайти в гости, от Элечки узнали о несчастье. Теперь они помогают ей ухаживать за Олегом. Они очень подружились с Элей, подменяют ее, когда она уходит. Может быть, она и рассказала им про свою работу в «Береговии», но никаких попыток вовлечь их в это не было. Уж я бы знала. К тому же на нашем поприще из этих малышек ничего путного не выйдет. Я их видела пару раз. Они, как говорят спортивные тренеры, «бесперспективный материал». Слишком дремучие, скованные, да и по внешности неброские. Если такие начинают гулять, то быстро спиваются, теряют привлекательность и оказываются на вокзалах, а потом в бомжатниках. Пусть лучше заборы красят и подыскивают себе более-менее непьющих мужей-работяг.
 — И между ними нет какой-то ревности, трений? Все-таки три девушки и один парень.
 — Ну какая там ревность, скажите на милость? К заживо четвертованному парню?
 — Но ведь странно же: три вполне здоровые, привлекательные девушки тратят свое время на уход за инвалидом. Это в наше-то время? Когда, извиняюсь, в туалет бесплатно не сходишь? То, что написал анонимщик, намного логичней, правда? — Логичнее, но не соответствует действительности.
 — Ну ладно, допустим, что Эля — святая. Те девчонки пришли, увидели ее у Олега, узнали, что Олег без рук и ног. Опять же самое логичное решение: посочувствовать и уйти. С чистой совестью, между прочим, поскольку ясно, что за Олегом есть кому присмотреть. А они берутся помогать Эле. Хотя наверняка у них есть свои мальчики, увлечения и прочие занятия в нерабочее время. Ведь странное поведение, согласитесь?
 — Ну, странное. Сейчас много странного. Вы газеты читаете? Там каждый день пишут о странном. Когда бывший секретарь обкома ругает коммунистов, а бывший диссидент их поддерживает, это разве не странно?
 — Я не занимаюсь политикой, — вполне откровенно сообщил Агафон. — Насчет секретарей и диссидентов — это от меня очень далеко. Но доверять тому, что газеты пишут, наверно, иногда можно. А вот поверить в то, что современные девушки могут быть совсем бескорыстными, не могу. Кстати, ведь эти самые Терехина и Зуева живут в общежитии? Может, у них есть желание квартиру за так заполучить? Вы же их не знаете так, как Элю…
 — Именно потому, что я хорошо знаю Элю, никогда не поверю в такую чушь. Элечка отнюдь не наивна, у нее огромный жизненный опыт, не дай Бог никому в ее годы. Если бы она хоть чуточку засомневалась в Ларисе и Лиде, то на порог бы их не пустила. А перехитрить ее они ни за что не смогут, даже если захотят. Они безобидные простушки — не более того.
 Агафон отхлебнул чай и спросил:
 — Стало быть, вы совершенно уверены, что это хорошие девушки и никаких задних мыслей насчет Олега у них нет?
 — Думаю, что так. А вообще мне кажется, что вам надо сходить к ним и убедиться, что все в порядке.
 — Ну что ж, — Агафон допил чашку, аккуратно поставил на стол, — спасибо за гостеприимство! Не стану вам больше надоедать. Извините за беспокойство!
 Когда дверь за Агафоном закрылась, дядя, похожий на борца, спросил у Масловской:
 — Ты не больно много ему рассказала, а? Что-то не шибко он на благотворителя похож.
 — Какой он, к черту, благотворитель? Это бывший мент, сейчас работает на Сэнсея. Я его видела пару раз у Пиноккио. С «Куропаткой» сейчас надо поласковей, они все на нервах из-за Ворона.
 — Как ты думаешь, на фига им эти девки?
 — Милок, если бы я слишком много знала, то умерла бы молодой. Все нормально, не переживай, сопи в две дырки. Все равно, если им надо, они их замочат, а если захотят — озолотят. Ничего лишнего не сказала, он свалил без проблем.
 Агафон вернулся к машине, уселся за баранку, завел мотор, тронул «девятку» с места. На морде у него была загадочная ухмылка. Явно размышлял о чем-то, шевелил мозгами, возможно, немного сомневаясь.
 — Ну, чего там? — полюбопытствовал Налим.
 — Нормально, — ответил тот. — Побеседовали, чайку попили. Рассказала мне про Эльку. Получилось, будто святая. Несчастная девушка, пострадала от насильников, решила проституцией заняться, чтобы других ее клиенты не трахали.
 Налим хмыкнул:
 — Ты ей поверил?
 — Козел бы ей поверил. Но кой-какие фактики есть. Сейчас поедем к Наливайко, поговорим. По времени он дома должен быть, на обеде.
 — А пожрать?
 — Позже. Если Наливайко не угостит. От Наливайко прямо в «Куропатку» махнем.
 Агафон в расчете не ошибся. Участковый действительно был дома и обедал, что оказалось очень кстати для Налима. Жена участкового была на работе, сын еще не пришел из школы, так что беседе никто не мешал. Выпили по стопке, похлебали щей.
 — Все насчет Воинова? — осторожно поинтересовался Наливайко. — Или вас уже Ворон интересует?
 — Хорошо, насчет Ворона тоже не помешает. — Вообще-то Сэнсей отправлял Агафона в первую голову за этими сведениями, но сейчас его отчего-то мало волновала судьба господина Гнездилова.
 — Первое. Простое ДТП отпадает начисто. Правда, столкновение с грузовиком действительно было, но от простого взрыва баков такого пожара машины не бывает. Слишком высокая температура. Предполагают, был применен одноразовый огнемет «шмель». Второе. Установлено, что среди трупов в «Шевроле-Блейзере» Ворона нет. Три тела идентифицированы, четвертого просто не было. Есть две версии. Первая — инсценировка нападения с целью исчезнуть, вторая — похищение. Ориентировки со словесными портретами розданы в городе, но полагают, что его здесь нет. Сейчас копают в аэропорту. Вот все, что пока знаю.
 — В салоне ничего интересного не находили?
 — Нет. Там все поплавилось к чертовой матери.
 — На нас не грешат?
 — Как ни странно, нет. Больше прикидывают на Лавровку. Но вообще-то сейчас разговор идет о Москве. Что да как — не в курсе, но на нее кивают.
 — И то хлеб. Ну а про Воинова?
 — Про Воинова? Обнаружили на одежде следы цементной пыли и плесени, которая встречается только в подземных сооружениях. Решили, что убийство произошло где-то в той части парка, где есть подземелья. Даже хотели опергруппу туда отправлять. Но тут совершенно случайно взяли одного азика Ибрагимова с большим-пребольшим перышком. Короче, 218-я в части за холодное оружие. Посмотрели получше — на ножике кровь. Экспертиза показала — Воинова. Обыскали номер — этот азер в «Береговии» с тремя друганами жил, на рынке торговал — в номере нашли полный набор всего того, чем Ростика резали. Заточку, финку с узким лезвием, трехгранный стилет… Отпечатков нет, все ручки протерты до блеска, а на лезвиях кое-что осталось. Под матрасом прятали, в тряпку завернули. В общем, определили их в СИЗО на 30 суток по подозрению. Конечно, сознаваться не хотят. Ибрагимов врет, будто нож у себя под матрасом в номере нашел. Другие тоже какую-то фигню мелют. А на рынке у них, между прочим, на том самом, что в парке, подвальчик есть. Под склад арендовали. И на стенах там — та самая плесень. Я думаю, через пару дней их расколют. Особенно если их по одному в камеры к «шерстяным» рассадят. Так что дело, считай, раскрыто.
 — Приятно слышать. Из вещичек Воинова ничего у них не нашлось?
 — Нет, там не ограбление. Месть какая-то на почве женщины. Так спецы считают. Очень по-восточному: брюхо вспорото, голова отрезана, прибор в рот запихали…
 — Ладно. А Воинов этот самый по изнасилованиям никогда не проходил? — Агафон постарался сдержать волнение.
 — Проверили, — усмехнулся Наливайко. — Азербайджанок у нас ни в городе, ни в области не насиловали. А Ростик по этой части задерживался всего один раз. Там русская баба была. Он с дружками какую-то телку затащил в машину и хором во все места. Одна старуха показания дала, будто видела, как они ее в машину сажали. Но ничего не доказали. Может, и правда не они были, а может, их Черный отмазал — сейчас не спросишь. Если только у Иванцова узнать, так он не скажет…
 — А как фамилия той бабы?
 — Я не спрашивал. Но могу выяснить, если хочешь. Агафон хотел задать еще вопросик: «А ее, случайно, не Пряхина Элеонора звали?», но вовремя одумался. Наливайко в два счета смекнет, что к чему, — мужик не дурак. Отличиться захочет. Участок его может и премию получить. Но самое главное — менты могут добраться до настоящего места убийства, найти там какие-нибудь следы, оставленные прошлой ночью, прицепиться к «Куропатке». Ну его на фиг! Надо срочно ехать к Сэнсею, все рассказывать.
 — Ладно, — сказал Агафон, вынимая бумажку с Франклином, — по-моему, на сегодня достаточно.
 — Не маловато?
 — Нет, в самый раз. Будет больше — добавим.
 — Ну, смотрите, вам видней. Между прочим, краем уха слышал, что завтра из Москвы спецы прилетают. И у СОБРа какие-то мероприятия намечены. Не по вашу ли душу?
 — Это надо точно знать. Тогда бы получил таких штук пять.
 — Дороже стоит, между прочим. Мне тоже иной раз кое с кем поделиться надо.
 — Обдумаем. Я, может, еще заскочу сегодня вечерком.
 — Смотри не опоздай…
 — Если будет что экстренное, не стесняйся, сам звони Сэнсею. На звонок должны ответить: «Охрана оптовой базы слушает вас!» Ты спрашиваешь: «Извините, это не телефон 24-06-30?» Тебе ответят: «Нет, вы ошиблись» — и точно назовут наш телефон. Это будет означать, что все принято. Первая пара цифр — завтрашнее число, остальные две пары — время наезда СОБРа и спецов. Часы с минутами. Если они еще сегодня накатить соберутся, значит, телефон будет, допустим, 23-23-30. Усек систему?
 — Усек.
 — Ну, тогда мы поехали.
 Спустились к «девятке». Агафон покрутил головой по сторонам, поинтересовался, не приглядывают ли за ними. Если на завтра что-то намечают, то это нелишняя предосторожность. Правда, в течение дня катались спокойно, никто вроде бы на «хвост» не садился, но черт его знает. Машинки здешних оперов Агафон знал почти наперечет. Не так уж их много в облуправлениях. А вот если Москва свои привезла, спрятала под здешние номера, можно и прозевать.
 Нет, вроде бы никто не цеплялся. Агафон не торопясь стал выбираться на северо-западное шоссе.

 Шоковая терапия

 Все-таки Лариса с Элей не подрались. То ли их примирил окрик Олега, то ли увещевание Лиды. Они еще немного позыркали друг на друга сердитыми глазками, посопели носиками, но все-таки успокоились.
 — Давайте его мыть, что ли? — еще раз напомнила Лида. — Так и будем стоять над ним, сиськами трясти?
 — Точно, — улыбнувшись, сказала Эля, — чего стоять? Полезли в ванну?!
 Лида с Ларисой переглянулись, а Олег, насупившись, сказал:
 — Не поместимся все. Чего дурью маяться?
 — Ну неужели тебе неприятно будет? — спросила Эля, положив ему руку на плечо и заглядывая в глаза. — Знаешь, сколько мужиков о таких купаниях мечтает? У-у-у! Почти что все. Но только очень богатенькие могут себе такое позволить в натуре.
 — Если бы я был нормальным, то, наверно, тоже мечтал бы. А так — просто тошно. И на себя смотреть страшно. Ведь вы меня просто не считаете мужиком — вот и все. Я для вас игрушка.
 — Это ты сам себя мужиком не считаешь. — Эля быстрыми движениями расстегнула джинсы и спустила их вниз вместе с трусиками и колготками. Быстро переступила через одежду, уложила ее на табурет, где уже лежали три скомканные майки, подбоченилась и выпрямилась. Олег отвел глаза и пробормотал:
 — Выпендреж это называется.
 — А я правда красивая? — пококетничала Эля. — Ну, не жмурься, не жмурься, Олеженька! Ведь ты наверняка еще в десятом классе мечтал на меня такую поглядеть?! Только честно!
 — Не знаю. Я не о таком мечтал. Это — не то.
 — Ну и ладно. А я все равно к тебе полезу, — длинная точеная ножка Эли плавно переступила край ванны, потом ее примеру последовала вторая. Она медленно опустилась в воду и вызывающе спросила у Ларисы и Лиды:
 — А вам слабо, мышата? Воды боитесь?
 — Запросто! — Лариса сняла все, что на ней еще было, и перелезла в теплую воду.
 — Вот дуры бесстыжие! — вздохнула Лида и… разделась тоже.
 — Вода перельется, — проворчал Олег, ворочаясь на сиденье, — набились, как сельди в бочку.
 Эля пододвинулась к нему ближе и распорядилась:
 — Так, девчата, сейчас я Олежку приподниму, а вы снимайте эту хреновину (она указала на сиденье) и кладите на пол. Она только мешаться будет.
 Она привстала, просунула Олегу руки под мышки и подняла, прижавшись грудью к его спине. На правой лопатке и плече было два выпуклых багровых шрама — от осколков. Лара и Лида вынули из-под Олега сиденье и убрали его из ванны на кафельный пол.
 — Поддерживайте его, а я ему спинку потру… — скомандовала Эля. Лида с Ларисой приняли у нее Олега, усевшись рядом, вполоборота друг к другу, и уложили его животом к себе на колени, придерживая руками.
 Эля тем временем намылила мочалку и пропела:
 — «Будет, будет трубочист — чист, чист, чист!»
 В это самое время Олег отчетливо всхлипнул, обняв культями Лару и Лиду. Девушки тоже шмыгнули носами и заплакали.
 — Что такое? — не поняла Эля, замерев с мочалкой в руке. — В чем дело, граждане?
 — Мы еще маленькие были, — выдавила Лара, — читать не умели…
 — А он нам «Мойдодыра» читал… — сквозь всхлипы добавила Лида. — И потом нас читать научил…
 — Не плачьте, только не плачьте! Вам же не по пять лет, ей-Богу! — взмолилась Эля. — Ну-ка хватит! Нечего душу травить! Завязывайте! Лучше держите его покрепче, чтоб носом не тюкнулся.
 И она стала осторожно тереть Олегу спину. Тот был принужден покрепче прижаться к скользким, гладким грудкам своих бывших воспитанниц и виновато пробормотал:
 — Извините, я не нарочно тискаюсь…
 — А хоть бы и нарочно? — усмехнулась Эля, придвигаясь ближе к Олегу и мягко охватила его коленями за обрубки ног. — К таким пончикам — и не поприжиматься?
 — Конечно, — поддержала Лариса, — не переживай, нам это приятно.
 — Ты такой хорошенький, — Лида нарочно выпятила грудь и прижала ее к щетинистой щеке Олега. — Колюченький…
 — Сумасшедшие… — пробормотал Олег. — Сон какой-то, кошмар… Вы меня убить хотите, что ли? У меня сердце колотится.
 — Да что ты? — Эля перестала тереть ему спину и приложила ухо к скользкой
 от мыла коже. — Действительно, тюкает! Так это же хорошо. Значит, ты живой. Только у мертвых не тюкает. Не волнуйся попусту. Вот я тебе сейчас шейку потру… Теперь плечики, лопаточки пораненные… Я осторожненько, а ты скажи, если больно будет. Не стесняйся.
 — Я другого стесняюсь… — Олег хотел сказать, что все его мужское хозяйство, давно уже не интересовавшееся жизнью, где-то там, под слоем мутноватой от мыла воды, прикасается к промежутку между левым бедром Ларисы и правым бедром Лиды, а потому от каждого движения Элиных рук с мочалкой чуточку вдвигается в этот промежуток, потирается о нежную кожу и… не остается к тому безучастным. Но слов не нашел, постеснялся.
 Лида и Лариса, конечно, тоже ощутили перемену. Не заметить было невозможно. Вначале было что-то дрябленькое, мятое, почти не тревожащее и не возбуждающее. Теперь же по их ногам скользило нечто упругое, твердое, крупное… А они уже знали цену этой штуке. Правда, вслух пока ничего не сказали. Обменялись хитренькими усмешечками, которые Эля, увлеченная работой банщицы, не удосужилась заметить.
 — Теперь еще чуть-чуть по лопаточкам, по позвоночнику, по бокам… — Эля уже откровенно прижалась курчавым передком к ягодицам Олега, которые были наискось пересечены зарубцевавшимся шрамом, со следами от швов, и не столько терла юноше спину, сколько сама старалась потереться о него покрепче. Это распаляло ее, заставляло шумно дышать, и ее возбуждение заразило остальных. Лида и Лариса потеснее придвинулись друг к другу, покрепче прижали к себе Олега, сгоравшего от невольного стыда и моря тех неизведанных ощущений, которые наползли на него со всех сторон вместе с этими тремя нежными голенькими телами.
 — Не надо больше, — пробормотал он, — это уже не шутки…
 — А мы и не шутим, — жарко шепнула Эля, наползая на него сверху и подсовывая ему ладони под живот. — Мамочки! Вскочил!
 — Ну и что? Не трогай… — почти простонал Олег, хотя сделал это вопреки собственному желанию. — Это он сам, я не виноват…
 Дружный хохот из трех девчачьих глоток — реакция естественная. Эля легко перевернула Олега на спину, глянула в его не на шутку испуганные глаза.
 — Тебе молиться надо, понимаешь? Жизнь вернулась, а ты испугался.
 — Так еще страшнее… Я уже совсем смирился, понимаешь?
 — Да, может, и так. Только ты теперь живой, совсем живой. И тебе надо жить… — Эля тяжело дышала, глаза стали мутными и жадными. — Иди ко мне!
 — Ой, ты ж его утопишь! — воскликнула Лида, увидев как Эля встает на колени, а затем опускается верхом на Олега.
 — Поддержите его, дуры! — в то время как Лида с Ларисой уложили Олега поверх себя, Эля, слегка подправив пальцами высунувшийся из воды вожделенный предмет, с истомным вздохом впихнула его куда следует.
 — Ну и бесстыжая же ты! — с явным восхищением вымолвила Лариса. — Я бы так не смогла…
 — Сейчас сможешь… — пробормотала Эля, откинула голову, зажмурилась, сноровисто качнулась раз, другой, третий… Олега и девчонок окатило волнами, вода плеснула на пол.
 — Дурдо-ом… — пролепетала Лида. — Психованная! Лариска, давай вылезем, у ней шарики за ролики заехали.
 — Сидеть! — прикрикнула Эля и в то же мгновение опустила в воду обе руки.
 — Ой! — Лида и Лариса пискнули, но ловкие пальцы Эли проворно очутились у них между ногами…
 — Совсем сдурела?! Крыша поехала?! — но вырваться они не могли да и не очень стремились. Потому что Элины пальчики повели себя так ласково, так возбуждающе-нежно, что девчонки притихли, расслабились и прикрыли глазки. Теперь с трех сторон Олег слышал сдавленное тяжкое дыхание. Со всех сторон его облепила страстная женская плоть. Его-то, который еще никогда и ни разу.
 — Бордель какой-то, — вымолвил Олег, ощущая, как Эля, вращая бюстом гладит его исхудалую грудь пышными мячиками. — Все сон и бред. Этого не может быть… Но хорошо-о…
 — Может! Может! Может! — сквозь зубы выкрикивала распаленная, полубезумная Эля. — Ой, ма-а-а-а!
 Она упала Олегу на грудь, ее губы заметались по его лицу, и, корчась поверх всех тел, застонала:
 — Олежек! Миленький, прости! Прости! Прости, что только сейчас! Прости, ради Господа Бога!
 — За что? — тихо прошептал Олег. — Мне не за что прощать. Потом она на несколько секунд притихла, целуя то Олега, то девчонок, уже с большей нежностью и меньшей страстью. Ладони плавно гладили то шрамы на теле Олега, то грудку Ларисы, то щечку Лиды… Но это вновь разогрело ее. Эля вновь было закачалась, но тут ее что-то осенило. Озорной, если не сказать, бесовский огонек вспыхнул у нее в глазах. Она приподнялась, освободила Олега, подхватила его под мышки и усадила себе на колени.
 — Ну, Лариска? Может, попробуешь? Олежек, милый, ты ведь не кончил? Трахни ее! Ну пожалуйста…
 Лариса этот вызов не приняла. Она решительно вылезла из ванны и сказала:
 — Можете психовать как хотите. А меня тут больше не будет…
 — А мне можно? — это совершенно неожиданно произнесла тихая, скромная Лида. Очень смущенно, но с большим желанием.
 — Не надо. Это уже просто разврат и все, — сказал Олег сердито. — Унесите меня отсюда. Хватит этой срамоты. Остыньте девчонки. Хватит сумасшествия, а? Ведь это все не настоящее понимаете? Дурацкая игра какая-то!
 — А я хочу! — с неожиданной злостью и упрямством в голосе заявила Лида. — И мне не стыдно! Нисколечки! Элечка, помоги ему!
 — Неужели тебе не противно? — прошипела Лариса. — После этой лярвы? Да ее пол-Европы перетрахало! Еще неизвестно, что мы у нее из воды поймали?!
 — Плевать! — выкрикнула Лида и рванулась к Олегу.
 — Вали отсюда! — обернувшись к Ларисе, жестко сказала Эля. — За «лярву» ты мне еще ответишь!
 Лариса подхватила одежду, полотенце и выскочила за дверь.
 — Испортила все, зараза! — проворчала Лида, поглядев на Олега. — Остыл…
 — Я же сказал: все! — рявкнул Олег. — Сделали из меня куклу! Звоните, на фиг, в дом-интернат, пусть туда забирают!
 — Что ты! — воскликнула Эля. — Никуда ты не поедешь. Ладно, давай-ка, Лидусик, его оботрем и положим поспать. Не вышел у нас нынче праздник.
 — Терпеть не могу, когда вы ругаетесь! — проворчал Олег, понемногу успокаиваясь. — И вообще то, что ты похабщину развела, — ужас. Я уже привык, что вы мне как сестры…
 — Мы тебе не сестры, — вздохнула Лида. — Мне в пятнадцать лет первый раз приснилось, что мы с тобой целуемся, а потом ты в этом сне стал меня по груди гладить. Я уже давно тебя люблю. И Ларка любит, только она дура. К Эле приревновала…
 — Оставьте вы все это, девчонки! — вздохнул Олег. — Не мне с вами в эти игры играть. Неужели трудно догадаться?
 — Но сегодня-то понравилось? — спросила Эля.
 — Не знаю. У меня раньше такого не было…
 — Совсем-совсем?
 — Совсем-совсем. Но только, понимаешь, я не думал, что это все так просто и похабно получится.
 — Олежек, это я виновата, — покаялась Эля, — мне всегда хотелось, чтоб у нас это было. Если б не эти гады…
 — Не вспоминай, ладно? Я все это понял. Но зачем ты Лариске то же самое предложила, а?
 — Потому что мне хотелось, чтобы нам всем было хорошо. И тебе, и мне, и Лариске, и Лидке. Кто ж знал, что поругаемся?
 — Вас надо за это по попам нахлопать. Когда Лариска с Лидкой были маленькие и не слушались, я их шлепал.
 — Ага, — подтвердила Лидка, — а нам нравилось, что он нас шлепает, и мы нарочно не слушались.
 Эля с Лидой вынули Олега из ванны, досуха вытерли, одели в чистое. Затем сами оделись и, посадив его на коляску, повезли в спальню.
 Там, как ни странно, к ним молча присоединилась Лариса. Она помогла Эле и Лиде уложить Олега на кровать, укрыть одеялом и пристроить, как надо, «утку».
 — Помиритесь! — попросил Олег. — При мне, пожалуйста. И дайте слово, что больше не будете ссориться и обзываться.
 — Честное слово не будем, — дружно, как юные пионерки, ответили Эля, Лида и Лара.
 — И давайте, чтоб у нас такого бардака, как сегодня, больше не было, — попросил Олег.
 — А какой тебе бардак нужен? — съехидничала Эля.
 — Никакого мне не нужно.
 — Ошибаешься, миленький. Раз уж у тебя все это дело проснулось, то потребуется. Ты же молоденький, хоть и седенький.
 — Раньше обходился как-то.
 — Раньше у тебя ручки были целы, — как можно тактичнее сказала Эля. — А сейчас с култышками это не больно получится. И зачем, скажи на милость, тебе это надо? Я — в любое время, кроме рабочего, девчонки в принципе тоже. Между прочим, ты знаешь, я ведь не с каждым могу кончить. Некоторым клиентам приходится концерты по заявкам устраивать. А с тобой — по-нормальному, могла бы и еще пару раз, если б маломерки кайф не сломали.
 — Не надо про эти твои дела.
 — Ты думаешь, я грязная? Наоборот. Я все время проверяюсь, чтоб без презерватива — ни-ни.
 — Ну не надо же, а? Неужели ты этим гордишься? Хоть бы соврала, что ли?
 — А тебе бы легче было? Все равно кто-нибудь сказал бы. Получилось бы, будто я тебя нарочно надуваю. Зачем?
 — Легче — не легче, а все-таки.
 — Чудачок! Ты бы сейчас маялся, страдал. Вот, дескать, моя бывшая девчонка, честная и хорошая, а я на ней жениться не могу. У тебя и так мук полон рот. Вот я и сказала, чтоб ты не мучился. Дрянная, развратная, шлюха — чего о ней жалеть?
 — Вчера это еще помогало. А сегодня после ванной — все по-другому. Теперь у нас уже что-то было.
 — В нашем обществе может быть все, — мурлыкнула Эля, — но никого ни к чему не обязывать. Я уже через много границ перешла и от этого очень счастлива.
 — Эль, не увлекайся, — попросила Лида, — пусть он поспит. Не загружай его, если можно.
 — Хорошо. Отдыхай, родной…

 Привет Лавровке!

 — Агафон, по-моему, «хвост» ведем, — обеспокоенно произнес Налим. — Желтая «шестерка».
 — Вижу, не слепой. Это с Лавровки машина. Дороги, что ли, не знают? Могли бы и сами доехать.
 — А они нам за Гребешка не намякают?
 — Могут, наверно, если у Фили душевный кризис и жить надоело. Нет, я думаю, это посольство. Посмотрим, куда свернут. Смотри не пропусти, когда они на обгон пойдут. Потому что, если Филя действительно сдурел, они нас могут на обгоне из автомата почесать. Переползай на заднее и наблюдай.
 «Шестерка» держалась на одной и той же дистанции. Когда Агафон прибавил скорость, там тоже поддали газку, но обогнать не пытались. К повороту на колхоз имени XXII партсъезда Агафон с Налимом подкатили, опережая «шестерку» метров на сто. Но машина лавровских тоже свернула с шоссе и потянулась за ними.
 — Похоже, действительно послы, — прикинул Агафон. — Если бы пострелять хотели, надо было еще на шоссе это делать. Ну, все равно, Сэнсею доложу.
 Налим нажал кнопку УКВ-рации.
 — Сэнсей, это Налим от Агафона. Идем домой, за нами «шестерка» из Лавровки. Так и надо?
 — Сколько их там?
 — Пятеро, все места заняты.
 — Доезжайте до того места, где весной Степу остановили, и тормозите. Вам помогут. Если скажут конкретно, в чем проблема, пропускайте мимо себя к воротам, сами катите следом. Если не скажут, разоружайте и ведите сюда. Но сами при этом особо не подставляетесь.
 Свернули на дорогу, ведущую через поле к лесу, где пряталась оптовая база. «Шестерка» не отставала. Через поле она катила всего в полсотне метров за их машиной, но ближе не подтягивалась. И когда «девятка» куропаткинцев двинулась на лесную аллею, тоже пошли за ней на том же расстоянии.
 У креста, стоявшего близ обочины и отмечавшего место расстрела четырех джипов, Агафон остановился, и они с Налимом прытко выскочили из машины. Притормозила метрах в десяти и «шестерка», из нее вышли четверо. Пятый остался за рулем.
 — Привет, — сказал Агафон, держа руку в кармане ветровки. — Вы чего, братаны, заблудились никак? Лавровка вроде в другой стороне?
 — Точняк, корефан, — оскалив золотые зубы, ответил тот, что был поближе.
 — Но нам не домой, нам с вами поговорить надо.
 — Не, вы серьезно? Конкретно и с нами?
 — Конкретно, нам бы с Сэнсеем увидеться. Налим ощущал заметную неуверенность и искренне завидовал хладнокровию Агафона.
 — А что за проблема? Может, не стоит такого товарища попусту беспокоить?
 — произнес Агафон, который сохранял уверенность прежде всего потому, что углядел в кустах на противоположной стороне дороги легкое шевеление.
 — Не, нам нужно исключительно Сэнсея.
 — Я говорю: изложите суть. И лучше вкратце.
 — Ну, вы какие-то упрямые, братаны. Прямо до ужаса и даже больше. Вам говорят: нам надо Сэнсея, а вы на какой-то сути зациклились. Невежливо как-то выходит.
 — Нет, ребята, вы не в курсе. У нас невежливо — это когда носом в почву, иногда — мордой об асфальт. А сейчас мы исключительно вежливы.
 — Вы чего, особо крутые, что ли? — прищурился золотозубый. — Или по две жизни от Бога закупили? Вы с Лавровкой говорите, братаны. А это по жизни конкретно.
 — Скучный базар получается, — заметил Агафон. — А главное — долгий. Короче и конкретно по жизни: если есть желание зайти в «Куропатку» и оттуда выйти, то надо тихо сдать все пушки и перья, как в казино «Моби Дик». Потом оставить тачку здесь, построиться колонной по одному и не спеша пройти метров семьсот. Насчет непобедимой и легендарной Лавровки. Скромнее надо быть, а главное — осмотрительнее. Вас сейчас пять автоматов держат на прицеле с расстояния в пятнадцать метров. Если есть желание рассказать конкретно суть проблемы, пожалуйста, можно приступать, но прошу это делать четко.
 — На понт так просто не берут, корефан, — золотозубый оскал погасил. — Надо еще суметь, чтоб тебе поверили.
 — Справедливое замечание. Будем делать так: те, кто поверил, выполнит команду после первого предупредительного из кустов. Те, кто не поверил, смогут хорошо отдохнуть. От жизни.
 Из кустов, правда, стрелять не стали. Просто показались люди с автоматами, и Лавровка поняла, что здесь надо вести себя прилично.
 — Разгружайтесь! — сказал Агафон, достав из кармана пластиковый пакет с изображением Санта-Клауса и передав его Налиму. — Если все будет нормально, получите на выезде. А Филе передайте, что надо лучше подбирать кадры.
 Золотозубый вынул из-под куртки «макаров» и с улыбкой опустил в пакет. Агафон зашел сзади, охлопал золотозубого от подмышек до лодыжек, приподнял куртку со спины, и, убедившись, что гость ничего лишнего не оставил, сказал:
 — На дорогу, братуха. Жди.
 Каждого обезоруженного и проверенного Агафон отправлял под присмотр автоматчиков, потом осмотрел машину. Там ничего подозрительного не нашлось, хотя заглянули и под днище, и в багажник, и под сиденья, и даже дверцы простукали.
 — Думаешь, бомбу вам везли? — поинтересовался с ехидцей золотозубый. — Мы не камикадзе…
 — Понимаешь, корефан, — осклабился Агафон, — таким надежным людям, как ты, иногда могут не сказать всей правды. Ладно, садитесь в свою тачку и двигайтесь к воротам. По-моему, заставлять вас пешком ходить неэтично.
 «Шестерка» лавровских, сопровождаемая «девяткой» Агафона, подкатила к воротам оптовой базы, где их уже ждали. Прежде чем ввести за забор, лавровским завязали глаза. Покрутив своих незрячих гостей по двору, их завели в стоявшее на отшибе строение, примыкающее к тиру и кочегарке, где еще со времен Курбаши было оборудовано нечто вроде небольшой подземной тюрьмы.
 — Куда идем, мужики? — заметно потеряв самоуверенность, произнес золотозубый.
 — На беседу, корефан, на беседу. Сами же просили аудиенции Сэнсея. Сказали бы мне, я человек простой. А раз записались на прием, то будьте готовы к последствиям. Короли шутить не любят.
 Наконец, «посольство», более напоминавшее военнопленных, привели в небольшую подвальную комнату, подозрительно смахивавшую на камеру пыток. Там их усадили на лавку, сооруженную из стальных уголков, вцементированных в стену, заарматуренных и залитых бетоном, а сверху оклеенных линолеумом. Над этой лавкой в стену было вцементировано несколько скоб, к которым в случае необходимости посетителей пристегивали наручниками. На морды лавровских навели две мощные двухсотватгные лампы с рефлекторами, отчего они могли смотреть только в пол, а разглядеть лица тех, кто находился перед ними, не могли даже после того, как с них сняли повязки.
 Минуты через две появился Сэнсей в темных очках а-ля Фрол и уселся за столик вместе с Агафоном и амбалом Федей. Еще шесть бойцов заняли места по сторонам.
 — Мне доложили, — медленно сказал Сэнсей, — что приехали господа из Лавровки и желают личной встречи со мной. Что вы хотели бы сообщить?
 Золотозубый, заметно волнуясь, произнес:
 — Филя Рыжий просил передать привет. Насчет Ворона поинтересоваться, какая жизнь намечается. Отчего, почему, если можно. Это первое. Ну а второе, просил узнать, как будем разбираться из-за тех ребят, которых твои уделали на квартире Сергачевой. Сама она, кстати, померла сегодня утром. Есть еще одно полезное для вас сообщение, но оно пока при мне останется.
 — Как ваше имя, молодой человек? — спросил Сэнсей. — Или хоть кликуху назовите, если стесняетесь.
 — Допустим, Штырь.
 — Приятно слышать. Морду лица вижу впервые, надеюсь, что не в последний раз. Отвечаю на первый вопрос. Ворон и его несчастье — не наши проблемы. У нас к нему никаких претензий больше нет, и мы об него не марались. К вам, если вы до него прикоснулись, как ни странно, тоже претензий никаких. Если у господина Заборского есть насчет вас сомнения, то сами просчитывайте свои отношения. Отныне у нас с «Альгамброй» нет никаких деловых связей. Достаточно информации? Вопросов нет?
 — Нет. Передам шефу, как сказали.
 — Насчет второго вопроса, по поводу инцидента на квартире Сергачевой. Скорблю вместе с вами, но ничем помочь не могу. Во-первых, понятия не имею, что там было и с чего взяли, что «Куропатка» там в чем-то замешана. А во-вторых, гражданин Рыжий должен бы знать, что иски по таким делам мы обычно не удовлетворяем.
 Штырь, заволновавшись еще больше, произнес, тщательно подбирая слова:
 — Командир, Филя такой ответ не очень поймет. Он точно знает, что там было двое ваших. У нас два трупа, не считая клиентки, и двое сильно болеют. Помогли бы на похороны, на лечение, а?
 — Дорогой братан! Мы благотворительностью не занимаемся, — вежливо произнес Сэнсей. — Сейчас многие в гораздо худшем положении. А у вас средства еще имеются, побираться не к лицу.
 — Хрестный, я человек маленький, мне, конечно, надо передавать то, что велели. Так вот, не держи сердца, если скажу, что Филю ты этим обидишь.
 — Мне, если откровенно, Филины обиды — до звезды Кремлевской. Лавровка последнее время немного борзеть стала. То ли половое созревание началось, то ли климакс, я еще не определил. Так или иначе, но хочет слишком много и часто. Думаю, что об этом Филе надо бы как-то намекнуть, а то, если будет шибко часто обижаться, здоровье подорвет. Сейчас ведь всем, как известно, во всяком случае, на территории нашей области, отведены экологические ниши. Живи в этой нише спокойно, кушай хлеб с маслом, а если можешь, с икоркой; чего еще надо? Нет же, есть люди, которые суетой занимаются. И вечно им мало кажется.
 — Я передам, как сказано. Вам виднее, хрестный.
 — Как я понял по разговору, ответы на проблемные вопросы, вас, гражданин Штырь, не очень порадовали, но такова жизнь. Вы еще хотели что-то сообщить? Даже утверждали, будто у вас полезное сообщение?
 — Это сообщение, командир, на тот случай, если бы договорились насчет помощи на лечение… Оно для вас полезное, а не для нас.
 — Ага, стало быть, хотите нам информацию продать? Ну, и во сколько же вы свою гуманитарную помощь оцениваете?
 — Полмиллиона баксов.
 — За эти деньги, любезный, я всю вашу Лавровку во главе с филей в Кремлевской стене похороню. Не широко ли пасть открылась, мальчики? А?
 — Я, господин Сэнсей, цену не назначал. А Филя сказал: полмиллиона — стартовая. Можно поторговаться.
 — За кота в мешке? Не смеши мою задницу!
 — Завтра ей может не до смеха быть. Приключения начнутся…
 — А хочешь, я вас с Филей сейчас красиво так обломлю? Ваша новость, как говорилось в одной книжке, «осетрина второй свежести». То есть решили меня порадовать тем, что я уже сам знаю. Насчет того, что из Москвы спецы прилетели и завтра СОБР намечает пошмонать «Куропатку».
 Агафон посмотрел на Сэнсея удивленно. Он еще не успел сказать об этом своем известии, а о встрече Сэнсея с «источник ком» не знал.
 Штырь прибалдел, вылупил зенки, морда вытянулась. Должно быть, даже его спутники ни о чем подобном не слыхали. Филя Рыжий небось сообщал ему эту новость под большим секретом, а оказывается — фигня, в «Куропатке» давно все знают.
 — Ну, вы того… — пробормотал он с разочарованием и даже с затаенным восхищением.
 — Да мы-то как раз нормальные, это вы, ребята, «того», — откровенно издевательски усмехнулся Сэнсей. — Менты вам дезу кинули, а вы ее тут же продать собрались! Чуханы, ей-Богу! Вот я вам — за бесплатно, без всякого понта — говорю: за Лавровку свою лучше побеспокойтесь. Потому что менты по делу Ворона возьмутся за вас. А насчет «Куропатки» — для отвода глаз. У нас все четко, налоги уплачены, взятки розданы, лишнего — фиг найдешь, все машины с номерами, все люди с документами. У вас, если даже не очень копать, не один килограмм нарушений накопаешь. И свидетелей против вас до фига и больше, потому что не умеете с народом работать. Так что. Штырь, это у вас на завтра намечен отбор кандидатов на парашу, а не у нас. И вам надо думать, кому и как, сколько и в каких купюрах. А не ездить к честным людям с дурацкими предложениями и вопросами. Все ясно?
 — Ясно… — ошалело произнес Штырь.
 — Сейчас вас выведут за ворота, пройдете малость пешком, сядете в вашу тачку — и катитесь домой. Привет Лавровке!
 Когда поникших лавровцев вывели из комнаты, предварительно завязав им глаза, Сэнсей повернулся к Агафону.
 — Ну, чего накопал про Ворона?
 — Главную новость ты у меня увел. Насчет завтрашнего дня. Неужели Наливайко уже позвонил? Он мне сказал, вроде готовится что-то, спецы прилетают и наш СОБР мероприятия намечает. Но насчет того, что это не про нас, а про Лавровку, — не сказал. Специально, что ли?
 — Нет, он этого не знал. Это ко мне по другим каналам пришло.
 — А надежно? Может, все-таки по нашу душу?
 — До сих пор этот источник не подводил. Давай лучше про Ворона.
 — Установили, что машину сожгли «шмелем». Нашли и опознали три трупа, но Ворона в ней не было. Считают, что это либо похищение, либо инсценировка. Раздали его портреты, ищут. Копают в аэропорту. Коробки в «Шевроле» не нашли, там все выгорело.
 — Хорошо. Примем к сведению. Что еще?
 — Дальше все по Воинову. Менты взяли в «Береговии» четырех азеров, при которых нашли инструменты со следами крови Ростика, валят все на них, но, по-моему, это лажа.
 — Ты уже все вычислил? — усмехнулся Сэнсей.
 — Не все, но почти точно знаю, кто его почикал так жестоко и больно.
 — Фамилия, имя, отчество? — спросил Сэнсей, будто собрался протокол писать или дело заводить.
 — Пряхина Элеонора Алексеевна, тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения, русская, ранее не судимая, — подыграл Агафон. — Медсестра Второй горбольницы, по основной специальности — проститутка. Обслуживает гостей города в гостинице «Береговия». Рост сто восемьдесят два, вес семьдесят четыре. Кличка — Элька Длинная. Высокая блондинка…
 — «…в черных ботинках»? — хмыкнул Сэнсей.
 — Может, посерьезней, командир? — попросил Агафон, немного обидевшись. — Я ведь не ерунду говорю. Она убила, точно!
 — Мотивы? — Сэнсей несколько посерьезнел, но, похоже, не очень верил выводам Агафона и продолжал беседу с иронией, немного пародируя прокурорский тон.
 — Ростик и три его дружка ее изнасиловали четыре года назад. Все они были из команды Вовы Черного. Излагать дальше или ты ржать будешь?
 — Излагай… и не нервничай. Понимаешь, братан, я не обязан всему верить, что твоя башка придумает. Причина отомстить у нее была — это я могу поверить. Но трахают многих, а большинство все-таки не мстит. Баба, конечно, судя по твоим сведениям, не маленькая, но чтобы она смогла Ростика завалить ножичком… Конечно, если пьяного и связанного, то допустить можно, но все-таки пока не верю.
 — В общем, так. Хочешь верь, хочешь не верь, но те две девки, которые последними видели Ростика, — ее подруги. Они там втроем одного покалеченного пацана обхаживают. То ли из-за трехкомнатной квартиры, то ли просто из жалости — это не суть важно. Соплюхи эти, конечно, не могли бы его резать, но подставить — запросто. Тем более что Ростик их тоже малость попробовал, хотя и не силком, но и не совсем добровольно. В смысле, что опоил чем-то. Обиделись они на него — это точно.
 — Но это все еще из серии «если бы да кабы», — поморщился Сэнсей. — То, что эти три девчонки знакомы и дружат между собой, еще не значит, что они могли сговориться и покрошить Ростика. Есть что существеннее?
 — Есть. Ход, который прошлой ночью нашли Гребешок с Лузой, выводит в бомбоубежище, прямо под дом восемь. Там в бомбоубежище мы с Налимом видели следы крови. Шпильку нашли, на которой длинный светлый волос. Скорее всего Элькин. И еще пуговку от безрукавки девушки Ларисы. Вот эту. У нее как раз такой не хватает.
 — Неужели до сих пор не пришила? — засомневался Сэнсей.
 — Да она и не заметила небось.
 — Ну, даже если это и так, то пуговичка — еще не улика. Как и волос на шпильке. Мы, конечно, не прокуратура, но целая экспертиза нужна, чтоб доказать принадлежность пуговицы Ларисе, а шпильки с волосом — Эльке. Но даже если так оно и есть, что это подтверждает? Да только то, что девки лазили в бомбоубежище. А то, что они резали Ростика, извини, никоим образом. Кстати, какой на убежище замок? Висячий?
 — Точно…
 — То есть такой, что открывается и запирается только снаружи. Стало быть, если они втроем, допустим, заманили Ростика в парк, напоили чем-то или обездвижили парализантом, а потом затащили его в подземелье — кстати, вряд ли через тот старинный ход, по которому мы ходили, — там разделали как тушу, то должны были загодя отпереть бомбоубежище. Потому что иначе вынести его на всеобщее обозрение не смогли бы. Получается, что они не просто случайно с ним встретились, а заранее все обдумали? А этого быть не может.
 — Почему не может? — не согласился Агафон. — Запросто.
 — Ты же сам говорил, что они с ним случайно сели в одну машину? Потом попали к ним в общагу, так? Никакой Эли рядом не было, правильно? Правильно. Ушли они вместе с Ростиком всего на полтора часа. За это время они должны были встретиться с Элькой — это раз. Каким-то образом с ней уединиться, чтобы решить вопрос об убийстве, — это два. Наконец, осуществить подготовку и исполнить затею — это три. В пункт три входят не только двери в бомбоубежище, даже если допустить, что у Эли имелся ключ от висячего замка. Надо еще было вооружиться. Охотничьим ножом с широким лезвием, финкой с узким лезвием, заточкой, топором и еще чем-то… Кстати, на фига столько много? Да, ты, кстати, вроде бы говорил, что Ростика напоследок и самого изнасиловали? Может, девочки и пол срочно поменяли для такого мероприятия?
 — Ну, это как раз не проблема. В подвале на Суворовской есть секс-шоп под названием «SS-Libero». Там всякие искусственные хреновины продаются. На радость дамам.
 — Ага, и Эля, конечно, поймала такси и сгоняла за искусственным прибором на Суворовскую и обратно на Матросова? Или, может быть, у нее все эти инструменты в чемоданчике хранились на случай такой встречи?
 Агафон наморщил лоб. Он почувствовал, что его блестящая догадка накрывается медным тазом. Действительно, не очень верилось, чтоб так все происходило. Он даже расстроился. Вроде бы уже полностью убедил себя в том, что знает, кто почикал Ростика, но теперь Сэнсей все в два счета растоптал и растер, как плевок по асфальту.
 — Так что ж, — произнес он, — выходит, азербайджанцы виноваты? Порезали у
 себя на рынке в подвале, а потом потащили за километр с лишним в подземный ход? Ладно, если бы перепрятали, а они несут его в бомбоубежище, потом вытаскивают на воздух и бросают в крапиву между гаражами. А потом специально для того, чтоб попасться, забирают мокрый инструмент в гостиницу и засовывают под подушки? Может, все-таки проще подумать, что им его подкинули?
 — Насчет этого — не спорю. Но опять же насчет того, что им эти колюще-режущие предметы Эля подкинула, а не менты, есть серьезные сомнения. Наливайко же сказал, что азеров колют на тему Ростика. А раз так, то могли и перья, которые, скажем, менты нашли где-нибудь в парке, подложить подходящим людям.
 — Понимаешь, Сэнсей, Эльке при ее работе это сделать полегче.
 — Ну да! Пойти с ними спать, а по ходу траха попрятать ножики под матрасы и подушки. Ты включи воображение, представь себе, как это можно было сделать?
 — Клофелином их угостить, как это принято у некоторых. Пока те спали, и подбросила.
 — Да они бы ее тут же вычислили. Она в гостинице каждый день. Небось имя ее настоящее знают. Наверняка бы поделились с ментами, когда припекло.
 — А думаешь, ментам это интересно? Они бы им не поверили. Когда дело раскручено в одном направлении, жалко бросать и мучиться по новой. Проще докрутить, додавить — и все. К тому же Эля эта самая — вовсе не девочка-цветочек по характеру. Вполне могла обдурить их, даже не усыпляя.
 — Ладно. Все эти споры в пользу бедных. В принципе мне глубоко начхать, кто Ростика резал. И нам с тобой, как и всей «Куропатке», нет никакой необходимости выяснять истину. Понимаешь, корешок? Делать за ментов и прокуроров их работу, да еще и за бесплатно, мы ни за что не станем. И подменять правоохранительные органы мы не будем. Если бы не коробка, которую вчера нашел Гребешок. Оказывается, кроме коробки, у Ростика были при себе какие-то очень важные ключики. От чего — не знаю, но кому-то позарез нужные. А тем, кто убивал Ростика, эти ключи, так же, как и коробка, были не нужны. Поэтому они их, скорее всего, бросили где-нибудь в том же туннеле. Или потеряли. Выглядят они так, как на этих фотках, размеры только неизвестны. Еще они должны быть на одном брелоке в форме головы Мефистофеля. Вот таком. Короче, сегодня вечером опять пойдете туда. Через речку. Капрона и так далее. Опять же вчетвером, как и в прошлый раз.

 Вторая подземная прогулка

 Эта ночь выдалась гораздо хуже предыдущей: небо затянуло наглухо плотными низкими тучами; лил затяжной холодный Дождь, далеко не мелкий по калибру капель да еще и с ветром. Всех четверых крепко измочило еще до того, как Капрон высадил их на берег. Автоматов на сей раз не взяли, а то мучься потом, протирая досуха. Ограничились пистолетами.
 Бывшую конюшню отыскали быстро. Матрас с деревянным щитом был на месте, а под ними — все та же лестница, ведущая в подземелье. Агафон, как и в первый раз, пошел вперед, за ним — Налим, Луза и Гребешок. Боялись поменьше, но разговаривать и перебрасываться шуточками, хотя Агафон никакой команды на этот счет не давал, не решались. До первого бокового хода, где Агафон поставил метку «А-1», добрались быстро, благо было под горку, потом, свернув, прошли двадцать метров до начала винтовой лестницы, спустились вниз, туда, куда прошлой ночью укатился фонарик Гребешка, наконец, прошли еще двадцать метров до квадратного люка в потолке.
 Вчера, когда уходили отсюда, Сэнсей сперва забрал у Гребешка пакет с коробкой, а потом, спохватившись, велел лезть обратно. Надо было втянуть обратно лестницу с веревкой и закрыть за собой люк. Пришлось все повторять сызнова, зато хозяева люка, лестницы и веревки не заподозрят, что у них побывали незваные гости.
 — Подсаживай! — решительно сказал Гребешок, которому как первооткрывателю общественность молчаливо предоставила право проводника. Луза тем же макаром, что и вчера, приподнял Гребешка вверх, тот зацепился руками за скобы, подтянулся и вскарабкался в люк. Открыл крышку, выбрался в «сталинский» туннель и спустил вниз лестницу, по которой с относительным комфортом поднялись остальные.
 — Да, — вполголоса сказал Агафон, осветив фонарем стены туннеля. — Похоже, это тот же самый, который в бомбоубежище выходит. Понять бы только, в какую сторону идти?
 — Сейчас поймешь, — хмыкнул Гребешок, — тут неподалеку место, где кончали Ростика. Оттуда следы крови идут. Пока они его тащили, кровь на пол стекала. Ручьями… До бомбоубежища дотянули — небось вся вылилась.
 — Не вся, там еще покапало, — возразил Агафон. — А на полу и пыль, и плесень. Где посуше — пыль, где сырее — плесень. Только странно: Сэнсей говорил, Ростика догола раздели, а Наливайко поминал, что у него на одежде пыль и плесень нашли. На фото вроде бы действительно голый. Но, может, какая-нибудь тряпка осталась?
 — Точно, — согласился Гребешок, — одежду спалили. Здесь кострище есть. Пошли, покажу. Луза, блин, смотри не блевани. У тебя как, Налим, нервы крепкие?
 Пока шли, смотрели под ноги, не блеснут ли где ключики. Нет, не блеснули. Запах свернувшейся крови и гниющих кусков тела почуяли раньше, чем увидели высохшую лужу и полуразложившиеся ошметки.
 — Бр-р! — произнес Агафон. — Да уж! Фильм ужаса. Луза на сей раз сумел сдержаться, да и Налиму удалось не упасть в обморок.
 — А вот костерчик, — сказал Гребешок, высвечивая груду пепла и углей. — До конца не догорел: тут воздуху мало и сыро. Вот остатки пиджака. Тут, по-моему, от брюк остатки. Ну, это ясно, полуботинки. Это манжета от рубахи, остальное сгорело.
 — Сейчас поглядим. — Агафон вынул финку и стал шевелить острием пепел и угли. Руками, наверно, было сподручнее, но его одолела брезгливость. Хотя вообще-то вызывать эту брезгливость было нечему. На костре ведь жгли не Ростика, а его одежду. Между тем именно здесь, в кострище, по мнению Агафона, были наибольшие шансы отыскать ключи. В то, что они могли просто лежать где-нибудь в кармане, а потом оттуда вывалиться, Агафону не верилось. Если бы ему доверили особо ценные ключики, то запаял бы их в полиэтилен, обернул бы тканью и зашил бы куда-нибудь под ватиновую набивку пиджачного плеча. Там их можно было бы найти только при очень тщательном обыске, а потерять случайно — практически невозможно. От пиджака после сожжения остались только куски от рукавов и обрывок полы. Эти тряпки Агафон подцепил
 острием ножа и вытащил на чистое место, разровнял, потыкал для проформы клинком, но понял, что там ничего нет. Соответственно если ключ был зашит в пиджак, то искать его следовало в золе.
 Однако Агафон сперва исследовал еще одну обгорелую тряпку — остаток от брюк. Там тоже ничего найти не удалось. После этого Агафону взбрело в голову, что ключ может лежать в обугленных ботинках, он срезал каблуки, убедился, что они были намертво приварены к подметкам и никаких ключей в них никогда не хранилось. Затем он посмотрел еще и подметки, точнее, то, что еще не совсем сгорело, и на этом успокоился; начал шуровать непосредственно в пепле, разгребая его ножом и надеясь вот-вот услышать металлический звон.
 Этот звон он действительно услышал, но, оказалось, в золе лежало несколько обгоревших монет: две десятирублевых и пятидесятирублевая.
 — Слушай, — нетерпеливо заявил Гребешок, — если мы тут втроем будем стоять у тебя над душой, толку не будет. Давай мы с Лузой поищем, откуда Ростика могли сюда притащить? Пойдем в обратную сторону. Не к дому восемь, а наоборот. А Налим тебя подстрахует на случай неожиданной встречи. Идет?
 — Ладно. Прогуляйтесь. Только смотрите не провалитесь куда-нибудь, — отмахнулся Агафон.
 — Не боись, мы сейчас тебе ключики принесем, — уверенно произнес Гребешок. — Заодно и согреемся, а то без движения замерзнуть можно.
 Они, к превеликой радости Лузы, с трудом переносившего соседство с местом убийства, двинулись в сторону люка, а затем дальше, к тому месту, где Гребешок отыскал пакет с таинственной коробкой.
 — Ты смотри от середины вдоль левой стены, — распорядился Гребешок, — а я буду глядеть от середины вдоль правой. Так проще. Обратно пойдем — наоборот, проконтролируем друг друга.
 Таким порядком они прошли метров с полета от того места, где был найден пакет. Ключи, конечно, на полу не валялись, но зато обнаружилось боковое ответвление туннеля, на стене которого была вычерчена длинная темно-красная стрела, а выше ее сделана той же краской надпись: «АВАРИЙНЫЙ ВЫХОД».
 — Так, — сказал Гребешок, направляя свет фонаря в ту сторону, куда указывала стрела. — По-моему, нам сюда.
 Совсем недалеко от основного туннеля в боковом ходе просматривалась настежь открытая стальная дверь, а за ней — узкая бетонная лестница. Оттуда тянуло свежим воздухом, дождем и мокрыми листьями пахло.
 — Теперь надо в оба глядеть, — предупредил Гребешок. — Вот тут-то эти ключи и могли выпасть.
 — Это точно, — вздохнул Луза, который надеялся, что ключей не окажется до того самого момента, пока они не выйдут на свежий воздух.
 Просмотрели почти каждый квадратный сантиметр пола. За бетонным порогом открытой стальной двери, там, где начиналась лестница, стало намного больше мусора. И был он заметно свежее того, что валялся в коридорах. Пивные банки, битые бутылки, тряпки, бумага, раскрошенные кирпичи, камешки, пакеты и упаковки разных мастей кучкой лежали между порогом и нижней ступенькой лестницы, почти скрыв бетонный пол, если ключи попали в эту кучу, то отыскать их непросто.
 — Н-да, — буркнул Гребешок, присматриваясь к куче, — покопайся тут, блин, в этом дерьме!
 — Давай на потом оставим! — предложил Луза, брезгливо поморщившись. — Тут вон шприцев с иглами до хрена, еще словим СПИД или гепатит какой.
 — Добро, — согласился Гребешок, которого поиски ключей в куче мусора тоже не очень прельщали.
 Поэтому они направились вверх по лестнице, обшаривая фонарями каждую ступеньку, втайне надеясь, что вот, может быть, уже на следующей блеснут ключики с брелоком в форме головы Мефистофеля. Однако вместо этого им попадались только пробки от бутылок да крышки, сорванные с пивных банок или консервных коробок. Последние досаждали особенно, потому что издали их легко было спутать с ключами. Луза раза два накололся.
 Таким макаром прошли четыре марша по двадцать ступенек и очутились у открытой стальной двери. Она выходила на свежий воздух, в парк, где по-прежнему лил дождь и ветер мотал кусты и деревья. Сам выход находился в ложбинке на склоне небольшого искусственного бугра, заросшего кустами. Ложбинка тоже заросла кустами и крапивой, но по ней была протоптана тропка, скользкая и размокшая от дождя.
 — Хорошо, если они эти ключики уронили прямо на тропу, — порассуждал вслух Гребешок. — А если в сторону…
 — …то хрен найдешь, — договорил Луза.
 И все-таки они решили пройтись по тропке, потому что уж очень не хотелось ковыряться в куче мусора. Рассчитывали, что до этого, может, и не дойдет.
 Тропка спустилась вниз на полянку, со всех сторон окруженную кустами. Если по прямой, то метрах в тридцати от аварийного выхода. Но кусты и всякая иная растительность стояли так густо, что не только сейчас, дождливой ночью, но и при светлом Дне разглядеть его сквозь листья было невозможно.
 Полянка по краям заросла густой травой, а посередине была вытоптана и украшена старым кострищем, золу которого прибита и разровняли дожди последних нескольких дней. Вокруг кострища лежало несколько бревен, а также стояли две самодельные лавочки. Поверх одной из них мокла драная телогрейка. Как и на лестнице, тут валялись водочные и пивные бутылки, то ли Разбитые в драке, то ли спьяну раздавленные темные очки, бейсболка с оторванным козырьком, еще какой-то хлам.
 — Похоже, тут компашка собирается, — прикинул Гребешок с видом Шерлока Холмса. — Сегодня, поскольку дождь, не пришли. Да и поздно уже. Небось, пока сухо, здесь сидят, а если начнет лить, то ползут на лестницу.
 — А когда Ростика убили, дождь был? — спросил Луза. Гребешок даже посветил на него фонарем от удивления:
 — Ну, Сева! Ты, блин, оказывается, не только подковы гнешь, но и башкой варишь? Точно, дождя не было. Только на следующий день зарядило. Значит, здесь пацаны могли сидеть, либо видели что-то, либо…
 — … Сами его мочили, — в один голос с Гребешком, произнес Луза.
 — Стало быть, если завтра дождика не будет, стоит сюда нагрянуть и покалякать с ними, — прикинул Гребешок. — Может, они и ключики прибрали? Нет, навряд ли. Потому что тогда и коробку прихватили бы. Давай-ка пошуруем малость, может, валяются ключи где-то?
 Пока они шарили на полянке, Агафон в туннеле закончил разгребание пепла. Ни хрена не нашел, хотя под конец шарил уже голыми руками, процеживая горсти золы сквозь пальцы и растряхивая ее по бетонному полу. Измазался, как трубочист.
 — Ну что? — сказал он Налиму. — Пройдемся до бомбоубежища? Гребешка с Лузой ждать не будем, они опять чего-нибудь посеяли небось…
 — Может, лучше за ними сходим? — предложил Налим.
 — На хрена? Они и так дойдут, лучше нас это место знают. Пошли, не трясись, е-мое!
 Налим подчинился. Двинулись рядом, шли не торопясь, шарили фонарями по полу, на котором явственно бордовели следы запекшихся кровяных ручейков.
 — Блин, — произнес Агафон, — сколько же этой кровянки в человеке бывает? Метров сто уже протопали, а все по полосам идем.
 Мусора, пробок и крышек от пивных банок здесь не попадалось. Должно быть, шпана боялась заползать так далеко от аварийного выхода, не зная толком, куда ведет туннель. Правда, несколько раз в лучи фонарей попадали крысы, с устрашающим писком уносившиеся во тьму.
 — Я в газете читал, — опасливо произнес Налим, — что теперь от радиации крысы размером с кабана вырастают. Загрызть могут.
 — Ты газеты читай побольше. Там еще и не такое набрешут. Журналюги, блин, изгаляются как хотят, врут и не краснеют, а мы, дураки, читаем и верим. Так же и телик. Главное, чтобы все рты поразевали да поменьше насчет зарплаты справлялись. Вот и сидят там, пописывают, ломают голову, чего бы соврать… Стоп! — Агафон резко оборвал свою речь, обличающую средства массовой информации, и направил световое пятно фонаря вперед.
 — Ты чего? — обеспокоено спросил Налим, бросаясь догонять рванувшегося вперед напарника. — Нашел, что ли?
 — Нет, — сказал Агафон, — не нашел. Но кое-что увидел. Световой круг выхватил из тьмы кровяной отпечаток от обуви. Четкий, почти не смазанный, с узорчатым рисунком.
 — Чуешь разницу? — спросил Агафон, ставя свою ногу, обутую в кроссовку сорок пятого размера, рядом с отпечатком. — Самое большее — тридцать восьмой. Бабский размер, одним словом. Правой ногой, видать, в кровянку наступила, когда тащили. Вон, и дальше пошла следить. Правда, уже послабее.
 — Неужели у такой кобылы, как Элька, — заметил Налим, — всего тридцать восьмой? По-моему, у нее не меньше сорок первого должен быть.
 — А мелкие? Малярихи эти? Про них забыл? Эх, срисовать бы чем рисунок…
 — Думаешь, они так и будут в тех же кроссовках ходить? — недоверчиво хмыкнул Налим.
 — А что? Запросто. Видишь, след кончился. Оттерла. А потом пришла в общагу и помыла с мылом. Для этих работяжек на самую дешевку наскрести — проблема. Элька, та, конечно, запросто может хоть каждый день обувку менять.
 Двинулись дальше. Кровавые ручейки, отпечатавшиеся на полу, становились заметно тоньше, разрывистей. Постепенно они перешли в цепочку пятнышек. А ключей видно не было.
 — Зря идем, — сказал Налим, должно быть, долго думая. — Ведь они его тут голого тащили. Откуда же ключи могли выпасть?
 — Это я и сам понимаю, но все-таки проверить надо…
 Они все еще топали по туннелю, приближаясь к бомбоубежищу, когда наверху продрогшие под дождем Гребешок и Луза, матерясь и чертыхаясь, прекратили поиски.
 — Ни хрена тут не найдешь, — махнул рукой Гребешок, который, пытаясь отыскать в траве ключи, порезал палец о бутылочное горлышко.
 — Пошли в той куче глянем — и к ребятам. Надо днем сюда приходить, может, и вычешем чего-нибудь. Интересно, столбняк от пальца может быть или нет?
 — Поссы на рану, — деловито посоветовал Луза, — самое лекарство. У меня дед плотничал, всю дорогу так делал.
 — Ладно, — сказал рукой Гребешок, — проверим.
 После проведения здесь же, на месте. Предложенной Лузой лечебной акции Гребешок нашарил в кармане презерватив и накатил на средний порезанный и здоровый указательный пальцы. Предстояла еще одна грязная работа.
 — Ну и вонизм, — проворчал Гребешок, когда они, вернувшись к аварийному выходу, по пути еще раз проверив тропу и спустившись к нижней двери, оглядели мусорную кучу. — Ты не блеванешь, Луза?
 — Выдержу… — не очень уверенно пробормотал детина. И они, титаническими усилиями подавляя то и дело подступающую к горлу рвоту, стали разбирать кучу дряни.
 — Сдохнуть можно, — сказал Гребешок, — пойдем к воздуху, перекурим…
 Присев у выхода, жадно глотали дым и мокрый воздух парка.
 — Неужели опять полезем? — спросил Луза. — Ясно, что ключей там нет. Сантиметров пять слой сняли, небось год копилось. Неужели могли так глубоко провалиться?
 — Провалиться не могли, а вот ежели на них наступили, то могли и ниже вдавить. Хотя по большому счету ты и прав, но, блин, надо в этом убедиться…
 У Агафона с Налимом проблемы были проще. Они дошли почти до самого входа в убежище, и Агафон сказал:
 — Дальше делать нечего, мы там уже смотрели. Главное, уяснили, что Ростика волокли именно этим путем…
 И тут откуда-то издалека и сверху послышался негромкий щелчок, а затем скрип.
 — Тихо! — шепнул Агафон Налиму. — По-моему, это дверь в убежище открывают…
 Оба не сговариваясь вытащили пистолеты, сняли с предохранителей прежде, чем гулкая тишина бомбоубежища была нарушена звуками шагов. Три человека, кряхтя и переругиваясь вполголоса, тащили вниз что-то тяжелое.
 — Свети, свети, е-мое, а то скатимся на хрен!
 — Лампочку надо было включить.
 — Не фига! Она через щели заметна.
 — Кому, на хрен, заметна? Дрыхнут все давно. Придерживай, Калым, не напирай, бляха-муха, пока не звезданулись!
 — Береженого Бог бережет. Вперед свети, говорю!
 — А все ты, Вадя! Завел, блин, Филю: менты наедут! Вот и таскайся теперь ночью, прячь…
 — Ничего, подальше спрячешь — поближе возьмешь. За этот товар мы еще на Канарах пожить сумеем, если сбагрим по-умному.
 В ближнем к лестнице помещении убежища появился тусклый отсвет фонаря. К Агафону и Налиму, которые, погасив свои фары, затаили дыхание в туннеле, на пороге комнатки, где стояла фильтро-вентиляционная установка, он доходил совсем слабым, через три двери, но явственно обозначил прямоугольник дверного проема, ведущего из комнаты ФВУ в зал с нарами.
 Шаги звучали намного слышнее, даже шуршание бумажных плакатов под ногами различалось.
 — Вот это ямка! Поставим здесь, Штырь, в жизни не докопаются.
 — Нет, надо дальше нести. Здесь негде спрятать.
 — Лопнуть, что ли? Этот ящик еле донесли, а еще с десяток надо.
 — Ничего, на лесоповале больше потягаешь, если сейчас поленишься.
 Кряхтенье и сдавленные матюки приблизились, свет стал ярче.
 — Хрен протиснешься… Понаставили нар, екалэмэнэ!
 — Заноси, заноси давай! На ногу, блин, наступил, осторожней!
 — Скоро там?
 — Еще одну дверь пройдем — совсем немного останется.
 — Километра полтора, наверно…
 — А у тебя язык острый!
 Переругиваясь, пришельцы, некоторых из которых Агафон постепенно узнавал по голосам, начали втаскивать свою ношу в комнату, где стояла ФВУ. Наверно, если бы они не пыхтели и не топотали, как слоны, то могли бы расслышать дыхание спрятавшихся Агафона и Налима. Стоило навести на них фонарь — и избежать неприятных объяснений между куропаткинскими и Лавровскими было бы невозможно. Агафон для себя уже решил вопрос: не разговаривать, а мочить тут же, пока у Штыря и его друзей оружие в карманах. Правда, о том, как на эту разборку посмотрит Сэнсей и какие вообще могут быть последствия, Агафон тоже
 подумывал и решил все-таки, что начнет пальбу только в том случае, если Лавровка их с Налимом обнаружит.
 В этот раз пронесло. Поставив ящик на пол, лавровские — их было четверо — удалились обратно к лестнице.
 Когда шаги лавровских удалились и они затопали уже в том зале, где находился класс, Агафон шепнул Налиму в темноту:
 — Надо отвалить отсюда. Подальше куда-нибудь. После посмотрим, что тут. Давай уходи потихоньку. Обувь сними.
 Налима два раза просить не потребовалось. Он снял кроссовки и, чертыхаясь от холода, почти бесшумно стал удаляться от двери. Агафон же вдруг сообразил, что можно попробовать прикрыть стальную дверь, отделяющую комнату ФВУ от туннеля.
 Впрочем, сделать этого он не успел. Лавровка вновь затопала по лестнице.
 — Этот полегче будет, можно, наверно, и вдвоем дотащить.
 — Сейчас! Пупки надрывать!
 — А ноги мотать туда-сюда легче?
 — Иди ты!
 Комнату ФВУ вновь осветили фонарями. Штырь с коллегами ворочались по другую сторону похожей на гигантский самовар установки, на дверь не смотрели и фонарей в ту сторону не наводили. Агафон прятался за бетонным косяком, не видя, что творится в комнате, и слыша лишь пыхтение и редкие фразы.
 — Правее!
 — Посвети, е-мое! Поставили сикось-накось! Поправь, а то остальные не встанут.
 — И-эх! Оп-па!
 — Слава Богу, ровно поставили. Пошли за следующим.
 — Девять осталось.
 — Следующие два полегче будут. По двое таскать будем. А потом, после этого, — по одному, там вообще пакетики, ни шиша не весят.
 Агафон опять выждал время, пока лавровские отправятся в обратный путь, а затем все-таки решил закрыть дверь. Тяжеленная штуковина, которая так легко открылась днем, когда Агафон и Налим приходили сюда с дворничихой, закрываться не хотела.
 Повозившись несколько минут, он опять услышал шаги.
 — Нормально, — комментировал кто-то, — против тех, что вчетвером таскали, этот — пушинка.
 — В два счета донесем. А я-то думал, до утра провозимся.
 — Языком только поменьше ворочай, а ногами — побыстрее.
 — С этими и разворачиваться легче. Уже намного и короче.
 — Не болтай ты, ставь на место. Так, все путем. Пошли за пакетами.
 — Четыре места уже перетащили. Еще две ходки, если по одному в руки.
 — Топай, топай!
 Агафон сидел на прежнем месте, прятался и соображал, далеко ли ушел Налим. Может, выйти да поговорить с тем же Штырем? Как-никак его прошедшим вечером в «Куропатке» приняли более-менее прилично, без телесных повреждений.
 Но делать этого не хотелось. Штырь вряд ли обрадуется, что о складе, в котором вернее всего наркота, известно «Куропатке». Пожалуй, его попишут тут слегка и оставят. Лавровка, в отличие от тех, кто уделал Ростика, вряд ли надумает выносить тело на воздух, к шумной известности. Правда, они не знают о том, что тут еще трое. Но даже если Гребешок с Лузой и Налимом прибегут и расквитаются за Агафона, тому не полегчает. Жить еще как-то хотелось, а помереть во цвете лет желания не было.
 Поэтому выходить и вступать в переговоры Агафон не стал. Он дождался, когда Штырь со своим опять ушел, и снова попытался прикрыть дверь, на сей раз рискнув включить фонарь на несколько секунд. Едва он увидел, что дверь, оказывается, прижата углом довольно тяжелого стола, то раздумал ее закрывать. Слишком много возни, слишком много шума и слишком мало толку. Тем более что лавровские уже возвращались. Сейчас принесут четыре «пакетика», потом еще столько же, а после этого уедут восвояси, и можно будет спокойно глянуть, что они, собственно, прячут от ментов, налет которых, между прочим, был обещан для «Куропатки». А потом как-нибудь, при очередной встрече, порадовать Штыря своей осведомленностью: мол, знай наших!
 Лавровка работала споро. Четверо притащили пакеты, трое быстренько побежали за последней серией. Остался только Штырь, который присел на край стола, не дававшего возможности Агафону закрыть дверь, и посвечивал по сторонам, в том числе и в проем двери, вдоль туннеля. Лавровские наверняка ее запрут изнутри, когда соберутся уходить. Так что, скорее всего, полюбоваться на ихние сокровища не удастся.
 Штырю, однако, без дела не сиделось. Очень ему захотелось глянуть, что же там, за черным проемом двери, где, вжавшись в угол, затаил дыхание Агафон…
 За косяк он, слава Аллаху, заглядывать не стал. Иначе даже крепкая нервная система Агафона не спасла бы Штыря от пули в упор. И порог не переступал, и не услыхал, как у Агафона от волнения волосы на голове зашевелились. Луч его фонаря равнодушно скользнул по темным пятнам, обозначившим путь, которым тащили труп Ростика.
 В это время появились уже вполне довольные жизнью носильщики с тремя картонными ящиками и поставили их рядом с прежним грузом.
 — Так, — объявил Штырь, — сейчас отодвигаем вот этот столик и захлопываем дверь. Этот коридорчик нам пока не нужен.
 Когда подчиненные Штыря наглухо захлопнули бронированную дверь и заперли ее изнутри на засов, Агафон глубоко вздохнул. Ему показалось, будто он не дышал не меньше получаса…
 Гребешок и Луза перевернули и раскидали почти всю мусорную кучу. Конечно, и в глубине ее ничего не оказалось. Гребешок был зол. Луза отплевывался. Он до того нанюхался всякого дерьма, что ощущал его и во рту.
 Тем не менее, надо было для очистки совести проверить еще один комок мусора, в котором копошились какие-то гнусного вида опарыши — мечта рыбака. Вонял этот комок так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Гребешок посмотрел на Лузу и убедился, что если поручить ему проверку этого комка, то сдохнет на месте, а перед похоронами его придется полгода отмывать от блевотины. Поэтому Миша тяжело вздохнул, поправил презерватив, прикрывавший порезанный палец, и взялся раздергивать слипшиеся фрагменты мусора. Он думал лишь о том, чтобы поскорее все закончить, очистить совесть, выражаясь фигурально, после чего пойти как следует вымыть руки.
 Первая мысль о том, что он, кажется, что-то нашел, появилась у Гребешка тогда, когда он нащупал в однородно-склизкой слоистой и вязкой массе нечто твердое, имевшее некую неправильно-округлую форму. Распотрошив ком и выдернув из него это самое «твердое», Гребешок стал счищать с него грязь и вскоре убедился, что держит в руке не камешек, а металлический предмет. Еще несколько секунд — и Гребешок, окончательно счистив с предмета мусор, разглядел при свете Лузиного фонаря клинообразную бородку, хищный горбатый нос, выпученные глаза, остроконечные уши и рожки на лысом черепе…
 — Мефистофель! — вырвалось у него. — Брелок!

 Кошмары

 Бородатый в надвинутой на брови вязаной шапочке выскочил из-за угла дома прямо на Олега. Нажать, нажать на спуск немедленно! Но нет рук, нету! Нечем нажимать… Олег крикнул: «Уйди! Уйди ради Бога! Ради своего Аллаха — исчезни!» А тот только скалился, и глаза были серые, ледяные, смертные… Бородатый медленно поднял автомат, не спеша, словно бы издеваясь, навел на Олега. Тут в лицо плеснуло огнем, ударило, швырнуло в темноту, понесло куда-то…
 Потом появилась улица, дымная, чадная, с двумя черными, давно мертвыми «бээмпэшками», с четырьмя плоскими, бесформенными, мало чем напоминающими людей комочками камуфляжа, изодранного голодными собаками. А в воздухе летала копоть, и из всех окон дома, у стены которого прижались друг к другу Олег, Лешка и Колька, тек дым и било пламя. И отовсюду, со всех сторон, тарахтело, трещало, выло, визжало, грохало, бухало, громыхало, свистело — сзади, спереди, с боков, сверху, из-под земли. И никто из троих не знал, что делать. Ждать, лежать или бежать? А если бежать, то куда? И надо было бежать, спешить, но не было, не было ног! Ву-о-о-а — бух! Снаряд ударил куда-то в середину горящего дома, и стена вместе с поднявшимися к облакам пылающими обломками стала дьявольски медленно оседать, заслоняя от Олега небо. Не на чем было бежать, не на чем! Черная многотонно-тяжкая глыба из цемента и кирпичей легла ему на лицо и на грудь. Он закричал от ужаса, но крика его никто не услышал. И опять понесло во тьму, во мрак, в холод…
 Опять рассеялась тьма. Луг открылся, мирный, с ромашками, васильками, колокольчиками, душистый и росистый. А за лугом — речка, синеющая сквозь ивовые кусты, и золотистые точечки кувшинок, мерцающие на голубой глади. И маленький-маленький Олег, едва высовывая нос из густой травы, бежал сквозь луговую росу и травяные ароматы туда, к речке, где ласково улыбалась и приветливо манила его молодая, ярко одетая и несказанно красивая мама… Всего-то ничего — надо было какой-то полегший стебелек перескочить или вьюнок. Но вот не сподобилось — маленькая загорелая детская ножка зацепилась носком красного матерчатого сандалика за этот стебелек! Огонь, рывок вверх и вбок, мгновенная острая боль — и опять тьма…
 Олег открыл глаза. Холодный пот покрывал все тело, сердце колотилось, темнота окружала со всех сторон, и в ее глубинах белесыми призраками еще метались обрывки только что пережитых сновидений. Тупая боль грызла то, чего уже давно не было: ноги, кисти рук. Но она была совсем пустячной по сравнению с той болью, которая раскаленным винтом вкручивалась в душу.
 Только что он заново прожил три маленьких кусочка из своей короткой жизни. Да, было когда-то это счастливое и беззаботное утро, когда он точно так же, как нынче во сне, бежал к маме по росистому душистому лугу. И речка голубела за ивовыми кустами, и кувшинки золотились на чистой зеркальной глади. Тогда он тоже не добежал — запнулся за стебелек, шлепнулся в траву, ушибся немножко, ободрал коленку, заплакал. Мама подбежала, приласкала, утешила, подула на ссадину, потом повела мазать зеленкой. А он, тогдашний трехлетний Олежка, все плакал и плакал, никак не мог успокоиться. Только что все было хорошо, только что был переполнен радостью, предвкушением чего-то прекрасного — и тут падение, боль, кровь, страх… Наверно, это было первое в его жизни Великое Разочарование.
 Остальные фрагменты сна были из совсем недавнего прошлого. Мозг, загадочная и никаким мудрецам не понятная система, вдруг решил переиграть два вполне реальных эпизода, которые он пережил наяву. Только в обоих случаях руки и ноги у него были тогда на месте.
 Тот, бородатый, в шапочке, на самом деле не успел поднять автомат. Палец Олега раньше нажал на спусковой крючок, неосознанно, автоматически. Длинная очередь в упор отшвырнула бородача к плетню, он плашмя рухнул на спину. Потом судорожно дернулся, ухватил ртом последний в жизни глоток воздуха и застыл на месте, оскалив зубы в каком-то ужасном подобии улыбки. И хотя Олегу некогда было разглядывать лицо первого из тех, кого он убил на той войне, запомнился ему и этот оскал, и остановившиеся серые глаза.
 И во втором эпизоде сна все было не так, как по жизни. Тогда Олег был при ногах. Он вскочил и очертя голову побежал, благополучно перескочил улицу, несмотря на то, что несколько пуль высекли искры из асфальта совсем рядом, а одна свистнула где-то на уровне головы. Олег юркнул в подъезд и встретил там ребят из своей роты. А Лешка и Колька не успели. Снаряд — чей, хрен поймешь, возможно, что и свой, — действительно попал в горящий дом, а стена его рухнула — само собой, не плавно, как во сне, а гораздо быстрее — и расплющила тех двоих в лепешку.
 Дважды смерть была совсем рядом с Олегом, но миновала. В первый раз он заплатил за свою жизнь жизнью врага, во второй — двумя друзьями. Во всяком случае, так ему это теперь представлялось. Бог или черт уберег его тогда? И ради чего? Ради того, чтобы в солнечный и относительно мирный день августа 1995 года, когда ничто не предвещало беды и было так же радостно, как в свое время на лугу у речки, испытать второе Великое Разочарование?
 Самое ужасное, что все получилось исключительно по собственной вине. Никакой командир, никакой главком, никакие враги не приказывали ему лезть в тот растреклятый огородик, где на мини-бахче маячил маленький, темно-зеленый, почти черный снаружи и алый внутри арбузик. Дом, к которому примыкал огород, был давным-давно разбит бомбой и выгорел изнутри, хозяева то ли сбежали, то ли погибли. Было жарко, водовозка не пришла, фляга только шуршала песчинками, в колодец кто-то бросил дохлую собаку. Другой был далеко, а от машин не отпускали. И показалось, что ничего ужасного не будет, если он перережет штык-ножом арбузную плеть, а потом поделит эту влажную освежающую мякоть с друганами. Он уже ощущал мокрый арбузный аромат во рту, чувствовал, как в спекшемся горле благодатью разливается арбузный сок и тает мякоть… Точно так же, как тогда, когда в трехлетнем возрасте нога в красном тряпичном сандалике зацепилась за стебелек, его солдатский ботинок 43-го размера поддел носком суровую нитку растяжки. Вот тогда и мигнул огонь в глазах, и тьма навалилась. А боль появилась много позднее, когда от шока откололи.
 Он не сразу все понял — сильно контузило и сознание было заторможенным, потом думал, жить обрубком не придется, убеждал себя в близости смерти. Морально он почти умер, душа не хотела существовать в теле с обрубленными руками и ногами. Вокруг в госпитале почти все были калеки. Но никому не досталось так, как ему. Никому! Все на что-то надеялись, ему было не на что надеяться. Кроме как на то, что он никогда не выйдет из госпиталя, не увидит мира, где большинство людей с руками и ногами. Он отказывался есть, просил у сестер яд, но ничего из этого не выходило. Кормили насильно, яда, конечно, не дали. А тело вопреки душе жить хотело. И сил в нем в принципе было вполне достаточно. Культи рубцевались, сердце и все остальное внутри туловища оказались вполне жизнеспособными. Даже отчаянная попытка перегрызть вены не удалась. Самым страшным был день, когда приехала мать и забрала его домой.
 Только уже много месяцев спустя, когда стало ясно, что надо, так или иначе, примириться с судьбой, что жить все-таки придется, началась настоящая депрессия. И самое страшное — появилась Эля. Новая, совсем не такая, как прежде. Мать Олега, конечно, знала, чем она занимается, но сыну не говорила. Первое время приходили и другие школьные и дворовые друзья, она ее от них не отделяла. Потом все прочие сочли, что их моральный долг выполнен, что Олег не один, с ним есть мать, он ухожен, и… перестали приходить. А Эля осталась. Хотя о роде ее занятий кто-то из ее школьных подруг Олегу сообщил. Но это особенно его не поразило.
 Сны, подобные тем, которые сегодня мучили Олега и заставили его проснуться посреди ночи, снились ему частенько. Иногда они не отпускали его по нескольку часов, перемежаясь с пробуждениями, когда явь казалась страшнее сна. Лучше бы там у плетня, столкнувшись с тем бородачом, он опоздал, не успел нажать спуск первым! Или остался под рухнувшей стеной расплкющенным. Но он был обречен жить… Если бы не девчонки, то он сейчас простился бы с этим домом, квартирой и жил бы в доме-интернате, где такие же бесхозные несамостоятельные калеки.
 Да, сейчас они есть. Три очень разных, непонятных и вечно ругающихся существа, которым он — совершенно никчемный! — зачем-то нужен. Ладно бы в прежние времена пионерское или комсомольское поручение выполняли (хотя кто их тогда от души выполнял?), но ведь сейчас никто таких поручений не дает. А материальный интерес самый мизерный. Пенсия Олега — ерунда по сравнению с однодневным заработком Эли в «Береговии». Квартира могла бы ей перейти лишь после брака, а она о росписи и речи не ведет. Ладно, Эля, может, выжидает. А эти две маломерки, чего они здесь тусуются? Неужели в городе нет парней с руками и с ногами? Или тоже квартиру нацелились разделить? Давно пора бы понять, что без толку с Элей соревноваться. Но они, похоже, и не очень соревнуются. Они хоть и взбрыкивают, хоть и огрызаются, но непримиримости в этом не чуется. Покричали, потопали ножками — и опять все тихо, не разлей вода.
 Олег прислушался. В квартире было тихо. Эля должна была сегодня идти на ночное дежурство в больницу. Обычно в таких случаях за нее оставались Лида с Ларисой. Сегодня он заснул довольно рано, когда Эля еще не ушла. Все трое сидели на кухне, пили чай и рассказывали анекдоты. Под их хохотунчики он и заснул. Надо снова попробовать заснуть.
 Но сон не шел. Да и не хотелось Олегу туда, в забытье, где может привидеться всякое, живое и мертвое, смешанное в кучу, а оттого еще более страшное. Например, тот бородач, которого он сегодня уже видел в кошмаре, или двое растерзанных взрывом солдат, с которыми он всего за минуту до того мирно беседовал.
 Тошно, больно и противно было все это вспоминать, ворошить, бередить недавнее. Олег даже застонал как-то непроизвольно, хотя физически ничего уже не болело.
 В соседней комнате сразу отреагировали. Заскрипел диван, чьи-то ноги зашаркали по полу, отыскивая шлепанцы, потом послышались шаги. На пороге Олеговой комнаты появилась Лида, запахнутая в коротенький халатик.
 — Олежек! — позвала она. — Тебе плохо?
 — Сон дурной увидел. И вообще не то что-то…
 — Водички попить не дать?
 — Не надо, а то утку… — Олег постеснялся продолжать, но Лида и так догадалась. Забрала, вылила, ополоснула, хотела подложить на место. Но Олег остановил:
 — Не надо. Лучше побудь со мной.
 — Олег, два часа ночи. А мне завтра с Лариской к восьми на работу.
 — Ты просто приляг рядышком. Мне страшно одному… Честно.
 — Отчего страшно?
 — Да все кажется, будто совсем один.
 — Что ты! Нам Элька сказала, чтобы с тобой сидели, пока она не придет.
 — Лариска тоже здесь?
 — Да куда она денется! Тут, дрыхнет, конечно…
 Как раз в этот момент зашаркали шаги и появилась Лариса.
 — Ничего я не дрыхну. Ты, Лидка, когда слезаешь с кровати, обязательно меня пяткой задеваешь. Тут подрыхнешь…
 — Ну и что? Повернулась бы на другой бок и сопела бы дальше во все дырки,
 — явно неприязненно произнесла Лида. — Чего пришла?
 — Захотела — и пришла. Тебе-то что не спится?
 — Олежка стонал, я думала, помочь надо.
 — Знаем мы, чем ты ему помогать собралась, — хмыкнула Лариса.
 — Девчонки, — сказал Олег, — у вас разговор какой-то чудной. Как будто меня нет и я ничего не слышу. Вы скоро совсем как Элька станете.
 — А что Элька? Элька вся в деньгах. Мы получку по три месяца ждем, то пол-«лимона», то триста тыщ, а она за один вечерок больше гребет, — сказала Лариса.
 — Чего ж вы с ней не пойдете?
 — Мордами не вышли, ноги толстоваты и коротковаты, — хмыкнула Лида. — Да и вообще деревня.
 — Пошли спать, — зевнула Лариса, — скоро три часа. А нам в семь вставать надо.
 — Иди, — сказала Лида, — а я здесь останусь. Меня Олежка просит рядом полежать. Ему страшно.
 — Ладно, — с заметным раздражением произнесла Лариса. — Стереги. Все равно завтра в семь подниму.
 И, сердито посапывая, удалилась в соседнюю комнату. Скрипнул диван, улеглась, стало быть. А Лида осторожно, скинув халатик, залезла под одеяло к Олегу.
 — Тепленькая… — прошептал тот, ощутив обрубком левой ноги пухлость девичьего бедра сквозь тоненькую шелковую ночнушку. — Даже горяченькая… Знаешь, я ведь никогда с девчонками не спал. Никогда!
 — И с Элькой?
 — С Элькой тоже. Думали ведь, что поженимся, только целовались. Хотели, чтобы после свадьбы, после венчания, чтобы не просто… А получилось все не так. И уже не переиграешь.
 — А теперь тебе хорошо с ней? — полюбопытствовала Лида, теснее придвигаясь к Олегу.
 — Приятно… Но это не то. Это ее каприз, прихоть.
 — Конечно, она ж немного не в себе. Она чем-то колется иногда.
 — Правда?
 — Ну, это я наверняка не знаю, — Лида испугалась, что говорит лишнее. — Просто иногда она бывает такая, будто под кайфом.
 Олег потянулся к ней култышками рук, Лида порывисто привлекла его к себе, прильнула всем телом, припала к губам. Надолго…
 — Сердечко бьется, — прошептал Олег, ощущая, как жаркие волны катятся по телу, заставляя забыть и об увечьях, и о болях душевных. Губы-то не отняли у него! И он торопливо, будто боялся, что отнимут, стал целовать Лицу. В глаза, нос, щеки, уши, шею, плечи…
 — Сумасшедшенький… — прикрыв ресничками глаза, прошептала она. — Жадненький…
 А Олег пытался подцепить «клешнями» бретельки ночнушки, спустить их с округлых плечиков, добраться до нежных и упругих грудок. Они лежали на боку, и сделать это ему было не так-то просто.
 — Подожди, — шепнула Лида, — я сама сниму…
 — Не-ет… — прохрипел Олег. — Я сумею!
 — Тогда давай сядем, так сподручнее…
 Олег уперся одним локтем в подушку, уцепился другой «клешней» за одеяло и со скрипом зубовным сел, опершись спиной на стену. Лида уселась напротив и помогла ему просунуть культи под подол ночной рубашки. Олег потянул его вверх, Лида подняла руки, и шелковая ткань, соскользнув с тела, упала во тьму.
 — Какая ты! — пробормотал Олег, прижимая к себе всю эту ласкающую наготу.
 — Ага-а… — тихо пропела Лида. Пальцы ее рук проползли за резинку Олеговых трусов. Сперва со спины, потом погрузились ниже. Нежно прикоснулись к бокам, передвинулись к животу… Затем ладошки мягко, сразу с двух сторон, прижались к тому, что крепло и набирало силу с каждой секундой.
 — Большой-пребольшой… — шепнула она, целуя Олега в губы и прижимаясь к нему грудками. — С ума сойду… Сладенький мой!
 Неожиданно быстрым рывком Лида сдернула с Олега трусы, нагнулась, возбуждающе пощекотав его прической, и стала пробовать на вкус…
 — Обалдеть! — пробормотал Олег, осторожно поглаживая обрубками рук ее гибкую спину и дотягиваясь до крупненькой выпуклой попки, на которой были почти незаметны узенькие трусики-треугольники. Концами своих «пальцев» он сумел подцепить их за резинку и спустить с бедер до колен.
 — Не чмокай ты так, дура бесстыжая! — донесся из-за стены возмущенный голос Ларисы.
 — Хочу и буду! — огрызнулась та. — Чего слушаешь? Заткни уши!
 — Психованная! — Лариса в соседней комнате интенсивно заворочалась, диван заскрипел. — Вторая Элька, блин!
 Лида выдернула ноги из трусиков и обхватила ими Олега, прижав его лицо к своей груди.
 — Зараза! — пробормотала она, разумеется, в адрес Ларисы. — Суется еще…
 — Плевать, — прорычал Олег, потираясь щеками о гладкие припотевшие грудки, — на все плевать! Я живой, живой…
 Лида жадно провела ему руками по спине, плавно потянула на себя, опускаясь на кровать… Глаза ее уже закрылись, тело горело жаром, губы бормотали что-то полубессвязное, стыдное:
 — Иди, иди сюда… На животик ко мне… На сисечки… О-ох! Дай, дай ручками поправлю… Толкни немножечко! Так!
 — Ага-а! — восторженно взвыл Олег. — Там! Ух! Ух! Ух! Я сам! Сам могу!
 — Сам, сам, родненький! Все сумеешь! Ты сильный!
 — Вы хоть бы орали потише! — взбешенно прокричала Лариса из-за стены. — Совсем обесстыжели!
 — Завидно?! Завидно?! Завидно?! — уже во весь голос отозвалась Лида в такт ритмичному кроватному скрипу.
 — Психи, точно психи! — проворчав это, Лариса на какое-то время примолкла. Должно быть, вслушивалась в возню Олега и Лиды.
 Олегу немного мешало отсутствие одного колена, наверно, будь у него в прошлом опыт такой работы, он чувствовал бы больше неудобств, но тут все было в новинку, и он быстро приспособился.
 — Ох, Лидусик! — хрипел он сдавленно. — Как же хорошо!
 — Да-а… Да-а, миленький… Еще! Еще крепче! Так! Еще! Еще! Быстрее!
 — Еще сильнее? Еще?! А так?! А так?!
 — Ой! Ой, как здорово! Нажми! Нажми! Нажми-и-и-и!
 Лида изо всех сил стиснула Олега руками и ногами, липкая и горячая теплота выплеснулась где-то там, в глубине ее тела, омыла плоть Олега.
 — Родненький! Солнышко! Миленький! Олеженька-а! — судорожно гладя Олега по спине, Лида целовала его лицо. У нее даже слезки из глаз катились.
 — Чудненькая! — проводя губами по влажной, солоноватой коже ее плеч и шеи, прошептал Олег. — А я не кончил…
 — Давай дальше! Люблю тебя! Люблю!
 Вновь пошел кроватный скрип, азартный и буйный. Олег как бы позабыл о всех своих увечьях и ранах, о беспомощности и бесполезности.
 — Живу, живу, Лидка! Я мужик! — бормотал он в ухо Лиде, чье тело, сотрясаемое его яростными колебаниями, вновь возбуждалось, возгоралось, нетерпеливо ожидая вспышки…
 — Ой! Ой, миленький! — лихорадочно, полубредово бормотали ее губы. — Что ж ты со мной делаешь?! А! А! А-а-а-ах!
 И опять судороги по телу, жадное, до хруста в костях, объятие, ливень поцелуев в глаза, губы, в плечи…
 — Думала, я уже все? — произнес Олег, проводя «клешней» по взмыленным скользким грудкам Лиды. — Нет, киса! Я еще буду! Еще! Еще!
 — Обалде-еть… Ты меня до смерти затрахаешь! Бешеный, бешеный! — визжала Лида. — Ой, мамочки! Олежек! Пощади! Замучаешь! Мама-а-а-а!
 А он опять не кончил. То ли темперамент был не такой горячий, то ли еще что.
 — Не получается! Не получается у меня! — всхлипнул Олег в ярости. — Ты вон уже три раза, а я…
 — Да что ты! Что ты, родненький? — утешала Лида, не выпуская его из объятий, и гладила ладошками по спине. — Разве это не получается? Очень даже получается… Я вообще вся — как в меду искупалась… Правда! Только уже устала. Много сладкого сразу кушать нельзя. Не усваивается. Тем более отоспаться надо. Мне и так завтра подглазники замазывать придется. На работу ведь… Олег молчал, обвив ее плечи обрубками рук, не отпускал, но и не делал тех движений, которые могли бы показаться Лиде неприятными. Лида уже жалела, что произнесла так много лишних слов. Ей не хотелось ни самой мучиться, ни Олега мучить. Хорошего понемножку. Но с тем, что было сейчас у нее внутри, было жалко прощаться… Наступила тишина, в которой отчетливо послышались всхлипы из соседней комнаты.
 — Лариска плачет, — прошептал Олег.
 Тут Лиду внезапно осенило. Еще минуту назад ей и в голову не могло бы такое прийти. Может, и спустя десять минут она уже не смогла бы на такое решиться. Но тут на нее что-то нашло. Лида жарко прошептала в ухо Олегу:
 — Хочешь, я тебе Лариску приведу?
 — Не знаю… — пробормотал Олег. — Так, запросто?
 — Запросто или не запросто, но попробую. Если не дура — придет.
 — А ты ревновать не будешь?
 — С меня хватит. Ладно, отпусти меня. Смотри, не остынь! Она осторожно перевалила Олега на бок, выскользнула из-под него и, как была, голая, убежала туда, где на раздвинутом диване, обхватив обеими руками подушку и притиснув живот к простыне, всхлипывала Лариса.
 — Ты чего, дуреха? — Лида обняла подружку за плечи и прошептала заговорщицки: — Иди к нему. Ждет…
 — Возьми, Боже, что нам негоже? — прошипела Лариса.
 — Не выступай, а? И не будь дурой… Я тут подремлю. Лариса нерешительно повернулась к ней:
 — Расщедрилась… Там осталось хоть что-нибудь?
 — Останется, если телиться не будешь. Топай! Та хотела еще что-то вякнуть, но, должно быть, раздумала. Соскочила с дивана и бегом, даже не надев шлепанцев, помчалась в комнату Олега. Халат, ночнушку и трусики она сбросила, еще не забравшись на кровать.
 — Ну, дела… — хихикнул Олег, когда она прямо-таки прыгнула в постель. — Во вскипятилась-то!
 — Думаешь, так просто ваши ахи-трахи слушать? — зло прошипела Лариса. — Я что, железная? Всю крутит изнутри…
 — Бедненькая… — Олег погладил ее культяпкой по груди и животику. — Приласкать тебя надо, говоришь?
 — Надо, надо… — Лариса закрыла глаза и распростерлась, Жадно дыша и вздымая грудь. — Умру, ей-Богу…
 — Сейчас, сейчас, — Олег перевалился через большое и нежное бедро, раздвинул пошире ее покорно-податливые ляжки и, подсунув култышки под прохладную тяжеленькую попку, потянул Ларису под себя.
 — Ну что ты копаешься, блин? — нетерпеливо прошипела Лариса.
 Олег пробормотал что-то крепкое, но не очень членораздельное, дернул ворчливую девку к себе и, продравшись через колючие курчавочки, воткнулся в горячую рыхлую плоть.
 — О-ох! — в восторге застонала Лариса. — О-ох! Олежек! Олеженька!
 — Ага! Ага! — азартно рычал Олег, и тело его опять ощущало себя целым и невредимым. Теперь главное было собраться, поднажать, не упустить свое, и он напрягся, яростно и безжалостно толок это стонущее и повизгивающее тело.
 — И-и… И-и… И-и… — вырывалось у Ларисы при каждом толчке. Сперва она только подрагивала, вроде бы не по своей воле. Потом стала ощутимо ерзать на кровати, отзываясь на усилия Олега. При этом ее взвизги стали звучать жаднее, а дыхание участилось.
 Наконец ей захотелось самой задать темп. Она стала упруго толкаться животом и бедрами, тискать Олега ногами, раскачивать его на себе, а из глотки у нее понеслись сдавленные, учащенные хрипы.
 Олег от этих писков возбуждался все сильнее, он чуял, что на сей раз не потеряется, не устанет, что все будет нормально… как у людей. Стиснув зубы до скрежета, он с отчаянной скоростью и частотой вонзался в нее.
 — Олежка! Олежек! Олеженька-а-а! — заверещала Лариса, словно в истерике.
 — Миленький!
 Ему вновь достался град благодарных поцелуев, но сверх того Лариса кусанула его зубками в плечо и звонко шлепнула обеими ладонями по заднице. А внутри, в горячей парной глубинке, уже плесканувшей чем-то вроде подогретого масла, что-то ощутимо тяпнуло Олега за конец, но тут же отпустило…
 — Не лезь, не лезь, дура! — прорычал Олег. — Не мешай! Лариса захихикала и спросила:
 — У Эльки и Лидки так не было?
 — Не помню… Молчи!
 Как раз в этот момент ему стало ясно: еще чуть-чуть, и все получится!
 — На! На! На! — азартно выкрикивал Олег, и сладкое, жгучее, воодушевляющее стало нарастать неотвратимо. — Е-е-есть!
 — Ой! — пискнула Лариса. — Пусти! Пусти меня, дурак!
 Но вывернуться ей не удалось. Олег стиснул ее остатками рук, придавил к простыне и не ослабил хватки, пока не вбрызнул все до капли.
 — Псих! — Лариса отпихнула обмякшего партнера и стремглав понеслась в ванную…
 Минут через десять она вышла оттуда и подошла к дивану, где уже безмятежно посапывала ее подруга.
 — Лид, а Лид! Проснись!
 — Чего тебе? — сонно спросила та. — Олежка, что ли, зовет?
 — Ага! Жди-ка! Перетрахал всех и храпит как паровоз.
 — Тебя-то как, нормально?
 — Лучше некуда… — проворчала Лариса. — Если бы внутрь не наплескал, поросенок! Даст Бог, не залечу. Но сейчас уже не в этом дело…
 — А в чем? — зевнула Лида.
 — Ну, пошла я подмываться. Решила марганцовки найти, полезла в аптечку. Там такая, голубая, с зеркалом.
 — И чего?
 — Там тайник есть.
 — Чего-о? Какой тайник? — захлопала глазками Лида.
 — Обыкновенный. Понимаешь, я марганцовку нашла, все, чего надо, сделала, а потом вижу, что аптечка висит как-то не так. Верхняя часть к стене плотно прилегает, а нижняя — оттопырена. Я решила поправить, чтобы потом Элька не ругалась. Смотрю, вроде бы плитка стеновая отошла. Думаю, надо вынуть, пока не выпала. В случае чего на бустилат потом посажу. Потянула, а она не вынимается. Потом разглядела: плитка-то наклеена не на стену, а на небольшой ящичек, который вставляется в нишу. Вообще-то эта плитка, если ящик хорошо задвинут, совсем не выпирает. Просто Элька, когда уходила, в спешке не заметила.
 — А почему ты думаешь, что Элька?
 — Не Олег же?
 — Ну и чего там было? Золото?
 Вместо ответа Лариса показала стальное колечко с ключами. Их было три. Один — большой и ржавый от амбарного замка, а два — намного меньшие по размеру, чистенькие, никелированные, с затейливыми фигурными бородками и ушками, но вовсе не похожие один на другой. На одном из этих никелированных ключиков, более крупном и округлом, отчетливо читалась черная, травленая надпись «SWITZERLAND», на другом, совсем маленьком и плоском, виделись светлые гравированные буквы «SCHWEIZ»…




 Часть третья. КЛЮЧЕВОЙ ВОПРОС



 Виктор Семенович

 Виктор Семенович по привычке проснулся рано. А не следовало, потому что именно с сегодняшнего дня начинался его очередной отпуск. Впервые за пять или шесть лет, кажется, пришелся на лето. После всех катавасий, пережитых за прошедший год, очень кстати — отдохнуть. Хорошо так, от души, как выражается дочка, «оттянуться». Конечно, теперь выбор мест для отдыха приличный. Можно приобрести путевочку хоть на Таити, хоть на Гаити, если есть деньги и настроение. Деньги у Иванцова были, а вот настроения не было. То есть, конечно, посмотреть на всякие заморские страны и экзотические острова хотелось. И нырнуть в лазурно-хрустальную воду лагуны посреди кораллового атолла тоже. Увидеть, как мулатки-шоколадки попами вертят, было бы очень неплохо. Даже супруга верная, Ольга Михайловна, должно быть, это могла бы приветствовать, если бы, конечно, путешествовать с ней. Жизненный тонус поднимется, и не только он.
 Однако не только за рубеж, но и просто далеко от родной области уезжать не следовало. Потому что предпринимать такое путешествие, когда в области начинается подготовка к выборам губернатора, — риск. Правда, все еще не отошли от президентских выборов, которые многим добавили седых волос, но дело забывчиво, а тело заплывчиво. Надо быть в курсе того, как постепенно, исподволь, будут раскручиваться обороты новой политической встряски. Какие еще крокодилы и монстры всплывут на поверхность по ходу дела и на какие лакомые кусочки разинут пасти? Сейчас они еще там, в непроглядной мути, ворочаются, копошатся, принюхиваются друг к другу. Но потом их час придет. Пожрут тех, что послабее, скучкуются в стаи «по интересам», найдут для себя нужные облики и высунут из-под тины разные привлекательные фигурки — своих марионеток, точнее, кукол на тростях. Будут этими тростями дергать, а куклы
 — выполнять всякие телодвижения, кривляться-кувыркаться, говорить умные вещи и петь сладкие песенки. На радость почтеннейшей публике, которая будет убеждена, что уж на этот раз и ей дадут укусить чего-нибудь вкусного. Публика, конечно, в массе своей — дура, но склонна верить в лучшее будущее, которое ей какой-нибудь «Бог, Царь или Герой» принесет на блюдечке с голубой каемочкой. То, что кумиры публики вместо заветного блюдечка чаще всего приносили ей по большой совковой лопате дерьма, никак не могло научить публику уму-разуму.
 Публика имела право накалываться на одни и те же вилы, наступать на одни и те же грабли, наконец, получать очередную лопату дерьма вместо светлого будущего, но Иванцов на это права не имел. Ему нельзя было проглядеть самое начало этих губернских подковерных баталий, потому что, потеряв, как говорится, кончик «путеводной нити», можно было пойти не той дорогой, не в ту степь, а в конце концов угодить в яму с крестиком или тупик с решетчатым окошком, на худой конец, просто оказаться отодвинутым на обочину жизни. Иванцов не хотел на обочину, он не привык стоять в стороне от столбовой дороги развития цивилизации. Ему хотелось двигаться по этой дороге вперед, хотя бы к спокойной и обеспеченной старости. И желательно не пешочком, а на служебной «Волге», пряча до поры до времени «Мерседес», приобретенный на представительские нужды по линии туристско-экскурсионной фирмы «Русский вепрь», принадлежавшей Ольге Михайловне.
 Именно здесь, в охотничьем домике «Русского вепря», а точнее, небольшом загородном отеле класса VIP (площадью около 300 квадратных метров), официально предназначенном для размещения участников всякого рода «русских сафари» из числа воротил мирового капитала (они сюда редко заглядывали, тем более летом, когда не сезон), и собрался проводить отпуск Виктор Семенович.
 Отдохнуть, безусловно, требовалось. Подышать воздухом, погулять по аллейкам, поискать грибов-ягод, увы, плохо в этом году Уродившихся, поудить рыбку на чистом озерце в километре от «Вепря», куда никакая посторонняя публика не забредает. В меру возможностей — успокоить нервы.
 Насчет последнего, конечно, надежды были более чем призрачные. Дорога сюда, в «Русский вепрь», была хорошо известна всем первым лицам области. И тем, кто искал путей в региональную элиту, — тоже. Сейчас, когда начнут копошиться и подыскивать союзников самые разношерстные политико-экономико-криминальные группировки, группы, группки и группочки, надо ожидать потока новых идей, предложений сердечной дружбы и Материальных выгод. 90 процентов из них будет представлять собой примитивнейшие и бесперспективные глупости, подставки, наживки, провокации и ничего, кроме лишних неприятностей, не принесут. Конечно, Иванцов с этими 90 процентами никаких дел вести не будут, и они близко к «Вепрю» не подъедут. Оставшиеся 10 Процентов тоже подлежали серьезной фильтрации и проверке. Лишь единичным экземплярам будет предоставлена возможность поговорить о серьезном и вечном, поискать себе применения в областных делах, а своим деньгам — достойного вложения.
 Возможно, что Иванцов чувствовал бы себя спокойнее, если бы знал, что там, на площади Ленина, в родном кабинете с «вертушками», сидит свой, родной, хорошо знакомый человек, с которым много пережито и выпито, чьи грехи и слабые места в характере известны достоверно и досконально. То есть можно было совершенно точно и четко предсказать, чем он будет заниматься в период отпуска облпрокурора. Такие замы у Иванцова были, но в этом году бразды правления пришлось передать совсем не тому, кому хотелось.
 Сейчас в кабинете, вероятно, еще пусто. Но точно в 8.30, ни минутой позже, туда войдет уверенным и твердым шагом стройная и строгая крашеная блондинка лет сорока, в темно-синем форменном жакете с серебристыми трехзвездными погонами.
 Иванцов был далек от обывательского мнения, что дамы на государственной службе двигаются вверх исключительно благодаря известному принципу из детского стишка про Сороку-воровку: «Этому дала, этому дала». Башковитыми и хитрыми бабами Русь всегда славилась, а на прокурорской службе голова все-таки наиболее важный орган.
 В том, что Наталья Алексеевна Алпатова достигла поста заместителя облпрокурора и звания советника юстиции 1-го класса вовсе не на почве чьих-то романтических увлечений, Виктор Семенович почти не сомневался. Внешность у нее была привлекательная, но характер суровый. Кроме того, дело свое она знала настоящим образом. В два счета вникла во все проблемы на вверенном направлении, а заодно и на соседних. Тактично, в рамках субординации, указала Иванцову на то, что не худо бы поправить. Виктор Семенович догадывался, что если, допустим, завтра придет приказ о назначении Алпатовой на его место, то она прекрасно со всем справится. Догадывался и оттого сильно ее побаивался. Были у него и другие, более веские причины опасаться этого нового лица в своем аппарате.
 Во-первых, она не была местным кадром. Все, что выращивалось здесь, на месте, было хорошо знакомо и предсказуемо. Все кадры руководящих лиц для городов и районов готовились в областной прокуратуре. Некоторых, особо старательных, тихих и покладистых, можно было поднять на московский этаж. Впрочем, если не к чему было придраться, туда же спроваживали и «неудобных». Тихони из области, продвинутые на верха, могли там пригодиться, а ершистые,
 повышенные ради «удушения путем объятий», превращались там в малозаметные
 фигуры и больше не представляли опасности. Конечно, и раньше присылали людей со стороны. Их Иванцов делил на две основные группы: «растущих» и «опалившихся». Первые заслуживали большего внимания, так как нарабатывали руководящий стаж для грядущей работы в столице и, как правило, тоже могли оказывать посильную помощь в разрешении разного рода коридорных вопросов в здании на бывшей Пушкинской, ныне Большой Дмитровке. Вторые, где-то, когда-то и на чем-то погоревшие, в громадном большинстве не стремились нарваться на дальнейшие неприятности и ходили по струнке, на задних лапках. Алпатова, однако, по данным московских информаторов Иванцова, не относилась ни к тем, ни к другим. У нее все было безупречно, по прежнему месту работы никаких взысканий не имелось, но вместе с тем не было никаких признаков, что она планируется в кадровый резерв на московскую должность. А отсюда мораль: либо ее прислали непосредственно для грядущей замены самого Иванцова, либо для того, чтобы на чем-то его подловить и подставить. Само собой, что в каждом из этих случаев Иванцов должен был работать по соответствующему алгоритму, и упаси Господь ошибиться в выборе.
 Во-вторых, Наталья Алексеевна не очень четко сама себя обозначила. Иванцов повидал на своем веку целую кучу разных? типов чиновной братии и многих мог распознать с первого взгляда. Одни, а таких было большинство, внимательно следили за тем, как их оценивает начальство, и соответственно строили свою линию поведения. Такие работники стремились повысить свой «рейтинг» в глазах руководства; это составляло главную цель их служебной деятельности. Их можно было называть «карьеристами», «подхалимами», «служаками», «трудягами» или еще как-то, с той или иной отрицательной или положительной окраской. Все зависело лишь от методики, которой пользовались эти граждане, и задач, которые при этом перед собой ставили. Одни просто стремились четко исполнять служебные обязанности, другие радовались любой возможности угодить. Кому-то хотелось усесться в кресло повыше, другие мечтали только о том, чтобы усидеть там, куда сумели добраться раньше, третьи вообще думали только о том, как бы не выгнали или не отправили на пенсию. Имелось немалое число лодырей и прохиндеев, которые главное видели в одном: где бы ни работать, лишь бы не работать. Как и во всяком ведомстве, попадались дураки и неудачники, у которых либо ума, либо везения ни на что не хватало. Были те, для кого главный смысл, цель и содержание службы состояли в повышении личного благосостояния или просто в прокормлении семейства. Наконец, лишь немногие — Иванцов их именовал «идеалистами» — занимались своим делом исключительно по совести, не отягощаясь никакими иными устремлениями. Эти либо ломались, либо просто писали заявления об уходе.
 Алпатова ни под какую группу не подходила. С мнением Иванцова всегда соглашалась, споров и разногласий, резких тонов в разговорах и эмоциональных всплесков, характерных для баб, поднявшихся до начальственных высот, пока не отмечалось. Но при этом очень дипломатично поправляла Иванцова, когда считала это нужным и уместным. Причем в громадном большинстве случаев очень толково и грамотно — крыть было нечем. Она никогда не лезла на рожон, не имела привычки проламывать стены головой, но если появлялось какое-то действительно мешающее ей препятствие, то обходила его в два счета, как футболист команды мастеров защитника заводской команды. Впрочем, хотя пока ему не пришлось убедиться в этом на деле, Иванцов предполагал, что «силовой борьбы», если до того дойдет, Алпатова, тоже не испугается.
 У нее не было слабых мест, что было особенно опасно. Иванцов привык, что все люди имеют слабые места, в которые можно при нужде нанести удар или хотя бы их пощекотать. Речь шла не только о подчиненных, но вообще обо всех, с кем ему приходилось иметь дело — врагах, друзьях, товарищах и начальниках. Обычно он эти места легко определял и у мужчин, и у женщин. Кого-то можно было поймать на любви к деньгам, кого-то припугнуть оглаской аморалки, кто-то становился податливым после хорошего застолья и дружеского обращения на «ты» со стороны прокурора.
 Иванцов долго изучал личное дело своей заместительницы, осторожно справлялся о ней по другим каналам. Искал, искал, за что бы уцепиться, — не нашел. Восемнадцать поощрений, орден «Знак Почета» (еще советский). Переехала сюда ко второму мужу, до этого была городским прокурором в крупном закрытом городе. С первым мужем прожила двадцать лет, похоронила. Единственный сын — курсант военного училища. Второй муж — на десять лет моложе! — тренер по карате в спортшколе «Динамо». Сын к отчиму негативных чувств не испытывает, сама Алпатова мужа не ревнует. Внешность у нее, конечно, не юная, но выглядит помоложе многих сверстниц, здоровье вполне приличное, бегает по утрам, играет в бадминтон, плавает, отлично стреляет, водит «Жигули». Хмурой ее никто еще не видел, всегда бодра, активна и жизнерадостна.
 Нет, пока ничего худого от Натальи Алексеевны Иванцов не видел, но почему-то ждал ежеминутно. Слишком уж доскональна и обстоятельна была эта дама во всем.
 У Иванцова не было в области открытых врагов. Просто не осталось. Но о том, кто из дружелюбно улыбающихся готов угостить кирпичом по голове, узнаешь только тогда, когда замахнутся. То, что эти ребята начнут искать дорожки к госпоже Алпатовой, — несомненно. И то, что они немало интересного могут ей рассказать, — несомненно.
 Ни за что Иванцов не взял бы сейчас отпуск, если бы не эти неприятные, далеко идущие и уводящие истории с Ростиславом Воиновым и Борисом Гнездиловым.
 Опять веяло событиями годичной давности: Черный, Курбаши, Клык, икона… Снова поднималось зарево над сожженными джипами Степы и молзаводом в Лутохине. Опять появлялись на горизонте таинственные московские фигуры, загадочные и опасные, сулящие немалый риск, перемешанный с запахом больших денег.
 Иванцов догадывался, что неприятностей, связанных с расследованием убийства Воинова и нападением на джип Гнездилова, будет гораздо больше, чем обычно. Здесь, в относительно тихой провинции, столкнулись интересы тяжеловесов международного класса.
 Нет бы им самим, на своем, так сказать, высшем уровне, вести борьбу между собой где-нибудь в Москве или за границей. ан нет, лезут сюда, в провинцию, нарушают покой. И втягивают в свои глобальные разборки таких людей, как он, Иванцов, Гнездилов, Ворон. А всякие там «лавровки» и «куропатки», даже не зная толком, отчего и почему, поливают друг друга из автоматов, подкладывают бомбы, валят в подъездах коммерсантов и банкиров.
 Противно ощущать себя марионеткой. С прошлого года, когда он, Иванцов, после побега приговоренного к смерти Клыка и вывоза за рубеж «Бриллиантовой Богородицы», оказался подвешен на ниточке, это ощущение его не покидало. Жить в страхе перед постоянной угрозой разоблачения было жутко неприятно. Тем более что потом, весной нынешнего, 1996 года, компромата добавилось — имел глупость затесаться в сепаратистский заговор с целью создать в области «независимую Береговию»!
 Сегодняшний день там, на работе, будет сумасшедшим. Конечно, любопытно бы посмотреть, как выкрутится из всего, что свалится на ее голову, госпожа Алпатова. Но лучше все-таки сидеть здесь, отключив телефоны, и не вмешиваться в эту возню. Иногда полезно забыть о джентльменстве. Впрочем, сегодня главные мучения достанутся не Алпатовой, а полковнику Теплову. Ну и генерал-майору Павлу Трудомировичу (вот дал Господь отчество!) Луговому, который с апреля руководит местными чекистами. Это им придется сегодня много думать, орать, ругаться, перезваниваться, носиться на автомобилях. И конечно, попотеют всякие там майоры, капитаны, лейтенанты, сержанты, которым придется искать, хватать, лезть под пули. И местным, и присланным из столицы ребятам сегодня добавят седины на молодые головы. Если, конечно, их начальники разберутся наконец, куда именно их нацелить.
 А ведь всего пять дней назад никто и не думал затевать никакой возни. Ни Теплову, ни Луговому никто не удосужился прислать информацию насчет грядущего появления в городе Ростислава Воинова. Хотя сукин сын прибыл из-за кордона. И откуда у него липовый паспорт на имя Валерия Лушина, поди-ка, не знают. А вот Ворона и «Куропатку» кто-то проинформировал. Их машины в день приезда Ростика вовсю мотались по городу. От вокзала вели. Правда, это, как водится, установили уже через пару суток после того, как те же куропаточники устроили пальбу на квартире Сергачевой и сильно обидели своих коллег из Лавровки.
 Конечно, в том, что бывшие «курбашисты» могли добить последнего из черновцев, ничего удивительного не было. Но что им было от Воинова надо? И что ему нужно было в городе? Такое впечатление, что, кроме прежних любовниц, его ничто не интересовало. Светлану Коваленко навестил, Наталью Сергачеву. На Пустырную зашел, должно быть, ту же Наталью там искал. А «дипломат» с полумиллионом долларов спокойно держал в гостиничном номере «Береговии». Откуда они у него? Тоже все в неведении и до сих пор вычисляют, где взял. Куропаточники про чемодан с деньгами не знали, хотя под видом оперативников в гостиницу заходили. Запросто могли бы изъять, наверно, но даже не заглянули внутрь. Значит, не чемодан им был нужен.
 То, что до последнего времени Ворон курировал и «Куропатку», и вообще всю систему, некогда воздвигнутую покойным Курбаши, для Иванцова не было секретом. И то, что от Ворона тянулась нить в Москву к господину Антону Соловьеву, у которого были кое-какие причины недолюбливать Виктора Семеновича, Иванцов знал. Да еще весной, когда Соловьева больше всего заботила судьба наследника Вани, угодившего в лапы Фрола, тогдашнего лидера «Куропатки», Антон Борисович мечтал ее поканать. Особенно после того, как сам при ненавязчивом содействии Иванцова чуть не сгорел во время расстрела четырех джипов в семистах метрах от оптовой базы. Судя по всему, потом он три дня находился в руках таинственной личности — Умберто Сарториуса (Сергея Сорокина), вождя некой уголовно-политической группировки «Смерть буржуазии!», родного брата нынешнего облвоенкома генерал-майора Юрия Сорокина. Почему Сарториус не пришил буржуя Соловьева? Как они нашли общий язык, на чем сошлись — неизвестно. Точно так же неизвестно, почему Фрол рискнул поссориться с очень серьезным московским господином по кличке «Чудо-юдо» и, перебив немало бывших соратников, сбежал с тем же Сарториусом. Потом появился Ворон, ставленник Соловьева, и «Куропатка» ему мирно покорилась. Все теневые структуры области (а через стукачей и правоохранители) отлично знали, что Сэнсей и его люди лишь карающий меч в лапах Ворона, а все финансовые дела крутит «Альгамбра».
 И вот новый поворот — джип Ворона расстрелян и сожжен, а сам Ворон бесследно исчезает. Среди бела дня, в двух шагах от аэропорта. Обломки еще не перестали дымиться, а Москва уже присылает свою следственную группу. Через три часа прилетели, будто уже с вечера чемоданы собирали. А никто из области официальной информации об этом не давал. По крайней мере, все начальники открещиваются. Луговой был капитально перепуган, так не сыграешь. А уж Вася Теплов и вовсе дрожал как осиновый лист. Какой канал сработал? Конечно, косились на него, Иванцова.
 Да, дорого бы он дал, чтобы сейчас, как прежде, держать все нитки в руках. Но, увы, нитки держит уже не он.
 То, что кукольники поссорились и дергают нитки в разные стороны, стало ясно в тот же день, когда Теплов приехал под вечер в прокуратуру и с округленными от обалдения глазами показал две руководящие шифровки из своего министерства, с разницей всего в три исходящих номера. В первой было распоряжение относительно операции против «Куропатки» с использованием местного СОБРа и спецгрупп центрального подчинения, во второй — почти аналогичное, но работать надо было против Лавровки. Московские спецы по идее уже прилетели, и сейчас Вася напрягает силы, чтобы, сделав все, не сделать ничего. Теплову очень не хотелось бы увидеть в числе задержанных, например, Филю Рыжего. Потому что именно от Фили он получал в свое время приличные суммы в долларах, а в качестве мелких подношений — на 23 миллиона рублей импортного спиртного. Со всем этим Теплова зацапали чекисты Рындина, постановление на производство обыска выписал лично Иванцов. Но тогда все обошлось по-семейному, все уладил незабвенный Найденов, начальник УВД, при котором Теплов состоял заместителем. Вообще вся эта операция была провернута Иванцовым исключительно ради укрепления содружества правоохранительных органов. Но откопать дело, которое было тогда заведено по статье 173 часть 3 УК РСФСР, а потом закрыто за недостаточностью улик, труда не составило бы. Филя вполне мог бы добавить улик, а если присовокупить к этому делу дополнительные оперативно-следственные материалы ФСБ, не поступившие в прокуратуру, но по-прежнему хранящиеся в одном из специальных сейфов Рындина, по наследству перешедших к Луговому, то сушка сухарей стала бы для Васи первоочередной задачей. Именно поэтому Теплову вовсе не хотелось исполнять последнюю по времени шифровку. С «Куропаткой» у него таких тесных контактов не было, и засветиться полковник не боялся.
 Наверняка не меньше неприятных забот и у Трудомировича. Комитетчик тоже понимает: если при обыске на оптовой базе подтвердится информация о том, что «Куропатка» участвует в незаконном обороте наркотиков, а он за четыре месяца работы в области этого не заметил, то служебного расследования не миновать. В этом смысле, с его точки зрения, работа против Лавровки сулит ему более спокойную жизнь, потому он всецело за исполнение второй шифровки.
 Нет, сейчас лучше все свалить на Алпатову. Пусть она поработает, покрутится, ощутит весь груз ответственности. А Иванцов немного понаблюдает издали. Верные люди помогут быть в курсе дела. И тут, в облцентре, и в Москве. Ситуация прояснится, позиции обозначатся, станет ясно, кто все это заварил, кто сильнее, а там можно и вмешаться.
 Самое главное, чтоб сегодня здесь, в «Вепре», появился дорогой, желанный и долгожданный гость. Если появится — гора с плеч упадет. Обещал подъехать к десяти утра — недолго осталось дожидаться-маяться.

 Сюрприз

 Сэнсей всю ночь не спал и дежурной смене охраны «оптовой базы» тоже устроил веселую жизнь: ему захотелось подстраховаться. «Источник» мог пообещать все, что угодно, а менты пойти своим путем. А поскольку путь этот мог их привести в «Куропатку», надо было побеспокоиться о том, чтобы при шмоне ничего неприличного не обнаружилось. Все боевое оружие и боеприпасы надежно спрятали вне территории базы, тщательно протерев на предмет отпечатков. Табельные пистолеты «Макаров» и помповые ружья «Иж-81», патроны и принадлежность — все было в строгом соответствии с ведомостями. Журнал приема-сдачи дежурств и книга выдачи оружия велись по всем правилам. Складские помещения — и свои, и сданные в аренду — были проверены от и до. Хотя за арендаторов «Куропатка» формально не несла ответственности, Сэнсей тряханул и их. Некоторых даже с постелей поднял, но зато теперь точно знал, что у него под охраной не состоит ничего лишнего. Все товары — с сертификатами качества, доподлинными акцизными марками и прочими прибамбасами. Ничего не обозначенного в накладных, даже гнилой доски от
 ящика, на складах не осталось. Все автомобили имели номера, техпаспорта и путевые листы, талоны техосмотра, и ни у одного из них выхлоп не превышал норму по СО. Система охранной сигнализации работала нормально и безопасно. Спортивные залы и бассейн, стрелковый тир и столовая, санузел и душевая — все это и раньше соответствовало санитарным нормам. За каждого человека по списку личного состава своей службы Сэнсей был готов отчитаться. Все имели удостоверения с фотографиями, ни у кого не имелось паспортов без российского вкладыша, все водители были с правами.
 После небольших колебаний Сэнсей решил убрать с глаз долой Агафона, Гребешка, Лузу и Налима. Он им быстренько оформил очередной отпуск, выдал по десять миллионов из кассы мадам Портновской, и в шесть утра они уже умчались с базы на «девятке» Гребешка в южном направлении, оставив Сэнсею устный отчет о ночной экспедиции и брелок в виде головы Мефистофеля. Инструкция была дана краткая: не попадаться. А уж если их за что-то задержат, то брать все на себя и ни при каких условиях не упоминать «Куропатку». Это был общий принцип деятельности, Сэнсей просто еще раз о нем напомнил.
 Выгонял он их скорее для перестраховки, чем от реальной опасности. Наверно, если бы Гребешка и Лузу засветили по делу о перестрелке на квартире Сергачевой, то уже загодя, много раньше, постарались бы взять. По крайней мере, была бы реальная зацепка для шмона в «Куропатке». Сейчас толку от этого уже никакого. Оружие отчищено и припрятано, единственной свидетельницей осталась бабка Макаровна, которая видела всего лишь двух невооруженных молодых людей, мирно беседовавших с Наташей, которые могли уйти из квартиры через пять минут после домработницы и не иметь никакого отношения к перестрелке. Те двое лавровских, которые выжили и, по выражению Штыря, «сильно болеют», в лицо ни Гребешка, ни Лузу не видели. А самая опасная свидетельница, Наталья Сергачева, увы, преставилась. Жалко женщину, но для дела очень полезно.
 Агафона и Налима вообще обвинить было не в чем, разве что привлечь их по 194-й статье УК РСФСР за самовольное присвоение звания или власти должностного лица — Лиде и Ларисе милиционерами представлялись. Но поскольку они не совершали на этом основании общественно опасных действий — ничего не изымали, не конфисковали, не штрафовали, не лишали свободы и так далее, то ни один прокурор не решился бы возбудить дело только по одному этому факту. Правда, прицепиться можно было к тому, что общежитской комендантше, деду-охраннику, Лиде и Ларисе Агафон предъявлял липовое удостоверение МВД, а следовательно, совершал деяние, предусмотренное статьей 196 часть 3 — использовал заведомо подложный документ. Но поскольку можно было на сто процентов поручиться, что, кроме цвета корочек, девчонки ничего не разглядели, ничего не стоило доказать, что Агафон предъявил им шутейное «удостоверение алкаша», «дурака», «полового гиганта» или «секс-инструктора», которые продаются по всей Руси на базарах. Да и вообще заявить, что все это «следствие», которое они проводили в общаге, было безобидным обманом из желания познакомиться с девушками. Здесь любой, даже самый дешевый, адвокат запросто сумел бы их отбрехать.
 Но для спокойствия Сэнсей решил, что им будет лучше уехать. Правда, уже спустя некоторое время его стало глодать сомнение по поводу того, что он отправил всю четверку на машине Гребешка, которая могла попасться кому-то на глаза или на карандаш. Это вообще было довольно характерно для Сэнсея: вспоминать о допущенном проколе после того, как поезд уже ушел и ничего поправить нельзя. Сэнсей зачастую волновался как раз из-за того, из-за чего волноваться вовсе не стоило. А вот то, что происходило в действительности, к сожалению, оказывалось для него нередко сюрпризом. Иногда приятным, иногда не очень.
 Забегая вперед, можно сказать, что Сэнсей зря старался, приводя свое хозяйство в образцовый порядок. Никто его в тот день не потревожил. Хотя «источник» и убеждал, будто устное согласие поменять хозяина само по себе избавит «Куропатку» от наезда правоохранителей, не очень в это верилось. Зато вполне верилось в то, что некто, возможно, даже свой, понаблюдав за возней на базе, доложил руководству: ловить нечего, «Куропатка» попрятала хвосты, надо подождать, покуда успокоится и вновь заворочается. Вполне логичный финт. Эрудированный Сэнсей, размышляя над возможностью такого поворота, даже красивое название придумал: «Финт Шварцкопфа». Был такой генерал у штатников, который проводил «Бурю в пустыне» против Ирака. Заявил, что, мол, такого-то числа начинаем боевые действия. Конечно, иракские войска напряглись, изготовились, дожидались, ночь не спали, день маялись. А к вечеру расслабились, и на другую ночь ухе не очень беспокоились. Вот тут-то им янки и врезали!
 Сэнсей очень хорошо понимал, что вечно пребывать в состоянии образцово-показательного частного охранного предприятия «Куропатка» не сможет. В конце концов, основные деньги шли вовсе не от ее торгово-закупочной деятельности, не от транспортных услуг, не от сдачи в аренду части пакгаузов оптовой базы. Нелегальное производство водки из гидролизного спирта и транзит наркоты приостановить даже на два-три дня нельзя — убыток колоссальный. Если поверить, будто опасность миновала, уже на другой день могут наехать спецы. Воевать с ними Сэнсей не собирался — не всем так везет, как Салману Радуеву. Да и вообще он не партизан и не террорист. Замочить кого-нибудь по просьбе трудящихся или нетрудящихся — это можно, но с властью сражаться — ни-ни.
 После того как день прошел спокойно, Сэнсея был даже недоволен и ждал сюрприза на следующий. А вот Агафона и компанию сюрприз все же настиг, хотя и довольно далеко от «Куропатки».
 «Девятка» отправилась в путь не торной дорогой к северо-западному шоссе и не стала выезжать из-под указателя «Колхоз имени XXII партсъезда». Она покатила по чуть-чуть подсохшей дороге вдоль края поля, спустилась в овраг, где этой весной чужие, которых привел с собой Фрол, завалили под откос «КамАЗ» и угробили при этом двоих ребят из «Куропатки». Все четверо, сидевшие сейчас в «девятке», тогда отделались легкими ушибами и нешуточным испугом, а потому, проезжая это место, поежились от неприятных воспоминаний. «Девятка» тем не менее, благополучно взобралась наискось по склону оврага. Протекторы были свежие, хорошо держали на сыроватом грунте. Гребешок, конечно, ворчал, что на просеках можно по самый кардан усесться, что «девятка» — это не джип и даже не «Нива», наконец, о том, что она у него своя, не краденая и так далее. Но Агафон все это молча принимал к сведению и не поддавался на провокации.
 Практически лишь пару раз пришлось вылезать из механизма и подталкивать его, чтоб проехать особо кислые участки. С дороги Гребешок тоже не сбился, потому что Агафон здешние просеки знал от и до. «Девятка» благополучно добралась до Московского шоссе. На это у нее ушло часа два, зато были благополучно обойдены несколько постов ГАИ, в том числе и тот, что находился на 678-м километре Московского шоссе, у поворота к «Русскому вепрю». Вывернув на шоссе и переехав проезжую часть, где не отмечалось особо интенсивного движения. Гребешок остановился у обочины.
 — Ты чего? — спросил Агафон.
 — Да тут ручей рядом, надо хоть чуток машину ополоснуть. А то поедем как свиньи… Еще гаишники прицепятся. Агафон подумал и сказал:
 — Ладно, может, и верная мысль.
 Гребешок открыл заднюю дверь «девятки», вытащил ведро и тряпки, а затем направился к ручью. Остальные вылезли, размяли ноги, сходили в ближайшие кустики.
 Потом пришел Гребешок, раздал Налиму и Лузе тряпки и окатил «девятку» из ведра. Агафон тоже присоединился, и все четверо принялись наводить лоск на транспортное средство почти так же прытко, как мальчишки на перекрестках, только с более высоким качеством.
 За все это время мимо них прокатило несколько грузовиков да пара «Запорожцев» из соседних деревень. Когда «девятка» Гребешка засияла как медный пятачок — на такой было бы не стыдно въехать даже в столицу нашей Родины город-герой Москву (хотя до оной оставалось, согласно километровому столбу, 675 км), — отпускники уселись на места. Гребешок уже хотел было трогать, но Агафон, увидев в зеркало заднего вида, как из-за изгиба дороги выносится на приличной скорости серая «Волга», заметил:
 — Пропусти этого козла, прет как танк.
 — Танки под сто двадцать не гоняют, — усмехнулся Гребешок, оборачиваясь,
 — тем более по такому шоссе, как наше.
 «Волга» пронеслась мимо, Гребешок покатил следом, отнюдь не собираясь ее догонять. Он хорошо знал, что здесь не так уж и трудно найти ту самую выбоину в асфальте, которая может запросто заменить собой и Афганистан, и Чечню в плане быстрого прекращения жизни. Особенно на скорости 120 кэмэ в час.
 — Странно, — задумчиво пробормотал Агафон.
 — Поддал небось с ранья, — предположил Налим, думая, что Агафон удивляется бесшабашности водителя «Волги». — Вообразил себя Шумахером и жмет педаль.
 — Первый раз вижу, чтоб бабы гоняли как Шумахер, — произнес Агафон.
 — Бабы? — удивился Гребешок. — Как ты разглядел-то?
 — Ну, чтоб Агафоша бабу не разглядел! — хмыкнул Налим.
 — По-моему, я даже узнал ее, — неуверенно произнес Агафон. — Очень уж на Эльку похожа.
 — У нее разве машина есть? — удивился Налим.
 — Вполне могла заработать, — усмехнулся Гребешок, которому в общих чертах было понятно, о ком идет речь.
 — А мог и клиент дать покататься, — предположил Луза.
 — Ну да! — презрительно фыркнул Гребешок. — Я бы лично ни одну заразу за руль не посадил даже в своем присутствии.
 Агафон в это время обернулся и увидел всего в трехстах метрах желтую «шестерку», которая их быстро догоняла.
 — Ну-ка, прибавь, Мишка! — приказал он Гребешку. — По-моему, это вчерашние, из Лавровки.
 — Ага, похоже! — подтвердил Налим. — Та тоже желтая была.
 — Да этих желтых «шестерок» — как собак нерезаных! — беспечно заявил Гребешок. — Вы что, номер отсюда разглядели?
 — Жми, говорю! — рявкнул Агафон. — Ты номер разглядишь, когда у тебя в башке дырка будет!
 — «Хрен с тобой, золотая рыбка! — ей с поклоном старик отвечает», — пробормотал Гребешок, нажимая акселератор.
 Больше никто ничего не сказал. Всем — первый это сообразил Агафон — и впрямь показалось весьма стремным делом встречаться с «лавровкой» здесь, на большой дороге. Ясно ведь, что вчерашний разговор и не очень гостеприимный прием в «Куропатке» не добавили дружбы между конторами. Вчера Лавровка и сама пыталась быть крутой, с понтом дела. Ей, конечно, вежливо указали на место возле параши, но она поняла это только после того, как усекла явное превосходство в стволах. А теперь с ней пришлось бы беседовать, не имея при себе почти никакого оружия, кроме монтировки и баллончика со слезоточивым газом. Сэнсей, отправляя своих бойцов в отпуск, строго-настрого запретил брать с собой не только стреляющие, но и колюще-режущие предметы. А то, что на пути отдыхающих могут оказаться не только менты, но и недружественно настроенные коллеги по ремеслу, Сэнсей как-то не подумал. Как уже отмечалось выше, он иногда волновался не из-за того, из-за чего следовало волноваться. Впрочем, теперь волноваться надо было уже не ему, а Агафону со товарищи.
 — На «девятке» грех от «шестерки» не уйти, — сказал Гребешок, которому показалось, будто расстояние между машинами, сократившееся уже до сотни метров, начинает увеличиваться.
 — Не кажи «гоп»… — проворчал Агафон.
 Действительно, «шестерка», в свою очередь, прибавила газу и довольно быстро стала настигать «девятку», к тому же дорога пошла на подъем и Гребешок переключил передачу. Правда, на подъеме «шестерка» тоже сбавила ход, и Гребешок, первым перевалив за горку, ринулся вниз, но все-таки она отыграла у «девятки» около двадцати метров.
 — Во настырный! — проворчал Гребешок.
 — Ладно вякать! — буркнул Агафон. — Смотри, там поворот будет, впишись как-нибудь!
 — Постараюсь…
 Стрелка спидометра переползла за сотню. Под горку машины неслись легко, и за поворотом впереди замаячила серая «Волга».
 — Догоняем! — Гребешок еще пытался шутить. — Сейчас сможешь посмотреть, та ли баба за рулем.
 — Это тебя, дурака, догоняют, — Агафон понял серьезность ситуации. — Резанут нас сейчас из «калаша» — никакой бабы не понадобится…
 На встречной полосе появилась небольшая колонна из трех «КамАЗов» с прицепами-фурами. Головной помигал фарами: гаишник, мол, впереди. А справа появился знак, ограничивающий скорость.
 — Сбавляй, — приказал Агафон, — все равно перед гаишниками они палить не будут.
 Справа появилась будка с буквами ГАИ, около которой стояли машина и мотоцикл. Дальше дорога разделялась, главное шоссе уходило вправо, в объезд, а прямо, согласно сине-белому указателю, на нескольких пологих холмах маячил одноэтажный городишко — райцентр Мухановск.
 — Давай туда, — Агафон указал в сторону райцентра. — Посмотрим, что из этого выйдет.
 — Там асфальт только до бывшего райкома, — предупредил Гребешок. — И выезд только на проселки.
 — Крути, я знаю, — «девятка» покатила прямо, а Агафон обернулся, чтоб посмотреть за «шестеркой». Та повернула вправо и шустро помчалась по главной дороге.
 — А напаниковал-то, блин! — возрадовался Гребешок. — «Догонят, постреляют!» Да это, может, и не «лавровка» была вовсе?!
 — «Лавровка», «лавровка», — убежденно произнес Агафон, что-то соображая.
 — Только мы им были не нужны. Они скорее всего серую «Волгу» гонят.
 — Ну, если так, это не наши проблемы. Пусть себе гоняются, а нам по фигу,
 — сказал Гребешок. — Нам Лавровка ничего не должна, а мы ей тем более.
 Агафон, видимо, был с этим не согласен, но молчал, сосредоточенно шевеля мозгами. Тем временем «девятка» уже въехала на потрескавшийся и неровный асфальт Рождественской улицы.
 — Раньше Красноармейская была, — заметил Гребешок, — еще в прошлом году. А теперь переименовали.
 — Лучше бы заасфальтировали по-нормальному, — хмыкнул Агафон.
 — Про то и говорю. Разворачиваться будем?
 — Зачем? Проедем через город, поглядим, чем славен Мухановск.
 По обе стороны улицы тянулись неровные линии облезлых дощатых заборов, ограждавших небольшие участки-огородики вокруг серых, деревенского типа бревенчатых домов, крытых серым шифером. Народу почти не было видно. Только какой-то пацаненок выкатывал на улицу велосипед да бабка, сняв полиэтилен с теплицы, проветривала огурцы. На машину, конечно, оба поглядели с интересом. Поди-ка, весь здешний автотранспорт знали не хуже гаишников.
 Проехав Рождественскую, выкатили на площадь Ленина.
 — Надо же, блин! — усмехнулся Луза. — У нас площадь Ленина — и тут такая же.
 — Сравнил хрен с пальцем! — покачал головой Налим. — У нас-то во сколько раз больше.
 — А Ленин стоит, не повалили.
 — Ну и хрен с ним, пусть стоит. Мне он лично жить не мешает, — заметил Агафон, глядя по сторонам. — Чего в торговле внедрено?
 На площади, помимо двухэтажного кирпичного особняка с вылинявшим трехцветным флагом и синей вывеской «Администрация Мухановского района», стояло еще несколько домов советской постройки. Самым отремонтированным выглядело приземистое здание с вывеской «Шашлычная».
 — Тут, между прочим, в том году пиво было неплохое, — припомнил, сглотнув слюну, Гребешок. — И шашлыки какой-то ара очень клево делал. Может, зайдем, продегустируем?
 — В другой раз, — сказал Агафон, принюхиваясь к аромату шашлычного дыма, валившего из окна, — а о пиве не мечтай вообще, ты за рулем.
 — Ну, тогда поехали обратно, — проворчал Гребешок, — а то асфальт кончился, дальше можно и завязнуть.
 — Прямо поедем, — возразил Агафон, вытаскивая из-за спинки сиденья карту.
 — Вот, глянь. От Мухановска проселок идет лесом. Почти напрямую. Верных тридцать километров выигрываем, шоссе-то видишь куда уходит? Конечно, по проселку быстро не погонишь, но если мы сейчас по шоссе попрем, то придется ехать минимум через два поста ГАИ. Или даже через три, если у поворота на Дарьино не упразднили.
 — А что нам эти посты? — хмыкнул Гребешок. — Нас что, ищут? Нет. Ясно ведь, что если бы уже искали, то задержали бы тут, у въезда в райцентр.
 — Миш, — сказал Агафон, строго посмотрев на любителя возражать, — ты хотя бы подумал о том, что обстановка измениться может? Например, пока мы тут в ралли играли, СОБР мог на «Куропатку» наехать. Как будто в милиции не работал, не знаешь, как там все делается. Если захотят придраться — придерутся. Подкинут что-нибудь в карман или в стол, а потом задержат на тридцать суток «по подозрению» тех, кого на месте прихватят. А нас тут же по рации — в розыск. Благо в списке личного состава и номер твоей машины записан — раскапывать долго не придется. Может, они уже сейчас пост на выезде из Мухановска оповестили, а заодно и все дальнейшие.
 Гребешок согласился. Но все-таки опять вякнул:
 — Тут на карте, между прочим, не увидишь, насколько все раскисло. Дожди сколько дней подряд лили. Машину ведь посадим, а потом как? Пешком? По лесам и болотам? Партизанскими тропами?! Тут, кстати, войны не было, так что и троп таких нет.
 — Слушай, Гребешков, — совсем строго произнес Агафон. — Если ты за свою тачку переживаешь, хрен с тобой. Мы сами доберемся, а ты езжай как хочешь. Только потом не обижайся, если как-то не так в жизни получится. Понял? Сэнсей меня старшим назначил, так что либо ты работаешь, как я скажу, либо сам по себе и под свою ответственность.
 — Завязывай, Миш! — пробасил Луза. — Не выпендривайся!
 — Да мне-то чего? — огрызнулся Гребешок напоследок. — Как скажете, так и поеду. Сами не пожалейте, если что…
 Минут через десять, попетляв по булыжным или вовсе не мощенным улицам Мухановска, выбрались на искомую грунтовку. Она была песчано-гравийной, относительно приличной и начиналась от запруженной речки Мухановки, где какие-то рыбоводы разводили карпов. Переехали плотину и поднялись в горку. По обе стороны дороги стояли серые изгороди из жердей, охранявшие чьи-то клевера от коров, которых, судя по лепешкам, прогнали тут не так давно. За клеверами справа просматривалась деревенька, а слева какие-то постройки с силосной башней — ферма, должно быть.
 Ехали молча, Гребешок дулся, Агафон держал понт, а остальные не совались, дабы не обострять отношения.
 Поворачивать еще выше в горку, к деревне, не стали, спускаться к ферме тоже не требовалось. Поехали прямо, то есть по косогору в объезд деревни. Потом дорога пошла вниз, и «девятка» очутилась у старого деревянного моста, перекинутого согласно облезлому и запыленному указателю через все ту же Мухановку. Оказывается, она эту горку с трех сторон обтекала. Как явствовало из значка, мост больше трех тонн груза не выдерживал.
 — Луза, — спросил Гребешок почти серьезным тоном, — ты сегодня жрал?
 — Ага… — не поняв подвоха, ответил детинушка.
 — А в туалет перед дорогой по-большому сходил?
 — Не-а…
 — Если провалимся, меня не ругайте. Все четверо, включая и Лузу, захихикали. Мир был восстановлен, и за мостом у всех как-то сразу поднялось настроение.
 — Анекдот рассказать? — предложил Налим. — Про поручика Ржевского?
 — Валяй, — разрешил Агафон.
 — Значит, полк Ржевского стоял в Польше. Гусары, само собой, по самоволкам бегали. Ну, один сбегал, возвращается в лагерь, а тут Ржевский: «Стой! Руки вперед!» Гусар руки вытянул, поручик понюхал и говорит: «Пани Зося. Уважаю твой выбор, иди спать, гусар». Гусар во второй раз в самоход пошел. Возвращается и опять поручику попался. Снова: «Стой! Руки вперед!» Опять понюхал и говорит: «Пани Бася. Уважаю твой выбор, иди спать, гусар». Гусар в третий раз маханул. Налетел на мужиков с колами, те его метелить начали, еле удрал, да еще на дороге в коровью лепешку руками попал. И опять на поручика нарвался. Само собой, тот ему: «Стой! Руки вперед!» Понюхал раз, другой, третий, а потом как заорет: «Ты чо, падла, новую пани раньше своего командира попробовал?! Двадцать пять плетей!» Все дружно заржали.
 — У меня тоже про Ржевского, — сообщил Агафон. — Тоже все в Польше происходило. Лагерь стоял около женского монастыря. Поручик дежурил по части, и тут из монастыря приходит делегация во главе с самой настоятельницей. Ржевский спрашивает: «Какие проблемы, матушка? Неужели мои орлы кого-то трахнули?» А настоятельница отвечает: «Нет, пока все нормально, слава Богу. Но нельзя ли, пан поручик, чтоб ваши гусары не справляли малую нужду напротив окон монастыря? Это отвлекает монашек от служения Господу». Поручик спрашивает: «Можно вопрос, пани настоятельница? А как гусары при исполнении нужды прибор поддерживают, одной рукой или двумя?» Монашка отвечает: «Двумя, конечно, пан поручик!» — «О, пани, выходит, вы и сами поглядеть не против!»
 — Нормально, — прогудел Луза, — а я про Штирлица знаю…
 — Все знают, — хмыкнул Налим. — Штирлиц встал с Позаранку… Штирлиц выстрелил в Слепую… Штирлиц порол Чушь, а она страстно визжала. Штирлиц вылез из моря и лег на Гальку, а Светка обиделась и ушла. Это мне еще в пятом классе рассказывали.
 — А помнишь, стишки по школе ходили? «Мальчик в подвале нашел пулемет, больше в деревне никто не живет…»
 — «Дети в подвале играли в гестапо, зверски замучен сантехник Потапов…» Помню, — кивнул Налим. — Смешно тогда казалось…
 По лесу проехали уже километра четыре. Дорога не вызывала опасений, выглядела сухой и накатанной. Навстречу попалась только одна бортовая машина, груженая сеном. Она вывернула откуда-то с боковой просеки, тоже, видимо, вполне проезжей.
 — Чего он, в город, что ли, сено повез? — усмехнулся Налим.
 — А что? Может, и в город, — сказал Гребешок. — Там многие скот держат. Заводишко встал, денег нет и не платят. Кто козу держит, кто поросенка, кто корову. Перебиваются как могут.
 Дорога спустилась в просторный лог, по дну которого журчал ручей. Поперек лога давно еще насыпали невысокий вал, а ручей пропустили через бетонную трубу. Проехали насыпь, выбрались из лога и снова покатили между двумя стенами высоких деревьев. Заметно прибавилось ям, ухабов и рытвин, то и дело подскакивали. Солнце поднялось совсем близко к зениту. Оно точно вспомнило, что на дворе лето, и принялось печь изо всех сил. Как ему положено в июле. Сыроватая земля стала быстро сохнуть, а с дороги за «девяткой» густым хвостом встала пыль.
 — Не дай Бог, кто-то обгонит! — проворчал Гребешок. — Пылюги по самые уши наглотаемся.
 Бог его, конечно, не услышал. Еще через километр впереди появился тракторишко, тащивший за собой прицеп все с тем же сеном. Конечно, будь дорога малость пошире, то обогнать это тарахтящее транспортное средство особого труда для Гребешка не составило бы. Но дорога в этом месте сузилась, а тракторист, управлявший своим драндулетом, все время мотался от бровки к бровке, прицеп становился при этом едва ли не поперек дороги и проехать мимо было совершенно нереально. Гребешок слишком любил свою «девятку» и беспокоился за свое здоровье, чтобы рисковать.
 Спидометр показывал тридцать километров в час.
 — Алкаш, блин! — матерился Гребешок, то и дело сплевывая в окошко пыль, оседавшую во рту. — Лыка, на хрен, не вяжет, а едет. Вот ляжет, сука, поперек дороги — и все, приплыли.
 — Накаркаешь… — проворчал Агафон. — С обгоном накаркал и тут накаркаешь. Лучше попробуй проскочить.
 — Может, впереди пошире будет, — отозвался Гребешок. Но Агафон оказался прав. Накаркал Гребешок.
 На очередном маневре от бровки к бровке алкаш-тракторист залетел правым передним колесом в кювет, неловко дернул руль, и прицеп с сеном, потеряв остойчивость, относительно мягко лег поперек дороги. Трактор тоже завалился и улегся боком на придорожные кусты.
 — Ну, блин! — рявкнул Гребешок. — Хоть бы он убился, дурак!
 Однако и на сей раз силы небесные ему не вняли. Пыль над местом аварии еще не улеглась, когда послышался сдавленный хриплый мат, и левая дверца лежащего на боку трактора открылась на манер танкового люка. Оттуда с кряхтеньем и матюками высунулась ободранная морда сизо-сиреневой расцветки, а потом выползло и все остальное. Мужик тупо поглядел на плоды своих трудов, слез на дорогу, пошатался маленько и сделал несколько шагов. Наконец он рухнул в кювет и остался недвижим. Впрочем, явно не по причине смерти. Храп был отчетливо слышен всему экипажу «девятки», а запах тугого перегара заставлял морщиться даже не самых устойчивых трезвенников, какими являлись Агафон и его соратники.
 — Ну, и что теперь делать будем? — спросил Гребешок таким тоном, в котором отчетливо звучала нотка: «А ведь я предупреждал!»
 Агафон помедлил с ответом, должно быть, прикидывая, смогут ли они вчетвером — алконавт, конечно, в расчет не принимался — сдвинуть перевернутый прицеп или поставить его с трактором на колеса. Но потом, поняв, что это им не удастся, решительно сказал:
 — Разворачивайся!
 Об этом Гребешка дважды просить не требовалось, он несколькими ловкими маневрами поворотил «девятку» задом к перевернутому прицепу и погнал машину к Мухановску.
 Мрачный Агафон стал изучать карту. У спуска в лог Агафон приказал:
 — Тормози! Вот сюда, в эту просеку, поворачивай.
 Гребешок, конечно, притормозить не отказался, но поворачивать не спешил.
 — Агафоша, тебе приключений мало? Ты видишь, какие тут кадры катаются? Они, между прочим, не только на тракторах ездят. Если с «ЗИЛом-133» в лоб поцелуемся — мало не покажется. Жертвы могут быть.
 — Опять? Договорились же… — напомнил Агафон.
 — Я только предупреждаю, — пожал плечами Гребешок. — Никак не могу себе представить, куда мы по этой просеке поведем.
 — Не переживай, выведу. Буду штурманом, как на ралли.
 — Между прочим, карты иногда врут, даже топографические. А я тут, между прочим, несколько раз ездил и кое-что в этих дорожках понимаю. По ним лес зимой возят с делянок. Из них большая часть ведет в тупики.
 — Молодец, Гребешок, просветил. Я этого не знал, — саркастически поклонился Агафон. — Но на карте они помечены, дорожки эти. Вот наша, вправо идет, а вот другая — между прочим, по ней даже на Московское шоссе выбраться можно. Только мы туда не поедем, потому что она слишком близко к Мухановску на шоссе выходит, и до тех постов, которые мы должны обойти. Но чуть дальше можно выехать обратно на межколхозную магистраль. Гораздо дальше того места, где трактор опрокинулся.
 — Агафоша, ты разницу между летом и зимой понимаешь? Вот тут, на этой твоей карте, низина показана. Видишь, черточки нарисованы? Это болото называется. Зимой оно твердое, по нему спокойно ехать можно. А летом там и трактор не пройдет, даже гусеничный. Я, конечно, не саботажник, но если ты такой упорный — вот тебе руль. Садись, вези сам. Мне лично не хочется, чтоб ты потом говорил: «Гребешок водить не умеет, за свою „девятку“ боится, а вот был бы я за рулем, так мы бы запросто проехали!» Так что валяй, садись и за штурмана, и за пилота. Угробишь машину — отвечаешь.
 — Идет, — ответил Агафон. — Покупаю новую такую же. Пересаживайся.
 Они поменялись местами, и Агафон свернул в ту самую просеку, о которой говорил.
 Каждый скрип рессор, а тем более скрежет Гребешок воспринимал как прикосновение раскаленного железа. Он был почти убежден в том, что Агафон машину угробит, и очень сожалел о своей выходке. Все-таки если бы сам сидел за рулем, то было бы спокойнее. Но теперь дело было сделано, и даже если бы Гребешок сказал: «Ладно, лучше я сам поведу!», то упрямый Агафон и не подумал бы отдать ему бразды правления.
 Тем не менее пока все обходилось. Просека шла на склон, и, хотя высокая трава с мелкими кустиками изредка почесывала «девятке» днище, колея была относительно неглубокой, жидкой грязи в ней, по мере подъема, становилось все меньше.
 В общем, первый этап прошли, тьфу-тьфу, благополучно, доехали от дороги до перекрестка двух просек. Агафон, не поцарапав кузов о сучки, повернул влево.
 — Да здесь ездят, — сказал Агафон, чтобы успокоить Гребешка. — Видишь, свежак тянется? Уже по сухому катались.
 Действительно, на этой хорошо освещенной солнцем просеке было не намного сырее, чем на песчаном проселке. Вместе с тем куски грязи с протектора автомобиля, где-то по пути проехавшего лужу, лежали поверх уже подсохшей почвы.
 Лесовозную дорогу, однако, прокладывали не по линейке, она извивалась поперек склона, постепенно спускаясь вниз, поэтому она просматривалась вперед максимум метров на полсотни. Именно это сейчас тревожило Гребешка больше всего. Конечно, скорость была небольшая, но все же перспектива неожиданно влететь в болото, через которое эта нелегкая дорожка пролегала, их не устраивала.
 Но вместо болота очередной поворот принес иной сюрприз. Агафон затормозил, чтобы не стукнуться о багажник серой «Волги»: она стояла на просеке с незахлопнутой водительской дверцей.
 — По-моему, это та самая… — пробормотал Гребешок. Агафон придерживался того же мнения, но высказаться не успел. Сзади откуда ни возьмись, вылетела на предельной скорости еще более знакомая желтая «шестерка» и остановилась в метре от заднего бампера «девятки», наглухо заперев ее между двумя частоколами еловых стволов.

 Веселый разговор

 Из «шестерки» в обе стороны резко выпрыгнуло пятеро. Все при пушках. Два «Макарова», «ТТ» и блестящий никелированный «глок-17» нацелились на окна «девятки», а пятый готов был поддержать товарищей из «АКМС».
 — Сидеть и не рыпаться! — такую команду по идее должен был отдать Штырь, который, держа «глок» двумя руками, навел его прямо в башку Агафону. Толково навел, не подходя близко к дверце, которой Агафон при возможности мог бы его крепко шибануть.
 Но эту команду отдал, упреждая поспешные действия подчиненных, сам Агафон, еще тогда, когда лавровские только подбегали к машине. Конечно, будь у куропаточников оружие, можно было бы посостязаться с «лавровкой» в стрельбе на поражение. В принципе, у «куропатки» это всегда получалось лучше. Однако оружия не было. Выпрыгивать из машины, делать резкие движения в такой ситуации означало одно: обречь себя на расстрел. Шансов разбежаться по лесу, спрятаться в чащобе было мало. Поэтому сейчас, по мнению Агафона, гораздо безопаснее было не проявлять активности.
 Штырь, не опуская пистолета, осторожно подошел со стороны капота, цапнул ручку дверцы, рывком распахнул ее. Ствол «глока» смотрел теперь на Агафона, прямо в лоб. Если нажмет, то мозги бывшего старшины милиции полетят в физиономии Лузы и Налима.
 — Вылазь! — гаркнул Штырь, скаля золотые зубы. — Живо! Руки на голову! Сперва Агафон!
 Агафон послушно свесил ноги с сиденья, положил ладони на затылок.
 — Ложись! Лицом вниз! Дернешься — пуля!
 Луза, Гребешок и Налим один за другим выходили из машины и ложились мордами в мох.
 — Кто скажет, куда баба побежала, живым оставлю! — объявил Штырь.
 — Какая баба? — спросил Агафон не поворачиваясь.
 — Из «Волги», Элька Длинная.
 — Мы подъехали за минуту до вас. Не было тут никого.
 — Ладно, с вами после разберемся. Барбос, стереги! Чуть ворохнутся — мочи всех одной очередью. Болтать им не позволяй, они хитрые, суки. Так, глянем, куда эта лярва могла мотануть…
 Штырь с ученым видом подошел к «Волге», заглянул внутрь, влез коленями на водительское сиденье, посмотрел в заднюю часть салона, потом вылез и оглядел почву около машины…
 — Во, шпильки отпечатались! — сказал он радостно. — Так, вокруг капота обежала…
 Он сделал несколько шагов, дошел до правой обочины, наклонился еще раз.
 — Ага, здесь тоже мох промяла. Короче, идем направо. Чика со мной — прямо, Монтер с Гриней — левее. На шпильках она далеко не ушла, а если снимет, босиком тем более не уйдет. Поосторожней, про пушку помните! Но не валить, е-мое! По ногам долбите, ясно? Она живьем нужна.
 Лавровцы разбились на пары и скрылись в лесу, а куропаточники остались лежать, уткнувшись носами в мох под присмотром бугая-автоматчика, действительно похожего на крупного беспородного пса, которых принято называть «барбосами».
 Агафон почти с облегчением вздохнул. Было бы гораздо хуже, если бы Штырь, торопясь догнать Эльку, решил, что куропаточников надо тут же пошмалять, не оставляя им никаких шансов. Но Штырь, как видно, кое-что соображал. И скорее всего, догадывался (а может, и наверняка знал), что у «куропатки» есть до Эльки какой-то крутой интерес. А это значило, что после того как Эльку поймают, предстоял довольно веселый разговор на природе. Шанс отделаться от
 этого разговора был только один: каким-то образом уделать Барбоса, занявшего очень удобную позицию сбоку от лежащих рядком куропаточников. При первом же неосторожном движении, не говоря уже о попытке привстать, он и впрямь мог положить всех четверых одной, даже не очень длинной, очередью. До ближайшего к нему Гребешка было метра два, не больше, до Агафона, который лежал с другого края, — чуть больше четырех. Только полный лох промажет.
 О причинах этой неожиданной встречи Агафон пока не задумывался. Ясно одно, «лавровке» зачем-то понадобилась Элька. То, что попались еще и куропаточники, — лишний плюс: можно расквитаться за пострелянных на квартире Сергачевой и сорвать выкуп. Причем необязательно в денежном выражении.
 «Лавровка» имела виды на кое-какие объекты и доходные дела. Так что, конечно, Штырь вряд ли будет сильно доволен, если Барбос действительно замочит всех четверых. Но само собой, не похвалит Барбоса, если тот кого-то упустит. Впрочем, это все теория.
 Практика интересовала Агафона гораздо больше. За себя он был спокоен. У него не было привычки дергаться в рискованных ситуациях без ощутимой надежды на успех. Луза с Налимом ребята молодые, а то, что сейчас у них, должно быть, все поджилки трясутся, даже неплохо. Они вряд ли рискнут вскакивать, бросаться с голыми руками на автомат, изображать из себя Брюса Ли или Чака Норриса. Они уже видели мертвых людей и знают, как это неприятно. Будь они помоложе, помалограмотней — может, и рискнули бы, но они вышли из возраста, когда не понимают разницы между боевиком и реальной жизнью.
 А вот Гребешок вызывал серьезное беспокойство. Парень с опытом, но слишком самоуверенный. Ему много раз везло, другому бы давно шею свернули. Сейчас небось только и мечтает, чтобы утереть нос Агафону. Дескать, я говорил, что надо по шоссе ехать! Конечно, мечтает, чтобы этот самый Барбос хоть чуточку подставился. Если ему удастся уделать Барбоса, захватить автомат, а потом еще и остальных лавровцев покосить, то лидерство в четверке он заберет прочно. Луза и Налим на него молиться будут. Агафону же будет сказано словами из старого фильма про Максима Перепелицу: «Никакой ты не команды?!», и он будет выглядеть трусом и разгильдяем в глазах этих ребят. Конечно, Гребешок сейчас не думает ни о завоевании авторитета, ни об иных последствиях, в том числе и о том, что будет, ежели у него ничего не выйдет. Самое главное, Гребешок четко понимает, что ему с Лузой, которые мочили лавровских у Сергачевой, ни при каком раскладе не жить. Агафона с Налимом еще могут сделать предметом торга, хотя и отметелят за милую душу, но Гребешку на это надежды не было. Луза по недостатку интеллекта еще ничего не просчитал, а у Гребешка мозги варят быстро.
 Оставалось только надеяться на то, что Гребешок не начнет копошиться слишком рано, пока Штырь и его братаны не отошли далеко от просеки. Вообще-то Штырь, конечно, должен был подстраховаться и оставить в помощь Барбосу кого-то еще. Неужели для того, чтоб поймать одну, пусть высокорослую и неслабую, девку, трех человек мало? Правда, Штырь в своей краткой инструкции соратникам говорил что-то насчет пушки. Это что же, выходит, Элька вооружена? Агафон вспомнил, что Ростик перед прогулкой в парк показывал Лиде и Ларисе пистолет. Во всяком случае, они так говорили. Если Эля имела какое-то отношение к смерти Ростика, то пушка могла попасть к ней. А если она действительно его замочила или хотя бы активно в этом участвовала, то у нее вполне хватит духу пострелять. Правда, неизвестно, умеет ли она стрелять, но если Штырь своих предупредил, чтобы были поосторожнее, значит, уже знает, что с ней расслабляться нельзя. Чем же она Лавровку обидела? Про Ростика догадались, что ли? Но Ростик вроде бы не из их конторы. По проституточной части она отвечает перед «мамочкой» и Пиноккио, а те стоят под «Куропаткой». Может, там Забор со своей «Альгамброй» завертелся? Но он бы тогда для начала с Пиноккио стал разбираться, а не с девочками. Неужели что-нибудь по части ключей?
 От этого поплохело. Лавровка вполне может устроить небольшое гестапо. Если, конечно, знает обо все этом деле меньше Агафона. Впрочем, она все равно гестапо устроит, хотя бы из чисто развлекательных побуждений. Или для того, чтоб убедиться в том, что знает об истории с ключами больше, чем Агафон. Но потом, естественно, ни о какой торговле речи не пойдет. Тут, в этом лесу, их всех четверых и уроют. Места хватит.
 Гребешок, лежа всего в двух метрах от автоматного дула, действительно соображал. И четко, не хуже Агафона, понимал, что ему лично, как и Лузе, ловить нечего. Им сперва переломают все кости, поиздеваются вдоволь. Пристрелят в порядке милосердия. Да и то, пожалуй, не одним выстрелом. На Лавровку в некоторых случаях нападал садизм. Правда, до сего времени по отношению к «Куропатке» они сохраняли корректность, но ведь все меняется. Тем более что здесь, в темном лесу, все концы хорошо хоронятся. Даже если не закапывать, а просто пихнуть в ямку и забросать ветками, шансов, что их отыщут хотя бы до наступления зимы, очень немного. А зимой и вовсе не отыщешь. «Девятку» гады, конечно, найдут куда сбагрить. У них полно спецов по перебивке номеров и перепродаже. Документы на машину тоже сляпают, а поскольку Сэнсею и в голову не придет, что его ребятки не в Москве пропали, а много ближе, немало времени минет, прежде чем он хотя бы машину разыщет. Да и будет ли искать? Может, его уже самого менты по стенке размазывают?
 Конечно, пока Миша от бессильной ярости сопел носом в мох, ему приходили в голову разные отчаянные мысли насчет того, чтоб вскочить, наброситься на Барбоса, а потом — будь что будет. Как тот самый пролетарий, которому нечего терять, кроме своих цепей. Но вопреки опасениям Агафона Гребешок сдержался. Сообразил, что лавровцы еще не забрались далеко в лес, а Барбос, который в первые несколько минут сохранял стопроцентную бдительность, крепко схватив автомат и, держа палец на спусковом крючке, должен был рано или поздно чуточку расслабиться. В конце концов, он ведь не робот, а живой человек. Хотя и с придурью, раз в Лавровке оказался. То, что эта расслабуха приближается, Гребешок усек по некоторым признакам. У него была возможность чуточку скосить глаз и наблюдать за тем, как ведет себя охранник. Если в течение первой пары минут Барбос только и делал, что смотрел на пленников, то потом первый раз позволил себе на несколько секунд отвести глаз в сторону. Потом он зевнул, почесался, еще раз огляделся, по-прежнему не отводя ствол автомата в сторону. Гребешок понял, что Барбос ищет место, где бы присесть, ибо у него не было уверенности, что друганы скоро вернутся. Пленники вели себя тихо, не дергались, не пытались вскочить, даже рук с голов не пытались убрать. Ясно, что против автомата не попрут.
 Именно поэтому Барбос усмотрел пенек посуше, примерно на одной линии с куропаточниками, но чуточку подальше от Гребешка, и собрался примостить на нем свой объемистый зад. В ногах ведь правды нет…
 Гребешок позволил себе немножко повернуть голову — на это Барбос не отреагировал — и напряженно следил за действиями охранника. Тот потоптался немного на месте, должно быть, терзаясь сомнениями: и присесть хотелось, и боязно было даже на несколько секунд отвернуться от лежащих на земле. В конце концов, бугай выбрал соломоново решение: попятился задом к пню. Гребешок напряженно прикидывал, сколько секунд понадобится Барбосу, чтобы присесть. Ясно, что на несколько секунд ему придется отвести ствол в сторону от куропаточников. Эх, если бы этот пенек был там, где Барбос стоял до этого! Тогда бы Гребешок мог рискнуть… А теперь расстояние увеличилось, не успеть.
 Но тут произошло то, чего ни Барбос, ни Гребешок, ни Агафон не ожидали.
 Послышался легкий скрип и треск, откуда-то сверху, прямо на голову Барбосу, рухнуло нечто бесформенное и никак не похожее на человека. Барбос, только-только пристроившийся на пеньке, от неожиданности выронил автомат и, придавленный этим «нечто», ничком нырнул с пня. Гребешок, еще не вскочив на ноги, успел заметить раскрывшуюся от ужаса щербатую пасть Барбоса и его выпученные, как у удавленника, глаза.
 В следующее мгновение шея Барбоса, не успевшего даже пискнуть, оказалась зажата согнутым коленом того, что свалилось с дерева. Конечно, Гребешок не замедлил вскочить на ноги и броситься на помощь нежданному спасителю. Остальные тоже, но чуть позже. Гребешок подскочил раньше других, рывком подхватил с земли валявшийся в стороне автомат. Но ни выстрелить, ни ударить он не успел, потому что пытавшийся выкрутиться из захвата Барбос неловко дернулся вперед, а его противник, наоборот, обеими руками рванул свое колено на себя. Хруп! Бугай дернулся и тут же обмяк. Глаза так и остались открытыми нараспашку, да еще и вылезли и из орбит.
 — Обалдеть можно… — пробормотал Гребешок. Даже Агафон и Налим не сразу узнали Элю. Пока приглядывались, у нее в руках появился «стечкин».
 — С дороги, ну! — прорычала она. — Бросай автомат! Живо!
 — Ты чего, дура? — Гребешок понял, что если только чуть-чуть приподнимет ствол, эта дикая кошка — рысь, тигрица, пума, как хотите, — тут же выпустит ему кишки. Только не когтями, а очередью из своего карманного пулемета.
 Эля попятилась к лесу, отодвинулась от мужиков подальше, должно быть, опасаясь, что кто-нибудь заговорит зубы, а остальные вырвут пистолет. Она совсем не походила на ту, что помнилась Агафону и Налиму: подкрашенную, в аккуратном, в меру вульгарном макияже, в изящных модельных туфельках, в дорогом джинсовом костюме. Волосы, скрученные в золотистый шарик на затылке, растрепались, кое-где на них налипли хвоя и еловая смола. Одежда представляла собой линялый и драный солдатский комбез, одетый поверх кофточки, блузки и кожаной юбки.
 — Брось автомат! — повторила она, обращаясь к Гребешку. — Считаю до трех!
 — Брось, козел! — прорычал Агафон. — Не шутит! Если бы в следующее мгновение Гребешок не положил оружие на землю, то, без сомнения, заработал бы пулю. Но он уже увидел совершенно безжалостный взгляд Эли и разоружился.
 — Теперь отошли на десять метров! Дальше, дальше, мальчики! За деревья! Нормально! Сели на землю!
 Эля дернула за ручку дверцу «шестерки», она не поддалась. Должно быть, ее заперли на замок. Девица без промедления долбанула рукоятью пистолета в стекло, надеясь открыть замок изнутри. Но тут тишину леса огласил вой, визг, пищание и свист автосигнализации. Эля даже шарахнулась от машины.
 — Не заведешь! — крикнул ей Агафон.
 Эля все-таки просунула руку в выбитое окошко, открыла замок, села на сиденье. Ключа в щитке не было.
 Агафон сорвался с места и в три прыжка подскочил к автомату, который бросил Гребешок. Эля, пытаясь выдернуть провода и соединить напрямую, положила пистолет рядом с собой. Прежде, чем она успела схватить его вновь, в окошко просунулся автоматный ствол.
 — Не трогай пушку! — сказал Агафон убедительно. — Тебе без нас не справиться. Эта шпана сейчас прибежит. Давай лучше в «Волгу».
 — Там бензина нет, — всхлипнула от злости Эля, — отчего, думаешь, я тут застряла?
 Гребешок, Луза и Налим тоже подскочили к визжащей «шестерке».
 — Снимай с тормоза! — приказал Эле Агафон. — Попробуем откатить, пока эти не добежали. Ну, раз-два — взяли!
 Конечно, на твердом шоссе у них получилось бы лучше. Но и здесь у них вполне хватило бы сил спихнуть чужую машину к кустам и освободить себе путь к бегству. Однако времени не хватило. Чуткое ухо Гребешка уловило треск сучьев справа от дороги:
 — Бегут!
 Агафон выдернул Эльку из кабины, схватил пистолет и бросил его Налиму.
 — Налево, в лес! Быстро! За деревья!
 Все пятеро юркнули под защиту елок. Прислушались. Треск сучьев утих, машина тоже выть перестала. Лавровцы нигде не показывались.
 — Ну, и что дальше? — шепотом спросил Гребешок. — Думаешь, они в открытую к машинам полезут? Фиг тебе! Обойдут либо слева, либо справа.
 — Налим! — сказал Агафон. — Переберись-ка вон туда, к мелким елкам. Только тихо. И вообще, пока точно их не увидишь — не стреляй. Старайся патроны экономить. Сколько в магазине?
 — Должно быть, штук пятнадцать, — ответила Эля.
 — Уже извела, что ли? — спросил Агафон как-то по-домашнему, будто речь шла о деньгах.
 — Было дело…
 Расспрашивать о том, в кого она стреляла и каковы результаты, Агафон счел неуместным и несвоевременным. К тому же ему захотелось самому обойти «лавровку» с фланга. Проверил магазин, осторожно, чтобы не щелкать громко, присоединил обратно. Магазин был полный, язык не утапливался. «АКМС» — машинка старая, но надежная.
 Налим, пригибаясь и довольно тихо ступая, направился к ельнику.
 — Слушай, Миша, — Агафон обратился к Гребешку. — Побегай-ка малость между деревьев, отвлеки их.
 — Сделаем… — Гребешок, треща ветками и шурша кустами, сделал несколько перебежек по лесу вдоль дороги, Агафон в это время тихонько стал двигаться в глубь леса. По Гребешку никто не стрелял, но за его маневрами наверняка кто-то приглядывал.
 Отойдя метров на тридцать от просеки, Агафон изменил направление и пошел вдоль нее, все время поглядывая вправо, где вот-вот могли появиться лавровские. Просека отсюда была почти незаметна, ее обозначала только полоска света между деревьями.
 Темная фигура человека с пистолетом в вытянутых руках почти бесшумно выскользнула из-за елки, стоявшей уже на этой стороне дороги, и четко обрисовалась на фоне светлой полоски. Агафон замер, затаил дыхание, укрывшись за большим раздвоенным пнем.
 От пня до лавровца было метров двадцать, завалить его, в принципе, можно было уже сейчас. Но Агафон решил подождать. И не ошибся. Тот, кого он держал на мушке, призывно помахал рукой, и сквозь кусты тихо просочился второй лавровец. Оба стали осторожно перебираться от дерева к дереву, двигаясь в том направлении, где Агафон оставил своих. К самому Агафону они не приближались, до пня, из-за которого он наблюдал обоих, не дошли.
 В тот момент, когда оба были видны Агафону уже со спины, он поймал на мушку того, что был от него подальше, и плавненько нажал спуск… Бах! Агафон специально, чтобы не тратить много патронов, поставил флажок на одиночный огонь. Тот, на чьей спине отметилась пуля, сделал нелепый шажок, ощутимо подпрыгнул на месте, а затем плашмя повалился в ближайший куст. Второй совершил последнюю в жизни ошибку — решил не падать сразу, а сперва обернулся на выстрел. Агафон почти мгновенно накатил на него мушку, совмещенную с прицельной рамкой. Бах! Этого прижучило прямо в лоб, хотя Агафон брал немного ниже. Внешне все выглядело так, будто лавровец получил удар в челюсть от человека-невидимки: голова откинулась, руки судорожно растопырились, и он спиной вперед отлетел к стволу небольшой ели.
 Почти в тот же момент послышались выстрелы с той стороны, где находился Налим. Агафон, опасаясь, чтобы кто-то из заваленных не ожил, с великой осторожностью, прыжками и перекатами преодолевая открытые промежутки, добрался сперва до тою, которого положил первым. Это был один из тех, кому Штырь говорил: «Монтер с Гриней», но кто конкретно — Монтер или Гриня, Агафон не знал. «Макаров» с полной обоймой этому господину был уже не нужен, поскольку тот получил пулю в сердце транзитом через позвоночник. Второй, от которого Агафон прибрал «ТТ» , был еще покойнее. А вот в той стороне, где Агафон оставил своих, один за другим грохали выстрелы.
 Пока Гребешок, а потом и Луза усердно имитировали перебежки и трещали кустами, считая, что концентрируют на себе внимание «лавровки», те вовсе на них не смотрели. Они делали свое дело, обходили «куропатку» слева: — Штырь и
 Чика, справа — Монтер и Гриня. При этом у Штыря и Чики это получилось намного лучше, чем у Монтера и Грини. Они бы точно смогли застрелить в спину Налима, если бы прошли чуть подальше от него и не задели кусты. Налим, услышав шорох, вопреки приказу Агафона, пальнул на звук и, конечно, не попал. Из кустов ответили, тоже на звук и тоже мимо. Налим сразу почувствовал себя неуютно в ельнике: одна пуля разом срезала пару тонких верхушек. Ельник защищал только от взгляда, но не от выстрелов. Налим, когда по нему еще пару раз бахнули, с перепугу попятился и залез так глубоко в чащу елочек, что не только ни хрена вокруг себя не видел, но вообще потерял ориентировку. Он не знал, в кого стрелять и куда, даже не соображал, с какой стороны просека и куда надо идти. И надо ли выбираться, он тоже не знал, сидел и крутил головой, в страхе прислушиваясь к каждому шороху. Потому что, как ему казалось, лавровцы могут появиться с любой стороны. Голова у Налима соображала сейчас очень плохо.
 Гребешок, услышав по два выстрела сначала с той стороны, где был Агафон, а потом с той, где был Налим, притаился и ждал продолжения. Ни Лузы, ни Эльки рядом не было, ветки потрескивали где-то далеко, сразу в нескольких
 местах. Поди-ка разберись! Трудно жить без пистолета… В общем. Гребешок подумал, что в его безоружном положении сейчас лучше всего не выставляться, а мирно заховавшись куда-нибудь, переждать, пока вооруженные люди будут выяснять отношения между собой. Именно поэтому он юркнул в тот же самый ельник, где прятался Налим, только метрах в тридцати-сорока подальше от просеки.
 Луза, естественно, после выстрелов с двух сторон прекратил беготню. Треску и шороху он перед тем произвел много, но как только услышал два выстрела, произведенные Агафоном, инстинктивно шарахнулся в противоположную сторону. Тут грохнул выстрел Налима, затем два — по Налиму, как раз с той стороны, куда топал могучий детинушка. И как-то само собой получилось, что Луза, ощущая себя одиноким и безоружным, а также слишком заметным, очертя голову дунул в глубь леса, подальше от дороги, по старому принципу «куда глаза глядят».
 Он промчался метрах в двадцати от притаившихся за елками Штыря и Чики, производя столько шума и треска, что можно было подумать, стадо кабанов прет.
 — Вон он, зараза! — Чика увидел силуэт бегущего в промежутке между деревьями, ухватил «Макаров» двумя руками и грохнул.
 Фьють! Луза остался цел, но зацепился кроссовкой за торчавший из земли толстый корень и грохнулся, треснулся макушкой о боковину подгнившего пня, да так крепко, что отрубился почти на минуту.
 — Готов! — самодовольно прошипел Чика Штырю, который располагался в паре метров от него. — Лег как миленький! Вон, штаны с кроссовками из травы торчат.
 — Ну и хрен с ним, — отозвался Штырь. — Теперь надо этого делать, который в ельнике. Обходи его справа, а я пошумлю немного. Может, обозначится…
 Один за всех и… Каждый за себя Агафон тем временем сильно беспокоился. Три выстрела в той стороне, где находился Налим, долго не имели продолжения. По разумению Агафона, это могло
 означать, что все кончилось плохо. В то, что Налим мог одним выстрелом
 положить двух неприятелей, как-то не верилось. Даже двумя или тремя. Но при этом чуткое и опытное ухо экс-старшины милиции уловило тонкие различия в звуке пистолетных выстрелов. Ему было почти на сто процентов ясно, что стреляли из нескольких разных систем оружия, причем выстрел из «стечкина» был первым, а «стечкин» был только у Налима. Стало быть, одного из двух выстрелов, которые прозвучали вслед за этим, вполне хватило, чтобы отправить Налима к его, как он сам утверждал, дворянским предкам Налымовым. А это, в свою очередь, могло означать, что все остальные, не имея оружия, сейчас прячутся, и Штырь с Чикой ищут их, как охотники дичь. Волновало Агафона и другое обстоятельство. Все-таки время полуденное, от Мухановска не так уж и далеко, да и вообще летом в лесу много народа. У кого-то полянки с травой, которую косить надо, кто-то грибы и ягоды ищет… Ясно, что выстрелы, даже редкие, могут привлечь внимание. Конечно, далеко не каждый, даже лесник с ружьем, сунется поинтересоваться насчет причин, но стукнуть кто-нибудь может. Правда, надо еще убедить ментов, чтобы приехали, тем более, сколько их там, в Мухановском райотделе, даже если сосчитать всех участковых по селам? Раз, два и обчелся. Однако могут в область позвонить, вдруг действительно нагрянут?
 Одиночный выстрел, который Чика произвел по Лузе, Агафона и вовсе поверг в уныние. Он понял, что лавровцы кого-то нашли и пристрелили. Агафон прикинул, что стреляли довольно далеко от дороги. Должно быть, те, кто уцелел, скорее всего, решили убежать в глубь леса. Найдут их лавровские или нет — черт его знает. Но к машинам наверняка вернутся. Вот там-то он их и прищучит… Агафон неторопливо двинулся к просеке, намереваясь перебраться на другую сторону дороги.
 Луза очухался с гудящей головой в состоянии полного обалдения. Ему даже показалось, будто пуля угодила в башку и он обязательно помрет. Луза побоялся ощупывать голову, потому что хорошо помнил, как выглядела она у того мужика-лавровца, которого он, можно сказать, с перепугу, застрелил на кухне у Сергачевой. Поэтому, уже придя в себя, он почти пять минут не шевелился, чем спас себе жизнь.
 За это время Чика, с позиции которого хорошо просматривались спортивные штаны и кроссовки лежащего в траве Лузы, выполняя приказ Штыря, уполз довольно далеко в сторону и теперь не мог видеть свою жертву. А сам Штырь тогда же повернулся лицом к ельнику, где прятались Гребешок и Налим, вполз под елки и теперь нарочно обламывал сухие ветки, чтобы привлечь внимание противника и заставить его обозначиться. Но Налим, хотя и находился всего в двадцати шагах от Штыря — даже перешептывание его с Чикой слышал, правда, неразборчиво, — стрелять наугад не стал.
 А Чика все ближе подходил к тому месту, где замаскировался безоружный Гребешок. Впрочем, совсем безоружным Гребешка было трудно назвать. Он подобрал под елками увесистый булыжник килограмма на полтора и с этим оружием пролетариата был готов вступить в последний и решительный бой. Он слышал приближающиеся шорохи и догадывался, что некто вот-вот может появиться рядом. Гребешок старался громко не дышать, но остановить дыхание он не мог, да и сердце так тюкало, что казалось, будто его за километр слышно.
 Чика показался Гребешку чуточку раньше, чем сам его увидел. Очень близко, метрах в двух, он протиснулся через упругие ветки и, пригибаясь, вылез на маленькую проплешинку между деревцами. Пистолет он держал наготове, и если бы вовремя опустил взгляд, то никаких шансов Гребешку не оставил.
 Гребешок, дико заорав, — чего тут было больше, психологического расчета на испуг неприятеля или собственного отчаянного испуга, неясно, — изо всех сил запустил булыжником в Чику, естественно, целясь в башку. Камень, однако, попал Чике по запястью правой руки, и пистолет от этого удара, блеснув вороненым стволом, улетел в гущу елок. А Гребешок вскочил и бросился на ошалелого противника. Скорее по-футбольному, чем по-каратистски, он носком кроссовки саданул его в пах, а потом, не давая опомниться, изо всех сил махнул кулаком в челюсть. Чика громко охнул, от первого удара согнулся, от второго разогнулся и повалился спиной в елки. Гребешок прыгнул за ним, насел на грудь, левой рукой вцепился в горло, а правой стал, не жалея пальцев, молотить Чику по морде…
 Эта возня заставила зашевелиться и Налима, и Штыря. Первый узнал по воплю Гребешка и подумал, что тому пришел конец. Второй услышал оханье Чики и хотел было ринуться на помощь. Но тут, откуда-то сзади, послышался шорох, а затем и треск. Штырь обернулся и увидел Лузу, наконец-то пришедшего в себя. Тот вовсе не собирался нападать на Штыря, он просто хотел уползти куда-нибудь, где его не будет видно. Но, конечно, нашумел при этом, и если б Штырь проявил хладнокровие, а не выпалил навскид, то пришлось бы ему плохо. Пуля свистнула в полуметре, Лузе хватило прыти отскочить за толстый ствол высоченной елки. Нельзя сказать, чтобы Луза за ней хорошо укрылся, наверно, если бы солнце его получше освещало, то Штырь, как следует прицелившись, попал бы ему в плечо. Но солнце глядело совсем в другую сторону, еловые ветки затеняли низ дерева, и Штырь не разглядел цель. Оттуда, где скрывался Налим, неожиданно пришел ответ. Тот от щедрот своих гвозданул трехпатронной очередью, и на обладателя золотых зубов упало две подсеченные пулями верхушки, посыпалась хвоя. Штырь приник к земле, озираясь, а потом наугад три раза грохнул из «глока». Пули, как ни странно, едва не угробили Налима. Одна как ножом срезала смолистую ветку всего на локоть от его головы. Налим нырнул вниз, на желто-коричневую колючую хвою, пополз в сторону.
 Эта новая вспышка стрельбы, а в особенности очередь из «стечкина», заставили Агафона, уже перебравшегося за просеку и дожидавшегося, не появятся ли Штырь с Чикой, призадуматься. То ли Налим жив и отстреливается, то ли кто-то из лавровских мочит Лузу или Гребешка из его пистолета? Соваться наобум, перебегать открытое место не хотелось. Но тут кусты на краю просеки, примерно в створе с «девяткой» Гребешка, шевельнулись. Агафон изготовился пальнуть, но вовремя увидел растрепанный золотистый шарик волос… Элька! Береговская этуаль выскочила на просеку и, пригибаясь, подбежала к «Волге». Тревожно оглядевшись по сторонам, она открыла багажник, вытащила оттуда пустую канистру и шланг. После этого быстрыми шажками перебежала к желтой «шестерке» лавровцев, добралась до горловины бензобака и ловко открутила крышку. Вставила шланг одним концом в горловину, другим в канистру, покачала насосиком — и бензин забулькал, переливаясь из бензобака в воровкину тару.
 Агафон даже подивился ее ловкости и проворству. Он уже просек, в чем дело. Ловкая баба сообразила, что, пока суть да дело, можно и смыться. Мужики пусть там друг друга мочат, а ей недосуг дожидаться. Потому что ни от тех, ни от других она пряников не ждет. От лавровских особенно, но и куропаточники ей не по сердцу. Желтую «шестерку» ей не завести, «девятка» стоит зажатой, неудобно. Но в них бензин есть, а у нее в «Волге» нету. Отсосать, перелить — и нет проблем. Хитра Элька, как сто китайцев! Агафон решил не вмешиваться, немножко понаблюдать. В конце концов, очень даже полезно, если она оставит Лавровку с пустым баком…
 Гребешок наконец, оторвал пальцы от горла Чики. Посиневшее, вздувшееся от ударов и удушения лицо с остекленелыми глазами принадлежало уже не человеку, а трупу. Гребешку на дело своих рук было смотреть тошно. Правая рука была вся в крови, чужой и, должно быть, своей, — кулак распух и саднил. Хотелось упасть и передохнуть, но тут совсем рядом грохнул очередной выстрел, и Гребешок вспомнил о «Макарове» Чики, который валялся где-то поблизости.
 Гребешок полез искать пистолет, зашелестел ветками, захрустел хвоей, и Штырь уже довольно четко углядел, где он ворочается. Но для того, чтобы завалить наверняка, надо было подобраться поближе, перескочить неширокую прогалинку…
 Луза, прячась за своей елкой, увидел, как чужой с пистолетом в руке крадучись вылезает из-за елок и, пригнувшись, подбирается к тому месту, где несколько минут назад стихла возня. Он понял, что гад собирается навести решку Гребешку, который орал где-то в том районе и лупил смертным боем лавровца. И хотя у Лузы не было оружия, ему вдруг стало стыдно, что он, самый здоровенный, не дерется, а прячется. Он выскочил из-за укрытия и бегом кинулся прямо на Штыря, заорав во всю глотку:
 — Миша-а! Сзади-и!
 Штырь, уже видевший сквозь елки спину Гребешка всего в двух метрах от себя — только на спуск нажать осталось! — от этого крика инстинктивно обернулся. Прямо на него скачками несся огромный верзила. Бах! Мимо! Рука дрогнула. Сзади наскочил Гребешок, левой захватил за шею, а правым кулаком наотмашь шибанул по запястью Штыря, и никелированный «глок» шлепнулся в траву. Но Штырь тоже не растерялся: цапнул Гребешка за затылок обеими лапами, резко нагнулся, подбил Мишку задом, и тот со свистом перелетел вверх ногами через голову Штыря, крепко приложившись спиной и затылком о лесную почву. Гребешок шлепнулся в аккурат под ноги набегавшему Лузе, и тот, не успев перескочить, запнулся о бедро приятеля и плюхнулся, едва успев выставить вперед руки. Штырь и тут расстарался: с маху чухнул Лузу подъемом ноги по морде, да так, что тот, несмотря на сто двадцать кило веса, отлетел на два метра в сторону. Гребешок после «вертушки» еще не совсем собрался, и у Штыря был шанс, подхватив с земли «глок», пригвоздить противников к земле. Был шанс — да сплыл. Из ельника вылетел Налим и метров с трех шибанул из «стечкина». Вообще-то он в башку целился, но угодил в руку повыше локтя, как раз в ту, которая уже готовилась взяться за рукоять пистолета.
 — Уй, бля-а! — позабыв о пистолете, Штырь схватился левой рукой за рану и стал кататься по земле.
 Гребешок, пошатываясь, встал с земли и, задыхаясь от ненависти, подошел к корчащемуся Штырю. Поднял «глок» и навел на раненого.
 — Падлы! — выл в ярости Штырь. — Козлы! Суки ментовские! Гребешок от души пазганул лавровца ногой под дых. В «Куропатке» обычай не бить лежачего давно не имел силы (как, впрочем, и в Лавровке).
 — Ты, фиксатый, выбирай слова, а? — посоветовал Налим. Кто козел?! (Пинок под копчик.) Кто сука? (Пинок по бедру.)
 — Повтори, пидор гнойный! — это был пинок в морду от Гребешка.
 Покряхтывая и утирая кровавые сопли, подошел Луза со ссадиной во всю щеку. Молча, но сильно ударил Штыря ногой в живот, и тот, охнув, потерял сознание.
 — Во зараза! — Гребешок плюнул кровью: прикусил губу во время «приземления». — Ментами обзывает!
 Луза неожиданно заржал, Налим тоже, и оба глянули на Гребешка, тот похлопал глазами, не понимая, а потом вспомнил, что вообще-то был даже не просто ментом, а лейтенантом, и заржал.
 — Этого-то, Хмыря или как его, не ухайдокали… — сказал Луза. — Дышит, падла…
 — Из руки кровь хлыщет, — подтвердил Налим. — Значит, еще живой.
 — Долбани его, чтобы не мучился, — посоветовал Луза. — А то очухается, опять орать будет.
 — А почему я? — нахмурился Налим.
 — Не надо, — сказал Гребешок. — Нам с ним еще покалякать надо. Спросить кое о чем. Например, какого хрена они за Элькой гонялись. Давай-ка ему жгут на руку накрутим, пока вся кровянка не стекла… Интересно, где там Агафон?
 — И те двое где-то бродят, — опасливо заметил Луза.
 — А Элька небось удрала. Во кобра, а? — хмыкнул Налим.
 — Анаконда скорее, — уточнил Гребешок, — как она этого Барбоса уделала?! Нежной ножкой удавила.
 — Да, вот и снимай таких после этого, — покачал головой Луза. — Тот Барбос, пожалуй, покрупней меня был…
 — Между прочим, приемчик я этот уже видел. Помнишь, У нас зимой инструктор Вика работала? Которая с Фролом ушла? — вспомнил Гребешок, выдергивая из штанов Штыря эластичный пояс.
 — Это которая Федю в нокаут положила?
 — Другой не было. Так вот вы, по-моему, про Федю только со слов знаете, потому что в зале вас тогда не было. — Гребешок туго затянул пояс Штыря чуть ниже плечевого сустава прямо поверх одежды. — Вы уезжали куда-то.
 — Конечно, — кивнул Луза, — мы с Агафоном ездили груз сопровождать.
 — Ну вот, про Федю все запомнили, потому что он об этом сам любит вспоминать. А про то, как она Кудю с Чаком уработала, уже забывать стали. Они против нее вдвоем дрались! Сейчас, если спросить, скажут, что для хохмы поддавались. И сам Сэнсей подтвердит, будьте уверены. Но я-то помню, что они только сперва не всерьез работали. Баба ростом меньше метра семидесяти, вес тоже немного за шестьдесят — а уделала двух мужиков, каждый за девяносто. Так вот, она одновременно заделала Куде гриф на горло локтем, а Чака почти что задавила согнутым коленом. Ни хрена они не поддавались. Если бы она их в этих захватах еще малость подержала, они либо задохлись, либо, как Барбос, сами себе шейные позвонки поломали.
 — Думаешь, Элька у Вики училась?
 — Точно! Конечно, не совсем точно, но очень на то похоже… — По ходу беседы Гребешок продолжал заниматься наложением жгута. — Так! Вроде кровь не течет уже… Приподнимайте его и тащите вон туда, там один труп уже лежит, ему скучно не будет. Пистолет там, кстати, лежит. Тебе, Луза, лишним не будет. Не высовывайтесь и не бегайте, а я пойду гляну, что с Агафоном, и вообще обстановку выясню…
 Луза и Налим спорить не стали. Они ведь еще не знали, что Монтер и Гриня больше не существуют и перспективы получить от них пулю равны нулю. Подхватили за плечи Штыря и поволокли в глубь ельника. А Гребешок, осторожно перебегая от дерева к дереву, отправился к просеке. Не прошел он и половины пути, как оттуда, с просеки, послышался шум автомобильного мотора. Хотя это была и не родная «девятка» — ее Гребешок узнал бы по звуку! — он сразу припустил бегом.
 Маленький облом Выскочив на край просеки, Гребешок заметил, что серой «Волги» и след простыл. Шум ее мотора постепенно удалялся, она катила куда-то вниз, должно быть, в направлении межколхозной грунтовки. Гребешок увидел Агафона, корчившегося на обочине, чуть в стороне от капота «девятки».
 — Уй, с-сука! Уй, стерва! — экс-старшина держался обеими Руками за причинное место и крыл в три этажа с чердаком.
 — Элька?
 — Она, бляха-муха!
 — Догоним?! — Гребешок дернулся к своей «девятке», но тут же заметил, что она стоит на ободах. Все четыре шины были спущены!
 — З-зараза! — рявкнул он, злясь больше на Агафона. — Как же ты подставился, обормот?
 — Да так! — огрызнулся Агафон. — Не нуди, без тебя тошно!
 — «Лавровка» еще осталась? — сейчас это интересовало Гребешка больше всего.
 — Мои все лежат, — бормотнул Агафон, боль помаленьку унималась. — Двое, вот пушки остались…
 — А автомат где?
 — У нее, гадины…
 — Ну ты и разгильдяй! — произнес Гребешок без особого злорадства. — Ладно. Приходи в форму, я ребят позову.
 Гребешок без труда нашел Лузу, Налима и пришедшего в себя Штыря, который неустанно материл всех и вся.
 — Быстро, волочем на дорогу! Элька свою «Волгу» угнала, а мне шины спустила.
 — Ха! — неожиданно засмеялся Штырь. — И вас наколола? Ну, падла, а?!
 — Ты нам сейчас, козел, все про нее расскажешь! — угрожающе произнес Гребешок. — Вставай. Ноги целы, на руках не понесем. На ребят своих не надейся — все четверо в нуле.
 Штырь зло зыркнул глазами, потом испытующе глянул на Гребешка: может, берет на понт?
 — Все, все! — безжалостно подтвердил тот. — На Чику, наверно, уже полюбовался? На Барбоса, которому Элька шею свернула, тоже. А Монтера с Гриней Агафон замочил. Ты один живой, понял?
 — Один… — пробормотал Штырь недоверчиво, но его уже рывком поставили на ноги. Луза взял его под здоровую руку, Налим — под раненую. Гребешок увидел, что сзади за ремнем джинсов у Лузы торчит «Макаров».
 — Значит, оприходовали Чикин пистолет? — спросил Гребешок.
 — Ага, — отозвался Луза, — мы и пистолет под елкой нашли, и карманы обшмонали. Ключи от машины взяли.
 До просеки дошли без приключений. Агафон уже стоял, почесываясь.
 — А-а, — сказал он Штырю, улыбаясь почти по-приятельски. — Чего ж ты так, а? Вчера вроде умнее был. Видишь эти пушечки (он вынул из карманов «ТТ» и «Макаров»)? Было ваше, стало наше.
 — Все равно ты лох, — нагло, хотя и вялыми губами, произнес Штырь. — Баба облапошила…
 — Ладно, мужики, — вмешался Гребешок, — все разборки потом, нам надо отсюда сваливать. Агафон, она шины нипелями спускала или как?
 — Жди-ка! — усмехнулся тот. — Финкой поколола.
 — Во, биомать!
 — Надо на фиг твою колымагу бросать и ехать на «шестерке», — сказал Налим. — Ключи-то есть теперь. А шины у нее вроде целы…
 — Какая разница? — устало произнес Агафон. — Она весь бак с «шестерки» к себе в канистру отсосала. А у Гребешка на баке крышка специальная, не сумела снять. Она еще позаботилась, чтоб мы горючку из «девятки» в «шестерку» не перелили… Высыпала килограммовую пачку сахара прямо в горловину бака. И я же, дурак, ей помогал…
 — Я ж говорю — лох! — Штырь оскалил золотые зубы. Агафон коротко ударил его под дых, заставил согнуться и сказал довольно строго:
 — Не проси смерти, братан! Это одолжение большое, понимаешь?! А легкую смерть мы только по большому блату выдаем.
 — Оставь его в покое, — Гребешок нетерпеливо перебил Агафона с его воспитательной работой. — Я понял, что делать надо! Колеса с «шестерки» снимем и переставим на «девятку». Домкрат у Чики был? Инструмент какой?
 — Был, кажется, — выговорил Штырь, держась за живот и пытаясь восстановить дыхание.
 — Нормально! Ставим обе на домкраты с одной стороны, мои колеса снимаем и бросаем, лавровские снимаем и крепим ко мне; если постараться, то за час справимся. Этого чухана покамест к дереву привяжем, чтобы не убежал, а работать будем попарно: ты с Налимом, а я с Лузой. Запросто можно за час все четыре колеса поставить!
 — Посмотрим… — проворчал Агафон и пошел к багажнику «шестерки». Защелка не сработала, багажник не открылся.
 — Заперто! — объявил Агафон. — У кого там ключи?
 — У меня, — откликнулся Луза, доставая связку. — Только не знаю, который от багажника.
 — Разберемся…
 Агафон открыл багажник «шестерки», вынул оттуда лежащие поверх резинового коврика домкрат и торцевые ключи. Он уже собрался закрывать крышку, когда вдруг увидел, что из-под коврика выглядывает ручка чемоданчика. Через пару секунд он вытащил на свет Божий коричневого цвета «дипломат» с замками! золотистого цвета и спросил у Штыря:
 — Это чей?
 Штырь озадаченно посмотрел на чемоданчик и сказал:
 — Хрен его знает, наверно, Чикин.
 — И что тут может быть, тоже не знаешь?
 — Понятия не имею.
 На связке ключей, изъятых у Чики, обнаружился один подходящий. Когда Агафон отпер замки и поднял крышку, удивленно ахнул даже Штырь:
 —Е-мое!
 «Дипломат» был плотно загружен пачками стодолларовых купюр в заклеенных и опечатанных банковских пачках.
 — Богатый был парень ваш Чика! — заметил Гребешок. — Если это не «куклы», конечно. По-моему, вся ваша Лавровка такой суммы не стоит…
 Штырь растерянно глядел на деньги и чесал подбородок здоровой рукой:
 — Это не «куклы», — пробормотал он. — Это «нал» «зеленый». Ну, народ! Ну, народ…
 Гребешок влез в салон «шестерки», немного пошуровал внутри, открыл «бардачок», но там ничего интересного не нашел, кроме пары наручников, граненого стаканчика да «Правил дорожного движения».
 «Правила…» оставил на месте, стаканчик переложил в «девятку», а наручниками приковал Штыря к елке. Чтобы не мучить, усадили наземь, лицом к стволу, заставили обнять дерево ногами и руками. После этого закипела работа.
 Меньше чем за полный час, без перекуров и перебранок, замена резины была проведена. Мертвого Барбоса оттащили подальше в кусты, «шестерку» без колес оставили на просеке, Штыря отстегнули и усадили в «девятку» на заднее сиденье, между Лузой и Налимом, «дипломат» с валютой пихнули под ноги, оружие рассовали по карманам и под ремни. Гребешок сел на водительское место, Агафон — рядом, и покатили дальше.
 — Так, — сказал Агафон, едва машина тронулась с места, — настал час откровений, товарищ Штырь. Вы себя вели больше чем похабно, надо было тебя очень больно замочить, пристегнуть к елочке, посадив задницей на муравьиную кучу. Но в жизни все сложнее. Короче: или ты четко проясняешь, зачем вам нужна была Элька, а также сообщаешь, что у вас там в Лавровке стряслось, или будет очень больно.
 — Ну да, а если я скажу, то больно не будет. Сразу пришьете.
 — Знаешь, вообще-то можем и не пришить. Представь себе такой вариант: мы высаживаем тебя где-нибудь, а ты потом сам идешь на все четыре стороны по своему выбору. Подъемных и суточных, правда, не выделим, но свет не без добрых людей, верно?
 — Сладко поешь, кореш. Только веры тебе нет.
 — Но в то, что мы тебя в противном случае попишем, ты веришь?
 — Однозначно.
 — Вот и выбирай. Надежда умирает последней.
 — Хорошо, — с неожиданной решимостью произнес Штырь, — мне один хрен. Все одно Лавровка кончилась.
 — Интересное заявление!
 — Понимай как хошь. Сегодня в шесть мне адвокат Фили по сотовому позвонил. Сказал, что Рыжего РУОП прибрал. Утром, прямо на даче. Четыре пушки незарегистрированные нашли. Все, зацеп есть — повязали.
 — Вас же, козлов, вчера предупреждали! — с досадой сказал Агафон. — Сам Сэнсей! Он у нас всю ночь на базе порядок наводил, хотя ему весточка пришла,
 что шухерить будут у вас. А может, ты своего пахана не упредил, а?
 — Мамой клянусь — все передал. Самолично сразу от вас к нему почесал. Поддатый он, конечно, был, но не очень. Должен был врубиться. Все выслушал и сказал, чтобы я отдыхал. Ничего конкретного. А мне чего? Больше всех надо?! Отдыхать, так отдыхать. Значит, думаю, сейчас обзвонит всех и скажет, что делать. Ему виднее, я даже не все точки знаю.
 — Ну, хрен с ним, в это поверить можно. Что дальше?
 — Дальше я не знаю, поехал отдыхать. С пацанами вот, ныне покойными. А что было ночью и утром до шести — не знаю. В общем, Филю повязали где-то в четыре утра, тепленького. С охраной из четырех морд. Пискнуть не успел — разоружили, мордой в грязь и ствол к затылку. И фиг поймешь, их пушки были или подкинули. Почти тогда же на офис наехали. Там Леша Бетон дежурил с бригадой. Как у них во дворе «Газель» с ворованными запчастями оказалась — сами не понимают. А тут собровцы или спецы, хрен поймешь, с разных сторон, в масках, налетели. Бетона прибрали. И всех, кто с ним был, — тоже. Шесть человек. Ну а потом четко по адресам прошлись. Всех — под гребло. Нам, пятерым, повезло. На шашлыки с бабами ездили. Двадцать верст от города, а место нормальное. Даже искупнулись.
 — Ладно, это уже лирика. Значит, заступник Филин вас упредил? Фига ли тогда вы в город поперлись?
 — Погоди, я же не досказал. В том-то и дело, что нам Филя через адвоката своего Додика кинул цеу: срочно ехать на вокзал, в камеру хранения. Назвал номер ячейки и код, все чин чинарем. Оттуда надо было взять «дипломат» и отвезти к Додику в контору.
 — Не тот самый, что нашелся в багажнике? — быстро спросил Агафон.
 — Может, и тот. Только тогда в ячейке ничего не оказалось. Пусто, как подмели.
 — Ты сам ходил?
 — Сначала Чику с Монтером послал, каюсь, опасался, что там менты ждать будут. Они пришли, говорят: «Нет ни хрена!» Я после этого сам пошел, с Барбосом. Точно, ни хрена, пустой номер в прямом смысле. Только сейчас, блин, начинаю понимать, что Чика с Монтером меня кинули. Взяли «дипломат», донесли его до киоска, который почти у самого выхода из вокзала, а там у Чики знакомая баба работает. Ей и оставили. Потом вернулись к машине, а когда я побежал проверять, забрали «дипломат» и запихали в багажник.
 — А откуда у Чики были ключи от «дипломата»? Ему их что, сам Филя выдал?
 — Не знаю… — недоуменно произнес Штырь. — Может, случайно подобрал?
 — Ой, сомнительно… — скривился Агафон. — По-моему, это ты сейчас придумал, чтобы совсем паскудой не выглядеть. Небось баксы Филя себе на выкуп ныкал, а ты подумал, что если Филю оформят на вышку или пожизненно, как организатора по пяти убийствам, то он с тебя этих денег не спросит.
 — Да бля буду, — возмутился Штырь, — чтобы я Филю кидал?! У меня мозги есть. Сам посуди — если Филю оформят, то мне тоже ничего не светит. Побегать долго не дадут — это точно. Он же сам еще и поможет прибрать. А уж в СИЗО я бы дня не прожил.
 — Мне-то что, — хмыкнул Агафон, — все эти оправдания ты Филе скажешь, если мы тебя живым отпустим. И если, конечно, сам Филя к этому времени еще не преставится. Продолжаем разговор, как говорил Карлсон, который живет на крыше. Допустим, значит, что друганы решили и тебя, и Филю кинуть. Вышел ты с вокзала без «дипломата». Что дальше?
 — Дальше поехали к Додику, к Давиду Михайловичу. Объясняю, так, мол, и так, никакого чемоданчика не нашлось. Додик жутко огорчился, стал куда-то трезвонить. Меня мандраж бьет, мужики тоже в машине дрыгаются, надо из города валить, уже восемь утра почти, пересменка у ментов. Еще протелиться — свежие встанут, зорче бдить начнут. Может, даже с ориентировками конкретно на нас. Фиг его знает, пацанов побрали кучу, кто-то уже мог расколоться по делу…
 — Опусти переживания, они мне по фигу. Короче! Просека осталась позади, и Гребешок вывернул на знакомую грунтовую дорогу. Впереди было пусто. Само собой, что Элька на своей «Волге» могла за час с лишним, даже по плохой дороге, опередить их на безнадежно большое расстояние.
 — Ладно, — буркнул Штырь, — короче так короче. Додик ушел с трубкой в другую комнату, а с кем говорил, не знаю. Но только потом сказал: «Быстро гоните на Матросова, восемь, квартира шестьдесят семь. Там должна быть баба, Пряхина Элеонора. Делайте что хотите, но привезите оттуда связку ключей, которые баба прячет в ванной под стеновой плиткой, за аптечкой». Там три ключа должно быть, сказал, — один большой и ржавый от амбарного замка, а два других маленькие никелированные. На одном по-английски написано «Свитцерленд», на другом по-немецки «Швайц». «Если не привезете до вечера, — говорит, — всем хана! И Филе, и мне, и вам». Я, конечно, спросил, для страховки, что будет, если, скажем, эта баба будет не одна и ключи отдавать не захочет. Додик, сука такая, говорит: «Чем быстрее привезете, тем быстрее сможете спокойно жить. Попадетесь ментам, протреплетесь — потеряете все». В общем, пошел я к ребятам и погнали мы на Матросова, восемь…
 — К Эльке? — перебил Агафон.
 — Ну! Но Додик, конечно, козел! Сказал, что надо ехать туда и попросить ключики, а насчет того, что у бабы пушка есть и вообще она без тормозов — ни хрена-а! Пришли мы, значит, вдвоем с Барбосом, культурно позвонили. Она открывает, с улыбочкой. Говорим, Давид Михайлович прислал за ключиками. Элька еще шире улыбочку: «Сейчас, сейчас! У нас не прибрано, неходячий инвалид в доме, посидите в кухне, я сама схожу». В мыслях не было, что такой облом будет… Наоборот, радовались, что без проблем и все просто. Ну и сходила, блин! Выходит: на пальце кольцо с ключами, а в руках — «стечкин». И сразу к двери. Скалится, лярва, а глаза бешеные. Точно, пошмаляла бы обоих, если бы руки не подняли и к стене не повернулись. А она: «Привет, мальчики! Вам ключики нужны? Побегайте за мной!» И фьють! За дверь, на лестницу. Только шпильками застучала. Мы за ней, а она как даст очередь вверх по пролету. Патронов на пять, не меньше! По всем квартирам бабы завизжали: «Убивают! Милиция!» Кто-то уже 02 набирает… Мы вниз дунули, к парадному и на улицу, где машину оставили, а она, зараза, во двор выскочила. Зыркнули туда-сюда — нету! Так бы вообще прозевали, если бы Гриня, царствие небесное, не усек серую «Волгу», когда она из арки выезжала. «Она!» — кричит. Ну, мы за ней и погнали.
 — А «Волга»-то чья, ее?
 — Да хрен знает. Может, и ее, а может, угнала. Я говорю, мы только увидели, как она со двора выезжает. Потом по городу перла — это вообще! Ниже семидесяти точно нигде не шла. А за городом — под сто. Потом смотрим, вы катите, да еще и втиснулись между ней и нами. Чика сразу завопил: «Надо мотать на фиг, нам сейчас только с „Куропаткой“ разборок не хватало!» Мы даже думали поначалу, будто она вас по рации или по сотовому вызвала. Никто же не знал, что вы без волын. Ну а когда вы повернули на Мухановск, то маленько успокоились. Почти достали эту лярву, а она р-раз! — и крутанула налево, в лес. Как раз за поворотом шоссе. Мы километра два вперед проскочили. Потом видим: что-то не то. Попилили обратно. Гриня говорит: «Вон просека, небось туда повернула!» Полезли туда. Слышим, вроде впереди урчит кто-то. Думали, она, а оказалось — вы. Ну, дальше все ясно…
 — Небось жалеешь сейчас, что не замочил нас с ходу? — спросил Агафон.
 — А я, думаешь, хотел мочить? — обиделся Штырь. — Ну, попугать вас немного хотелось. Вы вчера у себя там выделывались, а тут мы при козырях были. Мы не садисты, е-мое, нам лишняя мокруха не нужна…
 — С понтом дела, блин, — усмехнулся Гребешок не оборачиваясь, — как не вышло, так «не хотели»!
 — Верно заметил, а? — процедил Агафон. — Хреново ты выглядишь, пан Штырь. Очень хреново, скажем так. Некоторые люди в гробу лучше смотрятся. И рассказ у тебя, прямо скажем, не очень клево сшился. Вот я смотрю на тебя и думаю: поверил бы я тебе, допустим, если бы был Филей Рыжим? А ни хрена бы не поверил. Легко списать все на Чику, на его бабу из киоска с вокзала, на Монтера или там на плохую погоду. Додика этого вспомнить. Филя из тюряги, при всех своих крутых возможностях, следствие не проведет. Он сам, бедолага, скорее всего до суда не доживет. У нас весной вон Портновского за мелочевку отловили — от сердечного приступа в СИЗО Богу душу отдал. Почему? Да потому что до хрена и больше взяток раздал, а кому же охота, чтоб он потом свидетелем по этим взяткам был? И ваш родной Филя рано возникать стал. Ему бы тихо сидеть, в пределах той экологической ниши, которую вам отвели. А он дрыгаться начал, сам, и без ума, вот его и остановили. Это обычай, а обычаи нарушать нельзя.
 — Слушай, командир, — спросил Штырь, заметно волнуясь за свое и без того пошатнувшееся здоровье. — Я по жизни простой, мне лекции о моральном облике еще по первой ходке надоели. Если вы весь этот разговор просто так затеяли, чтобы веселее ехать было, — ладно. Верить или не верить — тоже ваше дело. А то, что вы меня так и так живым не отпустите, — знаю.
 — А вот это ты зря, — сказал Агафон. — Нельзя обо всех по себе судить. Я не зря тебя спросил, жалеешь ты или нет, что не положил нас, когда мы пустые были. Жалеешь, я по глазам вижу, а начал говорить, что вообще не хотел мочить. Это после того, как мы у тебя трех друганов положили! Не считая Барбоса, которого Элька задушила. Либо эти самые братаны тебе были до бревна, либо ты врешь. И то и другое тебя характеризует фигово. Между прочим, у меня мысль возникла: а не взять ли тебя в команду? Лавровка кончилась, ты прав. Если кто останется на воле и узнает, что «дипломат» захавали, — не простят. И ключиков Элькиных не простят. За ними очень большие люди охотятся, куда покрупнее Фили. Так что если я тебя сейчас отпущу, домой в город не уедешь, даже если я тебе отстегну на автобус. Там тебя мигом повяжут в пучки, а в СИЗО либо сразу удавят, либо опетушат навеки. Братва есть братва, закон суров, а мафия — бессмертна. Лучшее, что можешь выбрать, — бомжатник. Пойдешь по пути Алексея Максимовича Пешкова, то бишь Максима Горького, «по Руси», так сказать. Пока не замерзнешь, конечно. Потому что в нашем жестоком мире одному выживать туго. В общем, хотел я предложить тебе вписаться в «Куропатку», но ты сам все испортил. Тормози, Гребешок. Нам не по пути с гражданином Штырем.
 Гребешок притормозил, Луза вылез из машины и выпустил Штыря на волю.
 — Гуляй, — сказал Агафон в окошко. — И лучше не встречайся со мной, второй раз так хорошо не разойдемся.
 — Возможно, — ответил Штырь равнодушно, повернулся спиной к машине и пошел обратно, туда, откуда ехали. Избитый, с простреленной рукой, со спадающими штанами.
 — Поехали, — бросил Агафон Гребешку. — А то мне его пристрелить захочется, чтобы не мучился.
 Гребешок погнал «девятку», оставляя за собой длинный хвост желто-серой пыли. Фигурка Штыря быстро ужалась в размерах и потерялась в этой туче еще до того, как машина свернула за поворот. Пару километров проехали молча. Агафон чего-то соображал, а Луза даже маленько подремать вздумал.
 — Братва, — неожиданно спросил Гребешок, — мы вообще-то куда едем, а?
 — Прямо, — отозвался Агафон.
 — В Москву, что ли? — ехидно переспросил Гребешок. — Мы знаешь когда туда приедем? Часа в три ночи. С ДПС московской охота покумиться? При пушках и чемодане с баксами, которые, может быть, кстати, и в розыске числятся. Филя Рыжий, по слухам, когда-то банк брал.
 — Насчет Фили это точно лажа, — зевнул Агафон, — деньги, конечно, не шибко чистые, но банков он не брал. А вот насчет Москвы у меня тоже сомнение появилось. Сэнсей нас, правда, не в столицу направлял, а в какое-то дачное поселение, но там и на подходах не сахар. Обшмонать могут. Недаром он нас все-таки без пушек отправлял. А теперь и пушки появились, и баксы, за которые, нам, кстати, могут много неприятностей сделать.
 — Может, в «Куропатку» вернемся? — спросил Луза.
 — Нет, это тоже не выход, — покачал головой Агафон. — Если сегодня Лавровку распотрошили, это вовсе не значит, что за нас завтра не возьмутся. И мы там Сэнсею со свежим нагаром на стволах да еще и с лавровскими баксами на хрен не нужны.
 — Не надо было этого Штыря отпускать, — сказал Гребешок. — Его запросто сейчас приберут, и он нас заложит. Просто так, от тоски по маме. Мы и так в лесу наследили. Если жара начнется, на гектар трупятиной потянет. Конечно, и найти могут не сразу, и сообщить не сразу решатся, а опознать, может, не сумеют. Но риск очень большой. В общем, у меня есть предложение. Забыть до завтра о Москве и махнуть на шестьдесят километров в сторону от дороги. И от этого места далеко, и не больно населенное.
 — Это куда же? — прищурился Агафон.
 — На деревню к бабушке, — хмыкнул Гребешок. — Бабка у меня живет в соседнем районе. Глушь обалдеть какая!
 — А ты давно бывал у нее? — спросил Агафон.
 — Года три назад, когда еще в милиции работал.
 — Ты ей хоть звонил, письма писал? А то, может, она померла давно?
 Гребешок пожал плечами и сказал:
 — Если бы померла, то небось сообщили бы. Матери хотя бы.
 — Ну, хрен с тобой. Вези, Сусанин, на деревню к бабушке…

 Гость прибыл

 Иванцов с дорогим гостем совершали в это время послеобеденный моцион по дорожкам небольшого парка, разбитого вокруг «Русского вепря»: к нему прилетел седовласый, в солидных годах, но совсем еще бодрый человек, на дорогом светлом пиджаке которого в несколько рядов пестрели орденские планки. Виктор Семенович послал на аэродром «Мерседес», принадлежащий «Вепрю» и предназначенный для встречи импортных гостей. Сам встречать не поехал. Не потому, что не хотел, а потому, что гость того не желал. По его мнению, не стоило лишний раз демонстрировать, что гость приехал именно к Иванцову: в шумной рекламе и газетно-телевизионном освещении этот визит не нуждался.
 — Благолепие! — втягивая обеими ноздрями насыщенный фитонцидами воздух, произнес гость. — Молодец, молодец, Виктор. Хорошо жизнь обустроил. Вот у меня вроде тоже дачка есть, под Москвой, и тоже лес, а не то. Воздух не тот. Все-таки такой монстр под боком. Травит помаленьку. Страшно подумать, какую огромную уродину выстроили, Москву! Раньше она поуютней была. И чище, много чище была. В центре, как сейчас помню, милиция вовсю следила, чтобы окурки мимо урны не кидали. Да и сами за собой следили. Каждое свое действие с политической точки зрения понимали. Плюнешь не в урну, тут же сам себя оценишь: «Это что же, я на священную землю столицы нашей великой Родины плюю? Ту самую, по которой товарищ Сталин ходит?» Мороз по коже! Врагом народа сам себе кажешься. А сейчас расползлась Москва-матушка, раздрябла, как старуха. Нацепила иноземные побрякушки, обклеилась рекламами, обставилась всякими там «шопами», трехцветную юбку из сундука достала с красными заплатами — и стоит, довольная собой, милостыню просит.
 — Пописываешь, должно быть, Михалыч, на досуге? — спросил Иванцов.
 — Есть грех. Только что-то не клеится. То ли голова стареет и дуреет, то ли сам себя понять не могу. И вас, кто помоложе, понимаю плохо. Конечно, напиши я в мемуарах все как было, напечатали бы тут же. И пошло бы нарасхват. Но, понимаешь ли, сидит во мне такой мужичок с ноготок, который построже Главлита будет. И прежде, чем каждое словечко на бумагу из души выпустить, этот самый человечек его с самых разных сторон посмотрит, пощупает, на зуб и на язык попробует. В общем, не идет у меня писанина. Иногда посижу-посижу, помараю бумагу, а потом скомкаю — да в печку.
 — Я, Михалыч, тоже начинаю над пенсией задумываться. Всех дел не переделаешь, надо и другим оставить… Ты уж просвети меня, провинциала, насчет мадам Алпатовой. Есть в нашем заведении мнение, будто прислали ее мне на замену.
 — Наташа — девушка умная, — медленно проговорил Михалыч. — Официально пока ее в кадровый резерв не включали. Присматриваются. Но насчет того, что некоторым людям в Москве она приглянулась, — это правда. И кое-кто уже сейчас ее был бы рад на твоем месте увидеть.
 — И предложение оставить ее и.о. на период отпуска тоже от этих людей исходит?
 — Как и то, чтобы отправить тебя в отпуск, кстати. График-то ведь другой был. Но им хочется поглядеть, как эта молодая и элегантная будет у вас тут законность блюсти. Опять же осень не за горами, а у вас Фомкин в губернаторы рвется.
 — При чем тут это?
 — При том, что ваш глава эти выборы продует, как пить дать. Вы сколько во втором туре президенту голосов дали? Двадцать процентов. Да маленько
 приписали, по-моему.
 — Так ведь глава еще весной говорил, будто индульгенцию получил.
 — Конечно, получил, потому что никому неохота было в дополнение к Чечне еще и вашу Береговию заиметь. Между прочим, такие идейки не у одних вас проблескивают. В разной степени, правда, но в очень многих субъектах Федерации. Кому охота платить налоги Центру и ничего от Центра не получать. Промышленность встала, село еле дышит, половина народа с хлеба на квас перебивается, торгаши разоряются, банки лопаются…
 — С жиру они лопаются, — хмыкнул Иванцов, — и от хитрости излишней. Так что там за комбинацию придумали? Почему если глава не усидит, то и мне не удержаться? Неужели, думаешь, я с Фомкиным не найду общего языка? Я помню,
 как он в обкоме комсомола работал. В Сидорове, когда я еще в райпрокуратуре был, на него чуть дело не завели. Приезжал он тогда в РК ВЛКСМ по поводу Ленинского зачета. Юрка Росляков, второй секретарь, крепко его угостил. Погуляли они тогда отменно, а потом, ближе к ночи, Фомкин с каким-то молодцом, инструктором по школам, кажется, полезли в женскую общагу — подвиги совершать. Базар устроили, подрались — пацаны ведь были, только к тридцатнику подросли. А комендант милицию вызвала. Были бы у них удостоверения или какие-нибудь документы — наверно, обошлось бы. Но они по летнему времени в рубашках шлялись, а корочки в пиджаках оставили. Фомкин по пьяни в ухо дал старшине. Да и лыка не вязали. Вот их райотдел и упаковал. Прохладились там в камере до утра, а как протрезвели — взвыли. Конечно, замяли все, но нервишки им попортили. Фомкину хотели 192 повесить — старшина тот с распухшим ухом тут же в больницу сбегал и зафиксировал легкое телесное повреждение. На посягательство на жизнь, конечно, не тянуло, но оскорбление
 — запросто. А пятнадцать суток они себе обеспечили.
 — Думаешь, то, что ты его не посадил, он тридцать лет помнить будет? Да мелочи все это. А то, что ты с ним общий язык найти можешь, для Москвы не плюс, а минус. Независимую рыночную Береговию, пожалуй, простят. А вот коммунистическую — навряд ли потерпят.
 — А кто тебе сказал, Михалыч, что я к нему с этой Береговией подъеду? Если все будет нормально, на хрен она мне сдалась.
 — И тем не менее. Фомкин Москве не нужен как губернатор. Конечно, там уже методику приручения разработали, на случай, если кто проскочит, но в принципе свой он и есть свой. Надежнее.
 — Стало быть, главу уже всерьез не рассматривают. А кого же в альтернативу Фомкину?
 — Сложный вопрос, — усмехнулся Михалыч, — кандидатур много, все взвешиваются и просчитываются. Например, директора химкомбината. Героя Соцтруда и прочая, господина-товарища Зацепина Олега Сергеевича. Руководитель с опытом, в правительстве известен, среди рабочих популярен. Как-никак продукцию дает и даже экспорт наладил. Ну, конечно, и атаман Кочетков из поля зрения не выпадает. Орет громко, креститься научился правильно, опять-таки видный мужчина в самом расцвете сил. У Фомкина запросто отнимет десять-пятнадцать процентов голосов. Но его, конечно, в губернаторах никто видеть не хочет. Могу сказать, что были прикидки и на тебя…
 — Шутишь! — усмехнулся Иванцов.
 — Нет, не шучу. Ты, правда, не первый номер, и шансов стать таковым у тебя не много, но со счетов тебя не списывают. Вполне возможно, что к осени акценты сместятся. Пути Господни неисповедимы. Времени до конца выдвижения кандидатур еще достаточно. Если что, упредим. Но пока не забивай себе этим голову.
 — Больно нужно, — хмыкнул Иванцов, — я бы ни за что в губернаторы не выдвигался…
 — Надо будет — выдвинешься, — строго сказал Михалыч, — и не пикнешь. Но это, конечно, если до тебя дело дойдет.
 — А кто же все-таки номер первый? Зацепин?
 — Нет, Зацепин — номер второй. Но может быть переставлен и на первый. А сейчас номер первый, представь себе, президент АО «Альгамбра» господин Вячеслав Маряхин.
 — Маряхин? — Иванцов сделал вид, будто очень удивлен. — Но он же, будем говорить откровенно, — «господин Никто». Пешка. «Альгамбра» — это тебе и Луговой, и Теплов подтвердят — официальная вывеска. А за ней — бывшая контора Курбаши, которая потом перешла к Степе и Фролу, до последнего времени управлялась Вороном (то бишь Гнездиловым Борисом Андреевичем) при силовой поддержке Алексея Сенина по кличке «Сэнсей». Но на днях Ворон исчез. Его джип сожгли из огнемета, охрану перебили. Самого, как представляется, похитили. Но, возможно, это инсценировка, для того, чтобы выйти из игры. После того как Гнездилов исчез, его структура раскололась. Боевая группа численностью не менее сорока человек, возглавляемая Сэнсеем и дислоцирующаяся на оптовой базе торгово-закупочного АО «Белая куропатка», вышла из подчинения «Альгамбре». Сейчас вместо Ворона остался Забор, чье влияние в теневой экономике после разрыва с «Куропаткой» резко упало. И оно сведется к нулю, когда на всех подконтрольных точках станет известно, что за Забором нет сорока стволов «Куропатки».
 — Да, Витя, — вздохнул Михалыч, — вот что значит оказаться на отдыхе в наше быстротекущее время. В два счета можешь отстать от жизни. Хотя, может, оно для тебя и к лучшему. Зачем лишние волнения, бремя ответственности?
 — Конечно, — сказал Иванцов, — я и говорю, что в губернаторы не собираюсь.
 — Ну, это тебе явно не грозит. Но вот то, что ты до моего приезда не озаботился тем, чтобы получить более свежую информацию, — очень плохо. Не знаю, конечно, отчего ты мало интересовался последними событиями. То ли оттого, что у тебя с источниками проблема, то ли оттого, что решил, пусть себя в этой ситуации проявит молодая и энергичная дама. А потом ты ей галантно предложишь свое кресло. Верно?
 — Верно. Хотя насчет кресла я не очень тороплюсь.
 — Тогда прости великодушно, придется мне, московскому пенсионеру, тебя проинформировать о последних событиях в здешней области. Точнее, начну не с ваших дел, а с наших столичных. Есть у тебя в столице два знакомых человека, о которых ты время от времени вспоминаешь. Господа Соловьев Антон Борисович и Баринов Сергей Сергеевич. Оба живут в достатке, на жизнь не жалуются, хотя капиталы свои не очень афишируют. У обоих, конечно, есть в жизни мелкие неприятности. Например, проблемы с сыновьями. Ваня Соловьев дезертировал из армии, побывал в банде у вашего Фрола, а теперь находится неизвестно где, но то, что его контролирует Баринов, — как дважды два. У Баринова два сына: младший, Михаил, порядочный плейбой и балбес, а старший, Дмитрий, два года назад пропал без вести. Где-то на Антильских островах, причем не один, а с
 супругой. И у Сергея Сергеевича есть серьезные основания подозревать, что его могут найти, если уже не нашли, криминальные структуры некоторых зарубежных стран, с которыми водит задушевную дружбу Антон Соловьев. Но это, так сказать, преамбула. Сам понимаешь, что у Соловьева и Баринова весьма сложные отношения. Если подсчитать, сколько разных ЧП случилось по всему миру и по странам СНГ в результате этих непониманий между такими крутыми господами, голова кругом пойдет. И люди пропадали, и самолеты падали, и машины взрывались, и банки лопались, и акции понижались. Вокруг чего их конфликт крутится, понять сложно, но все больше становится ясно, что борются они в первую голову из-за очень больших денег, путь к которым открывает икона, которую ты в прошлом году проворонил.
 — Ясно. Это я уже знаю.
 — Тогда проясняю тебе ситуацию относительно господина Гнездилова. В прошлом году в соседней области при автомобильной катастрофе погиб начальник охраны главы областной администрации полковник Воронков Владимир Евгеньевич. А весной этого года в вашей области появляется Гнездилов Борис Андреевич.
 Михалыч присел на лавочку, мимо которой они с Иванцовым проходили, и вытащил из бумажника две небольшие фотографии форматом примерно 6х4.
 — Похожи, — сказал Иванцов, на сей раз уже с ненаигранным удивлением.
 — Экспертиза установила, что это одно и то же лицо. У нее в распоряжении были более крупноформатные фото. Самые мелкие детали совпали.
 — Это что же, — хмыкнул Иванцов, — господин полковник решил исчезнуть ради занятий криминальным бизнесом?
 — Да. У него с тамошним главой возникла напряженность по каким-то проблемам. В принципе автомобильная катастрофа для губернатора не было неожиданностью.
 — Значит, и для Воронкова тоже?
 — Сложно понять. Может, инсценировка катастрофы и гибели полковника была между ними согласована. И это, скорее всего, верно, потому что обычно после таких инсценировок исчезнувшие «возрождаются» за тысячи километров от места происшествия, а Ворон появился здесь, в области, откуда до места его «гибели» по прямой двести километров.
 — Но ведь у нас могли найтись люди, которые знали его в лицо…
 — Могли, а не нашлись. К тому же Ворон на людях появляться не любил, телеинтервью не давал. Да и в самой «Альгамбре» числился просто консультантом.
 — Но ведь Ворон — человек Соловьева. По моим данным.
 — Данные правильные, хотя важнее то, что он двоюродный брат Рудольфа фон Воронцоффа.
 Иванцов внимательно посмотрел на Михалыча: не шутит ли старик?
 — Серьезно говорю. Сам лично установил, по архивным данным. Оказывается, в 1920 году, когда Михаил Воронцов эвакуировался с семьей за кордон, его младший сын Евгений, 1917 года рождения, тяжело заболел воспалением легких. В тех условиях брать его в дорогу — практически верная смерть. Надо было оставаться и ждать, а красные были близко, для семьи белогвардейца перспектива не лучшая. Сгоряча могли всех пострелять. В общем, решили оставить его в больнице. Конечно, деталей я не знаю, но, наверно, это решение им не очень легко далось.
 — Я думаю, — покачал головой Иванцов.
 — В общем, как они там переживали, молились о его здравии или похоронили заочно, только Воронцовы знают. А вот по данным НКВД, Воронцов Евгений Михайлович благополучно излечился и был помещен в детский дом. Правда, дабы воспитать из него нормального советского человека и не напоминать о дворянском происхождении, Жене поменяли фамилии одну букву, и стал он Евгением Михайловичем Воронковым.
 — Вот оно что…
 — Даже специальную бумажку видел с соответствующим решением, за тремя подписями и печатью. Но Воронков Евгений Михайлович, между прочим, при всех ныне провозглашаемых недостатках советской системы воспитания нормально окончил среднюю школу, а потом поступил в университет на юридический факультет. Закончил его с отличием в 1939 году, после чего его направили на работу в органы госбезопасности. О том, что он сын белого офицера, в кадрах знали, но никогда ему этого не поминали. В 1941 году был включен в состав диверсионной группы, был заброшен в тыл к немцам. Партизанил, потом с 1944-го работал в УКР «Смерш». Почти как я. В 1946 году был переведен на Западную Украину, там женился. В 1948 году родился сын Воронков Владимир Евгеньевич.
 — Так что получается, у него есть кое-какие права все унаследовать? — нетерпеливо произнес Иванцов.
 — В принципе да. Во всяком случае, предъявить права может. И он это знает. Потому что в прошлом году занимался похожей историей, связанной с получением наследства от богатого загранродственника одним безработным инженером. Теперь этот парень возглавляет целый банк. Алексей Коровин, может быть, слышал?
 — Да, кое-что слышал, там тоже был общий предок, эмиграция одной ветви за рубеж, наследство. Очень темная история.
 — Темнее некуда. Но Воронцов-Воронков-Гнездилов, занимаясь этими изысканиями по заданию губернатора, который искал способ наложить лапу на это очень крупное наследство, получил допуск к трофейным делам и неплохо поработал. Благодаря им он и вычислил свое родство с Воронцовыми. Кроме того, оказалось, что отец Рудольфа фон Воронцоффа работал в одной конторе с гауптштурмфюрером СС Коровиным, двоюродным дедушкой нынешнего свежеиспеченного банкира. Так что тут много всяких интересных вещей проглядывает.
 — Значит, если опять произошла «автокатастрофа», — прикинул Иванцов, — то Воронков может за границей у дорогого кузена объявиться?
 — Скорее всего нет. Мне думается, что искать его теперь надо у Сергея Баринова. Дело в том, что Воронков-Гнездилов, по некоторым данным, заполучил в свои руки некую очень важную и Ценную для Баринова вещь. Ее разыскивает и Соловьев, которому Ворон собирался нанести визит. Пока ничего конкретно о том, что это, сказать не могу. Знаю только, что она упакована в жестяную коробку в виде куба со стороной примерно в десять сантиметров. Эта коробка несколько лет назад была спрятана у вас в городе, а о ее местонахождении знал только один человек — Ростислав Воинов по кличке «Ростик». Но Соловьеву нужны и ключи, которые раньше хранились в той самой «Бриллиантовой Богородице», которая уплыла за кордон. Эти ключи были у Ростика, которого неделю назад зверски убили в районе улицы Матросова. Надеюсь, это дело мимо твоего внимания не прошло?
 — Нет, конечно. Но оно уже раскрыто. Задержано четверо подозреваемых. Все сознались, изобличены, у них изъято холодное оружие со следами крови потерпевшего. Ключей у них, конечно, не нашли.
 — О твоей разработке с азербайджанцами кое-кто в Москве уже знает, — улыбнулся Михалыч, — и, в общем, одобрительно относится. Хотя в то, что они хоть чуточку виноваты, никто не верит. Иначе бы не было сегодняшнего налета спецназа на Лавровку.
 — Значит, речь пошла о Лавровке?
 — Да, это большая победа господина Чуда-юда. Не знаю, на какие рычаги и кнопки он успел нажать, хотя времени было очень мало, но «Куропатку» он принял на свой баланс, и теперь ее вряд ли решатся тронуть.
 — Соловьев не может ничего изменить?
 — Легально — нет. Ему не разрешили прислать сотрудников своей охранно-розыскной службы для проведения частного расследования совместно с государственными организациями. Конечно, он их пришлет негласно, не исключено, уже прислал. Естественно, возможности их серьезно ограничены. Луговой не только не будет им помогать, но постарается при первом удобном случае задержать, обвинить в чем-либо типа присвоения полномочий и нарушении закона о частной охранно-розыскной деятельности. Теплов, у которого по Лавровке рыльце в пуху, мечется. Если Филя Рыжий даст показания по взяткам, которые давал Теплову еще в бытность последнего замом начальника УВД, а Луговой поднимет дело, которое тогда начала раскручивать ФСБ… Не говоря уже о том, что разбираться во всем будет московская группа. Нам этого не надо. Слишком много лишнего шума. Филя не должен дать показания против Теплова. Надо успокоить вашего Васю, дать ему гарантии. Иначе он может начать сотрудничать с Соловьевым и доставит нам массу хлопот.
 — Постараемся. По крайней мере, у меня теперь есть ясность: надо держаться за Чудо-юдо.
 — Держаться тебе надо за меня, старика, и не лезть на прямые контакты. Не исключено, что Соловьев завтра-послезавтра появится здесь. Может, эмиссара пришлет, но, думаю, попытается лично переговорить.
 — Несмотря на ту весеннюю историю?
 — Наоборот, благодаря ей. Он же о тебе много знает, даже больше, возможно, чем мы себе представляем. Наверняка будет не только предлагать сотрудничество на очень выгодных условиях, но и шантажировать; у него много возможностей на тебя давить. Поэтому не будь категоричен, не вышвыривай его за дверь. Поиграй, покрутись — ты это умеешь. Надо создать у него впечатление, что ты просто боишься продешевить. Можно сделать несколько реальных шагов в нужном для Соловьева направлении. Но только до того предела, который я тебе укажу. И, конечно, самое главное — постоянная, откровенная информация. Все встречи с Соловьевым и его представителями должны фиксироваться. Луговой поможет тебе с оборудованием, я с ним сегодня встречусь и дам нужные указания. Уже к вечеру у тебя будет группа специалистов, которые войдут в состав охраны «Русского вепря», содержание их вам с Олечкой придется взять на себя. Все расходы компенсируем позже. Не скрою, Витя, тебя эти ребята тоже будут контролировать и очень плотно. Обижаться не надо, это просто мера безопасности. В первую очередь ты, конечно, должен сам себя контролировать. Соблазны будут, страх может возникнуть, захочется в свою игру поиграть… Иногда это только со стороны можно увидеть. Лучше будет, если мы это вовремя узнаем и подскажем, если заметим, что ты пошел куда-то «не в ту степь». Поэтому, Витя, заклинаю тебя: не выводи дело из-под нашего контроля. Помни, в подобных случаях никаких гарантий не будет.
 — Ну, Михалыч, я же не младенец! Все ясно.
 — Если бы я тебя не изучал столько лет, может, и не предупреждал бы, — нахмурился старик. — Потому что твое поведение буду оценивать не я. И решения по дальнейшей работе с тобой будут принимать другие. Чем больше у меня будет достоверной информации, тем проще будет влиять на тех, кто пока со мной советуется. Не будет такой информации — я оказываюсь хламом, который никому не нужен и даже вреден. Тогда со мной перестанут советоваться и будут работать с тобой на минимум риска. А это очень опасно. Сгоришь в два счета.
 На деревне у бабушки Солнце уже касалось верхушек деревьев дальнего леса, когда «девятка», управляемая Гребешком, добралась до деревушки, расположенной в самом отдаленном от облцентра районе. Путешествие затянулось из-за того, что Гребешок, который несколько лет в эти места не наведывался, перепутал проселки и, лишь прокатавшись без толку целый час, вышел на верную дорогу.
 Деревня называлась Конец. Когда Гребешок поведал об этом товарищам в первый раз, народ бурно заржал. Известно, какой предмет в обиходе именуется «концом». Само собой, неоднократно то один, то другой, то третий начинали гоготать насчет того, что Гребешок потерял Конец. Миша, само собой, не оставался в долгу, и ржачка продолжалась всю дорогу.
 Когда впереди показалась колокольня, уцелевшая в центральной усадьбе бывшего колхоза, развалившегося на несколько ТОО, и Гребешок понял, что на сей раз находится на правильном пути, то невольно скаламбурил:
 — Ну вот, скоро и Конец…
 — Этот, что ли? — хихикнул Налим, указывая на колокольню, увенчанную куполом. Действительно, для человека с фантазией, работающей в определенном направлении, найти знакомые черты в этом культовом сооружении труда не составляло. Креста на луковице купола не было, церковь, несмотря на новые веяния, не функционировала — то ли денег на восстановление не было, то ли прихожан.
 — Нет, — мотнул головой Гребешок, — это село Воронцово. Имение тех самых чуваков, которые парком в облцентре владели. А Конец в семи километрах отсюда, на горке.
 На центральной усадьбе стояло домов семьдесят, вытянувшихся вдоль трех-четырех улиц, сходившихся к небольшой площади, где и располагались церковь с колокольней, магазины и сельская администрация, над которой реял вылинявший трехцветный флаг, казавшийся белым, как знамя капитуляции.
 — Надо в магазин забежать, — предложил Агафон, — бабульке конфет купить или бутылочку. Слышь, Михаил, она у тебя чего больше уважает?
 — Я уж забыл, — сознался Гребешок. — Вообще-то раньше от ста граммов не отказывалась.
 — Мы тут народ не напугаем? — озабоченно спросил Луза, у которого здорово распух нос и была крепко ободрана щека.
 Осмотрелись. Налим и Агафон никаких серьезных внешних повреждений не имели. У Гребешка была прокушена нижняя губа, а правый кулак ободран до крови, распух и посинел. Крови на одежде почти не было.
 — Сойдет для сельской местности, — резюмировал Агафон. — Тут и не такие красавцы гуляют.
 Из машины вылезли вчетвером, неторопливо вошли в магазин.
 — Мать честная! — воскликнул Гребешок. — Да тут как в городе…
 Действительно, бывшее сельпо преобразилось, глаза разбегались. Одних водок стояло сортов двадцать! Коньяки, французские и итальянские вина, сигареты, о которых раньше лишь московские стиляги мечтали и готовы были променять на них свою комсомольскую совесть. Колбас было сортов пять. Сыра — три, масла — четыре. Даже красная и черная икра в маленьких баночках стояла в охлаждаемой импортной витрине. А про баночную селедку и вспоминать не стоит. И никакой очереди. Единственно, чего в магазине не было, так это хлеба. На пустых лотках белела пришпиленная записка: «Сегодня завоза нет. Обращайтесь напротив».
 Кудрявая продавщица, от нечего делать читавшая дамский роман в мягкой обложке, услышав шаги и увидев сразу четырех представительных мужчин, встрепенулась и поглядела на дяденек так, что даже не самый проницательный психолог увидел бы в этом взоре смесь тревоги с надеждой. С одной стороны, девочка, безусловно, надеялась, что молодые люди находятся при деньгах и могут что-то купить. С другой, ее, конечно, посетила весьма тревожная мысль насчет того, что эти четыре гражданина, не выглядящие рафинированными интеллигентами, пришли грабить торговое заведение.
 — Женечка! — сказал Гребешок с огромной воодушевляющей улыбкой, и страх сразу испарился с лица юной продавщицы. — Узнала?
 — Мишка! — просияла Женечка. — Сколько лет, сколько зим! На своей машине приехал?
 — А зачем чужую занимать?! На своей надежней.
 — К бабке-то заезжал или еще нет?
 — Да нет, пока еще не доехал…
 — Болеет Евдокия Сергеевна, — доложила Женя. — Сильно болеет. Ноги прихватывает, голова кружится. Ты бы ей лекарств каких привез, что ли.
 — Она же мне не писала, что больна.
 — Так она матери твоей писала!
 — Да-а… — удивился Гребешок, напряженно вспоминая, когда он последний раз заходил к родителям. Выходило, что не меньше четырех месяцев назад.
 — Чудные вы там в городе, обалдеть! — констатировала Женя. — Живете рядом, а друг к другу не ходите…
 — Да, мы такие, загадочные… — пробурчал Гребешок, заметив, что Женя присматривается к его разбитой губе и распухшей руке, а также рассматривает Лузу с явными следами мордобоя на лице. — Короче, решили мы тебе помочь план выполнить…
 Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из поясного кошелька десяток стотысячных бумажек и стал тыкать пальцами в разные продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с Гребешком стали загружать туда все подряд. У бедняжки было ощущение, что Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: «А хрена мелочиться? Заверни весь магазин с прилавками!»
 Но Гребешок просто бабушку хотел порадовать. Товарищи это понимали. Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку до машины с некоторым напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто килограммов.
 — На фига ты столько купил? — спросил Агафон. — Даже если ты тут месяц торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?
 — Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет, мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла и не сходить. Семь километров пехом ходить — это нездорово.
 Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким ценам, на которые народ не очень решался. Гребешок оставил там еще тысяч тридцать, набрав, кроме хлеба и булок, калачиков и баранок. На одном ценнике баранок была надпись: «Соленые, к пиву». Луза припомнил, что в предыдущем магазине было пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и они приобрели два ящика «Балтики».
 После этого наконец поехали. Прокатили через все Воронцово к мосту, перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку въезжать на косогор. Через пару километров дорога опять вошла в лес.
 — Пока сухо, — пояснял Гребешок, — вполне ничего, проехать можно. Но одна гроза с ливнем — и сутки сиди. Только на тракторе.
 Некоторое время дорога постепенно поднималась по краю холма, а затем вдруг круто пошла вверх. Потом открылась просторная поляна, а на ней полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии. Никаких столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно было догадаться, что в эти края электрификация так и не дошла. Телефонизация — тоже. Казалось, что здесь никто не живет, но огородики соток по пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва, говорили об обратном. Некоторые дома стояли с наглухо заколоченными окнами, часть была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами, лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.
 — Вот сюда, — сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого шифером и обшитого тесом, крашенным в темно-зеленый цвет. Во дворе было несколько кустов смородины и крыжовника, три-четыре грядки с клубникой, заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только черемуха и рябина.
 Во двор вошли через калитку в низеньком заборчике — Луза его мог бы просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.
 До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А с крытого и застекленного крыльца-терраски уже спускалась навстречу гостям невысокая старушка в темно-зеленом платочке, в валенках с калошами и теплой телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.
 — Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с приездом! А у меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к радости нечаянной. Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?
 — Само собой, бабуля. Это Сева, — Гребешок похлопал по спине Лузу, скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на щеке. Но Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.
 — Батюшки, да тебя вроде побил кто? — сочувственно произнесла она. — Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для меня все внуки.
 На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула калоши с валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.
 С крыльца-терраски по скрипучей крашеной лесенке — перила голубые, ступеньки коричневые — поднялись на «мост». В принципе это можно было назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если у кого хорошее чувство юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в два квадратных метра. Прихожая или холл — это из городского обихода. Ежели в нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата, что и сени, но имеет стены из бетонных плит, оклеенных обоями. А «мост» был чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного (около пяти метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину от жилой. Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого помещения есть свое специальное название.
 Помещение, куда они прошли, поднявшись на «мост», свернув налево и открыв низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось «двойни». Это были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них чуть ли не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в сказочных мультиках. С лежанкой, на которой Емеля из фильма «По щучьему веленью» вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да еще и прихватить «на броню» мотострелковое отделение. А в другой комнате была парадная горница, с иконами в красном углу, с никелированной кроватью образца послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными полосатыми дорожками на крашенном в коричневый цвет полу и кисейными занавесками на окнах.
 Ребята втащили сумку в кухню и принялись ее разгружать. Гребешок, воспользовавшись тем, что бабуля увела в горницу Лузу, взял на себя подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без возражений, тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.
 — А из тебя классный официант получился бы! — сказал Агафон, поглядев, как Гребешок сноровисто расставляет приборы. — Озолотился бы, блин, на чаевых, наел бы рожу, как у Коли из «Филумены». На фига ты в менты пошел?
 — Значит, так, — понизив голос, произнес Гребешок. — Давай сразу уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные охранники в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой информации, все про всех все знают. О том, что меня из органов уволили, здесь каждая собака знает. Болтать, что мы менты, — лишние приключения. Участковый мигом дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в клуб и танцев до упаду рекомендую не предлагать.
 — Учтем, — кивнул Агафон, — очень своевременно предупредил. Как будто и не было часа езды.
 — Там я на дорогу смотрел, — сказал Гребешок сердито. — Ладно, режь колбасу!
 Тем временем Евдокия Сергеевна, достав из темно-голубого самодельного шкафа какие-то не менее самодельные препараты, усадила Лузу на табурет и стала смачивать марлевый тампон жидкостью со спиртовым запахом и мерзковатым бурым оттенком. Когда она приложила этот тампон к Лузиной щеке, тот аж взвыл:
 — Уй, бабушка, а ничего менее щипастого нету?!
 — Нету, милый. Но зато лечит в два счета. Сейчас примотаю тебе эту штуку к щеке, покушаешь, выпьешь, а завтра проснешься — и как не бывало всех болячек. А тебе наука будет — не дерись. Ты вон какой большой. Небось думал, что тебе и сдачи не дадут? Дадут, еще как. У нас-то тут еще ничего, а вот на центральной усадьбе мужики больно злы. Как изопьют, так и изобьют. Вербованных много осталось, бомжей. А милиционер-то один, да и сам пьет больно крепко. Его как ни разбудят, все лыка не вяжет.
 — Вот жизнь! — Луза скромно порадовался за сельских жителей, и ему ужас как захотелось остаться в таком месте, где есть только один-единственный мент, и тот алкаш.
 — А то нет? — сказала бабушка Дуся, обматывая бинтом Лузину башку. Она-то думала, будто он возмущается поведением нерадивого стража закона.
 Когда Луза с перевязанной щекой появился перед публикой, народ не отказал себе в удовольствии малость поржать.
 — Где-то я такого типа видел, — заметил Агафон. — По-моему, в «Веселых ребятах» такого показывали, с флюсом.
 — Ладно вам! — вступилась бабушка. — Потешаются! Небось не вам попало! Что же вы, друзья-то, не заступились за малого?
 Определение «малой» (с ударением на последнем слоге) применительно к двухметровому Лузе заставило присутствующих заржать еще громче, так, что стекла в окнах зазвенели.
 — Мы заступались, бабуль, — сказал Налим, — вот видите, Мишка всю руку разбил, пока защищал.
 — И прячется, нехристь! — проворчала Евдокия Сергеевна, хватая внука за руку. — Ой, да она синяя вся! Ну-ка пошли-ка, и тебе припарку поставлю.
 — Да чего там, — отмахнулся было Гребешок. — Она не болит. Я даже машину вел больше часа.
 — Иди-иди! — строго сказала баба Дуся, поддав внучку по мягкому месту (до затылка не доставала, ревматизм мешал поднять руку повыше). — Ишь, отговаривать бабку вздумал!
 Луза злорадно захихикал.
 — Красиво стол уставили! — похвалила Евдокия Сергеевна. — Надо бы по такому случаю и соседей позвать, да вот угораздило ж вас подраться-то! Эка срамота! Нет, сами уж повечеряем сегодня. Надо бы огурчиков, лучку принести. Давай-ка, Мишка, пока руку не замотала, сходи с ребятами, нарви. Небось не забыл еще, где чего растет.
 Гребешок прихватил с собой Лузу и вышел на двор.
 Набрав пакет лука, огурцов, укропа, они вернулись.
 — Агафоша, — сказал Гребешок, — пойдем-ка курнем на воздухе, чтобы в избе не чадить.
 Агафон сразу понял, что дело вовсе не в заботе о чистоте воздуха. Он молча кивнул и вышел с Гребешком на крыльцо-терраску.
 — В чем дело?
 — Здесь, через два двора от нас, — вполголоса произнес Гребешок, — серая «Волга» стоит. Та самая, Элькина. И сама Элька тоже здесь.
 — Ты ее видел?
 — Нет. Но голос слышал в избе. С какой-то бабой беседовала.
 — А она тебя не могла засечь?
 — Нет, навряд ли. Я аккуратно подходил. Луза овощами занимался, а я из-за забора «Волгу» увидел. Ну, думаю, надо проверить… Подошел с задов, глянул. Точно, она.
 — Знаешь, кто в том доме живет?
 — Дарья Петровна жила, еще старше моей бабки. Но она, по-моему, померла. Когда тот раз приезжал, она совсем больная была, еле дышала. А Элька с какой-то молодухой болтала. Ржали вовсю, небось поддавшие.
 — Машины после нас вроде бы не проезжали, значит, она раньше нас сюда прикатила, — поразмышлял Агафон. — Говоришь, с другой стороны подъезда нет к деревне?
 — Нет. Там только пешком ходят. По грибы или по ягоды. А с чего ты об этом?
 — С того, что если она завтра утречком нашу «девятку» увидит, то сможет проехать только мимо нас. — Она, между прочим, может и пешком удрать. Из Воронцова в семь утра автобус идет в райцентр.
 — Резонно. Куда бы твою машинку спрятать?
 — Во «двор»… — не очень уверенно произнес Гребешок.
 — Увидит.
 — Не увидит. Тут «двором» совсем не то называется.
 — А что?
 — Пошли, покажу, — Гребешок перешел с терраски на «мост», Агафон пошел следом.
 — Вот видишь — дверь в «двойни». Подальше, слева, лестница ведет на «вышку». На самом деле это не вышка, а мансарда такая. Прямо — будет чулан. А справа — три ступеньки и маленькая дверка. Там, за этой дверкой, повить.
 — Как?
 — Ну, типа чердака, чтоб сено прятать. Сейчас увидишь. Они вошли в маленькую дверь и очутились в просторном помещении, не уступавшем по площади двойням. Только тут сверху не было потолка, а сразу просматривались стропила и крепкая тесовая крыша, поверх которой с внешней стороны был набит шифер. Коньковое бревно располагалось где-то в трех с лишним метрах от пола повити. Справа лежало, занимая около четверти всей площади, должно быть, еще прошлогоднее сено, а слева была бревенчатая перегородка с дверью.
 — Это — «клетка», — пояснил Гребешок. — Тоже кладовка. У бабки там самовары старинные стояли, медные, с медалями. Станок ручной ткацкий. Ну а вот тут дырка в полу, чтобы ночью далеко не бегать.
 — А под полом что?
 — Вот там и есть «двор». Когда-то, бабка говорила, там пять коров стояло и три лошади. Телега, розвальни, дровни. Короче, весь транспорт.
 — И прямо туда оправлялись? — брезгливо сморщился Агафон.
 — Ни фига подобного. В этом углу типа короба устроено и яма для навоза. Все, что из-под коров и лошадей выгребали, туда сваливали, люди от себя добавляли, а потом все это на удобрение вывозили. А «техника» с другой стороны стояла. Слазаем, увидишь.
 Гребешок обошел кучу с сеном и нашел в полу деревянную крышку с кольцом. Открыл люк, под которым к стене была приставлена лестница, и первым спустился вниз. Агафон последовал его примеру и очутился в просторном и запашистом — у бабки тут три козы и четыре овцы размещались! — помещении с земляным полом.
 — Им тут и потеряться недолго, — хмыкнул Агафон: загородка с мелкими рогатыми и четверти всего пространства не занимала. — Сюда, пожалуй, и Элькину «Волгу» вместе с твоей «девяткой» можно поставить.
 В крытый двор через боковые ворота запросто могла въехать любая легковая машина советского производства, за исключением разве что «Чайки» или иного «членовоза».
 — Да, — кивнул Гребешок, — если бы Элькину «Волгу» сюда поставить, то это неплохо было бы. Но меня лично очень устроит, если «девятка» просто не будет на улице стоять. А то эта зараза опять бензин сольет или шины порежет.
 Гребешок вышел из «двора» на свежий воздух, к забору, и сказал Агафону, указывая на изгородь:
 — Вынешь эти три жердины, откроешь «отвод», проезд, значит. А я пойду машину заводить.
 Агафон вынул жердины, Гребешок завел мотор, проехал в «отвод», а потом внутрь «двора». Жерди уложили на место, закрыли ворота изнутри и заложили между скобами солидный брус.
 — Так-то надежней, — похвалил Гребешок. — Пошли обратно, небось бабка уже заждалась.

 Вечерний визит

 Иванцов хотел лично сопроводить Михалыча в аэропорт, но тот категорически отказался от этой чести по той же причине, по которой не разрешил себя встречать. Виктору Семеновичу, исходя из итогов послеобеденного разговора, стремление старика не показываться на людях в обществе прокурора было вполне понятно. А вот то, что московский ангел-хранитель отказался переночевать и настоял на отлете рейсом 17.00, Иванцова немного озадачило и даже напугало. Гость явно торопился покинуть гостеприимные пределы «Русского вепря», но никаких удобоваримых объяснений по этому поводу не давал, а лишь, вежливо улыбаясь, говорил: «Дела, Витюша, дела!» И во время встречи, несмотря на то, что вроде бы оружейный период разборок с Лавровкой уже закончился, гость явно немного нервничал. Не означало ли это, что он побаивался возможного налета на «Русский вепрь»? То ли тех лавровцев, что остались на свободе, то ли обиженных жизнью соловьевцев, то ли московских спецов, если, допустим, по ходу допроса Фили Рыжего и его ближайших сподвижников всплыло что-нибудь интересное против самого Иванцова… Хотя Виктор Семенович и убеждал себя, что все это лишь плод игры больного воображения, после отъезда Михалыча чувство тревоги его не покидало. Успокоился он лишь после того, как машина, отвозившая старика в аэропорт, привезла обратным рейсом четырех специалистов по техническим средствам наблюдения и связи, которых Михалыч обещал подослать. Правда, вопреки ожиданиям Иванцова, их аппаратура умещалась в нескольких чемоданах и спортивных сумках. Тем не менее, специалисты, не теряя времени даром, тут же принялись оборудовать номер, который им выделили в «Русском вепре», а также тот, который предполагалось использовать для возможных контактов с Соловьевым или его эмиссарами.
 Конечно, беспокоился Иванцов зря. Михалыч нервничал вовсе не от того, что боялся угодить в какую-нибудь заваруху. Во-первых, он за свою долгую жизнь побывал в таких переделках, которые прокурору и не снились, отчего перестал бояться даже смерти. Тем более что возраст был такой, когда перспектива переселения в мир иной кажется столь же близкой, как дембель для солдата, дослуживающего последние сто дней до приказа. А во-вторых, Михалыч ориентировался в ситуации гораздо лучше Иванцова и хорошо знал, что лавровцев подмели почти всех, а те, кто случайно еще остался на воле, думают сейчас о чем угодно, но не о мести Иванцову. Что же касается соловьевцев, то есть надежда договориться с ними, и силовые акции пока не планируют. Даже получив от Фили Рыжего какие-то данные на Иванцова, правоохранительные структуры вряд ли побегут хватать областного прокурора без санкции Генерального.
 Тем не менее, Михалыч все-таки нервничал. Дело в том, что на сегодняшний вечер у него была запланирована деловая встреча с господином Чудом-юдом. Ему непременно надо было улететь в 17.00, чтобы к 19.00 попасть в закрытый поселок Центра трансцендентных методов обучения (ЦТМО). Любая задержка отлета из-за плохой погоды означает, что Михалыч опоздает и Сергей Сергеевич, у которого все расписано по минутам, сократит время, отведенное на аудиенцию, а то и вовсе ее отменит. Это вызовет цепь серьезных осложнений, предсказать которые в полном объеме не мог даже опытный аналитик.
 Поэтому в течение всего перелета Михалыч поглядывал на часы, прихлебывал минеральную воду производства «Лукошкиной и Кб», а однажды даже накапал себе валокордина. Ему казалось, будто время идет слишком быстро, а самолет летит слишком медленно.
 Тем не менее, самолет прилетел точно по расписанию, в 18.10, не заставив встречающих долго дожидаться. Неподалеку от трапа оказался джип «Гранд-Чероки» с тонированными стеклами. За рулем сидел невысокий коренастый паренек в бейсболке и темных очках. Тем не менее, Михалыч его сразу узнал — это был один из личных шоферов Баринова — Юра Лосев по кличке «Лосенок». Кроме водителя, Михалыча ожидали два внушительных молодых человека в хорошо пошитых костюмах и темных очках, закрывающих пол-лица, — охрана. Михалыча бережно усадили на заднее сиденье, и «Чероки» тронулся в путь. Ровно в 18.50 автомобиль проехал через КПП закрытого поселка ЦТМО, а еще через десять минут Михалыч оказался в кабинете профессора Баринова.
 Сергей Сергеевич с улыбкой встретил Михалыча у дверей и подвел к паре глубоких кожаных кресел, стоявших по обе стороны приземистого столика.
 — Присаживайся, — Чудо-юдо подождал, пока Михалыч усядется, и лишь после этого занял второе кресло. — Чай сейчас принесут.
 Чудо-юдо прекрасно знал, что Михалыч ни кофе, ни коньяка не пьет, и уже загодя заказал для гостя его любимый напиток. Это, кстати, свидетельствовало о том, что Сергей Сергеевич в неплохом настроении и не скован дефицитом времени. В тех случаях, когда он куда-то торопился и не мог позволить себе более чем получасовой беседы, разговор проходил без чая, в ускоренном темпе. Сегодня, похоже, можно было рассчитывать на часовую, а то и полуторачасовую аудиенцию.
 Появилась немолодая, но симпатичная секретарша, принесла чай, печенье. Когда она удалилась, Баринов произнес:
 — Ну, как там провинция поживает? Как настроение у Иванцова? Не удивился, что его летом в отпуск отправили?
 — Трусит. Очень боится Наташу Алпатову. Понял, что ее ему на смену готовят. Но в принципе, конечно, очень доволен, что в стороне от разборок. По-моему, беспокоится, что Филя успеет наболтать слишком много.
 — Правильно беспокоится. И Теплову надо беспокоиться. И главе, как ни странно, тоже. Думаю, что это ускорит решение вопроса в правильном направлении. Соловьевцы не проявляли лишней активности?
 — Нет. Пока нет. Но есть признаки, что работать будут. И прежде всего, постараются вернуть Иванцова. Я его подготовил морально к возможным попыткам установления контактов. По-моему, ближнюю перспективу он хорошо определил и будет работать правильно. Во всяком случае, без отсебятины и ситуация из-под контроля не выйдет. Девяносто процентов гарантии.
 — У меня было впечатление, что не больше пятидесяти. Как он, кстати, воспринял предложение по установлению плотного контроля и по поводу присылки специалистов? Никаких сомнений не высказывал? Хотя бы в скрытом виде?
 — Нет, принял все без особого протеста, как некое неизбежное зло.
 — Ладно, поверим твоему опыту. Ребята прибыли и развернули аппаратуру. Первое сообщение уже получено. Пока в информации нет противоречий. И это мне очень приятно, тебе, наверно, тоже. Твою миссию можно считать вполне успешной, во всяком случае, на сегодняшний день. Позже будем делать окончательные выводы. Согласен со мной?
 — Конечно, — кивнул Михалыч. — Главное, чтобы не вмешался элемент непредсказуемости. Вроде той весенней истории, когда одна слишком памятливая и эмоциональная девочка устроила нам осложнения на мировом уровне.
 — Ну да, — хмыкнул Чудо-юдо. — Она, кстати, благополучно бегает по Европе. До сих пор. А ты обещал, что ее найдут за два месяца. Она исчезла в апреле, сейчас уже июль на исходе. Срок явно превышен. Мне подключать своих сотрудников или есть надежда?
 — Надежда есть всегда. Когда я прикидывал тот двухмесячный срок, который действительно оказался сильно превышен, то исходил из возможностей, которыми наши ребята располагали раньше. В мое, так сказать, время. Сейчас профессионализм подрастеряли, уволили вполне перспективный народ. Некоторых элементарно засветили или завалили. К тому же времена сильно изменились. Когда-то практически все, кто выходил за шлагбаум, были изучены от и до. Сейчас все носятся туда-сюда и их почти не контролируют. Я тебе докладывал, что она штатным образом прошла через украинский канал, в Париже явилась на предусмотренную связь. То, что она была нацелена на фон Воронцоффа, лично для меня не секрет. А как события развивались Дальше — темный лес… Женская душа — потемки. Последние сведения такие: по некоторым, пока не совсем проверенным данным, вашу Любу прибрали люди некоего Куракина. Выдает себя за потомка русского князя, эмигранта первой волны. На этой почве сблизился с фон Воронцоффом. Легальное прикрытие — экспорт сельхозпродукции из стран Центральной и Южной Америки, а также Карибского бассейна. На самом деле капитально занимается торговлей наркотиками. Как традиционными, так и синтетическими. Причем имеет серьезную исследовательскую базу, ищет контакты со специалистами по психотропным препаратам, собирает информацию, содержит солидный штат агентуры в научно-исследовательских подразделениях фармацевтических фирм. Одновременно интересуется биофизическими методиками управления поведением. Правда, пока об этом у нас мало информации. В Италии его агенты дважды встречались с представителями Сережи Сорокина. Дон Умберто держит их на дистанции: пока не уточнил их реальные возможности. Прежде всего, выходы на большие и легальные финансовые группы. Если ему удастся в этом удостовериться, то он пойдет с ними на сотрудничество.
 — Хорошая информация. А зачем Куракину такая мелкая сошка, как Люба?
 — Знал бы — сказал, но пока могу только делать предположения. А ты не очень любишь умозрительные построения.
 — Факты, конечно, лучше. Но и аналитические вычисления иногда интересны.
 — Само собой, он знает, что имеет дело с полуграмотной бабой-киллером, которая ничего толком не знает ни о том, кого должна ликвидировать, ни о том, кто заказчик мероприятия. Обыкновенно если такая попадается, то ее просто уничтожают или передают правосудию. Но она ведь не попалась. Она ушла сознательно. Просто потому, что просчитала весь твой план. А он был простой и серый, как штаны пожарного. Дать ей отработать по фон Воронцоффу, раз не получилось у курдов, а затем тихо убрать. То, что голова этой девочки нужна была для восстановления дружбы с преемниками Цезаря и паханами Жеки, — истинный факт, а не мой домысел.
 — Ладно, допустим. Но насчет причин, по каким господин Куракин удерживает Любашу в живом виде, я еще ничего не услышал. Ты говоришь: ушла сознательно. В наше время сознательно уходили так, как Резун, Гордиевский или Шевченко — знали, что уносят с собой, знали, к кому уходят, знали, что их не выбросят умирать под забором, и десять раз подряд все проверяли, чтобы невзначай не влететь. Но они профессионалы. А это кто? Деревенская девка, сидела по бытовухе, каскадерила, кажется, потом занялась мокрухами. Языков не знает, это проверено, на Комитет или другие службы не работала даже внештатно. Проституцией — и то не занималась.
 — У нее к тому же нетрадиционная ориентация… — хмыкнул Михалыч.
 — Это я знаю. Тем не менее, это ей вряд ли могло помочь выйти на Куракина. Значит, у нее нашлись помощники. Не она нашла Куракина, а он ее нашел.
 — Могу подсказать версию. Не так давно из тюрьмы вышел некий гражданин без гражданства по кличке «Равалпинди». У него был серьезный послужной, тянувший на вышку. Но поскольку на два особо крутых эпизода доказательств не было, получил червонец. Еще в 1986 году. И, по-моему, не без твоего участия.
 — Помню. Пакостный малый. Хотел работать на моем канале, причем бесконтрольно. За это и наказали. Гуманные мы тогда были, черт побери! Теперь его бы давно замочили.
 — А про одну занятную коробочку ты не слышал? Которую некто изъял из поезда, усыпив двух курьеров?
 — Так… Если знаешь подробности относительно самого ящика — постарайся о них не вспоминать в других компаниях, уговорились? Значит, это сработала Люба по команде Равалпинди? Одна? Или с напарницей?
 — Так точно, вместе с Соней, которая, кстати, погибла при попытке завалить Клыка. Но тогда Равалпинди сел, а девушки спрятали свою добычу. Этой весной, выполняя работу против Рублика, Люба заодно изъяла из тайника эту штуку и передала ее на вокзале курьеру. Теперь она ушла за кордон. За речку!
 — За речку? — Чудо-юдо ожидал чего угодно, но только не этого. — Кому она там нужна?
 — Тому имя — Большая Тайна. Но отследить можно. Скорее всего, у Ахмад-хана. Наверно, помнишь такого самостийного дядю?
 — А разве ему талибы еще башку не свернули?
 — Пока нет. То ли откупился, то ли слишком крепко окопался. У них там покрупнее волки есть, чем этот. Не мешает, и ладно.
 — Ты давно эту информацию получил?
 — Если бы получил раньше, чем вчера, то доложил бы сразу. Но она пришла только вчера поздно вечером. Поэтому и предложил перенести поездку к Иванцову. Но раз ты настоял, пришлось отложить до сегодняшнего вечера.
 — Извини, не всегда определишь, что важнее. Иногда кажется, что ничего более насущного быть не может, ан нет! Ну ладно. Надо думать, что с Равалпинди мы разберемся. А вот то, что Люба попала к Куракину, обладая такими фактами в биографии, — это намного меняет ситуацию с той конторой, которую она представляла. Придется проводить реорганизацию и серьезные кадровые перестановки. Возможно, очень серьезные.
 — Это ваши проблемы, гражданин начальник, — усмехнулся Михалыч.
 — Точно, мои. Но есть одна проблема, которую придется решать тебе. Мне нужно получить полное досье на Куракина. И желательно на кое-кого из его предков. Князья они или нет, от кого бегали и зачем, чем занимались до 1917 года и после. В каких связях были с Воронцовыми и так далее.
 — Сделаем. Между прочим, я по своей инициативе дал команду слегка прощупать Куракина на предмет взаимных интересов.
 — Хотел бы я, сидючи на пенсии и ни за что не отвечая, давать команды.
 — Ну, это ты умеешь, не прибедняйся. Тоже ведь генеральскую пенсию получаешь, на государственной службе не состоишь, а влияние имеешь. И мне до него, до твоего влияния, как до небес — никогда не подняться.
 — Не знаю, не знаю… — с сомнением прищурился Чудо-юдо, слегка пошебаршив в бородище. — Так какие же ты решил нащупать общие интересы?
 — Видишь ли, ко мне поступили сведения, что в окружении Куракина появилась некая таинственная блондинка. Мадемуазель Элен Шевалье. Судя по всему, последние месяцы она самым серьезным образом влияет на деятельность этой конторы, но почти нигде не показывается. Со вчерашней информацией пришел вот этот очень некачественный, но все-таки вполне различимый снимок… — Михалыч выдернул из бумажника фотографию. — По-моему, вполне можно разглядеть, хотя снимали, сам понимаешь, «из кармана».
 Чудо-юдо вооружился большой лупой, несколько минут тщательно изучал снимок, а потом сказал, мрачно и с заметным волнением:
 — Похоже, действительно Ленка.
 — Между прочим, дама имеет подлинный французский паспорт. Проверяли через МИД. Конечно, не сообщали им, что она — Баринова Елена Ивановна.
 — С кем твои люди завели разговор?
 — Пока с фигурами третьего, если не четвертого разряда. Очень издалека, не открывая карт. Разумеется, тоже не напрямую. Беседы между собой ведут два очень милых алжирца. Не знаю, сколько инстанций проходит информация с их стороны, но с нашей, могу сказать точно: пять. Куракин не осведомлен, кто и что, но интерес проявляет. Ему уже оказано несколько посреднических услуг, поэтому он уловил ценность сотрудничества и не станет рвать дружбу с нашими представителями. Нам он тоже оказал несколько неплохих информационных услуг. Правда, к твоим проблемам это не имеет прямого отношения, но информация достоверная. Поначалу выпросили те сведения, которые уже знали сами, — дал четко, без капли дезы. Потом закинули крючок на данные, которых не было, но можно было легко проверить по другому каналу — один к одному. Одновременно постарались выяснить, не курирует ли его кто из спецов. Ничего не разглядели. Уже есть договоренность о перенесении контактов на более высокий уровень. Есть встречное движение.
 — Так вы тысячу лет будете двигаться навстречу.
 — Ну, знаешь, лучше не спеша, но наверняка. Насчет тысячи лет ты, конечно, чуточку перегнул, но работать надо осторожно. Не забывай, что сейчас у нас очень ограниченные возможности.
 — Я знаю, какие у нас возможности, — многозначительно усмехнулся Чудо-юдо. — И перебарщивать с вашим финансированием не намерен. Учти, Михалыч, пожалуйста, я ведь из этого котелка в общей сложности двадцать семь лет питался и хорошо знаю, как многие товарищи подотчетные суммы расходовали. Сам в какой-то степени грешен. Поэтому если твои «действующие люди» намерены меня за нос водить и работать «от забора и до обеда» — первый кнут будет твой. Форсируйте эти переговоры.
 — Хорошо. Будем стараться. Но я не уверен, что это стоит делать. Если, конечно, тебя интересует только судьба невестки, тогда — да, но если тебя еще и сын интересует, то могу порадовать. На днях, может быть, через неделю будет точно известно, где твой Димка. Вероятность того, что он жив, очень велика.
 — Это серьезно? — встрепенулся Чудо-юдо. — Два года ищем хотя бы тело… Три раза носились опознавать трупы, два раза находили беспамятных идиотов. А тут живой… Если не подтвердится, Михалыч, я тебя убью, честно говорю, и похороню за свой счет на Новодевичьем.
 — Хоть в Кремлевской стене, если разрешат, — усмехнулся Михалыч. — Информация серьезная. Исходит из кругов тебе известных. С Хайди и Гран-Кальмаро. Доминго Ибаньес всерьез интересуется, кто, что и почем. Боюсь, правда, что у него на руках товара нет, но где взять, он знает.
 — Доминго Косой, — наморщил лоб Сергей Сергеевич, — это, конечно, деляга. Кинуть он может элементарно. Это раз. Во-вторых, он сам может ошибиться. В-третьих, у него наверняка появится желание провести небольшой аукцион среди заинтересованных сторон: кто больше даст, тому и продаст. «G &К», например, или тому же Куракину, если он еще не проинформирован мадемуазель Шевалье…
 — Похоже, что он не против пойти на контакт и с тобой. Переговоры идут, правда, вяло.
 — Ладно. Эти направления мне уже относительно ясны. Теперь давай немного поговорим о «ключевом вопросе». Что там происходило на момент твоего отлета? Так сказать, новости на последний час?
 — Ты же получил первое сообщение от твоих спецов. Наверняка они лучше меня осведомлены о том, что там происходит. Как-никак ваши средства контроля помощнее.
 — Возможно, но я бы все-таки послушал твой взгляд на это дело. Спецы дают только фактуру, анализ не их дело.
 — Тогда начну с того, что с утра, прежде чем побывать у Иванцова, я уже имел на руках краткий отчет об операции против Лавровки. Мне его еще в восемь утра в Москве передали. Поэтому Иванцов на момент разговора знал меньше моего. Потом, уже незадолго до моего отъезда, к Иванцову приехал один из его основных лизоблюдов, Моряков. Иванцов меня с ним не сводил, но основную информацию дал в распечатке. Больше того, что в этих двух документах, я не знаю. Мне, конечно, ясно: ты хочешь сопоставить мои сведения с вашими объективными данными и проверить полноту изложения, может, сделать кое-какие выводы о степени моей и Иванцова откровенности. Это проще по печатным документам сделать. Вот эти бумажки, приобщай к делу, если таковое в твоей конторе ведется.
 — Михалыч, какой ты, право, обидчивый! Еще раз повторю, мне не факты нужны, а анализ.
 — Анализ такой. Все, что произошло с Ростиславом Воиновым, — чистая случайность. Версия с азербайджанцами и Лавровкой — выеденного яйца не стоит. Так же, как версия с нападением лавровцев на джип Ворона. И насчет ключей, которые тебе так нужны, никто из Лавровки очень долго не был в курсе дела. Лавровка, как, впрочем, и «Куропатка», Ростика не трогала. Соловьев через Ворона дал указания Сэнсею контролировать передвижения Воинова. Но ребята Сэнсея случайно потеряли его из виду. Знают только, что коробку, которая сейчас, как я понял, находится у тебя, он заполучил где-то на бульваре Декабристов. От кого, каким образом — непонятно. Были эти ключи там же или Ростик их с собой привез — тоже непонятно. В общем, все было покрыто мраком, не говоря уже о том, что с этим Ростиком случилось, и кто его так жестоко искромсал. Теперь есть основания думать, что его убили, представь себе, совсем молодые девчонки.
 — «Есть основания думать…» Да все уже точно известно. Конечно, догадались только после того, как сегодня, примерно в 14.30, на проселочной дороге в двенадцати километрах от Мухановска был обнаружен в бессознательном состоянии некий Носков Андрей Геннадьевич по кличке «Штырь», ранее дважды судимый по 148-й и 145-й статьям, по оперативным данным — один из бригадиров Лавровской группировки. Сознание потерял от большой кровопотери вследствие пулевого ранения в предплечье. Кроме того, был избит, телесные повреждения оцениваются как средней тяжести. В Мухановской ЦРБ сделали переливание крови, привели в чувство. Незадолго до этого в райотдел были присланы из облуправления МВД ориентировки на пятерых членов Лавровской группировки, которые скрылись из города, поэтому опознали его в два счета… В общем, он тут же дал показания насчет очень многих интересных вещей.
 — Ну, так какой тебе, к черту, нужен анализ, когда у тебя информации больше, чем у меня?! — проворчал Михалыч.
 Значит, Носков-Штырь показал, что на момент начала операции против Лавровской группировки отдыхал с товарищами на речке, в двадцати километрах от облцентра. Соответственно его не было на тех точках, куда прибыли оперативные группы, и на квартире тоже. Филя Рыжий, которого доставили в СИЗО около пяти утра, уже к шести часам знал, что практически все его люди задержаны, кроме Штыря, Чики, Монтера, Барбоса и Грини. Тут у меня первый вопрос к тебе. Откуда он получил такую информацию и так быстро?
 — Сразу скажу: непосредственно от начальника УВД подполковника Теплова. Потому что Теплов ужас как боится, что на следствии Филя даст показания против него. Поэтому господин подполковник предложил Филе нелегкий выбор: или полмиллиона отступного, или несчастный случай при попытке к бегству. Филя, конечно, выбрал второе. Теплов дал ему возможность прямо из своего кабинета позвонить адвокату Додику, Давиду Михайловичу. А тот по сотовому связался со Штырем, который о разгроме Лавровки еще и знать не знал.
 — Вот видишь, Михалыч, как теперь все четко выкладывается! — улыбнулся Чудо-юдо.
 — Да, только мне лично было непонятно, отчего Филя остался за решеткой и почему Штырь вдруг рискнул его кинуть.
 — Штырь сейчас стоит на том, что он сам Филю кидать не собирался, а во всем виноваты его приятели. Дескать, сказали, будто на вокзале в ячейке камеры хранения ничего нет, а на самом деле поставили «дипломат» с деньгами в какой-то киоск, потом Штырь пошел проверять, ту ли ячейку посмотрели, а они, дескать, переложили деньги в машину. Мне все это кажется ерундой. Просто сговорились все пятеро, по сто тысяч долларов на брата — куш немалый.
 — Это можно будет уточнить только тогда, когда остальные попадутся, — сказал Михалыч задумчиво. — А вообще-то все это брехня, по-моему, от и до. Процентов на пятьдесят — как минимум. Насчет отдыха на речке — вранье однозначно. Не было их там, да и не могло быть. Во-первых, ночь была дождливая, так что на речке только простуду ловить. А во-вторых, я точно знаю, что они ночью были совсем в другом месте, на Матросова, восемь. Если остальных возьмут, надо их по отдельности допросить. Наверняка не сойдется, даже если сговаривались.
 — У остальных сейчас уже ничего не спросишь — их трупы позже нашли в лесу. Но судя по тому, что Штырь сам рассказал о том, где они лежат, валил их действительно не он.
 — А кто?
 — Штырь утверждает, что троих убили ребята Сэнсея, а одного — самого здоровенного, кстати, — задушила та самая девица, которую, как ты говоришь, «есть основания» подозревать в убийстве Ростика. Некая Элеонора Пряхина, медсестра Второй горбольницы согласно трудовой книжке и профессиональная проститутка по основному роду занятий.
 — Насчет убийства Воинова это похоже, — Михалыч нахмурился, — а вот как она попала в Мухановский район? Это чем-либо подтверждается?
 — Давай я по порядку изложу. После того, как оказалось, что чемодана с долларами в ячейке нет. Штырь поехал прямо в адвокатскую контору Додика и доложил о происшедшем обломе. По его словам, тот связался с кем-то по телефону и после этого поставил новую задачу: ехать на улицу Матросова, дом восемь, квартира шестьдесят семь, и любым способом заполучить оттуда связку с ключами, которая спрятана в тайничке под стеновой плиткой ванной комнаты за настенной аптечкой. По описанию — как раз те ключи, которые нам нужны. Вопрос: откуда о ключах узнали в Лавровке?
 — Ну, тут я, пожалуй, на коне. В Лавровке о ключах ничего не знали. Знали в «Куропатке», которая, как известно, до недавнего времени подчинялась Ворону, а через него — Соловьеву. Именно Соловьев через Ворона дал указания Сэнсею организовать слежку за Ростиком, а потом вести собственное расследование его убийства. Сэнсей выделил для этого четверых ребят, двое из которых имели опыт работы в милиции. Они довольно быстро вышли на двух девиц, которые по идее были последними, кто видел Воинова живым. Это были маляры-штукатуры Лида Терехина и Лариса Зуева. Люди Сэнсея установили, что эти девушки дружили с Элеонорой Пряхиной. Они втроем взяли добровольное шефство над каким-то солдатом-инвалидом, который проживает как раз на Матросова, восемь, в шестьдесят седьмой квартире. Кроме того, куропаточники обнаружили место убийства Воинова, а неподалеку от него — ту самую коробку, которую искал Соловьев и которая, надо думать, находится у тебя.
 — Думать я не запрещаю, но подтверждать не буду.
 — И не надо. В общем, по результатам их самодеятельного расследования все сходилось на том, что Пряхина, Терехина и Зуева имеют непосредственное отношение к убийству. Но прямых улик они не имели. А Пряхина к тому же очень ловко подставила азербайджанцев, живших в гостинице «Береговия»: подбросила им в комнату ножи и заточки, которыми был убит Воинов. Они их спьяну или с дури захватали руками — отпечатков сколько угодно. На месте обнаружения трупа нашли обрывок плавок Воинова, где обнаружилась цементная пыль и подвальная плесень — точь-в-точь такие, как в подвале, который азербайджанцы арендовали под товарный склад. В общем. Моряков их быстренько арестовал, они все уже чистосердечные признания написали. Если пройдешь «шерстянку», что в тамошнем СИЗО, признаешься в чем угодно, хоть в убийстве Кирова.
 — Но про ключи я еще ничего путного не услышал.
 — Сейчас будет и про ключи. Одна из девчонок, Лариса Зуева, доводилась двоюродной сестрой подручному Штыря — Анатолию Никитину по кличке Монтер. С Элеонорой и Лидой он тоже познакомился. Парень действительно был когда-то электриком, да и вообще рукастый, в технике соображает. Он, в частности, отремонтировал инвалидную коляску для их подопечного. Чинил свет, вообще все, что ломалось. Помог Эльке за десять миллионов купить подержанную «Волгу» и отремонтировал так, что та бегает как новая. Но при этом он приспособил кузину, а заодно и остальных к мелкооптовой торговле наркотиками. У них небольшой склад был прямо на квартире. Девчонкам требовались деньги — и для себя, и для этого паренька-инвалида. Им платили десять процентов от реализации, выходило, видимо, не так уж и мало. Потом как-то раз, когда Монтер провожал Лиду и Ларису до общежития — примерно за месяц до гибели Ростика, — он заинтересовался бомбоубежищем. Должно быть, прикинул, что там в принципе можно большой склад организовать. Но, видимо, в Лавровке эту идею не одобрили. Монтер нашел похожий старый ключ от амбарного замка, подточил его и мог попасть в подвал когда угодно. Когда его предложение не прошло, он оставил ключ в шестьдесят седьмой квартире. Чтобы не потерять дома, где у него, говорят, жуткий кавардак. А Элеонора, у которой в характере вообще много странного, получив в руки ключ от бомбоубежища, стала туда регулярно лазить. Чаще всего рано по утрам, когда возвращалась с работы. И рассказывала подружкам всякие страсти насчет привидений. Те, конечно, слушали, понимали, что врет, но уж больно занятно получалось. В общем, как-то раз, ночью, когда солдатик заснул, они все втроем спустились в бомбоубежище и прошли по подземному туннелю до аварийного выхода, который находился в парке. При этом они встретились там с компанией ребят, среди которых у Лиды и Ларисы были знакомые. Потом еще несколько раз туда приходили. Некоторые в этой тусовке были наркоманами, они им таскали шприцы, которые Пряхина воровала из больницы…
 — Да-а, — воспользовавшись паузой, произнес Баринов. — Это откуда, Михалыч, такие подробности?
 — Чуть позже расскажу. Пока слушай по порядку. В тот самый день, когда Ростик приехал в облцентр и совершенно случайно ушел от ребят Сэнсея, он навещал своих бывших любовниц. У Светланы Коваленко он оказался персоной нон грата, а Наталья Сергачева его встретила радушно, приласкала, но ночевать не оставила — мог муж появиться. Ростик решил ехать в гостиницу, но, на свою беду, подсадил в машину Лиду и Ларису. Они его, молодого-холостого, должно быть, очаровали, он за ними увязался в общагу. Выпили, потанцевали втроем, а потом девчонкам вдруг захотелось взбеситься. Должно быть, Ростик им чего-то возбуждающего накапал под шумок. В общем, получился у них маленький бардак, а потом решили сходить проветриться по улице. Как раз в это время Пряхина вывозила на прогулку инвалида. Она сказала девчонкам: «Проводите его на полянку у аварийного выхода, а я подземным ходом приду, ради хохмы».
 — Их что, задержали уже? — недоуменно спросил Чудо-юдо. — Почему мои об этом не сообщают?
 — Не спеши, — досадливо проговорил Михалыч, — всему свое время. В общем, повели эти крошки подвыпившего Ростика через парк, доставили на ту самую полянку, а потом появилась Элька. С бутылкой. Обычно на этой полянке были ребята, но в тот вечер никого не было. Вот тут-то и произошло что-то. А что конкретно, пока непонятно.
 — Почему?
 — Да потому, что все эти подробности, которые тебя так удивили, стали известны из письма, которое было позавчера отправлено в прокуратуру. Без обратного адреса и подписи. А самое главное — без последнего листа или даже нескольких листов. Пришло сегодня утром. Но автора установить просто — это Лариса Зуева. Похоже, она решила с чистосердечным признанием выступить, но, должно быть, о самом убийстве писать, не захотела. Или страшно стало, или еще почему-то — не знаю.
 — Но зачем тогда вообще письмо было отправлять, если испугалась?
 — Не знаю. Трудно сказать и даже предположить что-либо.
 — Ну хорошо, а про ключи-то что известно?
 — Прошлой ночью на Матросова, восемь, где-то около полуночи, приехали Штырь, Монтер и еще несколько человек, которым Филя Рыжий срочно приказал спрятать кое-какой товар. Монтер вспомнил о своем давнем предложении, и на сей раз его приняли, то есть решили спрятать этот товар в бомбоубежище. Элька была еще дома и дала Монтеру ключ. Они сгрузили товар и уехали. Дело было примерно в час ночи, но она торопилась на работу.
 — В «Береговию»?
 — Да. А Лида и Лариса оставались присматривать за парнишкой. Но Эля, как видно, плохо задвинула в стену ящичек, и та же самая Лариса прошлой ночью нашла за аптечкой тайник с ключами. На одной связке были ключ от бомбоубежища, ключ «Switzerland» и ключ «Schweiz». Неизвестно в точности, откуда, но Лариса знала, что эти ключи представляют большую ценность. Примерно в 3.30 она позвонила из автомата в Лавровку. Точнее, в офис Фили Рыжего, рассчитывала застать там Монтера. До этого, как удалось уточнить, она звонила на квартиру к двоюродному брату, но там была только престарелая тетка и обругала ее за то, что подняла в полчетвертого утра. А в офисе у телефона сидел некий Леша Бетон, которого она знала. Телефон, конечно, был взят на прослушку. Правда, в этот раз она себя не называла, но имелось несколько прежде сделанных записей, где она представлялась Ларисой Зуевой. В тех записях ничего существенного не было: как правило, просьбы зайти и что-нибудь починить. А вот на этот раз была фраза: «Передайте Толе, что ключи у нас в шестьдесят седьмой, в ванной, под плиткой за аптечкой».
 — Значит, Монтер тоже знал что-то?
 — Сам же сказал, что у него теперь не спросишь… Прослушка, К сожалению, важность этого звонка, сразу не поняла. А может, не обратила внимание, потому что сонная была. Неизвестно, понял ли что-то Леша Бетон, поскольку меньше чем через полчаса научалась операция спецназа. И Лешу, и всех, кто был в офисе, повязали. В СИЗО тем временем Теплов взялся за Филю и поставил перед ним вопрос об отступном. Как это все кончилось, мы уже обсуждали. Но по ходу дела, я полагаю, всплыл вопрос и о ключах, точнее, о том, имеет ли Лавровка какое-то отношение к делам Ростика и Ворона. Конечно, Филя лишнего брать не хотел, но попросил у Теплова разрешения переговорить с друганами. Или маляву переслать — Бог его знает, меня там не было. Но могу с уверенностью сказать, что к тому моменту, когда Штырь через Додика доложил насчет облома с деньгами, Теплов уже просветил Филю насчет того, что ключи могут с лихвой заменить чемоданчик с баксами, а Леша Бетон успел доложить Филе, что ему насчет ключей звонила Лариса. Поэтому Штырь с Монтером и остальными поехали туда. Причем, как мне лично думается, вовсе не с целью выручить Филю. Они просто надеялись, что эти ключики им самим пригодятся. Разумеется, Филя Теплова не информировал ни о том, куда ездят его люди, ни о том, откуда известно про ключики. Но тем не менее, милиция в шестьдесят седьмую квартиру попала довольно быстро. Не потому, что Теплов как-то сумел отследить и вычислить, а потому, что жильцы вызвали группу немедленного реагирования. На лестничной клетке, согласно звонку в отделение, была стрельба. ГНР прибыла, поглядела, нашла штук пять гильз, следы пуль, но ни трупов, ни следов крови. Обнаружили, что дверь в шестьдесят седьмую квартиру не закрыта, осмотрели, не нашли ни следов взлома, ни признаков борьбы. Но зато нашли в ванной тайник, где ничего уже не было. А чуть позже нашли несколько упаковок с наркотическими веществами.
 — Согласно показаниям Носкова, стрельбу устроила Элеонора, у нее оказался пистолет Стечкина. Ни в кого не целилась, чисто для испуга. Потом якобы она села в «Волгу», а Штырь с компанией — в «шестерку». На дороге откуда-то взялась машина из «Куропатки», возле Мухановска в лесу произошла разборка со стрельбой и теми итогами, о которых я тебе уже докладывал. Штыря, конечно, еще надо проверять, потому что многое там непонятно. Например, почему его, опаснейшего врага и свидетеля обвинения, куропаточники не только не убили, но и отпустили на волю. Но ключи опять пропали.
 — И не только они, — ухмыльнулся Михалыч. — К тому моменту, когда я улетал, ни Лиды, ни Ларисы, ни даже этого инвалида без рук и без ног все еще не нашли. Ну, Элька, понятно, уехала на «Волге». Допустим, остальные две девицы могли куда-то сбежать. Но солдатик их даже на инвалидной коляске далеко не сбежит. На работу Лида с Ларисой не вышли, в общежитии их не было уже сутки. Проверили село, откуда они родом, — не приезжали.
 — Жаль, — поглядев на часы, сказал Чудо-юдо, — меня, к сожалению, время поджимает, а то бы еще поговорили. Ладно, будем следить за развитием событий. Больше туда не езди, а займись тихими стариковскими делами здесь, в Первопрестольной. Наверняка Антон Борисович Соловьев, прежде чем проконтактировать с Иванцовым, будет еще и еще раз обращаться к тебе за посредничеством. Очень важно выцедить из него все, что ему известно о Гнездилове-Воронкове. Так что придется тебе, дедушка, еще немножко побыть разведчиком.

 Отпускники гуляют

 Застолье в деревне Конец, в доме бабушки Гребешка, было обильное, но не хмельное. И песен не пели, и не плясали, потому что кавалеры были слишком молоды, а у «барышни» суставы плохо сгибались. Разговоров было много, но беседа не очень касалась собственного житья-бытья. Всех так и тянуло поворошить мировую политику, до которой бабе Дусе никакого дела не было и быть не могло, ибо ни телевизора, ни радио не имела, да и газеты к ней не ходили — одну какую-нибудь выписать денег не хватало.
 Больше одной бутылки на пятерых Агафон за ужином выпить не дал. И никто, даже Гребешок, не протестовал. Только Евдокия Сергеевна на него посетовала:
 — Им, чай, завтра не на работу. Отдохнули бы, выспались, отчего и не испить-то?
 — Да мы, бабуль, напоследок немного ночью поработали, — пояснил Агафон, — вот и устали. Опять же, сколько съели с дороги — всю ночь переваривать будем.
 Сама бабка залезла на печь в кухне, а молодежь устроилась на полу в горнице. Конечно, Агафону, как старшему, Евдокия Сергеевна предложила занять никелированную кровать. Но тот вежливо отказался, решив не возвышаться над народом.
 Налим и Луза, а за ними и бабка на печке быстро вырубились и захрапели. Но вовсе не храп капитально мешал спать Гребешку и Агафону. У них не было того чувства удаленности от всех опасностей цивилизации, которое расслабило младших товарищей. За спиной было четыре свежих трупа и один отпущенный на произвол судьбы неприятель, опираясь на показания которого запросто можно выйти на их след. Кроме того, где-то рядом находится очень опасная девушка Эля.
 Она была очень близко, по прямой сорока метров не будет. «Волга» никуда не выезжала, другой дороги, кроме как мимо дома Гребешковой бабушки, ей нет. Возможно, она не заметила, что в деревне появилась «девятка» с куропаточниками, а возможно, не сообразила, что это они. К тому же и на нее могла найти расслабуха, после того как выкрутилась от девяти передравшихся между собой мужиков. Впрочем, строго говоря, она ведь, сама того не желая, спасла им жизнь. Очень уж не верилось в то, что Штырь с друганами оставил бы куропаточников в живых, если бы фортуна не повернулась другим боком. По большому счету, они должны были ее водкой поить до скончания века.
 Они ничего плохого ей не сделали. Наоборот, помогли отделаться от Штыря энд компани. Тоже, между прочим, услуга нехилая. Попадись Элька Лавровке — ей бы точно не жить. Если речь шла о ключах Ростика, то поканали бы ее однозначно. Кроме того, эти оглоеды, пожалуй, сделали бы с ней то, что «Содом не делал со своей Гоморрой», говоря словами Попандопуло из фильма «Свадьба в Малиновке». Так что с нее за это избавление явно причиталась хотя бы бутылка. Она же вместо этого, конечно, крепко саданула Агафона по мужскому достоинству, напакостила Гребешку, пропоров шины, — в общем, повела себя явно недружественно.
 Хотя, конечно, как посмотреть. Агафона видели ее подруги. (Кстати, где они сейчас?) Налима тоже, а тем, как известно, они представились ментами. Госпожа Пряхина тоже могла разглядеть Агафона и Налима через лобовое стекло машины, когда девицы выгуливали своего увечного солдатика. И Лида с Ларисой запросто могли ей сказать: «А вон там, в машине, менты, которые нас расспрашивали насчет Воинова». А у Эльки, если она действительно резала Ростика, наверняка нет желания встречаться с органами. Опять же раз она знала цену ключикам, то могла знать и то, что ей будет от тех, кому она собирается эти ключики доставить, если она с ними угодит в милицию. Агафон был твердо убежден, что Элька нашла на эти ключики приличных покупателей, а не таскала их ради сорочьей страсти к блестящим металлическим предметам. За непоставку товара в срок вообще-то наказывают. Нашли бы даже в СИЗО.
 Кроме того, ей ведь вряд ли было приятно попасть из одних бандитских лап в другие. Тем более что ключики она обещала кому-то третьему. Элька вполне могла пострелять и их, выполнить то самое, что подсказывала логика: «Боливар не выдержит двоих».
 Гребешок тоже волновался. И про шины вспоминал, конечно, и про то, как их лавровцы разложили на просеке мордами в мох, и про то, как сам насмерть забил Чику, и как Штырь швырнул его через себя, а потом чуть не расстрелял его и Лузу, беспомощных и безоружных. Да уж, бедная бабуля! Небось думает, что они с Лузой в обычной пьяной драке пострадали.
 В общем, Агафон и Гребешок не сговариваясь натянули тренировочные костюмы и пошли на воздух, покурить. Присели на ступеньках крыльца-терраски, в качестве пепельницы взяли консервную банку. Закурили. Днем им было не до того, чтоб радоваться свежему воздуху, а сейчас светлой ночью этот воздух так и пропитывал все легкие кислородом. Даже казалось, будто этого кислорода избыток. А потому курево как-то помогало адаптироваться к недостатку бензиновой гари и асфальтовой пыли.
 В открытую дверь крыльца-терраски виднелась часть улицы, тускло озаренная оранжево-золотистым отсветом спрятавшегося за лес солнца. Деревья стояли темные, загадочные, неподвижные. Ни одного дуновения ветерка не ощущалось, и ни один листочек на ветвях не трепетал, будто колдун заворожил. Ни шагов, ни голосов не слышалось. Только из дома через окна долетал храп спящих да откуда-то издалека доносились слабые и неясные звуки музыки. Безмолвие нарушил Гребешок:
 — Слышишь? Это в Воронцове, на танцах.
 — Ну и тишина тут! — заметил Агафон. — Неужели за семь километров слышно?
 — А как ты думал? Конечно. Тут шуметь нечему.
 — Вообще-то хорошо. Но только вот одно смущает — что сейчас Элька делает?
 — Спит небось. Они там, по-моему, поддавали куда крепче, нашего.
 — Ты так и не спросил, кто там сейчас живет?
 — Забыл. Да и вообще бабку не хотелось тревожить всякими вопросами. Слишком уж серьезное дело.
 — Может, ты и прав. Только ведь что-то надо делать. Или по-хорошему с ней договариваться, или по-плохому.
 — Ты что, предлагаешь сейчас к ней залезть? Шум на всю деревню поднять? Стреканет пару очередей — мало не покажется, автомат-то она у тебя забрала…
 Агафон досадливо поморщился:
 — Ну и что ты предлагаешь? Ждать, пока она возьмет ключики и на автобусе слиняет? Она, между прочим, уже могла проскочить, кстати. Лесом, не выходя на улицу. Оставить «Волгу» здесь и смыться пешком.
 — А с чего ты взял, будто она заметила, что мы здесь?
 — В этой деревне сейчас только две машины. Ее и наша. А мы, между прочим, два раза тарахтели, когда приезжали и когда во «двор» машину загоняли. Наверняка обратила внимание.
 — Может, и обратила. Только таких «девяток», как моя, тыщи. Ну, допустим, увидела она ее из окна. И что? Номер с такого расстояния не прочтешь.
 — А морды наши, само собой, не в счет? Или одежда хотя бы?
 — Между прочим, машину она еще могла увидеть, а нас — навряд ли. Куст сирени заслонял. Вот этот, рядом с калиткой.
 — Соседи могли подсказать…
 Агафон собрался привести еще какой-то аргумент, но тут от дома, у которого стояла Элькина «Волга», послышался скрип двери, ступенек, а потом шаги. Шли две женщины, шушукались невнятно, потом вдруг звонко заржали.
 — Ну, Ксюха, ты и сказала! — отхохотавшись, заметила одна из дам, и Агафон с Гребешком тут же узнали Элькин голос. «Поддатая», — Агафон, как старый «сексопохметолог», в диагнозах ошибался редко.
 — Запросто! — очень самодовольно сказала вторая. Ее голос куропаточникам был явно незнаком, но в нем ощущался заметный хмель.
 Они опять перешли на шушуканье и, протопав по деревянному настилу во дворе избы, вышли на улицу, тихо скрипнув калиткой.
 — Сюда идут, — шепотом произнес Гребешок, — свалим с крыльца на всякий случай?
 — Зачем? В темноте они нас не рассмотрят. И потом, ты что думаешь, они сюда с автоматом придут?
 — Ксюха, ты петь умеешь? — спросила Элька.
 — Иногда, от сильного кайфа. А что?
 — Ну, какую-нибудь русскую народную, блатную-хороводную…
 — З-запросто! — плохо различимая во тьме Элькина спутница откашлялась с нарочито старческими интонациями: «Кхе-кхе!» и завела довольно сильным, хотя и пьяноватым голосом:
 Ромашки спрятались, поникли лютики, Когда застыла я от горьких слов…
 Элька тут же подтянула, и уже в два голоса над заснувшей деревней понеслось:
 Зачем вы, девочки-и, красивых любите?
 Непостоянная у них любовь!
 Они постепенно приближались к дому бабы Дуси. Если первый куплет бабоньки спели в лирическом ключе и стараясь прежде всего, чтоб исполнить красиво, то второй проорали именно в расчете на громкость. Может, найдется в деревне хоть какой-нибудь гражданин, который заинтересуется, отчего девушки так надрываются?
 Впрочем, из застольного разговора с бабкой Агафону с Гребешком было известно, что самому молодому из мужиков, коренных жителей Конца, сравнялось семьдесят.
 В общем, надрывались девки зря. Наконец Эля и Ксюша, поравнялись с крыльцом, где покуривали куропаточники. Как раз в это время они допели песню про ромашки и лютики, после чего без перекура взялись за следующую. Тоже, естественно, из бабского застольного репертуара:
 Огней так много золотых На улицах Саратова…
 Зоркий глаз Эльки углядел, однако, красноватое мерцание сигарет сквозь щель полузакрытой двери. Она оборвала пение и сказала:
 — Ага, а вот тут-то мы и закурить стрельнем!
 — Запросто! — подтвердила Ксюха.
 — Ну и что делать будем? — обеспокоенно пробормотал Гребешок. Девицы уже открывали щеколду калитки.
 — Общаться, — лаконично произнес Агафон. — На ловца и зверь бежит.
 Легкий топоток двух пар туфель быстро добежал от калитки до крыльца терраски. Дверь дернули за ручку с внешней стороны, она открылась.
 — Здрасте, мальчики! — сказала Элька. — Сигаретки не будет?
 — Будет сигаретка, — Агафон произнес это весьма спокойно и вытащил пачку.
 Элька даже при свете сигареты лицо рассмотреть не могла, но голос ей показался знакомым. Правда, алкоголь изрядно нарушил у нее способность к логическому мышлению, а также и память ослабил, и она сообразить сразу, что нарвалась на кого-то из тех, кого пыталась жестоко кинуть, не сумела.
 — Спасибо, вы очень любезны, — покривлялась береговская этуаль. Ксюша тоже полезла в пачку, и тут куропаточники с удивлением увидели, что рука у нее с внешней стороны намного темнее Элькиной. А когда девушки прикурили от услужливо выставленной Гребешком зажигалки, пламя на несколько секунд осветило их лица, и все стало ясно.
 Большие глазищи, ярко-белые зубки, выпуклые темно-красные губы… Волосы чернее воронова крыла, свитые в дикое множество мелких косичек. Наконец, кожа цвета темного шоколада.
 — Ты чего, африканка, что ли? — с легким обалдением произнес Гребешок.
 — Конечно, только сегодня из Африки, а позавчера, блин, хвост отпал и с дерева слезла, — невозмутимо произнесла чернокожая.
 — А по-русски шпаришь классно, без акцента, — заметил Агафон.
 — Ничего не поделаешь, приходится.
 — Прямо как в анекдоте, — хмыкнул Гребешок. — Спрашивает, значит, негритенок у матери: «Мама, а почему у меня такая черная кожа?» Мать отвечает: «А затем, сынок, чтоб защитить тебя от палящего африканского солнца». Негритенок опять спрашивает: «Мама, а почему у меня такие жесткие и курчавые волосы?» — «А это, сынок, чтоб ты не цеплялся волосами за листья пальм, которые растут в вечнозеленых африканских джунглях под палящим африканским солнцем». — «Мама, а почему у меня такие крепкие и красивые белые зубы?» — «А это, сынок, чтоб ты мог разгрызать кокосы, которые висят на пальмах, растущих в вечнозеленых джунглях под палящим африканским солнцем». — «Слушай, мам, а какого же хрена мы тогда в Архангельске живем?»
 Девицы закатились таким хохотом, что Гребешок испугался: вдруг бабку разбудят? Агафон, как раз наоборот, был вовсе не против, чтоб кто-нибудь проснулся. Конечно, лучше, чтобы Налим с Лузой.
 — Можно потише? — сказал Гребешок не очень сердито. — Люди спят.
 — Можно, — прошептала негритянка Ксюша, готовая вот-вот опять прыснуть.
 — А вы пройтись не хотите? — поинтересовалась вполголоса Элька. — Воздухом подышать, тишину послушать? Так клево!
 — Без проблем, — ответил Агафон, — только мы, предупреждаю, песен не поем. У нас голоса сорваны.
 — Как жаль, а нам так мужской силы не хватает… в пении. Общей группой, попыхивая сигаретами, вышли за калитку.
 — Не люблю на ходу курить, — заметил Гребешок, — вон там бревнышко лежит, присесть можно.
 Это возражений не вызвало. Дошли до бревнышка, присели рядком: девочки посередке, мальчики с краев. Агафон оказался рядом с Элькой, а Гребешок с негритянкой Ксюшей.
 — В отпуск приехали? — поинтересовалась Ксюша. — Из города?
 — Само собой, — ответил Гребешок, удивляясь тому, что Элька их до сих пор не узнала. Вспомнилось, как меньше чем полсуток назад эта длинноногая блондинка навела на него пистолет и он, струхнув, положил на землю автомат. А почему? Да потому что она прямо на глазах у куропаточников задушила здоровяка Барбоса. Точнее, шею ему свернула. Жуть!
 Агафон тоже соображал помаленьку. Действительно настолько пьяна, что не может узнать, или все-таки узнала, но виду не подает? А если это так, то какую новую заподлянку задумала?
 — Что-то я вас здесь раньше не видел, — заметил Гребешок. — Вроде в том доме Дарья Петровна жила. Верно?
 — Это моя бабушка была, — вздохнула Ксюша. — Померла полтора года назад. Правда, я ее никогда не видела.
 — Я тоже никогда не слышал, что у нее такая внучка есть.
 — В смысле черная?
 — Нет, вообще.
 — Не мудрено. Мать у меня объявилась только год назад. Последний срок досидела. И к бабке лет двадцать не ездила. Сперва от стыда, что залетела от негра, потом оттого, что пила и в тюрьму садилась. Но как бабка померла, тут же примчалась наследство на дом оформлять. Хотела пропить, но не успела. Надрызгалась и померла в поезде. Я и не знала ничего про дом, если бы менты мне бумаги не отдали, которые у нее нашлись.
 — Нормально, да? — пуская дым ноздрями, сказала Элька. — Два подарка сразу!
 — Не понял… — произнес Агафон. — Почему два?
 — А потому что главный подарок — это не дом, — хмыкнула Ксюша. — Главный подарок — это то, что она сдохла.
 — Ни фига себе, — неодобрительно произнес Гребешок, — про мать — и так круто…
 — В самый раз, — красноватые блики от сигареты отразились в сердито сверкнувших белках Ксюшиных глаз. — Чего я от нее хорошего видела? То, что она меня родила, блин, хрен знает от какой гориллы? Так я ее об этом не просила. Знаешь, сколько раз думала: как бы хорошо было, если бы меня вообще на свете не было?
 — Не заводись, — миролюбиво произнесла Элька, — фига ли ее теперь поливать, когда уже все? Теперь-то все о'кей у тебя: квартира в Питере есть, дом в деревне есть, хрусты водятся… Прикида — завались, какие проблемы?
 — Да я так, просто товарищ за мою маму испереживался, — хмыкнула Ксюша, — небось была бы у него такая, так он бы ее сам зарезал.
 — Значит, ты тоже отдыхать приехала? — спросил Гребешок.
 — А что, нельзя? — зло сказала Ксюша.
 — Не, можно… — обескуражено произнес Гребешок. — Я же не расист. Мне лично все по фигу, был бы человек хороший.
 — Правильно, — поддержала Элька, — пойдем лучше погуляем, а то на этом бревне радикулит нажить можно.
 Встали и пошли в том же развернутом строю.
 — А мы, по-моему, еще не знакомились, — сказал Агафон, — верно? Может, пора?
 — Запросто! — сказала Ксюша. — Щапова Ксения Николаевна, русская негритянка.
 — Очень приятно, — поклонился Гребешок, — меня можно просто Миша, я не гордый. Можно, я вас буду Ксюшей называть?
 — Можно. «Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша…»
 — Во, это по-нашему! — пьяненько просияла Элька. — А то, блин, как в анекдоте про собак. Встречаются два кобеля: «Я — доберман-пинчер!» — «А я просто так, пописать вышел!» Так вот, я просто Эля, без отчества.
 — Ну, тогда я Саня, — произнес Агафон.
 — Врешь, конечно, — усмехнулась Элька, — но имя хорошее. Агафон немного опешил, однако промолчал.
 — Не могу понять, — вздохнула Элька, — как здесь народ без электричества живет? А главное — без телика?
 — Зато спокойно. Никто никого не пугает. Ни войной, ни революцией, ни ростом организованной преступности, — с умным видом заявил Агафон.
 — Точно! — сказала Ксюша. — Я, кроме «Санта-Барбары», ничего не смотрю, только уже не помню, с чего начиналось. Видак интереснее. У меня кассет тридцать дома, в любой момент могу поглядеть.
 — А ты, поди-ка, богатая невеста! — заметил Гребешок. — Квартира, дом в деревне, видак есть… Или уже замужем?
 — Ага, сейчас, возьмут меня. У негров такие, как я, дома есть, а русские, козлы, трахнуть, конечно, не откажутся, но чтобы замуж… Да они со мной днем по улице пройтись не захотят. Застыдятся, видишь ли.
 — Вообще-то ты права, — задумчиво произнес Агафон. — Меня это тоже здорово занимало. Почему, интересно, русские бабы к черным и прочим липнут, а наши мужики только белых в жены подыскивают?
 — Сказать? — воскликнула Элька. — Не обидитесь?
 — Да ладно, — разрешил Агафон, — правду, даже горькую, знать полезно.
 — Верно мыслишь, гражданин начальник, — произнесла Элька. — Так вот, слушайте горькую правду. Во-первых, русский мужик ухаживать не умеет. Либо забалтывать пытается, либо руки тянет, когда еще не надо. А когда надо, почему-то стесняется. Во-вторых, русские бабы сами ни к кому не липнут. Это к ним все липнут. Потому что они намного красивей мужиков. И даже умней, если на то пошло. В-третьих, мужики наши вообще сволочи.
 — Понятно, — сказал Гребешок.
 — Высказалась! — хихикнула Ксюша. — Мы тут две бутылки на четверых усидели, вот ее и ведет.
 — На четверых? — переспросил Агафон. — Так вы тут кавалеров нашли?
 — Кроме вас, чуваков, ничего пока не подвернулось, — сказала Элька. — У нас тут еще две девочки есть. Только они отключились и спят.
 — Надо же! — Агафон догадался, что речь идет о Ларисе и Лиде. — А у нас есть два мальчика свободных. Может, подымем их, познакомим?
 — Нет, нечего их будить. Они молодые, глупые и пьяные. Еще развратят малолетних, — тоном заботливой мамаши произнесла Элька.
 — Прохладно что-то стало, — глубокомысленно произнес Гребешок. — У нас, между прочим, есть, чем погреться. Как насчет пары глоточков?
 — Спасибо, в другой раз, — отказалась Ксюша. — У Эльки язык и так заплетается.
 — У меня? Заплетается?! — обиделась Элька. — Да шла бы ты на хрен! Ща пойду и выпью! Имею право!
 — Элечка, — Агафон обнял спутницу за талию. — Ты чего? Все нормально.
 — Руку убери, а? — вяло сказала Эля.
 — А что, еще рано? — ухмыльнулся Агафон. — Или уже поздно?
 — Да так… Скучно все это. Не в первый раз.
 Как-то незаметно четверка распалась на две пары. Гребешок с Ксюшей приотстали, а затем повернули назад. Шли уже под ручку.
 Агафон тоже взял Эльку под руку. Вырываться она не стала, но и особой приязни не выказала. Видно было, что ей это и впрямь скучно. Шли молча, размышляя каждый о своем. Как-то незаметно деревня осталась позади, они шли по той самой единственной проезжей лесной дороге, ведущей из Конца в Воронцово. Дышали воздухом, не курили. Когда прошли под горку почти километр, Элька нарушила молчание первой:
 — Долго мы с тобой, Агафон, в дурочку играть будем?
 — Не понял…
 — Не свисти — все ты понял. Думаешь, я настолько косая, чтобы не вспомнить, кому сегодня пинка поддала?
 — Это уже вчера, между прочим, — сказал Агафон, освещая зажигалкой циферблат часов. — Ну а насчет того, что у тебя память хорошая, так это меня даже очень устраивает. По крайней мере мозги не полощешь. Может, даже меня не убьешь. А то я очень боюсь. Кроме шуток, после того, как ты Барбоса заломала у нас на глазах, ты мне супербабой кажешься.
 — Ладно тебе кокетничать, — строго произнесла Эля. — Никакая я не супер. Просто с вами, зверьем, иначе не выходит. Знаешь, сколько девчонок, с которыми я в «Береговии» подрабатывала, из-за вас, гадов, на всю жизнь чувства потеряли? А сколько поувечились, потому что вам, скотам, надо обязательно с какими-нибудь вывертами? Я уж не говорю, что знаю трех-четырех, которым вообще решку навели. Но в каком болоте, под какой корягой они лежат — фиг кто доищется. Поэтому мне, если хочешь знать, сейчас все до фени. Если у тебя пушка при себе, стреляй. Мне сдохнуть уже давно не страшно. А если позабыл, то повозись со мной, может, чего и получится.
 — Знаешь, — усмехнулся Агафон, — странноватая ты какая-то. И, по-моему, психованная. Пошли лучше обратно. А то в гору пилить придется долго. Я больше суток не спал. И сегодня, между прочим, спать не лег из-за того, что ты здесь. Мне бы дрыхать сейчас без задних ног, а я бдю, потому что оказалось, блин, что в то самое тихое место, куда нас друг Миша привез, залетела птичка с автоматом, где еще полрожка патронов осталось.
 — Слушай, боец, что ты мне лапшу на уши вешаешь? Вы дня три нас выслеживаете, только не пойму, от какой фирмы. Мне уже мама Оксана говорила, что вы у нее были и у Пиноккио. Во дворе у нас крутились, в бомбоубежище лазили. И я четко знаю, что ты и этот, который Миша, — бывшие менты. А может, не бывшие, а?
 — Нормально, — похвалил Агафон, — насчет того, что мы стеклили за вами, — это без возражений. Но насчет сегодня — сплошное совпадение. Мы, в натуре, отпуск получили, понимаешь? У нас даже пушек с собой не было. Гоняться за тобой мы не собирались и «лавровку» мочить — тоже. Сообрази, головка-то ведь у тебя варит. Гребешок, между прочим, думать не думал, что мы тут с тобой увидимся. Я лично считал, что ты прямиком в Москву усвистала.
 — Вообще-то я могу и поверить, — хмыкнула Эля. — Похоже, что тут ты не врешь. Но ведь нам от этого не легче, верно? Я вашего брата хорошо знаю. Сейчас ты такой вежливый, а через часик меня удавишь сонную, если я засну, конечно. Вам ведь тоже ключики нужны, да? Только запомни: при себе их у меня нет. Может, выбросила, может, потеряла, а может, спрятала. Позабыла, понимаешь ли. Память-то девичья.
 — Это понятно, — кивнул Агафон. — Ты права, конечно, подруга. Нам ключи нужны, хотя, если сказать откровенно, не знаем, кто их заказал и зачем. И «лавровка» тоже ни хрена о них не знала, им приказали достать их для отмаза Фили Рыжего. Правда, я Штырю не верю, потому что сегодня он мне мозги полоскал и врал вовсю, что он на шашлыках ночью был. А на самом деле ящики в бомбоубежище под вашим домом припрятывал. Мы их, козлов, загодя предупредили по-дружески, что утром на них спецназ наедет. Ты им ключ дала?
 — Ну я. У меня тоже был товар. Запихали туда же. Я и не думала, что утром они за ключами припрутся. Правда, мне не до того было. Я и так в «Береговию» опаздывала. Оксана, лярва стая, мне за час опоздания таких заказов набрала, что не жить» Турок-строителей, биомать, подсунула! «Наташ хочу!» Ну, это лирика.
 — А откуда Лавровка узнала, что ключи у тебя?
 — По-моему, от Монтера, от Ларискиного двоюродного брата. Толька его зовут. Ты его, наверно, видел днем.
 — Видел. И больше не увижу. С гарантией.
 — Откровенничаешь? Думаешь, услышав твои исповеди, тоже начну тебе душу выкладывать? Фиг ты угадал!
 — Да мне в принципе твоя душа — до бревна. Мне ключи нужны. И не только мне. Я не Лавровку имею в виду, а кой-кого покруче. С Филей мне лично все ясно. Если он эту ночь еще переживет, то на следующую ему жизни не дадут. Или отравят, или еще чего-нибудь сделают. Его баксы могли спасти или эти твои ключики. Но баксы его дружки не захотели отдавать, а ключей не нашли. Впрочем, небось и ключи бы не отдали, если бы цену узнали.
 — А ты знаешь им цену?
 — Понятия не имею. И очень рад. А то нас бы, тех четверых, что возились с ключами, почикали бы сразу после того, как мы их достали.
 — Могу сказать. Они миллиарды стоят. Долларов.
 — Точнее не знаешь?
 — Нет. Это мне один паскудник перед смертью сказал.
 — Ростик Воинов, наверное?
 — Догадливый ты до ужаса, — хмыкнула Эля.
 — В принципе, — осторожно проговорил Агафон, — мне без разницы, откуда ты это знаешь. Но зачем ты его мочила? Если ты ему просто мстила и взяла ключики как памятный сувенир, это дно дело, а если тебя кто-то на эти ключики нацелил — совсем другое.
 — Ну, допустим, что я их взяла как сувенир. И что?
 — Тогда, надо думать, что ты последние деньки живешь. Потому что за этими ключиками охота идет всерьез. Ментов и чекистов, пожалуй, отошьют в сторону. Тебя будут искать такие ребятки, которые не чета Лавровке, да и нам тоже. Максимум через пару дней нащупают, минимум — не скажу, может, уже через час. Сама можешь догадаться, что они в атаку цепями не ходят, ура» не кричат, а делают все тихо и чисто. Автоматом с половиной рожка ты от них не отмашешься. Они, я думаю, тебе и выстрелить не дадут. Прыснут чем-нибудь из баллончика, и очнешься уже в браслетах. Я понимаю, ты баба отчаянная, возможно, в тебе даже Зоя Космодемьянская живет, но языки там тоже развязывать умеют. Вколят тебе пару кубиков чего-нибудь, сама все расскажешь. А могут и по старинке: утюг на живот, паяльник в попку, электроды в мокрое место. Но поскольку ты можешь оказаться совсем железной, они могут взяться за Лариску с Лидкой, за Олега…
 — Ты откуда знаешь, что они здесь? — удивилась Эля.
 — Сама сказала, что у вас еще две девочки спят. Ну а раз так, то и Олег здесь. Не бросили же вы его одного. Я, правда, не знаю, когда вы его сюда привезти успели, но если девки здесь, то и он тут — это точно. Я прав?
 — Прав, — нехотя сказала она. — Все случайно получилось. Ксюха в отпуск собралась и прикатила из Питера. Вчера вечером приехала на машине, заночевала в «Береговии», номерок сняла за 120 тысяч в сутки. А сегодня утром собралась дальше ехать. Я выхожу, зеваю, а она в свой «Опель» садится. Кривляется, конечно, с понтом — иностранка. Чемодан ей до машины несут, будто она Наоми Кемпбелл. У нее второй паспорт есть, не то руандийский, не то бурундийский. То ли с рук купила, то ли в натуре раздобыла, но ксива стойкая. В Москве и Питере, конечно, лучше не показывать, а тут вполне сойдет. Чуть что: «Я по-рюски не понимэ, давай транслейшен, буду жаловаться посоль!» Я не по делу, отвлеклась…
 — Верно, — кивнул Агафон.
 — В общем, мы с ней у выхода встретились. Сначала она меня просто решила домой подбросить. Приехали. Сели кофейку попить, Лидка с Лариской уже встали, хотели на работу идти. Ну а Ксюха и говорит: «Смотрите, погода какая клевая! День будет — во! Плюньте вы корячиться за пол-„лимона“, поехали на фазенду позагораем». Ну а дуры спросонок не врубились, что она русская, подумали, будто она их и впрямь на виллу с бассейном привезет…
 — Слушай, а ты, когда смеешься, лучше смотришься…
 — Сейчас опять сердитая буду. Не заигрывай, я не на работе. Я вообще глупость делаю, что тебе так до фига рассказываю. Не знаю зачем.
 — Наверно, тебе это самой надо. Я, правда, не поп, грехи отпускать не умею…
 — Ладно, в общем, продолжаю. Короче, они собрались ехать и решили Олежку с собой взять. А куда его без коляски? Не будешь же на руках носить все время. Тяжеленький как-никак. А я устала, измоталась, подремать хочется. Говорю: «Езжайте пока без меня, я отосплюсь — приеду на „Волге“. Ну, они вместо меня запихнули коляску и уехали, а я спать залегла. Часа не проспала
 — Штырь подвалил с кодлой: «Ключи давай!» Я их успокоила:
 «Сейчас, погодите, все принесу, только оденусь!» Ну и еще сказала, что, мол, не прибрано у нас. Монтер, конечно, сука, но тут он помог. Дескать, там духан от инвалида, судно не вылито, чего нюхать. Они в кухне остались, а я не только переоделась и ключи достала, но и пушку вытащила. Они офигели, когда я им «стечкин» к носу. Шарахнулись, а я — во двор, на лестнице еще пуганула. Короче, они в парадное дунули наутек. «Волга» быстро завелась, я со двора выехала. Наверно, подождать надо было, они бы сами смылись. Но не сообразила, засекли. Погнали за мной. Дальше все ясно. Думала, в лес сверну
 — не потеряли, гады, вернулись. А тут бензин кончился. Слышу, машина сзади рычит… Схватила пистолет, Олежкин комбез — он у меня заместо тряпки в машине лежал. Еще кроссовки из-под сиденья достала — я в туфлях на шпильках никогда не вожу, так получилось, что некогда было переодеваться. Схватила кроссовки, но в лес забежала еще в туфлях. Потом остановилась подальше от дороги, надела комбез и кроссовки. Туфли в дупло сунула, чтобы не мешались. Потом слышу, что они на просеке вас заловили. Пока базар шел — поняла, что они сейчас меня будут по шпилькам искать. Тихонечко проскочила вдоль просеки и перешла на другую сторону. Дальше вы все сами видели… — Эля остановилась, как бы соображая, надо ли было все это рассказывать Агафону.
 — Видели, — кивнул Агафон. — Между прочим, если бы ты этот фортель с пинком, угоном и проколотыми шинами не выкинула, мы бы тебя должны были цветами завалить и бассейн шампанским для тебя наполнить. Ну, хотя бы ванну. Ты ведь нас с того света выдернула. Такой шанс подворачивается раз в сто лет. Так что боялась ты нас зря и меня ни за что ударила.
 — Ну да, — сарказм у Эли так и лез наружу, — сейчас, когда ключики нужны, ты меня готов золотом осыпать. Правда, золота нет, одни слова. А как ключики получишь, так и про слова забудешь.
 — Обижаешь, а зря, — поморщился Агафон. — Давай поразмыслим, что ты с этими ключиками сможешь сделать. На аукцион выставишь? Мол, ребята, имею в наличии два ключика неизвестно от чего, но, говорят, стоят дорого…
 — А ты знаешь покупателя! — усмехнулась Элька. — Только не знаешь, чем он с тобой расплачиваться будет. Твердой валютой или свинцовой.
 — Я знаю того, кто меня за этими ключами послал. Ему я верю, он мне верит. А что с этими ключами дальше будет, по какой эстафете они пойдут и до кого доберутся на финише — наплевать. В наших делах, понимаешь ли, очень важно точно знать, где твое место. И не торопиться лезть выше, пока не просят.
 — Четкая позиция, — хмыкнула Эля. — Ладно, пошли назад! В горку идти оказалось действительно труднее, хотя подъем был довольно пологий. Музыка, долетавшая от села Воронцова, стихла, должно быть, дискотека закончилась. Каждый шаг по мягкой, местами травянистой, местами присыпанной хвоей и шишками дороге, по которой, казалось бы, можно было идти совершенно бесшумно, звучал в тишине неожиданно громко, почти как шаги по жестяной крыше или бетонному полу. Где-то в белесых тощеньких облаках посвечивал серпик луны, выгнутый буквой С, то есть старый, уходящий. Звездочки мерцали, и прохлада была вполне умеренной. Самое время для прогулок с любимыми.

 «Африка ужасная, Африка опасная…»

 Агафон с Элькой еще только уходили от деревни, а Гребешок под ручку с Ксюшей двигались в противоположном направлении, по деревенской улице. Они миновали сперва дом Евдокии Сергеевны, откуда доносился могучий храп Лузы (Налим и бабушка тоже похрапывали, но потише), а потом прошли мимо Ксюшиной «фазенды». Это был примерно такой же дом, как и тот, где пристроились куропаточники — по размерам и по планировке. Только там не храпели.
 По идее прогулку на сем следовало прекратить, пожелать Ксюше «спокойной ночи», а самому отправляться дрыхнуть. Но у Гребешка такого желания не было. И у Ксюши, кстати говоря, тоже. Их беседа, в отличие от диалога Агафона с Элей, не носила столь острого характера. Гребешок анекдоты рассказывал — Ксюша хихикала, потом Ксюша анекдоты рассказывала — Гребешок ржал. Немного про музычку поболтали, немного про видео, чуток про тряпки — тут в основном Ксюша просвещала темного Гребешка, чего теперь в Питере модно, а чего уже никто не носит. И конечно, что где почем.
 В том, что Ксюша — девочка без комплексов еще в большей степени, чем Элька, Гребешок не сомневался. Повода для таких сомнений не было, да и разубеждать в этом экс-лейтенанта милиции «афророссиянка» не собиралась. Это самое слово, «афророссиянка», оказывается, было записано в Ксюшином российском паспорте, там, где указывают национальность. Из какой именно страны прибыл тот самый африканец, который был виновником Ксюшиного рождения, никто не знал, даже ныне покойная мамаша, а писать в графе национальность «русская» паспортистам было как-то неловко, вот они и думали довольно долго. Конечно, Ксюша никакого другого языка, кроме русского, не знала (во всяком случае, до той поры, пока не занялась проституцией), но у любого мента, которому был бы предъявлен паспорт на имя Щаповой Ксении Николаевны, 1973 года рождения, русской, возникли бы серьезные сомнения при взгляде на физиономию хозяйки этого документа. С другой стороны, написать «негритянка» означало то же самое, что написать «белая». Начальник паспортного стола увидел в газете «Правда» слово «афроамериканец» и повелел паспортистке засандалить в графе «национальность» эту самую «афророссиянку».
 Ксюше было по фигу, каково ее официальное название. Цвет кожи это все равно не могло поменять. Расизма в СССР вроде бы и не было, но у многих при взгляде на нее лица неприятно менялись. Живи она в нормальной семье и вращайся в среде обычных детей, наверно, было бы ей туго. Дразнили бы, сторонились, брезгливо морщились, сидя за одной партой. Но поскольку мамаша у нее то и дело либо садилась в тюрьму, либо лечилась от алкоголизма, Ксюша большую часть жизни провела в детдомах и интернатах. Это была не сахарная жизнь, но когда всех одинаково наряжают, кормят одним и тем же по одинаковым негустым нормам, кладут спать в одно и то же время в одни и те же койки, ругают одними и теми же словами, то и все остальные отличия как-то стираются. Детдома и интернаты Ксюшке попадались не самые плохие, и она там чувствовала себя намного лучше, чем в те редкие периоды, когда мать приходила из заключения. Особенно ей доставалось, пока маленькая была. Потом, когда Ксюшка выросла, а мать здоровье пропила, стало проще.
 Конечно, в советские времена КГБ не оставил бы девчонку без внимания. Нашли бы ей дело, обучили бы нужному языку и отправили бы секретаршей к какому-нибудь чернокожему лидеру африканского национально-освободительного движения, чтобы она потом помаленьку информировала соответствующие органы, стоит ли этого лидера кормить и не продался ли он, скажем, китайцам. Но, увы, Ксюшке не повезло. Поступив после восьмилетки в ПТУ, она окончила его только в 1991 году, когда всем стало не до Африки.
 Про то, как Ксюша овладела своей нынешней специальностью, она Гребешку не рассказывала. Не потому, что стеснялась, а потому, что это было неинтересно и несмешно. Зато рассказала, как путешествовала по миру: побывала и в Германии, и в Дании, и в Голландии, и в Греции, и в Турции. Даже на Тайвань как-то залетела. В Африку, правда, так и не попала, потому что там и без нее таких до фига. Америку (хоть Северную, хоть Латинскую) тоже не особо удивишь. Да и в Европе, в общем, уже понаехало всяких. Но все-таки такого, чтобы русская и черная, там редко видели, поэтому спрос на нее был повышенный и заработала она неплохо. С Элькой они еще в Питере подружились и в Германии вместе вкалывали.
 От Гребешка особых откровений относительно его нынешней работы не потребовалось. Но зато он мог порассказать кое-что об истории деревни Конец, в которой некогда жили предки афророссиянки. Конечно, Гребешок тут и сам в последние годы бывал нечасто, но в детстве приезжал каждый год. Поэтому он помнил, в какой избе кто жил и почему в одной живут, а в другой уже никого нет. Ксюша попросила рассказать, какой была ее бабушка Дарья Петровна. Гребешок Дарью Петровну помнил не очень, но кое-что подсобрал в памяти, а остальное сам придумал. Получился образ нежной и доброй бабули, святой по жизни. Конечно, Гребешку, как парню с высшим гуманитарным образованием — юрист все-таки дипломированный! — создать этот положительный персонаж удалось без труда, но к реальности он имел, видимо, не самое близкое отношение.
 — Что ж она, падла такая, меня к себе не забрала? — резонно спросила Ксюша.
 — Не знаю, — пожал плечами Гребешок, — может, мать твоя не разрешала?
 — Ладно тебе… — отмахнулась Ксюша. — Мать за эти годы на воле так мало побывала, что бабка могла и без нее взять. Знаю я, почему. Потому что стыдно было чернушку сюда привозить, соседям показывать. Никем я для нее не была. Ни внучкой, ни ребенком, ни вообще человеком. А ты мне сказки плетешь, утешаешь… Но я не в обиде. Ты хороший парень. Мишка, хотя и бандит, по-моему.
 — Давай не будем о спорте? — предложил Гребешок. — Я о твоем хобби тоже молчу.
 — Не будем. А о чем будем?
 Гребешок хотел сказать: «О любви», но постеснялся. Промолчал.
 Они прошли всю деревню. Улица закончилась, упершись в изгороди из жердей, ограждавших два соседских огорода — здесь их называли садками. Никаких деревьев в этих садках не было, а росла картошка. Между изгородями, по меже шла узкая тропинка в сторону мрачного, темного леса. Он был совсем недалеко
 — кусты начинались метрах в тридцати от огородов.
 — Вот почему эта деревня называется Конец, — догадалась Ксюша, — тут конец дороги, конец пути.
 — Тропка-то еще есть. Не забоишься в лес ночью?
 — Лес не город, чего тут бояться?
 — Волков, кабанов. Тут и медведь, говорят, появлялся.
 — По-моему, все зверье сейчас от людей разбегается. Кроме крыс и тараканов. Только я не пойму, зачем тебя в лес тянет?
 — Так, прогуляться…
 — Понятно. А я-то думала, что ты мне потрахаться предложишь. Хотела сказать, что в доме удобнее.
 — Издеваешься?
 — Ни чуточки. Мы с Элькой вообще-то за этим гулять отправились. Она вас еще днем приметила. Других нет. Не пилить же за семь километров в Воронцово, когда тут все рядом.
 — Знаешь, — сознался Гребешок, — мы сегодня на это дело не настроены. Вторую ночь не спим. Может, даже третью. И днем не очень отсыпались. А погулять вышли, чтобы нервы успокоить. И насчет леса я просто так, для понта сказал. Пошли по домам?
 — Пошли… — с легкой издевочкой согласилась Ксюша. — Хорошо, что вовремя сообразил, чего сказать. А то я уж подумала, будто ты решил, что с дикой негритянкой только в лесу можно. На елке, за неимением пальмы. «Африка ужасная — да-да-да! Африка опасная — да-да-да! Не ходите, дети, в Африку гулять…»
 — Не злись, а? Хорошо прошлись, проветрились, посмеялись — разве мало?
 — Мне — мало, во мне дикие страсти кипят. У меня вообще мозгов нет, разве не знаешь? Негры — они не люди. Не слышал? Обезьяны мы, гориллы лысые.
 — Не дури, Ксюшка, — Гребешок обнял афророссиянку за талию. — Зачем глупости молоть?
 — Знаешь, я сейчас один случай вспомнила. Снял меня в Питере приезжий. Наш, русский, по-моему, из Сибири откуда-то. Богатый фраер, прикинут по фирме. Номерок снял крутой, для импортных. При нем два мордоворота, конечно. Ясно, что для экзотики выбрал. Не пробовал раньше черных. Ну, угостил немножко и вежливо так говорит: «Пойди помойся!» Я-то, дура, вначале не поняла. Думала, может, сомневается, что я после предыдущего не окатилась. Клиент всегда прав — нет проблем, ванна в номере, далеко не бегать. Ну, вернулась. Легли, поработали. Я опять в ванну пошла. Выхожу, а он стоит перед зеркалом и себя рассматривает: не испачкался ли случайно о черноту? А сам, между прочим, перед тем, как ложиться, не мылся ни фига. Пропрелый весь, вонючий, сальный… Тьфу! Все вы, мужичье, одинаковы.
 И решительно отстранив Гребешка, Ксюша зашагала к дому. Миша задержался, переваривая сказанное, затем сорвался с места и догнал. Остановил, взял за плечи и, отчего-то волнуясь, сказал:
 — Прости, пожалуйста. Я обижать не хотел, правда.
 — Ладно, завяжем, сама виновата. Не так все надо, не так как-то. Только я просто не знаю, как надо. В смысле, не как на работе, а как для души. Элька
 — та умеет. Она ловкая. А я нет.
 — Может, еще научишься? — усмехнулся Гребешок, взял Ксюшу за руку, положил ее небольшую ладошку на свою, распухшую и забинтованную, и поднес к губам. — Шоколадка ты моя…
 — Ох, зря ты это сделал! — пробормотала Ксюша, тяжко задышав, и неожиданно прильнула к Гребешку.
 — Сердечко у тебя тюкает, — заметил тот. — Быстро-быстро. И осторожно прижался губами к влажному пухлому рту Ксюши.
 — Ой, дура-ак… — прошептала Ксюша. — Я ведь могу поверить, будто ты влюбился. А назавтра увидишь при свете — исплюешься…
 — Нет, — мотнул головой Гребешок, которому показалось, что зря он начал расписываться в усталости. И, обняв покрепче гибкую и трепетную Ксюшу, опять припал к губам. Теперь намного сильнее и жаднее. Ласково провел руками по ее плечам, спине, талии…
 — Нет, — сама себе запретила Ксюша и нехотя, но все же отпихнула Гребешка, — не надо… Играешь ты со мной, а я могу всерьез принять. Понимаю, что врешь, а очень хочу обмануться. Пусти!
 Она опять вырвалась — Гребешок, правда, не больно и удерживал — и побежала к своему дому. Хлопнула калитка, но топота по деревянному настилу Михаил не услышал. Остановилась.
 Гребешок подошел к калитке, Ксюша обернулась, белки на темном лице сверкнули при лунном свете. Тяжело дышала, сдавленно, видно, внутри что-то бурлило и кипело.
 — Не входи, а? — пролепетала она. — Пожалей… Дурею я.
 — Я тоже, — сознался Гребешок. — Наверно, раз в году и сдуреть полезно.
 — Сам же завтра будешь психовать. Прыщ увидишь, подумаешь, будто СПИД поймал.
 — СПИД не дым, глаза не выест. — Беспечно произнеся эту фразу. Гребешок вошел в калитку, и Ксюша порывисто обхватила его.
 — Ну, ты сам выпросил… Не жалей потом!
 — Не пожалею…
 Ксюша молча потянула его за собой, в дом…
 Агафон с Элькой подходили к деревне со стороны дороги. Затяжную паузу в
 разговоре, которая началась после того, как они повернули обратно, нарушил Агафон:
 — Надо все-таки подумать, как выкручиваться. Я ведь не шутил насчет того, что сюда придут.
 — Давай будем как-нибудь порознь думать. У тебя своя голова, у меня — своя.
 — Между прочим, среди тех, кто придет, могут быть и друзья Ростика. Они, знаешь ли, такие шутки плохо понимают.
 — Пусть приходят, если не лень. Мне все по фигу.
 — Я тебе уже говорил, что они не одну тебя потрошить будут. Девчонок пожалей и Олега.
 Элька остановилась.
 — А может, мне вообще никого не жалко? — сказала она с настоящей яростью.
 — Ни их, ни тебя, ни себя?! Меня когда кто жалел?! Почему я должна, а остальные не должны?!
 — Мне, например, сейчас тебя жалко, — тихо заметил Агафон.
 — Ах, ты, оказывается, из жалости хочешь ключики прибрать?! — ядовито ухмыльнулась Элька. — Как благородный рыцарь, избавить даму от лишних хлопот? Классно!
 — Да нет, — Агафон произнес почти ледяным тоном, — как раз сейчас мне с ребятами проще было бы не соваться. Нам, между прочим, надо было мирно ехать в Москву и отдыхать на даче. Никто нам ничего не сказал бы, если бы мы сюда не заехали. И в твои разборки с «лавровкой» мы не по своей воле встряли. Это Штырь, чудила, полез в бутылку. Мы ведь пустые были. Конечно, е-мое, позавчера мы их немножко поставили на место, когда они на базу заявились деньги с нас соскребать. Но войнушки мы с ними не имели, даже по мордам не били. Просто на словах объяснили, что с нами надо вежливо. А Штырь, видишь ли, обрадовался, что мы, как лохи, с голой задницей приехали. Еще раз тебе спасибо, что помогла.
 — Не за что. Я за себя выступала. Как и в случае с Ростиком. Это мое дело, и не фига вам в него соваться.
 — Вот тут ты не права, девушка. Нам четверым поручили его водить по городу. Самим не трогать и другим не позволять. Он от нас удрал. Точнее, мы его потеряли из виду. А потом выяснилось, что ты его разделала как тушу. Весело? Я знаю, он с друганами как-то раз тебя невежливо поимел, но ты нас подставила.
 — Извини, не знала. У меня свои проблемы были. Я увидела, как он с Лариской и Лидкой идет мне навстречу, а эти дуры хихикают — глазам не поверила. Думала, обозналась…
 — А я бы не узнал человека, которого один раз видел несколько лет назад, к тому же всего несколько минут.
 — Это потому, что не тебя насиловали. Если бы так обошлись, как со мной, на всю жизнь бы запомнил!
 Они уже миновали дом Евдокии Сергеевны и подходили к дому Ксюши Щаповой. Из первого доносился громкий храп Лузы с подголосками, а из второго едва слышно долетали совсем иные звуки, более невнятные и трудноразличимые.
 — Все, спокойной ночи! — сказала Эля. — Топай к себе, отдыхай.
 — Как скажешь, — ответил Агафон, — приятных снов!
 Эля поднялась в дом, а Агафон, позевывая — он и впрямь чуял усталость, — двинулся туда, где храпели.
 Сняв на крыльце кроссовки, Агафон, пригнувшись, вошел в низенькую дверь на «мост», а затем, стараясь не скрипеть половицами, прошел в «двойни». Миновал печку, где посапывала бабуля, зашел в горницу. На двух тюфяках храпели, а два пустовали. Это означало, что Гребешок еще не вернулся. Агафон занял свой тюфяк и почти сразу же заснул.
 А Луза проснулся и решил выйти на крылечко покурить. Прихватил ветровку — сидеть на крыльце в одних трусах было не очень уютно. Ветровка оказалась тяжеленькой: во внутреннем кармане лежал «Макаров», доставшийся Лузе при дележе трофейного оружия. Луза уселся на пол, подложил под зад скатанный в рулон половичок, достал сигареты с зажигалкой и собрался прикурить, как вдруг услышал странный звук, долетевший снаружи.
 Луза вообще-то особо не испугался, но решил полюбопытствовать, что там такое. Он поднялся и поглядел на огород через застекленную раму крыльца-терраски.
 Разглядеть ничего он не сумел. Луна положила длинную тень от дома на всю территорию огорода, да и вообще свет узкого серпика был неяркий. Где-то на востоке, за лесом, небо уже помаленьку светлело, но эта светлая полоска была еще узкой и неяркой. Лузе показалось, будто у забора, в зарослях малины и крапивы, — темное пятно. Несколько минут Луза всматривался в него, пытаясь понять, что это такое, но потом решил, что ему померещилось, и уже хотел было наконец-то закурить.
 Однако таинственный шорох послышался вновь. В принципе так могла шуршать и кошка, охотящаяся за каким-нибудь грызуном. Но Луза все-таки еще раз поглядел в огород.
 Темное пятно у забора исчезло. Конечно, оно могло просто привидеться. Еще несколько секунд Луза именно в этом был убежден. Но теперь, когда сравнил то, что видел в первый раз, с тем, что увидел сейчас, всерьез усомнился.
 Лузе стало не по себе. Курить Лузе расхотелось. Не такой уж он был тупой, как о нем думали некоторые товарищи. Сразу сообразил, что ежели там, во дворе, действительно бегает или ползает кто-то двуногий, то очень четко увидит сквозь стекла терраски отсвет от сигаретного огонька. Правда, кто мог забраться в такую глушь?
 Фантазии у Лузы хватало только на то, чтобы предположить появление чертей, инопланетян, ментов и «лавровцев». Самым вероятным, конечно, было появление последних. Не очень Лузе верилось, чтоб Лавровку перехватали полностью. Даже при очень шумной и широкомасштабной операции, когда в прошлом году убили самого Курбаши с несколькими телохранителями и прибрали человек шесть из его команды, сама система осталась и продолжала работать под командой Степы и Фрола. А потому Луза не очень одобрял великодушие Агафона, который отпустил живым Штыря. Дело было даже не в том, что именно Штырь разбил Лузе морду, а потому у него к нему было сильное предубеждение. Просто раненый и побитый Штырь должен был проникнуться к «Куропатке» самыми недобрыми чувствами и явно возмечтать об отмщении. Лучше бы Штыря оставили там же, где и остальных. А еще лучше, если бы собрали всех пятерых жмуров в «шестерку», облили бензинчиком и запалили. Насчет вреда для окружающей среды, который нанес бы лесной пожар. Луза не очень переживал. Но зато разобраться в ситуации ментам и пожарникам было бы куда сложнее. Жаль, конечно, что хорошая мысля приходит опосля. Так что теперь наезд Штыря с бригадой лавровцев казался Лузе вполне реальным. Правда, как именно они могли найти местопребывание «куропаточников» в течение менее чем полусуток, у Лузы версий не было.
 Насчет появления ментов Луза волновался меньше, но тоже не исключал такой возможности. Стрельба в лесу могла кого-нибудь взволновать, глядишь, и настучали в Мухановский райотдел. Конечно, лес большой, места в нем до фига, найти машину и трупы по звукам выстрелов, которые кто-то где-то слышал, удастся не сразу. Но если менты, допустим, случайно заловят Штыря с простреленной рукой, то он запросто может рассказать, как на них, честных и мирных жителей облцентра, приехавших в лес за грибами, наскочили злые гнусные бандиты, перестреляли всех, кроме Штыря, сняли с «шестерки» новые шины, общей стоимостью в шесть миллионов рублей, и скрылись на машине «ВАЗ-2109» красного цвета, номер такой-то. В принципе менты могли Штырю и не поверить, особенно в той части, что касалась причин налета, но «девятку» наверняка принялись бы искать. И если, допустим, в двух-трех местах нашлись люди, которые «девятку» видели, то ее примерный маршрут запросто могли бы вычислить. Не так уж много по здешним селам красных «девяток», чтобы не отследить, куда кто ездил. А в Воронцове красную «девятку» видели у магазина, они ведь довольно долго закупались. И та же Женечка, с которой здоровкался Гребешок, запросто, безо всяких задних мыслей, их заложит. «Миша к бабушке приехал!»
 Однако, как это ни странно, реальных противников — Лавровку и ментов — Луза боялся меньше, чем фантастических, то есть чертей и инопланетян. Когда Луза еще учился в школе и был пионером, ему объясняли, что чертей не бывает вовсе, а инопланетяне ежели и есть, то уже давно построили коммунизм и потому они очень добрые и приятные люди вроде девочки Алисы, «Гостьи из будущего». Однако позже, когда Луза стал смотреть в кино, по телику и по видаку импортные фильмы насчет пришельцев, жаждущих укантовать землян, про вампиров, чертей и привидений, читать в газетах про всякие потусторонние кошмары, в его башке произошел сдвиг. Но самое главное, когда с телеэкрана совсем умные и даже когда-то партийные дяди начали вещать о Боге и утверждать, что атеизм — это бяка, Луза, не очень поверив в Господа, в черта поверил однозначно.
 Поэтому, если бы сейчас к дому неслышно подбирался милицейский спецназ или та же «лавровка», Луза знал, что делать. Но нечто примерещившееся в огороде было не очень похоже ни на тех, ни на других. Милиция, само собой, окружив дом, должна была культурно предложить сдаться. Ей долго прятаться незачем, главное, чтобы бандиты не успели сбежать. «Лавровка» тоже, если уж приползла, то должна была налетать по-быстрому, чтобы не дать очухаться. А тут какие-то тени, призраки и прочее.
 Луза поежился. Он вспомнил весну этого года, когда в Лутохине Ромины охранники постреляли друг друга. И вообще все, что там произошло, отдавало чертовщиной, хотя живых свидетелей почти не осталось, лишь двое или трое, обожженных, контуженых и наполовину свихнувшихся.
 Вдруг и здесь что-нибудь этакое? Ведь говорил же кто-то, что те «чужие», которых привел в «Куропатку» Фрол, были не то экстрасенсами, не то телепатами, не то еще хрен знает кем. И что они всем заполоскали мозги, отчего всем виделось не то, что было на самом деле. Фрол вообще был не Фрол, а привидение.
 То, над чем в «Куропатке» среди большой толпы приятелей можно было пошутить, здесь, в деревушке, посреди глухого леса, где даже электричество так и не удосужились провести, что-то не шутилось. А вдруг сейчас вылезут из темноты такие хлопцы, как в видеофильмах «Восставшие из ада»? Все в черном, с жуткими мордами, с иголками в лысых черепах… Или какие-то осьминоги со щупальцами, которые вгрызаются в тело и там прячутся, как в другом фильме, который Луза тоже глядел, но позабыл название, потому что был поддатый?
 В них, пожалуй, из «Макарова» палить без толку. Ежели инопланетяне вылезут, так у них защитное поле, от которого все отскакивает, а если черти, так их все равно не убьешь…
 Лузу начала бить дрожь. Он достал пистолет, снял с предохранителя. Оружие в руках все-таки успокаивало. Но ни высунуться на улицу, ни встать и пойти в дом духу не хватало. Дыхнуть и то боялся…
 Минуты три-четыре просидел, пока вновь не услышал шорох.
 Уже совсем близко. Где-то в полуметре от себя, за тонкой стенкой крыльца-терраски, собранной из доски-двадцатки.
 Луза затаил дыхание, напряг слух так, что, казалось, ультразвуковые колебания собрался ловить. Да, кто-то там точно был! Невидимый, может быть, но чуть-чуть слышимый. Потому что изредка касался не то плечом, не то спиной шероховатой стенки терраски, цеплялся за нее ворсинками одежды и производил легкий шорох. И еще он тихо дышал. Вот гадский гад, выслушивал Лузу, пытался запеленговать, где тот сидит.
 Теперь Лузе стало казаться, будто сердце у него слишком уж громко бухает. Эдак тот точно выцелит и как даст каким-нибудь лазером. Впрочем, пулей тоже мало не покажется. И тут Луза подумал: где наша не пропадала? Чем сидеть да ждать, лучше самому чухнуть! И, повернув ствол пистолета, даванул на спуск!
 Ба-бах! — выстрел не хлопнул, а прямо-таки грохнул, как гром среди ясного неба. Эхо ударилось о деревья недальнего леса, вернулось назад, раскатисто пронеслось по деревне, загомонили на разные голоса собаки, в домах зашебаршились люди. Послышался чей-то нервный стариковский голос:
 — Кто стрелял? Чего случилось?
 На улицу, правда, никто особо не спешил, но через улицу какая-то бабка уже кричала:
 — Дуся-а! Ты жива-а?
 В этом гвалте Лузе послышался мягкий топот нескольких пар ног, донесшийся вроде бы с огорода.
 Из горницы с топотом и грохотом вылетели на терраску Агафон и Налим с пистолетами, а следом — баба Дуся в халате и с ухватом.
 — Ты стрелял? — прорычал Агафон на ошалелого Лузу, который явно не ожидал такого шухера от одного-единственного выстрела.
 Вопрос был, конечно, в большей степени риторический. Его Агафон мог бы и не задавать, учуяв на терраске свежий запах пороха, да и дырку в стене терраски пуля прошибла довольно заметную.
 — Я… — растерянно пролепетал верзила. — Там был кто-то… Во дворе.
 — Ты точно видел или просто так шандарахнул?
 — Видел. Чего-то темное было…
 — Чего «темное»?
 — Не знаю… Шуршало, потом исчезло. Потом опять шуршало… Тут из-за спин Налима и Агафона высунулась бабка и испуганно забормотала:
 — А Мишенька? А Мишенька где?!
 …Мишенька был жив и здоров. И чувствовал себя очень даже неплохо.
 Ксюша привела его на «вышку», в небольшую комнатку на чердаке, что-то типа мансарды, с небольшим квадратным окошечком, с паутиной по углам, некогда крашенным, но облупившимся полом и вылинявшими обоями на неровных дощатых стенах. У правой стены лежал матрас с серой подушкой без наволочки и здоровенный овчинный тулуп. Гребешок в таком когда-то нес караульную службу. Еще стояла табуретка, а на табуретке — толстая белая стеариновая свечка на кованом подсвечнике.
 — Вот… Тут… — прошептала Ксюша, явно балдея от того, что должно было произойти.
 — Зажжем свечку? — предложил Гребешок тоже шепотом. — Для пущего кайфа?
 — Не надо… — смутилась Ксюша. — Еще пожар наделаем… Но Гребешок, конечно, не послушался и сделал по-своему. То есть зажег свечку от зажигалки. Комнатка озарилась красноватым, дрожащим и колеблющимся светом.
 — А мордашка-то у тебя симпатичная! — почти искренне удивился Гребешок. — И даже очень…
 Он притянул к себе Ксюшу и нежно чмокнул в щечку. Потом в другую. Затем в приплюснутый негритянский носик. Наконец, в выпуклые темные губки. Ксюша, когда Гребешок оторвался от нее, пробормотала:
 — Все… Падаю, лови… — и обмякла, расслабленно повиснув на руках у Гребешка.
 Упасть и расшибиться Гребешок ей не дал. Он поддержал ее и мягко опустил на матрас, после чего принялся расстегивать всякие там пуговки, чтобы освободить свою даму от мешающей им обоим одежды. При этом Гребешок сильно торопился, путался, но рвать Ксюшину одежду не решался. Это в фильмах такая страсть поощряется, а в натуре тряпки денег стоят.
 Когда на свет Божий появились Ксюшины грудки, блестящие и коричневые, словно глазированный шоколад, Гребешок и вовсе испытал душевный трепет.
 — Ух ты-ы… — пробормотал он и, высунув язык, осторожно пощекотал им сперва один сосочек, а потом другой.
 — Ых-х… — жарко и жадно выстонала Ксюша, потирая Гребешка коленкой по самому главному прибору.
 Гребешок запустил ладони под лопатки партнерши, накатился на нее, упругую и горячую, ощутил, как нежная ладошка хватается за крепенькую женилку и ловко впихивает ее в ласковую, уютную норку.
 — Нормально! — прошептала Ксюша в диком восторге. У Гребешка тоже не было оснований сомневаться в том, что все идет штатно. Прильнув щетинистой щекой к чернокожей щечке Ксюшки, он уткнулся в подушку и пружинисто раскачивался, постепенно наращивая темп. Впрочем, через какое-то время ему очень захотелось поглядеть себе за спину. Не то чтобы его сильно беспокоила возможность нападения с тылу. Просто заинтересовался, как его тело сочетается с Ксюшкиным по цвету. Незагорелая задница Гребешка между темно-коричневых ляжек Ксюшки выглядела немного необычно, словно снежная шапка на Ключевском вулкане. От такого сравнения — Гребешок этот вулкан видел только по телику — Мишке стало смешно и весело, его быстро разогрело, и он принужден был быстренько спрыгнуть с Ксюши, чтобы не устроить ей невзначай неприятностей.
 — Мог бы и так, — сказала немного разочарованная афророссиянка. Она еще хотела добавить еще чего-то, но тут как раз и прогремел выстрел Лузы.
 Гребешок встрепенулся от этого выстрела. Грохнуло явно совсем недалеко. И стреляли где-то с той стороны, где располагался бабкин дом.
 — Ой, — пискнула Ксюшка, — это кто там бабахает?
 На этот дурацкий, хотя и вполне резонный вопрос Гребешок отвечать не собирался. Он лично никакого салюта не заказывал, как, впрочем, и ментов не вызывал, и даже простых налетчиков. Но самое неприятное — Гребешок опять оказался безоружным в тот момент, когда вот-вот налетит супостат. Да еще и без штанов. Поэтому, уже не думая ни о Ксюшке, ни о любовных утехах, экс-мент торопливо принялся приводить в порядок одежду.
 Правда, второго выстрела не послышалось. В деревне поднялся шум и гам, топот и собачий лай. Не очень все было ясно, однако о том, чтобы продолжать развлекаться, уже и речи не было. Гребешок оделся куда быстрее, чем бывало в армии.
 — Миша, не уходи! — попросила Ксюшка. — Мне страшно будет.
 Гребешок посмотрел на нее с некоторой жалостью.
 — Да я сейчас приду, чего там… — произнес он успокаивающе. — Просто выгляну, пробегусь до бабушки. Пять минут — и обратно.
 — А вдруг еще стрельнут?
 — Но надо разобраться, что за выстрел. Может, случайно чего бабахнуло.
 — Тем более нечего ходить. Без тебя разберутся. А если там что-то такое, то без оружия ты не помощник.
 В это время снизу, с «моста» (здесь такой же был, как в доме у бабы Дуси), долетели звуки негромкой возни и послышалось нечто вроде сдавленного крика или мычания.
 — Это Элька, — взволнованно пробормотала Ксюша. — Что-то случилось…
 Гребешок пошарил глазами по комнатушке, увидел пустую бутылку из-под портвейна, схватил ее за горлышко и выскочил на темную лестницу. Внизу, ближе к выходу на крыльцо, копошилось несколько человек. Понять, что там происходит, было очень трудно, потому что свет, шедший от свечки, зажженной Гребешком на «вышке», в эту часть «моста» не доходил. Ясно было только, что трое или четверо возятся на полу, сопя и награждая друг друга тумаками.
 — Прекратить! — заорал Гребешок так, будто, находясь на милицейском дежурстве, обнаружил небольшое нарушение общественного порядка типа драки между двумя торговками на Воздвиженском рынке. Отчего он поступил именно так
 — неизвестно, он и сам объяснить этого не сумел бы.
 Реакция на его крик последовала немедленно. Послышался негромкий хлопок,
 и бутылка, которую Гребешок держал в поднятой руке, будто гранату, занесенную для броска, со звоном разлетелась на куски. В руках осталась только «розочка» — горлышко с острыми краями. По странному, но очень удачному стечению обстоятельств ни один из стеклянных осколков не попал Гребешку ни по глазам, ни в рожу. Однако он сразу понял, что в него стреляли не из рогатки, и шарахнулся назад, в мансарду. Очень вовремя шарахнулся, потому что еще две пули глухо стукнули в бревно чуть выше притолоки, и если бы голова Гребешка не убралась, то наверняка оказалась бы на их траектории.
 — Ой! — вскрикнула Ксюша. — Что это?!
 — Ничего хорошего… — беспокойно озираясь по сторонам, пробормотал Гребешок.
 Снизу по-прежнему долетала возня, и по-прежнему было ничего не разобрать, тем более что теперь Гребешок уже знал, что высовываться из дверей не стоит, в четвертый раз могли не промахнуться.
 Гребешок закрыл за собой дверь и даже запер ее на крючок. Крючок был кованый, пробой тоже довольно крепкий, но надеяться, что он надолго задержит незваных гостей, не стоило. Свечку он задул. Размышлять над тем, кто орудует с бесшумным оружием, Гребешку было некогда; у него лично оружия нет, поэтому надо сделать ноги из этой мышеловки, пока не поздно. Выбираться можно было только через маленькое окошко. Недолго думая Гребешок подскочил к окну и сильным ударом ноги вышиб раму, которая держалась лишь на четырех загнутых гвоздях. Сразу за окном было что-то вроде маленького карниза, на который в принципе можно было выбраться. Но слезать с него в темноте было не больно ловко, а прыгать — тем более. Внизу росло два-три тонких дерева, ветки которых вряд ли выдержали бы тяжесть Гребешка. А свалиться, обломав ветки, на невысокий, но крепенький заборчик из острых штакетин — удовольствие ниже среднего. Упадешь передом — пропорешь брюхо или ребра поломаешь, спиной грохнешься — перелом позвоночника обеспечен.
 Между тем снизу уже не долетало шума борьбы, похоже, что кто-то над кем-то одержал верх. Вместо этого слышались осторожные шаги по лестнице. Ступеньки, конечно, поскрипывали, оповещая Гребешка и Ксюшу, что супостат приближается, но сделать они ничего не могли. Правда, судя по тому, что неприятель явно не спешил и двигался медленно, можно было сделать вывод: он не знает об отсутствии у Гребешка оружия. Гребешок получил лишние несколько секунд на принятие решения.
 — Миша-а, я боюсь! — Ксюшин лепет придал Гребешку силы, а главное, решительности.
 — Вылезай! — он подтолкнул Ксюшку, которая успела только накинуть на себя халатик, подчинилась. — Лезь, кулема! На карниз выползай! Задницей вперед!
 Ксюша замешкалась было, но тут в дверь мощно ударили, должно быть, в темноте неприятель не разобрался, что дверь открывается не вовнутрь, а наружу. Конечно, дверь устояла, а Ксюша, которая испугалась, что неведомые налетчики ворвутся в комнатку, преодолела страх и выползла на карниз, крепко уцепившись за край оконного проема. Гребешок последовал за ней. Странно, но, выбираясь на узенькую, не шире сорока сантиметров, чуть скошенную в сторону улицы доску, обитую рубероидом, он думал не о том, как бы не свалиться с нее, а о том, как там Агафон, Налим, Луза. Очень его беспокоило, что прогремел один выстрел. О том, что у нападавших оружие с глушаками, Гребешок уже знал, а о том, что звуки их выстрелов почти не слышны вне избы, — догадывался. У куропаточников бесшумных пушек не было. Если они засекли нападавших и сумели выстрелить лишь один раз, это сулило большие неприятности…

 Игрушки в войнушки

 На самом деле все обстояло гораздо лучше. Агафон немного успокоил бабу Дусю, попросив ее зайти обратно в избу, пока они не проведут небольшое расследование. Евдокия Сергеевна помнила, что Миша раньше работал в милиции, стало быть, у него и друзья могли там быть, поэтому она не стала интересоваться тем, откуда у гостей оружие, а уверенный милицейский тон Агафона и звучное слово «расследование» заставили ее подчиниться. Она ушла в горницу, встала на колени перед иконами и принялась молиться.
 Собачий лай по деревне не унимался, но на улицу никто высовываться не хотел. Даже те, кто зажег было керосиновые лампы, вновь погасил их. Деды-фронтовики — а мужское население деревни состояло в основном из них — знали по опыту, Что в освещенные окна стреляют чаще. Те, у кого были дробовики или берданки, спешно их заряжали, те, у кого не было, покрепче задвигали засовы на дверях.
 Куропаточники, с оружием наготове, по одному выскочили в «садок» и первым делом осмотрели то место, куда палил с перепугу Луза. Пуля на выходе вырвала из доски здоровенную щепку, а потом, должно быть, впилась в ствол черемухи, росшей у забора, или вообще улетела в сторону. Так или иначе, но никаких следов того, что тут поблизости кто-то был, куропаточники не нашли.
 — Балбес ты, е-мое! — проворчал Агафон, но не очень сердито, потому что считал, что лучше перебдить, чем недобдить. — Надо было ему с ходу палить! Наделал шухера на всю деревню… Завтра, блин, еще к участковому кто-нибудь попрется.
 — Да был он тут, был… — бубнил сконфуженный Луза. — Я его дыхалку слышал…
 — Сам небось сопел с присвистом, вот и приснилось, — предположил Налим. — А на самом деле…
 — Ну-ка — тихо! — вдруг прошипел Агафон, тряханув Налима за плечо, чтобы тот заткнулся. Сквозь собачий лай и осторожные шорохи в соседних домах до чутких ушей экс-старшины донесся шум возни со стороны Ксюшиного дома.
 — Туда! — Агафон указал направление, поскольку, кроме него, никто толком не расслышал, где происходит драка. — Только не в рост и ближе к забору. А я с той стороны, огородами…
 Луза с Налимом выскочили в калитку и побежали по улице в сторону Ксюшиного дома. Агафон чуть подождал и побежал к изгороди, разделявшей огороды…
 Как раз в этот момент Гребешок, цепляясь руками за нависающую над карнизом крышу, на полусогнутых добрался почти до угла дома. Ксюша по-прежнему сидела у окна, боясь отпустить руки. А те, что ломились в комнатку, отыскали какую-то хреновину, не то лом, не то кочергу, и пытались отжать дверь или выдернуть крючок.
 На востоке было уже заметно светлее, и в предрассветных сумерках уже можно было кое-что различить. Отсюда, с карниза, Гребешок увидел две знакомые фигуры, которые бежали по улице, пригнувшись и прижимаясь к забору.
 Они его, конечно, не видели на темном фоне дома, но у Мишки от сердца отлегло. Правда, не хватало Агафона, но это вовсе не означало, что он убит.
 Агафон не был убит, потому что он, пробравшись через несколько изгородей, подобрался к бане, стоявшей на Ксюшином огороде. На этом огороде, кроме травы, ничего не росло. Траву никто в этом году не косил, она выросла высокая, и под ее прикрытием Агафон успешно подполз к бане. По этой же траве он смог определить, что именно отсюда, с огорода, а точнее, от леса, до которого от изгороди было совсем недалеко, подобрались к дому таинственные пришельцы. Протоптали целую тропку, примяв траву. Немного рассвело, и тропка была четко видна. Соответственно если конкуренты, разыскивающие Эльку с ключами, пришли из леса, то и уходить будут именно туда, на отходе Агафон и решил их подловить. Ясно ведь, что до утра они тут не останутся. Какой бы карт-бланш им ни был дан ментурой, совсем до борзоты они не дойдут. Даже если это, блин, какой-нибудь иностранный спецназ. Надо сделать все тихо, четко и вовремя смыться, но сначала взять ключи у Эльки или заставить ее рассказать, куда она их упрятала.
 В принципе они уже должны были все закончить. Если им от Эльки и ее подружек нужны только ключи и никаких других сведений, то, заполучив ключики, ночные гости порежут всех, кого застанут в доме. Наблюдатель, которого спугнул Луза, небось уже сообщил, что обнаружен, и отошел. А выставляли его исключительно для того, чтобы вовремя предупредить о возможном вмешательстве «Куропатки». Должно быть, в планы ночных гостей не входило уничтожение Агафона, Налима, Гребешка и Лузы. Об этом Агафон подумал, устраиваясь в засаде между навесом с поленницами и глухой стеной бани.
 Раз пришельцы из леса не стали проводить поголовную проверку жителей и разыскивать потерявшиеся ключики, а нацелились точно на те дома, которые их интересовали, значит, эти ребята все высмотрели и вычислили еще днем. Наверняка они могли отследить ночные прогулки Агафона с Элей и Гребешка с Ксюшей. Правда, подумал Агафон, что на лесной дороге, в километре от села, Элю вместе с ним была пара пустяков взять. Тем более что он был не при оружии. Чего же они мудрили?
 Но уже через пару секунд Агафон догадался: на кой черт возиться с выставлением наблюдателей и налетами на дом, если можно было просто сцапать их с Элькой на темной дорожке. Его зарезать, а ее, поспрошав как следует насчет ключиков, тоже ликвидировать, но попозже. Но столько убийств, причем в забытой деревне, наделает слишком много шума. Тут, пожалуй, и МВД, и ФСБ, и прокуратура набежит, даже не областная, а Генеральная. Стало быть, начнется следствие по всем правилам, и кого-то из средних чиновников в области это может подрезать под корень. А тут готовое бандформирование. Можно брать, хватать и предъявлять обвинение в убийстве Эльки, Ксюши, Ларисы, Лиды и Олега. В принципе и в изнасиловании тоже, если бы ночные прогулки Гребешка с Ксюшей и Агафона с Элькой завершились чем-нибудь романтическим. Поди докажи, что все было по согласию, когда девки будут изрезаны, как Ростик. Ну а потом можно и стратегические вопросы решать: ментам навалиться на «Куропатку», зацепиться за ее бизнес и нанести удар тому, кто принял Сэнсея под свое крыло. Вот такой фейерверк. Вот почему весь удар пришелся на девчонок.
 У Агафона было два пистолета: «глок» и «ТТ». В обоих не менее двадцати патронов. Можно было попробовать пострелять из засады. Он считал, что если Луза с Налимом (в том, что Гребешок жив, Агафон серьезно сомневался) устроят небольшой шум на улице, то эти самые «конкуренты» начнут отходить и выскочат на него. Вряд ли их пришло сюда больше чем полдесятка…
 Если бы у Гребешка были обе руки здоровые, он уже давно сумел бы выбраться на крышу «двоен», а оттуда перелез бы на крышу маленькой зимней хатки — подызбицы. Оттуда прыгать было гораздо ниже. Но у Гребешка сильно болела правая рука, разбитая о Чикину морду. Бабкина припарка, конечно, помогла бы опухоли пройти, но не ранее чем к завтрашнему вечеру. Сейчас, как назло, эта забинтованная кисть руки сильно болела — ее, видно, немного тряхнуло при попадании пули в бутылку. Удержаться с ее помощью за край крыши было очень трудно. Но Гребешок собрался рискнуть.
 Неизвестно, чем бы кончилась эта его попытка, если бы вдруг от калитки не прогремел выстрел. Это бил Налим из «стечкина»: он заметил тень и пальнул наугад, тут же бросившись на землю. Луза тоже плюхнулся у забора, но стрелять не стал, в отличие от Налима, здраво прикинув, что может попасть не в того, в кого нужно. Упал он вовремя, потому что тень исчезла, а вместо нее пришел, как говорится, ответ. Ответом были два одиночных выстрела из чего-то бесшумного. Пули впились в столбики, на которых была подвешена калитка. Затем кто-то пронзительно свистнул, будто лихой разбойничек из сказки, приглушенно простучала очередь из автомата с глушителем, и над головами Налима и Лузы просвистело еще пяток пуль, заставив их прижаться к земле. Каждому из них в этот момент захотелось стать тоньше папиросной бумаги. Они даже не увидели, как с крыльца быстро сбежали две неясные фигуры, которые выволокли под руки третью, и быстро обежали подызбицу.
 Ксюша, все еще сидевшая на карнизе и державшаяся за оконный проем, сразу после первого выстрела, сделанного наугад Налимом, услышала топот ног тех, кто пытался прорваться на «вышку». Они удалялись, сбегали вниз по лестнице.
 — Миша! — крикнула Ксюша Гребешку, который, собрав силы и скрипя зубами от боли в разбитой руке, вцепился в край крыши, подтянулся, сделал мах ногами и взобрался на рифленый шиферный скат. Ксюшу охватил леденящий ужас от этой эквилибристики, она забралась в комнату и заорала оттуда:
 — Миша-а! Они ушли-и, слезай обратно!
 Нельзя сказать, что Гребешок на это никак не отреагировал. Конечно, по
 новой зависать на четырехметровой высоте, чтобы опять перебраться на карниз, а оттуда — в мансарду, он не собирался. Но то, что незваные гости удирают после одиночного выстрела, он принял к сведению. Это настроило его на оптимистический лад. К тому же он заметил лестницу, приставленную к скату крыши примерно в пяти метрах от него. И он пополз на пузе, чтобы не продавить невзначай шифер.
 Агафон увидел двоих, волокущих третьего. С этой стороны света было гораздо больше, и разглядеть, что и как, Агафону было гораздо проще, чем Налиму и Лузе. Те видели противника на темном фоне внутреннего угла, образованного перпендикулярными друг к другу стенами двоен и подызбицы, а он увидел их на свету. Правда, прячась в траве и глядя на выскочивших из-за угла типов снизу вверх, Агафон не мог толком различить, кого именно они тащат. Сперва ему показалось, будто два жлоба в черном, немного похожем на одежду киношных ниндзя, только в вязаных шапочках-масках с прорезями для глаз, тащат своего раненого. На шеях тех, что были в масках, болтались автоматы незнакомой Агафону конструкции.
 Долго ему думать не пришлось. Агафон нажал спуск «глока», когда «черные» были метрах в пяти, и если бы сделали еще пару шагов, увидели бы его. Стрелял он очень быстро, навскид, но точно, почти мгновенно, переводя ствол с одной мишени на другую. Обоих «черных» пули швырнули назад, завалили в траву. Но тут же послышался шорох сверху, с крыши дома, и Агафон едва не бабахнул по Гребешку, который только добрался до желанной лестницы и намеревался лезть вниз.
 Если бы Агафон не сумел вовремя рассмотреть зелено-белые полосы на рукаве черного тренировочного костюма, то шандарахнул бы за милую душу. Шансов, что промазал бы, почти не было, несмотря на то, что Гребешок находился вдвое дальше от Агафона, чем те, кто уже лежал в траве. Для Агафона расстояние не имело значения: он и на двадцать пять метров запросто доставал бегущие цели. А Гребешок был целью, слезающей с крыши, то есть довольно неповоротливой.
 Узнать-то Агафон его узнал, но позвать громко не решился, потому что догадывался: теми двумя заваленными инцидент не исчерпан. Вопль: «Мишка, я тута!» — мог привлечь внимание не только Гребешка. А сам Гребешок Агафона не заметил. Он хоть и озирался по сторонам, покуда слезал, хоть и пытался разглядеть, откуда стреляли, но не увидел даже тел, которые распростерлись в траве, потому что их от него закрывал угол дома. Гребешок только обрадовался, что в него не палили, и, спустившись вниз, побыстрее юркнул под стену. Как раз в это время простукали очередные очереди из автомата с глушителем, которыми еще двое «ниндзя», выскочивших из дома, выпустили в сторону Налима и Лузы. На сей раз, правда, пули прошли гораздо выше над их головами, поотшибав или расколов верхушки штакетин забора, под которым они залегли. У них и в мыслях уже не было отвечать.
 Те двое, что выскочили вторыми, тоже обежали подызбицу, но вовремя увидели лежащих на траве и даже с ходу определили, где может прятаться стрелок, который положил их товарищей. Один из них тут же упал наземь и открыл огонь. Бил не целясь, с одной целью: не дать высунуться. Агафон зажался в угол между поленницей и стеной бани и ждал, пока тот, что садил короткими, израсходует патроны. То, что бил один автомат, а не два, его сильно беспокоило. Это означало, что второй, возможно, пошел в обход, вокруг бани. Правда, тыл Агафону прикрывала поленница, но она же закрывала обзор. Соответственно второй неприятель мог подобраться незаметно и, внезапно выскочив, навтыкать Агафону свинцовых иголок. Вместе с тем всецело сосредотачиваться на ожидании удара с тылу не следовало. Тот, что загнал Агафона в угол, мог постепенно приблизиться и, сунув ствол за угол бани, не высовываясь, расстрелять Агафона.
 Но второй повел себя иначе. Продолжая постреливать, он перебежал к лежащим на земле товарищам и, ухватив за руки того, кого волокли ныне покойные молодцы, взвалил его на спину. Именно в этот момент Агафон хотел выстрелить, но углядел, что «ниндзя» потащил на спине не кого-нибудь, а Эльку, которая то ли ранена, то ли оглушена, но так или иначе — без сознания.
 С другой стороны дома, пробравшись между жердями изгороди, быструю перебежку совершил Гребешок, в три прыжка преодолев открытое пространство и очутившись возле Агафона. Тот, разумеется, бурной радости не выразил, обниматься и целоваться не стал, а просто выдернул «ТТ» и подал его Гребешку.
 — На, все восемь штук на месте. Давай обойди баню справа, а я тыл подержу…
 Гребешок, заполучив в руки оружие, несказанно обрадовался. Ему до жути надоело быть безоружной дичью. Он перебежал к углу бани, выглянул. И тут же шарахнулся назад, потому что по углу бани хлестнула короткая очередь из травы. Везение Гребешка измерялось лишь несколькими десятками сантиметров по вертикали, а по горизонтали — и того меньше. Чуть левее был бы — и лег бы трупом. Но Гребешок, прежде чем отскочил, за доли секунды успел углядеть, что «ниндзя» отходят к лесу. Тот, что впереди, тащил на спине Эльку, а замыкающий прикрывал. Шел пятясь и наблюдал за баней и двором. Агафон попробовал достать уходящих, высунувшись из-за поленницы, но тот, что пятился, стеганул очередью, и Агафон с чертыханьем и матом уронил пистолет — пуля ударила его в правую руку ниже локтя и провернула сквозную дыру. Агафон мог помолиться Богу, что пуля пришлась не в лучевую кость, а прошла через мышцу, но боль все равно была сильная, и стрелок из него был уже никакой. Гребешок, выставив из-за своего угла только ствол, пальнул наугад. Ему еще раз ответили, пули отсекли еще несколько щепок от угла рубленной «в лапу» бани. Тот, что уносил Элю, уже скрылся за деревьями, а второго на темном фоне почти невозможно было разглядеть. Да и попасть из «ТТ» с такого расстояния Гребешок не сумел бы, похитители ушли метров за семьдесят от бани. Конечно, сгоряча он пальнул пару раз, но это погоды не поменяло. Второй тоже юркнул за ближние сосенки и испарился.
 Гребешок подбежал к Агафону, пытавшемуся с помощью самодельной скрутки из полоски ткани, оторванной от майки, остановить кровь, ручьями бежавшую из руки, но тот заорал:
 — За домом гляди! И вокруг тоже! Может, еще кто есть… Но глядеть, как оказалось, не за кем. То ли «черных» приходило всего четверо, то ли другие ушли раньше, непонятно. Минут через десять из-за дома к бане вышли Налим и Луза, все извалянные в земле, обзелененные травой и мокрые от росы. Лица у обоих были обескураженные и какие-то сдвинутые.
 — Никого больше нет? — спросил Агафон у Налима.
 — Н-нет… — пробормотал тот, сильно морщась, как от зубной боли.
 — Ранен, что ли? — Агафон уже понял, что произошло нечто, психологически травмировавшее молодежь.
 — Нет, — ответил Луза за Налима. — У нас нормально. Там, в избе, эти … Короче, двух девок и инвалида — ножами. Насмерть. Головы почти напрочь отрезали. В горнице лежат, трое на одной постели, навалом…
 При этом воспоминании Луза не то кашлянул, не то икнул. Похоже, он давил подступающую к горлу рвоту.
 — Негритянку тоже? — спросил Гребешок, вдруг ощутив что-то похожее на волнение.
 — Какую негритянку? — удивился Луза, и Гребешок вспомнил, что Луза насчет Ксюши не в курсе. Но раз спрашивает, значит, мертвой не видел.
 Тут послышался истошный визг, и из-за угла подызбицы выбежала Ксюша. Растрепанная, в халатике на голое тело, с автоматом в руках. Такую точно можно было изобразить в 60-х годах на плакате «Африка борется!». Автомат был все тот же, старый «АКМС», который раньше был у Барбоса, а потом у Агафона. Должно быть, Элька его привезла с собой и показала Ксюше. Теперь афророссиянка была готова применить его на поражение.
 — Убью! — орала она, и Луза с Налимом шарахнулись в сторону. — Всех убью!
 Гребешок подскочил к ней, Ксюша бросилась ему на шею с воплем:
 — Все равно я их убью! Где они? Куда пошли?
 — Туда… — Гребешок неопределенно махнул рукой в сторону леса. Ксюша отпихнула его и бегом, размахивая автоматом, помчалась по тропке, протоптанной «черными» в высокой траве.
 — Куда ты, дура?! Стой! — запоздало крикнул Гребешок, но Ксюша уже унеслась метров на пятьдесят вперед. Ноги у нее были длинные и легкие. Миша потоптался на месте, а потом ринулся следом. За ним, без особых раздумий, тяжело затопал Луза.
 — Во ослы! — пробормотал Налим, глядя то на бледного и ослабевшего от раны Агафона, то на бегущую к лесу троицу. — Их же там почикают за милую душу.
 — Кровь надо остановить… — пробормотал Агафон, которого мутило, словно при морской болезни. — Поддержи, в дом зайдем…
 — Не пойду, блин, там мертвяки… Жуть!
 — Пошли, говорю! Боец ты или баба? Там тряпки есть, мне руку перевязать надо, понял?
 Налим, вздохнув тягостно, будто шел на казнь, подставил плечо, и Агафон оперся на него.
 — Нормально? — спросил Налим.
 — В глазах немного каруселит… Слушай, а где автоматы этих «черных»?
 — Нет тут никаких автоматов. Трупы лежат, а автоматов нет. Наверно, унесли…
 Они прошли к дому, поднялись в дом, на «мост».
 — Там точно никого живых? — насторожил уши Агафон.
 — По-моему, никого… — прислушался Налим. На лице его отразился явный испуг. Перепугаться было немудрено, потому что из «двоен», точнее, из горницы, где должны были, по убеждению Налима и Лузы, находиться только мертвые, слышался задорный и веселый смех.




 Часть четвертая. БОРЬБА В ГРЯЗИ



 На грани «Крезы»

 Для малограмотных и морально устаревших сообщаем, что «креза» слово англо-русского «новояза», происходит от английского слова «crazy» — «сумасшедший» и означает в переводе на наш язык то же, что «дурдом».
 То, что увидели, войдя в избу, Агафон с Налимом, первого только удивило, а второго поставило именно на грань дурдома.
 — Это креза… — пробормотал Налим, ошеломленно хлопая глазами. — Глюки пошли…
 Вообще говоря, ничего сверхъестественного в «двойнях» не наблюдалось. Просто-напросто в кухне, за столом, сидели Лариса, Лида и Олег. Девчонки — на лавке у окон, а Олег — в инвалидной коляске. Сидели и хохотали. Может, немного нервно, как смеются люди, пережившие серьезную опасность, но совсем не так, как положено смеяться покойникам.
 Агафон и впрямь озаботился здоровьем Налима. Тот явно был похож на человека, находящегося не в себе.
 — Не, я не врал! — произнес он почти истерическим тоном. — Мы подходили к ним! У них были горла перерезаны, кровищи море… Луза подтвердит!
 — Ой, не могу! — Лариса чуть не свалилась под стол от хохота. Лида закрыла лицо руками и мотала головой. Олег и тот хохотал вовсю.
 Налим подскочил к нему, потрогал за плечо, заглянул под подбородок, ухватился за левую «клешню».
 — Не сходи с ума, — усмехнулся Олег, — я настоящий. Не призрак, понял?
 — Да что это, а? — Налим на всякий случай сам себя пощупал. — Думаете, я не видел ничего?! Да я к самой кровати подходил, где вы лежали. И у каждого
 — горло располосовано. От уха до уха. И кровищи море!
 — Остынь, — сказала Лариса, подошла к ведру с колодезной водой, зачерпнула кружку и дала Налиму, — водички попей, присядь, товарищ милиционер.
 Последние слова она произнесла с большим ехидством. Агафон с трудом доплелся до лавки и сел. Теперь спохватилась Лида:
 — Да он же ранен! Лариска, где тут бинт был?
 — Сейчас найду, коробка в шкафу стоит…
 Налим жадно глотал холодную чистую воду, но успокоиться не мог. Ему то казалось, будто галлюцинации у него были несколько минут назад, а то представлялось, будто у него сейчас глюки. Глаза бегали, как у настоящего психа, переметываясь с Ларисы на Лиду, а с Лиды на Олега.
 — Если вы настоящие, — наконец вырвалось у Налима, — то объясните, что мы тут видели, блин? Вас или не вас? И если не вас, то где трупы?
 — Сейчас, — ответил Олег, откатывая на коляске от стола. Он подкатил к шкафу, из которого Лариса вытаскивала картонную коробку с медикаментами, доставшуюся Ксюше в наследство от бабки. Когда Лариса потащила коробку к лавке, на которой, привалившись спиной к простенку между окнами, сидел в полузабытьи обмякший Агафон, Олег вытянул оба обрубка рук, свел вместе «клешни» и взял ими с нижней полки какой-то черный кубик. Потом подъехал к подоконнику, где между горшками с геранью и кактусами лежала матово-серебристая, довольно крупная металлическая шайба внешним диаметром в два сантиметра, внутренним в сантиметр и толщиной примерно в полсантиметра. Кубик он положил на стол, а потом, зажав шайбу между «пальцами» левой «клешни», надел ее на «палец» правой. Налим смотрел на все это напряженно, так представитель первобытного племени смотрел на шамана, вызывающего духов. Агафон, которому Лида с Ларисой обрабатывали сквозную рану, промывая ее водкой, от боли скрипел зубами, но при этом тоже следил за Олегом.
 — Понимаешь, — сказал Олег, указывая на кубик своим импровизированным пальцем с надетой на него шайбой, — все это было у Эльки в сумочке, в коробке из-под каких-то духов. Она нам это никогда не показывала.
 — А что это такое? — спросил Агафон. — И какое отношение оно имеет к тому, что Налим говорит?
 — Не знаю, все случайно получилось. Если бы мы не полезли к Эле в сумку, то и сейчас ни черта бы не знали.
 — А зачем вы туда полезли, кстати? — поинтересовался Агафон, прикидывая в уме, не собирались ли эти ребята заодно заиграть ключики.
 — Да так… — смутился Олег. — Надо было…
 — Ничего особенного, — проворчала Лариса. — Мы презерватив искали. У Эльки всегда их полно…
 — Ну и взяли бы презерватив, — заметил Агафон, — а зачем эти штуки вытащили?
 — Ну, — насупился Олег, — это Лидка захотела подушиться. Духи-то французские, кажется. Вернее, коробка из-под них. Кто знал, что там такое окажется?
 — Чего «такое»? — переспросил Агафон.
 — Да кубик и шайба… Лидка открыла коробочку, а они там лежат. Она сперва подумала, будто этот кубик — вторая упаковка для духов. Стала открывать, а он не открывается. Ни пазов, ни кнопок, ни защелок.
 — Ты извини, друг, — произнес Агафон, — но я так понял, что вам был презерватив нужен, поскольку у вас настроение на секс было.
 — Ну да! — сердито сказала Лариса. — Мы сперва дотрахались, а потом уж Лидке подушиться вздумалось.
 — Ой, ну что ты говоришь? — смущенно пробормотала Лида.
 — Застеснялась, — осклабилась Лариса, — скромная. Можно подумать, что не ты первая к Олегу спать пошла…
 — Девушки, — перебил Агафон, — это все не по делу. Подробности интима мне по фигу. Кроме того, я так и не услышал, отчего эти штуковины виноваты в том, что Налим вас трупами увидел?
 — А я знаю?! — заметно повышенным тоном произнес Олег. — Просто Лариска заметила на одной грани кубика серый кружок. Чуть-чуть посветлее, чем остальное черное. Ну и говорит: «Надо это колечко положить на этот нарисованный кружок, и тогда все откроется». Ну, они и положили.
 Лариса взяла кубик и шайбу, перенесла их поближе к Агафону. Затем показала более светлый кружок — точь-в-точь проекция шайбы с дыркой! — обозначенный на грани кубика. После этого она положила кубик этой гранью вверх, а на кружок, изображенный там, — наложила шайбу.
 Произошло нечто неожиданное, у Агафона даже боль в руке прошла мгновенно. Шайба, наложенная на кружок, обозначенный на верхней грани черного кубика, начала вращаться наподобие грампластинки вокруг невидимой оси.
 — Ладно, — сказал Агафон задумчиво, — занятную игрушку вижу. Что дальше?
 — А дальше вот чего, — сказала Лариса и поставила мизинец в отверстие вращающейся шайбы.
 Что-то ярко блеснуло, все на секунду зажмурились. Когда Агафон открыл глаза, то тут же их опять закрыл: на том месте, где сидела Лариса, он увидел не то небольшого динозавра, не то чудовищную жабу. А в уши ударил хохот четырех глоток. Смеялся даже Налим, заметно громче остальных. Должно быть, потому, что увидел со стороны, каким идиотом выглядел несколько секунд назад.
 Справившись с легким обалдением, Агафон открыл глаза. Лариса сидела на своем месте, никаких динозавров и жаб не наблюдалось.
 — Ну, как фокус? — усмехаясь, спросила Лариса. — Правда, клево?
 — И как это получается? — удивился Агафон, начиная шевелить мозгами и припоминать разные легенды, слышанные в давние и совсем недавние времена.
 — В том-то и дело, — вполне серьезным тоном ответил Олег, — что никто не знает. Мы случайно на это нарвались. Положили шайбу на обозначенный кружок, он и завертелся. Мы, конечно, обалдели, а мне вдруг показалось, что этот кубик — мина. Думаю: «Раскрутится сейчас, а потом как шибанет!» Ну и решил снять, потянулся «клешней». А ею не больно ловко работать. Лидка решила помочь и сунула палец в середину. Только не мизинец, а указательный. Попробуй, увидишь, что выйдет…
 Лариса пододвинула кубик с вращающейся шайбой поближе к Агафону. Тот не без опаски вытянул указательный палец и самым кончиком его притронулся к поверхности кубика, проглядывавшей через отверстие в шайбе. Ничего особо ужасного не произошло. Ни удара током, ни ожога не почувствовалось, только в ушах чуть-чуть щелкнуло, примерно так, как в радионаушниках от далекого грозового разряда. А в глазах на секунду мелькнула вспышка. Потом, в течение нескольких мгновений, перед глазами в неимоверно быстром темпе замелькали картинки, которые Агафон не только запомнить, но и воспринять не успевал.
 Когда Агафон с опаской открыл глаза, то увидел, что все изменилось до неузнаваемости. Изба исчезла. Вместо нее появилось помещение, напоминавшее холл пятизвездочного отеля с огромными окнами, за которыми просматривалась не убогая деревенька, а залитый полуденным солнцем океанский пляж, усыпанный загорелыми купальщиками, пальмы, цветущие деревья. Ощутилась прохлада от работающего кондиционера, разгоняющего тропическую жару, нос почуял незнакомые, не деревенские запахи, до ушей долетели шум волн, веселые визги и крики с пляжа… Но вместе с тем все, кто до этого был в избе, оставались на своих местах, только сидели не на деревянных лавках, намертво приделанных к стене вдоль окон избы, а на уютном кожаном диванчике-уголке. Олег, правда, остался на своей инвалидной коляске. Одежда у всех тоже таинственным образом поменялась. Откуда-то взялись яркие майки и шорты, пляжные тапочки…
 — Блин! — пробормотал Агафон, потрясенный до глубины души.
 Он видел, что и Налим крутит головой, явно обалдевая, а девчонки и Олег только посмеиваются.
 Палец Агафона все еще находился на кубике, который лежал теперь на полированной поверхности низенького столика. Шайба по-прежнему вращалась. Агафон отдернул руку. Ничего не изменилось.
 — Не понял… — пробормотал он. — Мы перелетели куда-то?
 — А что, не видно? — прищурилась Лариса. — Поди искупайся, море рядом.
 Агафон, конечно, никуда не пошел. А вот Налим сорвался с места. Он выбежал в стеклянную дверь, отделявшую холл от засаженного тропическими деревьями и цветами двора… И очутился на темном «мосту» избы. По инерции он все-таки выбежал во двор: никакого тропического полдня, пальм, пляжа с тысячами купальщиков не было и в помине. Был огородик с незасаженными грядками, заросший высокой травой участок вокруг бани, черемуха и рябины у забора, а за забором знакомая деревенская улица.
 — Обманка! — Налим понял, что его одурачили. И легко догадался, что примерно так же его одурачили и тогда, когда они с Лузой увидели Лиду, Ларису и Олега в качестве окровавленных трупов с перерезанными горлами. Но кому бы пришло в голову, что это все понарошку?! Ведь «ниндзя»-то были настоящие, это точно! Надо быть очень большим чудаком, чтоб дурачиться в такой момент.
 Конечно, когда разочарованный Налим вернулся в избу, где все уже было по-обычному, над ним посмеялись, но не очень сильно. Агафон даже не улыбнулся, на его лице было серьезное выражение, отражавшее сосредоточенную мыслительную деятельность.
 Только что Олег объяснил ему, что для того, чтобы все вернулось к нормальному виду, надо вновь прикоснуться к кубику через дырку в шайбе и быстро убрать указательный палец. Так он и сделал. Однако в голове зудели мысли: что же это за хреновина? Откуда она взялась у Эльки Длинной? Не из-за нее ли отдал концы Ростик?
 — Стало быть, это все дурь какая-то? — произнес он неуверенным голосом.
 Налим, присев на лавку, беспокойно глянул на старшего товарища. Ему показалось, что теперь у Агафона разлад в психике.
 — Не знаю, — честно ответил Олег. — Понимаешь, тут все зависит от пальца, которым дотрагиваешься. У меня их нет, поэтому я не пробовал. А вот Лариска все десять прикладывала.
 — Неправда, — возразила та, — не все. Я только знаю, что, если приложишь правый мизинец, то меняешься ты один. Все остальные, кто рядом, остаются как есть, а тебя видят другим: или человеком, или зверем, или вещью какой-нибудь. Если левый приложить, то меняется тот, на кого ты смотришь. И все вокруг видят его таким, каким ты его видишь. Когда правый безымянный прикладываешь, то меняется внешность всех, кто в комнате, а сама комната остается такой же. А левый безымянный меняет всех людей в комнате, кроме тебя. Правый средний меняет людей и обстановку. Комната сама по себе не меняется, но в ней мебель другая появляется, отделка и так далее. Левый то же самое делает, но ты сам остаешься каким был. Ну а указательный все помещение меняет, и то, что в окнах, кажется другим. Но если на улицу выйти, как вон этот (Лариса указала на Налима), то там все остается как было. Левый указательный все так же меняет, но тебя оставляет обычным.
 — А если большими пальцами дотронуться?
 — Вот ими-то я еще и не пробовала. Боюсь. Потому что тогда, наверно, и на улице все изменится.
 Агафон переваривал всю эту фантастику, ощущая, что висит на волосок от дурдома.
 — Как ты думаешь, — спросил он у Ларисы, — это все в натуре меняется или только кажется?
 — Конечно, только кажется! — ответил вместо Ларисы Олег. — Мы же и этим «черным», и твоим друганам только показались мертвыми, а на самом деле не померли! Это, короче, как глюк. Действует на мозги. На самом деле ничего не меняется, просто ты видишь то, что тебе показывают.
 — Агафон, — пролопотал Налим, — пошли отсюда, я точно на грани «крезы» нахожусь.
 Агафон отмахнулся. Он уже прошел стадию обалдения и непонимания. Ему было ясно, что лично он не сбрендил и не бредит. То, что реально существует некая таинственная хреновина, способная менять картину действительности и показывать то, чего нет на самом деле, стало для него непреложным фактом. Правда, пока еще не было ясно, откуда эта штука взялась, и как попала к Эльке в сумочку, и знала ли сама Элька о ее свойствах.
 — Значит, пока мы гуляли, — произнес Агафон, — вы эту вещичку исследовали?
 — Интересно же, — усмехнулась Лариса, — такой фигулины нигде не увидишь.
 — Ясно, что она в супермаркетах не продается, — кивнул Агафон. — Только вот что интересно: а картинку, которую она показывает, можно по своему желанию выбирать? Или она сама что захочет, то и покажет?
 — Что захочешь, это и увидишь. А если не знаешь точно, чего надо, она сама придумает, — сказала Лариса.
 — Как ты думаешь, Элька ее у Ростика забрала? — в упор спросил Агафон.
 Воцарилась неловкая тишина.
 — Думаю, что да, — ответила Лариса.
 — Вместе с теми ключами, из-за которых Лавровка к Эльке приезжала?
 Лариса немного вздрогнула.
 — Какими ключами?
 — Которые лежали у Эльки в тайничке, за аптечкой в ванной. Лида с Ларисой обменялись быстрыми взглядами, и от Агафона не укрылось смятение на лицах обеих девиц.
 — Ну вы чего, подруги, забыли? — спросил Агафон сурово. — Три ключика, на одной связке. Один большой и ржавый от амбарного замка, два маленьких никелированных с иностранными надписями. Тот, который ржавый, от бомбоубежища, что под Элькиным домом, а два остальных, я думаю, от ящичка в Швейцарии. Больших денег, говорят, стоят. За ними не только Лавровка и мы, грешные, гоняемся, но и эти «черные», на «ниндзя» похожие… Да еще кто-нибудь наверняка. Мы с Налимом среди всех — самые добрые по жизни. Если к нам эти ключики попадут, мы вам ничего плохого не сделаем. Даже не убьем. А вот «черные», если узнают, что вы живы в натуре, обязательно вас достанут. И будут делать очень больно.
 — Лучше сейчас колитесь! — угрожающе произнес Налим. Он вытащил пистолет, правда, не потому, что собирался кого-то убивать. Припугнуть хотел. Агафон посмотрел на него с укоризной: мол, куда ты лезешь, сява, поперед батьки в пекло? В тот самый момент, когда он отвел глаза от стола, на котором лежал кубик с шайбой на верхней грани, продолжавшейся загадочно вращаться, Лариса молниеносно ухватила кубик и прижала левый большой палец к отверстию в шайбе… Вспышка!
 Все, что происходило потом, Ларисе, Лиде и Олегу показалось до ужаса комично. На лицах Агафона и Налима появился страх, пробравший их до мозга костей. Оба стали судорожно хватать ртами воздух, загребать его руками, дергаться, вращаться, будто танцуя некий танец без музыки, подскакивать до потолка, совершать кульбиты. Потом Агафон изо всех сил толкнулся руками в дверь, вывалился на «мост», скатился по ступеням на крыльцо. Налим — следом. Очутившись во дворе, они упали плашмя наземь и стали делать некие плавательные движения. С помощью этих движений они ползли вперед, в направлении бани, путаясь в некошеной траве и издавая нечленораздельные звуки…
 — Ну и дали мы им! — захохотала Лариса, подхватывая с полу оброненный Налимом пистолет.
 — Надо удирать отсюда, — озабоченно произнес Олег. — А то сюда и впрямь нагрянут. Лидка, ты вроде бы машину водила? Сможешь Элькину «Волгу» завести?
 — Не знаю… Если ключ от машины найдется, по-моему, она его с собой не брала…
 — Да вот ключ от машины, — вмешалась Лида, — на подоконнике лежит.
 — Живем! — воскликнул Олег, и все трое опять засмеялись. Между тем Агафону и Налиму было вовсе не до смеха. Когда Лариса прикоснулась к кубику, они потеряли из виду и Олега, и девчонок. Неведомо откуда со всех сторон в комнату хлынул бурлящий и клокочущий поток воды. Морской, соленой, ледяной, будто в Арктике. И хотя оба понимали, что это все не взаправду, лишь наваждение, легче им не становилось. Вода в считанные секунды заполнила избу до потолка, крутящиеся с бешеной скоростью водовороты затягивали, вертели обоих, будто щепки. Агафон и Налим судорожно пытались вынырнуть и глотнуть воздуха, но его под потолком оставалось все меньше и меньше. Тогда Агафон с невероятным усилием даже не открыл, а выдавил дверь, ведущую на «мост», в душе надеясь, что там это водное наваждение кончится. Не тут-то было! Там тоже было до потолка воды. Еще раз глотнув воздуха, Агафон и Налим нырнули, выплыли с «моста» на крыльцо и увидели свет, пробивающий зеленоватую толщу метрах в десяти над ними. Рядом были размытые, зыбкие контуры затопленной избы, но о ней уже не думалось. Воздух распирал легкие, и оба, изо всех сил загребая руками и ногами, поплыли наверх. Откуда-то взялось мощное подводное течение, которое поволокло их почти параллельно дну, не давая возможности подниматься быстрее. Да еще и мокрая одежда тянула вниз. Сердце бешено колотилось, вот-вот готово было разорваться. Перед глазами крутились красные круги и спирали. Еще секунда — и они потеряли бы сознание. Возможно, навсегда…
 Но тут они увидели свет. Из-за солнца показался краешек темной зубчатой кромки леса. Легкие вдохнули воздух, пропитанный сочным запахом росистой травы.
 Агафон ощутил под коленями и локтями твердь. Он лежал на животе в высокой траве, одежда была действительно сырая, даже мокрая, но не от плавания в бушующих волнах, а всего лишь от ползания по росе. Рядом, в двух шагах от него, приподнялся, ошарашенно озираясь, Налим.
 Тяжело дыша, Агафон встал, осмотрелся. Налим чуть позже, с испугом в глазах…
 Они находились между избой и баней, в двух шагах от них лежали трупы тех двоих «ниндзя», которых застрелил Агафон.
 — Дурдом… — выдавил Налим. — Полная «креза»…
 Агафон еще раз беспокойно повертел головой и вдруг разразился матюками:
 — Машины нет, биомать! Ушли!
 Точно. Серой «Волги» во дворе не было. Когда Агафон забежал в крытый «двор», где парковался Ксюшин «Опель», тут же увидел шланг, торчащий из бензобака, который впопыхах позабыли закрыть.
 — Бензин слили… — Агафон в ярости пнул ногой покрышку «Опеля».
 — Может, на Гребешковой машине поедем? — осторожно предложил Налим.
 — Бегом! Может, и впрямь догоним…

 Лесная погоня

 Гребешок настиг Ксюшу, когда она углубилась в лес уже метров на двести, запыхалась, обстрекалась крапивой, поцарапалась о еловые ветки и стала объектом атак комаров, которым шоколадная девочка показалась очень приятной на вкус. Да и легкий халатик на голое тело — это совсем не та одежка, в которой приятно ходить по предрассветному северному лесу. Кроме того, бегая очертя голову в таком лесу, недолго и заблудиться. Особенно если в нем никогда до этого не была. Отбежав на двести метров от опушки, Ксюша выскочила на небольшую прогалину, заросшую высокой, по самые бедра, травой и почуяла, что не знает не только того, в каком направлении гнаться за похитителями подруги, но и куда дальше идти. Она остановилась, глядя в посветлевшее небо и пытаясь сообразить, откуда именно она прибежала, по пути она несколько раз меняла направление. Вот тут-то ее и догнал Гребешок, который бежал побыстрее. Услышав, что кто-то приближается к ней, Ксюша вскинула автомат и нажала на крючок. Но очереди не последовало.
 — Привет, — проворчал Гребешок, подходя к вооруженной девушке. — Между прочим, при стрельбе из автомата принято снимать предохранитель. А коли не умеешь обращаться с оружием, не фига за него хвататься. Отдай инструмент!
 — Не отдам, — насупилась Ксюша и почесала пяткой ногу, к которой припиявился очередной комар.
 — Отдай, а то тебя комарье закусает. Отмахиваться нечем будет.
 Где-то сзади послышался шум и треск. Гребешок выдернул «ТТ», оттащил Ксюшу с автоматом с открытого места, но через пару минут на полянку вышел мрачный Луза, размотавший с лица бинт, в котором было полно хвои.
 — Так, — сказал Гребешок. — А где Агафон с Налимом?
 — Там остались, — прогудел Луза. — Пошли в избу, Агафона перевязывать. Ему руку продырявили. Я бы, блин, ни за что не пошел. Там эти, порезанные, лежат… Бр-рр!
 — Ой, гады! — снова, как и давеча в огороде, взвыла Ксюша. — Ненавижу! Всех убью!
 — Ладно, — проворчал Гребешок. — Хватит эмоций-то! Чтобы убить, надо еще автомат научиться использовать. А ты помчалась, как коза, фиг знает куда.
 — Я по следу бежала, только он потерялся…
 — Таких оголтелых чаще всего и подстреливают. Хорошо еще, что эти ребята торопились. А то задержался бы какой-нибудь и гвозданул тебя в упор.
 — И нас заодно… — мрачно добавил Луза. — Пошли обратно. Мы их в лесу не найдем. Это ж спецназ. Он под мох зароется, и мы его хрен увидим. А он нас из бесшумки уделает — и пикнуть не успеем.
 Гребешок, конечно, внутренне согласился с такой оценкой. То, что Агафону удалось завалить двух нападавших на отходе, вовсе не означало, что остальные двое не положат в лесу Гребешка с Лузой и Ксюшу в качестве бесплатного приложения. Тем более что у тех двоих — бесшумные автоматы и полно патронов, а у Гребешка с Лузой только то, что в обоймах «ТТ» и «Макарова» да в магазине Ксюшиного «АКМС». Хорошо еще, что дура не знает, как из него стрелять, а то еще высмолит по пустому месту.
 — Надо прикинуть, куда они могли пойти… — Карты у Гребешка с собой не было, но зато он помнил, как он в детстве и отрочестве ходил по здешним местам за грибами и ягодами. Нынешний год был на эти дары природы не щедр, а
 потому народу в лесу почти не было. Тем более в четвертом часу утра, на рассвете. Но ясно, что ребята, затеявшие налет на деревню, вовсе не собирались торчать тут до полудня. Они, конечно, могли бы постараться перебить куропаточников, но такой задачи не ставили, а пришли за Элькой и за ключами. Правда, неизвестно, почему они решили, что ключи у нее при себе, а не спрятаны где-то в доме или в автомобиле. Впрочем, это уже их дело. Ясно, что тот, кто завладел Элькой, может питать надежду на то, что обзаведется и ключами. Конечно, ключей при ней нет. Иначе, конечно, они не стали бы волочить ее в лес, а пристукнули, отобрав ключи. Даже если представить себе, что Элька эти ключи проглотила, такие хлопцы запросто смогут вспороть ей живот и не побрезгуют выковырять ключи из внутренностей. Значит, ключи остались у Ксюши в доме или в «Волге». Впрочем, они могут быть и в бане, и в огороде. Искать их там без точного знания места — очень долго. Ясно, что «ниндзя» не могли себе этого позволить. Деревня маленькая, все друг друга знают, сразу запеленгуют чужих. Многие встают очень рано. Ночной шухер, само собой, тоже не останется незамеченным. Кто-нибудь, не рискнув бежать в село ночью, уже утром доложит участковому в Воронцове. Маячить в чужом дворе после восхода солнца — значит засветиться. Милиция из райцентра доберется сюда не сразу, но обнаружит кучу трупов (Гребешок, не стоит забывать, считал погибшими Олега, Лиду и Ларису). Трупы, вестимо, ничего не скажут, но заниматься ими будут не меньше чем до вечера. Заодно, конечно, загребут куропаточников, которым придется отвечать и за свои, и за чужие мокрухи.
 Мысли Гребешка путались. С каждой секундой шансы догнать похитителей Эльки уменьшались. Но самое главное — Гребешок начал все сильнее сомневаться, что очень этого хочет. Ясно ведь, что они так просто не подставятся и услышат треск сучьев под ногами Лузы гораздо раньше, чем тот их увидит. Да и сам Гребешок не чувствовал особых преимуществ перед похитителями. Даже если бы ему удалось забрать у Ксюшки автомат в дополнение к «ТТ», все равно может не хватить «масляток».
 Впрочем, если похитители — люди не местные, то одно несомненное преимущество у Гребешка есть: он эти места исходил, а у «черных» только карта. Вряд ли у них было время загодя приготовиться к операции. Гребешок стал представлять себе окрестные места, прикидывать.
 Деревня Конец стояла на горке. Проезжая дорога только одна — на Воронцово. Но на ней каждая чужая машина заметна. Ночью еще могут не заметить, но при свете наверняка кто-нибудь запомнит. И каким бы пьющим ни был воронцовский участковый, он, если надо, сможет узнать, когда, куда и какая машина ездила. Вряд ли этим ребятам нужен такой риск, тем более за спиной трупы. К тому же выбираться из Воронцова по гиблым проселкам довольно долго, а на асфальтированную трассу есть лишь один выезд. Если не знать лесных дорог, многие из которых и на картах не обозначены, то вполне можно при выезде на Московское шоссе столкнуться с той опергруппой, которая отправится разбираться с последствиями ночного налета. А у нее есть рация, по которой райотдел, оповещенный участковым по телефону, может сообщить номер подозрительной машины. Надо это «черным»? Нет, конечно.
 Стало быть, подбирались они к Концу откуда-то с другой стороны, не от Воронцова. Вот тут Гребешку пришлось почесать в затылке. Внизу, под горкой, на которой стояла деревня, с этой стороны находилось здоровенное болото, которое охватывало холм как бы подковой, и единственным разрывом между концами этой подковы был тот участок, где проходила дорога. Правда, болото было кое-где посуше, а в некоторых местах даже вполне проходимо, но проехать его можно было только зимой, да и то на санях. Сейчас ни один колесный или гусеничный экипаж, даже торфяной трактор через болото не прошел бы. Может, только специальный болотоход. Сколько дней дожди лили! А болото окружено лесом, через который ни просек, ни даже троп особо широких нет. Если какие-то и были, то заросли. Некому их торить, бабки и деды, остающиеся в Конце на зиму, за клюквой пешком ходят. Кроме того, через болото протекает несколько ручьев.
 Так что если эти ребята и подъехали с этой стороны, то машину должны были оставить не меньше чем в пяти километрах отсюда. Именно там проходила когда-то ближайшая проезжая просека. Да и то неизвестно, сейчас проезжая ли она.
 — А я, по-моему, их след нашел, — Луза прервал путаные, и торопливые размышления Гребешка. Он уходил с полянки за деревья.
 — Нашел? — встрепенулась скукожившаяся Ксюша, которая еле успевала отхлопываться от комаров.
 — Вроде бы, — неуверенно произнес парень. — Похоже на след. Пошли глянем!
 Гребешок и Ксюша двинулись за Лузой. Идти пришлось недолго, метров десять.
 — Вот, — Луза показал на полоску мятой травы и отпечаток ботинка солидного размера, оставшийся на мхе. — Недавно прошли, мох не поднялся еще.
 — Молодец, — с легкой иронией произнес Гребешок. — Следопыт, е-мое!
 Пошли по следу. Гребешок не был собакой-ищейкой, но ему казалось, будто ощущает запах этих типов, еще не выветрившийся в воздухе. Конечно, это вряд ли было так, потому что треск, производимый Лузой, уже давно заставил бы «ниндзя» насторожиться. К тому же, пока Гребешок размышлял, эти молодцы должны были отмахать не одну сотню метров.
 По росистой траве, примятому мху и хвое следы «черных» читались неплохо. Они уходили вниз и явно намеревались выйти к болоту. Гребешок, пока топал, лихорадочно припоминал, в каких местах это болото проходимо. Конечно, если этим типам известна какая-нибудь не учтенная Гребешком тропинка, тогда дело дрянь: они быстренько перескочат по ней на ту сторону и их не догнать. Пока Гребешок будет искать свою родную тропку, которая может оказаться совсем в другом месте, эти гаврики оторвутся на километр, а то и больше. К тому же след их будет потерян, и, даже выбравшись на ту самую просеку, по которой эти ребята могли приехать на исходную, найти их уже не удастся.
 Пожалуй, единственный реальный шанс перехватить Элькиных похитителей — застать их на переходе болота. Болото — место открытое и топкое. Бегать по нему плохо, прятаться неудобно. А вот расстреливать тех, кто копошится на болоте, можно куда как ловко. Правда, это палка о двух концах. Если Гребешок со товарищи не успеют перехватить супостата на переходе болота и дадут ему спокойно перескочить на ту сторону, то им самим придется переходить болото с риском попасть под огонь.
 Впереди, ниже по склону, между деревьями, стало светлеть. Это означало, что край болота уже близко. Но тут Гребешок увидел впереди знакомое дерево — с детства памятную березу, похожую на огромную рогатку или букву Y. Ствол березы раздваивался где-то на трехметровой высоте, очень высоко от земли, и некогда, в сопливом возрасте, Мишка Гребешков мечтал раздобыть побольше резины, привязать к березе и запустить булыжником по одному из пролетающих самолетов. Не потому, что был уж такой кровожадный, а просто потому, что хотел узнать, получится или нет.
 Эту березу Гребешок ни с какой другой не перепутал бы. А потому он уже понял, что выходят они сейчас не к болоту, а к относительно сухой и просторной поляне, которая находится в сотне метров ниже по склону. Болото начинается сразу за поляной, и именно здесь через него можно перебраться, особо не увязнув. Из этого следовало, что если сейчас Гребешок с компанией прибавят шагу, то вполне могут достать «ниндзя» на переходе через болото.
 Но тут с неба послышался нарастающий рокот. Еще не задрав головы, Гребешок догадался, что приближается вертолет. В принципе ничего необычного в этом не было. Вертолеты и самолеты в пожароопасный период над лесами часто кружат. Хотя в последнее время они летают реже, чем следовало бы, потому что горючего не хватает, а один час полета стоит бешеных бабок.
 Гребешок все-таки задрал голову. Вертолет промелькнул в промежутке между верхушками деревьев. Он летел невысоко, метрах на пятистах, и, похоже, снижался. Рокот его был очень кстати, потому что теперь можно было трещать сучьями и даже такого медведя, как Луза, никто не услышит и с десяти метров.
 — Бегом! — эту команду Гребешок подал самому себе. Ксюша и Луза выполнили ее только потому, что увидели, как Гребешок помчался вперед, вниз по склону, к просвечивающему между стволами берез открытому пространству. Сбавил скорость он примерно в десяти метрах от кустов, обрамлявших поляну. Вертолет удалился, и тарахтение его заглохло.
 Не торопясь высовываться, Гребешок погрозил кулаком Лузе и Ксюше: мол, тише топайте. Шум вертолета между тем снова стал нарастать, похоже, он возвращался. И тут Гребешку пришло в голову, что вертолет появился не случайно. Он же за этими гадами прилетел! Гребешок на поляне не был давно, но ему представлялось, что места для посадки вертолета там было вполне достаточно. А уж для подъема на борт с помощью трапа или троса тут были и вовсе все условия.
 Гребешок особо не размышлял, откуда этот народ мог разжиться вертолетом. Сейчас все можно за деньги поиметь. Хоть бабу, хоть вертолет. Конечно, у этих ребят могло быть все официально оформлено. Они свою работу делали с подлинными ксивами какой-нибудь правоохранительной структуры. Это тоже в наше время не проблема.
 Воспользовавшись тем, что вертолет тарахтел намного громче, чем в первый раз, должно быть, снизился, Гребешок перебежал от берез к кустам. Вертолет «Ми-2» прошел над поляной на высоте не более ста метров. Гребешок поежился, прикинув, что его перебежку могли увидеть с воздуха. Наверняка у «черных» есть УКВ-рация для связи с летчиками. Если летчики засекли, как Гребешок бегает, то могли об этом предупредить своих, но остановить Лузу и Ксюшу можно было, только перекричав рокот вертолета, а такой крик «черные» услышат гораздо раньше, чем сообщение по радио. Впрочем, когда Ксюша и Луза перебегали к кустам, вертолет уже повернулся хвостом к ним, так что вряд ли пилот заметил кого-то из них.
 Гребешок осторожно протиснулся через кусты и, прикрываясь крайними ветками, поглядел на поляну. Его страшно обрадовало, что он не ошибся в своих размышлениях-вычислениях.
 Солнце выглянуло из-за лесистых холмов и озарило половину поляны золотисто-красноватым светом. Капельки росы весело поблескивали в траве. На другой половине лежала длиннющая неровная тень леса. На фоне темной опушки белесой полупрозрачной полосой тянулся подвешенный над землей тонкий слой тумана, слегка помятый и перекошенный вихрями от вертолетных роторов. Но все было видно неплохо. Вертолет, накренившись, разворачивался над холмами, должно быть, собрался на посадку. Для него тут места и впрямь хватило бы. Большая часть поляны была ровная, без пней, кустов и деревьев, тут и самолет, наверно, смог бы приземлиться без проблем. Конечно, небольшой, типа «Як-18Т» или «сессны». Ну а для такой маленькой «вертушки», как «Ми-2», эта площадка была даже великовата.
 Гребешка в первую очередь интересовало не то, как вертолет сядет, а то,
 где находятся те, кто собрался на нем улетать. Прозевать «черных», увидеть их позже, чем они его разглядят. Гребешок не имел морального права. От этого в немалой степени зависела его личная жизнь. В крайнем случае, состояние здоровья. Но волноваться долго ему не пришлось. Двое в черном находились на поляне. И очень близко — метрах в пятидесяти от кустов. Правда, не прямо перед Гребешком, а намного левее. Здесь же на траве неподвижно лежала Элька. То ли связанная так, что шевелиться не могла, то ли еще каким-то способом обездвиженная. Ясно только, что вряд ли мертвая. Мертвую они бы бросили и не стали бы тащить на поляну, чтобы грузить в вертолет. Один из «черных», поглядывая на небо, бубнил что-то в рацию. Второй с автоматом на изготовку посматривал по сторонам — догадывался, что может быть погоня.
 — Автомат! — прошипел Гребешок, обращаясь к Ксюше, которая устроилась в двух шагах позади него.
 — Я сама буду стрелять! — ответила упрямая дура, но Гребешок не был
 настроен на детские игры:
 — Луза! — верзила осторожно схапал негритянку одной лапой, а другой снял с нее «АКМС» и отдал Гребешку прикладом вперед. Слава Богу, что визжать и отбиваться девчонка не стала.
 Гребешок, стараясь громко не щелкать, откинул приклад, снял предохранитель и чуточку оттянул затвор назад. Глянул на свет — патрон был там, приветливо блеснул латунной гильзой. Аккуратно «сопроводив» затвор рукой в крайнее переднее положение, Гребешок выждал, пока вертолет опять стал приближаться и тарахтеть так, что вообще хрен чего услышишь (на сей раз он точно нацелился на посадку), и улегся на сырую траву. Приклад поплотнее к плечу, мушка и прорезь совместились на темной фигуре того, что сидел на корточках и наблюдал за опушкой, держа автомат наготове. Его надо было сделать с первого выстрела. Иначе он может откатиться в сторону, отползти к кустам и при этом полить Гребешка из автомата. Второй не так опасен, он стоит в рост, занят переговорами с вертолетом, автомат у него висит за спиной. Миша задержал дыхание, плавно потянул за спуск.
 Короткая очередь в реве снижающегося вертолета была почти не слышна. Тот, что сидел на корточках, подскочил, распрямился и завалился на спину. Должно быть, он успел что-то крикнуть, но крик потонул в свисте турбин. «Ми-2», чуточку задрав свою лобастую, как у головастика, скругленную мордочку, уже приземлялся метрах в двадцати от Гребешка. Потоки воздуха зашевелили кусты, погнали волны по траве, сбивая с нее росу. Садился он так, что правый борт с дверцей оказался обращен к кустам, где прятались Гребешок и остальные, а хвостом — к тому месту, где находились «черные» и Элька.
 Второй «ниндзя», увидев, что его приятель свалился, лихорадочно сдернул автомат, но самостоятельно упасть не успел. Гребешок стеганул его очередью как раз в тот момент, когда колеса вертолета коснулись земли. «Черный» крутнулся вокруг оси и шлепнулся навзничь, автомат отлетел, от него на пару метров.
 Пилот, судя по всему, не только не расслышал выстрелов, но и не успел увидеть, как повалились его будущие пассажиры. Вертолетчик, не глуша двигателя, открыл дверцу, должно быть, собираясь принять на борт пассажиров. Сквозь дверцу было видно, что пилот в кабине один.
 Какая-то нелегкая сорвала Гребешка с места, и он, толком еще не поняв, зачем ему это нужно, в несколько прыжков преодолел двадцать метров, отделявшие его от вертолета. Пилот, похоже, даже не успел сообразить, что это вовсе не тот человек, которого он ждет. А когда сообразил, было поздно. На него уставился автоматный ствол, а Гребешок, дико сверкая глазами, заорал:
 — Глуши керосинку, падла!
 Оружия у пилота не было, да если бы и было, он не решился бы его выхватить. Не успел бы. К тому же вид у мокрого от росы и взъерошенного Гребешка был такой отчаянный, что пилот мгновенно подчинился и перекрыл топливо. Двигатель покрутился еще немного, посвистел и заглох.
 — Вон из кабины! — рявкнул Гребешок, отступая на шаг. — Через правую дверь! Так, спокойно. Руки за голову! Ложись! Мордой в траву, не двигаться!
 Луза и Ксюша без команды побежали к тому месту, где лежали «черные» и Элька.
 Когда стих шум двигателя. Луза услышал стон и увидел, что тот, которого Гребешок завалил первым, еще дергается и пытается подтянуть к себе автомат. «Макаров» у Севы был готов к работе. Откинув ногой автомат от корчащегося «ниндзя», Луза двумя руками ухватился за «Макаров» — хотя при его-то лапах этот пистолет можно было всего тремя пальцами держать — и навел его на голову раненого. Лица Луза не видел, только глаза в прорезях маски. Были там и тоска, и ужас, и мольба, а потому у Лузы едва рука не дрогнула. Но он все-таки собрался, вспомнив окровавленные тела с искромсанными шеями. Бах! Тело дернулось, обмякло, глаза остановились. Луза подхватил автомат, выдернул из карманов черного одеяния пару полных магазинов, нож. Автомат надел на шею, магазины и нож засунул под ветровку.
 — Эльку сюда тащите! — крикнул от вертолета Гребешок. Что делать с этим винтокрылым трофеем, он еще не знал. По идее надо было забирать Эльку, оружие и драпать через лес в деревню Конец. Хотя, конечно, на вертолете можно за полчаса долететь в «Куропатку». Во всяком случае, подальше от здешних мест, где они столько шума понаделали.
 Ксюша стояла на коленях перед распростертой Элькой и лупила ее по щекам, пытаясь привести в чувство.
 — Померла? — спросил Луза, подбирая с земли автомат второго «черного». Этот в контрольном выстреле не нуждался, Гребешок провернул ему дырку во лбу.
 — Нет, — проворчала Ксюша, — у нее пульс есть. Только ее чем-то усыпили, по-моему…
 — Берем, — сказал Луза по-деловому, взял Эльку под мышку и понес к вертолету. Ксюша ухватила подругу за ноги и засеменила следом.
 Гребешок, пока они возились, держал на прицеле пилота, который оказался на редкость понятливым и лежал с руками на голове почти так же спокойно, как незадачливые «ниндзя».
 Гребешок раздумывал, что же делать дальше с вертолетом и пилотом? Конечно, проще всего грохнуть пилота, а трофейный вертолет оставить как есть. Может, тот, кому он нужен, когда-нибудь его отсюда заберет. Если, конечно, трактористы на запчасти не разденут. Но уж больно хотелось прокатиться…
 В Гребешке боролись два начала: одно — рациональное, вполне взрослое, другое — эмоциональное, шпанистое, примерно такое когда-то заставляло Мишку Гребешкова мечтать о создании суперрогатки для стрельбы булыжниками по самолетам. Рациональное требовало: забирайте Эльку, бегите в деревню, приводите бабу в чувство, уточняйте, где ключи, и валите с этими ключами в «Куропатку». А эмоциональное подзуживало: была не была, заставим этого летуна полетать! Зачем? А так, ради понта. Прилететь на вертолете в «Куропатку», скажем. Чтобы все ахнули… Рациональное убеждало, что за такой финт Сэнсей может и башку свернуть, тем более, если Элька прилетит без ключей. А полетать хотелось. Рациональное убеждало, что такой покладистый на земле пилот в воздухе может оказаться совсем иным. Потому что там он будет хозяином положения. Попробуй застрели его — сам гробанешься! Но Гребешок искушения преодолеть не мог…
 — Загружайтесь! — сказал он решительно, когда Луза и. Ксюша подтащили к вертолету Эльку.
 — А куда полетим? — спросила Ксюша, пока Луза втягивал Длинную на задние сиденья.
 — На Кудыкины горы, воровать помидоры… — хмыкнул Гребешок. — Все втиснулись?
 — Ага, — отозвался Луза.
 Гребешок постучал носком кроссовки по каблуку лежащего лицом вниз пилота:
 — Вставай, командир. Ехать пора!
 Пилот поднялся, не решаясь опустить руки с головы, залез в вертолет. Его голова сразу оказалась под прицелом у Лузы. Гребешок запрыгнул следом, уселся рядом.
 — Руки можешь опустить, — сообщил Гребешок пилоту. — Как тебя зовут, командир?
 — Жора, — ответил вертолетчик.
 — Жена, дети есть?
 — Есть, — товарищ явно не любил длинных фраз.
 — Взлетай. На запросы с земли отвечай, что все идет нормально. Если будешь слушаться, жену и детей увидишь.
 — Постараюсь, — сказал Жора, надевая гарнитуру.
 На земле и в воздухе Агафон и Налим нашли ключи от Гребешковой «девятки» еще до того, как вертолет, пилотируемый Жорой, в первый раз появился над поляной. Евдокии Сергеевне, которая была перепугана стрельбой и очень переживала за внука, они не очень внятно объяснили, что Миша с Севой преследуют преступников, а им надо перекрыть дорогу. Они надеялись, что им удастся настичь серую «Волгу» и захватить кубик, который заполаскивает людям мозги. А Гребешок с Лузой, ежели «ниндзя» их не пристукнут, сами вернутся в деревню и объяснятся с бабулей.
 Расчет Агафона строился на том, что вряд ли юные малярши, усевшись за руль такой серьезной машины, как «Волга», сумеют благополучно проехать по извилистой и ухабистой дороге дальше Воронцова. Хотя у беглянок было почти полчаса форы, Агафон надеялся, что они засядут где-нибудь или слетят в кювет на ближайшем повороте.
 Агафон под причитания бабы Дуси завел «девятку» и погнал ее по дороге на Воронцово.
 Проехав примерно километр, они услышали стрекот вертолета.
 — По-моему, это за теми, «черными»… — заметил Агафон.
 — Может, просто пожарник?
 — Пожарник так рано не полетит, леса на рассвете редко загораются… — закуривая, произнес Агафон. — Интересно, сколько суток человек может нормально не спать, а?
 — Не знаю. Я лично чувствую, что если не высплюсь сегодня, то сдохну.
 — У нас будет еще куча возможностей сдохнуть. И не от недосыпания.
 На такой дороге, что вела из Конца в Воронцово, выдерживать скорость свыше сорока километров в час было опасно. Когда ехали в обратном направлении, в гору, это не очень ощущалось. На второй передаче ехать вверх по уклону было не так уж и сложно, несмотря на то, что дорога зачастую резко меняла направление и притом еще круто шла вверх. Было бы сыро — не въедешь, но посуху, на хорошей резине, реквизированной у Лавровки, проехали нормально. Крупные валуны, вымытые дождями из откосов холма, объезжались довольно просто. Деревья, валявшиеся вдоль дороги по обочинам или чуть-чуть наклонившиеся над колеей дороги, тоже не воспринимались как серьезная угроза. Гребешок опасался только поцарапать краску.
 Теперь же, когда ехали вниз и упрямая сила тяготения назойливо подгоняла «девятку» под уклон, Агафон, втайне считавший себя хорошим водителем, почуял, что ему надо будет поставить и Богу свечку и черту кочергу, если этот спуск завершится благополучно.
 По идее семь километров до Воронцова даже при скорости двадцать восемь километров в час можно было проехать за пятнадцать минут. Тем более что самый сложный участок с наиболее крутыми поворотами и спусками занимал не более половины этой дистанции. Они ехали не меньше получаса, поскольку раза четыре после самых диких фортелей, выкинутых дорогой, машиной и силой тяготения, Агафон с испариной на лбу притормаживал, матюкался и пять минут отдыхал, нервно покуривая. Налим, который в городе ремни безопасности лишь накладывал на грудь, никогда не пристегиваясь по-настоящему, после первого же поворотика, чреватого вылетом в кювет, попросил остановиться и зафиксировался по всем правилам. При этом он с явной тоской подумал, что не худо бы и шлем иметь, такой, какие надевают спортсмены-автогонщики.
 Агафон тоже пристегнулся. Рулевая колонка «девятки» вовсе не казалась ему травмобезопасной, да и получить удар баранкой по ребрам он не жаждал. Поговорка «Тише едешь, дальше будешь», над которой он обычно посмеивался, приобретала для него весьма осязаемую и неоспоримую форму.
 Но больше всего Агафона бесило, что его расчет догнать девчонок не оправдался. Хотя на тяжелой и длинной «Волге», да еще и управляемой женскими ручками, беглецы должны были давным-давно улететь за бровку, намертво сесть на днище или вообще завалиться вверх колесами под откос — таких мест Агафон по пути видел с десяток, — они проскочили. Конечно, бывают чудеса из серии «дуракам везет», но не косяком же! Главный расчет Агафона потерпел крах, надо было гнать несчастную «девятку» до полного изнеможения, чтобы попробовать каким-то образом отыграть ту самую фору в полчаса. Она, кстати, могла и увеличиться. Был, правда, еще один шанс. «Волга» жрала на один километр гораздо больше топлива. Судя по тому, что девчонки откачали топливо из бака Ксюшиного «Опеля», в котором его вряд ли было под завязку, «Волга» выжгла почти все, что было слито из лавровской «шестерки». Правда, у «девятки» в баке тоже было не слишком много бензина, но все же была надежда, что он кончится позже, чем у «Волги».
 Когда «девятка» подкатывала к окраине Воронцова, шофер Костя Ермаков (полсотни уже, а он все Коська!) наконец сумел разбудить участкового Хахалина. Когда в Конце началась стрельба, Ермаков хотел было тут же гнать в село. Но, как назло, «ЗИЛ» сломался. И тогда Костя под вой и матюки жены, требовавшей «сидеть и не соваться», решился бежать пешком. Пока он топал напрямик, через лес, у него в голове выстроилась своя версия происшедшего. Конечно, он увязал происшедшее с приездом в село Мишки Гребешкова с приятелями и девок. По его разумению, крутые мужики перессорились из-за баб и устроили пальбу. Дальше этого у него фантазия не пошла. «Черных ниндзя» никто в темноте не видел, а тех двоих, что Агафон застрелил на огороде, нашли только два часа спустя после того, как Костя побежал в село. Зато все слышали песни, которые распевали Элька с Ксюшкой, и многие видели, что они прогуливались по улице с приезжими парнями.
 Участковый до двух часов проторчал на танцах, поддерживая порядок и законность. Крупного мордобоя не состоялось, но было несколько вспышек между молодяжником, которые он кое-как утихомирил с помощью мужиков постарше. Правда, по такому случаю пришлось принять сперва триста граммов с одними, потом триста с другими. После этого было самое оно дойти до дома, свалиться на койку и отсыпаться часиков до десяти-одиннадцати, как это обычно водилось. А тут и пары часов поспать не дали.
 Поэтому, когда Костя постучал в окошко к участковому, его жена, Зойка Хахалина, визгливо заорала, даже не поглядев, кто там за окном:
 — Пошел на хрен отсюда! Все, отгулялся Митрич! Завтра допьете, козлы гребаные! Заколебали, блин, алкашня! Хоть поспать дайте!
 — Зоя! — обиженно завопил Костя. — Я не пить, я по делу! Буди Митрича, скажи, стреляют у нас в Конце!
 — Чего ты мелешь, Коська? — проворчала Зойка, но все же вылезла на крыльцо — необъятная, в драном байковом халате, из-под которого торчала ночная рубаха.
 — Стреляют, я говорю! У нас, в Конце, стреляют! Из оружия!
 — Сдурел, да? — Зойка не могла поверить в такую новость. — Кому там у вас стрелять-то? Одно ружье было у деда, да и тот пять лет как помер.
 — Да я разве про наших говорю? Это приезжие с городу прикатили. Сперва три девки на иномарке, парнишку безногого привезли. Одна — Светланкина дочь, которая от негра. Дом ей от матери достался.
 — Видела их, к Женьке в магазин заходили по пути. Она черная-то черная, а по-нашему шпарит вовсю.
 — Ну а потом к ней еще одна краля приехала, вся из себя. Растрепанная, размазанная, в рванье каком-то — небось мода считается. Длинная, белобрысая, на «Волге». А после всех Мишка Гребешков с парнями прикатил, на «девятке». Здоровые такие, стриженые, как есть мафия.
 — Так Мишка же вроде бы в милиции работал. Даже лейтенантом был.
 — Уволился он вроде бы, Сергеевна говорила. Теперь в какой-то охране работает. Так вот, часа в два у Евдокии во дворе как бахнет! А потом беготня по деревне пошла, а после уже у Дарьи во дворе палить начали.
 — Ну и что, убили кого? — заинтересованно спросила Зойка.
 — Я смотрел? — проворчал Костя. — Думаешь, охота пулю словить?
 — Ага, — снова взъярилась Зойка, — сам, значит, забоялся, а моего мужика побежал звать, дескать, иди, под пули суйся?!
 Вот тут, на этом остром моменте, и проснулся, услышав шум и гам, старший лейтенант милиции Иван Дмитриевич Хахалин, он же в обиходе просто Митрич.
 — Чего за базар? — сказал он, появляясь на крыльце в ситцевых семейных трусах до колен. — Кого забрать надо? Ща, в два счета, блин!
 И участковый, немного позабыв, в каком виде находится, Цапнул себя за трусы на том месте, где обычно пристегивал наручники.
 — Митрич, — произнес Костя, — позвони в район! У нас в Конце сейчас пальба была. Раз двадцать шарахнули из пистолетов, по-моему, даже автоматы стреляли.
 — А кто стрелял-то? — с трудом врубаясь в ситуацию, произнес Хахалин. — К вам ведь туда и дороги-то вроде нет…
 — Дорога есть, хоть и одна…
 В этот момент в конце улицы послышалось урчание мотора, а еще через минуту мимо милицейского крыльца на максимально возможной в условиях бездорожья скорости проскочила «девятка» с Агафоном и Лузой.
 — Во! Эти! — заорал Ермаков. — Их четверо было, вместе с Мишкой Гребешковым. А тут двое. Значит, двоих грохнули.
 — Зойка, — тяжело мотнув головой, пробормотал Хахалин. — Дай квасу, а? В горле все посохло.
 Жадно высосав стакан холодного пойла, участковый набрал номер райотдела…
 Проскочив село, Агафон прибавил газу и, подскакивая на ухабах, погнал машину по дороге, которая в конце концов должна была вывести на Московское шоссе. Солнце вовсю сияло на востоке, небо было чистенькое, безоблачное. Дорога шла по ровному месту, особо не извивалась и по сравнению с той, которую пришлось преодолеть на пути от Конца до Воронцова, казалась прямо-таки автострадой. Внезапно в гудение мотора «девятки» вплелось стрекочущее тарахтение.
 — Опять вертолет, — заглядывая в боковое окошко, сказал Налим. — Разлетались чего-то…
 — Вертолет, говоришь? — обеспокоено произнес Агафон. — Сюда идет, по-моему… Не шандарахнул бы он нас!
 Вертолет, тарахтя и посвистывая, пронесся в ста метрах над дорогой.
 — Наши катят! — возбужденно сказал Гребешок Лузе и Ксюше. — Куда они, интересно, намылились?
 — Мы вот тоже куда-то намылились, а куда — неизвестно, — проворчал Луза, которого начало укачивать. Кроме того, лететь на вертолете ему было страшно. Раньше он вообще никогда не летал, даже на рейсовых самолетах, а тут на такую маленькую «вертушку» посадили, башка в потолок упирается… Из нее, поди, и не выскочить, если грохнется.
 — Там, впереди, где-то поле было, — припомнил Гребешок, пропуская мимо ушей Лузино ворчанье. — Давай, командир, сядем?
 — Как скажете, — сказал пилот Жора,, — если место есть — сядем, если нет
 — разобьемся.
 — Ты давай-ка не разбивайся, — строго сказал Гребешок. — Нам нужно «девятку» остановить. Если сядем и остановим, то перелезем в нее, а ты лети, куда тебе положено.
 Пилот пожал плечами и ничего не сказал. То ли не знал, куда ему теперь положено лететь, то ли знал, но сильно сомневался, стоит ли это делать после всего, что произошло. Вертолет проскочил над кромкой лесного массива и оказался над просторным лугом, раскинувшимся вдоль небольшой речки, через которую был перекинут крепенький деревянный мост.
 — Э, — воскликнул Луза, указывая пальцем в лобовое стекло, — а там, за мостом, «Волга» стоит! Такая, как у Эльки!
 — Вот там и сяду, — объявил Жора, хотя ему никто прямых указаний на этот случай не давал. Он уменьшил обороты, накренил ротор назад, и машина немного опустив хвост, стала плавно снижаться чуть в стороне от дороги, где у обочины стояла серая «Волга» с открытым капотом, из-под которого были видны только две круглые девчачьи попки, туго обтянутые джинсами. Вертолет коснулся земли, сел, но продолжал крутить лопастями.
 — Не понял… — пробормотал Гребешок, когда, привлеченные тарахтением вертолета, Лида с Ларисой высунули головы. — Сева, е-мое, ты же сказал, что их зарезали?
 — Бля буду… — аж поперхнулся Луза. — Перекрещусь, если не веришь! У них головы были почти что отрезаны!
 — Я тоже видела! — в ужасе пробормотала Ксюша. — Может, это призраки? А?
 — Что-то я не видел призраков среди бела дня, — произнес Гребешок.
 — Дальше полетим? — флегматично спросил пилот. — У меня горючки только до дома.
 — Выгружаемся! — решительно сказал Гребешок, выскакивая на луг с автоматом. Следом за ним Луза, увешанный трофейным оружием, в паре с Ксюшей вытащил Эльку и понес к «Волге».
 Гребешок задержался, поинтересовался у пилота:
 — Командир, мы тебе должны чего?
 — Нет! — решительно ответил Жора. — Спасибо, что вовремя свалили и не убили.
 Гребешок отбежал от вертолета, пилот накренил ротор вперед, дал полный газ и поскорее, пока воздушные пираты не передумали, вспорхнул с луга.
 Встреча у «Волги» не напоминала встречу на Эльбе. Обе стороны глядели друг на друга с неприкрытым изумлением. Лида и Лариса обалдели оттого, что их догнали на вертолете, а остальные — оттого, что те, кого считали зарезанными, оказались живы и здоровы. Беглянки с перемазанными ручками — в моторе ковырялись! — кроме того, со страхом смотрели на неподвижную Эльку, которую Луза с Ксюшей уложили на траву.
 — Та-ак, — сказал Гребешок, сурово поглядывая то на Лузу с Ксюшей, то на Лиду с Ларисой, то на выглядывавшего из окна «Волги» Олега. — Либо кто-то врал, либо покойники воскресли.
 — Я их вот так видел! Вот те крест! — побожился Луза.
 — Ты еще честное комсомольское дай для убедительности, — съехидничал Гребешок. — Покойники машин не угоняют, это медицинский факт. Слыхал я, что один гражданин, шибко задолжавший по жизни, сам себя взял в заложники и прислал письмо домой: мол, срочно все продавайте и платите выкуп — миллион долларов. Ну, кто-то из друзей собрал, жена продала последние бриллианты. Положили все это в чемодан и отдали проводнику вагона на Киевском вокзале в столице нашей Родины Москве. Ментуру, естественно, не вмешивали — себе дороже. Стали ждать, когда похитители отпустят родного человечка. А похитители вместо этого присылают жуткое, но цветное фото: гражданин заложник весь в крови, на рубашке дырки, но морду лица опознать можно. И подпись: «Извините, мы поторопились! Миллион, к сожалению, вернуть не можем». Труп хотя искали, но не нашли, эксперты по фото признали, что факт убийства, должно быть, имел место, и гражданин со всеми долгами был признан умершим в судебном порядке. Сейчас, говорят, живет не то на Маврикии, не то на Сейшельских островах.
 — Твоя «девятка» едет! — перебил треп Гребешка Луза. Действительно, оставляя за собой небольшой пыльный хвостик — солнце уже просушило дорогу, — к мосту стремительно приближалась «девятка». Агафон проскочил мост и притормозил почти рядом с «Волгой».
 — Какие люди! — осклабился он. — Клево смотритесь! Луза весь автоматами увешался, за версту видно, что боец. Гребешок тоже орел, полевой командир! Хоть сейчас в Чечню, ислам защищать. А не боитесь вы, граждане боевики, что вас в пучки повяжут, а? Тут вертолеты уже летают, между прочим.
 — Мы сюда на нем и прилетели, — Гребешок был рад огорошить Агафона. — Могли бы и дольше полетать, но видим, что внизу симпатичные «покойницы» загорают, вопреки утверждениям господ Лузы и Налима, вот и решили помочь.
 Напоминание насчет «покойниц» сразу простимулировало деятельность Агафона.
 — Так. Лидочка, Ларисочка — где ваш волшебный кубик? Быстро!
 — В бардачке «Волги», — сказал из машины Олег, — не бейте девчонок, ладно?
 — Да что ты, корефан, как можно! — растрогался Налим и вытащил знакомый кубик и шайбу с дыркой.
 — Дай сюда, — сказал Агафон. Налим подал ему таинственные предметы.
 — Машина идет из Воронцова, — Гребешок посмотрел в конец дороги. — Надо бы и впрямь автоматы попрятать. Кинь их в «девятку», Луза!
 — А что там, не милиция случайно? — пошутил Агафон.
 — Молоковоз, по-моему, — ответил Гребешок, приглядевшись…
 Участковый в это самое время только-только закончил разговор с дежурным райотдела. Там, на другом конце провода, Митричу сперва предложили проспаться, потом — опохмелиться. Слишком уж язык заплетался. Наверно, он и последовал бы советам, послав Костю с его сообщением в дальние страны, но Ермаков выхватил у старлея трубку и вполне трезвым голосом объяснил, что он житель деревни Конец и между двумя и тремя часами ночи в деревне была интенсивная стрельба. На вопрос, есть ли жертвы и кто стрелял, Костя ответил, что жертв не видел, а стреляли, должно быть, два приезжих бандита, которые только что проехали через село Воронцово на красной «девятке» в сторону Московского шоссе. Костя даже сообщил, что на машине номер с буквами облцентра, а первые две цифры номера 23.
 Дежурный в райотделе для начала связался с гаишниками и сообщил им насчет
 возможности появления на Московской трассе автомашины «ВАЗ-2109» красного цвета с облцентровским номером, начинающимся на 23, и двумя вооруженными людьми на борту, а потом стал искать по рации свои ГНР, которые, как выяснилось, находились далеко от Воронцова. Выбрав ту, которая оказалась поближе, он послал ее в Конец посмотреть, в кого там стреляли и кого убили…
 …Молоковоз благополучно миновал мост, притормозил у «Волги», под капот которой уже залез Гребешок, спросил, не надо ли помочь, но Агафон помахал рукой: мол, проезжай, все нормально, и цистерна покатила дальше, в райцентр, для чего ей понадобилось выехать на Московское шоссе. На ближайшем посту ГАИ молоковоз привычно тормознули хорошо знакомые гаишники, знавшие, что товарищ везет на молзавод свежее молоко утренней дойки. Ребята зачерпнули по бидончику для детишек — сверху в цистерне были настоящие сливки, — а заодно
 и поинтересовались, не видел ли водитель молоковоза чего-либо
 подозрительного на Воронцовской дороге и не заметил ли красную «девятку» с городским номером, начинающимся на 23. Тот сказал, что подозрительного ничего не видел, а красная «девятка» с номером, который начинается на 23, четверть часа тому назад стояла на обочине в пяти километрах от Воронцова, рядом с серой «Волгой» — около машин находится с десяток парней и девушек вполне мирного вида.
 Когда гаишники расспрашивали молоковозника. Гребешок сумел завести Элькину «Волгу», отдал ее на растерзание Агафону, которому предстояло везти Налима, Олега, Лиду и Эльку, а сам посадил к себе в «девятку» Лузу, Ларису и Ксюшу. Оставалось только решить, куда ехать.
 Возвращаться в Конец было рискованно: туда могли вновь нагрянуть неизвестно кем присланные «ниндзя» и обыкновенная милиция, от которой тоже ничего приятного ждать не приходилось. Ехать в облцентр, а затем в «Куропатку» тоже нельзя. Сэнсей им не обрадуется, да и неприятностей с разными органами не оберешься. Сворачивать на левую сторону дороги, в Мухановский район, означало невеселую перспективу разбирательства по поводу перебитых лавровцев, да и делать там было нечего. Оставалось продолжать движение на Москву, точнее, в один из подмосковных дачных поселков, где Сэнсей предполагал припрятать своих лучших работников на период шухера в облцентре. Но тут тоже было немало сложностей: первая же приличная проверка на дороге закончится задержанием и минимум 218-й — оружия в машинах было дополна. К тому же на подмосковную дачу пригласили четверых людей Сэнсея, но вовсе не девчонок и Олега.
 Но второе обстоятельство Агафон решил пока не принимать во внимание. А первое — насчет проверки, он уже придумал, как обойти: у него в кармане уже лежали кубик с шайбочкой.
 Перед тем как тронуться в путь, Агафон перебросился с Гребешком парой фраз:
 — Самое главное — иди за мной. Ничему не удивляйся.
 — А чему именно?
 — Всему. Дистанция — 25 метров, не больше. Если увидишь, что кто-то втискивается, — не пускай. Можешь вообще прижаться к бамперу. Но самое главное, если увидишь, что моя машина выглядит как-то не так, — не паникуй.
 — Хрен поймешь, — хмыкнул Гребешок, — но там увидим… «Волга» заняла место флагмана, «девятка» пошла за ней следом.
 — Элька глаза открыла, — сказал Олег, едва «Волга» тронулась с места.
 — Приятно слышать, — не оборачиваясь произнес Агафон. — Как здоровьичко, девушка?
 — Куда едем? — произнесла Эля сонным голосом.
 — В Москву, — ответил Агафон. — А кстати, где ключики, из-за которых весь сыр-бор разгорелся?

 Хитрые переговоры

 «Русский вепрь» всегда был местом тихим и спокойным. Во всяком случае, для Виктора Семеновича. Но сегодня Иванцов ощущал, что тишина и спокойствие его неофициальной обители могут быть нарушены. Нет, он не ожидал, что над «Вепрем» появится эскадрилья «Су-25» или «Ми-24», которая сделает из охотничьего домика мишень для прицельного бомбометания или обстрела «НУРС-ами». И нападения бригады коммандос с танками и минометами не предвиделось. Даже мелкопакостного теракта с использованием одной 400-граммовой тротиловой шашки, наверно, можно было не опасаться. И все же облпрокурор испытывал серьезное беспокойство. Не то чтобы его пробрал панический страх, нет, он вполне держал в узде эмоции, и даже Многоопытная Ольга Михайловна, посвященная во многие тайны своего супруга, не замечала, что он волнуется. Может, эта посвященность в передряги Виктора Семеновича и притупила ее интуицию. Анализируя известную ей обстановку в области и ситуацию в правоохранительной сфере, мадам Иванцова была убеждена, что у Витюши нет поводов для волнений.
 Впрочем, причины, породившие беспокойство, были и для самого Иванцова не до конца ясны: чего конкретно он боится, от каких объектов или субъектов исходят беспокоящие сигналы, наконец, отчего его душа ощущает тревогу, он не очень понимал.
 Казалось бы, вчерашний день был потрачен не зря. Друг и наставник Михалыч дал массу полезных советов, оказал солидные практические услуги, проинформировал, из-за чего, собственно, перегрызлись меж собой «кукловоды», «дергающие за веревочки», управляющие Иванцовым из дальнего далека. Стало более-менее ясно, за кого держаться, как строить тактику, чего избегать. А что еще надо, чтобы не ощущать себя мишенью? Да, пожалуй, больше ничего. В конце концов, здесь, в родной области, Иванцов не самый последний человек, и если подкрепиться стопроцентно надежным союзником, благодетелем из Москвы, а Чудо-юдо представлялся ему именно таким, то можно было не только побороться за выживание, но и отвоевать у капризной фортуны кое-какие новые рубежи.
 Не было особых причин беспокоиться и о возможных результатах разгрома Лавровки. Никто из сколько-нибудь значащих и опасных представителей группировки на свободе не остался. Филя Рыжий по состоянию на 23.30 вчерашнего вечера находился в реанимации. В камере с ним случился сердечный приступ, и его спровадили в тюремную больницу. Шансов дожить до утра Рыжий не имел никаких. Теплов и его люди тоже работать умеют.
 Даже наличие такой серьезной дамы, как Алпатова, уже не беспокоило. Оказалось — в этом большая заслуга подполковника Агапова! — что молодой муж Алпатовой, тренер по карате — очень хороший знакомый, даже почти друг Алексея Сенина по кличке «Сэнсей». А из этого следовало, что если Наташа самовольно начнет проявлять излишнюю активность в отношении «Куропатки», то запросто может оказаться заинтересованным лицом, возможно, даже запачканным.
 Итак, почти все было на мази. Что же давило на психику и лишало душевного покоя? Иванцов, по зрелом размышлении, увидел два основных дискомфортных обстоятельства.
 Первым таким обстоятельством была назначенная на сегодня встреча с представителем Антона Борисовича Соловьева. Как ни странно, но его интересы взялись представлять деятели из АО «Альгамбра» — президент Вячеслав Маряхин и господин Альберт Заборский (он же Алик Забор). Странного тут, конечно, ничего не было, за исключением состава делегации. Заборский вполне мог бы и один сообщить Виктору Семеновичу все, что жаждет передать его московский патрон. Маряхин, каждый постовой сержант знает, всего лишь зиц-председатель. Правда, Михалыч утверждал, что его предполагают сделать первым номером на губернаторских выборах, из зиц-президента АО он станет зиц-губернатором. В чем будет его роль на предстоящих хитрых переговорах? Иванцов мог только догадываться об этом, а значит, вынужден был сомневаться в том, что правильно представляет себе их цели и задачи. Во всяком случае, со стороны соловьевских представителей. До того как в «Русский вепрь» позвонил Маряхин и предложил встретиться в таком составе, Иванцову казалось, будто ему вполне ясно, о чем и как пойдет разговор.
 Вторым обстоятельством, которое смущало Виктора Семеновича, было наличие на территории «Вепря» специалистов по техническим средствам наблюдения, прибывших, как и предупреждал Михалыч, для негласного участия в переговорном процессе, проще говоря, для фиксации их на всякое там аудио-видео — дальше этого у Иванцова фантазия не прорывалась — и оперативной передачи всей этой информации в распоряжение Чуда-юда.
 Прибывшая четверка молодцов не выглядела особо внушительно на фоне раскормленных и тяжеловатых охранников «Русского вепря», но как-то сразу, без каких-либо деклараций и заявлений, дала понять, что они сами будут все для себя регулировать, а здешние хозяева не имеют никакого права совать нос в их дела. Представляться они не стали. По отчеству представился лишь один — Василий Васильевич, который был в этой команде главным и непререкаемым авторитетом. Хотя внешне, посмотрев на него, никто бы этого не сказал, слишком уж помятый и потертый вид был у этого товарища. Он выглядел точно так, как должен был выглядеть, по представлению Иванцова, несчастный университетский доцент (для профессора Василий Васильевич слишком молодо смотрелся), который месяца три не получал зарплату. Остальные именовались Борисом, Глебом и Богданом, но Иванцов нюхом чуял, что у них, в отличие от Василия Васильевича, имена вымышленные. Они никаких документов никому не предъявляли, а потому выяснить, как их звали на самом деле, Иванцов не мог. Впрочем, иметь лишних сведений об этих московских гостях ему и не надо было, к тому же Михалыч предупредил, что эти ребята будут контролировать не только ход бесед с представителями Соловьева, но и самого Иванцова. Вот это-то и было самым неприятным моментом во всей этой истории. Получалось, что Иванцов
 — человек, в отношении которого остается актуальным старый лозунг: «Доверяй, но проверяй». А если упаси Господь сомнения в искренности Виктора Семеновича окажутся относительно большими, чем те проблемы, которые его фигура помогает решать в губернском масштабе, то единственной возможностью избежать роковых последствий окажется добровольное бегство на тот свет.
 Весь остаток вчерашнего дня и почти до рассвета группа Василия Васильевича провела в трудах и заботах, усердно развертывая привезенное с собой оборудование. Они сами выбрали комнаты: одну — для беседы Иванцова с гостями, другую — для своей резиденции, третью — для установки приборов и передающих устройств. Комнату для переговоров — ту самую, где весной Иванцов и Соловьев разговаривали со Степой перед роковой поездкой в «Белую
 куропатку», — москвичи облазили сверху донизу, исследовав, наверно, каждый квадратный миллиметр стен, пола и потолка, а также всю мебель и светильники. После этого они при закрытых дверях смонтировали то, что хотели. Иванцова пустили туда только после окончания работ и предложили ему определить наметанным глазом человека, который много раз бывал в этой комнате, изменилось ли там что-нибудь или нет. Иванцов пристально осмотрел помещение, но абсолютно ничего обнаружить не сумел.
 Резиденцию и комнату для размещения аппаратуры Василий с товарищами организовали в двухкомнатном номере, предназначенном для VIP среднего уровня. Само собой, что они занесли в одну из комнат несколько дополнительных столов и шкафов. Соответственно ни один штатный охранник «Русского вепря» не имел права не то что войти, а даже просто задержаться чуть дольше, чем следовало, перед закрытой дверью этой комнаты. Это вызвало глухое ворчанье в рядах охранников, которые решили, что их, старослужащих, по три-четыре года несших службу по охране спокойствия, выживают с этого халявного объекта. Конечно, нужно было вообще не обращать на это внимания или хотя бы постараться не обострять отношения, объяснив охранникам «Вепря», что москвичи прибыли ненадолго и надо их потерпеть, во избежание более крупных неприятностей. В частности, временно не водить девок из обслуги в оккупированные номера, как это зачастую практиковалось в доброе старое время. Непонятливые охранники бурчали, что для этих «физиков-шизиков» можно было и не выделять такие шикарные помещения, а выдать чего попроще, и Ольга Михайловна по дурости стала их поддерживать перед Иванцовым. Но Виктор Семенович с жесткостью настоял на своем, даже накричал на супругу, чтоб не совалась, куда не просят. Объяснять он ей ничего не стал. Ольга подулась, но вынуждена была подчиниться и даже прекратила все попытки капать на мозги мужу. Иванцов, правда, просил уведомить его, не будет ли от приборов вредных излучений, но Василий Васильевич вежливо объяснил, что излучения идут от всех электронных приборов, в том числе и от телевизоров, которых в «Русском
 вепре» было до фига и больше. Бог знает, кому суждено сдохнуть от излучений,
 кому от сигарет, а кому от бандитской пули.
 Роль безмятежно-радушного хозяина удавалась Иванцову с пребольшим трудом. От этой четверки исходила скрытая опасность. Иванцов знал, что, связавшись с конторой Чуда-года и прочно заняв позицию в ее окопах, он может и взлететь высоко, и увязнуть глубоко. Несомненно, что у присланных Чудом-годом людей очень большие возможности. Стоило вспомнить весенние разговоры с Рындиным, материалы расследований о нападениях на оптовую базу АО «Белая куропатка» и Лутохинский молзавод (эти дела превратились в глухие висяки, которые Иванцову пришлось тихо «затоптать»), как появлялось ощущение не то чертовщины, не то собственного идиотизма. Хотя сам Иванцов еще не сталкивался напрямую с техникой, состоящей на вооружении Чуда-юда и Сарториуса, а о принципах ее действия имел самое смутное представление, в ее наличии он был твердо убежден. Его фантазия не шла дальше «аудио-видео», но он понимал, что имеет дело с чем-то неординарным. А неизвестное всегда порождает беспокойство.
 Альгамбровцы приехали ровно в 11 часов, скромно, на относительно старом «Мерседесе-300». С господами Маряхиным и Заборским прибыли три охранника, включая водителя, которые остались во дворе. В комнате им было нечего делать.
 Начали с дегустации армянского коньяка, который Иванцов выставил к приезду гостей. Обменялись впечатлениями о вкусовых качествах, а уж потом перешли к делу.
 — Виктор Семенович, — не без волнения поглядывая на своего внушительного спутника (Алик Забор весил далеко за сто кило), начал Маряхин. — Нас очень волнует, как идет расследование похищения нашего сотрудника, господина Гнездилова. Конечно, неудобно, что мы вас беспокоим в отпуске, но сами понимаете, хотелось бы знать, насколько это дело продвинулось. Ведь речь идет о человеке…
 — Очень вам сочувствую, Вячеслав Петрович. И понимаю, что у всего коллектива вашей фирмы сейчас настроение неважное. Хотя вы сами, наверно, догадываетесь, что многое в интересах следствия должно оставаться тайной. Кроме того, я хоть и держу это дело на контроле, но сам его не веду. Может быть, вам следовало бы с Алпатовой побеседовать или с Моряковым? Тем более что у вас, как я понял, уже какая-то своя версия происшедшего сложилась. У нас в производстве дело об умышленном убийстве трех охранников, хотя начинали с ДТП, а вы говорите о похищении. Если у вас есть основания так считать, надо было составить соответствующее заявление, мы бы стали рассматривать его как одну из возможных версий. Но меня информировали, что ваши сотрудники очень слабо помогают следственной группе. Даже создается впечатление, будто они целенаправленно уклоняются от ясных ответов на вопросы работников прокуратуры. Как же будет продвигаться дело, если так пойдет дальше? Надо теснее сотрудничать с правоохранительными органами, тогда есть надежда во всем разобраться.
 — Виктор Семенович, сами знаете, какая сейчас криминогенная ситуация. Боятся люди…
 — Ну, раз боятся, тогда придется смириться с исчезновением господина Гнездилова. Кстати, а почему вы считаете, что это было именно похищение?
 — Ну, мы же уведомлены, что в машине его не обнаружили…
 — Ему кто-либо угрожал похищением?
 — Нет, об этом я не слышал, — пробормотал Маряхин, опять поглядев на Забора: мол, шеф, смотри, прокурор нас крутить начинает, не запутает ли?
 — У него были какие-то сомнительные знакомые, деловые партнеры с неясной репутацией?
 Иванцов не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться.
 — По-моему, нет… — произнес зиц-президент в явном смятении. Забор мрачно помалкивал.
 — Может быть, кто-то уже звонил вам в «Альгамбру» и требовал выкуп?
 — Нет, — произнес на сей раз сам Забор. — Не было звонков. И угроз не было.
 — А может, вы просто нам не сообщаете об этих звонках? Скажем, похитители пообещали, что в случае вашего обращения в правоохранительные органы Гнездилов будет убит? — прищурился Иванцов. Он прекрасно знал, что никто не назначал выкупов и не угрожал, но помариновать альгамбровцев было приятно.
 — Как можно, гражданин прокурор, дезинформировать следствие? — обиженно сказал Забор.
 — Прекрасно. Значит, угроз не было, выкупа никто не просит, а вы, тем не менее, предполагаете, что это было похищение? Странно и нелогично. Если людей похищают, то обычно требуют выкуп, верно? Или, допустим, похищают для того, чтоб выбить долг. Вероятно, скажем, и похищение с целью принудить к совершению противоправного деяния. Если никаких условий не ставится, то какой смысл в столь рискованной затее? Предположим, что Гнездилова решили похитить, чтобы убить тайно и тем ввести в заблуждение органы следствия. Но ведь для такого убийства тоже нужны мотивы, верно? Конечно, бывают немотивированные убийства, но их совершают либо психически ненормальные, либо в состоянии алкогольного или наркотического опьянения. А тут, насколько я осведомлен, все было серьезно организовано, явно участвовала группа лиц, привлекалось несколько единиц автотранспорта. Так что, господа, позвольте мне усомниться в вашей версии или приведите те аргументы, которые убедят меня.
 — У нас есть сведения, которые косвенно подтверждают, что Гнездилов был похищен, — произнес Маряхин, дождавшись разрешительного кивка Забора. — Но нам не хотелось бы оглашать источники. Это может сильно повредить тем, кто нас уведомил.
 — Вы поставьте себя на мое место, Вячеслав Петрович, — сказал Иванцов с наигранной задумчивостью. — Приходят к вам люди и говорят: «Мы знаем, что нашего товарища похитили. Но что мы по этому поводу узнали и от кого, не скажем. А вы идите и ищите, неведомо где и неведомо как». Это смешно, право слово! Не раскрывая ваших источников, вы стремитесь воздействовать на прокуратуру, чтобы она проводила следственные действия в каком-то определенном, очевидно, выгодном для вас направлении. Знаете, у меня появляются сомнения в необходимости нашего разговора.
 — Что вы, что вы! — испуганно забормотал Маряхин. — Мы вовсе не собираемся оказывать давление или как-то влиять на следствие. Просто нам стало известно, что господин Гнездилов, по некоторым данным, захвачен преступной группой некоего Чуда-юда и содержится в Москве, в частном научном центре.
 — В принципе мы могли бы и подробнее, — добавил Забор, — но, извиняюсь, только на условиях неразглашения. Людям неохота подставляться. Там контора очень крутая.
 — Сейчас все конторы крутые, — усмехнулся Иванцов. — И всем неохота подставляться. Стало быть, показаний вашего информатора в следственном деле не будет, на суде он выступать как свидетель обвинения не собирается. А что вы нам прикажете делать? Ссылаясь на оперативный источник, связываться с Московской областной или городской прокуратурой, выходить на них с просьбой санкционировать проведение обыска в этом самом научном центре, обращаться с ходатайством о задержании на тридцать суток господина по кличке «Чудо-юдо»? Да нас засмеют! Это в лучшем случае. Если наше ходатайство будет рассматривать умный человек, который не найдет оснований ни для выдачи санкции на обыск, ни для задержания. Но гораздо хуже, если найдется дурак, который даст санкцию — и нас, и себя подставит под гражданский иск о защите чести и достоинства. А то и под 178-ю — за незаконное задержание.
 Иванцов немного сгущал краски, но на Маряхина и Заборского это подействовало впечатляюще. Забор, однако, сказал:
 — Ну а если в Москве кое-кто поддержит это дело?
 — В каком плане поддержит? — заинтересованно спросил Иванцов.
 — В том плане, что поможет взять Чудо-юдо с поличным.
 — Это что же за «контора Никанора»? — противненько улыбнулся Виктор Семенович. — Не слышал, чтобы в нашем правовом и демократическом государстве имелись ведомства, кроме правоохранительных, которым были бы присвоены подобные полномочия. Или вы имели в виду ФСБ и МВД?
 В глазах у Забора появился очень неприятный блеск. Он как бы говорил то, что сам Алик сказать не мог: «Смеешься, законничек? Смотри, не пришлось бы поплакать немножко».
 — Вы, Виктор Семенович, только поймите нас правильно, — заторопился Маряхин. — Мы хотим помочь относительно мирно решить проблему с господином Гнездиловым. А она, уверяю вас, очень сложная.
 — Вы хотите помочь? — изумился Иванцов. — А мне показалось, что пять минут назад вы говорили об обратном, искали у меня помощи в розыске и спасении своего сослуживца…
 — Виктор Семенович, — мрачно произнес Забор. — Все мы люди, все человеки, всем надо помогать друг другу, как учат нас Господь Бог и коммунистическая партия. Вы извините, я без образования, у меня, кроме восьми лет школы, еще четырнадцать лет по трем ходкам, но жизнь немного знаю. Обидно будет, если мы друг друга ни фига не поймем, честное слово!
 — Совершенно с вами согласен. Особенно неприятно будет, если вы, дорогой Альберт Николаевич, судя по произнесенной вами преамбуле, намерены заниматься тем, что подпадает под признаки статьи 193 все еще действующего УК РСФСР. То есть угрожать мне убийством, нанесением тяжких телесных повреждений или уничтожением имущества путем поджога…
 — Нет, Виктор Семенович, — сказал Забор, — насчет этого не волнуйтесь. Мы не сумасшедшие. Просто хотели вам передать привет от одного вашего хорошего знакомого, который этой весной немало помучился из-за вас…
 Тут Иванцов забеспокоился. Он вовсе не хотел, чтоб слухачи во главе с Василием Васильевичем записали и передали Чуду-году даже самое краткое изложение истории контактов между прокурором и Соловьевым, но прежде всего — о той пакостной роли, которую Иванцов сыграл в истории с расстрелом джипов на подступах к «Белой куропатке». Ведь именно он, а вовсе не Эдуард Тихонов по кличке «Степа», как потом было предъявлено Чуду-юду, стал инициатором той роковой поездки… И теперь то, что четыре месяца скрывалось, могло открыться. Конечно, дело прошлое, в конце концов, Иванцов и сам рисковал, не допустил проникновения Соловьева в секретную лабораторию, но Степу подставил именно он. А Степа — авторитет старой школы, негласный советник и преемник основателя здешней системы Курбаши, более года был для Чуда-юда опорой в здешней губернии. И неплохим источником средств, как удалось выяснить позже. После его гибели и таинственного для многих бегства Фрола Чудо-юдо в губернии надолго потерял свои позиции. Лишь похищение Ворона-Гнездилова (а может, и не похищение, а убийство или побег!) позволило ему оторвать «Куропатку» от «Альгамбры» и снова отжать к обочине ставленников Соловьева.
 Нет, Иванцову нельзя было позволять Забору заниматься историей.
 — Я понимаю, о ком вы говорите, — произнес Иванцов, — будет спокойнее не называть лишних имен. Что он хотел мне передать, кроме привета?
 — Да так, мелочи. Например, — осклабился Забор, — насчет вашей дочки, которая в Москве учится, вспоминал. Красивая, говорит, стала, но за ней глаз да глаз нужен. Москва — город небезопасный.
 Этого укола Иванцов ждал. Опасения за дочь в свое время заставили его согласиться на показ куропаткинской лаборатории Соловьеву, Сноукрофту и Резнику. Иванцов помог Соловьеву взять бразды правления над «Куропаткой» и ввести в игру Ворона тоже в немалой степени ради обеспечения безопасности студентки Иванцовой.
 — Спасибо за совет, — сказал Виктор Семенович. — Мне тут, кстати, была оказия узнать о его сыне кое-что. Службу он проходит нормально, не болеет, спортом занимается. Однако из-за этих самых спортивных успехов его может серьезная беда подстеречь. Могут его послать в «горячую точку». В Чечню, в Таджикистан или еще куда. А это, сами знаете, чревато. И вот какой удивительный прогноз дали астрологи: по расположению планет и звезд получается, что судьбы Ванечки и Машеньки как-то там астрально сопряжены. Поэтому, если что-то с ней, то с ним — гораздо хуже. С другой стороны, если с ней все в порядке, то и с Ваней никаких проблем. Вы обязательно сообщите это своему товарищу.
 — Постараюсь, — насупился Забор. — Тот товарищ, правда, еще один привет передавал. Из Франции, от Петра Петровича Гладышева.
 — Спасибо, — Иванцов знал, что эта угроза представляет опасность куда большую и куда более реальную, чем намеки насчет дочери. — Надо и мне, пожалуй, в благодарность, привет передать. От полковника Воронкова Владимира Евгеньевича. Или Воронцова, может быть, дай Бог памяти… В общем, его близкие друзья Вороном именуют. Ходили слухи, что он, понимаешь, в автокатастрофе погиб, а он живой на самом деле. И в прошлом году не погиб, и в этом году уцелел. Не каждому так везет. Наверно, может и до ста лет прожить, если какая-нибудь случайная неприятность не подвернется.
 — Интересное кино… — пробормотал Забор, который явно не был готов переварить такую информацию.
 — Самое смешное, — Иванцов пошел на добивание, — что глава администрации одной из соседних областей, господин Пантюхов Георгий Петрович, у которого товарищ полковник возглавлял охрану, будет очень удивлен и приятно обрадован, что Ворон, оказывается, еще летает. А если еще вспомнить, какая неудачная судьба сложилась у Сергея Борисовича Соловьева, который занимался коммерцией в той самой области, и о некоторых других событиях прошлой осени и нынешней весны, то вашему заинтересованному лицу придется серьезно надо всем поразмыслить.
 — Мозги есть, отчего не помыслить, — вздохнул Забор.
 — Ну, тогда, может быть, на сегодня достаточно? Вы обдумаете ситуацию, мы прикинем свои возможности. А потом будем постепенно, без суеты и нервотрепки, приходить к консенсусу.
 — Тогда, наверно, надо будет подумать и о дате новой встречи. — Пожалуйста. Дня через три, наверно, вас устроит? — В это же время? — спросил Забор.
 — Без проблем. Я же в отпуске, господа…

 Подмосковная дача

 Около полудня мини-автоколонна, состоящая из серой «Волги» и красной «девятки», въехала в тот подмосковный дачный поселок» куда должна была прибыть еще сутки назад. Поселок этот принадлежал, конечно, не самым сливкам общества, но и не относился к разряду трущоб. Обычный дачный поселок, куда ездят не столько отдыхать, сколько гнуть спину, чтобы получить какой-то приварок на зиму, обеспечить себя, по мере сил и возможностей, собственной картошкой, морковкой, огурцами, помидорами, повидлами-вареньями и иными дарами природы. Некоторые мичуринцы уже и виноград выращивают, и тыквы, и арбузы. Глядишь, и до бананов с ананасами дойдет.
 Конечно, по сравнению с домом бабы Дуси небольшая рубленая дачка смотрелась неважнецки. У бабы Дуси дом был рассчитан на постоянную жизнь, здесь — только на лето, частично на осень. Более того, дачка давно не красилась, жестяные водосточные трубы проржавели, на трубе выпало несколько кирпичей, в заборе не хватало штакетин. Не видно было и следов сельскохозяйственной деятельности. Участок зарос многолетними бурьянами, крапивой и слабоплодоносящей, одичалой малиной. Ни возделанной грядки, ни дерева с побеленным стволом не просматривалось. Правда, на одной вишне багровели полуобклеванные ягодки, а на паре яблонь просматривались мелкие зеленые плоды, тоже порченные не то червяками, не то гусеницами.
 — Мы, случаем, не ошиблись? — спросил Гребешок, вылезая из кабины «девятки» и подходя к «Волге». — Что-то дача эта для отдыха мало подходит. Не вижу бассейна, фонтанов, поля для гольфа…
 — Нет, — тоже с явным разочарованием в голосе произнес Агафон, — это то самое место. Улица Воровская, дом тридцать четыре.
 — Воровская? — придурился Гребешок, сделав ударение на букве «а» в отличие от Агафона, который правильно поставил ударение на второе «о», но перепутал окончание. Улица была не Воровская, а Воровского.
 Вообще, если бы не «Запорожец», притулившийся у забора, было бы полное впечатление, что дача эта заброшена еще со времен «Вишневого сада». Однако, как выяснилось, тут даже хозяин имелся. С крылечка спустился загорелый дочерна, голопузый и богато татуированный гражданин лет под шестьдесят. Тощий, испитой, гнилозубый, в драных тренировочных штанах — при советской власти такие шесть рублей стоили — и полотняной кепочке с мятым козырьком. Он с явной тревогой посматривал на две машины, подкатившие к его обиталищу. Уж очень там много народа понабилось.
 Агафон вылез из «Волги», поглядел на поржавевший номерок 34, прибитый к углу дачи, и произнес:
 — Здорово, хозяин! Тебя не дядя Саня зовут?
 — Для кого дядя Саня, а для кого — Александр Ильич, — запойно просипел мужик.
 — Не Ульянов случайно?
 — Нет, Бог миловал.
 — Ну, тогда привет от Сэнсея.
 — Из Японии?
 — Нет, из Береговии.
 — Что ж, заезжайте во двор, гости дорогие, небывалые.
 Для постороннего человека все выглядело как обмен случайным набором фраз, однако все фразы, начиная со слов «Здорово, хозяин!» и кончая словосочетанием «гости дорогие, небывалые», представляли собой систему паролей и отзывов.
 Дядя Саня открыл ворота, Агафон вкатил во двор «Волгу», за ним въехал Гребешок на «девятке».
 — Проезжай мимо крыльца и поленницы, выворачивай за угол! — распорядился хозяин.
 На задах дачи обнаружилась площадочка, примыкающая к забору, ограждавшему тыл участка. В отличие от хлипкого заборчика, стоявшего с улицы, этот был заметно повыше и сделан из прочных досок, вплотную пригнанных друг к другу. Вдоль забора густо росла высоченная крапива вперемежку с одичалой малиной, а еще высокие кусты жимолости и сирени, начисто заслонявшие собой площадку от возможных наблюдателей с соседнего двора, по крайней мере, от случайных. «Волга» и «девятка» с трудом втиснулись сюда. Дядя Саня запер ворота и подошел к машинам, из которых стали вылезать уставшие от долгой езды путешественники.
 — Мать честная! — вполне искренне вздохнул дядя Саня. — Говорили, четверо будет, а вас вон сколько… Ладно. Пойдем-ка, начальник, побеседуем маленько.
 Агафон последовал за ним в дом. Внутри дача вполне подошла бы для съемок либо историко-революционного фильма о тяжкой жизни российского пролетариата при проклятом царизме, либо американского клюквенного боевика об угнетении евреев в бывшем СССР.
 Сени здесь были обычными — клетухой полтора на полтора метра, тут на табурете стояло ведро с водой, а под табуретом — пятнадцать-двадцать разнокалиберных бутылок, начиная от микроскопических 125-граммовых «восьмушек» из какого-то сувенирного набора и кончая большущим двухлитровым графином из-под водки «Privet». Пол отродясь не мыли и не красили, отчего на нем нарос вполне ощутимый слой грязи. Агафон хотел пить, но вовремя увидел плавающую в ведре муху, и жажда его сразу покинула. Ясно, что хлебать такую водицу мог только человек, который всегда имеет в желудке граммов триста спиртного, а потому не боится дизентерии и прочих инфекций.
 В сенях, кроме табурета с ведром и склада бутылок, была еще невысокая приставная лестница, ведущая на чердак.
 — Вот там, — дядя Саня указал на люк в потолке, — ночевать будете. Нынче тепло, клопов и тараканов там нету. Комарье тоже пока не шибко разгулялось.
 Прошли в комнату. Здесь стояли старый дерматиновый диван и стол, сооруженный из простой ДСП, уложенной на картонные ящики из-под импортных телевизоров или консервов, и покрытый старыми газетами. Был еще сильно расшатанный стул, на который даже плюшевого мишку нельзя было посадить без риска. Остальная мебель состояла из деревянных или пластмассовых ящиков из-под бутылок. Сами же бутылки, естественно, давно опустошенные, стояли и лежали по всем углам комнаты. Здесь их было так много, что Агафон и не пытался сосчитать.
 — Садись, командир, в ногах правды нет, — сказал дядя Саня, указывая Агафону на диван. — Самое надежное сиденье осталось, не обессудь.
 — Перетерпим, — сказал Агафон скорее из вежливости, чем искренне. О том, как выглядит подмосковная дача, у него были совсем иные представления. Он видел дачи своих областных начальников, некоторые даже близко, и ему казалось, будто у подмосковной братвы должны быть исключительно такие же и даже лучше.
 — Перетерпим? — с некоторой резкостью в голосе произнес дядя Саня. — Это, корефан, не вы перетерпите, а я перетерплю. Вас сколько должно было быть? Четверо. А ты девять рыл привез. У меня тут не пансионат, чтобы с бабами ездить, понял? Да еще импортную прихавал, черномазь. А пятый пацан инвалид в натуре, ни рук, ни ног. Его куда? Мне заказали вас приветить на три денька.
 Вне всякого сомнения, дядя Саня в уголовном мире не занимал высокого места. Скорее он — полубомж, с парой ходок по разным некрутым статьям. Образование — высшее, окончил факультет карманной тяги Бутырского государственного университета. Кандидат блатных наук, был когда-то неплохим специалистом, но квалификацию потерял, покинул, так сказать, большой спорт ради большого спирта. В данное время явный алкаш, заслуженный тренер по литрболу и скоростному распиванию. Ясно, что Сэнсей договаривался не с ним, а с каким-то паханом. Конечно, если речь шла всего о трех днях для отдыха четырех мужиков, то можно перекантоваться и тут. Но судя по тому шухеру, который остался за кормой, торчать вдали от родной губернии придется гораздо дольше. Ну, месяц-другой тут еще будет тепло. А если до поздней осени или даже до зимы не удастся вернуться?
 — Нам здесь надо будет побыть подольше, чем трое суток, — заметил Агафон.
 — Как тебя звать? — спросил дядя Саня, малость помолчав.
 — Не обижаюсь, если просто Агафон.
 — Это хорошо, что ты не гордый. Но надо понимать, чего делаешь. Тоже не помешает. Отсюда по прямой, если не соврать, до Петровки, 38, всего тридцать пять километров. И мне ни к чему, чтобы тут всякие типы крутились. Мне сказано: прими четверых. Об остальных ни звука. Никто мне не говорил, что ты привезешь девять. Не знаю, где вы спать будете. И жратвы у меня на вас не запасено. Опять же — мне говорили, что три дня, не больше. Этот номер на год вперед забронирован, усек?
 — Ты, дядя Саня, по-моему, второй раз одно и тоже повторяешь. Лучше давай по делу: сколько тебе отстегнуть, чтобы ты на мозги не капал? — довольно нервно произнес Агафон. — Этой даче, со всеми потрохами, красная цена — «лимонов» двадцать, да и то если бревна не сгнили. Хочешь, мы у тебя ее купим? Тебе, на хрен, больше за нее никто не даст.
 — Милок, — скривился дядя Саня, — дача эта не продается. Так что не тряси тут «лимонами», растерять можешь. Пойми, сява, вас сюда по просьбе вашего основного вписали, и не для того, чтобы вы тут с бабами развлекались. Где вы их там наснимали, меня не колеблет, но дорогу они сюда должны забыть. Лучше, если вообще насовсем. Не то вам тоже память укоротят.
 — Слушай, пень, — строго сказал Агафон. — Не корчи из себя авторитета. Шестерня ты бескозырная, хотя и старый. Манал я твой понт в четыре дырки. Сэнсей при мне с Москвой говорил и потом мне четко расписал, чего мы можем, а чего нет. Так вот, запомни: нам от тебя, кроме хаты, чтобы выспаться, ничего не надо. Мы по дороге в паре магазинов были и затарились по линии жратвы. И выпить у нас есть.
 — Вот если бы ты поднес хозяину с дорожки, — облизнулся дядя Саня, — тогда бы я не стал всякую фигню молоть.
 — Поднести я тебе не откажусь, но пить с тобой не буду, — проворчал Агафон, — потому что ты фигни намолол уже сверх плана, как передовой комбайнер Миша Горбачев.
 Дядя Саня сипло похихикал, потому что любил слушать гадости про Горбачева, не мог ему антиалкогольную кампанию простить.
 — Понятно, — очень радостно улыбнулся он. — С девочками — приятней выпить.
 — Верно мыслишь, дядя Саня.
 — Я-то верно мыслю, это да. А вот тебе, поскольку ты мозгами плохо ворочал вначале, придется сейчас покрутить. Полезли на чердак, покажу, что для вас приготовлено.
 Агафон поднимался наверх не без опаски. Судя по общей обстановке на этой даче, можно было предположить, что для ночлега приготовлено провшивевшее и провонявшее бомжами лежбище, которое ни постелью, ни бельем назвать нельзя.
 Но на сей раз разочарование было приятным. На чердаке, не в пример жилой комнате, был и воздух посвежее, и пыли поменьше, и самое главное, стояли четыре вполне удобные койки солдатского образца, застланные самым настоящим, свежим и сухим бельем. Даже ароматизированным и накрахмаленным. Только что из прачечной.
 — Видел? — с легким торжеством в голосе произнес дядя Саня. — Вот, все готово на четверых. Даже полотенца и мыло, если на то пошло. Вон холодильник. А тут плитка газовая походная с двумя конфорками. Там дальше — баллоны маленькие. Чайник, кастрюля, сковорода. Тарелки, кружки, ложки, вилки. Все чистое. Ну, туалет, конечно, на дворе, в углу сада. Умывалка там же.
 — А чего вы все это не внизу сделали, а на чердаке? — удивился Агафон. Ему уже не казалось, будто дядя Саня — такой уж беспробудный алкаш. Нет, он посложнее. С таким, кстати, вдвойне востро надо ухо держать. Похоже, больше косит под алкаша, чем на самом деле пьет.
 — Это потому, что ко мне сюда иной раз по ночам друзья заходят. Им вас не надо видеть, а вам — их. Такие вот друзья.
 — Менты, что ли? — предположил Агафон.
 — Всякие бывают… — уклончиво произнес дядя Саня. — Опять же, я иногда уезжаю, а гости остаются. Надо придумать, как вам тут хоть на первую ночь разместиться. Если бы вас хотя бы восемь было — куда ни шло. На койки и по двое можно улечься, правда, одеяло и подушка тоже одни на двоих будут. Ну, если с бабами спать будете — не заметите. Однако у вас еще увечный есть. Третьим его никуда не положишь, верно? Да и вообще, как его на чердак затаскивать и обратно спускать? То-то я и говорю, что ни хрена ты не подумал, когда его с собой брал.
 — Я же не знал, что нам у тебя на чердаке придется жить.
 — А ты бы сначала подумал, как ему по всяким надобностям ходить, без рук и без ног. У меня в сортире унитаза нет, на корточки садиться надо, над дыркой. Вон там сортир, поди глянь.
 Агафон припомнил, как во время двух остановок на пути сюда девчонки забирали Олега с собой.
 — Ничего, — отмахнулся он. — У нас для него сестры милосердия найдутся. А переночует он в машине. В «Волге» сиденья откинем, положим туда с ним его подругу. Заодно машину посторожат.
 — Тебе виднее. Эту ночь переночуете, а завтра придумаем. Они вернулись на задний двор, и Агафон сказал спутникам:
 — Значит, так. Наверху четыре койки. У нас в наличии девять человек. Олег будет ночевать в Элькиной «Волге».
 — Я там же, — мгновенно отреагировала Эля.
 — А мы с Ксюшкой в «девятке», — Гребешок демонстративно обнял негритянку, чтоб все поняли: это — его.
 — Не возражаю, — важно кивнул Агафон. — Любовь — святое дело. Остается пятеро на четыре кровати…
 — Да ладно тебе, — отмахнулся Налим, — разберемся ближе к вечеру. Сейчас бы пожрать, а?
 — Правильно. Надо заодно и все остальное разгрузить… — кивнул Агафон. Под всем остальным он подразумевал оружие.
 Поскольку по улице мимо дачи изредка проходили люди и могли невзначай увидеть, автоматы втащили в окно, выходившее на площадку, где стояли автомобили. Пистолеты тоже припрятали. А затем началась возня с приготовлением обеда. Лариса с Лидой взялись делать салаты, Элька с Ксюшей бутерброды, Налима и Лузу посадили чистить картошку, а Гребешок и Агафон под наблюдением дяди Саши и Олега занялись шашлыками.
 Агафон работал руками механически, а сам думал. О том, как получилось, что они — их четверка и компания девчонок с Олегом, — еще утром две совершенно разные группы людей, которые относились друг к другу с явным недоверием, к полудню превратились в некую единую команду, которая со стороны выглядела так, будто всегда, с младенческих лет, была спаяна дружескими узами. В принципе после того, как Лариса устроила Агафону и Налиму «купание» в несуществующем море (Агафон не сомневался, что под воздействием этой наведенной галлюцинации они могли бы вполне реально коньки отбросить!), ни о какой дружбе, казалось бы, и речи быть не могло, а вот поди ж ты, нашли общий язык, столковались, почуяли, что нужны друг другу. Конечно, не сразу, постепенно, с опасками и оговорками. Но шестичасовая дорога на Москву помогла им: чем дальше ехали, тем больше друг друга понимали…

 На чем сошлись

 Когда Агафон с Налимом гнались за беглянками на Гребешковой «девятке»,
 его не раз посещали злые, бешеные мыслишки насчет того, что он сделает с ними, ежели догонит. Иногда ему казалось, что можно обойтись простой раздачей оплеух по щекам, иногда представлялось, что девчачья заподлянка заслуживает порки ремнем по задницам, не снимая штанов, — Агафон вовсе не был садистом, просто его самого в детстве так воспитывали. Но как только ему вспоминался страх, пережитый в «затопленной избе», самые настоящие муки, испытанные в ходе галлюцинаций, то тянуло на жестокость. Например, не раз обуревала жажда набить им морды до синяков, трахнуть в извращенной форме, даже убить. Правда, ненадолго. Все-таки девчушки были, по его разумению, еще маленькие и глупые. У самого Агафона почти такая же росла где-то в Новосибирске, куда укатила после развода бывшая мадам Агафонова. Саму бабу, которая после того, как Агафона посадили, и дня не стала ждать, ему жалко не было — умотала и умотала, а вот об Ирке он переживал. Агафон даже испытывал ощущение собственной подлости, хотя и алименты платил исправно (с официальной зарплаты, вестимо, но довольно много), и на все дни рождения посылал сначала бывшей жене, а теперь самой Ирке — у нее уже паспорт был! — немалые почтовые переводы эквивалентом в двести баксов.
 Поэтому, когда они наконец-то настигли девок, ни убивать их, ни просто лупить Агафон не стал. К тому же Лида и Лариса смотрелись такими испуганными, что их стоило пожалеть. А вот Олег выглядел совсем безучастно. Казалось, будто ему все равно: зарежут его, оторвут ему голову, сожгут живьем — седой пацан был абсолютно невозмутим. Только попросил: «Не бейте девчонок!» Вяло так попросил, но получилось очень убедительно. Хотя он, конечно, помешать не смог бы. Был бы Агафон поддатый, может, и не внял бы сгоряча, а тут руки опустились. К тому же в тот момент и таинственный кубик с шайбочкой перешел в руки Агафона, и Элька очнулась.
 Когда Агафон сообщил ей, что они едут в Москву, и спросил ее про ключики, из-за которых весь сыр-бор разгорелся, Элька была еще очень сонная. Самое оно, чтобы допрашивать. Агафон толком ничего не понимал, но то ли в кино видел, то ли где-то читал, то ли просто краем уха слышал, что иногда особо хитрых и упрямых подследственных спецслужбы колют специальными препаратами, которые погружают допрашиваемых в полусонное состояние. И такой полусонный тип с парализованной волей, теряя способность врать, отвечает на все вопросы чистую правду.
 Неизвестно, какой именно препарат вкатили Эльке «черные ниндзя», обычное ли снотворное или специальное. У них уже не уточнить. Но так или иначе, в первые пять минут после пробуждения она находилась в полусне и вялым голосом, лениво хлопая мутными, будто похмельными глазами, давала те самые ответы, которых ждал от нее Агафон.
 — Ключики… — пробормотала она. — Маленькие, блестящие. С немецкими буквами…
 — Да, да! — поторопил Агафон. Вести одновременно и допрос, и машину было не слишком удобно. Поэтому Агафон притормозил, за руль временно уселся Налим. Лиду пересадили на переднее сиденье, а Агафон перебрался назад. У Эльки в «Волге» и на заднем сиденье у правой дверцы был ремень безопасности специально для Олега. А коляска его складывалась и пряталась в багажник. В общем, Агафон сел слева от Эльки и, ощущая на себе не очень добрый взгляд Олега, стал задавать дальнейшие вопросы:
 — Так где ключики? Маленькие, блестящие, с немецкими буквами?
 — Сначала были у Ростика…
 — Правильно! Ты забрала их у Ростика, куда спрятала?
 — На квартире у Олега, в тайнике под плиткой, за аптечкой в ванной…
 — Ты забрала их оттуда и увезла в деревню. Где они?
 — Лежали в «бардачке» «Волги»…
 — Лида, глянь туда! — резко обернулся Агафон. — Открой и вытряхни все себе на колени! Смотри, чтобы на пол ничего не упало.
 — Какой вы сердитый… — испуганно пролепетала Лида. Но подчинилась и начала выкладывать из «бардачка» его содержимое. Надо сказать, что будь Элька в здравом уме и трезвой памяти, то ей пришлось бы немало постесняться, ибо содержимое «бардачка» было примерно то же, что у дамской сумочки, принадлежащей женщине определенного образа жизни. Однако, поскольку Элька не сильно отдавала себе отчет в том, что происходит, смущаться за нее пришлось скромнице Лиде.
 На колени к малярше перекочевали «Правила дорожного движения» за 1995 год, упаковка импортных свечей зажигания, маленький фонарик «Криптон», небольшой разводной ключ, складной пластмассовый стаканчик, недоеденное и засохшее, как камень, миндальное пирожное, пустая и помятая пачка «Marlboro-lights», целлофановая запайка с двумя уцелевшими таблетками анальгина, треснувшие солнцезащитные очки, почти полностью выдавленный тюбик крема для рук, одинокая левая перчатка с отрезанными пальцами, два грязных носовых платка, в один из которых был завернут старый презерватив, распечатанная упаковка со свежими, наконец, нежно-розовые, хотя и не совсем чистые, мини-трусики с кружевом.
 Пересмотрели все — ключей не было.
 — Ты их забрала? Ты забрала ключики из «бардачка»? — Агафон вновь взялся за Эльку.
 — Забрала… — пробормотала та. — Кажется, забрала.
 — Куда спрятала потом?
 — Не помню…
 — Помнишь! Вспоминай! Вспоминай, где ключики! — настырничал Агафон.
 — Сейчас… Сейчас вспомню… — произнесла Элька, но Агафону показалось, будто она смотрит уже менее мутным взглядом, чем раньше. Это его забеспокоило: еще чуть-чуть, и она выйдет из своего состояния и начнет упираться рогом.
 — Быстрее, быстрее думай! Где были ключики, когда мы гуляли по дороге? — Агафон понимал, что Элька вряд ли брала ключи с собой на прогулку.
 — В машине… Они в машине лежали, в «бардачке».
 — А потом?
 — Не знаю где…
 Агафон смачно матюкнулся, не пожалев ушей присутствующих дам, которые, впрочем, ничего нового для себя не открыли. Но самое смешное, что именно матерное слово удачно срифмованное Агафоном со словом «где», оказалось воистину «ключевым».
 Элька, все еще не выбравшись из полусна, подтвердила:
 — Да. Там лежали.
 — И сейчас там? — обалдело пробормотал Агафон.
 — Там.
 — Доставай! — приказал Агафон.
 Ключики, как оказалось, были упакованы в презерватив, завязанный на узел, задвинуты «тампаксом», а снизу еще и прокладкой прикрыты…
 В общем, сейчас они уже находились у Агафона вместе с кубиком и шайбочкой.
 Конечно, после того, как прошло еще минут пятнадцать и автомобили выкатили на Московское шоссе, Элька пришла в себя окончательно. Только тут она сообразила, какие ключики отдала.
 — Во дура, а? — сказала она, злясь на себя. — Кукла безмозглая! Сперва отдала, а потом вспомнила…
 — Не переживай, — ободряюще произнес Агафон. — Ты бы их так и так отдала. Не мне, так тем, в черном. Но они, между прочим, тебя бы потом убрали, а мы наградим.
 — Так я тебе и поверила.
 — Серьезно. Можем тебе вместо этой гробины, — Агафон щелкнул по обивке салона «Волги», — «Мерседес» подарить. Даже «Линкольн», наверно. Можем даже маленький самолет купить, если захочешь. Я же говорю: мы тебе обязаны жизнью. Заказывай, чего хочешь. В пределах полумиллиона баксов.
 Элька посмотрела на Агафона более серьезно, но менее зло:
 — Хорошо, я скажу, что мне надо. Мне надо, чтобы у Олежки были протезы, хотя бы на ноги. Здесь такие не делают. А выписывать из Германии через фирму
 — очень дорого. Накрутят сверх головы.
 — Стало быть, тебе надо туда ехать? — спросил Агафон. — Нет проблем. Спонсируем.
 — Только учти, я и Олежка из дома уезжали безо всего. У меня при себе загранпаспорта нет, у Олежки — даже российского. А обратно в город нам сейчас нельзя…
 — Паспорта в нашем государстве делают запросто, — усмехнулся Агафон. — Хотя, конечно, это дело расходов потребует, но в принципе проблем не будет.
 — Это я могу и сама устроить, — сказала Элька, — и намного дешевле, чем у вас получится. Потому что вы в Москве хуже моего разбираетесь, небось и знакомств нет, а у меня — выше крыши. От вас мне может понадобиться одно: подстраховать.
 — Со стрельбой? — прищурился Агафон.
 — Думаю, одним внешним видом. Но всякое может быть. Ты всерьез насчет пол-«лимона» баксов или это так, треп?
 — Всерьез, — Агафон не был уверен, что все отнесутся к этой идее равнозначно, но знал аргументы, которые заставят их отказаться от идеи попользоваться валютой Лавровки. — Кстати, насчет подстраховки. У нас ведь кубик есть…
 — Какой кубик? — удивилась Элька. Удивилась совершенно искренне, без притворства.
 — Забыла, что ли? — спросил Агафон. — Черный такой, с шайбочкой. В сумке у тебя лежал, в коробке из-под французских духов. Вчера девки его нашли.
 — А там разве не настоящие духи были? — еще больше удивилась Элька. Агафон теперь был на сто процентов убежден, что она эти «духи» действительно не открывала.
 — Нет, — ответил Агафон и достал из кармана кубик.
 — Кстати, — доложил из-за баранки Налим, — впереди, через пару километров, — пост ГАИ. Может, пора кубик проверить?
 — А не ближе? — отвернувшись от Эльки, спросил Агафон.
 — Нет, как раз около того. Я по этой трассе несколько раз груз сопровождал, помню, — уверенно произнес Налим. — Если включать эту мухлевку, то лучше сейчас, пока они нас издали не увидели. А то либо с ума сойдут, либо заподозрят чего.
 — Мысль верная, — кивнул Агафон и вытащил из кармана кубик. — Ночью эти подружки (Лариса сидела в «девятке» у Гребешка, а потому Агафон указал пальцем только на Лиду) с помощью данной фигулины целый концерт устроили…
 А в это время на посту ГАИ, откуда уже давно уехал молоковоз, испившие
 парного молочка служивые нервно поглядывали на дорогу, ожидая увидеть серую «Волгу» с красной «девяткой», в них должны были ехать вооруженные преступники. Поэтому, когда мимо них прокатили один за другим два микроавтобуса «Тойота» зеленого цвета, никто и не пошевелился. После этого гаишники еще долго бдили, не догадываясь, что машины давно прошли…
 Нет, Элька ни черта не знала о кубике. Когда Агафон уложил шайбочку на грань с нарисованным кружком и та стала вращаться вокруг невидимой оси, она изумленно ахнула, как трехлетняя девочка, которой впервые показали новую заводную куклу.
 — А отчего она крутится? — спросила Эля, но тут Агафон, не отвечая, придавил левый большой палец к поверхности кубика через отверстие в шайбе. Внутри «Волги» и «девятки» ничего не поменялось. Но внешне они преобразовались в зеленые микроавтобусы. Тем, кто сидел в «Волге», момент превращения вообще не запомнился. Только чуть-чуть мигнуло в глазах и щелкнуло в ушах. И только потом, когда Агафон обернулся, то увидел в заднее стекло зеленую «Тойоту». А вот Гребешок и все, кто сидел в «девятке», после вспышки в глазах и щелчка в ушах разом увидели микроавтобус на месте «Волги».
 Гребешок помнил предупреждение Агафона, но все-таки дернулся за рулем от удивления. Все прочие, кроме Ларисы, тоже встрепенулись.
 — Как это? А? — испуганно пискнула Ксюшка.
 — Это они кубик включили, который у нас с Лидкой забрали, — спокойно объяснила Лариса. — Он всякие глюки показывает. Наверно, специально, чтобы ментов обмануть.
 — Клево! — вырвалось у Гребешка. — А нас тоже переделали?
 — Наверно, — пожала плечиками Лариса.
 Гребешок, придерживая руль, высунул голову в окно и обалдел: с внешней стороны машина была зеленым микроавтобусом, а изнутри, через лобовое стекло, по-прежнему просматривался красный капот «девятки».
 — Как это получается? — выдавил из себя Гребешок, ощущая, что маленько сдвинулся по фазе.
 — Кто бы знал… — хмыкнула Лариса. — Может, Элька знает? Небось сейчас Агафон у нее там, в «Волге», все выспросит…
 Но Элька точно ничего не знала. Наморщив лоб и намотав на пальчик прядь из растрепавшейся прически, она вспоминала:
 — Я эту штуку взяла из пакета у Ростика. Там еще одна картонная коробка была, побольше. Тоже как кубик. Но в той коробке какая-то жестянка была запаянная. Она в сумочку не помещалась. Я ее оставила, а эту даже не открыла, просто бросила в сумку — и все.
 — И ни разу подушиться не захотелось? — спросил Агафон.
 — Ну, во-первых, у меня духов до фига, — сказала Элька. — А во-вторых, когда вспомнишь, как эти достались, так сразу расхочется…
 И вдруг — бабья душа не просто потемки, а хрен знает что! — Элька, не отрицавшая того, что разделалась с Ростиком, но до сих пор помалкивавшая о том, как это происходило, начала исповедоваться. Правда, почти все Агафон уже знал. Нюансики только отдельные уточнились, и последний туман с картинки ушел.
 В ту ночь Олега мучили кошмары, он метался, психовал, требовал, чтоб Элька его убила. Около полуночи ей пришло в голову, что, может, свежий воздух его успокоит. Сперва вынесла на двор коляску, потом Олега, усадила и повезла гулять по улице Матросова. Прогулка действительно успокоила парнишку, истерика прекратилась. Гуляли больше часа, разговаривали, вспоминали то хорошее, что было, а про плохое помалкивали. В общем, уже собирались домой, когда встретили веселых и пьяных Ларису и Лиду в компании с Ростиком.
 Она его сразу узнала. Потому что в свое время именно он вылез из притормозившей машины и завел разговор о том, как опасно для таких красивых девушек ходить по улице без провожатых. Наверно, если бы не он, Эля ни за что не полезла бы в эту машину. Может быть, если бы ее пригласил не Ростик, а кто-то другой, она убежала бы и спаслась бы. Улица была освещена, были люди, не решились бы ее усаживать в машину силой. Впрочем, черт его знает, как все сложилось бы, если бы она уперлась, но факт есть факт — в машину она села сама, поверила благородному лицу и обаятельному взгляду Ростика. Потом, когда Ростика и его приятелей задержали, она еще раз видела его на опознании. Он был совсем иной, испуганный, с бегающими глазами. Ей только надо было сказать: он! И тогда уже ничто не спасло бы Ростика от гнусной 117-й. Но уже были звонки, которыми пугали ее родителей, и была предложена сумма в баксах, если откажется… В общем, Ростика она якобы не узнала. И он остался на воле.
 Следующая встреча произошла, когда она работала в Германии, совсем недавно, можно сказать. Ее послали к нему в номер, по вызову. Может быть, если бы он ее не узнал или, по крайней мере, не стал об этом говорить, все обошлось бы. Но он не только узнал, даже имя вспомнил. И в промежутках между купленными ласками еще бубнил что-то насчет того, что, мол, помог Эле найти ее истинное призвание! И она решила, что если он еще раз ее снимет, то это будет последний день в его жизни. Тогда они больше не встретились. Уезжая домой, Эля надеялась, что никогда его больше не увидит. Но вот надо же, встретились. Да еще при каких обстоятельствах!
 Она катила коляску с Олегом, своей первой и единственной «настоящей любовью. Той, что не состоялась, превратившись в любовь няньки к инвалиду. Олег, обрубленный, изувеченный, поседевший в двадцать лет, столкнулся с тем, кто подло и нагло украл у него счастье. Конечно, она ничего Олегу не сказала. Но тот, кажется, что-то понял. Во всяком случае, нагловатый тон и ухватки Ростика не оставили у него сомнений насчет того, что этот тип не просто знакомый. Он знал, чем занимается Эля, но никогда не видел ее клиентов. И это произвело на него ужасное впечатление. Будь он прежний, с руками и ногами, бросился бы на Ростика. Даже если бы знал, что у Ростика под мышкой „стечкин“. Но он мог только скрипнуть зубами и промолчать.
 Ростик предложил Эле поехать с ним в «Береговию». Громко, не стесняясь девчонок, которые только что с ним переспали. Лида и Лариса были еще в кайфе от какого-то возбудителя, которым их напоил Ростик, да и сам он тоже был в «настроении». Именно тут она поняла, что хочет и может его убить, замысел убийства родился в какие-то считанные минуты.
 Отозвав девчонок, она сказала им, чтобы привели Ростика в парк, к аварийному выходу из туннеля, а сама покатила коляску домой, убеждая Олега, что никуда не пойдет. Кажется, он поверил, но вновь разволновался, и поэтому Эля вколола ему быстродействующее снотворное. Он забылся минут через пять. За это время Эля успела переодеться в «костюм садистки», который остался у нее со времен «выступлений» в Германии. Он состоял из черной кожаной юбки до середины бедер и безрукавки-распашонки, застегивавшейся на одну пуговичку у шеи. Кроме того, в комплект входили длинные, по локоть, кожаные перчатки и высокие сапоги-чулки, доходившие почти до подола юбчонки. Была еще и кожаная фуражка, похожая на эсэсовскую, под которую Эля убрала волосы, сколов их шпильками. Одну шпильку в бомбоубежище потом нашли Агафон с Налимом.
 После этого она взяла сумочку, в которую положила газовые баллончики с парализантом и перцовой вытяжкой, толстое шило, моток капронового шнура, фонарик и… огромный фаллоимитатор, который употребляют лесбиянки (тоже память о Германии). Приложилась к бутылке виски, глотнув из горла граммов сто, не меньше, для куража и храбрости, достала ключ от бомбоубежища и сбежала вниз. Там никого не было — был уже третий час ночи. Тихо открыв бомбоубежище, она включила фонарик и спустилась в подземелье. В «классе» бомбоубежища она ненадолго задержалась, чтобы прихватить с собой сверток, в котором лежали финка, трехгранный стилет и огромный охотничий нож. Она нашла этот сверток во время одной из ночных прогулок по туннелю. Должно быть, какие-то бандиты припрятали, причем не очень давно, потому что холодное оружие почти не заржавело.
 Эля пробежала бегом по туннелю, очень хорошо ей знакомому, и успела добраться к аварийному выходу даже раньше, чем туда дошли неспешным шагом Ростик с сопровождающими его девицами, успела даже разжечь костерок на старом кострище. Встретила гостей на полянке, при красноватом свете костра, с похабной улыбкой на устах и в своем садистском костюмчике, который вызвал восторг у Ростика. Наверх она вышла с пустыми руками, только запрятала под кожаную распашонку капроновый шнур и баллончик с сильнодействующим парализантом. Элька знала: этот мощный газ любого здоровяка, трезвого или пьяного, валит минут на двадцать, отчего, наверно, в России такими баллончиками запретили пользоваться.
 Именно из этого баллончика она и брызнула прямо в улыбающуюся морду Ростика, правда, заодно угостив и девчонок. Когда все трое свалились, Элька крепко связала шнуром сперва запястья, а потом и лодыжки Воинова, затащила его в подземелье и привязала за руки к металлической трубе, через которую проходил кабель. После этого она взяла финку и стала распарывать на Ростике одежду и срывать с него. Когда Воинов очухался, на нем был лишь небольшой обрывок от плавок. Остальное Элька свалила в кучу и подожгла зажигалкой.
 Сперва Ростик, даже придя в себя, еще не очень понял, что ему предстоит, и испугался, только когда увидел, как горит его одежда. Он стал орать и ругаться, дергаться, но разорвать капроновый шнур не смог. А Элька, надев на фаллоимитатор презерватив, чтобы легче вошел, вонзила его Ростику в задницу. При этом она испытала жуткое противоестественное удовольствие и затем минут пять насиловала визжащего от стыда и бессильной злобы мужика, бормоча что-то бессвязное и отвратительное. Ростик изрыгал проклятия, еще не понимая, что это лишь прелюдия к настоящим мукам. Швырнув имитатор в костер, Элька положила на огонь шило. Пока шило накалялось, она взяла стилет и финку и стала наносить ему удары… один за одним, с каждым вскриком жертвы все больше зверея. Ростик уже не ругался, он плакал и умолял о пощаде — почти так же жалобно и безнадежно, как когда-то Элька, насилуемая им и остальными подонками. Он обещал ей отдать чемодан с полумиллионом долларов, оставшийся в гостинице. Он кричал, что у него в кармане лежат ключи от банковских сейфов в Швейцарии, где хранятся миллиарды баксов. Истекая кровью, стонал еще что-то. Может, говорил что-то и насчет кубика в коробке от французских духов, и насчет той коробки, которую позже нашел в пластиковом пакете Гребешок, — она ничего толком не слышала и не хотела слушать. Ей хотелось только слушать его стоны и вопли, сознавать, что ему больно, что ему сейчас хуже, чем когда-то было ей, и наслаждаться этой безумной местью…
 После одного из ударов Ростик перестал кричать и обмяк. Она подумала, что он умер, перерезала веревку, которой привязывала его к трубе, и Ростик упал в лужу крови, уже натекшую на цементный пол туннеля. От этого падения он вновь пришел в себя и пошевелился. Тогда Элька всадила ему в живот охотничий нож и вспорола от паха до ребер. Потом откромсала мужские части…
 После этого она, наконец, остыла и пришла в ужас. Выбежала из подземелья в парк, на полянку. Девчонок не было, они давно ушли, потому что думали, будто Ростик с Элькой отправились заниматься любовью в туннель, и хотя слышали глухие и неясные стоны, долетавшие из подземелья, подумали, что это от страсти.
 Было уже три часа утра, в парке заметно посветлело. Элька, обезумев от страха, решила утопиться. Она бегом добежала до реки, плюхнулась в холодную воду. Утонуть, конечно, не сумела, но зато немного успокоилась и смыла кровь с тела и с кожаной одежды. Вылезла на берег и отправилась обратно. Казалось бы, идти туда, где лежит труп, не было никакой надобности. Там, в туннеле, он мог бы пролежать не один день, прежде чем на него кто-нибудь наткнется. Причем ни бомжи, ни шпана, лазившие по береговским катакомбам, не стали бы бежать в милицию. А крысы, возможно, не отказались бы полакомиться свежатинкой, и проблема утилизации решилась бы сама собой. Но Эльке вдруг захотелось, чтоб о страшной смерти Ростика узнали все. И еще она вспомнила о ключах «от швейцарского банка».
 На поляне она нашла оброненный Ростиком пластиковый пакет. Принесла его в туннель, где еще чадил, дотлевая, костерок, вынула из пакета коробочку из-под французских духов. Но раскрывать не стала, просто положила в сумку, потому что в этот момент ей попался на глаза просторный лист полиэтиленовой пленки. Осторожно, чтобы вновь не испачкаться в крови, она втянула труп Ростика на пленку, завернула, даже перевязала шнуром, чтобы не выскальзывал, и поволокла к выходу из бомбоубежища. Пока шла, остатки крови стекли с пленки на пол, оставив лужицы и капли, но к тому моменту, когда она добралась до выхода во двор, капель уже не было.
 Сначала она хотела бросить труп прямо посреди двора и заорать во всю глотку: «Это я его убила! Я отомстила ему!» С этой мыслью она, собственно, и тащила мертвеца несколько сот метров по туннелю. Но когда оказалась во дворе, безумство ослабело. Она вдруг подумала об Олежке, о том, кто будет о нем заботиться, если ее посадят. И отволокла тело в закуток между гаражами и, размотав полиэтилен, спихнула в крапиву. Потом, справедливо решив, что милиция приведет сюда собак, вспомнила о перцовом баллончике. Скатав полиэтилен в трубку, вновь вбежала в бомбоубежище. Снова пробежалась до места убийства, бросила пленку на угли и как раз в этот момент заметила, что неподалеку от кострища лежит связка двух ключиков и брелока в форме головы Мефистофеля…
 Почему-то именно эта голова показалась ей чем-то страшным, дьявольским и нечистым. Она оторвала брелок и зашвырнула его подальше. Как он попал потом в мусорную кучу, где его откопали Гребешок и Луза, — неизвестно, может, крысы случайно закатили, а может, Элька случайно поддала его ногой, когда выбегала в парк. Почему она побежала в парк — и сейчас не могла понять. С чего вздумалось подойти к забору, ограждавшему двор, тоже понятия не имела, хотя вроде бы только что собиралась опрыскать перцовой вытяжкой промежуток между гаражами с внутренней стороны. Потом, правда, спохватилась и обрызгала с внешней. Потом ей показалось, будто кто-то увидел ее из окна дома, и Элька испугалась.
 С перепугу опять побежала к аварийному выходу. Вновь забежала в туннель, завернула в старую газету орудия убийства: охотничий нож, финку, стилет и шило. Забрала сумочку, а пакет с картонной коробкой Ростика забыла. Оружие спрятала. Выскочила из дверей бомбоубежища, заперла дверь и вбежала в свой подъезд на десять минут раньше, чем владелец «ВАЗ-2106» собрался выйти к своему гаражу…
 …Когда Элька закончила свой длинный и сбивчивый рассказ, Агафон только почесал в затылке.
 — Значит, это ты все одна? И инструмент азерам ты подкинула? — спросил он. — И девчонки ни о чем не знали?
 — Нет, — мотнула головой Элька, — потом кое-что узнали, но Ростик — это только мое дело.
 — У Ларисы на курточке, — припомнил Агафон, — не хватает пуговки. Вот такой.
 Он достал из внутреннего кармана пуговку, а также Элькину шпильку с длинным волосом.
 — Ну, вообще-то мы туда часто ходили, — сказала Элька, — еще задолго до всего этого ужаса… Надо будет спросить, когда она ее потеряла.
 — Какая теперь разница? Надо думать, как выкручиваться. Ростика не простят, это точно. Тем более при нем кубик с шайбочкой. Ключики и коробка, которую Ворон увез… Надо всерьез помозговать, что делать.
 Дорога была длинная, времени хватало. Ехали, размышляли, придумывали… Агафон даже забыл про раненую руку. Вначале она напоминала о себе, а потом словно бы и не было сквозной дырки, запеклось. И тошноты не было, и температура не повышалась. Под конец даже рискнул снова за руль сесть. И ничего, крутил баранку нормально, хотя и недолго. Так вот и доехали с Божьей помощью. Мирно, в дружбе и согласии. А теперь дружной компанией собирались отметить приезд в окрестности первопрестольной.
 — Ну и стол выходит! — восторженно произнес дядя Саня, приглядываясь к закуске и выпивке. — Хлеб свой, так хоть у попа стой!
 Агафон, оторвавшись от шашлычных дел, сказал Гребешку:
 — Покомандуй тут маленько, а я сбегаю позвоню Сэнсею: мол, все нормально, хорошо доехали…

 Ворон ворону глаз не выклюет?

 Спутниковая «тарелка», установленная московскими гостями на крыше «Русского вепря», чуточку повернулась, нацелившись на пролетавший где-то там, в космических высотах, сателлит, и стрельнула коротким импульсом спрессованной в полуминутный «би-и-ип» информации. Антенна спутника схватила этот «би-и-ип», перебросила на передатчик и вновь швырнула вниз с высоты в несколько сотен километров с тем расчетом, чтоб его ухватила приемная антенна, установленная на крыше Центра трансцендентных методов обучения. Компьютерная система пропустила через себя коротенький сигнал, развернула запакованную шифровку, расшифровала тройную кодировку, и принтер на рабочем столе Сергея Сергеевича Баринова выдал распечатку спецсообщения.
 Чудо-юдо проглядел текст: это был полный отчет о беседе Иванцова с представителями Соловьева, «альгамбровцами». В конце стенограммы стояло несколько значков компьютерной псевдографики:
 Как все эти загогульки переводятся в цифры, знал только сам Чудо-юдо. Никто, за исключением, вероятно, человека, пославшего Баринову конфиденциальную информацию, не знал даже того, скрываются ли за этими значками цифры или буквы, отдельные слова или целые послания.
 — Молодец, Вася! — похвалил Чудо-юдо своего информатора, хотя тот и не мог этого слышать. — Просто молодец!
 Сразу после этого он нажал три кнопки на внутреннем телефоне:
 — Зинуля? Работаешь? Очень хорошо. Устала, наверно, замучилась? Ну, можешь теперь отдохнуть. Вася прислал свой вариант. Сейчас я тебе его переброшу. А трубочку не клади, докладывай, как и что…
 Чудо-юдо ухватился за «мышь», вышел в локальную сеть ЦТМО, набрал адрес Зинаиды и быстренько нащелкал на клавиатуре нужную комбинацию цифр.
 — Ну как? — спросил он в телефонную трубку.
 — Пошла… — сказала Зина с легкой досадой. — Заработала. Увольняйте меня, Сергей Сергеевич, дура у вас невестка.
 — Не казнись. Сегодня он быстрее успел, завтра ты…
 — Лопухину сложнее было, — проворчала Зинаида, — он ведь еще и другими делами занимается.
 — Ему зато детей воспитывать не надо. Тем более что он вообще, по-моему, от компьютеров не вылезает. Что для тебя работа, то для него хобби. Считка пошла?
 — Да.
 — Минут через пять я к тебе подойду.
 Баринов уже сделал шаг к двери, когда зазвенел другой телефон.
 — Сергей Сергеевич! Спутник, экстренно! Телефон, модулированный.
 — Ясно. Алло!
 — Здравствуйте, Сергей Сергеевич! Лопухин.
 — Понял. Молодец, Вася. Все работает.
 — У меня экстренная связь. Перейдите в СК, пожалуйста. Все.
 Баринов набрал телефон Зинаиды и сообщил:
 — Буду позже, работай сама.
 Затем он нажал несколько кнопочек на маленьком пульте, похожем на микрокалькулятор, и в стенке с книгами, стоявшей позади рабочего стола директора ЦТМО, одна из секций выкатилась вперед, а потом ушла вбок. Баринов прошел в открывшийся проем, секция вернулась на место.
 Сергей Сергеевич очутился в небольшой комнатке, похожей на шкаф-купе. Едва он переступил порог, как за его спиной тут же задвинулась стальная дверь со звукоизолирующей отделкой. В комнатке стояло привинченное к полу кресло-ложемент с фиксирующими ремнями, на котором лежал шлем с очками виртуальной реальности с проводками, подключенными к процессору. Баринов улегся в ложемент, надел на голову шлем, зафиксировался ремнями, будто собирался стартовать в космос, включил питание на процессор.
 Сперва перед его глазами стали появляться большие объемные цифры: 9,8,7…и так далее до 0. После того как исчез ноль, Сергей Сергеевич увидел перед глазами алый прямоугольник с надписью: «VIRTUAL EXIT. BASE SECTOR». Под этой надписью имелось два квадратика-клавиши с известными всем компьютерным пользователям надписями «ENTER» и «ESC». Тонкая красная стрелочка подрагивала посередине между клавишами. К ней из углов картинки тянулись два неярких пунктира — они обозначали направление взгляда правого и левого глаз Сергея Сергеевича. Едва он перевел взгляд направо, как пунктиры сместились, потянули за собой стрелочку и передвинули ее на клавишу «ENTER». Алый прямоугольник сменил цвет на зеленый, поверх которого появилась желтая надпись: «CODE 1st door — ?"1 и цифры от 0 до 9. Перемещая стрелочку движением глаз, Сергей Сергеевич подвел ее острие к цифре 5. Сразу же на месте вопросительного знака засветилась пятерка, после нее появилось многоточие. Подобным же образом Баринов поставил в строчку еще три цифры и после того, как набралось число 5907, цвет прямоугольника вновь поменялся, он стал желтым с синей надписью: „CODE 2nd door — ?"2 Набрав число 4671, Баринов прошел к синей «двери“ и, открыв ее кодом 2456, очутился внутри прямоугольного помещения, посреди которого появился виртуальный Вася Лопухин.
 — Сергей Сергеевич, экстренная информация! Десять минут назад со мной связался субъект «источник». Только что он имел прямой контакт с Сэнсеем. Примите пакет информации!
 Вася извлек откуда-то красный конверт и протянул его вперед. Баринов перевел стрелочку на пакет, и он исчез из поля зрения. Конверт был лишь символом той информации, которая мгновенно перескочила в мозг Сергея Сергеевича. Если бы Вася взялся ее пересказывать голосом, то затратил бы минут двадцать. Атак Чудо-юдо в течение меньше чем одной секунды стал знать все, что хотел сообщить Вася.
 — Передай Сэнсею через «источника», чтобы немедленно санкционировал переход этих ребят и девчат под наш контроль.
 — У Сэнсея нет с ними прямой связи, — напомнил Лопухин. — Агафон звонил по обычному межгороду. Можно лишь связаться с друзьями Сэнсея, которые позволили разместить ребят на даче. Но там возможна утечка…
 — Подключай напрямую к «источнику».
 — Сергей Сергеевич, это очень опасно, — предупредил Вася.
 — Наплевать. Сейчас опаснее промедлить.
 — Есть!
 В виртуальном пространстве возникла белая человекообразная фигура без лица, будто вырезанная из плотной бумаги.
 — «Источник» на связи, — прозвучал в наушниках Баринова механический голос.
 — Сколько надо времени, чтобы связаться с Сэнсеем?
 — Немедленно по окончании разговора с вами. Могу транслировать вашу речь.
 — Работай!..
 Сэнсей в это время находился на той самой полянке на задах «оптовой базы», где обычно встречался с «источником». Еще перед тем, как отправить в Москву Агафона и Кё, «источник» потребовал, чтобы Сэнсей немедленно доложил о том, как они доехали. Агафон должен был позвонить сутки назад. Поэтому запоздалый доклад о прибытии на место Сэнсея и обрадовал, и расстроил. Тем не менее, он немедленно нашел возможность установить связь с «кисанькой». Встреча состоялась намного раньше, чем через час. Ибо «кисанька» сказала:
 — Не забыл? Жду через два дня. Чао-о!
 Сие означало, что Сэнсей должен, бросив все дела и заботы, сорваться с места и мчаться на полянку позади территории базы. Таких команд до сих пор «источник» не отдавал, но то, что она могла последовать, было предусмотрено. Сэнсей должен был прибежать на полянку в течение пяти минут, ни секундой позже.
 — Федя, — сказал Сэнсей супертяжу. — Держи контору, я пойду по лесу пройдусь.
 — Провожатых не надо?
 — Нет.
 Примерно через четыре минуты тридцать секунд Сэнсей, запыхавшись, вбежал на знакомую лужайку.
 — Привет. — «Источник», как всегда, вышел откуда-то из кустов. — Оказывается, ты хорошо бегаешь.
 — Ребята позвонили, — доложил Сэнсей. — Доехали. Задержка была не по их вине. Подробностей не объясняли по телефону, но дали понять, что у них в компании теперь Элька Длинная с тремя подругами, к тому же у них ключики и коробочка. Те самые, что разыскивали.
 «Источник», как выяснилось, знал об этом путешествии намного больше, чем Сэнсей узнал от Агафона по телефону, в том числе и о перестрелках с группой Штыря и о ночной стычке в деревне Конец. Даже о захвате вертолета знал.
 Сэнсей и не догадывался, что в то время, как «источник» рассказывает ему массу интересного, одновременно происходит передача информации Васе Лопухину.
 Когда Чудо-юдо вызвал «источника» на прямую связь, тот сказал Сэнсею:
 — Знаешь, я сейчас чуть-чуть подумаю. Подожди и ни о чем не спрашивай.
 Сэнсей честно подчинился. Через полторы минуты «источник» заговорил:
 — Сейчас твои ребята на даче, куда ты их прислал, в опасности находятся. Надо их оттуда забрать и отправить в более надежное место. У меня есть знакомые, которые могут помочь, но боюсь, что столковаться с твоими бойцами им будет трудно. Через владельцев дачи идти не хотелось бы. Не очень солидные люди. Если им большие деньги предложат, могут твоих ребят и девчонок продать. Надо как-то связываться в обход этих владельцев. Думай, как это можно провернуть побыстрее.
 — Завтра днем Агафон должен позвонить сюда по межгороду.
 — Не годится. Очень поздно. К тому же межгород запросто прослушают.
 — Надо послать к ним кого-нибудь из знакомых, — предложил Сэнсей. — Передаст пароль к твоим друзьям и так далее.
 — Долго. Если сейчас поедут на машине, то приедут только к ночи. На поезде — вообще только утром. Самолетов до завтра на Москву уже не будет. У тебя есть кто в Москве совсем надежный?
 Сэнсей задумался.
 — Совсем надежных не бывает, — сказал он после паузы. — Особенно в нашем деле. Если вы тех, которые дачу сдали, считаете ненадежными…
 — Подумай над тем, как убедить Агафона, что человек пришел от тебя.
 — Проще всего записку передать. Он мой почерк знает. Если по факсу перекинуть… Факс у твоих друганов есть?
 — Факс есть, только боюсь, что его тоже могут перехватить. Нет, нужно что-то такое, что заставило бы поверить однозначно при устном разговоре.
 — Сложно…
 — Вспомни какую-нибудь беседу с глазу на глаз с Агафоном или Гребешком. Такую, чтобы, кроме них, больше никто не присутствовал. Лучше всего из самого недавнего прошлого.
 Сэнсей стал напряженно вспоминать… Последний раз он беседовал с Агафоном тет-а-тет после того, как побеседовали в «Куропатке» с посланцами Лавровки, которых возглавлял Штырь.
 — Ладно, — сказал «источник» после пятиминутных раздумий Сэнсея. — Время вышло. Придумал что-нибудь?
 — Да так… — неопределенно ответил тот.
 — Бог с тобой, иди своими делами занимайся. Сами подумаем… …Когда белая безликая фигура «источника» исчезла из поля зрения Баринова, виртуальный Лопухин спросил:
 — Нормально списали Сэнсея, Сергей Сергеевич?
 — Нормально. Для ГВЭП вполне достаточно. Расходимся. Время не ждет!
 Через полчаса В это время Агафон с остальной публикой уже сидели за столом, за тем, что был сооружен из столешницы без ножек и картонных ящиков. Четыре дамы уселись на диване, Олег — в коляске, а куропаткинцы пристроились на пластмассовых ящиках из-под бутылок. Дяде Сане, как хозяину, выделили расшатанный стул, ибо он один знал, как на нем сидеть, чтобы стул не развалился окончательно.
 С посудой, конечно, в этом доме было фигово, если не считать пустых бутылок. После поисков нашлось семь кружек и стаканов. К ним добавили раскладной стаканчик, обнаруженный при обыске в бардачке Элькиной «Волги» и пластмассовую кружку, завалявшуюся у Гребешка. Десятую «тару» — лично для себя — изготовил дядя Саня. Взял пустую бутылку из-под пива, намочил в бензине суровую нитку, обмотал ею бутылку где-то посередине, подпалил, а затем резко опустил в ведро с водой, стоявшее в сенях. Пинк! — и нижняя часть бутылки, словно ножом отрезанная, булькнула в воду. После этого дядя Саня взял у Гребешка из багажника паяльную лампу, накачал так, что она загудела, точно реактивный двигатель, и оплавил края свежеиспеченного зеленого стакана.
 Тарелок нашлось всего пять, поэтому решили пользоваться ими попарно. После пары шуток насчет СПИДа, сифилиса и холеры сошлись на том, что спирт всю заразу убивает, и больше ни о какой гигиене не вспоминали, тем более что ложек и вилок тоже не хватало. Но как-то обошлись. Первый тост был «с приездом», второй — «за прекрасных дам», третий — «за тех, кто в зоне», а четвертый и последующий — под лозунгом «дай Бог, не последняя». После пятого отправились во двор, где расслабившийся Гребешок разрешил запустить музон из бортовой магнитолы «девятки», не жалея ради народного веселья своего аккумулятора. Начались танцы, которые по количеству визгов, воплей и топота не уступали небольшой дискотеке. Олег, конечно, на коляске танцевать не мог, дядя Саня после пятого залпа из своего импровизированного стакана калибром в 250 миллилитров потерял остойчивость и медленно погружался в нирвану. Прочие, однако, чувствовали себя в полной форме.
 Агафон, конечно, в отличие от прочих, не больно расслаблялся. Он только делал вид, будто беззаботно пляшет, а на деле посматривал по сторонам, на улицу, в соседние дворы. Опасностей здесь, в неродном и незнакомом месте, могло быть много. Во-первых, не понимающие чужого веселья жители могут по причине зависти или излишней вредности пригласить ментуру. Во-вторых, какие-нибудь местные подростки, еще морально не доросшие до организованной преступности, могут пожелать познакомиться с приезжими девушками, что приведет к мордобою — а возможно, и к стрельбе, — после чего опять же все закончится ментурой, встречаться с которой в Подмосковье никак не входило в планы Агафона. Наконец — и это было самое неприятное, — могли невзначай наехать те, «черные». Или еще кто-нибудь, кому остро нужны ключики от швейцарских банков или кубик с шайбочкой.
 В разгар плясок Агафон, упарившись, отошел в сторонку, хлебнуть холодного пивка из банки. Сделав освежающий глоток, он, как обычно, поглядел в сторону улицы.
 Все было вроде бы вполне спокойно. Мирные граждане, приближаясь к развеселому месту, предусмотрительно переходили на другую сторону улицы, скоплений любопытствующей шпаны поблизости не просматривалось. Правда, некоторые грубые и невоспитанные бабки шипели и бурчали, что, мол, совсем обнаглели, стыд потеряли и спокою не дают. Но поскольку бабки ворчали не назойливо, почти не слышно, этого гуляки не замечали.
 Агафон собрался было вернуться в гущу танца, когда вдруг увидел странно знакомую фигуру, неторопливо движущуюся в направлении калитки. Если бы Агафон увидел эту фигуру во дворе оптовой базы АО «Белая куропатка» или где-нибудь на Свято-Никольской у казино «Моби Дик», то ничуточки не удивился бы. Но здесь, за несколько сот километров от родной области… Тем более что еще и пары часов не прошло, как Агафон беседовал с этим самым человеком по телефону, набрав номер офиса начальника охраны оптовой базы.
 Короче, перед дачей номер 34 по улице Воровского, откуда ни возьмись, появился господин Алексей Сенин, то бишь Сэнсей.
 Агафон подошел к забору, протер глаза.
 — Привет, — сказал Сэнсей, — гуляем?
 — Мы же в отпуске, — напомнил Агафон. Все-таки пять тостов плюс пара
 банок пива и на него произвели впечатление.
 — Отойдем, пусть балдеют, — предложил Сэнсей, и Агафон вышел за калитку. Кажется, кто-то из ребят поглядел ему вслед, но не стал прерывать танцы.
 — Слушай, — почесал лоб Агафон, — как ты сюда добрался-то? Ну, адрес, конечно, ты нам сам давал, это понятно. Но ты ж еще час назад был в «Куропатке», верно?
 — Был, — нехотя согласился Сэнсей, — а теперь вот здесь.
 — Самолетом, что ли, долетел? — настырничал Агафон. — Так ведь, по-моему, рейсов на сегодня больше не было…
 — Меня на истребителе подвезли, — шепотом произнес Сэнсей, — с нашего «консервного» аэродрома. Только это секрет, ни-ни! Понял?
 — Понял, конечно, — Агафон и впрямь не усомнился. — А на фига ты сюда понесся?
 — Потому что дело шибко срочное. Хозяин наш, который вместо Ворона, решил вас отсюда под хорошую крышу забрать. Во-первых, потому что вас тут невпротык как много, а во-вторых, потому что те, с которыми вы в деревне Конец разобрались, это место уже засекли. И ближе к ночи, когда вы совсем окосеете, эта команда возьмет вас голыми руками и тихо порежет.
 — Блин, откуда они узнали?
 — Разберемся со временем. А сейчас» самое главное: где ключики и этот самый кубик с шайбой?
 — У меня лежат, в кармане.
 — Давай сюда. Ты им цены не знаешь, торговаться я сам буду.
 — Как скажешь, — пожал плечами Агафон, — я их так и так тебе бы отдал.
 Он достал из кармана коробку из-под французских духов и передал ее Сэнсею.
 — Ключики тоже тут, — пояснил Агафон, приоткрывая коробку и показывая Сэнсею содержимое.
 — Ясно, — кивнул Сэнсей, пряча коробку в карман штанов. — Теперь дальше. Очень может быть, что дядя Саня и те друзья, к которым я по глупости вас спровадил, куплены теми, с кем вы в Конце воевали. Поэтому по-простому отсюда вам лучше не уезжать. Через четверть часа после того, как я отсюда отвалю» сюда наедет ментура. Якобы по жалобе соседей, что тишину и порядок нарушаете. Проверят документы — у девок с ними нелады. В общем, вас якобы заберут. Ругайтесь, кричите, обещайте в Комиссию ООН по правам человека пожаловаться. Драться, наверное, не стоит, а то этим самым ментам придется вас обласкать дубьем. Оружие не трожьте, пусть лежит где лежало. Вам оно без надобности, а менты его искать не будут. Все понял? Бабам и калеке ничего не говори, только нашим парням. Все понял, еще раз спрашиваю?
 — Без проблем, усек, от и до.
 — Ну и молодец, раз так. Оповещай мужиков, а мне пора. Меня тут, поблизости, в Шереметьеве, истребитель ждет. За мной не ходи, понял?
 — Все, пошел! — Агафон пожал руку Сэнсею и двинул обратно во двор дачи, а Сэнсей заспешил куда-то за угол улицы.
 Там его дожидался большой черный джип «Гранд-Чероки» с тонированными стеклами, за рулем которого сидел небольшой коренастый мужичок в майке «Стенфорд юниверсити» и в бейсболке синего цвета. Сэнсей быстро пролез в салон и отрывисто скомандовал:
 — Давай, Лосенок, жми отсюда!
 Сэнсей вытащил из-за пазухи небольшой прибор, похожий на маленькую видеокамеру, щелкнул тумблером… и произошло настоящее чудо.
 Вместо Сэнсея в салоне джипа появилась Зинаида Баринова.
 Лосенок, однако, никакого удивления не выказал, а спокойно дал газ, и джип ринулся вперед, унося с собой ключики и таинственный кубик с шайбочкой. Меньше чем через полчаса он уже въезжал в ворота охраняемого поселка ЦТМО, а еще через десять минут кубик с шайбочкой, как и ключи «Switzerland» и «Schweiz», лежали на столе Чуда-юда, а он внимательно рассматривал их в лупу. На лице Сергея Сергеевича было напряженное, недоверчивое выражение. Он, похоже, не верил глазам своим.
 Зинаида скромно сидела в кресле, положив ногу на ногу, ждала результата «экспертизы».
 — Ключи подлинные, — вынес вердикт Баринов. — Уже за это спасибо, Зинуля. А вот насчет кубика мне очень даже неясно. Во всяком случае, нам о нем ничего не известно. Тот, что вез с собой Ворон в жестяной коробке, очень похож, но явно крупнее, а тот, что у нас похитили в 1986 году, был еще больше. И там нет никаких шайбочек.
 — Судя по поверхностному экспресс-анализу памяти Агафона, эта штука ставит устойчивые имитационные картинки не хуже нашего ГВЭП-12п, — Зинаида щелкнула наманикюренным ноготком по корпусу приборчика.
 — Все равно, принцип действия у него иной. Очень занятно, придется все это изучить… Зинаида криво усмехнулась:
 — Сергей Сергеевич, а вам не кажется, что нам еще на триста лет хватит изучения всяких загадочных предметов? Два года бьемся над перстнями Аль-Мохадов, практически не сдвинувшись с места. Тот немец, который занимался ими во время войны, по-моему, узнал больше нашего. Теперь еще два «магических» кубика…
 — Зинуля, на тебя не угодишь, ей-Богу! — хмыкнул Чудо-юдо. — Другая бы вопила от восторга, что здесь, в ЦТМО, где она заместитель директора по научной части, постепенно сосредотачивается техника, которая войдет в обиход, может быть, только к концу XXI века! А может, и вообще эдак в 3000 году! Этим надо гордиться, невестушка. Нами уже сделано столько, что если бы все это обнародовать, то ты и я стали бы нобелевскими лауреатами.
 — Повесить нас надо, — мрачно пошутила Зинаида, — в портретной галерее. Или, на худой конец, высечь на мраморной доске.
 — Не ерничай, Зинка. Ты вспомни, что сейчас творится. Нашу науку гробят, давят фундаментальные исследования — почти повсеместно. Прикладную науку тоже, тем более что у нас под термином «прикладная наука» прежде всего, подразумевалось нечто связанное с космосом, ядерными бомбами, двигателями, броней и иными хреновинами. Кому-то там, — Чудо-юдо неопределенно махнул рукой, имея в виду не то Запад, не то Кремль, — пришло в голову, что мы слишком умные. Русский Иван должен быть дураком, малограмотным, простодушным, суеверным, боязливым, не видящим дальше своего носа. При этом он должен стремиться только к своему семейному благополучию, трудиться исключительно ради того, чтобы заработать денежки, скопидомничать, чтобы приобретать западные товары. В меру, конечно, чтобы не смести все с полок. Еще он должен пахать и сеять, молиться Богу, добывать нефть и газ на вечной мерзлоте. Ну, конечно, по молодости лет пить водочку, гулять с девочками, смотреть порнушку и боевички, забивать уши всякими роками и попами, рэпами и рейвами. Наверно, неплохо, если кто-то будет торговать и воровать. Пусть некоторые будут богатенькими, а другие на них облизываться. Но при этом интеллект, умы, идеи надо либо вывезти, высосать из страны, либо просто выморить. Нас долбят: на кой черт нужен космос, ядерная энергия, химия, все зряшный расход денег и вред окружающей среде. Каждый козел-газетчик пытается убедить, что мы во всех сферах науки и технологии отстали навсегда, а раз так, то чего беспокоиться, изобретать велосипед — Запад сам все для вас придумает и научит, какие кнопки нажимать. Тебе это понятно, деточка?
 — Понятно, Сергей Сергеевич. И вы считаете, что мы со своими разработками противостоим проклятым империалистам, защищаем Родину и героически спасаем погибающую советскую науку?
 — В общем, если бы ты не говорила это с иронией, то была бы права. Мы разрабатываем методы ускоренного обучения. То, что в нынешних условиях объем накопленной человечеством информации нарастает по экспоненте, ты наверняка слышала. Если учить так, как учат в нынешних школах, «возрождая», как идеал, царскую гимназию, то далеко не уедешь. То, что в XIX веке было хорошо, в XX
 — терпимо, то в XXI — анахронизм. Особенно если еще тратить мегабайты детской памяти на запоминание всяческой ахинеи типа «Закона Божьего», бессмысленных фраз и песнопений, каких-то еврейских поминальников типа «Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова»… К тому же мы сейчас, нарушая законы, совершая массу преступлений, идя на подкуп и ложь, даже убивая, все-таки действуем ради благих целей. Потому что мы, рискуя жизнью, затрачивая огромные средства, по крупицам собираем со всей планеты предметы с необычными, трансцендентными свойствами, хотя громадное большинство этих предметов на самом деле пустышки. Мы собираем сведения о самых сумасбродных и бесперспективных разработках, среди которых девяносто девять процентов — чистое шарлатанство и дилетантизм. Мы спасаем ученых, которых нынешняя обстановка превратила в нищих парий. Одних берем в Центр, с другими заключаем хоздоговора на воле.
 — И, конечно, все это ради процветания родной державы и для благоденствия человечества? — ехидно заметила Зина. — Не надо, Сергей Сергеевич. Ваша мечта — управляемое общество. Вы нажимаете кнопку — все работают, выключаете
 — спят. Дима, Миша, Лена, Зина, Коля, Катя, Сережа, Ира, то есть Бариновы, получают право думать, выбирать и командовать, а Таня, Ваня, Валера, Вася, Юра, Зейнаб, Винь, не-Бариновы, становятся тем самым коллективным Иваном-дураком, которого вы так ярко описали…
 Баринов хотел что-то ответить, но тут зазвонил телефон.
 — Да, я, — отозвался Сергей Сергеевич. — Что?! Так… Погоди малость, голубчик… Сейчас кое-что растолкую и послушаю тебя.
 Чудо-юдо повернулся к Зине и сказал, прикрыв трубку ладонью, уже не в порядке дискуссии, а в порядке приказа:
 — Тщательнейшим образом проверь здоровье Валерки и Вани. Все, от и до, самым доскональным образом. Мне они могут завтра понадобиться для работы. Топай в лабораторию!
 — Привел же Господь свекра! — прошипела Зинаида себе под нос, выходя из кабинета. — «Давай торопись! Живенько! Быстренько! Скоренько!» Тьфу!
 Чудо-юдо не обратил на это внимание, он уже вцепился в телефонную трубку:
 — Молодец. Значит, доставишь их не куда обычно, а на стройку. Да, именно туда. Пусть посмотрят на бетонные работы, может, что умное подскажут. Особенно по поводу заказчика. У тебя все?
 В это самое время на даче дяди Сани события развивались следующим образом.
 Агафон, как он считал, простившись с Сэнсеем, стал думать, как лучше выполнить распоряжение шефа. Видать, дело серьезное, раз командир воспользовался такой оказией, как истребитель. Наверно, если бы Агафон был менее поддат, он попробовал бы прикинуть затраты времени и запросто вычислил, что его не хватило бы даже в том случае, если бы истребитель, которым якобы воспользовался Сэнсей, стартовал прямо из «Белой куропатки» и приземлился в Шереметьеве. Уложиться в полчаса (а не в час-полтора, как прикидывал Агафон) можно было бы лишь в том случае, если бы, взлетев из «Куропатки», самолет приземлился прямо на улицу дачного поселка. Но провести такие исследования и вычисления Агафон не мог. Тем более что он ощутил сильную жажду и решил хлебнуть пивка. Он собирался тут же довести до сведения своих корешков содержание разговора с Сэнсеем, не посвящая в дело баб. А оторвать Лузу, Налима и Гребешка от подвыпивших девок было просто невозможно. Гребешок, конечно, не отлипал от Ксюшки, Луза и Налим попеременно лапали то Ларису, то Лиду, а Элька под шумок укатила коляску с Олегом в кусты и говорила ему там кучу нежных слов… Агафон помнил, что менты или лица, их изображающие, должны вот-вот появиться. Ясно, что при этом могут возникнуть всякие нервозности, а в поддатом состоянии кто-то почует себя непобедимым ковбоем и, добравшись до оружия, устроит пальбу. Так что ничем хорошим это не кончится.
 Отозвать в сторонку сразу всех мужиков он, конечно, не сумел бы, а потому решил начать с Гребешка, который по идее мог сразу передать информацию Лузе, а тот — Налиму. Тогда и в танцах перерыва не получится, и девки ничего не заподозрят. Но вышло все иначе.
 В тот самый момент, когда Агафон уже собрался пригласить на разговор Гребешка, пьяная Ксюшка выкинула фортель.
 — Музыка не фурычит, биомать! — заорала она, сверкая белками глаз и скаля зубищи. — Аккумулятор садится, надо покататься, е-мое, зарядить…
 А ключ из приборного щитка Гребешок не вынул. И черная егоза, очень плохо соображая, влезла за руль «девятки». Все в стороны прыснули, когда афророссиянка завела мотор и дернула машину назад. Как пьяной дуре удалось не задавить мирно дремлющего у поленницы дядю Саню, один Аллах ведает! Но тем не менее, она задом вышибла ворота — Гребешок аж взвыл, пожалев заднюю дверцу! — а затем, выкатив из двора и вывернув баранку, переключила передачу и газанула по поселку.
 — Надо догнать! — завопил Гребешок. — Машину расшибет, зараза!
 — Ой, она и правда убьется! — взвизгнула Лида. Ключи зажигания от Элькиной «Волги» были тоже оставлены в щитке. Их там сам Агафон забыл. За руль сел Гребешок, Агафон с Налимом запрыгнули на заднее сиденье. Луза — на правое переднее. Девки садиться не стали. Элька, выскочив из кустов, где любезничала с Олегом, успела только нагнуть матюков вслед «угонщикам».
 Улицы поселка были заасфальтированы, но народу на них, слава Богу, было немного. Раздухарившаяся Ксюха наверняка могла бы сшибить кого-нибудь, если бы кто подвернулся, да и Гребешок под кайфом мог не сдержать тяжелую «Волгу», привыкнув к своей маломерке. Но все обошлось.
 — Классно водит, овца! — Гребешок восхитился тем, как Ксюха на полном газу вписалась в поворот и вынеслась на грунтовку, уводившую через поле, засеянное тимофеевкой, к небольшому перелеску. «Волга» понеслась за ней. На своей машине Гребешок ни за что не стал бы гонять с такой скоростью по ухабам — небось подвеска не казенная! Но «Волга» была не его, сдерживающий фактор отсутствовал. Лузу, Налима и Агафона мотало из стороны в сторону.
 На солнце постепенно наползали серо-синие тучи, где-то далеко
 посверкивали молнии, глухо погромыхивало.
 — Гроза наклевывается, — заметил Налим.
 — Фигня, не намокнем, — отозвался Луза, дохнув винищем.
 Пролетели поле и перелесок, почти достали Ксюху. Теперь автомобили разделяло метров сто, не больше.
 — Не уйдешь, коза! — порадовался Гребешок, давя на акселератор.
 Ксюшка, чувствуя, что расстояние сокращается, тоже поддала газу. Но Гребешок уже подтянулся на дистанцию в полета метров и пер по грунтовке чуть ли не под девяносто, будто впереди был приз за победу на ралли.
 Сизые тучи слиплись, почернели, ярко сверканул ослепительный зигзаг, совсем близко трескуче грохнуло.
 — Сейчас ливанет, — продолжил свои метеонаблюдения Налим.
 Грунтовка вывела на асфальтированную дорогу. «Девятка» лихо вывернула, понеслась по шоссе. На какое-то время разрыв увеличился, потом «Волга», чуть-чуть сбавив на повороте, вновь стала настигать беглянку. По асфальту гнали уже за сотню в час. Промчались через деревеньку, прокатились через небольшой мостик, потянулись в горку, украшенную очередным перелеском.
 За перелеском опять началось поле, засеянное какой-то усатой культурой — не то ячменем, не то рожью вперемешку с сорняками. Дорога пошла под небольшой уклон, и стало видно, что она спускается к высокой, десятиметровой, насыпи, проложенной поперек заросшего лесом оврага. «Девятка» на спуске скорость не сбросила, наоборот, прибавила. Гребешок, тоже. Тут еще раз громыхнуло, первые крупные капли посыпались на дорогу. Несколько секунд — и серый, запыленный асфальт потемнел и обрел мокрый глянец.
 — Осаживай! — рявкнул Агафон на Гребешка. — Заюзим!
 — А пошел ты… — отмахнулся тот.
 — Сбавляй, биомать!!!
 И тут впереди произошло неожиданное: то ли Ксюшка испугалась, то ли случайно резко даванула тормоз, только «девятка», тошнотворно завизжав дисками, намертво зажавшими колеса, пошла юзом по мокрому асфальту. Сперва прямо, потом зад занесло, и еще несколько метров машина проскользила боком, а затем крепко шибанулась правой стороной о столбик, ограждавший насыпь, перевернулась через крышу, крутнулась дальше и покатилась вниз с откоса, лязгая металлом и жалобно звеня разбитыми стеклами…
 — Е-о-о! — нечленораздельно взвыл Гребешок. «Волга» выскочила на насыпь, но смогла остановиться как раз рядом с тем местом, где внизу еще крутила колесами перевернутая «девятка». Гребешок рванул ручку дверцы, выскочил, успел обежать капот «Волги», намереваясь броситься к «девятке», но тут металлически гулко, со звоном даже, грохнул взрыв. Вихрь оранжево-алого пламени разом охватил перевернутую машину. Клубы сизо-черного бензинового дыма, прибиваемого дождем к земле, потекли по оврагу.
 — Стой! — Агафон выскочил из правой дверцы и успел перехватить Гребешка, готового прыгнуть с насыпи в огонь. — Стой, не фига рыпаться! Все равно не поможешь…
 — Пусти! — дернулся Гребешок, но Агафон был поматерее, и сдвинуть его с дороги было невозможно.
 — Не пущу. Нечего там делать, понял? Хана чернявой. Отгулялась… Пойми, Мишка!
 Луза с Налимом тоже выскочили, бледные, испуганные, с бегающими от растерянности глазами.
 — Ксюха-а-а! — волком завыл Гребешок, пытаясь вырваться.
 — Назад, блин! Куда? Крыша поехала? — Агафон метнул грозный взгляд на остальных. — Затаскивай его на заднее сиденье! Я поведу.
 — Может, глянем? — робко вякнул Налим.
 — Заткнись! Чего, головешек не видели? Валить надо отсюда, пока никто не засек.
 С этим все, кроме Гребешка, согласились. Но его никто не спрашивал. Луза схапал его за правую руку, Налим — за левую. Силой втянули на заднее сиденье, зажали с двух сторон, захлопнули дверцы. Агафон, у которого во время возни с Гребешком разбередило рану, скрипя зубами и чертыхаясь от боли, сел за руль.
 Он тронул машину вперед, проехал насыпь. Сзади рвался и истерически орал Гребешок. Луза и Налим придерживали его за руки.
 Агафон рулил, нервно поглядывая то вперед на пустую дорогу, то назад, где клубился дым. Куда они, собственно, едут и что будут делать дальше, ясности не было.

 Превентивный удар

 Довольно далеко от места, где произошла катастрофа, но в пределах Московской области, в это самое время происходили события, бывшие прямым следствием того телефонного разговора, что состоялся между Чудом-юдом и неизвестным абонентом после того, как Зина вышла из кабинета директора ЦТМО.
 Основным местом действия был дощатый, крытый рубероидом сарай, где раньше хранили цемент на старом, заброшенном растворном узле какой-то Богом и людьми забытой стройплощадки. Впрочем, сегодня здесь находилось несколько человек, которые занимались чем-то, что при некоторой доле черного юмора вполне можно было назвать «бетонными работами».
 — Не надо! Я все скажу! Все! — коротко стриженный, здоровенный, с претензиями на качка тридцатилетний мужик, пристегнутый наручниками к столбу, дрожал как осиновый лист.
 И было отчего. Перед ним, в земляном полу сарая, зияла глубокая яма-колодец. Пока пустая. Но рядом, в точно такой же, почти доверху залитой еще не застывшим бетоном, судорожно подергивались две босые человеческие ступни. Это были последние судороги, секунда — и все кончилось. Пальцы застыли скрюченными.
 — Заливай, Бето! — произнес голос невидимого человека. Парень в строительной робе и подшлемнике включил насос, и жидкий бетон зашмякал в яму, из которой торчали пятки. Всего минута — и яма заполнилась по края, поверх пяток налилось сантиметров двадцать.
 — Ну, что ты хотел сказать, дорогой? — спросил невидимый.
 — А-з-з… — пролепетал пленник.
 — Успокойся, успокойся! Мужчиной небось себя считаешь. Дайте ему водички. Буль-буль-буль! Полегче стало?
 — Спа-асибо… — зубы брякали о края граненого стакана.
 — Так кто вам аванс заплатил?
 — С-сема С-сызранский…
 — И он тебе сказал, что надо убрать мужика, который на фото? Он или нет, сука?! — звонкая плюха по щеке.
 — О-он… — кивнул пристегнутый, переставая заикаться. — Пустите! Я и так много сказал!
 — Много, много. А может, еще одну фамилию забыл? Может, в яме припомнишь, а? Чего башкой мотаешь, козел? Страшно? Понятно… Пластырь на морду! Перцовый! Так. А теперь отстегните его — и в яму. Головой вверх, в наручниках. Шланг! Насос! Вновь с противным, будто жидкое дерьмо, звуком захлюпал бетон.
 — Стоп! Пока только по колено. Давайте третьего! К столбу! Приволокли еще одного, с заклеенным пластырем ртом. Пристегнули. Навели прямо в лицо яркий фонарь.
 — Здорово, Киборг! — сказал по-прежнему невидимый. — Значит, решил дела поправить, так? А о здоровье не подумал. Вот и надорвался. Видишь, как твои корешки загибаются? Одному считай, что повезло, — пары минут не мучился. Второму — похуже придется. Дольше помирать будет. Ну а с тобой вообще хреново. Тебя смерть ужасная ждет. Мне так приказали, понимаешь? Чтобы у тех, кто останется, голова нормально работала. Ты можешь, все что угодно, рассказывать, но себя не спасешь. Был бы ты железный, как тот настоящий Робокоп, шансы выжить еще имел бы. Но увы…
 — М-м-м-м! — настырно промычал в это время тот, кого уже по колени залили бетоном. Понимал, что последний шанс выжить упустить нельзя.
 — А-а, — удивился невидимый, — ты еще живой? Сказать хочешь? Отлепите-ка пластырь, должно быть, товарищ какие-то интересные подробности вспомнил. Или, может, все-таки ты, Киборг, скажешь? А? Может, вспомнишь, где Сызранский?
 — Вспомню! Вспомню! — истерически крикнул пристегнутый к столбу.
 — Хорошо. Укажешь, как туда проехать, подумаем о смягчении участи. Но сперва посмотришь, как твой второй друг на отдых уходит. Заслуженный… Бето, бетон!
 Вновь заурчал и захлюпал насос, послышалось отвратительное шмяканье. Бурое месиво залило человека в яме до пояса, потом по грудь, затем по плечи, по шею. Густая каша из цемента, песка и гравия поднялась до заклеенного рта, около носа забурлили пузырьки в отчаянной, но совершенно бессмысленной борьбе за жизнь, тело задергалось в этой трясине, тщетно пытаясь глотнуть воздуха, но вместо него глотая бетон…
 — Впечатляющее зрелище, верно? — сказал тот, кто прятался в тени. — Но, даже такой нежной смерти ты пока не заслужил. Если, конечно, не принять во внимание твое обязательство отдать Сызранского. Так что колись! Где Сема?
 — На старой хате, в Лыткарине.
 Тем временем тот, кого заживо бетонировали, прекратил двигаться. Когда его макушка исчезла под слоем жидкого бетона и последние пузыри полопались на поверхности быстро густеющей жижи, два мощных мальчика-тяжеловеса выволокли гражданина по кличке «Киборг» из сарая и втащили в кабину старой «двадцать четвертой» «Волги». Из сарая вышел еще один молодой человек в серой камуфляжке милицейского образца. Он направился к «Волге» и сел справа от водителя. Следом из сарая появилась девушка мрачноватого вида, которая направилась к урчавшему микроавтобусу.
 — Запомни, ты, Киберкозел или как там тебя, — строго сказал молодой человек, и стало ясно, что это он распоряжался в сарае. — Если там, куда ты нас наладил, возникнут проблемы, то ты, сука, сдохнешь. Если будет облом, мы тебя живым изжарим.
 — Я правду сказал, — залопотал Киборг.
 — Поехали!
 … — Какие проблемы, начальник? — голый, весь в наколках и жирных складках бугай, ошарашенно моргая, сидел на краю кровати, вытянув руки вверх. На него смотрели четыре ствола, две растрепанные, в размазанном макияже молодые шлюшки, сжавшись в комочки, натянули на свою голышню простынки.
 — К стене! — бугая ударили дубинкой по спине, дали ботинком под копчик,
 приложили лбом о стену. — Стоять! Ноги шире плеч!
 — Постановление-то есть? — взвыл бугай, на спине которого наискось набухала багровая полоса.
 — Молчать! Мордой в стену, не двигаться! — и еще дубьем, с другой стороны. Дуло крепко вдавилось в лысеющий затылок.
 — А понятые?
 Ответом был крепкий удар по почкам. Бугай охнул и выматерился.
 Один из тех четверых в сером камуфляже, что ворвались в комнату, сорвал простыню с проституток и рявкнул, хотя и относительно высоким голосом:
 — Марш в ванну, курвы! Бегом!
 Перепуганные девки, вовремя вспомнив о стыде, закрыв титьки ладошками и согнувшись, словно бы от рези в животе, прошмыгнули в коридор. Серый камуфляжник распахнул дверь ванной комнаты, тычками в спину затолкал туда шлюх и запер задвижку.
 — Одеться-то дайте! — простонал татуированный. — У меня же пушки в заднице нет. Да и вообще нет у меня ее. В завязке я, бля буду. Не мучайся, командир. Ошиблись вы, братки, не того ищете.
 — Заткнись, Сема! Сейчас оденешься, — один из «серых» двумя пальцами противоножевой перчатки брезгливо взялся за валявшиеся на простыне трусы и бросил их владельцу. Точно так же швырнул майку. Внимательно ощупав брюки и рубашку, а еще круче того — пиджак и стоптанные ботинки, тоже вернул хозяину.
 — Наручники! — щелкнули браслетки. — Пластырь на морду! -Пошел! Живо!
 Когда Сему тащили вниз по узкой лестнице пятиэтажки, он дрыгался и мычал. Кто-то из жильцов, встревоженный шумом, поглядел в «глазок».
 — Что там? — с замиранием сердца спросила жена своего мужа.
 — Да бандита того забрали, из двадцать пятой квартиры. Слава Богу, милиция еще работает, оказывается…
 На улице Сему втолкнули в фургончик-«уазку» без опознавательных знаков. Он решил, что его везут в тюрьму…
 …И очень удивился, когда его высадили в каком-то недостроенном складе, с крышей, но без пола.
 — Стоять, падла! И не вякай. Вопрос один: кто дал заказ Киборгу и его чуханам? Быстро!
 — Не знаю ничего.
 — При нем повторишь?
 — Не знаю такого.
 — Киборга сюда.
 Фонарь ярко посветил в Семину морду.
 — Кто это? — спросили у Киборга.
 — Сема Сызранский.
 — Уверен?
 — Как Бог свят.
 — Врет он, козел гнусный. Знать не знаю.
 — Кто врет?
 — Киборг…
 — Ты же говорил, что не знаешь такого? Может, это наш подставной был? Колись, Сема! Иначе по-хорошему не умрешь, понял?
 — Братаны — век воли не видать, — в завязке я. Отродясь мокрух не робил. Тем более на заказ.
 — Но Киборга знаешь?
 — Может, и знаю, а может, и обознался… Уй!
 Его стали с двух сторон лупасить дубинками. По спине, по животу, по ногам
 — по чем ни попадя, ему только голову удалось закрыть…
 — Забьете! — взывал Сызранский. — Печенки и так отбитые… Пацаны, пожалейте! Вас же самих засудят, погоны снимут…
 — Стоп, — Сему перестали мутузить. — Ты думаешь, что мы менты?
 Сема охнул сильнее, чем от боли.
 — Хана… — сказал он обреченно. — Как же я не усек?
 — А куда бы ты на хрен делся? Короче, если знаешь, кто заказ до тебя довел, умрешь небольно. Если же хотя бы краем уха слышал, кто за всю эту нитку тянул, поживешь.
 — Не выйдет. От тех будет не хуже.
 — Ты соображал, на что шел?
 — На деньги. С меня Равалпинди должок потребовал.
 — И ты думал, с такими лохами, как Киборг, заработать сможешь?
 — Мне три куска надо было, всего ничего. Как раз бы рассчитался. Равалпинди я с аванса отдал, а потом мне по фигу, что эти недоделки наработают. Заказчик знает, как их найти. Он, правда, сам в таких делах порядочный лох.
 — Не боялся, что он с тебя спросит, а не с них?
 — Россия большая. Ушел бы. Равалпинди обещал, если должок верну, пристроить к месту.
 — Ладно. Равалпинди — это твоя проблема. Будешь отдавать исходного заказчика или нет?
 — Командир, я сейчас дурной, могу не то выбрать. Дай подумать, а?
 — Нет. Или ты сейчас говоришь исходного и получаешь право пожить, или умираешь так, как сейчас сдохнет Киборг.
 Киборг заверещал, но ему дали по голове дубинкой. Уже лежащему в отключке запечатали рот пластырем и пристегнули к столбу.
 Один из камуфляжников выдернул штурмовой нож и распорол на Киборге штаны, двое других подтащили к нему резиновый шланг со стальным наконечником…
 — Запускай! — прозвучала команда.
 Заработал компрессор, которым приводят в действие отбойные молотки, струя воздуха под сильным давлением ворвалась во внутренности Киборга, разрывая их в клочья…
 — Все скажу! — завизжал белый как мел Сема. — Можете убивать, только не так… Соловьев заказывал, Антон Борисович. Сына за сына.
 — Вот и молодец. Очень хорошо, что ты это сказал. А теперь расскажи подробнее, с чего это Равалпинди вдруг должок вспомнил?
 — За кордон намыливается, по-моему… В Авию куда-то, к родне.
 — Интересно, очень интересно. А я и не знал… Так ты говоришь, что не возражаешь, если мы тебя убьем? Что же, надо уважить просьбу солидного человека. Мартын, как там пелось в твоей любимой песне?
 — «Бьется в тесной печурке Лазо…»
 — Красивая смерть, однако! В общем, поздравляю тебя, Сема. Сгоришь ты не как швед под Полтавой, а как пламенный революционер. Работайте, мальчики!
 Сема задрыгался, изрыгая проклятия, но его утихомирили тем же способом, что и Киборга. Обмякшего детину поджарые молодые люди поволокли прочь…
 Мартын, певший про Лазо и печурку, спросил у распоряжавшегося здесь парня:
 — Варан, а стоит ли его через весь город в кочегарку везти? Залить его здесь цементиком, как тех двоих, или просто под бульдозер положить.
 — Стоит, Мартыша. Он, гад, на нашего Капрала руку поднимал, а это должно быть стремно. Я еще попрошу, чтобы ты черепок Семы по возможности не раздавил и прибрал. Мы его покажем некоторым господам, которые еще принимают заказы от Соловьева. Давай руководи! Мне надо связаться с шефом.
 Варан достал дальнобойный сотовый с модулятором кодирования и набрал нужный номерок:
 — Сергей Сергеевич, с бетоном все в порядке. Качество нормальное. Основной исполнитель лично проверил компрессор в работе, давление в норме. Подрядчик сейчас отправился котельную смотреть, думаю, что температура подогрева его устроит.
 — Молодец, Саша. Как насчет того, чтобы в один известный пакистанский город съездить?
 — Как скажете, съездим хоть сейчас.
 — Сегодня не надо. Заканчивайте все дела и отдыхайте. Счастливо!
 Завершив разговор с Вараном, Чудо-юдо посмотрел на часы: он ждал один важный звонок, а его все не было.
 Сергей Сергеевич уселся было за компьютер, но не успел он открыть нужный файл, как зазвонил внутренний, работавший на территории ЦТМО, телефон.
 — Сергей Сергеевич, это Зина. Мальчики в порядке. Состояние стабильное, управляемость стопроцентная.
 — Молодец. Где Танечка?
 — В спортзале, проводит занятия со «службой быта».
 — Когда закончит, проконтролируй ее тоже. Но тут, конечно, особое внимание на микросхему. Особенно тщательно обследуй резервные сектора выхода.
 — Сергей Сергеевич, надо бы вместе с Васей проводить.
 — Вася приедет минимум через неделю, а потом ему, возможно, придется съездить за рубеж. Так что на него не надейся. Сама работай. Все, желаю успеха.
 Едва Чудо-юдо положил трубку, как телефон затрезвонил вновь:
 — Сергей Сергеевич? Рожков беспокоит. Со мной связались товарищи, ездившие в дачный поселок. Доставили только трех девиц и инвалида.
 — Почему? Где парни и четвертая девка?
 — Задержанные утверждают, что они уехали кататься на машинах. Пьяные. Девчонка укатила на «ВАЗ-2109», а парни на «Волге». Гаишникам сообщать?
 — Не надо. Что нашли на даче?
 — Дипломат с баксами — 500 тысяч стодолларовыми купюрами нового образца. Похоже, настоящие. Два автомата бесшумной стрельбы типа «вал», один «АКМС». Хозяина дачи не трогали, как приказано.
 — Ладно, думаю, что парни никуда не денутся. Номера машин известны?
 — Так точно.
 — Гаишникам пока не сообщайте, нечего внимание привлекать. Контролируйте случайные задержания: ДТП, нарушения ПДД и так далее. Девочек и инвалида разместите в восьмом секторе с максимальным комфортом. Вопросы?
 — Нет вопросов.
 — Выполняйте.
 Это был не тот звонок. Сергей Сергеевич вернулся за клавиатуру, вывел на экран файл, углубился в чтение, сосредоточенно наморщив лоб.
 Через полчаса телефон вновь зазвенел. На табло определителя вместо номера высветились черточки. Похоже, это был тот самый, нужный звонок.
 — Здравствуйте, Сергей Сергеевич.
 — Рад вас слышать, Антон Борисович. Ваш E-mail до меня дошел, так что ждал вашего звонка чуточку раньше.
 — Прошу прощения, был один очень важный звонок из Парижа. Пришлось говорить долго, благо не за мой счет.
 — У вас, я слышал, появились какие-то сложности с финансами?
 — Это сильно преувеличено. У меня нет проблем, не поддающихся решению. У вас они заметно сложнее и разнообразнее.
 — У каждого свой «скелет в шкафу», как утверждают англичане. Говорят, вам предстоит серьезно поработать со специальной комиссией правительства?
 — Данные устаревшие и неверные. Комиссия не утверждена, и вопрос о ее создании отложен на осень. Так что те, кто инициировал ее создание, немного переоценили свои силы. Точно так же, как в вопросе о нанесении ущерба АО «Белая куропатка». Приходится наносить превентивные удары.
 — Вообще-то, Сергей Сергеевич, у меня есть кое-какая положительная информация относительно вашего сына Дмитрия. Состояние его здоровья очень неустойчиво и вызывает опасения. Не хотелось бы вас излишне травмировать, но, по некоторым данным, за рубеж посланы специалисты по быстрому и радикальному лечению. Где они будут действовать и что конкретно делать, мне лично неизвестно, но вполне возможно, что речь идет о хирургическом вмешательстве.
 — И опять вы немножко отстали от жизни, Антон Борисович. Проверьте свою информацию. За последние несколько часов могло многое измениться. Уточните состояние здоровья некоторых фигурантов. Подумайте о проблемах, которые могут нарушить благосостояние вашей фирмы. Если самому трудно, пригласите квалифицированных независимых аналитиков. Конечно, это потребует расходов, но значительно меньших, чем те убытки, которые вы можете потерпеть от неправильного вложения капитала.
 — Благодарю вас, я постараюсь принять это во внимание. У меня есть хорошие специалисты, которые дадут вполне объективный анализ. Вам тоже есть смысл все взвесить еще раз. Особенно если учесть, что применяемые вами технологии уже неоригинальны и конкуренция будет весьма острой. Некоторые заинтересованные лица просили меня передать вам настоятельные пожелания не уповать на те преимущества, которые вы, как вам кажется, имеете в настоящее время. Особенно в известных вам швейцарских делах. Все может весьма радикально измениться.
 — Означает ли это, Антон Борисович, что вы ищете базу для переговорного процесса? Или хотя бы представляете сторону тех непоименованных лиц, у которых появилось желание обсудить проблемы, представляющие взаимный интерес?
 — Безусловно, в какой-то мере я отражаю точку зрения лиц, о которых упоминалось выше. База для переговорного процесса есть всегда. Разумеется, если вы не настраиваете себя на получение односторонних выгод.
 — Я бы с вами полностью согласился, если бы не имел определенного негативного опыта в контактах с лицами, которых вы взялись представлять. Ждать от них fair-play note 1 несколько наивно.
 — Как и от вас, Сергей Сергеевич. Не правда ли?
 — Не могу этого ни подтверждать, ни опровергать. Все будет зависеть от анализа ситуации. Ваши несколько неорганизованные и эмоциональные поступки последних дней меня сильно озадачили. Хотелось бы вам напомнить, что ваш сын очень успешно обучается у нас в Центре, и мне было бы жалко расстаться с ним, если вы не проявите должного понимания проблем, которые омрачают наши отношения. Говорю вам совершенно искренне, даже, пожалуй, по-дружески, что в принципе совсем просто завести дело в тупик.
 — Я думаю, что для вас это было бы столь же неприемлемо, как и для меня.
 — Вы недалеки от истины. Наверно, мы бы могли сделать какие-то шаги во встречном направлении, если бы я имел четкое убеждение, что контактирую конкретно с вами, а не с теми «заинтересованными лицами», которые слишком серьезно влияют на вашу позицию.
 — Стало быть, по вашему мнению, если я смогу каким-то образом дистанцироваться от этих лиц, то понимание может быть достигнуто?
 — Очень хотелось бы верить, что такой поворот событий возможен. Но пока нет ощущения вашей готовности сделать практические шаги в этом направлении. Напротив, вектор ваших усилий направлен в прямо противоположную сторону. Это укрепляет мое убеждение в том, что гипотетические переговоры, о которых мы сейчас рассуждаем, будут носить неконструктивный характер. И возможно, те лица, которых вы представляете, воспользуются ими для затяжки времени в расчете на то, что конъюнктурные изменения, могущие произойти в России практически в любой день и час, заставят меня пойти на неоправданные уступки. Такой подход к переговорам мне представляется крайне ошибочным.
 — А что могло бы убедить вас в искренности моих намерений?
 — Это очень сложный вопрос, ответить на него быстро я не в состоянии. Возможно, нам следует найти время, чтобы поразмыслить и обменяться списками своих предложений, а потом выбрать из них некоторое число взаимоприемлемых позиций. Естественно, после того как мы найдем компромисс и заключим джентльменское соглашение, надо будет дождаться реализации этих «мер доверия». Если у нас не будет разногласий по оценке качества выполнения отдельных пунктов соглашения, то можно будет развивать дальнейшее сотрудничество.
 — Сергей Сергеевич, вы не могли бы привести пример? Какую-нибудь позицию из этих предполагаемых «мер доверия»?
 — Пожалуйста. Правда, это не предложение в обычном понимании слова, а скорее полезный совет, почти бесплатный. Сворачивайте бизнес в регионе, известном вам под названием «Береговия». Конъюнктура рынка там явно не в вашу пользу.
 — С тем, что конъюнктура сложная, я бы согласился. Но свертывание нашей деятельности в этой области для меня малоприемлемый вариант. Это не может быть предметом торга.
 — Надеюсь, вы прекратите контролировать тамошнего облпрокурора. Ваши представители не далее как сегодня встречались с ним и пытались оказать на него давление.
 — Сергей Сергеевич, это не тема для переговоров, поверьте.
 — Жаль, мне показалось, Антон Борисович, что мы начали двигаться в верном направлении.
 — У меня тоже сложилось такое впечатление. Но пока с вашей стороны будут выдвигаться заведомо неприемлемые предложения, я буду вынужден действовать самостоятельно, в пределах имеющихся у меня возможностей.
 — Надеюсь, что чувство самоограничения вам не изменит. Всего доброго! — Чудо-юдо завершил разговор и, повесив трубку, крепко треснул кулаком по столу.
 — Все, — сказал он сам себе вслух. — Кончилась дипломатия! Телефон зазвонил снова минут через десять.
 — Сергей Сергеевич, одна из пропаж нашлась. Но, к сожалению, не в живом виде…
 — Не понял…
 — В пятнадцати километрах от поселка обнаружили под откосом сгоревшую «девятку». За рулем — труп женшины. Обгорела до неузнаваемости, но на машине номер той области, откуда приехали эти гости. Уже справлялись в тамошнем ГАИ: зарегистрирована на имя некоего Михаила Гребешкова, а это один из тех приезжих пареньков. Искать их, Сергей Сергеевич? Задачей наблюдение выделить?
 — Отставить. Нечего время тратить и людей отвлекать на эту ерунду. Попадутся рано или поздно, они же на чужой машине и без документов. Это несрочно.

 Восьмой сектор

 Элька открыла глаза. Голова нещадно болела, во рту было сухо и горько, нос чуял запах перегара. Это ж надо так нажраться! Конечно, похмелюга при ее образе жизни была далеко не самым незнакомым явлением, но прежде до такого бодуна она еще не доходила.
 Первое, что увидела, — решетку на окне, за матовыми стеклами которого брезжил свет. Не очень яркий, то ли утренний, то ли вечерний.
 Решетка наводила на грустные мысли. Но помещение, где она находилась, не было похоже на тюремную камеру. Скорее, на небольшую больничную палату. Головами к глухой стене, покрашенной в голубой цвет, стояли в ряд четыре койки. Элькина в углу, рядом с окном. Белье на койке было свежее, чистое, даже ароматизированное. На тумбочке в головах, слева от кровати, стопкой лежали розовая пижамная курточка и брючки. На полу, на коврике — мягкие шлепанцы без задников. Вся одежда, которая была на Эле вчера, исчезла. Даже ночнушка и трусики были не ее. Откуда все это взялось? Надо бы вспомнить, но уж очень сильно башка болела.
 Рядом с ней, на соседней койке, посапывала Лида, а на следующей в ряду — Лариса. Четвертая, крайняя, пустовала. Комплекты одежды тоже лежали на всех тумбочках, кроме крайней. Над каждой кроватью висело по светильнику, чтобы можно было читать вечером, и розетка с наушниками. В ногах у каждой койки на специальной подставке, привинченной к деревянной спинке, стояли видеодвойки «SONY», а рядом с розеткой для наушников в специальном зажимчике был укреплен пульт дистанционного управления. Рассмотрев розетку получше, Эля увидела, что на ней есть переключатель с буквами Р и ТВ, то есть через одни и те же наушники можно было слушать и радио, и звук от телевизора, когда в палате спят.
 У противоположной стены находился мощный музыкальный центр с двумя колонками и целой кучей всяких проигрывающих устройств, на которых можно было прослушивать все, что угодно: и кассетные записи, и катушечные, и старинные пластинки, и современные компакт-диски. По бокам от музцентра стояли два шкафа: один с книгами, а другой с аудио— и видеозаписями.
 Посредине комнаты стоял небольшой квадратный обеденный стол и четыре мягких стула с кожаными сиденьями и спинками.
 Дверей в комнате было две: одна побольше, в стене, которая находилась сбоку от пустой койки, другая — рядом с книжным шкафом, напротив Элиной койки.
 Эля слезла с кровати, надела пижаму и шлепанцы. Пока одевалась, рассмотрела: на спине куртки располагалась крупная надпись голубой краской — «8 сектор», а на нагрудном кармане той же краской по трафарету кто-то вывел цифры — «8-01». Выйдя из прохода между кроватями, Эля увидела, что на спинке каждой кровати, позади подставок для телевизоров, укреплены пластмассовые таблички с номерами: 01, 02, 03, 04. Стало быть, кто-то их пронумеровал. Для чего? На зону все это хозяйство было непохоже, для больницы было слишком богато, да и от чего лечиться, кроме как от головной боли? И вообще, как они сюда попали? Кто их раздевал догола, а потом надевал на них это больничное белье? Едва Эля попробовала напрячь память, как головная боль усилилась и она чуть не упала. Сразу стало не до воспоминаний. Когда голова отошла, Элька решилась подойти к двери, которая располагалась напротив ее койки, потянула за красивую ручку из толстого литого стекла и анодированного алюминия. Дверь открылась, и Эля оказалась в помещении, похожем на дамскую парикмахерскую. В продолговатой комнате без окон стояли четыре (по два с каждой стороны) столика-шкафчика с зеркалами типа трюмо, при каждом из которых были устроены умывальники с кранами для холодной и горячей воды, а на самих столиках разложены по несколько сортов нераспечатанных упаковок с мылом, несколько сортов шампуней и кремов, ножницы, лак и пилочки для ногтей, фены — словом, все или почти все, что требуется даме, чтобы привести себя в порядок. К каждому зеркалу в правом нижнем углу была привинчена небольшая табличка с уже знакомыми номерками: 01, 02, 03, 04. Стало быть, столик «01» предназначался для нее, Эльки, «02» — для Лиды, а «03» — для Ларисы. В противоположной от входа стене оказалась еще одна дверь, которая вывела в короткий и узкий коридорчик, с каждой стороны в нем было по две двери. Само собой, все с теми же номерами. Эля, конечно, заглянула в дверь «01». Там оказался небольшой совмещенный санузел советского производства, без всяких импортных наворотов, за исключением биде. Санузел Эле пригодился, после чего она, обнаружив, что дальше никакого прохода нет, вернулась в «палату». Юные малярши по-прежнему сопели, отсыпались. Эля направилась к большой двери, той, что находилась сбоку от пустой койки.
 Эта дверь не открылась. Заперли снаружи. Стало быть, несмотря на весь сервис, это что-то вроде тюрьмы. Решетка, замазанное сверху донизу окно, номерки, надпись «8 сектор» на спине пижамы — все один к одному. Зачем это?
 Эля пошла к своей койке, но тут щелкнул замок той самой двери, к которой она только что подходила.
 Вошли трое. Две рослые, повыше Эльки, и очень массивные тетки. Такие либо ядро толкают, либо самбо в тяжелом весе занимаются. Коротко стриженные, с каменными рожами типа «пришибу и не замечу», в кроссовках и синих комбинезонах с Нашивками, на которых были непонятные буквы «СБ ЦТМО». Третья дама выглядела поприветливей и поинтеллигентней. Кудрявая шатенка в белом халате, лет тридцати пяти, не больше, стройная, но не худенькая. Ослепительно улыбнулась, правда, скорее всего вставными зубками.
 — Доброе утро! — бодро произнесла она. — Мы еще спим? Пора вставать! Подъем, подъем, девочки!
 Голос у нее оказался довольно громкий, потому что Лида и Лариса разом проснулись и, испуганно захлопав глазенками, сели на постелях.
 — Головки не болят, крошки? — спросила шатенка тоном, детского врача.
 — Еще как, — сонно пробормотала Лида.
 — Сейчас вам дадут таблеточки-конфеточки, скушайте по одной штучке, запейте водичкой, и через пару минут все пройдет. Сразу будете бодренькие, здоровенькие и веселенькие. Ниночка, золотце, где ты там?
 Появилась еще одна могучая девушка, только не в синей униформе, как другие мордоворотихи, а в белом халате. Она принесла на подносе графин с водой и три стакана. Затем раздала каждой из девчонок по таблетке, разлила воду в стаканы и тоже раздала — запивать.
 Эля проглотила таблетку, запила водой. Действительно, боль стала быстренько улетучиваться.
 — Ну как, полегчало? — спросила шатенка, выждав пару минут. — Теперь одевайтесь, кто еще не одет, и рассаживайтесь за столик. Вам, наверно, очень интересно, куда это вы попали и что с вами будут делать. Верно?
 — Верно, — кивнула Элька, усаживаясь за стол. Лида и Лариса, недоумевая, вертели в руках пижамки.
 — А где все наше? — поджала губки Лариса.
 — Никуда не пропали ваши джинсики, — улыбнулась врачиха, — в свое время получите все обратно. Давайте, копуши, одевайтесь поживее!
 Когда Лида с Ларисой оделись и заняли места за столом, шатенка села на четвертый стул и, не сгоняя с лица улыбку, объявила:
 — Меня зовут Лариса Григорьевна. Одна из вас — моя тезка, и мне это очень приятно. Теперь немного о том, куда вы попали Это не тюрьма, не ЛТП, не вытрезвитель, а научное учреждение. Хотя, честно скажем, вчера у вас были все шансы угодить в милицию. Вернее, вчера вас задержала милиция за хулиганство и оскорбление сотрудников. Запросто могли бы оказаться в камере, без удобств, но с кучей грязных и вшивых баб. Но вам, выражаясь языком современных коробейников, «необыкновенно повезло». Наш научный центр, который занимается, в частности, проблемами психокоррекции, как раз накануне обратился к правоохранительным органам с просьбой предоставить группу девушек, задержанных за хулиганство в нетрезвом состоянии, в целях проведения экспериментальных лечебных мероприятий. Нашу просьбу нашли возможным удовлетворить, и так вы очутились здесь.
 — Но мы же не алкоголички! — возмутилась Элька. — Зачем нас лечить? И потом, мы разве хулиганили? Просто пели и плясали. А когда ребята уехали, немножко поорали. И за это в ментуру?
 — Между прочим, когда подъехала милицейская машина, — с улыбочкой произнесла Лариса Григорьевна, — вы запустили в нее нераскупоренной пивной банкой, разбили боковое стекло и один из сотрудников милиции получил порезы на лице. Хорошо еще, что они эту банку за гранату не приняли, а то выстрелили бы в вас.
 — В женщин стрелять нельзя, запрещается, — поделилась юридическими знаниями Элька.
 — Возможно, тут я не специалист, — сказала врачиха, — но меня предупредили, что вы, Элеонора, подозреваетесь в убийстве, а ваши подруги — не то в соучастии, не то в пособничестве. Поэтому на случай, как говорится, неадекватных реакций с вашей стороны мы вынуждены содержать вас в изоляции. Кроме того, должна предупредить, что мы будем постоянно контролировать вас с помощью телекамер и другого оборудования. Поэтому, пожалуйста, не предпринимайте никаких попыток к побегу, это абсолютно невозможно.
 — А если я удавлюсь, вас посадят? — спросила Пряхина. — Не боитесь?
 — Покончить самоубийством вам тоже не удастся, — уверенно сказала Лариса Григорьевна. — Не говоря уже о том, что на это вам будет очень трудно решиться.
 — Так мы теперь вместо подопытных кроликов? — спросила Лида несколько наивным голосом.
 — Нет, — с легкой обидой в голосе, хотя не исключено, что наигранной, произнесла Лариса Григорьевна. — Вы здесь не кролики, а пациентки. Мы будем исправлять недостатки вашей психики, которые, возможно, не позволяют вам вести нормальный и здоровый образ жизни. Ваше физическое здоровье мы тоже укрепим. Правда, для того чтобы знать объективные показатели, мы должны будем вас всесторонне обследовать. В некоторых случаях это будет связано с болезненными или неприятными процедурами, но, уверяю вас, ничего опасного для здоровья вас не ожидает. Питание будет не просто хорошее, а отличное, не только вкусное, но и полезное, безукоризненно чистое с точки зрения химического состава.
 Элька вдруг вспомнила про Олега.
 — Скажите, а где инвалид, который с нами был на даче?
 — Вы имеете в виду юношу по имени Олег? Он тоже здесь. У него психика нуждается в еще более серьезном лечении. Такие увечья, как у него, наносят страшные психологические травмы. Но мы постараемся ему помочь. Думаю, что через месяц или чуть больше вы сможете с ним увидеться.
 — А на сколько нас сюда определили? — мрачно поинтересовалась Элька. — Я, между прочим, сама работаю в больнице и уже одно дежурство пропустила. Кроме того, у меня еще одна работа есть, где с меня спросят за прогулы.
 — С вашей больницей мы уже договорились. А с тем, что вы называете «другой работой», вам однозначно придется расстаться.
 — Это так просто не делается, — сказала Элька упрямо. — У меня будут серьезные неприятности.
 — Пока вы здесь, никто до вас не доберется. Если после окончания курса лечения вы захотите вернуться в родной город, то они к вам на пушечный выстрел не подойдут.
 — Что-то не верится…
 — Придется поверить.
 — Но вы не сказали, сколько нам здесь сидеть придется?
 — Думаю, около года.
 — Сколько-сколько? — вытаращилась Элька. — Да за это время родить можно!
 — А что? — лукаво прищурилась Лариса Григорьевна. — Очень может быть, что и родите…

 Автобомжи

 Всю ночь Элькина «Волга» простояла на лесной полянке, куда ее загнал Агафон. Улечься вчетвером на сиденья было невозможно, один Луза полмашины занимал. Поэтому ночевать пришлось сидя, привалившись друг к другу. Агафон не спал. Не то чтобы боялся чего-то, хотя стоило поостеречься. Больше всего опасался, что Гребешок чего-нибудь учудит. Если бы не догадались притормозить на шоссе около какой-то бабки и купить у нее бутылку водки, то Мишка мог бы с ума сойти. А так влили ему в рот граммов двести, он закосел, укачался и забылся. Правда, перед этим блеванул, но ребята вовремя вытащили его из машины.
 Под утро Агафон лег головой на баранку и захрапел. Сколько проспал — неясно, может, два часа, может, три.
 Проснулся оттого, что брякнула задняя дверца. Луза на мокрое дело пошел. Следом за ним выполз похмельный Гребешок, потом Налим. Сам Агафон тоже вылез, мрачно поглядел на внешний вид публики.
 — Хорошо смотримся, блин! — произнес он. — Не во всякий бомжатник примут…
 Пожалуй, экс-старшина немного перегнул. Морды, опухшие, красноглазые и
 небритые, еще не приобрели исхудалости и помятости, свойственной профессиональным бомжам.
 — Пивка бы, — грустно помечтал Луза.
 — Ты бы лучше сказал: «Бензину!» — проворчал Агафон. — Заплыли хрен знает куда, а горючки шиш осталось.
 — Между прочим, с этой «Волгой» нас запросто могут прибрать, — заметил Налим. — Ни документов, ни доверенности. Чистый угон.
 — Надо возвращаться в поселок, — сказал Агафон решительно. — Оттуда позвонить Сэнсею и доложить обстановку. Я, между прочим, вчера с ним виделся, только из-за всей фигни, которая раскрутилась, вам сказать позабыл…
 — Вчера? — удивленно спросил Налим. — Ты ему вчера звонил, по-моему. Он на месте был, в «Куропатке»…
 — Сам удивился, оказалось, он на истребителе прилетел.
 — Ты чего, не проспался, что ли? — спросил Луза. — Когда ты его видел?
 — Да когда вы танцы-шманцы-обжиманцы устроили. Вы плясали, а он к забору подошел. Мы с ним потолковали малость о делах. По-моему, кто-то из вас даже глянул.
 — Вроде ты с какой-то бабой базланил, — Налим наморщил лоб, припоминая вчерашний вечер.
 — Это у вас на уме бабы были, а не у меня, — проворчал Агафон. — Не забудь, мне вчера утречком кровопускание сделали, а потом еще и мозги заполоскали…
 — Может, ты от этого полоскания и увидел Сэнсея? — внезапно произнес Гребешок, от которого никто не ждал трезвых мыслей.
 Агафон на секунду опешил, вспомнив, как девки с помощью кубика и шайбочки заставили его с Налимом плавать в несуществующем море, но потом отогнал дикие предположения.
 — Кубик-то у меня был, ты прикинь? Я его и отдал ему. Вместе с ключами. Сэнсей это был, я его даже после трех литров узнаю.
 — Ясно, мы его все узнаем, — произнес Налим с сомнением, — однако, кроме тебя, его никто не заметил.
 — Потому что вы все на баб смотрели и мечтали, как под юбки полезете! — рявкнул Агафон. — А он вам и сам показываться не хотел.
 — Но я помню, что к забору баба подходила… — упрямо сказал Налим. — Белобрысая такая, почти как Элька, но полная и постарше, где-то за тридцатник.
 — Брось ты, — хмыкнул Луза, — ты в это время Лидкины сиськи щупал и стоял спиной к забору. Нет, там точно был мужик. Но разглядеть не успел — Ларка щекотаться стала.
 — А я, сказать по правде, ни хрена не видел… — пасмурным тоном произнес Гребешок. — Все на Ксюшку глядел… Эх, биомать!
 — Миш, — отечески сказал Агафон, — завязывай душу травить! Не вытащить ее оттуда, понимаешь? И мы не виноваты, и ты не виноват… Так получилось.
 — Ладно, — насупился Гребешок, — не утешайте, а? А то сейчас наутешаете до того, что бахну себе в башку — и хана придет. Я уж сам себе, пока то да се, в голову набивал — и то, что она шлюха съемная, и то, что черная, и то, что дура, — все припомнил. Даже думал, что она мне уже через неделю надоела бы. И о том, что пройтись с ней, черномазой, по улице даже в городе неловко. И о том, что детишки, если что, тоже на негритят будут похожи… А все равно, сколько бы плохого ни думал про нее, все равно больно. Она вот тут сидит и улыбается…
 И Гребешок смахнул слезинку, выехавшую из правого глаза на щеку.
 — Хорошо, — жалостливо вздохнул Луза, — что мы все пушки на даче оставили… А то бы ты и впрямь шарахнулся.
 — Блин! — вырвалось у Агафона, который вдруг припомнил все, что должен был сказать ребятам еще вчера, сразу после ухода Сэнсея… Он хлопнул себя по лбу ладонью.
 — Ты чего? — обалдело моргнул Налим. — Комаров вроде нет…
 — Да вспомнил, е-мое, что вчера самое главное забыл вам передать! Из-за всей этой хиромантии… Короче, он прилетел так спешно нас предупредить. Надо, мол, под хорошую крышу перебираться. Дескать, нас на даче слишком до фига собралось, и к тому же те «черные», которых мы в деревне пошмаляли, могут туда ночкой прийти и порезать нас, кайфованных, как телков. Поэтому, мол, московский хозяин, который над Сэнсеем заместо Ворона, пришлет людей под видом ментов. Они нас будто бы повяжут и вывезут, чтобы эти козлы нас искали потом по СИЗО или зонам, а не на воле. Уловили?
 — Что-то не верится… — протянул Луза. — Может, это настоящий мент был, а? Только загримированный под Сэнсея. Как Фантомас…
 — Блин, Луза, ты в какой класс ходишь, а? Если бы за два метра не перерос, я бы подумал, что в пятый. Неужели ты думаешь, что я бы не разглядел с полметра, что мужик в гриме пришел?
 — Однако же мы вчера утром чуть не утопли, когда девахи от дури свой кубик включили, — припомнил Налим, — я, блин, помню, что вода морская была кругом. И глубина хрен знает какая. Все в натуре! А оказалось — лежим сухонькие возле бани и траву руками загребаем…
 — Говорю тебе: кубик у меня был. Я его Сэнсею отдал под самый финиш.
 — А если у него такой же был, что тогда? — спросил Гребешок, который немного успокоился и довольно толково врубился в разговор. — В смысле не у Сэнсея, а у того, кто им прикинулся?
 — Вспомнил! — неожиданно воскликнул Налим.
 — Чего еще? — буркнул Агафон. — Опять идея клюнула?
 — Я говорю, вспомнил, с какой бабой ты разговаривал у забора!
 — Чего ты, блин, на этой бабе зациклился? — взвыл Агафон.
 — Помнишь, весной приезжали из Москвы какие-то шизики? Которых Фрол потом с базы увез?
 — Конечно, помню. Ученые, которые этих салажат беглых до того загипнотизировали, что они нашим морды начистили на спаррингах и самого Фрола отоварили… При чем тут они?
 — Да при том, что за главного у них была такая фигуристая, в кожаном пальто и меховой шапке. Зинаида Ивановна. Белобрысая, на шее родинка. Вот она к забору и подходила.
 — В меховой шапке, в кожаном пальто среди лета? — саркастически похихикал Агафон.
 — Нет, конечно, она в платье была. Я только подумал, что знакомая морда, а вспомнил, где видел, сейчас. Как-то стрельнуло в башку…
 — Бодун у тебя в башку стреляет, — проворчал Агафон. — Почему тогда Луза мужика видел, а ты бабу? Тем более если он говорит, что ты в этот момент Лидку лапал?
 — Ахинея какая-то, — сказал Гребешок. — Надо ехать на междугородку и звонить Сэнсею. А то у нас у всех крыша поедет. Заодно, может, заправимся где…
 — Да, с пятью литрами в баке на «Волге» далеко не упилишь… — согласился Агафон. — Короче, сейчас едем на заправку, потом телефон искать. Пожрать тоже не мешало бы.
 — А потом?
 — Суп с котом! Что скажет Сэнсей, то и будем делать…
 Первые два литра бензина, имевшиеся в баке «Волги», потратили на выезд из леса. Ближайшая заправка, которую помнил Агафон, находилась где-то на подступах к поселку, но как туда доехать, не заезжая к дачникам, никто не знал. Подвернулась удача. Едва выехали на шоссе, как у обочины заметили грязно-зеленый бензовоз с плакатиком: «Передвижная АЗС. А-93 — 2500 р./л».
 Паренек в грязном оранжевом жилете, которые носят дорожные рабочие, накачал куропаточникам полный бак и двадцатилитровую канистру. Он, правда, немного поеживался от соседства четырех небритых верзил с воспаленными глазищами и сивушным духом на километр и был готов не только бесплатно обслужить, но и отдать весь бензовоз — лишь бы живым отпустили. Но когда гости Московской области честно рассчитались за горючее, очень обрадовался и охотно рассказал, как найти ближайший переговорный пункт.
 Добрались туда минут за пятнадцать, как раз к открытию. Народу в столь ранний час еще не было, и Агафон пошел в переговорный пункт один, дабы персонал не хлопнулся в обморок от избытка столь представительных мужчин. На него и так посмотрели косо, но Агафон замолол что-то насчет того, что они были в Москве на свадьбе, а тут срочно вызвали на работу, машина сломалась, надо предупредить, что опаздывают… И, конечно, извинился за небритую внешность. В общем, бабы посочувствовали. Наменяв жетонов, Агафон зашел в кабину и стал крутить диск. «Куропатка» отозвалась довольно быстро, голосом Феди:
 — Охрана оптовой базы слушает.
 — Федя, дай Сэнсея к аппарату.
 — А его нету еще… — пробасил медведеобразный.
 — Он еще из Москвы не прилетел?
 — Чего? Он и не улетал туда. Спит еще. Он же человек, а не железка. Как отдыхается?
 — На букву X, но не подумай, что хорошо.
 — С погодой нелады?
 — И с ней тоже. Когда Леха прийти обещал?
 — Часам к десяти, не раньше.
 — Тогда пока.
 Повесив трубку, Агафон уже знал, что десяти часов дожидаться не будет, и набрал другой номер, по которому всегда находил Сэнсея, если его не было в «Куропатке». И сейчас этот номер не подвел.
 — Але, — сонно отозвался Сэнсей.
 — Привет, это я, Агафон! Извини, что бужу, но дело неотложное.
 — Вас на новое место перевезли? Как устроились? — голос у Сэнсея уже не звучал вяло.
 — Понимаешь, у нас накладка вышла. Девчонка одна на Гребешковой машине покататься решила и в аварию попала. Короче, когда те за нами приезжали, нас не было. Теперь не знаем, куда податься.
 — Ключики при вас? — спросил Сэнсей, совершенно огорошив Агафона.
 — Какие?
 — Те самые, Элькины.
 — Да ты же их вчера забрал?! — почти заорал в трубку Агафон. — Не помнишь, что ли?
 — Как это я вчера мог их у тебя забрать? Ты что, перепил, что ли?
 — Да я вчера в Москве, то есть тут, в поселке, тебе из рук в руки их отдал!
 — Офигел? Я ни в какую Москву не ездил…
 — А кому же я их отдавал? — дурацки спросил Агафон.
 — Вот кому отдал, у того и забери. А до этого времени можешь считать себя уволенным, понял?! — заорал Сэнсей. — Все расходы за ваш счет! Гуляйте, ребята!
 Сэнсей повесил трубку, и Агафону осталось только сделать то же самое. Он уже понял, что этот чертов Налим, похоже, оказался прав, и кто-то их очень ловко кинул.
 Понуро, как побитая собака, он вернулся к ребятам, которые, припарковав «Волгу» поблизости от мангала, на котором какой-то чернявый жарил шашлыки, сидели за пластмассовым столиком и уже вовсю жевали ароматную баранину с картонных тарелок, запивая ее кока-колой.
 — Покушай, Агафоша! — Налим заботливо пододвинул командиру тарелку и вилку. — Хлебца возьми…
 Агафон вгрызся в острое мясо, щедро политое жгучим соусом, и стал уничтожать его с какой-то голодной ненавистью.
 — В машину, — сказал он, покончив с едой. Все подчинились почти мгновенно. Луза, который, конечно, жрал за двоих, поспешно сметал в рот три здоровенных куска мяса из второй порции и, садясь в машину, все еще ворочал челюстями.
 — Ну что, дозвонился? — спросил Налим.
 — Дозвонился, — мрачно произнес Агафон, поставив локоть на баранку и подперев им щеку. — Получается, что ты прав, Налим. Сэнсей орет, будто его в Москве не было, со мной он не виделся и ключи с кубиком я отдал хрен знает кому.
 — Да был там Сэнсей, бля буду! — рявкнул Луза, срочно сглотнув шашлык, все еще наполнявший его пасть. — Мозги пудрит, козел! Никакой бабы я не видел, это Налиму примерещилось.
 — Ладно, чего бы там ни было, а надо думать, куда могли уйти ключи. Кубик
 — хрен с ним, его не заказывали. А ключи Сэнсей не простит. Хоть Ворон и накрылся, но другому хозяину они, выходит, тоже понадобились.
 — Где же мы их искать будем? — спросил Налим.
 — Наверно, здесь, в Москве, придется. Ты эту бабу, которая у нас в «Куропатке» весной была, небось лучше всех запомнил. Даже помнишь, что ее Зинаидой Ивановной зовут.
 — Зинаид этих в Москве — десятки тыщ, — произнес Гребешок. — И небось половина — Ивановны.
 — Ладно, — сказал Агафон, что-то прикинув в уме. — Поехали на дачу к дяде Сане.
 — А не стремно? Ты же говорил, что туда «черные» могут наехать?
 — Вряд ли. Если Сэнсея там вчера действительно не было, то все, что говорила эта баба, которая им прикидывалась, — туфта. Она сама небось от этих «черных» приходила. А раз мы им ключики с кубиком отдали, то ловить им там больше нечего. Опять же они думают, что мы с этой дачи навечно свалили.
 — Погоди, а девки, Элька?
 — Понимаешь, братуха, если они ключи забрали, им по фигу и мы, и девки. Возиться с нами, мочить из-за пустого места? Ключики от сейфов с миллиардами, если Элька не врала. Какой чудак будет при таких деньгах на мокрухи бегать, а?
 — Ну бывают такие, кому главное — отомстить неразумным хазарам, а там хоть трава не расти, — заметил Гребешок.
 — Бывают. Только нам все равно надо возвращаться в поселок. У нас там и пистолеты, и баксы. Я думаю, что если даже они и присматривают за дачей, то днем не налетят. А мы этот присмотр очень даже можем запеленговать… Короче, поехали!
 В поселок проехали по другой дороге, не через овраг с насыпью. Скоро нашлась и дача 34 по улице Воровского. Дядя Саня с баночкой пива сидел в теньке на крылечке и проходил сеанс похметологии.
 — О-о! — приветственно помахал он рукой, когда Агафон зарулил в ворота, выбитые Ксюшкой. Гребешок болезненно поморщился, увидев сорванные с петель и прислоненные к забору створки.
 — Какие люди — и без конвоя! — глотнув еще пивка, воскликнул дядя Саня. Загул крепчал.
 — Где девки? — спросил Агафон, вылезая из машины. — Спят?
 — Т-с-с! — дядя Саня поднес к губам. — Загремели в КПЗ.
 — За что?
 — Не знаю. Оч-чень пьяный был. Не помню.
 — А тебя почему не прихватили?
 — Им бабы были нужны, понимаешь? — приглушенно просипел дядя Саня. — А я им на хрен не нужен… Опять же я спал дома, не нарушал. А девки песни орали и в ментов банками кидались. Ну, они их и повязали в пучки.
 — А где у вас ментура?
 — Не ходи, — произнес дядя Саня, заметно протрезвев. — Не хрен вам там делать. Выручить их не выручите, а сами загремите. Между прочим, деньги ваши и автоматы они унесли. Спросили девок: «Это ваше?» Они говорят: «Наше!» Их и забрали. А пистолеты не нашли. Не знаю, заложили они вас, когда протрезвели, но вроде ничего…
 — Что «ничего»? — нахмурился Агафон.
 — Да ни засады не поставили, ни топтунов не запустили. Я бы засек. Опять же участковый-кореш ничего не сказал. Агафон хотел сесть за руль и поехать прочь.
 — Слышь, командир, — сказал дядя Саня, — а вчера не допили — у-у! Бутылок пять! Мне одному за двое суток не выжрать. Давай разольем, а? Опять же и закусон остался. Хоть обожрись! Отдохни, братва, все равно сидеть. Однова живем, сразу не помрем!
 — А что? — отозвался Гребешок. — Не выливать же на хрен?! Гуляй, Москва, Береговия приплыла!
 Агафон думал возразить, предупредить, что торчать тут опасно, но вдруг подумал: прав этот спившийся дядя Саня. Чего суетиться зря? Захотят забрать, так заберут и трезвыми. Захотят замочить — то же самое. А под хмелем ничего не страшно…
 — Наливай! — заорал он так, будто уже принял граммов триста. И завилось горе веревочкой…