--------------------------------------------- Горький Максим Герой (2) А.М.Горький Герой ...На обрывке "Нового времени" от 14-го июня 1915 года я прочитал: Поднимаю перископ, смотрю, вижу зеленую волнующуюся рожь и синие пятна васильков, раскиданные посреди нее. Несколько дальше дорога, обсаженная деревьями. Поперек ее и дальше, через все поле, тянется низенький валик желтой земли. Это и есть вражеский окоп. Там сидят немцы. Отсюда до них будет шагов двести. Я спрашиваю: - Можно ли увидеть отсюда немецкую каску, над гребнем вала? Можно, но это бывает редко, очень редко, особенно днем. У нас тоже шутить не любят и следят за противником в оба глаза. Есть такие специалисты. И тут же мне показывают одного из них. Маленький, невзрачный солдатик, на вид сонный и вялый, сидит неподвижно у бойницы, защищенный от пуль неприятеля стальным щитом. Сидит и пристально смотрит в щелку. В этом положении он проводит целые дни. Никто его не назначал сюда, никто его не принуждает, а просто у него уж такое пристрастие. Как раз в эту бойницу, и только в нее, видна лощинка, по которой немцы ходят за водой. Ходят, разумеется, согнувшись, но, если кто-либо из них выпрямится раньше времени, его можно заметить. И тогда хлоп! Винтовка лежит тут же наготове, - навести ее и спустить курок - дело двух секунд. Промахов не бывает. - Пленные утверждают, - говорит офицер, - что эта тропинка называется у них дорожкою смерти. За последние недели там убито около сорока человек. И подумать - всё работа того господина. "Господин" слушает наш разговор совершенно безучастно, словно он не его касается. Его равнодушные, как бы заспанные глаза прикованы к отверстию в щите. Этот механический истребитель себе подобных напомнил мне другого "господина", не менее серьезного. В купе было шесть человек, но на станции Волхов влез, согнувшись, еще один - коренастый, широкоплечий солдат с тяжелым мешком за спиной. Сложив мешок на колени моего соседа, он поправил на груди своей крест Георгия и, шевеля губами, внимательно осмотрел нас. - Шестеро, - сказал он. - Правильно. Однако - потеснитесь. Сосед мой, чиновник таможни, сердито заворчал: - Как же тут потесниться? - Для героя можно! Герой должен получить место. Герой отжал чиновника сначала коленом, потом втиснулся на диван и раздвинул нас своими бедрами... - Вот и готово. Его толстое лицо было выбрито до синевы, так же, как и шишковатый череп. Редкие черные брови казались выщипанными, из-под них смотрели кругленькие, выпуклые и точно вымороженные рыбьи глазки. Вагон дернуло, покачнуло; полусонные люди, поворчав, примолкли. Солдат отважно закурил папиросу, а я - задремал, прислушиваясь, сквозь дрему, к его беседе с рыжим человеком, сидевшим против меня. - Агромаднейший интерес для всех в этой войне, - говорил усатый; солдат отхаркнул, плюнул и подтвердил: - Правильно. - Главное - оживление жизни от нее... И во все стороны - свободный ход. - Правильно, господин! - Хоша, конечно, многих убивают... - Ну, человек во всех случаях может умереть... И после этого предисловия внушительно и одиноко зазвучал, под шум колес, сиповатый голос солдата: - Хоша бы взять меня: был я обыкновенный, штатский человек, вроде вас, пять годов гонял плоты, а теперь, по случаю большой убыли командного состава, сдам экзаменты и буду унтер-офицером. Вот - еду сдавать. Раненый лежал, - учился. Отличаюсь строгостью характера и верным глазом. Злодейский глаз имею, такое утешение мне от бога глаз мой, что даже сам удивляюсь - за что? Стрельбой моей господа офицеры, призовые стрелки, любоваться приходили, такая правильная стрельба! До первой моей раны двадцать девять немцев положил я. Это - счет честный, я не сам убитых считал, потому заметно стало мне: когда сам считаешь - промахиваешься. Другой охотник за всю жизнь зайцев столько не убьет, сколько я в один годок людей наколотил. Конечно, человек не заяц, не утка, однако ж ведь редко приходится стрелять по всей его туше, а всего больше в голову бьешь, когда она высунется из окопчика или покатится по ходам сообщения. Я, видите, в окопчике действовал, приснастился к бойнице, перед окопчиком болотце неширокое, шагов в сотню, а за болотцем - он, немец этот. Позиция там, прямо скажу, была неудобная для них. Один раз я в день восемь штук положил. Солдат засмеялся рыгающим, киргизским смехом и шумно вздохнул: - Очень удивляюсь подвигу моему! Я посмотрел на него. В сумраке осеннего утра голое круглое лицо героя лоснилось, точно салом смазанное, сладостной гордостью, рыбьи глазки счастливо улыбались. Я рассказал об этом солдате знакомому священнику и услышал в ответ: - Чем же возмущаетесь? Если мы верим в неизбежность того, что делаем, - мы должны делать это отлично. И если господь наш допускает грозную кару войны, - значит: обязаны мы принять допущение это как закон. Если же закон, то - уж извините! - господь не жесточе нас, а посему: исполним волю его покорно и, повторю, отлично... Был этот священник маленький, сухонький, детские, светлые глаза его смотрели печально. Опустив их, он тихонько повторил: - Господь - не жесточе нас...