Аннотация: Алессандро Барикко, один из самых популярных и загадочных европейских писателей наших дней, пересказывает на свои лад гомеровскую «Илиаду» – может быть, величайший и мировых литературных памятников всех времен.
 «Иллиада для Баррико становится гимном войне, исполненным тем не менее неизменным стремлением к миру. Античный текст ценен для него именно потому, что способен пролить свет на загадки современной цивилизации. По признанию самою автора, он пытается «построить из гомеровских кирпичей более плотную стену» Избрав форму живого субъективного повествования, Баррико не отказывает себе в праве смело вторгнуться в созданную Гомером сложнеишую повествовательную конструкцию. Он переосмысливает заново древний сюжет о Троянской войне и отваживается проговаривать вслух оттенки смыслов, которые почти три тысячелетия оставались спрятанными между строк «Илиады».


---------------------------------------------


 Алессандро Барикко
 Гомер. Илиада



 Предисловие


 Несколько слов о том, как родилась эта книга. Какое-то время назад у меня возникла мысль устроить публичное чтение «Илиады». Найдя компании, готовые осуществить постановку (Romaeuropa Festival, к которой присоединились Torini Settembre Musica и Musica per Roma), я очень быстро понял, что читать гомеровскую поэму в ее первозданном виде невозможно: для этого понадобятся, как минимум, сорок часов времени и весьма терпеливая аудитория. И тогда я решил внести изменения в текст, приспосабливая его к поставленной мною цели. И прежде всего нужно было определиться с переводом. Среди большого количества авторитетных переводов «Илиады» на итальянский язык я выбрал прозаическое переложение Марии Грации Чани, стилистически близкое моему собственному восприятию. А затем принялся вносить в него свои собственные изменения.
 Я начал с сокращения текста, иначе чтение растянулось бы на неприемлемую для современной публики длину. Почти никогда не выбрасывая сцены целиком, я ограничивался, насколько это было возможно, удалением повторов, которых в «Илиаде» великое множество, отчего текст становился немного лаконичнее. Я старался никогда не опускаться до простого пересказа, но создавать более сжатые эпизоды из оригинальных разделов поэмы. Поэтому из гомеровских кирпичей мне удалось построить более плотную стену.
 Повторяю, я не сокращал целые сцены, но сделал из этого принципа намеренное исключение изъял из текста все эпизоды, где появляются боги. Как известно, в «Илиаде» боги довольно часто вмешиваются в происходящее, управляя им и предрешая исход войны. Но для современного восприятия они оказываются, пожалуй, наиболее чуждым элементом, из-за которого постоянно прерывается рассказ и замедляется развитие событий, иногда невероятно стремительное. Разумеется, я бы никогда не сократил эти сцены, если бы был уверен в их необходимости. Но, к сожалению, такой уверенности у меня не было. Как только мы выносим богов за скобки, в «Илиаде» проявляется прочная мирская основа. В гомеровском тексте человеческий поступок всегда следует за божественным деянием, дублируя его и спуская, так сказать, на землю. Несмотря на то что в «Илиаде» божественный промысел стоит за любым, даже самым пустяковым происшествием, в ней в то же время ощущается стремление объяснить действия героев их собственной волей. А значит, если мы удалим из текста богов, останется не столько осиротевший и необъяснимый мир, сколько человеческая история, где люди проживают свою судьбу так, как будто разгадывают зашифрованное послание при помощи секретного кода, почти полностью им известного.
 В конце концов, выбросить богов из «Илиады» – быть может, и не самый удачный ход для понимания гомеровской цивилизации, но, как мне кажется, отличный способ возвращения этой истории на орбиту современных повествований. Как говорил Лукач, роман – это эпопея о мире без богов.
 Следующее направление моей работы касается стиля. Уже Чани в своем переводе использует живой итальянский язык, а не язык ученых. Я попытался продвинуться на этом пути еще дальше. Что касается лексики, то я постарался исключить из текста все архаизмы, затемняющие смысл сказанного. Кроме того, мне хотелось найти ритм, соответствующий описываемым событиям, то стремительно несущимся вперед, то, наоборот, замедляющим свой ход. Я уверен: мы можем воспринять такой древний текст, только переложив произведение на понятную нам музыку.
 Наиболее очевидно, хотя, на мой взгляд, менее существенно, третье отличие моего текста от первоисточника. Я сделал рассказ субъективным. Выбрав нескольких персонажей «Илиады», я заставил их рассказывать историю от первого лица и заменил ими постороннего рассказчика – Гомера. Это чисто технический прием, например, фраза: «Отец взял дочь на руки», – в моем тексте звучит так «Отец взял меня на руки». Применение его продиктовано тем, что данный текст предназначен для чтения со сцены: наделение персонажа даже скупыми индивидуальными чертами спасает его в глазах аудитории от скучной безликости. Современной публике гораздо проще воспринимать рассказ от лица человека, пережившего излагаемые события.
 И разумеется, я не устоял перед соблазном дописать немного от себя. В печатном издании мои добавления к тексту выделены курсивом, чтобы гомеровское полотно и мои вставки не слились воедино. Мои части похожи скорее на стальные и стеклянные элементы отреставрированного готического фасада. В количественном отношении мои вмешательства составляют минимальный процент текста. В большинстве случаев они проговаривают те оттенки смыслов, которые в «Илиаде» не звучат открыто, но спрятаны между строк. Иногда они представляют собой отрывки той же самой истории, переработанной позднее Аполлодором, Еврипидом и Филостратом. Самым ярким примером и в то же время исключением является последняя глава «Демодок». Как известно, «Илиада» заканчивается смертью Гектора и возвращением его тела Приаму, там нет ни слова о деревянном коне и падении Трои. Принимая во внимание собственную цель – публичное чтение, я счел неправильным оборвать историю этой знаменитой войны, не рассказав ее до конца. Поэтому я взял отрывок из «Одиссеи» (песнь восьмая, на пиру у царя феаков старый аэд Демодок воспевает в присутствии Одиссея падение Трои) и вставил в него несколько эпизодов из не лишенной постгомеровской изысканности книги Трифиодора «Взятие Илиона» (примерно VI в. н.э.).
 И последнее замечание. В «Илиаде» упоминается огромное количество имен, некоторые известны всем, другие встречаются по одному разу. Я пытался объяснить актерам: имена не являются чем-то скучным, что надо выкинуть из текста, громко ругаясь, имена – это звуки вечности, заслуживающие уважения и по-своему ласкающие слух. Я бы хотел, чтобы, читая эту книгу в одиночестве про себя, вы также насладились ими.
 В работе, которую я попытался описать в этом маленьком предисловии, мне оказали бесценную помощь три человека, и сейчас мне хочется поблагодарить их. Возможно, я бы до сих пор мучился выбором между «Илиадой» и «Моби Диком», если бы Моника Вот с присущим ей несравненным оптимизмом не решила, что  сначала  я сделаю «Илиаду», а  потом  займусь «Моби Диком». Всем, что я узнал в последнее время об «Илиаде», я полностью обязан Марии Грации Чани: она помогала мне в этом необычном начинании с отзывчивостью, на которую я не смел рассчитывать. И наконец, огромное спасибо Паоле Лагосси – моему редактору, а также учителю и другу.
 Июль, 2004




 Хрисеида


 Все началось в тот кровавый день.
 Осада Трои длилась уже девять лет: нуждаясь в провианте, скоте и женщинах, ахейцы нередко покидали лагерь и совершали набеги на окрестные города. Очередь дошла и до моего города – Фив [1] . Они забрали все, что нашли, и погрузили на свои корабли. Меня захватили вместе с другими женщинами. Я была красива: когда в лагере ахейские цари делили добычу, меня заметил Агамемнон и захотел забрать к себе. Верховный царь ахейцев привел меня к себе в шатер, на свое ложе. На родине его ждала любимая жена – Клитемнестра. Но в тот день он увидел меня и захотел забрать к себе.
 Несколько дней спустя в лагерь пришел мой отец. Его звали Хрис, и был он жрецом Аполлона. Он был стар. Он привез блистательные дары и умолял ахейцев отпустить меня. Я уже сказала: он был стариком и жрецом Аполлона. Все ахейские вожди, увидев и выслушав его, криком изъявили согласие принять выкуп и почтить благородного старца, пришедшего к ним с мольбой. Только одному из них это было не по сердцу: Агамемнону. Он встал и обрушился на отца с угрозами:
 – Удались, старец, чтобы больше тебя я не видел! Я не дам твоей дочери свободы, она состарится в Аргосе, в моем доме, вдали от родины, работая за ткацким станком и разделяя со мной ложе. А теперь прочь, пока цел!
 Отец в страхе покорился. Безмолвный ушел он на берег, и море поглотило шаги его. А потом, неожиданно, смерть и горе обрушились на ахейское войско. Девять дней смертоносные стрелы летели в людей и животных, и погребальные костры пылали непрестанно. На десятый день Ахиллес созвал ахеян на собранье:
 – Если пойдет так и дальше, нам придется, спасаясь от смерти, поднять паруса и вернуться домой. Попросим пророка, гадателя снов иль жреца поведать нам, какова же причина несчастья, растолковать, как избегнуть этой невзгоды.
 Тогда поднялся Калхас, верховный птицегадатель. Ведал он все, что минуло, что есть и что будет. Он был настоящий мудрец.
 – Ты желаешь знать причину пагубы, Ахиллес, и я возвещу ее вам. Но поклянись, что готов защищать меня: слова мои могут прогневать владыку ахейцев. Я трепещу за свою жизнь, поклянись за меня заступиться.
 Ахиллес приказал ему ничего не бояться и говорить все, что знает, без утайки:
 – Покуда я жив, никто из ахейцев рук на тебя не подымет. Никто. Даже сам Агамемнон.
 И тогда пророк дерзнул произнести:
 – Обидев старца, накликали мы беду на себя. Агамемнон выкуп отверг и не отпустил Хрисеиду – это стало причиной несчастья. Ныне ж возможно прекратить мор, лишь вернув Хрису черноокую дочь, доколе не поздно.
 Сказав так, Калхас сел.
 Тут поднялся Агамемнон, сердце в груди его полнилось злобой, глаза светились как пламень. С ненавистью глянул он на Калхаса и бросил:
 – Бед предвещатель! Вести доброй от тебя не дождешься! Вечно пророчишь мне беды! Вздумал отнять у меня Хрисеиду, что желаннее мне и жены, Клитемнестры. Она не уступит Клитемнестре ничем: ни красой, ни умом, ни делами. Я должен вернуть ее? Я сделаю это, но лишь потому, что хочу спасти свое войско. Возвращаю ее, коли так суждено, но вы приготовьте мне немедля замену: будет нечестно, если один только я из ахейцев останусь без доли добычи. Я хочу для себя дара другого.
 Тут Ахиллес отвечал:
 – Где мы возьмем тебе дар, Агамемнон? Всю добычу уже поделили, забирать у народа то, что было дано, не годится. Верни Хрисеиду, а, взяв Трою, мы заплатим тебе многократно.
 Агамемнон покачал головой:
 – Ты не обманешь меня, Ахиллес. Хочешь своею добычей владеть, а меня без награды оставить? Нет уж! Девушку я отпущу, но потом заберу ту, что понравится мне у тебя, Аякса, или у Одиссея.
 Гневно взглянул на него Ахиллес:
 – Человек ты бесстыдный и алчный! И ты хочешь, чтобы шли за тобою данайцы! Я пришел биться с троянцами не за себя, предо мною они не виновны: не уводили моих лошадей и быков, не жгли моего урожая.
 Нас разделяют горы, покрытые лесом, и шумливое море. Я здесь защищаю твою честь, бессовестный, – твою и Менелая! Тебе же, скотина, морда собачья, на это плевать, ты грозишь, что награду мою ты отнимешь. Нет уж, возвращаюсь домой, оскорбленья твои я терпеть не желаю, добывая тебе в сраженьях богатства. На то Агамемнон ответил:
 – Что же, беги, если хочешь, тебя не прошу я остаться. Другие окажут мне честь, сражаясь бок о бок со мной. Ты мне ненавистен: ты любишь вражду, и раздоры, и битвы. Ты силен, это правда, но не твоя то заслуга! Беги себе царствовать дома – это меня не заботит, и гнева я твоего не боюсь. Напротив, скажу тебе так я возвращу Хрисеиду отцу на моем корабле с моею дружиной. Сам же я уведу из стана твоего Брисеиду прекрасную, добычу твою, чтобы знал ты, насколько власть моя больше твоей, и чтобы каждый страшился себя мне ровней считать.
 Так он сказал. И Ахиллесу стало горько – так, что он выхватил меч и пронзил бы им Агамемнона, если бы в последний миг не обуздал свою злобу, стиснув руку на серебряной рукояти меча. Сурово глядя на Агамемнона, сын Пелея принялся осыпать его бранью:
 – Презренный, с песьими взорами, с сердцем оленя! Клянусь своим скипетром, что ахейцы еще обо мне пожалеют. Ты же, горько страдая, не сможешь помочь им. Вспомнишь, терзаемый совестью, как обидел ахейца храбрейшего. Время такое придет, Агамемнон. Клянусь.
 Сказав так, он бросил на землю свой скипетр, изукрашенный золотыми гвоздями.
 Когда собравшиеся разошлись, Агамемнон спустил на воду один из своих кораблей и назначил двадцать гребцов, во главе их поставив многоумного Одиссея. Затем пришел ко мне, взял за руку и проводил на корабль.
 – Прекрасная Хрисеида, – сказал он и разрешил мне вернуться домой, к отцу. Сам же остался на берегу глядеть, как удаляется судно.
 Когда корабль исчез за горизонтом, Агамемнон призвал верных оруженосцев и повелел им пойти в стан Ахиллеса и, взяв за руки, привести к нему Брисеиду. Он сказал им:
 – Если же Ахиллес не отдаст ее, возвестите ему, что я сам приду и будет ему много хуже.
 С тяжелым сердцем оруженосцы, Талфибий и Эврибат [2] направились вдоль берега моря к лагерю мирмидонцев [3] . Они нашли Ахиллеса сидящим неподалеку от своего жилья и черных кораблей. Оруженосцы остановились в безмолвии, полные почтительного страха перед владыкой. И тогда заговорил он сам:
 – Подойдите ближе. Вы ни в чем не виновны передо мной, но лишь Агамемнон. Подойдите же ближе, не бойтесь.
 Затем он позвал Патрокла и попросил его привести Брисеиду и передать ее оруженосцам.
 – Будьте моими свидетелями: Агамемнон – безумец. Он не думает о грядущем, не думает, что настанет однажды нужда и во мне для защиты ахейцев и их кораблей, его не заботит ни прошлое, ни будущее. Будьте моими свидетелями: Агамемнон – безумец.
 Оруженосцы пустились в обратный путь, по тропинке между вытянутыми на берег быстроходными судами ахейцев. За ними ступала прекрасная Брисеида с печалью на сердце.
 Ахиллес глядел, как они удаляются. А затем ушел и, сев в одиночестве на берегу седой пучины, разрыдался перед бескрайними просторами. Он был великим воином, грозой троянцев, но, как дитя, в слезах воззвал к своей матери. И тогда она вышла из бездны морской и села близ сына, нежно лаская его, называя по имени и говоря:
 – Сын мой, на что я, злосчастная мать, тебя породила на свет? Век твой будет короток, хоть бы ты прожил его без слез и печалей…
 – Ты в силах за меня заступиться? Помочь мне? – спросил Ахиллес.
 Мать ответила так:
 – Послушай, оставайся здесь, у судов, и не ходи больше в бой. Будь тверд в своем гневе и смиряй жажду войны. Помни: настанет час и ахейцы почтят тебя великими дарами, втрое заплатят тебе за обиду.
 Она скрылась, и Ахиллес остался один: душу его переполнял гнев на несправедливость, а сердце сжималось от тоски по неистовству боя,
 Я снова увидела свой город, когда корабль под управлением Одиссея достиг гавани нашего города. Дружина спустила паруса и на веслах пригнала судно к причалу. Бросили якорь и привязали канаты. После того как вывели жертвенных животных, Одиссей взял меня за руку и помог спуститься на берег. Он проводил меня к алтарю Аполлона, где ожидал нас мой отец со слезами счастья. Одиссей отдал меня в объятья отца.
 Многоумный Лаэртид [4] провел ночь со своими людьми подле корабля. На заре они подняли паруса и отплыли. Я видела, как судно легко бежит по бурлящим вокруг киля волнам. Видела, как корабль исчез за горизонтом.  Вы можете представить себе, какой стала моя жизнь? Часто мне снятся пламя пожара, оружие, сокровища и молодые герои. И всегда одно и то же место на берегу моря Там пахнет кровью и мужчинами. Там я живу: владыка царей губит свою жизнь и свой народ ради меня: ради моей красоты и прелести. Но, проснувшись, рядом с собой я вижу моего отца. Он утешает меня и говорит: все кончено, дочь моя. Спи. Все кончено. 




 Терсит


 Меня знали все. Косоглазый и хромоногий, я был безобразнейшим из ахейцев: мои горбатые плечи сходились на груди, а вытянутая вверх голова покрыта была редким пухом. Я прославился тем, что дерзил царям, всем царям без разбора, ахейцы мои речи слушали и смеялись. Из-за этого ахейским царям я был ненавистен.  Я хочу рассказать, что узнал, и вы поймете все то, что я понял: война – это страсть стариков, посылающих в бой молодых. 
 Агамемнон почивал у себя в шатре. И вдруг ему показалось, что он слышит голос Нестора – старейшего и мудрейшего из нас, более всех чтимого. Этот голос сказал:
 – Агамемнон, сын Атрея, как можешь ты спать? Подобает ли проводить ночи во сне мужу, коему вверено столько воинов и столько забот?
 Агамемнон не раскрыл глаз. Он решил, что ему все это снится. Тогда голос приблизился и произнес:
 – Внимай же, я принес весть от Зевса, что печется о тебе и с небес. Веди в бой ахейцев – ныне завоюешь ты Трою. Все боги на твоей стороне, а врагам угрожает погибель. Не забудь моих слов, когда сладкий сон удалится. Не забудь веление Зевса, проснувшись.
 И голос исчез. Агамемнон открыл глаза.  Он не видел, как старец Нестор бесшумно выскальзывает из шатра.  И подумал, что это сон, сулящий победу. Он поднялся, оделся в мягкий, новый, прекрасный хитон, сверху набросил широкий плащ. Он обулся в самые красивые сандалии, перекинул через плечо ремень, на котором висел меч, украшенный серебряными гвоздями, и, взяв в руку скипетр своих предков, двинулся к ахейским судам, пока Эос возвещала Зевсу и другим бессмертным о начале нового дня. Агамемнон приказал звонкоголосым вестникам созывать данайцев, сам же, пока все собирались, держал совет со старейшинами. Он рассказал им свой сон, а потом произнес
 – Сегодня, вооружив ахейцев, мы поведем их в битву. Но прежде я желаю испытать их словами, – естьу меня на то право. Я скажу им, что решил вернуться домой и закончить войну. Вы же станете убеждать их остаться и продолжить осаду Трои. Я желаю видеть, что будет.
 В молчанье сидели старейшины, не зная, что думать. Затем поднялся старец Нестор, именно он:
 – Друзья, вожди и цари ахейцев, если бы кто-то другой нам рассказал о подобном, мы бы сочли это ложью. Но сон сей увидел тот, кто слывет лучшим среди ахейцев. Так пойдемте, друзья, готовиться к бою!
 Произнесши эти слова, он поднялся и первым покинул совет старейшин. Остальные же, видя, как Нестор уходит, тоже встали и, будто овцы за пастырем, пошли созывать своих воинов.
 Как пчелы из горных пещер вылетают роями и вьются, нависая гроздьями над весенними цветами, так и ахейцы толпами устремлялись от своих кораблей и шатров по берегу моря к месту собранья. Земля застонала у них под ногами, и поднялся великий шум. Девять глашатаев, надрываясь, убеждали воинов слушать царей. Едва лишь народ расселся и говор унялся, как встал Агамемнон. В одной руке он держал скипетр, изготовленный некогда Гефестом. Гефест подарил его Зевсу Крониду, а Зевс – быстроногому вестнику Гермесу, Гермес – укротителю коней Пелопсу, а Пелопс – владыке народов Атрею. Атрей, умирая, его передал богатому стадами брату Фиесту, от него же скипетр получил Агамемнон, вместе с властью над Аргосом и бесчисленными островами. Сжав скипетр, знак своей власти, он заговорил:
 – Герои данайские, слуги Ареса, Зевс-погубитель обрек меня на тяжкие муки. Прежде он дал мне знаменье, что я вернусь на родину, сокрушив крепкостенную Трою, а ныне велит мне, погубившему столько народа, бесславно бежать в Аргос. Стыд, друзья мои: такой народ, такое войско сражается с маленькой ратью, и конца этой войне не видать. Нас в десять раз больше, чем троянцев. Но у них доблестные союзники из других городов, они-то и не дают нам взять Илион. Девять лет миновало. Дома ждут нас супруги, и дети ждут нас дома. Дерево наших судов гниет, канаты истлели. Внемлите же мне: поспешим к кораблям и вернемся домой. Мы не возьмем Илиона.
 Так говорил он, и взволновались наши сердца. Собранье заколыхалось, как колышутся волны в бурю или обширная нива во время грозы. И я увидел, как люди с воплями радости помчались к своим кораблям, поднимая огромное облако пыли. Они убеждали друг друга захватывать корабли и спускать на широкое море, очищали рвы, вынимали подпоры из-под килей, и крики жаждущих вернуться домой возносились до неба. И в это мгновенье я увидел многоумного Одиссея. Он стоял неподвижно. Он не пошел к кораблям. Печаль терзала сердце его. Внезапно, сбросив плащ, он ринулся к Агамемнону и, взяв из его рук скипетр, молча побежал к кораблям. Каждому из вождей, что попадался навстречу, он кричал:
 – Остановись! Забыл ты, что нам говорил Агамемнон? Он их испытает, а после жестоко накажет. Остановись сам, и остановятся воины!
 Он бил пробегающих воинов скипетром:
 – Стойте, безумцы! Сядьте, несчастные трусы, взгляните на ваших царей, учитесь у них.
 Наконец ему удалось подчинить их. От кораблей и шатров ахейцы устремились обратно на место народных собраний с шумом, подобным звуку морского прибоя. И тут я решил, что пора мне сказать свое слово. Там, перед всеми, в тот день я пронзительно закричал:
 – Эй, Агамемнон, чем ты еще недоволен? На что ты сетуешь? Твой шатер полон золота, меди и пленниц – тех самых, что  ты  выбираешь, когда  мы  их приводим к тебе, разорив города. Жаждешь еще золота, что принесут троянские старцы как выкуп за своих сыновей, захваченных  нами  в бою? Или желаешь новой рабыни, чтобы делила ложе с тобой и принадлежала тебе одному? Нет, это несправедливо, если царь ведет данайцев на смерть. Друзья, не будьте трусами, отплывем же домой, а его оставим под Троей услаждаться чужою добычей, пусть посмотрит, полезны мы были ему или нет. Он оскорбил Ахиллеса, несравненно храбрейшего мужа. Он отнял его награду. Если бы Ахиллес воспылал по-настоящему гневом, эта обида была бы последней из тех, что нанес Агамемнон.
 Ахейцы слушали меня. Многие из них затаили злобу на Агамемнона за тот спор с Ахиллесом. Итак, они слушали меня. Агамемнон молчал. Но Одиссей подошел ко мне и сказал:
 – Громко болтаешь, но речи твои безумны. Из всех пришедших под Трою ты самый презренный, Терсит. Ты дерзаешь оскорблять Агамемнона, вождя и владыку народов, лишь потому, что ахейцы дают ему большую долю добычи. Но я говорю и в том клянусь тебе: если когда-нибудь вновь я услышу твои безрассудные речи, то, схватив тебя, я сорву твои одеяния: хитон, плащ и все остальное и, жестоко избив, голым, в слезах, погоню к кораблям.
 И он принялся бить меня скипетром по плечам и спине. Я согнулся под его ударами. Густая кровь залила плащ, и я разрыдался от боли и унижения. В страхе я опустился на землю и стал вытирать слезы, а все вокруг надо мной насмехались. Тогда Одиссей поднял скипетр и, повернувшись к Агамемнону, заговорил громким голосом, чтобы его слышали все:
 – Сын Атрея, ахейцы тебе готовят позор. Они обещали тебе разрушить крепкостенную Трою, а сами рыдают, как дети, как вдовицы, и просят лишь возвращенья домой. Нет, не могу я на это роптать, ведь минуло девять лет, как мы здесь, мы томимся по милым супругам. Но, мужи ахейские, стыд нам – сражаться столь долго и домой возвратиться ни с чем. Потерпите, друзья! Вспомните день, когда мы собирались в Авлиде, готовя гибель Приаму и Трое! Вы помните, что там случилось? У ключа под красивым, светлым платаном мы приносили жертвы богам. И вдруг кровавый, страшный для взора дракон – создание Зевса, появился из-под алтаря и устремился вверх по стволу. Там таилось гнездо воробьев, и дракон пожрал всех, кто в нем был: восемь птенчиков и мать их девятой. И тотчас же обратился в камень. Мы безмолвно дивились увиденному. Но Калхас, вы помните речи Калхаса? «Этим знамением Зевс предрекает нам бессмертную славу. Змий убил восемь птенцов и мать их девятой, значит, нам сражаться с троянцами девять лет. Но на десятый год мы возьмем этот широкоуличный город». Так он сказал нам. И вы видите, как предсказанье сбывается у вас на глазах. Послушайте меня, славные воины ахейцы. Не бегите. Останьтесь здесь. И мы возьмем великий город Приама.
 Громким криком ответили ахейцы, и корабли ужасающе вторили их шумному восторгу. В этот самый момент Нестор, мудрец, снова взял слово:
 – Агамемнон, веди нас в бой с неукротимой волей, как прежде. Никто не засобирается в обратный путь, пока не овладеет женой троянца и не отомстит за боль от похищения Елены. А если какой-нибудь трус решит вернуться домой, смерть настигнет его раньше, чем он успеет добежать до своего корабля.
 В тишине все слушали Нестора. Старики… Агамемнон едва не преклонил колено:
 – И снова, старец, ты говоришь мудро. – А потом посмотрел на нас и приказал: – Идите готовьтесь: сегодня сраженье. Поешьте, пусть каждый отточит копье, почистит щит, покормит коня, проверит колесницу. Весь день мы проведем в бою, и только ночь разнимет пылких воинов. Ваша грудь взмокнет от пота под все-покрывающим щитом, а рука обессилит, бросая копье. Но любого, кто рискнет покинуть поле боя и укрыться подле кораблей, настигнет смерть.
 Громко в ответ закричали ахейцы и рассеялись между судов. Все пошли готовиться к бою: кто-то есть, кто-то оттачивать копья, кто-то молиться. Кто-то приносить жертвы богам, моля уберечь себя от смерти. Вскоре цари, потомки Зевса, начали строить войско в отряды и, бегая между рядов, побуждать к отправлению. И неожиданно сраженье показалось нам слаще дома. Мы шли в своих бронзовых доспехах, и казалось, пожар занимался в лесу, издалека было видно, как блестят наши шлемы на солнце. Подобно огромной стае птиц, которая, опустившись с неба, шумно садится, хлопая крыльями, на большой луг, мы заполнили собой долину Скамандра. Земля страшно гудела под топотом ног и копыт. Мы остановились у реки перед Троей. Тысячи воинов, как весенние цветы, усеяли долину. Мы все хотели одного: кровавого боя.
 Гектор и его союзники, чужеземные вожди, приказали своим людям вооружиться и вывели их из города – пеших и конных: страшный шум докатился до нас. Мы видели, как они поднимаются на одиноко вознесшийся посреди долины холм, называемый Ватиея, и строятся по приказу своих предводителей. Мы видели, что они пошли на нас с криком словно птицы, предвещающие в небе смертельную схватку. Мы устремились навстречу, дыша боем, но в безмолвии. Из-под наших ног поднялось в воздух плотное облако пыли, что, подобно ночи или туману, покрыло собой все вокруг.
 Наконец, мы сблизились. И остановились друг против друга. И тут из троянских рядов вышел вперед боговидный Парис с накинутой на плечи шкурой пантеры, с луком за плечами и мечом у бедра. Грозно потрясая зажатыми в руке копьями с медными наконечниками, он вызывал на единоборство ахейских царей. Менелай, едва лишь увидел Париса, вспыхнул радостью, будто голодный лев, нежданно набредший на оленя и готовый пожрать его. Пылая решимостью отомстить обидчику, он быстро соскочил с колесницы на землю с оружием в руках. Парис, заметив его, затрепетал и прянул назад, избегая смерти, словно путник, что при виде дракона в торных ущельях, бледный от ужаса, обращается в бегство. Так и Парис на наших глазах скрылся в толпе троянцев. Но Гектор принялся укорять его:
 – Несчастный Парис, прельститель и лгун. Или не видишь, что посмешище ты для ахеян? Они-то считали тебя настоящим героем, обманувшись твоей красотой. Теперь они знают: ты трус и нет в твоем сердце отваги. Разве не ты, будучи гостем царя Менелая, у него похитил супругу и вернулся с нею из дальней страны, на горе отцу и народу троянскому, но на радость врагам? Отчего же не хочешь теперь сразиться с Менелаем? Ты узнал бы, каков в бою тот, чьей женой ты владеешь. И не помогли бы тебе ни твоя кифара, ни пригожее лицо, ни прекрасные кудри. О, робкий народ мы, троянцы, иначе давно уж в могиле под грудой камней лежал ты – виновник стольких несчастий!
 И тогда Парис ответил:
 – Ты вправе ругать меня, Гектор. Сердце в груди твоей непреклонно, как пронзающая дерево секира…
 Ты осуждаешь мою красоту… Но разве ты отвергаешь дары, коими боги нас награждают? Не дозволено смертному выбирать их. Слушай же: если ты хочешь, чтобы я бился с Менелаем, повели всем успокоиться – и троянцам и ахейцам, а мы станем сражаться за Елену у них на глазах. Кто из нас победит, тот и жену введет в дом, и все сокровища получит. А троянцы и ахейцы заключат мир. Троянцы и впредь пусть владеют плодородными землями Трои, ахейцы же вернутся в Аргос богатый, знаменитый жен красотою.
 Радость овладела Гектором после этих слов. Он выступил вперед и, подняв копье, дал знак троянцам остановиться. Они повиновались, а мы натянули луки, многие бросили в него камни, но Агамемнон воззвал к нам:
 – Стойте, друзья, не стреляйте! Гектор намерен говорить речь!
 И мы тоже остановились. Все умолкли, и Гектор заговорил:
 – Послушайте! Услышьте, что предлагает Парис, из-за коего разгорелась вражда: положите на землю оружие, сам же он один на один сразится с Менелаем. Пусть решится в бою, кто введет в дом Елену и богатства получит.
 Оба войска сохраняли молчанье. И тогда послышался могучий голос Менелая:
 – Послушайте и меня, чье сердце сжигает и обида, и жажда отмщенья. Пора вам примириться – довольно бедствий вы претерпели из-за вражды между мной и Парисом, ее виновником. Мы сразимся вдвоем, и погибнет тот, кому суждено. А вы примиритесь немедля. Пусть ахейцы представят ягненка для жертвы Зевсу, а троянцы белого агнца и черную овцу – солнцу и земле. И пусть призовут владыку Приама, чтобы сам он клятву принес: его сыновья надменны и вероломны, он же стар, а старцы умеют прозорливо смотреть назад и вперед и соблюдать взаимную пользу. Пусть он придет и клятвой утвердит мир, чтобы никто не дерзнул нарушать то, что сделано именем Зевса.
 Я слышал его слова и видел, что оба народа преисполнились радостью в чаянии положить конец изнурительной войне. Я видел, как воины спускались с колесниц, снимали доспехи, покрывая землю медным ковром.  Никогда еще мир не был так близок. Я обернулся, отыскивая Нестора, мудрого старца Нестора.Я хотел заглянуть ему в глаза. И в его глазах увидеть конец войны, безумие жаждущего битвы и ярость оправдывающего ее. 




 Елена


 В тот день я, словно простая служанка, в молчании сидела в своих покоях и ткала полотно, на коем представлены были сраженья троянцев и ахейцев в этой злосчастной войне из-за меня. Внезапно вошла Лаодика – прекраснейшая из дочерей Приама, и заговорила
 – Выйди, Елена, взгляни на чудные деяния троянцев и ахейцев. Недавно сошлись они в долине, пылая жаждой битвы, ныне же молча стоят друг против друга, их щиты лежат на траве, а копья воткнуты в землю… Говорят, что Парис и Менелай будут биться за тебя в поединке и победитель тебя наречет супругой.
 Лишь только услышала я эти слова, как слезы заструились из моих глаз, ибо охватили меня воспоминания о моем первом супруге, отечестве и родных. Я накрылась блестящим белым покровом и поспешила из дому по-прежнему со слезами в глазах. Достигнув башни Скейских ворот, я увидела троянских старцев, с высоты наблюдающих за долиной. Слишком дряхлые для сражений, они сильны были речами, будто цикады на деревьях, чьи голоса разливаются по окрестным рощам. Узрев меня, они т между собой:
 – Невозможно осуждать сынов Трои и данайцев, что губят себя из-за подобной жены. Поистине красотой она подобна богиням. Но сколь она ни прекрасна, пусть возвратится на родину, и погибель не грозит ни нам, ни нашим детям.
 Так говорили они, не решаясь, однако, поднять на меня взгляд. Лишь Приам обратился ко мне:
 – Иди сюда, дитя мое, садись ближе ко мне. Передо мной ты невинна. Это боги наслали беду на меня. Подойди, отсюда ты сможешь увидеть первого мужа, родных и друзей… Назови мне имя того величавого мужа. Могучий, он видом похож на царя, хотя и не самый высокий, однако такого прекрасного и такого почтенного глаза мои не видали. Приблизившись, я отвечала ему:
 – Я и почитаю и страшусь тебя, любезный мой свекр Приам. О, лучше б я встретила горькую смерть, когда решилась последовать за твоим сыном сюда, покинув брачное ложе, малую дочь и бесценных подруг… но так не случилось, и об этом я сокрушаюсь в слезах. Но ты хотел знать имя этого воина… Он – Атрид Агамемнон, мудрый царь и доблестный воин, некогда – о, если бы так продолжалось и ныне! – он был деверем мне, недостойной.
 Приам продолжал взирать на ахейцев:
 – А сей воин? Кто он? На целую голову ниже Агамемнона, но в плечах и в груди он пошире. Он ходит по рядам воинов, будто пышный шерстью овен между белорунных овечек.
 – Это Одиссей, сын Лаэрта, что рожден на скалистой Итаке, мудрый и хитрый.
 – Истинно так, – отвечал Приам, – я помню его. Некогда он приходил к нам вдвоем с Менелаем, присланный за тобой. Я принимал их в собственном доме. Речь Менелая была беглой, короткой и ясной. Будучи младшим годами, не был он многословен… Одиссей же, когда поднимался говорить речь, сперва стоял тихо, потупив взгляд, будто не знал, что сказать, или был рассержен, или даже безумен. Затем раздавался могучий голос, и казалось, что его слова несутся, как снежная вьюга. Нет, никто не дерзнул бы состязаться с ним в речах и не замечал больше его невысокого роста…
 После, увидев Аякса, Приам спросил и о нем:
 – А тот, огромный, могучий, что превосходит всех ростом?
 Я поведала ему и об Аяксе, и об Идоменее, и о других ахейских вождях. Я узнавала быстрооких ахейцев и могла рассказать о них старцу, желавшему знать все о своих противниках. Но тут появился глашатай Идей и, подойдя к Приаму, возвестил:
 – Шествуй, сын Лаомедонта: вожди укротителей коней троянцев и меднодоспешных ахейцев тебя призывают выйти на поле сраженья, где они принесут святые клятвы. Парис и Менелай выйдут с длинными копьями один на один сразиться за Елену. Все остальные в знак дружбы дадут священные клятвы.
 Такие слова произнес он, и Приам ужаснулся, но повелел запрячь лошадей, а когда все было готово, поднялся на колесницу, рядом с ним встал Антенор, и они понеслись через Скейские ворота в поле. Достигнув троянского и ахейского воинств, они прошествовали между ними. Навстречу им поднялись Агамемнон и Одиссей. Вестники представили жертвы для священной клятвы. В большой чаше они смешали вино и окропили руки царей водой. Затем Агамемнон вознес руки к небу и от имени всех помолился Зевсу.
 – Зевс владыка, великий, преславный, и ты, Солнце всевидящее, Реки, Земля и вы, что в подземной обители караете души клятвопреступников! Будьте свидетели и хранители нашим клятвам. Если Парис поразит Менелая, пусть и Елену удержит, и все сокровища, мы же берег троянский навсегда на судах мореходных покинем. Если Париса убьет Менелай, троянцы вернут нам Елену, богатства и пеню заплатят такую, чтобы память о ней дошла до потомков. Если ж Приам и его сыновья от дани откажутся, я снова стану сражаться, пока не закончится эта война.
 Так помолившись, он твердой рукой перерезал гортани овнов и положил их, в смертном трепете издыхающих жизнь, на землю. После, черпая кубком из большой чаши, вожди совершили возлияния и помолились богам. И не один из них взывал:
 – Зевс всемогущий! Если кто-то дерзнет нарушить священную клятву, пусть мозг его и детей его по земле разольется, как из чаши вино!
 Между тем старец Приам, царь и отец, обратился к троянцам и ахейцам:
 – Я возвращаюсь в мой город, открытый ветрам. Недостанет мне сил смотреть бой моего сына с неистовым Менелаем.
 Он взошел на колесницу, подле него стал Антенор, и они погнали коней к Илиону.
 Настало время поединка. Гектор и Одиссей измерили место сражения. Положили в шлем два жребия, потрясли, и Одиссей, не глядя, вытянул имя того, кто будет первым бросать смертоносное копье. Судьба выбрала Париса. Воины расселись вокруг. Я видела, как Парис, мой новый муж, облачился в доспехи: прикрыл ноги поножами с серебряными пряжками, а грудь – панцирем, повесил на плечо бронзовый меч, украшенный серебряными гвоздями, взял огромный тяжелый щит. Я видела, как он надел на голову блестящий шлем и как волновался на ветру прикрепленный к нему конский хвост. Как он стиснул копье. И как Менелай, мой прежний супруг, в боевом облачении стал напротив него. На глазах у обеих ратей они пошли друг на друга с яростью в сердце. Потом остановились. И состязанье началось. Я увидела, как Парис бросил свое длинное копье. С силой вонзилось оно в крепкий щит Менелая, но медь не поддалась, копье сломалось и упало на землю. Тогда Менелай поднял свою пику и с невиданной силой метнул ее в Париса. Копье пробило щит и, проникнув в панцирь, задело Париса, ранив в бок. Менелай выхватил меч и бросился на врага. Его мощный удар пришелся на шлем, и меч не выдержал. Менелай, проклиная богов, ухватил Париса за голову и сжал его блестящий длинногривый шлем. Не выпуская его, он повлек противника к ахейскому войску. Он мертвой хваткой вцепился в Париса, распростертого на пыльной земле. Но кожаный ремешок под подбородком Приамида лопнул, и в руках у ахейца оказался один только шлем. Пустой. Закружив его в воздухе, сын Атрея повернулся к своим и швырнул ненавистный доспех прямо в войско. И тут же рванулся добивать Париса, но увидел, что тот исчез. Противник бежал, затерявшись в рядах троянских воинов.
 В это мгновенье одна женщина заговорила со мной, слегка коснувшись моего одеяния. Это была старуха-ткачиха, я привезла ее из Спарты, когда-то она ткала для меня пышные ткани. Она любила меня,  а я боялась ее.  В тот день она подошла ко мне на башне Скейских ворот и прошептала:
 – Иди, Парис ожидает тебя на ложе, он облачился в прекрасную одежду, будто вернулся не с поединка, а с праздника.
 Я побледнела:
 – Несчастная, зачем ты искушаешь меня? Ты бы повела меня на край света к любезному тебе воину. Сейчас, когда Менелай победил и хочет меня домой возвратить, ты обольщаешь меня… Иди к нему сама, жди, пока он назовет тебя супругой или рабыней. Я не пойду, это будет позорно. Все женщины Трои станут смеяться надо мной. Мне и так довольно страданий.
 Старуха глянула на меня с яростью:
 – Будь осторожна, не серди меня! Ты знаешь, я могу, покинув тебя, обратить на тебя всеобщую ненависть, и тогда ты погибнешь бедственной смертью!
  Я уже говорила, что боялась ее. Старики часто внушают нам страх.  Я накинула белый блестящий покров и последовала за ней. Все наблюдали за тем, что происходит в долине. И моего ухода никто не заметил. Я пошла в покои Париса и нашла его там. Одна женщина, любившая моего мужа, провела его в Трою тайным ходом и спасла ему жизнь. Старуха поставила кресло прямо перед ним. И усадила меня на него. Я подчинилась. Но смотреть ему в глаза я не могла и сказала:
 – Ты вернулся с битвы? Лучше бы доблестный воин, мой прежний супруг, убил тебя. А ты похвалялся, что сильней его… Ты должен вернуться и снова вызвать его на сражение, но ты знаешь, что никогда не сумеешь одолеть Менелая.
 Я помню, что Парис просил меня не упрекать его. Он сказал:
 – Победил Менелай, потому что боги были на его стороне. Но в следующий раз, возможно, победа будет за мной – у меня тоже есть покровители.
 А потом он позвал меня:
 – Насладимся взаимной любовью!
 Он спросил, помню ли я, как мы впервые сочетались любовью на острове Краная в тот день, когда он похитил меня. И добавил:
 – Даже тогда не пылал я так сильно, как ныне!
 Он встал и направился к ложу. А я последовала за ним.
 Парис… В это самое время его искали в долине. В тот день никто бы не помог ему: ни ахеец, ни троянец, ни друг, ни враг. В те мгновения он был всем ненавистен, как черная гибель.




 Пандар, Эней




Пандар

 Меня зовут Пандар. Я родом из Зелии. Когда я отправился защищать Трою, мой отец Ликаон сказал мне:
 – Возьми коней и колесницу, чтобы вести ополчение в бой.
 В нашем пышном дворце было одиннадцать великолепных колесниц, в них запрягали по два коня, вскормленных белым ячменем и пшеницей. Но я не послушался отца, не взял колесницу и отправился нэ войну только с луком и стрелами. Колесницы были слишком прекрасны для битвы. А животные – я был уверен – страдали бы от голода и от усталости. Я пожалел их. И отправился с луком и стрелами. Сейчас, будь у меня возможность вернуться назад, я бы сломал этот лук и бросил его в огонь. Зря я принес его с собой, горький мне выпал жребий.
 Парис только что исчез, и оба войска в недоумении пытались понять, что же делать. Поединок окончен?
 Менелай победил или Парис вернется? Именно тогда ко мне подошел Лаодок, сын Антенора, со словами:
 – Слушай, Пандар, быть может, ты незаметно вытащишь из колчана стрелу и поразишь Менелая? Прямо сейчас. Он стоит там совсем беззащитный. Ты мог бы убить его, ты на это способен. Ты станешь героем для всех троянцев, а Парис, я уверен, осыплет тебя золотом. Поразмысли над этим!
 Я поразмыслил.  Я представил, как моя стремительная стрела с железным наконечником вонзается в плоть Менелая. Я увидел конец войны. «Оправдывает ли подлость благая цель?» – над этим вопросом можно биться тысячелетиями, но так ничего и не придумать. Допустимо ли предать ради окончания войны? Там, среди воинов на поле боя, у меня не было времени толком подумать. Меня влекла слава. И желание изменить историю одним метким выстрелом.  Тогда я схватил лук. Мой лук был сделан из рогов серны, которую я сам убил на охоте: я поразил ее стрелой в грудь, когда она собиралась прыгнуть с утеса. А из рогов шестнадцати ладоней в длину я приказал изготовить лук Я поставил свой лук на траву, пригнул к земле и, натягивая тетиву из бычьей жилы, набросил золотое кольцо на шейку рога. Мои товарищи, видимо, поняли, что я замышляю, и подняли свои щиты, чтобы укрыть и защитить меня. Я открыл колчан и достал стрелу – новую и быструю, затем вознес мольбу к Аполлону – покровителю лучников. Поднял лук, приложил стрелу к тетиве из бычьей жилы и натянул ее так, что моя правая рука коснулась груди, а конец стрелы – лука. Я с силой изогнул круговидный лук, притянул тетиву к себе и выстрелил.
 Тетива зазвенела, а остроконечная стрела промчалась высоко над головами воинов. И поразила Менелая в то место, где золотые пряжки скрепляют панцирь с поясом. Стрела пробила броню, пропорола кожаный пояс и вонзилась в плоть Менелая. Кровь полилась из его бедра, стекая по ноге на прекрасные лодыжки, Атрид задрожал, увидев свою черную кровь, и задрожал Агамемнон, сразу бросившийся к нему:
 – Брат мой, на погибель тебе заключил я договор с троянцами, выставив тебя одного сражаться за всех! А теперь троянцы вероломно тебя поразили и попрали священные клятвы!
 Агамемнон плакал:
 – Менелай, если умрешь ты, я тоже умру от горя. Ни один из ахейцев не захочет больше здесь воевать, мы оставим Приаму твою супругу Елену, и я, отягченный великим стыдом, принужден буду вернуться в Аргос. Твои кости истлеют у троянских стен, а троянцы будут, надменные, их попирать со словами: «Где же Агамемнон, великий герой, что привел сюда войско ахейцев, а потом вернулся домой на пустых кораблях, оставив тело брата в чужой земле?…» Менелай, не умирай, если погибнешь ты, пусть земля подо мною разверзнется!
 – Не бойся, Агамемнон, – отвечал ему Менелай, – и не пугай ахейцеа Видишь, стрела не вошла целиком в мое тело. Панцирь и пояс остановили ее. Это всего лишь царапина…
 – О, если бы так, – сказал Агамемнон, А потом приказал позвать Махаона, сына Асклепия, знаменитейшего врачевателя. Глашатаи разыскали его среди воинов и привели к светлокудрому Менелаю, туда, где он лежал, истекая кровью. Рядом стояли все лучшие ахейцы. Махаон склонился над Менелаем. Вырвал стрелу из плоти и осмотрел рану. Выжал кровь и умело посыпал снадобьями, силу которых когда-то кентавр Хирон открыл по дружбе отцу его.
 Они по-прежнему толпились вокруг Менелая, когда мы, троянцы, пошли в наступление. Мы подняли наше оружие, нам не терпелось пустить его в ход, И тогда мы услышали, как Агамемнон кричит своим людям:
 – Ахейцы, вспомните прежнюю доблесть! Зевс не помогает предателям. Тела вероломных растерзают собаки и птицы, когда мы завоюем их город и увезем на своих кораблях их жен и детей.
 Агамемнон оставил сомнения и жаждал свирепого боя. Мы шли на врага. И каждый что-то кричал на своем языке – в стане троянцев было много чужеземных союзников. Мы были похожи на стадо овец, блеющих на тысячу разных ладов. Ахейцы, наоборот, шли на нас молча. Слышны были только приказы вождей, невероятно, как все остальные им подчинялись: с почтением и молча. Они шли на нас, будто волна на скалистый берег, их доспехи переливались подобно пене морской, что разлетается брызгами над поверхностью воды.
 Когда войска сошлись, раздался страшный скрежет щитов и копий – это воины на бронзовых колесницах яростно набросились друг на друга. Столкнулись выпуклые щиты, смешались в ужасающем грохоте крики радости и боли, вопли живых и стоны умирающих, и полились кровавые реки на пыльную землю.


Эней

 Первым Антилох метнул копье в Эхепола. Пробив бляху косматого шлема, копье пронзило чело троянца, и тьма покрыла его очи. Эхепол грянулся на землю, будто высокая башня, средь яростной битвы. Тело убитого ухватил за ноги Элефенор, предводитель отважных абантов, и, спеша снять с троянца доспехи, потащил прочь с поля боя. Но, увлекая за собой труп, он не мог прикрываться щитом, и тут его в бок поразил медной пикой налетевший Агенор. Испустил дух Элефенор, и над его телом завязалась жестокая схватка: словно волки ахейцы с троянцами сцеплялись в борьбе за добычу.
 Сын Теламона Аякс ударил юного Симоисия, он ударил его в правую сторону груди, пройдя насквозь, копье вышло через плечо, и герой повергся на пыльную землю, как срубленный тополь, засыхающий на берегу реки. Аякс совлекал с него латы, как вдруг Антиф, сын Приама, завидев его издалека, послал в него копье. Но промахнулся: копье угодило в живот Левку, Одиссееву другу, тащившему в сторону труп, и упал он – на мертвого мертвый. Увидев убитого Левка, гневом вспыхнул герой Одиссей. Приблизившись к телу, он искал глазами жертву. При виде него враги из первых рядов отступила Одиссей же с силой ринул копье и попал в висок Демокоонту, побочному сыну Приама. Вышло копье через другой висок, и тьма покрыла очи Приамида. Он рухнул на землю, и загремели на павшем доспехи.
 Диор, сын Амаринка, был поражен острым камнем в правую голень над пяткой. Камень метнул в него Пирос, предводитель фракиян, раздробив ему кость и порвав сухожилие. Рухнул на землю Диор, он простирал к товарищам руки и умолял их о помощи. Но тут подоспел Пирос и вонзил копье ему в живот: внутренности вывалились наружу, и мрак окутал Диора.
 На Пироса напал Фоас и, ударив копьем, пробил ему легкое. Он тотчас же вырвал копье из груди фракийца и, обнажив острый меч, нанес ему смертельную рану в живот.
 Мало– помалу удача склонилась на сторону ахейцев. Каждый их вождь побеждал кого-либо из наших. Сперва Агамемнон, пастырь народов, сбил с колесницы великого Годия, вождя гализонов. Тот обратился было в бегство, но Агамемнон мощным ударом вонзил копье ему в спину. С шумом пал он на землю, и загремели на павшем доспехи.
 Идоменей убил Феста, прибывшего из плодоносной Тарны. Сын меонийца Бора, он всходил на колесницу, когда Идоменей Девкалид ударил его в правое плечо своим длинным копьем. Опрокинулся на спину Фест, и окружила его ужасная тьма.
 Пал от руки Менелая Скамандрий, отпрыск Строфия, славный стрелец. Сама Артемида, казалось, его обучила поражать диких зверей, населявших холмы и дубравы. Но ни богиня ему не помогла, ни его меткие стрелы. Менелай ему, убегавшему, в спину послал копье, и медное острие вышло из груди. Грянулся Скамандрий лицом в прах, его оружие зазвенело.
 Мерион поверг Ферекла, зодчего, руки которого были опытны во всяком искусстве. Именно он строил прекрасные суда Париса – начало всех бедствий. Мерион преследовал его и, настигнув, ударил копьем в правую ягодицу, копье прошло под костью сквозь мочевой пузырь. С воплем пал троянец на колена, и Смерть осенила падшего.
 Мегес сразил Антенорова сына Педея. Сын он был незаконный, но, угождая супругу, воспитала его мачеха как родного. Копье Мегеса проникло ему в затылок и, отрубив герою язык, вышло между зубов. Педей упал на пыльную землю, стиснув зубами холодную медь.
 Эврипил лишил жизни Гипсенора, жреца Скамандра, чтимого народом как бог. Эврипил настиг убегающего Гипсенора и, ударив мечом по плечу, отсек ему руку. Окровавленная рука упала на землю, и очи троянца смежила беспощадная Судьба и суровая Смерть.


Пандар

 Мы обратились в бегство, и бегущих настигала смерть. Хуже всего нам пришлось, когда в самой гуще сраженья появился Диомед, сын Тидея. Диомед – славный ахейский воин, его шлем и доспехи сверкали, он сиял как осенняя звезда, что отражается в воде, поднимаясь над Океаном. Сойдя с колесницы, он неистовствовал на поле боя, будто вышедшая из берегов под проливными дождями река. Никто уже не понимал, где он: среди троянцев или среди ахейцев. Он несся, как поток, удержать который не могут ни плотины, ни укрепленные мосты. Казалось, не существует силы, способной укротить: глядя на него, я мог поклясться, что кто-то из богов сражался рядом с ним. Я напряг лук, и стрела вонзилась ему в правое плечо, пройдя насквозь. Доспехи оросились кровью. Я воскликнул: «Трояне, ободритесь! Ранен аргивец моею стрелой!» Но тот не упал. Чуть отступив, он велел товарищу вынуть стрелу, алая кровь брызнула из раны. Сын Тидея вновь устремился вперед подобный распаленному яростью льву, чья сила от раны утроилась. Он ворвался в ряды троянцев, как лев врывается в стадо испуганных овец. Он поверг Астиноя и Гипенора. Первого он поразил копьем в грудь, другому мечом отсек руку. Он пренебрег оружием павших и кинулся за Абасом и Полиидом, сынами Эвридама, гадателя сновидений. Но им, уходящим на войну, родитель разгадать сновидений не сумел, Диомед сорвал с них доспехи и двинулся на Фенопидов Фоона и Ксанфа. Не было других детей у Фенопса, и отныне, после того как отнял у них жизни Диомед, старец обречен на скорбь и слезы. Тидид захватил Эхемона и Хромия, сыновей Приама, сражавшихся на одной колеснице. Напал на них, будто лев, ломающий шеи тельцам, и убил их.
 Тогда Эней, пройдя сквозь строй троянцев, нашел меня:
 – Пандар, где у тебя лук и крылатые стрелы? Где твоя слава? Ты видел, как тот человек неистовствует в гуще сражения? Ты видел, скольких героев он победил? Не есть ли он бог, раздраженный на троянский народ? Пусти же стрелу, порази его!
 – Не знаю, не бог ли то… Но узнаю и хвостатый шлем, и щит, и коней Диомеда, сына Тидея. Я уже поразил его в плечо, а он снова вступил в битву. Я уповал, что поверг его, но… лук мой проклятый лишь проливает ахейскую кровь, но не убивает ахейцев. Нет у меня здесь коней, нет колесницы, чтобы сражаться.
 Быстро отвечал мне Эней:
 – Поднимись на мою колесницу, возьми вожжи и бич. Как приблизимся мы к Диомеду, я сойду на землю и сражусь с ним.
 Я возразил:
 – Лучше ты держи вожжи, ведь если мы побежим под натиском Диомеда, кони быстрее помчатся с привычным возницей. Управляй колесницей, а я его встречу  с  копьем.
 Мы поднялись на сверкающую колесницу и пустили коней вскачь навстречу Диомеду. Лучше этих коней не было под солнцем: они были из той же породы, что и кони, подаренные Зевсом Тросу. В сраженьях они несли с собой ужас. Но Диомед не испугался. Увидев нас, он не побежал. Когда мы приблизились, я крикнул:
 – Диомед Тидид, тебя не смирила моя пернатая стрела, ныне же испытаю тебя копьем!
 И я с силой метнул свою пику и попал прямо в щит Диомеду. Острая медь, пробив щит, ударилась в броню. И снова я крикнул:
 – Диомед, победа за мной, ты ранен в живот и насквозь!
 Но он, не смутясь, возразил мне:
 – Думаешь, ранил меня? Ты обманулся! Теперь ты живым не уйдешь.
 Его копье вонзилось мне в голову у глаза, медное острие прошло между зубов и, перерубив язык, застряло в подбородке. И я рухнул с колесницы, – я, герой, – и мои пышные блестящие доспехи зазвенели, ударившись о землю. Бурные кони дрогнули. Силы оставили меня, а вместе с ними и жизнь.


Эней

 Копье вонзилось ему в голову у глаза, медное острие прошло между зубов и, перерубив язык, застряло в подбородке. И он, герой, рухнул с колесницы, его пышные блестящие доспехи зазвенели, ударившись о землю. Силы оставили его, а вместе с ними и жизнь. Я испугался, что ахейцы похитят тело и доспехи Пандара. Я спрыгнул с колесницы и, подняв копье и щит, ужасным криком грозил убить каждого, кто приближался. Вдруг передо мной вырос Диомед. И совершил нечто неслыханное. Он поднял камень, какой, клянусь, не подняли бы и два человека. А он в одиночку поднял его над головой и кинул в меня. Он попал мне в ногу, где изгибается бедро. Острый камень разодрал мою кожу и порвал сухожилия. Я упал на колено, уперся рукой в землю, и черная ночь уже застилала мои глаза,  как вдруг я осознал свою судьбу: я не умру ни в коем случае.  Диомед пылал желанием умертвить меня и забрать мои доспехи, три раза налетал он на меня, но я по-прежнему был жив. Вокруг сражались другие троянцы, я слышал их крики:
 – Не мысли равняться с богами, Диомед! Внезапно раздался голос Акамаса, вождя фракийцев:
 – Сыны Приама, или не видите, что нужна ваша помощь Энею? Долго ли будем попускать ахейцам убийство троян? Быть может, пока не подойдут они биться к самым воротам Трои?
 Пока кто-то тащил меня назад, я услышал царя ликийцев Сарпедона:
 – Гектор, где твое мужество? Ты похвалялся, что можешь один с братьями защитить Трою без союзных ратей, без народа. Но из вас ни единого я на поле боя не вижу, вы попрятались, словно собаки, что почуяли льва. И лишь мы, чужеземцы, продолжаем сраженье. Посмотри на меня, я пришел издалека, здесь нет у меня ничего, что могли бы похитить ахейцы, но я призываю ликийцев встать на защиту Энея и отразить Диомеда. Ты же стоишь неподвижно и своих воинов в бой не зовешь. Скоро ж тогда и вы, и ваш город попадете в руки врагов!
 Открыв глаза, я увидел, как Гектор с копьем в руках обходит дружины, ободряя и воодушевляя троянцев. Слова Сарпедона уязвили его сердце, и он разжег жестокую сечу. Троянцы вновь повернулись лицом к врагу. Данайцы, белые от поднятой в воздух копытами лошадей пыли, сомкнули ряды и бесстрашно поджидали их, застыв, как облака, что собрал тучегонитель Зевс в ясный день над горной вершиной.
 Я Эней, и я не могу умереть. Я снова в бою. Раненый, но не мертвый. Какой-то бог, укрыв своим плащом, спас меня от врагов, а потом снова поместил в самую гущу сраженья. Передо мной оказались доблестные Крефон и Орсилох, братья, последовавшие на черных судах за Агамемноном и Менелаем. Я поразил их своим копьем, и они рухнули, подобные высоким соснам. Менелая при виде павших охватила скорбь. Покрытый сверкающей медью, потрясая копьем, он ринулся на меня. На помощь ему поспешил Антилох. Противостоять им двоим я не решился. Они увлекли тела Крефона и Орсилоха к ахейским дружинам и поспешно вернулись в передние ряды. Я видел, как они бросились на Пилемена и на его возницу Мидона. Менелай вонзил копье в шею Пилемена. Мидон повернул коней, но Антилох попал ему камнем по локтю, и белые вожжи, украшенные слоновой костью, выскользнули у Мидона из рук и упали на пыльную землю. Одним прыжком настиг его Антилох и ударил мечом в висок. Голова Мидона упала в песок, между тем как сам он продолжал стоять на колеснице, пока кони не сбросили его тело. Но вот приблизился Гектор, а за ним фаланги троянцев. Ахейцы, завидев героя, в страхе отступили назад. Гектор поверг Менесфа и с ним Анхиала. Аякс поразил Амфия, но не смог завладеть его доспехами. Лицом к лицу сошлись Сарпедон, вождь ликийцев, и Тлиполем Гераклид, огромный и сильный. Копья их разом полетели навстречу друг другу. Копье Сарпедона, вонзившись в шею, вышло с другой стороны, и темная ночь быстро покрыла очи Тлиполема. Но и сам Тлиполем ранил противника: рассекши бедро, острие проникло до кости. Друзья подхватили его и, не вынимая тяжелой пики, понесли прочь с поля боя. Одиссей, увидев, что умирает его друг Тлиполем, попытался настичь Сарпедона, дабы уничтожить его. Он убил ликийцев Керана и Аластора, Хромия и Галия, Ноемона, Алкандра и Притана. Он разил бы их и дальше, если б не увидел его грозный воин – блистающий шлемом Гектор, и не ринулся ему навстречу. Обрадованный Сарпедон воззвал к нему:
 – Гектор! Умоляю, не дай мне лежать здесь добычей ахейцев, пусть я и умру, если так суждено, но в стенах твоего города.
 Гектор ему не ответил, но понесся вперед, пылая нетерпеньем отразить врагов. Аргивская рать сомкнула перед ним фаланги, но в бегство не обратилась, а начала постепенно отступать лицом к противнику. Гектор сразил Тевфраса и Ореста, Эномаоса и Треха, Гелена и Орезбия.
 – Стыд вам, ахейцы! – вскричал Диомед. – Пока благородный Ахиллес воевал вместе с нами, троянцы не дерзали и из ворот выступить, ныне же воюют они далеко от стен – у самых наших судов!
 Бой свирепствовал по всей долине меж берегов Ксанфа и Симоиса, медные копья беспрестанно летали над ней. Аякс первым прорвал ряды троянцев, погубив Акамаса. Медное жало копья глубоко вонзилось в чело храбрейшего из фракийцев, и тьма покрыла его очи.
 Страшно вскричав, Диомед поверг Аксила, Тевфрасова сына. Тот был богат и любим всеми друзьями, многих героев принимал он дружески в своем доме при дороге. Но никто из друзей не избавил его от беды, никто не подал ему помощи. Диомед лишил жизни и его, и его возницу Калезия, неразлучные сошли они в подземное царство.
 Эвриал напал на Педаса и Эсепа – братьев-близнецов, сыновей Буколиона. Он исторг у них дух, сокрушил их прекрасные тела и снял с плеч их доспехи.
 Полипет умертвил Астиала, Одиссей – Пидита, Тевкр – Аретаона, Эврипил – Меланфея, Антилох – Аблера, Агамемнон, пастырь народов, – Элата.
 Я видел, как троянцы, рассыпавшись беспорядочно, устремились назад, к стенам города. Я помню Адраста: его кони, пораженные страхом, понеслись прочь с поля битвы и врезались в куст тамариска. Колесница опрокинулась, и Адраст рухнул на землю. Тотчас же перед ним возник Менелай. Адраст обхватил его ноги, умоляя:
 – Даруй мне жизнь, Менелай, и отец мой заплатит тебе неисчислимый выкуп. С радостью даст он тебе и меди, и золота, и хитрых железных изделии!
 Менелай уже склонялся на его мольбы и хотел было отдать его своему оруженосцу, чтобы тот отвел пленника к кораблям, как подоспел Агамемнон и грозно вскричал:
 – Слаб ты душой, Менелай! Ты ли столь жалостлив стал к троянцам? Прекрасное дело сотворили они в твоем доме! Пусть же никто не избегнет черной погибели от нашей руки – даже младенцы в материнской утробе! Да сгинут все живущие в Трое, сгинут без погребения!
 Менелай оттолкнул перепуганного Адраста, а Агамемнон пронзил его копьем. А потом, став ногой ему на грудь, выдернул копье назад.
 Между тем мы бежали и скрылись бы от преследовавших нас ахейцев в стенах города, если бы Гелен, один из сыновей Приама, не дал нам с Гектором мудрого совета:
 – Станьте здесь и удержите бегущих, пока не упали они в объятья жен на посмеянье врагам! Мы с тобою, Эней, призовем фаланги к сраженью, ты же, Гектор, поспеши в Илион и вели всем молиться, чтоб боги отразили от нас Диомеда, свирепого и бурного. Даже Ахиллес так не страшил нас. Поверь мне, Гектор, ступай к матери и передай ей: если ей дорога Троя, наши жены и дети, пусть возьмет пышный покров, самый лучший из тех, что хранятся в царском дому, и возложит его на колена светлоокой Афины в храме в твердыне троянской. А мы останемся здесь и будем дальше сражаться.
 Гектор послушался его. Он спрыгнул с колесницы и устремился к Скейским воротам. Я провожал его взглядом: черная кожа, окружавшая его огромный, сдвинутый на спину щит, билась об его шею и ноги. Я обернулся. Ахейцы были перед нами. Мы все обернулись. И, словно незримый бог спустился с Олимпа на помощь нам, ринулись в бой.




 Кормилица


  Конечно, я помню тот день. Я помню каждую минуту того дня. И только это хочу помнить. 
 Гектор вошел в город через Скейские ворота и остановился у большого дуба. Вокруг него бежали троянские жены и девы, спрашивая его о своих сыновьях, братьях и мужьях. Но он лишь велел им молиться богам, ибо над всеми нами нависла большая беда, и поспешил к дому Приама, обширному зданию с красивыми переходами, пышному, богатому… В одной стороне его располагались пятьдесят почивален, отделанных светлым камнем, где почивали сыновья Приама со своими супругами. В другой – двенадцать спален, отделанных светлым камнем, для дочерей Приама и их супругов. Навстречу Гектору вышла Гекуба, его милая мать. Она взяла сына за рукуи заговорила так:
 – Сын мой, что ты пришел, оставив сраженье? Жестоко теснят вас ненавистные ахейцы, прижимают вас к стенам. Ты пришел, чтобы, воздев руки, молить Зевса о милости? Погоди, я вынесу чашу вина: соверши возлиянье богам, а после испей его сам. Истомленному мужу вино обновляет силы, ты же совсем истомился в ратных трудах.
 Отказался от вина Гектор, боясь обессилеть, утратить крепость и храбрость. Совершать же возлиянья Зевсу рукой, оскверненной кровью и прахом, он не дерзал.
 – Иди, мать, в храм Афины. Отправляйся туда с почтенными женами, возьмите пышный покров, лучший из тех, что хранятся в царском дому, тот, что сама ты больше всех любишь, и возложите его на колена добычелюбивой Афине. Молите богиню город помиловать жен троянских и невинных младенцев, и отразить от наших стен сеющего ужас бурного Диомеда, Тидеева сына.
 Гекуба немедля послала служанок в город созывать благородных троянок. Затем вошла в благовонную горницу, где хранились пышноузорные одежды работы сидонских женщин, – те, что боговидный Парис привез, когда вместе с Еленой переплыл пространное море. Выбрав из покровов один – самый лучший и больший, пышно расшитый, сияющий словно звезда, она с другими троянскими женами пошла к храму Афины-воительницы.  Меня не было с ними. Но я все узнала от служанок и рабов  –  они не умеют молчать…  Мне рассказали, что Гектор, покинув мать, направился к дому Париса. Брата нашел он в спальне, где тот испытывал свое пышное оружие и доспехи: щит, латы, изогнутый лук Там же сидела Елена среди рукодельниц-служанок, им она назначала работы. Гектор вошел, в правой руке он сжимал древко копья с медным сияющим наконечником. Взглянув на Париса, он принялся укорять его оскорбительной речью:
 – Презренный, что ты лелеешь свой гнев, пока мужи троянские бьются у высоких стен? За тебя ведь пылает война! Ступай же на бой, доколе не вспыхнула Троя пожаром, зажженным врагами!
 Парис же;
 – Ты вправе хулить меня, Гектор. Но послушай, признаюсь тебе: не обиде на троянцев предавался я, но печали. Ныне и Елена дружелюбной речью меня побуждает вернуться к битве, и сам я чувствую, что лучше идти и сражаться. Помедли, пока я облачусь в доспехи. Или иди, а я поспешу за тобой.
 Ни слова ему не ответил Гектор. И в тишине все служанки услышали ласковый голос Елены:
 – Гектор, о, если б в тот день, когда меня мать породила, похитил меня бурный вихрь и унес на пустынную гору или низринул в морскую пучину! Или пусть бы боги мне даровали супруга, который бы чувствовал стыд и людские укоры! А Парис и сейчас легкомыслен, и всегда таким будет. Войди же, Гектор, сядь подле меня. Душу твою угнетают заботы и горести, и виной тому я, недостойная. Я и Парис и наше безумие. Отдохни же подле меня. Злую участь предназначили нам боги, но о наших жизнях потомки станут слагать песни.
 Гектор не двинулся с места.
 – Елена, сесть меня не упрашивай. Как ты ни приветлива, я не останусь. Лучше дай мне уйти: хочу увидеть супругу и сына-младенца. Троянцы поджидают меня на поле сраженья, я же сначала посещу мой дом и взгляну на домашних, потому что не знаю, возвращусь ли живым или паду от ахейцев.
 Сказав так, он удалился. Быстро достигнув дома, жены он там не нашел. Спросил у прислужниц, где Андромаха, и они отвечали, что та побежала на илионскую башню. Встревожившись вестью, будто данайцы теснят троянцев, она, как безумная, кинулась к башне, а за ней кормилица с маленьким Астианаксом. Гектор стремительно вышел и, пройдя через город, приблизился к Скейским воротам. Он уже собирался снова покинуть город и присоединиться к сраженью, как, заметив его, Андромаха побежала навстречу ему, а за нею и я с младенцем прелестным, подобным звезде. Гектор улыбнулся, взирая на сына.  Это я видела собственными глазами  –  сама там была.  Гектор улыбнулся. Андромаха подошла к нему и взяла его за руку. Проливая слезы, она говорила:
 – Несчастный, губит тебя твоя храбрость. Неужели не жаль тебе сына-младенца и бедной жены? Хочешь вернуться туда, где ахейцы, вместе напавши, убьют тебя? Гектор, если я потеряю тебя, мне лучше не жить: мне больше не будет отрады. Нет у меня ни отца, ни матери – никого. Отца моего убил Ахиллес, разорив высокостенные Фивы. У меня было семеро братьев, но и они в один день полегли от меча Ахиллеса, он захватил их, когда пасли неспешных быков и белорунных овец. Мать мою он увел в плен, но принял за нее неисчислимый выкуп, вернувшись, она умерла внезапно – от горя. Гектор, теперь ты мне все – и отец, и любезная мать, и брат, и прекрасный супруг! Сжалься, останься на башне! Воинство наше собери у смоковницы, ведь лишь там уязвимое место, трижды ахейцы оттуда пытались ворваться в город.
 Гектор ей отвечал:
 – Я знаю все это, жена. Но страшным стыдом мне будет остаться здесь, удалившись от боя, – сердце запрещает мне это. Научился я быть бесстрашным, сражаться в первых рядах, добывая славу отцу и себе. Я сам твердо знаю: придет день, когда падет священная Троя, а вместе с нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама. Но не так сокрушает меня грядущее горе троянцев, матери, или отца, или же братьев, коих враги повергнут во прах, как твоя участь! Я вижу, как воин ахейский влечет тебя, льющую слезы, на корабль, как невольницей в Аргосе ты будешь ткать для чужеземки или ходить к ключу за водой, как будешьты плакать. Слышу, как кто-нибудь скажет, увидя тебя: «Вот жена Гектора, храбрейшего из троянских героев». Дайте мне, боги, умереть прежде, чем я узнаю, что тебя захватили в плен. Нет, пусть погибну и буду засыпан землею, прежде чем услышу твой горестный вопль!
 Так сказал славный Гектор, а потом обратился ко мне. Я держала на руках его сына, помните? Он подошел и хотел обнять его. Но младенец с криком припал к моей груди, испугавшись отцовского вида: яркой меди доспехов и косматого гребня на шлеме. И я помню, что Гектор и Андромаха посмотрели на него и улыбнулись. Он снял шлем и положил его на землю. И тогда ребенок успокоился, и отец взял его на руки. И поцеловал. И поднял в воздух со словами:
 – Зевс и бессмертные боги, сделайте так, чтобы сын мой стал, как и я, храбрейшим из граждан троянских, чтоб царил в Илионе. Пусть же о нем, идущем из боя, некогда скажут: «Он превосходит отца». Пусть он радует мать, сокрушая врагов.
 Взмолившись так, он отдал сына супруге. И я помню, как она улыбалась сквозь слезы, прижимая дитя к груди. Гектор, глядя на нее, умилился и, обняв и лаская ее, говорил:
 – Не круши сердце неумеренной скорбью. Никто не убьет меня против воли судьбы, еще ни один муж, ни робкий, ни отважный, судьбы не избег. Возвращайся домой, озаботься делами, пряжей, тканьем, раздавай заданья служанкам. Война пусть заботит мужей, всех мужей Илиона, а более всех меня.
 И он поднял с земли свой гривистый шлем. А мы пошли к дому. Андромаха часто озиралась, заливаясь слезами. При виде нее прислужницы тоже подняли плач. Гектор был оплакан ими заживо в собственном доме. Ибо ни одна не верила, что он вернется с поля боя живым.




 Нестор


 Мы увидели, как стремительно пронесся Гектор через Скейские ворота. Мы готовы были возобновить сражение, но он поступил иначе Он встал перед троянскими фалангами, и, взяв копье посередине, дал им знак остановиться. Тогда и Агамемнон удержал данайцев. Оба воинства внезапно замерли друг против друга в молчании, они подобны были морю, покрывающемуся рябью под дуновением ветра. Стоя посреди них, Гектор громким голосом заговорил:
 – Слушайте, Трои сыны и храбрые мужи ахейцы! Я поведаю вам, что повелевает мне сердце. Боги нас обманули и готовят нам многие беды, покуда вы город наш не возьмете или сами падете у своих кораблей. И вот говорю я: есть ли такой среди вас, кто готов один на один сразиться со мною? Я вызываю его, сегодня я желаю судьбу испытать.
 Ахейцы хранили молчанье, очевидно, все ужасались этому вызову, но равно стыдились отвергнуть его. Наконец раздался гневный голос Менелая:
 – Вы ахеянки – не ахейцы! Какой срам для нас, если никто не посмеет выйти на Гектора! Погибайте же все вы, народ без славы и чести, против Гектора выйду я сам, лишь боги решают, кому достается победа!
 Он поспешно вооружился и выступил вперед. Мы же знали, что Гектора ему не одолеть, тот был намного сильнее. И мы удержали его. Агамемнон, схватив брата за руку, тихо его убеждал:
 – Менелай, не. безумствуй! Не дерзай состязаться с сильнейшим! Сам Ахиллес со страхом встречается с Гектором, а ведь он тебя несравненно сильнее! Остановись, средь ахейцев найдется другой.
 Понимал Менелай, что Агамемнон прав, и потому покорился. Оруженосцы быстро сняли с плеч его доспехи. Тогда оглядел я сидящих вокруг, встал и произнес такие слова:
 – Великая скорбь поражает ахейский народ! Горько рыдали бы наши отцы, когда бы узнали, что все мы трепещем пред Гектором. О, будь я, как прежде, силен и молод, не стал бы долго раздумывать, не побоялся бы стать противником Гектору. Вы же боитесь!
 И мгновенно девять воинов вышли вперед. Агамемнон, потом Диомед, за ними оба Аякса, Идоменей, Мерион, Эврипил, Фоас, а затем Одиссей. Теперь все они горели желаньем сразиться с Гектором. Я сказал:
 – Пусть решает судьба.
 И в шлем Агамемнона опустил девять жребиев, на каждом был знак одного из героев. Я потряс шлем, и один из жребиев выпал. Я взглянул на него и направился прямо к Аяксу. Один лишь из нас – Аякс Теламонид мог равняться с Гектором силой. Я отдал ему жребий. Он все понял и, радостно бросив жребий на землю, воскликнул:
 – Жребий, ахеяне, мой! Веселится душа моя, ибо надеюсь я победить знаменитого Гектора. Дайте скорее доспехи и молитесь богам за меня.
 Облачившись в блистательную медь, он широким шагом выступил навстречу Гектору, огромный, с длинным копьем, со свирепой усмешкой. При виде его троянцы затрепетали, и, я уверен, даже у Гектора сердце в груди содрогнулось. Но врага избегать он больше не мог, он сам предложил поединок
 – Гектор, – грозно воскликнул Аякс, – пришло тебе время узнать, что за герои есть у ахейцев помимо Ахиллеса, врагов истребителя с львиной душою! Он лежит сейчас праздно у себя в шатре, но, как видишь, мы тоже способны сразиться с тобою!
 – Довольно речей, – отвечал Гектор, – станем сражаться!
 Он мощно сотряс копье и метнул его в противника. Острие попало в медную полосу, что лежала поверх семикожного щита, и, пробив шесть слоев кожи, застряло в последнем, не поранив героя. Могучий Аякс, размахнувшись, послал свое копье в Гектора. Оно прошло щит насквозь, разорвав хитон, но не коснувшись плоти: Гектор отпрянул в сторону и избег гибели. Оба вырвали копья из щитов и кинулись друг на друга, будто разъяренные львы. Огромным щитом Аякс отражал удары Гектора. Когда же он ослабил натиск, Аякс нанес ему удар сам, и его копье скользнуло по шее Гектора. Заструилась черная кровь, но пламенный Гектор не остановил боя: могучей рукой он схватил огромный грубый черный камень и поверг его в Аякса. Врезалась глыба в щит, медь задрожала, но Аякс устоял и, подняв гораздо больший камень, размахнулся и с невероятной силой метнул во врага. Щит Гектора отлетел в сторону, сам он опрокинулся на спину, но тотчас же снова вскочил. Герои выхватили мечи и изрубили бы друг друга в рукопашной схватке…
 Но солнце зашло.
 И тогда двое глашатаев – один от ахейцев, другой от троянцев, вышли вперед, разнимая противников. Ведь и во время войны покориться ночи приятно. Аякс же сказал глашатаям так:
 – Гектор должен решать – это он вызывал на сраженье.
 Гектор ему отвечал:
 – На сегодня закончим! Могуч ты, Аякс, между ахейцев лучший ты копьеборец. Возвратившись в стан ахейский живым, обрадуешь ты и друзей и соратников, я же вернусь в город Приамов, на радость троянцам и длинноодежным троянкам. Почтим же друг друга на память дарами, и люди когда-нибудь скажут: «Они бились в яростной схватке, но разошлись, примиренные дружбой».
 Так он сказал. И подал Аяксу среброгвоздный меч и ножны с красивым ремнем. Аякс же вручил ему блистающий пурпуром пояс.
 В тот вечер на пиру мы чествовали Аякса, я подождал, пока все утолят голод питьем и пищей, а потом обратился к ахейским воеводам. Я был среди них самым старым, и мою мудрость они уважали. Я сказал, что нам должно по уговору с троянцами прекратить сражение на один день и свезти трупы в наш стан, а после окружить корабли высокой стеной и снаружи нее вырыть глубокий ров: пусть он останавливает натиск врагов.
 –  Стену? Зачем нам стена, если у нас есть щиты? – спросил Диомед. – Я стены разрушаю, а не строю,  –  добавил он. 
  Остальным тоже не понравился мой совет. Кто-то даже заметил: 
 –  Представляете, как обрадуется Ахиллес: без него нам приходится прятаться за стену. 
  Они смеялись. Но они были молоды, а у молодых устаревшее понятие о войне: честь, красота, героизм. Как в поединке между Гектором и Аяксом: два воина сначала ожесточенно сражаются, а потом обмениваются драгоценными дарами. Я был слишком стар, чтобы во все это верить. Мы выиграли эту войну с помощью деревянного коня, огромного коня с брюхом, полным солдат. Мы выиграли ее благодаря обману, а не открытой битве лицом клицу, честной и благородной. И это им, молодежи, никогда не нравилось. Но я был стар. Одиссей был стар  [5]  . Мы знали, что и война, которую мы ведем, тоже состарилась и что однажды ее выиграет тот, кто сможет сражаться по-новому. 
 Мы отправились на покой, так и не приняв решения, а наутро троянцы прислали к нам посольство. От них пришел Идей и объявил, что коль скоро после боя Париса и Менелая троянцы нарушили святые клятвы, они готовы сейчас искупить вероломство и вернуть все сокровища, которые вывез из Аргоса в Трою Парис. Не Елену вернуть, но только сокровища, к коим они обещают прибавить щедрые дары. Они опасались кары богов за свое коварство. Тогда, поднявшись, заговорил Диомед:
 – Негоже нам, друзья, прекращать войну, пусть даже саму Елену они вернут! Понятно и тому, кто вовсе лишен разума, что погибель Трои близка.
 Ахейцы с ним согласились – все мы сочли, что он прав. И Агамемнон отвечал послу, что предложение мы отвергаем. А затем уговорился с Идеем прекратить сражение на день, чтобы подобрать тела павших и предать их огню, согласно обычаю. Так мы и сделали.
 Необычный день для войны. Едва лучи солнца коснулись долины, как оба народа встретились в поле, в печали отыскивая убитых товарищей. Трудно им было узнать каждого погибшего воина, и они омывали их лица, покрытые кровью и прахом, и, проливая слезы, клали тела на повозки. В безмолвной скорби возлагали их на погребальный костер и глядели, как пожирает огонь тех, кто вчера сражался с ними бок о бок
 Ночная тьма уже рассеивалась, когда у погребального костра сошлись отобранные мною ахейцы; я заставил их возвести стену – ненавистную всем стену с высокими и крепкими башнями и широкими воротами, через которые могли бы входить и выходить наши воины. Я заставил их окружить стеной все корабли. А перед стеной снаружи выкопать глубокий ров, чтобы удерживать натиск троянских колесниц. И лишь завершив этот труд, вернулись они в свои шатры и предались сну. Целую ночь грозно гремели громы Зевса, предвещая бедствия, и слышащие их бледнели от страха.
 На заре следующего дня мы быстро поели и облачились в доспехи. Троянцы же вышли из города и с ужасным шумом двинулись нам навстречу. Оба войска сошлись посреди долины, щиты сшиблись со щитами, звенели копья и медные колесницы, смешались смертные стоны и победные крики, боль погибающих и ликование побеждающих, и кровь заструилась по земле. До полудня они бились с равным успехом, но едва солнце достигло середины небесного свода, удача покинула данайцев. Я увидел, как воины вокруг меня начали отступать, а потом побежали. Хотел и я развернуть свою колесницу, но Парис стрелой поразил одного из моих коней в самое темя, от боли он встал на дыбы и рухнул на землю, увлекая за собой остальных. Я мечом перерубил поводья и стал звать двух других коней, когда заметил, что Гектор несется на своей колеснице сквозь толпу бегущих. Я помертвел. Невдалеке я увидел обратившегося в бегство Одиссея, и я закричал [6] :
 – Одиссей, что ты бежишь? Берегись, вонзят тебе в спину копье! Малодушный, на помощь!
 Но Одиссей, знаменитый страдалец, не услышал меня и промчался мимо – к кораблям. Меня спас Диомед. Он подскакал ко мне и помог подняться в свою колесницу. Я взял вожжи и направил лошадей на Гектора. Оказавшись прямо перед ним, Диомед изо всех сил метнул в него дротик, но не попал, и я понял, что судьба от нас отвернулась и спасение – в бегстве.
 – В бегстве? – возмутился Диомед. – Мне нестерпима мысль, что Гектор станет хвалиться, будто Диомед в страхе бежал от него!
  Я же говорил: молодежь слишком печется о своей чести и поэтому проигрывает войны. 
 – Диомед, если он так и скажет, никто не даст ему веры, ведь люди верят победителям, а не побежденИ я обратил коней назад, в толпу бегущих воинов, Гектор звучным голосом кричал нам вслед оскорбленья, но в гуле сраженья его слова потонули.
 Мы достигли рва и там остановились. Троянцы во главе с Гектором преследовали нас. В толчее воинов, коней, колесниц не было видно земли. Агамемнон громким криком побуждал ахейцев к бою, и все герои сражались плечом к плечу. Я помню, как лучник Тевкр, стоя за щитом Аякса, высматривал себе цель. Аякс отодвигал щит, и Тевкр стрелял в самую гущу троянцев. И попадал. Враги падали один за другим, пронзенные стрелами Тевкра. Ему кричали, чтобы целился в Гектора.
 – Не удается попасть мне в сего свирепого пса! Дважды пытался Тевкр поразить Гектора, но, когда он целился в него в третий раз, камень, пущенный Гектором, ударил его в плечо, лук выпал из рук Тевкра, и сам он рухнул на землю. Аякс прикрыл его щитом, а двое друзей подняли и унесли, спасая от ярости Гектора.
 Мы сражались отчаянно, но они гнали нас ко рву. Перейдя его, мы остановились у стены. Гектор кричал:
 – Они думают, что стена защитит их, но наши кони перепрыгнут через ров, и мы остановимся не прежде, чем истребим огнем их корабли!
 Ничто не могло спасти нас. Но спасло солнце. Оно пало в Океан, приведя ночь на многоплодную землю. Глаза троянцев с ненавистью смотрели на закат. А наши-с радостью. Даже война повинуется ночи.
 Мы укрылись за стеной в нашем лагере возле кораблей. А Гектор в первый раз за девять лет войны не отвел войско обратно в город. Он приказал своим воинам расположиться вне городских стен. Из города пригнали быков, тучных овец, принесли сладкого вина, хлеба и леса для костра. Ветер донес до нас запах жертвоприношения.  Пришедшие издалека, чтобы осаждать город, мы сами стали осажденным городом.  Всю ночь мы смотрели, как пылают несчетные костры гордых троянцев. Они сияли, как сияют в черном небе звезды и луна, озаряя вершины гор и долины и согревая радостью сердце пастуха. Вспышки пламени освещали троянцев, проводящих ночь в ожидании прекрасной Зари.




 Ахиллес


 Они пришли впятером. Одиссей впереди, за ним доблестный Аякс и Феникс, любимец Зевса. Следом два вестника: Годий и Эврибат. Я сидел у себя в стане, играя на кифаре. Пышной, изящно украшенной кифаре с серебряной перекладиной, которая досталась мне среди другой добычи. Я услаждал душу, воспевая подвиги героев. Рядом со мной в молчании сидел Патрокл. И вот пришли они. Недаром прислали именно их: из всех ахейцев эти были наиболее любезны моему сердцу.
 – Друзья! -воскликнул я и усадил их вокруг себя на кресла, покрытые пурпурными коврами.
 Я послал Патрокла за угощением, и он вернулся с вином, мясом и хлебом. Мы вместе принялись пировать в моем жилище. Утолив жажду и голод, Одиссей, сидевший против меня, наполнил кубок и заговорил:
 – Будь же здоров, Ахиллес, любимый богами владыка! Пир твой был изобилен, но – увы! – не для пиршеств мы здесь. Грозная гибель нависла над нами, все мы трепещем. Мы не знаем, спасем ли наши суда или погубим, если ты не захочешь сражаться. Ведь стан гордых троянцев и их союзников у самой стены, что мы возвели для защиты. Они жгут костры и грозят, что не прежде остановятся, чем разрушат наши черные корабли. Гектор кичится своей ужасной силой и свирепствует, не страшась ни людей, ни богов, кипящий бешенством. Он обещает с рассветом, устремившись вперед, пожечь наши суда, нас же, ахейцев, удушаемых дымом пожара, всех перебить. Я трепещу, как бы он не исполнил этих угроз, и тогда мы все погибнем под Троей, вдали от милой отчизны. Но пока, если ты пожелаешь, есть еще время спасти ахейцев, а после всем и тебе самому горестно будет – но поздно. Друг мой, ты помнишь тот день, когда твой родитель Пелей тебя провожал к Агамемнону? Он наставлял тебя: «Боги дадут тебе доблесть. Но обуздай в груди свое гордое сердце. Быть сильным значит быть кротким. Избегай распрей и споров, тогда ахейцы, молодые и старые, будут тебя уважать». Но ты забыл родительский наказ.
 Но послушай еще. Позволь перечислить подробно все дары, что предлагает тебе Агамемнон, если ты оставишь свой гнев. Драгоценные дары – только отложи свой гнев, богатейшие дары – только забудь свой гнев! Семь новых треножников, десять талантов золота, двадцать блестящих лоханей, двенадцать могучих коней, быстроногих, стяжавших много наград. Агамемнон отдаст тебе семь рукодельниц – жительниц Лесбоса, коих сам он отобрал себе в день, как ты Лесбос разрушил. Красотой превосходят они многих жен. А вместе с ними вернет Брисеиду. Он клянется великою клятвой, что на ложе с ней не всходил, не сближался с ней так, как свойственно женам и мужам. Все это получишь ты ныне, если же судьба даст нам ниспровергнуть крепкостенный город Приама, сам ты будешь наблюдать, как мы делим добычу. Ты наполнишь корабль медью и золотом, сам выберешь двадцать троянок, после Елены красивейших в Трое. И если вернемся мы в Аргос, благодатный край ахейский, Агамемнон отдаст тебе в жены одну из своих дочерей, что ожидают отца в богатом дворце. Ты, по желанию сердца, любую отведешь во владения Пелея без вена – Агамемнон сам даст ей приданое, щедрое, какого никто еще не давал за невестой. Он подарит ей семь богатейших городов: Кардамилу, Энопу, Гepy, Феры, богами любимые, окруженную зелеными лугами Анфею, прекрасную Эпею и обильный гроздьями Педас – все города прибрежные, их населяют богатые волами и овцами люди. Тебя они станут чтить дарами, как бога, и тебе, их владыке, платить богатые дани. Все это Агамемнон исполнит, коль скоро ты оставишь вражду. Если все же Агамемнон тебе ненавистен и дары его ты презираешь, пожалей остальных! Сегодня мы жестоко страдаем, завтра войско почтит тебя, как бога! Настало время выйти против Гектора и поразить его. Ныне он не станет тебя избегать: во власти безумного буйства, он никого не считает равным себе. Ахиллес, разве то не была бы великая слава?
 – Благородный сын Лаэрта, Одиссей многоумный, объявлю тебе откровенно, что у меня на душе, как я мыслю и что я исполню: не станем тратить время на бесплодные распри. Нет на земле никого, кто смягчил бы мне сердце – ни Агамемнон, ни вы. Какая благодарность тому, кто без устали бьется с врагами? Равная доля у нас и доблестному, и малодушному, честь воздается одна и храбрецу, и трусу, равно умирает и праздный, и много трудившийся. Что было мне наградой за все труды, за то, что беспрестанно подвергал я жизнь опасностям в сраженьях? Словно птица, что ищет и носит в клюве еду бесперым птенцам, я под Троей провел много бессонных ночей и окончил множество дней в кровавых битвах. Я с кораблями разорил двенадцать городов. Пеший взял одиннадцать городов в плодородной троянской земле. В каждом из них я добыл несметно бесценных сокровищ и все их отдавал Агамемнону, сыну Атрея, а он, оставаясь у судов, их принимал и удерживал много, мало уделяя другим. Героям и царям он выдал награды, а у меня одного ее отнял! Властвует милой мне девой и наслаждается ею. За что же сражаемся мы с троянами? Зачем собрал он рати и привел их сюда? Не ради ли одной прекраснокудрой Елены? Но разве только сыны Атрея любят супруг своих? Нет, каждый разумный и добродетельный муж любит жену свою и бережет, как я всем сердцем любил Брисеиду, пусть и добыл ее на войне. Нет, отобрав ее и меня обманув, он больше меня не уловит! Теперь я знаю его. Не убеждай меня, Одиссей, лучше думай о том, как спасти корабли от огня. Многое сделали вы без меня: построили стену, перед нею прорыли окоп широкий, глубокий и внутри его забили колья. Но Гектора-мужеубийцу этим не остановишь. Покуда я вместе с вами сражался, он не решался бой начинать далеко от стен, он бился лишь у Скейских ворот и однажды добрался до дуба… и там он встретился мне, Одиссей, ты помнишь? Мы сряжались один на один, и спасло его чудо. Но больше… но больше не намерен я драться с Гектором. Завтра же, если желаешь и если это заботит тебя, ты на рассвете увидишь, как дружина моя наляжет на весла и мои корабли полетят по волнам. И если милостив будет к нам земли колебатель Посейдон, в третий день мы достигнем богатой плодами Фтии. Все, что имею, оставил я там, отправляясь сюда, но много везу и отсюда: золото, и багряную медь, и седое железо, прекрасных пленниц и все остальное, что добыл здесь. Лишь Брисеиду – награду, что сам же и дал мне, отобрал у меня Агамемнон.
 Ступайте к нему и скажите то, что я вам говорю, громко скажите, при всех, чтобы никто из ахейцев больше не дал себя обмануть. Я верю, что этот бесстыдный наглец никогда не посмеет смотреть мне в глаза. Я не приду на помощь ему ни советом, ни делом, пусть убирается прочь, раз его боги лишили рассудка. Я знать его не хочу и в дарах его не нуждаюсь. Если б он предлагал мне в десять, в двадцать раз больше сокровищ, если б отдал мне все, что имеет, если б столько принес мне, сколько песчинок в прибрежном песке, сердца мне все равно б не смягчил! Сначала пусть он изгладит обиду, что терзает мне душу. Его дочери я не возьму, даже если она красотой Афродите подобна, а искусством в работах не уступит Афине. Пусть найдет себе зятя другого, могучей меня, достойней его царской власти… Если боги позволят и я возвращусь к себе в дом, мой отец сам найдет мне невесту. Я хочу вернуться на родину и вместе с супругой наслаждаться в покое тем, что имею. Сколько бы сокровищ ни скрывали стены Трои, они не стоят жизни. Можно угнать быков и тучных овец, можно купить и коней, и золотые треноги, жизнь же себе не украдешь и не купишь. Моя мать мне открыла, что меня ждет: если останусь сражаться под Троей, возвращенья домой мне не будет, но слава моя не погибнет; если же в землю родную вернусь, обо мне позабудут, но я проживу много лет, прежде чем Смерть придет за мною неспешной походкой. И вам я советую: возвращайтесь домой, нам не увидеть падения Трои.
 Теперь же вернитесь к себе и передайте ахейским вождям мой ответ. Скажите, пусть ищут иное средство, как спасти рать и суда, я не стану им помогать. Скажите: я непреклонен.
 Так я сказал, и все, пораженные, долго молчали.
 Я говорил, что среди них был Феникс, старый Феникс. Мой родитель Пелей послал его со мной к стенам Трои. Совсем юный, я был неискусен в войне и неопытен в советах… Отец послал Феникса с тем, чтобы он всему меня обучал. Феникс повиновался и стал мне вторым отцом. Теперь же был он заодно с Одиссеем и Аяксом. И прежде, чем он покинул меня, я предложил:
 – Оставайся здесь, Феникс, проведи ночь в моем жилище.
 Я сказал, что завтра он сможет отплыть вместе со мной. Я сказал, я не принуждаю его, но, если он пожелает, он сможет отплыть вместе со мной и вернуться в родные края.
 – Благородный Пелид, если уж возвратиться решил ты, как же я, сын мой, останусь здесь без тебя? Я тебя нежно любил, я тебя воспитал. Ты ведь помнишь? Никогда с другим не хотел ты идти на пиры и дома не ел ничего, пока я не возьму тебя на колени, пищи тебе не разрежу и чашу с вином не подам! Ты был ребенком. Своевольным ребенком. Сколько раз ты заливал мне одежду вином! Много забот и трудов я с тобой перенес, но все было мне в радость, ведь я считал тебя сыном, коего мне самому судьба не дала. И сегодня лишь ты сможешь спасти меня от беды. Смири свое гордое сердце, Ахиллес. Не будь непреклонен. Уступают порой сами боги, многократно превосходящие смертных и величием и силой. Гнев их смягчают молитвы, обеты и жертвы, что приносят люди в раскаянии. Молитвы, смиренные дочери Зевса, хромы, косоглазы, морщинисты. Ходят они по пятам за согрешениями и нам помогают их искупить. Это дочери Зевса, принимать их должно с почтением, кто их отвергает, того карает Зевс-громовержец. Агамемнон просит тебя забыть обиду, уважь мольбы его. Не упорствуй. Выйди на защиту судов, кто будет спасать их, если они запылают?




 Феникс.


 Не должно тебе любить Агамемнона, да не станешь ты ненавистен мне – мне, которым любим ты. Не плачь тут в угодность сыну Атрея. Люби тех, кого люблю я, царствуй вместе со мной, разделяй со мной мои почести. Пусть другие вернутся к ахейцам и передадут мой ответ. Ты ж оставайся со мной, завтра решим, возвращаться домой или нет.
 Тогда Аякс повернулся к Одиссею и сказал:
 – Время идти, к желанной цели таким путем мы не придем. Дикая, беспредельная гордость царит в сердце Ахиллеса, ни во что он не ставит нашу дружбу. Мы должны как можно скорее передать ахейцам ответ, пусть он жесток и безумен.
 Верно, Аякс. Возвратитесь назад и объявите Агамемнону, что я вступлю в битву не прежде, чем Гектор придет к моим кораблям, а не к вашим. Здесь, у стана моего, он, надеюсь, уймется.
 Они ушли. Я представил себе, как ахейцы, собравшись в ночной темноте у костра, выслушивают, бледнея от ужаса, мой ответ. Я воображал, как они молча, по одному возвращались в свои шатры дожидаться розоватого света Зари и молить богов о сне.




 Диомед, Одиссей




Диомед

 Все мы спали, сраженные усталостью, подле наших кораблей. Бодрствовал лишь Агамемнон. Множество мыслей волновало его сердце. Озирая троянский стан, он удивлялся несчетным кострам, пылающим в нем. Он различал шум голосов, звуки свирелей и волынок – так близко подобрались враги к лагерю ахейцев.


Одиссей

 Терзаясь тревогой, Агамемнон поднялся и оделся. Он накинул на плечи огромную львиную шкуру, закрывавшую его до пят, вооружился копьем и отправился к Нестору. Быть может, он знает, как отвратить беду. Ведь среди ахейских вождей Нестор был старше всех и мудрее. Быть может, вместе сумеют они изыскать спасение для войска. Он отправился к Нестору и по пути повстречал своего брата Менелая. От того сон тоже бежал в эту ночь. Он бродил меж судов, волнуемый страхом, размышляя о бедах, коим подверг он всех ахейцев. Он бродил меж судов, вооруженный, в шлеме, с копьем и покрытый пятнистой леопардовой шкурой. Братья посмотрели друг на друга.


Диомед

 – Отчего ты не спишь, зачем вооружился? -спросил Менелай. – Ты хочешь послать соглядатая в лагерь троянцев? Не легко отыскать его…
 – Я ищу спасенья ахейцам. Я никогда не видал, чтобы смертный совершил то, что сделал сегодня Гектор. О тех бедах, что он причинил нам, мы долго будем крушиться. И боюсь, скоро покинут нас воины, если беды эти продлятся. Послушай, иди, поспеши к кораблям и призови Аякса и Идоменея. Где же пойдешь, окликай каждого и советуй не спать, остерегаться врагов, и будь со всеми приветлив, ни с кем не беседуй надменно. Я иду к Нестору, уговорю его обойти стражников, они его почитают.


Одиссей

 Менелай убежал, а Агамемнон поспешил к шатру Нестора. Он застал старца лежащим в мягкой постели. Рядом были доспехи: щит, два копья, сверкающий шлем. И разноцветный пояс, который он надевал, готовясь вести в бой свое войско. Нестор был стар, но не сдавался старости, принимал участие в битвах.
 – Кто ты? Что ты бродишь во мраке? – спросил Нестор, подняв голову с ложа. – Не подходи, сперва назовись!
 – Это я, Агамемнон. Я брожу в ночи, потому что сладкий сон не смыкает глаза мои, терзают меня мысли об этой войне и о напастях ахейцев. Я страшусь за нас, Нестор, сердце рвется у меня из груди, и ноги дрожат. Пойдем со мною к стражникам, проверим, не спят ли они, ведь враги совсем рядом и могут ударить на нас этой ночью.
 – Славный Атрид, повелитель мужей Агамемнон, чего ты страшишься? – спросил его старец. – Гектор не может всегда побеждать, я полагаю, на долю ему выпадут более горькие беды, нежели те, что он причинил нам сегодня: нам следует только дождаться, когда Ахиллес снова возьмется за оружие. Обойдем же сторожевые посты и разбудим остальных: Диомеда, Одиссея, Аякса…
 Он завернулся в пурпурный шерстяной плащ, широкий, тяжелый, взял копье. И они вместе отправились искать остальных. Сначала пришли ко мне.
 – Кто там в темноте? Что вам нужно?
 – Не бойся, Одиссей, это Нестор, со мной Агамемнон. Вставай, пойдем с нами. Должно решить на совете, что делать: бежать или дальше сражаться.


Диомед

 Они нашли меня спящим с оружием, постелью мне служила кожа вола, мои соратники спали вокруг.
 – Встань, Диомед! Как можешь ты спать, когда троянцы так близко от наших судов?
 – Нестор, ты удивителен, ты вовсе не отдыхаешь! Разве нет у нас в ополчении человека моложе, чтобы будить вождей? Ты и вправду неутомим?
 Скоро все подошли к сторожевому посту. Вооруженная стража чутко следила за полем: не идут ли троянцы. Никто не дремал. Нестор взглянул на них с радостью и заговорил:
 – Продолжайте стеречь, дети мои. Пусть сон – на радость врагам – вас не склоняет!
 Сказав так, он перешел ров и уселся на землю в месте, свободном от тел поверженных воинов. Там с приближением ночи прервал сражение Гектор. Мы все пошли за Нестором и сели рядом с ним.


Одиссей

 – Друзья, – начал Нестор, – имеет кто-либо из вас в сердце столько отваги, чтобы проникнуть к троянам, захватить в плен врага или подслушать их разговоры: решились они дальше сражаться у наших судов или намерены в город вернуться и защищаться внутри его стен? Того, кто, сумев совершить это, к нам невредимым вернется, ждет великая слава, дары от ахейских царей, а на пирах и на празднествах неустанно будут воспевать его подвиг.


Диомед

 – У меня есть отвага и дерзость. Я пойду во вражеский стан. Но пусть пойдет со мной кто-то еще – вдвоем мы будем отважней. Да и две головы лучше одной.
 И тогда каждый стал предлагать себя, все цари объявили, что готовы идти со мной. Агамемнон посмотрел на меня и сказал, что выбрать должен я сам. Он добавил, что мне не должно бояться кого-то обидеть, чтобы я выбирал, кого пожелаю, что я никого не обижу, если возьму и не самого знатного в спутники. Он думал о Менелае, понимаете? Страшился за любимого брата… Но я сказал, что беру Одиссея. Потому что он смел и хитер. Если он будет со мной, мы из огня горящего вырвемся, настолько он многоумен.


Одиссей

 Он принялся нахваливать меня перед всеми, но я прервал его. Я сказал, что нам лучше поторопиться: звезды высоко поднялись, и рассвет уже близок. Нам осталась лишь третья часть ночи.
 Мы покрылись страшным оружием. Фразимед отдал Диомеду свой щит и двулезвенный меч. Мерной предложил мне свой меч, лук и колчан. Мы оба надели шлемы из кожи: без гребней и медных блях, что могли бы выдать нас в темноте. Пустившись в путь, мы услыхали крик цапли. Я подумал, что это знамение и что рожденная Зевсом Афина будет со мной. «Будь ко мне благосклонна, богиня, дай мне вернуться живым к ахейским судам, сделав великое дело, что троянцы запомнят надолго!» Мы бесшумно двигались в сумраке ночи, будто львы, мимо трупов, доспехов и луж черной крови.


Диомед

 Внезапно Одиссей говорит мне:
 – Слышишь шум, Диомед? Кто-то подходит, кто-то идет из стана троянцев к нашим судам… тише, позволим ему нас миновать, а потом побежим и изловим, согласен?
 – Согласен.
 – Если он станет от нас убегать, отрезай ему сзади дорогу, чтобы не смог вернуться назад, отбивай его подальше от стана. Идем!


Одиссей

 Мы укрылись удороги меж грудами трупов. И сразу увидели того человека: он пробежал мимо нас. Мы пустились в погоню. Услышав наш топот, он остановился. Возможно, принял нас за троянцев, посланных ему на подмогу. Но когда мы приблизились на расстояние полета копья, он понял, что ошибся, и кинулся прочь. А мы следом за ним.


Диомед

 Мы неслись, как охотничьи псы. Так, подняв в лесной чаще зайца или же серну, они гонят упорно добычу. Троянец уже приближался к нашей стене, еще немного, и его схватила бы стража. Но этого я не желал. После долгой погони я ни за что не отдал бы добычу. И я на бегу закричал:
 – Стой, а не то я тебя настигну копьем! Стой или умрешь ты!
 Я метнул копье, целясь повыше него, я не хотел убивать его, хотел только остановить, копье пролетело над его правым плечом, и он… остановился. Эта уловка мне всегда удается.


Одиссей

 От ужаса у него стучали зубы, он бормотал:
 – Пощадите, мой отец даст вам неисчислимый выкуп. У него в достатке и меди, и золота, и красивых железных изделий.
 Так он в слезах умолял нас. Его звали Долон, он был сыном Эвмеда.


Диомед

 Я бы убил его. Но Одиссея я не зря назвал многоумным. Я стоял молча, Лаэртид же начал расспросы:
 – Отбрось мысли о смерти и лучше ответь, что ты делаешь здесь, вдали от троянского стана? Собирался ты грабить убитых или Гектор послал тебя к нашим судам, чтобы все рассмотреть и подслушать?
 Он, трепеща, отвечал:
 – Это Гектop, он ввел меня в искушение. Он клялся отдать мне колесницу и коней Ахиллеса, если я проникну в ваш стан и сумею разведать, есть ли стража у кораблей и готовитесь ли вы бежать или спите, изнуренные после сражения.
 Одиссей усмехнулся:
 – Коней Ахиллеса? Вот ты чего пожелал? Коней самого Ахиллеса? Что ж, нелегко ими править смертному вроде тебя. И Ахиллес едва с ними справляется, а ведь он сын богини…


Одиссей

 Мы заставили его рассказать нам всю правду. Мы хотели знать, где оставил он Гектopa, где у того боевые доспехи и кони, что на уме у троянцев: продолжить сражение или обратно вернуться – в троянские стены. Долон был перепуган. И поведал все без утайки. Он рассказал, что Гектор держит совет с мужами мудрейшими, сидя подле могилы Ила. Он описал нам троянский стан и где стоят сами троянцы и где их союзники. Он назвал все имена и сказал, кто спит, а кто бодрствует. И наконец, он воскликнул:
 – Довольно расспрашивать! Если хотите проникнуть в троянское войско, с краю стоят в отдаленье от всех фракийцы, недавно пришедшие. С ними Рез, царь их. Он сражается в дивных золотых доспехах, поразительных, дивных для взора, их подобает носить не нам, смертным, но богу. Я видел и коней его: огромных, прекрасных, белых как снег и быстрых как ветер. Его колесница украшена золотом и серебром. Идите туда. А меня отведите на корабли или свяжите и оставьте здесь до возвращения вашего, вы убедитесь: я не солгал вам.


Диомед

 Так он думал спастись, понимаете?
 – Думал спастись, Долон? Нет, не надейся. Ты рассказал нам много полезного, спасибо тебе. Но судьба отдала тебя в наши руки. Отпусти я тебя – и что будет? Завтра ты снова придешь к нашим судам соглядатаем, или, быть может, мы встретимся в битве и ты пожелаешь убить меня. Если же я немедля тебя уничтожу, ты больше не принесешь нам вреда.
 И мечом я отсек ему, еще говорящему, голову, рука его с мольбой тянулась ко мне, но я мечом отсек ему голову, и она покатилась во прах. И поныне я вижу, как Одиссей поднимает доспехи Долона и посвящает Афине:
 – Радуйся жертве, богиня!
 Он подвесил их к тамариску, обвязав тростником и обломав зеленые ветки, чтобы по возвращении мы отыскали их – нашу добычу!


Одиссей

 Мы снова пустились в путь между трупов, оружия и луж черной крови и вскоре достигли стана фракийцев. Долон не солгал нам. Воины спали, утомленные боем. Подле них в три ряда сложены были доспехи. И перед каждым стояла пара коней. Посреди войска почивал Рез. Его прекрасные кони были привязаны к задней скобе колесницы.


Диомед

 Одиссей указал мне на него:
 – Вот этот муж, Диомед, а вон те самые кони, о них говорил нам Долон. Пришло время пустить оружие в ход. Позаботься о воинах, а о конях позабочусь я сам.
 Так он сказал мне, а я поднял меч и принялся рубить лежащих вокруг. Они все спали, понимаете? Словно лев, что набрел на овечье стадо без пастуха, я с яростью бросился в самую гущу… Я убиваю одного за другим, кровь льется рекой, одного за другим я убиваю двенадцать. И каждого мужа, кого зарубил я, Одиссей, схватив за ногу, тащит из ряда, – нет, недаром мы зовем его хитрым, – тащит из ряда и кладет в стороне, чтобы кони, еще не привыкшие к трупам и к крови, – нет, недаром зовем его хитрым, – чтобы кони не испугались, когда он поведет их отсюда. Одиссей… И вот я приближаюсь к Резу. Он спит, и ему снится сон – страшный сон, он шевелится, стонет, я уверен, он видит во сне меня, Диомеда, Тидеева сына, внука Ойнея, и это виденье убивает его, зарубает мечом, – а Одиссей между тем, отвязав быстроногих коней, погоняет их луком, ведь у него нет бича, нет ничего, чтобы сдвинуть их с места, он погоняет их луком, хитрец, он уводит их прочь и свистит мне издалека, он считает, нам пора уходить, как можно быстрее, он свистит, а я медлю: там есть еще колесница, вся из золота и серебра, колесница убитого Реза, я могу увезти ее, взявшись за дышло, или нести, приподняв, я сумею, но Одиссей зовет, если останусь, мне придется еще убивать, и неизвестно, удастся ли выбраться отсюда живым, убивать, еще убивать, я вижу, что Одиссей вскочил на коня, он берет в руки поводья и глядит на меня, нет, не нужна колесница, не нужны нам фракийцы, прочь отсюда скорее, пока не поздно, я несусь за Одиссем, прыгаю на второго коня, и вдвоем мы быстро летим к быстрым ахейским судам.


Одиссей

 Когда мы добрались до места, где убили соглядатая, которого звали Долоном, я коней придержал. Спешившись, Диомед отвязал покрытые кровью доспехи и передал их мне. Затем снова вскочил на коня, и мы поскакали галопом ко рву, к стене и к нашим кораблям. Когда мы вернулись, ахейцы, столпившись вокруг, кричали, жали нам руки и задавали вопросы. Среди них старец Нестор, опасавшийся, – мы поняли это, – что больше нас не увидит:
 – Одиссей, расскажи нам, откуда у вас эти кони? Вы похитили их у троянцев или они – дар богов? Подобны они лучам солнца; ни разу не видел я столь прекрасных коней в битвах с троянцами, хотя я, несмотря на седины, у кораблей не сижу, я всегда в самой гуще сраженья.
 И я рассказал, ибо таков уж мой жребий, не умолчав ни о чем, о Долоне, о Резе, о прекрасных конях, об убитых фракийцах. Затем все мы за ров перешли, подошли к шатру Диомеда и привязали коней к яслям, где и другие стояли Диомедовы кони, и дали им сладкой пшеницы. Бросившись в море, мы смывали кровь и пот с наших тел – с голеней, с бедер, со спин, а после того, как волны морские очистили нас, мы омылись в красиво отесанных мойнях. Затем умастились душистым елеем и сели с друзьями за пир, услаждаясь сладчайшим вином.


Диомед

 Покрытые кровью доспехи Долона Одиссей положил на корму своего корабля. Радуйся жертве, Афина.




 Патрокл


  Меня зовут Патрокл, я сын Менетия. Много лет назад я убил равного и принужден был покинуть родные края. Вместе с отцом мы прибыли во Фтию, где правил сильный и мудрый Лелей. У царя был сын, его звали Ахиллес. О нем рассказывали удивительные вещи: что рожден он божественной матерью, что вскормлен не женским молокам, а потрохами льва и мозгом медведя. Говорили, что без него никогда не будет разрушена Троя. Сегодня его прах вместе с моим покоится у мыса Сигей. Его гибель достойна героя.  Мой же гибельный путь начался на заре после той ночи, когда Одиссей с Диомедом похитили прекрасных коней царя Реза. Едва рассвело, Агамемнон собрал ахейское войско и повелел приготовиться к бою. Он приказал возницам держать коней, в колесницы впряженных, перед рвом, пешим воинам – ров перейти и построиться к бою. Все подчинились ему, кроме нас, мирмидонцев, ибо Ахиллес запретил нам сражаться. Я остался возле наших шатров. И глядел, как троянцы в долине окружают своих предводителей. Помню, Гектор то появлялся, то скрывался в рядах своих воинов, он был подобен звезде, что блистает сквозь тучи на темном ночном небосводе.  Я хочу, чтобы вы услышали все то, что сам я видел в тот день издалека и о чем мне рассказали другие, если вам интересно узнать, какой смертью я был бы рад умереть. 
 Войска устремились навстречу друг другу. Бесстрашно, не помышляя о бегстве, воины шли на врага, будто жнецы, что идут полосою, срезая колосья. Пока длилось утро, падали воины, сверкало оружие, но перевес не склонялся ни на одну из сторон. Но когда солнце поднялось над горизонтом, ахейцы внезапно прорвали троянские ряды. Агамемнон ринулся вперед с невиданной силой, будто то был день его славы. Он поражал всех, кто встречался ему, сперва Бианора, потом Оилея и двух Приамидов: Иза и Антифа. Вслед за тем он настиг братьев Пизандра и Гипполоха бесстрашного, стоявших в одной колеснице, он устремился на них, как лев, что, найдя укрытие лани, вонзает зубы в детенышей. Моля о пощаде, они обещали, что Антилох [7] , их отец, даст за них богатейший выкуп. Но Агамемнон ответил им так:
 – Если вы и правда сыны Антилоха, то заплатите за подлость отца, который, когда Менелай пришел в Трою за законной супругой, склонял троянцев его умертвить и мертвым отправить домой.
 С такими словами поразил он Пизандра копьем в грудь. А Гипполоху мечом отсек руки и голову, а затем оттолкнул его тело, и оно покатилось, как ствол, по пыльной земле.
 Агамемнон яростно бился там, где сражение было всего ожесточенней, и за ним устремлялись другие ахейцы, рубя троянские головы на ходу. Пешие убивали пеших, конные конных, гордые кони гремели пустыми колесницами, ища своих возниц, а те неподвижно лежали, отныне больше приятные коршунам, нежели женам. Агамемнон преследовал троянцев до кургана Ила, а потом с криком, с обагренными кровью руками, погнал их дальше к Скейским воротам. Троянцы стали подобны коровам, которые мечутся в страхе перед напавшим на стадо львом. Тогда Гектор спрыгнул со своей колесницы и, обходя свои рати, принялся распалять сердца воинов к бою. Троянцы обратились вспять и стали лицом к врагу. Ахейцы в ответ тоже сомкнули ряды. Сражение возобновилось.
 И снова Агамемнон первым ринулся в бой. Против него выступил Ифидамас, сын Антенора, могучий, огромный, он был воспитан в плодородных фракийских землях. Метнул копье Агамемнон, но оружие промчалось мимо цели. Бросился на врага Ифидамас, и, пройдя ниже брони, его пика вонзилась в пояс Атрида. Тщетно Ифидамас налегал на древко: наконечник уперся в серебряную накладку и изогнулся. Агамемнон ухватился за древко и, разъяренный, как лев, вырвал его из рук Ифидамаса. Выхватив меч, он ударил противника в шею и лишил его жизни. Несчастный рухнул на землю, и мгновенно объял его вечный сон. Его брат сражался с ним рядом, его старший брат. Его звали Коон. При виде упавшего Ифидамаса глубокая горесть овладела им. Не замеченный Агамемноном, он быстро пронзил копьем его руку возле локтя, жало копья пробежало насквозь. Агамемнон содрогнулся, но не отступил: увидав, как Коон влечет за ноги тело брата, он обрушил, прикрывшись щитом, на него короткую пику. Коон повалился на труп Ифидамаса. Агамемнон, налетев, тотчас отсек ему голову. Так сыновья Антенора вместе закончили жизнь и спустились в обитель Аида. Агамемнон по-прежнему бился в самой гуще сражения, но кровоточащая рана причиняла ему все больше страданий. Он кликнул возничего и, вскочив в колесницу, приказал ему гнать коней к кораблям. Терзаясь сердцем, он громогласно воззвал к ахейцам:
 – Сражайтесь за меня и защищайте наши суда!
 Возница хлестнул пышногривых коней, и они полетели вперед, все в мыле, покрытые пылью кони летели вперед, унося царя прочь от сраженья.
 – Троянцы! Бой покидает тот, кто был сегодня сильнейшим! – вскричал Гектор. – Настает час нашей славы. Направьте коней навстречу ахейцам! Нас ждет величайший успех!
 И он увлек их за собой, вспарывая наши ряды, как бурный вихрь лиловое море, снося своим страшным мечом головы ахейцев. Первым погиб Ассей, вслед за ним Автоной и Опид, Клитиев сын Долоп, затем Агелай и Офелтий, Ор, отважный Эзимн и доблестный Гиппоноой. И немало других пало в этом сражении. Головы катились, словно волны во время бури, когда ветер в стремительном натиске вздымает морскую пену.
 Это была погибель. Наша гибель казалась уже неминуемой. В суматохе всеобщего бегства Одиссей воззвал к Диомеду:
 – Диомед, скажи мне, что с нами? Мы забыли о воинской доблести? Скорее сюда, будем биться бок о бок, или ты намерен бежать?
 – He намерен, – отвечал Диомед и ударом копья сверг с колесницы Фимбрея. – Я не намерен бежать, но без воли богов нам не выйти отсюда живыми.
 Вдвоем они бились будто вепри, что гонят свору охотничьих псов. Ахейцы, глядя на них, ободрились духом и снова ринулись в бой, ненадолго равенство воссстановилось. Но Гектор тоже их увидел. Он устремился к ним сквозь ряды воинов.
 – Гибель несется на нас, – сказал Диомед Одиссею. – Останемся здесь и отразим ее.
 Он подождал, пока Гектор приблизится, и, прицелившись в голову, метнул свою длинную пику. Попав в шлем троянца, копье отскочило на землю. Гектор отпрянул назад и упал на колено, мрак покрыл его взор. Но пока Диомед бежал за своим копьем, Гектор поднялся, бросился на колесницу и поскакал к троянцам.
 – Снова ты, пес, избежал верной смерти, – закричал ему вслед Диомед. – Но, клянусь, в следующий раз я убью тебя, если боги помогут мне, как ныне помогают тебе!
 Он принялся крушить всех, кто ему попадался. Он бы не остановился, если б его не приметил Парис, укрывшись за надгробием Ила, он натянул тетиву своего лука и выстрелил. Стрела попала Диомеду в ступню, прошла насквозь и вонзилась в землю.
 – Я ранил тебя, Диомед! – с торжествующим смехом воскликнул Парис, выходя из укрытия. – О, если бы я угодил в живот тебе, ты больше не страшил бы троянцев.
 Он смеялся.
 – Подлый стрелец, – отвечал Диомед, – соблазнитель никчемный, выйди, сразимся открыто, не прячься за деревом! Ты гордишься тем, что поцарапал мне ногу. Эта рана – пустяк, так может поранить женщина или ребенок. Ты разве не знаешь, что у трусов стрелы тупые? Мое же копье убивает, жену оставляя вдовой, детей – сиротами, а сам пораженный гниет на земле, на радость пернатым.
 Так он кричал. Одиссей встал между ним и троянцами, прикрывая его. Диомед, опустившись на землю, вырвал из плоти стрелу, и его пронизала жестокая боль. Он принужден был взойти на колесницу и против воли оставить сражение.
 Он уехал, и Одиссей увидел, что остался один, покинутый всеми – и другом, и остальными ахейцами: все они бежали от страха.
 Троянцы подступили к нему со всех сторон, словно псы, окружившие вепря. Страх овладел Одиссеем. Он мог бы бежать. Но остался. Одним прыжком он настиг Дейопита и ударил его своей пикой. Затем лишил жизни Фоона, Эннома и Херсидама. Ранил Харона, и Сок поспешил брату на помощь. Пробило его копье щит и броню Одиссея и распороло кожу под ребрами. Одиссей отступил. Понял, что ранен. Занес копье. Сок между тем бежал, повернувшись к нему спиной. Копье вошло ему в спину и пронзило насквозь.
 – Ни отец, ни мать не закроют глаза твои, Сок, – вскричал Одиссей, – разорвут твой труп птицы, налетев жадной стаей!
 Ухватившись за копье Сока, он вырвал его из своего тела. Сильная боль пронзила его члены, и кровь брызнула из раны. Троянцы увидели кровь Одиссея, и, подзывая друг друга, все устремились к нему. Трижды вскричал Одиссей, что было сил, призывая на помощь. На помощь. На помощь.
 Издалека его услыхал Менелай:
 – Это зовет Одиссей! – Он увидел Аякса и крикнул ему: – Это зовет Одиссей, он нуждается в помощи, поспешим же, спасем его!
 Когда они нашли Одиссея, тот отбивался от троянцев, как лев от стаи шакалов, отражая смерть своим длинным копьем. Аякс подбежал к нему сбоку и выставил щит, прикрыв Одиссея. Тут же был Менелай, который, взяв его за руку, повел к колеснице, и кони быстро умчали их в безопасное место. Аякс же начал теснить троянцев. Он убил Дорикла, ранил Пандока, а также Лизандра, Пираза и Пиларта. Он был неукротим, будто поток, что бурно несется с гор, заполняет долину и уносит в море дубы, сосны и ил. Его щит, огромный как башня, виден был издалека. Издалека увидел его и Гектор, что в это время сражался на левом конце бранного поля вдоль берега Скамандра. Он увидел его, и возница тотчас направил коней прямо к Аяксу. Они неслись меж рядов воинов, топча трупы и щиты, брызги крови летели из-под колес и копыт, покрывая ось и скобу колесницы. Аякса при приближении Гектора оставило мужество. Охваченный трепетом, он прикрылся громадным семикожным щитом и принялся отступать, озираясь как зверь. Он отступал медленно, то и дело оборачиваясь и отбивая удары троянцев, снова подавался назад, и опять останавливался и отбивался, и вновь отходил, меж тем как копья врагов, жаждущих крови, летели ему вслед, ударяясь о щит или вонзаясь в землю, – один под натиском многих, был он подобен льву, принужденному покинуть добычу, или ослу, что терпит побои детей.
 И Ахиллес позвал меня.
 Он стоял на корме своего корабля, взирая оттуда на свирепую битву, на позорное бегство. Он увидел, как летит, будто стрела, колесница Нестора, унося раненого мужа, напомнившего ему Махаона. Махаон стоил сотни других: он один умел извлекать стрелы из ран и врачевать чудесными средствами, облегчая страдания воинов. Тогда Ахиллес сказал мне:
 – Поспеши к Нестору, расспроси, был ли то Махаон, жив ли он еще и тяжела ль его рана.
 И я послушался. Я бросился быстро бежать вдоль судов по берегу моря. Кто мог бы подумать, что я начал путь к собственной смерти?
 Я остановился у входа в шатер Нестора. Он поднялся с пышно украшенного кресла и пригласил меня внутрь. Но я отказался: Ахиллес ожидал меня с вестями о Махаоне.
 – Что это Ахиллес так печется о раненных в битве ахейцах? – спросил Нестор. – Знает ли он, сколько их сегодня – в день нашего поражения? Диомед, Одиссей, Агамемнон – все ранены. Эврипид поражен стрелою в бедро. Махаона, также пронзенного стрелой, я привез с поля боя. Но Ахиллес о них не жалеет, не правда ли? Может быть, он ждет, доколе все наши суда на морском берегу не сгорят и все мы, один за другим, не погибнем? Тогда придется ему оплакивать многих… Друг Патрокл, ты помнишь, как наставлял тебя мудрый отец, отпуская из дому? Он говорил тебе: «Сын мой, Ахиллес тебя знаменитее родом, но ты его превосходишь годами. Пусть он намного сильнее, будь ему мудрым советчиком». Ты помнишь эти слова? Я думаю, нет. Что ж, напомни об этом Ахиллесу, быть может, и вправду тебя он послушает. А коли будет упорствовать в гневе своем, то попроси, дитя мое, разрешения взять доспехи его и повести в бой мирмидонцев. Возможно, трояне примут тебя за него и, испугавшись, отступят. Тогда мы сможем передохнуть: в битве порой и пустяк возвращает нам смелость и силу. Доспехи, ты понял, доспехи проси у него.
 Я пустился в обратный путь. Я торопился назад к Ахиллесу. Я пустился в обратный путь. Я вспоминаю, что прежде, чем достичь его стана, я миновал корабли Одиссея, и возле них я услышал, как кто-то окликает меня; обернувшись, я увидал Эврипила: хромая, он шел с поля битвы, из раны в бедре струилась черная кровь, и холодный пот покрывал лоб и плечи. Я услыхал его голос:
 – Нет нам избавления от гибели. – И он тихо добавил: – Спаси меня, Патрокл.
 Я спас его.  Я спас их всех своим мужеством и своим безрассудством. 




 Сарпедон, Аякс Теламонид, Гектор




Сарпедон

 Для защиты своих кораблей ахейцы возвели стену, а вокруг стены выкопали ров.
 Гектор убеждал нас перейти его, но кони не подчинялись возницам, поднимаясь на дыбы, они испуганно храпели и ржали. Стены рва были отвесными, а поверхность ахейцы утыкали острыми кольями. Мысль гнать через него коней с колесницами была безрассудной. Полидамас сказал это Гектору, он сказал, что спускаться в ров слишком опасно, а ну как ахейцы перейдут в наступление? Мы окажемся в ловушке, из которой никто не выйдет живым. Нужно оставить коней перед рвом и наступать пешими. Гектор к совету прислушался. Он спрыгнул с колесницы и приказал остальным поступить так же. Мы разделились на пять частей. Во главе первой встал Гектор. Второй предводительствовал Парис. Третьей Гелен. Четвертой Эней. Пятую возглавил я. Мы были готовы идти вперед, но медлили в нерешительности по ту сторону рва. И тут в небе появился орел, держащий в когтях огромного змея, покрытого кровью, но живого. Внезапно змей извернулся и ужалил орла в грудь возле шеи, пронзенный болью орел выпустил добычу, уронил ее посреди нашего ополчения и унесся с пронзительным криком. Мы следили за паденьем пятнистого змея и, увидев, как упал он на землю посреди ополчения, содрогнулись. Полидамас поспешил к Гектору и заговорил:
 – Ты видел орла? Лишь только мы вознамерились перейти ров, он появился, ты видел? Он упустил добычу, не донес до гнезда с птенцами. Знаешь, что сказал бы птицегадатель, Гектор? Подобно орлу, мы полагаем, что добыча у нас в руках, но нам ее не видать. Быть может, и доберемся мы до судов, перейдя через ров, но отступим с позором.
 Грозно взглянул на него Гектоp:
 – Полидамас, ты шутишь или обезумел? Я верю воле Зевса, а не полету птиц. Он обещал мне победу. Птицы… Одно лишь знамение есть для меня: храбро сражаться за родину. Ты трепещешь, Полидамас. Но не волнуйся, даже если все мы погибнем у этих стен, с тобой ничего не случится, ведь ты, трус, не станешь спускаться в ров!
 И он ринулся вперед, увлекая нас за собой.


Аякс

 Поднялась свирепая буря. Пыль клубилась вокруг кораблей. Троянцы принялись разрушать нашу стену, срывали с башен зубцы, сокрушали забрала, вырывали торчащие сваи – опоры для башен. Мы же стояли на месте, на стене, укрываясь щитами, и что было сил защищались. Камни летали, будто снежные хлопья в зимнюю пору. Мы бы отбили их натиск и стена б устояла, не появись Сарпедон. Неся перед грудью кожаный щит, изукрашенный золотом, и потрясая двумя копьями, он надвигался на нас, как лев, жаждущий мяса и крови.


Сарпедон

 Я сражался в толпе нападавших, и рядом со мною был Главк
 – Зевсом клянусь, Главк, разве мы не лучшие из ликийцев? Не нас ли они почитают, не на нас ли смотрят как на жителей неба?… Взберемся на стену, не медля: гибели смертному не избежать, так отчего же здесь не погибнуть? Вперед, на славу кому-то или сами за славой!
 И я пошел в наступление вместе с Главком и всей ратью ликийской.


Аякс

 Ликийцы показались у одной из башен, ее защитники звали на помощь, но крики тонули в шуме сражения, и никто их не услышал. Тогда они послали вестника, он прибежал ко мне и сказал:
 – Аякс, ликийцы уже на стене, вот-вот захватят они башню Тевкра [8] . Поспеши, без тебя им не справиться.
 Я устремился на помощь, а достигнув башни, увидел, что враги сильно теснят их. Огромнейший камень лежал у забрала стены, я схватил и поднял его, не знаю как, но я поднял этот огромнейший камень и метнул в напиравших ликийцев. Тем временем Тевкр стрелой ранил Главка в руку, тот как раз взобрался на стену, он его ранил в руку, и Главк соскочил со стены.


Сарпедон

 Они попали в него, и он спрятался позади нас, не желая показать врагам, что он ранен. Понимаете? Он не желал, чтобы кто-то этим гордился. В глазах у меня потемнело от ярости. Я вскарабкался на вершину стены и изо всех моих сил ухватился рукой за зубец и оторвал его – проход был открыт.


Аякс

 И вот он стоял перед нами, Сарпедон. Забираясь на стену, он сдвинул щит на спину и теперь шел на нас, лишенный защиты. Тевкр, прицелившись в грудь, его встретил стрелой, но сегодня врагу повезло, и стрела вонзилась в кожаный ремень от щита, что пересекал его грудь, – там она и застряла.


Сарпедон

 Я принялся кричать своим воинам:
 – Мне одному невозможно эту стену разрушить! Ликийцы! Вы забыли о доблести?
 И тогда все хлынули вслед за мною в пролом, и разгорелась ужасная битва, медные пики пробивали щиты, кровь троян и ахейцев лилась на камни стены, мы нападали, но они не поддавались, и равновесие между нами держалось, доколе не раздался громогласный призыв Гектора:
 – Вперед, вперед на стену, на корабли!
 И все мы откликнулись на зов его и в бурном натиске преодолели стену…


Аякс

 Гектор был у самых ворот нашей крепости. Он нашел громадный обломок скалы с заостренным концом. И поднял его – громадный камень, клянусь, два человека едва ли сумели бы сдвинуть его, – а он этот камень поднял, поднял над головой. Мы увидели, как он шагнул к воротам и с силой метнул в них глыбу. От удара разлетелись петли, затрещала древесина, засов не выдержал: грозный, как бурная ночь, Гектор ворвался в ворота, его глаза горели огнем, медь доспехов сияла, в руке он сжимал два копья. Я говорю вам: только бессмертный мог его остановить в то мгновение. Он обернулся к своим воинам и снова призвал их идти на стену. Мы видели, что отовсюду несутся троянцы, они врывались в разрушенные ворота, перебирались через стены. Все пропало. Мы могли лишь спасаться бегством, и мы побежали к судам, ведь кроме них у нас ничего не осталось.


Аякс

 Сидя в своем шатре, Нестор увидел, как мы убегаем, оставив пробитую стену, а троянцы несутся за нами и, словно пожар или буря, гонят нас к кораблям. Старец поспешил к остальным царям, раненным в битве. Диомед, Одиссей, Агамемнон – все вместе они наблюдали за боем, опираясь о копья, сердца их терзала печаль. Агамемнон заговорил первым:
 – Гектор свое слово держит. Он клялся, что вернется в Трою не раньше, чем сожжет наши суда. И вот он приближается. О, неужели все ахейцы меня, как Ахиллес, ненавидят и больше не станут сражаться?
 Нестор ему возразил, глядя на бегущих в страхе ахейцев:
 – Увы, пала стена, что должна была быть нерушимой защитой нам и нашим судам. Это свершилось, и сам громовержец не может изменить того, что свершилось. Теперь же нам должно искать выход. Нас одолели враги, наше войско в расстройстве. Мы должны решить, что нам делать. Но нам, я полагаю, вступать в битву не следует: вы ранены, я стар, у нас нет сил на сражение
 И снова заговорил Агамемнон:
 – Коль скоро мы сражаться не в силах, отступим. – Это сказал именно он, владыка царей. – Так я решил. Дождемся же ночи, а под покровом ночным спустим на воду суда и уплывем. От беды спасаться не стыдно. И если нет иного пути к спасению, кроме бегства, – нужно бежать.
 Гневно взглянул на него Одиссей:
 – Что за слова, несчастный, излетели из уст твоих? Ты советуй подобное людям другим, но не нам, чей жребий – отважно сражаться с молодых ногтей до седин и погибнуть, не бросив оружия! Ты хочешь оставить Трою после всех бед, что мы претерпели под ее стенами? Смолкни, пока не слышат тебя остальные ахейцы. Такие речи не должны осквернять уста человека с царским скипетром в руках. Агамемнон опустил глаза:
 – Твой упрек, Одиссей, меня ранит в самое сердце. Я не принуждаю ахейцев бежать. Но есть ли у нас выход иной? И кто здесь, молодой или старый, может дать нам совет? Я готов его выслушать.
 Тогда вышел вперед Диомед, из всех нас он был младшим:
 – Послушай меня, Агамемнон. Я моложе тебя, знаю, но оставь обиды и зависть и послушай, что у меня на уме. Давайте вернемся в битву, невзирая на раны. Мы не станем сражаться, но покажемся воинам, и когда они нас увидят, к ним, быть может, вернутся и отвага и силы.
 Он был младшим из всех, но его послушались. Потому что не было выбора. Потому что их жребий – отважно сражаться с молодых ногтей до седин и погибнуть, не бросив оружия.


Сарпедон 

 Мы наступали следом за Гектором. Он стремился вперед, к морю, к судам, к палаткам ахейцев, сея смерть на своем пути, будто глыба, что устремляется с горной вершины и несется, круша всё на пути, пока не достигнет долины. Вокруг него, ощетинившись пиками, бушевало несущее гибель сраженье. Мы теснили их с разных сторон, ослепленные блеском шлемов, сияньем доспехов, сверканьем щитов. Забыть этот блеск невозможно… скажу вам: нет сердца настолько бесстрашного, чтобы не содрогнуться от этого зрелища.
 И мы сами содрогались, мы были им зачарованы, но содрогались, в то время как Гектор влек нас за собой, видя лишь корабли вдалеке, корабли, что желал уничтожить. С тыла данайцы осыпали нас камнями и стрелами, а их лучшие воины встречали нас лицом к лицу. Наши ряды смешались, мы начали отступать. И снова Полидамас воззвал к Гектору:
 – Гектор, послушай совета хоть раз! Ты мнишь себя не только сильнейшим, но и мудрейшим и советов знать не желаешь? Послушай меня! Битва пылает как огненный круг, и разве не видишь ты, что троянцы рассеялись в толпах врагов? Они не знают, идти им вперед или вернуться к стене. Остановись, и решим, как поступить, а иначе немногие доберутся до кораблей, где, не забывай, нас ждет ненасытный войной Ахиллес.
 Он был прав. Гектор это признал. Он отошел назад, желая собрать своих лучших соратников и с ними вместе вести войско в бой, и многих из нас не увидел, – тех, кто был ранен и стену не преодолел: Дейфоба, Гелена, Офрионея. Он искал их, но не нашел, нашел лишь Париса и унрекал его, будто тот был в ответе за прочих.
 – Погибли многие, Гектор, – воскликнул Парис, – погибли или ранены, но не ищи их, наше дело – сражаться, собери наши рати и веди их вперед, к кораблям. Насколько достанет нам сил, мы пойдем за тобой.
 Внял ему Гектор, как внимал ранее Полидамасу, и, возглавив троянцев, снова ринулся в битву, увлекая всех нас за собой.


Аякс

 Я увидел, как он приближается впереди остальных, прикрывшись щитом, как колеблется на его голове сверкающий шлем. Я выступил ему навстречу.
 – Ближе, ближе, храбрец! – закричал я. – Надеешься наши суда уничтожить? Но и у нас есть руки, чтобы их защитить, и руками своими мы уничтожим и вас, и ваш город. Совсем скоро ты станешь молиться о том, чтобы кони побыстрей унесли тебя прочь!


Сарпедон 

  –  Праздно болтаешь, Аякс, – закричал в ответ Гектор, – лживый хвастун! Этот день несет всем вам погибель. И ты погибнешь вместе с другими! Иди же сюда, тебя поджидает мое копье, оно растерзает твое белое тело, и падешь на троянской земле, став добычей собакам и птицам!
 И, не дожидаясь ответа, он ударил Аякса копьем.


Аякс

 Он поразил меня в грудь, но не суждено мне было умереть там. Медный наконечник вонзился туда, где пересекались два толстых ремня из кожи, украшенной серебром: один от щита, а другой от меча, туда и пришелся удар. Тогда я наклонился, поднял с земли острый камень и, прежде чем Гектор успел укрыться среди своих воинов, изо всей силы метнул в него.


Сарпедон>

 Камень кубарем закрутился в воздухе и ударил Гектора прямо в грудь поверх щита. Приамид рухнул на землю, как сокрушенный ударом молнии дуб.
 Вопль, раздался вопль – и это был вопль ахейцев, что полетели к Гектору, желая завладеть его телом.


Сарпедон

 Но ни одному из них не удалось причинить ему вред, мы все его защищали: Полидамас, Эней, Главк, Агенор и многие другие плотной стеной сомкнули щиты вокруг Гектора. Затем я поднял его и вынес из битвы. Я добежал до стены, пересек ров и остановился лишь у его колесницы. Мы положили на нее Гектора, и возница погнал коней к долине. Подскакав к реке, мы встали. Гектор тяжко стонал. Мы положили его на землю и оросили ему лицо водой. Открыв глаза, он поднялся на колени, изо рта его хлынула черная кровь. Затем он опрокинулся на спину, и тьма снова покрыла его взор.


Аякс

 Увидев, что они увозят его, я понял: пора наступать. Я бросился вперед, все остальные за мной. Эта была неистовая схватка. Не так громко волны морские бьются о скалы под порывами бурного зимнего ветра. Не так громко трещит огонь, когда, вспыхнув в горной лощине, жадно пожирает лес. Не так громко воет буря в кронах высоких дубов. Не так громко, как кричали враги, устремляясь один на другого. Первым смертельную рану получил Сатний, сын Энопа; Полидамас убил Профоенора, копьем пронзив ему плечо. Я умертвил Архелоха, одним ударом снеся ему голову; Акамас поразил Промаха, мстя за него, Пенелей ударил Илионея копьем прямо в глаз, и, пройдя череп насквозь, копье вышло наружу, выхватил меч Пенелей и отрубил несчастному голову, а потом поднял копье с надетой на него головой врага и закричал:
 – Троянцы, известите родителей Илионея, пусть оплачут любимого сына, ведь живым его не увидят!
 Троянцы содрогнулись от ужаса. Их ряды расстроились, они озирались, ища пути к отступлению. Они ощутили себя на краю гибели. И внезапно они все побежали, и, убегая, они отдалялись от кораблей, достигнув стены, они без оглядки мчались дальше, и, лишь миновав ров, они остановились возле своих колесниц, трепеща и бледнея от страха.


Сарпедон

 Мы были подобны робким оленям, которых охотники загнали в лесную чащу, но своими громкими криками они будят густогривого льва, и при виде него сердце замирает и у них в груди.


Гектор 

 Они думали, я мертв. И вдруг – я вновь перед ними, как дух, покинувший царство Аида, как ужасное чудо, как лев, что вот-вот пожрет их. Почти все бросились назад, к кораблям. Кроме самых сильных и храбрых: Аякса, Идоменея, Тевкра, Мериона и Мегеса. Я быстро шел им навстречу, увлекая за собой все наше войско. Мы разили их одного за другим. Стихия и Аркесилая уничтожил я сам. Медона с Иясом – Эней, Мекистезия убил Полидамас,
 Эхия – Полит, Клония – Агенор, Дейоха ударом в спину сразил Парис. Пока мы снимали с убитых доспехи, ахейцы обратились в бегство. Все, даже лучшие из них. Они укрылись за стеной, но страх не оставлял их, и они мчались дальше, к самым кораблям. Я приказал своим воинам оставить доспехи убитых и на колесницах быстрее преследовать их. Путь к судам был открыт, мы могли дойти до них, не встречая сопротивления. Я вскочил в колесницу и хлестнул лошадей. Мы быстро пересекли ров, преодолели стену, что под нашим напором рухнула, словно была из песка.  Я несся во главе войска и наконец увидел перед собой вдалеке корабли. Первые черные кузова, вытянутые на берег, а за ними до самого горизонта другие: корабли, корабли, корабли на песке и в море, тысячи мачт и килей, корабли, вздернувшие носы к небу, были повсюду, насколько хватало взора. Корабли. Вам не понять, что значит эта война для троянцев, не представив себе тот день, когда они появились. Больше тысячи кораблей заполнили море, что мы видели с детства, море, где появлялись суда друзей, небольшие и редкие. А теперь горизонт закрывали чудовища, пришедшие издалека, чтобы нас уничтожить. Я понимаю, какую войну я веду, когда вспоминаю тот день: я, мои братья, все юноши Трои облачились в самые дорогие доспехи, вышли из города, пересекли долину и спустились к морю, надеясь остановить их камнями. Камнями, что валялись на берегу. Мы бросали в них камни, понимаете? В тысячу кораблей камни. 
  Девять лет спустя эти корабли снова перед моими глазами. Только теперь они вытянуты на песок. И окружены напуганными воинами, вскидывающими руки к небу в мольбе о спасении. Разве удивительно, что я забыл о своей ране, об ударе Аякса, об усталости и о страхе?  Я воззвал к своему войску, и оно налетело на корабли, словно буря, словно исполинская волна, словно мерцающий вал.
 Мы пытались запалить кузова кораблей. Но ахейцы защищались стойко. Аякс, опять он, отдавал приказы воинам н подбадривал их. Стоя на корме одного из судов, он убивал каждого, кто приближался к нему. Я направил в него копье, но промахнулся. Оно пронеслось выше цели и сразило оруженосца Ликофрона. Я видел, что Аякс содрогнулся. Не оставляя сражения, он глянул на Тевкра. Тот был первым из данайских лучников. Повинуясь взгляду Аякса, он вынул из колчана стрелу, натянул тетиву лука и выстрелил прямо в меня. Я отпрянул и закрылся щитом, но туг же увидел, что тетива лопнула и стрела упала на землю, а Тевкр застыл, пораженный. Это казалось знамением богов. Добрый знак для меня, а для ахейцев зловещий. Я огляделся вокруг. Они сомкнули щиты и стояли друг подле друга, окружив корабли медной стеной. Я хотел пробить в ней брешь, но не смог найти слабого места. И тогда я ударил в доспехи, самые пышные, как лев нападает на стадо, защитить которое пастырь не в силах. Они глядели на меня в ужасе, на губах моих была пена, в висках стучало под сверкающим шлемом, они поглядели на меня и побежали, медная стена развалилась, я увидел, что они несутся к шатрам – своей последней защите. Я поднял взгляд: корабли были прямо передо мной, совсем близко. Один лишь Аякс с горсткой воинов переходил с корабля на корабль, помогая себе корабельным шестом, его крик, призывающий к бою, поднимался до неба, Я выбрал корабль с голубым носом и ухватился рукой за корму. Меня окружили ахейцы. Прошла пора стрел и копий, настало время рукопашного боя, в ход пошли мечи, ножи и секиры. Кровь лилась ручьями на землю. Вот какого боя я жаждал: не в долине, не у стен Трои, а у кораблей, столь ненавистных мне кораблей.
 – Ахейцы, воины, где ваша доблесть? – взывал Аякс. Стоя на палубе, он копьем опрокидывал подбегавших противников и беспрестанно кричал: – Почему вы бежите? Некуда вам отступать, некуда спрятаться! Позади вас одно только море, ваше спасение здесь!
 Он стоял прямо надо мной. Пот струился по всем его членам, он задыхался, его руки едва шевелились.
 Подняв меч, я ударил его копье и отсек наконечник, в руке у него осталось лишь древко из ясеня. Я даже в шуме сраженья расслышал, как медь стукнула о деревянную палубу. И Аякс понял: это мой день и боги на моей стороне. Он отступил, наконец он это сделал: отступил. А я поднялся на корабль. И поджег его.
  В этом пламени вы должны запомнить меня. Гектора, потерпевшего поражение, вы должны запомнить стоящим на корме того корабля, со всех сторон окруженного огнем. Гектора, труп которого Ахиллес три раза протащил по земле вокруг Трои, вы должны запомнить живым и победоносным в сверкающих серебром и медью доспехах. Я слышал эти слова от одной царицы, они запали мне в душу, и сейчас я хочу их вам повторить: помните обо мне, помните обо мне, но забудьте о моей судьбе. 




 Феникс


  Они были так молоды, что я казался им стариком. Учителем, возможно, отцом. Я видел, как они умирают, и не мог ничего поделать – такой была моя война. Обо всем остальном кто сейчас вспомнит? 
 Я помню, как Патрокл вбежал в жилище Ахиллеса, рыдая. Это было в день той яростной битвы и жестокого пораженья. Патрокл в слезах изумил нас Он плакал, как плачет малютка-девочка, что ловит полу материнской одежды и просится на руки, когда же мать возьмет ее на руки, она смотрит на нее снизу вверх и по-прежнему плачет. Он был героем, но рыдал как девчонка, малютка.
 – Что случилось? – спросил его Ахиллес – Ты получил весть о наших домашних? Жив ли отец твой? А мой? Или, быть может, тужишь ты об ахейцах, что из-за собственной спеси погибают у своих кораблей?
 Он все время лелеял свой гнев, понимаете? Но в тот день Патрокл в слезах просил выслушать его без обиды и злобы. Всего лишь выслушать.
 – Сегодня величайшее горе постигло ахейцев. Те, что слыли храбрейшими, ныне лежат, раненные, на кораблях – Диомед, Одиссей, Агамемнон. Наши врачи вокруг них трудятся, пытаются вылечить раны. Ты же, воин могучий, ты один непреклонен, ты не хочешь забыть своей боли. Так услышь о боли моей, Ахиллес! Ты не хочешь сражаться, я же хочу. Вверь мне мирмидонское войско. Позволь облачиться в твои доспехи – быть может, троянцы примут меня за тебя и пустятся в бегство. Одолжи мне твои доспехи, и мы их отбросим обратно к троянской стене.
 Так он просил Ахиллеса, не зная, что молит о смерти.
 Ахиллес внял его речи. Видно было, что она его взволновала. И то, что он произнес в ответ, изменило ход этой войны.
 – Страшная боль пронзает сердце, если видишь, как человек грабит другого лишь потому, что властью он выше. Эту боль терплю сейчас я, а обидчик мой – Агамемнон. Но оставим то, что случилось: сего не изменишь. И невозможно, наверное, питать в сердце гнев бесконечный. Я давно объявил, что не смягчусь, покуда грохот сраженья не достигнет моих кораблей. Это мгновенье настало. Возьми же мои доспехи, Патрокл, и веди в бой мирмидонян. Вмешайся в сраженье и спаси наш стан от беды. Отрази троянцев, пока они не спалили наших судов и не лишили нас надежды на возвращение. Но запомни слова мои и им повинуйся: если и вправду ты хочешь вернуть мне мою честь и славу, остановись, лишь только враги отступят от кораблей, не преследуй их в поле и возвращайся назад. Не лишай меня моей доли славы и чести. В пылу битвы не поддавайся желанию гнать троянцев до стен Приамова града. Пусть другие ахейцы их гонят, а ты, Патрокл, возвращайся назад. Возвращайся ко мне.
 Он поднялся и, забыв о своей печали, воскликнул:
 – А теперь поспеши, вооружайся быстрее. Я вижу, жадное пламя бушует вблизи моего корабля, не мешкай, а я соберу мирмидонцев.
  Разве мог я остановить их? Разве в силах отца, разве в силах учителя повлиять на судьбу? 
 Патрокл облачился в блестящую медь. На ноги наложил пышные поножи с серебряными застежками. Закрыл грудь блистающим, словно звезда, панцирем Ахиллеса. Повесил на плечо меч с серебряными узорами и щит, огромный и крепкий. На гордую голову водрузил искусно сделанный шлем, грозно над ним развевался гребень из конского волоса. Наконец он выбрал копье. Но не взял Ахиллесово. То копье, что мог поднять лишь хозяин, некогда сделал из ясеня кентавр Хирон и подарил отцу Ахиллеса Пелею – на гибель враждебным героям.
 Ахиллес вышел из шатра, и мирмидонцы окружили его. Эти воины были подобны хищным волкам, в их сердцах жила неукротимая дерзость. Пятьдесят кораблей привел Ахиллес к Илиону. Пять отрядов под началом пяти героев: Эвдора, Пизандра, Менеофия, Алкимедона. И моим, старца Феникса. Ко всем Ахиллес обратил суровое слово:
 – Вы винили меня в непреклонности, в том, что я лелею в душе гнев свой, что я держу вас при кораблях, не пуская в бой. Ныне ждет вас сражение, к которому вы так стремились. Бейтесь отважно и доблестно!
 Его голос разносился над войском, мирмидонцы сомкнулись, словно камни в плотной стене. Щит к щиту, шлем к шлему, воин к воину – при каждом движении гривы на шлемах касались соседей по строю. Патрокл возвышался во главе войска на колеснице, в которую Автомедон впряг двух бессмертных и быстрых, как ветер, коней: Ксанфа и Балия, а также Педаса – коня смертного, но прекрасного.
 Ахиллес вернулся в шатер и отпер пышно изукрашенный ковчег, который его мать сама приказала погрузить на корабль; он был полон хитонов, плащей и тяжелых покровов. В нем хранился и драгоценный кубок, которым Ахиллес творил возлияния одному только Зевсу и никакому другому богу. Он вынул кубок, очистил серой, промыл прозрачной водой и, омыв себе руки, наполнил его искрящимся вином. Затем вышел наружу и, став перед войском, возливал вино и молился всемогущему Зевсу о том, чтобы Патрокл врагов отразил и с победой вернулся назад. И все мы молились о том же.
 Мы налетели на троянцев, как рой свирепых потревоженных ос. От кораблей страшным эхом отозвались наши крики. И вопль Патрокла, мчавшегося впереди в пышных доспехах Ахиллеса. И троянцы увидели его. Блистательного, стоящего на колеснице рядом с Автомедоном. Они подумали: Ахиллес, И тут же у них в ополчении поднялось смятенье, а в душах – тревога. Пропасть смерти разверзлась у них под ногами, и каждый стал озираться, ища спасенья от грозной погибели. Патрокл первым метнул копье в середину неприятельских рядов и поразил Пирехма, владыку пеонян, он поразил его в правое плечо, тот со стоном рухнул на землю, пеоняне в страхе бросились в бегство, оставив наполовину сожженный корабль. Патрокл погасил огонь и устремился к другим кораблям. Троянцы, отступив, еще не бежали от кораблей, схватка была жестокой и тяжкой. Один за другим все наши герои поражали врагов, один за другим погибали троянцы, и, наконец, их ряды смешались, и они побежали, будто овцы от свирепых волков. Пыль от конских копыт поднималась столбом до небес. Вся окрестность наполнялась воплями бегущих. Патрокл в неистовстве бросался туда, где видел больше смятения, много воинов пало тогда от его руки, и много колесниц с грохотом перевернулось. Он мчался вперед в поисках Гектора, он пылал желанием умертвить его, он жаждал чести и славы. И вот Патрокл увидел его среди троянцев, пытавшихся преодолеть ров, а увидев, устремился за ним; его окружали бегущие воины, ров преграждал путь к отступлению, и к тому же из колесниц вылетали дышла, и кони вырывались на свободу, как потоки из берегов; но Гектор, Гектор поистине был величайшим воином: на поле боя он слушал свист летящих копий и стрел, знал, куда повернуться, когда биться вместе с другими, а когда в одиночку, умел прятаться и в нужный момент появляться; и сейчас легконогие кони быстро несли его прочь. И тогда Патрокл развернулся и погнал врагов назад к кораблям, отрезая им путь к отступлению и прижимая к морю, чтобы там уничтожить, – Патрокл ударил в незащищенную грудь Пронооя, увидев на колеснице оцепеневшего в ужасе Фестора, вонзил копье ему в челюсть, оно вышло с другой стороны, и Патрокл поднял копье с телом Фестора, как рыбак поднимает удочку с клюнувшей рыбой, и перебросил его, навеки застывшего с раскрытым ртом, через борт колесницы. Затем он ударил камнем в лоб Эриала – его голова раскололась под шлемом пополам, герой упал на землю, и тут же над ним распростерлась смерть. Она распростерлась и над остальными: Эримас, Амфотер, Эпальт, Тлиполем, Эхий, Пир, Ифей, Эвипп, Полимел – все они полегли от руки Патрокла.
 – Стыдно! – раздался крик Сарпедона, Зевсова сына, владыки ликийцев. – Стыдно бежать от этого воина, я сражусь с ним, сражусь и узнаю, кто он.
 Сказав так, он слез с колесницы. Патрокл увидел его и тоже спрыгнул на землю. Как слетаются в бой на высоком утесе два коршуна с горбатыми клювами и кривыми когтями, так они наступали один на другого. Копье Сарпедона пролетело над левым плечом Менетида Патрокла, а Патрокл троянцу попал прямо в грудь, в самое сердце. Сарпедон рухнул на землю, словно дуб, что срублен на корабельный киль. Он лежал распростертый под колесами колесницы, задыхаясь и царапая окровавленную землю ногтями. Он хрипел, как животное. Из оставшихся сил он взмолился к Главку, любимому другу:
 – Главк, поспеши, созови ликийцев за меня сразиться, ведь если Патрокл снимет с меня доспехи, это станет вам вечным позором!
 Между тем Патрокл подошел и, упершись нотой в его грудь, вырвал копье вместе с сердцем. Вот так, одним движением он исторг из него и жизнь и оружие. Главк же, терзаемый горем, созывал ликийских вождей и троянских героев:
 – Пал Сарпедон от копья Менетида, так не позволим врагам снять с него доспехи и над телом его надругаться!
 Троянцев поразила глубокая грусть: Сарпедон был одним из сильнейших и лучших защитников Трои, они окружили его тело, Гектор стоял впереди, а все остальные – за ним. Патрокл увидел, что троянцы возвращаются, и подозвал нас к себе, мы построились напротив врага, и он закричал нам:
 – Если вы и правда сильнейшие, пришло время доказать это!
 Труп Сарпедона лежал между нами; с одной стороны стояли ликийцы с троянцами, с другой – мы, мирмидонцы. И началась битва за тело Сарпедона и его доспехи.
 Сначала троянцы нас потеснили. Но когда Патрокл увидел, как вокруг него гибнут друзья, он бросился вперед и, как ястреб, который преследует робких скворцов или галок, налетел на троянцев. Теперь слышался только стук мечей и копий о медь и кожу щитов. Теперь никто не узнал бы Сарпедона, покрытого стрелами, кровью и пылью. Мы толпились вокруг его трупа, будто мухи, что роятся в хлеву у полных подойников. Так продолжалось, пока Гектор не совершил нечто, поразившее нас. Быть может, страх проник в его сердце – не знаю. Мы увидели, как он прыгнул в свою колесницу и понесся в сторону Трои, позвав остальных за собой. И все как один развернулись и поспешили прочь с поля боя, оставив труп Сарпедона.  Я не мог понять этого.  Ведь недавно они были у наших судов, сжигая наши надежды, а сейчас сами искали спасения в бегстве. Мы должны были дать им уйти. Именно так повелел Ахиллес. Но Патрокл не в силах был остановиться. Его сердце горело великой отвагой. Но было ясно, что ждет его верная гибель.
 Он бросился преследовать троянцев и увлек всех остальных за собой. Он несся вперед, к стенам Трои, на пути сражая врагов, от руки его пали Адраст, Автоной, Эхекл и Перим, а следом Мулий, Пиларт, Элаз, Меланипп. Приблизившись к Скейским воротам, Патрокл трижды взбегал на высокую стену – трижды его отражали блестящие медью щиты троянцев, но прежде чем отступить и смириться, он сделал еще одну попытку. Я озирался в поисках Гектора. Мне казалось, он не знает, что ему делать: укрыться с войском за стенами города или остаться у стен и продолжить сраженье. Теперь я знаю: не растерянность им руководила, но чутье великого воина. Я увидел, как он подал знак Кебриону, своему вознице. Я видел, как их колесница оказалась в самой гуще сраженья. Гектор несся вперед сквозь толпу, не обращая внимания на других ахейцев, он летел к Патроклу – только к нему он стремился. Менетид все понял и соскочил с колесницы. Наклонившись, он поднял с земли камень: белый и острый. А когда колесница Гектора приблизилась, со всей силы метнул его. Камень попал в лоб державшему вожжи вознице и расколол ему череп, глаза Кебриона вытекли на землю, а следом упал на землю он сам.
 – Как ты быстро нырнул, – издеваясь, воскликнул Патрокл, – знаешь, Кебрион, ты ловко ловил бы устриц, если бы прыгал в воду так же проворно, как сейчас нырнул с колесницы. Вижу, есть у троянцев прекрасные водолазы!
 Он смеялся. И перед собой увидел Гектора. Они принялись состязаться за тело возницы, как голодные львы дерутся в горах из-за туши оленя. Гектор держал Кебриона за голову и не отпускал. Менетид тянул его за ногу. Вокруг них завязалась жестокая сеча. Немало времени длилось сраженье вокруг человека, лежавшего в прахе, навеки забывшего о колесницах, конях – обо всем, что его заботило в жизни. Когда в конце концов мы оттеснили троянцев назад, кто-то из нас увлек тело возницы подальше от схватки и похитил доспехи. Но Патрокл остался в гуще сражения. Он неотвратимо мчался навстречу судьбе. Трижды бросался он на троянцев с яростным криком и трижды сражал по девять врагов. Когда же в четвертый раз ты, богоравный Патрокл, ринулся в бой, мы все увидали, что настал внезапный конец твоей жизни. Эвфорб нанес удар тебе в спину, между плеч. Он подъехал на колеснице сквозь толпу; из-за поднявшейся пыли – огромного облака пыли – ты не заметил, что он приближается, он как будто явился из  ниоткуда,  вдруг, у тебя за спиной, ты не мог его видеть, а я видел; он подъехал вплотную и вонзил копье тебе в спину…  ты же помнишь Эвфорба, Патрокл, мы видали его в бою и говорили о его красоте, о его длинных до плеч волосах, разве он не был прекраснее всех?.  Он ударил тебя между плеч и сразу исчез, укрылся, испугавшись того, что совершил.
 Патрокл замер, пораженный. Его глаза закатились, а ноги еще держали прекрасное тело, хоть он больше и не чувствовал их. Я помню, как голова от удара упала на грудь и шлем соскочил на землю; я бы никогда не подумал, что увижу тот шлем испачканным кровью и пылью, – шлем, покрывавший прекрасную голову и лицо Ахиллеса, героя, равного богу, я видел, как этот шлем катится по земле между конских копыт в пыли и в крови.
 Патрокл отступил, он искал спасенья или убежища. Он не хотел умирать. Вокруг все замерло.  Иногда   смерть – это обряд, но вам не понять. Никто не   остановил Гектора, когда тот приблизился к Менетиду. Вам этого не понять.  Он приблизился к нему в толпе – никто из нас не остановил его, подошел на расстояние шага и копьем нанес удар ему в пах, под живот. И Патрокл рухнул на землю. Теперь все мы увидели, как он упал. А Гектор, наклонившись над ним и глядя в глаза, заговорил в тишине, раздирающей душу:
 – Патрокл, ты собирался прийти сюда и разрушить мой город? Ты воображал, что вернешься домой на корабле, полном троянских жен и сокровищ? Теперь-то ты знаешь, что Трою защищают могучие воины и Гектор – самый могучий из них. Ты отныне ничто – добыча стервятников. И твой друг Ахиллес, сколь бы ни был силен, тебе не помог. Это ведь он, не правда ли, тебя послал в битву со словами: «Не возвращайся, доколе Гектора грудь не пронзишь?» А ты, безрассудный, послушался.
 Патрокл умирал. Но нашел в себе силы ответить:
 – Радуйся, Гектор, ты победил меня. Но погибнуть было мне судьбой суждено. Боги меня поразили, а из смертных – Эвфорб. Ты всего лишь довершил их дело, ты третий из них. Слушай же, что я скажу, и слов моих не забудь. Смерть идет за тобой по пятам. Ничто не избавит тебя от суровой участи. Скоро падешь под рукой Ахиллеса!
 И смерть осенила Патрокла. Душа отлетела в Аид, плачась на погибшую силу и юность.
 Гектор поставил ногу на грудь Менетида и выдернул из его живота свою медную пику. Тело приподнялось и снова упало на землю. Гектор смотрел на него. Сказал что-то тихо. А потом яростно бросился на Автомедона и убил бы возницу Ахиллеса, если бы не унесли его прочь быстрые кони, кони, которых боги подарили Пелееву сыну [9] , они спасли Автомедона от рук Гектора, от его неистовой силы, от смерти.
  Я умер два года спустя на пути из Трои домой. Не-птолем, сын Ахиллеса, предал огню мое тело. Теперь мой прах покоится в земле, имя котороймне неизвестно. Быть может, и хорошо, что все закончилось именно так. Потому что я все равно не смог бы забыть ту войну, ту кровь и тех двух юных друзей, которых я не сумел спасти. 




 Антилох


 Первым, кто понял, что Патрокл мертв, был Менелай. Он бросился к месту, где лежал его труп, и, потрясая копьем и прикрывшись щитом, грозил убить каждого, кто приблизится к телу. Сначала дерзнул Эвфорб, тот, что первым ударил Патрокла: он горел желаньем похитить доспехи героя. Но Менелай воскликнул:
 – Прочь отойди и не смей ко мне приближаться! Ты знаешь, что случилось с братом твоим, когда он вызвал меня биться один на один: не смог он своими ногами пройти дорогу домой, на радость супруге и престарелым родителям. Я и тебя уничтожу, если ты не исчезнешь!
 Эвфорб был среди троянцев прекраснейшим, его пышные кудри держались на голове драгоценной заколкой. Крикнув, что отомстит за брата, он ударил Менелая копьем, но медное жало согнулось, встретившись с твердым щитом, тогда Менелай, подскочив к нему, что есть силы метнул свою пику в троянца, насквозь пронзив его нежную шею, кровь оросила длинные волосы. Он повалился на землю, как молодая маслина в белых цветах, в грозу пораженная молнией.
 Менелай наклонился, чтобы снять с Эвфорба доспехи, и увидел, что на него несется пламенный Гектор с ужасным криком. Он испугался и, оставив тело Патрокла, отступил, ища глазами помощника. Увидев Аякса, он закричал:
 – Аякс, убит Патрокл, а Гектор хочет доспехи его забрать, защитим же Патроклово тело!
 Аякс обернулся, взволнованный. И поспешил на помощь. Они вернулись к Патроклу и увидали, что Гектор доспехи славные снял с него и занес меч, собираясь отрубить ему голову, а тело отдать на съеденье собакам. Аякс появился перед ним и был так грозен, что Гектор отступил к троянским дружинам. Аякс, накрыв Патрокла щитом, огромным как башня, стоял над ним, как стоит лев над своими детьми, отгоняя охотников. Троянцы, заметив, как Гектор отступил при виде Аякса, растерялись, помню, я услышал голос Главка:
 – Струсил ты, Гектор, не решился биться с Аяксом, потому что ты знаешь: он сильнее тебя, ты отдал ему тело Патрокла, а оно для нас было бы ценной добычей!
 И тогда Гектор сделал то, что забыть невозможно. Он догнал троянцев, относивших в город трофеи, остановил их и, сняв свои, облачился в доспехи нетленные, что Ахиллес одолжил своему другу Патроклу для боя. Он надел их, нетленные доспехи Ахиллеса, и казалось, что он был создан для них; и Гектор преисполнился бурным, воинственным духом, он шествовал перед рядами троянцев в блеске доспехов, которые столько лет внушали им ужас, теперь же Главк, Медон, Ферсилох и Астеропей взирали на них с изумлением, а Гиппофоой, Форк, Хромий и Энном – с восторгом; и Гектор воззвал к ним:
 – Сражайтесь со мной, несметные наши союзники, я обещаю: с тем, кто завладеет трупом Патролка, перед кем отступит Аякс, я разделю и добычу и славу.
 И все устремились вперед, обрушившись на ахейцев.
 Аякс увидал, как они приближаются, и понял, что вдвоем с Менелаем не сможет остановить их. И он принялся звать на помощь: первым откликнулся Идоменей, затем Мерион, Аякс, сын Оилеев, и другие могучие воины, услышав клич, поспешили к нему. Троянцы надвигались громадой. Ахейцы же сплотились вокруг Аякса, сомкнув щиты. Первая волна троянцев их потеснила, они побежали, оставив тело Патрокла. Но Аякс снова собрал их и отбил у врагов тело друга. Битва пылала как пламя. Ноги, колена и голени, глаза и руки каждого воина были покрыты потом и пылью. Те и другие влекли Менетида в разные стороны, как тянут во время сушки шкуру вола. Патрокл…
 Ахиллес пока не ведал, что его возлюбленный друг мертв. Его шатер, раскинутый подле черных кораблей, был далеко от места сражения. Он и думать не думал, что Патрокл пал у стен Трои. Я представлял, как он лежит у себя и ждет, когда вернется Менетиев сын, отогнав троянцев от ахейских кораблей, отдаст ему доспехи и они вместе отпразднуют доблестный подвиг Патрокла… но когда Ахиллес думал об этом, именно в это самое время Патрокл был уже трупом: его разрывали на части, а вокруг него гибли воины, блестели острые копья и громыхали медные щиты.  Вот что надо знать о боли: она – дитя Зевса. А Зевс – сын Кроноса. 
 А что случилось с Ксанфом и Балием? Кстати, о боли… Бессмертные кони Ахиллеса примчали Патрокла на поле боя. А когда Патрокл упал, Автомедон угнал их подальше от сражения, собираясь отвести в безопасное место, к кораблям. Но кони, доскакав до середины долины, неожиданно замерли – их сердца разрывались от боли из-за смерти Патрокла. Возница пытался заставить их тронуться с места кнутом и ласковой речью, но они не собирались возвращаться в лагерь, они стояли как вкопанные, как каменные изваяния на могиле человека. Опустив головы, они плакали, горючие слезы текли из их глаз – так гласит легенда: они оплакивали смерть Патрокла. Бессмертные кони не были рождены для старости и смерти. Но они познали эту боль от человека: ибо из тварей, что дышат и ходят, нет во вселенной несчастнее, чем человек. Но вдруг, внезапно, кони понеслись в сторону Трои, Автомедон хотел остановить их, но они не послушались и влетели в самую гущу схватки, словно рвались в сражение – понимаете? – но Автомедон был на колеснице один, он держал вожжи и не мог убивать, кони мчали его на врага, но он не мог сражаться; обезумевшая колесница как ветер носилась по полю брани, никому не причиняя зла, бессмысленная и чудесная.
 Затем данайцы стали понимать, что проигрывают битву. Некоторые, например, Идоменей, признав поражение, покинули поле боя. Другие, собираясь отступать к кораблям, все же сражались и пытались унести тело Патрокла с собой. Кто-то предложил послать вестника к Ахиллесу, чтобы рассказать ему о случившемся, все согласились, но не знали, кому поручить эта воины нужны были здесь, да к тому же никто не хотел принести страшную весть Ахиллесу. Выбор пал на любимца Пелида, что сражался вдалеке от тела Патрокла. Этим любимцем был я.
  Меня зовут Антилох, я один из сыновей Нестора. Когда мой отец отправлялся под Трою, я был слишком юн и не мог отправиться с ним. И я остался дома. Но пять лет спустя, ничего не сообщая отцу, я снарядил корабль и приплыл к берегам Трои. Я пошел к Ахиллесу и рассказал ему правду: я сбежал, чтобы сражаться бок о бок с ним.Я сказал, что отец убъет меня, когда узнает. Ахиллес любовался моей смелостью и красотой. И ответил мне: «Твой отец будет гордиться тобой». Так и было. Я стал одним из них и с безрассудством юности сражался в той войне рядом с ними.  До тех пор, пока однажды в разгаре сраженья я не увидел, что ко мне направляется Менелай, бегом, – он искал именно меня, а приблизившись, посмотрел мне в глаза и сказал:
 – Антилох, Патрокл погиб, это худшая весть, которую я мог бы тебе принести, но она правдива, Патрокл погиб, его убили троянцы.
 Я не смог сказать ничего в ответ и разрыдался прямо на поле битвы. До меня донесся крик Менелая:
 – Ты должен бежать к кораблям, найти Ахиллеса и сказать ему, что Патрокл убит и что нужно что-то придумать: мы пытаемся спасти его труп от врагов, но троянцы не отступаются и сегодня они нас сильнее. Беги же!
 И я помчался. Сбросив доспехи, чтобы бежать быстрее, я пересек долину, не переставая лить слезы. У судов я нашел Ахиллеса: стоя, он глядел вдаль, гадая, что происходит на поле боя. Я подошел к нему и, пряча глаза, сообщил:
 – Ахиллес, сын доблестного Пелея, свершилось то, что никогда не должно бы свершиться. Горькую весть ты услышишь от меня. Пал наш Патрокл, ахейцы сражаются за его обнаженное тело, доспехи совлек с него Гектор.
 Мрачное облако скорби покрыло Пелида. Упав на землю, схватил он в обе руки нечистого пепла и осыпал им голову и осквернил им свое прекрасное лицо. Из шатров прибежали пленницы и, столпившись вокруг, громко рыдали, били себя в грудь и падали на колени. Ахиллес плакал навзрыд. Я склонился над ним и сжал его руки, я боялся, что он убьет себя острым клинком. Он стонал и звал свою маты
 – Мать! Я просил тебя наслать беду на ахейцев, чтобы они заплатили мне за бесчестье, но какая в том радость, когда я потерял лучшего друга, кого я больше всех почитал и любил, как себя самого! Он умер вдали от родных краев, когда меня не было рядом и я не мог защитить его. Я сидел у себя в шатре, понимаешь? Я праздно, как бесполезное бремя, сидел у судов, а он погибал, и погибали другие от ударов Гектора, а я сидел тут, я – сильнейший среди ахейцев. Пусть навеки исчезнет гнев из сердец человеческих, гнев, который сводит с ума даже мудрейших, проникая к ним в душу, как сладостный мед, и туманя им рассудок. Я должен обиду забыть. Должен выйти на поле боя и покарать убийцу любимого друга. После я тоже погибну, знаю, мать, но сначала я вырву жизнь из троянца и посею так много смерти вокруг себя, что троянские женщины будут рыдать столько же дней, сколько дней отдыхал я от брани.
 Он говорил все это, рыдая, распростершись на черной земле. И тогда я сказал ему:
 – Вставай, Ахиллес, сейчас ты нужен ахейцам. Они бьются за тело Патрокла, но борьба тяжела, и много ахейцев погибло. Гектор неистовый жаждет завладеть этим трупом, он хочет отрубить ему голову и водрузить на кол в поруганье. Ахиллес, поспеши туда, ведь ты не оставишь тело Патрокла на съедение псам?
 Ахиллес посмотрел на меня:
 – Как же вернусь я в сраженье? Мои доспехи в руках у врагов. Чьим оружьем я стану сражаться?
 И тогда я ответил ему:
 – Я знаю, твоим славным оружием Гектор владеет, но ты и без оружия подойди ко рву и покажись троянам, ты их напугаешь и ободришь ахейцев.
 И он поднялся на ноги. И пошел в сторону рва. Мы видели, как наши воины бежали навстречу, неся тело Патрокла, и как Гектор безжалостно гнал их вперед, преследуя, он был похож на голодного льва, который лишился добычи, оба Аякса его отражали, но он налетал на них снова, как пожар, пожирающий город. Ахиллес встал на самом высоком краю рва. Он был без оружия, но горел будто пламя, будто золотое облако. Он взглянул на сраженье, а потом издал вопль, страшный, пронзительный. Троянцы задрожали, долгогривые кони кинулись прочь, зачуяв погибель. Трижды крикнул Ахиллес. Трижды ужас проник в души троянцев. Мы увидели, как они, обезумев от страха, развернули свои колесницы и унеслись с поля боя.
 Ахейцы положили тело Патрокла на носилки в безопасном месте, и к нему подошел Ахиллес. С нежностью он положил руки на грудь любимого друга, эти руки, привыкшие убивать, он положил ему на грудь и застонал, и стонал без конца, словно лев, у которого в чаще леса охотник украл малышей.




 Агамемнон


 Они оплакивали Патрокла всю ночь. Омыли от крови и пыли и умастили благовониями. Они накапали ему в нос нектар и амброзию, чтобы тело сохранило свою красоту. Затем они положили завернутый в мягкий лен труп на погребальное ложе и накрыли белым плащом.  Патрокл. Он был обычным юношей,я даже неуверен, что героем. А теперь они сделали из него бога. 
 Занялась заря под звуки их рыданий,  и начался тот день, который навсегда останется днем моего конца.  Ахиллесу принесли новые доспехи – лучшие кузнецы трудились над ними всю ночь, работая с божественным мастерством. Они положили их к его ногам. Пелид плакал, обняв тело Патрокла. Потом перевел взгляд на снаряженье. И глаза его зловеще заблестели. Никто никогда не видел и не носил таких доспехов.
 Казалось, они были созданы богом для бога.  Перед подобным искушением Ахиллес никогда не сумел бы устоять. 
 И тогда наконец он поднялся, оставил тело Патрокла и, обходя корабли, скликал аргивян на совет. Я понял, что исход войны будет решен, увидав, что собираются и корабельщики и даже те, кому надлежало заботиться лишь о хлебе для войска: никогда прежде они не являлись в собранье. Но в тот день и они окружили вождей, желая знать, что их ждет впереди. Я ждал, покуда все не усядутся. Покуда придет Аякс, покуда займет свое место в первом ряду Одиссей. Я видел, что оба хромают из-за полученных ран [10] . Последним вошел в собранье я сам.
 Ахиллес поднялся. Все замолчали.
 – Агамемнон, – заговорил он, – напрасно мы воспылали друг к другу враждой из-за пленницы. О, если бы сразу она умерла, лишь взойдя на корабль мой: столько ахейцев не глодало бы зубами земли, когда я упорствовал в гневе! Оставим то, что свершилось, настало время сердце в груди укротить и забыть о прежних обидах. Ныне я отрекаюсь от гнева и возвращаюсь к сражениям. Ты собери скорее данайцев и подвигни к битве, довольно троянцам ночевать перед судами ахейскими!
 Ахейцы вокруг ликовали. Я начал говорить в общем гомоне. Не выходя на середину, я попросил тишины. Мне, владыке народов, пришлось просить тишины. А потом я сказал:
 – Вы винили меня в тот день, когда забрал я у Ахиллеса добычу. Я совершил неправый поступок. Но разве правы всегда бессмертные боги? У глупости легкая поступь, не касаясь земли, она ходит по головам человеческим и уловляет нас в сети свои, когда ей заблагорассудится. В тот день она уловила меня и разум затмила.
 Ныне желаю загладить вину и приношу тебе, Ахиллес, дары неисчислимые.
 Он выслушал меня. А потом сказал, что примет мои дары, но позднее, теперь же он рвался в битву, он не желал терять ни мгновения, он жаждал великих свершений. В своем безрассудстве он не мог медлить.
 И тогда поднялся Одиссей.
 – Ахиллес, – начал он, – ты не можешь вести в бой голодное войско. Быть может, ахейцам предстоит биться весь день до заката: лишь тот, кто насытился вином и хлебом, сможет выдержать бой с твердостью в сердце и бодростью в членах. Послушай меня, распусти аргивян и вели им готовить завтрак А Агамемнон пусть представит собранью дары, чтобы все могли любоваться. После пусть Агамемнон даст при всех тебе клятву, что на ложе к Брисеиде он не всходил, что с ней не сближался, как то свойственно мужам и женам. И ты на битву пойдешь с укрощенной душой. А ты, Агамемнон, устрой в честь Ахиллеса у себя в шатре пиршество, достойное сильнейшего из ахейцев. Это прилично царю – искать примиренья с тем, кого он оскорбил.
 Так он сказал. Но Ахиллес не хотел ничего слушать:
 – Земля покрыта трупами воинов, что полегли от руки Гектора, а вы говорите о пище? Устроим пир на закате, я хочу, чтобы войско сражалось голодным. Бездыханный Патрокл ждет отмщения, и говорю вам: никакая пища, никакое вино не войдут мне в уста, пока оно не свершится. На уме у меня не дары и не пиршества, но лишь битва, кровь и стоны врагов.
 Он замолчал.  Но Одиссей – не из тех, кого легко уговорить. Другой склонил бы голову, я бы склонил, но неон. 
 – Ахиллес, сильнейший среди ахейцев, ты лучше меня управляешься с копьем, это верно, но я мудрее тебя, потому что я старше и больше на своем веку повидал. Прислушайся к моему совету. Нас ждет жестокая битва, и победа достанется нам нелегко. Оплакивать мертвых наш долг, но не нашей утробе крушиться о них! Предав земле мертвецов и проплакав над ними весь день от зари до заката, мы должны укрепляться питьем и едой, чтобы снова в медных доспехах без устали и передышки биться с врагами. Пусть ни один не выходит на поле, не утолив голод и жажду, а после все вместе мы пойдем на троян и развяжем кровавую схватку!
 Так он сказал. И его все послушались. И Ахиллес послушался тоже. Одиссей взял с собой нескольких юношей, и они пошли в мой шатер. Он взял дары, что я обещал Ахиллесу: треноги, коней, невольниц и золото. И Брисеиду. Он поместил дары перед собраньем и посмотрел на меня. Я поднялся. Я страдал от раны в руке, но я поднялся. Мне, владыке народов, пришлось, воздев руки к небу, перед всем народом поклясться:
 – Да будут свидетелями Зевс, Солнце, Земля и Эриннии, что никогда я не касался Брисовой дочери и никогда не делил с нею ложе. Она оставалась в моем шатре, и теперь я возвращаю ее нетронутой. Пусть боги меня покарают страшными бедами, если ложно клянусь!
  Я не лукавил. Я похитил эту девушку, но не ее   сердце.  Я видел, как она сокрушалась над телом Патрокла, и слышал слова, которых никогда прежде не слыхал от нее.
 – Патрокл, бесценный мой друг! Когда я покидала этот шатер, ты был жив, и вот нахожу тебя мертвым! Беды мои беспрерывны. Я видела, как Ахиллес сразил моего мужа копьем, на моих глазах погибли все мои братья под стенами нашего города. И когда я рыдала о них, ты нежно утешал меня, говорил, что вы увезете меня во Фтию, и там Ахиллес возьмет меня в жены, и свадьба наша будет веселой и радостной. Твою нежность я оплакиваю сегодня, оплакивая тебя, Патрокл.
 И она сжимала в объятиях его бездыханное тело, рыдая, прочие жены стенали вокруг.
 Ахиллес ждал, пока воины подкрепят себя пищей. Сам же он и пищу, и питье отвергал. Когда же ахейская рать понеслась от шатров и кораблей в поле, готовая к битве, он стал облачаться в новые доспехи. Положил на ноги пышные поножи с серебряными застежками; грудь прикрыл латами, повесил меч на плечо, надел на голову шлем, засиявший, подобно звезде. Взял копье, славное копье, подаренное отцом на гибель многим героям. Последним поднял он щит, огромный и крепкий, свет от него разливался, словно от месяца. На нем был представлен весь мир: и земля, и небо, и море, люди и звезды, живые и мертвые.  Мы сражались с оружием в руках, а этот человек отправлялся в бой, неся с 




 Союой целый мир.


 Я видел, что он, сияя, как солнце, вскочил в колесницу и крикнул своим бессмертным коням, чтобы влекли его к отмщению. Он винил их за то, что они не сумели спасти Патрокла от гибели, увезя с поля боя. Грозным голосом он гнал их вперед. И по преданию, они отвечали ему, понурив морды и вынув шеи из-под ярма, они отвечали ему человеческим голосом: «Мы помчимся быстро, как ветер, Ахиллес, но много быстрее несется навстречу день твоей смерти».




 Поток


  Годы войны пронеслись перед моим взором  –  не слепой течет речной поток среди людей. Годами я выслушивал жалобы – не глухой течет речной поток там, где гибнут воины. Немало плодов яростной мести я равнодушно унес в море. Но в тот день слишком много пропилось крови, слишком сильной была ярость и слишком жестокой ненависть, В день Ахиллесовой славы я восстал, полный отвращения. Если вы не боитесь страшных сказок, послушайте эту. 
 На заре перед стеной, сооруженной ахейцами, друг против друга выстроились две неисчислимых рати. Я видел, как вспыхнули тысячи медных доспехов при первых лучах солнца. Во главе данайцев стоял Ахиллес в своей новой броне, бесподобной, божественной. А в первом ряду троянцев – Эней, сын Анхиза. Он выступил вперед, потрясая медным копьем, грозно качался крепкий шлем на его голове. Ахиллес только того и ждал. Ринулся он навстречу врагу и оказался прямо напротив Энея, свирепый, как раненый лев с покрытой пеною мордой, жаждущий мести и крови. Он закричал:
 – Эней, что отошел так далеко от своих? Неужели ты хочешь сразиться со мной в поединке? Надеешься, победив, стать Приаму наследником? Но у него есть и Гектор, и все остальные сыновья, так что наследником тебе не бывать. Убирайся отсюда, пока есть еще время. Однажды мы уже сражались с тобой, помнишь, чем это кончилось? Ты удирал без оглядки. Так удирай же скорей и сейчас: уноси ноги, пока цел. И больше не попадайся мне на глаза.
 – Напрасно пугаешь, – отвечал ему Эней. – Я не младенец, а воин. Род мой не менее знатен, чем твой, и также восходит к бессмертным. Не к лицу нам обидные речи, коими жены, выйдя на улицу, друг друга поносят, мы – воины на поле боя, и нас ждет кровавая схватка. Довольно слов, Ахиллес, начнем поскорее!
 Так он сказал и с силой метнул копье в Ахиллеса. Зазвенело оно об огромный прекрасный щит Ахиллеса. Он был сделан с величайшим искусством. Два слоя меди, два слоя олова и посередине – слой золота. В нем и застряло копье.
 Тогда послал свое копье Ахиллес. Эней прикрылся щитом. Медное острие пробило щит, просвистело над головой троянца и вонзилось в землю позади него. Эней замер от ужаса. Он чудом избег гибели. Ахиллес выхватил меч. Страшно крикнув, устремился вперед. Эней растерялся… Увидел поблизости огромный камень. Поднял его, защищаясь. И я увидел, что Ахиллес внезапно застыл, будто ослеп, будто что-то случилось с ним, и растерянно оглянулся кругом. Эней долго не раздумывал. Развернулся и побежал и затерялся среди троянцев. Так что, придя в себя, Ахиллес его не увидел.
 Копье, что едва не пронзило троянца, торчало в земле, а сам он исчез.
 – Что за чудо? – пробормотал Ахиллес. – Должно быть, Эней любезен кому-то из бессмертных богов, раз сумел так исчезнуть. Пусть же он убирается! Он меня не заботит. Пора мне вступить в бой.
 Сказав так, он двинулся на троянцев.
 Первым пал Ифитион, Ахиллес пробил ему голову, герой с грохотом рухнул на землю, а его тело истерзали колесницы ахеян. Затем погиб Демолеон, Ахиллесова острая пика, пройдя медный шлем, вонзилась в висок и раздробила кость. Вечная тьма покрыла очи троянца. Гипподаман пытался бежать, но копье Ахиллеса поразило его между плеч, несчастный испустил дух, захрипев, как животное. Затем погиб Полидор – самый младший и самый любимый сын Приама. Ахиллес ударил его в спину, копье прошло насквозь, Приамид, вскрикнув, упал на колени, тьма покрыла глаза его. Едва лишь Гектор увидел, что младший брат, пронзенный копьем, стоя на коленях, держит руками внутренности, он воспылал яростным гневом, позабыв осторожность. Он знал, что ему нельзя покидать ряды воинов, что он должен дождаться Ахиллеса в толпе, где троянцы будут ему защитой. Но, увидев, что брат умирает, он забыл обо всем и пошел на Ахиллеса. Заметив его, Ахиллес вспыхнул радостью.
 – Подойди ближе, Гектор, – закричал Пелид, – скорее доберешься до собственной смерти!
 – Напрасно ты пугаешь меня, Ахиллес! Я знаю, ты сильнее меня, но и мое копье убивает, также как и твое. Судьбе решать, кому из нас погибнуть.
 Ответив так, Гектор метнул в него копье, но оно вонзилось в землю, не долетев до цели. Ахиллес подумал, что враг у него в руках. И с криком устремился вперед, потрясая копьем. Но снова взгляд его затуманился и что-то произошло у него в голове. Три раза он бросался вперед, но как слепой, будто густой туман окружал его. Придя в себя, он увидел, что Гектора нет, тот скрылся в гуще троянцев. Разъяренный Ахиллес разил всех, кто встречался ему на пути. Убил Дриопа ударом в шею. Погубил Демуха, пронзив ему колено и живот. Сразил Лаогона копьем, а Дардана – мечом. Охваченный ужасом Трос бросился ему в ноги, моля о пощаде. Он был совсем юн, как и сам Ахиллес. Ахеец проткнул ему печень мечом, из тела троянца хлынула черная кровь. Мулия он ударил в правое ухо, и смертоносная пика вышла наружу из левого. Эхеклу расколол череп мечом. Копьем попал Девкалиону в локоть, а затем отрубил ему голову, мозг выскочил из позвоночных костей, и обезглавленный труп рухнул на землю. Пропоров живот Ригму, он убил и возницу его Арейфоя. Ахиллес был подобен пожару, что свирепствует в дебрях лесных, питаемый яростным ветром. Кровь струилась по черной земле. А он не останавливался, алчущий славы. Грязь и смерть запятнали его руки.
 Троянцы в ужасе бежали в поля. И, увидев посреди долины меня, как звери, бегущие от огня, они прыгали в реку, ища в моих водах спасения. Достигнув моих беретов, Ахиллес положил копье на землю, обнажил меч и тоже бросился в воду. Он убивал всех, кого видел. Повсюду раздавались стоны и крики боли, мои воды обагрились кровью. Я видел, как Ахиллес поймал одного за другим двенадцать юных троянцев, и вместо того, чтобы сразу убить, он их вывел на берег одного за другим, чтобы принести их в жертву у трупа Патрокла: как дрожащих оленят, он вытащил их из воды, чтобы убить одного за другим подле черных судов. Затем он обернулся, собираясь снова прыгнуть в воду и продолжить резню. Но увидел перед собой Ликаона, юного сына Приама, отец недавно выкупил сына из плена [11] , – тот только что вернулся в сраженье. И стоял теперь в воде без доспехов, он все их бросил на берегу, чтобы переправиться через реку, и, нагой, дрожал от страха.
 – Что я вижу! – сказал Ахиллес. – Однажды я уже встретил тебя в бою и взял живым, чтобы продать в рабство на Лемнос. И вот снова ты здесь. Стало быть, умерщвленные мною троянцы возвращаются вспять из подземного мрака. Но ты, Ликаон, не вернешься!
 Ахиллес занес копье. Но Ликаон упал на колени, и пика, лишь задев его, вонзилась в землю.
 – Сжалься, – молил Ликаон, – только что я вернулся из плена и сразу попал в твои руки. Верно, я ненавистен богам. Сжалься, ты уже убил Полидора, сохрани же мне жизнь, ведь из Приамидов тебе нужен лишь Гектор.
 Но Ахиллес грозно взглянул на него:
 – Несчастный, кому говоришь ты о милости? Пока вы не убили Патрокла, я был милостив, сохранил жизни многим троянцам. Но теперь… Теперь никому нет пощады. Довольно рыдать! Умер Патрокл, муж, несравненно достойней тебя, почему должен жить ты? Посмотри на меня, я красив и отважен, но я тоже умру, настанет утро, день или вечер смерти моей. И ты льешь слезы из-за своей жалкой жизни?
 Ликаон опустил голову. Протянул руки в последней мольбе. Меч Ахиллеса ударил под ключицу и вошел в Приамида сверху вниз по самую рукоять. Ликаон упал. Ахиллес схватил его за ногу и бросил его в мои воды.
 – Мать не оплачет тебя на смертном одре. Река унесет тебя в море, и тело твое пожрут рыбы, – сказал он, а потом прокричал: – Вы все погибнете! Река вас не спасет, я буду преследовать вас до стен Илиона. Все вы погибнете лютою смертью и заплатите мне за смерть друга Патрокла!
 Он вновь вошел в мои воды и стал убивать. Астеропей, Ферсилох, Мидон, Асгипил, Мнесс, Фразий, Эний, Офелест – все полегли от руки Ахиллеса. Это была настоящая бойня, и тогда я вскричал:
 – Прекрати, Ахиллес, удались от меня, свирепствуй в долине! Мои светлоструйные воды переполнены трупами, я уже не могу излить их в море. Ты меня изумляешь, Ахиллес. Перестань убивать или удались от меня!
 И он ответил мне:
 – Я удалюсь, когда не останется больше живых. Тогда я поднялся высоченной страшной волной, навис над Ахиллесом и обрушился на него. Он искал, за что уцепиться, на берегу рос большой цветущий вяз, Ахиллес ухватился за его ветви, но волна унесла прочь и дерево вместе с корнями: вяз упал в воду прямо на Ахиллеса. Он сумел выбраться из водоворота, выскочил на берег и помчался в долину. Я несся за ним. Я преодолел все препятствия и несся за ним по пятам. Он убегал, а я ужасным валом преследовал его, а когда он останавливался и оборачивался, я обрушивал на него свои воды, и, нащупав почву под ногами, он снова поднимался и бросался вперед. Наконец я услышал его голос:
 – Мать, неужели никто не придет мне на помощь? Зачем ты сказала, что погибну я под троянскими стенами? О, лучше б убил меня Гектор, из троянцев славнейший! Я храбр и лишь храбрый должен сразить меня! Ныне же гибну я жалкой смертью, в водах реки, будто презренный молодой свинопас!
 Он бежал по воде, повсюду плавали, кружась, трупы и доспехи, с невероятной скоростью он бежал, но я знал, что она не спасет его, как не спасут ни красота, нн доспехи, достойные бога, он умрет в грязи, на дне болота, я покрою его песком и галькой и навсегда, навсегда стану его могилой, которой никто не найдет. Я поднялся исполинской волной, чтобы унести его прочь, бурля пеной, кровью и трупами. Но вдруг я увидел огонь. Внезапно он появился в долине словно по волшебству. На меня надвигалась стена огня. Горели вязы, ивы и тамариски, горел лотос, тростник и сыть, горели трупы, доспехи и люди. Я остановился. Огонь настиг меня. В тот день все увидели чудо: реку в огне. Вода закипела, рыбы выпрыгивали из раскаленных водоворотов. Так спустя много ночей троянцы бежали из объятого пламенем города.
 Из своего ложа, а, потерпев поражение, я вернулся обратно в свои берега, я видел, как Ахиллес гнал троянцев до стен Илиона. С высокой башни Приам наблюдал за разгромом. Он приказал распахнуть ворота, чтобы войско могло укрыться в городе, и затворить их лишь за последним вошедшим в Трою воином. Но последним воином был сильнейший, первенец Приама, – герой, который в ворота так и не вошел.




 Андромаха


 Объятые ужасом, как молодые олени, они укрылись в городе. Приам приказал распахнуть Скейские ворота, и троянцы вбегали в них, на бегу отирали пот, утоляли жажду, поднимались на стены, склоняясь на забрала, и устремляли свои взоры в долину. Тысячи человек укрылись в родном городе. Только один остался за стенами, скованный роком. Это был человек, которого я любила, отец моего сына.
 Ахиллес мчался к Трое во главе своего войска, быстрый, как конь, сияющий, как звезда, светозарный, как грозное знамение Приам узнал его с высоты башни и все понял. Не в силах сдержаться, он залился слезами, старец, великий правитель, на глазах у всех он бил себя по голове руками и причитал:
 – Гектор, сын мой, уходи оттуда! Ахиллес сильнее тебя, не сражайся с ним в одиночку. Ты же знаешь, сколько моих сыновей он убил одного за другим, не дай же ему убить и тебя, спаси свою жизнь и, живой, спаси троянцев! Я не хочу погибнуть от удара копья в тот день, когда падет наш город! Я не хочу видеть, как моих сыновей убивают, а дочерей уводят в неволю, как разоряют наши дома и невинных младенцев разбивают о землю в губительной брани! Я не хочу валяться в грязи, чтоб меня растерзали псы, которых недавно сам я кормил со стола. Гектор, ты молод, молодые прекрасны и в смерти, ты не должен стыдиться смерти, но я… подумай о старце, о псах, пожирающих его мозг, его стыд, лакающих его кровь! Подумай о его седых волосах и о бледной коже, подумай о псах, что, насытившись, лягут на пороге разоренного дома… Я слишком стар, Гектор, чтобы умирать подобной смертью. Позволь мне умереть спокойно, сын мой!
 Великий правитель лил слезы. И рыдала Гекуба, царица и мать. Она обнажила грудь и молила сына вспомнить, как искал он у этой груди утешения своим детским слезам, она хотела, чтобы сейчас он снова прибежал к ней, как в детстве, а не погибал там, на поле, от рук беспощадного воина. Но Гектор не слушал ее. Он неподвижно стоял, прислонившись к стене, и ждал Ахиллеса, как дракон, наевшись ядовитых трав, поджидает человека возле пещеры. В душе своей он оплакивал многочисленных троянских героев, павших в тот страшный день. Он понимал, что сам стал причиной их смерти, когда отказался отвести ополчение в город перед возвращением в строй Ахиллеса. Он погубил их, и теперь у него оставалась одна лишь возможность снова снискать любовь народа троянского – сойтись с Ахиллесом в единоборстве. Наверное, в эти минуты он желал бы примириться с врагом, вернуть Елену с богатствами и отдать часть троянских сокровищ в придачу. Но он знал, что теперь ничто кроме мести не насытит Ахиллесова сердца. Он видел, как тот приближается, медь доспехов сияла, как восходящее солнце, видел, как тот остановился, занеся к над правым плечом, – столь грозным смертный не мог быть, но только лишь бог, бог войны. И ужас сковал его сердце. Он бросился в бегство, он, Гектор, он несся вдоль стены так, как ни разу в жизни не бегал. Разъяренный, Ахиллес летел за ним, будто сокол. Три раза они обежали вокруг Трои, словно кони, что состязаются в беге, но в этом ристании наградой было не золото, не рабы, не сокровища, на кону стояла жизнь Гектора. И всякий раз, приближаясь к Скейским воротам, Ахиллес отбивал от них Приамида, оттеснял его в поле. И тогда они начинали новый круг, так во сне человек не может изловить другого: на протяжении ночи тот убежать напрасно силится, этот – поймать. И так продолжалось до тех пор, пока из Скейских ворот не выбежал Дейфоб и не приблизился к Гектору, говоря:
 – Брат мой, так Ахиллес совсем замучит тебя, остановись, и мы вместе сразимся с ним.
 Гектор глянул на него, и сердце его дрогнуло.
 – Дейфоб, возлюбленный брат мой, ты один, увидев меня, осмелился прийти мне на помощь, оставив укрытие.
 – И мать и отец меня умоляли остаться, – отвечал Дейфоб, – но мое сердце сокрушалось тоской по тебе, и вот я рядом с тобой. Давай же вместе сразимся с ним, судьба решит, кто победит: мы или он.
 Странный сон завершился. Он, Гектор, перестал убегать. Остановился и тот, Ахиллес. Медленно они пошли навстречу друг другу Первым заговорил Гектор:
 – Я больше не стану бежать от тебя, Ахиллес. Я вновь обрел мужество. Но поклянись, что если ты победишь, то возьмешь мои доспехи, а тело оставишь. В том же клянусь тебе я.
 Ахиллес взглянул на него испепеляющим взором.
 – Гектор, враг ненавистный, с тобой у нас договора не будет. Не заключают союзов люди со львами и волки с овцами – вечна вражда между ними! Лучше подумай о поединке. Пришла пора доказать, что ты и вправду тот воин, кем себя мнишь.
 Он мощно сотряс свою пику и послал во врага. Гектор быстро пригнулся, и, пролетев над ним, она медным острием вошла в землю. Значит, боги еще не решили, чем завершится этот бой, еще не достали жребий победителя. Сжав копье, Гектор поднял его над головой и метнул. Пика вонзилась в щит Ахиллеса, но это был божественный щит, и никакая сила не смогла бы пробить его, острие вошло в середину и застряло. Гектор растерянно посмотрел на копье и повернулся к Дейфобу, требуя новое. Он обернулся, но Дейфоба не было рядом. Брат снова скрылся в городских стенах, страх погнал его прочь. И тогда Гектор понял, что судьба наконец настигла его. Но, настоящий герой, он выхватил нож, решив погибнуть, сражаясь, погибнуть так, чтобы потомки никогда о нем не забыли. Он бросился вперед, словно хищный орел, падающий из-под облаков на жертву. Прямо перед ним предстал Ахиллес в блеске доспехов. Они схватились, как львы. Медное острие Ахиллесовой пики сияло подобно вечерней звезде в темнеющем небе. Она искала уязвимого места в доспехах Гектора – тех, что прежде защищали самого Ахиллеса, а позже Патрокла. Она искала зазор в меди, чтобы, добравшись до плоти, исторгнуть жизнь. И она нашла это место: там, где ключица соединяет шею с плечами, острие пронзило нежную плоть моего возлюбленного. Гектор упал на землю. Подняв глаза на Ахиллеса, он из последних сил произнес:
 – Заклинаю тебя, не оставляй меня на съеденье собакам, отдай мое тело отцу.
 Но Ахиллес был непреклонен:
 – Не умоляй меня, Гектор. Слишком много зла ты причинил мне, и если б поддался я своему гневу, то сам разорвал бы тебя на части. Патрокл получит погребальные почести, которых достоин. Ты же достоин того, чтобы плотью твоей пировали собаки и птицы, а родные о тебе рыдали издалека!
 Гектор закрыл глаза, и смерть забрала его к себе. Отлетела душа в Аид, оплакивая свою долю, оставляя силу и молодость.
 Ахиллес вырвал копье из тела Гектора. И, наклонившись, начал снимать с него доспехи. Сбежались все ахейцы. В первый раз они увидали это тело обнаженным, без брони. Они дивились его красоте, но не могли удержаться и не пронзить его мечом или копьем. Они смеялись:
 – Гектор, теперь ты гораздо мягче, чем тогда, когда поджигал наши суда.
 Они смеялись и наносили ему удары. Пока Ахиллес не остановил их. Он наклонился над Гектором и ножом проткнул его лодыжки прямо под щиколоткой. В отверстие просунул кожаный ремень и крепко привязал его к своей колеснице. Он натянул ремень так, чтобы тело поднялось в воздух, но голова осталась на земле. Затем поднял с земли доспехи и вскочил в колесницу. Хлестнул коней и понесся вперед, таща за собой тело Гектора, поднимающего облако черной пыли и крови.
 Твое лицо было таким прекрасным. А сейчас оно волочится по земле, твои темные волосы треплются в пыли. Мы родились далеко друг от друга: ты в Трое, я в Фивах, но судьба соединила нас. И судьба эта была несчастной. Ты оставил меня вдовствовать в твоем доме, погруженном в величайшую скорбь. Наш сын еще слишком мал, и ни ты не будешь больше ему опорой, ни он тебе. Если он и спасется от гибели в этой войне, его долей навсегда останутся горе и труд, потому что у сирот нет друзей, и им трудно защищать свои владения. С поникшей головой и слезами на глазах, станет он искать защиты у других отцов, и иной, быть может, сжалится над ним, но их милость будет для него не больше, чем, одна капля влаги для измученного жаждой. Да, троянцы называли его «властелином города» [12] , но лишь потому, что он твой сын, а ты один защищал ворота и стены троянские. Гектор… Тебе суждено было погибнуть вдали от меня, и об этом я стану вечно скорбеть; не мне ты сказал свои последние слова, чтобы я сохранила их в памяти и повторяла каждый день и каждую ночь своей жизни. Ты лежишь теперь у черных судов, ты стал добычей червей, и твое тело, столь любимое мною, твое тело нагое теперь пожирают собаки. А сколько богатых прекрасных одеяний, сотканных руками троянок, ожидало тебя в твоем доме! Я пойду во дворец, соберу их все и сожгу. И если мне нечем больше разжечь для тебя погребальный костер, я разожгу его ими. Во славу тебе на глазах у всех троян и троянок!




 Приам


 И все увидели, как царь пал на землю в горестном исступлении. Он бросался от одного к другому и молил, чтобы его отпустили в лагерь к ахейцам забрать тело Гектора Его, обезумевшего, пришлось удерживать силой. Много дней он провел, затворившись в своих покоях, в окружении своих сыновей. Вокруг стояли рыдания и вопли скорби. Все – и мужчины и женщины – оплакивали погибших героев. Пепел покрывал волосы и бледную кожу старца. Затем однажды вечером он поднялся. Пошел в опочивальню и велел позвать свою жену Гекубу. А когда она пришла, сказал:
 – Я должен пойти туда. Я отнесу Ахиллесу драгоценные дары, и они смягчат его сердце. Я должен сделать это.
 Гекуба ответила в отчаянии:
 – Боги, куда подевался разум, которым ты славился? Ты хочешь пойти туда один, хочешь погибнуть от рук человека, который уже умертвил стольких твоих сыновей? Это безжалостный муж, он тебя не уважит, не будет к тебе милосерд! Оставайся дома рыдать, для Гектора мы ничего больше сделать не властны, видно, боги судили ему эту долю – стать пищей для псов вдали от отчего дома, погибнув от руки человека, которому я сама бы вырвала печень зубами. Но старый царь упорствовал:
 – Я должен пойти туда. И ты меня не остановишь. Если судьбой мне уготовано умереть подле ахейских судов, что ж, я умру, но прежде обниму своего сына и выплачу над ним свою боль.
 И, приказав отворить красивые лари, он выбрал двенадцать прекрасных покровов, двенадцать плащей, двенадцать ковров, двенадцать хитонов и двенадцать полотен чистого льна. Отвесил десять талантов золота, взял два драгоценных треножника, четыре блюда и пышный сосуд – подарок фракийцев. Потом он стремительно вышел и принялся гнать всех, кто приходил к нему плакать:
 – Прочь, проклятое племя! Разве мало печали у вас дома, что идете сюда огорчать меня? Разве мало вам, что Зевс покарал меня гибелью Гектора, лучшего из моих сыновей, лучшего, слышишь, Парис? А ты, Дейфоб? А вы, Полит, Агафон и Гелен? О, если бы все вы пали вместо него! У меня были достойные дети, но все погибли, мне же остались худшие: лжецы, плясуны и бесстыдники. Вы смелы лишь в хороводах! Чего вы ждете, негодные? Живо ступайте и снарядите мне колесницу, я должен собраться в дорогу!
 Угрозы старого царя устрашили сыновей. Вы бы видели, как они кинулись готовить колесницы, грузить дары, запрягать мулов и лошадей… Никто больше не спорил с царем. Когда все было готово, пришла Гекуба. В правой руке она несла кубок, наполненный сладким вином. Она протянула его старому царю:
 – Если ты действительно хочешь ехать против моей воли, соверши возлияние Зевсу и моли его дать тебе возвратиться домой невредимым.
 Старый правитель взял в руки кубок и, подчиняясь жене, воздел руки в молитве, он просил Зевса о милости, просил о том, чтобы там, куда он направлялся, его встретили дружественно. Потом он поднялся на колесницу. Дары были погружены на повозку, которой управлял разумный вестник Приама Идей. И они во мраке ночи отправились в путь: царь и его верный слуга, без спутников, без воинов.
 Подъехав к реке, они остановились напоить лошадей. И вдруг увидели человека: он появился из ниоткуда и шел прямо на них.
 – Бежим, мой повелитель, – крикнул в испуге Идей. – Бежим, или он убьет нас!
 Но я не мог пошевелиться, окаменев от ужаса, я видел, как тот человек приближается к нам, но не двигался с места. Он подошел и коснулся меня рукой. Царственный видом, он был прекрасен и молод.
 – Куда ты держишь путь, старик? Разве не страшишься ахейцев – ваших жестоких врагов? Если кто-нибудь из них заметит тебя с повозкой, полной сокровищ, что будешь ты делать? Вы оба не молоды и не сумеете защитить себя, если на вас нападут. Позвольте мне защищать вас, я не причиню вам зла: ты мне напомнил моего родного отца.
 Казалось, сами боги послали нам его на пути. Он думал, что мы покинули Илион и объятых ужасом троянцев и бежали вдвоем, захватив с собой все, что смогли увезти. Он знал о гибели Гектора и думал, что троянцы бегут из города. Он считал, что Гектор не уступал доблестью ни одному из ахейцев.
 – Но кто ты, какого ты рода, ты, так хорошо говорящий о Гектope?
 Он оказался молодым мирмидонцем, оруженосцем Ахиллеса, – они вместе приехали на эту войну. Он сказал, что множество раз видел Гектора в битвах и видел, как тот поджигал корабли. Он поведал нам также, что ахейцы готовятся на рассвете снова напасть на наш город.
 – Если ты один из них, ты должен был видеть Гектора, скажи мне правду, он все еще лежит у шатра Ахиллеса или брошен уже на съедение псам?
 – Ни собаки, ни птицы его не тронули, старец. Ты, быть может, мне не поверишь, но его тело нетленно. Двенадцать дней миновало с его гибели, но кажется, он погиб только что. Каждое утро Ахиллес, оскверняя труп, волочит его по земле вокруг могилы Патрокла, привязав за ноги к своей колеснице, и каждый раз раны затягиваются, кровь исчезает, и тело опять невредимо. Кто-то из богов заботится о нем, старец, кто-то из богов любит его даже мертвым.
 Эти слова обрадовали мое сердце… Я предложил славному ахейцу кубок, приготовленный для Ахиллеса, я предложил ему кубок и попросил взамен провести нас в лагерь ахейцев.
 – Старик, не искушай меня.Я не могу принимать от тебя дары в тайне от Ахиллеса. Похитив что-либо у этого человека, навлечешь на себя беду. Я проведу вас к нему просто так. Вот увидишь, со мной никто не осмелится остановить тебя.
 Сказав так, мирмидонец поднялся на колесницу и, взяв в руки вожжи, хлестнул лошадей. У рва и стены часовые молча пропустили его, мы проехали в открытые ворота и быстро домчались до жилья Ахиллеса. Оно было внушительным, из еловых бревен, окружено обширным двором. Ворота запирались еловым засовом. Оруженосец распахнул их и пригласил меня внутрь.
 – Ахиллесу лучше не видеть меня, старик Но ты не бойся, иди, упади ему в ноги. Быть может, сумеешь смягчить его непреклонное сердце.
 И старый царь вошел, оставив Идея охранять колесницы, старый царь вошел в к Ахиллесу. Несколько человек убирали со стола остатки ужина. Ахиллес сидел в углу в одиночестве. Приам подошел к нему незаметно. Он мог бы убить его. Но вместо этого пал ниц и обнял его колени. Ахиллес застыл от удивления и неожиданности. Приам взял его за руки – эти страшные руки, погубившие у него стольких детей, – поднес их к губам и поцеловал.
 – Ахиллес, взгляни на меня, я старик Подобно Пелею я стою на пороге скорбной старости. Но твой родитель Пелей у себя в отечестве утешает сердце надеждой на твое возвращение. Мое же горе не знает границ: у меня было пятьдесят сыновей, защитников Трои, война забрала почти всех, мне оставался лишь Гектор, и ты убил его под стенами города, для которого он был последним оплотом. Я пришел сюда, чтобы забрать его домой в обмен на драгоценные дары. Сжалься, вспомни отца своего, и если жалеешь его, пожалей и меня, я единственный из всех отцов на земле, кто решился целовать руки убийце детей своих.
 Глаза Ахиллеса наполнились слезами. Он ласково отстранил от себя Приама. Оба плакали, вспоминая об отце, о возлюбленном друге, о сыне. Их слезы лились в тишине. Потом Ахиллес поднялся с кресла, взял старого царя за руку и поднял его. Взглянув на его седые волосы и бороду, он растроганно произнес:
 – Несчастный, ты пережил столько бед. Откуда у тебя взялось мужество прийти сюда, к ахейским кораблям, и склониться ниц перед человеком, отнявшим у тебя стольких доблестных сыновей? Приам, у тебя железное сердце. Садись сюда, на мое кресло. Спрячем наши горести – столько слез ни к чему человеку. Такова людская доля – жить в страданьях, только боги не знают печалей. Непостижимая судьба делит между нами добро и зло, как ей заблагорассудится. Мой отец Пелей был с юности счастлив: первый среди людей, царь в своей земле, он взял в супруги богиню, но судьба подарила им одного только сына – наследника, а сейчас этот сын вдали от дома быстро несется навстречу своей смертельной участи, сея разруху в стане врага. И ты, когда-то счастливый владыка богатых земель, отец стольких сыновей, обладатель многих сокровищ, теперь ежедневно слышишь шум брани и крики убиваемых. Мужайся же, старец, и не изводи себя: слезы не вернут твоего сына к жизни.
 Он пригласил царя сесть в свое кресло. Но тот не пожелал, сказал, что хочет видеть тело сына своими глазами, он хотел только этого: не сидеть, а видеть сына. Ахиллес глянул на него раздраженно и произнес:
 – Не серди меня, старец! Я верну тебе твоего сына: если ты добрался сюда живым, значит, боги хранят тебя, а я не хочу их гневить. Но и ты не гневи меня, потому что я способен ослушаться богов.
 Старик задрожал от страха и сел в кресло, как ему было велено. Ахиллес вышел во двор со своими людьми. Они забрали привезенные Приамом драгоценные дары, но льняные ткани и хитон оставили на колеснице, чтобы завернуть в них тело Гектора, когда оно будет готово для отправки домой. Затем Ахиллес позвал рабынь и велел им омыть и умастить душистым маслом труп героя, но проделать все это в стороне, подальше от глаз Приама, чтобы не причинять ему лишних страданий. Когда рабыни выполнили приказание, сам Ахиллес поднял тело Гектора и возложил на погребальное ложе. А потом вернулся к себе и сел напротив Приама.
 – Тебе вернули сына, старик, как ты хотел. На заре ты увидишь его и заберешь домой. А сейчас я приказываю тебе разделить со мной трапезу.
 Они накрыли стол, и мы приступили к чему-то вроде поминального пира. Насытившись, мы остались сидеть за столом друг против друга и разговаривать в темноте. Я не мог не любоваться его красотой, он походил на бога. А он молча слушал меня, завороженный моими речами. В ту ночь каждый из нас восхищался своим собеседником – это невероятно, но правда. Наконец я, позабыв, где нахожусь и зачем, попросил постелить мне постель, потому что в те страшные дни я совсем не спал, измученный горем, и мне устроили ложе из дорогих ковров и пурпурного покрова на крыльце, где другие ахейцы не могли меня увидеть. Когда все было готово, Ахиллес подошел ко мне и сказал:
 – Мы удержимся от сражений, чтобы дать тебе время похоронить сына с почетом, старый царь.
 Потом он сжал мою руку, и страх покинул меня. Я проснулся в середине ночи, вокруг все спали. Должно быть, я сошел с ума, раз решил дожидаться рассвета в стане врага. Я тихо встал, разбудил Идея, мы стегнули лошадей и, никем не замеченные, отбыли. В темноте мы пересекли долину. А когда золотистая Заря простерлась над землей, мы уже подъехали к стенам Трои. Нас завидели женщины и принялись кричать, что царь Приам вернулся со своим сыном Гектором, и все выбежали из Скейских ворот нам навстречу. Все с плачем и воплями горести хотели приласкать прекрасное лицо мертвеца. С трудом старому царю удалось въехать на своей колеснице в город, а затем во дворец. Тело Гектора положили на пышное ложе. И начались погребальные песни. Троянки одна за другой подходили к нему и, взяв его голову в свои руки, прощались с ним. Андромаха, супруга его, была первой.
 – Гектор, рано ты гибнешь и покидаешь меня вдовой в нашем доме с младенцем, которому не суждено встретить юность! Город падет, ибо пал ты – его оплот и защитник! Благородных троянок повлекут в неволю на кораблях, и меня вместе с ними. Твоего сына кто-нибудь из ахейцев сбросит с башни высокой, мстя за убитых тобою братьев, сынов и друзей. Сегодня по тебе плачет весь город, несказанное горе принес ты родителям, но никто не страдает так сильно, как я: я не сумею забыть, что ты умер вдали от меня.
 Потом плач подняла его мать, Гекуба:
 – Гектор, самый любезный сердцу из всех сыновей! Ты был любим при жизни богами, но и после смерти пекутся они о тебе. Ахиллес волочил тебя по земле, желая почтить своего любимца Патрокла, но сейчас я вижу тебя прекрасным, свежим, не тронутым тлением. Сын мой, тебя поразило копье Ахиллеса, но кажется, что ты умер сладкой смертью.
 Горестный плач подняла и Елена Аргивская: – Гектор, друг мой! Двадцать лет миновало с тех пор, как Парис увез меня из дому. И за двадцать лет я ни разу не слышала от тебя обидного слова, упрека. Когда же другие укоряли меня, ты всегда за меня заступался кротким и ласковым словом. Сегодня я плачу о своем единственном друге. Ты покинул меня, оставил одну среди тех, кто меня ненавидит.
 Так ночью плакали женщины и мужчины Трои над телом Гектора, укротителя коней. На следующий день они развели в его честь погребальный костер, и высоко поднимались языки пламени в розоватом свете зари. Его белые кости они сложили в золотую урну, обвитую пурпурным шелком. И похоронили глубоко в земле, где никто из ахейцев не сможет их потревожить.




 Демодок


 Много лет прошло с тех пор, я жил при дворе царя феаков, и однажды нас посетил потерпевший кораблекрушение загадочный человек без имени. Его приняли как царя, соблюдая все законы и обычаи гостеприимства. Во время пышного пиршества в его честья воспевал подвиги героев, я певец и песней зарабатываю себе на хлеб. Тот человек слушал меня, сидя на почетном месте, слушал молча и взволнованно. А когда я умолк, он отрезал кусок мяса и протянул его мне со словами:
 – Демодок, сама муза, дочь Зевса, обучила тебя ремеслу, ты превосходно воспеваешь подвиги ахейских героев: Мне бы хотелось, чтобы спел ты о деревянном коне, об этой хитрости, что изобрел Одиссей для взятия Трои. Спой об этом, а я буду повторять перед всеми, что пением одарили тебя сами боги.
 Вот о чем попросил меня человек без имени. И я спел для него и для всех остальных.
 Заканчивался десятый год, но война между ахейцами и троянцами никак не кончалась. Копья устали убивать, ремни щитов износились и потеряли упругость, тетива луков растянулась и не могла больше удерживать быстрые стрелы. Кони состарились и паслись больные в долине. Опустив морды и закрыв глаза, они оплакивали товарищей, бок о бок с которыми когда-то сражались. Ахиллес лежал в земле рядом с возлюбленным Патроклом, Нестор оплакивал сына Антилоха, Аякс Теламонид спустился после смерти в Аид, погиб Парис – причина всех несчастий, Елена стала женой его брата Дейфоба. Троянцы оплакивали Гектора, Сарпедона и Реза. Десять лет. А Троя все еще стояла под защитой неприступных стен.
 Одиссей придумал, как положить этой бесконечной войне конец. Он приказал Эпеосу соорудить огромного деревянного коня. Эпеос лучше всех умел делать военные машины. Он принялся за работу. С гор ему доставляли стволы срубленных деревьев, там же много лет назад троянцы добывали лес для судов Париса, когда он отправлялся в свое злосчастное путешествие. Эпеос смастерил из этих бревен коня. Сначала появилось брюхо, широкое и полое. За ним – шея с пурпурной гривой, покрытой чистым золотом. Затем засверкали драгоценными камнями глаза: зеленым изумрудом и красным, как кровь, аметистом. А на голове выросли торчащие вверх уши, будто конь старался уловить в тишине зов военной трубы. Потом появился торс, бока и под конец – согнутые в коленях ноги. Он как будто бежал и вдруг замер. Его медные копыта были покрыты чешуйками из черепашьего панциря. В боку деревянного коня Эпеос вырезал незаметную дверь и приставил к ней лестницу, чтобы герои могли подняться по ней наверх, спрятаться в тайнике, а затем втянуть ее внутрь. Эпеос и его подмастерья трудились не покладая рук несколько дней подряд. И наконец гигант предстал пред ахейцами, удивительный и ужасающий.
 И тогда Одиссей созвал царей на собрание. И этим глубоким голосом, которым говорил он один, произнес:
 – Друзья, вы все еще верите в силу своего оружия и в собственную доблесть. Но мы здесь бесславно стареем, растрачивая себя в этой бесконечной войне. Поверьте мне, мы возьмем Трою не силой, а хитростью. Видите, какого чудесного коня построил Эпеос? А теперь послушайте, что я придумал. Несколько человек залезут внутрь коня. Все остальные сожгут лагерь и, покинув берег, уйдут в открытое море, а затем спрячутся за островом Тенедосом. Троянцы должны подумать, что мы уплыли на самом деле. Они увидят коня и сочтут его данью уважения их собственной доблести или даром богине Афине. Поверьте мне, они заберут его в город и тем самым погубят себя.
 Так он сказал. И все его выслушали. И поверили ему. Они тянули жребий. И выпал жребий Одиссею, Менелаю, Диомеду, Антиклу и Неоптолему, сыну Ахиллеса, лезть внутрь коня. Остальные помогли им подняться, а затем закрыли за ними дверь, вырезанную Эпеосом в брюхе животного. Герои затаились в темноте с тревогой в сердце, как напуганные грозой звери, что пережидают в своей норе непогоду, умирая от голода и страха.
 Дождавшись ночи, ахейцы разрушили все постройки в своем лагере и спустили корабли на воду. Прежде чем забрезжил бледный свет зари, они вышли в открытое море и спрятались за островом Тенедос. На берегу, где огромное войско прожило десять лет, не осталось ничего, кроме дымящихся развалин и трупов.
 При первых лучах нарождающегося дня троянцы увидели вдалеке дым от пожара. Пошел слух, что ахейцы бежали, эту весть передавали из уст в уста, и с каждым разом она звучала все громче, возрастали надежда и радость. Троянцы стали выходить из города: сначала по одному или по несколько человек, потом все вместе. Они пересекали долину, чтобы увидеть все собственными глазами. Пришел Приам в окружении троянских старцев, и перед ними раскинулся огромный опустевший берег, посреди которого возвышался гигантский деревянный конь. Они окружили чудесное животное. Кто-то из ненависти к ахейцам хотел сбросить его в море и изрубить топором на мелкие кусочки, но другие, соблазненные красотой коня, предлагали посвятить его богам и перенести в город в память о выигранной войне. В конце концов победили именно они: несчастным людям не дано предвидеть будущее, настоящее застилает им взор, как туман. Они толкали коня на колесах через всю долину и при этом плясали и пели. Высоко в небо поднимались крики мужчин, тянувших крепкие тросы, прилагая нечеловеческие усилия для того, чтобы затащить в свой город этот дар, таящий погибель. Добравшись до Трои, они поняли, что придется расширить ворота, иначе коню не войти. Не переставая петь и плясать, они разобрали часть стены и устлали цветами дорогу коню, запах благовоний и меда пропитывал воздух.
 И тут появилась дочь Приама Кассандра, которую боги наградили даром провидицы и наказали тем, что никто ее прорицаниям не верил. Ворвавшись в толпу веселящихся, она рвала на себе одежду и волосы с криком:
 – Несчастные, зачем вы тащите сюда этого коня? Безумцы, скоро наступит самая страшная ночь в вашей жизни. В чреве коня вражеские воины, ночью они выйдут наружу при покровительстве разорительницы городов Афины. И моря крови потекут по этим улицам, и смоет все живое огромной волной смерти. О, любимый город моих предков, скоро ты обратишься в прах, и ветер развеет его. Отец, мать, умоляю, очнитесь и отведите от всех нас беду! Разрушьте коня, предайте его огню, а потом мы сможем отпраздновать победу песнями и плясками и отдаться радости вновь обретенной свободы, столь любимой свободы!
 Кассандра кричала. Но никто не хотел ее слушать. И Приам гневно ответил ей:
 – Бед предвещательница, что за злой дух владеет тобою сегодня? Тебе неприятна наша радость? Ты не желаешь, чтобы мы спокойно отпраздновали этот долгожданный день? Война окончена, Кассандра. И этот конь не злосчастье, а драгоценный дар Афине, покровительнице города. Уходи отсюда, возвращайся во дворец, ты нам здесь не нужна. С сегодняшнего дня в городских стенах нет больше места страху, но только веселью, празднику и свободе.
 Кассандру заточили в темноте дворца. Она-то уже видела, как Троя горит и высоко поднимаются языки разрушительного пламени.
 Троянцы поставили коня перед святилищем Афины на высокий пьедестал. Вокруг него народ предался безудержному веселью, забыв о всякой осторожности. У ворот осталось лишь несколько стражников – остальные ушли, полагая, что война окончилась. На закате, когда последние лучи розоватого света озаряли небо, из дворца вышла Елена в пышной одежде. Под восхищенными взорами троянцев она пересекла город и подошла к пьедесталу с огромным конем. А потом сделала нечто странное. Три раза обошла вокруг статуи и звала спрятавшихся внутри коня ахейцев голосами их жен, она молила их прийти к ней в объятия. Сердца ахейцев, заточенных в кромешной тьме деревянного брюха, разрывались от боли. Они действительно слышали голоса своих жен, это было невероятно, но их жены звали своих героев. Это была жестокая сладость, и слезами наполнились их глаза, а сердца тоскою. И вдруг Антикл, самый молодой и неискушенный из всех, открыл рот, собираясь закричать. Одиссей прыгнул на него и зажал ему рот руками, обеими руками – с силой. Антикл заметался, отчаянно пытаясь вырваться. Но непоколебимый Одиссей зажимал ему рот, пока Антикл, дважды содрогнувшись, не умер от удушья.
 Елена в последний раз взглянула на молчаливое брюхо коня, затем повернулась и пошла назад во дворец.
 И тогда весь город погрузился в сон. Флейты и лиры выскользнули из рук, и только редкий собачий лай нарушал тишину – верного спутника мира.
 В неподвижности ночи загорелся факел – сигнал ахейскому флоту. Его зажег предатель высоко над городом. Говорят, что предала троянцев сама Елена. А пока ахейские корабли возвращались на берег и войско пересекало долину, из конского брюха выбрались Одиссей, Менелай, Диомед и Неоптолем. Как львы, они
 набросились на стражей у ворот и пролили первую кровь той ужасной ночи. Первые крики поднимались в троянское небо. Матери просыпались и, не понимая, что происходит, прижимали к груди своих детей, и их всхлипывания были не громче, чем щебет ласточки. Мужчины ворочались во сне, предчувствуя беду и видя во сне собственную смерть. Когда ахейское войско вошло в город, началась настоящая резня. Овдовевший город стал изрыгать трупы. Умирали воины, не успевая схватить оружие, умирали женщины, не пытаясь убежать, умирали дети у них на руках и нерожденные младенцы у них в утробах. Умирали старики с позором, протягивая руки в мольбе о пощаде. Опьяненные собаки и птицы спорили за кровь и мясо убитых.
 Среди побоища Одиссей и Менелай побежали искать покои Дейфоба и Елены – им не терпелось забрать то, ради чего они сражались десять лет. Дейфоб пытался бежать, но они схватили его. Менелай ударил его ножом в живот, внутренности вывалились на землю, Дейфоб упал на них сверху, забыв о войне и колесницах навеки. Елену они нашли в ее опочивальне Она с трепетом последовала за первым мужем, радуясь в душе окончанию своих несчастий и стыдясь всего, что с нею случилось.
 И об этой ночи я должен был петь. Петь о том, как убили Приама подле святилища Зевса, о том, как Одиссей сбросил с троянской стены младенца Астианкса, петь о плаче Андромахи и о позоре угнанной в рабство Гекубы, об ужасе Кассандры, обесчещенной Аяксом Оилидом в святилище Афины. О том, как вырезали целый народ, и о том, как прекрасный город превратился в погребальный костер и молчаливую могилу для своих сыновей. Я должен был воспеть эту ночь, но я всего лишь певец, пусть лучше музы поют, они способны восславить подобную ночь, ночь скорби, но я не стану ее воспевать.
 Так сказав, я заметил, что наш гость, человек без имени, плакал. Он плакал, как вдова над телом любимого мужа, которого убили враги, или похищенная воином девушка, навеки ставшая рабыней. Наш царь Алкиной, сидевший рядом с ним, увидал его слезы и сделал мне знак замолчать. А затем, склонившись к чужеземцу, спросил его:
 – Почему так печально, друг, ты слушаешь повесть об Илионе? Богам угодна была та кровавая ночь, а те люди погибли, чтобы мы воспевали их смерть в своих песнях. Почему ты крушишься об их участи? Быть может, в ту ночь ты потерял отца или брата или друг твой погиб в той войне? Не упорствуй, откройся мне: кто ты, откуда ты, кто твой родитель. Никто не приходит в этот мир без имени, как бы богат или беден он ни был. Назови же нам имя твое, незнакомец
 Чужестранец опустил глаза. И тихо ответил:
 – Меня зовут Одиссей, я родом с Итаки и однажды вернусь туда.




 Другая красота. Заметки о войне


 «Илиаду» необходимо читать в нужный момент. И если, как довелось это мне, «переписывать» ее, то вовремя: в годы войны. Хотя мне по-прежнему кажется, что слово «война» не подходит для определения происходящих в мире событий (на мой взгляд, это просто удобное слово): мы, безусловно, живем в такое время, когда проявления варварства, тысячелетиями связывавшиеся с военными действиями, стали частью нашей повседневной жизни. Сражения, убийства, насилие, пытки, казни и предательства. Доблесть, оружие, стратегические планы, добровольцы, ультиматумы и воззвания. Из каких-то недр, которые, полагали мы, уже не раскроются, вновь появился на поверхности земли весь этот жестокий и блестящий инструментарий, с незапамятных времен бывший принадлежностью воюющего человечества. В подобном контексте – исключительно деликатном и чреватом скандалами – даже мелочи становятся значимыми. Публичное чтение «Илиады» – это мелочь, но не обыкновенная. «Илиада» (я поясню свою мысль) – история войны, где нет места благоразумию и полутонам. Она была создана, чтобы воспеть воюющее человечество, и воспела его настолько ярко, что не затерялась в веках и дошла до нынешнего поколения людей, продолжая славить торжественную красоту и внезапный порыв – то есть именно то, чем всегда была и будет война. В школе, возможно, об «Илиаде» говорят по-другому. Но суть именно в этом: «Иллиада – памятник войне.
 Сам собой возникает вопрос; какой смысл уделять сейчас столько места, внимания и времени памятнику войне? Как же так получилось, что из всей массы написанного человечеством нас привлекла именно эта история, словно именно она проливает свет на загадки нашего времени?
 Я думаю, что правильный ответ на эти вопросы может дать лишь тот, кто способен до конца понять наше отношение ко  всем  историям о войне, а не только к данной, и осознать человеческую потребность в их рассказывании. Но это слишком сложный вопрос, и, естественно, я не претендую на его немедленное решение. Я могу лишь, оставаясь в рамках «Илиады», отметить две вещи, пришедшие мне в голову за год постоянной работы над ее текстом, – они резюмируют все то, что в этой истории явилось мне с силой и ясностью подлинного открытия.
 Первая. Меня поразило, с какой силой, я бы даже сказал состраданием, в «Илиаде» переданы чувства побежденных. Эта история написана победителями, а между тем не меньше, если не больше, запоминаются человечные образы троянцев. Приам, Гектор, Андромаха и другие, вплоть до эпизодических персонажей – Пандара и Сарпедона. Работая над текстом, я обнаружил эту необычайную способность греков быть голосом всего человечества, а не только выражать самих себя. Я также осознал, что между строк памятника войне они умудрились написать об упорном стремлении к миру. С первого взгляда ослепленный блеском доспехов и доблестью героев, читатель этого не замечает. Но при более вдумчивом чтении можно открыть совершенно неожиданную «Илиаду». Я имею в виду женское начало поэмы. Часто именно женщины прямо озвучивают стремление к миру, незаметные на фоне воинских подвигов, они воплощают собой подспудно и параллельно существующую цивилизацию, свободную от воинского долга. Они уверены в том, что можно жить по-другому, и вслух говорят об этом. Наиболее сильно женская тема звучит в шестой песни – маленьком шедевре сентиментальной геометрии. На короткие украденные у войны мгновения Гектор возвращается в город и встречает трех женщин – это похоже на путешествие в другую часть света. При внимательном чтении мы понимаем: все три обращают к нему одну и ту же просьбу о мире, но каждая с особой эмоциональной окраской. Мать приглашает его к молитве. Елена предлагает ему отдохнуть подле себя (возможно, не только отдохнуть). Андромаха упрашивает Гектора быть прежде всего мужем и отцом и лишь потом героем и воином. В этом последнем диалоге с наибольшей, почти поучительной ясностью проявляется столкновение двух миров, за каждым из которых стоит собственная система ценностей. Более примитивная и безрассудная у Гектора, современная и намного более человечная у Андромахи. Разве не удивительно, что греческая цивилизация, воинственная и мужская, увековечила женский голос и женскую потребность в мире?
 Благодаря голосам женщин, мы узнаем о существовании женского начала в «Илиаде», но потом повсюду наталкиваемся на его проявления: неясные, едва уловимые, но невероятно стойкие. Я, например, чувствую сильнейшее влияние женского восприятия мира в тех бесчисленных местах поэмы, где герои, вместо того, чтобы сражаться, разговаривают. Читатель перестает ненавидеть эти бесконечные собрания и вечные споры только тогда, когда начинает понимать, что они на самом деле означают: прениями воины пытаются оттянуть, насколько возможно, сражение. Герои поэмы подобны Шахразаде, отсрочивающей казнь разговорами. Слово – это оружие против войны. Обсуждая военные планы, они не воюют, а, следовательно, спасаются от битвы. Они все обречены на смерть, но растягивают свою последнюю сигарету на целую вечность и «курят» ее с помощью слов. Потом, выходя наконец на поле боя, они превращаются в ослепленных яростью солдат, фанатично преданных долгу, позабывших обо всех отговорках. Но сначала, сначала долгий период благоразумной женской медлительности и детских оглядок назад.
 Наиболее ярко и совершенно это нежелание героя воевать проявляется, естественно, в Ахиллесе. Именно он в «Илиаде» дольше всех не выходит на поле боя. И, как женщина, наблюдает за войной издалека, играя на кифаре и оставаясь подле тех, кого любит. Именно он, самое жестокое и фанатичное, буквально сверхчеловеческое воплощение военного духа. В этом заключается потрясающая геометрия «Илиады». Где сильнее всего триумф воинственной культуры, там больше всего женского стремления к миру. В итоге все то, что скрыто в других героях, вырывается на свободу в Ахиллесе, с его манерой говорить прямо и ясно. Ответ Ахиллеса посланникам Агамемнона, возможно, самый неистовый и неоспоримый призыв к миру, который наши предки нам оставили:
  С жизнью, по мне, не сравниться ничто: ни богатства, какими 
  Сей Илион, как вешают, обиловал, – град, процветавший  
  В прежние мирные дни, до нашествия рати ахейской;  
  Ни сокровища, сколько их каменный свод заключает  
  В храме Феба пророка в Пифосе, утесами грозном.  
  Можно все приобрестъ, и волов, и овец среброрунных.  
  Можно стяжать и прекрасных коней, и златые треноги;  
  Душу ж назад возвратить невозможно; души не стяжаешь,  
  Вновь не уловишь ее, как однажды из уст улетела  [13] .
 Эти слова могла бы произнести Андромаха, но в «Илиаде» они вложены в уста Ахиллеса, верховного жреца религии войны, и именно поэтому они звучат на удивление убедительно. С помощью этого призыва, погребенного под памятником войне, «Илиада» прощается с войной, выбирая жизнь, и предвосхищает приход новой цивилизации, создать которую греки не были способны, но тем не менее смогли почувствовать ее приближение, распознать ее и сберечь в хорошо охраняемом тайнике своего восприятия мира. Возможно, поэма призывает нас воплотить в жизнь этот призыв к миру, унаследованный нами от древних.
 Как выполнить полученное задание? Что мы должны сделать, чтобы убедить людей последовать за их собственным стремлением к миру? Мне кажется, в этом смысле «Илиада» также может дать нам урок. И она делает это наиболее очевидным и возмутительным способом: воинственно и по-мужски. Бесспорно, для автора «Илиады» война – непременное условие цивилизованного существования. Но не только: здесь содержится нечто более важное и, если хотите, недопустимое, – восхищение  красотой  войны, страстное и самозабвенное. В поэме нет почти ни одного героя, о чьей духовной и физической красоте не упоминал бы в контексте сражения Гомер. Практически каждая смерть превращается в алтарь, богато украшенный стихотворным орнаментом. Блеск доспехов воспевается на каждой странице, эстетическое наслаждение красотой движения войск бесконечно. Принимающие участие в сражениях животные великолепны, а обрамляющая кровавую бойню природа торжественна. Даже удары и ранения прославляются как выдающиеся произведения искусного ремесленника, жестокого, но умелого. Можно сказать, что  все:  от человека до земли – переживает в реальности войны момент своего наивысшего духовного и эстетического воплощения, достигает вершины развития, обретающего кульминацию только в ожесточении смертельной схватки. Отдавая дань красоте войны, «Илиада» вынуждает нас вспомнить неприятную, но беспощадную истину: на протяжении тысячелетий люди воспринимали войну как условие, при котором ключ жизни – красота – начинал бить со всей мощью. Передовая была практически единственной возможностью изменить свою судьбу, найти себя, подняться на новый уровень этического сознания. Спасая от онемения чувств и усредненной морали повседневности, война заставляла мир двигаться, а людей – заглядывать глубоко в себя и находить скрытые ото всех уголки души – цель любого поиска и желания. Я не говорю сейчас о далеких варварских временах, совсем недавно утонченные интеллектуалы Витгенштейн [14] и Гадда [15] упрямо стремились попасть на фронт, на бесчеловечную войну, уверенные в том, что только там смогут найти себя. Они, безусловно, не были слабыми, обездоленными и непросвещенными существами. Однако, как свидетельствуют их дневники, они все еще жили с убеждением, что исключительный опыт – ожесточенный ход сражения насмерть – способен дать им то, чего нельзя почерпнуть в обыденности. В этой их убежденности отражается лик цивилизации, по-прежнему живой, для которой война всегда оставалась раскаленной основой человеческой жизни, двигателем любого становления. Еще сегодня, в то время, как для большинства людей мысль о необходимости идти на войну кажется чуть ли не абсурдной, пламя военного духа пожирает тела наемников, ведущих современные войны, что говорит о неспособности человека найти смысл жизни, не прибегая к переживанию подобных моментов истины. Плохо скрываемая мужская гордость как на Западе, так и в исламском мире, сопровождающая военные кампании последних лет, свидетельствует о том, что шок от войн двадцатого века не ослабил у человека инстинкт войны. «Илиада» рассказывает об этой системе ценностей и таком способе восприятия мира и кладет в их основу нечто искусственное и совершенное – красоту. Красота войны, каждой ее отдельной детали, провозглашает ее центральное положение в человеческом опыте и утверждает, что это единственный способ для человечества действительно существовать.
 Возможно, «Илиада» подсказывает нам: никакой современный пацифизм не должен забывать об этой красоте или отрицать ее, как будто она никогда не существовала. Утверждение, что война – только ад, – пагубная ложь. Как бы жестоко это ни звучало, необходимо помнить, что война – это ад, но  красивый.  Люди всегда бросались на нее, как мотыльки на смертоносный свет огня. Боясь, ужасаясь самих себя, они все же не могли удержаться вдали от огня, потому что видели в нем единственную возможность вырваться из сумрака повседневности. И сегодня задача истинного пацифизма должна заключаться не столько в создании отталкивающего образа войны, сколько в понимании того, что, лишь познав другую красоту, мы сможем отказаться от той, которую нам всегда предлагала война. Создание другой красоты, быть может, единственный путь к настоящему миру. Мы должны показать, что в состоянии осветить мрак существования, не прибегая к военному огню. И придать вещам глубокий смысл, не вынося его на слепящий свет смерти. Мы должны научиться изменять свою жизнь, не отнимая ее у другого; пускать в оборот деньги и богатства, не прибегая к насилию; находить свои этические ориентиры, не отправляясь искать их на пороге смерти; открывать самих себя в привычных местах и ситуациях, а не в траншеях; переживать самые невероятные эмоции, не стимулируя себя допингом войны и наркотиком маленьких повседневных жестокостей. Мы должны создать другую красоту, если вы понимаете, о чем идет речь.
 Сегодня мир – это всего лишь предмет политической договоренности, а не основа распространенного образа мысли и общепринятой системы ценностей. Войну считают злом, которого лучше бы избегать, но мы далеки от понимания войны как абсолютного зла, и при первой возможности, прикрываясь высокими идеалами, мы тут же возвращаемся на поле боя. Порой выбор в пользу войны делается не без некоторой гордости. И мотыльки продолжают разбиваться о горящую лампу. Настоящее, пророческое и мужественное стремление к миру для меня заключается в кропотливой и скрытой от людских глаз работе миллиона ремесленников над созданием  другой красоты  и света, не обжигающего смертью. Это утопическая затея, в основе которой лежит глубочайшая вера в человека. Но я задаюсь вопросом: когда еще мы продвигались так далеко, как сейчас, по этому пути? Вот почему я убежден, что теперь уже остановить этот процесс или направить его в другое русло никому не удастся. Рано или поздно мы сумеем увести Ахиллеса от жестокости войны. И не страх, не ужас приведут его домой. Но какая-нибудь другая красота, более ослепительная, чем его собственная, и бесконечно более мягкая.