--------------------------------------------- Донн Джон Избранные стихотворные послания Джон Донн Избранные стихотворные послания Перевод Григория Кружкова Джон Донн (1572-1631) В письмах душ слияние тесней Избранные стихотворные послания Когда нынешний читатель воображает себе шекспировскую Англию (а Донн был современником Шекспира), ему представляются круглые деревянные короба театров, нарядные парусники и лодки на Темзе, сумрачный Тауэр и застроенный домами купцов Лондонский мост, шум и пестрота рынков. Намного реже вспоминает он, что казни происходили в Лондоне так же часто, как театральные спектакли, и публики они собирали не меньше; что отрубленные головы и руки постоянно висели над городскими воротами и на Лондонском мосту; что "черная смерть" (чума) приходила в город, когда ей вздумается, и тогда люди толпами бежали из Лондона; что престарелую королеву Елизавету усиленно пугали угрозой заговоров, и попасть в тюрьму по доносу соседа, что ты испанский шпион, было проще пареной репы. Представьте себе молодого человека - худого, губастого, стремительного, за которым следует слуга, - он только что получил небольшое наследство и, чтобы верней с ним покончить, снял изрядную комнату в Темпле и нанял слугу-француза, - итак, представьте себе этого молодого человека, спешащего в театр на представление, например, "Двух веронцев". Сей юноша учился в Оксфорде и закончил курс, но в тот самый момент, когда нужно было получить степень магистра, переехал в Кембридж, где повторил тот же трюк - увильнул от получения степени: при получении ученой степени следовало произнести особую присягу, отрекаясь от "римской" веры, а юноша был из католической семьи - знаменитый Томас Мор, казненный за веру Генрихом VIII, приходился ему прадедушкой. Этот юноша и есть Джон Донн в 1593 году. Таким мы видим его на портрете, принадлежащем маркизу Лотиану, - в широкой черной шляпе, в костюме с тончайшим кружевным воротником. Он приехал в Лондон и поступил в юридическую школу Линкольнз-Инн, где вскоре стал Маэстро Карнавала (Master of Revels), то есть студенческим лидером, организатором рождественских представлений, всевозможных шутовских процессий, розыгрышей и шуток. Он изучал право, увлекался театром, был галантным кавалером, остроумцем и поэтом. Стихи писали и большинство его друзей, вот откуда взялись эти стихотворные послания, которые составляют весомую часть его поэтического наследства. Доказано, что стихи эти - не условный жанр, а реальные письма, которыми друзья обменивались в разлуке: например, уезжая из зачумленного Лондона, отправляясь на войну или в дипломатическую поездку на материк. Когда же необдуманный брак сломал удачно начавшуюся карьеру Джона Донна и после опальных лет, проведенных вдали от Лондона, он переродился сперва в философа, а потом в проповедника, - перед тем, как принять священнический сан, он еще не раз брался за перо, чтобы в изящных, увлекательных стихах принести дань своим новым покровительницам при дворе. В молодости он болтал в рифму с друзьями, теперь же его, женатого и серьезного человека, больше вдохновляли просвещенные светские дамы - такие, как Магдалина Герберт, воспитавшая двух сыновей-поэтов, или украшение двора короля Якова блестящая Люси Харрингтон, графиня Бедфорд. Из представленных в данной подборке посланий первые два (Томасу Вудворду и Эдварду Гилпину), очевидно, написаны во время эпидемии чумы в Лондоне. Следующие два письма, Томасу Уоттону и Генри Гудьеру, относятся к более позднему времени 1597-1599 гг., когда они были увлечены благоприятно развивавшейся придворной карьерой, - оттого-то в этих стихах так много выпадов против Двора и похвал Уединению. Особенно характерно письмо Г. Гудьеру, "побуждающее его" оставить Англию и отправиться на континент. Интересно, как Донн мотивирует этот совет: "В чужих краях / Не больше толка, но хоть меньше срама". В более позднем письме "Эдварду Герберту в Жульер", начинающемуся словами: "Клубку зверей подобен человек, / Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег", - уже слышен будущий проповедник, преподобный доктор Донн. Наконец, стихотворное послание графине Бедфорд (одно из восьми сохранившихся) блестящий образец изящного и ученого мадригала. Заметим, что леди Бедфорд умела не только танцевать на придворных карнавалах, но и отвечать недурными стихами на такие послания. Григорий Кружков Томасу Вудворду Тревожась, будто баба на сносях, Надежду я носил в себе и страх: Когда ж ты мне напишешь, вертопрах? Я вести о тебе у всех подряд Выклянчивал, любой подачке рад, Гадая по глазам, кто чем богат. Но вот письмо пришло, и я воскрес, Голь перекатная, я ныне Крез, Голодный, я обрел деликатес. Душа моя, поднявшись от стола, Поет: хозяйской милости хвала! Все, что твоя любовь моей дала, Обжорствуя, я смел в один присест; Кого кто любит, тот того и ест. 1592 Эдварду Гилпину Как все кривое жаждет распрямиться, Так стих мой, копошась в грязи, стремится Из низменности нашей скорбной ввысь На гордый твой Парнас перенестись 1 . Оттуда ты весь Лондон зришь, как птица; Я принужден внизу, как червь, ютиться. В столице нынче развлечений ноль, В театрах - запустение и голь. Таверны, рынки будто опростались, Как женщины, - и плоскими остались. Насытить нечем мне глаза свои: Все казни да медвежии бои 2 . Пора бежать в деревню, право слово, Чтоб там беглянку-радость встретить снова. Держись и ты укромного угла; Но не жирей, как жадная пчела, А как купец, торгующий с Москвою, Что летом возит грузы, а зимою Их продает, - преобрази свой Сад В полезный Улей и словесный Склад. Лето 1593 Генри Уоттону Сэр, в письмах душ слияние тесней, Чем в поцелуях; разговор друзей В разлуке - вот что красит прозябанье, Когда и скорби нет - лишь упованье На то, что день последний недалек И, Пук травы, я лягу в общий Стог. Жизнь - плаванье; Деревня, Двор и Город Суть Рифы и Реморы 3 . Борт распорот Иль Прилипала к днищу приросла Так или этак не избегнуть зла. Горишь в печи Экватора иль стынешь Близ ледовитых Полюсов - не минешь Беды: держись умеренных широт; Двор чересчур бока тебе печет Или Деревня студит - все едино; Не Град ли золотая середина? Увы, Тарантул, Скорпион иль Скат Не щедрый выбор; точно так и Град. Из трех что назову я худшей скверной? Все худшие: ответ простой, но верный. Кто в Городе живет, тот глух и слеп, Как труп ходячий: Город - это склеп. Двор - балаган, где короли и плуты Одной, как пузыри, тщетой надуты. Деревня - дебрь затерянная; тут Плодов ума не ценят и не чтут. Дебрь эта порождает в людях скотство, Двор - лизоблюдство, Город - идиотство. Как элементы все, один в другом, Сливались в Хаосе довременном, Так Похоть, Спесь и Алчность, что присущи Сиим местам, одна в другой живущи, Кровосмесительствуют и плодят Измену, Ложь и прочих гнусных чад. Кто так от них Стеною обнесется, Что скажет: грех меня, мол, не коснется? Ведь люди - губки; странствуя среди Проныр, сам станешь им, того гляди. Рассудок в твари обернулся вредом: Пал первым Ангел, черт и люди - следом. Лишь скот не знает зла; а мы - скоты Во всем, за исключеньем простоты. Когда б мы сами на себя воззрились Сторонним оком, - мы бы удивились, Как быстро Утопический балбес В болото плутней и беспутства влез. Живи в себе: вот истина простая; Гости везде, нигде не прирастая. Улитка всюду дома, ибо дом Несет на собственном горбу своем. Бери с нее пример не торопиться; Будь сам своим Дворцом, раз мир - Темница. Не спи, ложась безвольно на волну, Как поплавок, - и не стремись ко дну, Как с лески оборвавшейся грузило: Будь рыбкой хитрою, что проскользила И не слыхать ее - простыл и след; Пусть спорят: дышат рыбы или нет. Не доверяй Галеновой науке В одном: отваром деревенской скуки Продворную горячку не унять: Придется весь желудок прочищать. А впрочем, мне ли раздавать советы? Сэр, я лишь Ваши повторил заветы Того, что, дальний совершив вояж, Германцев ересь и французов блажь Узнал - с безбожием латинским вкупе И, как Анатом, покопавшись в трупе, Извлек урок для всех времен и стран. Он впитан мной - и не напрасно Данн4 1597 Генри Гудьеру, побуждая его отправиться за границу Кто новый год кроит на старый лад, Тот сокращает сам свой век короткий: Мусолит он в который раз подряд Все те же замусоленные четки. Дворец, когда он зодчим завершен, Стоит, не возносясь мечтой о небе; Но не таков его хозяин: он Упорно жаждет свой возвысить жребий. У тела есть свой полдень и зенит, За ними следом - тьма; но Гостья тела, Она же солнце и луну затмит, Не признает подобного предела. Душа, труждаясь в теле с юных лет, Все больше алчет от работы тяжкой; Ни голодом ее морить не след, Ни молочком грудным кормить, ни кашкой. Добудь ей взрослой пищи. Испытав Роль школяра, придворного, солдата, Подумай: не довольно ли забав, В страду грешна пустая сил растрата. Ты устыдился? Отряси же прах Отчизны; пусть тебя другая драма На время развлечет. В чужих краях Не больше толка, но хоть меньше срама. Чужбина тем, быть может, хороша, Что вчуже ты глядишь на мир растленный. Езжай. Куда? - не все ль равно. Душа Пресытится любою переменой. На небесах ее родимый дом, А тут - изгнанье; так угодно Богу, Чтоб, умудрившись в странствии своем, Она вернулась к ветхому порогу. Все, что дано, дано нам неспроста, Так дорожи им, без надежд на случай, И знай: нас уменьшает высота, Как ястреба, взлетевшего за тучи. Вкус истины познать и возлюбить Прекрасно, но и страх потребен Божий, Ведь, помолившись, к вечеру забыть Обещанное поутру - негоже. Лишь на себя гневись, и не смотри На грешных. Но к чему я повторяю То, что твердят любые буквари И что на мисках пишется по краю? К тому, чтобы ты побыл у меня; Я лишь затем и прибегаю к притчам, Чтоб без возка, без сбруи и коня Тебя, хоть в мыслях, привезти к нам в Митчем. Сэру Эдварду Герберту, в Жульер 5 Клубку зверей подобен человек; Мудрец, смиряя, вводит их в Ковчег. Глупец же, в коем эти твари в сваре, Арена иль чудовищный виварий: Те звери, что, ярясь, грызутся тут, Все человеческое в нем пожрут И, друг на друга налезая скотно, Чудовищ новых наплодят бессчетно. Блажен, кто укрощает сих зверей И расчищает лес души своей! Он оградил от зла свои угодья И может ждать от нивы плодородья, Он коз и лошадей себе завел И сам в глазах соседей - не Осел. Иначе быть ему звериным лесом, Одновременно боровом и бесом, Что нудит в бездну ринуться стремглав. Страшнее кар небесных - блажь и нрав. С рожденья впитываем мы, как губка, Отраву Первородного Проступка, И горше всех заслуженных обид Нас жало сожаления язвит. Господь крошит нам мяту, как цыплятам, А мы, своим касанием проклятым, В цикуту обращаем Божий дар, Внося в него греховный хлад иль жар. В нас, в нас самих - спесению преграда: Таинственного нет у Бога яда, Губящего без цели и нужды; И даже гнев его - не от вражды. Мы сами собственные кары множим И нянчим Дьявола в жилище Божьем. Вернуться вспять, к начальной чистоте Наш долг земной; превратно учат те, Что человека мыслят в круге малом: Его величья никаким овалом Не обвести; он все в себя вместит. Ум разжует и вера поглотит, Что бы мы им измыслить не дерзнули; Весь мир для них - не более пилюли; Хоть не любому впрок, как говорят: Что одному бальзам, другому яд; От знаний может стать в мозгу горячка Иль равнодушья ледяная спячка. Твой разум не таков; правдив и смел, В глубь человека он взглянуть сумел; Насытившись и зрелищем, и чтивом, Не только сам ты стал красноречивым, Красноречивы и твои дела: За это от друзей тебе хвала. Графине Бедфорд Мадам, Благодарю; я буду знать вперед, Очистившись от заблуждений давних, Что не природа ценность придает Вещам, а редкость оных и нужда в них. Кто ищет меньшее из зол - простак; Блажен, кто может выбирать из благ. Так при Дворе, где добродетель - плод Редчайший, ваша всех настолько выше (И оттого толпе ее восход Незрим), что требуются эти вирши, Как толкованье трудным письменам, Чтоб возвестить ее явленье нам. Так здесь, в Деревне, красота земли Лишь ларчик скрытых благовоний, ждущий Как утра, - вас, Мадам, чтоб расцвели Цветы и раем воссияли кущи; Без вас она таится, точно мгла Все наше полушарье облегла. Сойдите ж с колесницы, сотворя Рассвет в ночи явленьем беззаконным; Пусть в новом небе новая заря Взойдет над миром новообретенным, Где мы, туземцы ваши, круглый год Ходить согласны задом наперед. Как антиподов, мы забудем Двор; Пусть Солнце, ваш наместник, без отрады К земле осенней наклоняя взор, Свершает скучные свои обряды, Мы будем, безмятежно веселы, Вам жертвы приносить и петь хвалы. Не Божеству, что в вас живет, Душе, Я посвящаю эти приношенья Стихов и бедных рифм; они уже Не гимны, а смиренные прошенья: Коль сами таинства запретны нам, Мы лицезреть хотим хотя бы Храм. Как в Риме любопытный пилигрим Не столь вникает в распри и дебаты, Сколь поглощает взором вечный Рим: Его фонтаны, площади, палаты, Все, кроме лабиринта догм и школ, Уверясь, что любой мудрец - осел, Так я в своем паломничестве жду Узреть не столько алтари священны, Сколь облик храма - то, что на виду, Хрустальные, сверкающие стены Рук, плеч, очей - все то, что созерцал Тот, кто впервой узрел Эскуриал! Но (каюсь), может, слишком я в упор, По-деревенски воздаю вам почесть; В вас - всех легенд таинственный узор, Переплетенье былей и пророчеств, Все книги, что от скорби и вины Очищены - и вместе сведены. Когда добро и красота - одно, Вы, леди, оного и часть, и целость; Во всяком вашем дне заключено Начало их, и молодость, и зрелость. Так слитны ваши мысли и дела, Что даже и лазейки нет для зла. Но эти рассужденья отдают Схоластикой, от коей неотвязны Сомнения; сомнения ж ведут К неверию и вводят нас в соблазны; Знакомый смысл в одежде новых фраз Способен отпугнуть в недобрый час. Оставим же рассудку суеты, Пусть судит чувство - попросту, без нянек: Где трон, казна и царство красоты? В Твикнаме 6 - здесь, куда приходит странник, Надеясь подивиться вам двоим: Где Рай, там должен быть и Херувим. Григорий Михайлович Кружков родился в 1945 году в Москве. Окончил Томский гос. университет (физический факультет) в 1967 году. Публикуется как поэт и переводчик зарубежной поэзии с 1971 года. Изданы книги стихов - "Ласточка" (М., Советский писатель, 1982), "Черепаха" (М., Художественная литература, 1990), "Бумеранг" (М., АРГО-РИСК, 1998). Вышли книги переводов: Льюис Кэролл "Охота на Снерка" (Рига, 1991), Джон Донн, "Избранное" (М., 1994), Роберт Фрост "Другая дорога" (М., 1999) и другие. Публикуется так же как эссеист и критик. 1 Усадьба Гилпина в Хайгейте под Лондоном, куда он уехал на время чумы. 2 Во время чумной эпидемии театральные зрелища попадали под запрещение (что, как видно, не распространялось на зрелища другого рода). 3 Ремора - рыба-прилипала, о которой средневековые бестиарии сообщали, что она топит корабли, присосавшись к их днищу. 4 "Донн" - таково традиционное русское произношение. Правильней "Данн", что может означать по-английски "закончил" или даже "погиб". Отсюда неизбежный каламбур, от которого никто не мог удержаться (в том числе и сам Донн). 5 Городок в Сассексе, где семья Донна жила в 1606-1610 гг. Эдвард Герберт, в дальнейшем лорд Чербери, - известный поэт, старший брат еще более известного в английской поэзии Джорджа Герберта. В момент написания письма находился в Жульере (Нидерланды), участвуя в войне герцога Оранского с испанцами. 6 Твикнамский Парк - усадьба леди Бедфорд недалеко от Лондона.