--------------------------------------------- Кассиль Лев Изустный период в г Покровске Л. Кассиль Изустный период в г. Покровске Из материалов к книге "Кондуит". Покровск на Волге - столица. Главный город Республики немцев Поволжья. Это из географии. К сведению. Вывески двойные - немецко-русские. Язык тройной. Вроде одеколона. Украинский, русский, немецкий. Интересный городок. Летом пыль - жуть. А это было зимой. В 1927 году. Снег был до окон, до крыш, до безобразия. У Халтурина - это значит в клубе им. Ст. Халтурина. Клуб совторгслужащих. Раньше назывался приказчичий. Когда переименовали, все думали, что будет вроде ресторана-кабаре. Халтурный клуб. Клуб - культурный центр города. Напротив маленькая электростанция. Сидишь в клубе, и кажется, будто на пароходе. Гул и трясение. И весь переулок в гуле. На дощечке написано, что переулок Театральный. А на самом деле это "Брешка" или "Брехаловка". Как хотите. На Брешке два кино. Один "имени Карла Маркс" ("а" не уместилось). Вечерами по Брешке гуляние. Вся Брешка - два квартала. Девушки идут посередине. Плывут, медленно колыхаясь. Как плывут арбузные корки у волжских пристаней. А по бокам шпалерами стоят парни. Парни щелкают подсолнухи и "причепляются". Весь переулок черный от семячной шелухи. Семячки там называют "покровским разговором". Клуб стоит против Брешки. Перед клубом снег опален светом электростанции. Электростанция маленькая, длинношеяя. С длиннущей железной трубой. Похожа на жирафу. На трубе сверху нашлепка. Из-под нашлепки дым. В клубе нет ничего от Брехаловки. Там, в клубе, библиотечка, журналы первой свежести, чистота, хоркружок и "просьба вытирать ноги". В клуб меня пригласил знакомый врач. Его называют "санитарно-поэтический доктор". Он "санпрос" и пишет стихи. Библиотекарша - интеллигентная, в шляпке и валенках - сказала мне: "Приходите к нам завтра. У нас вот тоже кружок есть. Литературный". И смутилась. Стыдное это слово - литература. Скажет человек, а самому совестно станет. Кружок по составу оказался такой. Анкеты я не проводил. А так, на глаз. Служащие девицы. Нарсудья. Врач. Учительницы. (И одна даже тетка Пильняка.) Жена одного врача с подругой. (Ко мне обращалась - не товарищ, не гражданин, а "мусью".) Безрукий немец, страстный шахматист и футболист. (Фигуры двигает зубами. В футбол гарантирован от "хенца".) Поэт-красноармеец, поэт-бухгалтер, местный драматург, автор многих пьес на украинском языке. Потом один из Наркомзема, кажется, спец по вопросам природы искусства. Как оно, что и кому. Втихомолку пишет повесть для "Красной нови". (Жена выболтала.) Председатель кружка - служащий Наркомфина местного. Редактор стенгазеты. Человек хороший, серьезный, вдумчивый, читающий. Тоже стихами страдает. Сначала председатель читал свои стихи. Что-то об утре в лагере. Я держался критиком, курил трубку. Стихи были слабые, мученные, как замытая акварель. И рифмы старенькие, глагольные (идут-ведут). Указал на это. А для сравнения - рифму Маяковского. Автор стал спорить. Красноармеец тоже. "Мы, говорит, - не футуристы. Одна непонятность будет". А искусствовед из Наркомзема, злоедущий парень, говорит: "Белинский сказал то да се (это он, оказалось, всегда от Белинского танцует), а вот почему Маяковский совсем непонятен? А?" (Все обрадовались: уели москвича.) - А вы читали его? - спрашиваю. - Пробовали и ни черта не понимаем. Что это за поэт, который непонятный? Белинский сказал... - Да вы, - говорю, - просто не привыкли к его форме. Читать его не научились... На это просто все обиделись. И эпидемически-поэтический доктор, и нарсудья, и учительницы. - Славу богу, грамотные! - Мудрить нечего, вот что. - Белинский сказал... - Позвольте, я вам что-нибудь прочту из Маяковского? Снисходительно согласились. Комната была небольшая. Голос у меня не комнатный. "Синеблузый" голос. До Маяковского далеко. До волжских водоливов ближе. А они, как известно, с баржи на баржу в половодье выражаются. Без натуги. Вполголоса. Прочел я "Левый марш" Маяковского. Много раз слышал и усвоил, сколько мог, его манеру. Возбужденные глаза, и слышно, как электростанция гудит. Кончил. У безрукого немца движение... зааплодировать ногами. И вдруг все сразу заговорили смущенно и восторженно: - Да, это, действительно, другое дело. - Замечательно! - Силища какая! - Вы нарочно понятное выбрали! - Прочтите еще! - Еще! Еще! Но кто-то вспомнил, что "Левый марш" в кружке читали и "не поняли". Прочел им "Необычайное происшествие", "В Гаванне все разграничено четко" и многое другое. "Шумный успех", как говорят рецензенты. Привлеченные моим неизмеренным громкогласием, пришли из других кружков. Пришлось перейти всем в большую комнату, где была читальня. Читальню закрыли. Но многие остались слушать. Нашлись в библиотеке книги Маяковского. Читал с любой страницы, где откроется. Все оказалось понятным. И тогда посыпались вопросы: - Что такое Леф? Что такое футуризм? Какие книги есть у Маяковского? Много вопросов не по существу. Вернее "о существе" - сколько лет Маяковскому, женат ли? Рост, возраст и масть. Потом вспомнили, конечно, Есенина. Потом о мейерхольдовском "Ревизоре". Опять о Маяковском. Слушали очень внимательно. Только парочка одна иронически перешептывалась. Признаться, нервировали. Потом выяснилось: туземные апповцы. Часы отстригли "без пяти одиннадцать". Голос мой стал "комнатным" от сипоты. И тогда я понял, что прочел нечаянно целую лекцию. Меня очень благодарили. Я здорово устал. Книги Маяковского разобрали. Записались в очередь на них. Уже на улице - Брешка затихала и уличка гудела электростанцией - председатель спросил: - Простите. Я хотел вас спросить - есть ведь, наверно, руководство поэтическое? Теория, так сказать. Действительно учиться надо. Да, учиться. Меня встречали на улице потом так: - Здорово! С приездом! Слушай, правда это ты Маяковского здорово читаешь? Я зайду. Почитаешь? В библиотеке среди закупленных книг я видел Маяковского "Для голоса". А один раз слышал такой спор. Некто в форменной фуражке ругал и поносил Маяковского. Председатель горячо защищал: "Надо уметь читать", - говорил он. Дома у себя я всех сагитировал. За чаем жарят цитатами из Маяковского: "Чай гони, - говорит отец, - гони, поэт, варенье". И из больницы, где работает отец, приехала маленькая женщина-врач. Жила она по разным заграницам, с Розой Люксембург чуть ли не друг была, а теперь живет за городом при больнице и презирает "новых". Приехала и первым делом: - А ну-ка, прочтите. Ни слова не понимаю из этой бездарности. Пришлось прочесть, и, видно, очень понравилось. Потому что молчала весьма огорченно. И уехала обиженная. В Саратов приезжал Маяковский. Весь кружок ездил на его лекции. Ночью возвращались. Многие пешком. Мороз. Семь верст замерзшей Волгой. Приехали туго набитые Маяковским и восторгом. Только одна учительница заявила, что "Маяковский неврастеник..." А братишка мой, саратовский студент, рассказал: звал он одного своего профессора на Маяковского. Тот ответил: - Нет, спасибо. Надоела мне эта "згара-амба". - Так ведь то Каменского. - Ну-у! Значит спутал. Все равно не пойду. Разные слухи поплыли из Саратова. Бодро пришел Маяковский в гублит и представился. А там спрашивают: - А кто это такой Маяковский? Это в гублите-то! И будто кричал Маяковский на всю Немецкую. А еще будто ходил он по гостинице "Астории" утром в одних трусах. Принимал воздушные ванны. Может быть, это вранье. Принимал ли Маяковский ванны, так и не знаю, но что баню мне за это в кружке задали, это знаю, и очень хорошо знаю. - Что же это ваш Маяковский? - укоризненно говорили кружковцы, нехорошо без штанов-то. И крыть было нечем. Владимир Владимирович, будете еще в Саратове, ходите в брюках. Когда стали толстые и тощие журнальчики блефать на Леф и Маяковского, друзья мои из клуба Халтурина ходили огорченные: - Читали Полонского? Что же это? Ругань все. Нехорошо. И своими силами "опровергали". Брали в полон Полонского, ошельмовали Ольшевца. Ну, а других Лежнячьих вообще не бьют. Незадолго до моего отъезда кружок совместно с АППом устраивали большой литературный вечер в рабочем районе. Я приготовил Маяковского. Все, и даже кружковцы, отговаривали. Не поймут, дескать, рабочие. Я человек упрямый. Читал Маяковского. Зал громадный. Театр недостроенный. Кирпичные стены. Стропила. Акустика паршивая. И битком. Тысячи полторы. Железнодорожники, деревообделочники и костемольщики. Прочел с подъемом. Дошло. Шибко хлопали, топали ногами и дружно орали "быс". Один машинист знакомый, драмлюбитель страстный, просил потом "списать стишок". Очень ему понравилось - "налево посмотришь - мамынька мать, налево - мать моя мамочка". - Хорошо, - говорит, - написал, сукин кот. Не ругается, говорит, - а совсем как будто. И сказали вы стишок классно. Шкловский говорит, что он воскресил в России Стерна. Научил нас читать его. Все думали, скучный, скучный, а оказалось интереснейший писатель. Шкловский очень гордится этим. Я научил покровчан читать Маяковского. И я тоже очень горд. В покровском масштабе.