---------------------------------------------


 Эд Макбейн
 Такова любовь



 Глава 1


 На женщине, стоящей на карнизе, была ночная рубашка. В разгар дня, в половине четвертого, она одета для сна; порывистый весенний ветер прижимает к телу легкую нейлоновую ткань и делает ее похожей на прекрасную греческую статую, изваянную в камне, неподвижно стоящую на постаменте, установленном на расстоянии двенадцати этажей над городской улицей.
 Полиции и пожарной команде все это уже было знакомо – нечто похожее они тысячи раз видели в кино и по телевидению, но теперь у них на глазах разыгрывалась настоящая человеческая драма, а не развлекательная программа, и государственные служащие испытывали досаду. Пожарные растянули свои сети внизу, на улице, настроили мегафоны; полицейские оцепили весь квартал и послали двух детективов наверх, к окну, у которого, прижавшись к кирпичной стене, стояла девушка.
 Она была красива и молода, ей было лет двадцать, длинные золотистые волосы развевались на апрельском ветру и хлестали ее по лицу и голове. И Энди Паркер, один из двух полицейских, посланных с 87-го участка, большой любитель поговорить, мечтал, чтобы девушка сошла с карниза, – тогда можно будет получше рассмотреть ее полную грудь под прозрачной тканью рубашки. Стив Карелла, второй детектив, просто полагал, что в такой прекрасный весенний день никто не должен умирать.
 Девушка, казалось, не замечала полицейских. Она отошла от окна, через которое выбралась на карниз, осторожно, шаг за шагом добралась до угла здания и стояла там, заведя руки за спину и вцепившись в грубую кирпичную стену дома. Карниз был не более фута шириной, он опоясывал весь двенадцатый этаж и заканчивался на углу нелепой горгульей, которая украшала многие старые постройки города. Она не замечала ни ухмыляющейся каменной головы, ни полицейских, высунувшихся из окна в шести футах от нее. Она смотрела прямо перед собой, длинные светлые волосы развевались над головой, как яркий золотой ореол, на фоне красной кирпичной стены. Иногда она бросала взгляд вниз, на улицу. Ее лицо ничего не выражало: ни уверенности, ни решимости, ни страха. Взгляд был пустым: красивое лицо казалось маской, вычищенной ветром, чувственное тело, обласканное им, распласталось на стене, сливаясь с ней.
 – Мисс? – позвал Карелла.
 Она даже не повернула головы, устремив взгляд прямо перед собой.
 – Мисс?
 И опять она никак не прореагировала на его присутствие. Вместо этого посмотрела вниз, на улицу, и вдруг, вспомнив, что хороша собой, что сотни глаз устремлены на ее полуголое тело, как бы засмущалась, прикрыла одной рукой грудь и чуть не потеряла равновесие. Она закачалась на мгновение, и рука быстро соскользнула с груди, опять вцепившись в кирпичную стену. Карелла, наблюдавший за ней, внезапно понял, что она не думала о смерти.
 – Вы меня слышите, мисс? – спросил он.
 – Слышу, – отозвалась она, не оборачиваясь. – Уходите, – голос ее был бесстрастен.
 – Хотел бы, да не могу. – Он ждал ответа, но не дождался. – Я должен стоять здесь до тех пор, пока вы не уйдете с карниза.
 Девушка коротко кивнула и, не оборачиваясь, сказала:
 – Идите домой. Зря теряете время.
 – Что бы там ни было, я не могу идти домой, – ответил Карелла, – смена кончается в пять сорок пять. – Он помолчал. – Как вы думаете, сколько сейчас времени?
 – У меня нет часов, – отозвалась девушка.
 – Ну, а как вы думаете, сколько?
 – Не знаю, да и знать не хочу. Послушайте, я понимаю, что вы хотите сделать: вы пытаетесь втянуть меня в разговор, отвлечь меня. Но я не хочу с вами разговаривать. Уходите!
 – И вы послушайте, мне ведь тоже не очень-то хочется с вами разговаривать. Но лейтенант приказал: пойди и поговори с той полоумной на карнизе. Вот я и здесь...
 – Я не полоумная, – сказала девушка страстно, впервые обернувшись к Карелле.
 – Послушайте, я этого не говорил. Это слова лейтенанта.
 – Возвращайтесь к своему лейтенанту и пусть он убирается ко всем чертям.
 – Почему бы вам самой не пойти со мной и не сказать ему это?
 Девушка ничего не ответила, опять отвернулась от него и посмотрела вниз. Казалось, она вот-вот прыгнет. Карелла быстро спросил:
 – Как вас зовут?
 – Никак.
 – У каждого человека есть имя.
 – Екатерина Великая.
 – Ну а все-таки?
 – Ну тогда Мария Антуанетта. Или Клеопатра. Я – сумасшедшая, разве не так? Вы сами сказали. Ну и пусть. Сумасшедшая. Чем не имя?
 – Какое?
 – Да любое, которое вам нравится. Или все. Уходите! Слышите?
 – Держу пари, вас зовут Бланш, – не унимался Карелла.
 – Кто это вам сказал?
 – Ваша квартирная хозяйка.
 – А что еще она вам рассказала?
 – Что зовут вас Бланш Мэтфилд, что вы родом из Канзас-Сити и что живете здесь уже шесть месяцев. Разве не так?
 – Пойдите и спросите ее, эту проныру.
 – Ну так как же? Вас действительно зовут Бланш?
 – Да. Господи, к чему все это? Я вижу вас насквозь, будто вы стеклянный. Пожалуйста, уходите. Оставьте меня в покое!
 – Зачем? Чтобы, вы прыгнули вниз, на улицу?
 – Да. Совершенно верно. Хочу прыгнуть вниз.
 – Почему?
 Девушка не откликнулась.
 – Вам там не холодно? – поинтересовался Карелла.
 – Нет.
 – Ветер сильный.
 – Я его не чувствую.
 – Вам принести свитер?
 – Нет.
 – Почему бы вам не сойти с карниза и не пройти в комнату, Бланш? Идите сюда. Вы ведь простудитесь там, на ветру.
 Девушка неожиданно пугающе рассмеялась. Карелла, считая, что не сказал ничего смешного, удивился ее внезапному смеху.
 – Я собираюсь убить себя, – сказала она. – А вы беспокоитесь о какой-то простуде.
 – Я бы сказал, у вас гораздо больше шансов простудиться, чем убиться, – тихо произнес Карелла.
 – Вы так думаете?
 – Да. Мне так кажется.
 – Хм. Да!
 – Разве не так?
 – Ну тогда вы здорово будете удивлены.
 – Неужели?
 – Гарантирую.
 – Вам так хочется убить себя, да, Бланш?
 – Господи! Почему я это выслушиваю? Ну, пожалуйста, пожалуйста, уйдите.
 – Нет. Не думаю, что вам действительно хочется умереть. Я боюсь, что вы упадете с карниза, изувечив себя и еще кого-нибудь внизу.
 – Я хочу умереть, – произнесла девушка тихо.
 – Почему?
 – Вы это действительно хотите знать?
 – Да, хотел бы.
 Она ответила четко, с расстановкой:
 – Потому что я одинока, не любима и никому не нужна.
 Она кивнула и отвернулась, потому что глаза ее внезапно наполнились слезами и ей не хотелось показывать их Карелле.
 – Такая красивая девушка. Какая ерунда?! Одинока, не любима и не нужна? Сколько тебе лет, Бланш?
 – Двадцать два.
 – И ты не хочешь дожить до двадцати трех?
 – Не хочу, – она повторила безучастно. – Не хочу быть ни на минуту старше, ни на секунду. Я хочу умереть. Ну, пожалуйста, дайте мне спокойно умереть!
 – Перестань! Ну перестань же! – увещевал Карелла. – Не хочу и слышать такое. Умереть, умереть! Тебе всего лишь двадцать два года! Впереди вся жизнь!
 – Впереди – пустота, – отозвалась она.
 – Все впереди!
 – Нет ничего! Он ушел! Ничего не осталось! Он ушел!
 – Кто он?
 – Никто. Или все. Ox! – Она внезапно одной рукой закрыла лицо и начала рыдать. Другой, покачиваясь, держалась за стену дома.
 Карелла дальше высунулся из окна, но она внезапно обернулась к нему и закричала:
 – Не приближайтесь ко мне!
 – Я и не собирался...
 – Не выходите! Оставайтесь на своем месте!
 – Ну послушай же! Не волнуйся. Я бы и за миллион долларов не вышел на этот карниз.
 – Хорошо. Оставайтесь там. Если вы ко мне приблизитесь, я спрыгну.
 – Да? Ну и кому до этого дело, Бланш?
 – Что вы сказали?
 – Да если ты прыгнешь, если умрешь. Думаешь, кто-нибудь тебя пожалеет?
 – Нет, я знаю. Никто не пожалеет. Я... Меня это не волнует.
 – На четвертой странице о тебе появится сообщение в две строчки... и все. Все быстро забывается.
 – Мне на это наплевать. Ну, пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня в покое. Неужели вы не понимаете?
 – Нет, никак не могу понять. Мне бы очень хотелось, чтобы ты мне все объяснила.
 Девушка перевела дыхание, кивнула, обернулась к нему, медленно и терпеливо сказала:
 – Он ушел. Понимаете?
 – Кто ушел?
 – Какое это имеет значение? Он. Мужчина. Ушел. «Прощай, Бланш. Было хорошо. Но все кончено». Было хорошо... А я... – Глаза ее внезапно вспыхнули. – Будьте вы все прокляты! Я не хочу жить. Не хочу жить... без него!
 – Есть и другие мужчины.
 – Нет, – она отрицательно покачала головой. – Нет. Я любила его. И люблю. Мне не нужен другой. Я хочу...
 – Послушай, иди сюда. Мы выпьем чашечку кофе и постараемся...
 – Нет.
 – Ну успокойся. Иди же сюда. Ты ведь не собираешься прыгать с этого проклятого карниза. Только зря отрываешь всех от дел. Ну, иди же сюда.
 – Я сейчас прыгну.
 – Ну хорошо. Только не сейчас. А? В другой раз. Может быть, на следующей неделе или в будущем году. Мы сегодня все очень заняты. Дети балуются, открывают пожарные краны по всему городу. Весна наступила, Бланш. Пожалуйста, сделай мне одолжение, прыгай в другой раз. Хорошо?
 – Убирайтесь к черту, – отозвалась она и снова взглянула вниз.
 – Бланш?
 Ответа не последовало.
 – Бланш? – Карелла вздохнул и, повернувшись к Паркеру, что-то шепнул ему на ухо. Паркер кивнул и отошел от окна.
 – Ты мне чем-то напоминаешь мою жену, – пояснил Карелла девушке. – В самом деле, мою жену зовут Тедди. Она глухонемая. Она...
 – Глухонемая?
 – Да, с рождения. – Карелла улыбнулся. – Ты говоришь о своих трудностях? А что если бы ты была глухонемой да еще и замужем за полицейским впридачу?
 – Она что, действительно... глухонемая?
 – Конечно.
 – Жаль.
 – А что ее жалеть. Ей и в голову не придет бросаться с карниза.
 – Я и не собиралась, – пояснила девушка. – Я хотела принять снотворное. Поэтому и одела ночную рубашку. Но... у меня было мало таблеток, всего лишь половина пузырька. Я не была уверена, что этого хватит. А вы как думаете?
 – Вполне достаточно, чтобы заболеть, – отозвался Карелла. – Иди сюда, Бланш. Я тебе расскажу, как однажды я вскрыл себе вены и чуть не умер.
 – Неужели?
 – Клянусь, так оно и было. Видишь ли, всем нам когда-то бывает плохо. В чем дело? Что на тебя сегодня нашло? У тебя что, менструация?
 – Что? А... вы откуда знаете?
 – Да так, догадался. Ну иди же, Бланш!
 – Нет.
 – Ну, Бланш, иди же сюда!
 – Нет. Отстаньте от меня.
 Внезапно где-то в квартире раздался пронзительный телефонный звонок. Девушка его услышала, вздрогнула, минуту, обернувшись, прислушивалась, а затем безучастно отвернулась. Карелла притворился удивленным. Это он сам послал Паркера вниз позвонить девушке по телефону, а теперь делал вид, что не ожидал звонка.
 Он спокойно объявил:
 – Телефон звонит.
 – Меня нет дома.
 – А вдруг что-нибудь важное?
 – Не имеет значения.
 – А что если это... он?
 – Он в Калифорнии. Да это не он. Мне все равно, кто это. – Она помолчала и опять повторила: – Он в Калифорнии.
 – В Калифорнии ведь тоже есть телефоны, – не уступал Карелла.
 – Это... Это не он.
 – Почему бы тебе самой не подойти к телефону и не выяснить?
 – Я знаю, это не он! Оставьте меня в покое!
 – Может, взять трубку? – послышался чей-то крик из квартиры.
 – Она сама подойдет, – отозвался Карелла. Он протянул девушке руку. За его спиной надрывался телефон. – Держись за мою руку, Бланш, – предложил он.
 – Нет. Я прыгаю.
 – Ты не прыгнешь. Ты вернешься в комнату и ответишь на телефонный звонок.
 – Нет! Я сказала – нет!
 – Ну так валяй, прыгай, ты мне надоела! Ты просто глупая девчонка. Хочешь размозжить себе голову о тротуар? Он ведь цементный, Бланш! Это ведь не на матрац прыгать! – Его голос срывался до крика.
 – Мне все равно. Я прыгаю.
 – Ну, так ради бога, прыгай! – разозлился Карелла. Он разговаривал с ней как отец, терпению которого пришел конец. – Если тебе так хочется, прыгай. Только скорее. Тогда мы все сможем пойти домой. Валяй!
 – Я иду, – отозвалась она.
 – Давай, давай. Либо прыгай, либо держись за мою руку. Не тяни время.
 За его спиной телефон непрестанно звонил. Кроме этого звона и дуновения ветра, не было слышно ни звука: ни в квартире, ни на улице.
 – Я иду, – прошептала девушка.
 – Вот, – встрепенулся Карелла. – Вот моя рука. Держись!
 Какое-то страшное мгновение он еще не вполне понимал, что происходит. Широко открыв глаза, он, оцепенев, стоял у окна с протянутой рукой, так и застывшей в воздухе, а девушка, внезапно оттолкнувшись от стены, прыгнула вниз. Он слышал ее пронзительный крик, летящий все двенадцать этажей до земли и заглушающий жуткий перезвон телефона, удар тела о тротуар; оглушенный, отвернулся от окна и сказал, ни к кому не обращаясь:
 – Господи, она все-таки это сделала!


* * *

 Торговцу оставалось жить всего лишь пять минут. В каких-нибудь двадцати кварталах от того места, где Бланш прыгнула навстречу своей смерти, он вышел на улицу, держа тяжелый ящик с товаром в одной руке и радуясь весне, олицетворяя ее. Для него Весна была женщиной, которая в бешеном танце переправилась через реку Харб, проскользнула мимо бродяг, непременных участников старинных водевилей, сверкнула голыми ляжками проходящим мимо гудящим буксирам, похотливо подмигнула плавающим презервативам, поддразнила полными бедрами Силвермайн-роуд и парк, весело вспорхнула над крышами многоквартирных домов и грациозно опустилась на середину улицы.
 Люди высыпали наружу, приветствуя ее. Они улыбались. Улыбки были на лицах женщин в домашних цветастых платьях, мужчин в спортивных рубашках с открытыми воротниками и в тапочках или в теннисках и шортах. Радуясь, они заключили Весну в свои объятия, прижимали к груди, целовали, приговаривая – где ты пропадала все это время, малышка?
 Конечно же, он не знал, что так скоро умрет. Если бы знал, он, вероятно, провел бы свои последние минуты на земле как-то иначе: уж во всяком случае не на улице, с тяжелым ящиком расчесок, в объятиях Весны. Если бы он только знал, что сейчас умрет, он, может быть, устроил салют или сделал бы еще что-нибудь подобное. Или, по крайней мере, выбросил бы ящик к черту и пошел бы к Бора Бора. С тех пор как прочитал в «Гаваи» об этом заведении, он часто посещал его. Иногда, когда торговля расческами шла особенно плохо, он бывал там десять, а то и двенадцать раз в день. Как только он попадал туда, он занимался любовью с темнокожими пятнадцатилетними девицами. Сегодня темнокожие пятнадцатилетние девицы тоже были на улице, но их было мало. К тому же он не знал, что умрет.
 Он устало, тяжело ступая, шел по улице, чувствуя себя крепким и сильным, если бы не ящик. Он размышлял о том, удастся ли ему продать сегодня хоть несколько расчесок. До конца рабочего дня нужно было, по крайней мере, продать еще три. Кому, дьявол его побери, нужны расчески, если Весна водит хоровод на улице? Вздохнув, он поднялся на ступеньки ближайшего многоквартирного дома, мимо прыщавой шестнадцатилетней блондинки в рабочих брюках из хлопчатобумажной саржи и белой блузе, и еще подумал, умеет ли она танцевать хулу?
 Он вошел в плохо освещенный, зловонный вестибюль, миновал почтовые ящики со сломанными замками и болтающимися дверцами, прошел через открытую дверь с чудом уцелевшим матовым стеклом. На первом этаже, у лестничной клетки, были беспорядочно навалены контейнеры для мусора, они, даже пустые, воняли на весь коридор. Он с отвращением засопел и начал взбираться по лестнице на второй этаж туда, где дневной свет проникал через вентиляционное окно.
 Ему оставалось жить всего лишь три минуты. Когда взбираешься по лестнице, ящик становится все тяжелее. И чем выше поднимаешься, тем больше он весит. Он это уже давно подметил. Он был дошлый, умный и наблюдательный и знал это. За многие годы он на собственном горбу прочувствовал связь между физическим состоянием и возрастанием веса ящика при подъеме. Поэтому был рад, когда добрался, наконец, до площадки второго этажа. Он поставил ящик на пол, достал носовой платок, вытер взмокший лоб.
 Ему оставалось жить еще полторы минуты. Он аккуратно сложил платок и положил его обратно в карман. Взглянул вверх на металлические цифры на двери перед собой. Квартира 1"А". Буква "А"висела немного вкось. Времени совсем не оставалось.
 Он нашел кнопку звонка на косяке двери. Протянул руку... Три секунды. Нажал кнопку...
 Внезапный оглушительный взрыв снес дверь и стену квартиры, разорвал продавца пополам, поднял вверх и разметал по лестнице каскад расчесок и обожженной человеческой плоти.
 Весна действительно наступила.




 Глава 2


 Во время последней великой борьбы за демократию детектив второго класса Коттон Хейз служил на борту берегового миноносца, поэтому его боевой опыт ограничивался происшествиями на море. Честно говоря, он как-то раз принимал участие в бомбардировке побережья маленького тихоокеанского острова, но своими глазами никогда не видел результаты разрушительных торпедных атак своего корабля на японские береговые укрепления. Служи он пехотинцем в Италии, разрушения в холле многоквартирного дома не очень бы удивили его. А так как он спал в чистой постели, ел, как говорится, досыта три раза в день, поэтому то, что он увидел, страшно потрясло его.
 Прихожая и лестница были завалены штукатуркой, щепками, обрывками обоев, деревянными балками, кухонной утварью, расческами, осколками разбитой посуды, человеческими останками, волосами и мусором, всюду была кровь. Поднятое взрывом, в воздухе стояло облако пыли от штукатурки, пронизанное лучами полуденного солнца, проникающего через вентиляционное окно. Само окно вдребезги разнесло взрывом: осколки были повсюду на лестничной площадке второго этажа. Стены вокруг почернели и вспучились. Все бутылки из-под молока, стоящие тут же у дверей двух других квартир, были разбиты. К счастью, обольстительница Весна завлекла на улицу всех других жителей второго этажа, поэтому в тот апрельский день от взрыва пострадали только разносчик в коридоре и сами обитатели квартиры 1"А".
 Хейз шел вверх по заваленной обломками лестнице следом за кашляющим и задыхающимся от пыли патрульным, прикрывая лицо носовым платком и стараясь не думать о том, что он пробирается через кровавые останки того, кто когда-то был человеком. Он прошел по следу из расчесок к поверженной стене и разрушенной двери квартиры: в тот день шел дождь из расчесок – кровавый дождь. Из кухни все еще валил клубами дым, в воздухе чувствовался запах газа. Хейз даже не предполагал, что ему понадобится противогаз, который еще внизу патрульный сунул ему в руку, но страшная вонь заставила его передумать. Он натянул маску на лицо через голову, проверил вводную трубку, соединенную с коробкой противогаза, и следом за патрульным вошел в кухню, ругаясь и ничего не видя, так как стекла тотчас же запылились. Человек в спецовке спешно делал свою работу на кухне за разбитой плитой, стараясь остановить продолжающуюся утечку газа в квартиру. Взрывом плиту отбросило от стены, разорвало трубы, соединяющие ее с газопроводом, и постоянный приток газа в квартиру угрожал новым взрывом. Человек в спецовке, несомненно, посланный либо департаментом общественных работ, либо газовой и электрической компанией, даже не поднял головы, когда они вошли. Он спешил и работал быстро. Один взрыв уже был, и, черт его возьми, он не хотел второго, по крайней мере, пока он сам находился в помещении. Он знал, что смеси одной части окиси углерода с половиной кислорода или двумя с половиной частями воздуха достаточно для того, чтобы снова от какого-нибудь пламени или искры произошел взрыв. Когда он прибыл на место происшествия, он открыл все окна, даже в спальне, хотя то, что он увидел там на кровати, не было приятным зрелищем. Он затем сразу же приступил к работе над искореженными и изогнутыми газовыми трубами, пытаясь установить утечку газа. Он был благочестивый католик, но, если бы сам Папа Римский вошел в кухню, он и то не перестал бы возиться с трубами. Он даже не кивнул вошедшим.
 Сквозь запыленные стекла противогаза Хейз наблюдал за его работой, а затем бросил взгляд на развороченную кухню. Не надо было быть большим специалистом, чтобы определить, что именно здесь произошел взрыв. Это было ясно и без перевернутой плиты и запаха газа. Кухня вся разбита: стекла выбиты, кастрюли и сковородки разметало в разные стороны и изрешетило. К счастью, занавески сгорели мгновенно и не произошло большого пожара. Стол и стулья взрывом швырнуло в комнату рядом с кухней, даже здесь взрывом подняло с места тахту и теперь она торчком стояла у разрушенной стены.
 В отличие от других комнат, спальня почти не пострадала. Газовщик открыл окно, и весенний ветер зашевелил занавески, беззаботно играя с ними. Одеяло было снято и лежало у изножья постели, а на чистых белых простынях лежали двое – мужчина и женщина – так, как это бывает весной: на мужчине ничего, кроме трусов, в голубую полоску, на женщине – только трико. Оба были мертвы.
 И хотя Хейз не очень-то разбирался в патологии, тела мужчины и женщины на постели, даже при том, что рассматривал он их через грязные стекла противогаза, были яркого, вишнево-красного цвета, и он готов был держать пари, что оба они умерли от острого отравления окисью углерода. Он уже готов был размышлять о том, была ли смерть случайной или преднамеренной, – он был хорошим полицейским и не мог, конечно, исключить также и возможность умышленного убийства. Тем не менее начал целенаправленный поиск записки о самоубийстве.
 Ему не пришлось долго ее искать. Она лежала неподалеку, на туалетном столике, напротив кровати, прижатая мужскими наручными часами, чтобы не слетела. Не дотрагиваясь ни до часов, ни до записки, Хейз нагнулся, чтобы прочитать написанное.
 Она была отпечатана на машинке. Он механически оглядел комнату и увидел ее на маленьком приставном столике возле кровати. Он снова посмотрел на записку.
 "Боже, прости нас за содеянное. Мы так любим друг друга. Но весь мир против нас. У нас нет другого выхода. Только так мы можем положить конец своим страданиям и мучениям других. Пожалуйста, пойми.
  Томми и Ирэн". 


* * *

 Хейз утвердительно кивнул, молча высказывая понимание, а затем отметил про себя: не забыть бы забрать записку и часы, как только будут сделаны фотографии. Он пересек комнату, заполнил бланк, который позднее прикрепит к пишущей машинке с тем, чтобы доставить ее в лабораторию, где парни лейтенанта Сэма Гроссмана должны будут провести свои тесты на сравнение записки и шрифта.
 Он снова подошел к кровати. Казалось, мужчине и женщине было немногим более двадцати. Мужчина непроизвольно весь обделался, очевидно, после того, когда впал в глубокую кому и когда газ полностью одолел его. Женщину вырвало в подушку. Он стоял у их кровати, задумавшись над тем, как они себе все это представляли. Или мечтали о красивой, спокойной и тихой смерти? Вроде бы как «заснут» и все? Интересно, что они чувствовали, когда началась головная боль? Они, возможно, впали в забытье и не могли сдвинуться с этой кровати, даже если потом и передумали умирать вместе. А когда их тела стало сводить судорогой, прежде чем они впали в оцепенение и не могли уже контролировать ни рвоту, ни другие физические отправления? Он смотрел на тела этих двух людей, Томми и Ирэн, каждому из которых было не больше двадцати, качал головой и думал: «Глупцы, что вы надеялись найти? Откуда вы взяли, что мучительная смерть лучше мучительной жизни? Что заставило вас искать выход в мучительной смерти?»
 Он отвернулся от кровати. На полу валялись две пустые бутылки из-под виски. Из одной спиртное пролилось на коврик, брошенный у кровати со стороны женщины. Он не знал, напились ли они до бесчувственного состояния, после того как открыли газовый кран, но так часто поступали те, кто травился газом. Он знал, некоторые люди считают, что самоубийство требует большого мужества, но сам полагал, что это проявление чрезвычайной трусости. Пустые бутылки из-под виски служили подтверждением его мыслей. Он заготовил бирки к каждой из них, но не прикрепил, отложил до тех пор, пока не будут сделаны фотографии.
 Одежда женщины лежала на стуле с высокой спинкой, стоявшего рядом с кроватью. Блузка висела на спинке стула, а на ней аккуратно был сложен бюстгальтер. Ее юбка, пояс с резинками, нейлоновые чулки, кожаный пояс были сложены на сиденье. Пара черных кожаных лодочек аккуратно поставлена около стула.
 Одежда мужчины была брошена на мягком кресле в другом конце комнаты: брюки, рубашка, нижняя рубашка, галстук, носки и пояс. Сбоку от кресла стояли его ботинки. Хейз сделал пометку: напомнить техническим службам собрать одежду в пластиковые мешки и отвезти в лабораторию. Он также заметил бумажник мужчины, булавку для галстука и мелочь на туалетном столике рядом с сережками и ожерельем из искусственного жемчуга.
 К тому времени как он закончил осмотр квартиры, течь была устранена и прибыли работники лаборатории, фотографы из полиции, врач. Ему оставалось только спуститься вниз и переговорить с патрульным полицейским, который первым сообщил в участок о взрыве. Он был молод, неопытен и страшно испуган. Но сумел взять себя в руки и даже разыскал в холле, в груде камней, замызганный, обуглившийся бумажник и передал его Хейзу, будто желая как можно быстрее избавиться от него. Уж лучше бы он его и не находил. По этому бумажнику Хейз определил личность человека, останки которого разметало по стенам и лестнице.
 Позже, в тот же самый день, после разговора в лаборатории, он навестил жену разносчика. Она сказала: «Почему именно Хэрри?»
 Он объяснил, что по предварительному заключению работников лаборатории, ее муж, вероятно, подошел к двери квартиры 1"А", нажал кнопку звонка, и электрический разряд явился причиной взрыва.
 – Почему это обязательно должен был быть Хэрри? – не сдавалась жена торговца.
 Хейз пытался объяснить ей, что такое иногда случается, что никто в этом не виноват, что ее муж просто делал свою работу и не имел представления о том, что в квартире за этой злосчастной дверью было полно газа. Но женщина все смотрела на него остановившимся взглядом и беспомощно повторяла:
 – Почему именно Хэрри?
 Он вернулся в отделение с щемящей болью в сердце. У него едва хватило сил поздороваться с Кареллой, который сидел за своим столом и печатал на машинке рапорт. В тот вечер они оба ушли из отделения в восемь пятнадцать, на два с половиной часа позже официального окончания смены. Настроение Кареллы было отвратительным: он съел холодный ужин, несправедливо рявкнул на жену, даже не пошел взглянуть на спящих близнецов, тут же улегся спать и всю ночь беспокойно ворочался на кровати. Хейз навестил Кристин Максвелл, с которой давно уже был знаком, и предложил пойти вместе в кино. Он следил за экраном со все возрастающим раздражением, потому что в этом, казалось, явном случае самоубийства что-то было не так, но он никак не мог понять, что именно.




 Глава 3


 Мертвецы не потеют.
 В марте было очень тепло, и пот слегка покрыл лица Кареллы и Хейза, выступил на губе мужчины, стоявшего рядом с ними, проявился грязным пятном под мышкой служащего, который мрачно оглядел всех троих, затем выдвинул ящик.
 Он почти бесшумно выкатился на роликах. На холодной плите, нагая и неподвижная, лежала девушка по имени Ирэн. Когда ее нашли, она была в трусиках, но их немедленно переправили в лабораторию, и теперь она была голая, холодная, безучастная к тому, как служащий и трое других мужчин разглядывали ее. Через некоторое время тело переправят в другое отделение больницы, где будет произведено вскрытие. А пока оно было нетронутым, но... безжизненным.
 – Это она? – спросил Карелла.
 Человек, стоявший между двумя детективами, утвердительно кивнул. Это был блондин, высокий и худой, с светло-голубыми глазами. На нем был серый габардиновый костюм, белая, застегнутая на все пуговицы рубашка, галстук в полоску. Он не проронил ни слова. Он просто коротко кивнул, будто и это было излишним.
 – Это ваша жена, сэр? – настаивал Карелла.
 Мужчина снова кивнул.
 – Не могли бы вы назвать ее имя полностью, сэр?
 – Ирэн, – отозвался, наконец, мужчина.
 – А какое у нее второе имя?
 – Это и есть второе.
 – Что вы имеете в виду?
 – Ее зовут Маргарет Ирэн Тейер, – он помедлил, – ей не нравилось имя Маргарет, и она пользовалась вторым.
 – Вы хотите сказать, что она сама себя звала Ирэн?
 – Да.
 – А где вы живете, мистер Тейер?
 – Проспект Бейли, 1134.
 – Вы жили вместе по этому адресу?
 – Да.
 Карелла и Хейз переглянулись. Запахло убийством. У каждого, живущего на этой земле, есть своя тайна, которую он, как потайной шкафчик, старается скрыть, тем более, если это убийство. Женщина, по имени Маргарет Ирэн Тейер, была найдена полуголой на кровати с полуголым мужчиной. Человек, который опознал ее, Майкл Тейер, был ее мужем; один из этих тайных шкафчиков приоткрылся и все заглянули внутрь. Карелла откашлялся:
 – Вы были... разведены... или?..
 – Нет.
 – Понятно, – Карелла сделал паузу, затем продолжал. – Видите ли, мистер Тейер, ваша... ваша жена была найдена с мужчиной.
 – Я знаю. Я видел фотографии в газете. Поэтому я и позвонил в полицию. Я хочу сказать, что, когда я увидел фотографию Ирэн, я подумал, что здесь какая-то ошибка. Потому что я считал... видите ли, она сказала мне, что собирается провести ночь у матери. Я позвонил ей, и она ответила, что Ирэн ее не навещала. И тогда я подумал... Я далее не знаю, что... Я просто позвонил в полицию и попросил... попросил разрешения посмотреть... на тело девушки, которую нашли.
 – И это действительно ваша жена, мистер Тейер? У вас нет сомнений?
 – Это... это моя жена, – подтвердил Тейер.
 – Вы сказали, что увидели фотографии вашей жены и мужчины в газете.
 – Да.
 – Вы узнали и мужчину?
 – Нет, – он помолчал. – Он... он тоже здесь?
 – Да, сэр.
 – Я хочу посмотреть на него.
 – Если вы его не узнали, это необязательно делать.
 – Я хочу увидеть его, – настаивал Тейер.
 Карелла пожал плечами и подозвал служащего. Они последовали за ним через длинную комнату с высоким потолком. Их шаги гулко раздавались на покрытом кафелем полу. Служащий заглянул в лежащий на посудном шкафу отпечатанный на машинке список, прошел по проходу, нагнулся и выдвинул второй ящик. Тейер пристально вглядывался в лицо человека, которого нашли с его женой.
 – Он мертв, – произнес он, ни к кому не обращаясь.
 – Да, – подтвердил Карелла.
 Тейер кивнул и проронил:
 – Мне хочется смотреть на него. Странно, не правда ли? Мне хочется понять, что в нем было такого особенного.
 – Вы все еще его не узнаете? – спросил Хейз.
 – Нет. Кто он?
 – Мы не знаем. В его бумажнике не было никакого удостоверения, даже водительских прав. Но одно из имен в предсмертной записке было Томми. Ваша жена когда-нибудь говорила о ком-либо, по имени Томми?
 – Нет.
 – И вы никогда его раньше не видели?
 – Никогда, – Тейер помолчал и сказал: – Я не совсем понимаю. Квартира... в которой вы нашли их. Разве вы не спрашивали хозяйку? Она что, не знает его имени?
 – Она, конечно, могла бы знать. Но это была не его квартира.
 – Что вы имеете в виду?
 – Хозяйка дома сообщила нам, что ее снял человек, по имени Фред Хеслер.
 – Возможно, он снял ее под другим именем, – предположил Тейер.
 Карелла отрицательно покачал головой.
 – Нет. Мы приводили ее сюда, и она сказала, что это не Фред Хеслер.
 Он подал знак служащему, и тот задвинул ящик на место.
 – Мы сейчас пытаемся найти Хеслера, но пока безуспешно. – Карелла вытер пот со лба и продолжал: – Мистер Тейер, если вы не возражаете, нам бы хотелось выбраться отсюда. Придется задать вам еще несколько вопросов, но мы бы предпочли сделать это за чашкой кофе, если вас это устроит.
 – Да, конечно, – согласился Тейер.
 – Я вам больше не нужен? – поинтересовался служащий морга.
 – Нет. Большое спасибо, Чарли.
 – Не стоит, – отозвался Чарли и вновь занялся чтением журнала «Плейбой».


* * *

 Они нашли столовую в трех кварталах от больницы, заняли место у окна и стали наблюдать за проходящими по улице девушками в легких весенних ситцевых платьях. Карелла и Тейер заказали кофе. Хейз был любителем чая. Они сидели, пили маленькими глотками из горячих кружек, прислушиваясь к шуршанию вентиляторов под потолком. Стояла весна. Мимо их окна проходили хорошенькие девушки и не хотелось говорить о предательстве и неожиданной смерти. Но была и смерть, и щекотливая ситуация, и измена; возникало множество вопросов, которые ждали ответа.
 – Вы сказали, что ваша жена собиралась провести ночь у матери, не так ли, мистер Тейер?
 – Совершенно верно.
 – Как зовут ее мать?
 – Мэри Томлинсон. Девичья фамилия моей жены была Томлинсон.
 – Где живет ваша теща?
 – На Санд Спит.
 – И ваша жена часто ее навещала?
 – Да.
 – Как часто, мистер Тейер?
 – По крайней мере, раз в две недели. Иногда чаще.
 – Одна, мистер Тейер?
 – Что вы имеете в виду?
 – Одна? То есть без вас.
 – Да, мы с тещей не очень-то ладили.
 – И вы ее не навещали. Я правильно вас понял?
 – Правильно.
 – Но сегодня утром вы ей позвонили, когда увидели фотографию Ирэн в газете?
 – Да, позвонил.
 – Значит, вы с ней все-таки разговариваете?
 – Разговариваю, но мы недолюбливаем друг друга. Я сказал Ирэн, что, если она хочет видеться с матерью, ей придется это делать без меня. Только и всего.
 – Она так и поступала, – уточнил Хейз, – в среднем раз в две недели. Иногда чаще.
 – Да.
 – А вчера она вам сказала, что собирается к матери и переночует у нее?
 – Да.
 – И она часто у нее оставалась ночевать?
 – Да. Видите ли, ее мать вдова. И Ирэн чувствовала, что она одинока, и поэтому она проводила... – Тейер замялся, сделал глоток кофе, поставил чашку на место, затем снова взглянул на полицейских. – Ну а теперь я не уверен. Я действительно не знаю.
 – О чем именно, мистер Тейер?
 – Видите ли, я предполагал, что женщина действительно одинока, и даже если она мне не по душе, я не считал себя вправе не разрешать ее дочери видеться с ней. Я имею в виду Ирэн. Но теперь... после... после того, что случилось, я не знаю, я не уверен, что Ирэн проводила все это время со своей матерью. Или... – Тейер затряс головой, схватил чашку с кофе и залпом выпил горячий напиток.
 – Или она все это время была с Томми, – помог ему Карелла.
 Тейер кивнул.
 – Когда она вчера ушла из дома, мистер Тейер? – спросил Хейз.
 – Не знаю. Я ушел на работу в восемь. Она была дома.
 – Чем вы занимаетесь?
 – Я пишу стихи на поздравительных открытках.
 – У вас свое дело или вы работаете на какую-либо компанию?
 – Свое дело.
 – Но вы сказали, что вчера ушли из дома на работу. Значит, вы не работаете дома?
 – Нет. У меня небольшой офис в центре.
 – Где именно?
 – В здании Пассажа. Небольшая комната; письменный стол, пишущая машинка, конторка с папками для бумаг, несколько стульев – все самое необходимое.
 – И вы каждое утро, в восемь, отправляетесь туда? – поинтересовался Хейз.
 – Да, кроме субботы и воскресенья. В эти дни я обычно не работаю.
 – Но с понедельника по пятницу вы всегда приходите на работу в восемь утра. Я правильно вас понял?
 – Нет. В восемь я выхожу из дома. По дороге на работу я захожу позавтракать и только потом отправляюсь в офис.
 – Так когда же вы туда приходите?
 – Около девяти.
 – А когда уходите?
 – Часа в четыре.
 – И сразу идете домой? – вмешался Карелла.
 – Нет, я обычно захожу за другом и мы идем выпить рюмочку-другую. Он пишет песни, его офис рядом с моим. В этом здании много музыкантов.
 – Его имя?
 – Говард Левин.
 – Вы и вчера с ним встречались?
 – Да.
 – В четыре?
 – Приблизительно в это время. Что-то ближе к четырем тридцати.
 – Разрешите мне подытожить, мистер Тейер? – попросил Хейз. – Итак, вчера вы вышли из дома в восемь утра, позавтракали...
 – Где это было, кстати? – полюбопытствовал Карелла.
 – Я посещаю ресторан в двух кварталах от дома.
 – Итак, позавтракали в ресторане, прибыли к себе в офис в девять часов. Жена ваша была дома, когда вы уходили, но вы знали, что она собирается к матери на Санд Спит, по крайней мере, так она вам сказала.
 – Совершенно верно.
 – В течение дня вы с женой разговаривали?
 – Нет.
 – У вас в офисе нет телефона?
 – Есть, конечно. – Тейер нахмурился. Какая-то мысль, казалось, не давала ему покоя.
 Он не сразу уяснил, какая именно, и сидел, нахмурившись, сжав зубы.
 – Но ни вы ей, ни она вам не звонила.
 – Нет, – повторил Тейер с обидой в голосе. – Я знал, что она собирается к матери. С какой стати мне было ей звонить?
 – В каком часу вы обедали, мистер Тейер? – задал вопрос Карелла.
 – В час. Думаю, приблизительно в это время. А в чем, собственно, дело?
 – О чем вы, мистер Тейер?
 – Да, просто так.
 – А где вы обедали?
 – В итальянском ресторане, рядом с работой.
 – В каком?
 – Послушайте!.. – начал было Тейер.
 – Я вас слушаю...
 – В чем, собственно, дело?
 – Мистер Тейер, – Хейз был бесстрастен. – Ваша жена встречалась с другим человеком, похоже, что они вместе кончили жизнь самоубийством. Не ведь многое не всегда оказывается таким, каким выглядит на первый взгляд.
 – Понятно.
 – Поэтому мы и хотим удостовериться...
 – Понятно, – снова повторил Тейер. – Вы полагаете, что я имею какое-то отношение к этому. Ведь так?
 – Не обязательно, – объяснил Карелла. – Мы просто пытаемся выяснить, как и где вы провели вчерашний день.
 – Ясно.
 За столом наступило молчание.
 – И все-таки, где вы обедали, мистер Тейер?
 – Я что, арестован? – не выдержал Тейер.
 – Ну что вы.
 – У меня такое чувство, что вы расставляете мне ловушки. У меня нет больше желания отвечать на ваши вопросы.
 – Почему же?
 – Потому что я ко всему этому не имею ни малейшего отношения. А вы пытаетесь представить дело так, будто... будто. Черт возьми, что я, по-вашему, должен чувствовать? – его голос сорвался до крика. – Я вижу фотографию жены в газете, читаю, что она мертва и что... что она была, была. Вы, мерзавцы. Что я, по-вашему, должен чувствовать?
 Он поставил на стол чашку, прикрыл лицо рукой, так чтобы не было видно слез, сидел тихий и молчаливый.
 – Мистер Тейер, – Карелла заговорил с ним очень мягко. – Порядок расследования каждого случая самоубийства точно такой же, как и убийства. Мы опрашиваем людей, пишем отчеты для департамента...
 – Да пошли вы к черту со своим департаментом, – возмутился Тейер, но продолжал сидеть, прикрыв глаза рукой. – У меня умерла жена.
 – Да, сэр, мы понимаем.
 – Тогда оставьте меня в покое. Вы ведь сказали, что мы пойдем выпить чашку кофе, а... это допрос с пристрастием.
 – Нет, сэр, вы ошибаетесь.
 – Тогда, что же это, черт побери? – не выдержал Тейер. Рука внезапно опустилась, глаза засверкали. – Она мертва! – закричал он. – Она была найдена в постели с другим. Чего же вы, черт возьми, хотите от меня?
 – Мы хотим знать, где вы были весь вчерашний день. Только и всего, – пояснил Хейз.
 – Обедал в ресторане под названием «Нино», в двух кварталах от работы, вернулся на службу часа в два, два тридцать. Работал до...
 – Обедали одни?
 – Нет, со мной был Говард.
 – Ну а дальше что?
 – Работал до четырех тридцати. Затем ко мне зашел Говард, сказал, что закончил работу и спросил, не пойти ли нам выпить. Я согласился. И мы зашли в бар на углу, под названием «Динтл». Я выпил два Роб Роя, а потом мы с Говардом прошлись пешком до метро. И я отправился прямо домой.
 – Когда это было?
 – Что-то около пяти тридцати.
 – А потом что вы делали?
 – Прочитал газеты, посмотрел новости по телевизору, потом сделал себе ужин из яичницы с ветчиной, надел пижаму, немного почитал и заснул. Сегодня утром я проснулся в семь тридцать. Ушел из дома, как всегда, в восемь. Купил газету по дороге в ресторан, за завтраком раскрыл ее и увидел фотографию Ирэн. Сразу же из ресторана позвонил ее матери, затем в полицию. – Тейер, помолчав, добавил с сарказмом: – А там были так любезны, что познакомили меня с вами, джентльмены.
 – Все в порядке, мистер Тейер, – объявил Хейз.
 – И больше вам от меня ничего не нужно?
 – Нет. Простите, что мы вас расстроили, но у вас возникли вопросы, кое-что надо было выяснить.
 – Я могу идти.
 – Безусловно, сэр.
 – Спасибо, – помолчав, Тейер спросил: – Могу я просить вас об одном одолжении?
 – Что именно, сэр?
 – Когда выяснится, кто этот человек... Томми. Ну, с которым ее нашли в постели, дайте мне знать.
 – Пожалуйста, если хотите.
 – Да, очень хочу.
 – Хорошо. Мы вам тогда позвоним.
 Они смотрели ему вслед, когда он, понурив голову, выходил из столовой, высокий, худой и сутулый.
 – Что за черт, – проронил наконец Хейз. – Но мы обязаны задавать вопросы.
 – Ничего не поделаешь, – подтвердил Карелла.
 – И все-таки надо признать, Стив, неправдоподобно, что он уж совсем ничего не знал.
 – Что ты хочешь сказать?
 – Бог ты мой, его жена чуть ли не каждую неделю уходит к матери, проводит у нее ночь, а он даже не позвонит, чтобы проверить, так ли это. Никогда этому не поверю.
 – Это потому, что ты не женат, – просто пояснил Карелла.
 – Ну да!
 – Я не прошу Тедди давать мне письменный отчет о том, где она бывает. Тут уж либо ты доверяешь кому-то, либо нет.
 – А ты считаешь, что он ей доверял?
 – Мне кажется, что да.
 – Не стоила она его доверия, – не согласился Хейз.
 – Есть такие чудеса на свете, что тебе и не снились, мой друг Гораций, – перефразировал Гамлета Карелла.
 – Какие именно? – не понял Хейз.
 – Любовь, например, – пояснил Карелла.
 – Есть, конечно. И ты не можешь не согласиться, что в данном деле она – всему причина.
 – Я этого не знаю.
 – Ну если, конечно, это только не убийство.
 – Не знаю. Не знаю, что принять, а что отвергнуть. Знаю только, что чувствую себя омерзительно, когда приходится вот так разговаривать с парнем, который сражен горем, а я не вполне уверен, что...
 – Если только он и в самом деле сражен горем, – перебил Хейз. – И если только не он сам включил этот газ.
 – Мы этого не знаем, – не согласился Карелла. – У нас нет улик.
 – Вот поэтому-то мы и должны задавать вопросы.
 – Несомненно. А иногда и отвечать на них, – он замолчал, затем вдруг лицо его помрачнело. – Я вчера ответил на вопрос девушки на карнизе, Коттон. Маленькой, испуганной, ошарашенной. Она искала ответ на свой самый большой вопрос, и я дал ей его. Я сказал ей: прыгай.
 – Ну, ради бога...
 – Это я велел ей прыгнуть, Коттон.
 – Она бы все равно это сделал, что бы ты ей ни сказал. Девушка, которая выходит на карниз двенадцатого этажа...
 – Ты был здесь в прошлом апреле, Коттон? Ты помнишь парня по прозвищу Глухой. Все эти комбинации и перетурбации, помнишь? Закон вероятности. Вспоминаешь?
 – Ну и что из того?
 – Я думаю о том, что могло бы случиться, если бы сказал я ей что-то другое. Предположим, вместо того, чтобы сказать: валяй, прыгай, – я бы посмотрел на нее и сказал: «Ты самая прекрасная девушка в мире и я люблю тебя. Пожалуйста, вернись в комнату!» – И ты думаешь, она бы прыгнула?
 – Если она этого хотела, ничего не имело значения...
 – А я все думаю о том, что было бы, если бы не я, а кто-нибудь другой, ты, например. Пит, Берт или Мейер, любой из вас, был у этого окна? Может быть, твой голос ей понравился бы больше моего? Может быть, Питер смог бы уговорить ее уйти с карниза. Может быть...
 – Стив! Стив, какого черта ты в этом копаешься?
 – Право, не знаю. Просто мне не доставило никакого удовольствия допрашивать Майкла Тейера.
 – Мне тоже.
 – Все это очень смахивает на самоубийство, Коттон.
 – Знаю.
 – Конечно, полностью ни в чем нельзя быть уверенным. Поэтому и приходится быть грубым, обманывать и притворяться.
 – Валяй, копайся дальше, – Хейз произнес это резко и чуть было не добавил: «Почему бы тебе не возвратиться на участок и не написать заявление об отставке?» Но, взглянув через стол на Кареллу и увидев его встревоженный взгляд, вспомнил, что случилось все это только вчера, когда он сердито велел девушке прыгнуть. Он вовремя сдержал готовые слететь с языка слова об отставке. Вместо этого с усилием заставил себя улыбнуться и произнести:
 – Я знаю, что мы сделаем. Ограбим банк, уедем в Южную Америку и будем жить, как миллионеры. Идет? Тогда нам не придется переживать о том, как задавать вопросы и отвечать на них. Ну как?
 – Спрошу Тедди, – отозвался Карелла и вымученно улыбнулся.
 – Обдумай это, – предложил Хейз. – А я тем временем свяжусь с бригадой.
 Он вышел из-за стола и направился в дальний конец столовой к телефонной будке. Вернувшись, он сказал:
 – Хорошие новости.
 – Какие? – поинтересовался Карелла.
 – Объявился Фред. Хеслер.




 Глава 4


 Фред Хеслер испытывал невероятный восторг. Это был полный человечек, в клетчатом пиджаке и ярко-синей спортивной рубашке. Глаза, тоже синие и яркие, возбужденно блестели, когда он дрыгал ногами от удовольствия, оглядывая комнату.
 – Я впервые в жизни в полицейском участке, – объяснил он. – Бог ты мой! Какой колорит! Какая атмосфера!
 Колорит и атмосферу в этот момент составлял человек с ножевой раной на левой руке, из которой хлестала кровь и которую детектив Мейер терпеливо пытался остановить, в то время как другой детектив, Берт Клинг, вызывал по телефону «Скорую». Помимо этого колорит и атмосферу определял шестидесятилетний старик, который, вцепившись в проволочную сеть клетки небольшого изолированного помещения, находящегося в комнате, орал:
 – Убью мерзавца! Дайте мне добраться до него! – и плевался в каждого, кто ближе подходил к его маленькой тюрьме. Колоритна была также и толстая женщина в домашнем цветастом платье, которая жаловалась инспектору Хэлу Уиллису на шум, потому что за стеной ее квартиры на первом этаже постоянно играют в бейсбол. Атмосфера включала также неумолкающий перезвон нескольких телефонных аппаратов, стук пишущих машинок и особый застарелый запах полицейского участка, тот утонченный аромат, состоящий на семь десятых из человеческого пота, на одну десятую – из запаха кипящего кофе, еще на одну десятую – из мочи от старика за решеткой и на одну десятую – из дешевых духов толстухи в домашнем пестром платье.
 Карелла и Хейз вошли в эту атмосферу и колорит по обитым железом ступеням лестницы, ведущей из коридора первого этажа старого здания, миновав комнату для допросов, туалет и канцелярию. Распахнув дверь в железной перегородке, они тут же заметили Энди Паркера, разговаривающего с толстячком, сидевшим на стуле с высокой спинкой, и, решив, что это и есть Фред Хеслер, направились прямо к нему.
 – Здесь такая вонь, – сразу же заметил Карелла. – Неужели нельзя открыть окно?
 – Окна открыты, – откликнулся Мейер. Руки его были в крови.
 Он обернулся к Клингу и спросил:
 – Они едут?
 – Да, – ответил Клинг. – Почему патрульный не занялся этим? У него прямо на участке должна была быть санитарная машина. Черт возьми, он думает, что у нас здесь «Скорая медицинская помощь»!
 – Не говори мне о патрульных, – не выдержал Мейер. – Я никогда в жизни их не пойму.
 – Привести сюда этого парня с располосованной рукой, – пояснил Клинг Карелле. – Нужно доложить об этом капитану. У нас и без этой кровищи на полу забот хватает.
 – А что случилось? – заинтересовался Карелла.
 – Этот старый хрыч в клетке пырнул его ножом, – объяснил Мейер.
 – За что?
 – В карты играли. Старик говорит, что он блефовал.
 – Выпустите меня отсюда! – внезапно заорал старик в клетке. – Я убью этого ублюдка!
 – Вы должны запретить им гонять мяч клюшками под моими окнами, – настаивала толстуха.
 – Вы абсолютно правы, – успокаивал ее Уиллис. – Я прямо сейчас пошлю к вам участкового. Он заставит их уйти на спортивную площадку.
 – Но у нас нет спортивной площадки, – уточнила она.
 – Ну, тогда он пошлет их в парк. Не волнуйтесь, мы что-нибудь сделаем.
 – Но вы и в прошлый раз обещали то же самое, а они до сих пор играют в бейсбол под моими окнами и сквернословят.
 – Куда же к дьяволу провалилась «Скорая помощь»? – взорвался Мейер.
 – Сказали, что сейчас прибудет, – откликнулся Клинг.
 – Ну, пожалуйста, Коттон, включи вентилятор! – взмолился Карелла.
 – Воняет, как в китайском борделе, – подтвердил Паркер. – Старик обмочился, когда Дженеро схватил его за шиворот. Ему хоть и шестьдесят, но руку парню он здорово отделал.
 – Хотелось бы знать, кто будет его допрашивать, – полюбопытствовал Хейз. – В клетке воняет, как в зоопарке.
 – Дженеро приволок его сюда, – вмешался Паркер, – ему и допрашивать. – И сам от души рассмеялся над своим диким предложением.
 Неожиданно он сказал:
 – Познакомьтесь. Это – Фред Хеслер. А это детективы Карелла и Хейз. Они занимаются делом о самоубийстве.
 – Здравствуйте, – Хеслер немедленно вскочил и схватил Кареллу за руку.
 – Это изумительно. Совершенно и-зу-ми-тель-но!
 – Куда как изумительно, – не выдержал Паркер. – Я отчаливаю из этого сумасшедшего дома. Если начальство спросит – я в кондитерской на Калвер-стрит.
 – И что ты там будешь делать?
 – Есть взбитые сливки.
 – Может быть, все-таки дождешься «Скорой», – попросил Клинг. – У нас здесь дел по горло.
 – В этой комнате и так больше полицейских, чем в академии, – возразил Паркер и вышел. Толстуха вышла следом, бормоча себе под нос что-то вроде: «Грязная полиция в этом вшивом городе». Явился патрульный, чтобы отвести старика на первый этаж в камеру предварительного заключения. Старик набросился на него, едва они отперли дверь клетки, и патрульный мгновенно успокоил его, сбив с ног дубинкой, и потащил осевшее, безвольное тело из дежурки. Минут пять спустя появилась «Скорая». Человек с исполосованной рукой сказал санитарам, что он сам может спуститься по лестнице в машину, но они заставили его лечь на носилки и унесли. Мейер вымыл руки под умывальником в углу комнаты и устало сел за свой стол. Клинг налил себе чашку кофе. Карелла снял кобуру, положил в верхний ящик своего письменного стола и сел рядом с Фредом Хеслером. Хейз расположился на краешке стола.
 – И так у вас тут всегда? – поинтересовался Хеслер. Глаза его блестели.
 – Не совсем, – усмехнулся Карелла.
 – Да ну. Вот здорово!
 Вместо ответа Карелла промычал что-то и спросил:
 – Где вы были все это время, мистер Хеслер?
 – Меня не было в городе. Я и не подозревал, что вы, ребята, меня разыскиваете. Когда я сегодня утром вернулся в квартиру... Бог ты мой! Ну и дела!.. Квартирная хозяйка сказала мне, чтобы я к вам зашел. Вот я и здесь!
 – Вы знаете, что произошло в вашей квартире, пока вы отсутствовали? – поинтересовался Хейз.
 – Знаю только, что произошел взрыв.
 – А вы знаете, кто был у вас, когда это произошло?
 – Парня знаю, а девчонку нет.
 – Что за парень?
 – Томми Барлоу.
 – Это его полное имя? – Хейз переспросил и начал записывать.
 – Да, Томас Барлоу.
 – А его адрес?
 – Он живет с братом. Где-то в Риверхеде. Я не знаю точно.
 – А на какой улице?
 – Не имею представления. Никогда у него не был.
 – Откуда вы его знаете, мистер Хеслер?
 – Мы вместе работаем.
 – Где именно?
 – В фотоателье «Одинокая звезда».
 – Оно в этом городе?
 – Да, это в Северной части, квартал четыреста семнадцать, дом четыреста семь, – Хеслер сделал паузу, затем продолжал. – Может быть, вас смущает название «Одинокая звезда»? Парень из Техаса открыл это предприятие.
 – Понятно. И как давно вы там работаете, мистер Хеслер?
 – Шесть лет.
 – И все это время вы знали Томаса Барлоу?
 – Нет, сэр. Томми работал здесь не больше двух лет.
 – И вы были хорошими друзьями?
 – Очень хорошими.
 – Он женат?
 – Нет же. Я вам уже говорил, что он живет с братом. Он у него калека. Я его как-то раз встретил. Ходит с палкой.
 – Вы знаете его имя?
 – Вроде бы, подождите минутку... Энди? Или нет... Минуточку! Анжело? Что-то в этом роде. Или... Амос! Да, Амос. Амос Барлоу! Точно.
 – Ну хорошо, мистер Хеслер. Так что же, все-таки, Томми Барлоу делал в вашей квартире?
 Хеслер двусмысленно усмехнулся.
 – Ну а что он, по-вашему, мог там делать?
 – Я хотел сказать...
 – Его нашли с голой девицей. Что же он еще мог делать?
 – Я хотел спросить, как он там оказался, мистер Хеслер?
 – Ах, это. Он попросил у меня ключ. Он знал, что я уезжаю, и попросил разрешения воспользоваться квартирой. Ну я и дал ему ключ. А почему бы и нет? Что в этом плохого?
 – Вы знали, что он встречается с замужней женщиной?
 – Нет.
 – А вы вообще-то знали, что он собирается встретиться там с женщиной?
 – Догадывался.
 – Он вам что-нибудь говорил?
 – Нет. Но для чего же еще ему мог понадобиться ключ?
 – И вы говорите, что были хорошими друзьями?
 – Конечно. Вместе не раз в крикет играли. Он мне помогал с фильмами.
 – С фильмами?
 – Да, я помешан на кинофильмах. Видите ли, там, где я работаю, не проявляют кинопленки. Это делает «Кодак» и другие фирмы. А у нас проявляют и печатают только обыкновенные фотопленки: черно-белые и цветные, но не кинопленки. А у меня это хобби – снимать фильмы. Я всегда снимаю картины, печатаю, делаю монтаж. И Томми мне обычно помогал в этом. У меня японская камера...
 – Чем он вам конкретно помогал? Снимать фильмы или обрабатывать пленку?
 – Все. И к тому же играл в моих фильмах. У меня есть пленка, почти триста футов длиной, где снят Томми. Можете посмотреть кое-что из моих работ. У меня не так уж плохо получается. Вот почему все здесь так ошеломило меня. Какие краски? А вся атмосфера! Просто великолепно! Ве-ли-ко-леп-но! – Хеслер едва перевел дух и внезапно выпалил: – Я хотел спросить, нельзя ли мне как-нибудь прийти и поснимать здесь у вас?
 – Очень сомневаюсь, – проронил Карелла.
 – Ужасно жаль, – не унимался Хеслер, – только представьте себе кровоточащую руку этого парня в цвете. Бог ты мой!
 – Не могли бы мы вновь на минутку вернуться к Томми, мистер Хеслер?
 – О, конечно, несомненно. Послушайте, я очень извиняюсь, что отклонился от темы. Но я помешан на кино. У меня прямо-таки зуд какой-то, понимаете?
 – Конечно, понимаем, – отозвался Хейз, – но скажите, вам не показалось, что Томми чем-то угнетен, или расстроен, или?..
 – Томми? Кто? Томми? – Хеслер расхохотался. – Он же по природе своей был очень жизнерадостный человек: всегда улыбающийся и счастливый.
 – Когда он попросил у вас ключ, он не показался вам грустным?
 – Да нет же. Я уже сказал вам, он был, как всегда, веселый.
 – Да, да. Но когда он попросил у вас ключ...
 – Минутку. Он попросил у меня ключ, должно быть, дня три назад. Он знал, что мне нужно уехать из города. Дело в том, что у меня есть старая тетка в провинции, и я надеюсь, что когда-нибудь, когда умрет, она оставит мне свой дом. Она не очень-то хорошо себя чувствует последнее время. А у меня есть еще двоюродный брат, который тоже положил глаз на этот дом. Поэтому я и подумал, что мне стоит наведаться к тетке и придержать ее немного за руку, пока она не оставила все ему. Вот я вчера и поехал. Взял выходной. Сегодня ведь суббота. Верно?
 – Верно.
 – А вы, ребята, по субботам работаете?
 – Пытаемся, мистер Хеслер, – Карелла вновь попросил: – Не могли бы мы на минутку вернуться к Томми?
 – Ой, конечно, конечно. Простите, я опять ушел от темы разговора. Видите, тот дом для меня очень важен. Не то чтобы хочу старухе смерти или что-то подобное, но уж очень хочется прибрать к рукам ее дом. Это большой, старый дом, знаете ли, и вокруг сирень...
 – Вернемся к Томми, – прервал его Карелла. – Как я понимаю, он был таким, как всегда, когда попросил ключ? Верно? Счастливый, смеющийся?..
 – Верно.
 – Когда вы видели его в последний раз?
 – В четверг на работе.
 – Он в пятницу тоже взял выходной?
 – Вот этого я не знаю. А почему вы спрашиваете?
 – Мы просто хотели бы знать, в каком часу он встретился с девушкой. Он вам ничего не говорил?
 – Нет. Вы можете проверить у босса. Спросить, брал ли Томми выходной в пятницу. На вашем месте я бы так и сделал.
 – Спасибо, – проронил Карелла.
 – А она была замужем, я имею в виду девицу?
 – Да.
 – Это всегда все осложняет. У меня, знаете, правило, никогда не связываться с замужними женщинами. Я так полагаю, в городе полно одиноких девушек, которые готовы...
 – Большое спасибо, мистер Хеслер. Где нам вас найти, если понадобится?
 – В квартире, конечно, где же еще?
 – И вы там собираетесь жить? – Хейз спросил, не веря своим ушам.
 – Конечно. Спальня прекрасно сохранилась. Никогда и не подумаешь, что в ней что-то произошло. И в гостиной не так уж и плохо. Там я храню все свои фильмы. Бог мой, а если бы я держал их в кухне?..
 – Ну что ж, еще раз спасибо, мистер Хеслер.
 – Не стоит. К вашим услугам в любое время. – Он за руку попрощался с обоими полицейскими, махнул рукой Мейеру, который едва удостоил его кивком головы, и вышел из дежурной комнаты в коридор.
 – А чем он, собственно, занимается? – спросил Мейер. – Важничает так, будто баллотируется в мэры.
 – А что, мы могли бы пользоваться показаниями и мэра, если нужно, – прокомментировал Клинг.
 – Ну и что ты обо всем этом думаешь? – поинтересовался Карелла.
 – Только одно, – пояснил Хейз, – что, если Томми Барлоу планировал покончить жизнь самоубийством, с какой стати ему пользоваться квартирой друга? Люди обычно стараются не причинять беспокойство своим друзьям, особенно, если готовятся свести счеты с жизнью.
 – Верно, – согласился Карелла. – И с каких это пор потенциальные самоубийцы ходят счастливые и радостно смеются? – Он отрицательно покачал головой. – Нет, совсем не похоже, что Томми замышлял свои похороны.
 – Да, – подтвердил Хейз. – Похоже, он собирался на вечеринку.


* * *

 Было бы очень просто закрыть это проклятое дело, назвав его самоубийством. Ни Карелле, ни Хейзу не очень-то хотелось, как говорится, стегать дохлую лошадь, у них вполне хватало доказательств, что Томми Барлоу и Ирэн Тейер сами покончили счеты с жизнью. Ведь были и предсмертная записка, и газ в таком количестве, что это привело к взрыву. Были вдобавок еще и две пустые бутылки из-под виски, и полуголые тела – все свидетельствовало о том, что всему причиной была любовь, – обреченные любовники, возможно, обнимались до самой последней минуты, пока не потеряли сознание и газ не убил их.
 Такое заключение напрашивалось само собой и дело конечно, нужно было квалифицировать как самоубийство.
 И все-таки Карелла и Хейз, очень добросовестные и опытные полицейские, не испытывали удовлетворения. Они знали, что у каждого происшествия есть свой особый привкус, не поддающийся ни логике, ни рассуждению Они его чувствовали интуитивно: что-то вроде внутреннего видения, которое появляется, когда ты как бы влезаешь то в шкуру жертвы, то убийцы. Когда это чувство посещает тебя, ты прислушиваешься к нему. Ты можешь обнаружить и бутылки из-под виски на полу, и аккуратно сложенную одежду, и предсмертную записку, отпечатанную на машинке, и квартиру, наполненную газом, – все это свидетельствовало о явном самоубийстве, а твоя интуиция говорит тебе, что это не так. Ведь это так просто.
 Также просто было и эксперту-токсикологу Главного полицейского управления прийти к своему заключению. Милт Андерсен, доктор фармакологии, никогда не был ленивым или недобросовестным работником. Надо отдать ему должное, это был человек отлично знающий свое дело на практике и в теории, так как более тридцати лет занимался практической токсикологией и был профессором судебной токсикологии в одном из лучших университетов города.
 Он прекрасно знал свое дело и делал его точно, аккуратно и быстро. Детективы хотели получить ответы на три вопроса:
 1) причина смерти;
 2) напились они спиртного или нет, прежде чем отравиться;
 3) действительно ли перед смертью имели место половые сношения.
 Никто не просил его дать заключение о том, была ли смерть самоубийством, убийством или случайностью. Он сделал только то, о чем его просили. Он осмотрел погибших и дал заключение по трем требующимся вопросам. Но он знал обстоятельства смерти и, когда делал тесты, он помнил о них.
 Андерсену было известно, что произошел взрыв газа и что краны газовой плиты в квартире Хеслера были открыты. Он разглядывал ярко-вишневого цвета пробы тел, крови и внутренностей и был готов тут же поставить диагноз: смерть от острого отравления окисью углерода, но ему платили за то, чтобы он добросовестно делал свое дело, и он знал, что самый точный и неоспоримый метод определения окиси углерода в крови был манометрический метод Ван Слайка. А поскольку в его лаборатории были аппараты Ван Слайка, он немедленно занялся исследованием крови обоих пострадавших. Он обнаружил, что в обоих случаях процентное содержание окиси углерода в крови составляло 60%. А он знал, что уже 31% может быть фатальным. И он пришел к абсолютно правильному выводу, что и Томми Барлоу, и Ирэн Тейер умерли от острого отравления окисью углерода.
 Андерсен знал, что в спальне квартиры были найдены пустые бутылки из-под виски. Он, как и детективы, предположил то же самое, что они напились, прежде чем открыть газ. Детективов интересовали эти вопросы, и Андерсен был доволен, что тела ему были доставлены достаточно быстро. Алкоголь очень не простая отрава. Когда он пробирает тебя, ты чувствуешь себя прекрасно – веселым и счастливым. Но он очень быстро окисляется в организме и полностью выводится из него в течение первых двадцати четырех часов после приема. Андерсен получил оба тела почти сразу лее, как Майкл Тейер опознал труп своей жены, то есть раньше, чем через двадцать четыре часа после смерти. Он понимал, что это уже критический срок, но, если они действительно находились в состоянии опьянения, он был уверен, что еще найдет значительный процент алкоголя в клетках мозга. В токсикологии, где было много спорных вопросов относительно методов и результатов тестирования, самым спорным был, несомненно, вопрос анализа винного спирта. Разброс мнений был очень широк по всем проблемам, но больше всего о том, какая часть или части организма давали самую надежную биологическую информацию о состоянии алкогольного опьянения и больше всего подходили для взятия проб. Андерсен считал, что именно мозг. Он знал, что некоторые токсикологи предпочитают исследовать мускульную ткань, или печень, или срезы почек и селезенки. Но сам он, если представлялась такая возможность, всегда исследовал мозговую ткань. В данном случае он мог провести свои исследования, и первым делом сделал самые простые: попытался выделить и определить наличие быстро разрушающихся ядов в организме путем дистилляции. Он ничего не обнаружил. Тогда на тех же пробах он провел тест на определение количества алкоголя в организме. Существует огромное количество всяких схем и карт, диаграмм и таблиц процентного содержания алкоголя в мозгу человека, в которых указывается, сколько нужно выпить, чтобы человек слегка опьянел, стал качаться, шататься, спотыкаться или свалился оглушенный, ослепленный или мертвецки пьяный. Он обнаружил лишь самые незначительные следы алкоголя в мозгу каждого и понял, что какой бы таблицей он ни пользовался, ни у одного из потерпевших даже близко не было ни опьянения, ни легкого алкогольного отравления. Андерсен предпочитал пользоваться таблицей Гетлера и Тибера, основанной на результатах исследования органов шести тысяч трупов людей, погибших от алкогольного отравления. В ней приведены различные степени опьянения.
 Он, очень добросовестный во всем, решил, что на второй вопрос ответит определенно и решительно: нет. Алкогольное опьянение смерти не предшествовало.
 Он не думал проводить анализ на следы неразрушающихся ядов. Он уже установил причину смерти – отравление окисью углерода, а извлечение, выделение и определение какого-то еще, к тому же неизвестного, яда из трупов было очень кропотливым делом. Если бы он предполагал наличие даже малейшего количества какого-нибудь еще препарата или намека на его присутствие, он бы, как очень компетентный токсиколог, просмотрел все свои записи и учебники и выбрал бы лучший метод их выявления. Но, к сожалению, не существует систематизированного каталога препаратов по их свойствам. А это означает, что, если в трупе обнаружено наличие какого-то нового препарата, а токсиколог не знает ни его, ни обстоятельств смерти, а результаты вскрытия не дали разгадки, ему придется применить все известные методы тестирования. Попытки установить какой-либо яд в чем-то похожи на захватывающую игру «Лови-хватай». Их множество. Тут и нелетучие органические яды из растений типа олеандров, пролесок, наперстянок, и эфирные масла из таких растений, как мускатный орех, кедр, рута, снотворные алифатического ряда и барбитураты, органические слабительные – крушина и касторовое масло, алкалоиды из опия, морфия, атропин и прочие. Их список мог бы быть продолжен. Андерсен все их знал, но его не просили проводить эти сложные тесты, а сам он не видел в них необходимости. Его просили выяснить три вопроса, и он уже ответил на первые два. Поэтому он сразу же перешел к третьему.
 Он никак не мог понять, почему полицейские восемьдесят седьмого участка так хотели знать, имели или нет потерпевшие половые сношения перед смертью. Он даже заподозрил, что какой-то там среди них мерзавец был рогоносцем и тайным некрофилом; как бы там ни было, если уж им так нужна эта информация, ее нетрудно предоставить. Ситуация могла бы быть иной, получи он трупы позднее: сперма погибает так же быстро, как улетучивается алкоголь из организма – через двадцать четыре часа. Он и не ожидал найти живые клетки в вагинальном тракте Ирэн, потому что знал, что после стольких часов они бы все равно не сохранились, но погибшие сперматозоиды надеялся увидеть даже теперь. Он взял пробу, долго изучал ее под очень сильным микроскопом и ничего не обнаружил. Не желая довольствоваться этим результатом (многие причины могли объяснить отсутствие сперматозоидов во влагалище даже сразу же после половых сношений), он обработал мочеиспускательный канал трупа Томми Барлоу физиологическим раствором, взял пробу шприцем и рассмотрел ее под микроскопом, пытаясь найти сперму. Но и там ее не было.
 Удовлетворенный, он завершил свою работу, изложил результаты и попросил отпечатать заключение для передачи детективам восемьдесят седьмого участка.
 Оно было изложено языком сложных медицинских терминов и точно объясняло, почему Андерсен в полном соответствии с данными вскрытия отвечал на вопросы так, а не иначе. Одолев трудности языка, детективы 87-го полицейского участка пришли к выводу, что рапорт содержал следующие ответы на их вопросы:
 1. Газ.
 2. Трезвые.
 3. Половых сношений не имели.
 Ответы заставили их задуматься: что же стало со всем этим пойлом, если никто из них не был пьян? И для чего они разделись, если не для того, чтобы, мягко говоря, «быть вместе» последний раз? До сих пор были все основания предполагать, что они сначала занимались любовью, затем оба частично оделись, а уже потом открыли газ. А если они любовью не занимались, зачем же тогда было раздеваться?
 Где-то в глубине души каждый проклинал такое заключение Андерсена.




 Глава 5


 В крупных женщинах всегда что-то пугает: то ли перемена ролей, то ли разрушение стереотипа. Считается, что женщина должна быть утонченной и хрупкой, мягкой и уютной, немного беззащитной и зависимой; она должна искать утешения и покоя в объятиях сильного, ясноглазого, решительного мужчины.
 Те двое, которые позвонили в дверь дома Мэри Томлинсон на Санд Спит, были сильными, ясноглазыми и решительными.
 Стив Карелла – ростом шесть футов, с широкими плечами, узкими бедрами, мощными запястьями больших рук – не производил впечатления крупного человека. Его сила обманчиво скрывалась в теле прирожденного атлета, который двигался легко и свободно, отлично владея своей прекрасной мускулатурой. В его лице с выступающими скулами, слегка косящими карими глазами, острым и проницательным взглядом было что-то восточное. Вид его не был устрашающим, но когда вы, открыв дверь, видели его на ступенях своего парадного крыльца, сразу же становилось ясно, что перед вами не страховой агент.
 Коттон Хейз весил сто девяносто фунтов, был ростом в шесть футов и два дюйма, его широкой кости тело украшала крепкая мускулатура. Глаза ярко-голубые, прямой несломанный нос, хороший рот с выпирающей нижней губой; над левым виском, в волосах, седая прядь, в том месте, где его полоснули ножом, когда он расследовал дело о краже со взломом. Он был не из тех, с кем спорят, будь то даже игра в шашки.
 Оба – большие, сильные, каждый имел при себе заряженный револьвер. Но когда Мэри Томлинсон открыла дверь своего дома, они оба сразу же почувствовали свою неполноценность и заметно съежились на ступенях ее крыльца.
 У миссис Томлинсон были пламенно-рыжие волосы, сверкающие зеленые глаза. Уже одних этих глаз и волос было достаточно, чтобы понять: это сильная женщина.
 Сочетание крупных размеров с высоким ростом и как бы высеченным из гранита лицом говорило о том, что она не допустит вольностей. В дверях стояла женщина, ростом по меньшей мере пять футов девять дюймов, с огромным бюстом и толстыми руками, крепко упершись ногами в пол, как борец в ожидании атаки. Босая, в гавайском цветастом платье, она подозрительно оглядела детективов, когда те предстали перед ней и необыкновенно робко предъявили свои полицейские значки.
 – Входите, – наконец произнесла она. – Я все ждала, когда же вы наконец у меня появитесь.
 И то, как она произнесла эти слова, тоже было необычным. Казалось, она не знала, что театральная фраза: «Я все ждала, когда же вы наконец появитесь» бессчетное число раз повторялась еще задолго до ее рождения и, вероятно, будет еще многократно повторяться, пока существуют напыщенные резонеры. Она же изрекла слова так, будто была, по меньшей мере, председателем правления компании «Дженерал моторс», который, созвав совещание, был раздражен тем, что некоторые служащие немного опоздали. Она ждала прихода полиции, и, единственно, что ее беспокоило, какого черта они так долго с этим тянули.
 Она решительно шагнула в дом, предоставив Хейзу самому закрыть за собой дверь. Это был типичный для района Санд Спит дом с участком: маленькая прихожая, кухня – слева, гостиная – справа, три спальни и ванная в середине. Миссис Томлинсон обставила свое жилище со вкусом миниатюриста: мебель, картины на стенах, лампы – все было миниатюрным, предназначенным для крошечной женщины.
 – Присаживайтесь, – произнесла она, и Хейз с Кареллой разместились в гостиной, в двух маленьких плетеных креслах, в которых было очень тесно и неудобно.
 Миссис Томлинсон села напротив, едва поместив свой широкий зад на крошечную кушетку. Она сидела в мужской позе, широко расставив ноги, складки платья свисали между колен, снова твердо упершись в пол ступнями с большими пальцами. Она, не улыбаясь, ждала, глядя на посетителей. Карелла откашлялся.
 – Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов, миссис Томлинсон, – отважился он наконец.
 – Полагаю, вы для этого и пришли, – изрекла она.
 – Да, – подтвердил Карелла. – Начать с того...
 – Начать с того, – перебила его миссис Томлинсон, – что в доме полным ходом идут приготовления к похоронам дочери, и я надеюсь, что разговор будет кратким и приятным. Ведь кто-то все-таки должен заниматься всем этим.
 – Вы сами организуете похороны? – поинтересовался Хейз.
 – А кто же еще? – сказала она, презрительно скривив рот. – Уж не тот ли идиот, с которым она жила?
 – Вы говорите о своем зяте?
 – О зяте, – подтвердила она таким тоном, что Майкл Тейер предстал как человек совершенно беспомощный, никчемный, способный разве что только зашнуровать собственные ботинки. – Так называемый зять. Поэт: «Роза – красная, фиалка – голубая – вот, что я скажу, с рожденьем поздравляя». Мой зять.
 Она выразительно тряхнула своей массивной головой.
 – Я полагаю, вы его недолюбливаете, – усмехнулся Карелла.
 – Наши чувства взаимны. Разве вы с ним не разговаривали?
 – Разговаривал.
 – Значит, вам это известно. – Она помолчала. – Нет, действительно, если Майкл сказал обо мне что-то доброе, не верьте, он лжет.
 – Он сказал, что вы с ним не ладите, миссис Томлинсон.
 – Ну, это мягко сказано. Мы просто терпеть друг друга не можем. Он – грубиян.
 – Грубиян? – переспросил Хейз. Он изумленно взглянул на миссис Томлинсон. Слово, казалось, не должно было сорваться с ее губ, не вязалось с ее обликом.
 – Вечно выпендривается, везде суется. Терпеть не могу мужчин, которые только пользуются женщинами.
 – Пользуются? – повторил Хейз все так же изумленно.
 – Конечно. С женщинами надо обращаться уважительно, – пояснила она, – мягко и нежно, заботиться о них, – она затрясла головой. – Ему этого не понять. Он – грубый.
 Помолчав, она мечтательно добавила:
 – Женщины – хрупкие создания.
 Хейз и Карелла несколько мгновений, словно онемев, смотрели на нее.
 – Он... он был груб с вашей дочерью, миссис Томлинсон?
 – Да.
 – В чем это выражалось?
 – Все время командовал ею. Он по природе властный. Терпеть не могу таких мужчин, – она взглянула на Хейза. – Вы женаты?
 – Нет, мэм.
 Затем тут же обратилась к Карелле:
 – А вы?
 – Я женат.
 – Вы властный?
 – Не думаю.
 – Это хорошо. Мне кажется, вы хороший парень. – Она помолчала. – Не то, что Майкл. Вечно всем распоряжается: «Ты уплатила за электричество? Ты ходила за покупками? Ты сделала это? Ты сделала то?» Не удивительно, что...
 Опять в комнате наступило молчание.
 – Не удивительно, что? – осмелился уточнить Карелла.
 – Не удивительно, что Маргарет собиралась его бросить.
 – Маргарет?
 – Да, моя дочь.
 – Ах, да, – вспомнил Карелла. – Вы ведь зовете ее Маргарет?
 – Это имя ей дали при рождении.
 – Да, но, кажется, в основном люди звали ее Ирэн?
 – Мы дали ей имя Маргарет, и мы звали ее Маргарет. А что? Что плохого в этом имени?
 – Да нет, что вы, – поспешил объясниться Карелла. – Это очень красивое имя.
 – Если оно подходит английской королеве, оно хорошо всем, – не унималась миссис Томлинсон.
 – Несомненно, – подтвердил Карелла.
 – Конечно, – согласилась миссис Томлинсон и энергично кивнула.
 – И она собиралась его бросить? – задал вопрос Хейз.
 – Да.
 – Вы имеете в виду – развестись?
 – Да.
 – Откуда вам это известно?
 – Она сама мне об этом сказала. Откуда же еще?
 У матери и дочери не должно быть секретов друг от друга. Я всегда обо всем говорила с Маргарет. Она поступала точно так же по отношению ко мне.
 – Когда она намеревалась уйти от него, миссис Томлинсон?
 – В следующем месяце.
 – Когда именно?
 – Шестнадцатого.
 – Почему именно в этот день?
 Миссис Томлинсон пожала плечами.
 – А чем вам этот день не нравится?
 – Да нет. Мне просто интересно, была ли какая-нибудь особая причина выбрать именно шестнадцатое.
 – Я никогда не совала свой нос в дела дочери, – произнесла миссис Томлинсон резко, назидательным тоном.
 Карелла и Хейз переглянулись.
 – И тем не менее вы знаете дату, – не сдавался Хейз.
 – Да, потому что она сказала мне, что уйдет от него шестнадцатого.
 – Но вы не знаете, почему именно шестнадцатого?
 – Нет, – пояснила она и внезапно улыбнулась. – Уж не хотите ли вы тоже нагрубить мне?
 Карелла в ответ тоже улыбнулся и ответил галантно:
 – Конечно, нет, миссис Томлинсон. Мы просто пытаемся собрать факты.
 – Я могу предоставить вам все факты, – произнесла она твердо. – Первый – моя дочь не покончила с собой. В этом вы можете быть уверены.
 – Откуда вы знаете?
 – Потому что я знала свою дочь. Она – вся в меня. Любила жизнь. Тот, кто любит жизнь, не может лишить себя жизни. В этом я абсолютно уверена.
 – Но видите ли, – начал было Карелла, – все факты указывают на то...
 – Факты! Наплевать на них. Моя дочь была энергичной, жизнелюбивой, живой... Такие люди не кончают жизнь самоубийством. Послушайте! Это у нас в крови.
 – Что? Энергия? – спросил Хейз.
 – Совершенно верно! Энергия! Я должна двигаться весь день. Даже сейчас, когда сижу здесь с вами, мне не по себе. Поверьте мне! Есть такие нервные типы женщин. Я – такая.
 – А дочь? Другой тип?
 – Точно такая же. Живая! Жизнерадостная! Энергичная! Слушайте, я хочу вам кое-что сказать. Знаете, какая я в постели?
 Карелла и Хейз растерянно переглянулись.
 – Когда я вечером ложусь спать, я не могу уснуть. Это все из-за бурлящей энергии. И руки и ноги – все ходит ходуном. Я просто не могу заснуть. Каждый раз перед сном я принимаю таблетки. Только тогда я могу расслабиться. Я – как двигатель.
 – А ваша дочь тоже была такой?
 – Несомненно! Так что зачем было лишать себя жизни? Невероятно. Кроме того, она собиралась бросить этого хама и начать новую жизнь! – она отрицательно покачала головой. – Все это дело дурно пахнет. Я не знаю, кто пустил саз. Но точно скажу, что это не Маргарет.
 – А может быть, Барлоу, – предположил Хейз.
 – Кто? Томми? Нелепо!
 – Почему же?
 – Потому что они собирались пожениться. Вот почему! К чему было кому-либо из них открывать газ? Или оставлять в квартире эту глупую записку? «Нет выхода». Чепуха! Они уже нашли выход.
 – Позвольте мне, миссис Томлинсон, уточнить один вопрос, – вмешался Карелла. – Вы знали, что ваша дочь встречается с Томми Барлоу?
 – Знала, конечно.
 – И вы не пытались препятствовать ей?
 – Препятствовать? Какого черта? С какой стати?
 – Ну... ведь она была замужем, миссис Томлинсон.
 – Замужем! За этим занудой! Ну и замужество. Ха! – она возмущенно тряхнула головой. – Она вышла замуж за Майкла, когда ей было восемнадцать. Что знает о любви восемнадцатилетняя девушка?!
 – А сколько ей сейчас, миссис Томлинсон?
 – Почти двадцать один. Женщина, способная принять самостоятельное решение. – Она коротко кивнула. – И она его приняла – оставить Майкла и выйти замуж за Томми. Все так просто. Так зачем ей было убивать себя?
 – Вам известно, миссис Томлинсон, что в день смерти Маргарет сказала мужу, что собирается навестить вас.
 – Да.
 – И она часто так поступала?
 – Да.
 – Собственно, вы обеспечивали ей алиби. Верно?
 – Алиби?! Я бы не назвала это так.
 – А как?
 – Я бы выразилась иначе: две чуткие, нежные женщины объединились друг с другом против грубияна.
 – Вот вы все называете мистера Тейера грубияном Он хоть раз ударил вашу дочь?
 – Только бы посмел! Я бы переломала ему все кости!
 – Ну, может быть, угрожал ей?
 – Нет, никогда. Он любит командовать – только и всего. Поверьте, я была рада, что она решила уйти от него.
 Карелла откашлялся. В присутствии этой огромной женщины, которая сама считала себя маленькой, он чувствовал неловкость. Ему было не по себе от матери, которая поощряла прелюбодейство дочери.
 – Мне бы хотелось кое-что уточнить, миссис Томлинсон.
 – Что именно?
 – Майкл Тейер сказал нам, что позвонил вам после того, как увидел фотографию вашей дочери в газете, и...
 – Совершенно верно.
 – ...и спросил, была ли она у вас?
 – Верно.
 – Миссис Томлинсон, если вы так одобряли связь вашей дочери с Барлоу и так неприязненно относились к Майклу, почему же вы сказали ему, что ее у вас не было.
 – Потому, что это так и было.
 – Но вы же знали, что она была с Томми!
 – Ну и что из этого?
 – Миссис Томлинсон, вы хотели, чтобы Майкл узнал, что происходит?
 – Конечно, нет.
 – Тогда почему вы сказали ему правду?
 – Позвольте! А что мне было делать? Солгать и сказать, что она у меня? А если бы он попросил ее к телефону?
 – Ну, могли бы что-нибудь придумать. Сказали бы, например, что она вышла на минуту.
 – С какой стати мне лгать этому хаму? Он и так должен был получить то, что заслужил.
 – Что вы имеете в виду?
 – Развод, конечно. Ведь Маргарет собиралась оставить его.
 – А он знал об этом?
 – Нет.
 – Она еще кому-нибудь говорила о предстоящем разводе?
 – Конечно. Она об этом беседовала с адвокатом.
 – Кто он?
 – Я думаю, это ее дело.
 – Вашей дочери нет в живых, – напомнил Карелла.
 – Я знаю, – отозвалась миссис Томлинсон.
 И тогда, без всякой на то причины, Карелла еще раз повторил:
 – Она мертва.
 Наступила тишина. Каждый слышал только биение собственного сердца. До самого последнего момента, даже несмотря на то, что они застали миссис Томлинсон в разгар приготовления к похоронам дочери и что разговор все время шел об обстоятельствах ее гибели, Карелла испытывал странное чувство, что и миссис Томлинсон, и Хейз, и он сам не помнили о том, что говорили о человеке, который уже умер. Подсознательно, неопределенно, но постоянно и настойчиво ощущалось ее присутствие и, несмотря на разговор о ней в прошедшем времени, на упоминание о самоубийстве, – все они думали о живой Маргарет Ирэн Тейер, девушке, которая действительно собиралась уйти от мужа через месяц и начать новую жизнь. Так оно и было. И тихо Карелла повторил: «Она мертва». Все в комнате замолчали, и все вдруг стало на свои места.
 – Она была моей единственной дочерью, – проронила миссис Томлинсон. Она, грузная женщина с плоскими ступнями, большими руками, блестящими глазами, поблекшими рыжими волосами, сидела на кушетке, которая была для нее слишком мала, и вдруг Карелла понял, что на самом деле, по сути своей, она была крошечной, что мебель, которой она себя окружила, была куплена для маленькой, испуганной женщины, скрывающейся где-то внутри этого огромного тела, женщины, которой и в самом деле нужна была нежность и ласка.
 – Мы очень вам сочувствуем, – сказал он, – пожалуйста, поверьте!
 – Да. Да. Я знаю. Но вы не можете вернуть ее мне. Верно? Этого вы никак не можете сделать.
 – Вы правы, миссис Томлинсон. Не можем.
 – Вчера я рассматривала все ее старые фотографии, – продолжала она. – Жаль, что нет у меня фотографии Томми. У меня много фотографий Маргарет, но нет ни одной его.
 Она тяжело вздохнула.
 – Мне, наверное, много придется принять таблеток сегодня вечером, не засну.
 В тишине гостиной маленькие фарфоровые часы, очень тонкой работы, стоящие на красивом инкрустированном приставном столике, начали отбивать время. Не произнося ни слова, Карелла считал удары: один, два, три, четыре. Звуки замерли, опять стало тихо. Хейз заерзал в своем неудобном плетеном кресле.
 – Я составила список, – снова заговорила миссис Томлинсон, – записала сотню дел, которые нужно сделать. Майкл – не помощник, знаете ли! Все приходится делать самой. Если бы только Маргарет была жива, она... – произнесла она и запнулась, абсурдность слов, готовых сорваться с губ, поразила даже ее: «Если бы Маргарет была жива и могла помочь на своих собственных похоронах» – вот что она подумала и чуть было не сказала. И в этой маленькой комнате все сразу же остро ощутили присутствие смерти. Миссис Томлинсон всю передернуло. Оцепенев, в гнетущей тишине она вглядывалась в Кареллу и Хейза. Где-то на улице женщина позвала своего ребенка. Молчание затягивалось.
 – Вы... вы хотели знать имя адвоката, – внезапно донеслось до них.
 – Да.
 – Артур Патерсон. Я не знаю его адреса.
 – Он живет в этом городе?
 – Да, – миссис Томлинсон опять вздрогнула. – Послушайте! Я говорю вам правду. Маргарет действительно намеревалась развестись с ним.
 – Я вам верю, миссис Томлинсон, – успокоил Карелла.
 Он внезапно поднялся и пересек комнату. Мягко и нежно он взял ее огромную руку, сжал в своих ладонях и добавил: – Мы ценим вашу помощь. Если мы что-то можем сделать для вас, звоните, пожалуйста.
 Миссис Томлинсон взглянула в лицо высокого человека, стоящего перед кушеткой, и едва слышно произнесла: «Спасибо».




 Глава 6


 Артуру Патерсону было лет тридцать пять, и, видимо, совсем недавно он сбрил усы. Ни Карелла, ни Хейз не знали, что он произвел эту с позволения сказать усоэктомию всего лишь два дня назад, но будь они повнимательнее, наверняка бы заметили, что Патерсон то и дело дотрагивается до места над верхней губой. Место это было ничем не примечательно, такое же, как у всех мужчин, но он думал иначе. Ему оно казалось очень большим и очень голым. Ему было не по себе, когда он разговаривал с двумя детективами из полицейского участка о Маргарет Ирэн Тейер. Если он бросал взгляд вниз, на краешек носа, видна была собственная верхняя губа, выпяченная, припухшая, голая. Он чувствовал, что вид у него был очень глупый и что детективы смеются над его наготой. Он опять дотронулся до кожи над верхней губой, затем поспешно отдернул руку.
 – Да, – подтвердил он. – Ирэн Тейер приходила ко мне по поводу своего развода.
 – Вы когда-нибудь до этого вели ее судебные дела, мистер Патерсон? – поинтересовался Карелла.
 – Я составлял завещание. И только.
 – Составляли завещание Ирэн Тейер?
 – Собственно, им обоим. Обычное дело, знаете ли.
 – Какое именно, мистер Патерсон?
 – Ну как же. «Я даю распоряжение, чтобы все мои долги и расходы на похороны были уплачены сразу же после моей смерти. Все остальное, принадлежащее мне, дом и часть поместья, личное имущество, где бы оно ни находилось, я отдаю, предназначаю и завещаю своей жене». Что-то в этом роде.
 – Значит, в случае смерти Майкла Тейера, Ирэн Тейер унаследовала бы все его состояние?
 – Совершенно верно. И наоборот.
 – Что вы имеете в виду?
 – В случае, если Майкл Тейер переживет свою жену, все, что у нее есть, переходит к нему. Это было предусмотрено завещанием.
 – Понятно, – произнес Карелла и задумался. Артур Патерсон дотронулся до своих отсутствующих усов.
 – А у нее действительно была какая-то собственность?
 – Не знаю. Вряд ли. Похоже, она была озабочена расходами, связанными с разводом.
 – Она с вами об этом говорила?
 – Да. – Патерсон пожал плечами. – Понимаете, я попал в щекотливое положение. Первым ко мне пришел Тейер, чтобы составить завещание. А теперь мне приходилось заниматься разводом по просьбе жены. Я чувствовал себя неловко!
 – Вы хотите сказать, что на самом деле чувствовали себя адвокатом Майкла Тейера?
 – Ну, не совсем так. Но... скажем так... Я чувствовал себя поверенным в делах семьи Тейер, понимаете? А не только одной Ирэн Тейер.
 – И тем не менее она обратилась к вам?
 – Да.
 – И сказала, что хочет развестись.
 – Да. Она собиралась в Рено в следующем месяце.
 – Несмотря на то, что это означало расходы.
 – Видите ли. У нее были на то серьезные причины. Собственно, она пришла ко мне, чтобы выяснить, каковы законы Алабамы в отношении развода. Она слышала, что хорошие. Но я отговорил ее от развода в Алабаме.
 – Почему?
 – Понимаете, там есть свои трудности. В ряде случаев, если выясняется, что пара приходит в суд только за разводом, а не из желания определиться на жительство, суд штата волевым распоряжением может аннулировать развод. Я думал, что она не захочет рисковать. Я предложил ей поехать в Мехико, где мы и могли бы получить развод через двадцать четыре часа. Но ей это предложение не понравилось.
 – Почему же?
 – Я и сам не совсем понял. Мексиканский развод так же хорош, как и любой другой. Но люди несведущие ошибочно считают, что мексиканские разводы не легальны или, во всяком случае, легко аннулируются. Так или иначе, она была против, поэтому я, естественно, предложил Неваду. Вам знакомы законы Невады о разводе?
 – Нет, – сказал Карелла.
 – Так вот, они требуют проживания в штате, по крайней мере, в течение шести недель и таких оснований для развода, как прелюбодеяние, импотенция, уход из семьи, отказ в материальной поддержке, физическая жестокость, психическая жестокость, алкоголизм... Я бы мог продолжить перечень. Но вы уже и так имеете представление.
 – А на каких основаниях она возбуждала дело о разводе?
 – Психическая жестокость.
 – Не прелюбодеяние?
 – Нет, – Патерсон замялся. – Зачем ей ехать в Рено, если требовать развода на основании факта прелюбодеяния? Я хотел сказать... Во всяком случае... – он опять нерешительно замолчал. – Действительно не знаю, имею ли я право обсуждать с вами эти вопросы?.. Видите ли, я предложил, чтобы они оба, муж и она, сходили на прием к консультанту по семейным делам, но ее это, видимо, совсем не интересовало.
 – Ей нужен был развод.
 – Она решительно была настроена на развод. – Патерсон погладил место над губой, где были усы, и, казалось, решал, следует ему или нет рассказывать все, что знает. В конце концов, вздохнув, пояснил: – Видите ли, здесь был замешан другой мужчина.
 – В этом нет сомнения, мистер Патерсон, – подтвердил Хейз. – Ведь их нашли вместе, мертвыми.
 Патерсон пристально посмотрел на Хейза, а затем тоном, которым обычно разговаривал в суде, произнес:
 – Факт, что их нашли мертвыми вместе, еще не означает, что они планировали совместное будущее. Мистер Барлоу... Я полагаю, его так звали?
 – Верно. Мистер Барлоу.
 – Он мог и не быть тем человеком, за которого она намеревалась выйти замуж.
 – Мать Ирэн считает, что именно за него.
 – Ну, может быть, вы располагаете информацией, которой у меня нет.
 – Ирэн никогда не называла вам имени этого человека?
 – Нет. Она просто заявила, что влюблена и хотела бы развестись как можно быстрее, чтобы выйти замуж за другого.
 – Она высказалась вполне определенно?
 – Да. – Патерсон заговорил не как судья в зале заседаний, а доверительно, как дружелюбный сельский адвокат, отправляющий правосудие в бедном трактире. – По опыту знаю, что многие женщины, кстати, и мужчины тоже, которые замышляют развод, не всегда точно знают, зачем он им нужен. Полагаю, Ирэн Тейер, может быть, только думала, что влюблена в этого Барлоу и использовала это как повод сбежать от человека, жизнь с которым ей была невыносима.
 – Она действительно сказала, что жизнь ее невыносима? – спросил Хейз.
 – Да, она объяснила, что жизнь с Майклом Тейером для нее мука.
 – Почему?
 – Она не говорила об этом.
 – А как мистер Тейер реагировал на развод? – поинтересовался Хейз.
 – Я не обсуждал с ним этот вопрос.
 – Почему же?
 – Миссис Тейер предпочитала уладить все сама.
 – Она объяснила почему?
 – Она так хотела и все. Собственно говоря, она собиралась официально поставить его в известность после оглашения, когда доберется до Невады и начнет судебный процесс.
 – Почему она хотела, чтобы все было именно так?
 – Ну, видите ли, в этом нет ничего необычного. – Он пожал плечами. – Просто она хотела дождаться следующего месяца. А что касается факта существования другого мужчины. Вряд ли...
 – Когда именно в следующем месяце? – перебил Хейз.
 – В какой-то день в конце, – Патерсон очень старался держать ладони сжатыми на коленях, но не выдержал. Пальцы опять потянулись наверх, к губе, погладили голое место. Рассердившись на себя, он немедленно засунул руки в карманы.
 – Но она совершенно определенно собиралась в Рено в следующем месяце. Верно? – уточнил Карелла.
 – Да, – подтвердил Патерсон и, помолчав, добавил, как будто вспомнив что-то: – Я встречался с ней несколько раз, давал ей хорошие советы. Не думаю, что кто-нибудь теперь заплатит мне за работу.
 – А разве в завещании не сказано о выплате долгов и о расходах на похороны? – напомнил Карелла.
 – Ах, да, конечно, – оживился Патерсон. – Конечно, я мог бы, наверное, послать счет мистеру Тейеру, но... – глаза его стали грустными. – Наверное, не очень-то прилично. Моральный аспект, знаете ли. А вы как думаете?
 – О чем это вы, мистер Патерсон?
 – Ну как же! Я ведь все-таки его адвокат тоже.
 Он, может быть, не поймет, почему я утаил от него информацию о предстоящем разводе? Ему будет неприятно. – Он замялся. – Но я же столько сделал! Может быть, мне все-таки предъявить этот счет? А?
 – Ну это вам решать, мистер Патерсон. – Карелла задумался и через минуту спросил: – Не могли бы вы все-таки вспомнить поточнее, когда именно она планировала уйти от него?
 – Не помню, – рассеянно проронил Патерсон. – Если бы я был уверен, что мистер Тейер не расстроится, я бы, конечно, предъявил этот счет. Обязательно бы предъявил. В конце концов, у меня полно расходов, а я действительно очень много уделял ей времени.
 – Очень вас прошу, вспомните, мистер Патерсон.
 – Что именно?
 – Когда она намеревалась уехать в Рено?
 – Ах, это! Я точно знаю. Пятнадцатого или девятнадцатого, что-то в этом роде.
 – Вы говорите пятнадцатого?
 – Очень может быть. А что пятнадцатое – это вторник? Помнится, она говорила, что во вторник.
 Карелла вынул из бумажника маленький целлулоидный календарь.
 – Нет, – уточнил он, – пятнадцатое – понедельник.
 – Видите ли, что-то там было связано с концом недели. Не помню точно, что именно. Но она определенно говорила о вторнике. Это я наверняка помню. Может быть, вторник – это двадцатое?
 – Нет, двадцатое – суббота. А может быть, она имела в виду вторник – шестнадцатое?
 – Вполне возможно.
 – Может быть, на это были какие-то причины. А не ждала она от вас каких-либо бумаг или чего-то еще?
 – Нет, ее юрист в Рено должен был заняться всеми этими делами.
 – Значит, это была ее идея уехать шестнадцатого?
 – Несомненно. Видите ли, местные адвокаты обычно не принимают дела к производству, если вы не проживаете в этом штате.
 – Ну и что?
 – Мне пришлось провести большую работу, хотя я и не готовил никаких юридических документов.
 – Что вы имели в виду, мистер Патерсон, когда говорили о чем-то, что нужно было делать в конце недели? – поинтересовался Хейз.
 – Да, она говорила, что должна ждать до понедельника.
 – Мне казалось, вы говорили о вторнике?
 – Да, она собиралась уехать во вторник, но ей, очевидно, что-то нужно было сделать в понедельник до отъезда. Простите, точно я не могу ничего сказать. Она ведь это упомянула вскользь, как-то неопределенно, как бы мысли вслух. Но я абсолютно уверен, что уехать она собиралась во вторник, шестнадцатого. И естественно, я был в ее распоряжении. Ухлопали уйму времени.
 – Мистер Патерсон, – вышел из себя Карелла. – Вам незачем нас в этом убеждать.
 – Что? – не понял Патерсон.
 – Да что вы много потрудились.
 Патерсон медленно провел рукой над верхней губой, уверенный в том, что никто на свете не осмелился бы говорить с ним подобным тоном, будь у него усы.
 – Я никого и не пытаюсь убеждать, – произнес он, стараясь не подавать вида, что разозлился. – Я действительно много сделал, и я все-таки предъявлю этот счет. – Он яростно кивнул в знак согласия с самим собой. – Не думаю, что это должно расстроить мистера Тейера. Во всяком случае, уже все газеты оповестили о неверности его жены.
 – Мистер Патерсон, что вы думаете о той предсмертной записке? – прервал его Хейз.
 Патерсон пожал плечами.
 – Вы говорите о той, что опубликована в газетах? Сенсационная.
 – Согласен. Но соответствует ли она тому, что затевала миссис Тейер? Как вы думаете?
 – Вот главный вопрос, – согласился Патерсон. – Конечно, нет. С какой стати ей убивать себя, если она уже сделала все, чтобы развестись? Если предположить, что Барлоу был тем человеком, за которого она намеревалась выйти замуж...
 – Вы, кажется, все еще сомневаетесь в этом? – уточнил Карелла.
 – Я просто рассматриваю все возможные варианты. Если бы все-таки был какой-то другой человек...
 – Мистер Патерсон, – не выдержал Карелла, – существующие варианты и так запутаны. Думаю, нам достаточно тех неприятностей, которые уже есть. Зачем искать еще какие-то?
 Патерсон кисло улыбнулся и изрек:
 – Я полагал, полиция занимается расследованием всех возможных вариантов. Особенно в таком самоубийстве, которое смахивает на явное убийство.
 – А вы думаете – это убийство?
 – А вы разве нет? – усмехнулся Патерсон.
 Карелла, улыбнувшись, подтвердил:
 – Мы действительно расследуем каждый вариант, мистер Патерсон.


* * *

 Если вы возглавляете полицейскую лабораторию, да еще в большом городе, у вас есть очень много возможностей для расследования. Детектив-лейтенант Сэм Гроссман руководил лабораторией Главного управления в центре города на Хай-стрит. И даже если бы с восемьдесят седьмого полицейского участка ему временами не подбрасывали одно-два дела, он и без того был бы очень занят. Он не возражал против дел. Он любил повторять старую цыганскую пословицу, в которой говорилось что-то о праздности, как матери всех пороков, а он, несомненно, не выносил праздности и не терпел безделья. Он, случалось, мечтал, чтобы у него было шесть или семь рук, а не две. Все было бы по-другому, конечно, будь Гроссман плохим работником: такие могут браться за все дела сразу, разделываясь с каждым быстро и легко, повсюду разбрасывая, как говорится в другой цыганской пословице, щепки, не задумываясь, куда они летят и падают. Гроссман был добросовестным полицейским и пытливым ученым и был глубоко убежден, что лаборатория существует для того, чтобы помочь пытливым работникам расследовать преступления. Зарплату ему платил город, и он твердо верил, что есть единственный способ заслужить ее – делать свое дело так эффективно, профессионально и квалифицированно, как только можешь.
 Гроссман как руководитель лаборатории был находкой: он был не только хорошим детективом, но и прекрасным химиком. Большинство лабораторий возглавляют полицейские, не имеющие настоящей научной подготовки, и только персонал состоит из квалифицированных экспертов – химиков, физиков и биологов. У Гроссмана тоже были помощники, но собственные научные знания и ум человека, который когда-то сам боролся с грабежами, кражами со взломом, надувательством и другими преступлениями, с которыми участковый детектив ежедневно сталкивается в своей работе. Временами Гроссман мечтал снова оказаться где-нибудь в уютной дежурной комнате, перебрасываясь крепкими шутками с уставшими коллегами. Иногда, как например, сегодня, ему очень не хотелось вылезать из постели.
 Он так никогда не мог понять, по какому такому закону вероятности лаборатория то временами была до предела завалена работой, то сравнительно пустовала. Его занимал вопрос, уж не особая ли фаза луны или последние ядерные испытания были причиной внезапной вспышки преступности и происшествий? Или люди объявляли выходной насилию в какое-то определенное время года, или день месяца, или это какое-то тайное марсианское руководство решает, что вот такой-то, а не другой день, подойдет для того, чтобы завалить работой Гроссмана и его затюканных сотрудников. Одно он знал абсолютно точно: были такие сумасшедшие дни, как сегодня, когда работы было по горло, а людей мало.
 Какой-то взломщик-дилетант ограбил магазин на Пятнадцатой Южной, сломав замок двери черного хода. Сотрудники Гроссмана заняты были сличением отпечатков, обнаруженных на замке, с образцами тех, которые детективы, расследующие дело, сняли с грубого зубила, найденного в комнате подозреваемого.
 В спальне на Калвер-авеню нашли задушенную женщину. Технические работники Гроссмана обнаружили волосы на подушке, и теперь должны были, прежде всего, сравнить их с волосами убитой женщины, и в случае, если они окажутся не ее, провести исследование и определить, кому они принадлежали – животному или человеку, и, если они принадлежали человеку, уточнить, с какой части тела волосы, а также мужские они или женские, крашеные, обесцвеченные или недавно остриженные, выяснить, по возможности, возраст человека, который так небрежно их потерял, а также не были ли они деформированы выстрелом, огнем или кипятком.
 Налетчик, отступая в панике при звуке сирены приближающейся полицейской машины, выстрелил три раза в стену бензоколонки и бежал. Лаборанты Гроссмана занимались теперь сравнением извлеченных пуль с образцами револьверных пуль, имеющихся в их обширной картотеке, пытаясь определить марку оружия, которым пользовался преступник. Тогда полицейские семьдесят первого участка смогут найти возможного владельца по своим регистрационным спискам.
 Десятилетняя девочка обвинила привратника своего дома в том, что он заманил ее в подвальное помещение и силой заставил удовлетворить свои сексуальные потребности. Теперь лаборанты обследовали одежду ребенка – искали пятна крови и спермы.
 Сорокапятилетний мужчина был найден на шоссе мертвым, очевидно, жертва наезда. Осколки стекла, застрявшие в его одежде, сравнивали с образцами стекла от разбитой левой передней фары автомашины, краденой и брошенной, пытаясь определить, не этой ли машиной его сбили.
 Отпечатки пальцев, ладоней, фрагментарные пробы пота, отпечатки ног, подметок, носков, образцы разбитых окон, сломанные замки, следы животных и шин, пыль и ржавчина, перья, фотопленки, обгоревшие веревки, порох, пятна краски и мочи или масла – все у них было в этот день и все нужно было рассмотреть, сравнить, определить, описать.
 Вдобавок ко всем этим делам, парни с восемьдесят седьмого участка свалили на его голову еще и это дело о вероятном самоубийстве.
 Гроссман тяжело вздохнул и снова посмотрел на рисунок, который художник его лаборатории сделал с наброска места происшествия.


* * *

 При самоубийстве, так же, как и игре в бейсбол, иногда бывает трудно определить, кто есть кто или что есть что без специальной учетной карточки. Гроссман перевернул набросок, вложенный в прозрачную папку, и внимательно перечитал напечатанный на машинке и приклеенный к его обратной стороне перечень.
 Пятнадцатая Южная улица, 1516
 1. Стул и одежда женщины
 2. Туфли женщины
 3. Прикроватный коврик
 4. Пятно от виски
 5. Бутылка из-под виски перевернутая
 6. Бутылка из-под виски стоящая
 7. Кровать и жертва
 8. Приставной столик с пишущей машинкой
 9. Ботинки мужчины
 10. Кресло и одежда мужчины
 11. Приставной столик и лампа
 12. Напечатанная на машинке записка и наручные часы
 13. Бумажник, булавка для галстука, рассыпанная мелочь
 14. Нить жемчуга, серьги
 15. Туалетный столик
 Гроссман знал, что маленькие кружочки, которыми были обведены буквы А, В, С, D, Е, означали место фотосъемки и то, под каким углом она была проведена в спальне. Фотографии, вложенные в папку, он сейчас держал в руке.
 Полицейский фотограф снял:
 А. Предсмертную записку и наручные часы на туалетном столике крупным планом.
 В. Одежду Томми Барлоу в кресле и его ботинки рядом с креслом средним планом.
 С. Общий вид кровати с лежащими на ней телами Ирэн Тейер и Томми Барлоу.
 D. Средним планом прикроватный коврик и две бутылки из-под виски, а также стул, на котором лежала и висела одежда Ирэн Тейер, и рядом с которым стояли ее туфли.
 Е. Пишущую машинку на приставном столике рядом с кроватью крупным планом.
 Гроссман несколько раз внимательно просмотрел набросок и фотографии, перечитал рапорт, составленный одним из сослуживцев, а затем сел за стоящий в лаборатории длинный белый стол, снял телефонную трубку, набрал номер: Фредерик 7-8024. Ответил дежурный сержант и немедленно соединил его со Стивом Кареллой, который находился в комнате для персонала наверху.
 – Я получил результаты по твоему делу о самоубийстве, – пояснил Гроссман. – Хочешь послушать?
 – Давай, – согласился Карелла.
 – У ваших парней сегодня много дел?
 – Достаточно.
 – А у нас! Бог ты мой, ну и денек сегодня выдался, – отозвался Гроссман и устало вздохнул. – Какое они дали вам заключение о причине смерти по этому делу?
 – Острое отравление окисью углерода.
 – Да... – протянул Гроссман.
 – А что? Ты обнаружил стреляные гильзы?
 – Нет, не довелось. Конечно, похоже на самоубийство, во всяком случае, вроде бы все данные на это указывают. И в то же время... Право, не знаю. Что-то во всем этом деле не сходится.
 – Что именно?
 – Все выглядит так, что ты сразу сочтешь происшедшее самоубийством, – Гроссман начал издалека. – И бутылки из-под виски, открыт газовый кран, взрыв. Все вроде сходится! Лишний раз подтверждает цифровые данные.
 – Какие?
 – Ежегодной смертности от отравления окисью углерода в нашем городе. У меня здесь они есть. Прочитать?
 – Валяй, – Карелла улыбнулся.
 – Восемьсот сорок смертей в год, из которых четыреста сорок самоубийств. А из них четыреста тридцать пять – от газа. Впечатляет! Верно? Добавь сюда еще эти бутылки из-под виски. Самоубийцы этого типа часто напиваются до бесчувствия, после того как откроют газ. А иногда принимают снотворное, чтобы смерть была славной и приятной. Ты об этом знаешь?
 – Так уж славной и приятной! – не согласился Карелла.
 – Именно. А в этом твоем деле что-то не так, Стив. По правде говоря, я озадачен.
 – Чем именно, Сэм?
 – Во-первых, все эти бутылки из-под виски на полу. Не у изголовья, а у изножья кровати. И одна – перевернута. Почему тогда бутылки были у изножья кровати, откуда никто не мог до них дотянуться, если они действительно выпивали?
 – Они не были пьяны, Сэм, – объяснил Карелла. – Это данные нашего токсиколога.
 – Тогда куда делось все это пойло? – спросил Гроссман. – И еще, Стив. А ты знаешь, где стаканы?
 – Не знаю. А где?
 – В кухонной раковине. Очень хорошо вымыты. Два стакана аккуратно поставлены рядышком в раковину, сияют от чистоты. Смешно?
 – Очень, – согласился Карелла. – Если вы открыли газ и пытаетесь напиться, зачем же вылезать из кровати и мыть стаканы?
 – Кстати! Им вообще-то так или иначе пришлось вставать. Верно? Чтобы одеться?
 – Ты о чем это?
 – Стив, послушай. Разве это не было любовное гнездышко? Мы проверили их одежду, искали пятна спермы. Не нашли. Значит, они были голыми, когда они...
 – Ничего этого не было, – пояснил Карелла.
 – Откуда тебе это известно?
 – Данные вскрытия: половых сношений не имели.
 – М-да, – протянул Гроссман. – Тогда чем же они занимались, почти голые?
 – Хочешь, скажу свою убедительную версию?
 – Валяй.
 – Возможно, намеревались уйти из жизни в блеске романтического пыла. Частично разделись, открыли газ и отключились, прежде чем успели что-то сделать... Я так полагаю.
 – Мне эта твоя версия не кажется убедительной.
 – Ну, тогда другая, – продолжал Карелла. – Они были показушники. Хотели, чтобы на фотографии в газете все видели их полуголыми.
 – Ну уж этот вариант не только не убедителен, но и безграмотен.
 – Дай лучше!
 – В квартире был кто-то третий, – предположил Гроссман.
 – И это убедительная версия! Ничего себе!
 – Очень даже убедительная, – заявил Гроссман, – особенно, если учесть, что пили из трех стаканов.
 – Что?
 – Там было три стакана.
 – Но минуту назад ты говорил о двух.
 – Я сказал, что было два – в раковине. Но мои люди тщательно осмотрели посудный шкаф над ней, проверили в нем всю стеклянную посуду. А что нам еще оставалось делать? Большей частью все разнесло взрывом, но...
 – Да, ну а дальше что?
 – Тонкий слой пыли был на всех стаканах, кроме одного. Его недавно вымыли, вытерли кухонным полотенцем, которое мы нашли на полке под раковиной. Сравнили приставшие к нему нити от полотенца. Все совпадает. Что ты на это скажешь?
 – А они сами не могли пользоваться тремя стаканами, Сэм?
 – Конечно. Но зачем тогда они оставили два в раковине, а третий поставили в посудный шкаф, на полку?
 – Не знаю.
 – Третий человек, – пояснил Гроссман. – Собственно говоря, если рассмотреть последний и, должен признать, весьма необычный факт, я почти убежден, что присутствие третьего станет не просто умной, но и убедительной версией.
 – Какой это факт, Сэм?
 – Нет вообще никаких следов в комнате.
 – Что ты хочешь сказать?
 – Что нет никаких отпечатков.
 – Ты имеешь в виду третьего?
 – Я имею в виду вообще никаких отпечатков, никого из них.
 – Не понимаю.
 – Ну я же говорю тебе, – повторил Гроссман, – ни одного отпечатка пальцев ни на чем. Ни на стаканах, ни на бутылках, ни на пишущей машинке, даже на их обуви, Стив. Так как же, черт возьми, можно напечатать предсмертную записку, не касаясь пальцами всех букв. Как же снять ботинки – их поверхность хорошо смазана ваксой – и не оставить никакого отпечатка ладони на ней? Стив, все это дело дурно пахнет!
 – И какова твоя версия?
 – Моя версия? Кто-то прошелся по этой комнате и протер поверхность всех предметов, которые трогал, к чему сам прикасался.
 – Ты думаешь, это мужчина?
 – Я этого не говорил.
 – Но ты сказал «сам»?
 – Всего лишь метафора. Это мог быть и мужчина, и женщина, и даже дрессированный шимпанзе. Откуда мне знать? Я только сказал, что в этой квартире нет вообще никаких следов, никаких. Вот почему это дело дурно пахнет. Как бы то ни было, тот, кто стер все следы, возможно, начитался рассказов о том, как мы выслеживаем опасных бандитов по оставленным ими все говорящим отпечаткам.
 – Мы им не скажем правду, хорошо?
 – Пусть теряются в догадках. – Гроссман помолчал, затем спросил: – А что ты думаешь по этому поводу?
 – Может быть, устроили оргию, – Карелла улыбнулся.
 – Ты это серьезно?
 – Пьянка! Голая девица, а может быть, и две. Что еще там могло быть?
 – Мог быть еще кто-то. Он, застав их вместе, в постели, и укокошил, а затем замаскировал все так, чтобы выглядело самоубийством.
 – На них нет никаких следов насилия, Сэм.
 – Я просто говорю, что думаю. Полагаю, что в этой комнате был третий участник драмы. Кто и почему – тебе выяснять.
 – Спасибо.
 – Не стоит благодарности... А как жена и дети?
 – Прекрасно, Сэм...
 – Ну что еще?
 – Сэм, что, действительно совсем никаких отпечатков? Ни одного?
 – Ни одного.
 Карелла задумался, а затем произнес:
 – А не могли они сами все убрать, все вычистить?
 – Зачем? – поинтересовался Гроссман.
 – Из чистоплотности. Ты сам только что сказал: записка аккуратно напечатана, одежда аккуратно сложена, туфли аккуратно поставлены. Может, они вообще были очень аккуратными людьми?
 – Точно! Поэтому, прежде чем наглотаться газа, они прошлись по всей квартире и вытерли пыль.
 – Вероятно.
 – Вероятно? – спросил Гроссман. – А ты бы сам стал это делать?
 – Я неаккуратный, – возразил Карелла.




 Глава 7


 Быть в обществе Берта Клинга и Майкла Тейера – тяжелое испытание. Хейз очень любил Клинга, вернее сказать, того Берта Клинга, каким он был еще год назад, но не нового, сегодняшнего, которого он совсем не знал. Тяжело и мучительно было находиться в его обществе долгое время. Несомненно, это был Берт Клинг, тот же самый, аккуратный молодой человек, блондин, тот же голос. Вы видели, как он входит в дежурную комнату или идет по улице, вам хотелось подойти к нему, протянуть навстречу руки, сказать:
 – Привет, Берт! Как поживаешь?
 Вам хотелось пошутить с ним или обсудить детали запутанного дела. Вам хотелось посидеть с ним за чашкой кофе в уютной комнате, когда за окном идет дождь. Вам хотелось любить этого парня с лицом и телом Берта Клинга, сказать ему, что он ваш друг, сказать:
 – Эй, Берт, давай напьемся сегодня вечером!
 Вам хотелось все это сделать и все это произнести, потому что лицо его, походка и голос – все было вам знакомо, но вдруг вас что-то останавливало, готово было пригвоздить к месту, и вы вдруг чувствовали, что смотрите всего лишь на пластмассовую оболочку Берта Клинга, разговариваете с его голосом, записанным на пленку, что внутри этой оболочки что-то умерло: знали что именно – Клэр Таундсенд была убита.
 Оплакивают близких по-разному.
 Если твоя невеста становится жертвой жестокой и бессмысленной резни в книжном магазине, можно на это реагировать по-разному. Возможны разные варианты, но ни один нельзя предвидеть. Можно, не переставая, плакать неделю, другую, а потом смириться со смертью, признать, что жизнь продолжается и без девушки, на которой ты собирался жениться. Признать, что ничто не стоит на месте, и жизнь идет вперед, и смерть ее конец. Берт Клинг мог бы, конечно, смириться с окружающей его жизнью и смертью, как неизбежным и естественным ее концом, или, по крайней мере, реагировать по-другому. Он мог бы наотрез отказаться признать ее. Он мог бы уже продолжать жить с верой, что Клэр Таундсенд не умерла, а живет себе где-то в другом месте, что те события, которые начались с телефонного звонка на участок тринадцатого октября прошлого года, когда среди жертв в книжном магазине он, к своему ужасу, обнаружил Клэр, и кончились жестоким избиением человека, который ее убил, – те события просто не имели места. Он мог бы жить, притворяясь, что верит, – ничего этого не было. Он продолжал ждать возвращения Клэр и, когда бы она вернулась, посмеялся бы вместе с ней, сжал бы в своих объятиях, и они бы снова любили друг друга и когда-нибудь бы поженились. Он мог бы так утешиться. Или мог бы принять ее смерть без слез, позволяя горю разрастись внутри до огромных размеров, и окаменеть, скрывая за улыбающейся внешностью богато разукрашенный фасад все разрушающей, темной и мрачной, открытой всем ветрам гробницы.
 Возможно, бухгалтеру было бы легче пережить убийство своей невесты, пройти через весь ритуал поминок, а затем лелеять память девушки, философски смирившись с элементарным фактом существования жизни и смерти. Бухгалтер складывает колонки цифр и решает, какой подоходный налог его клиент должен платить «Дядюшке Сэму». Бухгалтер занят арифметикой. А Берт Клинг – полицейский. Будучи полицейским, ежедневно занятым работой, связанной с преступлениями, он то и дело сталкивается с постоянным напоминанием о том, как погибла девушка, которую он любил. Одно дело обходить улицы своего участка и помогать перейти улицу шестилетнему ребенку, стоящему на углу в ожидании, когда пройдет транспорт. Одно дело расследовать кражу со взломом, или ограбление, или драку, или исчезновение людей, и совсем другое – расследовать убийство.
 Жизнь восемьдесят седьмого полицейского участка очень часто связана с фактами смерти. Он заглянул в безжизненные глаза Клэр Таундсенд тринадцатого октября прошлого года. С тех пор видел мертвые глаза более тридцати жертв – мужчин и женщин – и всегда видел в них одно и то же: все смотрели умоляюще, казалось, их насильно лишили того, с чем они не были готовы расстаться. Казалось, они умоляли, чтобы это им вернули. Казалось, они молча взывали:
 – Пожалуйста, верните меня, я еще не готов!
 Обстоятельства смерти всегда были разными: он входил в комнату человека с ножом в черепе, он смотрел на растерзанную жертву наезда, он открывал дверь чулана и находил труп молодой девушки с затянутой на шее веревкой, повесившейся на перекладине для одежды, или алкоголика, упившегося до смерти в подъезде борделя, – обстоятельства всегда были различными, а глаза – одинаковыми.
 – Пожалуйста, верните ее мне, я не был готов, – казалось, взывали они.
 И каждый раз, вглядываясь в другую пару глаз, он отворачивался, потому что всегда помнил Клэр Таундсенд, лежащую на полу книжного магазина, ее блузку, залитую ярко-красной кровью, открытую книгу на ее лице, собственные руки, поднявшие ее, и свои глаза, заглянувшие в ее мертвые, широко открытые – этот образ неожиданно и навсегда отпечатался в его мозгу и он стал бесчувственным и немым. В течение нескольких минут он, обычно ничего не соображал, он мог только отвернуться от каждого нового трупа и неподвижным взглядом разглядывать стену, как оглушенный, в то время как в его напряженном мозгу невидимый проектор прокручивал кадр за кадром свой собственный фильм ужасов, и ему хотелось кричать, и он сдерживался, до боли стиснув зубы.
 Смерть означала для Клинга одно – Клэр Таундсенд. Ежедневно сталкиваясь со смертью, он постоянно вспоминал Клэр. И каждый раз его сердце сжималось в кулак так крепко, что он не мог открыться, не мог позволить себе расслабиться. Вместо этого он уходил в себя, вздрагивая от каждой неприятности, устало, как должное, нес груз памяти, не принимая сочувствия, оставив надежду, думая, что будущее будет таким же пустым и унылым, как и настоящее.
 В тот день в крошечном офисе Майкла Тейера в Брио Билдинг ситуация была похожа на простое уравнение. Чувствуя дискомфорт в присутствии Клинга и Тейера, Хейз беспристрастно думал про себя, что знает причину своего состояния, но не испытывает никакой радости от того, что все понимает. Говорить об Ирэн Тейер означало говорить с ним о смерти, а смерть – это Клэр Таундсенд. Решить это элементарное уравнение не составляло труда – в маленькой комнате обстановка была накалена до предела.
 Комната находилась на шестом этаже здания. В ней было единственное окно, открытое апрельскому ветерку. Письменный стол, конторка с папками для бумаг, телефон, календарь да два стула. Майкл Тейер сидел на одном из них за столом, Хейз – на другом, напротив. Клинг, весь напрягшись как натянутая струна, стоял рядом с Хейзом, готовый в любую минуту развернуться и прыгнуть через всю комнату и через стол, скажи Тейер что-то не то. Пачка готовых поздравительных открыток со стишками, прислоненная к пишущей машинке, была аккуратно сложена столбиком. В машинке был заложен лист с незаконченными виршами.
 – Мы делаем работу заранее, – пояснил Тейер. – Я уже готовлю поздравления к предстоящему дню Святого Валентина.
 – А вам не трудно работать сразу же после похорон, мистер Тейер? – поинтересовался Клинг.
 Вопрос был настолько жестоким и бессердечным, что Хейз испытал неодолимое желание заткнуть ему рот и дать по зубам. Какое-то мгновение он видел боль в глазах Тейера, и ему самому стало больно. Тейер произнес очень тихо:
 – Да, мне трудно работать.
 – Мистер Тейер, – быстро вмешался в разговор Хейз, – поверьте, мы, не хотим быть навязчивыми в такое трудное для вас время, но мы кое-что должны выяснить.
 – Да, вы говорили об этом, когда мы виделись с вами в прошлый раз.
 – Совершенно верно, и нам опять приходится вас беспокоить.
 – Да, я вас слушаю.
 – Вы знали, что ваша жена собиралась возбудить дело о разводе? – опять резко спросил Клинг.
 Тейер удивился.
 – Нет, – сказал он и, помолчав, спросил: – Откуда вам это известно?
 – Мы разговаривали с ее адвокатом, – пояснил Хейз.
 – Ее адвокатом? Вы имеете в виду Арта Патерсона?
 – Да, сэр.
 – Он мне ничего об этом не говорил.
 – Мы знаем. Она просила его об этом.
 – Но почему?
 – Она так хотела, мистер Тейер.
 – Мистер Тейер, – не унимался Клинг, – вы уверены, что не подозревали о намерениях жены развестись с вами?
 – Абсолютно нет.
 – Несколько странно. Вам не кажется? Женщина собирается уйти от вас в следующем месяце, а вы не имеете даже ни малейшего подозрения, что что-то назревает?
 – Мне казалось, что она счастлива со мной, – пояснил Тейер.
 – А ее мать говорит другое.
 – Что именно?
 – Если мне память не изменяет, в рапорте говорится, что миссис Томлинсон называет вас грубияном, считает что вы любите командовать. А вы часто ссорились с вашей женой?
 – Вообще никогда.
 – Вы когда-нибудь били ее?
 – Что?
 – Ну били или ударили? Когда-нибудь?
 – Никогда. Конечно, нет!
 – Берт...
 – Секундочку, Коттон, пожалуйста! Только одну секунду!
 Он с нетерпением взглянул на Хейза, а затем снова обратился к Тейеру:
 – Мистер Тейер, вы хотите, чтобы мы поверили в то, что между вами и вашей женой не было никаких трений, тогда как все это время она крутила...
 – Я не говорил, что между нами не было трений!
 – ...с другим мужчиной и планировала развестись с вами! Значит, либо вам было на нее совсем наплевать, либо...
 – Я любил ее!
 – Либо вы были настолько слепы, что не видели, что творится у вас под самым носом! Так что же это, мистер Тейер?
 – Я любил ее. Доверял ей!
 – А она вас любила? – выпалил Клинг.
 – Я думаю, что да.
 – Тогда почему же она собралась разводиться?
 – Не знаю. Я только что от вас узнал об этом. Я даже не знаю, правда ли это. Откуда мне знать, что это не ложь?
 – Мы говорим вам, что это чистая правда. Она планировала уехать в Рено шестнадцатого мая. Это число вам о чем-нибудь говорит, мистер Тейер?
 – Нет.
 – Вы знали, что она регулярно встречается с Томми Барлоу?
 – Но Берт... – Хейз опять сделал попытку вмешаться.
 – Так знал или нет?
 – Нет, – прошептал Тейер.
 – Так куда же, вы думали, она ходит каждую неделю или раз в две? – поинтересовался Клинг.
 – Повидаться с матерью.
 – А почему ее мать называет вас грубияном?
 – Не знаю! Я ей не нравлюсь. Она могла наговорить вам обо мне все, что угодно.
 – Сколько вам лет, мистер Тейер?
 – Тридцать три.
 – А сколько было вашей жене, когда она умерла?
 – Двадцать. Ну, почти двадцать один.
 – И сколько лет вы были женаты?
 – Почти три года.
 – Ей было восемнадцать, когда вы поженились?
 – Да, всего восемнадцать.
 – А вам?
 – Тридцать.
 – Довольно большая разница. Верно, мистер Тейер?
 – Да нет, если вы оба были влюблены.
 – А вы были влюблены?
 – Да.
 – И вы продолжаете утверждать, что ничего не знали о дружке вашей жены и о том, что она собиралась бросить вас в следующем месяце?
 – Да. Если бы я знал...
 – Очень интересно! И что бы вы сделали, если бы знали, мистер Тейер?
 – Я бы поговорил с ней.
 – И это все?
 – Я бы попытался отговорить ее от этого.
 – Ну а если бы не помогло?
 – Я бы отпустил ее.
 – И вы бы не грубили ей и не кричали бы на нее?
 – Я никогда не был с ней груб, никогда... Я всегда к ней хорошо относился. Я... знал, что она намного моложе меня. Я очень ее любил... Очень...
 – А что вы теперь к ней чувствуете? Теперь, когда вы все знаете?
 Тейер долго молчал и наконец сказал:
 – Жаль, что она не обсудила все это со мной, – он скорбно покачал головой. – То, что она сделала – не выход. Ей нужно было переговорить со мной.
 – Вы любитель выпить, мистер Тейер? – неожиданно поинтересовался Клинг.
 – Да нет... Видите ли... иногда могу выпить немного. Не сказать, чтобы пьющий.
 – А жена ваша выпивала?
 – Только в обществе. Иногда мартини.
 – А виски?
 – Очень редко.
 – В комнате, где она была, найдены две бутылки из-под шотландского виски. Обе пустые. Одна перевернута, другая, по всей вероятности, выпита. Сколько, самое большое, могла выпить ваша жена?
 – Ну, может быть, четыре рюмки. От силы пять, за вечер. Я имею в виду, где-нибудь на вечеринке.
 – А как она реагировала на выпивку?
 – В основном, немного пьянела после двух-трех рюмок.
 – А от полбутылки скотча как бы она себя чувствовала?
 – Думаю, такое количество свалило бы ее с ног, довело бы до бесчувствия.
 – Ей стало бы плохо?
 – Наверняка.
 – Ей когда-либо было плохо от спиртного?
 – Пару раз. Она вообще-то так много никогда не пила. Так что трудно сказать что-то определенное.
 – Вскрытие показало, что ваша жена не была пьяна, мистер Тейер. И тем не менее, полная бутылка виски, а может быть, и больше, была выпита в квартире, в день ее смерти. Либо выпита, либо вылита в помойку. Что вы думаете по этому поводу?
 – Не знаю, что и думать, – откликнулся Тейер.
 – Вы только что сказали, что ваша жена мало пила. Как по-вашему, могла бы она выпить целую бутылку виски?
 – Право, не знаю. – Он слегка отрицательно покачал головой. – В моем представлении Ирэн не из тех, кто способен на самоубийство, и на прелюбодеяние, и на развод тоже. Откуда мне знать, что она могла или не могла бы сделать? Я не знаю эту женщину, которая, как вы предполагаете, убила себя и у которой был любовник, и которая собиралась в Рено. Такую я не знаю, понимаете? Зачем вы меня о ней спрашиваете? Это не Ирэн. Это какая-то... какая-то... какая-то...
 – Кто, мистер Тейер?
 – Какая-то незнакомка, – сказал он едва слышно. – Это не моя жена. Чужая. – Он опять сокрушенно покачал головой и повторил: – Чужая...


* * *

 В коридоре Брио Билдинг толпились музыканты, певицы, танцовщицы, композиторы, сочинители куплетов, распорядители и посредники, в воздухе звучал музыкальный жаргон «хиппи».
 – Вот что, мужик, сказала я ему, плати две банкноты за уик-энд или адью, – донеслось из гула голосов до ушей обоих полицейских, как только они вышли из лифта. – Ну, дурак пошел и заложил свой инструмент. Ну я и говорю, мужик, как ты собираешься дуть, если спустил свою трубу. Ну а он мне и говорит, все равно не могу дуть, пока не достану травки. Ну вот и загнал инструмент, чтобы купить ее. Но и играть не может, не на чем.
 Тут были девушки – крашеные блондинки с веселыми глазами в небрежно-развязной позе танцовщиц «хиппи», игроки на тромбоне с длинными руками и короткими козлиными бородками, посредники с пронзительным взглядом карих глаз за стильными очками в черной оправе, певички с зачесанными на одну сторону, свободно спадающими волосами. И опять тот же голос: "А я ему и говорю, с чего это я должна ради тебя выкладываться, если я ни для кого в джазе не стараюсь, а он что-то вроде того, что у нас все по-другому, детка. А я ему, что по-другому? А он мне руку под юбку засунул и говорит: «Это – любовь, детка». У края толпы – одинокий уличный торговец; человек, ожидавший встречи с пианистом, который, видимо, принимал наркотики с четырнадцатилетнего возраста; семнадцатилетняя девушка с прической в стиле «Клеопатра» в ожидании трубача, организовавшего для нее прослушивание в своей группе. Клинг не слышал всей этой несмолкающей болтовни, доносившейся отовсюду, не видел хорошеньких, хотя и слишком накрашенных девушек с задорным блеском в глазах, в легких платьях, обтягивающих пышные бедра. Они миновали запруженные толпой переходы, газетный киоск, где продавались мини-газетки, жирные черные заголовки которых уже не сообщали больше о смерти Ирэн Тейер и Томми Барлоу – с первой полосы их вытеснили сенсационные сообщения об очередной сумасбродной выходке Хрущева. Они с трудом пробрались сквозь толпу, как два бизнесмена, которые только что нанесли деловой визит и вышли к исходу апрельского дня на сумеречный свет.
 – Ты был с ним слишком груб, – внезапно резко произнес Хейз, даже не повернувшись к Клингу.
 – А может быть, это он убил их, – бесстрастно возразил Клинг.
 – А может, и нет. Кто ты, черт возьми? Великий инквизитор?
 – Ты ищешь со мной ссоры, Коттон? – заметил Клинг.
 – Нет, просто говорю.
 – Что именно?
 – Говорю, что есть хорошие полицейские и есть дерьмо. Мне противно смотреть, как ты становишься таким.
 – Благодарю!
 Какое-то мгновение они еще молча стояли на тротуаре, мимо них спешили домой служащие. Казалось, им больше нечего сказать друг другу. Они стояли, как чужие, пальто нараспашку, руки в карманах.
 – Ты возвращаешься в участок? – спросил наконец Клинг.
 – Я полагаю, ты захочешь напечатать рапорт, – заметил Хейз и, помолчав, добавил язвительно: – Ведь это ты задавал все вопросы.
 – Ну и что?
 – Ну вот и пиши.
 – Злишься?
 – Да.
 – Ну и катись! – Клинг выругался и исчез в толпе.
 Какое-то мгновение Хейз еще смотрел ему вслед, сокрушенно качая головой, затем вынул руки из кармана, помедлил, засунул их обратно и решительно направился к станции метро на углу.


* * *

 Он был рад отдохнуть от Клинга, от полицейского участка; рад, что с ним сейчас Кристин Максвел. Она вышла из кухни своей квартиры, держа в руках поднос с миксером для мартини и двумя бокалами со льдом. Когда она шла к нему, он не спускал с нее глаз. С тех пор как они познакомились, она отрастила длинные волосы и теперь они свободными, светлыми прядями обрамляли овал ее лица. На гладких волосах отражались отблески света предзакатного солнца, проникающего в комнату через окно. Она сняла туфли, как только пришла с работы, но на ней все еще были чулки, в них она бесшумно передвигалась по комнате с прирожденной женской грацией. Все в ней было женственно: прямая черная юбка при каждом движении плотно облегала бедра и ноги, поднос для коктейля плавно покачивался в длинной и тонкой руке, другой она смахивала упавшую на щеку ресничку. На ней была голубая шелковая блузка, под цвет сиреневатой голубизны ее глаз, которая свободно прилегала к мягкому изгибу ее груди. Она поставила поднос, почувствовав на себе его взгляд, улыбнулась и сказала:
 – Перестань! Ты меня заставляешь нервничать.
 – Что перестать?
 – Так смотреть на меня.
 Она быстро, до краев, наполнила оба бокала.
 – Как так?
 – Ты меня раздеваешь.
 Кристин подала ему один бокал и поспешила добавить:
 – Взглядом!
 – Это самый непрактичный способ тебя раздевать, – произнес Хейз, – взглядом.
 – Да, но тем не менее ты это делаешь.
 – Я просто смотрю на тебя. С удовольствием, – он поднял бокал и сказал: – За тебя, за то, чтобы смотреть на тебя, – и отпил большой глоток джина с вермутом.
 Кристин села напротив него в кресло, поджав под себя ноги, и стала потягивать напиток. Поглядывая на него из-за края своей рюмки, проронила:
 – Думаю, тебе следует на мне жениться. Тогда ты сможешь на меня смотреть целыми днями.
 – Не могу, – возразил Хейз.
 – Почему?
 – Потому, что хорошие полицейские умирают молодыми.
 – Тогда тебе не о чем беспокоиться.
 – Ты хочешь сказать, что я плохой полицейский?
 – Совсем наоборот. Думаю, что ты просто великолепный, но ты уже не очень-то молод.
 – Ты права. У меня уже и суставы начинают хрустеть. – Помолчав, он добавил: – Но хорошие полицейские и старыми умирают тоже. Собственно, рано или поздно все полицейские умирают: хорошие ли, плохие, честные или мошенники.
 – Мошенники, это те, которые берут взятки?
 – Да, они тоже умирают.
 Кристин, не согласившись, покачала головой и с озорной улыбкой на губах произнесла:
 – Мошенники никогда не умирают!
 – Не умирают?
 – Нет. Им просто платят, чтобы они убрались.
 Хейза передернуло. Он осушил стакан.
 – Полагаю, ты хватила через край.
 – А я полагаю, ты просто избегаешь разговоров о нашей скорой свадьбе.
 – Ты, наверное, хотела сказать замечательной!
 – Я говорила о том, чтобы она была поскорее, но она, конечно же, будет и замечательной тоже.
 – Ты знаешь, у меня такое чувство, что я пьян. А ведь я выпил всего лишь одну рюмку.
 – Это я тебя опьяняю. Уж такая я женщина, – пояснила Кристин.
 – Иди сюда и опьяни меня немножко.
 Кристин отрицательно покачала головой.
 – Нет. Я еще хочу выпить!
 Она осушила свою рюмку и снова налила мартини им обоим.
 – К тому же мы говорили о женитьбе. А ты ведь честный полицейский?!
 – Абсолютно, – подметил Хейз и взял свой бокал.
 – А тебе не кажется, что честные полицейские должны искать честных женщин?
 – Точно!
 – Так почему тебе не сделать из меня честную женщину?
 – Ты и так честная. Только честная женщина смогла бы так смешать коктейль.
 – В чем дело? Ты опять меняешь тему разговора?
 – Я просто подумал о твоих ногах, – пояснил Хейз.
 – А мне казалось, что ты думаешь о моем мартини.
 – Поэтому тебе и показалось, что я сменил тему разговора.
 – Теперь я чувствую, что немного пьяна, – она тряхнула головой, будто хотела, чтобы она стала ясной. – Ну и как!
 – В чем дело, – не понял Хейз, – ты на что-то намекаешь?
 – Не только намекаю, но и не понимаю.
 – Иди ко мне на тахту. И я все объясню.
 – Нет, – отказалась Кристин, – ты будешь приставать.
 – Конечно!
 – Полагаю, мужчина и женщина сначала должны пожениться, а потом ему можно все разрешать.
 – Ты так считаешь? Да?
 – А ты что думал?
 – Точно!
 – А что ты там говорил о моих ногах? – вспомнила Кристин.
 – Какие они хорошие.
 – Хорошие? Кто же так говорит о женских ногах!
 – Ну, стройные.
 – Да?
 – Красивой формы!
 – Ну, ну. Продолжай.
 – Великолепные.
 – Великолепные?
 – Мм-м... Мне бы хотелось снять с тебя чулки, – промолвил Хейз.
 – Зачем?
 – Чтобы потрогать великолепные ноги.
 – Никаких приставаний. Забыл? – напомнила Кристин.
 – Да, совсем забыл. Мне бы хотелось снять с тебя чулки, чтобы лучше разглядеть твои великолепные ноги.
 – Тебе хочется снять с меня чулки, – настаивала Кристин, – но тогда ты сможешь залезть мне под юбку и расстегнуть их.
 – Я об этом и не думал. Но теперь, когда ты говоришь об этом...
 – Это ты говоришь об этом.
 – А на тебе грация?
 – Нет.
 – Пояс с резинками?
 – Да.
 – Мне нравится пояс с резинками.
 – Всем мужчинам нравится.
 – Почему всем мужчинам должен нравиться пояс с резинками? И откуда ты это знаешь?
 – Ты ревнуешь?
 – Нет, – сказал Хейз.
 – Если бы мы были женаты, у меня не было бы возможности знать, что нравится всем мужчинам, – пояснила Кристин, – ты был бы единственным в моей жизни!
 – Ты хочешь сказать, что в твоей жизни есть другие мужчины?
 Кристин пожала плечами.
 – И кто они? – потребовал Хейз. – Я их арестую.
 – На каком основании?
 – На том, что мешают настоящей любви.
 – А ты действительно меня любишь? – спросила она.
 – Подойди ко мне и я скажу тебе.
 Кристин улыбнулась.
 – Ну иди же.
 Она снова улыбнулась.
 – Ты знаешь, сколько лет мы уже знакомы, Коттон?
 – О, дай вспомнить! Четыре года?
 – Верно. Как ты думаешь, сколько раз за это время мы были вместе?
 – Два, – сказал Хейз.
 – Но я серьезно!
 – Ну конечно, серьезно. Серьезно... мы были вместе... ну умножь триста шестьдесят пять на четыре.
 – Не правда же. Серьезно!
 – Да, ладно. Я не знаю, Кристин. Почему ты спрашиваешь?
 – Мне кажется, нам уже следует пожениться.
 – А! Вот в чем дело? – протянул Хейз с таким видом, будто сделал открытие. – Ты к этому вела! Теперь понятно.
 – А разве я тебе не нравлюсь в постели?
 – Очень нравишься.
 – Так почему же ты на мне не женишься?!
 – Ну, иди ко мне, и обо всем поговорим.
 Кристин вдруг встала. Резкое движение поразило его: лицо ее неожиданно стало серьезным и задумчивым. Она все так же, без туфель, подошла к окну. И стояла там неподвижно какое-то мгновение. Сумрачное небо осветило ее лицо последними лучами заходящего солнца. Она опустила занавеску и повернулась к Хейзу лицом, все такая же задумчивая, готовая расплакаться. Он наблюдал за ней и размышлял о том, что это все вдруг между ними стало таким серьезным. А может быть, всегда их отношения такими и были? Наверное, так оно и было! Она шагнула было к нему, остановилась и посмотрела на него глубоким, долгим взглядом, будто пыталась сама для себя решить какой-то важный вопрос, вздохнула, легко и едва слышно расстегнула блузку. В сгущающихся сумерках комнаты он наблюдал за ней, пока она раздевалась. Она повесила блузку на прямую спинку стула, расстегнула лифчик и положила его на сиденье, стянула юбку и принялась за чулки. Он любовался ее ногами, когда она снимала чулки с икр и лодыжек, повесила их на спинку стула и встала к нему в трусах и поясе, а затем сняла трусы и положила их на сиденье.
 В тишине полутемной комнаты она подошла к нему в одном только черном поясе на бедрах, остановилась перед кушеткой, на которой он сидел, и сказала:
 – Я действительно люблю тебя, Коттон. Ты ведь знаешь, что я тебя люблю. Верно?
 Она сжала его лицо в своих хрупких ладонях, склонила голову набок, будто видела его впервые и затем протянула руку к седой пряди в рыжих волосах, коснулась ее, провела рукой по виску, переносице, губам, как бы исследуя его в темноте.
 – Только и всего, – произнесла она. – Что еще можно сказать, мой дорогой!
 Она все еще стояла перед кушеткой, на которой он сидел, и глядела на него сверху вниз с какой-то незнакомой, задумчивой улыбкой на губах. Он обнял ее за талию и нежно притянул к себе, спрятав голову у нее на груди и слушая ее внезапно учащенно забившееся сердце, и подумал, действительно, что еще можно сказать, к что же все-таки такое любовь. Казалось, он знал ее уже так давно, столько раз он видел, как она раздевается, и всегда одинаково, и так же, как сегодня, он столько раз держал ее в своих объятиях и слышал биение ее сердца под ее полной грудью. Это была Кристин Максвел – красивая, яркая, страстная, волнующая, и ему нравилось быть с ней больше, чем с кем-нибудь еще в этом мире. Но, прижимаясь к ней, слушая биение ее сердца, он все еще видел задумчивую улыбку на ее губах и серьезное выражение глаз и думал, что все это делало их любовь еще сильнее. И вдруг он вспомнил Ирэн Тейер и Томми Барлоу на кровати в квартире, полной газа, и внезапно сжал руки на ее спине. Ему вдруг отчаянно захотелось как можно ближе прижать ее к себе. Она поцеловала его в губы, опустилась рядом с ним на кушетку, вытянула длинные ноги, еще раз очень серьезно взглянула на него, задумчивая улыбка сошла с ее лица и она сказала:
 – Все это потому, что в нем мы похожи на француженок.
 – В чем? – не понял он, ошарашенный.
 – Да в этом поясе, – объяснила Кристин. – Вот почему он нравится мужчинам.




 Глава 8


 Томми Барлоу был рослым парнем, хорошо сложенным, ростом шесть футов и один дюйм, весом сто семьдесят пять фунтов, с высоким лбом, квадратной челюстью, в нем чувствовалась внутренняя сила, и хотя смерть убила ее – ибо нет ничего бессильнее трупа, даже на мертвого Томми Барлоу был очень мало похож его младший брат.
 Через четыре для после похорон Карелла и Мейер пришли к нему. Оба они были в форме, но не потому, что им очень хотелось чувствовать себя полицейскими.
 Они оделись так потому, что шел лёгкий апрельский дождичек.
 – Вы Амос Барлоу? – спросил Мейер.
 – Да! В чем дело?
 Мейер предъявил жетон:
 – Инспектора Карелла и Мейер. Нам бы хотелось задать вам несколько вопросов.
 – Я могу взглянуть на него еще раз? – попросил Барлоу.
 Мейер, самый терпеливый из всех полицейских участка, если не всего города, снова протянул свой полицейский знак. Его терпение было приобретенной чертой характера, результат наследства, доставшегося ему от папаши Макса, который в свое время был большой шутник. Когда мать Мейера пришла к Максу и сказала ему, что опять беременна, старина Макс просто не мог в это поверить. Он уже думал, что такие чудеса господни не могут произойти с его женой, что она стара для этого.
 Не оценив, чем может обернуться его любая острота, и что судьба сыграла скверную шутку с самым чрезмерно веселым шутником, он придумал свою забавную месть. Когда младенец родился, он дал ему имя Мейер. Все было прекрасно, и имя бы ему вполне подошло, будь его фамилия Шварц, или Голдблат, или даже Лифшиц. Но, к несчастью, его фамилия тоже была Мейер, и в сочетании с именем, которое ему дали, младенец появился на свет как зайка Мейер Мейер. Само по себе все это не так уж и плохо, но их семья – ортодоксальных евреев – жила в окружении неевреев. И когда кому-нибудь из детей нужен был предлог для того, чтобы бить жидов – хотя это часто делается без всякого повода – легче всего было найти такого, как он – с таким комичным и двусмысленным именем. Мейер Мейер научился быть терпеливым: с отцом, который навязал ему ненавистное имя с повтором, с детьми, которые регулярно избивали его. Он терпеливо ждал дня, когда сможет назвать отца Макс Максом. Этот день так никогда и не наступил. Терпеливо ждал, когда сможет застать кого-нибудь из обидчиков одного, без многочисленных сопровождающих, и хорошенько отдубасить. Такое редко случалось, но зато терпение стало его образом жизни и, со временем, он свыкся с комичной шуточкой своего отца и именем, с которым ему придется жить до конца своих дней. Но ко всему прекрасно приспособился. Если только забыть старое, мудрое изречение о том, что репрессии оставляют шрамы. Действительно, ничто никогда не проходит бесследно: в возрасте всего лишь тридцати семи лет он был абсолютно лыс.
 Терпеливо он снова протянул свой полицейский значок.
 – А у вас есть удостоверение?
 Мейер терпеливо залез в свой бумажник и извлек оттуда полицейское удостоверение.
 – Фотография не очень хорошая, – заметил Барлоу.
 – Вы правы, – согласился Мейер.
 – Но можно догадаться, что это вы. Так что вы хотели у меня спросить?
 – А мы можем войти? – попросил Мейер.
 Они стояли на улице, на ступеньках у парадной двери двухэтажного особняка в Риверхеде, и хотя дождь и не был сильным, дул резкий ветер и пронизывал их до костей. Барлоу еще какое-то мгновение разглядывал их, а затем пригласил:
 – Конечно, входите, – и широко распахнул дверь, следом за ним они прошли в дом.
 Он был невысок, ростом не больше пяти футов, восьми дюймов, весом около ста тридцати пяти фунтов. Карелла подумал, что лет ему не больше двадцати двух или трех, а волосы на затылке уже начали лысеть. Он шел слегка согнувшись и сильно хромал. В правой руке он держал трость так, будто давно свыкся с ней. Она была черной, тяжелой, ручка в форме головы была изящно декорирована не то серебром, не то оловом.
 – Вы те самые детективы, которые заняты расследованием убийства моего брата? – спросил Барлоу, не оборачиваясь, направляясь с ними в гостиную.
 – Почему вы называете это убийством, мистер Барлоу? – спросил Мейер.
 Он вошел в гостиную, прошел на середину комнаты, повернулся и в упор посмотрел на полицейских. Комната была обставлена недорого, но со вкусом. Он перенес всю тяжесть тела на здоровую ногу, поднял трость и указал ею на кушетку. Карелла и Мейер сели. Мейер вынул маленький черный блокнот и карандаш.
 – Что заставляет вас считать это убийством? – повторил он свой вопрос.
 – Просто знаю, что так оно и есть.
 – Откуда?
 – Мой брат не мог покончить с собой, – произнес Барлоу и спокойно кивнул полицейским, изучая их взглядом светло-голубых глаз. – Только не он.
 Он тяжело оперся о палку, а затем, вдруг, будто устав стоять, хромая, подошел к стулу напротив них, сел и опять, спокойно разглядывая их, произнес:
 – Только не мой брат.
 – Почему вы так говорите? – вмешался в разговор Карелла.
 – Только не Томми.
 Барлоу отрицательно покачал головой.
 – Он был очень счастлив. Он умел радоваться жизни. Не говорите мне, что это Томми открыл газ. Нет. Я в это не поверю.
 – Ну тогда, может быть, девушка уговорила его сделать это, – предположил Карелла.
 – Очень сомневаюсь! – возразил Барлоу. – Дешевая потаскуха! С какой стати стал бы мой брат позволять ей...
 – Минуточку, мистер Барлоу, – прервал Мейер, – она ведь не была случайной знакомой, по крайней мере, у нас сложилось совсем другое впечатление.
 – Не была?
 – Нет. Ваш брат и эта девушка намеревались пожениться.
 – Кто так считает?
 – Ее мать и адвокат тоже.
 – Но Томми об этом не говорил.
 – И он никогда не обмолвился, что хочет жениться? – поинтересовался Карелла.
 – Нет, имя этой девушки, этой Ирэн Тейер, вообще никогда не упоминалось. Поэтому все, что вы говорите, – чистый вымысел. А эта записка! Вообще, все. Возможно, мой брат просто подобрал эту девицу в тот день. Жениться на ней! Убить себя! Кого они хотят одурачить?
 – Кого вы имеете в виду, мистер Барлоу, когда говорите «они»?
 – Что? – не понял Барлоу.
 – Вы сказали, кого они хотят...
 – А, это! Всего навсего оборот речи. Я имел в виду, ну... кого-нибудь... А может быть, и нескольких людей.
 Он тряхнул головой так, будто пытался развязать свой язык.
 – Я хочу сказать, что Томми не собирался ни на ком жениться и себя не убивал. Мне сдается, что кто-то напечатал эту записку, потом открыл газ и оставил там моего брата умирать. Умирать! Вот что я имел в виду.
 – Понятно, – откликнулся Мейер. – Вы кого-нибудь подозреваете! Кто мог бы это сделать?
 – Нет, не имею ни малейшего представления. Но думаю, что убийца где-то рядом.
 – Да?
 – Уверен, за такой девушкой увивалось много мужчин.
 – И вы полагаете, что кто-то из них виновен в том, что случилось. Верно?
 – Верно.
 – А вы знали, что Ирэн Тейер была замужем, мистер Барлоу?
 – Прочитал об этом в газетах.
 – Но у вас сложилось впечатление, что, кроме вашего брата, она встречалась с другими мужчинами.
 – Я пытаюсь разъяснить вам, что она не встречалась с моим братом, по всей вероятности, он просто подобрал ее где-то на улице.
 – Мистер Барлоу, у нас есть все основания считать, что он регулярно с ней встречался.
 – Какие же основания?
 – Что вы сказали?
 – Какие такие основания? Я говорю, основания верить...
 – Мы уже говорили вам, мистер Барлоу. Мать девушки и ее...
 – Ну да, конечно же, девушка... девушка. Но если бы Томми с ней встречался, разве бы он мне об этом не сказал? Собственному брату?
 – А вы были очень близки?
 – Несомненно, очень, – Барлоу помолчал. – Наши родители умерли, когда мы оба были маленькими. В автомобильной катастрофе, они возвращались домой после свадьбы в Беттауне. Это было много лет назад. Томми было двенадцать, а мне – десять. Одно время мы жили с теткой. А когда выросли, стали жить отдельно.
 – В этом доме?
 – Нет, этот дом мы купили в прошлом году. Знаете, мы оба стали работать, как только получили документальное разрешение. Мы давно уже копили деньги. До этого мы жили на квартире, в десяти кварталах отсюда. Но в прошлом году мы купили этот дом. Очень хороший. Верно?
 – Хороший, – подтвердил Карелла.
 – Мы все еще очень много должны за него. Пока еще он принадлежит не столько нам, сколько банку. Но это – славный домик. Как раз на двоих: не слишком велик, но и не слишком мал!
 – Теперь, когда ваш брат умер, вы его сохраните? – задал вопрос Мейер.
 – Не знаю, я еще не думал об этом. Знаете, трудно свыкнуться с мыслью, что его нет в живых. С тех пор как он умер, я все хожу по дому, ищу все, что с ним связано: старые письма, фотографии, – все, что когда-то было моим братом. Мы с самого детства не расставались. Томми заботился обо мне, как отец. Действительно, так оно и было. Я был слабым ребенком. Я перенес в детстве полиомиелит.
 – Понятно!
 – Да, у меня был полиомиелит. Даже не верится, знаете ли, что это уже почти все в прошлом. Сейчас, благодаря вакцине, дети редко болеют полиомиелитом. А я перенес его. Думаю, мне повезло. Я легко отделался. Немного хромаю. И только. Вы заметили?
 – Да, совсем немного, – деликатно заметил Карелла.
 – Да, не слишком заметно, – подтвердил Барлоу и пожал плечами. – Мне это не мешает работать и жить. Я уже с шестнадцати лет работаю и Томми тоже. Как только получил разрешение. Томми плакал, когда у меня был полиомиелит. У меня был сильный озноб, знаете, а мне было всего лишь семь лет, а Томми пришел в спальню и громко рыдал. Он был замечательный парень – мой брат! Без него жизнь здесь будет совсем иной!
 – Мистер Барлоу, вы уверены, что он никогда не упоминал даже имени Ирэн Тейер.
 – Абсолютно.
 – А может быть, он скрывал это от вас?
 – С какой стати?
 – Не знаю. Может быть, думал, вы с неодобрением отнесетесь к его встречам с замужней женщиной?
 – Он не встречался с ней. Я вам уже об этом говорил. К тому же, с каких это пор Томми нуждался в моем одобрении того, что делал? – Он засмеялся коротко, безжалостно. – Томми жил своей жизнью, а я своей. Мы никогда не хитрили друг с другом.
 – Тогда, возможно, он встречался с ней, а вы просто...
 – Нет.
 – ... а вы просто этого не знали. Может быть, просто разговор об этом не заходил? Не представился случай?
 – Нет.
 – Мистер Барлоу, мы должны верить...
 – Говорю же вам, они лгут. Они пытаются скрыть то, что на самом деле произошло в этой комнате. Они утверждают, что мой брат был связан с этой женщиной. Но это не так. Мой брат был слишком умен, чтобы связывать себя... – глаза его внезапно гневно вспыхнули. – Это совсем другое дело! Верно?
 – Что именно? – спросил Карелла.
 – Мой брат – не болван. Знаете ли, совсем нет. Он бросил среднюю школу, чтобы пойти работать. Это действительно так, но потом пошел учиться в вечернюю и получил диплом. Так что он совсем не невежда!
 – На что вы намекаете, мистер Барлоу?
 – Ну как же! Вы видели эту фальшивку, записку? Верно?
 – Ну, видели.
 – А вы помните, как они напечатали слово «своим»?
 – А как, мистер Барлоу?
 – С орфографической ошибкой. – Он опять покачал головой. – Не похоже это на моего брата. Он знал, как пишется это слово.
 – А может быть, это девушка печатала? – высказал предположение Мейер.
 – Мой брат не допустил бы, чтобы она напечатала с ошибкой. Послушайте, мой брат не мог покончить жизнь самоубийством. Только и всего! Мне хочется, чтобы вы это наконец-то поняли!
 – Кто-то его убил, вы так считаете? – уточнил Карелла.
 – Именно так я и думаю, черт побери! – Барлоу нерешительно помолчал, присматриваясь к ним, затем хитро усмехнулся: – А разве вы сами думаете иначе?
 – Мы в этом не уверены, мистер Барлоу.
 – Не уверены?! Тогда зачем же вы здесь? Если вы уверены, что это самоубийство, зачем же вы тогда всех беспокоите своими вопросами? Почему же вы тогда не закрываете дело?
 – Мы же вам уже сказали, мистер Барлоу. У нас нет полной уверенности.
 – Значит, что-то в этом деле вас смущает. Верно?
 В противном случае вы бы давно о нем забыли. Точно! У вас, должно быть, полно самоубийств.
 – Да уж немало, мистер Барлоу.
 – Я так и думал. Но вы знаете так же хорошо, как и я, что это не самоубийство. Поэтому вы его все еще расследуете.
 – Мы расследуем все случаи самоубийств, – не согласился Мейер.
 – А это – убийство, – упрямо настаивал Барлоу. – Кого мы обманываем? Это самое настоящее, явное и простое убийство. Кто-то убил моего брата. И вы, черт возьми, знаете, что в этом все и дело.
 Он подобрал свою трость и для большей убедительности ткнул ею в пространство, повторяя каждый раз свой жест при словах «убийство», «убил». Потом опустил ее и коротко кивнул, ожидая, что Карелла и Мейер либо подтвердят, либо опровергнут его обвинения. Но они не проронили ни слова.
 – Ну разве нет? Разве это не убийство? – не выдержал он.
 – Может быть, – уклончиво произнес Карелла.
 – Да в этом нет сомнения! Вы же знали моего брата. Я знал его всю жизнь. Я не знал ни одного человека, кто бы так любил жизнь, как он. Зачем ему было лишать себя жизни? Ну скажите? – он отрицательно покачал головой.
 – Видите ли! Убийство еще надо доказать, – настаивал на своем Мейер.
 – Ну так докажите! Найдите какие-нибудь доказательства!!!
 – Какие именно, мистер Барлоу?
 – Не знаю, в этой квартире, может быть, есть что-то. Должен же быть где-то ключ к разгадке этого дела!
 – Видите ли, – сказал Мейер нерешительно. – Мы стараемся, ищем.
 – Если я могу чем-либо помочь...
 – Мы оставим вам свою визитную карточку, – обрадовался Карелла, – если вам доведется что-то вспомнить: может быть, ваш брат о чем-то упоминал или еще что... Все, что может нам дать какую-то зацепку, – мы будем благодарны.
 – Зацепку? Какую? – вскинулся Барлоу. – Так вы все-таки думаете, что это убийство? Верно?
 – Ну, скажем так, мы проводим обычный опрос.
 Идет? – улыбнулся Карелла. – Где нам вас найти в случае необходимости?
 – Каждый вечер я здесь, дома, – объяснил Барлоу, – с шести часов. А днем – на работе.
 – Где именно? – уточнил Мейер.
 – "Андерсен и Леб". Это в центре. Мейфер, восемьсот девяносто один. В районе доков.
 – Какая это фирма, мистер Барлоу?
 – Связана с оптикой, – пояснил тот.
 – А чем вы там занимаетесь?
 – Я работаю в отделе поставок.
 – Прекрасно, – отозвался Карелла. – Большое вам спасибо. Мы будем держать вас в курсе этого дела.
 – Был бы вам очень признателен.
 Он поднялся и, прихрамывая, направился вместе с ними к двери. На крыльце он снова обратился к полицейским:
 – Найдите его! Сделайте это! – и сразу же закрыл дверь.
 Они заговорили только тогда, когда уже были в машине. Молча они прошли по главной дорожке, омытой апрельским дождем, молча сели в машину, все так же молча Карелла завел ее, включил «дворники», тронулся с места и тогда Мейер спросил:
 – Что ты обо всем этом думаешь, Стив?
 – А ты?
 Мейер поскреб лысую макушку и сказал осторожно, издалека:
 – Похоже, никто не считает это самоубийством. Это можно сказать наверняка.
 – М-да.
 – Было бы забавно. Разве нет?
 – Что именно?
 – Если на самом деле то, что все считают убийством, оказалось бы самоубийством. Вот было бы забавно!
 – Да уж куда как забавно!
 – У тебя нет чувства юмора, – отозвался Мейер. – Вот в чем твоя беда. Я вовсе не о твоих личных дефектах, Стив, пойми меня правильно, но ты начисто лишен юмора.
 – Что правда, то правда!
 – Я бы и не говорил, если бы это не было правдой, – продолжал Мейер, его голубые глаза смеялись. – От чего ты такой серьезный?
 – Думаю, все это из-за людей, с которыми я работаю.
 – Они тебя угнетают? – поинтересовался Мейер, весьма озабоченный.
 – Они мне противны, – признался Карелла.
 – Скажи-ка, – с мягкой настойчивостью увещевал Кареллу Мейер. – Ты на самом деле ненавидел своего отца в детстве?
 – Терпеть его не мог. До сих пор не могу. А ты знаешь почему?
 – Почему?
 – Потому что он начисто был лишен чувства юмора, – произнес Карелла и Мейер расхохотался.




 Глава 9


 В полицейской работе под «обычной проверкой» очень часто имеют в виду что-то совсем необычное. Пара полицейских будет колотить ночью в дверь какой-нибудь квартиры, услышит вместо приветствия истеричные крики хозяйки, которая встретит их полуодетая и захочет узнать, какого черта они так врываются в дом, а они ответят: «Всего лишь обычная проверка, мадам». Патрульный пройдет мимо подъезда многоквартирного дома и внезапно выстроит в ряд всех, ни в чем не повинных подростков, стоящих там, заставит их обернуться к стене и опереться о нее ладонями, обыщет и, когда они пожалуются на нарушение их прав, ответит: «Заткнитесь, панки! Это обычная проверка». Полицейский, занимающийся наркоманией, будет настаивать на том, чтобы осмотрели бедра проституток в поисках следов от уколов, даже если прекрасно знает, что она не может быть наркоманкой, – и все это тоже проводится обычная проверка.
 Иногда «обычная проверка» служит оправданием всему, что полицейскому может взбрести в голову во время расследования и даже безотносительно к нему. Но есть честные, настоящие проверки, особенно, когда речь идет об убийстве или самоубийстве, и Карелла как раз добросовестно занимался такой проверкой и обнаружил, что Мэри Томлинсон – лгунья.
 Карелла никогда не читал детективных романов, потому что считал их скучными; кроме того, он уже слишком долго служил полицейским и знал, что Орудие, Мотив и Случай были основными словами при расследовании и что они могли значить, когда на вас снизу вверх или сверху вниз смотрит невидящим взглядом труп. Он уже много расследовал дел, в которых мотив преступления на первый взгляд совсем не выглядел таковым. Муж может столкнуть свою жену в речку просто для того, чтобы научить ее плавать, и вы можете допрашивать его до посинения, а он будет настаивать на том, что любил ее еще с детского сада, куда они вместе ходили и что у него не было вообще никакого повода убивать ее. Орудия убийства всегда были более или менее очевидны, и он никак не мог понять, почему, если только это не кинокартина о поимке преступника, в которой речь идет об экзотических и таинственных происшествиях, связанных с редкими ядами, приобретенными у племен пигмеев. Их невозможно выявить, но кто-то должен быть сверх меры озабочен, чем совершено убийство: ведь обычно, если вы находили парня с простреленной головой, вам сразу же становилось ясно, что орудие убийства – пистолет. Иногда причина смерти была совершенно противоположной той, на которую указывали поверхностные факты – девушка найдена с ножом в груди, вы высказываете предположение, что ее зарезали, а лабораторные исследования показывают, что ее сначала утопили в ванной. Но большей частью, если кажется, что мужчину застрелили, – так оно и есть на самом деле. Если женщина выглядит так, будто ее задушили, – ее действительно задушили. Для работающего полицейского Орудие убийства и Мотив преступления что кость в горле. Причем Случай – самая большая кость, ибо, будь то в Америке. России, на Мадагаскаре, в Японии, Тасманском море или на Сицилии, в Гренландии или на острове Уайт, каждому может представиться случай совершить убийство в любую минуту его жизни, когда он не спит. Принимать во внимание Случай очень важно, когда защищаешь невиновного.
 Человек, который взбирался на Фудзияму в тот момент когда в Неаполе совершалось убийство, вряд ли мог иметь возможность совершить это преступление. Дело в том, как считал Карелла, что в таком случае один миллион двести семьдесят четыре тысячи девятьсот девяносто девять других неаполитанцев действительно имели возможность в тот день где-то кого-то убить и тот, кто это сделал, уж во всяком случае не собирался признаться, что случайно был с убитым, когда это произошло.
 – Орудие, Мотив и Случай! Все это чепуха, – думал Карелла, но тем не менее обзванивал каждую страховую компанию в городе, пытаясь выяснить, не застраховали ли Томми Барлоу и Ирэн Тейер свою жизнь.
 В то утро он разговаривал с двенадцатью страховыми компаниями. Сделал перерыв на обед, когда голос совсем осел и онемел палец, которым он набирал номер за номером. После возвращения на участок в час дня, он обзвонил еще шесть компаний. Он уже набрал номер девятнадцатой, когда Мейер спросил:
 – Что это ты там целый день делаешь на телефоне?
 – Звоню в страховые компании, – ответил он.
 – Ты полицейский. Забудь о страховке. Проценты очень высокие.
 – Да я и не для себя. Я пытаюсь... – Карелла отмахнулся от Мейера рукой и сказал в трубку: – Алло, вас беспокоит детектив Карелла из 87-го участка. Мне нужна кое-какая информация.
 – Какая информация, сэр?
 – Относительно держателей страхового полиса.
 – Подождите минутку, я вас соединю...
 – Спасибо, – Карелла закрыл рукой трубку и сказал Мейеру: – Я пытаюсь выяснить, не были ли Барлоу или девушка застрахованы.
 Мейер кивнул, не высказав особого интереса, и снова стал что-то печатать на машинке. Карелла ждал. Через несколько минут ему ответил мужской голос:
 – Я – Кэпистан. Чем могу быть вам полезен?
 – Мистер Кэпистан, с вами разговаривает детектив Карелла из 87-го участка. Мы расследуем дело о самоубийстве и делаем обычную проверку страховых компаний города.
 – Да, сэр?
 – Будьте любезны, скажите, нет ли у вашей фирмы страховки кого-либо из пострадавших?
 – Их фамилии, сэр?
 Карелла сразу же почувствовал расположение к Кэпистану. По его голосу он понял, что это человек серьезный. Он ясно представил его себе: Кэпистан понимает все с полуслова: карандаш замер над блокнотом в ожидании фамилий.
 – Ирэн Тейер и Томас Барлоу, – назвал Карелла.
 – Мисс Ирэн Тейер? – уточнил Кэпистан.
 – Нет, миссис. Но вы можете посмотреть и под девичьей фамилией. Она недолго была замужем.
 – Ее девичья фамилия, сэр?
 – Ирэн Томлинсон.
 – Не кладите трубку, пожалуйста, инспектор Карелла.
 – Конечно, – сказал Карелла, проникаясь все большим уважением к Кэпистану. Он встречал многих людей, которые, столкнувшись с фамилией, оканчивающейся на гласную, механически спотыкались в произношении. Он был уверен, что психологически в такой фамилии было что-то непреодолимое. Сама фамилия может быть очень простой, как, например, Бруно или Ди Лука, но присутствие конечной гласной всегда вносило смятение, граничащее с паникой. Иногда люди приходили в полицейский участок и в отчаянии оттого, что не могут произнести фамилию точно, говорили: «Разрешите поговорить с полицейским – итальянцем». А Кэпистан всего лишь раз услышал его фамилию, к тому же по телефону, и точно повторил, даже с каким-то флорентийским акцентом. Хороший человек, этот Кэпистан. Карелла ждал.
 – Мистер Карелла? – услышал он голос Кэпистана.
 – Слушаю.
 – Я проверил обе фамилии. У нас нет ничего на Томми Барлоу или Ирэн Тейер и миссис Тейер.
 – А Ирэн Томлинсон?
 – А это точное имя? У нас есть полис миссис Чарльз Томлинсон для ее дочери Маргарет Ирэн Томлинсон, но...
 – Да, да, именно то, что нужно. Маргарет Ирэн. Как вы сказали, чей это полис?
 – Миссис Чарльз Томлинсон.
 – А у вас записано ее первое имя?
 – Минуточку! – Кэпистан проверил свои списки. – Да, вот оно. Мэри Томлинсон.
 – И какая это страховка?
 – Вклад на двадцать лет, – уточнил Кэпистан.
 – На имя Маргарет Томлинсон?
 – Совершенно верно. Мэри Томлинсон – вкладчик и владелец полиса.
 – Какая же это сумма? – поинтересовался Карелла.
 – Не очень большая! Видите ли, это стоимость страховки. Помимо этого будет еще полторы тысячи долларов накопления дивидендов. Минутку!
 Наступила пауза, и, когда его голос снова раздался в телефонной трубке, Карелла услышал:
 – Точная сумма – полторы тысячи пятьдесят долларов.
 – Это означает, что с наступлением срока выплаты застрахованный получит от компании одиннадцать тысяч пятьсот пятьдесят долларов?
 – Совершенно верно.
 – А если человек умер до истечения срока платежа, деньги вернутся к вкладчику, верно?
 – Да, но только не все: страховая сумма – десять тысяч.
 – Кому?
 – Вкладчик – Мэри Томлинсон. Вы знаете, наверное, когда ребенок достигает пятнадцатилетнего возраста, ему можно передать право владения вкладом. Но в данном случае это не было сделано. Никто об этом не просил. Да так оно и лучше. Некоторые дети так себя ведут в наше время... – Кэпистан оставил фразу незаконченной.
 – Мистер Кэпистан, если я правильно вас понял, Маргарет Ирэн Томлинсон, то есть миссис Тейер, – была застрахована на десять тысяч долларов, которые могли бы быть ей выплачены с дивидендами в сумме одиннадцать тысяч пятьсот пятьдесят пять долларов, когда наступит срок выплаты, и которые теперь, поскольку она мертва, будут выплачены ее матери как вкладчику в размере десяти тысяч долларов.
 – Совершенно верно, сэр, – Кэпистан помолчал. – Инспектор Карелла, я, конечно, не хочу вмешиваться, но...
 – Продолжайте, мистер Кэпистан!
 – Но вы, наверное, знаете, что во всех штатах Америки ни одна страховая компания не заплатит ни цента, если застрахованный был убит вкладчиком.
 – Да, я, конечно, знаю об этом.
 – Я считал своим долгом напомнить об этом. Пожалуйста, извините меня.
 – Все в порядке! А не могли бы вы сказать, когда полис мог быть выплачен?
 – Минуточку, пожалуйста.
 Наступила еще она пауза. И в трубке снова раздался голос.
 – Вы меня слушаете, мистер Карелла?
 – Да, мистер Кэпистан.
 – Ребенок был застрахован, когда ему исполнился год, после двадцати лет страховка должна быть выплачена, тогда, когда ему исполнится двадцать один.
 – Где-то в следующем месяце? Верно?
 – Совершенно верно, сэр.
 – Не могли бы вы мне сказать, когда именно?
 – Тринадцатого мая.
 Карелла открыл свой бумажник и вынул свой целлулоидный календарик.
 – Это суббота, – сверился он.
 – Да, сэр.
 – М-да, – Карелла подумал, помолчал и спросил: – Как обычно человек получает свой полис, когда наступает время?
 – Обычно пишет заявление в компанию, вкладывает страховой документ и какое-либо удостоверение личности. Обычно заверенное у нотариуса свидетельство о рождении с фотографией.
 – И сколько вся эта процедура занимает времени?
 – Обычно неделю, десять дней. Здесь все дело в оформлении бумаг. Если, конечно, все в порядке с установлением личности.
 – Ну, а если человек спешит, можно все это оформить быстрее?
 – Думаю, что можно.
 – А как?
 – Полагаю, что ему просто необходимо самому явиться к нам с удостоверением личности и страховым документом. Тогда все будет значительно быстрее.
 – Тогда компания сможет выдать чек в тот же самый день?
 – Вероятно, да. Если все документы в порядке.
 – А вы работаете по субботам, мистер Кэпистан?
 – Нет, сэр.
 – Таким образом, если срок выплаты наступает в субботу, нужно ждать, по крайней мере, до понедельника. Так и в данном случае: ей нужно было бы ждать понедельника, чтобы прийти к вам за чеком?
 – Да, сэр.
 – Теперь понятно, что она имела в виду, когда говорила о том, что нельзя было сделать в конце недели, – произнес как бы про себя Карелла.
 – Сэр, что вы сказали?
 – Да я просто размышлял вслух. Огромное вам спасибо, мистер Кэпистан. Вы мне очень помогли.
 – Всегда к вашим услугам, – ответил Кэпистан. – С вами было очень приятно разговаривать. До свидания!
 – До свидания, – попрощался Карелла и повесил трубку.
 Какое-то время он все еще сидел за столом, кивал головой, улыбаясь, а затем обратился к Мейеру:
 – Не хочешь прокатиться за город?
 – Куда именно?
 – В Санд Спит.
 – Зачем?
 – Поговорить с Мэри Томлинсон.
 – О чем?
 – Я хочу сказать ей, что она скоро разбогатеет на десять тысяч долларов. Хочу посмотреть, как она будет на это реагировать.


* * *

 Как вы можете реагировать, когда два грубияна заваливаются к вам в гостиную и спрашивают, что им известно все о страховке вашей покойной дочери, и хотят знать, почему вы об этом им сразу же не сообщили? Какой может быть ваша реакция, если эти самые господа высказывают подозрение, что ваша дочь не уезжала в Рено до шестнадцатого мая только потому, что могла получить страховку, самое раннее, пятнадцатого мая? Как вы можете реагировать? Разве что заплакать.
 Мэри Томлинсон так и прореагировала – она разрыдалась. Мейер и Карелла стояли в середине миниатюрной гостиной и наблюдали, как дрожало и дергалось ее огромное тело, когда ее сотрясали рыдания.
 – Успокойтесь, миссис Томлинсон, – попытался утешить ее Карелла.
 – Я не хотела лгать, – рыдала она.
 – Успокойтесь же, миссис Томлинсон, вытрите слезы, хорошо? У нас к вам много вопросов. Не хотелось бы...
 – Я совсем не собиралась вам лгать...
 – Может быть, и так, но вы не сказали нам правду.
 – Я знаю.
 – Но почему, миссис Томлинсон?
 – Потому что я знала, что вы могли подумать.
 – Ну и что именно?
 – Что это сделала я.
 – Сделали что?
 – Убила собственную дочь. Неужели вы думаете, я способна на такое?
 – Не знаю, миссис Томлинсон. Может быть, вы нам все расскажете?
 – Я не убивала.
 – Она была застрахована на десять тысяч долларов?
 – Была! Неужели вы думаете, что я смогла бы убить собственную дочь из-за десяти тысяч долларов?
 – Есть люди, способные убить своего ребенка из-за десяти центов, миссис Томлинсон.
 – Нет... Нет... – она затрясла головой, по щекам ее ручьем потекли слезы. – Я очень хотела, чтобы у нее были эти деньги.
 – Тогда почему же вы сразу не переписали на нее страховой полис?
 – Я бы это сделала. Если бы она попросила. Но она не открывала мне своих планов до последнего времени, и мы считали, что проще подождать до тринадцатого мая, когда наступит срок выплаты страховки, я хотела, чтобы у нее были деньги. Неужели вы этому не верите? Ведь я сама подарила ей этот полис, когда ей исполнился лишь год. Мой муж, пусть земля ему будет пухом, не имел к нему никакого отношения. Я полагала, что она сможет воспользоваться этими деньгами, чтобы получить образование, или сделать, что ей захочется, когда достигнет зрелого возраста. И вы теперь думаете, что я не хотела отдавать ей эту страховку? Ежегодно она мне стоила четыреста шестьдесят два доллара и семьдесят центов. Вы полагаете, мне было легко накопить за год такую сумму денег, особенно после смерти бедняги мужа?
 – Ну вам, кажется, это удалось, миссис Томлинсон.
 – Это не всегда было легко. Но я делала это для нее, для Маргарет, а теперь вы полагаете, что я убила ее, чтобы вернуть деньги? Да нет, нет, нет и нет. Поверьте! Нет, нет, нет и нет...
 – Не волнуйтесь так, миссис Томлинсон, – утешал ее Карелла. – Вам просто надо было сказать нам правду с самого начала.
 – А вы бы все равно плохо подумали обо мне, сочли бы, что это я убила собственную дочь.
 – Ну не волнуйтесь, же, миссис Томлинсон. Так вот почему она откладывала поездку в Рено! Ждала выплаты страховки?
 – Да, – миссис Томлинсон шмыгнула носом и кивнула головой.
 – А могла она не получить этих денег?
 – Что вы имеете в виду?
 – Миссис Томлинсон, возможно, ваша дочь и совершила самоубийство, мы не знаем. А если она так поступила, значит, у нее на то были причины. В записке, которую мы нашли, было сказано, что другого выхода нет. Но вполне вероятно, она видела другой выход, надеясь получить те десять тысяч, которые давали ей возможность воспользоваться ими. Мне хочется знать, не произошло ли между вами какой-нибудь ссоры, не сказали ли вы ей или не дали понять, что она не получит этих денег?
 – Нет.
 – Вы знаете, на что я намекаю?
 – Да. Если бы она подумала, что денег не будет, она могла бы почувствовать, что нет другого выхода. Нет, она знала, что это – ее деньги. Я сказала ей об этом уже тогда, когда она была способна что-либо понять.
 – Миссис Томлинсон, – вдруг попросил Карелла. – Мне бы хотелось взглянуть на ваш шкафчик для лекарств.
 – Зачем?
 – Наш лаборант упоминал о том, что вашей дочери и Томми Барлоу могли подмешать какую-нибудь отраву. Я помню, вы говорили, что каждый вечер принимаете снотворное. Мне хотелось бы посмотреть, какие именно таблетки есть в вашей аптечке.
 – Я ничего не делала. Клянусь памятью покойного мужа, покойной дочери. Пусть я ослепну! Господь свидетель, я ничего не делала! Я клянусь! Клянусь.
 – Прекрасно, миссис Томлинсон. Тем не менее нам бы хотелось осмотреть ваш шкафчик.
 Он был в ванной комнате, в центральной части дома. Мейер опустил сиденье и крышку стульчика, сел, скрестив ноги, открыл блокнот и приготовился записывать, а Карелла открыл шкафчик:
 – Бог ты мой, – воскликнул он.
 – Что такое?
 – Битком набит!
 – Я готов, – произнес Мейер. – Валяй!
 "Содержимое аптечки миссис Чарльз Томлинсон, Федерико Драйв, 1635, Санд Спит:
 Верхняя полка: флакон аспирина, бутылка мертиолата, пузырек либриума [1] , упаковка лейкопластыря, пакетик шпилек, пузырек смеси поваренной соли с глюкозой, тюбик гидрокортизона, один ножичек для бумаги".
 – Записал?
 – Да, – подтвердил Мейер. – Валяй дальше!
 "Вторая полка: пузырек Эзидрекса [2] , тюбик вазелина, флакон репелента от насекомых, коробка спичек, лосьон для загара, пузырек секонала, зубная щетка, мужская бритва, шесть новых лезвий для бритья, два – старых, черный блокнот для записи адресов с золотым тиснением на обложке, пузырек димедрола"...
 – Знаешь, о чем я подумал? – прервал Кареллу Мейер.
 – Да... О чем же?
 – Будь я писателем, как Селинджер, список всей этой чертовщины в аптечке сочли бы литературным достижением высшего класса.
 – Просто безобразие, что ты всего лишь Мейер Мейер, – сострил Карелла.
 «Третья полка: пузырек нитола, три стержня для механического карандаша, флакон фиоринала...»




 Глава 10


 – Кто сказал, что они приняли снотворное? – поинтересовался у детективов лейтенант Сэм Гроссман.
 – Ты же сам сказал, что, вероятно, так оно и было, – возразил Карелла. – Ты же говорил, что самоубийцы такого типа иногда принимают снотворное, чтобы смерть была хорошей и приятной. Разве ты этого не говорил?
 – Ну, хорошо. Я действительно говорил что-то в этом роде, – нетерпеливо проронил Гроссман. – Но разве я тебя просил присылать мне четырнадцать дерьмовых пузырьков снотворного?
 – Нет, но...
 – Стив, у меня и так дел по горло, а ты еще посылаешь мне все эти пилюли. Что ты предлагаешь мне с ними делать?
 – Я просто хотел узнать...
 – Стив, что говорят результаты вскрытия? В них упоминалось что-то о снотворном?
 – Нет, но "я думал...
 – Тогда, пожалуйста, скажи, что я должен, по-твоему, делать со всеми этими четырнадцатью пузырьками? Что ты хочешь от меня услышать? Могут ли они тебя усыпить? Да, могут. Убьет ли тебя слишком большая доза какого-нибудь из них или всех? Да, конечно, если принять некоторые из них в большом количестве, возможен летальный исход. Устраивает? Ну, что еще?
 – Не знаю, что еще и сказать, – робко ответил Карелла.
 – Ты хватаешься за соломинку, но ведь этому делу еще нет и недели.
 – Ты прав, я хватаюсь за соломинку. Послушай, Сэм, это ты первый сказал, что это убийство, помнишь?
 – Кто? Я? Не хочешь ли сказать, что ты считал это самоубийством?
 – Не знаю, что я считал, но почему бы и нет? Как доказать, что это не самоубийство?
 – Ну, ладно, Стив, не злись.
 – А я и не злюсь!
 – Ну хорошо, ты хочешь чуда? Колдовства? Абра-ка-дабра, а, да! Понятно... Минуточку. Хрустальный шар проясняется...
 – Иди к черту, Сэм!
 – Мне же не с чем сравнить эти твои проклятые пилюли, – заорал в трубку Гроссман. – И кого, черт возьми, будут волновать какие-то еще снотворные, если уже установлен явный случай отравления окисью углерода? Ты знаешь, сколько сейчас в морге трупов ожидают вскрытия? Нет?
 – Но кого-то этот вопрос ведь должен волновать? – закричал в ответ Карелла.
 – Это не по моей части! – все орал Гроссман. – И •вообще ты не прав. Никого он не должен волновать! Бог ты мой. На это потребовалось бы несколько недель! Ну и ради бога? Чтобы доказать, что им подсыпали снотворное?
 – Тогда стало бы ясно, что их убили!
 – Ерунда! Ничего не стало бы ясно. Они сами могли пойти в аптеку, купить пилюли и принять их. Только и всего. Не зли меня, Стив!
 – А ты меня! – орал Карелла. – Кто-то там в больнице свалял дурака, и ты это знаешь!
 – Ничего подобного! Отвяжись от меня! Хочешь скандала? Звони в эту чертову больницу! Ты и мне позвонил, чтобы поругаться?
 – Я позвонил потому, что послал тебе четырнадцать пузырьков таблеток и думал, ты сможешь мне помочь. Очевидно, я ошибся. Поэтому прощай и спи спокойно!
 – Послушай, Стив...
 – Послушай, Сэм...
 – Да, к черту все это! К черту! Разве можно разговаривать с упрямым быком?! Я так, наверное, никогда и не научусь! Чудеса! Тебе нужны чудеса, черт побери!
 Оба замолчали. Наконец Гроссман спросил:
 – Так что же ты хочешь, чтобы я сделал с этими пузырьками?
 Опять наступила пауза, а затем послышался хохот Гроссмана. На другом конце провода Карелла тоже не смог подавить улыбку.
 – Послушай моего совета, Стив. Не звони в больницу. Они свое дело сделали.
 Карелла вздохнул.
 – Стив?
 – Да, слушаю.
 – Забудь и об этих пилюлях тоже. Почти все они фабричного производства. На некоторые не надо и рецепта. Даже если бы в морге взяли эти пробы и что-либо выявили, ты бы все равно имел дело с доступными любому в этом городе таблетками. Забудь о них! Послушай меня, забудь!
 – Ладно! – сказал Карелла. – Прости, что взорвался.
 – Трудный случай?
 – Очень. – Карелла помолчал. – Я уже должен сдать дело.
 – Доложи, что это самоубийство.
 – Я доложу о нарушении порядка.
 – Ты этого не сделаешь, – просто сказал Гроссман.
 – А почему бы нет, – возразил Карелла. – Я ведь тупоголовый. Тупоголовый итальянец – так меня обычно звала мама. – Он помолчал. – Ну, ладно, Сэм, помоги мне с этими таблетками, дай ответ.
 – О господи, Стив. Нет у меня никакого ответа.
 – Вот видишь, и у тебя тоже. Так что мы квиты, – вздохнул Карелла. – Ты ведь думаешь, что это убийство? Ты и теперь так считаешь?
 Гроссман долго молчал, потом ответил:
 – Кто его знает? Кинь его в папку нераскрытых дел! Вернись к нему через несколько месяцев, через год.
 – А ты бы так поступил? – поинтересовался Карелла.
 – Я? Я – тупой, – возразил Гроссман. – Моя мама обычно звала меня тупоголовым евреем.
 Опять наступило молчание и Сэм произнес:
 – Да, я и сейчас считаю, что это убийство.
 – Я тоже, – откликнулся Карелла.
 В тот вечер, прежде чем уйти с работы в пять сорок, он обзвонил все остальные страховые компании по списку, пытаясь выяснить, не был ли застрахован и Томми Барлоу. Он получил отрицательный ответ от каждой. Когда он шел к машине, припаркованной через дорогу (солнцезащитный козырек опущен, к нему прикреплен написанный от руки плакатик, возвещавший о том, что эта подержанная машина принадлежит полицейскому, – пожалуйста, дежурный инспектор, не штрафуйте), он вдруг подумал о том, что Томми Барлоу мог быть застрахован какой-нибудь загородной компанией. И опять подумал, а не идут ли они по ложному пути.
 Он завел машину и поехал домой в сторону Риверхеда, по дороге перебрал в памяти факты этого дела. Он ехал очень медленно, с открытыми окнами, потому что был апрель, а иногда, особенно в апреле, Карелла чувствовал себя семнадцатилетним. "Бог ты мой, – думал он. – Умереть в апреле? Интересно, сколько самоубийств приходится на этот месяц?
 Если еще раз вернуться к этому делу, – подумал он. – С первого взгляда оно похоже на самое обыкновенное самоубийство. Если, к примеру, забыть о том, что убийства вообще существуют. На минуту представить себе, что эти двое людей готовы лишить себя жизни. И если предположить, что у них действительно нет никакого выхода из создавшегося положения.
 Начать с того, что им предстояло решиться на самоубийство, а это очень странное решение, поскольку они уже составили планы на... Нет, нет, подожди минутку, – предупредил он себя. – Попытайся найти убедительную причину самоубийства. Идет? Попытайся найти причину, которую Томми и Ирэн сами определили как безысходность, а не те сомнительные. В этом деле и так уже много тумана, и сомнения душат меня... Господи, как хочется глотнуть свежего воздуха! И эта бедная девочка! Зачем она прыгнула! Господи, как жаль, что я ничего не смог изменить! Как жаль, что я не смог протянуть к ней руку, сжать ее в своих объятиях и сказать: «Милая, послушай, не прыгай, милая, твоя жизнь не должна пропасть».
 Он остановился перед красным сигналом светофора, долго и внимательно вглядываясь в него, весь в мыслях о молодой девушке, стоявшей на карнизе двенадцатого этажа. И в ушах его опять зазвенел ее душераздирающий крик, почудился удар ее тела о тротуар.
 Свет сменился на зеленый.
 Образ погибшей девушки не оставлял его. Это действительно было самоубийство, подумал он. Настоящее самоубийство. Брошенная человеком, которого любила, лишенная смысла жизни, она прыгнула. Должно быть, все было невероятно мрачным. Все было так чертовски мрачно, что действительно не было другого выхода и смерть казалась единственным утешением, а жизнь – пустой и такой безнадежной, что получилось так, как говорилось в той записке, – нет другого выхода.
 Ну хорошо, таково решение. По каким-то причинам. Но каким? По каким причинам те двое, Томми и Ирэн, решили, что другого выхода для них нет, и они должны всему положить конец. Они должны... Что там говорилось в записке? «Только так мы можем покончить со страданиями своими и других». Хорошо, они решили положить конец страданиям, каким! Никто и не знал об этих страданиях, черт их побери! Майкл Тейер, кандидат в главные рогоносцы года, предоставляет жене полную свободу! Так кто же знал обо всем этом? Где же все остальные страдальцы? Нет никого! Барлоу жил со своим братом Амосом, а тот вообще ничего не знал об Ирэн. Так что уж он, наверняка, не страдал. Да и вообще, зачем ему страдать, даже если он и знал о девушке своего брата?
 А Мэри Томлинсон? Она все это одобряла, так что и она совсем не страдала. Никто не страдал. Все это отпадает. Тут что-то другое.
 Так что можно признать, что никто не страдает.
 Но в записке говорится: «покончить со своими страданиями». Слово «своими» неправильно написано. Надо бы найти какую-нибудь информацию о Томми и Ирэн, как у них с орфографией, взглянуть на их письма... Как там? Покончить со своими страданиями и других... Но Томми и Ирэн не страдали, они встречались друг с другом тайно, каждую неделю, а может быть, и чаще. И вообще, никто не страдал. Так что эта фраза в записке не имеет смысла.
 Если, конечно, никто не лжет.
 Ну, например, Тейер. Если предположить, что, на самом деле, он знал о встречах своей жены с Томми и что из-за этого мучился, и что отказал в разводе, а может быть, он страдал. В таком случае, все в записке верно, и нет выхода. Газ открыть – и все.
 А может быть, молодой Амос знал, что его брат встречается с Ирэн, и ему это не нравилось, и он не велел ему встречаться с замужней женщиной и сказал ему, что у него сердце разрывается оттого, что брат ввязался в безнадежное дело. В таком случае записка тоже была бы точной. Амос страдал – нет выхода. Ну что ж, тогда в кухню, к газовой плите.
 А может быть, это Мэри Томлинсон, мягкая, великодушная, знающая о делах своей дочери. Может быть, и ей все это не нравилось? Может быть, она сказала дочери, что развод – дело грязное. Каким бы грубияном ни был Тейер, могла бы посоветовать: «Терпи, доченька, постарайся привыкнуть». Отсюда и записка, а затем и газ. Тогда в этом случае тоже кто-то лжет. И это неразумно. Зачем лгать, если скрывать нечего?
 Зачем настаивать на том, что произошло убийство, если они все знают, что у Томми и Ирэн были настоящие причины убить себя. Обычно не лгут, скрывая самоубийство.
 Нет, подожди минуточку! Наверное, можно и лгать, если считать самоубийство чем-то позорным, пятном на чести семьи, чем-то непристойным и даже наследственным, что может сказаться на отношениях с родственниками и друзьями! Никому не нравится самоубийство. Может быть, поэтому и лгут? Может быть, они считают, что в глазах общества убийство выглядит более пристойно и статус его выше, чем самоубийство. Да, моя дочь-бедняжка и ее любовник были убиты. А вы разве не знали? Да, моя бедная жена была убита во время любовного свидания, вы слышали? Да, моего бедного брата укокошили, когда он был в постели с любовницей. Просто блеск! Убийство – почетно, самоубийство – позор!
 «Ну, а может быть, все-таки самоубийство, – размышлял Карелла. – Может быть, вошли в квартиру, разделись, все с себя сняв, нет... не все. Оба остались в трусах. Думали, что неприлично, если их найдут мертвыми и голыми. Уж, по крайней мере, не совсем голыми. Сняли кое-какую одежду, сняли очень аккуратно, и так же аккуратно сложили и повесили. Двое очень аккуратных людей. Уж, конечно, они не хотели, чтобы их нашли совсем обнаженными, конечно, нет. Поэтому оставили нижнее белье ради приличия. О господи, как мне до смерти надоело это проклятое дело, как я ужасно устал каждый раз видеть одно и то же за той проклятой дверью, за которой скрывается убийство. Как я устал. Почему они не могут сохранить ее? Зачем они выставляют себя напоказ всем, как бедные, жалкие, смятенные существа, которые так и не овладели искусством жить вместе? Зачем обязательно показывать всему миру и друг другу, что единственное, на что они способны, – это умереть вместе! Не впутывайте сюда газ и взрыв, не заливайте все кровью, оставьте свою проклятую личную жизнь себе. Пусть она будет личной?!»
 Он опять остановился перед светофором и на минуту закрыл глаза. Когда снова открыл их, ум его четко заработал, и опять он детектив второго класса, Стефан Луис Карелла, полицейский знак номер 714 56 32.
 Томми получил квартиру.
 Они пошли туда с двумя бутылками виски.
 Они напечатали предсмертную записку.
 Они включили газ.
 Они сняли с себя почти всю одежду.
 Они пытались напиться, пытались заниматься любовью.
 Газ одолел их, прежде чем они смогли сделать и то, и другое.
 Они умерли.
 – И все-таки, – сказал он вслух. – Это, черт возьми, не самоубийство. – Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть. И уже про себя повторил: «Это не самоубийство». Он кивнул в подтверждение своих мыслей в полутьме закрытой машины. «Это никакое не самоубийство. Я хочу выяснить, не был ли застрахован Томми Барлоу», – решил он, резко повернул налево и поехал к дому Барлоу, в котором тот жил когда-то со своим братом Амосом.


* * *

 Дом был темным и пустым, когда он подъехал и остановился напротив, у обочины. Ему это показалось странным, потому что Барлоу сказал, что бывает дома каждый вечер после работы в шесть. Было уже полседьмого, а дом казался безжизненным и заброшенным. Он вышел из машины. На улице было тихо, и память внезапно вернула его к болезненным, но приятным воспоминаниям об улице своего детства, на которой никогда никого не было перед ужином. Он увидел мальчика, направляющегося к дому своего отца, услышал голос матери из окна второго этажа: «Стив! Ужинать!» Себя самого, улыбающегося, степенно кивающего матери. Апрель. Скоро раскроются почки на деревьях. Весь мир оживет. Однажды он видел, как кошка попала под машину, как разбросало по канаве все ее внутренности. Он в ужасе отвернулся. Апрель и распускаются почки на деревьях. Апрель и мертвая кошка в канаве. Шерсть, перемешавшаяся с кровью, и запах весны, зелени, жизни вокруг.
 Улица, где жил Барлоу, была тиха. Из соседнего квартала до Кареллы донеслись звуки колокольчика машины, торгующей мороженым. «Слишком рано, – решил он. – Надо объезжать улицы после ужина, слишком рано». Лужайка перед домом Барлоу уже зазеленела, трава была мокрой. Внезапно ему захотелось опуститься вниз и дотронуться до нее. С улицы послышался шум автомобиля, въезжающего в квартал. Он прошел к дому по главной дорожке и позвонил. Услышал бой часов где-то в глубине, в тиши дома. На улице кто-то стукнул дверцей машины. Он вздохнул, позвонил в третий раз, стал ждать.
 Спустившись со ступеней, отошел несколько шагов от дома и взглянул на окна второго этажа. Он подумал, что Барлоу мог сразу же, вернувшись с работы, пройти в ванную комнату. И он прошел вдоль стены дома, стал искать наверху освещенное окно ванной. Он шел по бетонной полосе подъездной дорожки к гаражу, находящемуся за домом. Справа начиналась живая изгородь, ведущая к забору соседнего дома. Он прошел до самого конца дорожки, вглядываясь в окна. Света не было ни в одном из них. Философски пожав плечами, он направился назад к своей машине. Теперь живая изгородь была у него слева, закрывая улицу, как естественный щит, скрывающий двор. Когда он проходил мимо изгороди, на него напали. Удар был внезапный, но точный, нанесен опытной рукой. Он знал, что это не кулак, а какой-то длинный, твердый предмет. У него особенно не было времени на размышления, так как удар пришелся по глазам и переносице, и он закачался, прислонившись к изгороди. И когда кто-то накинулся на него, отбросил за изгородь, и пока он пытался одной рукой защитить лицо, другой достать револьвер, его ударили еще раз. В вечернем воздухе послышался свистящий звук, такой бывает, когда размахивают рапирой или палкой, или бейсбольной битой. Удар пришелся по плечу, затем второй, третий, и опять донесся разрезающий воздух свист, и он почувствовал резкую боль в левом плече, а правая рука внезапно повисла как плеть. Он выронил пистолет. Конец какого-то орудия впился ему в живот как таран и затем чем-то острым опять били его по лицу до онемения. Ему удалось резко нанести удар левой рукой в темноту – глаза заливала кровь, ужасно болел нос, и вдруг почувствовал, что его кулак достиг цели. Кто-то истошно закричал, а затем стал убегать от него, громко стуча ботинками по бетонной дорожке. Карелла без сил прислонился к изгороди. Он слышал, как на улице кто-то захлопнул дверь машины, завел двигатель, как завизжали шины, когда машина отъезжала от обочины. «Посмотреть бы номера», – подумал он. С трудом он обошел изгородь с другой стороны, но машина с визгом пронеслась мимо. Он не увидел номера. Вместо этого он рухнул лицом вниз.




 Глава 11


 В тот вечер они встретили Амоса Барлоу в десять часов, когда он возвращался к себе домой в Риверхед. К тому времени Кареллу уже отвезли в больницу, где дежуривший врач обработал его раны и, игнорируя протесты, потребовал, чтобы он остался на ночь.
 Казалось, присутствие полицейских удивило Барлоу. Никто из сопровождающих его офицеров не объяснил, почему детективы восемьдесят седьмого участка хотели его допросить. Он послушно последовал за двумя полицейскими, очевидно, полагая, что прояснились какие-то детали дела его брата.
 Коттон Хейз встретил его в большой дежурной комнате и провел через коридор в маленькую, для допросов, где уже сидел Мейер и Клинг, пили кофе. Они предложили кофе и Барлоу, но тот отказался.
 – Может быть, предпочитаете чай? – спросил Хейз.
 Барлоу наблюдал за всеми тремя, ожидая, что кто-нибудь из них скажет что-то важное, но они умышленно не желали нарушать привычный ритуал: болтали о погоде, перекидывались шутками, но в основном сосредоточенно поглощали свой напиток. Хейз закончил пить чай раньше, чем его коллеги кофе. Он поставил чашку, взял пакетик чая с блюдца, не торопясь, положил его обратно и только тогда спросил:
 – Где вы были весь вечер, мистер Барлоу?
 – А вы пытались связаться со мной?
 – Да, – Хейз приятно улыбнулся. – Вы говорили инспекторам Мейеру и Карелле, что обычно уже в шесть бываете дома, но сегодня вы, кажется, немного задержались?
 – Да, – проронил Барлоу.
 – Мы и на работу к вам тоже звонили, – вставил Мейер, – «Андерсен и Леб», не так ли? Майфер, 891.
 – Да, конечно.
 – Уборщица ответила на наш звонок. Сказала, что все уже ушли.
 – Да, я ушел около половины шестого.
 – И куда же вы пошли? – поинтересовался Клинг.
 – У меня было свидание.
 – С кем?
 – С молодой девушкой по имени Марта Тэмид.
 – Ее адрес?
 – Эрли-стрит, 1211. В Риверхеде. Неподалеку от площади Герберта Александра.
 – Когда вы с ней встретились, мистер Барлоу?
 – Около шести. А почему вы спрашиваете?
 – Вы ездили на машине?
 – Да.
 – У вас с вождением все в порядке? – спросил Клинг. – Я заметил, что вы пользуетесь тростью.
 – Я вожу машину.
 Барлоу подобрал свою трость и посмотрел на нее так, будто впервые видел. Он улыбнулся.
 – Нога мне не помеха. Во всяком случае, когда я за рулем.
 – Можно взглянуть на вашу трость, сэр? – попросил Хейз.
 Барлоу протянул ему трость.
 – Хорошая, – заметил Хейз.
 – Да, очень.
 – И тяжелая.
 – Да.
 – Мистер Барлоу, а вечером вы пошли домой? – поинтересовался Мейер.
 – Да.
 – Когда это было?
 – В десять часов. Ваши патрульные были там. Они могут подтвердить.
 Внезапно до Барлоу что-то дошло.
 – Простите, а почему вы, собственно, об этом спрашиваете?
 – Скажите, а до десяти часов вы не заходили домой? – перебил его Мейер.
 – Нет.
 – Ну, например, в шесть тридцать? – уточнил Клинг.
 – Нет. До десяти меня дома не было. Я встретился с Мартой сразу же после работы.
 – И что вы делали? Обедали? Или, может быть, ходили в кино?
 – Обедали.
 – Ив кино не ходили?
 – Нет. Мы отправились прямо к ней после обеда.
 – А где вы обедали, мистер Барлоу?
 – В японском ресторане, в Айсоле, что-то вроде «Тамайуки», так, кажется, называется. Марта выбрала это место.
 – И вы давно знаете эту Марту Тэмид?
 – Нет, недавно.
 – И после обеда отправились к ней на квартиру. Верно?
 – Верно.
 – В каком часу?
 – Что-то около восьми, восьми тридцати.
 – А ушли от нее?
 – Приблизительно в девять тридцать.
 – И вы пробыли у нее около часа. Верно, мистер Барлоу?
 – Да, что-то около того.
 – А потом отправились прямо домой?
 – Совершенно верно.
 – И вы ни разу не заходили к себе домой за весь этот вечер? Ну, например, что-то проверить, посмотреть, не оставили ли включенным газ...
 – Вы, наверное, шутите, – с чувством возмущения спросил Барлоу, обращаясь к Клингу. – Вы же знаете, как погиб мой брат. Если вас забавляет говорить в газе...
 – Простите, – поспешил извиниться Клинг, – я не хотел...
 – Я не заезжал домой, – заявил Барлоу. – Я вообще не понимаю, о чем вы говорите. Если не верите мне, позвоните Марте и спросите. Она ответит на все ваши вопросы. А вообще-то, что произошло? Кого-то еще убили?
 – Нет, мистер Барлоу.
 – Тогда что же?
 – У мисс Тэмид есть телефон? – спросил Мейер.
 – Да.
 – Не могли бы вы нам его дать? – спросил Хейз.


* * *

 Мисс Тэмид жила в Риверхеде, в пяти кварталах от небольшой, покрытой зеленой травой площади Герберта Александра, в самом центре которой стояла статуя генерала Александра на коне: открытая всем ветрам его крепкая челюсть, грубая красота, проницательный взгляд, устремленный вдаль. Хейз проехал мимо памятника, затем свернул на Эрли-стрит, улицу с односторонним движением, следя за номерами домов, подъехал к дому 1211. Была уже почти полночь, но они позвонили мисс Тэмид с участка, и она сказала, что еще не легла и будет рада ответить на все интересующие их вопросы. Барлоу было сказано, что он свободен, но Хейз незаметно кивнул Клингу, и тот последовал за Барлоу. А сам Хейз прицепил кобуру и поехал в Риверхед.
 Мисс Тэмид жила в многоквартирном шестиэтажном доме, расположенном в конце улицы. По телефону она назвала Хейзу номер квартиры 6"С". У входа в вестибюль он нажал кнопку и ждал ответного звонка, который раздался почти сразу же. Он повернул ручку двери, вошел в маленький вестибюль и прошел к лифту. Кругом царила тишина. Казалось, все здание спало в этот час. Он поднялся на шестой этаж, нашел квартиру 6"С"в центре коридора и позвонил один раз коротким звонком, но дверь тут же открылась.
 Марта Тэмид была очень маленькой девушкой, похожей на египтянку, исполнительницу танца живота. Хейз пожалел, что он не частный детектив, тогда бы мисс Тэмид встретила его в чем-нибудь изящном и соблазнительном. А так она была в блузке и брюках, но и этот наряд очень ей шел, подчеркивая волнующие формы ее маленькой фигуры.
 – Мисс Тэмид? – спросил он.
 – Да, а вы детектив Хейз?
 – Да.
 – Входите, пожалуйста, я вас ждала.
 – Простите, что беспокою вас так поздно, но нам необходимо проверить некоторые факты как можно быстрее.
 – Ничего страшного. Я смотрела телевизор. Грету Гарбо. Она так хороша. А вам нравится?
 – Да.
 Марта Тэмид закрыла за Хейзом дверь и провела его в свою гостиную. Телевизор был включен, показывали старый фильм с Гретой Гарбо в постановке Джона Гилберта. Мисс Гарбо аппетитно жевала гроздь винограда.
 – Она очень красива, – заметила Марта и выключила телевизор.
 В комнате внезапно стало очень тихо.
 – Я вас слушаю, – сказала Марта и улыбнулась. Улыбка у нее была открытой, озаряла все ее лицо и замирала в темно-карих лучистых глазах. У нее были распущенные по плечам длинные темные волосы, в уголке рта – маленькая красивая родинка, смуглый цвет лица. Во всем ее облике было что-то задорное: в улыбке, пленительных карих глазах, повороте головы, даже в родинке. В ее лице, взгляде, в соблазнительной фигуре – во всем ее облике было что-то манящее, вызывающее, и он не удержался и спросил:
 – Простите, вы не танцовщица? Не исполняете танец живота?
 Марта рассмеялась и сказала:
 – Нет, я секретарша. А что, похожа?
 Хейз улыбнулся.
 – Мне так показалось.
 – Но вы даже мой живот не видели, – она все еще смеялась, чуть приподняв и немного выгнув одну бровь, а в голосе совершенно определенно послышался вызов, будто она произнесла: «Но вы даже не видели моего живота... еще».
 Хейз откашлялся:
 – Где вы работаете, мисс Тэмид?
 – В компании «Андерсен и Леб».
 – Вы там и встретились с Амосом Барлоу?
 – Да.
 – И вы давно его знаете?
 – Я совсем недавно работаю в фирме.
 – Я пытаюсь определить ваш акцент, – заметил Хейз, улыбаясь.
 – Смесь, – объяснила она. – Я родилась в Турции, затем родители переехали в Париж, а оттуда в Вену. В Америке я всего лишь шесть месяцев.
 – Понятно. Когда же вы начали работать в «Андерсен и Леб»?
 – В прошлом месяце. Я сначала занималась в школе. Училась печатать на машинке и стенографировать. Научилась и теперь работаю секретаршей.
 – Вы здесь живете с родителями, мисс Тэмид?
 – Нет. Мне уже двадцать три. Достаточно взрослая, чтобы жить самостоятельно и делать, что хочется. Правда?
 – Несомненно, – подтвердил Хейз.
 – Вы очень крупный мужчина. Вы не комплексуете в моем присутствии? – поинтересовалась она.
 – Да что вы! С чего бы это?
 – Ну, оттого, что я такая маленькая.
 Опять ее лицо озарила вызывающая улыбка, и она добавила:
 – Хотя я не вся такая...
 Хейз кивнул, не реагируя на ее вызов.
 – Так... Тогда вы и встретились с Барлоу? Ну, когда начали работать в «Андерсен и Леб» в прошлом месяце?
 – Да, – подтвердила Марта. – Не хотите выпить?
 – Нет, спасибо. Нам не разрешают на работе.
 – Жаль, – проронила она.
 – Да!
 Она выжидательно улыбнулась.
 – Вы сегодня виделись с Барлоу! – спросил он.
 – Да.
 – Когда?
 – Что-то около шести. А что, у него неприятности?
 – Да нет, просто обыкновенная проверка. А когда вы ушли с работы?
 – В пять.
 – А он не раньше пяти тридцати, верно?
 – Не знаю. Он ведь все еще был там, когда я уходила. А приехал около шести.
 – И куда вы потом поехали?
 – В ресторан, в центре.
 – Зачем же вы сначала заехали домой? Вы ведь могли пойти обедать прямо с работы?
 – Мне нужно было переодеться. Разве нет?
 – Конечно, – подтвердил Хейз и улыбнулся.
 – Я часто переодеваюсь, – пояснила Марта. – На работе я была в костюме, затем на свидание одела платье, а когда Амос ушел, одела блузку и брюки, потому что я обычно поздно ложусь спать.
 – Понятно.
 Он ждал, что она скажет: «Не возражаете, если я переоденусь теперь во что-нибудь более удобное?» Но она не сказала, и он знал, что не скажет, потому что кто он в конце концов такой – всего лишь городской детектив, а не частный сыщик!
 – И когда вы вернулись домой из ресторана?
 – В восемь тридцать или в девять. Что-то около того.
 – А мистер Барлоу когда ушел?
 – Около девяти тридцати или сорока пяти.
 Марта помолчала и вдруг, как бы решившись, спросила:
 – Вы находите меня малопривлекательной?
 – Что? – не понял Хейз.
 – Ну, моя внешность. Вам не нравится?
 – Почему?
 – Ну, я имею в виду, что я недостаточно красива?
 – Ну что вы? Нет, конечно, нет! Вы очень красивы.
 – Я думаю, Амос Барлоу считает иначе.
 – Почему вы так говорите?
 – Потому что он очень спешил уйти от меня.
 – Откуда вы знаете?
 – Я ему предложила выпить, а он отказался. Я пригласила его танцевать, он тоже отказался.
 Она задумалась и, помедлив, сказала:
 – Я иногда не понимаю американских мужчин.
 – Видите ли, они разные, – философски изрек Хейз.
 – А вы любите танцевать?
 – Очень.
 – Жаль, уже поздно, – усмехнулась Марта. – Жильцы внизу будут жаловаться, а то бы мы с вами потанцевали!
 – Наверняка будут, – подтвердил Хейз.
 Марта глубоко и тяжело вздохнула.
 – Наверняка я ему не понравилась.
 – Может быть, вы не в его вкусе. А с другими девушками из вашей фирмы он тоже встречается?
 – Не знаю. Он очень тихий.
 Она смущенно затрясла головой.
 – Нет, я просто прихожу в отчаяние из-за него.
 – Ну что ж. На самом деле мы хотели узнать, был он с вами или нет с шести до девяти тридцати, – пояснил Хейз. – Надо полагать, что был.
 – Да как вам сказать. Он был у меня, но был ли он действительно со мной, это еще вопрос. – Она пожала плечами и грустно произнесла: – Американские мужчины!
 – Большое вам спасибо за помощь, – произнес Хейз, поднимаясь. – Я, пожалуй, пойду. Уже очень поздно.
 – Никогда не поздно, – сказала Марта загадочно. И так обожгла его взглядом, что он чуть не растаял.
 Он в замешательстве постоял минуту, затем решительно направился к двери.
 – Спокойной ночи, мисс Тэмид, – сказал он. – Большое вам спасибо.
 – Американские мужчины! – Марта усмехнулась и закрыла за ним дверь.


* * *

 НАБЛЮДЕНИЕ ЗА АМОСОМ БАРЛОУ
 Детектив третьего класса
 Бертрам Клинг
 12 апреля
 Проследовал за Барлоу с участка до его дома в Риверхеде, прибыл в 11.08 вечера. Барлоу поставил машину, «Форд 1959», в гараж, находящийся в глубине двора, вошел в дом с черного хода через кухню. Свет в кухне горел приблизительно пятнадцать минут. В 11.25 зажегся свет на втором этаже, он выглянул на улицу, закрыл занавеску. В 11.35 свет наверху погас. Оставался на посту до 12.30 ночи, считал, что Барлоу уже спит. Позвонил на участок шестьдесят четыре, что в Риверхеде, был сменен на посту патрульным полицейским Давидом Шварцем.
 13 апреля
 Сменил Шварца в шесть утра. Занял пост на углу улицы Вагнера и Четырнадцатой, за живой изгородью углового дома. До 7.30 дом Барлоу не подавал никаких признаков жизни. В 7.30 Барлоу вышел с черного хода, прошел в гараж, вывел машину. Последовал за ним к ресторану неподалеку от Пайк-авеню, под названием «Легкий семейный завтрак». Поставил машину напротив, наблюдал за Барлоу через лобовое стекло. Он сидел за столом один, неторопливо завтракал, покинул ресторан в 8.22, поехал по Риверхеду, через Эдисон Ривер-Парквей, куда он попал с Кэннон-роуд и авеню, затем выехал на шоссе вдоль реки Харб, доехал до перекрестка с Док-стрит. На Лэндез Энд свернул с шоссе на запад к Мейфер-авеню, поставил машину на открытую стоянку на углу Мейфер, 891. Не имея возможности продолжать наблюдения внутри помещения, проверил, нет ли в здании другого выхода.
 Убедившись в его отсутствии, расположился в холле, рядом с лифтом. Отошел в 10.15 выпить кофе, но мог продолжать наблюдение за лифтом из кафе в холле. Барлоу спустился вниз в 12.34 дня. Я последовал за ним к ресторану под названием «У Фанни» на Пикет-стрит, где он обедал один, а затем минут пятнадцать гулял по маленькому парку рядом со зданием Уголовного Суда на улице Макколи, я все время следовал за ним. Затем он снова вернулся на работу в 1.25 дня, а я занял пост в холле. Барлоу появился из лифта в 5.10 дня, купил вечернюю газету в табачном киоске, прошел к стоянке, вывел машину, поехал сразу же по шоссе вдоль реки Харб, затем по шоссе Эдисон свернул на Кэннон-роуд и оттуда к дому. Поставил машину в гараж, зашел в дом и весь вечер никуда не выходил. В 6.50 вечера я ушел ужинать, меня сменил Годли с шестьдесят четвертого участка, округ Риверхед. Опять занял наблюдательный пост в 7.45, а в полночь меня снова сменил Годли.
 14 апреля
 Барлоу провел этот день точно так, как и предыдущий. В его поведении нет ничего необычного. Его привычки кажутся раз и навсегда укоренившимися. Образ жизни спокойный. Очень сомневаюсь, что он имеет какое-либо отношение к избиению Кареллы.
 15 апреля
 Субботнее утро. Прибыл к дому раньше обычного, в 5.30 утра, так как думал, что в субботу распорядок дня Барлоу может оказаться необычным. Запасся на завтрак кофе со сдобными булочками, которые привез с собой в машине. Опять остановился за живой изгородью, на углу улиц Вагнера и Четырнадцатой. Долго ждал. Очевидно, по субботам Барлоу поздно встает – не выходил из дома до 12.00. К этому времени я абсолютно проголодался. Надеялся, что он где-нибудь остановится пообедать, но этого не произошло. Он опять свернул на Кэннон-роуд и поехал в северном направлении. В какое-то мгновение он пристроился в хвост другого ряда и я потерял его из виду. Нашел через несколько кварталов, когда он поворачивал на восток под развязкой на Мартин-авеню. Следовал за ним в этом направлении пять кварталов. Он остановился у цветочного магазина братьев Константинос (на Мартин-авеню, 3451), вышел с небольшим венком, проехал на восток еще десять кварталов, подъехал к воротам кладбища Седаркрест, поставил машину на стоянку, вошел в помещение, пробыл там несколько минут, а затем направился на кладбище с венком в руках. Я последовал за ним по тропинке мимо могильных плит. Он остановился у одной из них, долго стоял там, опустив голову, глядя на плиту. Потом опустился на колени и положил венок на могилу, сложил руки и на коленях молился почти полчаса. Встал, смахнул рукой слезы и пошел к машине. Остановился пообедать на Кэннон-роуд (столовая «Эстакада», Кэннон-роуд, 867), оттуда вернулся домой по Доувер Плейнз-авеню. Позвонил в шестьдесят четвертый участок, попросил патрульного Глисона сменить меня на обед. Когда я снова вернулся к дому в 2.35 дня, не было ни Глисона, ни Барлоу. Ворота гаража были открыты. Барлоу вернулся в 3.17. Глисон подъехал несколько минут спустя, на «седане» без номеров. Рассказал, что Барлоу ездил по магазинам за покупками; заезжал в бакалею, за мясом, в магазин скобяных товаров и т.д. Я поблагодарил Глисона и снова стал вести наблюдение. Не знаю, что он там делает в свои выходные дни, но совершенно очевидно, что он никуда не ходит по субботам. Он никуда больше не выходил, в одиннадцать часов вечера погасли все огни в доме. Я слонялся вокруг до утра, а затем позвонил в шестьдесят четвертый участок и попросил сменить меня.
 16 апреля
 Я долго спал, затем позвонил Карелле, чтобы выяснить, где похоронен Томми Барлоу. Получил подтверждение, что на кладбище Седаркрест. Сменил Годли на посту в 12.15 дня. Он сообщил, что Барлоу не выходил все утро. В 1.30 Барлоу вышел из дома в широких брюках и свитере, в руках трость. Прошел в гараж, вышел оттуда с газонокосилкой, включил ее, подстриг лужайку перед домом, потом поставил ее обратно в гараж, опять вернулся в дом. В три часа дня к дому Барлоу подъехала маленькая двухместная машина «шевроле» красного цвета. Молодая девушка лет двадцати с длинными черными волосами вышла из нее, прошла по главной дорожке к двери, позвонила. Я знал, что Барлоу дома, так как он никуда не выходил после того, как подстриг лужайку. Но девушка стояла на ступеньках дома, звонила, а он не открывал. В конце концов она вернулась к машине, сердито хлопнула дверью и уехала. Сразу же позвонил Хейзу, чтобы узнать, как выглядит Марта Тэмид. Определенно, это она. Попросил смену с шестьдесят четвертого участка. Подъехал к дому мисс Тэмид неподалеку от площади. У обочины увидел красный «шевроле». Разговаривал с ней, но она все отрицала, заявив, что никуда не выходила, весь день была дома и что уж, конечно, к Барлоу не ездила. Предложила мне выпить, но я отказался. Она спросила меня, не нахожу ли я, что она похожа на египтянку, исполнительницу танца живота. Вопрос мне показался странным. Но я сказал, что да, теперь, когда она упомянула об этом, я подумал, что она действительно похожа на египетскую танцовщицу. Она производит впечатление очень агрессивной, но и очень женственной. Не могу понять, почему она скрывает свой визит к Барлоу.
 Опять вернулся на пост в 6.12, после обеда. Патрульный сообщил, что Барлоу не выходил. Мне пришло в голову, что он мог уйти из дома пешком, прокравшись через черный ход, оставив машину в гараже. Я позвонил в дом из аптеки, находящейся в двух кварталах от него. Когда Барлоу ответил, положил трубку. Снова вернулся на пост. Свет зажегся в 6.45, погас в одиннадцать часов ночи.
 Я уехал в два часа ночи. Шварц сменил меня. Он поинтересовался, почему мы прицепились к этому парню. Жаль, что не мог ему ничего ответить.
 17 апреля
 Утро. Понедельник.
 Барлоу встал и уехал в 7.30 утра. Обычный повседневный распорядок: завтрак, офис, обед, дом, свет гаснет, сон. Сейчас 1.30 ночи. Я уехал в час, позвонил в шестьдесят четвертый участок сменщику. Прибыл Глисон, который тоже хотел знать, почему мы следим за Барлоу.
 Прошу разрешения прекратить наблюдение.
 Детектив третьего класса Бертрам Клинг.


* * *

 Ясным солнечным утром восемнадцатого апреля, во вторник, температура воздуха была шестьдесят три градуса по Фаренгейту, преобладающие западные ветры дули со скоростью две мили в час. Детектив Стив Карелла вышел из своего дома в Риверхеде и пошел пешком к виадуку, находящемуся на расстоянии пяти кварталов. На него напали двенадцатого того же месяца, но время, как говорит старинная арабская пословица, лечит раны. Нельзя сказать, что он легко перенес избиение. Только ненормальный может к этому отнестись легко. Это прежде всего обидно! Не очень-то приятно, когда кто-то бьет тебя по голове и телу палкой или тростью, или бейсбольной битой. Не очень-то приятно, когда тебя волокут в больницу, где молодые врачи спокойно вглядываются в твое тело, залитое кровью лицо, спокойно промывают раны, спокойно обрабатывают их, будто это какое-то ерундовое кровотечение, а ты всего лишь страница учебника по медицине, элементарный случай, какой проходят на первом курсе медицинского института, им подавай что-нибудь посерьезнее, вроде прободной язвы двенадцатиперстной кишки.
 А еще того хуже вернуться домой и предстать перед женой с перевязанной бинтами головой и залепленным лейкопластырем. Твоя жена глухонемая и не умеет кричать, но крик застывает в ее глазах, и тебе изо всех сил хочется стереть этот крик с ее лица, хочется, чтобы на тебя не нападал какой-то вонючий негодяй, не избивал тебя до потери сознания, прежде чем ты успел вытащить револьвер. Ты уже думаешь о том, что скажешь детям утром. Ты не хочешь, чтобы они стали переживать из-за того, что их отец – полицейский; тебе не хочется, чтобы у них развился тревожный невроз еще с пеленок.
 Но время лечит все раны. Эти арабы знают, как правильно выразиться. И Карелла вспомнил еще одну старую пословицу, сирийскую, в которой утверждалось, что «время ранит все пятки». Он не знал, кто напал на него на подъездной дороге дома Барлоу, но у него было все основания верить, что полицейские – это верные защитники людей, стойкие хранители невинных, решительные спасатели, занятые поисками пропавших, это оплот свободы, цитадель правды и общественного порядка. Сыщики 87-го участка, несомненно, когда-нибудь поймают негодяя, который признается во всех совершенных им за последние десять лет преступлениях и который мимоходом вспомнит, что ему довелось двенадцатого апреля избить полицейского по имени Карелла. Так что Стив был согласен ждать своего часа, уверенный, что справедливость на его стороне и что преступление мстит за себя, и Все об этом знают.
 Время – что река.
 В то прекрасное апрельское утро время обрушилось на него, как проливной дождь. Но Карелла еще не подозревал об этом. Он шел на работу по дороге, ведущей к железнодорожной станции, думал о делах и не имел ни малейшего представления о том, что время готово вновь открыть старые едва затянувшиеся раны и нанести новые удары по голове и телу. Кому придет на ум ожидать такое в прекрасное апрельское утро!
 Когда он поднимался по ступенькам виадука, на него напали. Сначала ударили сзади, по затылку, он отлетел вперед и, споткнувшись, ухватился за ступени. Падая, он почувствовал, что теряет сознание от внезапного шока, и успел только подумать: «Бог ты мой, средь белого дня!» Человек с палкой, тростью или бейсбольной битой, или с черт чем еще там, решил ударить Кареллу ногой, потому что человека удобнее всего пнуть, когда он ползает на четвереньках, хватаясь за ступеньки и пытаясь удержаться на них. И он разбил ему лицо, открылись недавние раны, кровь ручьем потекла по щекам, залила шею, чистую парадную рубашку. Женщина, которая спустилась по ступеням, истошно закричала, с воплями бросилась назад, к разменной кассе, где служащий пытался успокоить ее и выяснить, что случилось. А в это время человек с палкой или тростью, или бейсбольной битой продолжал избивать Кареллу, нанося ему удар за ударом по голове, по шее, не давая ему опомниться, и, казалось, делал все, чтобы убить его. Карелла слышал крики женщины, грохот приближающихся шагов и мужской голос: «Прекратите! Вы слышите, прекратите!» Но сильнее всего он ощущал слепящие молнии сокрушительных ударов повсюду, где доставала его эта проклятая палка и чувствовал головокружение. И все это время пытался вытащить из кобуры револьвер и никак не мог дотянуться до него рукой. Все время он нащупывал патронташ, пытался ухватиться за рукоятку револьвера и только было добрался до его ложа из орехового дерева, как нападавший опять ударил его по переносице. «Ну, еще раз так ударь, негодяй, и ты убьешь меня. Ударь еще раз по переносице, и я мертвым рухну прямо здесь, тебе под ноги», – пронеслось в его мозгу.
 И тут он высвободил револьвер, сильно ударил тыльной стороной руки с револьвером. Он цеплялся одной рукой за ступени, чтобы не свалиться, и ткнул второй вслепую в то, что темной массой навалилось на него сзади. Револьвер уперся во что-то, и он почувствовал, что чудом попал в тело, и услышал, что кто-то застонал от боли. Он мгновенно развернулся спиной к ступеням, сам инстинктивно, весь сжавшись, как пружина, высвободил ноги и встал, упершись ступнями в диафрагму человека и оттолкнул его. Тот перевернулся и покатился вниз по ступеням. И все это время Карелле страшно хотелось спустить курок, до смерти хотелось убить этого дерьмового сукина сына, такого эксперта по части избиения полицейских. Он поднялся. Мужчина скатился со ступеней до самого низа, полз на коленях. Карелла прицелился в него и сказал:
 – Стой или буду стрелять!
 А сам подумал: «Валяй, беги. Беги и я пристрелю тебя!»
 Но тот не побежал. Сел там, где был, в самом низу лестницы. А женщина наверху все еще продолжала кричать, а железнодорожный служащий все спрашивал:
 – У вас все в порядке? Все в порядке?
 Карелла спустился по лестнице, схватил мужчину за подбородок, приставил к его груди дуло пистолета, поднял голову и заглянул в лицо. Он раньше никогда в жизни его не видел.




 Глава 12


 Карелла сказал:
 – Никакой больницы!
 Водитель «Скорой помощи» повернулся к сидящему сзади врачу-стажеру, а тот, взглянув на Кареллу, произнес:
 – Но, сэр, у вас сильное кровотечение!
 Карелла смерил его таким строгим взглядом, который может быть только у блюстителя порядка, и опять заявил:
 – К черту больницу! – таким голосом, что врач понял, что если он будет настаивать, то в больницу заберут его самого. Поэтому он спокойно, заученно, как подобает молодому врачу, пожал плечами. Уж лучше бы его вызвали поутру к какой-нибудь славной робкой старушке с не очень сильной травмой и кровотечением, чем к этому залитому кровью дикарю с револьвером в руке. Но это во всяком случае легкие происшествия, достойные практики первокурсника. Что касается его, то он предпочитает отправиться в больницу как врач, и не как пациент. И он уехал.
 Человек, который так и сидел внизу у лестницы, довольно робко держась за живот в том месте, куда Карелла со всей силы пнул его обеими ногами, был немногословен. Его оружие, остро отпиленная палка от половой щетки, тоже вместе с ним скатилась со ступенек, и Карелла подобрал ее. Он попросил прибывшего на место происшествия патрульного полицейского, которого одновременно со «Скорой помощью» вызвал услужливый железнодорожный служащий, подвезти их до 87-го участка. Карелла все еще с револьвером в руке вытолкнул своего пленника из машины на тротуар, к ступеням железной лестницы и коридору в свой отдел, а затем толкнул его к стулу с высокой прямой спиной, который сразу же окружили все сотрудники.
 – Ты весь в крови, – сказал ему Мейер. – Ты знаешь об этом?
 – Знаю, – коротко ответил Карелла и, обратившись к человеку, сидящему в кресле опустив голову, спросил:
 – Как ваше имя?
 Мужчина молчал.
 Карелла взял его за подбородок пальцами одной руки, сильно сжал и, подняв голову, посмотрел прямо в глаза.
 – Ваше имя? – повторил он.
 Мужчина молчал.
 – Встаньте!
 Мужчина не шелохнулся.
 – Встать! – зло заорал Карелла и, схватив мужчину за лацканы легкого пиджака, который был на нем, протащил через всю комнату к стене, вдоль которой стояли шкафы с папками.
 – Не волнуйся так, Стив, – предупредил Мейер. Карелла засунул револьвер в кобуру и обыскал все карманы задержанного. В одном из них он нашел бумажник, повернул мужчину к себе лицом, толкнул его снова на стул, а сам сел на край письменного стола, просматривая содержимое бумажника. Хейз и Мейер встали по обе стороны пленника и ждали. Мейер взглянул на Кареллу и сокрушенно покачал головой.
 – Мисколо! – крикнул он.
 – Да! – откликнулся Мисколо из канцелярии.
 – Принеси йод и лейкопластырь скорее.
 – Сейчас! – ответил Мисколо.
 Карелла взглянул поверх бумажника.
 – Ричард Бэндлер, – прочитал он и внимательно посмотрел на мужчину. – Это ваше имя?
 – Вы держите в руках мои водительские права. Чье же еще, черт возьми, может быть это имя?
 Карелла бросил права на стол, медленно подошел к Бэндлеру и сказал очень медленно и четко:
 – Бэндлер, вы мне совсем не нравитесь. Вы мне не понравились в первый раз, когда вы хладнокровно напали на меня, а после второго нападения вы мне еще больше не нравитесь. Я, Бэндлер, едва сдерживаюсь, чтобы не начать бить тебя и бить до следующего воскресенья. Так что лучше следи за тем, что говоришь, Бэндлер. И лучше отвечай на все мои вопросы вразумительно и мирно или станешь калекой, прежде чем они отведут тебя в тюрьму, понятно, Бэндлер?
 – Куда как ясно, – откликнулся Бэндлер.
 – Лучше, чтобы все было ясно, – пригрозил Карелла. – Тебя зовут Ричард Бэндлер?
 – Да, так зовут.
 – Смени тон! – заорал Карелла.
 – Какой тон?
 – Стив, спокойнее, – пытался вмешаться Хейз.
 Карелла сжал кулаки, разжал их, вернулся к письменному столу и снова взял в руки водительские права.
 – Здесь указан твой настоящий адрес? Айсола, Южный район, улица Шестьдесят пятая, дом 413?
 – Нет. Я переехал недавно.
 – Куда?
 – Я живу в отеле «Кулбертсон», в центре города.
 – Давно?
 – Дней десять.
 – Ты переехал с Шестьдесят пятой улицы десять дней назад?
 – Нет. Я переехал с Шестьдесят пятой в прошлом месяце.
 – Куда?
 Бэндлер молчал.
 – Куда, Бэндлер? – повторил вопрос Карелла.
 – На побережье.
 – И когда ты уехал?
 – Двадцать седьмого марта.
 – Почему? Тебя в городе разыскивают?
 – Нет.
 – Тебя где-нибудь разыскивают?
 – Нет.
 – Мы проверим. Так что, если тебя разыскивают...
 – Меня не разыскивают. Я не преступник.
 – Может быть, ты раньше и не был преступником, – заметил Хейз, – но теперь ты преступник. Нападение первой степени – тяжкое преступление.
 Бэндлер не проронил ни слова. Из канцелярии появился Мисколо с перевязочным материалом и йодом. Он взглянул на лицо Кареллы, покачал головой, прищелкнул языком и сказал:
 – Господи, что же это такое с вами? – Он еще раз взглянул на Кареллу и попросил: – Иди умой лицо над раковиной.
 – Мое лицо в порядке, Альф, – запротестовал Карелла.
 – Иди и вымой лицо, – строго сказал Мисколо, и Карелла, вздохнув, отправился в угол, к раковине.
 – У вас есть судимость, Бэндлер? – задал вопрос Хейз.
 – Нет, я же вам сказал, я не преступник.
 – Но тогда почему же вы уехали в Калифорнию?
 – Я получил там работу.
 – Какую?
 – На телевидении.
 – И что вы там делаете?
 – Я помощник управляющего.
 – Чем ты управляешь? – спросил Карелла, не отходя от раковины.
 Он протянул руку к белому полотенцу, висящему рядом, но Мисколо завопил:
 – Оно будет в крови. Пользуйся бумажным.
 – Помощники директора не управляют. Мы следим, чтобы соблюдали тишину в павильоне, вызываем актеров...
 – Нас не интересуют подробности ваших производственных дел, – отозвался Хейз. – В каких программах вы работаете?
 – Видите ли... Понимаете, на самом деле у меня нет постоянной работы в какой-то одной программе.
 – Тогда зачем же вы поехали в Калифорнию? – вмешался в разговор Мейер. – Вы ведь только что сказали, что нашли там работу.
 – Ну и что, это действительно так.
 – Какую же?
 – Они снимали полуторачасовую ленту. Поэтому один мой друг, директор картины, позвонил, чтобы узнать, не захочу ли я работать с ним. Как ассистент, понимаете? Ну, я и отправился на побережье.
 Карелла вернулся к столу и снова сел на краешек. Мисколо взял пузырек йода и начал смазывать порезы.
 – Тебе надо здесь накладывать швы, – заметил он.
 – Не нужно.
 – Те же самые раны с прошлой недели. Они все открылись!
 – Зачем ты вернулся с побережья? – задал вопрос Карелла.
 – Работа закончилась. Я еще некоторое время оставался там, искал постоянную работу, но ничего не нашел. Вот и вернулся.
 – А сейчас работаешь?
 – Нет, я вернулся всего десять дней назад.
 – Когда именно?
 – Восьмого.
 – О-о, – застонал Карелла, когда Мисколо прижал кусок пластыря к ране на лице.
 – Почему ты напал на меня?
 – Потому... потому что я узнал, что вы натворили.
 – Я? Что я такое сделал? Ради бога. Альф...
 – Прости, прости, пожалуйста, – успокаивал Мисколо. – Я здесь не доктор, – и добавил с обидой: – Я всего-навсего паршивый клерк. Следующий раз отправляйся в больницу вместо того, чтобы заливать кровью всю эту проклятую комнату.
 – Так что я такое натворил? – опять спросил Карелла.
 – Вы убили мою девушку, – заявил Бэндлер.
 – Что?
 – Вы убили мою девушку.
 Какое-то мгновение никто в комнате ничего не мог понять. Они молча, в изумлении разглядывали Бэндлера и тогда тот сказал:
 – Бланш, Бланш Мэтфилд, – но опять имя ничего не сказало никому, кроме Кареллы, который коротко кивнул и сказал:
 – Она прыгнула, Бэндлер. И я к этому не имею никакого отношения.
 – Но вы велели ей прыгать.
 – Я пытался увести ее с этого карниза.
 – Ну и увели, верно?
 – Откуда ты знаешь, что я говорил ей?
 – Квартирная хозяйка рассказала мне. Она стояла в комнате за вашей спиной и слышала, как вы велели ей прыгать. – Бэндлер помолчал и спросил: – Почему же вы просто не столкнули ее с того карниза? Это было бы равносильно тому, что вы сделали.
 – Давай начнем с того, почему она вышла на этот карниз. Тебе известно? – поинтересовался Карелла.
 – Какое это имеет значение? Она бы не прыгнула, если бы не вы.
 – Она бы на карниз не вышла, если бы не ты! – уточнил Карелла.
 – Как бы не так! – заявил Бэндлер.
 – Почему ты ее бросил?
 – Кто ее бросил?
 – Ты бросил, ты. Слушай, Бэндлер, не зли меня снова! Она хотела умереть, потому что ты ее бросил. «Прощай, Бланш. Было здорово». Вот твои точные слова.
 – Я ее любил, – запротестовал Бэндлер. – Она же знала, что я вернусь. Работа была временной. Я говорил ей...
 – Ты, Бэндлер, слинял от нее.
 – Я же говорю вам, что нет. Я любил ее. Как вы не можете понять!. Она знала, что я вернусь. Я говорил ей об этом. Откуда мне было знать, что она захочет... убить себя?
 – Она убила себя, потому что знала: ты порвал с ней. Тебе теперь легче?
 – Что... Что вы имеете в виду?
 – Ну после того, как ты избил меня? После того, как ты свалил всю вину на меня?
 – Вы убили ее! – заорал Бэндлер и сердито соскочил со стула, но Карелла положил на его плечи обе руки и толкнул обратно.
 – Как фамилия твоего друга, который на побережье?
 – Что... какого друга?
 – Ну того, директора, который делал полуторачасовой фильм.
 – Это... э...
 В комнате стояла тишина.
 – А может, его и не было?
 – Любого спросите, кто там работает. Я один из лучших ассистентов.
 – Ты действительно ездил на побережье работать, Бэндлер? Или, может, развлечься с дамочкой?
 – Я...
 – С дамочкой, – Мейер в подтверждение кивнул.
 – Я же говорю вам – я любил Бланш. С какой стати мне было ездить в Калифорнию с другой женщиной?
 – Действительно, зачем, Бэндлер? – поинтересовался Хейз.
 – Я...
 – Так зачем же, Бэндлер?
 – Я... любил... Бланш. Я... Ну какой к черту вред от маленькой... маленькой невинной забавы, развлечения... с кем-то еще? Она... она знала, что я вернусь к ней. Она знала, что та девушка для меня ничего не значит. Она это знала.
 – Очевидно, нет.
 Бэндлер долго молчал. Затем сказал:
 – Я узнал все из газет, когда там был. Прочел маленькую заметочку. О... О Бланш... прыжке... прыжке с карниза, на следующий день, после того, как это произошло. Я выгнал девушку, взял билет на самолет и прилетел сюда сразу же. В субботу. Раньше билетов не было. Но ее к этому времени уже похоронили. И... когда я поговорил с хозяйкой дома, где она жила, она рассказала мне все, что слышала и что вы сказали ей, и я... я подумал, что вы виноваты в том, что убили девушку, которую я любил.
 – Ну и продолжай... в это верить, – проронил Карелла.
 – Как?
 – Так время быстрее пройдет.
 – Как?
 – Ты можешь получить до десяти лет за нападение первой степени.
 Карелла помолчал и напомнил:
 – "Какой был вред от маленькой невинной забавы". А! Так, кажется, Бэндлер?




 Глава 13


 Любовь буйствовала в тот день, когда Фред Хеслер снова появился на участке и снова бешено закрутил всю эту карусель. Сам он даже и не понял этого, не знал, что дело о самоубийстве Томми Барлоу и Ирэн замерло, зашло в тупик, и его уже собирались бросить в папку нераскрытых. Работа полицейских – сплошные скачки с препятствиями, особенно на таком участке, как восемьдесят седьмой. Совершается преступление, все начинают над ним быстро и эффективно работать, потому что все, что предстоит выяснить, обычно выясняется сразу или же никогда. Сто раз осматривается место происшествия, многократно задаются одни и те же вопросы в надежде получить новую информацию. Но дела очень быстро остывают, особенно на таком участке, как восемьдесят седьмой, где ежедневно появляются и требуют расследования новые преступления и где постоянно не хватает времени. В результате нераскрытые дела – это своеобразная лазейка, которая дает возможность полицейскому закрыть дело, не закрывая его. Стоит делу попасть в реестр нераскрытых, они могут выбросить его из головы и сосредоточиться на трех дюжинах других, которые накопились за это время. А старое, нераскрытое дело формально никем не закрыто, так как официального вердикта по нему нет – никто не арестован и не осужден. И в это время, хотя оно официально и не закрыто, никто им активно уже не занимается, оно просто напрасно валяется в шкафу мертвым грузом. Так было и с делом Томми Барлоу и Ирэн Тейер: потерявшее свою остроту, оно готово было попасть в число нераскрытых в тот день, когда у перегородки в дежурную комнату 87-го участка появился Фред Хеслер, в тот самый момент, когда там вовсю бушевали страсти.
 Возлюбленным было соответственно пятьдесят восемь и пятьдесят пять лет и они стояли перед столом детектива Мейера, ожесточенно переругиваясь. На мужчине была спортивная куртка, надетая на нижнее белье, когда дежурный полицейский постучал в дверь. На женщине – домашний цветастый халат.
 – Так кто же из вас выдвигает обвинения? – пытался выяснить Мейер.
 – Я, – вместе сказали они.
 – По очереди, пожалуйста.
 – Я выдвигаю обвинения, – настаивала женщина.
 – Нет, я, – не унимался мужчина.
 Хеслер, стоявший у перегородки, пытался привлечь к себе чье-либо внимание, но все присутствующие в комнате были заняты: кто перебирал бумаги, кто печатал. А Мейер разбирался с влюбленными.
 – Кто из вас вызвал полицию? – задал он вопрос.
 – Я, – отозвалась женщина.
 – Это правда, сэр?
 – Конечно, – подтвердил он, – эта нахалка вызвала полицию.
 – Ну что ж, мадам, почему вы вызвали полицию?
 – Он ущипнул меня, – пояснила женщина.
 – Нахалка, – отозвался мужчина.
 – Вы вызвали полицию, потому что он вас ущипнул? Правильно я вас понял? – спросил Мейер терпеливо. – А вы женаты?
 – Женаты, – пояснил мужчина. – Эта нахалка не может вытерпеть даже маленького щипка от родного мужа. Сразу же ей надо орать и звать полицию.
 – Заткнись, вонючее животное! – не уступала женщина. – Ты схватил меня за ягодицу, я думала, ты ее оторвешь.
 – Я же проявлял чувства.
 – Ничего себе чувства!
 – Это мне нужно было вызвать полицейских, – запротестовал мужчина, – но я не нахал, как ты.
 – Ты ущипнул меня, – настаивала на своем женщина.
 – Стирать на людях свое грязное белье! – пробормотал мужчина. – Позвать милицию! Удивляюсь, почему ты сразу же не вызвала ФБР?
 – Давайте успокоимся, – увещевал Мейер. – Мадам, если ваш муж ущипнул вас...
 – Она ударила меня сковородкой, – вдруг признался мужчина.
 – Ага! – закричала женщина. – Да вы только послушайте! Послушайте!
 – Так оно и было. Она ударила меня.
 – И еще называет меня нахалкой! А вы его послушайте!
 – Ты ударила меня, Хелен. И это правда!
 – А ты ущипнул меня. Вот это правда!
 – Я ущипнул тебя, потому что ты меня ударила!
 – Нет, это я тебя ударила, потому что ты меня ущипнул.
 – Послушайте! Не все сразу, – взмолился Мейер. – Что же все-таки произошло?
 – Я мыла посуду, – пояснила женщина. – Он подошел сзади и ущипнул.
 – Рассказывай, рассказывай, – мужчина сокрушенно покачал головой. – Ничего святого между мужем и женой. Валяй, выкладывай все полиции.
 – Так что же все-таки произошло?
 – Ну я и взяла сковородку из раковины и ударила его.
 – По голове, – уточнил мужчина. – Хотите посмотреть, что она натворила. Вот здесь! Пощупайте эту шишку!
 – Валяй, все ему расскажи! – подначивала женщина.
 – Это ты вызвала полицию! – заорал в ответ мужчина.
 – Потому что ты грозился убить меня!
 – Ты ведь ударила меня этой проклятой сковородкой. Верно?
 – Ты разозлил меня, вот и вызвала!
 – Из-за какого-то маленького щипка!
 – Ничего себе маленький! Хотите покажу? Вон какой синяк!
 – Конечно. Валяй. Показывай. Разыгрывай тут фарс. Покажи всем!
 – И сколько лет вы уже женаты? – все так же терпеливо спросил Мейер.
 – Двадцать пять лет, – ответил мужчина.
 – Двадцать три, – поправила женщина.
 – А кажется, что уже прошло двадцать пять, – съязвил мужчина и расхохотался над собственным остроумием.
 – Мало того, что жену свою бьет, – возмутилась женщина. – Видите, он еще и комендант!
 – Я тебя не бил, я тебя ущипнул.
 – Почему бы вам не пойти домой и не помириться? – предложил Мейер.
 – С ним! С этим животным!
 – С ней! С этой нахалкой!
 – Успокойтесь. Ну успокойтесь же. Весна, знаете ли, цветут цветы, идите домой, поцелуйтесь и помиритесь, – увещевал Мейер. – У нас тут и без вас много неприятностей. Вы что, хотите, чтобы я вас обоих тут запер?
 – Как запер? – мужчина возмутился. – За что? За какой-то любовный удар сковородкой?
 – За дружеский щепок мужа? – спросила женщина.
 – Мы же любим друг друга, – запротестовал мужчина.
 – Знаю. Так что идите домой. Хорошо? – Мейер подмигнул мужчине. – Ну как?
 – Конечно.
 – Ну вот и хорошо! – Мейер встал, широко развел руки и, подтолкнув их обоих к выходу, проводил с участка, сказав:
 – Такая славная молодая пара! К чему тратить время на споры. Идите домой. День такой прекрасный! – И, заметив Хеслера, спросил: – Чем могу вам помочь, сэр?
 – Мое имя Фред Хеслер, я был здесь и раньше, но...
 – Вы хотите сказать, что мы можем идти? – опять обратился к нему мужчина.
 – Да, да. Идите! Идите, пока я не передумал. Уходите скорее.
 Он повернулся к Хеслеру.
 – Да, сэр. Я помню. Входите, пожалуйста... А вам, мистер, не надо щипать жену. И вы, мадам, не бейте его сковородкой... Присядьте, мистер Хеслер!
 – Спасибо! – поблагодарил Хеслер. Казалось, на этот раз его не очень интересовали краски и атмосфера участка. Вид у него был необыкновенно серьезный и даже немного сердитый. Мейер уже гадал, что привело его к ним, и подозвал Кареллу, который в другом конце комнаты что-то печатал за своим столом.
 – Стив, пришел мистер Хеслер. Ты его помнишь?
 Карелла вышел из-за стола, прошел к тому месту, где сидел Хеслер, протянул руку:
 – Здравствуйте, мистер Хеслер. Как дела? – вежливо поинтересовался он.
 – Спасибо, хорошо, – Хеслер разговаривал довольно резко.
 – Чем мы можем быть полезны? – спросил Мейер.
 – Вы можете помочь мне вернуть свое, – объяснил Хеслер.
 – Что именно?
 – Не знаю, кто именно это взял, ваши полицейские или кто-нибудь другой, но я хочу, чтобы мне вернули.
 – У вас в квартире что-то пропало, мистер Хеслер? – вмешался Карелла.
 – Да, пропало. Я не говорю, что виню полицейских. Может быть, пожарные, газовщики, но...
 – Вы полагаете, они могли взять?
 – Все возможно. Они врываются в квартиру, и, знаете ли, все прилипает к их рукам. На этот раз гражданин приходит с жалобой. Разве гражданин не имеет на это право?
 – Конечно, имеет, мистер Хеслер. Что именно у вас пропало?
 – Прежде всего, я хочу сказать, что обычно сплю крепко.
 – Да, сэр, слушаю вас.
 – Ну так вот. У меня со сном обычно все в порядке. Но в нашем доме начали реконструкцию, и прошлый вечер они устроили такой грохот, что я пошел взять снотворное в своей аптечке. То самое, которое у меня было с прошлого года, когда я болел гриппом.
 – Ну так что же, сэр?
 – Так вот. У меня был тогда ужасный жар, что-то сто два, почти сто три градуса по Фаренгейту, и я не мог спать. Тогда я и купил эти таблетки. Это барбинал. Знаете, примешь одну и отключаешься сразу на всю ночь. У меня с тех пор еще оставалось в пузырьке четыре таблетки.
 – Ну так что же, сэр?
 – Ну так вот, прошлый вечер я никак не мог уснуть, я подошел к своей аптечке, полагая, что приму одну из тех таблеток, но я обнаружил пузырек пустым.
 – Таблеток не было?
 – Ни одной. Я знал, что во время взрыва в квартире были пожарные, и полиция все обыскивала, что еще я мог подумать! Но это еще не все...
 – Еще что-то пропало, мистер Хеслер?
 – М-да! – мрачно произнес Хеслер. – Сегодня утром, проснувшись, я решил проверить, не пропало ли что-нибудь еще в квартире. Так, видите ли, пропала целая кинопленка.
 – Кинопленка?
 – Да, фильм. Я говорил вам когда-то, что помешан на кино. Все пленки у меня сложены в гостиной, все бобины – в металлических коробках. Представляете? И на крышке каждой из них есть клейкая лента, на которой написаны дата и название фильма. Целая бобина исчезла.
 – А что, если вы положили ее в какое-нибудь другое место?
 – Нет. Все бобины сложены в деревянный ящик в хронологическом порядке. Ящик я сам смастерил, в нем есть место для каждой бобины, и одно такое место теперь пусто! Так что, если не возражаете, мне бы хотелось, чтобы вернули мне мое снотворное и мой фильм.
 – У нас их тоже нет, мистер Хеслер. – Карелла помолчал и продолжил: – Что, если Томми и Ирэн приняли эти таблетки, чтобы заснуть.
 – Я думал, что они напились до отключки.
 – Могли и таблетки принять, мистер Хеслер.
 – Они и фильм тоже с собой взяли? Они оба были почти раздеты, мертвы, и с ними в постели и на них не было фильма. И, кроме того, Томми этот фильм не нравился.
 – А он его видел?
 – Видел! Он сам в нем снимался.
 – Что вы имеете в виду, мистер Хеслер?
 – Я еще в первый визит к вам говорил, что Томми обычно помогал мне снимать фильмы. Я же вам говорил, что помешан на кино, что у меня хобби! Этот фильм был о парне, который разорился, он гуляет в парке и находит сто долларов, так вот, мы с Томми пошли однажды днем в парк, отсняли весь фильм, почти триста футов пленки, за день. В этом фильме играет только Томми, нет, постойте, там еще маленький ребенок, который гулял в парке, и я его снял тоже. Ну знаете, все по замыслу, Томми находит деньги и должен решить...
 – Томми играл в этом фильме? Я правильно понял, мистер Хеслер?
 – Правильно. – Хеслер, помолчав, добавил: – Видите ли, он не был профессиональным актером, но мы ведь, черт возьми, снимали этот фильм для собственного удовольствия. И он хорошо получился. – Он пожал плечами. – Правда, Томми он не понравился. Он сказал, что ему нужно было подстричься, а так лицо его получилось очень худым. А мне понравился, и мне хотелось получить его обратно.
 – Но видите ли, мы его не брали, – пояснил Карелла.
 – Тогда, очевидно, его забрали пожарные.
 – Мистер Хеслер, что было написано на этой бобине?
 – Как всегда, на первой строчке – дата съемки, затем заглавие: в данном случае – «Стодолларовая банкнота». А дальше: «Снимались Т. Барлоу и Сэмми Ла Палона» – это имя мальчика, которого мы встретили в парке, больше ничего.
 – Так что, если посмотреть на футляр, можно прочитать, что Томми Барлоу снимался в этом фильме?
 – Совершенно верно.
 – Большое вам спасибо, мистер Хеслер. Мы все сделаем, чтобы вернуть его вам, – пообещал Карелла.
 – Наверняка, это «сорок воров», – не унимался Хеслер. – Эти мерзавцы утащат и раковину, если она плохо закреплена.
 Но Карелла не был уверен, что в пропаже бобины с фильмом виноваты пожарные. Карелла вспомнил, что говорила Мэри Томлинсон: «Жаль, что у меня нет фотографий Томми. Много фотографий Маргарет, но ни одной человека, за которого она собиралась выйти замуж». Он помнил также слова Майкла Тейера: «Я хочу смотреть на него не отрываясь. Странно! Верно? Мне хочется выяснить, чем он так... отличался от меня, что в нем было такое особенное». Он помнил Амоса Барлоу, который сказал: «С тех пор как он умер, я все хожу по дому и ищу следы, все, что носит на себе отпечаток памяти о нем: старые письма, фотографии – все, что когда-то было Томми». Так что, хотя он и знал, что пожарные, вероятно, заслужили свое прозвище «сорок воров», он так же был уверен, что ни одному из них не пришло бы в голову украсть бобину с самодельным фильмом. Так что опять заплясала вся эта карусель, опять впереди замаячило золотое кольцо, пришли в движение кони.
 Карелла пошел в Центральное управление и потребовал три ордера на обыск.


* * *

 Тем временем Хейз, вдохновленный внезапным оживлением в деле, решил еще раз поговорить с Мартой Тэмид. Каждый из них порознь, и Карелла и Хейз, уже совсем было безнадежно бросили это дело, но решили все-таки еще раз попытаться докопаться до истины. На самом деле Хейз не верил, что Марта Тэмид каким-то образом замешана в этом самоубийстве – убийстве, но необходимо выяснить, почему она солгала, что не ездила к Амосу Барлоу днем 16 апреля. Собственно, целью его визита и было выяснить причину лжи. Она же объяснила ее ему сразу и без колебаний.
 – От смущения.
 – Смущения? – не понял Хейз.
 – Да. А что бы вы почувствовали на моем месте? Я знала, что он дома. Я видела его машину в гараже. А он не хотел мне открывать. Ну да ладно! Все равно. В этим покончено.
 – Что вы хотите сказать? Хорошо, мисс Тэмид, пока не отвечайте. Давайте сначала выясним другой вопрос. Вы говорите, что солгали полиции потому, что были обижены. Вы это хотите сказать?
 – Да.
 – Тогда скажите мне сначала, зачем вы к нему ездили?
 – Вы со мной очень грубо разговариваете, – глаза Марты стали еще больше, в них стояли слезы.
 – Простите меня, пожалуйста, – успокоил ее Хейз. – Так зачем же вы туда ездили?
 Марта пожала плечами.
 – Потому что мне не нравится, когда меня игнорируют. Я же женщина.
 – Тогда зачем же вы поехали?
 – Заниматься любовью, – ответила она просто. Хейз несколько минут молчал, потом произнес:
 – А он даже не захотел открыть дверь?
 – Нет. Он, конечно, не знал, зачем я пришла.
 – В противном случае он обязательно бы открыл. Верно?
 – Нет, в любом случае он бы ее не открыл. Теперь-то я это знаю. Но я подумала, что мне стоит сказать вам. Он не знал, зачем я приехала к нему.
 – А вы влюблены в Амоса Барлоу? – поинтересовался Хейз.
 – Не будьте смешны!
 – Может быть, были влюблены в него?
 – Конечно, нет!
 – Но тем не менее вы отправились к нему домой, чтобы... соблазнить его.
 – Да.
 – Зачем?
 – Потому что я женщина.
 – Да, вы уже мне говорили об этом.
 – И я не люблю, когда мной пренебрегают.
 – Вы и это мне уже сказали.
 – Ну и что? Все так просто? Но все это уже прошло. – Она кивнула с чувством. – И все, конечно, мне теперь уже все равно.
 – Почему, мисс Тэмид? Почему вам теперь все равно?
 – Потому что он ко мне приезжал, и я все знаю, и теперь я не чувствую себя непривлекательной.
 – Когда он был у вас?
 – Четыре, а может быть, пять дней назад. Точно не помню.
 – Он сам пришел?
 – Нет, я его пригласила.
 – Ну и как? Что произошло?
 – Да ничего.
 – Ничего?
 – Совсем ничего, – Марта утвердительно кивнула. – Знаете, я очень терпеливая женщина. Мое терпение бесконечно. Видите ли, я ему предоставила все возможности. Но он просто... Он просто... неопытен. Он ничего не знает и не умеет. Абсолютно ничего. Ну есть же границы терпения?
 – Я не уверен, что понимаю вас, мисс Тэмид.
 – Нельзя же винить человека за неопытность. Это совсем не то, что быть невнимательным... Понимаете? Когда я попыталась все выяснить, я поняла, что он просто... неопытный. Он просто ничего не знает. Он ничего не знал и не умел.
 – Что он не знал, мисс Тэмид?
 – Что делать с женщиной и как.
 Внезапно она наклонилась вперед.
 – Я вам могу довериться. Верно? Вы ведь как исповедник. Разве нет? Священник, который выслушивает исповедь? Я могу вам все сказать?
 – Конечно, – подтвердил Хейз.
 – Я сама сняла блузку, – стала рассказывать Марта, – потому что он никак не мог расстегнуть пуговицы. Ну а потом... Он даже не сумел меня раздеть... не знал как. Он никогда не был с женщиной. Вы меня понимаете? Он еще невинный.
 Марта откинулась на спинку стула и произнесла:
 – Разве невинность может обидеть!


* * *

 Однако полицейские, которые обыскивали комнаты, очень обижались на полную невиновность всех. Они обыскали дом Мэри Томлинсон от подвала до чердака, прочесали каждый дюйм квартиры Майкла Тейера, они заполнили дом Амоса Барлоу, как термиты, но не нашли даже следов фильма, украденного у Фреда Хеслера. Они осмотрели все в маленьком «фольксвагене» миссис Томлинсон, перетряхнули каждое место в голубом «седане» Майкла Тейера, обшарили золотистый «шевроле» Амоса Барлоу, но ничего не нашли и там. Они перевернули все вверх дном в маленьком офисе Тейера в здании Брио и в почтовом отделении Барлоу на Мейфер, 891, но так и не наши фильм, и запущенная было карусель снова остановилась.
 На следующий день, даже не подозревая, как близко они подошли к разгадке этого дела, детективы собрали совет на участке.
 – Что вы обо всем этом думаете? – задал вопрос Хейз. – Есть какие-нибудь предложения?
 – Никаких, – вздохнул Карелла.
 – А у тебя, Мейер?
 Мейер отрицательно покачал головой.
 – У тебя, Берт?
 Клинг ответил после минутного колебания:
 – Нет.
 – Значит, назовем это самоубийством и закроем дело? – спросил Хейз.
 – А еще, черт возьми, что мы можем сделать? – задал вопрос Мейер.
 – Давайте попросим у Питера разрешение оставить его среди нераскрытых, – предложил Карелла.
 – Это все равно, что загубить все дело, – не согласился Хейз.
 Карелла пожал плечами.
 – Может, когда-нибудь в нем что-то и прояснится?
 – Когда?
 – Кто знает? Мы зашли в тупик. Что еще мы можем сделать сейчас?
 Хейз все еще колебался, он не желал сам собственными руками загубить все.
 – Давайте проголосуем, – предложил он.
 Все согласно кивнули.
 – Кто за то, чтобы просить у Питера разрешения сослать это дело в Сибирь?
 Никто не поднял рук.
 – Мейер?
 – Сбрасывай, – махнул рукой Мейер.
 – Берт?
 – Сбрасывай.
 – Стив?
 Стив долго молчал, потом неохотно кивнул и сказал:
 – Ладно. Ссылай, сбрасывай.
 В тот день на стол лейтенанта Питера Бернса легло заявление. Он мельком взглянул на него, взял ручку и подписал разрешение. Перед тем как уйти домой, Альф Мисколо собрал со всех столов кучу бумаг, подошел к зеленому шкафу с надписью «Нераскрытые дела», выдвинул ящик и бросил в него папку, в которой были все документы по делу Томми и Ирэн Тейер.




 Глава 14


 Человек лежал на спине в Гровер-парке. Они уже очертили контуры его тела на мокрой траве к тому времени, когда прибыли Карелла и Хейз. Человек, казалось, был нелепо вставлен в раму своей невероятной позы, белый порошок схватил момент смерти и запечатлел его.
 Полицейский фотограф исполнял свой мрачный танец вокруг трупа, каждый раз после очередной вспышки фотоаппарата меняя угол съемки. Труп, не мигая, глядел на него, скрючившись в нелепой позе, в которой застала его смерть: подогнув одну ногу под себя, вытянул другую. Солнце ярко светило. Стоял май, и воздух был напоен пьянящим ароматом свежескошенной травы, восхитительным запахом магнолий, кизила, вишен и айвы. А в сердце у него торчал нож!
 Они стояли вокруг тела, обмениваясь любезностями, они собирались вместе только тогда, когда торжествовала Смерть. Ребята из лаборатории, фотограф, помощник главного медицинского эксперта, два детектива из отдела убийств Северного округа, двое с 87-го седьмого участка – все окружили труп человека с ножом в сердце и спрашивали друг друга о повседневных делах, слышали ли они, что Манилус из 33-го участка был убит грабителем вчера вечером, о людях, съезжающих с квартиры ночью, чтобы не платить за нее, и о том, будет ли упорствовать комиссар, и о том, что день был прекрасный и погода этой весной прекрасная и нет ни капли дождя. Они перекидывались шутками. Фотограф рассказал одну – о первом астронавте на луне, одновременно незаметно и по-деловому выполняя свою работу. Мертвец лежал на траве. Они признавали его присутствие мысленно, только ловко орудуя руками. Они, по сути, отрицали его. Он уже был для них не человеком, а проблемой.
 Карелла вынул из его груди нож, после того как был закончен медицинский осмотр и фотографирование. Он осторожно взял его, предварительно прикрыв ладонь носовым платком, чтобы не снять возможные отпечатки на рукоятке и лезвии.
 – Вы выпишете свидетельский бланк? – спросил его один из лаборантов.
 – Да, – ответил он кратко.
 Он вытащил три или четыре бланка из заднего кармана брюк, вынул один из перевязанной резинкой пачки, положил остальные обратно, снял колпачок с ручки и начал писать.
 Автоматически он перевернул бланк и на обратной стороне заполнил строчки необходимой информацией.
 Он привязал ярлык к ручке ножа в том месте, где она соединялась с острием. Затем, держа нож за привязанный к нему ярлык, подошел к лаборанту, который делал рисунок тела и его местоположение.
 – Можете взять его с собой, – сказал Карелла.
 – Спасибо, – лаборант принял нож из его рук и отнес его в машину, стоящую одним боком на траве, другим на дорожке, которая опоясывала парк. Прибыла «Скорая помощь», и санитары ждали, когда все кончат работу, и они смогут отвезти тело в морг на вскрытие. Хейз, находящийся где-то рядом на расстоянии нескольких футов от того места, где ожидали санитары, расспрашивал человека, заявившего, что видел все происшествие. Карелла без всякой определенной цели подошел ближе. Иногда ему казалось, что вся эта официальная суматоха, которая начинается, когда обнаружен труп, предназначена для того, чтобы безболезненно свыкнуться с мыслью о существовании насильственной смерти. Служащие делали снимки, наброски, собирали латентные отпечатки и все доступные свидетельские показания, но все это были действия людей, которые на самом деле медлили, привыкая к мысли о трупе и необходимости иметь с ним дело.
 – Когда это случилось? – спрашивал Хейз свидетеля.
 – Должно быть, полчаса назад, – сказал он. Это был худой старик, его голубые глаза слезились, из носа текло. Он все время вытирал его тыльной стороной руки, покрытой коркой слизи.
 – А где вы сидели, мистер Колуци? – поинтересовался Хейз.
 – Прямо здесь, на этом высоком камне. Я делал набросок озера. Видите ли, я уже на пенсии, живу с дочерью и зятем на Гровер-авеню, тут недалеко, через парк.
 – Вы можете нам рассказать, что произошло? – попросил Хейз.
 Он заметил, что Карелла стоит рядом, и произнес:
 – Стив, это мистер Колуци, – познакомьтесь. Детектив Карелла.
 – Здравствуйте, – приветливо произнес старик и тут же спросил по-итальянски: – Вы итальянец?
 – Да, – подтвердил Карелла.
 – Как хорошо, – улыбнувшись, продолжал старик по-итальянски. – Я отвечаю на вопросы вашего друга.
 – Я не думаю, что он понимает итальянский, – мягко остановил его Карелла. – Ты понимаешь, Коттон?
 – Нет, – ответил Хейз.
 – Я ему говорил, что прихожу сюда каждое утро порисовать. Я сидел вон там, когда подъехала машина.
 – Какая, мистер Колуци? – поинтересовался Карелла.
 – "Кадиллак"с откидным верхом, – ответил Колуци без запинки.
 – А цвет?
 – Голубой.
 – Верх опущен?
 – Нет.
 – Вы случайно не заметили номера машины?
 – Заметил, – Колуци вытер нос тыльной стороной руки и сказал: – Я записал его в своем альбоме.
 – Вы очень наблюдательный человек, мистер Колуци, – похвалил Хейз, приподняв в восторге брови.
 Колуци пожал плечами и опять вытер нос рукой.
 – Ведь не каждый день доводится видеть, как человека закалывают до смерти.
 Было видно, что для него это было настоящее развлечение, которое доставляло ему удовольствие. Ему было лет шестьдесят семь – шестьдесят восемь, худой старик с все еще мускулистыми, жилистыми, но слегка трясущимися руками. Старик, которого выпустили погулять и который каждый день приходил в парк рисовать. В это утро, которое началось как обычно, в его жизнь вошло что-то новое. Он наблюдал за озером и рисовал ту его часть, которая была рядом с доком, где в беспорядке на воде качались гребные лодки, как вдруг к краю извилистой дорожки подъехал «кадиллак», и произошло убийство. И старик, которого никто не заметил на его высоком валуне, откуда он хорошо видел и озеро и место убийства, был весь насторожен, наблюдателен и скор. Он закричал убийце и потом записал номер машины, когда она отъезжала. Впервые за многие годы, он почувствовал себя снова нужным, полезным, и он радовался этому, с удовольствием разговаривал с этими двумя людьми, которые восхищались живостью его ума и которые разговаривали с ним, как с равным, как мужчины с мужчиной, а не с ребенком, которого надо каждое утро выпускать на солнышко погулять.
 – Так какие были номера, мистер Колуци? – повторил вопрос Карелла.
 Колуци открыл свой альбом для рисования. Он рисовал углем и половину страницы занимал изящный набросок лодок в доке. В углу страницы, тоже углем, он записал: IS-7146. Карелла заметил, что семерка была перечеркнута, как ее обычно пишут на континенте. Он все это про себя отметил, списывая номер в собственный блокнот.
 – Не могли бы вы нам точно сказать, что здесь произошло, мистер Колуци?
 – Подъехала машина. Вот сюда, – Колуци показал место на тротуаре. – Я заметил ее сразу же, потому что сразу стало очень шумно: завизжали шины, хлопнула дверь, человек подбежал прямо к этому второму, который сидел на скамейке. Тот сразу же встал, пытаясь бежать, но тот, который приехал в машине, бегал быстрее. Он схватил его за руку, развернул к себе, потом вскинул правую руку, сначала я решил, что он его избивает правой рукой, а потом понял, что убивает. Я вскочил, закричал, а он развернулся, взглянул на меня и побежал к машине. Мне показалось, что он испугался. Не думаю, что он оставил бы свой нож в груди человека, если бы не был напуган.
 – А вы не боитесь, мистер Колуци?
 – Я, чего мне бояться?
 – Не боитесь говорить нам обо всем этом? Не боитесь преследования?
 – Какого?
 – Вендетты не боитесь? – спросил Карелла по-итальянски.
 – Чего мне бояться? Подумаешь, вендетта?! Велика важность?! Я старик, что мне до их вендетты. Что они мне могут сделать? Убить? Если это самое худшее, что со мной может случиться, я не против.
 – Мы ценим вашу помощь, мистер Колуци!
 – Я так понимаю: человек должен иметь право пойти погулять в парк, посидеть на скамейке, если ему это хочется. Никто не имеет права убивать его, когда он сидит, отдыхает и никому не мешает.
 – Большое вам спасибо, – опять поблагодарил Карелла.
 – Не стоит, – ответил старик. Вернувшись на свое место, он снова принялся рисовать гребные лодки на озере.


* * *

 Зрение у старика, несмотря на его шестьдесят семь лет, было отличное.
 Звонок в Транспортное бюро подтвердил, что голубой «кадиллак» с откидным верхом, номером IS-7146 принадлежит некоему мистеру Фрэнку Дюма, проживающему на Фэрвью, 1137, в Айсоле. «IS» на номере машины подтверждал правильность адреса владельца. Карелла поблагодарил служащего бюро, повернулся к Хейзу и сказал:
 – Все слишком просто. Чертовски легко и просто!
 Хейз пожал плечами и заметил:
 – Мы ведь его еще не взяли.
 Они запросили свободную машину и отправились в центр, на Фэрвью-стрит. Карелла думал о том, что на следующий день ему предстоит выводить линейный наряд, а это значит вставать на час раньше, чтобы быть на месте вовремя, Хейз – о том, что в понедельник он обязан давать показания в суде по делу о краже со взломом. Окна в машине были открыты, их старый «бьюик» с новыми шинами был оснащен рацией. В свое время это была отличная машина, но Карелла размышлял о том, что в случае преследования ей не угнаться за современными супермоделями, Фэрвью-стрит была запружена народом, люди вышли на улицу просто поболтать друг с другом или подышать свежим воздухом. Они поставили машину, у обочины напротив дома 1137 и направились к нему. Люди, сидящие на парадном крыльце, сразу поняли, что приехала полиция. Хотя и машина не была полицейской и на них были обычные деловые костюмы, рубашки и галстуки, но люди на крыльце многоквартирного дома узнали бы в них полицейских, даже если бы на них были шорты и джинсы. У полицейского есть свой особый, отличительный запах. Если вы долго живете в районе, где много полицейских, вы этот запах всегда распознаете. Вы привыкаете бояться этого запаха, ведь полицейский не предсказуем. Сегодня, он вам поможет, а завтра на вас же и обрушится. Люди, сидящие на крыльце, наблюдали, как два незнакомца, Карелла и Хейз, взбираются по ступенькам, входят в вестибюль. Крыльцо сразу же опустело. Стоящие там два молодых человека тут же решили, что им не мешает сходить в кондитерскую поесть сливок. Старик из соседнего дома надумал подняться на крышу и взглянуть на своих голубей. Старушка с первого этажа собрала свое вязанье, взяла складной стульчик и ушла смотреть дневную программу телевидения. Появление полицейских всегда означает неприятности, а уже о детективах и говорить нечего, от них беды не оберешься.
 Карелла и Хейз понимали, конечно, что происходит за их спиной, они внимательно осмотрели все почтовые ящики и обнаружили, что Фрэнк Дюма жил в квартире 44. Через вестибюль они вышли к лестнице, поднялись по ступенькам. Они прошли мимо маленькой девочки, которая специальным ключом прикручивала роликовые коньки.
 – Здравствуйте, – приветствовала она их.
 – Здравствуй! – ответил Карелла.
 – Вы ко мне? – спросила она.
 – А где ты живешь?
 – В двадцать первой квартире.
 – Нет, ты уж извини, – сказал Карелла и улыбнулся.
 – Я думала, что вы пришли насчет страховки, – пояснила она и снова занялась коньками.
 На площадке третьего этажа они вытащили револьверы. Квартира сорок четыре помещалась в середине холла. Они молча подошли к двери, минуту стояли, прислушивались, затем встали по обе ее стороны. Карелла кивнул, и Хейз, весь подобравшись, решительно пнул ногой дверь.
 Он едва успел убрать ногу, как из квартиры раздались громкие выстрелы, а из двери полетели щепки.




 Глава 15


 Хейз бросился на пол при первом выстреле в тот момент, когда на деревянной двери от выстрела образовалась дырка. Пуля просвистела у него над головой, когда он плашмя лежал на полу, рикошетом отскочила от стены за его спиной и под каким-то немыслимым углом устремилась вниз в холл, когда раздался следующий выстрел. Опять дерево треснуло и Карелла съежился, так как пуля просвистела по узкому проходу в нескольких дюймах от его лица, от того места, где он стоял слева от двери, крепко прижав к груди револьвер, втянув голову в плечи. Хейз, лежа на полу, пытался еще продвинуться вправо от двери, когда раздался третий выстрел. Потом, почти сразу же, один за другим последовали еще четыре, пули откалывали куски дерева от двери, отскакивали в покрытый трещинами потолок над головой. Он насчитал семь выстрелов, барабан револьвера, наверное, опустел, если тот, кто сидел в квартире, стрелял из револьвера сорок пятого калибра. Наступила пауза. Вполне возможно, что он перезаряжал оружие, а может быть, у него было другое оружие, с девятью зарядами, или «Хэрингтон и Ричардсон» двадцать два, у которого было столько же зарядов, или... Не было времени перебирать другие варианты. Быть может, и перезаряжает или просто выжидает, а может быть, у него два пистолета, а вдруг – вдруг он сейчас вылезает через окно. Карелла вобрал воздух в легкие, отполз к противоположной стене, прижался к ней, уперся ступнями ног в дверной замок.
 Дверь распахнулась и по инерции увлекла за собой Кареллу под град пуль, летевших из окна. Хейз сразу же последовал за ним. Они оба бросились плашмя на изношенный линолеум комнаты, стреляя по окну, в котором на какое-то мгновение показался и сразу же исчез силуэт мужчины. Они вскочили и подбежали к окну, Карелла на минуту высунул голову, но тут же отпрянул назад, где-то над его головой пролетела пуля, и отбитый кусок кирпича ударил его по щеке.
 – Он направляется на крышу! – закричал он напарнику, не оборачиваясь, так как и без того знал, что Хейз сразу же побежит наверх по лестнице, а сам он взберется на крышу по пожарной в погоне за преступником. Он перезарядил револьвер из патронташа, болтавшегося на поясе, шагнул к пожарной лестнице и выстрелил в человека, находящегося над ним двумя этажами выше. Взбираясь по обитым железом ступеням, человек наверху больше не стрелял. Вместо этого, поднимаясь вверх, он начал сбрасывать вниз все, что попадалось ему на ступенях: цветочные горшки, железки, детский игрушечный грузовик, старый потрепанный чемодан – все это грохотало вокруг Кареллы, пока он пробирался вверх. Огневой шквал прекратился, когда человек добрался до крыши. Прозвучали и откликнулись эхом в тихом весеннем воздухе три выстрела. Это Хейз появился на крыше.
 К тому времени, как Карелла присоединился к нему, он одним прыжком перемахнул на крышу соседнего здания и исчез из вида.
 – Он сбежал, пока я перезаряжал револьвер, – пояснил Хейз.
 Карелла коротко кивнул и засунул в кобуру свой револьвер.


* * *

 Когда они добрались до участка, Мейер уже ждал их с данными на Фрэнка Дюма.
 – У него нет судимости, по крайней мере, в нашем городе, я жду, что скажут федеральные службы.
 – Плохо, – произнес Карелла. – Все это похоже на работу профессионала.
 – Может быть, он и есть профессионал.
 – Но ты же только что сказал, что его нет в картотеке.
 – Откуда нам знать, как его настоящее имя?
 – Машина была зарегистрирована...
 – Я еще раз связался с Транспортным бюро, – пояснил Мейер, – они сказали, что машина была зарегистрирована всего лишь в прошлом месяце. Он мог воспользоваться вымышленным...
 – А как же водительские права?
 – С каких это пор воры беспокоятся о правах?!
 – Воры – самые осторожные водители в мире, – возразил Карелла.
 – Я проверил по телефонному справочнику. Там даются телефоны шести Фрэнков Дюма. Держу пари, что он выбрал это имя наугад из справочника.
 – Вполне возможно.
 – Стоит проверить, – настаивал Мейер.
 Он также сообщил им о результатах наблюдений Энди Паркера за тиром и о том, что вечером, в семь часов, ему понадобится пять человек для облавы, составлен список, в нем – фамилии Хейза и Кареллы.
 – Мы собираемся здесь в шесть тридцать, – объявил он.
 – А я планировал в шесть уйти домой, – посетовал Карелла.
 – Хорошие планы никогда не сбываются, – пожалел его Мейер.
 – Да уж, – протянул Карелла и поскреб затылок. – Как ты думаешь, Коттон? Может быть, нам вернуться на Фэрвью и поговорить с домовладелицей или с кем-нибудь еще?
 – Наверняка, она знает, кто арендует ту квартиру, – согласился Хейз.
 – А вы обедали? – поинтересовался Мейер.
 – Нет еще.
 – Поешьте сначала. Дела подождут.
 Они пообедали в столовой рядом с участком. Карелла думал о том, не скажут ли что-нибудь определенное в лаборатории об этом ноже-клинке. Он не мог понять, почему убийца в парке действовал ножом, тогда как в его распоряжении был по крайней мере один револьвер.
 – Ты думаешь, он видел нас, когда мы поднимались по лестнице? – спросил Карелла.
 – Должно быть, да. Помнишь, как все, кто были на крыльце, слиняли. Нужно быть идиотом, чтобы не догадаться, что мы полицейские.
 – Эта булочка зачерствела. А твоя как?
 – Вполне съедобная. Возьми половину!
 – Да нет, ешь сам.
 – Я же все равно всю не съем.
 – Спасибо. – Карелла отрезал половинку булочки Хейза и начал ее жевать. – Так-то лучше, – промолвил он и взглянул на часы. – Нам пора двигаться. Он-то о нас уже знает, а мы можем справиться хотя бы о том, действительно ли его настоящее имя Дюма.
 – Дай попить чай, – проворчал Хейз.
 Хозяйка дома 1137 на Фэрвью-стрит не испытывала восторга при виде полицейских и не скрывала этого.
 – Вечно здесь полицейские. Я сыта ими, – пожаловалась она.
 – Это очень плохо, мадам, но мы вынуждены задать вам несколько вопросов.
 – Вы всегда сначала стреляете, а потом задаете вопросы, – сказала она сердито.
 – Мадам, человек из сорок четвертой квартиры первым открыл стрельбу, – объяснил Хейз.
 – Это ваша версия.
 – А вы знаете, кто он?
 – Кто будет возмещать ущерб за...
 – Во всяком случае, не мы, – отрезал Хейз. – Как его фамилия?
 – Джон Доу.
 – И все, мадам?
 – Так его зовут, под этой фамилией он снял квартиру.
 – И давно он здесь живет?
 – Два месяца.
 – Он платил ренту наличными или выписывал чек?
 – Наличными.
 – А вы не подозревали, что Джон Доу его не настоящее имя? Тем более, что на его почтовом ящике имя Фрэнк Дюма.
 – Я ведь не полицейский. Мое дело сдавать квартиры тому, кто сюда приходит, а не подозревать. Он уплатил за месяц вперед, не поднимал шума ни из-за увеличения квартплаты, ни из-за четырех долларов за телевизионную антенну, так что с какой стати мне его подозревать? Мне все равно, как его там зовут, Джон Доу или Джон Рокфеллер, если он аккуратно платит за квартиру и не причиняет неприятностей.
 – Но он ведь причинил вам неприятности?!
 – Это вы причинили мне неприятности, – возразила хозяйка дома, – это вы пришли сюда и подняли стрельбу в холле. Вы разве не знали, что в то время, как вы стреляли, на ступеньках сидела маленькая девочка? Об этом вы знали?
 – Маленькая девочка, мадам, была на втором этаже, – пояснил Карелла, – и потом, мы не предвидели стрельбы.
 – Тогда вы не знаете полицейских так, как знаю их я. Всегда начинается стрельба, когда появляется полицейский.
 – Нам бы хотелось обыскать квартиру этого мистера Доу.
 – Тогда принесите ордер на обыск.
 – Ну что вы, мадам, – пробовал увещевать ее Хейз, – вы же не заставите нас снова тащиться в город. Верно?
 – А меня это не касается. Если вы хотите обыскать квартиру, предъявите ордер. Все по закону.
 – Ну а вы, конечно, знаете, что ваши контейнеры для мусора все еще стоят на пешеходной дорожке. Знаете? – начал атаку Карелла.
 – Ну?
 – Да, ваши мусорные контейнеры. А вы должны были их убрать к полудню. Сейчас уже половина второго.
 – Я их сейчас же уберу, – промямлила хозяйка. – Проклятые грузовики, только-только к полудню и появились здесь.
 – Очень неудачно, – гнул свое Карелла, – но если вы их сейчас уберете, ничего не изменится. Налицо судебно наказуемый проступок. Вы же знаете, что за это полагается большой штраф.
 – Послушайте! Вы же пытаетесь меня шантажировать?!
 – Совершенно верно! – уточнил Хейз. – Ведь на самом деле вы не хотите, чтобы мы отправились снова в город за ордером на обыск?
 – Фараоны, – презрительно пробормотала она и повернулась к ним спиной. – Идите, проводите обыск. Да смотрите не украдите ничего там в квартире.
 – Постараемся, – пообещал Карелла, – но это не легко.
 Они стали подниматься по ступеням на четвертый этаж. Та же самая девочка сидела на площадке второго этажа, все еще пытаясь приладить свои роликовые коньки.
 – Привет, – сказала она.
 – Привет, – ответил Карелла.
 – Вы ко мне?
 – Квартира двадцать один? – вспомнил Карелла.
 – Да.
 – Нет, уж прости, пожалуйста.
 – Я думала, что вы страховые агенты, – сказала девочка и снова занялась своими коньками.
 Когда они добрались до площадки четвертого этажа, дверь сорок четвертой квартиры не была заперта, после того как Карелла вышиб ее, она осталась приоткрытой, и через щель темный коридор прорезала полоса яркого солнечного света.
 Молодая женщина быстро обернулась к ним от туалетного столика, где она искала что-то в ящиках. Ей было лет восемнадцать, в волосах – бигуди, на лице – никакой косметики, на плечах поверх пижамы накинут розовый халат.
 – Эй, привет, – сказал Карелла.
 У нее лицо вытянулось, как будто ей было всего-навсего года четыре и ее застали за занятием, которое строго запрещали родители.
 – Вы полицейские. А?
 – Совершенно верно, – подтвердил Хейз. – А что вы здесь делаете, мисс?
 – Смотрю, только и всего.
 – Все разглядываешь. А? – поинтересовался Карелла.
 – Ну, в общем, да!
 – И как тебя зовут?
 – Синтия.
 – Синтия? А дальше?
 – Я ничего не взяла, мистер, – испугалась Синтия. – Я просто зашла посмотреть, только и всего. Я здесь живу, дальше по коридору. Спросите кого угодно.
 – А что ты хочешь, чтобы мы спросили?
 – Живу ли я здесь, на этаже.
 Синтия пожала плечами. Лицо ее сморщилось и все более мрачнело, как у маленькой девочки, готовой расплакаться от вопросов взрослых.
 – Как же все-таки твоя фамилия, Синтия?
 – Рейли.
 – Ну и что ты здесь делаешь?
 Синтия опять пожала плечами.
 – Воруешь?
 – Нет! – она почти кричала. – Нет! Клянусь богом, нет!
 – Тогда что же?
 – Смотрю.
 – Ты знаешь человека, который живет в этой квартире?
 – Нет. Я его раза два видела в холле и только.
 – А как его зовут?
 – Тоже не знаю. – Синтия, помолчав, сказала: – Я больна, у меня сильная простуда. Вот почему я так одета. Я не смогла пойти на работу, потому что у меня был сильный жар: сто шесть градусов [3] .
 – Ну и решила немного прогуляться. Верно?
 – Да. Верно. – Она улыбнулась, потому что подумала: наконец-то детективы начинают понимать, что она делает в чужой квартире, но детективы остались суровы, и опять на ее лицо набежала тень, и она помрачнела, готовая в любой момент расплакаться.
 – И ты прямо сюда вошла. А?
 – Только из любопытства.
 – Что тебя заинтересовало?
 – Стрельба. – Ее опять всю передернуло. – Вы что, собираетесь меня арестовать? Я ничего не брала. Я умру, если вы посадите меня в тюрьму. – Она помолчала, а потом вдруг выпалила: – И вообще у меня жар.
 – Тогда иди и ложись в постель, – сказал Карелла.
 – Вы разрешаете мне уйти?
 – Иди, уходи отсюда.
 – Спасибо. – Синтия наскоро поблагодарила и исчезла, пока они не передумали.
 Карелла вздохнул.
 – Ты хочешь заняться этой комнатой? Я займусь второй.
 – Хорошо, – согласился Хейз.
 Карелла пошел в соседнюю комнату. Хейз начал осматривать, что есть в туалетном столике, в котором шарила Синтия. Он разглядывал содержимое второго ящика, когда услышал за дверью звук роликовых коньков. Он оторвался от своего занятия в тот момент, когда девочка, которую они встретили на площадке второго этажа, на коньках въехала в комнату.
 – Привет! – сказала она.
 – Привет, – ответил Хейз.
 – Вы только что въехали?
 – Нет.
 – Значит, куда-то переезжаете?
 – Нет.
 – Тогда зачем же вы вынимаете все вещи из ящика?
 – Это не мои вещи.
 – Тогда их нельзя трогать.
 – Думаю, действительно нельзя.
 – А зачем же трогаешь?
 – Потому что пытаюсь что-нибудь найти.
 – А что ты пытаешься найти?
 – Пытаюсь выяснить имя человека, который живет в этой квартире.
 – А, – протянула маленькая девочка и покатилась на своих коньках к другой стене комнаты, а затем, вернувшись, спросила: – Нашел его имя в ящике?
 – Пока нет.
 – А ты думаешь, оно там?
 – Может быть. Смотри, видишь?
 – Вижу. Это – рубашка.
 – Верно. Но я имею в виду воротник.
 – А? Вот эти цифры?! – поняла малышка. – Я уже умею считать до ста десятками. Хочешь послушать?
 – Как-нибудь потом, – пообещал Хейз. – Вот эти цифры оставлены прачечной. Вот мы, возможно, и узнаем его имя по номеру заказа в прачечной.
 – Здорово, – откликнулась девочка и потом сразу же сказала: – Десять, двадцать, тридцать, пятьдесят.
 – Сорок, – поправил ее Хейз.
 – ...сорок, пятьдесят, шестьдесят, тридцать.
 – Семьдесят.
 – Уж лучше я начну сначала – десять, двадцать.
 Она замолчала, минуту внимательно изучала Хейза, потом сказала:
 – Ты ведь здесь не живешь. Верно?
 – Не живу.
 – А я сначала подумала, что ты здесь живешь. Что ты только что переехал... Я подумала, что, может быть, Пети выехал.
 – Нет. – Хейз положил стопку рубашек обратно в ящик и полез в карман за ярлыком.
 – Зачем тебе нужна отметка прачечной, чтобы выяснить имя Пети?
 – Потому что это единственная возможность узнать... Постой, что ты сказала, милая?
 – Я не знаю. А что я сказала?
 – Что-то о... Пети.
 – Ах, да. Пети.
 – Это его имя?
 – Чье?
 – Ну человека, который здесь живет.
 – Не знаю. А что говорит рубашка?
 – Рубашка – ерунда, милая. Если ты знаешь его имя, ты сбережешь нам уйму времени.
 – А ты шпик? – спросила девочка.
 – Почему ты это спрашиваешь?
 – А мой папа говорит, что шпик воняет.
 – Пети – твой папа?
 Девочка засмеялась.
 – Пети! Моего папу зовут Дейв. Дейв – мой папа.
 – Ну хорошо. А Пети?
 – А что Пети?
 – Это его имя?
 – Я думаю. Если об этом говорится в рубашке, значит это его имя.
 – Пети, а дальше как?
 – Что как?
 – Ну, его фамилия? Пети?
 – Питер Пайпер подобрал перец, – вспомнила считалочку девочка и вес гло рассмеялась. – А ты умеешь кататься на коньках?
 – Да, милая. Ну, а как фамилия Пети?
 – Не знаю. У меня второе имя Джейн. И зовут меня Алиса Джейн Горовец.
 – А он тебе когда-нибудь называл свою фамилию?
 – Не-е-т, – протянула девочка.
 – А откуда ты узнала его первое имя?
 – А он показал мне, как пользоваться ключом для коньков.
 – Ну, а дальше?
 – И все. Я сидела на ступеньках, коньки никак не открывались. Он спускался вниз и сказал: «Ну давай, Пеги тебе поможет». И помог.
 – Спасибо, – поблагодарил девочку Хейз.
 Она долго внимательно смотрела на него, а потом сказала:
 – А все-таки ты шпик. Верно?


* * *

 У всех шести сыщиков, встретившихся в тот вечер на участке, не было настроения устраивать облаву в тире. Карелла и Мейер мечтали быть дома с женами и детьми. Энди Паркер всю неделю пытался попасть в кино, но вместо этого был все время занят наблюдением. Берт Клинг мечтал дочитать до конца книгу. Коттон Хейз хотел повидаться с Кристин Максвел. Лейтенант Бернс обещал жене поехать вместе с ней в гости к ее кузине в Беттаун. Как бы там ни было, все шестеро сошлись на участке и Паркер кратко изложил им обстановку и суть дела, расположение квартиры, за которой он вел наблюдение последние три недели.
 – Там наверху у них точно тир, – пояснил Паркер, – но мне кажется, вчера вечером произошло что-то необычное. Впервые за все время, что я там, появился какой-то парень с чемоданом, а ушел без него. Мне кажется, он привез большую партию, так что, если мы накроем их сегодня вечером, мы можем застукать их с поличным.
 – Стоит попытаться, – согласился Бернс, – по крайней мере накроем нескольких наркоманов.
 – Которых к завтрашнему дню опять выпустят, – съязвил Карелла.
 – Все зависит от того, сколько их там, – возразил Хейз.
 – Может быть, хоть когда-нибудь в этом городе будут нормальные законы о наркотиках, – сокрушался Карелла.
 – Надейся, – вставил Мейер.
 – Ладно. Пошли, – скомандовал Бернс.
 Они поехали в одной машине, потому что хотели появиться все вместе, выйти из машины и нагрянуть на квартиру прежде, чем беспроволочный телеграф оповестит всю округу о присутствии полицейских. Так и было, они почти все правильно рассчитали. Как только они подъехали к подъезду, человек, сидящий на крыльце, немедленно бросился в дом.
 Паркер догнал его в коридоре и схватил за шиворот в тот момент, когда он уже стучал в дверь на первом этаже. Паркер, не колеблясь, резко ударил его разок по основанию черепа.
 – Кто там? – спросил голос за дверью.
 – Я, – ответил Паркер, к этому времени остальные были уже в коридоре.
 – Кто я? – повторил голос, и Паркер ударил ногой в дверь.
 Стрельбы в этот вечер не было. Может быть, квартира и была полна наркоманов, когда Паркер наблюдал за ней в другие вечера, но в этот вечер они обнаружили только толстого старика в нижнем белье, толстую старуху в домашнем халате и молодого парня в тенниске и брюках из хлопчатобумажной ткани. Все трое стояли за кухонным столом и занимались героином. Там его было на восемь миллионов фунтов. Они смешивали его с сахаром, предназначая весь товар для последующей продажи наркоманам здесь и дальше до самого Сан-Франциско. В тот момент, когда полиция ломала дверь, старик в ящике стола искал револьвер. Но, увидев целую армию вооруженных до зубов полицейских, не стал даже отстреливаться.
 – Не ожидал? – спросил его Паркер.
 И старик ответил:
 – Чтоб ты сдох, вонючая ищейка!
 Ну Паркер, конечно, врезал ему.
 Они вернулись на участок что-то около половины девятого. Вместе выпили кофе, и оттуда Коттон Хейз поехал прямо на окраину города к дому Кристин Максвел.




 Глава 16


 Он любил наблюдать за тем, как она раздевается. Он тогда говорил себе, что он всего лишь усталый бизнесмен, который не мог позволить себе на свою скудную зарплату купить билет в музыкальную комедию и вместо этого смотрит на Кристин Максвел и предпочитает ее кордебалету хористок. Он также знал, что сам он не просто «голос за кадром», в его радости было что-то более личное. Вполне возможно, что он действительно очень устал и действительно был всего лишь бизнесменом, чей бизнес – преступление и наказание. Но, сидя напротив нее на диване с бокалом виски в больших руках, голые ноги спокойно лежат на специальной подушке, он наблюдал, как она снимает блузку, и в нем подымалось что-то большее, чем просто ожидание удовольствия. Он мечтал обнять обнаженное тело, любить ее, но она была для него чем-то большим, чем просто партнерша по постели, она сулила ему блаженство, к ней он возвращался в конце тяжелого и длинного дня, он всегда был счастлив с ней, а она, в свою очередь, делала все, чтобы с ней он чувствовал себя нужным и желанным.
 Теперь она завела руки за спину, чтобы расстегнуть лифчик, высвободив свою полную грудь, отнесла его к стулу, на спинке которого уже висела ее блузка. Свернула лифчик пополам и положила на блузку, расстегнула молнию на юбке и сняла ее, сложила и положила на сиденье, сбросила с себя нижнюю юбку и положила на верхнюю. Сняла черные лодочки на высоком каблучке, поставила рядом со стулом, затем отстегнула резинки, стянула с ног чулки, тоже положила их на стул. В полумраке комнаты она невольно улыбнулась ему, сняла трусики, бросила их на стул и, оставив на себе только пояс с резинками, направилась к дивану, на котором он растянулся, отдыхая.
 – Сними его тоже, – попросил он.
 – Нет. Я хочу и тебе хоть что-нибудь оставить.
 – Зачем?
 – Не знаю. – Она усмехнулась и поцеловала его в губы. – Мне не хочется, чтобы все было уж слишком легко. – И она опять поцеловала его. – Ну и что ты сегодня делал?
 – Перестреливался с убийцей, – ответил Хейз.
 – Ну и взял его?
 – Нет.
 – А потом что?
 – Вернулся, чтобы поговорить с хозяйкой дома.
 – Помогло?
 – Не очень. Хотя маленькая девочка назвала нам его имя.
 – Уже хорошо.
 – Пети, – грустно сказал он. – Сколько, по-твоему, этих Пети у нас в городе?
 – Подозреваю, что миллиона два.
 – У тебя сегодня такие сладкие губы, – и он опять поцеловал ее.
 – Мм-м.
 – Как раз перед приходом к тебе, мы устраивали облаву. Забрали целый чемодан, около сорока фунтов наркотиков на сумму что-то около двенадцати миллионов.
 – С собой не принес?
 – Я не знал, что ты наркоманка, – пробормотал он.
 – Я тайная наркоманка, – прошептала она ему на ухо. – Самой худшей разновидности.
 – Я знаю. – Он помолчал, ухмыляясь. – У меня есть на работе немного марихуаны. Я тебе принесу в следующий раз.
 – Марихуана, – сказала Кристина, – это – для детей.
 – Ты предпочитаешь героин. А?
 – Точно. – Она укусила его за ухо и добавила: – Может быть, у нас что-нибудь и получится. Ты ведь часто участвуешь в таких облавах?
 – Не очень. Обычно этим занимается отдел по борьбе с наркотиками.
 – Но ты же достаешь героин. Верно?
 – Несомненно.
 – Может быть, мы сможем открыть торговлю?
 – Может быть. – Он поцеловал ее в шею и сказал: – Сними трусы.
 – Я их уже сняла.
 – Ну тогда этот, как его, пояс.
 – Ты сам сними.
 Он притянул ее к себе, стал нащупывать руками застежки на тонкой ткани. Внезапно он нахмурился и спросил:
 – Черт возьми?
 – В чем дело?
 – Я вспомнил.
 – Что именно?
 – Даже не знаю, мне пришло в голову... Нелепо... Верно?
 – Ты хочешь, чтобы я тебе помогла?
 – Нет, я сам могу. – И он опять нахмурился. – Смешно, я... Почему эта штука на тебе? Во всяком случае?..
 – Что? – опять она ничего не поняла.
 – Послушай, как же?.. – Он тряхнул головой. – Ладно. Не обращай внимания, – произнес он и, расстегнув пояс, бросил его через всю комнату на стул, но промахнулся.
 – Ну, вот видишь, теперь он на полу, – упрекнула Кристин.
 – Ты хочешь, чтобы я встал и поднял его?
 – Нет. Пусть лежит.
 Она поцеловала его, но губы его были плотно сжаты, и она в темноте дотронулась до его лица и поняла, что он хмурится, что оно как маска.
 – Что случилось? – испугалась она.
 – Должно быть, вспомнил того парня, Пети. Или как его там.
 – Ну и что?
 – Не знаю. – Он все еще колебался. – Что-то такое... может быть, и не его. Хотя... что-то и вспомнил...
 – Что-то... о чем?
 – Точно не знаю... Но что-то пришло на ум... а потом ушло... что-то связанное с работой, с убийством.
 – Тогда, наверняка, это сегодняшний убийца. В которого ты стрелял.
 – Наверняка, должно быть, так оно и есть, но, – он отрицательно покачал головой. – Черт возьми, мысль пришла и ускользнула... – Он прижал ее к себе, поцеловал в шею, провел рукой по бедру и внезапно рывком оттолкнул от себя, сел и сказал:
 – Этот... этот...
 – Что? Ты о чем? – спросила она.
 – Что ты снимаешь? – выпалил он.
 – Что? – не поняла она.
 – Ну, Кристин! – он уже сердился, раздраженный тем, что она сразу не поняла, что он хотел сказать.
 – Что именно?
 – Сначала! Сначала, что ты снимаешь первым!
 – Когда? Что ты хочешь?
 – Кто-нибудь носит трусы под поясом? Ну, другие женщины?
 – Ну что ты! Как можно?
 – Тогда как же, черт возьми?
 – Ну, может быть... Если только...
 – Если что?
 – Если трусики очень короткие. Но все равно, так было бы очень неудобно, Коттон. Не понимаю, зачем женщине это делать...
 – Они этого и не делают?
 – Что?
 – Короче. Не делали. Черт возьми, пояс с резинками был на стуле!
 – Какой пояс! О чем ты? Он же на полу, Коттон. Ты сам бросил его туда несколько минут...
 – Не твой! Ирэн! – крикнул он и внезапно поднялся с дивана.
 – Чей?
 – Ирэн Тейер! Ее пояс с резинками был на стуле вместе со всей одеждой, но на ней были трусы, Кристин! Как, черт возьми, ей удалось это сделать?
 – Ты имеешь в виду то самоубийство? Которым ты занимался в прошлом месяце?
 – Самоубийство? Как бы не так! Как она смогла бы снять пояс с резинками, не сняв сначала трусов? Ты можешь мне сказать?
 – Я... Я не знаю, – сказала она неуверенно. – Может быть, разделась, а потом... потом ей стало холодно или что-то еще, и она снова их одела. Правда же, она бы могла...
 – Или кто-то другой одел их на нее! Кто не знал элементарных вещей о том, как одевают и раздевают женщину!
 Он окинул ее совершенно диким взглядом, утвердительно кивнул, кулаком одной руки ударил в раскрытую ладонь другой и спросил:
 – Где мои ботинки?


* * *

 Очень много говорят о комплексе вины американца. Еще больше говорят о пуританском наследии и культуре, как будто нарочно созданной для того, чтобы поощрять постоянное чувство тревоги и беспокойства. Хейзу не было известно, носил ли повсюду с собой средний американец чувство вины как камень, в ту ночь он даже и не думал о среднем американце, отправляясь на арест.
 Он только знал, что виновный преступник – это американец, который носит в себе чувство вины, как носят камень, и еще он знал, что у него нет шанса раскрыть это дело, которое уже валялось среди нераскрытых, если не сыграть на комплексе вины. Возможно, можно было бы найти сотни легких объяснений тому, почему Ирэн Тейер нашли мертвой в трусах, но без пояса с резинками. Кристин сразу же, не задумываясь, предложила одно, а умный убийца мог, вполне вероятно, предложить дюжину других, если его даже слегка поприжать. Поэтому Хейз отправился к дому в Риверхеде не для того, чтобы изложить правильную и тщательно отработанную процедуру раздевания женщины. Он пошел туда с ложью, большой, как сам дом, замыслив сразу же взять на «пушку», вызвать чувство вины. Он отправился в этот дом, чтобы арестовать, и весь его вид, и все его поведение указывало на то, что ему известны все детали происшедшего, и он не станет ничего слушать. Сначала он постучал по двери револьвером.
 Ждал в темноте. Он решил ждать еще две минуты, а потом выстрелом сбить замок с двери. Но ему не пришлось долго ждать. Он услышал звук приближающихся к двери шагов, а вслед за этим дверь открылась и Амос Барлоу спросил:
 – Что вам угодно?
 Хейз ткнул в него револьвером и скомандовал:
 – Собирайтесь, мистер Барлоу. Все кончено!
 – Что? – не понял тот. На лице отразилось полное недоумение. Широко открыв глаза, он вглядывался в Хейза.
 – Вы слышали меня? Все кончено. Мы только что получили лабораторные данные.
 – Что? Какие данные? О чем вы говорите?
 – Я говорю об отпечатках пальцев на бокале, который вы вымыли и поставили на полку, в кухонный шкафчик, – солгал Хейз. – Я говорю об убийстве вашего собственного брата и Ирэн Тейер. А теперь берите свою проклятую шляпу, потому что день у меня был длинный и тяжелый, и я устал. И очень склонен прямо сейчас выстрелить и покончить с этим делом прямо здесь и сразу же.
 Он, застыв с револьвером в руке, ждал в темноте, сердце в его груди учащенно билось, потому что он не знал, как будет реагировать Барлоу на его блеф. Если бы он сказал, что не знает, о чем говорит Хейз, о каком таком бокале? О каком кухонном шкафчике? О каких отпечатках? Если бы он так сказал, сразу бы стало ясно, что уже никогда не будет никакой возможности установить правду в этом деле. Оно так и сгниет среди нераскрытых.
 Но очень тихо Барлоу произнес:
 – Я думал, я его хорошо помыл.
 – Помыл, – быстро откликнулся Хейз. – Но один отпечаток на самом дне оставили.
 Барлоу коротко кивнул и глубоко вздохнул.
 – Я считал, что я все сделал очень тщательно. Я очень аккуратно все там убрал. – Он покачал головой. – И вы, вы уже давно все знаете?
 – Лаборатория завалена работой. Мы только сегодня получили данные.
 – Потому что... я думал... Когда вы в прошлый раз искали здесь фильм, я тогда подумал, что уже все. Я думал, что после этого вы дело закроете.
 – А что вы все-таки сделали с фильмом?
 – Я сжег его. Я понял, что взяв его, совершил ошибку. Я долго ждал случая избавиться от него. Но... но мне хотелось... сохранить что-нибудь на память о Томми. Знаете? Хотелось иметь что-нибудь, что могло мне напоминать о нем. – Он опять покачал головой. – Я сжег его за два дня до того, как вы пришли искать его. Я думал, что все уже закончилось и что вы закрыли дело.
 – Зачем вы это сделали, мистер Барлоу? Зачем вы их убили?
 Барлоу, щуплый, кривобокий, с тростью в правой руке, минуту пристально смотрел на него. И в этот момент Хейз очень пожалел его. Он смотрел на Барлоу, стоящего в дверях дома, который он купил вместе с братом, и пытался понять, что толкнуло его на убийство.
 – Так зачем же вы это сделали? – повторил он свой вопрос.
 А Барлоу, вглядываясь в Хейза и смотря сквозь него и мимо него, вспоминая ту далекую апрельскую ночь, просто сказал:
 – Мне просто пришло в голову.
 И Хейз надел на него наручники.
 – Мне просто ударило в голову. Вы должны понять, что у меня и в мыслях не было убивать их, когда я пошел на эту встречу. Я даже не знал о существовании Ирэн Тейер, поэтому я не мог планировать убийство. Вы должны это понять. В то утро Томми сказал мне, что у него для меня сюрприз, и он дал мне адрес, сказал, чтобы я пришел к нему в обеденный перерыв. Я каждый день хожу обедать в двенадцать тридцать. Я сгорал от нетерпения, хотелось быстрее узнать, что это за сюрприз. Я едва дождался обеда в тот день.
 В двенадцать тридцать я спустился вниз, взял такси и поехал по тому адресу, который он мне дал, Южная Пятая улица, дом 1516, квартира 1"А". Я туда и отправился, поднялся наверх, позвонил, и Томми открыл дверь, на лице его была широкая улыбка – он всегда был удачливый счастливчик, смешливый. Он пригласил меня войти, провел в гостиную, и там я увидел девушку. Ирэн. Ирэн Тейер.
 Он взглянул на меня и сказал:
 – Ирэн, познакомься с моим братом. – А потом обратился ко мне, все так же улыбаясь: – Амос, это Ирэн Тейер.
 И я протянул руку, чтобы с ней поздороваться, как услышал его слова:
 – Мы собираемся пожениться в следующем месяце.
 Знаете, я не мог поверить. Я ведь даже о ней ничего не слышал, и вот приглашает меня на какую-то странную квартиру на Южной Пятой, знакомит меня с ней и сообщает, что собирается жениться в следующем месяце. А ведь он мне никогда даже и не намекнул, что у него серьезные намерения в отношении кого бы то ни было. Ведь я же его брат. Уж по крайней мере, мог бы заранее предупредить.
 У них... У них были две бутылки виски. Томми сказал, что купил их, чтобы отпраздновать. Он налил всем немного, и мы выпили за предстоящую женитьбу. А я все время думал, почему он мне ничего не рассказывал? Родному брату? Мы... мы были так близки. Томми заботился обо мне, когда погибли родители. Он был мне вместо отца. Клянусь, мы действительно любили друг друга. По-настоящему любили. И пока мы пили, я все время думал, почему он никогда ничего не говорил мне об этой Ирэн Тейер, они стали объяснять мне, что Ирэн была замужем, что она скоро уедет в Рено и, как только она получит развод, Томми присоединится к ней. И они планировали провести медовый месяц на Западе. А Томми намеревался найти там работу, в чем он не вполне был уверен, хотя и слышал, что в Калифорнии много возможностей. Он говорил, что мог бы попытать счастья в кинобизнесе. Он всегда играл в кино с этим своим другом, с которым вместе работали.
 Так мы сидели и выпивали и постепенно до меня дошло, что он не только собирается жениться на этой странной девушке, с которой я едва знаком, но и планирует уехать, и может быть, постоянно поселиться в Калифорнии, и это после того, как мы только что купили дом. Мы не прожили в новом доме и года, а он уже собирается из него уехать, жить в Калифорнии все время, где-то в другом конце страны. Мне стало не по себе, я извинился и ушел в ванную, испытывая тошноту, боль в желудке, и я осмотрел аптечку, чтобы найти соду или еще что-нибудь, чтобы снять боль, и тут я увидел снотворное, и именно тогда у меня созрела мысль.
 Я не совсем в этом уверен, но полагаю, что именно тогда. Я хочу сказать, что тогда я еще не знал, что пущу газ или сделаю что-то там еще. В то время я только знал одно:, я подложу снотворное в виски. Я подумал, что они умрут от этого, от большой дозы снотворного. Когда я вышел из ванной комнаты, в моем кармане лежал пузырек со снотворным. Томми снова налил, и я вышел на кухню с бокалами, чтобы налить воды: мы разбавляли виски водой и тогда же положил снотворное в их бокалы, по две таблетки в каждый. Я считал, что этого количества достаточно, чтобы они заснули или бы даже умерли. Я и сам не знаю, что я считал. Во всяком случае, снотворное очень быстро подействовало. Я был рад этому, так как мой обеденный перерыв заканчивался, а я никогда еще не опаздывал за все время работы в фирме «Андерсен и Леб»: ни утром, ни в обед – никогда. Они оба заснули приблизительно минут через пятнадцать, и я посмотрел на них и понял, что они всего лишь спят. И, наверное, именно тогда я понял, что мне придется убить их обоих, не знаю почему, но я думаю потому, что я не хотел, чтобы Томми женился на этой девушке и уезжал от меня в Калифорнию, навсегда. Да, я полагаю, что именно тогда я решил открыть газ.
 Я перенес их в спальню, положил на кровать, а потом увидел пишущую машинку на столике рядом с кроватью. И я напечатал записку, положил ее на туалетный столик. Не знаю, почему я неправильно написал слово «своим». Думаю, потому, что не умею печатать, я взял записку двумя пальцами, но в комнате нее было ластика, и я подумал, что благодаря ошибке, записка выглядит естественнее, ну я и оставил все как есть. Я снял часы с Томми и положил их на записку, чтобы не слетела со столика. И тут мне пришла мысль раздеть их. Думаю, мне хотелось, чтобы все было похоже на любовное гнездышко, как будто они только закончили заниматься любовью, прежде чем включили газ.
 Так что я снял с них всю одежду и сложил ее на стульях. Я старался сделать все, чтобы выглядело так, будто они сами ее сняли и сложили. Затем я прошелся по квартире и стер все следы, со всех мест, до которых я дотрагивался. Но я не мог вспомнить, до чего я дотрагивался, а до чего нет, так что я вытирал все подряд носовым платком. Протирая вещи в гостиной, я увидел фильм. На футляре стояло имя Томми, и я вспомнил, что как-то встречался с его другом и что они вместе снимали фильм. Поэтому я и положил пленку в карман пальто.
 Затем я отнес бутылки с виски в спальню, открыл вторую, чтобы выглядело так, будто они много пили, и даже пролил часть на половик, чтобы создать впечатление, что они много выпили, прежде чем включили газ. Но я все еще его не включал, хотя мысль эта все время у меня была. Я знал, что я это сделаю, но пока не делал. Я смотрел на них, и мне становилось не по себе. Я все время думал о них там, на кровати, когда мыл бокалы в кухне. Я вымыл и вытер все три и оставил два в раковине, чтобы подумали, что они были одни и пили вдвоем. И я поставил третий бокал назад в кухонный шкафчик, где были все остальные. Я считал, что я их все хорошо вытер. Но, очевидно, в вашей лаборатории есть способ выяснить все, глупо с моей стороны было думать, что они этого не увидят, имея в своем распоряжении микроскопы и все остальное. Все время, пока я мыл бокалы, я думал о них, лежащих на кровати, и меня стало беспокоить, что их найдут совсем голыми, хотя я и хотел, чтобы все было похоже на любовь. Поэтому я вернулся в спальню, и снова надел на них нижнее белье. На Томми и на девушку. Я бы надел на нее и – лифчик, но... я... не знал, как это сделать. Так что... я сделал, что смог. Затем я постоял в дверях и минуту разглядывал комнату, чтобы убедиться, что все было похоже на любовь. И решив, что похоже, отправился в кухню, включил газ и ушел из квартиры.


* * *

 Когда стенографистка представила отпечатанную на машинке исповедь, Амос Барлоу, подписав ее, вышел из комнаты в сопровождении патрульного, который отвел его вниз в камеру, где он должен был провести ночь до следующего утра. Они наблюдали, как он, хромая, выходил из комнаты, слышали стук его трости по железным ступенькам, ведущим на первый этаж, и не испытывали ни торжества, ни чувства удовлетворенности.
 – Вы, ребята, наверное, хотите кофе? – спросил Мисколо, появляясь в дверях канцелярии.
 – Нет, спасибо, мне не надо, – отказался Карелла.
 – А ты, Коттон, может быть, выпьешь чаю?
 – Спасибо, Альф, нет.
 Все молчали. Часы на стене показывали без десяти час. За окном начался легкий утренний дождичек. Карелла тяжело вздохнул и надел пиджак.
 – Я как раз сидел и думал, сколько людей совершают убийства под влиянием минуты, и все им сходит с рук.
 – Много, – откликнулся Хейз.
 Карелла снова вздохнул.
 – А у тебя есть братья, Коттон?
 – Нет.
 – И у меня нет. Как можно убить родного брата?
 – Он не хотел его терять.
 – Но он потерял его, – возразил Карелла и снова вздохнул. – Пойдем, я куплю тебе пива. Хочешь?
 – Хорошо, – согласился Хейз.
 Они вместе пошли по коридору. У дверей канцелярии оба остановились попрощаться с Мисколо. Когда они спускались по железным ступеням лестницы на первый этаж, Карелла спросил:
 – Ты когда завтра придешь?
 – Пораньше, – ответил Хейз.
 – Попытаемся разузнать о Пети?
 Он все еще висит на нас, знаешь?
 – Знаю. Во всяком случае, Берт думает, что напал на след. Может быть, что-то разузнаем. Придется потратить на это все утро. Хорошая мысль – прийти пораньше.
 – Может быть, наплевать на пиво. А?
 – Я с удовольствием, если ты не возражаешь, – согласился Карелла.
 К тому времени, как они вышли на улицу, шел уже сильный дождь.