---------------------------------------------


 Фицджеральд Френсис Скотт
 Ледяной дворец

 Ф.Скотт Фицджеральд 
 Ледяной дворец 
 1 
 Дом был облит золотистой охрою, словно декоративная ваза, и редкие пятачки тени давали особенно почувствовать напор затопляющего света. Дома ближайших соседей, Баттеруортов и Ларкинов, прятались за высокими раскидистыми деревьями, а дом Хэпперов стоял на самом солнцепеке и целый день с добродушным терпением караулил пыльную дорогу. Место действия Тарлтон, в самом южном углу штата Джорджия, время - сентябрь, полдень. 
 Сверху, из спальни, опустив на подоконник подбородок, девятнадцатилетняя Салли Кэррол Хэппер наблюдала за стареньким "фордом" Кларка Дарроу, свернувшим к их дому. Автомобиль дышал жаром, солнце и мотор нещадно накалили его металлические части, и сам Кларк Дарроу, со страдальчески-напряженным выражением оцепеневший за рулем, ощущал себя частью механизма, и притом весьма ненадежной. Под протестующий скрежет колес он осторожно переехал присыпанную пылью наезженную колею, потом, ожесточившись лицом, до отказа вывернул баранку и в целости доставил себя и автомобиль почти к порогу дома. Мотор издал жалобное агонизирующее бормотание, наступила тишина, и воздух разрезал резкий свист. 
 Сонными глазами смотрела вниз Салли Кэррол. Ей захотелось зевнуть, но для этого требовалось поднять голову, и, подавив зевок, она продолжала молча созерцать автомобиль, между тем как его владелец, застыв в картинно скучающей позе, ждал ответа. В следующую минуту новый свист пронзил пыльное безмолвие. 
 - Доброе утро. 
 Кларк ужом потянулся из кабины и скосил глаза на окно. 
 - Утро ты уже проспала, Салли Кэррол. 
 - Правда? 
 - Что делаешь? 
 - Яблоко ем. 
 - Поехали купаться? 
 - Можно. 
 - Тогда, может быть, поторопишься? 
 - Может быть. 
 Салли Кэррол глубоко вздохнула и с великой неохотой поднялась с пола, где остались следы ее занятий - обкусанное яблоко и раскрашенные для сестренки бумажные куклы. Она подошла к зеркалу, не спеша и с удовольствием полюбовалась на свое приветливое отражение, мазнула помадой губы, припудрила нос и накрыла коротко стриженную русую голову соломенной шляпкой с розочками. Под ноги ей попало блюдце с водой от красок, она чертыхнулась, но прибирать не стала и ушла из комнаты. 
 - Как дела, Кларк? - спросила она минуту спустя, ловко перепорхнув через бортик кабины. 
 - Превосходно, Салли Кэррол. 
 - Куда мы едем? 
 - На пруд к Уолли. Я обещал Мэрилин заехать за ней и Джо Юингом. 
 Кларк был смуглый, поджарый, немного сутулился при ходьбе. У него был колючий взгляд и довольно неприветливое лицо, пока он не улыбнется, а улыбался он светло и часто. Кларк имел "доход", которого ему едва хватало на себя и на бензин, и, окончив технический колледж своего штата, он третий год сонно слонялся по мирным улочкам родного городка, делясь планами, как выгоднее поместить свой капитал. 
 Убивать время оказалось совсем не трудным делом; прекрасно поднималась молодая девичья поросль, и всех ярче цвела необыкновенная Салли Кэррол; подруг не приходилось упрашивать съездить купаться, сходить на танцы, поамурничать душистыми летними вечерами, и Кларка они все буквально обожали. От пресыщенности женским обществом спасали приятели, которые собирались в самом скором времени заняться делом, а пока были всегда не прочь составить компанию в гольф или бильярд, посидеть за квартой пшеничной. Время от времени кто-нибудь из них перед отъездом в Нью-Йорк, Филадельфию или Питтсбург делал прощальный обход друзей, но основную массу навсегда засасывал этот рай, где небо навевало грезы, сумерки высыпали светляков, на ярмарках шумели негры и, главное, где водились такие нежные, с мелодичными голосами девушки, прошедшие бесплатную школу семейных преданий. 
 "Форд" завелся, закипая от раздражения, и Кларк и Салли Кэррол, поднимая пыль, с треском пронеслись по Вэли-авеню и выкатились на мостовую Джефферсон-стрит; миновав редкую россыпь особняков на поверженной в сон Миллисент-плейс, дорога устремилась в центр города. Здесь уже ехать было небезопасно - самое людное время; прохожие беспечно толклись на мостовой, с черепашьей скоростью тянувшийся трамвай гнал перед собой протяжно мычавшее стадо; казалось, и магазины вот-вот сморит глубокий сон - так откровенно зевали их двери и щурились от света витрины. 
 - Салли Кэррол, - подал голос Кларк, - это правда, что ты помолвлена? 
 Она быстро взглянула на него. 
 - Кто тебе сказал? 
 - Значит, правда? 
 - Ничего себе вопрос! 
 - Одна знакомая сказала, что ты помолвлена с янки, с которым познакомилась прошлым летом в Ашвилле. 
 Салли Кэррол вздохнула. 
 - Не город, а старая сплетница. 
 - Не выходи за янки, Салли Кэррол. Что мы без тебя будем делать? 
 Салли Кэррол минуту помолчала. 
 - За кого же прикажешь выходить? - спросила она. 
 - Предлагаю свои услуги. 
 - Милый, - развеселилась она, - где тебе содержать еще и жену? И потом, я слишком хорошо тебя знаю, я не смогу влюбиться в тебя. 
 - Это не причина, чтобы выходить за янки, - настаивал Кларк. 
 - А если я его люблю? 
 Он покачал головой. 
 - Это невозможно. Он не нашей породы. 
 Автомобиль стал перед широко раскинувшимся ветхим домом, и разговор прервался. На пороге появились Мэрилин Уэйд и Джо Юинг. 
 - Здравствуй, Салли Кэррол! 
 - Привет! 
 - Как жизнь? 
 - Салли Кэррол, - спросила Мэрилин, когда машина тронулась, - ты помолвлена? 
 - Господи, откуда это все пошло? Хоть не смотри на мужчину - сразу весь город объявит женихом и невестой. 
 Зацепив взглядом гайку над дребезжавшим ветровым стеклом, Кларк неотрывно глядел вперед. 
 - Салли Кэррол, - с неожиданным чувством спросил он, - ты что, не любишь нас? 
 - Кого? 
 - Ну, всех нас? 
 - Ты сам знаешь, Кларк, что я вас люблю. Я всех здесь обожаю. 
 - Тогда зачем выходить замуж за янки? 
 - Не знаю, Кларк. Я еще ничего не решила... только мне хочется поездить, посмотреть людей. Я хочу развиваться, увидеть настоящую жизнь. 
 - Что-то я не пойму. 
 - Я вас всех люблю, Кларк, - и тебя, и Джо, и Бена Эррота, но у вас впереди... 
 - Одни неудачи, что ли? 
 - Да. Я даже не про деньги говорю, в вас вообще есть что-то незадачливое, грустное... не могу я тебе объяснить. 
 - И все потому, что мы остаемся в Тарлтоне? 
 - Конечно, Кларк, и еще потому, что вам здесь нравится, что вы ничего не хотите менять, не хотите думать, стремиться. 
 Он кивнул, и она сжала его руку. 
 - Я бы и не хотела видеть тебя другим, Кларк, - мягко выговорила она. Ты очень славный. Я никогда не перестану любить все, из-за чего ты пропадаешь, - что ты живешь вчерашним днем и вообще коптишь небо, что ты такой безалаберный и добрый. 
 - И все равно уезжаешь? 
 - Да, потому что я никогда не смогла бы выйти за тебя замуж. Никто не займет твоего места в моем сердце, но если я здесь останусь, я не буду знать покоя. У меня будет такое чувство, словно я заживо себя схоронила. Понимаешь, во мне две души. Ты любишь ту, которая все время спит; а на другую нет угомона, из-за нее я бываю как сумасшедшая. И в других краях она может мне пригодиться, она будет при мне и тогда, когда я утрачу свою красоту. 
 Порыв прошел, она оборвала себя и, сразу загрустив, вздохнула: 
 - Да что говорить... 
 Медленно опустив голову на спинку сиденья, она подставила пахучему ветерку полуприкрытые ресницами глаза и растрепавшиеся стриженые волосы. Они уже выехали из города, с обеих сторон их обступало изумрудное буйство кустарников и травы, высокие деревья осеняли дорогу милосердной крапчатой тенью. По пути попадались убогие негритянские хижины с обязательным седым стариком, курившим кукурузную трубку на порожке, и стайкой полуголых негритят, прогуливавших по некошеной траве перед домом своих растерзанных кукол. Вдалеке, изнемогая, лежали хлопковые поля, и даже работники казались бесплотными тенями, которые сошлись не поработать, а кое-как исполнить некий обряд, издревле принятый здесь в эту пору. И все это сонное царство, эти деревья, лачуги и мутные реки затоплял зной, который был не наказанием, а милостью неба, одарявшего землю материнским теплом. 
 - Приехали, Салли Кэррол! 
 - Ребенок спит без задних ног. 
 - Отмучилась, бедняжка, лень ее сгубила. 
 - Вода, Салли Кэррол! Холодненькая! 
 Она открыла сонные глаза. 
 - Надо же, - улыбнувшись, пробормотала она. 
 2 
 В ноябре из своего северного города приехал на четыре дня Гарри Беллами - высокий, широкоплечий, энергичный. В его планах было решить вопрос, остававшийся открытым с лета, со времени их встречи в Ашвилле. И вопрос решился быстро - хватило нескольких безмятежных полуденных часов и вечера у жаркого камина. Гарри Беллами подходил ей по всем статьям, не говоря уже о том, что она его любила, то есть предназначенной для этого стороной ее души он завладел всецело. А в душе Салли Кэррол всему было свое место. 
 Перед его отъездом они под вечер пошли гулять, и она почувствовала, как ноги сами ведут ее любимым маршрутом - на кладбище. Ласковое закатное солнце серебрило камни, золотило зелень, и у железных ворот она в нерешительности остановилась. 
 - Ты не меланхолик, Гарри? - со слабой улыбкой спросила она. 
 - Упаси бог! 
 - Тогда пойдем. Некоторые кладбища не любят, а мне нравится. 
 Они прошли в ворота и по дорожке углубились в волнистую долину могил; пятидесятые годы лежали пепельно-серые неприбранные; семидесятые щеголяли причудливой лепкой цветов и урн; девяностые поражали воображение страховидной красотой - на каменных подушках тяжелым сном спали упитанные мраморные херувимы, свисали гирлянды безымянных гранитных цветов. Кое-где у холмиков стояли на коленях женщины с живыми цветами в руках, большинство же могил оставались непотревоженными, и прелые листья на них источали аромат забвения. 
 Они поднялись на вершину холма и подошли к высокому круглому могильному столбику, испещренному пятнами сырости и наполовину скрытому вьющимся кустарником. 
 - Марджори Ли, - прочитала она. - Тысяча восемьсот сорок четыре тысяча восемьсот семьдесят три. Подумать только! Умерла в двадцать девять лет. Милая Марджори Ли. Ты ее представляешь себе, Гарри? 
 - Да. Салли Кэррол. 
 Ее рука скользнула в его ладонь. 
 - Мне кажется, она была брюнетка, вплетала в волосы ленту и носила пышные юбки небесно-голубого или темно-розового цвета. 
 - Да. 
 - Какая она была душенька, Гарри! Так и видишь, как она стоит на террасе с колоннами, встречая гостей. Наверное, многие мужчины надеялись после войны найти с ней свое счастье. Только был ли такой счастливец? 
 Он склонился ближе, всматриваясь в надпись на камне. 
 - Про мужа ничего нет. 
 - Разумеется, так гораздо лучше. Просто "Марджори Ли" и эти красноречивые цифры. 
 Она приникла к нему, и у него перехватило в горле, когда ее золотые волосы коснулись его щеки. 
 - Правда, ты видишь ее как живую, Гарри? 
 - Вижу, - мягко согласился он. - Я вижу ее твоими чудесными глазами. Ты прекрасна сейчас, и, значит, она тоже была такая. 
 Притихшие, они стояли совсем рядом, и он чувствовал, как слегка вздрагивают ее плечи. Набегал порывистый ветерок, трепал мягкие поля ее шляпы. 
 - Пойдем туда. 
 Она указала на противоположный склон холма с широкой луговиной, где на зеленом ковре побатальонно, в затылок выстроились бесконечные ряды серовато-белых крестов. 
 - Это конфедераты, - пояснила Салли Кэррол. 
 Они шли и читали надписи - там были только имена и годы жизни, а иногда вообще ничего нельзя было разобрать. 
 - Последний ряд - вон тот - самый грустный, там на каждом кресте только год смерти и надпись: "Неизвестный". 
 Она взглянула на него полными слез глазами. 
 - Не могу тебе объяснить, какое это все настоящее для меня. 
 - Мне очень нравится, что ты так относишься к этому. 
 - При чем здесь я? Это все они, вся эта старина, которую я пыталась сохранить в себе живой. Они были люди как люди, самые обыкновенные, если о них написали "неизвестный"; но они отдали свои жизни за самое прекрасное на свете - за обреченный Юг. Понимаешь, - голос ее дрожал, и в глазах стояли слезы, - люди не могут жить без мечты, вот и я росла с нашей, здешней мечтой. Это было очень легко - ведь то, что умерло, уже никогда не разочарует нас. Я просто тянулась быть похожей на них; все это уходит, глохнет, как розы в запущенном саду, только и осталось, что проблески рыцарства у некоторых наших мальчиков, истории, которые мне рассказывал сосед-конфедерат, и десяток стариков негров. Ах, Гарри, в этом что-то было, было! Я никогда не сумею объяснить тебе этого, но это так. 
 - Я все понимаю, - снова заверил он ее. 
 Салли Кэррол улыбнулась и вытерла слезы кончиком платка, торчавшего из его нагрудного кармашка. 
 - Милый, ты не расстроился? Мне здесь хорошо, даже если я плачу, - у, меня словно прибавляется сил. 
 Держась за руки, они медленно побрели прочь. Выбрав траву помягче, она потянула его вниз, и они уселись рядышком, прислонясь к развалинам низкой ограды. 
 - Скорее бы эти три старушки исчезли, - посетовал он - Я хочу тебя поцеловать, Салли Кэррол. 
 - И я. 
 Они едва дождались, когда три согбенные фигуры скроются из виду, и она поцеловала его, и поцелуй длился вечность, поглотившую горе ее и радость и небо над головой. 
 Потом они медленно возвращались, по углам сумерки уже затевали с последним светом ленивую партию в шашки. 
 - Ты приедешь к середине января, - говорил он, - и пробудешь у нас хотя бы месяц. Не пожалеешь. В это время у нас зимний карнавал, и если ты никогда не видела настоящего снега, то буквально попадешь в сказку. Коньки, лыжи, сани, салазки и всякие факельные шествия на снегоступах. Карнавала не было уже несколько лет, так что в этот раз будет что-нибудь потрясающее. 
 - А я не буду мерзнуть, Гарри? - спросила она. 
 - Конечно, нет. Нос у тебя, может, и замерзнет, но чтобы зуб на зуб не попадал - это нет. Мороз у нас крепкий, сухой. 
 - Я, наверное, тепличное растение. Мне никогда не нравился холод. 
 С минуту оба шли молча. 
 - Салли Кэррол, - спросил он, медленно выговаривая слова, - что ты скажешь насчет... марта? 
 - Скажу, что я тебя люблю. 
 - Значит, в марте? 
 - В марте, Гарри. 
 3 
 Ночью в вагоне было очень холодно. Она вызывала проводника просила еще одно одеяло, но лишних не было, и, сжавшись калачиком, она дрожала под сложенным вдвое одеялом, пытаясь поспать хотя бы несколько часов. Ей хотелось выглядеть утром получше. 
 Она поднялась в шесть, неловко натянула остывшую одежду и, покачиваясь на нетвердом полу, направилась в ресторан выпить чашку кофе. В тамбуры надуло снега, пол покрылся скользкой наледью. Мороз удивительная вещь, он проникал всюду. При выдохе с губ отлетало облачко пара, и она немного подышала просто так, из интереса. В ресторане она через окно разглядывала белые холмы и долины, одинокие сосны, держащие в зеленых лапах холодное снежное яство. Порою мимо пролетала одинокая ферма, невзрачная, промерзшая, затерянная в белесой пустыне; и каждый раз у нее по телу пробегали мурашки от сострадания к людям, до весны замурованным в своих углах. 
 Пробираясь из ресторана в свой вагон, она ощутила внезапный прилив сил и решила, что это, верно, и есть тот бодрящий воздух, о котором говорил Гарри. Вот он какой, Север, и теперь это тоже ее родина. 
 Дуй ветер, крепчай, 
 Мои паруса надувай, 
 распираемая восторгом, пропела она. 
 - Что вы сказали? - вежливо осведомился проводник. 
 - Попросила почистить пальто. 
 Телеграфные провода теперь побежали парами, сбоку легли две колеи, потом их стало три, четыре; потянулись дома с убеленными крышами, мелькнул трамвай с наглухо замерзшими стеклами, улицы, перекрестки. Город. 
 Растерянно ступила она под своды выстуженного вокзала и увидела торопившиеся навстречу три фигуры в мехах. 
 - Вот она! 
 - Салли Кэррол! 
 Салли Кэррол опустила чемодан. 
 - Привет! 
 Смутно знакомое, холодное, как ледышка, лицо наклоняется к ней, целует; встречающие окружают ее, словно курильщики выдыхая клубы пара, трясут руку. С Гарри пришли его брат Гордон, коренастый тридцатилетний бодрячок, неискусная и уже потускневшая копия Гарри, и его жена Майра, анемичная блондинка в меховом шлеме. Салли Кэррол сразу почудилось в ней что-то скандинавское. Радушный шофер завладел ее чемоданом, Майра вяло и невнимательно радовалась встрече, и, бестолково шумя, компания вывалилась на улицу. 
 Машина колесила по лабиринту занесенных снегом улиц, где хозяйничали мальчишки, цепляя салазки к фургонам и автомобилям. 
 - Глядите! - закричала Салли Кэррол. - Я тоже хочу. Это можно устроить, Гарри? 
 - Детская забава. Можно, конечно... 
 - А как было бы здорово, - огорчилась она. 
 На белоснежном ковре просторно расположился деревянный дом, и здесь, в родных пенатах Гарри, ее представили крупному седовласому господину, который ей сразу понравился, и даме, похожей на яйцо и удостоившей ее поцелуем. Целый час стоял невообразимый переполох, смешавший в одну неразбериху обрывки фраз, горячую ванну, яичницу с беконом и чувство общей смущенности. Наконец они с Гарри уединились в библиотеке и она призналась, что ей хочется курить. 
 В просторной комнате с изображением мадонны над камином вдоль стен протянулись ряды книг, мерцавших и горевших золотым тиснением на рубиновых корешках. На спинки кресел были наброшены кружевные салфеточки под голову, стояла вполне удобная софа, книги - пусть не все, явно побывали в руках, и Салли Кэррол вдруг мысленно увидела их бестолковую старенькую библиотеку отцовы медицинские фолианты, портреты трех ее двоюродных дедушек в простенках и старый диван, который уже полсотни лет не перетягивали, но как сладко мечталось на нем. В этой комнате поражало то, что в ней не было ни хорошо, ни плохо. Просто выставка дорогих вещей не старше пятнадцати лет. 
 - Ну, как тебе у нас? - нетерпеливо спросил Гарри. - Непривычно? Не разочаровалась еще? 
 - В тебе - нет, Гарри, - тихо обронила она и протянула ему руки. 
 Мельком поцеловав ее, он снова воззвал к проявлению восторгов. 
 - А сам город, город тебе нравится? Воздух какой здоровый! 
 - Гарри, - рассмеялась она, - дай мне оглядеться. Не требуй от меня всего сразу. 
 Затянувшись сигаретой, она облегченно передохнула. 
 - Я хочу кое о чем попросить тебя, - смущаясь, заговорил он. - Для вас, южан, вся жизнь упирается в семью, в традиции, и я не говорю, что это плохо, только у нас все немного иначе. Понимаешь, многое из того, что ты увидишь, поначалу покажется тебе даже вульгарным, но ты не должна забывать, что у нашего города на веку всего три поколения. У нас у каждого есть отец, а половина города может похвастаться дедушками, но дальше наша родословная обрывается. 
 - Понятно, - проронила она. 
 - Город основали наши деды, и чем только не приходилось им тогда заниматься. Есть, например, одна дама, сейчас она своего рода законодательница общества, - так ее отец был мусорщиком... Всякое бывало. 
 - Погоди, - озадаченно сказала Салли Кэррол, - ты боишься, что я стану судить людей, что ли? 
 - Да нет же, - поспешил он, - я и сам нисколько не стыжусь их. Понимаешь... тут прошлым летом гостила одна девушка, тоже с Юга, и что-то она ляпнула некстати... и я решил тебя предупредить. 
 Салли Кэррол вся вспыхнула от возмущения, словно ее ни за что ни про что отшлепали, но Гарри, видимо, счел предмет исчерпанным, с воодушевлением переменив тему. 
 - У нас сейчас затевают карнавал. Впервые за десять лет. Строят настоящий ледяной дворец, такого с восемьдесят пятого года не было. Из блоков отборного, прозрачнейшего льда. Грандиозно! 
 Встав, она подошла к окну и раздвинула тяжелые ворсистые портьеры. 
 - Гляди! - воскликнула она. - Два малыша лепят снежную бабу. Может, я выйду им помочь? 
 - Выдумщица! Лучше поцелуй меня. 
 С видимой неохотой она отошла от окна. 
 - Вообще-то климат у вас не очень располагает к поцелуям. Спокойно не посидишь. 
 - А мы и не будем рассиживаться. Эту неделю я для тебя освободил, взял отпуск, и сегодня, кстати, мы приглашены на ужин и танцы. 
 - Только вот что, Гарри, - призналась она, удобнее устраиваясь у него на коленях, - я наверняка растеряюсь. Я совершенно не представляю, понравится мне там или нет, как вести себя с людьми, я ничего не знаю. Ты мне должен все-все подсказывать, милый. 
 - Подскажу, - мягко пообещал он, - а ты за это скажи, что тебе у нас хорошо. 
 - Мне ужасно хорошо, - шепнула она, незаметно оказавшись в его объятиях, как она умела это делать. - С тобою мне везде хорошо, Гарри. 
 И тогда же, пожалуй, впервые за всю жизнь, она почувствовала, что сказала чужие слова. 
 Ужин проходил при свечах, и, хотя Гарри сидел рядом, ей было неуютно среди мужчин, не закрывавших рта, и разодетых надменных дам. 
 - Симпатичные люди, правда? - спросил он. - Как на подбор. Вон Спад Хаббард, в прошлом году был нападающим в Принстоне, а тот - Джуни Мортон, он и его рыжий сосед были в Йеле капитанами хоккейной команды; с Джуни мы однокашники. Что и говорить, здешние штаты дают миру лучших спортсменов. Словом, мужской заповедник. Один Джон Дж.Фишберн чего стоит! 
 - А он кто? - в душевной простоте спросила Салли Кэррол. 
 - Не знаешь? 
 - Имя знакомое. 
 - Король пшеницы всего Северо-Запада, крупнейший финансист. 
 Внезапно обрел голос сосед справа. 
 - Мне кажется, нас забыли познакомить. Роджер Пэттон. 
 - Салли Кэррол Хэппер, - любезно отозвалась она. 
 - Это я уже понял. Гарри говорил, что вы приезжаете. 
 - Вы родственник? 
 - Нет, я профессор. 
 - Ой, - рассмеялась она. 
 - Да, из университета. А вы, значит, с Юга? 
 - Из Тарлтона, штат Джорджия. 
 Он ей сразу понравился, у него были ржавого цвета усы и блекло-голубые глаза, которые смотрели на нее с таким не подходящим для этого сборища лестным вниманием. За ужином они поболтали, и она настроилась видаться с ним и впредь. 
 После кофе ей представили множество симпатичных молодых людей, которые церемонно танцевали с нею и полагали естественным, что ни о чем, кроме Гарри, ей говорить не интересно. 
 "Господи боже, - думала она, - они ведут себя так, словно после помолвки я стала старше их и, чего доброго, могу наябедничать их мамочкам". 
 На Юге не только помолвленная девушка, но даже молодая замужняя женщина могла рассчитывать на такое же обращение, как семнадцатилетняя девочка на своем первом бале, - те же комплименты, те же галантные шуточки, а здесь о такой вольности и думать не смей. Один юноша начал очень неплохо, отметив глаза Салли Кэррол, якобы, с первой минуты поразившие его воображение, но как же он перепугался, узнав, что она гостья Беллами и невеста Гарри! Он повел себя так, словно допустил чудовищную бестактность, стал совершенный сухарь и стушевался при первой возможности. 
 Тут очень кстати подвернулся Роджер Пэттон и предложил немного передохнуть. 
 - Итак? - весело сощурившись, поинтересовался он. - Как себя чувствует южная Кармен? 
 - Превосходно. А что скажет... Грозный Дэн Макгрю? К сожалению, это единственный северянин, которого я с грехом пополам знаю. 
 Ответ пришелся ему по вкусу. 
 - Я - преподаватель литературы, - покаялся он, - и "Грозный Дэн Макгрю" не входит в мое обязательное чтение. 
 - Вы здешний? 
 - Нет, я из Филадельфии. Меня выписали сюда из Гарварда, преподавать французский. Впрочем, я здесь уже десять лет. 
 - На девять лет и триста шестьдесят четыре дня больше, чем я. 
 - Нравится вам здесь? 
 - Да-а... Конечно! 
 - В самом деле? 
 - А что в этом странного? Разве похоже, что я скучаю? 
 - Я видел, как минуту назад вы выглянули в окно и передернули плечами. 
 - Я фантазерка, - рассмеялась Салли Кэррол. - Дома на улице так тихо, а здесь за окном метель и в голову лезут всякие выходцы с того света. 
 Он понимающе кивнул. 
 - Раньше бывали на Севере? 
 - Два лета ездила в Северную Каролину, в Ашвилл. 
 - Симпатичное общество, правда? - он переключил ее внимание на ходуном ходившую комнату. 
 Салли Кэррол вздрогнула. То же самое говорил Гарри. 
 - Очень приятное! Они собаки. 
 - Что?! 
 Она густо покраснела. 
 - Извините. Я не имела в виду ничего плохого. У меня такая привычка, у меня все люди собаки или кошки, все равно - мужчины, женщины. 
 - Кто же вы? 
 - Я кошка. И вы. На Юге почти все мужчины кошки, и ваши дедушки на этом вечере - тоже. 
 - А Гарри кто? 
 - Гарри, конечно, собака. Все мужчины, которых я встретила сегодня, более или менее собаки. 
 - А какой смысл за этим стоит? Собака - это что, своего рода истовая мужественность в отличие от мягкости? 
 - Вроде того. Я никогда не задумывалась над этим мне достаточно увидеть человека, чтобы понять, собака он или кошка. Наверное, это все чепуха. 
 - Не скажите. Это интересно. У меня ведь относительно этих людей тоже была своя теория. Я полагаю, они обречены на замерзание. 
 - Это как? 
 - В них все яснее проступает что-то скандинавское, ибсеновское. Они потихоньку погружаются в мрак, в уныние. Ведь у нас такие долгие зимы. Вы читали Ибсена? 
 Она отрицательно покачала головой. 
 - Так вот, в его героях вы всегда обнаружите какую-то гнетущую скованность. Это ограниченные и унылые праведники, для которых наглухо заперт мир безмерной печали и радости. 
 - Они не плачут, не смеются? 
 - Никогда. Вот такая у меня теория. В этих краях живет не одна тысяча шведов. Я полагаю, их привлекает сюда климат, для них он почти свой, и постепенно они смешиваются с местным населением. Сегодня их здесь всего несколько человек, но худо-бедно четыре наших губернатора были шведы. Я надоел вам? 
 - Нет, страшно интересно. 
 - Ваша будущая невестка наполовину шведка. Лично к ней я отношусь неплохо, но я убежден, что в целом скандинавы влияют на нас не лучшим образом. Не случайно они держат первое место в мире по числу самоубийств. 
 - Зачем же вы живете в таком кошмаре? 
 - А он мне не опасен. Я живу затворником, и вообще книги занимают меня больше, чем люди. 
 - Интересно, что все писатели именно Юг видят в трагическом ореоле. Испанки, жгучие брюнетки, кинжалы, тревожная музыка и прочее. 
 - Нет, - покачал он головой, - трагедия - удел северных рас, потому что им неведомо счастье всласть выплакаться. 
 Салли Кэррол вспомнила свое кладбище. Наверное, смутно к ней приходили те же мысли, когда она объясняла, что ей хорошо на кладбище. 
 - Итальянцы вроде бы самые веселые люди на свете. Впрочем, все это скучная материя, - оборвал он себя. - Вы выходите замуж за прекрасного человека, и это главное. 
 Он вызвал ее на ответную откровенность. 
 - Я знаю. Таким, как я, рано или поздно надо на кого-то опереться, и, мне кажется, в Гарри я могу быть уверена. 
 - Хотите еще потанцевать? - Поднявшись, он продолжал: - Приятно встретить девушку, которая знает, зачем она выходит замуж. Для очень многих замужество только прогулка в романтический финал кинокартины. 
 Она рассмеялась, он ей необыкновенно нравился. 
 Двумя часами позже, уже по пути домой, устраиваясь удобно в машине, она прильнула к Гарри. 
 - Гарри, - шепнула она, - как хо-лод-но. 
 - Что ты, моя хорошая, здесь тепло. 
 - На улице холодно. Ветер как воет! 
 Она зарылась лицом в его шубу и непроизвольно вздрогнула, когда холодные губы коснулись краешка ее уха. 
 4 
 В вихре событий пронеслась первая неделя. Январским студеным вечером ее, как обещали, прокатили на санях, прицепленных к автомобилю. Другой раз, утром, закутанная в шубу, она каталась на санках с ледяной горы у загородного клуба; она даже отважилась скатываться на лыжах, расплачиваясь за секунды сладостного парения радостным позором зарыться в сугроб. Зимние забавы ей определенно нравились, исключая прогулку на снегоступах по слепящей равнине, на которую бледным желточным оком взирало солнце. Но она скоро поняла, что ей подсовываются детские развлечения, ей подыгрывают, что весело ей одной, а остальные смеются за компанию. 
 Чувство неудобства она начала испытывать уже в семейном кругу Беллами. С мужчинами еще можно было ладить, они ей нравились, особенно среброголовый, выдержанный мистер Беллами - в него она просто влюбилась, узнав, что он родом из Кентукки, потому что для нее это была ниточка из прошлой жизни. Зато к женщинам она чувствовала решительную неприязнь. Будущая невестка Майра являла собой унылое воплощение хорошего тона. Ее речь была до такой степени невыразительна, что Салли Кэррол, избалованная дома обществом обаятельных и уверенных в себе собеседниц, только что не презирала ее. 
 "Хорошо, если они красивы, - думала она. - А то и смотреть не на что, пустое место. Клуши в павлиньих перьях. Одни мужчины и делают везде погоду". 
 Наконец, сама миссис Беллами - ее Салли Кэррол определенно не переносила. Первоначальное сходство с яйцом довершили надтреснутый голос и разболтанная осанка - Салли Кэррол всерьез думала, что миссис Беллами разведет на полу яичницу, если, не дай бог, упадет. Вдобавок миссис Беллами была как бы символом кровной неприязни города к чужакам. Салли Кэррол она звала "Салли", и ничто не могло разубедить ее в том, что двойное имя - это вовсе не какое-то малоинтересное прозвище: для Салли Кэррол это усечение ее имени казалось такой же непристойностью, как выйти на люди полуодетой. Она любила свое имя, и от "Салли" ей делалось тошно. Старуха не одобряла ее короткую стрижку, и после того первого дня, когда она вошла в библиотеку, свирепо принюхиваясь, Салли Кэррол уже ни разу не осмелилась покурить внизу. 
 Среди знакомых мужчин она выделяла только Роджера Пэттона, он часто заглядывал к ним. К Ибсену и печальной судьбе здешних жителей он более не возвращался, а когда застал ее на диване за чтением "Пер Гюнта", то рассмеялся и попросил выбросить из головы его рассуждения - все это вздор. 
 Она гостила уже вторую неделю, когда однажды едва не рассорилась с Гарри. Всему виной, конечно, была его невыдержанность, хотя непосредственным поводом к конфликту послужил совершенно посторонний человек, точнее говоря - его невыглаженные брюки. 
 Глубокими снежными коридорами они возвращались домой, светило солнце, за которым Салли Кэррол признавала здесь чисто символическую роль. По пути им попалась девчушка ни дать ни взять медвежонок - столько на нее было напялено шерстяных одежек, и Салли Кэррол задохнулась от наплыва материнских чувств. 
 - Какая прелесть, Гарри! 
 - Где? 
 - Да эта кроха. Ты видел ее рожицу? 
 - А что в ней особенного? 
 - Она же красная, как клубничка. Прелестный ребенок! 
 - У тебя самой почти такой румянец. Здесь, все прекрасно выглядят. Нас выставляют на мороз, едва мы научимся ходить. Изумительный климат. 
 Она взглянула на него и не нашлась ничего возразить. У него был отменно здоровый вид, и у его брата тоже. Да она сама нынче утром обнаружила, что у нее порозовели щеки. 
 Неожиданное зрелище привлекло их внимание, и они с минуту оторопело взирали на открывшийся впереди перекресток. Там, согнув ноги в коленях и экстатически уставившись в студеное небо, какой-то человек, видимо, готовил себя к вознесению. И в следующую же секунду они неудержимо расхохотались, потому что вблизи выяснилось, что их сбили с толку невообразимые брюки, мешком висевшие на их владельце. 
 - Здорово нас провели, - смеялась Салли Кэррол. 
 - Судя по брюкам, южанин, - подпустил шпильку Гарри. 
 - Зачем ты так, Гарри? 
 Ее удивленный взгляд вызвал в нем только раздражение. 
 - Черт бы их всех взял, этих южан! 
 Ее глаза сверкнули гневом. 
 - Не смей о них так говорить! 
 - Прошу прощения, - ядовито извинился он, - но ты знаешь мое отношение к ним. Это... это выродки, у них ничего общего со старыми южанами. Они столько времени выезжали на неграх, что вконец разболтались. 
 - Придержи язык, Гарри, - резко оборвала она его. - Они совсем не такие. Пусть даже ленивы - я бы на тебя посмотрела под нашим солнышком! Но они мои настоящие друзья, и я не желаю, чтобы их всех поливали грязью. Среди них есть настоящие мужчины. 
 - Видел, знаю. Кто идет к нам на Север получать образование - те еще ничего, но уж таких отпетых лоботрясов, нерях и грязнуль, как в вашем захолустье, я не видел нигде. 
 Салли Кэррол сжимала пальцы в перчатках и кусала губы. 
 - В моем выпуске, - не унимался Гарри, - в Нью-Хейвене, был один с Юга, мы все думали - наконец-то сподобились увидеть настоящего аристократа, а потом оказалось, что он вовсе не аристократ, а сын предприимчивого северянина, который у вас в Мобиле прибрал к рукам весь хлопок. 
 - Южанин никогда не позволит себе так распуститься, как ты, - сухо отозвалась она. 
 - Пороху не хватит. 
 - Или чего-то еще. 
 - Ты меня прости, Салли Кэррол, но я от тебя самой слышал, что ты никогда не выйдешь замуж за... 
 - Это совсем другое дело. Я говорила, что вряд ли захочу связать жизнь с кем-нибудь из моих тарлтонских кавалеров, но при чем здесь остальные? 
 Немного прошли молча. 
 - Пожалуй, я погорячился, Салли Кэррол. Прости меня. 
 Не отвечая, она кивнула головой. Несколько минут спустя, уже дома, она порывисто обняла его. 
 - Гарри, - лепетала она сквозь слезы, - давай поженимся на будущей неделе. Я боюсь таких сцен, страшно боюсь. У нас все было бы по-другому, если бы мы поженились. 
 Но Гарри еще не отошел, теперь его подогревало сознание своей неправоты. 
 - Глупость. Мы же договорились - в марте. 
 У Салли Кэррол сразу высохли глаза, и она вся подобралась. 
 - Хорошо. Зря я, должно быть, это сказала. 
 Гарри смягчился. 
 - Чудачка! Поцелуй меня, и забудем все это. 
 Но когда в тот же вечер, заключая программу варьете, оркестр грянул "Дикси", Салли Кэррол ощутила такой наплыв чувств, перед которым померкли все дневные переживания. Сжимая ручки кресла, она все клонилась вперед, пока ее лицо не стало совсем пунцовым. 
 - Расстроилась, девочка? - шепнул Гарри. 
 Она не слышала его. В животворном, будоражащем ритме скрипок и литавр мимо нее в темноту уходили ее добрые приятели-призраки, и они почти скрылись, она едва успела попрощаться с ними, когда флейта сипло, еле слышно допела: 
 На Юг, домой, 
 В родимый Диксиленд. 
 5 
 Ночь выдалась особенно холодная. Накануне нечаянная оттепель почти расчистила улицы, но сейчас на них снова появились клубящиеся белые гонцы, поперек мела поземка, и уже было не продохнуть от снежной крошки. Вместо неба над головой угрожающе нависало что-то набрякшее, распяленное между крышами, и было ясно, что скоро густо повалит снег, и ни на минуту не стихал северный ветер, студивший уютное тепло освещенных окон и заглушавший упругий бег их лошадки. Какой все-таки унылый город, думала Салли Кэррол, просто ужас. 
 Ночами ей порою казалось, что здесь не осталось ни единой живой души, что все давно вымерли и только пустые освещенные дома ждут, когда их укроют могильные холмики мокрого снега. Господи, неужели ее могилу тоже когда-нибудь занесет снегом! Всю бесконечно долгую зиму лежать под этими огромными сугробами, и никто даже камня над ее могилкой не углядит. Нет, свою могилу она видела заросшей цветами, обласканной солнцем и дождем. 
 И она снова задумалась о сиротливых фермах, которые видела из окна вагона, и о том, каково в них зимуется: слепящая белизна за окнами, ледяная корка на рыхлых сугробах, потом нудное таяние и неприветливая весна, какой она представляла ее по рассказам Роджера Пэттона. И на это променять свою весну - с сиренью и томящей негой в сердце. Сначала потерять весну, потом и душа остынет. 
 Задула и вовсю разгулялась метель. Глаза Салли Кэррол слепила сразу таявшая снежная крупа. Гарри протянул руку в меховой рукавице и поглубже надвинул ее замысловатую байковую шапочку. Снег налетел колючим порывом, и мгновенно заиндевевшая лошадь покорно опустила голову. 
 - Гарри, она замерзла, - испугалась Салли Кэррол. 
 - Ты про лошадь? Ничуть. Ей это нравится. 
 Минут через десять свернули, и цель поездки предстала их глазам. На высоком холме, ярким зеленым контуром вычерченный на сумрачном небе, стоял ледяной дворец. Он был в три этажа, с башенками и бойницами, с узкими прорезями окон, забранных ледяными пластинами, и огромный его центральный зал был насквозь высвечен морем электрических огней. Салли Кэррол нашла под меховой полостью руку Гарри и крепко вцепилась в нее. 
 - Какая красота! - в восторге выкрикнул он. - Бог мой, какая красота! С восемьдесят пятого года такое здесь видят впервые. 
 А ее ужаснула мысль, что этого не было с восемьдесят пятого года. Ведь лед - он призрак, и, значит, этот дом населяют призраки восьмидесятых годов, без кровинки в лице и седые от снега. 
 - Пойдем, пойдем, - торопил Гарри. 
 Она выбралась за ним из саней и подождала, пока он привязывал лошадь. 
 Пронзительно звеня бубенцами, подъехали еще сани - Гордон, Майра, Роджер Пэттон и с ними какая-то девица. Народу собралось уже порядочно, все в шубах и овчинных тулупах, снег повалил крупными хлопьями, и, чтобы не разбрестись в белой пелене, приходилось перекликаться. 
 - Сто семьдесят футов высоты, - на ходу объяснял Гарри какому-то закутанному спутнику. - Общая площадь шесть тысяч квадратных ярдов. 
 До нее долетали обрывки разговора: 
 - Главный зал... Толщина стен от двадцати до сорока дюймов... ледяной подвал почти в милю... Канадец, который все это построил... 
 Попав внутрь дворца, Салли Кэррол была очарована загадочностью отвесных прозрачных стен и невольно повторяла про себя две строки из "Кубла Хана": 
 Эти льдистые пещеры, 
 Этот солнечный чертог. 
 В громадной сверкающей пещере она присела на деревянную скамью, и давешняя тоска отпустила ее. Гарри прав - это красиво, ее взгляд неторопливо скользил по гладкой поверхности стен, сложенных из глыб чистейшего льда, излучавшего опаловый свет. 
 - Смотри! Начинается! - воскликнул Гарри. 
 Невидимый оркестр заиграл "Сюда, сюда, на сбор друзей!", звуки, многократно повторенные эхом, набежали беспорядочной толпой, и тут выключили электричество; лед как бы обтаивал тишиной, она все сгущалась вокруг. В темноте Салли Кэррол еще различала белое облачко своего дыхания и смутные пятна лиц у стены напротив. 
 Музыка оборвалась жалобным всхлипом, и снаружи донеслось мощное пение и мерный шаг построенных в колонны спортивных клубов. Хор нарастал, словно победный гимн викингов, шествующих по древней земле, он накатывал крепнущим валом; вот темноту пунктиром вспорола цепочка факелов, за ней другая, третья, и, отбивая мокасинами шаг, втянулась длинная процессия одетых в плотные серые куртки мужчин, перебросивших через плечо снегоступы, и пение, гулом восходившее из ледяного колодца, вздувало и рвало языки пламени. 
 За серыми куртками вползла, подхватив припев, новая колонна, в багровых шлемах и ярко-малиновых куртках; и еще долгим строем тянулись голубой с белым, зеленый, просто белый, коричневый с желтым отряды. 
 - Белые - это Вакута-клуб, - возбужденно шепнул Гарри. - Ты их уже встречала - на танцах. 
 Пение звучало сильно, в ритм едва слышному шороху шагов колыхались факелы, заливая пещеру морем огней и красок. Головная колонна развернулась и стала, отряды разобрались в шеренги, огонь полыхал уже сплошной стеной, и тогда тысячеголосый клик, словно громовым раскатом, разорвал воздух, повергнув пламя в трепет. Прекрасный, жуткий миг! Салли Кэррол представилось, что это Север творит жертвоприношение у алтаря сумрачного языческого Снежного Бога. Когда клик замер, снова заиграл оркестр, снова пели, потом долго и гулко клубы обменивались приветственными возгласами. Притихшая, она слушала рикошетом скачущий клич; вдруг она вздрогнула где-то рядом громыхнуло, и вся пещера наполнилась дымом: к своим обязанностям приступили фотографы. Так завершилось это радение. Отряды перестроились в одну колонну с оркестром в голове, затянули песню и тронулись к выходу. 
 - Пошли! - крикнул Гарри. - Пока есть свет, нужно посмотреть лабиринты в подвале! 
 Все поднялись и заспешили к наклонно уходящему вниз коридору, Гарри и Салли Кэррол, взявшись за руки, впереди. Внизу коридор кончался ледяной камерой, где потолок был так низок, что пришлось согнуться и разнять руки. Она еще не успела сообразить, что в комнату выходят несколько слепящих глаза галерей, когда Гарри нырнул в одну из них и стал быстро таять в призрачно-зеленом свете. 
 - Гарри! - крикнула она. 
 - Иди сюда! - отозвался он. 
 Она огляделась - никого: видно, их спутники решили вернуться домой, сейчас они уже наверху, плутают в метели. После минутного колебания она побежала за Гарри. 
 - Гарри! - отчаянно закричала она. 
 Она пробежала футов тридцать - поворот. Кажется, слева издалека донесся слабый голос, и, потеряв голову, она побежала влево. Опять поворот, еще две уходящие вдаль штольни. 
 - Гарри! 
 Ни звука в ответ. Она уже решила бежать, никуда не сворачивая, потом, охваченная холодящим ужасом, стремительно повернула обратно. 
 Поворот, только тот ли? Она побежала налево, сейчас должна быть та длинная низкая комната. Но вместо нее еще одна хрустально мерцающая галерея, которая упиралась в темноту. Салли Кэррол снова крикнула, но стены глухо и безучастно оттолкнули от себя звук. Вернувшись назад, она еще раз свернула и попала в коридор пошире. Она стояла на зеленой полосе между расступившимися водами Красного моря, в сыром могильном переходе из одного пустующего склепа в другой. 
 Боты обледенели, идти было скользко, и Салли Кэррол, раскинув руки, упиралась в стены, липкие от холодной слизи. 
 - Гарри! 
 Прежнее молчание в ответ. Ее голос глумливо поаукался с самим собой и пропал в глубине перехода. 
 Потом сразу погас свет и настала кромешная темнота. Она коротко вскрикнула и, обмирая от страха, споткнулась о какой-то бугорок. Упав, она, видимо, разбила левую коленку, но сейчас это был пустяк, и даже страх потеряться отступил перед тем ужасом, который сдавил ее. Она была одна, наедине с настоящим одиночеством Севера, каким веет от затертых арктическими льдами китобоев и необозримых нехоженых равнин без жилого дымка, усеянных белыми костями первопроходцев. На нее пахнуло ледяным дыханием смерти, еще немного - и уже не высвободиться из ее цепких рук. 
 С безумной, отчаянной решимостью она вскочила и кинулась в темноту. Надо выбраться. Ведь если ее не найдут еще несколько дней, она замерзнет насмерть и так и будет лежать замурованная во льду, такие случаи были, она читала где-то, что в мерзлоте тело сохраняется долго, пока не растает сам ледник. А Гарри не схватится, он наверняка решил, что она уехала с остальными, и раньше завтрашнего дня никто не будет о ней беспокоиться. Она обреченно дотронулась до стены. Сколько они говорили - сорок дюймов? Сорок дюймов толщины, боже мой! 
 С обеих сторон подступали какие-то шорохи, хлюпала нечисть, которая была у себя дома и в этом замке, и в этом городе, вообще на Севере. 
 - Придите же кто-нибудь! - громко взмолилась она. 
 Кларк Дарроу - он бы ее услышал, и Джо Юинг тоже, они бы не бросили ее здесь одну, не дали превратиться в сосульку. За что? Она такая веселая, всему, глупышка, радовалась. Радовалась теплу и солнцу, любила свой Дикси. А тут все не свое, все чужое. 
 - Ты не плачешь, - явственно слышала она. - Ты уже никогда не сможешь плакать. Твои слезы застынут. Здесь слезы сразу стынут. 
 Она без сил вытянулась на льду. 
 - Господи боже мой, - простонала она. 
 Одна за другой уходили минуты, и с чувством бесконечной отрешенности она сознавала, что ей трудно держать глаза открытыми. Вдруг кто-то опустился рядом и взял ее лицо в теплые, мягкие руки. Она ответила благодарным взглядом. 
 - Марджори Ли, - успокоенно пробормотала она. - Я знала, что ты придешь. - Действительно, это Марджори Ли, и именно такая, какой ее представляла Салли Кэррол, - гладкий чистый лоб, приветливое выражение широко раскрытых глаз и пышная юбка из какой-то мягкой материи, так приятно опустить на нее голову. 
 - Марджори Ли... 
 Как темнеет быстро. Давно пора заново покрасить эти могильные камни, хотя после они будут выглядеть много хуже. Но надо, чтобы их было видно. 
 Минуты бежали, тянулись, складывались в густой пучок дымных лучей, струящихся к бледно-желтому солнцу, и наконец она услышала резкий хруст, с которым треснул ее обретенный покой. 
 В глаза ударило солнце, свет. Факел, много факелов, и голоса, голоса. Огонь выхватил живое лицо, сильные руки поднимают ее с земли, что-то делают с ее щекой, вся щека мокрая. Кто-то держит ее и растирает лицо снегом. Смешно - снегом! 
 - Салли Кэррол! 
 Это Грозный Дэн Макгрю и с ним двое незнакомых. 
 - Детка! Мы ищем вас уже два часа! Гарри чуть с ума не сошел. 
 Память быстро вернула на свои места пение, факелы, трубный клич марширующих клубов. Она забилась в руках Пэттона и испустила тихий, протяжный вопль. 
 - Вытащите меня отсюда. Я хочу домой. Домой! - Ее голос сорвался в пронзительный крик, от которого у Гарри, бежавшего по соседней галерее, кровь застыла в жилах. - Завтра же! - ничего не сознавая и не сдерживаясь, кричала она. - Завтра! Завтра! 
 6 
 Том, томившийся у пыльного полотна дороги, вкушал золотую солнечную щедрость и млел от зноя. Две бестолково-суматошливые птахи искали холодок на дереве перед соседним домом; по улице; нараспев предлагая клубнику, брела негритянка. Был апрельский полдень. 
 Вытянув на подоконнике руку и уткнувшись в нее подбородком, сверху сонными глазами смотрела Салли Кэррол, и в поле ее зрения попадали посверкивающие на солнце пылинки, колеблемые теплом, которое сегодня впервые стала отдавать прогревшаяся земля. Под ее взглядом старенький "форд" одолел рискованный поворот, дребезжа и стеная, домучил остаток пути и рывком остановился. Она ни звуком не отозвалась на происходящее, и минуту спустя знакомый пронзительный свист разорвал тишину. Салли Кэррол улыбнулась и сощурила глаза. 
 - Доброе утро. 
 Из-под крыши автомобиля вывернулась голова. 
 - Утро ты уже проспала, Салли Кэррол. 
 - Неужели? - с притворным удивлением сказала она. - А может, ты прав. 
 - Что делаешь? 
 - Ем зеленый персик. Приходи на похороны. 
 И хотя дальше голове некуда был поворачиваться, Кларк все же постарался - и увидел ее лицо. 
 - Вода как парное молоко, Салли Кэррол. Не хочешь искупаться? 
 - Вставать неохота, - лениво вздохнула Салли Кэррол, - но ладно, попробую. 
 1920