---------------------------------------------


 Теккерей Уильям Мейкпис
 Лекции мисс тиклтоби по истории англии

 Уильям Мейкпис Теккерей 
 Лекции мисс тиклтоби по истории англии 
 Герой (который, в свою очередь, представит нам героиню) 
 Нам посчастливилось свести знакомство с одним молодым человеком, неким Адольфусом Симко, который, подобно многим людям его возраста и положения, пристрастился к литературным занятиям, что в недолгом времени довело его до разорения. 
 Он получал приличное жалованье, служа приказчиком в аптеке фирмы *** на Чипсайд, но даже в то время шагу не мог ступить без томика Байрона в кармане и нередко забавлял своих коллег, декламируя наизусть целые куски из Шелли, Уордсворта и Мура. Одному из молодых людей он дал почитать пухлую тетрадку стихов собственного сочинения; но поскольку он был робкого десятка, а молодой человек заснул под чтение первой же строфы, Адольфус больше не осмеливался повторить подобный опыт ни с кем из других своих сослуживцев, но еще более замкнулся в себе и напустил на себя поэтического туману, ходил по театрам, опаздывал на службу, жил один и каждый день старательно подворачивал грязные воротнички. Хозяева фирмы "Батлер", хоть и не без сожаления, совсем было решились уволить его, но он предупредил этот шаг с их стороны, объявив, что уходит по собственному желанию. Бабушка Адольфуса, которая, как говорили, держала лавчонку в городе Йорке, оставила Адольфусу в наследство триста фунтов в трехпроцентных бумагах, каковую сумму он счел вполне достаточной, чтобы самостоятельно попытать счастья в жизни. 
 Пределом его мечтаний было стать редактором журнала, сплотить вокруг себя "великие умы нашего века", как он выражался, и иметь возможность осчастливить читающую публику своими статьями, набранными самым красивым шрифтом и разрекламированными всеми мыслимыми способами. 
 В то время как раз продавался знаменитый альманах "Дамская лютня",право, если человек решил расстаться со своими деньгами, он всегда найдет какой-нибудь журнал с метлой в заголовке, - и Адольфус всего-навсего за сорок пять фунтов стал владельцем и редактором "Лютни"; он блаженствовал, созерцая свою фамилию, напечатанную крупным, изысканнейшим готическим шрифтом на титульном листе, а стихи его занимали почетное место на страницах журнала. Этот славный малый, не лишенный коммерческой жилки, решительно объявил на первой странице от лица издателей журнала, что, к счастью для английской читающей публики, "Дамской лютне" ценой колоссальных затрат удалось привлечь к сотрудничеству Адольфуса Симко, эсквайра; что отныне он целиком посвятит себя означенному изданию, и восхищенное человечество получит свидетельства могучей силы его лиры. 
 Зная всех поэтов наизусть, он ловко подражал всем сразу и в одном стихотворении являл образцы чуть ли не десятка различных стилей. Мало того, у него была собственная яркая манера, которая на некоторое время даже, вошла в моду; и Адольфусу Симко почти целый год, можно сказать, удавалось морочить публику - как ранее многим другим сочинителям. Мы уверены, что поначалу журнал Адольфуса в самом деле платил своим авторам; кроме того, доподлинно известно, что один оттиск его портрета на меловой бумаге, который он напечатал на второй год своей редакторской деятельности, купила некая молодая особа, искренняя почитательница его поэтического таланта. 
 За полтора года он исчерпал весь свой рукописный том стихов; он опубликовал "Вампира", стихотворение в стиле лорда Байрона; "Лейлу" - в манере Томаса Мура; "Идиосинкразию", дидактическое произведение, сильно смахивавшее на Вордсворта; и, наконец, "Гондолу", венецианскую песню, в которой можно было уловить некоторое сходство с сочинениями Л. Э. Л; затем он выступил с трагедией, озаглавленной "Вечная погибель, или Ложь Розенкрейцеров", до того чудовищно скучной, что к концу четвертого действия у журнала, как обнаружилось, осталось не более тридцати трех подписчиков. 
 Достаточно сказать, что, хотя он еще полгода продолжая трудиться в поте лица, изливая, по его выражению, все силы своей души на страницы журнала (потому что когда не стало денег, не стало и авторов), хотя он писал трогательные, исполненные глубочайшего смысла и юмора статьи, брался сочинять романы и высасывал из пальца самые горькие и иронические рецензии, "Дамская лютня" выпала из его рук; струны ее, как он выразился, были грубо разорваны, и он, прикасавшийся к ним с таким благоговейным восторгом, продолжал путь, несчастный и подавленный. 
 Три месяца он провел во Флитском королевском пансионе, откуда вышел в парчевом шлафроке, унеся с собой граненые флаконы и бритвенные принадлежности, которые он предусмотрительно прихватил, чтобы скрасить дни своего заточения. Серебряные крышечки были заложены, чтобы прокормиться в неволе. 
 Мы уверены, что мисс Тиклтоби его родственница; во всяком случае, несомненно, что он ночует у нее на чердаке (причем, принимая во внимание почтенный возраст хозяйки, не следует верить всяким сплетням). Можно с уверенностью сказать, что он учил ее питомцев чистописанию, а на досуге создавал то, что украсило бы журналы, если б они согласились напечатать его сочинения. 
 Он все еще вспоминает о "Дамской лютне", называя ее самым значительным периодическим изданием, какое когда-либо выходило в свет, но несколько дней назад от всей души извинился перед автором этих строк за то, что в свое время плохо отозвался о его ранней книге стихов, озаглавленной "Лирика души", которая была написана в шестнадцать лет, еще в его бытность студентом Лондонского университета. Он убежден, что автор "Лирики души" не только не простил его, но с тех пор изменился до неузнаваемости, испепеленный его убийственным сарказмом. Следующее наше произведение, утверждает он, было подобно бездонной трясине отчаянья; называлось оно "Хитрый откатчик, или Любовь на Винной улице". Эту книгу, надеемся, читатель помнит. Где найдешь более неподдельный юмор, более соленые шутки, чем те, которые пронизывают каждую строчку этого поистине пикантного произведения? 
 Незачем и говорить, что мы нисколько не сердимся на беднягу Адольфуса; напротив того, видя, что он пал духом, опустился и стал еще грязнее обычного, мы, при встрече в "Глобусе" на Бау-стрит, куда оба частенько заглядывали, с дорогой душой ссудили его семью шиллингами, что дало ему возможность заказать мясное в добавление к жалкой полупинте пива, из которой, видимо, состоял весь его обед. 
 Еда и деньги развязали ему язык, и он соблаговолил поведать нам историю своих многочисленных разочарований, "своих разбитых надежд", увядших мечтаний юных лет и "напрасных упований" (Адольфус говорил с акцентом коренного лондонца, откуда бы ни была родом его бабка); кончилось тем, что он вынул рукопись (а это всегда повергает в ужас сочинителя), но не стал ее читать, а, благодарение богу, принялся лишь разглагольствовать о ней. Это было не его, а чье-то чужое сочинение. 
 - Альфред, - сказал он, - вы знаете, что я занимаю видное положение в литературном мире. Или, по крайности, занимал, покуда на меня не свалилось несчастье. Когда я очутился в печальных обстоятельствах, меня приютило в своем доме чудное создание, удивительная женщина. ("За ту, - сказал он, торжественно осушая свой бокал, - которая удваивает наши радости, а в беде берет на себя половину нашего бремени - за женщину!") - Допив коньяк с содовой, он продолжал. - С тех пор как я живу в доме этого дивного создания, - она уже не молода, Альфред, годится мне в бабушки, так что, прошу вас, оставьте эту ироническую улыбку, - я не пренебрегал, сами понимаете, священным призванием, для которого я, без сомнения, рожден. Поэзия служила мне утешением в невыносимом одиночестве, и я обошел редакции всех газет. Но что за черствый и бессердечный народ эти редакторы, - люди, которые обжирались за моим столом и пили вволю мое вино, которые в дни моего процветания обогатились за мой счет, - поверите ли, они не хотят взять у меня ни одной статьи и презрительно отворачиваются! Мало того, они отказываются помочь мне даже рекламой - мне и близким мне людям. Поверите ли, дорогой друг, как раз недавно мисс Тиклтоби начала читать цикл лекций, и я стремлюсь обеспечить им достойный прием во всем мире, а ни одна газета не печатает короткий отчет, который я написал. "Эйдж", "Аргус", "Эра", - я обращался всюду, но все они одинаковы, все, все неблагодарны. 
 - Дорогой мой, если вы будете писать стихи... - сказал я. 
 - Но это же не стихи, - возразил Адольфус. - Это проза, отчет о лекции мисс Т. с моим скромным предисловием. 
 - Попробую пристроить это в "Панч", - сказал я. 
 - "Панч"! Фу! - воскликнул он. - Господи, неужто вы так низко пали! Мне печататься в "Панче"! Силы небесные! Что за дикая смесь! 
 - Какую вам смесь, сэр, с ромом или с коньяком? - спросила официантка Бетси, услышав только последнее слово. 
 - С ромом, - сказал Адольфус, не растерявшись, проглотил крепкий напиток и схватил меня за руку. 
 - Альфред, - воскликнул он, - скажите мне только одно - а в "Панче" платят? Потому что, между нами, мисс Тиклтоби грозится выставить меня за дверь, если я не буду ей чем-нибудь полезен и... не уплачу по счету. 
 Адольфус Симко должен получить вознаграждение за свои труды, и поэтому с будущей недели мы начинаем печатать лекции мисс Тиклтоби. 
 Лекция первая 
 На нашу долю только что выпало счастье присутствовать при одном из самых блестящих проявлений эрудиции, какое только имело место в нашу прославленную эрудицией эпоху. 
 Великий дух Истории, очищенный в перегонном кубе могучего ума, излился на нас чистым, густым, крепким, зачастую пьянящим потоком, и каждый глоток был так сладок, а жажда слушателей так велика; фигуры государственных деятелей и героев, мудрых героев и героических деятелей были выхвачены из тьмы далеких веков, и волшебница заставила их предстать перед нами; великолепные и величественные герои минувших времен во всем своем блеске восстали из могил и взирали на нас как живые, - таковы мысли, чувства и картины, которыми мы обязаны сегодня красноречию мисс Тиклтоби. 
 Мы пишем это преисполненные глубочайшего волнения, ибо слова прекрасной лекторши еще звучат в наших ушах; но мы бессильны передать и десятую долю той непостижимой гармонии речи, того волшебного очарования поэзии, которые сия благородная особа излила на своих слушателей, - эти чары не изгладятся из памяти людской. 
 Скажем только, что, как было ранее объявлено в печати, эта высокообразованная леди сегодня начала читать цикл лекций по истории Англии. Ее друзья, ее ученики, все, кто знает и высоко ценит ее (а в это число входят избранные таланты нашей страны и цвет ее аристократии), собрались ровно к часу дня в ее скромном жилище (дом э 3, подворье "Телячья Ножка", по Литл-Бритен, над зеленной лавкой; звонить в третий звонок снизу). Мы пришли туда в числе первых и счастливы поведать о знаменательных событиях дня. Репортеры нашей газеты тщательно записали каждое слово, слетавшее с уст говорившей (о если б они могли с такой же точностью передать проникновенный тон и исполненный волшебства взгляд, делавший ее слова в тысячу крат драгоценней); мы же, привыкшие по роду своей деятельности к философской лапидарности, ограничились тем, что записали лишь заголовки и назидательную квинтэссенцию (если позволено так выразиться) лекции мисс Тиклтоби; и мы льстим себя надеждой, что при сравнении с полным текстом наша трактовка не противоречит его духу. 
 До сих пор мы говорили о мисс Тиклтоби, как об общественном деятеле; теперь несколько слов о ней как о женщине. Она давно известна и любима в своем квартале, красой и гордостью коего является, - в Сент-Мэри-Эксе. 
 С юных лет она трудится на ниве просвещения, и некоторые из лучших семейств Сити обязаны ей начатками знаний! Ее учебник по правописанию весьма популярен, и его издание почти разошлось; кроме того, достаточно назвать в числе ее учеников дочь одного из клерков олдермена Хармера, а также племянницу его покойного превосходительства лорд-мэра, чтобы самые взыскательные поборники избранного общества удовлетворились положением в свете тех, кто внимает мисс Тиклтоби. 
 Мисс Тиклтоби убеждена, что образование может принести плоды лишь в том случае, если приобщать к нему с самого раннего возраста, и поэтому принимает учеников, начиная с двух лет и старше. Более того, она не раз с улыбкой говорила, что готова была бы принимать и месячных младенцев, ибо чем раньше учить ребенка, тем лучше. Разумеется, в столь нежном возрасте пол не имеет ни малейшего значения. Дети мисс Тиклтоби (как она любит их называть) равно принадлежат как к слабой, так и к сильной половине рода человеческого. 
 Что касается ее метода преподавания, он не чужд принуждения. Мисс Тиклтоби отвергает новомодные выдумки о вреде телесных наказаний и, памятуя, какую пользу они принесли ей самой, не колеблется прибегать к ним в случае необходимости. 
 По средам, когда занятия кончаются раньше, она предполагает прочесть цикл лекций по истории Англии, разнообразя их время от времени (как мы увидим из намека, сделанного ею в первой лекции) легкими и занимательными отступлениями. Мы намерены посетить эти лекции все до единой и горячо рекомендуем всем лондонцам последовать нашему примеру. Стоимость билета на шесть лекций - девять пенсов. 
 Аудитория 
 Лекция была назначена на час дня, и, явившись к этому времени, мы нашли в аудитории самые сливки общества. Для представителей прессы были отведены лучшие места. Комната была со вкусом убрана цветами - недорогие, но восхитительные и душистые, гордость английских садов, они красовались на камине и на скромном столе, у которого стоял стул для лекторши, кроме того, большой, благоухающий букет украшал подоконник. Только эти цветы (да еще премиленькая занавесь на двери, откуда должна была появиться мисс Тиклтоби) и разнообразили академическую строгость обстановки. 
 Прелестные детишки с задумчивыми глазами и щеками краснее роз, рдевших среди цветов, как обычно, расселись по скамьям, а их родители удобно разместились позади на стульях. Воистину это было волнующее зрелище зрелище, способное тронуть до слез душу гуманного человека; но эти слезы счастья подобны весеннему дождю, они капают из детских глаз, мгновенно высыхая, едва блеснет радуга веселья. 
 Звенит звонок; еще мгновение, и ситцевая занавесь отдергивается, все машут платками, и под приветственные клики, встречаемая улыбчивыми взорами, появляется она. Теперь наша задача выполнена. Господа, мы предоставляем слово самой волшебнице. 
 Откашлявшись и окинув комнату взором, исполненным любви, она начала свою 
 лекцию 
 Мои дорогие, о ранней истории нашей возлюбленной родины до восшествия на престол короля Альфреда я, право же, могу сказать лишь немногое: прежде всего потому, что сам материал никак нельзя назвать нравственным - все это описания сплошных убийств, однообразие которых к счастью нарушают вторжения; а кроме того, дорогие, признаться откровенно, эти первые главы всегда казались мне такими несносно глупыми, что я старалась их не учить. А моя мама не обладала должной строгостью и не заботилась о моем образовании, как я забочусь о вашем, и если видела, что передо мной лежит "Медулла" Хауэлла, ей и в голову не приходило проверить, не припрятана ли под ней "Матушка Гусыня". Ах, мои дорогие! Это тоже прекрасная историческая книга, и во время каникул мы-с вами ее почитаем. 
 Так вот, об этих прескверных датчанах и саксах, пиктах и шотландцах я знаю очень мало и, скажу вам, прекрасно прожила свою жизнь без этого. Нет, нет, дорогие крошки, это, конечно, не пример для вас; учитесь ради учения, а если вздумаете лениться, у меня висит в шкафу кое-что на такой случай, и вы знаете, что не зря меня считают строгой. (Всеобщее оживление.) 
 Кто были первые люди, населявшие наш остров, никому не известно. Я не верю ни единому слову из того, что рассказывается в начале истории "Семеро героев христианства" про короля Брута и его соратников; что же до других гипотез (мисс Биггз, напишите на доске слово "гипотеза" и смотрите, не путайте его с "гиппопотамом"), то они не заслуживают внимания. Ведь первый человек был неграмотен и, конечно же, не записал число своего прибытия сюда; в противном случае можете себе представить, какая получилась бы сразу путаница в датах, - ведь вы не помните даже, в четверг или в пятницу был на сладкое пудинг с крыжовником. 
 Те из вас, мои милые детки, которые не читали "Историю Англии" миссис Триммер, без сомнения, рассматривали картинки в книге мистера Олдриджа "Бальзам Колумбии". Так вот, древние бритты были похожи на женщину, которая там изображена, только кожа у них была не черная; на прекрасных картинках миссис Т., без сомнения, нарисовано все, как было, а там наши предки изображены в раскрашенных шкурах и с длинными, ни разу в жизни не стриженными волосами. Мне незачем и говорить, что раскрашивали они свои собственные шкуры потому, что одежда в то время еще не была изобретена. 
 Возможно, кто-нибудь из вас, милые крошки, видел вечером среди маминых гостей нынешних потомков древних бриттов (женского пола), которые из уважения к прошлому своей родины обожают краску и обходятся почти совсем без одежды. 
 Что касается религии древних бриттов, то, поскольку она сплошь состояла из невежественных и презренных заблуждений, чем меньше мы узнаем о ней, тем лучше. Но если у них была религия, то, можете не сомневаться, были и священники. Они назывались друидами. Историк Юм говорит, что они учили детей, но если учесть, что на один миллиард мальчиков не было ни одного грамотного, эта обязанность была не слишком обременительна. Кроме того, друиды ведали законами и управляли Британией, а в награду за свои труды получали недурную плату, какая следует всем наставникам юношества, юристам и министрам. ("Правильно! Правильно!" - воскликнули тут лорд Эбинджер и сэр Роберт Пиль.) 
 Характер у древних бриттов был воинственный и жестокий (они любили ссориться и драться, как юный Спрай, который сидит передо мной). Они всегда носили при себе свое оружие - дубины, а вместо труб трубили в бычьи рога; с этими дубинами и рогами они сражались против врагов, и иногда побеждали, а иногда терпели поражение, это уж как повезет. 
 Священники сидели дома и вдохновляли их - молились своим богам и, без сомнения, жаждали разделить с воинами славу и опасности; но они научились, по их словам, жертвовать собой для общего блага. И они жертвовали не только собой; как это ни прискорбно, я должна сказать, что в обычае у них было жертвовать другими: когда бритты возвращались с войны, ведя пленных, друиды волокли этих пленных в священные рощи и там убивали перед ужасными алтарями своих богов. Богам, говорили они, угодны эти рощи и эти кошмарные человеческие жертвы, и мне кажется, вы лучше усвоите материал, если я сравню этих богов с хищной щукой, а их жертвы - с несчастной молодью. (Всеобщее волнение.) 
 И поскольку папы, наверное, водили некоторых из вас на оперу "Норма", где представляют этих самых друидов, о которых у нас идет речь, вы знаете, что у древних бриттов священниками были не только мужчины, но и женщины. Помните это и не делайте ошибки, которую так часто допускают даже в приличном обществе, называя священников во множественном числе священницами. Это грубая ошибка, с таким же успехом можно назвать "Голубые Столбы" (на Корк-стрит в Бэрмингтонском парке, где, говорят, подают отличные бифштексы) столбницами или ножи ножницами, что мне часто приходилось слышать от герцогини ***. Итак, запомните, священники, единственное число - священник. "Голубые Столбы" (Корк-стрит, Бэрмингтонский парк), единственное число "Голубой столб". Ножи, единственное число... Как будет единственное число от "ножи", мисс Хиггинс? 
 Мисс Хиггинс. Не знаю. 
 Юный Смит (с торжеством). А я знаю. 
 Мисс Тиклтоби. Ну, милый, скажи мисс Хиггинс, которая так невнимательна, как будет "ножи" в единственном числе. 
 Юный Смит (сморкаясь и утирая нос рукавом). У старика Джона Уопшота нож один-единственный, он ест им кашу, потому что нет ложки! 
 (Юный Смит хотел выйти к столу, но мисс Тиклтоби строго остановила его и возобновила лекцию.) 
 Но не думайте, что эти священники могли вечно творить зло; и в самом деле, известно (хотя, честное слово, я не знаю откуда), что тысячу восемьсот девяносто семь лет назад в Диле высадился знаменитый военачальник Юлий Цезарь. Он, равно как и другие римские императоры, его преемники, победил множество королей и племен с такими названиями, что можно язык сломать, тринобантов, атребатов, силуров. Право же, туда им всем и дорога, потому что, боюсь, в лучшем случае, это были просто дикари. Римляне повелевали бриттами без малого пятьсот лет; и хотя шотландцы утверждают, что их страна так и не была завоевана, я сильно подозреваю, что причина тут та же самая, по которой с огородного чучела никто не снимает лохмотьев, - просто-напросто не стоит труда. 
 Около четырехсот пятидесятого года римляне, у которых хватало дел у себя на родине, навсегда покинули Британию, и шотландцы, которые уже тогда были голодными и остались голодными до сих пор, набросились на бедных, беззащитных бриттов, которым пришлось призвать на помощь саксов. 
 В два часа мисс Тиклтоби сделала реверанс, напомнила слушателям, что следующая лекция состоится в среду на будущей неделе, и все разошлись, мысленно обещая себе непременно прийти опять. 
 Лекция вторая 
 В аудитории присутствовал один из знаменитейших наших поэтов философской школы, который старательно конспектировал лекцию, и ему, Адольфусу Симко, эсквайру, автору "Вампира", "Лейлы", "Идиосинкразии" и прочих произведений, мы бесконечно обязаны за нижеследующий философический обзор первой лекции мисс Тиклтоби по истории Англии, прочитанной ученикам и их друзьям ... июля в ее академии на Литл-Бритен. 
 1. О тяжком впечатлении, каковое оставляют размышления о варварстве. 
 2. Склонность человеческого ума избегать подобных тем. 
 3. Мистическое, и историческое: их сравнительная красота и достоинства. Первой проблемы лектор обещает коснуться в дальнейшем. 
 4. Долг всякого ученика преодолеть нерадивость и ознакомиться со всеми историческими фактами, как приятными, так и неприятными, а учителя побудить к этому нерадивых любыми средствами. 
 5. Различные гипотезы относительно первоначальной колонизации Британии. Гипотеза об эпохе рыцарства и Артуровом цикле. 
 6. Несостоятельность всех этих теорий, подтверждаемая примером того, как ограничена память самих учеников. 
 7. Древние бритты - их одежда, (8) ее поразительное сходство с одеждой заокеанских дикарей, (9) высказанное мимоходом порицание дурным современным обычаям. 
 10. Религия бриттов. 
 11. Религия неотделима от духовенства. Жреческие атрибуты друидов, их власть и привилегии. 
 12. О вознаграждении, которое государство должно выплачивать тем, кто вершит судьбы людей, ведает законами и образованием. 
 13. Войны, которые вели бритты. 
 14. Их оружие. 
 15. Превратности судьбы, постигавшей их на поле брани. 
 16. Влияние священников на военные походы. 
 17. Варварские жертвоприношения в рощах Одина. 
 18. Яркое и неожиданное сравнение. 
 19. Священники женского пола: грамматическое различие между ними и священниками мужского пола. 
 20. Эпизод с мисс Хиггинс и юным Смитом - нелепая ошибка последнего. 
 21. Римляне в Британии. 
 22. Характер Цезаря. 
 23. Об его преемниках. 
 24. Их победы над варварами-бриттами - благо, а не зло. 
 25. Шотландцы хвастаются своей непобедимостью; подлинная их характеристика. 
 26. Падение Римской империи. Легионы покидают Британию. Грабительские набеги шотландцев на этом несчастном острове. 
 Мисс Тиклтоби продиктовала ученикам следующие контрольные вопросы по главным разделам своей лекции: 
 Экзаменационная работа 
 Июль 1842 г. 
 Академия, возглавляемая Вильгельминой Марией 
 Тиклтоби, подворье "Телячья Ножка", Лондон. 
 Вопрос. Кто и когда впервые колонизовал Британию? 
 Ответ. Точного ответа не дают самые надежные источники. Британия была колонизована, когда высадились колонисты! 
 В. Когда римляне высадились в Британии? 
 О. Через несколько дней после того, как отплыли из Галлии! 
 В. Почему им пришлось искупаться в воде при высадке с судна? 
 О. Потому что они были оккупанты! 
 В. Почему, когда Боадицея обратилась к своим воинам-иценам перед решающей битвой со Светонием, они вспомнили о деньгах? 
 О. Потому что она и ценам придавала значение. (За этот ответ мисс Парминтер единодушно присудили премию.) 
 Лекция 
 ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА 
 Мисс Вильгельмина Мария Тиклтоби. 
 Юный Спрай (неисправимый драчун). 
 Мисс Понтифекс (примерная девочка). 
 Юный Максимус Понтифекс (ее брат, весьма достойный, но ничем не выдающийся мальчик). 
 Юный Делани Мортимер (все время молчит). 
 Мистер Десборо Мортимер (ливрейный лакей сэра Джорджа Голлопа, баронета, и отец вышеупомянутого Мортимера). 
 Мисс Бадж (привратница, молчит). 
 Мальчики, девочки, родители и т. д. 
 Место действия прежнее. 
 Пикты, шотландцы и датчане; остряк Григорий, обращение бриттов в 
 христианство, личность Альфреда. 
 В своей прошлой лекции я ни словом не обмолвилась о речи королевы Боадицеи, с которой она обратилась к своему войску перед битвой, потому что, хотя до нас дошло несколько свидетельств об этой речи, по моему мнению, ни одно из них нельзя считать достоверным, а что пользы, дорогие мои, приводить здесь слова (весьма оскорбительные для римлян), которые никогда не были сказаны? И без того, мои милые, довольно сплетен в этом ужасном мире, чтобы еще вспоминать давнишние истории - тем более что нынешние сплетни подлинные и кого угодно удовлетворят. 
 Ничего не сказала я и о благородном поведении короля Карактака перед римским императором Клавдием; история эта до того приелась, что, право же, мои возлюбленные крошки, вам незачем ее знать. 
 Когда бриттов, покинутых римлянами, начали грабить и разорять пикты и шотландцы, они послали гонцов к народу, который назывался саксы (их называют так потому, что они не жили в Саксонии); те пришли на помощь своим друзьям, изгнали пиктов и шотландцев, и поскольку здесь им понравилось, завладели островом, заявив, что бритты не достойны иметь собственную страну, так как не способны ее удержать. Такие доводы считались в те времена весьма вескими, да и в нашей школе есть мальчики, которые поступают на саксонский манер: например, юный Спрай на днях отобрал у Джонса пряник, а взамен съездил его по носу; и каковы же были последствия? Я разъяснила Спраю несправедливость его поступка, и он был строго наказан. (Обращаясь к юному Спраю.) Как я наказала тебя, мой милый? Расскажи всем. 
 Спрай. Вы забрали пряник себе. 
 Мисс Т. (строго). Я не об этом: как еще я тебя наказала? 
 Спрай. Вы меня высекли. Но я все время брыкался и бил вас пятками по ногам. 
 Каков проказник! Но в детстве человека, леди и джентльмены, все обстоит точно так же, как и в детстве народов: мы имеем свидетельства о бесконечных насилиях до тех пор, пока благоразумие не научило уважать собственность, а закон не стал могущественней грубой силы. Но вернемся к саксам: они отняли у слабых бриттов все их имущество и захватили в плен их самих, сделали их рабами и продали в чужие земли. Душа содрогается от таких ужасов! Как вам понравилось бы, проказник Спрай, если бы вас схватили и увели из родительского дома? (Сильное волнение и явственные рыдания среди присутствующих дам.) Как вам понравилось бы, если б вас увели и продали в рабство во Францию или в Италию? 
 Спрай. А там есть школы? Если нет, я ни капельки не пожалею. 
 Мисс Т. Да, сэр, там есть школы, и розги тоже. 
 (Оглушительный шум. Крики: "Стыд и срам!" "Нельзя сечь детей!", "Поделом ему!", "Долой произвол!", "Всыпать ему сию же минуту!" Однако мисс ТИКЛТОБИ с восхитительным присутствием духа прекратила беспорядок, развернув перед слушателями В_Е_Л_И_К_У_Ю И_С_Т_О_Р_И_Ч_Е_С_К_У_Ю К_А_Р_Т_И_Н_У, которую мы воспроизводим далее.) 
 Однажды двое прелестных британских деток, проданные, подобно тысячам других, в рабство своими безжалостными саксонскими господами, попали в Рим и были выставлены там на рынке рабов. Представьте себе положение этих несчастных крошек! 
 Бедняжки стояли там и плакали, вспоминая родную хижину на далеком северном острове, вздыхали и тосковали по зеленым полям Альбина!.. {Альбин древнее название Англии; не путать с парикмахером Альбином, поставляющим парики судейским (Эссекс-Порт, Темпл).} 
 Волею судьбы некий джентльмен по имени Григорий, который позже возвысился и стал папой Римским, но в то время был простым священником, проходил с друзьями по рынку и очутился на том месте, где стояли двое бедных английских деток. 
 Преподобного мистера Григория сразу поразил их вид - их розовые щечки, золотистые волосики, их курточки, сплошь усеянные круглыми пуговками, их поношенные штанишки, которые стали им коротки от стирки и времени, и он спросил у их хозяина, какой национальности эти бедняжки. 
 Хозяин (говоривший по латыни) ответил, что они - англи, то есть англы, или англичане. 
 - Англы! - в восторге воскликнул мистер Григорий. - Да они не англы, а просто ангелы! - И с этой шуткой, которая не делает большой чести его уму, хотя сердце, конечно, у него было доброе, он подошел к деткам, обласкал и расспросил их {Мисс Тиклтоби не упомянула (и правильно сделала) о других каламбурах, которые Григорий отпустил по этому поводу; они до того бездарны, что не могут быть напечатаны в "Панче".}. 
 Мисс Понтифекс (одна из девочек). А мистер Григорий отпустил малышей на свободу и отправил их домой, мэм? 
 - Мистер Юм, моя милая, добрая девочка, ничего не говорит по этому поводу. Но будем надеяться, что так оно и было. Поверьте, я всей душой надеюсь на это. Но зато точно известно, что он не забыл о них, и со временем, когда стал папой Римским... 
 Юный Максимус Понтифекс. Папаша говорит, что моя фамилия по-латыни означает "Римский папа". Это правда, мэм? 
 - Без сомнения, мой милый, раз твой папа это говорит. Так вот, когда Григорий стал папой Римским, он послал в Англию своих священников, которые обратили погрязших во мраке саксов и бриттов в христианство, и они отреклись от своих мерзких идолов и ужасных человеческих жертвоприношений и прогнали прочь негодных друидов. 
 В конце концов саксы сделались полными хозяевами страны, и народ наш стал называться англо-саксами, то есть английскими саксами. В то время в стране было много мелких королей, но около 830 года король по имени Эгберт стал повелителем всей страны; а он, дорогие мои, был отцом Альфреда. 
 Альфред вступил на престол вслед за тремя своими братьями, и вы все знаете, каким добрым и славным королем он был. Говорят, отец баловал его, и он до двенадцати лет не умел читать, но этому, дорогие, я не могу поверить или, во всяком случае, мне остается лишь сожалеть, что в то время не было хороших школ, где детей учили бы грамоте ранее двенадцати, ранее десяти или даже восьми лет, как многих из моих дорогих учеников. 
 (Здесь мисс Тиклтоби выдержала паузу и продолжала с заметной дрожью в голосе.) 
 Я хотела бы в меру своих сил развлечь присутствующих, и поэтому иногда - ибо по натуре я веселая старая женщина и от души люблю позабавиться - я невольно шучу на такие темы, которые другие историки трактуют высокопарно и торжественно. 
 Но, дорогие, не подобает шутить по адресу доброго короля Альфреда, который был так добр, мудр, благороден и храбр, что над ним невозможно смеяться, нам остается лишь чтить и боготворить его память. Вспомните, как редки добрые короли, будем же ценить его доброту. После него у нас было ровно пятьдесят королей, правивших без малого тысячу лет, но он один среди них был Великим. Многие были храбрыми и одерживали победы, блистали щедростью и великолепием, были во сто крат могущественней его; но кто помнит хоть одного из них (кроме Гарри Пятого, а все достоинства этого короля, по-моему, выдумал Шекспир), кто любит хоть одного из них, кроме него, человека, который сжег лепешки в пастушьей хижине, а потом пел и играл в лагере датчан? 
 Даже среди младших из вас нет ни одного, кто не знал: бы этих историй про него. Видите, какой благодарной может быть любовь народа! Целое тысячелетие эти рассказы передавались от отца к сыну по всей Англии, и каждый из многих миллионов людей, которые их слышали, любил короля Альфреда в сердце своем, благословлял его и гордился, что он правил англичанами. А потом мы узнаем, что Альфред победил датчан и изгнал их из Англии, что он был милосерден к врагам и сохранял верность, когда все вокруг были коварны и жестоки; и что он первый ввел законы и обеспечил нам мир и свободу. 
 Кому теперь дело до Карла Второго, который прятался в ветвях дуба, как и до всякого другого, кому грозит опасность? Пускай Карл сидел бы на своем дереве хоть всю жизнь, нам безразлично, что он сделал, когда наконец слез с него. Но король Альфред, который тайно выжидает на своем островке, собирая силы, чтобы снова сразиться с недавними победителями, или во вражеском лагере поет песни, аккомпанируя себе на арфе, всякому кажется близким другом и отцом в минуту опасности, и всякий крикнет "ура", от всей души радуясь его победе! 
 Дети (хором). Ура! Да здравствует Альфред! 
 - Да, мои дорогие, все вы его любите, и, я знаю, все готовы драться за него. 
 Юный Спрай. Вот это хоть сейчас. 
 Мисс Тиклтоби. Знаю, Джон. Но никогда не дерись за менее достойное дело! Ах, как это прекрасно, знать, что народ любит человека целую тысячу лет! О таком нам уже не придется больше говорить в наших лекциях, разве что мы доберемся до некоего Георга... 
 Мистер Мортимер (громко, с апломбом). Вы, мисс, конечно, имеете в виду Георга Четвертого - первого джентльмена Европы. 
 Мисс Т. (строго). Нет, сэр. Я имею в виду Вашингтона, этого американского Альфреда, сэр, который не раз задавал нам хорошую трепку, а мы ему, но в конце концов он изгнал англичан из своей страны, подобно тому, как Альфред изгнал датчан. 
 Мистер Мортимер. Это грязный радикализм! Делани, дорогой, уйдем отсюда. Мэм! Я забираю своего сына из вашей академии. (Мортимеры, старший и младший, уходят). 
 Мисс Т. Скатертью дорога. Раз все честные люди со мной согласны, что мне за дело до мнения лакеев всяких знаменитостей! Мисс Бадж, пошлите счет мистеру Мортимеру. Леди и джентльмены, в следующую среду я буду иметь честь возобновить свои лекции. 
 ("Панч" в заключение к этому длинному отчету просит намекнуть мистеру Симко, которого ждет в редакции гонорар, что в дальнейшем он может воздержаться от своих комментариев, философских, хвалебных, а также всех прочих, и ограничиться собственно лекциями мисс Тиклтоби.) 
 Лекция третья 
 Викинги в Англии 
 В старину наша славная Англия, мои дорогие, была, как видно, чудесной страной. Посмотрите только, какому множеству людей она приглянулась! Сначала, как мы уже знаем, пришли римляне, потом саксы, а когда они удобно устроились здесь, датчане, предводительствуемые викингами, отважно пересекли море, и их, ничуть не меньше, чем саксов и римлян, пленил наш остров. 
 В числе знаменитых чужеземцев следует упомянуть короля Свена, который прибыл в Англию в девятьсот... дай бог памяти, в каком году, и высадился в Маргете, где ему до того понравилось, что он решил остаться там навсегда, сказал, что привязался к нашей стране и ничто не заставит его вернуться на родину. Разве это не лестно для нас? Северным народам в особенности свойственно такое благородство, и вы, вероятно, заметили, что даже в наше время некоторые из них, особенно шотландцы, попав сюда однажды, ни за что не хотят уезжать. 
 Так вот, король Свен оставался здесь несообразно долго, а его людям требовалась такая бездна вина и еды, что в конце концов наш возлюбленный покойный монарх, король Этельред Второй, был вынужден отправить к нему посла. Один из тогдашних бардов очень точно и подробно описывает прибытие Свена, и так как это сочинение не использовано ни Тернером, ни Хэллемом, ни Юмом, ни прочими английскими историками, будет небесполезно процитировать его здесь. Бард Храпун (прозванный так потому, что его стихи соответствующим образом воздействовали на читателей) так живописует нам обоих королей: 
 Этельред, король английский, 
 "Морнинг пост" читать изволящий 
 Сидел король английский, могучий Этельред, 
 И, чаем запивая, на завтрак ел омлет, 
 Он ел омлет и шелестел страницами газет. 
 И в "Морнинг пост" прочел он, что в Маргете туман 
 И что туда двадцатого приплыл, неждан-незван, 
 Датчанин Свен с пехотою и конницей датчан. 
 Король хихикнул: "Он паяц, я это знал всегда, 
 А Маргет для паяца - местечко хоть куда". 
 "Ох, - молвил канцлер, - как бы он не прискакал сюда!" 
 Загоготал тут шут Витфрид: "Ах, ах, какой герой! 
 Он заяц, а не волк морской, датчанин твой лихой!" 
 Но канцлер, муж мудрый, лишь покачал головой. 
 "Пускай прискачет, - рек король, разжевывая корку. 
 В земле английской припасем мы для зайчишки норку". 
 "Ох, - молвил канцлер, - как бы он тебе не задал порку: 
 Бог знает, - канцлер продолжал, - останемся мы живы ли. 
 Немедля к Свену-королю герольду ехать ты вели: 
 Нет в Маргете, так в Рамсгете пусть ищет или в Тиволи". 
 И взял герольд тотчас же билет на пароход, 
 И в Маргете стал спрашивать он весь честной народ: 
 "Скажите, люди добрые, где Свен-король живет?" 
 А Свен меж тем пошел гулять на брег морской песчаный. 
 Шагал он, вслушиваясь в гул прибоя неустанный, 
 Шагал он в желтых шлепанцах со всей своей охраной. 
 Эта баллада имеет неоценимое значение для археологов, ибо она показывает, сколь многие из наших нынешних обычаев существовали уже девятьсот лет назад (так прочно англичане привязаны к своим традициям!), а также свидетельствует, что некоторые из шуток, которые называют остротами и так часто преподносят как нечто новое, существовали уже в древности; далее в ней с точностью, вызывающей зевоту, воспроизводится разговор между Свеном и послом. Тон разговора резок, ибо посол принес повелителю датчан решительное требование короля Этельреда покинуть пределы его королевства. 
 "Уехать мне, - так Свен сказал, - нельзя: течет мой бот". 
 Герольд в ответ: "Перевезет тебя английский флот". 
 "Я не желаю уезжать", - упрямо молвил тот {*}. 
 {* Перевод Э. Линецкой.} 
 Тогда Свен в гневе оскорбляет короля Англии в самых непочтительных выражениях, говорит, что будет пинать его спину, как футбольный мяч, и оттаскает за нос, уподобив его языку колокола, но потом, опомнившись, отпускает посла, пожаловав ему два с половиной пенса серебром (необычайная щедрость, если вспомнить, как ценились деньги в те времена), и сверх того предлагает ему выпить что душе угодно в гостинице, где он (король Свен) живет. "Что ж, - с чувством восклицает летописец, - он мог выпить, чего хотела душа. Все равно король Свен не уплатил ни гроша". Вот как рисуется чудовищная наглость и жадность этого захватчика и его банды! 
 Разумеется, за этим следует битва, и захватчик одерживает победу. Этельред бежит во Францию, а почтенного канцлера Уигфрида подвергают ужасающим пыткам, жестокий деспот заставляет его выносить все надругательства, которые (как видно из приведенной выше цитаты) сулил монаршему беглецу, и многие другие. В качестве примера изобретательности этого варвара можно привести такой факт: мученик Уигфрид должен был разыграть комедию правосудия, сидя на мешке из-под шерсти, набитом - душа переворачивается от одной мысли об этом, - да, да, набитом блохами! 
 Заметим, что бард Храпун, который, до тех пор, пока Свен не победил Этельреда, открыто обличает датчанина, после поражения Этельреда сразу же меняет тон и превозносит нового господина до небес. Когда Свен умирает, он исполнен скорби, - однако в следующей строфе утешается; восшествием на престол его сына Канута. 
 Храпун подробно повествует о правлении и деяниях Канута - о его победах в заморских странах и великом сражении, в котором ни одной стороне не удалось взять верх, между ним и Эдмундом Железнобоким, о чьих притязаниях бард, видимо, не решается говорить, - однако, по смерти Эдмунда, которая постигла его поразительным образом, весьма кстати, примерно через месяц после того, как они с Канутом оба пошли на уступки в споре из-за престола (они договорились, что престол достанется тому, кто переживет другого), Храпун громко и открыто начинает воспевать Канута и в то же время дает понять, что, по его убеждению, Железнобокого сейчас поджаривают в определенном месте.
 А потом, описав все победы короля Канута в сражениях - в одном из которых знаменитый Годвин (он, кажется, женился потом на Мэри Уоллстонкрафт) показал, что такое английская доблесть, - и, перечислив все убийства, предательства, узурпации, которые соверпгал великий монарх, бард доходит до знаменитого места в своем повествовании, известного всем мальчикам, и я с охотой покажу вам копию англо-саксонского рисунка, который можно увидеть только в рукописи и который до сего дня никто не знал. 
 Мисс Тиклтоби пускает рисунок по рукам, и все передают его друг другу с огромным волнением, а когда это волнение утихает, лектор читает по той же рукописи стихи XXVII-XXVIII из "Песни о короле Капуте" {Эти стихи переведены с величайшей точностью с англо-саксонского языка талантливым Адольфусом Симко, эсквайром, автором "Проклятия" и "Вампира", редактором "Дамской лютни" и проч.} 
 Король Канут 
 Духом смутен, вышел к морю погулять король Канут. 
 Много лет он бился, дрался, резал, грабил мирный люд, 
 А сейчас воспоминанья короля, как псы, грызут. 
 Справа от него епископ, слева канцлер, прям и горд, 
 Сзади пэры, камергеры, шествует за лордом лорд, 
 Адъютанты, капелланы, и пажи, и весь эскорт. 
 То тревогу, то веселье отражают их черты: 
 Чуть король гримасу скорчит - все кривят проворно рты, 
 Улыбнется - и от смеху надрывают животы. 
 На челе Канута нынче мрачных дум лежит печать: 
 Внемля песням менестрелей, соизволил он скучать, 
 На вопросы королевы крикнул строго: "Замолчать!" 
 Шепчет канцлер: "Государь мой, не таись от верных слуг: 
 Что владыке повредило - бок бараний иль индюк?" 
 "Чушь! - звучит ответ гневливый. - Не в желудке мой недуг. 
 Разве ты не видишь, дурень, в сердце мне недуг проник. 
 Ты подумай только, сколько дел у нас, земных владык! 
 Я устал". - "Скорее кресло!" - крикнул кто-то в тот же миг. 
 Два лакея здоровенных побежали во весь дух, 
 Принесли большое кресло, и Канут, сказавши "Ух!", 
 Томно сел - а кресло было мягко, как лебяжий пух. 
 Говорит король: "Бесстрашно на врагов я шел войной, 
 Одолел их всех - так кто же может вровень стать со мной?" 
 И вельможи вторят: "Кто же может вровень стать с тобой?" 
 "Только прок ли в славе бранной, если стар и болен я, 
 Если сыновья Канута, словно стая воронья, 
 Ждут Канутовой кончины, нетерпенья не тая? 
 В грудь вонзилось угрызенье, мне его не превозмочь, 
 Безобразные виденья пляшут вкруг меня всю ночь, 
 Дьявольское наважденье и заря не гонит прочь. 
 Лижет пламя божьи храмы, дым пожаров небо скрыл, 
 Вдовы плачут, девы стонут, дети бродят средь могил..." 
 "Слишком совестлив владыка! - тут епископ возгласил. 
 Для чего дела былые из забвенья вызывать? 
 Тот, кто щедр к святейшей церкви, может мирно почивать: 
 Все грехи ему прощает наша благостная мать. 
 Милостью твоей, монахи без забот проводят дни; 
 Небу и тебе возносят славословия они. 
 Ты и смерть? Вот, право, ересь! Мысль бесовскую гони!" 
 "Нет! - Канут в ответ. - Я чую - близок мой последний час". 
 "Что ты, что ты! - И слезинку царедворцы жмут из глаз. 
 Ты могуч, как дуб. С полвека проживешь еще меж нас." 
 Но, воздевши длань, епископ испускает грозный рев: 
 "Как с полвека? Видно, канцлер, ум твой нынче нездоров: 
 Люди сто веков живали - жить Кануту сто веков. 
 Девять сотен насчитали Енох, Лемах, Каинан, 
 Так неужто же владыке меньший срок судьбою дан?" 
 "Больший, больший!" - мямлит канцлер, в страхе горбя гордый стан. 
 "Умереть - ему? - Епископ мечет пламя из очей. 
 От тебя не ждал я, канцлер, столь кощунственных речей: 
 Хоть и omnibus communis {*}, он - избранник средь людей. 
 Дар чудесный исцеленья небом дан ему в удел: 
 Прокаженного лишь тронет - тот уже и чист, и цел. 
 Он и мертвых воскрешал бы, если б только захотел! 
 Иудейский вождь однажды солнца бег остановил, 
 И, пока врагов разил он, месяц неподвижен был: 
 Повторить такое чудо у Канута хватит сил". 
 "Значит, солнце подчинится моему приказу "стой!"? 
 Вопросил Канут, - И властен я над бледною луной? 
 Значит, должен, усмирившись, мне покорствовать прибой! 
 Так иль нет? Признать готов ли власть мою морской простор?" 
 "Все твое, - твердит епископ, - суша, море, звездный хор". 
 И кричит Канут: "Ни с места! - в бездну вод вперяя взор. 
 Коль моя стопа монаршья попирала этот брег, 
 Для тебя, прибой, священен и запретен он навек. 
 Прекрати же, раб мятежный, свой кощунственный набег!" 
 Но ревет осатанело океан, валы бегут, 
 С диким воем брег песчаный приступом они берут. 
 Отступает свита, канцлер, и епископ, и Канут. 
 С той поры речам холопским положил Канут конец, 
 И в ларец бесценный запер он монарший свой венец, 
 Ибо люди все ничтожны, а велик один творец. 
 Нет давным-давно Канута, но бессмертен раб и льстец {**}. 
 {* Участь всех (живущих) (лат.).} 
 {** Перевод Э. Линецкой.} 
 Лекция четвертая 
 Эдуард Исповедник. - Гарольд. - Вильгельм Завоеватель 
 Король Канут, чьи приключения на курорте описал на прошлой неделе в столь изысканных стихах мой молодой друг мистер Симко (боюсь, что поведение на курортах далеко не всегда высоконравственно), вскоре после этого умер, горько раскаявшись в своих грехах. По-моему, эти глубокомысленные размышления посетили короля уже на Грейвсендском кладбище. 
 (Здесь мисс Т. была весьма разочарована, что никто не засмеялся над ее шуткой; дело в том, что мисс Бадж, привратнице, было приказано засмеяться в этом месте, но она, как всегда, прозевала момент.) 
 Перед кончиной он удивительным образом искупил все грехи, грабежи и убийства, которые совершил, - возложил свою корону на голову статуи святого в Кентербери и щедро одарил множество монастырей. Надо полагать, для родственников убитых было величайшим утешением увидеть королевскую корону на голове святого, а ограбленные с отрадой узнали, что король отдал все их деньги монахам. 
 О его преемниках мало что можно сказать, так же как о короле Эдуарде Исповеднике, саксонце по происхождению, который вступил на престол, когда датская династия оборвалась, и был причислен папой Римским к лику святых через двести лет после смерти - а почему, только его святейшество и ведает. 
 Есть, дорогие мои, довольно крепкое слово "болван", которое разумная женщина должна употреблять лишь в самых крайних случаях, но только болваном, я это подчеркиваю (бурное оживление), и можно назвать последнего из истинно саксонских королей. Все свое время он молился в церкви, а королевство предал на поток и разграбление. У него была хорошенькая жена, к которой он так и не осмелился подойти близко, а когда он умер, королевство было брошено на произвол судьбы. 
 И тогда выступил вперед молодой и храбрый юноша по имени Гарольд, возложил корону себе на голову и поклялся носить ее, как подобает мужчине. Гарольд был сыном графа Годвина, мы говорили о нем в прошлой лекции, отважного и решительного человека, который бил врагов короля Эдуарда, в то время как сам король распевал псалмы и молил святых избавить его от недругов, он выходил на поле брани с мечом в руке и в кольчуге, пока глупый король сидел дома во власянице, бичуя и умерщвляя свою никому не нужную старую плоть. 
 Итак, на престол взошел Гарольд (хотя, конечно, он не имел на это права, потому что у покойного короля был племянник, который был первым в очереди), но ему не долго дали царствовать спокойно, ибо некто другой уже зарился на престол. 
 Вы все знаете, кто это был, - сам Вильгельм, герцог Нормандский, великий и храбрый государь (хотя, должна сказать, матушка его оставляла желать лучшего {Затаенная злоба мисс Тиклтоби против Эдуарда за его обращение с женой и ее насмешка над матерью Завоевателя вообще характерны для особ нежного пола.}), который жаждал завладеть прекрасной Англией с тех самых? пор, как глупого Исповедника не стало. И когда Гарольд был за границей, Вильгельм сказал ему это и заставил его поклясться помочь ему в этом деле. Гарольд поклялся - что еще ему оставалось? Ведь иначе Вильгельм грозил отрубить ему голову, - но при первой же возможности нарушил клятву. 
 Так вот, месяцев через девять после восшествия Гарольда на трон, едва он вернулся из похода, убив одного из своих братьев (в те времена, мои дорогие, в семьях часто ссорились), который явился в Англию развлечься и пограбить, Гарольду доложили, что герцог Нормандский с огромным конным, пешим и морским войском высадился в Англии и, как это всегда бывало, решил остаться здесь. 
 Гарольд сел в карету и поскакал во всю прыть (ведь Кентская железная дорога еще не была готова) и застал герцога Вильгельма в Гастингсе, где обе стороны приготовились к битве. 
 Вы, мои дорогие, сами знаете исход битвы, и хотя я женщина мягкая и добрая, а битва при Гастингсе произошла... постойте-ка, от 1842 отнять 1066... ровно семьсот семьдесят шесть лет назад, все же я невольно выхожу из себя, когда вспоминаю, что эти презренные французские головорезы разбили наших добрых англичан. (Крики: "Ничего! Мы им потом задали перцу!") Да, мои дорогие, мне нравится ваш боевой дух: с тех пор мы задали им перцу, это могли, бы подтвердить герцог Веллингтонский в Бадохосе и мой несчастный бр-бр-брат прапорщик Сэмюел Т-т-тиклтоби в Б-б-банхилл Роу... (Здесь голос лектора пресекся от избытка чувств при воспоминании о безвременной кончине бедного героя.) Но не будем слишком жаждать военной славы, друзья мои. Посудите сами. Мы сердимся на французов за то, что они разбили нас восемьсот лет назад! А думаете, они не сердятся на нас за то, что мы разбили их всего двадцать пять лет назад? Увы! И еще раз - увы! Так всегда бывает в этих войнах: невозможно 5 удовлетворить обе стороны, и я искренне надеюсь, что когда-нибудь в Европе не останется ни одного солдата. (Голос: "А заодно и полисмена!") 
 Гарольд был убит, и его величество король Вильгельм - о котором, поскольку он стал нашим законным повелителем, каждому верноподданному надлежит говорить с почтением, - завладел Англией и, само собой, все лучшие места, какие только у него были, отдал своим приближенным. Он выгнал английских дворян из их замков и водворил туда нормандских воинов и рыцарей. Он и его люди делали что им вздумается; и хотя англичане часто восставали, король подавлял беспорядки и правил нами двадцать один год. Он был воистину храбрый воин - суровый, мудрый, благоразумный, когда дело касалось его интересов, и все другие короли почитали этого прославленного монарха. 
 Но хотя как государь он был велик, семейные его дела шли плохо из-за целого выводка непокорных сыновей - их королевские высочества вечно ссорились между собой. Рассказывают, что однажды, когда он пил чай с ее величеством королевой и молодыми принцами в одном из своих замков в Нормандии (нашу страну он только грабил и почти никогда не жил здесь), вспыхнула ссора, которая, разумеется, была ужасным позором. Вообразите только, мои дорогие, как три юных принца сидят за чайным столом с папой и мамой и ведут себя ужасно, - вдруг начинают обливать друг друга водой. Двое младших, е. та., в. принц Вильгельм и е. к. в. принц Генри, буквально швырнули полоскательницу или еще что-то в этом роде в лицо своему старшему брату е. к. в. принцу Роберту. 
 Его королевское высочество пришел в неописуемый гнев, и хотя братья стали уверять, что просто пошутили, заявил, что он оскорблен, что папа и мама любят их, а его не любят, и, обнажив шпагу, поклялся лишить их жизни. Его величество с немалым трудом утихомирил принцев; но ничто не могло успокоить Роберта, он покинул замок, пылая жаждой мести. Этого горячего и своевольного юношу прозвали Courthose, что по-французски значит "Короткие Штаны", и говорят, что он ходил в коротких невыразимых, потому что у него и ноги были короткие. 
 Принц Коротконогий бежал в замок французского короля, который завидовал принцу Роберту и очень обрадовался раздору в его семье; молодой принц принялся грабить отцовские владения, и тогда король со своим войском осадил его замок. 
 Тут произошел случай, который свидетельствует, что у принца Роберта (несмотря на его короткие ноги) было доброе и отважное сердце, и который должен показать моим возлюбленным ученикам, какие опасности - какие ужасные опасности влечет за собой непослушание. Однажды принц Роберт и его рыцари предприняли вылазку против осаждающих и вступили в бой со всадниками. Видя, что один из вражеских рыцарей разит всех подряд направо и налево, принц Роберт поскакал на него с обнаженным мечом и завязал с ним бой. Забрала были опущены, и они сшиблись как... как храбрые воины! (Вот здорово!) 
 В конце концов принц Роберт нанес противнику такой удар, что вышиб его из седла, и этот могучий человек, падая, воскликнул: "Проклятие!", или "Ах, я умираю", или что-то в таком роде. 
 Вообразите ужас принца Роберта, когда он узнал голос родного отца! Он спрыгнул с коня так быстро, как только позволили ему короткие ноги, подбежал к отцу, упал перед ним на колени, просил прощения и умолял взять его коня и ехать домой. Король взял коня, но тут я с сожалением должна сказать, что он только обругал сына и уехал домой мрачнее тучи. 
 Однако вскоре он смилостивился, признал, что его сын принц Коротконогий честный малый, и простил его, после чего они вместе храбро сражались в нескольких битвах, но уже не друг против друга, а плечом к плечу. 
 Так славный король Англии, сильно растолстев под старость, преуспел во всех своих деяниях, стал великим государем и уже собирался начать войну против короля Франции, который его оскорбил и чьи владения он поклялся предать огню, но упал с коня и так сильно ушибся, что сразу отказался от планов истребления французов, ибо почувствовал, что пришел его смертный час. 
 Как это обычно бывает, тот, кто всю жизнь совершал насилия, проливал кровь и грабил людей, на смертном одре предался раскаянью, произнес несколько набожных слов, записанных летописцами, и роздал немалую часть награбленных у народа денег монастырям и духовенству. 
 Как только король испустил последний вздох, все придворные разбежались по своим замкам, ожидая войны. Все аббаты уехали в свои аббатства и затворились там. Все лавочники заперли свои лавки, боясь мятежа и грабежей, а усопший король остался без присмотра, - слуги разграбили дворец и бросили тело почти голым на кровати. Вот как служили они величайшему человеку в христианском мире! 
 (Общее волнение, среди которого лектор покидает аудиторию.) 
 Лекция пятая 
 Вильгельм Рыжий 
 Перед тем как Завоеватель испустил последний вздох, Вильгельм Рыжий, его второй сын (у которого ноги были куда длиннее, чем у его славного старшего брата Роберта), прибыл в Англию, захватил несколько замков и отцовские деньги и, укрепившись таким образом, преспокойно провозгласил себя королем Англии. А честный Роберт так и остался герцогом Нормандским. Что же до третьего сына, принца Генриха, он, хоть и не был так хорошо обеспечен, как его старшие братья, все же умудрился сводить концы с концами, грабя на свой страх и риск. 
 Завладев короной, Вильгельм так рьяно взялся за дело, что некоторые из дворян, которых он ограбил, раскаялись, что признали его королем вместо его старшего брата, честного Коротконогого. И они подняли мятеж, который Рыжий подавил без труда, - он призвал народ поддержать его и посулил за это множество всяких благ. Народ ему поверил и сражался за него, а когда цель его была достигнута, то есть народ подавил мятеж и помог ему захватить несколько замков и городов Роберта Нормандца, - верите ли? - Вильгельм стал обращаться с ним ничуть не лучше прежнего. (Возгласы: "Позор!") 
 Услышав эти возгласы, мисс Тиклтоби строго оглядела присутствующих. Ах, молодые люди, молодые люди! - воскликнула она. - Вы меня удивляете. Разве не знаете вы, что подобные возгласы с вашей стороны крайне неприличны и нелояльны? Разве не знаете вы, что, крикнув "позор", вы оскорбили не только всякого монарха, но и всякое правительство, какое когда-либо существовало? Воистину позор! Позор вам, ибо вы осмелились оскорбить наш прежний великолепный кабинет вигов, наш теперешний замечательный кабинет тори, сэра Роберта, лорда Джона и всякое правительство, какое когда-либо у нас было. Они все сулят нам всяческие блага и никогда не выполняют своих обещаний. Научитесь уважать стоящих выше вас, молодые люди, и не торопитесь бунтовать. (Дети молчали, и мисс Т., смягчив выражение лица, продолжала.) 
 Я расскажу вам про одну милую шутку, которую учинил этот весельчак, его покойное величество король Вильгельм Рыжий. Он заставил своих подданных воспылать ненавистью к нормандцам и, уверяю вас, наговорил с три короба про то, что они наши извечные враги, после чего созвал огромное войско для похода на нормандцев, дабы покончить с ними. Войско обязано было собраться, потому что по законам страны каждый дворянин, рыцарь, тан и землевладелец обязан был, в зависимости от размеров своих владений, выставить столько-то воинов - они знали, что иначе король напал бы на их владения; и вот, когда все они собрались и приготовились к переправе, король обратился к ним с речью. 
 "Друзья, соотечественники, соратники (сказал он), товарищи моих трудов, разделившие со мной надежды и славу, на вас смотрит вся Европа. Вы готовитесь отправиться в крайне опасный поход, вам придется подвергнуть себя невзгодам плаванья, превратности которого мне незачем вам описывать (при этом бойцы заметно опечалились). Вы высадитесь во враждебной стране, которая уже опустошена моими прежними вторжениями, равно как и мерзким правлением повелевающего ею деспота. (Крики: "Смерть Роберту Коротконогому!", "Долой тиранию!", "Долой нормандцев!".) В этой многострадальной, разоренной стране большинство из вас неизбежно умрет голодной смертью; многих и многих разорвут на куски свирепые нормандские воины; и если даже небу будет угодно увенчать успехом мое правое дело, что принесет моя победа вам, друзья мои? Вам от этого будет ничуть не лучше; многие из вас вернутся без рук или без ног и не станут хоть на пенни богаче, чем ушли. (Сильнейшее волнение.) 
 И вот я спрашиваю вас, как мужчин, как англичан, как отцов семейств, не лучше ли пойти на мирное и почетное соглашение, чем ввязываться в такое дело? Да! Я знал, что вы скажете - да, как и подобает разумным людям, честным людям, одним словом, англичанам. (Правильно! Правильно!) И я спрашиваю вас - ваш монарх и отец вас спрашивает, не лучше ли вам уплатить мне по десять шиллингов с носа и разойтись по домам к счастливым семьям, к красавицам женам, которые, таким образом, избавятся от риска потерять тех, кто делит с ними ложе, к улыбающимся детям, которых их отцы еще долгие годы смогут благословлять, кормить и воспитывать? Эй, сборщики, обойдите всех с шапкой, и пусть войско решит дело голосованием". 
 Утирая глаза платком, монарх-благодетель сел, и каковы же были последствия его трогательной речи? Шапка пошла по кругу - вся армия сразу поняла разумность его предложения - пятнадцать тысяч фунтов были собраны прямо на месте, кровавая война предотвращена, и, таким образом, как выразился король, все стороны остались довольны. 
 Тем не менее он в скором времени снова созвал войско и отобрал у своего брата Роберта множество городов и замков. В конце концов он завладел всем его герцогством, воспользовавшись тем, что Европа в то время была охвачена странным припадком безумия и ненависти к туркам; некий Петр-Отшельник отправился в чужие земли, проповедуя ненависть к этим неверным и призывая отнять у них Палестину и перебить их всех до единого. В поход выступило не менее миллиона человек. Триста тысяч человек из них устремились вперед, сломя голову, без всяких припасов, уповая лишь на бога, который пошлет им пропитание в пути и дарует победу над сарацинами, Но это благочестивое воинство было разбито наголову. Что же касается остальных семисот тысяч, вы можете прочитать о том, какие герои ими командовали, какие опасности они преодолели, какие наваждения рассеяли, как взяли штурмом Священный Град и к чему привела их победа, в правдивой истории, написанной неким Тассо, которая, однако, не имеет ни малейшего отношения к истории Вильгельма Рыжего. 
 Этот предусмотрительный монарх не позволял жителям нашего острова соваться в столь опасное дело; но его брат, честный Роберт, которому до смерти надоело драться, пить и править своими владениями, мечтал отправиться в Палестину, и, поскольку у него (как всегда) не было денег, Вильгельм дал ему некоторую сумму, за что брат отказался от наследства в его пользу. Так Вильгельм избавился от Роберта и стал королем Англии и герцогом Нормандии. 
 Но не долго владел он своим королевством. В Хэмпшире есть место, которое еще со времен Вильгельма Завоевателя называется Нью-Форест. Некогда этот край процветал, здесь было много жителей, ферм, селений, церквей. Но непобедимому королю Вильгельму вздумалось иметь там охотничьи угодья. Церкви и селения он сжег; сады свел, поля вытоптал; мужчин, женщин и детей безжалостно согнал с мест, а землю отдал кабанам и оленям. Люди умирали с голоду, зато король имел охотничьи угодья, и он так любил охоту, был так ласков и добр к бессловесным животным, что всякого, кто убьет кабана, оленя или хотя бы зайца, приказал предавать смертной казни или же выкалывать ему глаза. И еще до недавнего времени наша страна наслаждалась многими преимуществами этого благородного закона. 
 Его величество король Вильгельм Рыжий любил охоту не меньше, чем его августейший родитель, и всем своим угодьям предпочитал Нью-Форест. Про это место рассказывали всякие легенды. Говорили (но, без сомнения, из слепой ненависти к его величеству и всему королевскому роду венценосца), что за преступления, совершенные здесь Завоевателем, этому месту суждено быть роковым для его потомков. Один из братьев Рыжего и его племянник действительно были убиты, когда охотились там; а в 1100 году, однажды утром, когда его величество отправлялся на охоту, подошел какой-то монах, предрек ему скорую смерть и посоветовал остаться дома. 
 Но собаки уже взяли след, и король приказал дать пророку кошелек, полный денег, а сам умчался со своими гончими. 
 Его нашли в лесу мертвым, со стрелой в груди, и никто не знал, кем была пущена эта стрела. Более того, дорогие, боюсь, что никого это и не интересует. Полагали, что это сделал один француз по фамилии Тирель, но он решительно отрицал обвинение. В тот день, когда произошло несчастье, его королевское высочество принц Генрих охотился вместе с королем, и так как бедный Роберт Коротконогий был далеко и воевал против турок, принц Генрих стал править Англией, в тех самых башмаках, в которых охотился вместе со своим покойным братом. 
 Кстати, о башмаках, - из-за них в Англии поднялся ужасный религиозный бунт. В моде было носить башмаки с невероятно длинными носами, а священники, которые готовы были простить любые грехи, никому не прощали утконосых башмаков. Вам смешно? Но это так, клянусь вам, и скажу даже больше - все эти папы и священники, которые возводили королей на трон, и низвергали их, и посылали миллионы людей в крестовые походы, оказались бессильны перед длинноносыми башмаками. Мода была сильней папы, и утконосые башмаки по-прежнему господствовали повсюду, несмотря на его проклятия, так и не уступив ни дюйма, пока... пока в моду не вошли тупоносые башмаки. 
 Лекция шестая 
 Генрих I. - Мод. - Стивен. - Генрих II 
 Нам придется сказать еще несколько слов о Роберте Коротконогом. Бедняге, как всегда, не повезло, - он примчался в Англию из Иерусалима через месяц после того, как его брат Генрих захватил престол. И хотя Роберт сначала поднял страшный шум и собрал войско, с которым этот храбрый военачальник мог причинить брату немало хлопот, но тот откупился от него деньгами, которых Коротконогому всегда не хватало, после чего оба пошли на уступки, договорившись, что Роберту достанется Нормандия, а Генриху Англия, и тот, кто переживет другого, будет владеть обеими странами. 
 Итак, Коротконогий отправился с деньгами, полученными от брата, домой, где жил в веселии, покуда они не кончились. Если верить историкам, он был такой ужасный мот и пошел у него такой пир горой, что ему потом несколько дней пришлось пролежать в постели, так как у него не было даже пары штанов. 
 (Громкий смех, вызванный той невозмутимостью, с какой мисс Тиклтоби произнесла роковое слово "штаны".) 
 Но Генрих, нарушив договор, не дал брату долго владеть прекрасным герцогством Нормандским. Он все время затевал с ним ссоры и в конце концов захватил герцогство и самого Коротконогого, несмотря на его храбрость, и заточил брата в его замке без малого на двадцать пять лет. Его судьба достойна сожаления, так как душа у него была честная и открытая, и один раз, во время осады, он спас брата от голодной смерти, спас того самого человека, который его ограбил. Но он был глуп и не умел сохранить свои владения, а Генрих был мудр, и когда бедный Коротконогий сошел со сцены, это было для общего блага. Мир его праху! Мы о нем больше не услышим, но все же это что-нибудь да значит - найти среди всех этих лживых, бессовестных тиранов и мошенников человека, который был хоть и беспутен и груб, но все же честен. 
 Король Генрих, первый из королей, носивших это имя и прозванный за свою ученость (которая, я думаю, была не очень-то велика, и сдается мне, что многие юные леди в нашей академии знают куда больше) Боклерком, был хитрый и изворотливый, держался в стороне от тогдашних неприятностей и дрязг и всегда ухитрялся добиться своего. Вся Европа восхищалась его мудростью. У него было два прекрасных королевства, некогда мятежных и непокорных, но он утихомирил их и получал немалые доходы. А чтобы не было сомнений насчет наследника престола, он велел короновать своего сына, принца Вильгельма, и сделал его своим соправителем, после чего ни о каких сомнениях не могло быть и речи. 
 Однако вскоре возникло одно затруднение, - дело в том, что принц Вильгельм умер. Он утонул, и с тех пор его отец ни разу не улыбнулся. И, несмотря на все свои победоносные войны, несмотря, на хитрости, уловки, ум и осторожность, он оставил трон после смерти пустым, и тогда началась борьба между его дочерью и племянником, неким Стивеном. Не стану останавливаться на этом подробно, скажу только, что они боролись за корону с переменным успехом, и она доставалась то одной, то другому. Наконец Стивен умер, и в 1154 году нашей страной начал править сын Мод - Генрих II. 
 Это был славный государь, мудрый, отважный и милосердный. Он тоже многое сделал бы для своего народа, который горячо его любил, если б священники и дамы хоть на минуту оставили его в покое. 
 Для скромной женщины (при этих словах лицо мисс Т. зарделось, как роза) тема, которой я сейчас вынуждена коснуться, - гм! - несколько скользкая. Дело в том, что король в совсем еще юном возрасте женился на очень богатой женщине, которая, однако, пользовалась сомнительной репутацией и, будучи в молодости не слишком нравственна, к старости стала ужасно ревнивой, что, оказывается, нередко случается с особами нашего удивительного пола. 
 Королева Элеонора родила своему супругу четверых сыновей, в которых он души не чаял, и, как я имею основания полагать, не воспитывала их с той строгостью, каковая необходима всем юношам (сильное волнение среди учеников), дабы они, возмужав, не стали своевольными и распущенными. Как это ни печально, но именно таковы были все четыре юных принца. Старший, которого отец, во избежание недоразумений, короновал еще при своей жизни, сразу же после коронации скромненько предложил отцу отдать ему королевство, а получив отказ, поднял мятеж и бежал под защиту короля Франции. Все его братья тоже подняли мятеж. Не было конца волнениям и смутам, которые пришлось пережить несчастному королю. 
 Я уже говорила, что королева была ревнива, и - ах! - мне стыдно признать, поскольку речь идет о священной особе его величества покойного короля Англии, что в данном случае его супруга имела для этого все основания. Ничтожная, распутная, испорченная, никчемная, безнравственная, порочная, низменная, жалкая дрянь, которую историки расписали под именем прекрасной Розамунды (скажите на милость, прекрасная Розамунда! До чего же дошло дело, если эту потаскуху восхваляют!), так вот, самая порочная, ужасная и распутная женщина в мире, мисс Розамунда Клиффорд, похитила любовь короля у его супруги, королевы Элеоноры. Положим, королева была стара и своенравна {Мы с сожалением вынуждены отметить, что мисс Тиклтоби, не стесняясь в выражениях, что не чуждо пожилым девственницам, вроде нее, не упускает случая уколоть королеву Элеонору и оскорбить прекрасную Розамунду. А ведь судьба этой несчастной женщины должна бы хоть отчасти обезоружить гнев непорочной Тиклтоби.}, но разве не для того люди женятся, чтобы "делить радость и горе"? Положим у ее величества был дурной нрав и вздорный характер, но разве король, когда женился, не знал, кого берет в жены? Хорошенькие дела творились бы в мире, если б разрешить мужчинам бросать жен, потому что у них плохой характер, или желать чужих жен, потому что их собственные недостаточно красивы или не устраивают их по какой-либо другой причине. 
 (Бурные аплодисменты со стороны присутствующих дам. И здесь кое-кто заметил, - хотя мы-то не верим ни единому слову этой выдумки, - что миссис Бинкс как-то особенно пристально взглянула на мистера Бинкса и сказала: "Б., ты слышишь?" - а Бинкс в эту минуту имел особенно дурацкий вид.) 
 Как начались интимные отношения короля с презренной мисс Клиффорд и долго ли они продолжались, - это нас не интересует. Но, друзья мои, всякому ясно, что такая связь не могла долго ускользать от бдительности заботливой и любящей жены. Правда, Генрих отвез эту особу в Вудсток и запер ее там в каком-то замке или лабиринте, но он часто навещал ее, и - я обращаюсь ко всем присутствующим здесь женщинам, - мог ли муж королевы, мог ли любой мужчина постоянно бывать в Вудстоке, в сорока пяти милях от Лондона, не возбуждая подозрений? ("Нет, нет!") 
 "Не может быть, чтобы он все время ездил в этот противный Вудсток ухаживать за цветами", - подумала с возмущением ее величество королева Элеонора и послала туда своих доверенных людей. И что же? Она узнала, что король действительно ездит туда ухаживать, но отнюдь не за цветами. Она немедля села в карету и поскакала в Вудсток, проникла к этой наглой особе и, вынув из кармана кинжал и флакон с ядом, велела ей выбирать одно из двух. Говорят, та предпочла синильную кислоту и, без сомнения, умерла от этого снадобья в страшных судорогах. (Крики: "Позор!") Позор? Кто это крикнул "позор"? Я утверждаю, во имя оскорбленной женщины, что по тем жестоким временам, когда личная месть была в порядке вещей, королева Элеонора лишь воздалаэтой дряни по заслугам! ("Правильно, правильно!" - воскликнули дамы. "Нет, нет!" - вскричали мужчины. Ученики же попросту подняли невообразимый шум.) 
 После этого всю свою долгую жизнь Генрих не имел ни минуты покоя. Он все время воевал с каким-нибудь из своих сыновей, а то и со всеми разом, да еще с королем Франции, который их поддерживал; почти всегда он выходил победителем, но был милостив, а молодые люди снова поднимали мятеж, стоило только их освободить. И вот однажды, когда на короля напал один из принцев, этот молодой человек сам подвергся такому нападению, какому не в силах противостоять ни молодой, ни старик, - на него напала лихорадка, и он умер. Умирая, он молил отца о прощении, но его смерть, как видно, нисколько не повлияла на его братьев, и наконец умер сам Генрих, надо думать, от огорчения, что у него такие испорченные сыновья, умер, не простив им обиды. 
 А кого следовало ему благодарить за их непослушание? Самого себя и прекрасную Розамунду. Да, я повторяю, не влюбись он без памяти в эту дрянь, королева не ревновала бы; а если б она не ревновала, то не подбила бы своих сыновей пойти на него, и он жил бы себе да поживал в свое удовольствие, на благо подданным. 
 Смотрите же, мои юные друзья, если вам придется править королевством или же, что более вероятно, попросту заниматься достойным делом и с прибылью торговать в собственных лавках, смотрите, никогда не оскорбляйте своих жен. ("Правильно, правильно!") Вспомните о бедном короле Генрихе и о несчастьях, которые он навлек на себя. А чтобы не оскорблять жен, надо обращаться с ними бережно и делать решительно все, чего они требуют. 
 В конце этой лекции некоторые дамы подошли пожать мисс Тиклтоби руку, уверяя, что никогда не слышали ничего более поучительного. Однако необходимо отметить, что мужчины отнеслись к взглядам достойной леди без должного внимания, и один из них сказал, что после такой откровенности ей, даже будь она молода и красива, никто не сделал бы предложения. 
 - А вы, сэр, никому и не нужны, - заявила мисс Тиклтоби; и на другой день суровее обычного обращалась с сынишкой этого человека. 
 Лекция седьмая 
 Ричард I 
 О том, как опасно превозносить рыцарские достоинства. В королях они заслуживают особого осуждения. - Ужасная картина войны. - Ее последствия для мужчин. - Последствия для женщин. - Страшная опасность, которой едва не подверглась мисс Тиклтоби. - Крестовые походы. - Зависть Филиппа-Августа. Доблесть Ричарда. - Саладин, его характер и уважение, которым он пользовался у английского монарха. - Аскалон. - Иерусалим. - Возвращение Ричарда из Палестины. - Его пленение. - Романтические обстоятельства его выкупа. - Его смерть. - Соображение, высказанное мимоходом. 
 Боюсь, милые мои крошки, что некоторых из вас, и в особенности юного Спрая, этот государь приведет в совершенный восторг, потому что он был драчливее и храбрее всех людей на свете. Он воевал всю свою жизнь - воевал с братьями, воевал с отцом, воевал со всяким, кто соглашайся воевать, и, разумеется, покорял всякого, кто не соглашался покориться. Его бедный старик отец, измученный ссорами между сыновьями, интригами духовенства в бесконечными тревогами и заботами, с которыми сопряжено царствование, умер в горести и печали, оставив принцу Ричарду, по прозвищу "Львиное Сердце", свое королевство и проклятие в придачу, ибо тот не исполняв сыновнего долга и омрачил последние годы его жизни. 
 Ричард необычайно сожалел о тех огорчениях, который причинил отцу, и вместо того чтобы выместить свою досаду на отцовских министрах (которые во время царствования короля Генриха обращались с ним крайне сурово, а теперь небось дрожали, как овечий хвост, от страха, что король Ричард их по головке не погладит), этот человек с львиным сердцем оставил их всех на прежних местах - и, будьте уверены, это были тепленькие места - и сказал, что они хорошо послужили его отцу и, без сомнения, будут столь же преданы ему. В самом деле, Ричард не умел таить злобу в сердце своем. Он хотел только повоевать вволю и делал это с полнейшим добродушием. 
 Юный Спрай. Ура! Вот это здорово! 
 Замолчите, Спрай, глупый вы мальчишка. Конечно, мистеру Криббу или высокородному маркизу Уотерфордскому пристало забавляться, колотя людей по голове и разбивая им носы, а до и после этого жать им руку, но у королей есть другие обязанности, что нам в наше время прекрасно известно. Вот представьте себе, что вы перебили десяток уличных фонарей, или оборвали столько же дверных молотков, или сбили с ног и покалечили нескольких полисменов, с кого спросят возмещение, если у вас в кармане нет и шестипенсовика? 
 Спрай. С папы, ясное дело. 
 Да, конечно, не захочет же он, чтобы вас отправили в колонии. То же самое, мои дорогие, получается и со всеми великими королями, - они дерутся, а платить приходится нам. Страдают бедные подданные: мужчины, которые не ссорились ни с одним государем в христианском мире, - да и как могли они поссориться, если ни одного и в глаза не видели? - должны, во-первых, платить налоги, а, во-вторых, идти сражаться и умирать, оставляя нас, бедных женщин, безутешных жен и дочерей, оплакивать их или врачевать их раны, если они вернутся. Лет сорок тому назад (когда я была молода, мои дорогие, и, как говорили, очень недурна собой) император Бонапарт со своими французами чуть не вторгся в нашу страну. Представьте себе, что сталось бы с нами, явись сюда эти чудовища! Даже сейчас при одной мысли об этом я содрогаюсь. Представьте себе, что моего покойного папу, прапорщика добровольческого корпуса, принесли бы домой смертельно раненного. Представьте, что банда солдат стала бы на постой в нашем доме. Представьте, что здоровенный, свирепый французский генерал с густыми черными бакенбардами - вполне возможно, сам Бонапарт или, по крайней мере, маршал Ней - влюбился бы в прелестную юную девушку и принудил ее выйти за себя замуж! Дорогие мои, да я скорее бросилась бы с моста в Темзу! (Всеобщее одобрение, отчасти, однако, ироническое.) 
 Такова... да, такова война! И, скажу вам, мне лично глубоко отвратительна вся эта воинская слава. Надеюсь, наступит время, когда треуголки и штыки сохранятся только как диковины в музеях, а красное сукно пойдет на плащи для старух. 
 Но вернемся к королю Ричарду - хотя он и заявил, что раскаивается в своем буйстве во время царствования отца, но сам нисколько не изменился. Так, увы, бывает со всеми драчунами! Первым делом он стал готовиться к большой войне и, чтобы добыть денег, не только обложил тяжкими налогами свой народ, но продал за бесценок Шотландское королевство, завоеванное его отцом. Не знаю, какова была сумма, которая в то время считалась бесценком как плата за эту страну {Крайнее предубеждение мисс Тиклтоби против Шотландии и шотландцев можно объяснить тем, что директором соперничавшей с ней академии был мистер Мак-Уиртер, который, как говорят, некогда делал авансы мисс Т. Когда же ему удалось переменить к себе значительное число ее учеников, мистер Мак-Уиртер тотчас прекратил свои ухаживания.}, и, в самом деле, мнения историков тут расходятся. Но вообразите себе, насколько он был стеснен в деньгах, если расстался с таким добром. 
 В той части земли, которая тогда именовалась христианским миром, крепло желание вырвать Иерусалим из лап турок, и для этого собирались несметные полчища. Многие из государей, примкнувших к этому союзу, были самыми лживыми, порочными и деспотичными людьми на свете. Но Ричард Львиное Сердце был бесхитростен и присоединился к делу, которое считал богоугодным, всей душой. Вышибать из турок мозги здоровенной секирой казалось ему верхом христианской добродетели, и, безусловно, никто на свете не исполнял этот сомнительный долг лучше его. Этот крестовый поход он возглавлял вместе с королем Франции. Но француз из зависти, или из осторожности, или из отвращения к этому делу вскоре возвратился в свои владения и оставил всю славу и все сражения на долю короля Ричарда. Говорят, свет еще не видел столь несокрушимого и отважного бойца. Турки проигрывали ему битву за битвой, а при осаде Аскалона он со своим войском особенно отличился, вырезав не менее сорока тысяч сарацинов и наголову разгромив их вождя султана Саладина. 
 В перерывах между сражениями эти два государя постоянно обменивались любезностями, так, например, когда. Ричард заболел, Саладин прислал ему коробочку пилюль от своего придворного аптекаря. А Ричарду, говорят, однажды вздумалось посвятить храброго сарацина в рыцари, словно тот был олдерменом или членом Королевской академии. И хотя король со львиным сердцем считал своим христианским долгом преследовать турка и, если удастся его поймать, выпустить ему мозги, все же он признавал, что это благородный и щедрый государь, и восхищался им больше, чем любым из своих августейших союзников. Разве это не великодушно? Еще как! 
 Наконец, после несчетных побед, Ричард увидел перед собой город Иерусалим, сильно укрепленный турецким султаном. И тут Ричард Львиное Сердце, к своему огорчению, обнаружил, что взять город нет никакой возможности. Войско сильно поредело в результате всех его славных побед. Его союзники, другие короли, герцоги д прочие властелины роптали, и в конце концов пришлось ему двинуться назад к морю. Можете себе представить, как злорадствовал при виде этого султан Саладин. 
 В общем, Ричард покинул страну тайком и пешком (не важно, что сталось с его армией: если мы станем оплакивать простых солдат, то будем плакать, покуда не состаримся, как Мафусаил, и все равно нам не хватит времени), так вот, Ричард покинул страну и с кучкой друзей отправился восвояси. 
 Но когда он добрался до Австрии, там его узнали, и герцог австрийский, который ненавидел Ричарда, велел схватить его и без разговоров швырнуть в тюрьму. И Ричард, сидя в темнице, конечно, горько сожалел, что решил добираться по суше, а не поехал пароходом, идущим на Мальту, откуда до дому рукой подать. 
 Представьте же себе, мои дорогие слушатели, этого несчастного монарха в тюрьме. Представьте, как он, в арестантской одежде, вынужден работать вместе с преступниками и получать пинту жидкой овсяной каши и один пенсовый хлебец в день. Это он-то, который привык к самым изысканным яствам и, если верить ныне покойному знаменитому сэру Вальтеру Скотту, питал необычайное пристрастие к вину! А теперь он, король и великий рыцарь, совсем недавно повелевавший сотнями тысяч людей, сидит в отвратительной тюрьме! Где же его армия? Этот вопрос поневоле возникает снова. Ах, не все ли равно: этих людей давно уже нет, они избавились от страданий. И жалеть, как видите, надо короля Ричарда, потому что он остался в живых. 
 По всей видимости, тюремный режим в Австрии был не таким строгим, как в наше время в Англии, ведь если у нас услышат, что арестант поет или играет на скрипке, по его спине хорошенько погуляет палка надзирателя. А у короля Ричарда, по-видимому, было пианино, и, кроме того, он часто играл на гитаре. Вероятно, герцог австрийский решил, что не будет никакого вреда, если Ричард забавляется в своей одиночной камере, коль скоро про это не ведает ни одна живая душа. 
 Не знаю, очень ли скучали подданные Ричарда без своего короля. Так или иначе, мы, как я уже говорила, довольно быстро привыкаем к отсутствию наших королей и их ближайших родственников. Вот, к примеру, наш возлюбленный герцог Камберлендский уехал и стал королем Ганновера, и мы расстались с этим августейшим принцем без особой грусти. 
 Так вот, к счастью для короля, ему было позволено играть на пианино. Случилось так, что одному бедному менестрелю (а вернее, попросту бродячему музыканту), которому, без сомнения, часто доводилось играть перед королевским дворцом на улице Сент-Джеймс, - ведь теперешней полиции еще не было и некому было его прогнать, - так вот этому музыканту Бландлу случилось проходить мимо того самого замка в Австрии, где был заточен Ричард, и он, увидев такой большой дом, решился сыграть. И он заиграл чувствительную песенку "Цветут вишни, цветут вишни, а я пла-а-чу", и австрийские солдаты, большие любители музыки, воскликнули, покуривая трубки: "Potztausend, was ist das fur ein herrliches Lied?" {Черт возьми, какая красивая песня! (нем.).} 
 Когда Ричард услышал эту известнейшую мелодию, которую в лучшие времена ему так часто пела мадам Вестрис {Это решает важный вопрос, еженедельно обсуждаемый "Санди таймс", - вопрос о возрасте упомянутой дамы.}, он сразу же откликнулся, сыграв на пианино "Родина, милая родина". 
 "Эге! - сказал этот Бландл, или Блондель. - Видно, там какой-то англичанин", - и, не раздумывая долго, заиграл "Правь, Британия", "Британия все-е-егда впереди"; и так далее, на что Ричард отозвался: "Боже, спаси короля". 
 "Возможно ли... мыслимо ли... нет... да... а ведь ей-богу; это наш августейший государь!" - подумал менестрель и со слезами на глазах заиграл нежную мелодию: "Кто ты, скажи?" 
 На это король ответил импровизацией, состоявшей из двух мелодий: "Будь благословен король" и "Дикки Сплетник, Дикки Сплетник - это я". Хотя его звали вовсе не Сплетник, - у него не было другого способа объяснить, кто он. 
 Окончательно укрепившись в своей уверенности, мистер Бландл быстро заиграл: "Чарли, любовь моя", "Все прекрасно", "За разлукой настанет встреча", - короче говоря, все песни, какие, по его мнению, могли утешить августейшего пленника. Затем (задержавшись лишь у ворот для того, чтобы наскоро собрать деньги) он со всех ног помчался назад в Лондон и сообщил парламенту, что узнал, где заточен наш возлюбленный монарх. 
 Немедленно по всей стране были собраны огромные суммы - одни люди жертвовали по доброй воле, других принуждали, - и германский император, который теперь все узнал, хотя герцог австрийский ни словом об этом не обмолвился, приказал отпустить пленника. Надо полагать, его императорское величество забрал немалую часть выкупа себе. 
 Так наконец после многих лет томительного плена наш милостивый король Ричард вернулся к нам. Представьте себе, как возрадовался он, когда снова увидел Хайд-парк, и как ликовал и веселился народ! Рассказывают, что король поклялся никогда больше не покидать Бакингемский дворец, сидеть дома и заботиться о благе своих подданных. 
 Но думаете, мужчине так легко изменить свой характер? Чепуха! Через какой-нибудь месяц король Ричард уже снова сражался во Франции яростно, как всегда, и в конце концов был убит у стен небольшого замка, который осаждал. За четыре года своего царствования он и полугода не провел в Англии: он принес стране больше вреда, чем многие гораздо худшие короли. Но все же народ любил его за храбрость, и, хотя я понимаю, что это неправильно, в душу мою тоже поневоле закрадывается уважение к нему. 
 А теперь, мои дорогие, бегите играть. 
 (Всеобщий восторг, среди которого мисс Тиклтоби удаляется.) 
 Лекция восьмая 
 Поскольку я отнюдь не намерена отзываться неуважительно о ком-либо из монархов, восседавших на английском престоле, придется нам, мои дорогие, рассмотреть царствование его величества покойного короля Иоанна как можно короче, потому что, говоря между нами, мир не видывал большего негодяя. Многие из вас читали о его постыдном обращении с Ровеной, Седриком Саксонцем в другими в книжке про сэра Уилфрида Айвенго. Боюсь, что известны и другие, еще более позорные факты, хоть и почерпнутые, быть может, не из столь авторитетных источников. 
 В наивных пьесах Шекспира - я видела некоторые из них в "Ковент-Гардене", - племянника его величества принца Артура заставляют переступить через парусиновую стену чуть ли не в три фута высотой, а потом он падает в ров, куда заблаговременно положен матрас, и там умирает самым жалким образом. Но боюсь, что в действительности принц Артур не покончил с собой по доброй воле, а был убит своим августейшим дядюшкой, поскольку его высочество был сыном старшего брата его величества и, следовательно, нашим законным королем. Что ж, порой некрасивые поступки августейших особ разбирает Высший Судия, а он, как вы знаете, не делает различия между государями, царствовавшими и не царствовавшими. И возможно, хотя нам не дано этого знать, король Иоанн сейчас горько сожалеет о том, как он обошелся со своим августейшим племянником. 
 Вы, наверно, ждете, что я поведу речь о знаменитом документе, подписанном во время его царствования, который одни называют "источником наших свобод", а другие - "Великой хартией вольностей". Можете сами прочесть эту подлинную бумагу или, вернее, пергамент в Британском музее, и если вы найдете там хоть слово про наши свободы, то я китаец или, вернее, китаянка (вот здорово!), а ведь метрика, выданная в церкви святого Варфоломея в Смитфилде в тысяча семьсот... гм!.. так вот, как свидетельствует эта метрика, я англичанка и горжусь этим. 
 Тогдашний папа Римский тоже был великий шутник и, пожалуй, не уступал в этом папе Григорию, о котором мы уже говорили. Что же он сделал, как вы думаете? Провалиться мне на месте, если он не подарил английское королевство королю Франции! (Громовой смех.) И тут же любезно подарил его заодно королю Иоанну, после чего оба короля готовы были, по обыкновению, затеять войну, но часть французской армии погибла при кораблекрушении, а часть была разбита. Самого же короля Иоанна поразила болезнь, которая его доконала. Простимся же с ним. Он бунтовал против отца, интриговал против брата, убил племянника и тиранил народ. Почтим его память, прослезим--ся и перейдем к его сыну, королю Генриху III, который начал править в 1216 году и царствовал ни много ни мало пятьдесят шесть лет. 
 По-моему, лучшее, что он сделал за столь долгий срок, - это родил храброго сына, который царствовал после него под именем Эдуарда I. Английские лорды были недовольны правлением Генриха, потому что его всегда прибирал к рукам какой-нибудь фаворит. Это приводило к вечным ссорам между лордами и государем, которого без конца то изгоняли из королевства, то призывали назад, то затрчали в тюрьму, то освобождали. В промежутках страной правили бароны, устанавливая так называемую олигархию: когда же Генрих правил сам, он был таким мягким и болезненным существом, что его правление можно назвать болегархией. 
 Поскольку этот каламбур не вызвал ни аплодисментов, ни смеха, мисс Т., несколько обескураженная, сказала: 
 Я вижу, вы больше не хотите слушать про Генриха III, давайте же перейдем к царствованию его сына, мудрого короля, сурового и великого рыцаря. Это он первый предоставил права общинам в парламенте и дал им возможность как-то совладать со всемогущими баронами, которые до тех пор полновластно всем распоряжались, и я, при самом искреннем моем почтении к их светлостям, не могу не считать это переменой к лучшему в нашей славной конституции. Король получил весть о смерти отца, когда был в Святой Земле, где, как тогда было принято, дрался с турками и убивал их во славу христианской веры. И сейчас мы увидим яркий пример того, как важно, чтобы мужья никогда не оставляли своих жен: король, имея свою жену при себе, избежал ужасной опасности. Человек из одного племени, называемого "ассасины" (что с тех пор стало значить "убийцы"), пробрался в шатер и всадил в короля кинжал, а королева, честь ей и хвала, предполагая, что клинок этого кинжала отравлен, высосала рану своими августейшими губами, и принц Эдуард признал, что верная жена - лучший доктор в мире. Посмотрите, как замечательный художник, который работает по моему заказу, изобразил эту сцену! 
 Добрая королева умерла на чужбине, и ее супруг повелел воздвигнуть кресты повсюду, где гроб с ее телом останавливался по пути к месту погребения, чтобы всякий путник мог помолиться за упокой ее души. Интересно, многие ли, проходя мимо Чаринг-Кросса в наше время, вспоминают об этом и останавливаются ли там омнибусы, чтобы кондуктор и кучер могли вознести моления за добрую королеву Элеонору. 
 С 1272 года, когда Эдуард начал царствовать, и до 1307, когда он умер, король этот непрестанно воевал. Так как ему принадлежала большая часть острова, он решил завладеть Великобританией целиком. Для этого надо было прежде всего покорить валлийцев, а потом - шотландцев. Может быть, некоторые из вас читали оду мистера Грея, которая начинается словами: "О погибни, жестокий король"? Поскольку никто из присутствующих этой оды не читал, мисс Т. продолжала. Но, во всяком случае, дорогие мои, вы, конечно, слышали о бардах? 
 Мисс Биндж. Папа называет Шекспира бессмертным и божественным бардом. А что такое бард, мэм? 
 Мисс Т. Ну, барды это, кажется, валлийские поэты с длинными бородами, которые играли валлийские песни на валлийских арфах. Многие очень любят эти песни, но я, признаться, послушала "Бедняжку Мэри Энн", которую играл четырнадцать часов подряд слепой арфист в Лэнгол-лене, и, пожалуй, предпочла бы какой-нибудь другой мотив. 
 Юный Спрай. Скажите, мэм, а валлийские арфы не то же самое, что валлийские шарфы? Если это так, у мамы есть один, мягкий такой. (Смех, который мисс Тиклтоби сурово пресекает и возобновляет лекцию.) 
 Король Эдуард твердо решил, что Уэльс должен принадлежать ему, и, как водится, пошел войной на государей Уэльса, которые выстояли во многих кровавых битвах и одно время дошли до такой наглости, что возомнили, будто один из них должен стать королем Англии во исполнение пророчества Мерлина. 
 "Ллъвлълн връх пръбысть мнъгы" ("Пророчества Мерлина") 
 Внимай, Уэльс! Предрек нам вещий бард, 
 Что увенчают Ллевеллина Л. в Уай - Симко. 
 На основании этой туманной фразы народ и сам Ллевеллин уверовали, что победят могучее и несокрушимое английское королевство. 
 Но пророчество это сбылось весьма своеобразно. Когда обе армии встретились на реке Уай, Ллевеллин был убит английским рыцарем, и его голову выставили на посмешище, увенчав плющом. Другого Уэльского государя, принца Давида, постигла еще худшая судьба, нежели смерть в бою: он неоднократно бунтовал против короля Эдуарда, который его прощал, но на этот раз он оказал вооруженное сопротивление победителям и был приговорен к смертной казни как мятежник, после чего род его угас. 
 Но если валлийцы доставили королю немало хлопот, то с шотландцами ему пришлось повозиться еще больше, и почти все время своего царствования он был занят тем, что старался утихомирить (разумеется, по-своему) этот непокорный народ. 
 После одного из своих вторжений в Шотландию он увез оттуда знаменитый камень, на котором шотландские короли всегда сидели во время коронации надо полагать, их величествам было весьма холодно на этом сиденье, принимая во внимание их несчастный обычай не носить штанов. Штаны были неоценимой, я бы сказала, невыразимой прибылью, которую шотландцы извлекли из торговых связей с нашей страной. 
 Когда законная династия шотландских королей угасла - в конце концов, не важно даже на ком, ведь о короле-голоштаннике не стоит и беспокоиться, когда эта династия угасла, появилось несколько претендентов на престол, и лорды этой страны в недобрый час обратились к Эдуарду с просьбой решить, кому он достанется. Он выбрал достойнейшего, отдав трон некоему Джону Балиолу, но за это заставил Балиола присягнуть себе в вассальной верности и не стеснялся вызывать его в Лондон, когда ему заблагорассудится. Говорят, был год, когда Эдуард призывал его ко двору шесть раз, а от Эдинбурга до Лондона было не меньше месяца езды. Так что бедняга, наверно, весь год провел в пути, разъезжая взад-вперед верхом тряской рысью. А ведь на нем тоже не было этих самых... Ну, вы меня понимаете, - по моде Хемфри Клинкера. 
 Нетрудно представить себе, что из этого вышло. Балиола вконец измучили непрестанные разъезды. Никакой смертный не мог бы выдержать двенадцать таких поездок в год. И он отправил королю Эдуарду послание, в котором отрекался от столь обременительного трона. 
 Это был очень благоразумный поступок. Он поселился в Нормандии, где прожил свой век тихо-мирно, как говорят, целиком посвятив себя литературе. Декан колледжа имени Балиола в Оксфорде любезно дал мне рукопись, собственноручно написанную бывшим государем и снабженную рисунками, хотя и грубыми, но представляющими большой интерес для любителя старины. Вот один из них, изображающий Балиола на Северной дороге, которая в конце тринадцатого века, вероятно, в самом деле была в плачевном состоянии. 
 Девиз, написанный под рисунком королевским бардом, необычен, прост и трогателен. Он гласит: 
 Шотландцу без штанов скакать верхом не мед: 
 Корону сохранив, он копчик отобьет {*}. 
 {* Перевод Я. Рецкера.} 
 Итак, Балиол отрекся от престола, но уже другой человек, с которым ему не сравниться, готовился к борьбе за независимость своей страны. 
 Лекция девятая 
 Эдуард I. - Шотландцы и их притязания 
 Мои дорогие, вы знаете, что я недолюбливаю шотландцев, и я намеревалась даже в своих лекциях настолько подорвать репутацию Уильяма Уоллеса, чтобы историки не смели больше и заикнуться о нем, а те многочисленные слушатели, которые сидят здесь, те миллионы людей, которые читают меня в "Панче", и бесчисленные миллиарды, которые в грядущие века будут ссылаться на этот труд, когда нас, молодых и старых, уже не будет на свете, сразу увидели, что подвиги, приписываемые ему, это сплошная выдумка, а характер у него такой же темный, как история его жизжи. 
 Некоторые позднейшие авторы судят о нем весьма сурово. В особенности досталось ему от доктора Лингарда за то, что он претендовал на звание героя, а другой автор, мистер Кейтли, не менее строг и приводит выдержки из старых хроник, бросающие тень на Уоллеса. Один из летописцев называет его "quidam latro publieas", то есть самым обыкновенным вором, говоря о его семействе, пишет, что он был "ex mfirna geate procreatus", - инымн словами, происходил из самых низад. Но не следует забывать, что авторы эти были англичане и мыслили они на английский лад. Подобным же образом бесчестили и Вашингтона во время американской войны, и я уверена, что некоторые из моих дорогих учеников, которые читают английские газеты, встречали точно такие же слова по адресу мистера Дэниела О'Коннела. 
 Ругаться легче всего, но давайте, мои юные друзья, будем снисходительны ко всем, и тем белее - к шотландцам, ведь если отнять у них Уоллеса, кто же будет у этих бедняг героем? Конечно, сэр Вальтер Скотт выдумал в своих романах немало славных шотландцев, и, пожалуй, их подвиги, и подвиги Уоллеса в равной мере подлинны. 
 Но даже если предположить, что он действительно вышел из низов и некогда был разбойником, несомненно, что потом он взял под свое командование шотландские войска и одно время был регентом королевства. И тем больше ему чести, что он своим искусством и доблестью победил храбрые и дисциплинированные войска, высланные против него, и занял столь высокое положение, хоть и на время, через голову всесильного, невежественного, трусливого, подлого, вероломного, себялюбивого дворянства, каким было дворянство Шотландии. 
 Даже бедняга Джон Балиол и тот несколько раз пытался спасти свою корону от самовластного Эдуарда. Но дворяне, хотя и были в заговоре против английского короля, первые стали раболепствовать перед ним, когда он явился утвердить то, что называл своим правом. Их двурушничество лишний раз подтверждает то, что король Эдуард простил их всех, кроме Уоллеса, который один отказался вступить в сделку с захватчиком. 
 Пока короля не было, Уоллес добился некоторых успехов. Он разгромил английских военачальников во многих мелких боях и неожиданных стычках и разбил при Кэмбескеннете большую армию англичан. Он надеялся легко расправиться и с самим королем, когда Эдуард, узнав о поражении своего полководца, явился отомстить ему. Шотландцу не под силу было совладать с суровым английским рыцарем. При Фолкерке король задал армии Уоллеса такую трепку, что от нее почти ничего не осталось, и Уоллесу пришлось бежать в леса, где его в конце концов схватил один из его же бывших друзей и приверженцев. Его отправили в Лондон и казнили как изменника. 
 Помните же, дорогие мои, когда станете читать историю шотландских вождей, написанную моим дорогим другом мисс Портер, что Уильям Уоллес был вовсе не таким, каким нарисовала его эта очаровательная дама, он отнюдь не шел в бой со слезами на глазах, с батистовым платочком в руке и в юбке с оборками, и вовсе не был героем, как это изображено у Тайтлера и Скотта, но, вероятнее всего, не был и негодяем, каким его вздумалось сделать доктору Лингарду. 
 Правда, он, пожалуй, был самым жестоким и свирепым воином в мире, который во время своих набегов на Англию убивал и грабил без всякой жалости, но если мы прощаем Уоллесу убийства англичан, мы должны простить и Эдуарду то, что он повесил Уоллеса, когда поймал его. Заметьте, вешать и убивать было принято в те времена, - более того, считалось, что это справедливо и похвально, и я не сомневаюсь, что людей, возражавших в то время против убийств, обвиняли в "слюнявой сентиментальности", точь-в-точь как сейчас всякого, кому тяжело, когда суд велит убить ближнего по закону. Что ж, во всяком случае, благодарение богу, что мы не живем в то время, ибо тогда у каждого из нас было бы в тысячу раз больше шансов быть повешенным, чем теперь. В таком предпочтении нет болезненной сентиментальности. 
 А раз так, мы должны понять право Уоллеса считаться героем и патриотом. После казни Уоллеса в Шотландии появился новый герой, которому повезло больше. Но длинноногий король Эдуард, не знавший пощады, уже умер, когда Брюс восторжествовал. Ну а его сын, Эдуард Карнаваронский, только делал вид, будто правит страной. 
 Этот Брюс долгое время колебался, на чью сторону стать: примкнуть ли к своим соотечественникам, над которыми он мог надеяться стать королем, или же сохранить верность Эдуарду и не рисковать своими владениями или даже своей головой. Последнее решение на время возобладало, так как помимо прочих причин, побуждавших его выступить против своей родины, им владела ненависть к Балиолам. Когда Джон Балиол умер, сын его сидел в то время в Лондонской тюрьме, и Шотландией стал править племянник Джона Балиола Комин Баденохский. Он всегда храбро сражался против короля Эдуарда, выполнил свой долг в битве при Фолкерке, участвовал во многих других сражениях с большим или, по крайней мере, с неменьшим успехом - и не переметнулся в английский лагерь, как Брюс. 
 Однако король, который много раз прощал этого юношу, наконец проведал о нескольких новых заговорах, в которых тот был замешан, и, говорят, поклялся избавиться от него. Брюс вовремя был предупрежден, поспешил в Шотландию и встретился с регентом Комином, который согласился дать ему аудиенцию, а потом Брюс убил Комина в божьем храме и, не теряя времени, провозгласил себя королем Шотландии. Шотландские историки, по своему обыкновению, пытались оправдать это грязное и подлое убийство, утверждая, что оно было совершено в запальчивости, непреднамеренно и все такое. Вздор, мои дорогие, - Роберт Брюс кривил душой и плел интриги всю свою жизнь. Он убил человека, стоявшего между ним и троном, после чего воссел на этот трон, а если вы прочтете "Властителя островов" сэра Вальтера Скотта, то увидите, какого героя он из него сделал. Ох, уж эти шотландцы! Ох, эти шотландцы! Все они горой стоят друг за друга! 
 Старик Эдуард, узнав об этом, со всех ног устремился к границе, клянясь растерзать Роберта Брюса своими руками, но судьба решила иначе: старого короля сразил гораздо более сильный враг, чем какой-то там голоногий шотландец, а у его сына, Эдуарда Карнаваронского (который царствовал с 1307 по 1327 год), не было отцовской решительности. И хотя он предпринял несколько попыток покарать шотландцев, дворянство всякий раз покидало его в трудную минуту, и один раз, при Баннокберне, он был разбит наголову. После этой битвы шотландцы подняли страшный шум, - уж будьте уверены, и в Глазго или в Песли еще и сейчас можно услышать, как тамошние портные шумят и похваляются этим. Пускай они гордятся этой битвой, мои дорогие, мы можем им это позволить. (Сильное волнение.) Что же касается этого убийцы, Роберта Брюса, он правил, надо признаться, благоразумно и смело, был мудр в удаче, решителен в трудную минуту и разорял английские графства на радость своим подданным. Я готова пожалеть его, но он заслужил петлю. 
 Во время раздоров в Англии Роберт Брюс, прочно укрепившись в Шотландии, стал зариться и на Ирландию, - сперва он самолично вторгся в эту страну, но потом вдруг вернулся и послал туда своего брата Эдуарда, который окончательно потерял совесть и был даже коронован и провозглашен ирландским королем, но английские войска, настигшие его, сняли с него корону вместе с головой, - на этом и кончилось царствование Брюсов в Ирландии. 
 Что же до Эдуарда Карнаваронского, то о нем и о его царствовании нельзя сказать ничего хорошего. Сам король - чудак и бездельник, наглые фавориты (хотя надо признать, Гэвестен был храбрый и решительный малый), свирепые, жадные бароны, которые изо всех сил старались, чтобы никто, кроме них, не имел никакой власти, и, главное (увы, приходится сказать правду), негодная француженка-жена, - все они сплошь заполняют страницы царствования этого презренного монарха раздорами, пороками и убийствами. Занятые своими склоками, они позволили французам и даже шотландцам угрожать нашей стране. Народ устал и был измучен налогами и тиранией. Наконец, в результате происков его подлой жены, король был свергнут и убит, но ей, однако, не удалось долго оставаться регентшей и пользоваться властью, добытой столь бесчестным путем. На трон взошел Эдуард Третий, а о нем у нас пойдет речь в следующей лекции. 
 В 1356 году Черный Принц, начавший свою карьеру за десять лет перед тем храбрым молодым воином в битве при Креси, одержал победу, столь же грандиозную, как и славная победа в упомянутой битве. Десять лет предаваясь грабежам и убийствам, он, разумеется, стал искусным военачальником; и вот, в 1356 году, как говорят историки, он выступил из своей столицы Бордо с двенадцатью тысячами солдат, пересек Гаронну, опустошил Кверси, Лимузин, Овернь и Берри, убивая крестьян, уничтожая зерно, вина и другие припасы, сжигая фермы, деревни и города, а близ Пуатье, в провинции Пуату, на него неожиданно напала большая армия, которой командовал король Франции Иоанн. Французская армия была очень велика, а у Черного Принца - совсем маленькое войско. "Да поможет нам бог! - сказал его королевское высочество. - Нам остается лишь одно - сражаться до конца". 
 Однако принц был настолько не уверен в исходе дела, что предложил французскому королю помириться на самых скромных условиях, - он обещал вернуть награбленное и пленных и дать слово в течение семи лет не воевать против Франции, если только французы отпустят его на этот раз подобру-поздорову. Однако король Иоанн ответил, что пускай прежде сам Черный Принц и сто его главных рыцарей сдадутся в плен, а уж тогда он готов вести переговоры, и эти условия его королевское высочество "с возмущением отверг". 
 Принц разбил короля Франции, во владениях которого награбил столько добра, казнил друзей короля, которые пришли к тому на помощь, и разогнал королевских слуг, а короля Иоанна увез в Англию и не отпускал домой до тех пор, пока тот не заплатил огромный выкуп. И это человек, который взывал к небесам, моля их защитить правого! Ах, мои дорогие, во всей Европе не найти ни одного коронованного негодяя, который за последнюю тысячу лет не возносил бы точно такой же мольбы, призывая небо поддержать его в неправедной распре, не убивал и не грабил бы с самыми святыми именами на устах. 
 Пожалуй, бедному королю Иоанну в плену всего досаднее была лицемерная вежливость и смирение победителя. Когда великую армию короля обратила в бегство горстка голодных оборванцев, а сам он был схвачен, его препроводили к ужину в шатер победителя и принц сделал ему комплимент, сказав, что эта победа была чистейшей случайностью, что победить должен был король (что верно, то верно, так и должно было быть) и что его величество - "краса и гордость рыцарства". Он даже отказался сесть в присутствии его величества, нет, нет, боже упаси, - заявил, что он всего только скромный подданный и достоин лишь прислуживать королю (а заодно и ограбить его). И он вносил блюда, откупоривал бутылки и исполнял все обязанности лакея его величества. 
 Подобным же образом он вел себя, когда препровождал его величество в Лондон. В город он вступил с триумфом: короля посадили на огромного коня, а принц смиренно ехал рядом на маленькой лошадке, и весь народ, конечно, кричал: "Да здравствует принц!" "Какая скромность! - восклицают историки. Какое благородство!" Нет, нет, моя дорогие, уверяю вас, это была притворная скромность, которая хуже всякой гордыни: если принц хотел пощадить чувства своего пленника, почему он не взял наемный экипаж? 
 В 1376 году, через двадцать лет после победы при Пуатье, отважный Черный Принц (с тех пор, командуя своими славными вольнонаемными войсками, он выиграл во Франции и в Испании много жестоких сражений) умер, оставив единственного сына. Старый король Эдуард, который в свое время воевал и сражался не меньше сына, теперь, на старости лет, по уши влюбился в гадкую шлюху, некую Алису Пирс, которая была фрейлиной у доброй королевы Филиппы. Король подарил этому ничтожеству все драгоценности королевы, а она раздала все места при дворе своим фаворитам и вела себя так, что парламент вынужден был вмешаться и пресечь ее безобразия. 
 Через год после смерти сына славный старый рыцарь король Эдуард III почувствовал, что приходит его последний час, и призвал к себе свою возлюбленную Алису Пирс, чтобы она утешила его перед кончиной. Она же, видя на его лице тень смерти, взяла руку умирающего короля и стянула у него с пальца кольцо. Слуги разграбили гардеробы, сорвали полог, и умирающий Эдуард, гроза французов, лежал на своей кровати, всеми покинутый, пока в комнату случайно не вошел священник, который опустился около короля на колени и прочел молитву за упокой души, а после молитвы король не в силах был даже повторить за священником: "Аминь". 
 Здесь мисс Тиклтоби прервала свой торжественный рассказ, и дети молча разошлись в задумчивости, а на другой день, в классе, примерно себя вели. 
 Лекция десятая 
 Эдуард III 
 Царствование Эдуарда III всегда считалось славной эпохой в нашей истории, - и в самом деле, он здорово поколотил французов, а всегда приятно читать о том, как этих глупых, хвастливых, тщеславных француз зов поколотили, - а летописцем его сражений был некий Фруассар, очень плохой священник, насколько мне известно, но писал он так удивительно легко и складно, что кажется, будто видишь все сражения своими глазами. Нет, нет, совсем не так, кстати говоря, как видишь на самом деле, а будто смотришь в театре хороший спектакль, где в главных ролях выступают мистер Чарльз Кин и другие знаменитости. 
 Итак, в сочинениях преподобного Фруассара мы не находим ничего, кроме битв, - там сплошь одни сражения и убийства, но все совершается с таким блеском, великолепием и добродушием, что мысль о страданиях даже в голову не приходит. И хотя рыцари, о которых он рассказывает, иногда бывают ранены, кажется, будто им это только приятно. Скажем, такая сцена: "Достойный сэр, не снести ли нам друг другу головы в честь наших дам или во славу благословенной девы Марии?" - "Ах, я не достоин высокой чести проткнуть шпагой вас, красу рыцарства!" - отвечает другой. И, ласково улыбаясь друг другу, оба джентльмена в ярких перьях, в золоте и сверкающих доспехах, гарцуя на боевых конях, также покрытых яркими попонами и сверкающей стальной бронею, с копьями наперевес мчатся друг на друга, и каждый, ликуя, издает свой боевой клич. "Во славу Мэнни!", "Святая дева, храни Алансонов!" кричат они. "Во имя всего святого парируйте этот удар, сэр", - говорит сэр Уолтер Мэнни, изящно взмахивая тяжелым мечом. "Par la Sambeu, beau sire, voila un beau coup d'esprit" {Вот так, милостивый государь, прекрасный удар (франц.).}, - вежливо говорит один коннетабль другому, который только что рассек ему нос надвое или сбрил левый бакенбард вместе со щекой. Да и простой люд действует не менее благородно. "Дзинь!" Так звенит тетива, когда английские лучники с криком: "Святой Георг да хранит Англию!" - посылают свои стрелы. "Montjoie, Saint Denis!" {Ура, Сен-Дени! (франц.).} - и французские воины скачут по засеянным полям, их копья и доспехи сверкают на солнце. Что касается меня, мои дорогие, то, когда я читаю про это, я на мгновение воображаю себя Жанной де Монфор и в доспехах, с сыном на руках, призываю своих верных бретонских дворян защитить меня и его. 
 (Тут мисс Тиклтоби, шутливо подхватив юного Тимсона, подняла его одной рукой и мгновение стояла в героической позе; но дети, которые никогда не слышали о Жанне Монфор и ее судьбе, перепугались и решили, что их почтенная наставница сошла с ума, а Тимсон, уверенный, что его сейчас высекут, так заревел, что достойная леди поспешила опустить его на пол.) 
 Но вернемся к королю Эдуарду III. Вступив на престол, он первым делом приказал схватить некоего Мортимера, любовника королевы, и повесить его, а ее величество заточить в замок, где она и провела последние двадцать семь лет своей жизни, получая от сына приличное содержание. 
 А потом он почти все время воевал, - про эти войны так приятно читать у Фруассара, о котором я уже говорила, но они далеко не так приятны в действительности, это знает всякий ребенок, кому хоть раз в жизни подбили глаз или задали порку. Когда читаешь, что сын короля, Черный Принц, сжег дотла ни много ни мало пятьсот городов и деревень на юге Франции, а предварительно разорил всю округу и угнал жителей бог весть куда, нетрудно представить себе, каковы были войны, и если они служили хорошим развлечением для рыцарей и воинов, то народу это вовсе не доставляло удовольствия. 
 Но как бы то ни было, все царствование Эдуарда отмечено подобными подвигами. Так как Роберта Брюса уже не было в живых, а его сын еще не вышел из детского возраста, Эдуард обрушился на шотландцев, перебил сорок тысяч человек при Хэлидон-Хилле и помог на время, завладеть троном молодому Балиолу, который за это обещал покориться Англии вместе со всем своим королевством. Однако шотландцы вскоре восстали против Балиола, и Эдуард Брюс получил обратно корону, ту же самую, что и прежде. 
 А потом государю нашему, сэру Эдуарду, вздумалось завладеть Францией, и он, основываясь на каких-то нелепых притязаниях, принял французский герб, провозгласил себя королем этой страны и стал ее завоевывать. Начал он с того, что одержал славную победу над французским флотом, захватил ни много ни мало двести сорок вражеских кораблей и перебил бог весть сколько тысяч человек. Не знаю, носили ли французы в те времена деревянные башмаки, но англичане ненавидели их за это, а может быть, по какой-то другой столь же серьезной причине, так что обе палаты парламента предоставили королю сколько угодно денег на войну за утверждение его законных прав. Законных, скажите на милость! Если бы простой смертный вздумал так притязать на чужой кошелек и утверждал свои законные права, приставив ко лбу жертвы пистолет, его повесили бы за такие дела. Но епископы и священники возносили молитвы за короля Эдуарда, а судейские стряпали длинные подложные документы, подтверждающие его правоту. 
 И хотя подданные дали Эдуарду сотни тысяч фунтов, хотя он погнал воевать против французского короля сотни тысяч людей, первое время он действовал без особого успеха и не разбил армию французов - по той простой причине, что никак не мог с ней встретиться. Замечательно, что, когда обе армии наконец сошлись и англичане одержали те две победы, которыми мы хвастаемся вот уже без малого пятьсот лет, наши не вступали в бой до тех пор, пока их к этому не принудили и у них не осталось другого выхода. Предавая огню, грабя, опустошая все на своем пути, войска Эдуарда дошли до ворот Парижа, причем стремились не завоевать Францию, а просто разграбить ее, - и тут им пришлось со всех ног удирать восвояси, спасаясь от преследования огромной французской армии, которая наседала на них, и наконец Эдуард, видя, что ему не уйти от сражения, вынужден был занять лучшие позиции, какие удалось найти, на знаменитом холме близ Кресси. 
 Здесь, укрывшись среди виноградных лоз, расположились английские лучники и рыцари, а глупые французы, столь же тщеславные и высокомерные в те времена, как и сейчас, думая легко разделаться с ces coquins d'Anglais {Этими английскими негодяями (франц.).}, атаковали холм и виноградники - но не могли найти англичан, которые там прятались и беспощадно разили их стрелами. 
 Когда огромное французское войско дрогнуло под таким обстрелом, из засады выскочили английские рыцари и принялись рубить без всякой жалости, и дело закончилось полнейшим торжеством английского оружия. Сын короля Эдуарда, четырнадцатилетний мальчик, отличился в бою, храбро удерживая позицию во время единственной, видимо, серьезной атаки, которую французы в тот день предприняли. И с этого дня принцы Уэльские, как вам известно, стали брать пример с короля Богемии (этого старого слепого дурака!), который не видел англичан, но приказал своим оруженосцам подвезти себя к ним, чтобы он мог обменяться с ними несколькими coups de lance {Ударами копья (франц.).}. Оруженосцы связали поводья своих коней с его поводьями, бросились в атаку и в один миг были проткнуты насквозь. И поделом, скажу я вам. 
 Пока Эдуард воевал, мародеры-шотландцы, которыми правил новый король Давид Брюс (такой же отъявленный разбойник, мои дорогие, как и его папаша), решили воспользоваться беззащитностью нашего королевства и огромными полчищами перешли границу, намереваясь, по обыкновению, заняться грабежом. Но могу вас обрадовать - ее величество королева Филиппа во главе небольшой армии англичан встретила их возле Невиллс-Кросса и наголову разбила этих мошенников, великое множество которых осталось лежать на поле боя. Однако она была не только храброй, но и добросердечной. При осаде Кале Эдуард, разгневанный сопротивлением гарнизона, поклялся, что, когда возьмет город, повесит шестерых самых уважаемых граждан. Эти шестеро бедняг предстали перед ним "в одних рубахах, с петлями на шее", как записано в старых хрониках, что подтверждается вот этой картинкой. 
 Королева вступилась за несчастных и просила их помиловать. Монарх смилостивился, а ее величество оказала бедным горожанам благодеяние, в котором они, вероятно, очень нуждались после полугодового поста, - велела вкусно и сытно их накормить. 
 - Надеюсь, все они пошли домой и переоделись к обеду, - заметил тут один смышленный ученик. 
 - Я уверена, что так они и сделали, мой милый, - ответила мисс Тиклтоби. - Однако, думается мне, король с королевой договорились обо всем этом заранее. Вот посмотрите, на картинке видно, что оба не могут удержаться от улыбки, глядя на этих смешных горожан. 
 Слушатели разошлись очень довольные, единодушно согласившись, что в этой лекции развлекательность удачно сочетается с поучительной серьезностью. 
 КОММЕНТАРИИ 
 Лекции мисс Тиклтоби по истории Англии (Miss Tickletoby's Lectures on English History). 
 Печатались в журнале "Панч" с июля по октябрь 1842 года. 
 Чипсайд - улица в центре лондонского Сити, важный торговый район. В средние века - место турниров и казней. 
 Л. Э. Л. - Летиция Элизабет Лендон (см. прим. к "О наших ежегодниках"). 
 Ложь Розенкрейцеров. - Секта Братьев Розенкрейцеров (иллюминатов) образовалась в начале XVII века, сначала претендовала на проникновение в тайны природы на пользу человеку, но впоследствии выродилась в тайное мистическое братство, ударившееся в черную магию и теософию. Существует и поныне как разновидность масонства. В старину розенкрейцеры утверждали, что обладают "философским камнем". 
 "Норма" - опера (1831) итальянского композитора Винченцо Беллини. 
 Светоний - римский историк Кай Светоний Транквиллус, автор "Жизни двенадцати цезарий" (ок. 120 г. н. э.). 
 Годвин... Мэри Уоллстонкрафт. - Мисс Тиклтоби вспомнила писателя Уильяма Годвина (1756-1836), женатого на Мэри Уоллстонкрафт, матери жены Шелли.