Аннотация: Доктор микробиологии Феликс Росси был глубоко религиозным человеком. И, как ни странно это звучит, именно религиозность толкнула его на святотатство: во время исследования Туринской плащаницы он похитил несколько окровавленных волокон. Его замысел был несказанно дерзок – возродить Христа. Технически это было вполне осуществимо, но кто станет новой Марией? И какая судьба ждет младенца? Не предусмотрел доктор и еще одного: как и две тысячи лет назад, найдется могущественный человек, который попытается уничтожить сына Божия.


---------------------------------------------


 Дж. Р. Лэнкфорд
 Украденный Христос


 Тем, кого люблю…



 ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА


 В 1998 году группа ученых впервые взяла образцы знаменитой Туринской плащаницы – древнего полотна 4 м37 см длиной и 1 м 11 см шириной, в которое, предположительно, было завернуто тело Христа после распятия. Пробы ткани передали для проведения радиоуглеродного анализа трем независимым лабораториям: в Оксфорде, Цюрихе и Аризоне. В результате исследований возраст плащаницы был датирован 1260-1390 годами нашей эры.
 Казалось бы, после этого можно с уверенностью утверждать, что знаменитейший саван в истории явился очередной подделкой, которыми изобиловала средневековая Европа, и, скорее всего, не имеет отношения ни к Иерусалиму, ни тем более к погребению Иисуса Христа.
 Однако позже двое ученых заявили, что присланные образцы волокон брались с краев плащаницы, починенных в шестнадцатом веке монахинями.
 Исторические свидетельства подтверждают, что на обгоревшие при пожаре 1534 года края материи действительно была наложена штопка и заплаты. Дополнительный осмотр, проведенный швейцарской исследовательницей текстиля, показал, что 60% волокон в образцах, предоставленных в 1988 году, были вплетены монахинями в XVI веке в ткань I века. Именно поэтому наличие лишь 40 процентов волокон I века сместило датировку в сторону XII-XIV веков, решили ученые.
 Химический анализ 2002 года подтвердил эту гипотезу.
 Последовали новые заявления о подлинности плащаницы. Ватиканские хранители, однако, не торопились ликовать и лишь недавно удалили с ткани следы более поздней починки.
 До тех пор пока церковь не позволит еще раз исследовать святыню, верующим придется полагаться на результаты предыдущих экспертиз. В последнем отчете 1978 года участники проекта по изучению плащаницы заключили следующее: «Судя по полученным данным, на плащанице отображено тело человека, подвергшегося бичеванию и распятию. Это не картина – никаких красящих веществ на ней не обнаружено. Пятна, трактуемые как следы крови, действительно содержат гемоглобин и дают положительную реакцию в пробе на сывороточный альбумин. Природа самого изображения все еще остается загадкой ».
 Впрочем, вскоре выяснилось еще кое-что, приближающее нас к решению этой головоломки. Двое маститых ботаников в сотрудничестве с университетами Иерусалима и Северной Каролины изучили споропыльцевые образцы, взятые с плащаницы, и пришли к выводу, что некоторые виды растений, которым принадлежала пыльца, произрастают только в районе Мертвого моря (в Израиле, в Иордании, на горе Синай) и больше нигде в мире.




 Глава 1
 12 января, среда, середина дня. Турин, Италия


 Почти всю свою жизнь – а ему уже стукнуло сорок два – доктор Феликс Росси мечтал оказаться именно здесь, в капелле Святой Плащаницы на вершине ступенчатого постамента в Туринском кафедральном соборе Иоанна Крестителя, в тот знаменательный миг, когда священники приходят открыть алтарную нишу. За всю историю вплоть до конца двадцатого века это действо происходило всего шесть раз, большей частью в присутствии одного духовенства. Доктору грезилось, как он будет стоять там, под витражным куполом, творением Гварини, глядя на кованые врата ниши в разноцветных солнечных брызгах. И вот этот день настал.
 Они с отцом Бартоло благоговейно ждали. Взгляд Феликса рассеянно скользил по черному мрамору под ногами и белому – на балюстраде оградки с четырьмя ангелами по углам. Их фигуры архитектор Гварини выбрал ключевым элементом декора – небесные посланцы встречались здесь повсюду. Не одну сотню лет крылатые трубачи и арфисты нависали, точно застывшая стража, над алтарем со знаменитейшей христианской святыней. Вот солнце высветило пару позолоченных херувимов над вратами и двух архангелов, опершихся на посохи. Их лица, казалось, были обращены к одному доктору, и Феликс Росси, ослепленный сиянием, все же не мог отвести взгляд. Этот миг он будет помнить до конца своих дней.
 В торжественной тишине священники взошли на алтарь, дабы открыть врата и достать серебряный ковчег. Его, как дар церкви, преподнесла в 1509 году Маргарита Австрийская с условием, что для нее будет совершена дневная месса. Ларец полутораметровой длины и тридцати сантиметров шириной, украшенный драгоценными камнями, перевивала алая лента с красной восковой печатью. Внутри покоилась Туринская плащаница.
 Медленно, бережно священники спустили ее вниз, к Феликсу и отцу Бартоло, представлявшим науку и религию. Две, казалось бы, непримиримые стороны сегодня работали сообща. Феликс собрал команду экспертов для изучения плащаницы. После 1978 и 1988 годов их исследовательская сессия должна будет стать третьей, однако, в отличие от предыдущих, она проводилась негласно.
 Феликса привлекли к работе вопреки возражениям епископа (тот считал, что его внешность отвлекает прихожанок от молитвы). Папская комиссия, узнав о двух его гарвардских диссертациях в области медицины и микробиологии, оригинальном и сугубо научном подходе, приверженности к католической вере, защите интересов церкви, приняла решение в его пользу. Доктор же, хотя это и может показаться странным, пожелал, чтобы исследования, которые он считал смыслом всей своей жизни, держались в тайне.
 И вот, когда его мечта вот-вот должна была осуществиться, он вдруг отвел глаза от серебряного ковчега и почувствовал холод мраморного зала, вдохнул воздух, тяжелый от векового курения свечей, чей дым поднимался к куполу собора, вознося молитвы к ушам Всевышнего.
 Кардинал, по случаю церемонии облачившийся в алую мантию и белый стихарь, водрузил на голову алую биретту. Подняв серебряный крест, он произнес: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь» и перекрестился. Остальные последовали его примеру. Феликс замешкался и повторил движение машинально, надеясь, что никто не заметил его рассеянности. Восемь священников в черных сутанах выстроились в два ряда у кардинала за спиной.
 Кивнув старому Бартоло, Феликс перехватил свой край ковчега пониже, принимая большую часть его веса на себя. Затем они спустились с балюстрады и обошли алтарь кругом вслед за священниками. До 1865 года на этом месте располагалась капелла герцогов Савойских, будущей итальянской королевской династии. Сохранился даже проход, соединяющий ризницу с западным крылом дворца. Там-то и предполагалось вести изучение плащаницы.
 Едва процессия ступила в длинный вызолоченный коридор, как засверкали вспышки фотокамер. Впрочем, снимкам было не суждено появиться в прессе – фотографы представляли церковь и фиксировали событие для ученых и духовенства. Среди них оказалась и женщина – стоило Феликсу взглянуть на нее, как та сразу зарделась. Он склонил голову набок, чтобы челка упала на глаза и скрыла его лицо, словно хранил целибат вместе со святыми отцами. Ему не хотелось нарушать чинной строгости шествия, хотя на душе у него было уже неспокойно.
 Внешне все обстояло так, как и предполагалось: он в белом лабораторном халате, отец Бартоло – в сутане, а вокруг тишина, нарушаемая только их мерной поступью и щелчками фотокамер. Немногие наблюдатели, допущенные к действу, держались так чопорно, словно в ларце лежал накануне почивший, а не полотно двухтысячелетней давности.
 Но вот они зашли в ризницу, и последние шорохи стихли.
 Доктор с отцом Бартоло поставили ковчег на узкий деревянный стол. Затем Феликс прошел к коллегам – на каждом был белый халат и стерильные перчатки,– и они расступились, принимая его, первого среди равных и непоколебимого в вере.
 Никто из них и представить себе не мог, что он еврей.
 Да что там – сам Феликс узнал об этом только два часа назад. И сразу все воспоминания, все заботы обернулись сущими пустяками.
 Он рассеянно наблюдал, как священники срезают алую ленту, открывают ковчег и вытаскивают нечто, напоминающее отрез красной тафты. Когда ее развернули, повеяло легким запахом сырости. Под тафтой оказалась льняная ткань цвета чая с молоком – Туринская плащаница.
 На мгновение все замерли. Ученых, выстроившихся вдоль стены, священников и монахинь-кларисок, что некогда пришили к полотну особую подкладку и теперь явились отпороть ее,– всех заворожил вид священного савана, который мало кому доводилось лицезреть. Феликс почти не слышал слов тихой молитвы:



   Благословен образ Господень
   нежнейшой любовью и пламенной
   скорбью Пренепорочной Девы Марии,
   держащей Тебя в сей мучительный час;
   подай же и нам исполниться этой любви и скорби
   и да творить волю Божью,
   покуда не иссякнут силы…



 Мыслями он перенесся на два часа назад, к себе в номер, когда его сестра, Франческа, позвонила ему в Турин из Нью-Йорка и рассказала, что их последняя родственница, тетя Энея, скончалась от долгой болезни. Перед смертью тетя передала Франческе полную шкатулку писем, одно из которых, подписанное покойным отцом, адресовалось ему. Сестра, продираясь сквозь незнакомые слова, прочла Феликсу несколько страниц по телефону. Писали какие-то родственники из Италии, о которых никто из них прежде не слышал. В шкатулке нашлись даже ответные письма матери, так и оставшиеся неотправленными. Снова и снова он слышал «эбрео» (евреи по-итальянски), «фашисты» и «синагога». Феликс в замешательстве мерил шагами комнату, вслушиваясь в описания старых родительских паспортов с незнакомой фамилией Фубини. Наконец Франческа озвучила то, что он успел понять без нее: родители бежали из Италии, спасаясь от гитлеровского преследования, поскольку были евреями. Почему они это скрывали?
 Мало того, выяснилось, что их родиной был Турин, где он сейчас находился.
 Ученые вокруг Феликса засуетились, разворачивая стерильные инструменты; только отец Бартоло остался у стола. Человеком он был добросердечным, но ему часто недужилось, в том числе и сейчас. Утром Феликс навестил его в келье и всячески уговаривал не вставать с постели, хотя и знал, что старый Бартоло даже на смертном одре не пропустил бы такое событие. Старик довольствовался простой верой: здесь, под этой плащаницей, лежал Иисус, Сын Господень. Взгляд Бартоло всегда следовал некоему внутреннему маяку, свету истины, пока что-то не приковывало его внимания. Сейчас он неотрывно смотрел на Феликса, как и Макс – тоже еврей, попавший в команду благодаря рекомендациям ученых и одобрению Церкви. Накануне Феликс побывал у него в гостях, где был свидетелем веселого семейного торжества с пением, стихами, свечами и еврейскими молитвами по случаю именин новорожденной дочери.
 Под этими взглядами Феликс преисполнился чувством собственной значимости: словно два бога боролись сейчас за его душу. Ведь, если вдуматься, муки Христовы определили самую цель его жизни. И вот он, Феликс Росси, с замиранием сердца отошел от стены с висящим на ней гобеленом и приблизился к столу, готовясь увидеть возлюбленный образ.




 Глава 2
 Тем же утром в Нью-Йорке


 «Все, жизнь кончена»,– решила Мэгги Джонсон, когда ветер сорвал с ее головы шляпку и погнал по тротуару безлюдной в ранний час Пятой авеню. Полгода она копила и еще три месяца ждала посылки, чтобы заполучить этот шедевр. Грэм Смит шил шляпки аристократкам, высшему свету для скачек в Аскоте, да что там – самой королеве, а теперь снизошел и до Мэгги Джонсон из Гарлема. И вот эту-то шляпку сейчас уносил ветер.
 Наплевав на условности, Мэгги скинула белоснежные, в тон шелку на тулье, туфли и метеором бросилась вдогонку, боясь, как бы беглянку не зашвырнуло через улицу на дорожки Центрального парка. К счастью, шляпу задуло под навес у подъезда доктора Росси, на красный ворсовый ковер. Тут-то Мэгги схватила ее, бросила туфли на пол, чтобы обуться, и принялась внимательно разглядывать свое сокровище – не помялось ли. Убедившись, что все в порядке, она аккуратно водрузила шляпку на голову и, придерживая затянутой в лайку рукой за широкие поля, пригладила страусиные перья.
 В этот миг в дверях появился швейцар Сэм в зеленом сюртуке и цилиндре, оглядел ее с ухмылкой на круглой краснощекой физиономии и распахнул дверь.
 – Мэгги-Мэгги, – поддразнил он ее. – Где была, в Букингемском дворце? Откуда у тебя такое чудо?
 Вспыхнув от досады – не иначе как Сэм видел ее погоню, – Мэгги решительно проследовала мимо, не сказав ни слова. Скользнув рукой по латунным перилам, она взбежала по застланной ковром лестнице и дальше, через вестибюль,– к лифту. Стену слева от нее украшала старинная фреска из какого-то итальянского палаццо, изображавшая богатых щеголей на псовой охоте. Спереди высились зеркала от пола до потолка. Помахав себе рукой на манер веера, она расправила белое платье и повертела головой, чтобы убедиться, что шляпка сидит как надо, но особенно прихорашиваться не стала, помня о видеокамерах. Говорили, даже жильцы порой о них забывали – вот смеху-то было охране и шоферам из подсобки! И все же приятно смотреть, как перья покачиваются над кудрями, как белый шелк гармонирует с ее темной кожей цвета сиены – да, сиены, а вовсе не мокко и не бронзы, как пишут в книжках. Это Мэгги специально выяснила по палитре. Ничего особенного в ее лице не было, кроме, пожалуй, глаз, зато тридцать пять ей никто не давал. Само собой, у нее и в мыслях не было появляться здесь в таком наряде. Она уже спускалась в метро по дороге в церковь, как вдруг вспомнила, что так и не прибралась в лаборатории доктора Росси. Без него ей нужно появляться там только по средам, но неделя пролетела на удивление быстро.
 – Сознавайся! – Сэм, оказывается, бежал следом.– Лондонская штучка?
 Мэгги надеялась, что у него будет перерыв и она сможет проскользнуть незаметно для приставал, готовых выспрашивать, что, почем и откуда. Пропуская вопросы мимо ушей, она нажала кнопку лифта и полезла в сумочку за ключами. И все-таки в душе Мэгги ликовала. Уж кто-кто, а Грэм Смит свое дело знал. Ей, как читательнице «Вог», это было известно доподлинно.
 Сэм нагнулся и пощупал одно из перьев. Мэгги сердито воззрилась на него. Будь он не так широк в плечах, вполне мог пойти в дублеры к какой-нибудь кинозвезде – актером его не взяли бы из-за сломанного носа и шрамов на шее. Мэгги считала, что из Сэма мог бы выйти отличный борец. Да и стрижка у него была подходящая – бобриком, а темные волосы по-мальчишечьи торчали в стороны.
 Сэм, хотя и был ирландцем, знал французский и итальянский – якобы выучил за годы службы в торговом флоте. Мэгги поверила, как-то случайно услышав его колоритную брань. Он всегда представлялся ей этаким рубахой-парнем, сражающим глупых девиц одной залихватской ухмылкой.
 – Сэм Даффи, а ну фаланги прочь с моей шляпы! – прикрикнула Мэгги, довольная тем, что вспомнила медицинское название пальцев.
 Вид пистолетной кобуры, выпирающей из-под Сэмовой ливреи, не удивил ее, да и кто удивился бы, зная о сумасшедших деньгах девяти обитателей дома – по одному на целый этаж – и о том, что Джона Леннона застрелили не так уж далеко отсюда, по другую сторону парка? В конце концов, Сэм был не простым швейцаром. Жильцы ему симпатизировали, да и Мэгги тоже, за исключением сегодняшнего утра.
 – Пардон муа, мадам,– съерничал Сэм и убрал руку.– Но она точно английская. Я таких больше нигде не встречал.
 – Так и есть, Сэм. Теперь избавь меня от своих шуточек. Идет?
 – Кто шутил? Я? Рядом с таким шало? Повернись-ка, дай посмотреть!.. Кстати, куда это ты так вырядилась?
 Мэгги в досаде возвела глаза к куполообразной люстре. В послании Павла к римлянам говорится: «…от скорби происходит терпение, от терпения – опытность, а от опытности – надежда». Выходило, что Сэм, действуя ей на нервы, учил ее терпению. Мэгги решила стоять на своем.
 – Сэм, мне не до баловства. Я тороплюсь!
 Заметив проблеск обиды в его глазах, она подумала и добавила:
 – У нас в церкви сегодня событие, и я должна на нем присутствовать.
 Швейцар, похоже, здорово удивился.
 – Ну, так и ступай туда! Завтра уберешь. Какая разница – нашего доктора все равно нет, а его сестра на этой неделе не появлялась. Не будешь же ты работать в таком виде!.. Между прочим, у тебя все чулки в стрелках.
 Мэгги хмыкнула, открыла сумку и показала краешек новой упаковки колготок.
 – Понятно,– сказал Сэм.
 Двери лифта раскрылись у них за спиной, и Мэгги зашла в кабинку.
 – Мне платят за уборку по средам, Сэм. И, Господь свидетель, отлынивать я не собираюсь, будь на мне хоть бальное платье. В среду – значит, в среду.
 Сэм покачал головой. «Ты безнадежна»,– говорил его взгляд.
 Мэгги вышла в фойе восьмого этажа напротив квартиры доктора Росси. В нишах по обе стороны от его двери стояли две вазы с вычурной росписью, желтая и голубая. Доктор Росси говорил, они старинные, из итальянского городка Дерута. Наконец Мэгги отперла дверь и вошла. Когда она щелкнула выключателем, на широком арочном своде прихожей заиграл свет, а картины, пробковый пол с наборным узором и персидский ковер озарились мягким сиянием. На полпути к жилым комнатам в стенной нише висело серебряное распятие семнадцатого века, красивейшее из всех, что она видела. Под ним стояла prie Dieu [1] – скамеечка эбенового дерева с красной бархатной обивкой, на которой доктор Росси и его сестра преклоняли колени в молитве. Один этот холл вызывал в Мэгги ощущение дворцовой роскоши. Миновав череду комнат справа и слева, она остановилась у солярия, веранды под стеклянной крышей,– ей вдруг послышался какой-то шорох.
 – Ау! Кто тут? – громко спросила она.
 Только отсюда было слышно, что делается в мансарде, занимаемой неким Брауном. Не то чтобы Мэгги шпионила за другими – конечно нет, просто ей стало любопытно. Да и кому не стало бы, повидай он столько, сколько она, вычищавшая мусорные баки! Если влезть на один из них, то через трещину в стене можно было разглядеть пространство между Брауновым и соседними гаражами. И там Мэгги видела целых двух президентов – одного бывшего, одного нынешнего; пару шейхов в золотых часах и накидках, верховного судью, сенаторов, конгрессменов, каких-то китайцев (или корейцев?); все они, выходя из персонального лифта мистера Брауна, улыбались, раскланивались и укатывали прочь на своих лимузинах. Вот так, запросто. Даже газетчики ни о чем не подозревали. Мэгги коробило, что такие важные персоны появляются здесь тайно и всякий раз поодиночке. Она попыталась расспросить Сэма, но тот как будто обращался в сфинкса, едва речь заходила о жильцах.
 Итак, Мэгги переступила порог солярия с устроенным там зимним садиком – детищем мисс Росси. Здесь у нее росли редкие азиатские орхидеи, выпуская бело-розовые соцветия в виде стайки бабочек. Мэгги прошла мимо них и направилась в дальний угол, обставленный кованой мебелью. Оттуда можно было разглядеть пентхаус, точнее, край его кирпичной террасы. Она сняла шляпу и сделала вид, будто любуется зеленью Центрального парка. Но вот на террасе мелькнула чья-то макушка в красном. «Либо высокая женщина, либо шишка из католиков»,– взволнованно подумала Мэгги.
 Шорох больше не повторялся; она вернулась в прихожую и прошла в другое крыло до лаборатории, на ходу доставая ключ от ее металлической двери. Войдя внутрь, Мэгги положила шляпку на длинный стол у стены, где висела полноразмерная копия Туринской плащаницы. Доктор Росси купил ее семнадцатилетним юношей во время паломничества в Рим. По словам Франчески, Священную лестницу в двадцать восемь ступеней финикийского мрамора, вывезенную из претории Понтия Пилата в Палестине, по которой Иисуса Христа вели в день перед распятием, доктор Росси, подобно другим верующим, прошел на коленях, останавливаясь на каждой ступени для чтения особой молитвы. Тогда он и привез копию плащаницы домой, объявив отцу, что хочет стать священником. Тот наотрез отказал. Несколько дней прошли в перепалке. Мать и сестра плакали. В конце концов отец одержал верх, но доктор Росси повесил плащаницу на стену и жил с тех пор как монах в миру.
 Мэгги была убеждена, что Христово истерзанное тело негоже вывешивать на всеобщее обозрение, но смирилась и только всякий раз шептала: «Господи, помилуй!», когда ее взгляд падал на холст. Она сняла свои белые перчатки, надела стерильные медицинские – так, на всякий случай – и лабораторный халат. Ей всего-то надо вытереть пыль. Без доктора нечего бояться ни пролитых химикалий, ни битого стекла, ни опасных отходов. Мэгги торопливо протерла знакомые черные полки и шкафчики, холодильник и ламинар-бокс, разнообразные блестящие микроскопы, весы и дозаторы, подставки с пробирками – все новехонькое, по последнему слову техники. Большая часть оборудования была ей знакома по первой нью-йоркской работе в Центральной Гарлемской больнице. Когда-то у доктора Росси была лаборатория в клинике «Гора Синай», но потом ему было отказано в помещении для одного слишком смелого проекта. Он все бросил и обосновался здесь. «Видать, не одного начальника пришлось подмазать, выбивая разрешение, да и тянуть трубы из отцовского мед кабинета влетело в копеечку»,– думала Мэгги.
 Протирая письменный стол, она ненароком смахнула ежедневник. Тот упал на кафельный пол и со щелчком распахнулся, словно раньше был закрыт на ключ. Мэгги потянулась за ним и обомлела: на странице значилось ее имя! Она поднесла блокнот поближе и тут же захлопнула.
 – Докатилась – уже и подглядывать начала,– сказала она вслух.
 На обложке было выбито «Дневник». Такие блокноты ей были не в новинку. Мэгги положила ежедневник и закончила уборку. Потом посмотрела на часы, оглянулась на шляпку и села за стол.
 – Господи, прости меня, грешную,– сказала она, раскрыла блокнот на странице со своим именем и прочитала строку из некоего подобия списка:
 9. Накануне следующего этапа отпустить Мэгги.




 Глава 3
 Турин, Италия


 Изображение на плащанице веками внушало людям то трепет, то пренебрежение. Первая же фотография 1898 года выявила в негативе весьма достоверный портрет. Даже невооруженный глаз мог разглядеть на полотне человеческие черты. Медицинская экспертиза подтвердила догадку: четырехметровый отрез ткани служил погребальным саваном. Сгиб полотна располагался у головы покойного, а вторая половина укрывала его со спины. Сейчас Феликс смотрел на «лицевую» половину плащаницы.
 Умершего завернули в нее вместе с травами и цветами, оттиски которых были столь же отчетливо различимы. Он умер в первом веке нашей эры, распятый на кресте, – или был убит значительно позже с целью фабрикации поддельной святыни. Зачем средневековому жулику понадобилось вопреки бытующим изображениям перемещать раны от гвоздей с ладоней на запястья, скептики объяснить не смогли. Лишь недавно археологи подтвердили, что римляне распинали именно так. Каждая крупица новых сведений, связанная с плащаницей, порождала ожесточенные споры, но верующие оставались непоколебимы, как и Феликс. Привычный профессионализм удерживал его в трезвой непредвзятости, однако сердце уже знало истину.
 Да и могло ли быть иначе?
 Под покрывалом лежал человек около метра восьмидесяти ростом. У него были волосы до плеч, раздвоенная борода, усы и косица на затылке. Весил он приблизительно семьдесят семь килограммов. На теле не наблюдалось следов истощения и каких-либо аномалий кроме тех, что явились причиной смерти.
 Феликс знал их все наизусть.
 Сильная рана на лбу оставила темное пятно крови на левой стороне призрачного лица с характерными семитскими чертами. Более мелкие пятна указывали на многочисленные ранения на волосистой части головы; один из потеков крови заходил на правую бровь и ухо, другие оставили следы на полотне, прикрывавшем затылочную область. Правое веко выглядело порванным, а щека – распухшей, как от удара дубинкой. На левой виднелись бороздки, напоминающие ссадины, полученные при падении. Судя по линии переносицы, нос у человека с плащаницы был сломан. Со лба на лицо стекали струйки крови – их запекшиеся следы проявились особенно отчетливо на правом веке, левой ноздре и губах. Сгустки выглядели вполне натуральными, со скоплением красных телец по периферии и светлой областью внутри. На правом плече находился обширный участок стертого эпителия. Колени несли следы тяжелых ушибов, многочисленные ссадины на одном из них свидетельствовали о частых падениях. Левое запястье располагалось поверх правого и обнаруживало большую колотую рану. Если верить медикам, орудие палача должно было задеть отросток медианного нерва и вызвать каузалгию – самую жгучую боль, какую может чувствовать человек. От запястных ран по обоим предплечьям проходили горизонтальные кровоподтеки. На спинной половине покрывала виднелся кровавый отпечаток пронзенной правой ступни и более светлый – левой, лежащей накрест первого. Помимо этих увечий все тело покойного усеивали мелкие вдавления – следы от головок двух многохвостых бичей, судя по которым он претерпел около ста двадцати ударов. Между пятым и шестым ребрами справа находился овальный прокол, сопровождавшийся истечением крови на живот и крестец. Эта последняя рана могла стать смертельной, если в ту минуту человек был еще жив. Как свидетельствуют потоки крови из запястных ран, он принял смерть с раскинутыми руками. Трупное окоченение свело ноги вместе и сковало тело, следовательно, изображение на плащанице отпечаталось в течение суток после кончины. Мнение медиков в отношении деформаций правого плеча и предплечья расходились, но если эти деформации имели место быть, это означало, что хоронившему пришлось сломать покойнику руки, чтобы их можно было сложить поверх чресел.
 Только упрямец мог не видеть того, что содержал этот холст: рассказа о невыносимых страданиях. Никто не понимал, каким образом трехмерное изображение запечатлелось на полотне. Одни говорили – под воздействием бактерий на кровь и прочие жидкости, другие ссылались на выброс энергии, связанный с воскресением. Для Феликса этот вопрос был не так важен, как сам факт существования плащаницы, с ее пыльцой из Иерусалима, совершенством анатомии и точностью деталей, предваряющей художественные шедевры всех времен.
 Теперь же, впервые столкнувшись с ней, Феликс испытывал трепет. На мгновение ему показалось, что у него вот-вот хлынут слезы. Кого еще она могла укрывать, как не Господа? Кого, как не Христа? Римляне распяли многих, но кто еще из жертв носил терновый венец? Чью еще грудь пронзило копье, точь-в-точь как указывалось в Писании? С самого детства Феликс мечтал исправить это ужасающее преступление, пусть даже страдание было принято добровольно,– предотвратить пролитие святой крови, спасти агнца, уведенного на заклание. Еще в девять лет, впервые увидев Его лицо, он загорелся желанием повернуть историю вспять.
 На плечо Феликсу легла чья-то рука – за спиной стоял отец Бартоло. Вглядываясь в полные сострадания глаза старого священника, он понял, что чувствует нечто ему несвойственное, греховное для того, кто воспитывал в себе веротерпимость. Это было наследие ненависти, привитой когда-то в воскресной школе тезисом о распятии Христа евреями. В этом не сомневался ни один католик. Но в 1965 году Второй Ватиканский собор постановил, что вина за страдания Христовы не может быть возложена на евреев как нацию: ни на Его современников за некоторым исключением, ни на живущих сегодня. Нынешнее религиоведение пошло еще дальше и утвердило полную несостоятельность обвинений. Однако чувство Феликса от этого никуда не исчезло: он не хотел иметь ничего общего с далекими предками. Ему было неловко и совестно за самого себя. Зачем родители лгали ему? Как выйти из порочного круга вины – в том, что он еврей и вдобавок стыдится этого?
 – Siete malato Dottor Rossi? [2] – спросил Бартоло.
 Тут Феликса осенило. Его национальность давала еще лучший повод осуществить задуманное.
 – No Padre sto bene. [3] 
 Он непременно сладит со своей новой сущностью и завершит то, о чем грезил и к чему готовился. Пусть он твердил себе, что на самом деле не пойдет на подобное безумие и кощунство, что многочисленные опыты вел ради проверки собственных способностей, что будет только смотреть и изучать плащаницу, а дальше – ни-ни, что утаил происходящее от журналистов лишь для сохранности карьеры, ведь иным обывателям исследователи плащаницы кажутся скорее шарлатанами, нежели учеными. Так Феликс думал раньше.
 А сейчас он вознамерился осуществить свою мечту. Словно сам Бог раскрыл для него ту шкатулку с письмами, которые сестра прочла два часа назад. Если его план сработает, он завтра же улетит из Турина, не дожидаясь конца недели. Чего проще – сослаться на смерть тетушки, передать контроль за проектом помощнику, взять билет на тесный, неоправданно дорогой, но быстрый «конкорд» и уже утром увидеться с Франческой?
 От такой перспективы у него захватило дух. Страшась разоблачения и еще больше – успеха, Феликс пригнулся, чтобы не встречаться взглядом с Бартоло, и принялся за работу. На время он остановился, когда монахини-клариски переместились к его участку, отпарывая изнанку плащаницы, так называемое голландское полотно. Затем вдвоем с отцом Бартоло, они развернули плащаницу во всю длину. Пока прочие суетились вокруг, Феликс осторожно прилаживал оптику. Он дышал чаще обычного, ладони под перчатками взмокли. Его микроскоп отличался особенностью, о которой не знал никто в этой вызолоченной комнате. Он сам его спроектировал, предвидя этот день и говоря себе, что никогда им не воспользуется.
 Феликс дожидался момента, который тысячу раз проигрывал в уме, гадая, отважится ли пойти до конца. Его шанс наступил, когда отец Бартоло, устав, отошел от стола. Глядя в окуляр, Феликс поместил микроскоп над самым большим пятном высохшей крови – тем, что образовалось от удара римского копья,– и настроил увеличение, пока в поле зрения не показались темные от крови нити. С колотящимся сердцем он нажал на рычажок. Появилось тонкое лезвие с петлей на конце. Феликс затаил дыхание и срезал две самые темные нити, затем сместился на три сантиметра и повторил то же еще раз.
 Опустив голову, доктор вытер глаза и увидел, как отец Бартоло разговаривает с другим священником. Феликс снова согнулся над микроскопом. Лезвие ушло, а вместе с ним и нити, несущие сотни кровяных телец, содержащих – в этом он был уверен – ДНК Сына Божьего.
 Феликс, не дыша, поднял свою драгоценную добычу.
 Евреи не распинали Христа. Более того – с Господней помощью один из них вернет Его в этот мир.




 Глава 4
 Пятая авеню, Нью-Йорк


 Мэгги трижды перечитала строчку. Выходит, доктор Росси планировал ее отпустить… Куда? Неужели он хочет уволить ее?
 Эти слова разбили ей сердце.
 Пять лет кряду доктор Росси проявлял к ней особое участие. Сначала она убирала только лабораторию, потом он нанял ее на весь день в качестве домработницы. Позже ее обязанности вновь свелись к уборке лаборатории и некоторым мелким поручениям – доктор устроил ее на занятия, чтобы она смогла, по его словам, добиться большего в жизни. Как можно выгнать того, кто полагается на твою помощь?
 – Мэгги, ты тут?
 Голос принадлежал сестре доктора Росси – Франческе. Не успела Мэгги вернуть ежедневник на место, как и сама девушка вбежала в кабинет. Ее глаза слегка припухли, словно от слез или недосыпания. Теперь Франческа неотрывно смотрела на блокнот у Мэгги в руках.
 – Это твое? – спросила она с подчеркнутой вежливостью.– Или доктора Росси?
 Мэгги робко положила ежедневник на стол.
 – Вообще-то доктора, но…
 – Ты что, читала его?
 Насупленная Франческа походила на грозовую тучу, особенно с зачесанными, как сейчас, волосами. На ней был один из лучших нарядов (не то чтобы Мэгги копалась в ее гардеробе) – стильный, облегающий костюм.
 – Я не нарочно. Он сам открылся. Гляжу – на странице мое имя…– Мэгги взволнованно привстала из-за стола.– Мисс Росси, почему доктор Росси хочет меня уволить? Что я такого сделала?
 Острый взгляд Франчески упал на блокнот.
 – Уволить? – Она подошла к столу и взяла ежедневник.– Что за чушь, Мэгги! Покажи мне, где это написано?
 Мэгги подошла к ней и, полистав страницы, ткнула пальцем в предательскую строку.
 – Вот, видите? «Накануне следующего этапа отпустить Мэгги».
 Франческа села, прочла разворот дневника и усмехнулась.
 – « Проект "Геном Человека". Клонирование путем трансплантации ядер » ? Ну и ну, Фликс, – так она звала его с детства,– чего только не придет тебе в голову!
 Франческа звучно захлопнула блокнот.
 – Он вовсе не собирался тебя увольнять. Просто у него это вошло в привычку.
 – Что вошло?
 Франческа подняла голову.
 – Затевать что-то невероятное: строить планы, вынашивать неосуществимые проекты. Это как игра, понимаешь? – Она постучала ногтями по крышке стола.– Иногда удается, чаще – нет. Своего рода причуда, наваждение. Обеспечивает себя пищей для размышлений. То же и с этими клонами.
 – Клонами? Чьими клонами?
 – Ничьими, конечно.
 – То есть клонами человека?
 – Мэгги, это только теория.
 – А нельзя ли нам заглянуть туда еще разок, убедиться наверняка…– Она не сводила глаз с дневника у Франчески на коленях.
 – Разумеется нет!
 Мисс Росси похлопала Мэгги по руке.
 – Люди большого ума частенько чудят. Для них это как приключение. Я могу показать сотню планов тех дел, за которые он не только не брался, но и не думал браться. Ему нравится загадывать себе головоломки, вот и все.
 – Зачем тогда увольнять меня?
 Франческа пристально посмотрела на нее.
 – Может, потому, что многие настроены против клонирования, а может, потому, что кое-кто слишком любит читать чужие дневники?
 Как назло, Мэгги так и подмывало полистать его еще раз – проверить, права Франческа или нет. Должна же она знать, когда идти за талонами для безработных!
 Франческа взглянула на копию плащаницы, висящую на стене, и склонила голову набок, словно последние дни ее совершенно вымотали. Мэгги вновь обратила внимание на мешки у нее под глазами.
 – Мисс Росси, что с вами?
 – Ничего. Просто…– Она посмотрела на дверь.– Мы с Аделиной были у тети Энеи. Она умерла прошлой ночью.
 Впервые за время их знакомства Франческа выглядела расстроенной до слез. Мэгги участливо нагнулась, обняла ее и погладила по плечу. Сестра и брат Росси входили в число богачей-одиночек, вечно молодых благодаря своим капиталам; отличало их от прочих лишь то, что доктора никак нельзя было назвать ловеласом, а для его сестры семья означала все. У тетиной постели Франческа дежурила три-четыре ночи в неделю. Романы, которые она время от времени заводила, не могли получить продолжения, пока доктор Росси вел холостяцкую жизнь. Мэгги знала, что Франческа никогда не вынудит брата уйти из дома.
 – Не могу ли я чем-то помочь? Ну хоть чем-нибудь?
 Франческа подняла голову.
 – Нет, вряд ли. Я подумала, что теперь, когда она умерла, мы с Фликсом остались совсем одни. Ты ведь знаешь, как я этого боялась – жить почти без семьи, только вдвоем.
 Мэгги решила, что она не на шутку расстроена, раз зовет при ней доктора этим детским прозвищем.
 – Сегодня до нас дошла удивительная новость, хотя ему едва ли…
 – Неужели вы нашли родственников?
 Франческа слегка оживилась.
 – Да, похоже на то, только… В общем, его это огорчило.
 – Почему? Они что, за решеткой или вроде того?
 – Нет, совсем нет, я уверена, но…
 – Тогда новость просто отличная, мисс Росси.
 Франческа встала.
 – Поживем – увидим. Только никому об этом не рассказывай. Нам с Феликсом еще нужно поговорить. Я тут заскочила положить кое-что в сейф.
 В этот миг в холле раздались шаги, и Франческа подала голос:
 – Аделина, мы здесь!
 Мэгги не сводила глаз с ежедневника и почувствовала, что заливается краской, когда Франческа подняла его и помахала им перед ее носом.
 – Пожалуй, уберука я его в сейф… Стыдись, Мэгги!
 В этот миг в дверях показалась Аделина – она улыбнулась им и весело помахала рукой. С Франческой они дружили еще с колледжа. Тогда их и доктора Росси можно было частенько видеть втроем. Год назад он начал встречаться с Аделиной – словно прозрел и увидел ее в новом свете. Если между ними все пойдет гладко, то и Франческа наконец позволит себе влюбиться и завести собственную семью.
 Мэгги до сих пор недоумевала, почему доктор не заметил Аделину раньше. За всю свою жизнь ей не доводилось видеть женщины красивее. Стройная и хрупкая – ни капли жира – и к тому же натуральная блондинка с серыми, глубоко посаженными глазами, она покоряла каким-то неуловимым очарованием. Сначала Мэгги была готова ее невзлюбить, однако, встретившись с Аделиной, тут же изменила свое мнение. Всем почему-то хотелось быть с нею рядом.
 Аделина подошла, протягивая руки для объятия.
 – Мэгги, почти месяц тебя не видела! Как поживаешь? Мэгги обняла ее.
 – Отлично. А вы?
 Аделина слегка отстранилась.
 – Чудесно! Вы только посмотрите! – сказала она, озорно глядя на шляпу, которая белой птицей угнездилась на столе.– Неужели твоя? Откуда вдруг такая прелесть?
 Мэгги сделалось дурно. Будто пол-Пятой авеню сговорилось обсудить ее шляпу! Ей захотелось провалиться сквозь землю.
 – Да, моя.
 Аделина кивнула на стол.
 – Какая красота, Мэгги! Примеришь для нас? Ну пожалуйста!
 Мэгги почувствовала, что Аделина пытается немного развеселить Франческу. Она не смогла отказать ей и надела шляпку. На лице Аделины появилось лукавое выражение, и через миг обе девушки прыснули в кулаки, словно школьницы.
 – Божественно. Просто божественно,– сказала Аделина.
 – Еще бы,– не сдержалась Мэгги.– Грэм Смит, в конце концов.
 Собеседницы удивленно переглянулись. Зря она это сказала.
 Франческа подошла ближе.
 – Грэм Смит? Ну и ну! И ты купила ее, Мэгги? Чего ради? На мгновение Мэгги пожалела, что не может врать, не краснея.
 – Помните, я вам рассказывала про Шармину?
 – С которой вы ходите в церковь?
 – Да. Ну так вот,– Мэгги принялась взахлеб объяснять,– мы уже пятнадцать лет ведем шляпный турнир, а Шармина недавно прожужжала уши всей общине о новой шляпке, которую она заказала. К нам в церковь сегодня приезжает проповедник из Калифорнии, чья жена держит шляпный бутик. Понимаете? В церкви устроят большой конкурс шляп, и она будет судить его, а Шармина сказала, что выиграет, и я…– Она осеклась, чувствуя себя глупее некуда.
 Франческа подхватила шляпку с головы Мэгги, нахлобучила ее на себя и прошлась, забавно гримасничая.
 – Можешь не волноваться, Мэгги. Шармине ничего не светит.– Она подошла к Аделине, чтобы примерить убор и на нее.
 Мэгги застыла на месте.
 – Брось, Франческа, – отмахнулась Аделина, но та уже пристроила шляпу у нее на макушке.
 – О! Что за чудо! Повернись, мы хотим посмотреть. Когда девушка повернулась, у Мэгги перехватило дух.
 Шляпка была ее – имелся даже специальный именной сертификат,– но предназначалась явно Аделине.
 Девушка сняла убор и вернула его Мэгги, заглядывая в глаза. То, что Мэгги ощутила при этом, можно было бы назвать теплом родственных душ, если бы они так не разнились.
 – Сегодня ты победишь,– сказала Аделина и исчезла в холле.
 Франческа, которая еще не отошла от потрясения, взяла Мэгги за руки.
 – Когда Шармина увидит тебя, ее удар хватит! Точно говорю!
 Когда Мэгги не ответила, Франческа вгляделась в ее лицо.
 – Ладно, уж мне-то ты можешь сказать правду…
 – Я всегда говорю правду, мисс Росси.
 – Ну…– Франческа сжала губы и подняла брови, рассматривая шляпку.
 Мэгги до того смутилась, что не могла ни слова вымолвить. Для окружающих Франческа служила эталоном роскошной жизни – орхидеи, спортивный «ягуар», черный андалузский жеребец по кличке Царь,– а на самом деле она пыталась быть прижимистой, заявляя, что считает недопустимым сорить деньгами по пустякам. Что-то хозяйка подумает о ее, Мэгги, расточительности?
 Франческа тронула ее за руку и поцокала языком.
 – Прости, что ухожу от темы, но не могла бы ты снова приходить к нам каждый день?
 Мэгги вспомнились чудесные обеды у Росси и запеченный тунец, которым ей приходилось давиться в течение полугода.
 – Хорошо, – тихо сказала она, – хотя доктор и так платит мне как за всю неделю.
 – Только за уборку лаборатории. Может, возьмешь на себя все остальное?
 – Как скажете.
 – Вот и отлично. А я уговорю его повысить твое жалованье. Определись, когда будешь ходить в свою школу для медсестер, и дай мне знать. Завтра и приступай.– Франческа направилась к двери.– А сегодня повеселись хорошенько. Ты это заслужила, Мэгги. Потом не забудь рассказать.
 – Вы уходите?
 – Да. – Она задержалась на пороге. – Мы с Аделиной собираемся в похоронную службу, а потом думаем отправиться в Лэндинг и переночевать в коттедже. Хочу на ночь уехать из города.
 Мэгги кивнула. Коттеджем Росси называли дом на той стороне Гудзона, в Клиффс-Лэндинге, хотя он был вдвое, а то и втрое больше обычного коттеджа.
 Когда Франческа удалилась, Мэгги долго смотрела на запертую дверь. Потом прошла в тамбур, где сняла латексные перчатки и лабораторный халат, скатала порванные колготки, надела новую пару, которая оказалась уже в икрах и полнее в бедрах, чем ей хотелось, и наконец, не боясь, что ее кто-то увидит, достала косметичку и привычными движениями освежила макияж: провела тональным карандашом от переносицы к кончику носа, чтобы отвлечь взгляд от широких ноздрей, и повторила тот же прием с губами, слишком полными на ее взгляд (коричневый блеск – по контуру, а для внутренней зоны – оттеночную помаду). Осталось только припудриться – и готово. Карие с оливковыми искорками глаза – дар Божий – она оставила без изменений.
 Мэгги чуть подождала, чтобы Франческа и Аделина уже наверняка покинули парадную, затем выключила свет и вышла через великолепный холл Росси, мимо комнаты с сейфом и дневником в нем, который теперь было не прочесть, чтобы выяснить, уволят ее или нет.
 И вот она заперла входную дверь и нажала кнопку лифта. Сегодня он ехал дольше обычного. Когда дверцы открылись, она поняла почему. Впервые в жизни, и то на мгновение, Мэгги столкнулась лицом к лицу с мистером Брауном. Должно быть, его личный лифт по каким-то причинам не работал. Перед ней был тот самый обитатель пентхауса, который, вопреки правилам, спускался обычным лифтом в персональный гараж, чтобы встретиться с высокопоставленными гостями. Мэгги никогда не доводилось его рассмотреть. В те редкие секунды, когда она за ним наблюдала, мистер Браун носил скрывавшую лицо широкополую шляпу.
 Зрелище пригвоздило девушку к месту. Его голова была непомерно большой, словно у каменного идола. Лицо обрамляла копна седоватых волос, платиновым ореолом подчеркивая крупный нос и тяжелый подбородок. Кости Брауна были широкие, с узловатыми пальцами и, судя по всему, стальной хваткой. Немногим, наверное, удавалось выдерживать его взгляд, неумолимый и властный. Что до костюма, тот был под стать владельцу – сама солидность и качество, какое не снится простым смертным.
 Дворецкий почти тотчас загородил его собой, но Мэгги увидела достаточно, чтобы сделать три вывода. У нее была хорошая память на лица, и это лицо определенно не попадалось ей ни в «Вог», ни в «Пипл », ни где-либо еще. На заурядного «мистера Брауна» он и близко не походил; но каким бы ни было его настоящее имя, человек этот ко всем относился пренебрежительно, а сейчас – конкретно к ней. Она почти кожей ощущала его презрение.
 – Извольте подождать,– холодно осадил ее дворецкий и нажал кнопку лифта.
 Его приказной тон уязвил Мэгги, однако она кивнула, глядя сквозь него, будто бы все еще видела мистера Брауна. Когда двери закрылись, она поняла, что стоит затаив дыхание. Потом лифт поднялся – пустой, и Мэгги вошла в него, стараясь не смотреться в зеркало. Она сегодня уже убедилась в своей убогости, глядя на Аделину в шляпе от Грэма Смита, получила намек на расточительность от Франчески, была позорно уличена в стремлении прыгнуть выше головы и в довершение всего получила от мистера Брауна заверение в собственном полном ничтожестве…
 Мэгги промокнула глаза, чтобы швейцар Сэм не заметил ее слез.




 Глава 5
 Утро вторника


 Феликс почувствовал, как «конкорд» сбавил скорость, готовясь приземлиться в аэропорту имени Кеннеди. Билет он забронировал поздно, из-за чего ему досталось место в хвосте, где укачивало сильнее. Еще немного, и самолет начнет приземляться подобно неуклюжему лебедю, высоко задрав нос и распластав крылья против ветра, готовясь коснуться колесами земли и завершить свой одинокий полет. Впрочем, посадки нравились Феликсу куда больше взлетов – подъем на шестьсот метров в минуту вдавливает пассажиров в кресла, словно космонавтов в ракетах. Потом раздается низкий гул сопел, возвещающий преодоление звукового барьера, и вот уже облака далеко внизу, а впереди – темно-лиловая бездна с крутым изгибом земли под крылом…
 К своему облегчению, пока что Феликс не увидел ни одного знакомого лица. Пассажиры «конкордов» составляли нечто вроде клуба; чтобы в него войти, нужно было не только иметь девять тысяч на билет, но и вечно куда-то спешить.
 Феликс взялся читать, однако взгляд так и притягивало к дипломату, который он прихватил в салон ручной кладью, опасаясь, что перепад температур повредит бесценным нитям. А стоило закрыть глаза, как возникала картина из прошлого, от которой становилось не по себе: через Центральный парк бежит с плачем мальчик в ермолке, а ватага мальчишек несется за ним и кричит: «Жид, жид, покажи рога!» Эта короткая сцена запала Феликсу в душу, но ему так и не хватило мужества спросить, случилось ли это наяву, а если наяву, то преследователем он был или жертвой. Теперь Энея умерла, и ему никогда не узнать ответа.
 Феликс взял пустой бланк таможенной декларации. На душе скребли кошки. В своих грезах он совершенно выпустил эту деталь из виду. Всякий честный человек на его месте должен вписать туда: «Две нити Туринской плащаницы с запекшейся кровью». Сделай он так, его тут же схватят: вывоз похищенных культурных ценностей считается преступлением.
 Не успел он обрадоваться, благополучно вернувшись в отель, вынув нити из микроскопа и поместив их в чашку Петри со стерильной средой, как вдруг вспомнил о таможне. Правда, для пассажиров «конкорда» вероятность обыска была невелика. Пустой бланк больше смущал его тем, что напоминал о грехе. Даже сейчас Феликс не мог поверить, что украл нити, поправ величайшую из святынь христианского мира – пусть в малом, пусть незаметно…
 Бумага в его руке задрожала: самолет поднял нос, а двигатели взревели, выводя махину на посадку. Треугольные крылья загородили Феликсу обзор, но он почувствовал, как колеса коснулись земли – спустя три часа сорок пять минут после взлета. Почти тут же нос провалился вниз, отчего у Феликса засосало под ложечкой. Что говорить, первый класс в «Боинге-747» давал «конкорду» немалую фору.
 Пока они катили к аэродрому, Феликс вписал в формуляр свои имя, фамилию, серию паспорта и адрес на Пятой авеню. Потом, когда больше оттягивать момент лжи стало невозможно, подчеркнул слово «нет» в графе о налогооблагаемом багаже, презирая себя всей душой.
 Когда самолет наконец замер и большая часть пассажиров высыпала на трап, Феликс, нагнув голову, отправился к двери – потолок сверхзвукового «конкорда» был низок для всякого выше метра семидесяти пяти. Персонал «Эр Франс» со свойственной ему обходительностью вернул плащи и шляпы, проверенные при посадке в Париже. В зале прибытия Феликс и прочие любители частых перелетов, минуя основную очередь, прошли к голубым автоматам INSPASS. Там он вставил свою идентификационную карточку и прижал ладонь к датчику для считывания отпечатка ладони. В зале таможни их уже ждал выгруженный с самолета багаж. Наряду с остальными девятьюстами девятью пассажирами Феликс приблизился к таможеннику, чье лицо казалось наиболее дружелюбным. Как назло, минутой позже этот улыбчивый таможенник заставил какого-то седовласого господина, одетого в шикарный, шитый на заказ костюм, открыть кейс для проверки содержимого. Стоит ли упоминать, что лайковый кейс стоил три тысячи долларов? У Феликса был именно такой, да еще полдюжины «двоек» этого же кутюрье, потому он знал цену наверняка.
 Он уже начал подумывать, не переметнуться ли в другую очередь, как вдруг таможенник поднял голову и перехватил его взгляд. Феликс нервно улыбнулся в ответ и остался на месте, чувствуя, как шелковая рубашка промокает от пота. Похоже, пока они с седым джентльменом тряслись на сиденьях «конкорда», руководство аэропорта окончательно спятило и решило обыскивать всех, невзирая на положение.
 Феликс затравленно оглянулся. Лицо одного из приезжих показалось ему смутно знакомым. Пока он вспоминал, где мог его видеть – вытянутый подбородок, тонкогубый рот и вьющиеся медно-рыжие волосы,– человек вышел из очереди и пошел ему навстречу.
 – Вы – доктор Росси, я прав? – спросил он и протянул Руку.
 – Да. – Феликс пожал ладонь, все еще вспоминая, где они встречались.
 Старому знакомому было около сорока, и говорил он с английским акцентом.
 – Джером Ньютон из «Тайме», помните?
 – Точно! – Его наконец осенило.
 Ньютон принадлежал к английской трудящейся аристократии. Он посвятил себя тому, что выбирал какую-либо область человеческой деятельности и выискивал наиболее выдающиеся фигуры для репортажей. Феликс попал в его статью под названием «Новые генетики». Когда-то, в середине девяностых, он написал и другую, «Исследователи плащаницы». Феликс разнервничался больше прежнего.
 – Рад снова встретиться,– выдавил он, мельком поглядывая, как продвигается проверка лайкового кейса.
 – Взаимно. Стало быть, домой едете? – спросил Ньютон. Феликс изобразил улыбку.
 – Да, так и есть. А вы?
 – Проездом в Палм-Бич, на ярмарку «Искусство и антиквариат».
 – Что, ее снова устроили? – Феликсу удалось побывать на ее презентации.
 Его тогда поразило разнообразие ценностей, выставленных в одном-единственном месте. Именно там он купил серебряное распятие, висящее у него в холле.
 – Да. Самое удивительное, что им уже третий год подряд удается привлечь лучших поставщиков. Поэтому теперь я готовлю обзор под названием «Палм-Бич, лавка искусств». Думал по случаю поболтаться денек-другой в Нью-Йорке.
 Ньютон откровенно вытаращился на таможенный бланк, который Феликс опрометчиво держал у груди.
 – Вы были в Турине? – спросил он.
 Феликс опустил руку с предательской бумагой и ответил как можно беспечнее:
 – Да. Чудный город.
 Ньютон не унимался:
 – А, часом, в кафедральный собор не заглядывали?
 – Зачем?
 – По-моему, там что-то затевается вокруг плащаницы, но прессу не подпускают.
 Доктор сглотнул, твердя себе, что Ньютону нет причин его подозревать. Он всегда избегал, чтобы его каким-либо образом связывали с проектом изучения плащаницы.
 – Неужели?
 – Бьюсь об заклад, что-то происходит. Я звонил двоим членам проекта – так, узнать новости,– и на тебе: оба всю неделю находились в Турине.
 – Едва ли из этого выйдет сенсация. С плащаницей все как всегда – верующие верят, скептики сомневаются, ученые спорят о «фактах».
 Журналист прыснул со смеху и вгляделся в начало очереди.
 – Нет, вы только полюбуйтесь!
 Таможенник опустошил первый чемодан седоволосого и взялся за второй. Феликсу стало жаль беднягу, пытавшегося сохранить достоинство, глядя, как извлекают наружу его сложенные кальсоны.
 – Только не говорите, что они устроят такой шмон для всех! Должно быть, все из-за вчерашней пропажи картины в Париже,– добавил Ньютон.– Надеюсь, сверху у меня лежат чистые трусы.
 «Вот уж вряд ли»,– подумал Феликс. Он посмотрел на проверяющего, потом себе под ноги, на дипломат. Чашка Петри лежала в жестком отделении рядом с микроскопом.
 Джером ухмыльнулся, глядя на его багаж.
 – Достанется же вам, если там контрабанда.
 Феликс взял себя в руки, покосился на Ньютона и промолчал.
 – Пардон, доктор Росси: шутка не удалась.– С этими словами журналист повернулся к голове очереди.
 Феликс, кивнув, последовал его примеру.
 Таможенник помогал старику упаковаться. Потом он махнул следующему пассажиру, точнее пассажирке, одетой во все темное. Ее длинные прямые волосы напомнили Феликсу Глорию Стейнем – известную феминистку эпохи семидесятых. Она подошла к стойке, предъявила паспорт и таможенную декларацию. Феликс расслышал ее слова:
 – Вы и меня собираетесь обыскать?
 Таможенник невозмутимо просмотрел ее документы и, к ужасу Феликса, сказал с сильным нью-йоркским акцентом:
 – Да. Откройте, пожалуйста, сумку.
 Женщина, негодующе поджав губы, расстегнула замок. Джером подался вперед.
 – Теперь-то нас точно обыщут.
 – Похоженато,– кивнул Феликс, стараясь скрыть испуг. Оказывается, перед ним не одна, а целых две проблемы: как пробраться мимо таможенника – и одновременно не дать Ньютону подглядеть или заподозрить, что именно он везет. Журналисту не составит труда докопаться до правды, а потом все обнародовать.
 Феликс представил заголовки газет и впервые осознал, каким безумием с его стороны было затеять такое. Если чашку Петри увидят, ее будут наверняка проверять на предмет биологической опасности. Если он скажет, что в ней, таможенник запросто сложит два и два и мигом упрячет его в каталажку. Уже завтра имя Феликса Росси всплывет в новостях, и тогда – прощай его репутация и карьера.
 Доктор мысленно перенесся во вчерашний день. Еще утром он был самим собой – человеком веры и чести, чьи поступки диктовались исключительно рассудком… чего нельзя было сказать о желаниях.
 Он помнил, что тщеславие часто заглушало в нем голос совести, и потому ни за что не решился бы осуществить свою безумную идею. Подумать только – один-единственный звонок толкнул его на эту авантюру.
 – Ваша очередь, доктор,– раздался голос Джерома.
 Феликс вздрогнул. Таможенник, оказывается, уже подзывал следующего.
 – Спасибо,– сказал он Джерому, который смотрел на него с нескрываемым любопытством.
 Феликс нагнулся, взял кейс, чемодан и саквояж. Затем, препоручив себя Господу, приготовился встретить судьбу.
 – Добрый день,– сказал он таможеннику – темноволосому, с квадратной челюстью и непроницаемым выражением лица.
 – Здравствуйте,– отозвался тот и взял предложенный ему паспорт и бланк таможенной декларации. Затем он осмотрел багаж у ног Феликса и прочитал листок.– Какова была цель вашего путешествия?
 – Научная работа.
 – Какого рода?
 – Я микробиолог.
 – Чем же вы занимались в Италии?
 Феликс, похолодев, произнес:
 – Я был в составе исследовательской группы, работавшей в Туринском соборе.
 Таможенник оторвал взгляд от бумаги.
 – Это там, где хранят плащаницу?
 Феликс моргнул.
 – Да.
 – И вы ее видели? – Лицо служащего излучало благоговение, какое Феликс видел у паломников, пришедших поклониться плащанице.
 – Да, я ее видел.
 Таможенник опустил руку с документами.
 – Как думаете, она настоящая?
 – Я убежден, что под ней лежало тело Иисуса Христа.
 Оба помолчали, потом служащий снова поднес к глазам декларацию Феликса.
 – Доктор Росси, вы останавливались в Париже?
 – Только для пересадки на этот рейс.
 – Какую из сумок вы брали в салон?
 Феликс медленно указал на дипломат.
 – Только эту.
 – Нет ли в ней чего-нибудь сверх того, что вы изначально брали с собой?
 Феликс замешкался, чувствуя, что не способен произнести заведомую ложь.
 – Есть – одна вещица, необходимая мне для работы.
 – Покажите,– сказал таможенник.
 Феликс открыл кейс, расстегнул жесткий отсек с чашкой Петри и, цепенея, указал на нее.
 – Вот она.
 Служащий протянул руку и вытащил стеклянный диск.
 – Это что, чашка Петри? – Он поднес ее к свету и стал разглядывать.
 Феликс беззвучно молился, как вдруг его отвлек женский окрик «Нахал!» и звонкий шлепок. Стоявший в соседнем ряду таможенник уронил выуженный из саквояжа бюстгальтер и схватился за скулу – судя по всему, обладательница клади влепила ему пощечину. Потом он, красный как рак, замахал полицейским – мол, все в порядке, помощи не надо.
 Таможенник рядом с Феликсом усмехнулся и положил чашку Петри в дипломат.
 – Больше ничего нового не везете?
 – Нет, не везу.
 Таможенник поставил в декларации печать и вернул Феликсу паспорт, бросив последний зачарованный взгляд на стеклянный диск, словно проникаясь святостью лежащих в нем нитей.
 – Следующий! – крикнул он, подняв голову.
 Феликс возблагодарил судьбу и закрыл кейс, выбрасывая из головы все свои планы в отношении похищенного. Он не просто не воспользуется нитями, а позвонит отцу Бартоло, признается в краже и вернет их в церковь, где им и место. Доктор уже обернулся попрощаться с Джеромом Ньютоном, как вдруг спохватился, что тот наверняка видел чашку Петри. Однако журналист даже не взглянул на него. Он с занятым видом что-то строчил в маленьком блокноте, который потом сунул в нагрудный карман.




 Глава 6
 Утро четверга. Пятая авеню


 Сэм Даффи скинул теплое пальто и вышел наружу – подставить лицо необычайно теплому для января ветерку, задувающему вдоль Пятой авеню. Дежурить на улице ему больше всего нравилось ранним утром, особенно в такую погоду. Из многомиллионных квартир и домов на Пятой и в ее окрестностях высыпали жильцы в свитерах и беговых туфлях, переходя улицу с собаками на поводках и вливаясь в толпу брокеров, оборванцев и посыльных, доставляющих бриллианты от Картье. Скоро все они будут дышать одним воздухом, любоваться деревьями, прудиками и травой посреди ценнейшего достояния Нью-Йорка – Центрального парка.
 Сэм любил его даже тогда, когда непогода гнала людей по домам. Он стоял у порога, невзирая на ливень, метель или туман, как в годы юности стоял на вахте, наслаждаясь разгулом стихий и думая, что душой навсегда останется с ветром и морем.
 По окончании колледжа он пошел в торговый флот с мечтой изведать настоящую жизнь палубного моряка прежде, чем она канет в небытие с распространением контейнеровозов-автоматов (как потом и случилось). Всячески совершенствуясь в моряцком ремесле, Сэм вместе с тем дорожил каждой ходкой на берег, где мог часами бродить по городу – изучать достопримечательности, читать местные газеты, слушать сплетни, посещать суды, заводить знакомства с полицейскими, мало-помалу проникая в премудрости жизни, что потом не раз сослужило ему хорошую службу.
 Он понимал и богатых, и бедных, и могущественных, и слабых; мог вращаться в обоих мирах. Его отец тоже был швейцаром, да и сам он не потерял любви к простым людям и честному труду.
 На Пятой авеню в свете утренней зари ему и жизнь казалась легче, и люди – чище, включая его самого.
 Телефон в кармане у Сэма завибрировал.
 Звонил один из пятерки водителей небольшого парка лимузинов, которым пользовались все жильцы за единственным исключением. Большего им и не требовалось: учитывая обилие загородных усадеб, треть населения дома неизменно отсутствовала, проводя время в лондонских особняках, на аргентинских ранчо, тосканских виллах, в швейцарских шале или на яхтах, пришвартованных в районе Большого Барьерного рифа.
 – Сэм, я в пяти минутах от тебя. Везу доктора Росси, так что встречай.
 – Понял,– ответил Сэм.
 Он вышел к бордюру и, когда лимузин доктора остановился напротив, открыл дверцу. Из салона вышел высокий, изысканно одетый человек сорока с небольшим лет, подтянутый и широкоплечий. Его черные, до плеч, волосы были всегда ухоженными – несомненно, чтобы избежать полного сходства с лордом Байроном, которое и без того бросалось в глаза.
 – Здравствуй, Сэм. Что ни говори, а дома лучше!
 – Да и мы рады снова вас видеть.
 Сэм заметил, как женщина из проезжавшего мимо такси проводила доктора восхищенным взглядом. Феликс Росси принадлежал к типу подростковых кумиров. Он и его сестра, стоило им захотеть, могли с легкостью возглавить список завидных женихов и невест Нью-Йорка. Однако они почти не появлялись в обществе, хотя приглашали их часто. Доктор вел жизнь затворника – бывшего церковного служки, которому надлежало стать священником; его сестра с подругой тоже держались особняком.
 – Есть кто наверху?
 Сэм предложил было донести дипломат, но Росси уже сунул его под мышку и направился к дверям.
 – Нет, сэр. Ваша сестра выехала, а Мэгги, если не ошибаюсь, появится чуть позже.
 – В четверг – вряд ли. Я слишком рано нагрянул.
 Сэм слышал, как Франческа разговаривала с Аделиной в фойе, и выяснил все о новом графике Мэгги и даже о шляпной дуэли с Шарминой.
 – Лично я предоставил бы объяснения дамам.
 Сэм придержал для доктора дверь, пока тот входил. Потом водитель отогнал лимузин в гараж, и спокойствие Сэмова утра было восстановлено. Он вновь занял место у парадных дверей, только солнце светило уже вовсю, большая часть ранних посетителей парка вернулись с пробежки, а Пятую авеню заполонили машины.
 Сэм бросил взгляд поверх гудящей клаксонами улицы, за которой росла одна из старых парковых ив – плакучая, все еще пестрая от прошлогодней листвы. В ее поникших, словно истлевшие снасти, ветвях гулял ветер.
 Когда из потока выбилось желтое городское такси и припарковалось напротив, Сэм прошел по ковровой дорожке к бордюру и открыл дверь неведомому пассажиру, гадая, кого к ним занесло. Из такси со словами: «Доброе утро, не здесь ли живет доктор Росси? » – выбрался рыжеволосый длиннолицый незнакомец.
 – С кем имею честь?..
 – Джером Ньютон. Я хотел бы повидать доктора Росси. Сэм улыбнулся.
 – Вам назначено, сэр?
 Человек попросил таксиста подождать и захлопнул дверцу.
 – Вообще, не совсем… просто решил, что смогу застать его.
 – Сейчас я позвоню ему на этаж и узнаю, здесь ли он.
 Зайдя в фойе, Сэм набрал номер Росси по внутреннему телефону. Он наверняка знал, что доктор у себя, однако ему никто не ответил.
 – Извините, у них никого нет.
 Незнакомец выглядел озадаченным.
 – Если у вас время терпит, я могу попробовать еще раз через несколько минут.
 – Спасибо. Я подожду.
 Пятью минутами позже Сэм позвонил снова. На этот раз Росси ответил.
 – Некто по имени Ньютон желает вас видеть, сэр.
 – Ньютон? Такой рыжий тип? – Сэм уловил волнение в его голосе.
 – Да.
 – Он всего-навсего газетчик. Не пускайте его.
 – Разумеется, сэр. Я скажу ему, что вас нельзя беспокоить.
 Незнакомец явно удивился таким новостям.
 – Вы передали ему мое имя?
 – Да.
 Незваные журналисты всегда вызывали у Сэма особенный интерес.
 – Вы репортер, верно?
 Тот ответил не сразу, испытующе глядя на швейцара.
 – Да, именно так.
 Сэм изобразил свойскую улыбочку.
 – Скажите, что вас интересует, и, может быть, я сумею вам помочь.
 – Отлично! – Журналист ухмыльнулся, залез в карман и вытащил сотенную купюру.– Столько годится?
 – Смотря что вы хотите получить,– хмыкнул Сэм.
 – Небольшую наводку о том, когда он соберется выйти из здания, чтобы я мог подобраться к нему и поговорить. Вы ведь узнаете об этом, когда он закажет лимузин?
 – Многого просите. Я вам вот что скажу: удвойте-ка сумму и намекните мне, о чем пойдет речь, чтобы я понял, что вы не какой-нибудь псих, и тогда, глядишь, договоримся.
 Репортер улыбнулся, извлек еще одну банкноту и протянул Сэму.
 – Я работаю на лондонскую «Таймс». Доктор Росси привез из Турина что-то интересное – я летел вместе с ним и заглянул к нему в кейс. Правда, что именно он привез, я не знаю. Дайте мне поговорить с ним – вот все, о чем я прошу. А если вы скажете, что он будет делать в ближайшие несколько дней – куда пойдет, с кем встретится, я в долгу не останусь.
 Сэм всучил журналисту его две бумажки, затем нагнулся, открыл дверь такси и спросил:
 – Что, если я дам вам две сотни, чтобы вы убрались от моего подъезда и не мешали работать?
 Сначала тот будто бы испугался, а после пришел в ярость: сел в такси и немедленно укатил восвояси.
 Сэм же направился доложить доктору Росси, чего хотел газетчик. С этих пор ему предстояло следить за действиями доктора – на случай, если заинтересуется его, Сэма, истинный начальник.
 Любопытная горничная Росси, другие жильцы, охранники и шоферы здорово удивились бы, узнай они то, что знал Сэм. Все это здание, даже целый квартал на самом деле принадлежали человеку, занимавшему последний этаж. Помимо того, он владел дюжиной процветающих городов и поселков, тянущихся по обоим побережьям Соединенных Штатов, а также рядом химических, электронных, горнодобывающих и банковских концернов вкупе с несколькими политиками.
 После трех лет плаваний Сэм на некоторое время осел в Лос-Анджелесе в качестве частного детектива, но последние одиннадцать лет служил одному и тому же человеку. И устроился здесь швейцаром в угоду своему единственному хозяину – мистеру Брауну.




 Глава 7
 Утро четверга. Квартира Росси


 Как только двери лифта открылись на его этаже, Феликс вышел и привалился к стене. В тиши собственного вестибюля напряжение спало и оставило его обессиленным, словно выжатый лимон. Зная, что шофер вот-вот принесет остальной багаж, Феликс распахнул двустворчатые двери, внес дипломат, вытащил чашку Петри и неторопливо подошел к prie Dieu, стоящей внутри полукруглой стенной ниши в холле. Там он опустился на красный бархат скамьи и, сжимая стеклянный диск, возвел глаза к старинному серебряному распятию.
 Феликс склонил голову, чтобы просить у Господа милости, но мысли уводили его прочь от молитвы. Ни с того ни с сего он задумался об отцовском письме. Как могло оно объяснить то, что ему довелось узнать?
 Феликс поднялся и прошел в гостиную, обставленную в итальянском стиле. Кое-что из мебели и декора принадлежало эпохе Возрождения, кое-что было первоклассной подделкой двадцатых годов. Над белыми арками высоких окон свисали бархатные графитно-серые шторы, перехваченные шнуром с кистями. Пол был покрыт терракотовыми плитками восемнадцатого века. Родителям комната напоминала Италию, Феликсу – церковь, поэтому он тоже ее любил.
 Пытаясь немного освежить гостиную, Франческа постелила на пол серый коврик, поменяла строгие кушетки и стулья на красные с золотым и черным диваны и мягкие однотонные кресла. Стало уютнее, хотя и менее возвышенно.
 На одной из стен висел подлинник Модильяни, один из его редких пейзажей с вытянутыми деревьями. Над камином красовалась копия его же портрета Полетты Журден с характерной «лебединой» шеей. За ней располагался сейф.
 Феликс отодвинул картину и набрал комбинацию цифр. Открыв дверцу, он с удивлением обнаружил внутри свой дневник, но куда больше заинтересовала его резная шкатулка, которой он никогда прежде не видел. Она была сделана из древесины грецкого ореха, местами оклеена ореховым шпоном. Резьба на крышке изображала цветы колокольчиков, повторяя узор венецианской столешницы в спальне для гостей. Видимо, Франческа оставила шкатулку для него.
 День был теплым, однако Феликс растопил камин. Пил он редко, тем более – по утрам (а ведь еще не пробило одиннадцати), но все же налил себе бренди, прежде чем сесть на диван.
 Найти в шкатулке письмо не составило труда. На конверте большими потускневшими буквами значилось: «Моему сыну Феликсу, сентябрь 1981». Следовательно, написано оно было за год до того, как его родители погибли в автокатастрофе, возвращаясь с выпускного бала сестры.
 При виде отцовского почерка его чувства снова пошли вразброд.

 «Дорогой сын.
 Не знаю, когда попадет к тебе это письмо – сразу ли после моей смерти, или спустя много лет, и кто передаст его – мама или тетя Энея. Если ты вдруг наткнешься на него, пока я жив,– прошу, отложи чтение до поры, когда меня не станет. Мне не хотелось бы снова обсуждать вещи, о которых пойдет речь, хотя ты и вправе узнать о них.
 Стоит ли рассказать все сестре и когда лучше это сделать – решать тебе.
 Итак, вот она, моя история, о которой я предпочел бы не вспоминать.
 Мы с твоей матерью, как ты знаешь, родились и выросли в Италии. Тем не менее я утаил от вас кое-какие подробности, о чем тебя, должно быть, уже известили. Мы происходим вовсе не из маленького городка, разрушенного бомбардировками. Наш дом стоял на набережной реки По в самом Турине, прямо над церковью Богородицы. Быть может, его чугунные врата сохранились до сих пор. В этом доме сменилось пять поколений выходцев из рода Фубини – такова наша настоящая фамилия. Мы не католики, а иудеи. Прилагаю имена немногих оставшихся родственников. Захочешь с ними связаться, сначала езжай к моему брату Симону, если он еще жив.
 Должен признать, милый Феликс, что я не стыжусь своей лжи, хотя мысль о том, сколько боли она может тебе причинить, разрывает мне сердце».

 Доктор оторвался от письма и посмотрел на копию Модильяни, висящую над камином, а потом – на пейзаж на противоположной стене. Ему захотелось убрать портрет женщины с длинной шеей, в котором он вдруг увидел самого себя – фальшивого христианина, сидящего перед фальшивым Модильяни.
 Он вернулся к письму.

 «Я очень хочу, чтобы ты меня понял.
 Прежде всего, твоя настоящая семья заслуживает того, чтобы ею гордиться. Фубини принесли родине немало добра. С нашей помощью открывались новые школы и больницы для бедных. Страховой бизнес семьи все еще существует; контора "Ассикурационе ди Фубинис" стоит у самого променада, где туринцы так любили прогуливаться в довоенное время. И, хотя я не разговаривал с твоим дядей Симоном уже сорок лет, он исправно кладет четверть дохода на наш банковский счет.
 Почему я его бросил, бежал из Италии, забыл нашу веру? Да, евреи обосновались в Италии еще до прихода римлян, а Фубини веками жили в Турине. Однако никто из них не предвидел Освенцима.
 Мы, итальянцы, славим любовь и семью, презираем тиранов, то и дело являющих миру свои мерзкие рожи. Мы ценим честь и уважение, зато правила и формальности – не для нас. Как ты сам выразился после первой поездки в Турин: "В Италии красный свет на перекрестках – всего лишь намек, не более". Нашу родину много раз завоевывали, и каждый оккупант устанавливал в ней свои правила, так что их попрание стало всенародным досугом. И этим-то людям Гитлер хотел привить антисемитизм – людям, которые запросто входят туда, где написано "Опасная зона"!
 Когда в 1938 году был обнародован "Расовый манифест", мы с твоей мамой лишь недавно полюбили друг друга. Наши семьи благословили нас, однако свадьба прошла вовсе не так, как мы надеялись. Друзья-христиане боялись, что их увидят у входа в главную туринскую синагогу. Поздравления и подарки они приносили нам позже, украдкой.
 Благодаря таким людям большая часть еврейской общины воспринимала ограничения спокойно, надеясь, что когда-нибудь их отменят. Но, как ты знаешь, я привык готовиться к худшему. У меня были связи в Европе – друзья по университету, старые клиенты. Я кое-что слышал, в отличие от остальных. Ко всему меня коробило от того, что я был не вправе лечить пациентов, которые нуждались в моей помощи. Многие приходили и начинали отшучиваться: "Я пришел к тебе по дружбе, а не лечиться. Не взглянешь ли на мое плечо, пока я здесь? Я не буду платить, раз это запрещено, просто забуду у тебя немного денег".
 Большинство итальянцев такие. Они не только плевали на Муссолини и Гитлера, но и храбро отстаивали то, что считали правильным. Некоторые шли на уступки, становились предателями – куда же без этого. Но в основном было по-другому. Так что итальянского народа я не боялся. Я боялся его правительства.
 Здесь, Феликс, я перехожу к самому страшному, однако позволь мне сделать небольшое отступление. Сначала я расскажу тебе о твоих радостях.
 Загляни в коричневый конверт, который я оставил, и ты увидишь там фотографию. Прекрасная девушка и не самый неказистый юнец стоят перед маленькой желтой виллой под аркой, увитой розами. Они смотрят друг на друга и не видят ни солнца, ни птиц, ни роз, ни чудесного озера позади; они видят только друг друга».

 Феликс нахмурился. У них не было ни одного старого снимка, отец говорил, что все погибло под бомбами. Но вот он открыл конверт и нашел пожелтевшую карточку. Родителей Феликс узнал сразу: такие молодые, казалось, куда им еще думать о свадьбе! Отец был в ермолке, мать – в накинутом на плечи кружевном шарфе. За ними виднелась вилла, выстроенная под старину на каком-то отдаленном побережье. Фото было черно-белым, но Феликс отчетливо представил себе желтый цвет штукатурки, каким описал его отец. У виллы были арочные окна, черепичная крыша с широкими скатами и балкончик над дверью, опирающийся на две спиральные колонны.
 Зазвонил телефон. Феликс переждал, пока тот не уймется, и вернулся к письму.

 «Глядя на фотографию, сын, ты поймешь, в кого пошел лицом. Длинные ресницы, густые темные волосы и светлая кожа достались тебе от матери. Твоя сестра больше похожа на меня: симпатичная, но более смуглая и не такая тонкая в кости. Снимок был сделан во время нашего медового месяца. Мы провели его на вилле, про которую я уже говорил,– в двух километрах от Ароны. Наши семьи купили ее нам в подарок. Я так и не выяснил, уцелела ли она. Если нет – невелика потеря в сравнении с тем, что мы вынесли в годы войны. Тем не менее я предпочел бы не знать, если танк или бомба разрушили то замечательное место, где мы с твоей матерью впервые зажили как муж и жена.
 В нашем имении был небольшой домик на сваях у самого озера. Твоя мама любила его широкую, нависающую над водой террасу. В тот счастливый год мы часто спали на ней под открытым небом, а порой жгли костры или пускались на лодке в плавание из нашей маленькой гавани – полюбоваться звездами. Когда я решил возобновить практику, твоя мать всякий раз уговаривала не задерживаться в Турине, поэтому я старался приезжать к ней под любым предлогом. От частых разъездов моя подпольная работа пошла вкривь и вкось. Маме город не нравился, ей хотелось всегда жить на озере. К тому времени она научилась отлично плавать и ходить под парусом. Розы, которые ты видел на фотографии, посажены ее рукой в надежде, что вилла когда-нибудь станет нашим домом.
 Здесь, у озера, у этих роз, она понесла моего сына».

 Феликс остановился и перечел последние строки, но только больше запутался. Кроме него, у родителей не было других сыновей, к тому же он был поздним ребенком (как ему объяснили, мать долго не могла зачать) и родился в Нью-Йорке. Неужели его и здесь обманули? Он бросился читать дальше, чувствуя, как от волнения сводит живот.

 «Итак, я позволил твоей матери остаться в Ароне. Тому была еще одна причина. Я начал втайне готовить пути к отступлению – перевел свою и мамину доли наследства в швейцарский банк. По сегодняшним меркам денег было немного, но для тридцать восьмого года – вполне достаточно, чтобы переждать трудные времена. Несколько раз мы навещали друзей в Домодоссоле. Твоя мать не знала, что они состоят в антифашистском подполье. Еще мы ездили к швейцарской границе, где завели дружбу с одним из таможенников (я потихоньку снабжал его деньгами на черный день).
 Нам оставалось только ждать и надеяться, что наша любимая Италия – страна, приютившая евреев во времена инквизиции,– защитит нас еще раз. Так оно и было, пока не наступило восьмое сентября сорок третьего года. Этот день помнят все итальянцы. Правительство Муссолини пало, в Италию пришли немецкие войска.
 Того же восьмого сентября началась травля нашего народа. Мы с матерью были в домике на озере вместе с моей сестрой, для тебя – тетей Энеей. Вдруг наверху, на вилле, зазвонил телефон. Я поначалу не обратил на это внимания из-за небольшой семейной ссоры. Твоя мать на седьмом месяце собралась одна в плавание. Я хотел ее остановить, она злилась, а Энея, сидя рядом на террасе, пыталась образумить нас обоих. Телефон не унимался – то замолкал, то начинал звонить снова. В конце концов мы не выдержали и поднялись к вилле. Оставив твою мать и Энею под розами, я пошел в дом. Оказалось, звонил местный булочник. Когда я снял трубку, он даже не поприветствовал меня. Только и сказал: "Сними шляпу".
 Это был наш условный сигнал. Друзья-католики так предупреждали нас, евреев, о близкой опасности: звонили и говорили два слова – "сними шляпу".
 Я бросил трубку, забрал свой бумажник с документами на выезд, спустился к женщинам и посадил их в машину. Мы гнали без остановки до самой Домодоссолы, которую, как оказалось, полностью заняли немцы. Узнав об этом, мы остановились в лесу, дождались темноты и постучались в окно к одному патеру. Он укрыл нас в телеге с сеном и так отправил в прекрасную долину Вигеццо, где равнины сменяются холмами, а те – горными кряжами, уходящими за облака. Мы добрались до городка Ре всего в нескольких милях от швейцарской границы и остановились в местной гостинице.
 Посреди ночи пришли немцы.
 Дальше было самое страшное».

 Феликс встал. Письмо дрожало в его руках. Он отложил его и прошелся по комнате, вспоминая мать такой, какой видел ее в последний раз,– уже немолодой, но по-прежнему самой красивой. Они были в колледже Сары Лоуренс. Мама обняла Франческу в выпускной мантии, а потом протянула руку и со счастливым и гордым видом потрепала его по волосам. Напоследок она взяла их за руки и сказала: «Всегда помогайте друг другу». А через час случилась автокатастрофа, и родителей не стало.
 Феликс вернулся к дивану и глотнул еще бренди, прежде чем снова взяться за письмо.

 «Наши итальянские друзья, как и мы, спали. Они не могли сесть за руль и вывезти нас согласно уговору. Не могли провести через долину и горы до границы или к хижинам альпинистов. Мы с мамой и тетей Энеей бежали в одном белье к станции и спрятались в низком дровяном сарае. Той ночью наступила осень. В долине прошел ливень, стало промозгло и ветрено. Когда немцы стали нас искать, мы покинули наше укрытие и побежали через луг, а потом по железнодорожным путям. Рельсы были нашим единственным ориентиром посреди дикой пустоши.
 Знай, что только любовь к тебе, сын мой, заставляет меня возвращаться к пережитому, поскольку я должен снова представить своих любимых женщин – испуганных, окоченевших, спотыкающихся. Еще раз вспомнить твою плачущую мать, беременную нашим первенцем; сестру, дрожащую от холода. Еще раз увидеть, как рельсы и камни ранят их ноги, а в глазах стоит ужас.
 Чуть раньше немцы проезжали там на составе, обыскивали пути. Нам уже дважды удавалось уйти у них из-под носа.
 Всего в паре километров от границы со Швейцарией железная дорога проходит по вершине небольшого холма, до и после которого со дна долины тянутся опоры эстакадного моста. Нам пришлось перебираться через эти две пропасти, поминутно думая о том, что вот-вот пойдет поезд и нам ничего не останется, кроме как прыгнуть и разбиться насмерть. Когда мы добрались до холма и нашли небольшую поляну, у твоей матери начались схватки. Твой брат преждевременно появился на свет, а у меня не было ничего, чтобы ему помочь.
 Он прожил всего несколько секунд, хотя мне в борьбе за его жизнь они показались часами. Там же, под самым высоким деревом, мы его похоронили. Твоя мать так истекала кровью, что я всерьез испугался. Мне пришлось взять ее на руки и нести по второму мосту навстречу ледяному ветру, под шум горной реки, бегущей внизу по обломкам камней. Еле живые от холода, мы добрались до границы, где знакомый таможенник пропустил нас на ту сторону.
 С той самой ночи и по нынешнюю пору мы не считаем себя евреями.
 Умоляю, пойми меня правильно. То, что случилось в Италии, горячо любимой и любящей нас, могло повториться где угодно. Я больше не желал подвергать жену и будущих детей опасности, которую мы так "легко" преодолели.
 Вот и все, что я хотел рассказать о наших тяготах в те времена. Благодаря доброте итальянцев, которые чтят семью и благородство и всей душой презирают навязываемые им правила, девяносто процентов итальянских евреев уцелели. Соседи укрыли их и помогли выжить. Тем не менее семь тысяч человек были отправлены в немецкие концлагеря. Большинство не вернулось оттуда. Еще несколько сотен погибли в самой Италии. Некоторых утопили в наших прекрасных озерах, включая то, что мы с твоей матерью так любили.
 Надеюсь, ты читаешь эти строки, будучи стариком. С возрастом начинаешь лучше понимать такие вещи.
 Если я был не прав, сохранив наше прошлое в тайне, пусть Господь милосердный покарает меня одного, а тебя, мой возлюбленный сын, твою мать и сестру благословит. Правда в том, что вас я люблю больше всякой религии, всякого бога, больше собственной жизни. Ради вас я готов принять кару небес и ничуть не жалею об этом».

 Феликс опустил письмо и в печали задержал взгляд на поддельном Модильяни. Только сейчас ему вспомнилось, что тот тоже был евреем. Почти две тысячи лет человечество квиталось с народом Израиля за смерть Иисуса Христа: крестовыми походами, инквизицией, погромами, холокостом… Наверное, этому не будет конца.
 Феликс осушил свой стакан с бренди и пошел в угол комнаты, где на резной стойке лежала семейная Библия. Он закрыл глаза и выбрал страницу наугад. Взглянув на нее снова, он увидел стихи 2:5 и 2:6 Исхода:

 «2:5. И вышла дочь фараонова на реку мыться; а прислужницы ее ходили по берегу реки. Она увидела корзинку среди тростника, и послала рабыню свою взять ее.
 2:6. Открыла и увидела младенца; и вот, дитя плачет; и сжалилась над ним и сказала: это из Еврейских детей».

 У Феликса перехватило дыхание. Так начиналась история Моисея. Как и Феликс, он рос в кругу иноплеменников, однако на то был промысел Божий. Взращенный фараоном, Моисей приобрел знания, благодаря которым смог освободить свой народ.
 Феликс взял в руки чашку Петри с нитями из плащаницы. Именно воспитание в вере Христовой дало ему возможность получить их. Он направлялся в лабораторию, и весь его стыд, вся вина и смущение исчезли, словно их и не было.
 Страдания невинных за смерть Христа прекратятся, раз Господь дал ему, Феликсу, средство все исправить.




 Глава 8
 Квартира Росси


 Его первой задачей было правильно сохранить нити.
 В маленьком тамбуре он быстро накинул халат, вымыл руки и натянул стерильные перчатки. Лаборатория, заставленная оборудованием, встретила его идеальным порядком и чистотой; каждая плитка, хромовая или эмалированная поверхность сияла – Мэгги постаралась. Ему будет очень ее не хватать, но отныне придется здесь все убирать самому.
 Феликс раскрыл чашку Петри в хромовом ламинар-боксе, и опять его сердце забилось, когда он, вооружившись крошечным пинцетом, перенес нити в другую такую же емкость, с крышкой из мелкоячеистой сетки. Что-то он увидит, изучая двухтысячелетнюю кровь Христа?
 Придется набраться терпения, а для начала – завершить первую процедуру. Феликс открыл дверцу инкубатора-термостата и установил вентилируемую чашку на пустой столик-карусель внутри, потом задал нужные параметры на панели управления. Скоро термостат начнет имитировать условия среды каменного ковчега, покоящегося в церкви Северной Италии.
 Когда зазвонил телефон, он бросил на него долгий тревожный взгляд, досадуя на то, что его прерывают. Однако, увидев, что звонят из фойе, все же снял перчатки и поднял трубку. На том конце Сэм, швейцар, доложил о Джероме Ньютоне.
 Феликс до того поразился, что не сразу вник в суть происходящего. Зачем пришел Ньютон? На какие мысли его навела та сцена в аэропорту?.. Феликс чуть было не запаниковал, но потом ему удалось взять себя в руки. Его цель, как и любая, требует покоя и сосредоточенности, поэтому назойливого журналиста надо выпроводить.
 Феликс уселся за стол и открыл ежедневник, который его сестра убрала в сейф, – интересно, зачем ей это понадобилось? Он знал, что Франческа уехала в Клиффс-Лэндинг, но не стал предупреждать ее о своем раннем возвращении, чтобы дать себе время определить нити на сохранение и подумать, что делать дальше.
 Феликс начал пересматривать старые записи.

 «13 января
 Итак, настало время привести мои замыслы в систему. На первый взгляд, все просто:
 1. Экстрагировать кровь из льняных нитей.
 2. Изолировать клетки с неповрежденными ядрами.
 3. Размножить их в стерильной среде до получения штамма.
 4. Методом депривации перевести в тотипотентное состояние.
 5. Получить донорские неоплод отворенные яйцеклетки.
 6. Удалить из них ядра.
 7. Произвести перенос ядер из клеток с плащаницы для формирования "оплодотворенных" яйцеклеток.
 8. Содержать в культуре до образования пятидневной бластоцисты.
 9. Перенести бластоцисту в матку реципиента».

 Все пункты этой методики, за исключением первого, использовались при клонировании овечки Долли. Первый, третий, четвертый и восьмой мог осуществить любой микробиолог. Пятый пункт каждый день выполнялся в лаборатории экстракорпорального оплодотворения. С двумя такими лабораториями, находящимися в Нью-Йорке, Феликс уже связывался. Свою докторскую степень он получил за работу по микробиологии, а звание магистра – в области гинекологии, поэтому мог провести необходимые операции даже вслепую.
 Для пересадки ядра, совмещающей в себе шестой и седьмой пункты, требовались точность и твердая рука. Феликс тайно практиковался на яйцеклетках мышей, свиней и овец – должно быть, тысячу раз. Вмешательство во внутреннюю среду клетки не проходило для нее бесследно, что у разных видов проявлялось по-разному, но именно этой проблеме Феликс посвятил последние три года.
 Пока большая наука топталась на месте, производя в лучшем случае два полноценных эмбриона на сотню попыток, Феликс производил их с пятидесятипроцентной результативностью, то есть из двух яйцеклеток любого вида одна доживала до стадии пятидневной бластоцисты.
 Когда некая частная фирма опрометчиво заявила, будто ей впервые удалось получить путем клонирования эмбрион человека, Феликс только рассмеялся. По определению, эмбрионом считается даже оплодотворенная яйцеклетка, которая может быть пересажена в матку. Такие яйцеклетки претерпевали одно-два деления, а затем погибали, никогда не развиваясь дальше. Двое других ученых, занимающихся клонированием человека, провозгласили, что добились наступления беременностей, в чем Феликс также усомнился. До сих пор он один, превзойдя в своих методах всю науку клонирования, устоял перед соблазном мировой славы, и не столько ради плащаницы – твердил он себе,– сколько для того, чтобы спокойно продолжить работу. Пока результаты его опытов оставались на страницах дневников и нигде больше. Однако Феликс предвидел тот день, когда трансплантация ядра превратится в рутинную операцию и любой студент в перерывах между препарированием лягушек сможет повторить ее с клетками кошек и собак.
 Тем не менее доктор ни разу не пытался создать человеческий эмбрион. Пришло время решать, стоит ли вообще это делать. Раздобыть яйцеклетки, признанные негодными в клинике искусственного оплодотворения, будет несложно. Потом он мог бы удалить из них ядра, заменить их собственными, а сформировавшуюся бластоцисту – разрушить. В успехе он не сомневался. Ему только пришлось бы покаяться в том, что христианское право и католическая церковь считают грехом – уничтожении до-эмбриона.
 Как ученому, Феликсу было нелегко поверить постулату, утверждающему, будто жизнь начинается с зачатия. По соображениям биоэтиков, до рубежа в пятнадцать суток говорить о начале новой жизни бессмысленно. Именно на этом сроке у зародыша формируется зачаток нервной системы, называемый первичной бороздкой. Без него продолжения не наступает. Любопытно, что иудаизм родителей Феликса предлагал выход из создавшейся этической проблемы, ведь евреи и мусульмане верят, что зародыш получает душу на сороковой день развития. Феликса, конечно, волновало неминуемое уничтожение человеческих до-эмбрионов, однако он знал, что, когда придет черед действовать, он, помолясь, последует науке.
 Пункт под номером два представлял несравнимо большую сложность.
 В его случае ДНК могла повредиться за древностью лет. Тем не менее у Феликса были две причины уповать на лучшее. Нити плащаницы, состоящие из полисахаридов наподобие целлюлозных, могли служить естественным стабилизатором структуры ДНК и не дать ей распасться со временем. Далее, его занимала проблема клеточной смерти, определение которой по сей день вызывает массу споров. Какая степень повреждения клетки ведет к необратимым последствиям, когда из нее уже невозможно вырастить штамм?
 Второй повод надеяться, почти не имеющий отношения к науке, но более веский для Феликса, заключался в следующем: если сила воскресения смогла возродить тело Христа к жизни, то, быть может, она же сохранила Его кровь и плазму, присутствовавшие на ткани плащаницы в момент свершения чуда.
 И даже в этом случае имелись препятствия, причем довольно серьезные. Феликс предполагал, что трансплантация человеческого ядра будет сопряжена с новыми трудностями по сравнению с таковой у животных, однако считал себя способным их преодолеть. Вместе с тем создателям овцы Долли пришлось израсходовать множество бластоцист ради одной успешной имплантации в матку. В свою очередь, для рождения пяти ягнят было сделано куда больше таких имплантаций. В конечном итоге выжил только один клон.
 Доктор знал, что ему потребуется удача плюс максимум усилий, чтобы увеличить соотношение между затратами и результатом, и все-таки смотрел вперед со здоровым оптимизмом. Усовершенствование новых генетических технологий – не только наука, но и искусство, к которому у него был несомненный талант.
 Дойдя до последней строки – «перенести бластоцисту в матку реципиента»,– Феликс замер, выронил карандаш и схватился за голову. Пока это было всего лишь отвлеченным умствованием, он и не задумывался, что за словами «матка реципиента» подразумевается настоящая женщина – гораздо более сложная и активная «составляющая» эксперимента в отличие от подопытной овцы.
 Он встал и взволнованно зашагал по лаборатории. Каждому человеку, даже клону, нужна мать. Если он надумал возродить Иисуса, ему сначала придется найти новую Марию.
 Феликс вновь сел, открыл чистый лист и начал все сначала. Внимательно, не спеша записал каждый ключевой пункт, теперь вплоть до родов.
 Проработав три часа, доктор Росси вдруг осознал, что в квартире кто-то есть. «Должно быть, Франческа»,– решил он, после чего снял халат и повесил в тамбуре, разочарованный тем, что его личное время так быстро вышло. Оказавшись в холле, запер за собой лабораторию и громко спросил:
 – Франческа, ты?
 – Мы здесь,– долетел ее голос из кухни.
 Там он застал Франческу и Аделину в фартуках за рабочим столом и Мэгги у раковины, загружающей посудомоечную машину. В последний раз Феликс видел сестру в фартуке в далеких восьмидесятых. После смерти родителей Франческа переехала в Бостон, где он заканчивал последний курс Гарварда, а Аделина часто навещала их по выходным. Иногда девушки вместе готовили. Однако, вернувшись в Нью-Йорк, они стали заказывать еду на дом – обычно в «Фэбьюлос фуд », чья кухня соперничала с лучшими ресторанами мира. Время от времени завтрак им стряпала Мэгги, если задерживалась допоздна и оставалась ночевать в доме. «Неспроста они это затеяли»,– думал Феликс, глядя на девушек.
 – Фликс, ты почему не позвонил и не сказал, что приедешь? – спросила сестра, идя вместе с Аделиной ему навстречу.– Не могу поверить, что тетя Энея умерла,– горестно протянула она.
 – Что поделаешь,– ответил Феликс, погладив ее по плечу.
 Обнимая подруг, он вдохнул легкий запах золотистых волос Аделины, сознавая, что обе они ему одинаково дороги, словно две любимые сестры, хотя Аделине суждено стать его женой после того, как он сделает ей предложение.
 Франческа подняла голову.
 – Ты нашел письмо?
 Для Феликса ее вопрос предвещал перемены, которые были сейчас совсем некстати.
 – Да. Только у меня к тебе одна просьба. Давай обсудим его позже.
 – Но…
 Он разжал объятия.
 – Пожалуйста, Фрэн.
 – Ладно, позже так позже. Сейчас мы готовимся к похоронам. Их назначили на понедельник, а у Энеи было несколько пожеланий, Фликс, так что…
 Феликс сел за стол и переключился на блюдо цуккини, щедро политых соусом.
 – Вот и займись ими. Верю, ты отлично справишься. Главное, скажи мне, куда и когда приходить.– Он подцепил ломтик цуккини и отправил его в рот.– М-м, как вкусно!
 Аделина и Франческа заговорщицки переглянулись и вернулись к готовке. Другого Феликс и не ждал. Он и сестра всегда думали и чувствовали одинаково. Что ранило ее, причиняло боль и ему. Аделина знала об их молчаливом заговоре, так как уже давно стала его соучастницей.
 – С приездом, доктор Росси,– сказала Мэгги, склонившись над раковиной. Ее безразличный вид не обманул Феликса – она напускала его на себя, чтобы скрыть любопытство. – Как долетели, сэр?
 Феликс вспомнил о своем плане дать Мэгги расчет, если всерьез попытается клонировать Христа. Стоит ей что-нибудь заподозрить – наверняка выведает.
 – Пулей, иначе не скажешь,– ответил он, уже сожалея о своем решении.
 Он, конечно, устроит, чтобы Мэгги не пострадала финансово; ей нельзя находиться здесь, когда он будет работать. Франческа, если ее попросить, не нарушит его уединения, но с Мэгги этот номер не пройдет. Может, она и не раскроет тайну, однако рисковать Феликс права не имел.
 – В лаборатории все просто сверкает, большое спасибо. И в сотый раз говорю, не надо называть меня сэром. Кстати, почему тебя загнали на кухню?
 Ответила Франческа:
 – Я снова попросила ее присматривать за всем домом, Фликс. Мы уже договорились.
 – Неужели? – отозвался Феликс.
 Вот чем плоха жизнь в компании женщин: они то и дело наводят свои порядки. Однако должен же быть выход из этого тупика!
 – Раз так, Мэгги, предоставь лабораторию мне. Мы ведь не собираемся заморить тебя работой. В конце концов, тебе еще надо учиться.
 Мэгги как будто удивилась, но кивнула.
 «Ничего, завтра сменю замок,– думал Феликс,– а на неделе присмотрюсь к ней, станет она проявлять любопытство или нет». Ему нравилась Мэгги, да и сестре, судя по всему, тоже. Если только представится возможность не увольнять ее, он оставит все как есть.
 – Фликс, – сказала Франческа, – что-то мне это напоминает, а тебе?
 Он огляделся и кивнул. Вся семья в сборе на кухне. Так часто бывало при жизни родителей – отец читал или работал с историями болезней пациентов, Франческа подстригала цветы прямо на кухонном столе или играла на пианино в соседней комнате, а мать тем временем стряпала что-нибудь невероятно вкусное.
 Кроме них, здесь почти никто не бывал. Никто не звонил, за исключением отцовских пациентов. Стремясь сохранить семейное прошлое в тайне, родители жили замкнуто, всегда особняком. Феликс и Франческа переняли их тягу к уединению. Как Аделине и Мэгги удалось попасть в тесный круг, оставалось загадкой.
 Феликс опустил вилку.
 – Да, похоже на старые времена. Ну, девушки, кто-нибудь скажет мне, что здесь происходит?
 Франческа приподняла книгу со своего столика, и Феликс вздрогнул, увидев заглавие: «Cucina Ebraica». Только вчера они узнали, что их родители были евреями, а Франческа уже вошла в роль.
 – Зашла вчера в книжный, смотрю – стоит,– сказала она.– «Итальяно-иудейская кухня». Наверное, у папы с мамой в молодости была такая же.
 Феликс повернулся к Аделине.
 – Ты уже знаешь?
 Она подошла и с улыбкой чмокнула его в щеку.
 – Я случайно увидела письма, и Франческа мне все рассказала. Похоже, я полюбила еврея-христианина.
 К этому Феликс оказался не готов. Отца он понял и почти простил, однако новое отношение той, кого он прочил себе в жены, его смутило. Он вскочил из-за стола.
 – Сейчас я не хочу это обсуждать. Поговорим через пару дней. Обещаю.
 Франческа сняла фартук и по-сестрински взглянула на него, словно ей было виднее.
 – Пойдем, Фликс, прогуляемся в парке.
 Он всегда уступал этой ее просьбе и одновременно вызову на срочный разговор. Стук ножа подозрительным образом прекратился. Теперь ему стало ясно: прогулка была запланирована. Наверное, Сэм доложил им, что он уже здесь. Придется учиться самому контролировать ситуацию, пока та не подчинила его себе. Сомнения побоку. Порой обман просто необходим, и сейчас – как раз такой случай.
 – Прости, если был резок,– сказал Феликс в лифте, застегивая пальто на пуговицы.– Кстати, на обратном пути я встретил одного знакомого – он проездом в Нью-Йорке, задержится здесь на денек-другой. Я подумал поселить его у нас в Клиффс-Лэндинге, но мой ключ куда-то запропастился. Не одолжишь свой на время?
 Феликс даже удивился тому, как легко ему далась эта ложь. Даже если Мэгги не будет совать нос в лабораторию, дома полного уединения не добиться, а оно ему скоро понадобится. Лэндинг был бы отличным выходом из положения, однако сестру все равно придется держать в неведении до подтверждения беременности. Франческа не остановится ни перед чем, вплоть до поджога лаборатории, но узнай она, что опоздала, ее можно будет не бояться. А после родов он поведает о клоне и всему миру.
 – Одолжу. А что за знакомый? – спросила Франческа, шаря по сумочке в поиске ключей.
 – Один ученый из группы исследователей плащаницы, ты его не знаешь.
 Она сняла ключ с кольца и протянула брату.
 – Вот. Дай знать, когда можно будет поехать туда снова.
 – Спасибо, обязательно.
 Когда они вышли в фойе, Франческа обронила:
 – Да, с тобой о чем-то хотел поговорить Сэм.
 Однако беседа не удалась – швейцар уже сменился. Вместо того чтобы повести брата в Центральный парк,
 Франческа взяла его под руку и направилась вниз по Пятой авеню.
 – Куда мы идем? – спросил он.
 – Увидишь.
 Феликс вглядывался в лица встречных женщин, пытаясь определить, кто из них мог бы подойти в матери еще не рожденному Христу. Его акушерская практика длилась недолго; удастся ли ему сделать правильный выбор? По другую сторону улицы, в парке, он увидел двух наездниц за разговором – лошади стояли голова к голове. Старшая женщина слушала младшую, не столько вникая в смысл сказанного, сколько сопереживая. Мать и дочь? Феликс почти чувствовал их любовь.
 В этот миг Франческа вдруг остановилась и заглянула ему в глаза.
 – Фликс, вещи из тетиной шкатулки принадлежат не только тебе. Мы должны поговорить: как-никак, это касается нас обоих. Я уже вижу, как ты меняешься, и мне, если честно, становится боязно.
 Он прищурился.
 – Чтобы ты чего-то испугалась? Не верю.
 Она молча провела пальцами по ремешку сумочки, а Феликс невольно залюбовался ровной чередой палисадов вдоль широкого тротуара в обрамлении низких кованых оград. Как бы он хотел, чтобы его жизнь была столь же размеренной!
 – И все же я боюсь,– повторила Франческа.
 – Неужели? – Как когда-то в детстве, Феликс обхватил сестру сзади за плечи и стал пятиться, увлекая ее за собой.
 – Ну все! Хватит! Хватит! – Она улыбнулась ему. – Я хочу тебе кое-что показать. Тут недалеко, на Девяносто второй.
 – И что же?
 – Сам увидишь. Только обещай не сбегать.
 – Обещаю,– ответил он, силясь вспомнить, что такого находилось на Девяносто второй улице.
 По дороге Феликс попытался восстановить в памяти лицо матери, однако перед глазами вставали черты Франчески, опекавшей его с тех пор, как погибли родители. Он спросил себя, не сделать ли ее своей Марией, но тотчас понял, что не представляет, как будет осматривать или, того хуже, оплодотворять ее, пусть даже искусственно.
 Потом Феликс увидел, что же находится на Девяносто второй улице: Еврейский музей. Франческа знала, что он обожает музеи, и, по-видимому, решила таким образом разрядить обстановку.
 Он нехотя прошел за сестрой мимо ажурного особняка « Варбург» в готическом стиле, чьи окна посреди известнякового фасада были переделаны в рекламные щиты. На одном красовался серебряный семисвечник – менора, другой гласил: «Культура и преемственность: еврейские перипетии». В застекленной витрине у обочины висел плакат-репродукция известного портрета, изображавшего двух женщин – в черном и белом платьях. Автором картины был Джон Сингер Сарджент, о чьем еврейском происхождении Феликс не подозревал. Он поднялся за сестрой по лестнице из трех широких ступеней, миновал застекленные двери в затейливых деревянных рамах и стал ждать Франческу с билетами, все еще чувствуя себя не в своей тарелке. Рядом с ним толпилась ватага школьников с учителями. Взрослые были заботливы и доброжелательны, но не проявляли той духовной близости с подопечными, как мать с дочерью, встреченные Феликсом в парке. Внезапно он нашел ответ, поразительный в своей очевидности: мать для его будущего клона нужно искать среди любящих Бога! Церковь – вот куда следует обратиться!
 Они вошли в музей. Первый зал посвящался наследию немецких евреев в предвоенные годы. Сам факт существования такого зала показался Феликсу вопиющим свидетельством того, какими изгоями считали евреев – словно им приходилось доказывать право называться людьми. Разве у них могло не быть наследия? Франческа, всплескивая руками, брела от экспоната к экспонату. Феликс сначала шел следом, пока в конце второго зала его внимание не привлекло небольшое полотно: «Женщина за письменным столом» Лессера Ури, умершего в 1931 году.
 Женщина в белой блузе и пышной юбке склонилась над письмом; двор за окном заливало солнце, но в комнату лучи не проникали. Обивка стула радовала глаз насыщенной синевой, коврик у женщины под ногами – теплотой красного тона. Сколько раз сам Феликс, откладывая газету, видел, как Франческа сидит вот так у окна и пишет бывшим одноклассницам за старым отцовским столом!.. Сходство поразило его. Не находись перед ним бесценный шедевр еврейского искусства, он тут же купил бы картину сестре в подарок.
 Феликс хотел подозвать Франческу, но та уже свернула за угол, где висела другая картина, как ни странно, того же мастера – Лессера Ури. Неужели их мог написать один и тот же человек? Второе полотно было огромным, около полутора метров высотой. К черно-синей поверхности скалы прижался спиной изможденный, высохший до костей человек. Единственным предметом одежды на нем был длинный красный лоскут, укрывающий его от груди до лодыжек. Угловатое, изломанное тело, заострившиеся черты лица роднили человека со скалой, а та, нависая над ним, казалась не камнем, а живой плотью. В этом произведении Ури словно передал всю скорбь людей, отвергаемых холодным, безжалостным миром.
 Красный цвет рубища вдруг показался Феликсу знакомым. Неужели такой же оттенок был у коврика «Женщины за столом»? Там красный был цветом роскоши, здесь – цветом лишения. Одним тоном синего подчеркивалось и изящество стула, и запустение скал. Если первый холст повествовал о доме и любви, то второй – о приближении холокоста. Поразительно, как Ури использовал одну и ту же палитру, чтобы противопоставить нежность ненависти.
 Феликсу стало невмоготу думать, что две эти картины рассказывают о прошлом его семьи – их жизни в Нью-Йорке и о том, что случилось с родителями в годы войны. Он махнул сестре рукой, показывая, что уходит, и ретировался в фойе, полное школьников с учителями, которые, насколько он мог судить, едва ли любили своих учеников. Чем еще объяснить то, что бедных детей спихнули в этот омут горечи?
 Франческа выбежала на улицу и поймала его за руку.
 – Фликс, нельзя же прятаться вечно. Пойми: в понедельник похороны. Ты знаешь, что наш дядя, брат папы и тети Энеи, еще жив? Я с ним связалась…
 – Зачем?!
 – Бога ради, Феликс, умерла его родная сестра!.. Он был так рад меня слышать. У них все плакали. Так вот, он приедет на похороны, и ты…
 Феликс почувствовал себя загнанным в угол. Какой может быть покой, когда в доме полным-полно родственников! Если он запрется у себя, это вызовет вопросы и подозрения. А дожидаться, пока все разъедутся, слишком долго, дело решительно не терпело отлагательства.
 – Прости, но я против! Забронируй им номера в гостинице. Там можете видеться, сколько хотите, – только не у нас! Отец никогда их сюда не звал, сама вспомни. Да и вообще, такие вещи нужно обговаривать заранее. Поверь, сейчас не время заводить новых знакомых!
 С этим Феликс оставил сестру и поспешно вернулся к себе, где сразу отправился в оранжерею – успокоиться перед работой. Он посмотрел вниз, на Центральный парк – несомненно, величайшую роскошь, которую может позволить себе обитатель Музейной мили, как называли примыкающий к нему отрезок Пятой авеню. Все их с Франческой детство прошло в этом парке. Они знали его как свои пять пальцев – каждый угол, каждый пруд, валун или клумбу. Феликс часто сопровождал Франческу и Аделину, которые катались там на своих породистых лошадях – андалузском жеребце по кличке Царь и арабской кобыле Ночке. Феликс на миг затосковал по тем идиллическим временам.
 Две руки обвили его со спины. Он потянулся назад и обнял Аделину.
 – Прости, я, наверное, сглупила. Не знала, что ты был так расстроен. По большому счету это ведь не важно. Для меня ничего не изменилось. То есть существуют важные вещи в жизни – хороший ты человек или нет, любишь ли семью, помогаешь ли людям. А христианин ты или еврей – не имеет значения. Просто не имеет, и все тут.
 Феликс обернулся.
 – Будь это и впрямь не важно,– сказал он и поцеловал ее в лоб,– стала бы ты меня уговаривать?
 – Я просто пытаюсь помочь тебе свыкнуться с этим. Вижу, что-то произошло. А где Франческа?
 – Сейчас придет.
 – Вот и Мэгги не знает, что теперь с нами делать.
 Феликсу было неловко говорить о личном перед свидетельницей, даже перед Мэгги. Его смущало то, что Аделина сразу приняла обстоятельства, с которыми он никак не хотел мириться. С ее неброской красотой она походила на ангела. Их отношения развивались по пути, указанному верой. Лишь единожды они занимались любовью. Феликс хотел, чтобы они подождали и сохранили целомудрие до брака, что в наше время удается не многим; но одной прекрасной ночью в этой самой комнате чувства их захлестнули. С тех пор они стали считать себя парой. Феликс думал сделать Аделине предложение на годовщину первого ужина вдвоем и, опустив помолвку, сразу устроить скромную закрытую церемонию. Они были созданы друг для друга. Вместо того чтобы заниматься любовью, часами обсуждали Библию. Его любимой темой был Иисус Христос, ее – дарованная Им благая весть. Она девочкой хотела уйти в монастырь, он мечтал стать священником.
 Аделина и Франческа много времени уделяли благотворительности. Аделина любила помогать людям и делала это неустанно, ничуть не жалея о потраченных деньгах и усилиях. Из всех святых ближе всего ей была святая Колетта, жившая во Франции, которая в семнадцать лет осиротела, раздала все имущество бедным и постриглась в монахини, а затем жила в скиту до тех пор, пока Господь не открыл ее предназначения. Руководствуясь своими откровениями, она основала семнадцать новых обителей. В житиях говорилось, что ей было дано предвидеть собственную смерть.
 Аделина ободряюще сжала его ладони в своих.
 – Феликс, ты веришь в промысел Божий?
 Он тронул ее локон.
 – К чему спрашивать, если знаешь ответ?
 – Хочу, чтобы ты перестал сомневаться. У Бога свои причины, чтобы делать твою жизнь такой, какая она есть.
 Все потрясения последних дней пронеслись в памяти Феликса. Вспомнил он и о промысле, и об абзаце про Моисея, открытом наугад, и о дневниковых записях, и о своих мыслях о женщине, достойной стать матерью Сына Божьего. Глубоко верующей. Отважной. Настоящей ангельской душе, если такая бывает у дочери Евы.
 Эта женщина стояла сейчас прямо перед ним.
 Рискнет ли он предложить? Согласится ли она?
 Неужели именно ей суждено исполнить Божью волю – той, которую он, Феликс, видел с собственным сыном на руках?
 Феликс отстранился от нее и прошел к орхидеям – любимицам Франчески. Оттуда он оглядел Аделину, купающуюся в лучах заходящего солнца, и попытался представить ее, носящую в себе святой плод, рядом с лучшей подругой.
 Они пройдут через испытания втроем, неразлучные с самой школы.
 Феликс обнял Аделину, словно прощаясь с мечтой, затем прижался щекой к ее щеке и прошептал на ухо:
 – Давай сходим куда-нибудь. Мне нужно побыть с тобой наедине.




 Глава 9
 Четверг, вторая половина дня. Пятая авеню


 Сколько Сэм ни пробовал дозвониться доктору Росси с рассказом о назойливом репортере – ничего не вышло. Трубку тот не брал, а его сестра и Аделина Гамильтон, вероятно, забыли передать послание швейцара. Похоже, после возвращения Росси и смерти их тетушки многое переменилось.
 Сэм вызвал себе замену, а сам прошел внутрь и спустился по лестнице в вестибюль, чтобы, минуя танцевальный зал, поскорее попасть в сектор здания, который все служащие называли казармой. Здесь располагалась квартира инженера-строителя, подсобка для шоферов и младшего швейцара с охранником, а также еще одно крупное помещение, некогда служившее лабораторией доктора Росси-отца. Теперь комнаты попали в распоряжение Сэма, как и все прочее в пределах «казармы», оплачиваемое ассоциацией жильцов.
 Он заглянул в подсобку. Охранник по мониторам следил за вестибюлем, парадным и черным выходами, краем уха слушая телешоу, которое смотрели два дежурных шофера. Третий храпел в спальной кабинке, четвертый и пятый были на выезде.
 – Можете вычеркнуть встречу доктора из графика, парни. Он уже полдня здесь.
 – Как скажешь, Сэм,– отозвался один из них.
 Сэм прошел дальше по коридору и отпер дверь личного гаража мистера Брауна. Вот уж чьего расписания никогда не было на доске – его вообще никто не знал. Сэм спустился к деревянному навесу с красной ковровой дорожкой под ним, что вела до самых дверей хозяйского лифта. У задней стены красовалась коллекция автомобилей: белый «порше», который Браун водил только раз, два черных «линкольна» – на случай, если ему понадобится выехать в город под видом какого-нибудь миллионера, и «роллс-ройс Silver Seraph, которым он прежде не пользовался. (Поговаривали, будто в ночь презентации этой модели, которую компания «Роллс-Ройс» устроила в шотландских горах, все оделись в клетку, играли на волынках и пили односолодовое виски «Олд Пултени».)
 «Негусто,– думал Сэм,– для такого человека, как Браун». Впрочем, он как-то обмолвился, что машины его не занимают.
 Секунду-другую спустя Сэм услышал гудок, нажал кнопку включения гаражной двери и еще одну – на пульте переговорного устройства. Ответил дворецкий.
 – Гость прибыл,– доложил Сэм.
 Гаражная дверь поднялась и впустила черный лимузин. Когда тот остановился под пологом, Сэм открыл заднюю дверь.
 – Доброе утро, господин секретарь.
 Пока госсекретарь США выходил из машины, водитель открыл багажник и извлек кейс. Сэм его принял и проводил гостя к лифту по красной дорожке. Лифт подошел, через мгновение закрыл двери и понесся вверх.
 – Как долетели?
 Тот вздохнул.
 – Не имеет значения.
 Жена госсекретаря год назад погибла в автокатастрофе, и, хотя на публике он держался невозмутимо, чувствовалось, насколько его подкосила утрата. Сэм повел разговор о чудной погоде и продолжал его до тех пор, пока лифт не остановился на девятом этаже. На выходе их уже ждал мистер Браун.
 Увидев его, Сэм отвел взгляд, как и все, кто встречался с этим человеком. Он как-то читал, что сходным действием на людей обладал банкир Морган. Его горящие глаза напоминали современникам огни приближающегося локомотива.
 И хотя носил Браун простую рубашку без галстука и серые брюки, да и роскошь его кабинета была сдержанной, не кичливой, посетителя не оставляло чувство, что сам Господь Бог снизошел до него в эту минуту.
 Госсекретарь втянул голову в плечи, пожимая ему руку.
 Подоспевший дворецкий принял у Сэма кейс.
 – Не уходи, Сэм,– сказал Браун.– Есть задание.
 – Как угодно, сэр.
 На выходе из приемной до него долетел вопрос Брауна, предназначавшийся секретарю:
 – Надеюсь, на этот раз вы привезли мне проект пакта о перемирии?
 – Да-да, конечно,– подтвердил тот.
 Сэм отметил, что уже не удивляется, отчего некоторые так робеют в присутствии Брауна. Очутившись в фойе пентхауса, он сел в уютное кресло и принялся напевать себе под нос. Тура-лу-ра-л у-рал.. . Вот мимо него прошел к лифту дворецкий, вот он уехал вниз, а потом цифры снова стали отсчитывать этажи – седьмой, восьмой, девятый. Двери раскрылись, и дворецкий вышел в сопровождении женщины. Мягкие каштановые волосы ниспадая ложились на шикарный мех, а может, искусную подделку. В ее движениях Сэм уловил грацию танцовщицы, одной из тех, что тысячами приезжали покорять Нью-Йорк. Здесь такие были не в новинку. Ее мюзикл несомненно оплачивался из того же кармана, что и великолепная шуба,– из кармана мистера Брауна. Сэм достаточно хорошо разглядел гостью, чтобы понять: госсекретаря ждет приятный сюрприз. Ему стало завидно.
 Минуту спустя дворецкий возник снова и повел его в библиотеку. Именно там мистер Браун любил принимать дорогих гостей и тех, кто ему служил. Сэм подозревал, что каждая комната здесь, кроме спальни самого Брауна, снабжена видеокамерой или «жучками». Насчет гостевой спальни он даже не сомневался. Поэтому, когда дамочка скинет свой мех и станцует с секретарем постельное танго, Браун получит небольшой видеофильм – на всякий пожарный случай.
 Сэм присел на коричневый кожаный диван, вспоминая, как в бытность частным детективом сам зарабатывал такими вот наблюдениями и что из этого вышло. Однажды его наняла богатая домохозяйка для слежки за своим мужем, чтобы, получив доказательство измены, выступить с ним в суде. Муженек, как впоследствии оказалось, развлекался с двумя девицами, которые жили вдвоем, но время от времени приглашали мужчин – разнообразить досуг. В ту ночь Сэм застал всю троицу в постели. Чего он не знал, так это того, что обманутая жена шла за ним по пятам с револьвером, намереваясь пристрелить изменника вместе с любовницей. Пока Сэм делал снимки, она целилась. Первый выстрел попал супругу в плечо. Второй так и не прозвучал – Сэм бросился на женщину и выхватил револьвер. Потом, не поднимая шума, отвез раненого к хирургу, жену – к психоаналитику, а двум девчонкам посоветовал съехать как можно скорее, не оставляя адреса.
 После этого на него целый год сыпались странные, трудные и запутанные дела, с которыми он, к удовольствию клиентов, успешно справлялся. И вот в один прекрасный день почтальон принес Сэму чек на круглую сумму, билет до Нью-Йорка и просьбу явиться на собеседование, из которого стало ясно, что весь год его настоящим клиентом был один человек – мистер Браун. Одна из любвеобильных девиц оказалась его родной сестрой.
 Похоже, она рассказала брату о случившемся, а тот в свою очередь устроил ему, Сэму, проверку. В итоге он был принят в штат как член службы охраны мистера Брауна, кем работал вот уже одиннадцать лет, выполняя разнообразные поручения – как правило, легального характера. Бывали, впрочем, и исключения, зато жалованье ему платили такое, какому позавидовали бы особы королевских кровей.
 – Вот ты где, Сэм! – прогремел из передней голос хозяина.
 Браун вошел и уселся в офисное кресло перед компьютером, в котором имелся доступ к базам данных правительственных служб. На стене за его спиной висели карты древнего и современного миров. Не размениваясь на приветствия, Браун бросил на стол перед Сэмом толстый запечатанный конверт.
 – Это надо доставить нашему другу из консульства. Ровно через час ты должен быть там.
 – Будет сделано, сэр,– сказал тот, не удивляясь пункту назначения конверта.
 На днях две африканские страны затеяли войну у себя на границе, а США поддерживали сторонников перемирия. Браун, без сомнения, посылал выбранной им стороне подробности еще не внесенного проекта.
 Сэм сунул конверт во внутренний карман пиджака, в то время как его хозяин, прищурившись, разглядывал корешки книг собственной библиотеки – пять рядов стеллажей, где каждая секция несла этикетку с указанием континента, страны и периода в ее истории.
 – Тебе нужно больше читать,– сказал Браун, будто думая о чем-то помимо книг.
 Сэм встал, подошел к одной из полок и увидел там «Естественную историю» Плиния Старшего, «Историю Александра Македонского» Квинта Курция Руфа и «Жизнеописания» Плутарха. На другой стояли «Даодэцзин» ЛаоЦзы, «Искусство войны» Сунь Цзы, томик поэм Ли Бо и очерки Сымы Цяня. Индию представляли «Рамаяна», «Веды» исутры Маха-яны. Естественно, не обошлось без Библии, Торы и Корана. В сочетании с тем, что ему было известно о Брауне, эта библиотека, способная дать представление об истории, религии и искусстве любого известного общества, позволила Сэму понять, что его капитан всегда был у руля. Вновь и вновь он наблюдал, как Браун, руководствуясь прошлым, заглядывал в будущее и устранял нежелательные события задолго до их появления.
 – Что ты думаешь о мире, Сэм?
 – Я? – Он остановил взгляд на «Государе» Макиавелли, которого никогда не читал, но догадывался, о чем там может идти речь.– Что ж, впервые я увидел мир глазами моряка, как вы знаете. Сказать по правде, для меня он мало чем отличается от торгового судна: люди живут и работают в тесноте, деться некуда, плавание полно опасностей. Без капитана, иерархии и простейшего свода правил моряки перегрызутся еще до того, как судно покинет порт.
 – Считаешь, в жизни действуют те же законы?
 – Да.
 Браун встал, изображая улыбку отеческого благоволения, то есть чуть менее устрашающую, чем его обычный оскал. Сэму нравился Браун. Можно сказать, он им восхищался… только издали.
 – В доме порядок?
 – С утра приходил репортер, спрашивал доктора Росси. Улыбка Брауна исчезла.
 – Репортер? О чем спрашивал?
 – Кажется, о работе.
 – Разузнай. Потом мне доложишь.– Он бросил взгляд на дверь, давая понять, что разговор окончен.
 Спустившись в вестибюль, Сэм увидел сквозь открытую дверь Франческу Росси с подругой, дожидающихся авто. « Не иначе, по магазинам»,– решил он. Понаблюдав за ними с минуту, он в который раз поразился их неподвижности, которая, впрочем, отличала и остальных женщин этого дома. Будто кто дал всем благородным леди указание не шевелиться без крайней надобности. Впрочем, Франческе с трудом удавалось следовать правилу. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу, напоминая этим своего коня, и не стеснялась чужих глаз. Зато ее подруга освоила науку инертности на все сто. Она замирала на долгое время, пока что-нибудь – звук или слово – не выводили ее из оцепенения. Только тогда Аделина оттаивала, словно ледяная скульптура, перетекала в новое положение, отражающее ее настрой,– и снова застывала.
 Сэм не раз ловил себя на фантазиях, просто глядя на то, как эти женщины меняют позу.
 Он вдруг вспомнил, что забыл у мистера Брауна свой мобильник; снова пришлось ехать наверх. К его неудовольствию, на обратном пути лифт замедлил ход на восьмом этаже. И зачем только он не поехал на частном! Когда двери начали раскрываться, Сэм разглядел по ту сторону Мэгги, горничную Росси, которая самым беззастенчивым образом высматривала, кто едет из пентхауса. Он усмехнулся и быстро втиснулся в передний угол кабинки, чтобы она не увидела его сразу.
 – Подглядывать любим, а, Мэгги? – выпалил он.
 От неожиданности девушка вздрогнула и споткнулась, заходя в лифт, а Сэм ее подхватил.
 Его неизменно смешило, когда большие, как у лани, глаза Мэгги всякий раз загорались, замечая то, чего, по сути дела, не следовало замечать. Мэгги была не из сплетниц, насколько он знал, но непременно хотела быть в курсе всего.
 И вот теперь она повисла у него на руках, держась за сердце и глядя ему в глаза со смущением и досадой. А Сэм улыбнулся, представив ее еще раз в белой шляпе с пером и то, как она несла ее – гордая, словно африканская царица. Ему даже захотелось поцеловать девушку, но он тут же осадил себя, гадая, что на него нашло.
 – Ты смерти моей хочешь – так пугать?! – воскликнула Мэгги и высвободилась, когда лифт тронулся.
 – Тебя напугаешь,– отозвался Сэм, все еще улыбаясь. Интересно, сколько она отдала за шляпку? Его мать была точно такая же – голодала, чтобы он мог ходить в модном костюме и в хорошую школу, куда она пропихнула его после смерти отца. С тех пор ему было невтерпеж видеть, как честные беднячки нищенствуют ради какой-нибудь вещицы, а точнее, ради чувства собственной значимости. Мэгги тоже из честных.
 Она вполголоса произнесла:
 – Ладно, я и так тебя искала.
 – Правда?
 У него оставалось полчаса в запасе – путь до консульства занимал не больше двадцати минут. Сэм нажал кнопку «Стоп» и попытался изобразить серьезность, разглядывая простое открытое лицо Мэгги, любуясь им.
 – Я слышала, ты хочешь поговорить с доктором Росси. Может, расскажешь все мне, а я передам, чтобы не дергать его лишний раз?
 Сэм и прежде подумывал пригласить ее на разговор по душам и даже спуститься к нему, где еще не бывал ни один из жильцов и обслуги, кроме его посетительниц, проникавших туда черным ходом, а не через фойе. Что ж, одной проблемой стало меньше.
 – В самом деле? Тебя доктор Росси попросил?
 – Не совсем…
 – Хочешь сказать, совсем нет?
 Мэгги явно теряла терпение.
 – Сэм Даффи! В этом доме, слава богу, и без тебя забот хватает! Ну-ка, отвечай: что у вас за дела с доктором Росси?
 Сэм кивнул. Правильно: лучшая защита – нападение. Однако в ее тоне было больше участия, чем услужливости, а ведь она умела, когда надо, прикинуться услужливой. Он даже захотел, чтобы она сейчас притворялась. Если она и впрямь убедит себя в собственной неполноценности – тогда бей тревогу.
 Он откинулся на латунную решетку.
 – Перед тем как услышать ответ, девочка, не мешало бы поздороваться.
 – Я тебе не девочка. – Мэгги вдруг замолкла, будто устыдившись собственной резкости.– Здравствуй.
 Сэма задело ее обращение. Мэгги ему нравилась, он уже давно пытался завести с ней дружбу. Понимание того, что за внешней строгостью часто кроется доброта, побуждало его оберегать девушку, хотя он и знал, что здесь ей ничто не грозит. Он не винил ее за предвзятость.
 В конце концов, откуда ей было знать, что после нескольких лет в море всякие предрассудки – что расовые, что религиозные, не говоря об остальных, стали для него пустым звуком? В тесных каморках торгового судна превыше всего ставилось умение уживаться с людьми, а то, что вносило разлад, считалось худшим из зол. Море любого научит терпимости. Но раз Мэгги не ценит его добродушия, остается только дразнить ее время от времени.
 – Здравствуй, Мэгги. Я пришел покаяться.
 В ее глазах промелькнул интерес.
 – Я подслушал, как Франческа Росси и Аделина говорили о тебе и о шляпном поединке с Шарминой. Ну, так как все прошло?
 Мэгги слегка скривилась и пожала плечом, словно говоря «так себе». Сэм понял, что шляпка имела успех.
 – Подумаешь, шляпка! Ничего особенного.
 – «Ничего особенного» ? – Ему не верилось, что Мэгги, слывущая шляпоманкой, так отзывается о своей любимице. – Это Грэм Смит-то? Да, я и об этом слышал. Ты, часом, не заболела? .. А что сказала Шармина? Или она просто проглотила язык?
 Мэгги возвела глаза к потолку, словно поддаваясь на детские уговоры по поводу конфет перед обедом.
 – Я, значит, вхожу, сажусь на свое место – третий ряд у прохода. Народ, конечно, заметил. «Чудо»,– говорят, и все такое. Служба через пять минут – и тут появляется Шармина. Вот так встала и смотрит на мою шляпу. Ни слова не сказала. Не успела я глазом моргнуть – ее уже как ветром сдуло. Вроде ушла домой и пропустила конкурс. А раз ее не было, значит, и победа не моя, хоть я и выиграла. Ну, теперь доволен?
 Сэм рассмеялся.
 – Ну и трусиха! Даже про службу забыла. Ты, значит, и дротика еще в руки не взяла, а она – сдаваться?
 – Дротика? – Мэгги выглядела удивленной.– Да ты никак в дартс играешь, Сэм Даффи?
 Он заложил большие пальцы за пояс.
 – Получше любого ирландца в Нью-Йорке! А ты что – тоже?
 – Да. И кстати, неплохо.
 – Ловлю на слове! – снова засмеялся он и взглянул на часы. – Сегодня в шесть. Свожу тебя в « Молли Мэлоун ». Пиво за мной.
 Мэгги посмотрела на него как на умалишенного.
 – Похоже, я нарушил табу,– усмехнулся Сэм.– Ладно, будь по-твоему. Сначала поженимся, потом – дартс. Так пойдет?
 Мэгги вздохнула.
 – Думаешь, я пойду с тобой в паб? Хочешь покидать дротики – у нас в церкви есть доски, в зале для репетиций. Может, вернемся к нашему разговору, пока кто-нибудь не вызвал лифт? – Она говорила без тени улыбки, что немало расстроило Сэма.
 Он был бы рад сыграть с Мэгги партию и надеялся, что Шармина еще признает поражение.
 – Стало быть, ни свадьбы, ни дартса? Да тебе не угодишь! – Сэм загляделся на ее оливково-карие глаза. Знает ли Мэгги, как они красивы? – Тогда слушай. Зачем какому-то репортеришке вдруг вызнавать, чем занимается твой доктор Росси?
 Она закатила глаза.
 – И только-то? Да они все спрашивают, чем он занимается. Ты что, газет не читаешь? И ради этого ты хотел его беспокоить?
 Сэм слегка наклонился к ней.
 – А зачем, как ты думаешь, журналисту понадобилось давать мне взятку? Он хотел знать, что доктор Росси привез из Турина.
 – Давать взятку? Тебе?! – Известие взбудоражило девушку и даже слегка испугало.
 – Именно. Газетчик вынюхивал, что было у доктора в дипломате. Как тебе это, а, Мэгги?
 Она оперлась о перила напротив и покачала головой.
 – Мистика какая-то. Если не ошибаюсь, у них все по-старому, кроме одного. Но это дело семейное, о нем я не могу говорить.
 Сэм внимательно оглядел ее. Что еще ему нравилось в Мэгги, так это то, что она не могла врать – или правда, или ничего.
 – Дело семейное? Кто их знает. В наши дни еще не такое печатают.
 Мэгги кивнула, глядя перед собой, потом словно вспомнила другой пункт своей миссии.
 – Сэм, сделай одолжение, а? Не ходи к нему сегодня, ладно? Дай человеку прийти в себя с дороги, поговорить с сестрой, с невестой…
 – Невестой? Так они впрямь женятся? – Сэм понял, что ее маленькая оговорка может выиграть ему пари-другое у водителей лимузинов, хотя сейчас у него не было настроения спорить.
 Мэгги взглянула на него как на проходимца.
 – Официально они не помолвлены, просто все знают, что свадьба не за горами. Кстати, что ты там делал у мистера Брауна?
 – Значит, дела Росси – секрет, а других жильцов обсуждать можно?
 – Ладно, ладно,– сказала она и повернулась к дверям с напускным безразличием.
 Сэм нехотя нажал кнопку «Ход», жалея, что приходится прекращать милую перепалку с недотрогой Мэгги и отправляться обратно, в пучину большого мира.
 – Просто доставка почты, любопытная любительница шляпок,– сказал он напоследок.




 Глава 10
 Вечер четверга. Пятая авеню


 Феликс Росси ходил взад-вперед в полумраке лаборатории. Он уже переоделся к ужину, выбрав черный саржевый костюм, который так нравился Аделине. Из-под воротника лабораторного халата выглядывал богато расшитый галстук Стефано Риччи. Феликс знал, что Аделина ждет его в комнате для гостей, которая с некоторых пор стала ее комнатой. Франческа, обрадованная тем, что они в кои веки решили поужинать вместе, сказала, что на Аделине будет черное платье без рукавов.
 Перед ним, освещенная единственной лампой, лежала причина его промедления. Нити из Туринской плащаницы были готовы к анализу.
 Не в силах противиться искушению, Феликс сделал вытяжку крови самым мягким раствором, используя наиболее щадящий режим центрифуги, и получил образец для исследования. Оставалось только подойти и взглянуть в окуляр современнейшего микроскопа. Тогда станет ясно, есть ли у его плана хоть малейший шанс на осуществление.
 Он должен увидеть неповрежденные клетки, хранящие всю наследственную информацию в виде двойной спирали ДНК, состоящей из приблизительно трех миллиардов нуклеотидных пар. Само собой, Феликса интересовали только белые кровяные тельца – в красных нет ядер и, соответственно, ДНК. Картина могла быть другой: множество цепочек с выпавшими кое-где фрагментами. Оба варианта его устраивали. Чего он совсем не хотел видеть, так это полностью разрушенную ДНК, от которой остались обрывки длиной в несколько сотен пар нуклеотидов.
 Феликс стоял в полумраке, сам не понимая, чего он ждет.
 Почему бы просто не посмотреть? Чем так трудны эти три шага?
 Теребя пуговицы пиджака сквозь полу лабораторного халата, он ощущал бессилие и страх. «Да пропади он пропадом, этот костюм, лишь бы попалась хоть одна целая клетка. Если ДНК полностью разрушена, ее ни за какие деньги не восстановишь» . Его планам, его мечте придет конец. Да что там – сердце разобьется, если ядер не окажется на месте.
 Феликс подошел к двери, глубоко вздохнул, потом направился прямиком к микроскопу и взглянул на изображение, увеличенное в несколько тысяч раз. Поначалу у него перед глазами все плыло – святость того, что лежало под микроскопом, не давала сосредоточить взгляд. Но вот он моргнул, и все встало на свои места. Теперь в поле зрения плавали крупные клетки грибов и бактерий, а между ними – фрагменты эритроцитов, узнаваемые благодаря своей двояковогнутой форме. Ни одного белого шарика – ни целого, ни поврежденного – он не нашел.
 Едва ли не в панике, Феликс установил режим автосканирования образца на наличие подходящих клеток. Сам он их так и не увидел.
 Раздался гудок, и Феликс подошел к домофону.
 – Что?
 – Фликс, Аделина просит передать, что почти готова.
 – Хорошо. Буду через минуту.
 Анализ закончился безрезультатно. Быть может, раствор отстоялся и искать надо не в той зоне? Феликс поднял пробирку с остатками вытяжки и вылил ее в чашку Петри большего размера, которую затем накрыл и укрепил в специальном гнезде микроскопа. На его глазах аппарат сканировал образец – микрон за микроном. Минуты тянулись, словно вечность, а в поле зрения по-прежнему не попадалось ничего стоящего. Феликс уже отчаялся и корил себя за глупые надежды, как вдруг в фокусе микроскопа возник крупный сгусток из нейтрофилов, многие из которых казались нетронутыми. Нейтрофилы составляют особую группу лейкоцитов, активно борющихся с раневой инфекцией. Погибшие нейтрофилы образуют гной.
 – Боже мой,– прошептал Феликс и закрыл рот ладонью, вновь с особой отчетливостью осознав, что исследует клетки, попавшие на ткань из раны Христовой.
 Сдерживая слезы, он зашептал слова молитвы:
 – Отче Всевышний, да послужат раны Господа Иисуса Христа душам нашим во исцеление! Аминь.
 Затем он откинулся на лабораторном кресле и облегченно выдохнул. Домофон на двери загудел снова и принялся отчитывать его сестринским голосом:
 – Фликс, что ты там делаешь? Еще пять минут – и столик отдадут другим!
 Он поспешил к трубке и крикнул:
 – Уже иду! – А сам одной рукой вытащил чашку Петри из держателя и вернул в термостат, среда которого сохранит клетки в целости до его возвращения.
 За дверью стояла Франческа в восточном халате и любимых голубых тапочках с острыми носами.
 – С чего это ты такой радостный? – удивилась она.
 – Ни с чего,– чмокнул он ее в щеку.– Да, и прости, что сбежал из музея.
 – Еще подумаю.– Сестра забавно надулась.
 – Ты – золото. Нет, ты – чудо. Поговорим завтра утром, ладно?
 В этот миг в переднюю вошла Аделина. И так хороша она была в облегающем платье на узких бретелях – по три на каждом плече,– что дух захватывало. Ее волосы были уложены в высокую прическу, и только редкие локоны падали на шею, а в ушах искрились продолговатые бриллиантовые серьги в дополнение к перстню с ониксом и алмазом. Когда Феликс подал ей руку, она улыбнулась.
 Франческа изучала пару, всем своим видом выражая крайнее одобрение.
 – Вы хотя бы представляете, как здорово смотритесь вместе?
 – Не представляем. Может, расскажешь? – спросил Феликс.
 – Словно кинозвезды…– Франческа скорчила гримаску. Аделина рассмеялась.
 – Раз так, прощай, дурнушка! – поддразнил Феликс сестру. Она-то знала, что на самом деле он считает ее очень красивой.– Нам пора – поклонники ждут.
 Внизу их встретил Сэм, стоявший в дверях перед лимузином. Феликс усадил Аделину, попросил извинить его на секунду и пошел обратно, к швейцару.
 – У тебя было дело ко мне, Сэм?
 Тот посмотрел на Аделину.
 – Ничего такого срочного, чтобы заставлять даму ждать. Завтра вы будете у себя?
 – Да, буду.
 – Тогда я зайду. Приятного вечера, доктор.
 Феликс кивнул и вернулся к машине, поеживаясь на стылом январском ветру. Он уже надеялся на оттепель и не надел ни пальто, ни шляпы – только шарф. Аделина закуталась в шахтуш, или шаль-«паутину»,– драгоценную накидку, которую он купил для нее в Непале по совершенно астрономической цене. Тогда он еще не знал, что шерсть для их изготовления берется из бороды редкой тибетской антилопы, отчего этот вид находится на грани истребления. Прочитав, что Заба Дуодзэ, главный противник отстрела антилоп и борец с браконьерством на непальской границе, был убит, Феликс долго не мог оправиться и, чтобы как-то загладить вину, сделал пожертвование семье Забы и местному фонду охраны природы. Аделина ничего этого не знала, поскольку не спрашивала, чем избавила его от тягостных откровений.
 – В «Одну, если сушей, а морем – две» [4] ,– попросил Феликс водителя.
 – Хорошо, сэр,– отозвался тот и, выехав на авеню, направился к югу, в Виллидж.
 Аделина наклонилась и поцеловала Феликса в щеку.
 – Спасибо тебе.
 – За что?
 – За все. За приглашение, за тебя, за эту шаль.– Она угнездилась рядом с ним и взяла его под руку.
 Уверенность, посетившая вчера Феликса, улетучилась, в одночасье сменившись унынием. Он, должно быть, совсем спятил – предлагать ей такое. Ведь они любят друг друга! Нет, нужно искать кого-то еще.
 – Знаешь, я молилась перед выходом,– сказала она вполголоса.
 – Правда?
 – Да. Я вдруг почувствовала, как важно довериться воле Божьей. Еще раз подтвердить, что я, то есть мы хотим для себя только той жизни, которой хочет Господь.
 Глубина этих слов поразила и ободрила Феликса. Он сжал ее руку и устремил взгляд в красочную нью-йоркскую ночь.
 Повсюду вокруг сияли огни автомобилей, справа тянулась череда парковых фонарей, еще выше полыхали на столбах фонари уличные. Дальше по Пятой авеню, там, где она делала спуск в южном направлении, вырастали над головой сияющие, словно елочные гирлянды, этажи небоскребов.
 Глаз Феликса исподволь выхватил из темноты неоновый знак высоко над домом номер 666 между перекрестками Пятьдесят второй и Пятьдесят третьей улиц. Три рубиново-красные шестерки задумывались как рекламный трюк для привлечения чуждых суеверий клиентов. Феликс терпеть не мог этих трех цифр – знак Антихриста – и обычно, проезжая по собственной улице, старался на них не смотреть.
 Сегодня они явно предвещали недоброе. Словно в подтверждение этого водитель чертыхнулся.
 – Что случилось? – спросил его Феликс.
 – Кто-то сзади вот уже три квартала тычется нам в капот. Номеров не видно. Не иначе, из Нью-Джерси.
 Феликс обернулся, живо представив себе дьявола за рулем, но не увидел ничего подозрительного. Он снова взял Аделину за руку и вспомнил все удивительные совпадения последнего времени: его интерес к клонированию, своевременный звонок Франчески, без которого он едва ли решился бы использовать минуты доступа к плащанице, случай с таможенником и, что совсем уж невероятно, находку целого сгустка нейтрофилов. Может, и не так зрелищно, как посох Моисея, обращенный Господом в змею, но столь же чудесно.
 Когда они сворачивали на тихую улочку где-то в Вест-Виллидж, Феликс осознал, что здесь, быть может, определится вся его судьба. Ресторан был выбран не случайно – он одинаково нравился им с Аделиной. Первоначально в здании размещались конюшня и почтовая станция дома Аарона Бэрра. Тридцать лет назад некий оригинал по имени Арман Брейгер выкупил дом и открыл ресторан. С тех пор «Одну, если сушей, а морем – две» не переставал вновь и вновь привлекать их, в то время как его новомодные собратья переживали расцвет и упадок. Глядя на окна без затей и побеленные стены с рельефными буквами вывески, можно легко обмануться и пройти мимо, внутри же гостей ждали изящество, стиль и комфорт.
 Феликс распахнул перед Аделиной черную лакированную дверь, и они очутились в уютном холле, совмещенном с баром. По правую сторону в кирпичной стене были встроены два камина с латунными решетками и деревянными полками. Пианист у окна что-то наигрывал на кабинетном рояле.
 Они миновали полосатые диваны у камина и подошли к стойке метрдотеля, который немедленно вышел приветствовать гостей.
 – Доктор Росси, мадам, с возвращением! Я оставил ваши обычные места. Столики по соседству сегодня тоже не заняты.– Он заговорщицки подмигнул Феликсу, зная, что тот любит уединение.
 Вслед за метрдотелем Аделина и Феликс прошли через главный зал ресторана. Перекрытие между вторым и первым этажами было частично разобрано, чтобы сделать зал зрительно выше и просторнее. Отверстие огородили перилами, так что сидящие за столиками наверху могли смотреть вниз, а те, что сидели внизу,– наверх. Феликс всегда избегал столиков, расположенных посреди первого этажа зала,– там размещались любители показать себя, к которым он не принадлежал.
 Молодые люди миновали небольшую экспозицию предметов народного творчества, выставленных на дубовых панелях, витраж в красном и синем тонах, несколько высоких цветочных композиций. Метрдотель усадил Аделину у застекленных дверей с выходом в сад, декорированных белыми занавесями-гофре, и зажег на столе свечу в оловянном подсвечнике. На льняной скатерти, как когда-то просветила Феликса Аделина, все было настоящее: и серебро, и фарфор, и чудные розы в вазе-ведерке. Столик позади пустовал, как и спереди, и по другую сторону от прохода. Феликс, усаживаясь, поощрил распорядителя лишней сотенной.
 Тот их покинул, оставив меню с пометкой prix fix [5] , обычной для большинства ресторанов подобного класса. Здесь они могли поужинать по скромной цене в пятьдесят долларов за три блюда по выбору. Для примера, в старейшем «Речном кафе» только одно блюдо обошлось бы им в семьдесят, а в знаменитом «Данииле» – в восемьдесят пять. И ни одно из упомянутых мест не гарантировало уединения, в котором Феликс так нуждался сегодня. Вино и коктейли оплачивались особо, так же как салат из омаров, ростбиф или суфле на десерт. Впрочем, Феликс никогда не рассчитывался сразу. Счета из ресторанов приходили к нему раз в месяц вместе с остальными.
 – Посмотри, сегодня подают палтуса в пергаменте,– сказала Аделина.– Я закажу его и лимонное суфле.
 – А на первое?
 – Ты же знаешь – грибной суп, если есть.– Ее серые глаза сияли в свете свечи, заставляя забыть о словах, которые он пытался освежить в памяти.
 Феликс отложил меню.
 – Тогда мне то же самое.
 Он продиктовал заказ официанту и обговорил выбор вин, когда услышал скрип отодвигаемого стула. Обернувшись на звук, Феликс увидел какого-то мужчину за столиком через ряд, сидящего к ним спиной. Рассудив, что незнакомец не услышит их разговор, он придвинулся к Аделине и вполголоса начал:
 – Я должен тебе кое-что сказать.
 – Да, дорогой? – Она тоже склонилась ближе.
 – Кое-что очень важное для меня.
 Аделина улыбнулась и сделала серьезное лицо.
 – Должен предупредить: поначалу это может показаться странным.
 – Странным?
 – Даже чересчур. Надеюсь, когда я закончу, все встанет на свои места.
 – В чем же дело? Мне ты можешь довериться.
 – Сначала давай помолимся.
 – Конечно.
 Они перекрестились и склонили головы. Феликс начал торжественным полушепотом, Аделина вторила ему:
 – Я, Феликс…
 – Я, Аделина…
 – .. .спешу ответить на Твой призыв, Господи, и для возмещения равнодушия и отступничества моего объявляю Божественное Сердце Господа нашего Иисуса Христа своим Всемилостивейшим Владыкой, коему посвящаю сегодня и навсегда, окончательно и непреложно все радости, труды и терзания души моей, которая отныне желает принадлежать только Ему. Останься с нами, Господи, чтобы мы жили Твоей Любовью и в Твоем обществе; мы, провозглашающие Тебя своим царем, ибо не хотим иного, кроме Тебя.
 Феликс внезапно умолк, взял Аделину за руки, а затем последовательно и осторожно повел свой рассказ. Начал он с того момента, как Франческа позвонила ему в Турин. Аделина все время сидела напротив него, но порой он не видел ее лица. Перед глазами вставала то плащаница, то кровь, которая оказывалась кровью его матери, то раны, обращавшиеся тельцем погибшего брата. Дважды он замолкал оттого, что просто не мог продолжать.
 Аделина ловила каждое его слово. Ободренный ее вниманием, Феликс рассказал все вплоть до сегодняшнего момента, исключая ту часть, которая касалась ее непосредственно. Только тут он заметил, что они по-прежнему крепко держатся друг за друга, словно двое висящих над пропастью.
 Аделина сглотнула, не сводя с него глаз. Фразу, которая объясняла ее участие, он приберег напоследок.
 Феликс поцеловал ее руки и прошептал:
 – Кому, как не тебе стать моею Марией?
 – Что? – молитвенно выдохнула она.
 – Ты согласишься стать матерью, любимая?
 Аделина открыла рот, но ничего не ответила. Вместо слов две сияющие капли сбежали по ее щекам.
 Она плакала.
 – Постой,– заволновался он, поскольку не предвидел такого финала, и совсем растерялся.
 Однако уже через миг ее глаза наполнились слезами, а из груди вырвался резкий всхлип. Она попыталась отнять руки, а он еще крепче их стиснул из боязни ее потерять.
 – Не надо, не надо плакать,– повторял Феликс все громче, стараясь заглушить рыдания Аделины.
 Она плакала, как ребенок – взахлеб, и не могла уняться.
 Феликс вскочил с места и прижал ее к груди, только теперь поняв, что натворил. И вот она уже рыдает у него на груди, драгоценная шаль валяется под ногами, и метрдотель суетится и что-то говорит, говорит… Наконец застекленные двери открылись, и они вышли на воздух под взглядами всех присутствующих, словно актеры в спектакле.
 – Аделина, Аделина…– твердил Феликс, пытаясь заглянуть ей в глаза, а она только сильнее съеживалась, пока не уткнулась мокрым от слез лицом ему в пиджак, вздрагивая худеньким телом и безутешно рыдая.




 Глава 11
 Квартира Росси


 Стоило Мэгги заметить новую книгу рецептов, купленную мисс Росси, узнать, что они с Аделиной сами отправляются за покупками, увидеть, как они надевают передники и шинкуют овощи, шепчась о секретных письмах, она поняла: в доме что-то переменилось. Обычно именно ей, Мэгги, доверяли отправиться на лимузине в центр, к Гарлемскому рынку, за семгой, икрой, рогаликами и подобными деликатесами. Но когда доктор Росси сказал, что сам займется лабораторией, а Аделина заявила, что любит еврея, Мэгги призадумалась, стоит ли ей оставаться на ночь. Если так пойдет дальше, к утру она может лишиться работы. Она уже представляла, как поедет домой: сперва на Пятую авеню, дождется автобуса, идущего к западу от Девяносто шестой, потому что метро от Центрального парка в ту сторону не ходит, потом налево от Лексингтон-авеню и к северу от Шестьдесят третьей, самой зажиточной улицы. Потом она сойдет у Бродвея и пересядет на третью, Гарлемскую линию подземки, а там – до конечной. Совсем другой мир, и всего в получасе езды.
 Один квартал пройти, и вот она: арка-туннель, покрытая изнутри граффити и ведущая во дворик с кривыми деревьями и кустами. По пути, если не повезет, встретится несколько наркоторговцев, и за темной лестницей покажется ее квартира с потолками едва не такой же, как здесь, высоты. Да, ее дом послужил образцом зданиям вроде «Дакоты», только те не дожидались годами ремонта.
 Если не к спеху, можно сойти двумя остановками раньше, на Сто тридцать пятой улице, где красуется мозаика « Черный Манхэттен». Тут вам и Мартин Лютер Кинг, и Маркус Гарви, и Луи Армстронг со своей трубой. А прогуляйтесь на юг от Гарлемской больницы и библиотеки Шомбурга, вниз по Сто тридцать первой и направо – попадете на улицу, полную церквей, большей частью из искусственного песчаника. Только та, в которую ходила Мэгги, была построена из камня. Ее отличал большой неоновый крест, особенно заметный ночью – в темные часы, когда грех манит сильнее всего.
 Именно там Мэгги впервые услышала о докторе Росси и о том, что он ищет горничную с опытом лаборантки. Потом ей пришлось нагло клянчить подробности у священника, подкупив его упаковкой любимого печенья и банкой клюквенного соуса домашнего приготовления.
 Очутившись наконец в квартире Росси, она никак не могла привыкнуть к мысли, что все это – или, по крайней мере, чудесная комнатка позади кухни – в ее распоряжении. Мэгги отнюдь не позволяла себе ночевать там постоянно: хозяевам следует знать, что у нее есть собственный дом. Однако сегодня у нее была причина остаться. Как говорится, на Бога надейся, а сам не плошай.
 Она заметила выражение лица доктора, когда тот уезжал на ужин с мисс Гамильтон. Когда у него делалось такое лицо, это, как правило, означало, что ему удалось добиться невероятных результатов. Этот победный взгляд всегда выдавал его с головой. Теперь Мэгги предстояло узнать, отчего доктор Росси вдруг выставил ее из лаборатории.
 Она прохаживалась по дому, смахивая невидимые пылинки и дожидаясь доставки деликатесов от Балдуччи. Когда те прибыли, Мэгги разложила их на один из расписных подносов и отнесла в гостиную. Франческа сидела у камина, положив ноги на кофейный столик, со стопкой пожелтевших от времени писем в руках. «Наверное, письма от тех самых еврейских родственников, о которых они с Аделиной шептались»,– догадалась Мэгги.
 – Смотрите, какая прелесть,– сказала она и поставила поднос.
 Франческа убрала письмо со словами: «Вот эти – мои любимые», взяла двумя пальцами крабовый рулетик со сливочным сыром и откусила.
 – М-м… просто разврат.
 – Принести вам еще что-нибудь, мисс Росси?
 – Нет, Мэгги, спасибо. Мне не хотелось бы, чтобы ты дежурила возле меня целую ночь. Разумеется, можешь оставаться здесь сколько угодно, я ведь не собираюсь делать из тебя рабыню.– Франческа вдруг осеклась и с ужасом посмотрела на Мэгги.
 – Ничего страшного,– сказала та.– Я знаю, что рабство отменено.– Она развела руками.– Теперь мы зовемся меньшинством.
 – Поверить не могу, что я такое ляпнула.
 – Можете не беспокоиться, но раз уж мы начали… каково это?
 – Что именно?
 – Оказаться в меньшинстве? Для вас что-нибудь изменилось?
 Франческа подняла взгляд на картину, словно прислушиваясь к себе.
 – По-моему, ничуть. В сущности, не все ли равно? Я – это я, остальное не важно.
 – И со мной так же.– Мэгги подмигнула.– Теперь вы знаете наш секрет.
 Франческа засмеялась и взяла блюдце с подноса.
 – Угощайся, Мэгги. Присядем хоть раз вместе, поболтаем. Уверена, у нас найдется что сказать друг другу.
 Мэгги замешкалась.
 – Угу. Только отойду на минутку. Нужно еще кое-что сделать.
 – Да садись же,– уговаривала Франческа.– Вытяни ноги. Не стесняйся.
 – Я мигом, туда и обратно.
 Мэгги метнулась из комнаты и, спрятавшись за угол, затаилась. Дождалась, пока в гостиной вновь послышался шорох страниц, и на цыпочках пробралась в кухню, оттуда – в холл и по персидскому ковру – к лаборатории. Там она сунула руку в карман и достала свой ключ, который доктор еще не забрал у нее. Затаив дыхание от страха, Мэгги нажала кнопку домофона возле двери и принялась шарить в кармане фартука в поисках того, чем бы ее заклинить. Скрепка для бумаги подошла отлично. Теперь, если кто-то войдет в прихожую, она услышит.
 Покончив с предосторожностями, девушка отперла дверь, прошмыгнула в нее и закрыла на ключ. Внутри зажгла нижний свет и бросилась к письменному столу. Никаких дневников на нем не было.
 Мэгги выдвинула средний ящик, куда доктор обычно их складывал. Там лежали только старые записи. Блокнота не было и в боковых ящиках. Неужели доктор узнал, что она листала его, и перепрятал?
 Мэгги уже собралась обыскивать лабораторию, когда в холле послышались знакомые голоса. Она приросла к месту в тревоге и недоумении: доктор Росси с невестой почему-то вернулись! Он громко просил Аделину остаться, а она так же громко отказывалась. Мэгги едва верила ушам. Аделина засыпала его обвинениями: шофер, оказывается, мог запросто довезти ее домой, а доктор обманом заманил ее сюда; кричала, что ни минуты здесь не задержится, что немедленно поедет вниз и попросит Сэма вызвать такси. В этот миг доктор Росси, похоже, загородил дверь, а Мэгги услышала голос его сестры, вопрошающий, что происходит, а за ним – истерический вопль: «Ничего! Все отлично!»
 Вот ведь угораздило ее застрять в лаборатории, да еще после того, как доктор ясно велел ей держаться подальше!.. Мэгги вытерла вспотевшие ладони и прислушалась. На несколько секунд в холле наступило затишье, словно там переговаривались втихомолку, затем доктор Росси вскричал: «Оставь нас одних!» – судя по всему, сестре,– после чего вдалеке хлопнула дверь.
 Аделина, должно быть, осела на пол – ее плач слышался откуда-то снизу, как и голос доктора Росси, молящий и извиняющийся. «Наверное, встал на колени»,– решила Мэгги.
 Что такого он натворил? За все пять лет знакомства с семейством Росси она не видела ни одной сцены такого рода. Мэгги знавала людей, которые и суток не могли прожить, не испортив другим настроение, но доктор Росси был не из таких.
 Она вновь прислушалась, молясь, чтобы он не решил зайти в лабораторию.
 – Я вовсе не хотел тебя обидеть. Кто знал, что ты так к этому отнесешься!
 Аделина опять разрыдалась, а Росси в который раз принялся ее утешать.
 – Я женщина, Феликс! Женщина из плоти и крови!
 – Знаю…
 – Ничего ты не знаешь! Только делаешь вид!
 «Да что у них произошло?» – ломала голову Мэгги.
 – Конечно знаю.– Доктор Росси отвечал так, словно пытался переспорить Аделину.
 Она вроде поддалась на увещевания, но Мэгги не верила, что этим закончится. И оказалась права, потому что Аделина вдруг выпалила:
 – Все равно я не согласна! Я не собираюсь носить какого-то. .. какого-то… клона! Я хочу выносить нашего сына! Хочу, чтобы мы поженились и я родила от тебя! Твоего сына, Феликс! Ты, должно быть, решил, что все началось после той первой ночи, а ведь я любила тебя еще в школе! Все эти годы я ждала, когда ты прекратишь свое затворничество! Очнись хотя бы теперь! Знаю, ты хотел стать священником, но ведь не стал же!
 В передней повисла тишина. Видимо, доктор Росси пытался прийти в себя. Мэгги, что интересно,– тоже. Ее, правда, не столько потрясло признание Аделины, сколько упоминание о клоне – причине ее увольнения, если верить дневнику.
 Девушка бросила пост и метнулась на поиски блокнота. Обыскала каждую полку, каждый ящик и шкаф… Ничего. «Боже, если есть возможность узнать, что тут происходит, помочь им и сохранить работу, прошу: укажи мне путь!»
 Мэгги чуть было не сдалась, как вдруг увидела краешек какого-то предмета, лежащего на мониторе, укрепленном на стене в углу комнаты. Она встала на цыпочки, дотянулась… Дневник лежал там. Взмолившись напоследок простить ее за маловерие и дерзость, Мэгги схватила блокнот и бросилась обратно к двери – узнать, не идет ли кто. В холле было тихо, и ее это встревожило.
 Не в силах совладать с искушением, она чуть приоткрыла дверь и разглядела, что Аделина и доктор Росси целуются у двери его спальни. Собственно, целовала Аделина, а доктор пытался ее удержать.
 – Не сейчас. Придется подождать. У нас обязательно будет сын, Аделина, только позже. Я должен это сделать. Должен. Надеюсь, ты меня поймешь.
 Аделина, тяжело дыша, отошла от него. Мэгги оставила в двери щель, а сама принялась листать ежедневник, прислушиваясь к происходящему снаружи.
 – Так ты это всерьез? – спросила мисс Гамильтон.– Вместо того чтобы остаться со мной, ты отправишься спасать евреев?
 Она вновь начала всхлипывать, но в этот раз вместо утешительного тона доктор Росси взял отчужденно-натянутый.
 – Теперь, когда я выяснил, что случилось с моими родителями, мне стало ясно, почему каждый встреченный мною еврей походил на живой барометр, реагирующий на давление нееврейской среды. Представь, что ты не можешь рассчитывать на безопасность – нигде, никогда. В любой момент давление может стать невыносимым. Гонения, пытки, насилие. Кровь. Смерть…
 Раздался громкий шлепок, а за ним – тишина. Неужели он ударил ее? Нет, он бы не посмел. Скорее всего, Аделина дала ему пощечину. «И поделом»,– подумала Мэгги. А то он уже стал захлебываться, как истерик.
 Мэгги нашла в дневнике новые страницы и, просматривая их, услышала голос мисс Росси. Звучал он невесело, как если бы она рассталась с мечтой.
 – Послушайте…
 Мэгги услышала два долгих вздоха.
 – Фликс, Аделина. Не хочу лезть не в свое дело, но мне кажется, лучше решать все проблемы на свежую голову. А пока – давайте закругляться.
 Судя по всему, они отправились к себе, поскольку Мэгги уже не слышала их так же четко, как раньше, да и говорили они спокойным тоном. Скрипнула коридорная дверь, и доктор Росси пожелал сестре спокойной ночи.
 Мэгги думала над тем, где укрыться, если он все же заглянет в лабораторию. Она долго стояла, ловя звук приближающихся шагов, а ничего не услышав, отнесла ежедневник на рабочий стол и уселась читать.
 Доктор начал новый список с более четкой проработки шагов, сопровождая каждый этап страницами подробнейших пояснений, которые, впрочем, мало что сказали Мэгги из-за обилия специфических терминов. Повсюду упоминались донорские яйцеклетки и суррогатные матери, но вряд ли речь шла о животных вроде овечки Долли, учитывая слова Аделины. Первые пункты вызвали у Мэгги недоумение. Что за нити он имел в виду? Почему они пропитаны кровью?
 Мэгги открыла большой медицинский словарь, лежавший на столе, и, поминутно заглядывая в него, стала продираться через страницы об экстракорпоральном оплодотворении и ДНК. Неужели он пытался создать человека с иными генами, не заложенными в него Господом?
 Она прочла заметки касательно гестации, где было расписано, что и на каком этапе предстоит делать. Судя по книге, термин этот означал беременность, как она и предполагала.
 Доктор Росси сделал пометки вплоть до девятого месяца. Мэгги перечитала первый абзац, касающийся нитей. Когда она подняла голову, ее взгляд ненароком упал на копию плащаницы.
 Он же был в Турине!
 – Боже мой! – в ужасе прошептала Мэгги и кинулась листать ежедневник, ища первое упоминание о нитях.
 Откуда они взялись?
 Из разрозненных воспоминаний и обрывков чужих разговоров начало что-то складываться. Как репортер, по словам Сэма, пытался выведать, что доктор привез из Турина. Как плакала Аделина. Как доктор хотел спасти евреев. Как тесно он был связан с церковью и дружил со священниками, в том числе – из Турина. Как глубоко верил в плащаницу.
 Нет, не может быть!
 Мэгги уставилась на копию савана.
 Не может быть!
 Она убрала дневник в средний ящик, выключила свет и, еще раз прислушавшись, скользнула в холл и освободила кнопку переговорника. Потом заперла лабораторию и вышла в пустую гостиную, где погасила огонь в камине, взбила подушки на диване и взяла расписной поднос. На кухне, которой хозяева почти не пользовались, она сунула блюдце в посудомоечную машину, сделанную на заказ аж в Австралии, вымыла вручную хрустальный бокал, спрятала вино и закуски из крабов.
 Затем Мэгги отправилась в отведенную ей комнату, оклеенную буроватыми обоями с рисунком. Там у нее были собственная ванная и прелестная кровать с плетеным изголовьем, увенчанная горкой подушек в деревенском стиле. Мэгги опустилась на коврик и сложила руки поверх коричневого с розовым покрывала.
 – Господи Иисусе,– молилась она.– Присмотри за доктором Росси. Он слегка не в своем уме, но душа у него добрая. Сбереги его, как сберег меня. Ниспошли ему мудрость, помоги исполнить волю Твою. Избавь от лукавого. Наставь на путь истинный, если он сбился с него. Если он не…– Девушка поникла головой, словно не знала, что еще сказать.
 В памяти мелькали обрывки библейских стихов.
 Внезапно Мэгги замутило и бросило в холод.
 – Если же он на пути истинном…– прошептала она,– если он творит Твою волю…– ее руки задрожали,– помилуй его, сохрани, и да оправдается он в глазах Твоих.




 Глава 12
 Утро пятницы, «казарма»


 Сэм отложил газету. Прошлой ночью в Африке случилась резня. Агрессором оказалась та страна, представителю которой он недавно доставил Браунов проект перемирия. Похоже, условия им не подошли.
 Сэм вышел из комнаты и невесело направился в подсобку. Лучше бы он не видел той фотографии. По его мнению, когда детям начинают рубить головы мачете, пора вводить войска. Впрочем, он уже привык к тому, что мыслит скорее европейскими понятиями, чем американскими.
 – Ну как жизнь? – спросил он у дежурного охранника и двух шоферов, которые дружно храпели, задрав ноги на стол.
 Те пробурчали что-то невразумительное – все-таки рано еще.
 Сэм налил себе кофе. К тому времени как наполнилась чашка, Африка вылетела у него из головы. Он заглянул в график – убедиться, что все дела сделаны,– и начал планировать собственный выходной: перво-наперво съездить за город, расспросить кое-кого о мотоцикле, своей давней мечте, а потом, если уложится в срок, заглянуть вечерком в доки. Скверная привычка, оставшаяся с моряцких времен. Где еще было им, неделями не видевшим суши, встретить женское общество, как не в притонах у пристани? Сэму нравились всякие женщины, да их и не приходилось долго уговаривать, кроме разве что аристократок, которые предпочитали менее брутальный тип мужчин. Однако он так и не сумел расстаться со своими любимицами – честными портовыми шлюхами, опасными, как чертовки. Обычно свободными вечерами Сэм и его дружки толклись в баре «Молли Мэлоун», но с тех пор, как закончилась его служба во флоте (а тому минуло уже восемнадцать лет), он понял, что не может хотя бы раз в полгода не заглянуть в доки. Полгода уже месяц как истекли, и Сэм с трудом уговаривал себя подождать.
 Время шло, нью-йоркские порты закрывались один за другим. Старый бруклинский пирс обрушился до самого шоссе Бруклин-Квинс, так что остался один-единственный бар, призрак ушедшей эпохи. Когда и он опустел, Сэм перебрался в Нью-Джерси, лелея воспоминания о барах на Атлантик-авеню, куда чуть не каждую ночь наведывались копы. Как ему хотелось снова пройтись по качающейся палубе или хотя бы по пристани у самой воды, потрепаться с матросами в каком-нибудь из уцелевших баров… Сейчас там обретались сплошь иностранцы – плавать на заграничных судах было выгоднее. Впрочем, для общения его знания французского и итальянского вполне достаточно. Потом надо было выбрать себе женщину из тех, что встречают корабли после дальнего плавания,– и так до следующего раза.
 Воображение разыгралось, и Сэм чуть было не отложил поездку за мотоциклом, чтобы успеть попасть в доки, но потом решил, что ждать уже некуда, да и покупка собственного «Триумф Бонневиль спешиал» 1979 года – отличный способ растянуть удовольствие.
 Он прошел в вестибюль и по-хозяйски оглядел, все ли на месте. На лестнице у парадных дверей его взгляд натолкнулся на дивные ноги танцовщицы – той самой, что вчера развлекала госсекретаря в пентхаусе мистера Брауна. Сегодня на ней была другая, серая шуба, и выглядела девушка так, что Сэм просто воспылал завистью.
 – Доброе утро,– поздоровался он.
 Она, поравнявшись с ним, замедлила шаг.
 – Тебя зовут Сэм, верно?
 Он ухмыльнулся. Ноги сами понесли его к ней.
 – Откуда вы знаете?
 – Дворецкий вчера говорил.
 – Странно, что вы меня узнали. Вчера я был в униформе. Она рассмеялась.
 – Всякому ясно, что ты не простой швейцар. Я права? Девушка вытянула руку, намекая, чтобы Сэм предложил ей свою. Он так и сделал, помогая даме спуститься с лестницы.
 – Думаю, и вы здесь не только затем, чтобы танцевать. Я прав?
 Она уставилась на него круглыми глазами, разинув рот. Стало быть, он попал в точку.
 – Мне доложить мистеру Брауну?
 – Нет. – Она села на мраморную скамью с мягким сиденьем.– Я немного поторопилась, пришла раньше времени. Составь мне компанию.
 Сэм бросил взгляд на видеокамеру. Ребята в подсобке, должно быть, сейчас смотрят на них, улюлюкают и делают ставки на то, что случится дальше. Он надеялся не подкачать.
 Брюнетка похлопала по сиденью. Сэм сел рядом, уверенный, что сумел ее раскусить.
 – Тебе нравится такая работа?
 Она встретилась с ним глазами.
 – Обычно – да. Но не вчера. Сволочь попалась еще та.
 – Кто? – забеспокоился Сэм.
 Она взглянула на бежевый ковер.
 – Ты знаешь, о ком я.
 – Прости. Он еще там?
 – А как же, – произнесла девушка и закинула ногу на ногу.– Злится, что я жива, а его жена – нет.
 Сэм наклонился вперед, упершись локтями в колени.
 – Не сдавайся,– сказал он вполголоса.
 Она похлопала его по руке.
 – Куда там. Еще за жилье платить, так что…
 Ему понравилось, как она это сказала. Умна и красива, знает о мужчинах все и, похоже, любит с ними спать, а сейчас, бедняжка, по уши в долгах. В общем, его тип.
 – И много просишь? – спросил Сэм.
 Она посмотрела участливо.
 – Пять штук.
 Сэм присвистнул.
 – Должно быть, ты чертовски хороша.
 – За меньшее я не вернулась бы. Да и этих денег оно не стоит, поверь мне.
 Сэм не хотел слышать об этом, как не хотел видеть фотографию убитых детей. Он знал, как мужчины порой обходятся с женщинами, как мир обходится с людьми. Он ничем не мог ей помочь. Его мысли стремительно возвращались к мотоциклу.
 Сэм уже встал, чтобы уйти, когда она взяла его за руку.
 – Послушай, никто ведь не говорит, что его светлость должен быть номером первым.
 – Правда?
 Они улыбнулись друг другу. Ее глаза смотрели озорно и мстительно.
 «Ребята попадают с кресел»,– подумал Сэм, когда брюнетка взяла его за руку, хотя ему уже было не до того. Он вывел ее в танцзал, держа под локоть, и направился в пустую кухню, где не стояли камеры охраны, поскольку воровать там было нечего и выйти можно было только обратным путем. Дверь еще не закрылась, как он взял ее шубу – и чуть не рухнул от неожиданности. Кроме шубы, на девушке ничего не было, если не считать туфель и пояска – уловка, старая как мир. Сэм нашел как минимум две причины, почему ей не удалось покорить балетную сцену, зато госсекретаря – удалось. Ее груди были великолепны: полные, но упругие и к тому же замечательной формы. Тут силиконом и не пахло. «В стриптизе такого не увидишь,– подумал он.– А возьмись она танцевать в кордебалете, музыки назавтра не вспомнят» . Он взял их в ладони, чувствуя под пальцами упругость сосков, прильнул к ней всем телом… Пятнадцать бешеных минут, и Сэм, тяжело дыша, согнулся у стойки, уткнувшись в ложбинку у нее на груди. Ноги женщины обхватили его за талию. Она так и не кончила, а вот Сэм – еще как. Доки на сегодня отменяются.
 Когда зазвонил телефон, он залез в карман пиджака, не меняя позы,– хотел побыть так некоторое время.
 – Алло?
 Звонил сменщик у парадного входа.
 – Ты не видел, к мистеру Брауну никто не заходил? – Младший швейцар, похоже, потешался от души.
 – Заходил,заходил.
 – Так вот, наверху уже ждут.
 Сэм вздохнул и провел языком вокруг соска танцовщицы.
 – Сейчас доставлю.
 Он снова начал возбуждаться, вспоминая тот бешеный миг, когда она едва не достигла оргазма, но сумела сдержаться, как будто нарочно. А вот он не сумел и чувствовал себя лучше некуда.
 Отключив телефон, Сэм скользнул ладонью по ее лобку, но она отодвинула его руку.
 – Это нужно оставить ему. – Брюнетка кивнула на потолок.
 Сэм понял. Спать с женщиной, способной получить удовольствие от обычного секса, куда интереснее. Можешь ласкать ее, как вздумается, и она – будь уверен – кончит одновременно с тобой. Этим славятся лишь первосортные шлюхи. Потому они и стоят так дорого. Симулянтки бывают милы, бывают забавны, но Сэм и такие люди, как секретарь, ценили настоящее.
 Несколько минут спустя они уже стояли в вестибюле. Сэм еле успел натянуть брюки и рубашку, пока танцовщица бегала через танцзал в уборную. Когда двери лифта закрылись, он попытался запустить руки к ней под шубу, однако был изгнан. Она улыбнулась ему и поцокала языком.
 – Как думаешь, еще раз удастся?
 – Было бы чертовски неплохо.
 Они целовались, пока лифт не замедлил ход. Когда двери открылись, в коридоре возник мистер Браун с дворецким за спиной.
 – Вижу, ты разыскал нашу гостью, – сказал он, протянув ей руку.
 Тут Сэм спохватился, что не знает ни ее имени, ни адреса – только то, что он упускает чуть ли не самую роскошную девку в Нью-Йорке.
 Оставалось смотреть, как мистер Браун подвел женщину к дворецкому, который оглядел ее с головы до ног, поводил рукой по волосам, распахнул и запахнул шубу, после чего пропустил в комнаты. Да и что тут поделаешь?
 Когда женщина скрылась, Сэм вновь сосредоточился на мистере Брауне. До сих пор он был ему послушен и потому не знал, как тот отреагирует на его своеволие. Браун, как всегда, являл собой подобие Господа Всемогущего, взирающего на червя у своих ног. Сегодня он, кажется, решил сменить гнев на милость.
 – Что за история вышла у доктора Росси с журналистом? – спросил Браун.
 Сэм встретил его взгляд спокойно, хотя струхнул не на шутку.
 – Пока выясняю. Горничная не знает.
 – Разберись, Сэм. Не люблю секретов в собственном доме.
 Сэм кивнул и попятился в кабинку лифта.
 – Да, и вот еще что…
 – Слушаю.
 – Перестань трахать обслугу.
 Сэм замер как вкопанный.
 Браун протянул руку и нажал для него кнопку нижнего этажа.




 Глава 13
 Утро пятницы, квартира Росси


 Феликс замешкался на пороге кухни. Аромат жаркого, доносящийся оттуда, был очень соблазнителен, но что он подразумевал? То ли Мэгги снова взялась за готовку, то ли Франческа заманивает его с намерением отчитать. Плохо, что она стала свидетельницей их ссоры, хотя Аделина едва ли расскажет о ее причине. Впервые в жизни Феликс задумался, что встречаться с лучшей подругой сестры совсем не так здорово, как кажется. Теперь ему придется извиняться перед обеими, чтобы сохранить в доме тишину и покой.
 Он набрал в грудь воздуха и вошел.
 У плиты стояла Франческа в новом переднике.
 – Насчет вопросов можешь не бояться – пытать не буду. Сестра подцепила лопаткой две сардельки и шмякнула поверх восхитительной горки яичницы.
 – Расскажешь – отлично, не расскажешь – тоже хорошо. – Она поставила блюдо на стол рядом с голубой салфеткой, которой он прежде не видел.– Если Аделина захочет поделиться, а ты против – я слушать не буду. Все останется между нами.– Франческа указала одним большим пальцем на себя, а другим – на него.– Хочу, чтобы ты это знал.
 Феликс обнял ее.
 – Дай угадаю: я лучшая в мире сестра. А теперь садись, ешь.
 – Только слегка перекушу. У меня еще уйма дел.– Он нерешительно покосился на стопку чего-то по соседству с яичницей.– А это что, очередное еврейское блюдо?
 – Яблоки и колбаса? – Она бросила лопатку в раковину.– Фликс, не смеши лю…
 Их прервал телефонный звонок.
 – Я возьму! – выкрикнула Мэгги из своей комнатки. Росси переглянулись.
 – Думаешь, она нас слышала? – спросил Феликс. Франческа пожала плечами.
 – Сейчас Мэгги – единственный человек в доме, кому не нужен психиатр.
 Она налила кофе и придвинула чашку брату. Он склонил голову и прочитал благодарственную молитву: «Благослови, Господи, нас и дары Твои, которые по Твоим щедротам мы будем вкушать через Христа, Господа нашего. Аминь».
 Видя, как он вонзает зубы в сардельку, Франческа продолжила:
 – Там, где дело касается вас с Аделиной, я вмешиваться не стану. Но кое-что нам обсудить надо, причем срочно. Я о похоронах.
 Феликс отложил вилку, поняв наконец, куда она клонит.
 – Никаких чужих людей в доме.
 Сестра глянула на него исподлобья.
 – Приедут дядя и двоюродный брат, а они – не чужие. И мы пригласим их к себе. Я тебе не Энея. Это она позволяла отцу командовать собой, а со мной такой номер не пройдет. К тому же ты не отец.
 – Допустим. Однако я намерен исполнить его волю. Он хотел, чтобы домом заведовал я. Зачем иначе он написал письмо мне, а не нам обоим?
 – Это и меня касается.
 Чутье подсказывало Феликсу избегать любых задержек, особенно теперь, когда поиски суррогатной матери придется возобновить. Он тихо ответил:
 – Прости, Фрэн, но я их сюда не пущу.
 – Последнее слово?
 – Сейчас – да.
 – А потом не считается, и ты это знаешь! – Франческа сорвала с себя передник, швырнула в мусорное ведро и вылетела из кухни.
 Феликс уставился в тарелку, гадая, как Моисей утихомиривал свою сестру, когда приходилось лезть на гору за скрижалями или идти через Красное море.
 Внезапно Франческа вернулась, схватила тарелку у него из-под носа, вывалила ее содержимое в раковину и, не глядя на него, унеслась.
 – Доктор Росси, можно вас?
 Феликс поднял голову и увидел Мэгги, которая смотрела на него с теплотой. Почему – непонятно. Только что он повел себя как сущий троглодит, однако ситуация требовала уделить все внимание нитям, а не развлечению орды новых родственников.
 – Доктор Росси?
 Он так задумался, что успел забыть о ней.
 – Мэгги, надеюсь, мы тебя не потревожили прошлой ночью. У нас произошла неприятность, семейная неурядица. Скоро все утрясется.
 Она воззрилась на него со странным выражением на лице.
 – Так что ты хотела, Мэгги?
 – Сэм звонит. Швейцар, помните? Говорит, у него к вам какое-то дело. Просит разрешения подняться.
 Феликс попытался вообразить, чего ради швейцар решил заглянуть к нему – в первый раз за все время. В приступе подозрительности он подумал о нитях, но потом отбросил эту мысль как совершенно параноидальную.
 – Передай, что я буду ждать его в солярии.
 По пути туда Феликс миновал комнату Франчески, увидел флакончик духов в ее руках и задумался, уж не на свидание ли она собралась. Порвав со своим школьным приятелем в год смерти родителей, Франческа с тех пор не сознавалась, с кем проводит вечера и ночи. Впрочем, Феликс и не расспрашивал. Вид у нее был несчастный, и ему стало совестно за свою грубость.
 – Ты куда-то идешь? – спросил он.
 Франческа молча отвернулась.
 Стоя в солярии, он услышал, как входная дверь хлопнула, и понял: сестра ушла. И опять он почувствовал, что время подпирает и ему давно пора быть в лаборатории. За окном, в парке, промелькнула фигурка светловолосой всадницы, скачущей во весь опор мимо пруда. Вот она скрылась под раскидистыми ветвями платана по прозвищу Лондонец, старейшего дерева в парке, и вновь появилась. Феликсу на миг даже показалось, что это Аделина.
 – Доктор Росси, Сэм пришел.
 Он обернулся и увидел, как Мэгги ведет швейцара мимо орхидей.
 – Здравствуй, Сэм, проходи. Не желаешь чашечку кофе? Сэм глянул на Мэгги.
 – Не хотелось бы никого утруждать.
 – Мне не трудно,– отозвалась Мэгги и вышла.
 Феликс сел на диван с кованым каркасом и показал Сэму на такой же стул. Солнце заливало веранду, будто стремясь прояснить утреннюю недосказанность.
 – Ты говорил, дело срочное, Сэм?
 – Возможно.
 В течение следующих минут худшие опасения Феликса подтвердились. Журналист, который вчера был здесь, хотел знать, что он привез из Турина и с кем будет встречаться на этой неделе. Это означало одно: Джером Ньютон готовит очередную статью.
 – Поверить не могу!..– не сдержался Феликс.
 – Что мне передать, если он снова появится, сэр?
 – М-м…
 – Если вы скажете мне, что он задумал, я мог бы пустить его по ложному следу. Да и отвадить новых журналистов, если они появятся. Вы ведь не хотите, чтобы сюда просочилась пресса. Наши жильцы ее не любят.
 Феликс сурово оглядел Сэма, который выглядел сейчас слишком простецки, учитывая почти неприкрытую угрозу его последних слов. Всякого, кто надолго притягивал к себе внимание прессы, выселяли из здания. Жильцам хотелось покоя.
 Появилась Мэгги, неся в руках кофе. Вместо того чтобы отдать чашку Сэму, она набросилась на него с порицаниями:
 – Не видишь, доктор Росси работает! Если ему понадобится что-то сказать, то наверняка даст тебе знать. А теперь давай уходи.
 Сэм, похоже, совершенно растерялся. Чудное было зрелище: он, высокий и сильный, смотрит сверху вниз на Мэгги, раскрыв рот.
 Досадуя на ее вмешательство, Феликс воскликнул:
 – Мэгги, это еще зачем?
 Тем временем Сэм пришел в себя.
 – Не сердитесь на нее, доктор. Это я виноват. Она права. Не надо было мне отнимать у вас время.
 – Спасибо, однако я бы предпочел…
 – Да, не надо было отнимать у доктора время. Он занят. Давай-давай, Сэм, ступай. Спасибо, что заглянул.
 – Мэгги, довольно! Я был бы очень признателен, если бы ты…– попытался вмешаться Феликс.
 – Не говорите с ней так,– внезапно прервал его Сэм.
 Когда Мэгги и доктор озадаченно замерли, он вздрогнул и пустился в извинения, пятясь к двери.
 – Простите меня, доктор Росси. Забылся. Не сердитесь на Мэгги. Она вас так бережет. А я уже ухожу. Не стоило мне вот так вламываться…
 Мэгги последовала за ним к двери с кофейной чашкой в руке. Феликс – за ней, недоумевая, что происходит.
 Мэгги обернулась и показала в сторону гостиной.
 – К вам пришла Аделина,– мягко пояснила она, продолжая выпроваживать Сэма.
 Феликс так и не разобрался в разыгравшейся странной сцене. Главное, невесть откуда свалилась целая куча забот – и все в тот момент, когда самая драгоценная кровь на земле пропадает, дожидаясь его в лаборатории.
 – Спасибо, Мэгги,– сказал он и отправился в гостиную, боясь даже гадать о сегодняшнем настроении Аделины.
 На ней был костюм для верховой езды: сапоги, светло-коричневое галифе в тон волосам, синяя куртка, белая блуза. Рядом лежало жокейское кепи. Все-таки там, в парке, была Аделина. Феликсу стало неловко за то, что он не узнал ее.
 – А куда ты девала Ночку? – спросил он.
 Аделина держала свою черную кобылу в стойле Академии верховой езды «Клермонт» вместе с конем Франчески.
 – Я встретила кое-кого из «Клермонта», и он отвел ее обратно.
 – Понятно.
 Феликс сел напротив, положив ноги на низкий кофейный столик, и стал ждать, пока девушка начнет разговор. Сам он понятия не имел, что говорить, кроме очередных извинений.
 Вместо слов Аделина вытянула ногу и коснулась носком ботинка его туфли. Тогда он все же нарушил молчание:
 – Ты, наверное, думаешь, что я совсем рехнулся – окончательно и бесповоротно.
 – Может, и нет,– промолвила она с улыбкой, чему Феликс был страшно рад.
 Надо же – все эти годы она мечтала родить от него ребенка, а он и не знал. Ему все время казалось, что они родственные души, а теперь он словно шел вслепую, гадая, чего еще не замечал.
 – Как спалось?
 – Честно говоря, почти никак. А тебе?
 – Так же.
 Она вытащила из-под куртки сложенные листы бумаги и положила на столик.
 – Я решила быть во всеоружии и порылась в Интернете. Вот что там пишут.
 Феликс взял страницы:
 – Пишут, что в нашей стране запретят клонирование человека.
 – В Мичигане оно противозаконно, но не в Нью-Йорке. ООН взяла курс на запрет, однако в самих США все обстоит по-старому.
 – Президент…
 – Клинтон наложил пятилетний мораторий на поддержку соответствующих разработок из бюджетных средств. О частных проектах речи не велось. Буш организовал комитет, занимающийся этим вопросом. Репродуктивное клонирование запрещено не было – конгресс все еще заседает. Ситуация, конечно, зыбкая, но…
 – Очевидно, первый случай клонирования человеческого эмбриона…
 – Не было никакого случая,– горячо прервал Феликс.– Получившиеся до-эмбрионы погибли почти сразу же, не дожив до третьего дробления. Такие даже не имплантируются, а потому не могут считаться жизнеспособными.
 – Все равно большинство членов конгресса высказались против клонирования с целью размножения. Допускается только терапевтическое, в целях использования стволовых клеток недоразвитого клона для лечения тяжелобольных. Некоторые врачи полагают, что из них можно вырастить ткани и органы, которые не будут отторгаться. Я правильно поняла?
 – Да.
 – И даже по этому поводу кипят дебаты – гуманно ли губить новую жизнь только ради спасения донора ДНК.
 – Я никого губить не собираюсь,– сказал Феликс, решив умолчать о множестве до-эмбрионов, которые ему придется создать, чтобы повысить вероятность успеха.
 В конце концов, Аделина не биолог и ей все равно, сформировалась у зародыша первичная бороздка или нет.
 – Феликс, а с чего ты вообще взял, что у тебя получится второй Христос? Людей не только гены определяют.
 – Половина этих самых генов произошла от Господа. Может, даже все. Дева Мария выносила первого в мире клона.
 По правде сказать, я уже давно думал об этом. Откуда еще могли взяться божественные гены, как не от самого Бога? Аделина пристально посмотрела на него.
 – Ты наверняка в курсе, что Папская академия примет решение не в пользу клонирования человека.
 Феликс закатил глаза.
 – Конечно примет. Но я-то ученый, и в этом отношении мое мнение может расходиться с ватиканским. Дай им волю, они вообще запретили бы участие микробиологов в процессе размножения человека – включая искусственное оплодотворение и контрацепцию. И пусть среднестатистическая женщина рожает по ребенку в год… При этом Церковь закрывает глаза на трудности кормления и воспитания новых чад, игнорирует проблему материнской смертности в родах. Как может Господь желать появления стольких голодающих сирот? Здесь Церковь вынудила нас думать своей головой. Что я и делаю и тебе желаю.
 – А как же врожденные уродства? Каждый удавшийся опыт клонирования сначала давал ужасных обезображенных созданий. Если…
 – Аделина, я давно изучал этот вопрос и, по-моему, знаю, как избежать патологий.
 – Боже правый! Неужели тебя не пугает, что ты можешь приблизить апокалипсис? Тот, что наступит вслед за Вторым пришествием, помнишь?
 Феликс удрученно взглянул на нее.
 – Современное библейское учение отрицает подлинность апокалиптических пророчеств, приписываемых Иисусу, и я тоже. Неужели ты иного мнения? Ты ведь посещала семинар по учению Христа, перечитала массу литературы. Скорее всего, это придумали его ученики.
 – «Скорее всего», Феликс… Твое «скорее всего» еще не означает стопроцентной уверенности. А как же насчет прав того человека, которого ты намерен клонировать?
 Феликс отвел взгляд. Этого вопроса он и боялся.
 Аделина кашлянула.
 – Я наткнулась на одну статью из «Техасского юридического вестника». В ней учтены все издержки, все «за» и «против» клонирования человека. Еще там говорится, что, если ученым дадут разрешение, отправным пунктом для проведения эксперимента будет согласие сторон.
 – Да-да, естественно.
 – Феликс.– Она наклонилась вперед и заглянула ему в глаза.– Никто не сомневается, что, если репродуктивному клонированию дадут зеленый свет, его можно будет проводить только с позволения донора. Практически любую попытку клонировать умершего наверняка запретят, ведь нельзя же получить разрешение у покойника! Для умершего ребенка, может, и сделают исключение, но лишь с согласия родителей.
 Феликс подошел к окну, остановился меж темно-серых занавесей и подставил лицо утреннему солнцу, просачивающемуся сквозь тюль. Долго стоял он там, надеясь, что Господь заговорит в тишине его сердца. Чувства Феликса были в смятении. С этической точки зрения права Аделина. Но разве Божьи поступки когда-нибудь ограничивались человеческой этикой? Господь наверняка остановил бы его, если бы не хотел возрождения Иисуса.
 – Один журналист на днях здесь ходил и вынюхивал обо мне…
 – Журналист?
 – Да, старый знакомый. Случайно оказался рядом, когда я проходил таможню. Работает на лондонскую «Таймс».
 – Только англичан не хватало. Их газеты еще хуже, чем наши. Они же гоняются за людьми!
 – Точно.
 – Феликс, ты должен остановиться! Прошу тебя! Обещай мне, что прекратишь опыт!
 Возвращаясь мысленно к Джерому Ньютону, Феликс нарисовал в памяти его лицо, волнистые рыжие волосы. Потом вспомнил, как плакала Аделина в ресторане вчерашней ночью. Он, конечно, сознавал свою вину и все-таки разъярился оттого, что ее надлом привлек внимание зевак – тех, что после разглядывали их в саду. Два образа вдруг всплыли вместе – рыдающая Аделина и волосы Джерома Ньютона. Там, в ресторане!.. Человек, сидящий к ним спиной по ту сторону прохода, был Джером Ньютон! Но как он их выследил? Ответ нашелся сам собой.
 Когда они подъезжали к зданию номер 666 по Пятой авеню, когда он смотрел на зловещий рубиновый символ, водитель сказал: «Кто-то сзади вот уже три квартала тычется нам в капот». Неужели Ньютон просто выждал в сторонке, а потом выехал за ними? В любом случае, он сидел далеко и не мог всего слышать. Или мог?
 – Нет, Аделина. Даже если завтра клонирование запретят, я не остановлюсь. Иисус не был человеком, подобным мне или тебе. Он был Богом. Прости. Надеюсь, когда-нибудь ты меня поймешь. А сейчас я должен спешить.
 – Ты хотя бы понимаешь, что я не обязана хранить это в тайне? – прошептала Аделина.
 Феликс заглянул ей в лицо. Сколько муки в нем было!
 – Я положусь на твое милосердие.
 Взгляд Аделины стал отрешенным, лицо – безразличным, а дух любви, что связал их вместе, исчез, не оставив следа.




 Глава 14
 Утро пятницы. Турин, Италия


 Утро в Турине выдалось холодным. Отец Бартоло поднял воротник черного пальто и, поморщившись от боли, встал с колен. Прошлой ночью ковчег вернулся на свое место в мраморной раке за вратами часовни. Ученые останутся еще на несколько дней, чтобы посовещаться и обсудить находки, а жизнь в соборе потечет своим чередом. Будут новые фотографии, новые данные спорово-пыльцевого анализа… еще что-нибудь, что так и не снимет с плащаницы покрова тайны. Целый год будут готовиться результаты, которые наверняка ничего не решат.
 Каждое утро Бартоло приходил сюда, к часовне, венчающей лестницу собора Иоанна Крестителя,– приходил помолиться перед реликвией и просить Бога открыть ее тайну. Он хотел перед смертью узнать правду, от ученого или в божественном откровении – неважно. Верно ли Иисус, Спаситель, лежал под этим саваном? В день, когда он, Бартоло, умрет, тот ли, чье лицо видел он на плащанице, встретит его во славе, простирая руки с любовью?
 Каждое утро Бартоло лил слезы, глядя на ангелов Гварини и всем сердцем мечтая попасть в их обитель, быть ближе к Господу. Тогда ему не придется cоборовать умирающего ребенка, обнимать безутешных отца и мать. Не придется возносить молитвы вместе с приговоренным к смерти, смотреть, как падают его слезы, и знать, что ничего уже не изменишь. Меньше всего Бартоло хотелось видеть людские сомнения и убеждать, что Господь жив. Что Он нас создал. Что Его стопами мы идем. Что Он приведет нас в жизнь вечную.
 Последняя причина больше прочих побуждала Феликса молиться об истинности святой плащаницы. Он хотел, чтобы ученые доказали: именно она упоминалась в Новом Завете. Сначала их осторожность, граничащая с робостью, удивила его, потом разочаровала. В конце концов инициативу перехватили самые отважные; они-то и пришли к выводу, что радиоуглеродная датировка могла быть ошибочной. Тогда уже сама Церковь начала осторожничать и не позволила группе доктора Росси взять образцы плащаницы. Отец Бартоло так сильно опечалился, что занемог и следующим утром не выслушал ни одной исповеди, не провел мессы.
 Мало-помалу он спустился по черной лестнице, ведущей из часовни. В самом соборе священник прошел по проходу между капеллами, а напоследок преклонил колена и опустил пальцы в святую воду. На Пьяцца Кастелло он подождал мальчишку-разносчика, колесившего кругами на велосипеде.
 – Buongiorno, padre. Come sta? [6] – крикнул тот и швырнул Бартоло номер лондонской «Таймс».
 – Buongiorno! Bene grazie! [7] – ответил священник и взглянул на ясное небо.– Che bella giornata! [8] 
 – Si, si. Ciao, ciao! [9] 
 – Чао! – помахал мальчику Бартоло, сунул газету под мышку и оглядел заснеженные альпийские предгорья.
 Его ждал добрый завтрак, приготовленный монахинями-кларисками.




 Глава 15
 Утро пятницы. Лаборатория Росси


 Когда Феликс отпер лабораторию, часы уже пробили десять. До тех пор Аделина была рядом, пыталась разубедить его, но и она ушла.
 Он закрыл дверь на ключ, взглянул на копию плащаницы, на окружающее его супероборудование. Только ли по воле случая клиника «Гора Синай» отказалась выделить площадь под его новые проекты, тем самым вынудив построить собственную лабораторию?
 Феликс задумался о том, что потерял за минувшие двое суток: любовь Аделины, преданность сестры, доверие коллег, которых сам же собрал в Турине, душевный покой.
 Предстоящие страдания его не страшили, ведь Иисус тоже страдал. Беспокоил лишь страх неудачи. Христос знал, что делал, а он…
 Феликс произнес первое, что пришло в голову: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною». [10] 
 В дверь постучали.
 – Да-да?
 – Доктор, это я, Мэгги.
 – Мэгги, я…
 – Я вам кое-что приготовила.
 Девушка пригласила завтракать, и только сейчас Феликс понял, что умирает с голода. Он проследовал за ней на кухню и проглотил все до крошки, пока Мэгги наводила чистоту, а затем сердечно поблагодарил ее и метнулся назад, в лабораторию. В тамбуре переоделся в свежий халат, маску, шапочку, вымыл руки и направился прямиком к инкубатору. Открыв его, нашел чашку Петри с раствором. От нетерпения путались мысли. После того как он извлек клетки крови, у него появилось время, однако не так уж много. Клетки нельзя содержать в культуре до бесконечности. Прежде чем начинать, нужно подготовить остальное. Оборудование придется переправить в Клиффс-Лэндинг – именно там он начнет подготовку матери.
 Феликс закрыл термостат, снял перчатки и сел за стол, думая, как его угораздило упустить из виду такой важный момент и не озаботиться поисками матери заранее. Кому, как не ему, следовало знать, что Аделина откажется? Теперь его внимание было обращено на церковь. Они с Франческой заказали службу в церкви Святого Томаса Мора. Феликс знал нескольких молодых прихожанок оттуда, или, скорее, они знали его. Одна из них могла подойти, правда, он даже не помнил ее имени. Впрочем, начни он посещать все мессы и прочие церковные мероприятия, кто-нибудь да отыщется – не одна, так другая. А нет – придется озадачить поиском суррогатной матери своего адвоката.
 С другой стороны, если донорская ДНК неважно сохранилась, ее «починка» займет не одну неделю, при полном отсутствии гарантий. Без приемлемой ДНК говорить о прочем бессмысленно.
 Феликс выдвинул средний ящик и нашел там дневник, чувствуя какой-то подвох. Он посмотрел на блокнот, потом на свой пенал, справочники, каталоги и телефон, смутно понимая, что что-то не так. Может, он переутомился? Может, сказалась смена временных поясов?
 Феликс подошел к раковине и налил воды в графин, вспоминая один случай из детства. Когда ему было девять, его сбила машина и он несколько дней пролежал без сознания, а очнулся с ощущением того, что тянет через соломинку воду. Потом он узнал, что мать, сидевшая у его кровати, пыталась заставить его пить, считая воду лекарством от всех болезней.
 Спустя несколько минут Феликс вернулся к столу с полным желудком воды, верой в целостность ДНК и намерением приняться за дело.
 Сначала он запланировал посещение лаборатории искусственного оплодотворения – получить там списанные яйцеклетки; однако при нехватке времени этот этап можно пропустить. Сейчас Феликс не видел нужды практиковаться. «При наличии хорошей ДНК создать жизнеспособный эмбрион – не проблема»,– подумал он и позвонил в церковь, чтобы узнать расписание, а затем полистал каталоги и выбрал необходимое для дальнейшей работы оборудование. В компании, которая обустраивала его лабораторию и медицинский кабинет отца, обещали заняться его рабочим местом в Клиффс-Лэндинге, как только он даст сигнал. Затем Феликс договорился со своим адвокатом о получении нужных справок и разрешений. На все ушло меньше получаса. До мессы в четверть первого оставался час. В половине шестого должна состояться еще одна, но Феликс намеревался посетить обе.
 Он натянул хирургическую маску, готовясь приступить к отделению целых клеток крови от фрагментов с использованием метода фракционирования, подразумевающего разделение частиц разной плотности и объема. Достаточный градиент достигался в течение сорока пяти минут. Еще можно было успеть к полуденной службе.
 И тут в дверь опять постучали. Феликс подошел к домофону с твердым намерением вывесить табличку с надписью «Не беспокоить».
 – Кто там?
 – Это опять я, сэр.
 – Мэгги, я занят. Если дело терпит, поговорим позже.
 – Прошу вас, доктор, впустите меня.
 – Неужели нельзя подождать?
 – Пожалуйста!
 Феликс рывком распахнул дверь. В передней стояла Мэгги, беспокойно глядя на него и переминаясь с ноги на ногу. На руках у нее были перчатки, как если бы она готовилась к уборке. Феликс опустил маску.
 – Ради всего святого, Мэгги! Я ведь просил меня не дергать! Что случилось?
 Она сжала ладонь в ладони.
 – Я…
 – Что? Говори быстрее.
 Она зажмурилась. Ее неожиданно пробрала дрожь.
 – Я знаю, что вы задумали.
 – Что?
 – Я знаю,– повторила она шепотом.– Вы хотите клонировать Иисуса.
 Феликс втащил ее в лабораторию, жалея, что вовремя не уволил.
 – С чего, интересно, ты это взяла?
 Мэгги, тяжело дыша, схватилась за сердце.
 – Я слишком любопытная. Ничего не могу с собой поделать.
 – Любопытная?
 Только тут он сообразил, что было не так на столе. Вчера ночью он оставил дневник снаружи, а не в ящике стола. Значит, его трогали. Феликс хлопнул себя по щеке и простонал:
 – Мэгги, Мэгги, не надо! Умоляю!
 – Не бойтесь, доктор Росси,– сказала она.– Кроме нас троих, больше никто не знает. Только вы, я и Аделина. Она, может, и отказалась помочь, но рассказывать никому не будет. А я, если понадобится, буду хранить тайну до конца своих дней – и на этом свете, и на том.
 – Ты все не так поняла.
 Она зашептала скороговоркой, словно не слышала его:
 – А газетчик… подумаешь, газетчик! Что он может, кроме как осрамиться? Ведь такие вещи просто так не печатают – поди докажи. А доказать ему ровным счетом нечем. Главное – не давайте ему повода. С Сэмом я сама разберусь. Пусть не лезет не в свое дело.
 Феликс покачал головой.
 – Мэгги, что-то я тебя не пойму. Зачем ты ходила ко мне в лабораторию, читала дневник? Зачем ты пришла сейчас?
 Она шагнула навстречу. В ее глазах блеснули слезы. «Если еще одна женщина решит при мне расплакаться – сойду с ума»,– подумал Феликс.
 – Я – та, кого вы ищете.
 – Что?
 – Позвольте мне. Я не струшу.
 Феликс застыл с раскрытым ртом, воззрившись на Мэгги так, словно видел ее впервые. «Кожа очень темная,– отметил он про себя,– цвета жженой сиены, короткие волосы. Черты лица довольно заурядные, по крайней мере по европейским канонам. Фигура типичная для африканки – сухощавые руки, тонкие икры, широкие бедра и приличные ягодицы» . Единственное, что обращало на себя внимание, были ее карие глаза, в которых светилась мольба.
 – Если я чем-то и дал повод так думать, это еще не значит…– начал было н, но ее взгляд заставил его умолкнуть.
 Она читала дневник, а значит, раскусит любую ложь. Когда Мэгги скрестила руки на груди, он спросил себя, сколько ей лет, и тут же отмел нелепую мысль.
 – Вы думаете, Бог тупой или вроде того? – продолжила она, судорожно глотая воздух.– Думаете, у Него не хватило ума, раз Он позволил мне влезть в это, зная, какая я?
 Феликс покосился на дверь, мечтая чудесным образом оказаться по ту сторону, однако пути к отступлению не было.
 – Ну и кого же я ищу, Мэгги?
 – Меня.
 Он сжал пальцами подбородок и закрыл глаза.
 – Я вам нужна, потому что мне плевать, что будет дальше. Плевать, если вы напортачите и заразите меня чем-нибудь. Плевать, что будут о нас говорить. Я подпишу любые бумажки, какие вы мне…
 – Прекрати! Прекрати немедленно!
 – Почему? Потому, что я черная?
 Мэгги подошла к столу и взяла один из его дневников. Все его записи, открытия, дикие предположения лежали в этом столе. Самые смелые мечты и сокровенные страхи – год за годом, страница за страницей. Если она читала их, ей должно быть известно то, чего не знала даже Франческа.
 – « Внешность матери практически не имеет значения ». Вы написали это сами, собственной рукой.
 Из ее глаз хлынули слезы, и Феликс расчувствовался. Перед ним была женщина, молящая о ребенке,– в точности как Аделина вчерашней ночью.
 – Никто не обидится, если у него будут такие же негодные волосы, как у меня. Если главное для него – здоровье, материнская любовь, забота и сознательность,– у меня они есть, доктор Росси.
 – Мэгги, послушай, я… я ничего такого не планирую, я просто… просто…
 – Прошу прощения, но вы опять врете, доктор.
 Феликс рассмеялся, хотя и с печалью на сердце.
 – Ты понятия не имеешь, о чем просишь. Даже если б я сделал, как ты говоришь, никто не поверит…
 – Что Иисуса носит цветная? Никто из вашего круга, хотите сказать. У моего с этим не будет проблем, учитывая нашу веру в то, что так могло выйти и в первый раз. Я просто пытаюсь думать, как Он, доктор Росси. Кого бы выбрал сам Иисус? Аделина – девушка хорошая, красивая, спору нет. Но неужели Спаситель избрал бы ее? Она ведь богачка. Кроме вас, ничто во всем мире ее не заботит. А Его мать, Мария, была совсем не такой. Не стал бы Господь искать кого-то вроде нее? Женщину из народа изгоев, какими были в то время евреи. Сейчас они, в общем, не бедствуют, зато нас, черных, шпыняют по всей стране изо дня в день.
 – Ну, если верить Библии, Дева Мария была из колена Давидова, и никто ее особенно не «шпынял».
 – Это не из Луки ли, первой главы, тридцать второго стиха? Так то лишь догадка. А в сорок седьмом и пятьдесят втором она сама говорит: «.. .и возрадовался дух Мой о Боге, Спасителе Моем, что призрел Он на смирение Рабы Своей… что низложил сильных с престолов и вознес смиренных». Это и обо мне, доктор Росси!
 Слушая Мэгги, он вдруг представил себе всех ее «бывших», всплывающих из ниоткуда с просьбами о деньгах, и тотчас устыдился своих мыслей.
 Мэгги пустила в ход последний довод:
 – Сейчас у вас все равно никого нету. Ни единой души. Видя, что он замолчал, Мэгги тихонько подошла к нему и стянула с рук перчатки. Феликсу ее жест показался символическим – Мэгги всегда надевала их, чтобы защититься от какого-нибудь опасного вещества во время уборки лаборатории. Глядя ему в глаза, девушка взяла его за руку и прижалась к ладони щекой.
 – Сэр, Господь благословил вас, и меня тоже. Мы – избранные, разве вы не видите?
 Он вдруг понял, что означала их внезапная близость. Она словно вместила Христово наставление миру: «Возлюбите друг друга». Феликс всю свою жизнь хранил в сердце святой завет и думал, что Аделина с ним солидарна.
 Мэгги больше не плакала, в лице ее не было ни тени страха.
 – Я не боюсь умереть, доктор Росси. Если Иисусу угодно прийти в этот мир, позвольте мне ему помочь.




 Глава 16
 Пятница, середина дня. Квартира Сэма


 После разговора с Росси Сэм проникся еще большим уважением к Мэгги. Она явно подслушала их разговор на веранде. Горничная, которая так старалась выпроводить его за дверь, где ему и место, может лишиться работы. Росси – человек богатый, и в уме ему не откажешь, но и он не сообразил, что на самом деле должен был повысить ей жалованье, а не выгонять. Сэма здорово покоробило, когда Росси принялся отчитывать бедняжку. Да, книги читать он горазд, а в настоящей жизни – сущий салага.
 Чего не скажешь о Мэгги. Теперь продолжать в том же духе опасно – она может что-нибудь заподозрить. Придется ему, Сэму, избрать другой способ, к которому так не хотелось прибегать. Стало быть, прощай, «Бонневилль спешиал», до следующих выходных. На сегодня поездки отменяются.
 Сэм вернулся к себе в квартиру, прошел на кухню и отпер дверцу буфета. Сунув руку под полку, снял с одного из кронштейнов пластиковый колпачок, маскировавший замочную скважину. Поворот особого ключа – и буфет отъехал в сторону вместе с частью стены. Сэм вошел в открывшуюся клетушку и зажег лампочку.
 На столе пылились ряды мониторов вроде тех, за какими сидели охранники в подсобке, но с одной значительной разницей: все они соединялись со скрытыми видеоглазками. Был там и усилитель, принимающий сигнал микрофонов-«жучков» (некоторые, правда, могли отказать от долгого простоя). Никто, кроме Брауна, не знал о существовании этой комнаты, и никто, кроме Сэма, не имел в нее доступа.
 Когда десять лет назад мистер Браун купил это здание, он приказал заменить якобы устаревшие детекторы дыма на всех этажах, кроме его собственного. В результате почти все стены оказались нашпигованы «жучками» и крошечными камерами, да так хитроумно, что для обнаружения понадобилось бы разнести здание по кирпичу. Сэм лично следил за их установкой, а чтобы наблюдать и записывать, оборудовал потайную комнату. Ему это было не внове.
 Еще мальчишкой он обвешал «жучками» весь дом (преимущественно сестрину комнату) – протянул провода из подвала, а сверху установил динамики, уверив семью, что налаживает аудиосистему, что было отчасти правдой. Он просто умолчал, что в колонках имелись и микрофоны. Сэм немало нового узнал о своей сестрице и ее подругах. Они только и болтали, что о любви, а их любимчики только и думали, как бы залезть им под юбки. В конце концов Сэму сделалось стыдно, и после трех месяцев игры в шпионов он вытащил «жучки».
 Вот и сейчас к нему вернулось ощущение гадливости. Браун и знать не знал, что потайным помещением практически не пользовались. Когда ему, Сэму, нужно было раздобыть информацию, он действовал менее грязными способами. После того случая из детства чужие секреты его больше не возбуждали.
 Он уселся за стол с оборудованием и смахнул пыль, представляя, что сказала бы Мэгги, увидь она все это. Ее подглядывание было просто милой забавой по сравнению с тем, что он готовился сделать. Мистер Браун вполне мог жить в каком-нибудь охраняемом поместье за глухой стеной вроде тех, что были у него на Карибах и на Мальте, или в одном из собственных домов поблизости. Тем не менее он поселился у всех на виду, среди простых богачей, в простом доме на известнейшей в Нью-Йорке улице – и все потому, что мог в любой момент узнать, чем занимается каждый из соседей.
 Сэм включил монитор, соединенный с квартирой Росси, протер экран и начал просматривать комнату за комнатой. В солярии доктора не было, как и в библиотеке, гостиной, столовой, кухне, кладовке, комнате Мэгги, спальне сестры, своей спальне и гостевой комнате. Должно быть, он работал у себя в лаборатории – единственном, помимо Сэмовой квартиры и танцзала, помещении без камер и микрофонов, поскольку туда могла нагрянуть городская инспекция. Переключившись на прихожую, Сэм расхохотался. По ней шла на цыпочках Мэгги. Дойдя до двери в лабораторию, девушка прильнула к ней ухом и стала слушать.
 Сэм не мог не заметить, что, с тех пор как приехал доктор, она оставалась у хозяев ночевать. Одного этого хватило, чтобы догадаться о переменах. Знать бы еще, в чем там дело…
 Зазвонил телефон. Дворецкий мистера Брауна велел подняться в пентхаус.
 – Да, сейчас буду,– сказал Сэм.
 В фойе наверху и у лифта он поискал взглядом танцовщицу. «Надо бы предупредить ребят, чтобы не очень болтали»,– решил он, понимая, что полагаться на них нельзя. Все равно проговорятся, если Брауну случится спросить. Они всегда делают то, что он хочет. В свое время шеф сумел донести до каждого, что не приемлет слова «нет».
 – Сюда,– направил его дворецкий.
 Он хмуро покосился на Сэма – наверное, за инцидент с танцовщицей, подарком Брауна госсекретарю. Дворецкий любил во всем порядок и требовал того же от других, что в глазах шефа перевешивало его нестерпимое занудство.
 Браун стоял у библиотечного стеллажа с раскрытой книгой в руке, задумчиво поглаживая платиновую шевелюру.
 – Проходи, Сэм. Тебе не доводилось читать Эсхила?
 Сэм помотал головой и сел, видя, что Браун сегодня настроен пофилософствовать. Как правило, это предвещало начало или конец чего-то важного, какую-то большую перемену, которую он затевал. Вводная лекция в духе античности подчеркивала значимость момента. Сэм весь обратился в слух, словно посланец к оракулу.
 – Эсхил был первым из величайших греческих драматургов. Одна из его знаменитых трагедий называется «Прометей прикованный». Тебе известен этот миф?
 – Мы проходили его в школе, но я что-то забыл.
 – Прометеем звали титана, который похитил с неба огонь и отдал его людям. Зевсу, царю богов, это не понравилось, и он приказал казнить Прометея, приковав его к скале, где священный орел каждый день клевал ему печень, а за ночь она отрастала заново. Напоследок Прометею было сказано:



   Не будет часа, чтобы мукой новою
   Ты не томился. Нет тебе спасителя.
   Вот человеколюбья твоего плоды.
   Что ж, поделом; ты бог, но гнева божьего
   Ты не боялся, а безмерно смертных чтил. [11] 



 Браун насмешливо прищурился.
 – Когда крадешь у богов, расплата бывает суровой.
 Сэм чуть не вздрогнул, вспомнив о танцовщице, но вскоре расслабился. Хозяин был отходчив и не наказывал без веских причин.
 Браун положил книгу и взял вместо нее другую.
 – Жаль, что наследие античных классиков было почти утрачено после падения Римской империи. Как считаешь, кто помог его сохранить?
 – Не знаю, сэр.
 – Семитские народы. Арабы и евреи. Христианская Европа редко признает, кому обязана эпохой Ренессанса, положившей конец тьме средних веков. Не будь арабов и евреев, английские поэты вроде Перси Шелли никогда не стали бы классицистами, какими их знают сейчас. Шелли воссоздал потерянную пьесу Эсхила в великой поэме «Освобожденный Прометей». В ней мятежный титан и все человечество одерживают над богами победу. Вот, послушай:



   Покинув Старости приют,
   Где льды свой блеск холодный льют,
   Мы Возмужалость миновали,
   И Юность, ровный океан,
   Где все – улыбка, все – обман,
   И детство, чуждое печали.
   Сквозь Смерть и Жизнь – к иному дню,
   К небесно-чистому огню! [12] 



 Сэм воззрился на него в совершенном недоумении. Браун подошел к столу, взял сложенную газетную вырезку и бросил на столик, за которым сидел Сэм.
 – «Сквозь Смерть и Жизнь – к иному дню».
 Сэм подобрал листок и прочел обведенную колонку лондонской «Таймс».
 «Хотите стать матерью Юлия Цезаря? А Моцарта или Будды? Поезжайте в Америку. По данным самых надежных источников, некий маститый ученый с Манхэттена полагает, что смог раздобыть подлинную ДНК самой значительной личности в истории человечества, и – никаких шуток – собирается клонировать его. Не подкачай, Америка. Притворись хоть раз культурной страной. Запрети репродуктивное клонирование. Нам, британцам, ни к чему второй Джордж Вашингтон. Впрочем, как знать – может, вам милее Аль Капоне? »
 Сэм перевел взгляд на мистера Брауна. Ему вдруг почудилось, будто тот встревожен.
 – « Таймс » нечасто ошибается, даже когда дает волю сарказму.
 – Да, я знаю.
 – Неужели кто-то ворует огонь с небес, пытаясь свергнуть Зевса с Олимпа? Отдать людям то, что раньше принадлежало богам? Если так, выясни, кто этот смельчак.
 Сэму не нужно было объяснять, что придется на время снять зеленый сюртук и вспомнить ремесло детектива, действуя от имени одной из корпораций-марионеток. Что именно Браун намеревается сделать с полученной информацией, Сэм не знал и никогда не спрашивал. Мистер Браун был его капитаном, и притом неплохим. Потому курс прокладывал он. Сэму оставалось лишь ставить снасти, а уж в этом он был мастак.
 – Будет сделано.
 Браун подтолкнул к нему еще один запечатанный конверт.
 – Опять отнесешь нашему другу в консульстве.
 – Хорошо, сэр.
 – Кстати, как она?
 – Кто? – встрепенулся Сэм.
 – Девица, кто же еще. Как она?
 Сэм выдохнул и отвел взгляд.
 – Высший класс. Наверное, лучшая из всех, что я знал.
 – А что она сказала о госсекретаре?
 Сэм поднял глаза и понял, что Браун спросил всерьез.
 – Назвала его гадом.
 Браун снова взял книгу.
 – Умница. Знаешь, я всегда завидовал отцу Перси Шелли – и презирал его. Иметь такой талант у себя под рукой – и раздавить его из глупости и ханжества. При другом отце Шелли едва ли пустился бы по морю в шторм и погиб, не дожив до тридцати.
 – Так и умер?
 – Да. Вот что он написал:



   Там жеманницы плачут,
   Загубив добродетель,
   Подгоняя к погибели робких сестер,
   Что боятся ступить еще в этот костер,
   Ты невинность без коего и не заметишь.



 – Я тоже неравнодушен к шлюхам,– признался Сэм.
 – Шелли умер в полдень восьмого июля тысяча восемьсот двадцать второго года. Ему было всего двадцать девять. А ведь мог бы дожить до старости, если бы не отец. Вот что получается, когда тобой плохо правят.
 Браун посмотрел Сэму прямо в глаза, что делал нечасто. Смысл его слов был ясен. Не только танцовщица, но и многое другое в этом мире находилось у Брауна под присмотром.
 Сэм встал.
 – Я могу идти?
 – Да. На сегодня все.– Он снова вернулся к поэмам Шелли.
 Стоя в лифте наедине с собой, Сэм насвистывал под нос «Ту-ра-лу-ра-лу-рал» и размышлял о чудесных пятнадцати минутах в объятиях красотки, которые никогда не повторятся.
 Когда Сэм ушел, Браун уронил взгляд на свои самые нелюбимые строки из «Аластора»:



   Прими же, мать миров неизмеримых,
   Мой строгий гимн;
   …я ложился
   И в склеп, и в гроб, где дани счет ведет
   Смерть черная; так жаждал я постичь
   Тебя, что мнил: быть может, утолит
   Посланец твой, дух одинокий, жажду
   Мою, поведать принужденный силой,
   Кто мы такие. [13] 



 – Ну что ж, черная смерть,– презрительно хмыкнул он,– если ты соберешься считать мою дань, всех чернил на том свете не хватит.
 Захлопнув томик Шелли, Браун поставил его на полку с пометкой «Английские поэты-романтики». За всю свою жизнь Браун никогда ничего не боялся, поэтому ему не с чем было сравнить это чувство безысходности и ужаса, которое он скрыл во время разговора с Сэмом.
 Браун подумал о танцовщице с каштановыми волосами и неожиданно для себя пожалел, что ее нет рядом. Он не был особенно падок на женщин и все же сел в кресло, включил монитор и стал смотреть, как она развлекает конгрессмена Данлопа. Согласно договоренности, они не касались друг друга, чтобы потом конгрессмен мог честно сказать жене, что не трогал другой женщины. Танцовщица по обыкновению стояла нагая над ним и ласкала себя, пока конгрессмен, полностью одетый, наблюдал и занимался тем же. Сегодня Браун решил подправить сценарий.
 Когда Данлоп достиг пика возбуждения, танцовщица оседлала его, как и было приказано. Конгрессмен не мог устоять. Он был слаб. Теперь Браун получил видеозапись этого действа, причем довольно длинную, хотя Данлоп и сопротивлялся поначалу. Несмотря на строптивость, девчонка знала толк в деле. Умница.
 Скорее всего, пленка останется лежать на полке. Данлопа будут умасливать и дальше, однако дадут понять, что он на крючке. Его полномочия могут вскоре сослужить Брауну службу.
 Он выключил монитор и выдвинул ящик стола, где хранилась причина его беспокойства. Папка. Простая папка в кожаном переплете с золотыми тиснеными буквами.
 «Гороскопы смертей». Этот термин изобрела предсказательница, которая рассчитала их тридцать лет назад по просьбе Брауна-отца, прикрывшись предостережением, что ее гороскопы не всегда сбываются. Поначалу отцовская доверчивость казалась Брауну постыдной, пока тот не сказал, что для будущего повелителя судеб знание собственной смерти необходимо не меньше, чем знание жизни. Вот почему цари и наследники с незапамятных времен советовались со звездами.
 Браун заявил отцу, что в предрассудки не верит и объясняет все его заслуги плодом упорного труда, а не расположением звезд. Выдающиеся люди, якобы заглядывающие в гороскоп перед принятием важного решения, водят всех за нос. А гороскоп смерти – и вовсе чепуха.
 Астролог написала, что Уран, вызывающий неожиданные энергетические казусы, правил восьмым Домом смерти отца, а его девятый Дом предполагал связь с далекими странами, а также с водой. Значит, ему надлежало утонуть в чужой стране. Браун посмеивался над предсказанием, пока в один из редких средиземноморских штормов в яхту отца не ударила молния, отчего она ушла под воду у берегов Мальты.
 Гороскоп самого Брауна начинался с характеристики личности:

 «Солнце и Марс во Льве в четвертом Доме семьи: вы будете царствовать, подобно королю, повелевая из недр собственной крепости. Все планеты, кроме двух, ниже горизонта: ваши действия будут сокрыты от мира».

 Это, несомненно, соответствовало истине.

 «В подчиненных вы обретете приязнь, граничащую с любовью, словно они продолжение вас самих. Вы захотите править ими справедливо, как и всем прочим. Любая угроза безопасности страны будет восприниматься вами как личная. Вы не единожды поможете своему народу».

 И это сбылось.

 «Ваши чувства, инстинкты и стратегический разум работают четко и слаженно. Вы обладатель быстрого и творческого ума. Ваши мысли глубоки, дерзки и бесстрашны. Вы стараетесь держать ситуацию под контролем, но не из страха, поскольку всегда сохраняете душевный покой, трезвость и сосредоточенность».

 Верно.

 «Вас радует роскошь, вы любите находиться в окружении прекрасных вещей, но гармония в отношениях с людьми вам дается непросто».

 Опять верно.

 «Наиболее примечательный и мощный элемент вашей натальной схемы – полное слияние Юпитера и Сатурна в девяноста градусах от Солнца. Оно определило ваше стремление к осторожности, консервативность, избегание крайностей и желание сохранить материальное наследие. В каком-то смысле в этом мире вы, рискну предположить, хотите быть богом, и в определенных пределах вам это удастся».

 Невероятно.
 Он был человеком рациональным и современным, однако упорно не принимал всерьез гороскоп смерти – несмотря на точность предсказаний первой части и обстоятельства отцовской гибели. Браун на самом деле сознательно подражал фигуре Саваофа в библейской истории. Он создал свое личное царство – просто забавы ради, предусмотрительно не допуская чужаков к власти. Когда наставало время дергать за ниточки, он дергал. Не было такой иерархии, которая сумела бы уйти из-под его влияния.
 Исполнители его воли всячески поощрялись и лелеялись. За редкими исключениями вроде Сэма, танцовщицы и дворецкого, они видели только его и не были знакомы друг с другом. Даже внутри этой тройки контакты сводились к минимуму, пока Сэм не задумал развлечься в кухне. Зато танцовщица, ответив на бесхитростный вопрос, поделилась полезным сведением, лишний раз укрепив к себе доверие. Умница, да и только.
 Всех их Браун держал под контролем, пользуясь их благодарностью и тщательно внушаемым благоговением. Как и библейский Бог, он фактически обходился без насилия – во всяком случае, на американских просторах. Насилие врезалось в память, вызывало ненависть и бунты. А силовые меры Брауна казались не менее естественными, чем кары Божьи. Одним словом, он исповедовал то, что его отец называл принципом необходимого минимума. В точности как писала предсказательница.
 Браун вернулся к своему гороскопу смерти.
 Астролог, видно, не боялась ярлыка умалишенной, поскольку дальше значилось следующее:
 «В час вашего рождения Вифлеемская звезда едва поднялась над горизонтом. Это событие порождено слиянием Юпитера с Сатурном. Именно его наблюдали мудрецы с востока – им оно символизировало рождение царя. В то далекое время две эти планеты находились в знаке Рыб, ассоциируемом с евреями. В день вашего рождения знамение произошло в знаке Тельца. Оно правит вашим восьмым Домом смерти из двенадцатого Дома тайн, включающим убийства. Скорее всего, вы умрете вне дома, на суше, от руки уважаемого убийцы, заинтересованного в рождении или перерождении царя. Как ни странно, двенадцатый Дом наиболее естественен для Рыб, иудейского знака, и поэтому, буквально или метафорически, упомянутый царь есть тот самый, которого искали пророки».
 В то время Брауну было около тридцати. Он рассмеялся, попросил отца намекнуть, когда начнется Второе пришествие, и больше не заглядывал в гороскоп до его смерти.
 А теперь пришлось…
 Он закрыл папку и убрал ее в стол вместе со статьей «Америка клонирует», где говорилось, что генетический донор – возможно, самая значительная личность в истории. Браун понял, кто имелся в виду. А вот знала ли это «Таймс»?




 Глава 17
 Вечер понедельника.
 Церковь Святого Томаса Мора, Нью-Йорк


 Небольшое море черных спин, то тут, то там оживляемое барашками модных шляпок, хлынуло через высокие кованые ворота по изящным гранитным ступеням прямо в двери из красного дерева, гордость церкви Святого Томаса Мора. Одно ее месторасположение чуть в стороне от Музейной Мили, между Парк– и Мэдисон-авеню, позволяет догадаться, что ее посещает католическая элита Нью-Йорка.
 Интерьер церкви совершенно под стать прихожанам.
 За спиной у священника – единственное витражное окно, под ним резное распятие, скромный алтарь без излишеств, массивные скамьи, навощенный до блеска паркет, несколько статуй, деревянные барельефы святых, прекрасно оформленные букеты, маленький орган с приятным звуком. Ничего модного, ничего кричащего. Во всем ощущаются вкус, добротность и бешеные деньги.
 Однако сейчас Франческа Росси не чувствовала себя частью всего этого. Она сидела в переднем ряду вместе с кузеном и дядей, с которыми только вчера познакомилась. Феликс, опасаясь ледяного приема, сел у дальнего края рядом с Мэгги. За ними пристроилась Аделина; Франческа не виделась с ней три дня.
 Поначалу нежданное наследство привело ее в восторг, поскольку теперь у них появлялось какое-то подобие семьи, о чем она всегда мечтала. Больше людей, похожих на них, с теми же мыслями и привычками; больше близких одного с ними круга, в который за всю ее жизнь проникли только двое посторонних. Одной была Аделина, а другой – как ни странно, Мэгги, их горничная; даже ей Франческа была рада. В их затворничестве любой гость являлся подарком, спасением от одиночества.
 Последние три дня стали для Франчески самыми тоскливыми. Стоило ей обрести близких, долгожданных, хотя и незнакомых, как ее малая семья будто распалась. Аделина заявила, что у нее есть некие планы, а Феликс исчез в лаборатории – запирался там на весь день и держал Мэгги у себя, хотя еще недавно велел ей туда не заходить. В результате Мэгги смогла выйти на улицу лишь в воскресенье, да и то чтобы посетить церковь и съездить домой за сменой белья. Все прочее время она сидела в лаборатории с редкими перерывами на сон и еду, какая-то озабоченная и безрадостная. Повсюду оседала пыль. Как-то раз, когда Франческа громко постучала в дверь и потребовала объяснений, вместо брата ей ответила Мэгги. «Доктор очень занят, мисс Росси. Он знает, что вы хотите помочь. Мне бы тоже хотелось, но он не позволяет. Не обижайтесь на него, на самом деле он вас любит».
 Невероятно! Услышать от собственной горничной – даже от Мэгги – слова в защиту ее же брата!.. Это так задело Франческу, что она больше не приближалась к лаборатории.
 Раньше Феликс ходил в церковь по воскресеньям, а теперь – по два раза на дню, говоря только: «Привет, я на мессу » , прежде чем хлопнуть дверью. Однажды она проследила за ним и увидела его в обществе нескольких женщин – ни дать ни взять, кутила у стойки бара. Именно тогда она в первый раз позвонила Аделине и… ничего не добилась.
 Вот и сейчас ее дорогой братец флиртовал добрых двадцать минут с Сильвией Кеннеди, жившей неподалеку от Далтонской школы,– флиртовал у самого тетиного гроба!
 Однако худшие минуты Франческа пережила в аэропорту, когда дядя Симон Фубини и его дочь, кузина Летиция, прибыли из Турина на похороны. Ну почему там не было Феликса!.. Дядя оказался копией отца: высокий, худощавый, широкоплечий, с выразительными руками и участливыми, глубоко посаженными глазами на круглом лице. Заключив ее в объятия, он зарыдал. Кузина Летиция, немного знающая английский, переводила их возгласы радости, а после добавила слез и объятий от себя. Кузина могла сойти за ее сестру – те же рыжие волосы, тот же фамильный нос.
 В отель ехали молча. Как ни хорош он был, это все же не дом, где живут американские племянница и племянник. Франческа заметила, как по дядиному лицу пробежала тень, словно вместившая горечь неведомых ей испытаний, заставив устыдиться черствости своего брата. Они встретились только сейчас. На ступенях церкви Феликс узнал Симона Фубини без слов – может, благодаря сходству с отцом, а может, из-за ермолки на голове. Он подошел к ним и виновато произнес:
 – Я Феликс. Примите мои соболезнования. Мы очень любили вашу сестру.
 А теперь она лежала здесь, в гробу, перед ними. Ей уже не суждено узнать, как гадко поступил Феликс с родней. В ее руках – любимые отцовские четки. Энея всю жизнь прожила католичкой и попросила, чтобы ее похоронили по католическому обряду. Это у Росси в крови – от своего не отступят.
 Франческа тоже решила быть твердой и хотя бы отчасти поддержать дядю Симона в его горе. Феликс не знал о замысле сестры. И хорошо. Добрая встряска пойдет ему только на пользу. Франческа договорилась со священником, который несколько раз организовывал иудео-христианские мероприятия, пытаясь как-то компенсировать две тысячи лет взаимных упреков. Пастор внял ее просьбе. Она также попросила его поговорить с братом, но он сказал, что Феликсу лучше подойти самому.
 Когда служба начала близиться к концу и пастор объявил: «Теперь здесь состоится особая церемония для наших гостей, прибывших издалека», дядя Симон похлопал ее по руке и вышел вперед. Он обернул вокруг шеи молитвенный лоскут, называемый таллитом, и встал у гроба сестры. Приглашенный раввин, поклонившись, приблизился к Симону и надорвал у него на груди рубашку в знак траура.
 Франческа посмотрела на Феликса, который в свою очередь уставился на нее полупристыженно, полууязвленно. Так ему и надо.
 Позади выстроились мужчины в ермолках и таллитах – обряд полагалось проводить в присутствии миньяна, десяти взрослых богобоязненных иудеев. Франческа нашла их в синагоге на Парк-авеню и рассказала историю своей тети. Ее совершенно растрогала их готовность помочь, несмотря на то что церемония должна была пройти в католической церкви. По счастью, американские церкви и синагоги время от времени проводили смешанные свадьбы. В Нью-Йорке это случалось почти постоянно.
 Дядя Симон попросил оказать ему честь и позволить самому произнести древнюю поминальную молитву, каддиш. Низким звучным голосом он читал нараспев незнакомые слова, а кузина Летиция шепотом переводила их для Франчески. Было видно, что она готовилась заранее.
 – Да возвысится и освятится великое Имя Господне – в мире, который Он сотворил по воле Своей.
 От красоты молитвы, разносящейся эхом по церкви, на глаза Франчески навернулись слезы. Посреди молитвы голос дяди Симона внезапно оборвался. Потом он вытер слезы и продолжил:
 – И пусть проявится Управление Им миром Его – при вашей жизни и при жизни всего Дома Израиля. Аминь.
 – Да будет Имя Его благословенно во всем мире и во веки веков,– отозвался миньян.
 Франческа вдруг ощутила, как манит ее то наследие, которого она была лишена. Обычные прихожане выглядели потрясенными, но ей было все равно. Заскрипели скамьи – люди оборачивались и шушукались, поняв, что раз брат покойной – еврей, значит, и Росси – евреи. На них стали глазеть. Феликс, однако, неотрывно смотрел на сестру, внимая вместе с ней древней молитве и голосу дяди Симона.
 Когда Фубини закончил и вернулся на место, прихожане опустились на колени. Франческа метнула в брата победный взгляд, ожидая увидеть его взбешенным, но Феликс и Мэгги молились так истово, словно утрата Энеи потрясла их до глубины души.
 Для Франчески это стало последней каплей. Сегодня же, когда похороны закончатся, она вернется домой и будет кричать, стучать, колотить в дверь, включит пожарную тревогу – в общем, пойдет на все, чтобы только попасть в эту треклятую лабораторию.




 Глава 18
 Церковь Святого Томаса Мора


 Мэгги стояла на улице возле церковных врат, прощаясь с итальянской родней Росси, и думала, что напрасно надела на похороны новую шляпку. Ей просто хотелось проводить Энею Росси Эванс с честью, а лучше этой шляпки в ее гардеробе ничего не нашлось. Она и представить не могла, что все как один будут в черном: черных костюмах, платьях, пальто, туфлях, перчатках… кое-кто из мужчин даже надел черные сорочки. И смех и грех: все белые на сто процентов в черном, а одна-единственная черная ухитрилась явиться в белом. Мэгги страшно захотелось снять злосчастную шляпку, но она побоялась, что ее в толчее раздавят.
 – Радуемся знакомиться с вами,– произнесла кузина Росси, Летиция, невообразимо коверкая слова.
 Мэгги уже порывалась ответить, как вдруг заметила, что доктор Росси норовит улизнуть.
 – Прошу прощения, – извинилась она перед всеми и бросилась следом.
 – Доктор Росси! – зашептала девушка, поравнявшись с ним.– Неужели вы не поедете на кладбище? Вы ведь не бросите сестру и родных! Вернитесь же и поговорите с ними!
 Он остановился.
 – Энея знала, как я любил ее. Она все равно далеко от нас, а прощаться еще раз ни к чему. Я ухожу, не мешало бы и тебе поторопиться. У нас полно работы.
 Мэгги фыркнула.
 – Это у вас ее полно, я-то сижу почти без дела, не считая звонков, ведения записей и уборки…
 – Бога ради – не здесь, Мэгги. Идем.
 Мэгги смотрела, как он уходит в сторону Пятой авеню, а Сильвия Кеннеди тем временем видела породистого красавца-ученого, который накануне спросил ее, что она думает по поводу суррогатного материнства и не видит ли себя в этой роли. Мэгги слышала их разговор. Она догнала его и пошла рядом, глядя с тоской на кроны Центрального парка, виднеющегося впереди.
 – Доктор Росси, а нельзя ли нам немножечко погулять в парке, прежде чем мы снова запремся в лаборатории? Вы неволите себя почище того фараона, неволившего иудеев. Да и меня тоже.
 Он раздосадованно посмотрел на нее и вздохнул.
 – Ладно, только чуть-чуть.
 Они перешли улицу и зашагали дальше, до перекрестка с Девяносто шестой.
 – Знаешь, как называются эти ворота? – спросил Росси напротив арочного прохода в серой каменной стене.
 – Нет, а как?
 – Плотничьи. Восемнадцать парковых ворот имеют свое название. К северу от нас, на Сто второй, стоят Девичьи ворота, а напротив – у Сентрал-Парк-Вест – Мальчишечьи.
 – Правда? – Мэгги подняла глаза на доктора: тот, казалось, погрузился в воспоминания.– А еще какие есть, доктор Росси?
 – Ворота Изобретателей, Купеческие, Женские… Бродяжьи ворота с той стороны парка, на Сто шестой.
 – Надо же – парк принимает бродяг. Очень мило.
 – Там прошло наше детство, мое и Франчески. Зимой мы гоняли на катке Уоллман-Ринк, в окружении небоскребов, да и сейчас порой туда захаживаем. А как теплело – плавали на лодках.– Феликс рассмеялся.– Иногда на спор лазили в зоопарк. Помню, еще притворялись египтянами у Иглы Клеопатры рядом с музеем Метрополитен – ходили, не поворачивая головы, и делали вид, что в картушах на обелиске написаны наши христианские имена.– Он на секунду замолк.– А выросли – стали евреем Феликсом и еврейкой Франческой.
 Мэгги попыталась вообразить, каково вырасти на Пятой авеню. После долгих стараний ей это почти удалось. Как здесь все отличалось от ее родного Мэйкона или Гарлема! Родись она где-нибудь здесь, глядишь, можно было бы так же осесть вроде Росси, а не мотаться с места на место.
 Доктор повел ее через Ист-драйв до конной тропы, окружающей футбольные поля на Северном лугу. Пройдя к северо-востоку от Резервуара, они очутились перед огромным деревом.
 – Это Лондонец. Гибридный платан и, если верить источникам, старейшее дерево в парке.
 Проходя по тропинке, доктор Росси поднял голову и вгляделся в серые ветви где-то у самой верхушки. Мэгги следила за ним, гадая, через что ему довелось пройти. Она попыталась представить себя на его месте. Что бы почувствовала она, если бы все детство стремилась к Иисусу, а после узнала бы, что происходит из народа, считавшего Его рядовым пророком? Обиду и боль от предательства…
 – Почти удалось,– сказал доктор.– Еще один день, не больше,– и у меня будут нужные штаммы. А когда придет время, я перенесу клетки в новую среду и доведу до тотипотентного состояния.
 – Чудно, наверное, держать все эти копии Христа в чашке с агаром?
 Он посмотрел на свои руки.
 – Иногда – да. Правда, их и не назовешь живыми. Пока не назовешь.
 – Так вы подумали над моей просьбой, как обещали? Только таким был его ответ страстной мольбе Мэгги: он сказал, что подумает, позволить ли ей стать матерью нового Христа. А до тех пор она должна была помогать ему с работой и – самое главное – никому ничего не говорить, если только он не позволит. Мэгги вызвалась поклясться в том на Библии.
 – Я все еще думаю. Кстати, раз уж мы начали… Мне точно не придется отчитываться твоему мужу или приятелю?
 – Точно. В этом смысле все чисто.
 – Хорошо.
 Мэгги повесила голову.
 – Не понимаю, почему я не подхожу, я ведь…
 Он прислонился к стволу старого дерева.
 – Из-за митохондрий. Такова в двух словах суть проблемы.
 – А что это такое? – с тревогой спросила девушка.
 Росси свел концы больших и указательных пальцев.
 – Представь себе яйцо. В нем есть желток и белок, так?
 – Да.
 – Теперь предположим, что это яйцеклетка. В скором времени мне предстоит удалить желток, то есть ядро. Именно в нем сосредоточены девяносто девять процентов ДНК. Так вот, я намерен пересадить на его место ядро клетки, взятой из плащаницы, чтобы образовалась как будто оплодотворенная яйцеклетка.
 – Дальше можете не рассказывать,– грустно сказала Мэгги, успев понять, к чему он клонит.– Последний процент ДНК – не в желтке.
 Доктор улыбнулся ей, приятно удивленный ее догадливостью.
 – Да, один процент ДНК находится вне ядра, в цитоплазме, а точнее – в митохондриях, и принадлежит женщине, у которой взята яйцеклетка. Вот почему технически невозможно создать точный клон человека из его же клеток. В идеале нужно иметь яйцеклетку одной из родственниц, так как она содержит родственную митохондриальную ДНК, ту, что в цитоплазме. Она передается только от матери к дочери, поскольку мужчины яйцеклеток не производят.
 – Да, об этом я слышала…
 – Не обижайся, Мэгги, но у Иисуса никак не могло быть африканского типа митохондриальной ДНК. Науке пока не известно, каким образом она влияет на ядерную ДНК; может быть, эффект незначителен, а может…
 Доктор повернул обратно, в сторону Плотницких ворот. Мэгги поспешила за ним.
 – Зачем тогда вы встречались с женщинами из своей церкви вроде Сильвии Кеннеди? Зачем просили Аделину? Ведь ирландцем Иисус тоже не был, и уж точно не был англичанином, как предки Аделины.
 – С Аделиной я поступил необдуманно. Что до Сильвии, тут другая история. Я слышал, кто-то из прихожанок происходит из семьи Конверсос, но забыл, кто именно, и поэтому вынужден был опросить нескольких. Оказалось, Сильвия. Ее отец был ирландцем-католиком, а мать – урожденная Конверсос. Был такой род испанских евреев, принявших христианство под давлением инквизиции.
 – Вон оно что…
 – Ее митохондрии наверняка несут семитские гены.
 – Ну, не обойдись вы так грубо с новыми родственниками, могли бы попросить кузину Летицию.
 – Женщину, которая живет за границей и не может двух слов связать по-английски? Сильвия хотя бы здесь, рядом.
 – И что же она вам сказала по поводу суррогатного материнства?
 – До или после того, как рассмеяться мне в лицо и спросить, не заболел ли я?
 Мэгги похлопала его по плечу.
 – Ничего не попишешь, верно? Подумаешь, всего один процент; кроме того, Иисус должен был иметь хоть что-то от чернокожих. Большинство арабов смуглые, а они тоже семиты. Разве не в Африке зародилось человечество, откуда расселилось на Ближний Восток? Между прочим, в Библии говорится, что волосы у Него были как шерсть.
 – Только не у Иисуса!
 Мэгги загородила ему дорогу.
 – Хотите, покажу это место?
 Росси нахмурился.
 – Знаю, в «Откровениях», глава первая, стих четырнадцатый. Там сказано, что Его волосы были белы, как шерсть, а это не одно и то же.
 Мэгги почувствовала, что вот-вот расплачется.
 – Может, вы просто боитесь, что он будет пугалом вроде меня? – прошептала она.
 Доктор уже не слушал ее, уйдя в себя.
 – Мария была семиткой… Точно, так и сделаю. Я иду в синагогу на Парк-авеню!
 – Еще бы! – воскликнула Мэгги и фыркнула.– Теперь вам подавай богатую еврейку, которая захочет стать матерью Иисуса. Еще немного, и я решу, будто вы никогда не читали Библию.
 – Почему это? – вскинулся Феликс. – Я же еврей! Во всяком случае, если верить им. Они говорят, главное – кто твоя мать. А моя мать была еврейкой. Можно подумать, им известно о цитоплазматической наследственности. Я бы попросил Франческу, но она – моя сестра, и стоит мне заикнуться – сдаст в психушку.
 – Доктор Росси, я знаю, как вы расстроены всем этим, но поверьте: вы не из тех евреев, что упоминаются в Библии. Тех евреев разбросало по всей земле. Я, конечно, не ученая, однако читать умею и в свободное время читаю все, что относится к Богу и Библии.
 Феликс скептически оглядел ее.
 – То есть в перерывах между чтением «Вог»?
 – Хорошо, в перерывах между «Вог». К вашему сведению, гены коэнов – еврейских священников – были найдены у всех типов людей, даже среди африканских племен. Евреи смешались со всеми расами, как и африканцы в Америке. Наши гены повсюду на этой земле – в людях вроде меня и в людях, считающих себя белыми. Так и у евреев. Даже я могу быть отчасти еврейкой, доктор. Вы, может, чуть больше. Что с того? В конце концов, все мы хоть сколько-нибудь полукровки – надо только поглубже копнуть. Я знаю, сама читала. Ваша мать была католичкой, доктор Росси, так что вам необязательно становиться иудеем.
 Феликс посмотрел на нее, словно она несла какую-то белиберду.
 Из-за уговоров Мэгги прогулка по парку слегка затянулась. Наконец они подошли к дому. Сэма по-прежнему не было видно. Мэгги не встречала его с тех самых пор, как выпроводила из солярия. Теперь у двери дежурил другой швейцар. Когда доктор Росси направился к двери, Мэгги сказала:
 – Всего один процент…
 – Тсс! – шикнул на нее Феликс, поднося палец ко рту. В вестибюле, дожидаясь лифта, стояли Франческа с дядей Симоном и Летицией.




 Глава 19
 Понедельник, середина дня. Квартира Росси


 Не успели кузина и дядя выпить кофе, как доктор Росси извинился и сбежал в лабораторию. Мэгги проводила его взглядом, словно ей не терпелось сорваться ему вдогонку.
 Франческа угрюмо смотрела со своего дивана.
 – Если тебе нужно, Мэгги, ступай с доктором Росси.
 – Мисс Росси, я только…
 – Иди-иди.
 Мэгги не смела шелохнуться, видя ее сжатые в нитку губы и суровый вид.
 – Иди, я сказала! – резко прикрикнула Франческа, вынудив горничную подскочить на месте.
 Дядя Симон, сидевший на низкой банкетке, наклонился к Летиции и что-то зашептал ей на ухо, после чего та поднялась и сказала:
 – Очень мы, наверное, пора уходить.
 – Нет! – выпалила Франческа, вскакивая.– Нет! Сидите здесь!
 Летиция сконфуженно села.
 Мэгги совсем струхнула, когда Франческа схватила ее за руку и потащила в переднюю.
 Выйдя за дверь, она громко зашептала:
 – Мэгги Джонсон, если тебе дорога работа в этом доме, будешь делать, что я велю. Ясно?
 Мэгги кивнула. Ну началось. Теперь Франческу не остановишь. И Мэгги поплелась за ней в конец коридора.
 – Попроси его открыть дверь,– потребовала та.
 Мэгги набрала воздуха в грудь, затем выдохнула и сказала:
 – Доктор Росси, это я.
 Когда дверь отперли, Франческа ворвалась внутрь, а за ней – Мэгги, повинно прижимая руки к губам.
 Доктор Росси и его сестра встали у противоположных стен со сжатыми кулаками. Казалось, прозвени гонг – и они ринутся в схватку.
 Первой начала Франческа:
 – Почти неделю я смотрю, как ты строишь из себя придурка. Все, с меня хватит! Во-первых, ты скажешь мне, что вы двое задумали. Я знаю, это как-то связано с Аделиной. Недаром же она исчезла, не сказав толком ни слова! Во-вторых, Феликс…– она указала на дверь,– ты сейчас же вернешься в гостиную и будешь вести себя прилично! Они наша родня и хотят, чтобы мы исполнили с ними Шива!
 – И как это делается, позволь спросить?
 – Кое-что ты уже видел. Мэгги завесила зеркала, мы вымыли руки по возвращении, дядя Симон сел на низкую табуретку – все это часть ритуала. Теперь им нужны яйца вкрутую, и…– Она развела руками.– Не знаю, что еще, но придется достать. Следующим пунктом, наверное, будет общая стряпня. Ты прекрасно знаешь, что евреи уделяют трауру особое внимание, и будь любезен соответствовать. Можешь ненавидеть их сколько угодно, но в глаза оскорблять не смей! Я больше ни секунды этого не вынесу!
 То, как брат и сестра стояли, беспомощно глядя друг на друга, подсказало Мэгги, что серьезнее ссоры у них еще не бывало.
 – Ну-ну,– произнес он.– И ты ждешь, что я тебя послушаюсь?
 Зазвонил телефон.
 – Если нет, я буду стоять тут, и ты меня не выставишь! Доктор Росси, казалось, разом скис, как мальчишка, которого заперли в чулане.
 – Пожалуйста, стой сколько угодно.
 У Франчески был такой вид, словно ей дали пощечину.
 – Могу я сказать кое-что? – робко вклинилась Мэгги, держа руку на сердце, вся эта горечь и нервотрепка изрядно ее опечалили. Когда ей никто не ответил, она чуть громче продолжила: – Мисс Росси, зря вы вмешиваетесь в работу доктора Росси. А вам, доктор, не следует обижать родственников. Разве Господь поступил бы так?
 Мэгги моргнула и почувствовала, что вот-вот свалится в обморок. Еще бы – разговаривать с Росси в таком тоне!
 Феликс молча кивнул Мэгги, веля ответить на звонок, что та и сделала. Звонила Аделина, и голос у нее был расстроенный. Мэгги некоторое время слушала, а потом объявила:
 – Аделина просит, чтобы вы включили телевизор. Прямо сейчас. Говорит, передают что-то важное.
 – У меня его нет. А по какому каналу?
 – Си-эн-эн. Спасибо, мисс Гамильтон,– сказала Мэгги и повесила трубку.
 Доктор Росси с сестрой уже вышли в его спальню – соседнюю с лабораторией комнату, и Мэгги поспешила за ними. Там доктор схватил пульт от телевизора и сел рядом с Франческой на кровать. Мэгги встала в дверях. На экране возникла заставка: «Клонирование в Америке».
 – Ой, только этого не хватало! – ахнула Мэгги.
 – Опять эта Чумная Крыса,– с отвращением проговорил доктор Росси.
 Интервью вела его самая нелюбимая тележурналистка – она постоянно нападала на все, что он поддерживал.
 – Вопрос в том, – осклабилась журналистка, поводя в воздухе наманикюренными пальцами,– как нам узнать, что это правда? Автор статьи не называет ни имени ученого, ни историческую личность, которую тот якобы намерен клонировать. А в нынешней ситуации…
 Какой-то другой журналист попытался было встрять, но Чумная Крыса, видимо, не терпела, когда ее прерывают на полуслове.
 – Да-да, в нынешней ситуации,– продолжила она,– слишком рано вам, доброхоты и спасители отечества, взывать о правительственном вмешательстве в новый аспект нашей жизни и душить еще одну индустрию.
 Ее оппонент все-таки перехватил микрофон.
 – Какую индустрию? Ту, что копирует людей?
 Крыса на миг запнулась, потом собралась для контратаки:
 – Вам отлично известно, что в этой области уже ведутся разработки на законной основе. Я говорю не о репродуктивном клонировании. Я говорю не о попытках кого-то воспроизвести. Я говорю о терапевтическом клонировании. Если я заболею и мои клетки возьмут для того, чтобы вырастить из них стволовые для моего же лечения, что в этом плохого? То есть сперма здесь не требуется. По сути, их нельзя назвать эмбрионами. Итак, мы имеем обычную яйцеклетку и клетку донора, например лейкоцит или еще что. Поверьте, такие эмбрионы ненастоящие. А этому ученому, если он существует, требуется промывка мозгов за то, что он хочет вернуть к жизни умершего человека и…
 Разговор скатился к теме коммерции, где журналистка вновь вскипела и начала фыркать на всех и вся. Франческа глядела на брата как на незнакомца.
 – С чего Аделина взяла, что тебе это интересно, а, Феликс?
 Он все еще смотрел на экран.
 – Феликс! – позвала сестра.– Почему она думает…
 Разговор в студии прервала сводка новостей.
 – Си-эн-эн только что стало известно, что против Джерома Ньютона, репортера лондонской «Таймс» и автора нашумевшей статьи о клонировании, подан судебный иск. Его обвиняют в том, что материал для статьи он получил, выкрав личные документы…
 Доктор Росси выключил телевизор и взглянул на Мэгги. Она уже знала, что он скажет, и благодарила Бога за это.
 – Пожалуй, времени осталось немного, Мэгги. Если ты еще согласна, приступим, иначе другой возможности не представится.
 Франческа переводила взгляд с брата на горничную. Ее подбородок дрожал.
 – Приступим к чему? О чем вы говорите?
 Доктор посмотрел ей в глаза.
 – Я украл ДНК из Туринской плащаницы. У меня есть возможность клонировать Иисуса Христа. Мэгги предложила себя в суррогатные матери, и мы с ней планируем вернуть Его к жизни.
 Мэгги просеменила к креслу и опустилась в него, шепча: «Слава тебе, Господи».
 Франческа тряхнула головой, словно пытаясь прогнать морок.
 – Что? Кого? Погоди минуту, ты ведь…
 Феликс подошел к окну, глядя на парк в свете зимнего дня.
 – Я не позволю мне помешать.
 Мэгги прониклась его новым настроем. Она чувствовала то же самое, потому что ее путь уже забрезжил впереди – пусть суровый, пусть одинокий.
 – Феликс! Фликс! – вскричала Франческа на грани истерики.– Скажи мне, что это неправда, скажи!
 – Это правда.
 – Какой же ты идиот! Боже милостивый! Разве ты до сих пор не понял? Не всему, что написано в Библии, можно верить! Есть там и правда, но есть и вымысел! Как мы узнаем, что было, а чего не было? Распинали ли Иисуса взаправду, или ему удалось спастись? Чье тело на самом деле под плащаницей? Люди верят, однако исторически это не доказано. А как же буддизм, ислам или иудаизм? Думаешь, все религии имеют историческую основу? У меня тоже есть вера, Феликс, но доказательства – это нечто совершенно иное. Реальность Христова распятия никогда не была установлена. Оно могло быть просто легендой, мифом, в конце концов!
 Феликс обернулся.
 – Ошибаешься. У Тацита в «Анналах » есть одна фраза…
 – «Одна фраза» ? – подхватила сестра.– Кто из нас там был? Я, ты? Никто! Никто в наши дни не принимает библейские мифы всерьез, Феликс. Ты понятия не имеешь, чью ДНК получил. Она может принадлежать кому угодно: священнику, паломнику, монахине, даже преступнику.
 – Не волнуйтесь, мисс Росси,– сказала вдруг Мэгги.– Всю мою жизнь Господь бережет меня. Он помогал мне на каждом шагу и не позволит, чтобы я носила преступника. Что-нибудь обязательно пойдет наперекосяк. А если нет, значит, ребенок – Иисус.
 Доктор Росси восхищенно взглянул на Мэгги, тогда как в глазах Франчески отразился дикий ужас.
 – Вы двое… совсем спятили, слышите! – закричала она. – Едва ли в церкви найдется еще хоть один такой же чокнутый фанатик!
 – Что верно, то верно,– вздохнула Мэгги.– Каждое воскресенье в моем храме священник заходит на кафедру и видит перед собой одних женщин и детей, да и тех немного. Мужчины почти не приходят. А почему? Да потому, что религии не меняются. У нас и так население в пять миллиардов, а Папа не устает призывать католиков плодиться и размножаться. У людей есть здравый смысл, их уже не проведешь. Евреи до сих пор спорят, есть ли свинину и отмечать ли Хеллоуин. Так же и христиане. Неужели вы думаете, что всезнающего, всемогущего Господа волнует какая-то свинина?
 Росси смотрел на нее в замешательстве.
 – Тогда для чего тебе все это, Мэгги?
 – Просто я думаю, что люди нуждаются в Нем. Религии топчутся на месте, но верующие – нет. Люди меняются, и это Ему угодно. Он сделал нас мыслящими, любознательными. Взять хоть младенца в подгузнике: положишь с ним рядом коробку, и он обязательно заползет в нее – посмотреть, что внутри.
 – Похоже на то,– улыбнулся Феликс.– Ну-ну, Мэгги, проповедуй дальше.
 – Вот я и думаю, что Иисус не велел нам держаться уклада двухтысячелетней давности. Даже христианство, если вдуматься, не Им начато. Любой, кто даст себе труд разобраться, поймет, что по преданию его основы заложил апостол Павел, а ведь он даже не встречался с Христом лично! На составление Нового Завета ушло целых три сотни лет, причем самые старые Евангелия туда не вошли, а с ними и знатная доля правды.
 – Какие такие Евангелия? – сурово спросила Франческа.
 – Евангелие от Фомы, например. Я его читала в статьях и книгах о свитках Мертвого моря и прочих, как их называют, апокрифах. Евангелие от Фомы самое древнее из всех написанных. Согласно ему, Иисус сказал: «Царствие Отца распространяется по земле, и люди не видят его». Эти слова так запали мне в душу, что я поняла: никто, кроме Иисуса, не мог так сказать. Взгляните теперь, каких бед мы наделали и продолжаем творить во имя Его!
 Потому-то я и хочу помочь Ему вернуться, оглядеть мир и дать нам новое направление, показать, к чему стремиться в следующие два тысячелетия. Если я могу быть полезной, доктор Росси, любые преграды для меня – пара пустяков. Ничего более важного в моей жизни не было и не будет.
 – Лихо, нечего сказать! – пробормотала Франческа.– Овец клонировали, теперь возьмемся за Пастыря?
 – Стало быть, ты не веришь, что в Библии сказано о Втором пришествии? – спросил Мэгги Феликс.
 – Не знаю, хотя и хотелось бы. Почему-то не представляю, как Иисус милосердный ввергает бедные заблудшие души в ров огненный только за то, что они напортачили в жизни. Все мы где-то портачим. Уж я не стала бы толкать их ни в какой огонь и думаю, если у Иисуса доброты хотя бы с мое, Он тоже не станет.
 Феликс подошел к ней и взял за руку.
 – Нам нужно уехать в Клиффс-Лэндинг. Я позвоню и договорюсь, чтобы там все подготовили. Завтра же пакуемся и выезжаем. Никто, кроме Аделины, не знает, что у меня есть жилье за городом. На нее я могу положиться. Она никому не расскажет, и ты тоже, верно, Франческа? – Он с надеждой взглянул на сестру.
 Та закрыла рот ладонью.
 – Феликс, угомонись. В конце концов, нельзя клонировать покойника! Есть же элементарная этика, законы… да и для ребенка опасно! Тебе нужен Христос с отклонениями? Одумайся, пока не поздно!
 – Почти о том же мы говорили с Аделиной.
 – С Аделиной, но не со мной! – вскричала Франческа. Мэгги опустилась перед ней на пол.
 – Мисс Росси, все хорошо. Вы должны мне поверить. Я теперь знаю, каково было Марии – простой бедной женщине, которой вдруг объявили, что она родит Сына Божьего. Мне понятно, почему она не возражала. Так она могла показать всем, что для Него все особенные. Даже те, у кого нет шляп от Грэма Смита. А вот я сглупила. Главное, что Господь всю мою жизнь был со мной, а в эту минуту и с вашим братом, мисс Росси. Иначе меня бы здесь не было. Так что не волнуйтесь.
 – Вот-вот, не волнуйся,– поддакнул Феликс, озадаченно глядя на Мэгги, словно она сказала что-то из ряда вон. Потом поднял глаза на сестру.– Мэгги, постойка! Мы чуть не забыли! Франческа – тоже семитка. Она лучше подходит. Франческа, мне очень не хочется быть твоим акушером, но позволь хотя бы сказать…
 У Мэгги екнуло сердце.
 – Сумасшедший! – прошептала Франческа, пятясь к двери.
 Спохватившись, что точно так же он потерял Аделину, Феликс быстро исправился:
 – Хорошо-хорошо. Нет так нет. Раз Мэгги хочет, это ее право. За нас не беспокойся, сестрица, каждый день будем слать весточки.
 Мэгги показалось, что мисс Росси вот-вот расплачется.
 – Ненормальные! – выкрикнула Франческа.– Как мне вас отговорить?
 – Никак! – вскинулся на нее Феликс.
 Мэгги слышала их тяжелое дыхание, видела, как они смотрят друг на друга с осознанием того, что драгоценная нить, связывавшая их всю жизнь, вот-вот порвется.
 Феликс отвернулся и взял Мэгги под руку, когда Франческа вдруг устало произнесла:
 – Неужели вы думаете, что я позволю вам ввязаться в это гиблое, безумное, пропащее дело без меня?
 Доктор Росси подбежал к ней и стиснул в объятиях, а Мэгги поняла: он все время рассчитывал на ее помощь.
 В эту секунду хлопнула входная дверь.
 Франческа ойкнула.
 Когда они выбежали в фойе, дядя Симон и кузина Летиция уже ехали вниз.




 Глава 20
 Вторник, середина дня.
 Парковая автострада имени Генри Хадсона, Нью-Йорк


 Рано утром Сэм вылетел из лондонского аэропорта Хитроу и приземлился в Ньюарке. Было десять минут двенадцатого, а значит, утренние пробки уже немного рассосались. Довольный проделанной работой, он ехал в такси и предавался приятным воспоминаниям. Подумать только: один звонок, один визит, один чемоданчик денег – и дело в суде, стараниями адвоката из юридической фирмы, человека весьма гибких моральных принципов. Кто истец? Некий доктор Абрамс, в прошлом уважаемый ученый, а ныне – завсегдатай баров. Кто ответчик? Джером Ньютон.
 Сэм хмыкнул.
 Ему не составило труда выяснить, кто такой этот Ньютон – аристократишка, подавшийся в газету больше от скуки, чем от безденежья. Не то чтобы благороден и не особенно ценим. В чем его обвинили? Вмешательство в личную жизнь. Кража частных бумаг, на основании которых была состряпана статья «Америка клонирует».
 Разумеется, Ньютон ничего не крал, но для самозащиты ему пришлось бы открыть истинный источник своих сведений и назвать имя ученого, до сих пор находившееся под вопросом. Узнав о начатом против него деле, Ньютон поспешил обратно в Лондон.
 Теперь Сэм ждал звонка – со дня на день, с минуты на минуту.
 Расслабившись на сиденье такси, он любовался видом. Риверсайд-драйв… как он любил эти места! Здесь, у лодочной пристани на перекрестке с Семьдесят девятой, Сэм частенько прогуливался у кромки воды, вдыхая морской воздух. Но еще больше он любил забредать к памятнику морякам и солдатам, погибшим в Гражданскую войну, стоящему на холме у Восемьдесят девятой. Чтобы добраться до его подножия с белокаменными колоннами, приходилось изрядно отмахать по парку, зато с монумента открывался чудный вид на море листвы, реку Гудзон и берег Нью-Джерси. В прошлом году одна шлюха, решив, что он выпил лишку, попыталась его облапошить, но осталась ни с чем. А вот Сэм получил что хотел.
 – Э-э, опять пробки,– буркнул шофер-пакистанец, давя на тормоза.
 От усталости Сэма потянуло в сон. Проснувшись, он продрал глаза и достал бумажник, поскольку такси уже подкатило к зданию на Пятой авеню. У входа красовался темный внедорожник класса люкс, совсем новый – на заднем стекле виднелся приклеенный скотчем временный номер. «Рейндж-ровер». Кого он вез, сзади было не разглядеть. Но вот внедорожник отъехал, и такси заняло его место. Когда Сэм закрыл за собой дверцу, из вестибюля вышел дежурный охранник.
 – Здорово, Сэм. Как съездил?
 – Удачно. В здании порядок?
 – Ага.
 – А кто уехал в том «ровере»? – спросил Сэм на пути к своему входу, в нескольких шагах от парадного.
 – Понятия не имею. Я только заступил на смену. Придется тебе узнавать у…
 – Ладно, понял.
 Своего заместителя он расспросит попозже.
 Сэм открыл дверь квартиры, поставил чемодан и снял плащ. Затем достал сегодняшнюю «Нью-Йорк таймc» и направился в уборную, на ходу переворачивая страницы. Опять там снимки из африканской страны – противницы той, чьим представителям он носил конверты. Фото детей с головами, разрубленными мачете; казалось, кто-то унавозил их телами целое поле. Сэм прочел статью, борясь с тошнотой. Куда, черт побери, смотрели наши? Где звуки горна, где топот кавалерии, спешащей на выручку? Почему их до сих пор нет?




 Глава 21
 Вторник, середина дня.
 Парковая автострада имени Генри Хадсона, Нью-Йорк


 Мэгги совсем не ожидала, что роль новой Марии принесет ей богатство. Она сидела в новеньком «рейнджровере» Росси цвета ниагара с песочной обивкой – если верить Франческе. Для Мэгги машина была темно-серой, а сиденья – бежевыми, да и только. До сих пор доктор Росси твердил, что машина ему не нужна, но, поскольку предстояло на девять месяцев затаиться, пришлось купить.
 Сидеть было очень комфортно, даже сзади, однако снаружи машина казалась чугунной – этакая помесь танка с лимузином. В багажник загрузили четыре коробки вещей из лаборатории доктора плюс несколько чемоданов, включая его кожаный кейс и набор сумок мисс Росси, сшитых по индивидуальному заказу. Все пожитки Мэгги из ее спальни на Пятой авеню уместились в одной кошелке. Ей было необязательно возвращаться домой – попугаев или кошек она не держала, а из родни извещать было некого. Доктор Росси обещал придумать какую-нибудь историю для ее подруги Шармины. Потом он усадил Мэгги перед Франческой и сказал, что совещался с поверенным, служившим им еще до того, как погибли родители, и решил вручить ей, Мэгги, две кредитных карты и удвоить жалованье, а поверенный, кроме того, положит на ее счет пятьдесят тысяч, как только она забеременеет. Следующим шагом ей предложат подписать два комплекта бумаг: один – с обязательством Росси оформить частичное опекунство на ребенка, второй – с гарантией пожизненных выплат, если она благополучно родит в течение пятнадцати месяцев.
 Итак, ее ждет безбедная жизнь.
 И все же один пункт продолжал Мэгги беспокоить. Контракт требовал, чтобы она была совершенно здорова для проведения эксперимента. В лаборатории Росси не нашлось подходящего оборудования, чтобы провести медосмотр, так что его отложили до прибытия в Клиффс-Лэндинг.
 Пока «ровер» мчал на север, Мэгги вела мысленный разговор с Богом по поводу собственного давления. Оно теперь то и дело прыгало вверх – очевидно, из-за пристрастия к жареному, от которого Мэгги, несмотря на советы врача, так и не смогла отказаться. Сейчас, глядя на текущую под мостом реку, она просила о чуде. Если только Господь удержит ее давление в норме во время проверки, она обещает проститься с отбивными, куриными грудками и кукурузой с маслом… Даже хворост перестанет готовить, лишь бы все прошло гладко.
 Миновали Сто двадцать пятую улицу. Здесь начинался Гарлем. Река скоро исчезла за «Ривербэнк-стейт-парком», красовавшимся на месте бывшей свалки. В ответ на жалобы местных жителей городские власти залили здесь все бетоном, покрасили и соорудили баскетбольную площадку. «Помойка, загримированная под стадион,– вот символ моей прошлой жизни»,– подумала Мэгги. Отныне никаких наркоторговцев по пути домой, никаких голодовок ради обалденной шляпки. Скучать она будет лишь по Шармине и привычной церкви, где все со всеми здороваются, даже бандиты и сутенеры. «Однажды мое дитя их спасет»,– мечтала Мэгги и радовалась своим мечтам.
 Машина свернула на мост Джорджа Вашингтона и подкатила к скалистому побережью Нью-Джерси. Величественные уступы, тянущиеся вдоль реки, дали название ближайшей дороге, парковой автостраде Палисейдс.
 Доктор Росси кивнул на Гудзон и сказал:
 – Индейцы называли его Шатемук, что значит «река, текущая в обе стороны». У него два прилива и два отлива, один подъем – один спад, во время которых река меняет направление.
 Поперек дороги буро-белой молнией метнулся олень. Миг – и он скрылся в лесу на противоположной обочине. Путь Мэгги был столь же рискован, как прыжок оленя через автостраду. Как и Шатемук, она делала крутой поворот в жизни, надеясь, что обратного хода не будет. В следующий раз ей хотелось пересечь эту реку с младенцем на руках.
 Мэгги закрыла глаза и молилась до тех пор, пока не почувствовала, как «ровер» замедлил ход у поворота на Клиффс-Лэндинг. В прежние времена Росси возили ее сюда убирать и готовить, когда приезжали на выходные. Кое-что вспомнив, Мэгги подалась к правому окну и поискала глазами щит, который неизменно их встречал. На нем была надпись «Скунсова Падь» и дата – в память о деревушке со смешанным населением, существовавшей здесь сто лет назад. Вон там стояла церковь, где служил чернокожий священник, которого здесь называли Дядюшка Билли Томпсон. Мэгги решила наведаться в брошенную деревушку во время прогулок – ей ведь придется помногу гулять, как и всем беременным, если только она пройдет медосмотр.
 Рядом с пресвитерианской церковью доктор по обыкновению сбавил ход. Пастор стоял на лужайке, и Франческа ему помахала. Церковь располагалась посередине Клиффс-Лэндинга и, как когда-то в Скунсовой Пади, являла собой средоточие сельской жизни. Если жителям и приходилось где-то встречаться, то именно в этих белокаменных стенах, знак над которыми привечал всех без исключения. Конечно, церковь на Сто тридцать первой была роднее, но и эта неплохо ее заменит.
 Миновав ее, «ровер» свернул вправо, где дорога раздваивалась и начинала то срываться в овраги, то взлетать на кручи, подпираемые старыми каменными стенами. Большая часть улочек оканчивалась у самого Гудзона или бежала вдоль скалистого берега. Среди деревьев проглядывали грубоватые сельские дома, порой размером с небольшую усадьбу.
 Минута – и машина уже шуршала по гравийной дорожке, начинавшейся после спуска с Лоуфордлейн и короткого проезда через лесополосу. Остановились они у подобия низкой каменной стены. По правде говоря, это и был дом, большая часть которого спускалась в овраг и была невидима сверху. Вдоль фасада шла дорожка из круглого плитняка. Но вот дверь открылась, и появился смотритель, которому доктор Росси звонил перед выездом.
 – Ага, приехали,– произнес старик, надевая фуражку и застегивая на пуговицы синюю штормовку.
 – Здравствуй, Джордж,– поприветствовал его доктор.– Как дела с домом?
 – Порядок! Я здесь все протопил и прибрал к вашему приходу. Вещи доставлены, приборы установлены. Уборку нынче утром закончили. Вам помочь с багажом?
 – Нет, справимся сами,– ответил Росси.
 Джордж обошел машину и откозырял Франческе и Мэгги.
 – Заходи как-нибудь,– пригласил старика Феликс.– Посмотришь, как мы устроились…
 – Спасибо. Зайду, как не зайти,– отозвался Джордж.
 Так уж здесь было заведено: старожилы всегда приглашали друг друга в гости, но ни у кого не хватало нахальства приходить.
 Чемоданы занесли в прихожую, одна стена которой была деревянная, другая – каменная, а с потолка свисала на цепи кованая люстра. Феликс вернулся к своим коробкам, а Мэгги и Франческа прошли по вязаному коврику, свернули налево, спустились по двум полированным ступенькам у порога гостиной, и… Всякому, кто попадал сюда впервые, казалось, что он в лесу, потому что задняя стена гостиной была целиком из стекла – от пола до потолка пяти с лишним метров высоты.
 Сама комната поражала размерами. В дальнем углу стоял кабинетный рояль, а с ним рядом на возвышении располагалась открытая библиотека. Чуть ближе, почти в центре, был устроен открытый камин с уходящей вверх черной трубой, а на переднем плане – бар из тикового дерева в едином стиле с потолком и обшивкой. То тут, то там гостей встречали мягкие диваны и кресла.
 От вида из гигантского окна просто захватывало дух.
 Кряжистые перекрученные стволы деревьев, поросшие плющом и мхом, в сочетании с полосой неба над ними создавали ни с чем не сравнимый пейзаж, которым Мэгги не уставала восхищаться. Деревья уходили вниз, к прибрежным скалам, а за ними тек Гудзон. Девушка боялась представить, сколько стоит такой дом, и просто радовалась, когда выпадала возможность приехать сюда еще раз. Теперь же ей предстояло в нем жить.
 – Здесь нас не найдут? – спросила она Франческу.
 – Куда им! Только если сильно постараются. Фактически дом все еще записан на Энею, хотя им пользовалась вся семья. Больше мы нигде не отдыхали, не то чтобы в Нью-Йорке это нам часто удавалось. Так что, если ты никому не говорила о нем…
 – Я? Вы ведь велели молчать, вот я и молчала.
 – Собственно, к чему нас вообще кому-то искать? Если бы тот репортер что-нибудь знал, то уже рассказал бы. Никому, кроме нас, не известно, что Феликс связан с плащаницей или что плащаница имеет отношение к клонированию. Можете играть в безумного гения и его ассистентку сколько захотите – все останется в тайне.
 Мэгги сочла за лучшее промолчать.
 Пронося вещи через холл, они миновали столовую с застекленной дверью, ведущей на великолепную каменистую террасу, что служила семейству Росси летней гостиной. Чемоданы сложили в крыле, занимаемом Франческой, обстановка которого напоминала эпоху тридцатых годов. Вещи Феликса отнесли в его комнаты с мягкими гарнитурами черной и коричневой кожи.
 Феликс открыл одну из смежных дверей.
 – Здесь будешь жить ты, Мэгги.
 Девушка увидела белую кровать с кованым изголовьем, на которой она всегда спала, приезжая сюда. Теперь к ней добавили белое кресло-качалку и маленький диван с цветочной обивкой, новую стенку с аудиосистемой, телевизором, книгами по беременности и родам. Рядом стояли белый столик и стулья. Из комнаты вели три двери: одна выходила на лестницу в небольшой чулан-прачечную, вторая, застекленная,– в садик с увитыми плющом стенами и бассейном для золотых рыбок в центре.
 – Это все мне? – спросила Мэгги.
 Феликс кивнул. Высокий и плечистый, он совершенно выбивался из этой типично женской обстановки. Он открыл третью дверь и придержал ее, приглашая Мэгги войти.
 Детская: стены голубоватого оттенка, белая кроватка с подвешенной к ней каруселью из ангелов, которые, чуть тронь, принимались порхать вверх-вниз на прозрачных крылышках.
 Нижний этаж превратился в единый научный комплекс. Все новехонькое, хоть сейчас за работу… Одна комната – процедурная, другая – родовая, остальные отведены Мэгги с ее будущим драгоценным ребенком.
 – Какая прелесть, Феликс! – воскликнула Франческа.– Как тебе это удалось?
 – Декоратор с рабочими почти пять суток трудились не покладая рук.
 Он вышел и через минуту вернулся с полосатым халатом, какие выдают в больницах, вручил его Мэгги и сказал:
 – Мы подождем в лаборатории. Когда будешь готова – спускайся.
 Час пробил.
 Глядя на бассейн в своем новом саду, Мэгги старалась успокоиться. Затем разделась, приняла душ перед осмотром, почистила зубы. Запахнув выданное белье, она опустилась на колени и склонила голову в молитве, прося Господа помочь ей с давлением.




 Глава 22
 Вторник, середина дня. Клиффс-Лэндинг


 Феликс извлек стерильные инструменты из автоклава, а Франческа в белом лабораторном халате так и стояла у двери смотровой, сложив на груди руки, не желая заходить внутрь.
 – Я, между прочим, только на днях была в кабинете гинеколога,– сказала она.– Чего не сказать о тебе.
 Феликс тяжело вздохнул. Сестра, как обычно, попала в точку. Он уже почти позабыл акушерскую практику, хотя часто консультировал. Звание магистра в области акушерства и гинекологии отлично дополняло его докторскую степень по молекулярной генетике. Отработав свое в больнице «Гора Синай», он продолжил исследования в Нью-Йоркском университете, а одно время ему приходилось осматривать пациенток в старом кабинете отца. В конце концов, как акушер он был подготовлен по высшему разряду, не говоря уже о навыках специалиста по искусственному оплодотворению. Кое-какие навыки, конечно, не мешало бы освежить, но в целом он чувствовал себя достаточно компетентным.
 – Думаю, основное я еще помню. Поможешь мне?
 – Я не медсестра, Феликс,– сказала Франческа, отворачиваясь.
 – Делать ничего и не придется, главное – поддерживай Мэгги. Успокой ее, подбодри, постой рядом за компанию. Скажи, если заметишь что-нибудь нехорошее. Потом вы с ней сможете вместе гулять и все такое. А хочешь – следи, чтобы она принимала витамины, как положено.
 Франческа фыркнула и обвела глазами кабинет.
 – Хорошо, Ватикан этого не видит, кстати, чем твои коллеги объясняют то, что ты сбежал из Турина посреди сессии?
 – Смертью Энеи.
 – Как мило.
 Феликс потупился.
 – Бартоло решил, что я слишком расстроен и не смогу координировать проект. Мне нашли замену, но я периодически выхожу на связь, чтобы не вызывать подозрений.
 – Почему ты так уверен в успехе? Ты что, уже клонировал человеческие эмбрионы, а мне не сказал?
 – Пока только мышиные, свиные, овечьи. Обезьяньи, если на то пошло.
 – Я должна восторгаться?
 Феликс знал, что нельзя выказывать ни малейшего сомнения.
 – Да. Я их подращивал, прежде чем уничтожить, проверял. Все были здоровыми. Верь, у нас получится. Так ты поможешь?
 – Еще подумаю.– Она повернулась, намереваясь уйти.
 – Франческа, ты мне понадобишься во время осмотра. Особенно в первый раз. Представь, каково будет Мэгги.
 – Я уже говорила, Фликс…
 – Да-да, ты не медсестра, но ты все-таки женщина.– Феликс взял планшет с листом и подошел к сестре.– Можешь пока оформить ее карту. Задавай вопросы по списку и вписывай ответы в соответствующие графы.
 Франческа взглянула на планшет.
 – Ты хочешь, чтобы я расспросила ее до того, как ты начнешь осмотр?
 – Нет, спешить необязательно. Создадим ей уютную атмосферу.
 Франческа вроде бы и не согласилась, однако и не уходила – просто стояла в дверях, похлопывая планшетом по колену. Они привыкли быть вместе, привыкли помогать друг другу. Одни принципы, одни слабости – все на двоих.
 – Я разработаю для нее комплекс упражнений и диету, – добавил Феликс.– От тебя сейчас требуется просто побыть с ней, чтобы она чувствовала себя комфортнее.
 Франческа по-прежнему не двигалась с места.
 Феликс походил взад-вперед по комнате, перепроверил материалы, пощелкал тумблерами аппаратов, то и дело оглядываясь на сестру. У автоклава располагался мини-модуль неонатолога, включающий инкубатор по выхаживанию недоношенных, а также портативный электрокардиограф, прибор для УЗИ, дефибрилляторы, кислородный блок – в общем, все, чем оборудовались реанимационная или родовая палаты. За массивной перегородкой стояли рентгенографические приборы.
 На тележке лежали стерильные инструменты, накрытые салфеткой.
 Не хватало лишь Мэгги.
 Проходя мимо ее двери, Феликс остановился.
 – Чего она так долго?
 – Боится, стесняется, думает, не зря ли в это ввязалась.
 – Может, сходишь, по…
 Франческа с силой шлепнула планшетом по косяку.
 – Ни в коем случае! У Мэгги есть право спокойно обдумать свое будущее и изменить его в случае чего. Спокойно, понимаешь?
 Феликс кивнул, начиная нервничать.
 – Понимаю, понимаю. А вдруг…
 В этот миг дверная ручка скрипнула, а на пороге возникла Мэгги, одетая в халат и заметно дрожащая.
 – О, Мэгги! – воскликнула Франческа и кинулась к ней.– Тебя никто не неволит! Никто!
 – Я немного побаиваюсь, это верно.– Она взглянула на Феликса.– Так куда мне идти?
 – Не бойся, Мэгги.– Он взял ее за руку.– Я буду осторожен.
 – Ладно. Ну, так куда идти?
 – Сюда. Сначала измерим твой вес и рост. – Они с Франческой проводили девушку к весам.
 – Если там больше шестидесяти двух кило, не говорите мне.
 Феликс пощелкал гирьками.
 – Шестьдесят. Как тебе это?
 – Наверное, неплохо.
 Увидев, что Франческа фиксирует данные, доктор повеселел.
 Затем на Мэгги опустили ползунок ростомера.
 – Метр шестьдесят девять.
 Она отошла и спросила:
 – Куда дальше?
 Росси указал на огороженный занавесями угол, где стоял светло-желтый родильный стол с деревянным изголовьем и съемными упорами для рук и ног. Сам лежак мог опускаться и подниматься, а секционный матрац позволял выпрямлять его полностью или складывать в положение кресла с откидным передом для приема ребенка. Сейчас он был как раз в таком виде.
 – Я хотел использовать этот отсек как смотровую, чтобы ты к нему со временем привыкла…
 Мэгги присела на стол, Франческа встала с ней рядом, держа планшет.
 Доктор надел Мэгги на руку манжет от тонометра и заметил, что девушку снова бросило в дрожь.
 – Давай-ка измерим тебе давление и температуру. Потом перейдем к медицинской истории.
 – Хочешь, я подержу тебя за руку? – предложила Франческа.
 – Спасибо, мисс Росси.
 – Постарайся расслабиться.– Феликс положил ей в рот цифровой термометр и отошел снова вымыть руки и надеть хирургические перчатки, зная, что должен излучать уверенность, чтобы и Мэгги было спокойнее переносить осмотр.– Все идет хорошо, не волнуйся.
 Франческа нагнулась к его уху и прошептала:
 – Мне уже записывать историю?
 – Ради бога, не шепчитесь, пока мы еще не начали,– взмолилась Мэгги.– Что случилось?
 – Ничего,– ответил Феликс.
 Глядя на табло тонометра, он отметил, что пульс Мэгги восемьдесят шесть ударов в минуту, а давление – сто тридцать восемь на девяносто, то есть близкое к первой стадии гипертензии. Впрочем, зачастую одна только перспектива медосмотра заставляла пациентов напрягаться.
 – Попытайся не нервничать. Это совсем не страшно.
 – Сказать по правде, я думала, что свалюсь в обморок. Наверное, поэтому у меня подскочило давление. Не обращайте внимания, доктор Росси. Оно скоро снизится.
 – Феликс, давай подождем,– попросила Франческа.
 – Не надо, прошу вас! – воскликнула Мэгги.– Закончим хотя бы с этим. Я сейчас успокоюсь.– Она закрыла глаза и несколько раз глубоко вздохнула.
 Феликс увидел, как ее артериальное давление немного упало.
 – Хорошо. Сейчас я возьму у тебя кровь и начну анализ. Потом наберешь немного мочи, мы исследуем и ее. Договорились?
 – А зачем? Что вы ищете? – спросила Мэгги.
 – Это обычная процедура. Ищем следы заболеваний…
 – Их у меня нет.
 – Отлично. Тогда какие-нибудь вещества вроде…
 – Я не принимаю ни наркотиков, ни таблеток, доктор Росси.
 – А контрацептивы? Нам придется проверить, как и что…
 – Их я тоже не принимаю.
 – Ну, доктор наверняка…
 – Да, прописывал, но зачем мне они? У меня никого нет.
 – Послушай, Мэгги, я должен провести все анализы. Мы будем проверять и сердце, и легкие, и щитовидную железу, проведем неврологический и гинекологический осмотры.
 Возьмем мазки, сделаем тест на туберкулез и ВИЧ. Стандартные процедуры.
 Мэгги молитвенно сжала ладони.
 – Уверяю вас, я совершенно здорова! Ничем не болела, ни разу не оперировалась! В моей крови нет ничего, кроме того, что дал Господь.– Девушка поднесла к глазам табло датчика на запястье.– Видите? От всего этого у меня зуб на зуб не попадает.
 Феликс взял ее за руку.
 – Мэгги, некоторые заболевания не имеют явно выраженных симптомов, однако могут навредить и тебе, и ребенку.
 – А-а,– протянула она с понимающим видом.
 – Отдохни. Как я уже говорил, это самая приятная часть. Мэгги не на шутку встревожилась.
 – А что, потом будет неприятная?
 Доктор Росси ответил подчеркнуто-деликатным тоном:
 – Я должен взять у тебя яйцеклетку, помнишь?
 – Да, точно. А как это?
 – У женщины образуется по одной яйцеклетке в месяц. Мы, если можно так выразиться, заставим твои яичники выдавать в два-три раза больше. Их подготовка займет около трех недель. Я буду делать инъекции. Потом мы посмотрим, как твой организм реагирует на препарат – через анализы крови и ультразвук. Если все пройдет гладко, я введу последнюю дозу, чтобы яйцеклетки дозрели. И наконец, спустя тридцать семь часов я их извлеку.
 – А мне обязательно находиться в сознании?
 – Здесь, в Клиффс-Лэндинге, у меня есть знакомый анестезиолог. Можем попросить его сделать тебе внутривенный наркоз или эпидуральную блокаду.
 – А не опасно приглашать посторонних?
 – Пожалуй, что нет. Думаю, мы еще вернемся к этой проблеме.
 – Как же вы будете извлекать яйцеклетки?
 – Введу специальную иглу через влагалище к фолликулам и соберу их. Мои движения будет направлять ультразвуковой датчик. Риска практически никакого, просто много возни. Сегодня мы проведем лишь обычный осмотр.
 – Последний вопрос,– сказала Мэгги, прежде чем доктор взял шприц для забора крови.– Сколько времени занимает… в общем, скоро ли я начну вынашивать?
 – Не сразу. С момента взятия яйцеклеток – минимум пять дней, если замена ядер пройдет удачно и яйцеклетки начнут дробиться. Этого может не произойти. Возможно, нам придется ждать следующей партии яйцеклеток. Поэтому чем скорее начнем – тем лучше.
 Мэгги выглядела расстроенной.
 – Не знала, что будет так тяжело…
 Многолетняя практика заставила Феликса высказать горькую правду.
 – К сожалению, я не могу гарантировать результата. Тут как повезет. Шансы пятьдесят на пятьдесят. Хотя, если учесть, что эмбриону еще предстоит прижиться… – Он глубоко вздохнул.– Но, не хвастая, скажу: у меня наивысший процент из возможных. Если кто и способен создать клон из этой ДНК, то лишь я. Тем не менее ты – точнее, мы должны реально смотреть на вещи. Даже моих стараний может не хватить. Успех вовсе не гарантирован. К этому тоже нужно готовиться.
 Он и раньше видел горестные лица женщин, узнавших, что долгожданная беременность так и не наступила, но обездоленный вид Мэгги не шел с ними ни в какое сравнение. Взглянув на нее, Феликс вдруг вспомнил еще об одной опасности, которую они не обсудили.
 – Знаешь, это еще не самое страшное.
 Мэгги подняла глаза.
 – Теоретически процесс клонирования может принести жизнеспособный, но ущербный плод, который либо не выживет, либо останется жить обезображенным. Хоть я и уверен в своих…
 – Тсс.– Мэгги смежила веки, будто для молитвы.
 Феликс последовал ее примеру. Как бы он ни был уверен в себе, их все же могла постичь катастрофа.
 Мэгги открыла глаза и улыбнулась ему.
 – Не бойтесь, доктор Росси. Если мой ребенок выживет, все у него будет на месте. Сердцем чувствую.
 Франческа озадаченно смотрела на них и вдруг обняла – сначала Мэгги, затем брата.
 – Мечтатели, вот вы кто! Ты, Мэгги, видишь себя Марией, а ты, Фликс,– архангелом Гавриилом. Если шансы так малы, стоит ли рисковать?
 На минуту все замолкли.
 – Значит, анализ мочи тоже нужен? – спросила Мэгги.
 – Да.
 – Где здесь баночка?
 Когда она вернулась, Франческа покорно приняла у нее стаканчик с крышкой. Феликс, однако, знал, что сестрица так просто не сдастся и, помогая, будет всячески подбивать их отказаться от безумной затеи.
 Мэгги замерла, позволяя доктору набрать кровь из вены, здоровой и четкой, потом откинулась в кресле, чтобы он мог послушать ее легкие и зафиксировать ЭКГ. Ее по-прежнему время от времени колотило, особенно когда Феликс взялся перепроверять давление.
 Франческа задавала вопрос за вопросом, как значилось в форме, но на очередном пункте покраснела и сконфуженно посмотрела на брата: графа посвящалась менструальному циклу, выкидышам и благополучным беременностям, родам и абортам, если таковые были. Феликс кивнул: с этим можно повременить. Пусть Мэгги расскажет ему все, когда они будут наедине. Он не мог не заметить, как подробно она описала историю гипертонии в семье. Вместо односложных ответов девушка выдавала долгие путаные фразы, явно увиливая от признания. Феликс решил понаблюдать за ее давлением в течение суток. Гипертония, как известно, может быть серьезной угрозой для матери и плода.
 Дальше он повел осмотр в манере семейного доктора-добряка: проверил у Мэгги глаза (на предмет кровоизлияний в сетчатке), уши, рот, прощупал гланды и шейные лимфоузлы, рефлексы, давая ей привыкнуть к своему прикосновению. Затем снял ЭКГ и не нашел никаких признаков патологии, в том числе нарушений сердечного ритма. Самые деликатные вопросы Феликс приберег на потом.
 Проверку внутренних органов – все ли на месте, не увеличены ли – он начал с пальпации и также не нашел каких бы то ни было отклонений. Таким же образом он исследовал грудь Мэгги.
 Все время осмотра она лежала, глядя в потолок, но когда Феликс поднял подколенники для гинекологического осмотра, наступила поистине неловкая пауза. Франческа, казалось, была готова сквозь пол провалиться. Обстановку разрядила Мэгги. Она без лишних просьб подвинулась к краю и уперлась пятками в подколенники, а затем закрыла глаза. Феликс подумал, что будет рад, когда эта процедура станет для них обыденной. Он кивнул Франческе, и та спросила у Мэгги, удобно ли ей.
 – Все хорошо, мисс Росси. Можете продолжать, доктор. Он включил свет и попросил Мэгги опуститься пониже.
 Первым, как водится, шел наружный осмотр, выявляющий всяческие отклонения наружных половых органов, как-то: сыпей, необычных разрастаний или пороков развития. Затем Феликс обследовал преддверие влагалища, высматривая швы, изъязвления, ссадины. Морща лоб, он выдавил гель на палец перчатки, ввел его почти на дюйм, замер и тут же отдернул руку как ошпаренный. Затем выпрямился и ошарашенно уставился на Мэгги, стягивая перчатки.
 – Что-то не так? – спросила она откуда-то издалека.
 – Феликс, в чем дело? – удивилась Франческа.
 Он не мог ни ответить, ни объяснить, только озирался как помешанный, а потом опрометью бросился вверх по лестнице, кляня себя за глупость.
 В этот миг кто-то окликнул его, и Феликс, подняв голову, увидел Аделину. Она стояла на пороге гостиной, кутаясь в непальскую шаль,– должно быть, приехала, пока они были в лаборатории.
 – Здравствуй,– начала Аделина.– я звонила, а вас не было дома. Решила заглянуть сюда перед отъездом – думаю пожить за границей какое-то время.
 Он опешил.
 – Мне хотелось узнать, не смогу ли я еще раз попробовать… попросить тебя…
 Аделина подошла ближе, и Феликс встретил ее взгляд, полный надежды. Тревожный знак. Не иначе как она снова собралась его отговаривать.
 – Что стряслось, Феликс? На тебе лица нет!
 Он был не в состоянии отвечать – просто не мог. Слыша, как Мэгги и Франческа уже поднимаются к ним, он заметался, чувствуя себя пойманным в этом мире женщин, куда мужчина должен проникать не иначе как в панцире, если не хочет расстаться с самообладанием. Всю свою жизнь Феликс бежал от женщин, чья плоть отвращала его разум от Господа. Он изучил возможности и загадки женского тела, но душу так и не смог понять – ни Франческу, которая занималась любовью, не любя, ни Аделину, годами скрывавшую свои чувства к нему. Как сказать невесте, пришедшей молить его в последний раз, что Мэгги лежит на столе в смотровой? Его охватил такой жгучий стыд, что он не смел думать, не смел поднять глаз на своих женщин.
 – Феликс!
 Сестра обняла его и взъерошила ему волосы, как мальчишке. Аделина словно онемела, а Мэгги стояла ни жива ни мертва в ожидании вердикта, забыв обо всем, кроме желания выносить Божье дитя.
 – Феликс! Ты всех пугаешь, – сказала Франческа, все еще утешая брата. Так его утешала мать, когда в детстве он попал в аварию и лежал при смерти. Телом он был с ней, а душой – далеко.
 Он видел человека, чье лицо отпечаталось на плащанице. Христа. Именно так он понял, что плащаница подлинна.
 – Простите, доктор Росси,– проронила Мэгги. В ее голосе было столько муки, что Феликс ощутил себя уязвленным.
 –Я не знала, что дела так плохи. Честное слово, доктор. Клянусь.
 Он молча встал, качая головой.
 – Когда, говоришь, ты в последний раз жила половой жизнью?
 Мэгги смятенно потупилась и произнесла, заикаясь:
 – П-последний раз…
 Феликс подошел и обнял ее за плечи.
 – Не помнишь? И немудрено. Потому что ты девственна, как младенец.– Он взял ее лицо в ладони.– Ты всегда была моей Марией. Почему же ты скрыла это, Мэгги? Почему не сказала?




 Глава 23
 Вечер вторника.
 Адвокатская контора «Темз уок чемберс», Лондон


 Под белыми сводами лондонского офиса «Темз уок чемберс» Джером Ньютон вяло прихлебывал чай. Чай здесь развозила старушка в переднике, сопровождая каждую чашку печеньем в шоколадной глазури якобы домашнего приготовления и аж целыми двумя кусками сахара. Джером ворочал ложкой, глядя сквозь причудливые рамы готических окон.
 Вызвавший его сюда Уолтер Финсбери даже не успел снять парик, так как только что примчался из Олд-Бейли. [14] 
 Ходжес, поверенный Джерома, сидел справа, давясь пресловутым домашним печеньем.
 – Итак,– начал Финсбери из-за векового стола, звучно осушив чашку,– думаю, мы с вами без труда договоримся, верно?
 – Вернее некуда,– подхватил Ходжес.– Для протокола: как уполномоченный Джерома Ньютона, имею заявить, что мой клиент ничего не крал у доктора Абрамса, вашего клиента.
 – Хм,– произнес Финсбери.– По-моему, доктор Абраме с вами не согласился бы.
 – Чушь собачья! – взорвался Ньютон и привычно закинул ногу на ногу.– Ваш Абрамс – забулдыга и годами не заглядывал в лабораторию. Секретная информация… Ха! Бьюсь об заклад, он в жизни не держал ничего, на что можно позариться. Короче, заберите заявление – тогда и договоримся.
 – Забрать заявление? – переспросил Финсбери.– Стоит мне заикнуться об этом, как доктор Абрамс, мой высокоуважаемый клиент, добьется, чтобы меня лишили лицензии.
 – Раз так, что за резон нам с вами встречаться? – спросил Ходжес, проглатывая последний кусок печенья.
 Финсбери подался вперед.
 – Если не ошибаюсь, на карту поставлена ваша журналистская репутация, мистер Ньютон.
 Джером хмуро покосился на него. Здесь адвокат попал в точку. В прошлом году Ньютон чуть было не вылетел из «Таймс» за пару чересчур вольных, хотя и правдоподобных статей. Еще один такой ляп – и его опусы навсегда перекочуют на страницы бульварных листков. Собственно, только это и заставило его сюда прийти.
 – И, хотя доктор Абрамс,– продолжал Финсбери,– искренне считает, что вы вторглись в его владения и похитили ценные личные материалы, я готов с ним убедительно побеседовать. В Америке не так мало безумцев, пытающихся возродить великих людей прошлого. Надеюсь, я выражаюсь достаточно прозрачно?
 Ходжес прыснул в кулак. Как семейный адвокат Ньютонов, он всегда был готов порекомендовать наиболее эффективную тактику защиты, однако нынешнее дело слишком уж походило на фарс.
 – А нельзя ли еще прозрачнее? – спросил он у Финсбери.
 – Извольте. Скажите мне, кого мистер Ньютон подразумевал в своей статье, причем желательно с письменными свидетельствами. Если ваш и мой клиент говорят о разных людях, мы, как положено, отзовем иск и в знак извинения компенсируем судебные издержки.
 Джером Ньютон расхохотался.
 – Каков подлец, а?! Думаете, я на это куплюсь? Дудки! Кто-то из конкурентов заплатил вам, чтобы передрать мою статью, к источнику хотят подобраться!.. Не видать вам от меня ни бумажки!
 Ходжес склонился и зашептал Джерому на ухо: «Не будем так категоричны»,– и похлопал его по плечу, а затем обратился к Финсбери:
 – А может, начнем с вашего клиента? Убедите нас, что Абрамс вправе считать себя потерпевшим. Мы, в свою очередь, подпишем документ о неразглашении, так что ваш клиент сможет жить спокойно, не боясь огласки.
 Финсбери хмыкнул.
 – Хотите выжать компромисс? Могу вас заверить: никакой другой прессы здесь не замешано. Я подпишу бумаги о неразглашении, но с одним условием: вы первыми назовете имя ученого и покажете свои записи, иначе… до встречи в суде!
 Ходжес встал.
 – Мне нужно посовещаться с мистером Ньютоном.
 – Разумеется,– сказал Финсбери.
 Они вышли из офиса и оказались в мощеном тенистом дворике, где вполне мог гулять Диккенс, а затем свернули влево, на набережную. Вот по Темзе прошла баржа, направляясь к мосту Ватерлоо, где вечерами собираются туристы ради знаменитого вида – собора Святого Павла, осиянного предзакатным солнцем, и башен Вестминстера напротив.
 – Не он первый, кто использует суд как угрозу,– сказал Ходжес.– Вам обязательно сохранить эту тайну?
 Ньютон потянулся и зевнул, пытаясь скрыть раздражение.
 – Я уважаю своего знакомого, хотя и считаю его затею полным бредом. К тому же…– Джером остановил взгляд на том берегу, где высился комплекс «Саут-бэнк», с его залами, галереями, садиками, магазинами и кафе.– К тому же есть шанс, пусть и ничтожно малый, что ему это удастся. Случись так, я на века попаду в историю – невероятную историю, переломный момент в судьбе мира.
 – И вы даже не намекнете мне, кто донор или создатель? Джером подмигнул юристу.
 – Простите, дружище, не могу.
 – Может, хотя бы скажете, откуда вы взяли информацию? Ведь не из файлов Абрамса, я прав?
 Журналист загадочно улыбнулся.
 – У меня есть один скрытый талант. Вы, Ходжес, говорите сейчас с мастером слежки.
 – Неужели? И в чем же ваш секрет?
 – Терпение, старина. Не меньше двух мобильников, два шофера, две машины (на настоящий момент – три). Добавьте к этому крошечный наушник и микрофон в форме ручки – и вуаля! Все записано. К слову сказать, до этого я дошел сам, исполняя свой долг перед родиной. Я дал человечеству шанс спастись прежде, чем возрожденные гиганты истории примутся делить этот мир. Где гарантии, что люди не захотят вернуть Наполеона, Сталина, Линкольна или Эдгара По?
 – Да, но гены – далеко не все.
 – А много ли еще нужно? Хотите – вернем маркиза де Сада, выясним? Как бы то ни было, я не стану препятствовать своему знакомому, выдавая его имя или собственный источник.
 Ходжес несколько секунд разглядывал его, а затем произнес:
 – Весьма благородное решение.
 – И к тому же практичное,– заметил Джером.– Наша семья именно потому могла позволить себе вас нанять, Ходжес, что никогда не упускала выгодных ставок. Если мой ученый добьется успеха, он тем самым подарит мне целое состояние. Как вам роль поверенного в переговорах?
 – Каких переговорах?
 – Наш приятель наверняка пожелает сотрудничать, когда я предложу не раскрывать его имени сразу.
 – Взамен на что?
 – Взамен на эксклюзивный доступ отныне и навсегда, право съемки и интервью по ходу процесса и публикацию по окончании. А впоследствии – возможность доступа к клонированному ребенку.– Ньютон рассмеялся и повел рукой в сторону Темзы, откуда ветерок доносил аромат карри.—
 Весь «Фестивал-Холл» будет увешан моими снимками. Заяви кто о репортаже с места первого клонирования человека плюс видеозаписи родов – его осыплют деньгами, особенно если учесть, какого шуму наделает одно имя донора. Само собой, выйдет и книга – нет, целая серия книг. И я буду их автором.
 – Неужели?
 – Ходжес, сейчас я выбираю между золотым дном и жалким судилищем, после которого меня все равно выпустят за неимением улик. Говорю вам, Финсбери затеял вымогательство, или же старый дегенерат Абрамс спьяну чего-то напутал. В любом случае мне понадобится ваша помощь, чтобы как можно дольше держать их на расстоянии.
 Ходжес свел за спиной руки и проводил взглядом баржу, дрейфующую к мосту Ватерлоо.
 – В таком случае, Джером, я буду рекомендовать семье принять вызов. Не зайти ли нам внутрь – посоветовать Финсбери, куда засунуть свой адвокатский парик?




 Глава 24
 Вечер вторника. Клиффс-Лэндинг


 Мэгги выключила свет в комнате, чтобы полюбоваться деревьями и отражением луны в прудике. Сериал «Загадки следствия» , который она смотрела, закончился. Когда год назад она впервые наткнулась на него по каналу Пи-би-эс, то ни слова не могла разобрать из-за британского акцента; но сюжет был таким захватывающим, что она продолжала смотреть его снова и снова, пока Шерлок Холмс и Пуаро не заговорили на понятном языке.
 Впрочем, сегодня ей было не до кино. Мэгги вспоминала, какой переполох поднял доктор Росси, узнав, что она девственница. А разве она виновата? Когда четырнадцать лет назад, на двадцать втором году жизни, она поняла, что ждать больше некуда, то решила проститься с невинностью. Однако при каждой попытке что-то нарушало ее планы.
 Ее первого друга так скрутило судорогой в ответственный момент, что пришлось везти беднягу в больницу. Второй, струхнув на манер доктора Росси, заявил, что его намерения нечисты и он не имеет права лишать ее девственности. Тщетно Мэгги пыталась его переубедить… С третьим кандидатом они уединились в машине и уже приступили к делу, как вдруг появилась его жена – о существовании которой Мэгги и не догадывалась.
 В конце концов Мэгги сдалась, так как неудачные свидания раз за разом ранили ее чувства. К тому времени, когда жизнь напомнила ей, что у нее нет ни образования, ни амбиций, ни выдающейся внешности, осознание собственной нетронутости в некотором роде стало ее поддерживать. Что говорить, в наши дни это редкость. Мэгги пришла к мысли, что Господь либо хранит ее так от незримой опасности, либо приберегает для какого-то из своих планов. Прочтя дневник доктора Росси, она поняла, для какого именно.
 Втайне Мэгги всегда считала себя особенной, даже блаженной, с чем большой мир, похоже, был не согласен.
 Но вот изменилось и это.
 После осмотра Франческа совершенно растерялась. Поначалу она постоянно дежурила при Мэгги и выполняла все ее просьбы, однако довольно скоро пришла в себя. Доктор Росси, напротив, еще долго смотрел на Мэгги как на галлюцинацию, и только Аделина оставалась прежней. Она сказала, что любит их, несмотря на помешательство – кем еще надо быть, чтобы пуститься в такую авантюру? Рано или поздно любых упрямцев выслеживают, даже в Клиффс-Лэндинге, а ей остается лишь улететь в Европу и ждать, пока все уляжется; ее пригласила погостить Летиция. Мэгги заподозрила, что визит Аделины спланирован Франческой, которая собиралась сбежать вместе с подругой под тем же предлогом и решила сперва прозондировать почву.
 На прощание Аделина сняла свой шахтуш и отдала его Мэгги.
 – Пожалуй, для меня это слишком щедрый подарок,– сказала она, многозначительно глядя на доктора.– Возьми ее, Мэгги. Пусть согревает тебя на этом пути.
 Феликс не особенно старался отговорить ее от поездки. Казалось, он был даже рад – заставил Мэгги написать ее подруге Шармине открытки и попросил Аделину периодически отправлять их во время путешествия. Он поцеловал ее в лоб перед расставанием и тут же вернулся, не переставая твердить, что девственность Мэгги есть знак Божий.
 Да разве могла Мэгги иначе предлагать себя в матери Христу? Просто стеснялась признаться, рассчитывая, что доктор догадается сам.
 Спустя час-другой он почти отошел от потрясения, закончил осмотр и прикрепил к ее запястью датчик, который должен был постоянно передавать показатели давления в лабораторию. Сначала Мэгги испугалась, но, поняв, что ничего не попишешь, сказала себе: «Все в руках Божьих» и попыталась расслабиться.
 Сейчас она поднялась наверх – отведать кулинарных изысков Франчески, а доктор Росси задержался у себя. И вот Мэгги встала со своего дивана в цветочек и пошла в детскую – послушать, что он там делает за стеной, в лаборатории. Стояла полная тишина, за окном начало смеркаться. Может, он забыл ее позвать? Она вернулась в комнату и открыла дверь в акушерский блок, прошла за угол и заглянула в лабораторию. Доктор Росси сгорбился перед монитором, на котором, едва заметные, светились две извилистые линии. Девушка сперва решила, что он спит, но потом он поднял голову. Пряди черных волос упали ему на глаза, и Мэгги невольно задумалась, зачем Господу понадобилось так щедро наделять этого человека. На лице у него проглядывала редкая поросль щетины, как у юнцов, взявшихся растить бороду для солидности. Хорошо, что такой тип красавцев ее не привлекает. Вот если бы он походил на Сэма, тогда жди беды, особенно в интимной обстановке смотровой.
 Она постучала по дверному стеклу.
 – Доктор Росси!
 Он обернулся и снова взглянул на нее, будто не веря глазам. «Конечно, приятно, когда тебя считают особенной,– подумала Мэгги,– но это уже перебор». Наконец доктор встал, выключил компьютер и, подойдя к двери, свет в лаборатории.
 – Ну как? – спросила она.– Подхожу я вам?
 – Тесты еще не завершены, и нам нужно поговорить кое о чем.
 Мэгги насторожилась.
 – Что ж, тогда выкладывайте как на духу.
 Он прошел вслед за ней в комнату и сел на край дивана, даже не улыбнувшись.
 Мэгги опустилась в кресло-качалку у застекленной двери, через минуту почувствовала, что больше не в силах держать паузу, и сказала:
 – Прошу, доктор, пожалейте мои нервы. Что со мной?
 Он наклонился вперед, уперевшись локтями в колени.
 – Дополнительные супрессанты тебе не понадобятся, из-за чего подготовку можно урезать на семь-десять дней. Это хорошо.
 – А что плохо?
 – Повышенное давление. Оно у верхней границы нормы, однако очень близко к тому, с которого начинается первая стадия гипертонии.
 – Господи Иисусе!.. Но раз оно в пределах нормы, значит, годится?
 – У женщин с изначальной гипертонией десятикратно возрастает риск развития гипертензии беременных. С шести-восьмипроцентной вероятностью заболевание может случиться даже при хорошем давлении, а у гипертоников вероятность подскакивает до шестидесяти—восьмидесяти процентов.
 – И чем это грозит?
 – Гипертензия беременных – наиболее частая причина смерти при родах, как матери, так и ребенка.
 Мэгги уперла взгляд в стены двора, залитые лунным светом.
 – Но вы-то сумеете с этим справиться?
 – Препараты для нормализации давления могут навредить ребенку. Мэгги, тебе всего тридцать пять. Избытком веса ты не страдаешь, да и в семье, по твоим словам, гипертоников нет. Ты занимаешься спортом? Чем ты питаешься, в конце концов?
 Она призналась, что ест отбивные, песочное печенье и ненавидит тренировки.
 – Думаю, смена диеты и регулярные упражнения нам помогут. Известно, что таким образом верхнюю границу понижают на девять миллиметров и больше.
 Мэгги подошла к нему и положила ладони на лацканы его халата.
 – Я сделаю все, как вы скажете! Клянусь! Буду гулять каждый день!
 – Имей в виду: на свежем воздухе необходимо проводить не меньше получаса. Полчаса – это минимум!
 – Хорошо-хорошо.
 – Придется урезать потребление соли. Ничего жареного. Никакого алкоголя и кофе. Много фруктов и овощей. Чуть только давление начнет повышаться – лечь и не вставать.
 – Согласна, согласна!
 – Если ты наляжешь на витамины и чеснок – много чеснока,– а также мятный чай, может, положение и улучшится. Исследования медиков подтверждают, что старые средства действуют не хуже лекарств, тем более что вреда от них никакого. А значит, почему бы их не попробовать?
 – Так я и сделаю. Обещаю!
 Феликс понурил голову. Челка упала ему на глаза, закрыла лицо.
 – Я врач, Мэгги. Моя клятва гласит: «Не навреди». Риск все равно остается.
 Мэгги не хотела возвращаться в прошлое, где ее не замечали в девяноста девяти процентах случаев, не хотела прощаться с мечтой о новом Христе. Он был нужен миру, и ей тоже. Сердце подсказывало: этому суждено произойти.
 – Я же говорила, что готова отдать жизнь. Главное, чтобы ребенок выжил. В нем – вся моя душа. Сейчас меня волнует только это. Разве люди не умирают с горя? И не надо разглагольствовать, что бывает беременность без риска, доктор. Мне лучше знать. Так что распечатайте контракты, и я их подпишу. Вы вроде сказали, что ваш адвокат прислал их по электронной почте? Так давайте, а мисс Росси скрепит наши подписи.
 – Ну не знаю. Вообще-то положено их прочитать и вернуться к поверенному. Может, он захочет, чтобы ты посоветовалась со своими юристами. Да и простых подписей, наверное, недостаточно – по крайней мере, их понадобится заверить.
 – Какая разница? Можно подписать что-то сейчас, а что-то оставить на потом, если так хочется вашему адвокату. Мне-то не нужно ни с кем советоваться.
 Росси не ответил, лишь понуро повесил голову.
 – Разве мы не доверяем друг другу, доктор? Я готова участвовать без всяких контрактов, но если ваш поверенный скажет, что мы напортачили, всегда можно вернуться и исправить.
 Он не шевельнулся, даже не поднял на нее глаз.
 – Бога ради, доктор! Представьте, что кто-то нас выследит и попытается остановить? Скоро ли еще выпадет шанс клонировать Христа?
 Феликс прищурился, встал и через минуту вернулся с документами и авторучкой.
 – Вот соглашение на вынашивание чужого ребенка; тут главное, что тебе известен генетический донор. А здесь – мои гарантии пожизненных выплат, обещание усыновления и совместного опекунства.
 Он подошел к селектору и вызвал Франческу. Минуту спустя она появилась, пытливо глядя на Мэгги.
 – Что показала проверка? Будешь продолжать?
 – Все хорошо, мисс Росси.
 Доктор протянул Мэгги документы. Девушка схватила их так, как будто от этих бумаг зависела ее жизнь, и тут же подписала. Феликс, а затем Франческа последовали ее примеру. Доктор отдал Мэгги ее копию, остальные убрал и вернулся в перчатках и с подносом.
 – Сейчас будет первый укол.
 – Что, уже? – всплеснула руками Франческа.
 – Да,– ответила Мэгги, глядя на поднос.– Это для разогрева. Не волнуйтесь, мисс Росси.
 – А мне казалось, вы еще не все данные получили!.. Возникли проблемы?
 – Мы действительно в любой момент можем все бросить, пока я не забеременела, правда, доктор?
 – Правда,– подтвердил он.– Я введу тебе гормон, называемый гонадотропином. Побочных эффектов не будет, поскольку его вырабатывает наш организм. Эта инъекция заставит твои яичники сформировать за неделю-другую до пятнадцати яйцеклеток, а может, и больше, если повезет. Перед тем как их извлечь, я найду способ нормализовать твое давление. Начнем сейчас, а окончательное решение оставим на потом.
 – Давление? – вмешалась Франческа.
 Мэгги не сводила глаз с подноса.
 – Все в порядке, мисс Росси.
 Феликс набрал в шприц содержимое ампулы, положил его на поднос и перекрестился.
 – Давайте сначала помолимся.
 – Помолимся? – воскликнула Мэгги, теряя терпение.
 – Благослови, Отче… Присядь, Мэгги, и обнажи бедро.
 Покачав головой, Франческа вышла из комнаты.
 Мэгги приспустила брюки пижамы и села, чтобы он мог протереть кожу перед инъекцией. Вслед за тем она почувствовала укол, почувствовала, как гормон разливается по мышце. Тотчас ранку заклеили пластырем – и готово. Доктор отнес поднос и снова расположился на диване, взял пульт и включил телевизор на последних минутах сериала с Эркюлем Пуаро.
 – Я посижу здесь немного,– сказал он.




 Глава 25
 Вечер вторника. Квартира Сэма


 Попытка Сэма устроить ночь бдения не удалась. Его сморил сон, переросший в сюрреалистический кошмар, в котором кто-то клонировал Лондонский мост. Клоны моста торчали повсюду, а потом все как один начали рушиться. Затем они собирались обратно и рушились снова, всякий раз топя дюжины африканских детей…
 По звонку телефона Сэм вскочил и, тяжело дыша, схватился за трубку.
 – Он тебя ждет,– произнес голос дворецкого мистера Брауна.
 Сэм наспех умылся, провел расческой по волосам и поправил одежду. На пути к лифту бросил взгляд на часы. Всего полдевятого вечера, полвторого ночи по лондонскому времени. Финсбери должен спать сейчас очень неспокойно. Как он ухитрился выпустить Ньютона из тисков – полная загадка. Тот ходит по краю: шаг в сторону – и его журналистская карьера кончена. Все прочее, что он имеет, ему не принадлежит: состояния он не наследовал, титула – тоже, положением был обязан только родству с дядей-герцогом. Лишь работу он может по праву назвать своей. По идее, чертов журналист должен был сдаться сразу же, чуть появились сомнения в его компетентности. Так почему же он упорствует?
 Эта мысль не давала Сэму покоя, подобно фотографиям убитых детей. Отъезд Росси тоже тревожил его. От сменщика Сэм узнал, что именно они сидели в сером «рейнджровере» – Феликс Росси с сестрой и Мэгги. Никто понятия не имел, куда или почему они уехали. Из своей аппаратной Сэм проверил их комнаты посреди дня и не смог ничего разглядеть, словно они закрыли ставни и занавеси перед долгим отсутствием. Сэму вспомнилась яхта, которую Росси оставили где-то в Испании. Может быть, они отправились туда?
 Он вышел из лифта и встретил дворецкого, готового проводить его в библиотеку.
 Мистер Браун уже ждал. Хорошенькое начало.
 – Удалась ли поездка? – спросил он, увидев вошедшего.
 – Не совсем.– Сэм остановился перед столом.
 – Сядь и расскажи, что случилось.– Браун махнул рукой в сторону дивана.
 Сэм присел и описал ситуацию с Ньютоном. Браун молча кивал – знак доверия, которое ему, Сэму, придется оправдать. Когда он договорил, Браун выдвинул ящик стола и толкнул ему еще один конверт.
 – Это на завтрашнее утро нашему другу в консульстве. Как и раньше, Сэм сунул конверт в карман, а затем неожиданно для себя спросил:
 – Как вы думаете, почему они убивают детей?
 Он постарался придать голосу как можно меньше заинтересованности.
 Браун поднял глаза.
 – Ты в самом деле хочешь знать?
 – Да, наверное.
 – А почему ты спросил?
 Сэм надеялся, что его ответ сподобит начальника на разъяснения.
 – Да так… Наверное, пытался понять образ мыслей африканцев.
 – Ты, часом, не плавал туда в годы службы на флоте?
 – Пару раз, не больше.
 – Их образ мыслей – такой же, как у тех сербов, что стреляли в детей на боснийских рынках четыре года подряд.
 – Вот он-то мне и непонятен.
 – Неужели? Ими движет страх. Страх заставляет людей идти на все, что они считают необходимым для выживания.
 Напуганным человеком легче управлять. По-настоящему свободны лишь бесстрашные, но они, как водится, редки.
 – А чего боятся африканцы?
 – Того же, чего и мы в течение последних мировых войн: друг друга. В Африке пятьдесят пять стран, а в них – сотни обособленных этнических групп. Колониализм разрушил сложившиеся связи. То, что ты видишь,– одно из последствий.
 – Если так дальше пойдет, у них скоро не останется детей. Убивать будет некого.
 Браун кивнул.
 – Не горюй по ним. Виды вымирают, и народы тоже. Финикийцы исчезли с лица земли, исчезли этруски, минойцы. Население и культура исчезли под действием катаклизмов, междоусобиц, варварских набегов, а гены в числе прочих определили генофонд человека, и сейчас их уже не отыщешь.
 – Вы считаете, что африканцы вымирают?
 – Да, мало-помалу.– Браун встал.– По моим представлениям, черное население вскоре сильно сократится.
 – Откуда такие прогнозы?
 – Это нетрудно предположить, видя наши бедняцкие трущобы, где процветают насилие и наркоторговля, или деревни в Африке, охваченные войной или СПИДом, а чаще и тем и другим. В девяносто четвертом году руандийские хуту истребили восемьсот тысяч тутси, словно пытаясь стереть их гены с лица земли.
 – Подобное практиковал и Гитлер, однако ему не удалось уничтожить евреев.
 – Африка переживает не просто холокост, а апокалипсис войны, голода и болезней. В следующее десятилетие сорок миллионов африканских детей осиротеют из-за СПИДа, прежде чем заразятся сами. Мы словно наблюдаем, как динозавры движутся навстречу метеориту, который их убьет; и в нашем случае это произойдет скорее раньше, чем позже.
 Сэм внимательно посмотрел на того, кого считал своим капитаном, гадая, отчего он порой так жесток.
 Браун махнул ему на дверь, Сэм вышел, думая об убитых детях и ежась от мрачного пророчества шефа. Нехорошо, чтобы люди знающие и могущественные сидели сложа руки. Сэму захотелось это с кем-нибудь обсудить. Жаль, что Мэгги уехала, хотя она едва ли согласилась бы обсуждать с ним войну и СПИД в Африке. Как бы она отнеслась к откровениям Брауна?.. Больше всего, правда, Сэма занимало, куда она исчезла. Он пожалел, что не успел задействовать систему прослушивания квартиры Росси и не записал их разговоры накануне отъезда.
 Сэм вернулся к себе и, наверное, в двадцатый раз перечел статью «Америка клонирует». Странно, что эта историйка всплыла в лондонской «Таймс», а не в какой-нибудь местной газете.
 Неожиданно вспомнился репортер с британским акцентом, который спрашивал доктора Росси неделю назад. Теперь доктор исчез вместе с семьей. Совпадение?
 Сэм взял сотовый, нажал кнопку и прислушался, как тот вызвонил код Англии и Лондона, а затем – домашний номер Уолтера Финсбери. Когда адвокат поднял трубку и принялся спросонья бурчать что-то насчет позднего часа, Сэм велел ему вылезать из постели, срочно найти фото Джерома Ньютона и прислать по факсу ему в Нью-Йорк.
 Заканчивая разговор, он вспомнил, что Браун говорил о людях, которыми правит страх. Долгое время Сэм причислял к ним и себя; вот почему он пытался не бояться, думая, что Мэгги уехала с доктором Росси – тем самым ученым, который, если он не ошибся, знает все, что нужно для сотворения клонов.




 Глава 26
 Утро среды. Небо над Атлантикой


 По пути из аэропорта Хитроу в Ньюарк Джером Ньютон не спускал глаз с красной занавеси поперек салона. Откройся она, и кто-то из бизнес-класса сможет его увидеть. Даже если это будет незнакомец, Джерому не хотелось, чтобы на него пялились с мыслью: «Как жалки бедняки». Когда-то он и сам так думал, поглядывая на сидящих в хвосте пассажиров.
 По рекомендации Ходжеса семья согласилась оплатить его защиту в суде и расходы на поездку в Америку при условии крайней экономии. Как следствие, ему отказали в билетах на «конкорд», первый и даже бизнес-класс «боинга». Летелось Джерому отвратительно – не столько из-за дешевого места, сколько от презрения к Ричарду Брэнсону, основателю «Вирджин Атлантике», который, в отличие от него, не был стеснен в средствах и к тому же вечно ухмылялся на публике, как паяц.
 На крошечном телеэкране, вмонтированном в спинку переднего сиденья, шел повтор молодежного сериала. Кто-то, видимо, счел остроумным поселить девчонку-интеллектуалку вдвоем с молодым балбесом. Джером закрыл глаза, надеясь, что по части скандалов добрейший доктор Росси переплюнет самого Ричарда Брэнсона.
 Еще он надеялся, что Росси, прочтя заметку в «Таймс» или услышав о ней в новостях, сейчас вовсю клонирует человека с плащаницы, так что ему, Джерому, остается лишь обозначить свою осведомленность и предложить сделку. Как только самолет коснется земли, он позвонит доктору и возьмет такси прямиком до Музейной Мили.


Среда, вторая половина дня. Квартира Сэма

 Сэм, сжав кулаки, глядел, как фото Джерома Ньютона выезжает из щели факса. Мало того, что ему пришлось дважды звонить и напоминать о себе, так Финсбери еще полдня искал карточку и факс!.. Наконец свершилось. Ньютонову лошадиную челюсть и тонкие губы Сэм узнал тотчас же, не успел аппарат напечатать остальное. Когда показались глаза и волнистые волосы, последние сомнения отпали. Не мог репортер, который написал статью о клонировании в Америке, шпионить за Росси пять дней назад без важной причины. Сэм зашел в Интернет и надергал статей из научных журналов – проверить, что именно микробиологи пытались клонировать. Ведь Росси тоже микробиолог!
 Факс закончил работу, и Сэм взял распечатку. Выходит, полет в Лондон и бешеные траты привели к тому, что он знал заранее. Одно успокаивало: без Ньютона поиски отняли бы гораздо больше времени и денег. Микробиологов в Штатах – пруд пруди. Конечно, Брауну на расходы плевать – ему нужен результат. Что за американец пытается клонировать мертвых?
 Сэм был уверен, что знает ответ, и все-таки на секунду замешкался. За все три года в море он ни разу не ослушался приказа, как и за одиннадцать на службе у Брауна. Браун для него капитан, ему лучше знать. Итак, Сэм сложил фото Ньютона, прошел в лифт и воззрился на свое озадаченное отражение в зеркале. Вот мимо пронесся четвертый этаж, затем пятый, шестой, а Сэму все больше делалось не по себе. На седьмом он ударил по кнопке «Стоп» и зажмурился, представив Мэгги в «ровере» Росси. Сменщик сказал, что доктор был очень рассеян в тот день, его сестра злилась, а горничная сияла, как начищенный чайник.
 С чего бы?
 Сэм пытался понять, что с ним творится. Раньше он всегда выполнял приказы Брауна в срок, а сейчас ему ничего не шло в голову, кроме мыслей о Мэгги. Разыскивая ее, он вдруг затосковал. Он рисовал в памяти последние их встречи – вот она дуется на него из-за шляпки, вот выпроваживает из солярия Росси, вот крадется по коридору… За пять лет знакомства Мэгги, сама того не зная, убедила его в том, что есть еще в мире хорошие люди. Когда он застал ее в этом лифте, она казалась такой беззащитной…
 Сэм отменил вызов девятого этажа, вернулся к себе и прошел в комнату наблюдения, спрятанную за буфетом. У Росси по-прежнему было темно, словно в погребе. Куда же они подевались?
 Инициативу Сэм не любил, считая, что желающих порулить и без того в избытке, тогда как миру нужны простые люди, способные заткнуться и делать, что велено. Если бы не тревога за Мэгги, этим бы он и занялся сейчас – докладывал Брауну о беглецах.
 Может, Мэгги просто поехала с хозяевами – готовить и убирать? Сэм поискал телефон друга, который мог добыть список пассажиров авиарейсов, и позвонил ему. Дожидаясь ответа, подключился к службе, которая регистрировала последние сделки купли-продажи недвижимости, и за небольшую плату получил нужную информацию.
 В этот миг зазвонил его сотовый.
 – Тот тип, о котором ты спрашивал, снова здесь,– сказал младший швейцар у двери.
 – Иду.
 В вестибюле на одной из кушеток, где он сидел перед приключением с танцовщицей, Сэм обнаружил Джерома Ньютона. Сейчас о приятном приходилось забыть в угоду делу.
 Завидев Сэма, Ньютон тотчас поднялся.
 – Здрасьте. Помните меня?
 – А как же! Что нужно на этот раз?
 Ньютон изобразил покаяние.
 – Хочу перед вами извиниться за нашу прошлую встречу. Вижу, вы человек честный…
 – Принято. Итак, чем могу помочь?
 – Я звонил доктору Росси, но его, как видно, нет. Хотел узнать, когда он вернется…
 Сэм потер подбородок.
 – Не скоро.
 – Правда? А как бы ему позвонить?
 – Вы говорили, он привез кое-что интересное. Что именно?
 – А почему вы спрашиваете?
 Сэм неопределенно поднял брови. Ньютон как будто решил, что швейцар слишком туп и потому неопасен.
 – Так вы позвоните ему?
 Сэм разочарованно отвернулся.
 – Он вез фрагменты нитей из одной древней ткани. Теперь довольны?
 Неожиданно для себя Сэм моргнул.
 – Я не могу ему позвонить, зато знаю, где он.
 – И где же? – воскликнул Ньютон, томимый напряжением.
 – В Колорадо, катается на лыжах,– ответил Сэм, возвращая лицу невозмутимый вид. – Снял хижину и просил не беспокоить.
 Ньютон вздохнул.
 – И когда его ждать?
 – Через месяц-другой.
 При этих словах Ньютона, казалось, разобрало отчаяние.
 – Так долго? Я знаю, дружище, что вы не имеете права, но все же… поймите, мне очень нужно связаться с ним. Может, вы как-нибудь…
 Сэм наклонился к нему.
 – У вас, случаем, не завалялось тех четырех сотен? Я тут проспорил на днях, и…
 Ньютон мгновенно извлек бумажник и сунул Сэму в ладонь пять купюр вместе с блокнотом и карандашом.
 Сэм напустил на себя вид новоявленного грешника, хотя сам чуть не давился со смеху. Ньютон нипочем не догадается, что именно он устроил ему проблемы с законом.
 – Только никто не должен знать, что я вам сказал, ладно?
 – Разумеется. Ведь я журналист. Анонимность источника гарантируется.
 Сэм расписал, где находится домик его старого друга – высоко в Колорадских горах, над скалистой пропастью. Ньютон взял листок со словами:
 – Что ж, будем надеяться, мы там не окоченеем насмерть. Сэм похлопал его по спине.
 – Если что, я непременно приду на похороны.
 Когда Ньютон укатил, Сэм озадаченно посмотрел ему вслед. Единственной древней тканью из Турина, насколько он слышал, была плащаница, по легенде – саван Иисуса Христа. Что же в ней было такого, что мог клонировать фанатик? Что заставило сметливую, но глубоко верующую и простодушную Мэгги потерять весь свой здравый смысл?




 Глава 27
 16.45 того же дня. Парковая автострада Палисейдс


 В «линкольне », позаимствованном из автопарка жильцов, Сэм миновал границу штата Нью-Джерси и вернулся в Нью-Йорк, где остановился у первой же заправки, что располагалась на островке посреди транспортной развязки. Он купил карту округа Роклэнд и разостлал ее на сиденье, пытаясь отыскать поселок Клиффс-Лэндинг. Оказалось, он давным-давно его проехал.
 От приятеля Сэм выяснил, что Росси не садились на самолет, и, что еще важнее, не обнаружил свидетельств о существовании загородного дома. Он чуть было не собрался отслеживать их по местам пользования кредиткой, как вдруг вспомнил: у Росси была тетя, которая недавно скончалась. Сэм позвонил в церковь Томаса Мора и узнал, как ее звали. Энея Эванс. Еще пара детективных приемов – и он уже связался с бюро регистрации земельных участков округа Роклэнд, где ему сообщили: да, Энея Эванс приобретала четырехакровый участок земли под застройку по адресу: Лоуфорд-лейн, 200.
 Перед выходом Сэм под черную кожанку надел кобуру. Горький урок из прошлого научил его одному правилу: не соваться в незнакомую местность без оружия. Он сложил карту и покатил на юг, затем свернул, дойдя до поворота, и… заблудился. В Клиффс-Лэндинге указателей улиц не существовало, а немногочисленные названия, которые он успел прочесть, на карте не значились. Ни магазинов, ни бензоколонок, ни посещаемых мест, кроме церкви с закрытыми дверями и пустой автостоянкой, ему не встретилось.
 Большую часть городка занимали коттеджи. Половина из них простому человеку могла разве что присниться во сне. Остальные выглядели поскромнее. Сэм заподозрил, что владельцы последних и их предки живут здесь с незапамятных времен и не желают расставаться со своей собственностью.
 Однако больше всего его поразил царящий здесь дух отчужденности. Однополосная дорога без конца петляла, а над ней простирали ветви замшелые деревья, росшие здесь, наверное, со дня основания округа. Ничто в Клиффс-Лэндинге не приветствовало забредшего сюда незнакомца. Ничто не говорило ему: «Побудь еще, не уезжай», напротив, все кричало: «Иди куда шел, заблудился – проваливай; видишь – никого нет дома!» Один особняк окружали заборы и большой знак с надписью «Злые собаки», однако большинство участков не имело заборов вовсе. Их защищало отсутствие указателей и номеров домов, узкие тропинки, вековые стволы – сама атмосфера городка. Жить здесь, наверное, было приятно, а вот гостить – отнюдь нет.
 Лимузин Сэма все кружил и кружил по дороге, тыкался вперед и назад, пока он вдруг не увидел таблички, где значилось: «Лоуфорд-лейн». Въехав на нее, Сэм задался другой проблемой: как в этом нагромождении вилл и деревьев отыскать дом под номером двести.
 Начало смеркаться. От долгого сидения в машине у Сэма все затекло; живот подводило от голода и дико хотелось в кусты. Чувствуя, что больше не выдержит, он доехал до конца улицы и припарковался в траве у ограды. По другую сторону дороги виднелись какие-то заросли. Идеальное место, чтобы облегчиться. Почему, интересно, большинству парней нравится мочиться на природе? Наверное, из-за инстинкта самца, метящего территорию, предположил Сэм. Сделав дело, он отправился вниз, в сторону Гудзона, который, по его представлению, должен был течь где-то за перелеском. Спуск становился все круче, послышался шум воды. Сэм вдруг вспомнил, почему эти места назвали Палисейдс – Частокол. Он остановился всего в шаге от стометрового скального обрыва. Найти водопад, который он слышал, не составило труда: ручей низвергался на отмель и тек дальше, к Гудзону. Славное местечко, наверняка известное всей ребятне в округе.
 В другой раз можно было бы полежать тут, отдохнуть, полюбоваться городскими огнями на том берегу, но сейчас нужно найти Мэгги.
 Зная, что дом должен стоять неподалеку, Сэм взял к северу по лесному склону и шел, пока не увидел каменистой гряды между деревьями, слишком ровной для творения природы. Поднеся к глазам бинокль, он понял, что встретил один из шедевров из камня, дерева и стекла, которыми всегда восхищался. Он тихо присвистнул. Ни одной чужеродной детали. Здесь могла бы обитать семейка чудаков-экологов, если такие водились среди миллионеров. «Да и в самом доме, поди, ни одного куска пластика, разве что зубная щетка или бутылка»,– подумал Сэм.
 Местечко что надо. Росси как раз по карману. Почему только людей, строящих стеклянные стены, не заботит, что любой прохожий сможет заглянуть внутрь?
 Сэм подкрался ближе и осмотрел комнату – с виду гостиную. Там была женщина. Она взяла журнал, полистала его поставила. «Похожа на Франческу Росси,– отметил Сэм,– однако не мешало бы проверить ». Он обошел дом слева и очутился перед подобием двора: над стеной топорщился плющ. Решив, что поросль достаточно плотная, чтобы укрыться за ней, Сэм подтянулся и лег сверху на изгородь, глядя сквозь листву на прудик в обрамлении белых камней. Застекленные двери, ведущие в сад, были распахнуты, но что делалось в доме, было еле видно даже с биноклем. Еще одна женщина сидела одна в полутемной комнате и смотрела телевизор. Сначала Сэм не мог разобрать, кто она. Он решил убедиться, туда ли попал и насколько возможно освоиться в происходящем. Тогда ему не придется подыскивать слова, стучась в парадную дверь.
 Но вот на пороге возник темный силуэт – мужской. Когда подошедший включил свет, Сэм увидел Феликса Росси. На докторе был белый халат и перчатки, а в руках он держал накрытый поднос. Сэм тут же узнал Мэгги, сидящую на диване в пижаме в цветочек и тапочках. Что затеял этот Росси? Кто дал ему право врываться к девушке в спальню?
 Сэм, разъяряясь, смотрел, как Росси опустил поднос, поставил Мэгги градусник и проверил странный манжет у нее на запястье. Может, она просто схватила простуду или грипп?
 Следующие несколько минут рассеяли его заблуждения. Росси сел рядом с Мэгги. Она приподняла верх пижамы и, пока он набирал в шприц какую-то жидкость, приспустила штаны. Росси вонзил иглу ей в ягодицу и впрыснул содержимое шприца, затем налепил на место укола пластырь. Что бы это ни значило, он вел себя совершенно бесстрастно, словно имел дело с манекеном.
 Когда Мэгги поправляла одежду, Росси отложил шприц и страдальчески понурил голову. Сэм завелся окончательно, глядя, как она его утешает. Ясное дело, Росси даже не спит с ней (это Сэм еще мог понять и простить), а только использует, словно подопытного кролика. А теперь, вместо того чтобы подбодрить ее, хныкает, как полная размазня.
 Сэм попытался взять себя в руки. И чего, черт возьми, он тут разлегся? Однако, как ни старался, не мог отвести от них глаз. Куда делась природная осмотрительность Мэгги? Ведь она никогда не позволила бы запудрить себе мозги – ни ему, ни кому другому. Так что с ней случилось?
 И все же это не его дело. Мэгги уже не маленькая и способна сама принимать решения. Зато она женщина и может не знать всего, что знал он, а именно, что мужчины бывают двух сортов: те, что стараются защищать или хотя бы не обижать слабых, и сопливые маменькины сынки, отравляющие жизнь родне и знакомым. Всякий раз, когда Сэм выходил в плавание, на борту обязательно выискивался такой вот трусливый всезнайка, из-за которого корабль чуть не шел ко дну. Росси явно принадлежал к этому типу. И если с Мэгги что-нибудь случится, он, Сэм, будет винить себя, как если бы должен был ее поддерживать и опекать в жизни.
 Теперь она словно молила Росси: села перед ним на колени и пыталась его подбодрить.
 Этого Сэм снести не мог. Кровь ударила ему в голову, совсем как в молодые годы на пирсе – из-за женщины ли, пари или дурного слова, только сейчас он был трезв и речь шла о Мэгги, его друге. Сэм соскочил со стены и, промчавшись по белым камням, забарабанил в проклятую дверь.




 Глава 28
 Вечер среды. Клиффс-Лэндинг


 От громкого стука Мэгги взвизгнула и вскочила на ноги. Доктор Росси загородил ее и крикнул:
 – Кто там?
 Мэгги подбежала к стене и выключила свет, а разглядев нарушителя, потрясенно воскликнула:
 – Доктор Росси, там Сэм! Наш Сэм, швейцар!
 – Что?! – Он подошел к дверям и отпер их.– Что, бога ради, здесь…
 В этот миг Сэм влетел в дом и сгреб Росси за лацканы, повалил на пол и занес кулак, но замешкался от воплей Франчески, прибежавшей по лестнице на переполох. Мэгги бросилась на него, предупреждая удар, а Франческа, воспользовавшись заминкой, подскочила к брату и помогла отползти в сторону.
 – Сэм! Сэм! – продолжала кричать Мэгги, пока не потух бешеный блеск в его глазах.
 – Ладно, ладно,– произнес он.– Все, больше не буду. Извини. Так годится? Мир?
 Франческа остолбенела.
 – Да ведь ты Сэм Даффи, привратник!
 – Так и есть,– кивнул Сэм, встревоженно прижимая Мэгги к себе.
 – С какой стати ты сюда явился? – закричала Франческа.– Безобразие!
 – Неужто, детка? А то, что твой братец творит с Мэгги, – не безобразие? Это у вас в порядке вещей?
 – Я тебе не детка, ты!..
 Росси поднялся на ноги.
 – Как вы посмели!
 – Нет уж, как ты посмел, салага уб…
 Мэгги протянула руку и закрыла Сэму рот. Он удивленно уставился на нее, затем мягко высвободился и проворчал:
 – Ладно, понял.
 Несколько секунд мужчины буравили друг друга взглядами. Наконец доктор Росси с несчастным видом пожал плечами и проговорил:
 – Что, доволен, громила?
 Сэм пропустил реплику мимо ушей.
 – Мэгги, ты как?
 – Хочешь знать, не умерла ли от разрыва сердца? Нет, со мной все хорошо. Честно. Ты-то как здесь оказался, Сэм?
 – Отличный вопрос, Мэгги,– вставил доктор Росси.
 – Да уж, воистину,– согласилась Франческа. Внезапное появление Сэма бросило Мэгги в оторопь.
 – Ну так как, мистер Даффи,– начал Росси,– вы ответите или мне вызвать полицию?
 – Делай, что хочешь, только зови меня Сэмом, потому что я не намерен говорить тебе «доктор Росси».
 – А это что-то изменит? Ты не подумал, Сэм, что справиться о Мэгги можно было через парадную дверь? Тебя бы никто не прогнал.
 – Подумал. Только мне стало не до того, когда ты стал колоть ее, словно лабораторную крысу!
 Доктор Росси оглянулся на сад за дверями.
 – Вон оно что… Тогда, может, расскажешь нам, что ты там делал? – спросил он, пытаясь сдержаться.
 – Пришел выяснить, зачем вы втянули во все это Мэгги.
 Росси побагровел.
 – Откуда ты знаешь, что именно я намерен с ней делать?
 – Откуда – не скажу, а что знаю – можешь не сомневаться. Скажем, я скрыл ваше местонахождение от репортера. Того самого, который написал статью «Америка клонирует», помнишь? Он тебя искал.
 Росси явно опешил.
 – Он приходил снова?
 – Да.
 – И что ты сказал ему?
 – Что все ваше семейство уехало в Колорадо. Он отправился туда.
 Доктор Росси с сестрой хмыкнули, хотя у нее вышло немного нервно.
 – Вернемся к Мэгги,– напомнил Сэм.
 – Ты, видно, не заметил, Сэм, что я сижу прямо здесь и могу говорить за себя,– сказала Мэгги.
 – Не обижайся, но я хочу выслушать его. Так почему она в этом замешана, а, Феликс?
 – Просто для порядка, Сэм: объясни, что я, по-твоему, делаю. Будь так любезен.
 – Ты? Пытаешься клонировать Иисуса, черт побери! Доктор Росси схватился за голову.
 – Что, уже весь Нью-Йорк знает?
 – Нет. Еще нет.
 – Понятно.– Он вздохнул, собираясь с силами.– Сэм, ты верующий человек?
 – Хожу в церковь под Рождество и на Пасху.
 – Но в Бога-то ты веришь?
 – Наверное. Я с ним не встречался.
 Доктор Росси сунул руки в карманы, погремел там ключами и произнес:
 – А я встречался.
 Мэгги услышала, как Сэм пробормотал:
 – Боже правый…
 – Вот-вот. Однажды в детстве я видел Его так же ясно, как вижу тебя. Иисуса Христа. Об этом я и рассказывал Мэгги, когда влетел ты. Я угодил в аварию, и Он был со мной. С тех пор я храню Его лицо в памяти. Во второй раз Он взглянул на меня с Туринской плащаницы. Я узнал Его.
 В комнате разлилось молчание.
 – Феликс, не всякий поймет твою историю,– проронила Франческа.
 – Я понял,– сказал Сэм.– Вы верите…
 – Не верю. Я знаю.
 Сэм усмехнулся.
 – Можете верить, во что хотите. Вопрос в другом: как Мэгги…
 Она пихнула его в плечо.
 – Не будь идиотом! Никто не заставит меня делать то, чего я не хочу. Я сама напросилась. Нет, не так, я умоляла, верно же, доктор? Мисс Росси, скажите ему! Стояла на коленях, чтобы он подписал свою часть договора и…
 – Договора? – переспросил Сэм.
 Мэгги потупилась.
 – Ну да. Адвокату, наверное, не понравилось, что мы так быстро съехали, да и мисс Росси не смогла подтвердить свое согласие, так что нам пришлось сделать новые копии и срочно их заверить. Как видишь, все законно.
 Мэгги не упомянула, что до сих пор не прочла договор. Она полагалась на Бога и доктора Росси, а не на слова адвоката. Сэм сжал кулаки.
 – Ни один договор не принудит тебя…
 – Никакого принуждения нет, Сэм,– прервала его Мэгги.– В нем оговариваются лишь условия соглашения. Я сама так хотела.
 – Сначала я не соглашался,– подхватил доктор,– но только потому, что забыл, как неисповедимы пути Господни. Я и подумать не мог, что Мэгги…– Феликс осекся.
 Когда они с Франческой посмотрели на нее, вся гордость Мэгги за собственное девичество улетучилась. А вдруг Сэм посчитает ее какой-нибудь монахиней в миру или сочтет, будто никто на нее не позарился?
 – Мэгги – что? – спросил он.
 – Не мне об этом рассказывать.– Росси отошел к застекленным дверям и выглянул в ночь.
 – О чем? – допытывался Сэм.
 Мэгги вдохнула и прикрыла глаза рукой.
 – Не твое дело!
 – Так что – Мэгги? – не унимался он.
 «Придется как-то объяснить, ради всеобщего спокойствия»,– подумала Мэгги.
 – …В той кондиции, чтобы выносить Сына Божьего,– прошептала она.– Годится?
 – Где-где?
 – В кондиции,Сэм!
 – И что это значит?
 Мэгги не выдержала:
 – Я – девственница! Теперь понял?
 Сэм вскочил, мотая головой, словно потрясение лишило его дара речи. Мэгги струхнула, и не напрасно: в следующий миг он полез в карман куртки, вытащил пистолет, отпихнул доктора Росси к стене и приставил дуло ему к горлу.
 – Ах ты мразь! Чертов извращенец! Да что здесь творится?! И снова женщины вскочили на ноги, пытаясь оттащить
 Сэма от доктора, но он даже не шелохнулся.
 – Сэм, прекрати немедленно! Нельзя грозить доктору Росси оружием!
 – Значит, нельзя?
 Сэм быстро заткнул ствол обратно и под визг Мэгги и Франчески дал кулаком Росси в челюсть, потом подтянул его, с разбитой губой, к себе и снова упер дуло в его глотку.
 – Ради бога, Мэгги! – выпалил Сэм.– Не могу поверить, что ты согласилась сотворить с собой такое, а сама продолжаешь звать их доктором Росси и мисс Росси!
 Мэгги торопливо сказала:
 – Доктор Росси, вы не против, если я буду называть вас Феликс?
 – Нет,– прохрипел тот.
 Не сводя с него глаз, Франческа сказала:
 – Можешь и ко мне обращаться по имени, когда захочешь.
 – Спасибо, Франческа. Вот видишь, Сэм? Теперь мы на равных.
 На мгновение все замолчали, словно достигли некой невидимой грани, которую необходимо перешагнуть. Там, в сумерках у цветастого дивана, гадая, решится ли Сэм вышибить Феликсу мозги, Мэгги сделала открытие.
 Сэм Даффи ее любит.
 Скорее всего, он и сам не догадывается об этом. Да и как ему догадаться? Ведь у нее нет ни белой кожи, ни красоты, ни сексапильности – ничего, что могло бы восхитить такого человека, как Сэм. Однако же это случилось: он полюбил, и полюбил именно ее.




 Глава 29


 Казалось, мысли всех четверых сходились в одном: Сэм должен обуздать гнев, притом своими силами. Потянулись минуты ожидания.
 Сэм скривил губы, будто сдерживая ругательства. Затем опустил пистолет, вытащил обойму и положил все вместе на стол. Смысл его жеста был ясен.
 Поддерживая брата за плечо, Франческа произнесла срывающимся голосом:
 – Я согласна с тобой, Сэм. По-моему, это просто святотатство, крах человечества. Я с самого начала отговаривала их как могла.
 Сэм кивнул.
 – Рад за тебя, Франческа.
 Феликс утер кровь с губы.
 – Ты еще не объяснил, откуда узнал о наших планах! В конце концов, меня это несколько беспокоит.
 – Как-нибудь расскажу, если захочешь. Я, собственно, приехал за Мэгги.– Он повернулся к ней.– Собирайся, мы уезжаем.
 – Неужели?
 – Здесь небезопасно. Поэтому тебе лучше уехать. Давай, собирайся.
 – Что ты от нас скрываешь? – спросил Росси.
 Сэм не обратил на него внимания.
 – Ответь ему, Сэм Даффи!
 – Такие аферы безопасными не бывают,– отозвался он.
 – Ты ведь не просто швейцар, верно? – спросила Франческа.– Ничего общего с обычным швейцаром!
 Сэм хмыкнул.
 – Обычным, говорите? И да, и нет.
 Феликс по-прежнему держался от него на расстоянии. В сущности, роста они были одинакового, но Сэм был на двадцать с лишним килограммов тяжелее, и совсем не за счет жира.
 – И что это значит?
 Сэм сел, остальные взяли с него пример.
 – Значит то, что вы должны мне довериться. Здесь неспокойно. Выкиньте из головы ваш так называемый проект. Мэгги может пострадать, притом физически. Вы ее предупреждали?
 – Все, что мне нужно, я знаю,– откликнулась девушка, досадуя на его непрошеную опеку.
 – Теперь насчет тебя, Феликс,– продолжил Сэм.– Видимо, желание создать человеческий клон многим не дает покоя, но клонировать Христа?! По-моему, тебя поднимут на смех. Рано или поздно газетчики узнают, кто ты такой и что задумал. Даже самому ленивому из них девяти месяцев хватит за глаза.
 – Могу я узнать, как ты меня вычислил?
 – Так же, как вычислил бы любой полицейский или частный сыщик. Пораскинул мозгами.
 – Понятно.
 – Так вот ты кто? – вмешалась Франческа.– Частный сыщик?
 Не обращая на нее внимания, Сэм заговорил с Феликсом:
 – Ничего тебе не понятно. Пресса вас найдет, и остальные – вслед за ней. Всякие типы, которым плевать на Второе пришествие, как и раньше – на Первое. Типы, которые задались целью нарушить все десять заповедей.
 – Ясно.
 – Можешь твердить это сколько угодно. Я-то знаю, как обстоит дело.
 – С чего ты взял, что знаешь?
 – У вас здесь есть оружие?
 – Нет.
 – Охранная сигнализация установлена?
 – Нет.
 – Дом защищен от прослушивания?
 – Нет.
 Сэм покачал головой, встал и прошелся до двери и обратно.
 – Вы, ребята, понятия не имеете, что вас ждет.
 – Ну так просвети, если можешь!
 – Весь ваш дом – витрина посреди леса. Как-нибудь выйдешь из душа, а там – полна комната папарацци, снимающих твой голый зад. И это еще цветочки.– Он повел рукой вокруг.– Сюда сбегутся, сползутся, слетятся придурки со всего штата… да что там, со всего света – в надежде, что Нью-Дева Мария их излечит! – Он повернулся к Мэгги.– Ты к этому готова, девочка моя?
 – Если на то воля Божья, то – да.
 Сэм простонал.
 – Поймите, есть еще религиозные экстремисты! В этом лесу скоро будет столько снайперов, сколько всем борцам за равные права в кошмарах не снилось! Думаете, местной полиции под силу с ними справиться? Говорю вам: здесь будет не протолкнуться. Одни станут продавать кукол «Мэгги», кресты, хотдоги и бог знает что еще; другие захотят частицу ее ребенка – лоскут пеленки, локон и так далее. Боже мой! Вот где настоящая угроза.
 – Допустим, сигнализацию мы установим…
 – Вам нужно оружие.
 Феликс ткнул в сторону стола.
 – Это первый и последний пистолет, который я терплю в нашем доме.
 – Слушай, Росси, если Мэгги решит здесь остаться – хотя я надеюсь на обратное,– тебе придется иметь дело со мной. И если ты вдруг захочешь прогуляться до края обрыва и дальше, я не позволю ей составить тебе компанию.
 Мэгги не верила своим ушам.
 Сначала Феликс выглядел взбешенным, но затем задумчиво прищурился.
 – Ты действительно можешь оказать нам услугу. Мы должны пробыть тут недели три, а еще лучше – месяц. Затем можно отправляться хоть на край света, хотя я предпочел бы не уезжать.
 – Сэм, ты нам поможешь? – Мэгги схватила его за руку.– Обеспечишь нам эти несколько недель?
 – Все расходы – мои, только скажи, что понадобится,– добавил Феликс.
 – Обещать ничего не буду, но раз уж зашла речь: на что тебе этот месяц, а, Росси?
 – Именно столько требуется, чтобы узнать, ждать ли ребенка.
 – Дело твое. Меня больше заботит Мэгги. Я хочу поговорить с ней наедине.
 – Конечно, Сэм,– заторопилась Франческа и вытолкала Феликса из комнаты, закрыв за собой и братом дверь.
 Мэгги села на край дивана и похлопала по подушке с другой стороны.
 – Посиди со мной.
 – Услышать такое от женщины – значит по уши влипнуть.
 – Ты уже влип, Сэм Даффи, так что садись.
 Он снял куртку и отстегнул кобуру, то и дело озираясь, будто только сейчас попал в эту комнату. Мэгги снова вообразила его на борцовском помосте – зеленый пояс, трико с ирландской символикой – и удивилась, как у бедняги Феликса ничего не оказалось сломано. Сэм поглядел на дверь – плотно ли закрыта, потом сел, куда указала Мэгги, поджал ноги и повернулся к ней.
 – Мэгги, девочка моя, как же мне вытащить тебя отсюда? Для всего этого ты слишком благоразумна. Тебе здесь не место. – Он ткнул большим пальцем на дверь, в которую ушли Франческа и Феликс.– Грядет большой тарарам.
 Мэгги почувствовала, как ее глаза наполняются слезами.
 – Ты ведь даже не знаешь меня, Сэм.
 – Ошибаешься. – Он похлопал ее по руке. – Я знаю тебя, потому что разбираюсь в людях. Я уже пять лет пытаюсь с тобой подружиться.
 Мэгги убрала руку.
 – Ну тебя, Сэм.
 – Не в том смысле… хотя, вру. Наверное, и в нем тоже. Я никогда не исключаю возможность секса, но сейчас речь о другом. Ты мне нравишься, Мэгги. Серьезно. Я порой думаю, что лучше тебя не встречал за всю свою службу на Пятой авеню. Эх, знала бы ты, что там творится…
 Она заглянула ему в глаза. Последняя фраза укрепила ее подозрения. Выходит, ей невдомек, что творится в их доме, а Сэм в курсе? Каким образом? На первых восьми этажах не происходило ничего странного или скандального.
 – Ты имеешь в виду мистера Брауна, верно, Сэм Даффи? Если так, то ты впрямь «не просто швейцар», как сказала Франческа. Вот почему ты носишь оружие? Это на него ты по правде работаешь?
 Лицо Сэма окаменело.
 – На мой счет не беспокойся, я никому не сболтну. Вот, значит, откуда грозит опасность – с этим Брауном что-то неладно!
 Сэм бессильно растопырил пальцы.
 – Мэгги! Главная опасность у тебя под носом. Когда, скажи, Феликс в последний раз принимал роды? Я читал его биографию в Интернете. Как ты можешь доверять ему жизнь?!
 – Меня он устраивает. Только не трудись объяснять, что ДНК может принадлежать неизвестно кому и так далее. Слышать этого не желаю.– Она отвернулась.
 Сэм молча взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
 – Ладно, объясню, чтобы ты понял,– сказала она.
 Он кивнул с тревогой во взгляде.
 Мэгги выглянула в ночь, и ее глаза затуманились воспоминаниями. Она, как двадцать лет назад, увидела толпу, окружившую их дом с криками: «Джонсоны, прочь из города!» Может, Сэму ее прошлая жизнь покажется мыльной оперой, но после такого появления со взломом и угрозами отстрелить Феликсу голову он все-таки заслужил право узнать хотя бы самое главное.
 – Я родилась в Мэйконе, что в штате Джорджия… Приготовься: история – обрыдаешься.
 – А что случилось?
 – Мой отец был фермером на собственной земле общей площадью в двести шестьдесят акров. Все шло хорошо, пока не наступили три года засухи. Отец, как и прочие, попросил в банке ссуду, чтобы кое-как перебиться, но на нашу землю слишком многие зарились. Угадай, что было дальше?
 – Ссуды не дали.
 – Именно. Ферму отобрали в счет погашения долгов, и мы двинулись на север вместе с такими же неимущими беженцами. Представь: бывшему землевладельцу пришлось таскать чужой хлам. Отец угас за три года, да и мама пережила его ненамного.
 – Сколько тебе было?
 – Пятнадцать.
 Сэм вытянул ноги и откинулся на спинку дивана.
 – Значит, ты осталась в Нью-Йорке одна?
 – Да.
 – Как люди живут после такого горя?
 – Сказать, как мне удалось выжить?
 – Ну и как же?
 – Милостью Божьей. Если бы не Он да подруга Шармина и баптистская церковь на Сто тридцать первой, меня бы уже не было.
 Сэм кивнул.
 – Что ты пытаешься мне внушить, Мэгги?
 – То, что я выбиралась из таких бед, о которых ты и понятия не имеешь. Я чту твою заботу, Сэм Даффи,– правда, чту,– но опекать меня не нужно. Я не мимоза какая-нибудь.
 – Думаешь, я брошу тебя одну, зная, что ты задумала?
 – Моя жизнь обещана Господу. Он помогал мне раньше, поможет и сейчас.
 – Вот, значит, как? Ты поэтому девственница? Поэтому связалась с Феликсом Росси?
 Мэгги глянула на него и опустила глаза. Врать она не умела и учиться не собиралась, особенно перед тем, кто пришел ей на выручку.
 – В этом я себя убеждаю. Иногда даже верю. Но знаешь, кто я на самом деле?
 – Кто?
 Ее глаза заблестели от слез.
 – Просто старая дева.
 Сэм замотал головой.
 – А вот и да. Старая, да еще и страшная в придачу.
 – Мэгги, тебе разве не тридцать с небольшим?
 – Тридцать пять.
 – И ничего ты не старая и не страшная. Взять хоть глаза. Ты когда-нибудь в них заглядывала?
 – Если судить по одним глазам, то, может, и ничего, но от остального-то не убежишь – лицо никакое, волосы короткие, ноги тощие, зад большой… Я не слепая, Сэм. Никто не примет меня, скажем, за Аделину.
 – К черту ее!
 – За ней парни толпами ходят, это точно. Помнишь мою шляпку от Грэма Смита? Когда ее надела Аделина, я поняла, для кого она сшита!
 – Так вот почему ты расстроилась… Мэгги, не говори так! Хватит себя принижать.
 – Говорю же, ты меня не знаешь.
 – Уверена? Помнишь, я рассказывал тебе о том, как был матросом?
 – И что? – Она подняла голову.
 – Смотри, чем меня наградила одна девка с Тайваня.– Он показал на шрам поперек шеи.
 – А,– отозвалась Мэгги, стараясь не делать оскорбленное лицо.
 – Кого я знаю – так это женщин. И практически всех мужчин. Теперь обо мне. Я, как ты всегда говорила, хам и грязный тип. Я люблю грубый секс, падок до норовистых шлюх. – Он рассмеялся. – По правде говоря, я на днях встретил свою копию в юбке. Наверное, свидеться нам уже не удастся. Она такая же сорвиголова, как я. Кстати, вот еще одна моя дурная привычка – не могу удержаться, чтобы не покуролесить в доках, хотя бы пару раз в год. Ничего не поделаешь.
 Мэгги представила себе женскую копию Сэма, и на сердце ее легла тяжесть.
 – Думаю, ты мог бы не ходить туда, если бы захотел.
 – Слушай, я знаю людей вдоль и поперек, от трущоб до пентхаусов, и порой разница невелика. И вот что я скажу тебе, Мэгги Кларисса Джонсон…
 Она улыбнулась.
 – Ты запомнил мое второе имя!
 – Я знаю, кто ты.
 Она подозрительно взглянула на него.
 – Ну и кто же?
 – Такой же крепкий орешек, как та тайваньская шлюха. Только у нее не было твоего доброго сердца. И твоей смекалки. Да и мужества у тебя в тысячу раз больше. Никакая Аделина тебе в подметки не годится. Ты красива на свой собственный лад. Ты все вокруг замечаешь. С тобой я всегда готов посмеяться. Ты… Я покажу тебе, какая ты на самом деле.
 Сэм Даффи перестал запинаться и сгреб Мэгги в объятия – так быстро, что у нее не было шанса отбиться,– а потом взял в ладони ее лицо и поцеловал.
 Сначала она держала глаза открытыми от потрясения, но скоро закрыла их, смакуя первое за четырнадцать лет прикосновение мужских губ. Оно ошеломило Мэгги, отдалось жаркой волной возбуждения во всем теле. Сэм Даффи любил ее. Он не был тем героем, которого она искала и ждала, однако изо всех сил старался его изобразить.
 И Мэгги целовала его. Целовала, даже чувствуя, что вот-вот задохнется; блаженствовала от прикосновения колючей щеки, так не похожей на ее гладкую щеку. Она вдыхала его запах – запах кожи, лосьона, куртки, пота, леса и стены, по которой он лез. Казалось, приятней аромата не существует. Она чувствовала, как под его одеждой ходят мускулы, а рука держит ее ладонь, скрывая почти целиком. Каждую секунду поцелуя она ощущала движения его ласково-настойчивых губ и языка, горячего, словно язык пламени.
 Когда он прильнул к ней теснее, Мэгги удалось притронуться к его распаленной плоти, осязая красоту ее формы.
 Она свела все впечатления в один образ и схоронила его в памяти тела, словно сокровище. Затем открыла глаза и с любовью и обожанием взглянула на того, кто навсегда останется ее другом.
 – Сэм Даффи…
 Он испустил стон и крепче прижался к ней.
 – Сэм Даффи!
 – Мэгги,– произнес он и скользнул к ней под трико.
 – Отпусти, Сэм.
 – Нет.– Он не ослаблял объятий.
 Мэгги погладила его по волосам и сказала:
 – Я не твоя, Сэм. Ты должен меня отпустить.
 Он испуганно моргнул и поцеловал ее, заглянул в глаза и еще раз поцеловал.
 Мэгги уже не ответила ему, как в первый раз. Теперь она была в других руках.




 Глава 30
 Четверг, середина дня. Мост Джорджа Вашингтона


 Машина Сэма неслась по мосту через Гудзон, приближаясь к Нью-Йорку, а сам он жалел лишь об одном – что с ним не было Мэгги. Мнения своего она не изменила и менять явно не собиралась. А вот он вышел от нее совершенно разбитый.
 Сэм в разговоре с ней покривил душой. Он не представлял, что с Мэгги может быть так хорошо. Когда она стала на себя наговаривать, он поцеловал ее по наитию, только потому, что она ему нравилась. Узнай Мэгги, что творится у него в голове, наверное, сейчас же возненавидела бы – из-за одной шальной мысли. Он подумал, что если она перестанет быть девственницей, то бросит свою затею.
 Ощущения от объятий его потрясли. Она, конечно, не ураган, как танцовщица Брауна, зато с ней чувствуешь стопроцентную отдачу – в ответ обнимает, целует и гладит, когда, где и как требуется. Черт, трудновато было остановиться.
 И почему она хоронит себя заживо – ни одного парня за всю жизнь? С чего взяла, что некрасива? Конечно, по классическим канонам Мэгги красавицей не назовешь, хотя лицо у нее приятное, по крайней мере, на его взгляд. Если женщина сама себя не любит, это неспроста. В чем же дело? В детстве Мэгги не насиловали…
 В ту ночь Сэм решил быть с ней честным и рук больше не распускал, но еще долго они сидели вдвоем и разговаривали.
 Утром он снова спросил, готова ли она пойти до конца, как запланировал Росси. Мэгги стояла на своем, и Сэм начал действовать: проверил дом на предмет «жучков», заставил Феликса купить лучшую сигнализацию, которую начали устанавливать почти сразу, заказал пленку на окна, чтобы нельзя было заглянуть в них снаружи. Росси он велел как можно скорее уладить дела с наследством и переписать дом на другое имя – например, на Мэгги, раз уж он взялся рисковать ее жизнью. При этих словах доктор как-то странно на него посмотрел. «В следующий раз выясню, что он задумал»,– решил Сэм на будущее.
 Проблемы обещала Франческа Росси, причем начались они в первый же день. Брата она любила, однако питала отвращение к его затее, а значит, была способна на непредсказуемые поступки. Во время разговоров она так смотрела на Сэма, словно мечтала убить, хотя, думал он, ненависть такого рода часто оборачивается страстью. И не ошибся: утром она словно нарочно позволила ему застать себя в пеньюаре и ночной сорочке. Гормоны заиграли. Слишком долго Росси держал при себе этих двух пленниц – им давно следовало найти себе пары. Когда Сэм с Франческой столкнулись, ее глаза так и впились ему в ширинку, но потом она унеслась, как будто возненавидела его с новой силой. А в пеньюаре вид у нее был роскошный… Сэм стал тешить себя надеждой на то, что чертовски скоро ему не придется спать в одиночестве.
 Жизнь неожиданно усложнилась.
 Проезжая шоссе, он уже не смотрел на реку и не разглядывал Риверсайд-парк, как бывало. Сэм думал о Брауне, ждущем ответа, и о Мэгги, загнавшей себя в западню.
 Когда он въехал в гараж, было почти три. Впервые за одиннадцать лет он собирался солгать своему капитану. По большому счету намерения Брауна были добры и чисты, Сэм не сомневался. Однако это не помешает шефу стереть случайного очевидца в порошок.
 Сэм оставил ключи в автопарке и отправился в «казарму». В подсобке было не протолкнуться. Казалось, дежурили все, притом не отрывая глаз от телевизора, где Тайгер Вудс [15] готовил совершенно невозможный удар. Когда он загнал мяч в лунку, зал прямо-таки взревел.
 – Что это вас так много? – спросил Сэм, облокотясь на дверной косяк.
 – Открытие выставки антиквариата,– пояснил один из шоферов.
 – А, ну да.
 Зимняя выставка-продажа антиквариата должна была происходить в Арсенале Седьмого полка, занимающем целый квартал между Шестьдесят шестой и Шестьдесят седьмой по Парк-авеню. Для водителей и их лимузинов наступала ночь длинного доллара, так как большая часть жителей района желала присутствовать на открытии.
 Сэму нравилась кирпичная громада Арсенала. Там еще сохранились в первозданном виде этажи девятнадцатого века, спроектированные Тиффани, Стэнфордом Уайтом и прочими, хотя некоторые из залов и пришлось закрыть. Сегодня вечером, впрочем, посетители соберутся в зале строевой подготовки, обширнейшем в городе помещении под открытым небом, и в так называемом ангаре. Публике придется отдать почти по две тысячи с носа, чтобы попасть туда. Сэму захотелось, чтобы из этих денег зданию тоже досталось хоть что-нибудь. Поговаривали, что старинная штукатурка там вымокла и отваливается только потому, что некоторые комнаты себя не окупают. Вот вам и наследие.
 Сэм глянул на расписание лимузинов и отправился в пентхаус, думая, что в этом расписании значились бы сейчас и имена Росси, если бы они сидели, где положено, вместо того чтобы возрождать Иисуса.
 Мистер Браун сегодня задерживался, и Сэм ждал в библиотеке. Шеф любил «мариновать» там гостей и разговор начинал с того, что привлекло их внимание.
 Сэм нашел секцию, посвященную Африке, и принялся разглядывать корешки. «И пришло разрушение» ЧинуаАчебе, «Затерянные города Африки» Дэвидсона, а также произведения известных африканцев и афроамериканцев, с которыми Сэм ознакомился еще в колледже.
 Он уже дня два не заглядывал в газеты. Как знать, вдруг все изменилось к лучшему?
 На следующей африканской полке стояли книги, описывающие социальные проблемы черной расы в эмиграции. Одна книга заинтересовала его вдвойне: «Нижняя ступень, или Семейная жизнь афроамериканцев на фермах Юга». Ему сразу вспомнился рассказ Мэгги. Сэм запомнил название книги и автора, зная, что выказывать интерес к ней при Брауне точно не стоит.
 Итак, он занял свое обычное место на диване, когда появился начальник.
 – Здравствуй, Сэм. Сколько событий!.. Как успехи с расследованием?
 Сэм умел убедительно лгать, но и Браун мог, когда надо, докопаться до истины.
 – По-моему, девять из десяти за то, что репортер преувеличивает. Поднял шум и ждет, когда заяц сам выскочит. Может, слышал слух и…
 – Давай-ка поподробнее.
 Как раз без этого Сэм надеялся обойтись.
 – Репортер – англичанин-аристократ, работает от нечего делать, но хочет прославиться. Пару раз писал сомнительные статейки, так что «Таймс» вот-вот его вышвырнет. Однако, как на него ни давили, не выдал ни имен, ни источников.
 Здесь Сэм не соврал.
 Браун, однако, был непоколебим.
 – Догадки мне не нужны.
 – Это не просто догадка. Если он не разговорится, то потеряет все. Я принял меры.
 Мистер Браун вперил в него взгляд.
 – Где он сейчас?
 Сэм похолодел.
 – Позапрошлым вечером мои люди видели его в Лондоне.
 – Хорошо. Всегда копай до тех пор, пока не будешь уверен полностью. Если дело не выгорит, дам другое задание.
 Сэм перевел дух, радуясь, что Браун не знает, кого собираются клонировать и что Росси имел доступ к плащанице. Их отъезд скоро начнет его беспокоить. Браун говорил, что не хочет, чтобы ученый наделал глупостей. Каких глупостей?
 – Я могу составить вам подборку по всем ученым, связанным с клонированием, кто чем в данный момент занимается.
 – Никаких подборок! – Браун уронил книгу, которую держал в руках, и она звучно хлопнулась о стол.– Мне нужна абсолютная достоверность. Если есть шанс, что кто-то клонирует Линкольна, или Александра Македонского, или… еще кого, я должен знать первым. Сосредоточься на репортере и выясни правду. Остальное не важно. Только это.
 Сэму стало не по себе: в его памяти всплыла история царя Ирода, который устроил избиение младенцев только потому, что слышал о рождении Христа. Почему, черт возьми, Браун так кипятится? Какое ему дело до клона, чей бы он ни был?
 – Так точно, сэр,– почтительно сказал Сэм.
 Он уже начал жалеть, что задавал так мало вопросов за годы службы.
 Браун кивнул и вышел из комнаты, а Сэм спустился на лифте, мечтая, как было бы хорошо встретить прежнюю Мэгги, смышленую и любопытную, снова на своем месте.
 Если Браун так разволновался из-за Македонского, что он устроит, услышав о клоне Христа!
 Здесь требовалось все обмозговать: просчитать варианты развития событий, чтобы он, Сэм, мог вмешаться, пока не поздно. Небольшая задачка из области логики или интуиции ему вполне по зубам. Итак, Росси и Мэгги витают в облаках. Франческа, скорее всего, пойдет за братом даже вопреки самой себе. Ньютон, если сумеет их разыскать, поднимет шумиху. По роду своей деятельности Росси – фигура общественная, и закон не убережет его от огласки, если они не подготовят обманный маневр. Мэгги окажется на виду, и защитить ее будет уже невозможно.
 И когда он успел так прикипеть к ней? Наверное, накопилось понемногу за пять лет ежедневных встреч. В первый раз ему встретилась такая крепкая и рассудительная девчонка, и не из тех, кто прошел огонь, воду и медные трубы. Надо же, ни разу не занималась сексом!.. Хотя сердце у нее есть, и притом ранимое. Это точно.
 Сэм прошел к себе, вымылся и переоделся в униформу, предвкушая несколько часов стояния у дверей – там он наконец сможет привести мысли в порядок. Хотел позвонить в Клиффс-Лэндинг, но потом передумал. Пока Браун ему доверяет, «жучков» в комнате нет, однако стоит ему что-нибудь заподозрить – появятся как пить дать.
 В полпятого Сэм отпустил своего сменщика и стал смотреть, как к тротуару подкатил первый лимузин, готовясь вывезти жильцов на празднество. Через несколько минут вышла чета Амстердамов. Глава семейства вышел на пенсию довольно рано, нажив миллионы на рынке искусства (в частности, черном рынке, как поговаривали).
 – Добрый вечер, мистер Амстердам,– приветствовал его Сэм, провожая до лимузина.
 Он открыл дверцу. Мистер Амстердам посмотрел на жену, молча обошел машину и сел с другой стороны, говоря своим видом: «Я и так достаточно раскошелился на смокинг, на билеты и на абажур вместо платья, так что пусть швейцар потрудится» . Сэм помог даме сесть, и лимузин тронулся.
 Вот так, один за другим, жильцы дома спускались к тротуару. Женщины больше не походили на вампирш, какими их рядила прошлогодняя мода, и снова радовали глаз красотой и свежестью. Да и прически не в пример лучше прежних, по крайней мере не оставляли впечатления ночи, проведенной на сеновале. Завтра фото этих дам и кавалеров появятся на страницах великосветской хроники, а месяцем позже – в модных журналах.
 Сэм не осуждал их за такую жизнь. Конечно, отдай они на благотворительность то, что было потрачено на фуршет, наряды и «атмосферу», сборы были бы впятеро больше, но, в конце концов, богачи – те же люди, со своими слабостями: отдыхают, грустят в одиночестве, бывают не правы, сводят счеты с жизнью… Встречаются среди них и подонки вроде Феликса Росси, которому деньги позволяют воплотить самые дикие замыслы. И то, что Мэгги так в него верит, пугало Сэма. Росси опасен.
 Как и Браун. Себя не проведешь.
 Так он и стоял у дверей, улыбаясь каждому жильцу, пока не отъехал последний лимузин. Сгущались сумерки, и Пятая авеню опустела. Такая толкотня – не для ее изящных подъездов и тротуаров. Попав сюда, можно было забыть, что живешь в городе с семимиллионным населением.
 Сэм начал прикидывать, как могут развиться события в Клиффс-Лэндинге. Непосредственная угроза исходила сейчас только от Джерома Ньютона. Только так Браун может узнать секрет Росси – если выяснит, что Ньютон и есть тот самый журналист, который вертелся здесь после приезда доктора.
 Отдаленное будущее ничего хорошего не предвещало, особенно для Мэгги. Да и ему даже при наилучшем исходе светило коротать ночи в одиночку.
 Итого: придется в нерабочее время таскаться в Лэндинг и пытаться отговорить Мэгги, а не повезет – так приглядывать за ней, ведь рано или поздно тайное становится явным.
 К счастью, Сэм всегда проводил досуг вне дома – выпивал с друзьями в «Молли Мэлоун» или любовался Манхэттеном, поэтому Браун вряд ли заподозрит неладное.
 Глядя, как к тротуару подкатывает такси, Сэм вышел из-под навеса и приготовился открыть дверцу, но тут ее стекло опустилось и в проеме показался расфранченный Джером Ньютон.
 – Колорадо, говоришь? – спросил он с ухмылкой.
 Сэм раскрыл рот – якобы поразился.
 – Неужто не нашли?
 – Нет, и не старайся меня одурачить.
 – Как же так?
 – Хватит, наслушался. Кстати, деньги придется отдать.
 – Хоть сейчас.– Сэм пожал плечами, залез в бумажник и вытащил злополучные пять сотен.
 – Как тебя зовут, между прочим?
 – Хикок. Уолтер Хикок.
 – Да? – Ньютон скривил губы.– Что ж, Хикок, вряд ли мы встретимся на выставке. Я-то там буду, как и большая часть тех, кому ты служишь. Счастливо оставаться.– Ньютон поднял стекло, и машина тронулась.
 Сэм проводил ее взглядом, не на шутку встревожившись. Ньютон не только не выдохся, а еще и дразнил его! Придется теперь выяснять, почему неудача журналиста не расстроила.




 Глава 31
 Утро пятницы, неделю спустя. Клиффс-Лэндинг


 – Нет, сэр, простите, это мы,– прошептала Мэгги в трубку диспетчеру охранной службы.
 Она снова ненароком включила сигнализацию, открыв кухонную дверь.
 Жизнь в Лэндинге за неделю круто переменилась, они никак не могли к этому привыкнуть. Сигнализация срабатывала чуть ли не каждый день, а из дома только недавно выветрился запах горелой проводки.
 После того как рабочие унесли паяльники, в комнатах было не продохнуть, а когда пришла вторая группа – обрабатывать окна, воздух стал таким едким от химикалий, что у Мэгги заслезились глаза, а Франческа начала чихать и ворчать, что вот-вот задохнется.
 Сэм убеждал, что дело того стоит. Мол, только так они будут защищены от вторжения. Знал бы он, что после его ухода Феликс открыл настежь все окна и двери и не закрывал их три дня, пока дым не выветрился!
 – Это ты, Мэгги? – спросил Сэм из коридора, опуская пистолет.
 Он приехал сюда накануне – установить еще кое-что для наружного наблюдения.
 – Прости, что напугала.
 – Пустяки, все равно пора за работу.– Он убрал пистолет, хотя смотрел на нее по-прежнему мрачно.– Впрочем, еще рановато. Прогуляемся к водопаду, а?
 – Там едва рассвело, Сэм. Хочешь меня заморозить?
 – Солнце скоро выглянет.
 Мэгги не хотелось идти, но еще меньше хотелось торчать взаперти. К тому же Сэма не мешало бы разговорить: он был явно чем-то встревожен. Подозрительнее всего Мэгги казались его слова об опасности, исходящей от Пятой авеню.
 – Ладно, идем.
 Сэм прихватил пару пледов, и они не спеша пошли на холм за садовой оградой, выбивая из-под заиндевелых листьев желуди. Вот впереди прошмыгнули две белки в зимнем меху. То тут, то там на пути попадались темные пятна хвойников, но в основном лес стоял прозрачный, словно лабиринт из бурых стволов, в свете зари делавшихся отчетливее с каждой минутой.
 Вскоре донесся шум водопада. Сэм отыскал место, чтобы разостлать принесенные одеяла, и Мэгги села на одно из них, прислонившись спиной к дереву.
 Теперь за главного был Сэм. Только в смотровой и в лаборатории Феликсу удавалось перехватить командование. В окна было не заглянуть, а проникни кто в комнаты – непременно сработала бы сигнализация.
 Мэгги не знала, что было тому виной: ежедневные инъекции гормонов или прикосновения Сэма, но страсть той первой ночи продолжала ее будоражить. В ней проснулись желания, о которых она забыла, отодвинула на второй план. Вот и сейчас она старалась не замечать, как уютно обвивает шарф его шею, а под кожей куртки ходят бугры бицепсов.
 Каждое утро Феликс проверял созревание ее яйцеклеток, хотя Мэгги могла сказать об этом и без тестов: большей готовности она еще не испытывала.
 Словно прочтя ее мысли, Сэм обернулся. Ему в спину светило солнце, и Мэгги не видела его лица в тот момент, когда он спросил:
 – Ну, как ты, девочка? Не замерзла?
 В стылом воздухе каждый выдох превращался в струйку пара.
 – Нет.
 – Давай-ка я тебя согрею.
 Он взял ее за руки, стянул перчатки и приложил ладонями к своим щекам, растирая запястья.
 И Мэгги, несмотря на утренний холод, как будто пронзила молния. От гормонов ее груди сделались полнее и чувствительнее, а теперь и вовсе уперлись сосками в ткань куртки.
 – Сэм, перестань!
 Он попытался обнять ее за плечи.
 – Хватит, Сэм Даффи. Мы сюда не сидеть пришли, а гулять.– Она вскочила и двинулась вдоль обрыва, а Сэм со смехом сгреб одеяла и потопал вдогонку.
 – За тобой не угонишься,– сказал он, поравнявшись с ней.
 – Еще бы.
 Мэгги вдруг остановилась и взглянула на него в упор.
 – Зачем тебе пистолет?
 – Угадай.
 – Никто ведь не знает, что мы здесь. Может, потом и пронюхают, но не сейчас. Так зачем ты его взял? Что тебя беспокоит?
 – Ты,– улыбнулся он.
 Мэгги вовремя увернулась. Поцелуй сорвался.
 Они брели вдоль береговой кручи, глядя, как встает солнце, как перемигиваются огни за рекой, и слушали водопад. Сэм насвистывал какую-то ирландскую песенку – красивая мелодия, хотя Мэгги и не вспомнила ее названия. Она проводила Сэма до Скунсовой Пади, а там он с вершины холма показал ей, где мог стоять фундамент старой кладбищенской церкви. Мэгги представила, как местный черный проповедник, Дядюшка Билли Томпсон, обращался много лет назад к своей пестрой пастве. Какие слова он нашел бы для белого типа в шарфе и куртке, который повсюду таскает пистолет и то и дело норовит ее поцеловать?
 Рано утром, когда Сэм еще не приехал, Мэгги стояла в гостиной, рассеянно глядя сквозь стеклянную стену. Ее организм вступил в нужную фазу. Если сегодняшние тесты дадут хороший результат, уже вечером Феликс назначит ей инъекцию, от которой яйцеклетки созреют окончательно. Мэгги до того разволновалась, что смогла заснуть только в четыре утра. За стеклянной стеной в лесу бродил Феликс, набросив белый халат поверх пижамы. Похоже, он тоже перенервничал, а может, не мог заснуть из-за вчерашнего звонка Аделины. Франческа проговорила с ней почти час, объясняя, как обстоят дела. Когда Феликс услышал, что Аделина звонила из дома кузины Летиции, то отказался отвечать и только попросил передать свое « люблю ». Мэгги возмутила его выходка. Разве это любовь? Решил поквитаться с Аделиной за то, что не осталась помочь?
 Никаких других событий, достойных размышления, с Мэгги не происходило. Несколько раз она замечала, как Франческа останавливает взгляд на Сэме, и подумала, что он наверняка мог это заметить и принять к сведению. Мэгги чувствовала себя собакой на сене: ответить на его ухаживания она не могла, а чужое женское внимание к нему причиняло ей боль.
 Она прошла на кухню, схватила тряпку и дважды пробежалась по всем полкам и столикам в гостиной. Ни пылинки, ни соринки.
 Когда старинные часы пробили шесть, откуда-то донеслось слабое дребезжание Феликсова будильника. Мэгги побежала к себе, переоделась в чистое, спустилась в смотровую и села на акушерский стол, ерзая от нетерпения и боли: усиди тут после стольких уколов!
 Зашел зевающий Феликс, все еще в пижаме под белым халатом.
 – Прошу вас, давайте сегодня закончим!
 – Доброе утро, Мэгги. Как самочувствие?
 Он прошаркал в лабораторию, принес ее карту, сунул в рот градусник и вскользь глянул на дисплей тонометра. После недели ежедневных обследований они совершенно привыкли друг к другу, да и Франческа с четвертого дня перестала составлять им компанию.
 Росси вынул термометр.
 – Температура нормальная.
 Она посмотрела на запястье.
 – И давление тоже, взгляните-ка!
 Феликс не отрывал глаз от карты.
 – Похоже на то, Мэгги. Похоже на то. Точно лучше, чем было. Молодец, постаралась.
 Кто бы сомневался. Она ела чеснок, пока не сводило живот, пила мятный чай литрами. Зато в ее тарелку не упало ни крупинки соли, и сковородка простаивала.
 Пока Феликс мыл руки, девушка осмотрела точки от уколов у себя на венах, в общей сложности четырнадцать. Сегодняшняя будет пятнадцатой. Доктор надел перчатки, взял у нее кровь и понес в лабораторию.
 – Господи, благослови! – прошептала она.– Только бы анализ не подкачал!
 – Уровень эстрадиола в пределах нормы,– сообщил Феликс, вернувшись.– Проверим размер фолликул.
 Это подразумевало УЗИ-исследование вагинальным датчиком. Подавляя стыдливый восторг, Мэгги положила ноги на подколенники и стала молиться на новый лад. Она всегда думала, что принадлежит небу, а сегодня в ней пробудилось что-то насквозь земное, как река, как скалы и деревья, как холмы Клиффс-Лэндинга. Ощущение порой становилось таким острым, что у нее перехватывало дыхание, затмевало разум. Она чувствовала, что дошла до высшей точки, когда невинные осмотры превратились в испытания. Сам Феликс как партнер ее не интересовал, но тело в новом состоянии вело себя предательски. Когда он вводил ей палец или УЗИ-датчик – особо тонкий, для девственниц,– ее внутренние мышцы сокращались. Малейшее прикосновение вызывало у нее трепет. От дыхания ветерка на лице бросало в дрожь. От солнечных бликов на реке хотелось плакать. Щебет ласточки-береговушки звучал у нее в ушах песней радости. Когда Сэм принимался насвистывать свой ирландский мотивчик, ей хотелось обнять его.
 Одна Божья милость удерживала ее от того, чтобы позволить ему осуществить желаемое.
 – Господи, не доведи…– шептала она во время осмотра. Феликс как будто не замечал ее состояния, только кивал и твердил «все в порядке», пока Мэгги переживала унизительнейшие минуты в своей жизни. «Разве Мария, будущая Богородица, вела себя подобным образом?» – сокрушалась она про себя.
 Наконец с проверкой было покончено, и Феликс похлопал девушку по колену – можно вставать.
 Мэгги запахнула полы халата и села. Росси так и светился – верный признак того, что дела идут лучше некуда.
 – Я готова, да?
 Он улыбнулся, как улыбаются мальчишки в Рождество и свежеиспеченные отцы. Две недели он дни напролет (а иногда и ночи) сидел в лаборатории, а когда уставал, не подавал вида.
 – Да, Мэгги. Ты готова. Фолликулы выросли до восемнадцати миллиметров. Сегодня вечером я вколю тебе хориого-надотропин, и через полтора дня мы сможем извлечь яйцеклетки. Все идет превосходно!
 Мэгги на радостях бросилась к нему. Феликс обнял ее в ответ.
 – Ладно,– сказал он, выпрямляясь.– Предстоит решить важный вопрос, помнишь? Мой друг анестезиолог готов дать тебе внутривенный наркоз или сделать эпидуральную блокаду. Хотя, честно говоря, я предпочел бы работать один.
 – Мне посторонние тоже ни к чему.
 – Выслушай меня, прежде чем решить окончательно. В целом твое давление снизилось, однако время от времени будет скакать. Это называется лабильная гипертония. Думаю, с ней мы тоже найдем способ справиться. А вот общий наркоз может оказаться небезопасен, как и эпидуральная анестезия.
 – Да, я слышала.
 – Главное для нас – не допустить контакта яйцеклеток с анестетиком. Исходя из этого, местный наркоз предпочтительнее, особенно если ввести его непосредственно перед вмешательством и не дополнять другими препаратами. Но тогда ты будешь все видеть и отчасти чувствовать. Не боишься?
 – Мне бы не хотелось, чтобы яйцеклетки пострадали. В конце концов, одна подготовка чего стоила.
 – Очень смелый шаг. Пока не забыл: не говори Сэму. Да и вообще, операцию лучше провести в его отсутствие. Он совершенно мне не доверяет.– Феликс посмотрел в сторону деревянного распятия, которое Мэгги повесила над акушерским столом.– Впервые в жизни мне попался человек, неспособный на меня положиться. Если он услышит, как ты вскрикнешь, то примчится и натворит таких дел… а антисанитария…
 Мэгги почти не слышала его последних слов.
 – А мне придется кричать?
 – Боюсь, что да,– произнес Феликс с участливым видом. Она выдохнула.
 – Может, стоит потренироваться не кричать…
 – Лучше поглубже дыши, как мы репетировали. Я постараюсь управиться быстро. Как только мы извлечем твои клетки, я устрою перенос ядер и, если сработает, уже через пять дней попробую их имплантировать. До тех пор я назначу тебе другие уколы, чтобы подготовить твой организм к беременности.
 Мэгги помрачнела. Если она не скажет сейчас, что творится у нее в душе, потом будет поздно. Он ее доктор, а значит, нельзя рисковать, дожидаясь, пока все не выплывет наружу. Мэгги проглотила ком и закрыла глаза.
 – Феликс… Со мной что-то происходит. В последние дни я сама не своя. Собиралась сказать вам, то есть тебе…
 – О чем? – спросил Росси, садясь рядом с ней на вращающийся стул.– Что случилось, Мэгги?
 Не открывая глаз, она прошептала:
 – В общем, я не чувствую себя достаточно целомудренной.
 Мэгги осмелилась посмотреть, только когда он хмыкнул и похлопал ее по руке.
 – Я заметил. Волноваться нечего, это нормальная реакция. Скажу больше: она очень обнадеживает.
 – Правда?
 – Обычно перед овуляцией в женском организме вырабатывается дополнительный тестостерон. Он помогает яйцеклеткам дозреть и вдохновляет хозяйку на привлечение полового партнера, чтобы их оплодотворить. Ты ощущаешь на себе его действие, вдобавок усиленное искусственно. Мне, конечно, следовало тебя предупредить. Впрочем, оно скоро кончится, особенно после успешной имплантации. Тогда пойдут в ход другие гормоны.
 – Те, что говорят: «Стоп, ты уже беременна»?
 – Именно. Кстати, в связи с предстоящим нам нужно обсудить один пункт…
 Мэгги отвернулась, догадываясь, к чему он клонит.
 – Когда я буду брать яйцеклетки, мне придется использовать зеркало.
 – Что ж, будь по-твоему. И как оно выглядит?
 Феликс взял белый пластиковый предмет, напоминающий утиный клюв – две ложковидные лопасти, раскрывающиеся при сжатии рукояток. Выглядел инструмент устрашающе.
 – Это, говоря условно, расширитель. Во время процедуры я должен иметь доступ к шейке матки. Возьмем самое узкое зеркало – оно так и называется: «зеркало девственниц». Обещаю сделать все возможное, чтобы не повредить плеву.
 Мэгги пожала плечами.
 – Какой смысл беречь ее? При родах она все равно разорвется. Уж лучше покончить с ней раз и навсегда.
 – Хорошо. Если хочешь, я ее надсеку.
 – Не надо меня резать! Боже упаси меня от всяких скальпелей. Просто возьми зеркало обычного размера. Так ведь можно?
 – Да, но мне еще придется расширять родовые пути, а при том, что ты никогда не жила половой жизнью, ощущение будет не из приятных.
 – И сколько придется терпеть? Минуту? Тебе будет куда легче там управляться, да и ребенку ничего не помешает, верно?
 – Не то слово, но…
 – Тогда решено. Только не режь. Просто… нажми посильней. Признаться, в жизни не думала, что потеряю девственность таким способом.
 Она обреченно вздохнула, глядя на расширитель. Простой инструмент, орудие гинеколога.
 Феликс вдруг подошел к ней и взял за руку. Вид у него был обескураженный.
 – Ты, должно быть, считаешь меня бессердечным. Я понимаю, тебе хотелось сделать этот шаг совсем при других обстоятельствах, как и любой женщине. Если бы мы клонировали кого-то другого, я назвал бы себя полным кретином. Первый раз должен быть естественным, это твое право.
 Мэгги снова посмотрела на зеркало и вспомнила, как хорошо ей было с Сэмом той ночью. Ее влекло к нему, и вовсе не из-за лишних гормонов. Она обернулась к распятию в изголовье стола и почувствовала, что хочет встать перед ним и помолиться.
 – Так вот, имей мы дело с другим донором, я просил бы тебя найти кого-то, кому ты полностью доверяешь,– продолжил Феликс.– Он мог бы прийти и побыть с тобой – разумеется, при соблюдении всех предосторожностей. Я сознаю, чем ты жертвуешь. Хочу, чтобы ты это знала.
 Мэгги опустила взгляд.
 – У меня никого нет, Феликс, так что забудем об этом.
 – Хорошо, как скажешь. – Он выпустил ее руку и поспешил добавить: – То есть плохо, конечно, что у тебя никого нет, но если ты согласна на…– Он снова накрыл ее ладонь своей, убеждая уже будто бы сам себя.– С медицинской и эмоциональной сторон решение далеко не идеальное, сомнений нет. В смысле, ты не Дева Мария, а нормальная современная женщина…
 Она изумленно смотрела, как Феликс залился краской и отошел от нее, перебирая в руках инструменты и датчики.
 Ей снова бросилась в глаза его пижама. Впечатление было такое, словно он то собирался с духом, то вдруг отступал.
 – Мэгги, ты вправе знать, как бы я поступил при других обстоятельствах. Вместо того чтобы вынуждать тебя пройти через это, я пожелал бы, нет – почел бы за честь быть у тебя первым, если, повторюсь, мы клонировали бы не Иисуса.– Он постучал по лбу, как будто вспоминая что-то. – Ой, прошу прощения. Это считалось бы блудом. Так что…
 Мэгги смотрела на него во все глаза. Феликс походил на старательного солдатика, докладывающего о боевой готовности. Солдатик был прелесть, однако Мэгги видела в нем мальчишку, наивного и неопытного. Он определенно не догадывался, что творилось всю эту неделю между ней и Сэмом. Она не смогла удержаться: прыснула и расхохоталась, да так, что повалилась на стол, служивший им смотровым креслом. Мэгги смеялась, не в силах остановиться, даже увидев обиду у Феликса на лице.
 – Ничего,– выдавила она.– Я не в убытке. Я просто счастлива, доктор Росси… то есть Феликс.
 Мэгги попыталась сесть, коря себя, что смеется над ним, но хохот было не остановить. Годами она пыталась сблизиться с кем-то – а тут на тебе, от предложений нет отбоя! Сэм и Феликс видели, какой жар ее терзает, и спешили «на помощь». Похоже, есть во всем этом что-то врожденное – странное, свойственное человеческим самцам рыцарство, вынуждающее их таким образом предлагать свои услуги. Отныне она не будет судить тех, кто ухлестывает за вдовами, еще не выплакавшими слез. Может статься, мужчины вовсе не кобели, какими кажутся. Наверное, их просто запрограммировали лезть к бедняжкам в постель – в качестве утешителей.
 Феликс тихо вышел за дверь, а Мэгги еще долго тряслась и хваталась за бока, после чего встала, проковыляла к себе, уткнулась в подушку и расплакалась.
 Когда вечером пришел Сэм, она не сказала ему о последней инъекции; не сказала, что через тридцать семь часов Феликс вытянет у нее яйцеклетки, что в результате она фактически лишится девственности. Вместо этого они заказали восхитительный ужин на четверых, который Сэм заставил Феликса оплатить наличными (чтобы никто не смог выследить их по кредитке), свозив его предварительно в банк и обратно.
 Мэгги собиралась пройтись по поводу аристократов, обедающих с прислугой, но потом решила, что шутка будет неудачной. Удивительно, как Сэм вообще позволил им заказать еду на дом. Сначала он выступил против, однако Франческа заныла, что больше не может без приличной еды. В конце концов с Сэмовой вялой подачи сошлись на «Фэбьюлос фуд». Всякий знал, что сам Господь, питайся он готовой кухней, выбрал бы эту марку. Что еще важнее, болтливость в отношении клиентов приравнивалась персоналом к тягчайшим грехам сродни убийству и прелюбодеянию. Прибывший шеф-повар выглядел, как положено шеф-повару, а официант, обслуживавший их, был при черной «бабочке». Буйабес Мэгги, не содержащий соли, таял во рту. Когда команда «Фэбьюлос фуд» удалилась, они вышли пить кофе на террасу. Рядом с уличными обогревателями даже январский мороз не щипал щеки. Все смотрели на реку и прислушивались к лесным голосам и шорохам. Сидя под газовым рожком, Мэгги заметила, как Франческа поблагодарила Сэма за ужин и обольстительно прижалась к нему, подливая кофе.




 Глава 32
 Воскресенье, утро. Клиффс-Лэндинг


 – Давно встала, Мэгги?
 Феликс восторженно слушал ее пение, доносившееся из кухни: «Святое дитя, пришлось тебе в яслях родиться. Младенец Иисус, не знали они, кем ты был ». Сегодня слова прозвучали для него новым знамением.
 Мэгги опустила салфетку, которой наводила глянец на стальную поверхность холодильника, и оперлась на сияющую дверь.
 – Я и не ложилась!
 – Ну и ну. Вымоталась, наверное?
 – Точно. Кошмарная ночка. Знаю, Сэм велел соблюдать осторожность, но, может, сходим в церковь? Мне бы это здорово помогло. Раз уж я не могу ни есть…
 – Ты серьезно? – переспросил он.
 – Ты же сам сказал – не есть после полуночи. Как в той поговорке: не естся – спи, не спится – ешь. А у меня – ни того ни другого. Хотя бы душу отведу.
 Феликс тоже спал неважно. Скоро все решится: либо у них на руках будет десяток преэмбрионов Христа, либо проект провалился. Мэгги со многим мирилась и во многом ему помогала, но сегодня ей придется особенно тяжко. Феликс взял ее за руку и вывел черным ходом на Лоуфорд-лейн, подернутую утренней мглой.
 По ней они добрались до главной улицы, проходящей мимо церкви,– все еще рука в руке, словно супруги. В некотором смысле Феликсу и Мэгги предстояло ими стать. Впереди показалась полукруглая лужайка перед пресвитерианской церковью, почти не изменившейся с 1863 года, когда была построена. Справа простирала ветви вековая ель, слева рос такой же древний дуб, могучий и кряжистый, как все дубы Гудзонской поймы. Мальчишкой Феликс частенько залезал на него, представляя, что спасается от всадника без головы.
 В ближайшие три часа по гравиевой дорожке сойдутся на первую службу прихожане. Феликс редко сюда заглядывал, хотя ему нравилась эта белая церковка, увенчанная островерхой шиферной крышей с четырьмя слуховыми оконцами и колокольней на сваях. Высокие, в готическом стиле двустворчатые двери притвора висели на старинных петлях (или кованных под старину). Сегодня их еще не открывали.
 – Здесь никого нет,– сказала Мэгги.
 – Похоже.
 Феликс свернул к боковой дверце. В школьные годы он этим путем навещал преподобного Келвина Прикетта, с которым стал дружен после одного инцидента. Когда ему было четырнадцать, местная девчонка попыталась его соблазнить; священник застал их в полураздетом виде. Однако вместо того чтобы выдать, он пригласил их к себе и потом каждое воскресное утро читал библейские притчи.
 Феликс и Мэгги вошли в узкий коридор с ковровой дорожкой, позвали наугад и услышали:
 – Я здесь!
 Старина Кел сидел у себя за столом. С тех пор как Феликс оставил его, он ничуть не изменился. Те же брюки цвета хаки, та же простая рубашка. Прожитые годы лишь добавили морщин да седины в волосах. Он встал, чтобы поприветствовать вошедших.
 – Давненько не виделись, Феликс. Тридцать лет с тех пор, как ты приходил ко мне по воскресеньям… Заходите же.
 – Спасибо, Кел. Мы хотели бы поговорить, если у вас найдется минута.
 – Может быть, вы помолитесь с нами,– добавила Мэгги.
 Священник кивнул, почти не выказав удивления.
 – Конечно. Пойдемте внутрь.
 Вслед за провожатым они миновали алтарь, оставив по левую руку орган, а по правую – три ряда сидений для хора. Посередине стоял простой деревянный стол с двумя свечами и серебряным распятием между ними. Из витражного окна лился тусклый утренний свет, так что зал со скамьями терялся в полумраке.
 Преподобный Келвин щелкнул выключателем, и тьма в церкви рассеялась; органные трубы торжественно засверкали.
 – У нас здесь много театралов, знаете ли,– пояснил он для Мэгги.– Уютно, вы не находите?
 Мэгги кивнула и села на стул с плетеной спинкой, что стоял у алтаря, а Кел взмахом руки пригласил сесть и Феликса. Они были друзьями на местный лад – соблюдали дистанцию, но не теряли теплоты отношений. Феликс колебался, хотя и уловил мольбу у Мэгги на лице. Ей требовалось благословение, как, впрочем, и ему.
 – Не стесняйся, Феликс, мне ты можешь довериться,– сказал Кел с проницательностью исповедника.– Все, что скажешь, останется между нами.
 – Все-все? – переспросила Мэгги.
 Феликс кивнул и сел на скамью.
 – Я совершил невозможное, Кел. Нечто такое, что ошарашит научный мир, позволит печататься в самых престижных изданиях, принесет призы и награды. Мне удается клонировать эмбрионы млекопитающих с пятидесятипроцентной результативностью. Я также выделил одну древнюю ДНК и успешно размножил ее.
 Повисла пауза.
 – Поздравляю, Феликс. Похоже, ты совершил настоящий прорыв. Думаешь, я удивился? Ничуть. Все мы здесь, в Лэндинге, знали, что ты далеко пойдешь.
 Опять воцарилось молчание.
 – Это человеческая ДНК, Кел. Сегодня я получу от Мэгги яйцеклетки, удалю из них ядра и замещу каждое клеткой, содержащей древнюю ДНК. Придется сделать несколько пересадок. Надеюсь, хоть одна клетка выживет в течение пяти дней и начнет дробиться. Потом я перенесу их в матку Мэгги, и еще через неделю-полторы мы сможем узнать, беременна ли она. Если все удастся, ей выпадет стать первой матерью человеческого клона.
 Феликс услышал долгий выдох.
 – Понятно. Примечательная новость.– Священник встал на ноги и неуверенно зашагал к алтарю.– Просто отличная. Удивлен ли я? Не без того.– Он остановился напротив Мэгги.– Так ты, стало быть, будешь матерью первого клона… кого-то из древних времен? Удивительно.
 Затем он повернулся к Феликсу.
 – Разве это не рискованное занятие?
 – Не без того. Но мы хорошо подготовились,– отозвался доктор.
 Кел продолжал мерить аналой шагами.
 – Невероятно. Однако мы должны обсудить и… этическую сторону дела.– Он вдруг остановился.– Так насколько древняя ДНК?
 – Очень древняя.
 – Случаем, не каменного века?
 – Нет, нет. Помоложе.
 Феликс чувствовал, что Келу можно довериться как никому другому, хотя бы затем, чтобы получить поддержку и благословение. Появление Сэма казалось ему ответом на их с Мэгги молитвы, так, может, и Кел был ниспослан им в помощь?
 – Вы верите в земной путь Иисуса Христа? – спросил он, вглядываясь в лицо священника.– Верите, что он жил в действительности, родился от девственницы, был распят и воскрес в третий день?
 – Вот оно что,– отозвался Кел, явно думая, что ухватил суть разговора. – Должны ли мы знать ответы на эти вопросы, чтобы ощущать Христа в своем сердце? Христос есть не только личность, он – парадигма.
 – Парадигма? – переспросила Мэгги.
 – Да, то есть идея. Идея любви в контексте общества. Идея сострадания, милосердия к беднякам и беспомощным. Идея того, что можно любить других как себя самого.
 – Он жил среди нас,– сказал Феликс.– Вы верите в это, не правда ли?
 – Да, верю. Жил и любил людей необычайно.
 Феликс свел вместе ладони. Чувствуя, что духу признаться у него не хватит, он глянул на Мэгги и прошептал ей:
 – Хочешь – скажи ты.
 Она подняла глаза на витражную голову ангела позади алтаря и произнесла:
 – Он возвращается.
 Кел улыбнулся.
 – Несомненно. В Библии говорится…
 – ДНК, которую я получил,– прервал его Феликс,– из ткани Туринской плащаницы, Его погребального савана. На ней остались клетки крови Христа – белые кровяные тельца из тех ран, что Он получил во время бичевания. Вот над чем я работал. Вот чьей матерью ей суждено стать.– Он показал на Мэгги.
 Кел нервно расхохотался.
 – Значит, пора собирать дары и седлать верблюдов?
 Видя, что никто не смеется, он осекся, озадаченно глядя на собеседников.
 – Это правда,– кивнула Мэгги.– Мы хотим вернуть Его в мир.
 Кел схватился за голову.
 – Неужели такое возможно? Не может быть!
 – Может.
 – Вы не имеете права. Это… это кощунство. Нельзя самовольно устроить Второе пришествие. Кто поручится, что плащаница – та самая? Уж не вы ли?
 – Она подлинная,– возразил Феликс.– Я знаю.
 – В нашем мире Господь может все, что пожелает,– произнесла Мэгги.– Что, если он решил вернуть Иисуса с нашей помощью?
 Кел поднялся.
 – А что же ваш Папа об этом думает? Разве плащаница – не собственность Ватикана?
 – Я поддерживаю связь с одним туринским пастором, отцом Бартоло, но он не в курсе событий.
 – Так я и думал, – отозвался священник. – Иначе у него бы нашлось что сказать, не сомневаюсь. Феликс, если ты меня разыгрываешь…
 – Я не шучу. И в мыслях не было.
 – Вы помолитесь за нас? – спросила Мэгги.– Пожалуйста, не откажите! – Она встала коленями на красный ковер и подняла сложенные ладони.– Прошу, благословите нас, Кел!
 Тот не сводил с них оторопелого взгляда и молчал.
 Феликс сел за орган и включил его. Инструмент ожил, втягивая трубами воздух. Феликс вытащил заглушку и взял аккорд из хоровой партитуры.
 – Вы знаете меня с детства. Вам бы я не солгал.
 – Следует ли понимать, что мне вас не переубедить?
 И задержаться вы тоже не можете, чтобы мы все обговорили? Вы намерены сделать это именно сегодня, и ни днем позже?
 Феликс сыграл вступление к «Аве Мария» и прошептал:
 – Да.
 Он согнулся над клавиатурой, легко прикасаясь к ней и вспоминая дни юности в роли служки. Когда он заиграл « Аве », его сердце наполнилось ликованием. «Славься, Мария!» Неудивительно, что на ум ему пришло именно это. Феликс наблюдал, как Кел подошел к Мэгги с неизъяснимой тревогой в глазах, видел, как он опустился с ней рядом и молитвенно сложил руки. Аве Мария. Славься, Мария.
 Вместе со священником они прошли на лужайку, и утренний туман объял их, как та благодать, что разлилась по церкви, пока Кел и Мэгги молились. Феликс знал, что старый друг до конца не поверил ему, но на всякий случай просил у Господа милости.
 Пожав ему руку, священник спросил:
 – В котором часу вы намерены начать?
 – В полдень. Если все пойдет хорошо, уже через полчаса у нас будет первый до-эмбрион.
 Кел положил ладонь на плечо Феликсу.
 – До тех пор я буду молиться за всех нас.
 Вернувшись в дом, Мэгги и Франческа взялись вычистить смотровую до блеска, в то время как Феликс стерилизовал инструменты и убирал лабораторию. Франческа предприняла последнюю попытку их отговорить. Попытка не удалась.
 Ближе к полудню Росси облачились в хирургические костюмы, Мэгги надела кипенно-белый халат. На всех троих были маски и шапочки, чтобы избежать инфекции. Феликс вымыл руки – сначала три минуты драил их специальной щеткой, потом столько же полоскал под струей, затем Франческа подала ему стерильный халат и натянула перчатки. В ногах родильной кровати установили поддон с инструментами. Мэгги легла, тревожно поглядывая на расширитель. Еще немного, и ее просьба будет исполнена.
 Феликс был спокоен и собран.
 – Мэгги, ты точно этого хочешь? Если нет, возьмем зеркало для девственниц…
 – Точно. Долой ее, и весь сказ.
 – Франческа, постоишь рядом?
 Мэгги рассмеялась.
 – Спасибо, Феликс, но, по-моему, довольно странно держаться в такую минуту за женщину. Без обид, хорошо?
 Феликс был бы рад посмеяться, если бы не знал, что она почувствует боль и, скорее всего, не мгновенную. Он убрал инструмент на поднос.
 – Позволь хотя бы сделать укол. Будет легче, поверь!
 – Говорю же: ничего не надо. Как условились, раз – и все. Я готова. Давай.
 Когда она схватилась за поручни, Феликс медленно выдохнул и ввел зеркало так глубоко, насколько было возможно. Как он и ожидал, Мэгги поморщилась.
 – Теперь дыши интенсивнее. Сейчас я разведу лопасти расширителя. Сначала будет резкая боль и чувство, будто тебя распирает. Постарайся расслабиться. Если тебе это удастся, будет куда легче переносить…
 – Да-да, к делу! – раздраженно подстегнула она, превозмогая страх.
 Мэгги и не думала расслабляться, но времени больше не оставалось. Феликс проверил положение зеркала и надавил.
 Ее стон был так жалобен, что доктор замер. Окажись Сэм поблизости – точно вломился бы и кого-нибудь пристрелил. Однако останавливаться было нельзя, чтобы не сделать еще хуже. Поэтому Феликс продвинул расширитель до предела и отпустил пружину, разводившую его лопасти.
 Мэгги вскрикнула. Одно дело сделали.
 – Благослови тебя Господи, – повторял Феликс шепотом, омывая ее изнутри, пока последние следы крови не смыло в поддон. Руки Мэгги на поручнях дрожали.
 – Феликс, дай же ей что-нибудь! – не выдержала Франческа.
 – Держись, Мэгги, держись! – сказал он.– Осталось немного.
 Он набрал шприц и сделал ей укол анестетика. Потом взял вагинальный датчик с иглой в боковом желобе и ввел его. Отслеживая по монитору движение иглы, Феликс пронзил ею свод влагалища. Здесь ему снова пришлось стиснуть зубы – Мэгги опять простонала от боли. Конечно, она была права: с этим расширителем работалось куда легче. Вскоре два шприца, полных яйцеклетками, были бережно выложены на поднос.
 – Готова, Мэгги? Вытаскиваю…– Феликс видел, как она крепче схватилась за поручни, и кивнул. Одним аккуратным движением он свел лопасти зеркала вместе и извлек его. В этот раз Мэгги только вздрогнула.
 – Сейчас я дам тебе антибиотик,– пояснил доктор, набирая новый шприц. – Простая предосторожность на случай инфекции.
 Мэгги прокашлялась.
 – После такого любой укол нипочем.
 Когда и с этим было покончено, Феликс взял ее руку и растроганно поцеловал. По щекам Мэгги струились слезы.
 – Знаешь, ты удивительно стойкая.
 – Неси шприцы в лабораторию, не теряй времени даром,– отозвалась она.
 Все трое нервно рассмеялись.
 – Франческа, придвинь ее ближе. Тогда вы сможете следить за мной по монитору.
 Он вышел в лабораторию и за считанные – так им показалось – секунды отделил яйцеклетки от окружающей жидкости. Их было даже не пять и не десять, а почти две дюжины, что еще больше увеличивало шансы на успех,– зрелые, развитые яйцеклетки. Еще немного, и фолликулы лопнули бы, выпуская их в полость тела.
 Все вышло так, как и было задумано.
 Феликс помахал сквозь стекло лаборатории, словно приглашая девушек к монитору. Не отрываясь от микроскопа с тончайшими манипуляторами, он удалил ядра десяти яйцеклеток. Остальные доктор приберег про запас, чтобы повторить опыт в случае неудачи.
 Все было готово к трансплантации, включая особую питательную среду, имитирующую условия маточной полости.
 Феликс извлек штамм клеток плащаницы из термостата и поместил одну из них рядом с яйцеклеткой Мэгги, после чего повторил то же для остальных девяти яйцеклеток. К каждой чашке Петри был подключен крошечный электрод – в его поле активизировались процессы клеточного слияния.
 Осталось последнее. Переломный момент. Те несколько секунд, ради которых Мэгги терпела и мучилась. Если он проведет трансплантацию с той же результативностью, половина зигот переживет пятидневный минимум. Феликс гадал, что предпринять: если вживить все бластоцисты с прицелом на то, что большая часть погибнет, не пришлось бы потом разбираться с пятью близнецовыми клонами. Как лучше поступить: взять меньше клеток для имплантации или уничтожить лишние эмбрионы? Франческа каждый раз поднимала эту проблему, но ее брат продолжал держать Мэгги в неведении, чувствуя себя не вправе взваливать на девушку то моральное бремя, которое считал своим и только своим. Она никогда не узнает, как он поступил.
 Феликс поднял глаза. Франческа в напряженном ожидании приникла к стеклу. Мэгги, насколько могла, вытянула шею и не отрывала взгляд от монитора, прижав ко рту молитвенно сложенные руки.
 На мгновение Феликс снова увидел себя девятилетнего, лежащего пластом на больничной койке возле плачущей матери. Там, где посетил его добрейший из людей, сказав: «Не бойся, Феликс. Я верну тебя к жизни».
 – Во имя Сына,– прошептал он и, задержав дыхание, подключил электрод.
 Сперва гигантские клетки на мониторе микроскопа оставались недвижимы. Но вот они начали двигаться, сближаясь в непостижимом танце. Феликс с восторгом наблюдал, как две клетки прильнули друг к другу, как разошлись их мембраны и сомкнулись вокруг одной, с ядром лейкоцита из плащаницы.
 На секунду потрясение лишило его дара речи. Позабыв о будущих преградах, Феликс поднял руки над головой и прошептал:
 – Он воскрес!
 Слезы хлынули у него из глаз, когда доктор Росси подбежал к стеклу и стал повторять, точно заведенный:
 – Он воскрес! Воскрес!
 В этот миг все услышали перезвон церковного колокола. Кел никогда еще не бил в него в полпервого, а сейчас тот просто не умолкал.




 Глава 33
 Воскресенье, середина дня. Квартира Сэма


 Сэм лежал на кровати в окружении россыпи книг и газет, раздумывая над тем, что узнал об Африке, африканцах и черном фермере с юга.
 Пока он вспоминал рассказ Мэгги и убитых детей из газеты, два этих сюжета каким-то образом сплелись у него в голове.
 Сэму стало не по себе, тем более что он не был помешан на заговорах. Есть такой сорт людей, считающих, будто некая группировка злодеев тайно вершит историю. Конечно, всегда находились кукловоды вроде Брауна, и какое-то время их власти хватало на поддержание порядка, пока не происходил новый сдвиг – будь то чума или вулкан, племянник, тычущий в спину кинжалом, или самолет под названием «Энола Гей » [16] , сметающий два твоих города с лица земли. Сэм не верил в теорию заговора – хотя бы потому, что чем масштабнее план, тем сильней поражение. Так, британские аристократы, поначалу поддержавшие Гитлера, потом были вынуждены бежать от бомбежек, а нежелание замечать ненависть арабского мира породило одиннадцатое сентября. Пока террористы учились захватывать самолеты, миллионы американцев судачили о процессе над Клинтоном, готовясь ставить на нового фаворита. У каждого Макартура был свой Трумэн, у Билла Клинтона – свой Кеннет Стар. Сэм, однако же, знал, на что способна власть, и знал не понаслышке. Она могла менять курсы, подтасовывать факты, могла убивать.
 Он убрал в сторону книгу о черных землевладельцах-южанах. Так уж вышло, что Министерство сельского хозяйства внедрило программу помощи фермерам, а распределять средства назначило людей, кому Билль о гражданских правах был что кость в горле. Иными словами, тем, кто невзлюбил цветных и хотел прибрать к рукам их наделы, был дан зеленый свет. Как результат, девяносто процентов черных фермеров лишились земли. Одним из них был отец Мэгги.
 Аналогии между событиями тех лет и нынешней политикой Брауна удручили Сэма. Он не раз встречал у босса в пентхаусе глав предприятий, ведущих дела в Африке. Что, если правительство, и в частности вялый госсекретарь, снова дало дорогу мошенникам? Кое-кто из посетителей Брауна точно не был бы против, если бы население Африки сошло на нет и ее ресурсы стали наградой удачливому дельцу. Что, если кто-то из них принял Браунову теорию вымирания рас как руководство к действию? Сэм просмотрел все, что смог найти относительно нынешнего конфликта. Степень заражения СПИДом достигала тридцати пяти процентов – в основном за счет молодежи детородного возраста. Все его визиты в консульство неизменно сопровождались резней, инициированной получателем конверта. А помощь не шла.
 Сэм знал, откуда брались эти мрачные мысли – их порождал страх за Мэгги. Это он подсказывал объяснения поступкам Брауна, одно сумасбродней другого: некий богач хочет прибрать к рукам полконтинента; он же боится возрождения великих людей прошлого; бедная афроамериканка мечтает выносить нового Иисуса Христа…
 Заснуть в ту ночь Сэм так и не смог. Поиск подруги по развлечениям тоже не увенчался успехом – ему попросту не хватало для этого времени. Правда, Франческа Росси была как будто не прочь – каждый раз, завидев его, разворачивала такую активность, что он еле сдерживался. Она даже не ведала что творит – ее звала природа. А может, он, Сэм, начал первым? Как бы то ни было, еще ни разу его ирландскому передку не оказывалось столько внимания, к тому же от светской особы. Мечтал Сэм и о танцовщице, и даже прогулки с Мэгги порождали желание подмять ее под себя, сорвать эту позднюю ягоду, снова почувствовать вкус ее губ. Он знал о своей скотской сущности и не стыдился ее, но Мэгги ему доверяла, как другу. А друзей не предают.
 С возвращением к боссу Сэм тянул как мог. Три дня назад он докладывал, что нашел репортера и припугнул должным образом; не вернись он теперь вовремя – Браун потребует объяснений.
 Сэм встал с постели, вымылся и побрился. Взял свой обычный лосьон, затем, подумав, отложил: вечером, в Лэндинге, его феромоны справятся и без посторонней помощи. Поэтому он просто оделся и поднялся наверх.
 Мистер Браун ждал в библиотеке.
 – Что нового? – спросил он вместо приветствия.
 Сэм вздохнул и сел в кресло напротив.
 – Тип этот – стреляный воробей. В смысле, блефует он или нет – не докажешь. Он уже знает, чем кончится дело: семья его прикроет, а адвокаты останутся с носом. Не хочет принимать нас всерьез.
 Пока Браун предавался раздумьям, Сэм решил обозначить отсутствие Росси – так, на всякий случай. Чего проще: жильцы с шестого этажа уже две недели в отъезде, с четвертого отбыли в канун Рождества и вернутся не раньше весны. Похоже, он нащупал способ прикрывать их до конца апреля. Потом придется искать новую тактику.
 – Да,– добавил Сэм походя.– Так увлекся историей с клонами, что чуть не забыл: Амстердамы завтра улетают на Таити. Росси уехали в Канаду – кататься на лыжах, а потом, ходят слухи, плывут в кругосветный круиз. Так что жилых этажей скоро будет четыре.
 Браун взглянул на него.
 – Отлично, тем меньше хлопот. Теперь насчет репортера.
 – Да?
 – Не надавить ли на него посильнее?
 Сэм напрягся. Подобного рода инструкцию он получал только раз, и то в отношении мерзавца, избивавшего жену. Вправить такому мозги – одно удовольствие.
 – Ну, раз я уже попытался пойти законным путем, сильное давление подмочит моему адвокату репутацию, и его уже нельзя будет использовать.
 Браун встал.
 – Ничего, обойдемся.
 У Сэма засосало под ложечкой.
 – Хотите сказать…
 – Понадобится разбить кому-нибудь диктофон – бей не раздумывая.
 Спустя секунду-другую Сэм понял, что Браун закончил и ему пора уходить.
 Дорогой в Лэндинг он чертыхался и судорожно гадал, как теперь выпутаться. Браун ему доверял; он не мог подвести его и вынудить обратиться к кому-то еще. Среди преданных слуг всегда найдутся те, кто готов врезать по диктофону кому и когда прикажут. А Ньютон, если воздействовать на него физически, выложит все. Так что своим следующим отчетом ему, Сэму, придется сбивать Брауна со следа.
 Он въехал на подъездную аллею и решил припарковаться с тыла, на манер Росси. Затем прошел по тропинке до калитки перед комнатой Мэгги, вспоминая, как лез на стену той, первой ночью. Двери в сад были заперты. То, что через стекло больше нельзя было заглянуть внутрь, его порадовало. Когда он постучал, Мэгги спросила:
 – Кто там?
 – Это я, Сэм! – Теперь, чтобы звук было слышно внутри, приходилось кричать.
 – Я не могу сейчас тебя впустить. Мне нельзя вставать. Так что пройди через парадную дверь, ладно?
 – Что случилось, тебе плохо? – Он прижался к стеклу и увидел ее темный силуэт на кровати.
 – Просто обойди и открой своим ключом.
 – Хорошо, я сейчас.
 Сэм обежал вокруг дома, отпер дверь и поднялся по лестнице. Ход снизу через прачечную оказался закрыт изнутри.
 – Сэм, я же сказала: встать не могу,– донесся голос Мэгги.
 Доступ сквозь акушерский блок в цоколе тоже был перекрыт.
 – Пустите, это я! – крикнул Сэм, барабаня в дверь. Сначала в ответ зашептались, затем он услышал голос
 Франчески:
 – Тебе сюда нельзя, Сэм. Мы работаем в стерильных условиях, и их нельзя нарушать.
 – Пустите меня к Мэгги! Откройте дверь под лестницей – и я оставлю вас в покое!
 – К чему так спешить? Ей сейчас нужен отдых, – отозвался Феликс.
 Вместо ответа Сэм вернулся к запертой прачечной и с криком: «Мэгги, я иду!» вышиб дверь плечом.
 – Франческа, Феликс, не волнуйтесь – это опять Сэм. Как всегда, идет напролом.
 – Ну, так что с тобой такое?
 Она промолчала, лежа на боку и держась за живот.
 – Если ты мне не скажешь, в чем дело, я вломлюсь и туда,– он ткнул в сторону смотровой,– и спрошу у Росси.
 Мэгги закрыла глаза.
 – Мне сделали пункцию яичников, поэтому ходить я временно не могу. Буду лежать, пока не полегчает.
 – Как, уже? Я думал, ты меня предупредишь. Думал…– Он наклонился и погладил ее лоб.– Стало быть, тебя оприходовали, так?
 Мэгги отвела взгляд. Не успела она вымолвить слово, как их прервал редкостный звук – звук дверного звонка. Настойчивое «дзынь» донеслось даже до комнаты Мэгги. В последний и единственный раз его слышали здесь, когда приезжал адвокат с документами.
 Дверь в лабораторию скрипнула, Мэгги удивленно подняла голову.
 – Погоди-ка,– сказал Сэм и, спустившись по лестнице, встретил Феликса с Франческой в хирургических фартуках, недоуменно глядящих на дверь.– Вы кого-нибудь ждете?
 – Я – нет,– отозвался доктор, спустив маску.
 Поднялись в фойе. За стеклянными вставками входной двери маячил некто. Феликс и Сэм переглянулись, словно их охватило жуткое подозрение.
 – Быть не может,– произнес Сэм, шагнул к двери и распахнул ее.
 На пороге стоял Джером Ньютон, газетчик.




 Глава 34


 – Ба, мистер Хикок! – выпалил тот и схватился за фотоаппарат, пытаясь заглянуть Сэму за спину.– Что, даже чаем не угостите?
 – Угощу – так, что своих не узнаешь! – прорычал Сэм.
 Феликс вдруг вышел вперед, стаскивая маску и шапочку.
 – Сюда, мистер Ньютон.
 – Зачем ты его приглашаешь? – удивилась Франческа.
 Росси не отвечал.
 Джером ступил за порог и щелкнул вспышкой со словами:
 – Что, к операции готовимся?
 Сэм отнял у него камеру, но Феликс почему-то вмешался.
 – Верни ее, Сэм. Не пройти ли нам в гостиную? Франческа, устроишь чаю?
 Его сестра швырнула маску об пол и отправилась на кухню с видом отравительницы. Сэм недоумевал, что такое нашло на Росси. С чего бы ему любезничать с врагом – предлагать чай, отдавать фотокамеру? Он искренне надеялся, что у Феликса был запасной козырь, так как сам он точно ничем таким не располагал и вообще чувствовал себя в дураках. Как прыщавому снобу удалось его провести? А главное, как он их разыскал?
 У порога гостиной Сэм бросил угрюмый взгляд на стеклянную стену, с таким трудом сделанную непроницаемой.
 – Где же я просчитался? – спросил он Джерома.
 Ньютон вышел на середину сводчатого зала.
 – Зря ты отдал мне те пятьсот долларов, Сэм. Тебя ведь Сэм зовут, верно? Когда человек так легко расстается с деньгами, значит, он кого-то покрывает. Оставалось только проследить за тобой.
 Сэм вспыхнул.
 – Я точно помню: хвоста не было.
 – Был, да не один. Я нанял три разные машины, чтобы ты ничего не заметил. Само собой, они не знали, кого и зачем выслеживают.
 Сэм чертыхнулся, схватил бутылку из бара и налил себе виски.
 – Никто не желает? – Он приподнял стакан, догадываясь, что Феликс готовит сделку. Что еще ему оставалось?
 – Пожалуй, я соглашусь,– отозвался Джером.
 Феликс опустился на диван.
 – Спасибо, в другой раз.
 – За твое нездоровье, Ньютон,– произнес Сэм.
 Тот рассмеялся и отпил половину.
 Подошла Франческа с подносом печенья, чайных пакетиков и кружек с еле теплой водой и шмякнула его на журнальный столик, после чего уселась в кресло. Джером Ньютон занял место напротив, а Сэм сел по другую сторону от Росси.
 Ньютон поднял стакан за Франческу.
 – Прошу прощения. Мы тут кое-что выясняли.
 – Ты его знаешь? – спросила она брата.
 – Да. Работали вместе над газетной статьей о микробиологах. Ньютон, это моя сестра, Франческа.
 – Весьма польщен, мадам.
 Франческа и бровью не повела.
 – Полагаю, вы именно этого ждали? Сотрудничества? – спросил Феликс.
 Джером улыбнулся.
 – Совершенно верно. Если я правильно понял, ближайшие девять месяцев вы не намерены показываться на публике. Хотя, я, наверное, забегаю вперед. Как успехи? ДНК уже выделили? Эмбрионы прижились?
 Феликс и Франческа переглянулись и хором ответили:
 – Нет.
 – Значит, чуть больше девяти месяцев. Вы ведь Иисуса надумали клонировать? Планы не изменились?
 Росси молчали, а Сэма осенила счастливая мысль: вдруг вмешательство Ньютона положит конец этой затее и он сможет вызволить Мэгги?
 – Значит, Иисуса. Второе пришествие готовим? Ладно, вот мое предложение. Я снимаю Его рождение – разумеется, в общих чертах. Крупные планы лиц матери, твоего, Феликс, вид рождающегося младенца, запись первого крика. Мне нужен эксклюзив. Фотографии новой Марии на фоне заката, радость на ее лице от первых толчков плода и тому подобное. Согласитесь на эти условия, и девять месяцев покоя вам гарантированы. Кстати, кто будет матерью?
 – Моя сестра,– ответил Феликс.
 Сэм старался не подавать виду, хотя торопливость Росси начинала его раздражать. Как, похоже, и Франческу. Он уже подумывал, не позвонить ли в местную газету и не выложить все самому: имена, даты, подробности. Тогда они будут вынуждены свернуть планы. Ему было плевать на то, как разъярится Феликс и обрадуется Браун, лишь бы освободить Мэгги. Потом Сэм подумал о жертве, на которую ей пришлось пойти ради идеи выносить Господа, и решил отказаться. В конце концов, он хочет изменить ее мнение, а не разрывать душу.
 – Вот именно,– вставила Франческа, смерив Ньютона негодующим взглядом.
 Репортер откинулся в кресле и хлопнул в ладоши, ухмыляясь своей лошадиной физиономией.
 – Семейное дело? Весьма трогательно! А кто тут еще бывает, кроме вас?
 – Сэм, наш консультант по безопасности, и горничная.
 – Ага, ближний круг. В самом деле, нужно же кому-то охранять и подавать завтрак. Могу я поговорить с горничной?
 – Сейчас ее нет,– сказал Феликс.
 – Ничего нового ты не узнаешь – простая славная женщина. Негритянка. Как раз в твоем вкусе.
 После этих слов сноб Ньютон, по расчетам Сэма, должен был утратить к ней всякий интерес.
 – Не сомневаюсь. Ну,– журналист наклонился вперед,– по рукам или как?
 – Или как,– отозвался Феликс.
 Только сейчас до Сэма дошло, что Росси задумал.
 – Ничего не выйдет,– добавил Феликс.
 – Похоже, вы меня недопоняли.
 – Я-то как раз понял все,– сказал он и обратился к Сэму.– А ты, Сэм?
 – И я,– ответил тот с улыбкой, чувствуя, что опять проникается к доктору уважением.
 – Значит, у вас не все дома! – вскипел Ньютон.
 Сэм поднялся.
 – Как только ты выдашь, кто они, где и так далее, плакал твой эксклюзив. Один мизерный репортажик – вот и все, что тебе достанется.
 Ньютон сплюнул в сердцах и побелел.
 – Если будете вести себя как подобает, – продолжил Феликс,– прекратите нас преследовать и шантажировать, я, может, и дам вам возможность снять кое-какой материал. На сотню статей хватит, но когда и что снимать – решать мне.
 Ньютон встал, багровый от злости.
 – Я могу заявить на вас просто так. Тогда и поглядим, кто будет смеяться последним.
 Мгновение они буравили друг друга взглядами. Ньютон искал способ нажиться на Феликсе. Феликс боялся, что тот его выдаст.
 – Господа, как насчет соглашения? – произнес Сэм.
 Оба тотчас повернулись к нему.
 – Если зародыш не приживется, ты, Джером, останешься ни с чем. Так что дай Росси время спокойно поэкспериментировать. Сколько вам надо? Недели две? – спросил он у Феликса.
 – Да,– сказал тот.
 – Тогда вся научная часть пройдет без меня,– возразил Ньютон.
 – Стало быть, ты хочешь влезть в лабораторию, напустить туда грязи и все похерить? – поинтересовался Сэм.
 – Ладно, ладно,– пробурчал Ньютон.
 – С одним разобрались,– продолжил Сэм.– Феликс, в свою очередь, позволит тебе раз в месяц брать у Франчески интервью при условии, что до самых родов огласки не будет.
 – Раз в неделю! – вскричал Ньютон.– Начиная с сегодняшнего дня!
 Сэм подался вперед – не слишком, мол, зарывайся.
 – Через неделю, и начиная со дня подтверждения беременности.
 Ньютон, нехотя соглашаясь, закатил глаза.
 – А где гарантии, что ему можно верить? – встряла Франческа.
 – Как было сказано, мисс,– отозвался Джером,– я гораздо больше заинтересован в длительном сотрудничестве, чем в одном репортаже.
 Франческа кивнула брату. И когда он протянул руку, Ньютон пожал ее со словами:
 – Договорились.
 На лице его снова заиграла гадкая усмешка, словно у шулера с тузом в рукаве.




 Глава 35
 Вечер пятницы. Клиффс-Лэндинг


 Следующие пять дней протекли в безмятежности. Сэм знал, что Ньютон не дурак и будет сидеть тихо из боязни остаться ни с чем.
 Браун тем временем получил свои десять процентов. Сэм со спокойной душой соврал, будто репортер после должной обработки признался, что история с клонами высосана из пальца. Раз Ньютон теперь с ними заодно, шеф не выяснит правду. После некоторых расспросов Браун перестал терзать Сэма на этот счет и с явным облегчением закрыл дело. Теперь можно было ездить в Лэндинг почти без опаски.
 Сэм поставил себе две задачи: отговорить Мэгги от участия в опыте Феликса и насколько возможно защитить дом от вторжения. Рано или поздно Браун узнает, что клон существует. Узнает и мир, но в том случае, если Мэгги понесет.
 Операция и сутки постельного режима ничуть ее не изменили. Каждый день Сэм водил Мэгги на прогулки, то пытаясь ее урезонить, то приласкать в надежде, что она поддастся соблазну и сочтет себя слишком грешной для миссии новой Марии. К его разочарованию, Мэгги только и делала, что выспрашивала про Брауна.
 Феликс снова назначил ей инъекции. С Сэмом они больше не цапались. Тот частенько составлял компанию доктору в лаборатории и даже узнал много интересного о методе оплодотворения в пробирке. Тем временем Феликс дежурил у инкубатора, снедаемый новой тревогой: до-эмбрионы оказались менее устойчивы, чем он рассчитывал. Из десяти уцелело всего четыре. Если хотя бы один достигнет стадии бластоцисты, он вживит его сегодня же вечером. Сэм не стал спрашивать, что случится с другими тремя, перейди они в ту же стадию,– пусть это останется на совести Феликса.
 Одно он уяснил наверняка: если им с Франческой не удастся переспать в самое ближайшее время, они точно взорвутся. Как Сэм ни пытался отвлечься от мыслей о ней, все было напрасно.
 В эту минуту она гуляла в лесу у берега, а Сэм стоял на террасе. Феликс был занят в лаборатории, Мэгги легла соснуть до вечера. Он тоже мог бы найти себе занятие, но его взгляд, точно приклеенный, следовал за Франческой, мелькающей между деревьями и подставляющей лицо солнцу, что так не вязалось с ее обычной неподвижностью. Казалось, она зажила полной жизнью.
 Сэм добрел до конца террасы, перемахнул через ограду и потихоньку сполз вниз, думая, что ничто так не сближает людей, как совместное бурное плавание. Франческа его явно заметила, потому что стояла, положив руки на бедра.
 Сэм растерялся. От Франчески можно было ждать чего угодно. Она привыкла добиваться своего и ни в чем себе не отказывать. С танцовщицей, конечно, ее не сравнить, хотя выглядела она на миллион – в полном соответствии с доходами. В ее костюме гармонировало все до последней мелочи, не говоря об оттенках, каких не сыщешь в супермаркете. Светло-каштановые волосы Франчески сияли в полуденном солнце, а пахла она сродни орхидеям своей оранжереи. Когда Сэм подошел, она скрылась за толстым стволом, маня взглядом.
 – Сэм,– только и сказала Франческа, когда они встретились.
 – Ага, вот он я,– ответил Сэм, чувствуя себя идиотом. Однако такому току феромонов он противиться не мог. Когда Сэм протянул руку и провел по ее волосам, она по-кошачьи ткнулась в его ладонь, шепча:
 – Зови меня деткой, как тогда.
 Сначала «не смей», а теперь…
 Он прижал ее к груди, выдохнув:
 – Иди ко мне, детка.
 Они стиснули друг друга в чувственном порыве. Франческа распалялась с каждой секундой, а Сэм… Сэму вдруг пришел на ум кроткий взгляд Мэгги. Он поцеловал Франческу, чтобы стереть видение, но не мог отделаться от чувства, что приник к губам Мэгги, сладким, как лесные ягоды. Сплошное расстройство. Тело жаждало женщину, однако воображение рисовало именно ту, которую он не мог получить, да и, по правде сказать, не считал объектом притязаний. Мэгги всю жизнь была для него другом, родной душой.
 Типичная мужская реакция: гнаться за недостижимым. Мэгги здесь нет, а Франческа – вот она. Радуйся тому, что имеешь!..
 Он попытался залезть к ней под свитер, думая, что выброс гормонов позволит забыть эту странную блажь, но Франческа отпихнула его руку. Взглянув ей в глаза, он прочел там ярость.
 – Нет, ну надо же! – вскинулась она.– И что на меня нашло? Целуюсь тут со своим швейцаром, а он только и думает, что о моей горничной!
 – Вовсе нет!
 – Сэм, ради бога! – Она оттолкнула его.– Тебе ведь не я нужна, верно?
 – Почему?
 – Ты даже не сказал, что я тебе нравлюсь.
 – Разве? Ну, пока не сказал. Все еще впереди.
 – Я же вижу: ты и волочился за мной без особой охоты. Вообще, зря я все это затеяла. Спорю, ради меня ты не примчался бы неизвестно куда и не стал бы грозить пистолетом. Потому что ты любишь ее, Сэм. Я поняла это в первый же день.
 – Брось, все не так!
 – Сэм…– Франческа вздохнула и медленно обвела его взглядом, словно десерт во время диеты. Потом отвернулась и, глядя на сияющую гладь реки, промолвила: – У меня было много мужчин, и они, в отличие от тебя, не тратили времени даром. Ума не приложу, почему я до сих пор не сбежала с одним из них… Мой братец, конечно, псих и зануда, но я чувствую, что должна помогать ему везде и во всем. Как это объяснить – не знаю.
 Сэм положил руку ей на плечо.
 – Верность – хорошая черта, Франческа. Не кори себя.
 Любопытно, почему женщинам это так свойственно? Каждая в чем-то себя упрекает, даже первые богачки и красавицы. Чего не сказать о мужчинах. Может, именно здесь скрывался секрет его успеха – он всегда говорил женщине: «Не казнись, все в порядке», да и сам в это верил.
 Франческа вдруг обернулась.
 – Ты ведь против того, чтобы Мэгги участвовала в опыте, так?
 – Да, против.
 Она встряхнула его руку.
 – Так почему до сих пор терпишь? Похить ее и увези куда-нибудь, разгроми оборудование… Что ты стоишь?!
 Сэм взял ее ладонь в свою и поцеловал, чувствуя, что солидарен с ней на все сто.
 – Ты, знаешь ли, тоже могла это сделать. Тебе даже проще – есть доступ в лабораторию. Давно бы уже смыла все в унитаз.
 Франческа прижалась к Сэму и закрыла лицо ладонями.
 – Трусы мы, вот кто. Аделина уже вмешалась бы. Угадай, кто ее отговорил? Я люблю Феликса, ты любишь Мэгги. Пусть они спятили, но мы не можем убить их мечту.
 – По правде говоря, Франческа, мы боимся, что они больше не захотят нас видеть.
 Она кивнула.
 Сэм погладил ее по волосам, потом взял пальцами за подбородок и снова поцеловал – скорее участливо, нежели страстно. Миг спустя она отстранилась и со вздохом произнесла:
 – Думаю, лучше нам остановиться. Здесь и так все донельзя запутано…
 – Наверное, ты права.
 – Пойдем в дом, пока кто-нибудь нас не заметил.
 Они повернулись, и тут Сэм, все еще обнимая Франческу за плечи, увидел бегущую по веранде Мэгги. Кара за предательство последовала быстро.
 – Вот черт! – Он отпустил Франческу и метнулся к двери. Лезть на веранду было высоковато, поэтому он подбежал к парадному входу и сунул ключ в скважину – чтобы тотчас понять, что она заперта на засов.– Мэгги, впусти меня!
 Никто не ответил.
 Франческа, запыхавшись, взбежала по крупным камням, обрамляющим тропинку.
 – Сейчас я открою.
 – Не выйдет. Мэгги заперлась на щеколду.
 – Как она посмела от меня запираться?
 – Там теперь ее комната, забыла?
 – Вот идиоты! Она тут отдувается за всех, а мы…
 – Мэгги, впусти меня! – крикнул Сэм.
 – Попробуем лучше поднять Феликса.
 Как по заказу, дверь распахнулась, и перед ними возник доктор Росси.
 – Что за шум? Почему Мэгги плачет?
 Они прошли внутрь, и Франческа тяжело привалилась к стене.
 – Ответ тебе вряд ли понравится, Фликс.
 – С чего бы? Ее кто-то обидел?
 – Похоже на то.
 – Так что здесь случилось?
 Сэм замолк в нерешительности, и Франческа, краснея, ответила:
 – Она видела, как мы целовались.
 В направлении Сэмова лица метнулось что-то темное. Не успел он опомниться, как кулак Феликса со всего маху угодил ему в нос.
 Феликс бросился на него снова, а Франческа завизжала – видимо, пытаясь заступиться.
 – Прекрати, Феликс! Не надо!
 Тут появилась и Мэгги. Правда, сейчас она отнюдь не спешила их разнимать. Девушка смотрела, как на Сэма сыпятся все новые удары – в грудь, в челюсть, в живот… Что ж, поделом. Он даже не пытался отбиваться, только ставил блоки. Тискал хозяйскую сестру – получи по заслугам.
 В конце концов Мэгги не выдержала.
 – Держи своего брата, а я оттащу Сэма,– сказала она Франческе.
 Та бросилась Феликсу под ноги и обхватила его за колени. Как и предполагалось, он опустил руки и посмотрел на сестру.
 – Встань, Франческа.
 – Прекрати драку – тогда встану.
 Тут Мэгги шмыгнула ей за спину, схватила Сэма за локоть и поволокла в уборную. Сэм понимал: извиняться сейчас – себе дороже. Поэтому он сел на закрытый унитаз и потупился, а когда Мэгги отвесила ему пару затрещин, не проронил ни слова. Затем послышался шум воды в раковине.
 Сэм сидел, не поднимая головы, пока Мэгги не велела. Она намочила салфетку и отмыла его разбитый нос, пока он вытирал слезы у нее со щеки.
 – Не обращай внимания. Это я по тебе плачу, Сэм Даффи.
 – Мэгги,– прошептал он,– давай уберемся отсюда! Ради Бога, ради меня, брось эту затею!
 – Именно ради Бога я здесь, Сэм, – тихо проговорила она. Он стиснул ее в объятиях.
 – Знаешь, что сказала Франческа – там, в лесу?
 – Нет! И что же такого сказала мисс Росси?
 – Что я люблю тебя, Мэгги.
 Она выскользнула из его рук.




 Глава 36
 Вечер пятницы. Клиффс-Лэндинг


 Имплантация откладывалась. Росси сновали по смотровой, точно призраки, а Мэгги лежала на родильном столе. У нее опять подскочило давление. Оно было слишком высоким, даже учитывая недавний нервный срыв.
 Бластоцисты освобождались от оболочек, готовясь к внедрению в матку, и медлить было нельзя. Мэгги опорожнила мочевой пузырь и снова выпила воды, готовясь к установке катетера. Однако прежде, чем начинать, Феликсу следовало убедиться, что ее давление пошло на спад. Оно и раньше то поднималось, то опускалось, но в пределах нормы. Как врач, он готов был заявить, что диета и перемены в образе жизни подействовали благотворно. Так почему же сейчас, после часа лежания пластом, тонометр Мэгги показывал сто сорок пять на сто два?
 Убить мало этого Сэма Даффи!
 Угораздило его из всех дней выбрать именно этот! Теперь стой и гадай: только ли в эмоциях дело или он, Феликс, ошибся с диагнозом? Если Мэгги гипертоник, опыт нельзя продолжать без риска для ее жизни.
 Как так вышло, что этот накал страстей случился без его ведома? Сговорились они, что ли, или он, сидя в лаборатории, совершенно оглох и ослеп? Кто кого домогался и избегал? Кто кого любит или не любит? То, что вывалила на него Франческа, казалось невероятным. Его родная сестра… Надо же такому случиться!
 Один Сэм был как на ладони. Феликс сразу заподозрил, что с ним что-то неладно. Теперь-то он понял, в чем дело: этот кобель пытался – ни много ни мало – залезть в постель к каждой женщине в доме.
 Чем только он их привлекал? Невообразимо!.. И все-таки от одного его прикосновения Мэгги делалась сама не своя, а ее давление взлетало до небес.
 – Как там у вас? Что так долго? – взывал Сэм по ту сторону двери.
 – Заткнись и дай работать! – прикрикнул на него Феликс.
 Франческа подошла к нему на цыпочках и спросила:
 – Ну как, ей уже лучше?
 – Нет, не лучше! Лучше пойди и попытайся ее успокоить, Франческа.
 – Я же говорила, – зашептала сестра. – Она меня и близко не подпустит! Я пробовала, можешь мне поверить!
 Феликс покосился на нее. Все эти годы он не замечал ее распущенного нрава, и вот чем это обернулось! Дело его жизни вот-вот будет загублено. Он больше не мог сдерживаться.
 – Тогда окажи милость – заткни Сэма! Переспи с ним – глядишь, поможет. Ты ведь этого хочешь!
 – А что? – ответила она. – Все равно у меня никого нет. Только узнал?
 Феликс уставился на сестру, не веря ушам. У нее всегда было полно ухажеров. Одиночкой был он, а не она. Впрочем, ему было не до разбирательств.
 – Да. По-моему, наоборот… Впрочем, если тебе не нравится такая жизнь, надо было менять ее самой!
 Франческа сделала каменное лицо.
 – Ты меня очень обяжешь, если попытаешься снова поговорить с Мэгги. Она женщина вменяемая. Подбодри ее, Франческа, потому что я в полной растерянности.
 – Феликс, я здесь.
 Они обернулись. Мэгги, в халате, бахилах и шапочке, стояла на пороге и протягивала руку с напульсником-тонометром.
 – Сто тридцать девять на восемьдесят семь, – прочел Феликс.– Уже лучше.
 Надежда еще оставалась.
 Мэгги улыбнулась.
 – Что, так и будем стоять, ждать, пока четыре зародыша зря погибнут?
 Франческа тронула ее за руку.
 – Я не хотела делать тебе больно. По правде сказать, я даже опомниться не успела.
 Мэгги поглядела испытующе.
 – Не извиняйся, Франческа. Вы люди взрослые, свободные – вам и решать. Бери его себе, если хочешь. Я бы с ним все равно не пошла.
 – Мэгги, ты не так поняла! Это вышло случайно!
 Феликсу даже не верилось, что они всерьез делят Сэма
 Даффи.
 – Ты готова, Мэгги? Я – да.
 – Я готова с тех пор, как вызвалась в матери. За этим я и приехала.– Она еще раз взглянула на Франческу.– Остальное не важно.
 Мэгги прошла к акушерскому креслу, Франческа встала рядом, сложив руки и прислонившись к стене.
 Сердце Феликса было готово выпрыгнуть из груди. В лаборатории он надел перчатки и, открыв инкубатор, извлек бластоцисты. Под микроскопом было заметно, как последняя из них освобождалась от плотной прозрачной оболочки под названием zona pellucida. Феликс смотрел на них не нарадуясь. Это были уже не трехдневные зародышевые комочки; они задействовали собственные гены и прошли важную веху на пути развития – превратились из рыхлой клеточной массы в пузырьки с жидкостной полостью и двумя типами клеток. Вскоре внешний одноклеточный слой сформирует плаценту, а внутренняя масса – утолщение одного из полюсов бластоцисты, то есть даст начало тканям плода.
 Перед ним стоял трудный выбор: вживить ли все зародыши, рискуя получить близнецовые клоны, или оставить один?
 Вероятность того, что он уцелеет, удручающе невысока, но в первом случае ему пришлось бы потом избавляться от дублей, а значит, убить будущие клоны Христа. Поднимется ли у него рука совершить такое? Он еще никогда не делал абортов. Придется решать. Взгляд Феликса упал на распятие у Мэгги над кроватью.
 Он все же рискнет и оставит один эмбрион.
 Феликс тщательно изучил все четыре бластоцисты, ранжируя их по качеству. Сейчас они – просто комочки живой материи, не способные двигаться, ощущать, жить самостоятельно. Жизнь в перспективе. Феликс отобрал пару менее фрагментированных зародышей и переключился на два оставшихся. Так который? Клетки правого были расположены немного неравномерно, поэтому он разделил бластоцисты еще раз и выбрал более совершенную.
 Феликс вгляделся в шарик, парящий в питательной жидкости. Подумать только: Его ДНК пережила столетия, чтобы оплодотворить яйцеклетку и вновь ожить. Сможет ли крошечный сгусток развиться и стать новым Христом? Да и должен ли?
 Феликс зажмурился и прошептал слова « Anima Christi»:



   Душа Христова, освяти меня.
   Тело Христово, спаси меня.
   Кровь Христова, напои меня.
   Вода ребра Христова, омой меня,
   Страсти Христовы, укрепите меня.
   О благий Иисусе, услыши меня:
   В язвах Твоих сокрой меня.
   Не дай мне отлучиться от Тебя.
   От лукавого защити меня.
   В час смерти моей призови меня,
   И повели мне прийти к Тебе,
   Дабы со святыми Твоими восхвалять Тебя
   Во веки веков. Аминь.



 Он открыл глаза, твердя себе, что время не ждет. Бластоциста перекочевала в стерильный катетер. Его Феликс положил на поднос и отправился в смотровую.
 Франческа и Мэгги следили за ним взглядом.
 – Он там, мой сыночек? – спросила Мэгги.
 Все вернулось на круги своя. Каждому человеку нужна мать, и Сын Божий – не исключение.
 Мэгги откинулась в кресле и поставила ноги на подколенники. На этот раз Франческа не вызвалась держать ее за руку.
 – Начинаем? – спросил Феликс.
 Мэгги кивнула.
 Феликс одним движением ввел зеркало, помня о Сэме по ту сторону двери. Несмотря на позор и усилия Росси выбить из него дух, он еще был способен проломить дверь, стоило Мэгги всплакнуть или вскрикнуть.
 Но она не издала ни звука.
 Феликс расчехлил катетер, затем аккуратно протолкнул его во влагалище, стараясь не задеть едва зажившую плоть, и дальше, сквозь отверстие шеечного канала к самому своду матки.
 Мэгги даже не вздрогнула.
 – Поехали,– произнес доктор.
 Он надавил на поршень и высвободил крошечную бластоцисту там, где ей предстояло расти и развиваться.




 Глава 37
 Субботнее утро, конец августа. Турин, Италия


 Семь месяцев спустя в четвертом по величине итальянском городе, где зеленые аллеи соседствуют со старинными особняками на фоне альпийских предгорий, мимо Дворцовых ворот первого века мчал на велосипеде мальчишка-разносчик с охапкой газет. Ехал он по заказу отца Бартоло, который подписал братию и состоятельных покровителей церкви на доставку еженедельников, чтобы выручить семью мальчика из нищеты.
 Каждую субботу он приезжал сюда, к самой поздней из римских арок, ставил велосипед, перелезал через забор и усаживался на траву спиной к статуе императора Августа. Здесь, жуя припасенное яблоко, смотрел на античную кладку из красного кирпича и представлял себе, каково было жить в двадцать восьмом году до нашей эры, когда Августа Тауринорум – древнее название Турина, знакомое всей местной ребятне,– была только основана.
 Мечтая о шлемах с плюмажем и битвах с галлами, мальчик вернулся к велосипеду и откусил напоследок сочный кусок яблока. Несколько брызг у него изо рта попали на край газеты, заказанной отцом Бартоло. Газету он вытер, как мог, и, хотя иностранные слова ему ничего не говорили, одно мальчик все же сумел прочитать: «к-л-о-н».


Суббота, чуть раньше. Атланта, штат Джорджия

 В два часа ночи в Атланте некая журналистка неверными ногами переступила порог своего дома и устремилась в уборную в надежде добраться до унитаза прежде, чем ее вывернет.
 Не удалось.
 – Гребаные тусовки,– рычала она между спазмами.– Мерзкий, гребаный сброд!
 Она с ворчанием вытерла рот. Даже христианская вера и консервативные взгляды не удерживали ее от того, чтобы порой всласть выругаться.
 – Гребаные тусовки, – повторила журналистка и прополоскала горло.
 Потом она отправилась в спальню и рухнула на постель. Натянув одеяло, она вдруг поняла, что забыла снять туфли, но тут же скинула их и укрылась с головой – прямо поверх черного с искрой костюма.
 – Чертов сброд!
 Ей приснилось, что у нее чудные, ровные зубы вместо двух ненавистных торчащих лопат. Оказывается, все это время сослуживцы обзывали ее за глаза – то телезайцем, то сусликом, то чумной крысой. Вчера вечером она случайно подслушала их и напилась с горя.
 Телефонный звонок пробудил ее от грез о красивых зубах. Журналистка в ярости сдернула трубку и зарычала в нее:
 – Кто? Что? Какого черта?
 – Просыпайся и созвонись с лондонской «Таймс». Срочно нужен материал по клонированию. К семи утра будь готова к эфиру.
 – Что?!
 – Делай, что говорю. До встречи, заинька.
 Она швырнула трубку на аппарат, выругалась еще раз и встала с постели.


Утро того же дня.



Орлиный утес, окрестности Клиффс-Лэндинга

 Опираясь на руку Сэма, Мэгги взбиралась на Орлиный утес, нависающий с западной кромки холма в четверти мили от Скунсовой Пади. Внизу щедрой зеленой гладью расстилалась северная часть Гудзонской долины. Орлиный утес, как и водопад, был излюбленной целью их совместных прогулок, правда, теперь Мэгги стало тяжеловато сюда карабкаться.
 Сэм вытащил из рюкзака плед и, сложив его вчетверо – чтобы было удобней сидеть,– передал Мэгги, а потом помог на нем устроиться. Она откинулась на локтях и вдохнула свежий утренний воздух.
 – Теперь не скоро все это увидишь, – сказал Сэм, поглаживая ее круглый живот.– Пока Он не родится – опасно. Подъем слишком крутой. Так что осмотрись хорошенько – и назад.
 Мэгги глядела вниз, на реку, текущую в обе стороны. Она продолжала звать ее первым, индейским именем – Шатемук, а переезд на ту сторону воспринимала с предубеждением, словно ее жизнь могла повернуть вспять вместе с рекой.
 Мэгги в шутку шлепнула Сэма по руке.
 – А сам только два месяца как перестал меня уламывать. Он ухмыльнулся.
 – Свинтус ты все-таки, хотя и хороший.
 Против правды не поспоришь, да и не особенно хотелось.
 Сэм приезжал сюда каждые выходные с тех пор, как беременность подтвердилась. В день проверки он держал ее за руку. Франческа нервно ходила по комнате. Когда доктор Росси огласил результат, Мэгги вознесла хвалу Господу. Мисс Росси поцеловала ее в щеку, извиняясь за причиненное расстройство, а после уехала в своем «ягуаре» – «немного развеяться», то бишь, если Мэгги поняла намек, «завалиться к кому-то из бывших».
 Сэм откупорил бутылку игристого сидра – Росси был категорически против шампанского. Первый тост подняли за Мэгги – по словам Феликса, лучшую женщину в мире. Сэм поддержал его, не преминув добавить, что они оба не в своем уме.
 С тех пор минуло семь месяцев. По предварительным подсчетам, родить Мэгги полагалось двадцать второго октября, через восемь недель и один день. На ней живого места не осталось – столько пришлось пройти тестов и сдать анализов.
 Франческа с ними почти не ночевала. По вечерам она отправлялась домой – то ли обида оказалась сильнее сестринской любви, то ли общество Сэма было ей невыносимо. А пока она выполняла его наказ – убеждала соседей, будто Феликс отправился по долгу службы за границу. Только раз в две педели, на выходные, Франческа была с ними.
 В отсутствие сестры и невесты Феликс затосковал и в редкие часы досуга печально бродил по дому. Всякий раз, когда приезжала Франческа, он расспрашивал ее об Аделине. Порой она отвечала ему, и он садился за телефон; но надолго его не хватало. Им стало почти не о чем разговаривать. Он не мог бросить лабораторию, а приехать в Лэндинг она отказывалась – ребенку-де он нужнее.
 Зато Сэм был всегда рядом – заезжал после работы и частенько возил Мэгги в Ньяк, местечко для туристов неподалеку. Там они спокойно гуляли, обходя магазинчики, сувенирные и антикварные лавки, бродили по набережной или неспешно прохаживались мимо старинных домов времен королевы Анны, в викторианском и неоготическом стилях, какие во множестве встречаются на берегах Гудзона.
 В каком-нибудь из ресторанчиков они, по примеру местных завсегдатаев, устраивали себе поздний завтрак – все очень легкое, ничего жареного и соленого.
 Мэгги обожала их совместные вылазки, но после третьей поняла, что Сэму Ньяк наскучил. Правда, он не признавался и продолжал ее туда возить как ни в чем не бывало.
 Она вгляделась налево – туда, где цепочка береговых скал открывала вид на голубые вершины холмов Рамапо. Над отмелью порхала стайка береговушек, выделывая в воздухе пируэты и оглашая округу беззаботным щебетом.
 – Смотри, Сэм, прелесть, правда? – указала на них Мэгги.
 – Да уж.
 Он рассеянно погладил ее по животу. Она уже привыкла к его прикосновениям и не возбуждалась чуть что, как бывало. Ей очень нравилось видеть себя в новом качестве. Почти пять месяцев ее живот был плоским и наконец округлился, словно ранняя дыня. Увидев на мониторе УЗИ-аппарата, что у нее мальчик, как и планировалось, Мэгги почувствовала себя на седьмом небе от счастья. Вынашивать ребенка здесь, в обществе Сэма, было именно тем, о чем она всегда мечтала. День за днем прошло знойное лето – в блаженном бездействии и радостных мыслях о растущем малыше.
 Любуясь красотами природы, которые отвечали ее внутреннему состоянию, Мэгги в который раз расчувствовалась. Сэм обнял ее за плечи, а она плакала и всхлипывала от счастья. С ней такое частенько случалось, стоило им задержаться у водопада или прийти на реку наблюдать полет ласточек. Сэм, конечно, не понимал ее в такие минуты, зато не ворчал и не лез с утешениями – просто гладил по лбу или животу, насвистывая ирландскую песенку, и ждал, пока она выплачется.
 – Ну вот, опять я за старое,– сказала Мэгги, уняв слезы. Сэм полез вытереть ей глаза, и на салфетке осталось пятно макияжа.
 – С какой стати тебе красить нос?
 Она поначалу опешила, а после смутилась. Как можно спрашивать женщину о подобных вещах?
 – Просто… чтобы он казался ровнее.
 Сэм откинулся на спину и уставился в небо.
 – Он и так ровный, не беспокойся. Кстати, мне бы хотелось почаще бывать у тебя – приходить на ужин, вместе смотреть телевизор… От Феликса одно расстройство. Как, пустишь?
 Мэгги просила их с Феликсом не заходить к ней, чтобы хоть в чем-то быть себе хозяйкой. Когда ей надоело, что Росси следит за каждым ее шагом, проверяет каждый кусок, отправляемый в рот, она взбунтовалась и решила питаться отдельно. «Фэбьюлос фуд» доставлял пищу прямо к ее двери, и ей было позволено выбирать обеды на свой вкус, исключая жареное или соленое. Еще Феликс установил в комнате Мэгги небольшой холодильник для фруктов и овощей, так что с некоторых пор она жила в уединении.
 Мэгги вынула пудреницу и попыталась восстановить почти незаметную полоску макияжа от переносицы к кончику носа. Сколько Сэм ее знал, она никогда не разлучалась с косметичкой. «Ну и пусть»,– сказал он себе.
 – Не обижайся,– мягко ответила Мэгги.– Просто мне нужно иногда побыть одной.
 Она скрестила ноги по-индейски и дала погладить себя по животу.
 – Я тебе не рассказывала про индейца и старого Чарли Лундстрома, чье семейство жило в горах у Скунсовой Пади?
 – Нет, расскажи.
 – Жила здесь однажды такая семья,– начала Мэгги.– А в пещере в здешних горах поселился индеец по имени Косая Тропа. Он носил шубу из медвежьей шкуры и головной убор из перьев, а пропитание добывал охотой – бил дичь. Жил мирно, никого не трогал. Чарли Лундстром привил ему вкус к хлебу и картошке. Косой Тропе они очень понравились, и Чарли стал приносить их ему снова и снова. Как любил говаривать Косая Тропа: «Спасибо тебе, Чарльз, и тебе, Икас, за такого друга».
 – Икас?
 – Это значит «Мать Земля». Правда, славная легенда?
 – Да, только конец какой-то невнятный.
 Мэгги подтолкнула его плечом.
 – Вовсе нет, в нем есть смысл. Сам поймешь, если как следует разберешься.
 Она нарвала полевых лилий и анемонов, а когда поднесла букет к носу, аромат вскружил ей голову.
 – Что с тобой? – спросил Сэм, приглядываясь к ней.
 Мэгги смотрела на Шатемук с таким чувством, будто там, внизу, творилось нечто ужасное.
 – Тебе плохо?
 Что-то нашло на нее – не то предчувствие, не то приступ беспокойства. А может, заговорила женская интуиция. Сама Мэгги считала, что в такие моменты Господь подает ей знак свыше. Сэм бы не понял.
 – Не знаю,– солгала она.
 Мэгги вдруг представила себе Сэма в волнах Шатемука, угодившего между двух потоков – соленого из океана и пресного с суши. Под неумолчный ласточкин гомон она бросилась Сэму на грудь и, всхлипнув, прижалась к ней.
 – Прошу тебя, Сэм, не лезь на рожон! Будь осторожен, ладно?
 Он пообещал, что так и сделает, и погладил ее по спине.




 Глава 38
 Суббота, середина дня. Вестибюль дома на Пятой авеню


 Стоя в лифте, Сэм набрал код девятого этажа. Что за срочность вынудила Брауна вызвать его посреди выходного? Доставка конверта, очередное внушение вроде того, что он якобы сделал Джерому Ньютону, специальное расследование? Впрочем, у шефа всегда хватало поручений. Порой он хотел присмотреться к новому человеку, с которым предстояло вести дела. И Сэм помогал ему в этом.
 В его планах было остаться до понедельника в Лэндинге, с Мэгги. Из-за нее он уже целых семь месяцев не был в доках, а сексом занимался – смешно подумать! – всего дважды, да и то с девицами, подобранными в местных барах. Никакой романтики – простой перепихон с непременной резинкой, чтобы сберечь причиндалы. И все-таки он чувствовал себя счастливее, чем если бы поимел труппу кабаре.
 В жизни, конечно, случается всякое. Но чтобы запасть на беременную негритянку, да еще девственницу, которая всего раз допустила его к телу?.. Полгода назад он расхохотался бы от такой мысли. Неужели Франческа права, и его впрямь угораздило влюбиться? Верно было одно: он, Сэм, не видел жизни без Мэгги Клариссы Джонсон из Гарлема, бывшей горничной и без пяти минут матери.
 Когда он вслух задался этим вопросом, Мэгги сказала: на то Божья воля. Святое дитя нуждалось в покровительстве, и потому Господь свел их вместе. Что ж, может, и так. Удивительно, но он почти не возбуждался в ее присутствии. По Сэмовым меркам, это было чудом.
 Двери лифта открылись. Мистер Браун уже ждал на площадке и выглядел мрачно. В руке у него виднелась свернутая газета «Таймс».
 Браун вручил ее ему со словами:
 – Прочти сейчас.
 Следуя за ним в библиотеку, Сэм развернул выпуск и увидел обведенную кружком заметку. Его замутило.

 «Америка клонирует: Тсс! Только между нами!
 Вести от анонимных источников. Появилось кое-что новенькое – совершенно невероятная, пикантнейшая подробность для нашей истории про ученого американца, который взялся клонировать одного вечно молодого субъекта. Итак, все сюда! Наш безумный гений заполучил – без сомнения, бесчестным и обманным путем – частицы реликвий, послухам, имевших отношение к Иисусу Христу. Много их было – щепки Истинного Креста, фрагменты ясель из Вифлеема, плащаницы, копья Лонгиния, тернового венца… Ну, вы меня поняли. Чуть не забыл: по слухам, американец планирует экстрагировать из них ДНК, а после размножить. Улавливаете? Он хочет клонировать Иисуса, вернуть его к жизни!
 В следующих выпусках – новости о Втором пришествии!
 Кто забыл покаяться – объявляю: сейчас самое время».

 Опять Ньютон!.. А как же их договор, сделка семимесячной давности?
 Теперь Сэму придется ломать голову, объяснять, почему репортер решил запустить старую утку, если она действительно была таковой. Самое мерзкое, что Джером указал имя донора.
 Сэм дважды перечел статью и убедился, что в ней нет намеков и скрытых аллюзий, указующих на Росси. И все равно пакт был нарушен. Почему же Ньютон не побоялся лишиться своих интервью?
 Браун опустился в кресло. Желваки у него на скулах ходили ходуном от ярости.
 Сэм отдал ему должное по части самоконтроля. Он тоже собрался, как мог, и, глядя в газету, улыбнулся.
 – Мелкий блеф, как и прошлый раз. Заметьте: он не назвал ни одной фамилии. А все потому, что, как я уже говорил, никакого ученого нет.
 Браун не отвечал, пока Сэм не поднял глаза.
 – Зато он назвал донора.
 Сэм хмыкнул.
 – Ну да, как же. Христос из пробирки.
 Браун молча буравил его взглядом.
 – А что? – спросил Сэм минуту спустя.
 – Хочешь сказать, он это из пальца высосал?
 – Кто знает – может, чего нанюхался. Вы же не думаете, что в наши дни можно…
 – Я не спрашиваю, что можно, а чего нельзя,– оборвал его Браун.– Верит ли этот ученый в свою затею, вот в чем вопрос. Именно это я поручал тебе выяснить.
 Сэм хлопнул сложенной газетой по запястью.
 – Газетчики врут. Клонировать Христа? Бред! Утопия! Браун встал и прошелся вдоль полок. Казалось, его что-то тяготит. Потом он взял книгу и протянул Сэму.
 – Дело не в перспективе, а в убеждениях.– В руке у него была «Война миров» Герберта Уэллса.– Читал?
 – Давно. Про то, как марсиане высадились в Нью-Джерси и все захватили?
 – Да. А помнишь, что произошло после ее выхода?
 – Угу. Орсон Уэллс создал по ней радиопостановку. Новостные сводки звучали так правдиво, что началась паника.
 – Так вот, вторжение марсиан – тоже бред. И тем не менее на улицах бились машины, прокатились массовые беспорядки. А все потому, что народ поверил.
 – Да, но это же было в тридцатых годах, почти семьдесят лет назад. А сейчас кто поверит, что Христа можно клонировать?
 – По-твоему, какие-то семьдесят лет изменили человеческую природу?
 – Я думал, мы все-таки поумнели…
 – Хватит, Сэм. – Браун вернулся к столу и сел. – Думать не надо.
 Сэм притих.
 – Сделай, что я просил.
 – Хорошо. Можете не сомневаться. Я только хочу понять, для чего все это.
 Несмотря на расстройство, шеф явно оттаял и приобрел менторски-благожелательный вид. Оракул приготовился вещать.
 Ткнув пальцем в газету, Браун произнес:
 – Это не утка. Здесь что-то кроется: один фортель газетчика чего стоит. Похоже, твое внушение на него не подействовало. Подозрительно все это.– Он взял со стола пульт, включил телевизор и видеомагнитофон со словами: – Вот что было по Си-эн-эн сегодня утром.
 Сэм увидел рыжую дикторшу с кроличьими зубами – частую гостью диспутов в прямом эфире. Он слышал, что многие обзывали ее чумной крысой – за то, что она раздражала всех без исключения, даже собственных друзей. А теперь ее посадили между интеллектуалом в бабочке и очках и другим знатоком в строгом костюме. Те яростно спорили.
 Браун выключил звук и свел вместе ладони.
 – Клонирование – уже не фантастика. Хочешь клонировать себя, отца, мать, любимого песика – наука поможет. Но исторические персонажи – дело другое. В сознании людей они – фигуры знаковые, способные определять массовое поведение. Только подумай, какой властью над умами обладал бы Джордж Вашингтон, окажись он среди нас! И кто он в сравнении с Сыном Божьим? Во все времена религиозные лидеры ассоциировались не только с мученичеством и духовным подвигом; с их подачи происходили священные войны, взлет и падение монархий, смуты, убийства и прочие проявления людской агрессии. Достаточно было двух крошечных невнятных статеек – и Си-эн-эн уже обсуждает это в прямом эфире, а в парках устраивают молитвенные сборища.
 У Сэма чуть не подкосились колени.
 – Вот что дают убеждения.– Браун уронил взгляд на ящик стола.– В том числе предрасудки. Некоторые даже верят, что по звездам можно прочесть будущее.
 – И вы в это верите? – рискнул предположить Сэм. Браун смотрел куда-то вдаль.
 – Я Лев по гороскопу.
 Сэм чуть не сказал: «А я то ли Овен, то ли Телец – в общем, кто-то из них», но потом передумал и просто добавил:
 – Заметно.
 Браун посмотрел на него.
 – Не важно, Сэм, чей это клон. Важно, кем его считают.
 – Не удивлюсь, если Понтий Пилат говорил точно так же,– усмехнулся тот.
 Браун пропустил остроту мимо ушей.
 – Ни о каком втором Христе не должно быть и речи. Любые манипуляции с реальными и даже предполагаемыми источниками Его ДНК необходимо предотвратить.
 Минуту-другую оба сидели молча. Судя по услышанному, Браун считал себя устроителем нового мирового порядка и совсем не собирался позволить какому-то выскочке с того света пустить все труды псу под хвост. У Сэма оставались считанные секунды, чтобы определиться с выбором, но ему было достаточно. Долгих семь месяцев он просчитывал свои сценарии – поминутно, посуточно, понедельно. Шаг влево – и ты на распутье со множеством альтернатив; шаг вправо – и все они отсекаются.
 – Я рад, что спросил заранее,– произнес он вполголоса.– Похоже, я вас недопонял. Это дело не для меня.
 – Что?
 – Может, я брежу, но когда вы твердите о клоне, мне в голову лезут сплошь матери и младенцы. Если дело – не шутка, вы намерены пресечь его появление, верно?
 Браун смотрел на него в упор.
 Сэм помедлил, понимая, что от его следующих слов зависит будущее. Браун, конечно, был самым щедрым из работодателей, но требовал безоговорочного подчинения.
 – Такие дела не по мне. На меня лучше не рассчитывать.
 – Мне нужно все или ничего.
 – Знаю.– Сэм встал.
 Когда он вышел в фойе, Браун отправился следом.
 – До полуночи я съеду,– сказал Сэм, заходя в лифт.– Ключи, карточки, пропуска и остальное сдам перед уходом.
 Глядя Брауну в глаза, он нажал кнопку вестибюля. Но прежде, чем двери кабинки закрылись, успел услышать ответ:
 – Подумай еще раз, Сэм. Даю тебе две недели.




 Глава 39
 Суббота. Квартира Сэма


 Добравшись к себе, Сэм первым дело прошел к холодильнику, взял бутылку «Максорли» и отпил половину. Окажись у него что-то покрепче пива, он точно напился бы. То, что Сэм знал о Брауне, бросало в дрожь; но еще больше пугало то, чего он не знал. Можно ли в принципе саботировать операцию мистера Брауна? Какая участь ждет саботажника?
 За годы службы Сэм порой ощущал, что в распоряжении Брауна была и другая, много более тайная сила, чем его детективный корпус. Однажды он нарвался на двух типов в черном, выходящих со служебного входа. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы навсегда потерять охоту выяснять, кто они и чем занимаются.
 Теперь Сэм только и думал, что об их зверских лицах, попутно задаваясь вопросом, избегаемым на протяжении одиннадцати лет: правда ли, что страховочные варианты Брауна включают в себя резню наподобие африканской, задержку поставок медикаментов против СПИДа и уничтожение неугодных? Целый год он боялся спросить, что случилось с женой госсекретаря. По рассказам (секретарь как-то раз упал в стельку пьяный посреди гаража и, рыдая, поведал ему эту историю), она застала мужа в постели со своей дочерью от предыдущего брака и в запале пригрозила обнародовать их с Брауном грязные дела. С тех пор Сэм отчаянно сдерживался, чтобы не пойти выпытывать – действительно ли жена секретаря разбилась в катастрофе, или ее смерть – дело рук Брауна.
 Собирая вещи, он еще раз все взвесил и понял: надо уходить. Да и что ему оставалось? Если Браун прознает о Мэгги и примет решение, что ребенок не должен появиться на свет, придется дежурить у нее круглые сутки, а не по разу в неделю. Мэгги понадобится защитник – знакомый с оружием и равнодушный к деньгам. К несчастью, у Брауна достанет средств купить половину святых и апостолов, а значит, кроме Сэма, ей рассчитывать не на кого.
 Поэтому Сэм разыграл свой единственный козырь: положился на то, что Браун симпатизирует и доверяет эму. За все одиннадцать лет Сэм ни разу не обманул его и не воспользовался своим положением и справедливо рассчитывал, что Браун не заподозрит его в афере с клонированием. Для шефа это было бы таким же нонсенсом, как богобоязненный Прометей, как публика, спокойно внимающая новости о вторжении марсиан. Сэм вел корабль по курсу, проложенному в первый год службы, и ни разу с него не сошел. Бунтарство – не в его стиле, насколько знал Браун. Он наверняка решит, будто моряк отказывает из сентиментальности, о чем заявил в разговоре.
 А пока Сэм решил воспользоваться отведенным ему временем и на неделю-другую затаиться, прежде чем дать окончательный ответ. В самом деле, к чему спешить? Нет смысла подгонять события. Сейчас его беспокоило только одно: отпускает ли Браун исполнителей своей воли живыми?
 Вдруг в дверь постучали, и Сэм замер, прислушиваясь. Потом сорвал с вешалки кобуру и достал пистолет.
 И опять: тук-тук-тук.
 Сэм вжался в стену возле двери и спросил:
 – Кто там?
 – Сэм, это я,– ответил женский голос.
 – Кто «я»? – Он нахмурился.
 – Помнишь кухню рядом с танцзалом?
 Сэм возвел глаза к потолку и прошептал: «Господи! Сейчас-то зачем?», а затем открыл дверь, оставаясь, как был, за стеной.
 Раздался стук каолучков, и вот она уже зашла внутрь, продолжая звать его по имени.
 Он резко захлопнул дверь. Танцовщица стремительно обернулась. Ее каштановые локоны ниспадали на алый глянцевый плащ, перехваченный у талии поясом. Красные « шпильки» и лак длинных ногтей дополняли картину.
 – Мистер Браун прислал меня вместо морковки. Так и велел передать.
 Она медленно ослабила пояс и распахнула плащ. Под ним не было ничего. Ее кожа мерцала, как лунная пыль, в тусклом свете прихожей, а заколки в волосах сияли, точно звезды. Она вдруг повела животом в каком-то восточном танце, отчего ее умопомрачительные груди вздрогнули и покачнулись, а лобок заходил вверх и вниз. Мелочь, казалось бы, но Сэму вполне хватило, чтобы распалиться.
 – Черт возьми, кто ты, детка? – произнес он уже с хрипотцой в голосе.
 – Меня зовут Корал. Можешь держать меня здесь, сколько хочешь.
 Он взвел курок и обошел вокруг нее.
 – Продолжай в том же духе. Брось-ка мне свой макинтош.
 Она скинула плащ. Сэм его ощупал и оружия не нашел. Впрочем, иного он и не ожидал: все-таки шлюха – не наемный убийца. Что ни говори, девчонка высший сорт. Он отложил ствол и обошел ее снова – ощупывая только глазами. Потом она подняла руки и заиграла бедрами еще живее. Сэма бросило в дрожь, и все же он не прикасался к ней, хотел сохранить это зрелище в памяти. Выждав, пока он не очутится сзади, она расставила ноги, качнулась, проведя волосами по полу и замерла, обнаружив прелестнейшей формы киску.
 Сэм, исторгнув утробный рев, потянулся к ней, срывая на ходу ремень. Корал, видимо, поняла, что перестаралась. Она обвила его сзади и держала, пока тот кончал в штаны.
 – Что, долго постился? – спросила она, когда Сэм немного остыл.
 Перед глазами всплыл образ Мэгги. И тут же его осенило, что он не может пренебречь Корал, иначе Браун точно заподозрит неладное. У него просто нет другого выхода, кроме как переспать с ней.
 – Не бойся, милая, это только затравка.
 Спустя час они перепробовали все мыслимые позиции. Корал, будучи профессионалкой, могла сдерживаться сколь угодно долго. Сэм трудился до седьмого пота, пока наконец не получил вожделенного приза – соски ее стали твердыми, она зарделась и громко застонала. Настоящий, а не наигранный оргазм. С особым удовольствием Сэм понаблюдал за ней и закончил следом.
 Обнимая ее в полудреме, он вытащил из каштановой пряди шпильку, усаженную сияющими камнями, повертел в пальцах и воткнул обратно.
 – Похоже на бриллианты. Это что, «жучок»?
 Она улыбнулась, обозначив симпатичные ямочки на щеках.
 – Не-а.
 – А если бы был, ты сказала бы?
 – Не-а.
 Сэм хмыкнул и тут же спохватился, что ничего о ней не знает.
 – Справедливо. Скажи лучше, как ты дошла до такого?
 Свет не зажигали, лишь редкие солнечные лучи пробивались сквозь задернутые гардины. Похоже, снаружи было около трех часов пополудни.
 – Только правду и ничего, кроме правды?
 – Именно.
 – Когда я была молодой и наивной,– проговорила Корал, лениво чертя ногтями по Сэмову животу,– мистер Браун увидел меня в постановке. Поначалу я его не подпускала – ни-ни, но за три месяца он ухитрился бросить весь мир к моим ногам – деньги, шмотки, личные самолеты, премьеры в Ла Скала…
 – А потом?
 – Потом он исчез. Был – и сплыл! – Она щелкнула пальцами.– А я – снова в кордебалет. Прошло еще три месяца, и однажды вечером меня встретил за кулисами его дворецкий с одежной картонкой. Гляжу – а там черное атласное платье с декольте и черные «лодочки». Я переоделась, он отвел меня к лимузину. Там ждал Браун с букетом цветов – черных колокольчиков, точь-в-точь как мое платье. Он сказал, это черный лизиантиус, диковинка под стать мне. Рядом с ним сидел актер – имени не скажу, хотя все его знают – недавно получил « Оскара ». Все наши девчонки по нему с ума сходят. Поехали в «Альгамбру». Помнишь, там еще пруд с лотосами?
 Сэм помнил. Почти два года этот ресторан собирал богемные толпы. Лимузины останавливались у крыльца с регулярностью автобусов.
 – Да, только чтобы заказать столик, требовалось иметь знакомого, который знал помощника распорядителя.
 – В тот раз было проще – Браун снял его целиком. В одном зале играли на цитрах, шеф-повар (и он же владелец) готовил и подавал собственноручно. Сам президент не сумел бы такое устроить.
 – И что было дальше?
 – Мы пили бренди урожая чуть ли не колумбовых времен, и тут Браун достает алмазное колье с подвесками из изумрудов. Крупных изумрудов. Все, что от меня требовалось,– показаться перед актером топлесс.
 – И всего-то? Ну-ну.
 – Хочешь верь, хочешь не верь. Я поначалу поплакала, но Браун сказал парню: «Распустишь руки – пожалеешь, что родился на свет» или что-то вроде того. Звучало очень убедительно. По крайней мере, для парня.
 – Ты, конечно, показалась?
 – Не сама. Браун расстегнул платье, медленно снял верх и надел на меня колье, пока тот тип таращил глаза. Просто сидел и глазел. Молча.
 – Наверное, онемел от счастья. – Сэм погладил розовый сосок ее безупречной груди.– И когда же ты… ну, прошла по полной?
 – Через полгода. В том же ресторане. С тем же актером. Я – снова в слезы, он пишет чеки: на десять тыщ, двадцать, пятьдесят. Не проходит недели, как он выписывает еще один – на сотню. Однажды метрдотель возвращается и видит, как этот тип имеет меня прямо в кресле.
 – А Браун видел?
 – Будь уверен.
 – Сказал что-нибудь?
 – Велел закругляться.
 Сэм похлопал ее по плечу.
 – Хочешь, вместе поплачем?
 Корал, не открывая глаз, улыбнулась.
 – Мне в жизни не было так хорошо, как тогда. До сегодняшнего дня.
 Сэм провел пальцем по ее щеке. Ему снова вспомнилась Мэгги.
 – Ну и что же тебе поручил Браун на этот раз?
 Корал снова пожала плечами и посмотрела на него одним карим глазом.
 – Сказала же: я – морковка. Интересует?
 – Меня? Не то слово. Его? – Он отвернулся.– Едва ли.
 Она села, даже не думая прикрываться. Если это искушение, думал Сэм, то гореть мне в преисподней, потому что противостоять ему невозможно. Ни в одной портовой девке не было столько прагматизма, а по части бесстыдства она всем им давала фору.
 – Ты хотя бы понимаешь, во что ввязался? – спросила Корал и ткнула на потолок.– Его ведь не рассердишь по пустяку, вроде нашего приключения в кухне. Не таким он занят. Не дай бог тебе перейти ему дорогу. А ты, видно, как раз это задумал, иначе он меня не прислал бы.– Она провела язычком по губам.
 – Серьезно? – Сэм улыбнулся.
 – Сегодня по графику у нас какой-то замминистра. Он поддел ее за подбородок.
 – То-то я гляжу…
 – Да, потому я и подумала, что ты влип по-крупному. Знаешь, ты ему нравишься.
 Сэм знал. Он взял ее груди в ладони, думая, что на месте актера тоже отдал бы сто тысяч ради такого блаженства.
 – И долго ты намерена меня уламывать?
 – Я же говорила: пока не надоем. Уйду – добавки не жди. Хотя что-то мне подсказывает…
 – Ну-ну?
 – Что, если ты согласишься на то, о чем он просит, может быть, тебе и перепадет.
 Корал потерлась о его ладони, и ее соски стали твердыми и горячими, словно железо в горниле. Она явно напрашивалась остаться на всю ночь. Отказывать было нельзя. Впрочем, он и не смог бы. То был зов плоти, подростковое буйство гормонов.
 – Я на минутку.
 Сэм соскочил с постели и, улыбнувшись ей, схватил мобильник и помчался с ним на кухню. Там он выкрутил кран до упора, чтобы шум воды заглушил слова, и, держа телефон как можно ближе, набрал номер Феликса. Когда тот ответил, Сэм сказал, что сегодня не приедет, и посоветовал включить Си-эн-эн или почитать первую полосу лондонской «Таймс». Договорив, он по обыкновению установил пароль на случай, если телефон попадет в чужие руки.
 В спальне его ждал сюрприз. Корал легла головой в изножье кровати, накрывшись до пояса одеялом, так что Сэм увидел только упругий зад и пальчики, мельтешащие между бедер. Черт, девчонка умела себя подать.
 Он нырнул в постель – поучаствовать в пиршестве.




 Глава 40
 Утро воскресенья. Клиффс-Лэндинг


 Запершись в спальне и приглушив звук, Феликс смотрел, как Чумная Крыса бросается на очередного телегостя, осуждающего клонирование. В руках у него лежала распечатка статьи с официального веб-сайта «Таймс». Чего ради Ньютон решил повысить ставки, раструбив о клонировании Христа? И, хотя они с Мэгги пока оставались за кадром, Феликс явственно ощутил, как кольцо вокруг Клиффс-Лэндинга смыкается.
 Мэгги вряд ли узнает об этом, если ей не расскажут, а значит, надо будет отвлечь ее от телевизора по возвращении из церкви,– рассуждал Феликс. Кел то и дело устраивал для нее приватные богослужения, хотя городок вот-вот должен был наполниться слухами о ней и ее ребенке. Хорошо хоть, ни у кого нет причин подозревать именно ее.
 И все-таки что же пошло не так?
 Ему не терпелось обсудить это с Сэмом, но тот заблокировал телефон. Феликс рассчитывал, что Сэм успеет вернуться, чтобы увезти Мэгги куда-нибудь на время интервью с Ньютоном. Интересно, что Джером потребует на этот раз? Если мыслить логически, вторая статья задумывалась как прелюдия к новому ультиматуму.
 По сведениям Феликса, Мэгги раньше не слышала имени Ньютона, исключая упоминание вскользь в январской сводке Си-эн-эн, которую они смотрели перед отъездом. Благодарить за это следовало Франческу. Раз в две недели, когда Сэм катал Мэгги в Ньяк, она гарантированно была здесь.
 В театральной мастерской ей заказали костюм беременной, и она облачалась в него перед фотосессиями с Ньютоном.
 Феликс просматривал канал за каналом. Статью Джерома обсуждали во всех воскресных ток-шоу. Если клонирование само по себе вызывало споры, то возрождение умерших – целые баталии.
 Похоже, он слишком многое пустил на самотек. Где, спрашивается, Франческа? Феликс не знал. Где Сэм? Неизвестно. Он даже не знал, чем питается Мэгги. Семь долгих месяцев он держал себя в заточении – работу фактически забросил, почти отдалился от Франчески и полностью – от Аделины, пока Мэгги проводила дни наедине с собой или Сэмом.
 Одиночество пробудило старые сомнения. Не ошибся ли он, уверовав в божественность клеток и то, что ребенок – Христос? Клон мог разниться с оригиналом, подобно однояйцевым близнецам, которые, если верить ученым, идентичны в интеллектуальном плане на семьдесят, а поведенчески – только на пятьдесят процентов. Как и у всех нас, личность Иисуса определялась средой, а не исключительно генами.
 Правильно ли он перенес ДНК? Достаточно было одного чиха во время работы, чтобы спутать клетки и клонировать самого себя. Именно поэтому лаборатории судмедэкспертов так тщательно охраняются: любой посторонний волос, чешуйка перхоти или капелька пота способны перевести подозрение на другого.
 Сама плащаница могла не избежать этой участи: дотронься кто до нее оцарапанным пальцем – и ткань сохранит его нейтрофилы рядом с Христовыми. Неудивительно, если окажется, что Мэгги вынашивает копию отца Бартоло.
 В любом случае каждая митохондрия в каждой из клеток клона происходит от Мэгги. Пусть в их ДНК всего пятнадцать генов, кто знает, чем это обернется?
 С тех пор как он, Феликс, произвел имплантацию, оптимизм Мэгги прибавлялся день ото дня, тогда как его – таял, несмотря на молитвы.
 Днями, неделями он экспериментировал с остатками ДНК, тщетно стараясь убедить себя в успехе. Только один факт был неоспорим: у Мэгги в утробе рос клон, ДНК которого взята с Туринской плащаницы.
 Феликс, однако, не хотел мириться с неопределенностью. Ситуация требовала контроля, и вот что он сделал: во-первых, решил проверять домашнюю корреспонденцию и автоответчик. Если его имя всплывет, звонить начнут прежде всего туда. Итак, Феликс набрал свой нью-йоркский номер и ввел код доступа. Франческа согласилась проверять почту, значит, за оплату счетов и ответы на письма можно не волноваться. А сообщений вряд ли много…
 Оказалось – целых шесть.
 Звонил портной с напоминанием по поводу костюма, о котором Феликс напрочь забыл. Остальные пять, одно другого суровей, исходили от некой Шармины. Последнюю запись он проиграл дважды:
 – Доктор Росси, вам меня не одурачить. Я буду звонить каждый день – утром и вечером,– пока не узнаю, что Мэгги Джонсон жива-здорова. Она написала мне, что едет малость отдохнуть с вашей семьей. Полгода – это не малость. Учтите, если она не ответит до понедельника, я вызываю полицию.
 Похоже, подруга Мэгги. Неужели Аделина забыла отправить открытки? Он уже так давно не получал от нее вестей… Кстати, где Мэгги? Она должна была давно вернуться!
 Феликс оставил записку на случай приезда Сэма или Франчески, сел в «ровер» и покатил в направлении церкви, поглядывая по сторонам – вдруг Мэгги уже идет обратно? Отсутствие машин на церковной стоянке обнадеживало. Феликс вышел и обогнул храм по полукруглой лужайке. Дверь бокового входа была не заперта, и он, не теряя времени, отправился к кабинету священника. Услышав, как Кел произносит молитву, а голос Мэгги произносит «аминь», Феликс остановился.
 Они молились при включенном телевизоре.
 Феликс прокрался через прихожую и заглянул через щель в приоткрытой двери. Мэгги стояла на коленях, Кел положил ладонь ей на голову. По телевизору шел репортаж о мероприятии в Центральном парке. Сэм узнал место: чуть севернее Черепашьего пруда, посреди Большой лужайки. Группка людей поднимала самодельный плакат с надписью «Иисус жив!»
 – Непугайся,– успокаивал Кел.– На то воля Божья. Думаю, все перемены и сны – от Него же.
 Какие перемены? Какие сны?
 То, что Мэгги не открылась ни ему, ни даже Сэму, удручило Феликса. Он вернулся на цыпочках к двери, а потом прошел обычным шагом по коридору, громко окликая:
 – Мэгги, ты здесь?
 Послышался щелчок – телевизор спешно выключили.
 – Здравствуйте, Кел. Что-то не так?
 Мэгги даже не взглянула на него.
 – А, Феликс,– отозвался священник.– Как раз вовремя. Мэгги собиралась уходить.
 – Что ж, идем, Мэгги.
 Он взял ее за руку и сказал Келу:
 – Ей больше нельзя здесь появляться. Когда-нибудь люди заметят и станут гадать, кто отец.
 Кел и Мэгги рассмеялись.
 – О том, что Мэгги беременна, знает весь Клиффс-Лэндинг. Люди слышали, что мы ее опекаем.
 – Тем более пора нам уезжать.
 – Сердцем чую: лучше вам остаться. Что бы вы ни решили, да благословит вас Господь.
 – Так вы верите? – изумился Феликс.
 Кел закрыл глаза, словно ждал помощи свыше.
 – Скажем так: я не отрицаю.
 Они смотрели друг другу в глаза, Феликс – завидуя его бесхитростной вере. Пришла ли она от служения Богу или наоборот – побудила людей вроде Кела с Бартоло становиться святыми отцами, жрецами, раввинами?
 – А кто этот репортер? – спросила Мэгги в машине по дороге домой.– Откуда ему все известно? Не он ли, случаем, хотел дать Сэму взятку, когда ты вернулся из Турина?
 – Он – давний знакомый, вот и все. Можешь не волноваться.
 Они шли к дому по дорожке из круглого плитняка.
 – Я слышал,– спросил Феликс,– вы с Келом обсуждали какие-то сны. Тебя что-то тревожит?
 Он открыл перед ней дверь и замер.
 Поперек проема стояли два упакованных чемодана из багажа Франчески. На часах – двенадцать сорок пять. Ньютон приедет с минуты на минуту, а Сэм до сих пор не появился!
 – Мэгги, если в дверь позвонят, не открывай. Поняла?
 – После всего-то? Не волнуйтесь, я теперь к ней и близко не подойду.
 Он свернул в комнаты Франчески, постучался и вошел. Сестра собирала очередной чемодан.
 – Франческа, зачем?
 Она свирепо укладывалась, словно не замечая его.
 – Ты, часом, не включал сегодня телевизор?
 – И что с того?
 – Толпы молящихся. Откуда они, по-твоему? Сэм ведь предупреждал: хуже будет! И вот результат: нас обложили. Теперь ты доволен? Доволен, я спрашиваю?
 – Фрэн, не могу же я все отменить!
 Она резко глянула на него.
 – Можешь. Пока не поздно, усыпи Мэгги и покончи с этим. Организуй преждевременные роды. Она никогда не узнает. Все равно это не настоящий ребенок, а продукт эксперимента. Выродок, Феликс! Вот он кто!
 Феликс в оторопи уставился на антикварный шезлонг у кровати Франчески. Она права: еще есть способ покончить с сомнениями и растущим безумием. Но подумав о том, что ему предстоит в этом случае – усыпить Мэгги, вытащить щипцами ребенка и умертвить, пронзив его голову скальпелем, он почувствовал, что холодеет от ужаса. Одно то, что он счел это возможным, бросало его в дрожь.
 – У меня рука не поднимется…
 Франческа минуту всматривалась в лицо брата, а потом продолжила швырять в чемодан вещи.
 – Аделина была права… Я еду к ней в Грецию.
 Феликс вскочил.
 – Так ты знала, где она? Знала и молчала? Дай мне номер, я хочу с ней поговорить.
 – Мы отправимся в круиз по Средиземноморью. И учти… – Франческа выпрямилась и продолжила мстительным тоном: – Там всегда много солидных мужчин, не швейцаров. Смотри, как бы твоя Аделина не влюбилась и не вышла замуж.
 – Я ее люблю, и она знает об этом.
 – Знает? Откуда? Будь я на ее месте – точно вернулась бы замужней. Повстречай я человека с мозгами, наверняка попросила бы капитана обвенчать нас прямо на борту. А под конец круиза мы сошли бы в Италии и провели медовый месяц у дяди Симона и прочих родственников. Напомнить почему, Феликс?
 Он сел.
 – Потому, что мы оттуда родом. Потому, что они наша семья, наша кровь. Они, а не горничная, Феликс! Со швейцаром!.. Из-за тебя я как гостья в собственном доме!
 Он не мог взять в толк, отчего сестра так взбеленилась.
 – Фрэн…
 – О чем ты думал?.. Впрочем, о чем вообще ты мог думать? Теперь все решает Мэгги. Вот кто тобой крутит – она и Сэм. Если считаешь, что ты здесь хозяин, то глубоко ошибаешься. Она завладела тобой – в тот самый миг, как ты сунул в нее этого клона!
 Феликс вздохнул.
 – Завладела? Ну-ну. Звонила ее подруга, Шармина. Утверждает, что я держу Мэгги в заложницах. Ньютон ведет какую-то игру. Сэм пропал. С Мэгги что-то творится, о чем я не знаю… Господи, Фрэн, одному мне не справиться! Как ты можешь бросить меня в такую минуту!
 Видя, что она ничуть не смягчилась, он добавил:
 – Я тоже наверняка полюблю наших родственников – когда освобожусь. Сама видишь – время такое. Я бы с радостью, но не могу.
 – Феликс!
 Она залезла в саквояж.
 – А об этом рассказать у тебя тоже нет времени? – Со слезами на глазах она вытащила пожелтевшую фотографию.
 Феликс узнал снимок сразу. Молодые влюбленные под роскошной аркой из роз. Отец в ермолке, мать с шарфом из черных кружев. Он хорош собой, она – восхитительна, а позади – свадебный подарок, кирпичная вилла с желтой штукатуркой. Искрящееся озеро Маджоре, домик с террасой, на которой они спали в жаркую ночь, лодка, катавшая их по волнам, и лоскуток берега, где они жгли костры и сидели, обнявшись, под звездами…
 – Я полдома отдала бы в обмен на эту карточку, если мы когда-нибудь отвоюем его у Мэгги.– По щекам Франчески текли слезы.
 Он совсем забыл показать ей фото. Забыл, что она тоже вправе знать все.




 Глава 41


 Сэм гнал автомобиль по мосту, нервно поглядывая на часы. Он уже полчаса как должен был везти Мэгги в Ньяк. Вот-вот появится Ньютон; нельзя, чтобы Мэгги осталась при нем. Она наверняка разволнуется, станет расспрашивать, кто он и что. А Феликс просто наложит в штаны со страху.
 Сэм клял себя и не находил оправданий. Вчера вечером он водил Корал поужинать, после того как купил ей платье в «Бергдорфе». Если бы ей пришлось идти домой переодеться, свидание закончилось бы, объяснила она, к тому же Сэм не должен знать ее адреса. Поэтому они зашли в магазин и купили там все, что полагалось на выход: платье, туфли, серьги и колготки. Оно того стоило – выглядела Корал сногсшибательно.
 После ужина они наведались в Сэмов любимый паб, где дружки-приятели, к его вящему удовольствию, не сводили с девчонки глаз. Никто из них даже близко не подходил к красотке такого класса. Да и сам бар прежде не видывал такого роскошного тела. Сэм постарался, чтобы их отношения не сочли родственными – то трогал ее за колено или бедро, то обнимал за талию, то клал на плечо руку, чуть не касаясь пальцами ее груди, а чтобы ни у кого не осталось и тени сомнений – дважды поцеловал. Пусть знают, что он спит с девчонкой, о которой они могут только мечтать.
 Из паба ушли поздно, а заснули и вовсе на рассвете. Однако Сэм встал вовремя и едва собрался попрощаться с Корал, как ему тут же напомнили: добавки не будет. Мысль о том, что это свидание – последнее (не согласился работать с Брауном – поощрений не жди), была слишком горька. Сэм не смог пересилить себя.
 Он расстегнул на ней рубашку, одолженную на ночь, и вновь забылся в самом жарком лоне Нью-Йорка. Все-таки он слабак. Семь месяцев мук по какой-нибудь юбке взвинтили его до предела. Клиффс-Лэндинг был отвергнут. Да и кто бы его осудил?
 Сэм поддал газу. «Мэгги точно осудила бы»,– подумал он.
 Помня о фокусе с тройной слежкой, он предпринял все меры, чтобы его не смогли разыскать даже с дюжиной «хвостов» , но, подъезжая к дому Росси, увидел у дверей машину из тех, что сдают напрокат. Сэм припустил по мощеной дорожке, однако быстро выдохся. Едва он притормозил перед дверью, как навстречу ему из-за угла вышел Джером Ньютон. К Сэму вернулась прежняя прыть.
 – Какого черта ты здесь вынюхиваешь?!
 – Ба, старина Уолтер Хикок!.. Рад тебя видеть. Мне назначена встреча, как ты, без сомнения, помнишь. Дверь никто не открыл, вот я и пошел вокруг дома. Что мне еще оставалось? А машины-то две!
 – Это не значит, что они дома. Клиффс-Лэндинг большой.
 – Да, я видел. – Джером залез в бумажник, вытащил ручку и визитную карточку.– Передай: следующая неделя, время и день те же. Если их снова не будет, сделка расторгается.
 – Возможно, доктор Росси и сам ее расторгнет после шумихи, которую ты поднял.
 – Как только мы побеседуем, я изложу свои доводы. Уверен, он поймет.
 – Поживем – увидим.– Сэм выхватил визитку.– А теперь проваливай ко всем чертям.
 Джером покосился на него, сел в машину и уехал. Сэм постоял на пороге, пока не убедился, что все спокойно, и отпер дверь собственным ключом. Феликс, Мэгги и Франческа сгрудились за углом вестибюля.
 – Можете выходить, он ушел,– сказал Сэм.
 Мэгги шагнула вперед.
 – Феликс не говорит, кто этобыл. А ты, Сэм, расскажешь? Он тяжело вздохнул.
 – Не репортер ли, из-за которого весь сыр-бор?
 Все оторопели.
 – Нет, сказал! – отрезал Феликс.– Просто старый знакомый – надоеда. Ему незачем знать, что ты здесь! – Он в сердцах повернулся к Сэму.– Ты-то где был?
 Мэгги подошла ближе, словно тоже хотела услышать ответ. Сэм уже давно не задерживался в городе по субботам.
 – На работе завяз, думал – не вырвусь. Я прогнал того типа, взял только визитку,– сказал он, протягивая Феликсу карточку.
 Мэгги не сводила с него взгляда. Поверила ли она? Сэм оченъ на это надеялся. Каким бы подлецом он себя ни чувствовал, ему все же хотелось подбодрить Мэгги, погладить по животу, дать понять, что готов защитить ее. Она была так ранима, сама того не сознавая, так беззащитна в своей наивной ереси, подпитываемой маньяком Феликсом… Сэм считал, что тот строит из себя заботливого доктора лишь в собственных тщеславных целях, а на самом деле ему на нее плевать.
 – Просто завяз на работе,– повторил он, начиная себя презирать.
 Не за Корал – это было неизбежно,– а за то, что находил в ней удовольствие. Он всей душой надеялся убедить Мэгги. Черт с ней, с ложью,– за нее отвечать перед Богом; его отвращала сама потребность искать секс на стороне, оскорбительная для Мэгги.
 – Значит, заработался? – переспросила она.
 – Воттекре…– начал он и осекся.
 Не стоило этого говорить, даже из благих побуждений. Святотатства Мэгги ему точно не спустит.
 Ее взгляд потускнел. Этой паузой он выдал себя с головой. На глазах у Росси она тихо повернулась и пошла к своей двери под лестницей.
 – Невероятно,– проронила Франческа.– Он опять за свое…
 После сдавленной перепалки все пошли догонять Мэгги. Сэм отправился в прачечную, Феликс – в обход через смотровую, и обе двери оказались закрытыми.
 – Я должен поговорить с ней,– произнес Феликс вполголоса.– Какая-то женщина, ее знакомая, грозится вызвать полицию! А еще Мэгги сказала священнику что-то такое, что от меня утаивает. Она не упоминала при тебе о своих снах, Сэм?
 – О снах? Нет, не упоминала.
 – Должен же быть способ поговорить с ней! И что тебя вечно тянет ей…– Феликс запнулся,– портить жизнь?
 Сэм вздохнул.
 – Что ж,– вмешалась Франческа,– по-моему, так вам и надо. Разбирайтесь здесь сами, я уезжаю. Прощай, Сэм.
 Пока, Феликс, удачи тебе. Не знаю, как вы, а я возвращаюсь к нормальной жизни.
 Она повернулась, чтобы уйти, но Феликс схватил ее за руку.
 – Фрэн, войди в мое положение. Мэгги страшно расстроена. Не откажи в помощи, хотя бы сейчас!
 Франческа закрыла глаза, будто собирая остатки терпения, набрала воздуха в грудь и взревела:
 – Мэгги! Открой эту чертову дверь! Мальчики за тебя боятся! – Она слегка понизила голос.– Знаю, они больше тянут на идиотов, но, может быть, все-таки впустишь их? И меня заодно? У Феликса к тебе срочное дело. Говорит, тебя спрашивала какая-то женщина…
 – Шармина,– подсказал Феликс.
 – Шармина! – прокричала Франческа.
 – Сказала, что вызовет полицию,– нашептывал он.
 – Сказала, полицию вызовет!
 У Сэма вдруг возникло дурное предчувствие. Что-то было не так!
 Феликс посмотрел на него.
 – Чего ждешь? Давно бы взломал дверь!
 – Что, опять?
 – Не опять, а снова!
 Сэм так и сделал.
 Войдя внутрь, Мэгги они не застали. В углах высились аккуратные штабеля коробок от «Фэбьюлос фуд» и горы жестяных банок.
 – Мэгги, ты где? – позвал Феликс.
 Заглянули в ванную – пусто. Не было ее и за дверями в саду. И тут послышался испуганный голос Франчески:
 – Фликс, бегом сюда!
 Они бросились к ней и увидели, что она стоит на пороге детской. Мэгги сидела на коврике, скрестив ноги и прижав к груди какую-то банку. Словно не замечая ничего вокруг, она запустила туда руку, вынула пригоршню чего-то темного и отправила в рот.
 Сэм отступил назад, пропуская Феликса. Тот нагнулся, все еще окликая ее.
 – Что она ест?
 В этот миг Феликс выпрямился.
 – Срочно несите тонометр, кардиограф, кислород. Да, и стетоскоп не забудь. Фрэн, бегом!
 Сэм старался не путаться под ногами и сохранять спокойствие. Почему же Мэгги так странно смотрит в пустоту?
 – Что она ест?
 – Оливки.
 – Оливки?
 Доктор быстро обошел комнату и проверил этикетки на банках. Все до одной были из-под оливок. Неудивительно, что она не пускала его!
 Вернувшись в детскую, он застал Феликса с тонометром в руке, утирающего глаза рукавом.
 – Что с ней такое? Это из-за меня? – спросил Сэм. Феликс осторожно уложил Мэгги на спину и сунул под голову подушку.
 – Нет, это я виноват. Похоже, у нее эпилептический припадок.
 Вернулась Франческа с приборами.
 – Мэгги, я надеваю тебе маску и напульсник,– говорил Феликс, взяв акушерский стетоскоп.– Сейчас послушаем, как там наш мальчик…
 Через минуту он закончил и сел рядом.
 – Осталось несколько секунд. У нее то, что называется сложным парциальным приступом.
 – Я думал, ты за ней следишь!
 – Она прошла все тесты, которые могли выявить болезнь на начальном этапе. Давление слегка повышено, но это терпимо. Мне казалось, все идет по плану. Отеков у нее не было, белка в моче – тоже. Анализы в норме, я сам проверял. Ничего не понимаю. Неужели эклампсия?
 – А что это такое?
 – То, отчего делают кесарево.
 Воцарилось молчание.
 – Какие еще есть диагнозы? – спросил Сэм немного погодя.
 – Может, поражение ЦНС, хотя я каждый день проверял ее рефлексы. Посмотрим на томографе. Думаю, люмбарная пункция не понадобится. Чего у нее точно нет, так это менингита и энцефалита.
 – Тогда что с ней?
 – Большинство приступов носит идиопатический характер, а значит, их причина никому не известна. Если приступы и случались, она могла просто забыть.
 Сэм поднял банку.
 – А почему она ела оливки? Разве они не в рассоле? Ты же посадил ее на бессолевую диету! Странно, никогда не слышал, чтобы беременных тянуло на оливки. А как же соленые огурцы?
 До него вдруг дошло, что Феликс еле сдерживает слезы.
 – Интересно, знает ли она?
 – Что?
 – Оливки были самой распространенной пищей в древней Палестине.




 Глава 42
 Неделю спустя. Сентябрь, суббота. Клиффс-Лэндинг


 Ранним утром машина Джерома Ньютона свернула направо и покатилась по Лоуфорд-лейн до упора, миновав все дома. Журналист разработал блистательный план, или, скорее, способ разузнать правду еще до свидания с Росси.
 В последнее время, рассматривая живот Франчески Росси, Джером подметил, что тот растет очень неравномерно, как будто скачками. В последний из своих визитов он пристально наблюдал за ней, и ее движения показались ему странно ненатуральными, словно чрево Франчески существовало независимо от хозяйки. Для проверки он решил провести небольшое исследование: отправился в женскую консультацию и притворился, будто ждет жену, глазея на беременных. По возвращении Джером просмотрел несколько фильмов, где беременных играли актрисы с накладными подушками, и – вуаля! Все словно копировали Франческу Росси.
 Естественно, его хотели надуть. Каждый старается выжить, как может.
 Джером припарковался в укромном месте. Сегодня он решил применить маскировку – оделся неброско, под местного жителя, спрятал рыжую шевелюру под рыбацкой кепкой, а глаза – за темными очками. Никто бы и не подумал, что в его ящике рыболова спрятана параболическая антенна для подслушивания разговоров с расстояния до трехсот метров, а бинокль и фотокамера в кармане предназначались не для наблюдения за природой.
 Его объектом была горничная.
 До сих пор он ни разу не видел ее, как и Сэма. Каждое воскресенье они куда-то пропадали. Джером заподозрил неладное. Может быть, пока Росси с сестрицей разыгрывают перед ним спектакль, Сэм возит ее ухаживать за настоящей беременной?
 Джером прокрался к обрыву и свернул налево к дому Росси, подыскивая точку для наблюдения, откуда просматривались бы и передний, и задний выходы. Там он собирался залечь, дожидаясь горничной, чтобы после проследить за ней. Если не выйдет, он отправится за Росси.
 Справа от дома высился небольшой холм. Джером притаился у забора рядом и принялся наблюдать. Около семи из дверей вышла Франческа Росси. Ее живота как не бывало. Она села в «ягуар» и уехала, а через полчаса вернулась с пакетами из бакалеи. Через некоторое время подкатил фургон с логотипом из двух слов «Фэбьюлос фуд», лимонной дольки, веточек тимьяна и базилика. Потом фургон подогнали к черному входу, и какой-то юнец с панковским ирокезом вынес из машины контейнеры для горячих обедов. Он подошел к задней калитке и нажал кнопку. Дверь, выходящая в сад, отворилась, и к разносчику вышел Сэм. Оба направились внутрь, а через минуту парень показался на пороге с пустыми контейнерами.
 «Странное дело»,– подумал Джером. Почему бы не занести обед с парадного или черного хода? Может, Росси заказывали еду для кого-то, кто все это время жил в доме и кого стерег Сэм? Может, новая Мария скрывается у них в служебном крыле? Чтобы проверить свою догадку, Ньютон сполз с холма и подобрался к стене, окружающей стеклянные двери. Под прикрытием плюща он вскарабкался наверх. Сад цвел и благоухал, пестря яркими однолетниками. В бассейне среди водяных лилий резвились рыбки. Две кованые скамьи и площадка из белого гравия дополняли картину укромного уголка для дорогой сердцу женщины. Однако, как бы Франческа Росси ни благоволила своему швейцару-телохранителю, комната с выходом в сад принадлежала не ей.
 Джером всячески пытался заглянуть внутрь, но его бинокль оказался бессилен против пленки на окнах. За стеклом то и дело мелькал чей-то расплывчатый силуэт. Затем, к радости Джерома, двери распахнулись, и в проеме показался Сэм, зевая и потягиваясь на свежем утреннем воздухе. Похоже, в комнате был еще кто-то! Ньютон затаил дыхание. Сэм повернулся, будто споря с невидимым собеседником.
 За порог ступила негритянка – давно на сносях, со стопкой одеял под мышкой. Зачем Росси держать беременную горничную?
 И тут его озарило. Боже правый, да ведь она и есть мать! Потому-то он с ней не встречался!
 «Вот тебе и репортаж. Одна странность на материал – нормальное дело. Тогда люди поверят. Кто-то клонирует человека – что ж, это не новость. Наука способна и не на такое. Даже две странности – еще куда ни шло, если уметь их подать: ученый клонирует умершего человека. Добавь третью – и достоверность уже теряется: клонируют покойника двухтысячелетней давности по имени Иисус Христос». За этим-то Ньютон и опубликовал две статейки в бульварном ключе: для затравки, чтобы просто озвучить идею. Когда первый шок схлынет, когда люди привыкнут, наступит черед вдумчивых статей, затем фильмов и, наконец, книги. Кто мог предположить, что Росси припас для него четвертую странность: Иисуса родит черная горничная? Что это – хитрый ход или безумная тупость?
 Негритянка в сопровождении Сэма вышла за ворота и свернула в сторону кручи; Джером, немного погодя, отправился за ними. Парочка остановилась у обрыва – невдалеке шумел водопад.
 Сэм расстелил на земле одеяла, отвергнув помощь горничной, усадил ее спиной к дереву и сам сел рядом, глядя на бурлящие воды Гудзона. Джером подполз ближе, лихорадочно подыскивая строчку для заголовка, .невдалеке стоял крупный валун. Ньютон укрылся в его тени, вытащил подслушивающее устройство и бесшумную фотокамеру – лучший друг папарацци. Подключи ее к ноутбуку – и можно пересылать кадры в любую точку земного шара.
 – …даже не смотришь на меня,– донесся голос Сэма, усиленный параболиком.– Я что, тебе больше не друг?
 – Вовсе нет,– ответила негритянка.– Я ценю твою помощь и защиту, но раз ты мне не муж, Сэм Даффи, какой с тебя спрос? Я же сказала: мне все равно, где ты и с кем ты. Так что забудь. Все нормально.
 – А мне не все равно, Мэгги.
 Что это? Джером заволновался. Интрижка между Сэмом и горничной? Если она ждет ребенка от него, придется начинать все сначала. На всякий случай Ньютон записал ее имя в блокнот.
 Некоторое время они молчали, потом Сэм произнес:
 – Тебе нужно больше лежать, как сказал Феликс. По крайней мере, расскажи ему о цветовых пятнах. Вдруг это какой-то симптом?
 Женщина фыркнула.
 – Чтобы он обколол меня лекарствами, а ребенок страдал? Или заставил анализы сдавать по десятому кругу? Я и так чувствую себя подушечкой для булавок. Томография ничего не выявила, неврологический тест – тоже. У меня нет токсемии. Давление упало. А Феликс целых два дня продержал меня в Ньякской больнице и еще четыре – на койке, как хворую!.. В Ньяк я с ним больше не поеду. Нечего мне там делать.
 «Все сходится,– подумал Ньютон.– Раз Феликс так о ней печется, значит, ребенок точно не от швейцара».
 – Он говорит, у тебя преэклампсия,– возразил Сэм.
 – Ничего подобного. Я об этом читала еще до того, как забеременеть. Он сам не знает, что со мной.
 – По его словам, во время припадка ребенок может испытывать кислородное голодание.
 – Не обязательно. В больнице сказали, со мной все в порядке. Знаю я, почему мне привиделось. Только Феликс и слушать не хочет, прямо как ты.
 Сэм, казалось, отчаялся ее разубедить.
 – В Библии ничего не говорится о том, что Марии мерещились пятна.
 – У нее были видения, Сэм. И у меня почти то же, только с цветами.
 Он взял ее за руку и не отпускал, как она ни пыталась отстраниться.
 – Мэгги, я тоже читал кое-что. Это называется зрительные расстройства при сенсорных пароксизмах. Они-то и предшествуют приступам, во время которых ты отключаешься и тут же забываешь, что с тобой произошло. В них нет ничего сверхъестественного. Феликс должен знать обо всем, и если ты ему не скажешь, это сделаю я.
 – Только попробуй, и я потребую, чтобы тебя выставили вон. Ты знаешь, на что я способна, Сэм Даффи, Тогда можешь ко мне больше не подходить.
 Они снова замолчали. Тем временем Джером снимал Сэма, который стоял и смотрел на реку.
 Долго пришлось ему ждать, но в конце концов горничная сменила гнев на милость.
 – Ладно, Сэм, я пошутила. Иди, посиди со мной.
 Так он и сделал.
 – Знаешь, Мэгги, сил нет молчать. Не хочешь слушать, а я все равно расскажу.– Он всплеснул руками в порыве отчаяния.– Что поделаешь, я не святоша и никогда им не был. Всю жизнь обходиться без секса, как ты,– это выше моих сил.
 – Стоп,– прошептал Джером самому себе.
 Затем он схватил блокнот и начал строчить под наплывом свежих идей. Она – девственница! Невероятно! Что за весть, что за удача! Лучше и быть не могло! Теперь он нашел заголовок, который встряхнет мир: «Черная Богородица».
 Горничная ответила:
 – Сэм, никто тебя не заставляет без него обходиться.
 – Знаю. А почему ты не спрашиваешь, что меня держало здесь всю неделю?
 Она посмотрела на него с искрой интереса во взгляде.
 – Только не говори, что ты завязал.
 – Именно так: я завязал.
 – Быть не может, Сэм! Зачем?
 – По личным причинам. Короче говоря, Браун прислал ко мне женщину… я о ней как-то рассказывал…
 – Которая твоя копия в юбке? – выпалила Мэгги.
 – …голую женщину, чтобы уговорить меня остаться.
 – Подробности держи при себе. И не пытайся меня убедить, что она тебя изнасиловала,– все равно не поверю. Да и не мое это дело – знать, кто и как!
 Некоторое время Сэм лежал на одеяле, глядя на облака, потом произнес:
 – Ты права, она меня не насиловала. Но когда-нибудь, после рождения ребенка, я надеюсь, ты позволишь мне быть к тебе ближе, как тогда. Я все чувствовал. В следующий раз тебе незачем будет себя сдерживать, и тогда ты поймешь, каково это.
 Джером замер с карандашом в руке. Сэм, швейцар-ирландец, желает черную горничную?..
 Разузнать удалось многое.
 Как она успокаивала подругу по телефону. Как Франческа Росси отложила круиз, а ее брат на радостях позвонил в Еврейский музей и заказал копию картины Лессера Ури с пишущей женщиной. Вторую часть диптиха – какого-то человека перед скалой – он решил повесить у себя. Первую картину должны были привезти в самом скором времени. Потом Мэгги спросила, чем Сэм намерен заняться в будущем, как зарабатывать, и добавила, что у нее теперь куча денег и первое время они могут ни о чем не волноваться.
 Ага, похоже, Росси платил ей!.. Милая подробность.
 Сэм отозвался, что будет последним кретином, если позволит себе взять хоть цент из ее денег.
 Так они и болтали, сидя под деревом, радуясь теплому дню. То и дело их руки и ноги соприкасались, но им как будто не было дела до этого, словно брату с сестрой. Очень трогательно.
 Под эту незатейливую беседу Джерома Ньютона начало клонить в сон. Дальше можно уже не слушать, решил он. Фотографии у него в кармане, заголовок готов. Ему все известно, на руках снимки. Росси не отвертится: он, Джером, получит разрешение на интервью с настоящей матерью клона и право снимать на родах.
 Сюжет уже привлек внимание общественности, оставалось только делать на нем прибыль. Всего за неделю горстки богомольцев выросли до размеров многотысячных толп. Ночами участники митингов разбредались по паркам, лугам и полям со свечами в руках, молясь о грядущем Господе. Властям это стало действовать на нервы. Дошло до того, что в ряде стран для разгона молитвенных сборищ вызвали войска особого назначения. Некий защитник христианского права объявил происходящее пустым спектаклем, поскольку в Библии-де ни слова нет о клонировании. Католицизм и иудаизм пока благоразумно молчали. Ньютон знал, что надолго их не хватит. Что они предпримут, если Иисус на самом деле возродится? Кто будет ходить к ним на проповеди? Кому будет дело до президентов, полиции, судей – самой королевы, явись на землю Сын Божий? Кто пойдет в церковь, если всяк верующий постарается быть ближе к Нему? С каждым вопросом – как сделать жизнь праведной, как молиться, как чествовать Бога – люди обратятся к Христу, а не к священникам. Какие из религий он отвергнет? Вот, что пугало церковников больше всего. Интересно, велит ли новый мессия пополнить церковную казну? Джером усмехнулся. Ему было не жаль их. Сами заслужили – тем, что верили мифам про боженьку.
 Джером так размечтался, что чуть не прослушал слова горничной:
 – Сэм, начинается.
 Журналист прибавил громкость и поднес к глазам бинокль. Сэм вскочил.
 – Пойдем, я провожу тебя в дом.
 Он попытался поднять ее на ноги, но Мэгги стала отбиваться, и в конце концов Сэм оставил ее лежать на боку, а сам опустился рядом, утешая ее.
 – Когда-нибудь этот Росси дождется. Клянусь, я сверну ему шею!.. Скажи, что ты видишь?
 – Какие краски! Просто чудо! Столько цветов! Самый чистый – любовь. Он горит ярче всех…
 Сэм Даффи лег рядом с ней и гладил Мэгги по лбу, пока она восхищенно стонала и бормотала под нос что-то насчет цветов.
 – Мэгги, держись. Смотри на меня. Сосредоточься.
 Она отвернулась, едва Сэм позвал ее по имени. Тогда он стукнул кулаком по одеялам, поднялся с коленей и взглянул на небо, как будто Мэгги больше не принадлежала земле.
 – Бог, если ты там,– произнес он,– перестань ее мучить, или я… или я…– Сэм вздохнул и погладил ее по животу, насвистывая под нос, а потом запел срывающимся от чувств голосом:



   Давным-давно в Килларни,
   В селении родном,
   Негромко мама пела мне,
   Качая перед сном.
   Простую эту песенку
   Я помню и сейчас,
   Ах если б услыхать мне
   Еще хотя бы раз:
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал – и детский плач утих.
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал – Ирландии мотив.
   Я часто вспоминаю
   Наш ветхий старый дом
   И руки мамы, что меня
   Качали перед сном.
   И тихий голос мамин
   Негромко, как во сне,
   Мурлычет колыбельную,
   Напевает мне:
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал – и детский плач утих.
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-ли,
   Ту-ра-лу-ра-лу-рал – Ирландии мотив. [17] 



 Джером Ньютон следил за женщиной. Сначала она лежала без движения, потом вдруг застонала и посмотрела на Сэма, который тут же обнял ее.
 Ньютон убрал блокнот, выключил антенну-параболик. Он больше ни за кем не следил, а только привалился к скале, ощущая ее твердость всем телом, словно сроднившись с ней, и жалел, что та не может обнять его так, как обнимались они; жалел, что похож не на них, а скорее на камень у себя под спиной, которому никто никогда не расскажет, какого цвета любовь.




 Глава 43
 Понедельник. Туринский международный аэропорт


 Отец Бартоло ни разу не летал самолетом. Из города его привез железнодорожный экспресс, и священник очутился в долгой очереди пассажиров «Эр Франс», летящих в Париж. Его потрясало, что люди совершенно не обеспокоены предстоящим: ребятня носится под ногами родителей, подростки, как ни в чем не бывало, медитируют с наушниками в ушах, мужчины листают газеты.
 Многих трудов ему стоило получить разрешение на поездку. Перед встречей с епископом Бартоло помолился и попросил Господа дать нужные слова. Если епископ откажет, второй раз он пытаться не будет. Как и все католические священники, Бартоло дал обет послушания во время хиротонии, и повторное обращение к руководству может вызвать интерес Ватикана. Тогда поиском причин и методов предотвращения вопиющей строптивости туринца займется инквизиция.
 Епископу он сказал следующее:
 – Мне очень нужно поехать в Америку – проконсультироваться с одним глубоко верующим католиком по срочному вопросу. К сожалению, я не могу назвать его имя и подробности дела, поскольку обязался держать их в секрете.
 Здесь Бартоло пришлось заверить его преосвященство, что предмет обсуждения исключительно важен и требует тщательного рассмотрения.
 Епископ дал согласие, приписав его скрытность, как и предполагал Бартоло, стремлению сохранить тайну исповеди. Священник рассчитывал, что так и будет. иднако он все еще сомневался, что ему позволят отправиться так далеко с миссией неизвестного назначения, особенно если учесть, сколько там собственных храмов и пасторов.
 Он дважды звонил доктору Росси и оба раза напрасно. Только с третьей попытки ему удалось сообщить о себе, да и то автоответчику.
 Нервно улыбнувшись контролеру, оторвавшему корешок его билета, и бортпроводнице, указавшей куда-то в глубь гигантского стального чрева, Бартоло черепашьим шагом одолел долгий проход между кресел, сунул свой саквояж на полку для ручной клади и приник к окну. Еще заказывая билет, он ненароком прочел расписание полетов и обнаружил одну пугающую деталь: в полдень из разных европейских аэропортов отправится около восьми рейсов, и все они прибывают в Нью-Йорк около трех часов дня. А если учесть, что кроме европейских существуют еще азиатские, южноамериканские и прочие авиакомпании, к моменту его посадки все небо над Нью-Йорком будет кишеть лавирующими самолетами. «Только бы пережить взлет,– подумал Бартоло.– А там видно будет».


Тем же утром. Вашингтон

 В одном из особняков к западу от парка «Горный ручей» сидел у монитора подросток. Оставив попытку взломать сайт Белого дома, он спустился по лестнице и прислушался к разговору в отцовском кабинете. Его отец, конгрессмен Данлоп, принимал коллег, спеша поделиться новостями после таинственной встречи в Нью-Йорке, с которой он только что прибыл.
 – А никто не додумался позвонить ему на домашний? Ведь он живет в Лондоне, если не ошибаюсь? – произнес конгрессмен по фамилии Джеймс.
 Тут парень услышал отцовский голос.
 – Алло! Передайте директору, что звонит конгрессмен Данлоп.– После паузы он продолжил: – Приветствую. Помните того типа, которого мы разыскивали? Кто-нибудь может связаться с ним в данный момент? Если его нет в Лондоне, свяжитесь с пограничниками, а если он в Штатах – посмотрите, где высадился. Отправьте своих ребят по его следу, ладно? А я тем временем подготовлю комитет.
 – Думаете, мы наберем голоса? – спросил Эвермейер, когда Данлоп положил трубку.
 – Тут и думать нечего. Официально конгресс против репродуктивного клонирования, потому что против электорат; хотя по большому счету всем начхать. А наш большой брат хочет поскорее покончить с этой катавасией. Он просит издать закон, который запретил бы клонировать мертвецов.
 – Шепнул бы по старой дружбе, кто он такой,– сказал Джеймс.
 – Закрытая информация, друг. Сам узнаешь, когда придется иметь с ним дело.
 – Полагаешь, англичане выдадут своего журналиста? – полюбопытствовал Эвермейер.– Может, он еще здесь, пытается выехать?
 – Им самим он нужен, как пятая нога. Если нам удастся его прижать, Ньютону уже некуда будет деться.– В голосе Данлопа звучала уверенность.
 – А вдруг он не врет? – спросил Эвермейер.– Вдруг этот клон уже существует?
 До мальчика донесся отцовский смешок.
 – Тебя послушать – вылитый мой сынок-остолоп.
 – Сочту за комплимент, Данлоп, потому что твой Зак поумнее нас обоих.
 – А по мне, он увлекается не тем, чем надо. Верит во всякую чепуху – пришельцев, правительственные заговоры, теперь вот твердит о Втором пришествии… Но он-то еще сопляк, а ты взрослый, Эвермейер. Пора бы уже отличать газетные утки от правды. Может, кого-то и пытаются клонировать, но не Иисуса же! – Конгрессмен опять рассмеялся.
 Зак сделал неприличный жест в сторону отца и поплелся к себе. Открыв банку газировки, повертел в руке крест на цепочке, с которым не расставался, и от нечего делать стал просматривать свои любимые сайты. Сначала зашел на  izvestia.ru – посмотреть, что задумали коммунисты. Путин разглагольствовал, «Гринпис» втуне протестовал по поводу увольнений работников ядерной промышленности. Потом он переключился на «Чайна дейли», англоязычную версию китайского правительственного вестника, которую частенько взламывал за полное отсутствие плохих новостей. Туристы валят валом, лидеры всех стран приезжают с визитами – не страна, а предел мечтаний! Зато следующий сайт – лондонской «Таймс» – явно впитал в себя двухсотлетние традиции утонченного сарказма, остроумия, переходящего в фарс, и, наконец, банальной грубости – всего того, чем славилась пресса ее величества. Зак щелкнул на пункте «Событий дня» и начал искать статьи о клонировании. Он поставил банку на стол и перечел найденное, а потом открыл свой конструктор сайтов и некоторое время таращился на пустой экран, барабаня пальцами по столу. Вскоре его осенило, и он набрал строчку: «Объединенная Лига Иисусова Воскресения». Потом преобразовал начальные литеры в логотип: ОЛИВ, нашел изображение масличной ветви и подвел ее под текст, чтобы на месте «О» виднелась оливка.
 И напечатал следующее:
 «ОЛИВ – организация людей со всего мира, которые приветствуют возрождение Иисуса Христа. Мы верим, что Второе пришествие грядет, и не сомневаемся, что современные технологии могут послужить Господу и приблизить Его явление в мир. Таким образом, мы верим в возможность его клонирования. Мы против законов, запрещающих эту методику. Поддержите нас – щелкните здесь для отправки петиции. Ниже вы найдете расписание молитвенных собраний на ближайшую неделю».
 Он перевел свою интернет-листовку на десять языков почти без помощи программы-переводчика, разработал дизайн страницы, создал форму-основу для заполнения петиции и тут же подписал ее от лица двухсот вымышленных пользователей. Еще Зак повесил на страницу счетчик с четырехзначным числом, как если бы его сайт уже посетила тысяча человек. Наконец он добавил ключевые слова в известнейшие поисковые системы и, зайдя на пять наиболее посещаемых сайтов, поместил на них баннеры с ссылкой на собственное творение, планируя снять их в течение следующих суток. Этого будет вполне достаточно, предположил Зак.
 Чуть позже он снабдит страницу ссылками на библейские ресурсы и парой хороших картинок с портретом Христа.


Тем же утром. Манхэттен, Челси

 Когда-то в этом складе располагалась бойня, а теперь его верхний этаж занимала роскошная квартира. Рано утром из нее вышла молодая женщина. Она заперла дверь на ключ, оставив ночного гостя досыпать. Звали гостя Джером Ньютон.
 Женщина побежала по мостовой микрорайона Челси, лишь недавно освоенного богемой. Одета она была в тонкую черную блузу на голое тело, кожаную мини-юбку и черные чулки. Справа от нее промелькнула лавчонка, торгующая сладостями и журналами, а следом – ночлежка, куда проститутки водили клиентов. У перекрестка Четырнадцатой улицы и Девятой авеню ей удалось поймать такси. Забросив на плечо конец китайского шелкового шарфа, она проехала мимо галереи Хеллера. Ее ждала работа.
 От гулкой складской тишины Джером проснулся и нагишом сполз с постели, поражаясь собственной беспечности. Накануне он заглянул к безумно красивой американке, с которой некогда встречался; что самое интересное, она его приняла.
 Джером открыл свой ноутбук, лежавший на краю низкого столика – дизайнерской штучки в виде мясницкой колоды, с вазой в стиле модерн. В вазе стояли ирисы, но Ньютону было не до красот: хотелось скорее подключить к компьютеру цифровой «Никон Кулпикс» и просмотреть фотографии.
 Минута терпения, и вот они перед ним. Привратник Сэм и горничная Мэгги. Она беременна, он одержим, как река, что бурлит рядом. И все же ребенок не от него. Она – Мария. Он – Иосиф, ни разу ее не познавший. Ну сюжетик!
 Ньютон нагнулся, заметив на фотографии небольшой изъян, какую-то дымку. На следующем снимке она тоже присутствовала. Предчувствуя недоброе, он просмотрел остальные кадры. Каждая фотография была подпорчена таким же размытым пятном. Наверное, сбой при загрузке. Хорошо что не успел стереть снимки на камере!.. Он перегнал их еще раз и, пока программа распаковывала фотографии, натянул трусы. Надоело прилипать задом к кожаному креслу.
 Затем он вернулся к ноутбуку. Все то же самое. На фоне дерева или синего неба неизменно возникал слабый цветовой штрих наподобие языка пламени. Ньютон поменял контраст, яркость – не помогло. Полоса как была, так и осталась. Тогда он просмотрел остальные кадры. Все содержали тот же изъян, едва различимый цветной мазок над головой женщины, хотя один раз пятно проявилось вокруг рук привратника – там, где он касался ее.
 Значит, аппарат с дефектом. Ничего, фоторедактор все исправит.
 Журналист включил режим просмотра изображений, когда все снимки появляются на экране в виде мелких квадратиков. Только тогда он смог обнаружить, что пятно меняется от кадра к кадру. Каждый раз тон пятна приобретал иной оттенок. Так что же это? Блик солнца на поверхности Гудзона? Чей-то золотой зуб? Последствия солнечной активности? Шаровая молния? Как объяснить этот цветовой феномен?
 На ватных ногах Джером Ньютон встал и подошел к сумке с вещами. Вот она, кассета с диктофонной записью. Спустя пару минут он промотал пленку до нужного места и прослушал еще раз слова горничной.
 – Какие краски! Просто чудо, Сэм. Столько цветов! Самый чистый – любовь. Он горит ярче всех.
 Ньютон вернулся к компьютеру, выделил пятно в форме языка пламени и удалил фон, затем запрограммировал редактор сделать то же с оставшимися снимками. И вот, фото за фото, на экране возник спектр невообразимых по яркости цветов, переливчатый, словно радуга.




 Глава 44
 Вечер понедельника. Клиффс-Лэндинг


 Сэм вышел в холл попрощаться с Мэгги. Вчера они, как обычно, ездили в Ньяк. Феликс заметил, что Сэм сильно нервничал перед поездкой – из-за приступов, хотя теперь они немного ослабли. В другое время он старался держать Мэгги в постели, но сегодня у них не было выбора. Еще и Джером не приехал на встречу. Все таили тревогу.
 Сэм видел, что Мэгги в нем разочарована, и поэтому счел желание его проводить добрым знаком.
 За последние месяцы все в ней переменилось. Сам ее взгляд стал другим, глаза сияли. Куда подевалась былая застенчивость? Мэгги больше не пробиралась вдоль стен, давая дорогу хозяевам, а ходила свободно, как они. Сначала она отложила прекрасную шаль – подарок Аделины, а теперь укутывалась в нее холодными ночами. Даже прощалась она совсем по-свойски, как у себя дома. Никто ей не повелевал, не приказывал. Отныне все, что с ней делали, делали с ее согласия.
 – Ты надолго? – спросила Мэгги.
 В ее устах это звучало как: «Готовишься поразвлечься с Корал?»
 – Только туда и обратно. Браун дал две недели на размышления.
 – Тогда он и впрямь надеется, что ты передумаешь.
 Сэм нажал ей на кончик носа.
 – Знаю. Ничего, перебьется.
 Он хотел погладить ее живот, как обычно, но передумал. Раз она начала есть оливки и рассказывать про цвет любви, пришел его черед быть благоразумным.
 По разумению Сэма, всякая жизнь священна. Та, что Мэгги носила в себе, без сомнения, не имела цены, но не более чем любая другая. Он стал часто ловить себя на мыслях о ребенке. Кем он вырастет с такими родителями, как Феликс и Мэгги в ее нынешнем состоянии? Тоскливая же у них будет жизнь, если дитя не окажется тем, кем предполагалось, хоть это и крайне маловероятно.
 Однако Сэм с недавних пор стал осмотрительнее.
 – Не надо, а то, чего доброго, покалечишь ребенка.
 Он покачал головой. Как только ей удается читать его мысли?
 – Скажешь тоже.
 Мэгги взяла его за руку и положила себе на живот. От неведомых прежде ощущений Сэму стало так не по себе, что первым его порывом было отнять ладонь, но Мэгги ее удержала. Он выждал немного, чтобы не показаться грубым, потом освободил руку и зашагал к двери.
 – Он тебя любит! – крикнула Мэгги ему вслед.
 Сэма передернуло. Скажи она: «Я тебя люблю», это понятно, но «Он» звучало диковато. И так всю последнюю неделю!
 – Ага. Ну, до скорого,– отозвался Сэм, сел в машину и вырулил на Лоуфорд-лейн.
 Даже зимой выезд по набережной к автостраде имени Генри Хадсона через мост Джорджа Вашингтона радовал глаз, а летом и ранней осенью здесь было и вовсе как в сказке. Сэм частенько выбирал этот маршрут, чтобы развеяться. Обычно он останавливался у памятника морякам и солдатам, а в этот раз заехал с севера. Как ему ни хотелось проехать прямо, к любимым местам, пришлось сворачивать.
 Впрочем, подъехав к своему входу, он понял, что не прогадал. Стоило ему припарковаться, как его сменщик крикнул:
 – Эй, Сэм! Хорошо, что ты здесь. Ты не знаешь, где Росси? Тут кое-кто хочет их видеть, говорит, не уйдет, пока…
 – Что?! – Сэм, казалось, готов был взорваться.– Вы когда-нибудь научитесь меня слушать? Кто додумался пустить в дом первого встреч…
 – Сэм, он священник!
 – Что?
 Сэм открыл дверь и увидел какого-то старика в черном.
 – Чем могу быть полезен, святой отец?
 Тот с улыбкой обернулся, протянул руку и произнес:
 – Здравствуйте. Я отец Бартоло.– У него был сильный итальянский акцент.
 Пожимая ему руку, Сэм стал потихоньку теснить гостя к выходу. В детстве он регулярно ходил в церковь и определил для себя, чем настоящий пастор отличается от поддельного. По его мнению, от этих непроходимых девственников должно непременно исходить ощущение возвышенности.
 – Да-да, я помогу вам. Идите за мной. Священник сделал удивленное лицо и махнул на черный чемодан в углу. Сэм схватил поклажу и повел падре дальше, а выпроводив за дверь, свернул в сторону своего хода.
 – Здесь я живу. Уверен, мы сейчас все обсудим и решим, как вам помочь. Заходите, отец, поговорим.
 Он открыл дверь, и Бартоло проследовал за ним внутрь. Там Сэм поставил чемодан на пол.
 – Подождите здесь. Я сейчас выйду – только на секунду – и сразу вернусь.
 Священник недоуменно кивнул, после чего Сэм запер дверь и пошел к напарнику, попутно сочиняя отговорки.
 – Помнишь,– начал он,– как Франческа Росси просила нас разыскать этого малого и позвонить в церковь Томаса Мора, когда он придет? Ты ведь знаешь, как они любят всякую церковную белиберду?
 – Эт точно.
 – Слушай. – Сэм придвинулся ближе и положил руку ему на плечо.– Они точно не обрадуются, если узнают, что такой тип обивал здесь пороги.
 – Черт, ты прав. Если ты им не скажешь, то и я не скажу. Кстати, где доктор? В отпуске?
 – Нет.– Сэму ничего не оставалось, как врать напропалую.– Разъезжает по Европам с какими-то исследованиями. Хотя на днях приезжал. Ты разве не видел его?
 – Нет, не видел.
 – Точно говорю. А кто еще проходил, пока этот священник был здесь?
 – Дай вспомнить… Дворецкий Брауна, вот кто.
 У Сэма душа ушла в пятки.
 – Нет, вру,– тут же поправился сменщик.– Это было до того, как он пришел. Погоди-ка. Робинсоны с четвертого у себя. Мистер Гир с дочерью на втором. Кроме них только миссис Амстердам нет, но она вышла пообедать и скоро будет.
 Сэм облегченно вздохнул. Плохо, конечно, что все, кроме Феликса, вернулись, но у Брауна пока не было повода к нему присматриваться. Поэтому он похлопал приятеля по спине напоследок и вручил свои ключи от машины с наказом:
 – Будь как дома. Присмотри за моей девочкой, только никому ни слова, ладно?
 Сэм вернулся, широко улыбаясь, и священник улыбнулся ему в ответ. Итальянская фамилия и такой же акцент. Наверняка падре прилетел из Турина. Ясно как день: Росси покусился на святое, не спросивши ни хранителей, ни Папу, и вдобавок намеревался свергнуть главу Церкви с престола.
 Сэм приложил палец к губам в знак молчания. Браун наверняка утыкал все «жучками», едва узнав, что его верный слуга собрался уходить. На глазах у священника Сэм принес оборудование из потайной комнаты и облазил стены, пол и потолок. Все было чисто.
 Закончив, он сел напротив гостя.
 – Che cosa vi chiamate? [18] – спросил тот.
 – Прошу прощения?
 – Scusatemi. [19] Вы кто?
 – Извините, не представился. Я – Сэм Даффи. В некотором смысле здесь работаю.
 Священник хлопнул в ладоши.
 – Buono! [20] Я ищу доктора Феликса Росси. Я Бартоло. Вы знаете, когда он приедет?
 – Вы итальянец? – поинтересовался Сэм.
 Бартоло поднял брови.
 – Si. Из Италии. Я знаю доктора Росси. Вам только надо сказать ему, что я здесь.
 – А вы, случаем, не из Турина?
 Священник пристально посмотрел на него.
 – Почему вы об этом спросили?
 – Положим, догадался.
 – Синьор Даффи, вы можете проводить меня к доктору Росси? Это все, о чем я прошу.
 Сэм решил пойти напрямик.
 – Может, я и знаю, где он. Если вы скажете, зачем он вам понадобился, я…
 Бартоло поднялся.
 – Наши дела не касаются посторонних, синьор Даффи.
 Видя, что он берет чемодан с пола, Сэм быстро загородил собой дверь.
 – Permesso, signor Duffy. [21] 
 Сэм не мог допустить, чтобы пастор в сутане разгуливал по району, расспрашивая о Феликсе. Но и довериться незнакомцу было бы верхом неосмотрительности. Внезапно его осенило.
 – Не хотите ли меня исповедовать, святой отец?
 – Perdonatemi, signore? Non capisco. [22] – Бартоло явно смешался.– Вы католик?
 – Более-менее. Я много лет не был в церкви, но, пожалуй, меня можно назвать католиком.
 – Здесь, в Нью-Йорке, очень много церквей. Я не ваш духовник, сын мой. Зачем обращаться ко мне?
 – А если я скажу, что это перст Божий?
 Священник поставил чемодан.
 – Синьор Даффи, я не могу осквернить таинство исповеди. Если вы желаете соединиться с Отцом Небесным, от которого отпали по причине многих грехов, я вас выслушаю. Но если в вас нет стремления исповедаться, мне здесь нечего делать.
 – Стремления, говорите?
 Они снова сели, глядя друг на друга.
 – Для настоящей исповеди нужны пять вещей. Сначала вы должны вспомнить свои грехи. Затем раскаяться в них всем своим сердцем.
 – Я раскаиваюсь.
 – Еще,– продолжал Бартоло,– вы должны положить для себя не грешить в будущем. Вспомнить людей и события, которые привели вас ко греху.
 «Проще некуда»,– подумал Сэм. Забыть о доках и держаться поближе к Мэгги. Вот уж кто будет рад наставить его на путь истинный. Корал он, скорее всего, больше не увидит – и слава Богу, иначе грех обеспечен.
 – И наконец, поделиться своими грехами со священником. После этого он налагает епитимью в виде регулярного чтения молитв.
 – Если вы согласны меня выслушать, я готов.
 Бартоло открыл чемодан и достал требник, четки и епитрахиль – длинную шелковую ленту около десяти сантиметров шириной с крестом, вышитым по центру и с каждого края. Он приложился к центральному кресту и перекинул епитрахиль через шею так, чтобы концы ее лежали на груди. В этом облачении он превращался в посредника между Богом и католической общиной, мог совершать таинства, отпускать грехи и исполнять обряд очищения. Итак, Бартоло взял требник, вручил Сэму четки и сел в жесткое кресло.
 – Преклони колени или присядь, сын мой.
 У Сэма пересохло во рту, едва он представил, что сейчас скажет священнику. Пожалуй, сидеть в таком положении не следует. Ползать во прахе – самое оно. Поразмыслив, он встал на колени.
 – Благословите меня, отче, ибо я согрешил.
 – Давно ли ты был на исповеди?
 – Лет девятнадцать назад.
 – Срок немалый. Однако приступим.
 Сэм помолчал.
 – Отче, я не уверен, что помню все свои грехи.
 – Позволь мне тебе помочь.
 Бартоло закрыл глаза и принялся перечислять грехи ума, слова и дела. Когда он закончил, из тридцати девяти исповедуемых грехов Сэм признал за собой почти все за исключением тринадцати. Три не касались его, так как он никогда не был женат, зато шесть других были связаны с сексом, пять из которых он совершал бессчетное количество раз.
 – Проще сказать, чего я не делал,– усмехнулся он.
 – Прошу тебя, сын мой.
 – А как насчет лжи? – спросил Сэм.– Могу я начать с нее?
 Бартоло открыл один глаз и разглядывал Сэма секунду-другую, после чего снова закрыл.
 – Хорошо, начни со лжи.
 – Я больше семи месяцев лгал всем о Феликсе Росси.
 Священник воззрился на него, сложил руки на груди, и Сэм рассказал все, что знал, изучая его бесстрастное лицо.
 – Они прячутся в Клиффс-Лэндинге, в доме, который Росси отписал горничной. Вот в чем я хотел исповедаться, святой отец,– закончил он.
 Бартоло встал с кресла и молча прошелся по комнате. Сэм стоял на коленях, на сей раз раскаиваясь искренне. Получалось, он обратил клятву священника ему во вред.
 – Ты готов исповедаться до конца, Сэм Даффи? Раскаиваешься ли ты в своей лжи?
 – Еще нет, но обещаю раскаяться, когда они будут вне опасности.
 – А возможно ли это? – спросил Бартоло.
 Сэм не ответил.
 – Что еще ты совершил греховного, сын мой?
 – Я много обманывал, но не ради того, чтобы надуть или унизить кого-то. Я побывал в стольких драках, что и не сосчитать, и имел плотскую связь со многими женщинами. Одну из них я никогда не забуду. Меня чуть не с самого рождения одолевают нечистые помыслы, и я слишком часто шел у них на поводу.
 – Сожалеешь ли ты о содеянном, сын мой?
 – Я сожалею, что не смог устоять. Обещаю, отныне я буду стараться.
 Бартоло выглядел обеспокоенным.
 – Произнеси акт раскаяния.
 – Вы мне поможете, отче? Я не помню его целиком.
 Они хором продекламировали:
 – Боже мой, я искренне сожалею, что оскорбил Тебя, милостивого Спасителя моего. Ненавижу все прегрешения мои и смиренно молю Тебя: прости мне все, вольно или невольно содеянное мною против заповедей и священной воли Твоей. Обещаю Тебе, Господи, и твердо решаю избегать всякого добровольного греха и всего того, что к нему приводит. Уповаю на милосердие Твое и благодатную помощь Твою, укрепляющую меня во всяком добре. Уповаю на милость Твою при заступничестве Пречистой Матери Твоей и всех святых. Аминь.
 – В качестве епитимьи читай Розарий [23] , сын мой. Ты подтвердил мои опасения. Именно такую исповедь я и ждал от тебя. Но не волнуйся. Я не нарушу обета и не воспользуюсь тем, что ты мне рассказал даже ради спасения собственной жизни. Как если бы я ничего этого не слышал.
 – Да, отец, знаю. Простите меня. Я так сделал потому, что это может стоить им жизни. Сами видите: мир безумствует. Сейчас я отвезу вас к Феликсу Росси.
 Священник вытянул руку и сотворил крест.
 – Ego te absolve [24] , Сэм Даффи. Отпускаю тебе грехи твои во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.




 Глава 45
 Утро вторника. Аэропорт Кеннеди, Нью-Йорк


 Джером Ньютон подтянул лямку кейса для фотоаппаратуры и вручил паспорт, билет и водительские права служащей за стойкой седьмого терминала. Его манхэттенская подружка улетела в Лондон ранним рейсом, пока он стряпал репортаж об открытии выставки, на котором публика имела больший успех, нежели экспонаты. Сегодня он повезет свою американку в Ньютон-Холл – послушать, что скажут родственнички. Если ее одобрят, одна древняя семейная сплетня послужит его обручальным кольцом.
 Славно все-таки снова быть собой.
 Он знал, что так будет, с того самого мига, как спрятался за валуном посреди леса.
 Пока служащая листала бумаги, ища запись о его брони, Джером улыбнулся флагам стран мира, свисающим с потолка. Он только сейчас осознал, как отрадно видеть их здесь – почти так же, как приезжать сюда, в Штаты. Как ни утопична идея людского равноправия – любой английский аристократ находил ее просто абсурдной,– Джерому она нравилась, согревала душу.
 Нравились ему и снимки горничной и швейцара, Мэгги и Сэма. Он разглядывал их часами, мечтая показать своей девушке – и понимая, что этого делать нельзя. Они могли бы принести ему славу, миллиардные гонорары и – почетное место в Аду. Он не был ни Фаустом, чтобы предлагать свою душу на пари, ни дураком, чтобы вступать в сделку с дьяволом ради строчки в Британской энциклопедии. В конце концов оставалась вероятность, что дело и впрямь касается Иисуса Христа. Поразмыслив над этим, Джером уничтожил все отпечатанные фотографии и стер файлы-исходники. Теперь ни он, ни кто другой их не опубликует. Сейчас он ждал встречи со своей подругой, оставляя сенсацию века в Клиффс-Лэндинге и возвращаясь в Англию, которой принадлежал.
 – Вы мистер Ньютон?
 Джером поднял глаза и увидел высокого человека, протягивающего свой бумажник. На золотом жетоне значилось: «Младший судебный пристав». Оглянувшись на покрасневшую регистраторшу, он понял, кому обязан сюрпризом. В чем же его подозревают?
 – Да, слушаю.
 – Вот,– произнес пристав.– Держите.– И вложил ему в руку конверт.
 – Что это такое?
 – Повестка, мистер Ньютон. Вы должны дать показания членам особого следственного подкомитета на заседании Нижней палаты по делу клонирования человека.
 – Палаты? – сглотнул Джером, лихорадочно соображая, чего от него требуют.
 – Палаты конгресса, сэр. Вас вызывают свидетельствовать перед конгрессом.
 – Конгрессом? – Стараясь не выдать смятения, Джером отдал конверт собеседнику. На них уже начали глазеть из соседних рядов.– Спасибо за приглашение, господин младший пристав, но я не принадлежу к американским гражданам, а значит, ваш конгресс не может принудить меня дать показания. И вообще, мне пора, так что прошу извинить…
 Он повернулся, чтобы забрать документы, однако чиновник оказался проворнее – выхватил из руки регистраторши билет, посадочный талон и паспорт.
 – Это его?
 Женщина кивнула. В тот же миг появился второй пристав.
 – Боюсь, вам придется остаться, мистер Ньютон,– сказал первый.– Видите ли, нам дано право задерживать иностранных граждан. А причина всегда отыщется…
 Второй чиновник сдернул с плеча Джерома фотосумку, а едва тот попытался отнять ее, нацепил на него наручники.
 – Посему мы берем вас под обеспечивающий арест, – продолжил первый,– ждать дальнейшего разбирательства.
 Джером закричал, потрясая наручниками:
 – Я не просил меня обеспечивать! Мне не в чем признаваться! Я требую, чтобы вы связались с британским консульством!
 Забрав его чемодан, приставы поволокли Джерома под руки на глазах у толпы.
 – С консульством мы уже связались. Там знают, что вы в безопасности.


Вечер вторника. Клиффс-Лэндинг

 Когда позвонили в дверь, Мэгги была в библиотеке – отгороженной аркой комнате в дальнем конце гостиной по соседству с роялем. Все ее стены от пола до потолка были уставлены стеллажами, а в центре располагалась уютная кушетка.
 Феликс долго пытался держать Мэгги на постельном режиме, но когда ей стало невмоготу лежать у себя, он позволил ей сидеть здесь, положив ноги на подушку. Она часто приходила сюда – читать Библию и книги о родах и новорожденных.
 Сегодня ее увлекло послание апостола Павла к галатам, где перечислены плоды духа – любовь, радость, мир, терпение, вера, добросердечие. В последнее время терпение начало ей изменять.
 Мэгги опустила Библию и выглянула в окно, пытаясь разглядеть, кто стоит у двери. Звонок прозвенел снова.
 – Есть кто дома? Это я, Кел!
 Потом дверь открылась, и голос Франчески произнес:
 – Здравствуйте, Кел. Заходите. Мэгги в библиотеке, а Феликс сейчас занят со священником, которого привез Сэм.
 Кел подошел к библиотеке.
 – Здравствуй, Мэгги. Значит, приехал какой-то священник?
 – Добрый вечер, Кел. Только не спрашивайте, зачем и откуда. Здесь от меня все держат в секрете.
 – Пойди приведи всех,– сказал он Франческе.– А я пока включу новости. Вы должны это видеть.
 Вскоре Франческа вернулась в сопровождении Феликса, Сэма и отца Бартоло.
 – Кел, что случилось? – спросил Феликс.
 Тот нашел в списке каналов Си-эн-эн. Все завороженно следили за новостями. Программа то и дело прерывалась очередной сводкой-молнией.
 В этот раз не было ни круглого стола, ни экспертов – один диктор. Новости говорили сами за себя. Там, где прежде народ собирался дюжинами, проходили многотысячные митинги – посреди Центрального парка, в вашингтонском променаде. Потом пошли прямые включения из крупнейших городов мира. Показывали бывшую богемскую церковь в Западном Берлине, парижскую Пляс де ля Конкорд, площадь Дам в Амстердаме, токийский парк Уэно под кронами сакур, площадь Святого Петра в Риме, даже пекинскую Тяньаньмынь. И повсюду – гигантские толпы людей. Люди зажигали свечи, преклоняли колени для общей молитвы. В руках у многих виднелись плакаты и флаги с одними и теми же словами: « ОЛИВ: Объединенная Лига Иисусова Воскресения ». Никто из репортеров не знал, откуда они взялись.
 Зато Мэгги знала. ОЛИВ послана Богом.
 Бог посылал ей знамение – этим мировым бдением и его лозунгами. Она обожала оливки и боялась толп – с тех пор как бежала с семьей из Мэйкона. Толпа встречала их у банка, когда ферма пошла с молотка, толпа швырялась камнями в окна, крича отцу, что случится с его черномазой девчонкой, если он будет и дальше доискиваться до правды, а после, видя его упорство, двое суток торчала у них перед домом, вопя: «Джонсоны, убирайтесь!» и «Вам здесь не место!»
 Все свои страхи Мэгги доверила Келу, а он ей сказал:
 – Ничего не бойся. Помни: Господь с тобой.
 Сейчас она его едва слышала.
 – Сэм, отвези меня в город. Мне нужно в Центральный парк.
 – Ни в коем случае! – вмешался Феликс.– Тебе нужно лежать, а не разгуливать по ночам!
 Мэгги подошла и положила руку ему на грудь.
 – Пойми, я должна быть там.
 Он отступил.
 – Нет, слишком опасно. Я ни за что не пущу тебя к толпе на таком сроке. А если случится приступ?
 Мэгги вспомнила, что не хотела пересекать Шатемук до родов. На той стороне ей чудилась какая-то скрытая угроза, но раз Господь призывал ее, нужно было идти.
 – Феликс, идем со мной. Я выполняла все твои просьбы. Так не откажи мне хотя бы в одной. Я должна там быть.
 – Брось, Мэгги,– сказала Франческа.– Куда ты пойдешь на ночь глядя? Я вся изведусь, если вы уйдете.
 – Давай и ты с нами. Можем взять «ровер». Если мы будем все вместе, ничего не случится. С вами мне точно ничего не грозит. Сэм, скажи им!
 Когда Сэм подошел к ней, она приложила его ладонь к животу, шепча:
 – Он хочет, чтобы я поехала. Я это чувствую!
 Сэм прокашлялся.
 – Ну не знаю, Мэгги.
 – Будь другом, Сэм! Очень надо!
 Он огляделся.
 – Слово медика, конечно, за Феликсом; с другой стороны, вместе нам будет нетрудно ее охранять. Да и кто нас заметит – ночью, в толпе?
 – Если Феликс не возражает, можно и мне поучаствовать? – спросил Кел.– У меня своя машина.
 Мэгги улыбнулась ему. Кел, как и она, не верил, что у нее что-то серьезное.
 Бартоло, стоявший ближе всех к двери, радостно осклабился.
 – А падре возьмете?
 Все засмеялись, за исключением Феликса.
 – Мэгги, я запрещаю!
 Она, словно не слыша его, подошла к отцу Бартоло и протянула руку:
 – Здравствуйте, я Мэгги Джонсон. Должно быть, вы здесь из-за меня. Приятно познакомиться. Мне бы очень хотелось, чтобы вы поехали с нами.
 – Piacere! Lieto di conoscerla, [25] – ответил Бартоло.– Весьма рад знакомству, синьора Джонсон.– И он благословил ее после рукопожатия.
 Мэгги оглянулась на Сэма.
 – Иду,– только и сказал он.
 – Тогда я тоже,– добавила Франческа.
 Кел выключил телевизор и направился к машине. Один Феликс не двигался с места, пока Сэм не обратился к нему:
 – Феликс, уступи ей хотя бы на этот раз. Она не пропадет.
 – Подождите,– насупился он.– Дайте аптечку взять. Мэгги заглянула в чулан и захватила шахтуш Аделины.
 Ей самой было невдомек, зачем они едут куда-то в ночь. Потрясение, вызванное глядящим со всех плакатов словом и пугающим видом толпы, придало ей неведомый импульс – стремление, исходящее изнутри, от ребенка.
 Отец Бартоло вызвался сесть рядом с ней. Франческа поехала с Келом. Подъезжая к городу, Мэгги почти кожей чувствовала взгляд святого отца, устремленный на нее в темноте. Однако говорил он только с Феликсом, а с ней и словом не перемолвился. Она постаралась призвать все свое терпение, что было не так-то просто: Сэм уклонялся от любых вопросов о Брауне, Феликс утаивал истинное положение дел, священник, приехавший ради ее ребенка, молчал.
 – Мэгги,– проговорил вдруг отец Бартоло,– можно мне будет крестить ребенка, когда придет время?
 Так вот о чем они с Феликсом договаривались! Она сверлила глазами затылок Росси.
 – Я должна подумать, отец. Я выросла среди баптистов. А так мне придется воспитывать ребенка в вере, с которой я почти незнакома.
 Отец Бартоло погрустнел.
 – Да-да, разумеется. Конечно, вам надо подумать. А вы… не пришлете ли вы мне его фотографию?
 Теперь только Мэгги поняла старого священника. Не важно, как он узнал о них, как разыскал. Падре приехал, чтобы увидеть Иисуса, убедиться, что Он – не легенда.
 – Пришлю непременно. Да вы сможете и сами его увидеть, если захотите.
 Он с трудом оторвал от нее взгляд.
 – Спасибо. Значит, буду вместо волхва.
 – Хотите потрогать ребенка? – спросила она шепотом.
 – Я жду, когда Бог мне поведает про него,– прошептал он в ответ.
 – А как Он с вами говорит?
 Бартоло наклонился к ней.
 – Я слышу Его в своем сердце.
 – Я тоже,– сказала Мэгги.
 – Помолимся? – предложил священник.
 Она кивнула.
 – О Иисус милосердный; Искупитель человеческого рода, милостиво воззри на нас, к престолу Твоему с глубоким смирением припадающих. Мы – Твои, и хотим быть Твоими. Желая, однако, еще теснее соединиться с Тобою, каждый из нас сегодня посвящает себя добровольно Святейшему Сердцу Твоему. Будь Царем, Господи, не только верных, никогда не оставлявших Тебя, но и блудных сынов, ушедших от Тебя. Приведи их скоро в Отчий дом, да не погибнут от духовной нищеты и голода. Будь Царем и тех, кого ложные толки ввели в заблуждение или разногласие увлекло в раскол. Приведи их обратно в пристанище истины и к единству в вере, да будет скоро едино стадо и един Пастырь. Также и всех, Тебя еще не знающих, приведи в семью верующих. Даруй, Господи, Церкви Твоей полный расцвет и свободу, даруй всем народам мирное благоустройство, чтобы со всех концов вселенной звучало единогласно: слава Божественному Сердцу, через Которое нам дано спасение, слава и честь Ему во веки веков! Аминь.
 Мост проехали без приключений. Мэгги даже не взглянула на реку – шепталась с отцом Бартоло о том, как Господь вел их по жизни. Потом впереди возник Центральный парк, и ее страхи вернулись.
 Люди были повсюду: парочки с младенцами в рюкзаках -«кенгуру», отцы, несущие на плечах отпрысков, стайки старушек, церковные певчие, бритоголовые юнцы с кольцами в носу. Белые, черные, азиаты, латиноамериканцы… Людской поток заполонил улицы, машины встали.
 Мэгги опустила стекло и отрегулировала сиденье так, чтобы видеть толпу. И хотя сентябрьский воздух был тепл, а люди вполне дружелюбны – не грозили кулаками, не обзывались, не плевали (с лужайки даже лилась песня «Прекрасен Господь»),– ее била дрожь.
 – Мэгги, ты уверена, что хочешь туда выйти? – засомневался Сэм.
 – Поехали отсюда,– сказал Феликс.
 – Стойте, прошу вас! Вон другая беременная – видите? Ходит, и ничего.
 – Я твой врач и не могу тебе позволить!..
 Мэгги рванула дверную ручку, отчаянно надеясь, что Феликс забыл заблокировать задние замки. Дверь распахнулась, и она вылезла на мостовую прямо посреди затора. Феликс и Сэм чуть не надорвались, окликая ее, но куда там! Мэгги, закутавшись в шаль, лавировала между машин, пробираясь к обочине и парку. Сэм ринулся вслед за ней, не переставая кричать: «Мэгги, Мэгги!»
 Остановились они у Восемьдесят первой улицы, прямо возле Музея естественной истории. Чуть поодаль маячила конная статуя Теодора Рузвельта. По левую руку от президента вышагивал индеец, по правую – черный. Именно эту статую Мэгги увидела первой после бегства из Мэйкона, и для нее она явилась олицетворением расовой иерархии, из-за которой ее семья лишилась всего: белые наверху, меньшинства внизу. Мэгги всем сердцем возненавидела этот кусок бронзы. Сейчас он и вовсе наводил на нее панику. Но вот появился Сэм.
 – Мэгги Джонсон, не смей больше так делать! – выпалил он, поравнявшись с ней.
 – Подумаешь, я же цела,– храбрилась она.
 Сэм отвел ее к стене, окружающей Центральный парк.
 – Подождем остальных,– сказал он и обнял ее за плечи.– Не делай так больше. Обещай, что не будешь.
 – Обещаю, Сэм.
 Толпа текла мимо. Мэгги знала, что с Сэмом она в безопасности, и все-таки, вглядываясь в статую, невольно высматривала в толпе лица белых. Что с ними будет, когда они узнают? Как поведут себя, выяснив, кто она?




 Глава 46
 Вечер вторника. Центральный парк


 – Вот и наши.– Сэм встал на скамью, где они с Мэгги сидели, и помахал друзьям. Не прошло и минуты, как те их нагнали.
 Феликс подбежал к Мэгги.
 – Мэгги, никогда больше так не…
 – Да-да, я уже ей сказал. Пойдемте, быстренько оглядимся – и назад.– Сэм помог Мэгги встать со скамьи.
 Феликс подставил ей руку.
 – Держись, Мэгги. Сэм, возьми ее за другую руку. Вот. Не выпустишь? – Он заглянул Мэгги в лицо.– Мы пойдем вторым рядом.
 В обычный день она рассмеялась бы, но сегодня взяла их обоих под руки и пошла как ни в чем не бывало. Однако даже с «охраной» Мэгги не чувствовала себя в безопасности, когда людской поток понес их через парковые ворота, которые Феликс назвал Охотничьими. За все эти годы она ни разу не отважилась сходить сюда на концерт или спектакль, даже бесплатные. Не то чтобы ей не хотелось – наоборот, но проходил год за годом, а она пропускала все мало-мальски интересное, чуть только оно привлекало толпу.
 Джеймс Браун выступал как-то в Летнем театре – она не пришла. В театре Делакорте ставили Шекспира – она не пришла. Не то чтобы Мэгги сходила с ума по Шекспиру, но разок посмотреть не мешало бы. И снова ее остановил страх.
 – Значит, сейчас я увижу ваш знаменитый парк,– сказал отец Бартоло, который шел перед ними рядом с Келом.
 – Да, отец,– отозвался Феликс.
 Пока он рассказывал Бартоло о достопримечательностях, Мэгги витала в своем собственном мире. Она не знала, какой тропинкой углубились они в парк, видела только, что свернули с ярко освещенной главной аллеи и спустились под горку. Фонари вдоль извилистых дорожек сияли в ночи, как упавшие звезды. Испускаемые ими конусы света сделали тьму рельефнее. Силуэты деревьев, остатки каменной гряды, многочисленные мостики – то, что днем навевало романтику, сейчас мрачно, даже зловеще обступало Мэгги. Она не на шутку струхнула. Впереди, вокруг – всюду люди то выступали на свет, то скрывались в тени, отчего Мэгги поминутно вздрагивала.
 Прошли спортивную площадку. Прямо по курсу, как объяснил Феликс, высилась арка Уинтердейл – мост для Ист-драйв, Восточной аллеи, которая, как ни странно, проходила вдоль западной стороны парка. Мэгги замедлила шаг, опасаясь проходить под аркой.
 И тут послышалась песня.
 Началась она тихо, но мало-помалу росла, словно кто-то накачивал меха гигантского органа. Пели гимн «О, Благодать». Все, кто шел впереди, прибавили шаг.
 – Давайте срежем,– предложил Феликс.
 Они свернули с дорожки на обширный газон, погруженный во тьму, и вскоре оказались у самой Большой лужайки, перед проволочным ограждением, за которым на густом сизом газоне стояли тысячи людей с зажженными свечами в руках и пели.
 – Давайте найдем ворота,– предложил Сэм.
 Приникнув к забору, Мэгги завороженно впитывала музыку, смотрела на свечи и лица собравшихся. Кого тут только не было! Мелькали даже зеленые мундиры и синие с серебром значки конного патруля. Похоже, сегодня здесь собрался весь полицейский участок с Восемьдесят пятой.
 – Как думаешь, их разгонят? – спросила она Феликса.
 – Законов они пока не нарушали, и это не рекламная акция… И громкоговорителей у них нет…
 Мэгги увидела, как один полицейский нагнулся и потрепал по холке лошадь. Его губы шевелились, как будто он пел вместе со всеми.
 – Похоже, мы пришли по адресу,– произнесла Франческа и расстелила прихваченные одеяла.– Устраивайся, Мэгги. Слушать можно и лежа.
 – Я сейчас,– ответила Мэгги.
 Феликс вздохнул и улегся рядом с сестрой, глядя в ночное небо. Кел и отец Бартоло сели тут же, на скамейку, только Сэм с Мэгги не отходили от ограды. Сквозь музыку долетал детский смех, плач младенцев – родные, чудесные звуки. Казалось, сам воздух сегодня дышал любовью, и Мэгги покорилась ей, как бурному потоку. Она погладила живот, и младенец откликнулся на зов радости.
 – Иди, приляг на одеяло,– сказал Сэм.
 – Прошу, не гони меня.
 – Будешь висеть на заборе – добра не жди.
 – Мне здесь удобно.
 Друзья за спиной зашептались. В последнее время они часто так делали. Мэгги старалась не обращать внимания. Все хотели помочь ей, и каждый чего-то боялся. Сэм укрыл ее пледом.
 Песня кончилась, люди зааплодировали друг другу. Потом над морем голов поднялась пожилая женщина – видимо, встала на ящик. Она воздела руки, призывая к тишине. Из сказанного ей Мэгги поняла немного: что-то о расследовании в конгрессе, в ходе которого предлагалось выяснить деятельность филиалов ОЛИВ Нью-Йорка и Вашингтона.
 Затем из толпы вынырнула другая фигура. Принадлежала она юноше в черной рубахе нараспашку.
 – Выслушайте меня! Выслушайте! – взывал он.
 – С чего это? – спросил кто-то.
 – Ты кто такой? – кричали другие.
 Толпа загудела, и Мэгги закрыла глаза, встревоженная новыми нотами. Повидимому, Сэм, Феликс и прочие тоже услышали шум, поскольку встали и подошли к ограде.
 – Что происходит? – спросил Феликс.
 Перекрывая поднявшийся гвалт, донесся голос юнца в черном:
 – …чуть ли не у храма Иммануила, богатейшей в мире синагоги? Как вы можете петь? Как вы посмотрите Ему в глаза? Мы должны изгнать демонов-христопродавцев, что отравляют нам души своими деньгами и лживыми уговорами! Вот зачем Он возвращается, добрые христиане,– дать нам мужество завершить начатое Гитлером!
 Ночь застыла: слышно было, как бьются сердца. Мэгги повернулась к Феликсу. В его лице отразилась такая мука, такой стыд, словно его вытолкнули сюда нагишом. В эти секунды Франческа приблизилась к нему и взяла за руку, а отец Бартоло с Келом начали творить молитву. Сэм смотрел на Феликса с тем состраданием, какое Мэгги замечала у гостей на похоронах.
 И в эти секунды страх и ярость изгнали любовь из сердца городского парка. Толпа взревела, как раненый зверь. Патрульные пустились вскачь. Юнец в черном выбросил кулак в самоубийственной браваде; его рубашка полоскалась по ветру. А тем временем община превращалась в стадо. Словами ненависти он осквернил их намерения, лишил их любви. Если кто-нибудь или что-нибудь не защитит его, толпа растерзает юнца на глазах у детей. Его втопчут в землю, только бы вернуть утраченную радость.
 – Стойте! – крикнула Мэгги через ограду.
 Сэм обхватил ее, начал оттаскивать от решетки.
 – Пойдем отсюда, скорей!
 Она держалась, не сводя глаз с зачинщика. Тот рухнул с коробки.
 – Спаси, Господи, спаси, Господи, спаси…– молила Мэгги. На какой-то миг воцарилась тишина, и Мэгги, которую Сэм силился оторвать от забора, запела – точь-в-точь как в своей церкви на Сто тридцать первой улице. – О Господь, Спаситель мой!..
 Люди двигались, как в замедленной съемке.
 – Будь в причастии со мной…
 Мелодия шла от самого ее сердца, летела, не зная преград.
 – В жертву ты себя отдал…
 Мэгги почувствовала, как Сэм разжал руки.
 – И на вечный пир позвал…
 В следующее мгновение на ящик поднялась старушка и подхватила песню:
 – О Господь, Спаситель мой!..
 Вступил третий голос, потом четвертый, пятый, и вскоре половина толпы принялась петь старый спиричуэл, который так любила Мэгги. Провокатора арестовала полиция, и на лужайке воцарился мир.
 Мэгги, сияя, обернулась к Феликсу. В его глазах все еще читалась обида. Затем он подошел к отцу Бартоло.
 – Я не сказал вам самого важного – с чего все началось. Рука Бартоло потянулась к кресту на груди.
 – Церковь превозносила меня на все лады,– продолжал Феликс,– подарила мечту, позволив исследовать плащаницу, а я ее осквернил. Что еще хуже, я сделал это намеренно, хотя вы вряд ли поймете то, что мной двигало. Годами я представлял, что клонирую Иисуса, строил планы, но только тем утром нашел причину пустить свой план в действие. Мы с Франческой узнали, что наши родители были евреями.
 Бартоло молитвенно сложил ладони.
 – Утешься, сын мой. Такое и раньше случалось.
 – Поэтому я и выкрал нити. Если еврей вернет Его в мир, наш народ перестанут преследовать. Вот моя главная причина. Что теперь скажете?
 Франческа не сводила с них глаз. Кел обнял ее за плечи. Бартоло взял руки Феликса в свои. Казалось, за эти мгновения он постарел не на один год.
 – Ты прав. Мне этого не понять. С предубеждением нужно бороться, но не таким методом. Не нам возвращать Христа в мир; Он сам выбирает, когда и как явиться. Через тебя ли? Через нашу Мэгги? Может, да. А может, и нет. Я только вижу, как ты страдаешь. Для меня это сродни кресту, символу Господней любви ко всем нам. Мы не знаем всей глубины Его мук, это вопрос веры. Божий промысел скрыт от нас, однако он существует.
 Мэгги хотелось оплакать и Феликса, и мальчишку-юдофоба, и толпу, чуть было не растерзавшую его. Все-таки прав Бартоло. У Господа, конечно, на все Свой план, но сейчас ее это не утешало. Сейчас она чаще думала о ноющей спине, огромном животе и том, что из-за страха ли, из-за стремления ли к Богу ее жизнь стала почти невыносимой.
 Мэгги наклонилась к Сэму и прошептала:
 – Помнится, кое-кто звал меня в «Молли Мэлоун» на партию в дартс.
 Он нахмурился.
 – Давным-давно, в лифте… Забыл? Ты сказал, что хотел бы сводить меня в «Молли Мэлоун», а я отказалась. Так вот: беру свои слова обратно.
 – Да, но тогда у тебя не было Иисуса в животе, верно?
 Чуть не плача, Мэгги вспомнила юнца над толпой и подумала, что с ним стало бы, не окажись она рядом.
 – Ну-ну, не горюй! Хочешь, сходим прямо сейчас?
 Мэгги подняла голову.
 – Да.
 – Феликс нипочем не позволит.
 – Знаю.
 Сэм взял ее за руку. Когда незаметно для всех они нырнули в темноту, он прошептал:
 – Да, об этом я просил. Дартс в «Молли Мэлоун».




 Глава 47
 Вечер вторника. Ирландский паб «Молли Мэлоун»


 Сэм открыл дверь пивной, зная, что там, как всегда, полно друзей-приятелей, которые здорово удивятся, увидев Мэгги – после прошлого-то раза! Интересно, догадывается ли она, в чем его будут подозревать? Хорошо хоть, друзья у него умеют вести себя прилично. Мэгги здесь встретят, как королеву. А нет – значит, придется кому-то счищать себя со стены.
 – Сэм Даффи! Молодец, заглянул! – крикнул хозяин, завидев их на пороге.
 Посетители оборачивались, махали ему, приветствовали на разные лады.
 – Здорово, Сэм!
 – Давненько не виделись!
 – А мы тут гадаем, поминать тебя или нет? Думали, помер, раз не заходишь!
 – Здорово, Пэт,– сказал Сэм и, обняв Мэгги за плечи, помахал друзьям в дальнем углу.
 Пэт сделал удивленные глаза и расплылся в ухмылке.
 – Ух ты! Надо же, кого привел! – Он обернулся и проорал: – Эй вы, тушите окурки! У нас беременная! А ты, друг, посади девушку за столик. Пусть отдохнет.
 – Пэт, это Мэгги.
 – Привет, Пэт,– сказала она, затем села на предложенное место, закутавшись в шаль, и принялась разглядывать окружение.
 Сэм стоял и ждал Пэта, пока тот не вышел из-за стойки.
 – Ну вот, уже лучше, правда? – спросил он у Мэгги.– Скажи-ка, что ты нашла в этом оболтусе? Разве он знает, как угодить даме? Если тебе что-нибудь здесь понадобится, кликни старину Пэта. Я все устрою.
 Мэгги засмеялась.
 – Спасибо за предложение.
 Пэт оперся костяшками пальцев о столик.
 – Ну и чего желаете выпить? Чаю или, может, молока? А как насчет портера? Говорят, матерям он полезен.
 – Молока, если можно.
 – Молока – так молока.– Он ткнул в Сэма.– А этого и спрашивать не надо. Уверен, он «Максорли» еще из рожка сосал.
 Сэм в шутку хлопнул бармена по плечу и придвинул для себя стул.
 Мэгги наклонилась к нему.
 – А здесь не так плохо. Уютно, и обстановка приятная. Жаль, что мы не бывали здесь раньше. Смотри-ка: даже стены зеленые. А что, все ирландские пабы такие?
 – Наверное.
 – Да, кстати,– окликнул Пэт из-за стойки,– как будешь не занят, подойди ко мне. Просили кое-что передать.
 Сэм уже начал вставать, как вдруг увидел, что трое его приятелей несут пиво на их столик. Он оглядел всех троих, гадая, что могло означать их лукавое подмигивание.
 Один из парней, Чарли, поставил ногу на свободный стул и облокотился о колено.
 Всякий раз, когда в «Молли Мэлоун» случалась драка, зачинщиком неизменно был он.
 – Убери ногу, Чарли,– произнес Сэм угрожающим басом.
 Тот опустил ботинок со стула и поднял руки.
 – Все-все. Без обид. Мы только пришли спросить девушку кое о чем…
 Сэм поднялся.
 – Хочешь спросить – спрашивай меня. Она не будет с тобой разговаривать.
 Мэгги тронула его за руку.
 – Погоди, Сэм Даффи. Я сама решу, говорить или нет.– Она смотрела Чарли в глаза.– Все в порядке, спрашивай.
 Чарли ухмыльнулся Сэму. Когда он опять опер ногу о стул, зал непривычно затих.
 – Мисс, мы просто решили узнать, не Сэма ли это работа,– показал он на ее живот.– Можете нам все сказать, не стесняйтесь. А мы, в случае чего, взгреем его как следует. Чтоб деньгами не обижал и пеленки стирал исправно.
 Мэгги прыснула и расхохоталась, хлопая в ладоши, а за ней следом – весь паб с Чарли в придачу. Один Сэм не смеялся.
 – Нет, он не отец. Просто друг. А за заботу спасибо. – Она посмотрела на Сэма.– Сдается мне, Чарли, твоя помощь еще пригодится.
 Тот потрепал Сэма по загривку.
 – Девчонка не промах, а, Сэм?
 – Меня зовут Мэгги.
 Чарли нагнулся и пожал ее руку.
 – Рад познакомиться, Мэгги, рад познакомиться. Я Чарли. Об остальных можешь не спрашивать – так, мелкая сошка, кроме разве что Пэта. Но он на разливе и вечно занят.
 – Сэм говорил, у вас тут играют в дартс,– сказала Мэгги.
 – Дартс? – переспросили хором из зала.
 – Она любит дартс?! – спросил Чарли Сэма.
 – Да, люблю,– ответила Мэгги.
 – Ну так пойдем.– Чарли выдвинул ее стул.
 Со всех сторон послышался скрежет табуретных ножек по пыльному полу.
 Сэм нагнал процессию в комнатке позади зала. Щелкнул выключатель, и их взглядам предстала площадка для дартса с мишенями на дальней стене. Одна была с портретом королевы; в промежутках висели доски для записи счета, а жетоны команд и кубки выстроились на полке под потолком. На полу были прочерчены три рубежные линии.
 Давно уже Мэгги не улыбалась так солнечно, как сейчас. Когда Пэт вернулся с напитками, она вешала шаль на оградку между игровым полем и креслами.
 Чарли принес дротики. Мэгги выбрала один, покатала в пальцах и встала у среднего рубежа.
 – Сейчас, пристреляюсь немного. Центр тяжести, знаете ли, сместился.
 Грянул дружный хохот.
 Сэм смотрел, как она взвешивает дротик на ладони, и любовался.
 Вот Мэгги бросила взгляд на мишень, потом положила левую руку под грудь, словно подбадривая себя, и махом предплечья и кисти послала пернатую иглу в полет. Та вонзилась в кружок с мелкую монету – самый центр мишени.
 – В яблочко! – вскричал Пэт. Сэм со товарищи восторженно взревели.
 – Во что сыграем, Мэгги? – спросил, подойдя, Сэм.– Простой лэг? Пятьсот одно? Крикет?
 – Как угодно. Правда, у нас в церкви играют по своим правилам. Хочешь попробовать?
 – В церкви играют в дартс?! – поразился кто-то.– Пойти, что ли, креститься?
 – Наш вариант зовется « Пятнадцать секунд ». Есть у кого-нибудь секундомер?
 – Я принесу,– сказал Пэт.
 – И что надо сделать за эти секунды? – спросил Сэм.
 – Берешь дротики и бросаешь один за другим – чем быстрее, тем лучше. Кто выбьет больше всех очков, тот выиграл.
 – Класс! – воскликнул Сэм и взялся закатывать рукава.– Ну, где секундомер?
 Появился Пэт и вручил ему часы. Потом он щелкнул выключателем, объявив:
 – В честь нашей гостьи.
 Заиграла ирландская плясовая. Пэт выбрал мелодию под названием «Сонная Мэгги». Друзья Сэма зааплодировали, отбивая ритм.
 – По моему сигналу: готовьсь… начали!
 Стоя бок о бок, они принялись метать дротики под ирландский рил и хлопки публики. Пэт отсчитывал секунды, Мэгги азартно повизгивала.
 Сэм поначалу старался бросать точно в яблочко, но с ее радостные воплями и ужимками было невозможно сохранять серьезный настрой. Мэгги выигрывала. Сэм безбожно мазал, при этом чувствуя себя счастливым, как никогда в жизни.
 – Стоп! – крикнул Чарли.
 Мэгги вскинула руки.
 – Я победила!
 – Только не прыгай! – предупредил Пэт. – Тебе еще рожать, девочка.
 Играла музыка, друзья хлопали в такт. Сэм нагнулся и поцеловал Мэгги, да так, что вокруг засвистели.
 – Сэм, а не поздновато ли? – спросил Чарли вслух, обходя их.– Мэгги, ты точно нам все рассказала?
 Она, смеясь, оттолкнула Сэма, а он осторожно закружился с ней под музыку. Задорный рил наполнял душу весельем, горячил кровь. Они повернули к двери. Сэм поднял голову и…
 Во рту пересохло, ноги онемели.
 Там, прислонившись к косяку, стояла Корал в своем красном плаще, не сводя с них глаз.




 Глава 48
 Вечер вторника.
 К западу от парка «Горный ручей», Вашингтон


 Сын конгрессмена Данлопа открыл входную дверь и увидел высокого человека в штатском. Тот держал перед грудью бумажник с блестящим жетоном, на котором было выведено «Младший пристав Федерального суда».
 – Я по делу к конгрессмену, сынок. Он меня ждет,– объяснил верзила.
 Зак опять притаился за дверью отцовского кабинета – послушать, с чем пришел незнакомец.
 – .. .Пока сотрудничать не желает. Пусть-де подкомитет обходится без его признаний.
 – Мы не можем задержать его за неуважение к конгрессу. На тех, кто не желает являться по повестке и давать показания, закон не распространяется.
 – Может, он специально подготовился?
 – Допустим, я попробую поднять наши ставки – устроить закрытое заседание. Глядишь, и разговорится. Протокол останется при нас, а с повесткой разберемся задним числом.
 – Не знаю, что вы задумали,– сказал пристав, – но я кое-что увидел у него в кармане – одну вещицу,– ну и помог ее обронить. Он, наверное, подумает, что выронил ее где-то в аэропорту.
 – Записная книжка? – сказал конгрессмен.– Спасибо, удружил.
 Зак метнулся в холл и спрятался в гардеробной. Вскоре послышались шаги и хлопнула дверь. Зак выбрался из чулана.
 После короткой паузы из кабинета донесся голос отца:
 – Могу я поговорить с конгрессменом Джеймсом? Конгрессмен Данлоп беспокоит… Джеймс? Это я, Данлоп. Ну что сказать? У нас появились сдвиги.
 Пауза.
 – Нашли его блокнот. Вот что он записал: «Нити? Откуда – из Туринской плащаницы»?
 Опять пауза.
 – Да ты наверняка слышал о ней. Там вроде бы отпечатался облик Христа. Да-да, та самая. Слушай дальше. Позже он обвел эту запись карандашом и приписал сверху «клон».
 Голос снова умолк.
 – Откуда, черт возьми, мне знать, есть на ней что-нибудь или нет? Главное, мы нашли, что искали. Я извещу нашего большого брата.
 Опять тишина.
 – Тут две детали. Во-первых, судя по остальным записям, про нити журналист писал в январе, а сейчас сентябрь. Если все это правда, кое-кто должен быть уже на седьмом или восьмом месяце, донашивать. Зато так Брауну будет легче найти ученого. Ваше дело сейчас – уладить дела с повесткой: пусть репортер даст показания на закрытой сессии.
 Пауза.
 – Да, и Эвермейеру пока не говори. Если он узнает, что ДНК брали с плащаницы, фанатиков станет еще больше. Ходят слухи, что она подлинная.
 Зак Данлоп развернулся и, крадучись, пошел прочь от кабинета, к своему компьютеру.




 Глава 49
 Вечер вторника. Паб «Молли Мэлоун»


 – Привет, Сэм. Давно не виделись, – пропела Корал и вошла, цокая каблучками в гулкой тишине комнаты: музыка кончилась, все молчали.
 Даже в пьяном бреду Сэму не пришло бы в голову, что Корал покажется здесь. Теперь она их видела, а ее хозяин – Браун.
 Корал остановилась и смерила ее взглядом.
 – Познакомишь с подружкой, Сэм?
 Никто не шелохнулся. Но тут случилось нечто удивительное: вперед вышел Чарли. Он взял Мэгги за руку и, уставившись куда-то в пол, сказал:
 – Пойдем-ка возьмем тебе «Гиннеса». Самое время подкрепиться.
 Сэм затаил дух, всем сердцем надеясь, что она тихо уйдет с Чарли, который впервые за свою разбитную жизнь оказал ему настоящую услугу. Сам не зная того, он мог спасти Мэгги.
 – Мне совсем чуть-чуть, – согласилась она и отправилась вслед за Чарли в большой зал.
 Остальные быстро разошлись по местам. Сэмовы приятели снова бросали на Корал хищные взгляды.
 Оставшись наедине с Сэмом, она начала развязывать пояс плаща.
 – Не сегодня, Корал,– поспешно сказал он, вспомнив, чем это кончилось в прошлый раз, и уже кляня себя за реакцию.
 Мэгги совсем рядом, в соседней комнате. Только недавно отец Бартоло отпустил ему грехи, и он пытался не брать на душу новые.
 – Не будь дурнем, Сэм. Я одета.– И она сбросила плащ на пол.
 Одежда на ней и впрямь, строго говоря, была – одно из тех эпатажных платьиц, где хитроумно расположенные лоскутки и прорехи обнажают то, что в норме должно прятаться. Само собой, платье тоже было красным.
 Пока Сэм разглядывал весь этот соблазн, соображая, как выпутаться, и одновременно пытаясь угадать, что подумала Мэгги, Корал потянулась к мишени, вытащила дротик и провела наконечником по губам.
 – М-м… острый! – прошептала она.
 – Хватит, Корал! Ты пришла за мной, так? Для чего?
 – Допустим,– произнесла она и вонзила дротик в центр мишени.– Так ты скажешь мне, кто она?
 – «Она»? Кто «она»?
 Корал сложила руки на груди и уперла в него взгляд светло-карих глаз.
 – Девчонка, с которой я отплясывал?.. Подружка Чарли, помнишь такого?
 Корал усмехнулась, и тут к двери подошел Пэт.
 – Ребят, может, вам чего принести? Скотч, Корал?
 – Верно, только не здесь. Мы выпьем со всеми. Захватишь плащик, Сэм? – Она подмигнула ему и вышла из комнаты.
 – Прости, друг,– прошептал ему Пэт.– Она оставляла для тебя записки.
 Сэм подобрал плащ, старательно отводя взгляд от ее роскошного зада, и поплелся в пивную. «Будь у меня несколько жизней,– думал он,– в другой раз попрошусь стать камнем или деревом – чем угодно, лишь бы не человеком».
 Корал устроилась за соседним столиком с Мэгги, да так, чтобы та могла видеть их с Сэмом.
 – Корал, зачем ты пришла? – спросил он, усаживаясь напротив.
 Она наморщила нос.
 – Сначала скажи, кто твоя беременная подружка.
 Будь он каким-нибудь грубым отребьем, сейчас же выволок бы ее из бара. Лицо Мэгги было непроницаемым, словно кремень, но в глазах застыла та же боль и обида, как у Феликса в парке. Она, конечно, догадалась, кто такая Корал,– та самая приманка, подосланная Брауном. Здравый смысл и, быть может, чутье женщины, носящей дитя, должны были подсказать ей, что появление Корал сулит неприятности.
 – Не моя,– произнес он и неулыбчиво глянул на Корал.– После тебя у меня никого не было.
 – Очень мило!..
 Он вдруг почувствовал, как что-то коснулось его под столом. Нога Корал, вот оно что. Она скользила по его бедру. В другое время Сэм разомлел бы, но не сейчас. Он знал: Мэгги смотрит на них – и не мог ее подвести. С него хватит.
 Сэм встал и набросил плащ Корал на плечи.
 – Все, ты уходишь,– процедил он и вытянул ее из-за стола.
 Она гневно воззрилась на него, шепча:
 – Убери руки, Сэм! Или тебе жить надоело?
 – Чего, черт возьми, ты хочешь?
 Корал вырвалась из его хватки.
 – Я пыталась найти тебя и предупредить, кретин ты этакий! Уже третий раз захожу. Не веришь – спроси бармена, он подтвердит.
 Сэм опять взял ее за руку и отвел к двери, где их никто не слышал.
 – Выкладывай: с чего ты взяла, что у меня неприятности? А потом уходи.
 – Браун тебя в чем-то подозревает. Когда я рассказала о нашем…– она кашлянула,– свидании, он как с цепи сорвался.
 – Что же его так расстроило?
 – Может, то, что ты отказался вернуться? Помню, два дня назад он попросил передать слово в слово все, что ты мне тогда говорил. Когда я все выложила, он схватил какую-то папку и стал в ней рыться. А еще спросил, верю ли я в гороскопы и не считаю ли, что ты способен на убийство.
 – Я?
 – Ты.
 – И что ты ответила?
 – Два раза «нет». Правильно?
 Сэм промолчал. Чтобы Браун мог его в подобном заподозрить, требовалось что-то из ряда вон выходящее, в обозримом прошлом ничего такого не происходило. Не считая появления ОЛИВ. Впрочем, Браун наверняка знает, что Сэм не имеет к этому никакого отношения. И при чем здесь убийство? Может, Брауну нагадали, что он будет убит?
 – Когда ты с ним разговаривала?
 – В постели. Так мы проводим свободное время. А ты не знал? Иногда он дает дворецкому подглядывать.
 Так вот что Браун называл управительством!.. Вообще Сэму было плевать на то, с кем еще спит Корал, но сейчас его обуяла ревность. Может, и Браун, как ни странно, почувствовал то же самое?
 – Тогда зачем ты меня спасаешь?
 – Он – просто старый друг и спонсор.– Она погладила его по щеке.– А ты… ты мне нравишься.
 Сэм заметил, как Мэгги отвернулась, стоило ему поднять глаза. «Пора закругляться»,– решил он.
 – Спасибо, Корал. Спасибо и прощай.
 – Ты убьешь его? – спросила она.
 Сэм промолчал.
 Корал на виду у всех продела руки в рукава плаща. Сэм не помог ей, помня, до чего доводят прикосновения.
 Она снова взглянула на Мэгги.
 – Это из-за нее, Сэм?
 – Эх, детка, встретиться бы нам год назад…– начал он, но замолк и взялся за дверную ручку.– Все равно прошлого не воротишь.
 Она протянула руку, чтобы погладить его, однако Сэм перехватил ее и похлопал со словами:
 – Мне было хорошо с тобой, но нам пора расстаться.
 Корал вздохнула.
 – Не думала это от тебя услышать…
 Их взгляды на мгновение встретились.
 – Пока, Пэт! – повысила голос она – и исчезла в ночи за дверью.
 Сэм сомневался, что Пэт расслышал ее слова – он безотрывно таращился в телевизор, как будто увидел там что-то необыкновенное.
 Мэгги поднялась из-за столика.
 – Отвези меня домой, Сэм.
 Он подошел к ней.
 – Хорошо, но сейчас нам нельзя уходить тем же путем.
 – Почему?
 – Пока не спрашивай.
 Если Корал права и Браун действительно его боится, он вполне мог послать за ней слежку. Шпики наверняка побоялись зайти внутрь, так как паб принадлежит местной общине и любой незнакомец будет здесь как на ладони. А вот на выходе их могут взять на крючок.
 – Чтоб я сдох! – вскричал вдруг Пэт.
 – Что, «Янки» опять продули? – полюбопытствовал Чарли.
 – Да нет же! – Пэт развернул телевизор.– Послушай-ка, что там творится! Помнишь всю эту потеху с клонированием? Про то, как кто-то пытается воскресить Самого И. X.? Ну вот, теперь в новостях говорят, будто клетки брались с Туринской плащаницы. Я уже начинаю думать, что этак они и впрямь Его воскресят!
 Сэм потрясенно замер. Как стало известно о доноре генов, если только Джером их снова не предал? У Брауна были связи в Ватикане. Долго ли теперь ждать, прежде чем он вычислит Росси, тем более подозревая о его, Сэма, участии в деле? Или уже вычислил?
 Главное – отвезти Мэгги домой. Сэм подошел к Пэту и шепнул кое-что ему, потом – Чарли. Пока друзья отправились в обход комнаты, он позвонил по телефону.
 Через несколько минут Сэм был у окна. Он кивнул Чарли, и тот по уговору подошел к одному их общему другу.
 – Вижу, ты меня плохо понял,– произнес он так, чтобы слышали все присутствующие.– Придется-таки вставить тебе ума.
 – Да ну? – отозвался тот.
 – Не «да ну», а так точно.– Чарли подбоченился и обвел глазами комнату.– Глядишь, хоть что-то в котелке появится.
 Все покатились от хохота, а Чарли и его собеседник тем временем засучили рукава. Кое-кто в зале даже взобрался на стулья для лучшего обзора, остальные выстроились кругом.
 – Что-то ты распелся. Как моя мать говорит: запор мыслей – понос слов.
 В толпе присвистнули и зааплодировали.
 Чарли изобразил удивление.
 – Не знал, что она у тебя болеет.
 Снова хохот.
 Сэм потихоньку взял Мэгги за руку.
 – Идем,– сказал он и незаметно повел ее вокруг разгоряченной толпы.
 – Зато твоя, похоже, здорова как корова.
 Публика веселилась от души.
 Когда остряк зааплодировал сам себе, подняв руки над головой, кулак Чарли со всего маху угодил ему в челюсть. Пэт нажал выключатель, и вновь запиликала плясовая.
 Когда Сэм и Мэгги были в игровой комнате, бар «Молли Мэлоун» превратился в арену побоища. Пэт открыл дверь, и, как по сигналу, буча высыпала на улицу, а Сэм быстро вывел Мэгги черным ходом и через переулок – к поджидающему такси.




 Глава 50
 Ночь со вторника на среду.
 Парковая автострада Палисейдс


 Сэм прислонился к ограде бензоколонки. С обеих сторон по шоссе неслись друг другу навстречу огни. Скоро подъедет Феликс и заберет их отсюда. В самом деле, не доверять же первому встречному везти Мэгги в Лэндинг!..
 Вот одна из машин вырулила на стоянку с северной полосы и остановилась под желтыми лампами. Из «ровера» выскочил Феликс, яростно хлопнув дверью.
 – Вы соображаете, что творите? – закричал он.– Из-за вас нам пришлось прочесать весь парк!.. Где Мэгги?
 Сэм махнул за спину. Она зашла в мини-маркет и стояла у витрины, потягивая из пакетика какао.
 – Да все хорошо. Захотелось человеку развеяться, что тут такого?
 Феликс посмотрел на него долгим взглядом.
 – Пора обсудить, стоит ли нам до конца держаться вместе.
 Сэм сложил руки.
 – Новостей ты, похоже, не слышал?
 – Каких новостей?
 – Стало известно, что ДНК взята из плащаницы.
 Даже в тусклом свете фонаря было видно, как Феликс побледнел.
 – Кто? Как?
 – Анонимные источники, разумеется. Может быть, Ньютон. Даже надеюсь, что он.
 – Почему?
 – Есть проблема поважнее.
 – Что за проблема? – Феликс, похоже, готов был взорваться.
 – Один тип настроен помешать Его рождению. Вот почему я до сих пор с вами.
 – И кто же? Он может навредить Мэгги?
 – Не исключено, хотя я не уверен. Это мистер Браун из нашего дома. Допускаю, что за мной ведется слежка. Вряд ли мне стоит садиться за руль своей машины. А еще нам нужен запасной план, и поскорее.
 Феликс вцепился в перегородку.
 – Браун?!
 – Долгая история. Он опасен – вот и все, что я могу сказать.
 – Ладно, Сэм. Что делать-то будем?
 – Как думаешь, скоро тебя вычислят церковники?
 – Надеюсь, не очень. В конце концов, я не единственный американец, работавший с плащаницей.
 – Что-нибудь может им в этом помочь? Какие-нибудь дополнительные сведения?
 Феликс кивнул.
 – Да. Они знают, что я микробиолог.
 – А что тут осо…
 – У каждого микробиолога найдется оборудование для создания клонов, но редко кому из нас дают работать с плащаницей. Когда в Ватикане узнают, что я не только сбежал из Турина на второй день исследований, но и получил степень в области гинекологии, они сразу выйдут на меня, даже не имея улик. В любом случае без последствий не обойдется.
 – Почему?
 – Во-первых, плащаница принадлежит Церкви, это ее собственность. А во-вторых, миллиард католиков окажется на распутье, и иерархам необходимо как-то реагировать.
 Сэм потер шею. Ответ Росси явно не придал ему оптимизма. С другой стороны, до церковных архивов и Брауну добраться нелегко.
 – А что Церковь выгадает, обнародовав твое имя? – спросил Сэм.
 – Не знаю. Может, до этого не дойдет. Спросим у Бартоло.– Феликс похлопал Сэма по плечу.– Извини, я немного вышел из себя. В конце концов, если бы не ты, нас бы уже выследили.– Он сел на бетонный порог, рассеянно глядя на мчащиеся мимо машины.– Ну и заварили мы кашу…
 Тут Феликс обернулся и увидел Мэгги за стеклом мини-маркета – она грызла яблоко.
 – Проголодалась,– пояснил Сэм, проследив за его взглядом.
 – Ты разве не возил ее ужинать?
 – Не совсем. А что другие ученые? Если священники могут догадаться, то они и подавно!
 – Пожалуй, но не все. Сэм хлопнул в ладоши.
 – Есть! Если поторопимся, то все удастся! План такой: завтра я покупаю нам новые документы, в том числе паспорта. Ты подыскиваешь местечко с лабораторией – только в этот раз, чур, никаких витрин – и покупаешь его. Напоследок арендуем фургон, сами загружаем, и тю-тю!
 – Если на то пошло, можно арендовать в Титерборо самолет – и хоть на край света.
 – Да, осталось только найти честного пилота.
 Феликс вздохнул.
 – Нам еще дом покупать, между прочим.
 – А сколько ты можешь обналичить? – спросил Сэм.
 – Много. Завтра же позвоню адвокату…
 – Ага, и попросишь внести деньги за новое жилье и паспорта. Нам только свидетелей не хватало. Мы рубим концы, забыл? Никто не должен знать, где мы.
 – Потребуется миллиона два на дом и насущные расходы,– сказалФеликс.– А сколько просят за новые документы?
 – Двадцать штук.
 – Что покупаем? – произнесла Мэгги из-за спины.
 Сэм обернулся и увидел, что она смотрит на них сверху вниз с той же маской отстраненности на лице, с какой вышла из «Молли Мэлоун».




 Глава 51
 Ночь со вторника на среду. Клиффс-Лэндинг


 Как только они поднялись в гостиную, Мэгги подошла к Сэму и заглянула ему в глаза. Вот чего не хватало ей в последние дни: отрезвления. Та боль, что она испытала в «Молли Мэлоун» , помогла ей прозреть и принять горькую правду. Сэм никогда не взглянет на нее так, как смотрел на Корал. Даже в лучшие дни, при полном параде она не добилась бы и сотой доли такого внимания. Поставь их рядом – и ни один мужчина в мире не выберет ее, разве что какой-нибудь дикарь из тех, кого показывают в «Вокруг света».
 Мэгги смотрела на Сэма, как никогда остро переживая их непохожесть. В голове плыли образы Африки: красная земля, слоны, хижины под огромным зеленым холмом… Где-то там было племя, в котором красавицы ей под стать: полногубые, широконосые, с узкими округлыми бедрами. Как Мэгги мечтала попасть туда и почувствовать себя тем, кем была в ее мире Корал! Наблюдая их с Сэмом прощание, она злилась – сперва на Америку, потом на себя, под конец на него. Он только хотел помочь «лучшей женщине в мире», и ничего больше. Теперь ей ни к чему его самопожертвование. Она подслушала их планы. Росси не будут скрываться из-за нее в бегах.
 – Ну все, я решила,– произнесла Мэгги.
 Сэм и Феликс нахмурились, словно только сейчас вспомнив о ее существовании.
 – Решила что? – спросил Феликс.
 – Лучше присядьте.
 Они сели в кресла, только Мэгги осталась на ногах.
 – Я ухожу.
 Сэм и Феликс тут же вскочили.
 – Ни в коем случае!
 – Сядьте оба и выслушайте меня.
 Они снова сели, подняв на нее глаза.
 – Феликс, пока я здесь, вам с Франческой покоя не видать. Да и нам с ребенком – тоже. Какие бы права ты на Него ни имел, главное сейчас – выжить. А это возможно только в случае моего ухода.
 – Не пори ерунды, Мэгги,– забеспокоился Сэм.
 – Послушайте. Сейчас я упакую вещи, выберу отель и, когда подойдет срок, рожу в Гарлемской больнице. Просто, как апельсин.
 – Я тебя не пущу,– отрезал Феликс.
 Мэгги его не слушала.
 Как нелегко давалось ей это решение! Она чувствовала себя живой и раскрепощенной, чувствовала, что все пути открываются для нее заново, как и для ребенка. Сэм очень многое для нее сделал, и она благодарна ему; тем не менее мысль о разлуке не изменила ее настроя. Ей придется расстаться – с первой настоящей любовью, пусть и безответной, с Феликсом, подарившим ей сына… Что-что, а эта радость останется при ней.
 Мэгги умиленно погладила себя по животу. Вот Он, ее малыш. Ей хотелось петь, смеяться, целовать обомлевших Сэма и Феликса. Она закрыла глаза, приветствуя внутренний свет, что возвращался к ней – зовущий, радостный. Скоро весь мир отпразднует Его приход, забыв о горестях. Он идет с миром и доброй вестью. Он идет спасти нас. Аллилуйя, слава Тебе, слава!
 – А если кто-то найдет тебя? – спросил Феликс.
 «Хорошо хоть, не запретил уходить». Мэгги благоговейно взглянула на Феликса, словно он был Сыном Господним.
 – Меня? Очередную мать-одиночку?
 Сэм поднялся со странным выражением на лице. Ей не пришлось долго гадать, что он скажет.
 – Тебе нельзя туда! – крикнул он.
 Радость Мэгги улетучилась, едва она вспомнила паб и Корал – ее взгляды, намеки.
 – Я сама решу, что нельзя, а что можно,– сказала она вполголоса.– И ты мне не указ.
 Никто не посмел ей возразить.
 Мэгги повернулась, и лишь на нижней ступеньке, ведущей в цоколь, ее нагнал крик Сэма:
 – Я люблю тебя!
 Затем послышались шаги, какая-то возня и голос Феликса:
 – Бога ради, дай ей успокоиться!
 Последние ступеньки Мэгги пробежала бегом, потому что от Сэмовых слов на глаза навернулись слезы. В своей комнате она бросилась на диван и уткнулась лицом в подушку. С лестницы донесся голос Франчески, вопрошающий, что случилось. Запираться Мэгги не стала, а то Сэм, чего доброго, снова выбьет дверь, но слышать его уверения в любви было выше ее сил. Она поднялась, чтобы выйти в сад, и увидела Сэма – тот пытался прорваться внутрь, а Феликс его оттаскивал.
 – Сэм Даффи, ты хоть раз сделаешь, что тебе…– Только и успел сказать Феликс, однако Сэм уже был в комнате, повернул Мэгги лицом к себе и приник к ее губам – так страстно, точно не ждал застать ее живой, позабыв о Франческе и Феликсе.
 Мэгги уже была готова поддаться чувству, но внезапная мысль о том, что недавно он так же целовал Корал, заставила ее оттолкнуть его прочь.
 – Не смей прикасаться ко мне, ты!
 Феликс, наблюдавший за ними с раскрытым ртом, встрепенулся и окрикнул его:
 – Сэм!
 – Брось, Мэгги! Я люблю тебя! Слышишь? Люблю!
 – Скажи об этом своей копии в юбке! – выпалила Мэгги и отступила назад, зная, что точно сойдет с ума, если побудет с ним еще хотя бы минуту.
 – Черт возьми, Мэгги! – выкрикнул Сэм в сердцах.
 Франческа вытолкала брата в сад, а Сэм закрыл за ними дверь и задернул занавески. Они остались вдвоем.
 Сэм молчал, пока Мэгги не посмотрела ему в глаза. В миг, когда их взгляды встретились, он произнес:
 – Мэгги Кларисса Джонсон, я люблю тебя!
 Мэгги всхлипнула. Если бы это было правдой!
 Он сел рядом с ней на кровать и дал ей выплакаться – совсем как летом у водопада, под веселый щебет береговушек. Опять и опять повторял он свое признание, сначала с клятвенным пылом, потом – тихо, словно в молитве или бреду:
 – Я люблю, люблю тебя. Мэгги, милая, Мэгги, родная, любимая…
 Мэгги это совсем не утешало, наоборот – она заливалась слезами так горько, что Сэм поспешил обнять ее, чтобы хоть сколько-нибудь успокоить.
 Из-за двери доносились голоса спорящих Росси.
 – Что ты с ней делаешь, Сэм? – крикнул Феликс.
 – Только это,– прошептал он и прижал голову Мэгги к груди.
 Его руки гладили ее по волосам, которые она считала ужасными, баюкали ее, как ребенка, пока она не притихла. Наконец он прошептал свою клятву ее губам – совсем не таким полным, как ей казалось, и разомкнул их долгим поцелуем.
 Мэгги забылась в этой бесконечной неге. Словно и не было долгих лет одиночества – поцелуй пробудил ее к жизни, уверил, что отныне все будет иначе.
 – Что там у вас происходит? – взывал Феликс не то из-за стекла, не то с другого края вселенной – так ей показалось.
 Она была настолько поглощена Сэмом, что думать забыла о Росси. Да и Сэм, похоже, ничего не видел и не слышал – его дыхание обжигало ей шею, руки скользили по коже, стискивали в объятиях.
 В его глазах Мэгги заметила искру желания.
 – Я подожду. Столько, сколько потребуется. Только останься со мной.
 Мэгги посмотрела на его сильные плечи, старые шрамы от потасовок, заглянула в умные, с лукавинкой глаза, которые завораживали женщин вроде Корал. Что держит его здесь? Он не знал недостатка в поклонницах и друзьях, мог получить хорошую работу, жить своей жизнью. Что заставляет его прятаться в захолустье, помогать им ценой собственной безопасности – что, если не любовь к ней?
 – Так и быть,– прошептала Мэгги.
 – Останешься?
 Она кивнула.
 – Я хочу взять тебя в жены, Мэгги Джонсон. Слышишь? Она засмеялась и поцеловала его ладонь.
 – Неужели? Что ж, я принимаю твое предложение, Сэм Даффи. Поженимся, как только родится малыш.
 Он улыбнулся.
 Мэгги больше не вздрагивала от его ласк. Сейчас его руки были сама любовь и не могли навредить ребенку. Она снова позволила завладеть ее губами, позволила прижаться к ней так крепко, словно мир вокруг рушился, и они, последние из людей, вот-вот канут в небытие.
 – Сэм, не вздумай… не смей ее тревожить! – взывал Феликс.
 – Погладь теперь ты меня, Мэгги,– выдохнул Сэм. Мэгги скользнула ладонью по его груди, животу, бедрам, не замечая реакций своего тела. Сэм смотрел на нее с таким искренним обожанием, что ей захотелось остановить время, продлить этот миг навсегда…
 Им не дали и двух минут.
 Послышался громкий стук в дверь, и гневный голос Феликса окликнул:
 – Сэм? Мэгги?
 Ей хотелось провалиться под землю от стыда, однако она нашла в себе силы ответить:
 – Сейчас, Феликс.
 Рука в руке, они вышли в сад, и в мягком свете молодого месяца Сэм почти буднично объявил:
 – Мы помолвлены!




 Глава 52
 Среда. Вашингтон


 Когда утром на заседании Палаты представителей священник начал читать подобающую случаю молитву, конгрессмен Данлоп даже не склонил головы. Его переполняли воспоминания о вчерашней встрече с Брауном. Прошла она хуже некуда: только он собрался вручить шефу блокнот репортера с записями о происхождении нитей, как оказалось, что он уже слышал об этом по телевизору. В результате Браун решил, что он или кто-то из его команды допустили утечку сведений, и назначил Данлопа ответственным за поимку болтуна.
 Вдобавок шеф велел активизировать работу подкомитета, сказав, что голосование должно быть проведено не позднее будущей недели. И чтобы никаких проволочек, как с прошлыми законопроектами по клонированию, иначе достанется каждому!.. Многие из конгрессменов были так или иначе обязаны Брауну, подчас не догадываясь об этом, а Данлоп – в особенности. Без Брауна он не сможет организовать свою следующую кампанию. Слишком часто ему перепадало из кармана благодетеля, он уже не успел бы собрать пожертвования.
 Данлоп оглядел величественный задник спикерской трибуны. Четыре ионические колонны черного мрамора поддерживают белый антаблемент на фоне таких же стен, в центре звездно-полосатый флаг, а по обе его стороны – бронзовые барельефы в виде увитых плющом фасций – пучков розог с воткнутыми в них топорами. В Древнем Риме они символизировали право магистрата добиваться исполнения своих решений, здесь же обозначали гражданское повиновение.
 Взгляд Данлопа скользнул выше флага, к высеченным в мраморе словам «На Бога уповаем». Как ни хотелось ему порой довериться Всевышнему, Его здесь не было. Зато был Браун, который очень ясно намекнул, что с легкостью разрушит его карьеру и брак – несомненно, с помощью фотоснимков их с Корал нечаянной близости.
 Помнил Данлоп и о другом инциденте – смерти жены госсекретаря, которая, по несчастливому совпадению, играла в одном бридж-клубе с его женой. Когда их брак распался, она выпила лишнего и наговорила того, чего не следовало. День ее смерти навсегда врезался Данлопу в память. Он прибыл с поручением к Брауну и застал в гараже высокого человека в черном. Тот сел в «ауди S4» и уехал в сопровождении неприметного голубого фургона. Полиция так и не узнала, что эти две машины были замечены на дороге поблизости от участка, где жену госсекретаря занесло в пропасть с обрыва. Хотя инцидент многих взволновал, дело замяли, так же как в случае с Мартой Митчелл. Ее супруг, Джон Митчелл, генеральный прокурор во времена Никсона, подал в отставку вслед за президентом. Жили Митчеллы в Уотергейте. После скандала Марта пристрастилась к спиртному, а так как и она была не слишком сдержанна на язык, вскоре ее не стало. Конгресс погудел, посокрушался – и только.
 Данлоп оглядел балкон над трибуной спикера, выискивая глазами сына. Вот и он – сидит в ряду, зарезервированном для членов семей конгрессменов. Когда Зак попросил взять его с собой на слушание законопроекта, Данлоп приятно удивился. С чего парень проявил такой интерес к клонированию, Данлоп не знал, но был все равно рад. Лучше уж клоны, чем летающие тарелки.
 Молитва закончилась, и вперед вышел парламентский пристав с булавой – связкой эбеновых прутьев, перевитых серебряными лентами и увенчанных сферой с фигуркой орла. Он установил ее на зеленом пьедестале справа от трибуны, и спикер призвал собрание к порядку. Спустя несколько минут Данлоп поднялся и встал перед возвышением, отведенным его партии. Под высеченным в камне «На Бога уповаем» он повернулся к почти пустому залу и испросил позволения зачитать тот самый законопроект, текст которого Браун вручил ему накануне. Скоро он будет отправлен на рассмотрение подкомитета по делам клонирования человека, возглавляемого Данлопом собственнолично.
 Сессии заседаний будут транслироваться по кабельной сети – особенно актуальная мера, учитывая вчерашний телемарафон о клоне. Зная, сколько глаз наблюдает за ним в эту минуту, помня о сыне, Данлоп собрал весь свой ораторский дух и торжественно продекламировал полупустому залу:

 «ЗАКОНОПРОЕКТ О ЗАПРЕТЕ КЛОНИРОВАНИЯ УМЕРШИХ ГРАЖДАН
 Да будет установлено Сенатом и палатой представителей Соединенных Штатов Америки на заседании конгресса.
 Раздел первый. Краткое наименование
 Постановление о запрете клонирования умерших, сокращенно ПЗКУ.
 Раздел второй. Запрет
 Основной закон. Никаким лицам, физическим или юридическим, не позволяется:
 – проводить опыты по клонированию умерших граждан;
 – содействовать проведению подобных экспериментов.
 Раздел третий. Определение
 В рамках данного Закона термин "клонирование умершего" подразумевает использование или трансплантации ядра соматической клетки либо других микробиологических методов с целью создания человеческого организма, генетически идентичного погибшему донорскому.
 Конец законопроекта».

 Данлоп сошел с постамента и опустил лист в урну – ящик с прорезью, специально для этого предназначенный. Секретарь конгресса передаст законопроект штату сотрудников и проследит, чтобы его зарегистрировали вместе со ссылкой спикера на подкомитет Данлопа. При посредничестве людей и организаций, контролируемых Брауном, билль наберет достаточное число голосов. Протащить его в сенате будет не менее просто – должников у Брауна хватало везде. Президент поставит подпись, и законопроект вступит в силу уже как закон. Тогда поисками ученого и суррогатной матери займутся полиция и ФБР.
 Однако Данлопу все еще предстояло выяснить, с чьего попустительства история о плащанице просочилась в прессу. Браун так лютовал накануне, что Данлоп был готов не то что уволить – придушить виновника.
 Он помахал на прощание сыну и отправился в отель, где полным ходом шел допрос Джерома Ньютона. Мало-помалу картина случившегося прояснялась. Ньютон, оказывается, писал статью об исследователях плащаницы, которых, к несчастью, насчитывалось изрядное количество. Отвечать он упорно отказывался. И ладно. Сами справятся.
 Зак Данлоп помахал отцу с балкона и там же набросал на карманном компьютере текст обращения, который перевел на десять языков. Говорилось в нем вот что:

 «Срочно!
 ОЛИВ выступает с маршем протеста против антихристианской деятельности конгресса.
 На сегодняшнем заседании нижней палаты конгрессмен Данлоп представил законопроект, призванный остановить Второе пришествие Иисуса Христа. Просьба всем членам ОЛИВ, а также сочувствующим собраться в полдень по указанным адресам. Главы отделений узнают конечные пункты маршрутов, введя личные пароли».

 Закончив писать, Зак подключился к Интернету, благо телефоны для прессы стояли на каждом столе. Шестизначное число на счетчике внизу страницы его позабавило – всего тысяча фальшивых посещений, а какой ажиотаж! Он разместил воззвание и стал просматривать свою картотеку, посвященную мессианству в различных религиях. Там были статьи не только об Иисусе из Назарета, но и о ребе Иешуа, следующей инкарнации Будды – Матрейе, исламском пророке Исе ибн Марьяме, названном в Коране Словом и Духом Аллаха, Иисусе в виде индуистского гуру и даже о божестве Праджапати.
 Зак отыскал сотни изображений Христа: на одном он был светловолосым с пурпурным пылающим сердцем, на другом, живописно прислонившийся к дереву, напоминал персонаж персидской миниатюры, на третьем у него оказалась черная кожа и вьющиеся волосы. Был там Иисус Микеланджело, Морриссо, Караваджо, Дали, Иисус китайского образца с тонкими усиками, Иисус в тюрбане, черный Иисус из нью-йоркских граффити и даже Иисус в облике Че Гевары.
 Самое древнее изображение принадлежало к третьему веку. На нем очень смуглый Христос был запечатлен на троне в окружении апостолов, из которых несколько человек имело откровенно негроидный тип лица. Этот образ понравился Заку больше всего.
 В конце концов ни один из них не будет отвергнут, пока люди верят, молятся, поют гимны и устраивают шествия и митинги в ожидании того дня, когда Сын Господень явит себя миру.




 Глава 53
 Клиффс-Лэндинг


 На следующее утром Феликс решил первым делом заняться поисками Аделины. Вскоре он выяснил, что мадам Аделина Гамильтон давно не проживает в лондонском «Савойе». Нет ее также ни в Риме на Вилле Медичи, ни в парижском «Бристоле» . Где же она? Когда Франческа отменила круиз по Средиземноморью, Аделина последовала ее примеру. Теперь, когда они готовились залечь на дно, Феликс понял, что вот-вот потеряет последнюю связь с любимой – а он ее действительно любил.
 Отца Бартоло Феликс проводил в аэропорт. Несколько раз приезжал адвокат с пакетами денег – тысячедолларовые купюры много места не заняли. Большую часть забрала с собой Франческа, чтобы подыскать новый дом. В целях конспирации она собиралась представиться женой мафиози, даже училась растягивать слова для полного сходства. «Дом будет,– сказала она.– Защита от проныр гарантирована».
 Сэм отправился в Челси нанимать грузовик. В одной лавке на Амстердам-авеню он купил поддельные паспорта, справки, свидетельства о рождении и карточки социального страхования на имена, которые они себе выбрали: Дэниел и Агнесс Кроуфорд, Чак О'Мэлли – их шофер и телохранитель, и Хетта Прайс, горничная. Феликс вернулся укладывать вещи и гадать, примет ли его Аделина после всего или их отношения непоправимо испорчены.
 Мэгги, по-видимому, встала, хотя не выходила из комнаты. Феликс слышал, как она молится за стеной. Затем, проходя на цыпочках мимо двери, он вдруг различил ее шепот ребенку:
 – Не спеши, солнышко. Слушайся маму. Не смотри, что творится вокруг, твое дело – расти. Не торопись. Пусть пока взрослые разберутся во всем, а ты не волнуйся. Слышишь, что мама говорит? Мама любит тебя больше всех на свете, кроме, разве что, твоего папы, так что будь умницей и потерпи немного.
 У Феликса потяжелело на сердце.
 В свое время он просил адвоката составить договор так, чтобы будущий отчим ребенка не мог на нем ничего выгадать. Мэгги, должно быть, не помнила, что в случае ее замужества договор о передаче недвижимости терял силу. В этом случае их ждет тяжба за право опекунства, которую он, Феликс, со своим капиталом наверняка выиграет. Адвокат предупредил его, что суд по семейным делам будет в первую очередь радеть за ребенка. Феликс не желал Мэгги зла, он всего лишь хотел, чтобы у нее было время пожить для себя и не думать, как прокормиться. Он знал ее и доверял ей; опасения вызывал тот, за кого она могла выйти, в особенности Сэм.
 Но стоило Феликсу увидеть ее вчера, сияющую от счастья, как он понял: у него не хватит духу объясниться.
 Она подняла голову, увидела его в дверях и вздохнула.
 – Все в порядке, я просто разговариваю с малышом. Чувствую себя отлично.
 – Уверена?
 – Уверена.
 Он переступил через порог.
 – Я все-таки измерю твое…
 – Феликс, хватит! Дай хотя бы минуту покоя!
 Он обиженно замер, не понимая, чем заслужил эту резкость. Только что она как будто была на седьмом небе, и вдруг… Мэгги вздохнула.
 – Прости. Заходи, посиди со мной. Посмотрим, что о нас говорят.
 Феликс сел рядом с ней и включил телевизор. Он погладил ее по животу, который так вырос вместе с ребенком, что, казалось, сам просился под руку. Даже отец Бартоло в конце концов согласился прикоснуться к ее круглому боку и поговорить с малышом.
 – Тебя не беспокоили галлюцинации? А новые приступы? Ты ведь скажешь мне о них в случае чего, правда?
 Она не ответила.
 – Я должен знать все. Это очень важно. Если…
 – Сколько раз говорить! – взорвалась Мэгги.– Мне плевать на то, что со мной будет. Думай о ребенке.
 – Тебе может стать очень плохо. Сейчас самый опасный период, и если ты будешь утаивать…
 Мэгги приподнялась на локтях.
 – Ты сам сказал, что после тридцати трех недель ребенок способен жить самостоятельно, так?
 – Именно поэтому я уже несколько недель даю тебе кортикостероиды – чтобы его легкие дозрели, если что-то пойдет не так, но…
 Она со вздохом откинулась на подушки.
 – Феликс, я уже устала повторять. Устала повторять. Случись что – спасай ребенка. Режь, не жалея.
 Интересно, думала ли она, что может не дожить до свадьбы с Сэмом?
 – Если понадобится, убей, но спаси ребенка. Остальное меня не волнует. Слышишь? Не волнует!
 Он погладил ее по руке.
 – У нас есть все необходимое для кесарева сечения. Зачем ты так говоришь?
 Феликс нагнул голову и снова прикоснулся к ребенку у Мэгги в утробе, стараясь не смотреть ей в глаза. В последнее время она постоянно вела себя так, когда Сэм был в отъезде,– твердила: «Убей меня, спаси малыша» и так далее. Феликс делал вид, что не замечает, старался не слушать, хотя в глубине души знал, по чьей вине все это происходит.
 Если бы не он, ничего бы не случилось. Ее давление было завышенным с самого начала. Когда она подписывала бумаги, когда терпела уколы, когда принимала в себя бластоцисту с ядром клетки из плащаницы, он сознательно рисковал ее жизнью. И не важно, что ничего страшного не предвиделось. Нельзя было позволять ей идти на такое.
 Доказательств у Феликса не было, однако он знал, что подъемы давления и приступы с галлюцинациями связаны между собой. Со дня на день, с минуты на минуту у нее могли развиться отеки, появиться белок в моче, поскольку зрительные нарушения проявлялись все интенсивнее. Удивительно, что она до сих пор ничего не почувствовала. Прогноз был объективным, а он, Феликс Росси, лишь усыплял собственную совесть, чтобы как-то пережить это долгое ожидание.
 Дни летели как во сне. Жизнь его как будто принадлежала кому-то другому: все бегут, Мэгги собирается замуж, ее здоровье под угрозой… А с прошлой ночи, когда Сэм рассказал ему о Брауне, жизнь вообще перестала походить на явь. Что ж, придется выносить просьбы Мэгги разрезать ей живот и спасти ребенка – отчасти потому, что в минуту критического выбора он так и сделает.
 Нет, тут он тоже солгал.
 Феликс вел наблюдения, делал тесты. При первом тревожном сигнале он введет ей магнезию для профилактики судорог и выполнит кесарево сечение, едва ее состояние выровняется. Все займет не больше получаса. Мэгги поправится, дай только срок.
 Феликс закрыл глаза и прислушался к сердцебиению малыша, к его движениям в водах материнской утробы. Оправдает ли ребенок его надежды? Шансы невелики. Долгими месяцами терзался Феликс этой мыслью, но все же знал: останься хотя бы крупица надежды, и он не только взрежет Мэгги живот, но и пойдет в тюрьму, отдаст последние деньги, пожертвует репутацией, жизнью – всем ради ребенка, способного вырасти Христом. Больше ничто на свете не имело для него значения.
 Феликс даже не взглянул, когда на экране возникла заставка срочного выпуска новостей. Он слушал не вслушиваясь. Ему хотелось остаться с Мэгги и ребенком, хотелось обдумать, как он дошел до состояния безумца, возомнившего себя Моисеем и готового погубить невинное существо во спасение своего народа.
 – Феликс, Феликс, смотри! – позвала Мэгги.
 Она схватила пульт и прибавила громкость. Шел прямой репортаж с демонстрации, собравшейся на Капитолийском холме в Вашингтоне. Конная полиция, бетонные и веревочные ограждения встречали многотысячную толпу, которая тем не менее не убывала, а продолжала расти.
 Феликс следил за экраном как завороженный. Вскоре камера перенесла их в Париж, на площадь Согласия (бывшую Гильотинную), где люди размахивали плакатами с изображением отрубленных младенческих голов с нимбами.
 – Какой кошмар! – вскрикнула Мэгги, обхватив живот. На окровавленном кинжале виднелись два слова – «Этатс Унис».
 – Что это значит?
 – Соединенные Штаты,– пояснил Феликс.– Конгресс ввел законопроект о запрете клонирования умерших. ОЛИВ протестует.
 Следующий кадр показал яростную драку за стенами церкви в Берлине. Никто так и не понял, почему она началась.
 – Подумать только! – Феликс взял пульт и стал переключать каналы.– В Индонезии участников ОЛИВ травят слезоточивым газом!
 – Ничего, ждать уже недолго. Когда ребенок родится… В этот миг в передачу вклинился диктор из Си-эн-эн, объявив, что Ватикан подготовил обращение к миру.
 Феликс сел на диван. Проповедники неделями вещали с экрана о клоне, грозя адским огнем и анафемой тем, кто посмеет в него поверить. Один, впрочем, заявил, будто клон говорил с ним во сне, призывая удвоить пожертвования ввиду близящегося Судного дня.
 Вид толпы на площади Святого Петра в Риме настроил Феликса на ностальгический лад. Он будто перенесся в тот день, когда стоял здесь один ранним утром, а статуи святых с колоннады непревзойденного Бернини смотрели на него в мраморном величии. Ему тогда было семнадцать. Немного их собралось тем утром – верующих, что направлялись в «новую» базилику, выстроенную каких-то шестьсот лет назад на месте старой, еще константиновских времен. Здесь был похоронен святой Петр. Над его могилой под каменным сводом склепа вознесся высокий алтарь, а над тем, в свою очередь,– извитые колонны, увенчанные куполом Микеланджело. В Евангелии от Матфея Христос говорил: «Ты, Петр, и на камне сем я создам Церковь Мою». В результате раскопок под алтарем, проводившихся в тысяча девятьсот тридцать девятом году, было обнаружено древнее захоронение с человеческими костями, предположительно святого Петра. В этой базилике Феликс пал на колени перед могилой, обещав свое сердце Христу через его апостола.
 Он вспомнил, как молился Петру – некогда простому рыбарю, покоящемуся среди роскоши, которой он всегда сторонился. Над его склепом стоял позолоченный трон с бронзовым балдахином, алтарь из мрамора, потиры, усыпанные драгоценными камнями… Даже в семнадцать лет Феликс заметил это.
 Теперь он смотрел, как ветер развевает папский флаг, белый с красным, свисающий с центрального балкона собора, откуда понтифик сообщит миру свое мнение о клоне. Что бы, интересно, сказал святой Петр о папстве? История повидала немало наместников Божьих, и набожных, и воинственных. Даже сейчас Папа совмещал в себе три независимые роли: монарха Святого престола, главы Римско-католической церкви и суверена города-государства Ватикан, самого маленького государства на свете с огромным мировым влиянием.
 Папа появился на балконе в крошечной белой шапочке, называемой пиуской. Феликс вдруг заметил ее удивительное сходство с еврейской ермолкой – зримое напоминание об иудейских корнях христианства.
 – Братья и сестры,– произнес голос, дублированный переводчиком.– Вы собрались здесь, чтобы услышать мнение Церкви о пресловутом клоне. Наш Спаситель однажды уже высказался по этому поводу в Евангелии от Матфея, главе двадцать четвертой: «Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас, ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: я – Христос, и многих прельстят».
 Мэгги приподнялась на кровати.
 – Зачем он так? – Она чуть не плакала. – Ведь он нас даже не видел!
 – Ему и незачем,– сказал Феликс.– Встретиться с нами – значит подтвердить слух и доказать нашу состоятельность.
 Окажись Феликс сейчас на площади, он все же освистал бы этого преемника Петра, который не нашел ничего другого, как процитировать Библию – непререкаемый источник для всех христиан. Голос Папы был твердым и по-отечески любящим. Он напомнил Феликсу собственного отца, который точно так же журил его за ошибки.
 – «Тогда если кто скажет вам: вот, здесь Христос или там,– не верьте»,– продолжил понтифик.
 Откуда-то из глубины прошлого до Феликса долетели отцовские слова: «Слушай меня, сын. Слушай внимательно».
 Папа распростер руки, будто желая заключить всех пришедших в объятия.
 – «Ибо восстанут лжехристы и лжепророки, и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных».
 Клубок воспоминаний разматывался дальше, и вот уже Феликс смотрел на самого себя, девятилетнего, видел руки отца на плечах, слышал горькие слова: «Повтори, что я сказал, Феликс. Ты не еврей. Повтори».
 – « Вот, Я наперед сказал вам », – отдавался голос понтифика у Феликса в голове, хотя он больше не видел ни его, ни собора, ни площади.
 Всю жизнь его преследовал образ безликого мальчика в ермолке, бегущего через Центральный парк от толпы мальчишек, гонящих его с криками: «Жид, жид, покажи рога!»
 – «Итак, если скажут вам: вот Он, в пустыне,– не выходите; вот Он, в потаенных комнатах,– не верьте».
 – Повернись же, малыш. Дай увидеть, кто ты, – прошептал Феликс.
 – «Ибо, как молния исходит от востока…»
 Мальчик обернулся.
 – «…и видна бывает даже до запада…»
 Как в старой семейной киноленте, он склонил голову и улыбнулся.
 – «…так будет пришествие Сына Человеческого».
 – Феликс, зачем он это говорит? – сокрушалась Мэгги. Но Феликс не слышал ее. Он смотрел в свое собственное лицо, лицо девятилетнего мальчишки. Мать по секрету рассказала ему легенду под названием Хаггада, о том, как евреи бежали от фараона, и дала маленькую шапочку с наказом не надевать ее на людях. Он не утерпел и похвастался ею перед приятелем, который тут же растрепал друзьям, что Феликс – еврей. Хуже всего была не погоня, а реакция отца, когда он узнал о случившемся. Он отвел Феликса домой к приятелю и стал убеждать его родных, что Росси не иудеи.
 – «И вдруг, после скорби тех дней, солнце померкнет, и луна не даст света своего…»
 Феликс готов был провалиться сквозь землю. Тщетно умолял он отца не ходить к остальным. Отчаявшись, мальчик выбежал на улицу.
 – «…и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются…»
 Он даже не видел машины, которая сбила его и тащила квартал по дороге. Все, что осталось в памяти,– это машина « скорой помощи », больница и лицо человека, которого он потом узнал по плащанице. Их встречу он запомнил навсегда, и каждый день, прожитый после, мечтал ее повторить.
 – «.. .Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе… О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один».
 Феликс подошел к Мэгги и обнял ее, проникнувшись общим духом уныния, словно их надежду объявили вне закона. Он помог Мэгги лечь, сел рядом и взял ее за руку. Папе, видимо, передалось настроение собравшихся на площади людей, поскольку заканчивал он в ободряющем ключе:
 – Братья и сестры, плащаница Христова принадлежит Церкви и охраняется самым тщательным образом. Ответственные лица уверяют, что она в целости и сохранности. Никакой кражи реликвии или ее части не было и быть не могло.
 Мэгги поникла головой. По площади прокатился отчетливый вздох.
 – Однако,– добавил Папа,– если есть где-то женщина, уверенная, что вынашивает Сына человеческого, я скажу ей…
 Мэгги подняла глаза.
 – ...что Пресвятая Богородица тоже была простой смертной. Она, как и ты, носила свой плод в скорбях и лишениях. Тебе же и всем будущим матерям посвящаю эту молитву: «Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою…»




 Глава 54
 Аэропорт Шарля де Голля


 Отец Бартоло слушал окончание речи понтифика в пустом зале ожидания авиакомпании «Эр Франс». Когда он повторил за Папой «аминь» в конце Ангельского приветствия, его сердце наполнилось отчаянием. Верховный Пастырь сделал то, что считал правильным,– оградил верующих от заблуждения. С точки зрения Церкви Папа не мог поступить иначе. Знай он, что удалось выяснить Бартоло, его речь была бы совершенно иной. Хранители плащаницы все же кое-что упустили.
 Бартоло пошарил в чемодане и вытащил запечатанный кремовый конверт, который предполагал пустить в дело, если Феликс Росси станет отпираться. Исповедь Сэма Даффи изменила его планы, поэтому конверт так и остался невостребованным. Зато он встретился с Мэгги Джонсон, как оказалось, простой горничной. Она не католичка, но верит в то, что носит Христа, и готова пожертвовать жизнью ради спасения ребенка с генами из плащаницы. Больше всего Бартоло поразила ее болезнь. Эти приступы, называемые иначе эпилепсией, во многих культурах считаются признаком святости, хотя исторически так было не всегда. В иудейской Каббале два из четырех демонов-соблазнительниц – Лилит и в особенности На'ама, мать нечистой силы и дьявола,– славились тем, что насылали эпилепсию. Средневековые христиане считали эпилепсию проявлением колдовства или одержимости, а больных ею людей помещали в лечебницы, кастрировали и даже предавали смерти. Иезуиты отказывались рукополагать эпилептиков. Некоторые, впрочем, ссылались на Библию и Коран, объясняя боговдохновленные видения многих святых, как-то апостола Павла и пророка Мухаммеда, проявлениями именно этого недуга. Древние греки и римляне связывали эпилепсию с пророческим даром и полагали, что во время припадка через больного говорит божество.
 И Бартоло счел эту особенность Мэгги добрым знаком. Даже то, что она темнокожая, он находил знаменательным. До эпохи Возрождения мадонны в большинстве случаев изображались очень смуглыми; да и сейчас в мире насчитывалась не одна сотня портретов черных Богородиц, особенно в Европе. Бартоло особенно нравилась « Богоматерь Рокамадурская » двенадцатого века, копию которой он разместил у себя над камином.
 Глядя, как понтифик прощается с народом, он испытал ту же грусть, что и многие сотни людей с площади Святого Петра. В памяти всплыли слова, которыми его напутствовала Мэгги. Бартоло тогда положил руку ей на живот, и на него вдруг снизошел покой, подобного которому он не знал. Миг спустя священник заметил, что Мэгги опять впала в транс. Не добудившись ее, он стал звать на помощь, однако тут она произнесла, обращаясь к нему: «Отец, помогите им поверить», и почти тотчас очнулась как ни в чем не бывало.
 В зале ожидания Бартоло извлек содержимое конверта – фото ученого, убирающего с плащаницы микроскоп. Когда в лондонской «Таймс» появилось первое упоминание о клоне, он взялся досконально все проверить. Через его руки прошли сотни фотографий, снятых во дворце герцогов Савойских за все время, пока плащаница находилась вне ковчега. Голова ученого была снята крупным планом с помощью широкоугольного объектива, но большую часть кадра занимал микроскоп, а лица за ним было почти не различить. Зато уже при малейшем увеличении становились заметны две нити, тянущиеся из плащаницы к его предметному столику. Следующий кадр открывал личность таинственного похитителя – Феликс Росси.
 Две эти фотографии (вторую Бартоло надежно припрятал в Турине) доказывали, как сильно заблуждался Папа. ДНК, из которой гений микробиологии мог создать клон, действительно была украдена вместе с частицей святыни.
 Бартоло взглянул на стол администратора зала, вышедшего помочь одному из пассажиров, и понял: сейчас решается судьба его священства. Рассказать о фотографиях он не мог, дабы не навлечь беду на Мэгги и не нарушить тайну исповеди Сэма, но грешить ослушанием он тоже не собирался. Бартоло решил исполнить пожелание Мэгги, удивительным образом совпавшее с самым искренним стремлением его жизни в Церкви,– доказать людям, что Бог есть. Что Его стопами мы идем. Что Он приведет нас в жизнь вечную.
 Бартоло вынул из чемодана стихарь, развернул его и поцеловал крест в месте изгиба. Он не знал, чем все закончится и сбудутся ли библейские пророчества о Втором пришествии, однако точно почувствовал, что прикоснулся к будущей Матери Божией. Да, Папа должен увидеть фотографии, но кто предугадает реакцию церковных бюрократов на нового Иисуса во плоти? Такими вещами Бартоло предпочитал не играть, а потому поправил стихарь на плечах, подошел к столу администратора, поднял трубку телефона и попросил соединить его с Франс Пресс, ведущим телеграфным агентством Франции, одним из лучших в мире.




 Глава 55
 Клиффс-Лэндинг


 Мэгги поняла, что приехал Сэм, даже не выглянув в окно. Что еще могло рычать, как динозавр, если не фургон для грузовой перевозки? Устав от сидения в комнате и телевизора, она наведалась в библиотеку, где, устроившись поудобнее, почитала журнал-другой перед отъездом. Все равно Феликс не позволил ей упаковываться.
 Теперь она спустилась по ступенькам в гостиную, минуя стеклянную стену, вышла в холл и открыла обе створки парадной двери, придерживая их, чтобы не мешали носить вещи. Сэм вылез из кабины, подошел к ней и обнял, а потом достал из кармана паспорт.
 – Держи, Хетта Прайс.
 Мэгги оглядела себя и рассмеялась.
 – А свой покажешь?
 Он вытащил паспорт на имя Чака О'Мэлли, выглядящего точь-в-точь как ее Сэм. Все утро Мэгги приучала себя думать о нем как о своем Сэме. В этот миг, словно по наитию, он снова поцеловал ее.
 Мэгги отстранилась.
 – Давай не будем. Мы ведь можем и подождать.
 Сэм ухмыльнулся и потрепал ее по плечу, когда подъехал «ягуар» с Франческой и Келом. В дверях показался Феликс в сопровождении смотрителя Джорджа, пришедшего помочь упаковаться и погрузить вещи.
 – Слава Богу, Франческа, мы уже заждались. Только не говори, что ты ничего не нашла,– сказал Сэм.
 – Нашла, нашла,– ответила она.– А вы, я вижу, радио не включали? Там опять про нас.
 Слушая очередную сводку новостей, Сэм пришел к выводу, что в следующей жизни он не только постарается избежать человеческого воплощения (можно выбрать обезьяну, они вроде умеют повеселиться), но и предпочтет мир без радио и телевидения.
 – Можно ли озаглавить этот снимок «Похищение Иисуса»? – спрашивал мужской голос. Он описал сюжет фотографии: ученый в лабораторном халате, его лицо скрыто микроскопом, с основания которого свисают две нити. Снимок только что опубликовало агентство Франс Пресс, ссылаясь на некий весьма достоверный источник.
 Феликс побледнел.
 – Откуда… где они ее откопали?
 – Он сказал, лица на ней не разобрать,– отозвалась Франческа.– Так что время есть.
 Феликс протянул руку в окно «ягуара» и выключил зажигание.
 – Брауну и этого будет достаточно.
 – Ты о мистере Брауне? Нашем Брауне из пентхауса? – переспросила она.– Неужели он так страшен?
 Сэм кивнул.
 – Какая прелесть! Нас всех убьют, да, Сэм?.. Ладно, забудь. Может, хоть после смерти развеюсь. Это он отдал снимок журналистам?
 – Скорее всего, Бартоло или кто-то из туринцев. Нет, точно Бартоло. Он делал в Париже пересадку,– заключил Феликс.
 – Не может быть,– возразил Сэм.– Я ему исповедался, помнишь?
 Франческа выбралась из машины.
 – Какая разница? Что сделано, то сделано. Какой теперь план?
 – А другие ученые смогут тебя опознать? – спросил Сэм.
 – Может быть.
 – Значит, Браун скоро все поймет. Пора убираться отсюда.
 – Согласна. Пойду, заберу кое-что и…– Франческа бросилась к дому.
 – Нет! – одернул ее Сэм.– Уходим немедленно! Поверьте, Браун времени даром не тратит. Феликс, бери аптечку. Каждая минута на счету.
 Мэгги опешила.
 Сэм велел Франческе бросить «ягуар» и отдал Джорджу ключи от белого фургона, от которого пришлось отказаться из-за его малой скорости. Феликс попросил Джорджа поставить фургон у своего дома, чтобы не бросался в глаза. Затем все забрались в «ровер» – Феликс за рулем, Сэм рядом с ним, Мэгги и Франческа устроились сзади, – и машина сорвалась с места. В небе над Лоуфорд-лейн с криком носились береговушки.
 Сэм сказал, что сейчас их главная задача – уехать как можно дальше от Лэндинга, пока люди Брауна не установили, что дом пуст и что принадлежит он простой горничной Мэгги Джонсон, в чьем распоряжении имеется также «рейнджровер» цвета ниагара и банковский счет на пятьдесят тысяч долларов.




 Глава 56
 Вашингтон


 Зак вышел из комнаты и подкрался к дверям кабинета, где его отец с двумя гостями – конгрессменами Джеймсом и Эвермейером – смотрели телеинтервью с неким молодым парнем, служившим разносчиком горячих обедов в фирме «Фэбьюлос фуд». Парень рассказывал, как привозил еду (счет оплачивал доктор Росси) и как дверь открывала беременная женщина, чьего лица он ни разу не видел – так тщательно она избегала показываться ему на глаза.
 – Значит, с котом в мешке разобрались,– произнес Эвермейер.– Каковы же планы нашего большого брата?
 Отец Зака прочистил горло. Когда он заговорил, в его тоне слышался легкий испуг.
 – Надеюсь, он понимает, что мы здесь ни при чем. Впрочем, теперь нам почти не о чем волноваться.
 – Не о чем? – переспросил Джеймс.
 – Если с этой беременной что-то случится, вину можно будет свалить на кого угодно – на нациста-фанатика, арестованного в парке, террористов, сектантов и так далее.
 – А что журналист?
 – Ньютона отпустили,– отозвался Данлоп.– Ничего принципиально нового он не знает. Сейчас все охотятся за Росси и его женщиной.
 – А что, если…
 – Если что? Джеймс, почему ты такой слюнтяй? Запомни: для нашего шефа нет ничего невозможного!
 В этот миг Зак Данлоп сделал то, на что никогда не решался. Он взялся за дверную ручку и повернул ее – открыл дверь отцовского кабинета, не дожидаясь окончания сходки.
 Данлоп в замешательстве смотрел на сына. Почему он пришел сюда и стоит, даже не думая извиняться? Почему смотрит на них с такой издевкой?
 – В чем дело, сын? Видишь, у меня переговоры!
 Джеймс и Эвермейер поздоровались с Заком, но тот на них даже не взглянул.
 – Кончились твои переговоры,– произнес парень, упиваясь отцовским замешательством.
 Данлоп побагровел, думая, как восстановить родительский авторитет, не прибегая к рукоприкладству.
 – Немедленно ступай в свою комнату!
 Зак не пошевелился. Вместо ответа он поднял над головой руку с крошечным диктофоном.
 «Тебя послушать – вылитый мой сынок-остолоп… Верит во всякую чепуху – пришельцев, правительственные заговоры, теперь вот твердит о Втором пришествии…».
 Зак выключил диктофон и не без удовольствия отметил, как злость на отцовском лице сменилась страхом.
 – Ты что, подслушивал, парши…
 Зак снова включил пленку.
 – Думаете, мы наберем голоса?
 – Тут и думать нечего,– отозвался голос Данлопа.– В конце концов, клон принадлежит шефу.
 Зак остановил диктофон, глядя на побледневшие лица конгрессменов.
 – Чего ты хочешь? – спросил Эвермейер.
 – Все сказанное в этом кабинете за последний месяц записано на пленку. Ее копии находятся в ячейках камеры хранения – не в Вашингтоне, в другом городе. Ключ от камеры и инструкции по получению пленки я выслал самому себе по почте на один из местных адресов. Если завтра меня там не будет, письмо попадет к кому-то из жильцов.
 Данлопа замутило, словно он, проснувшись, обнаружил, что явь и кошмар поменялись местами. Мыслимо ли: в утечках повинен его собственный сын!.. Он вышел из-за стола.
 – Зак, зачем тебе это?
 Парень попятился и снова нажал на кнопку. Данлоп услышал свой голос.
 «Если все это правда, кое-кто должен быть уже на седьмом или восьмом месяце, донашивать. Зато так Брауну будет легче найти ученого».
 Зак остановил пленку и спросил:
 – Что же ваш шеф собирается делать, когда найдет суррогатную мать? Кстати, вот он кто, ваш Большой Брат.– Он повернулся к Джеймсу и Эвермейеру.– Некто мистер Браун с Пятой авеню.
 Конгрессмены затравленно переглянулись. Данлоп закрыл глаза рукой и простонал.
 – Ну, выкладывайте,– тормошил их Зак.– Обещаю держать ваши откровения в тайне.
 Данлоп взглянул в лицо незнакомцу, которого минуту назад считал своим сыном.
 – Браун – опасный человек…
 – Расскажи мне о нем,– попросил Зак и стал слушать об аварии и загадочных «ауди S4» с голубым фургоном, замеченных в том самом месте, где жена госсекретаря сорвалась в пропасть.




 Глава 57
 Парковая автострада Палисейдс


 – Прежде всего надо избавиться от машины,– сказал Сэм на подъезде к обрыву.– Она записана на Мэгги.
 – Каким же образом? – поинтересовался Феликс.
 – Проще простого. Едем в аэропорт, арендуем другую на чье-нибудь новое имя, а эту бросаем на парковке. Браун найдет ее и решит, что мы улетели. Титерборо как раз по пути. Там и сделаем пересадку.
 Феликс торопился к шоссе 1-95, настраиваясь на два часа непрерывной езды. Сейчас он проедет до основной трассы на Нью-Джерси, свернет в Титерборо, а затем отправится к их новому дому – одинокому особняку в Бэй-Хеде, что у залива Барнегат. Феликс уже предвкушал, как будет бродить в тишине и покое по прибрежным лугам, строя прожекты нового будущего Кроуфордов и Хетты Прайс. Чак О'Мэлли, новый вариант Сэма, наверняка поймет, что им не по пути, и уберется восвояси.
 В зеркале заднего вида маячило решительное лицо сестры. Прежняя жизнь позади. Жаль, Аделины с ними рядом нет.
 Мэгги скособочилась на заднем сиденье. Она долго пристраивалась к подлокотнику, затем привалилась к Франческе и попросила потереть ей спину. Потом вдруг застонала – слабо, но все-таки различимо.
 – Мэгги, что с тобой?
 – Ничего, все нормально.
 Не прошло и минуты, как она застонала опять. Феликс сбросил скорость и съехал в траву у обочины. До съезда на 1-95 оставалось три мили. Он взял аптечку, открыл заднюю дверь и втиснулся на сиденье. Сэму было велено держаться подальше, что он и сделал, поглядывая на Мэгги. Она полулежала с закрытыми глазами, чередуя долгие вдохи и выдохи.
 – Что случилось? – Феликс достал акушерский стетоскоп и, прижав его у Мэгги под блузой, услышал отчетливое плодное сердцебиение. Внезапно ее живот напрягся, словно по нему прошла судорога.
 Ни слова не говоря, они встретились взглядами.
 – И давно это началось?
 – Что? – спросила она.
 – У тебя схватки!
 – Не может быть. Еще рано. Просто спина разболелась.
 – Мэгги, тебе помочь? – вмешался Сэм.
 – У тебя схватки,– повторил Феликс.
 – Нет, просто я…
 Ее глаза вдруг расширились, и он увидел в них нечто непостижимое – одно из тех чувств, что не дано пережить ни одному мужчине. Феликс протянул к ней руку, но она отпихнула его и выбралась из машины, хватая ртом воздух. Феликс выскочил следом, подоспели Сэм и Франческа. Мэгги уперла ладони в кузов «ровера» и согнулась, дрожа всем телом. Тут-то Феликс услышал, как что-то течет на траву.
 Он окаменел, как муж первородящей, уставившись на струящуюся из нее жидкость, пока до него не дошел смысл увиденного.
 – Это воды! Околоплодный пузырь лопнул!
 Мэгги застонала, как могут стонать только роженицы в схватках.
 – Держись! – крикнул ей Феликс и потащил Сэма в сторону.– Ты вчера занимался с ней сексом?
 Сэм побледнел.
 – Нет! Клянусь! Только…– запнулся он и похлопал себя по груди,– сюда пару раз к ней залез. Ну и целовались. Больше ничего, Феликс, правда.
 – Идиот! Стимуляция сосков приводит к выбросу окситоцина, вызывающего маточные сокращения!
 – Чушь собачья! – Сэм отпихнул его в сторону.– Почему тогда беременным разрешатся…
 – Не всем, Сэм,– только тем, кому не грозит риск преждевременных родов!
 – Хватит вешать мне лапшу на уши, Феликс.
 Сэм поднял Мэгги на руки и уложил на сиденье.
 – Лезь туда, позаботься о ней! – крикнул он доктору. – А я сяду за руль. Нужно побыстрее добраться до дома.
 – Дома?! – Сзади хлопнули дверцы.– И речи быть не может. Мы едем в больницу!
 – Нет, не едем! – отрезал Сэм.
 – Бога ради, я должен остановить схватки! У нее срок всего тридцать три недели! Я не рискну лечить ее в пустом доме!
 У Сэма дрогнула скула, но он завел двигатель и вырулил на шоссе.
 – Ты что, не слышал? Я ее врач!
 – Да, а я отвечаю за ее безопасность! У Брауна в пентхаусе есть специальный компьютер. Так вот с его помощью можно узнавать у Пентагона данные о передвижении войск – не то что искать беременных, поступающих в городские больницы. Не важно, что Мэгги Джонсон теперь Хетта Прайс; достаточно того, что горничная Росси пропала семь месяцев назад. Он будет проверять каждую черную, которая обратится к врачу. Понял теперь? Едва она обратится к акушерам, как Браун сразу ее заподозрит, учитывая сроки. Останется только сравнить фотографии. Отвезти Мэгги в больницу – все равно что подать ее Брауну на блюдечке! Единственный шанс – испариться, как мы и планировали. Никаких больниц, Феликс. Следи за ней, и все!
 Феликса так потрясли его слова, что он подчинился. Конечно, такое стремительное развитие событий – от разрыва оболочек до полновесных схваток – должно было испугать Мэгги не на шутку. Наверняка Сэм виноват – повредил ей что-нибудь во время сексуальных игр. А если нет – оставалось одно объяснение: Мэгги терпела схватки задолго до поездки. Сбитый с толку ее заверениями, он пропустил обычный утренний осмотр. Схватки могли начаться восемнадцать часов назад, а теперь Сэм кричит, что не повезет ее в больницу!
 – Идиоты! – тихо процедил Феликс, ненавидя и себя, и Сэма.
 Он уложил Мэгги на спину, велел согнуть в коленях ноги. Скорчившись у сиденья, приложил стетоскоп к ее животу. Теперь кожу исчерчивали бурые полосы растяжек. Феликс услышал стук сердца ребенка – отчетливый, но слегка учащенный.
 – Веди ровно, сейчас мне понадобится кое-что сделать,– сказал он.
 – Постараюсь,– буркнул Сэм.
 Феликс натянул стерильные перчатки. Как ни опасно осматривать Мэгги после отхождения вод да еще в таких условиях, выбора не оставалось.
 – Как ты?
 – Хорошо,– пролепетала Мэгги. Храбрилась, как всегда.
 Положив руку ей на живот, он осторожно ввел пальцы другой во влагалище, стараясь дотянуться до шейки матки. Если та не изменилась, еще был шанс остановить или отсрочить схватки. Мэгги нельзя было позволять тужиться, не исключив возможности припадка, иначе и ей, и ребенку грозила опасность. Необходима капельница с магнезией, а у Феликса под рукой ничего не было, кроме дозы тербуталина в аптечке.
 Мэгги вскрикнула, не успел он дотронуться до ее шейки.
 – Какого черта ты там делаешь? – вскинулся Сэм.
 – Может, заткнешься – хоть раз в жизни?!
 Мэгги глубоко дышала.
 – Все в порядке, Сэм.
 Феликс вдруг ощутил, как живот напрягся. Мэгги простонала громче, в ее глазах отразился страх.
 – Феликс! Ох, не могу! По-моему, мне нужно в туалет! Выпустите меня!
 Он вгляделся в ее лицо.
 – Кишечник здесь ни при чем! Это потуги. Дыши, старайся их переждать. Не смей тужиться, Мэгги! Дыши чаще!
 Франческа откинулась назад и взяла ее за руку. Они с Сэмом твердили – встревоженно, наперебой:
 – Дыши, дыши, Мэгги!
 Схватки теперь шли одна за другой, с каждым разом все продолжительнее. Что, если ребенку грозит опасность из-за повышенного давления? Феликс выждал момент и протолкнул руку еще раз. Когда ему удалось прощупать шейку и просвет канала в ней, он сам себе не поверил: она раскрылась полностью! Еще немного, и плод сможет пройти ее без усилий!
 – У Мэгги вторая стадия родов, – объявил Феликс дрогнувшим голосом, лихорадочно готовя шприц с тербуталином. Для рожениц с преэклампсией он небезопасен, однако необходимость остановки схваток оправдывала риск.– До Бэй-Хеда можем не успеть. В больницу, значит, нельзя, возвращаться в Клиффс-Лэндинг опасно… Что будем делать, Сэм?
 – Не знаю! – заорал Сэм. Еще никогда его голос не звучал так испуганно.
 – Соображайте быстрее! – произнесла Франческа.– Феликс, звони в ближайший отель. Потом вызовешь Джорджа, и он привезет медикаменты.
 Пока Росси искал тонометр и прилаживал его Мэгги на запястье, ему вспомнился Университетский клуб на углу Пятой авеню и Пятьдесят четвертой – сущие хоромы в стиле итальянского Ренессанса с изобилием мрамора, дерева и позолоты. Заведение это славилось такой строгостью нравов, что жена одного из президентов лишилась в нем членства за какую-то мелкую провинность. Туда требовалось являться лишь в галстуках и пиджаках; однако на комнаты для гостей правило не распространялось. Он мог проводить Мэгги внутрь частным ходом, а Джордж передал бы им вещи позже.
 – Там своих не выдают. По-моему, стоит попробовать, а, Сэм?
 – Не знаю. Полклуба наверняка у Брауна в кармане.
 – Так и слышу, как крики Мэгги разносятся по мраморным залам,– добавила Франческа.– Феликс, ты в своем уме?
 – Что-то еще случилось? – Мэгги смотрела на него.
 – Нет, – солгал Феликс. – Просто ты рано начала тужиться. Надо бы подождать.
 Видимо, в его глазах стоял ужас, и недаром: на мониторе тонометра значилось сто пятьдесят на девяносто. При дальнейшем росте давления приступа не миновать, а за ним и конвульсий. Как, спрашивается, спасать пациентку с эклампсией и эпилепсией, если первая требует срочного родоразрешения, а другая – его отсрочки?
 – Я что, слишком рано рожаю? – Мэгги не сводила с него глаз.– Скажи правду.
 – Ну? – подтолкнул его Сэм.
 – Да, рановато,– опомнился Феликс.
 Сэм изо всех сил гнал по оживленному шоссе, но в салоне вдруг сделалось тихо, как если бы все в мире исчезли, кроме них четверых.
 – Хоть чем-то ты в состоянии помочь? – спросил Сэм. Феликс пошарил в аптечке, мечтая, чтобы там каким-то чудом завалялась ампула магнезии или, на худой конец, еще одна доза тербуталина.
 – Будем надеяться, лекарство, что я ей вколол, замедлит частоту схваток, хотя потуги уже вряд ли удастся остановить.
 Глаза Мэгги округлились от страха.
 – А если они не прекратятся?
 Феликс не отвечал.
 – Что тогда? – повторил вопрос Сэм.
 – Могут случиться…– Феликс осекся.
 Если она впрямь гипертоник, если давление не удастся стабилизировать, единственным выходом будет кесарево сечение.
 – Что? – прошептала Мэгги.
 – Приступы. И не такие, как раньше. Конвульсии, во время которых ребенок может испытывать кислородное голодание вплоть до остановки сердца.
 Мэгги подняла стетоскоп и всучила его Феликсу.
 – Вот. Ты будешь слушать его сердцебиение. Как только почувствуешь опасность – спасай его. Обо мне забудь.
 – Не говори так, Мэгги,– вмешался Сэм.
 Она даже не посмотрела в его сторону. Ее взгляд был прикован к Феликсу.
 – Это все, или я должна знать что-то еще?
 – Нет, Мэгги, не все. Приступы угрожают твоей жизни. Мэгги даже не поморщилась.
 – Если я умру раньше времени, ему тоже не жить?
 – Вполне вероятно.
 – Ты уверен, что он способен жить самостоятельно?
 – Уверен. Помнишь, я говорил о препаратах для созревания легких?
 – Так извлеки его! – закричала Мэгги.– Чего ты ждешь? Сэм свернул на обочину, остановил машину, затем быстро протянул назад руку и сдавил Феликсу горло.
 – Никто, слышите – ни ты, ни Бог, ни Его Сын,– не отнимут у меня Мэгги. Даже она сама. Попробуешь сделать это – убью. Все свидетели.
 Когда Феликс кивнул, Сэм разжал пальцы и снова выехал на дорогу. Феликс, хватая ртом воздух, слышал, как его сестра плачет на переднем сиденье. Он посмотрел на Мэгги, вспоминая, как они клялись умереть ради ребенка. Ее глаза сияли.
 У поворота на 1-95 Феликс вынул стетоскоп и приложил к ее животу, слушая биение Христова сердца.




 Глава 58


 Когда автострада Палисейдс превратилась из двухполосной дороги, обсаженной деревьями, в трехрядную шумную магистраль, Сэм заметил голубой фургон «фольксваген» и вспомнил, что видел точно такой у Браунова человека в черном. У него похолодело в груди, едва фургон тронулся с места у обочины и влился в поток позади другого серого «ровера». «Евровэн» подъехал вплотную к внедорожнику, а потом забрал в сторону. Сэм перестроился в крайний левый ряд, стараясь не повышать скорости, чтобы не выдать себя.
 Пошел дождь, хотя небо даже не было пасмурным. Сэм включил «дворники», шепча «слава богу»,– в надежде на то, что серая завеса скроет их «ровер», когда они пойдут в отрыв. Однако вскоре шоссе превратилось в еле ползущий поток автомобилей. Сэм продолжал поглядывать на «фольксваген» , помня, что тот идеален для ведения слежки – матовое стекло, откидной столик и скамья сзади, трансформирующиеся в кровать.
 – В чем там дело? – спросила Франческа.
 – Пока не знаю.
 Феликс поднял голову.
 – А что случилось?
 – Может, и ничего.
 Предзакатная полоса света исчезла за пеленой дождя, но Сэм почти не отрывал взгляда от зеркала заднего вида. Господи, только бы… Вдруг в правом ряду мелькнул серебристо-голубой блик. Фургон!
 – Франческа, если умеешь стрелять – открой бардачок и достань мой запасной ствол.
 Сэм мог поспорить, что она не запаникует. Так и вышло.
 – Стрелять я не умею, зато неплохо вожу.
 – Отлично. Видишь голубой фургон чуть сзади, справа от тебя?
 – Да.
 – Не пытайся от него уйти, просто держи дистанцию. Франческа кивнула и сосредоточенно занесла ногу над селектором коробки передач.
 Сэм передал ей руль. Левая нога Франческа обогнула его правую и встала на педаль газа. Несмотря на неловкость положения и тесноту, ей все же удалось удержать руль ровно, проскальзывая поверху в кресло шофера.
 Сэм оглянулся: Мэгги заснула и не видела их акробатического этюда. Должно быть, укол Феликса усыпил ее.
 – Второй ствол возьму я,– вызвался Феликс.
 Сэм вручил ему пистолет, не спуская глаз с «фольксвагена». Фургон следовал за ними, не пытаясь приблизиться.
 – Никуда не пали, пока я не прикажу.
 – Сэм, давай плюнем на Джерси,– сказал Феликс.– В городе мне спокойнее.
 – Мне тоже.
 Сэм встал с сиденья и протиснулся назад, к Феликсу и Мэгги.
 – Мост Джорджа Вашингтона,– объявила Франческа.
 Сэм, приглядевшись еще раз к Мэгги, сместился в багажное отделение кузова. Там он стал искать, за что уцепиться на случай перестрелки. Его все еще не оставляла надежда, что фургон появился случайно и не имеет отношения к Брауну.
 Они подъехали к мосту, заплатили четырехдолларовую пошлину и покатили над рекой, где скалы Нью-Джерси тонули в густом тумане. Сэм вновь ощутил себя моряком в бурном море, когда ветер и волны поглощают ориентиры, и лишь чутье, а не навыки помогает остаться в живых. Вот и теперь он доверился чутью в преддверии беды, которую лишь он способен отвратить. Феликс повел себя как последний дурак: втянул двух женщин в заведомую опасность, будучи не в состоянии защитить даже себя. Если в фургоне сидит человек Брауна – жди второй Голгофы.
 Сэм гнал от себя мрачные мысли, стараясь подмечать все вокруг – «фольксваген», капли дождя на лобовом стекле, рябь на реке, которую Мэгги звала Шатемуком… Он оглянулся. Ее профиль вырисовывался на фоне грозового полумрака, и ему на миг почудилась нечто совсем иное: слоны, красная земля, хижины у подножия зеленого холма… Он всегда досадовал, когда она называла себя некрасивой. Мэгги самая прекрасная! А сейчас она безмятежно спала.




 Глава 59


 – Давай, Франческа, жми на газ, сейчас самое время от них уйти,– сказал Сэм.
 «Ровер» рванулся вперед: мощный двигатель мгновенно набрал обороты, а полный привод обеспечил такое сцепление с дорогой, словно ливня и не было.
 От толчка Мэгги проснулась – и сразу увидела пистолет в руке Феликса.
 – Что случилось? —Она приподнялась на локтях и обратила внимание, что Сэм устроился к ним спиной в багажном отсеке.
 – Лежи, тебе нельзя вставать.– Феликс прижал ее за плечо к сиденью, пытаясь не выдать тревоги.
 Судя по дисплею тонометра, пульс и давление подскочили.
 – Не сбавляй скорость! – прокричал сзади Сэм.– Мы оторвались!
 Феликс услышал рядом с собой шепот и понял, что Мэгги бормочет слова молитвы.
 – Шевелись! – подгоняла Франческа кого-то по ту сторону стекла.
 На свободной дороге они быстро оставили бы фургон позади, но сейчас разрыв между ними съела гигантская пробка. Однако им все же удалось свернуть на автостраду имени Генри Хадсона, окатывая соседние машины потоками воды.
 – Как бы выбраться? Где здесь съезд? – тормошила их Франческа.
 Сэм что-то ответил, а Феликс продолжал рассеянно смотреть на Мэгги, сверяясь с давлением по цифровому экрану. Она закрыла глаза и обхватила живот руками. Феликс осветил ее лицо фонариком – проверить, не возобновились ли потуги. Она лежала зажмурившись.
 – Мэгги, у тебя схватки?
 – Тсс,– прошептала она.– Я пытаюсь расслабиться и заснуть.
 Дождь почти прекратился. Было слышно, как шины разбрызгивают воду из луж, как Мэгги, следуя его советам, старается держать дыхание. Две ее крупные схватки повторились через три минуты, а третьей не было уже минут двадцать. Давление стабилизировалось. Преследователи как будто отстали. Вдруг Сэму только привиделся этот фургон? Феликс зевнул и вытянул ноги, откинувшись на сиденье. Может, они все-таки попадут в Бэй-Хед, несмотря ни на что, тогда у него будет время достать магнезию для капельницы и самые необходимые вещи. Остальное должны были подвезти со дня на день.
 Надежда теплилась, пока Мэгги не открыла глаза.
 Они выехали под уличные огни, и Феликс увидел, что ее взгляд обращен внутрь, как будто внешний мир перестал существовать. В этот момент живот Мэгги заметно напрягся. Шорох шин, гул двигателя – все потонуло в ее протяжном стоне. Феликс стиснул ее руку, силясь собраться с мыслями. Насколько успел опуститься ребенок? Насколько успели расшириться родовые пути? У Мэгги, как и у многих черных женщин, был антропоидный таз: форма входа продольно-овальная, прямые диаметры удлинены, поперечные укорочены, стенки таза прямые, лонная дуга несколько сужена. Как только ребенок окажется в нижнем отделе, потуги станут сильнее и результативнее. В случае Мэгги это было бы неплохо, если только опять не подскочит давление.
 Феликс смотрел, как она морщится от боли, и не мог ничего поделать, словно какой-нибудь практикант или молодой отец, скованный страхом за жену и ребенка.
 Его столбняк прошел только тогда, когда Мэгги прошептала:
 – Феликс, я больше не могу. У меня опять сильные схватки.
 Он встрепенулся и заговорил решительным, уверенным тоном:
 – Ничего, попытайся расслабиться от поясницы. Переходи на грудное дыхание, по-собачьи: три коротких вдоха – один долгий. И… отлично! Еще раз!
 В машине установилась тишина, лишь голос Феликса не умолкал, помогая Мэгги перетерпеть схватку. Через некоторое время она с облегчением откинулась на спину.
 – Сейчас я послушаю ребенка.
 Он приставил стетоскоп к ее боку и стал отсчитывать удары крошечного сердца, зная, что через час – не позже – Мэгги так или иначе родит. Если в эти минуты с ней случится припадок, дитя может погибнуть – либо от сдавливания в родовых путях, либо от гипоксии или остановки сердца. Да и у матери может наступить такой криз, от которого она за час истечет кровью.
 Феликс слушал и считал, глядя на секундомер, как вдруг увидел по дисплею на запястье Мэгги, что давление опять поднялось. Сто пятьдесят на сто десять! Он отчаянно надеялся, что дело в качке, страхе погони или предродовой панике. Если нет, они могут потерять ее, потерять ребенка. Феликс представил себе стерильный пакет со скальпелями, лежащий в аптечке. Стоит ему заикнуться о них, как Сэм полезет в драку. Единственное, чем он мог спасти положение,– сделать очень широкий надрез, чтобы извлечь ребенка моментально.
 В обычных условиях следовало начинать с горизонтального разреза и при необходимости расширить его ножницами Майо, раздвинуть края зажимами Кошера, а после, отстранив мускулатуру прямой кишки, растянуть брюшину и проколоть ее ножницами Метценбаума из хирургического набора. Ни одного инструмента под рукой, разумеется, нет. Оставалось лишь распороть Мэгги живот – точно так, как она просила. Неужели ей было Откровение?
 – Как она? – хрипло произнес Сэм.
 Феликс не ответил, по-прежнему сжимая в руке стетоскоп и прислушиваясь к сердцебиению малыша. Оно почти достигло обнадеживающей частоты. Но в этот миг живот Мэгги снова напрягся, и она застонала.
 Феликс, оторопев, произнес:
 – У нее потуги! Она вот-вот родит!
 – Сворачивай на следующем перекрестке,– велел Сэм Франческе.– Будем искать гостиницу.
 – Здесь Девяносто шестая…
 – Отлично, езжай туда! – В голове Феликса созрело решение.
 – Так близко к дому? – возмутился Сэм.
 Феликс промолчал. Объяснять – только тратить время на споры. Когда они подъехали к перекрестку, он попросил Франческу свернуть на Девяносто шестую и гнать через Центральный парк, зная, что сестра не взбунтуется и выполнит его просьбу. Так они очутятся в двух кварталах от клиники «Гора Синай», где он до сих пор считался своим. Там он сможет устроить Мэгги в палату и позаботиться о ней самостоятельно. Не застрелят же их посреди Пятой авеню, в самом деле!
 А Сэм… пусть грозится. В случае чего они наймут караул и поставят его у двери на круглые сутки.
 Так или иначе, под дождем Мэгги рожать не будет. От напряжения ее матка стала твердой как камень, давление подскочило до небес. Если пустить все на самотек, случится непоправимое.
 – Куда ты нас везешь, Феликс? – спросил Сэм.
 Росси опять не ответил. Словно в одобрение его плана, дождь кончился. Машины пошли быстрее, и «ровер» вырвался вперед.
 – Ну и отлично! Молчи дальше! – прорычал Сэм.
 Пока Феликс помогал Мэгги переносить схватки, Сэм и Франческа смотрели назад – не покажется ли «фольксваген».
 На том берегу вдоль побережья Джерси протянулась цепочка огней. Огни освещали и длинную парковочную зону, отгородившую трассу от набережной. Франческа перестроилась в крайний правый ряд, готовясь выехать к Девяносто пятой – Девяносто шестой, как вдруг…
 – Что это? – спросил Сэм.
 Феликс поднял голову, но через мокрое окно был виден только низкий вал, отделяющий дорогу от стоянки за ней. Он опустил стекло. Внезапно вал кончился. По ту сторону разделительной полосы, параллельно им, двигался какой-то крупный силуэт, а за ним – еще один, поменьше. Вот машины выехали на дорогу, и в свете фонарей все увидели, что силуэты принадлежат голубому «фольксвагену» и «ауди S4», пытающимся нагнать их до перекрестка.
 – Сэм! – закричала Франческа.– Гляди!
 – Черт! – отозвался он.– Они поджидали на парковке! В тот же миг раздался тонкий свист и глухой удар; через секунду на крыше «ровера» громыхнуло, и на Франческу обрушились стеклянные осколки от потолочного люка. Она вскрикнула, но каким-то чудом удержала руль. По ее руке сбегала струйка крови.
 – В нас стреляют! – взревел Сэм и разнес заднее стекло для ответного огня.
 – Ложись! Всем пригнуться! – завопила Франческа и разъяренно вдавила педаль газа в пол.
 Феликс, угадав ее намерения, упал на колени, накрыл собой Мэгги, а руками схватился за спинку сиденья. Он слышал, как Мэгги бормочет псалом о долине смертной тени.
 – Банзай, вашу мать! – заорал Сэм.
 И Франческа протаранила фургон.
 Скрежет, грохот, визг тормозов, шорох шин… Бок «евровэна» смяло, как консервную банку, а шедшая следом «ауди» врезалась в него сзади. Феликса, как ни странно, даже не скинуло от удара. «Ровер» въехал на улочку один, как будто без повреждений.
 – Так держать, девочка! – прокричал Сэм.– Мэгги, ты цела?
 Она не ответила, она разговаривала с Всевышним.
 – Мэгги молится,– сказал Феликс и повернулся вперед – перевязать сестре руку.
 «Ровер» пронесся по переулку и, накренившись налево, выехал на магистраль. Пока Франческа вела, Феликс остановил кровотечение, открыл антисептик и принялся разматывать бинт. И почему только ее кровь одного цвета с ковром на полотне Ури, копию которого он ей купил?..
 – Девяносто пятая или Девяносто шестая? – спросила Франческа.
 – Не важно, просто заберись поглубже в город, – отозвался Сэм.– Ладно, давай по Девяносто шестой – так быстрее… Поэтому ты ее выбрал, да, Феликс? – Он протянул руку и погладил Мэгги по лбу. У нее началась схватка, и доктор слышал, как часто и судорожно она дышит, пытаясь бороться с собой.
 – Сэм, разве полиция не должна примчаться сразу же после перестрелки? – спросил Феликс.
 – Копы? – Сэм хмыкнул и поднял на него взгляд.– Не бойся, примчатся – вместе с Брауном на хвосте. Надо отделаться от них раз и навсегда: бросить «ровер» и любыми судьбами достать другую машину. Вот тогда мы будем спасены.
 – Спасибо, Фликс,– сказала Франческа, когда он завязал бинт. У него снова всплыла перед глазами картина их прежних, беспечных дней: воскресное утро, он читает, она пишет подругам, точь-в-точь как девушка на картине Ури. Закончив письмо, Франческа попросила передать ей конверт и потом ответила вот так же: «Спасибо, Фликс».
 Феликс повернулся и еще раз прислушался к сердцебиению малыша. Теперь оно напоминало редкую глухую дробь. Переведя взгляд на Мэгги, он встревожился еще сильнее. Давление держалось на отметке сто пятьдесят на сто десять. Как вымотали ее эти несколько часов!.. Он должен открыть аптечку, должен достать скальпели, должен спасти ребенка, которого она умоляла спасти, даже если на том ее жизнь оборвется.
 – Держись, Мэгги. Подмога близко.
 Ее большие глаза смотрели виновато, словно она с чем-то не справилась.
 – Что случилось? – прошептал он.
 – Я не могу. Ребенок идет.
 Ей пришлось повторить, чтобы до Феликса наконец дошел смысл сказанного. Тем не менее он не поверил и взялся прощупать ее живот, используя третий прием Леопольда. Головка младенца начала опускаться, а он даже не заметил.
 – Мне нужно тужиться! – Она еле сдерживалась.– Нет сил!
 – Мэгги, нельзя! – выпалил Феликс, пытаясь высчитать размеры ее таза.
 Теперь роды пойдут полным ходом, а у него нет никаких средств предотвратить приступ. Мэгги вцепилась в сиденье, корчась и часто дыша. Феликс дышал вместе с ней, глядя, как она силится противостоять потугам. И в момент неудачи он тоже смотрел ей в глаза. Мэгги, рыдая, уронила голову на ГРУДЬ.
 – Ничего, ничего,– утешал ее Феликс, взмокший от головы до пят. Затем он помог ей упереться ступнями и стал наблюдать, надеясь, что головка прорежется еще не скоро.
 – Не спеши. Толкай понемногу. Теперь остановись. Набери воздуха в грудь и задержи дыхание. Начинается?
 Мэгги кивнула.
 – Хорошо. Давай – осторожно. Когда схватка пройдет, делай паузу.
 Мэгги откинулась на спину и вздохнула.
 – Кончилась. Прости, не могу остановиться.
 Феликс молчал, так как прислушивался к ребенку. Сердечко стучало все реже. Ребенок терпел стресс. Его требовалось срочно извлечь – сейчас или никогда.
 – Что с ним? – встревожилась Мэгги.
 Феликс отвел глаза и потянулся за скальпелями. Если этого не сделать, малыш наверняка погибнет. Его рука скользнула в сумку, нащупала упаковку скальпелей и отделила один из них. Феликс ощутил прикосновение холодной стали. Другой рукой он обнажил ее живот – огромный, распираемый новой жизнью, при том что она никогда не знала мужчины.
 Ему вспомнилось, как Мэгги рассмеялась в ответ на его предложение лишить ее девственности. Теперь ее глаза просияли; она молча кивнула, и он кивнул ей в ответ.
 Феликс видел, как натягивается во время дыхания ее кожа, как ходят бока от шевелений ребенка. Он затаил дыхание, выбрал место, мысленно представил глубину надреза и…
 – Эй, ты что творишь?! – вскричал Сэм.
 Феликс подскочил как ужаленный и выронил нож.
 – Делай свое дело, Сэм! А я займусь своим.
 И все-таки он не мог резать Мэгги на глазах у Сэма. Вместо этого Феликс стиснул ее ладонь и стал вглядываться в ночь с бешеным стуком в груди.
 «Ровер» мчал по Девяносто шестой. Сэм с Франческой громогласно спорили по поводу маршрута, но Феликсу было не до них. Все, что он слышал и чувствовал,– это биение трех сердец. Мэгги продолжала беззвучно молить его, зная, что ребенок в опасности, что ему плохо. Она просила о смерти, просила исполнить их уговор. Решись он – и ребенок останется жить, а через него – и весь мир.
 – Сворачивай к парку! – крикнул Феликс на выезде к Амстердам-авеню.
 – Никаких поворотов! – взбунтовался Сэм.– Это все равно, что попасть в логово Брауну!
 – Послушай…
 – Черт! Вон они снова! – закричал Сэм.
 – Рули к парку! – повторил Феликс.– Ну же, Фрэн!
 Франческа не отзывалась – их машина проскочила перекресток на красный свет. Феликс обернулся и увидел, что «евровэн» последовал за ними, далее не пытаясь тормозить. В следующий миг что-то рядом хлопнуло, и на улице стало темнее: пуля просвистела мимо, но угодила в светофор.
 – Они не остановятся. Из машины надо уходить,– сказал Сэм, пока Франческа лавировала в тесных улочках.
 – Кому?
 – Всем вам,– мрачно отозвался он.– Пусть гонятся за мной, то есть за «ровером». Вы сойдете здесь. Франческа притормозит, и вы спрыгнете где-нибудь у стадиона. Если проделать все быстро, вас не заметят.
 – Небольшая поправка,– вклинилась Франческа.– «Ровер» поведу я. Аты, Сэм, останешься. Фликсу и Мэгги нужна защита.
 – Вот это голова,– произнес Сэм.– Клад, а не девчонка!
 – Нет! Мы все едем в больницу! – запротестовал Феликс.
 – Послушай ее,– сказал Сэм.– В больницу мы не поедем. Надо делать так, как говорит Франческа, иначе – конец. Она права: я должен остаться и защищать вас. Готовьтесь на выход.
 В следующие минуты никто не проронил ни слова. Машина мчалась по узким улицам, кренясь на поворотах. Всех охватило тягостное и зловещее предчувствие. Феликс судорожно перебирал в уме альтернативы, пытаясь отыскать выход. Куда ни кинь, Сэм прав. Остановись они у «Горы Синай», фургон промчится мимо и расстреляет их. Во второй раз точно не промажут.
 Кто его поразил, так это Франческа. Впрочем, между ними всегда было так: что противно ему, на то и она не пойдет. А решившись, оба не отступят до конца.
 – Боже, Франческа,– пробормотал Феликс– Прости, что втянул.
 – Подари нам Иисуса,– ответила сестра.– Или кем бы он ни был.
 Добравшись до пересечения с Сентрал-Парк-Вест, Франческа вылетела на перекресток, еле успев захватить желтый свет. «Фольксваген» отстал от нее на считанные секунды и застрял перед светофором. Сэм перебрался назад с одеялами под мышкой и схватился за дверную ручку. Мэгги села, хватая ртом воздух. Феликс застегнул сумку.
 У выезда на Сто первую Франческа, проигнорировав светофор, въехала в парк через Мальчишечьи ворота и обогнула заградительный щит по правую сторону от дороги. На щите значилось: «Стоп! Не въезжать! Проезд через парк закрыт!» Феликс отлично знал, что в этот ночной час северный сектор Центрального парка пустует. Знала и Франческа. Они могли бы сориентироваться здесь даже с завязанными глазами.
 – Встретимся под Лондонцем, как обычно, – сказала ему Франческа. Ее голос предательски дрогнул.
 – Франческа, не надо! – Он разрыдался, не в силах сдержать себя.
 – Храни тебя Бог,– сказала Мэгги.
 «Ровер» остановился. Сэм распахнул дверь и вынес Мэгги на руках, напутствовав Франческу:
 – Держись, девочка. Не сдавайся.
 Феликс на секунду задержался, провел рукой по волосам сестры и отдал свой пистолет со словами:
 – Я люблю тебя, Фрэн,– а затем растаял в темноте вслед за Сэмом и Мэгги.




 Глава 60


 Они укрылись в тени спортивной площадки, надеясь, что голубой фургон промчит мимо, не заметив их высадки. Однако надежды не оправдались: «фольксваген» протаранил щит и проехал в ворота, а за ним – «ауди S4». Фургон на мгновение сбавил ход, а потом парочка ринулась дальше, словно ястребы за добычей. Не помня себя от ужаса, Феликс оставил Сэма и бросился в темноте вдоль дороги вдогонку «фольксвагену» . О чем только он думал, когда отпускал Франческу одну? Что с ней теперь будет? Как она собирается оторваться – свернуть с Вест-драйв и петлять по дорожкам, пока не кончится бензин?
 Феликс перешел на другую сторону, пытаясь заглянуть за поворот дороги. От дождя над травой поднялся туман, сгущаясь то тут, то там в облачка. Подскочил Сэм и схватил его за руку.
 – Феликс, у нас нет времени! Надо отвести Мэгги туда, где она сможет родить! Ты должен быть с ней!
 Феликс отвел взгляд от подернутого мглой поворота, за которым исчезла сестра.
 – Знаю, знаю. Итак, куда мы ее поведем?
 – В паре кварталов отсюда дешевый отель. Душ там общий, но ближе ничего нет, если не считать студенческого общежития на Амстердам-авеню.
 – Между прочим,– вспылил Феликс,– между Амстердам и Коламбус-авеню есть полицейский участок!
 – Я уже говорил, – раздраженно отозвался Сэм, – это бесполезно.
 Феликс покачал головой, сворачивая назад.
 – Бог мой, какие кварталы? Она сейчас и два шага не ступит!
 – Значит, потащим на себе. Нет, я добуду такси, и мы ее повезем. Давай к ней, Феликс.
 Сэм припустил к выходу на Сентрал-Парк-Вест. Феликс подошел к Мэгги и, поддерживая за плечи, уложил на траву между двух фонарей. Слушая биение маленького сердца через стетоскоп, он не мог поверить, что Мэгги придется рожать здесь, на голой земле, стылой безлунной ночью. Лица ее он сейчас не видел, однако чувствовал все с ней наравне, знал, что ребенок уже готов появиться. Мэгги мужественно удерживала его внутри, чтобы он мог отдохнуть в перерыве между схватками, пока они не найдут подходящего укрытия. Еще пять минут назад она предлагала свою жизнь в жертву, и он пытался принять ее. Его охватило мрачное ощущение, что он наблюдает за собой со стороны, как будто из чужого тела. Настоящий Феликс Росси никогда бы этого не сделал, он и помыслить бы не мог о том, чтобы отпустить сестру одну, в ночь, под пули.
 Мэгги, тихо постанывая, взяла его за руку. Прочитать показания тонометра в такой темноте было невозможно, но пульс явно частил. Феликс почувствовал, как живот Мэгги затвердел от новой схватки. Прорезалась ли головка? Где одеяла, где аптечка с фонариком? Чтобы найти все это, надо было выпустить из рук Мэгги, а Феликсу не хотелось опускать ее голову на землю.
 – Можешь сказать, где сейчас ребенок? Сам я не могу проверить – перчатки уже не стерильны. Ты еще потерпишь, Мэгги?
 – Не знаю,– проговорила она между вдохами,– надеюсь, я сумею ненадолго задержать его. Ненадолго, Феликс,– простонала она.– Чуть-чуть.
 Она стиснула его пальцы и не выпускала, пока схватка не кончилась.
 – Как самочувствие?
 – Не очень, – устало шепнула Мэгги. – Как будто из меня лезет огромный тяжелый шар!
 – Так всегда бывает.
 – Знаешь еще что? – Она зашевелилась, осматриваясь, хотя в кромешной тьме ничего нельзя было разглядеть, кроме сияющих фонарей. – Кажется, что все созвездия сегодня спустились на землю. Он словно рождается на небесах!
 Феликс не раз думал, что огни Центрального парка похожи на упавшие звезды. Глядя на них сейчас, он ощутил в себе странную перемену. Его одолевал страх за Франческу, за Мэгги. Крепло осознание того, что он один, и никто другой, навлек на их головы все эти беды. Терзаемый болью и муками совести, Феликс смотрел на свет окружавших Мэгги земных созвездий.
 Невдалеке раздался топот ног. Феликс взмолился, чтобы это оказался Сэм, потому что они с Мэгги никак не смогли бы бежать. Сейчас они беззащитны перед любой опасностью, и снова по его, Феликса, вине.
 – Эй, где вы там?
 Сэм!
 – Здесь,– слабо окликнула Мэгги.
 – У Мальчишечьих ворот стоит фургон, – доложил подбежавший Сэм.– Еще я видел, как другая «ауди S4» поехала к северу. По-моему, здесь две команды. Наверное, они патрулируют выходы. Нам отсюда не выбраться. Значит, надо где-нибудь затаиться.
 Феликс не сладил с собой и разрыдался. Если то, что сказал Сэм, правда, «ровер» неминуемо остановят.
 – Черт возьми, Феликс! Нашел время!
 Он представил себе смерть сестры, почти слышал ее крики…
 – Ты говорил, будто знаешь парк как свои пять пальцев. Помоги же нам, Феликс!
 – Сэм, найди одеяла и аптечку,– прошептала Мэгги.– Он оставил их на спортивной площадке.
 Когда Сэм ушел, Мэгги взяла Феликса за подбородок, словно дитя, и сказала:
 – Ну-ну, не плачь. Господь за ней присмотрит. Сейчас нам с малышом нужна твоя помощь. Ребенок идет, Феликс, и его больше некому спасти. Вот так, успокойся.
 Феликс утер слезы, но на их место нахлынули новые. И все-таки он помог Мэгги встать, а потом взял ее на руки и понес, держась подальше от дорожек и фонарей, к ступенькам у Мальчишечьих ворот. Где-то взвыла сирена, и Феликс тут же представил смертельно израненную Франческу в машине «скорой помощи».
 Пришел Сэм с пистолетом за поясом, отдал Мэгги одеяла, а Феликсу – его аптечку. Потом они взяли Мэгги на руки и понесли через лужайку. Феликс старался обходить дорожки, куда падал свет, отчаянно вспоминая мало-мальски приличное укрытие. Вот они миновали утес аспидного сланца – основной породы острова Манхэттен. Неужели придется лезть на эту каменную стену? И тут ему пришла на ум арка «Расщелина».
 – Я знаю, куда нам надо!
 Они вышли к мостику, за которым шумела вода. Мост и подход к нему освещались двумя фонарями. В их тусклом свете Феликс разглядел северную оконечность озерца, называемого попросту Прудом. Долгими летними днями они с Франческой частенько заплывали сюда на лодках и купались, пока взрослые не видели. Берега Пруда поросли плакучими ивами; места эти привлекали уток, гусей и прочих птиц городских парков, некоторые выводили здесь птенцов. Сейчас одна из них тихо закрякала, встревоженная появлением чужаков.
 Феликс показал в сторону одинокого фонаря в отдалении.
 – Туда? – спросил Сэм.
 – Да. Там есть арка «Расщелина». Вест-Драйв проходит по ней, как по мосту. Через нее течет водопад – его-то мы и слышим. Она каменистая, вроде грота. Временами там спят бездомные.
 Сэм поцеловал Мэгги и произнес:
 – Подержи-ка ее, я пойду первым.
 Когда Феликс принял у него Мэгги, Сэм вытащил пистолет и скомандовал:
 – Пошли.
 Они отыскали тропу, ведущую мимо подножия водопада, и увидели арку. Она возвышалась над ними, словно дверь гигантского собора, по крыше которого пролегало шоссе, а просвет ее вместо зала вел в глушь и дебри Северной Рощи. Вода стекала рядом с тропой, проходящей под ее сводом, и ниже превращалась в речушку.
 Сэм взял фонарик и стал освещать им путь. Феликсу арка напомнила о детстве. Когда-то они с Франческой видели здесь волшебный грот, населенный духами древности. Даже дети боялись шуметь под его могучими валунами. Один только водопад разговаривал в полный голос.
 На глазах у Феликса Сэм прошелся под аркой и отыскал небольшую нишу в правой стене. Отшвырнул в другой угол какое-то старое тряпье и расстелил на земле одеяла.
 – Сюда. Здесь будет удобно.
 Сэм помог Феликсу устроить Мэгги в нише, встал и огляделся.
 – Отличное место. Один вход, один выход. В случае чего я легко вас прикрою. Позаботься о ней, а защиту я беру на себя.– Он взял пистолет и отошел к водопаду.
 Феликс присел рядом с Мэгги и открыл аптечку в неровном свете придорожных фонарей над мостом. Он достал оттуда стерильные простыни и приготовленные акушерские инструменты. Все это время Мэгги лежала так тихо, как будто схватки ее больше не беспокоили. Феликс подложил под нее впитывающую подкладку, взял фонарик и попросил Мэгги развести ноги. К своему облегчению, головки он не увидел. Каким-то образом ей удалось задержать ребенка.
 – Мэгги, ты меня слышишь?
 Ответом был болезненный стон.
 Феликс вынул акушерский стетоскоп и прислушался, прижимая раструб то тут, то там к ее животу. Стука не было. Тогда он навел луч на ее запястный тонометр и обомлел: сто шестьдесят на сто пятнадцать.
 – Мэгги, я не слышу ребенка!
 Когда она открыла глаза, он увидел под ними темные круги.
 – Я устала, он тоже. Не тяни, Феликс. Вынь его, как хотел. У меня больше нет сил ему помогать.
 Рядом тут же возник Сэм.
 – Я этого не допущу. Придется постараться, старушка. Ради Франчески, ради меня. Давай, милая! – Он приподнял ее за плечи, чтобы ей было на что опереться.– Вздохни-ка поглубже и тужься!
 – Сэм, я не могу…
 Он поцеловал ее.
 – Можешь. Ну, давай же!
 – Попробовать стоит, Мэгги,– сказал Феликс, заранее зная, что без кесарева не обойтись. – Если не поможет, я его достану. Обещаю.
 Сэм нахмурился, но промолчал.
 Как и когда за эти месяцы безликий клон стал ребенком Мэгги, никто не знал. Но вот она набрала воздуха в грудь, стиснула зубы и дрожа напряглась. Через минуту Мэгги еще раз вдохнула, потужилась, и Феликс увидел прорезывающуюся головку.
 – Идет, Мэгги! – прошептал он. Его тоска вдруг сменилась восторгом.– Идет!
 Лицо Мэгги исказилось от боли, и Сэм попытался разом обнять и подбодрить ее:
 – Толкай, Мэгги, еще, еще!
 – Нет! – вмешался Феликс.– Не слушай его! Пережди минуту.
 Они устало усмехнулись друг другу. Мэгги тяжело переводила дух.
 Да, от врача зависит далеко не все. Приходом новой жизни всегда управляет лишь природа.
 – Вдохни еще раз, – начал было Феликс, но его прервали. Над водопадом послышались голоса.
 Сэм и Феликс переглянулись. Сэм опустил Мэгги на локти, взял ее лицо в ладони, поцеловал, сказав: «Помни, я тебя люблю».– и исчез.
 Мэгги испуганно проводила его взглядом, однако тут же переключилась на потуги. Ребенка срочно требовалось спасать, хотя его первый крик мог обречь их на смерть. Феликс подложил под роженицу вторую простыню и стал в ужасе смотреть, как по ней расползается темное пятно. Мэгги истекала кровью. Он поднял угол простыни, навел под нее луч фонаря и увидел, что все одеяло пропитано кровью. Феликс в ужасе тронул его пальцем, не веря своим глазам. Через миг его вдруг осенило, почему он стал сам не свой, словно это не его жизнь, а чья-то еще. Сегодня он повторял путь отца. Кровь Мэгги была кровью его матери, а бросок до Центрального парка – отчаянным бегством родителей из оккупированной Италии. Их первенец родился на голой земле, но в живых осталась лишь мать.
 Уцелеет ли Мэгги?
 Ее послед начал отделяться раньше времени, вызвав сильнейшее кровотечение.
 – Стой, не тужься!
 Она вновь напряглась, прижав подбородок к груди. Мэгги из последних сил несла свое дитя миру, молча исторгала его вместе с собственной жизнью.
 – Стой, Мэгги, стой!
 Феликс в отчаянии прижал к ее промежности марлевую салфетку, после чего проверил давление. Сто семьдесят на сто двадцать, и так внезапно… Коленный рефлекс тоже прошел с опережением. Еще немного – и у нее начнутся судороги.
 – Мэгги! Ради Бога, не надо!
 Она не ответила. Ее тело замерло, взгляд остекленел. Нужно было во что бы то ни стало вытаскивать ребенка, иначе ни он, ни мать не выживут. Однако головка опять скрылась в родовом канале.
 Времени на подготовку не оставалось. Придется действовать наобум.
 Феликс схватил ножницы и глубоко надсек промежность. Затем сдернул стерильный кожух со щипцов и ввел их в просвет канала. Убьет ли он этим дитя или мать – предугадать было невозможно. Лопасти щипцов коснулись головки. Фелике завел их чуть дальше, чтобы они сомкнулись вокруг ушек младенца, и, почувствовав щелчок, стал осторожно, но настойчиво тянуть. Поначалу ребенок не двигался с места, и Феликсу пришлось взяться обеими руками и тащить с удвоенной силой, пока головка не показалась снова. Тут он протиснул пальцы вдоль спинки и вывел одно за другим плечики. Едва ему это удалось, как тельце вышло целиком, вместе с отставшей плацентой и жутким потоком крови.
 – Боже мой, что я наделал!
 Нужно было срочно остановить кровотечение, или Мэгги через минуту умрет. Нужно было помочь ребенку сделать первый вдох. Слезы навернулись Феликсу на глаза, когда он укладывал маленького страдальца рядом с матерью, Наскоро отсасывая слизь, прочищая младенцу гортань и пережимая пуповину, он едва не кричал: «Держись, Мэгги! Пожалуйста, не уходи!»
 Ребенок все еще не шевелился. Феликс, взмолившись, бросился спасать Мэгги: с силой сдавил кулаком ее матку, пытаясь заставить ее сократиться и остановить поток крови. Он стискивал ее и так, и этак, чтобы пережать сосуды, отрываясь только для наложения швов на разрезанную и порванную плоть. Содержимое сумки Феликс вывалил на стерильные салфетки, собираясь подложить ее Мэгги под крестец, прежде чем снова заняться ребенком.
 В этот миг прогремели выстрелы. Мэгги поежилась и очнулась.
 Один хлопок – птицы на Пруду поднялись на крыло; затем другой, третий… и тишина.
 Полный ужаса взгляд Мэгги скользнул по доктору и упал на ребенка. Как Феликс ни пытался ее удержать, она подобрала обмякшее тельце и подняла на руки.
 – Помоги, помоги ему,– еле слышно твердила она. Феликс перевернул младенца вниз головой, похлопал по ножкам и потер его крошечные ступни. И вдруг тот издал резкий и жалобный плач, отозвавшийся эхом под сводами грота, населенного духами древних. Феликс, отвернувшись, передал новорожденного Мэгги и тотчас вскочил, ожидая услышать шаги и даже не зная, с какой стороны они появятся. Он подумал о Франческе и выстрелах. У его ног Мэгги обнимала ребенка, качала, целовала и гладила – пищащего и покрытого кровью, который, как и все живое, через рождение обрел смертность. Затем она подняла блузу, села и пристроила его у груди. Вскоре малыш успокоился и затих.
 – Ложись, Мэгги, я помогу тебе,– уговаривал Феликс. Ему удалось лишь замедлить кровотечение.
 Мэгги словно не слышала его, шепча нежности ребенку у себя на руках и приговаривая:
 – Сэм не пропадет. Он скоро вернется.
 – Мэгги, пожалуйста…
 Он мягко нажал ей на плечи, но она упорствовала и не давала себя уложить, сжимая младенца все крепче и целуя крошечные кулачки, будто ее жизнь больше не имела значения.
 Оглушенный скорбью, Феликс смотрел, как Мэгги нянчит свое дитя, и молился, чтобы Сэм и сестра вернулись. Если никто не подоспеет, Мэгги погибнет. Ее пульс стал слишком частым, дыхание – поверхностным. Больница была в какой-то сотне метров отсюда, если пройти по тропинке, через рощу и луг, вот только вдвоем им туда ни за что не добраться.
 – Ради Бога, дай мне помочь! – вскричал Феликс.
 Она не ответила, только взглянула на него с улыбкой и опрокинулась спиной на одеяла, что подложил Сэм. Феликс как помешанный, бросился останавливать кровь. В этот миг отчаяния, когда он судорожно зажимал Мэгги живот, ему открылась последняя горькая истина. Его родители терпели беды и поступили так, как поступили, не по своей воле – в угол их загнали нацисты. Зато над ним, Феликсом, ничто не довлело. Не Моисеем он стал, а проклятием для всех, кто ему доверился. Всякий раз у него был выбор; он вполне мог не бросать сестру убийцам на растерзание, мог не использовать Мэгги с ее верой, не лишать ее добродетели ради собственной корысти, не рисковать ее жизнью, не прятаться за спину Сэма и не делать вид, что Господь Бог избрал его для служения себе. Сегодня он, Феликс, действительно прошел путь отца, но с одной оговоркой: он намеренно подверг опасности всех, кто с ним был, включая тех, кого его родители всеми силами оберегали.
 А теперь он держал Мэгги за руку и не чувствовал пульса. Разве так он представлял себе ее роды? Вместо тихого благостного разрешения от бремени – кошмар, катастрофа. Как он мечтал закрыть глаза! Как мечтал не видеть ее смерти!
 Когда на дисплее исчезли все значения, Феликс замер, поняв: Мэгги больше нет.
 Он не имел права брать ее ребенка, но нужно было найти Франческу, да и младенец требовал ухода. Феликс посмотрел на свои руки, вымазанные кровью, и из глубины души с плачем вырвались слова молитвы:
 – Радуйся, Царица, Матерь милосердия, жизнь, сладость и упование наше, радуйся! К Тебе взываем, изгнанные сыны Евы. К Тебе вздыхаем, скорбя и плача в сей долине слез.
 Уронив взгляд на безжизненное тело Мэгги, он вздрогнул и, подавив рыдания, продолжил:
 – О Заступница наша, обрати милосердные очи Твои на… на…– Феликс решил закончить по-своему, покаянно: – На женщину, которую я погубил и которую буду оплакивать до конца моих дней.
 И вдруг он заметил какое-то движение. Неужели Мэгги пошевелилась? К его изумлению и радости, она открыла глаза.
 – Лежи спокойно, Мэгги,– сказал он.
 – Феликс, со мной происходит что-то странное! – прошептала она.– Я это чувствую!
 Феликс посветил на нее фонариком. Мэгги была права. С ней действительно творилось что-то невероятное. Однако он видел все собственными глазами. Как от первой слезинки младенца ее раны начали затягиваться. Как края разреза, зашитого им минуту назад, срослись без следа. Как поток крови прекратился и тело Мэгги снова стало девственным.
 Феликс онемел, ощутив всю тяжесть своего греха. Он изувечил женщину, через которую явил себя Господь. А может, Божий промысел предусматривал и это? Да и было ли чудо? «У страха глаза велики»,– думал Феликс. В темноте раны могли показаться серьезнее, чем на самом деле. Что, если ему все привиделось – и ее смерть, и воскрешение?
 – А где Сэм? – спросила Мэгги.
 Феликс настолько оторопел, что не сразу понял вопрос. Секундой позже он бросился к ней и стиснул в объятиях, рыдая от радости.
 – Мэгги, Мэгги! Ты жива! Ты вернулась! Спасибо тебе, спасибо за то, что ты сделала!
 Она обняла его одной рукой, поддерживая другой ребенка.
 – Какой же ты плакса, Феликс Росси. Ну-ка, сядь спокойно и скажи мне, где Сэм.
 Феликс оперся на пятки, вспоминая выстрелы.
 – Он еще не вернулся. Ты как, стоять можешь? А ходить? Я должен разыскать Франческу, но бросать вас одних здесь нельзя.
 Мэгги выглянула в сторону водопада, затем развернулась к другому выходу из «Расщелины». Вид у нее был озадаченный.
 – Разве мы одни? Готова поклясться, что слышала, как с Сэмом кто-то говорил.
 – Нет, Мэгги. Здесь никого нет.
 – Странно…– Мэгги поднесла ладонь к уху, как будто прислушиваясь.– Я точно слышала голос. Сэм звал меня, звал, а потом…
 – Что?
 Она посмотрела на дитя у своей груди.
 – Помню, я услышала голос, и он сказал Сэму: «Я – тот, кто приходит на веки вечные. С ней все хорошо. Не тревожься».




 Глава 61


 Феликс держал ребенка, пока Мэгги плакала и пела «О, Благодать» ,– как она объяснила, чтобы сказать ангелам, что Сэм Даффи идет к ним. Феликс волновался, что ее услышат, но камни, слагавшие арку, словно сговорились ей помогать и не выпускали звуки наружу.
 Феликс не мог разубедить ее в гибели Сэма. Мэгги сказала, что чувствует его слишком глубоко в сердце, как ни одну живую душу. Он посмотрел на водопад и перевел взгляд на ребенка, тихо посапывающего у него на руках. Кто он – Иисус? Разве Сын Божий терпел бы муки матери? Разве дал бы Он ей истечь кровью и едва не умереть? Впрочем, теперь это не имело значения. Он был сыном Мэгги, и Феликс радовался, видя его живым и невредимым.
 – Мэгги,– тронул он ее за плечо,– нам нельзя здесь оставаться. Надо идти. Я должен найти Франческу. Постарайся встать.
 Феликс помог Мэгги подняться, и она оперлась на него, пошатываясь от слабости. Они постояли под сводом с той стороны, откуда пришли. Стоит им выйти из грота, их тут же могут увидеть. По другую сторону арки рос густой лес. Подхватив Мэгги за талию, Феликс развернулся и повел ее туда. Они заковыляли по дорожке, вдоль которой бежал ручей, к двум виднеющимся неподалеку бревенчатым мостикам. Мэгги срывающимся шепотом напевала: «.. .был мертв и чудом стал живой».
 Даже во тьме Феликс шел уверенно и не сбивался с дороги. Наконец они вышли к овальной поляне, взяв курс на два старых дуба, чьи кроны темнели на фоне подернутого облаками неба. Феликс уловил журчание воды у опор мостика и свернул направо, а потом и еще раз – у второго моста.
 Так, незамеченными, вошли они под арку «Ручьи», одно из самых уединенных местечек Центрального парка. Днем здесь прогуливаются влюбленные, а ночью можно повстречать наркоманов, грабителей или кого похуже. Минуту назад Феликсу было плевать на собственную безопасность, но сейчас он просто обязан был выжить – ради Франчески, ради безопасности Мэгги и ее ребенка. Нужно продолжать дело отца и Сэма, если тот погиб.
 Феликс собрался с духом и ступил в черный провал арки «Ручьи». Не успел он войти, как тут же споткнулся о что-то лежащее на земле. Раздалось глухое ворчание – может, бродяга устроился здесь на ночлег? Через миг кто-то стиснул его руку железной хваткой и рванул вниз.
 Феликс отчаянно вырывался, сжимая ребенка, Мэгги закричала.
 – Неплохо бы извиниться, приятель,– выдохнул кто-то невидимый ему в лицо.
 Феликса передернуло от смрада.
 – Вы правы. Прошу прощения. А теперь отпустите нас, будьте добры.
 – Оставь их в покое,– проворчал другой голос.– Не видишь – семья.
 Феликса выпустили, арка осталась позади, и вот они уже карабкались по камням, что подпирали крутые берега от оползания. Сердце Феликса бешено колотилось, у Мэгги от подъема началась одышка. Они поравнялись с оградой и только-только успели шмыгнуть в тень деревьев, как промелькнули огни фар и мимо промчалась машина – должно быть, полицейский патруль, приехавший на звуки выстрелов. Феликс передал Мэгги ребенка и помог перелезть через ограду, а затем последовал за ней. Отсюда начиналась тропинка через Северный луг к знаменитому Лондонцу.
 – Я так устала,– произнесла Мэгги.– Мне нужно присесть. Давай мы спрячемся здесь за деревьями, а ты пойдешь искать Франческу?
 – Но…
 Мэгги уже направлялась в тенистые заросли.
 – С нами тебе не успеть.
 Он помог ей укрыться под кронами, удостоверился, что их не видно со стороны, и вернулся на дорожку. Детьми они часто подмечали, сколько времени надо добираться до какого-нибудь места в парке. Отсюда до платана Лондонец идти двенадцать минут. Феликс побежал – через Северный луг с его бейсбольным и футбольным полями, глядя на призрачные огни Нью-Йорка. Какими далекими казались они теперь – сияющие башни «Сан-Ремо» справа и больница «Гора Синай» напротив! По великой милости, которую он не сумел постичь, Мэгги больше не нуждалась в лечении. Остальное зависело от него – Феликс ощущал это каким-то шестым чувством.
 Он несся, не смея перевести дух,– мимо Центра досуга, потом по тропинкам, окружавшим его, которые вывели Феликса на дорожку для верховой езды, петляющую по всему парку. Его ботинки поднимали пыль там, где Франческа с Аделиной некогда скакали бок о бок на своих лошадях Ночке и Царе.
 Как он любил смотреть на них в эти минуты! Как восхищался, не сознавая, что никого дороже их у него нет! Нужно было просить Аделину стать его женой, а не подопытным кроликом. Вот что Франческа пыталась ему внушить.
 Затем перед ним вырос силуэт раскидистого древесного исполина, и отчаяние сменилось надеждой. Это мог быть только он, самый старый платан в парке. Его ветви тянулись вверх и вширь, простираясь над конной тропой и до самого Резервуара позади него.
 Где же сестра?
 – Франческа!
 Феликс обошел ствол, буквально раздавленный ответной тишиной. Что, если она не придет? Где и как тогда ее искать? У него не было Сэмовой смекалки; все, что он умел,– это дойти до телефона, позвонить адвокату, нанять сыщиков, полицейских, военных и велеть прочесать весь Манхэттен, пока ее не найдут.
 – Франческа!
 Над головой зашуршала листва, и чья-то черная тень рухнула в траву.
 – Фликс, тсс! Ради бога, ты нас угробишь!
 Оказывается, она забралась по стволу и сидела на ветке, точно как в детстве. Феликс шагнул к ней, упал на колени и разрыдался при виде вновь обретенной сестры.
 – Ну-ну, Фликс. Не помню, чтобы ты в жизни так плакал. Как там Мэгги?
 – Не поверишь, у них с малышом все отлично.
 – Здорово! Я подумала, что оторвалась от этих гадов, и хотела вас подобрать. Как чувствовала, что вы пошли к «Расщелине» . Ты всегда любил там бывать. Но они, похоже, разделились и нагнали меня. Сэм стал стрелять, давая мне уйти. У него, кстати, все в порядке? Он с Мэгги?
 – Нет, Фрэн. Понимаешь, Сэм не вернулся. Мэгги думает…
 Сестра поняла его молчание. Так было и в детстве, когда они прятались в тени ветвей Лондонца, представляя, что скрываются в Камелоте от злобного сэра Мордреда и оплакивают короля Артура.
 – Бедный Сэм. Бедный, храбрый Сэм,– покачала она головой.– Нам пора домой, Фликс
 – Что? О каком доме ты говоришь?
 – Давай поднимайся.– Франческа встала и дернула его за руку.– Сейчас заберем Мэгги с ребенком и поедем.
 – Как? Мэгги вся в крови; машины, считай, нет, и все выходы перекрыты! – Феликс посмотрел на бледные огни Пятой авеню.
 – Тсс! Идем, Фликс.
 Она провела его по конной тропе мимо спортивной площадки до Девяносто шестой улицы. Но вместо того, чтобы свернуть направо, домой, Франческа пошла налево и остановила старенький «бьюик». Стекло опустилось, и выглянула молодая пара, судя по виду – влюбленные, точь-в-точь родители Феликса со старой фотографии.
 Франческа нагнулась к девушке.
 – Есть новости?
 – ОЛИВ отогнала от парковых ворот голубой фургон и две «ауди». Наши оцепили парк, но они еще могут вернуться.
 – ОЛИВ? Но как вы узнали?
 – На сайте вывесили объявление с просьбой задержать «фольксваген-евровэн» и «ауди S4», особенно если они будут кого-то преследовать.
 Франческа прыснула.
 – Сколько вы хотите за платье и машину?
 Феликс удивленно взглянул на сестру, молча вынул бумажник с пачкой банкнот. Девушка сняла платье и завернулась в мужской пиджак. Феликс сунул руку в карман и вытащил карточку с номером, который дал ему Сэм на случай крайней необходимости.
 Двумя часами позже Дэниел и Агнесс Кроуфорд вместе со своей горничной Хеттой Прайс и безымянным малюткой поднялись на борт самолета, и тот, взревев двигателями, разбежался по взлетной полосе аэродрома Титерборо, что в Нью-Джерси, и взлетел, ведомый приятелем Сэма.




 Глава 62


 На высоте в сорок тысяч футов над Атлантикой при скорости, близкой к сверхзвуковой, пилот радировал о заходе на посадку. Разыскивать Сэма не было никакой возможности, да он и не велел бы. Для него главным было спасти Мэгги и ребенка, и желание это исполнилось. Уже в шесть часов они приземлились в Туринском международном аэропорту. Их встречал дядя Симон. Франческа позвонила ему по сотовому телефону, купленному у пары из «бьюика», и сказала, что они в опасности. Дядя ответил кратко: «Приезжайте».
 Завидев их, он хлопнул в ладоши и воскликнул что-то на иврите.
 Потом он объяснил Феликсу по-итальянски, что это была шегехияну, благодарственная молитва и благословение. Означала она вот что: «Благословен Ты, Господь Бог наш, Владыка Вселенной, Который даровал нам жизнь и поддерживал ее в нас, и дал дожить до сего славного дня».
 Сидя рядом с дядей, Феликс ехал по туринским улочкам. Франческа и Мэгги с младенцем расположились на заднем сиденье. Физически Мэгги чувствовала себя отлично, словно никогда и не беременела, но скорбь ее была так велика, что она плакала и плакала, даже когда высохли слезы, от парка до самой Италии.
 Ребенок оказался совершенно не похож на нее, за исключением одной детали – родинки на подбородке в виде полумесяца. В остальном, на взгляд Феликса, он мог принадлежать любой ближневосточной женщине. И, хотя им не суждено было узнать, кем он являлся на самом деле, Феликсу отчего-то хотелось говорить при нем шепотом.
 Машина въехала на широкую, окруженную галереями Пьяцца Витторио, где чуть поодаль, на зеленом холме, возвышался купол церкви Богородицы. Затем они перебрались через реку По по мосту наполеоновских времен и поднялись за церковью к Страда-Сей-Вилле, уединенной улочке с шеренгой домов, приютившихся на изумрудном склоне.
 Дядя Симон остановился у кованых черных ворот, упомянутых в письмах отца, и вставил в замок карточку. Проехав короткую подъездную аллею, они очутились перед трехэтажной виллой из оштукатуренного камня и кирпича – домом их предков.
 Феликс словно перенесся в прошлое, где все дожидалось их возвращения. Гости взошли по широкой каменной лестнице. Навстречу им вышла улыбающаяся хозяйка. Мэгги позволила ей взять младенца, и та немедленно защебетала ему что-то по-итальянски. Жену дяди Симона – это она встретила их у дверей – звали Сильвией. Подоспели кузина Летиция и еще одна женщина, тут же начали хлопотать над младенцем, и Мэгги впервые за долгие часы улыбнулась.
 Франческа уже давно не выглядела такой счастливой, как в окружении родственников.
 – Знаешь, тут еще кое-кто ждет,– сказала она.– Я попросила ее приехать сюда, когда начались неприятности.
 В дверном проеме показался знакомый силуэт. Феликс поначалу даже засомневался, что глаза его не обманывают. Перед ним стояла Аделина.
 – Ты простишь меня? – начала она.– Простишь, что я сбежала? Мне было тяжело выносить…
 – Извиняться следует мне,– прервал ее Феликс.
 Аделина попросилась взглянуть на ребенка, а увидев его, ласково обняла Мэгги. Потом Феликс обнял девушку, чувствуя, что душа, так сильно любившая его, вновь рядом с ним.
 Фубини аплодировали их поцелую, словно счастливой концовке романа в полвека длиной, начавшегося в этом доме.
 Когда дядя Симон объявил о приближении шаббата, все отправились мыться и переодеваться с дороги, помня о том, что субботняя служба должна начаться за восемнадцать минут до заката.
 Аделина сама пришла в комнату к Феликсу, и в этот раз ей не пришлось его уговаривать.
 Когда семья собралась в столовой, дядя вынес две перевязанные картонки и открыл их. В одной лежала темно-синяя ермолка с искусной вышивкой по краю. Она принадлежала отцу Феликса. В другой находился черный кружевной шарф его матери.
 – Феликс, Франческа,– сказал Симон,– можете надеть их сегодня и отныне хранить у себя в память о родителях.
 Феликс долго рассматривал символ утраченной веры, затем перевел взгляд на дядю, так похожего на отца – те же добрые круглые глаза, та же борода с проседью. Его больше не волновало, католик он или иудей. Семья есть семья. Бог есть Бог.
 – Спасибо.
 Сильвия должна была зажечь свечи, но отошла в сторону и подозвала Франческу. Впервые за всю свою жизнь сестра участвовала в подготовке к шаббату, и глаза ее сияли.
 Следующим утром Феликс пришел вместе с другими мужчинами в чудную маленькую часовню-темпьетто внутри главной синагоги Турина. На голове у него была синяя ермолка, а с плеч свисал таллит. Раввин стоял под вычурным позолоченным куполом тева в центре небольшого амфитеатра. Человек рядом с ним держал огромные, богато украшенные свитки Торы, извлеченные из храмового ковчега.
 Аделина, Франческа и Мэгги расположились наверху, в галерее для женщин: они могли приходить и уходить, когда вздумается. Как объяснил дядя Симон, только мужчины обязаны участвовать в молебне. Не может же Господь заставить женщину идти в храм, если ей нужно заботиться о больном ребенке!.. Тем не менее здесь, похоже, собралась большая часть еврейской общины города.
 Для детей в храме как будто не было запретных мест. Пока низкие мужские голоса сливались в пении и речитативе, дети бегали вверх-вниз по ступенькам амфитеатра от отцов к матерям. Один даже подергал раввина за мантию. Мужчины накрывали детей таллитами и читали над ними благословения.
 Церемония, пронизанная духом древности, потрясала и зачаровывала. Когда бы Феликс ни поднимал глаз на женскую террасу, по лицу Франчески текли слезы умиления, а Аделина светилась, разглядывая детишек. Всю ночь она провела в его объятиях. Мэгги тоже не оставалась одна – при ней постоянно была какая-то женщина, помогала с младенцем.
 Но стоило им вернуться домой, как идиллия кончилась. Телефон зазвонил, едва они вошли в прихожую. Никто не ответил. Симон, Сильвия и Летиция как ни в чем не бывало продолжали заниматься своими делами.
 – Разве вы не хотите узнать, кто звонит? – спросил Феликс.
 Дядя улыбнулся.
 – Нет-нет. Нельзя прерывать шаббат. Перезвонят завтра.
 – Наверное, твои друзья-христиане, Феликс! – весело пояснила Сильвия из другого конца комнаты.– Везде-то у него полно друзей!.. Должно быть, люди любят его, а он – их.
 Потом телефон зазвонил снова – два отрывистых звонка, и тишина.
 В этот раз даже Симон с Сильвией замолчали и посмотрели на телефон.
 Тот опять коротко звякнул и замолчал.
 Сильвия поставила поднос с канапе и придвинулась к мужу. После очередного звонка дядя решительно снял трубку.
 – Pronto, [26] – сказал он.
 Ему что-то ответили, Симон, слушая, помрачнел на глазах.
 Повесив трубку, он подошел к Мэгги и погладил малыша по головке.
 – Вчера, когда Франческа мне позвонила и рассказала о матери с ребенком, спасающихся от преследования, я не удивился. Думаю, сейчас нам лучше объясниться. Не об этом ли ребенке шла речь в новостях? – Дядя посмотрел на Феликса.– Которого создал мой племянник?
 Когда Феликс перевел его слова, Мэгги кивнула. Симон вздохнул.
 – Стало быть, это правда. Однако наши все равно не поверят в твоего сына, Мэгги, по крайней мере так, как остальные. Надеюсь, вы понимаете?
 – Не имеет значения,– сказала она.– Я знаю, что его послал Господь, так же как Моисея и всех остальных – Будду, Конфуция… Иисус говорил, что в доме отца Его много обителей. На нашей земле наверняка есть и другие особые существа. Ангелы, добрые духи. Как их ни назови.– Мэгги взглянула на своего ребенка.– И один из них с нами.
 Дядя Симон выслушал перевод Феликса и улыбнулся.
 – Ты права не имеет значения. Извини, племянник,– добавил он.– Тебе придется снять шляпу.
 Феликс задумался: где-то он слышал это выражение? Потом его осенило: так друзья предупреждали родителей о приближении фашистов.
 – Кто звонил? – тут же встревожился он.
 – Тот, кого я просил о подстраховке. Благодари Аделину – это она раскрыла нам твой секрет. Мы успели подготовиться.
 Феликс прижал Аделину к себе. Между тем дядя продолжил:
 – Мы и раньше оповещали друг друга, во время войны. Итальянцы – хорошие товарищи… Кто-то узнал, что твоя семья здесь. За вами следили.
 – Боже мой! – вырвалось у Мэгги, едва до нее дошел смысл сказанного.– Неужели мне всю жизнь придется спасаться бегством? Разве я мало потеряла? Почему нас не оставят в покое?
 Дядя Симон похлопал ее по руке.
 – Если позволите, мы предоставим вам наше тайное убежище. Никто вас там не найдет. Надеюсь, Франческа и Феликс не будут против.
 – Конечно нет,– заверила его Франческа.
 В подвале дома дядя отпер потайную дверь и провел их пыльным коридором. Этим ходом не пользовались со времен оккуппации, коридор упирался в деревянную стену. Когда дядя постучал в нее, стена отворилась. За ней их приветствовало целое семейство – подземный ход привел в другой дом на холме. Соседи отдали Симону связку ключей, а сами спустились в подземный ход, откуда только что пришли Феликс и остальные. Через минуту они уже ехали в одолженном у друзей фургоне вниз по Страда-Сей-Вилле. Проезжая мимо дядиного особняка, Феликс заметил мерцание праздничных огней в окнах и силуэты людей, собравшихся за трапезой. Со стороны могло показаться, что Фубини еще дома.
 В пять часов пополудни Мэгги обживала новое жилище. Деревня, ее нынешнее пристанище, находилась в ста шестнадцати километрах от Турина. Стараниями Симона одна из местных жительниц уже хлопотала по дому, а Феликс распорядился о покупке вещей, которые потребуются Мэгги в дальнейшем. Он отдал ей все деньги, оставив себе только на дорогу до Нью-Йорка, и договорился с дядей переводить причитающиеся им проценты на счет Мэгги, тщательно замаскировав адрес и имя получателя.
 – Ее точно никто не найдет? – спросила Франческа.
 – Положитесь на нас,– ответил дядя,– и на итальянцев. Со временем станет известно, что в доме кто-то скрывается, но если придет незнакомец и будет расспрашивать, ему скажут: «Вы ошиблись. Здесь нет такой женщины». Может быть, после долгих расспросов кто-то «сознается» и ответит: «Да, вы правы. Была здесь одна негритянка, но она уехала, и никто не знает куда». А тем временем мне позвонят и скажут «сними с нее шляпу». Не волнуйся, дочка. Девяносто процентов итальянских евреев уцелели во время войны. В этой стране знают, как спасать людей.
 У корзины с ребенком Мэгги и Феликс взяли друг друга за руки и молча стояли, не в силах произнести прощальные слова. Феликс чувствовал себя неловко. Как врач, он знал ее ближе некуда, однако теперь она изменилась – и телом, и душой. В ней появилось что-то не от мира сего – может, из-за утраты Сэма, может, после рождения ребенка.
 – Сэм тебя не винит,– сказала Мэгги.– Он жив. Вот здесь, у меня в сердце.
 Она положила голову Феликсу на плечо и расплакалась.
 – Даже не верится, что я скоро уеду и брошу вас с малышом. И все же так надо. Я должен вернуться и убедить всех, что никакого клона не было. Даже потом мне нельзя будет показываться рядом с тобой и ребенком. По крайней мере, в ближайшие годы. Как и Франческе.
 Он увидел, как в чертах Мэгги отразилось то же мужество, что и в день, когда она вызвалась стать матерью клона.
 – Ты сумеешь их убедить? – спросила Мэгги.
 – Любой ценой.
 Больше они не разговаривали – только постояли, обнявшись, у озера.
 Потом Симон с Сильвией и Летицией поехали на юг, к себе домой, а Феликс, Франческа и Аделина отправились в такси на север. С водителем им повезло. Его звали Пьеро, и он немного владел английским. Как водится у итальянцев, Пьеро игнорировал дорожные знаки и подбадривал пассажиров шутками.
 Он довез их прямиком до Домодоссолы, где помог разыскать дом священника в лесу, в котором родители Франчески и Феликса скрывались от немцев в ночь восьмого сентября пятьдесят лет назад. Потом они выехали к прекрасной долине Вигеццо, где чета Росси с сестрой путешествовала в телеге с сеном, глядя, как склоны становятся холмами, а те – в свою очередь – альпийскими предгорьями и пиками, чьи вершины теряются за облаками. Там, в нескольких милях от швейцарской границы, стоял городок под названием Ре. Феликсу удалось разыскать гостиницу, где его родители останавливались на ночь, и – с помощью Пьеро – дровяной сарай, откуда они бежали холодным сентябрьским днем, спасаясь от погони. Потом Феликс упросил водителя проехать вдоль железной дороги и остановить машину у небольшого лесистого холма; рельсы там проходили по мосту, опоры которого терялись на дне каменистой лощины. Было слышно, как внизу бурлит горный ручей, накатывая на неровные валуны.
 Феликс взобрался на крошечную поляну, нашел самое высокое дерево и встал перед ним на колени. Там, где покоилось тело его брата, он укрепил звезду Давида и прочел каддиш, как научил дядя Симон. Затем он вернулся в машину, к сестре и Аделине, и они отправились в приграничный поселок. Здесь его отец провел самую горькую ночь в своей жизни, оплакивая дитя и клянясь отречься от прошлого.
 Поужинали в местном ресторане. Феликса до последнего не оставляла мысль, что и родители сидели так когда-то, строя отчаянные планы,– точь-в-точь как они сейчас.




 Глава 63
 Двенадцатое сентября. Нью-Йорк


 Доктор Феликс Росси, микробиолог и бывший глава исследовательской группы, выбрался из такси на углу Пятой авеню и Пятьдесят четвертой улицы, известном благодаря стоящему на нем Университетскому клубу. Как и Гарвардский, своим созданием клуб был обязан трем гениям архитектуры: Маккиму, Миду и Уайту. И правильно: самое престижное в мире место общения требовало только лучшего.
 Франческа вышла вслед за братом и стиснула его руку. На ней были широкие брюки и почти мужской двубортный пиджак с задиристо поднятым воротником. Волосы она зачесала назад, чтобы выглядеть как можно стервознее, но ее ладонь взмокла от волнения.
 Последней из такси вышла Аделина и взяла Франческу за другую руку со спокойствием, порожденным верой.
 – Готовы? – спросила Франческа шепотом.
 – Да,– ответила Аделина.– Лучшего места не придумаешь – сплошная косность и скука. Вам поверят за одно то, что вы его выбрали.
 Никем не замеченные, они миновали поток пешеходов и стали взбираться по гранитным ступеням, думая, что уйти так легко уже не удастся.
 Под темно-синим пологом их встретил сурового вида швейцар в зеленой ливрее, стоявший на небольшом возвышении сразу за дверью.
 Точно напротив входа в вестибюле первого этажа виднелась наборная стена-терраццо, обрамленная восемью мраморными колоннами. Барельеф над камином изображал богиню мудрости Афину в боевом облачении рядом с греческим юношей, держащим факел,– по всей видимости, тем самым гонцом, который, по легенде, пробежал сорок два километра за три часа, чтобы доставить афинянам весть о победе в Марафонской битве, после чего упал замертво.
 Феликс не особенно вдохновился судьбой посланника, учитывая то, что предстояло сделать ему.
 Через широкие двери желтого нумидийского мрамора, из-за которых выглядывал какой-то старик, они вошли в читальный зал, где позолоченные пилястры, выступающие из обитых красным бархатом стен, обрамляли высокие окна с парчовыми занавесями. По части подражания итальянскому Ренессансу клуб превзошел оригиналы.
 Старик словно потерялся во всем этом великолепии, невзрачный, маленький и рассеянный, словно целыми днями не выходил отсюда и видел лишь книги, слова, буквы… Вид у него был безобидный, но соответствовало ли это действительности?
 Феликс оглядел незнакомца и убедил себя, что бояться нечего.
 – У нас есть немного свободного времени перед встречей,– сказал он.– Не хотите выпить чаю в зале Теодора Дуайта?
 – Где угодно, только не в этом гробу, – отозвалась Франческа.
 Феликс тряхнул головой.
 – Я не о столовой. Помнишь желтую гостиную? Дуайт-холл?
 Франческа показала язык. Послушай он ее в свое время, сейчас все были бы дома, в безопасности.
 Еще раз пройдя через мраморный вестибюль, они очутились в комнате с желтыми стенами в самый разгар чаепития. Члены клуба, позванивая чашками, ели хлебцы и разговаривали.
 Стоило им показаться на пороге, как сидевший у входа рыжеволосый англичанин обернулся, словно взгляд Феликса толкнул его в спину. Джером Ньютон смотрел без тени антипатии, в его лице даже выразилось подобие раскаяния.
 Журналист подошел к Феликсу, протянул ладонь для рукопожатия.
 – Доктор Росси… Чем я могу загладить вину? То есть мне очень неловко, что…
 Феликс смерил его холодным взглядом.
 – Вас сюда никто не звал.
 – Брось, Фликс,– начала Франческа.
 Он ее не слушал.
 – Уходите, или я велю спустить вас с лестницы.
 – Прошу прощения, но у вас ничего не выйдет. Я – член этого клуба, хотя и бываю здесь нечасто. Нудновато, да и со строгостями, на мой взгляд, перебор.– Он оглянулся.– В замках старушки Англии и то повеселее, хотя они старше лет на триста.
 Феликс, однако, еще не был готов его простить.
 – Что вам надо?
 На мгновение Ньютон стушевался.
 – Хотел спросить, нельзя ли через вас связаться с Сэмом Даффи. Я должен извиниться и перед ним.
 – Почитай некрологи в своих газетенках,– тихо ответила Франческа.
 И они вышли, оставив окаменевшего Джерома Ньютона.
 В вестибюль повалили репортеры, которых препровождали наверх, дабы те не наделали снимков знаменитостей без их позволения. Приглашения рассылались лично, только привилегированным представителям прессы с условием соблюдения секретности до окончания встречи. Как Ньютон пронюхал о ней, оставалось только гадать.
 Росси и Аделина поднялись в лифте на девятый этаж, в так называемые Соборные залы, и вошли в специально зарезервированное помещение. Журналисты уже собрались – наполняли тарелки у двух длинных столов, ломящихся от омаров, икры, канапе и бутылок с вином, которым так славились клубные погреба. Комнату украшали искусно составленные букеты. По полу тянулись телевизионные кабели.
 Мир созрел для новостей.
 Официант предложил Феликсу шампанского. Тот отхлебнул немного, усадил Аделину с сестрой и поднялся на возвышение.
 Журналистская элита заняла свои места и почтительно притихла. «Это тебе не папарацци»,– подумал Феликс.
 – Добрый вечер,– произнес он, жмурясь в свете софитов.– Большинство из вас меня знают. Я – доктор Феликс Росси, микробиолог и врач, а также организатор третьей исследовательской группы по изучению Туринской плащаницы.
 – Громче, пожалуйста.
 – Да-да, конечно.
 В горле у него пересохло, ладони вспотели. Некогда уважаемый человек, почти праведник, этим выступлением он как минимум рушил собственную карьеру. В финансовом плане он, может, и не пострадает, однако ни Церковь, ни коллеги отныне не станут ему доверять. Впрочем, его это не волновало.
 – До вас доходили слухи, что я выкрал нити из Туринской плащаницы…
 По комнате прошел ропот.
 Феликс взглянул в телекамеры.
 – Так вот, это правда.
 Гробовая тишина.
 – Да, в январе прошлого года я выкрал две нити из Туринской плащаницы. Приношу извинения католической церкви за то, что предал ее доверие. Я приму всякое высказанное ей порицание.– Феликс сглотнул, пытаясь избавиться от кома в горле.– На этих нитях я обнаружил крупный кластер нейтрофилов – белых кровяных телец, присутствующих на месте свежих ран. – Он снова умолк, давая мысли о ранах Христовых проникнуть в людские умы.– Из них я получил ДНК человека мужского пола.
 Спокойствие закончилось. Фотографы повалили на подиум, щелкая затворами фотокамер. Всем срочно понадобилось заснять сумасшедшего гения в момент исповеди. Камера взяла его лицо крупным планом, однако Феликс почти ничего не замечал.
 Он продолжил:
 – Методом трансплантации ядер я заменил ДНК донорской яйцеклетки на таковую клеток человека с плащаницы и позволил ей развиться до стадии бластоцисты. Затем я поместил получившийся до-эмбрион в матку суррогатной матери. .. – Феликс опустил голову, прошептал молитву и твердо взглянул в камеру и невидимые глаза противника. – Мэгги Джонсон, тридцатипятилетней черной женщины из Гарлема, которая служила у меня домработницей. Приблизительно в полночь на шестое сентября она произвела на свет ребенка, мальчика.
 Все, кто сидел, повскакали с мест – тут уж никакие правила приличия не помогли. Отовсюду посыпались вопросы. Феликс перешел на повышенный тон:
 – Он родился раньше срока, недоношенным!
 Те, кто расслышал его среди общего гвалта, прикрикнули на соседей. Мало-помалу восстановилась тишина.
 Феликс смотрел прямо в камеру, в невидимые глаза, от которых всякого бросало в дрожь.
 – Мне не удалось его спасти. Он родился на два месяца раньше срока. Мы даже не успели попасть в больницу. Его мать погибла от сильной потери крови.
 Во втором ряду поднялся Джером Ньютон.
 – Вы хотите сказать, что… после всего…
 Феликс понял, что журналист запнулся, думая о Сэме.
 – Клон Иисуса не выжил,– закончил за него Росси.
 На девятом этаже самого престижного клуба, в одном из Соборных залов, те, кто стоял, печально поникли головами, сели или привалились к обитым бархатом стенам.


Пятая авеню

 Феликс Росси, его сестра Франческа и Аделина Гамильтон стояли на красной ковровой дорожке у входа в жилой дом на Пятой авеню, куда никто из них уже не чаял вернуться.
 Чувствуя, что сверху за ним пристально наблюдают, Феликс оглядел широкий тротуар. Тяжелая стеклянная дверь с бронзовой ручкой казалась далекой, как небо. Из Центрального парка доносилось конское ржание, по улице с грохотом мчали машины.
 – Знаешь, Фликс,– произнесла Франческа,– у меня такое чувство, будто перед нами – адские врата.
 Он выпустил ее руку и обнял их с Аделиной за плечи, давя в себе желание посмотреть на пентхаус.
 – Так и есть.
 За дверью возник странный незнакомец в долгополом зеленом сюртуке и шляпе с черными полями. Феликс догадывался, что перед ним не обычный швейцар. Как и Сэм прежде, тот тайно служил хозяину пентхауса.
 – Где-то наш Сэм Даффи, славный малый…– прошептала Франческа, когда они пошли к дверям.
 – Тсс,– шикнул на нее Феликс.
 В новом привратнике не было ничего от веселого, верного Сэма… верного до конца. Мрачный, жилистый, вороватый, на иссохшем лице – лице охотника и жертвы – печальные щенячьи глаза.
 Швейцар вышел под навес и встал спиной к двери, загораживая им путь.
 – Доброе утро, сэр… дамы. – Он тронул шляпу и кивнул всем по очереди.– Вы к кому?
 Феликс смахнул со лба волосы и протянул руку, старательно излучая обаяние.
 – Вы, видимо, здесь недавно. Я доктор Росси. Живу на восьмом этаже.
 Швейцар пожал его руку без тени удивления.
 – Прошу прощения, доктор. Я начал работать, когда вы были в отъезде. Меня зовут Рэйв.
 – Рад познакомиться, Рэйв. Это моя сестра Франческа Росси.
 – Здравствуйте, мисс.
 Франческа только кивнула, зато Аделина уверенно протянула швейцару ладонь со словами:
 – Здравствуйте, Рэйв. Мы были в отъезде.
 Щенячьи глаза улыбнулись, и Рэйв пустил их внутрь.
 Феликс мельком глянул направо и заметил там маленькую дверь – вход в прежнюю квартиру Сэма. Сэм как-то рассказал ему о потайной комнате, о мониторах, усилителях и магнитофонах, подключенных к микрофонам и камерам-глазкам.
 Теперь там живет новый швейцар, и все оборудование, которым Сэм почти никогда не пользовался, в его распоряжении.
 Когда Рэйв повернулся, чтобы вызвать для них лифт, Феликс уставился ему в затылок, чувствуя прилив ненависти.
 – У вас есть багаж? – спросил, обернувшись, швейцар.
 – Скоро прибудет,– ответил Феликс.– Его доставят морем.
 Он заметил искру интереса в глазах Рэйва – тому явно не терпелось узнать откуда. Рано или поздно он выяснит, что багаж отправлен в Норвегии. Из Турина они переправились в Осло, а оттуда – в Лондон, заметая следы с помощью поддельных паспортов. Феликс еще перед поездкой переправил вещи в Норвегию, и теперь они плыли обратно на какой-нибудь яхте из тех, что бороздят фьорды.
 Подошел лифт. Когда двери за ними закрылись, Росси поняли: еще несколько секунд, и они больше не будут наедине. Рэйв, без сомнения, побежал к мониторам – шпионить для мистера Брауна.
 Феликс сжал в ладони дрожащую руку сестры, обнял Аделину, гордясь их умением сохранять беззаботный вид в такую минуту. Ни один человек не догадался бы, что они знают о слежке.
 Лифт остановился, и они вышли в свой вестибюль на восьмом этаже. В нишах по обе стороны от входа стояли две майоликовые вазы – желтая и голубая, покрытые искусной росписью. Все выглядело так, словно и не было долгого отсутствия.
 Феликс открыл дверь и включил в холле свет, затем отступил в сторону, пропуская вперед девушек. Они прошли по ковровой дорожке и, как было задумано, остановились перед серебряным распятием над скамеечкой черного дерева.
 Феликс опустился на нее коленями и сложил руки. Религиозный угар, в котором он создавал клон Христа, пропал во время ночной агонии в Центральном парке. Отныне ему будет все равно – в церкви ли молиться или в синагоге, только бы те, кем он дорожит, были живы и счастливы.
 Позади него Аделина и Франческа перекрестились, осенив головы, сердца и плечи. Свечей на шаббат здесь не будет.
 Феликс начал читать молитву:
 – Отец небесный, прости меня за то, что не слушал свою сестру, которая предрекала мне беду.
 Франческа тронула его за плечо.
 – Прости за то, что не слушал Аделину, которая пыталась спасти нас из любви ко мне.
 Феликс наклонил голову. В его глазах стояли неподдельные слезы.
 – Прости меня, если сможешь, за смерть Сэма Даффи и Мэгги Джонсон. Они погибли по моей вине.
 Аделина печально вздохнула, а сестра начала плакать.
 – Помилуй меня, Боже, и прости…– Феликс подумал о том, как умер Сэм, защищая Франческу и Мэгги с ребенком; требовались слезы, чтобы фальшивая молитва звучала естественно.– Прости, что я не сумел сохранить Твоего Сына. Из-за меня Господь Иисус умер во второй раз.
 Феликс вспомнил вопрос, который ему задали на конференции: «Где они похоронены?» Он сказал, что тела были кремированы, чтобы никто не тревожил могилы. Пришлось постараться, продумать достоверное завершение истории – для самых дотошных, кто не поленился бы проверить. Им повезло, что у Мэгги никого не было, кроме подруги Шармины, но та поклялась молчать.
 За спиной Феликса всхлипывала Аделина. Франческа села на колени и обняла брата.
 – Сэм и Мэгги простят тебя, Фликс. Я уверена.
 Они вместе прочли «Отче наш» и встали.
 Как планировалось, Франческа вышла первой и отправилась в свою комнату. Аделина замешкалась, уткнувшись Феликсу в жилет. Они вместе прошли в комнату для гостей, где она часто останавливалась на ночлег. Феликс поцеловал ее, притянул к себе и прошептал в самое ухо:
 – Мужайся, дорогая.
 Потом сел на край кровати и ослабил галстук, расстегнул один за другим манжеты, глядя, как его любимая снимает серый жакет, туфли, как юбка спадает с ее узкой талии…
 Рэйв, дворецкий, не догадается, что дрожит он не от страсти, а от клокочущей ярости. Еще бы: им теперь день и ночь предстоят находиться под наблюдением – и в постели, и в душе – везде. Таковы были правила игры, и они их приняли. Аделина и Франческа позволят дворецкому глазеть на свои обнаженные тела, пока не убедят его в тройной лжи. Во-первых, им якобы не известно о комнате наблюдения. Во-вторых, они не знают, на кого работал Сэм. И наконец, в-третьих, они понятия не имеют о том, что их сосед мистер Браун, живущий в пентхаусе, посылал к ним убийц, чтобы расправиться с клоном и всеми, кто его оберегает.
 С колотящимся сердцем Феликс твердил в уме слова молитвы:



   Верую, Господи,– да будет тверже вера моя.
   Надеюсь – да будет крепче надежда моя.
   Люблю – да будет пламенней любовь моя.
   Скорблю – да будет сильнее скорбь моя.



 А потом, трепеща, заключил Аделину в свои объятия.


Арона, Италия

 – No, signora, resti, resti!
 В дверях маленькой желтой виллы на живописном побережье озера Маджоре стояла женщина. У дома были арочные окна, черепичная крыша с широкими скатами и балкончик над дверью, опирающийся на две спиральные колонны. Над садовой оградой росла арка из роз. Некогда там позировала для фотографии пара молодоженов – трогательно юных, казалось, еще не доросших до женитьбы,– не видя ни солнца, ни птиц, ни роз, ни чудесного озера позади… ничего, кроме друг друга.
 Мэгги стояла на веранде своего нового дома и смотрела на женщину, которую знала всего сорок восемь часов и которая пыталась заставить ее сидеть взаперти.
 Женщину звали Антонеллой. Она жила в деревне. Ей можно доверять – все, что Мэгги сказали на прощание Фубини.
 Антонелла протянула тонкие руки к ребенку, которого Мэгги пыталась укачать.
 – Gracie, Антонелла! Не надо,– сопротивлялась она.
 Однако женщина вытащила из кармана платья словарик, с которым она весь день сверялась, и, подняв голову, произнесла:
 – Кормить ребенок. Кормить!
 На глазах у Мэгги навернулись слезы: ведь именно это она и пыталась делать! Но ребенок упорно отказывался от груди, и молоко, как назло, пропало. С кормящими матерями такое случается, если поднимать вокруг них суматоху – причем на незнакомом языке – и заставлять разбираться в ящиках, присланных Феликсом.
 Антонелла копошилась в груде коробок, словно орлица, подбирающая веточки для гнезда. Среди вещей оказалась статуя Черной Богоматери – красивой стройной женщины, сидящей с ребенком на руках. Дух захватывало от одного взгляда на этот шедевр, выполненный из древесины грецкого ореха – только венцы мадонны и младенца и ожерелье Девы Марии были позолочены. И у матери, и у ребенка были широкие носы, как у Мэгги. В записке говорилось, что это копия Богоматери Рокамадурской – французской скульптуры двенадцатого века.
 Не зная языка, Мэгги не могла велеть Антонелле и грузчикам прекратить суету и проверить, заперт ли черный ход, исправен ли телефон, крепка ли кованая решетка на фасадных окнах. Находясь рядом с ними, она все же не чувствовала себя защищенной. Ее вынуждали лежать, когда она не могла усидеть на месте – ей не терпелось обойти территорию, найти путь к отступлению, раздобыть нож и ружье, встать на страже. Убийцы Сэма могут убить и ее ребенка.
 Думая, сможет ли она когда-нибудь привыкнуть к этому дому, совершенно чужому сейчас, Мэгги поняла, куда хочет пойти.
 – Я сейчас, Антонелла,– сказала она и поспешно спустилась по лестнице с малышом на руках, которому дала имя Джесс.
 Мэгги нырнула под розовую арку и прошла через узкую лужайку к каменным ступеням. Кусты розовой и лиловой гортензии с большими помпонами соцветий почти скрывали их из виду. Спустившись вниз, Мэгги нашла береговые строения, принадлежащие тому же участку, что и вилла.
 Слева, под раскидистыми ветвями, приютился рыбацкий домик. В озеро уходили два бетонных мола с белой оградой, образуя маленькую гавань. Вход в нее освещали фонари, расположенные у марсовых площадок на оконечностях молов. Когда-то, должно быть, между ними проходила лодка, а свет указывал ей путь по ночам. Справа от гавани купала в воде свои плети плакучая ива.
 Мэгги взошла на террасу домика, где они с Феликсом попрощались. Никому не придет в голову искать ее там.
 Теперь, в безопасности, она опустилась на доски веранды и прошептала слова Иисуса, сказанные им в Гефсиманском саду:
 – Авва Отче, все возможно Тебе, пронеси чашу сию мимо меня!
 И, как прежде, стала ждать, пока Бог откликнется на ее молитву, поселив в сердце особое, теплое чувство. Увы, сегодня ответом ей был только легкий ветерок с холмов, вспенивающий барашки на озерной глади. В воздухе разливался такой густой запах цветов, плодородной земли и воды, что Мэгги вздохнула всей грудью и дала ветерку высушить набежавшие слезы.
 – Я знаю, что должна благодарить Тебя, Господи,– произнесла она вслух. – Спасибо за то, что обновил мое тело. Спасибо за убежище, где я могу растить Джесса. Помоги, Боже, мне сберечь его. Спасибо за дядю Симона и людей в синагоге, которые приютили нас и обещали учить Джесса всему, когда он вырастет. Помоги мне отблагодарить их когда-нибудь.
 Мэгги согнулась от боли. Не духовной – физической. Ее причинило воспоминание о поцелуе, который никогда не повторится, о руках, которые больше не прижмут ее к себе.
 – Сэм Даффи любил меня,– прошептала она озеру.
 И обратила взгляд на север, к gole [27] – по словам Феликса, так итальянцы называли узкий перешеек, делящий озеро Маджоре надвое.
 На горизонте в сизой дымке виднелись далекие Альпы, а чуть ближе, у перешейка, первозданная зелень холмов Анжеры соседствовала с меловыми уступами и великолепием неба.
 – Смотри, Джесс, здесь будет твоя родина.
 Мэгги приоткрыла личико малыша, но тот все еще спал, словно грустный маленький херувим, упавший на землю и утративший свои крылья. Он даже не сжал ее палец, который Мэгги сунула ему в ладошку. Не зря ли они с Феликсом привели его в мир?
 – Проснись, милый, проснись! Слышишь – мама зовет! Мир заждался тебя, солнышко, и особенно я. Всю свою жизнь я мечтала о ребенке, да никому не нужна была. Вот я и подумала: а вдруг Господь бережет меня для чего-то большего? Теперь Он послал мне тебя.
 Мэгги расстегнула платье и прикоснулась к щечке младенца, надеясь, что врожденный рефлекс заставит его взять грудь.
 Потерпев поражение, она обратила лицо к небу.
 – Господи! Если Ты дал ему появиться на свет, прошу: не отнимай его! Умоляю: оставь ему жизнь! Ты уже забрал Сэма, так не лишай меня Джесса, моей последней радости!
 Она зарыдала, качая младенца на руках, и сквозь слезы увидела лебяжью пару в углу маленькой гавани. Двое взрослых птиц, нагнув шеи к самой воде, охраняли птенца. Бедняжка с трудом держался на воде из-за врожденного уродства – третьей лапки, торчащей у него из спины.
 Мэгги приблизилась к пернатым созданиям, радуясь за своего мальчика – ведь и он мог родиться с отклонениями. Господь словно призывал ее ценить свое счастье и быть стойкой.
 – Моя вера не умрет, несмотря ни на что. Даже если Ты заберешь его,– прошептала она,– не моя воля, но Твоя да будет.
 Мэгги зажмурилась, подставила лицо ветру и принялась напевать мелодию, которую вечно насвистывал Сэм: «Ту-ра-лу-ра-лу-рал, ту-ра-лу-ра-лу-рал ». Пела она глубоким контральто, как некогда в церкви на Сто тридцать первой улице, чей неоновый крест сиял в гарлемской ночи, словно маяк, зовущий к покаянию. Вдалеке загрохотал гром, вторя ей с небес барабанной дробью. Все еще напевая, Мэгги открыла глаза и осознала, что над головой у нее простираются ветви кизила. По преданию из его древесины был сделан крест, на котором распяли Иисуса. Весной он, должно быть, роняет на террасу белые цветы с колючими венчиками тычинок и красно-бурыми, как кровь, краями лепестков. Она охнула и стала шептать молитву.
 В тишине Джесс проснулся и расплакался. Чувствуя ответный прилив молока, Мэгги, дрожа, приложила сына к груди, и тот – о счастье! – раскрыл ротик и начал сосать. Она устроилась на дощатом настиле, глядя на ребенка, ощущая, как молоко перетекает в него, словно ток жизненной силы, отдаваемой каждой клеткой ее существа. Она плакала тихими слезами радости, умиляясь малышу и дивясь своей новой роли – роли женщины, что подарила жизнь Агнцу Божию.




 ОТ АВТОРА


 В работе над книгой, которую вы держите в руках, мне очень помогли материалы сайта  www.shroud.com  , а также его администратор Барри М. Шворц, фотограф из STURP – научного проекта по изучению плащаницы, сессии 1978 года. Барри любезно прояснил для меня некоторые связанные с плащаницей вопросы, за что я ему чрезвычайно признательна.
 Далее, книга многое потеряла бы без помощи следующих экспертов:
 Линн Хоффман, которая просветила меня в отношении иудаизма и чья докторская диссертация в области антропологии под названием «Миф марикультуры» пригодилась мне в проработке образа Сэма; профессора Леви Рафаэлло, щедро снабдившего меня сведениями об истории Турина; Сильвии Рафаэлло, которая предложила мне избрать в качестве места действия Арону и Домодоссолу; Пьеро Гьячино, отличного шофера и переводчика – в поездках с ним я поистине влюбилась в Северную Италию; Рафаэлло Лампронти и служащих Главной синагоги Турина – за информацию и теплый прием; доктора Бернарда Глика, прояснившего для меня некоторые микробиологические понятия; д. м. н. Скотта Кимбрелла – он исправлял мои ошибки в области медицины и, в частности, реаниматологии, наряду с доктором Сью Эшер и Милдред Кросби, специалистами-гинекологами; Алана Картера, чьи комментарии о торговом флоте и жизни моряков мне очень пригодились. Хотелось бы также поблагодарить Гарта Штейна за дельные замечания по поводу сюжета, Нэнси Клистнер, чьи лекции экскурсовода обратили мое внимание на арку «Расщелина», моих братьев Джона Райнса (который рассказал мне о ресторане «Одну, если сушей, а морем – две» и поделился знаниями о католицизме) и Джесса Райнса (показавшего мне свой Нью-Йорк и дополнившего образ Мэгги кое-какими деталями).
 Если в описаниях мест, событий и личностей сохранились какие-либо ошибки, прошу относить их всецело на счет моего воображения. Никто, кроме меня, не несет ответственности за вольную трактовку предоставленных сведений. Однако я признательна всем, кто помог мне в работе над книгой.
 Спасибо моей сестре, Джулии Ли, которая читала все главы до одной по мере написания, поправляла и направляла меня. Без ее поддержки этой книги могло бы не быть. Спасибо и другой моей сестре Дженнифер Барбур – за то, что помогала мне в Турине и не давала скучать.
 Спасибо NovelDoc – основанному мной интернет-сайту – и его посетителям, которые взяли на себя труд прочесть мою рукопись и высказать свои соображения по ее поводу.
 Спасибо моей матери, Джулии Уотсон Барбур, за любовь и за то, что наполнила наш дом книгами.
 Кроме того, я исключительно признательна моему мужу Фрэнку Лэнкфорду: за все эти годы он прочел либо выслушал каждое написанное мной слово, снабдил меня самой современной оргтехникой, приобрел необходимую литературу и оплатил все мои исследования и командировки – еще до того, как моя первая строчка легла на бумагу.
 Спасибо тебе, дорогой.