Аннотация: Перерезанные вены и сверхдоза таблеток…
 Похоже, решив расстаться с жизнью, хозяйка усадьбы «Кедровый дом» Матильда Гиллеспи действовала наверняка.
 Явное самоубийство – у полиции нет в этом сомнений.
 Но врач Сара Блейкни обращает внимание на странную деталь, никак не укладывающуюся в версию суицида…
 Несомненно, кто-то хотел заставить Матильду замолчать – хотел настолько, что не остановился даже перед убийством.
 Но что она могла рассказать?
 Только ответ на этот вопрос может привести к убийце…


---------------------------------------------


 Майнет Уолтерс
 Уздечка для сварливых


 Пусть будет этот плод ей вечной мукой.
 Избороздит морщинами ей лоб.
 И щеки в юности разъест слезами.
 В ничто и в безнадежность обрати
 Все, что на детище она потратит,
 – Ее тревоги, страхи и труды,
 Чтобы она могла понять, насколько
 Больней, чем быть укушенным змеей,
 Иметь неблагодарного ребенка!

    У. Шекспир. Король Лир [1] 


 – Сорок два?! – завопил Лункуал. – И это все, что ты можешь нам сказать после семи с половиной миллионов лет работы?!
 – Я убежден в правильности ответа, – отрезал компьютер. – По правде говоря, – прибавил он, смягчившись, – дело, полагаю, в том, что вы никогда, собственно, не задумывались, в чем состоит вопрос... Вот когда вы будете знать вопрос, то поймете и ответ.

    Дуглас Адамс. Автостопом по Галактике [2] 

  Не следует ли мне хранить дневники под замком? Дженни Спед опять совала в них свой нос, это уже начинает меня раздражать. Она, должно быть, нечаянно открыла одну из тетрадей, пока вытирала пыль, а теперь просматривает их из похотливого любопытства. Интересно, что она чувствует, когда читает о старухе, измученной артритом, но позирующей обнаженной перед молодым мужчиной? Уверена, для Дженни это как замена настоящей страсти, поскольку за всю жизнь на нее вряд ли кто посмотрел без отвращения, кроме тупицы мужа. 
  Хотя нет. Сомневаюсь  ,   что это Дженни. Она слишком ленива  ,   чтобы убирать настолько тщательно  ,   и слишком глупа  ,   чтобы интересоваться моими делами или мыслями. Последние тетради  ,   судя по всему  ,   привлекают наибольшее внимание  ,   и я пока не понимаю почему. Меня  ,   напротив  ,   больше интересует начало – в начале всегда столько надежд. У финала нет достоинств  ,   кроме одного – показать  ,   насколько ошибочны были те надежды. 
  «Боже! Боже! Каким докучным  ,   тусклым и ненужным мне кажется все  ,   что ни есть на свете!»  [3] 
  Кто же   тогда? Джеймс  ? Или я постепенно выживаю из ума и придумываю то  ,   чего нет на самом деле? Вчера я обнаружила раскрытое письмо Говарда на столе  ,   хотя могу поклясться  ,   что  убирала его обратно в папку. «О справедливость! Ты в груди звериной  ,   лишились люди разума...»  [4] 
  Исчезновение таблеток беспокоит меня еще сильнее. Десять штук – слишком много  ,   чтобы я могла их просто потерять. Боюсь  ,   Джоанна снова принялась за старое. А не пошла ли и Рут по ее   стопам?   Яблочко  от яблони... 




 ГЛАВА 1


 Доктор Сара Блейкни стояла возле ванны, размышляя, у кого только язык повернулся сравнить смерть с победой. Не было ни триумфа, ни ощущения того, что Матильда покинула земную оболочку ради лучшей жизни. Не было даже намека, что она обрела покой. Мертвые в отличие от спящих не собирались пробуждаться.
 – Вам нужен честный ответ? – медленно произнесла Сара, услышав вопрос полицейского. – Тогда он будет отрицательным: никогда бы не подумала, что Матильда Гиллеспи может покончить с собой.
 Они смотрели на гротескную фигуру, застывшую в воде омерзительного коричневатого цвета. Крапива и астры торчали из уродливого железного приспособления, которое покрывало обескровленное лицо. Ржавая металлическая деталь все еще зажимала мертвый язык в раскрытом рту. Россыпь лепестков, свернувшихся и пожухлых, цеплялась за тощие плечи женщины и края ванны. Коричневый осадок на дне тоже состоял из лепестков, впитавших воду и утонувших. На полу лежал окровавленный кухонный нож, вероятно, выпавший из безжизненных пальцев, которые свисали прямо над ним. Чем-то эта картина напоминала Марата в его ванне, только здесь все было намного ужаснее и печальнее. «Бедная Матильда, – подумала Сара, – ей-то уж точно подобная сцена показалась бы отвратительной».
 Сержант показал на седую голову несчастной женщины.
 – Хотел бы я знать, что это такое. – Его голос дрожал от отвращения.
 Сара ответила не сразу, подождав, пока ее собственный язык не начал слушаться.
 – Это «уздечка для сварливых», – наконец ответила она, – примитивное орудие наказания. Его применяли в Средние века, чтобы усмирять языки ворчливых женщин. «Уздечка» хранилась в семье Матильды долгие годы. Знаю, сейчас на лице эта штука выглядит ужасно, но Матильда держала ее внизу, над горшком с геранью. Как элемент декора она выглядела вполне эффектно.
 Сара прикрыла рот рукой, стараясь скрыть нахлынувшие чувства. Полицейский неуклюже похлопал ее по плечу в знак сочувствия.
 – Это был горшок с белой геранью. Головки цветов просовывались сквозь металлический каркас. Матильда называла их «перстами умерших». – Сара откашлялась и продолжала: – Она не была плохой, знаете. Очень гордой, заносчивой, нетерпимой и не особенно дружелюбной, это верно. И все же у Матильды был незаурядный ум для женщины, которая обучалась только тому, как следить за домом. А еще она обладала великолепным чувством юмора. Колким и язвительным.
 – «Персты умерших», – задумчиво повторил патологоанатом. – Невольно вспомнишь:
 Есть ива над потоком, что склоняет Седые листья к зеркалу волны; Туда она пришла, сплетя в гирлянды Крапиву, лютик, ирис, орхидеи, – У вольных пастухов грубей их кличка, Для скромных дев они – персты умерших [5] .
 – «Гамлет», – объяснил он полицейскому извиняющимся тоном. – Смерть Офелии. Пришлось выучить этот отрывок для экзамена после пятого класса средней школы. Поразительно, что я до сих пор помню такие вещи спустя столько лет. – Патологоанатом посмотрел на ванну и спросил: – Миссис Гиллеспи читала «Гамлета»? Сара удрученно кивнула:
 – Однажды она призналась, что все ее образование сводилось лишь к заучиванию наизусть отрывков из Шекспира.
 – Что ж, мало толку стоять в ванной, уставившись на бедную женщину, – заговорил детектив. – Если только наша Офелия не была убита...
 Доктор Камерон покачал головой.
 – Смерть в результате утопления, – произнес он задумчиво, – как последствие расстройства психики. – Камерон взглянул на Сару: – Миссис Гиллеспи была подвержена депрессии?
 – Если и была, то не показывала этого. Полицейский, больше нервничавший, находясь в одной комнате с трупом, чем двое врачей, вывел Сару на лестничную площадку.
 – Огромное спасибо, что уделили нам время, доктор Блейкни. Извините, что пришлось впутать вас в это дело, но, как лечащий врач, вы должны были знать ее лучше, чем остальные. – Он вздохнул. – Такие случаи самые сложные. Одинокие пожилые люди, отвергнутые обществом. Иногда проходят недели, прежде чем их найдут. – Его лицо исказила гримаса отвращения. – Очень неприятно. Думаю, нам повезло, что ее нашли так быстро. Прошло меньше сорока часов, по оценке доктора Камерона. Он считает, что смерть наступила около полуночи в субботу.
 Сара прислонилась к стене и посмотрела через лестничный пролет в сторону спальни Матильды, где из-за приоткрытой двери виднелась дубовая кровать с множеством подушек. Казалось, они все еще хранили тепло, которое безвозвратно покинуло тело покойницы.
 – Не такая уж и пожилая, – мягко возразила Сара. – Всего шестьдесят пять лет. В наши дни это не возраст.
 – Надо же, а выглядит старше; впрочем, неудивительно, если учесть, сколько крови она потеряла. – Полицейский сверился с записями в своем блокноте и продолжал: – Вы говорите, дочь миссис Гиллеспи живет в Лондоне, а внучка скорее всего в пансионе?
 – А миссис и мистер Спед не знают?
 Сара видела их мельком в библиотеке, перед тем как подняться наверх: нервно цепляются друг за друга, словно перепуганные дети, серые лица со следами недавно пережитого шока.
 – Спеды приходят сюда дважды в неделю уже многие годы. Он смотрит за садом, а она убирается в доме. Они должны знать о миссис Гиллеспи больше, чем кто бы то ни было.
 Полицейский кивнул.
 – К сожалению, с тех пор как миссис Спед нашла тело, мы ничего не смогли от них добиться, кроме истерики. В любом случае мы расспросим жителей деревни о родственниках умершей. – Он взглянул в сторону спальни. – На ее ночном столике стоит пустой пузырек от снотворного, рядом с бокалом из-под виски. Похоже, все сходится. Виски для храбрости, снотворное, а потом – кухонный нож в ванной. Вы по-прежнему утверждаете, что не ожидали, что она покончит с собой?
 – Господи, откуда мне знать. – Сара провела дрожащей рукой по своим коротким черным волосам. – Я не выписала бы ей снотворное, если бы подозревала, что она может использовать его в таких целях. Кроме того, Матильда пила таблетки уже многие годы, с тех пор, как однажды их ей прописали. Так что я никак не ожидала от нее самоубийства, по крайней мере исходя из того, что знала о ней. У нас были нормальные отношения доктора и пациента. Иногда она испытывала жуткую боль из-за артрита и не могла заснуть. – Сара нахмурилась. – Кстати, таблеток у нее оставалось совсем немного. На этой неделе я должна была выписать новый рецепт.
 – Возможно, она их копила, – безучастно сказал полицейский. – Она когда-нибудь делилась с вами душевными переживаниями?
 – Очень сильно сомневаюсь, что она ими с кем-либо делилась. Матильда не из таких. Она была очень скрытной. – Сара пожала плечами. – Да и знала я ее всего... Ну, около года. Я живу в Лонг-Аптоне, а не в Фонтвилле, так что встречалась с ней только во время своих визитов. – Она покачала головой. – В ее медицинской карте нет и намека на склонность к депрессии. Но меня беспокоит... – Она замолчала.
 – Что вас беспокоит, доктор Блейкни?
 – Во время последней нашей встречи мы разговаривали о свободе. Матильда заявила, что свобода – всего лишь иллюзия, в современном обществе нет такого понятия. Она процитировала мне Руссо, знаменитый лозунг студентов-шестидесятников: «Человек рожден свободным, но всегда закован в цепи». По мнению Матильды, остался только один вид свободы – свобода выбрать время и способ смерти. – Ее лицо посуровело. – Впрочем, мы вели подобные разговоры каждый раз, когда я заходила к ней. И этот разговор ничем не отличался от предыдущих.
 – Когда это было? Сара тяжело вздохнула:
 – Три недели назад. Что самое ужасное, я все свела к шутке. «Даже этой последней свободы не осталось, – сказала я, – потому что доктора боятся обвинений в недобросовестности и ни за что не оставят пациенту выбора».
 Детектив, крупный пожилой мужчина, сочувственно похлопал ее по руке:
 – Перестаньте, незачем мучить себя. Она умерла от потери крови, а не от передозировки снотворного. Кроме того, я не исключаю возможность убийства. – Он покачал головой. – Я видел немало самоубийц, но чтобы пожилая женщина решила превратить себя в букет в ванной... Скорее всего за этим стоят деньги. Мы, старики, слишком долго живем, и молодые начинают испытывать нетерпение.
 Слишком он эмоционален, подумала Сара.
 Час спустя доктор Камерон был настроен более скептически.
 – Вам придется попотеть, если хотите доказать, что она сделала это не сама.
 Тело вынули из ванны и положили на расстеленный на полу целлофан. «Уздечка для сварливых» все еще оставалась на лице женщины.
 – Кроме разрезов на запястьях, нет ни царапин, ни травм, за исключением естественно образующихся, конечно. – Он показал на багровые пятна в области ягодиц. – Это посмертная гипостаза, а не синяки. Бедная старушка. Она даже не дергалась.
 Сержант Купер выглянул из-за дверного косяка, чтобы посмотреть на серое тело, но тут же с отвращением отпрянул.
 – Она и не могла дергаться, если находилась под воздействием лекарств, – пробормотал он.
 Камерон стянул резиновые перчатки.
 – Посмотрим, что покажут лабораторные анализы, но мой совет – попридержите коней. Не думаю, что старший инспектор будет тратить время и силы на это дело. Здесь почти все ясно. Буду откровенным: если на вскрытии не обнаружится ничего необычного, я констатирую самоубийство.
 – А что говорит вам ваше чутье, доктор? Лично мне листья крапивы подсказывают, что это было убийство. Зачем ей жечься крапивой перед смертью?
 – Самобичевание. Да и вам ли не знать, что в таких ситуациях трудно отыскать логику. Самоубийцы редко находятся в ясном рассудке, совершая подобное. И все же, – задумчиво произнес Камерон, – я удивлен, что она не оставила записки. В ее внешнем виде столько театральности, что какое-то объяснение этому должно быть. – Доктор начал заворачивать тело в целлофан. – Почитайте «Гамлета». Думаю, ответ нужно искать там.
 Мистер и миссис Спед топтались в библиотеке, словно два неприкаянных призрака. Они были настолько непривлекательны внешне, что Купер засомневался, вполне ли здоровы супруги в умственном плане. Оба не смотрели в глаза сержанту, и на каждый его вопрос следовал немой обмен взглядами, после чего отвечал кто-то один.
 – Доктор Блейкни сообщила, у миссис Гиллеспи есть дочь, проживающая в Лондоне, и внучка в пансионе. Не могли бы вы назвать мне их имена и объяснить, где их можно найти?
 – Она хранила свои бумаги в полном порядке, – заговорила наконец миссис Спед, получив что-то вроде немого разрешения от своего мужа. – Все есть в бумагах. – Женщина кивнула в сторону письменного стола и дубового бюро. – Где-то там. В полном порядке. Всегда в полном порядке.
 – А вы разве не знаете имени ее дочери?
 – Миссис Лассель, – проговорил мужчина после недолгого раздумья. – Джоанна.
 Он привычно потянул себя за нижнюю губу. Жена хлопнула его по запястью, нахмурив брови, и мистер Спед поспешно засунул провинившуюся руку в карман. Эта пара напоминала двух детей-переростков, и Купер подумал, не наняла ли их миссис Гиллеспи из жалости.
 – Как зовут внучку?
 – Мисс Лассель.
 – А имя ее вы знаете?
 – Рут. – Миссис Спед и ее муж снова обменялись взглядами. – Они нехорошие. Обе. Миссис грубит мистеру Спеду из-за сада, а мисс ругает Дженни из-за уборки в доме.
 – Кто такая Дженни? – удивился сержант.
 – Дженни – это миссис Спед.
 – Понятно, – сказал Купер, стараясь говорить как можно дружелюбнее. – Должно быть, для вас это было ужасным потрясением, Дженни, найти миссис Гиллеспи в ванне.
 – Да, ужасное, ужасное потрясение. – И она завыла, схватив мужа за руку.
 Немного помедлив и опасаясь еще более бурной реакции, Купер достал из кармана и показал супругам кухонный нож, упакованный в полиэтиленовый пакет.
 – Я не хочу расстраивать вас еще сильнее, но постарайтесь ответить: вы узнаете этот нож? Вы видели его раньше?
 Миссис Спед трагически поджала губы, однако перестала причитать и слегка толкнула локтем мужа. Тот заговорил:
 – Ящик в кухне. Нож из ящика в кухне. – Он дотронулся до рукоятки ножа сквозь полиэтилен. – Я выцарапал здесь букву «д», что означает «дом». На ноже, что я храню в сарае, буква «с» – «сад».
 Купер рассмотрел поближе грубую «д», кивнул и убрал пакет с глаз долой обратно в карман.
 – Спасибо, мне понадобится нож из сада для сравнения. Я попрошу офицера сходить с вами в сарай после окончания нашей беседы. – Он дружелюбно улыбнулся. – У вас наверняка есть ключи от дома. Могу я на них взглянуть?
 Миссис Спед потянула за шнурок, висящий у нее на шее, и вынула ключ, который лежал в ложбинке между грудями.
 – Только я, – произнесла она. – Только у Дженни есть ключ. Мистеру Спеду не нужен ключ.
 Она отдала его Куперу, и тот почувствовал тепло, исходящее от металла. Он испытал легкое отвращение, потому что ключ был влажный и маслянистый от пота. Полицейский тут же почувствовал укол вины оттого, что находил эту пару очень неприятной; он понимал, что в отличие от миссис Гиллеспи не вынес бы их в своем доме и получаса.
 Ближайшие соседи Матильды Гиллеспи жили в крыле, примыкающем к ее дому. Раньше «Кедровый дом» принадлежал одной семье, но теперь небольшая табличка указывала на дверь в боковой коттедж с западной стороны здания.
 Перед тем как постучать, Купер прошел по гравийной дорожке до угла и осмотрел двор, обрамленный аккуратными кустиками анютиных глазок и живой, изгородью, за которой виднелись обширная лужайка и сад, относящиеся к «Кедровому дому». Детектив почувствовал внезапный приступ зависти к живущим здесь людям. Насколько тоскливой была его собственная маленькая коробка, называемая домом, по сравнению с этим жилищем!.. Его жена предпочитала жить в современном доме с удобствами и соседями, вечно сующими нос не в свое дело. Он же, будь его воля, довольствовался бы осыпающейся штукатуркой, но прекрасным видом. Видимо, уступать любимым женам – удел полицейских. Он слишком много времени проводил на работе, чтобы навязывать собственную тягу к уединению женщине, которая стоически и с чувством юмора переносила его постоянное отсутствие в течение тридцати лет.
 Купер услышал, как сзади открылась дверь. Он повернулся, вынув из нагрудного кармана удостоверение, и поприветствовал толстого пожилого мужчину, который направлялся к нему:
 – Детектив Купер, сэр, из полиции Дорсета.
 – Орлофф. Дункан Орлофф. – Мужчина обеспокоенно провел рукой по широкому, довольно приятному лицу. – Мы ожидали вашего прихода. Боже мой, Боже мой! Признаюсь, вой Дженни Спед было нелегко вынести. Бедняжка. В общем-то она вполне нормальная, пока ее что-нибудь не расстроит. Вы и представить себе не можете, что здесь творилось, когда она нашла Матильду. Она выскочила из дома с таким визгом, словно увидела привидение, а потом к ней, видимо, из сочувствия, подключился и муж. Я сразу понял, что произошло нечто ужасное, потому и вызвал полицию и «скорую помощь». Слава Богу, полицейские приехали быстро и догадались взять с собой женщину. Она оказалась на высоте – успокоила Спедов в рекордное время. Боже мой, Боже мой, – повторил он. – У нас такая спокойная жизнь, мы не привыкли к подобным вещам.
 – К такому никто не привыкает, – отозвался Купер. – Предполагаю, вам сказали, что произошло?
 Орлофф в отчаянии взмахнул руками.
 – Только то, что Матильда умерла. Я держал Спедов у себя до прибытия полиции, думал, так будет лучше, – они бились в истерике. Кстати, я не разрешал жене спускаться вниз до тех пор, пока не стало безопасно, – никогда ведь не знаешь, что может произойти. В любом случае ваши коллеги в форме просили меня подождать, пока не придут задавать вопросы. Послушайте, вам лучше войти в дом. Вайолет в гостиной, она неважно себя чувствует, что немудрено, учитывая обстоятельства. Признаюсь, мне и самому не по себе. – Орлофф отошел в сторону, пропуская детектива в дом. – Первая дверь направо.
 Они оказались в уютной комнате, забитой мебелью. В углу с приглушенным звуком работал телевизор.
 Дункан Орлофф нагнулся к жене, вытянувшейся на софе.
 – Пришел сержант Купер, – сказал он, нежно помогая ей сесть. Орлофф тоже грузно опустился на софу и жестом указал Куперу на кресло. – Дженни все кричала про кровь. – В голосе Дункана слышалось неподдельное горе. – «Вода, красная от крови» – вот что она постоянно повторяла.
 Вайолет поежилась.
 – А еще «Иисус», – прошептала она, – я слышала, как Дженни говорила, будто Матильда была «как Иисус». «Она лежит, как Иисус, в красной от крови воде». – Глаза женщины наполнились слезами. – Что произошло с Матильдой? Она и правда умерла?
 – Увы, миссис Орлофф. По предварительному заключению смерть наступила в субботу, между девятью часами вечера и полуночью. – Купер поочередно посмотрел на супругов. – Вы были дома в течение этих трех часов?
 – Да, конечно, – ответил Дункан. Он явно разрывался между хорошим воспитанием, запрещавшим ему задавать вопросы, и все возрастающим желанием удовлетворить естественное любопытство. – Вы так и не сказали нам, что произошло, – выпалил он наконец, устав бороться. – Это ужасно, когда не знаешь правды. Начинаешь представлять себе разные кошмарные вещи.
 – Ее ведь не распяли? – спросила Вайолет дрожащим голосом. – Я предположила, что ее распяли. Ведь поэтому Дженни сравнила Матильду с Иисусом?
 – А я подумал, что кто-то решил прибраться после содеянного и помыть полы, поэтому везде была красная вода. Изо дня в день слышишь, как стариков убивают из-за денег.
 – Господи, я надеюсь, ее не изнасиловали, – снова заговорила Вайолет. – Такого я бы точно не вынесла.
 Купер в глубине души посочувствовал пожилой паре, которая, как и многие другие, доживала свой век в страхе за собственную жизнь, навязанном им средствами массовой информации. Но ему ли не знать, что по статистике жертвами убийств чаще всего становятся молодые парни в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет. А сам он расследовал слишком много пьяных разборок и насмотрелся на трупы возле пабов, чтобы сомневаться в этих данных.
 – Ее нашли в ванной, – голос Купера не выдавал никаких эмоций, – с перерезанными венами. В настоящий момент патологоанатом склоняется к версии самоубийства, и мы пытаемся выяснить, действительно ли это так.
 – Но Иисус не умирал в ванной, – произнесла Вайолет недоуменно.
 – На ней была «уздечка для сварливых», украшенная цветами. Возможно, миссис Спед приняла ее за терновый венец.
 «По крайней мере я не вижу другого объяснения», – подумал Купер.
 – Я ненавидела эту штуковину. А Матильда всегда по-особенному к ней относилась.
 Купер заметил, что у Вайолет была привычка делать ударение на слова, которые она считала важными.
 – Значит, самоубийство... – продолжала миссис Орлофф. – Она носила ту железную штуку во время приступов артрита, чтобы отвлечься от боли, понимаете? Матильда всегда повторяла, что убьет себя, если боль станет невыносимой. – Вайолет посмотрела на мужа глазами, полными слез. – Почему она не позвала нас? Уверена, мы смогли бы хоть чем-нибудь помочь.
 – Вы бы услышали, если бы миссис Гиллеспи закричала?
 – Да, особенно если она была в ванной. Матильда могла бы постучать по трубам, тогда бы мы уж точно услышали.
 Купер повернулся к ее мужу:
 – Вы слышали что-нибудь той ночью? Дункан задумался.
 – Наша жизнь очень бедна событиями, – наконец ответил он извиняющимся тоном. – Я только могу заверить, что если бы мы услышали что-то необычное, то обязательно бы среагировали, – он развел руками, – как сегодня утром, когда Дженни подняла крик. В субботу ничего подобного не было.
 – И все же вы оба решили, что ее убила группа людей. Вы сказали «они».
 – Трудно думать ясно, когда кругом такой крик, – ответил Дункан, покачав головой, словно осуждая себя. – Если честно, у меня мелькнула мысль, что Спеды сами что-нибудь натворили. Они не особо умная пара, если вы еще не заметили. Конечно, не нарочно. Они глупы, но не опасны. Я решил, что произошел несчастный случай. – Мистер Орлофф положил ладони на свои толстые колени. – Я думал, что нужно было сразу пойти внутрь и попытаться помочь Матильде, переживал, считая, что ее можно было спасти, войди я сразу в дом. Но если, как вы говорите, она умерла еще в субботу... – Он не закончил фразу.
 Купер покачал головой:
 – Вы не смогли бы ей ничем помочь. А днем вы ничего необычного не слышали?
 – Вы имеете в виду субботу? Нет, вроде ничего... Нет, определенно ничего необычного не было. – Он взглянул на Вайолет, словно ища вдохновения. – Мы замечаем, если в «Кедровом доме» звенит дверной звонок, потому что гости у Матильды бывают редко. С другой стороны, – он беспомощно пожал плечами, – наша жизнь довольно скучна, и мы часто смотрим телевизор.
 – А вас не удивило, что Матильда не появлялась в воскресенье?
 Вайолет в ужасе закрыла лицо.
 – Господи, – прошептала она, – неужели мы смогли бы ее спасти? Как это ужасно, Дункан!
 – Нет, – уверенно ответил Купер. – Без сомнения, она была мертва к трем часам утра в воскресенье.
 – Понимаете, мы дружили. Мы с Дунканом знали Матильду пятьдесят лет. Она продала нам этот коттедж пять лет назад, когда Дункан вышел на пенсию. Конечно, с ней было не очень легко общаться. Она могла быть очень жестокой по отношению к людям, которые ей не нравились. Самое главное в общении с Матильдой – не навязываться. Мы, конечно же, этого не делали, но были люди, которые совершали эту ошибку.
 – Кто, например? – спросил Купер, облизнув кончик карандаша и приготовившись записывать.
 Вайолет понизила голос:
 – Джоанна и Рут, ее дочь и внучка. Они никогда не оставляли ее в покое, постоянно жаловались, требовали денег. А викарий, тот вообще... – Она бросила виноватый взгляд на мужа. – Я знаю, Дункан скажет, что я сплетница, но викарий постоянно делал намеки, что на душе у нее будет спокойнее, расстанься она с частью своего состояния. Матильда была атеисткой, понимаете, и всегда грубила мистеру Маттьюзу, как только тот оказывался на пороге. Она обзывала его валлийской пиявкой. Даже в глаза.
 – Он обижался? Дункан рассмеялся.
 – Это было что-то вроде игры, – сказал он. – Иногда Матильда была очень щедра, особенно если викарий заставал ее в хорошем расположении духа. Однажды она дала ему сотню фунтов для Центра лечения алкоголизма, сказав при этом, что сама бы там уже давно оказалась, если бы не хороший обмен веществ. Матильда заявила, будто пьет, чтобы заглушить боль от артрита.
 – Правда, ее никогда не видели действительно пьяной. Она была настоящей леди и не могла себе позволить опуститься до подобного. – Вайолет громко высморкалась.
 – Кто еще надоедал миссис Гиллеспи? – спросил Купер через некоторое время.
 Дункан пожал плечами:
 – Муж доктора, Джек Блейкни, постоянно здесь ошивался, но это трудно назвать надоеданием. Он нравился Матильде. Иногда я слышал, как они смеялись вместе в саду. – Он помолчал, раздумывая. – У нее было очень мало друзей, сержант. Вайолет правильно сказала, с Матильдой было не так легко ладить. Окружающие либо любили ее, либо ненавидели. Впрочем, вы скоро выясните это, если планируете опросить людей в округе.
 – А вы любили ее?
 Глаза Дункана внезапно наполнились слезами.
 – Да, – ответил он хрипло. – Она когда-то была красавицей, настоящей красавицей. – Мистер Орлофф похлопал по руке жены. – Мы все были красивыми когда-то, очень давно. Возраст оставляет мало преимуществ, сержант, разве только мудрость распознать удовлетворение. – Он снова задумался. – Говорят, перерезавший вены человек умирает спокойно и без боли, хотя я не представляю, откуда это известно. Как вы считаете, Матильда страдала? /
 – Боюсь, я не знаю ответа, – честно произнес Купер.
 На мгновение детектив поймал взгляд влажных глаз Дункана и увидел в них глубокую и неподдельную боль утраты. Боль, которая говорила о любви, но, как подозревал Купер, любви не к жене. Он хотел сказать что-то успокаивающее, однако побоялся сделать еще хуже. Вряд ли Вайолет догадывалась о чувствах мужа, и детектив в который раз убедился, что любовь чаще бывает жестокой, чем доброй.
  Сегодня я наблюдала за Дунканом  ,   пока он подстригал живую изгородь. Я уже почти забыла  ,   каким красивым он был когда-то. Если бы я была склонна к благотворительности  ,   то вышла бы за него сорок лет назад и спасла бы его от него самого и от Вайолет. Она превратила моего Ромео в Билли Бантера  с грустными глазами  ,   выражающего свою любовь тихо и пока никто не видит. «О  ,   если б этот плотный сгусток мяса растаял  ,   сгинул  ,   изошел росой!»  В двадцать лет у него было тело Давида   Микеланджело  o  .  (  сейчас же он напоминает целую семейную группу Генри Мура  [8] 
  Джек продолжает меня радовать. Как грустно  ,   что я не встретила его или кого-то вроде него в пору «зеленой юности». Я научилась только выживать  ,   а Джек научил бы меня любить. Я спросила  ,   почему у них с Сарой нет детей  ,   а он ответил: «Потому что у меня никогда не возникало желания разыгрывать из себя Бога». Я сказала  ,   что в продлении рода нет ничего божественного. Кроме того  ,   нельзя быть таким тщеславным и диктовать Саре  ,   иметь ей детей или нет. «Викарий бы заявил  ,   что ты на стороне дьявола  ,   Джек. Человечество не выживет  ,   если такие люди  ,   как ты  ,   не будут размножаться». 
  Но его нельзя назвать ответственным человеком  ,   в противном случае он нравился бы мне меньше. «Ты разыгрывала из себя Бога много лет  ,   Матильда. Доставило ли это тебе удовольствие?» 
  Нет  ,   на этот вопрос я могу ответить честно. Я умру такой же голой  ,   как и родилась. 




 ГЛАВА 2


 Неделю спустя в кабинете доктора Блейкни зазвонил телефон.
 – На линии детектив. Некто сержант Купер, – сказала медсестра из приемной. – Я говорила, что у вас пациент, но он очень настаивает. Вы с ним поговорите?
 Был понедельник, и Сара, как обычно в этот день недели, проводила прием больных в Фонтвилле. Она извинилась перед беременной пациенткой, распростертой на кушетке, словно жертва для заклания, прикрыла трубку рукой и спросила:
 – Вы не против, если я отвечу на звонок, миссис Грэхем? Это довольно важно. Я постараюсь поговорить как можно быстрее.
 – Ничего-ничего, не волнуйтесь. Я наслаждаюсь покоем. Когда ждешь третьего ребенка, такая возможность редко выпадает.
 Сара улыбнулась.
 – Соедини меня, Джейн. Да, сержант, чем я могу вам помочь?
 – Мы получили результаты вскрытия миссис Гиллеспи. Мне хотелось бы услышать ваше мнение.
 – Читайте.
 На другом конце провода было слышно, как перекладывают бумаги.
 – Непосредственная причина смерти: потеря крови. Остатки снотворного обнаружены в организме, но доза недостаточна, чтобы оказаться смертельной. Следы снотворного также найдены в бокале из-под виски, из чего следует, что покойная растворила таблетки перед тем, как их выпить. В крови обнаружено некоторое количество алкоголя. Синяков нет. Рваные ранки на языке в тех местах, где с ним соприкасалась ржавая «уздечка для сварливых». Под ногтями чисто. Небольшая крапивница на щеках и скулах и легкое раздражение кожи под «уздечкой» – это не противоречит версии о том, что миссис Гиллеспи сама надела приспособление и украсила его крапивой и астрами. Ничто не указывает на то, что она оказывала сопротивление. «Уздечку» при желании было легко снять с головы. Порезы на запястьях точно соответствуют лезвию кухонного ножа, обнаруженного на полу в ванной. Порез на левом запястье сделан правой рукой, на правом – левой. Нож был погружен в воду, впоследствии его уронили, видимо, после второго разреза. На рукоятке на расстоянии в одну целую три десятых сантиметра от лезвия отпечаток указательного пальца, принадлежащий миссис Гиллеспи. Заключение: самоубийство. – Купер замолчал. – Вы все еще слушаете?
 – Да.
 – Так что вы думаете об этом?
 – Видимо, я ошиблась.
 – А снотворное в бокале с виски вас не беспокоит?
 – Матильда ненавидела проглатывать что-либо целиком, – сказала Сара извиняющимся тоном. – Перед употреблением она все крошила или растворяла в жидкости из-за панического страха подавиться.
 – Но когда вы увидели ее, то заявили, что Матильда не могла совершить самоубийство. Теперь вы изменили свое мнение. – Фраза прозвучала как обвинение.
 – Что вы хотите от меня, сержант? – Сара взглянула на пациентку, начинавшую терять терпение. – Я действительно не подумала бы, что Матильда способна на самоубийство, однако мое личное мнение – слабая замена научному доказательству.
 – Не всегда.
 Сара помолчала, но детектив не продолжил свою мысль. Тогда она сказала:
 – Есть ли еще что-нибудь, сержант? У меня пациентка.
 – Нет, – ответил он, в голосе слышалось разочарование, – больше ничего. Я позвонил из вежливости. Возможно, вас пригласят дать показания, это простая формальность. Мы попросили об отсрочке, пока не проверим пару мелких деталей, но в настоящий момент никто не ищет виновных в смерти миссис Гиллеспи.
 Сара ободряюще взглянула на миссис Грэхем.
 – Сейчас освобожусь, – прошептала она, потом снова обратилась к сержанту: – Хотя вы считаете это ошибкой?
 – Я обучался своей профессии в более простом мире, доктор. Тогда мы более серьезно относились к внутреннему голосу. Правда, в то время мы называли это интуицией. – Детектив издал глухой смешок. – Сейчас над интуицией смеются, а результаты судебной экспертизы воспринимаются как истина в последней инстанции. Однако результаты экспертизы надежны не более, чем человек, который их интерпретирует. Я задаюсь вопросом: а почему нет ожогов от крапивы на руках миссис Гиллеспи? Доктор Камерон предположил, что она надевала перчатки. Однако в доме нет перчаток со следами крапивного сока, так что теперь док считает, что реакцию нейтрализовала вода. Такая неясность мне не по душе. Внутренний голос подсказывает, что миссис Гиллеспи была убита, но я всего лишь солдат, и мой командир приказывает оставить это дело. Я надеялся, вы подкинете мне боеприпасов.
 – Очень жаль, – беспомощно пробормотала Сара, попрощалась и положила трубку.
 – Вы говорили о старой миссис Гиллеспи, судя по всему, – сказала миссис Грэхем прозаично. Она была женой фермера, рождение и смерть не являлись для нее таинством. И то и другое рано или поздно случается, пусть и не всегда в подходящий момент, а вот зачем или почему... – В деревне только об этом и говорят. Все-таки жуткий способ она выбрала, вы не считаете? – Миссис Грэхем театрально поежилась. – Перерезать вены, а потом наблюдать, как кровь смешивается с водой... Я бы на подобное не решилась.
 – Да, – согласилась Сара и потерла ладони, чтобы их согреть. – Вы говорите, головка ребенка уже продвинулась?
 – Думаю, ждать осталось недолго.
 Впрочем, миссис Грэхем было не так легко увести в сторону от интересной темы. К тому же ее аппетит на свежие новости разогрелся после того, как она услышала отрывки фраз из телефонного разговора Сары с детективом.
 – Правда, что у нее была клетка на голове? Дженни Спед до сих пор не может говорить о ней без истерики. Клетка, увитая ежевикой и розами. Дженни продолжает называть эту штуку терновым венцом миссис Гиллеспи.
 Сара не видела никакого вреда в том, что миссис Грэхем узнает правду. Тем более что основные детали ей уже были известны из уст Дженни. Кроме того, правда намного прозаичнее и, следовательно, принесет меньше вреда, чем ужасные истории, распространяемые служанкой Матильды.
 – На голове у нее была не клетка, а «уздечка для сварливых» – семейная реликвия, хранившаяся в доме миссис Гиллеспи. – Сара осторожно прощупала живот беременной. – И не было ни ежевики, ни роз – вообще никаких растений с шипами. Только несколько полевых цветов. – Доктор Блейкни специально не обмолвилась о крапиве, так как та действительно не вписывалась в общую картину. – Зрелище было скорее жалким, чем зловещим. – Она прекратила прощупывать живот. – Да, вы правы, ждать осталось недолго. Должно быть, вы неверно определили дату зачатия.
 – Как всегда, доктор, – ответила та спокойно. – Я могу с точностью до минуты определить, когда отелится корова, но что касается меня самой... – Она засмеялась. – Мне некогда отмечать дни в календаре.
 Сара помогла женщине сесть.
 – Значит, «уздечка для сварливых», – задумчиво продолжала миссис Грэхем. – Сварливыми называют женщин со злым языком?
 Сара кивнула и пояснила:
 – Такие вещи использовались два-три века назад, чтобы заставить молчать сварливых женщин. Да и не только сварливых. Скорее, любых, которые решались оспорить главенствующую роль мужчины в доме и вне его.
 – Как вы думаете, почему она так поступила?
 – Не знаю, возможно, просто устала от жизни. – Сара улыбнулась. – У нее не было и малой доли вашей энергии, миссис Грэхем.
 – Я не это имела в виду. Что касается самой смерти, я могу понять. Никогда не видела смысла цепляться за жизнь, если она того не стоит. – Миссис Грэхем начала застегивать блузку. – Чего я не могу понять, так это почему Матильда решила умереть с «уздечкой» на лице?
 Сара покачала головой:
 – Я тоже не понимаю.
 – Вредная была старуха, – сказала миссис Грэхем резко. – Миссис Гиллеспи прожила здесь почти всю жизнь, знала не только меня, но и моих родителей с пеленок, однако никогда нас за людей не считала. Жители ферм с навозом на башмаках – слишком простые для нее. Хотя она не считала зазорным разговаривать со старым Виттингхэмом, лентяем, который владеет отцовской фермой. То, что он за всю жизнь и палец о палец не ударил, а жил за счет ренты, делало его достойным общения с миссис Гиллеспи. Но простой люд, трудяги вроде нас, – она покачала головой, – достойны лишь презрения.
 Миссис Грэхем засмеялась, увидев выражение лица Сары.
 – Я вас шокирую? У меня большой рот, и я люблю использовать его по назначению. Не принимайте смерть миссис Гиллеспи так близко к сердцу. Ее здесь не любили, и, можете мне поверить, она и не стремилась нравиться. Народ в деревне не злой, но всему есть предел. Когда женщина отряхивает пальто после того, как ты случайно с ней столкнулась, – это уже слишком. Я не часто хожу в церковь и все-таки кое во что верю. Например, в раскаяние. К старости, полагаю, все каются – из-за скорой встречи с Богом. Мало кто из нас умирает, не признав свои ошибки, потому мы и встречаем смерть с умиротворением. И даже не важно, перед кем каяться – перед Богом, священником или родственниками, – от сказанного становится лучше на душе. Я считаю, миссис Гиллеспи хотела извиниться за свой злобный язык и надела «уздечку» перед встречей с Создателем.
 Матильда Гиллеспи была похоронена рядом со своим отцом, сэром Уильямом Кавендишем, на деревенском кладбище Фонтвилля тремя днями позже. Дознание еще не закончили, но все уже слышали, что вердикт «самоубийство» – вопрос решенный. Об этом узнали либо из уст Полли Грэхем, либо сделав простые выводы из очевидного: полиция сняла печать с «Кедрового дома» и убралась восвояси в Лирмут.
 На похороны пришли немногие. Полли Грэхем была права: миссис Гиллеспи не любили. Лишь несколько человек смогли найти время и попрощаться со старой женщиной, известной только дурным характером. Викарий старался, как мог в сложившихся обстоятельствах, но это не слишком помогало. После его заключительных слов собравшиеся с явным облегчением отвернулись от могилы и направились к воротам. Сара чувствовала себя обязанной появиться на похоронах. Ее муж, Джек Блейкни, был вынужден прийти вместе с ней. Он склонился к уху жены и пробормотал:
 – Что за кучка лицемеров! Ты видела их лица, когда преподобный назвал Матильду «нашей доброй соседкой»? Да все они терпеть ее не могли.
 Сара шикнула на Джека, чтобы тот говорил потише:
 – Тебя услышат.
 – Ну и что?
 Супруги Блейкни шли позади всех, и глаза художника неустанно разглядывали склоненные головы идущих впереди.
 – Судя по всему, блондинка – ее дочь Джоанна.
 Сара уловила нотки наигранного небрежного интереса в его голосе и цинично улыбнулась:
 – Судя по всему, да. А та, что помоложе, судя по всему, внучка.
 Джоанна стояла возле викария. У нее были большие серые глаза, приятный, красиво очерченный овал лица и золотистые волосы, которые ярко блестели на солнце. «Красивая женщина», – подумала Сара. Как обычно, она оценивала красоту совершенно беспристрастно. Она воспринимала объекты плохо скрываемой похоти мужа почти как предметы. Похоть, как и все в жизни Джека, за исключением рисования, была бесплотной. Легкое увлечение пропадало так же быстро, как и возникало. Кроме того, уже давно пришла уверенность в том, что Джек никогда не поставит под угрозу их брак, как бы он ни восхищался внешностью другой женщины. У Сары почти не осталось иллюзий по поводу роли, отведенной ей в жизни Джека: она должна обеспечивать материальный достаток, чтобы Джек Блейкни – художник от Бога – мог существовать и удовлетворять свои вполне земные потребности. Хотя, повторяя слова Полли Грэхем, всему наступает предел...
 Сара и Джек подошли к викарию и обменялись рукопожатиями.
 – Было очень любезно с вашей стороны прийти. Вы знакомы с дочерью Матильды?
 Преподобный Маттьюз обратился к красивой женщине, которая все еще стояла возле него:
 – Джоанна Лассель, это доктор Сара Блейкни и Джек Блейкни, ее муж. Сара стала лечащим врачом вашей матери после того, как доктор Хендри ушел на пенсию. Они с Джеком живут в Лонг-Аптоне, в бывшем доме Джеффри Фрилинга.
 Джоанна пожала им руки и представила девушку, стоявшую позади нее:
 – Моя дочь Рут. Мы обе очень признательны вам, доктор Блейкни, за все, что вы сделали для мамы.
 Девушке на вид было лет семнадцать-восемнадцать, и у нее в отличие от матери были темные волосы. Она совершенно не выглядела признательной, на ее лице Сара увидела лишь глубокую и горькую печаль.
 – Вы знаете, почему бабушка покончила ссобой? – спросила она еле слышно у Сары. – Такое впечатление, что никто не знает.
 – Рут, пожалуйста, – сказала ее мать с глубоким вздохом. – И без того тяжело.
 Было ясно, что они уже обсуждали эту тему раньше.
 Джоанна, должно быть, приближалась к сорокалетнему возрасту, если брать в расчет возраст дочери, однако в трауре выглядела очень молодой и уязвимой. Сара почти физически ощутила, как возрос интерес Джека к этой женщине, и на мгновение ей захотелось устроить мужу публичный скандал, чтобы выяснить отношения раз и навсегда. Сколько еще он намерен испытывать ее терпение? Сколько еще, по его мнению, она сможет молча переносить унижения? Но как обычно, доктор Блейкни поборола внезапную слабость. Сара была слишком связана воспитанием и профессиональной этикой, чтобы поступить иначе. «Видит Бог, однажды...» – пообещала она себе.
 Сара повернулась к девушке:
 – Я очень хотела бы ответить на твой вопрос, Рут. Когда я последний раз видела твою бабушку, она была в порядке. Ее, конечно, беспокоил артрит, но она уже давно к нему привыкла и научилась справляться с болью.
 Девушка бросила злобный взгляд на мать.
 – Тогда ее что-то или кто-то расстроил. Люди не убивают себя без причины.
 – За время нашего знакомства у меня сложилось впечатление, что Матильду не так-то легко расстроить. – Сара слегка улыбнулась. – Она была тертым калачом, и я восхищалась твердостью ее характера.
 – И все-таки почему она себя убила?
 – Возможно, ее не путала смерть. Самоубийство имеет не только отрицательную сторону. В некоторых случаях это обдуманное решение и свободный выбор: я умру сейчас и именно таким способом. «Быть или не быть». Матильда выбрала «не быть».
 Глаза Рут наполнились слезами.
 – Она очень любила «Гамлета».
 Девушка была одного роста с матерью, ее лицо, сморщенное от холода и печали, нельзя было назвать привлекательным. Слезы делали Рут некрасивой, в то время как хрупкую красоту ее матери они лишь подчеркивали.
 Джоанна решила прервать неприятный разговор и сменила тему:
 – Вы зайдете на чай? Судя по всему, будет очень мало народу.
 Сара извинилась:
 – Боюсь, я не смогу. У меня прием в Маплтоне в четыре тридцать.
 Джек, напротив, не отказался от приглашения:
 – Спасибо, очень любезно с вашей стороны. Повисла короткая пауза.
 – Как ты доберешься домой? – спросила Сара, нащупывая в кармане ключи от машины.
 – Попрошу меня подбросить. Наверняка кто-нибудь поедет в нашу сторону.
 Коллега Сары, Робин Хьюит, заглянул к ней в приемную, когда она уже отпустила последнего посетителя. Вообще население нескольких квадратных миль побережья Дорсета, в том числе крупных деревень, крохотных сел и ферм, обслуживали три врача. В крупных деревнях были свои вполне самодостаточные врачебные кабинеты либо в доме врача, либо в помещениях, арендуемых у кого-нибудь из жителей. Территорию между этими деревнями врачи обслуживали по очереди. Маплтон был родной деревней Робина, но ему, как и Саре, приходилось часто работать вдали от дома. До сих пор власти противились вполне логичному решению проблемы – создать одну современную клинику в центральной деревне. Впрочем, долго так продолжаться не могло: большую часть пациентов составляли пожилые люди или те, у кого не было личного транспорта, поэтому обычные рассуждения о нехватке средств выглядели все менее вескими.
 – У тебя усталый вид, – сказал Робин, усаживаясь в кресле перед столом Сары.
 – Так и есть.
 – Неприятности?
 – Как обычно.
 – Дома все по-старому? Когда ты наконец его выгонишь? Сара засмеялась:
 – А если я предложу тебе избавиться от Мэри?
 – Видишь ли, тут есть небольшая разница. Мэри – ангел, а Джек – вовсе нет.
 Хотя в глубине души Робин признал, что эта идея не лишена привлекательности. Через восемнадцать лет совместной жизни самодовольная уверенность Мэри казалась гораздо менее привлекательной, чем вечный поиск истины, присущий Саре.
 – С этим не поспоришь.
 Сара закончила делать записи и устало отодвинула бумаги на край стола.
 – Что он натворил на этот раз?
 – Ничего, насколько мне известно.
 Робин подумал, что это соответствует истине. У Джека Блейкни был талант ничего не делать, в то время как его жена талантливо этому потворствовала. Их брак оставался для него загадкой. У них не было ни детей, ни каких-либо других уз, удерживающих пару вместе. Сара была независимой женщиной, сама зарабатывала на жизнь и выплачивала кредит за дом. Все, что требовалось, – это вызвать слесаря, сменить замок и навсегда забыть об этом негодяе.
 Сара смотрела на Робина с удивлением:
 – Чему ты улыбаешься?
 Доктор Хьюит с трудом отогнал от себя образ Сары, оставшейся дома в одиночестве.
 – Я принимал сегодня Боба Хьюза. Он очень расстроился, застав на дежурстве меня, а не тебя. – Робин изобразил дорсетский, немного картавый акцент пожилого пациента: – «А где та красотка? Я хочу, чтобы мне это сделала та красотка!»
 – Что сделала?
 – Осмотрела нарыв у него на пятой точке. Грязный старикашка. Если бы прием вела ты, он придумал бы еще один нарыв, где-нибудь под мошонкой, и тихо получал удовольствие, пока ты пыталась бы его нащупать.
 В глазах Сары забегали озорные искорки.
 – И что немаловажно, делала это совершенно бесплатно, в то время как расслабляющий массаж дорого бы ему обошелся.
 – Омерзительно! Только не говори мне, что он предпринимал подобные поползновения раньше.
 Сара засмеялась:
 – Конечно, нет. Он заходит только поболтать. Скорее всего бедолага решил, что нужно показать хоть что-то тебе. Уверена, ты отчитал его по полной программе.
 – Так и было. Ты слишком с ними нянчишься.
 – Некоторые из них очень одиноки. Робин, мы живем в ужасном мире. Ни у кого не хватает времени, чтобы выслушать ближнего. – Она покрутила в руках авторучку. – Я сегодня ходила на похороны Матильды Гиллеспи, и ее внучка спросила, почему бабушка покончила с собой. Я ответила, что не знаю, однако с тех пор не перестаю об этом думать. Я ведь должна знать, она была моей пациенткой. Если бы я уделила ей немного больше внимания... – Сара посмотрела на него: – Разве я не права? Робин покачал головой:
 – Перестань себя корить, Сара, это все равно ни к чему не приведет. Ты была лишь одной из многих людей, общавшихся с Матильдой. Даже я с ней говорил время от времени. Ответственность за произошедшее с пожилой женщиной лежит не только на тебе. Я бы сказал, что она вообще на тебе не лежит, если исключить сугубо медицинскую причину. Ведь Матильда умерла не от выписанного тобой средства, а от потери крови.
 – Но где бы ты провел черту между работой и дружеским общением? Мы часто вместе смеялись. Думаю, я была из тех немногих, кто ценил ее чувство юмора, может, оттого, что оно походило на чувство юмора Джека. Она была циничной, часто жестокой и все же остроумной. Ее можно назвать современной Дороти Паркер [9] .
 – Сара, не будь такой сентиментальной. Матильда Гиллеспи была настоящей стервой, и можешь не надеяться, что она воспринимала тебя как ровню. Долгие годы до того, как она продала боковой коттедж, доктора, юристы и бухгалтеры заходили в дом через черный ход. Это просто бесило Хью Хендри. По его словам, она была самой грубой женщиной в округе. Он ее просто на дух не переносил.
 Сара усмехнулась:
 – Наверное, из-за того, что она называла его Доктор Малоделайка. Даже в глаза. Я однажды спросила ее, относится ли это прозвище ко всем представителям профессии. Она ответила, что не совсем, и пояснила, что Хендри ближе к животным, чем к людям, так как он настоящий осел. Робин засмеялся:
 – Хью был самым ленивым и самым непрофессиональным врачом из моих знакомых. Однажды я даже предложил проверить его медицинский диплом, потому что усомнился в его существовании. Правда, это трудновато сделать, когда речь идет о твоем старшем партнере. Пришлось молча терпеть до его ухода на пенсию. – Робин склонил голову набок. – А как Матильда называла тебя, если она всем давала прозвища?
 Сара поднесла к лицу ручку и смотрела на нее отсутствующим взглядом. В ее темных глазах читалось навязчивое беспокойство.
 – Матильда была помешана на своей ужасной «уздечке для сварливых». Какой-то нездоровый был интерес, честное слово. Она даже предлагала мне как-то примерить ее, чтобы испытать новые ощущения.
 – Ты примерила?
 – Нет. – Сара помолчала минуту, а потом заговорила, словно приняв какое-то внутреннее решение: – Матильда называла свой артрит «внутренней мегерой», потому что он постоянно причинял ей ноющую боль. – Сара постучала ручкой по зубам. – И чтобы отвлечься от боли, она надевала эту штуку. Поэтому и говорю, что у нее была навязчивая идея. Она использовала «уздечку» как орудие епитимьи, как власяницу. Но когда я выписала ей нормальное болеутоляющее вместо бесполезных пилюль, которыми пичкал ее Хендри, и мы смогли хоть как-то контролировать боли, миссис Гиллеспи стала называть меня ради шутки Уздечкой Для Сварливых. – Сара увидела замешательство Робина и пояснила: – Потому что я смогла усмирить «внутреннюю мегеру».
 – К чему ты клонишь?
 – Мне кажется, она пыталась мне что-то сообщить. Робин покачал головой.
 – Почему? Потому что надела «уздечку» перед смертью? Думаю, это всего лишь символ.
 – Символ чего?
 – Того, что жизнь – иллюзия. Мы все ее узники. Может, это была ее последняя шутка. Мой язык укрощен навеки или что-то подобное. – Робин пожал плечами. – Ты рассказывала о своем прозвище полиции?
 – Нет. Я так расстроилась, когда увидела Матильду, что мне это не пришло в голову. – Сара беспомощно подняла руки. – Кроме того, патологоанатом и полицейский ухватились за то, как Матильда называла герань, растущую из «уздечки». «Персты умерших». Это из «Гамлета», из монолога о смерти Офелии. Честно говоря, и ванна, и крапива на голове наталкивают на мысль о том, что они, возможно, правы. Хотя сейчас я уже сомневаюсь...
 Голос Сары затих, и она поникла, глядя на письменный стол.
 Робин несколько секунд помолчал.
 – Предположим, она пыталась сказать, что ее язык укрощен навсегда. Ты думаешь, что здесь кроется и другой смысл?
 – Да, – сказала Сара тоскливо. – Кто-то другой мог его укротить. Однако это не имеет смысла. То есть если бы Матильда знала, что ее собираются убить, она не стала бы терять время и надевать «уздечку» в холле. Ей следовало лишь подбежать к входной двери и кричать что есть мочи. Ее бы услышала вся деревня. Кроме того, убийца все равно бы снял «уздечку».
 – А может, именно убийца хотел сказать: «Теперь ее язык замолчал навсегда».
 – Тоже бессмысленно. Зачем убийце указывать на то, что это убийство, если он столько труда положил, чтобы инсценировать самоубийство? – Она потерла уставшие глаза. – Без «уздечки» все выглядело бы предельно ясно. А еще цветы. Что они значат?
 – Тебе нужно поговорить с полицией, – сказал Робин с внезапной решимостью, потянувшись к телефону. – Черт побери, Сара, кто еще знал, что она называла тебя Уздечкой Для Сварливых? Вполне естественно, что ты приняла этот спектакль за послание тебе.
 – Какое послание?
 – Не знаю. Может, угроза. Доктор Блейкни – ты следующая.
 Сара глухо засмеялась:
 – По мне, так это больше смахивает на подпись. Как знак Зорро на его жертвах. – И она пальцем нарисовала зигзаг на столе.
 – О Господи! – воскликнул Робин, кладя телефонную трубку на место. – Может, и не стоит ничего говорить. Послушай, это было явное самоубийство – ты же сама говорила, что миссис Гиллеспи была одержима «уздечкой».
 – Матильда мне нравилась. Я чувствую себя обязанной сделать для нее хоть что-то.
 – Тебе все нравятся, Сара. Поверь мне, тут нечем гордиться.
 – Ты говоришь, как Джек.
 Она потянулась к телефону, набрала номер лирмутского отделения полиции и попросила позвать детектива Купера.
 Робин смотрел на нее с печальным смирением – Сара даже представить не может, как начнут мести деревенские языки, прознай они о прозвище, которое ей дала Матильда. В голове шевельнулась предательская мысль: почему из всех она выбрала для признания его? Словно Сара его использовала. Как индикатор, чтобы проверить реакцию остальных людей? Как исповедника?
 Детектив Купер уже ушел домой, и скучающий голос на другом конце провода согласился передать просьбу Сары перезвонить ей следующим утром. В конце концов, никакой спешки нет. Дело уже закрыто.
  Как же я ненавижу свой артрит и то ужасное бездействие  ,   которое он навязывает. Я видела сегодня привидение  ,   но ничего не смогла поделать. Мне бы следовало стукнуть его как следует и отправить обратно в ад  ,   где ему и место. Вместо этого я  лишь цыкнула на него. Неужели Джоанна привела его с собой,   чтобы преследовать меня? Это не лишено смысла. Она явно замышляет что-то  ,   с тех пор как нашла то проклятое письмо. «Неблагодарность с сердцем из кремня  ,   когда вселишься ты в дитя родное  ,   морских чудовищ ты тогда страшней...»  [10] 
  Но чтобы для такой цели использовать Джеймса... Этого я никогда не прощу. Хотя  ,   может  ,   это он использует ее?  За сорок лет Джеймс ни капельки не изменился. Повеселился же он  ,   наверное  ,   в Гонконге. Говорят  ,   там парни переодеваются в девушек  ,   и это дает педерастам ощущение некого подобия нормальности  ,   когда они гуляют вместе на глазах у наивной публики. Он выглядит больным. Что ж  ,   его смерть была бы прекрасным решением многих проблем. 
  Я сделала «несчастный  ,   скверный выбор»  . Сегодня много треплются о цикличности жестокого обращения с детьми  ,   но откуда им знать  ,   что эти циклы намного сложнее  ,   чем обычное ожесточение  ,   иногда возникающее между родителями и ребенком. Каждому воздается по заслугам... 




 ГЛАВА 3


 Около одиннадцати Джек работал в студии и услышал, как ключ повернулся в замке входной двери. Он окликнул ее, когда Сара проходила мимо открытой двери мастерской.
 – Где ты была?
 Сара выглядела очень усталой.
 – У Хьюитов. Они накормили меня ужином. Ты ел? – Она не заходила в комнату, а стояла на пороге и смотрела на мужа.
 Джек рассеянно кивнул. Еда мало значила в его жизни. Он показал в сторону холста на мольберте:
 – Что ты об этом думаешь?
 Насколько проще были бы их отношения, подумала Сара, если бы она была тупой и искренне не понимала, что он пытается выразить своими картинами. Насколько проще, если бы она просто приняла сторону одного-двух критиков живописи Джека – это претенциозная чушь и дешевая мазня.
 – Джоанна Лассель, я полагаю.
 За исключением траурного тона одежды и золотистых волос, у картины с оригиналом было очень мало общего. Стиль Джека заключался в том, что он с помощью форм и красок передавал эмоции. В этом полотне даже на самом начальном этапе чувствовалась экстраординарная бурность красок Теперь он будет писать несколько недель, накладывая на холст слой за слоем, пытаясь с помощью масла отобразить всю полноту и сложность человеческого характера. Сара разбиралась в его цветовом коде почти так же хорошо, как и сам Джек, поэтому смогла интерпретировать большую часть того, что он уже набросал: печаль (из-за матери?), пренебрежение (дочерью?) и, что и следовало ожидать, чувственность (по отношению к нему?).
 Джек наблюдал за реакцией жены.
 – Она интересная, – заявил он.
 – Несомненно.
 Его глаза злобно сузились.
 – Только не начинай, – пробормотал Джек. – Я не в настроении.
 – Я тоже. Пойду спать.
 – Поработаю над обложкой завтра, – пообещал он нехотя. Время от времени Джек придумывал дизайн книжных обложек, но денег за это получал совсем мало, потому что редко укладывался в назначенные сроки. Ему претили обязательства, связанные с материальной выгодой.
 – Я не твоя мать, Джек, – ответила Сара холодно. – Чем ты будешь заниматься завтра – твое личное дело.
 Но муж уже настроился на скандал. «Вероятно, – подумала она, – Джоанна оказалась достаточно добра, чтобы польстить ему».
 – Ты все никак не успокоишься, да? Ты не моя мать, однако, видит Бог, с каждым днем все больше походишь на нее.
 – Надо же. – Сара даже не пыталась скрыть иронию в голосе. – А я всегда думала, ты не ладил с матерью как раз из-за того, что она постоянно указывала тебе, что делать. Я в отличие от нее предоставляю тебе самому принимать решения, а в итоге ты начинаешь сравнивать меня с матерью. Ты все еще ребенок, Джек. Во всех твоих неприятностях ты непременно должен найти виноватого.
 – Ты снова о детях? – огрызнулся он. – Черт побери, Сара, ты знала, на что шла, когда выходила за меня замуж, и осознанно сделала свой выбор. Для меня карьера была всем, помнишь? И с тех пор ничего не изменилось. По крайней мере для меня. Не моя вина, что твои гормоны кричат об упускаемом времени. Мы заключили сделку: брак без детей.
 Сара смотрела на него с удивлением. Видимо, Джоанна была не настолько дружелюбной, насколько он надеялся. Ну-ну.
 – Сделка заключалась в том, что я буду содержать тебя, пока ты не встанешь на ноги. На более отдаленное будущее мы планов не строили. Однако мы просчитались, Джек, и я виню себя за то, что положилась на свое собственное художественное чутье. Ты можешь никогда не встать на ноги. В этих обстоятельствах, я полагаю, сделка аннулируется. Я содержу тебя шесть лет: два года до свадьбы и четыре – после. Кроме того, решение о браке было обоюдным. Насколько я помню, мы тогда отмечали первую продажу твоей картины. Единственную продажу, – добавила она. – Думаю, так и есть. Не помню, чтобы с тех пор ты продал хоть один холст.
 – Злость тебе не к лицу, Сара.
 – Знаю, – согласилась она. – Тебе тоже не стоит вести себя словно испорченный ребенок. Раньше я считала тебя забавным. Теперь ты нагоняешь на меня тоску. Раньше я тебя любила. Теперь мне тебя жалко. – На лице Сары появилась извиняющаяся улыбка. – Кроме того, раньше я верила в твои силы. Теперь нет. И не оттого, что я разочаровалась в твоих картинах, а оттого, что разочаровалась в тебе. У тебя не хватает ни обязательности, ни дисциплинированности, чтобы стать великим. Потому что ты всегда забываешь, что гений – это лишь один процент вдохновения и девяносто девять процентов тяжкого труда. Я хороший врач не потому, что у меня особый дар ставить диагнозы, а потому, что работаю до седьмого пота. А ты никудышный художник вовсе не потому, что у тебя не хватает таланта, а потому, что ты слишком ленив и слишком заносчив, чтобы спуститься на землю и зарабатывать себе репутацию, как все нормальные люди.
 На потемневшем лице Джека появилась злобная усмешка.
 – Дело рук Хьюита, я полагаю? Уютный ужин с Петушком Робином и его женой, во время которого они поют, что Джек тебя не достоин. Господи, да он настоящая скользкая жаба. Ты бы и глазом не успела моргнуть, как он оказался бы у тебя в постели, если бы малышка Мэри и ее отпрыски не охраняли входную дверь.
 – Не будь идиотом, – сказала Сара ледяным тоном. – Ты сам во всем виноват. Мои чувства по отношению к тебе умерли в тот день, когда я отправила Салли Беннедикт на аборт. В тот самый момент, когда меня попросили одобрить убийство твоего отпрыска. Будь уверен, самодовольная сучка Салли наслаждалась всей иронией ситуации.
 Его лицо исказилось, и Сара поняла, что наконец-то попала в цель. «Он не знал», – подумала она; это в какой-то степени говорило в его пользу.
 – Ты должна была мне сказать, – неуверенно пробормотал Джек.
 Сара искренне рассмеялась:
 – Почему? Ведь моей пациенткой была Салли, а не ты. Кроме того, с самого начала было ясно, что она не собирается возиться с плодом твоей страсти и терять работу в театре. Нельзя играть Джульетту на шестом месяце беременности, а ей грозило именно это, оставь она ребенка. Со своей стороны, разумеется, я сделала все возможное: предложила ей обговорить ситуацию с тобой, посоветоваться с кем-нибудь... С тем же успехом я могла бы толочь воду в ступе. Салли скорее всего предпочла бы заболеть раком, чем ходить беременной. – Сара криво усмехнулась. – Помимо того, давай посмотрим правде в глаза: мы обе знали, какова будет твоя реакция. Это был единственный случай в моей практике, когда я ни капли не сомневалась, что если родится ребенок, он будет отвергнут обоими родителями. Так что я объяснила ситуацию в больнице, ее положили, и через две недели все было кончено.
 Джек бесцельно водил кистью по палитре.
 – Поэтому мы так внезапно и переехали сюда?
 – В какой-то степени. Меня не оставляло неприятное чувство, что Салли была лишь одной из многих.
 – А кроме этого?
 – Я надеялась, что глушь Дорсета не придется тебе по душе и ты останешься в Лондоне.
 – Тебе следовало мне сказать. Я всегда плохо понимал намеки.
 Сара кивнула.
 Джек положил кисть с палитрой на стул и начал вытирать руки о кухонное полотенце, смоченное в скипидаре.
 – Как же ты вытерпела целый год? Из благотворительности? Или отомстить хотела? Думала, будет вернее бросить меня здесь, чем в Лондоне, где спальное место я бы себе точно нашел?
 – Ни то ни другое. Я надеялась, что ты изменишься. Как всегда, напрасно. – Сара взглянула на холст.
 Джек проследил за ее взглядом.
 – Я всего лишь выпил с ней чаю.
 – Я тебе верю.
 – Зачем тогда злиться? Я же не устраиваю скандал из-за того, что ты ужинала с Робином.
 – Я не злюсь, Джек, мне просто все надоело. Надоело быть восторженным слушателем, внимающим твоему дурацкому самовлюбленному эго. Иногда я думаю, что из-за этого ты на мне и женился, а вовсе не из соображений стабильности. Требовались чьи-то эмоции для подогрева твоей творческой активности. – Сара усмехнулась. – Если дело в этом, то тебе не следовало бы жениться на враче: нам хватает эмоций на работе. Джек внимательно на нее посмотрел:
 – Так что, это конец? Мне собирать вещи и больше не омрачать твою жизнь своим присутствием?
 Сара улыбнулась улыбкой Моны Лизы, которая когда-то очаровала его. Джек подумал, что он может предсказать ее следующие слова: «Это твоя жизнь, Джек. Сам делай выбор». Ибо сильной и одновременно слабой стороной характера его жены было убеждение в том, что все люди столь же уверенные и целеустремленные, как она.
 – Да, – ответила Сара, – конец. Я дала себе слово, что если ты еще хоть раз приблизишься к Салли, то это будет концом наших отношений. Я подаю на развод.
 Его глаза сузились.
 – Если бы это было из-за Салли, ты бы заявила мне об этом две недели назад. Я не скрывал, куда еду.
 – Знаю, – сказала Сара устало, снова взглянув на картину. – Даже твое предательство нуждается в благодарной аудитории.
 Когда она встала на следующее утро, Джека уже не было. На кухонном столе лежала записка:
 «Я послал документы на развод Кейту Смоллетту. Можешь поискать себе другого адвоката. Буду настаивать на равном разделе имущества, так что к дому сильно не привыкай. Освобожу мастерскую, как только подыщу жилье. И даже если не хочешь меня видеть, то не меняй замки. Я оставлю ключ, как только заберу евши».
 Сара прочла записку дважды, перед тем как выкинуть ее в мусорное ведро.
 Джейн Марриотт, медсестра в приемной Фонтвилля, подняла глаза от записей, когда Сара открыла дверь пока еще пустой приемной. Сара работала в Фонтвилле в понедельник вечером и в пятницу утром. Она проявляла больше сочувствия, чем ее коллеги-мужчины, поэтому в ее рабочие часы в приемной обычно толклось много народу.
 – Для вас пара сообщений, дорогая, – сказала Джейн. – Я положила их вам на стол.
 – Спасибо. – Сара задержалась у стола Джейн. – Кто первый?
 – Мистер Дрю в восемь сорок пять. Потом до половины первого – в лихорадочном режиме. После этого два визита на дому, но я их уже предупредила не ждать вас раньше обеда.
 – Хорошо.
 Джейн, шестидесятилетняя бывшая учительница, посмотрела на Сару с материнской заботой:
 – Вы опять без завтрака, я полагаю? Сара улыбнулась:
 – Я не завтракаю с тех пор, как окончила школу.
 – Вы выглядите утомленной. Работаете слишком усердно, моя дорогая. Лечить людей – такая же работа, как и другие, нужно беречь себя. 
 Сара поставила локти на стол и подперла подбородок ладонями.
 – Джейн, можно вас спросить кое о чем? Если рай действительно существует, то где он?
 Джейн подумала, что доктор в этот момент выглядит точь-в-точь как восьмилетки, которых она когда-то учила: озадаченной, нерешительной, но абсолютно уверенной в том, что миссис Марриотт знает ответы на все вопросы.
 – Господи! Никто не задавал мне подобных вопросов с тех пор, как я перестала преподавать. – Она включила чайник в розетку и положила кофе в две чашки. – Я всегда отвечала детям, что рай в сердцах людей, которые остаются на земле после твоей смерти. Чем больше любящих тебя людей, тем больше сердец, в которых сохранится добрая память о тебе. Хитрый способ заставить детей хорошо относиться друг к другу. – Она хихикнула. – Но я думала, вы атеистка, Сара. Откуда столь внезапный интерес к жизни после смерти?
 – Я вчера ходила на похороны миссис Гиллеспи. Зрелище удручающее. Никогда не понимала смысла всей этой процедуры.
 – Да, дела... Обсуждать вечные истины в восемь тридцать утра... – Миссис Марриотт поставила перед собой чашку с дымящимся черным кофе. – Смысл жизни Матильды Гиллеспи останется тайной на пять поколений вперед. Она лишь звено в цепи. Кто может сказать, насколько важно это звено для последующих лет?
 – Звучит еще более удручающе, – сказала Сара уныло. – Получается, нужно обязательно заводить детей, чтобы придать смысл жизни?
 – Ерунда. У меня нет детей, а я не чувствую себя менее нужной. Смысл нашей жизни таков, каким мы сами его видим. – Джейн не смотрела на Сару, пока говорила, и у той сложилось впечатление, что на этот раз произнесенное – это лишь слова. – К сожалению, – продолжала Джейн, – Матильда сама сломала свою жизнь. Она так и не простила мужу того, что он сбежал, и еще больше ожесточилась. Наверное, она считала, что люди украдкой смеются над ней. И в общем-то была недалека от истины, – честно добавила пожилая женщина.
 – Я думала, Матильда была вдовой. – Как же мало на самом деле Сара ее знала.
 Джейн покачала головой:
 – Как раз наоборот. Если Джеймс еще жив, то это он вдовец. По-моему, они так и не развелись.
 – Что с ним произошло?
 – Он отправился в Гонконг работать в банке.
 – Откуда вы знаете?
 – Пол и я как-то поехали в путешествие по Востоку, примерно через десять лет после того, как Матильда с Джеймсом расстались. Там, в Гонконге, мы и натолкнулись на него в одном отеле. Раньше мы довольно тесно общались – они с Полом прошли вместе войну. – Джейн криво усмехнулась. – Он неплохо там устроился среди других иностранцев, и его совсем не заботила судьба жены и дочери, брошенных в Англии.
 – На что же они жили?
 – На деньги Матильды. Отец оставил ей отличное состояние, хотя я всегда думала, что это не пошло ей на пользу. Она была бы совершенно другим человеком, если бы пришлось задумываться о хлебе насущном. – Джейн покачала головой. – Характер не становится лучше, когда все получаешь на блюдечке с голубой каемочкой.
 «Что ж, с этим не поспоришь, – подумала Сара. – Взять хотя бы Джека. Равный раздел имущества, черт побери. Пусть не надеется».
 – Так когда он оставил ее? Недавно?
 – Нет, что вы! Через восемнадцать месяцев после свадьбы. Больше тридцати лет назад. Первые несколько лет мы еще получали от него письма, а потом потеряли связь. Если честно, Джеймс всегда казался нам несколько утомительным. В Гонконге он пристрастился к бутылке и становился агрессивным, выпив лишнего. Мы вздохнули с облегчением, когда письма перестали приходить. И с тех пор ничего о нем не слышали.
 – Матильда догадывалась, что он вам писал?
 – Не знаю. К тому времени мы уже перебрались в Саутгемптон и виделись очень редко. Общие знакомые упоминали о ней время от времени, но напрямую мы не общались. Мы вернулись сюда только пять лет назад, когда здоровье Пола пошатнулось. Я решила, что свежий дорсетский воздух принесет ему больше пользы, чем городская грязь, которой мы дышали в Саутгемптоне.
 Пол Марриотт страдал от хронической эмфиземы, и несчастная жена из сил выбивалась, чтобы хоть как-то улучшить его состояние.
 – Это было самое мудрое решение в подобной ситуации, – твердо сказала Сара. – Он утверждает, что чувствует себя намного лучше, с тех пор как вернулся в родные края. – Она знала по предыдущему опыту, что, заговорив о муже, Джейн уже не переменит тему. Поэтому Сара попыталась увести беседу в сторону. – Вы хорошо знали Матильду? Джейн подумала, перед тем как ответить.
 – Мы выросли вместе – мой отец долгое время работал здесь врачом, а отец Пола был политическим советником отца Матильды. Вы ведь знаете, что сэр Уильям был членом парламента. Но я не могу утверждать, что вообще знала Матильду. Я никогда ее не любила. – Джейн смутилась. – Знаю, нехорошо так говорить о мертвых, и все-таки не хочу лицемерить. Она была самой злобной женщиной из всех, кого я повидала на своем веку. И я никогда не осуждала Джеймса за то, что он сбежал от нее. Не понимаю только, почему он вообще на ней женился.
 – Из-за денег, – ответила Сара без тени сомнения.
 – Наверное, – согласилась Джейн. – Он происходил из семьи бедных джентри [12] , ему нечего было наследовать, кроме имени. А Матильда была, конечно, красавицей, прямо как Джоанна. В общем, их брак обернулся настоящей катастрофой. Джеймс довольно быстро узнал, что на свете существуют вещи похуже, чем бедность. Быть под каблуком у мегеры, которая к тому же крепко держится за свой кошелек... Он возненавидел ее.
 На столе Сары лежала коротенькая записка от Рут Лассель. У нее был на удивление детский почерк для девушки ее возраста.
 «Дорогая доктор Блейкни. Не могли бы вы прийти в бабушкин дом завтра (в пятницу)? Я не больна, мне просто очень нужно с вами поговорить. Я должна вернуться в школу к вечеру в воскресенье. Заранее благодарю. С уважением, Рут Лассель».
 Другая записка оказалась телефонным сообщением из полиции:
 «Информация о звонке доктора Блейкни передана сержанту Куперу сегодня утром. Он свяжется с вами в течение дня».
 Только к трем часам Сара смогла выкроить время, чтобы заскочить в «Кедровый дом». Она подъехала по короткой гравийной дорожке и остановила машину напротив окон гостиной, расположенной в левой части дома. Дом в георгианском стиле был построен из желтовато-серого камня, с глубокими окнами и высокими потолками. Сара всегда считала, что особняк слишком велик для одной Матильды и слишком неудобен для женщины, которая в дни приступов чувствовала себя не лучше инвалида. Единственной уступкой миссис Гиллеспи плохому здоровью была установка лифта, который обеспечивал ей постоянный доступ на второй этаж. Сара как-то предложила Матильде продать дом и переселиться в бунгало, на что та непреклонно ответила: «Моя дорогая Сара, только низы общества живут в бунгало. Что бы ты ни делала в жизни, никогда не опускайся ниже своего уровня».
 Рут вышла из дома в ту минуту, когда Сара захлопывала дверцу машины.
 – Давайте поговорим в летнем домике, – сказала девушка отрывисто и, не дожидаясь ответа, отправилась за угол дома. Рут надела только футболку и легкие брюки, и ее худенькое тело согнулось под пронизывающим северным ветром, который гонял опавшую листву по дорожке.
 Сара, более чувствительная к холоду, достала пальто с заднего сиденья и направилась за Рут. Краешком глаза она заметила Джоанну, наблюдавшую из окна гостиной. Интересно, сказала ли Рут матери, что сама просила Сару приехать? И зачем такая секретность? Летний домик располагался в двухстах ярдах от дома.
 Рут закуривала сигарету среди расставленных в беспорядке плетеных столов и стульев в стиле арт-деко, когда Сара наконец нагнала ее.
 – Будете мне читать мораль? – спросила, нахмурясь, девушка, закрывая дверь и усаживаясь в кресло.
 – Насчет чего? – спросила Сара, тоже сев и поплотнее укутавшись  в пальто. В домике было ужасно холодно даже с закрытой дверью.
 – Насчет курения. Сара пожала плечами:
 – Это не в моих правилах.
 Рут бросила на нее угрюмый взгляд:
 – Ваш муж сказал, что бабушка называла вас Уздечкой Для Сварливых. Почему – если вы не упрекали ее за вечное ворчание и недовольство?
 Сара посмотрела в окно, где огромный ливанский кедр, благодаря которому дом и получил свое название, отбрасывал длинную тень на траву. Потом беспокойный ветер нагнал на солнце тучку, и тень исчезла.
 – У нас были отношения иного рода, – ответила доктор, вновь поворачиваясь к девушке. – Я наслаждалась обществом твоей бабушки. Не помню ни одного случая, когда мне бы захотелось ее упрекнуть в чем-нибудь.
 – Мне бы не понравилось, если бы меня называли Уздечкой Для Сварливых.
 Сара улыбнулась:
 – Мне это даже льстило. Думаю, твоя бабушка использовала это прозвище как комплимент.
 – Сомневаюсь, – резко бросила Рут. – Вы, наверное, знаете, что бабушка надевала эту штуку на маму, когда та была маленькой? – Она курила нервно, делая короткие затяжки и выпуская дым через нос. Увидев недоверчивое выражение на лице Сары, она сказала: – Правда. Бабушка сама однажды призналась. Она терпеть не могла, когда люди плачут. Поэтому стоило маме заплакать, как бабушка запирала ее в шкафу с этой штуковиной на голове. А отец бабушки делал то же самое с ней. Так что для нее это было обычным делом.
 – Это жестоко, – пробормотала Сара.
 – В те времена никого особо не волновало, что родители делают с детьми. Надевать железную клетку на голову или лупить ремнем – какая разница? Но для мамы это было тяжело. – Рут бросила окурок и затушила его ногой. – За нее некому было заступиться. Бабушка делала что хотела и когда хотела.
 Сара гадала, что девушка пытается сообщить ей.
 – Боюсь, это настоящая проблема. Мужчины в состоянии стресса вымещают свои обиды на женах. Жены, в свою очередь, на детях. А для женщины нет ничего ужаснее, чем оказаться брошенной с маленьким ребенком на руках.
 – Вы оправдываете бабушку? – В глазах Рут появилось подозрение.
 – Нет, я просто пытаюсь понять ее. Многие дети, оказавшиеся в положении твоей матери, подвергаются словесным оскорблениям, а это иногда страшнее, чем физическое наказание. Хотя бы потому, что эти шрамы не видны и никто, кроме членов семьи, не знает о них. – Сара пожала плечами. – Однако результат оказывается тем же. Ребенок затравлен и закомплексован. Лишь немногие могут выносить постоянную критику со стороны людей, от которых они зависят. Ты либо ломаешься, либо борешься – другого не дано.
 Рут разозлилась:
 – Моя мать натерпелась всего – и физических, и словесных оскорблений. Вы даже представить себе не можете, как к ней относилась бабушка.
 – Но если правда, что Матильду так же жестоко наказывали в детстве, то она такая же жертва, как и твоя мать. Хотя не думаю, что для тебя это большое утешение.
 Рут закурила еще одну сигарету.
 – Только не поймите неправильно, – сказала она, иронично скривив рот. – Я любила бабушку. По крайней мере у нее был хоть какой-то характер. У мамы же его вовсе нет. Иногда я ее даже ненавижу. В остальное время – просто презираю. – Она нахмурилась и посмотрела на пол. – Я боюсь, что бабушку убила мама. Не знаю, что мне делать. Половина меня обвиняет ее, а другая половина – оправдывает.
 Последняя фраза девушки повисла в тишине, пока Сара подыскивала ответ. Было ли это настоящее обвинение в убийстве или просто злобное замечание испорченного ребенка в адрес нелюбимого родителя?
 – Полиция склонилась к версии самоубийства. Дело закрыто. Насколько я понимаю, вопрос о виновности того или иного человека в смерти твоей бабушки не стоит.
 – Я не имею в виду, что мама сделала это на самом деле. Не в том смысле, что она взяла нож и вскрыла ей вены. Думаю, мать довела бабушку до самоубийства. Что ничуть не лучше. – Она с подозрением взглянула на Сару. – Вы так не считаете, доктор?
 – Возможно. Если учесть, что такое вообще могло произойти. Из того, что ты мне рассказала об отношениях твоей матери с бабушкой, такое кажется маловероятным. Скорее я бы не удивилась, если бы все произошло с точностью до наоборот: Матильда довела твою мать до самоубийства. – Сара сконфуженно улыбнулась. – Впрочем, даже подобные вещи встречаются крайне редко и только в том случае, если человек с неуравновешенной психикой видит в самоубийстве единственный выход из трудных взаимоотношений с другим человеком.
 Рут было не так-то легко переубедить.
 – Вы не понимаете, – возразила она. – Они друг друга стоили. Мама по-своему ничуть не лучше бабушки. Бабушка открыто говорила, что она думала, а мама лишь злобно огрызалась. С ними обеими было невозможно находиться в одной комнате. – Губы Рут превратились в тонкую линию, отчего ее лицо стало непривлекательным. – Я даже обрадовалась, когда меня отправили в школу-пансион. Мама переехала в Лондон, так что я сама решала, приезжать на каникулы сюда или в город, к матери. И они больше не могли использовать меня в своих вечных спорах.
 Как же мало знала Сара об этих трех женщинах. Где, например, мистер Лассель? Может, тоже сбежал, как Джеймс Гиллеспи? Или Джоанна просто взяла себе выдуманное имя, чтобы создать видимость того, что ее дочь законнорожденная?
 – Как долго вы с матерью жили здесь до того, как ты уехала в школу?
 – Почти с моего рождения и до одиннадцати лет. Мой отец умер и оставил нас без гроша. Маме пришлось идти к бабушке на поклон, иначе мы умерли бы с голоду. По крайней мере так рассказывает мама. На самом деле, я думаю, ей было просто лень искать хоть какую-нибудь работу. Она предпочла терпеть оскорбления, а не пачкать руки. – Рут обхватила себя за талию и начала раскачиваться. – Мой отец был евреем. – Она произнесла это с презрением.
 Сара была ошарашена.
 – Почему ты говоришь об этом таким тоном?
 – Бабушка всегда так о нем говорила. «Тот еврей». Она была антисемиткой. Вы не знали?
 Сара покачала головой.
 – Тогда вам ничего о ней не известно. Отец был профессиональным музыкантом, бас-гитаристом при какой-то студии; в случае необходимости аккомпанировал разным записывающимся группам. Но он играл и в своей группе, иногда они даже выступали. Отец умер от передозировки наркотиков в 1978 году. Я его совершенно не помню. Бабушка получала особенное удовольствие, рассказывая мне, насколько никчемным человеком он был. Его звали Стивен. Стивен Лассель.
 Рут замолчала.
 – Как твоя мать с ним познакомилась?
 – На вечеринке в Лондоне. Предполагалось, что она познакомится с молодым человеком, достойным ее происхождения, а вместо этого ушла с вечеринки с гитаристом. Бабушка ничего об этом не знала, пока мать не объявила, что беременна. Тут все и началось. Вы только представьте: дочь, беременная от рок-гитариста, еврея, да еще и сидящего на героине! – Рут глухо засмеялась. – Это была месть что надо. – Руки девушки уже посинели от холода, но она, казалось, ничего не замечала. – Тем не менее они поженились и стали жить вместе. Потом родилась я, а шесть месяцев спустя его нашли мертвым – последние гроши он потратил на дозу. За квартиру они задолжали за несколько месяцев. В двадцать три года мать овдовела – с ребенком на руках и без крыши над головой.
 – Тогда, возможно, возвращение сюда выглядело для нее единственным выходом.
 Рут скорчила недовольную гримасу.
 – Вы бы на ее месте так не поступили. Тем более если бы наверняка знали, что вам не дадут забыть ошибки молодости.
 «Возможно, и нет, – подумала Сара. – Интересно, действительно ли Джоанна любила Стивена Ласселя или связалась с ним только ради того, чтобы отомстить Матильде?»
 – Нам сейчас легко судить, – заметила она. Девушка продолжала, словно и не слыша слов Сары:
 – Бабушка хотела поменять мое имя на какое-нибудь более английское – чтобы искоренить напоминание о моем наполовину еврейском происхождении. Какое-то время она даже называла меня Элизабет, но мама пригрозила забрать меня, и бабушка отступилась. Мать лишь два раза за все время взбунтовалась против воли бабушки: когда та хотела поменять мне имя и надеть на меня «уздечку для сварливых», когда я плакала. В остальных случаях слова бабушки считались законом. – В глазах Руг сверкнуло презрение. – Мать очень слабая. Бабушке не так уж и трудно было противостоять. Я постоянно с ней спорила, но у нас сохранялись великолепные отношения.
 Сара не хотела вмешиваться в семейные разборки между матерью и дочерью, которых она едва знала. Она снова посмотрела в окно: солнце опять выглянуло, и на лужайке вытянулись длинные тени.
 – Почему ты попросила меня приехать, Рут?
 – Я не знаю, что делать. Думала, вы мне подскажете.
 Сара внимательно посмотрела на худое и довольно злобное лицо девушки. Интересно, знает ли Джоанна, как дочь к ней относится?
 – Ничего не делай. Я не представляю, что твоя мать могла бы сказать или сделать такого, что бы заставило Матильду убить себя. И даже если что-то было, вряд ли на основании этого можно предъявить обвинение.
 – Все равно она виновата, – резко бросила Рут. – Она нашла какое-то письмо в доме, когда была здесь последний раз, и заявила бабушке, что обнародует его содержимое, если та не изменит свое завещание и немедленно не уедет из дома. Вот бабушка и убила себя. По завещанию она оставляла все мне. Вернее, хотела оставить мне.
 Теперь на лице девушки явственно отразилась злоба.
 «О Господи, – подумала Сара. – Что же ты хотела мне сказать, Матильда?»
 – Ты сама видела письмо?
 – Нет, но бабушка написала мне и рассказала о нем. Сказала, что не желает, чтобы я все узнала от матери. Теперь ясно, что это моя мать довела ее? Бабушка пошла бы на все, лишь бы никто не узнал об этом.
 – Письмо бабушки сохранилось? Рут нахмурилась:
 – Нет, я его порвала. Только все равно нужно найти то письмо, которое прочла мать, – оно действительно важное. Мать постарается использовать его, чтобы оспорить завещание.
 – Тогда найми адвоката, – твердо сказала Сара, приготовившись встать. – Я была всего лишь врачом твоей бабушки и не могу вмешиваться в твои отношения с матерью. Полагаю, Матильда этого тоже не одобрила бы.
 – Нет, одобрила бы! – закричала девушка. – В своем письме она написала, что, если с ней что-то случится, я должна поговорить с вами и вы скажете, как лучше поступить.
 – Не может быть. Твоя бабушка не раскрывала мне своих тайн. Я многое узнала лишь сейчас.
 Девушка протянула свою худую руку и положила ее на ладонь Сары. Рука была ледяной.
 – Письмо было от бабушкиного дяди, Джеральда Кавендиша, к его адвокату. Завещание, в котором он все оставлял своей дочери.
 Сара чувствовала, как рука Рут дрожит, но не знала, от холода или от нервного напряжения.
 – Продолжай.
 – Дом и все деньги принадлежали ему, как старшему брату.
 Сара нахмурилась:
 – О чем ты говоришь? У Матильды не было прав на эти деньги? Что ж, мне очень жаль, Рут, но это меня не касается. Тебе действительно нужно подыскать адвоката и все с ним обговорить. Я понятия не имею, какие у тебя права на наследство. Хотя все это выглядит довольно странно. Если наследницей была его дочь, то почему она не унаследовала все автоматически?
 – Никто не знал, что она его дочь, – уныло произнесла девушка, – кроме бабушки. А она всем сказала, что отцом был Джеймс Гиллеспи. Речь идет о моей матери, доктор Блейкни. Бабушку трахал ее собственный дядя. С ума можно сойти, вам не кажется?
  Сегодня приходила Джоанна. Большую часть ленча она просидела  ,   уставившись на меня своим неприятным немигающим взглядом. Этот взгляд напоминает порой об отцовском терьере  ,   который однажды взбесился после того  ,   как его отлупили; бедолагу пришлось усыпить. В его глазах был такой же злобный блеск за минуту до того  ,   как он вцепился в руку отца. Потом Джоанна полдня провела в библиотеке  ,   что-то разыскивая. Она сказала  ,   что ищет книгу моей матери по искусству составления букетов. Конечно же  ,   врала. Я помню  ,   как отдавала ей книгу задолго до того  ,   когда она вернулась в Лондон. Но я решила не вмешиваться в ее поиски. 
  Джоанна выглядела сегодня очень вульгарно  –  слишком много косметики для поездки за город и смехотворно короткая юбка для женщины ее возраста. Наверняка ее привез сюда какой-нибудь кобель  ,   а потом был оставлен покормиться в пабе. Секс для Джоанны – монета  ,   которой она бесстыдно расплачивается за предоставляемые услуги. 
  О  ,   Матильда  ,   Матильда! Что за лицемерие! 
  Интересно  ,   догадываются ли мужчины  ,   как мало они ее интересуют? Не то чтобы она их презирает  ,   просто ей совершенно безразличны чувства кого бы то ни было  ,   кроме ее собственных. Все-таки нужно было внять совету Хью Хендри в свое   в  ремя и настоять на визите к психиатру. Она совершенно ненормальная  ,   вся в Джеральда. «Колесо описало полный круг». 
  Она вышла из библиотеки  ,   держа перед собой  ,   словно святую реликвию  ,   его идиотское завещание  ,   по-детски проклиная и обвиняя меня в том  ,   что я украла ее наследство. Интересно  ,   кто ей о нем рассказал... 




 ГЛАВА 4


 Вечером, приехав домой, Сара сразу направилась в студию Джека и с облегчением увидела, что он еще ничего не забрал. Сара прошла мимо холста, по-прежнему располагавшегося на мольберте, удостоив его лишь беглым взглядом, и стала лихорадочно перебирать портреты, стоявшие возле стены. Те, которые она узнавала, оставляла на месте, те, которые видела впервые, ставила в ряд вдоль стены. Всего оказалось три портрета, о существовании которых Сара и не догадывалась. Она отошла на шаг назад и попыталась расшифровать, кто на них изображен. Вернее, попыталась выделить тот единственный, который дал бы ей необходимый ответ.
 В глубине души она надеялась, что не найдет его. С холста на нее кричала горечь, жестокий ум и угнетенность, и вся эта сущность была заключена в проржавевшую металлическую клетку, не оставлявшую сомнений: «уздечка для сварливых». От чудовищного потрясения ей даже стало трудно дышать. Сара рухнула на стул Джека и прикрыла глаза, чтобы не видеть язвительную злость образа Матильды. Что он натворил?
 Раздался звонок в дверь, и Сара вскочила на ноги, словно марионетка, которую потянули за ниточки. Она постояла некоторое время, пытаясь оправиться от шока. Потом, четко не осознавая, почему это делает, схватила картину, перевернула ее и засунула между других портретов.
 Куперу показалось, что доктор Блейкни выглядит очень бледной, но она тепло улыбнулась детективу и отступила на шаг, пропуская гостя в дом. К тому времени когда они разместились на кухне, ее щеки слегка порозовели.
 – Вы звонили мне вчера вечером, – напомнил он ей, – и оставили сообщение, что у вас есть дополнительная информация о миссис Гиллеспи.
 – Да. – Мозг Сары лихорадочно работал. «Она написала, что вы знаете, как лучше поступить». Но я не знаю!
 – Я все думала, почему она надела «уздечку», – медленно произнесла Сара. – И пришла к выводу, что Матильда пыталась мне что-то сообщить. Хотя я должна подчеркнуть, что не имею ни малейшего понятия, что именно. – Настолько четко, насколько это было возможно, Сара повторила детективу историю о прозвище, которое ей дала Матильда. – Возможно, у меня слишком разыгралась фантазия, – закончила она еле слышно.
 Сержант нахмурился:
 – Она надеялась, что вы увидите связь. Может, она хотела вас обвинить?
 К удивлению детектива, Сара отреагировала на эти слова с неожиданным облегчением.
 – Об этом я не подумала. По-вашему, она хотела унизить меня? Сказать что-то вроде: «Сара, доктора не в силах вылечить человеческое горе»?
 Купера несколько озадачило то, что собеседница так ухватилась за эту идею.
 – Возможно, – согласился он. – Кто еще знал о вашем прозвище, доктор Блейкни?
 Она положила руки на колени.
 – Понятия не имею. Матильда могла сказать об этом кому угодно.
 – А вы сами никому не говорили? Коллегам или мужу?
 – Нет. – Она через силу усмехнулась. – Я все же не была на все сто процентов уверена, что она сделала мне комплимент. Я воспринимала прозвище именно так, потому что в противном случае наши отношения бы испортились. Но она могла иметь в виду, что я такая же подавляющая волю мучительница, как это орудие наказания. Сержант задумчиво кивнул.
 – Если миссис Гиллеспи покончила с собой, то мы до конца жизни можем гадать, что она хотела этим сказать. – Он не спускал с Сары глаз. – А вот если ее убили и убийца знал, как она вас называла, то в этом случае, по-моему, намек очень даже прозрачен: «Я сделал это для вас, доктор Блейкни». Или «из-за вас». Вы со мной согласны?
 – Нет, – резко ответила Сара. – Конечно же, нет. Как вы можете делать подобные предположения? Кроме того, насколько я поняла, вердикт о самоубийстве – давно решенный вопрос. Я решила с вами поделиться лишь потому, что эта мысль не давала мне покоя. И возможно, повторяю, у меня просто разыгралось воображение. Наверняка патологоанатом прав, а Матильда просто-напросто хотела выдать себя за Офелию.
 Детектив благодушно улыбнулся:
 – И конечно же, вы были не единственной, кому она давала прозвище.
 – Именно. – Сара сняла волосок с рукава пиджака. – Позвольте вас кое о чем спросить?
 – Разумеется.
 – Отчет патологоанатома окончательный, или еще осталось место для сомнений?
 – Не слишком много, – признал полицейский. – Его тревожит отсутствие прощальной записки, особенно при столь драматических обстоятельствах, и совсем не нравится украшение из цветов.
 – Потому что крапива должна была обжечь ее?
 – Нет. Когда человек решается на самоубийство, несколько ожогов его не остановят. – Детектив постучал карандашом по столу. – Я убедил доктора провести несколько экспериментов. Он не смог воссоздать узор без посторонней помощи. – Купер набросал схему в блокноте. – Если вы помните, астры были положены прямо на железный прут, который идет вдоль лба. Прут настолько ржавый, что не прилегает плотно к голове. А крапива свисала, как вуаль, вдоль ее волос и щек. Стебли чередовались абсолютно симметрично – крапива вниз, астра вверх. Так вот, это невозможно сделать самостоятельно. Можно держать половину прикрепленных цветов одной рукой, насколько хватает длины пальцев. Но на один стебель больше – и цветы начинают выпадать. Только когда три четверти убранства на месте, зазор между лбом и металлическим прутом сокращается настолько, что удерживает оставшуюся четверть, принимая во внимание объем головы миссис Гиллеспи. Вы следите за ходом моих мыслей? Сара наморщила лоб.
 – Думаю, да. Она могла использовать нитку или кусок ткани, чтобы сократить зазор, пока укладывала цветы.
 – Если бы она так сделала, то на чем-нибудь в доме остались бы следы ржавчины. Мы заглянули в каждый уголок и ничего не нашли. Что могло произойти с подкладкой?
 Сара закрыла глаза и постаралась восстановить в памяти картину ванной комнаты.
 – На ванной полочке лежала губка. Возможно, она использовала ее, а потом сполоснула в ванной.
 – На губке действительно есть следы ржавчины, – согласился Купер, – да только их хватает и по всей ванной. Губка могла впитать их вместе с водой. – Детектив закусил губу от разочарования. – Или, как вы говорите, миссис Гиллеспи могла использовать ее в качестве подкладки. Меня волнует вот что: если миссис Гиллеспи сама украшала себя цветами, то она должна была сидеть перед зеркалом за туалетным столиком. Это единственная поверхность, на которой мы обнаружили сок растений. – Он сделал неопределенный жест рукой. – Итак, женщина положила цветы на столик, села перед зеркалом и начала украшать «уздечку» цветами. Однако она не могла предположить, что ей понадобится подкладка, не прикрепив половины растений. В таком случае естественней было бы взять салфетку или ватный тампончик – и того и другого хватало на столе. Зачем идти в ванну за губкой? —
 Детектив помолчал минуту-другую, собираясь с мыслями. – Если же допустить, что ее убили и украсили крапивой и астрами, когда она лежала в ванной, тогда проясняется и момент с губкой. Это более логичный сценарий, который к тому же объясняет отсутствие крапивных ожогов на руках и пальцах миссис Гиллеспи.
 – Вы сказали, что в отчете патологоанатома упоминаются ожоги на щеках и скулах, – заговорила Сара извиняющимся тоном. – Выходит, тогда она была еще жива, иначе кожа не среагировала бы на крапивный сок.
 – Следы еле заметны, – вставил Купер. – По-моему, убийца просто не дождался ее смерти. Обычно убийцы не любят долго оставаться на месте преступления. Он или она засовывали крапиву, пока миссис Гиллеспи умирала.
 – Звучит резонно, – кивнула Сара, – только... – Она не закончила фразу.
 – Только что, доктор Блейкни?
 – Зачем кому-то понадобилось убивать ее? Сержант пожал плечами:
 – У дочери и внучки мотивы довольно серьезные. По завещанию они получают равные доли наследства: миссис Лассель – деньги, а мисс Лассель – – «Кедровый дом».
 – Они знали об этом? Купер кивнул:
 – Миссис Лассель точно знала – именно она показала нам, где лежит завещание. Миссис Гиллеспи была очень аккуратной – хранила все бумаги и письма в строгом порядке в библиотеке. Что касается мисс Лассель... Я не знаю, была ли она в курсе условий завещания. Девушка утверждает, что бабушка намеревалась оставить ей все, и очень расстроилась, узнав, что ей полагается только дом. – На лице детектива появилось насмешливое выражение. – Довольно жадная молодая особа, не многие семнадцатилетние подростки будут воротить нос от подобного наследства.
 Сара улыбнулась:
 – Вы, безусловно, выяснили, где они находились в ночь смерти Матильды?
 Купер снова кивнул:
 – Джоанна Лассель была на концерте с другом в Лондоне. Рут – под зорким наблюдением директрисы пансиона в тридцати милях отсюда.
 Сара опять улыбнулась с видимым усилием.
 – Что снимает с них все подозрения.
 – Может, да, а может, и нет. Я с осторожностью отношусь к алиби, а в «Кедровый дом» все-таки кто-то проник. – Он наморщил лоб. – Кроме умершей, ключи были только у ее ближайших родственниц и миссис Спед.
 – Итак, вы убеждены, что произошло убийство, – промолвила Сара.
 Сержант продолжал, словно не расслышав ее слов:
 – Мы опросили всех жителей деревни. Миссис Спед с мужем сидели в пабе; что касается друзей, то мы не смогли найти ни одного человека, кто находился бы в приятельских отношениях с миссис Гиллеспи. Да еще в таких, что мог бы прийти к ней в девять часов вечера в субботу. – Он пожал плечами. – Кроме того, ее соседи, супруги Орлофф, утверждают, что обязательно бы услышали, если бы в дверь позвонили. Когда Матильда Гиллеспи продала им часть дома, то перенесла звонок из кухни, которая теперь принадлежит им, в коридор через стенку. Я проверил. Они не могли не услышать его, если кто-то звонил в тот вечер.
 Сара посмотрела ему в глаза:
 – Тогда становится очевидным, что это было самоубийство.
 – Только не для меня, доктор Блейкни. Прежде всего я намерен тщательно проверить эти два алиби. Если это ничего не даст, то остается другая возможность. Допустим, предполагаемый убийца был ее знакомым; он мог постучать в окно или заднюю дверь, и соседи ничего не услышали. – Купер закрыл блокнот и засунул его в карман. – Рано или поздно мы его достанем. Может, отпечатки пальцев дадут что-то интересное.
 – Значит, вы продолжаете расследование? Я думала, ваше начальство решило закрыть дело.
 – Мы обнаружили в доме ряд отпечатков, которые не принадлежат миссис Гиллеспи и трем женщинам, обладавшим ключом от дома. Будем просить всех в деревне и вне ее, вроде вас, кто знал покойную, дать свои отпечатки пальцев для сравнения. Я убедил шефа выяснить, кто еще бывал в доме, перед тем как поставить точку в этом деле.
 – Похоже, вы принимаете смерть Матильды очень близко к сердцу.
 – Работа полицейского не сильно отличается от других профессий, доктор. Чем выше ты поднялся по карьерной лестнице, тем большая пенсия тебя ожидает. – Его дружелюбное лицо внезапно стало циничным. – Но карьерный рост чаще обусловливает не профессионализм, а другие способности. Так что до сих пор мой талант еще не оценен по достоинству. Я действительно принимаю смерть миссис Гиллеспи близко к сердцу.
 Саре это показалось забавным. Интересно, как Матильда отнеслась бы к полицейскому, который надеялся использовать ее смерть для повышения по службе – при условии, конечно, что он сумеет доказать, будто произошло убийство, а потом и поймает преступника. 
 – Кейт? Это Сара. Сара Блейкни. Джек, случайно, с тобой не связывался?
 Сара задумчиво крутила в руках телефонную трубку, прислушиваясь к удаляющемуся звуку машины Купера. «В коридоре слишком много теней», – подумала она.
 – В последнее время нет. А что, должен был? – ответил Кейт Смоллетт.
 Сара не видела смысла ходить вокруг да около.
 – Мы поссорились. Я сказала ему, что хочу развода, и он в ярости ушел. Оставил записку, чтобы я связывалась с ним через тебя.
 – Господи, Сара! Я не могу выступать адвокатом для вас обоих! Джеку придется подыскать себе кого-то еще.
 – Он выбрал тебя. Это мне нужно подыскивать другого.
 – Еще чего не хватало! – заявил благодушно Кейт. – Дорогая, моя клиентка – ты. Если я когда-то и оказывал усдуги этому бездельнику, то лишь потому, что ты вышла за него замуж. – Они с Сарой дружили с университета, и было время, еще до появления Джека на горизонте, когда Кейт сам имел виды на нее. Теперь он был счастливо женат, имел трех крепких сынишек и вспоминал о Саре только в тех редких случаях, когда она ему звонила.
 – Да, спасибо, но сейчас главное не это. Мне нужно срочно с ним поговорить. Джек наверняка свяжется с тобой, так что дай мне знать, как только он позвонит, ладно? Это очень важно. – Она посмотрела в сторону лестницы. Слишком много теней.
 – Конечно.
 – И еще кое-что. Каков мой юридический статус при расследовании предполагаемого убийства? – Сара услышала, как у Кейта перехватило дыхание. – Нет-нет, я не имела в виду, будто замешана в чем-то подобном. Просто мне следовало бы рассказать кое-что полиции. Информация очень щекотливая и к тому же попала ко мне из вторых рук. Если она окажется недостоверной или излишней, я обману доверие многих людей. – Сара остановилась. «Почему Рут рассказала о письме мне, а не Куперу? Или Куперу она тоже сказала?» – Ты что-нибудь понял?
 – Не очень много. Но если тебе нужен мой совет, то не скрывай от полиции ничего, кроме конфиденциальных медицинских данных о своих пациентах. Пусть получают соответствующее разрешение. Они своего все равно добьются, а ты будешь кристально чиста.
 – Человек, который сообщил мне кое-что, даже не мой пациент.
 – Тогда в чем проблема?
 – Я могу испортить кое-кому жизнь, просто раскрыв рот, – проговорила Сара. – Есть еще и этика.
 – Забудь об этике, если дело касается убийства. Кроме того, в наше время этика существует только в церкви и в головах мечтателей. Мы живем в мире, когда даже докторов сажают в тюрьму, если они препятствуют расследованию. Не дай Бог выяснится, что ты скрыла информацию, которая могла бы привести к обвинительному приговору в деле об убийстве.
 – Я даже не уверена, что это убийство. Оно выглядит скорее как самоубийство.
 – Тогда почему твой голос на два тона выше, чем обычно? Ты напоминаешь мне Марию Каллас, которая плохо распелась перед выступлением. По-моему, ты на сто процентов уверена, что произошло убийство, и на девяносто девять процентов уверена, что знаешь убийцу. Поговори с полицией.
 Сара долго молчала, Кейт даже подумал, что прервалось соединение.
 – Ты ошибся насчет девяноста девяти процентов. На самом деле я не имею ни малейшего понятия, кто это сделал. – Глухо попрощавшись, она повесила трубку.
 Телефон начал звонить еще до того, как она убрала руку с трубки, однако нервы Сары были настолько напряжены, что она была вынуждена подождать какое-то время, перед тем как ответить на звонок.
 На следующее утро, в субботу, из Пула в Фонтвилль приехал адвокат с завещанием Матильды в портфеле. Накануне вечером он позвонил в «Кедровый дом», представился и огорошил всех неожиданным известием: предыдущие завещания Матильды считаются недействительными, так как за два дня до смерти она прибыла к нему в офис и написала новое завещание. Миссис Гиллеспи поручила адвокату сообщить эту новость лично ее дочери и внучке в первый удобный момент после похорон в присутствии доктора Сары Блейкни, проживающей в Лонг-Аптоне. Адвокат звонил, чтобы выяснить, свободна ли доктор Блейкни завтра и удобно ли ей подъехать в одиннадцать часов в «Кедровый дом»?
 Атмосфера в столовой Матильды была напряженной. Джоанна стояла у окна, рассматривая сад, повернувшись спиной к Саре и своей дочери. Рут без перерыва курила, бросая злобные взгляды то на напряженную спину одной женщины, то на чувствующую себя не в своей тарелке другую. Раньше Сара всегда любила эту комнату, наполненную красивыми антикварными вещицами: георгианскими угловыми бюро, старыми выцветшими покрывалами на викторианских стульях и софе, датскими акварелями девятнадцатого века и часами Людовика XVI на каминной полке. Теперь же, после такого недружелюбного приема, впечатление от комнаты стало удручающим.
 Шорох автомобильных шин по гравию снял напряжение.
 – Я открою, – сказала Рут, вскакивая.
 – Даже не помню, как его зовут, – объявила Джоанна, оборачиваясь. – Дугалл, Дуглас?
 – Дагган, – ответила Сара. Джоанна нахмурилась:
 – Вы знакомы?
 – Нет, но я записала его имя, когда он позвонил вчера вечером. – Сара достала листок бумаги из кармана. – Пол Дагган из фирмы «Дагган, Смит и Дрю», Хиллз-роуд, Пул.
 Джоанна прислушалась, как дочь поздоровалась с кем-то в дверях.
 – Моя мать, похоже, очень вам доверяла, доктор Блейкни. Почему, как вы думаете? Вы ведь знали ее... сколько, год? – Ее лицо оставалось бесстрастным. «Многолетняя тренировка, – подумала Сара, – чтобы подольше не появлялись морщины». Однако в глазах Джоанны затаилась глубокая подозрительность.
 Сара дружелюбно улыбнулась. Джоанна вызывала у нее глубокое сочувствие, зато воспоминания о Матильде беспокоили все больше. Их отношения, в прошлом легкие и ненавязчивые, по прошествии времени превратились в назойливые. Саре не нравилась уверенность пожилой женщины, что она имеет право манипулировать своим доктором после смерти, не спросив при этом разрешения. У Сары не было ни прав, ни желания выступать посредником в битве за наследство между Джоанной и ее дочерью.
 – Я в таком же неведении, как и вы, миссис Лассель, и раздражена не меньше вас, – честно призналась Сара. – Мне нужно в магазин, необходимо убраться в доме и поработать в саду. Я пришла лишь потому, что мистер Дагган предупредил: он будет вынужден переносить эту встречу, пока я не найду время. Это было бы еще более неудобно для вас обеих. – Она пожала плечами. – Поэтому я здесь.
 Джоанна собиралась ответить, когда распахнулась дверь и вошла Рут, за которой проследовал улыбающийся мужчина средних лет, державший в руках видеомагнитофон и лежащий на нем портфель.
 – Мистер Дагган, – бросила девушка отрывисто, снова плюхнувшись в кресло. – Ему нужен телевизор. Можете себе представить, бабуля записала завещание на видео.
 – Не совсем так, мисс Лассель, – сказал адвокат, ставя видеомагнитофон на пол рядом с телевизором. Он выпрямился и протянул руку Джоанне, безошибочно определив в ней дочь Матильды. – Здравствуйте, миссис Лассель.
 Затем подошел к Саре, которая встала с кресла, и тоже пожал ей руку.
 – Доктор Блейкни, здравствуйте. – Он показал на кресла: – Пожалуйста, садитесь. Я прекрасно понимаю, насколько драгоценно ваше время, поэтому не намерен отнимать его больше, чем того требует необходимость. Я нахожусь здесь как один из двух душеприказчиков последнего письменного завещания миссис Матильды Берил Гиллеспи. Второй душеприказчик – мистер Джон Хепгуд, управляющий «Барклайз-банк», Хиллз-роуд, Пул. Мы оба выполняем обязанности душеприказчиков от имени наших фирм. В случае если кто-то из нас прекратит работу в вышеуказанных фирмах, на наше место будет назначен другой. Пока все ясно? – Когда женщины не ответили, он продолжал: – Хорошо, теперь, если позволите, я подсоединю магнитофон к телевизору. – Он достал из кармана, словно фокусник, соединительный шнур. Засунул один конец в телевизор, а другой – в видеомагнитофон. А теперь – шнур питания, – пробормотал адвокат, разматывая провод с вилкой. – Если мне не изменяет память, розетка над плинтусом справа от камина. Вот и она.
 Замечательно. Если вам интересно, откуда я знаю, то позвольте объяснить: миссис Гиллеспи приглашала меня сюда, чтобы сделать опись ее имущества, – он одарил всех широкой улыбкой, – исключительно с той целью, дабы избежать ожесточенных споров между сторонами после прочтения завещания.
 Сара вдруг осознала, что сидит с открытым ртом с той самой минуты, как юрист вошел в комнату. Мистер Дагган ловко настроил телевизор, потом открыл портфель, достал видеокассету, вставил ее в магнитофон и отошел в сторону, словно предоставляя слово Матильде. Когда на экране появилось лицо Матильды, в комнате установилась такая тишина, что было бы слышно, если бы упала на пол иголка. Даже Рут сидела словно каменное изваяние, временно забыв о сигарете, зажатой между пальцами. Раздался хорошо знакомый голос со скрипучими согласными, которые считались признаком принадлежности к высшему обществу. – Ну что, мои дорогие, – губы Матильды презрительно вытянулись в тонкую ниточку, – уверена, вы теряетесь в догадках, зачем я собрала вас здесь. Джоанна, без сомнения, тихо проклинает меня себе под нос, Рут затаила очередную обиду, а Сара, наверное, уже начинает жалеть, что когда-то была со мной знакома. – Пожилая женщина сухо засмеялась. – Я сейчас невосприимчива к твоим проклятиям, Джоанна, так что зря стараешься. Ну а твои обиды, Рут, оказались настолько утомительны в последнее время, что, честно говоря, они мне уже наскучили. Впрочем, если загробная жизнь существует, в чем я лично сомневаюсь, там меня они не побеспокоят. – Ее голос несколько смягчился. – А вот что меня действительно волнует, так это раздражение, которое наверняка испытывает сейчас Сара оттого, что я втянула ее в свои внутрисемейные дрязги. Могу лишь сказать в свое оправдание, что я всегда ценила твою дружбу и твою силу характера, Сара. И я не знаю никого, кто еще мог бы вынести ту ношу, которую я собираюсь возложить на твои плечи.
 Последовала короткая пауза, во время которой Матильда сверилась с записями, лежавшими у нее на коленях. Какой же наивной казалась Саре ее слепая симпатия к пожилой женщине сейчас, под непривычно жестоким взглядом с экрана и при виде этой ненависти, которую Матильда внушала своим родственникам. Куда же подевалось ее чувство юмора?
 – Я хочу четко заявить, что Джоанна является дочерью не Джеймса Гиллеспи, а моего дяди – Джеральда Кавендиша. Он был старшим братом моего отца, и... – она замолчала, силясь подобрать нужное слово, – наша связь началась спустя четыре года после того, как он пригласил нас с отцом переехать к нему после смерти матери. У отца не было денег, потому что наследство отписали старшему брату, Джеральду. Если бы он не позвал нас жить в «Кедровый дом», мы с отцом оказались бы на улице. За это я была ему благодарна. За все остальное я ненавидела и презирала этого человека. – Она холодно улыбнулась. – Мне было всего тринадцать, когда он изнасиловал меня в первый раз.
 Сара была шокирована – не столько тем, что рассказывала Матильда, но тем, как она это делала. Такую Матильду она не знала. Откуда такая жестокость, такая расчетливость?
 – Он был запойным скотом, как и мой отец. Я ненавидела их обоих. Из-за них все мои надежды построить какие-либо долгосрочные и успешные отношения с мужчинами были разрушены. Я не знала, догадывался ли отец, чем занимался Джеральд. Даже если бы он знал, у меня нет ни капли сомнения, что он и пальцем бы не пошевелил из страха остаться без крыши над головой. Отец мой был тем еще лентяем. Сначала тянул жилы из семьи жены, а потом, после ее смерти, из собственного брата. Я помню его за работой лишь во время избирательной кампании в палату общин, да и то потому, что он считал это легкой дорогой к дворянскому титулу. Сразу после избрания отец вновь превратился в того, кем был на самом деле, – достойного всякого презрения бездельника.
 Она замолчала, уголки ее губ опустились от горьких воспоминаний.
 – Джеральд насиловал меня на протяжении почти двенадцати лет, пока я наконец в отчаянии не рассказала обо всем отцу. Сейчас я не могу объяснить, почему мне потребовалось так много времени, чтобы решиться; помню только, что жила в постоянном страхе. Я была узницей и в финансовом, и в социальном отношении, кроме того, меня воспитывали в убеждении, что мужчина – непререкаемый авторитет и глава семьи. Я благодарю Бога, что те времена прошли, ибо сейчас авторитет и уважение принадлежат тому, кто его зарабатывает, будь то мужчина или женщина. – Она остановилась перевести дыхание. – Мой отец, разумеется, обвинил во всем меня, обзывал грязной потаскушкой и не собирался ничего предпринимать. Он предпочел, как я и ожидала, сохранять статус-кво за мой счет. Но отец стал уязвим, избравшись в парламент. В отчаянии я пригрозила написать письма в руководство консервативной партии и в газеты, раскрыв всю правду о семье Кавендиш. В результате мы пришли к компромиссу. Мне разрешили выйти замуж за Джеймса Гиллеспи, проявившего ко мне интерес, а взамен я согласилась держать все в тайне. На таких условиях мы попытались восстановить совместное проживание, но мой отец, видимо, испугавшись, что я не сдержу слово, настоял на немедленной свадьбе. Он нашел Джеймсу место в казначействе и отправил нас жить в Лондон.
 Последовала еще одна пауза, на этот раз длиннее, пока Матильда переворачивала страницу и поправляла очки.
 – К сожалению, я была уже беременна, и когда через пять месяцев после свадьбы родилась Джоанна, даже Джеймс, при всем своем невеликом уме, понял, что он никак не может быть отцом ребенка. В нашей семейной жизни настали трудные времена. Он возненавидел нас обеих и часто избивал, особенно когда выпивал лишнего. Так продолжалось восемнадцать месяцев, пока Джеймс не объявил, к моему великому облегчению, что ему предложили работу за границей и он отплывает туда на следующий день, один. Я ни разу не пожалела о его отъезде, и меня нисколько не волновало, что с ним впоследствии случилось. Его трудно назвать приятным человеком.
 Глаза пожилой женщины, полные надменности и презрения, смотрели с экрана прямо, но Сара почувствовала, что Матильда не до конца откровенна и о чем-то недоговаривает.
 – Не хотелось бы сейчас вспоминать все трудности, с которыми мне пришлось столкнуться после его отъезда. Достаточно сказать, что денег не хватало. Джоанна сама прошла через подобное после смерти Стивена. С той лишь разницей, что мой отец отказался мне помочь. К тому времени он уже получил титул, и, кроме того, слишком много времени прошло, чтобы мои угрозы разоблачения вновь возымели действие. А вот я тебе помогала, Джоанна, хоть ты меня так и не отблагодарила. В конце концов, когда смерть от истощения уже перестала казаться нереальной, я написала Джеральду и попросила его позаботиться о своей дочери. Тогда-то, судя по всему, он впервые узнал о ее существовании. – Она цинично улыбнулась. – Мое письмо подвигло его на единственный благородный поступок. Мерзавец покончил жизнь самоубийством при помощи большой дозы снотворного. Жаль только, что он не сделал этого раньше. – Голос Матильды дрожал от отвращения.
 Она приступила к последней странице записей.
 – Теперь подхожу к тому, что заставило меня записать эту пленку. Сначала о Джоанне. Ты угрожала мне разоблачением, если я немедленно не покину «Кедровый дом» и не перепишу его на твое имя. Не знаю, кто подсказал тебе поискать письмо твоего отца, хотя, – она угрюмо усмехнулась, – у меня есть кое-какие догадки. Но тебя плохо информировали насчет твоих прав. Идиотское завещание Джеральда не могло отменить трастовый фонд, согласно которому его отец, мой дед, обеспечил ему пожизненное содержание и которое после смерти переходило к его ближайшему родственнику по мужской линии, то есть к моему отцу. Своей смертью Джеральд лишь даровал своему брату и его наследникам постоянный доход от состояния Кавендишей. И он это прекрасно знал. Не придумывай, что его жалкая приписка к духовному завещанию была чем-то большим, нежели попыткой слабого человека испросить прощение за совершенные грехи и за несовершенные блага. Может, он был настолько наивен, чтобы поверить, будто мой отец исполнит его волю, а может, надеялся, что Бог будет снисходителен к нему за то, что он попытался загладить вину. Тем не менее ему хватило ума отправить мне копию приписки; благодаря ей и угрозам оспорить в суде фонд я смогла повлиять на отца. Он согласился содержать нас с тобой, а после своей смерти оставить мне состояние. Как ты знаешь, не прошло и двух лет, как он умер, и мы снова переехали в «Кедровый дом».
 Ее глаза смотрели прямо в камеру, словно пытались просверлить дочь насквозь.
 – Тебе не следовало угрожать мне, Джоанна. У тебя не было никаких оснований, в то время как у меня были веские причины, чтобы угрожать отцу. Я тебе достаточно помогала, так что считаю себя свободной от обязательств по отношению к тебе. Если ты еще не подала в суд, то послушайся моего совета: побереги время и деньги. Поверь, любой закон признает, что я дала тебе больше, чем должна была. Теперь Рут.
 Матильда откашлялась.
 – Твое поведение, с тех пор как тебе исполнилось семнадцать лет, пугает меня. И я не вижу причин, которые бы его оправдали. Я всегда повторяла, что недвижимость после моей смерти перейдет тебе. Я имела в виду дом, а ты безо всякого повода решила, что деньги и обстановка тоже будут твоими. Ошибка. Я собиралась оставить ценные вещи и деньги Джоанне, а дом – тебе. Джоанна не захотела бы переезжать из Лондона, а у тебя был бы выбор – продать дом или оставить себе. Хотя, без сомнения, ты бы продала, потому что дом потерял бы свое очарование после огласки завещания. Немногое оставшееся имущество не удовлетворило бы твои запросы, ведь ты такая же жадная, как и твоя мать. В заключение хочу лишь повторить то, что уже сказала Джоанне: я много для тебя сделала и чувствую, что даже перевыполнила свои обязательства. Возможно, это ошибки в воспитании, но я пришла к мнению, что вы обе не способны мыслить честно и щедро. – Глаза за очками сузились. – Поэтому я оставляю все свое имущество доктору Саре Блейкни, проживающей в Лонг-Аптоне, Дорсет, которая, по моему глубочайшему убеждению, сумеет мудро распорядиться такой неожиданной удачей. Если я и была способна испытывать чувство симпатии к кому-либо, то я испытывала его к Саре. – Матильда неожиданно хихикнула. – Должно быть, я умерла, не успев передумать. Не злись, Сара. Помни меня во имя нашей дружбы, а не из-за тяжелой ноши, которую я на тебя взвалила. Джоанна и Рут возненавидят тебя, как ненавидели меня, и будут обвинять во всех смертных грехах, так же как обвиняли меня. Но что сделано, то сделано, так что принимай наследство с моим благословением и потрать его на какое-нибудь доброе дело в память обо мне. Прощай, дорогая.
  «Ах  ,   Гертруда  ,   беды  ,   когда идут  ,   идут не в одиночку»  . Боюсь  ,   что поведение Рут становится назойливым  ,   но я не тороплюсь выяснять с ней отношения  ,   опасаясь  ,   что она может со мной что-то сделать. Ей ничего не стоит ударить палкой пожилую женщину  ,   которая раздражает или злит ее. Я вижу в ее глазах  ,   что для нее я буду куда дороже мертвой  ,   чем живой. 
  Правильно говорят: «Мертвый платит по всем счетам». 
  Если бы я знала  ,   куда она ходит каждый вечер... Увы  ,   она постоянно врет  ,   и о цели своих похождений тоже. Может  ,   у нее шизофрения? Она как раз в подходящем возрасте. Надеюсь  ,   в следующем семестре за нее возьмутся в школе. У меня уже нет сил устраивать сцены  ,   кроме того  ,   не хочу  ,   чтобы меня обвиняли в том  ,   в чем я не виновата. Видит Бог  ,   в этой семье была лишь одна жертва  –  малышка Матильда Кавендиш. Если бы я только могла вспомнить  ,   какой она была  ,   та прелестная  ,   любимая всеми кроха. Но она для меня сейчас лишь смутный образ  ,   как и мать. Забытые видения  ,   обе  нелюбимые  ,   оскорбленные  ,   брошенные. 
  Слава Богу  ,   есть Сара. 




 ГЛАВА 5


 Пол Дагган выключил телевизор.
 – Видеозапись, конечно, не обладает юридической силой, потому я и упомянул о последнем письменном завещании миссис Гиллеспи. – Он достал из портфеля несколько листков бумаги. – Это только копий, оригиналы можно посмотреть в моем офисе на Хиллз-роуд.
 Он дал каждой женщине по копии документа.
 – Миссис Гиллеспи предположила, что вы, миссис Лассель, захотите оспорить завещание. Могу вам только посоветовать прежде проконсультироваться с адвокатом. Что же касается доктора Блейкни, – он повернулся к Саре, – мы с мистером Хепгудом хотели бы обсудить с вами некоторые детали как можно скорее. На ваш выбор три утра на следующей неделе – во вторник, среду или четверг. Желательно в моем офисе, хотя при необходимости мы можем приехать и в Лонг-Аптон. Надеюсь, вы понимаете, что душеприказчики берут определенное вознаграждение от суммы наследства.
 Он ободряюще улыбнулся Саре, ожидая ответа. Дагган словно и не замечал закипающей в комнате враждебности. Сара попыталась собраться с мыслями.
 – А мои пожелания учитываются?
 – По поводу чего, доктор Блейкни?
 – По поводу завещания.
 – Вы хотите узнать, можете ли вы отказаться от наследства?
 – Да.
 – Есть альтернативное условие на последней странице документа.
 Джоанна и Рут торопливо зашелестели своими копиями завещания.
 – Если по какой-то причине доктор Блейкни не сможет принять наследство, миссис Гиллеспи проинструктировала меня продать дом со всем его содержимым, а полученные средства пожертвовать на Ситонский ослиный приют. Она сказала, что если вы не сможете или не захотите принять ее деньги, то будет лучше отдать их ослам. – Адвокат внимательно смотрел на Сару, и та подумала, что он не настолько самодовольный, каким казался сначала. Мистер Дагган подождал, пока до присутствующих дойдет смысл сказанного. – Итак, вторник, среда или четверг, доктор Блейкни? Хочу подчеркнуть, что время не терпит. Нужно принимать во внимание всю неопределенность будущего миссис Лассель и ее дочери. Миссис Гиллеспи знала, что они будут жить в «Кедровом доме» во время прочтения завещания, однако не оставила нам распоряжений, чтобы мы требовали иного размещения. Именно поэтому была произведена полная опись имущества. Уверен, никто из нас не хочет долгой судебной тяжбы из-за того, что в доме что-то пропало после смерти миссис Гиллеспи.
 – Великолепно, – злобно бросила Рут, – вы нас еще в воровстве обвините.
 – Вовсе нет, мисс Лассель. Могу вас заверить, это вполне стандартная процедура.
 Губы Рут некрасиво скривились.
 – И о каком нашем будущем вы собирались говорить? Я думала, для вас мы уже не существуем.
 Она нарочно бросила окурок на персидский ковер и придавила его ногой.
 – Насколько я понимаю, мисс Лассель, вам предстоит учиться еще два семестра. До сих пор ваша бабушка платила за обучение, но относительно вашего дальнейшего образования в завещании указаний нет. Так что в сложившихся обстоятельствах останетесь вы в школе или нет, полностью зависит от доктора Блейкни.
 Джоанна подняла голову:
 – Или от меня. Я ведь мать как-никак, – сказала она ледяным тоном.
 Последовала короткая пауза, после которой Рут хрипло засмеялась:
 – Господи, ну и дура же ты. Неудивительно, что бабуля не захотела оставлять тебе деньги. Чем ты собираешься платить? Никто тебя больше содержать не будет. Или ты надеешься, что твои букеты принесут четыре тысячи за семестр?
 Джоанна улыбнулась.
 – Если я опротестую завещание, то дела, я думаю, какое-то время пойдут своим чередом. – Она вопросительно взглянула на Пола Даггана. – Имеете ли вы право отдать деньги доктору Блейкни, если я тоже предъявлю на них свои права?
 – Нет, – признал тот, – однако по той же причине и вы ничего не получите. Вы ставите меня в затруднительное положение, миссис Лассель. Я был адвокатом вашей матери, но не вашим. Я лишь хочу напомнить, что время дорого, и я настоятельно рекомендую, чтобы вы без проволочек нашли независимого юриста. Дела, как вы выразились, уже не пойдут своим чередом.
 – То есть в скором времени Рут и я останемся ни с чем?
 – Не обязательно. Джоанна нахмурилась:
 – Боюсь, я вас не понимаю.
 Рут вскочила с софы и стремительно подошла к окну.
 – Господи, нельзя же быть такой тупой! Если ты будешь хорошо себя вести, мамочка, то у доктора Блейкни может появиться чувство вины, она пожалеет нас и будет содержать еще какое-то время. Правильно я говорю? – Она в упор посмотрела на Даггана. – Бабуля решила передать денежки Кавендишей своему доктору, чтобы они наконец послужили какому-нибудь хорошему делу. – Она скривила рот. – Ну и шуточку она с нами сыграла! Хотя бабуля предупреждала: «Поговори с доктором Блейкни. Она знает, как поступать». Это нечестно! – Рут даже топнула ногой от негодования. – Чертовски нечестно!
 Лицо Джоанны оставалось задумчивым.
 – Моя дочь права, мистер Дагган?
 – Не совсем. Признаюсь, мнение миссис Гиллеспи о характере доктора Блейкни было таково, что она допускала мысль о некоторых обязательствах, которые она возьмет на себя по отношению к вам и вашей дочери. Впрочем, я должен подчеркнуть, что она не обязана это делать. В завещании на этот счет нет никаких указаний, и она вольна интерпретировать желания вашей матери по своему усмотрению. Если доктор Блейкни решит, что в память о вашей матери лучше построить, например, клинику, не беря в расчет ваши потребности, то закон будет полностью на ее стороне.
 Снова повисла пауза. Сара подняла глаза от ковра и увидела, что взгляды всех присутствующих обращены на нее. Она поймала себя на мысли, что повторяет слова Рут: «Ну и шуточку она с нами сыграла!»
 – В четверг, – сказала она со вздохом. – Я приеду к вам в офис в четверг и, возможно, со своим адвокатом. Я совершенно не рада случившемуся, мистер Дагган.
 – Бедняжка доктор Блейкни, – сказала Джоанна с натянутой улыбкой. – Надеюсь, теперь-то вы начинаете понимать, какой стервой была моя мать. Совратив Джеральда, она запустила руки в кошелек Кавендишей и уж больше не допускала к нему никого целых пятьдесят лет, используя угрозы и шантаж. – На удивительно безучастном лице промелькнуло сочувствие. – А теперь назначила вас продолжать начатую ею тиранию. Тиран умер, – она насмешливо поклонилась. – Да здравствует тиран.
 Сара стояла возле машины Пола Даггана, пока тот убирал видеомагнитофон в багажник.
 – Полиция видела запись?
 – Пока нет. У меня назначена встреча с сержантом Купером примерно через полчаса. Тогда и отдам ему копию.
 – Разве вы не должны были показать пленку сразу? Матильда на ней не похожа на женщину, приготовившуюся себя убить. «Должно быть, я умерла, не успев передумать». Она бы так не говорила, если бы планировала через два дня совершить самоубийство.
 – Согласен.
 Его круглое лицо светилось таким самодовольством, что Сара раздраженно нахмурилась.
 – Вы не очень-то обеспокоены тем, как я посмотрю на это дело, – сказала она резко. – Надеюсь, ради вашего блага детектив Купер отнесется с пониманием к тому факту, что вы предоставили документы с задержкой. Матильда умерла две недели назад, и полиция с ног сбилась, пытаясь найти подтверждение, что произошло убийство.
 – Я не виноват, доктор Блейкни, – ответил он дружелюбно. – Последние две недели пленка была в студии, там добавляли музыку и титры. Миссис Гиллеспи непременно хотела, чтобы фоном шла музыка Верди. – Он хихикнул. – Она выбрала «День гнева». Попала в точку, вам не кажется?
 Дагган помолчал, ожидая реакции Сары.
 – В любом случае, – продолжал он, – миссис Гиллеспи хотела просмотреть пленку, когда она будет готова, а на студии ей сказали прийти через месяц. Думаю, такие вещи быстро не делаются. Они были потрясены, узнав от меня, что миссис Гиллеспи умерла. Все это добавляет веса вашим словам о том, что она не собиралась себя убивать. – Адвокат пожал плечами. – Я не присутствовал при записи пленки и не знал, что на ней. Мне было только известно, что это послание к семье. В первый раз я посмотрел пленку вчера вечером и сразу же связался с ребятами в униформе. – Он взглянул на часы. – Мне нужно поторопиться. Увидимся с вами в четверг.
 Сара наблюдала за отъездом адвоката, а в сердце у нее росло чувство глубокой беззащитности. Она должна была предугадать, как-то подготовиться. «Поговори с доктором Блейкни. Она знает, как поступать». А как насчет Джека?
 Внезапно Сара почувствовала себя очень одинокой.
 Доктор Блейкни убирала листву в саду, когда приехал детектив Купер. Он прошел по траве и встал рядом, наблюдая за ее работой.
 – Тяжкий труд, – сочувственно пробормотал он.
 – Да. – Сара прислонила грабли к дереву и засунула руки в карманы плаща. – Пойдемте лучше в дом. Там теплее.
 – Если вы за меня беспокоитесь, то напрасно. Я, наоборот, остался бы здесь и выкурил сигарету.
 Он выудил из кармана смятую пачку сигарет и с явным удовольствием закурил.
 – Отвратительная привычка. Однажды обязательно брошу. Сара изумленно приподняла одну бровь:
 – И почему только курильщики так мучаются от чувства вины?
 – Сигареты разоблачают слабость нашего характера, – ответил он угрюмо. – Кто-то бросает, а мы не можем. Честно сказать, я никогда не понимал, почему общество относится к нам как к отверженным. Я еще не встречал курильщика, который бы избил жену после нескольких затяжек или сбил ребенка, ведя машину, но могу назвать сотню пьяниц, совершивших подобное. Алкоголь – наркотик посильнее, чем никотин.
 Сара провела его к скамейке рядом с тропинкой.
 – Рано или поздно большинство моралистов придут к тому, что станут клеймить пьяниц направо и налево. И тогда все вокруг примутся бегать в спортивных костюмах, пышущие здоровьем, кушать овощи, пить морковный сок и беречь здоровье.
 Купер рассмеялся.
 – А вы, как доктор, разве не рады такому будущему?
 – Я останусь без работы. – Сара откинулась на спинку скамейки. – Кроме того, не люблю моралистов. По мне, лучше свободно мыслящие индивидуалисты, чем политически корректная толпа, поступающая именно так, а не иначе лишь потому, что кто-то решил, будто это правильно.
 – Поэтому вам и нравилась миссис Гиллеспи?
 – Возможно.
 – Расскажите мне о ней.
 – Мне особо нечего добавить к тому, что я уже рассказывала. Она была самой неординарной из всех моих знакомых.
 Предельно циничная. Она не уважала никого и ничего. Не верила ни в Бога, ни в раскаяние. Матильда ненавидела человечество в целом и население Фонтвилля в частности. И считала всех, мертвых и живых, ниже своего достоинства. Единственным исключением был Шекспир. Его она чтила как выдающегося гения.
 – И несмотря на все это, она вам нравилась? Сара засмеялась:
 – Наверное, меня привлекала ее мятежность. Матильда говорила то, что многие из нас решались только думать. Я не смогу объяснить лучше. И я всегда с нетерпением ожидала встречи с ней.
 – Должно быть, это чувство было взаимным, иначе она не оставила бы вам все свои деньги.
 Сара ответила не сразу.
 – Я понятия не имела, что у нее на уме. Для меня это неприятный сюрприз, даже шок. Не люблю, когда мной манипулируют.
 Купер кивнул.
 – По словам мистера Даггана, Матильда Гиллеспи велела душеприказчикам хранить содержание завещания в секрете. – Он внимательно смотрел на мерцающий кончик своей сигареты. – Но проблема в том, что мы не знаем, хранила ли она сама эту тайну.
 – Если бы она рассказала о своих намерениях, то была бы сейчас жива. Если она убита, конечно.
 – Вы имеете в виду, предполагаемый убийца считал, что наследство получит он, а не вы?
 Сара кивнула:
 – Что-то в этом роде.
 – Тогда это дочь или внучка.
 – Это зависит от предыдущего завещания. Она могла оставить и другие распоряжения. Людей убивают и за меньшие деньги, чем те, которые должны были получить Рут и Джоанна.
 – Опять-таки если ее убили из-за денег. И если ее убили не вы и не кто-то из ваших родственников.
 – Правильно, – сказала Сара невозмутимо.
 – Вы ее убили, доктор Блейкни?
 – Я бы сделала это иначе, сержант. Во-первых, мне не было нужды торопиться. – Она усмехнулась, несколько натянуто, по мнению Купера. – У меня нет неоплаченных долгов, кроме того, слишком опрометчиво с моей стороны убивать Матильду всего лишь через несколько дней после того, как она изменила завещание в мою пользу. – Сара подалась вперед и зажала ладони между коленями. – Ее смерть выглядела бы очень естественно. У докторов есть преимущество, когда дело доходит до идеального убийства. Длительный период болезни, за которым следует спокойная, тихая кончина в кровати. Ничего драматичного вроде вскрытия вен и орудия пытки на голове.
 – Но все это может оказаться великолепным планом. Как вы сами сказали, кто заподозрит врача в совершении чего-либо подобного через несколько часов, как старушка отписала ему три четверти миллиона фунтов?
 Сара посмотрела на Купера с непритворным ужасом.
 – Три четверти миллиона? – медленно повторила она. – Она мне столько оставила?
 – Плюс-минус несколько сотен фунтов. Скорее плюс. Данные оценки устарели. Дагган оценил дом с его содержимым в четыреста тысяч фунтов, но одна только коллекция часов застрахована больше чем на сто тысяч, да и то десять лет назад. Боюсь даже предположить, сколько они стоят сейчас. Кроме того, в доме есть антикварная мебель и ювелирные украшения. Не стоит забывать о лондонской квартире миссис Лассель, бесчисленных акциях и ценных бумагах. Вы теперь богатая женщина, доктор Блейкни.
 Сара опустила голову на руки.
 – О Боже! – простонала она. – Вы хотите сказать, у Джоанны нет прав даже на ее собственную квартиру?
 – Совершенно верно. Квартира является частью имущества миссис Гиллеспи. Если бы Матильда Гиллеспи подумала немного, то позволила бы дочери выкупить квартиру за небольшие ежегодные взносы, чтобы избежать уплаты налога на наследство. А теперь казна получит лакомый кусочек не хуже вашего. – В голосе детектива слышалось сожаление. – Вам решать, что продать, чтобы оплатить налог. Интуиция подсказывает мне, что вы не будете пользоваться большой любовью у семьи Лассель.
 – Мягко сказано, – ответила Сара безрадостно. – И о чем только Матильда думала, совершая такое?
 – Многие на вашем месте восприняли бы наследство как подарок судьбы.
 – Вы тоже?
 – Конечно, ведь я не исключение. Я живу в обычном домике, у меня трое взрослых детей, которые клянчат у меня деньги при любом удобном и неудобном случае. А еще я мечтаю уйти пораньше на пенсию и поехать с женой в кругосветный круиз. – Он окинул взглядом сад. – Но только на вашем месте я бы скорее всего отреагировал так же, как и вы. Нельзя сказать, что вам не хватает денег, кроме того, совесть не позволит вам потратить их на себя. Матильда действительно возложила на ваши плечи тяжкое бремя.
 Сара минуту-другую обдумывала слова Купера.
 – Значит, вы не считаете меня убийцей? Детектив улыбнулся:
 – Возможно.
 – Что ж, и на том спасибо, – сухо ответила Сара. – А то я уже начала волноваться.
 – Однако ваши родственники, которые материально от вас зависят, совсем другое дело. Они ведь тоже выигрывают вместе с вами от смерти миссис Гиллеспи.
 Сара посмотрела на сержанта с удивлением:
 – От меня никто не зависит.
 – А как же ваш муж, доктор Блейкни? Насколько мне известно, вы его содержите.
 Она пошевелила опавшую листву мыском резинового сапога.
 – Уже нет. Мы разводимся. Я даже не знаю, где он сейчас находится.
 Купер вынул блокнот и сверился с записями.
 – Должно быть, это решение вы приняли совсем недавно. По словам миссис Лассель, ваш муж приходил два дня назад на похороны, потом поехал в «Кедровый дом» на чай, ну а затем попросил отвезти его домой, что миссис Лассель и сделала. – Детектив взглянул на Сару. – Так, когда вы расстались?
 – Он ушел в тот же вечер. Оставил мне записку.
 – Это была его или ваша идея?
 – Моя. Я сказала, что хочу развода.
 – Понятно. – Сержант задумчиво смотрел на Сару. – Что произошло в тот вечер?
 Она вздохнула:
 – Я была расстроена после похорон Матильды. Задумалась над извечным вопросом о смысле жизни, о смысле ее жизни. И внезапно поняла, что моя жизнь почти так же бессмысленна. – Она повернулась и посмотрела на Купера: – Удивлены? В конце концов, я все же доктор, а в медицину не идут без призвания. Так же как и в полицию. Мы занимаемся этим, потому что верим, что можем как-то изменить этот мир. – Сара усмехнулась. – Жуткая самоуверенность. Мы якобы знаем, что делаем, хотя, если честно, я не уверена, что это так. Врачи настойчиво борются за сохранение жизни пациентов, ибо так нам предписывает закон, и мы напыщенно заявляем об улучшении качества жизни. Я могла контролировать боль Матильды благодаря современным лекарствам. Но ее жизнь была ужасной не из-за боли, а из-за того, что она была одинокой, озлобленной, отчаявшейся и очень несчастной. На похоронах я взглянула на себя и мужа со стороны и поняла, что те же прилагательные можно применить и к нам. Мы оба одиноки, оба озлоблены, оба отчаялись и оба несчастны. Поэтому я и предложила развестись, а Джек не стал возражать и ушел. – Сара цинично улыбнулась. – И никаких проблем.
 Куперу стало жалко эту женщину. Он-то знал, что без проблем такие вопросы не решаются, а ситуация Сары ему напомнила игрока в покер, который пытался блефовать и проиграл.
 – Ваш муж не встречал миссис Лассель до похорон?
 – Нет, насколько мне известно. Лично я не встречала, поэтому не представляю, каким образом он мог с ней встретиться.
 – Но он ведь знал миссис Гиллеспи?
 – Если и так, то не я их познакомила. – Сара смотрела в сад, стараясь тянуть время. – Джек никогда не упоминал ее имени в наших разговорах.
 Интерес детектива Купера к отсутствующему Джеку Блейкни все возрастал.
 – Тогда почему он пошел на похороны?
 – Я его попросила. – Сара выпрямилась. – Ненавижу похороны, но всегда чувствую себя обязанной на них пойти. Слишком непорядочно отворачиваться от пациента сразу после его смерти. Джек был настолько любезен, что оказал мне моральную поддержку. Ну а если честно, кажется, он просто любит надевать свое черное пальто. Ему нравится выглядеть по-сатанински.
 «По-сатанински». Сержант задумался. Дункан Орлофф утверждает, что Матильда любила Джека Блейкни. Миссис Лассель описала его как «странного человека, который говорил очень мало, а потом потребовал, чтобы его отвезли домой». Викарий же, напротив, был очень словоохотлив, когда Купер попросил рассказать его о присутствовавших на похоронах. «Джек Блейкни? Он художник, хотя и не очень успешный, бедняга. Если бы не Сара, он умер бы с голоду. Кстати, мне его картины нравятся. Я бы купил один из его холстов, если бы он не стоил так дорого. Но Джек утверждает, что он знает себе цену, и отказывается продавать дешевле. Знаком ли он с Матильдой? Наверное. Однажды я видел, как он уходил из ее дома с альбомом для набросков под мышкой. Она была бы отличной моделью для его картин. Думаю, он не удержался и написал ее».
 Купер решил взять быка за рога.
 – Преподобный Маттьюз утверждает, что ваш муж рисовал портрет миссис Гиллеспи. Тогда он должен был знать ее очень хорошо. – Детектив зажег еще одну сигарету и наблюдал за Сарой сквозь табачный дым.
 Она долго сидела молча, рассматривая корову на далеком лугу.
 – Наверное, мне следовало бы сказать, что я отказываюсь отвечать на ваши вопросы до прихода адвоката, – пробормотала она наконец, – однако, боюсь, вы воспримете это с подозрением.
 Купер ничего не ответил. На приятном лице детектива не читалось сочувствия, только спокойная уверенность, что Сара ответит на его вопрос утвердительно, с адвокатом или без. Она вздохнула.
 – Я могла бы отрицать существование портрета довольно легко. Они все находятся в студии, но есть только один шанс на миллион, что вы узнаете, на котором из них Матильда. Дело в том, что мой муж рисует характеры. Чтобы расшифровать его картины, нужно понимать его цветовой код и динамику формы, глубины и перспективы.
 – Тем не менее вы не собираетесь отрицать существование портрета? – предположил Купер.
 – Только потому, что Джек не стал бы этого делать, а мне очень не хочется давать ложные показания. – Сара улыбнулась, и ее глаза засветились энтузиазмом. – Вообще-то портрет великолепен. Думаю, самая удачная из его работ. Я нашла портрет вчера, перед вашим приходом. Я догадалась, что он там, из-за нескольких слов, брошенных Рут. Она рассказала, как Джек упомянул в разговоре, будто Матильда называла меня Уздечкой Для Сварливых. – Сара вновь вздохнула. – А он мог это узнать только от самой Матильды, потому что я ему об этом не говорила.
 – Вы позволите взглянуть на портрет?
 Сара не обратила внимания на вопрос и продолжала:
 – Он не убивал ее, сержант, по крайней мере из-за денег. Джек презирает материализм. Единственную пользу от денег он видит в том, что ими измеряется величина его таланта. Поэтому Джек никому ничего не продает – его собственная оценка своей гениальности намного выше, чем оценка окружающих. – Она улыбнулась, увидев выражение недоверия на лице детектива. – Вообще в такой позиции есть смысл, хоть она и раздражает своей тщеславностью. Доводы Джека таковы: простой обыватель не способен усмотреть гениальность в его работах, какую бы цену он за них ни назначил. В то время как настоящий ценитель увидит в нем мастера и не поскупится в цене. Следовательно, если ты считаешь себя гением, то назначай за свою работу солидную сумму и жди ценителя.
 – Извините, доктор Блейкни, но все это чушь. – Купер вдруг разозлился. – У вашего мужа колоссальное самомнение. Есть еще хоть один человек, который считает его гением?
 – Ван Гога тоже никто не считал гением, пока он не умер.
 «И почему только, – подумала Сара, – такое прямодушное восприятие Джеком своей персоны так раздражает людей? Не потому ли, что в нашем неопределенном мире его определенность кажется пугающей?»
 – На самом деле не так уж важно, какой Джек художник, – сказала она спокойно. – Хороший, плохой или посредственный – не имеет значения. Я считаю его талантливым, но это мое личное мнение. Важно то, что он никогда не убил бы Матильду из-за денег. Даже если предположить, что он знал о завещании в мою пользу, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Почему вдруг она стала бы рассказывать ему, когда мне не обмолвилась ни словом?
 – Да, и все же он считал, что вы собираетесь развестись с ним и выставить за дверь.
 – Вряд ли. Ведь в этом случае я одна буду наслаждаться свалившейся на меня удачей, разве не так? Какая ему польза от наследства, если мы разведемся?
 «Я буду требовать равного раздела имущества...» Сара отогнала от себя эту мысль.
 – Кроме того, две недели назад, когда умерла Матильда, о разводе еще не было и речи. Откуда ему было знать, если я сама ни о чем не подозревала?
 Купер воспринял ее слова с недоверием.
 – Такие вещи не происходят внезапно, доктор Блейкни. Должно быть, он видел, что ваш брак переживает не лучшие времена.
 – Вы недооцениваете эгоизм Джека, – ответила Сара с горькой иронией в голосе. – Он слишком зациклен на себе, чтобы замечать несчастья других, за исключением случаев, когда рисует портреты. Поверьте мне, решение о разводе пришло внезапно. Особенно для него.
 Купер задумчиво выпустил дым от сигареты.
 – Как вы думаете, доктор, ваш муж еще вернется?
 – Конечно, хотя бы для того, чтобы забрать картины.
 – Хорошо. Некоторые из обнаруженных отпечатков вполне могут принадлежать ему. Если мы исключим некоторые отпечатки, это поможет следствию. В том числе и ваши, конечно. В среду утром в Фонтвилль приедет команда специалистов, чтобы снять отпечатки пальцев у жителей деревни. Надеюсь, вы не возражаете? Впоследствии все отпечатки будут уничтожены. – Он принял ее молчание за согласие. – Значит, вы не в курсе, где ваш муж... А кто может знать о его местонахождении – друзья, знакомые?
 – Только мой адвокат. Он пообещал позвонить, как только что-то узнает.
 Сержант бросил окурок на влажную траву и встал, запахивая плащ.
 – Разве у вашего супруга нет друзей, к которым он мог бы пойти?
 – Я обзвонила всех. Он нигде не появлялся.
 – Тогда, возможно, вы будете настолько любезны, что напишете мне имя и телефон адвоката, пока я взгляну на портрет. После ваших слов мне интересно проверить, пойму ли я что-нибудь в живописи вашего мужа..
 Саре осторожная оценка портрета, данная Купером, показалась поразительной. Детектив долго стоял перед картиной молча, а потом спросил, не писал ли Джек портретов и с нее. Она принесла картину из столовой и поставила ее на пол рядом с портретом Матильды. Купер возобновил свое молчаливое изучение, только теперь уже обеих картин.
 – Что ж, – произнес он наконец, – вы были совершенно правы. Я никогда бы не догадался, что это портрет миссис Гиллеспи, равно как не догадался бы, что на втором изображены вы. Понимаю теперь, почему никто, кроме вас, не считает его гением.
 Сара сама удивилась, до какой степени расстроили ее эти слова. Но чего же она ожидала? Купер был деревенским полицейским, а не ценителем. Она выдавила из себя вежливую улыбку, которая была обычным ответом на комментарии посторонних о картинах Джека, и удивилась уже в который раз тому, что она оказалась единственной, кто смог оценить полотна. Сара не была ослеплена любовью, скорее наоборот, и все-таки она посчитала портрет Матильды восхитительным. Джек старательно накладывал слой за слоем, чтобы добиться глубокого золотого свечения в центре картины – это острый ум Матильды светился сквозь синие и серые оттенки ее цинизма и жестокости. И вокруг всего этого коричневые тона отчаяния и подавления в кайме ржавого железа, которое обычно в работах Джека означало внутренний стержень и твердый характер. Однако в образе Матильды металл принял форму «уздечки для сварливых».
 Сара пожала плечами. В конце концов, может и к лучшему, что сержант не понял всего этого.
 – Как я уже сказала, он рисует характер, а не лицо.
 – Когда он рисовал ваш портрет?
 – Шесть лет назад.
 – Изменился ли ваш характер за эти годы?
 – Я так не думаю. Характер вообще мало меняется, сержант, поэтому Джек и любит его рисовать. Ты такой, каков ты есть. Щедрый человек останется щедрым. Негодяй останется негодяем. Время может сгладить острые углы, но основное не изменится. Однажды изображенный, характер будет узнаваем всегда.
 Купер потер ладони в предвкушении сложной задачи.
 – Тогда давайте посмотрим, смогу ли я разгадать его систему. На вашем портрете много зеленого, а ваши наиболее явные черты это сострадание... Нет, – поправил он сам себя, – скорее, сопереживание; вы входите в положение других людей, сочувствуете им, а не судите. Итак, сопереживание и достоинство, ибо вы достойная женщина, иначе вас так не мучило бы чувство вины из-за этого наследства. Кроме того, вы честная: многие бы соврали насчет этого портрета... и хорошая. – Купер повернулся к Саре: – Быть хорошей считается чертой характера, или это слишком расплывчато?
 Она засмеялась:
 – Очень даже расплывчато, кроме того, вы игнорируете неприятные аспекты. Джек всегда видит две стороны характера.
 – Хорошо. – Детектив вновь внимательно посмотрел на портрет Сары. – Вы чрезмерно самоуверенны, причем настолько, что не боитесь идти наперекор всем и вся, иначе вам не понравилась бы миссис Гиллеспи. Отсюда следует, что вы наивны, иначе ваши взгляды не отличались бы так сильно от взглядов большинства. Вы склонны к поспешным решениям, в противном случае не жалели бы об отъезде мужа. А это, в свою очередь, подразумевает тягу к безнадежным делам, и, возможно, поэтому вы стали врачом и поэтому же любили эту старую мегеру, нарисованную на другом удивительном портрете. Как я справляюсь для обычного обывателя?
 Сара удивленно хмыкнула.
 – Вы вовсе не обыватель, – ответила она. – Джек был бы вами восхищен. Ценитель во всем его великолепии. Разве эти картины не прекрасны?
 – Сколько он за них просит?
 – Джек продал лишь одну, портрет случайной любовницы. Он получил за него десять тысяч фунтов. Человек, заплативший ему, оказался агентом по продаже предметов искусства с Бонд-стрит. Он тогда назвал Джека самым потрясающим художником. Мы уже подумали, что пробил наш час, но три месяца спустя бедолага умер, и с тех пор больше никто не проявлял интереса к картинам Джека.
 – Неправда. Преподобный Маттьюз сказал, что не задумываясь приобрел бы один холст, будь он хоть чуть подешевле. Если на то пошло, то и я бы не отказался. Ваш муж когда-нибудь рисовал семейные пары? Я заплатил бы две тысячи за портрет с моей старушкой и повесил бы его над камином. – Купер пристально посмотрел на портрет Матильды. – Думаю, золотой цвет в ее характере – это подкупающее чувство юмора. Моя старушка тоже посмеяться любит. Она будет вся золотая. Хотелось бы взглянуть...
 Около двери послышался шорох.
 – А вы сами, каким цветом были бы вы? – раздался веселый голос Джека.
 Сердце Сары чуть не выпрыгнуло из груди, а сержант лишь внимательно осмотрел вновь прибывшего.
 – Если предположить, что я правильно интерпретировал эти картины, сэр, то я окажусь смесью синего и фиолетового из-за своего трезвого цинизма-реализма, так же как ваша жена и миссис Гиллеспи. Немного зеленого, олицетворяющего благопристойность и честность доктора Блейкни и полностью отсутствующего на портрете миссис Гиллеспи, – он улыбнулся, – и много-много черного.
 – Почему черного?
 – Потому что я в потемках, – сказал он благодушно, вытаскивая свое удостоверение из внутреннего кармана. – Сержант Купер, сэр, детектив из лирмутской полиции. Я расследую смерть миссис Матильды Гиллеспи, проживавшей в «Кедровом доме», в Фонтвилле. Может, объясните мне, почему она позировала вам с «уздечкой для сварливых» на голове? В свете того, как она умерла, очень бы хотелось это выяснить.
  Артрит  –  это настоящий мучитель. Он делает человека уязвимым. Будь я менее циничной  ,   то сказала бы  ,   что у Сары дар к врачеванию. Хотя  ,   если честно  ,   любой доктор смотрелся бы настоящим светилом после старого дурака Хендри. Он был  настолько ленив  ,   что не удосуживался читать и быть в курсе новостей медицины. Сара говорит  ,   будто в области лечения артрита ушли далеко вперед  ,   о чем Хендри даже и не догадывался. Надо бы подать на него в суд  ,   если и не ради себя  ,   так ради Джоанны. Несомненно  ,   это он приучил ее к наркотикам. 
  Сара спросила сегодня  ,   как у меня дела  ,   и я ответила строкой из «Короля Лира»: «Я в цвете сил. Я поднимаюсь в гору. Храните  ,   боги  ,   незаконных впредь!»  Она  ,   естественно  ,   решила  ,   что я говорю про себя  ,   засмеялась и сказала: «Мегера – возможно  ,   Матильда  ,   но не незаконная. Единственный ублюдок  ,   которого я знаю – это Джек». Я спросила  ,   чем он заслужил подобное отношение. «Он воспринимает мою любовь как должное  ,  –  ответила Сара  ,  –  и предлагает свою каждой женщине  ,   которая окажется достаточно глупа  ,   чтобы польстить ему». 
  Насколько сложны человеческие отношения. Это не тот Джек  ,   которого я знаю. По-моему  ,   он хранит свою любовь так же ревностно  ,   как и свое искусство. Думаю  ,   на самом деле Сара воспринимает и себя  ,   и его сквозь темное стекло. Она верит  ,   что Джек погуливает  ,   но это происходит оттого  ,   по-моему  ,   что единственный критерий оценки для Сары – его влияние на женщин. Его страсти пугают ее  ,   так как они находятся вне зоны ее контроля. Кроме того  ,   Сара заблуждается  ,   полагая  ,   что хорошо понимает направление его страстей. 
  Я обожаю Джека. Он поощряет меня «не страшиться гибели»  ,   ибо  ,   что такое жизнь  ,   если не восстание против смерти. 




 ГЛАВА 6


 Вайолет Орлофф неподвижно стояла на кухне бокового коттеджа, прислушиваясь к скандалу, разразившемуся в холле «Кедрового дома». У нее был виноватый вид человека, раздираемого одновременным желанием уйти и остаться, но в отличие от большинства подслушивающих женщине не грозило разоблачение, и в итоге любопытство возобладало над совестью. Она взяла из раковины стакан, приложила его к стене, а к донышку приникла ухом. Голоса сразу же стали отчетливее. Хорошо, что Вайолет не могла себя видеть в этот момент. В ее позе было что-то непристойное, а на лице застыло выражение как у Любопытного Тома [15] , подглядывающего в окно за обнаженной леди Годивой: возбуждение вперемешку с ожиданием.
 – ..думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься в Лондоне? Ты ведь настоящая проститутка, и бабушка тоже знала об этом. Это ты во всем виновата, а теперь решила лечь и под него, чтобы лишить меня наследства.
 – Не смей так со мной разговаривать. Хотя ты права – я действительно хочу избавиться от тебя. Думаешь, меня хоть немного волнует, поступишь ты в университет или нет?
 – Как это похоже на тебя. Зависть, зависть, вечная зависть! Ты лопнешь от злости, если я получу то, чего у тебя никогда не было.
 – Предупреждаю, Рут, я не собираюсь это выслушивать.
 – Почему? Неприятно слушать правду? – По голосу казалось, что девушка вот-вот заплачет. – Почему ты не можешь хоть иногда вести себя как мать? Бабушка была мне большей матерью, чем ты. Ты же всегда меня только ненавидела. А я ведь не просила, чтобы меня рожали.
 – Не будь ребенком.
 – Ты ненавидишь меня, потому что отец любил!
 – Не говори ерунды.
 – Это правда. Мне бабушка сказала. Она рассказывала, как Стивен склонялся надо мной, называл ангелочком, а тебя это выводило из себя. Еще она сказала, что если бы вы развелись, то Стивен остался бы жив.
 Голос Джоанны оставался ледяным.
 – И ты ей, конечно же, поверила, потому что именно это и хотела услышать. Ты копия своей бабушки, Рут. Я думала, этому придет конец с ее смертью, но как я могла настолько ошибаться! Ты унаследовала каждую каплю яда, который скопился в ней.
 – Что ж, отлично! Уходи, как ты обычно делаешь. Когда ты научишься встречать проблему лицом к лицу, вместо того чтобы притворяться, будто ее не существует? Бабуля всегда говорила, что твоим единственным настоящим достижением была способность замести любую неприятность под ковер, а потом вести себя как ни в чем не бывало. Господи, – голос девушки поднялся до крика, – ты же слышала, что сказал детектив. – Должно быть, она вновь завладела вниманием матери, потому что стала говорить тише. – Полиция считает, будто бабушку убили. Что же мне им говорить?
 – Правду.
 Рут дико захохотала:
 – Отлично. Значит, стоит им рассказать, на что ты тратишь свои деньги? Сказать им, что бабушка с доктором Хендри считали тебя настолько сумасшедшей, что даже подумывали, как упрятать тебя подальше? Господи, если уж быть до конца честной, можно даже рассказать им, как ты пыталась меня убить. Или держать рот на замке, иначе можно попрощаться с надеждой оспорить завещание? Может, ты и не знала, но за убийство матери денег обычно не платят.
 Молчание длилось настолько долго, что Вайолет уже подумывала, не ушли ли мать с дочерью в другую часть дома.
 – Дело твое, Рут. Меня в таком случае не замучают угрызения совести, если я заявлю полиции, что ты была здесь в день смерти своей бабушки. Тебе не следовало красть ее серьги, глупая девчонка. Да и другие вещи, которые ты прикарманила. Ты знала ее не хуже меня. Неужели серьезно надеялась, что она не заметит? – Голос Джоанны дрожал от сарказма. – Она составила список ценных вещей и держала его в тумбочке у кровати. Если бы я его не уничтожила, ты бы уже сидела в тюрьме. Ты не удосуживаешься скрывать, что расстроена из-за завещания. Поэтому и полиция легко поверит, что ты способна пойти на убийство, тем более что ты не остановилась перед воровством у родной бабушки. Так что предлагаю нам обеим держать рот на замке, ясно?
 Вместо ответа хлопнула дверь, да с такой силой, что даже на кухне Вайолет зазвенела посуда.
 Джек водрузился на табурет и потер небритый подбородок, искоса посматривая на полицейского сквозь полуприкрытые веки.
 «Слово «сатанинский» хорошо ему подходит», – подумал Купер. Супруг доктора Блейкни был темноволосым, черноглазым, с ястребиным носом, но, судя по количеству мелких морщинок вокруг глаз и рта, для Дракулы он слишком много смеялся. Если этот человек и был дьяволом, то дьяволом веселым. Он напомнил Куперу одного неисправимого ирландского рецидивиста, которого детектив арестовывал бессчетное количество раз за двадцать лет карьеры. У Джека было такое же выражение лица: «Воспринимайте меня таким, каков я есть», – и такой же явный вызов во взгляде. Внезапно Куперу стало любопытно, не было ли подобного вызова и в глазах Матильды Гиллеспи. На видеозаписи он этого не заметил, но камера всегда врет. Если бы не врала, никто не согласился бы сниматься.
 – Я сделаю это, – неожиданно сказал Джек. Полицейский нахмурился:
 – Что сделаете, мистер Блейкни?
 – Напишу вас и вашу жену за две тысячи фунтов. Но я вздерну вас на фонарном столбе, если вы проговоритесь о цене. – Он вытянул руки к потолку, потягиваясь. – Я бы сказал, что две тысячи от вас стоят больше, чем десять тысяч от подобных Матильде. Возможно, плавающий тариф и не такая уж плохая идея. Стоимость картины должна определяться не моим собственным убеждением, а количеством денег в кармане покупателя. – Он насмешливо приподнял брови. – Какое у меня право лишать бедных священников и полицейских прекрасного? Ты ведь согласна со мной, Сара?
 Она покачала головой:
 – Тебе обязательно нужно всех оскорблять?
 – Человеку понравилась моя работа, и я предлагаю ему со скидкой двойной портрет с женой в голубых, фиолетовых и золотых тонах. Что в этом оскорбительного? Я бы назвал это комплиментом. – Он весело посмотрел на Купера. – Кстати, фиолетовый означает ваше либидо; чем цвет насыщеннее, тем вы привлекательнее в этом плане. Но ваша жена может разочароваться, если я нарисую вас темно-фиолетовым, а ее – бледно-сиреневой.
 Сержант Купер благодушно рассмеялся:
 – Или наоборот.
 В глазах Джека блеснул веселый огонек.
 – Совершенно верно. Я не собираюсь никому льстить. Если вы это понимаете и принимаете, тогда мы сможем договориться.
 – Судя по всему, сэр, вам сейчас нужны деньги. Не желаете ли получить наличными и вперед?
 Джек обнажил зубы в улыбке. 
 – Конечно. За такую цену вряд ли можно ожидать чего-то иного.
 – А какие у меня гарантии, что портрет будет завершен?
 – Мое слово. Слово порядочного человека.
 – Я полицейский, мистер Блейкни. И никогда никому не верю на слово. – Он повернулся к Саре: – Ваш муж – человек слова?
 Она взглянула на Джека.
 – Вопрос нечестный.
 – По мне, так честный, – отозвался Джек. – Мы тут обсуждаем две тысячи фунтов. Сержанту нужны гарантии. Ответь ему на вопрос.
 Сара пожала плечами:
 – Хорошо. Если вас беспокоит, что Джек возьмет ваши деньги и сбежит с ними, то напрасно. Он напишет ваш портрет и сделает это так хорошо, насколько возможно.
 – Но... – продолжил за нее Джек.
 – Но ты не человек слова. Для этого ты слишком беспечный и невнимательный к другим. Тебя не волнует ничье мнение, кроме собственного, ты неверный муж и бесчувственная скотина. На самом деле, – она криво усмехнулась, – ты полное дерьмо во всем, кроме своего искусства.
 Джек обратился к полицейскому:
 – Итак, вы мне платите, сержант, или вы всего лишь пытались поиграть на уязвленном самолюбии моей жены, чтобы заставить ее высказаться?
 Купер выдвинул стул и предложил его Саре. Когда она отказалась, детектив сам опустился на него с еле заметным вздохом облегчения.
 – Буду с вами честен, сэр, я не могу заказывать у вас что-либо в настоящий момент.
 – Я так и знал, – бросил Джек презрительно. – Вы ничуть не лучше этого слизняка Маттьюза. – Он изобразил певучий валлийский акцент викария: – «Мне действительно нравится твоя работа, Джек, но, как ты знаешь, я человек небогатый». – Художник стукнул кулаком по ладони. – Я предложил ему одну из своих ранних картин за пару тысяч, а этот гад пытался сбросить цену до несчастных трех сотен. Вы бы видели! – воскликнул Джек полным досады голосом. – Да он за несколько несчастных проповедей получает больше. Почему все хотят получить что-то даром? Насколько мне известно, зарплату вам выдают исправно, – он посмотрел на жену, – как, впрочем, и Саре. В то время как вам платит государство, я должен выцарапывать деньги себе на жизнь.
 Купер чуть не сказал, что Блейкни сам выбрал свой путь, но передумал. Он провел достаточно болезненных споров на эту тему со своими детьми, чтобы начинать все заново с незнакомцем. В любом случае Блейкни его не понял. И детектив подозревал, что сделал художник это нарочно.
 – Я не могу заплатить вам сейчас, – повторил Купер, старательно делая ударение на последнем слове, – потому что у вас были близкие отношения с женщиной, которую, возможно, убили. Если я дам вам деньги – не важно, по какой причине, – то неизвестно, как это отразится на судебном разбирательстве, не дай Бог, конечно, вам там оказаться. Когда расследование закончится – другое дело.
 Джек посмотрел на детектива с внезапной нежностью:
 – Если бы я заплатил вам две тысячи, а не наоборот, тогда вы были бы правы. Сейчас вы заботитесь о своем положении, а не о моем.
 Купер снова засмеялся:
 – Что из того? Возможно, это лишь пустой оптимизм, но я еще не оставил надежды на продвижение по службе, а финансовые отношения с подозреваемыми в убийстве положат этим мечтам конец. Будущее выглядело бы более радужным, выйди я на пенсию инспектором.
 Джек внимательно смотрел на полицейского несколько секунд, затем скрестил руки поверх помятого джемпера. Он чувствовал, что проникается уважением к этому полному, очень нетипичному детективу с веселой улыбкой.
 – Так каков был ваш вопрос? Почему Матильда позировала мне с «уздечкой» на голове? – Он посмотрел на портрет. – Потому что она заявила, что «уздечка» олицетворяет сущность ее характера. И была права. – Глаза Джека сузились, когда он начал вспоминать. – Наверное, проще всего сказать, что она была подавлена, но эта подавленность – палка о двух концах. – Он слабо улыбнулся. – Возможно, так всегда бывает. Ее оскорбляли в детстве, в итоге Матильда выросла неспособной ни чувствовать, ни выражать любовь, с ожесточенным сердцем. А символом этой жестокости, как активной, так и пассивной, стала «уздечка для сварливых». Сначала эту штуку цепляли на Матильду, а потом уж Матильда надевала ее на свою дочь. – Он взглянул на жену. – Ирония в том, что «уздечка» была также и символом ее любви или, вернее, тех пауз в вечной враждебности, которые в жизни Матильды можно назвать любовью или привязанностью. Она называла Сару своей Уздечкой Для Сварливых и считала это комплиментом. Она говорила, что Сара – единственный человек, который подошел к ней без предвзятости и воспринимал ее такой, какая она есть. – Джек дружелюбно улыбнулся. – Я пытался объяснить, что тут нечем восхищаться Сары много недостатков, но самый главный, по-моему, это ее наивная готовность воспринимать всех и каждого такими, какие они есть. Однако Матильда и слышать не хотела дурного о ней. Вот и все, что я знаю, – закончил он простодушно. Детектив Купер про себя решил, что Джек Блейкни, возможно, наименее простодушный человек из всех, кого он встречал, однако исходя из собственных интересов решил ему подыграть.
 – Это огромная помощь, сэр. Я не знал миссис Гиллеспи лично, и для меня очень важно понять ее характер. Как по-вашему, она могла совершить самоубийство?
 – Несомненно. И даже кухонным ножом. Думаю, она организовывала свой уход со сцены с не меньшим наслаждением, чем каждый публичный выход. Если Матильда смотрит на нас сейчас сверху, то наверняка трясется от хохота. Пока она была жива, ее обзывали стервой и мало замечали; это не идет ни в какое сравнение с тем, сколько о ней говорят сейчас. Она бы наслаждалась каждым мгновением.
 Купер посмотрел на Сару:
 – Вы согласны, доктор Блейкни?
 – Знаете, в этом есть своя пусть абсурдная, но логика. Она действительно была такой. – Сара ненадолго задумалась. – Она не верила в загробную жизнь, только в «теорию червей», которая означает, что мы все каннибалы... Я объясню: человек умирает, его пожирают черви, червей едят птицы, птиц едят кошки, кошки испражняются на овощи в наших огородах, ну а мы едим эти овощи. Тут возможны вариации. – Она снова улыбнулась. – Мне очень жаль, но Матильда именно так воспринимала смерть. Однако она не стала бы устраивать свой последний великий выход. Наоборот, я верю, что она старалась бы отсрочить его как можно дольше и в процессе заставила бы наибольшее количество людей помучиться. Возьмите, например, эту видеопленку. Зачем ей понадобилось добавлять музыку и титры, если пленку должны были показать только после ее смерти? Нет, она собиралась сама ее посмотреть, а если бы кто-то застал Матильду за просмотром, то было бы еще лучше. Она собиралась использовать пленку в качестве оружия против Джоанны и Рут. Я ведь права, как по-твоему, Джек?
 – Возможно. Ты всегда оказываешься права. – Он говорил с иронией. – А о какой пленке идет речь?
 Сара забыла, что Джек не видел видеозавещания.
 – Посмертное обращение Матильды к семье, – ответила она, качая головой. – Тебе бы запись понравилась. Она выглядела в точности как Круэлла де Виль из фильма «Сто один далматинец»: крашеные полосы черных волос на общем белом фоне, нос – как клюв и тонкие, словно ниточка, губы. Очень живописно. – Сара нахмурилась. – Почему ты мне не говорил, что знал ее?
 – Ты бы вмешалась.
 – Как?
 – Нашла бы способ. Я не могу рисовать, когда ты мычишь свои интерпретации характеров мне на ухо. – Он заговорил фальцетом. – «Мне она нравится, Джек. Она и на самом деле хорошая. Люди преувеличивают ее недостатки, в душе она очень мягкая».
 – Я никогда так не говорю, – бросила Сара.
 – Тебе не мешало бы иногда прислушиваться к себе. Темная сторона людей мучает тебя, поэтому ты предпочитаешь ее не замечать.
 – Это так плохо?
 – Нет, если ты предпочитаешь существование без страстей. Сара некоторое время задумчиво смотрела на мужа.
 – Если страсть означает конфронтацию, тогда да, я предпочитаю существование без страстей. Я пережила развод родителей, если помнишь. Я бы многое отдала, чтобы не переживать подобное снова.
 Его темные глаза сверкнули на усталом лице.
 – Тогда тебя, вероятно, пугает собственная темная сторона. Не прячется ли там огонь, готовый вырваться из-под контроля? Крик отчаяния, который разрушит твой старательно возведенный карточный домик? Тебе бы следовало молиться на легкие бризы, а не ждать сильных ветров, мой ангел, иначе в один прекрасный день ты обнаружишь, что жила в рае для дураков.
 Сара не ответила, и в комнате повисла тишина; все трое присутствующих странным образом отдалились друг от друга, словно портреты, выстроившиеся вдоль стен. Детективу Куперу пришло в голову, пока он неподвижно сидел на стуле, что Джек Блейкни – странный человек. Мучил ли он кого-нибудь так же, как мучил свою жену? «Крик отчаяния разрушит твой старательно возведенный карточный домик». Купер сдерживал собственный вопль отчаяния уже долгие годы, крик человека, пойманного в ловушку честности и ответственности. Разве не мог Джек Блейкни сдерживать себя так же, как сдерживался он?
 Купер кашлянул.
 – Миссис Гиллеспи говорила вам когда-нибудь о своих планах насчет завещания?
 До этого момента Джек не отводил взгляда от Сары. Теперь он взглянул на полицейского:
 – Не очень много. Однажды она спросила, что бы я сделал, если бы у меня были ее деньги.
 – Что вы ответили?
 – Сказал, что потратил бы их.
 – Ваша жена утверждает, будто вы презираете все материальное.
 – Совершенно верно, поэтому я потратил бы деньги, чтобы обогатить собственную духовную жизнь.
 – Интересно, каким образом?
 – Спустил бы все на наркотики, секс и алкоголь.
 – Звучит вполне материально. Нет ничего духовного в том, чтобы потакать своим физическим потребностям.
 – Это зависит от того, последователем какого учения вы себя считаете. Если вы стоик, как Сара, то ваше духовное развитие происходит через ответственность и исполнение долга. Если же вы эпикуреец, как я – хотя поспешу заметить, что старый добрый Эпикур, возможно, и не узнал бы во мне своего последователя, – так вот, у эпикурейцев духовное развитие происходит через удовлетворение желаний. – Художник приподнял одну бровь. – К сожалению нас, современных эпикурейцев, часто осуждают. Есть что-то необъяснимо презренное в мужчине, который отказывается признавать свою ответственность, предпочитая погружать чашу в фонтан удовольствий. – Джек внимательно смотрел на Купера. – Но это лишь оттого, что наше общество состоит из овец, а овцам очень легко промывать мозги пропагандой. Они могут и не верить, что белое белье женщины – символ ее успеха в качестве домохозяйки, зато они наверняка верят, что на кухне не должно быть микробов, что улыбки должны быть белоснежными, дети – благовоспитанными, мужья – трудолюбивыми, а моральная устойчивость – очевидной. Или возьмите ролики про пиво. Предполагается, что реклама убедит мужчин в том, какие они мужественные, однако на самом деле она убеждает их лишь носить чистый свитер, регулярно бриться, иметь по крайней мере троих друзей, никогда не напиваться и увлеченно болтать в пабе. – Его напряженное лицо расплылось в улыбке. – А моя проблема заключается в том, что я скорее напьюсь до чертиков и трахну шестнадцатилетнюю девственницу, особенно если мне удастся медленно стянуть ее школьный сарафан.
 «Господи, – с тревогой подумал Купер, чувствуя тяжесть взгляда собеседника на своей склоненной голове, – неужели этот негодяй еще и мысли читает?» Детектив сделал вид, будто записывает что-то в блокноте.
 – Вы все это так же красочно описали миссис Гиллеспи или просто сказали, что потратили бы ее деньги, окажись они у вас?
 Джек взглянул на Сару. Та рассматривала портрет Матильды и не поднимала глаз на мужа.
 – У нее была великолепная кожа для ее возраста. Скорее всего я сказал что-то вроде: «Я бы лучше напился до чертиков и трахнул старушку».
 Купер, который оказался намного более добропорядочным, чем сам от себя ожидал, был настолько шокирован, что поднял глаза:
 – И что она ответила?
 Джек явно наслаждался происходящим.
 – Она спросила, не хотел бы я нарисовать ее обнаженной. Я согласился, и она сняла одежду. Если вас это интересует, то на Матильде была только «уздечка», когда я ее рисовал.
 Джек улыбнулся, проницательно глядя в глаза полицейского.
 – Вас это возбуждает, сержант?
 – Да, – ответил тот ровно. – А она, случайно, не была в ванной в этот момент?
 – Нет. Она была вполне жива и лежала на кровати во всем своем великолепии. – Джек встал и пошел к тумбочке в углу комнаты. – И выглядела превосходно. – Он достал альбом из нижнего ящика. – Сами посмотрите. – Джек бросил альбом, и тот приземлился у ног полицейского. – Это Матильда – одна из самых ярких индивидуальностей, которые мне встречались.
 Купер поднял альбом и начал перелистывать страницы. На них действительно была изображена миссис Гиллеспи, обнаженная и лежащая на своей кровати, сильно отличавшаяся от жалкого трупа в ванной или старой карги на видеопленке. Детектив положил альбом на пол рядом со стулом.
 – Вы спали с ней, мистер Блейкни?
 – Нет. Она никогда не просила об этом.
 – А если бы попросила?
 Вопрос был задан до того, как Купер успел его обдумать. По лицу Джека было невозможно прочитать его реакцию.
 – Это имеет отношение к делу?
 – Я пытаюсь понять ваш характер, мистер Блейкни.
 – Ясно. И что подскажет вам мое согласие переспать с пожилой женщиной? Что я извращенец? Или необычайно сострадательное существо?
 Купер усмехнулся:
 – Я бы сказал, что вам необходимо проверить зрение. Даже в темноте миссис Гиллеспи вряд ли сошла бы за шестнадцатилетнюю девственницу. – Он достал пачку сигарет из кармана. – Не возражаете?
 – Пожалуйста. – Джек ногой подтолкнул к сержанту корзину для мусора.
 – Миссис Гиллеспи оставила вашей жене три четверти миллиона фунтов, мистер Блейкни. Вы знаете об этом?
 – Да.
 Сержант не ожидал такого ответа.
 – Значит, миссис Гиллеспи все-таки рассказывала вам о своих намерениях?
 – Нет, – ответил Джек, вновь усаживаясь на свой табурет. – Я только что провел два замечательных часа в «Кедровом доме». – Он бесстрастно посмотрел на Сару. – Джоанна и Рут наивно полагают, что я имею какое-то влияние на свою жену, поэтому они из кожи вон лезли, чтобы мне понравиться.
 Купер почесал подбородок. Как только у доктора Блейкни хватает терпения выносить подобное? Этот, человек забавлялся с ней, словно сытый кот, вонзивший когти в полуживую мышь. Загадка была не во внезапном решении о разводе, а в том, почему она не сделала этого раньше. И все-таки у Купера складывалось впечатление, что Джек Блейкни бросает жене вызов, на который она почему-то не хочет отвечать, чем сильно его подводит. Ибо кот остается заинтересованным в игре лишь в том случае, когда мышь ему подыгрывает.
 – А раньше вы знали о наследстве?
 – Нет.
 – Вы удивлены?
 – Нет.
 – Вашей жене пациенты часто оставляют деньги?
 – Нет, насколько мне известно. – Джек улыбнулся сержанту. – Если и оставляют, то она мне не говорит.
 – Тогда почему вы не удивлены?
 – Дайте мне хоть одну причину, почему я должен быть удивлен. Если бы вы сказали, что Матильда оставила деньги благотворительному фонду полиции или «Новым странникам» [16] , я бы тоже не удивился. Это ее деньги, и она могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Уверяю вас, я рад, что моя жена, – он сделал несколько оскорбительное ударение на последнем слове, – выиграла джекпот. Это слегка облегчит мое положение. Не буду отрицать, сейчас у меня туго с деньгами.
 Сара окинула его с головы до пят рассерженным взглядом:
 – Господи, Джек, если бы ты знал, насколько я близка сейчас к тому, чтобы как следует ударить по твоему самодовольному лицу.
 – А, наконец-то в тебе проснулась страсть. – Он встал и двинулся к ней, раскрыв руки, словно предлагая ей исполнить свою угрозу. – Пожалуйста, я весь твой.
 Сара застала мужа врасплох, ударив его в пах.
 – В следующий раз, – процедила она сквозь зубы, – я сломаю портрет Матильды о твою голову. Хотя мне будет очень жаль, так как эта картина, возможно, самое лучшее из всего нарисованного тобой.
 – Черт побери, женщина, больно ведь! – выдавил Джек, согнувшись пополам и вновь упав на стул. – Я просил страсти, а не кастрации.
 Глаза Сары сузились.
 – Я надеялась, что будет больно, кретин. Даже гроша не рассчитывай получить из денег Матильды. И из моих, конечно, тоже. Пятьдесят на пятьдесят? Черта с два! Я скорее все отдам в кошачий приют, чем буду смотреть, как ты ведешь беспечную жизнь благодаря плодам моего тяжкого труда.
 Джек засунул руку в карман джинсов и достал оттуда сложенный листок бумаги.
 – Мой контракт с Матильдой, – сказал он, протягивая жене листок одной рукой, а другой осторожно поглаживая ушибленное место. – Глупая старуха отбросила концы до того, как успела мне заплатить, но, полагаю, ее душеприказчики должны мне десять тысяч фунтов, а ее наследник получает картину. Господи, Сара, и вправду больно. Думаю, ты нанесла мне непоправимый вред.
 Сара не обратила внимания на слова мужа, читая написанное на листке.
 – Выглядит вполне законным.
 – Так и есть. Документ готовил Кейт.
 – Он не говорил...
 – С чего бы? Это тебя не касается. Я лишь надеюсь, что у меня есть право потребовать гонорар. Но вполне вероятно, что контракт сочтут недействительным, раз Матильда умерла.
 Сара передала документ сержанту Куперу.
 – Что вы думаете? Жаль, если Джек не сможет получить деньги. Это его вторая крупная продажа.
 «Она действительно рада за этого подонка», – подумал с удивлением Купер. Что за странная пара. Он пожал плечами:
 – Я не эксперт, но всегда считал, что долги умершего выплачиваются из наследства. Если бы вы постелили ей новый ковер, за который она не заплатила, то счет, несомненно, был бы оплачен. Не вижу причин, почему с картиной должно быть по-другому. Особенно с картиной, на которой изображена покойная. Вы ведь вряд ли сможете продать ее кому-либо еще? – Детектив посмотрел на холст. – Хотя у вас могут возникнуть проблемы с доказательством, что это действительно миссис Гиллеспи.
 – Где я должен буду доказывать? В суде?
 – Возможно.
 Глаза художника блеснули.
 – Я рассчитываю на тебя, Сара.
 – То есть?
 – Попроси душеприказчиков не платить. Мол, ты не веришь, что это портрет Матильды. Судебные тяжбы – прекрасный способ привлечь к себе внимание и обрести известность.
 – Не говори глупостей. Я прекрасно знаю, что это Матильда. Если твой контракт предусматривает выплату из наследства, они будут вынуждены заплатить.
 Но Джек уже не слушал. Он побросал краски, кисти и баночки с растворителем в сумку и снял портрет Джоанны Лассель с мольберта.
 – Мне нужно идти. Послушай, я не могу пока забрать все остальное, так как еще не подыскал студию, однако постараюсь освободить комнату на этой неделе. Хорошо? Я пришел только за сменой одежды: после ночи в машине она несколько помялась.
 Художник направился к двери, закинув сумку на плечо и засунув портрет под мышку.
 – Минутку, мистер Блейкни. – Купер встал и преградил ему путь. – Я с вами еще не закончил. Где вы были в ночь смерти миссис Гиллеспи?
 Джек посмотрел на Сару.
 – Я был в Стратфорде, – сказал он спокойно, – с актрисой по имени Салли Беннедикт.
 – Как я могу с ней связаться?
 – Через Королевскую шекспировскую труппу [17] . Она играет Джульетту в одном из их спектаклей.
 – Спасибо. Да, и еще одно: как человека, близко знавшего умершую, я должен предупредить вас – если вы и дальше собираетесь спать в машине, то потрудитесь показываться в полицейском участке каждый день, в противном случае я буду вынужден выписать ордер на арест. Нам также нужны ваши отпечатки пальцев, чтобы сравнить их с теми, что мы нашли в «Кедровом доме». В среду утром в фонтвилльском здании прихода будут работать дактилоскописты. Если не сможете прийти, вам придется сдать отпечатки в участке.
 – Я приду.
 – Где вас искать в случае необходимости?
 – Я сейчас на попечении миссис Джоанны Лассель, «Кедровый дом», Фонтвилль.
 Джек толкнул дверь ногой и вышел в коридор. Судя по количеству пятен и царапин на двери, он проделывал это не впервые.
 – Джек! – крикнула Сара.
 Он повернулся и посмотрел на нее, вопросительно изогнув брови.
 – Поздравляю, – тихо сказала она, кивнув на портрет Матильды.
 Джек одарил ее удивительно интимной улыбкой и захлопнул за собой дверь.
 Два человека, оставшихся в студии, прислушивались к шагам художника по лестнице, пока он поднимался наверх за одеждой.
 – А он себе на уме, не так ли? – сказал Купер задумчиво.
 – Одна из самых ярких индивидуальностей, – отозвалась Сара, повторяя характеристику Матильды, данную Джеком. – Только с такими индивидуальностями очень тяжело жить.
 – Понимаю. – Детектив нагнулся и затушил окурок о край мусорной корзины. – Но думаю, еще тяжелее жить без них. Ваш муж оставляет после себя нечто вроде вакуума.
 Сара отвернулась и посмотрела в окно. Там, конечно же, ничего не было видно – уже стемнело, – но полицейский мог видеть ее отражение, словно в зеркале. Лучше бы ему держать язык за зубами, подумал он; увы, открытость семьи Блейкни оказалась заразительной.
 – Он не всегда такой, – промолвила Сара. – Джек редко бывает настолько откровенным. Не знаю, ради кого он старался – ради меня или ради вас. – Она замолчала, осознав, что высказывает вслух свои мысли.
 – Ради вас, разумеется, – отозвался детектив.
 Они услышали, как открылась и вновь закрылась входная дверь.
 – Почему «разумеется»?
 – Я не делал ему больно.
 Отражения их взглядов встретились на оконном стекле.
 – Жизнь – это сущее наказание, не правда ли, сержант?
  Джоанна имеет все большие виды на мой кошелек. Оказывается  ,   во всем виновата я: она не может найти работу  ,   ее жизнь так пуста  ,   что она была вынуждена выйти за Стивена  ,   и опять-таки моя вина  ,   что она оказалась с нежеланным ребенком на шее. Я сдержалась и не стала говорить  ,   что ее никто не заставлял прыгать в кровать к первому попавшемуся еврею  ,   ну а противозачаточные таблетки изобрели задолго до того  ,   как она забеременела. Меня так и подмывало перечислить те кошмары  ,   через которые пришлось пройти мне: изнасилование  ,   брак с извращенцем-пьяницей  ,   вторая беременность  ,   едва я только оправилась от первой  ,   и то мужество  ,   которое пришлось собрать  ,   чтобы выбраться из бездны отчаяния... Конечно  ,   я не стала этого делать. Джоанна и так доставляет много хлопот  ,   с ее холодной ненавистью по отношению ко мне и Рут. Боюсь даже представить  ,   что с ней будет  ,   когда она узнает  ,   что Джеральд был ее отцом. 
  Джоанна говорит  ,   будто я скряга. Что ж  ,   может  ,   и так. Деньги были мне единственными хорошими друзьями  ,   и я храню их так же бережно  ,   как другие хранят свои секреты. Видит Бог  ,   мне пришлось использовать каждую капельку хитрости  ,   чтобы заполучить их. Если бы в саване были карманы  ,   я бы взяла деньги с собой. «В геенну верность!» 
  Не мы обязаны нашим детям  ,   а они нам. Единственное  ,   о чем я жалею  ,   что не увижу лица Сары  ,   когда она узнает  ,   что я ей приготовила. 
  Старина Говард процитировал мне сегодня «Гамлета»: «Нам хочется забрать клочок земли  ,   который только и богат названьем» [18]   . Я засмеялась. Иногда он может быть очень даже забавным. И ответила ему словами из «Венецианского купца»: «Кто собственным доволен делом  ,   тот признает  ,   что с щедростью ему заплачено...» [19]  




 ГЛАВА 7


 Вайолет Орлофф нашла мужа в гостиной, когда тот просматривал вечерние новости. Она убавила звук телевизора и закрыла своим угловатым телом экран.
 – Вообще-то я смотрю, – сказал Дункан с легким раздражением в голосе.
 Жена не обратила внимания на его фразу.
 – Эти ужасные женщины, наши соседки, сейчас орали друг на друга, точно базарные бабы, и я расслышала каждое слово. Нужно было последовать совету агента и настоять на двойной звуконепроницаемой перегородке. Что будет, если дом продадут хиппи или семье с маленькими детьми? Да мы  с  ума сойдем от их криков.
 – Поживем – увидим, – ответил Дункан, складывая пухлые руки на коленях. Он все никак не мог понять – почему к нему с возрастом пришло спокойствие, а к Вайолет, напротив, лишь агрессивное разочарование в жизни. Он даже испытывал легкое чувство вины по этому поводу, Не следовало ему привозить Вайолет сюда и заставлять ее жить в такой близости от Матильды. Это было все равно что поставить маргаритку рядом с розой и предложить найти отличия.
 Вайолет бросила на супруга сердитый взгляд:
 – Иногда ты просто невыносим. Если сидеть сложа руки, потом будет поздно что-либо предпринимать. Думаю, мы должны потребовать принятия каких-то мер до того, как дом продадут.
 – Ты разве забыла, – нежно напомнил Дункан жене, – что мы смогли приобрести этот дом в первую очередь из-за того, что здесь нет звукоизоляции и Матильда согласилась снизить цену на пять тысяч фунтов после того, как агент указал на этот недостаток? Мы не в том положении, чтобы предъявлять требования.
 Однако Вайолет пришла, чтобы обсудить совсем другое.
 – Эти базарные бабы, – снова повторила она, – орали друг на друга. Кстати, полиция теперь считает, что Матильду убили.
 А ты знаешь, как Рут называет свою мать? Шлюхой. Она заявила, что ее мать – лондонская шлюха. Вернее, она выразилась еще хуже. Рут назвала Джоанну, – ее голос упал до шепота, пока губы старательно выговаривали, – грязной шлюхой.
 – Господи помилуй. – Дункан наконец вышел из состояния блаженного спокойствия.
 – То-то. А Матильда считала Джоанну сумасшедшей, потому что та пыталась убить Рут, а еще она тратит деньги на что-то плохое. Но хуже всего то, что Рут была в доме в день смерти Матильды и взяла ее серьги. А еще, – она сказала с особенным ударением, словно не повторяла слов «а еще» до этого, – Рут воровала и другие вещи. Полиции они наверняка ни о чем подобном не признавались. Думаю, мы должны сообщить куда следует.
 Дункан выглядел слегка встревоженным.
 – Ты уверена, что это наше дело, дорогая? В конце концов, нам ведь жить здесь и дальше. Мне не хотелось бы других неприятностей.
 То, что Дункан называл спокойствием, другие назвали бы апатией, и все-таки сонное осиное гнездо, разбуженное две недели назад криками Дженни Спед, стало очень неуютным.
 Жена посмотрела на Дункана маленькими хитрыми глазками:
 – Ты с самого начала знал, что это убийство, не так ли? И ты знаешь, кто его совершил.
 – Не говори глупостей, – сказал он. По голосу было слышно, что Дункан вот-вот разозлится.
 Вайолет сердито топнула ногой:
 – Почему ты обращаешься со мной как с ребенком? Ты думаешь, я не знала? Да я знала все сорок лет. Бедная Вайолет. Только вторая. Всегда вторая. Что она сказала тебе, Дункан? – Ее глаза сузились до щелочек. – Я знаю, она сказала тебе что-то.
 – Ты опять пила, – заметил он ледяным тоном.
 – Матильду ты никогда не упрекал за то, что она пила. Как же, ведь она была само совершенство. Даже пьяная Матильда была совершенной. – Вайолет задрожала. – Ты собираешься сообщить полиции о том, что я слышала, или мне самой придется это сделать? Если Джоанна и Рут ее убили, то они не заслуживают того, чтобы им сошло это с рук. Надеюсь, ты не станешь говорить, что тебе все равно.
 Конечно, ему было не все равно. Единственная, к кому он испытывал чувство холодного безразличия, была Вайолет. Но неужели у его жены полностью отсутствует чувство самосохранения?
 – Вряд ли Матильду убили ради развлечения, – сказал он, глядя супруге в глаза, – поэтому постарайся быть осторожной и следи за тем, что и как говоришь. В общем, я считаю, будет лучше, если ты предоставишь это дело мне. – Он протянул руку и прибавил звук телевизора. – Сейчас будет прогноз погоды. – Дункан жестом попросил жену отойти от экрана, словно атмосферное давление над Великобританией имело значение для этого толстого, вялого, пожилого человека, который вылезал из кресла только в случаях, когда не мог этого избежать.
 Когда Рут открыла Джеку дверь, глаза ее были опухшими от слез.
 – Я надеялась, вы не придете, – сказала она резко. – Однако она всегда получает то, что хочет.
 Художник улыбнулся:
 – Я тоже.
 – Ваша жена знает, что вы здесь?
 Джек протиснулся мимо Рут в холл, прислонил холст с портретом Джоанны к стене и опустил сумку на пол.
 – А какое тебе дело? Рут пожала плечами:
 – У нее ведь деньги. Мы останемся ни с чем, если вы с мамой заставите ее ревновать. Вы, наверное, с ума сошли.
 Джека развеселили эти слова.
 – Ты думаешь, я буду валяться у Сары в ногах, чтобы ты жила припеваючи всю жизнь? Очнись, дорогуша! Единственный человек, ради которого я могу пойти на подобное, это я сам.
 – Не называйте меня дорогушей, – бросила Рут. Глаза художника сузились.
 – Тогда не мерь меня по своей мерке. Послушай моего совета, Рут: научись быть немного нежнее. Нет ничего более отвратительного, чем вульгарная женщина.
 При всей показной взрослости Рут все еще оставалась ребенком. После слов Джека ее глаза наполнились слезами.
 – Я вас ненавижу.
 Джек с удивлением посмотрел на девушку и удалился на поиски Джоанны.
 Ни у кого не повернулся бы язык обвинить Джоанну в отсутствии тонкости. Она была образцом выдержки в словах, одежде и манерах. Джоанна сидела в полуосвещенной гостиной с открытой книгой на коленях и бесстрастным лицом; ее волосы в свете настольной лампы отливали золотом. Она бросила взгляд в направлении Джека и не произнесла ни слова, только жестом указала на софу, чтобы он сел. Художник же предпочел встать возле камина и молча наблюдать за ней. Джоанна напомнила ему ледяную скульптуру. Холодная. Ослепительная. Неподвижная.
 – О чем ты думаешь? – спросила она через несколько минут тишины.
 – Что Матильда была права насчет тебя. Ее серые глаза ничего не выражали.
 – В чем именно?
 – Она говорила, что ты тайна.
 Джоанна слегка улыбнулась, но ничего не ответила.
 – Знаешь, мне она нравилась, – продолжал Джек.
 – Неудивительно. Она презирала женщин, зато к мужчинам относилась с уважением.
 – Сару она тоже любила достаточно сильно.
 – Ты и правда так думаешь?
 – Матильда оставила ей три четверти миллиона фунтов. По-моему, довольно веское доказательство.
 Джоанна положила голову на спинку софы и посмотрела на художника долгим, неприятно пронизывающим взглядом:
 – А я-то думала, ты лучше знал мою мать. Она никого не любила. И зачем ей приписывать такой прозаичный мотив? Она рассматривала наследство в три четверти миллиона с точки зрения власти, которую можно получить за эти деньги, а не как сентиментальную подачку кому-то, кто отнесся к ней чуточку теплее. Мать и не предполагала всерьез, что это завещание будет ее последней волей. Оно было лишь частью спектакля, организованного для Рут и меня. Деньги дают определенную власть. Особенно если пригрозить их возможной потерей.
 Джек задумчиво потер челюсть. Его жена тоже говорила что-то подобное.
 – И все же почему Сара? Если бы она оставила деньги собачьему приюту, результат был бы тем же.
 – Я думала об этом, – пробормотала Джоанна, посмотрев в окно. – Возможно, она не любила твою жену даже больше, чем меня. Не думаешь же ты, что Рут и я промолчали бы, если бы увидели кассету при жизни матери? – Сама того не сознавая, она чувственным жестом ритмично водила ладонью по руке. Ее глаза казались удивительно прозрачными. – Положение твоей жены стало бы невыносимым.
 – И что бы ты сделала? – с любопытством спросил Джек. Джоанна улыбнулась:
 – Ничего особенного. Твоя жена лишилась бы практики, как только бы разнесся слух, что она убедила богатую пациентку оставить ей в наследство состояние. Хотя теперь она ее тоже потеряет.
 – Почему?
 – Мать умерла при подозрительных обстоятельствах, а твоя жена – единственная, кто выиграл от ее смерти.
 – Сара не убивала Матильду. Джоанна снова улыбнулась:
 – Попробуй доказать это жителям Фонтвилля. – Она встала и поправила черное платье на своем плоском животе. – Я готова.
 – Для чего?
 – Для секса, – ответила она обыденно. – Ты разве не за этим пришел? Воспользуемся комнатой матери. Я хочу, чтобы ты любил меня так же, как любил ее. – Синие глаза Джоанны не отрываясь смотрели на Джека. – Хотя со мной тебе понравится больше. Мать не любила секс; думаю, ты и сам это выяснил. Она никогда не занималась любовью ради удовольствия, только ради достижения какой-либо цели. Мать с отвращением воспринимала мужское пыхтение. И она говорила, что занятие сексом напоминает ей собачьи игры.
 Джек счел это замечание очаровательным.
 – Ты вроде говорила, что Матильда уважала мужчин. Джоанна улыбнулась:
 – Только потому, что знала, как ими управлять.
 Новость о том, что Матильда Гиллеспи оставила доктору Блейкни три четверти миллиона, разнеслась по деревне, словно пожар. Информация стала достоянием общественности в воскресенье после утренней мессы, но кто конкретно стал ее первоисточником, было тайной. Зато источником самого интересного куска, о Джеке Блейкни, поселившемся в «Кедровом доме», оказалась, несомненно, Вайолет Орлофф. Машина Джека простояла возле дома весь субботний вечер и, судя по всему, останется там на неопределенный срок. Злые языки понесли сплетню дальше.
 Джейн Марриотт постаралась не показывать своего удивления, когда Сара неожиданно появилась в приемной в среду.
 – Я вас не ждала, – сказала Джейн. – Вы разве не должны находиться в пути в Бидинг?
 – Нужно было оставить отпечатки пальцев в приходском здании.
 – Кофе будете?
 – Вы слышали о случившемся? А, думаю, все уже слышали...
 Джейн включила чайник.
 – О деньгах или о Джеке? Сара невесело усмехнулась:
 – Это делает жизнь намного проще. Я только что провела целый час в очереди возле здания прихода, выслушивая неуклюжие намеки от людей, которым следовало поставить диагноз «окостенение мозга» много лет назад. Сказать, какие сейчас ходят домыслы? Джек оставил меня и ушел к Джоанне, потому что шокирован, как и все остальные, тем, что я использовала свое положение врача и убедила Матильду забыть семейный долг ради меня. И это тот самый Джек Блейкни, которого всего лишь неделю назад критиковали за то, что он живет за счет своей бедняжки жены.
 – Боже мой, – выдохнула Джейн.
 – Завтра они будут говорить, будто я убила «старую ведьму» до того, как она успела изменить завещание.
 – Так оно и будет, – ответила Джейн спокойно. – Нет смысла прятать голову в песок, примите это как данность.
 – Вы шутите?
 Джейн протянула Саре чашку черного кофе.
 – Я серьезно, дорогая. Сегодня утром тут сидели двое. Главная тема их беседы примерно такова: ни у кого из местных не было причины ненавидеть Матильду больше, чем обычно, значит, вряд ли это сделал местный житель. Следовательно, это дел рук новичка, а вы – единственная вновь прибывшая, у которой был и мотив, и доступ к Матильде. Ваш муж, испугавшись за себя и миссис Лассель, переехал к ней в целях защиты. Рут в безопасности в школе. И последнее, но не менее важное: почему Виктор Стургис умер при таких странных обстоятельствах?
 Сара в недоумении уставилась на нее:
 – Вы серьезно?
 – Боюсь, что да.
 – То есть они считают, что я и Виктора убила? Джейн кивнула.
 – Как? Задушила бедолагу его собственной вставной челюстью?
 – Похоже, это самое распространенное мнение. – В глазах Джейн неожиданно забегал веселый огонек. – Господи, не следовало бы смеяться, но, боюсь, не удержусь. Бедный старичок... Мало того, что он сам проглотил свою челюсть. А теперь еще все воображают, как вы боретесь с девяностотрехлетним старцем и стараетесь протолкнуть его челюсть дальше в горло... – Она вытерла выступившие от смеха слезы. – Мир полон глупых и завистливых людей, – Сара. Они возмущены вашей удачей.
 Сара поразмыслила над словами Джейн.
 – Вы считаете, мне повезло?
 – Господи, конечно. Это все равно что выиграть в футбольном тотализаторе.
 – Что бы вы сделали с деньгами, если бы Матильда оставила их вам?
 – Поехала бы в круиз – посмотреть на мир, до того как он рухнет под тяжестью грязи.
 – Должно быть, это оттого, что мы живем на острове – все хотят с него сбежать.
 Сара помешала кофе и задумчиво облизнула ложку. Джейн умирала от любопытства.
 – Ну а вы что собираетесь делать с деньгами? Сара вздохнула:
 – Скорее всего заплачу хорошему адвокату, чтобы он защищал меня от обвинения в убийстве.
 Вечером того же дня детектив Купер по дороге домой заехал к Саре. Доктор предложила ему бокал вина, и он не отказался.
 – Мы получили письмо о вас, – сказал Купер, пока Сара наполняла бокалы.
 – От кого?
 – Без подписи.
 – И что в нем написано?
 – Будто вы убили пожилого человека по имени Виктор Стургис ради его стола из орехового дерева.
 Лицо Сары сразу будто постарело.
 – Вообще-то он действительно оставил мне довольно приличный стол. Хозяйка лечебницы отдала его мне после смерти Виктора. Она сказала, что он хотел, чтобы стол остался  у  меня. Я была очень тронута... А там говорится, как я его убила?
 – Видели, как вы его душили.
 – Тут есть доля смысла. Я пыталась достать у него из горла вставную челюсть. Бедняга проглотил ее, когда задремал в кресле. – Она вздохнула. – Только он был мертв до того, как я пришла. Мне казалось, что если я сделаю ему искусственное дыхание, то смогу освободить дыхательное горло, но все было напрасно. Думаю, издали могло показаться, что я его душу.
 Купер кивнул. Он уже проверил эту историю.
 – Вообще мы получили несколько писем, хотя не все они о вас. – Он вынул из кармана конверт и протянул Саре. – Это – самое интересное. Любопытно услышать ваше мнение.
 – Я могу дотрагиваться до письма? – спросила Сара с сомнением. – Как насчет отпечатков пальцев?
 – Еще одна интересная деталь. Тот, кто писал это письмо, надел перчатки.
 Сара достала письмо из конверта и разложила его на столе. Оно было напечатано заглавными буквами:
 «Рут Лассель была в «Кедровом доме» в день смерти миссис Гиллеспи. Она украла серьги. Джоанна знает об этом; Джоанна Лассель – лондонская проститутка. Спросите ее, на что она тратит деньги. Спросите ее, почему она пыталась убить свою дочь. Спросите ее, почему миссис Гиллеспи считала ее сумасшедшей».
 Сара перевернула конверт, чтобы посмотреть на штемпель. Письмо было отправлено из Лирмута.
 – И вы не знаете, кто его отправил?
 – Не имею ни малейшего понятия.
 – Ерунда какая-то. Вы сами мне говорили, что Рут была под бдительным оком директрисы школы.
 – Но я также говорил, что редко доверяю алиби. Если молодая девушка задалась целью сбежать из школы, директриса вряд ли могла ее остановить.
 – Саутклифф находится в тридцати милях отсюда, – возразила Сара. – Рут не сумела бы добраться до Фонтвилля без машины.
 Купер сменил тему:
 – Что вы думаете о сумасшествии Джоанны? Миссис Гиллеспи говорила вам когда-нибудь, что ее дочь не в своем уме?
 Сара подумала, перед тем как ответить.
 – Сумасшествие – понятие относительное и вне контекста довольно безобидное.
 Детектив был невозмутим.
 – Значит, миссис Гиллеспи действительно говорила что-то подобное?
 Сара не отвечала.
 – Давайте же, доктор Блейкни. Джоанна не ваша пациентка, так что вы не нарушаете врачебной этики. И, позвольте заметить, вам она поблажек сейчас не делает. Ее позиция такова: вы по-быстренькому убили старушку до того, как она успела изменить завещание, и Джоанна не скрывает своих подозрений.
 Сара взяла бокал с вином.
 – Единственное, что Матильда говорила о своей дочери, – это что Джоанна неуравновешенная. Еще она сказала, что бедняжка не виновата: всему причиной несовместимость генов Матильды и отца Джоанны. Я ответила, что она несет полную чушь. Правда, тогда я не знала, что отцом Джоанны был дядя Матильды. Думаю, ее беспокоила проблема рецессивных генов.
 – Другими словами, она волновалась из-за возможных последствий кровосмешения?
 Сара слегка пожала плечами:
 – Возможно.
 – Вам нравится миссис Лассель?
 – Я едва ее знаю.
 – Похоже, ваш муж нашел с ней общий язык.
 – Это удар ниже пояса, сержант.
 – Я не понимаю, почему вы ее защищаете. Она ведь всадила вам нож по самую рукоятку.
 – А что удивительного? – Сара оперлась подбородком на руку. – Как бы вы себя чувствовали, если бы всего за несколько недель узнали, что родились в результате инцеста, что ваш отец покончил с собой при помощи большой дозы наркотиков, что ваша мать умерла то ли от своей руки, то ли от чужой, и в завершение всего то материальное благополучие, к которому вы привыкли, вот-вот окажется в руках у совершенно постороннего человека? При подобных обстоятельствах она ведет себя вполне предсказуемо.
 Купер отпил из своего бокала.
 – Вы знаете что-нибудь о том, что она занимается проституцией?
 – Нет.
 – А на что она тратит свои деньги, вам известно?
 – Нет.
 – Может, есть предположения?
 – Ко мне это не имеет никакого отношения. Почему бы вам не спросить у нее?
 – Я так и сделал. Она велела мне не лезть не в свое дело. Сара засмеялась:
 – Я бы на ее месте сделала то же самое. Детектив внимательно посмотрел на нее.
 – Вам кто-нибудь говорил, что вы слишком хороши, чтобы существовать в нашем мире, доктор Блейкни? – В голосе Купера были слышны легкие нотки сарказма.
 Сара выдержала его взгляд, но не ответила.
 – Женщины, оказавшиеся в вашем положении, садятся за руль машины мужа и таранят ею дом соперницы. Или крушат бензопилой ее мебель. Или на худой конец чувствуют острую горечь. Почему с вами все не так?
 – Я по горло занята поддержанием своего карточного домика, – ответила Сара туманно. – Угощайтесь вином. —
 Она наполнила бокалы. – Австралийское «Шираз», довольно недорогое.
 Купера преследовала мысль, что из этих двух женщин Джоанна Лассель казалась менее загадочной.
 – «Вы можете» утверждать, что были с миссис Гиллеспи подругами?
 – Конечно.
 – Почему «конечно»?
 – Я называю друзьями всех, кого хорошо знаю.
 – Включая миссис Лассель?
 – Нет, я виделась с ней лишь дважды.
 – Вас послушать, так и не скажешь. Сара улыбнулась:
 – Я испытываю к ней что-то вроде чувства товарищества, сержант, так же как к Рут и Джеку. Джоанна или Рут могли совершить убийство, если бы не знали, что завещание было изменено, Джек или я – наоборот, если бы знали. В свете всего этого Джоанна выглядит наиболее вероятной убийцей, потому-то вы и спрашиваете меня о ней. Думаю, вы расспросили ее о том, как она узнала о своем настоящем отце, и таким образом сделали вывод, что Джоанна могла угрожать матери разоблачением. – Сара вопросительно взглянула на детектива, и тот кивнул. – В какой-то момент, размышляли вы, Матильда заявила, что еще одна подобная угроза, и она лишит дочь наследства. И Джоанна в отчаянии напоила мать снотворным и вскрыла ей вены, не зная, что завещание уже изменено.
 – Почему вы считаете, будто меня не устраивает такой сценарий?
 – Вы говорили, что в ту ночь Джоанна была в Лондоне. Детектив пожал плечами:
 – Ее алиби очень ненадежно. Концерт закончился в девять тридцать, значит, у нее было достаточно времени, чтобы приехать сюда. Патологоанатом считает, что смерть наступила между девятью вечера в субботу и тремя ночи в воскресенье.
 – К чему он больше склоняется?
 – Что смерть наступила до полуночи, – признал Купер.
 – Тогда адвокат камня на камне не оставит от вашего обвинения. В любом случае Матильда не стала бы притворяться. Она бы напрямую заявила Джоанне, что изменила завещание.
 – Возможно, миссис Лассель ей не поверила. Сара улыбкой отмела его предположение:
 – Матильда всегда говорила только правду. Поэтому ее так ненавидели.
 – Возможно, миссис Лассель лишь подозревала, что мать изменит завещание.
 – Не важно. Джоанна собиралась использовать завещание своего отца, чтобы оспорить в суде права матери на наследство. На той стадии не имело ни малейшего значения, кому Матильда оставит деньги. Ведь Джоанна пыталась доказать, что мать вообще не имела на них никаких прав.
 – Может быть, убийство совершено не из-за денег. У меня не выходит из головы «уздечка для сварливых». Миссис Лассель могла просто мстить за нанесенную обиду.
 Сара покачала головой:
 – Она редко виделась с матерью. Матильда говорила, что Джоанна приезжала за последний год всего один раз. Какая обида останется болезненной так долго?
 – Если только исключить возможность, что миссис Лассель – неуравновешенная особа.
 – Матильду убили не в состоянии бешеной ярости, – тихо произнесла Сара. – Все было подготовлено с особой тщательностью, посмотрите хотя бы на цветы. Вы сами сказали, что было трудно укрепить их без посторонней помощи.
 Сержант допил бокал и поднялся:
 – Миссис Лассель работает на лондонского флориста, специализируется на свадебных букетах и венках. Вряд ли ей трудно сплести крапиву с астрами. – Он подошел к двери. – Спокойной ночи, доктор Блейкни. Не провожайте меня.
 Сара смотрела на свой бокал, пока шаги Купера не затихли в холле. Она чуть не закричала, чтобы его остановить, но, испугавшись, не стала. Ее карточный домик еще никогда не казался таким хрупким.
 В каждом движении Джоанны был заметен хорошо осознанный эротизм, и Джек сделал вывод, что она позировала и раньше, возможно, для фотографа. Ради денег или самоутверждения? Скорее последнее. Ее тщеславие не имело границ. Она была одержима спальней Матильды, особенно ее кроватью, и старалась копировать позу своей матери на груде подушек. И все же контраст между двумя женщинами был огромен. Сексуальность Матильды была очень нежной, недооцененной, вероятно, оттого, что Матильда не придавала ей большого значения. Сексуальность Джоанны была механической и навязчивой, словно один и тот же визуальный стимул способен возбудить любого мужчину в любой ситуации. Джек так и не смог понять, вела она себя так от презрения к нему или от презрения к мужчинам вообще.
 – Твоя супруга – ханжа? – спросила Джоанна резко после долгого периода молчаливого позирования.
 – Почему ты так решила?
 – То, что я делаю, тебя шокирует. Джек улыбнулся:
 – У Сары очень открытое и здоровое либидо, которое никогда меня не шокирует. То, что ты делаешь, скорее оскорбительно. Я не хочу, чтобы меня причисляли к типу мужчин, которых легко возбудить дешевыми порнографическими позами.
 Джоанна отвела от него взгляд и посмотрела в окно в странном оцепенении.
 – Тогда скажи мне, что Сара делает, чтобы возбудить тебя...
 Джек некоторое время молча рассматривал ее.
 – Она заинтересована в том, чего я пытаюсь достичь в своей работе. Это меня возбуждает.
 – Я говорю о сексе.
 – А... – протянул Джек извиняющимся тоном. – Тогда мы беседуем о разных вещах. Я то говорю о любви.
 – Как трогательно. – Джоанна попыталась засмеяться. – Ты должен ненавидеть ее, Джек. Она, видимо, нашла себе кого-то, иначе не выставила бы тебя за дверь.
 Ленивым движением руки Джек бросил ей листок, вырванный из альбома, и смотрел, как он медленно планирует на кровать.
 – Посмотри. Мое прочтение твоего характера после трех сеансов.
 С удивительным отсутствием любопытства – большинство женщин, подумал Джек, схватили бы листок с нетерпением – Джоанна подняла его и посмотрела поочередно на обе стороны листка.
 – На нем ничего нет.
 – Совершенно верно.
 – Дешевый трюк.
 – Согласен, но ты не предложила ничего, что я мог бы нарисовать. – Он передал ей альбом. – Я не делаю парадных обнаженных фотографий для глянцевых журналов, а пока ничего другого я не вижу, за исключением неослабевающих проявлений комплекса Электры, вернее, полукомплекса Электры. В твоем случае нет привязанности к отцу, лишь враждебность по отношению к матери. Ты ни о чем другом не говоришь с тех пор, как я пришел. – Он пожал плечами. – Даже о своей дочери ты не упомянула ни разу после того, как Рут вернулась в школу.
 Джоанна слезла с кровати, закуталась в халат и подошла к окну.
 – Тебе не понять.
 – О, я все прекрасно понимаю, – пробормотал он. – Ты не перехитришь хитреца, Джоанна.
 – О чем ты?
 – Об одном из самых колоссальных эго, встречавшихся мне в жизни, и, видит Бог, я могу его распознать. Ты можешь убеждать остальной мир, что Матильда плохо к тебе относилась, но меня не проведешь. Ты сама доводила ее всю жизнь, – он ткнул в нее пальцем, – хотя до последнего времени, возможно, не знала, почему у тебя это так хорошо получается.
 Джоанна ничего не ответила.
 – Я рискну предположить, что в детстве ты частенько капризничала, чем безумно раздражала Матильду, и она пыталась усмирить тебя при помощи «уздечки». Я прав? – Джек помолчал. – А что потом? Скорее всего ты оказалась достаточно сообразительной, чтобы придумать способ, заставить ее прекратить пытку.
 Тон Джоанны, когда она заговорила, был ледяным.
 – Меня ужасала эта чертова штуковина, я билась в конвульсиях каждый раз, когда она ее доставала.
 – Раз плюнуть, – весело ответил Джек. – Я сам так поступал в детстве, когда мне было нужно. Так сколько тебе исполнилось лет, когда ты изобрела этот способ?
 Странный, застывший взгляд Джоанны задержался на художнике некоторое время, и Джек почувствовал, как растет ее тревога.
 – Мать показывала свою любовь, лишь когда надевала на меня «уздечку для сварливых». Тогда она обнимала меня и прижималась щекой к железной решетке. «Бедная малышка, мамочка делает это ради Джоанны». – Она вновь повернулась к окну. – Я это ненавидела. Мне казалось, она любит меня, лишь когда я выгляжу как уродина. – Джоанна ненадолго замолчала. – Ты прав в одном. Пока я не узнала, что Джеральд был моим отцом, я не понимала, почему мать меня боится. Она думала, я сумасшедшая. И раньше я не знала почему.
 – А ты никогда не спрашивала?
 – Ты не задал бы такой вопрос, если бы на самом деле знал мою мать. – От дыхания Джоанны запотело стекло в окне. – В ее жизни было столько секретов, что я быстро научилась никогда ни о чем не спрашивать. Мне даже пришлось придумать биографию, когда я пошла в школу, потому что я слишком мало знала о своем происхождении. – Она вытерла стекло нетерпеливым жестом и вновь повернулась лицом к Джеку: – Ты закончил? У меня еще много дел.
 Джеку стало интересно, как долго он сможет удерживать Джоанну на этот раз, пока зависимость не заставит ее отправиться в ванную. Она всегда была гораздо интереснее под стрессом воздержания, чем под дозой.
 – Ты училась в Саутклиффе? В той же школе, что и Рут?
 Джоанна усмехнулась.
 – Если бы. Моя мать еще не была так щедра в те дни. Меня отправили в дешевую школу, в которой даже не пытались учить, а лишь готовили скот для деревенской ярмарки. Мать мечтала выдать меня замуж за обладателя какого-нибудь титула. Возможно, – продолжала она цинично, – надеялась, что какой-нибудь худосочный недотепа сам окажется вырожденцем и не заметит моих странностей. На Рут тратили гораздо больше, чем на меня, уж поверь. И вовсе не потому, что мать любила ее больше. – Ее рот скривился. – Все делалось лишь для того, чтобы искоренить в Рут еврейскую породу после моего неосторожного брака со Стивеном.
 – Ты его любила?
 – Я никогда никого не любила.
 – Ты любишь себя, – возразил Джек.
 Но Джоанна уже ушла. Он слышал, как она лихорадочно перебирает содержимое шкафчика в ванной. «Интересно, что она ищет?» – подумал Джек. Транквилизаторы? Кокаин? Что бы то ни было, это не нужно колоть в вену. Кожа Джоанны была так же безупречна, как и лицо.
  Сара Блейкни говорит, что ее муж – художник. Изображает характеры. Я подозревала нечто подобное. Я бы и сама выбрала живопись или литературу. 
  «Я тоже слышал о твоих картинах. Бог дал тебе одно лицо, а ты делаешь себе другое». Смешно, но это можно отнести и к Саре. Она выставляет себя честным и открытым человеком с сильными, определенными взглядами и без скрытых противоречий, однако часто оказывается беззащитной. Она определенно ненавидит всякого рода конфронтации, предпочитая согласие несогласию, и старается сгладить ситуацию, где это возможно. Я спросила ее, чего она боится, и она ответила: «Меня учили быть любезной, учили, что быть женщиной – наказание. Родители не хотят оставаться со старыми девами на шее, поэтому они учат девочек говорить «да» на все, кроме секса». Значит, времена не изменились... 




 ГЛАВА 8


 Сара стояла возле входа в «Барклайз банк», когда подошел Кейт Смоллетт. Она подняла воротник пальто и выглядела бледной и измученной в свете серого ноябрьского дня. Кейт нежно поцеловал ее в холодную щеку.
 – Ты не похожа на женщину, только что сорвавшую куш, – заметил он, внимательно рассматривая ее лицо. – Что случилось?
 – Ничего, – ответила Сара коротко. – Просто думаю, в жизни есть еще многое помимо денег.
 Худое лицо Кейта было раздражающе сочувственным.
 – Мы, случайно, не о Джеке говорим?
 – Нет, – отрезала она. – И почему все решили, что моя уравновешенность зависит от мелкого, двуличного подлеца, чья единственная цель в жизни – заделать ребенка каждой встреченной им женщине?
 – А-а-а... – протянул Кейт.
 – И что сие означает?
 – Просто «а-а-а». Значит, дела так плохи? – Он взял ее за руку. – Где находится офис Даггана?
 – Ниже по холму. И дела вовсе не плохи, а как раз наоборот. Я уже забыла, когда чувствовала себя настолько спокойной  и  уверенной в себе. – Унылое выражение ее лица никак не соответствовало словам. – И возможно, такой одинокой, – тихо прибавила она. – Джек – скотина.
 Кейт засмеялся:
 – Скажи мне что-нибудь новенькое.
 – Он живет с дочерью Матильды Гиллеспи. – Кейт замедлил шаг и задумчиво посмотрел на Сару:
 – Матильда Гиллеспи – это та самая старушка, которая оставила тебе свои сбережения?
 Сара кивнула.
 – И с чего это он захотел с ней жить?
 – Разное говорят. По одной версии, он чувствует себя виноватым за то, что я, его жадная жена, лишила бедняжку Джоанну причитавшихся ей по праву денег. По другой версии, он защищает себя и ее от меня, злобной преступницы, размахивающей кухонным ножом. И никто не видит наиболее очевидную причину.
 – Какую?
 – Обычная похоть. Джоанна Лассель – очень красивая женщина. – Сара кивнула на дверь в десяти ярдах перед ними. – Вот и офис Даггана.
 Кейт остановился и отвел Сару в сторону.
 – Подожди, я что-то не пойму. Люди говорят, ты убила старушку ради ее денег?
 – Это одна из теорий, витающих в воздухе, – ответила она сухо. – Пациенты уходят от меня толпами. – На ее ресницах показались слезы. – Если хочешь знать, это зашло еще дальше. Некоторые переходят на другую сторону улицы, лишь бы не встречаться со мной. – Она высморкалась. – Моих коллег тоже не назовешь довольными сложившейся ситуацией. Их приемные переполнены, в то время как моя пустует. Если так пойдет и дальше, я останусь без работы.
 – Но это же полный бред, – сказал Кейт, разозлившись.
 – Не более чем наследство, оставленное пожилой женщиной практически незнакомому человеку.
 – Я разговаривал вчера с Дагганом по телефону. Он утверждает, что миссис Гиллеспи очень хорошо к тебе относилась.
 – Я к тебе тоже очень хорошо отношусь, Кейт, и тем не менее не собираюсь оставлять тебе все свои деньги. – Она пожала плечами. – Я, наверное, не удивилась бы, завещай она мне сотню фунтов или даже «уздечку для сварливых», но отдавать мне все целиком... Я не сделала ничего, чтобы заслужить подобный подарок, только иногда смеялась над ее шутками и выписывала болеутоляющие таблетки. Кейт пожал плечами:
 – Возможно, этого оказалось достаточно. Сара покачала головой:
 – Люди не лишают наследства родных в пользу едва знакомого человека, приходящего раз в месяц на полчаса. Это сумасшествие. Старички, очарованные молоденькими девушками, да, они способны настолько свихнуться; но не такие тертые калачи, как Матильда. Если уж ей так хотелось лишить дочь и внучку денег, то почему не оставить все Джеку? Он знал ее настолько хорошо, что Матильда с удовольствием позировала ему в обнаженном виде.
 Кейт был жутко зол, когда открывал дверь офиса Даггана и пропускал Сару вперед. Что-то очень непристойное было в Джеке Блейкни, раз он убедил пожилую женщину раздеться перед ним. И как только она пошла на такое? Нет, все это определенно не укладывалось в голове. Вообще привлекательность Джека, если она и существовала в природе, оставалась для Кейта загадкой. Он предпочитал более простых людей, которые рассказывали смешные анекдоты, сами покупали себе выпивку и не раскачивали лодку, говоря или действуя не к месту. Он успокоил себя мыслью, что эта история с раздеванием – выдумка. Хотя в глубине души юрист знал: это правда. Самым необъяснимым в Джеке Блейкни было то, что женщины действительно раздевались для него.
 Беседа с адвокатами тянулась бесконечно медленно, увязая в деталях семейного законодательства 1975 года, согласно которому (Дагган утверждал, будто объяснил это Матильде) Джоанна вправе потребовать для себя солидное содержание.
 – Миссис Гиллеспи не последовала моему совету, – сказал он, – и велела подготовить завещание, в котором все свое имущество она оставляет вам. Тем не менее в свете того, что миссис Гиллеспи полностью обеспечивала дочь, и того факта, что миссис Лассель не владеет лондонской квартирой, у миссис Лассель есть хороший шанс в суде вытребовать себе содержание. В таком случае выплата некоей суммы сейчас может оказаться хорошим выходом из сложившейся ситуации. Предлагаю проконсультироваться по этому вопросу  с  юридическим советом. Сара подняла голову:
 – Вы несколько торопите события. Я еще не сказала, что согласна принять наследство.
 Когда адвокат хотел, он мог быть довольно прямолинейным.
 – А зачем вам отказываться?
 – Из чувства самосохранения.
 – Не понимаю.
 – Наверное, потому, что у вашего порога не дежурила полицейская машина последние три недели. Матильда умерла при таинственных обстоятельствах, а я единственная, кто выиграл от ее смерти. Я бы сказала, что этот факт делает мое положение несколько уязвимым. Или я не права?
 – Нет, если вы не знали о завещании.
 – А как. мне это доказать, мистер Дагган? Он благожелательно улыбнулся:
 – Давайте подойдем к делу с другой стороны, доктор Блейкни. Как ваш отказ от наследства докажет, что вы ее не убивали? Разве не начнут говорить, что вы просто испугались и что ваша попытка выдать смерть за самоубийство не сработала? – Он сделал паузу, но, когда Сара ничего не ответила, продолжил: – И никто не будет аплодировать вашему великодушию, потому что деньги все равно не вернутся к миссис Лассель или ее дочери, а отправятся к стаду ослов. По крайней мере, если вы примете наследство, эти женщины могут рассчитывать на некоторую компенсацию.
 Сара смотрела мимо адвоката в окно.
 – Почему она сделала это?
 – Она говорила, вы ей нравитесь.
 – Вы что, совсем ее не расспрашивали? Разве это нормальная ситуация, когда богатые пожилые женщины приходят ни с того ни с сего, чтобы составить новое, тайное, завещание, о котором их родственники ничего не должны знать? Разве вы не обязаны были отговорить ее? Ведь это могла быть сиюминутная прихоть, последствия которой мы теперь вынуждены расхлебывать. Люди говорят, что я чрезмерно влияла на пациентку.
 Дагган повертел в руках карандаш.
 – Сиюминутная прихоть?.. Первый раз она заговорила со мной об изменении завещания три месяца назад, и, если честно, я действительно пытался отговорить ее. Я тогда сказал, что, как правило, семейные деньги лучше оставлять внутри семьи, независимо от того, любит или нет владелец состояния своих детей. Я пытался доказать, хоть и безрезультатно, что она не должна считать деньги Кавендишей лично своими, а воспринимать их только как некий трастовый фонд, который необходимо передать следующим поколениям. – Он пожал плечами. – Миссис Гиллеспи и слушать ничего не хотела. Потом я посоветовал ей обсудить этот вопрос с вами. Тщетно. Она поставила жесткое условие: вы наследуете все, но не должны знать об этом заранее. Чтобы не возникло недоразумений, я убедился, что нежелательного влияния с вашей стороны быть не могло, о чем и сообщил полиции.
 Сара была потрясена.
 – Три месяца, – медленно повторила она. – Об этом вы тоже сказали полиции?
 Адвокат кивнул:
 – Они проверяли версию минутного каприза. Сара поднесла дрожащие пальцы к губам.
 – Наверное, у меня был шанс доказать, что я не знала о завещании, если бы она написала его за два дня до смерти. А вот если она планировала этот шаг три месяца, то доказать мою неосведомленность – дело практически безнадежное.
 Джон Хепгуд, сотрудник банка, откашлялся, чтобы привлечь к себе внимание.
 – Мне кажется, доктор Блейкни, что вы сосредоточились совсем не на том. Если мне не изменяет память, миссис Гиллеспи умерла вечером в субботу. Где вы были и что вы делали в это время? Давайте сначала выясним, есть ли необходимость доказывать ваше неведение о завещании.
 – Я была дома, ждала вызовов.
 – А вызовы были?
 – Только один, около восьми часов вечера. Проблема оказалась несерьезной, хватило консультации по телефону.
 – Ваш муж был с вами?
 – Нет. В те выходные он уехал в Стратфорд. – Сара слабо улыбнулась. – Я не полная идиотка, мистер Хепгуд. Если бы у меня было алиби, я бы его уже давно представила.
 – Тогда, я думаю, вам нужно больше доверять полиции, доктор Блейкни. Несмотря на то что пишут в газетах, там не одни идиоты.
 Сара с изумлением посмотрела на него:
 – Возможно, вы правы, мистер Хепгуд, хотя, если честно, я не верю в свою способность доказать, что я не убивала Матильду ради ее денег, и меня не покидает неприятное чувство, что и полиция знает об этом. – Она раскрыла ладонь и начала загибать пальцы. – У меня были мотив и возможность, а также я предоставила по крайней мере половину средств убийства. – Ее глаза блеснули. – На тот случай, если вы не знали, Матильда была отравлена выписанным мной снотворным, до того как ей вскрыли вены. Помимо всего прочего, я провела двенадцать месяцев в отделении патологии, так что прекрасно знала, как инсценировать самоубийство. А теперь подскажите хоть один довод в мою защиту, если полиция все-таки решит меня арестовать.
 – Интересная проблема. – Белые брови Хепгуда строго изогнулись. – Что вы делали в субботу?
 – Как обычно: работала в саду, убиралась в доме. Думаю, я провела большую часть субботы, подрезая розы.
 – Вас кто-нибудь видел?
 – Какая разница, видел меня кто-нибудь или нет? – Сара говорила с плохо скрываемым раздражением. – Матильду убили вечером или ночью, а я, разумеется, не садовничала в темноте.
 – Что же вы делали? Проклинала Джека. Жалела себя.
 – Красила стены в одной из спален.
 – После того как целый день проработали в саду?
 – Кто-то ведь должен этим заниматься, – отрезала Сара. Повисла короткая пауза.
 – Очевидно, вы трудоголик, – заметил Хепгуд еле слышно. Эта женщина напоминала ему жену, тоже вечно неугомонную, никогда не останавливающуюся, чтобы обдумать, зачем она делает то или другое.
 Сара улыбнулась:
 – Большинство женщин трудоголики. Мы не в силах отречься от ответственности за порядок в доме лишь потому, что желаем сделать собственную карьеру. И нам достается с двух сторон, когда решаемся штурмовать мужские бастионы. – Она потерла усталые глаза. – Послушайте, все это не имеет никакого отношения к делу. С моей точки зрения, Матильда поставила меня в ужасное положение. Что бы я ни предприняла, я не избавлюсь от чувства вины перед ее дочерью и внучкой. Почему же не отойти в сторону и не предоставить им разбираться между собой?
 – Ничто и никто не мешает вам отдать им наследство в виде подарка, – сказал Дагган, – после того как оно станет вашим. Хотя это страшно нерационально – налоги будут колоссальными. – Он виновато улыбнулся. – Кроме того, это противоречит желаниям миссис Гиллеспи. Так или иначе, она не хотела, чтобы миссис Лассель или мисс Лассель унаследовали ее состояние.
 Кейт потянулся к своему портфелю.
 – Существует ли какая-нибудь причина для столь спешного принятия решения, – спросил он резонно, – или я могу предложить не торопиться с этим делом неделю-другую, пока полиция не придет к каким-то выводам? Думаю, доктору Блейкни будет проще сделать выбор после того, как расследование будет завершено?
 На том и порешили. Правда, для Сары это было лищь отсрочкой уже принятого решения.
 Кейт и Сара пообедали в маленьком ресторане у подножия холма. Кейт наблюдал за приятельницей поверх своего бокала с вином.
 – Ты на самом деле боишься, что тебя арестуют, или это была игра?
 Сара пожала плечами:
 – Какая разница?
 Кейт отметил про себя, насколько же глубоко ее задел отъезд Джека. Раньше он никогда не видел столько горечи в глазах Сары.
 – Большая, – ответил он резко. – Если ты на самом деле обеспокоена, я могу пойти с тобой в полицию и выяснить этот вопрос. Зачем терзаться от того, что может никогда не произойти?
 Она слабо улыбнулась:
 – Это была игра. Мне надоело, что мои дела обсуждают так, словно меня там нет. С тем же успехом я могла лежать сейчас рядом с Матильдой. Их интересуют только деньги.
 «Это несправедливо, – подумал Кейт. – Оба юриста из кожи вон лезли, сочувственно вникая в тяжелую ситуацию, в которой оказалась Сара. Однако она во всех видела лишь врагов. И во мне тоже?» Он повернул бокал и посмотрел, как приглушенный свет настенных ламп пробивается сквозь красное вино.
 – Ты хочешь, чтобы Джек вернулся? Поэтому ты так злишься? Или просто ревнуешь?
 – Разве можно просто ревновать?
 – Ты знаешь, что я имею в виду.
 Она вновь улыбнулась, но улыбка вышла горькой.
 – Не знаю, Кейт. Я ревновала годы. Ревновала его к искусству, к женщинам, к таланту, ревновала к его способности ослеплять своим блеском каждого, кого он встречает. То, что я чувствую сейчас, не похоже на ту ревность. Может, она никуда не делась, но теперь к ней примешивается столько чувств, что ревность уже трудно определить. Кейт нахмурился:
 – Что ты имеешь в виду: «способность ослеплять своим блеском каждого»? Я его терпеть не могу.
 – Ты думаешь о нем. Большую часть времени с раздражением и злостью, но все-таки думаешь. Ты о многих мужчинах столько размышляешь? Полицейский, расследующий дело, очень хорошо сказал: «Он оставляет после своего ухода вакуум». – Сара выдержала взгляд Кейта. – Это одно из лучших описаний Джека и одновременно истинная правда. Сейчас я живу в вакууме; впервые в жизни я не знаю, что делать, и меня это пугает.
 – Тогда обруби концы и оформи развод. Начни все сначала. Путает неопределенность. Определенность же – никогда.
 Со вздохом Сара отодвинула тарелку в сторону.
 – Ты говоришь, как моя мать. У нее тоже есть наставление на каждый случай. Попробуй сказать приговоренному человеку, что определенность не пугает. Вряд ли он с тобой согласится.
 Кейт знаком попросил у официанта счет.
 – Хотя я рискую вновь подмочить свою репутацию, но все же советую тебе погулять вдоль моря, чтобы выкинуть темные мысли из головы. Чувства мешают тебе размышлять разумно. В подобное время лучше помнить две вещи: первое – это ты попросила Джека уйти, а не наоборот; и второе – у тебя были на то веские причины. Не важно, насколько одинокой и покинутой ты себя чувствуешь сейчас, самое главное – вы с Джеком больше не можете жить как муж и жена. Мой совет – найди нормального мужа, который поддержит тебя в трудную минуту.
 Сара неожиданно рассмеялась:
 – Ну, на это мало надежды. Всех нормальных уже разобрали.
 – И кто виноват? У тебя был шанс, но ты предпочла его упустить.
 Кейт отдал официанту кредитную карточку и перевел взгляд на Сару:
 – Думаю, ты так никогда и не узнаешь, как мне было больно. Правда, возможно, сейчас ты чувствуешь нечто подобное.
 Сара ответила не сразу.
 – И кто из нас теперь сентиментальничает? – сказала она наконец, однако Кейту показалось, будто глаза Сары снова увлажнились. – Ты забыл, что по-настоящему захотел обладать мной, только когда потерял. А было уже поздно.
 «Самое ужасное, – подумал Кейт, – что она права».
 В ответ на звонок Кейта входная дверь в «Кедровом доме» приоткрылась на несколько дюймов. Юрист дружелюбно улыбнулся.
 – Миссис Лассель?
 Небольшая складка перерезала ее лоб.
 – Да.
 – Я адвокат Джека Блейкни. Мне сказали, он живет здесь. Джоанна не ответила.
 – Могу я войти и поговорить с ним? Я специально приехал из Лондона.
 – Его сейчас нет.
 – Вы знаете, где его можно найти? Это очень важно. Она неопределенно пожала плечами.
 – Как вас зовут? Я передам Джеку, что вы заходили.
 – Кейт Смоллетт. Джоанна закрыла дверь.
 Вайолет Орлофф помахала Кейту из-за угла дома, когда он уже направился к своей машине.
 – Вы только не подумайте, что я лезу не в свое дело, – прошептала она, – но я случайно услышала ваш разговор. Она сейчас в странном настроении, ни с кем не говорит, а раз вы приехали из самого Лондона...
 Кейт кивнул:
 – Так и есть. И если вы скажете, где Джек Блейкни, я буду очень вам признателен.
 Вайолет бросила нервный взгляд на входную дверь в «Кедровом доме», потом быстро кивнула на тропинку, заворачивающую за дальний угол дома.
 – В саду. В летнем домике. Он использует его как студию. – Она покачала головой. – Только не ссылайтесь на меня. Я-то раньше думала, что у. Матильды злой язык, но у Джоанны... – Вайолет закатила глаза. – Она называет мистера Блейкни гомосексуалистом. Теперь идите, не то она увидит, как мы с вами разговариваем, да и Дункан будет в ярости.
 Несколько ошеломленный таким эксцентричным поведением, Кейт кивком выразил благодарность и направился по указанной тропинке.
 Несмотря на холод, двери в летний домик были распахнуты настежь, и оттуда доносился женский голос, поющий песню Коула Портера [22] . Этот голос, сильный и запоминающийся, под аккомпанемент единственного пианино, нельзя было перепутать ни с чьим другим.
 При каждом расставанье я чуточку умираю, При каждом расставанье я удивляюсь, почему Всеведущие боги ко мне столь равнодушны, Что позволяют тебе уйти...
 Кейт задержался в дверях.
 – С каких пор ты стал фанатом Клео Лейн [23] , Джек? Я думал, это Сара ею увлекается. – Он нажал на кнопку магнитофона и вынул кассету с рукописной подписью. – Ну-ну. Если не ошибаюсь, эту кассету я записал для нее еще до вашей свадьбы. Сара знает, что ты ее забрал?
 Джек наблюдал за адвокатом из-под полуприкрытых век. Он уже собирался посоветовать гостю не распушать свои перья – его обычная реакция на постоянные критические замечания Смоллетта, но потом передумал. Впервые он был рад увидеть этого напыщенного ублюдка. На самом деле, признался себе Джек, настолько рад, что даже готов изменить шестилетней привычке и встретить его как друга, а не как злого гения семьи.
 Художник засунул кисть в банку со скипидаром, вытер руки о джемпер и протянул большую, перепачканную краской ладонь в качестве знака примирения.
 – Полагаю, тебя прислала Сара.
 Кейт сделал вид, что не заметил протянутой ладони, посмотрел на спальный мешок, валявшийся в виде бесформенной кучи тряпья в углу, потом придвинул себе стул и сел.
 – Нет. Она в Пуле и не знает, что я здесь. А я вот решил подарить тебе хоть капельку здравого смысла. – Он посмотрел на портрет. – Вероятно, миссис Лассель?
 Джек скрестил руки на груди.
 – Каково твое мнение?
 – О ней или о портрете?
 – И о том, и о другом.
 – Я видел ее лишь в небольшую щель в двери. – Кейт склонил голову набок, чтобы получше рассмотреть портрет. – Ты что-то переусердствовал с фиолетовым. Она что, нимфоманка? Или ты выдаешь желаемое за действительное?
 Джек осторожно опустился на стул напротив – холод и жесткие половые доски измучили его спину – и задумался, что больше приличествует джентльмену: ударить Кейта в нос прямо сейчас или все-таки подождать, когда он будет наготове.
 – Не всегда, – ответил он серьезно, – только когда находится под кайфом.
 Кейт молча обдумывал услышанное минуту-другую.
 – Ты сказал полиции?
 – О чем?
 – Что она употребляет наркотики?
 – Нет.
 – Тогда всем будет лучше, если окажется, что ты мне этого не говорил, а я не слышал.
 – Почему?
 – Потому что я на стороне закона и порядка, а также не настолько безответствен, чтобы поступать как заблагорассудится.
 – Не вини в недостатке свободы профессию, Смоллетт; вини себя за выбор такой профессии. – Джек кивнул в сторону дома: – Ей нужна помощь, но того, кто способен ей помочь, другими словами – Сару, она видеть не хочет. А что хорошего может ей предложить полицейский?
 – Предотвратить еще одно убийство.
 В задумчивости Джек потер небритый подбородок.
 – По-твоему, если Джоанна достаточно испорчена, чтобы принимать наркотики, то, значит, она могла убить свою мать? Полная чушь.
 – Тем не менее это мотив более серьезный, чем тот, который приписывают Саре. Наркомания – удовольствие не из дешевых, не говоря уже о том, что в такой ситуации происходит с личностью. Если она и не убивала старушку из-за денег, то вполне могла совершить преступление во время внезапного приступа ярости.
 – Полагаю, ты не замедлишь проинформировать прокурора? – пробормотал Джек.
 – Именно так. Особенно если учесть, что на кону судьба Сары. – Кейт повертел кассету в руках, затем положил ее возле магнитофона. – Ты понимаешь, что она смертельно боится растерять всех пациентов да еще быть осужденной за убийство, пока ты тут носишься с наркоманкой-нимфоманкой? Где же твое хваленое благородство?
 Не говорит ли Кейт со слов Сары? Нет, вряд ли. И потом, Сара вроде бы не употребляет слово «носишься». У нее для этого слишком много самоуважения.
 Джек широко зевнул.
 – Сара хочет, чтобы я вернулся? Не скрою, мне порядком надоело морозить свои яйца в здешней дыре.
 Кейт громко вдохнул.
 – Я не знаю, чего она хочет, – сказал он, сжав кулаки. – А вот я, идиот, надеялся, что мы обсудим создавшееся положение как взрослые люди, без попыток уколоть друг друга. Я должен был догадаться, что это невозможно.
 Джек искоса взглянул на кулаки, в глубине души сильно сомневаясь, что Кейт решится пустить их в ход.
 – Она объяснила тебе, почему хочет развестись со мной?
 – Не совсем.
 Джек скрестил руки на затылке и уставился в потолок.
 – Она разозлилась, когда ей пришлось организовывать аборт моей любовнице. С тех пор наши отношения становились все хуже.
 Кейт был в шоке. Так вот откуда горечь Сары... Покачав головой, он встал и подошел к раскрытой двери, устремив взгляд в сад.
 – Если бы я не был уверен в своем поражении, то вызвал бы тебя на улицу и задал хорошую трепку. Ты ведь полное дерьмо, Джек, знаешь? Господи, – пробормотал адвокат, когда смысл услышанного дошел до него в полной мере, – у тебя хватило наглости заставить Сару убить твоего ребенка? Это настолько мерзко, что даже не верится. Она твоя жена, а не какая-нибудь повитуха, которая за деньги прикончит кого угодно. Неудивительно, что она хочет развода. У тебя есть хоть какие-нибудь чувства?
 – Конечно, нет, – ответил Джек бесстрастно.
 – Я просил ее не выходить за тебя замуж. – Кейт отвернулся, нервно рубанув рукой воздух и сознавая, что у него не хватало духа ударить Джека. – Я знал, что это долго не продлится, предупреждал, что ее ожидает, рассказывая, каков ты есть на самом деле, скольких женщин ты использовал и бросил. Но такого даже я не предполагал... – Адвокат почти плакал. – Господи, я бы даже от ребенка не отказался. А уж заставлять собственную жену убивать его... Ты больной! Ты больной человек...
 – Послушать тебя, так оно и есть.
 – Я приложу все усилия и добьюсь, чтобы при разводе ты не получил ни пенни, – сказал Кейт свирепо. – Ты ведь понимаешь, что я расскажу ей о нашем разговоре и постараюсь убедить, чтобы она использовала это в суде?
 – Я надеюсь на тебя.
 Глаза Кейта подозрительно сузились.
 – Что сие значит?
 – Значит, что я рассчитываю, что ты повторишь Саре наш разговор слово в слово. – Лицо Джека оставалось непроницаемым. – А теперь сделай мне одолжение и убирайся отсюда, пока я не совершил того, о чем впоследствии могу пожалеть. Друзья Сары – ее личное дело, и все-таки, признаюсь, я никогда не понимал, чем она привлекает ничтожных властных типов, считающих ее ранимой. – Он подбросил кассету, вставил ее обратно в магнитофон и нажал на кнопку. Теперь это была песня Ричарда Родни Беннета [24] «Я никогда не уходил», и с первых аккордов в воздухе разлилась меланхоличная грусть.
 Где бы я ни был,
 Я никогда не оставлял тебя,
 Никогда не оставлял...
 Джек закрыл глаза.
 – Убирайся, – пробормотал он сквозь зубы, – пока я тебе руки не оторвал. И не забудь рассказать про спальный мешок, это тоже интересная деталь.
  Дункан и Вайолет Орлофф – вот уж нелепая парочка. Сегодня они провели целый день на лужайке: Дункан крепко спал  ,   а Вайолет щебетала без остановки всякую белиберду. Она словно маленькая птичка  ,   которая постоянно в страхе вращает головой из стороны в сторону  ,   ожидая увидеть хищников. В результате она так ни разу и не взглянула на Дункана  ,   не поняв  ,   что он не слышал ни слова из ее болтовни. И не могу сказать  ,   что я обвиняю его в этом. Она была пустоголовой в юности  ,   и возраст ее не исправил. До сих пор сомневаюсь  ,   хорошая ли это была идея – предложить им боковой коттедж  ,   когда Вайолет написала  ,   что они хотели бы провести остаток жизни в Фонтвилле. «Мы так  хотим вернуться домой»  ,  –  сентиментальничала она. Деньги  ,   конечно  ,   пришлись кстати – квартира Джоанны оказалась очень дорогой  ,   как и образование Рут. Но теперь по здравом размышлении я понимаю – соседей нужно держать на расстоянии. Иначе отношения могут очень быстро скатиться до принужденной близости. Вайолет как-то забылась и назвала меня «дорогая» на прошлой неделе  ,   а потом зашлась в истерике  ,   когда я указала ей на это: начала бить себя в грудь и причитать  ,   словно какая-нибудь крестьянка. Отвратительное зрелище  ,   если честно. Я склоняюсь к мысли  ,   что она постепенно сходит с ума. 
  Дункан  ,   конечно  ,   совершенно другого поля ягода. Его остроумие не пропало  ,   лишь слегка притупилось от недостатка практики. И неудивительно – ведь ему сорок лет пришлось оттачивать свое чувство юмора на куриных мозгах Вайолет. Я иногда задумываюсь  ,   помнят ли они прошлое. Меня беспокоит  ,   что однажды Вайолет проболтается Джоанне или Рут  ,   выпустив на волю котов  ,   которым лучше находиться в мешке. Мы все храним слишком много тайн. 
  Недавно я перечитывала ранние дневники и обнаружила  ,   к своей досаде  ,   что за неделю до свадьбы я сказала Вайолет  ,   что ее брак долго не продлится. Если бы у бедняжки было чувство юмора  ,   она могла бы припомнить мне те слова. 




 ГЛАВА 9


 Джоанна не выказала удивления, обнаружив Сару у себя на пороге на следующий день. Лишь слегка улыбнулась и отступила назад, приглашая ее войти.
 – Я читала газету, – сказала она, словно бы Сара спрашивала ее о чем-то. – Присаживайтесь. Если вы пришли увидеть Джека, то он снаружи.
 Этот прием отличался от того, который описал вчера Кейт, и Сара подумала: каковы были мотивы Джоанны? Доктор Блейкни сомневалась, что это имеет отношение к наркомании, на которую намекал Кейт. Скорее сыграло роль обычное женское любопытство. В конце концов, Джоанна – дочь Матильды, а Матильда была чрезвычайно любопытна. Сара покачала головой:
 – Нет, я пришла к вам.
 Джоанна села, не проронив ни слова.
 – Мне всегда нравилась эта комната, – произнесла Сара медленно. – Она очень уютная. Ваша мать обычно сидела вон там, – она показала на кресло с высокой спинкой перед двустворчатыми окнами, доходящими до пола, – и когда светило солнце, оно превращало ее волосы в серебряный нимб. Вы очень на нее похожи.
 Джоанна посмотрела на врача своими странными, ничего не выражающими глазами.
 – Вы думаете, поможет, если мы поговорим о ней?
 Джоанна снова не ответила, и Саре, которая заранее подготовилась к разговору, рассчитывая, что собеседница примет в нем участие, молчание Джоанны показалось твердой кирпичной стеной.
 – Я надеялась найти тему для беседы. – Сара ненадолго замолчала, однако ответа так и не получила. – Потому что, если честно, мне не хочется оставлять все в руках адвокатов. Можно с тем же успехом сжечь деньги и на том успокоиться. – Сара неуверенно улыбнулась. – Они обглодают косточки и оставят нас с бесполезным скелетом.
 Джоанна повернулась к окну и посмотрела в сад.
 – Вас разве не злит, что ваш муж здесь, со мной?
 Немного расслабившись, потому что лед все-таки поддался, хоть и не в ожидаемом направлении, Сара тоже взглянула на окно.
 – Злит или не злит – не имеет значения. Если мы впутаем Джека, то ни к чему не придем. У него есть ужасная особенность – влезать практически во все мои разговоры, и вот в этот я предпочла бы его не вмешивать.
 – Вы думаете, он спал с моей матерью?
 Сара про себя глубоко вздохнула.
 – Для вас это имеет значение?
 – Да.
 – Нет, думаю, он с ней не спал.
 – Она могла его попросить.
 – Сомневаюсь. У Матильды было слишком много достоинства.
 Нахмурившись, Джоанна повернулась к собеседнице:
 – Вы, наверное, знаете, что она позировала ему обнаженной. Я нашла один из его рисунков в ее столе. Там нет ничего скрытого, могу вас заверить. И вы называете это достоинством? Она же ему в матери годилась.
 – Если вы расцениваете обнаженную женскую натуру как унижающую достоинство или намеренно провокационную, тогда можно сказать, что со стороны Матильды это было недостойно. – Сара пожала плечами. – Только это опасная философия, больше подобающая Средневековью и нетерпимым фанатикам. Если же, с другой стороны, обнаженное тело, мужское или женское, воспринимать как творение природы и, следовательно, столь же неповторимое и прекрасное, как и все остальное на планете, то я не вижу ничего дурного в том, чтобы позволить художнику нарисовать его.
 – Она знала, что его это возбудит. – Джоанна говорила с такой убежденностью, что Сара усомнилась в целесообразности продолжения разговора: предубеждение дочери против матери было слишком закоренелым. Однако оскорбительный тон замечания заставил Сару сказать хоть что-то в защиту Джека хотя бы потому, что она сама недавно столкнулась с такой же ограниченной глупостью.
 – Джек повидал достаточно много обнаженных женщин, чтобы не возбуждаться от их вида, – сказала Сара тоном, не терпящим возражений. – Нагота сама по себе может быть эротичной, только если вы этого захотите. Следуя вашей логике, можно сказать, что я испытываю возбуждение каждый раз, когда передо мной раздевается пациент мужского пола.
 – Тут другое дело. Вы – врач.
 Сара покачала головой:
 – На самом деле нет никакой разницы, но я не собираюсь спорить с вами по этому поводу. Мы лишь зря потратим время. – Она откинула волосы со лба. – В любом случае ваша мать слишком страдала от артрита, чтобы заводить связь с мужчиной на тридцать лет моложе себя. Важно сохранять чувство пропорции, миссис Лассель. Другое дело, если бы она вела сексуально активную жизнь или просто очень любила мужчин... О вашей матери нельзя сказать ни того ни другого. Она как-то заявила мне, что причиной огромного количества разводов в наши дни является то, что отношения, построенные на сексе, обречены. Наслаждение оргазмом слишком мимолетно, чтобы компенсировать оставшиеся часы скуки и разочарования.
 Джоанна снова отвернулась к окну.
 – Тогда почему она разделась?
 «Кажется, это для нее очень важно. Интересно, из-за ревности или из-за того, что ей необходимо презирать Матильду?» – подумала Сара.
 – Думаю, это не имеет большого значения. Она достаточно интересовалась искусством ради искусства, чтобы помочь Джеку раскрыть необычную сторону ее характера. Я не вижу других причин.
 Ненадолго установилась тишина, пока Джоанна обдумывала услышанное.
 – Неужели она вам все еще нравится?
 Сара зажала ладони между колен и посмотрела на ковер.
 – Не знаю, – ответила она честно. – Ее завещание настолько меня разозлило, что в настоящий момент мне трудно судить о ней объективно.
 – Тогда скажите, что вам не нужно наследство. Оставьте его Рут и мне.
 – Не все так просто. Допустим, я откажусь от наследства; тогда вам придется судиться с приютом для ослов, и, по правде сказать, вряд ли это сильно увеличит ваши шансы. Лишь в том случае, если вам удастся доказать, что Матильда оставила это завещание не всерьез. – Сара подняла глаза и увидела, что Джоанна внимательно ее рассматривает.
 – Вы очень странная женщина, доктор Блейкни, – медленно произнесла она. – Надеюсь, вы понимаете, что самый простой для меня путь – продолжать настаивать, что моя мать была убита. Вами. Тем более все так прекрасно сходится. Вы знали, что завещание было лишь угрозой, способом заставить меня и Рут ходить по струнке, поэтому и убили мать по-быстрому, пока она не успела его переписать. А если вас признают виновной, ни один суд на свете не решит дело в пользу ослов.
 Сара кивнула.
 – А если вам удастся подговорить моего мужа засвидетельствовать, будто я знала о завещании заранее, то дело можно считать решенным. – Она вопросительно подняла брови. – Впрочем, как я подозреваю, вы сами начали понимать, что Джек не настолько сговорчивый и не настолько лживый. И даже если у вас получится затащить его в постель, ситуация не изменится. Я знаю его шесть лет и могу сказать с уверенностью, что его нельзя купить. Он оценивает себя слишком высоко, чтобы врать.
 Джоанна усмехнулась:
 – Вы слишком уверены, что я с ним не спала.
 Сара почувствовала к этой женщине нечто вроде жалости.
 – Мой адвокат позвонил вчера и рассказал, что Джек обосновался в летнем домике. Вы сейчас очень уязвимы, а я слишком хорошо знаю мужа, чтобы подумать, что он воспользовался вашим положением.
 – Похоже, вы им восхищаетесь.
 – Никто не восхищается Джеком больше, чем он сам, – ответила Сара сухо. – Надеюсь, он там как следует промерз. Я достаточно настрадалась из-за его искусства.
 – Я дала ему керосиновый обогреватель. – Джоанна нахмурилась, явно раздраженная.
 В глазах Сары неожиданно забегали веселые огоньки.
 – Он был благодарен?
 – Нет, велел оставить обогреватель за дверью. – Джоанна вновь повернулась к окну. – Он сложный человек.
 – Боюсь, так оно и есть, – согласилась Сара. – Ему никогда не приходит в голову, что у других людей уязвимое самолюбие, которое нужно время от времени поглаживать. Он считает, что его любовь должны принимать на веру. А у веры есть одна неприятная особенность – она покидает вас в тот момент, когда больше всего нужна.
 Последовала длинная пауза. Наконец Джоанна спросила:
 – С моей матерью вы тоже так разговаривали? – Как?
 Джоанна запнулась в поиске нужного слова.
 – Так... легко.
 – Вы имеете в виду, было ли мне легко с ней говорить?
 – Нет. – В ее серых глазах появилось затравленное выражение. – Я имею в виду, не боялись ли вы ее?
 Сара посмотрела на свои руки.
 – У меня не было причин для страха, миссис Лассель. Она не могла причинить мне боль, потому что не была моей матерью. Между нами не существовало эмоциональных ниточек, за которые она могла бы дергать по своему усмотрению; не было семейных тайн, которые оставили бы меня беззащитной перед ее языком; не было детских слабостей, которые она использовала бы во взрослой жизни, чтобы унизить меня. Если бы она попробовала, я бы просто ушла, потому что терпела все это от собственной матери долгие годы и не собираюсь мириться с подобным от чужого человека.
 – Я не убивала ее. Вы это пришли выяснить?
 – Я пришла выяснить, можем ли мы наладить отношения?
 – Ради вашей выгоды или моей?
 – Надеюсь, ради нашей взаимной выгоды. Джоанна виновато улыбнулась:
 – Я ничего не выиграю от дружбы с вами, доктор Блейкни. Это было бы равноценно признанию того, что мама была права, а ведь я собираюсь опротестовать завещание в суде.
 – Я хотела убедить вас, что существуют другие варианты.
 – Каждый из которых зависит от вашего расположения. Сара вздохнула:
 – А это так ужасно?
 – Конечно. Я сорок лет терпела мать ради наследства. Вы – всего лишь год. Почему я должна у вас что-то выпрашивать?
 Действительно, почему? Саре тоже показалось это несправедливым.
 – Стоит ли мне приходить сюда еще раз?
 – Нет. – Джоанна встала и расправила складки на юбке. – Вы только все испортите.
 Сара устало улыбнулась:
 – Разве может быть еще хуже?
 – О да, – ответила Джоанна, криво усмехнувшись. – Вы можете мне понравиться. – Она махнула в сторону двери. – Выход там.
 Детектив Купер стоял и задумчиво смотрел на машину Сары, когда та появилась в дверях. 
 – Вы считаете, что поступили мудро, доктор Блейкни?
 – Вы о чем?
 – О походе в логово львицы.
 – Джоанна похожа на львицу?
 – Это лишь речевой оборот.
 – Я догадалась. – Она дружелюбно рассматривала полицейского. – По крайней мере мой визит не прошел впустую. Я немного успокоилась; как скажет вам любой доктор, это лучшее лекарство.
 – Вы объяснились с мужем? Сара покачала головой.
 – Джек – пожизненное наказание. – В ее темных глазах светилась печаль. – Возможно, мне следовало внимательнее прислушиваться к матери, когда она рассуждала о нашем семейном будущем.
 – Выйти замуж – не напасть, да как бы замужем не пропасть? – предположил Купер.
 – Скорее, с волками жить – по-волчьи выть. На что я, естественно, возражала: волков бояться – в лес не ходить. – У Сары было усталое лицо. – Но попробуйте-ка забыть какую-нибудь популярную песенку, которая так и вертится на языке, стоит только о ней вспомнить. У Джека, как и у этих мелодий, есть неприятное свойство постоянно сидеть в памяти, словно заноза.
 Купер засмеялся:
 – Мое наказание – это «Белое Рождество» «Аббы», так что я вас понимаю. – Он взглянул на дом. – Если вас успокоил не ваш муж, то это сделала миссис Лассель. Не смирилась ли она с условиями завещания?
 Сара вновь покачала головой:
 – Нет. Она убедила меня, что не убивала свою мать.
 – И как, интересно, ей это удалось? – В голосе детектива сквозил скептицизм.
 – Женская интуиция, сержант. Вы, вероятно, назовете это наивностью.
 – Так и есть. – Купер похлопал по руке Сары покровительственным жестом. – Вам не нужно относиться к людям свысока, доктор. Тогда вы на многие вещи посмотрите другими глазами.
 – Разве я отношусь к людям свысока? – с удивлением спросила Сара.
 – Это можно назвать по-другому: интеллектуальным снобизмом или самоуверенностью, если угодно. Эти качества надежно скрываются под личиной наивности, и, разумеется, наивность звучит не столь угрожающе. Вы очень решительная женщина, доктор Блейкни, и спешите кинуться в самые опасные предприятия не от глупости, а от чрезмерной уверенности в своей правоте. Однако расследование веду я. – Он грустно улыбнулся. – Не буду притворяться, я вряд ли полюбил бы миссис Гиллеспи. Я скорее склоняюсь к общему мнению, что она была злобной старухой, которая получала удовольствие, делая людям гадости. Тем не менее это никому не давало права убивать ее. Впрочем, я хочу подчеркнуть, что человек, совершивший преступление, достаточно умен. Миссис Гиллеспи с легкостью наживала себе врагов; она подавляла людей, была жестокой и беспардонно попирала чувства других людей. И все-таки кто-то подобрался к ней настолько близко, что обрядил ее в дьявольский головной убор, а потом отнес в ванную в бессознательном состоянии, где и перерезал ей вены. Кто бы ни был этот человек, он не принесет вам свою повинную на блюдечке. Наоборот, сделает все возможное, чтобы вы не догадались о его преступлении. И ваша абсурдная вера в способность интуитивно определять, кто виновен, а кто нет, после обычного разговора – это высшая степень интеллектуальной самоуверенности. Если бы выделить убийц среди остальных было так чертовски просто, мы бы их всех уже давно переловили, а само понятие «убийство» стало бы уделом учебника истории.
 – Боже мой, – произнесла Сара, – по-моему, я задела вас за живое. Извините.
 Купер тяжело вздохнул от возмущения:
 – Вы все еще говорите со мной покровительственным тоном.
 Сара открыла дверцу машины.
 – Наверное, будет лучше, если я поеду. Иначе мне тоже захочется вас оскорбить.
 Купер засмеялся:
 – Ничего. Меня такие профи оскорбляли, что вам до них далеко.
 – Ничего удивительного, – ответила Сара, садясь за руль. – Наверняка не я одна злилась, наблюдая, как вы задираете нос. Вы ведь даже не знаете точно, была ли Матильда убита. Тем не менее мы все должны поднять руки вверх и паниковать при одном вашем виде. Какая вам разница, что я внутренне успокоилась оттого, что миссис Лассель не убила свою мать из-за завещания?
 – Разница в том, – ответил детектив мягко, – что вы могли умереть.
 – О чем вы? – спросила Сара насмешливо.
 – Вы написали завещание, доктор Блейкни?
 – Да.
 – В пользу своего мужа?
 Она кивнула.
 – Значит, если вы вдруг завтра умрете, то он получит все, включая и наследство, оставленное вам миссис Гиллеспи.
 Сара завела машину.
 – Вы намекаете, что Джек планирует меня убить?
 – Не обязательно он. – Купер выглядел задумчивым. – Я более заинтересован в том факте, что он – потенциально – очень завидный жених. Если, конечно, вы умрете до того, как успеете изменить завещание. Над этим стоит задуматься, вам не кажется?
 Сара смотрела на детектива сквозь боковое стекло машины.
 – И вы еще утверждаете, что Матильда была злобной женщиной? – В ярости она надавила на педаль газа до пола. – Да по сравнению с вами она новобранец, Джульетта рядом с Яго. А если вы не понимаете аналогии, то советую почитать Шекспира. – Сара сняла машину с ручного тормоза и унеслась, осыпав ноги полицейского гравием, вылетевшим из-под колес.
 – Вы заняты, мистер Блейкни, или все-таки уделите мне несколько минут? – Купер прислонился к дверному косяку летнего домика и закурил.
 Джек посмотрел на детектива, затем вновь вернулся к работе.
 – Если бы я сказал, что занят, вы бы ушли? – Нет.
 Художник зажал кисть между зубами, взял другую, погрубее, из банки на мольберте и приступил к созданию текстуры на только что нанесенной на холст краске. Купер молча курил, наблюдая за его действиями.
 – Ну ладно, – сказал Джек, ставя кисти в скипидар и поворачиваясь лицом к сержанту. – В чем дело?
 – Кто такой Яго?
 – Любопытная причина визита.
 – Причина визита в другом, но мне все равно хотелось бы знать.
 – Яго – персонаж трагедии «Отелло». Он был вроде Макиавелли, манипулировал чувствами людей.
 – А Отелло – тот самый черный парень? Джек кивнул.
 – Яго довел его до такой неистовой ревности, что тот убил свою жену Дездемону, а потом и себя, узнав, что Яго ее оклеветал. Это история всепоглощающей страсти и предательства. Вы должны ее прочитать.
 – Пожалуй. Как Яго добился того, чтобы Отелло ревновал?
 – Он воспользовался эмоциональной нестабильностью Отелло: говорил, что у Дездемоны связь с более молодым и привлекательным мужчиной. Отелло ему поверил, потому что как раз этого он больше всего и боялся. – Джек вытянул длинные ноги. – До того как Отелло бросился на меч, он описал себя как человека, который «любил без меры и благоразумья» [25] . Этой фразой сейчас часто злоупотребляют люди, которые знают цитату, но не знают предысторию. Они интерпретируют «любил без благоразумья» как неудачный выбор любимой; на самом же деле Отелло признавал свою глупость, потому что не доверял женщине, которую обожал. Он просто не мог поверить, что обожание было взаимным.
 Купер затушил сигарету о каблук ботинка.
 – В общем, вполне жизненная история, – пробормотал сержант, бросая взгляд на спальный мешок. – Ваша жена любит не слишком разумно в настоящий момент, и вы едва ли поощряете ее на что-либо другое. Вы несколько жестоки, вам не кажется, сэр?
 Джек вдруг понял, что его симпатия к детективу растет с каждой встречей.
 – Не настолько жесток, насколько мог бы. Почему вы хотели узнать о Яго?
 – Ваша жена упомянула о нем, сказав, что я – это Яго по сравнению с Джульеттой – миссис Гиллеспи. – Он широко улыбнулся. – А я всего лишь предположил, что если ваша супруга скоропостижно умрет, то вы станете завидным женихом. – Купер вынул еще одну сигарету, посмотрел на нее и убрал обратно. – Впрочем, я не вижу миссис Гиллеспи в роли Джульетты. Она скорее король Лир; ведь его, по-моему, предала дочь.
 – Вернее, дочери, – поправил Джек. – Их было две, по крайней мере тех, кто его предал. А третья пыталась спасти отца. – Он поскреб небритый подбородок. – Значит, вы копаете под Джоанну? Если я правильно понял ход ваших мыслей, то Джоанна убила мать ради денег, затем, с ужасом узнав, что Матильда изменила завещание, быстро решила положить на меня глаз, дабы отбить у Сары. Впоследствии же, прикончив Сару в первый подходящий момент, она планирует женить меня на себе. – Он хихикнул. – Или вы думаете, что мы заодно? Мудреная теория.
 – Случались вещи и поудивительнее, сэр. Джек расправил затекшие плечи.
 – В целом мне больше нравится интерпретация Джоанны. Она разумнее.
 – Но она обвиняет вашу жену.
 – Я знаю. И у нее неплохо получается. Единственный недостаток в ее теории, что Сара никогда бы этого не сделала. Однако я не виню Джоанну в ошибке. Она не видит очевидных вещей из-за ревности.
 Купер нахмурился:
 – И кого же она ревнует, вас?
 – Господи, нет, конечно! – Джек захохотал. – Я ей даже не очень нравлюсь. Она считает меня гомосексуалистом, ибо иначе не может объяснить мое нежелание с ней спать. – Он с удовлетворением отметил изменившееся выражение лица Купера и все же не стал развивать эту тему. – Джоанна ревнует к своей матери, конечно. Она была вполне счастлива, ненавидя Матильду и зная, что та ненавидит ее. И вдруг Джоанна обнаружила, что у нее есть соперница. Ревность вызывает еще более собственнические чувства, чем любовь.
 – Вы хотите сказать, что она знала об отношениях вашей жены с миссис Гиллеспи еще до ее смерти?
 – Нет, если бы Джоанна знала, то предприняла бы что-нибудь. – Художник снова поскреб щетину, глаза задумчиво сузились. – Сейчас уже слишком поздно делать что-либо, а это даже усиливает ревность. Она начнет забывать недостатки Матильды, фантазировать, какие отношения были у Сары с ее матерью и мучиться по поводу утраченных возможностей. Давайте будем честными, всем нам хочется верить, что матери нас любят. Это якобы единственная любовь, на которую мы можем рассчитывать при любых обстоятельствах.
 Купер все-таки закурил и теперь задумчиво смотрел на мерцающий кончик сигареты.
 – Выходит, миссис Лассель ревнует к близким отношениям, возникшим между вашей женой и миссис Гиллеспи. Почему же она не ревновала к собственной дочери? Юная леди заявляет, что они с бабушкой очень ладили.
 – Вы ей верите?
 – У меня нет оснований для обратного. Директриса школы говорит, что миссис Гиллеспи регулярно писала и всегда выглядела любящей бабушкой, когда приезжала в школу. Намного более любящей и заинтересованной в успехах внучки, чем миссис Лассель, которая появлялась там крайне редко.
 – Для меня это означает лишь то, что Матильда была той еще лицемеркой. Не забывайте о снобизме, иначе картина ее характера окажется неполной. Саутклифф – дорогая частная школа для девочек. Матильда никогда бы не уронила себя в таком месте. Она вечно сетовала на недостаток «людей своего круга» в Фонтвилле.
 Сержант недоверчиво покачал головой:
 – Раньше вы говорили о ней другое. Вы назвали ее одной из самых ярких индивидуальностей. А теперь утверждаете, что она изображала принадлежность к высшим слоям общества, чтобы возвыситься в глазах окружающих.
 – Да нет. Она принадлежала к Кавендишам и очень гордилась своим происхождением. Члены их семьи были уважаемыми людьми в этих краях долгие годы. Ее отец, сэр Уильям Кавендиш, член местного парламента, купил себе рыцарство. Матильда уже была социально выше многих, если вам угодно так выражаться, ей не требовалось этого изображать. – Он нахмурился. – Нет, не происхождение делало ее экстраординарной личностью. Когда она оставалась наедине с собой, ее разрывали противоречия. Возможно, тут дело в сексуальном насилии, которому она подверглась со стороны дяди, хотя мне кажется, она просто родилась не в том поколении и прожила не ту жизнь. С таким интеллектом Матильда могла бы добиться всего, чего угодно, а ей пришлось ограничиться совершенно несвойственной ролью замужней женщины и матери. На самом деле это очень грустно. Большую часть своей жизни Матильда провела в войне с собой, и от этой войны жестоко пострадали ее дочь и внучка. Ей было тяжело думать, что их семейный мятеж увенчается успехом, в то время как ее провалился.
 – Это все она вам рассказала?
 – Не столь многословно. Я тщательно собирал крупицы того, что она говорила, и отражал на портрете. Но все это правда. Матильда потребовала разъяснить ей смысл моей картины, все до последнего мазка кисти и малейшего оттенка. – Джек пожал плечами. – Ну я и предоставил ей объяснение, почти слово в слово совпадающее с тем, что вы сейчас услышали. В конце она сказала, что я ошибся только в одном, и то лишь потому, что не отразил этого на портрете. Скорее всего она говорила про сексуальное насилие со стороны дяди. Тогда я о нем не знал. Я знал лишь, что отец издевался над Матильдой при помощи «уздечки для сварливых».
 Однако Купера больше заинтересовали слова, сказанные Джеком раньше.
 – Трудно назвать бунт миссис Лассель большой удачей. Она связалась с никчемным наркоманом, который вскоре умер и оставил ее без гроша.
 Лицо Джека снова расплылось в улыбке.
 – Вы вели очень спокойную жизнь, если до сих пор считаете, что бунт приводит к достижению счастья. На самом деле это злость, противостояние и причинение максимального вреда противной стороне. – Он насмешливо приподнял одну бровь. – И с этой точки зрения Джоанна добилась явного успеха. Если вы называете ее мужа никчемным сейчас, то представьте, что говорили о нем знакомые Матильды в то время. Не забывайте, она была очень гордой женщиной. Купер глубоко затянулся и бросил взгляд на дом.
 – Ваша жена только что приходила к миссис Лассель. Вы в курсе?
 Джек покачал головой. Детектив продолжал:
 – Я встретил ее, когда она уже уходила. Миссис Блейкни сказала мне, что убедилась в невиновности миссис Лассель. Вы согласны с этим выводом?
 – Возможно.
 – Вы тут упомянули, что бунт миссис Лассель заключался в причинении наибольшего вреда объекту ее ненависти. Разве смерть не является наибольшим вредом?
 – Я говорил о событиях двадцатилетней давности. Вы же говорите о настоящем. Бунтарство – удел молодости, сержант, а не среднего возраста. Наоборот, бунтуют против людей среднего возраста, потому что именно взрослые предают свои принципы.
 – Хорошо, тогда каким образом бунтует Рут?
 Джек лениво посмотрел на сержанта из-под полуприкрытых век.
 – Почему бы вам не спросить у нее самой?
 – Потому что вы здесь, а она – нет.
 – Тогда спросите у ее матери. Вам же платят за то, чтобы вы вмешивались в личную жизнь людей, – художник снова приподнял бровь, – а мне нет.
 Купер расплылся в улыбке.
 – Вы мне нравитесь, мистер Блейкни, и только Богу известно почему. Ваша жена мне тоже нравится, если на то пошло. Вы оба – прямолинейные люди, которые смотрят в глаза при разговоре. И, верите или нет, это греет мне душу, потому что я пытаюсь выполнять работу, которую обязан делать, но за которую меня часто называют свиньей. Однако если вы или она или даже вы вместе убили несчастную пожилую женщину и мне придется вас арестовать, то я это сделаю. Мои личные пристрастия тому не помешают. Ведь я из тех старомодных чудаков, которые уверены, что общество может существовать только тогда, когда оно регулируется правилами и законами, дающими больше свободы, чем ограничений. В то же время мне не нравятся миссис Лассель и ее дочь; и если бы я сажал за решетку всех, кто мне не понравился, то они бы загремели в камеру еще неделю назад. Они обе одинаково злобные особы. Одна направляет свою злость против вашей жены, вторая – против своей матери, и все же ни та ни другая не сказали ничего стоящего. Их обвинения туманны и беспочвенны. Рут утверждает, что ее мать – беспринципная шлюха, а миссис Лассель говорит, что ваша жена – безжалостная убийца. Тем не менее доказать свои заявления они не могут. – Купер выбросил окурок в траву. – Странно, но вы с доктором Блейкни, получается, знаете об этих двух женщинах и их отношениях с миссис Гиллеспи больше, чем они сами, хотя, повинуясь какому-то ложному альтруизму, не желаете об этом рассказывать. Может, среди интеллектуалов считается политически некорректным касаться неприятных сторон жизни, и все-таки постарайтесь не ошибиться. Если не появится новая информация, смерть миссис Гиллеспи останется неразрешенной тайной и единственной, кто от этого пострадает, будет доктор Блейкни. Ибо только у нее есть повод желать смерти этой пожилой дамы. Если доктор Блейкни не убивала свою пациентку, ее невиновность может быть доказана только в случае обвинения кого-то другого. А теперь ответьте честно: вы действительно так плохо относитесь к своей жене, что позволите втоптать в грязь ее репутацию лишь потому, что не хотите помогать полиции?
 – Боже мой! – воскликнул Джек с неподдельным восторгом. – Мне, видимо, и правда придется нарисовать ваш портрет. Мы, кажется, сошлись на двух тысячах?
 – Вы не ответили на мой вопрос, – терпеливо ответил полицейский.
 Джек взял альбом и просмотрел его в поисках чистого листа.
 – Постойте там еще минутку, – пробормотал он, взял кусочек угля и торопливо провел им по бумаге. – Что за речь! Ваша жена такая же честная и благородная, под стать вам?
 – Вы говорите ерунду.
 – Вовсе нет. – Джек прищурившись посмотрел на детектива и снова вернулся к рисованию. – Думаю, отношения между полицией и обществом выходят из равновесия. Полиция, похоже, забыла, что именно общество создало ее для защиты закона; общество же, в свою очередь, упускает из виду, что, выбрав законы, оно обязано им следовать. Отношения должны быть взаимно теплые; вместо этого они взаимно подозрительные и враждебные. – Он послал Куперу обезоруживающую улыбку. – Я совершенно очарован встречей с полицейским, который склонен разделять мою точку зрения. И конечно же, я не позволю репутации Сары пострадать. Все действительно так серьезно?
 – Когда вы в последний раз выходили на улицу с тех пор, как переехали сюда? 
 – Я редко выхожу, пока работаю над портретом.
 – Тогда, возможно, сейчас самое время. В Фонтвилле действует нечто вроде суда, и ваша жена – излюбленная жертва. Не забывайте, что она все еще новенькая здесь, а вы перебежали на противоположную сторону. Доктор Блейкни уже потеряла изрядное количество пациентов.
 Джек отодвинул альбом на расстояние вытянутой руки, чтобы рассмотреть рисунок получше.
 – Да, – произнес он, – мне определенно нравится вас рисовать. – Он начал собирать сумку. – В любом случае здесь жутко холодно, да и портрет Джоанны я смогу закончить дома. А Сара меня примет назад?
 – Вам лучше спросить у нее. Мне не платят за то, чтобы я вмешивался в семейные неурядицы.
 Художник щелкнул пальцами в знак согласия.
 – Ладно, – сказал Джек, – я знаю о Рут только со слов Матильды. Не могу отвечать за достоверность, так что вам придется самому проверить информацию. Матильда хранила дома сумму на мелкие расходы, пятьдесят фунтов, в запертой шкатулке в ночном столике. Однажды она открыла его, потому что хотела, чтобы я пошел в магазин и купил ей кое-какие продукты. Шкатулка оказалась пустой. Я предположил, что, возможно, она уже потратила деньги, просто забыла. На что Матильда ответила: «Нет, такое случается, когда родная внучка – воровка». – Джек пожал плечами. – Не исключено, что она пыталась прикрыть провал в памяти, обвиняя Рут. Однако она не стала распространяться о случившемся, а я не расспрашивал. Больше мне вам нечего сказать.
 – Ну и семейка, – вздохнул сержант. – Неудивительно, что бабушка предпочла оставить деньги не родственнику.
 – Здесь мне трудно с вами согласиться, – сказал Джек. – Дети – плоды творения Матильды, ее кровь и плоть. Ей не следовало передавать деньги Саре.
  Сегодня  ,   совершенно ничего не подозревая  ,   я зашла в приемную и пережила настоящий шок  –  увидела за стойкой Джейн Марриотт. Почему мне никто не сказал  ,   что они вернулись?Предостережен – значит вооружен. Джейн  ,   конечно же  ,   знала  ,   что наши пути рано или поздно пересекутся  ,   и держалась очень спокойно. «Доброе утро  ,   Матильда  ,   – сказала она. – Выглядишь очень хорошо». Я не могла произнести ни слова. Доктору Малоделайке  ,   этому тупице  ,   было поручено передать благие новости о том  ,   что Джейн и Пол решили снова переехать в Розетт-хаус после смерти арендатора. Подозреваю  ,   что Пол  –  инвалид (хроническая эмфизема) и ему пойдут на пользу тишина и покой Фонтвилля после ужасных условий Саутгемптона. Но что мне делать с Джейн? Не заговорит ли она? Или  ,   еще хуже  ,   не выдаст ли меня? «Ужели в небесах нет милосердья  ,   чтоб в глубину тоски моей взглянуть?»  [26] 
  Было бы лучше  ,   если бы Рут не возвращалась в школу. Без нее дом кажется пустым. В нем слишком много призраков. 
  Джеральд и отец безжалостно меня преследуют. Бывают такие моменты  ,   хоть и не часто  ,   что я даже жалею об их смерти. Но я возлагаю большие надежды на Рут. Она очень умна для своего возраста. Уверена  ,   что наконец-то из Кавендишей выйдет толк. Если же нет  ,   то все  ,   что я сделала  ,   было напрасно. 
  «Тсс! Тсс! Кто смеет   шептать! Матильда  Гиллеспи молится опять». В последнее время меня мучают ужасные головные боли. Может  ,   и не Джоанна сошла с ума  ,   а я. 




 ГЛАВА 10


 Рут, вызванная с урока химии, робко вошла в комнату, предоставленную директрисой сержанту Куперу, и встала возле двери.
 – Зачем вы вернулись? Я уже рассказала все, что знаю. В простом платье и со стянутыми в тугой пучок волосами она выглядела старше своих семнадцати лет.
 Купер мог понять ее смущение. Любая школа напоминает аквариум, где каждый на виду, а школа-пансион – тем более.
 – Полицейское расследование не такая простая вещь, – ответил детектив извиняющимся тоном. – Иногда требуются дополнительные вопросы. – Он показал на стул: – Садитесь, мисс Лассель.
 Она неловко села, и Купер уловил следы подростковой неуклюжести, скрываемой за псевдоискушенностью внешнего облика. Сержант опустил свое грузное тело на стул напротив и посмотрел на Рут серьезно, но не злобно.
 – Два дня назад мы получили письмо, касающееся вас. Анонимное. В письме утверждается, что вы были в «Кедровом доме» в день смерти вашей бабушки и что вы украли у нее серьги. Это правда, мисс Лассель?
 Ее глаза расширились.
 – Кроме того, – спокойно продолжал сержант, – надежный источник сообщил, что ваша бабушка знала о вашем воровстве и обвиняла вас в пропаже денег. Это тоже правда?
 Она побледнела.
 – Я требую адвоката.
 – Почему?
 – Это мое право. Купер встал и кивнул:
 – Что ж, очень хорошо. У вас есть личный адвокат? Если есть, то дайте его номер телефона директрисе и попросите позвонить ему. Если же нет, то уверен, она согласится вызвать школьного юриста. Скорее всего счет за его услуги прибавят к плате за учебу. – Он направился к двери. – Возможно, директриса сама предложит свои услуги, чтобы защитить ваши интересы. Я не имею возражений против обоих вариантов.
 – Нет, – ответила девушка резко. – Я требую дежурного адвоката.
 – Какого дежурного адвоката? – В этот момент она показалась Куперу странно жалкой.
 – Которого предоставляет полиция. Он обдумывал ее слова.
 – Вы имеете в виду дежурных юристов при полицейских участках, которые защищают интересы людей, не имеющих своего законного представителя?
 Рут кивнула.
 Когда Купер заговорил, в его голосе слышалось неподдельное сочувствие.
 – Я был бы рад вам помочь, мисс Лассель, однако, боюсь, о дежурном адвокате не может быть и речи. Сейчас довольно сложная экономическая ситуация, а вы – молодая, привилегированная девушка, окруженная людьми, которые с радостью будут защищать ваши права. Мы попросим директрису связаться с адвокатом. Уверен, она не заставит себя ждать и, кроме того, приложит все усилия, чтобы предотвратить распространение нежелательных разговоров. В конце концов, ей нужно заботиться о репутации школы.
 – Ублюдок! – бросила Рут. – Тогда я просто не буду отвечать на ваши вопросы.
 Купер изобразил удивление.
 – Насколько я понял, вы уже не хотите адвоката?
 – Нет. Да. То есть я не буду ничего говорить. Детектив вернулся на свой стул.
 – Ваше право. Но если я не получу ответов от вас, мне придется получить их от кого-то другого. По личному опыту знаю, что воры не ограничиваются лишь одной жертвой. Интересно, что получится, если я соберу всю школу и спрошу, не пропадало ли тут чего в последний год. Думаю, выводы будут очевидны, потому что всем известно, что я приехал в школу исключительно ради разговора с вами.
 – Это шантаж.
 – Напротив, обычная полицейская процедура, мисс Лассель. Если коп не может получить информацию из одного источника, он обязан изучить другие.
 Лицо Рут скривилось от злости.
 – Я никого не убивала.
 – Разве я вас в этом обвинял?
 Было видно, что ей тяжело удержаться от ответа.
 – Вы так думаете. Если я там была, тогда должна была ее убить.
 – Смерть вашей бабушки скорее всего наступила в период с девяти вечера до полуночи. Вы были там в это время?
 Куперу показалось, что Рут вздохнула с облегчением.
 – Нет, я вышла от нее в пять. Мне нужно было успеть к лекции по физике. Я не могла ее пропустить – это один из основных предметов на выпускных экзаменах. Я даже произнесла официальную благодарную речь в конце лекции.
 Он вынул блокнот:
 – Когда начинается лекция?
 – В семь тридцать.
 – И вы успели к ее началу?
 – Да.
 – Как вам это удалось? Вы не могли пройти пешком тридцать миль за два с половиной часа.
 – Я взяла велосипед.
 Купера объяснение не удовлетворило.
 – Во сколько вы приехали к бабушке, мисс Лассель?
 – Не знаю. Думаю, около пятнадцати тридцати.
 – А в котором часу ушли из школы?
 – После обеда.
 – Понятно, – произнес он медленно. – Итак, вы проехали тридцать миль в одном направлении за два часа, отдохнули полтора часа в обществе бабушки, а потом проехали тридцать миль обратно. Вы, должно быть, очень тренированная девушка. У кого вы одолжили велосипед? – Купер держал карандаш наготове над своим блокнотом.
 – Я не знаю, чей он был. Я взяла его без спроса. Сержант сделал пометку.
 – Давайте называть вещи своими именами. Получается, вы его украли. Так же как серьги и пятьдесят фунтов у бабушки.
 – Я поставила велосипед на место. Это не воровство.
 – Куда вы его поставили?
 – Под навес для велосипедов.
 – Хорошо, значит, вы сможете мне его показать.
 – Не уверена. Я просто взяла самый лучший из тех, что там стояли. Какая разница, какой это был велосипед?
 – Потому что вам придется снова на него сесть и проехать всю дорогу до Фонтвилля под моим наблюдением. – Купер выглядел очень самодовольным. – Видите ли, я не верю, что вы способны проехать тридцать миль за два часа, и буду рад, если вы докажете обратное. Потом вы отдохнете полтора часа и поедете обратно.
 – Вы не имеете права! Это гребаное... – она попыталась подобрать нужное слово, – насилие!
 – Напротив, очень даже имею. Это называется следственный эксперимент. Вы были на месте преступления в день его совершения, вы член семьи жертвы и имели доступ в дом, кроме того, вы надеялись унаследовать крупную сумму денег. Все это ставит вас чуть ли не во главу списка подозреваемых.
 Либо вы докажете мне, что действительно ездили туда на велосипеде, либо сейчас же говорите, каким образом добрались до Фонтвилля на самом деле. Кто-то вас отвез, не так ли?
 Рут сидела молча, надувшись, и водила мыском туфли по ковру.
 – Я голосовала на дороге, – вдруг сказала она, – и не хотела вам говорить, потому что в школе поднимут шумиху, если узнают.
 – Ваша бабушка была жива, когда вы покинули дом в пять часов вечера?
 Казалось, Рут сбила с толку резкая перемена темы.
 – Конечно, раз я ее не убивала.
 – Вы с ней разговаривали?
 – Пришлось, – пробормотала она. – Я оставила ключи в школе, так что позвонила в дверь.
 – Тогда она наверняка спросила, как вы туда добрались. Если вы голосовали, то бабушка явно вас не ждала.
 – Я соврала, что меня подбросил друг.
 – Но ведь это было неправдой, и вы знали, что придется снова ловить машину, чтобы вернуться в школу, да еще в темноте, поздним ноябрьским вечером. Почему вы не попросили свою бабушку отвезти вас обратно? У нее была машина, и, по вашим словам, вы с ней хорошо ладили. Она бы отвезла вас без колебаний. Зачем подвергать себя опасности и голосовать на дороге в темноте?
 – Я об этом не подумала. Купер вздохнул.
 – Где вы голосовали, мисс Лассель? В самом Фонтвилле? Или вы прошли три мили до главной дороги? Если в Фонтвилле, то мы сможем найти человека, который подвозил вас, чтобы он подтвердил ваши показания.
 – Я дошла до главной дороги.
 – Во что вы были обуты?
 – В кроссовки.
 – Тогда в ребристой подошве должна остаться грязь с тропинки. В тот день лил дождь. Ребятам из лаборатории придется взять пробы грунта на тропинке. Ваша обувь докажет, говорите ли вы правду. И если нет, – он мрачно улыбнулся, – я сделаю вашу жизнь крайне неприятной, мисс Лассель. Если понадобится, я опрошу каждую девушку в школе, чтобы выяснить, с кем вы общаетесь, кто вас прикрывал во время самовольной отлучки, что вы крадете и почему. И если в результате у окружающих останется к вам хоть чуточку доверия, тогда я начну все заново. Надеюсь, ясно выражаюсь? Итак, кто вез вас к бабушке?
 В глазах Рут стояли слезы.
 – Это не имеет никакого отношения к смерти бабушки.
 – Тогда что вы потеряете, рассказав мне?
 – Меня исключат из школы.
 – Вас исключат куда быстрее, если мне придется объяснять, почему я изымаю вашу одежду и обувь на экспертизу.
 Она закрыла лицо руками.
 – Меня отвез мой парень.
 – Имя, – потребовал Купер непреклонно.
 – Дэйв. Дэйв Хьюз.
 – Адрес?
 Рут покачала головой:
 – Я не могу вам сказать. Он меня убьет. Купер хмуро посмотрел на склоненную голову.
 – Как вы с ним познакомились? Девушка подняла заплаканное лицо:
 – Он делал бетонированную площадку на школьном дворе. – Рут прочитала неодобрение в глазах сержанта и попыталась оправдаться: – Это не то, что вы думаете.
 – То есть?
 – Я не шлюха. Мы любим друг друга.
 Ее сексуальная мораль заботила Купера меньше всего, чего нельзя было сказать о девушке. Детективу даже стало ее жалко. «На самом деле она обвиняла себя, – подумал он, – называя мать шлюхой».
 – У него есть дом? Рут покачала головой:
 – Они поселились в брошенном, предназначенном под снос жилье.
 – Но у него должен быть телефон, иначе как бы вы с ним связывались?
 – У него есть мобильный.
 – Не могли бы вы дать мне номер?
 Рут выглядела не на шутку встревоженной.
 – Дэйв будет в ярости.
 И Купер в этом не сомневался. Интересно, в чем он замешан? Наркотики? Секс с несовершеннолетними? Порнография? Как бы исключение из школы не стало для Рут наименьшей проблемой.
 – Расскажите мне о нем, – предложил детектив. – Как давно вы знакомы? Сколько Дэйву лет?
 Сержанту приходилось по крупицам вытягивать из девушки информацию. И пока она говорила и прислушивалась к собственным словам, он видел, как до нее доходит истинный смысл и подтверждение худших ее страхов: это было вовсе не противостояние Монтекки и Капулетти, разрушившее невинную любовь, а лишь убогие и потные получасовые встречи на заднем сиденье белого «форда-транзит». С таким трудом рассказанная история была лишена даже эротизма, и Купер, как и Рут, чувствовал себя не очень уютно. Он помогал ей, как мог, однако смущение девушки оказалось заразительным, и в конце ее рассказа они почти не встречались глазами.
 Отношения Рут и Дэйва длились шесть месяцев – с тех пор как строительная бригада закончила бетонировать площадку. Детали того, как все начиналось, оказались банальными. Школа, полная девушек; Дэйв с наметанным глазом на наиболее вероятную жертву; ей льстило его очевидное восхищение, когда он выделял ее среди остальных; тоскливое сожаление, когда площадка была закончена и бригада уехала; вроде бы случайная встреча, когда она шла одна по улице. Он, уже много повидавший и двадцативосьмилетний; она, одинокая семнадцатилетняя девушка с мечтами о романтических отношениях. Он уважал ее, любил ее, ждал бы ее вечно, но (какое огромное значение слово «но» играет в жизни людей, подумал Купер) все случилось на заднем сиденье его машины уже через неделю. Наверное, если бы она смогла забыть грязь одеяла, брошенного на брезент, то тогда запомнила бы удовольствие и возбуждение. Рут вылезала из окна на первом этаже в два часа ночи, чтобы оказаться в объятиях любимого. Они курили, пили и разговаривали в уединении припаркованного фургона, и пусть Дэйв был не слишком образован и не очень красноречив, для нее это не имело значения. То, что случилось потом, тоже не имело большого значения, потому что, если уж на то пошло (глаза Рут опровергали сказанное), она хотела секса так же сильно, как и он.
 Купер еле сдерживался, чтобы не спросить ее – почему? Почему она ценила себя так низко? Почему она оказалась единственной девочкой в школе, кто попался на его» удочку? Почему ей понадобилось заводить отношения с неграмотным рабочим? Почему, наконец, она оказалась такой доверчивой, что поверила, будто ему нужно что-то, кроме бесплатного секса с чистой девственницей? И, конечно же, сержант не стал спрашивать. Он не был столь жесток.
 Связь Рут и Дэйва могла бы на том и закончиться, если бы не один несчастный случай (по мнению Купера, а не девушки) во время каникул. Парень пропал после той ночи в фургоне, и надежда уже уступила место депрессии. Рут проводила Пасху в Фонтвилле с бабушкой (она часто ездила в Фонтвилль, чтобы побыть с бабушкой, пояснила она Куперу) и поехала в Борнмут за покупками. И вдруг увидела Дэйва. Он был так рад ее видеть, но и рассержен тоже, потому что она не ответила на его письмо. (Купер кисло представил трогательную сцену. «Какое письмо? Наверное, оно потерялось на почте».) Разумеется, они оказались в объятиях друг друга на заднем сиденье «форда», а потом Дэйв отвез ее обратно домой и понял (детектив умел читать между строк), что Рут может оказаться полезной не только для того, чтобы быстро перепихнуться, когда ему захочется.
 – В те каникулы он возил меня везде. Никогда еще я не проводила время так здорово. – Рут произносила слова ровно, без эмоций, словно воспоминания уже утратили свой блеск.
 Она слишком боялась рассказать бабушке об этой связи – даже в самых диких мечтах нельзя было представить, что Матильда одобрит выбор внучки. Поэтому ей пришлось выдумывать для отлучек разные причины.
 – И бабушка вам верила?
 – В то время обострился ее артрит. К вечеру она уже забывала, что я ей говорила.
 – Дэйв возил вас к себе домой?
 – Только однажды. Мне там не понравилось.
 – Красть у бабушки предложил Дэйв или додумались вы сами?
 – Все было не так, – сказала она грустно. – У нас кончились деньги, и я просто одолжила несколько фунтов у бабушки из сумочки.
 – И не смогли отдать?
 – Да. – Она замолчала.
 – Что случилось потом?
 – Дома было столько всего. Украшения. Всякая утварь. Столовое серебро. Многое ей даже не нравилось. И она была такой жадной. Могла бы назначить мне содержание побольше.
 – Итак, вы крали вещи, а Дэйв их продавал? Рут не ответила.
 – Что случилось с работой Дэйва в строительной бригаде?
 – Кончились заказы. – Она пожала плечами. – Он не виноват. Дэйв работал бы, если б мог.
 Неужели она и правда в это верила?
 – Значит, вы воровали у бабушки на протяжении семестра и летних каникул?
 – Это не воровство. Рано или поздно эти вещи все равно стали бы моими.
 Дэйв неплохо прополоскал ей мозги. Или она высказывает собственные мысли?
 – Как видите, все оказалось иначе.
 – У доктора нет никаких прав на наследство. Она даже не наша родственница.
 – Адрес Дэйва, пожалуйста, мисс Лассель.
 – Я не могу, – произнесла Рут с неподдельным ужасом в голосе. – Он меня убьет.
 Терпение Купера подходило к концу.
 – Что ж, не велика будет потеря. Ваша мать горевать о вас не станет, ну а для остальных вы лишь цифра из статистики. Еще одна девушка, которая позволила мужчине воспользоваться собой. – Он презрительно покачал головой. – Думаю, жалеть стоит лишь о деньгах, потраченных на ваше образование. – Купер осмотрел комнату. – Мои дети многое отдали бы за то, чтобы иметь ваши возможности, хотя они, конечно же, намного умнее вас и воспользовались бы удачей во благо. – Сержант помолчал, закрыл блокнот и со вздохом поднялся. – Вы заставляете меня обратиться к вашей директрисе, раз не хотите по-хорошему.
 – Она все равно ничего не знает.
 – Она знает название фирмы, которая ремонтировала площадку. Придется выяснять адрес вашего друга через нее.
 Рут вытерла рукавом нос.
 – Вы не понимаете, мне нужно поступить в университет.
 – Зачем? – потребовал он ответа. – Чтобы у вас с вашим парнем был доступ к легковерным студентам? Чем он промышляет? Наркотиками?
 Слезы уже ручьем текли у нее по щекам.
 – Иначе я не смогу от него избавиться. Я сказала, что собираюсь в Эксетер, только это неправда. Я намерена поступить в какой-нибудь университет на севере, потому что они находятся дальше всего отсюда.
 К своему удивлению, Купер был тронут. Ему пришло в голову, что девушка скорее всего говорит правду. Она и на самом деле считает побег единственно возможным для себя выходом. Интересно, что же такое Дэйв сделал, при помощи чего заставил ее так бояться. Устал ждать и убил миссис Гиллеспи, чтобы ускорить получение Рут наследства?
 – Вы не знали своего отца. Думаю, это естественно, что вы искали мужчину, который мог бы его заменить. Однако университет не решит ваших проблем, мисс Лассель. Пройдет семестр или два, и Дэйв найдет вас, можете не сомневаться. Как вы планировали сохранить ваше местонахождение в тайне? Собирались попросить в школе никому не рассказывать, в какой университет вы поступили? Матери и друзьям тоже велели бы держать все в секрете? Рано или поздно раздался бы вежливый телефонный звонок, и кто-нибудь обязательно дал бы эту информацию по доброте душевной. Казалось, что она съеживается на глазах у детектива.
 – Тогда мне ничего не остается...
 – Можете начать с того, что расскажете мне, где его искать.
 – Вы его арестуете?
 – За что?
 – За воровство. Правда, вам тогда придется и меня арестовать.
 Купер пожал плечами:
 – Нужно будет поговорить с адвокатами вашей бабушки. Возможно, они не захотят ворошить прошлое.
 – Тогда вы просто зададите ему вопросы о дне, когда умерла бабушка?
 Он кивнул, решив, что именно это девушка и хотела услышать.
 Рут покачала головой.
 – Он ужасно со мной обходится, когда зол. – На ее глаза вновь навернулись слезы. – Если вы не посадите Дэйва в тюрьму, то я не сообщу вам, где его найти. Вы даже не представляете, какой он. Дэйв накажет меня.
 – Как?
 Она еще сильнее замотала головой:
 – Я не могу вам сказать.
 – Здесь вы в безопасности.
 – Дэйв пообещал, что придет и устроит скандал прямо посреди школы, если я сделаю что-то не так, как он велит. Меня тогда точно исключат.
 Купер был окончательно сбит с толку.
 – Если вы так боитесь исключения, зачем тогда вообще с ним встречались? Вас бы сразу выгнали, как только застукали вылезающей в окно.
 Рут нервно сжала подол платья.
 – Тогда я не понимала, как сильно хочу попасть в университет.
 Детектив кивнул.
 – Есть старая поговорка: что имеем – не храним, потерявши – плачем. – Он по-доброму улыбнулся. – Все мы воспринимаем многие вещи как должное, так что вы в этом не одиноки. Но запомните вот что: серьезные болезни требуют серьезных средств лечения. Думаю, вам следует рассказать обо всем директрисе, положиться на ее милость, прежде чем она сама узнает от меня или от Хьюза. Возможно, она отнесется к вам с сочувствием. Вы ведь не можете предугадать ее реакцию.
 – Она будет в бешенстве.
 – А разве у вас есть выбор?
 – Я бы могла убить себя, – ответила Рут еле слышно.
 – Только слабовольные люди, – произнес Купер нежно, – видят в гильотине единственное средство от головной боли. – Он хлопнул ладонями по коленям. – Соберитесь с духом, молодая леди. Дайте мне адрес Дэйва, а потом идите и поговорите по душам с директрисой.
 У нее задрожали губы.
 – Вы пойдете со мной к ней?
 «О Господи, мало я нянчился с собственными детьми», – подумал сержант.
 – Хорошо. Но если она попросит меня уйти, я уйду. Помните, что у меня нет полномочий выступать в качестве вашего опекуна.
 – Борнмут, Пэлас-роуд, двадцать три, – прошептала Рут. – Это мать сказала вам, что я воровка? – Девушка произнесла эти слова с таким глубоким отчаянием, словно для себя она наверняка решила, что больше некому.
 – Нет, – ответил Купер сочувственно. – К сожалению, ваша мать не рассказала мне ничего.
 Когда Сара подъехала к своему дому, она с удивлением увидела припаркованные рядом машины Джека и Купера. Ее первым порывом было развернуться и уехать. У нее не было сил для еще одной конфронтации или для еще одного публичного обнажения души перед Купером, пока ее муж рвет оставшиеся между ними узы. И все-таки она передумала. Пошло все к черту! В конце концов, это ее дом. Она ведь не жулик какой-то, чтобы часами ездить вокруг дома лишь для того, чтобы избежать встречи с напыщенным полицейским и подонком-мужем.
 Сара тихонько вошла, подумывая о том, чтобы на цыпочках пробежать мимо студии и оказаться на кухне до того, как они сообразят, что она уже дома. Ее мать однажды сказала, захлопывая кухонную дверь перед носом отца Сары: «Возможно, дом англичанина и его крепость, но кухня англичанки – это место, где англичанин должен молчать». Тем не менее голоса слышались дальше по коридору, и Сара поняла: кухня уже под контролем. Глубоко вздохнув и собрав свое достоинство, словно рассыпавшиеся доспехи, она пошла туда.
 Джек, детектив Купер и Рут Лассель с разной степенью тревоги и смущения взглянули на нее поверх бокалов с вином.
 – Привет, – произнесла Сара в тишине. – Вижу, вы без труда отыскали «Шеваль» восемьдесят третьего года.
 – Угощайся, – сказал Джек, потянувшись за чистым бокалом. – Недурное вино.
 – Еще бы. Оно стоило мне небольшого состояния.
 – Не сердись так, женщина. Время от времени нужно позволять себе маленькие радости, иначе ты останешься с коллекционными бутылками, из которых к тому же будет невозможно пить.
 Художник наполнил бокал и пододвинул жене; в его глазах сверкали озорные огоньки. Сара неожиданно почувствовала волну нежности по отношению к этому распутному негодяю. «Любовь, – подумала она, – самая неизлечимая из болезней». Однако Сара ответила мужу злобным взглядом.
 – Мы пришли к общему мнению, – продолжал Джек весело, – что у вина темно-рубиновый цвет, замечательный вкус и совершенно экзотический букет – смородина, сигары и оттенки трав и пряностей.
 – Это марочное вино, идиот. Его следует смаковать, а не пить в пять часов дня за кухонным столом. Уверена, ты даже не дал ему подышать. Наверняка налил прямо из бутылки, словно обычный «Лукозейд» [27] .
 Купер кашлянул.
 – Извините, доктор Блейкни. Мы действительно говорили, что чая будет достаточно.
 – Трусливая крыса! – продолжал Джек в том же веселом тоне. – У самого слюнки потекли, когда я помахал бутылкой перед его носом. Не куксись, старушка, попробуй. Мы все умираем от желания выпить еще по бокальчику, но решили все-таки дождаться тебя, перед тем как открыть вторую бутылку.
 – И сколько бы ты прожил после этого? Ладно, давай сюда. – Сара села на стул и, придвинув к себе бокал, накрыла его рукой и повертела, чтобы смог проявиться винный букет, потом осторожно понюхала.
 – Кто почувствовал сигары?
 – Я, – слегка волнуясь, ответил Купер.
 – Хорошо, в книге говорится о подобном восприятии. А смородину?
 Купер снова показал на себя.
 – Вы раньше этим занимались? Он отрицательно покачал головой.
 – Тогда непременно нужно заняться. У вас определенно хороший нюх.
 – Рут и я ощутили травы и специи, – сказал Джек. – Каков будет вердикт?
 Сара отпила немного и подержала вино на языке, чтобы почувствовать весь спектр вкуса.
 – Замечательно. Только не надейтесь еще на одну бутылку. Кстати, что вы все тут делаете? – Она посмотрела на Рут. – Ты разве не должна быть в школе?
 Повисла напряженная тишина.
 – Рут исключили, – сказал Джек. – Мы тут думали, не сможет ли она пожить здесь с нами, пока что-нибудь не прояснится...
 Сара отпила еще немного из своего бокала и задумчиво посмотрела на мужа.
 – С нами? – вкрадчиво поинтересовалась она. – Не означает ли это, что ты собираешься вновь навязать мне свое общество?
 Лицо художника смягчилось.
 – Смотря как сложатся некоторые обстоятельства, мой ангел.
 – Захочу ли я принять тебя обратно?
 – Нет. Вернусь ли я на твоих или на своих условиях.
 – На моих, – резко заявила Сара. – Или вообще ни на каких.
 Джек слегка улыбнулся. 
 – Вот черт, – пробормотал он.
 Сара с минуту смотрела на мужа, потом снова перевела взгляд на Рут:
 – Итак, почему тебя исключили?
 Рут, которая не поднимала глаз от своих рук с того момента, как Сара вошла, взглянула на Купера.
 – Сержант знает. Вот пусть он и рассказывает.
 – Я бы предпочла услышать от тебя.
 – Я нарушила школьные правила.
 – Все или какое-то одно?
 – Ушла из школы без разрешения.
 – Значит, времена не изменились. Одну мою подругу исключили после того, как она спустилась по пожарной лестнице и болтала с мальчиками у ее подножия. Ее поймали только потому, что мы свесились из окошка и хихикали. Мы так шумели, что директриса услышала нас и сразу же исключила нашу приятельницу. Она сейчас адвокат. И неплохой.
 – Я переспала с парнем, – прошептала Рут. – Директриса сказала, что я оказываю плохое влияние на окружающих. Она сказала, будто я аморальна.
 Сара вопросительно подняла брови. Купер кивнул.
 – Что ж, значит, времена все-таки изменились, – произнесла она спокойно. – Ни у кого из нас не хватило бы смелости совершить что-либо настолько дерзкое. Особенно после того, как нам прочно вбили в голову, что будущий муж может обвинить жену в отсутствии девственности. – Сара усмехнулась. – Мы знали достаточно об укусах любви и о синяках, остающихся после французских поцелуев, но об остальном оставались в полном неведении. Мы пребывали в уверенности, что позеленеем на месте или покроемся прыщами, если позволим мужчине дотронуться до чего-то ниже линии шеи. Когда все это оказалось ложью, каждая из нас испытала неподдельный шок... – Она вновь отпила вина. – Это стоило того, чтобы быть исключенной?
 – Нет. – Слеза потекла по щеке девушки и упала на стол. – Я не знаю, что мне делать. Я хочу поступить в университет.
 – Самое разумное – вернуться в «Кедровый дом» к матери. Она подберет тебе другую школу.
 «И зачем только Купер привел ее сюда? Или это Джек ее привел?»
 Сержант наконец заговорил:
 – Ее парень, вероятно, захочет отомстить после того, как я поговорю с ним, а «Кедровый дом» – первое место, где он будет искать Рут. Я не смог придумать ничего лучше, тем более после того, как увидел, как обошлись с ней в школе. – Он выглядел действительно расстроенным. – Ей приказали собирать чемодан, пока они вызывали такси; тогда я попросил отменить заказ и сам привез ее. В жизни не видел ничего подобного. Послушать их, так она совершила страшное преступление. И самое ужасное, что они ничего не узнали бы, если бы я не убедил Рут все им рассказать, решив, что они примут в расчет ее честное признание и ограничатся предупреждением. Я бы поступил именно так.
 – Матери известно? – спросила Сара у Рут.
 – Джек дал мне позвонить.
 – Она не против того, что ты останешься здесь?
 – Не знаю. Она лишь сказала, что слышала обо всем от мисс Харрис, и повесила трубку. Судя по голосу, мать в ярости. – Рут понурила голову и вытерла глаза платком.
 Сара посмотрела на Джека:
 – Тогда договаривайся сам. Я не пользуюсь большой любовью Джоанны, так что сомневаюсь, что она обрадуется, услышав мой голос.
 – Я уже пытался. Со мной она тоже не пожелала разговаривать.
 Сара чуть не спросила почему, но передумала: ответ будет лишь дразнящей отговоркой. Еще больше ее озадачивала скорость, с какой события приняли столь неожиданный поворот. Только этим утром она собиралась встретить еще один выходной в одиночестве, а сейчас...
 – Должен же ей кто-то сказать, – с раздражением в голосе бросила Сара. И посмотрела на сержанта: 7 – Давайте вы. Я буду рада, если Рут останется, но лишь при условии, что ее мать знает, где она.
 Купер выглядел совсем жалко.
 – Может, лучше подключить социальные службы, – предложил он. – Так сказать, попросим посодействовать третью сторону.
 Сара сузила глаза.
 – В общем-то я очень сговорчивая женщина, однако терпеть не могу, когда моим добродушием пользуются. Нет такой вещи, как бесплатный обед, сержант, и я хотела бы напомнить, что вы только что выпили бутылку очень дорогого вина, которое, по самой скромной оценке и с учетом инфляции, стоит больше семи фунтов за бокал. Другими словами, вы мой должник и, надеюсь, не станете перекладывать свою ответственность и ответственность за будущее этого ребенка на перегруженного работой и плохо оплачиваемого социального работника, чьим единственным решением будет поместить Рут в общежитие, набитое неуравновешенными подростками.
 Купер был на грани отчаяния.
 – Кроме того, недооценив старомодную этику, все еще существующую в школах для девушек, вы стали причиной того, что Рут исключили на пороге одного из самых важных экзаменов в ее жизни. В нашем мире, где использование женской матки до сих пор является единственным надежным методом, известным мужчинам для собственного воспроизводства, самое малое, что они могут дать взамен, так это позволить женщинам роскошь образования, чтобы сделать пожизненную задачу воспитания детей выносимой. Сидеть и смотреть на пустую стену – это одно; иметь внутренние ресурсы, знания и способности, чтобы обратить эту стену в источник вечного побуждения к действию, – совсем другое. И не забывайте о том положительном влиянии, которое оказывает на последующее поколение образованная и умная женщина. Рут хочет поступить в университет. Следовательно, ей нужно сдать выпускные экзамены в школе. Необходимо, чтобы Джоанна как можно скорее подыскала ей другую школу. А значит, кому-то, – Сара показала на сержанта пальцем, – то есть именно вам, надлежит объяснить ей, что Рут здесь, и что находится она здесь по уважительной причине, и что Джоанна должна прийти и обсудить все с дочерью до того, как она упустит шансы получить образование. – Сара повернулась к Рут: – И только попробуй сказать, что ты поставила крест на своем будущем, – я устрою тебе такую трепку!..
 Установилась долгая тишина. Наконец Джек пошевелился.
 – Теперь вы видите, каковы могут быть условия Сары. Она просто не допускает возможности человеческого несовершенства. Поспешу вас успокоить, существуют еще страницы примечаний и мелкого шрифта, оговаривающие все те ужасные недостатки, от которых страдают большинство из нас, – то есть неадекватность, отсутствие уверенности в своих силах, косоглазие и сидение на заборе – все это теневые области, к которым она относится с непреклонным терпением. Хотя, поверьте мне, вы очень рискуете, принимая ее условия. Они подрывают те остатки самоуважения, которые у вас сохранились. – Джек широко улыбнулся Куперу. – Сочувствую, старина, но Сара, как всегда, права. Кто-то должен поговорить с Джоанной, а вы, похоже, задолжали больше всего. В конце концов, именно из-за вас исключили Рут, и именно вы выпили вино стоимостью семь фунтов за бокал. Купер покачал головой:
 – Искренне надеюсь, что мисс Лассель сможет вытерпеть вас обоих. Я бы точно не смог. Через день бы уже лез на стенку.
 Слово «обоих» не ускользнуло от внимания Сары.
 – Как так вышло, сержант, что вы знаете о моих семейных отношениях больше, чем я сама?
 Он дружелюбно засмеялся и встал со стула.
 – Потому что я никогда не говорю «никогда», доктор. – Детектив подмигнул ей. – Кто-то однажды сказал мне, что жизнь – это мошенница. Она крадется за тобой и нападает в самый неожиданный момент.
 Сара почувствовала, как Рут начала дрожать, едва открыла дверь свободной комнаты и зажгла там свет.
 – Что случилось? – спросила Сара у девушки.
 – Первый этаж, – выпалила она. – Если Дэйв придет, он сможет сюда забраться.
 – Боюсь, виноват Джеффри Фрилинг, бывший владелец. Это он перевернул дом с ног на голову, чтобы из комнат для гостей открывался наилучший вид. Мы постепенно возвращаем все на свои места, однако на это требуется время. – Она открыла смежную дверь. – Тут есть своя ванная комната. – Сара вновь посмотрела на Рут и увидела ее измученное лицо. – Ты боишься? Хочешь, будешь спать в моей комнате наверху?
 Рут залилась слезами.
 – Мне так жаль. Я не знаю, что делать. Дэйв убьет меня. В школе я была в безопасности. Там бы он меня не достал.
 Сара обняла ее за тонкие плечи и крепко их сжала.
 – Иди наверх, – сказала она нежно. – Со мной ты будешь в безопасности. Джек может поспать и здесь.
 «Что послужит ему хорошим уроком, – подумала Сара. – Неужто хоть раз закон подлости оказался на нашей стороне!..» Она поразмышляла над нравственным аспектом медицинской кастрации, но остановилась на компромиссе: холодная постель и вымаливание прощения на коленях. Компромисс получился небеспристрастный. Она была так рада, что Джек вернулся, что чуть ли не ходила колесом от счастья.
  На прошлой неделе Джоанна переехала в лондонскую квартиру  ,   и впервые после ее неудачной попытки замужества я осталась предоставлена сама себе в «Кедровом доме». В какой-то степени это победа  ,   однако меня не покидает чувство опустошенности. Боюсь  ,   игра не стоила свеч. Мне одиноко. 
  Неужели каким-то непостижимым образом мы с Джоанной необходимы друг другу? Нельзя отрицать понимания  ,   которое существует между нами. Мы  ,   конечно  ,   не ладим  ,   но какое это имеет значение в свете того  ,   что мы не ладим ни с кем другим. Было что-то успокаивающее в постоянном повторении истершихся оскорблений  ,   сопровождавших нас всю жизнь и уже потерявших часть смысла. Я скучаю по этим мелочам. Как она отчитывала Спеда за сад  ,   если бедолага пропускал сорняк. Ее язвительные замечания по поводу моей стряпни. И странно  ,   хотя раньше меня это жутко раздражало  ,   теперь я скучаю по ее долгому  ,   долгому молчанию. Быть может  ,   общение как таковое больше связано не столько с разговорами  ,   сколько с ощущением присутствия другого живого человека. И не важно  ,   до какой степени эгоцентрично это присутствие. 
  Ужасно боюсь  ,   что  ,   отправив ее заботиться о себе самой  ,   я тем самым обделила нас обеих. По крайней мере пока мы были   в  ме  с  те  ,   мы сдерживали крайности друг друга. А теперь  ?  Воистину дорога в ад вымощена благими намерениями... 




 ГЛАВА 11


 Только к полудню следующего дня, в субботу, Купер решил, что собрал достаточно информации о Дэйве Хьюзе, чтобы не ехать к нему с пустыми руками. Детектив не питал надежд по поводу обвинения Хьюза в воровстве, однако в том, что касалось расследования обстоятельств смерти Матильды Гиллеспи был повод для оптимизма. Упомянутый в рассказе Рут белый «форд-транзит» пробудил кое-что в памяти сержанта, и внимательное изучение показаний, взятых в Фонтвилле в первые дни после того, как было найдено тело, принес свои плоды. Когда хозяина «Трех голубей» мистера Генри Пила спросили, не видел ли он чего-нибудь необычного в субботу, он ответил следующее: «Не могу утверждать, что это как-то связано с миссис Гиллеспи, но на моем дворе и днем, и вечером стоял белый «форд-транзит». В нем вроде бы сидел молодой парень. Сначала он постоял минут десять, потом отъехал к церкви и посадил кого-то. Вечером я его снова увидел. Я еще показал на него жене и сказал, что какой-то негодяй пользуется нашей стоянкой, а в паб не заходит. Номера машины я не запомнил».
 Внизу была рукописная приписка констебля: «Миссис Пил не согласилась с показаниями мужа. Она утверждает, что муж перепутал субботу с другим днем, когда белые автофургоны появлялись дважды, хотя, по ее словам, это были разные фургоны. «Трое из наших постоянных клиентов приезжают на белых фургонах», – добавила она».
 Купер обсудил этот вопрос со старшим инспектором.
 – Мне нужно потолковать с Хьюзом, Чарли. Ты дашь мне ребят или нет? По словам девушки, он живет в заброшенном доме и явно будет там не один, а мне не очень хочется допрашивать его в присутствии банды скваттеров [28] . Если меня вообще туда пустят. Неплохо они устроились, – пробормотал он. – Захватили чужую собственность и живут себе припеваючи. Единственная возможность для бедолаги-хозяина вернуть свой дом – это заплатить бешеные деньги за приказ о выселении, но к тому времени они уже превратят дом в помойку.
 Приплюснутое лицо Чарли Джонса всегда казалось печальным, чем напоминало Куперу пекинеса с грустными глазами. На самом же деле старший инспектор был скорее терьером, который, вцепившись зубами в жертву, редко ее отпускал.
 – Мы можем обвинить его в воровстве на основании показаний мисс Лассель?
 – Могли бы, но он выйдет на свободу уже через пару часов. На него есть кое-что в полиции Борнмута. Парня арестовывали три раза, хотя он всегда выкручивался. Все случаи похожи на этот, то есть Хьюз подбивал молоденьких девушек на воровство. Умный подонок, ничего не скажешь. Девочки крали только из семьи, и родители, как правило, отказывались помогать полиции, когда узнавали, что привлечение к ответственности Хьюза повлечет за собой привлечение к ответственности их детей.
 – Тогда за что его арестовывали?
 – Трое возмущенных отцов обвинили его в том, что он насильно заставлял их дочерей воровать, и твердо требовали расследования. Однако когда спрашивали самих девушек, они рассказывали совершенно другую историю, отрицали принуждение и твердили о том, что пошли на воровство по собственной воле. Этот парень непрост. Его нельзя прищучить без привлечения дочек, а родители, естественно, против. – Купер цинично улыбнулся. – Такая популярность никому не нужна.
 – Что собой представляют семьи жертв?
 – Средний класс, зажиточные. Всем девушкам больше шестнадцати, так что о совращении малолетних речь не идет. Уверяю тебя, эти трое и мисс Лассель – только вершина айсберга. Что-то мне подсказывает – Хьюз превратил этот вид дохода в настоящее искусство.
 – Но заставляет ли он их, вот в чем вопрос. Купер пожал плечами:
 – Мисс Лассель твердит, что в ярости он страшен. Еще Хьюз пригрозил устроить скандал в школе, если Рут сделает что-то не так. Правда, когда я спросил девушку об этом по пути к доктору Блейкни, то есть когда угроза потеряла свою актуальность из-за отчисления, она все равно залилась слезами. – Детектив задумчиво потер нос. – Должно быть, он все-таки принуждает их, потому что Рут ужасно боится, что Хьюз ее разыщет. Я предположил, что он делает видеозапись скрытой камерой, однако полиция Борнмута никакой видеоаппаратуры у него не обнаружила. Ты понимаешь не хуже меня, Чарли, при помощи чего-то он их держал. Скорее всего при помощи страха, потому что, как только преступление раскрывается, Хьюза отчаянно выгораживают.
 Инспектор нахмурился:
 – Почему они тогда не боятся называть его имя?
 – Должно быть, он разрешил им выдать его, если их поймают. Послушай, Хьюз понимает, что полиции нетрудно его вычислить. Если бы мисс Лассель не рассказала сама, нам нужно было лишь узнать у директрисы название строительной фирмы, где он работал. Думаю, его метод таков: выбрать девушку, достаточно молодую и достаточно избалованную, чтобы не сомневаться, что родители будут ее защищать. Соблазнить ее, потом использовать какую-то угрозу и сделать так, чтобы в случае раскрытия воровства она проходила как соучастница. Таким образом, можно не бояться предъявления обвинений, ибо тогда он потянет за собой и девушку. Наверное, именно это и играет роль угрозы.
 Инспектор не выглядел убежденным.
 – Так много не заработаешь. Сколько проходит времени до того, как родители замечают неладное?
 – Ты будешь удивлен. Одна девушка пользовалась карточкой матери несколько месяцев, прежде чем отец решил поинтересоваться, сколько тратит его жена. Они оба использовали один и тот же счет, так что не сразу заметили, что их расходы выросли до пяти тысяч фунтов в месяц, а если и заметили, то предположили, что потратил другой супруг. Чарли, когда оба супруга работают и неплохо зарабатывают, деньги тратятся свободно, и воровство дочери открылось не сразу. Потом, конечно, выяснилось, что дочь продала кое-что из серебра, украшения, которые мать не надевала, несколько редких книг из библиотеки и видеокамеру стоимостью пятьсот фунтов. Я бы сказал, Хьюз отлично-устроился. Особенно если он использует нескольких девушек одновременно.
 – Подумать только! Сколько же украла Рут Лассель? Купер достал из кармана листок бумаги.
 – Она составила список того, что могла вспомнить. Вот. – Он положил листок на стол. – Та же схема. Украшения, о которых ее бабушка забыла. Серебряные расчески из комнаты, в которую она даже не заходила. Фарфоровые вазы, хранившиеся в шкафах, потому что бабушка их не любила, и несколько редких книг из библиотеки. Хьюз научил ее тому, что нужно искать. Ценные вещи, пропажа которых не скоро обнаружится.
 – Как насчет денег?
 – Двадцать фунтов из бабушкиной сумочки, пятьдесят – из прикроватного столика и несколько недель спустя пятьсот фунтов с ее счета. Хладнокровно пошла в банк с поддельным чеком и письмом от бабушки, в котором она просит выдать деньги внучке. По мнению Рут, миссис Гиллеспи даже ничего не заметила. Но разумеется, бабушка заметила, потому что она упоминала о краже пятидесяти фунтов Джеку Блейкни. А когда я позвонил сегодня утром в банк, там рассказали, что миссис Гиллеспи интересовалась исчезновением пятисот фунтов со своего счета и ее проинформировали, что деньги сняла Рут. – Сержант поскреб подбородок. – По их словам, миссис Гиллеспи согласилась, что это ее ошибка, и не стала предпринимать никаких мер.
 – Когда это было?
 Купер снова посмотрел свои записи.
 – Чек обналичили в последнюю неделю октября, иными словами – в середине семестра, а миссис Гиллеспи звонила в банк, как только получила выписку со счета, в начале ноября.
 – Значит, незадолго до ее смерти и после того, как она решила изменить завещание. Ну и дела! – Джонс немного подумал. – Когда Рут украла пятьдесят фунтов?
 – В начале сентября, перед тем как вернуться в школу. Она надеялась откупиться от Хьюза. Рут мне сказала: «Я думала, он оставит меня в покое, если я дам ему денег».
 – Господи! – произнес инспектор мрачно. – Час от часу не легче. Ты спрашивал у Рут, заставлял ли ее Хьюз обналичить чек на пятьсот фунтов?
 – Спрашивал. «Нет, нет, нет. Я украла деньги, потому что сама захотела». И снова залилась слезами. – Купер выглядел очень подавленным. – Тогда я предоставил инициативу доктору Блейкни. Я позвонил ей сегодня утром, намекнул, чем занимался Хьюз, и попросил выяснить, почему никто из девушек не свидетельствует против него. Может, ей, что и удастся, но я на это не особенно рассчитываю.
 – А как насчет ее матери? Вероятно, Рут скорее поделится с ней... |Купер покачал головой:
 – Сначала нужно заставить ее поговорить с дочерью. Поведение миссис Лассель очень неестественно, на мой взгляд. Вчера вечером я заехал к ней – хотел сообщить, что ее дочь поживет у Блейкни, а она взглянула на меня так, словно я только что вылез из канализации. Спросила только, не означает ли исключение Рут из школы то, что она убила свою бабушку. Я сказал, что мне неизвестна статистика, подтверждающая связь прогулов и случайного секса с убийством, однако и то и другое часто связано с плохим воспитанием. Тогда она велела мне убираться.
 Чарли недовольно хмыкнул.
 – Сейчас меня больше интересует наш друг Хьюз. Полиция Борнмута не пыталась собрать три семьи вместе, чтобы девушкам не было страшно и они втроем выступили против Хьюза?
 – Дважды. Оба раза ничего не вышло. Родители посоветовались с адвокатами, и на том все закончилось.
 Чарли задумался.
 – А ведь такое случалось и раньше. Джордж Джозеф Смит промышлял тем же сто лет назад. Писал замечательные рекомендации симпатичным служанкам, потом подыскивал им места в богатых домах. Через несколько недель они крали ценные вещи у своих хозяев и честно относили их Джорджу, а тот их немедленно продавал. Он тоже оказывал необъяснимое влияние на женщин.
 – Джордж Смит? – удивился Купер. – Я думал, он женщин убивал. Разве не его называли убийцей, топившим своих невест в ванне?
 – Его. Он начал топить жен, как только обнаружил, насколько легко после свадьбы убедить их писать завещание в его пользу. Наводит на определенные мысли, не так ли, особенно в свете того, как умерла миссис Гиллеспи. – Инспектор минуту помолчал. – Не так давно я читал книгу о Смите. Автор описал его как ловкого мошенника и сердцееда. Интересно, насколько это описание подходит к Хьюзу. – Он постучал по столу костяшками пальцев. – Давай пригласим его и зададим парочку вопросов.
 – Как? С ордером на арест? Джонс потянулся к телефону.
 – Нет. Позвоню ребятам из Борнмута, попрошу взять его завтра утром и подержать в неведении до нашего приезда.
 – Завтра воскресенье, Чарли.
 – Тогда, если нам повезет, у него будет похмелье. Хочу увидеть лицо Хьюза, когда я скажу, что у нас есть основания подозревать его в убийстве миссис Гиллеспи.
 Купер был настроен не столь оптимистично.
 – А у нас они есть, эти основания? На показания хозяина паба полагаться нельзя, особенно когда его жена утверждает, что тот все напутал.
 Губы инспектора растянулись в волчьей ухмылке, и грустный пекинес превратился в добермана.
 – Со слов Рут мы знаем, что Хьюз был в тот день в Фонтвилле, а насчет остального я собираюсь пофантазировать.
 Парень использовал внучку миссис Гиллеспи для кражи денег. У него уже есть опыт грубого использования женщин. Кроме того, я подозреваю употребление наркотиков, что, как ты понимаешь, требует больших затрат, иначе бы он не жил скваттером в чужом доме. Создается примерно такой психологический портрет: опасный, нестабильный психопат-наркоман, чья ненависть к женщинам претерпела значительные изменения и переросла от жестокого манипулирования к физическому уничтожению. Он является продуктом неблагополучной семьи и неадекватного образования, а детский страх перед отцом до сих пор оказывает влияние на его поведение. Настрой Купера стал еще более скептическим.
 – Ты читаешь слишком много книг, Чарли. Инспектор позволил себе засмеяться.
 – Но ведь Хьюз этого не знает, не так ли? Так что давай постараемся немножко подпортить его харизму, дабы впредь он не пытался заставлять маленьких девочек делать за него грязную работу.
 – Я расследую убийство, – возразил Купер.
 – Для начала убеди меня в том, что это убийство, старина.
 Рут тихонько спустилась по лестнице и встала возле входа в студию, наблюдая за отражением Джека в своем маленьком зеркальце. Правда, как следует разглядеть художника не удавалось. Он сидел спиной к окну, работая над портретом, но так как мольберт располагался напротив двери, холст закрывал его почти полностью, оставляя открытыми только ноги. Из окна спальни Рут видела, как уехала Сара; они были одни в доме. Заметит ли Джек, если она проскользнет мимо двери? В нерешительности девушка простояла минут десять, опасаясь двигаться дальше.
 – Если ты хочешь что-нибудь съесть, – вдруг пробормотал Джек, – тебе лучше пройти на кухню. А если хочешь с кем-нибудь поговорить, тогда заходи сюда. Если ищешь, что украсть, то можешь взять обручальное кольцо Сары, которое принадлежало моей бабушке и два года назад оценивалось в две тысячи фунтов. Ты найдешь его в левом ящике туалетного столика. – Художник высунулся из-за холста, чтобы Рут могла увидеть его лицо в зеркальце. – Можешь показаться, я тебя не съем. Сара оставила мне строгие инструкции: быть чутким и терпеливым. Буду стараться, однако хочу сразу предупредить – я не люблю людей, которые шмыгают носом и передвигаются на цыпочках.
 Щеки Рут лишились остатка краски.
 – Ничего, если я сделаю себе чашку кофе? – Она выглядела очень непривлекательно: влажные волосы прилипли к голове, лицо опухло и покрылось пятнами от слез. – Я не хочу никому мешать.
 Джек снова повернулся к портрету, чтобы она не заметила раздражения, мелькнувшего в его глазах. Жалость к себе всегда вызывала в нем отвращение.
 – Сделай и мне. Черный с сахаром, пожалуйста. Кофе рядом с чайником, сахар в банке с надписью «сахар», молоко в холодильнике, а обед в духовке. Он будет готов через полчаса, поэтому советую, если только ты не умираешь с голоду, воздержаться от завтрака и дождаться обеда.
 – Доктор Блейкни приедет на обед?
 – Сомневаюсь. Полли Грэхем пришло время рожать. Сара согласилась принимать роды на дому и в результате может застрять там на несколько часов.
 Рут немного поколебалась, потом повернулась в сторону кухни, но снова передумала.
 – Моя мать не звонила? – выпалила она.
 – А ты ждешь ее звонка?
 – Я просто подумала...
 – Что ж, подумай лучше над тем, как сделать мне кофе. Если бы ты не упомянула про него, я, может, и не захотел бы выпить чашечку. А вот раз ты о нем сама заговорила... Так что поторопись, женщина. Здесь не отель, а я не в лучшем расположении духа после того, как меня сослали в гостевую комнату.
 Рут метнулась на кухню, и когда вернулась пятью минутами позже с подносом, ее руки так дрожали, что две чашки на подносе постукивали друг о друга, словно зубы испуганного человека. Джек сделал вид, что не заметил ее волнения, взял у девушки поднос и поставил его на столик.
 – Садись, – сказал он, показывая на стул с жесткой спинкой. – Скажи мне, чего ты боишься? Меня, своего парня, того, что Сара не вернется к обеду, полиции или будущего?
 Рут отпрянула от Джека так, словно ее ударили.
 – Значит, меня. – Художник отодвинул свой стул подальше. – Почему ты меня боишься, Рут?
 Ее руки, лежавшие на коленях, все еще дрожали.
 – Я... вас... – Ее глаза расширились от ужаса. – Я не боюсь.
 – Ты чувствуешь себя в полной безопасности в моем присутствии?
 – Да, – прошептала она.
 – Тогда ты странным образом это выражаешь. – Джек потянулся к чашке. – Сколько тебе было, когда умер твой отец?
 – Я была совсем маленькой.
 – И с тех пор ты жила с мамой и бабушкой, а с недавнего времени – с целой толпой женщин в школе. – Джек отхлебнул кофе. – Насколько я понял, Хьюз – твой первый парень?
 Рут кивнула.
 – И он же твой единственный опыт в общении с мужчинами?
 Она посмотрела на свои руки.
 – Да или нет?
 – Да, – снова прошептала Рут.
 – Тогда, без сомнения, тебе необходима лекция о мужском поле. Нужно запомнить всего три вещи. Первое: большинству мужчин необходимо, чтобы женщины говорили им, что делать. Даже секс становится лучше, когда женщина подсказывает нужное направление. Второе: по сравнению с женщинами большинство мужчин неадекватны. Они менее проницательны, лишены интуиции, хуже судят о характере людей и больше страдают от критики. Они находят агрессию пугающей, хотя должно быть наоборот; кроме того, из двух полов мужчины более чувствительны. Третье: любого мужчину, не подходящего под это описание, нужно избегать. Он будет хвастливым и необразованным скотом, чей интеллект настолько мал, что он может немного возвыситься только за счет унижения любого, кто достаточно глуп, чтобы с ним связаться. И у него будет полностью отсутствовать то, чего у нормальных мужчин в избытке, – глубокое и неизменное восхищение женщиной.
 Джек взял чашку Рут и подал ее девушке.
 – Я хотя и не идеал, но и не скот и, строго между нами, обожаю свою несдержанную жену. Согласен, на мой поступок можно взглянуть по-разному, однако можешь поверить – я пошел в «Кедровый дом» только с одной целью: нарисовать твою мать. Это очень соблазнительная идея – отобразить на полотне два поколения одной семьи. – Художник изучающе посмотрел на девушку. «Правда, – подумал он, – еще лучше было бы изобразить и третье поколение». – И если бы моя легковерная жена не выбрала тот момент, чтобы меня выгнать, мне не пришлось бы мерзнуть на полу вашего летнего домика. Все это тебя хоть немного успокоило, или ты собираешься дрожать, словно желе, каждый раз, когда меня увидишь?
 Рут смотрела на него широко распахнутыми глазами. «А ведь она все-таки красивая, – подумал Джек, – хотя и трагической красотой. Как ее мать. И как Матильда».
 – Я беременна, – произнесла наконец Рут, и слезы вновь полились по ее щекам.
 Наступила тишина.
 – Я думала... надеялась... моя мать... – Она прижала к глазам мокрый платок. – Я не знаю, что... мне нужно идти... я не должна была вам говорить.
 Где-то в глубине души Джеку стало стыдно. Настолько ли презренна жалость к себе этого напуганного ребенка, чтобы с ним так жестоко обращаться? Художник потянулся и взял девушку за руку, а потом крепко обнял, поглаживая по волосам, как сделал бы ее отец, будь он жив.
 – Твоя бабушка как-то сказала мне, что человечество обречено, если не научится общаться. Она была мудрой женщиной. Мы много говорим, но мало общаемся. – Джек отодвинул Рут от себя, чтобы оглядеть. – Я рад, что ты это сказала. Я чувствую себя избранным, раз ты почувствовала, что можешь мне довериться. Большинство дождались бы Сару.
 – Я собиралась...
 Он прервал ее коротким смешком и снова усадил на стул.
 – Дай мне немного потешиться иллюзиями. Дай хоть на минутку поверить, будто кто-то решил, что мне довериться так же легко, как и Саре. Конечно же, это неправда. Никто в мире не способен слушать так, как моя жена, и никто не может дать более здравый совет. Обещаю, она позаботится о тебе.
 Рут высморкалась.
 – Она будет на меня сердиться.
 – Почему ты так считаешь?
 – Вы говорили, она вспыльчивая.
 – Так и есть. Но это не страшно. Просто пригни голову, пока не перестанут летать тарелки.
 Она потерла глаза.
 – Тарелки? Она...
 – Нет, – твердо ответил Джек. – Это просто к слову. Сара – хороший человек. Она приносит домой раненых голубей, перевязывает им крылья и с выражением бесконечного сострадания на лице смотрит, как они медленно и мучительно умирают. Так их учат в медицинской школе.
 Рут выглядела встревоженной.
 – Это ведь ужасно.
 – Я пошутил, – сказал он печально. – Сара – самый здравомыслящий доктор из всех, кого я знаю. Она поможет тебе прийти к правильному решению. Она не заставит тебя рожать ребенка, так же как и не будет принуждать избавиться от него.
 Слезы снова потекли ручьем.
 – Я не хочу его. Вы думаете, так не должно быть?
 – Нет, – честно ответил Джек. – Будь я на твоем месте, чувствовал бы то же самое.
 – Я не виновата, что так получилось.
 – Вообще-то, чтобы зачать ребенка, требуются двое, а я что-то не наблюдаю тут твоего парня, рыдающего в три ручья. И потом это твой выбор, а не его. Сперме грош цена, большая ее часть смывается по сточным трубам. Матка и ее плод – вот что действительно ценно. Сара права, когда называет это пожизненным наказанием.
 – Но ведь ребенок живой. Разве аборт – не убийство? Как понять мужчине ту агонию, которую испытывают женщины, когда биологическая случайность дает им власть над жизнью и смертью? Джеку оставалось лишь быть искренним с девушкой.
 – Я бы сказал, что он сейчас жив потому, что жива ты. Он не может существовать отдельно от тебя.
 – И все же он бы мог жить, если бы я позволила.
 – Конечно. Однако в таком случае каждая женская яйцеклетка и каждый мужской сперматозоид имеет свой жизненный потенциал. Только ведь никто не обвиняет молодых парней в убийстве всякий раз, когда они орошают своей спермой землю за гаражом. Думаю, для каждого из нас собственная жизнь все-таки важнее потенциальной, которая может зародиться. Я ни в коем случае не говорю, что это легкое или однозначное решение, но уверен, что сейчас ты важнее, чем тот ребенок, который только может появиться на свет. В ином случае тебе придется за это платить – эмоционально, физически, социально и материально. И ты будешь платить в одиночестве, потому что вероятность того, что Хьюз поможет тебе, равна нулю.
 – Он все равно скажет, что ребенок не его. Джек кивнул:
 – Боюсь, многие мужчины так и делают. Это легче всего.
 Рут спрятала лицо в ладонях.
 – Вы не понимаете. – Она обхватила голову руками. Защититься? Спрятаться? – Ведь это мог быть один из других. Понимаете, я должна была... он заставил меня... о Господи... если бы... – Девушка не смогла продолжить, только свернулась в комочек и заплакала.
 Джек чувствовал себя совершенно беспомощным. Сострадание накрывало его мощными волнами. На ум приходили только банальности – «нет худа без добра», «перед рассветом всегда темнее»; но какая польза от банальностей для девушки, чья жизнь превратилась в руины?
 Художник неловко положил руку на ее голову – инстинктивный жест утешения, эхо благословения священника.
 – Расскажи мне, что произошло. Возможно, все не так плохо, как тебе кажется.
 Однако все было даже хуже. Рассказ Рут потряс основы души Джека. Он был настолько шокирован, что почувствовал себя физически плохо.
 Когда в половине четвертого пришла Сара, после того как Полли Грэхем благополучно разрешилась здоровой девочкой, Джек окапывал в саду розы, обильно посыпая их удобрениями.
 – Скоро декабрь, – сказала она. – Все спит. Ты зря тратишь время.
 – Знаю. – Он поднял глаза, и Саре показалось, что она заметила следы слез на его лице. – Просто нужно было занять себя трудом.
 – Где Рут?
 – Спит. У нее разболелась голова, так что я дал ей кодеин и уложил спать. – Джек смахнул со лба волосы тыльной стороной грязной ладони. – У тебя все, на сегодня?
 Она кивнула.
 – Что случилось?
 Он оперся на лопату и посмотрел в сторону поля. Медленно угасающий дневной свет придавал пейзажу некоторую туманность, в которой паслись коровы, а деревья, лишившиеся листвы, прокалывали небо голыми ветвями.
 – Вот та Англия, за которую умирают англичане и англичанки, – произнес художник угрюмо.
 Сара проследила за его взглядом, и на ее лбу показалась озабоченная морщинка. На ресницах Джека блеснули слезы.
 – Ты знаешь то стихотворение Руперта Бруках [29] ? «Солдат»?
 Когда умру, об этом думай вот что: В чужом краю есть в чистом поле кочка (Там сто рядов по десять кочек в ряд), Под ней зарыт английской пыли клад...
 Он замолчал. А когда вновь заговорил, его голос дрожал.
 – Красиво, правда, Сара? Англия красивая. Она вытерла слезы с лица мужа.
 – Ты плачешь... Я никогда раньше не видела, как ты плачешь. Что случилось, Джек?
 Казалось, он ее не слышал.
 – Руперт Брук умер в 1915 году. Жертва войны. Ему было только двадцать восемь, меньше, чем нам с тобой, и он отдал жизнь, как и миллионы других, из каких бы стран они ни пришли, ради чужих детей. Ты знаешь, что разбивает мне сердце? – Взгляд Джека переместился с ее лица, обратись во внутренний ад, видимый только ему. – Что человек, написавший одно из лучших стихотворений о родине, пожертвовал жизнью ради той мерзости, которая развелась сейчас в Англии.
 – Нет абсолютно плохих людей, как нет и абсолютно хороших, Джек. Мы всего лишь люди. Бедная девочка просто хотела быть любимой.
 Усталой рукой он потер подбородок.
 – Я говорю не о Рут, Сара. Я говорю о людях, напавших на нее. Я говорю о животном, которое учило ее повиновению, заперев в фургоне с толпой недоумков, которые по очереди насиловали Рут на протяжении пяти часов, чтобы сломить. – Джек снова посмотрел на поле. – Скорее всего она не согласилась воровать у Матильды, когда Хьюз попытался ее заставить. Тогда он отдал девушку своим дружкам, чтобы наглядно продемонстрировать, что с ней будет, если она и дальше вздумает отказываться. Мне пришлось дать слово, что я не расскажу об этом никому, кроме тебя. Рут страшно боится, что они найдут ее и кошмар повторится. Когда же я сказал, что мы должны сообщить полиции, то думал, что она умрет прямо на месте. Хьюз предупредил: если ее поймают, нужно говорить, что кражи – ее идея. Если она сделает все правильно и не упомянет про изнасилование, он оставит ее в покое. Но если начнет болтать, он натравит на нее своих полудурков. И ее не спасет ни полиция, ни замужество. Если придется, он будет ждать годы, однако за каждый год отсрочки прибавит один час к наказанию. Нужно быть необычайно смелым человеком, чтобы заговорить с полицией после таких угроз.
 Сара была слишком потрясена, чтобы ответить.
 – Неудивительно, что девочка боится спать внизу, – проговорила она наконец.
 – Насколько я понимаю, Рут почти не спала в течение нескольких недель. Я заставил ее принять кодеин только после того, как пообещал, что не уйду из дома. Она в ужасе от мысли, что ее застанут врасплох или, что полиция снова начнет задавать вопросы.
 – Сержант догадывается, что здесь что-то не так, – предупредила его Сара. – Он звонил мне сегодня и просил выяснить, что именно. Он назвал это принуждением. «Хьюз должен был как-то принуждать ее, – сказал он, – но мы бессильны, пока не узнаем, каким образом». Рут не единственная, с кем он вытворял такое. Они знают по крайней мере еще о трех жертвах и думают, что это только вершина айсберга. Никто из жертв и рта не раскрывает.
 – Она беременна, – сказал Джек. – И ждет от тебя совета. Господи! – Он запустил лопату, словно копье, в середину лужайки. – Убил бы этого ублюдка!
 Сара положила на его плечо руку, чтобы немного успокоить.
 – На каком она сроке?
 – Не знаю, – сказал он, вытирая глаза. – Я не спрашивал. Ей нужно было поговорить с женщиной, а не с бестактным идиотом, который начал с рассказа о том, какие замечательные существа эти мужчины. Представь только, я прочитал ей лекцию о мужском благородстве.
 Она успокоила мужа, когда его голос снова стал повышаться.
 – Рут не заговорила бы с тобой, если бы не чувствовала себя спокойной. Сколько она уже спит?
 Джек прикинул.
 – Пару часов.
 – Хорошо, пусть поспит еще немного, а потом я к ней поднимусь. – Сара взяла мужа под руку. – Наверняка ты ничего не ел.
 – Нет.
 Она повела его к дому.
 – Тогда пойдем. На голодный желудок все кажется еще ужасней.
 – Что ты собираешься делать?
 – То, что будет лучше для Рут.
 – А как насчет других девушек, которым могут загубить будущее?
 – Нужно действовать последовательно, Джек. – Она выглядела очень обеспокоенной.
  Рут снова плачет  ,   а меня это выводит из себя. Хочется схватить ее и трясти  ,   пока не застучат зубы  ,   отшлепать  ,   сделать хоть что-то  ,   чтобы прекратить раздражающее нытье. Моя злость никуда не уходит. Даже когда Рут молчит  ,   я понимаю  ,   что постоянно ожидаю новых приступов рыданий. 
  Это несправедливо  ,   ведь я уже прошла через все это с Джоанной. Если бы она проявляла хоть немного интереса к собственной дочери  ,   было бы легче  ,   но Джоанна  ,   наоборот  ,   всячески избегает общения с ней. В отчаянии я пыталась надеть на Рут «уздечку для сварливых» этим утром  ,   однако Джоанна забилась в конвульсиях. Я вызвала Хью Хендри  ,   и ему хватило ума выписать успокоительное. Он сказал  ,   это от переутомления. 
  Если бы тогда у меня был валиум. Нет  ,   как всегда  ,   пришлось справляться самой... 




 ГЛАВА 12


 Не успел детектив Купер притормозить возле дома Блейкни вечером того же дня, как Джек подошел к машине, распахнул пассажирскую дверцу и уселся на сиденье.
 – Сделайте мне одолжение, старина, развернитесь как можно тише и провезите меня милю-другую дальше по дороге. – Художник облегченно кивнул, когда Купер завел двигатель. – И в следующий раз, пожалуйста, звоните перед тем, как приехать.
 Сержанта, по-видимому, не задело столь неуважительное отношение к представителю закона. Он проехал через ворота, осторожно поворачивая руль, чтобы не шуметь.
 – Рут мне не доверяет? – спросил полицейский, переключая скорость и направляясь в сторону Фонтвилля.
 – Не вам конкретно. Полиции. Через полмили будет небольшая стоянка для автомобилей. Притормозите там, и я выйду.
 – Она что-нибудь сказала?
 Джек не ответил, и Купер бросил на него взгляд украдкой. Лицо художника было плохо различимо в отраженном свете автомобильных фар, и выражение разобрать не удалось.
 – Вы обязаны помогать полиции в расследовании, мистер Блейкни.
 – Просто Джек. А как ваше имя, сержант?
 – Угадайте, – сухо бросил Купер. – Томас, конечно. Старый добрый Томми Купер [30] .
 Губы Джека растянулись в улыбке.
 – Тяжелый случай.
 – Так и есть. Люди ожидают, что я буду вести себя как комедиант. Где тут ваша стоянка?
 – Еще около сотни ярдов. – Он посмотрел в окно. – Вот сейчас, справа.
 Купер пересек дорогу, остановил машину, заглушил двигатель и выключил фары.
 – Подождите пять минут, – сказал он, положив руку на плечо Джека. – Мне нужно с вами поговорить.
 Джек отпустил дверную ручку.
 – Хорошо, только предупреждаю, мне нечего сказать, кроме того, что Рут безумно напугана и совершенно не хочет общаться с полицией.
 – Возможно, у нее не останется другого выхода. Если мы решим выдвинуть обвинение.
 – За что, Томас? За воровство у члена семьи, который даже не удосужился заявить о краже? В любом случае Сара в качестве наследницы будет настаивать на снятии всех обвинений. Ее положение и так непросто, чтобы еще обвинять ребенка, которого она, получается, лишила наследства.
 Купер вздохнул.
 – Называйте меня Купер. Почти все так делают. Томми – это наказание, а не имя. – Он достал сигарету, – Почему вы считаете мисс Лассель ребенком? Она молодая женщина, Джек. Ей семнадцать лет, и перед законом она отвечает за свои действия. Не позволяйте чувствам управлять вашими суждениями. Мы говорим о краже крупной суммы денег. Месяц назад Рут не моргнув глазом обокрала свою бабушку на пятьсот фунтов. А в день убийства похитила серьги стоимостью в две тысячи фунтов.
 – Матильда заявила о краже денег?
 – Нет, – признал Купер.
 – Тогда Сара точно не будет заявлять. Сержант снова вздохнул.
 – Должно быть, вы разговаривали с адвокатом, который посоветовал вам держать рот на замке и забыть о том, что Хьюз сделал с другими девочками. – Он чиркнул спичкой и поднес ее к сигарете, посматривая на Джека в мерцающем свете. В каждой черте лица детектива – в агрессивной линии подбородка, сжатых губах и суженных глазах – угадывался едва скрываемый гнев. Казалось, он прилагает немалые усилия, чтобы держать себя в руках. Купер погасил спичку, и машина вновь погрузилась в темноту. Мерцал только кончик его сигареты. – Хьюз работает по отлаженной схеме. То, что мы смогли выяснить, я рассказал сегодня утром вашей жене. В сущности...
 – Сара говорила об этом, – прервал Джек. – Я знаю, что он делает.
 – Хорошо. Тогда вы понимаете, как важно его остановить. Будьте уверены, появятся другие Рут, и, что бы Хьюз ни делал с этими девочками, заставляя их работать на себя, со временем его методы станут еще более жестокими. Такова природа подобных подонков. – Купер затянулся. – Он ведь заставляет их, не так ли?
 – Вы полицейский. Арестуйте этого парня и спросите у него.
 – Как раз это мы и планируем сделать. Завтра. Но у нас было бы больше шансов, если бы мы знали, о чем его спрашивать. Сейчас мы блуждаем в потемках.
 Джек молчал.
 – Я мог бы получить ордер на арест мисс Лассель и привезти ее в участок. Как вы думаете, она выдержит допрос с участием наших психологов? Может, вы и не понимаете, однако она отличается от других девушек, которых использовал Хьюз. У тех есть родители, готовые защищать...
 – Сара и я сделаем это, – резко ответил Джек. – Сейчас мы in loco parentis [31] .
 – У вас нет на то законных оснований. Можно было бы потребовать присутствия на допросе матери, хотя, если вам интересно, миссис Лассель вчера вечером поинтересовалась лишь одним: связано ли исключение Рут из школы с убийством миссис Гиллеспи? Она сама вместо нас расколет Рут, если решит, что это поможет ей в получении наследства.
 Джек усмехнулся:
 – Не блефуйте, Купер. Вы слишком милы, чтобы сделать что-либо подобное, и мы оба это понимаем. Не сомневайтесь, вас совесть замучает, если вы усугубите тот вред, который уже нанесен этому надломленному ребенку.
 – Тогда все очень серьезно. Вы должны сказать мне, Джек. Мы не решим проблему, если вы промолчите.
 – Не могу, я дал слово.
 – Так нарушьте его. Джек покачал головой.
 – По моим правилам, если слово дано, его нельзя забрать обратно. – Он немного подумал. – Правда, есть один вариант. Наведите меня на Хьюза, а уже я приведу его к вам. Как вам такая идея?
 В голосе Купера слышалось искреннее сожаление.
 – Это называется пособничеством и подстрекательством. Мне можно будет распрощаться с пенсией.
 Джек глухо засмеялся.
 – И все же подумайте, – сказал он, распахивая дверцу. – Это лучшее, что я готов предложить. – Дым от сигареты Купера потянулся за художником на улицу. – Мне нужен всего лишь адрес, Томми. Когда решитесь, позвоните. – Он захлопнул дверцу и исчез в темноте.
 Вайолет Орлофф на цыпочках вошла в спальню мужа и озабоченно посмотрела на супруга. Он был укутан в обширный халат и лежал, словно толстый, старый Будда, облокотившись на подушки: в одной руке – чашка какао, в другой – бутерброд с сыром, на коленях «Дейли телеграф» с кроссвордом.
 – Она снова плачет.
 Дункан посмотрел на жену поверх очков.
 – Это не наше дело, дорогая, – твердо ответил он.
 – Но я ее слышу. Она рыдает навзрыд.
 – Это не наше дело.
 – Я все думаю, если бы мы не отсиживались, когда слышали плач Матильды, была бы она сейчас мертва? Мне очень плохо от этой мысли, Дункан.
 Он вздохнул.
 – Я отказываюсь чувствовать себя виноватым из-за того, что жестокость Матильды по отношению к семье, придуманная или реальная, вынудила одного из родственников ее убить. Мы ничего не могли бы сделать, чтобы предотвратить убийство, и ничего не можем сделать, чтобы вернуть ее обратно. Мы сообщили полиции о возможном мотиве. Думаю, на том и остановимся.
 – Дункан, – захныкала Вайолет, – раз мы знаем, что это либо Джоанна, либо Рут, мы так и должны сказать полиции.
 Он нахмурился.
 – Не говори ерунды, Вайолет. Мы не знаем, кто это сделал, и, если честно, нас это не интересует. Логика подсказывает, что у преступника был ключ; или она доверяла ему настолько, что впустила в дом. Однако полиция и без меня об этом догадалась. – Дункан нахмурился еще сильнее. – И потом, почему ты постоянно заставляешь меня вмешиваться? Такое впечатление, будто ты мечтаешь об аресте Рут и Джоанны.
 – Не их обеих. Они ведь не вместе ее убили? – Ее лицо скривилось настолько, что превратилось в гротескную карикатуру. – Однако Джоанна снова плачет, и, я думаю, мы должны что-то предпринять. Матильда всегда говорила, что дом полон привидений. Может, и она вернулась?
 Дункан посмотрел на жену с нескрываемой тревогой:
 – Ты, случайно, не заболела?
 – Конечно, нет, – ответила она раздраженно. – Пожалуй, я все-таки загляну к ней, посмотрю, все ли в порядке, поговорю с Джоанной. Кто знает, вдруг она решит довериться мне.
 Вайолет вышла на цыпочках, как и вошла; через некоторое время хлопнула входная дверь.
 Дункан в замешательстве покачал головой и вновь склонился над кроссвордом. Не начало ли это слабоумия? Нужно быть либо очень храброй, либо очень глупой, чтобы беспокоить эмоционально неуравновешенную женщину, которая к тому же до смерти ненавидела свою мать. Дункан мог лишь предполагать, какой окажется реакция Джоанны на наивные намеки его жены, что она знает больше, чем рассказала полиции. Эта мысль так его обеспокоила, что он вылез из теплой кровати, надел тапочки и побрел вниз следом за женой.
 Тому, что расстроило Джоанну Лассель, было суждено остаться тайной для супругов Орлофф. Она отказалась открыть дверь Вайолет, и лишь в воскресенье, в церкви, до них дошли слухи о возвращении Джека Блейкни к жене и о том, что Рут настолько боится возвращаться в «Кедровый дом» к матери, что предпочла остаться у Блейкни. Говорили также, что Рут попросили покинуть Саутклифф из-за скандала, который вот-вот разразится вокруг семьи Лассель. На этот раз злые языки сосредоточили свои подозрения на Джоанне.
 Если бы Купер был честен сам с собой, то он увидел бы, чем Дэйв Хьюз привлекал молоденьких состоятельных девушек. Хьюз был грубоват, хорош собой, высок, мускулист, с темными волосами до плеч, синими глазами и обаятельной улыбкой. «Надежный» – такое определение немедленно приходило на ум при его виде, и только постепенно, в замкнутой атмосфере комнаты для допросов борнмутской полиции, за улыбкой начали показываться зубы. Купер понял, что перед глазами полицейских лишь профессиональная упаковка. О том, что находилось под ней, оставалось лишь догадываться.
 Старший инспектор Чарли Джонс был еще одним примером того, как внешность может надежно скрывать истинную сущность человека. Купера позабавило, насколько сильно Хьюз недооценил грустное, словно у пекинеса, лицо, обращенное к нему с кротким выражением. Чарли сел на стул напротив Хьюза и некоторое время беспомощно рылся в своем портфеле.
 – Очень мило с вашей стороны, что вы смогли прийти, – начал он. – Насколько я понимаю, время дорого. Мы благодарим вас за сотрудничество, мистер Хьюз.
 Хьюз дружелюбно пожал плечами:
 – Если бы я знал, что у меня был выбор, я, наверное, не пришел бы. А в чем, собственно, дело?
 Чарли вынул помятый листок и расстелил его на столе.
 – Мисс Рут Лассель. Она утверждает, что вы ее любовник.
 Хьюз снова пожал плечами:
 – Конечно, я знаю Рут. Ей семнадцать лет. С каких это пор секс с семнадцатилетней является преступлением?
 – Не является.
 – Тогда из-за чего сыр-бор?
 – Из-за кражи. Она воровала.
 Хьюз выглядел соответствующим образом удивленным, но ничего не сказал.
 – Вы знали, что она воровала? Он покачал головой:
 – Она всегда говорила, что бабушка дает ей деньги. Я ей верил. Старая ведьма купалась в деньгах.
 – Купалась? Значит, вы знаете, что она умерла?
 – Конечно. Рут сказала, будто бабка покончила с собой. Чарли провел пальцем вниз по листку бумаги.
 – Рут заявляет, что вы велели ей украсть расчески, инкрустированные серебром, драгоценности и ценные издания из библиотеки миссис Гиллеспи. То же самое в общем-то, что заявила и мисс Джулия Сефтон. Небольшие вещи, пропажу которых не заметят, но от которых очень легко избавиться за наличные. Так кто их продавал, мистер Хьюз? Вы или Рут?
 – Сделайте одолжение, инспектор, разве я похож на идиота, готового прикрывать избалованную шлюшку, которая бросила бы меня в тот же момент, как только ее застукали? Господи, – произнес он с отвращением, – у меня все-таки есть немного здравого смысла. Да они встречались со мной только потому, что им до смерти наскучили сопляки, с которыми их знакомят родители. В моей среде таких девушек называют потаскушками, а тяга к воровству у них в крови. Если Рут утверждает, что я подталкивал ее к воровству, тогда она просто врет, чтобы подставить меня. Я всего лишь ничтожество из вонючего притона, а она – мисс Лассель из дорогой школы для девочек. Кто мне поверит? Чарли печально улыбнулся.
 – Видите ли, – пробормотал он, – никто тут не говорит о доверии. Мы оба знаем, что вы лжете, а Рут говорит правду. Вопрос только в том, сможем ли мы убедить ее выступить в суде и рассказать всю правду? В этом случае вы ошиблись выбором, мистер Хьюз. У нее нет отца, только мать, а вы, возможно, знаете не хуже меня, что матери зачастую гораздо строже по отношению к дочерям, чем отцы. Миссис Лассель не будет защищать Рут так, как отец Джулии защищал ее. Кроме того, она, похоже, ненавидит свою дочь. Подозреваю, все могло бы быть иначе, останься жива миссис Гиллеспи. Она бы, вероятно, постаралась замять это дело ради семейной репутации. Но так как ее нет в живых, то в защиту Рут никто не выступит.
 Хьюз усмехнулся:
 – Что ж, давайте арестуйте эту маленькую сучку. Мне наплевать.
 Теперь пришел черед Чарли выглядеть удивленным.
 – Она вам разве не нравится?
 – Проходной вариант, чтобы переспать пару раз, ничего особенного. Послушайте, я же сказал, они со мной встречались только ради того, чтобы насолить своим предкам. Так что же прикажете делать? Подставляться из благодарности за использование их посредственных тел? Да я мог бы получить сколько угодно таких, если не лучше, в ночном клубе в субботу. – Он вновь улыбнулся своей очаровательно-похотливой улыбкой, которая, вполне вероятно, трогала женские сердца, хотя и не произвела никакого эффекта на Джонса и Купера. – Я делаю им одолжение, развлекаю их, но мне совершенно не нравится, когда они пытаются повесить на меня свое воровство. Если хотите знать, меня это просто бесит. Да и вы хороши, развесили уши. Смазливое личико, грамотная речь, слезливая история, и – готово дело! – тащите сюда Дэйва Хьюза и надеваете на него наручники. Вы просто не хотите признать, что они ничем не лучше проституток из квартала «красных фонарей». Чарли выглядел задумчивым.
 – Вы уже второй раз называете мисс Лассель проституткой. Каково ваше определение этого слова, мистер Хьюз?
 – Такое же, как и ваше, надо понимать.
 – Вульгарная, грубая женщина, торгующая своим телом за деньги. Я бы не сказал, что это определение подходит мисс Лассель.
 Хьюз ни капли не смутился.
 – Шлюшка – это та, кого легко уложить в постель. Рут так быстро улеглась на лопатки, что было даже неинтересно.
 – Вы сказали, что в плане секса она вас не слишком привлекает, – продолжал Чарли невозмутимо. – Вам не кажется, что это признание о многом говорит?
 – Почему?
 – Оно больше говорит о вас, чем о ней. Разве вы ей не нравились? Может, вы ее заставили? Или вы хотели от нее чего-то, на что она не могла пойти, несмотря на свои чувства к вам? Это довольно интересное утверждение.
 – У меня бывали и получше, вот что я имел в виду.
 – Кто получше, мистер Хьюз?
 – Любовницы, конечно. Женщины, которые знают, что делают. Женщины, которые умеют обращаться со своим телом. Заниматься сексом с Рут было не лучше, чем с бревном. Мне пришлось делать всю работу, пока она просто лежала и говорила, как сильно меня любит. Чертовски скучно.
 Чарли нахмурился:
 – Зачем же вы тогда с ней встречались? Хьюз цинично улыбнулся столь явной ловушке.
 – А почему бы и нет? Она была свободна, доступна, а мне время от времени хочется секса, как любому парню. Вы собираетесь обвинить меня в том, что я не противился природе?
 Чарли подумал минуту-другую.
 – Вы когда-нибудь бывали в «Кедровом доме»?
 – В доме старой склочницы? – Хьюз покачал головой. – Такой вариант исключался. Она пришла бы в ярость, если б узнала, с кем проводит время Рут. Я не идиот, стремящийся к неприятностям, и девушки меня иногда удивляют. Половина из них наивно верят, что их родители примут меня с распростертыми объятиями. – Он спародировал четкую речь, присущую верхним слоям общества. – «Мама, папа, я хочу представить вам моего нового парня, Дэйва...» Вы даже не представляете, какими они могут быть тупыми.
 – Получается, таких девушек было много. Мы догадывались об этом.
 Хьюз откинулся на стуле назад, расслабленный, самодовольный и абсолютно уверенный в себе.
 – Я им нравлюсь, инспектор. У меня талант. Не спрашивайте откуда, потому что я не смогу ответить. Возможно, все дело в ирландских корнях.
 – Со стороны матери, очевидно.
 – Как вы догадались?
 – Вы вполне типичны, мистер Хьюз. Скорее всего незаконнорожденный сын проститутки, готовый ради денег на все. Отсюда и ваше бескрайнее презрение к проституткам. Вы понятия не имеете, кто ваш отец; им мог оказаться любой из пятидесяти мужчин, посетивших вашу мать в ту неделю, в которую вас зачали. Отсюда ваша ненависть к женщинам и неспособность установить нормальные взрослые отношения. Вам было не у кого учиться мужскому поведению. Скажите, осознание того, что вы получаете секс бесплатно, дает вам чувство превосходства над тем безымянным маленьким человеком, который заплатил, чтобы зачать вас?
 Синие глаза Хьюза злобно сузились.
 – Я не обязан все это выслушивать.
 – Боюсь, что обязаны. Видите ли, меня заинтересовала ваша патологическая ненависть к женщинам. Вы не можете и слова сказать о них без оскорблений. Это ненормально, мистер Хьюз, а так как сержант Купер и я расследуем очень ненормальное преступление, то ваше отношение к женскому полу меня беспокоит. Разрешите, я дам вам определение психопатического расстройства личности. – Джонс вновь взглянул на листок, лежавший перед ним. – Оно проявляется в отсутствии постоянной работы, частом нарушении закона, беспорядочном сексе и агрессивном сексуальном поведении. Люди с таким расстройством безответственны и очень грубы, они не чувствуют вины за свои антисоциальные действия и испытывают сложности в завязывании длительных отношений. – Инспектор посмотрел на Хьюза. – По-моему, это определение в точности вам соответствует. Вас когда-нибудь лечили от данного вида расстройства?
 – Нет, черт подери! К чему вся эта чушь? С каких пор воровство стало ненормальным преступлением?
 – Никто и не говорит о воровстве. Неожиданно Хьюз забеспокоился:
 – А о чем мы тогда говорим?
 – О вещах, которые вы делаете с девушками.
 – Я вас не понимаю.
 Чарли агрессивно подался вперед, его глаза стали похожи на кремень.
 – Нет, понимаешь, грязная маленькая тварь. Ты извращенец, Хьюз, и когда попадешь куда следует и остальные преступники узнают, за что тебя посадили, ты поймешь, что значит быть жертвой агрессивного сексуального поведения. Они выбьют из тебя все дерьмо, будут мочиться на твою еду и воспользуются лезвием, если смогут застать тебя в душе одного. Такова одна из особенностей тюремной жизни. Обычные преступники ненавидят насильников, особенно тех, что возбуждаются только от секса с детьми. Их грехи бледнеют на фоне того, что ты и другие вроде тебя делают с беззащитными.
 – Господи! Я ничего не делал с детьми, я их терпеть не могу!
 – Джулии Сефтон едва исполнилось шестнадцать, когда ты с ней переспал. Она тебе почти в дочки годилась.
 – Это не преступление. Я не первый, кто переспал с кем-то, кто годится ему в дочери. Инспектор, спуститесь на землю.
 – Но ты всегда подбираешь молоденьких девочек. Что тебя в них так возбуждает?
 – Я их не подбираю. Это они подбирают меня.
 – Более взрослые женщины пугают тебя? Наверняка. Такие, как ты, вынуждены спать с детьми, потому что зрелые женщины приводят их в ужас.
 – Сколько раз вам можно повторять? Я не сплю с детьми. Внезапно Джонс сменил тактику.
 – Рут украла бриллиантовые серьги своей бабушки в субботу, шестого ноября, в тот же день, когда миссис Гиллеспи умерла. Ты возил Рут в Фонтвилль в тот день?
 Хьюз немного поколебался, словно хотел отрицать этот факт, затем пожал плечами:
 – Она сама меня попросила.
 – Зачем?
 – Что зачем?
 – Зачем она попросила отвезти ее? Что она собиралась там делать?
 – Рут не говорила. Только я не ходил в тот чертов дом и не знал, что она планировала украсть чертовы серьги.
 – Значит, она позвонила тебе и попросила приехать аж в Саутклифф, чтобы забрать ее и отвезти оттуда в Фонтвилль, а потом вернуть обратно, и даже не объяснила зачем?
 – Да.
 – И это все, что ты сделал? Работал ее шофером и ждал снаружи «Кедрового дома», пока она находилась внутри?
 – Да.
 – Но ведь ты признал, что Рут тебе не нравилась. Ты даже презирал ее. Зачем так утруждаться?
 – Ради секса можно было потерпеть.
 – Ради секса с «бревном», как ты выразился? Хьюз усмехнулся:
 – В тот день мне хотелось.
 – Рут рассказала сержанту, что отсутствовала в школе около шести часов. От Саутклиффа до Фонтвилля тридцать миль, значит, дорога у тебя заняла примерно сорок минут в каждую сторону. Остается четыре с половиной неучтенных часа. И ты пытаешься убедить меня, что просидел все это время в своем фургоне в Фонтвилле, пока Рут была у бабушки?
 – Не так долго. На обратной дороге мы остановились, чтобы заняться сексом.
 – Где ты припарковался в Фонтвилле?
 – Сейчас не припомню. Я всегда ждал ее то тут, то там. Чарли снова ткнул пальцем в смятый листок бумаги.
 – По словам владельца паба «Три голубя», в тот день твой фургон был припаркован на его стоянке. Через десять минут ты уехал, однако он заметил, как ты остановился возле церкви, чтобы посадить кого-то в машину. Судя по всему, это была Рут, если только ты не будешь мне рассказывать, что в день смерти миссис Гиллеспи с вами в Фонтвилль ездил кто-то третий.
 В глазах Хьюза вновь появилось настороженное выражение.
 – Это была Рут.
 – Хорошо, тогда что ты и Рут делали четыре с половиной часа? Ты, разумеется, не занимался сексом с «бревном» в течение такого времени. Хотя, возможно, для человека с психопатическим расстройством личности требуется как раз столько, чтобы возбудиться.
 Хьюз не поддался на провокацию.
 – Думаю, мне нет надобности защищать эту глупую сучку. В общем, она попросила отвезти ее к одному подпольному ювелиру в Саутгемптоне. Я не спрашивал зачем, просто отвез, и все. И вы не можете меня ни в чем обвинить. Я просто сидел за рулем. Если она украла серьги, а потом продала их, то я об этом ничего не знал. Я всего лишь простак на колесах.
 – Согласно показаниям мисс Лассель, она продала серьги и отдала деньги тебе. Шестьсот пятьдесят фунтов наличными. После чего ты отвез ее обратно в школу, к началу лекции по физике.
 Хьюз ничего не ответил.
 – Вы получили выгоду от преступления, мистер Хьюз. А это незаконно.
 – Рут врет. Она не давала мне денег, а если и давала, то сначала вам нужно доказать, что я знал, откуда эти деньги. Поднажмите на нее, и она признается, что сама все придумала. Послушайте, я не отрицаю, что время от времени она подкидывала мне несколько фунтов. Да только она утверждала, что это ее деньги, и я ей верил. Почему бы и нет? – Он снова усмехнулся. – Что из того, что она иногда давала наличные? Хотя бы на бензин, который я тратил, катая ее туда-сюда во время каникул. Откуда мне знать, что глупая сучка их крала?
 – Но в тот день мисс Лассель не давала вам денег?
 – Я уже сказал – нет.
 – У вас были с собой деньги?
 – Может, пятерка.
 – Как зовут ювелира из Саутгемптона? – неожиданно спросил Чарли.
 – Понятия не имею. Никогда у него не был. Спросите у Рут. Она просто велела ехать по улице и остановиться в самом конце.
 – Название улицы?
 – Не знаю. У нее была карта, она говорила: направо, налево, остановись. Я лишь делал то, что мне говорили. Спросите Рут.
 – Мисс Лассель утверждает, что вы отвезли ее туда, сказали, в какой магазин зайти, кого спросить и что сказать.
 – Она врет.
 – Я так не думаю, мистер Хьюз.
 – Докажите обратное.
 Чарли лихорадочно размышлял. Наверняка Хьюз говорил правду насчет того, что не заходил ни в «Кедровый дом», ни к ювелиру. По крайней мере он не делал этого в присутствии Рут. Мудрость схемы Хьюза заключалась в том, что сам он не прикасался к украденным вещам, а лишь отправлял девушек с краденым к скупщику. Таким образом, обвинить его могла только сама девушка, а она этого делать не собиралась, потому что по какой-то причине безумно боялась.
 – Я собираюсь это доказать, мистер Хьюз. Давайте начнем с перечисления ваших действий после того, как вы отвезли Рут в школу. Вы, наверное, пошли в ночной клуб, о котором упоминали. Это дорогое удовольствие, а кокаин и экстази, которыми вы, по моему убеждению, балуетесь, тем более. Люди должны были вас заметить, особенно если вы швырялись деньгами.
 Хьюз заметил еще одну ловушку и засмеялся:
 – Я уже сказал, что у меня не было денег, инспектор. Я немного поездил и вернулся домой.
 – Во сколько?
 – Без понятия.
 – То есть если я найду кого-то, кто подтвердит, что видел белый «форд-транзит» у входа в борнмутский ночной клуб в тот вечер, ты будешь все отрицать, потому что просто ездил по округе?
 – Примерно так.
 Чарли обнажил зубы в хищной улыбке.
 – Мне нужно проинформировать вас, мистер Хьюз, что скоро вас переведут в лирмутскую полицию, где будут допрашивать в связи с убийством миссис Матильды Гиллеспи. – Он собрал свои записи и засунул их в карман.
 – Чушь собачья! – злобно бросил Хьюз. – Какое дерьмо вы еще хотите на меня повесить? Вы же заявили, что старуха сама себя убила.
 – Я говорил неправду. Она была убита, и у меня есть основания полагать, что вы причастны к этому преступлению.
 Хьюз угрожающе вскочил на ноги:
 – Я уже сказал, что никогда не заходил в чертов дом. Показания владельца паба – мое алиби. Он видел меня на стоянке и видел, как я забирал Рут. Как я мог убить старуху, если все время находился в машине?
 – Миссис Гиллеспи убили не в два тридцать, а поздно вечером.
 – Я не был там вечером.
 – А твой фургон был. Владелец паба утверждает, что ты возвращался в тот вечер, и, как ты сам сказал, ни у тебя, ни у твоего фургона нет алиби на вечер шестого ноября. Ты ведь просто ездил по округе, верно?
 – Я был в Борнмуте, так же как и мой фургон.
 – Докажи. – Чарли встал. – А пока не докажешь, я подержу тебя здесь по подозрению в убийстве.
 – Не имеете права. Я натравлю на вас своего адвоката.
 – Пожалуйста. В Лирмуте тебе разрешат сделать телефонный звонок.
 – Зачем мне убивать старую корову? Чарли приподнял густую бровь.
 – Потому что у тебя привычка терроризировать женщин. В этот раз ты зашел слишком далеко.
 – Я их не убиваю.
 – Что же ты с ними делаешь?
 – Трахаю их, вот и все. И не обманываю. По крайней мере еще никто не жаловался.
 – Должно быть, то же самое говорил Йоркширский потрошитель, когда возвращался домой с молотком и долотом в багажнике своей машины.
 – Да вы свихнулись! – закричал Хьюз, топнув ногой. – Я даже не знал эту старую ведьму. Господи, вы что, скоты, думаете, будто я мог убить совсем незнакомую женщину?
 – Вас ведь родили, не так ли?
 – То есть?
 – Рождение и смерть, Хьюз. Они случаются наугад. Твоя мать не знала твоего отца, но ты все равно родился. Незнание не имеет значения. Ты находился там в тот день, ты использовал ее внучку для воровства, и миссис Гиллеспи знала об этом. Тебе нужно было заткнуть ее до того, как она поговорит с нами.
 – Я так не работаю.
 – А как ты работаешь?
 Но Хьюз отказался произнести еще хотя бы слово.
 Я  перевезла Джоанну с ребенком к себе. Не могла поверить своим глазам  ,   когда увидела в какой нищете они живут в Лондоне. Джоанна оставила всякие попытки заботиться о ребенке  ,   не соблюдает даже элементарной гигиены. Она совершенно не приспособлена для самостоятельной жизни; и хотя я ненавидела того отвратительного еврея  ,   за которого Джоанна вышла  ,   по крайней мере  ,   пока он был жив  ,   ее жизнь хотя бы с натяжкой можно было назвать нормальной. 
  Меня очень беспокоит тот факт  ,   что смерть Стивена оказалась для нее последней каплей. Я застала Джоанну сегодня утром в детской  ,   она держала подушку над детской кроваткой. Я спросила  ,   что она делает  ,   и Джоанна сказала: «Ничего»  ,   но у меня нет ни капли сомнения – зайди я минутой позже  ,   подушка оказалась бы на лице ребенка. Самое ужасное  ,   что я увидела себя на том же месте  ,   словно призрачное отражение в кривом зеркале. Шок ужасный. Подозревает ли Джоанна? Подозревает ли кто-нибудь  ,   кроме Джейн? 
  От врожденного безумия нет лекарства. «Чудовищные поступки порождают чудовищные проблемы...» 




 ГЛАВА 13


 Джейн Марриотт вошла в кабинет Сары на следующий день, сразу после того как ушел последний пациент, и уселась на стул.
 – Вы выглядите очень рассерженной, – заметила Сара, подписывая какие-то бумаги.
 – Потому что я рассержена.
 – Чем?
 – Вашим поведением. Сара перестала писать.
 – А что я такого сделала?
 – Вы утратили чувство сострадания. – Джейн строго постучала пальцем по циферблату наручных часов. – Знаю, раньше я сама устраивала вам нагоняи за то, какое количество времени вы тратите на своих пациентов. Однако я восхищалась вами и тем, как вы работали. Сейчас пациенты входят и выходят, словно поезда-экспрессы. Бедняжка миссис Хендерсон была почти в слезах. «Что я такого сделала, чтобы расстроить доктора? – спросила она меня. – Она мне и пары добрых слов не сказала». Нельзя допускать, чтобы дело Матильды так повлияло на вас. Это несправедливо по отношению к другим людям. – Она перевела дыхание. – И не говорите мне, что я всего лишь работаю в приемной, а вы врач. Доктора совершают такие же ошибки, как и другие люди.
 Сара подвигала бумаги на столе кончиком карандаша.
 – Вы знаете, каковы были первые слова миссис Хендерсон, после того как она вошла сюда? «Думаю, теперь можно к вам вернуться, доктор; похоже, это сделала зараза-дочка». И она соврала вам. Я ей и одного доброго слова не сказала. Зато я наконец-то сказала ей правду, заявив, что ее единственный недуг – сплин от вечного недовольства всем и вся, который пройдет в ту же минуту, когда она начнет замечать в людях хорошее. – Сара помахала карандашом перед носом Джейн. – Я прихожу к выводу, что Матильда была права. Эта деревня – самое отвратительное место на земле, населенное невежественными, злобными фанатиками, которым нечего больше делать, кроме как сидеть и сплетничать о каждом, кто не соответствует их заурядным, мелочным стереотипам. Я не сострадание утратила, а розовые очки.
 Джейн забрала у Сары карандаш.
 – Миссис Хендерсон – одинокая старая вдова, практически необразованная, и она пыталась в своей, пусть и неуклюжей, манере выразить сожаление, что вообще усомнилась в вас. И если у вас не хватило щедрости духа принять во внимание ее грубоватую дипломатию, тогда я в вас ошибалась. Да, и чтоб вы знали, теперь она считает, что страдает от ужасной болезни, называемой «сплин вечного недовольства», которую вы отказываетесь лечить. И списывает это на упадок финансирования здравоохранения и на то, что на ней, как на пожилой женщине, теперь будут экономить.
 – Она не единственная. Они все в восторге, так как считают, что убийство совершила Джоанна, и меня возмущает, что мою приемную используют для досужих сплетен. – Сара поправила волосы. – То, что сегодня произошло, походило на детское тыканье пальцем в беззащитную жертву; если бы Джек не решил поиграть в негодяя, то им было бы не о чем посудачить.
 – И не надейтесь, – ответила Джейн едко, – так или иначе, тему для этого они всегда найдут.
 – Вот это да! И у вас еще хватает совести критиковать меня за цинизм...
 – Не подумайте, что я менее вас раздражена их глупостью. Просто я ничего другого и не ожидала, Они не изменились от того, что Матильда умерла. И потом, знаете, вряд ли стоит обвинять миссис Хендерсон в том, что она видит в людях только плохое, в то время как величайший образец такого же поведения только что оставил вам целое состояние. По сравнению с тем, как воспринимала людей Матильда, миссис Хендерсон выглядит святой. Вот у кого на самом деле был «сплин вечного недовольства».
 – Хорошо. Ваша взяла. Я заскочу к миссис Хендерсон по пути домой.
 – Надеюсь, вам хватит великодушия, чтобы извиниться. Возможно, я преувеличиваю, но она действительно выглядела очень расстроенной, а жестокость не в ваших правилах, Сара.
 – Я чувствую себя жестокой!.. – воскликнула врач с досадой. – Да, ради интереса, с докторами-мужчинами вы так же разговариваете?
 – Нет.
 – Понятно.
 Джейн возразила:
 – Ничего вам не понятно. Вы мне нравитесь. Ваша мать сказала бы вам то же самое. Так что не позволяйте внешним неурядицам портить ваш характер, Сара. Оставьте эту слабость таким, как Матильда.
 Сара почувствовала прилив нежности к этой пожилой женщине, чьи полные щеки порозовели от возмущения. Мать Сары, конечно же, не сказала бы ничего подобного, а поджала бы губы и заявила, что у Сары всегда было злое сердце. Нужно обладать духовной щедростью Джейн, дабы заметить, что другие люди могут быть не сильны в дипломатии или оказаться безвольными или недоверчивыми.
 – Вы просите меня предать мои принципы.
 – Нет, дорогая, я прошу вас не отступать от них.
 – Почему я должна потворствовать тому, чтобы миссис Хендерсон называла Джоанну убийцей? Против дочери Матильды не больше доказательств, чем против меня, а если я извинюсь, то автоматически приму точку зрения миссис Хендерсон.
 – Ерунда, – ответила Джейн твердо. – Вы всего лишь проявите вежливость по отношению к пожилой женщине. Ваши взаимоотношения с Джоанной – совершенно другое дело. Если вы не одобряете того, что говорят о ней в деревне, то должны продемонстрировать это публично, чтобы ни у кого не осталось сомнений по поводу ваших симпатий. Но, – глаза женщины смягчились, когда она посмотрела на Сару, – не вымещайте свое раздражение на бедняжке Долли Хендерсон. Нельзя ожидать от нее таких же взглядов, как у вас. Ей всегда претило наше либеральное образование.
 – Я извинюсь.
 – Спасибо.
 Неожиданно Сара наклонилась и поцеловала пожилую женщину в щеку.
 Джейн выглядела удивленной.
 – А это еще за что?
 – Не знаю, – ответила Сара. – За то, что попытались заменить мою мать. Иногда мне кажется, что такие замены даже лучше, чем реальные родители. Между прочим, Матильде тоже это удавалось. Она не всегда была поражена «сплином вечного недовольства». Она могла быть такой же милой, как и вы, когда хотела.
 – Поэтому вы присматриваете за Рут? Что-то вроде услуги за услугу?
 – Вы не одобряете? Джейн вздохнула:
 – Дело не в том, одобряю я или нет. Просто я думаю, что в сложившихся обстоятельствах это несколько провокационно с вашей стороны. Какими бы ни были ваши причины, в деревне случившемуся дали наихудшее объяснение. Вы, наверное, не знаете, но сейчас судачат о том, что Джоанну вот-вот арестуют за убийство матери, потому-то Рут и убежала к вам.
 – Я и не думала, что зайдет так далеко. – Сара нахмурилась. – Господи, и откуда они набираются такой дряни?
 – Складывают два и два, а получают двадцать.
 – Самое ужасное, – произнесла Сара медленно, – что я ничего не могу с этим поделать.
 – Дорогая моя, нужно всего лишь объяснить, почему Рут живет у вас, – подсказала Джейн. – Тогда всем домыслам и будет положен конец.
 Сара вздохнула:
 – Объяснять должна Рут, а сейчас она не в состоянии этого сделать.
 – Тогда придумайте что-нибудь, – твердо заявила Джейн. – Расскажите вашу версию миссис Хендерсон, когда пойдете к ней сегодня, и уже назавтра это будет знать вся деревня. Клин клином вышибают, Сара. Иначе – никак.
 Миссис Хендерсон была очень тронута извинением доктора Блейкни за ее плохое настроение в приемной и согласилась, что после бессонной ночи у постели семнадцатилетней девушки, страдающей от воспаления гланд, вполне объяснимо раздражение, которое проявилось во время приема пациентов. Правда, миссис Хендерсон не совсем поняла, почему Рут нужно было оставаться с доктором Блейкни и ее мужем при данных обстоятельствах. Разве с матерью ей было бы не лучше? Конечно, лучше, не задумываясь, кивнула Сара, да и сама Рут предпочла бы остаться дома. Но, как, должно быть, известно миссис Хендерсон, воспаление гланд – чрезвычайно болезненная и подрывающая силы вирусная инфекция, кроме того, велик риск повторного воспаления, если за пациентом не установить должного ухода. Да еще у Рут экзамены на носу. В общем, приняв все это во внимание, Джоанна попросила Сару поселить Рут у себя и поставить ее на ноги как можно быстрее. При подобных обстоятельствах и учитывая завещание миссис Гиллеспи (Сара слегка смутилась), врач вряд ли может отказать в одолжении, не так ли?
 – Вот именно. Тем более что вам достанутся все деньги, – последовал обдуманный ответ миссис Хендерсон, хотя в ее слезящихся глазах еще оставалось недоумение. – Значит, Рут вернется в Саутклифф, как только ей станет лучше?
 – Куда же еще? – ответила Сара не краснея. – Как я сказала, ей предстоят выпускные экзамены.
 – Подумать только! Столько вранья вокруг. Кто же тогда убил миссис Гиллеспи, если не вы и не ее дочка?
 – Это одному Богу известно, миссис Хендерсон.
 – А если он знает, так почему же держит информацию при себе? Столько волнений из-за этого!
 – Возможно, она сама себя убила.
 – Нет, – убежденно ответила пожилая женщина. – Никогда не поверю. Не скажу, что я любила миссис Гиллеспи, но трусихой она не была.
 Сара знала, что Джоанна в «Кедровом доме», хотя на звонки доктора Блейкни в дверь отзывалась только упрямая тишина. Сара успела заметить застывшее бледное лицо в глубине столовой и молниеносную вспышку узнавания до того, как Джоанна исчезла в холле. То, что ее заметили и все равно отказались впустить, разозлило Сару не на шутку. Она пришла поговорить о Рут, а не о завещании Матильды и не об интригах Джека. Сара могла бы понять нежелание Джоанны открывать дверь полиции. Однако почему не поговорить с человеком, который приютил ее собственную дочь? Сара уныло поплелась по тропинке, огибающей дом. Какая женщина, удивлялась она, поставит свою личную неприязнь превыше благополучия дочери?
 Мысленно Сара воспроизвела образ, над которым трудился Джек. Он поместил Джоанну внутри зеркальной призмы, как бы расколов личность преломленным светом. Получилось потрясающее изображение сбитого с толку человека, где одинокая сущность отражалась и множилась в огромном количестве зеркал, которые шли по краю картины. Сара спросила, что это значит.
 – Джоанна, какой она хочет казаться. Красивая, обожаемая, перед которой преклоняются.
 Сара показала на образы в призме:
 – А вот это?
 – Ее сущность, которую она подавляет при помощи наркотиков, – ответил Джек. – Безобразная, нелюбимая женщина, отвергнутая матерью, мужем и дочкой. Все в ее жизни – иллюзия, отсюда и зеркало.
 – Грустно.
 – Ох, не вздумай со мной сентиментальничать, Сара, да и с ней тоже. Джоанна – самая зацикленная на себе женщина из всех, кого я знаю. Наверное, таковы большинство наркоманов. Она говорит, что Рут отталкивает ее. Вздор. Наоборот, Джоанна отдалилась от дочери, потому что Рут плакала каждый раз, когда она брала ее на руки. Это был замкнутый круг. Чем больше малышка плакала, тем меньше Джоанна любила ее. Еще она утверждает, что Стивен отверг ее, так как ему претила беременность, и тут же признается, что с отвращением смотрела, как он возится с дочкой. Думаю, она первая отвергла мужа.
 – Но почему? Должна же быть какая-то причина.
 – Подозреваю, тут все просто. Единственный человек, кого Джоанна способна любить, – это она сама, а так как округлившийся живот сделал ее менее привлекательной в собственных глазах, то она и обиделась на двух повинных в том людей. То есть на мужа и на ребенка. Готов биться об заклад, что именно ей претила беременность.
 – Так просто ничего не бывает, Джек. Наверняка все гораздо серьезнее. Недолеченная послеродовая депрессия. Глубокое расстройство личности на основе нарциссизма. Даже шизофрения. Может, Матильда была права, и Джоанна на самом деле психически неуравновешенная.
 – Может, и так. Только в этом случае винить нужно саму Матильду. Подозреваю, она подыгрывала спектаклям Джоанны. – Он показал на картину. – Когда я сказал, что все в ее жизни иллюзия, я имел в виду фальшь и обман. Это фантазия, в которую она хочет, чтобы ты поверила. Однако я на девяносто девять процентов уверен, что Джоанна сама в нее не верит. – Джек ткнул пальцем в центральный треугольник призмы, в котором пока ничего не было. – Вот где будет реальная Джоанна, в единственном зеркале, которое не в состоянии отразить ее стилизованный образ самой себя.
 «Умно, – подумала Сара. – Но правда ли это?»
 – А какова реальная Джоанна? Джек посмотрел на портрет.
 – Предполагаю, чрезвычайно жестокая, – медленно произнес он, – очень жестокая, особенно когда хочет добиться своего.
 Дверь кухни была закрыта, но ключ, который Матильда прятала под третьим цветочным горшком справа, лежал на месте. Сара с триумфальным возгласом схватила его и вставила в замок. Только когда она открыла дверь и вынула ключ, чтобы положить его на кухонный стол, то задумалась: а сказал ли кто-нибудь полиции, что доступ в «Кедровый дом» очень прост, если знать о существовании ключа под цветочным горшком? Сама она точно никому не говорила; Сара совсем забыла о ключе, пока необходимость его использовать не пробудила память. До этого она брала ключ только однажды, несколько месяцев назад, когда артрит Матильды настолько обострился, что она не могла подняться с кресла, чтобы открыть дверь.
 Сара осторожно положила ключ на стол и посмотрела на него. Интуиция подсказывала, что именно убийца последним использовал ключ, и не нужно быть Эйнштейном, чтобы догадаться: если на ключе и оставались отпечатки пальцев, она их только что уничтожила.
 – Боже мой! – произнесла она с чувством.
 – Как вы смеете входить в мой дом без спроса! – проговорила Джоанна требовательным тоном из коридора.
 Но встретивший ее взгляд Сары был настолько свирепым, что Джоанна отступила на шаг назад.
 – Может, хватит строить из себя гранд даму? – резко бросила Сара. – Мы тут по уши в дерьме, а вы только и делаете, что настаиваете на своем жалком достоинстве.
 – Перестаньте нецензурно выражаться. Я не переношу грубиянов. Вы еще похлеще Рут, а у нее рот как помойка. Вы не леди. Не понимаю, как моя мать общалась с вами.
 Сара глубоко вздохнула. 
 – В каком веке вы живете, Джоанна? И кто, по-вашему, леди? Некто вроде вас, тот, кто за всю жизнь палец о палец не ударил, но считает, что вправе давать оценку другим только потому, что не позволяет себе ругаться? – Она покачала головой. – По-моему, нет. Величайшая леди из всех, кого я знаю, – семидесятилетняя кокни, работающая с бродягами в Лондоне и ругающаяся как сапожник. Откройте глаза. Вклад, который вы приносите в общество, – вот что вызывает уважение, а не упрямая приверженность давно устаревшим принципам женской непорочности. Эти принципы умерли в тот день, когда женщины обнаружили, что они вовсе не приговорены к бесконечной беременности и воспитанию детей.
 Губы Джоанны превратились в две тонкие ниточки.
 – Как вы вошли?
 Сара кивнула в сторону стола:
 – Я воспользовалась ключом, который лежал под цветочным горшком.
 Джоанна нахмурилась:
 – Каким еще ключом?
 – Вот этим, и вам лучше до него не дотрагиваться. Уверена, что убийца вашей матери, кто бы он ни был, тоже знал о ключе. Я могу воспользоваться телефоном? Нужно позвонить в полицию. – Она прошла мимо Джоанны в холл. – Кроме того, мне надо позвонить Джеку и предупредить, что я задержусь. Вы не против? Все равно за телефон будут платить из наследства вашей матери.
 Джоанна последовала за доктором.
 – Конечно же, я против. Вы не имеете права врываться сюда. Это мой дом, и я не хочу вас здесь видеть.
 – Отнюдь, – бросила Сара, снимая трубку телефона. – По завещанию вашей матери «Кедровый дом» принадлежит мне. – Она полистала записную книжку в поисках телефона Купера. – И вы находитесь здесь только потому, что я не стала выселять вас. – Сара поднесла трубку к уху и набрала номер полиции Лирмута, наблюдая за Джоанной. – Однако я начинаю склоняться к обратному. Если честно, не вижу причин оказывать вам больше сочувствия, чем вы оказываете собственной дочери... Сержанта Купера, пожалуйста. Передайте, что звонит доктор Блейкни по срочному делу. Я в «Кедровом доме», в Фонтвилле. Да, подожду. – Она прикрыла рукой телефонную трубку. – Я хочу, чтобы вы пошли ко мне домой и поговорили с дочерью. Джек и я делаем все возможное, но мы не можем заменить вас. Рут нужна мать.
 Уголок рта Джоанны еле заметно подрагивал от тика.
 – Меня возмущает вмешательство в дела, которые вас не касаются. Рут вполне способна сама о себе позаботиться.
 – Господи, вы и правда не в своем уме, – проговорила Сара с удивлением. – Неужели вам так глубоко наплевать?
 – Вы нарочно, доктор Блейкни?
 – Если речь о моих выражениях, то да, вы совершенно правы. Я хочу, чтобы вы были шокированы моим поведением не меньше, чем я вашим. Где твое чувство ответственности, ты, грязная сучка? Рут ведь не из воздуха появилась. Ты и твой муж неплохо провели время, пока ее делали, не забывай. – Внезапно она переключила внимание на телефон. – Здравствуйте, сержант, да, я в «Кедровом доме». Да, она тоже здесь. Нет, никаких проблем, просто, думаю, я догадалась, как убийца Матильды попал в дом. Вам кто-нибудь говорил, что она хранила ключ от кухонной двери под цветочным горшком возле заднего входа? Знаю, да только я совершенно забыла об этом. Нет, ключ уже не там, а на кухонном столе. Я воспользовалась им, чтобы войти. – Сара отодвинула трубку от уха. – Я сделала это не нарочно, – произнесла она ледяным тоном через минуту. – Вам бы следовало искать получше с самого начала, тогда бы этого не произошло. – Она с треском опустила трубку на телефон. – Мы должны оставаться здесь до прихода полиции.
 Джоанна окончательно потеряла самообладание.
 – Убирайтесь из моего дома! Никто не смеет говорить со мной таким тоном в моем доме! – Она взбежала вверх по лестнице. – Вам это так не пройдет. Я пожалуюсь в медицинский совет. Не отмоетесь. Я сообщу, что вы убили мистера Стургиса и мою мать.
 Сара последовала за ней и увидела, как Джоанна забежала в ванную, захлопнув дверь. Тогда Сара села на пол возле двери, скрестив ноги.
 – Приступы и конвульсии, возможно, срабатывали с Матильдой, но меня ими не испугаешь. Черт побери! – вдруг закричала она, приложив рот к дубовой двери. – Ты сорокалетняя женщина, глупая корова, пора вести себя соответственно возрасту.
 – Не смей говорить со мной таким образом!
 – Ты меня достала. Я презираю тех, кто может хоть как-то соображать только под дозой.
 Джек рассказал Саре о том, что, возможно, Джоанна сидит на транквилизаторах. Ответа не последовало.
 – Тебе нужна помощь, – продолжала Сара спокойно. – Я знаю в Лондоне психиатра, специализирующегося на зависимости от наркотиков. Правда, он не возьмется за тебя до тех пор, пока ты сама не захочешь покончить с этим. Если есть желание, я тебя рекомендую; если же нет, тогда советую приготовиться к последствиям длительного употребления наркотиков на человеческое тело, начиная с самого неприятного. Ты постареешь куда быстрее, чем я, потому что химия твоего организма испытывает постоянное давление.
 – Убирайтесь из моего дома, доктор Блейкни. – Джоанна начала успокаиваться.
 – Не могу до приезда сержанта Купера. И не забывай – это мой дом, а не твой. На чем ты сидишь?
 Последовало долгое, очень долгое, молчание.
 – На валиуме, – наконец ответила Джоанна. – Доктор Хендри прописал его, когда я вернулась сюда после смерти Стивена. Я пыталась задушить Рут в ее кроватке; мама вызвала его и упросила дать мне что-нибудь.
 – Почему ты пыталась задушить Рут?
 – Тогда это казалось наиболее разумным выходом. Я с собой не справлялась, не то, что с ребенком.
 – И как, транквилизаторы помогли?
 – Не помню. Единственное, что осталось в памяти, – это вечная усталость.
 Сара поверила Джоанне; она ожидала подобного от Хью Хендри. Классические симптомы послеродовой депрессии, и, вместо того чтобы дать бедной женщине антидепрессант, этот идиот подтолкнул ее к состоянию полной апатии, выписав успокоительное. Немудрено, что Джоанне так тяжело найти общий язык с дочерью; ведь одно из наиболее трагичных последствий послеродовой депрессии, если ее не лечить как следует, то, что мать не в состоянии испытывать естественное чувство любви к ребенку. Многое, случившееся в этой семье, становится понятным, если у женщин рода Гиллеспи склонность к послеродовой депрессии.
 – Я хочу помочь тебе, – сказала Сара. – Позволь мне помочь тебе.
 – Многие принимают валиум. Он совершенно законен.
 – И довольно эффективен в определенных обстоятельствах и при должном наблюдении. Однако ты получаешь его не от доктора, Джоанна. Зависимость от валиума настолько хорошо описана, что ни один здравомыслящий врач не стал бы выписывать его тебе. Значит, у тебя есть поставщик, и покупаешь ты таблетки недешево. Позволь мне помочь тебе, – повторила Сара.
 – Тебе никогда не было страшно. Как ты можешь понять, если тебе никогда не было страшно?
 – А чего ты боялась?
 – Я боялась заснуть. Долгие годы я боялась засыпать. – Джоанна внезапно засмеялась. – Правда, не сейчас. Сейчас она умерла.
 Зазвонили в дверь.
 Сержант Купер приехал злым и раздраженным. Последние двадцать четыре часа были тяжелыми, и не только потому, что пришлось работать все выходные и пропустить воскресный обед с детьми и внуками. Жена, тоже уставшая и раздраженная, отчитала Купера за недостаток преданности семье. «Мог бы иногда и топнуть ногой. Ты не принадлежишь полиции душой и телом, Томми».
 Хьюза продержали в участке всю ночь, однако вынуждены были отпустить на следующий день без предъявления обвинений. После настойчивого отказа произнести хоть слово вчера днем сегодня утром Хьюз вернулся к своим предыдущим показаниям, утверждая, что он бесцельно ездил по городу до того, как возвратиться домой в девять вечера.
 Купер, опросив соседей Хьюза, пришел мрачный.
 – Все подстроено, – доложил он старшему инспектору. – У них заранее подготовлено для него алиби. Я говорил с каждым по очереди, просил дать подробный отчет о своих передвижениях субботним вечером, шестого ноября, и каждый рассказал одну и ту же историю. Они смотрели переносной телевизор и пили пиво в комнате Хьюза, когда тот вошел в девять часов. Он оставался дома всю ночь, так же как и его фургон, припаркованный на обочине. Я даже ни разу не упомянул имя Хьюза, не намекнул, что заинтересован в нем или его проклятом фургоне. Они предоставили информацию бесплатно и без принуждения.
 – Как они могли узнать, что он сказал нам о девяти часах вечера?
 – Может, адвокат? Чарли покачал головой:
 – Вряд ли. У меня сложилось впечатление, что он любит своего клиента не больше, чем мы.
 – Значит, договорились заранее. Если спросят, то надо сказать, будто Хьюз всегда возвращается домой в девять часов вечера.
 – Или они говорят правду. Купер фыркнул:
 – Ничего подобного. Это настоящие подонки. Если хоть один из них мирно смотрел телевизор в тот вечер, то я обезьяний дядюшка. Наверняка в то время они грабили старушек или избивали фанатов соперничающего футбольного клуба.
 Инспектор немного подумал.
 – Такой вещи, как алиби, подходящее в любой ситуации, не существует, – промолвил он задумчиво. – Если только Хьюз не имеет привычки совершать преступления после девяти часов вечера. А мы знаем, что это не так, потому что Рут украла серьги своей бабушки в половине третьего.
 – Что ты хочешь сказать? – спросил Купер, не дождавшись, пока инспектор изложит свои выводы. – Что они говорят правду? – Он активно покачал головой. – Не верю.
 – Интересно, а почему Хьюз не представил это алиби вчера? Почему он так долго молчал, если был уверен, что приятели его прикроют? – Джонс медленно ответил на собственный вопрос. – Потому что адвокат надавил на меня сегодня утром и потребовал назвать самое раннее время смерти миссис Гиллеспи. Это означает, что Хьюз сообщил ему, что у него есть алиби с девяти часов.
 – И что нам это дает?
 – Да ничего, – бодро ответил Джонс. – Если все было оговорено заранее, как ты полагаешь, то он в тот вечер совершил нечто такое, что требует прикрытия с девяти часов. Нам надо лишь выяснить, что именно. – Он потянулся к телефону. – Поговорю с коллегами из Борнмута. Посмотрим, что у них в списке преступлений на вечер субботы, шестого ноября.
 Но полиция Борнмута ситуацию не прояснила – не случилось ничего такого, что хоть отдаленно напоминало бы методы «работы» Дэйва Марка Хьюза. Отсюда и раздражение Купера.
 Сержант с упреком посмотрел на Сару и бросил сердито:
 – Я думал, у вас больше здравого смысла, доктор Блейкни. Сара с трудом сохраняла терпение.
 – Я понимаю. Простите.
 – На вашем месте я бы надеялся, что мы обнаружим на ключе еще чьи-нибудь отпечатки пальцев. В противном случае я буду склонен считать, что это сделано преднамеренно.
 – В каком смысле?
 – Вы хотели оставить на ключе свои отпечатки пальцев законным способом.
 Сара продолжила его мысль:
 – То есть вы подумаете, что я убила Матильду и забыла стереть отпечатки пальцев в тот раз, а теперь воспользовалась этой возможностью?
 – Не совсем, – ответил он мягко. – Я больше склоняюсь к мысли о добром самаритянине. То есть к тому, что вы кого-то покрываете. Кто, по-вашему, в этот раз невиновен, доктор Блейкни?
 – Вы не очень-то благодарны, Купер, – ответила Сара. – Я вообще могла бы не говорить о ключе. Просто положила бы его обратно и держала рот на замке.
 – Вряд ли. На нем ваши отпечатки пальцев, а рано или поздно ключ все равно бы нашли. – Он посмотрел на Джоанну: – Вы действительно не знали, что ваша мать хранит там запасной ключ, миссис Лассель?
 – Я уже ответила, сержант. Нет. У меня только ключ от главного входа.
 «Что-то очень странное происходит между ней и доктором Блейкни», – подумал Купер. Язык телодвижений не поддавался объяснению. Женщины стояли близко друг к другу, их руки почти соприкасались, и все же они старались не смотреть друг на друга. Если бы они были мужчиной и женщиной, сержант предположил бы, что застал их flagrante delicto [32] . Сейчас же интуиция подсказывала детективу, что у женщин существует одна общая тайна. Но была ли эта тайна связана со смертью миссис Гиллеспи?
 – Как насчет Рут?
 Джоанна безразлично пожала плечами:
 – Не знаю. Рут никогда не упоминала о существовании еще одного ключа и при мне использовала только ключ от главного входа. Какой смысл обходить весь дом, если можешь войти спереди? С той стороны раньше не было входа. Должно быть, это недавнее нововведение матери. – Она выглядела озадаченной. – Когда я жила здесь, мы не пользовались кухонной дверью.
 Купер взглянул на Сару, которая беспомощно развела руками:
 – Когда я пришла к ней во второй или третий раз, Матильда не открыла дверь. Тогда я обошла дом и заглянула в окна гостиной. Матильда была совершенно беспомощной, не могла подняться с кресла, потому что запястья отказались слушаться. Я прочитала ее инструкции по губам: «Ключ. Третий цветочный горшок. Ящик с углем». Наверное, она хранила там ключ как раз для подобных случаев. Матильда всегда боялась потерять способность к передвижению.
 – Кто еще знал о ключе?
 – Понятия не имею.
 – Вы кому-нибудь говорили? Сара покачала головой:
 – Не помню. Может, и упомянула как-нибудь в приемной. В любом случае это было сто лет назад. Новое лекарство стало действовать очень хорошо, и подобная ситуация больше не повторялась. Я вспомнила о ключе только сегодня, когда обошла дом и увидела цветочные горшки.
 Купер достал два полиэтиленовых пакета из кармана, надел один на руку, а затем положил ключ в другой пакет.
 – Почему вы решили обойти дом, доктор Блейкни? Миссис Лассель отказалась впустить вас через главный вход?
 Сара впервые посмотрела на Джоанну.
 – Возможно, она просто не слышала звонка.
 – Должно быть, вы хотели обсудить что-то очень срочное, иначе откуда такая решимость попасть в дом? Не скажете ли мне, что это было? Дело касается Рут?
 – Конечно, – ответила Сара быстро. – Мы обсуждали будущее образование Рут.
 «Врет», – подумал детектив, поразившись той легкости, с которой Сара это делала. Вздохнув, Купер сделал мысленную пометку: пересмотреть все, что доктор Блейкни говорила ему раньше. Сначала он решил, что Сара честная, даже несколько наивная женщина; оказалось, что наивным был как раз он. «Нет никого глупее старого глупца», – горько подумал сержант.
 Ведь глупый старый Томми немного влюбился.
  Как верно сказано: «Месть – это такое блюдо  ,   которое лучше есть холодным». Месть становится намного слаще после долгого ожидания  ,   и я жалею лишь о том  ,   что не могу прокричать о своем триумфе всему миру. И даже Джеймсу  ,   которого надули  ,   хоть он об этом и не догадывается. 
  Сегодня утром мне сообщили из банка  ,   что он обналичил мой чек на двенадцать тысяч фунтов и  ,   следовательно  ,   согласился на условия страхового соглашения. Я знала  ,   что так и будет. Когда дело касается денег  ,   в Джеймсе просыпается по-детски невоздержанная жадность. Он спустит их в одно мгновение  ,   потому что наличные в руках – это единственное  ,   что ему необходимо. Как бы мне хотелось превратиться в насекомое и посмотреть  ,   как он живет! Хотя я и так могу догадаться. 
  Пьет и развратничает. В жизни Джеймса ничего иного никогда не было. 
  Сегодня я стала на тридцать шесть с половиной тысяч богаче  ,   чем вчера  ,   и это приводит меня в восторг. Чек от страховой компании за вещи  ,   украденные из сейфа  ,   пока мы с Джоанной были в Чешире  ,   оказался на целых двадцать три с половиной тысячи. Большая часть страховых денег выплачена за бриллиантовый гарнитур  ,   принадлежавший моей бабушке. Одна только тиара была застрахована на пять с половиной тысяч  ,   хотя  ,   думаю  ,   она стоила больше  ,   так как я не оценивала ее со времени смерти отца. Зачем иметь столько украшений  ,   в которых лично я и в гроб бы не легла? Нет ничего более уродливого  ,   чем витиеватые викторианские драгоценности. 
  А вот часы Джеймса далеки от вульгарности. Возможно  ,   потому  ,   что их покупал отец Джеймса  ,   а не он сам. Я носила их в «Сотбис»  на оценку и обнаружила  ,   что они стоят вдвое больше тех двенадцати тысяч  ,   на которые застрахованы. Таким образом  ,   заплатив Джеймсу двенадцать тысяч фунтов  ,   я сохраняю одиннадцать с половиной тысяч от страхового чека и выгодно покупаю у своего презренного мужа очень перспективный товар стоимостью в двадцать пять тысяч. 
  Как я уже сказала  ,   месть – это блюдо  ,   которое лучше есть холодным... 




 ГЛАВА 14


 Чуть раньше в тот же день высокий, изысканно одетый мужчина вошел в офис Пола Даггана. Он назвался Джеймсом Гиллеспи и в качестве доказательства спокойно предоставил паспорт и свидетельство о браке с Матильдой Берил Гиллеспи. В полной уверенности, что он произвел эффект, близкий к эффекту разорвавшейся бомбы, посетитель опустился на свободный стул, положил ладони на рукоятку трости и уставился на Даггана из-под пышных седых бровей.
 – Удивлены, а? – Даже с другого конца стола можно было уловить исходивший от мужчины сильный запах виски.
 Адвокат тщательно проверил паспорт, затем положил его на блокнот перед собой.
 – Это несколько неожиданно, – ответил он сухо. – Я полагал, что миссис Гиллеспи вдова. Она никогда не упоминала о муже. Или о бывшем муже.
 – Естественно, – проворчал вновь прибывший. – Ее больше устраивало считаться вдовой.
 – Почему вы не развелись?
 – Не было нужды.
 – Этот паспорт выдан в Гонконге.
 – Я жил там последние сорок лет. Работал в разных банках. Вернулся, когда понял, что пора подумать о последних днях. Пекин непредсказуем. И человеку моего возраста в Китае теперь неуютно.
 Он говорил короткими, обрывистыми предложениями, как будто спешил покончить с формальным обменом любезностями.
 – Тогда почему вы пришли ко мне? – Дагган с любопытством рассматривал необычного посетителя: грива седых волос, кожа оливкового цвета, покрытая глубокими морщинами вокруг глаз и рта. При более близком рассмотрении сквозь ауру видимого процветания проглядывала бедность. Одежда мистера Гиллеспи когда-то была хорошего качества, но время и частое использование сыграли свою роль – костюм и пальто из верблюжьей шерсти уже лоснились.
 – По-моему, это очевидно. Я пришел потребовать то, что мне причитается.
 – Как вы узнали, что миссис Гиллеспи умерла?
 – У меня есть источники.
 – А как вы узнали, что я ее душеприказчик?
 – У меня есть источники, – повторил собеседник адвоката.
 Любопытство Даггана все подогревалось.
 – И что, по-вашему, вам причитается?
 Пожилой мужчина вынул бумажник из внутреннего кармана, достал сложенные листки очень тонкой бумаги и разложил их на столе.
 – Опись имущества моего отца. Оно было разделено на три равные части между его тремя детьми сорок семь лет назад, после его смерти. Моя доля – предметы, помеченные инициалами «Дж. Г.». Я думаю, вы убедитесь, что по крайней мере семь из них встречаются в описи имущества Матильды. Они никогда ей не принадлежали. И я хочу их забрать.
 Дагган внимательно прочитал документы.
 – Какие конкретно семь предметов вы имеете в виду, мистер Гиллеспи?
 Огромные белые брови яростно сдвинулись.
 – Не играйте со мной, мистер Дагган. Конечно же, я имею в виду часы. Два «Томаса Томпиона», «Книббз», напольные часы семнадцатого века красного дерева, часы «Лира» времен Людовика Шестнадцатого, часы восемнадцатого века с маятником и часы-распятие. Мои отец и дед были коллекционерами.
 Дагган положил руки поверх описи.
 – Позвольте спросить, а почему вы считаете, что эти вещи должны значиться в описи имущества миссис Гиллеспи?
 – Вы хотите сказать, их там нет? Адвокат уклонился от прямого ответа.
 – Если я правильно понял, вас не было в стране сорок лет. Откуда вам знать, чем владела ваша супруга на день смерти?
 Старик фыркнул.
 – Эти часы – единственная ценность, которая у меня была. Матильда из кожи вон лезла, мечтая их заполучить. Она их украла. И ни за что бы не продала.
 – Как ваша жена могла украсть часы у вас, если вы все еще женаты?
 – Она вытянула их у меня хитростью.
 – Боюсь, я вас не понимаю.
 Гиллеспи вынул из бумажника письмо и передал адвокату.
 – Думаю, это все объяснит.
 Дагган развернул письмо. Его отправили из «Кедрового дома» в апреле шестьдесят первого года.
  «Дорогой Джеймс! 
  С сожалением сообщаю, что во время ограбления, которое произошло у нас дома на Рождество, украли много ценных вещей, в том числе и твою коллекцию часов. Сегодня я получила чек от страховой компании и посылаю тебе его копию. Они возмещают мне в общей сложности двадцать три с половиной тысячи фунтов. Также посылаю чек на двенадцать тысяч фунтов – такова страховая стоимость твоих семи часов. Ты купил мое молчание, оставив часы мне, и я возмещаю их стоимость только из опасения, что однажды ты все равно вернешься и потребуешь денег. Ты был бы очень разозлен, узнав, что я обманула тебя во второй раз. Отправляя деньги, я надеюсь, что больше у меня не возникнет необходимости общаться с тобой.  
  Матильда». 
 Дагган озадаченно взглянул на собеседника:
 – Я все равно не понимаю.
 – Часы не украли.
 – Она дала вам за них двенадцать тысяч фунтов. В шестьдесят первом году это было целое состояние.
 – Матильда смошенничала, сказав мне, что часы похищены. Я поверил ей и взял деньги. Мне и в голову не пришло, что она врет. – Джеймс Гиллеспи раздраженно постучал по полу тростью. – Есть два варианта. Либо она сама спрятала часы и ввела в заблуждение страховую компанию; тогда, по-моему, это уголовное преступление. Второй вариант: украли другие вещи на сумму страховки в двадцать три с половиной тысячи, и она воспользовалась возможностью отобрать у меня часы. Тоже преступление. – Уголки его дряхлого рта опустились. – Матильда знала их стоимость. Часы были чуть ли не самой ценной вещью из всего ее имущества. Я сам ездил в «Сотбис». По приблизительным прикидкам, имея на руках только опись, их оценили больше чем в сто тысяч. А на аукционе могло получиться и с полмиллиона! Я хочу их вернуть, сэр.
 Дагган минуту подумал.
 – Вряд ли ситуация настолько проста, как вам видится, мистер Гиллеспи. Здесь многое требует доказательств. Во-первых, необходимо доказать, что миссис Гиллеспи намеренно обманула вас; во-вторых, придется подтвердить то, что часы в доме миссис Гиллеспи – это именно те часы, что оставил вам отец.
 – Вы видели обе описи. Что еще нужно?
 Дагган временно решил не задумываться над тем, откуда Джеймс Гиллеспи знал о существовании описи имущества Матильды.
 – Это могут быть похожие часы, – ответил он прямо. – Или даже те самые часы, однако купленные позже. Допустим, коллекция была украдена, и миссис Гиллеспи передала вам компенсацию, как и следовало. Но потом она решила собрать новую коллекцию, так как заинтересовалась старинными часами. Она могла вполне законно, используя личные деньги, купить такие же часы на аукционе. При подобных обстоятельствах у вас нет на них никаких прав. Кроме того, неопровержимым фактом остается то, что вы, как владелец, должны были удостовериться в шестьдесят первом году, что деньги, полученные вами, являются полным и честным возмещением вашей украденной собственности. Приняв двенадцать тысяч, вы, мистер Гиллеспи, косвенным образом дали согласие. Вы оставили часы, отплыв в Гонконг, приняли не задумываясь солидную компенсацию, а сейчас, по прошествии сорока лет, решили объявить свои права, ибо убеждены, что часы того стоят. Я допускаю, что случай не явный, и потребуется юридическая консультация, однако мое мнение таково: ваши претензии беспочвенны. Есть старая, но верная поговорка: «Обладание – девять десятых законного права».
 Гиллеспи было не так-то легко запугать.
 – Почитайте ее дневники, – рявкнул он. – Они докажут, что она украла у меня часы. Не могла удержаться, чтобы не похвалиться, хотя бы перед собой. Вечная проблема Матильды. Все записывала в чертовы тетради, а потом перечитывала снова и снова, чтобы напомнить себе, какая она умная. Уж такую удачу она точно не упустила бы. Почитайте дневники, и все поймете.
 Дагган нарочно сделал непроницаемое лицо.
 – Обязательно почитаю. Кстати, а вы знаете, где она их хранила? Это сэкономило бы мне уйму времени на их поиски.
 – Верхняя полка в библиотеке. Замаскированы под собрание сочинений Шекспира. – Старик вынул карточку из бумажника. – Вы адвокат, мистер Дагган, и поэтому я рассчитываю на вашу честность. Вот мой адрес. Надеюсь услышать от вас новости в ближайшие день-два. Буду очень благодарен, если решите дело по-быстрому. – Он поднялся, опершись на трость.
 – Я бы предпочел общаться с вашим адвокатом, мистер Гиллеспи. 
 – У меня его нет, сэр, – произнес старик с трогательным достоинством. – Пенсия не позволяет. Полагаюсь на то, что вы джентльмен. Неужто совсем перевелись джентльмены в этой дрянной стране? И так почти ничего достойного не осталось. – Он направился к двери. – Возможно, вы думаете, что я дурно поступил с Матильдой, бросив ее с ребенком. Возможно, вы думаете, я заслуживаю того, чтобы у меня украли мою собственность. Почитайте дневники. Она сама расскажет, что произошло.
 Дагган подождал, пока за посетителем закроется дверь, а затем набрал номер полицейского участка в Лирмуте.
 Информацию о дневниках Матильды сержанту Куперу передали в тот момент, когда он намеревался покинуть «Кедровый дом». Детектив, нахмурившись, положил трубку. Ранее он лично обыскал дом сверху донизу и никаких рукописей не нашел.
 – Извините, леди, мне придется отнять у вас еще немного времени. Вы не пройдете со мной?
 Озадаченные Джоанна и Сара последовали за полицейским в библиотеку.
 – Что вы ищите? – спросила Джоанна, увидев, как детектив уставился на верхнюю полку.
 Сержант потянулся и дотронулся до толстой полки красного дерева, которая, как и все остальные полки, протянулась вдоль всей стены.
 – Кто-нибудь из вас видит собрание сочинений Шекспира?
 – Да их везде полно, – сказала Джоанна. – Какое конкретно издание вас интересует?
 – То, которое должно стоять на этой полке. – Купер посмотрел на Джоанну. – Дневники вашей матери. Мне сообщили, что она хранила их на верхней полке, в обложках из-под собрания сочинений Шекспира.
 Джоанна выглядела действительно удивленной.
 – Какие дневники?
 – По нашим Данным, ваша мать тщательно записывала все, что с ней происходило.
 – Я не знала...
 – Источник информации уверен в обратном. Джоанна беспомощно развела руками.
 – Я не знала, – повторила она.
 – А кто ваш источник? – спросила Сара, не сдержавшись.
 Купер смотрел на Джоанну, когда отвечал:
 – Джеймс Гиллеспи. Отчим миссис Лассель.
 На этот раз удивление Джоанны не было столь убедительным. Ожидаемый ответ дала Сара.
 – Я думала, он оставил Матильду много лет назад, – произнесла она задумчиво. – Откуда ему знать, вела она дневники или нет? В любом случае он ведь в Гонконге. По крайней мере так утверждала моя помощница из приемной.
 – Уже нет, доктор Блейкни. По словам душеприказчика миссис Гиллеспи, он живет в Борнмуте. – Сержант вновь обратился к Джоанне: – Нам придется заново обыскать дом, и я бы предпочел, чтобы вы находились здесь во время обыска.
 – Конечно, сержант. Я никуда не планирую уходить. В конце концов, это мой дом.
 Сара поймала взгляд Джоанны.
 – Как насчет Рут? Вы ее не бросите?
 – Рут должна научиться сама о себе заботиться, доктор Блейкни. – Джоанна красноречиво пожала плечами. – Возможно, вам следовало более тщательно обдумать последствия перед тем, как убеждать мою мать переписывать завещание. Вы ведь видите, что в данной ситуации я не могу ее содержать.
 – Ей нужна эмоциональная поддержка, а на это вы не потратите ни гроша.
 – Я не могу сказать ей ничего такого, что не усугубило бы ситуацию. – Джоанна не отрываясь смотрела на Сару. – У нее было больше возможностей, чем у меня, но она предпочла ими не воспользоваться. Думаю, вы знаете, что Рут в течение многих месяцев крала у матери деньги до этого отвратительного случая в школе. – Ее губы презрительно искривились. – Вы представить себе не можете, какое чувство негодования я испытала, когда мисс Харрис объяснила, почему Рут исключили. Знаете ли вы, сколько денег было выброшено зря на образование этого ребенка?
 – Мисс Харрис предоставила вам лишь свою собственную версию событий, – осторожно промолвила Сара, прекрасно осознавая, что Купер весь обратился в слух. – Было бы справедливо выслушать также и версию Рут. Хотя бы дать ей возможность доказать, что в случившемся не только она виновата.
 – Я прожила со своей дочерью почти восемнадцать лет и без того знаю, кто здесь виноват. Рут не способна говорить правду. С вашей стороны глупо верить ей на слово. – Джоанна слегка улыбнулась. – Если я понадоблюсь Рут, она знает, где меня искать. И дайте ей понять, что, пока дело с завещанием не решится положительно, пусть не ждет от меня помощи в плане образования или других нужд.
 «Эта женщина использует Рут в качестве козыря», – подумала Сара с отвращением, но тут же напомнила себе, что Джоанна находится в не меньшем отчаянии, чем Рут. Она попыталась еще раз:
 – Речь идет не о деньгах, Джоанна; главное, вы сейчас ей очень нужны. Ваша дочь слишком напугана, чтобы прийти в «Кедровый дом», потому что человек, заставлявший ее красть, знает этот адрес. Пожалуйста, поедем к нам домой, поговорите с ней. Рут не врет, она лишь сильно расстроена из-за произошедшего и нуждается в вашей поддержке. Большую часть времени она проводит возле телефона, надеясь и молясь, что вы позвоните. Вы даже не подозреваете, как много для нее значите.
 Джоанна колебалась одно мгновение (или Сара выдала желаемое за действительное?).
 – Вы ее взяли, доктор Блейкни, вы с ней и разбирайтесь. Я не намерена попустительствовать ее выходкам. Более того, я склоняюсь к мысли, что это Рут убила мою мать. Она вполне на такое способна.
 Сара покачала головой, не веря своим ушам.
 – Что ж, может, так будет лучше. Меньше всего нужно, чтобы вы вываливали на Рут лицемерную чушь. А ведь вы одного поля ягода. Или уже забыли, из какого дерьма вас вытащила Матильда? – Она пожала плечами. – Раньше я думала отказаться от завещания, надеясь, что в суде у вас окажется больше прав на наследство, чем у ослов. Теперь я думаю по-другому. Вам придется побиться со мной за деньги, и сражаться вы будете в одиночку. Я отложу деньги на имя Рут, чтобы она не была в проигрыше, как бы ни сложилась ситуация. – Сара направилась к двери, одарив Купера самой милой улыбкой, на какую была способна, отчего сердце пожилого детектива запрыгало, словно молодой ягненок. – Если вам интересно, сержант, я все еще думаю, что Джоанна не убивала Матильду. Артрит или не артрит, да только Матильда подняла бы крик на всю округу, едва бы эта сука приблизилась к ней.
 «Ну и ну, – подумал Купер, смотря Саре вслед, – а доктор Блейкни, оказывается, способна на нешуточные страсти». И он многое бы отдал, чтобы узнать, что все-таки случилось с мисс Лассель и почему это так злит чету Блейкни.
 Многоквартирный дом «Кадоган», представший перед сержантом на следующее утро, несмотря на громкое название, представлял собой убогую бетонную коробку. Построенное в шестидесятых, грязное, втиснутое между двумя загородными виллами здание было возведено только ради обеспечения дополнительного жилья при минимуме затрат и максимуме прибыли. «Насколько иначе выглядели бы города, – решил Купер, – если бы архитекторов, вместо того чтобы восхвалять, сажали в тюрьму за вандализм».
 Он взобрался по видавшей виды лестнице и позвонил в квартиру номер семнадцать.
 – Мистер Джеймс Гиллеспи? – спросил полицейский у морщинистого старика, который просунул нос в узкую дверную щель и дыхнул застарелым перегаром. – Сержант Купер, полиция Лирмута. Брови Гиллеспи агрессивно сдвинулись.
 – И что?
 – Я могу войти?
 – Зачем?
 – Я хотел бы задать вам несколько вопросов о вашей покойной жене.
 – Зачем?
 Купер понял, что подобный разговор может длиться бесконечно, и перешел прямо к делу.
 – Ваша жена была убита, сэр, а у нас есть основания полагать, что вы разговаривали с ней перед смертью. Насколько мне известно, вы долгое время жили за границей. Так что разрешите напомнить, что по британским законам вы обязаны помогать нам в расследовании. Теперь я могу войти?
 – Если есть такая необходимость.
 Казалось, его вовсе не смутило заявление полицейского об убийстве. Мистер Гиллеспи провел Купера мимо комнаты с кроватью в другое помещение, где из мебели стояли только потертая софа и два пластиковых стула. Ковра не было, на окнах висели тонкие сетчатые шторы, которые мало что закрывали.
 – Жду свой багаж из Гонконга, – пробормотал старик. – Должен прийти со дня на день. Пока перебиваюсь в походных условиях. Садитесь. – Сам он опустился на софу, неуклюже пытаясь спрятать пустую бутылку, валявшуюся на полу.
 Воздух в комнате был спертым от запаха виски, мочи и немытого тела. Купер заметил, что брюки у Джеймса влажные. Из вежливости он достал блокнот и сосредоточил внимание на нем.
 – Вы не сильно удивились, когда я сказал, что вашу жену убили, мистер Гиллеспи. Вы уже знали об этом?
 – Да, слышал.
 – От кого?
 – От брата. Он раньше жил в Лонг-Аптоне. Все еще знаком кое с кем.
 – Где он живет сейчас?
 – В Лондоне.
 – Можете дать его имя и адрес? Старик задумался.
 – Думаю, вреда не будет. Фредерик Гиллеспи, Карисб-рок-Корт, Денби-стрит, Кенсингтон. Только ему известно не больше, чем мне.
 Купер полистал страницы блокнота, пока не нашел адрес Джоанны Лассель.
 – Ваша падчерица тоже живет в Кенсингтоне. Ваш брат ее знает?
 – Наверное.
 «Так, так, так», – подумал Купер. Перед ним открывался ряд интереснейших возможностей.
 – Как долго вы находитесь в Англии, мистер Гиллеспи?
 – Шесть месяцев.
 «Багаж из Гонконга, значит, полная чушь. В наши дни никакая пересылка не занимает столько времени. Старик, видать, совсем нищий», – подумал Купер.
 – Куда вы отправились сначала? К брату? Или к жене?
 – Провел три месяца в Лондоне. Потом решил вернуться к корням.
 «Фредерик не стал мириться с постоянным пьянством».
 – Значит, вы виделись с Джоанной, и она рассказала вам, что Матильда все еще живет в «Кедровом доме».
 – Хорошая девочка, – произнес старик медленно. – Симпатичная, как и мать.
 – И вы пошли повидаться с Матильдой? Он кивнул.
 – Она совсем не изменилась. Все такая же грубиянка.
 – И вы увидели часы, которые, по ее словам, были украдены?
 – Адвокат разболтал, как я погляжу.
 – Я только что от мистера Даггана. Он проинформировал нас о вашем вчерашнем визите. – Купер заметил, как старик скорчил гримасу. – У него не было выбора, мистер Гиллеспи. Утаивание информации – серьезное преступление. Особенно когда дело касается убийства.
 – Я думал, это самоубийство.
 Купер не обратил на слова старика никакого внимания.
 – Что вы сделали, когда поняли, что жена вас обманула? Гиллеспи хрипло засмеялся:
 – Конечно же, потребовал вернуть мою собственность. Ее это очень позабавило. Заявила, что раз сорок лет назад я взял деньги взамен часов, значит, у меня уже нет никаких прав... Когда я с ней жил, то поколачивал ее время от времени. Не сильно. Чтобы хоть чуть-чуть заставить ее бояться. Это был единственный способ укротить ее злобный язык. – Он поднес ко рту руку в пятнах и нарывах от псориаза. – Я никогда этим не гордился и больше не бил женщин, пока...
 Купер старался говорить спокойно.
 – Вы хотите сказать, что ударили ее, когда она отказалась вернуть вам вашу собственность?
 – Шлепнул разочек по гадкому лицу. – Мистер Гиллеспи на мгновение закрыл глаза, словно воспоминание оказалось слишком неприятным.
 – Вы сделали ей очень больно? Старик неприятно улыбнулся:
 – Ну, слезу-то точно вышиб.
 – А что произошло потом?
 – Я сказал, что теперь с ней будет разбираться полиция, и ушел.
 – Вы помните, когда это случилось?
 Казалось, Гиллеспи внезапно увидел пятна на брюках. Он стыдливо скрестил ноги.
 – Когда я ее ударил? Два-три месяца назад.
 – Вы ведь ходили туда снова и угрожали ей? Гиллеспи кивнул:
 – Еще дважды.
 –. До или после того, как вы ее ударили?
 – После. Она не хотела отвечать по закону.
 – Не понимаю.
 – Еще бы. Думаю, вы впервые увидели ее, когда она уже была мертвой. Хитрая – вот подходящее слово для Матильды. Хитрая и безжалостная. Она догадалась, что у меня туговато с деньгами, и пришла на следующий день. Заговорила о мирном решении проблемы. – Он поковырял язвочку на руке. – Думала, я не знаю, сколько на самом деле стоят часы. Предложила мне пять тысяч, чтобы я оставил ее в покое.
 – И?.. – не выдержал Купер, когда пауза затянулась. Старик обвел глазами комнату.
 – Я понял, что она заплатит больше, лишь бы избежать скандала. Я заходил к ней еще пару раз, чтобы показать, насколько она уязвима. За день до смерти разговор шел уже о пятидесяти тысячах. Я настаивал на ста. Рано или поздно мы пришли бы к соглашению. Она понимала, что это лишь вопрос времени, пока меня кто-нибудь не узнает.
 – Вы ее шантажировали. Гиллеспи снова грубо засмеялся:
 – Матильда была воровкой. По-вашему, это шантаж – пытаться вернуть то, что у вас украдено? Мы прекрасно друг друга понимали. Мы договорились бы, если бы она не умерла.
 Купер дал волю отвращению.
 – Мне кажется, сэр, что вы хотели съесть один пирог дважды. Вы оставили жену сорок лет назад, предоставив ей заботу о себе и ребенке, прикарманили столько, сколько часы стоили в шестьдесят первом году, потратили все деньги, – он многозначительно посмотрел на пустую бутылку, – а потом вернулись вымогать деньги у женщины, которую когда-то бросили. Можно поспорить, кто в большей степени вор. Если часы были так важны для вас, что же вы не взяли их с собой?
 – Не мог себе этого позволить, – ответил он спокойно. – Мне удалось собрать деньги только на билет. На отправку часов ничего не осталось.
 – А почему вы не продали одни часы, чтобы оплатить перевозку других?
 – Матильда не дала. – Старик увидел скептицизм на лице Купера. – Вы не знали ее, так что не делайте поспешных выводов.
 – Вы сами сказали, что били ее, заставляя вас бояться. Как она могла помешать продать вашу же собственность? Вы бы из нее всю душу вытрясли.
 – Не исключено, – проворчал он. – А может, она нашла бы другой способ меня остановить. Вы думаете, я первым пошел на шантаж? Да в этом деле она любому фору даст! – Гиллеспи снова дотронулся до губ, и сейчас дрожь в руках была намного заметнее. – У нас была договоренность: главное – избежать скандала. Она отпустила меня в Гонконг при условии, что не будет развода, а у нее останутся часы. Взаимная страховка, как она выражалась. Пока Матильда хранила их у себя, она могла быть уверена в моем молчании. Пока я был их владельцем, то мог быть уверен, что и она не заговорит. Даже в то время они кое-что стоили.
 Купер наморщил лоб.
 – О чем она должна была молчать?
 – Так, о том о сем. Наш брак нельзя было назвать счастливым, а при разводе люди часто начинают вытаскивать на свет грязное белье. Не забывайте, ее отец заседал в парламенте, им было чего опасаться.
 «Она отпустила меня в Гонконг»?.. Странный выбор слов, подумал Купер. Как она могла его остановить?
 – Вы были замешаны в чем-то криминальном, мистер Гиллеспи? Часы являлись платой за то, что она не пошла в полицию?
 Он пожал плечами:
 – Столько воды уже утекло.
 – Что вы натворили?
 – Столько воды утекло, – упрямо повторил старик. – Спросите лучше, почему Матильде пришлось покупать мое молчание. Это намного интереснее.
 – Почему же?
 – Из-за ребенка. Я ведь знал, кто был отцом Джоанны. «Столько воды утекло», – саркастично подумал Купер.
 – Вы сообщили мистеру Даггану, что ваша жена вела дневники и что она хранила их на верхней полке в библиотеке. В обложках из-под собрания сочинений Шекспира. Верно?
 – Да.
 – Вы сами видели их во время визитов в «Кедровый дом», или миссис Гиллеспи рассказала вам об их существовании?
 Глаза старика сузились.
 – Вы хотите сказать, что их там сейчас нет?
 – Отвечайте, пожалуйста, на вопрос. Вы сами их видели или полагаетесь на слова миссис Гиллеспи?
 – Видел, конечно. Первые две тетради сам ей подарил в качестве свадебного подарка, а потом дал еще восемь.
 – Вы можете их описать?
 – Коричневая кожаная обложка. На корешках – золотое тиснение, название – «Пьесы Уильяма Шекспира». Всего десять томов.
 – Какого размера?
 – Восемь на шесть дюймов. Примерно в дюйм толщиной. – Гиллеспи опустил руки на колени. – Судя по всему, их там нет. Не скрою, я сильно рассчитывал на эти дневники. Они бы доказали, что она провела меня.
 – Значит, вы их читали?
 – Не удалось, – проворчал старик. – Она никогда не оставляла меня одного. Суетилась вокруг, словно окаянная курица. Но я уверен – там есть доказательства. Она бы обязательно описала всю аферу; она все записывала.
 – Выходит, вы не можете быть уверены, что там были именно дневники, а не десять томов Шекспира в той же обложке, что и дневники, которые вы подарили более сорока лет назад?
 Он упрямо закусил губу.
 – Я заметил их в свой первый визит. Это были точно дневники Матильды.
 Купер подумал немного.
 – Миссис Лассель знала о них? Гиллеспи пожал плечами:
 – Я ей не говорил. Не хотел раскрывать все карты заранее.
 – Однако вы сказали ей, что не были ее отцом? Он снова пожал плечами:
 – Пришлось.
 – Зачем?
 – Она не отходила от меня ни на шаг, глаз не отрывала. Была такой жалкой. Не стоило, чтобы она и дальше верила в эту ложь.
 – Бедная женщина, – пробормотал Купер с состраданием. Интересно, был ли хоть кто-нибудь, кто не оттолкнул ее? – Думаю, вы также сказали ей про письмо от настоящего отца.
 – Почему бы и нет? Она имеет такие же права на богатство Кавендишей, как и Матильда.
 – А как вы узнали о нем? Оно ведь было написано уже после вашего отъезда в Гонконг?
 Гиллеспи лукаво улыбнулся.
 – Есть способы, – пробормотал он, и все же, заметив что-то в глазах Купера, решил объяснить: – Когда Джеральд порешил себя, в деревне пошли разговоры. Прошел слух, будто он оставил письмо, а брату удалось его скрыть. Самоубийство, – старик покачал головой, – в те времена еще не было обычным делом. Уильям все замял ради репутации семьи. До меня дошли эти слухи, и я посоветовал Джоанне поискать письмо. Догадывался, что в нем было. Джеральд – сентиментальный недоумок; наверняка упомянул о своем ребенке в последнем письме.
 – Вы, вероятно, и с мисс Лассель договорились? Вы засвидетельствуете в суде, что не являлись ее биологическим отцом, а она будет заботиться о вас до конца жизни. Что-то вроде этого?
 Гиллеспи издал сухой смешок.
 – Она куда сговорчивей матери.
 – Тогда зачем вы продолжали вести переговоры с миссис Гиллеспи?
 – Я не особо рассчитывал на Джоанну. По крайней мере не в игре против Матильды.
 Купер кивнул.
 – Значит, вы убили жену, чтобы уравнять шансы. Вырвался еще один сухой смешок, похожий на кашель.
 – Все ждал, когда вы вытащите этого кролика из цилиндра... Мне не надо было убивать Матильду. Если она сама не прикончила себя, то скорее всего моя падчерица это сделала. Джоанна пришла в ярость, узнав, что ее мать спала со своим дядей. – Внезапно, словно решив облегчить душу от тяготившей тайны, Гиллеспи вытащил полную бутылку виски из-под диванных подушек, открыл и поднес ко рту. – Хотите? – спросил он, махнув бутылкой в сторону Купера, перед тем как снова поднести ее ко рту и почти наполовину опустошить жадными глотками.
 Сержант, несмотря на богатый опыт общения с пьяницами (после того как много лет вытаскивал их из канав с мокрыми штанами), взглянул на собеседника с изумлением. Выдержка у старика была необычайной. За две минуты он проглотил достаточно спиртного, чтобы уложить нормального человека на лопатки, а у Джеймса Гиллеспи, казалось, лишь перестали трястись руки.
 – Мы пока не установили мотив убийства вашей жены, медленно произнес Купер. – И по-моему, ваш – самый основательный.
 Гиллеспи фыркнул, в его глазах засветилась приветливость, вызванная алкоголем.
 – Мне она была нужнее живой. Говорю же вам, за день до смерти разговор шел о пятидесяти тысячах.
 – Вы не выполнили своих обязательств, мистер Гиллеспи. Значит, и ваша жена могла рассказать, почему вам пришлось уехать в Гонконг.
 – Столько воды утекло, – последовал монотонный ответ. – Сейчас мой маленький грешок никого не заинтересует. Зато многим интересны грехи Матильды. Ее дочери, например. – Он снова поднес бутылку ко рту, и его веки опустились.
 Купер не помнил, чтобы кто-то или что-то вызывало в нем большее отвращение. Он встал, запахнув пальто и отбросив нахлынувшее на него уныние. Если бы сержант мог, он давно бы постарался забыть об этой ужасной семейке, так как ни в одном из ее представителей Купер не находил ни одной привлекательной черты. Их порочность была такой же дурнопахнущей, как и эта комната. Если Купер и жалел о чем в жизни, то лишь о том, что оказался на дежурстве в день, когда нашли тело Матильды. Если бы не это, он бы до сих пор оставался тем, кем всегда себя считал – довольно терпимым человеком.
 Незаметно для Гиллеспи детектив взял с пола пустую бутылку с его отпечатками пальцев и покинул квартиру.
 Джек читал адрес, который Сара с таким терпением выудила у Рут.
 – Слушай, раз это дом, заселенный скваттерами, то, как вытащить Хьюза на улицу одного?
 Сара ополаскивала чашки холодной водой.
 – Если честно, я уже не в восторге от этой затеи. Хочешь провести следующие полгода в гипсе?
 – Все равно хуже, чем сейчас, мне уже не будет, – пробормотал Джек, выдвигая стул и усаживаясь. – С кроватью в комнате для гостей что-то не так. У меня от нее шея затекла. Когда ты собираешься переселить Рут и вернуть меня на мое законное место?
 – Когда ты извинишься.
 – Ясно... Значит, придется мучиться и дальше. Ее глаза сузились.
 – Это всего лишь извинение. Неужели так тяжело? По-моему, затекшая шея того не стоит.
 Джек улыбнулся:
 – У меня не только шея затекла. Детка, ты столько теряешь...
 Сара внимательно посмотрела на мужа.
 – Ну, это легко исправить. – Быстрым движением руки она вылила полную чашку ледяной воды Джеку на брюки. – Очень жаль, что Салли Беннедикт не воспользовалась тем же способом.
 Художник вскочил на ноги, опрокинув стул.
 – Господи, женщина, ты хочешь превратить меня в евнуха? Он схватил Сару за талию и с легкостью поднял в воздух. – Тебе повезло, что в доме Рут, – проговорил Джек, подставив голову жены под кран, – в противном случае я бы не удержался и доказал, насколько неэффективна холодная вода в подобных случаях.
 – Ты меня утопишь, – с трудом пробормотала Сара, захлебываясь.
 – Так тебе и надо.
 Джек поставил жену на ноги и закрыл кран.
 – Ты ведь просил страсти, – сказала Сара; вода стекала с ее волос на каменные плитки пола. – Что же тебе не нравится теперь?
 Джек бросил ей полотенце.
 – О да, – ответил он с усмешкой. – Меньше всего мне нужна жена, которая все понимает. Не нужно меня опекать, женщина.
 Сара яростно замотала головой, разбрызгивая капли по кухне.
 – Если еще хоть кто-то меня обвинит, что я кого-то опекаю, покровительствую или отношусь свысока, то я его побью. Я пытаюсь относиться доброжелательно к самым бесполезным и законченным эгоистам, которых, на беду, мне довелось повстречать. А это нелегко. – Она энергично вытерла голову полотенцем. – Если бы мир населяли такие, как я, Джек, это был бы рай.
 – Ты ведь знаешь, что говорят о рае, старушка. Все прекрасно, пока рогатый змей не высунет свою голову из-под фигового листочка и не заметит влажную теплую норку под кустом. Затем начинается ад.
 Сара наблюдала за мужем, пока тот надевал старую рабочую куртку и доставал фонарик.
 – Что ты собираешься делать?
 – Не важно. Если ты не будешь ничего знать, то тебя не смогут обвинить в соучастии.
 – Хочешь, я поеду с тобой?
 Темное лицо Джека расплылось в улыбке.
 – Зачем? Чтобы заштопать негодяя после того, как я с ним разделаюсь? Ты будешь только обузой, женщина. Кроме того, нельзя допустить, чтобы взяли нас обоих – кому-то ведь нужно остаться с девочкой, если все закончится не так, как я планирую.
 – Ты будешь осторожен? – спросила Сара, и в ее глазах читалось беспокойство. – Несмотря ни на что, Джек, я люблю тебя.
 Он дотронулся до ее губ.
 – Я буду осторожен.
 Джек медленно двигался по Пэлас-роуд, пока не увидел дом номер двадцать три и белый «форд-транзит» возле него. Художник проехал еще полквартала, развернулся и остановился поодаль, в месте, с которого дом хорошо просматривался. Улица освещалась желтыми фонарями, между которыми пролегли густые тени, но тротуары были почти пусты холодным ноябрьским вечером, и лишь несколько раз сердце Джека подскакивало, когда неожиданно из тени выныривала темная фигура.
 Через час в полосе света в десяти ярдах от машины возникла собака, которая начала рыться в мусоре возле помойки. Только через несколько минут Джек понял, что это вовсе не собака, а лисица, выбравшаяся в город на поиски пропитания. Художник настолько настроился на долгое ожидание и был так поглощен наблюдением за движениями лисицы, что не заметил, как открылась дверь дома двадцать три. Лишь когда раздался громкий смех, Джек понял, что там что-то происходит. Группа молодых людей села в белый фургон, затем дверь закрылась, и темная тень скользнула за руль.
 По словам Рут, Хьюз высокий, темноволосый и симпатичный, но, как и все кошки ночью серы, так и все молодые люди кажутся одинаковыми с расстояния в тридцать ярдов темным осенним вечером. Тем не менее Джек, вспомнив, что фургон принадлежит Хьюзу и тот всегда сам садится за руль, завел машину и двинулся следом.
  Доктор написал «паралич сердца» в графе «причина смерти» отца. Трудно было сохранять невозмутимый вид  ,   пока я это читала. Конечно же  ,   он умер от паралича сердца. Миссис Спенсер  ,   экономка  ,   почти обезумела от горя  ,   но я все равно сказала  ,   что подержу ее только до того момента  ,   пока она не найдет подходящее место. После этого она довольно быстро пришла в себя. Люди ее класса хранят верность только деньгам. 
  Отец выглядел очень умиротворенным в кресле; бокал виски все еще оставался в его руке. «Умер во сне»  –  по словам доктора. Болван даже не представляет  ,   насколько он прав. «Он пил больше  ,   чем следовало бы. Я предупреждал его». Затем доктор решил меня убедить  ,   что не нужно беспокоиться  ,   отец не страдал. Я ответила то  ,   что обычно отвечают в подобных ситуациях  ,   а про себя подумала: «Как жаль. Он заслуживал страданий. Особенно за свою неблагодарность». Джеймсу действительно повезло. Если бы я только знала тогда  ,   как легко избавиться от пьяниц... ну  ,   уже достаточно сказано. 
  К сожалению  ,   меня видела Джоанна. Эта ужасная девчонка проснулась и сошла вниз в тот момент  ,   когда я убирала подушку. Я объяснила  ,   что дедушка болен  ,   и я кладу подушку  ,   чтобы ему было удобнее  ,   но меня не покидало странное ощущение  ,   будто она знает. Джоанна отказалась идти спать в ту ночь  ,   только лежала и смотрела на меня немигающим взглядом. 
  Впрочем  ,   что может понять двухлетний ребенок... 




 ГЛАВА 15


 Полчаса спустя, добравшись до фешенебельного района города, фургон остановился в тени богатого дома, где в машину села большеглазая девочка-подросток, уже поджидавшая автомобиль у ворот. У Джека на затылке начали шевелиться волосы. Он наблюдал, как девочка забралась на пассажирское сиденье с неуклюжей готовностью, и понял: она не знает о «сюрпризе», поджидающем ее в фургоне, как и Рут когда-то.
 Фургон отправился по дороге, ведущей по побережью на восток. По мере того как движение становилось менее интенсивным, Джек увеличивал расстояние между «фордом» и своей машиной. Художник обдумывал одну возможность за другой: должен ли он остановиться, чтобы позвонить в полицию, и тем самым рискнуть потерять фургон из виду? Должен ли он ударить «форд», рискуя поранить себя и девушку? Или постараться испугать их, подъехав ближе, когда они остановятся... Но тогда они могут просто рвануть вперед и оторваться от него. Джек отбрасывал каждую идею по очереди и внезапно почувствовал острый приступ сожаления, что не взял с собой Сару. Еще никогда до такой степени ему не хватало ее спокойствия и рассудительности.
 Фургон свернул на пустынную автостоянку на побережье. Джек скорее инстинктивно, чем обдуманно, выключил фары и двигатель, а затем бесшумно подкатил на нейтралке к обочине в пятидесяти ярдах от фургона.
 Все, что случилось потом, было освещено холодным светом луны. Водитель, несомненно, Хьюз, спрыгнул с водительского сиденья и после короткой борьбы потащил девочку, пинающуюся и брыкающуюся, к задней двери фургона. Распахнув дверцу и бросив свою жертву, словно мешок картошки, внутрь, он рассмеялся. На мгновение из раскрытой дверцы вырвался свет; потом дверца закрылась, а Хьюз направился к морю, по дороге закурив.
 Впоследствии Джек так и не мог объяснить, почему он поступил именно так. Он вспоминал только свой страх. Его действия были полностью подчинены инстинкту. Словно перед лицом кризиса разум покинул художника, уступив место чему-то первобытному. Он полностью сосредоточился на девочке. Необходимость помочь ей была главной задачей, а единственный способ сделать это – открыть дверь и вытащить ее оттуда. Джек включил первую скорость и аккуратно подъехал к «форду», одновременно наблюдая за Хьюзом, надеясь, что тот не различит шум двигателя за плеском прибоя. Судя по всему, Хьюз ничего не заметил и спокойно продолжал подбирать камешки с берега и бросать их в воду.
 Джек остановился позади фургона и не глушил двигатель, пока отстегивал ремень безопасности, накрутив его себе на запястье. В другую руку художник взял тяжелый резиновый фонарик. Он открыл дверь и вышел на стоянку, стараясь дышать глубже, чтобы успокоить бешеное биение сердца.
 Вдалеке обернулся Хьюз и, моментально оценив обстановку, помчался к фургону.
 Адреналин творит чудеса. Он наполняет тело и заставляет делать немыслимые усилия, в то время как мозг наблюдает за всем словно со стороны и в замедленном режиме. Таким образом, время, самое относительное из явлений, перестает существовать как таковое, и для того, что, по мнению Джека, должно было занять минуты, хватило секунд. Художник распахнул дверцы фургона и со страшным ревом обрушил фонарик на голову ближайшего к нему парня. Ошеломленное бледное лицо другого юнца повернулось к нему, и Джек со всего маху ударил его ремнем, одновременно обхватив рукой шею первого парня и толкая его на улицу. Освободившейся рукой с фонариком Блейкни ударил по подбородку второго парня, сбив его с ног.
 Трое оставшихся в фургоне (двое держали девушку, третий со спущенными штанами лежал на ней) застыли в шоке. Стремительность нападения была чрезвычайной, постоянные вопли Джека сбивали с толку, так что он успел расправиться с каждым из парней до того, как они сообразили, что происходит. Рукой с ремнем он схватил за волосы подонка, насиловавшего девочку, запрокинул его голову и со всей силы опустил фонарик на испуганное лицо. Из разбитого носа хлынула кровь, и юнец отполз в сторону, вопя от боли.
 – Выходи! – закричал Джек девушке, которая в ужасе стояла на коленях. – Забирайся в машину! – Он снова схватил ремень и пригрозил им парню в углу, который пытался встать на ноги. – Дрянные скоты! – закричал он. – Я убью вас! – Он опустил ботинок на незащищенные ребра насильника и повернулся к единственному парню, которого еще не тронул. В ужасе тот отполз, прикрывая руками голову.
 Может, в конце концов, разум не совсем покинул Блейкни. Он бросил фонарик и ремень, выскочил из фургона, забрался в машину вслед за девушкой и рванул с места, на ходу закрывая дверь. Он заметил Хьюза слишком поздно, чтобы увернуться от него, и тот отлетел от удара заднего крыла машины. Ярость Джека не поддавалась контролю, она бушевала в мозгу словно пламя. Рванув руль, он развернул автомобиль и направился к скорчившейся фигуре, включая фары, чтобы увидеть искаженное ужасом лицо Хьюза, когда он будет его переезжать.
 Джек понятия не имел, что остановило его от этого поступка. Возможно, крики девушки. А может, ярость покинула его так же внезапно, как и появилась. Или человечность все-таки взяла верх. Художник резко затормозил, распахнул дверцу так, что ударил ею Хьюза, выскочил из машины и, схватив парня за волосы, поднял его на ноги.
 – Лезь на заднее сиденье, милая, – сказал он девушке, – и как можно быстрее. – Та была слишком напугана, чтобы не повиноваться, и в истерике забилась на заднее сиденье. – Теперь ты, – сказал он, дергая за волосы и пиная Хьюза. – Хотя если сделаешь мне одолжение и шевельнешься, я тут же сверну тебе шею.
 Хьюз поверил Джеку. Выбрав из двух зол меньшее, он покорно лег лицом вниз на сиденье и только охнул, когда художник тяжело опустился на его ноги. Машина снова взревела, когда Джек со всей силы придавил педаль газа. Он захлопнул дверцу и крикнул девушке:
 – Пристегнись! Если эта скотина двинет хоть пальцем, я въеду в ближайшую кирпичную стену той стороной, где находится сейчас его голова.
 Он переключил передачу, вывернул на дорогу и понесся через Саусборн с бешеной скоростью, не отнимая руки от сигнала. Если в мире еще осталась справедливость, кто-то должен вызвать полицию до того, как белый «форд-транзит» нагонит его.
 В Англии еще осталась капля той справедливости, за которую погиб Руперт Брук. Местная полиция получила семнадцать звонков за три минуты: двенадцать от пожилых вдов, четыре от разъяренных мужчин и один от ребенка. Все они сообщали одно и то же. Угонщики превратили тихие улочки их пригорода в место для своих шумных и опасных развлечений.
 Машина Джека и преследовавший его «форд» попали в засаду на главной дороге, ведущей в центр Борнмута.
 Телефонный звонок в доме Блейкни раздался в половине первого ночи.
 – Сара? – рявкнул Джек в трубку.
 – Привет, – отозвалась она с облегчением. – Ты цел?
 – Цел. Я, черт побери, под арестом! – закричал он. – Мне разрешили сделать один телефонный звонок.
 – Я сейчас приеду. Ты где?
 – Эти скоты собираются обвинить меня в угоне и изнасиловании, – продолжал он яростно, словно не слыша Сару. – Они все тут чертовы кретины, не слушают, что я им говорю. Меня заперли вместе с Хьюзом и его животными. Бедная девочка, над которой они измывались в фургоне, совершенно невменяема и думает, я один из них. Я их прошу позвонить Куперу, а эти идиоты меня не слушают.
 – Хорошо, – произнесла она спокойно, пытаясь разобраться в сбивчивом монологе мужа. – Я сама позвоню Куперу. Теперь скажи мне, где ты.
 – В какой-то дыре в центре Борнмута. Они собираются брать мазок с моего чертова пениса.
 – Адрес. Мне нужен адрес.
 – Где я, черт подери? – заорал Джек кому-то, находящемуся вместе с ним в комнате. – Участок дорожной полиции Фримонта, – сказал он Саре. – Тебе придется взять Рут с собой, – добавил он с сожалением в голосе. – Видит Бог, я не хотел ее вмешивать, но она единственная, кто знает, что произошло. И найди Кейта. Мне нужен надежный адвокат. Здесь одни фашисты. Твердят о педофилии, тайном сговоре и черт знает о чем еще.
 – Успокойся, – сказала Сара твердо. – Помалкивай, пока я туда не приеду, и пожалуйста, Джек, держи себя в руках и не ударь полицейского.
 – Уже ударил. Этот подонок назвал меня извращенцем.
 Было около трех, когда Сара, Купер и Рут прибыли наконец в участок. Ночной дежурный в лирмутской полиции упорно не хотел ни соединять Сару с Купером, ни давать его домашний номер телефона, несмотря на то что она настаивала на срочности дела.
 – Детектив Купер не на дежурстве, мадам, – был его неторопливый ответ. – Если у вас проблемы, вы можете рассказать мне или подождать до утра, когда он придет на работу.
 Только когда разъяренная Сара появилась перед его столом, угрожая судебным разбирательством за халатность, сержант все-таки связался с детективом. Еще один разнос от Купера, раздраженного тем, что его разбудили среди ночи, совсем довел бедного дежурного. Он ворчал про себя до конца смены. Закон подлости: проявляй сколько хочешь тактичности и деликатности и все равно окажешься виноватым.
 Кейт, еще более раздраженный, чем Купер – его тоже вырвали из объятий Морфея, – немного оживился, услышав, что Джека арестовали за угон и изнасилование.
 – Надо же, – пробормотал Кейт с циничным изумлением, – я и не подозревал, что он такой живчик.
 – Не смешно, Кейт, – произнесла Сара отрывисто. – Ему нужен адвокат. Ты можешь приехать в Борнмут?
 – Когда?
 – Сейчас, осел. Пока мы тут с тобой разговариваем, у него берут пробы спермы.
 – Он это сделал? – Что?
 – Изнасиловал? – ответил Кейт спокойно.
 – Нет, конечно, – бросила Сара рассерженно. – Джек не насильник.
 – Тогда не о чем беспокоиться. Пробы докажут, что у него не было контакта с жертвой.
 – В полиции считают, что он один из педофилов. Его могут обвинить в намерении изнасилования, если не в самом изнасиловании. – Сара вздохнула. – По крайней мере, я думаю, он это имел в виду. Джек в бешенстве, и я не все разобрала.
 – Что же произошло?
 – Еще не знаю, – ответила Сара сквозь сжатые зубы. – Просто тащи сюда свою задницу и отработай хотя бы часть тех денег, которые мы заплатили тебе за столько лет.
 – Ты ведь знаешь, я не занимаюсь уголовными делами. Лучше найти специалиста на месте. Я мог бы продиктовать тебе несколько имен.
 – Он просил тебя, Кейт. Ему нужен адвокат, которому можно доверять, так что, – она повысила голос, – кончай спорить и садись в машину. Мы зря теряем время. Джек в участке дорожной полиции Фримонта, Борнмут.
 – Выезжаю, – пообещал Кейт. – А пока вели ему вести себя тихо и не отвечать ни на какие вопросы.
 «Легче сказать, чем сделать», – подумала Сара уныло, когда ей и Рут дали стулья, чтобы присесть, пока Купера проводили в комнату допросов. Едва дверь открылась, они услышали гневный голос:
 – Послушайте, сколько еще вам повторять!.. Я спасал ее от изнасилования, а не насиловал сам. Черт возьми! – Джек стукнул кулаком по столу. – Я не собираюсь разговаривать с идиотами. У кого в этой дыре нормальный коэффициент интеллекта? – Художник издал возглас облегчения. – Слава Богу! Купер! Где ты был, сволочь?
 Дверь снова закрылась.
 Сара со вздохом прислонила голову к стене.
 – Беда Джека в том, что он ничего не делает наполовину, – сказала она Рут.
 – Если бы не я, его бы здесь не было, – произнесла девушка. Она так нервничала, что едва дышала.
 Сара взглянула на нее:
 – Думаю, ты должна гордиться собой. Благодаря тебе Джек помешал им сотворить с кем-то еще то же самое, что сделали с тобой. Это хорошо.
 – Да, но у Джека теперь проблемы.
 – Купер разберется.
 – Значит, мне не понадобится ничего рассказывать? Я не хочу ничего говорить. – Она произносила слова торопливо, словно боялась не успеть. Ее огромные темные глаза наполнились слезами. – Не хочу, чтобы кто-нибудь знал, мне так стыдно...
 Сара, которой и так пришлось идти практически на эмоциональный шантаж, чтобы привести девушку сюда, отказалась от мысли использовать ее дальше. Рут была на грани нервного срыва, отчаянно пытаясь оправдать безразличие своей матери. Видимо, таким образом она пыталась объяснить чувство равнодушия к собственному ребенку, растущему внутри ее. И, конечно же, Рут не могла его оправдать, и это заставляло девушку острее чувствовать вину за желание сделать аборт.
 «Нет логики в человеческой психологии», – грустно подумала Сара. Она ничего не рассказала о своем визите в «Кедровый дом», просто предложила Рут отвезти ее в Фонтвилль. «Если честно, – сказала она, – твоя мать знает лишь, что тебя исключили из школы за встречи с парнем. Уверена, если она узнает правду, то все поймет и посочувствует тебе». Рут покачала головой: «Нет, мама лишь скажет, что я получила по заслугам. Она так и бабушке говорила о ее артрите. – Ее лицо сморщилось, словно от боли. – Если бы бабушка не умерла... Я действительно любила ее, знаете. Но она умерла, думая, что я ее не люблю». Что Сара могла ответить на это? Она еще никогда не видела, чтобы три человека так настойчиво пытались уничтожить друг друга и себя. Сара обняла девушку за худенькие плечи.
 – Сержант Купер разберется; тебя не будут заставлять говорить, если ты не захочешь. – Доктор Блейкни улыбнулась. – Он слишком милый и мягкий человек, поэтому и не стал инспектором.
 Но закон, как мельницы богов, мелет медленно. Сара понимала: чудо, если хоть кто-то выйдет невредимым из этого переплета.
 – Вы понимаете, доктор Блейкни, что мы вправе обвинить вас в пособничестве преступлению? – с раздражением спросил инспектор. – Вы помогли мужу узнать адрес Хьюза, отлично сознавая, что он собирается сделать что-то незаконное.
 – Я бы не отвечал на этот вопрос, – сказал Кейт.
 – Нет, не сознавала, – последовал твердый ответ Сары. – И что незаконного в предотвращении жестокого изнасилования? С каких пор спасение человека стало подсудным делом?
 – Мы говорим о разных вещах, доктор. Я имею в виду попытку убийства, похищение, безответственное вождение автомобиля и оскорбление полицейского. Здесь все записано. Ваш муж очень опасен, а вы отправили его к Хьюзу, зная, что он способен потерять контроль над собой. Разве не так?
 – Я не стал бы отвечать на этот вопрос, – повторил Кейт.
 – Конечно, не так! – бросила Сара. – Хьюз, вот кто очень опасен, а не Джек. Что бы вы сделали, если бы знали, что молоденькую девушку сейчас изнасилуют пять зомби, которые настолько тупы и необразованны, что все сделают по приказу их лидера-садиста? – Ее глаза горели. – Не затрудняйтесь отвечать. Я и так знаю. Вы бы побежали, поджав хвост, к телефонной будке, совершенно не задумываясь о том вреде, который может быть нанесен жертве, пока приедет полиция.
 – Скрывать информацию от полиции противозаконно. Почему вы не сообщили нам об изнасиловании мисс Лассель?
 – Я настойчиво советую не отвечать на этот вопрос, – устало произнес Кейт.
 – Потому что мы пообещали ей молчать. Зачем, по-вашему, Джек сам поехал туда сегодня, если бы мы могли рассказать обо всем полиции?
 Кейт приподнял руку, прервав инспектора, и спросил:
 – Не могли бы вы выключить магнитофон, пока я поговорю с клиенткой?
 Инспектор посмотрел на адвоката минуту, потом взглянул на часы:
 – Допрос доктора Блейкни приостановлен в три сорок две ночи, – произнес он и нажал на кнопку «стоп».
 – Спасибо. Теперь объясни мне одну вещь, Сара, – промолвил Кейт печально. – Зачем вам понадобилось тащить меня сюда из Лондона, если ни ты, ни Джек не слушаете ни одного моего слова?
 – Потому что я разозлена, вот почему. Вместо того чтобы поблагодарить Джека, они его обвиняют!
 – Инспектору платят за то, чтобы он тебя злил. Именно таким образом он получает информацию, которая ему нужна. А ты облегчаешь ему работу.
 – Я возражаю против этого замечания, мистер Смоллетт. Мне, помимо всего прочего, платят за то, чтобы я выяснил правду, когда происходит преступление.
 – Тогда, может, хватит пороть ерунду, – предложил дружелюбно Кейт, – и займемся делом? Наверняка я не единственный, кому наскучили идиотские угрозы и обвинения. Конечно, вы могли бы обвинить мистера Блейкни, если бы захотели, но так вы лишь выставите себя на посмешище. Сколько людей в наши дни смогли бы сделать то, что сделал он, вооружившись лишь ремнем безопасности и фонариком? – Кейт слегка улыбнулся. – Мы предпочитаем сейчас ни во что не вмешиваться, в нашем обществе героизм – удел телевизионных экранов. Недавно был случай, когда женщина подверглась сексуальному нападению двух мужчин на глазах нескольких водителей такси, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь. Хуже того, они подняли стекла своих машин, чтобы не слышать криков о помощи. Должен ли я сделать вывод, исходя из вашего отношения к мистеру Блейкни, что именно такое поведение вы оправдываете и называете цивилизованным?
 – Действия по законам Линча не менее опасны, мистер Смоллетт. На каждый случай невмешательства, о которых вы говорите, я могу назвать другой случай, когда так называемое правосудие обрушилось на совершенно невинных людей, потому что кое-кто возомнил себя вправе судить о чужой виновности. Должен ли я сделать вывод, что вы одобряете самосуд как одно из проявлений справедливости?
 Кейт признал этот довод кивком.
 – Конечно, нет, – ответил он честно, – и если бы мистер Блейкни взял с собой маленькую армию, я был бы на вашей стороне. Однако вы ступаете по тонкому льду, называя его приверженцем суда Линча. Он оказался перед очень сложным выбором – действовать немедленно, чтобы остановить изнасилование, или бросить девушку на произвол судьбы и обратиться за помощью.
 – Мистера Блейкни там бы не было, если бы он и его жена не скрыли информацию о мисс Лассель. Хьюз и его банда не подвергли бы сегодня молодую леди, которую он спас, этому ужасу, потому что уже сидели бы за решеткой по обвинению в изнасиловании мисс Лассель.
 – Но ведь мисс Лассель сказала вам вполне категорично, что она слишком напугана, чтобы давать показания в полиции, даже если бы супруги Блейкни и сообщили вам о произошедшем. Она живет в страхе, что Хьюз выполнит свое обещание повторить изнасилование, как только выйдет на свободу, и даже сейчас нет никакой гарантии, что она или сегодняшняя жертва смогут свидетельствовать в суде. В этом случае вам лучше надеяться на показания мистера. Если он это сделает, в чем я лично не сомневаюсь, то и Рут, возможно, почерпнет мужество в его поведении. А если еще и другая девушка и ее родители осознают, чем они обязаны мистеру Блейкни, то они, вероятно, тоже выступят в суде. Если же вы будете настаивать на обвинении Джека, то можете попрощаться с надеждой на сотрудничество от двух перепуганных девушек. Они вполне справедливо решат, что закон не на их стороне, а на стороне Хьюза.
 Инспектор покачал головой.
 – Вы оба не хотите понять, – сказал он раздраженно, – что если мы не обвиним мистера Блейкни, предъявить обвинения Хьюзу будет почти невозможно. Его защита устроит настоящее шоу в суде, указывая на контраст между снисходительностью полиции к доказанному преступлению, совершенному представителем среднего класса, и суровость полиции по отношению к предполагаемому преступлению, совершенному безработным. Не забывайте, что Хьюза не было в фургоне во время изнасилования, и он утверждает, что не знал о происходящем. Парню, который насиловал девушку, когда ваш клиент ворвался в машину, всего пятнадцать, он несовершеннолетний; иными словами, его могут арестовать, но о тюремном заключении не может быть и речи. Самому старшему из всех, кто находился в фургоне, за исключением Хьюза, восемнадцать, и суд примет во внимание его возраст. Сейчас они в шоке и указывают на Хьюза как на организатора преступления, но ко времени суда все превратится в некую безобидную игру, инициатором которой якобы оказалась сама девушка и о которой Хьюз понятия не имел, потому что вышел прогуляться по берегу. Хуже всего, мистеру Блейкни придется подтвердить это в суде, потому что он видел, как Хьюз ходил по пляжу. – Полицейский потер усталые глаза. – Только Богу известно, удастся ли нам вообще предъявить обвинение. Без твердого доказательства преступных намерений Хьюз может выйти сухим из воды. Его метод заключается в том, что он заставляет более молодых выполнять грязную работу за себя, в то время как сам стоит в стороне и собирает деньги. Как только подростки поймут, какими короткими будут их сроки, потому что закон бессилен против несовершеннолетних, они перестанут стучать на Хьюза. Именно на такой исход событий я бы и поставил свой последний грош.
 Последовала долгая тишина.
 Сара откашлялась.
 – Вы забываете о девушках. Разве их показания не имеют значения?
 Инспектор криво усмехнулся.
 – Если им будет не слишком страшно прийти в суд, чтобы дать показания, если они не упадут в обморок во время перекрестного допроса, если их кражи не будут использованы защитой, чтобы очернить их, если та скорость, с какой они раздвинули ноги перед Хьюзом, не уронит их в глазах присяжных... – Он пожал плечами. – Правосудие так же непостоянно, как судьба, доктор Блейкни.
 – Тогда отпустите Хьюза сейчас, и дело с концом, – произнесла Сара холодно. – Ведь для вас, чтобы повысить уровень раскрываемости преступлений, гораздо проще обвинить Джека, чем засадить реальных преступников. А возможно, прежде всего вам нужно задаться вопросом – почему ни одна из этих девушек не пошла в полицию? – Ее глаза злобно сузились, когда она отвечала на свой собственный вопрос. – Потому что они верили всему, что Хьюз говорил им: его-то отпустят, а им придется за все отвечать. И он был прав, хотя я никогда не поверила бы в это, если бы не услышала от вас.
 – Ему предъявят обвинение и, возможно, даже оставят под арестом, доктор Блейкни. Однако что произойдет в суде, от меня не зависит. Мы можем только подготовить почву. К сожалению, мы не в силах предсказать исход. – Инспектор вздохнул. – А пока я решил отпустить вашего мужа без предъявления обвинений. Правда, мне еще нужно посоветоваться, и, вполне вероятно, позже мы решим возобновить расследование. Сейчас же он должен оставаться дома в Лонг-Аптоне и информировать о своих передвижениях сержанта Купера. Это понятно?
 Сара кивнула.
 – Кроме того, имейте в виду: если мистер Блейкни еще хоть раз влезет во что-либо подобное, его немедленно арестуют. Это тоже понятно?
 Сара снова кивнула.
 Усталое лицо инспектора растянулось в улыбке.
 – А если без протокола... то я соглашусь с мистером Смоллеттом. Ваш муж – храбрый человек. Впрочем, вы наверняка и сами это знаете.
 – О да, – ответила Сара, надеясь, что выражение ее лица не настолько глупое, как ей казалось. Джек всегда твердил одно и то же: все мужчины – трусы, и лишь у нескольких, к которым относится и он, есть мужество признаться в этом. Сара уже начала задумываться: много ли в Джеке еще таких качеств, о которых она судила неверно?
  Отец позвонил сегодня  ,   чтобы сообщить заключение о смерти Джеральда. «Они склонились к несчастному случаю  ,   слава Богу  ,   но мне пришлось хорошенько потрудиться. Чертов следователь настаивал на вердикте «самоубийство». Бедный отец! Он и носа бы не показал в парламенте  ,   если бы все узнали  ,   что его брат покончил с собой. Подумать только  .  Какой позор еще связан с идеей самоубийства  ,   особенно среди высшего класса. Нет ничего хуже  ,   чем проявить слабость и забрать свою собственную жизнь. 
  Конечно же  ,   я довольна вердиктом; правда  ,   немного обидно  ,   что мой великолепный план так и останется неоцененным. Иногда испытываю сильное желание признаться хотя бы ради того  ,   чтобы привлечь внимание к своим достижениям... Но я  ,   разумеется  ,   не буду этого делать. 
  Джеральд растаял   сло  вно воск в моих руках  ,   когда я заставила написать дополнение к завещанию с помощью угрозы отправить его в тюрьму за изнасилование племянницы. «Господи  ,   ну и дураки же эти смертные!» Единственной задачей завещания было убедить идиота-адвоката  ,   что Джеральд покончил жизнь самоубийством  ,   узнав  ,   чьим ребенком на самом деле является Джоанна. Убедившись сам  ,   он предупредил отца  ,   что документ  ,   подтверждающий инцест Джеральда  ,   существует и они оба действовали как нужно: развили такую бурную деятельность  ,   чтобы скрыть даже намек на возможность самоубийства дяди  ,   что в результате все  ,   включая следователя  ,   уверовали в обратную версию. Это очень забавно. Единственное  ,   о чем я жалею  ,  –  что пришлось привлечь Джейн  ,   но это пустое беспокойство. Если у нее и возникли подозрения  ,   она не выскажет их вслух. Она не может себе этого позволить. В любом случае никто не поинтересовался  ,   откуда у Джеральда взялось снотворное. И даже если и поинтересовались  ,   уверена  ,   отец заявил  ,   что оно принадлежит ему. 
  Спокойствие отца было недолгим. Я сказала  ,   что в моем распоряжении заверенная копия завещания Джеральда  ,   и его чуть удар не хватил. Он называет это шантажом. Я называю это самосохранением... 




 ГЛАВА 16


 Когда Купер прибыл в участок утром, на столе его ждали два факса. Первый был коротким и по делу:
 «Отпечатки пальцев на ключе по запросу ТС/Х/МГ/320 принадлежат Саре Пенелопе Блейкни. Совпадение по 12 пунктам. Других отпечатков нет. Отпечатки пальцев на бутылке по запросу ТС/Х/МГ/321 совпадают по 10, 16 и 12 пунктам соответственно с отпечатками, обнаруженными в «Кедровом доме» на столе (комната 1), на стуле (комната 1) и на графине (комната 1). Подробный отчет последует позже».
 Второй факс был длиннее и гораздо интереснее. Прочитав его, Купер отправился на поиски констебля Дженкинза. Он вспомнил, что именно Дженкинз провел большую часть утомительного опроса жителей Фонтвилля в первые дни после смерти миссис Гиллеспи.
 – Слышал, ты был занят этой ночью, – сказал Чарли Джонс, макая имбирное печенье в кофе с молоком.
 Купер опустился в кресло.
 – Ты имеешь в виду Хьюза?
 – Я собираюсь спуститься через полчаса и побеседовать с ним еще разок. Хочешь со мной?
 – Нет, спасибо. Мне хватило общения с Хьюзом и его дружками на всю оставшуюся жизнь. Тебе еще предстоит их увидеть, Чарли. Почти дети. Пятнадцати-шестнадцатилетние пацаны, которые выглядят на все двадцать пять, а мозгов у них не больше, чем у восьмилетнего ребенка. Это меня пугает. Если общество не опомнится и не займется их образованием, чтобы привести умственное развитие в соответствие с физическим, то у нас не будет надежды на выживание. И хуже всего, что подобное происходит повсеместно. Я тут как-то видел по телевизору десятилетнего мальчика из Сомали, размахивавшего автоматом. Пацан был членом повстанческой армии. И еще видел детей в Ирландии, которые бросали камни в ту сторону, в какую им укажут их фанатики-родители. Палестинские подростки демонстрируют свое мастерство с вязаными шлемами на головах, чернокожие парни в Южной Африке накидывают петли на шею друг другу, потому что белые полицейские считают это хорошим способом избавиться от них, сербские сопляки насилуют мусульманок по примеру своих отцов... Полное сумасшествие. Мы развращаем наших детей и останавливаться, похоже, не собираемся.
 Чарли смотрел на собеседника с сочувствием.
 – Ночь была крайне утомительная, как я погляжу.
 – Забудь про in vino Veritas [34] , – проговорил Купер кисло. – Скорее, in insomnio Veritas [35] . Я иногда просыпаюсь среди ночи и вижу мир таким, каков он есть на самом деле. Зоопарк, где религиозные лидеры тащат души в одну сторону, коррумпированные политики тащат умы в другую, а неграмотные нетерпимые массы посередине жаждут крови, потому что слишком необразованны, чтобы желать чего-либо еще.
 – Остановите Землю, я сойду?
 – Именно.
 – И нет надежды на спасение, Томми? Купер засмеялся.
 – Есть, если никто не будет напоминать мне о Хьюзе. – Он дал Чарли первый факс. – Похоже, Гиллеспи никогда не ходил дальше гостиной, а ключ оказался тупиком.
 Джонс выглядел расстроенным.
 – Нам нужно что-то конкретное, старик, и как можно быстрее. Мне уже настоятельно советуют бросить это дело и заняться чем-то более результативным. Общее мнение таково: если мы и докажем, что это убийство, то придется попотеть, чтобы обвинить в нем кого бы то ни было.
 – Где-то я уже слышал подобное, – кисло сказал Купер. – Если так пойдет, то можно сразу сложить руки и позволить анархистам делать что заблагорассудится.
 – Как насчет дневников? Здесь есть сдвиги?
 – Особых нет. Обыск ничего не дал, и неудивительно. Я сам проверил каждую книгу во время первого осмотра «Кедрового дома». Вчера я переговорил с Джеком и Рут; они тоже ничего не знают. Правда, Джек вспомнил, как однажды миссис Гиллеспи очень разозлилась, потому что заметила, что ее книги перекладывали с места на место. – Он поднес палец к губам. – Я знаю, это всего лишь предположение, но допустим, дневники существовали и кто-то их искал. Тогда это объясняет, почему рылись в книгах.
 Чарли фыркнул.
 – Вот именно, это только предположение, – согласился он, – да еще и недоказуемое.
 – Да, и все-таки если кто-то искал и нашел дневники, тогда объяснимо и их исчезновение. – Купер сжалился, заметив выражение замешательства на лице Чарли. – Записи могли бы подсказать нам, кто совершил убийство и почему.
 Чарли нахмурился:
 – Ты хватаешься за соломинку. Сначала докажи мне, что дневники вообще существовали.
 – А зачем Джеймсу Гиллеспи врать?
 – Потому что он пьяница. Лучшей причины и не нужно.
 – Тогда почему Матильда переживала из-за того, что кто-то прикасался к ее книгам? Объясни. Или Джек тоже врет?
 Чарли с внутренним вздохом отметил, как Купер уже второй раз называет мистера Блейкни просто Джеком. И когда только этот глупец поймет, что именно неспособность держать дистанцию сводит на нет его шансы на карьеру? «Непрофессионален. Не может оставаться объективным». Вот что написал предшественник Чарли в характеристике Купера.
 – Она наверняка догадалась, кто это, – сказал Чарли. – Тем более что выбор невелик. Почему же она не попыталась их переубедить?
 – Возможно, она так и сделала. И поэтому ее убили. – Купер постучал по факсу указательным пальцем. – Хотя ключ все осложняет. Если кто знал о нем, то мог зайти в дом, не предупреждая миссис Гиллеспи о своем приходе. Тогда круг подозреваемых значительно расширяется.
 – Не сомневаюсь, ты уже обдумывал возможность того, что Гиллеспи – тот, кого мы ищем, и он упомянул про дневники только потому, что считал это общеизвестным фактом.
 – Да. Хотя зачем их прятать, если он надеется с помощью дневников доказать аферу жены с часами?
 – Двойной блеф. Он прочитал дневники, выяснил, что они доказывают обратное, и уничтожил их, чтобы и дальше утверждать свою правоту. Ну а потом убил жену, чтобы развязать себе руки в отношении миссис Лассель, которая, по его представлению, должна была все унаследовать.
 Купер с сомнением покачал головой:
 – Не исключено, конечно, но что-то здесь не сходится. Если он сам украл записи, поняв, что они уничтожат его шансы на получение денег, то как он мог быть уверен, что до него их никто не читал? Это слишком туманно, Чарли.
 – В этом деле туманно все, – сухо ответил инспектор. – Если дневники существовали... если преступник знал об их существовании... если в дневниках было что-то обличающее... если убийца знал о ключе... – Он замолчал, снова макая печенье в кофе. – Я не понимаю двух вещей. Почему миссис Гиллеспи оставила все деньги доктору Блейкни и почему ее убийца надел ей на голову «уздечку для сварливых», увитую крапивой и астрами? Если бы я знал ответы на эти вопросы, то, возможно, сказал бы тебе, кто ее убил. В противном случае мне придется склониться к версии о самоубийстве.
 – Кажется, я знаю, почему она – оставила деньги доктору Блейкни.
 – И почему?
 – Полагаю, это было что-то вроде поступка Понтия Пилата. Миссис Гиллеспи не слишком хорошо справилась с задачей воспитания собственных дочери и внучки, знала, что они погубят друг друга, если оставить деньги им, и решила передать деньги единственному человеку, которого уважала и с кем могла общаться. То есть доктору Блейкни. Думаю, она надеялась, что доктор лучше справится с тем, что ей самой не удалось.
 – Сентиментальная чепуха, – дружелюбно заметил инспектор. – А все потому, что ты мыслишь в обратном направлении: из того, что получилось в итоге, ты пытаешься представить, чего хотел бы добиться нормальный человек. Попробуй мыслить по-другому. Итак, перед нами кровожадная, злобная и противная старуха, которая не только сколотила состояние путем шантажа и сомнительных афер со страховкой, но и истово презирала всех окружающих. Почему, сея вокруг себя только раздоры в течение шестидесяти лет, она вдруг одарила добродушную, приятную незнакомку такими деньгами? Уверен, что не из чувства гармонии. – Глаза инспектора задумчиво сузились. – Меня бы еще устроило такое объяснение «уздечки для сварливых»: символическое привлечение внимания к окончательно замолчавшему ядовитому языку. Однако я не поверю, что леопард способен так внезапно поменять окраску в случае с завещанием.
 – Нельзя не принимать во внимание мнение четы Блейкни о характере миссис Гиллеспи. И муж, и жена уверены, что она была намного приятней, чем многие о ней думали. Мне кажется, они дали ей вздохнуть свободно, ничего от нее не требовали, и настоящая Матильда расцвела. – Купер помолчал немного. – Мы все размышляли о символическом значении «уздечки», однако взгляни на нее из практических соображений. Ее использовали, чтобы заставить женщин молчать. Убийца не хотел, чтобы Матильда своим криком подняла на ноги соседей, поэтому нацепил ей на голову «уздечку», а затем украсил цветами, чтобы придать всему мистический, но обманчивый смысл.
 Джонс подпер рукой подбородок.
 – Перед этим она должна была принять снотворное, иначе боролась бы, и на лице остались бы царапины. Однако если она была так накачана, что не сопротивлялась, тогда зачем вообще надевать «уздечку»?
 – Нет, теперь ты сделай то, что советуешь делать мне, – подумай. Ты хочешь убить женщину и представить это как самоубийство. Однако соседи находятся слишком близко, поэтому тебе нужно средство, чтобы не дать ей закричать, если снотворное окажется не таким эффективным, как ты надеялся. Другими словами, чтобы предотвратить сопротивление. Веревки или скотч использовать нельзя – они оставляют следы на коже, кляп тоже – во время вскрытия могут обнаружить во рту кусочки ткани. Поэтому ты выбираешь вещь, которую можно оставить на месте да еще имеющую особое значение для жертвы, надеясь на то, что полиция примет это за мрачный пример самоуничижения. Потом ты несешь жертву в ванну, перерезаешь вены на запястьях, бросаешь нож на пол и оставляешь умирать в полной уверенности, что, если она и придет в сознание, «уздечка» не позволит позвать на помощь.
 Джонс кивнул:
 – Звучит правдоподобно, только зачем вообще мудрить с ванной и ножом? Почему бы просто не отравить ее большой дозой снотворного?
 – Вероятно, у убийцы просто не было такого количества таблеток. Или если и было, то они казались ненадежными. А вдруг Рут вернулась бы наутро и обнаружила бабушку все еще живой? Тогда оставалась бы возможность промыть ей желудок и вернуть к жизни. Кроме того, убийцу могли вдохновить мысли об Офелии. – Купер смущенно улыбнулся. – Я прочитал пьесу в надежде найти ключ к разгадке. Ну и кровавая вещица, скажу я тебе. В конце никого не остается в живых.
 – А ключ к разгадке нашел?
 – Нет.
 – Неудивительно. Пьесе четыреста лет. – Джонс постучал карандашом по зубам. – Если честно, не вижу, как твое описание меняет дело. Ты по-прежнему говоришь о ком-то, кто знал ее очень близко, но мы так и предполагали с самого начала. Единственная новая информация – это находка ключа и исчезновение дневников. Признаю, ключ мог позволить убийце войти без приглашения. И все равно это должен был быть близкий ей человек, иначе она подняла бы крик на всю деревню. Кроме того, слишком много личных деталей – кухонный нож, снотворное, ее тяга к Шекспиру, «уздечка для сварливых». Тот, кто это сделал, возможно, даже знал о крапиве и астрах в ее саду и где их искать в темноте. А настолько близки к миссис Гиллеспи были лишь семьи Блейкни, Лассель и Спеды.
 Купер вынул из своего блокнота второй факс и разложил его на столе.
 – По результатам проверки отпечатков пальцев, которые лаборатория исследовала дважды, дабы избежать возможных ошибок, обнаружились четыре отпечатка, не принадлежащие самой миссис Гиллеспи, супругам Блейкни, миссис и мисс Лассель и Джеймсу Гиллеспи. Эти четверо... – он медленно опустил палец по странице, – преподобный Маттьюз (совпадение по десяти пунктам с отпечатком, обнаруженным на зеркале в холле), миссис Орлофф (совпадение по шестнадцати пунктам с отпечатком, обнаруженным на кухонной двери), миссис Спенсер (совпадение по двенадцати пунктам с отпечатком на двери в холле) и, наконец, миссис Джейн Марриотт (совпадение по восемнадцати пунктам с двумя отпечатками на письменном столе и одним на перилах лестницы). —
 Он поднял глаза. – Миссис Орлофф – ее соседка. Миссис Спенсер держит местный магазин, а миссис Марриотт работает во врачебной приемной Фонтвилля. Интересно то, что преподобный Маттьюз, миссис Орлофф и миссис Спенсер с готовностью подтвердили тот факт, что были в доме за неделю до смерти миссис Гиллеспи. Миссис Марриотт – нет. По словам Дженкинза, который опрашивал всех жителей деревни, она заявила, что не была в «Кедровом доме» уже много лет.
 С полным безразличием к ограничениям, наложенным на него полицией Борнмута, Джек подождал, пока Сара уедет на работу, а потом отправился в Фонтвилль на старом велосипеде Джеффри Фрилинга, предыдущего владельца их дома. Машина Джека осталась на стоянке возле участка дорожной полиции Фримонта и, похоже, останется там до тех пор, пока не будет принято окончательное решение – судить художника или нет. Впрочем, у Джека были серьезные подозрения насчет реальных мотивов полисменов. В полиции утверждали, что машина является вещественной уликой, но он чувствовал руку Кейта за действиями инспектора. Нельзя ожидать от доктора Блейкни, что она примется сторожить собственного мужа; зато лишите его колес, и он будет сидеть на месте. Впервые Джек был рад давнему чувству Смоллетта к его жене.
 Рут закрылась от внешнего мира на втором этаже, измученная умственным и физическим напряжением прошлой ночи, но художник все равно оставил на кухне записку: «Ты в полной безопасности, пока Хьюз в тюрьме, и тем не менее дверь никому не открывай. Скоро буду. С любовью, Джек».
 – Миссис Марриотт? – Купер облокотился на стойку в пустой приемной и показал свое удостоверение. – Детектив Купер, полиция Лирмута.
 Джейн машинально улыбнулась:
 – Чем могу помочь, сержант?
 – Хотелось бы поговорить с вами наедине.
 – Сейчас здесь вполне уединенно. Единственное, что может побеспокоить, так это телефон. Чашечку кофе?
 – Да, спасибо. С молоком и двумя ложками сахара, пожалуйста.
 Джейн занялась кофейником.
 – Мы получили интересные результаты проверки отпечатков пальцев, – сказал Купер, обращаясь к ее спине. – Улики указывают на то, что незадолго до смерти миссис Гиллеспи навестили довольно много людей. Вы, например.
 Джейн замерла.
 – Я надеялась, вы не узнаете, – призналась она через минуту, смахивая невидимую соринку с джемпера. – А потом вы у всех сняли отпечатки пальцев. Я не знала, что делать: признаться ли, что соврала в первый раз, или сидеть тихонько, надеясь, что я ни до чего не дотрагивалась.
 – Почему вы не хотели говорить, что были в «Кедровом доме»?
 – Потому что вы спросили бы о причине моего визита. Купер кивнул.
 – И какова же причина?
 Джейн повернулась к чашкам и наполнила их кофе.
 – Это не имеет никакого отношения к смерти Матильды, сержант. Сугубо личное дело.
 – Боюсь, так не пойдет, миссис Марриотт. Она поставила чашку и сахарницу на стойку.
 – Вы меня арестуете, если я вам не скажу? Купер добродушно засмеялся:
 – Ну, не сразу.
 – А когда?
 Детектив не обратил внимания на вопрос.
 – Обещаю, что если сказанное вами действительно не имеет отношения к смерти миссис Гиллеспи, то наш разговор не выйдет за пределы этих стен. Вы мне верите? – Купер внимательно смотрел на женщину. – В противном случае вы даже не представляете, какие пойдут слухи, если придется забрать вас для допроса. Стоит только прессе вцепиться в вас, и она уже так легко не отпустит.
 На полном простодушном лице Джейн появилось унылое выражение.
 – Как бы наслаждалась всем этим Матильда, останься она жива! Вот кто обожал доставлять людям неприятности!
 – Вы, судя по всему, хорошо ее знали.
 – Слишком хорошо.
 – И не любили ее?
 – Терпеть не могла. Старалась всячески избегать. Увы, работая здесь, сделать это было трудновато: вызовы врача на дом, просьбы повторить рецепт...
 – И значит, вы пошли к ней?
 – Я видела, как Джеймс выходил от Матильды за день до ее смерти. – Она поднесла руку к груди. – Это было таким потрясением. Я думала, он в Гонконге. – Джейн замолчала.
 – Расскажите мне, – мягко подсказал Купер.
 – Вы не поймете, – уверенно заявила женщина. – Вы не знали Матильду.
 Джек был в очень плохом настроении к тому времени, когда добрался до «Кедрового дома». Он уже много лет не ездил на велосипеде. Четыре мили по ухабистым тропинкам на развалине, по которой давно плачет свалка, заставили его ноги дрожать так, словно ему было лет сто, не меньше. Он оставил велосипед возле дерева, перепрыгнул через забор и трусцой побежал к кухонному окну. По причинам, известным только ему, Джек не хотел, чтобы о его приближении знали. Поэтому он не воспользовался ни подъездной дорожкой, ни дверным звонком.
 Художник легко, но настойчиво постучал по оконной раме, и через минуту-другую в дверях из холла на кухню появилась Джоанна.
 – Что тебе нужно?
 Джек скорее прочитал по губам, чем услышал ее вопрос, и жестом показал на черный ход.
 – Впусти меня, – произнес он еле слышно.
 Глаза Джейн сузились, когда она начала вспоминать.
 – Нельзя оценивать Матильду по тому, что говорят о ней сейчас люди. Они уже забыли, какой красивой она была в молодости, какой остроумной и сколько мужчин хотели ее. Она была самой желанной девушкой в округе: ее отец заседал в парламенте, дядя – богатый холостяк. – Джейн пожала плечами. – Она могла бы выйти за любого.
 – Почему же не вышла?
 – В то время все полагали, что Матильда рассчитывает на более выгодную партию – на титул, например, или на богатое поместье, но я всегда подозревала, что это не так. На вечеринках я часто наблюдала за ней, и было видно: хотя Матильда с удовольствием флиртовала и любила находиться в центре внимания, она не переносила, когда мужчина дотрагивался до нее. – Джейн замолчала.
 – Продолжайте, – мягко напомнил ей Купер через некоторое время.
 – Только десять лет спустя, когда мы с мужем встретили Джеймса в Гонконге, он рассказал нам о настоящем отце Джоанны. Тогда все встало на места... Не то чтобы я до конца понимала, что произошло в их семье; жестокое обращение с детьми и инцест в те времена держали под большим секретом. Джеймс считал, что Матильда сама спровоцировала Джеральда, однако я никогда в это не верила.
 – Значит, вы уже давно знали, что миссис Лассель не дочь Джеймса Гиллеспи?
 – Да.
 – Миссис Гиллеспи знала о том, что вам это известно?
 – О да.
 – Это ее не беспокоило?
 – Она прекрасно понимала, что я никому не скажу.
 – Как она могла быть в этом уверена?
 – Просто была уверена, и все, – отрезала Джейн. «Как там Джеймс Гиллеспи называл это? Взаимной страховкой?»
 Без предупреждения, как только за ним закрылась дверь, руки Джека сомкнулись на шее Джоанны. Он поволок ее через кухню в холл.
 – Разве случившееся с Матильдой ничему тебя не научило, глупая сучка? – злобно прошипел Джек.
 Купер вынул сигарету и тут же, вспомнив, где находится, убрал ее обратно.
 – Кто дружил с мистером Гиллеспи – вы или ваш муж? – спросил он у Джейн.
 – Они с Полом прошли вместе всю войну, но и я тоже знаю его много лет.
 – Почему вас так потряс тот факт, что он выходил из «Кедрового дома»?
 – Я надеялась, что он уже умер. – Джейн вздохнула. – Знаю, вы его видели, Сара мне сказала. Он вам что-нибудь рассказал?
 – О чем, миссис Марриотт? Она устало улыбнулась:
 – Если бы рассказал, вы не стали бы спрашивать.
 – Тогда, вероятно, не рассказал, – сказал детектив честно. – Впрочем, вы определенно боитесь, что он это сделает. Так не будет ли лучше, чтобы информация исходила от вас? Полагаю, дело касается только вас, его и Матильды. Вы знали, что она ничего не расскажет, потому что иначе вы раскрыли бы правду об отце Джоанны, однако Джеймс... На него у вас не было влияния. Потому вы и были потрясены, увидев его снова в Англии, и именно поэтому пошли к Матильде выяснить, не собирается ли он все рассказать. Я прав?
 Лишь на мгновение в глазах Джоанны мелькнула тревога, затем она расслабилась и посмотрела на Джека с превосходством:
 – Я знала, что ты вернешься.
 Он ничего не отвечал, только внимательно смотрел на ее красивое лицо и удивлялся его совершенству. Это было лицо Мадонны с микеланджеловской «Пьеты», лицо матери, спокойно взирающей на обожаемого сына, – зрелище такой чистоты, что у Джека навернулись на глаза слезы, когда он впервые увидел картину. Многие годы он думал о женщине, с которой рисовали Мадонну. Существовала ли она на самом деле? Или была лишь плодом воображения Микеланджело? До встречи с Джоанной Джек считал, что такая женщина могла существовать только в голове творца, потому что лишь художник мог создать столь неописуемо красивый образ. Сейчас он держал этот вполне осязаемый образ в своих руках и знал, что его зачатие было таким же случайным, как и его собственное. Джек закрыл глаза, чтобы сдержать слезы, которые снова рвались наружу.
 Джейн кивнула с несчастным видом.
 – Джеймс шантажировал меня в течение пяти лет с тех пор, как мы вернулись из Гонконга. В итоге я заплатила ему более десяти тысяч фунтов – все, что оставила мне мать. – Ее голос дрожал. – Он успокоился, только когда я отправила ему копии моих банковских выписок, чтобы показать, что у меня ничего не осталось. Но он предупредил, что вернется. – Джейн замолчала на минуту. – Больше я о нем ничего не слышала до того злополучного дня, когда он вышел из «Кедрового дома».
 Купер с сочувствием смотрел на склоненную голову женщины. Детектив мог лишь предположить, что у нее была связь с Джеймсом, о которой узнала Матильда. Только почему ей так тяжело в этом признаться даже по прошествии стольких лет?
 – У каждого есть свой скелет в шкафу, миссис Марриотт. Мой до сих пор заставляет меня краснеть, когда я о нем думаю. Неужели вы считаете, что муж не простит вас даже через столько лет?
 – О да, – ответила она честно. – Пол всегда хотел детей, а я не могла ему их родить.
 Купер немного подождал продолжения, однако Джейн молчала. Тогда он тихо спросил:
 – При чем тут дети?
 – У Пола была связь с Матильдой, после которой она забеременела. Поэтому Джеймс и уехал в Гонконг: сказал, это было последней каплей. Он якобы мог смириться с отпрыском Джеральда, но воспитывать еще и ублюдка Пола – это уж слишком.
 Купер был обескуражен.
 – И поэтому Джеймс вас шантажировал? – спросил он и тут же понял, что это не имеет смысла. Изменивший муж платит шантажисту, а не обманутая жена.
 – Связь тут ни при чем. Я все знала – Пол сам рассказал после того, как ушел в отставку. Он был доверенным лицом сэра Уильяма и жил с Джеймсом и Матильдой в их лондонской квартире, когда у сэра Уильяма были дела в городе. Вряд ли у них завязалось что-то серьезное. Ей наскучил быт: стирка пеленок, уборка, ну а ему... – она вздохнула, – ему польстило ее внимание. Постарайтесь понять, насколько очаровательной могла быть Матильда, и не только из-за красоты. Что-то в ней притягивало мужчин словно магнитом. Думаю, все дело в отчужденности, в той неприязни, которую она испытывала, когда к ней прикасались. Мужчины воспринимали это как вызов; и когда она несколько ослабила свои позиции перед Полом, тот сдался. – Джейн грустно улыбнулась. – Поверьте мне, я это понимала. Возможно, вам покажется странным, но в свое время молодости – я была почти так же влюблена в Матильду, как и он. Она воплощала в себе все то, чем я хотела быть и никогда не стала. – Глаза Джейн наполнились слезами. – Не зря и Сара прониклась к ней так же, как и я когда-то.
 – Покажи, как сильно ты меня любишь, Джек. – Голос Джоанны, мягкий и немного хриплый, ласкал, словно любовница.
 Его пальцы осторожно погладили ее белую шею. Как столь отвратительное создание может быть таким красивым? Она будто была насмешкой над чудом творения. Художник поднял вторую руку к серебристо-золотым волосам и, неожиданно схватив за пряди, резко дернул голову Джоанны назад, продолжая держать пальцы на горле.
 – Вот как я тебя люблю.
 – Мне больно. – В этот раз в ее голосе звучала тревога. Он еще сильнее потянул за волосы.
 – Так мне нравится делать тебе больно, Джоанна.
 – Я не понимаю, – крикнула она хрипло, потому что пальцы Джека сдавили ее гортань. – Что тебе нужно? – Тут Джоанна увидела что-то в глазах художника и на ее лице отразился ужас. – О Боже, это ты убил мою мать. – Она открыла рот для крика, однако из горла вырвался лишь легкий стон, когда он сильнее сжал ее шею.
 – Извиняюсь, если до меня слишком долго доходит, – сказал Купер, – но я не понимаю, за что вы все же заплатили Джеймсу Гиллеспи десять тысяч фунтов. Если вы уже знали о связи от вашего мужа... – Он замолчал. – Судя по всему, это как-то связано с беременностью. О ней вы не знали?
 Джейн сжала губы, пытаясь сдержать слезы.
 – Я знала. Пол не знал. – Она снова глубоко вздохнула. – Я так долго держала все это в тайне. Я собиралась ему сказать, и все же удобный случай так и не представился. Так же как и с вашим констеблем. – В отчаянии она поднесла руки к губам. – Быть отцом. Это все, чего он хотел. Я молилась и молилась, чтобы у нас были дети... – Джейн замолчала.
 Купер положил свою большую ладонь на ее руку. Он совершенно запутался и тем не менее не хотел слишком давить на женщину, боясь, что она откажется говорить дальше.
 – Как вы узнали о беременности, если даже ваш муж не знал о ней?
 – Мне сказала Матильда. Она позвонила и попросила приехать в Лондон, пригрозив, что, если я не приеду, вскоре весь Фонтвилль узнает о ней и Поле. Он написал ей несколько писем, и Матильда пообещала их обнародовать, если я не сделаю того, что ей нужно.
 – Что же ей было нужно?
 Джейн смогла выговорить, только через несколько секунд.
 – Она хотела, чтобы я помогла ей убить ребенка, когда он родится.
 – Господи Боже, – произнес Купер в ужасе. И, судя по всему, Джейн это сделала, иначе Джеймс Гиллеспи не мог бы ее шантажировать.
 На гравийной дорожке послышались шаги, и зазвенел дверной звонок.
 – Джоанна! – прокричал высокий нервный голос Вайолет. – Джоанна! Дорогая, с тобой все нормально? Мне показалось, я что-то услышала. – Когда ответа не последовало, она снова крикнула: – С тобой кто-то есть? Ответь, пожалуйста. – Ее голос стал еще выше. – Дункан! Дункан! Что-то произошло. Я уверена. Ты должен позвонить в полицию. Я собираюсь позвать кого-нибудь на помощь. – Ее шаги затихли, когда она побежала к воротам.
 Джек посмотрел в искаженное от страха лицо Джоанны и с неожиданной нежностью опустил ее на ближайший стул.
 – Ты этого не заслуживаешь, и все-таки тебе повезло больше, чем матери, – это все, что художник сказал перед тем, как выйти через заднюю дверь.
 Джоанна Лассель еще кричала, когда Дункан Орлофф в состоянии полной паники кувалдой открыл дверь и приготовился встретить то, что ожидало его в холле «Кедрового дома».
 – И вы ей помогли? – спросил Купер со спокойствием, которое скрывало его истинные чувства.
 Джейн выглядела совершенно разбитой.
 – Я не знаю, что она сделала, могу только догадываться. Она особенно не объясняла. Просто попросила украсть снотворное из аптеки моего отца. Она якобы не может спать. Я надеялась – я думала, – что она собирается убить себя, и обрадовалась. К тому времени я ее уже ненавидела.
 – Итак, вы достали таблетки?
 – Да.
 – А она с собой не покончила.
 – Нет.
 – Но вы сказали, будто она хотела, чтобы вы помогли ей убить ребенка.
 – Я так думала целых десять лет. – Долго сдерживаемые слезы полились по ее щекам. – Ведь была лишь Джоанна. Другой ребенок мог никогда не появиться на свет. Я не думала, что он существовал. – Она поднесла дрожащую руку к лицу. – Я считала, что помогла ей убить его. И только в Гонконге, когда Джеймс спросил, каким образом Джеральд мог убить себя снотворным, ведь ни один доктор не прописал бы ему его, я поняла, что она планировала убить именно Джеральда. А я предоставила ей средство для этого... – Джейн вынула платок и высморкалась. – Я была так потрясена, что Джеймс догадался о моем поступке. Хотя, думаю, он и так знал. Во многом они с Матильдой были очень похожи.
 Купер отчаянно пытался раздробить полученную информацию на части – слишком много возникало вопросов без ответа.
 – Почему ни один доктор не выписал бы снотворное Джеральду Кавендишу? Я проверял заключение коронера. Об убийстве там даже не шло речи, только выбирали между самоубийством и смертью по неосторожности.
 – Джеральд был... – она попыталась подыскать нужное слово, – слабоумным, как и Спеды; сегодня это называется умственной неполноценностью. Поэтому собственность и должна была перейти нетронутой к Уильяму. Дедушка Матильды боялся, что Джеральд отдаст деньги первому встречному. И я никогда не могла понять, как так случилось, что Матильда спала с ним. Он был очень жалким. Я подозревала, ее отец заставил сделать это, чтобы каким-то образом защитить свое наследство, но Джеймс утверждал, это была идея Матильды. Я не верю. Джеймс так ее ненавидел, что сказал бы что угодно, лишь бы ее очернить.
 Купер в замешательстве покачал головой. Какой бедной на события была его собственная жизнь по сравнению с переживаниями этой седовласой женщины.
 – Почему вы навещали Джеймса Гиллеспи в Гонконге, если у вашего мужа была связь с его женой? Не думаю, что вы испытывали дружеские чувства по отношению друг к другу.
 – Мы его не навещали. Точнее, не собирались этого делать. Мы и понятия не имели, что Джеймс отправился в Гонконг. Матильда никогда нам не говорила – с чего бы? – а мы после того случая переехали в Саутгемптон. Я стала преподавать, а Пол работал на судоходную компанию. Мы постарались все забыть, и когда Полу пришлось уехать в Гонконг по делам, он взял меня с собой. – Она покачала головой. – И практически первым, кого мы там встретили, оказался Джеймс. Иностранцев там не так много, и они тесно общались между собой. – Джейн подняла руки в жесте беспомощности. – Рано или поздно мы обязательно встретились бы. Если бы мы только знали, что он там, то никогда бы туда не поехали. Судьба очень жестока, сержант.
 Купер не мог с этим поспорить.
 – Тогда почему вы вернулись жить сюда, миссис Марриотт, зная, что миссис Гиллеспи все еще в «Кедровом доме»? Не испытывали ли вы судьбу во второй раз?
 – Да, – ответила она просто. – Но что я могла поделать? Пол ничего не знает о ребенке, сержант, и он умирает от эмфиземы. Мы сохранили наш дом в Фонтвилле, это бывший дом его родителей. Пол слишком любит этот дом, чтобы продавать, поэтому мы и сдавали его внаем. Пять лет назад мой муж вышел на пенсию по состоянию здоровья и уговорил меня вернуться домой. – Ее глаза вновь наполнились слезами. – Он сказал, будто мне не нужно беспокоиться насчет Матильды – он испытывал к ней лишь сострадание, а любил всегда только меня. Как я могла рассказать ему о произошедшем? Я все еще думала, что ребенок мертв. – Она поднесла платок к глазам. – Только когда я пошла в «Кедровый дом» и спросила Матильду о Джеймсе, то узнала, что она отдала ребенка на усыновление. – Джейн закрыла лицо руками. – Это был мальчик, и он до сих пор где-то живет.
 Купер задумался о грустной иронии жизни. Что – провидение, Бог или случай – делает некоторых женщин бесплодными? Неохотно детектив попросил Джейн вспомнить день смерти Матильды, прекрасно сознавая, что слишком мала вероятность того, что услышанное им сегодня останется тайной.
  Я снова беременна  ,   отвратительно и тошнотворно беременна. Едва прошло шесть месяцев после рождения одного ублюдка  ,   а я уже ношу другого. Возможно  ,   пьяные взрывы ярости Джеймса хоть раз послужат доброй цели  ,   и у меня будет выкидыш. Джеймс то плачет  ,   то оскорбляет меня  ,   словно базарная баба  ,   намереваясь  ,   вероятно  ,   возвестить о моем «блудничестве» всему дому. А все из-за чего? Из-за короткой неприятной связи с Полом Марриоттом  ,   чьи неловкие сочувственные объятия были почти невыносимыми. Тогда почему  ,   Матильда? 
  Потому что есть дни  ,   когда «я мог бы пить живую кровь и на дела способен  ,   от которых я утром отшатнусь»  . Меня раздражало самодовольство Пола. Он говорил о «дорогой Джейн» так  ,   словно души в ней не чаял. Чаще всего я думаю о смерти  –  смерти ребенка  ,   смерти Джеймса  ,   смерти Джеральда  ,   смерти отца. Это  ,   в конце концов  ,   крайняя мера. Отец старается держать меня в Лондоне. Говорит  ,   Джеральд поклялся жениться на Грейс  ,   если я вернусь. И хуже всего то  ,   что я ему верю. Джеральд теперь очень  ,   очень меня боится. 
  Я заплатила частному детективу за фотографии Джеймса. И что это были за фотографии! «А в чувственных страстях своих буйна  ,   как самка соболя или кобыла»  . И даже в общественном туалете. Если говорить правду  ,   мне не терпится показать их ему. То  ,   что сделала я  ,   лишь греховно; то  ,   что делает он  ,   уголовно наказуемо. О разводе теперь не будет и речи  ,   я уверена  ,   он отправится в Гонконг как миленький. Он не больше меня жаждет обнародовать свои сексуальные пристрастия. 
  Матильда  ,   тебе бы следовало попробовать использовать шантаж Джеральда и отца с большей пользой... 




 ГЛАВА 17


 Хьюз лишился сна, прикидывая, продолжат ли ему подчиняться подростки, которых он раньше так успешно контролировал. Поэтому он был в подавленном настроении, когда оказался лицом к лицу с главным инспектором Чарли Джонсом в комнате для допросов в участке дорожной полиции Фримонта.
 – Предполагаю, вы решили пришить мне убийство старой коровы, – сказал Хьюз мрачно. – Все вы одинаковы.
 – Что ж, – произнес Чарли в своей печальной манере, – процентный показатель раскрываемости преступлений тогда будет выглядеть лучше. Сейчас продуктивность везде важна, даже в полиции.
 – Ну и дерьмо!
 – Для наших клиентов вовсе нет.
 – Каких клиентов?
 – Законопослушных британских граждан, которые финансируют наши услуги путем уплаты налогов. Деловая культура требует, чтобы мы сначала определили базу наших клиентов, вычислили их нужды и, наконец, постарались удовлетворить их запросы. Вы уже представляете собой неплохую прибыль в нашем балансе. Изнасилование, сговор с целью изнасилования, похищение, удержание против воли, сговор с целью удержания против воли, нападение, сексуальное оскорбление, воровство, сговор с целью совершения кражи, сбыт краденого, сговор с целью обмана следствия... – он широко улыбнулся, – и даже убийство миссис Гиллеспи.
 – Я так и знал, – с отвращением произнес Хьюз. – Собираетесь посадить меня за убийство? Я не скажу ни слова до появления моего адвоката.
 – Посадить? – спросил печально Чарли. – Я прошу вас лишь о сотрудничестве.
 Хьюз с подозрением взглянул на инспектора:
 – Что я получу взамен?
 – Ничего.
 – Тогда ответ отрицательный.
 Глаза Чарли превратились в узкие щелочки.
 – Тебе следовало бы спросить, что ты получишь, если не будешь сотрудничать... Но я тебе все равно отвечу. Можешь быть уверен, я буду землю носом рыть, пока не увижу тебя осужденным за похищение и изнасилование ребенка.
 – Я никогда не имел дело с детьми, – презрительно усмехнулся Хьюз. – Не имел и не буду. И за изнасилование меня тоже не взять. Я ни разу в жизни не изнасиловал девушку. Что там делали эти панки – их личное дело. Я понятия не имел о происходящем.
 – Когда взрослый мужчина спит с тринадцатилетней девочкой – это изнасилование. Она несовершеннолетняя и, следовательно, слишком молода, чтобы согласиться на подобное.
 – Я никогда не спал с тринадцатилетней.
 – Уверен, что спал, и докажу это. Я загоняю всех своих подчиненных, и они из-под земли достанут мне девочку, девственницу до того, как ты ее изнасиловал, и которая обманула тебя по поводу своего возраста. – Инспектор хищно улыбнулся, увидев, как на лице Хьюза мелькнуло сомнение. – Потому что такие всегда находятся. Это отличительная особенность женской психологии. В тринадцать они хотят сойти за шестнадцатилетних, и у них это получается. В сорок они хотят выглядеть на тридцать, и, видит Бог, это тоже у них выходит. Ибо единственное, в чем ты можешь быть уверен насчет представительниц женского пола: они никогда не выглядят на свой возраст.
 Хьюз почесал небритый подбородок.
 – О каком сотрудничестве вы говорили?
 – Мне нужен подробный отчет о «Кедровом доме» и его обитателях.
 – Я никогда не был внутри. Никогда не видел старуху.
 – Брось, Дэйв, ты же профи. Ты сидел в машине, ожидая, пока Рут орудовала внутри. Приезжал день за днем во время каникул, чтобы развлечь ее. Как она могла знать, что ты приехал, если ты не подавал какого-нибудь сигнала? И не пытайся меня убедить, что ты находился так далеко от дома, что не видел всего, там происходившего. Хьюз пожал плечами:
 – Ладно, время от времени я видел людей. Только понятия не имею, кто это был.
 – Ты когда-нибудь наблюдал за задней частью дома? Хьюз задумался.
 – Возможно, – ответил он с опаской.
 – Откуда?
 – Если вы собираетесь использовать это против меня, то я требую адвоката.
 – Ты не в том положении, чтобы требовать, – нетерпеливо ответил Чарли. – Откуда ты наблюдал за домом?
 – Иногда я парковался возле жилого микрорайона, в стороне. Рут считала, что это безопасно, так как там живут в основном яппи: жены отправляются на работу по утрам вместе с мужьями, и в результате днем никого нет, – услужливо объяснил Хьюз. – За садом «Кедрового дома», рядом с забором, есть насыпь, через которую можно перепрыгнуть, а потом наблюдать за происходящим с деревьев.
 Инспектор вынул подробную карту местности из портфеля.
 – «Кедровый комплекс»? – спросил он, ткнув пальцем в карту.
 Хьюз презрительно фыркнул.
 – Возможно. Рут рассказывала, земля когда-то принадлежала дому, пока старуха не рассталась с ней за наличные. Хотя бог знает почему она не избавилась от остального. Зачем ей огромный сад, в то время как есть люди, которые живут на улицах? Господи, что за жадной старой сукой она была! Такие деньжищи, и никому на них даже взглянуть не дала. А правда, что она оставила все своему врачу, или Рут мне лапшу на уши вешала?
 Чарли смерил его взглядом.
 – Это не твое дело, но я тебе все же скажу. Рут не получила ни пенни из-за того, что ты заставлял ее делать. Ее бабушка разозлилась, когда Рут начала воровать. Если бы не ты, ей достался бы дом.
 На Хьюза это не произвело никакого впечатления.
 – Нечего было так быстро ноги раздвигать.
 Чарли вновь посмотрел на карту, борясь с желанием ударить допрашиваемого.
 – Ты видел, чтобы кто-нибудь входил через заднюю дверь?
 – Уборщица время от времени подметала ступеньки. Женщина из соседнего дома иногда суетилась вокруг, пока ее старик грелся на солнышке во дворе.
 – Я имею в виду незнакомцев. Кого-то, кого ты не ожидал там увидеть.
 – Я никого не видел. – Он сделал неестественное ударение на последнем слове.
 – Тогда слышал?
 – Возможно.
 – Где ты был? Что ты слышал?
 – Однажды, когда миссис Гиллеспи уехала на своей машине, я решил, что подойду к окошку и посмотрю, что внутри.
 – Рут была с тобой? Он покачал головой:
 – Нет, в школе.
 – Видимо, она отказалась помогать тебе, и ты решил самостоятельно выяснить, что стоит украсть. Ты изучал будущее место ограбления.
 Хьюз не ответил.
 – Хорошо, что случилось?
 – Я услышал, как старушка идет по тропинке, поэтому нырнул за угольный ящик возле кухонной двери.
 – Продолжай.
 – Это была не она, а кто-то другой, который также разведывал обстановку.
 – Мужчина? Женщина?
 – Старик. Он постучал в заднюю дверь, немного подождал, а потом открыл дверь ключом. – Хьюз скривился. – Ну а я сделал ноги. – Он увидел выражение торжества на лице Джонса. – Вы это хотели услышать?
 – Возможно. Ключ был у него в руке?
 – Я не видел.
 – Что ты слышал?
 – Стук в дверь.
 – Что еще?
 – После стука двигали какой-то камень. Цветочный горшок.
 – Как ты узнал, что это был мужчина, если ты не смотрел?
 – Он позвал: «Дженни, Рут, Матильда, вы там?» – очень даже мужским голосом.
 – Опиши его.
 – Обычный.
 – Молодой? Старый? Сильный? Слабый? Пьяный? Трезвый? Давай, парень. Какое впечатление он на тебя произвел?
 – Говорю же, я решил, что это старик. Он двигался очень медленно, а голос был запыхавшимся, словно у него проблемы с легкими. – Хьюз на минуту задумался. – А может, и пьяный он был – с трудом выговаривал слова.
 – Ты обходил дом с фасада? Дэйв покачал головой:
 – Я перемахнул через забор и вернулся к фургону.
 – Значит, ты не знаешь, приехал ли тот мужчина на машине?
 – Нет.
 Какая-то тень – нерешительности, что ли? – промелькнула на лице Хьюза.
 – Продолжай.
 – Я не уверен...
 – Ну, говори!
 – Он меня не на шутку испугал, и поэтому я прислушивался. Думаю, машину бы я услышал. Шум гравия на дорожке тихим не назовешь.
 – Когда это произошло?
 – В середине сентября, где-то так.
 – Ладно. Что-нибудь еще?
 – Да. – Хьюз осторожно потер плечо в том месте, где Джек его стукнул дверцей машины. – Если хотите знать, кто пришил старуху, поговорите с идиотом, который чуть не оторвал мне вчера руку. Я сразу же узнал его, когда увидел лицо при свете. Он постоянно возле нее вился, приходил и уходил, словно к себе домой. Правда, никогда не появлялся, когда там была Рут. Я видел его два-три раза возле церкви, пока он ждал, чтобы Рут ушла. Думаю, он тот, кто вам нужен. Если, конечно, Рут сказала мне правду и вены старухи были перерезаны кухонным ножом.
 Чарли с удивлением посмотрел на Хьюза:
 – Что ты хочешь этим сказать?
 – Он расчищал одно из надгробий, пока ждал на кладбище, выковыривал грязь из выгравированных слов. И не однажды. Он был просто очарован этим камнем. – Хьюз выглядел очень самодовольным. – Да, и использовал кухонный нож для этих целей. Я потом подошел и прочитал: «Разве заслуживаю я, чтобы меня презирал мой творец, хороший и мудрый? Раз ты – мой создатель, тогда часть тебя должна умереть вместе со мной». Там похоронен какой-то парень по фамилии Фицгиббон; который отдал концы в 1833-м. Я еще подумал, что нужно будет позаимствовать эти слова, когда придет мое время.
 – Не выйдет. Сейчас эпитафии подвергают цензуре. Религия стала серьезнее относиться ко всему, когда паства пошла на убыль. – Инспектор встал. – Хотя жаль. Юмор еще никому не вредил.
 – Теперь вы им заинтересовались?
 – Я всегда им интересовался. – Чарли печаиьно улыбнулся. – Смерть миссис Гиллеспи была очень художественной.
 Купер нашел инспектора в лирмутском пабе «Пес и бутылка» за пинтой пива и сандвичами с сыром и луком. Он со вздохом опустился рядом.
 – Опять ноги дают о себе знать? – сочувственно спросил Чарли с полным ртом.
 – Все бы ничего, – проворчал Купер, – если бы душа старилась с такой же скоростью, что и тело. Чувствуй я себя на пятьдесят шесть, наверное, не обращал бы внимания. – Он потер затекшие икры. – Я обещал жене, что мы снова будем ходить на танцы, как только я выйду на пенсию. Правда, если так пойдет и дальше, придется танцевать на костылях. Чарли улыбнулся:
 – Значит, врут, когда говорят, что ты настолько стар, насколько себя ощущаешь?
 – Конечно. Ты настолько стар, насколько твердит тебе твое тело. Я буду ощущать себя на восемнадцать, даже когда мне будет девяносто; увы, несмотря на все свои ощущения, в кресле-каталке нельзя играть в футбол за сборную Англии. Я ведь всегда хотел быть Стэнли Маттьюзом, – произнес он задумчиво. – Отец как-то водил меня на матч, в котором он в составе «Блэкпула» выиграл кубок Футбольной ассоциации. Пятьдесят седьмой год, билеты на футбол отец подарил мне на шестнадцатилетие...
 – А я мечтал стать Томом Келли, – так же мечтательно проговорил Чарли.
 – Кто это?
 – Фотограф, убедивший Мэрилин Монро сняться обнаженной. Ты только представь: Мэрилин Монро совершенно голая, а между вами только линзы фотоаппарата...
 – Мы выбрали не ту профессию, Чарли. В ней нет шарма.
 – Выходит, миссис Марриотт не подняла тебе настроение?
 – Нет. – Купер снова вздохнул. – Я обещал не использовать сказанное ею, если не возникнет такая необходимость, и все же не вижу, как этого можно избежать. Если ее история не имеет отношения к делу, то я – старая обезьяна. Джоанна Лассель – не единственный ребенок миссис Гиллеспи. У нее родился еще один, чуть больше года спустя, от мужа миссис Марриотт. – Он поведал Чарли рассказ Джейн. – Миссис Марриотт была уверена, что Матильда убила ребенка при рождении, но утром шестого числа миссис Гиллеспи заявила ей, что она отдала мальчика на усыновление.
 Чарли подался вперед, его глаза светились любопытством.
 – Она знает его дальнейшую судьбу?
 Купер покачал головой.
 – Судя по всему, они повздорили, и эта маленькая пикантная новость вырвалась у Матильды Гиллеспи, когда она уже закрывала дверь. Миссис Марриотт говорит, что Матильда хотела причинить ей боль, так что вполне возможно, это неправда.
 – Хорошо. Продолжай.
 – Во-вторых, миссис Марриотт украла снотворное из аптеки своего отца; по ее словам, именно это лекарство Матильда использовала для убийства Джеральда Кавендиша. – Детектив подробно передал сказанное Джейн, время от времени качая головой, когда дело касалось участия в трагедии Джеймса Гиллеспи. – Подонок шантажирует всех подряд. Бедная женщина опасается, что он начнет болтать.
 – И поделом, – бросил Чарли без тени сочувствия. – Насколько же испорченной была эта кучка людей! А еще говорят, страна только недавно стала загнивать. Значит, миссис Марриотт приходила к миссис Гиллеспи утром в день убийства. Что еще та ей сказала?
 – В день убийства? – осведомился Купер с оттенком иронии. – Только не говори, что ты наконец-то со мной согласен.
 – Продолжай, старый мошенник, – поторопил Джонс. – Я места себе не нахожу от любопытства.
 – Поначалу миссис Гиллеспи вела себя холодно и сдержанно: заявила миссис Марриотт, что ее это не касается и она не собирается платить деньги, которые требует от нее Джеймс. Ее якобы уже давно не волновало, что о ней говорят или думают окружающие. Не возникло никаких сомнений в том, что Джеральд покончил с собой, а если Джейн желает покаяться в краже снотворного из аптеки отца – это ее личное дело. Матильда будет отрицать, что знала об этом. – Купер открыл свой блокнот. – «У меня есть грехи и пострашнее», – сказала она и посоветовала миссис Марриотт набраться терпения и мужества: в деле с ребенком затишье наступит только после бури. Она также сказала, что было большой глупостью со стороны миссис Марриотт скрывать все это от мужа столько лет. Они сильно поссорились, и миссис Марриотт обвинила Матильду Гиллеспи в том, что она губит всех, с кем ее сводит судьба. Тогда Матильда указала ей на дверь, добавив: «Джеймс читал мои личные бумаги и знает, где находится ребенок. Бесполезно все скрывать и дальше». Потом она сказала, что это был мальчик и его усыновили. – Купер закрыл блокнот. – Уверен, под «личными бумагами» она имела в виду дневники, в которых описала свое намерение признать незаконнорожденного ребенка и нарушить планы Джеймса. – Он устало потер подбородок. – Не скажу, чтобы этот сценарий проливал свет на случившееся. Мы и так предполагали, что тот, кто читал дневники, украл их и убил пожилую леди, и я по-прежнему уверен, что Джеймс Гиллеспи не привлек бы наше внимание к дневникам, будь он виновен. С точки зрения психологии это не вяжется. Какой у него мотив для убийства? Она была ему гораздо важнее в качестве жертвы шантажа. Согласись, он мог давить на нее не только из-за ребенка, но и из-за убийства дяди.
 – Возможно, он не мог этого доказать по прошествии стольких лет, а ты делаешь слишком много предположений, – проговорил медленно Чарли. – «У меня есть грехи и пострашнее». Это строка из «Короля Лира».
 – Ну и что?
 – Король Лир сошел с ума и отправился бродить по полям Довера с короной из сорной травы на голове, потому что дочери отняли у него королевство и власть.
 Купер застонал.
 – А я думал, травяной венок был у Офелии.
 – У нее был венок, – поправил Джонс с ленивой педантичностью. – А у Лира – корона. – Он подумал об эпитафии с фонтвилльского могильного камня. – Да, Томми, в деле вырисовываются любопытные параллели. Кстати, Джек Блейкни использовал кухонный нож, чтобы очистить надпись на кладбище в Фонтвилле.
 Купер бросил на него сердитый взгляд:
 – Сколько пинт ты уже осушил?
 Чарли снова подался вперед, и его проницательные глаза замерли на лице Купера.
 – Я изучал в школе «Короля Лира». Потрясающая пьеса. О природе любви, злоупотреблении властью и о пороках человеческой души.
 – Тогда она похожа на «Гамлета», – кисло произнес Купер. – Да и на «Отелло» тоже.
 – Конечно. Это все трагедии, где смерть неизбежна. Ошибка короля Лира в том, что он неверно толковал природу любви. Он придавал словам большее значение, чем делам, и разделил королевство между двумя дочерьми, Гонерильей и Реганой, которые, по его убеждению, любили отца. А на деле оказалось, что они его презирали. Лир был старым, усталым человеком, который хотел освободиться от бремени государственного управления и прожить остаток дней в мире и спокойствии. Но он был к тому же чрезвычайно высокомерным и презирал любое другое мнение, кроме своего собственного. Лир посчитал, что знает о природе любви все, и в итоге посеял зерна разрушения в своей семье. – Чарли усмехнулся. – Неплохо, а? Практически слово в слово как в сочинении, которое я написал в шестом классе. А в то время я ненавидел эту потрясающую пьесу. Мне понадобилось тридцать лет, чтобы понять все ее достоинства.
 – Несколько дней назад я уже думал о «Короле Лире», – заметил Купер, – и только все равно не вижу параллелей. Если бы она разделила наследство между миссис Лассель и мисс Лассель, тогда другое дело.
 – Ты упускаешь главное, Томми. «Король Лир» – самое трагичное из произведений Шекспира, а миссис Гиллеспи знала все его произведения. Господи, да она почитала написанное им чуть ли не как Евангелие. Не забывай, был и третий ребенок, которого оставили без единого пенни. – вскочил на ноги. – Мне хотелось бы поговорить с Джеком Блейкни как можно скорее. Сделай доброе дело, приведи его. Можешь сказать, что твой босс хотел бы поговорить с ним об усыновленном сыне миссис Гиллеспи.
 Однако ни Купер, ни инспектор не знали, что Джека Блейкни арестовали за полчаса до их разговора, после звонка четы Орлофф в полицию и истеричных утверждений Джоанны Лассель, что он не только пытался убить ее, но и признался в убийстве ее матери.
 Инспектор узнал об этом, как только вернулся из паба. Куперу сообщили по радио, и он ответил, что сразу же приедет. Тем не менее он все-таки посидел минут пять на пустынной дороге в подавленном настроении. Его руки слишком тряслись, чтобы нормально вести машину, и с ужасным сознанием поражения детектив понял, что его время прошло. Он растерял все, что делало его хорошим полицейским. Купер всегда знал, что о нем говорит начальство, но он также знал, что начальство ошибается. Его сильной стороной была способность верно судить о людях, и, что бы ни говорили другие, обычно сержант оказывался прав. Однако никогда Купер не позволял своим симпатиям препятствовать аресту преступника. Также детектив не видел оснований, чтобы позволять полицейской работе озлобить его или уничтожить терпимость к людям. Последнее качество он в глубине души считал основным признаком, отличающим человека от животного.
 С тяжелым сердцем Купер завел двигатель и направился в сторону Лирмута. Значит, он ошибся в обоих Блейкни. Хуже всего, детектив просто не мог заставить себя следовать полетам фантазии Чарли Джонса по поводу «Короля Лира» или понять ужасную симметрию между кухонными ножами и надписями на могильных камнях. Разве мистер Спед не говорил ему, что нож был из ящика на кухне? Венок на голове миссис Гиллеспи более или менее понятен; кто бы ни украсил ее крапивой, он нашел символическую связь между жертвой и «Королем Лиром». Как тогда оказалось, что в деле появилась Офелия? «Персты умерших», – вспомнил детектив, и замечание о них, сделанное доктором Блейкни в ванной.
 Невероятная грусть сковала сердце сержанта. Бедняжка Томми Купер. Глупый, наивный старик, позволивший себе грезить о женщине, которая годилась ему в дочери.
 Часом позже инспектор Джонс поставил стул напротив Джека, опустился на него и включил диктофон, записав дату, время и имена присутствующих. Он потер руки в предвкушении дуэли.
 – Ну, мистер Блейкни, не скрою, я ждал этого с нетерпением. – Он бросил сияющую улыбку в сторону Купера, который сидел в углу, прислонившись к стене и не поднимая глаз от пола. – Сперва мой аппетит возбудил сержант рассказами о вас, потом я прослышал о ваших подвигах в Борнмуте, и вот, наконец, маленький скандал в «Кедровом доме».
 Джек сцепил руки у себя за головой и по-волчьи улыбнулся.
 – Тогда, надеюсь, вы не будете разочарованы.
 – Уверен, что не буду. Оставим пока миссис Лассель и случай в Борнмуте в стороне; я больше заинтересован в ваших отношениях с миссис Гиллеспи. – Чарли выглядел очень довольным собой. – Я понял значение растительной короны, которая была на покойной. Она намекает вовсе не на Офелию, как мы думали раньше, а на короля Лира. Я только что просматривал пьесу. Акт IV, сцена IV, где Корделия описывает отца так: «На нем венок из кашки, васильков, // Репья, чертополоха и крапивы». А потом в сцене VI, в сценической ремарке: «Входит Лир, причудливо убранный полевыми цветами». Я прав, мистер Блейкни?
 – Мне приходило в голову, что Офелия – не очень подходящая интерпретация. Я сразу подумал о Лире, когда Сара описала мне сцену в ванной, – заметил Джек.
 – А Лир, конечно, более подходящая интерпретация? Художник приподнял бровь:
 – Вы так считаете?
 – О да. – Инспектор потер ладони в радостном предвкушении. – По-моему, дело обстоит следующим образом: у Лира было две подлых дочери, Гонерилья и Регана, и одна любящая дочь, Корделия. Корделию он прогнал, потому что она не стала льстить ему лживыми словами; Гонерилью и Регану король вознаградил, ибо они были достаточно подлыми, чтобы врать ради получения своей доли богатства. Под Гонерильей и Реганой нужно понимать Джоанну и Рут Лассель. Под Корделией – сына миссис Гиллеспи, которого она отдала на усыновление, то есть того, кого она бросила и который за всю жизнь не получил от нее ни пенни. – Чарли задержал взгляд на Джеке. – Далее, в пьесе Корделия возвращается, чтобы спасти отца от жестокости сестер, и, думаю, в жизни произошло то же самое, выражаясь чисто фигурально, конечно. Ни Джоанна, ни Рут не были жестоки по отношению к миссис Гиллеспи, просто они очень ее расстраивали. – Он снова потер ладони. – Корделия, то бишь брошенный когда-то сын, чудесным образом возвращается, дабы напомнить матери, что на земле еще существует любовь, что не так уж она и озлоблена и что она произвела на свет по крайней мере одно существо, которым может гордиться. Как вам мой рассказ, мистер Блейкни?
 – Очень художественно. Чарли засмеялся:
 – Остается только один вопрос. Кто скрывается под именем Корделии?
 Джек не ответил.
 – И пришел ли он сам в поисках матери или оказался здесь по чистой случайности? Кто узнал кого первым, вот что меня интересует.
 Джек снова промолчал, и брови Чарли угрожающе сдвинулись.
 – Не угодно ли отвечать на мои вопросы, мистер Блейкни? С вашей стороны неосмотрительно забывать, что я расследую убийство и покушение на убийство. Молчание здесь не поможет.
 Джек пожал плечами; судя по виду художника, угрозы на него не подействовали.
 – Даже если что-то из сказанного вами правда, какое отношение это имеет к смерти Матильды?
 – Дзйв Хьюз рассказал мне сегодня интересную историю. Он видел, как вы словно зачарованный расчищали надгробие на фонтвилльском кладбище, и пошел посмотреть на него после вашего ухода. Вы помните надпись на надгробии?
 – «Джордж Фицгиббон. 1789—1833. Разве заслуживаю я, чтобы меня презирал мой творец, хороший и мудрый? Раз ты – мой создатель, тогда часть тебя должна умереть вместе со мной». Я посмотрел записи о нем в приходской книге. Он умер от сифилиса в результате распутной жизни. Мария, его несчастная жена, умерла от того же недуга четыре года спустя и была похоронена возле Джорджа. Только ей не поставили надгробие, потому что дети отказались платить. Вместо этого эпитафия записана в приходской книге, и она еще лучше: «Джордж был похотливым, грубым и злым, он заразил меня сифилисом и отправился к дьяволу». Коротко и по делу. В сравнении с этим Джордж – лицемер.
 – Смотря кого Джордж считал своим создателем, – сказал Чарли. – Возможно, он хотел захватить в преисподнюю мать.
 Джек вывел треугольник на поверхности стола.
 – Кто сказал вам, что у Матильды был сын? Надеюсь, вашему источнику можно доверять, потому что вы выстроили на основании этого целую теорию.
 Джонс поймал взгляд Купера, но не обратил внимания на предупреждающее выражение. Как и говорил сам детектив, их шансы на сохранение информации Джейн Марриотт в тайне были невелики.
 – Миссис Джейн Марриотт, чей муж и был отцом ребенка.
 – А, ну что ж, очень надежный источник. – Джек искренне улыбнулся. – Матильда не была моей матерью, инспектор. А жаль. Мне нравилась эта женщина.
 Чарли пожал плечами:
 – Тогда миссис Гиллеспи наврала насчет сына, а Корделией была ваша жена. Это должен быть кто-то из вас, иначе миссис Гиллеспи не написала бы подобное завещание. Она не хотела повторять ошибку Лира, оставив наследство не заслуживающим того дочерям.
 С минуту казалось, что Джек будет отрицать это, и все же потом он пожал плечами:
 – Мне кажется, Матильда сказала Джейн Марриотт, что у нее родился мальчик просто назло. Она никогда не называла Джейн по имени, только «та ханжа из приемной». Жестоко с ее стороны... хотя Матильда и была жестокой. И чрезвычайно несчастной. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Матильда рассказала мне о своей связи с Полом после того, как я закончил ее портрет. Она тогда сказала, что на портрете кое-чего не хватает, а именно чувства вины. Оно разрывало ее. Она винила себя за то, что оставила ребенка, что не сумела справиться, что обвиняла во всем плач Джоанны, и в особенности за то, что не способна чувствовать любовь. – На секунду он снова замолчал. – Потом как снег на голову явилась Сара, и Матильда узнала ее. – Джек заметил выражение недоверия на лице Чарли Джонса. – Не сразу, конечно, по прошествии месяцев. Было слишком много совпадений. Сара подходила по возрасту, ее день рождения совпадал с днем рождения ребенка, ее родители жили в том же районе Лондона, в котором находилась квартира Матильды. И самое важное, ей показалось, что она заметила много общего в манерах Сары и Джоанны. У них одинаковая улыбка, они одинаково наклоняют голову, и обе имеют привычку смотреть на вас не отрываясь, пока вы говорите. С самого начала Сара воспринимала Матильду такой, какая она есть. Конечно, Сара воспринимает так всех, с кем общается, однако Матильда впервые за многие годы почувствовала себя оцененной. В общем, коктейль получился очень мощным. Матильда была уверена, что нашла свою потерянную дочь, поэтому и предложила написать ее портрет. – Он печально улыбнулся. – Я-то думал, что мне наконец улыбнулась удача; на самом деле ей лишь требовался предлог, чтобы выяснить как можно больше о Саре.
 – И вы не догадывались об этом, пока ее рисовали?
 – Нет. Хотя мне действительно показалось странным,  что  Матильда так интересуется нами: кто наши родители, откуда они родом, есть ли у нас братья и сестры, ладил ли я со своими тестем и тещей... Когда же она призналась мне, что Сара – ее брошенная когда-то дочь, я был потрясен. – Джек беспомощно пожал плечами. – Я знал, что этого не может быть, потому что Сару никто не удочерял.
 – Разумеется, это первое, о чем спросила вас миссис Гиллеспи?
 – Не напрямую. – Он снова пожал плечами, заметив скептицизм на лице инспектора. – Вы забываете, что никто в деревне, за исключением Джейн Марриотт, не знал о существовании ребенка, а Матильда была слишком гордой, чтобы позволить другим узнать о грехах ее молодости. Она жаждала не публичного искупления, а тайного. Наиболее близко мы подошли к этой теме, когда Матильда спросила меня, ладит ли Сара со своей матерью. Я ответил, что нет, потому что у них нет ничего общего. Я даже помню слова, которые тогда сказал: «Мне иногда кажется, что Сару удочерили, потому что лишь это может объяснить их несходство во внешности, словах и делах». Я сказал это, не подумав, а Матильда восприняла мои слова всерьез. Почти так же, как вы сейчас, инспектор.
 – И все же она пришла к этому выводу до того, как вы начали ее рисовать, мистер Блейкни. Если не ошибаюсь, она обратилась к мистеру Даггану за консультацией в августе.
 – Она просто поверила, – ответил Джек. – Я не знаю, как это объяснить по-другому. Матильде нужно было возместить ребенку то, что она недодала ему за всю жизнь, и Сара должна была оказаться этим ребенком. Ей даже не приходило в голову, что возраст, день рождения и привычки могли оказаться чистым совпадением. Матильда уже вбила в голову эту мысль, а я ей был нужен, только чтобы заполнить некоторые пробелы. – Он провел руками по волосам. – Если бы я узнал о ее фантазиях раньше, то смог бы развеять это заблуждение. А в итоге оказалось, что я лишь подлил масла в огонь.
 – Доктор Блейкни догадывалась о заблуждении миссис Гиллеспи?
 – Нет. Матильда твердо настаивала на том, что Сара ничего не должна знать. Она заставила меня пообещать, что я ничего не скажу жене. Матильда очень боялась, что Сара станет относиться к ней иначе, разлюбит ее или вообще разорвет отношения. Я в тот момент еще подумал: и слава Богу, потому что тогда никто не пострадает. – Он вытер лицо рукой. – Я не знал, что делать; мне нужно было время, чтобы понять, как разубедить Матильду. Если бы я напрямую сказал ей правду, то она бы ощутила лишь повторную потерю вновь обретенного ребенка.
 – Когда все это произошло, мистер Блейкни? – спросил Чарли.
 – За две недели до ее смерти.
 – Почему она раскрылась перед вами, если не хотела, чтобы о ее тайне знали другие?
 Джек ответил не сразу.
 – Из-за портрета. Я принес его показать. Мне еще нужно было кое-что доделать, но я хотел видеть реакцию Матильды, чтобы тоже отметить ее на картине. В прошлом у меня были удивительные случаи: люди реагировали злостью, шоком, оскорбленным самолюбием, раздражением, разочарованием. Потом я отражаю все это на картине под подписью, так что любой, кто понимает мой код, сможет узнать мнение позировавшего о работе. Это что-то вроде визуальной шутки. Матильда была чрезвычайно опечалена. Никто еще так не расстраивался из-за своего портрета.
 – Ей не понравилась картина? – предположил Чарли.
 – Как раз наоборот. Она плакала о женщине, которой могла бы стать, но так никогда и не стала. – Глаза Джека затуманились, когда он стал вспоминать. – Она назвала меня единственным, кто проявил к ней сострадание.
 – Я не понимаю.
 Джек посмотрел на сержанта, который так и сидел, потупив взгляд.
 – Томми понимает. Не правда ли, мой старый друг? После недолгой паузы Купер поднял голову.
 – Золотой цвет в сердце картины, – пробормотал он. – Такой была Матильда до того, как обстоятельства обрушились на нее.
 Темные глаза Джека смотрели на детектива с глубокой симпатией.
 – Черт возьми, Томми. И почему я единственный, кто ценит твои достоинства? От тебя хоть что-то ускользает?
  Когда я сказала отцу о беременности  ,   он упал в обморок. Великолепный пример его безграничной трусости. Джеральд  ,   напротив  ,   был очень рад. «Это мой  ,   Мэтти?» – спросил он. Наверное  ,   мне бы следовало оскорбиться... Его счастье от достигнутого было очень трогательным. 
  Отец  ,   конечно же  ,   настаивает на аборте  ,   и не только из-за возможного скандала. Он говорит  ,   что ребенок будет еще более безумным  ,   чем Джеральд. Я отказалась. Ничто не заставит меня пойти к подпольной бабке-акушерке  ,   а отец предлагает именно это: мол  ,   он знает кое-кого в Лондоне  ,   кто за небольшую плату все сделает. Но я не доверю свою жизнь некомпетентной бабке с вязальными спицами и джином. В любом случае если ребенок родится таким больным  ,   как говорит отец  ,   то он долго не протянет. Джеральд сейчас с нами только благодаря тому  ,   что его глупая мать преданно ухаживала за ним многие годы. 
  Нет худа без добра. Никогда еще Джеральдом не было так легко управлять. Новость о том  ,   что я ношу ребенка  ,   выбила из его головы все мысли о Грейс. Значит  ,   мне придется выйти замуж  ,   чтобы придать рождению ребенка законность. Джеймс Гиллеспи неутомим в своих ухаживаниях  ,   так что женится на мне хоть завтра  ,   если я соглашусь. Отец утверждает  ,   что Джеймс гомосексуалист и ему нужна жена  ,   чтобы отвести от себя подозрения. Так как мне нужен муж по той же причине  ,   то  ,   думаю  ,   я смогу его вытерпеть несколько месяцев до рождения ребенка. 
  Я попросила отца не переживать (этот глупец не способен действовать самостоятельно) и позволить нам с Джеймсом занять его лондонскую квартиру. Как только ребенок родится  ,   я вернусь домой. Отец будет оставаться на ночь в клубе в тех редких – теперь очень редких – случаях  ,   когда он достаточно трезв  ,   чтобы посещать дебаты в парламенте. Сегодня он опять  утирал пьяные слезы  ,   приговаривая  ,   что я ненормальная  ,   что он якобы хотел  ,   чтобы я всего лишь была добра к Джеральду и сделала его счастливым. 
  Но секс для Джеральда открыла Грейс  ,   а не я  ,   отец прекрасно это знает. И каким образом я должна была делать сексуально активного сумасшедшего счастливым? Играя с ним в бридж? Обсуждая Платона? Господи  ,   как же я презираю мужчин! Может  ,   я и в самом деле ненормальная... 




 ГЛАВА 18


 Джонс нетерпеливо барабанил пальцами по столу.
 – Вы сказали сержанту, что в ночь убийства миссис Гиллеспи находились в Стратфорде с некой актрисой. Вы сказали неправду. Мы проверили. По словам мисс Беннедикт, – он сверился со своими записями, – она скорее увидит вас в аду, чем позволит к ней приблизиться.
 – Это правда. – Джек мило улыбнулся. – Ей не понравился портрет, который я нарисовал. С тех пор она держит на меня обиду.
 – Тогда почему вы сказали, что были у нее?
 – Потому что еще раньше я сказал Саре, что находился именно там, а она слушала, когда сержант меня спрашивал.
 Чарли нахмурился, но не стал уточнять.
 – Где же вы тогда были, если не в Стратфорде?
 – В Челтнеме. – Джек сцепил руки на затылке и уставился в потолок.
 – Вы можете это доказать?
 – Да. – Он продиктовал телефонный номер. – Это дом отца Сары. Он подтвердит, что я находился там с шести вечера пятницы до полудня воскресенья. Мировой судья врать не станет.
 – Что вы там делали?
 – Я поехал наугад, надеясь, что он предоставит мне доказательства, что Сара не может быть дочерью Матильды. Я знал, что могу ему доверять и что тесть не станет ни о чем болтать. Обратись я к ее матери, она в то же мгновение бросилась бы звонить Саре. Тайна была бы раскрыта, потому что Сара тут же потребовала бы объяснений – зачем мне нужно знать, не удочерили ли ее. По той же причине я не стал говорить, что ездил к ее отцу, а наплел о выходных у Салли, чтобы пустить ее по ложному следу. – Он вдруг резко опечалился. – Признаюсь, не самый умный мой поступок.
 Чарли пропустил последние слова мимо ушей.
 – Ее отец представил вам доказательство?
 – Нет. Он сказал, что мне следует поговорить с ее матерью. Я собирался поехать к ним в следующие выходные, но к понедельнику Матильда уже была мертва, и моя поездка потеряла смысл.
 – И вы до сих пор ничего не сказали своей жене?
 – Нет.
 – Почему?
 – Я дал слово Матильде. Если бы она хотела, чтобы Сара узнала, она сама бы обо всем рассказала на видеозаписи.
 – У вас есть предположения, почему она этого не сделала? Джек пожал плечами:
 – Вероятно, потому, что не собиралась этого рассказывать. Матильда хранила слишком много секретов, которые бы раскрылись, заяви она, что Сара ее дочь. И она была права. Только посмотрите, что уже накопал Томми.
 – Ее тайны в любом случае были бы раскрыты. Люди начали бы задавать вопросы, как только узнали, кому она оставила свои деньги.
 – Матильда же не ожидала, что их начнет задавать полиция, так как она не предполагала, что ее убьют. И сделала все возможное, чтобы предостеречь Джоанну и Рут от опротестования завещания, оставив достаточно намеков об их поведении. Этим она облегчила бы задачу адвокату Сары, если бы дело дошло до суда.
 Купер, сидевший позади Джека, вернулся к жизни.
 – Но ведь пленка полна лжи, особенно когда дело касается ее дяди и мужа. Миссис Гиллеспи утверждает, что она была жертвой их обоих, однако слова миссис Марриотт доказывают обратное. Она описывает женщину, которая пошла на шантаж и убийство, когда ей это потребовалось. Так кто же прав?
 Джек развернулся, чтобы посмотреть на детектива.
 – Не знаю. Может, обе. Она не первая жертва, которая решила отомстить.
 – А как быть со слабоумием ее дяди? На пленке она описывает его как пьяницу и подонка, который изнасиловал ее в тринадцать лет. Миссис Марриотт, напротив, утверждает, что Джеральд Кавендиш был очень жалким типом. Объясните нам.
 – Не могу. Матильда никогда не заводила разговора на эту тему. Я знаю только, что она очень мучилась от своей неспособности любить. Когда же я показал ей портрет, где ее мучения предстали в виде «уздечки для сварливых», она разрыдалась и сказала, что я единственный, кто проявил к ней каплю сочувствия. Я тогда решил, что был единственным, кто увидел в ней жертву, но могу ошибаться. Вам нужно самим догадаться.
 – Нам не пришлось бы догадываться, если бы мы нашли дневники, – сказал Купер.
 Джек ничего не ответил, и комната погрузилась в тишину, нарушаемую только шумом магнитофонной ленты. По крайней мере двое из присутствовавших находились в полном замешательстве. Джонс, который шел на допрос в уверенности, что Джек Блейкни проведет сегодняшнюю ночь в камере, становился жертвой тех же двойственных чувств, которые испытывал к этому человеку Купер.
 – Зачем вы сказали миссис Лассель сегодня утром, что убили ее мать, если у вас есть алиби на ночь убийства? – наконец спросил инспектор, перелистывая бумаги.
 – Я не говорил.
 – В показаниях она утверждает, что говорили. – Это не так.
 – Она говорит, что так.
 – Она говорит то, во что верит. Это совершенно другое.
 Джонс на мгновение задумался. У него возникло неприятное предчувствие, что он получит примерно такой же ответ и на следующий вопрос.
 – Почему вы пытались убить миссис Лассель?
 – Я не пытался.
 – Вот ее слова, цитирую: «Джек Блейкни прижал меня к стене и начал душить. Если бы не вмешалась Вайолет он бы меня убил». Она лжет?
 – Нет. Она говорит то, во что верит.
 – И это неправда?
 – Да.
 – Вы не пытались задушить ее?
 – Нет.
 – Учтите, мистер Блейкни, когда патрульная машина прибыла по вызову в «Кедровый дом», на шее миссис Лассель были обнаружены следы удушения. Следовательно, кто-то все-таки пытался душить ее, и она утверждает, что именно вы. – Джонс помолчал, ожидая ответа. Когда его не последовало, он попробовал другой способ. – Находились ли вы в «Кедровом доме» сегодня утром, приблизительно в десять тридцать?
 – Да.
 – Вы клали руку на шею миссис Джоанны Лассель?
 – Да.
 – Ее уверенность, что вы пытались удушить ее, оправданна?
 – Да.
 – Вы действительно пытались удушить ее?
 – Нет.
 – Тогда объясните мне, какого черта вы делали?
 – Демонстрировал вам, что вы опять идете по ложному пути. Признаюсь, не очень умно с моей стороны, но я не поступил бы так, если бы меня не достал вчера придурок-инспектор. – Джек злобно сузил глаза. – На себя мне наплевать. Однако, если честно, мне небезразлична Сара, и я действительно волнуюсь за Рут. Он их обоих ни во что не ставил, и тогда я решил, что с меня довольно. Подозреваю, Джоанну спасать поздно, однако ее дочь еще нет, и я очень хочу, чтобы у бедного ребенка все это осталось позади. – Он глубоко и раздраженно вздохнул. – Так что я посидел прошлой ночью и сделал то, что давным-давно должны были сделать вы, – вычислил, кто убил Матильду и почему.
 Чарли поверил ему. Как и Купер, инспектор уже с трудом сопротивлялся напору Джека.
 – Миссис Лассель, – произнес он с уверенностью. – Она всегда была в числе основных подозреваемых.
 – Нет, и в этом я сегодня утром убедился. Согласен, она вполне способна на убийство. У Джоанны почти такой же характер, как у матери, и если Матильда могла убить ради достижения цели, то могла и Джоанна. Нельзя вырасти в больной атмосфере и выйти из нее здоровой. Только отношения между Матильдой и Джоанной были очень противоречивыми. Несмотря ни на что, подозреваю, что на самом деле они любили друг друга. Вполне возможно, что их любовь основывалась на простом взаимопонимании: дьявол, которого ты знаешь, не столь страшен, как незнакомый.
 – Ну, хорошо, – терпеливо промолвил Чарли. – Кто же тогда убил миссис Гиллеспи?
 – Доказательств у меня нет, сами ищите. Могу лишь рассказать, до чего я додумался прошлой ночью. – Он помолчал немного, собираясь с мыслями. – Вы полностью сосредоточились на мне, Саре, Рут и Джоанне. И все из-за завещания. При данных обстоятельствах это не лишено смысла, но, если убрать нас из уравнения, баланс вероятности сдвигается. Давайте уйдем от того, что Матильду убили из-за денег. Я также не верю, что ее убили в состоянии сильной ярости. Ярость – неподконтрольное чувство, а ее смерть была слишком хорошо и тщательно спланирована. Слишком символична. Тот, кто ее убил, конечно же, мог злиться на Матильду и все-таки на убийство пошел не оттого, что его терпение наконец-то иссякло. – Художник взглянул на Джонса, который согласно кивнул. – Что остается? Ненависть? Матильду многие не любили, но так как до сих пор не убили, то почему это сделали сейчас? Ревность? – Джек красноречиво пожал плечами. – К чему ее было ревновать? Она жила отшельницей, и я не верю, что Джейн Марриотт так долго сдерживала свою ревность, чтобы дать ей волю по прошествии стольких лет и именно сейчас. Таким образом, остается назвать очевидную причину – Матильду убили, потому что кто-то хотел убрать ее с дороги.
 Джонс не смог удержаться от сарказма в голосе.
 – Думаю, мы можем с этим согласиться. Джек смотрел на него минуту.
 – Да, но почему? Почему кто-то захотел ее убрать? Что она сделала или собиралась сделать такого, что в итоге кто-то решился на убийство? Вот вопрос, которым вы никогда не задавались, по крайней мере вне контекста завещания.
 – Потому что я не могу так же легко игнорировать завещание, как это делаете вы.
 – Это ведь всего лишь завещание. Тысячи людей каждую неделю пишут завещания, и тысячи людей каждую неделю умирают. Тот факт, что Матильда поступила весьма радикально, становится не столь важным, если вы не будете подозревать в ее смерти Джоанну, Рут, Сару и меня. Больше никого напрямую не коснулось то, как она предпочла распорядиться своими деньгами.
 Джонс кашлянул.
 – Неплохое замечание, Чарли.
 – Ладно, – согласился тот. – Тогда почему же ее все-таки убили?
 – Не знаю.
 Чарли закатил глаза.
 – Господи, придай мне сил!
 Купер тихонько усмехнулся про себя.
 – Продолжай в том же духе, Джек, и у бедняги случится апоплексический удар, – сказал он. – Мы все уже теряем терпение. Допустим, завещание не являлось мотивом убийства и ни мать и дочь Лассель, ни вы с женой не имеете к делу никакого отношения. С чем мы тогда остаемся?
 – С тем, что у Матильды на голове была «уздечка для сварливых». Почему? И почему в нее была вплетена половина огорода? Разве не это убедило вас, что вы имеете дело не с самоубийством?
 Купер кивнул.
 – Тогда вполне логично заключить, что убийца и не собирался представить это в виде самоубийства. Я хочу сказать, что мы имеем дело не с идиотом, а с человеком, способным на тщательное планирование и тонкую стратегию. Еще я думаю, убийца знал об отношении Матильды к Саре, знал, что и Матильду, и Джоанну мучили «уздечкой для сварливых» в детстве, знал, что Джоанна работает у флориста, и знал также, что Матильда называет Сару своей Уздечкой Для Сварливых. Отсюда и «уздечка» на голове, и намек на «Короля Лира». Если сложить все это вместе да еще вспомнить, что Рут в тот день находилась в доме, тогда целью преступника было сосредоточить ваше внимание на Саре, Джоанне и Рут, иными словами, на трех дочерях Лира. Именно так и произошло. Хотя вас на эти мысли направило завещание, потому что вы приняли символизм украшения за «персты умерших» Офелии. Не забывайте, что Матильда держала новое завещание в тайне. Насколько было известно, Рут и Джоанне предстояло поделить состояние между собой. Требования Сары, как давно потерянной дочери, были очень маловероятны в то время, когда произошло убийство. Правда, в дальнейшем такой поворот событий сыграл убийце только на руку.
 Чарли нахмурился:
 – Я все еще не понимаю. Предполагалось, что мы арестуем одну из них? Кого именно? Я имею в виду, делался ли намек на вашу жену при помощи «уздечки для сварливых», на Джоанну – при помощи цветов или на Рут – раз она была там?
 Джек пожал плечами:
 – Для него это не имело большого значения до тех пор, пока вы занимаетесь этой троицей.
 – Но почему? – раздраженно пробурчал Чарли сквозь стиснутые зубы.
 Джек беспомощно переводил взгляд с одного полицейского на другого.
 – Я вижу только одну причину, хотя, возможно, и ошибаюсь. В конце концов, я ведь не специалист.
 – Путаница, – твердо произнес Купер. – Убийца хотел видеть миссис Гиллеспи мертвой, и чтобы за этим последовала путаница. Почему требовалась путаница? Потому что намного сложнее следовать обычным процедурам, когда смерть миссис Гиллеспи окружает неразбериха.
 Джек кивнул:
 – По-моему, звучит вполне логично.
 Теперь настал черед Чарли потеряться в полетах фантазии Купера.
 – Какие обычные процедуры ты имеешь в виду?
 – Процедуры, которые всегда следуют за смертью, – ответил сержант задумчиво. – Вступление в силу завещания, например. Кто-то хотел отсрочить дележ имущества миссис Гиллеспи. – Купер подумал немного. – Допустим, она собиралась что-то затеять, и это кому-то не понравилось, поэтому ее остановили. И опять же, допустим, ее затею мог продолжить наследник, как только вступит в права наследования. Немного подумав, вы благополучно вставляете палки в колеса, бросив подозрение на всех возможных наследников, и полностью останавливаете процесс. Ну как?
 – Довольно сложно, – бросил Чарли раздраженно.
 – Основной задачей являлось остановить Матильду, – сказал Джек. – Остальное – не более чем творческие штрихи, которые могли сработать, а могли и нет. Воспринимайте это как рискованное предприятие; при удаче оно могло принести свои барыши.
 – Все это приводит нас как раз к тому, с чего мы начинали, – медленно произнес Купер. – Убийца очень хорошо знал Матильду, а если мы исключим четверых, знавших ее лучше всех, то остаются только, – он надавил пальцами на глаза, чтобы сосредоточиться, – мистер и миссис Спед, мистер и миссис Марриотт, а также Джеймс Гиллеспи.
 – Ты способен на большее, Купер, – нетерпеливо сказал Джек. – Спеды – простодушные люди, которым и в страшном сне не приснится символизм «Короля Лира». Пол и Джейн Марриотт избегали Матильду, словно чумную, долгие годы, поэтому скорее всего заблудились бы у нее дома, не говоря уж о том, чтобы знать, где лежат ее кухонные ножи. А что касается Гиллеспи... Если Дагган сказал Саре правду, то он, наоборот, торопится уладить разногласия с наследством, чтобы потребовать свои часы.
 – Тогда никого больше не остается.
 – Неправда, и я доказал это сегодня утром. – Джек стукнул кулаком по столу. – Вас должно было насторожить, что Рут тоже входит в число подозреваемых. Кто-то знал, что она была в доме в тот день. Сара говорит, вы узнали о том, что она была там, потому что получили анонимное письмо. Кто его послал? – Он снова хлопнул ладонью по столу, увидев непонимающее лицо Купера. – Кто сегодня пытался спасти Джоанну?
 Вайолет Орлофф открыла дверь и уставилась на документ, затянутый в полиэтилен, который сержант Купер держал перед собой. Он перевернул его и прочитал вслух:
 – «Рут Лассель была в «Кедровом доме» в день смерти миссис Гиллеспи. Она украла серьги. Джоанна знает об этом. Джоанна Лассель – лондонская проститутка. Спросите ее, на что она тратит деньги. Спросите ее, почему она пыталась убить свою дочь. Спросите ее, почему миссис Гиллеспи считала ее сумасшедшей». Мы правильно предположили: вы автор этого послания? – спросил он дружелюбным тоном.
 – Это Дункан, но мы только хотели помочь, – ответила испуганно женщина, переводя взгляд с Купера на высокую фигуру Чарли Джонса позади него. Увидев, что оба настроены вполне миролюбиво, она набралась смелости. – Знаю, нам бы следовало прийти самим, но это так сложно. – Вайоет неопределенно махнула в сторону другой половины дома. – В конце концов, мы соседи, а Дункан так ненавидит неприятности. – Она слабо улыбнулась. – Правда, когда произошло убийство... Я имею в виду, нельзя ожидать от полиции, что она все раскроет, если люди, которые что-то знают, молчат. Однако не вмешиваться лично казалось тактичнее. Вы ведь понимаете?
 – Отлично понимаем, – сказал Чарли с ободряющей улыбкой, – и мы очень благодарны вам за беспокойство.
 – Тогда все в порядке. Я говорила Дункану, что это важно.
 – А он с вами согласился?
 Вайолет осторожно обернулась, потом прикрыла за собой дверь.
 – Не совсем. С тех пор как мы сюда переехали, он так обленился – не пошевелится, не терпит, когда его распорядок нарушается, и не выносит, по его выражению, конфликтов. Дункан говорит, что он заслужил спокойную пенсию и не хочет расстраиваться из-за всяких проблем. Он, конечно, нездоров, хотя мне кажется, что нельзя быть таким, – она старалась подобрать нужное слово, – безынициативным.
 – Смерть миссис Гиллеспи была в таком случае шоком: вокруг полиция, возвращение миссис Лассель с дочерью.
 – Он был не в восторге, – согласилась Вайолет, – но понимал, что тут уж ничего не поделаешь. «Не суетись, – говорил он мне. – Немного терпения, и вскоре все уляжется».
 – И все-таки, наверное, очень тревожно, – продолжал Купер, – думать, что случится с «Кедровым домом» после смерти миссис Гиллеспи. Вероятно, его продадут, и вы не сможете никак повлиять на выбор покупателя.
 – Я так и говорила. Дункан с ума сойдет от шумных детей по соседству. – Она понизила голос. – Знаю, нехорошо радоваться чужим неприятностям, но не могу отрицать: для нас облегчение, что Джоанна и доктор Блейкни спорят по поводу завещания. Они будут решать дело в суде, а Дункан говорит, будто такие вещи длятся годами.
 – И все это время дом будет оставаться пустым.
 – Вот именно.
 – А насчет суда – вопрос уже решенный? – О да.
 – Она сама вам сказала?
 На лице Вайолет снова появилось виноватое выражение.
 – Я слышала, как Джоанна разговаривала с доктором в гостиной. Я не имею привычки подслушивать, и все же...
 – Вы тревожились и очень хотели узнать, что происходит, – подсказал Чарли.
 – Вот именно, – повторила она. – Кто-то ведь должен проявлять интерес. Если положиться на Дункана, то мы узнаем о наших новых соседях, только когда они въедут.
 – Как и о миссис Гиллеспи. Предполагаю, вы много чего о ней знаете.
 Губы Вайолет осуждающе скривились.
 – Не по собственному желанию. Думаю, она даже не догадывалась, какой у нее пронзительный голос. Очень резкий, понимаете? Я особо не прислушивалась, скажу вам честно, хотя Дункан иногда считал ее забавной, особенно когда она грубила по телефону, то есть довольно часто. Матильда отчитывала людей за самые обыденные вещи и при этом думала, что ее не услышат, если она не будет кричать. Очень глупо.
 Чарли кивнул, словно соглашаясь.
 – Тогда я удивлен, что вы ничего не слышали в ту ночь, когда миссис Гиллеспи умерла. Она ведь наверняка говорила с убийцей.
 Лицо Вайолет залилось краской.
 – Она не говорила. И Дункан ничего не слышал. Чарли сделал вид, что не заметил ее смущения.
 – А как же вы, миссис Орлофф? Вы что-нибудь слышали?
 – О Господи! Это ведь не преступление, но послушать Дункана, так оно и есть. Я выпила глоток-другой виски в тот вечер, совсем немного, уверяю вас. Дункан трезвенник и не одобряет, однако я всегда говорила: что в этом дурного? Матильда пила много лет, причем гораздо больше меня. – Вайолет снова понизила голос. – Я ведь не алкоголик.
 – Господи помилуй, нет, конечно, – с чувством воскликнул Чарли, перенимая ее манеру выделять слова. – Если бы я каждый вечер не выпивал пару глотков перед сном, наутро я проснулся бы невротиком.
 – Вот именно, – последовал привычный ответ. – Я иногда дремлю перед телевизором, ну и в день смерти Матильды тоже задремала. Неудивительно, ведь я провела целый день в Пуле с сестрой, а в моем возрасте это довольно утомительно. Я уже не так молода, как раньше. Не скрою, я до сих пор мучаюсь вопросом: не звала ли Матильда на помощь? Дункан клянется, что не звала, но он так не любит вмешиваться, что вполне мог бы убедить себя, что Матильда специально шумит, чтобы позлить его.
 – Вы помните, во сколько задремали? – спросил Купер, при этом казалось, что состояние поверхности ботинок интересует его больше, чем ответ миссис Орлофф.
 – Очень рано, – прошелестела Вайолет. – Мы только поужинали и сели смотреть «Свидание вслепую», а следующее, что я помню, – меня трясет Дункан, мол, я храплю и мешаю ему смотреть «Пару дня». Господи, ну и уставшей я была в тот день. Я пошла спать и проспала как бревно до утра. И все же никак не отделаюсь от чувства, что если бы я не заснула, то могла бы чем-нибудь помочь бедняжке Матильде.
 И это было правдой. Чарли показал на дверь:
 – Мы можем поговорить с вашим мужем, миссис Орлофф?
 – Это необходимо? Он не скажет вам ничего нового, зато будет сердиться весь день.
 – Боюсь, необходимо. – С извиняющимся видом он достал из кармана бумагу. – У нас также есть ордер на обыск вашего дома, хотя, уверяю вас, мы будем очень аккуратны. – Инспектор повысил голос: – Бейли! Дженкинз! Ватте! Покажитесь, парни. Нам пора.
 Ошарашенная таким поворотом событий, Вайолет кротко отошла в сторону, пока Джонс, Купер и трое полицейских прошли в прихожую. Прячась за их спинами, хозяйка коттеджа с виноватым видом прокралась на кухню.
 Маленькие глазки Дункана наблюдали за двумя полицейскими, вошедшими в тесную гостиную, однако он не выразил беспокойства по поводу столь внезапного нарушения его уединения.
 – Извините, что не встаю, – произнес Дункан вежливо, – сейчас я не такой подвижный, как раньше. – Он указал им на небольшую двухместную софу. Полицейские осторожно опустились, опасаясь, что она сломается под их весом. – Я уже встречал детектива Купера, однако вас я не знаю, сэр, – сказал он, с интересом изучая Чарли.
 – Старший инспектор Джонс.
 – Очень приятно.
 Чарли склонил голову в коротком приветствии. Как только он увидел толстого, старого человека в огромном кресле, с животом, нависающим над бедрами, словно мясо из разорвавшейся сосисочной оболочки, его обуяли сомнения. Мог ли такой неуклюжий великан совершить столь деликатное убийство? Мог ли он вообще выйти из комнаты, не разбудив жену? Он услышал его свистящие вдохи и выдохи, каждый из которых будто пробивался сквозь удушающее давление плоти, и вспомнил, как Хьюз описал человека, который открыл ключом заднюю дверь: «голос был запыхавшимся, словно у него проблемы с легкими».
 – Миссис Гиллеспи догадывалась, что вы знали о ключе под цветочным горшком? – спросил Джонс, не теряя времени на вступление.
 Дункан выглядел удивленным.
 – Я вас не понимаю, инспектор.
 – Не важно. У нас есть свидетель, который может опознать вас. Он был там, когда вы однажды в сентябре входили через заднюю дверь.
 Дункан только улыбнулся и замотал своими толстыми щеками в знак отрицания.
 – Куда входил?
 Наверху послышался звук от передвигаемой мебели, и взгляд Дункана переместился на потолок.
 – Что здесь происходит?
 Чарли достал ордер и показал ему.
 – Мы обыскиваем помещение в поисках дневников миссис Гиллеспи или, что более вероятно, их остатков. У нас есть основания предполагать, что вы украли их из библиотеки «Кедрового дома».
 – Как странно.
 – Вы это отрицаете? Он усмехнулся:
 – Конечно, отрицаю. Я даже не знал, что Матильда вела дневники.
 Чарли сменил тактику.
 – Почему вы не сказали сержанту, что мисс Рут Лассель была в «Кедровом доме» в день убийства? Или о том, что миссис Джейн Марриотт поссорилась с миссис Гиллеспи утром того же дня?
 – Как я мог рассказать ему то, чего сам не знал?
 – Если вы были здесь, мистер Орлофф, то не могли этого не знать. Джейн Марриотт описывает свою встречу с миссис Гиллеспи как шумную ссору, а Рут утверждает, что звонила в дверь, потому что оставила ключи в школе.
 – Меня здесь не было, инспектор, – ответил он любезно. – Я воспользовался тем, что жена уехала в Пул, и отправился в длительную прогулку.
 Возле двери послышался шумный вздох.
 – Дункан! – воскликнула Вайолет. – Как ты можешь врать! Ты никогда не ходишь на прогулки. – Она вплыла в комнату, словно маленькая лодка под парусом. – И не подумай, что я не знаю, почему ты врешь. Тебе просто лень помогать полиции в расследовании. Конечно, он был здесь, и, конечно, он должен был слышать Джейн и Рут. Мы всегда слышали Рут, когда она возвращалась. Она не могла находиться в одной комнате с бабушкой и не спорить, как, впрочем, и со своей матерью. И не ее в том вина. Бедный ребенок нуждается в любви, но ни Матильда, ни Джоанна не были способны на это чувство. Матильда испытывала привязанность лишь к Блейкни, ну, вы знаете, к художнику и его жене. С ними она смеялась, и, я думаю, она даже раздевалась перед ним. Я слышала ее в спальне, когда она, такая стеснительная и глупая, говорила что-то вроде: «Неплохо для старухи, а?» или «Раньше я была красивой. Мужчины ссорились из-за меня». И это правда. Даже Дункан любил ее, когда мы все были молодыми. Сейчас он это отрицает, конечно, но я знала. Все девушки знают, когда они не на первом месте. Матильду было тяжело завоевать, а для них в этом заключался вызов.
 Вайолет замолчала, переводя дыхание, и до Купера донесся запах виски. Он даже посочувствовал этой маленькой женщине, всю жизнь прожившей в тени Матильды Гиллеспи.
 – Правда, это не имеет значения, – продолжала она. – Ничто не имеет большого значения. Кроме того, прошли годы, как он потерял к ней интерес. Нельзя продолжать любить кого-то, кто все время грубит, а Матильда грубила всегда. Она считала это забавным. Говорила ужасные вещи и смеялась. Мне было ее жалко. Ей следовало что-то сделать со своей жизнью, что-то интересное, однако у нее не получилось, и она обозлилась. – Вайолет злобно посмотрела на мужа. – Я знаю, она дразнила тебя, Дункан, называла мистером Жабой, однако это не причина, чтобы отказывать полиции в помощи. Убийство нельзя оправдать. И особенно непростительно было надевать ей на голову ужасную «уздечку для сварливых». Ведь ты был очень расстроен, когда она надела ее на тебя. – Она опять повернулась к Чарли: – Это была одна из ее ужасных шуток. Матильда сказала, что единственный способ для Дункана похудеть – это попридержать ему язык. Поэтому однажды она подкралась к нему, когда он спал в саду с открытым ртом, и надела эту ужасную ржавую штуку ему на голову. Он чуть не умер от шока.
 Последовала долгая пауза.
 – Думаю, вы надели на нее «уздечку» таким же способом, – пробормотал наконец Чарли, – когда она уже спала. Но мне было бы интересно узнать, как вы подмешали ей снотворное. Патологоанатом считает, было четыре или пять таблеток, она сама не приняла бы столько.
 Взгляд Дункана ненадолго задержался на потрясенном лице жены, потом перешел на Купера.
 – У старых женщин есть два общих качества, – сказал он, слегка улыбнувшись. – Они слишком много пьют и слишком много болтают. Вам бы понравилась Матильда, сержант, она была очень занимательной женщиной, хотя память о ней оказывается куда привлекательней, чем реальность. Время никого не щадит, по-моему, я вам это уже говорил. – Его приятное лицо расплылось в широкой улыбке. – В целом я предпочитаю мужскую компанию. Мужчины более предсказуемы.
 – Тем лучше для него, – заметил Купер на кухне Блейкни вечером того же дня, – так как скорее всего он проведет остаток жизни в тюрьме.
 – При условии, что вы докажете его вину, – сказал Джек. – Что будет, если он не признается? Вы останетесь только с косвенными уликами, и если у его защиты найдется хоть капля здравого смысла, они будут настаивать на самоубийстве. Вы даже не знаете, почему он сделал это, не так ли?
 – Пока нет.
 – А Вайолет знает? – спросила Сара.
 Купер покачал головой, думая о несчастной женщине, которую они оставили в коттедже, когда та заламывала руки и кричала, что произошла какая-то ошибка.
 – Утверждает, что нет.
 – Вы нашли дневники?
 – Мы и не ожидали их найти. Они давно уничтожены.
 – Но остается еще столько вопросов, – воскликнула Сара разочарованно. – Как он заставил Матильду выпить снотворное? Почему не проснулась Вайолет? Почему он не сказал вам, что Руг была там, если хотел, чтобы ее подозревали?
 И чего я вообще не понимаю, так это почему Джейн поссорилась с Матильдой в тот день?
 Купер взглянул на Джека, потом вынул свои сигареты.
 – На несколько вопросов, думаю, я могу ответить, – сказал он, сунув сигарету в рот и поднося зажигалку к ее кончику. – И Вайолет, и Матильда любили пропустить стаканчик по вечерам, и они обе пили виски. Думаю, именно Матильда пристрастила ее к выпивке. Так или иначе, Вайолет частенько засыпала в кресле. В день смерти Матильды Вайолет отключилась во время «Свидания вслепую», которое идет примерно с шести тридцати, ненадолго проснулась около десяти, когда Дункан потряс ее и сказал, что она своим храпом мешает ему смотреть «Пару дня», пошла к себе в спальню и проспала мертвецким сном всю ночь. – Детектив стряхнул пепел в руку. – Тут одной выпивки мало. Это ступор от смеси снотворного и спиртного, поэтому отлучка Дункана из комнаты и не разбудила ее. Думаю, он поприветствовал Вайолет после утомительного дня в Пуле стаканчиком виски с подмешанным снотворным, подождал, пока она заснет, а потом отправился в соседнюю дверь и использовал ту же смесь на Матильде. Она хранила спиртное на кухне. Как просто было сказать: «Не беспокойся. Позволь принести тебе бокал».
 – А откуда он взял снотворное? Он один из моих пациентов, а я никогда не выписывала таблетки ни ему, ни Вайолет.
 – Скорее всего использовал те, что вы выписали миссис Гиллеспи.
 Сара по-прежнему сомневалась:
 – Когда он мог их взять? Она наверняка заметила бы их исчезновение.
 – Если и заметила, – ответил Купер сухо, – то решила, что их взяла дочь. Имея такие наклонности, миссис Лассель, вероятно, годами шарила в аптечке матери.
 Джек выглядел задумчивым.
 – Кто вам сказал?
 – Вообще-то ты, Джек. Я не понимал, на чем она сидит, до вчерашнего дня, когда мы обыскивали дом в поисках дневников. Джоанна не очень хорошо умеет прятать вещи; ей повезло, что она до сих пор не попадалась полиции. Правда, теперь, когда деньги закончились, наверняка попадется.
 – Я тебе ничего не говорил. Купер усмехнулся:
 – Ты рассказал мне все, что знаешь о миссис Лассель, включая тот факт, что лично ее презираешь. Я стоял и смотрел на ее портрет, пока мы обсуждали Яго и Отелло, и видел чрезвычайно слабый и надломленный характер, видел человека, чья жизнь, – он руками показал рамку, – зависит от внешнего стимулирования. Я сравнил бледные цвета и размытые формы портрета Джоанны с живостью портретов Матильды и Сары и подумал, что ты нарисовал женщину без души. Единственная реальность, которую ты изобразил, была отраженной; такая личность может выразить себя только искусственным путем. Я догадался, что она либо пьет, либо принимает наркотики.
 – Ты врешь, – резко сказал Джек. – Этот скотина Смоллетт рассказал тебе. Черт побери, Купер, даже я не видел всего этого. А ведь я, а не ты рисовал картину!
 Купер от души засмеялся.
 – Все там, мой друг, можешь поверить. Мистер Смоллетт ничего мне не говорил. – Его лицо стало серьезным. – К сожалению, вы не имели права скрывать эту информацию, ни ты, ни твоя жена, особенно в деле, где расследуется убийство. – Он посмотрел на Сару: – А вам не следовало встречаться с ней наедине и обвинять ее в наркотической зависимости, доктор. Люди в таком состоянии часто бывают непредсказуемы, особенно когда в доме больше никого нет.
 – Она же сидит не на ЛСД, Купер, она на валиуме. И откуда вы знаете, что я обвинила ее в употреблении наркотиков?
 – Потому что я полицейский, доктор Блейкни, а вы выглядели виноватой. Почему вы думаете, что она на валиуме?
 – Она сама мне сказала. Купер закатил глаза.
 – Доктор Блейкни, когда вы перестанете быть такой доверчивой?
 – Тогда на чем она? – потребовал ответа Джек. – Я тоже подумал о транквилизаторах. Она не колется. Я рисовал ее в обнаженном виде и не заметил никаких следов.
 – Смотря как искать. Она достаточно богата, чтобы делать все чисто. Разумеется, не грязными иглами в грязных туалетах. В любом случае куда ты смотрел? На руки и ноги? – Джек кивнул. – А вены в паховой области?
 – Нет, – признал художник. – Мне и так проблем хватало, и я не собирался поощрять ее, уставившись на это место.
 Купер кивнул.
 – Я нашел целую аптеку у нее под половицей, включая транквилизаторы, снотворное, амфетамины и значительные запасы героина вместе со шприцами. Она наркоманка, причем многие годы. И еще скажу я вам, денег ее матери не хватило бы на все это, даже если добавить заработок у флориста. Думаю, анонимка Дункана и Вайолет все объясняет: Джоанна – высококлассная проститутка, зарабатывающая на очень дорогую привычку, к которой она пристрастилась, по-моему, сразу после свадьбы со Стивеном Ласселем.
 – Но она выглядит такой... – Сара пыталась подобрать подходящее слово, – чистой.
 – Ненадолго, – заметил Купер цинично. – Она вот-вот узнает, каково жить в реальном мире, где нет Матильды как источника финансирования. А отчаявшись, люди становятся беспечными. – Он похлопал Сару по руке: – Не тратьте на нее свое сочувствие. Всю свою жизнь Джоанна была лишь потребителем, и мать, хоть и несколько запоздало, заставила ее взглянуть этому в лицо.
  В Джеральде теперь вдруг проснулась совесть. «Больше не надо  ,   Мэтти  ,   пожалуйста  ,   – причитал он  ,   затваясь слезами. – Мы попадем в ад за то  ,   что сделали». Вот она  ,   мужская благодарность. Неужели он думает  ,   что мне приятно  ,   когда меня лапает слюнявый идиот? Это дело рук отца  ,   конечно. Вчера он  вышел из себя и начал обзывать Джеральда. Теперь Джеральд говорит  ,   что вернется к той потаскушке  ,   которая совратила его  ,   и на этот раз женится на ней. «Грейс родит Джерри ребеночка  ,   Мэтти  ,   – он  ,   – Джерри хочет ребеночка». Почему  ,   ну почему мой дед был таким глупцом? Насколько разумнее было бы пережить позор признания Джеральда больным  ,   чем притворяться перед всем миром  ,   что он нормальный. 
  Я нашла отца в библиотеке  ,   как всегда пьяного  ,   и напрямик сказала ему  ,   что Джеральд выходит из игры. «Ты такой дурак  ,   – набросилась я на него. – От Грейс нельзя будет откупиться во второй раз. Наверняка она к этому времени поняла  ,   что выиграет гораздо больше  ,   выйдя замуж за Джеральда  ,   чем взяв твои деньги». Отец  ,   как всегда  ,   попятился от меня. «Я не виноват  ,  –  захныкал он  ,   – это все твой дед. Нужно было назвать меня в своем завещании  ,   а не просто ссылаться на ближайшего родственника Джеральда по мужской линии». Я чуть не убила его. Вечная история: виноват не он  ,   а кто-то другой. Хотя в одном он прав. Почему мой дед создал трастовый фонд  ,   чтобы предотвратить разбазаривание денег полоумным сынком  ,   но не уточнил  ,   что после него именно мой отец должен унаследовать все деньги? И почему ему не пришло в голову  ,   что Джеральд может повторить условия завещания любой хитрой маленькой сучке  ,   которая согласится выслушать? Грейс  ,   вероятно  ,   уже догадалась  ,   что достаточно выйти замуж за Джеральда и родить ему сына  ,   который все унаследует. Похоже  ,   дед не догадывался  ,   что слабоумные тоже интересуются сексом и способны зачать ребенка. 
  Я заставила отца носить «уздечку для сварливых» целый вечер  ,   и он пообещал в следующий раз держать язык за зубами. Джеральд  ,   конечно  ,   хныкал в углу от страха  ,   что я надену «уздечку» и на него. Но я пообещала  ,   что если он больше ни слова не произнесет о Грейс  ,   то я буду добра к нему. Сейчас он снова послушный. 
  Как странно  ,   что эти двое  ,   хотя оба и безмозглые  ,   воспринимают «уздечку для сварливых» как надо  ,   то есть как средство унижения. В то время как Дункан  ,   у которого есть хоть проблески ума  ,   при виде ее возбуждается. Для Джеральда и отца «уздечка»  –  неизбежное наказание за грехи. Для Дункана это фетиш  ,   усиливающий потенцию. У него сразу встает  ,   как только он надевает ее. Какой же бесхарактерный слизняк! На коленях умоляет меня выйти за него замуж  ,   а сам позволяет Вайолет и ее родителям вести приготовления к свадьбе. Не готов потерять ее несчастное приданое  ,   пока не убедится  ,   что моего ему не видать. 
  Я никогда не выйду замуж за человека  ,   который получает удовольствие от собственного унижения  ,   ибо тогда мне не останется никакой радости. Я люблю  ,   когда они съеживаются от страха. И все же странно  ,   сколько мужчин находят жестокость привлекательной. Как собаки  ,   они лижут руки  ,   которые их бьют. Бедняжка Вайолет. Я поселила такие фантазии в голове Дункана  ,   которые она никогда не сможет воплотить. До чего же забавная мысль. Мне действительно будет невыносимо видеть их счастливыми. Ведь я никого не могу видеть счастливым... 




 ГЛАВА 19


 Сара наполнила бокалы и посмотрела на пустую бутылку.
 – Слава Богу, мой наркотик вполне легален, – пробормотала она. – Я прекрасно знаю, что мне требуется внешний стимулятор, чтобы вынести неприятности. Купер, вы забрали у нее героин? Если да, то она будет в ужасном состоянии.
 – Не забрал, – признался он, – хотя вам лучше держать эту информацию при себе.
 – Вы очень добрый человек.
 – Я реалист, – поправил он ее. – Если бы Джоанна убила свою мать, то мне выгоднее было держать то, что я знаю, при себе до поры до времени. На допросе она оказалась бы сговорчивее, если бы мы обвинили ее в хранении наркотиков и убийстве одновременно.
 – И вы совсем не умеете врать, – сказала Сара нежно. – Вы даже не собираетесь предъявлять ей обвинение. Вы когда-нибудь скажете то, что знаете?
 Купер ушел от ответа.
 – Мы говорили о том, что Дункан убил Матильду. На чем мы остановились?
 – Матильда заподозрила бы что-то, если бы он вошел через заднюю дверь без приглашения и предложил налить ей виски, – ответила Сара сухо.
 – Да, он бы так не поступил. Скорее Дункан позвонил в парадную дверь. Вайолет ничего не услышала бы, крепко заснув перед телевизором, и я уверен, он очень убедительно объяснил, зачем звонит в дверь Матильды в семь часов субботним вечером. Он действительно так много знал о ее жизни, что мог использовать любую мелочь в качестве предлога. Нужно быть параноиком, чтобы не открыть дверь соседу, которого видишь практически каждый день. – Купер рассеянно стряхнул немного пепла себе в руку, потом перевернул ладонь и сдул все на пол. – Дав ей виски, он извинился и ушел. Дункан – человек осторожный, кроме того, он не знал, насколько сильнодействующим было снотворное, да и требовалось проведать Вайолет – действительно ли та спит мертвым сном. Скорее всего если бы он нашел жену в сознании, то оставил бы затею как слишком опасную. По той же причине он хотел, чтобы лекарство подействовало на Матильду в полную силу до того, как он наденет на нее «уздечку для сварливых». А потом все было очень просто. Дункан проверил состояние Вайолет, надел перчатки и набрал в саду растения. Он не стал бы делать этого днем, опасаясь, что кто-то его заметит, а потом еще и вспомнит, услышав о растительном убранстве Матильды. Затем Дункан снова вошел в дом, уже через заднюю дверь, взял нож на кухне, убедился, что Матильда спит, отнес растения, нож и «уздечку» наверх и оставил все это на туалетном столике. Наполнил ванну и вернулся за Матильдой. Все, что ему нужно было сделать, – это поднять ее на второй этаж и раздеть. По нашему мнению, все происходило примерно в девять тридцать, что очень обрадовало патологоанатома, который изначально склонялся к более раннему времени, особенно если учесть, что Матильда умерла не сразу. – Купер запнулся на секунду, вспоминая, на чем остановился. – Итак, раздев Матильду, Дункан поместил ее в теплую ванну, надел на нее «уздечку», перерезал вены, а потом украсил голову крапивой и астрами, возможно, используя губку, чтобы заполнить промежуток между головой и металлическим каркасом. Теперь ему оставалось только оставить стакан из-под виски рядом с пустым пузырьком от снотворного, забрать дневники, вытереть ключ, положить его на место и вернуться к Вайолет и телевизору. Несомненно, на следующее утро он сделал выговор бедной женщине за то, что она так сильно напилась накануне. Иначе Вайолет сразу бы нам сказала, что спала вечером, вместо того чтобы вторить истории Дункана о том, что с половины Матильды не доносилось ни звука. – Сержант потер подбородок. – Она очень податливая женщина, ей и в голову не приходило, что ее муж мог убить Матильду. Думаю, Вайолет подтолкнула его на написание анонимки, потому что ее мучило чувство вины: ей казалось, она подвела Матильду. – Купер бросил взгляд на Джека. – Вайолет слышала, как та плакала после того, как ты показал ей портрет, и убедила себя, что если бы она поговорила с ней тогда, то никакого убийства не произошло бы.
 Детектив заметил озадаченно-вопрошающее выражение лица Сары и продолжил:
 – Что касается Джейн и Рут, то Дункан не хотел говорить нам, что они были в «Кедровом доме» в тот день, потому что тогда мы узнали бы, что через стены все слышно. Но Вайолет предоставила ему замечательную возможность привлечь Рут, подслушав ссору Джоанны с дочерью в холле. Она посоветовалась с мужем, не следует ли сообщить об услышанном. Он сразу запретил ей обращаться в полицию лично, якобы чтобы избежать неприятностей. Зато не стал возражать против анонимного письма, хоть и настоял на перчатках, чтобы мы не смогли вычислить автора по отпечаткам пальцев. Вайолет решила, что все это жутко интересно, – завершил Купер с грустной иронией.
 – Странно, Матильда никогда не говорила, что слышит соседей, – сказал Джек. – Подобные вещи ее обычно раздражали.
 – По словам миссис Орлофф, Матильда разговаривала четко и твердо, так что, возможно, она была глуховата. А если она их не слышала, то ей и в голову не приходило, что они могут слышать ее. В любом случае как только они поняли, какова слышимость между частями дома, то сами стали говорить тише. За ними интересно понаблюдать. Дункан говорит чуть громче шепота, а когда Вайолет забудется и заговорит погромче, он тут же смотрит на нее, сдвинув брови, и она сразу понижает голос.
 – Думаю, таким образом он узнал и про ключ, – медленно произнесла Сара. – Матильда сказала мне, а он подслушал.
 Купер кивнул.
 – А как он выяснил про дневники?
 – Со слов Вайолет, Матильда часто разговаривала сама с собой, когда была одна, так что я думаю, она читала их вслух. Или он случайно наткнулся на них, когда искал что-то другое. – Купер нахмурился. – Сам Дункан нам точно ничего не скажет. В настоящий момент он все отрицает, да еще просит нас объяснить, зачем ему убивать женщину, которую он знал пятьдесят лет и с которой за это время даже не ссорился. Вайолет его поддерживает: Дункан, мол, слишком ленив, чтобы обижать или обижаться, поэтому Матильде быстро наскучили попытки спровоцировать его на скандал.
 – А ведь он может провести вас всех, – заметил Джек, невольно восхищаясь. – С попыткой отсрочить вступление в силу завещания ты далеко не уедешь. Не слишком убедительный повод для убийства. Даже если обвинение и будет настаивать на таком мотиве, не думаю, что присяжные это примут. Ты не догадываешься, зачем ему понадобилось ее убивать? Наверняка Вайолет что-то знает.
 – Сейчас она слишком расстроена. Главный инспектор надеется, что разговор с женщиной-полицейским поможет освежить ей память. Впрочем, если хотите услышать мое мнение, она не обманывает, когда говорит, что ничего не знает. Она чудная женщина, похоже, постоянно живет в каком-то своем мире, болтает без умолку, а других не слушает. Подозреваю, что большая часть происходящего в «Кедровом доме» казалась ей лишь бессмысленным шумом. – Купер посмотрел на Джека, потом на Сару. – Вот я и хочу поговорить с мисс Лассель. Она как-то упомянула, что незадолго до смерти бабушка написала ей письмо, и мне пришло в голову, что, возможно, там есть информация, которая могла бы нам помочь.
 – Если это то самое письмо, о котором Рут мне говорила, то она его порвала, – сказала Сара.
 – И все-таки она помнит его содержание. Поэтому мне нужно с ней поговорить.
 Сара покачала головой:
 – Не сейчас. Пока она боится полиции как огня, особенно после вчерашнего, когда Джека увезли в наручниках. Я знаю, это не ваша вина, но вы должны проявить хоть каплю сочувствия.
 – Не заставляйте меня настаивать, – попросил Купер. – У меня действительно нет выбора. Мы не можем вечно держать Дункана без мало-мальски убедительной причины. А как только он выйдет, то постарается подчистить то, что мы пропустили.
 Сара вздохнула и взяла большую ладонь детектива в руки.
 – Послушайте, я собираюсь сказать вам что-то, чего говорить не должна. Это секрет Рут, а не мой. Но я доверила бы вам свою жизнь, Купер; наверное, могу доверить и жизнь Рут. – Она слегка пожала ладонь сержанта перед тем, как отпустить, и взяла за руку Джека; глаза Сары светились любовью. – Почему, вы думаете, этот дурачок разбушевался, словно слон в посудной лавке? Он утверждает, что его поступок вполне осмысленный и разумный, а мы-то знаем, что нет. Довольно с большим опозданием Джек обнаружил в себе мощные отцовские чувства, которые он по доброте душевной не собирается растрачивать только на собственное чадо. Он действует вместо умершего отца Рут, чтобы девушка знала, что в этом дерьмовом мире есть хоть один человек, который ее любит.
 Джек поднес пальцы жены к губам и поцеловал.
 – Два человека, – поправил он.
 Сара на секунду задержала взгляд на Джеке.
 – Два человека, – согласилась она и вновь посмотрела на Купера. – Рут сейчас настолько уязвима, что если надавить на нее еще немного, то я даю гарантию – она замкнется в себе и уйдет от реальности, как это сделала ее мать и, возможно, бабушка. Такое впечатление, что в этой семье по наследству передается ген самоуничтожения. – Она покачала головой. – Как бы там ни было, Рут не постигнет та же участь, если в наших с Джеком силах это предотвратить. Она беременна, и уже близится граница того срока, когда еще можно сделать легальный аборт. Если Рут не решится в ближайшее время прервать беременность, то скоро будет поздно. Джек пытался обеспечить ей мир и спокойствие, необходимое для принятия решения, потому что до сих пор девушка была лишена покоя.
 Купер внимал ее словам в тишине.
 – Вы помогаете ей принять решение? – спросил он Сару.
 – Я рассказала все, что необходимо знать; мне не хотелось бы говорить: сделай так, а не иначе. Давать советы – прерогатива матери, но Джоанна не знает даже об изнасиловании, не говоря уж о беременности.
 Купер хмыкнул и глубоко задумался.
 – Разумеется, я не хочу прибавлять проблем бедной девушке, – сказал он через минуту. – Уверен, ее бабушка не стала бы требовать справедливости для себя, если бы это повредило внучке. Иначе бы Матильда сдала Рут полиции за воровство еще при жизни. – Он поднялся и застегнул пальто, приготовившись уходить. – Хотя, простите мою наглость, доктор Блейкни, вы должны серьезнее относиться к своим обязательствам приемной матери Рут, временные они или нет.
 Нельзя просто предоставить информацию, не дав понять, что, по-вашему, ей лучше сделать аборт. Вполне возможно, она будет плакать и кричать, что вы ее не любите и ни во что не ставите ее чувства. Увы, быть родителем не значит хвалить себя за либеральные взгляды и понимание. Иногда нужно направить на нужный путь; подсказать, научить и помочь ребенку, которого вы любите, стать мужчиной или женщиной, которых вы бы уважали.
 Сержант дружелюбно кивнул на прощание, направляясь к двери, но остановился, увидев в тени прихожей Рут.
 – Я все слышала, – сказала она, заплаканные глаза вновь наполнились слезами. – Мне очень жаль. Я не собиралась...
 – Ну-ну, – сказал Купер, охрипший от смущения. Он вытащил большой белый платок из кармана и предложил его девушке. – Это мне нужно извиняться. Я не имею права вмешиваться.
 – Не важно, что вы узнали. Я все думала... Помните, вы сказали, что хотели бы, чтобы у ваших детей были такие же возможности, как у меня? 
 Он кивнул. «Черт, я и правда такое сказал», – подумал Купер с досадой.
 – Так вот. Я все думала, я хотела бы, – Рут улыбнулась детективу сквозь слезы, – чтобы у меня были их возможности. Надеюсь, они ценят вас, сержант Купер. – Она достала из кармана письмо и протянула ему. – Это бабушкино. Я его не выкинула, но вам показать тоже не могла, потому что в нем говорится о моем воровстве. – Ей на руку упала слеза. – Я действительно любила ее, знаете. А она умерла с мыслью, что я ее не люблю. И это хуже всего.
 – Да, – произнес детектив мягко. – Уверен, так и есть, потому что ты не сможешь ничего сделать, чтобы это изменить.
 – И никогда не смогу.
 – Ну, насчет «никогда» я бы не говорил. В жизни мы должны учиться на собственных ошибках и стараться их не повторять. Все мы не без греха, Рут, и только от нас зависит, будем ли мы в дальнейшем поступать мудро.
 Рут покрепче сжала губы, чтобы не расплакаться.
 – Вы думаете, я поступлю мудро, если сделаю аборт?
 – Да, – ответил Купер, не кривя душой. И положил свою широкую ладонь ей на живот. – Сейчас ты недостаточно взрослая и недостаточно крепкая, чтобы стать матерью. Кроме того, ты мучаешься от чувства вины по отношению к бабушке. Правда, это вовсе не значит, что я считаю свое мнение единственно правильным. Или что я отвернусь от тебя, если ты решишь оставить ребенка. Доктор Блейкни совершенно права, говоря, что выбор за тобой. Однако я был бы рад увидеть тебя беременной через некоторое время, когда ты немного повзрослеешь и встретишь любимого человека. Тогда твои дети будут желанными, и ты сможешь стать такой матерью, какой захочешь.
 Рут попыталась поблагодарить сержанта, но слова будто не шли у нее с языка. Купер крепко обнял девушку. Позади них Сара повернула мокрое от слез лицо к Джеку и прошептала:
 – Напомни об этом, когда стану слишком самодовольной. Я только что поняла, как мало я на самом деле знаю.
 «Моя дорогая Рут. Твоя мать и я поссорились из-за письма, которое написал мой дядя Джеральд Кавендиш незадолго до смерти, делая Джоанну своей наследницей. Она угрожает мне судом, надеясь, что сможет использовать это письмо, дабы оспорить завещание моего отца. Ей это не удастся, но я не смогла переубедить ее. Она чувствует себя обиженной и хочет отомстить мне. Теперь я понимаю, что в нашей семье было слишком много тайн, поэтому я пишу тебе, чтобы рассказать то, что уже известно твоей матери. Я не хочу, чтобы ты узнала все от нее. Не думаю, что она сможет сказать тебе нормальным тоном. Джеймс Гиллеспи – не отец твоей матери. На самом деле ее отцом был Джеральд Кавендиш. Понимаю, как тебя это шокирует, однако советую поступать так же, как поступала я все эти годы, – относиться к этой информации как к чему-то свершившемуся, к тому, что уже нельзя изменить. Возможно, тебе будет сложно поверить, и все-таки я любила твою мать. И любила тебя.
 Теперь передо мной стоит сложный выбор. Я знаю, дорогая, что уже несколько месяцев ты у меня воруешь. Я также знаю, что твоя мать махнула рукой на жизнь и предпочла ей тусклый мир наркотической зависимости и случайных связей, которые дают ей иллюзию любви без уз ответственности. Вы обе позволяете мужчинам использовать вас, и в свете истории моей жизни меня это очень расстраивает. Я понимаю, что подвела вас, и поэтому решила сделать так, чтобы вы сами приняли решение о своем будущем.
 Я собираюсь подарить тебе и твоей матери по крупной сумме на твое восемнадцатилетие, причем твоя мать получит вдвое больше, чем ты. Возможно, следовало поступить так уже давно, да только мне тяжело расставаться с тем, чего я добилась с таким трудом во имя Кавендишей. Сейчас я понимаю, что имя не значит ничего, если только человек, носящий его, не выделяется из общей массы. Не случайность нашего рождения делает нас великими, а наши характеры. Позволяя тебе и твоей матери вести ту жизнь, которую вы сами выберете, я надеюсь дать вам шанс доказать себе, на что вы способны.
 В заключение хочу тебе сказать еще одно. Если со мной что-нибудь случится и тебе понадобится дружеская помощь, советую обратиться к доктору Саре Блейкни, моему терапевту. Она даст тебе хороший совет, в какой бы ситуации ты ни оказалась.
 С любовью, бабушка».
 Купер положил письмо перед старшим инспектором Джонсом.
 – Я все спрашиваю себя, откуда миссис Гиллеспи собиралась взять крупные суммы денег для миссис и мисс Л ас-сель, если она уже написала завещание, оставив все доктору Блейкни.
 Чарли быстро просмотрел письмо.
 – Ты нашел ответ?
 – Думаю, он на пленке, да только мы не знали, где искать. Помнишь, когда в конце Матильда обращается к Рут и упоминает про свое обещание оставить ей «Кедровый дом» до того, как поведение девушки за последние полгода заставило ее бабку изменить решение? Сразу после этого она продолжает: «У тебя был бы выбор продать дом или оставить, но дом потерял бы свое очарование после огласки завещания». Ну или что-то в этом роде... Чарли кивнул.
 – Тогда я решил, что в этой фразе она говорила о вещах, которые передавались Джоанне в качестве ее доли.
 – Продолжай.
 – А теперь мне кажется, будто Матильда говорила о земельном участке. Она собиралась продать сад под застройку. Как еще она собиралась найти крупную сумму денег для дочери и внучки, а «Кедровый дом» и его содержимое оставить доктору Блейкни? Только подумай, как эти планы могли повлиять на Дункана Орлоффа. Человек, который не мог вынести и мысли о шумных детях по соседству, не стал бы сидеть и спокойно наблюдать, как его сад превращается в строительную площадку.
 – Докажите, – сказал Дункан спокойно. – Объясните, почему нет переписки Матильды с этой мифической строительной компанией. Господи, да ей никто не дал бы разрешения на подобную сделку. Дни уничтожения «зеленого пояса» давно прошли. Сейчас его пытаются восстановить, и как можно скорее. Среди избирателей достаточно защитников окружающей среды, а вот поборников спекулятивного варварства и быстрой наживы не найдется.
 «И все это, – подумал Чарли печально, – правда». Куперу еще предстояло найти в ситуации хоть крупицу здравого смысла.
 На следующее утро после продолжительных консультаций с районным проектировщиком Купер направился в строительную фирму «Говард и сын», известную в Лирмуте с 1972 года. Секретарь средних лет, сгорающая от любопытства из-за неожиданного визита полицейского в штатском, несколько церемонно проводила его в офис мистера Говарда старшего.
 Мистер Говард, коренастый пожилой мужчина с редкими седыми волосами, нахмурившись, оторвался от строительных планов.
 – Здравствуйте, сержант. Чем могу вам помочь?
 – Насколько я понимаю, ваша фирма вела строительство жилого массива рядом с «Кедровым домом» в Фонтвилле. Он был построен десять лет назад. Вы помните?
 – Помню, – рявкнул в ответ Говард. – А что? Кто-то жалуется?
 – Нет, насколько мне известно, – ответил Купер миролюбиво.
 Владелец фирмы кивнул на кресло:
 – Садитесь. В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным. Мы живем в жестоком мире, где законность – лишь название игры, в которой выигрывают адвокаты. Сегодня утром я получил письмо от скупого негодяя, который отказывается платить по контракту из-за того, что мы установили на одну розетку меньше, чем указано в плане. Меня от этого тошнит. – Он яростно сдвинул брови. – Так что вас заинтересовало в «Кедровом комплексе»?
 – Для строительства жилья вы купили землю у миссис Матильды Гиллеспи, из «Кедрового дома» в Фонтвилле.
 – Верно. Еще та вымогательница. Я тогда заплатил гораздо больше, чем следовало.
 – Она умерла.
 Говард посмотрел на детектива с внезапным интересом:
 – Правда? Ну что ж, нас всех это ждет.
 – В ее случае конец наступил несколько преждевременно. Миссис Гиллеспи убили.
 Последовала короткая пауза.
 – И какое отношение это имеет к «Кедровому комплексу»?
 – У нас возникли затруднения с выяснением мотива. Но есть одно предположение, – промолвил Купер задумчиво. – Мы думаем, что миссис Гиллеспи собиралась продолжить свое удачное сотрудничество с вами, продав оставшуюся часть сада под застройку. В плановом отделе я выяснил, что вторая фаза строительства всегда подразумевалась, однако этот шаг сделал бы хозяйку «Кедрового дома» очень непопулярной в определенных кругах и мог даже спровоцировать убийство. – От Купера не укрылся проблеск интереса в проницательных глазах пожилого человека напротив. – Была ли какая-нибудь переписка по этому поводу в последнее время между вашей фирмой и миссис Гиллеспи, мистер Говард?
 – Только отрицательная.
 – Не могли бы вы объяснить?
 – Она обратилась к нам с намерением продолжить деловые отношения. Мы сделали свое предложение. – Он раздраженно хмыкнул. – Как я вам говорил, миссис Гиллеспи хотела за землю гораздо больше, чем она того стоила. Строительство сейчас в упадке, и цены быстро снижаются. Было бы не так обидно, но ведь именно благодаря нам она вообще получила возможность дальнейшей застройки. – Он посмотрел на Купера так, словно это детектив был виноват в отказе Матильды. – Мы получили чертово разрешение на застройку ее сада десять лет назад, потому и оставили некоторое свободное пространство на юго-восточной границе, чтобы сохранить к саду свободный доступ. Не скрою, отказ от второй фазы был оговорен в первоначальном контракте, и у нее хватило совести так подвести нас.
 – Когда это произошло? Вы помните?
 – Когда она нам отказала? Пятого ноября, в День Гая Фокса [38] . – Говард неожиданно засмеялся. – Я посоветовал ей вставить петарду себе в задницу, и она повесила трубку. Уверяю вас, я говорил ей вещи и похуже – я не особенно сдержан в выражениях, однако она всегда перезванивала позже.
 – Вы встречались лично?
 – Нет, только говорили по телефону. Однако миссис Гиллеспи подтвердила свой отказ письменно два дня спустя. Прислала письмо, в котором говорила, что ей некуда спешить и она готова подождать, пока цены снова не пойдут вверх. Письмо в папке вместе с копией нашего предложения. – Проблеск интереса снова мелькнул в его глазах. – Теперь, когда она умерла, наследники могут заинтересоваться нашим предложением. Лучшего им не сыскать.
 – Ее завещание оспаривается, – сказал Купер извиняющимся тоном. – Думаю, пройдет какое-то время, пока подтвердится право на землю. Могу я увидеть ее письмо?
 – А почему нет? – Говард нажал на кнопку интеркома и попросил принести папку Гиллеспи. – Так кто же ее убил?
 – Пока обвинение не предъявлено.
 – Что ж, говорят, споры по поводу строительства вытаскивают наружу худшее в людях. Хотя убийство это, пожалуй, слишком.
 – Любое убийство – крайность.
 – Несколькими домами больше, несколькими меньше. Не тянет на мотив.
 – Людей пугает неизвестность, – флегматично заметил Купер. – Иногда я думаю, в этом корень вообще всех убийств. – Он посмотрел на дверь, когда секретарь вошла с оранжевой папкой в руках. – Если лодка раскачивается, единственный способ прекратить это – убить человека, который ее раскачивает.
 Говард открыл папку и вынул листок, лежавший сверху.
 – Вот, – сказал он и протянул письмо Куперу.
 Детектив внимательно осмотрел бумагу. Письмо было датировано шестым ноября, субботой, и напечатано на машинке. Как и сказал Говард, в письме подтверждался отказ от продолжения строительства до тех пор, пока цены не станут более благоприятными.
 – Когда, говорите, вы получили это письмо?
 – Через пару дней после телефонного звонка.
 – В воскресенье?
 – Нет, в понедельник или во вторник. Мы не работаем по выходным, по крайней мере в офисе.
  –  Она всегда печатала письма на машинке?
 – Раньше такого не припомню. – Говард просмотрел папку. – Каждый раз письма были написаны четким, словно гравированным почерком.
 Купер подумал о письме Матильды к Рут. Оно тоже было написано красивым почерком.
 – У вас есть ее другие письма? Мне бы хотелось сравнить подписи.
 Говард послюнявил палец, просмотрел бумаги и вынул несколько листков.
 – Вы думаете, письмо мог написать кто-то другой?
 – Не исключено. У нее дома нет печатной машинки, а к субботнему вечеру она уже была мертва. Когда она могла напечатать письмо? – Купер положил документы рядом на столе и склонился над подписями. – Так-так, – произнес он с удовлетворением в голосе, – отличная схема. Вы нам очень помогли, мистер Говард. Могу я забрать это с собой?
 – Мне понадобятся копии. – Бизнесмена распирало от любопытства. – Мне даже в голову не пришло, что письмо может быть поддельным. Что в нем не так?
 Купер показал пальцем на подпись на письме, напечатанном на машинке.
 – Для начала он поставил точку над «i», а она – нет. Его «М» слишком вертикальная, a «G» набегает на следующую «i». – Он хихикнул. – Эксперты разнесут это в пух и прах. В общем, очень неуклюжая подделка.
 – Тот, кто писал письмо, свалял дурака?
 – Скорее, повел себя слишком самоуверенно. Подлог – такое же искусство, как и любое другое. Чтобы качественно подделывать почерк, необходимы годы практики.
 – Криминалисты просеяли содержимое ящика, куда Вайолет ссыпала пепел из камина, – сказал Чарли сержанту Куперу, когда тот вернулся в участок, – и утверждают, что нашли дневники. По крайней мере то, что от них осталось: клочки бумаги и несколько более плотных кусочков, вероятно, остатки кожаной обложки. Ребята продолжают искать. Они убеждены, что обнаружат хотя бы один клочок с ее почерком. – Инспектор довольно потер руки.
 – Они могут так же искать клочки с печатным текстом, раз уж занимаются этим. Особенно с логотипом фирмы «Говард и сын», – сказал Купер, показывая инспектору письма. – Первого ноября миссис Гиллеспи сделали официальное предложение по поводу ее земли, но, когда мы просматривали ее бумаги, письма не нашли. Скорее всего Орлофф стянул всю переписку. У Говарда старшего полно писем, относящихся к сооружению «Кедрового комплекса», а в доме мы и строчки об этом не нашли. Если бы встретили что-нибудь, то все поняли бы гораздо раньше.
 – В этом некого винить, кроме самой миссис Гиллеспи. Думаю, она привыкла никому не доверять, потому и держала все в секрете. Как она сама говорит в письме к Рут: «В этой семье слишком много тайн». Если бы она упомянула о своих планах хотя бы адвокату, то, возможно, была бы сейчас жива.
 – И все-таки мы задавали не те вопросы, Чарли. Инспектор издал сухой смешок.
 – Правильный вопрос задать сложнее, чем найти ответ, старик. Почитай «Автостопом по Галактике», там так и написано. И не расстраивайся по этому поводу.
 Купер, который в последнее время старался восполнить пробелы в литературном образовании, достал блокнот и записал название. По крайней мере эта книга должна читаться легче, чем «Отелло», которого он пытался осилить в настоящий момент. Сержант засунул карандаш обратно в карман и передал Чарли свой разговор с подрядчиком.
 – В первый раз они вели переговоры шесть долгих недель, пока не сошлись в цене. Судя по всему, миссис Гиллеспи была асом в деле телефонных переговоров и не уступала, пока не добивалась своего. Бедный старик, – произнес детектив с чувством. – Орлофф, должно быть, решил, что пора действовать, когда увидел, что история повторяется. И благодаря Матильде это было несложно. Потребовалось лишь напечатать письмо и отправить его на следующий день по почте. Говард утверждает, что его фирма сразу же потеряла интерес к участку, так как они ей ясно дали понять, что при нынешнем положении дел на рынке недвижимости просто не могут предложить лучшую цену.
 Чарли взял письмо и внимательно его прочел.
 – На столе в гостиной стояла переносная печатная машинка, – вспомнил он. – Давай отправим ребят, чтобы они быстренько сравнили шрифт. Дункан приложил все усилия, чтобы подделать подпись, и при этом наверняка забыл, что у машинок тоже есть свои характерные особенности.
 – Он не мог так упростить нам задачу. Но, как оказалось, мог.
 – «Дункану Джеремайе Орлоффу официально предъявляется обвинение в убийстве Матильды Верил Гиллеспи... В субботу, шестого ноября... – монотонно читал дежурный офицер, не производя особого впечатления на Купера, который знал все формулировки наизусть. Вместо этого его мысли обратились к пожилой женщине, которой пустили кровь и надели на голову ржавый каркас. Ему стало жаль, что он не был знаком с ней. Несмотря на все ее грехи, это все равно было бы честью. – Просьба о залоге отклонена ввиду серьезности предъявленных обвинений. Магистрат настаивает на немедленном заключении под стражу».
 Купер взглянул на Дункана Орлоффа, только когда тот ударил своими маленькими толстыми руками себя в грудь и разразился слезами. Это не его вина, причитал он, это вина Матильды. Матильда виновата во всем. Он больной человек. Что станет без него с Вайолет?
 – Крушение гиганта, – шепнул дежурный офицер Куперу, слушая прерывистые рыдания.
 Детектив нахмурился.
 – Она заслуживала лучшего, – сказал он Дункану. – Ее должен был убить смелый человек, а не трус. Кто дал тебе право разыгрывать из себя Бога и распоряжаться ее жизнью?
 – Смелому человеку не потребовалось бы убивать Матильду, сержант Купер. – Орлофф поднял глаза на полицейского. – Не смелость нужна была, чтобы убить ее, а страх.
 – Страх перед несколькими домами в вашем саду, мистер Орлофф?
 Дункан покачал головой.
 – Я такой, каков я есть, – он поднес дрожащие руки к лицу, – и это она сделала меня таким. Я провел всю свою взрослую жизнь, избегая женщины, на которой женился, и постоянно мечтая о той, которая никогда не была моей. Нельзя прожить сорок лет в аду и не сломаться.
 – Поэтому вы вернулись в Фонтвилль, чтобы возродить свои фантазии?
 – Вы не можете их контролировать, сержант. Это они контролируют вас.
 – Но вы вернулись пять лет назад.
 – Знаете, я ничего у нее не просил. Может, только несколько общих воспоминаний. Хотя бы мира. Через сорок лет я многого и не ожидал. 
 Купер с любопытством смотрел на него.
 – Вы сказали, что убили ее из страха. Об этих фантазиях вы говорите? Вы так боялись Матильду, что смогли заставить себя убить ее?
 – Я представлял, как занимаюсь с ней любовью, – прошептал он.
 – С Матильдой?
 – Конечно. Я никогда не занимался любовью с Вайолет. Я не мог.
 «О Боже, – подумал Купер с отвращением. – Неужели у этого человека нет ни капли сострадания к своей бедной жене?»
 – Не могли или не хотели, мистер Орлофф? Тут есть разница.
 – Не мог, – произнес он еле слышно. – Матильда делала некоторые вещи, – Дункан дрожал словно одержимый, – которые оскорбляли Вайолет. Так что для нас обоих было удобнее, если я платил за то, что мне требовалось.
 Купер поймал взгляд дежурного офицера из-за головы Дункана и цинично улыбнулся.
 – Вы этим намерены оправдать свои действия? Вы убили Матильду Гиллеспи за то, что она дала вам вкусить от запретного плода, который впоследствии могли предоставить только проститутки?
 Из влажных губ Дункана вырвался прерывистый вздох.
 – У вас никогда не было причин бояться ее, сержант. Она не владела вами, потому что не знала ваших тайн. – Он грустно смотрел на Купера. – Разумеется, вы догадались, что, когда мы покупали боковой коттедж, наш юрист обнаружил разрешение на дальнейшее строительство на земле «Кедрового дома». Да только мы все равно купили жилье, так как Матильда согласилась включить в договор условие, по которому у нас было право вето на любые дальнейшие решения по данному вопросу. – Он усмехнулся. – Я виню себя, потому что знал ее намного лучше, чем моя бедная жена. Этот договор стоил меньше, чем бумага, на которой он был написан. Ей пришлось рассказать мне о соглашении с Говардом, потому что на окончательном документе требовалась моя подпись. Но когда я заявил, что мы с Вайолет будем возражать против плана, по которому ближайший дом будет стоять в десяти ярдах от нашей задней стены, она рассмеялась мне в лицо. «Не глупи, Дункан. Ты разве забыл, сколько я о тебе знаю?»
 Когда он не продолжил, Купер спросил:
 – Она собиралась шантажировать вас, чтобы вы подписали договор?
 – Конечно. В тот день мы были в гостиной. Она оставила меня на пару минут и вернулась с книгой из библиотеки. Потом прочитала мне отрывки. – Страдальческий вздох вырвался из груди Дункана. – Это был один из ее дневников, полный лжи и непристойностей. И не только обо мне, но и о Вайолет тоже – интимные подробности, которые Вайолет рассказала ей, когда была навеселе. «Ты хочешь, чтобы я размножила это и распространила по деревне, Дункан? Ты хочешь, чтобы весь Фонтвилль назавтра узнал, что Вайолет до сих пор девственница, потому что требования, которые ты предъявил в первую брачную ночь, были столь отвратительны, что ей пришлось запереться в ванной?– Он запнулся. – Ее это явно развлекало; начав читать, она все никак не могла остановиться. Матильда прочитала мне отрывки о Марриоттах, о викарии, о бедных Спедах – обо всех.
 – И вы вернулись позже, чтобы прочитать остальные дневники? – предположил Купер.
 Дункан беспомощно пожал плечами:
 – Я был в отчаянии и надеялся найти в них что-нибудь, что можно было бы использовать против нее. Я сомневался, что в ранних тетрадях найдется что-то стоящее, так как требовалось неопровержимое доказательство против Матильды, которое в то же время не затрагивало бы никого другого. Но за исключением намеков на пристрастие к наркотикам Джоанны, на воровство Рут и ее уверенности, что Сара Блейкни – дочь, родившаяся у нее от Пола Марриотта, остальное было лишь перечислением ее антипатий. Эти записи были порождением нездорового ума, она использовала дневники как способ избавления от своего яда. Если бы у Матильды не было возможности выразить себя на бумаге, – он покачал головой, – поверьте мне, она была бы совершенно невменяемой.
 – И все же, – произнес задумчиво Купер, – убийство было крайней мерой, мистер Орлофф. Вы могли бы использовать против нее проблемы дочери или внучки. Миссис Гиллеспи была гордой женщиной и не захотела бы, чтобы эта информация стала достоянием общественности.
 Грустные глаза Дункана снова остановились на детективе.
 – Я никогда не планировал убивать ее, по крайней мере до того субботнего утра, когда к ней пришла Джейн Марриотт. Я собирался пригрозить, что расскажу о том, что мне известно, доктору Блейкни. И как я вам уже говорил, ее убил страх. Смелый человек сказал бы: публикуй и иди к черту.
 – Я не понимаю.
 – Матильда сказала Джейн Марриотт, что затишье наступит только после бури, ибо была уверена, что Джеймс читал ее личные бумаги. Ей и в голову не приходило, что читать их мог я. Потом она заявила, что не собирается больше молчать. – Он заломил руки. – Поэтому, как только Джейн ушла, я сразу же пришел к ней и спросил, что она имеет в виду под словами «не собираюсь больше молчать». – Лицо Дункана посерело от слабости. – Она схватила «уздечку для сварливых» и помахала ею передо мной. «Матильда Кавендиш и Матильда Гиллеспи не писали дневники ради развлечения, Дункан. Они писали, чтобы однажды дневники отомстили за них». – Дункан помолчал. – Она была ненормальной и сама знала об этом. Я сказал, что вызову ей доктора, а она засмеялась и процитировала «Макбета»: «Священник больше нужен ей, чем доктор». – Он поднял руки, словно сдаваясь. – И я подумал, что мы, все те, кого губят ее дневники, больше нуждаемся в божественном, чем в медицине. И я принял решение сыграть роль... Бога. Купер был настроен очень скептически.
 – Вы должны были спланировать все раньше, потому что к этому времени уже украли снотворное.
 Орлофф вздохнул:
 – Таблетки предназначались для меня или Вайолет. Или для нас обоих.
 – Что же заставило вас изменить решение?
 – Сержант, как вы правильно заметили, я трус. Я понял, что не смогу уничтожить дневники, не уничтожив и Матильду. Она была ядом, а дневники – всего лишь внешним его проявлением. По крайней мере я позволил другим сохранить достоинство.
 Купер подумал о тех, кого он имел в виду: Джек и Сара, Джейн и Пол Марриотт и, конечно же, Рут.
 – Только если вы признаете свою вину, мистер Орлофф. Иначе на суде все раскроется.
 – Разумеется, признаю. В своей жизни я обязан Вайолет гораздо большим, – сказал он.
  Как же все-таки легко манипулировать мужчиной  ,   если единственное  ,   чего он хочет  ,  –  это такая бесполезная вещь  ,   как любовь. Любовь легко дать  ,   когда разрешаешь проникнуть в тело  ,   а не в душу. Моя душа способна противостоять чему угодно. Я  –  Матильда Кавендиш. А какая разница Матильде  ,   если единственное  ,   что она испытывает  ,  –  это отвращение? 
  Но человек  , 
  Но гордый человек  ,   что облечен 
  Минутным  ,   кратковременным величьем 
  И так в себе уверен  ,   что не помнит  , 
  Что хрупок  ,   как стекло  ,   – он перед небом 
  Кривляется  ,   как злая обезьяна 
  И так  ,   что плачут ангелы над ним  . 
  Если ангелы и плачут  ,   то Матильда этого не видит. Они плачут не надо мной... 




 ГЛАВА 20


 Джейн Марриотт положила телефонную трубку и поднесла дрожащую руку к губам. Она пошла в гостиную, где ее муж-инвалид тихо дремал на ярком зимнем солнце, светившем сквозь большие окна, села рядом и взяла его за руку.
 – Только что звонил сержант Купер. Джеймса Гиллеспи нашли мертвым сегодня утром в его квартире. Умер от инфаркта.
 Пол ничего не сказал, только посмотрел в сад.
 – Детектив говорит, что больше не о чем волноваться, никто ничего не узнает. Он также сказал, – она помолчала, – что у Матильды родилась девочка. Она обманула насчет сына. – Джейн все рассказала мужу в день разговора с сержантом Купером, когда вернулась домой из приемной.
 По его щеке покатилась слеза.
 – Мне так жаль.
 – Из-за Джеймса?
 – Из-за всего. Если бы я только знал...
 – Что бы изменилось, Пол?
 – Мы могли бы разделить эту ношу, ты бы не несла ее одна.
 – Это погубило бы меня, – сказала она честно. – Мне было бы тяжело сознавать, что ты знаешь о вашем общем с Матильдой ребенке. Со временем ты думал бы больше о ней и меньше обо мне.
 – Нет. – Он сжал руку Джейн. – Она была не более чем кратковременным помешательством. Даже если бы я знал о ребенке, это бы ничего не изменило. Я всегда любил только тебя. – В его глазах стояли слезы. – В любом случае, дорогая, думаю, твой первый порыв был верным, да и Матильда могла на самом деле убить ребенка. Ей нельзя было доверять, она врала чаще, чем говорила правду.
 – Но ведь она оставила деньги Саре, – торопливо сказала Джейн, – и сержант Купер утверждает, что у Матильды родилась девочка. А вдруг это Сара?.. – Она запнулась и ободряюще пожала его руку. – Никогда не поздно, Пол. Как ты думаешь, если задать несколько тактичных вопросов, это ведь никому не принесет вреда?
 Пол отвел глаза от ее напряженного лица и задумался о непостоянстве судьбы. Он прожил жизнь в уверенности, что детей у него нет, а сейчас, в семьдесят лет, узнал, что был отцом. Но чьим? Сына? Дочери? Или Матильда солгала об этом так же, как лгала обо всем остальном? Для него это уже не имело большого значения, он давно смирился со своей бездетностью. А вот на жизнь Джейн Матильда всегда будет отбрасывать длинную и злобную тень. Не было никаких гарантий, что Сара Блейкни его дочь, не было даже гарантий, что ребенок, если он существовал на самом деле, обрадуется появлению настоящих родителей. А он не сможет смотреть, как рушатся надежды Джейн, так же как когда-то рухнули ее надежды на его супружескую верность. В конце концов, не лучше ли жить иллюзией счастья, чем в ужасной уверенности, что тебя предали?
 – Ты должна мне пообещать, что никогда ничего не скажешь. – Он положил голову на спинку кресла, с трудом дыша. – Если я ее отец, то уверен, что Матильда ей ничего не сказала. Иначе она сама пришла бы сюда. – Его глаза наполнились слезами. – У Сары уже есть любящий отец, который отлично справился с задачей ее воспитания. Не заставляй ее выбирать между нами, дорогая. Это очень больно, когда тебя отвергают.
 Джейн нежно убрала редеющие волосы со лба мужа.
 – Возможно, некоторым тайнам лучше оставаться тайнами. Давай сохраним этот секрет между нами и иногда будем позволять себе помечтать немного. – Она была мудрой и щедрой женщиной, которая признавала, что благодаря предательству Матильды смогла лучше узнать и себя, и Пола. «В конце концов, – подумала она, – сейчас у нас больше поводов праздновать, чем печалиться».
 Джоанна сидела на любимом месте матери – в кресле с жесткой спинкой возле стеклянных дверей, выходящих в сад. Она слегка повернула голову, чтобы посмотреть на сержанта Купера.
 – Доктор Блейкни знает, что вы мне это говорите? Он покачал головой:
 – Нет. Я очень рассчитываю на то, что вы сделаете первый шаг и откажетесь от своих претензий на наследство в обмен на ее согласие выполнить волю вашей матери в той форме, в какой она выразила ее в письме к Рут. Небольшая уступка никому не помешает, миссис Лассель. Думаю, в общих интересах оставить все позади, а вам вернуться в Лондон.
 – Это в интересах доктора Блейкни, а не моих.
 – Я говорю скорее о вашей дочери. Она еще очень молода, смерть бабушки потрясла ее больше, чем вы думаете. С вашей стороны, – он поискал подходящее слово, – разумно уладить дело полюбовно и не продолжать болезненную конфронтацию. У юристов есть неприятная привычка раскапывать подробности, которые лучше было бы оставить в покое.
 Джоанна поднялась.
 – Я не намерена больше обсуждать эту тему, сержант. Это не ваше дело. – Ее светлые глаза ожесточились. – Вы идете на поводу у Блейкни так же, как и моя мать, и только по одной этой причине я не буду ничего улаживать с ними полюбовно. Я до сих пор не понимаю, почему вы не предъявили Джеку Блейкни обвинение в нападении, а Рут – в воровстве, и я прослежу, чтобы мой адвокат поднял эти вопросы в разговоре с начальником полиции. Лично для меня ясно, что доктор Блейкни, поощряемая моей дочерью, использует своего мужа и вас, чтобы выжить меня из дома и беспрепятственно занять его. Я не доставлю ей такого удовольствия. Чем дольше я здесь остаюсь, тем больше у меня прав на дом.
 Купер усмехнулся.
 – А у вас есть адвокат, миссис Лассель? Надеюсь, что нет, потому что вы зря тратите деньги, если он дает вам такие советы. Благодарите свою дочь и супругов Блейкни за то, что я до сих пор не арестовал вас за незаконное хранение героина. А я хотел бы, не сомневайтесь. Только, как я и сказал вам раньше, в общих интересах, и в ваших тоже, если вы отсюда уедете. По правилам я должен передать всю информацию о вас в столичную полицию, но я не стану этого делать. В любом случае они сами все скоро узнают. Потому что вы не справитесь с собой. Вам не хватит суммы, которую доктор Блейкни намерена вам выплатить. Ежемесячных чеков больше не будет, миссис Лассель; пожилая женщина, которую можно было терроризировать, умерла. Что вы делали, чтобы заставить платить?
 Джоанна смотрела в окно, и прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.
 – Мне не нужно было ничего делать. Достаточно того, что я была ее дочерью. Мать решила, будто я такая же, как она. И поэтому она меня боялась.
 – Я не понимаю.
 Она повернулась и бросила на сержанта пронзительный взгляд.
 – Я видела, как она убивала своего отца. Она боялась, что я проделаю с ней то же самое.
 – А вы собирались?
 Неожиданно она улыбнулась, и ее красота ослепила Купера.
 – Мне хоть и близок по духу Гамлет, сержант, но я не сумасшедшая. Вы, может, не поверите, да только я всегда больше боялась, что это она меня убьет. В последнее время я хоть сплю спокойно.
 – Вы вернетесь в Лондон? Она пожала плечами:
 – Конечно. «Когда устанешь от Лондона, устанешь от жизни». Вы читали Сэмюэля Джонсона [40] , сержант? Он был куда более великим писателем, чем Шекспир.
 – Обязательно почитаю, миссис Лассель.
 Джоанна вновь отвернулась к окну, из которого открывался прекрасный вид на ливанский кедр, возвышавшийся над садом.
 – Предполагаю, что, если я начну судиться с доктором Блейкни, вы передадите информацию обо мне в столичную полицию?
 – Боюсь, что да. Она усмехнулась:
 – Маме тоже всегда хорошо удавался шантаж. Жаль, что вы ее не знали. Блейкни присмотрят за Рут, сержант? Мне не хотелось бы, чтобы она голодала.
 Купер подумал, что это наибольший знак внимания и любви, который Джоанна проявила по отношению к дочери.
 – Они оставят ее у себя на некоторое время.
 («Рут понадобится вся наша эмоциональная поддержка, – сказала Сара. – И ваша, Купер, тоже, если ей придется пройти через аборт и суд над Дэйвом Хьюзом». «А если Хьюза оправдают?» – спросил Купер. «Не оправдают, – заявила Сара уверенно. – Против него согласились свидетельствовать еще три девушки. У женщин достаточно смелости, когда они не прижаты к земле с приставленным ножом к горлу».)
 – А потом? – спросила его Джоанна.
 – Если завещание не будет опротестовано, доктор Блейкни учредит трастовый фонд для Рут в тот момент, когда она передаст вам ту сумму денег, которую хотела завещать вам ваша мать.
 – И для этого Сара продаст сад?
 – Не знаю. Сегодня утром она сказала мне, что из «Кедрового дома» получится неплохая частная лечебница.
 Джоанна яростно сжала руки.
 – Мать бы, наверное, в гробу перевернулась, если бы узнала, что за пожилыми леди Фонтвилля будут присматривать за ее счет. Она их терпеть не могла.
 Купер про себя улыбнулся. В этом действительно была доля красивой иронии. Особенно если учесть, что первым клиентом клиники будет скорее всего несчастная, сбитая с толку Вайолет Орлофф.
 Джек наблюдал за Сарой краем глаза, пока сидел за мольбертом и делал последние штрихи на портрете Джоанны. Она бесцельно смотрела из окна в сторону лесистого горизонта, прижавшись лбом к прохладному стеклу.
 – О чем думаешь? – спросил он.
 – Что? – Сара повернулась к нему.
 – Я спрашиваю, о чем думаешь?
 – О, ни о чем, просто... – она покачала головой, – ни о чем.
 – О детях? – предположил муж, как всегда, иронично. Сара вышла в центр комнаты и посмотрела на портрет Матильды.
 – Ну хорошо, ты прав, но тебе не о чем беспокоиться. Я не пребываю в оптимистичном ожидании. Думаю, иметь детей – действительно неблагодарное дело. Они не приносят ничего, кроме душевных страданий. Так что я скорее всего избавлю себя от будущих мук.
 – Жаль, – пробормотал Джек, окуная кисточку в растворитель и вытирая ее о полотенце. – А я уже начал свыкаться с этой мыслью.
 Она намеренно сохранила шутливый тон.
 – Я могу стерпеть многие твои шутки, Джек, кроме тех, которые касаются детей. Салли Беннедикт разрушила мою веру в тебя, когда исправила ту маленькую ошибку.
 Джек выглядел очень задумчивым.
 – Ради интереса – ты обвиняешь в совершенном именно меня, потому что я мужчина? Или ты собираешься по прошествии времени и на Рут возложить бремя вины за сделанный аборт?
 – Это другое дело.
 – Разве? Я не вижу разницы.
 – Рут не изменяла своему мужу, – произнесла Сара сквозь крепко сжатые зубы.
 – Тогда мы говорим не о детях, Сара, а о неверности. Разные вещи.
 – По-твоему – возможно, по-моему – нет. Хранить обязательства по отношению к другому человеку – то же, что и проявлять стойкие убеждения. И если ты не оплодотворил свою жену, то почему так легко позволил забеременеть любовнице? – На ее щеках горели два алых пятна, она резко отвернулась. – Что было, то прошло. Не хочу больше говорить об этом.
 – Почему же? Я прекрасно провожу время. – Джек сцепил пальцы за головой и смотрел улыбаясь на неподвижную спину жены. – В последние двенадцать месяцев ты устроила мне настоящий ад. Вытащила меня из Лондона, даже не спросив, хочу ли я этого. Засунула в настоящую дыру со словами «или принимай все как есть или убирайся прочь, мой дерьмовый муж». – Его глаза сузились. – Я смирился с этим петушком Робином Хьюитом, который пожирал тебя глазами, а на меня смотрел, словно я собачьего дерьма не стою. Я улыбался, пока деревенские недоумки плевали на мою работу – как же, я всего лишь бездельник, живущий за счет жены. Но хуже всего был Кейт Смоллетт, который постоянно читал лекции о твоих достоинствах. Лишь один человек все это время относился ко мне нормально – Матильда. Если бы не она, я бы ушел еще в сентябре, предоставив тебе вариться в своем собственном самодовольном соку.
 Сара все еще стояла спиной к Джеку.
 – Почему же не ушел?
 – Потому что она постоянно твердила мне, что я твой муж! – воскликнул он. – Господи, – да если бы я не считал, что наш брак стоит чего-то, то зачем было вообще жениться? Меня никто не заставлял, пистолет у виска не держал. Я сам хотел этого.
 – Тогда почему?.. – Она не продолжила.
 – Почему я позволил Салли забеременеть? Я не позволял. Я даже не спал с этой ужасной женщиной. Я рисовал ее портрет; она решила, что я добьюсь успеха, когда продавец с Бонд-стрит договорился о моей единственной сделке. – Джек усмехнулся. – Салли намеревалась примазаться к восходящей звезде, как она примазывается ко всем знаменитостям, встречающимся у нее на пути. Что я, собственно, и нарисовал – ленивого паразита с претензиями на величие. С тех пор Салли меня возненавидела. Если бы ты сразу сказала, что она называет меня отцом ее нежеланного ребенка, я бы расставил все по местам. Но ты не доверяла мне и поэтому решила смолчать. – Его голос стал тверже. – Ей же ты поверила, хотя тебе она даже не нравилась.
 – Она была очень правдоподобной.
 – Конечно, она была правдоподобной! – закричал Джек. – Она ведь актриса, черт подери! Когда ты собираешься открыть глаза, женщина, и увидеть людей целиком, с их темными и светлыми сторонами, с их сильными сторонами и слабостями? Господи, ты должна была дать волю чувствам, выцарапать мне глаза, оторвать мне яйца – да что угодно! – если думала, что я изменил тебе. – Его голос смягчился. – Неужели ты любишь меня не достаточно, чтобы возникла ненависть, Сара?
 – Ты скотина, Блейкни, – сказала она, повернувшись и окинув его горящим взглядом. – Ты даже не представляешь, как я была несчастна.
 – И ты еще обвиняешь меня в эгоизме. А как насчет моего состояния?
 – Твое легко лечится.
 – Вовсе нет.
 – А вот и да.
 – Каким образом?
 – Небольшой массаж, чтобы снять напряжение, а потом поцелуй, чтобы закрепить результат.
 – А... – произнес Джек задумчиво. – Что ж, начало недурное. Только имей в виду, что состояние хроническое и требуется многократное повторение процедуры. Я ведь не хочу рецидивов.
 – Тебе это дорого обойдется.
 Он посмотрел на жену из-под полуприкрытых век.
 – Я так и думал, что все слишком хорошо, чтобы быть правдой. – Он полез в карман. – Сколько?
 Сара слегка стукнула его по лбу.
 – Мне нужна только информация. Почему Матильда поссорилась с Джейн Марриотт в день смерти? Почему Матильда плакала, когда ты показал ей портрет? И почему Матильда оставила мне свои деньги? Я знаю, что все это взаимосвязано, Джек, и я знаю, что Куперу известен ответ. Я поняла это по его глазам вчера вечером.
 – Насколько я понимаю, не будет ответа – не будет массажа?
 – Будет, но не для тебя. Я предложу его Куперу. Один из вас все-таки мне расскажет.
 – Ты убьешь бедолагу. У него спазмы начинаются, едва ты дотрагиваешься до его руки. – Джек усадил жену к себе на колени. – Если я тебе скажу, то лучше не станет, – предупредил он Сару. – На самом деле все только усложнится. – «Что почувствует Сара, когда узнает, что Матильда поверила, будто она ее потерянная дочь? И что станет с ее отношениями с Джейн Марриотт? Сара обязательно расскажет ей правду, чем совершенно собьет с толку и смутит бедную женщину». – Я дал Матильде обещание, Сара. Я действительно не хотел бы нарушать его.
 – Ты уже его нарушил, когда рассказал Куперу.
 – И очень переживаю по этому поводу. Как переживал, когда нарушил обещание, данное Рут. – Джек вздохнул: – У меня действительно не было выбора. Сержант и инспектор были уверены, что мотивом для убийства Матильды послужило завещание; вот мне и пришлось объяснить, почему она написала его.
 Сара смотрела на портрет Матильды.
 – А написала она его потому, что надеялась купить таким образом бессмертие и не доверяла Рут или Джоанне. Они бы промотали деньги, а я, по ее мнению, смогу «создать что-либо стоящее ее памяти». – В голосе Сары слышалась горечь. – Она слишком хорошо меня знала и была уверена, что я не потрачу наследство на себя. Особенно то, на которое не имею никаких моральных прав.
 – Она была не настолько циничной, Сара. Матильда не делала секрета из своей симпатии к тебе.
 Однако Сара была все еще поглощена портретом.
 – Ты не объяснил, почему ты отправился к Салли в те выходные. – Она повернулась к нему: – Это ведь ложь, не так ли? Ты был в другом месте. – Сара положила свои маленькие руки мужу на плечи. – Где, Джек? – Она потрясла его, когда он не ответил. – Это имело отношение к плачу Матильды и предположительно к ее завещанию. Хотя в то время ты этого не знал. – Джек почти слышал, как работает ее мозг. – И куда бы ты ни ездил, я не должна была знать об этом. – Сара внимательно смотрела на мужа. – Она ведь намеревалась прожить еще лет двадцать. Так что зачем говорить тебе что-то, что не будет иметь значения до ее смерти?
 – Матильда не намеревалась мне ничего говорить. А я не очень охотно выслушивал ее признания. – Он вздохнул. Рано или поздно Сара узнает, что он ездил к ее отцу и почему он с ним встречался. – Через год после рождения Джоанны у Матильды родилась вторая дочь, от Пола Марриотта. Ее она отдала в приют. По ряду причин Матильда убедила себя, что ты и есть ее потерянная дочь, и она сказала мне, что изменила завещание в твою пользу. – Джек устало улыбнулся. – Я был потрясен и не знал, что делать. Ничего не говорить и позволить тебе получить состояние по надуманной причине? Сказать правду и лишить Матильду ее иллюзий? Я решил съездить к твоему отцу и узнать – есть ли у него какое-нибудь доказательство того, что тебя не удочеряли. Ну хоть что-то, что я мог бы предъявить Матильде... – Он покачал головой. – Когда я вернулся, Матильда была уже мертва, полиция терялась в поисках мотива, а я был единственным, кто знал, что Матильда оставила тебе все состояние. Это был настоящий кошмар. Я хорошо понимал, что, если раскрою рот, нас арестуют по обвинению в преступном сговоре. Мы не могли бы доказать, что я не рассказал тебе о завещании, а алиби у тебя не было. – Джек усмехнулся. – Потом ни с того, ни с сего ты указала мне на дверь, и я понял, что самое лучшее сейчас – уйти и позволить тебе думать обо мне как о последнем подонке. Ты была слишком уязвлена и разозлена и поэтому первый раз в жизни не скрывала своих чувств. Так что Купер получил изрядную дозу честных эмоций. Ты показала ему все свои чувства, начиная от потрясения по поводу завещания до полного замешательства, когда узнала, что я нарисовал портрет Матильды без твоего ведома. – Он снова засмеялся. – Ты сняла нас обоих с крючка, даже не подозревая этого.
 – Огромное спасибо, – сказала Сара резко. – А что бы произошло, если бы я была безумно рада, что ты ушел?
 На лице Джека появилась ехидная усмешка.
 – На всякий случай я подстраховался, поселившись у Джоанны. Она красивее тебя, так что ты просто обязана была ревновать.
 – Чушь собачья. – Сара не пояснила, относится ли это к ее внешности или ревности. – Матильда сказала Джейн, что у нее был ребенок от Пола?
 Джек кивнул.
 – Только она сказала ей, что родился мальчик. Настал черед Сары вздохнуть.
 – Тогда я сомневаюсь, что это правда. Матильда могла выдумать ребенка, как выдумала самоубийство своего дяди. Она могла сделать аборт или убить бедняжку при рождении. Думаю, ей просто было удобно воскресить эту фантазию, чтобы создать виноватого и смущенного наследника, которым бы она могла манипулировать после своей смерти. – Сара вновь повернулась к портрету. – Она использовала нас всех тем или иным способом, и я не уверена, что мне это нравится. Что я скажу Джейн и Полу, если они спросят, почему Матильда оставила деньги мне?
 – Ничего, – ответил он просто. – Потому что это не твой секрет, Сара, а мой. Дункан оказал ей хорошую услугу, уничтожив дневники. Это позволяет тебе создать о Матильде такую память, какую ты пожелаешь. Через десять лет Фонтвилль будет вспоминать о ней лишь как о щедрой благотворительнице, потому что нельзя доказать обратного. – Джек нежно взял лицо жены в ладони. – Не бросай ее сейчас, дорогая. Каковы бы ни были мотивы Матильды, она доверила тебе свое искупление.
 – Ей следовало доверить это тебе, Джек. Думаю, она любила тебя больше всех. – На ресницах Сары блеснули слезы. – Заслуживает ли она, чтобы люди думали о ней хорошо?
 Он дотронулся до ее слез кончиком пальца.
 – Она заслуживает немного жалости, Сара. В конце концов, этого заслуживает каждый из нас.
  Это дневник Матильды Берил Кавендиш. Это моя история; люди прочтут ее после моей смерти. Тот  ,   кто найдет дневник  ,   должен отнести его в полицию и убедиться  ,   что моего отца повесили. Он сделал кое-что ужасное со мной сегодня  ,   а когда я сказала  ,   что пожалуюсь викарию  ,   он запер меня в шкафу с «уздечкой для сварливых» на голове. У меня шла кровь. Он много   кричит и говорит  ,   что виновата мама  ,   потому что она умерла. Я тоже думаю  ,   что во всем виновата мама. 
  Вчера был мой день рождения. Отец сказал  ,   будто я уже достаточно взрослая и что мама не возражала бы. Она знала о мужских нуждах. Я никому не должна говорить  ,   иначе он снова наденет на меня «уздечку». Снова и снова. 
  Мама не должна была делать такие вещи  ,   тогда отец не стал бы повторять их со мной. Мне ведь только десять лет. 
  Я НЕНАВИЖУ ЕЕ. Я НЕНАВИЖУ ЕЕ. Я НЕНАВИЖУ ЕЕ...